Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
136. Не без мытарств на свободе.
И вот я, наконец, за вахтой. Выхожу свободным гражданином, без сопровождающего стрелка, иду один куда и как захочу, имею право оглядываться, смотреть по сторонам, не чувствую за спиной "недремлющее око". Останавливаюсь, когда захочу. На полпути до вокзала присел на завалинку. Решил на прощание поглядеть на Пятый лагпункт, отложить в памяти его силуэт, запомнить место, с которым были связаны не самые плохие времена заключения.
По дороге встретил несколько знакомых вольнонаемных. Все они, зная о моем освобождении, поздравляли, интересовались, куда еду, высказывали сожаление, что покидаю театр.
На душе необычайная легкость. Ни на секунду не задумываюсь, что ждет меня впереди. Главное - прочь из мира печали и слез. Быть свободным, - это состояние может понять только тот, кто был репрессирован, сидел в тюрьме или в лагере, познал горечь заключения. Теперь мне не требуется при обращении к любому служащему, независимо от того, какую должность он занимает, директор он или сторож, называть его - гражданин начальник. Теперь я не з/к - заключенный, а в/н - вольнонаемный, или, как остроумно расшифровывают эти две буквы заключенные - временно не заключенный.
Погода портится. Встречный холодный ветер слепит глаза крупными хлопьями снега. Дорогу замело. Но она мне хорошо знакома. Сколько раз я вышагивал этой дорогой в Соцгородок, направляясь в театр и оставляя слева железнодорожную станцию Лесная. Теперь я мог смело свернуть в сторону железнодорожной станции и в последний раз посмотреть в сторону Соцгородка, прощаясь с ним навсегда.
В этот момент я почувствовал скорбь расставания с театром, товарищами по сцене, даже с публикой. Четыре года пребывания в театре не прошли бесследно. Частичка моего тела, моей души оставались здесь и заставляли замедлять шаг. Даже в положении заключенного я ощущал на сцене радость творческих исканий и когда роль удавалась, режиссируемый спектакль получал звучание, на душе становилось спокойно и светло, забывалась горькая неволя. Тюремные стены не преграда для искусства.
У перрона готов к отправлению пассажирский поезд на станцию Верхне-Камская, последнюю станцию Вятлага. За ней другой мир, именуемый свободным, с новыми заботами, новыми трудностями, с борьбой за существование, требующими твердости воли и силы духа.
Мне необходимо попасть в Лойно, где располагается паспортный стол, чтобы получить свой паспорт, который не принес заболевший почтальон. Чтобы туда добраться надо пройти через поселок Рудничный, в котором мы не раз выступали с концертами и спектаклями. Вспомнил врача в немецком госпитале, рискнувшую преподнести в благодарность за концерт нам пачку табака и, вероятно, имевшую за это большие неприятности. Быстро отыскал квартиру моего знакомого по Пятому лагпункту Никандрова, сравнительно недавно освободившегося из заключения. Он женился и уехал на работу в поселке Рудничный. Встретил он меня как родного, предложил переночевать, но я категорически отказался, согласившись выпить только стакан чая. Хотелось побыстрее попасть в Лойно. Оставил у Никандрова вещи, взял с собой немного еды и отправился пешком в далекий путь.
Шел более двадцати километров полями, перелесками. Дорогу преграждали огромные сугробы снега, так, что иногда и не видно было, куда идти. К счастью, я был не один. Нашлись попутчики до Лойно, знавшие кратчайший путь. Пять часов утомительной ходьбы по сугробам и мы на месте. На поселок, утопавший в снегу и не имевший уличных фонарей, опустились зимние сумерки. В окнах мелькали тусклые огоньки керосиновых ламп.
С трудом отыскал отделение милиции, в котором размещался и паспортный стол. Рабочий день уже давно закончился. В коридоре, возле горячей круглой печки, в одиночестве дремал пожилой милиционер.
- За паспортом придешь завтра утром, - сказал он, - а сейчас сходи в чайную, она тут по соседству, там перекусишь, согреешься чайком...
В маленькой, с низким потолком и пропахшей щами и еще чем-то непонятным, столовой, пожилая женщина производила уборку. На столах лежали опрокинутые табуретки. Она удивилась моему позднему визиту, сказала, что столовая закрыта и неохотно согласилась дать уже остывшего кипятку, предупредив, чтобы я не засиживался и поскорее уходил. Посетовала на детей, которые дома без присмотра.
на мой вопрос, где я могу переночевать, она прямо, без обиняков ответила:
- Дом колхозника закрыт на ремонт, в частные дому вас не пустят...
- Разрешите остаться здесь до утра, - робко обратился я к ней, - я заплачу, сколько запросите. У меня в Лойно никого знакомых нет.
- Иди, иди. Ишь что надумал. Много вас тут таких ходит ночлежников. Уходи и не разговаривай, - с этими словами она буквально вытолкала меня за дверь.
И вот я в кромешной тьме незнакомого поселка, не знаю куда идти, у кого просить приют до утра. Стучусь в один дом, другой, третий - бесполезно. Никто не открывает. Слышатся только раздраженные голоса, посылающие подальше.
Убедившись в бесполезности дальнейших поисков ночлега, решил снова отправиться в милицию. Долго искал здание, пока какая-то сердобольная женщина не показала.
- Разрешите у вас в дежурке посидеть до рассвета, на улице холодно, я замерзну...
- Не могу, не имею права!
- Скажите, куда мне деваться ночью?
- Ничего не знаю, помочь ничем не могу.
- Тогда пустите в КПЗ (камера предварительного заключения).
- Нельзя!
- Почему?
- Там могут находиться только задержанные.
- Тогда задержите меня, - невольно сорвалось у меня с губ, - мне не привыкать сидеть за решеткой, войдите в мое безвыходное положение, будьте человеком...
Не знаю, чем бы завершился наш диалог, вероятно милиционер, в конце концов, выставил бы меня за дверь, как вдруг в коридоре послышались чьи-то шаги и на пороге показалась высокая фигура в белом полушубке и белой папахе, с портфелем в руках. Войдя и не раздеваясь, фигура сразу же обратилась ко мне, по какому делу пришел, почему пререкаюсь с милиционером.
Я со всеми подробностями рассказал о себе, о том, что в Лойно пришел за паспортом и мне по необходимости нужно остаться в поселке до утра, здесь я никого не знаю, ни в один дом ночевать не пускают и я прошу милиционера разрешить мне посидеть здесь до утра.
Незнакомец в белом полушубке, оказавшийся местным оперуполномоченным, толково объяснил мне, почему местные жители не пускают ночевать освободившихся заключенных, неоднократно отмечались случаи воровства теми, кто слезно умолял пустить переночевать. Воров сразу же находили, срочно, здесь же, судили и отправляли обратно в Вятлаг отбывать новый срок.
Действия дежурного милиционера, оперуполномоченный признал справедливыми.
- Милиция не постоялый двор и не ночлежка, - сказал он, - но я постараюсь вам чем-нибудь помочь. Посидите здесь некоторое время, пока я вернусь. С ночлегом сообразим...
Его возвращения пришлось ждать долго. В наступившей вечерней тишине, согретой горячо истопленной печью, слышалось равномерное посапывание дремавшего милиционера. Меня тоже потянуло ко сну. Двадцати километровое пешее хождение по сугробам и снежной целине изрядно меня притомило. Мечталось куда-нибудь лечь, вытянуть ноги и ни о чем не думать. Сидя на табурете, я крепко уснул и проснулся лишь тогда, когда почувствовал, что кто-то крепко меня тормошит.
Надо мной склонился оперуполномоченный:
- Пойдемте ко мне, устрою вас на ночлег. Особенных удобств не ждите, живем по деревенски. Ляжете на пол, зато гарантирую, будет тепло и спокойно.
Мы вышли. Ночь опустилась над спящим поселком. В заснеженных избах потухли огни. Мороз, градусов под 25, обжигал нос и щеки. Я неотступно следовал за белым полушубком, боясь потерять его на белом снегу из виду. Проваливаясь в глубокий снег, шли долго, куда-то сворачивали, в одном месте прошли через чей-то двор, снова вышли на дорогу и у маленького домика, почти до крыши занесенного снегом, остановилась.
- Вот мы и у цели. Сейчас будем отдыхать...
Оперуполномоченный долго возился с ключами, пока открыл дверь.
Вошли в большие холодные сени. При свете зажженной спички я разглядел стоявшие вдоль стен солидные дедовские сундуки. Были тут бочки и ящики, мешки и кадушки, а также дрова, аккуратно сложенные в поленницу. За следующей дверью была небольшая, теплая кухня с русской печью.
Мы зажгли керосиновую лампу. Оперуполномоченный сбросил со стены на пол овчинную шубу и сказал:
- Не обессудьте, чем богаты, тем и рады. Вот ваша постель. Ничего лучшего предложить не могу. Накроетесь собственным пальто. Отдыхайте до утра. Спокойной ночи!
С этими словами он ушел в следующую комнату и плотно закрыл за собой дверь. За дверью послышался негромкий плач грудного ребенка. Вскоре он смолк. Я быстро разделся, погасил свет лампы и бросился в объятия меховой постели. Уснул сразу же. Часов у меня не было, поэтому не могу сказать, в какое время проснулся. За окном была темнота, но чувствовал, что выспался. Тихонько встал, запалил лампу, помылся и покинул дом гостеприимного хозяина.
У первого встречного спросил, который час. Оказалось начало восьмого. Какая то пожилая женщина вызвалась проводить до столовой, благо шла в ту же сторону. Почти час стоял, ждал, когда столовая откроется. Намерзся изрядно, так как холод пробирал насквозь мое зимнее пальто, лагерного покроя, переделанного из солдатской шинели.
Наконец дверь столовой открылась и я первым посетителем вошел в теплое помещение. Заказал тарелку щей и горячего чая. Хлеб, тюлька и сахар были при мне, поэтому завтрак-обед стал довольно обильным.
К десяти часам пришел в паспортный отдел. Велико было мое разочарование, когда узнал, что сегодня выдача паспортов отменяется ввиду отъезда паспортистки, которая вернется не раньше завтрашнего дня. Значит, придется оставаться в Лойно еще на один день и неизвестно где ночевать.
Обычно находчивый, быстро ориентирующийся в самых сложных ситуациях, я не на шутку растерялся, не зная, что предпринять. Бесполезно просил работников милиции оказать содействие, войти в мое положение, как приезжего, очутившегося в чужом, незнакомом городе без крова и денег. В ответ звучало формальное: "Паспортистки нет, без неё выдать вам паспорт не имеем права!"
Оставалась надежда на содействие начальника милиции. Попросил секретаршу пропустить меня к нему по срочному, неотложному делу без очереди. И здесь меня выручил театр. Начальник милиции сразу же меня узнал по вятлаговскому театру, так как частенько бывал нашим гостем на спектаклях и концертах. Он, словно не услышав о моей просьбе, заговорил про театр, о спектаклях, которые ему особенно понравились, вспомнил Лео, Леман, Касапова. Пришлось терпеливо его слушать, поддакивать, ждать, когда кончится поток его красноречия, и можно будет перейти на тему о паспорте.
Вдоволь наговорившись о театральных делах, начальник милиции позвонил кому-то. Вошла миловидная девушка из паспортного отдела. Сердце готово было разорваться от счастья, когда я услышал из его уст бальзам на свое сердце: " Сразу же выпишите гражданину Рацевичу паспорт, чтобы он сегодня же смог выехать из Лойно!"
Девушка вышла. Начальник предложил посидеть у него в кабинете. Не более получаса слушал он мои байки из театральной жизни, пока оформлялся паспорт. Ставя свою подпись в мой новенький паспорт, начальник милиции пожелал мне успехов и новых ролей в новых спектаклях. Сердечно поблагодарив начальника милиции, я, в одиннадцать часов тронулся в обратный путь и к вечеру был в поселке Рудничный, где у гостеприимного Никандрова меня ждал ужин и мягкая постель.
Навсегда покидал Ейский район Кировской области днем 27 декабря пассажирским поездом через узловую станцию Яр на областной город Киров (бывшая Вятка). Пассажиров в плацкартном вагоне немного. Трубы чуть теплые, холодно.
Мимо меня в тамбур покурить прошел мужчина в добротном зимнем пальто, показавшийся удивительно знакомым. Но кто это был, сразу признать не смог. На обратном пути мужчина завернул в мое купе, улыбнулся и сказал:
- Неужели, Рацевич, не узнаете? А я вас сразу признал. Мы товарищи по несчастью...
В первый момент я подумал, что это кто-нибудь из бывших заключенных, с которым встречался в одном из лагпунктов, как и я, с окончанием срока, покидающий лагерь.
Продолжая хитро улыбаться, попутчик продолжал:
- Ну, вспомните, Фаленки, Туза...
И я словно прозрел. Ведь это был старший конвоир, сопровождавший нас на гастролях, когда сбежал Туз.
- Не знаю, как вам, а мне пришлось пережить немало неприятностей из-за бегства Туза. Началось с того, что сразу же по приезде в Вятлаг пришлось предстать перед грозным Вольским. Крепко от него досталось. Разнес меня в пух и прах за ротозейство. Потребовал, чтобы я немедленно, в тот же день, направился в город Харьков, откуда Туз родом, и доставил его живым или мертвым. Указали его приметы, снабдили фотографиями, выписали командировочные и вперед. По приезде в Харьков, быстро отыскал квартиру, в которой жила его семья. Познакомился с женой и ребенком. Можете себе представить: опоздал на один день. Накануне он был у жены, ночевал дома. Соседи видели, как утром он ушел. Жену несколько дней допрашивали, пытаясь узнать, куда ушел. Ничего не добились, отпустили...
- А как реагировал Вольский?
- Когда я вернулся ни с чем? Вольский был в командировке, в Москве. Меня не беспокоили, словно про этот случай забыли. Если бы отыскали Туза, обязательно привезли бы на Пятый лагпункт и судили показательным судом.
В Кирове я пересел на дальневосточный экспресс и днем 29 декабря был в Ленинграде, в котором не был 34 года. Отыскал ранее меня освободившегося электрика нашего театра Альфреда Доббельта. Гостил у него два дня. Побывал в Кировском театре на "Травиате", посетил Эрмитаж, Русский музей и в канун Нового года уехал в Нарву.
Прижавшись к замороженным стеклам, пытался разглядеть когда-то знакомые станционные строения Гатчины, Волосова, Молосковиц, Ямбурга. На их месте были выжженные пустыри, наскоро сооруженные будки и сараи с прежними, старыми наименованиями.
Спустились ранние зимние сумерки. Сквозь равномерное перестукивание колес на рельсовых стыках послышался родной и знакомый каждому нарвитянину рокот и гул Нарвских водопадов. Через железнодорожный мост, соединяющий левый и правый берега Наровы двигались медленно, осторожно. Я ожидал увидеть залитую электрическими огнями железнодорожную станцию, а вместо этого увидел груды щебня и мусора, да полуразрушенное здание прежнего вокзала. О ярких прожекторах тоже мечтать не приходилось. Пассажирскую станцию устроили в чудом уцелевшем двухэтажном деревянном здании церковного дома при Кренгольмской церкви (ныне Воскресенский собор).
Связаться с программистом сайта.
