Романовский Владимир Дмитриевич
В Постели с Президентом

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Романовский Владимир Дмитриевич (tekhasets@mail.ru)
  • Размещен: 12/05/2008, изменен: 17/02/2009. 779k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Американские Романы
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Авторский перевод с английского. Политико-романтическое повествование.

    • Владимир Романовский

    В ПОСТЕЛИ С ПРЕЗИДЕНТОМ

    роман

      
      
      
      
      
      
      
      
       Copyright Џ 2004 by Author
      
      
       цкюбю оепбюß. яюлюß анкэьюß опнакелю цбем.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ГЛАВА ПЕРВАЯ. САМАЯ БОЛЬШАЯ ПРОБЛЕМА ГВЕН.
      
      
      
      
      
      
       Зовут меня Гвен. Перестаньте ухмыляться, это глупо. Да, понимаю. Вы наверняка думаете, что сейчас я буду говорить про Илэйн. Это моя сестра. Откуда мне известно, что вы думаете именно так? Ну а как же. Весь мир ведь вокруг нее вертится.
       Я ее всю жизнь ненавижу. Всю жизнь. Вы скажете, что у нее прекрасная фигура. Замечательная просто. Да, как же. В смысле - я не знаю - люди, считающие, что Илэйн привлекательна - они чего, больные, что ли. То есть, фигура у нее ничего. Она не уродина и не каракатица. Но - прекрасная? Нет слов. Просто слов нет.
       Сука.
       Груди у нее, ага . . . груди ее не идеально очерчены, не умилительны, вовсе нет. Они у нее маленькие. До смешного. Очень маленькие. Их и грудями-то назвать нельзя. Касательно же ее талии - если это можно назвать талией, а люди называют - пусть называют, свобода слова, но - все-таки? А? Может, я чего-то не понимаю? Нет у нее никакой талии. Вообще. Помимо отсутствия талии и грудей, есть еще ее ж[непеч.]па, от которой все без ума. Ж[непеч.]па у нее - как у мальчика. Правда. Ничего женственного. Я эту ее ж[непеч.]пу изучаю с тех пор как суке десять лет исполнилось. Я на этой ее ж[непеч.]пе каждую пору и каждый прыщ знаю. Когда она была маленькая, то была похожа на неуклюжую цаплю, но все думали - вот как начнется у нее половое созревание, так она сразу обрастет формами, наша бедная дорогая прекрасная девочка. Я надеялась, что не обрастет. Угадайте, что было дальше. Не обросла! Она до сих пор - большая неуклюжая цапля, и груди у нее маленькие и отвислые, и все мужчины в городе в нее влюблены.
       Да, вы желаете обсудить ее ноги. Валяйте. Но сперва я вам скажу кое-что. Ноги у нее ничего. Уж вы мне поверьте, я в таких делах эксперт. Женщины, у которых ноги не очень, быстро становятся экспертами по женским ногам. Ну, стало быть, поговорим о ногах этой суки. Ну, хорошо - неплохие у нее ноги. Ничего убийственно-увлекательно уродливого в них нет, душу нечем согреть. Никто на улице не показывает на них пальцем, на ее ноги, крича - "Смотрите, какие уродливые и отвратительные и совершенно непривлекательные ноги!" Нет. Ноги у нее как раз ничего. Проблема только одна. Короткие они у нее. Не жутко короткие, не как у таксы, но - коротковаты. Думаете, она об этом не знает? Вы загляните в ее шкафы, поперебирайте ее тряпки. Я этим часто занимаюсь. Каждая вещь тщательно подобрана и служит только одной цели - скрыть неприятный факт, что конечности у суки короткие. Все эти ее свободные длинные блузки, сандалии и туфли на тонких высоких каблуках, все эти пальто и накидки, расходящиеся от плеч колоколом, все эти на заказ сделанные платья! Она столько усилий прилагает, чтобы отвлечь внимание людей от ее ног, и чтобы обратили внимание на ее шею лебединую, которую я с рождения мечтаю ей свернуть. О! Этот ее длинный шаг при ходьбе! Специальный шаг, для создавания иллюзии нормальности ног. Поняли? Небольшую аварию я ей однажды устроила, в детстве . . . Очень рассчитывала, что тупая гадина будет хромать после этого всю ее паршивую жизнь. Но, нет, милые доктора с волосатыми запястьями и запахом изо рта прибыли и суку починили.
       Ах ты черт. Не везет.
       Ну, хорошо, я приземистая слегка. Кряжистая. Да. Не отрицаю. Ну и что? Зато я умная. А груди у меня изящные. Классических контуров. И ж[непеч.]па у меня есть! И талия! Правда, ноги у меня коротковаты, как у нее, а икры слишком развиты. И выделяются. И колени выделяются. Слегка. Ну, хорошо, они значительно выделяются, колени. Мало ли что. Это еще не повод давать суке все, а я чтобы радовалось тому, что останется. Все знаки внимания ей, гадине.
       Вы не представляете себе . . . Помимо этого, у меня тоже голубые глаза. И красивые они. Глаза. Нужно видеть, какие у меня ресницы - в милю длиной. Волосы у меня темные и вьющиеся - может, слишком вьющиеся, но - угадайте! Да, правильно. У нее тоже. Столько денег сука платит, чтоб ей их распрямляли, и смягчали, и подкрашивали - это просто грех. Натуральная блондинка - да, как же. Ж[непеч.]па а не блондинка. Лобковые волосы ей тоже подкрашивают. У меня записи есть скрытой камерой. Две тупые стервы с фарисейскими улыбками и скрипучими голосами приходят и ваксой ее натирают со всех сторон, и в конце сеанса подкрашивают дуре лобковые волосы. Какой-то специальный раствор, чтобы были мягче, чтобы верилось. Я вот думаю - чтобы было, если бы она по ошибке этот раствор выпила. Когда она пьет, она не замечает, что пьет. Она все что угодно может выпить.
       Столько народу занимаются внешним видом моей сестры - батюшки, если бы она им всем отказала от места, уровень безработицы в городе подскочил бы процентов на пятьдесят. Она специальную операцию делала, исправляла себе большие пальцы на ногах и руках. Внешние фаланги у нее были толстые и круглые, как мячики для гольфа. Исправила. Мисс Натуральная Блондинка.
       Я в этот мир, наверное, пришла с одной лишь мыслью в голове, с одной целью - ненавидеть мою сестру. Такая у меня миссия в жизни. Ну, конечно, были и у меня мужчины, и будут. Не подумайте плохо - я не таскаюсь и не шляюсь, это не мой стиль. Но иногда, бывает, кто-то появляется, весьма привлекательный, весьма такой милый. И мне он нравится. Когда такое случается, я не суечусь, как некоторые. Я не ложусь, раскинувшись безжизненно, в кресло в гостиной в черной шелковой пижаме, не кладу запястье себе на бледный лоб, не лакаю один бренди за другим, не страдаю томно. Нет уж. Все, что я делаю - подхожу к человеку, который мне нравится, и говорю ему все как есть. В основном. Мужчины, которые мне нравятся, как правило небогаты и любят подарки. Мужчину купить легче чем женщину, поскольку покупателей-женщин меньше, чем покупателей-мужчин. У женщин как правило не хватает смелости. Не подумайте плохо, у меня и длительные романы были. Первый был с человеком из нашего собственного проклятого окружения. Мы с ним целый год провели вместе. Я даже думала соскочить с противозачаточных таблеток, а только он взял и бросил меня, подонок. Я могла тут же завести следующий роман, но вместо этого решила растолстеть. До этого я очень следила за собой, за своим телом, во всем себе отказывала, и так далее. Так вот - взяла и растолстела. Назло всем. Набрала вес, как говорят наши соотечественницы из среднего класса. (Эти псевдо-якобы-великосветские выражения и фразы иногда совершенно уморительны). Также, я стала жестока с родителями - стала появляться у них на вечеринках и комментировать открыто и при всех - всех и всё подряд. Стала язвой, публично. А как же иначе - помимо погоды, на этих вечеринках и обсуждать-то нечего, если ты не язва. Все эти их гости - они просто хамоватые нувориши, ну и конечно несколько жалких разорившихся голубокровных наличествует, с разговорами сю-сю. Я как заходила в гостиную, так сразу взгляды, глаза закатывают - ах, неужели это опять злая маленькая толстая Гвен.
       Мои глупые родители назвали меня Гвендолин. В мудрости бесконечной и желании приобщиться к высшим слоям общества - думали, что это имя ужасно снобистское и британское. Да, как же. Моей сестре дают все, и везет ей во всем - три ребенка в семье, и только у нее имя нормальное. Илэйн. Ну, может простоватое. Убила бы, чтобы иметь такое имя. Непретенциозное. Скромное. Данное в обычном, простительном невежестве первому ребенку.
       Когда я думаю о том вечере . . . Был званый обед, и группа дрессированных знаменитостей присутствовала в доме. Мои родители выбирают только тех знаменитостей, которые мягкие и стеснительные. Они никогда не пригласят кого-нибудь, кому нужно будет потом колоть транквилизатор посреди веселья, чтоб дом не разнес. Поэтому все эти их званые обеды и вечеринки скучные, несмотря на то, что если бы кто-нибудь узнал, сколько все эти угощения и приглашения и музыка стоят моему наивному отцу, была бы революция. Так или иначе, был на той вечеринке самодовольный оперный певец, толстый но обходительный, и еще был претенциозный псевдо-поэт, и какая-то корова из кино, которую все обожают, имени я не помню. И был - он. Да. Он - прибыл.
       Это нужно было видеть. Несмотря на глупый богатый костюм (то бишь костюм, являющийся костюмом богатого человека в представлении простолюдина) - очевидно было, что тело у него идеальное. Широкие плечи, крепкие запястья, хорошая талия. Длинные ноги.
       Черты лица - удивительные у него. Ну, это вы и сами знаете - его фотографии нынче на обложках всех спортивных публикаций, он - их лицо теперь. Наконец-то нашелся боксер, чье присутствие никого не пугает, и чья речь никого не стесняет.
       Знаете, моя сестра может сколько угодно притворяться, может улыбаться и целовать меня и делиться со мной своими дурацкими тайнами и просить у меня совета (я ведь умная), но все это - фальшь. В глубине души инфернальная свинья знает, что соперничество продолжается, и она всегда счастлива, когда у меня дела плохи. Она думает, что я об этом не догадываюсь. Она думает, что я не знаю, что меня из-за нее чуть не выперли из Принстона за курение марихуаны, уже после того, как она там получила диплом. У меня записи разговоров есть - всех - всех ее подлых подрывных разговоров, где она сочувственно цокает своим [непеч.] языком - в кабинете декана, у нас в доме (два цокающих разговора с папой, семь с мамой, которая все вздыхала судорожно и плакала и причитала - ах, нет, нет, и прикрывала свои свеженапомаженные губы хрупкими свеженаманикюренными пальцами), в доме нашей тетушки (сестренка моя отвела несчастную женщину в кухню поделиться девичьим секретом, прислуга присутствовала . . . ага . . . именно в кухне я и установила целых три микрофона). Поскольку я знала что происходит, мне удалось принять превентивные меры. Меня не выперли на год из университета, еще чего. Выперли декана. Я ведь и его разговоры тоже записывала иногда, на всякий случай. Столько материала было - я могла закурить джойнт на занятиях, и все бы занимались своими делами, никто бы слова не сказал. Я весь факультет держала за яйца - а все почему? Чтобы быть уверенной, что моя большая прекрасная коротконогая сестра не сунет свой хирургом исправленный клюв в мою жизнь.
       Так или иначе - вот он, пришел, он, на вечеринку. Суаре. Так, ладно, не говорите глупости! Вы что, серьезно думаете, что я люблю бокс? Это что - шутка такая? Я ведь интеллектуальная девушка. Я - пресловутый синий чулок, классический тип старой девы. Я ничего не знаю о боксе, бейсболе или там, не знаю, хоккее. Не я. Не мое. Любимое времяпровождение у меня - хороший секс, и чтобы после этого кретин спал рядом и не очень храпел, а я подкладываю под спину подушку и читаю что-нибудь захватывающее. Бальзак мне нравится последнее время, но это мимолетное увлечение, вообще-то, а любимый мой писатель - Стендаль. Представляете себе.
       Моим первым языком был французский. Никто во всем дурном нашем доме не говорил со мной, кроме гувернантки. Гувернантка была дура. Бедная, несчастная дура. Я вычислила, что она дура, когда мне было три года. Она мне нравилась, поэтому я не очень ее шантажировала. Тем не менее, я ей дала понять, что к чему. После чего могла делать что хотела. Я ее напугала, но она меня за это не возненавидела. Она по натуре была податливая, тип женщины, которая все ждет, чтобы кто-то пришел и начал ею командовать. Таких женщин много. Уйти она не могла - от такой зарплаты не уходят, сколько ей платили в нашем доме. Средней руки менеджер убил бы за такую зарплату. Хорошо иметь деньги.
       Ну так вот - явился он. Он. Боксер. Будущий чемпион в тяжелом весе. Большой мужчина с застенчивой улыбкой. Он тогда еще не привык, что он знаменитость - и было забавно. Его представили оперному певцу, и видно было, что он, боксер, плохо себе представляет, что это такое - оперное пение, но он все равно затрепетал весь. Я думала, что оперный певец будет по боксеру с ума потом сходить, и удивилась, когда поняла, что это не так. Позже я выяснила, что оперный певец - не гомосексуалист.
       А вот я - точно начала сходить по нему с ума. Можете сказать, что у меня не все дома, может так оно и есть, но, знаете что, если бы я так за ним не увивалась весь тот вечер, сестра моя наверняка бы его вообще не заметила. Как только она углядела, что у меня звезды в глазах, на лице бледность, и так далее - так тут же и вмешалась, и отодвинула меня плечом. И взяла контроль в свои руки. И провела несколько дней, развалясь в кресле, в пижаме, с запястьем на бледном лбу, и лакала один бренди за другим, и театрально страдала. А потом боксер позвонил. Ей. Не мне. Ей. Они начали встречаться. Он приезжал в этой его, ну, знаете, роскошной якобы машине, было забавно, он очень хотел произвести впечатление, но не знал как, и он отказывался подниматься наверх, и ждал ее у входа - вот почему мне не удалось пихнуть под заднее сидение микрофон. Они шли развлекаться, а я яростно читала Стендаля или смотрела видеозапись какого-то балета, или терроризировала прислугу.
       Время от времени она проводила ночь у него. Наши родители были в ужасе. Их друзья наслаждались всем этим, конечно же, хихикая и сплетничая. В конце концов сестра моя вышла за него замуж, и при этом выглядела мужественной, страдающей за незнающую преград любовь, наплевав якобы на классовые и расовые различия, и прочее, и прочее. Мама и папа смирились с неизбежным. Счастливыми их это, понятно, не сделало.
       После свадьбы родители наши потеряли дар речи месяца на три. Нил, дорогой наш братик, великий человек, студент Оксфорда, нанося ежегодный визит, схватил Илэйн за локоток и сказал ей, "Вот что, сестренка, скажу тебе только одно, но важное - ты, э, на своего пугилиста любуйся по телевизору, сколько влезет, но никогда, слышишь, никогда, гадина, [непеч., непеч., непеч.], не появляйся на его матчах возле ринга. Чтобы никто никогда тебя там не видел. Никогда". Моя коротконогая сестра поняла, что он прав и согласилась. Что ж - похвальная разумность в ее случае - тупой безгрудой искусственной блондинки.
       Как и ожидалось, наше тайное соперничество только усилилось после этого. Боксер - он ведь не просто красивый. Он . . . демиург . . . квинтэссенция мужской красоты. Две расы совместились в нем, чтобы произвести на свет беспрецедентную особь. Что он в ней находит? Нет, я серьезно! Если все мои записи скопировать на пленку с цифровиков, можно было бы из этой пленки сплести поводок-косичку для Луны. Все есть - их выходы в люди, разговоры, секс, скандалы - словом, все. Кстати, она более или менее фригидна, моя сестра, и притворяться не умеет совершенно. Честно. Корейская проститутка в пригородном борделе притворяется гораздо лучше. Невозможно поверить, но это так - у него, с тех пор, как на ней женился, не было ни одного романа! У них двое детей, почти готовых к бординг-школе. Что говорить - у нее за это время было четыре любовника! О двух он знает. Он что, больной?!
       А мне-то что, я ничего не знаю и мне все равно, я просто хочу быть с ним, жить с ним, умереть с ним, восхищаться им и баловать его. Как-то это неудобно даже, честно говоря. Попытки были. Не могла устоять. Неподготовленная (это я-то, представляете?), попыталась его соблазнить. Он очень стеснялся. Я настаивала. Ему стало меня жалко. Он не знал, как мне отказать, меня же при этом не обидев. Было унизительно. Я хлопнула дверью и через час поняла, тупая корова, что нужно было его неуклюжую жалость использовать в собственных целях, конечно же. Что ж. Придется быть осторожнее и терпеливее. В любом случае, рано или поздно он будет мой. Я знаю. Потому что я его люблю. Да. Я знаю, что любви не бывает. Это все сексуальное влечение и химия и немецкие романтики восемнадцатого столетия, и "Спящая Красавица", и книги о чувственности, но я его люблю. У меня целых шесть лет не было любовника - с их свадьбы. В некотором смысле я такая же верная, как он. Это сестра моя склонна к разврату.
       Иногда на меня находит - грезы, это называется грезы. Очень необычно, и никогда о том, что действительно со мной происходит, я не слышала. Необычные какие-то грезы. Могу просто сидеть в кресле, ноги по-турецки, и смотреть в пространство, и уйти в прошлое через время и пространство, или чего там, это - воображаемый . . . не знаю . . . квантовый прыжок, что ли . . . Всегда одна и та же эпоха, и всегда одно и то же место - Париж, середина девятнадцатого века. Ощущения очень реальные, настолько реальные, что все мои чувства мне подвластны. То есть, я там живу. Поскольку грезы эти - мои, я, естественно, королева, и не какая-нибудь, но королева Франции, живу в Версале, навещаю Париж в карете, инкогнито. Когда я смотрю на себя в зеркало, там, в том мире, то вижу обычную Гвен, тридцати трех лет, с короткими ногами, чрезмерно развитыми икрами, темными кудрями и всем прочим. Я - это я и есть. Но в королевском исполнении. Могу быть с тем мужчиной, с которым пожелаю, и я очень, очень разборчива. А они все меня обожают. И дело не только в деньгах - они действительно меня обожают. На самом деле. Я родилась в лучах власти, а потом еще и вышла замуж за власть - лучших стимуляторов не бывает. У меня только один любовник. Он художник, абсолютно безвестный, и я с ним жестока. Я могла бы сделать его знаменитым в один день, и он остался бы моим любовником, но, честно говоря, мне нравится, что он безвестный. Он этого не понимает. Он очень искренен и нежен. От денег отказывается. Поэтому приходится дарить ему подарки. Он тайно продает некоторые из них. Ему всегда не хватает на жилье, и еды ему вечно не хватает. Я его подкармливаю, когда мы выходим в люди - я инкогнито, он в тоске и страсти. Больше всего нас с ним привлекает Латинский Квартал, называемый так потому, что во времена постройки Нотр Дам студенты со всего мира жили там и резвились, и общались между собой на латыни, которую они все знали.
       Слуги мои меня ненавидят. Я заставляю их дважды в день приносить наверх корыто, чтобы принять ванну, или, когда любовник мой меня навещает - три раза в день. Любовник мой думает, что я сумасшедшая. Так все думают. В реальной жизни, в вымышленной жизни - это все равно. Любовник не знает, что я из будущего. Понятия не имеет, что он всего лишь - плод моего больного воображения. Встречи у нас случаются все реже и реже - с тех пор, как в моей жизни появился боксер.
       Сегодня я сидела в кресле и пыталась сконцентрироваться. Не получилось. Никаких грез. Да, боксер - проблема, это точно.
       ГЛАВА ВТОРАЯ. СЕНСАЦИЯ.
      
      
      
      
       Невыносимое Утреннее Похмелье.
       Роджер Вудз, репортер из "Крониклера", проснулся и сразу потянулся к телефону. Нажал кнопку быстрого набора не глядя. Ответил автоответчик начальника.
       Роджер объяснил автоответчику, что болен и нуждается в отдыхе, после чего он снова погрузился в неровный, пятнами, сон. Когда он проснулся в следующий раз - был почти полдень, и ему было лучше.
       Состояние Журналиста Улучшается.
       Рядом с ним в постели лежала незнакомая женщина. Утренний ее запах не был неприятен, но и не притягивал. А может, похмелье мешало. В любом случае, вместо ленивого утреннего секса (а разбираться будем потом) Роджер выскользнул из постели, качнулся, восстановил баланс, и попытался ее, женщину в его постели, рационализировать. И не смог. Наверное одна из репортерских групи. На полу лежали два использованных презерватива. Роджер протопал в китченет и включил там кофеварку.
       Загадочная Русая Женщина Обнаружена в Постели Репортера.
       Он налил себе кофе, присел за кухонный стол, служивший также письменным, включил портативный компьютер, поставил кружку рядом, забежал в туалет, почистил зубы и надел халат.
       Никаких сенсационных новостей в то утро не было в инете. В предыдущее утро тоже не было. И в утро, предшествующее предыдущему, тоже.
       Апатия Журналиста.
       Он поразглядывал горку записок, две полные пепельницы, и живописно разбросанную по поверхности пола его студии на Верхнем Вест Сайде грязную одежду. Затем еще раз посмотрел на Русую Загадку, которая начала подавать признаки жизни.
       - Доброе утро, - сказала она, садясь на постели. Она взглянула на часы. - Ах ты, черт . . . Это правильное время?
       Стрелки данных часов не двинулись ни разу за последние два года, но это, решил Роджер, несущественно.
       Она потянулась за чулками на полу, а затем за лифчиком, тоже на полу. Теперь Роджер вспомнил. Бар. Алкоголь. Еда, какую обычно подают в баре. Изжога. Разговор. Две женщины. Я - репортер. Ах, правда? Из какой газеты? Из "Крониклера". Ну да?
       Но как же ее зовут? Не помню. Не важно.
       Журналист Игнорирует Несущественные Детали.
       Она окинула обстановку неприязненным взглядом
       - Ты ужасный неряха, - сказала она с фальшивой нежностью в голосе. - Может, тебе нанять кого-нибудь, чтобы время от времени квартиру убирали?
       Журналист Слишком Равнодушен К Объекту, Чтобы Раздражаться.
       Он закурил.
       - Ты всегда куришь, как только проснулся? - спросила она строго по пути в ванную.
       Он решил удостоить ее ответом.
       - Только когда мне скучно.
       Он пожалел, что сказал ей это.
       - Извини, как?
       - Личная шутка, - объяснил он.
       - Ага. Что ж. Хорошо. - Она скрылась в ванной. - Чистое полотенце есть? - крикнула она оттуда.
       - Нет.
       - Что?
       - Нет! - крикнул он.
       Это была неправда, но его заинтересовало, как она среагирует. Она никак не среагировала, а просто включила душ.
       Он сделал себе еще кофе.
       - Дай мне мою сумку! - сказала она из ванной.
       Он проигнорировал просьбу. Думая о чем-то другом, он включил телефон и набрал номер.
       - Да, босс! - ответил знакомый голос.
       - Слушай, Чак, - сказал Роджер. - Скинь все, что тебе нужно, в сумку и встречай меня у входа через пять минут. Это срочно.
       - Никаких проблем, босс, - сказал Чак.
       - Эй, - сказала Русая Загадка, стоя перед ним и роняя вокруг себя водяные капли. - Ты слышал? Я просила тебя дать мне мою сумку.
       Он посмотрел на нее пустыми глазами. Не было никакого Чака, не было машины, не было главной статьи столетия, и никто кроме таксистов не называл его "босс". Эта его личная фантазия раньше была намного сложнее и включала высокопоставленных особ, интриги, заговоры, убийства, насилие, и Премию Пулицера за блистательный журнализм. Репортер Награжден В Соответствии С Заслугами.
       Ничего сенсационного никогда не происходит до полудня. А если и происходит, то об этом никогда не пишут в тот же день в газетах. Зачем от журналистов на зарплате требуют, чтобы они появлялись в конторе в девять утра - загадка. Вещи, о которых следует писать репортажи, происходят, если подумать, после пяти, то есть, после того, как большинство репортеров ушло домой.
       Роджеру хотелось, чтобы сенсационные вещи происходили постоянно.
       Детство и отрочество Роджера прошли в обстановке, возбуждающей зависть и ненависть большинства населения мира. Отец его, не будучи членом влиятельного класса от рождения, был, тем не менее, несказанно богат. Сын мог выбрать любую карьеру, но даже в раннем детстве Роджер мечтал сделаться именно репортером. Около года назад, Арнольд Хемсли Вудз, отец Роджера, переговорил с одним своим знакомым, имеющим контрольные капиталовложения в нескольких газетах. Вскоре после этого Роджеру дали первое задание. Радость его была недолговременной.
       Никаких опасностей и переделок, никакого риска. Вообще. Что касается войн - они вообще не заслуживали присутствия репортеров, в основном, и репортаж можно было вести не покидая конторы, по крайней мере в той газете, в которой работал Роджер. Голливудские знаменитости и Дональд Трамп, строитель, являлись единственными возможными объектами скандальных хроник. Репортажи о правительственной коррупции ограничивались бессмысленной, не очень логичной руганью по адресу Президента и его скучных коллег. Пойманные преступники, которым грозило длительное заключение, во время интервью не говорили ничего интересного помимо грамматически неверных банальностей, а преступники менее значительные затруднялись сформулировать свое возмущение обществом в осмысленных, понятных предложениях, годящихся для печати. Прохожие на улицах высказывали мнения о текущих событиях, ничем не отличающиеся от тех, которые уже публиковались в прессе и передавались по телевизору. Роджер продолжал на что-то надеяться, без особых к тому причин. Однажды, надеялся Роджер, в какой-нибудь славный, многообещающий, блаженный день он найдет, исследует, и предоставит вниманию публики действительно дельное, сенсационное событие.
       Русая Загадка вышла из ванной полностью одетая (во вчерашнюю одежду, понял Роджер - значит, она не живет здесь со мной, и у нее нет здесь запасных вещей). Ее резкие, запоминающиеся черты украшал слой косметики. Неприятно запоминающиеся, подумал Роджер.
       - Я так опаздываю! - сказала она. - Извини, что я так спешу. Телефон?
       - Я завтра уезжаю в Африку, - сказал Роджер, делая серьезное лицо. - Позвони мне недели через три.
       - В Африку! - сказала она. - Как я тебе завидую!
       - Обычное задание.
       - И все таки - номер телефона?
       - Да. Вот, - сказал он, написав номер на клочке бумаги.
       - Черт, даже не верится, что я так опаздываю, - сказала она, снова посмотрев на неработающие часы. То, что стрелки с тех пор, как она на них до этого смотрела, нисколько не сдвинулись, не произвело на нее никакого впечатления. Она схватила клочок бумаги с телефоном, поцеловала Роджера в губы, попыталась поцеловать еще раз - уже французским способом, но он не ответил на поцелуй - и исчезла.
       Он так и не узнал, как ее зовут. Надо бы узнать. Впрочем, зачем? Да и вообще она не слишком привлекательна. Намерений видеть ее еще раз у него не было. За исключением возможности (сомнительно, впрочем) оригинального поведения с ее стороны, кое поведение заставило бы его на ней жениться и иметь с ней детей (постоянное преследование, самопожертвование, объяснения в любви и преданности, билеты в оперу) - они ничего не могли друг другу предложить.
       Роджер Вудз был прирожденным журналистом, умеющим почувствовать сенсацию за тысячу миль. Репортерские инстинкты никогда его не подводили, всегда указывая ему нужное место и время. Несмотря на это ему приходилось по большей части торчать в конторе за письменным столом, в то время как другие, менее компетентные, посылались в точки, откуда исходил ветер сенсационности (кроме войн, которые, как мы уже упомянули, освещались прямо из конторы). Стиль письма у Роджера был оригинальный. Вопреки старой традиции, берущей начало в телеграфной несуразице Гражданской Войны, Роджер писал интригующие вступления, в которых не упоминались никакие конкретные факты, и таким образом интерес читателя возрастал по мере чтения. Статьи Роджера всегда редактировались, подправлялись под общепринятый формат. Редактор просто менял местами первый и последний параграфы.
       Ничего сенсационного в мире в данный момент не происходило.
       Роджер вышел в дайнер позавтракать. Потолки в его квартире - едва три метра высотой - нагоняли на него тоску. И еще многие другие вещи в его жизни нагоняли на него тоску. К примеру, отец его отказывался давать сыну деньги, и приходилось жить на зарплату рядового журналиста, и тратить две трети своего дохода на квартирную плату.
       После завтрака он вернулся в свое однокомнатное жилище и некоторое время провел, переключая каналы телевизора, слоняясь от окна к столу, и рассматривая коллекции репортерских фотографий. Выйдя снова на улицу, он поел, выпил кофе, прогулялся, пообедал, и решил, что ни в какие бары в этот вечер не пойдет.
       На платном канале показывали боксерский матч. Спортивный журнализм был чужд Роджеру, но на гладиаторов он любил смотреть не меньше, чем кто-либо. Чемпиону мира в тяжелом весе предстояло сразиться со злобного вида парнем в красных трусах. Парень выглядел неуверенно.
       Что-то заставило Роджера резко выпрямиться в кресле.
       Ни в квартире, ни в здании ничего интересного не происходило. И по телевизору ничего особенного не показывали. Где-то . . . на другой стороне Сентрал Парка . . . что-то. Что-то там было. Начиналось. Он понятия не имел - хорошее или плохое там начиналось, какие люди были в этом замешаны, сколько свидетелей. Он просто уловил признаки сенсации. Он знал, что ему нужно там быть.
       Быстро одевшись, он выбежал из здания, закинув сумку с фотоаппаратом и блокнотом через плечо. Остановил такси.
       - Куда едем, босс? - спросил таксист с тяжелым ямайским акцентом.
       - Девяностая и Парк Авеню, - сказал Роджер.
       Пробок не было. Прибыв на место назначения, Роджер расплатился и быстро вылез.
       Посмотрев вокруг, он не увидел ни полицейских прожекторов, ни машин скорой помощи. Инстинкт велел ему идти на юг скорым шагом. За четыре минуты он почти бегом преодолел пятнадцать кварталов.
       Что-то сенсационное или, по крайней мере, очень необычное, происходило где-то здесь. Прислонившись к известняковой стене, Роджер закурил и некоторое время провел, наблюдая за противоположной стороной авеню. Некоторое движение - люди входящие и выходящие, двери трех зданий двигаются непрерывно; элегантно одетая пара, ждут такси; пожилой джентльмен входит во второе здание; портье соседнего здания выходит и останавливается в свете прожектора под козырьком, ища такси для кого-то (кто считает, что во избежание остентации следует для ловли такси использовать портье); два подростка, визгливо смеясь, выскакивают на улицу, а потом забегают обратно внутрь; останавливается такси, из него выходит пассажир.
       Роджер посмотрел вверх, на французскую крышу среднего здания. Дормер темный. Он стал изучать, одно за другим, окна. В некоторых горел свет. Взгляд его остановился на седьмом этаже. Какое-то движение там, внутри. Впрочем, движение было везде, во всех окнах - и в тех, где наличествовал свет, и в темных. А только движение на седьмом этаже было достойно того, чтобы о нем написали в газете. Инстинкты Роджера забеспокоились, завозились, закричали на хозяина. За задернутой шторой не перемещались никакие тени. Какое еще движение? Но он очень верил своим инстинктам.
       Он пересек авеню, придавив по пути тюльпаны, растущие посреди разделительного газона, и вошел в здание. Портье сидел за конторкой, глядя в портативный телевизор. Смотрел боксерский матч.
       - Привет. Кто выигрывает? - спросил Роджер, показывая репортерское удостоверение.
       - Эй. А не покажешь ли еще раз бляху? Ты - коп?
       - Нет, просто репортер. Слушай, дай-ка я тебе задам пару вопросов.
       - Репортер, а? - портье улыбнулся. - А, да. "Крониклер". Ясно. В этом здании интервью не дают.
       - А я никому не скажу. Будем держать это в тайне. Устраивает?
       - Это шутка такая?
       - Нет. Я пишу большую статью о разных портье. Сейчас я задам тебе несколько предварительных вопросов. Завтра я вернусь со всеми заметками и дам тебе их просмотреть. Ты завтра работаешь?
       Некоторое время портье соображал. Затем улыбнулся радужно.
       - Конечно, - сказал он. - В четыре дня начинаю.
       - Вот и хорошо. Так, - Роджер вынул блокнот и диктофон. Поставив диктофон на конторку, он включил его. - Приглуши телевизор, - сказал он. - Теперь. Это твоя постоянная работа?
       - Э . . . Да и нет. Я учусь на вечернем. Менеджмент. Хожу на занятия три раза в неделю.
       Задав еще несколько банальных вопросов, Роджер небрежно спросил не живут ли в этом здании какие-нибудь знаменитости. Да, живут. Портье был этим даже горд.
       - Знаменитость у нас одна, - сказал он. - На седьмом этаже. Ты действительно не знаешь?
       - Не знаю. А знать следует, не так ли?
       - Предварительно что-то разузнал, наверное.
       - Нет. Ну, хорошо, некто знаменитый живет на седьмом этаже. Кто именно?
       - Угадай.
       - Как же я угадаю?
       Портье глазами показал на экран портативного телевизора. Роджер глянул.
       - Что? - спросил он.
       - Он, - сказал портье.
       - То есть . . .
       - Да.
       - Он живет в этом здании?
       - Да.
       Удивление Роджера было неподдельным. Портье мудро кивнул.
       - Да, - подтвердил он. - Никогда бы не догадался, да?
       - Он один тут живет?
       - Нет, конечно. Он женат. У них дети. Ты что, с луны только что прибыл?
       Репортер Разочарован.
       В общем, все понятно - пока чемпион бьет кому-то морду, защищая чемпионский пояс, жена его незаконно развлекается. Невелика премудрость. То есть, конечно, это сенсационное дело, но писать в газете об этом глупо. Это для еженедельников, которые в супермаркете продают. Роджер признался себе, что на этот раз инстинкты его были правы только частично. Статья, основанная только на вульгарной супружеской неверности - не дело для профессионала.
       Обратно на Вест Сайд он вернулся на автобусе. Прежде чем идти домой, он съел в дайнере тарелку куриного супа. Боксерский поединок завершился. Чемпион остался чемпионом. Инстинкты Роджера снова забеспокоились, очень настойчиво. Он подозревал, что их, его инстинкты, снова интересует все тот же адрес на Парк Авеню. Ну, хорошо, либо чемпион нокаутировал противника раньше срока и, придя домой, застал там сцену, или любовник жены слишком медленно собирался и дождался на свою голову прихода чемпиона. Чемпион теперь, наверное, разбирается с обоими. Завтра подадут на развод. Или не подадут. Скука.
       Репортер Недоволен.
       Пора было идти спать.

    ***

       Ладлоу протащился мимо портье походкой пожилого человека, чьей не очень насыщенной событиями жизни управляют строгие принципы, и который уверен, что ничего постыдного в жизни этой у него не было, нет, и не будет.
       - Добрый вечер, мистер Фитцджеральд, - сказал портье и, в точности как Фитцджераьд, Ладлоу ответил на приветствие коротким кивком.
       Нажав кнопку на пульте возле конторки и услав таким образом лифт с Фитцжеральдом на нужный этаж, портье возвратился к портативному телевизору. Давеча он поставил двести долларов на одного из двух участников матча - единственного представителя меньшинства среди обитателей здания. Представитель был чемпион мира в тяжелом весе, давал портье на чай больше всех, и в данном матче являлся безусловным фаворитом.
       В лифте Ладлоу вставил специально сделанный им ключ в нужную щель. Единственная деталь плана, частично зависящая от случайности, состояла именно в действиях портье. По плану портье должен быть слишком увлечен матчем, чтобы заметить, что лифт остановился не на том этаже, на который он, портье, его послал. Настоящий Фитцджеральд находился в данный момент во Флориде, а его жена, намного моложе его, в Неаполе. Портье этого знать не мог - он только что вернулся из двухнедельного отпуска на острове Аруба. Две камеры в вестибюле зафиксировали проход Фицджеральда. Впоследствии кто-нибудь начнет в конце концов задавать правильные вопросы и обнаружит всамделишное местонахождение Фицджеральда. После этого видеозапись отдадут экспертам на исследование, и те подтвердят, что на записи вовсе не Фитцджеральд. Но никто не сможет опознать Ладлоу в убеленном сединами старике в глупой, неуклюжей одежде. Дети боксера пребывали в резиденции в Апстейте, дворецкий взял выходной, телохранители сейчас пили виски и пиво на матче, прислуга ушла два часа назад. Супруга чемпиона находилась на втором уровне квартиры, в третьей спальне, одна, и смотрела матч по телевизору, жуя поджаренный хлеб и икру - тайная слабость.
       Двери лифта гладко разъехались в стороны, и она этого не услышала.
       На всякий случай Ладлоу старался действовать как можно более бесшумно. Проходя из одной комнаты в другую, проверяя, нет ли кого, он ничего лишнего не обнаружил. Мраморные лестницы не скрипят. Огромная квартира - красное дерево, мрамор, полированный дуб - да, это что-то.
       В третьей спальне телекомментатор добросовестно рекомендовал оппонента чемпиона, парня, на счету которого имелось много побед нокаутом. Затем последовали рекламы нового немецкого драндулета, какого-то плохого пива и еще чего-то. Ладлоу вошел в спальню.
       Она лежала на кровати . . . на животе . . . жуя . . . согнув колени, задрав игривые ступни вверх и болтая ими. Она не слышала как он вошел. Может, увлеклась рекламой пива. Может она была скрытая алкоголичка. Лежала себе на кровати, по диагонали, поверх покрывала. Закрыть ей рот рукой в перчатке - ненужный риск. Самое лучшее было - просто прыгнуть на нее сверху и ткнуть лицом в покрывало. Ладлоу так и поступил, и вскрик ее, как и ожидалось, был едва слышен. Остальное было просто. Вдавливая ее голову в покрывало, другой рукой Ладлоу приставил дуло автоматического пистолета ей к виску, говоря при этом ровно и отчетливо ей в ухо -
       - Не смей дергаться. Перестань. У меня в руке пистолет, и дуло - вот, чувствуешь? - у твоего виска. Мне совершенно нечего терять. Если ты сделаешь малейшее движение после того, как я тебя отпущу, я высажу тебе мозги. Второго предупреждения не будет.
       Он дал ей некоторое время, чтобы она осознала, что ей только что сказали, а затем убрал руку с ее затылка.
       Женщина разумная, она сделала так, как ей велели. Он попросил ее повернуть голову слегка. Она повернула голову и вдохнула воздух.
       - Теперь так, - сказал Ладлоу. - Я сейчас с тебя слезу. На твоем месте я бы не делал глупостей. Стреляю я очень хорошо. - Не дожидаясь от нее кивка, он сполз с нее и встал на пол в полный рост. - Перекатись на спину и сядь, только медленно, - сказал он.
       Она села и уставилась на него. Приятной наружности мужчина лет тридцати пяти. Среднего роста. Хорошо сложен. Правильные черты лица. Одет в костюм, не соответствующий внешнему виду. Перчатки. Стариковская шапочка. Он снял шапочку. Русоволосый.
       - А теперь, - сказал он, очень точным движением кладя шапочку на прикроватный столик, - от тебя требуется полное содействие. Твой единственный шанс - в точности следовать моим инструкциям.
       - Кто вы? - спросила она.
       - Я скажу тебе, кто я, но не сейчас. Сейчас ты должна понять, что мы здесь одни, и будем одни длительное время. Ты полностью в моей власти, и я ничего не потеряю, если убью тебя. Я не хочу тебя убивать, но мне придется это сделать, если ты будешь мне мешать. Ясно?
       - Да, - быстро ответила она.
       - Хорошо. Слезай с кровати. Медленно.
       Она подчинилась. Она встала перед ним, в блузке и брюках капри, не сводя с него глаз. Он кивнул.
       - Повернись.
       Она повернулась.
       - Левую руку.
       Щелкнули наручники.
       - Другую руку.
       Наручники щелкнули еще раз.
       - Хорошо.
       Руки в наручниках за спиной. Теперь можно положить пистолет на прикроватный столик рядом с шапочкой. Он вытащил нож, принесенный им из кухни в нижнем уровне.
       - Эй, - сказала она тихо, отшатнувшись.
       Он протянул руку и схватил ее за волосы.
       - Будь рассудительна, - сказал он. - Повторяю, мне вовсе не нужно тебя убивать, но все-таки я тебя убью, если ты меня к этому вынудишь. - Он дал ей хлесткую пощечину. - Это наказание, - заметил он холодно. - Тебе нужно быть рассудительной. Каждый раз, когда ты ведешь себя не рассудительно, ты будешь наказана. Степень наказания будет увеличиваться от раза к разу. И в конце концов, возможно, мне придется отрезать тебе один за другим пальцы.
       Она стояла перед ним, стараясь не мигать. Он разорвал на ее груди блузку. Вставив два пальца между чашек лифчика, он потянул лифчик на себя. Мелькнуло лезвие - чашки упали по сторонам (она судорожно вздохнула). Затем он разрезал лямки, одну за другой, избавляясь от лифчика полностью. Расстегнув молнию на ее брюках, он потащил их вниз вместе с трусиками. Брюки и трусики оказались на полу.
       - Выйди из них. Шаг в сторону, - сказал он.
       Она подчинилась. Несколькими быстрыми надрезами он избавил ее от блузки. Теперь она стояла перед ним голая.
       - Ложись на кровать, - сказал он. - Медленно. Сперва сядь. Так. К изголовью. Хорошо. Согни ноги в коленях. Правильно. Расставь ступни. Вот, правильно.
       Чемпион мира появился на экране, все еще в раздевалке. Затем показали его нервничающего противника. Комментатор продолжал его рекламировать, чтобы всем было интересно, что будет дальше.
       - Так, - сказал Ладлоу, кладя нож на прикроватный столик рядом с пистолетом. - Был бар, и был столик в баре. И была женщина, и был мужчина. Мужчина подошел к женщине. Он ничего особенного не имел в виду. Он просто хотел с кем-нибудь поговорить. Женщина смотрела на мужчину, но не видела его - она только слышала распевный лонгайлендский акцент, который, кстати говоря, был ненастоящий. Говорить с данным мужчиной было ниже ее достоинства. Так она думала. Сейчас я ей докажу, что она ошиблась. Он вовсе не ниже ее. Наоборот. Он ее хозяин и бог. И если ты хочешь выйти из данной ситуации живой и с полным набором конечностей, ты мне поможешь доказать ей это. Ты будешь терпеть все, что я с тобой буду делать. Тебе будет нравится. Ты полюбишь меня и будешь просить, чтобы я сделал с тобой тоже самое еще. И ты никому об этом не скажешь. Никому. У меня большой опыт и поймать меня невозможно.
       Будь она меньше напугана, она бы ему не поверила.
       В квартире он провел час. В какой-то момент, входя в нее сзади, он посмотрел на экран телевизора и спросил деловым тоном, любит ли она мужа.
       - Только правду, - сказал он. - Я хочу слышать правду.
       - Да, - ответила она.
       Муж ее в этот момент упал на настил ринга. Рефери досчитал до пяти. Чемпион с трудом поднялся на ноги. Раунд закончился через десять секунд, началась реклама. В следующем раунде чемпион нашел слабое место в защите претендента, собрал все остававшиеся у него силы, и нокаутировал оппонента стремительным левым хуком.
       Теоретически чемпион знал все неписаные правила. В действительности, он ничего не мог с собой поделать.

    ***

       Пожарная команда прибыла через две минуты после получения сигнала тревоги и потушила пожар. К обитателям миллиардного здания, находящимся в состоянии паники, пожарные сперва отнеслись с ледяной профессиональной вежливостью, граничащей с презрением, но вскоре перестали притворяться. Старая вдова, владелица пуделя и солидного количества дорогой недвижимости, спросила, не может ли кто ей сказать, в безопасности ли ее квартира. Ей сказали - "Заткнись, [непеч.], бабуся, не до тебя теперь". Вскоре после этого прибыла полиция. Судебные следователи - через десять минут после нее.
       Подозревать мужа было глупо. В конце концов, на планете имелось несколько миллионов свидетелей, готовых подтвердить его алиби. Представители прессы, поколебавшись, позволили властям убедить их, что боксер ни в чем не виноват. Не то, чтобы они действительно поверили этому, но других сведений у них не было (пока что, добавил кто-то циничный). Некоторые сомнения все же наличествовали - и на следующий день было продано вдвое больше экземпляров газет в связи с этим. Допросив портье, полиция его арестовала, но вскоре отпустила. Кто-то связался с мистером Фицджеральдом во Флориде.
       Третья спальня, коридор, главная гостиная - все уничтожено огнем - антиквариат, серебро, все. Эксперты прочесали угли и пепел, ища - что-нибудь - отпечатки, ДНК, что-нибудь. Обнаружено было некоторое количество интригующих предметов. Следователи работали быстро. Все слуги были контактированы и допрошены, у всех взяли ДНК. Тех из слуг, кто привычно использовал квартиру в любовных целях когда хозяев не было дома, обязали представить любовников и любовниц, и они, любовники и любовницы, тоже были допрошены, но не все. Например, любовник горничной был известный полиции насильник, но он в данный момент находился в тюрьме, а среди любовниц повара наличествовала дама с репутацией соблазнения несовершеннолетних, но она в данное время жила в другом штате. Следствие зашло в тупик.
       - Может, родственник, - предположила лейтенант Нанси Райт.
       - Да нет, не может быть. Какой-нибудь маньяк из Аптауна, это точно, - сказал один из детективов. - Надо же, удушил дуру лямкой лифчика. Вот же скотина.
       - Бывший любовник, это точно, - сказал еще кто-то.
       К ужасу семьи и мужа (муж знал только о двух), все четверо недавних любовников жертвы были вызваны в отделение и допрошены. Все они имели алиби. Ни одно из алиби не выглядело подозрительным даже в самой малой степени.
       На всякий случай пришлось еще раз арестовать портье. Ничего. Его снова отпустили.
       Затем детективы прибегли к неодобряемой и не совсем легальной помощи ясновидящих. Одна ясновидящая согласилась помочь, и даже увидела кое-что, закрыв глаза и настроившись на нужную волну - видела, в основном, телевизионный экран. Часа два подряд она в трансе смотрела телесериалы и рекламу, после чего связь отключилась. Либо она ее, связь, потеряла, либо - безумная теория, но отмести ее, как несостоятельную, оказалось делом нелегким, мешали факты - преступник знал, что происходит, и перед тем, как оторвать глаза от экрана и потушить свет - зажмуривался. На следующий день произошло тоже самое. И на следующий тоже. Две недели это продолжалось, и в конце концов ясновидящая сдалась.
      
       ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДЕТЕКТИВ ЛЕРОЙ И ОСТАЛЬНОЙ МИР.
      
      
      
       Детектив Лерой не знал, что такое похмелье. В его случае потребление большого количества алкоголя вечером и несколько часов беспокойного сна всегда заканчивались лишь временной замедленностью восприятия и частичной, и тоже временной, потерей памяти. Помимо этого - ничего. Ни головной боли, ни перемен настроения, ни даже дурного запаха изо рта.
       Было позднее апрельское утро. На улице шел дождь. Лерой потратил некоторое время, чтобы понять, что находится в кровати в собственной квартире.
       Квартира выглядела неприглядно. Не полный завал, но прибрать все-таки нужно. Лерой вылез из кровати и нагнулся, чтобы подобрать странного вида книгу с пола. Прочел название вслух. Название ровно ничего ему не сказало. Открыл. Полная партитура оперы эпохи барокко. Оперы барокко скучные, но дело не в этом. Как она сюда попала? Лерой сконцентрировался, пытаясь вспомнить, является ли он сам, или кто-нибудь из его друзей, оперным певцом. Не вспомнил. Партитуру он положил на крышку пианино. Прошел в ванную.
       Не было ни кругов под глазами, ни вздутий на скулах, ни тяжести в веках. Голубые глаза смотрели ясно и светло. Лысоватость не портила его, но то, что осталось от пепельно-блондинистых волос выглядело в данный момент неряшливо. Он подумал - а не обриться ли наголо? В том году такая мода существовала среди голливудских донжуанов, начавших лысеть.
       Нет, не нужно.
       Он почистил зубы.
       Пройдя обратно в гостиную, служившую также спальней и кабинетом, Лерой посмотрел на будильник. Одиннадцать утра. На работу он опоздал. Ехать? А смысл какой? Не поеду. Зазвонил телефон. Лерой поднял трубку.
       - Да?
       - А, это ты, Лерой? - голос капитана Марти звучал устало, не было в голосе энтузиазма. - Это действительно ты? Все в порядке, надеюсь?
       - Забавно, что вы решили мне позвонить, - сказал Лерой, снова беря в руки партитуру оперы. - Я только что собирался отключить телефон.
       - Валяй. Я просто хотел удостовериться, что ты все еще находишься на территории страны. Мне, знаешь ли, нужно делать пометки в некоторых документах время от времени. Мы, бюрократы, периодически этим занимаемся.
       - Ах, извините, - сказал Лерой. - Мне это не пришло в голову. Если мне нужно будет срочно уехать, я вам сообщу заранее. В остальных случаях, если меня нет на месте, просто считайте, что я взял выходной.
       - Сколько ты вчера выпил?
       - Не знаю. Может вообще не пил. Капитан, у меня к вам вопрос. Вы когда-нибудь слышали, чтобы я пел оперу?
       - Э . . . Что?
       - Нет, ничего. В общем, мне нужно идти.
       - Извини, что отнял у тебя так много драгоценного времени, Лерой, - сказал Марти.
       - Ничего страшного. Звоните мне, если вам что-нибудь понадобится.
       Он повесил трубку.
       В участке, в котором работал Лерой, работали копы, неотступно следующие правилам, а также копы, любящие то или иное правило обойти, а также копы, известные своим возмутительным поведением, а также Лерой.
       Детектив Лерой жил один, друзей не имел, и, если верить популярной в отделении шутке, однажды арестовал сам себя в связи с домашней ссорой.
       Кухня. Кофеварка. Кофемолка. Чистая кружка. Молоко. Два тела на полу. Фильтр для кофе. Выключатель.
       Что за тела? Он не смог их сразу рационализировать. Он наклонился и пощупал у них пульс. Живы. Кожаные куртки. Кожаные штаны. Ничего. В памяти пусто. Проблема. Нужно, наверное, позвонить в полицию? Мысли переключили скорость. Звонить в полицию бессмысленно. Он и есть - полиция. Или нет? Он вышел из кухни, открыл стенной шкаф, и снял с вешалки пиджак. Сунул руку во внутренний карман. Бляха - самая настоящая. Да, он полицейский. Он вернулся в кухню.
       Одно из тел принадлежало подростку лет шестнадцати. Прыщи. Лерой терпеть не мог подростков. Он осмотрел второе тело, примерно того же возраста, что и первое, но женское. Прыщей нет. Незначительный, но все же лишний, слой жира, распространенный более или менее равномерно по телу. Из открытого рта пахнет. Он вытащил из внутреннего кармана ее куртки бумажник. Осмотрев водительские права, он произвел несколько арифметических подсчетов. Семнадцать.
       На всякий случай он заскочил в ванную и тщательно осмотрел себя в зеркале, ощупал, еще раз осмотрел, только сейчас сообразив, что он совершенно голый. Выяснились две вещи. Первая - перед тем, как лечь спать, он не принял душ. Вторая - секса прошлой ночью не было. Хорошо. Стало быть, за растление малолетних, называемое нынче изнасилованием, судить его не будут. Нет состава преступления - нет дела.
       Он принял душ и вернулся в гостиную, чтобы что-нибудь надеть. В кухне завозились. Лерой застегнул рубашку, поправил штаны, и проследовал в кухню выяснить, что происходит.
       Два тела на полу начали подавать признаки жизни.
       Схватив подростка за воротник, Лерой одним резким движением поднял его на ноги.
       - У? - спросил невнятно нарушитель. - У? И? Эй.
       С молчаливой решимостью Лерой выволок его к входной двери. Выперев подростка на лестницу, он поволок его дальше, по ступеням, на крыльцо, и оставил там, ловящего ртом воздух и дрожащего, в одиночестве. Дождь почти перестал. Вернувшись в квартиру, Лерой прошел прямо в кухню и готов был применить те же действия к девушке, но она вдруг связно запротестовала. Он держал ее за воротник и уже поворачивал свободной рукой ручку входной двери.
       - Эй, эй! Ты чего, папа?
       Папа?
       Невозможно. Дурной сон какой-то. Кошмар. Лерою было тридцать три года. Девушке было семнадцать. Не физически невозможно, бывает и интереснее, но все же - он бы запомнил такое, наверное?
       - Папа! Алё? Я - Грэйс. Помнишь? Грэйс?
       - Грэйс.
       - Да. Грэйс. Твоя приемная дочь. Алё? Ты меня слышишь?
       - Хмм.
       Лерой нахмурился и, поколебавшись, отпустил ее.
       - А что ты здесь делаешь?
       - Я здесь провожу ночь со среды на четверг. Как всегда. В твоей квартире. Ты что, заболел? Или с ума своротил?
       И то правда. Частичная потеря памяти. Нельзя смешивать ячменное варево с виноградными продуктами. Провалы в памяти всегда преследуют людей, живущих двойной жизнью. Наверное. Грэйс! Конечно же, это Грэйс. Приемная дочь. Он любит, когда она его посещает. Не каждый четверг, но через четверг. Маленькая принцесса. Он действительно ее любит. Все-таки ей следует похудеть. А провалы в памяти что-то очень стали мешать последнее время. Все-таки с чем они связаны? Какая-то авария в детстве, несчастный случай? А может просто блок, основной, иногда задевает те части памяти, которые задевать не нужно? А для чего он, этот основной блок? Что именно он блокирует?
       - Кто этот сопляк?
       - Он не . . .
       - Надеюсь, что он-то не проводит здесь каждую ночь со среды на четверг?
       - Нет конечно. Ему вчера просто негде было переночевать. Он был . . . и есть . . .
       - Неважно. Есть хочешь?
       - Э . . .
       - Пойди почисти зубы. Изо рта у тебя воняет жутко.
       Она сверкнула на него глазами. Он подмигнул ей. Она ухмыльнулась.
       Лерой накинул пиджак и снова вышел на крыльцо парадного входа. Сопляк все еще там стоял.
       - Как тебя зовут? - спросил Лерой.
       - Зак.
       - Прости, как?
       - Зак, сэр.
       - Понятно. Ты в опере не поешь? Ладно, это просто мне в голову пришло. Так вот, слушай меня, Зак. Если я еще раз тебя увижу, здесь, или еще где-нибудь . . . все равно где . . . хотя бы один раз . . . никто тебя больше не увидит. Ни одного раза. Никогда. Ни здесь, ни еще где-нибудь. Понял?
       Схватив сопляка за ухо, Лерой стащил его с крыльца. Мальчишка был слишком напуган, чтобы закричать. Лерой дал ему пенделя, и парень пошел прочь.
       В магазинчике напротив Лерой купил дюжину яиц, бекон, пиво, сок, молоко, молотый кофе, и вернулся в квартиру. Выхватив из шкафа чистый халат и полотенце, он погнал Грэйс обратно в ванную, веля ей принять душ, пока он готовит завтрак.
       Станция новостей заканчивала репортаж об убийстве на Парк Авеню . . . жена чемпиона мира в тяжелом весе . . . Затем они переключились на котенка, которого спас в Бронксе храбрый полицейский. Лерой поискал станцию классической музыки. Играли струнный квартет. На джазовой станции комментатор предавался бессмысленному разглагольствованию. Лерой вышел в гостиную, нашел диск Эдит Пиаф, и стал готовить завтрак, слушая хриплые парижские мелодии. Сперва он сделал глазунью, затем взбил отдельно четыре яйца, после чего приготовил несколько оладий. Бекон шипел и брызгался, дразнящий чарующий дымок шел от кофеварки, и Грэйс, плотно и уютно запахнутая в халат Лероя, с мокрыми вьющимися темными волосами, со светящейся кожей, широко, благодарно и счастливо раскрыла глаза, входя в кухню. Ей следовало бы сделать педикюр, но, в общем, на нее было приятно смотреть, насколько вообще может быть приятно смотреть на подростков.
       - Соку хочешь, солнышко?
       Она рассказала ему, что мама совсем спятила на по поводу планировки интерьеров, со всеми обсуждает интерьеры со страстью невежды; что старший брат Кит окончательно стал королем всех подонков, как, впрочем, и все старшие братья в мире; что в школе ей так скучно, что по окончании она будет гулять и пить целый месяц; что планов на будущее у нее никаких нет, поскольку планирование будущего еще скучнее, чем школа. В мире столько скучных тупиц, которые, дабы не чувствовать себя несчастными, хотят, чтобы все остальные тоже стали скучными тупицами. Грэйс на это не поймаешь, ни в жисть. Не дождутся.
       Лерою было приятно в компании Грэйс.
       - Слушай, - сказал он, когда они допили остатки кофе. - Есть в мире стадолларовая бумажка, на которой написано твое имя - в том случае, если к моему приходу через три часа этот свинарник будет похож на цивилизованное жилище.
       Она закатила глаза - больше по привычке, чем раздраженно. Свинарник она убирала периодически - что-то вроде дочернего долга. Нанять профессионалку было бы дешевле, но Грэйс нужны были средства, чтобы держать скучных тупиц на расстоянии, и Лерой счастлив был ей эти средства предоставлять. Если бы ее мать хотя бы отдаленно напоминала Грэйс, Лерой был бы женат на ней до сих пор. Наверное.
       Он быстро оделся, выбрав несколько вещей из единственного в квартире шкафа, содержащегося в идеальном порядке. Ни одна вещь в этом шкафу не стоила меньше трехсот долларов, а некоторые из пиджаков стоили тысячи. Грэйс спросила его однажды, откуда у него деньги на такую роскошь. Вскоре она поняла, что спрашивать такое не надо. Когда в его личные дела вмешивались без спросу, Лерой становился страшен.
       Он вышел на улицу.
       Президентская Улица перпендикулярна въездной дороге, обслуживающей вечно забитое Бруклин-Квинс Скоростное Шоссе, пролегающее внизу, в котловане, похожем на высохшую реку с кирпичными набережными. Облака выхлопа поднимаются, раздуваясь, из грязного мерзкого котлована и распространяются по району. Лерой перешел Шоссе по узкому пешеходному мосту в двух кварталах от дома. Автомобильная пробка на Атлантик Авеню была гуще обычного. Перейдя улицу и вызвав неспешной своей походкой гнев водителей, чье движение очень малой, дюйм за дюймом, скоростью он таким образом прервал, Лерой углубился в прелестные узкие улицы Бруклин Хайтс. Пункт назначения - большое частное кафе с зеленым козырьком. Вроде бы еще не открылось - было десять тридцать утра. Клерки из близлежащих контор еще не вышли на перерыв. Три официанта обменивались скабрезными шутками в углу. Хозяин сидел за стойкой, проверяя какие-то цифры и занимая жирным своим телом много места. Алюминиевая двухдюймовая труба небрежно лежала на стойке на северо-запад от локтя хозяина.
       Лерой присоединился к нему у стойки, попросив Блади Мэри. Сделалась неудобная пауза.
       - Вы ведь знаете, - сказал хозяин, пытаясь говорить рассудительно, - что у нас нет алкогольной лицензии. Да и время неурочное.
       - Я тебе, толстая свинья, год назад сказал, что нужно заиметь лицензию, - сказал Лерой. - Ты не слушаешь никогда.
       - Мы подали прошение. Но такие дела занимают время.
       - Ты что же это? - удивился Лерой. - Ты мне, кажется, возражаешь? А? Возражаешь?
       - Нет, сэр.
       - Все, что нужно сделать - дать взятку нескольким людям, дурак ты толстый. Ну, ладно, тащи мне кофе, стакан апельсинового сока, и пепельницу, будь добр.
       - Ланс! - позвал хозяин. - Кофе и сок мистеру Лерою.
       - И пепельницу.
       - Извините. Пепельниц нет. Вы, наверное, слышали про запрет на курение в закрытых помещениях, - толстяк нервно засмеялся.
       - Запреты ко мне неприменимы, - сказал Лерой. - Я думал, ты знаешь. Ну, хорошо, тогда я с тебя возьму двести долларов лишних в этот раз.
       - Э . . . простите . . . мистер Лерой . . .
       - Поскольку ты мне пепельницу не принес, - объяснил Лерой. - Ты что, думал, что тебе это так и сойдет?
       - Хорошо, мистер Лерой, - сказал хозяин упавшим и, как показалось Лерою, слегка мстительным голосом. - Кстати, мистер Лерой, тут кто-то с вами хочет поговорить. Я к этому отношения не имею.
       - Ага, - сказал Лерой. На самом деле, он все это время ощущал чье-то присутствие у себя за спиной. - И кто же это?
       - Это я, - раздался позади хрипловатый невыразительный голос.
       Делая серьезное лицо, Лерой медленно повернулся. Говорящий был большой мужчина в очень вульгарном официальном костюме. Иссиня-черные волосы зачесаны назад и щедро пропитаны гелем. Очень темные глаза остановились на переносице Лероя. Чисто выбрит. На мощном волосатом запястье Ролекс, на другом запястье, не менее волосатом, золотой браслет. На толстых пальцах кольца с нескромного вида камнями.
       - Тебя зовут Лерой? - спросил мужчина без интонации.
       Не отвечая ему, Лерой изучал говорящего. Поизучав, он решил, что говорящий ему не нравится. Настроение от этого резко улучшилось - он любил, когда ему кто-то не нравился. Память снова работала, и блок больше не мешал. Внезапно большой мужчина положил руку Лерою на плечо, а другой взял со стойки алюминиевую трубу. Движения его были медленные, основательные, привычные, и целью имели дать жертве хорошо понять, что будет дальше. Эта намеренная медлительность дала Лерою необходимое для действия время. Не отрывая глаз от лица большого мужчины, Лерой ударил его кулаком в пах, одновременно хватаясь за противоположный конец алюминиевой трубы. Глаза большого мужчины широко открылись. Хриплый рык вылетел изо рта. Он совершенно точно намерен был убить Лероя, как только боль уменьшится. Картина зверского убийства Лероя мелькнула у него перед глазами, радуя, и мелькнула бы еще раз, если бы Лерой не приподнялся слегка с вертящегося стула и не боднул бы его лбом в лицо. Затрещал картиляж, брызнула кровь. Большой мужчина отпустил трубу. Лерой выпрямился. Схватив противника за влажные от геля волосы, он согнул его пополам и трубой выбил ему передние зубы. Бросив его на пол, он стал бить его ногой - в ребра, в лицо, в живот, в спину - пока жертва не превратилась в вопящий, умоляющий, бесформенный и обильно кровоточащий кусок ничего не соображающей клетчатки.
       Лерой повернулся к хозяину, стоящему на ногах и смотрящему с опаской на происходящее
       - Это ты его сюда пригласил?
       Отступая назад, хозяин сказал хрипло, -
       - Э, не надо сердиться, мистер Лерой.
       Лерой взял его за воротник и поднял трубу.
       - Отвечай на вопрос.
       - Я очень, очень сожалею. Очень, сэр.
       - Ты попросил его придти?
       - Нет, это было совсем не так!
       - А как это было?
       - Он из мафии, сэр. Его отец . . . мистер Лерой, сэр . . . его отец - под самым главным стоит.
       - Ну и что?
       - Он сказал, что теперь собирать здесь урожай будет он.
       Лерой подумал.
       - Понимаю, что это вызовет некоторые затруднения, - сказал он.
       - Да, сэр. Но это ничего, сэр. В смысле, платить кому-то одному - это ничего, это терпимо. Затруднительно, но терпимо.
       - Нет. Я имею в виду, что платить двум затруднительно. И все-таки - ты попросил его придти именно сегодня, зная, что сегодня мой день?
       - Нет.
       - Он спрашивал тебя, в какие дни я сюда прихожу?
       Хозяин молчал, глядя на Лероя умоляюще.
       - Трусишка, - сказал Лерой. - Подлый, тупой, незначительный подонок. Слушай. Деньги мне нужны. Но и самоуважение тоже нужно. На этот раз я тебя прощу. Поскольку деньги нужны. Но в следующий раз я скажу - черт с ними с деньгами, и сделаю с тобой тоже самое, что только что сделал с ним, только еще хуже. Понял?
       - Э . . .
       - Я тебя спрашиваю - понял, гигантская свиная какашка?
       - Сэр! Если вы оба будете здесь собирать урожай, урожая вскоре не будет вообще. Два урожая мне платить нечем.
       - Скажи тогда ему, чтобы больше сюда не приходил.
       - Лучше бы вы.
       - Что - лучше бы я? Лучше бы, чтобы я сюда не приходил?
       - Нет, лучше бы вы, - сказал хозяин, пытаясь говорить рассудительно, - сказали ему, чтобы он сюда не приходил. Вы понимаете, да, мистер Лерой?
       - Не очень, - сказал Лерой серьезно. - Однако, как-то все-таки неприлично, ты прав. Сидели мы с тобой, разговаривали, как два законных зарегистрированных избирателя . . . Ты голосовал в прошлом году? Голосовать нужно обязательно, всегда. Из всего регистра голосовала в прошлый раз может быть треть - что из этого вышло, сам знаешь. Эй! - он повернулся к месиву протоплазмы, которое вроде бы ползло к выходу. - Эй! Я с тобой еще не закончил.
       Вразвалку Лерой подошел к месиву, сунул руки в карманы, и ногой перевернул конкурента на спину.
       - Как тебя зовут, сынок?
       - Питер, - сказал большой мужчина с большим трудом.
       - Генеалогическое наименование?
       - А? Ч . . . Чего?
       - Фамилия твоя как, Питер.
       - Гбгнфбни.
       - Прости, как?
       - Джулиани, - выдал наконец Питер сквозь кровь и осколки зубов.
       - О! Бывшему мэру не родственник ли?
       - Нет.
       - Хорошо. Подойдешь к своему тупому заместителю дона, или кто он там . . . сегодня же вечером . . . и скажешь ему, что ты пытался померяться яйцами с Детективом Лероем, и вот что вышло. И пусть это послужит предупреждением всем, кто желает собирать урожай на моей территории. Это заведение - часть моей территории. Если еще кто-нибудь сюда заявится, то точно так же получит [непеч.], а потом я пойду к помощнику дона и дам [непеч.] ему, прямо на виду у всех его подхалимов, жены, и детей. Заранее всех обзвоню, чтобы явились. Ты понял, или ты хочешь, чтобы я оторвал кусок от консервной банки и этим куском срезал бы тебе оба уха? Говорят, так поступает русская мафия. Ваши конкуренты. Надо попробовать.
       - Я понял, - сказал Питер, плюясь кровью. - Все ясно. Я понимаю.
       - Он понимает, - сообщил Лерой толстому хозяину.
       Он протянул руку, в которую хозяин вложил пачку банкнот. Лерой небрежно сунул деньги в карман пиджака, не пересчитывая.
       - Ну, хорошо, - сказал он. - Я хотел тут выпить кофе, но ты оказался негостеприимен, и я обиделся. Выпью в другом месте. Пока.
       В тот вечер имела место конференция, спешно собранная в связи с тем, что случилось с Питером Джулиани.
       - Нельзя его трогать, - сказал председательствующий после того, как выслушал постыдный отчет Питера и его подельщиков. - Лерой неприкасаем. Он подонок, это так, и, кстати говоря, я многое бы отдал, чтобы иметь возможность им заняться. Это неправильно, что он у нас отнимает доходы. Он не член никакого клана. И все-таки трогать его нельзя.
       - Почему? - спросил один из друзей Питера.
       - Он однажды спас жизнь сыну Франки, - объяснил председательствующий. - Представляете, спас пацана. Своей жизнью для этого рискнул. Франки никогда не забудет. Франки позволяет Лерою делать все, что Лерою нравится. Ладно. Всего два заведения. Забудем.
       Лерой дошел пешком до Третьей Авеню. Разница между Третьей Авеню в Манхаттане и магистралью с тем же названием в Бруклине, где жил Лерой, состоит вот в чем. В Манхаттане вам следует пройти еще квартал или два, ко Второй Авеню, или даже к Первой, в зависимости от дня недели и частоты полицейских патрульных машин. На бруклинской Третьей, наркотики продают по крайней мере в четырех местах между Флатбушем и Проспектом. Лерой направился к одному из таких мест и вскоре увидел нужного ему человека по кличке Ворчун - длинного, злобно выглядящего моложавого негра, одетого под рэп-звезду.
       - Привет, Ворчун.
       - Как дела, - отозвался Ворчун обиженно.
       - Все в порядке?
       - Да, наверное.
       - Жена и дети?
       У Ворчуна не было ни жены, ни детей, и Лерой об этом знал. Просто они разыгрывали каждый раз один и тот же ритуал, по настоянию самого Лероя.
       - Ушла. Оставила на мне детей и ушла.
       - А, да, помню. А ты единственный кормилец теперь, да?
       - Именно.
       - Что ж, Ворчун, я очень сожалею, но должен тебе сказать - жизнь вообще тяжелая штука. Я тебя уважаю. Тебе тяжело. Но было бы еще тяжелее, если бы копы к тебе каждый день приставали. Но тебя не трогают. В основном. Правильно? Отвечай.
       - Да.
       - Ну так вот. Есть на свете лишь один человек, один доблестный, бескорыстный парень, который следит за тем, чтобы тебя не трогали. Только один. Кто это, Ворчун?
       - Это вы.
       - Прости, как?
       - Это вы, мистер Лерой.
       - Правильно. Это я. Денег много заработал давеча?
       - Мало . . . э . . . сэр.
       - Меньше, чем обычно?
       - Намного меньше. Вы себе не представляете, брат.
       - Ну хорошо. Я вижу, какие у тебя трудности, хотя, честно говоря, гадость это все, и тебе бы следовало держать свои мерзкие семейные тайны в секрете. Настоящие джентльмены не досаждают ближним своими проблемами. И все-таки я готов сделать тебе поблажку. В этот раз я возьму с тебя меньше, чем обычно. Семьсот.
       - Эй, - сказал ворчун не очень уверенно. - В прошлый раз брали шестьсот, эй, брат, мистер Лерой.
       - Это потому, что в прошлый раз я сделал тебе не просто поблажку, но огромную поблажку. Невероятную. Мой обычный урожай - двенадцать сотен. Ты единственный, кому я делаю поблажки, поскольку ты кормилец и так далее.
       Повернув за угол, они вошли в подъезд трехэтажного здания без лифта и вестибюля, пахнущий кошачьей мочой, скрывшись таким образом от взглядов тех, кто мог бы за ними следить. Без дальнейших проволочек Ворчун вынул пачку денег, свернутую в плотный рулон, и отсчитал шестьсот долларов двадцатками.
       - Еще сто, - сказал Лерой.
       Ворчун подчинился. Лерой вспомнил, насмешливо улыбаясь, о неудачной и непродуманной попытке Ворчуна избавиться от него, Лероя, девять месяцев назад. Ворчун тогда привел двоих хмурых парней. Будь он чуть щедрее, приведи он человек пять-шесть, Лероя бы избили основательно и оставили бы умирать на тротуаре. А так - Лерой быстро разобрался с наемниками Ворчуна (оставил их, кстати говоря, умирать на тротуаре, но на их счастье кто-то заметил и вызвал скорую), а на Ворчуна наложил трехсотдолларовый штраф и пообещал, что степень трудности жизни Ворчуна вскоре возрастет значительно, если Ворчун и дальше будет искушать судьбу. Ежемесячные поборы не превышали тысячи долларов - Ворчун знал, что это лучшее, на что он может рассчитывать. Обычно берут больше, это правда.
       - А, да, Ворчун - одолжи-ка мне порошка долларов на двести.
       - Чего-чего?
       - Ты слышал.
       Следующим местом, которое следовало посетить, был вестибюль неуклюже спланированного и лениво построенного здания Метротек в квартале от Флатбуш Авеню. Большой сквер перед зданием стоял нынче безлюдный из-за массовой миграции офисов больших корпораций на юг и на запад от штата. Человека, нужного Лерою, звали Ларри. Компания, в которой он работал, переехала в пыльный и солнечный Даллас, оставив на всякий случай, для представительности, несколько человек в Нью-Йорке, без определенных обязанностей. Прямых доказательств не было, но сам по себе факт работы в данной компании и последующего увольнения бывшей жены Лероя можно было по крайней мере косвенно связать с поспешным отъездом начальства и большинства персонала. Одним из результатов прибытия экспедиционного корпуса, состоящего из одного человека по имени Лерой, пять лет назад в Нью-Йорк было стремительное сокращение "зоны комфорта" для многих людей, во многих областях деятельности.
       Лерой вежливо кивнул охраннику в вестибюле. Как всегда охранник его не узнал, поскольку большинство белых выглядит совершенно одинаково, а также потому что у человека и проблем много и без того, чтобы стараться помнить каждого хонки, входящего в [непеч.] здание, одетого на миллион долларов и кивающего тебе.
       - Привет, - сказал Лерой. - Мне нужно видеть мистера Лоренса Коэна. Вот его добавочный.
       Не говоря ни слова, охранник взял у Лероя номер и поднял трубку внутренней связи.
       - Мистер Коэн? Тут к вам кто-то пришел. Как ваше имя? Сэр? Ваше имя.
       - Лерой.
       - Мистер Лерой. Хорошо, - он положил трубку. - Он сейчас спустится. Гостевой пропуск нужен?
       - Нет, внутрь мы не пойдем, - заверил его Лерой.
       Ларри не спешил спускаться, а когда спустился и медленно прошел от лифтов к конторке охранника, сутулясь и шаркая ногами, то выглядел раздраженным - пытаясь, возможно, скрыть таким образом нервозность. Они демонстративно не пожали друг друг руки.
       Выйдя с Ларри на улицу и оглядывая пугающий безлюдностью сквер, Лерой сказал, -
       - Все нормально. - Он закурил, глядя на Ларри, и Ларри отвел глаза. - Закавыка только одна. Это дело я в любой момент могу открыть снова. В течении следующих шести месяцев.
       Ларри старался, чтобы лицо его ничего не выражало. Получалось плохо.
       - Нет, нет, - сказал Лерой, улыбаясь. - Не подумай чего. Если спустя шесть месяцев ты вдруг озаботишься мыслями о мести, остановить тебя можно будет очень легко. Пути всегда найдутся.
       - Какие еще . . . То есть, я не собираюсь . . .
       - Такие вот, например, - глаза Лероя широко открылись, будто он собирался поделиться с Ларри великой тайной. - Проверь, что у тебя в кармане пиджака. Ух ты, что это? - голос его звучал удивленно. - Пакет, совсем небольшой . . . миниатюрный . . . может, там кокаин, в этом пакете?
       - Ты мне его подложил, - сказал Ларри, но не с возмущением, а с тоской.
       - Нет, он там у тебя в кармане был все это время. Более того. У тебя дома таких несколько. Спрятаны. Ты уже не помнишь, где ты их спрятал, но полиция приведет ищеек, и они найдут - вот так вот, - он щелкнул пальцами, иллюстрируя таким образом легкость, с которой ищейки найдут кокаин в доме Ларри. - Так что, если у тебя вдруг появятся какие-то мысли странные по моему поводу, помни о маленьком желтом мешочке. Он всегда с тобой. Его всегда можно использовать как доказательство. Ты, конечно, все это опровергнешь, и наймешь себе лучшего адвоката, и заложишь дом, чтобы доказать, что это подлог, но тем временем карьера твоя, или - не знаю, как ты называешь то, чем здесь занимаешься - закончится. Навсегда. Ты это заслужил, но не думаю, что тебе самому этого хочется. Позвольте, а это кто такой?
       Человек в официальном костюме с чемоданчиком атташе в руке пересекал сквер по диагонали, направляясь к Джей Стрит, где ждал его у тротуара длинный черный лимузин. Ларри проследил, куда смотрит Лерой.
       - Это . . . один из менеджеров среднего эшелона . . . большая компания в Манхаттане, - сказал Ларри. - Они пытаются нас купить.
       - Ты его знаешь?
       - Да.
       - Как его фамилия?
       - Не помню.
       - Постарайся вспомнить.
       - Я не уверен. Вроде бы похоже на название улицы в Даунтауне.
       - Малберри?
       - Нет.
       - Эссекс?
       - Нет.
       - Перри? Ну, напрягись. Вспомни.
       - Я . . . Нет, не могу вспомнить.
       Лерой смотрел, как водитель лимузина выходит и открывает пассажиру дверь. До того, как влезть внутрь, менеджер выпрямился и глянул через плечо. Расстояние было слишком большим, чтобы им с Лероем встретиться глазами, но внезапно Лерой почувствовал, как зародилась между ним и менеджером неприятная, очень настойчивая связь. Теперь они будут влиять друг на друга. Он хотел побежать за лимузином. Когда он перевел глаза на Ларри, тот отступил на шаг и побледнел больше обычного.
       - А ты уверен, что не помнишь? - спросил Лерой, снова переводя взгляд на отъезжающий лимузин.
       - Эй, легче! - взмолился Ларри.
       - Увидимся через месяц, Ларри. Жена твоя успеет домой к обеду, я думаю.
       Не глядя больше на Ларри, он пошел прочь, пересек сквер и вошел в отель.
       Отель был - небоскреб из стекла и бетона, построенный незадолго до миграции корпораций на юг и падения биржи. В данный момент отель терпел астрономические убытки. Возможно снижение цен на номера вдвое приостановило бы катастрофические потери (поскольку ни один нормальный человек не будет платить такие деньги, если он может снять такой же номер в Манхаттане за ту же цену), но это противоречило бы философским принципам владельцев.
       В номере наличествовали низкий потолок, герметически закрытые окна, синтетическое постельное белье, и вид на нижний Манхаттан вдалеке. Жена Ларри изображала раненную лань, играя эту роль настолько добросовестно, что казалось, что ей нравятся эти на первый взгляд унизительные, и на любой взгляд извращенные, встречи с Лероем. Ни красотой ни привлекательностью она не отличалась, никогда не имела успеха у непозволительно красивых или счастливо обеспеченных людей, в то время как откровенно неприятный тип или безнадежный неудачник всегда боялся заговорить с ней первый. Была она одной из многих женщин, исповедующих агрессивную супружескую верность просто потому, что других вариантов у них нет, и, возможно, в тайне считала, что с Лероем ей повезло. Не до такой степени, конечно, чтобы самой себе в этом признаться.
       Были и другие положительные стороны в этой их связи. Например, муж ее, Ларри, стал заметно менее хамоват и невыносим со времени появления Лероя в их жизни. Менее закомплексованный мужчина попытался бы избавиться от Лероя либо обратясь к властям, либо переехав в Вирджинию. Последний вариант, кстати, рассматривался на семейном совете и был отвергнут после того как пара взвесила все плюсы и минусы и пришла к заключению, что он, вариант, несостоятелен в виду непредсказуемости рынка недвижимости и наличия до половины выплаченного, уже имеющегося у них, дома в Лонг Айленде. Женщина более мужественная презирала бы своего супруга. Ларри и его жена не предпринимали никаких мер помимо включения платы, два раза в месяц, за однодневное использование отельного номера в семейный бюджет.
       Раненная лань быстро превратилась в слегка напуганную, но не отторгающую, скорее наоборот, податливую, согласную лань. Целлюлитные бедра холодны на ощупь, а ладони влажные. Изящная линия бедра, колена, икры, лодыжки, пятки и подъема, демонстрируемая женщинами, когда они ложатся на спину и сгибают колени, ставя всю ступню на поверхность постели, показалась вдруг Лерою необыкновенно привлекательной. Живот женщины, с мягким ранимым слоем нелюбимого ею жира умолял, чтобы с ним обошлись нежно. Если бы только не ее лицо! Никуда не годится. Лерой перевернул женщину на живот и велел ей не двигаться. Разделся неспешно, чтобы продлить унижение. Говорить во время соития он никогда ей не позволял. Грубо взяв ее за ягодицы, он вошел в нее сзади и, как он и ожидал, по ее телу почти сразу прокатилась оргазменная волна.
       С сумкой, наполненной съестным, с газетой под мышкой, Лерой вошел в свою квартиру и то, что он увидел, восхитило его. Квартира сверкала. Хорошо проветрено. Уютно. Мебель переставлена одновременно практичным и приятным глазу образом. Степень чистоты кухни слепила глаза. Холодильник белый внутри и снаружи.
       Грэйс курила сигарету у огромного окна в гостиной, а солнце и деревья за окном бросали на ее лицо и изящно выгнутую руку импрессионистские блики. Чадо станет в один прекрасный день очень красивой женщиной, подумал Лерой.
       - Ага, - сказал он. - Ты бесподобна, солнышко. Ну-с, к делу. Твое жалование, и премия. - Он положил две стадолларовые купюры на стол.
       - Кто-то звонил из участка, - сказала она. - Какой-то черный по имени Марти.
       Она прекрасно знала, кто такой Марти.
       - Что ему нужно?
       - Сказал - срочно. Также он сказал что ты [непеч.], потому что не носишь сотовый телефон с собой.
       - Так и сказал?
       - Ага. И я с ним согласна.
       - Ты не очень-то, молодая дама. А то отшлепаю.
       - Ох, ох. У меня колени дрожат в страхе и предвкушении.
       - Почему бы тебе не почитать книжку для разнообразия? Смотри сколько тут книжек.
       Грэйс фыркнула и утопала в кухню.
       Лерой набрал номер Марти.
       - Эй, Марти. Что у тебя там стряслось?
       - Лерой? Быстро сюда. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться?
       - Что-то важное?
       - Лерой! - зарычал Марти.
       - Два часа.
       - Не до твоих шуток мне теперь.
       - Хорошо, час.
       - Даю сорок минут.
       - Ладно. Если я возьму такси, мне возместят плату и чаевые?
       После короткой паузы Марти сказал,
       - Хорошо, бери такси. Бери лимузин. Бери [непеч.] вертолет. Но сделай это прямо сейчас.
       - Сверхурочные?
       - Ладно . . . Что? Сегодня у тебя не выходной, кретин! Обычный рабочий день!
       - Нужно было спросить на всякий случай. А вдруг. Ну, пока.
       Лерой крикнул Грэйс, чтобы торчала в кухне, и быстро переоделся - в джинсы, сникеры, хлопковую футболку с надписью "Я тот самый, о котором твоя мать тебя предупреждала", и холщовый пиджак. Сунув в карман бляху и пистолет, он крикнул, -
       - Грэйс! Крыша твоя до вечера. Если случится что нибудь, не важно что именно, немедленно звони Марти. Не думай, а просто звони. Понятно?
       - Ага, - донесся рассеянный голос из кухни.
       Опять небось изучает свой пуп. Такая у нее недавно появилась страсть. Стала рисовать преувеличенные, очень детальные скетчи своего пупа, мелом и пастелью, и даже придумала теорию, что пуп ее на самом деле видоизмененный квантовый лаз в другую вселенную.
       Прибыв в участок, Лерой сперва зашел к себе в офис. Партнер его все еще был в отпуске. Лероя это не волновало - он давно уже не пытался понять, чем живут эти серые мыши, чье присутствие не производит ни на кого никакого видимого эффекта, и чье отсутствие не раздражает, но и не радует. Сообщений и записок никаких.

    ***

       Толстяк Гавин вставил голову в дверь капитанового офиса. Капитан Марти, имеющий слабость к порнографии, выключил экран компьютера. Предыдущий капитан был итальянец, а до него был еврей. Отделение являлось самым политически корректным в Республике. Гавин давно хотел попросить, чтобы его перевели в другое место, но не решался. Он вообще не любил перемены. Капитаны, что один, что другой, что третий, не любили его. И все имели связи наверху. Выбора у Гавина не было, как только держать свое неудовольствие при себе. А то ведь переведут в Южный Бронкс. А капитан Марти, помимо нелюбви к Гавину, дополнительно раздражал снисходительностью по отношению к Лерою, который по мнению Гавина являлся самым невыносимым человеком в отделении. Грубый, несносный, неорганизованный, туповатый, легкомысленный, но наделенный невероятной степенью везения. Десятая часть такого везения сделала бы Гавина счастливым человеком. Интересные назначения, цепочки удачно решенных и закрытых с поздравлениями дел, океаны снисходительности от начальства - счастливчик Лерой.
       - Сколько раз тебя нужно просить, чтобы ты не врывался без спросу и без стука? - сказал Марти. - Когда нибудь я тебя просто пристрелю по ошибке. - Он протянул руку и открыл окно. Гавин посмотрел на окно с сомнением. - Что за конверт толстый у тебя в руках?
       Гавин помолчал, давая понять, что дружелюбное ворчание капитана его нисколько не забавляет.
       - Помните дело ЛеБланка, капитан?
       - Помню. Пять лет назад. Мой предшественник занимался. А что?
       - Оказывается, он не при чем. ЛеБланк. Насиловал не он. Собрали ДНК и нашли настоящего. ЛеБланка скоро отпустят на свободу.
       Марти взял у Гавина конверт.
       - Помню, Лерой что-то говорил тогда . . .
       - Ну да? - неприязненно и саркастически спросил Гавин.
       - Кстати, где Лерой?
       - Только что прибыл, - сообщил Гавин, не глядя Марти в глаза. - У себя в офисе он.
       - А это - новый подозреваемый? - спросил Марти, просматривая досье.
       - Да, но это еще не все.
       - Валяй, рассказывай, - сказал Марти, вздохнув.
       В этот момент в офис вошел Лерой.
       - А, вот и он, - ядовито сказал Гавин. - Лерой, на тебя давеча пришла жалоба . . . ну, знаешь . . . наша любимая школа. Сказали - расистские интонации . . .
       - Ага, - сказал Лерой. - Заткнись, Гавин. Расистские интонации, надо же.
       - Расистские? - переспросил Марти.
       Лерой пожал плечами.
       - Что-то конкретное? - спросил Марти, глядя на Гавина.
       - Слушайте, капитан, - сказал Лерой. - Тот, кому в голову пришла блестящая идея построить комплекс высотных зданий для неимущих прямо посреди престижного района с наследниками и дорогими кабаками, не должен теперь жаловаться. Думать следовало вовремя.
       - Придержи язык, Лерой, - сказал Марти.
       - Придержу, когда надо будет. Нельзя же, право слово, ожидать от ватаги трущобных ребят, чтобы они бросили продавать наркотики по малой и занялись изучением Ренессанса просто потому, что они вдруг оказались живущими в двух кварталах от коллекции живописи.
       - Это не имеет отношения к твоему визиту туда, - заметил Гавин.
       - Меня попросили, я нанес визит.
       - Ты избил трех подростков и двух охранников. Ты употреблял расистские эпитеты.
       - Это не эпитеты. Это знаки внимания и умиления. Нормальный ежедневный межрасовый обмен. Как поживаешь, хонки? Все нормально, собака, а как ты, ниггер? Нормальная речь.
       Марти чуть не засмеялся, но вовремя взял себя в руки и бросил враждебный взгляд на Гавина.
       - Ничего нормального, - сказал Гавин. - Есть стандарты, которым нужно следовать. Есть такая вещь, называется - профессионализм.
       - И, знаете ли, подростки - это преувеличение, - продолжал Лерой, игнорируя Гавина. - Эти подростки выше меня ростом, и тяжелее. А охранники собирались врезать мне по башке дубинками.
       - Дубинками? - переспросил Марти.
       - Врезали? - спросил Гавин с надеждой.
       - Если мы не можем определить их в тюрьму хотя бы на пару месяцев, может стоит определить их в больницу на такой же срок. Пусть другие подростки подышат свободно до лета.
       - Глупости, - заметил Гавин.
       - Они, видите ли, капитан, - продолжал Лерой, не обращая внимания на Гавина, - дети эти - даже дойти до этой своей дурной школы не могли спокойно, эти трое постоянно ко всем цеплялись. Одиннадцатилетняя девочка позвонила. Она не собиралась ни о чем сообщать, ни о каких преступлениях, она просто хотела поставить нас в известность, нас, работников вот этого самого отделения, являющегося шанкровой сыпью на теле американской юриспруденции, что она нас всех ненавидит, поскольку мы - сборище расистских свиней, которые никого не защищают. Вот скажите - что на такое можно ответить? А? Что вы, взрослый, мускулистый мужик с пистолетом, ответите одиннадцатилетней пигалице, которая вам говорит, что боится ходить в школу, потому что эти трое там торчат, и говорят ей, что она должна им семь долларов? Что бы ты лично сказал ей, Гавин? - Лерой повернулся к Гавину.
       - Они ей продали наркотики? - спросил Гавин.
       - Ты что, либерал в таксидо? Какие наркотики можно купить за семь долларов, Гавин? Аспирин?
       - Тебя отстранят от должности, Лерой, помяни мое слово.
       Лерой презрительно фыркнул.
       - Ты начинаешь действовать мне на нервы, Гавин. И мне это перестало нравится. Понятно?
       - Хорошо, хватит, - сказал Марти. - Лерой, по поводу дела ЛеБланка - появился новый подозреваемый.
       - Да, я слушаю.
       Выражение лица Лероя не изменилось - осталось непроницаемым. Никто в отделении не помнил, чтобы Лерой хоть раз выразил эмоции мимикой. Не видели его ни улыбающимся, ни смеющимся. Когда его что-то раздражало или радовало, об этом можно было догадаться по интонации - и только.
       - Есть какие-то идеи? - спросил Марти. - Мне позвонили, и я решил . . .
       - Я изучал это досье, - сказал Лерой, пожимая плечами.
       - Конкретнее.
       - А вы изучали?
       - Да.
       - Вы уверены? - Лерой пожал плечами. - Уровень компетентности у нас тут поражает просто. Нет слов. Новый подозреваемый чуть выше пяти футов ростом. Ну-ка, дайте-ка . . . - Он схватил папку со стола Марти. - Ага, вот оно. Дата рождения - пять лет назад подозреваемому было четырнадцать, и был он наверняка еще меньше ростом. И именно он, судя по этом данным, ДНК и все прочее, изнасиловал тридцатидвухлетнюю женщину в два раза его тяжелее и на фут выше, в телефонной будке. Телефонных будок, с дверьми и ручками, в этом городе нет с того времени как Картер был президентом.
       - А ну дай сюда! - воскликнул Гавин, выхватывая папку из рук Лероя. - Это опечатка.
       - Морда твоя опечатка, - сказал ему Лерой.
       Марти закатил глаза. Гавин полиловел.
       - Ну хорошо, я разберусь, - сказал Гавин с натугой.
       - Вот и прекрасно, - обрадовался Марти. - Ну-ка, Гавин, давай лучше дело на Парк Авеню.
       - Слушаюсь, сэр. Сейчас принесу.
       Посмотрев ядовито на Лероя, он вышел, плотно прикрыв дверь. Но не хлопнул ею.
       - Много себе позволяешь, Лерой, - сказал Марти.
       - Урежьте мне зарплату.
       - Мне нужно, чтобы ты разобрался с этой гадостью на Парк Авеню. А то мы все тут сядем в лужу до конца квартала.
       - Не вижу проблемы, - возразил Лерой. - Успокойся, Марти. Скорее всего дело очень простое, раскрыть и забыть. Судебные следователи уже небось поинтересовались местом?
       - Они все еще там.
       - Попадет в прессу.
       - Уже попало на телевидение. В этом и состоит проблема.
       Лерой задумался.
       - Странно, правда? - сказал он. - Что же сталось с изоляцией, избеганием остентации, и всем прочим? Эти несчастные богатые - они разве не желают больше ограждать себя от остального населения?
       - Был также пожар. Привлек репортеров. Одно за другим, пошло-поехало.
       - Куда катится мир! Ты уверен, что хочешь именно меня к этому делу приставить?
       - Нет, не уверен.
       Они обменялись странным взглядом и одновременно отвели глаза.
       Ворвался Гавин, тяжело дыша, неся перед собой кипу бумаг. Лерой выхватил у него бумаги и бросил их на стол.
       - Допросил кого-нибудь? - спросил он.
       - Допросил ли я кого нибудь? - Гавин саркастически поднял брови. - А как же. Я обычно вовремя на работу прихожу. Запамятовал? Нашел ли я что-нибудь? Так точно. Тебе что сперва давать - имена или предметы?
       - Имена, - сказал Лерой.
       Марти кивнул.
       - Как насчет мэра города, а? Или еще таких же частых посетителей квартиры? И, знаешь, что? Я . . .
       - Возьми себя в руки, Гавин, - сказал Лерой. - Что случилось, все-таки?
       - Пока не знаю.
       - Где были телохранители?
       Гавин фыркнул презрительно. Лерой понял, что ничего важного за все это время Гавин не узнал. Выхватив из кучи бумаг сложенный вдвое лист, Лерой стал его изучать. Гавин отошел на шаг, на всякий случай.
       Список членов семьи. Фамилия Форрестер резанула глаза. Лерой был уверен, что она сейчас всплывет, был готов, и все же - резанула.
       - Сестра, - подсказал Гавин. - Гвендолин Форрестер.
       Гвендолин Форрестер. Сестра.
       Лерой взял следующую бумагу.
       - Мне нужно поговорить с судебными умниками, и еще с некоторыми людьми, - сказал он. - Черт с вами. Я скоро вернусь.
       Он вышел.
       - Вот что, капитан, - начал было Гавин.
       - Гавин, - сказал Марти таким голосом, что Гавин вытаращился. - Мне Лерой нравится не больше, чем тебе. Понял? Сделай одолжение - когда я тут говорю с Лероем, не встревай. Никогда. Может, дольше проживешь.
       Гавин мигнул.
       Выйдя на улицу, Лерой закурил, сел в патрульную машину, и велел сержанту ехать очень быстро.
       Эти вежливые колонки сплетен восьмилетней давности! А? В заголовки ту свадьбу вставлять было нельзя. Не кусай руку, которая тебя кормит. Но - боксер-тяжеловес женится на голубокровной - неслыханно! Такой материал - нельзя ведь просто взять и упустить! Если бы не колонки - спортивные журналисты занялись бы точно. Или попытались бы заняться.
       Прибыв на место преступления и махнув бляхой, Лерой сделал несколько пометок в блокноте и поговорил с судебными следователями. Затем он подсел в микроавтобус к репортерам, чтобы поболтать о смысле жизни. Члены семьи ушли домой скорбеть. Лерой позвонил в отделение и записал несколько адресов. Остановил такси. Он собирался нарушить закон, но радости большой по этому поводу не чувствовал. Не в этот раз. К большому зданию в стиле Бель Эпокь он прибыл в очень плохом настроении, готовый трусливо отступить, если хозяйка квартиры дома.
       Ее не было дома. Схватив портье за галстук, Лерой прошипел злобно, -
       - Я коп. Ордера у меня нет. Если о моем визите узнают, я буду считать лично тебя за все ответственным. И твою семью тоже. Я за всеми вами буду потом гоняться. И всех изобью до полусмерти. Ясно?
       Он повторил те же слова по-испански. Чистый кастильский прононс напугал портье больше, чем сама угроза, возможно в связи с генетической памятью, запечатлевшей прибытие лихой Конкисты на континент в целях нанесения решительного удара по цивилизации инков. Портье кивнул и проглотил слюну.
       Замок Лероя не затруднил. Замки в зданиях с хорошей репутацией несерьезные. Втягивая носом воздух квартиры и отмечая каждый отдельный запах, Лерой тут же обнаружил знакомую фрагранцию. Годы значения не имеют, страны тем более. Запах главной женщины в жизни помнится всегда. Последние сомнения в том, что Гвендолин Форрестер была какая-то другая Гвендолин Форрестер, рассеялись. Лерой прислонился к стене, вдыхая глубоко. Внезапно его охватила ярость. Не колеблясь больше, надев резиновые перчатки, он принялся за работу. Он перевернул квартиру вверх дном, разобрал на составные, расчленил, деконструируя и разрывая в клочья, а затем собирал и сложил все таким образом, что никто, и меньше всех сама хозяйка, могли бы заподозрить неладное.
       Вернувшись в отделение, он провел около часа анализируя информацию, выписывая имена, адреса, и даты.
       - Есть в этом деле два странных аспекта, - объяснил он капитану Марти. - Первый, мы, возможно, имеем дело с очень умным парнем. Второй - федералы до сих пор еще не заявились.
       - Нет, не заявились? - спросил Марти иронически.
       - Нет. Секретная Служба непричастна. Мафия - вряд ли. В общем, бойтесь злопамятных частных лиц, троянцы.
       - Глубокая философия, Лерой. А конкретно?
       - Преступнику за тридцать. С жертвой был знаком, но не близко. Это все, что я могу сказать в данный момент. Нужно доработать.
       - Ну, наконец-то мы добрались до сути. Дорабатывай.
       Сидя в неприглядном баре с плохой репутацией, в трех кварталах от участка, глядя в рюмку с плохим вином, Детектив Лерой занялся тем, чем люди занимаются редко - выяснял, какие именно личные мотивы движут им в данный момент.
       Несмотря на то, что дело было интригующее, исход дела его не интересовал.
       Если бы он пожелал, он нашел бы Гвендолин Форрестер гораздо раньше. Может, то, что ее имя всплыло в этом расследовании - знамение? Может, пора ему было ее найти?
       По натуре подозрительный, Лерой не доверял людям, и именно поэтому не собирался сейчас отправляться с визитом к мисс Форрестер. Сперва нужно было многое о ней разузнать.
       Имя и фамилия - Гейл Камински - стояли в самом начале списка. Электронная почта, длинные телефонные разговоры, чек на оплату банковской ссуды на дом. Близкая подруга, не иначе. Такая подруга, которой доверяют тайны. Может быть. Чемпион-тяжеловес пусть ждет. Не убежит. Лерой до него еще доберется - но не сейчас. Позже.
      
       ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РЕАКЦИЯ ГВЕН.
      
      
      
       Просыпаюсь сегодня в семь утра или около того, и перед глазами картинка - будто меня балует и ласкает необыкновенно красивый мужчина. Это не грезы мои обычные, грез не бывает, когда я сплю, и сны тоже редко случаются, посему думаю, что это какая-то галлюцинация, только ощущения очень реальные. Внезапно я прихожу в себя, но все еще ухмыляюсь, улыбка от уха до уха, счастливая. Встаю и иду на кухню и делаю себе чашку очень крепкого эспрессо. Сажусь перед окном и курю утреннюю сигарету. Смотрю в окно. Дождь.
       Уже неделю мучаюсь. Больно и грустно. Невыносимо. Лицо все опухло. Очень я расклеилась, вот что.
       Почему это произошло? А?
       Я обожала трепаться с инфернальной сукой. Любила выходить с ней в свет. Я над ней издевалась, конечно, вышучивала ее, но, может, в тайне я ею гордилась, гордилась, что у меня есть старшая сестра, которая красивее всех, кого я знаю.
       Она была популярна в любом месте, куда бы не пошла. Я чувствовала себя привилегированной, когда мне доводилось объяснять ей всякое разное, про музыку и живопись и литературу и науку и прочее. Она всегда слушала. В смысле, она всегда принимала мое превосходство как должное, и всегда слушала внимательно, хотя и не понимала половину сказанного. Про радиоволны и звукозапись я так и не смогла ей объяснить. Она кивала мудро и даже изображала энтузиазм, но глаза ее, илэйново-голубые, всегда покрывались такой специальной поволокой, когда я об этих предметах начинала говорить. Женщинам любая наука до лампочки. А я просто выродок, наверное.
       Помню, мы дурачили наших друзей и бедных наших родителей тоже - невинно дурачили. Наши голоса похожи . . . были похожи . . . почти неотличимы, если по телефону. Не очень благородное занятие, но увлекательное. Два раза ей удалось меня шокировать - в моем присутствии она притворялась, что она - я, телефонируя одному профессору социологии, с которым я была знакома - выдала ему целую кучу научно звучащих глупостей. Преувеличенно все это у нее получилось, и в плохом вкусе, но шутка удалась. Бедный дурак, он ничего не заподозрил, а я чуть от хохота не загнулась - во время обоих разговоров.
       Из окна у меня вид на Сентрал Парк, весной захватывающий - особенно после последнего снегопада. Нынче суббота, но там уже люди, тем не менее, прогуливают своих глупых собак, бегают трусцой, волокут свои тупые газеты, и так далее. Люди не перестают меня удивлять. Ведь семь часов утра - и суббота. Им что, заняться больше нечем субботним утром? В смысле - субботнее утро, оно ведь предназначено для лени и томности на всю катушку. Следует обмениваться очень медленными ласками, в полудреме, с тем, с кем ты в данный момент находишься в постели. А?
       В день, когда я выехала наконец из дома моих родителей, я сразу купила себе вот эти вот черные шелковые простыни. Папа бы озверел, а мама бы умерла от зависти, если бы они видели, как выглядит моя квартира. Именно поэтому им сюда ходу нет. Прислугу я не держу - а что же, квартира у меня однокомнатная, более или менее, ну, бывший стенной шкаф очень большой, поэтому он мне служит спальней. В общем, квартира моя - из тех квартир, которые часто видишь в сладких голливудских фильмах для среднего класса, только в фильмах в таких квартирах живут официантки и стюардессы, и моложавые клерки в галстуках, любой или любому из которых месяцев шесть нужно было бы работать, чтобы оплатить хотя бы один месяц обслуживания. Мой отец купил мне эту квартиру после того, как я три месяца тосковала и капризничала и странно себя вела в его присутствии. Когда мне нужно, чтобы люди посвятили мне часть их драгоценного времени, им, людям, всегда кажется, что тоже самое время может быть потрачено с большей пользой. Не желают они ублажать добрую старую Гвен. А если, к примеру, речь о деньгах, то они воображают, что есть на свете более выгодные способы капиталовложения, чем за Гвен платить. Обычно я просто усиливаю давление на них до тех пор, пока они не сдаются.
       Я не виновата - сами напрашиваются.
       Многие люди делают для меня всякое разное, и в один прекрасный момент это начинает льстить их самолюбию. В каком-то смысле я просто даю им возможность ощутить себя духовно возвышенными. Как-то я целую неделю уламывала своего любовника свозить меня на Аляску. Он вместо этого хотел ехать в Аспен, чтобы там вращаться в кругу нуворишей. Аляска оказалась гораздо интереснее, и там никого не заставляли рисковать сломать шею на каком-нибудь дурацком лыжном спуске. Ненавижу лыжи, а в Аспене человек просто обязан на них ездить с гор, потому что это все, чем все эти мегастроители и компьютерные гении там занимаются. Или же - отец мой, который терпеть не может спорт, взял меня с собой на боксерский матч. Всего два дня непрерывного нытья заняло у меня, чтобы его уломать. Понятно, что одна я пойти не могла. Одинокая женщина на боксерском матче, представляете себе. Бесплатные обеды в ресторанах - вообще не в счет. Если живешь в Нью-Йорке и принадлежишь к определенному классу, и денег у тебя намного больше, чем у большинства, обедать можно бесплатно хоть каждый день. Однажды я сама себе поставила задачу обедать бесплатно три недели подряд. Ничего сложного. Звонишь мужчине и ноешь - как одиноко тебе дома. Он тут же тебя и пригласит в заведение. Или же можно организовать поход в ресторан с двумя или тремя подругами, и, поев и поболтав, притвориться смущенной и сказать, что кошелек забыла дома. Нужно, тем не менее, проявлять осторожность. Нужно иногда делать перерывы, иначе кто-нибудь начнет вдруг думать, что он святой, и будет важничать. Один мой так называемый бойфренд месяца три меня, помню, ублажал и обедами, и развлечениями, и поездками, и вдруг начал выдавать фразы типа "Я хороший парень, ты знаешь", и "Я, в общем-то, неплохой мужик" и "В глубине души я вовсе не такой мягкий, как многим кажется, но к тебе у меня слабость". То есть, якобы щедрость его вскружила ему голову. Произошел приступ святости. И когда наконец у него начались в семье неполадки, он умудрился в течении всего двух дней - усыпить собаку, бросить меня, бросить детей на попечение его страдающих родителей, и увезти жену в незапланированный отпуск в Европу. От развода его это не спасло, но некоторое время он чувствовал себя очень щедрым, решительным и бескорыстным.
       Так или иначе - я принимаю ванну и нежусь в ней как [непеч.] Клеопатра, жру себе персики и думаю о разговоре с отцом вчера вечером. Папа очень старомоден - он желает казаться чопорным и солидным. Фривольная у нас в семье - мама, по общему мнению, хотя конечно же она просто хлопающая глазами корова. Ей все нравится и она со всем согласна при условии, что ей не нужно применять никаких усилий.
       Ну, в любом случае, отец позвонил мне вчера и сообщил, что берет себе, в судебном порядке, все права по уходу за детьми Илэйн. Я сперва даже не поняла, о чем речь. Он говорит - "Принимая во внимание репутацию мужа Илэйн, я не могу позволить ему общаться с моими внуками. Они хорошие дети. Им совершенно не нужно страдать из-за их отца".
       Я обалдела. Я говорю - "Папа, ты думаешь, что говоришь? Он же их отец".
       Он говорит - "Он также - подозреваемый в убийстве".
       Я говорю - "Папа, ты что! Будь ты хоть раз в жизни разумным!"
       Он сказал, что все уже устроил и заберет внуков в течении недели. Боюсь себе представить, как это подействует на Винса. Папа бывает иногда ужасно упрямый, когда вобьет себе что-нибудь в голову. А может он все еще в шоке, не знаю. Винса он всегда недолюбливал. Вообще он его ненавидит, честно говоря. В его понимании, Илэйн погибла потому, что Винс был частью ее жизни, я уверена. Если он действительно намерен отобрать у Винса детей, то шансов у меня никаких нет. Винс не захочет видеть никаких членов клана Форрестеров после такого. Никогда.
       . . . Я была слишком подавлена, чтобы идти на похороны.
       . . . Вдруг я чувствую, что мне необходимо выпить. Но не поддаюсь. Я не желаю быть как стареющие бывшие трофейные жены, а теперь просто жены и мамы, которые каждые два часа лакают из высокого стакана, начиная сразу после завтрака, из-за того, что им так скучно, что просто спасу нет. Они никогда не пьянеют, и даже не веселеют, но всегда чуть датые, и это всегда видно. Встают поздно не потому, что устали от ночных забав или от нормальных постельных восторгов замужества, но потому, что количество дневных развлечений у них очень ограничено, и они не знают, что делать со временем после того, как проснулись, и звонят друг другу, и назначают и переназначают встречи в ресторанах и кафе и походы в магазины готового платья, надеясь, что это создаст им иллюзию цели, и все они друг с другом знакомы и уже тысячу раз сказали друг другу все, что можно сказать, и всегда им скучно. Это не мой стиль, нет уж, спасибо. А, да, манхаттанские женщины - еще не самый худший вариант. Матроны из Лонг Айленда, бедненькие, им нужно ехать на их слоноподобных джипах в центр, чтобы развлекаться магазинами, и некоторые из них знают . . . в смысле, они отдают себе отчет, что женщина в джипе выглядит еще более смехотворно чем мужчина, но они все равно ездят на джипах, и самое худшее - они все ужасно стеснительны, робки и закомплексованы. В смысле, большинство из них гораздо охотнее занималось бы хорошим сексом вместо того чтобы гонять джипы туда-сюда без всякого смысла, создавая пробки на шоссе и кичась друг перед другом мещанскими тряпками, купленными в кредит, представляете себе, но они очень робкие. Они не целомудренны, конечно же, просто робкие. У них редко случаются романы или приключения. Ну а как же! Что скажет муж, если узнает? Хуже - что скажет Гейл, кто бы она ни была? И главное - кому скажет? Вот они и шляются по магазинам, и пьют из высоких мутных стаканов в пабах с опилками на полу, и лакают кофе и десерт в каком-нибудь шумном заведении, которое им представляется невозможно шикарным, и едут неудовлетворенные домой. Дело в распределении денег. Если муж ваш владеет всеми средствами, включая жлобскую бижутерию, которую он вам якобы дарит, вы чувствуете себя виноватой даже если просто подумали, что неплохо было бы завести любовника. А девушки эти, на джипах - их мужья не слишком богаты, поэтому выбор у них небольшой в смысле любовников. Юноша без копейки в кармане хочет, чтобы его развлекали. Заядлый бабник с доходом не посмотрит в сторону матроны из Хантингтона. Ну и что же делать закомплексованной женщине? Все, что они могут себе позволить - сходить к парикмахеру, чтобы поколдовал над высокой прической, и в дешевый салон, чтобы накрасить их ужасные искусственные ногти, и пить прогорклое вино, у которого у них неизменно трещит голова, и аспирин потом - такая цепочка - вино, аспирин, вино, аспирин. Однажды мне стало так неудобно, когда я просто смотрела на одну такую даму, что я с ней подружилась. Она и есть та Гейл, которую я упомянула. Иногда мы звоним друг другу. Ей всегда скучно, и сама она ужасно скучная, но я ничего не могу с собой поделать и иногда ее приглашаю куда-нибудь, и даже даю ей иногда суммы денег, небольшие, чтобы она развлекалась. Это когда-нибудь плохо кончится. Похоже, она завела себе любовника и влюбилась в него. И у нее возникла совершенно сумасшедшая мысль, что, может быть, он тоже ее любит. Поэтому она мне две недели уже не звонила. Как-то она показала мне фотографию, они там вдвоем, снялись в дурацкой автоматической фотобудке, возможно на вокзале. Бедная, бедная Гейл. У нее не хватило смелости найти художника, или хотя бы псевдо-художника. Любовник ее - какой-то мелкий менеджер, очень молодой и не очень красивый. В синтетическом официальном костюме, кажется.
       А мне вот самой очень редко бывает скучно. И до ланча я никогда не пью. Я умею развлекаться, и умею развлекать других.
       Бедная Илэйн.
       В общем, лежу я в ванне, жру себе персик и борюсь с желанием напиться, как старая толстая [непеч.] с целлюлитными бедрами и бессильным желанием мести, и только что я поплакала вволю над своей незавидной участью, как вдруг звонит интерком, и совершенно меня выбивает из колеи. В ванной есть экран, который показывает, кто там в вестибюле внизу ошивается, но я не могу найти дистанционное управление, поэтому вылезаю, и вода с меня течет на пол, и иду к интеркому, и говорю - "Да?", поднимая слегка брови в аристократическом удивлении. Мне хорошо удается аристократическое удивление, особенно когда меня никто не видит.
       Тупой толстый портье из Короны говорит - "Мисс Форрестер? Тут Винс хочет вас видеть. Отправить его к вам?"
       Тут же я жалею, что не выпила давеча. Коленки у меня слабеют. Но делать нечего, кроме как сказать портье - "Хорошо". Вы понимаете - это ведь Винс. Готова я или нет - он здесь редкий гость. Нужно рискнуть.
       Я начинаю искать халат, и вдруг вспоминаю о своих икрах, и именно вдруг, хотя я их видом наслаждаюсь больше тридцати лет и пора бы уже привыкнуть. Я распахиваю стенной шкаф так, будто там прячется мой любовник с новой пассией. Хватаю черную пижаму и напяливаю только штаны, а затем нахожу и напяливаю длинную мешковатую футболку. Груди у меня очень даже хорошо стоят. И лифчик мне не нужен. Сестре моей нужен был лифчик уже тогда, когда ей было восемнадцать, а после рождения первого ребенка [непеч.] лифчик был ей совершенно необходим, ах, какой сюрприз. Грудей настоящих у нее никогда не было, а когда то, что было, начало отвисать, то вообще стало невидимым, и нужно было создавать видимость лифчиком. И не обычным лифчиком, конечно же. Нынче такие лифчики делают, которые из ничего создают иллюзию сисек. Пальцы ног у меня очень даже ничего. Недавно делала педикюр. Отпираю входную дверь и оставляю ее открытой и иду в кухню и сажусь на стул и кладу ноги на стол, опрокидывая кофейную чашку. Поднимаю чашку и бросаю в раковину, и вытираю бяку бумажным полотенцем, а потом бегу к стерео и включаю, и распределитель дисков включает Первый Концерт Шопена, всеамериканское излюбленное, совершенно случайно, и я переставляю дорожку на второе действие, в котором аскетическая фортепианная тема нависает над грубоватыми, волнами, оркестровыми пассажами. Сажусь и опять кладу ноги на стол. Минуты три спустя звонит дверной звонок, и я кричу - "Заходи!" и притворяюсь, что музыка меня захватила, хотя никакая музыка меня захватить не может, если в квартире есть мужское присутствие. Шутите? Музыку я воспринимаю только когда я одна, или сижу в филармонии. Я кричу - "Я в кухне!" Как большинство мужчин, Винс не может сразу найти кухню. Сперва он заглядывает в ванную, а там все влажно и мокро, и пена в ванне ни о чем ему, конечно же, не говорит. Мужчины такие дураки бывают, просто ужас. В конце концов он находит кухню и меня в [непеч.] кухне и говорит - "Привет".
       На нем такой, знаете, "я очень богат" костюм, который ему совершенно не идет. В свободных штанах и спортивном пиджаке он неотразим, и он наверняка сам об этом знает, но бороться с собой не может, бедный. Те богатые, которые не родились богатыми, очень беспокоятся о своем статусе и разбираются в винах и курортах и марках часов гораздо лучше, чем богатые от рождения. Выражение лица у него теперь серьезное, а я хочу только лишь - раздеть его и, может, сделать ему минет, и заволочь его в постель, и оседлать его и не выпускать много часов подряд, но я не показываю виду, посему я просто говорю ему, чтобы налил себе чего-нибудь выпить, а он отвечает, что выпил бы кофе, произнося каждое слово с невероятной четкостью - преувеличенный вариант речи Илэйн. Потом он говорит - "Хорошая квартира" и я нервно хихикаю. Он говорит - "Слушай, я не знаю, к кому больше обратиться, людей я боюсь, вот я и подумал, что нужно обратиться к тебе".
       Лестно, однако. Пропускаю мимо ушей. Выбора у меня нет.
       В любом случае, представляете себе, я предвижу, как мне сейчас будут все рассказывать, обо всем, что случилось, что мне в данный момент совершенно не нужно, хотя наверное это нужно ему, нужно выговориться, но, знаете ли, я все-таки дама, и мои желания следует уважать, но вот он вдруг говорит - "Мне нужно надежное место, куда бы я мог спрятать детей".
       Совершенно неожиданно. Вдруг. Спасибо тебе, папа. Огромное спасибо. Потом я вспоминаю, что я не просто старая гадина какая-нибудь, я - тетя Гвен, и хотя я не всегда была готова всем помочь поддержкой и советом, я по крайней мере присутствовала на двух днях рождения и принесла дары, и нигде не написано, что мой священный долг - принимать папину сторону.
       Тут он мне, стало быть, выдал. Оказывается, он должен был свалиться в седьмом раунде, а потом назначали бы матч-реванш. Много денег стояло на кону, и реванш предстояло выиграть. Ему конкретно велели упасть в седьмом раунде, а то будет плохо.
       Он говорит - "Это мафия".
       Я себе думаю - так, только этого не хватало, не соскучишься, и все таки спрашиваю - "Ты уверен?"
       Он говорит - "Да, вполне. Я с ними еще не говорил, но когда буду говорить, мне нужно, чтобы дети были надежно спрятаны, чтобы их никто не нашел".
       Это - шанс, который нельзя упустить, возможно единственный случай, когда я действительно могу помочь Винсу, а заодно предотвратить поползновения моего отца, и вообще выглядеть в итоге благородной, даже в собственных глазах - все это одновременно. Нельзя упустить. Нужно срочно действовать, прямо сейчас. И я говорю - "Конечно, я что-нибудь придумаю. Садись, сними с себя всю одежду". Про одежду я, естественно, не говорю вслух, хотя, наверное, подразумеваю.
       Он говорит - "Это нужно сделать сейчас, Гвен".
       Тревожный у него голос. Затем он прыгает к окну и смотрит на улицу. Такой, знаете ли, великолепный прыжок тигра, очень изящный. Нужно было вам его видеть, с гибкой спиной, на пружинистых ногах. Он отступает от окна и говорит "Они внизу, в машине".
       Я, конечно, говорю, обалдевшая - "Как! Одни?" - притворяясь, что я очень ответственная и строгая. Мне и надлежит таковой быть в данную минуту, не так ли, но я усиливаю эффект, чтобы произвести впечатление.
       Он говорит - "Нет. С ними телохранитель".
       Я вам признаюсь кое в чем. Лично я детей не люблю. Ужасно они раздражают, кнопки нажимают, которые нажимать не нужно, требуют внимания, ноют, как сумасшедшие, доводят всех до исступления, наталкиваются на предметы, которые от этого ломаются и бьются, а если с первого раза не ломаются и не бьются, то прилагаются специальные усилия, чтобы они все-таки сломались и разбились, а если не ломаются и не бьются с пятидесятой попытки, то предметы эти гнут и калечат и приводят в полную негодность. Дети бегают туда-сюда как гиперактивные зомби, не обращая внимания на окружающую обстановку, с лицами, перепачканными едой, с грязными липкими руками, и в то время, как некоторые мальчики все-таки имеют в наличии некий потенциал и выглядят обещающими, то девочки совершенно бесполезны и радости никому не приносят. Но нужно делать так, как хочет Винс, и я говорю - "Хорошо, дай мне одеться сперва".
       Он говорит - "У тебя есть на примете надежное место?"
       Я говорю - "Да, есть".
       Он говорит, типа, надеясь, но не очень уверенно - "Можно позвонить в ФБР".
       Нужно дать ему понять, что он наивен, и сделать это вежливо, поэтому я саркастически ухмыляюсь и говорю - "Зачем? Они открыли отдел по присмотру за детьми?"
       Он говорит - "Это не шутка, Гвен".
       Я говорю, сухо - "Знаю, что не шутка. Поэтому ты и не будешь звонить в ФБР. По крайней мере сейчас".
       Я скачу в спальню и там выбираю себе пару черных свободных брюк, мой любимый мохеровый свитер, мягкие туфли без каблука, и еще несколько вещей, и я по большей части готова, после чего я накидываю мой специальный бежевый жакет. Нужно его видеть. Купила в Барселоне два месяца назад. Я причесываюсь, открываю ящик прикроватного столика, удостоверяюсь, что револьвер хорошо смазан и заряжен, и кидаю его в сумку - на всякий случай. Беру бумажник, удостоверяюсь, что в нем есть наличные. И мы выходим.

    ***

       - Нет. Нет, нет, нет, - сказал капитан Марти. - Пожалуйста, признайся - это одна из твоих больных шуток. Пожалуйста. Что я такого сделал, чем я все это заслужил?
       - Мне очень жаль, - сказал Лерой без тени сочувствия в голосе.
       - Ты меня разочаровываешь, Лерой. Я не желаю, чтобы вся эта гадость растягивалась на месяцы, пока над нами не начали смеяться . . . Ну, хорошо. Говори. Только по делу.
       - Недавно в Техасе казнили парня за убийство, совершенное семь лет назад. Через два часа после казни обнаружено было, что убил не он. У него было алиби - в то время, как произошло убийство, он убивал кого-то, но не в Техасе, а в Мериланде.
       - И что же?
       - А то, что настоящего убийцу не нашли. И есть похожие аспекты в техасском убийстве и тем, что произошло на Парк Авеню.
       - Похожие аспекты! На Парк Авеню нет ничего - ни ДНК, ни отпечатков, ни мотивов - ничего.
       - Это и есть похожий аспект. По всей стране за последние десять лет таких случаев - штук десять всего. Всего лишь. Блюстители порядка действительно желают для разнообразия разобраться, приходят на место, переполненные энтузиазмом - и ничего не находят.
       - И что же?
       - У меня есть план.
       - Я звоню морским пехотинцам. Тебя нужно остановить.
       - Помощь мне не нужна.
       - Это смотря какая. Медицинская может и нужна. А также помощь нужна будет всей стране, если тебя не связать. Точно позвоню сейчас морским пехотинцам, пока не поздно. Ну, хорошо, говори, что ты там надумал.
       - Два пункта. Первый - у меня назначено свидание с подругой сестры жертвы. Второй - я обнаружил кое-что, что может сперва показаться несерьезным . . .
       - Уйду я в отпуск. Лет на десять. Лерой, будь ты человеком. Свидание?
       - Да. Ну, ты знаешь. Это когда, типа, мужчина и женщина выходят в свет и тратят деньги на еду и кино, имея целью сбросить с себя остатки жеманства и иметь секс.
       - Что?
       - Секс. Это такое общепризнанное времяпровождение. Также используется для продолжения рода. Ты не знал?
       Капитан Марти положил локоть на стол, сжал пальцы в кулак, а на кулак положил подбородок.
       - Кто эта . . . э . . .
       - У жертвы есть сестра. Они очень дружили с сестрой. У сестры есть подруга, которой она доверяет, женщина из . . . э . . . В общем, думаю, что разговор с ней принесет больше пользы, чем допросы богатых бездельников. Она - простая баба из Лонг Айленда. Высокая прическа, длинные пластиковые ногти, тонкие каблуки и много бумажных мешков с фирменными эмблемами магазинов.
       - Что ты рассчитываешь от нее узнать?
       - Понятия не имею. Касательно второго пункта - я накопал несколько интересных фактов. В общем, изучая упомянутые десять случаев, я не нашел никаких зацепок. Тогда я решил, что расширю поиск. Расширил. Нашел два документированных случая - один в России и один во Франции, когда преступник в конце концов сам пришел и во всем признался. Добровольно. Не знаю, что ими двигало - совесть ли, или может они вдруг стали религиозны. Оба теперь сидят с пожизненным сроком. Мне нужно поговорить по душам с одним из них, посмотреть, нельзя ли что-то от них узнать.
       - Ты имеешь в виду, что не было ни отпечатков, ни ДНК, и . . .
       - . . . и преступники затаились и два года не показывались, а потом просто пришли и сдались.
       - Интересно. - Марти прикрыл глаза и некоторое время провел, представляя себе, что находится где-то совсем в другом месте, где солнечно и тепло, и много людей, и есть стройные привлекательные существа женского пола, либо холодно и снежно, - не важно, только бы Лероя не было рядом. - Хорошо, почему бы и нет. Россия и Франция, говоришь? Ладно, найди кого-нибудь кто говорит по-русски или по-французски, звони их копам, пусть подведут гада к телефону . . .
       - Нет, нет. Мне нужно самому говорить с ними. Лицом к лицу. Тет-а-тет. С переводчиком. Тебе следует пойти к прокурору и получить разрешение. Билеты на самолет и деньги на расходы.
       - Нет.
       - Нет?
       - Нет, Лерой. Извини. Нельзя. Может, ты не слышал, но нам сократили бюджет.
       - Это несерьезно, капитан. Вы не говорили о бюджете, когда . . .
       - Не в данном случае, Лерой. И так слишком много сведений просочилось. Никакой публичности. Все.
       - Как? Публичности?
       - Раски и Фроги - они ведь люди, Лерой. Будут любопытствовать, пронюхают что-нибудь, а потом будут с репортерами говорить. Нельзя, Лерой.
       - Капитан.
       - Да?
       - Мы по-прежнему говорим сейчас о законе и порядке, или о чем мы тут с вами говорим?
       - Наконец-то до тебя дошло. Я по собственному почину саботирую следствие. Просто чтобы поставить тебя на место.
       Лерой поморщился.
       - Я серьезно.
       - Никаких разговоров, Лерой. Никакой прессы. Газеты пищали по этому поводу два дня, весь город знает, и мне присылают жалобы.
       - Какие жалобы?
       - Из очень высоких мест.
       - Понимаю.
       - Но - пожалуйста, иди встречай свою бабу из Лонг Айленда, если тебе хочется. Как ее зовут?
       - Гейл. Слушайте, это правда может помочь делу, если я смотаюсь во Францию. Марти, я не шучу.
       - Только за счет своего собственного времени, дорогой партнер. Возьми отпуск и езжай хоть в Антарктиду. Гейл? Ее зовут Гейл? Не замужем?
       Лерой помолчал, раздраженный, а затем сказал -
       - Разведена.
       - Счастливый сукин сын ты, Лерой. Убирайся.
       ГЛАВА ПЯТАЯ. В ПОГОНЕ ЗА ФАНТОМОМ.
      
      
      
       Телохранитель Винса - большой неуклюжий парень, который вряд ли смог бы защитить даже свое собственное тело если бы кому-то взбрело бы в голову на него напасть в отсутствие других, более конструктивных, занятий. Толстый и медлительный. Я стучу в дверь машины, и двуглазая протоплазма смотрит на меня тупо, и я вижу, как такой, типа, огонек недоумения вдруг поднимается со дна его свинячьих глазок, будто он никогда не видел приземистых женщин в своей паршивой жизни. Он опускает стекло и говорит - "Да?", притворяясь спокойным и скучающим. Я велю ему вылезать из машины. Винс стоит за мной и, наверное, кивает в знак согласия, поскольку недоумение протоплазмы становится из смутного явным. Толстяк вылезает на тротуар не торопясь, и мне хочется дать ему ногой в яйца, этому кретину. Я запрыгиваю в машину и даю ему стадолларовую бумажку и говорю, что на сегодня он свободен и пусть пойдет и купит себе пива, а потом поймает такси и едет домой, и купит жене цветы. Винс снова кивает и тихо что-то говорит. Протоплазма обижается.
       Винс говорит - "Может лучше я сам поведу?"
       Я говорю - "Нет, Винс, не лучше".
       Он залезает и устраивается справа от меня. Я поворачиваюсь назад и говорю детям "Привет!", а они просто на меня таращатся, молча. Дети вообще очень тупые всегда. Один из этих двух детей, мальчик, вроде бы Люк его зовут, поворачивается к Винсу и говорит - "Папа, я голодный" - очевидно прощупывая ситуацию, желая убедиться, что он все еще главный, а папа его подчиненный.
       Винс говорит - "Не сейчас".
       Видно, что ему неудобно. Дитя говорит - "Но я голодный" своим тонким скрипучим голосом. Вдруг подключается девочка, и говорит - "Я тоже голодная".
       Разумеется они тут же оба устраивают сцену, но я оставляю все это на попечение Винса, пусть разбирается. Я просто веду машину. Обожаю водить. Вожу мало. Редко предоставляется удобный случай - раз в вечность, когда Гейл милостиво позволяет мне вести ее громоздкий джип, похожий на огромный прямоугольный кусок мыла на спине огромной черепахи с безумными глазами. Ехать нужно на запад, но на всякий случай я увеличиваю скорость и, не включая сигнал поворота, поворачиваю в Парк у Восемьдесят Первой, поглядывая все время в зеркало заднего вида, ожидая, что кто-нибудь резко притормозит и повернет за нами. Ничего подозрительного вроде бы нет. Пересекаю Парк и Пятую, поворачиваю на Мэдисон и останавливаюсь у тротуара, а позади стоит большой грузовик. Бентли очень заметная машина, не говоря уже о том, что его могли начинить жучками. Вроде бы за нами никто не следовал, но все равно нужно ловить такси, и ловить его нужно мне, поскольку не каждый таксист в Нью-Йорке знает чемпиона мира по боксу в лицо, а Винс, хоть и светлокожий, все равно смотрится, как частичный негр, а тупые подонки таксисты, включая черных, расисты, гады, не склонны подбирать негров, боясь, что им не заплатят или еще что-нибудь похуже. Я велю Винсу выволочь детишек из машины и подождать. Выхватываю ключи из зажигания, выскакиваю, поднимаю руку. Росту я маленького, я наверное уже об этом сообщила, а потому мое присутствие никакого эффекта на окружение не имеет, когда я выхожу в свет, и, не забудьте, дело происходит на Мэдисон, где почти всегда наличествует большое количество весьма заметных людей, шляющихся вверх и вниз по авеню и выглядящих важно. Так что несколько такси проезжают мимо, но наконец одно останавливается. Я открываю заднюю дверь рывком. Винс загоняет детей внутрь и залезает сам. Я заступаю внутрь одной ногой и сквозь отверстие в стеклопластиковом щите протягиваю шоферу две стадолларовые купюры и велю ему ждать три минуты. Мне нужно позвонить. Винс тут же вмешивается, сообщая всем, что у него есть с собой сотовый телефон. Я, типа, говорю ему - заткнись, Винс. Тут вдруг детки, сообразив, что у папы действительно есть сотовый телефон, требуют, чтобы папа дал его им поиграть, и начинают ныть, когда им отказывают. Я бегу к платному телефону на углу.
       [непеч.] телефонные карточки! Представляете? [непеч.] недоучки, которые заведуют этим сервисом, их нужно стерилизовать, честное слово. Как бы ты не спешила - все равно нужно выслушать всю эту чушь, которую тебе говорит какое-то очень свойское сопрано, говорит непреклонно и долго, и от ярости, пока ты ждешь, можно написать в шелковые трусики, а она, [непеч.] такая, не унимается, и благодарит тебя за то, что ты пользуешься услугами именно этой компании (очень медленно, очень отчетливо благодарит, растягивая каждый слог) и объясняет, каким количеством минут ты будешь располагать для данного разговора, если тебе захочется истратить все минуты на карточке - а потом не соединяет тебя с абонентом, и нужно начинать все сначала. Но наконец я пробиваюсь сквозь все это и меня соединяют с пригородной компанией такси у черта на рогах, и я им говорю, чтобы мне там приготовили машину прямо сейчас, пронто, и чтобы она меня там ждала с работающим мотором. Я прибуду через час, но она все равно должна там стоять начиная со следующей минуты, и чтобы мотор работал, и тогда я заплачу диспетчеру двести а таксисту триста. Тут я соображаю, что нужно было сказать наоборот, но поздно. Диспетчер соглашается, но без особого энтузиазма. Я по голосу понимаю, что он не воспринимает меня всерьез. Ничего не поделаешь. Я поворачиваюсь - и вот, началось, чего ожидали, то и случилось. Наличествует большой мускулистый из семейства веристов, в дешевом костюме, у Лексуса, а другой такой же из этого Лексуса выбирается, представляете себе. Они даже не понимают, насколько все их ужимки старомодны, даже по голливудским стандартам. Ну, так или иначе, я бегу к такси, залезаю на сидение рядом с шофером, и говорю ему, чтобы быстро очень ехал. К счастью, шофер - молодой внимательный парень из Гарлема, любит профессиональный бокс. Он знает, кто такой Винс и он весь трепетен и хочет говорить, и переполнен до краев гарлемской дружелюбностью. Но времени нет, и я ему это говорю, и Винс подтверждает, и таксист сделает все, чтобы Винсу было приятно, так что нам повезло. Мог быть пакистанец или еще какой-нибудь, и ничего не понял бы. Таксист вжимает акселератор в пол. Мы срываемся с места и втискиваемся в движение, и я смотрю назад, и Винс тоже, и мы оба видим как два вериста ныряют в свой Лексус и тоже пытаются втиснутся в движение, но подъезжает огромный грузовик с прицепом и перекрывает им путь. Я велю шоферу повернуть налево. Он поворачивает. Угадайте, что дальше. Нам опять везет! Мы с Винсом обмениваемся отчаянным взглядом, на светофоре Пятой Авеню включается красный свет, но шофер все равно на нее поворачивает, не останавливаясь, и, еще раз повезло - нет нигде копов. Мы летим вниз по Пятой, а затем я заставляю шофера пересечь Парк, свернув на перемычку у Восемьдесят Пятой. В Парке я вздыхаю свободнее. Уффффф! Знаю, что шоферу полагается вознаграждение. Помогать тем, кто тебе помогает - добрый знак, и я даю ему еще две стадолларовые купюры. Лицо у него становится каменным. Вам нужно было это видеть. Ужасно забавно, хотя, конечно, мне теперь не до забав. Ну, я ему говорю - Вест-Сайд Шоссе до Моста Вашингтона, потом по Палисайдз в Спринг Валли. Винс желает обсуждать разные вещи, но я велю ему молчать пока что, и пусть он отвлечется, занявшись хоть раз в жизни воспитанием своего выводка. Это потому, что они, выводок, начали всерьез действовать мне на нервы, дурье паршивое, требуют к себе внимания и разглядывают меня подозрительно сквозь стеклопластиковый щит, и отводят глаза как только на них посмотришь. Теперь они требуют, чтобы им рассказали сказку, но Винс очевидно не знает никаких сказок и извиняется, говоря что он обычно читает им сказки, а книжки под рукой в данный момент нет. Я продолжаю поглядывать назад, и, поскольку нахожусь на переднем сидении, единственный способ все увидеть - повернуться, встать на колени, и посмотреть сквозь отверстие в стеклопластиковом экране - через которое деньги дают, или суют пистолет по прибытии к месту назначения, и чтобы это сделать, мне нужно придвинуться к шоферу, стоя на коленях, и вдруг я вижу, что он косится на мои утонченно очерченные ягодицы. Вроде бы никто за нами не гонится, поэтому я надменно смотрю на шофера и он отворачивается. Думаю, проскочим.
       Прибыв в Спринг Валли мы обнаруживаем, что [непеч.] такси, о котором я просила, нас не ждет, и мне приходится звонить, пользуясь ржавым автоматом возле вонючего туалета, в другую компанию, в Рай, Нью-Йорк, и диспетчер в Рай, Нью-Йорк соглашается на сотрудничество тут же. Тем временем Винс, который более или менее понимает, что происходит и что именно я делаю, решает купить всё, содержащееся в автомате - для детей, чтобы они слезли с его шеи на время, но у него нет мелочи. Диспетчер в офисе вдруг узнает Винса, но у него тоже нет мелочи. Дети пока что спят в нью-йоркском желтом такси, и поэтому водитель не может уехать и избавиться от нас. Винс теряет терпение и бьет по стеклу автомата, но это стеклопластик, пуленепробиваемый, его так просто не выбьешь. Диспетчер вдруг открывает ящик письменного стола и предлагает Винсу все свои шоколадки до последней, две дюжины, возможно наказывая себя за то, что был такой дурак и не принимал некоторые телефонные звонки всерьез. Винс оставляет стадолларовую купюру на столе диспетчера, хватает шоколадки, и мы снова в пути - Рай, Нью-Йорк, я и Винс время от времени смотрим назад. В Рай нас ждет такси с заведенным мотором - большой побитый Линкольн Таун Кар. Я думаю - а встречаются ли Таун Кары, купленные частным образом, а не для извоза. Может и встречаются - в Техасе. В основном их покупают компании лимузинов, возящие комических менеджеров из города в их субурбическую тоску и безнадежность, а когда рама и корпус расшатываются и становятся слишком старыми для удобства комических менеджеров, пригородные компании такси покупают их по дешевке. Я говорю таксисту-реднеку (в Нью-Йорке редко встретишь белого таксиста, говорящего без иностранного акцента, а здесь они почти все белые и ужасно толстые) чтобы вез нас в некий маленький городок в Нью Джерзи. Двухчасовой перегон. После транспортировки раздраженных и хнычущих детей из одной машины в другую (это - самое сложное . . . как я ненавижу детей! . . . не спрашивайте . . . ) мы едем. На Гарден Стейт Шоссе много машин, пробки, движение замедленное. Я всегда думаю - куда это они все едут, да еще в рабочее время. Может у них независимые доходы, у всех, а те, у кого нет наследства - может они коммивояжеры. Или еще что-то. Откуда мне знать, я из богатых сволочей-капиталистов. Это и есть причина моего отрыва от жизни - а какая причина у вас? Мы останавливаемся у придорожного дайнера по нужде, но детки отказываются выходить, а через пятнадцать минут, на экспресс-полосе Тёрнпайка оба чада вдруг объявляют, что "хотят в туалет", очень спешно. Мы велим шоферу затормозить у обочины. Представляете себе эту обочину на экспресс-полосе. Мой племянник не против, но племянницу нужно уговаривать и обещать подарки, и в конце концов Винс, совершенно растерянный, ошарашенный скандалом, дает ей пощечину, и она соглашается присесть у заднего колеса.
       Наконец мы прибываем и шофер получает денежное вознаграждение и мы вылезаем и идем полторы мили через лес с которым я знакома, очень живописный. Винс тащит обоих - маленькая сука сидит на сгибе руки, маленький подонок на папиных плечах устроился - поскольку если позволить им идти самим, они будут останавливаться у каждого дерева и каждой ветки, и организовывать продолжительные привалы, и устраивать на привалах скандалы в развлекательных целях, или вообще лягут мордами вниз и будут только кричать и пинаться, если их потянуть за одежду. Вскоре мы выходим из леса и направляемся к маленькой железнодорожной станции, которую я помню, и - о чудо! - через три минуты подъезжает ту-ту. Мы едем на нем три остановки, вылезаем, и идем еще милю к дому, на который я рассчитываю.
       Я нажимаю кнопку звонка. Никакого эффекта. Тогда я просто стучу, и Сильвия открывает дверь и видит маленькую меня и большого Винса и детишек и пытается придать себе любезный вид. Я загоняю всю бригаду внутрь, и детишки моментально прилипают к портативному телевизору на кухне, а я веду Сильвию и Винса в гостиную на конференцию.
       Позвольте объяснить, кто такая Сильвия.
       Бедная дурища Сильв - лесбиянка и, да, у нас с ней был роман много лет назад. Мне было интересно, а она была влюблена. В меня. Так что, видите, в меня тоже можно влюбиться. Вполне. Сильвия старше меня лет на пятнадцать, полу-итальянка, полу-еврейка, или что-то в этом роде, этническая и колоритная, и выглядит, действует и одевается как бутч. У нее богемные привычки, что хорошо, если вы имеете с ней дело. Родители ее купили ей этот дом с условием что она никогда не покажет свою похотливую морду в их очень респектабельном районе. Телефона у нее нет. Она пытается рисовать в меру безумные абстрактные картины маслом. К несчастью для нее, спрос на эту мазню неуклонно падает с шестидесятых годов двадцатого века - из-за того, что очень многие поняли, что любой может такое рисовать, и чрезмерное предложение при падающем спросе снизило ценность уже намалеванного почти до нуля. Это Сильвию не волнует нисколько. Отец ее время от времени пополняет ее банковский счет. Дабы иметь дополнительные средства, она работает на разных работах, которые любят лесбиянки - на почте, или с детьми сидеть, пока родители работают или развлекаются, и так далее. Также, она ведет клуб любителей поэзии в Гринич Вилледже, в кафе, раз в месяц - это, в общем, просто толпа недоразвитых нелепых чудиков, читающих напечатанные на мятых листках тексты, напоминающие непрофессионально подготовленные номера комиков. На мой взгляд самое лучшее в Сильвии - она сделает все, что я ей скажу, и я этим пользуюсь раз в год, или около того.
       Она говорит, что все прекрасно поняла насчет детей и так далее, и начинает гордиться собой, какая она самоотверженная, пришедшая на помощь в трудную минуту, спасает перемазанных сластями хамоватых маленьких беглецов, защищает их от нашей ужасной цивилизации, которую держат в руках подонки из Республиканской Партии, до тех пор пока я ей не говорю, что дела наши могут занять целую неделю, а то и две, а не остаток дня и одну ночь. Она тут же становится задумчива, но я говорю ей, что ни о чем никогда ее больше не попрошу, если такое у нее отношение. Некоторые лесбиянки удивительно легко поддаются манипулированию.
       ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГЕЙЛ ОТКРОВЕННИЧАЕТ.
      
      
       Выбравшись из станции метро у Таймз Сквера, Лерой некоторое время искал магазин, продающий цветы. Приличные профессиональные цветочники не держат магазины вблизи Таймз Сквера, где большинство прохожих в рабочее время - абсурдно одетые туристы и менеджеры нижнего эшелона в дешевых костюмах. Наконец он нашел заведение, торгующее различной едой на вынос, от круассанов до сашими. Шеренга зеленых ведер из пластика возле магазина содержала несколько видов болезненно выглядящих букетов. Лерой купил одну красную розу. Нехорошо заставлять свою девушку таскаться целый день с букетом, не говоря уже о том, что, будучи знаком с категорией женщин, к которой принадлежала девушка, которую он вознамерился развлекать, Лерой был более или менее уверен, что она уже наделала покупок и руки у нее заняты - бумажные и полиэтиленовые мешки с эмблемами, которые так восхищают пригородных особей женского пола. А может и нет, думал Лерой. Может меня сегодня приятно удивят. Может у нее в руке только сумочка - и все. Или может просто надо ей в глаз дать. Вот - неплохая идея.
       Поверхность газона Брайант Парка полностью была покрыта возлежащими томными клерками обоих полов. Мраморные скамейки по периметру все были заняты. Лерой осмотрелся и вскоре обнаружил Гейл, сидящую на одном из металлических зеленых стульев, которые предупредительно поставлял в парк муниципалитет, дабы посетители парка чувствовали себя удобно и были настроены дружелюбно. Гейл явно чувствовала себя неудобно, нервничала, и настроена была слегка враждебно. Был мягкий, теплый весенний полдень. В своих телесного цвета колготках, черных туфлях без каблуков которые, несмотря на эмблему, весьма напоминали шлепанцы, в черной синтетической юбке, в блузке на размер больше чем нужно, и в живописной жилетке на два размера меньше, она показалась Лерою уныло провинциальной. Вся ее верхняя одежда была темного цвета, кроме алого жакета, переброшенного через руку. По сведениям Лероя ей был всего сорок один год. Выглядела она поношенно, старше своего возраста. Редкие темные волосы, угловатое лицо, круглые темные глаза, тонкая стареющая шея со складками вокруг щитовидной железы, отвисшая грудь, талии нет, широкие плечи, широкие отвислые ягодицы. Ноги у нее были стройные и гладкие, а колени опаловые и скульптурные - лучшая ее часть, решил Лерой. Ступни, тем не менее, очень большие даже для женщины ее роста - пять футов и десять дюймов, если на глаз. Можно было предположить, что торс ее продолжал расти после того, как ступни остановились, а затем природа, осознав ошибку и делая несуразную попытку ее исправить, велела ступням расти быстрее, чтобы соответствовать торсу - и переборщила. Лерой, имевший привычку (нехарактерную для людей его профессии) давать людям возможность проявить себя прежде чем формировать о них окончательное мнение, галантно приложил губы к преждевременно увядающей коже тыльной стороны ее руки, улыбнулся, сказал "Привет" и, приняв решение, одновременно поцеловал ее легко в губы и предложил ей розу. Она охотно ответила на поцелуй. Сам не первой молодости, Лерой был тем не менее подтянут, мускулист, и лучше одет, чем Гейл - небрежный светлый весенний костюм покроя до того непретенциозного, что сразу угадывалась добротность выделки, а ботинки явно английские. Он меланхолически посмотрел на два полиэтиленовых мешка с эмблемами модных в среднеклассовой среде магазинов, прислоненных к ножке металлического стула.
       - Привет, - сказала Гейл. - Я, наверное, нервничаю слегка.
       - Все нормально, - сказал он, вживаясь в роль. - Это пройдет. Ты голодная?
       - Не отказалась бы от ланча, - призналась она. - Я знаю неплохое место, недалеко отсюда.
       Недалеко отсюда оказалось в пятнадцати кварталах. Пожав плечами, Лерой отказался от заготовленного в уме списка интересных заведений в Ресторанном Проулке, гораздо ближе, с прекрасной кухней и уютной атмосферой.
       - Я сегодня не могу много ходить, - сказала Гейл через три квартала. - У меня болят ноги.
       Лерой понял, что забавным это приключение не будет. Она была явно не его тип. Он не благоволил к прихожанам Церкви Мещанских Приличий.
       - А что если мы купим тебе пару сникеров? - спросил он, прикидывая, где ближайший магазин. - Мой подарок тебе.
       - Нет. Спасибо. Это не поможет.
       Заведение, которое она имела в виду, она, оказывается, посещала ранее со своим отцом, который теперь жил в солнечной Калифорнии. Обычный магазин съестного, но с закутком, в котором стояло несколько полированных столов и стульев. Яркий свет, две ядовито глядящие официантки в сальных черных передниках, алкоголь отсутствует, столики на тротуаре тоже. В меню наличествовали холодные закуски, ни одна из них не была аппетитной. Лерой спросил суп, а Гейл заказала сандвич из индюшки. Лерой подмигнул официантке, которая неожиданно покраснела. Его подмигивание было очень тщательным и точным и нисколько не нарушило непроницаемость его лица.
       Кругом, и в этом квартале тоже, имелись во множестве вполне приличные, хоть и со слегка повышенными ценами (в виду близости Карнеги Холла) заведения. И даже глупо выглядящий дайнер прямо напротив смотрелся уютно и пригласительно по сравнению с дырой, в которой они сидели. Лерой не слишком расстроился, но только засомневался в своей решимости доиграть роль до конца. Женщина, предпочитающая столик в магазине ресторану или кафе? Как вести себя в компании такой женщины? О чем говорить?
       Почему он назначил ей свидание вместо того, чтобы просто допросить ее, нанеся визит в официальной своей ипостаси? Годы конспиративной работы учат, что в особо запутанных случаях (которые встречаются редко и разнообразят скучную рутину) следует настроить свидетеля на что-нибудь, не имеющее отношения к полицейским делам. А это трудно, когда первое, что видит свидетель - бляха.
       Было важно, чтобы она говорила, и чем больше, тем лучше. В понимании Лероя, это было единственным способом узнать что-то нужное от человека, который всю жизнь раскрывает рот только для того, чтобы врать. Женщины типа Гейл, по мнению Лероя, принадлежали именно к этой категории.
       Она рассказала ему о своих делах - она была свободный журналист - и упомянула, что ее только что интервьюировали, чтобы предложить ей постоянную работу в еженедельнике. Разведена и бездетна.
       Хорошим столовым манерам ее явно никто никогда не учил.
       Прибывший сандвич из индюшки был огромный. Она быстро смолотила примерно половину, открывая и без того большой рот очень широко, и затем спросила Лероя, нельзя ли убедить официантку завернуть оставшееся, чтобы съесть потом.
       - Я вообще-то думал, что мы на свидании, - сказал Лерой, стараясь, чтобы голос звучал шутливо и легкомысленно. - Расхаживать с догги-баг - морока.
       - Я сама понесу, - сказала она.
       Он дипломатически улыбнулся одними глазами.
       - Так куда же мы пойдем? - спросил он. - Мне очень жаль, что у тебя болят ноги. До Сентрал Парка дойдешь? Я мог бы тебя понести.
       - Нет, нести меня не нужно, - сказала она нервно. - Дойду. Надеюсь, это недалеко.
       А где это заведение находится, она знала. Батюшки, батюшки, ну я и влип.
       - Четыре квартала, - сказал он.
       - Дойду. А чем ты по жизни занимаешься? - спросила она вдруг.
       - Я биохимик, - ответил он небрежно.
       - Ага.
       Ей было неинтересно. Они прошли мимо трех баров, в которых наличествовали женские туалеты, но Гейл упомянула, что не прочь воспользоваться туалетом только в Парке. Можно было выйти из Парка и зайти в бар, а можно было углубиться дальше в зеленые чащи, наполненные весенними запахами. Предложить ей присесть за ближайшим кустом было бы плохой тактикой для первого свидания. Лерой надеялся что знаменитые романтические места в Парке изменят отчужденное настроение Гейл, хотя бы слегка. А то она уже всерьез начала действовать ему на нервы.
       Он напомнил себе, что у него миссия. К черту романтические возможности. Помимо этого, джентльмен не должен всегда на все смотреть критически, это неприлично. В конце концов действительно привлекательные люди составляют лишь небольшую часть населения мира, и у большинства просто нет выбора, как мириться с тем, что доступно, особенно когда чувствуется ограниченность в средствах, что часто бывает. Имелась в десяти минутах ходьбы детская площадка, но туалеты там часто запирают по какой-то причине (возможно потому, что дети их используют редко, предпочитая кусты). И был Каток Уоллмана, но там только недавно убрали лед и теперь мостили поверхность для роликовых эскапад, так что найти там действующий туалет было бы затруднительно. Ближайшее место, на которое можно было положиться - живописный узорчатый домик по соседству с Лодочным Домом. Лерой надеялся, что сможет тем временем отвлечь Гейл разговором, поскольку до Лодочного Дома было полмили. Она изобразила вежливый интерес, когда он указал ей на базальтовые скалы. К его замечанию, что из таких скал состоял когда-то весь Манхаттан, она отнеслась равнодушно. Они проследовали по центральной аллее, мощеной булыжником и оттененной роскошными деревьями, образующими арки, прошли между бронзовыми Робертом Бернзом слева и Вальтером Скоттом справа. Лерой процитировал строчку из "Джона Барликорна". Гейл не имела понятия, о чем это он. Миновали Раковину и спустились по гранитным ступеням на мощеную бледно-красным кирпичом площадь с фонтаном, и вдруг Гейл переменилась - улыбнулась заворожено. Оказалось, она видела это место в каком-то фильме.
       Лерой взял ее за руку. Она охотно откликнулась, пожав его ладонь влажными пальцами. Дойдя до Лодочного Дома, он кивком указал ей на женский туалет. Она ушла.
       Некоторое время он раздумывал - не сбежать ли. Ему снова понадобилось напомнить самому себе, что на самом деле это вовсе не свидание. Да и не так уж она плоха. Не будь свиньей, Лерой. Не оставляй это несчастное смехотворное существо одну посреди Парка. Он зашел в мужской туалет. Проюринировав, он решил не мыть руки, справедливо рассудив, что его [непеч.] и [непеч.] гораздо менее сомнительны в гигиеническом смысле, чем все, что ему пришлось бы здесь трогать, чтобы включить воду.
       Выйдя из туалета он закурил и стал ждать, пока Гейл закончит сражение с сидением унитаза, юбкой, колготками, туалетной бумагой, санитарными салфетками, краном, и нервами. Это время он провел изучая женщин, передвигающихся во всех направлениях. В данной части Парка процент привлекательных женских особей значительно выше, чем в любой другой точке города. Лерой раздумывал - чему бы это приписать? Социальному статусу населения района? Нет, вряд ли. Конечно, дочери влиятельных семей имеют средства, чтобы посвящать своей внешности огромное количество времени, но одним вниманием красавицу из себя не сделаешь. Чайные розы растут в богатой почве, но нужно, чтобы это изначально были - розы. Может, этот сюрреалистический парад правильных черт, безупречной кожи, шелковистых волос и идеальных пропорций - результат огромных денег, базирующихся рядом, на Пятой и Мэдисон, и берущих в жены красоту вот уже двести лет подряд, исключения не в счет? Не говоря уж о том, подумал Лерой, что женщины из менее богатых районов склонны слоняться там, где на их красоту смотрят с должной степенью сдержанного восхищения. В Вашингтон Хайтс, если взять район наугад, где уродливые женщины - явление повсеместное, единственное, на что может рассчитывать красавица - зависть и ненависть. Таким образом, с их привлекательными местными жителями, приятной архитектурой, уютными кафе и обворожительными бутиками, влиятельные районы - просто магнит для красавиц из всех слоев общества.
       Гейл, некрасивая красавица Лероя, вышла из туалета и попросила его дать ей огня.
       Они прошли мимо шеренги лодок, лежащих на берегу вверх килем, как покончившие жизнь самоубийством киты. На площади у фонтана их приветствовали раздражающие, усиленные мощной аппаратурой звуки барабанов и бас-гитар. Гейл что-то спросила. Лерой не расслышал. Представитель той небольшой части возможных профессий, которые требуют иногда умственного напряжения, он ненавидел непрошеный шум, который нельзя игнорировать. Он быстро повел Гейл вверх по тропе вдоль другого берега озера, направляясь к Горбатому Мосту. Она опять пожаловалась на боль в ногах. Некоторые манхаттанцы ведут себя также, но то, что она была не местная, раздражало Лероя еще больше. Казалось бы - само собой разумеется, что в программу правильного свидания в городе всегда включена продолжительная, неспешная прогулка, просто потому, что, в отличие от многих других местностей, в городе Нью-Йорке есть много такого, что может оценить только неспешно прогуливающийся.
       Он взял Гейл за плечи и поцеловал в губы, надеясь что это как-то ослабит напряжение. Он вдруг осознал, что она - самый зацикленный на себе человек, какого он встретил за многие годы. В те два часа, что они провели вместе, ее потребности, надежды и пожелания доминировали в их разговоре и действиях. Она ответила на поцелуй и некоторое время они стояли посреди аллеи, обнимаясь и целуясь. Целоваться она умела - нежно, утонченно, следовало отдать ей должное.
       Горбатый Мост проявился впереди, и она его узнала. Забыв о боли в ногах, она ускорила шаги, вытягивая шею, страстно желая все видеть. Лерой подумал было с облегчением, что величественная гармония деревьев, холмов, архитектуры и озера, отражающего деревья, холмы и архитектуру, пробудили наконец-то в Гейл радостные чувства - до того момента, когда она со сдержанным трепетом в ее странно высоком голосе объявила, что это - то самое место, которое так часто показывают в кино. Лерой вложил руки в карманы.
       - Почему это Гвен ни разу меня сюда не водила? - удивленно и восхищенно она.
       А я откуда знаю, подумал Лерой. Может потому, что Гвен не ходит в те места, где нельзя поймать такси. Или же Гвен не хочет ходить с тобой в те места, где нельзя поймать такси. Или Гвен не желает, чтобы ее видели с тобой в тех местах, где нельзя поймать такси.
       Последние десять лет Лероя окружали люди, чьи взгляды, идеи и лексикон формируются телевидением, Голливудом, и побочными эффектами занятости в эпоху, когда ни в агрикультуре ни в производственных индустриях нет привлекательных рабочих мест. Искусственная реальность, созданная средствами массовой информации, контрастировала так резко с жизнью той части населения, для которой она создавалась, что Лерой, с его логическим складом ума, часто избегал окружающих его людей, боясь повредиться умом. Жена его оставила пять лет назад, и теперь сожительствовала с человеком, который не имел привычки запираться в ванной с книгой в тот момент, когда включали телевизор. Врожденный интерес Лероя к внутренним механизмам разума не остыл, не сошел на нет, но стал очень специализированным, сфокусировался на индивидуумах, игнорируя группы. Ему нравилось изучать людей. Однако, когда степень индивидуальности объекта изучения была настолько низка, что общение ограничивалось лишь фальшивыми улыбками и банальностями, бурный темперамент Лероя давал себя знать. Нужно быть осторожнее. Гейл была важной деталью в расследовании - посему, пожалуйста, без взрывов.
       В конце концов они оказались в баре на Коламбус Авеню, клиентура которого состояла в основном из работников контор за тридцать, хамоватых и самодовольных.
       - Я простая деревенская девушка, - объявила Гейл, родом из Лонг Айленда, поглядев на экран телевизора под потолком над стойкой. По телевизору показывали футбольный матч. - Некоторые любят Моцарта. Я люблю рок-н-ролл, и я не желаю, чтобы мне навязывали свои вкусы, или говорили мне, что то, что мне нравится - неправильно.
       Что-то есть порочное в женщине за сорок, говорящей, что ей нравится рок-н-ролл, подумал Лерой. Будто по сигналу, телевизионная программа дала рекламу. Стареющий британский рокер с брылами как у бульдога дергал струны электрической гитары, выпевая фальцетом глуповатые нежности по адресу некой девушки по имени Бейби. Лерой прикрыл лицо ладонью, сдерживая смех.
       - Бейби ты моя старенькая, - сказал он. - Неплохое название для песни.
       - Что? - спросила Гейл.
       - Да так, ничего. У меня есть набор личных шуток, которые никто не понимает, и я почему-то все время так шучу, когда со мной рядом тот, кто мне нравится. Я постараюсь себя контролировать. Не волнуйся.
       - Ну . . .
       - Расскажи мне о своих друзьях. Расскажи о Гвен.
       - О Гвен?
       - Конечно. Ты ее упомянула в тот вечер, когда мы с тобой в первый раз встретились. Дурацкое чтение поэзии, помнишь?
       - Ничего и не дурацкое.
       - Конечно нет. Это просто выражение такое. Расскажи мне про нее.
       - Ну . . . Гвен? Она - душка, - сказала Гейл с неприязнью в голосе. Неприязнь вызвана была видимо тем, что теперь ей нужно вдруг говорить о ком-то помимо нее самой. - Она не типичная баба из богатых. Ты понимаешь, о чем я. Она ничего. Ну, пары лампочек не хватает на чердаке, но это тоже не страшно.
       - А как вы с ней встретились?
       Минут через пять ему пришлось оставить эту тему. Неприязнь Гейл грозила вырасти в астрономическую. Она все еще дулась на него слегка, когда они покинули бар. Лерой планировал собраться с силами и доволочь ее до Линкольн Центра пешком. Но у Верди Сквера она остановилась и сказала, что с места теперь не стронется. Сказала также, что ей хочется итальянской еды. В районе Верди Сквера итальянских ресторанов нет, есть пиццерия. Лерой остановил такси и велел шоферу ехать вниз по Коламбус, а затем по Девятой, до Ресторанного Проулка. У Сорок Шестой Улицы они вышли из такси. Лерой собрался было углубиться в Проулок, искрящийся неоном, забавными вывесками и радостными улыбками, но Гейл, интересующаяся только собой, вдруг вспомнила, что есть неподалеку, на Сорок Четвертой, место, где она когда-то вкушала ужин в компании журналистов. Лерой сжал зубы.
       Заведение оказалось пошлым, слишком большим для уюта и недостаточно большим, чтобы называться континентальным. Несколько тусклых ламп на стенах едва освещали выданные меню, в которых наличествовало около дюжины неоправданно дорогих блюд. Гейл попросила миниатюрную пухлую официантку принести ей белого вина. Вскоре оказалось, что официантка - начинающий кинорежиссер. Гейл упомянула, что как-то однажды написала сценарий. Они с официанткой стали с энтузиазмом обсуждать замечательные возможности, которые вдруг открылись перед ними в связи с их случайно встречей. Обменялись номерами телефонов. Гейл обещала официантке послать ей сценарий, а официантка обещала, что она его прочтет и ей понравится. Лерой извинился и вышел на улицу покурить.
       Если верить тому, что ему удалось вытянуть из неприязненных, не очень связных замечаний Гейл, Гвен за все эти годы изменилась немного. Влюблена во Вдовца. Замужем не была. Эксцентрична. Оплатила большое количество работы, которую дантист провел с зубами Гейл. В прошлом ненавидела свою сестру.
       Вышла Гейл, и закурила. Опять дуется. Лерой вложил в голос всю имевшуюся у него душевную теплоту. Она отвернулась, когда он попытался ее поцеловать. Он извинился, повторяя, что был груб и несправедлив давеча. Он сделал ей комплимент, похвалив ее шею и несуществующую талию. Он погладил ее по запястью. Он сказал что-то поэтичное о ее скульптурных коленях и пожалел вслух, что он не художник. Она позволила ему себя поцеловать.
       Прибыла еда, и оказалось, что все, в общем, съедобно. Кофе был слабый. Гейл уверяла, что никогда не ест десерт, потом сказала, что хочет только попробовать, и, пробуя, отъела половину крем-брюле Лероя.
       Десять кварталов отделяли ресторан от Пенн Стейшн. Неплохая прогулка, но, помня о ногах Гейл, Лерой снова остановил такси. Частые пробки на Девятой, и такие же на Седьмой. Поездка заняла кое-какое время, и весь путь Лерой возбуждал Гейл, исследуя ее тело губами и концами пальцев. Она была - да, сексуальное создание. Она краснела, упиралась, бледнела, снова краснела, и вдруг черты ее стали прекрасными, омытые преоргазменной волной. Взяв в губы ее безымянный палец, Лерой легко тронул его языком. Гейл подавила стон, прикрыв свободной рукой рот, и отобрала палец.
       Внутри вокзала она отвергла попытки Лероя продолжить, мотивируя это присутствием людей и полиции в униформе. Отличие позабавило Лероя, но недостаточно, чтобы простить Гейл ее жеманство. Выказывать нежность друг к другу в толпе - может и не такое распространенное явление, каким оно было лет тридцать назад, но все же достаточно повсеместное в Нью-Йорке двадцать первого столетия.
       Она купила бутылку воды в газетном киоске. Лерой зашел вместе с ней в поезд и все десять минут до отбытия продолжал ее возбуждать, спрятавшись за спинкой сидения перед ними. Выходя на платформу в тот момент, когда кондуктор собрался закрыть двери, он решил, что никогда ее больше не увидит. Но возбужден был сильно.
       ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ДЕТЕКТИВ ЛЕРОЙ ПРЕРЫВАЕТ ЗАВТРАК.
      
      
      
      
       Женщине с таким темпераментом как мой невозможность потерроризировать официанта - все равно что мужчине жениться на скандинавке, которая даже не блондинка. Чувствуешь, будто тебя обманули. Не знаю, как все эти псевдо-богемные души в СоХо мирятся с сервисом в их кафешках. Дураки.
       А кофе ничего у них, хороший, и цирк, который посетители устроили, притворяясь, что не узнают или не замечают чемпиона мира в тяжелом весе позабавил меня достаточно, чтобы не очень сердиться, и только официантка была дура страшнейшая и ничего не могла понять или записать, а музыка, или то, что они в таких местах называют музыкой, играла очень громко. До этого мы успели пообедать и теперь зашли, чтобы выпить кофе и решить, что делать дальше. Винс все время порывался войти в контакт с властями, хотя бы для того, чтобы узнать, как идет следствие. Я пыталась ему объяснить, что это глупо. Сказала ему, что сперва неплохо бы проверить сообщения на автоответчике. Он говорит - хорошо, и вынимает сотовый телефон.
       Я говорю - "Вроде бы мы договорились не пользоваться мобильниками".
       Он, типа - "А, да, точно, прости" - и выбегает вдруг наружу. Мужественным своим шагом. Все женщины в кафе посмотрели ему вслед. Он тут же вернулся обратно и сообщил, что у него нет мелочи. Меняет доллар у бармена и опять выскакивает на улицу. Через три минуты возвращается, дрожа. Я говорю - "Что случилось, Винс?" Он говорит - "Меня ищут федералы".
       Тут только до меня доходит, что маньяки, которые за нами гнались давеча, могли быть федералы, а не мафия. Когда мы от них убежали, они могли подумать, что именно Винс - убийца, или что-то в этом роде. Не мафия - федералы. Надо же. Да, хороши дела, ничего не скажешь. То есть, они конечно не думают, что именно он убил, но может думают, что он кого-то нанял, а теперь, когда мы от них ушли, подозревают Винса и меня в каком-нибудь безумном заговоре. Это плохо, поскольку в городе нашем если кто-то втемяшил себе что-то в голову, какую-то идею, так уж не выбьешь, поскольку идеи в наше время редкость, столько кретинов вокруг. Я утешаю Винса как могу, и мы с ним выходим на улицу и я заставляю его снова набрать номер и притворяюсь, что не знаю кода его автоответчика. Беру у него трубку и слушаю, и, да, одно из сообщений - от федералов. Низкий официальный мужской голос произносит гипнотизирующие слова - процедура, косвенные обстоятельства, когнизантный, отсутствие альтернативы, и прочее [непеч.]. Предполагаю, что Винс не стал слушать дальше, потому что следующее сообщение - от альтернативной власти, то бишь мафии. Бруклинский акцент, парень говорит, что хочет встретиться в ближайшее время, все равно в каком месте. Пусть Винс позвонит им и они все организуют. Они против него, Винса, ничего не имеют. И к убийству они тоже не имеют отношения - и выражают соболезнования. Это сообщение я прослушиваю раз десять, оперируя кнопками, а Винс пытается вмешаться, задавая дурацкие вопросы и вообще действуя мне на нервы, но я игнорирую его и анализирую каждый звук в сообщении. С мафиози дело такое - они не умеют врать. Актеры они плохие. Их вранье действует только когда вы очень хотите им поверить на слово. Я не думаю, что еще раз кому-то поверю на слово в этой жизни, и поэтому прослушиваю сообщение тщательно, и убеждаюсь, что бруклинец не врет, когда говорит, что они вовсе не хотели запугивать Винса, а все, чего они хотели - половину доли победителя, а теперь, когда произошла такая трагедия, они вообще никаких денег не хотят.
       Это наводит меня на разные мысли. Я незаметно стираю сообщение и слушаю дальше. Остается еще девять сообщений, и я щелкаю пальцами, чтобы Винс дал мне монетку - кончается оплаченное время. В основном сообщения глупые и скучные, вроде предложений денег и любви, и есть одно от матери Винса, которая ноет и ноет бессвязно, пока автоответчик не отключается, но старая сука звонит еще раз и продолжает ныть. За ее нытьем следует сообщение страховой компании, которая предлагает невероятные скидки, и я запоминаю название, чтобы в будущем рекомендовать эту компанию моему брату Нилу, которого в данный момент судит его бывшая оксфордская подружка, чью машину он разбил в лепешку на подъезде к Кёльну, Германия. Какого [непеч.] он делал в Кёльне, Германия я даже думать не хочу - продавал наркотики, изучал язык, какая разница. Я велю Винсу идти обратно в кафе и ждать пять минут, и он подчиняется и уходит - это здорово, мне нравится. Я звоню бруклинскому мафиозо и говорю с ним очень вежливо (на него производит большое впечатление мое официальное принстонское произношение). Я говорю ему, что действую от лица Винса, и что никто не обратится к властям, если они (бруклинцы) оставят Винса в покое на пару недель. Он говорит, что ему нужно передать это вышестоящим. Я говорю ему, что он может передать это хоть [непеч.] Президенту, если это сделает его счастливым, и вешаю трубку.
       Иду в кафе и говорю Винсу, что он должен ночевать у меня, и сегодня, и завтра, и может быть послезавтра, и вообще долгое время. Он говорит, что не хотел бы меня затруднять и стеснять своим присутствием, поэтому в конце концов мне приходится ему сказать, что дело не имеет отношения к его мужской гордости и достоинству и прочему [непеч.], но является всего лишь мерой предосторожности, и он должен рассматривать эту меру как способ уберечь своих детей, и вскоре он соглашается - и я бы не сказала, что сама идея ночевки в моей квартире ему неприятна. Он не трус, но в справочнике боксера не написано, что осторожность есть явление постыдное. Мы снова выходим на улицу, ловим такси, и через десять минут прибываем на Вест Сайд, и я провожу Винса мимо портье, у которого отвисает челюсть. Ух ты, думает портье. Я ему подмигиваю - будто мы с ним состоим в заговоре, и наконец-то я поймала ничего не подозревающего Винса, и веду его, главный трофей, домой, так что дело сделано, радуйся.
       Время все еще не очень позднее. Винсу неловко, и он начинает подозревать, что, может быть, я имею на него виды и у меня есть особые планы по поводу сегодняшнего вечера, что правда - и не только сегодняшнего вечера, но, в основном, сегодняшнего, поскольку благоразумной приземистой девушке вроде меня следует такими вещами заниматься постепенно, поступательно, плавно, чтобы птичка из клетки не выпорхнула, или как там в поговорке - я вечно путаю поговорки - но постоянно, не откладывая. Винс не знает, чем ему себя занять, но в конце концов замечает телевизор и думает, что теперь он спасен. Он хватает дистанционное управление и начинает смотреть какой-то негритянский комедийный сериал, и вскоре начинает хихикать, а я принимаю душ, накидываю халат, и заказываю обед из близрасположенного итальянского заведения. Не подумайте плохо. Я отдаю себе отчет в том, что если этот мужчина мне действительно нужен, мне не следует пытаться соблазнить его прямо сейчас. Нужно подождать день или два, или месяц, или целый год, чтобы он ко мне привык, и перестал постоянно думать об Илэйн и не сжимал бы так судорожно дистанционное управление. Но я ничего не могу с собой поделать! Посему я решаю, что буду вести себя определенным образом, но скромно. Никаких лихих кавалерийских наездов, но, в основном, хлопанье ресницами, несколько грустных, ранимых улыбок, и все. Тем не менее я не накладываю никакую косметику после душа, на случай, если он решит меня поцеловать (я понимаю, что это почти невозможно сегодня вечером, но что делать). Я также оставляю в покое все свои кремы, на случай, если ему захочется что-нибудь потрогать или погладить, и удовлетворенно вспоминаю, что недавно только волосы с ног отодрала ваксой, и сделала педикюр, а в зубах нет новых дырок. Не мажу влажные волосы гелем, и только брызгаю немного Шанели за мочки ушей и на запястья. Несколько мужчин сделали мне в свое время комплименты по поводу естественного запаха моей кожи в районе шеи, поэтому никаких духов на шею, хотя за годы все могло измениться - что ж, будем рисковать. Свежевыбритые подмышки слегка трогаю любимым дезодорантом, рот полощу листерином, и щипцами выдираю одинокий волос, портящий линию моих элегантных бровей. Марширую к двери, чтобы взять принесенную еду у мальчика-доставщика, который тяжело дышит и в тысячный раз понимает, что женщины в данном здании ему недоступны, кроме тех случаев, когда им совершенно нечего делать, или же они в полном отчаянии, или и то и другое. Думаю, что щеки мои в этот момент полыхают, я излучаю секс - бедный парень, у него руки дрожат, когда он пытается взять у меня сдачу, и сразу, как только он ее принял, он кладет руку себе в левый карман, чтобы скрыть возбуждение.
       Винс колеблется по началу, но он голоден, и наконец он сдается. Съедает почти все, что принесли, заливает бутылкой моего очень деликатного вина, высаживает пять или шесть рюмок бренди, начинает плакать, как ребенок, и в конце концов просто отключается в кресле перед телевизором. Я прикидываю - не перетащить ли его в спальню, не раздеть ли, и не совершить ли над ним чего-нибудь, но вдруг до меня доходит - ого! В парне двести тридцать фунтов, или около. Понимаете, о чем я. Это даже не проблема - это физическая невозможность. Я даже на каблуках едва до груди ему достаю. Ну, вот . . . Бедная старая ранимая Гвен. Я беру его рюмку и залпом допиваю остатки бренди. Затем я наливаю в рюмку еще. Включаю стерео и слушаю некоторое время "Манон Леско", попивая и куря сигареты. Очевидно, я просто выключаюсь под веристкую эту колыбельную. У меня был эмоциональный день. Когда я снова открываю чарующие свои очи, то оказывается, что я в спальне, в постели, все еще в моем шелковом халате, а из ванной доносятся звуки. Оказывается, Винс чистит там свои клыки. Я спрашиваю его, что он помнит из событий прошедшей ночи, выпаливаю не думая - "Что вчера вечером было, не помнишь?" Он пожимает плечами. Я говорю - "Как я оказалась в постели?" Он говорит - "Я тебя перенес. Ты напилась и ничего не соображала".
       Замечательно. Я вовремя спохватываюсь, поскольку следующий вопрос, как вы сами понимаете, был бы совершенно глупым. То бишь - У нас было что-нибудь? . . . Говорю себе - заткнись, Гвен. Колеблюсь. Потом говорю - "Хочешь завтракать?" Он говорит - "Я сделаю глазунью. А ты пока помоешься" - говорит, будто он тут начальник.
       Что ж. Я чищу зубы, моюсь, падаю в ванне и очень больно ударяюсь ж[непеч.]ой и локтем, будут синяки, а в этом время Винс хозяйничает в кухне и сооружает неплохой завтрак. Тост, бекон, jus d'orange, яйца, и прочее. Мы едим, и вдруг звонит дверной звонок, дин-дон, и мы оба застываем на какое-то время, и я спешу к своей сумке. Винс видит, что я спешу к сумке. Я колеблюсь но затем протягиваю ему револьвер и говорю ему, чтобы он сидел на месте. Иду к двери, глубоко вдыхаю, открываю. На пороге мужчина, пепельный блондин, хорошо сложенный, начинающий лысеть, с десятком лишних фунтов веса, широкие запястья, темные брюки, спортивный пиджак, не прочь с кем-нибудь переспать, разведен по крайней мере один раз, возможны дети, алименты, Бруклин, черты лица более или менее правильные, не очень привлекателен. Так. Я говорю - "Да, как я могу вам помочь?" А он говорит - "Детектив Лерой, из полиции".
       ГЛАВА ВОСЬМАЯ. МЕТОДЫ ДЕТЕКТИВА ЛЕРОЯ.
      
      
      
      
      
      
       Детектив Лерой посмотрел мрачно на сервированный стол и, упершись глазами в Винса, который демонстративно не поднимал голову, делая вид, что увлечен женским журналом, лежащим рядом с его тарелкой, сказал, -
       - Убери пушку. Сейчас же. Я здесь для того, чтобы говорить с мисс Форрестер, но перед этим мне хотелось бы перекинуться парой слов с тобой лично, частным образом, если не возражаешь. Пожалуйста, выйди со мной на площадку. Это не займет много времени.
       Винс некоторое время молчал, раздумывая, а затем отдал револьвер Гвен. Та демонстративно проверила барабан - все ли патроны на месте. Сунула револьвер в ящик. Это она сделала для того, чтобы Лерой понял, что пистолет у нее - легально, и ей все равно, кто его видит. Лерой спрятал бляху. Винс поднялся и присоединился к Лерою, который придержал ему входную дверь. Как только Винс вышел, Лерой захлопнул дверь и щелкнул замком, и встал перед ней. Зазвонил звонок. Лерой распахнул дверь и поднял пистолет, целясь Винсу в переносицу.
       - Слушай, тигр, - сказал он. - То, что мне нужно сказать мисс Форрестер, и то, что она мне ответит, тебя совершенно не касается. Понял? Не твое собачье дело. Просто стой там, на лестнице, и следи, чтобы никто не пытался нам тут мешать, вот и все. Будь хорошим, а то ведь вгоню пару пуль в тебя в целях самозащиты. И не уходи никуда, не шляйся попусту. Если после моего разговора с мисс Форрестер я не найду тебя на площадке, я доберусь до тебя, где бы ты ни был и сдвину тебе коленную чашечку. Представь себе звук рвущихся сухожилий. Представил? Вот и хорошо.
       Он снова захлопнул и запер дверь. Гвен уставилась на него, лишенная дара речи. С пистолетом в одной руке, он схватил другой стул и сел на него верхом. Она отодвинулась от него вместе со своим стулом.
       - Так лучше, всем, - сказал он. - Поверьте. Наконец-то мы можем перейти к важным вещам. - Он почему-то показал на кофейную чашку Винса пистолетом. - Некоторые мои вопросы могут показаться вам не относящимися к делу. Из важность вы поймете позже. Или не поймете. Это совершенно не важно. Существует некая романтическая связь между вами и безутешным мужем вашей покойной сестры. Не знаю точно, какая именно. В каких вы отношениях с Винсом?
       - Что?
       - Вы слышали. Отвечайте.
       - Это что, часть . . . э . . . - она запнулась и замолчала.
       Он сверлил ее глазами.
       - Я уже сказал, что мои вопросы могут показаться вам не имеющими отношения к делу, - заметил он раздраженно. - Уверяю вас, правдивый ответ в данном случае очень важен.
       Он положил пистолет на стол.
       Гвен наконец взяла себя в руки. Это неслыханно! О методах работы следователей она ничего не знала, но было совершенно очевидно, что поведение Лероя никаким методам не соответствует.
       - Не вижу, почему я должна это терпеть, - сказала она.
       Внезапно он вскочил, схватил пистолет и направил его на кого-то за ее спиной.
       - Брось оружие, - сказал он.
       Гвен соскользнула со стула боком и круто обернулась, присев.
       - Никого, - сказал Лерой. - Мне показалось, что там кто-то есть.
       - Вы сумасшедший! - крикнула она.
       Он обошел стол и встал над ней. Злоба в его глазах была такая явная и естественная, что у Гвен задрожали руки.
       - Не подходите! - сказала она, опускаясь на пол и отползая, спиной вперед, от него.
       - Просто выполняю свои обязанности, - сказал он. - Ответьте же на вопрос. Черт знает, что такое. Вы с ним спите или нет? - Гвен молчала, глядя на него снизу. - Я стараюсь сделать так, чтобы вас лично ни в чем не обвинили, - объяснил он. - Встаньте. Встаньте, говорят вам. Никто вас не обидит, шлюха маленькая дурная! Если вы любовники, то, видите ли, есть люди, которые могут неправильно интерпретировать отсутствие незнакомых отпечатков или ДНК на месте преступления - в то время как ваши отпечатки там везде. Как часто вы навещали сестру? Я почти никогда не начинаю сразу с ревности, но если ревность - единственный возможный мотив, что ж прикажете делать! - Двусмысленность этого замечания прошла мимо сознания Гвен. Она молчала. Какое-то время они смотрели друг на друга. - Необходимо ваше содействие, - сказал Лерой. - Я могу сколько угодно предполагать и вычислять, но все-таки мне нужны слова и фразы, которые понадобятся также и присяжным. Вы и пугилист - любовники? Да или нет? - он оперся на стол.
       Гвен поднялась на ноги и осторожно выпрямилась, держась одной рукой за стол. Вдохнула носом.
       - Нет, - сказала она мрачно.
       - Тем не менее, он провел здесь ночь, - сказал Лерой. - На диване спал? Не важно. Есть ли у вас опыт, мисс Форрестер, портить сопернице жизнь?
       - Что? Зачем? Что вы плетете!
       - Не в данном случае, а вообще? Подумайте. Вспомните школьные дни.
       - Школьные дни!
       - Что ж, вы не готовы ответить на этот вопрос. Вернемся в настоящее. Вы часто делитесь своими секретами с женщиной по имени Гейл Камински?
       - Гейл!
       - Да. Гейл.
       Гвен яростно думала, в то же время паникуя. Шлюхой ее никто не называл со времен университета. Нет, она не помнила, чтобы когда-либо была полностью откровенна с Гейл. Правда, были случаи, когда обе были основательно пьяны . . . Нет. Не сходится. Что этот хам себе позволяет! Пьяная или трезвая, Гвен знала себя, знала что она умеет держать себя в руках, и тайны ее всегда оставались только ее тайнами.
       - Я не посвящаю Гвен в мои тайны, -сказала она.
       - Странно, - заметил Лерой. - Простите, я кажется употребил слово "шлюха" по отношению к вам. Вас, наверное, никто так не называл с университетских лет. Когда мы взволнованы, мы говорим странные вещи! Грустно. - Он подошел к аквариуму в углу. Понаблюдав за движениями рыб, он вдруг запустил руку внутрь аквариума.
       - Странные? Эй, оставьте мой аквариум в покое! Откуда вам известно про Гейл? А? - Ответа не было. - Я спрашиваю, - настаивала Гвен, говоря в спину Лерою, - что значит - странные?
       - Когда-нибудь я вам скажу. Не важно. Но все равно, вещи странные. Как эти вот рыбы.
       - Я ни с кем не откровенничаю, это не в моих привычках. И с чего вы взяли, что, если бы мне понадобилось откровенничать, я для этой цели выбрала бы лонгайлендскую бабу, которая живет сплетнями! А? Алё! Детектив, я не поняла ни слова из того, что вы сказали.
       Лерой скорчил рыбам рожу, чтобы посмотреть, как они среагируют. Рыбы не среагировали. Это его обидело. Он повернулся к Гвен.
       - [непеч.] тупые рыбы, - сказал он. - Что ж, одно ясно. Секретами вы с ней делитесь. В двенадцатом классе школы вы не были особенно популярны среди учеников, и был там мальчик, который вам нравился, и он виделся с вашей подругой, и вы довели подругу до . . . - Лерой помолчал. - До самоубийства.
       - Неправда! Это не имело отношения . . . О, черт . . .
       Классический, самый примитивный следовательский трюк сработал. Гвен покраснела. Лерой вернулся к столу и снова сел верхом на стул, не глядя на Гвен. Взяв со стола салфетку, он вытер ею руку и бросил салфетку на пол. Его подвижность кого угодно могла бы выбить из колеи.
       - Сядьте, Мисс Форрестер, - сказал он. Взяв кофейник, он добавил кофе в чашку Винса и пригубил. - Гейл Камински знакома с немалой частью вашего прошлого. Она невообразимо глупа и вульгарна, но у нее прекрасная память. Она помнит все, что вы ей рассказали о ваших университетских годах, вашей расстроившейся помолвке, и так далее. Чего она не знает - она не знает, что ваше чувство вины сильнее вас самой. Она не знает о ночных кошмарах, об ужасах утренних часов, о полуденных уколах совести, и о бушующих волнах вины за час до полуночи.
       - Глупости какие, - сказала Гвен не очень уверенно.
       - Что именно - глупости?
       - Все, что вы сказали.
       - Так. А расстроенная помолвка?
       - Представить себе не могу . . . Мои родители . . . Да. Наверное, они нанимали частного сыщика, или что-то в этом роде. Слушайте, детектив, вы меня сейчас доведете! Перестаньте ерзать! Сейчас же! Ведете себя как сумасшедший. У меня есть права, в конце концов . . .
       - А как же, - сказал Лерой. - Очень выгодное занятие - частный сыск. Нанимали, говорите? Возможно. Триста долларов в час. Большинство жителей города любят совать нос в чужие дела, и некоторые из них не знают, что им делать с деньгами. Это я не к тому, что у них слишком много денег. Так не бывает - слишком много. Беда в том, что у них воображения нет. И поэтому они покупают себе яхты и особняки, и загородные дома, и прочее, а потом половину продают, и еще покупают, и бижутерию скупают на вес для жен, любовниц и дочерей, но после всего этого у них все еще остается много денег, и рано или поздно они начинают нанимать сыщиков, чтобы шпионили за теми же друзьями, женами и любовницами, и даже за дочерьми, и это их развлекает. Кто-то за кем-то все время следит в этом городе. Вот ведь работенка какая, просто мечта. Никаких приказов, ланч в любое время. Ну, ладно. До того, как я впущу Винса, ответьте мне на еще один вопрос, мисс . . . хмм . . . Форрестер. - Произнес фамилию - будто выругался. - Сколько вы истратили, приблизительно, на всю вашу подслушивающую и записывающую аппаратуру за последние шесть месяцев? Я примерно знаю сколько, но хотелось бы это услышать от вас лично. И если не услышу, будут последствия.
       У Гвен сердце ушло в пятки. Захотелось сглотнуть слюну. Удержалась. Кто-то ей мстит? Кто-то принимает меры, чтобы не дать ей вывести кого-то на чистую воду?
       - Какое это имеет отношение к чему-либо? - спросила она. Ей опять захотелось сглотнуть.
       - В данный момент никакого, - произнес он зловеще. - Просто мне любопытно. Ясно? Ну так - сколько?
       Гвен сглотнула слюну.
       Лерой встал. Инстинктивно Гвен отодвинулась от него вместе с креслом - опять. Он снова прошел к аквариуму и некоторое время наблюдал за рыбами.
       - Чего таращишься, а? - спросил он одну из рыб. - А? Эй, я с тобой разговариваю! У тебя проблемы? Говори какие! - он метнулся к столу, схватил пистолет, прошел к аквариуму и загнал в ствол первый патрон. Рыба посмотрела на него и, развернувшись, уплыла в угол, ближе к дну. - Так-то вот. В следующий раз думай, на кого таращишься. - Он вложил пистолет в кобуру и направился к двери. Отпер. Винс, глядя враждебно но не очень уверенно, вошел в квартиру.
       - Сядь, - сказал ему Лерой.
       - Детектив . . .
       - Сядь! - рявкнул Лерой.
       Винс сел.
       - Слушайте меня, люди, - сказал Лерой, демонстративно сдерживая злость. - Я тут буду сейчас ходить туда-сюда, так что не пугайтесь попусту, у меня просто привычка такая, когда я думаю. Значит, так. Все теории по поводу основных страдателей, вроде мафии, нарко-картелей, и ФБР, можно смело отбросить. Ирландская Революционная Армия - очень слабая возможность. Они, как правило, сразу звонят и берут на себя ответственность, но до сих пор не позвонили. Может потому, что меня боятся. Знают, что я ненавижу ирландцев, несмотря на то, что сам я частично ирландец. Ну, знаете, это как полуевреи - самые злостные антисемиты. Понятное дело. Однажды я отметелил парня, который был частично ирландец и частично еврей. Прошу вас не менять номера ваших телефонов и держать автоответчики включенными непрерывно. Мне нужно иметь мгновенный доступ. Ненавижу вычислять коды и пароли и прочие гадости, меня это раздражает. А когда я раздражен, предсказать, что произойдет, невозможно.
       - Вы прослушивали мой автоответчик? - спросил Винс.
       - Да. А что, есть возражения? Эй, Винс, валяй, скажи мне, что ты против. Не бойся, ничего страшного.
       - Я . . .
       - Да? Ты против? Скажи, что ты против. Ну же. Я жду.
       - Я . . .
       - Нет, - сказал Лерой. - Ты вовсе не против, Винс. Совершенно. Я - один из трех дюжин людей, которые слушали треп на твоем автоответчике, ужасно скучный треп, кстати сказать, всю эту неделю. И многие из нас предпочли бы не слушать. Что поделаешь. Это безобразие, конечно, но, эй, у прокурора бы бумаги не хватило всем ордера писать, если бы ордера нужно было брать по поводу каждой мелочи. Не могу же я просто дать прокурору в морду. То есть, могу, конечно, но я однажды переспал с его дочерью, а может это была его жена, я не помню, и должны же быть какие-то границы.
       - Детектив . . . - сказал Винс.
       - Шшш. Не отвлекай меня, а то я мысль потеряю. Слушайте внимательно. Предполагаю, что вас скоро убьют к свиньям. Также предполагаю, что из вас двоих мисс Форрестер в большей опасности. С другой стороны, оба вы должны благодарить судьбу. Вы счастливчики. Поскольку вы мне нравитесь. Оба, хотя конечно же мисс Форрестер мне нравится гораздо больше. Я, наверное, расист. В любом случае, я готов предложить вам обоим вас охранять. Лично. Неофициально. Нанимать телохранителей в вашем случае бессмысленно. Ни один телохранитель не остановит снайперскую пулю, особенно если снайпер сидит где-то на крыше в полумиле от вас. У меня методы другие. Не спрашивайте меня, какие именно. Не скажу. Вот вам мой . . . - внезапно он повернулся к аквариуму и вгляделся. В аквариуме плавали четыре рыбы - две . . . и еще две . . . - Ага, - сказал Лерой. - Вот вам мой номер . . . Странные рыбы какие-то. . . Вот номер. Мой мобильник. Звоните мне в любое время. Как только кто-то из вас что-то почувствует, что-нибудь странное, неважно насколько странное, даже просто пустяк - не колеблясь звоните мне. Тут же. Не заканчивайте обед, не заканчивайте разговор, не идите сперва в уборную, не думайте ни о чем, просто набирайте номер. Вам ясно, [непеч.], или нужно все подетально объяснить? Дураки.
       Он пожал плечами. Бросив на стол визитку, он круто повернулся и промаршировал к двери. Хлопнул дверью. Вешалка для пальто качнулась и упала.
       Некоторые время они молчали, стараясь не смотреть друг на друга. С лестницы раздался какой-то шум. Очевидно, соседи заметили эффектный выход Лероя и теперь делились мнениями.
       Винс покачал головой.
       - Нужно было ему сказать про детей, - сказал он.
       - Что?
       - Нужно было сказать. Видишь ли, я знаю, кто такой Детектив Лерой.
       - Знаешь?
       - Он маньяк, конечно. Он опасен. Неконтролируем. Но дело свое знает. И обычно делает то, что сказал.
       - Откуда . . .
       - Сигареты у тебя не найдется ли?
       Гвен поискала пачку. Никогда ничего не найдешь, когда нужно. Наконец нашла пачку в ванной. Винс закурил.
       - Рассказывай, - сказала она.
       - Однажды он ликвидировал банду наркоторговцев, - сказал Винс. - Сам, в одиночку. Просто пришел к ним, один. Те, кто выжил, сидят сейчас в тюрьме. Он не в отделе наркотиков. Он в отделе убийств. Согласно легенде он просто шел себе по улице. В неурочное время. Наткнулся на двух мальчиков, которые попали в переделку. Наркотики. Много должны. Их должны были убить, или похуже. Детектив Лерой спросил их, в чем дело, чего они дрожат. После чего взял их, так сказать, себе под крыло. Они привели его к продавцу, у которого обычно покупали наркоту, и за два часа Лерой заставил продавца, того, кто отдавал продавцу приказы, и того, кто отдавал приказы им обоим . . . заставил их всех говорить. Отметелил лидера банды при всех членах. Отобрал у всех пистолеты. А дело в том, что мальчики эти - не просто мальчики. Один из них - сын главы бруклинской мафии. Второй - племянник шефа полиции.
       - Откуда тебе все это известно?
       Винс отвел глаза.
       - Мафиозный мальчик увлекается боксом, - сказал он. - Мой поклонник. Несколько раз мы с ним обедали. Он мне все рассказал.
       - Обедали?
       - Ничего плохого нет в обедах с поклонниками, - сказал Винс сердито. - На тебя смотрят как на пример для подражания. Что ж тут такого . . . Звонит мне глава мафии и говорит что у его сына день рождения скоро, не буду ли я так любезен, поскольку я его кумир и так далее. Что ж мне было делать? Не мог же я придумать какой-нибудь дурацкий предлог и отказаться. Я согласился и надел костюм. Обед как обед, в ресторане. И, кстати говоря, мальчишка - хороший парень, даже умный где-то. И чувство юмора у него есть.
       - И он рассказал тебе про Лероя?
       - Да. Я понял кто он такой, этот Лерой, после того, как он меня давеча оставил стоять на площадке, как дурака последнего. За глаза его называют - Гнев Матушки Природы. Короче, нужно было ему сказать про детей.
       Гвен подумала, что это несправедливо. Она так старалась, столько усилий приложила, нашла хорошее место, ушла от преследования, уговаривала Сильвию и так далее - и где ж благодарность? Винс сожалеет, что не сказал хаму и подонку про детей - вот и вся благодарность.
       - Ну хорошо . . . - сказала она, слегка обиженно.
       Никакой реакции. Она налила себе бренди.
       Винс подошел к окну посмотреть, не выдернуты ли с корнем столбы с дорожными знаками. От такого человека как Лерой всего можно ожидать.
      
       ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ СПОСОБЫ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ ИЗ ЛАС ВЕГАСА В НЬЮ-ЙОРК.
      
      
      
      
       В Лас Вегасе начался горячий вечер. Несколько дюжин больших известных игроков приземлились в городе и рассредоточились по игорным домам. Немалое число профессиональных шулеров подключилось к веселью, справедливо решив, что большая часть персонала будет следить в основном за тем, как продвигаются дела известных. Самые богатые казино все это не очень заботило. Они готовы были подарить известным несколько миллионов, создавая себе этим рекламу и привлекая новых клиентов.
       Другие, менее богатые, менее известные, менее удачливые игорные дома запаниковали.
       Один из них, большой, роскошно выглядящий отель, два этажа которого посвящены были азартным играм, нанял две дюжины профессионалов. Распределившись по секциям, они ждали приказов нанимателей.
       Столы предназначенные для игры в бакарру, полностью заняли члены персонала. Некоторым из крупье выданы были дополнительно кости с грузом на тот случай, если какой-нибудь большой известный игрок вздумает попытать счастья в кропс. Опытный гуру по рулетке снабдил некоторые столы магнитами, которые можно было активизировать из контрольной будки с помощью дистанционного управления. Администрация очень надеялась, что сегодня к ним не нагрянет инспекция.
       Ховард Викс, менеджер из Нью-Йорка, прибыл в Лас Вегас на конференцию, привезя с собою свою секретаршу, Дорис Брукс, исполняющую также обязанности любовницы. Поездка оплачивалась компанией Викса. Всем было понятно, что конференция была просто предлогом. Ховарду нужен был неофициальный отпуск, который он мог бы провести вдали от своей удовлетворенной жизнью супруги и взрослых, но все равно обременительных, детей. Миссис Брукс, также замужем, также имевшая детей, всегда следовала пути, указанным ей её начальственным любовником.
       Ховард и Дорис насладились видами, выпили вина за обедом, и возвратились в номер отеля. Произошло соитие, после чего Дорис, уставшая, уснула, а Ховард, неутомимый как и положено быть деятельному менеджеру, оделся и доехал на лифте до игорного этажа.
       Оказалось, что сегодня ему сопутствует удача. Он быстро выиграл пятнадцать сотен долларов в очко, принял предложенный ему администрацией тумблер виски, и погладил легкомысленно одетую официантку по оттопыренным ягодицам. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким удовлетворенным. Наконец-то двадцатилетняя борьба за организационную безупречность начала оправдывать себя, принося дивиденды. Он поздравил себя мысленно. Все эти годы он дружил с нужными людьми и не давал повода опасным конкурентам себя ненавидеть. Несколько заметных корпорационных решений, которые он принял за свою карьеру, оказались в конечном счете удачными. В компании он был пятым по важности менеджером, с жалованием, приближающимся к миллиону долларов в год. У него была любовница, которая его боготворила. Подчиненные смотрели на него с трепетом, завистью, тайно ненавидя, когда он появлялся на их этажах. Делал он это не часто, предпочитая эксклюзивные этажи, только для менеджеров.
       Он был наконец-то свободен. Его предыдущая любовница, опасная истеричка по имени Гейл Камински, перестала ему досаждать после того, как он заплатил часть ее долга за дом банку и купил ей внедорожник. Она ему уже год не звонила. Наверное, нашла нового любовника.
       Он положил выигранные жетоны в карман и выпил еще виски. Прогулявшись по тротуару у входа, подышав свежим воздухом, он выкурил сигару, после чего вернулся в номер, намереваясь заняться снова сексом вне зависимости от того, что об этом думает Дорис. Да, она спала. Да, он ее сейчас разбудит. Дело не в том, понравится ей это или нет. Он - Ховард Викс, избранник судьбы, или что-то около того, и у людей нет выбора как только потакать ему и соглашаться принимать участие в его действиях, если таковое требуется. Не для того он так тяжело работал всю жизнь, чтобы разбираться теперь в сложностях психологии себе подобных и подстраиваться под их планы и желания.
       Повозившись с электронным ключом, Ховард открыл дверь в номер. В гостиной было темно, и его это удивило. Вроде бы он оставил свет гореть? Может, Дорис проснулась, выпила воды, и выключила свет. Не важно.
       Он вошел в спальню, освещенную луной, проглядывающей виновато сквозь герметически закрытое окно. Как многие люди, Ховард не любил такие окна, и, также как многие, считал, что они - необходимое зло. Слишком много народу, особенно в таком вот заведении, может соблазниться идеей эффектного ласвегасского суицида.
       Скользнув в постель, Ховард с удивлением обнаружил, что Дорис отсутствует. Почему? Куда она делась?
       - Дорис, - позвал он. - Эй, Дорис.
       Ответа нет. Ховард ничего не имел бы против ее отсутствия, если бы не предвкушение соития. Он твердо решил заняться сексом. Дорис своим необъяснимым отсутствием нарушала таким образом его планы. Что ж. Она будет наказана.
       - Дорис! - строго позвал он.
       - Шшш, - сказал голос сбоку. С другого боку. - Рекомендую не кричать.
       Ховард застыл. Чтобы сохранить лицо, он сказал твердым голосом, - Кто вы и что вам нужно?
       - Скажу, но не вдруг, - сказал голос. - Не оборачивайся. Сядь. Сядь и смотри на окно.
       Ховард подчинился.
       - Убери покрывало.
       Ховард снова подчинился.
       - Теперь правую руку за спину. Желаю видеть правую руку. Вот, правильно. Нет, не двигайся, у меня палец на спусковом крючке. Другую руку, пожалуйста.
       Щелкнули наручники.
       - Поворачивайся, но только медленно, - сказал голос. - Медленнее. Так. Спасибо.
       - Кто вы? - тихо спросил Ховард.
       - Десница Высшей Справедливости, - отрекомендовался учтиво Ладлоу. - Выпьем для начала. Жаль, что нет приличного вина. Что ж, есть мерло - сойдет.
       Он налил в рюмку и пригубил.
       - А где Дорис? - спросил Ховард.
       - Не волнуйся, - ответил Ладлоу. - Она выведена из строя. У тебя сейчас заботы поважнее. Вернее, одна забота. Большая. - Он снова пригубил. - Ты удивительный человек, Ховард. Но - оторвался ты от жизни. Это не преступление. Серьезно. В конце концов, о том, что ты гений, знали, как только ты родился. Посмотрели на тебя разок, на запавшие глубоко, слегка косящие глаза, густые брови и большие уши, и сказали, ну и ну, он так абсурдно уродлив, что конечно же он гений, иначе просто невозможно. Тебя послали в школу с математическим уклоном. У тебя не было друзей. Одноклассники считали, что ты нерд, что было правдой. Тебе об этом известно?
       Ховард отчаянно соображал. Что этому гаду от меня нужно? Где Дорис - мертва? Этот сумасшедший хочет свалить ее убийство на меня? Тогда дела плохи. Или же он планирует меня покалечить? Или убить?
       - Что вам нужно? - спросил он. - Не затруднит ответить?
       - Нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, Ховард.
       - Что же именно?
       - Хочу, чтобы ты подумал о своем положении. И, подумав, принял меры.
       - Меры?
       - Да, Ховард. Ты знаешь, что это такое - принимать меры. Ты собирался принять меры два дня назад, перед тем, как покинуть свое уютное лонгайлендское жилище. Но ты отложил принятие мер до своего возвращения. Многих людей предстояло уволить. Тебя попросили составить список. Ты составил. Но ты перестарался. Тебе нужно было уволить две дюжины человек. А ты собрал почти сто имен. Людей с таким рвением любит начальство, но не любят подчиненные. Знаешь, делая кому-то приятно, люди всегда кого-то расстраивают. Тебе следовало об этом помнить. Всегда получается так-на-так, Ховард. Возможно, тебе об этом известно.
       - Конечно, - храбро ответил Ховард. - По другому не бывает.
       - Правильно. В ходе своей ограниченно удачной карьеры ты пользовался тем, что люди, которых ты раздражал, были овечки трусливые. Большинство людей овечки, и возражают только тогда, когда им гарантированна личная безопасность. Согласен?
       - Э . . . Да, в общем, - сказал Ховард, - это так.
       - Это хорошо. Мне приятно, что ты так думаешь.
       - Да. И что же?
       - В инвеститионно-банковской индустрии нет сорвиголов, это понятно, - продолжал Ладлоу. - Их отсеивают на интервью.
       Ховард поерзал на кровати - голый, с руками в наручниках за спиной. Что нужно этому негодяю? Вроде бы он говорит, как человек . . . э . . . разумный. Может, можно выпутаться с помощью рассуждений? Уговорить?
       - Сорвиголовы непредсказуемы, - сказал он.
       - Это правда, - подтвердил Ладлоу, кивая.
       - И нерациональны.
       - Я бы на твоем месте не торопился с выводами, Ховард. Я-то как раз - не сорвиголова. Я никогда не теряю самообладания. Мне нравится контролировать собственные эмоции. Когда я понял, что мое имя - в твоем списке, я рассудил . . .
       - Ваше имя!
       - Да. Мое имя, Ховард. Не бойся, списка больше нет. Я его уничтожил, чтобы облегчить тебе совесть. Тот, кто займет твое место, составит новый список, конечно же, но это к делу отношения не имеет. Твоего списка больше нет.
       - Как же вам это удалось? - спросил Ховард.
       На самом деле ему было неинтересно, но он решил, что проявление участия сделает парня дружелюбнее по отношению к нему.
       - Я иногда остаюсь в конторе после работы. Просто чтобы знать, что происходит. Такое у меня хобби. Люблю просвещение. Захожу в разные кабинеты, читаю чужие письма, включая электронные, слушаю телефонные сообщения. Это гораздо практичнее, чем курс предпринимательского руководства. На таких курсах тебя учат, как должно быть. В кабинете начальника, копаясь в документах, узнаешь, что происходит на самом деле. Просто уничтожение списка ничего бы мне не дало. Ты бы написал другой. Так что мне пришлось составить что-то вроде досье на тебя. Хороший инспектор был бы мне благодарен. Финансовые приключения Ховарда, анализ фондового мошенничества.
       - Вы здесь, чтобы меня шантажировать?
       - Нет, Ховард. Для шантажа у меня слишком много материала . . . глупо. Жена твоя знает, что ты здесь с Дорис.
       - Моя жена?
       Ховарду было сейчас не до пустяков. Нужно было выжить.
       - Да. Я ей позвонил. Я не назвал себя, как ты понимаешь. Но ей-то как раз, в отличие от инспекторов и прокуроров, доказательства не нужны, а только лишь информация. Возможно тебя ожидает скандальный развод, Ховард. Ты потеряешь все - дом, деньги, детей - словом, все. И работу свою тоже.
       - О . . . - Ховард нарушил Третью Заповедь, в тайне чувствуя облегчение. Он не умрет. Остальное несущественно.
       - Ничего не могу с этим сделать, поздно, - сказал Ладлоу, - и именно поэтому шантажировать тебя было бы глупо. Слишком много грязи накопал. Но подожди, дальше - хуже.
       - Как может быть хуже? - спросил Ховард, отчаянно надеясь, что ничего хуже огласки и позора этот гад не имеет в виду. Тюрьма - ничего, пройдем и тюрьму, но если тюремный срок не грозит - он просто остался бы в Вегасе, и пошел бы на курсы крупье.
       - Завтра тебя начнет искать полиция. За изнасилование.
       - Меня? За изнасилование? Позвольте. Это смешно. Кто вы такой?
       - Зовут меня Ладлоу. Слушай. Копы приедут и тебя арестуют. И посадят. Под залог не отпустят - да никто и не заплатил бы за тебя.
       - Не понимаю! Я никого не насиловал!
       - Неправда, Ховард. И, будто насилия тебе было мало, ты еще и убил потом свою жертву. Осудят и за убийство тоже. Ты жесток, Ховард. Ты просто дикарь. Тебе дадут пожизненное, и правильно сделают. Сожалею. Посмотреть не желаешь ли?
       - На что посмотреть? - спросил Ховард. Холодный пот тек у него по спине.
       - Иди смотреть, - сказал Ладлоу. - Вставай, вставай. Иди к ванной. Ну же.
       И Ховард пошел к ванной. На дрожащих ногах он дошел до двери. Ладлоу открыл ее и включил свет. С истерическим приливом мужественности, характерным в случае трусов, Ховард заглянул в ванную. То, что он увидел, было чудовищно.
       - Это вы ее так . . . - сказал он.
       - Нет, Ховард. Это сделал ты. Меня здесь нет. Я в Нью-Йорке, смотрю телевизор в моей скромной квартире на Верхнем Вест Сайде. С работой нынче плохо, мне нельзя потерять работу. Знаешь, сколько я плачу за квартиру? Две с половиной тысячи в месяц. Половину зарплаты. Тебе не понять. У меня такая милая квартира на Семьдесят Четвертой. В районе Верди Сквера. Дом раньше был особняк . . . снаружи портик . . . Моя квартира - бывшая библиотека. Овальная гостиная, и настоящий, работающий камин. Очень высокие потолки. Люблю свою квартиру. И место очень людное. Выходишь - а кругом люди. Это мне тоже нравится. Тебе не понять.
       Ховард доплелся до середины комнаты.
       - Что вы . . . Что я должен . . .
       - Говори, не стесняйся.
       - Что вам нужно?
       - А вот.
       Рука в перчатке поставила пузырек на прикроватный столик.
       - Что это?
       - Таблетки, - сказал Ладлоу. - Прими весь пузырек, Ховард. Это лучше, чем то, что тебя ждет.
       - Э! Так вы для этого . . . Я . . .
       - Я мог бы тебя потрепать слегка. Мне известно кое-что о боли. О том, как причинить боль. Гарантирую, что ты никогда такого не чувствовал. Не советую. И результат все равно тот же самый. Ты все равно примешь эти таблетки.
       - Но . . .
       - Прямо сейчас, Ховард.
       - Что значит - сейчас?
       - А ты что, думал, что я тебя отправлю на вечеринку, поразвлечься в последний раз? Не желаешь ли по городу пройтись? В автоматы поиграть? А может, покупки сделать какие-то? Приди в себя, мужик.
       - А если я сейчас закричу? Я очень громко кричу. Честно.
       - Кричи.
       - Кто-нибудь услышит.
       - Не волнуйся. Услышит так услышит. Кричи.
       - И все-таки . . .
       - Я бы мог просто выйти из номера. Придут копы и арестуют тебя. Пожизненное заключение, помнишь?
       - Тогда я не вижу смысла в приеме таблеток.
       - Не забывай про боль, Ховард. Впрочем, я мог бы затолкать тебе таблетки в глотку насильно. Ну, потерял бы ты пару зубов, но это списали бы на сопротивление Дорис. Но я был бы тебе очень благодарен, если бы ты принял таблетки по собственному почину. Согласен? Снимать наручники?
       - Нет. Не нужно. Не буду.
       Ховард не понял, что произошло. Только что он стоял посреди комнаты, испуганный, дрожащий, и яростный. В следующий момент он сидел в кресле, руки в наручниках за спиной, а в горле был огромный ком. Он сглотнул, не сообразив вовремя, что глотать нельзя.
       - Боюсь, что это все, - сказал Ладлоу. - Дай-ка я с тебя наручники сниму.
       Ховард чувствовал, что тело онемело - не от таблеток еще, но, возможно, к нему применили особое воздействие.
       - Минуту или две это займет, - сказал Ладлоу. - Веришь ли ты в Бога, Ховард?
       - Я умираю, - сказал Ховард.
       - Да. Именно поэтому я и задал тебе этот вопрос.
       - Вы - убийца.
       - Да. Кстати, я приврал, когда сказал, что составил на тебя досье. Коррупция - такое утомительное дело в наше время. Ну ее. Зато я вставил имя Дорис в твой список. Список напечатал на принтере и привез сюда. И показал Дорис перед тем, как приступить к действию. Она была очень расстроена твоим поведением, Ховард. Ладно, спрошу еще раз. Веришь ли ты в Бога, Ховард? Мне просто любопытно.
       Ховард попытался что-то сказать, но голосовые связки отказывались подчиняться. Несколько бессвязных, непонятных звуков - и все.
       Десять минут спустя сознание отключилось. Ладлоу в последний раз тщательно осмотрел номер. Ни отпечатков, ни материала для сбора ДНК. Полиция естественным образом должна заключить, что, убив в перебранке Дорис после того, как она показала ему список, в котором наличествовало ее имя, Ховард принял целый пузырек снотворного, дабы убежать от человеческого правосудия.
       Спокойно, не спеша Ладлоу вышел из номера. Коридор был пуст. На лифте он спустился в казино и подумал - не сыграть ли перед отъездом? Решил, что лучше не надо. До станции он доехал на такси. В аэропорту много камер, которые в экстремальных случаях могут дать слишком много зацепок слишком многим людям. (Данный случай экстремальным не являлся. Ховард не был связан ни с какими крупными политическими группировками, мафией, или разведкой. У властей не было причин применять какие-либо специальные усилия - мотив ясен, преступник покончил с собой. И тем не менее Ладлоу заранее решил не появляться в аэропорту. Во всяком случае в аэропорту Лас Вегаса).
       Он пересел с поезда на автобус в Болдер Сити с тем, чтобы прибыть в Финикс несколько часов спустя. Не удалось - отъехав семьдесят миль от Викенбурга, автобус сломался. Пассажиры вышли на дорогу. Кругом пустынно.
       - Нет ли здесь поблизости городка какого-нибудь? - спросил водителя Ладлоу.
       - Частити в семи милях в этом направлении, - водитель показал рукой, - и Маггиз Нипплз три мили в обратную сторону.
       - Любопытное название, - сказал Ладлоу, смеясь.
       - Ага, - согласился водитель, ухмыляясь.
       Ладлоу проверил расписание еще до отбытия и знал, что следующий автобус пройдет по этой дороге только через пять часов. Плюс еще пять часов пути, плюс поездка в Глендейл, к аэропорту - он не успевал на самолет. Нужно было идти в Маггиз Нипплз, или пытаться ловить попутную машину. Он перекинул рюкзак через плечо и зашагал по дороге.
       Далеко идти не пришлось. Солидных размеров седан стоял, припаркованный к обочине. Толстый мужчина в джинсах менял колесо. Ладлоу приблизился. Кругом не было ни души, только в самой машине сидела девочка лет девяти, глядевшая на Ладлоу с переднего сиденья. Когда он подошел почти вплотную, она отвела глаза.
       - Эй, - сказал Ладлоу мужчине в джинсах. - Не подбросишь ли меня, как закончишь?
       Мужик поднял голову. Что-то отталкивающее было в его лице. Болезненно одутловатые щеки. Свинячьи глазки - маленькие и, подумалось Ладлоу, красные от старой, глубоко засевшей злобы. Тонкие губы плотно сжаты. У мужика была дурная привычка не отвечать на вопросы сразу, а медлить.
       - А далеко? - спросил он наконец.
       - В Финикс. В аэропорт. Автобус сломался. Я, честно сказать, спешу. Поможем друг другу. Триста долларов сойдет?
       Мужик посмотрел злобно на Ладлоу, а затем оглядел окрестности. Ладлоу это не понравилось.
       - Отвали, - сказал мужик.
       Ладлоу глянул на девочку. Она снова на него таращилась, явно против собственной воли. Что-то у нее было такое в глазах - умоляющее?
       - Это твоя дочь? - спросил Ладлоу.
       - Я сказал - отвали, - рыкнул мужик.
       Его сотовый телефон вдруг заиграл бравурный марш из второго акта "Аиды". Мужик вытащил телефон и распрямился.
       - Да? - Пауза. - Да, я опаздываю. Понимаю. Сперва была задержка, а теперь вот еще и в колесе дыра. Меняю колесо. Буду примерно через час. Пока.
       Ладлоу не было до всего этого никакого дела, и он не хотел ни во что впутываться. Если бы мужик просто и вежливо ему отказал, Ладлоу просто пошел бы себе дальше в Маггиз Нипплз. Контакты в пути опасны, не следует оставлять по дороге следы. Но что-то было в этой девочке в машине, что вдруг заставило Ладлоу подумать - а чего это мужик мне хамит, собственно? И пистолет этот, засунутый за ремень. Прикрыт курткой от посторонних взглядов . . . но это еще не повод хамить . . .
       Мужик нагнулся, чтобы поднять разводной ключ - возможно с целью пугнуть им Ладлоу. Именно этот момент Ладлоу выбрал, чтобы ударить мужика ногой в лицо. Пистолет он вытащил из-за пояса мужика до того, как тот успел упасть. Осмотрев пистолет, Ладлоу пожал плечами и загнал патрон в ствол.
       - Слушай, - сказал он, наставив пистолет на окровавленное лицо. - Дай-ка я тебя еще раз спрошу. Ты - ее отец?
       - Сэр, - сказала девочка тоненьким голосом. Она опустила стекло и высунулась наружу.
       - Да?
       - Он похититель.
       Такое взрослое слово от такой малявки умилило Ладлоу.
       - Он - не твой отец?
       - Нет.
       - Ты его знаешь?
       - Да. Нет. Он схватил меня за руку и посадил в машину.
       - Где это все . . . хмм . . . произошло?
       - У школы.
       - Когда?
       - Сегодня.
       - Откуда ты? Где живешь?
       - В Тонопе.
       - Вы приехали сюда из Тонопы?
       - Да.
       - А куда он тебя должен был отвезти?
       - В мороженицу.
       - Нет. Вот сейчас - куда он тебя вез?
       - Он сказал, что мы едем в парк аттракционов.
       Ладлоу присел рядом с павшим похитителем.
       - Слушай, - сказал он. - Скажи мне, куда ты ее вез, а? Может, дольше проживешь, если скажешь.
       - Меня убьют, если я тебе скажу . . .
       - Кто? Позволь, ты намеревался ее кому-то передать?
       - Да.
       - Я очень неловкий, могу по ошибке на крючок надавить. И у меня свидетель - вон, в машине сидит. Вгоню тебе в башку пулю, и ничего мне за это не будет. Самозащита. Сколько тебе платят?
       Мужик видел, что Ладлоу не шутит.
       - Это одноразовая работа была.
       - Сколько?
       - Пятнадцать сотен.
       - Не много. А куда ее после повезли бы потом? В Бразилию?
       - Не знаю, мужик. Эй, ты чего!
       Ладлоу еще раз огляделся на всякий случай. Никого кругом на многие мили. Степная плоская местность. Он обошел машину и открыл багажник.
       - Я отвезу тебя домой, - сказал он девочке. - Он снова обошел машину. - Забирайся в багажник, - сказал он мужику.
       - Эй, - запротестовал мужик.
       Он неуверенно поднялся, растирая кровь по лицу тыльной стороной руки. Осторожно вдохнул. Ладлоу улыбнулся, направив пистолет мужику в пах.
       - Хорошо, ладно, - сказал мужик и, охая, полез в багажник.
       - Если нам нужно будет остановиться, - сказал Ладлоу, - в твоих интересах затаиться и молчать все время. Надеюсь, ты это понимаешь. Побереги голову.
       Он захлопнул багажник. Вытащив из рюкзака карту Аризоны, он сел за руль.
       - Значит, так, - сказал он девочке. - Тонопа вот где, - он указал точку на карте. - Это где-то часа два езды. Я отвезу тебя туда с одним условием. Если кто-нибудь нас остановит, например полиция, или продавец цветов, ты будешь улыбаться и выглядеть счастливой и довольной. Если будут что-то спрашивать - я твой папа. Я понимаю, что я вовсе не твой папа, но ты все равно скажешь им, что я твой папа, если спросят. Идет?
       Она некоторое время молчала.
       - Да . . .
       Она покивала головой, открыв широко глаза.
       - Адрес свой знаешь?
       - Да. Пятьсот семь, Уиллоу Драйв.
       - Нет ли там неподалеку большой церкви со шпилем? Там, где ты живешь?
       - Есть.
       - Вот и хорошо.
       По дороге в Тонопу они слушали музыку и играли в двадцать вопросов. Ладлоу поведал ей, как помнил, сюжет "Звездного Младенца". Понемногу девочка отошла от испуга, и Ладлоу начал ей нравится. Она не понимала, конечно же, до конца, что он для нее сейчас делает, но что-то сообразила. Не важно. У Ладлоу к детям была слабость. Инстинкт наверное, подумал он. Все животные защищают молодняк. Ну, хорошо, данный, в машине сидящий, молодняк - не его молодняк, но все равно ведь беззащитное существо, и симпатичное. Вон глазищи какие. Каким бессердечным нужно быть, чтобы похитить невинное дитя в зеленом в горошек платье? Только посмотрите на эти русые пряди, блестящие глаза, тоненькие руки и ноги. Вот же звери.
       - Держи окно открытым, - сказал он. - Не усни, пожалуйста. Ты мне нужна. Ты ведь - главный навигатор здесь, не так ли. Ты - капитан этого космического корабля. Скоро мы приземлимся у твоего дома, и мне нужно, чтобы ты следила за системами и указывала мне, где нужно приземляться. А я просто твой штурман. А ты капитан. Поняла?
       - Ага. - Она улыбнулась.
       - Ну, давай мне приказ.
       - Что?
       - Просто скажи - полный вперед!
       - Полный вперед!
       - Слушаюсь, капитан!
       Звали ее Пейдж.
       До Тонопы они доехали за два с половиной часа. Нельзя было превышать лимит скорости. Шпиль церкви показался прямо по ходу, как только они въехали в городок.
       - Капитан! Это и есть та церковь, о которой мы давеча говорили?
       - Нет.
       Ладлоу снизил скорость.
       - Узнаешь что нибудь? Посмотри вокруг.
       - Да, - сказала она. - Вот в том магазине мама покупает папе бухло.
       - Ты знаешь, как отсюда добраться до твоего дома?
       - Да.
       - Капитан, вам следует наметить маршрут в данной звездной системе. Это тоже самое, что сказать мне, куда нужно ехать. Я вас слушаю, капитан.
       - Здесь нужно направо. Потом прямо, и вон там дальше налево.
       - Слушаюсь, капитан. Мы в пути. Разрешите доложить?
       - Да? - сказала она восторженно.
       - Я весь задеревенел, капитан. Эти межгалактические перелеты очень утомительны. Если я не разогнусь и не расслаблюсь прямо сейчас, я просто лопну. А лопнувший штурман корабль вести не сможет.
       Он выпрямил спину, раздвинул локти, напряг шею, и округлил глаза. Пейдж засмеялась.
       - Да, капитан? Я слушаю.
       - А что?
       - Как - что? Нужно что-то, наверное, сказать, если не хотите, чтобы я взял и умер вот в таком вот положении.
       - А что нужно сказать?
       - Нужно приказать мне расслабиться.
       - Хорошо. Расслабляйтесь.
       - Нет. Нужно сказать "Вольно!".
       - Вольно!
       - Слушаюсь, капитан.
       Он расслабился. Она опять засмеялась.
       Следуя ее инструкциям, он нашел Уиллоу Драйв - пустынную в данный момент улицу. Удачно. Было семь часов вечера. Полиции нет. На всякий случай Ладлоу остановился ярдов за сто до дома номер пятьсот семь.
       - Пейдж, - сказал он. - Дальше тебе нужно идти пешком. Сожалею, но так надо. Я за тобой поеду, медленно, на расстоянии, прослежу, чтобы тебя никто не тронул и не обидел. Хорошо?
       - Хорошо.
       - Ну вот, - он выставил нейтральную скорость. - Теперь нужно прощаться. Я бы, конечно, хотел, чтобы ты ничего не рассказывала родителям, но я знаю, что это невозможно. Поэтому просто расскажи им все так, как помнишь, ничего не утаивая. Также, мне было бы очень, очень приятно, если бы ты передала им то, что я тебе сейчас скажу, слово в слово. Передашь?
       Она кивнула.
       - Скажи им так. Дорогие родители. Человек, который привез меня сюда, сказал, чтобы вы ничего не боялись. Вы никому ничего не должны. Запомнишь?
       - Да.
       - Когда вылезешь, не беги, а просто иди. Я знаю, что тебе хочется побежать. Но ты не беги, а иди. Ты все-таки - капитан межгалактического корабля. Тебе следует помнить о своем достоинстве. Иди домой обычным шагом. Ты в полной безопасности. Капитан, считаю великой честью, что мне привелось работать с вами. Мы может быть еще увидимся, лет через двадцать или тридцать. Если ты не выйдешь сейчас же, я заплачу, а я не хочу, чтобы ты видела, как я плачу.
       Она обняла его и поцеловала в щеку. Выйдя из машины, она зашагала к дому. Ладлоу ехал за ней на медленной скорости. Вскоре она повернула на въезд, пересекла диагонально газон дома номер пятьсот семь, и обернулась, прежде чем нажать кнопку звонка. Ладлоу захотелось ей посигналить, но он не решился. Как только входная дверь открылась, он вдавил акселератор в пол и свернул в ближайшую поперечную улицу. Сорок миль в час, на десять миль превышая лимит, он доехал до следующего перекрестка и снова повернул. Вскоре он оказался на главной магистрали города и направился к междугородному шоссе. Машин вокруг было мало. Ладлоу проехал пандус и остановился под шоссейным мостом. Открыв перчаточное отделение, он порылся в нем и не нашел ничего полезного. Посмотрев через плечо, он увидел грязную футболку на заднем сидении. Можно использовать. Сунув руку под сидение, он достал пистолет и обмотал футболкой руку и пистолет в руке, так что дуло скрылось полностью. Дернув рычаг, открывающий багажник, он вылез из машины.
       Неспешным шагом подойдя к багажнику, он посмотрел на пленника иронически. На всякий случай оглядев окрестности, придерживая футболку, он направил пистолет на голову похитителя.
       - Эй, партнер, - сказал мужик.
       - Так безопаснее, - объяснил Ладлоу. - А если я оставлю тебя в живых, ты ведь попадешь опять в беду, не так ли?
       - Нет. Эй, партнер, не надо. Никаких бед. Я буду хороший с этого дня, клянусь.
       - Приятно слышать. Нет ли при тебе наличных?
       - Есть. Возьми все, партнер. Две тысячи.
       - Ты не пытаешься ли меня купить? За две тысячи?
       - Нет, нет, ты что. Шутишь! Тебе деньги нужны больше, чем мне. У меня еще дома есть. А ты в пути. В пути, сколько бы не было денег, все равно рано или поздно оказывается мало.
       - Ты мудр. Где наличные?
       - Вот здесь, у меня в кармане, партнер.
       - Хорошо. Ну, так ты стало быть будешь отныне хороший?
       - Да. Очень хороший. Честно.
       - Правильно. Ну, на всякий случай, чтобы быть уверенным . . .
       Он выстрелил дважды в упор. Выстрелы были слышны несмотря на импровизированный глушитель. К счастью, ни машин, ни пешеходов вокруг не было. Ладлоу пощупал нагрудные карманы мужика и обнаружил две тысячи в одном и еще полторы в другом. Пистолет и футболку он бросил в багажник. Захлопнул. Сел за руль, развернулся, и въехал по пандусу на шоссе.
       До аэропорта в Финиксе он добрался без приключений. Запарковав машину на долгосрочной стоянке, он вошел в терминал и внимательно изучил висящее возле входа табло прилетов и отлетов. Последний самолет в Нью-Йорк уже взлетел. Тем лучше - Ладлоу не нужны были лишние соблазны. Самолет на Филадельфию улетал через сорок минут, на Бостон через пятьдесят минут. Ладлоу выбрал Филадельфию. Зайдя в туалет, он заперся в кабинке и в первый раз за время пути из Лас Вегаса снял перчатки, шляпу, и тонкую резиновую шапочку, игравшую роль лысого парика. Показав фальшивые водительские права, он получил билет в туристский класс и, когда самолет взлетел, подружился со стюардессой. После трех коньяков он попытался сосредоточиться на фильме, который показывали в салоне. Фильм был сладко-приторный, про священника и раввина, которые дружили. Анализируя фильм, Ладлоу пришел к заключению, что ни тот, ни другой герой не верят в Бога, а просто следуют ритуалистической традиции. Ему стало скучно, и он заговорил с женщиной, сидящей рядом. Она была симпатичная, но недостаточно молода и не умна. Он отрекомендовался ей как кинопродюсер из Лос Анжелеса, и это ее очень возбудило. Она работала ассистентом кого-то в какой-то дурной страховой фирме. Ладлоу ненавидел страховые компании. Она дала ему свою карточку, на обратной стороне которой она написала номер домашнего телефона, номер сотового телефона, адрес электронной почты, название и адрес кафе в центре Филадельфии, где она часто бывает, практически каждый вечер, и куда она точно придет завтра на ланч. Она обожает актерское дело. Она много играла в школе, а потом в районном благотворительном театре, в пригороде. Она была бы счастлива получить от него весточку. Она очень страстная, романтическая (сказала она), и ее мало кто понимает и может оценить по достоинству. Она знает, как сделать мужчину счастливым. Пусть он завтра придет в кафе на ланч, она ему это докажет. У нее есть бойфренд, но она в любом случае уже собралась его бросить. Он сволочь и совершенно ее не понимает.
       В аэропорту Ладлоу взял такси, доехал до центра и успел на последний нью-йоркский экспресс из Вашингтона, делающий в Филадельфии остановку. Поезд был скоростной, но между Филадельфией и Нью-Йорком шел с обычной скоростью, поскольку пути на этом отрезке не были рассчитаны на сверхскоростные поезда. У Пенн Стейшн ждала пассажиров вереница такси, но Ладлоу решил пройтись, и домой прибыл как раз к началу послеполуночной программы новостей. Новости передавали в записи. Ни слова о Лас Вегасе. Может, завтра что-нибудь будет. А может и нет. Не важно.
       ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЛЕРОЙ И ГВЕН СЛЕДУЮТ В ПАРИЖ.
      
      
      
      
      
       Выхожу из такси у Девяносто Седьмой, у самого входа в Риверсайд Парк, а деревья все в цвету. Дождь перестал, но все равно пока пустынно. Я подхожу и облокачиваюсь на влажный парапет. Приехала минут на пять раньше назначенного времени, и это не очень-то прилично. Настоящая дама должна прибывать с опозданием.
       Вскоре появляется Винс, идет своей атлетической походкой от Сто Первой. И вдруг происходит страшное. Когда Винс от меня в двадцати шагах, где-то раздается хлопок, а может не хлопок, а только пыль и каменная крошка сыпется из середины парапета, и я пугаюсь дико, медлю, и вдруг кидаюсь к Винсу, и раздается еще хлопок, и крошка сыпется там, где я только что стояла, а может мне так просто кажется. Винс понимает, что происходит какая-то гадость, бежит ко мне, хватает меня за руку и тащит к деревьям, и может быть срабатывает чье-то шестое чувство, поскольку он вдруг резко останавливается и держит меня, и мы оба слышим - на этот раз самый настоящий выстрел из ружья, громкий, и к счастью никто не ранен, и Винс тащит меня через улицу, за кроны деревьев, и мы бежим вверх по склону к Вест Энд Авеню, и пересекаем ее по диагонали, и бежим дальше, к Бродвею, а там торчит, вы знаете, новый глуповатого вида отель. Винс вталкивает меня внутрь и несется к лифтам. Один из лифтов, удачно, только что начал закрывать двери. Винс вбегает, втаскивает меня, и лупит по кнопке верхнего этажа, но лифт работает по обычной системе, которой нужно время, чтобы подумать, и обидеться, если вы ее прервали, не дав выполнить до конца какую-либо функцию. Наконец двери закрываются и кабина шуршит вверх к пятнадцатому этажу. Выходим. Винс смотрит по сторонам. Кругом двери. Одна из дверей открыта. Мы забегаем в номер. В номере огромное пластмассовое ведро на колесах, с полотенцами и постельным бельем и прочим, и южноамериканская женщина с метлой. Винс дает ей купюру и она уходит вперевалку, глядя скептически на нас и волоча метлу, вместо того, чтобы сесть на нее и полететь, как положено нормальной ведьме из ее страны.
       Сотового телефона у Винса с собой нет, хотя именно сейчас хотелось бы, чтобы был. Он хватается за телефон на прикроватном столике и некоторое время проводит, пытаясь выяснить, как следует соединяться с людьми вне отеля, в отелях это почти всегда запутанная процедура. В конце концов он звонит дежурному и объясняет, кто он, Винс, такой, но ему не верят. Я протягиваю ему свой мобильник. Он роется в бумажнике и находит телефон Детектива Лероя.
      

    ***

       - Лерой слушает, - сказал голос на другом конце линии.
       - Детектив Лерой? Здравствуйте. Это Винс.
       - Привет, Винс. Чем могу быть полезен?
       - У нас возникла проблема.
       - У кого это - у нас?
       - У мисс Форрестер и у меня. В нас кто-то стрелял только что.
       - Где вы сейчас?
       - Роузмэри Сьютс, на Бродвее.
       - Медовый месяц там проводите?
       - Детектив!
       - Прошу прощения. Где в вас стреляли, в отеле?
       - Нет. На Риверсайд Драйв.
       - Хорошо. Не выключай телефон. Что бы не произошло - не отключайся. Момент. - Лерой сказал кому-то - Эй, чучело, подкинь меня по быстрому, слышишь, Бродвей и Сто Вторая. Без сирены. - Он снова обратился к Винсу. - Слушай, сидите там оба и не двигайтесь. Не выключай связь. Десять минут. Окей? С вами все в порядке там?
       - Да, - сказал Винс. - Но я не знаю . . .
       - Не бойся, господин Пугилист. Дай-ка я поговорю с мисс Форрестер.
       - Да, но, Детектив . . .
       - Сейчас же, Винс.
       Винс передал трубку Гвен.
       - Мисс Форрестер? Это Лерой говорит. Я через десять минут буду. Тем временем пожалуйста, не пускайте никого . . . Вы в номере?
       - Да.
       - Скажите прайзфайтеру, чтобы никого не пускал в номер. Цепочку накиньте.
       - Он баррикадирует дверь.
       - Это правильно. Так. Винс говорит, что кто-то в кого-то стрелял на Риверсайд. На какой стороне улицы вы стояли?
       - Э . . .
       - Восточной или западной? Ближе к реке?
       - Да. Ближе к реке.
       - Выстрелы были звучные?
       - Не очень громкие. Первые два я даже не слышала, только видела пули, расплющивающиеся об парапет.
       - Ага. Вы на тротуаре стояли?
       - Да.
       - Вместе с Винсом?
       - Нет. Винс как раз шел ко мне.
       - То есть, кто-то стрелял именно в вас?!
       - Да.
       Лерой помедлил, а потом сказал, -
       - Ну и дела, Гвен.
       Она знала, что он хам и скотина, но ни разу раньше он не назвал ее - Гвен. И это "ну и дела" вместо обычного и естественного в данном случае нарушения Третьей Заповеди звучало в устах Лероя странно.
       - Да, действительно, - сказала Гвен мрачно. - Кто бы мог подумать, не так ли.
       - Да . . . Хорошо, вы, стало быть, не слышали первых двух выстрелов. Так?
       - Да.
       - Но слышали . . .
       - Третий и четвертый.
       - Понял. Выстрелы делались из пистолета или . . .
       - Из снайперской винтовки. Последние два.
       - Вы уверены?
       - Я часто ездила на охоту с отцом когда-то.
       - Можете сказать, приблизительно, откуда стреляли?
       - Из здания напротив.
       - Изнутри здания?
       - Да. Очевидно с высокого этажа.
       - Вы посмотрели на здание?
       - Нет. Я была перепугана.
       - Понимаю. Давайте мне Винса.
       Он говорил с Винсом следующие пятнадцать минут, непрерывно. Он все еще говорил, когда он же стукнул несколько раз в дверь, крича, чтобы показать, что это именно он, - Эй, Винс, открывай, дурак, все нормально! - Слышать его по телефону и одновременно за дверью было как-то странно неприятно. Старшновато. Винс разобрал баррикаду из кровати, письменного стола, телевизора и двух кресел.
       Лерой вошел в номер. Выключив телефон, он закрыл дверь и сел на кровать. Из кармана он вытащил две пули, обе расплющенные.
       - Вы правы, мисс Форрестер, - сказал он. - Действительно из винтовки, и под острым углом. С седьмого примерно этажа. Очень неприятно, как я понимаю.
       - Эй, Детектив, обойдемся без глупостей в стиле мачо, - сказал неожиданно Винс строгим голосом. - У нас проблема.
       - Я знаю, - сказал Лерой. - А вот что вам сказать - не знаю. Пока что. Глушители для винтовок - очень плохие. Парень снял глушитель, чтобы лучше прицелиться. Мои обворожительные коллеги прочесывают теперь здание, но в их компетентность я не верю. Нужно будет самому туда зайти, но в данный момент меня гораздо сильнее беспокоит безопасность, твоя и мисс Форрестер. Не съездить ли нам в отпуск, всем троим?
       - А? - сказал Винс.
       - Во Францию, - добавил Лерой. - Очень любопытная страна - Франция. Все знают французский, даже деревенские. Это наверное потому, что они с уважением относятся к культуре.
       - Что вы несете? - спросил сердито Винс.
       - Возможно мне удастся откопать что-нибудь во Франции, что поможет расследованию. Вы двое будете меня сопровождать, а заодно оплатите поездку, поскольку сволочь окружной прокурор платить отказывается. Будто это его собственные деньги. Гад. Да, и конечно же, будут непредвиденные расходы, и их вы тоже оплатите.
       - Что-то мне это не нравится, - сказал Винс.
       У Гвен зародились вдруг подозрения. Лерой глянул на нее и засмеялся.
       - Нет, нет, не волнуйтесь, мисс Форрестер, - сказал он. - Конечно, было бы, хмм, пикантно, если бы я и стрелявший в вас оказались одним и тем же лицом. Четыре раза выстрелить в вас, чтобы организовать себе путешествие за моря. Увы. Стреляю я паршиво. Еще попал бы в вас ненароком, и сожалел бы об этом до самого конца сегодняшней смены. Так. Вам нужны паспорта и кредитки. Я сейчас пошлю кого-нибудь - сперва к вам, мисс Форрестер. Позвоните . . . ах, да, у вас нет дворецкого. Ладно, придется вам сказать моему партнеру, где вы прячете джинсы, футболки, и нижнее белье. Один комплект. Неплохо бы парик . . . Не думаю, что снайпер ждет на улице, но осторожность не помешает.
      

    ***

       Прибывает коллега Лероя - грустный ирландский друг с кустистыми бровями, воспринимающий все спокойно, с повседневной унылостью - тип человека, которого невозможно удивить. В старые времена несчастные эти шуты носили отвислые усы и распевали пьяные ирландские песни в пабах. Я составляю для него список вещей и объясняю, что платье, которое я имею в виду, должно висеть в шкафу рядом с ванной, но если его там нет, то тогда оно в шкафу рядом с китченетом. В квартире также наличествует бывший стенной шкаф, который теперь служит мне спальней, и вся моя аппаратура находится в спальне, и мне нужно как-то дать шуту понять, что заходить туда не следует, а только я не знаю как. Понятно, что я не желаю, чтобы посторонние все видели и лапали там. Аппаратура моя - гораздо интимнее чем даже нижнее белье, а некоторые из аппаратов очень чувствительны, с ними нужно нежно обращаться. Наверное, я слишком напугана, а то никогда бы не допустила этого водевиля с подбором вещей в моей квартире. Сама бы съездила.
       Почему я согласилась ехать в Париж с Лероем? Нужно было видеть. Посмотрели бы вы на меня, когда я бежала в ванную и торчала там в обнимку с унитазом минут десять. Дважды меня вырвало, пока Винс болтал по телефону с Лероем. Надеюсь, он не заметил. Хорошо бы, если так. А потом были Винс, коллега Лероя и сам Лерой, и во всем городе еще восемь миллионов душ, а я была совсем одна и все время ощущала опасность, каждой клеткой тела, пока Детектив Лерой не начал разглагольствовать про Францию. Что-то в этом человеке внушает доверие. Он садист, наверное, жестокий, грубый, невежественный хам, похоже не очень умный, и ничего в нем хорошего нет, с какой стороны ни посмотри, но он, по крайней мере, предлагает варианты и находит решения.
       Кто это за мной гоняется?
       Не могу сказать, что я невинная овечка. Список людей, которые на меня в данный момент злы, составит страниц двадцать. Многие из них богаты. Некоторые - фигуры публичные. Может, какой-нибудь политик испугался огласки. Не знаю. В моей коллекции видео и звукозаписи много интересного имеется.
       В памяти моей что-то в этом месте пропущено, какой-то провал. Не помню, что было между отелем и аэропортом. Мы с Лероем скорее всего взяли такси. Винса с нами не было. Возникла проблема с его паспортом. Как может быть проблема с паспортом у всему миру известного американского боксера? Загадка.
       . . . Наверное я все это время грезила. Помню этот мой сон наяву частями.
       В обстановке, обычной для моих грез, то есть, в Париже девятнадцатого века, я, кажется, попала в район, который мне в моем положении навещать не следовало. Во времена гражданских смут мое место - в хорошо защищенном Версале, а не во дворце мятежного герцога посреди революционного Парижа. Резкая девица по имени Гильотина временно не работала, но это не останавливало революционную администрацию - врагов, и настоящих, и иллюзорных, продолжали казнить. Недостатка в добровольцах, желающих снести топором чью-нибудь голову на площади, не было. Как всегда, Пляс де Грев в смысле таких развлечений была самым популярным местом. И не смотря на то, что кандидаты на снос головы имеются во множестве, королева в этой роли гораздо интереснее публике, чем какой-нибудь растратчик, священник или мытарь, а парижан следует развлекать добросовестно, чтобы они не начали задавать ни с того ни с сего вопросы типа "Кто виноват в том, что мы живем как собаки?" или "Почему нет еды?" или, что еще хуже, "Почему все эти шустрые политики думают, что мы безмозглая грязь под их башмаками?"
       Дом мятежного герцога привлекал поклонников и вольнодумцев всех мастей. Я, конечно же, пришла в маске, но в определенном обществе меня очень легко узнать, маска не поможет, и по выражениям лиц некоторых гостей я поняла, что меня узнали. Именно потому, что он знал, кто я такая, этот гад решил меня подразнить - какой-то замухрышка подошел ко мне, улыбаясь похабно, и начал остроумный разговор об интеллектуальной недостаточности правящего класса. Я пришла в такую ярость, что вынуждена была тут же уйти. Не подождала охрану.
       Я прошла целых два квартала прежде чем до меня дошло, какая же я ненормальная все-таки. Дура тупая. На мне маска - и что же! Маска или нет, я все равно - одинокая женщина, идущая по темной пустынной улице в три часа ночи. Как же так, чем же я думала! Предполагаю, что если бы я действительно родилась в то время, я бы не вылетела так из дома герцога, одна. Подождала бы, пока ко мне присоединится моя дюжина вооруженных мужчин, один из которых подгонит ко входу карету. И вообще - куда это я направляюсь, собственно? Во всем городе нет ни одного места, где меня бы радушно приняли. Я что, думала, что пройду весь путь до Версаля пешком? Кстати, идти туда нужно вдоль реки, а реки никакой вокруг видно не было. Так. Что ж. Париж - не такой уж большой город. Я решила, что нужно рискнуть. Рано или поздно я найду реку. Завернувшись поплотнее в накидку, я пошла вперед.
       И оказалась права - вот она набережная, и вот она река. И группа злобно выглядящих господ впереди, прямо по ходу.
       Первый импульс - бежать. Но я отдаю себе отчет, что если вот так вот, просто, возьму сейчас и побегу, они побегут за мной и очень скоро догонят и поймают. И я придумываю себе план действий. Очень убедительно я притворяюсь, что я - не я, а совсем другая женщина. Я - курьер, посланный сюда ужасно важным революционным человеком к другому такому же. Я несу важное сообщение, и если кто-то посмеет меня задержать, его найдут, арестуют, разрежут на куски, сожгут, и пепел развеют по ветру, вместе со всеми теми, кого он знает или о ком он когда-либо слышал. Вот. В соответствии с этим планом я иду по набережной. Я поправляю шляпу, делая вид, что в подкладке спрятано письмо. Вижу, что мне не очень верят. Или, может быть, верят, но на всякий случай решили проверить, и поэтому они пересекают улицу и становятся у меня на пути, и смотрят на меня.
       Вдруг кто-то кладет руку мне на предплечье и тихим голосом говорит мне в ухо, "Не бойтесь. Вы со мной. Не замедляйте шаг".
       Мы шагаем в ногу, владелец голоса и я, прямо на этих разбойников, и сквозь них. Они все еще злобно на меня смотрят, но ничего не говорят, и это хорошо. Как только мы отходим от них на какое-то расстояние, мой спаситель поворачивается ко мне и улыбается.
       Я говорю - "Спасибо".
       Он говорит - "Не стоит благодарности. Не нужно ли вас куда-нибудь отвести? Может, карету достать?"
       Я говорю - "Вы кто?"
       Он наклоняет голову и хмурится.
       Он говорит - "Слушайте, видите вон там кафе, на правой стороне? Давайте зайдем. У меня для вас есть важные новости, Ваше Величество, но наверное вам следует сперва присесть, прежде чем . . . Да".
       Так. Он знает, кто я такая. Я думаю - черт с ним, хуже быть не может, в любом случае я целиком завишу от его милости. Мы заходим в кафе. Идем к столику у окна, и парень этот заказывает вино и жареную рыбу. А хозяин кафе почему-то очень любезен.
       Я разглядываю парня. Он симпатичный, хоть и простоватый, худой, голубоглазый, с тонкими губами, и на лице у него насмешливость, будто ему вдруг нужно притворяться учителем начальной школы, и его это смешит.
       Он говорит - "В Версаль вам сейчас нельзя".
       Я говорю - "Почему же?"
       Он говорит - "Версаль захватили. Повстанцы . . . " - он произносит слово с презрением, - " . . . повстанцы пошли на штурм три часа назад. Все обитатели арестованы, включая вашего мужа, короля".
       Я говорю - "Не шутите так".
       Он говорит - "Я и не шучу. Многие думают, что у меня нет чувства юмора, и это отчасти правда, наверное. Мы с вами встретились потому, что у нас много общего".
       Я говорю - "Версаль нельзя захватить, как вы выразились. Версаль охраняют десять тысяч солдат".
       Он говорит - "Да. Некоторых подкупили. Остальные сдались из чувства патриотизма. Я только что оттуда".
       Я говорю - "Ага. А что вы там делали?"
       Он говорит - "Я виноторговец . . . э . . . вроде бы из Америки".
       Я говорю - "Вроде бы . . . из Америки?"
       Он говорит - "Это и есть наше с вами общее. Я думаю, что я виноторговец из Америки, а вы думаете, что вы королева Франции. Все остальные просто знают, кто они такие и откуда. Посмотрите вот на мою одежду, к примеру".
       Я чуть не теряю сознание, но беру себя в руки. Нужно что-то сказать, и я говорю, дрожа, - "Вы одеты, как американский офицер военного флота".
       Версаль захвачен! Я больше не королева. Я - беглянка. Ни денег, ни еды, ни убежища, ни запасной одежды, ни лошадей, ни охраны. Меня отрезали от мира. Переночевать негде. За мной будут охотиться, меня схватят, посадят в тюрьму, будут пытать и насиловать, а потом отрубят мне голову, если конечно какой-нибудь уличный бандит не убьет меня до этого, после того как затащит в какой-нибудь влажный, дурно пахнущий подвал и изнасилует. Невозможно! Невозможно! И все равно - правда! Ужасная правда! Куда мне идти теперь? Что делать? Кто этот человек?
       Кто этот человек?
       Он говорит - "Правильно. Скольких виноторговцев одевающихся как морские офицеры вы знаете? То-то и оно."
       Я говорю - "Откуда во Франции взяться американскому виноторговцу?"
       Он говорит - "Нет, это как раз вполне правдоподобно. Вино я покупаю здесь, а продаю - через пруд, напротив. А не наоборот, как вы подумали по ошибке. Но самое главное - я понятия не имею, как я сюда попал. У меня есть деньги, комната в отеле, и даже друзья. Но я не помню, как выглядит Нью-Йорк, например. А я, вроде бы, из Нью-Йорка. У вас наверняка те же трудности".
       Я говорю - "Нет, не совсем".
       Ничего я не знаю. Я в тумане. Версаль захвачен. Я не знаю, почему я должна этому парню верить, но я ему верю. И осознаю, что так или иначе такое должно было случиться. Я заметила признаки, я предвидела падение, но предпочла не думать об этом ради . . . ради чего? Ради хорошего тона. Проигнорировала. Как и король, мой муженек.
       Он говорит - "Не совсем? Вы не правы. Вы осознаете, что мы сейчас с вами говорим по-английски?"
       Тут я думаю - ого! А ведь правда.
       Я говорю - "Ну и что, я знаю английский . . . "
       "А где вы его изучали?" Наверное, я мигнула в этот момент, поскольку следующий вопрос такой - "Где вы вообще что-либо изучали? Какую школу посещали? Или же вас всему учили дома учителя и гувернантки?"
       Я говорю - "Ну конечно, меня всему учили . . ." и вдруг умолкаю. Я не могу припомнить, кто и чему меня когда-либо учил. Была ли у меня английская гувернантка? Ага! Вот.
       Я говорю - "У меня, наверное, была английская гувернантка".
       . . . После чего я просто потеряла сознание.
       Я знаю, что я потеряла тогда сознание потому, что луна светила сквозь грязное стекло окна, когда я открыла чарующие свои очи в следующий раз. Раньше луны не было. Помимо этого, я обнаружила, что лежу на полу, а лицо у меня мокрое. Наверное, он брызнул мне в лицо водой. Он помогает мне подняться. Я глубоко вдыхаю, и еще раз вдыхаю. Он подает мне стакан воды. Пью. Неожиданно я как ни в чем не бывало продолжаю разговор с того места, где мы с ним остановились - "Вроде бы одна из гувернанток была именно англичанка".
       Он садится напротив, у стола, вытирает лоб салфеткой, и говорит - "Вроде бы?"
       Он прав, это ни в какие ворота не лезет. Касательно же потери сознания - мы оба делаем вид, что этого не было.
       Он говорит - "У меня тоже такие вот провалы. По моей теории этот мир - ненастоящий. Какой-то фантазийный, связанный с нашими фантазиями". Да, умеет человек подбирать слова. "Типа, мы оба грезим наяву в данный момент. Беда в том, что мы не можем остановиться. Мы останавливаемся только, когда приходим в себя в том, реальном, мире. Да, реальном. Тем временем, опасности в этом, нереальном, мире - самые настоящие. Я давеча нечаянно порезал себе руку кинжалом, и, уверяю вас, боль была настоящая. Таким образом, думаю, что если мы умрем здесь, это может вызвать нашу смерть и там, в другом месте. Так что, нравится вам или нет, у нас есть все шансы вскоре повстречаться с Создателем, и, честно говоря я к этому в данный момент не готов. Мне в данный момент нечего будет ему сказать".
       Я говорю - "Перестаньте. Перестаньте!"
       То, что он говорит, похоже на . . . в общем, достаточно безумно, чтобы оказаться правдой. Я думаю о своем прошлом, и не могу припомнить детство. Да ну же, все ведь помнят свое детство. Так? Волнуюсь. Даже готова свалиться еще раз в обморок, но чувствую, что два раза подряд падать - глупо. Возьми себя в руки, Гвен. Тем временем парень продолжает болтать и вскоре ему удается меня убедить. А что - я ведь не могу вспомнить имена собственных родителей! Кстати . . . Я говорю - "Как вас зовут?"
       Он говорит - "Я рад, что вы спросили".
       Я говорю - "А что, вы не помните даже своего имени?"
       Он говорит - "Зовут меня Джордж. Я более или менее уверен, что в настоящем мире меня зовут так же. А вас как зовут?"
       Я говорю - "Гвендолин".
       Он говорит - "Странное имя для французской королевы, не находите?"
       Тут я соображаю, что - да, действительно, странное. В смысле - французская королева должна называться Джозефин, или Анн, или Мария Тереза, или что-то в этом роде, не так ли? Или там, не знаю, Катрин.
       Он говорит - "Думаю, что мы здесь для того, чтобы выяснить что-то о той, другой жизни. Настоящей. Я не знаю, что именно. Я об этом долго думал. И мне кажется, что я выяснил, кто я - в той, другой жизни. Мне кажется я там - предприниматель. Из богатой семьи, скорее всего. Почти уверен, что семья американская. Так же я думаю, что я не слишком умный в той жизни, или, может, я косноязычен, а вы знаете, как это порой стесняет человека, и я всегда долго думаю над ответами, и поэтому люди решили, что я туповат. А вы?"
       Я просто молчу. Я не знаю, что говорить. Та, другая жизнь? Настоящая жизнь? Не знаю. Но, наверное, я в той жизни - важная персона, хоть и не королева - нельзя быть одним и тем же в двух жизнях сразу. Наверное герцогиня. Не может быть, чтобы я там была меньше, чем герцогиня.
       Он говорит - "Слушайте, вас скоро начнут искать, наверное. Нужно найти надежное место, чтобы вас спрятать". Ну, тут я, конечно, закатываю глаза. Ничего себе! Все это на меня свалилось, и слишком много всего, все эти приключения, но шок проходит, и я всерьез начинаю дрожать. Меня переполняет ужас. Что я здесь делаю, зачем говорю с этим . . . незнакомцем? . . . в кафе на набережной, посреди Парижа середины девятнадцатого столетия? Кто я? Где я?
       Он кладет руку мне на запястье и я вздрагиваю.
       Он говорит - "Слушайте. Не бойтесь. Я ваш друг, помните? Я на вашей стороне"
       Я говорю - "Отель Перфект".
       Не знаю сперва, почему именно это пришло мне в голову. Потом вспоминаю, что там живет мой старый советник. Вот он никогда бы меня не предал.
       Джордж говорит - "Где это?"
       Где? Вот что получается, когда всегда ездишь в карете и пешком тебе не пройти, видите ли, хотя бы до конца квартала, чтобы хоть поздороваться с некоторыми из добрых подданных. Как мы грубы! Внезапно я вспоминаю, что неподалеку там - большой кафедральный собор, и его видно из окна советника.
       Я говорю - "Сразу за Сен-Эсташ".
       Вижу, что идея ему не нравится. Он обдумывает ее некоторое время, а затем принимает решение. Он говорит - "Хорошо, пойдем. Наденьте вот это".
       И дает мне красную повязку. Я беру повязку и тупо на нее смотрю. Он говорит - "На предплечье. Нужно надеть на предплечье. Хорошо, давайте я вам помогу".
       Он повязывает эту ленту мне на предплечье. Я замечаю, что запястье у него красивое, мужественное. Не могу объяснить, но, когда он рядом, я чувствую себя в безопасности. Повязка, которая, к слову сказать, маскировка не шибко эффективная, здесь не причем. А вот когда он дотронулся до моей руки - мне стало легче.
       Он платит хозяину и мы выходим. Мы пересекаем реку по Пон Нёф. Джордж попутно смотрит на уютный отель прямо на стрелке Сите, но мы идем, не замедляя шага, к Правому Берегу. Пересекаем Риволи и сворачиваем в переулок. Здесь так узко и темно, что если вам нравится сворачивать шеи прохожим, лучшего места не найти. Конечно же, здоровенный злобный бандит преграждает нам путь, демонстративно. Но еще до того, как он обращается к нам с его делом, виноторговец вынимает пистолет и стреляет. Бандит опускается на землю, держась за бедро. Не замедляя шага, Джордж перезаряжает пистолет, насыпает порох через воронку, вгоняет пулю сверху, вдавливает ее шомполом - за какие-то секунды. Профессионал. Снова сует пистолет за пояс. Мы входим в Лез Аль, маневрируем через пустынный рынок, и маршируем вдоль стены собора до самой улицы, на которой стоит Отель Перфект. Входим. Консьерж новый. Никогда о моем советнике не слышал.
       "Вы все еще хотите остановиться именно здесь?" спрашивает Джордж по-английски.
       "Да".
       "Хорошо".
       Мы снимаем комнату на третьем этаже. Комната маленькая, но на двери висит обнадеживающий, массивный, фаллического вида засов. Джордж говорит - "Слушайте, мне нужно уйти на пару часов. Вернусь до рассвета. С вами все будет в порядке. Просто не зажигайте лишних свечей и не отпирайте дверь, если не услышите мой голос. Когда я выйду, задвиньте засов и забаррикадируйтесь. Можете?"
       Я говорю - "Да, конечно".
       Он говорит - "Так. Вы умеете пользоваться пистолетом?"
       Я говорю - "Да".
       Он говорит - "Вот вам пистолет. Стреляйте только если это совершенно необходимо. Увидимся через два часа".
       И он уходит. Берет и уходит. Я делаю так, как мне велели. Запираю засов и тащу и пинаю всю мебель в комнате по направлению к двери. Получается гора. Последнее кресло я едва поднимаю - тяжелое. Сажусь в углу и сижу - кажется, целую вечность. Хорошо бы подремать, но не могу. Вместо этого я думаю о том, что мы с ним давеча обсуждали. Какой нынче год? Как зовут моего мужа? Ни малейшего понятия. Где я родилась? Это я, вроде бы, помню, хоть и смутно. Какая-то южная провинция, гостеприимная и скучная, как все деревенские поселения летом. Я знаю, поскольку недавно туда ездила что-то праздновать. Газеты написали - "Ее Величество Посещает Родные Места". Но ничего из того, что было в детстве, припомнить не могу.
       Джордж - виноторговец . . . Меня будут искать . . . Зачем? Что я такого сделала? В политику я никогда не вмешиваюсь. Бумаг я, вроде, никаких никогда не подписывала, хотя черт его знает - может, забыла, как детство. Не думаю, впрочем. Почему же мне кажется что теперь, когда революционные силы взяли власть, они в первую очередь захотят найти меня и казнить при всех гражданах, публично? Я - символ, вот что. Как Мари-Антуанетт до меня - я символ.

    ***

       Паспорт Винса так и не материализовался. Либо его куда-то засунула прислуга, либо он сгорел до прибытия пожарных. Лерой сделал несколько звонков и в конце концов выяснил, что паспорт можно организовать срочным способом, но, к сожалению, процедура занимает от двух до трех дней.
       - Ты в меньшей опасности, чем мисс Форрестер, - сказал Лерой. - Можешь просто остаться в Нью-Йорке, или присоединиться к нам в Париже, когда будет готов паспорт.
       - Я бы мог получить паспорт в один день в Стамфорде, - сказал Винс.
       - Ага. Мог бы. Езжай туда завтра и займись. Мисс Форрестер, я звоню в самолетную компанию.
       - В какую?
       - В ту, у которой для нас с вами есть два места. Перестаньте задавать мне дурацкие вопросы. Не встревайте. Не ваше дело.
       В аэропорт ехали на такси. Шофер родом из Пакистана желал беседовать, но Лерой яростно велел ему заткнуться [непеч.]. У тоннеля, ведущего в самолет, Лероя и Гвен попросили снять обувь и любые имеющиеся пряжки. Бляха Лероя вызвала замешательство, равно как и его револьвер. Лерой хотел взять всех одной лишь наглостью, но таможенники стояли на своем. Вызвали полицейского, который, с помощью контактированного отделения, в коем работал Лерой, забрал у него пистолет на хранение.
       - Чувствую себя голым, когда я без оружия, - объяснил Лерой, когда они с Гвен уселись в самолете. - Наличие пистолета очень помогает человеку с моим темпераментом. Быстро сводит на нет любые глупости, как, например, необходимость объяснять что-то дуракам, которые отказываются входить в положение. Мерзавцы.
       Некоторые из пассажиров по соседству явно почувствовали неудобство.
       Улыбчивая стюардесса разнесла сперва аперитивы, а затем обед. Гвен попробовала рагу. Лерой залпом выпил несколько рюмок, закурил, и вступил в яростный спор с добровольными представителями антитабачного лобби, включающего некоторых членов экипажа.
       - Высадите меня из самолета, - предложил он. - Или развернитесь и летите обратно. А можете просто пойти [непеч.], это самое мудрое решение.
       К тому времени, когда прибыл наконец капитан, чтобы выяснить, что происходит, Лерой уже докурил и теперь тушил окурок в пепельнице у своего кресла - пепельницы эти были обломок эпохи, отголосок тех времен, когда пассажирам разрешалось курить, пролетая над Атлантикой.
       В аэропорту Шарль де Голль Лерой заставил Гвен взять со счета какие-то наличные и велел ей объяснить шоферу такси, что пунктом назначения является Латинский Квартал.
       - Мне часто придется пользоваться вашими лингвистическими навыками, - сказал он. - По-французски я не знаю ни слова. Очень неудобно, все-таки, не иметь высшего образования. Пожалуйста, не сверкайте так на меня глазами.
       Гвен сказала шоферу, чтобы он ехал к Пляс Сен-Мишель. Он согласился на китаезированном французском. Включив скорость, он прокомментировал погоду и пробки, и начал вслух подыскивать к ним аллегории.
       - Эй, ты по-английски говоришь? —неожиданно спросил Лерой.
       - Я по-английски говорю, - подтвердил шофер, улыбаясь счастливой китайской улыбкой.
       Не дав ему начать монолог на этом языке, Лерой вынул бляху и сказал, -
       - Я из Интерпола и я хочу, чтобы ты заткнулся [непеч.]. Нет, ты не понял, да? Заткнись [непеч.]! - зарычал он.
       - Вас не остановить, однако, - заметила Гвен.
       - Терпеть не могу слушать таксистов, - объяснил Лерой. - Ужасно неудобно это, да еще ведь нужно кивать и даже вербально с ними соглашаться все время, и сочувствовать их скучным проблемам. Слушайте, как только скинем багаж, давайте пойдем куда-нибудь и выпьем кофе. До завтрашнего утра нам тут совершенно нечего делать.
       - Я устала, - сказала Гвен.
       - А мне-то что до этого? - огрызнулся Лерой. - Вы здесь потому, что мне нужен переводчик, а также потому, что вашей жизни грозит опасность. Мы друг другу помогаем. Я не часто путешествую, и имею право использовать эту возможность, чтобы хорошо провести время. Это входит в мои намерения, и я советую вам помогать мне, а не мешать.
       - Знаете, я лучше поеду сейчас обратно в аэропорт и улечу первым же рейсом в Штаты.
       - Следующий рейс завтра в час дня.
       - Я не хочу никуда с вами ходить развлекаться.
       - А, так дело только в этом? Не беспокойтесь, у меня нет по вашему поводу никаких планов, милая дама.
       В небольшом уютном отеле - три этажа над одним из самых популярных кафе Латинского Квартала, Гвен настояла на двух номерах вместо одного несмотря на очевидное недоумение на лицах менеджера и Лероя.
       - Вы уверены, что вы не вместе? - спросил менеджер, глядя на Лероя.
       Лерой беспомощно поднял брови, показывая, что ничего не понимает - выражение, знакомое менеджеру, который на какое-то время был сбит с толку чистотой парижского прононса Гвен.
       - Вы разве не вместе? - спросил менеджер на безупречном британском английском. - Я думал вы вместе. Вы уверены, что вы не вместе?
       - Да, конечно, - ответила Гвен раздраженно, по-французски, частично стыдясь, что ее сопровождает невежда, частично - поскольку очень хотела разделаться со всем этим и уединиться в номере. - Уверены.
       Лерой беспомощно улыбнулся, показывая, что он всего лишь невинный рядомстоящий, понятия не имеющий, о чем речь.
       - Дайте мне номер, чьи окна не выходят на этот пошлый сквер, - сказала Гвен. - Ему можете дать все, что хотите. Если у вас есть кладовка без окон и с крысами, он не будет возражать.
       Менеджер издал довольный смешок, дал Гвен две совершенно бесполезных формы - заполнить от руки - и принялся тщательно изучать данные ему паспорта.
       - Как долго вы собираетесь у нас прожить? - спросил он Гвен, не глядя больше на безграмотного невежду.
       - Не знаю точно, - ответила Гвен и, повернувшись к безграмотному, спросила, - Сколько мы будем тут торчать?
       - Неделю, - сказал он. - Кстати, милый человек, - обратился он к менеджеру с лучшим британским акцентом, когда-либо слышанным коренным населением Бруклина, - будьте добры, с этого момента говорите с нами только по-английски. Вежливость требует, чтобы участники беседы говорили на языке, который все участники понимают. Любой другой метод общения классифицирует общающегося как мещанина с дурными манерами. - Перестаньте, - сказала Гвен, нервничая.
       - Да, сэр, - с сомнением сказал менеджер.
       Лерой презрительно фыркнул.
       Утомленная перелетом, Гвен попыталась уснуть и не смогла. Чувствуя каждой клеткой каждое неправильное, выходящее за рамки систем, движение Вселенной, она вдруг поняла, что дрожит от мутного ужаса, свойственного людям, в которых недавно стреляли. За ними следили? Их преследуют? Двор отеля за окном - очень мрачный. Пол в коридоре скрипит от поступи слоняющихся там богатых юношей и девушек. Где-то раздается чей-то оргазменный крик. Прекрасное место для убийства, не так ли. "Богатая Наследница Убита В Парижском Отеле". Некоторое время она переживала по этому поводу. Можно было выйти и выпить, но не в одиночку же. Выходить в одиночку сейчас - немыслимо. Было боязно даже в душ зайти. Она осторожно вышла из номера и постучалась к Лерою.
       - Да? Войдите.
       Она вошла. Лерой уже принял душ и теперь курил у окна, разглядывая двор. Крыс в номере, вроде бы, не было.
       - Простите, - сказала раздраженно Гвен. - Я очень напряжена сейчас, не могу расслабиться, не могу уснуть. И не могу быть одна. Я боюсь.
       - Это обычное явление, - сказал Лерой. - Я бы удивился, если бы вы не боялись. В ванной есть лишнее полотенце. Примите душ.
       - Я . . .
       - Вам нужен душ, мисс Форрестер. А потом мы вместе выйдем и выпьем, и даже наверное съедим чего-нибудь. Уходящий страх способствует аппетиту. Не волнуйтесь, вы в безопасности.
       Такое вдруг сочувствие - от Лероя! Это чудовище, этот хам с садистскими замашками! К чему бы это?
       Вода в душе была комнатной температуры. Полотенце оказалось слишком маленьким даже для маленькой Гвен. Выйдя из ванной, она поймала взгляд Лероя и неловко улыбнулась. Проксимальные фаланги больших пальцев ног были круглые, неприятно похожие на мячи от гольфа. Но халат скрывал, тем не менее, слишком развитые икры. Она сразу пошла к кровати.
       - Я только посплю немного, час всего, - сказала она устало. - Вы можете посидеть в кресле, или еще чего-нибудь.
       Она подняла покрывало и забралась в постель.
       Он сообразил, что она механически воспринимает его, как представителя низов, вроде слуги. Он ухмыльнулся.
       Она, однако, вымоталась здорово. И уснула моментально.
       Лерой осторожно присел на край постели. Ресницы у Гвен очень длинные. А глаза огромные. Неаполитанский нос, дорсумная часть слишком широка, чтобы назвать нос аристократическим - дернулся несколько раз из стороны в сторону - очень умилительно. Фильтрум сузился и сморщился на мгновение, когда она собрала губы в бантик в ангельском сне. Безупречная кожа. Нежная шея, удобная для поцелуев и сворачивания. Из-под покрывала торчит рука с длинными, изящными пальцами, красивый маникюр, лунки и кутикулы ухоженные. Он ощутил почти непреодолимое желание захватить зубами мочку ее уха, или подразнить ей языком трагус, чуть вытарчивающий. Чего он ожидал? Что она вдруг вплывет к нему в объятия и растает? Что она ни с того ни с сего вдруг решит, что он ей ровня? А может его бесконечный мужественный шарм и учтивость должны были произвести на нее впечатление? Можно было, конечно, бросить ей что-нибудь в стакан с водой, или просто приложить смоченный чем-нибудь кусок материи к ее ноздрям, из-за чего у нее потом долгое время будет дико болеть голова. Нет. Нет. Помимо этого - исследовать ее, голую, прикладываться губами и носом и пальцами - безусловно, приятно, но дальше-то что? Воспользоваться. То бишь, если честно - изнасиловать. Не говори глупостей, друг мой.
       Он разделся, почистил зубы, и после тщательной инспекции одежды Гвен, каждый предмет по отдельности, уснул в единственном в номере кресле, вытянув поперек комнаты ноги.
       Гвен проснулась через четыре часа и уставилась сонно на человека в кресле, со стоячим членом на виду.
       - Эй! - сказала она. Затем повторила, громче. Вылезла из постели и, чуть поколебавшись, тронула Лероя за плечо.
       - Ммм? Что? - спросил он.
       - Я думала, вы будете следить, нет ли опасности, а не спать, - сказала она с трудом, сонная.
       - Я слежу, - парировал он. - Все это время я держал уши открытыми.
       - Вы голый.
       - Я всегда сплю голый. Прошу прощения. Вас это беспокоит?
       - По-моему, вы сумасшедший.
       - Хорошо.
       - Я хочу кофе.
       - До завтра нельзя подождать?
       - Нет. Хочу сейчас. И хочу выйти на улицу.
       Лерой встал, рыча. Гвен опасливо отступила.
       - Что это вам не спится? - неодобрительно сказал он, ища трусы. - Почти одиннадцать часов по местному времени. Кофе . . . Кофе она хочет! . . . Где мои джинсы? А, вот они. Хорошо, пошли пить [непеч.] кофе, раз вы настаиваете. Мне сюда его принести, или вы спуститесь со мной? Вы нисколько не изменились. Еще в школе были неприлично требовательны.
       - Что? - она нахмурилась.
       - Да так, ничего. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Жил-был такой парень, звали его Арчи.
       - Как, простите?
       Порассматривав рубашку, он подозрительно понюхал ее, прежде чем надеть.
       - Вы с ним спали в колледже. Он был на последнем курсе, а вы на втором. У него еще безумная такая стрижка была, как будто он обиженный дикобраз.
       - Откуда вам это известно? Кто вам сказал?
       - Гейл.
       - Гейл ничего не знает о моих университетских годах, маньяк!
       - Почему вы не одеваетесь?
       Глаза ее горели. Она топнула ногой.
       - Хорошо, - сказала она. Пройдя к двери, она положила руку на бронзовую ручку и остановилась. - Я . . .
       - Да идите же! Ну и дела! - сказал он. - Никто вас там не ждет, по крайней мере сейчас. Но все-таки попытайтесь одеться быстро.
       Она сверкнула глазами. И вышла. Дверь в ее номер открылась и закрылась. Почти сразу раздался ее отчаянный крик.
       Лерой вылетел из номера и пинком распахнул дверь в следующий, готовый бросится на того, кто смел расстраивать Гвен, кто бы он ни был.
       - Черт, - сказала Гвен. - Это занавеска. Я думала там стоит кто-то. Не знаю. Вон, посмотрите на очертания.
       - Очертания в точности совпадают с очертаниями стандартной занавески на французском окне, - сообщил ей Лерой.
       - Но силуэт . . .
       - Одевайтесь. Сейчас же. Я тут посижу и посмотрю задумчиво в окно, как Наполеон.
       ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. РАССВЕТ НА МОНМАРТРЕ.
      
      
      
    Город, некогда бодрствовавший круглые сутки, Париж последние лет двадцать стал придерживать поводья. Всего несколько заведений оставались открытыми за полночь, и меньше чем дюжина предлагала услуги после часу. Ле Конти, бар внизу, традиционно не закрывавшийся до четырех утра, изменил интерьер дабы угодить вкусам менеджеров среднего эшелона и музыка там играла очень громко. Заведение напротив, Ла Буши, некогда презираемое интеллектуалами, пользовалось теперь успехом у эпикурейцев, любителей поговорить о смысле жизни ночью, не пытаясь при этом перекричать динамики.
       Лерой заказал коньяк себе и черный кофе Гвен.
       - Вы платите, не так ли? - спросил он, заметив, что она не собирается платить.
       - О . . . - сказала она, вспомнив.
       Некоторое время они пили молча.
       - Может, пройдемся немного? - спросила она.
       - Ну конечно же, - согласился Лерой. С энтузиазмом, как она заметила.
       Они шли в молчании до Пляс Сен Мишель, затем через мост на Сите, вдоль набережной до Пон Нёф, по нему на Правый Берег, через Риволи и дальше, углубляясь неминуемо в трущобы. Гвен не помнила, чтобы она когда-либо здесь ходила, этими темными улицами. Половина фонарей не работала. Кругом пустынно.
       - Здесь не . . . не опасно? - спросила она.
       - Понятия не имею, - ответил Лерой. - Может и опасно. Я люблю опасные места.
       - А куда мы идем?
       - На Монмартр, если, конечно, у вас нет других планов.
       - А что на Монмартре?
       - На Монмартре Сакре-Кёр. Кафедральный собор и базилика.
       - Это я знаю! Зачем мы туда идем?
       - Я думал, что вам хочется прогуляться. Мы именно этим сейчас и занимаемся. Мы прогуливаемся. Почему вы никогда не бываете удовлетворены?
       - Почему мы идем именно по этой улице?
       - А, теперь, стало быть, улица виновата в чем-то. В чем виновата улица?
       - Здесь темно.
       - Здесь интересно. Посмотрите на строения. В основном шестнадцатое столетие, но то тут, то там неоклассический стиль.
       - Как, простите?
       - Неоклассический. Девятнадцатый век. Во времена Реконструкции, или незадолго до нее, по всему городу такого настроили. Вы что, нервничаете?
       - Ну да.
       - Не нужно. Слушайте, это для вас редкая возможность. Вы идете через плохой район - но вы в полной безопасности. Такое не часто бывает, не так ли. Взбодритесь.
       Она подумала и не нашла аргумент Лероя убедительным.
       - Откуда вам известно про Арчи?
       - Что? А, это. Да так . . . - ответил он. - А вот что вас на самом деле удивит . . . мягко говоря . . . так это то, что я знаю, что у вас была фотография Кристофера Аткинза в шкатулке, которую вы прятали под кроватью в дормитори.
       - Что?
       - Вы правы. Шкатулки не было. Но у чемодана было второе дно, и в нем было многое спрятано.
       - Все так делали.
       - Но не все держали там янтарный браслет, да еще спрятанный в роман Стендаля. Специально выковыряна дырка в страницах, почти насквозь. Вы не любите Стендаля, да?
       - Кто вы такой? - спросила она. - Как вам все . . . Мы знали друг друга в прошлом? Кто вы такой, черт вас возьми? Просто скажите, кто вы такой.
       - Детектив Лерой, к вашим услугам.
       - Как?
       - Что - как? Не понял.
       - Как вы узнали про янтарь? И вообще - про все?
       - Профессия такая - знать чужие тайны.
       - Никто не знал про янтарь, - с уверенностью сказала Гвен, кусая губы. - Даже Арчи не знал.
       - Магда Висконти тоже не знала? Вы с ней делились многим.
       - И Магда не знала . . . Магда! Вы и про Магду знаете!
       - Успокойтесь.
       - Хорошо, - сказала она. - Слушайте. Мы с вами вместе учились, что ли?
       Он улыбнулся.
       - Подумайте, - сказал он. - На ваш взгляд - похож я на человека, с которым вы могли вместе учиться?
       - Нет.
       - Ну и вот.
       - Но я не понимаю.
       - Всего понять невозможно, Гвен, - сказал он заговорщическим тоном. - Некоторые вещи должны оставаться непонятыми. Типа, шшш! - Он приложил палец к губам. - Понимаете?
       - Вы меня пугаете.
       - Нет, нет, пожалуйста, Гвен. Пожалуйста поверьте мне. Со мной вы в безопасности. Я никому не позволю вас обидеть.
       Опять они некоторое время шли молча.
       - Почему? - спросила она наконец.
       - Что почему?
       - Почему вы никому не позволите меня обидеть?
       - Ах, уж я и не знаю даже . . .
       - Это что же, это . . .
       - Признание в любви? Нет, мисс Форрестер. Совсем нет. Да вы не беспокойтесь. Расскажите мне про Гейл.
       - Гейл?
       - Гейл. Именно так я и сказал. Гейл.
       - Гейл Камински?
       - Про нее самую. Расскажите.
       - При чем тут Гейл?
       - Из всех потенциальных лонгайлендских домохозяек, почему вы выбрали именно Гейл?
       - Для чего выбрала?
       - Для одаривания временем и деньгами. Вы дважды внесли за нее месячный взнос банку, за дом. Кто так поступает?
       - Откуда . . .
       - Почему вы выбрали именно ее?
       - А кого я должна была выбрать, вас?
       - Мне просто любопытно.
       - Это не любопытство, это бестактность. И я вас боюсь. Что вам нужно от меня?
       - Нет, любопытство. Можете не отвечать, хотя предупреждаю, что если мне долго не угождать, я могу . . . э . . .
       - Что? Что вы можете?
       - Ох не знаю, - он огляделся. - Могу отдать вас вон тому суровому чудику, который торчит на углу.
       Презрительное ругательство чуть не вылетело у Гвен, но она вовремя себя остановила. Все-таки они находились сейчас в очень плохом и страшном районе, и Лерой был действительно ее единственной защитой, единственной связью с уютным и безопасным цивилизованным миром. Когда они проходили мимо чудика, тот вдруг ступил на середину тротуара и обратился к ним по-французски с сильным акцентом.
       - Что он сказал? - спросил Лерой.
       - Он хочет узнать, как мы себя чувствуем.
       Внезапно Лерой круто повернулся и направился к чудику. Последний объяснил, что он ничего такого не имел в виду, никаких проблем, отступил спиной, повернулся, и пошел прочь. Лерой ухмыльнулся. Возвратившись к Гвен, он взял ее за руку. Это было невежливо, такая фамильярность, и Гвен захотелось отобрать руку, но передумала. Касаясь руки Лероя, она чувствовала себя так спокойно, как не чувствовала многие годы.
       - Расскажите мне про Гейл, - попросил он еще раз.
       - Не понимаю, что вы хотите слышать. Ну . . . Она очень несчастный человек, - сказала Гвен. - Сплошной эгоизм и ребячество.
       - Как вы с ней встретились?
       - В баре.
       - Что за бар?
       - Просто ирландский паб, на Бродвее. Она меня спросила, не знаю ли я, где находится станция метро. Она заблудилась.
       - Вы ей сказали?
       - Да. Но это была не та станция, которая была ей нужна.
       - А об этом вы ей сказали?
       - Нет. Это была единственная станция в районе, о которой я точно знала.
       - Она воспользовалась станцией?
       - Нет, она взяла такси.
       - Домой? В Лонг Айленд?
       - До автостоянки. Она показала шоферу квитанцию стоянки. Он сказал, что примерно знает, где это.
       - И вы договорились встретиться еще раз?
       - Мы обменялись телефонами. Через две недели она вдруг является в город и просит, чтобы я прошлась с ней по магазинам. Мне было любопытно.
       - Что вы хотели узнать?
       - В какие магазины ходят женщины вроде Гейл.
       - Узнали?
       - Да. Бергдорф и Блумингдейлз.
       - Бергдорф?
       - Да. В Бергдорф она ничего не купила. Сказала, что все очень дорого.
       - Это так и есть.
       - Я не заметила большой разницы между этими двумя магазинами. Хотя в Бергдорфе было приятнее внутри. Вы уверены, что мы правильно идем? Что-то улица все темнее и темнее.
       - Мы идем на север.
       - И что же?
       Лерой пожал плечами.
       - Если идешь на север, рано или поздно упрешься в бульвар. Предполагаю, что мы окажемся где-то между Пигаль и Клиши минут через двадцать. А оттуда - все время в горку, пока не доходишь до вершины.
       - Вы уверены?
       - Я посмотрел карту. Север - все еще по направлению к северному полюсу. Как и три тысячи лет назад.
       Некоторое время они продолжали болтать - до того момента, как вдруг оказались в районе под названием Сталинград. Четырехугольные столбы, поддерживающие эстакаду метро, выглядели призрачно-зловеще. Появились совершенно черные зоны и закоулки столь жуткие, что казалось они просто умоляют тебя перерезать кому-нибудь горло, или подставить под чей-то нож собственное. Настроение Лероя нисколько не изменилось - все также спокоен и бесстрастен.
       - Может, поймаем такси? - спросила Гвен.
       - Вы чего-то боитесь?
       - Преступников. Нападения.
       - Если вы и увидите сегодня нападение, - сказал Лерой, - то нападать скорее всего буду я. Не волнуйтесь, здесь спокойнее, чем вы думаете.
       Как он обещал ранее, они повернули на улицу, идущую в гору. Оставив неприятные кварталы позади, они углубились в сетку монмартрских неровных переулков. Повернули. Увидели ярко освещенное кафе. Дальше был уютный жилой сквер, над которым возвышался роскошный отель восемнадцатого века постройки. Гвен узнала его. Его постоянно показывают в претенциозных французских фильмах о меланхоличных неудачниках, психологически переживающих жизненную неустроенность в Париже, без начала, конца и сюжета. Лерой повел Гвен дальше. Наклон улицы стал заметно круче. К моменту, когда они добрались до вершины, Гвен тяжело дышала и помалкивала. Из десятка кафе по периметру главного монмартрского сквера последние два закрывались. Лерой и Гвен пересекли сквер, утыканный пляжными зонтиками, под которыми в дневное время популяция поглощала еду, приготовленную в этих кафе, и платила китайским умельцам за созидание неуклюжих портретов углем, пастелью, акрилом, и сухой кистью, и наконец вышли к порталу Сакре Кёра. В этот момент, точно по команде, прожекторы, иллюминирующие парижские достопримечательности, выключились (они выключались каждую ночь, через час после полуночи), и величественный собор времен Бель Эпокь возвышался над ними, Гвен и Лероем, сплошным черным силуэтом на фоне фиолетового неба.
       Лерой круто обернулся и сошел вниз по ступеням, ведущим на террасу, с которой можно видеть крыши всего Парижа. Дальше вниз был парк, запертый на ночь. Группа черных подростков перелезала через чугунную ограду - в парк и из парка - под звуки африканской песенки, раздающейся в переносном стерео, стоящем на асфальте. Песенку пели на ломаном английском и стилизована она была в какой-то степени под американский хип-хоп. Гвен посмотрела боязливо на молодняк.
       - Попросите у них сигарету, - посоветовал Лерой. - А то у меня кончаются.
       Он скинул рюкзак с плеча и неожиданно вытащил из него бутылку бордо и два самых настоящих стеклянных бокала, завернутых плотно в бумагу. Затем у него в руках появился штопор.
       - Ого, - сказала Гвен, хихикая неуверенно.
       - Да, - сказал Лерой. - Преимущество вина в этой стране - оно в основном французское. Посему, купив бутылку и найдя, что вино плохое, винить следует не отсутствие везения, а собственную глупость. - Он налил темную влагу в бокал и протянул его Гвен. - Прозит!
       Стерео запело хриплым баритоном - "Его поймали в рабство в Аааафрике. И белые поволокли его в Амеееерику". Некоторые части города все еще были неплохо освещены, в некоторых из ближних окон горел свет.
       - Хорошо, что они не понимают слов, - заметил Лерой. - Я не в настроении сейчас драться.
       - Может, пойдем еще куда-нибудь? - спросила Гвен, опасливо поглядывая на группу.
       - Не подавайте виду, что боитесь, - сказал Лерой. - То есть, я, конечно, справлюсь с ними, но это пустая трата времени. Ножи у них есть, а вот огнестрельного оружия нет. Нож мне не нужен. Отнять у кого-нибудь пистолет я бы не отказался. Без пистолета я чувствую себя голым. Возможно, я вам об этом уже говорил пару раз. Кстати, диск отдадите мне.
       - Какой диск?
       - На котором записана сцена убийства вашей сестры. Куда вы его засунули? Какой-то ящик в банке, о котором я не знаю?
       - А вы подлец, - сказала она, совершенно сбитая с толку.
       - Я его обыскался давеча. И все-таки думаю, что он у вас дома. В конце концов, дома у вас на дисках - вся история человечества с момента вашего рождения, в деталях. А этого диска нет. На котором убивают вашу сестру.
       - Вы обыскали мою квартиру?
       - Без ордера. Подайте на меня в суд.
       - Черт знает что!
       - Эй, вы хотите найти убийцу или нет? Помимо убийцы, нам нужно еще найти храброго стрелка, который в вас давеча стрелял. Возможно, это не одно и то же лицо. Разные люди.
       Она отвернулась и вдруг почувствовала себя глупо. Когда сердишься на мужчину, нужно ставить бокал и выходить из комнаты. Презрительное фырканье - бонус, можно исполнить, можно не исполнять. Не было комнаты, из которой можно выйти, и не было ничего, кроме асфальта, на что можно было поставить бокал. Допустим, она все-таки поставит его на землю. И куда же она после этого пойдет? В отель, который они только что видели! А потом? Обратно в Штаты. Сойдет с самолета - прямо в прицел стрелка. "Богатая Наследница Убита в Аэропорту. Семья Чемпиона Уменьшается Каждую Неделю".
       Несправедливо все это!
       - Слушайте, - сказала она. - Кто вы такой? Если не скажете, клянусь, [непеч.], я прямо сейчас уйду, и плевать мне на последствия.
       - Не могу вам сказать, - сообщил Лерой, сожалея. - Поверьте мне, не могу. Может быть позже. И перестаньте вы ругаться. Вам не идет. Просто представьте себе, что я единственный человек в мире, могущий и желающий вам помочь.
       - Откуда мне знать, что это не вы убили мою сестру, а потом попытались убить меня?
       Она сразу поняла, что говорить этого не следовало. Чтобы скрыть смущение, она добавила, -
       - Почему я должна вам верить?
       - Потому, - сказал Лерой мрачно, - что вы мне нравитесь.
       - Простите, как?
       - Нравитесь. Мне. Очень. Вы привлекательная.
       - Какая?
       - Собственно, более или менее неотразимы.
       Она посмотрела на него с презрением. Покачала головой, опустив вниз и в сторону нижнюю губу и закатив глаза.
       - Чушь, - сказала она, фыркнув.
       Ей было лучше.
       - Нет, не чушь.
       - Перестаньте. Терпеть не могу неискренние комплименты.
       - Я искренен. И это был не комплимент.
       - Слушайте, Детектив. Мы взрослые люди. Я знаю о своих, скажем так, недостатках, а также о том, что самая привлекательная моя черта - деньги моего отца.
       Лерой помолчал.
       - У вашего отца нет денег, - сказал он.
       - Ага, - сказала она.
       - Сегодня он еще держится, а завтра объявит банкротство и останется без друзей, без средств, возможно на улице. Я не хотел вам об этом говорить. Я хотел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Простите. Очень сожалею.
       - Глупости, - сказала Гвен.
       - Очень жаль.
       - Откуда вы знаете!
       Он поборол соблазн сказать, что его профессия все знать и так далее.
       - В "Дейли Ньюз" об этом написали, - сказал он.
       Неподалеку торчала телефонная будка. Лерой протянул Гвен французскую телефонную карточку. В другое время она бы удивилась - откуда у него карточка, когда купил, где, откуда знал, как заплатить, и как работают в этом городе уличные телефоны (очень малая их часть все еще принимала монеты), но ей было не до этого. Некоторое время она воевала с телефоном, потом сдалась и попросила Лероя помочь. Он снял трубку с держателя, вставил карточку, и набрал два нуля.
       - Теперь набирайте единицу, код зоны, и номер.
       В Нью-Йорке было десять вечера. Трубку взяла мама. Очень сдержанным голосом она заверила дочь, что все по поводу банкротства - правда. Более того, юридическая защита фондов не была еще оформлена. Это займет время. А пока что все фонды заморожены или арестованы и переданы кредиторам. Ни один счет не избежал замораживания, наличные ни откуда не поступают. Оставались собственные мамины сбережения (пятьдесят тысяч, прикинула Гвен), и драгоценности (сто тысяч, прикинула Гвен - остальное взято напрокат).
       Гвен повесила трубку. Странная улыбка застыла на ее лице. Лерой что-то пробормотал по поводу разбазаривания фондов. Она решила проигнорировать замечание. Оказалось, что он имел в виду телефонную карточку. Он вынул ее из щели и сунул себе в нагрудный карман.
       - Приключение, - сказала Гвен.
       - Что?
       - Давайте возьмем такси, - предложила она. - Я не хочу тащиться обратно пешком через весь город.
       - В данный момент поймать такси здесь непросто, - заметил он.
       - Они проезжают иногда, ищут пассажиров.
       - Только когда они никому не нужны.
       Она посмотрела на него, ожидая . . . чего именно? Что он выйдет на проезжую часть перед собором, подумал он, и встанет там с поднятой рукой, пока не остановится такси. Он пожал плечами и сунул руки в карманы.
       - Ну? - сказала она.
       - Вы хотите такси. Вы и ловите.
       Она надулась. Сейчас она была очень ранима. Она вышла на проезжую часть. Никаких такси. И машин тоже. Она стояла, готовая поднять руку. Минуту спустя она почувствовала себя глупо.
       - Можно было бы провести остаток ночи здесь, - сказал он. - Рассвет на Монмартре. Такого нигде больше не показывают.
       - Нет, спасибо, - сказала она. - Мне холодно.
       То есть, до нее еще не дошло. Она не могла осознать, отказывалась до конца понимать, что случилось. Давешние события - гибель сестры, выстрелы - были трагические и страшные - но это - весь ее мир вдруг обрушился, сразу - нет, это нельзя было охватить умом. Не вписывалось в кругозор. Ее понятия о том, как устроена Вселенная, не могли к этому приспособиться. Не за что было зацепиться. Такие вещи не просто маловероятны - их не бывает. Никогда. Гидранты не превращаются в кузнечиков, полицейские в Таймз Сквере не перекидываются остроумными репликами, составленными из пятистопных ямбов, обычные лампы не загораются до того, как кто-то поворачивает выключатель. Состояния не исчезают в темном вакууме.
       - А можно сойти вниз, к Клиши, и поймать такси там, - сказал он.
       - Там есть?
       - Конечно.
       Она согласилась. План был хорош. Они вернулись к главному скверу, пересекли его, и начали спускаться по уклонной улице.
       - Ноги болят дико, - объявила она.
       - Все магазины обуви сейчас закрыты. Завтра купим вам сникеры. Хотите, я вас понесу?
       - Нет, спасибо. Подождите-ка.
       Остановившись и чуть согнувшись, она сняла туфли. Холодная брусчатка обласкала ступни - но это было временное утешение. Они снова были в сквере перед отелем.
       - Давайте здесь поспим, - сказала она почти умоляюще.
       - Ладно, - согласился он.
       Они вошли в вестибюль. Портье посмотрел на них сонно. Гвен объяснила, что им нужна комната и протянула кредитку. Портье, исполнявший ночью также обязанности клерка, пропустил кредитку через машину, и машина отказалась принимать транзакцию.
       - Не может быть, - сказала Гвен. - Попытайтесь еще раз.
       - Дайте ему другую кредитку, - сказал Лерой.
       - Хорошо, - сказала она покорно.
       Те же результаты.
       - Что-то не так с машиной, - предположила Гвен, нервничая.
       - Боюсь, что все так, - сказал Лерой.
       - Что вы имеете в виду?
       - Вы знаете.
       - Но не могут же мне взять и отменить кредит, вот просто так!
       - Почему нет? Могут. Что им мешает?
       - Это противозаконно. Все мои кредитки - на мое собственное имя.
       - А когда вы последний раз оплатили счет сами? То есть, когда вы действительно сами заполнили чек, расписались, положили в конверт, приклеили марку, и кинули в почтовый ящик?
       - Я . . . Не знаю. В прошлом месяце.
       - Нет. Вы лично. Когда вы в последний раз занимались этим лично?
       Она яростно на него посмотрела.
       - Спросите у него, возьмет ли он зеленоспинные, - сказал Лерой, вытаскивая бумажник.
       Клерк объяснил, что не возьмет.
       - Скажите ему, что он идиот, - сказал Лерой. - Скажите ему, что доллары - тоже самое, что золото. Скажите ему, что мы оккупируем Францию, как только закончим с Ближним Востоком. [непеч.] лягушатники.
       Клерк, кажется, что-то понял и разразился гневной тирадой, которую заключил английским словом "сожалею".
       - Ничего не поделаешь, - сказал Лерой. - Если, конечно, у вас нет евро с собой.
       - Двадцать или тридцать не хватает.
       - Тогда пойдем отсюда.
       - Значит, - растерянно сказала Гвен, - мы не можем здесь остаться ночевать?
       Лерой уставился на нее. Мигнул. Ощутил сильное желание обнять и поцеловать ее.
       - Сожалею, - сказал он. - Все сожалеют, о герцогиня. Вы сожалеете, я сожалею, этот бесполезный кретин ужасно сожалеет. Просто представьте себе весь мир, и что он вам виновато улыбается. "Сожалею, помочь не могу". Обычное дело.
       Бесполезный кретин наклонил голову, показывая что он понял и, да, сожалеет.
       - А вы ничего не можете сделать? - спросила потерянная Гвен.
       - Я могу дать ему в морду. Но делу это не поможет. Слушайте, до рассвета два часа. Мы пойдем . . . Нет, подождите-ка. Спросите его, нет ли у него бутылки вина.
       - Клерки в отеле не продают вино.
       - Спорим?
       - Перестаньте.
       - Спросите его.
       Она закатила глаза, но все-таки сказала по-французски, -
       - Мой спутник хотел бы узнать, нет ли у вас вина.
       - Конечно есть, - откликнулся клерк.
       - Есть?
       - Конечно.
       Он взял с них в три раза больше стоимости данной бутылки - примерно треть платы за номер.
       - Прекрасно, - сказал Лерой. - Пойдемте обратно на вершину холма. Я покажу вам нечто совершенно потрясающее, милая дама.
       Морщась, Гвен снова надела туфли. Хулиганы ушли. Несколько прилично выглядящих индивидуумов разных рас и национальностей собрались на террасе и ступенях.
       - Присоединимся к клубу, - сказал Лерой. - Все ждут восхода.
       Он открыл бутылку и налил вино в бокалы. Элегантно одетая женщина подошла к ним, неся пластиковый стаканчик, и спросила по-французски с акцентом, не нальют ли ей немного вина.
       - Она хочет вина, да? - спросил Лерой.
       - Да, - подтвердила Гвен.
       - Спросите ее, есть ли у нее настоящий бокал.
       - У нее есть стаканчик.
       - Это я вижу. Спросите, есть ли бокал.
       Гвен спросила. Нет, бокала у женщины не было.
       - Скажите ей, чтоб она шла [непеч.], - сказал Лерой.
       - Почему? Мистер Лерой . . .
       - Сэм.
       - Почему вы не хотите налить ей вина?
       - Потому, что у нее нет бокала, - объяснил Лерой. - Пить доброе вино из пластмассы - святотатство. Людей, так поступающих, следует пороть на площади.
       - Извините, - сказала Гвен женщине. - Он не хочет наливать в пластик. Вот, отпейте из моего бокала.
       - Э, нет, не пойдет, - сказал Лерой, останавливая руку Гвен. - Мало ли, может она заразная. Перестаньте сейчас же.
       - Она . . . - Гвен хотела объяснить, что дама скорее всего принадлежит к ее, Гвен, классу. Не объяснила. Ей вдруг пришло в голову, что капризы Лероя ей, в общем, нравятся. Она повернулась к даме. - Идите на [непеч.], - сказала она на очень чистом, очень отчетливом французском.
       - Простите? - сказала дама.
       - Она австрийка, - сказал Лерой без видимой причины.
       - Идите [непеч.], - повторила Гвен по-немецки.
       Отвергнутая вместе с компанейскими ее побуждениями, дама резко распрямилась и отошла, возмущенная.
       - Вот и хорошо, - сказал Лерой. - За свободу, Гвен. Вашу и мою.
       - Мистер Лерой . . .
       - Сэм.
       - Сэм. Сэм? Вы не смотритесь, как Сэм.
       - Сэмьюэл Кристофер.
       - Сэмьюэл. Лучше. Слушайте, Сэмьюэл . . . Нет, вас не Сэмьюэл зовут . . . Вам правда следует мне сказать, откуда вам все это известно . . . обо мне. Серьезно. И что еще вам известно. Обо мне.
       - Всему свое время, - сказал Лерой. - Прозит.
       Они пригубили вино. Нет, наверняка он не Сэмьюэл. Она также была уверена, что он не Майкл и не Дейвид. И уж точно не Брайан. Странный человек.
       - Приятное пойло, - сказал Лерой, - этот кот-дю-рон. Ничего лучше в данный момент не нужно. Бордо - было бы слишком. Перебор.
       Он закурил.
       Дюжина человек из разных стран и сословий толпились, хихикали, обменивались псевдо-циничными замечаниями, стоя, сидя и глядя на величественный метрополис с населением в четыре миллиона, семь миллионов с пригородами, в мире с шестью миллиардами душ. Подъехал Бентли с шофером, остановился у собора, из него вышла среднего возраста дама в вечернем платье - и направилась к террасе. Будто он только этого и ждал, пожилой бродяга с тяжелой гривой седых волос и седой бородой притащился от главного сквера. Группа таким образом была вся в сборе.
       - Венера, - Лерой показал пальцем. - Юпитер, - снова показал.
       Гвен посмотрела на небо. Слева, на востоке, начинало бледнеть.
       Вскоре некоторые из куполов внизу, в сердце города - Инвалиды и Пантеон - выделились в тусклом свете с востока. Черный шпиль Нотр Дам стал темнее неба. Одна за другой исчезли звезды, кроме Венеры и Юпитера. Над горизонтом наметилось импрессионистское оранжевое сияние. Идущая под уклон улица посветлела, смесь света и теней обнажила глубину. Шпиль, и вскоре весь лантерн собора, возвышающегося за спинами зрителей сверхъестественного спектакля, созданного вечной мудростью Бога и гением человека, вдохновленного этой мудростью, осветился, нежась в алых лучах восходящего солнца, все еще невидимого.
       - Что вы сказали? - спросила Гвен.
       - Ничего, - огрызнулся Лерой, достаточно сердито, чтобы она поняла, что он действительно что-то только что ей сказал.
       Ноги у Гвен ныли болезненно. Храбрая, она шла с достоинством весь путь к перекрестку на восток от Клиши, где в пять тридцать утра им с Лероем подали прекрасные омлеты с пушистым багетом и плохим кофе. Оба проглотили омлеты и багет и заказали еще кофе. В кафе больше никого не было.
       - Я не верю, что вас зовут Сэмьюэл.
       - Тогда просто Лерой.
       - Лерой.
       - Да.
       Светило солнце. Кругом было полно свободных такси.
       - У меня в восемь тридцать встреча, - сказал Лерой. - Я могу вас сбросить у отеля.
       - Нет, - сказала испуганно Гвен. - Не пойдет. Куда вы едете, туда и я.
       - Вы уверены? - спросил он. - Вы очень устали, наверное.
       - Я . . . Лучше пусть я буду усталая, чем мертвая. Это во-первых. Также, не вижу, что вы будете делать на встрече без переводчика.
       - Мне дадут там кого-нибудь.
       - Да, как же, - сказала она с сомнением. - Я думала, это важно. Для вас.
       - Да и нет. Я думал, это важно для вас.
       - Да, - согласилась она. - В любом случае, я вам нужна.
       - Хорошо, - он вздохнул. - Пойдем на метро.
       Он взял из ее ладони двадцать евро и купил пачку билетов. После этого он некоторое время стоял перед потертой картой на стене, намечая пальцем маршрут. На этой линии у поездов были обычные колеса, а не резиновые. Вскоре появился поезд, грохоча. Гвен удивилась, увидев, что Лерой нажал на двери какую-то кнопку. Остальные двери остались закрытыми. Она ни разу раньше не ездила в парижском метро. Она несколько раз, в юности, ездила в нью-йоркском.
       ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЖАН-ПЬЕР.
      
      
       С одной пересадкой они добрались до некогда живописного пригорода, ныне скалящегося устаревшей "функциональной" архитектурой, примитивной и уродливой, осадившей и скрывшей от глаз несколько строений шестнадцатого и семнадцатого столетия, которые находились на грани полного упадка.
       - Спросите его, не знает ли он, где здесь участок, - сказал Лерой, указывая на пожилого гражданина, пытающегося что-то втолковать своей немецкой овчарке на старомодном поводке.
       - Мсье! - позвала Гвен.
       - Э . . . Да?
       - Мы ищем полицейский участок.
       - Да? Вас ограбили, да? Ха, ха. Это вон там. Идите прямо, а у светофора сверните.
       - Он спросил, не ограбили ли нас, - сообщила Гвен, шагая с Лероем к светофору.
       - Паршивый район, - сказал Лерой. - Вот теперь я точно чувствую себя голым. Тот чудик, которого мы встретили прошедшей ночью, помните?
       - Да.
       - Нужно было с ним подраться. Может, у него был пистолет.
       Отделение располагалось в здании девятнадцатого столетия с величественным фасадом. Дорические колонны и фронтон, достойный лучших архитекторов Ренессанса.
       - Нам нужен Капитан Равальяк, - сказал Лерой Гвен. - Идите прямо к столу, вон там, и спросите.
       Они промаршировали гуськом, и светловолосый бретонец поднял голову, посмотрев на них враждебно. Гвен назвала ему имя. Лерой поднял свою бляху на уровень глаз и произнес медленно, громко, и очень отчетливо, будто обращался к глухому, -
       - Детектив Лерой, Эн-Уай-Пи-Ди . . . в смысле, Полицейское Управление Нью-Йорка.
       Клерк кивнул и взялся за телефон. Капитан Равальяк вскоре прибыл - кряжистый рыжий парень с холодными зелеными глазами и слегка саркастическим выражением лица, характерным для людей, желающих показаться более дальновидными, чем они на самом деле есть. На мясистом волосатом запястье красовались простые элегантные часы.
       - Красивые часы, - сказал Лерой. - Скажите ему.
       - Красивые часы, Капитан, - перевела Гвен.
       - Э . . . Что? А! Благодарю, - сказал капитан. - Мсье Лерой, мне о вас сообщили. Готовы?
       Гвен перевела.
       - Переводить не нужно, - сказал Равальяк. - Я знаю английский. Прошу вас, мадам, мсье.
       Они вышли из здания. Равальяк указал на машину без опознавательных знаков. Гвен чувствовала себя неловко.
       Через двадцать минут они запарковались у входа в очень угрюмо выглядящее здание, в котором любой житель северного полушария мгновенно узнал бы тюрьму - место, где некоторых людей содержат в изоляции от остального общества. Равальяк махнул бляхой несколько раз на пути к коридорному закутку, в коем наличествовала массивная чугунная дверь.
       Охранник отпер ее. Они вошли. Дверь закрылась, щелкнул замок. Холодок пробежал по спине Гвен. Когда вас запирают в камере, вы не можете не ощутить, что стали вдруг очень зависимы от чьей-то милости.
       Человек, сидящий на откидной скамье, спиной к бетонной стене, был темноволос, хорошо выбрит, мелковат, худ - лет сорок, на первый взгляд.
       - Вот ты где, Жан Пьер, - сказал Равальяк. - Я - Капитан Равальяк, а это - Детектив Лерой из Нью-Йорка.
       - Очень приятно вас всех видеть. Американский детектив приволок с собой любовницу. Вы очень быстро абсорбировали традиции нашей прекрасной страны, Детектив, - сказал Жан-Пьер.
       - Это его переводчица, - поправил его Равальяк. - Мсье Леруа . . . - неожиданно он перешел на французский вариант фамилии Лероя. - Мсье Леруа хотел бы задать тебе несколько вопросов.
       - Скажите ему, что это неофициально, ничего не записывается, - сказал Лерой Равальяку.
       Равальяк перевел.
       - Я хочу, чтобы он понял, что диктофонов и микрофонов при нас нет.
       Равальяк перевел и это.
       - Тупые мусора, - сказал Жан-Пьер.
       - Эй, - сказал Равальяк, ощерясь.
       Лерой положил руку на плечо капитана.
       - Человек имеет право на мнение и сомнение, - сказал он. - И на вашем месте я бы не позволял бы ему мною манипулировать, Капитан.
       - Мсье, это . . .
       - Сэр, это важно. Мы для этого приехали из Штатов. Вы согласились нам помочь. Пожалуйста, позвольте мне поступать так, как я считаю нужным. Пожалуйста.
       - Ладно, - сказал Равальяк. - Поступайте.
       - Скажите ему, - сказал Лерой, - что мы не против, чтобы он нас обмахал, если думает, что при нас микрофоны.
       - Обмахал?
       - Обыскал, охлопывая, - объяснил Лерой, хлопая себя по груди, бокам, и карманам, чтобы продемонстрировать.
       - Даже не думайте, - сказал Равальяк.
       - А я вам верю, - внезапно сказал Жан-Пьер по-английски, с акцентом. - Нет при вас микрофонов. Я сомневался по поводу бабы, но теперь вижу, что все нормально. Задавайте вопросы. Задавайте, задавайте. Посмотрим, что за вопросы.
       Улыбка не сходила с его лица. Равальяк хотел что-то сказать, но его перебил Лерой.
       - А ты не слишком задавайся, парень, будь скромнее, - сказал он Жан-Пьеру на очень чистом, очень отчетливом, очень резком французском. - Рассказать тебе, что я однажды сделал с подозреваемым? А? Это нужно было видеть. Убери с лица глупую ухмылку, если не хочешь попробовать на себе. Гвен, закройте рот. Капитан, вы тоже.
       У Гвен упала челюсть. Равальяк не знал, что и думать.
       - Что это еще за глупости? - презрительно и вроде бы с опаской спросил Жан-Пьер.
       - Я вытащу у тебя зубы, каждый по отдельности, ржавыми пассатижами, - продолжал Лерой по-французски. - Отрежу тебе уши твои оттопыренные тупым кухонным ножом. Завтра я уеду, и у тебя не будет времени написать жалобу. Понял? На каждый вопрос ты мне дашь правдивый и точный ответ. Если хоть один раз помедлишь, я дам тебе в морду. Если помедлишь еще раз, я пропущу тебя через вон ту дверь, забыв ее предварительно открыть.
       - Послушайте, хмм, Детектив, - сказал Жан-Пьер. - Вы и ваши коллеги совсем мозгами поехали. Почему вы не можете оставить меня в покое, хотелось бы мне знать. Я во всем признался, и я сижу пожизненно. Оставьте меня в покое! Что это еще за цирк, зачем вы притворялись американцем? Что за игры, а? Я все сказал, что знал. Что же вам еще от меня нужно!
       - Мсье, - не очень уверенно сказал Равальяк Лерою. - Прошу вас . . . - Он знал, что нужно было вмешаться раньше.
       - Мсье, - откликнулся Лерой, не сводя глаз с Жан-Пьера. - Оставьте меня с ним один на один на десять минут. Даю вам слово, что он останется цел и невредим.
       - Не имею права, - сказал Равальяк. - Вам это известно.
       - Но ведь можете.
       - Нет.
       Лерой протянул внезапно руку и вытащил из кобуры капитана пистолет. Капитан попытался схватить Лероя за руку и почему-то не сумел.
       - Выйдите, - сказал Лерой. - Если желаете, я мог бы составить рапорт для вашего начальства. Хотите? Напишу им, что сумасшедший из Штатов обезоружил вас в камере заключенного и велел вам выйти на десять минут. Как вам? Ведь напишу же. Выйдите же наконец!
       - Я вас арестую, мсье, - сказал капитан.
       - Тогда вам самому придется рассказать, что здесь произошло. Не думаю, что вы это сделаете, капитан. Если не выйдете через пять секунд, я выстрелю вам в ногу. Вы меня раздражаете.
       Капитан стукнул в дверь. Лицо его полиловело. Лерой спрятал пистолет под куртку. Охранник отпер замки.
       - Морис, - сказал Равальяк. - Ты постоишь с нами в коридоре, вот тут, рядом.
       - Гвен, - сказал по-английски Лерой. - Идите за капитаном.
       - Еще чего. Нет, сперва объясните мне кое-что, - потребовала она. - Каким образом . . .
       - Шшш. Гвен. Пожалуйста. Это очень важно, и касается вас лично. Я нисколько не шучу. Это - касается вас. Не вашей сестры, не Винса, но вас. Честно. Пожалуйста, делайте, как я говорю.
       - Не знаю, что думать . . .
       - Положитесь на меня.
       - Почему я должна на . . .
       - Потому что мне так нравится, - сказал Лерой, опять раздражаясь. - Потому что некоторые люди знают некоторые адреса. Потому что когда одна попытка провалилась, за ней последуют вторая и третья. Снайперов можно менять бесконечно, пока они не достигнут цели, и их будут менять и посылать снова и снова, если мы не доберемся до источника, и единственный путь к источнику - это мой десятиминутный разговор тет-а-тет вот с этим чучелом. Неужели это так сложно понять! Вас же и спасаю. Выйдите!
       - Что все это значит? . . .
       - Потом расскажу. Выйдите. И ничего не бойтесь. - Что-то в выражении лица Равальяка его позабавило. Он снова перевел взгляд на Гвен. - Здесь абсолютно безопасно. Только вот капитан очень сердитый. Можете пока что сделать ему минет, чтобы он расслабился.
       Жан-Пьер засмеялся. Гвен покраснела и вышла за капитаном. Закрылась дверь.
       - Так, - сказал Лерой. - Начинай рассказывать, дружок.
       - Ну ты и нахал, Лерой, - заметил Жан-Пьер по-английски. Акцент его куда-то пропал. - Тебе положено быть мертвым в данный момент. Или по крайней мере сидеть очень тихо, затаясь.
       - Тебе тоже следует быть мертвым. Столько людей уложил, включая женщин, которых ты сперва насиловал. Никто не знал, кто этот неуловимый маньяк. И вдруг ты явился к властям сам, и все рассказал. Честно, как один мертвец другому - зачем?
       Жан-Пьер поерзал на скамье. Некоторое время он молчал. Потом поднял голову. - Ну и дела, Лерой.
       - Говори, дружок.
       - Ты все еще работаешь на? . . .
       - Нет конечно. Не меняй тему. В чем дело?
       - Я не . . .
       - В чем дело, мужик? Что за цепочка убийств? Ну, убийства я, по крайней мере, понимаю - тебя разозлили. Охотно вхожу в положение, я сам такой же. Но ты просто пришел и сдался. Что стряслось, солдатик?
       - Тебе следовало меня убить, тогда, в подвале, Лерой. Не нужно было меня там оставлять связанного и беспомощного.
       - А, так значит, это я виноват во всем?
       - В какой-то мере виноват именно ты. Я сидел один в подвале. Ты взял девку с собой и укатил. Подонки пришли и меня обнаружили. Подняли, отряхнули, потащили в тайный дом. Что будет дальше я знал, естественно. Ты тоже это знал. Официально я был уже мертвый.
       - И что же произошло? - спросил Лерой.
       - Мне повезло. Дураки поленились. Тело нужно вынести и спрятать. Парни позволили телу нести себя. Своим ходом. Им было лень. Довели меня до машины и велели садиться. Даже наручники не надели. Вот я и решил поменяться с ними ролями, и спрятал их тела.
       - Я так и предполагал, - сказал Лерой. - А вот что дальше?
       - Года два я развлекался. Меня перестали искать через три месяца. У меня было все - свобода, независимость, право на убийство, право на что угодно. Представляешь? Можешь ты почувствовать вкус такой свободы и отказаться от нее? А, приятель? Можешь?
       - Это ты развлекался с женой магната? - спросил Лерой.
       - А, они об этом наконец-то узнали?
       - Нет. Это я узнал. По собственному почину. Понял, что это ты. Ну и дела, дружок - ты знаешь, что этот несчастный кретин сделал, чтобы все скрыть? Он чуть не признался, что сам ее убил. Адвокат отговорил.
       - Так ему и надо. Не следовало так нос задирать.
       - Ну, ладно. Что было потом?
       - Я потерял над собой контроль. Никогда не считал себя эмоциональным человеком, но, знаешь, я же правил миром, оттягивался так, что - не передать. Это вскружило мне голову. И, значит, иду однажды по арабскому району, поздно ночью, и вдруг вижу - девушка, местная, и ее собираются насиловать, тоже местные. Ну и, стало быть, я внес свой вклад в восстановление справедливости в районе. И взял девушку себе. Ездил с ней в Ниццу, а потом в Бразилию.
       - Арабская девушка?
       - Да. В общем, я влюбился. Это как несчастный случай. Понимаешь? Поскольку наука доказала, что любви нет. Мы вернулись в Париж, и я решил снять квартиру в любимом районе Золя.
       - Сен Жермен.
       - Да, представь себе. Некоторое время мы были счастливы. Но однажды ночью она поехала навестить подругу в своем старом районе. Было за полночь, она не возвращалась, я сидел как на иголках. Часа полтора я поагонизировал, а потом поехал туда. Видишь ли, Лерой, нас учат психологической непробиваемости, у нас иммунитет, и так далее, но . . .
       - Да? Ну?
       - Когда человеку стреляют из обреза в лицо, почти в упор . . . От головы ничего не остается. Голова сбивается полностью, Лерой. Лежит безголовое тело. Копы там были кругом . . . Я пошел домой. Пару дней я был как из дерева, а потом начались кошмары. Все время. День, ночь, все время. Ты веришь в Бога, Лерой?
       - Да, - сказал Лерой.
       - Я тоже. Теперь верю. Это Его месть.
       - Нет.
       - Что - нет?
       - Он не занимается такими глупостями. Месть, надо же.
       - Все мстят. Исключений не бывает.
       - Забудь, дружок. Просто случилась авария, вот и все. Но ты вдруг задумался. Ну так что же - кошмары? Ты из-за кошмаров сдался?
       - Это не была просто авария, Лерой. Это не несчастный случай, вовсе нет.
       Лерой ухмыльнулся.
       - Нет, - сказал он якобы серьезным тоном. - Это была расплата. Те, которые пытались ее тогда изнасиловать, когда ты ее спасал, храбрый рыцарь - ты ведь их всех тогда убил, не так ли?
       Жан-Пьер пожал плечами и закатил глаза, будто хотел сказать - "Ну а то".
       - И девушка тоже мертва, - продолжал Лерой. - И все - для чего? Чтобы доказать . . . Что? Кому? Тебе? Или может ты считаешь, что это тебя таким образом Создатель учил, чтобы в следующий раз трупов было поменьше? Не думаю. Повторяю, местью Он не занимается. Ты здоров?
       - Я . . .
       - Ты когда-нибудь серьезно болел?
       - Нет.
       - А в детстве?
       - Э . . . Да. Пару раз.
       - Ясно, - сказал Лерой, прикидывая. - Ну, хорошо. Хочешь я тебя отсюда выведу?
       - Э . . . Зачем?
       - Да или нет?
       - Нет.
       - Ты знаешь, я могу.
       - Возможно. Ты хорошо импровизируешь. Я видел. Но мой ответ - нет.
       - Ладно. Спасибо, что не выдал меня.
       - Не стоит благодарности, - сказал Жан-Пьер. - А, да, и вот что, Лерой - поздравляю . . . Тот номер, который ты исполнил тогда . . . с девушкой . . .
       - С какой девушкой?
       - Которая жива благодаря твоим доблестным усилиям в подвале и еще кое-где. Которую ты вернул любящему отцу. Не один я рыцарь, стало быть. Я, когда узнал, обалдел. Я тебя очень уважаю, Лерой, хоть ты и сволочь. Поэтому и не скажу им, кто ты на самом деле.
       - Нет, - сказал Лерой. - Ты, Жан-Пьер, не скажешь им, кто я, поскольку я могу обидеться и сказать им, кто ты. Кстати - почему именно Жан-Пьер? Как это Джордж стал Жаном-Пером?
       - Это первое имя, которое пришло мне тогда в голову. Что на самом деле удивительно - так это твоя бесконечная наглость. Живешь под собственным именем и все тебе до лампочки. Нахал ты тот еще, Лерой.
       За дверью, Гвен смотрела, как лицо Равальяка лиловеет все гуще. Он отводил глаза. Охранник выглядел равнодушным. Это была не его проблема.
       - Не волнуйтесь, - сказала Гвен капитану, не очень уверенно. - Он всегда такой. Он ничего особенного не имеет в виду.
       Капитан сделал вид, что игнорирует ее.
       ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. РЮ ЛУИ БЛАНК.
      
      
      
       Тем временем начался и закончился дождь, увлажнив и слегка улучшив внешний вид данного пригорода. Равальяк отвез Лероя и Гвен к станции метро.
       - Вы на самом деле вовсе не из нью-йоркской полиции, а, мсье? - спросил он со смесью угрюмого уважения и враждебности.
       - Бляху вы видели, - небрежно ответил Лерой.
       - Да перестаньте вы. Вы больше француз чем я, если, конечно, бретонцев, ваших соотечественников, можно назвать французами. Не говорите, я сам догадаюсь. Щедрые Сведения, конечно же. И это у вас называется конспирация? Притворяться американцем? Черт знает что.
       - Я действительно когда-то работал на Щедрые Сведения, - небрежно ответил Лерой. - А сейчас я работаю в нью-йоркском полицейском департаменте. Зарплата примерно та же. А вот с медицинской страховкой и выходными могло быть и лучше, конечно.
       - Ой, правда? - насмешливо спросил Равальяк. - А почему вы ушли из Сведений?
       - Переспал с любовницей президента. Меня понизили в должности, - сказал Лерой, выходя из машины и галантно придерживая дверь и подавая руку Гвен.
       - До свидания, мадмуазель, - ядовито произнес Равальяк.
       - Ага, да, - откликнулась она.
       В метро Гвен спросила,
       - Объяснения будут?
       - Нет.
       - Нет?
       Они сидели друг напротив друга, близко. Отведя глаза на какой-то момент, Лерой сунул руку в карман. Письмо? Фотография? Сертификат? Нет, сувенирный брелок с Эйфелевой Башней.
       - На сегодня с меня хватит объяснений, - сказал он. - Мне нужно держать себя в руках. Мы на враждебной территории.
       - Что это такое - Щедрые Сведения?
       - Французский эквивалент ФБР, более или менее.
       - Вы на них работали?
       - Если работал, как вы думаете, отвечу я или нет?
       Теперь была ее очередь отводить взгляд. Она помолчала.
       - Вы когда-нибудь улыбаетесь? - спросила она.
       - Бывает, - ответил он. - В основном в темноте.
       - В темноте?
       - Не люблю улыбаться на публике.
       - И по-французски говорите, как француз.
       - Столько курсов кругом, - сообщил он ей заговорщическим тоном. - Если действительно нужно, то любой язык можно выучить, и не по верхам. Есть диски, есть справочники. Легко.
       - Зачем вы взяли меня с собой?
       - Не люблю путешествовать один.
       - Я серьезно.
       - Вы ведь оплатили поездку, помните?
       - А.
       - Именно. Ну и помимо этого, мне нравится быть с вами.
       - Бокалом вина угостите?
       - Нет.
       - Почему?
       - В этой стране я больше не пью. Я, когда выпью, теряю контроль. - Он помолчал. - Вообще-то, я еще подумаю. Может и выпьем. - Внезапно он вперился в нее глазами и сказал очень отчетливо, - Если меня здесь арестуют, из тюрьмы я уже не выйду. Никогда. Помните об этом, когда захотите кого-нибудь здесь оскорбить. На мою защиту вы можете рассчитывать всегда, но из тюрьмы я вас защитить не смогу.
       - Послушайте, - сказала она.
       - Помолчите. Мне нужно очень хорошо подумать. Поговорим в отеле.
       Некоторое время она на него дулась обиженно, уже поняв, впрочем, что если и есть в мире человек, чьим приказам она охотно могла бы подчиняться, это, наверное, Лерой . . . Наверное . . . Почему? Она подозревала, что знает, почему. Были причины. Не очень для нее лестные.
       В вестибюле отеля Лерой направился к туалетам. Клерк пристал к Гвен, говоря, что имела место проблема с компьютером и прося виновато, чтобы она снова дала ему кредитку - нужно подтвердить транзакцию. Она открыла сумочку не думая. Вынула бумажник. Затем вспомнила что-то.
       - Какую карточку я вам раньше давала?
       - Мастер Кард, мадам.
       - О. Кажется, я ее куда-то далеко засунула . . . Виза сойдет?
       - Никаких проблем.
       Она дала ему кредитку. Она пользовалась кредитками двадцать лет подряд. Никогда раньше не было никаких проблем. Автоматический разговор, автоматический жест.
       Лерой вышел из туалета раздраженный. И сразу оценил ситуацию.
       - Забудьте, - сказал он ей по-английски. - Соберемся и уйдем. С этими идиотами бесполезно спорить. Я достаточно насмотрелся на здешних блюстителей порядка.
       На улице светило солнце.
       - У меня есть семьдесят долларов, - сообщил Лерой. - У вас . . . нет ничего. Что ж. Время пришло.
       - Какое время?
       - Время подумать, что можно продать из ваших драгоценностей.
       - У меня нет драгоценностей.
       - Серьги.
       - Нет.
       - Как хотите.
       - Вы не поняли. Я не могу эти серьги заложить.
       - Семейное?
       - Это серьги моей сестры.
       - Батюшки. Настаивать не буду. Есть студенческая меблирашка недалеко отсюда. Хотите попробуем?
       Меблирашка забита была до отказа. И две других меблирашки, о которых знал Лерой - тоже.
       - У вас совсем нет друзей в этом городе?
       - Есть, - сказала Гвен. - Но почему-то я не хочу . . . хмм . . .
       - . . . их стеснять, или показывать им меня, или еще что-то.
       - Нет, вы не поняли . . .
       - Если подумать, у меня тоже есть здесь друзья, и я тоже не хочу иметь с ними дело, по более или менее тем же причинам.
       - Вы не хотите показывать им меня.
       - Нет. Себя. Хамоватый народ. Что ж, поскольку на улице относительно тепло, почему бы нам не сделать то, что юноши и девушки без сантима в кармане делают в этом городе уже десять столетий.
       - Что же они делают?
       - Самолет у нас в пятницу. Нужно выжить три дня и три ночи. Посмотрите вон туда. Что вы видите?
       - Где?
       - Через реку.
       - Лувр.
       - Правильно. Теперь смотрите вон на тот купол. На этой стороне реки.
       - Капелла Мазарини.
       - Точно. Видите мост, который их соединяет?
       - Мост Искусств.
       - Совершенно верно. На Правом Берегу, под мостом, есть приподнятый закуток, на уровне глаз, если идти вдоль воды. Обычно там занято, но я уверен, что ради нас они потеснятся, если мы вежливо попросим. Вот только не знаю, что делать с вашим чемоданом.
       - Что вы имеете в виду?
       - Лишняя обуза.
       - Ах, правда? А ваш чемодан что же?
       Он поставил свой чемодан на землю и открыл его. Перебрал все вещи, одну за другой.
       - Спальный мешок, достаточно вместительный для двоих. Запасная одежда - джинсы, трусы, носки, рубашки. Записная книжка. Три шариковые ручки. Запасные шнурки для ботинок и для удушения людей, ведущих себя нерационально. Бритвенный набор. Зубная щетка. Сигареты. Каждая вещь, как видите, имеет непосредственную практическую ценность.
       Гвен поставила свой чемодан на землю и положила поверх него платенный мешок.
       - Я дала вашему коллеге список, помните? - сказала она.
       - Помню.
       - Ну и вот, - сказала она. - Так, значит . . . Запасная одежда . . .
       - Это вечернее платье, - заметил Лерой. - Оперный сезон кончился. Вы собирались посетить здесь какой-то бал?
       - Заткнись. Еще комплект запасной одежды. И еще. И еще. Ничего лишнего.
       Она закрыла молнию на платенном мешке и открыла чемодан.
       - Четыре книги для чтения вечером в постели, - сказала она. - Записная книжка. Диктофон. Тампаксы. Они для менструации.
       - Думаешь, в Париже их больше не продают?
       - Заткнись. Цифровой фотоаппарат. Еще диктофон. Провода. Я не предполагала, что твой коллега все это найдет, но он нашел. Я велела ему искать зеленый пакет в ванной. А был пакет вовсе не в ванной. Так, дальше. Косметичка. Мыло. Шампунь. Туфли. Еще туфли. Помада. Еще помада. Акварельный альбом.
       - Ты рисуешь?
       - Раньше рисовала больше. Бинокль.
       - Зачем?
       - Чтобы бить тебя по башке, когда ты действуешь мне на нервы. Чулки. Трусики. Лифчики. Зубная щетка. Паста.
       - Хорошо, забудем.
       - Портативный утюг.
       - Забудем, я сказал.
       - Еще провода для . . .
       - Я все понял. Пожалуйста. Слушай, давай выпьем где-нибудь чаю и устроимся ночевать, а?
       Можно было, наверное, позвонить кому-нибудь из друзей и попросить прислать денег, а может и нет, но так или иначе, Гвен явно вошла во вкус. Приключения так приключения. Хотя, конечно, будь с ней не Лерой, а какой-нибудь более уравновешенный, разумный человек, цивилизованный выход из положения был бы наверняка быстро найден.
       Лерою стало ее жалко.
       - Знаешь что? Я передумал. К черту. Не будем мы сегодня ночевать на улице. Это мы всегда успеем. Пошли.
       - Куда?
       - Сюрпризы любишь?
       - Смотря какие.
       - Приятные?
       - Присяжные еще не решили, что в твоем понимании является приятным сюрпризом.
       - Тебе понравится. Обещаю.
       Они вернулись на Сите и спустились в метро, откуда поезд, следующий в направлении Глиньянкура, довез их до Рю Луи Бланк. Перед тем, как войти в метро, Лерой купил в киоске копию газеты "Ле Фигаро" и большую часть пути был поглощен новостями, хмыкая саркастически и отказываясь объяснять, что его так забавляет в газете.
       Неужели это любовь, думала она. Неужели любовь так выглядит, и такими ощущениями сопровождается? Странно как. А может я просто увлечена. Она попыталась представить себе Винса. В чисто физическом смысле их нельзя было даже сравнить. Тело у Винса было - не греческий бог, но лучше. Две часто конфликтующие расы смешались в Винсе идеально, отбросив все возможные несуразности и оставив только самые лучшие качества. Лерой же выглядел кряжистым и негибким. И лицо его - бесстрастное, грубоватое, с неровными чертами . . . и даже жестокое иногда . . . нос сломан и грубо, без изящества, починен, возможно не один раз . . . глаза не улыбаются . . . походка вперевалочку, как у матроса . . . А что с другими . . . хмм . . . свойствами? Винс - приветливый . . . страстный . . . застенчивый . . . добрый мишка . . . которого приятно обнимать . . . и любить . . . Лерой - капризный, ненадежный, ветреный, упрямый, и совершенно недвусмысленно злонамеренный. Не собственно олицетворение зла, но . . . хотя, наверное, и олицетворение зла тоже - безжалостен. Теперешнее его проявление расположения - скорее всего просто каприз. В любую минуту все может измениться. Связь? Какая между ней и Лероем может быть связь? Оставьте, пожалуйста! Лерой - эгоистичное животное, думающее только о себе. К тому же, очевидно, пьяница. Сам говорил. Взрывной характер. То, что он взял ее с собой в Париж, не имеет отношения к ее безопасности . . . Или имеет? Ведь стреляли же в нее! Странный человек. И страшный. Наверное я все-таки влюблена, решила она, иначе я бы была перепугана до смерти, зная, что моя . . . жизнь . . . зависит теперь полностью от этого дикого агрессивного чудовища, чье место - в доисторической пещере, где он мог бы рычать в свое удовольствие на своих восьмерых дрожащих от ужаса наложниц и выходить только чтобы отобрать у охотников убитого ночью мамонта, избив соплеменников по одиночке или всех сразу. Гвен, дорогая моя, сказала она себе, ты нынче в такой опасности, что следовало бы, вообще-то, залезть в какую-нибудь дыру потемнее и выждать длительное время, чтобы всё успокоилось. А только нет в цивилизованном мире тайных дыр, в которые можно было бы залезть без функционирующей кредитки.
       Улица Луи Бланк находилась в одном квартале от Канала Сен Мартен. На углу помещался отель-развалюха, а на самой улице - прачечная, кафе, забитое до отказа пролетарского типа местными завсегдатаями, и шеренга больших зданий второй половины девятнадцатого столетия. Не будь здесь крутого подъема, улицу эту было бы не отличить от улиц в районе Мэдисон Сквера. Ну разве что двери отличались - из полированного дерева, с бронзовыми кольцами вместо ручек и электронными панелями на дверных рамах. Лерой остановился возле одной такой двери и набрал на панели код. К удивлению Гвен, щелкнул замок, и дверь отворилась. Лерой левой бровью указал Гвен, что ей следует заходить внутрь, и только потом делиться с ним мыслями и сомнениями по этому поводу.
       Спиральная лестница с асимметричными площадками привела их на третий этаж, с четырьмя дверями квартир. Лерой что-то вставил в замок одной из дверей.
       - Не хочу вмешиваться, но - что мы здесь делаем? - спросила она шепотом, с опаской.
       Раздраженный его рык дал ей понять, что она должна оставить его в покое хоть на минуту. Вскоре замок поддался лероеву ковырянию и дверь отворилась.
       Он зажег свет. Помещение - типа нью-йоркской студии, плюс обязательные французские окна от пола до потолка. У окон на полу матрас. Несколько деревянных и алюминиевых мольбертов тут и там, а также много холстов на подрамниках, некоторые свежезагрунтованные, иные - с изображениями, относительно реалистическими, маслом. Четыре холста изображали одного и того же молодого, приятной наружности блондина с весьма неглупыми глазами. Лерой тронул один из них пальцем. Мокрая краска. Он вытер палец о штанину.
       - Тупая стерва, - пробормотал он.
       - Что? Кто?
       - Не ты.
       Он прошел прямо в кухню и распахнул там холодильник.
       - Ага! - сказал он. - Жратва!
       - Чья это квартира? - спросила Гвен.
       Он проигнорировал вопрос.
       - Эй! - сказала Гвен.
       - Не так громко, пожалуйста. Если хочешь знать, квартира принадлежит женщине, с которой я когда-то был знаком. Она теперь торчит на ферме в Бретани, владение ее родителей. Надеюсь, проторчит там достаточно долго, чтобы мы с тобой не искали себе в Париже другого жилья в данный приезд.
       - А как это . . . с этической точки зрения?
       - Что ты имеешь в виду?
       - Или же . . . Может, это не очень легально?
       - Мы уж совершили с тобой в этом городе достаточно нелегального, чтобы нас можно было запереть лет на десять без права выхода на поруки. Просто доверься мне, хорошо? Пожалуйста.
       Он перенес содержимое холодильника на шаткий кухонный столик. Складные стулья сделаны были из полированного некрашеного светлого дерева - недавно мода на такую мебель вернулась во все столицы мира.
       - Колбаса неплохая, - заметил Лерой. - Помидоры так себе. Сельдерей . . . - он понюхал сельдерей, - вроде ничего. Придется сегодня обойтись без хлеба. Посмотрим . . . О!
       Открыв наугад один их кухонных шкафов, он обнаружил строй бутылок.
       - Это добро у нее никогда не переводится. Дура никаких денег не жалеет. Лучшее вино в стране. Прекрасная выдержка. - Он знал, где находятся рюмки. - Но самое главное! - Он открыл ящик. Вилки, ножи, кулинарные пособия, пистолет. - Прекрасно, - заметил Лерой. - Очень она любит порядок, надо отдать ей должное. Здравствуй, старый друг.
       Он вынул и осмотрел обойму, и снова засунул ее в пистолет, хмыкнув одобрительно, когда обойма щелкнула.
       - Наконец-то, - сказал он. - Больше не чувствую себя голым.
       - Кто позировал для портретов? - спросила Гвен, чтобы что-то спросить. Ей было очень неудобно.
       - А я откуда знаю. Какой-то сопляк из провинции. Бухгалтер или адвокат или еще кто-то. Какая разница.
       Ну уж точно не бухгалтер, подумала Гвен. Тип не тот. Ни одна профессия не гарантирует абсолютной защиты от несчастий, но есть на свете люди, которые не рассматривают бухгалтерство как возможное занятие в то время как есть спрос на мусорщиков, а вооруженному грабителю есть кого грабить.
       Лерой швырнул пробку в угол и разлил вино по бокалам. Действительно - превосходное качество.
       Гвен очень устала. Откусив кусок колбасы и запив вином, она чуть не подавилась помидором и улыбнулась виновато.
       Лерой схватил телефон и, ходя по квартире, сделал несколько звонков, включая один звонок своей приемной дочери.
       - Мне срочно нужно сто долларов, - объяснила она. - Пронто. Ужасно неудобная ситуация. Я взяла машину у своей подруги, и мне влепили штраф за парковку в неположенном месте. Не хочу, чтобы она узнала.
       - Попроси мать.
       - Она не дает. Старая скупая гадина. Ты знаешь.
       - Она там сейчас?
       - Да, наверняка сейчас около моей двери ошивается, как ястреб.
       - Дай-ка я с ней поговорю.
       На другой стороне Атлантики Грэйс открыла дверь и крикнула, -
       - Топай сюда, тут кто-то с тобой поговорить хочет, ведьма злобная!
       - Захлопни свое грязное хлебало! - услышал Лерой ответ.
       Мать Грэйс взяла трубку.
       - Да? Кто это?
       - Как можно отказывать прелестному ребенку в паршивой сотне? - спросил Лерой.
       - Почему бы вам всем не отстать от меня! Кто ты такой, чтобы мне указывать, что я должна делать! И кто я такая, по-твоему - я деньги на грядке ращу, что ли? Если ты вдруг так озабочен всем этим, почему бы тебе самому не дать ей денег?
       - Я бы дал, но я сейчас в Европе. Слушай, просто дай ей деньги, и все. Я приеду и отдам. Тебе.
       - Нет. Должны же быть какие-то рамки. Всю эту неделю она ведет себя как последняя сука.
       - Сама виновата.
       - В чем я виновата? Почему я всегда во всем виновата? Вы с ней меня доведете! Вот сдохну скоро, тогда будете рады! Надоело мне все это, [непеч.]! Я . . .
       Лерой повесил трубку. За все годы, что он ее знал, он так и не научился спокойно относиться к ее поведению и разговору во время менструации.
       - Ну так что? - спросила Гвен. - Оно того стоило? Я имею в виду наш поход в тюрьму.
       Лерой быстро посмотрел на нее. Вопрос был, конечно же, каверзный.
       - Да, - ответил он.
       - Ты выяснил то, что хотел выяснить?
       Одна из стратегических придумок, которыми пользуются все женщины - не задавать прямых вопросов, создавая таким образом впечатление (достаточное, чтобы убедить, если нужно, даже суд присяжных), что то, что мужчину в конце концов заставляют сказать, сказано им добровольно. Женщина якобы просто слушает благосклонно, иногда поддерживая разговор, в то время как парень рассказывает все сам. Поэтому почти всегда женщина спрашивает - "Ты удовлетворен результатами?" и никогда "Какие результаты?"
       - Да, - сказал Лерой. - Выяснил.
       - Ты удовлетворен результатами?
       - В общем да.
       - Расскажешь мне?
       - О чем?
       - Не знаю. О чем-нибудь.
       - Слушай, Гвен, - сказал Лерой, слегка улыбаясь, что на него совершенно было не похоже. - Прими ванну, поскольку к счастью здесь таковая наличествует, и ложись спать, поскольку нам повезло и здесь есть большая удобная кровать. Думай о своих делах, а я буду думать о своих. Оно так безопаснее.
       Это было - приглашение начать дуться. Плотные спиралеобразные волны неудовольствия Гвен наполнили квартиру. Лерой их проигнорировал, естественно. Вылив остатки вина в бокал, он закурил, встал у окна, и стал смотреть, как меркнет небо. Справа, вдали, на высоком холме возвышался импрессионистский собор.
       Хлопнула дверь ванной. Лерой решил, что выбор у него - либо остаться здесь и [непеч.] Гвен, либо запереть ее и идти туда, на Монмартр, и напиться, и может подраться с какими-нибудь африканскими сепаратистами или ирландскими освободительными силами или с французской полицией. Он хмыкнул.
       Он вытащил все свои наличные и очень тщательно их пересчитал. Пятьдесят шесть долларов и десять центов. Достаточно ли, чтобы молодой паре прожить три дня в этой столице легкомысленного секса и преувеличенно сладострастной музыки? Может и достаточно. Но соблазн был огромен. Тайник суки размещался в левом верхнем стенном шкафчике, в кухне. Двойное дно. Лерой открыл шкафчик. Он заставил себя не пересчитать все деньги, которые там были. Нужно взять только четыреста евро. Или пятьсот? Да, пятьсот. Пятьсот евро. Завтра он сводит Гвен в какой-нибудь приличный и уютный ресторан, и может быть в театр, или еще чего-нибудь. "Лерой", - сказал он себе, "Лерой, [непеч.] ты, презренный похотливый кабан, ты не забудешь, ты совершенно точно не забудешь выслать суке чек . . . Нет, ты пошлешь ей наличные. В книге. Ты пойдешь в Нью-Йорке в банк, разменяешь нужное количество долларов, накинешь пятьдесят евро, вложишь в книгу, и отнесешь книгу на почту. Посылку зарегистрируешь. И ты обязан не забыть об этом! А раз не забудешь, тогда почему же только пятьсот? Возьми семьсот. Доложишь лишних не пятьдесят, а сто. Вот и славно. Так и сделаю".
       Некоторые высокопоставленные господа имеют привлекательных взрослых дочерей, и приятно бывает провести время с одной из таких дочерей, но последствия всегда перевешивают полученное удовольствие. Им всегда даешь больше, чем взял. Так получается. Поэтому нужно брать столько, сколько сумеешь, как можно больше, иначе какой же смысл, чтоб их всех черти разорвали.
       Он поставил второе дно на место и закрыл шкафчик. Теперь у него были деньги на то, чтобы напиться, и на то, чтобы хорошо провести день с Гвен завтра. Он представил себя на Монмартре, пьющего до закрытия последнего кафе, а потом шагающего к ступеням перед собором с тремя бутылками в рюкзаке, и продолжающего пить до рассвета. Здорово. Но тут ему пришло в голову, что он таким образом оставит Гвен одну на долгое время. Представь себе - вернешься, а ее здесь нет. Какие бы ни были причины. Именно это и произойдет, если он сейчас уйдет, понял он. У нас обоих есть здесь дело. Сейчас не время потакать собственным капризам. Как-нибудь потом.
       А может взять ее с собой? Несчастная баба, она так измоталась за всё это время. Было бы жестоко волочь ее куда-то прямо сейчас. Она пойдет, если я ее попрошу, подумал он. И даже дойдет пешком до вершины холма, хотя у него теперь есть деньги на такси.
       Он осознал, что в ванной льется вода, и льется давно. Он и сам любил понежиться под душем, но все-таки. Он постучал в дверь. Ответа нет. Он постучал еще раз, сильнее.
       - Гвен! Эй, Гвен!
       Молчание. Он открыл дверь. Гвен сидела на полу, спиной к стене, бедра обернуты сукиным полотенцем, грудь наружу. Хорошая грудь, кстати сказать. Он думал, что грудь у нее отвисает. А она не отвисает. Глаза Гвен закрыты, выражение лица спокойное, мирное. Лерой потянулся к крану и выключил душ. И некоторое время заворожено смотрел на непроизвольно забывшуюся сном Гвен. Равенство, неравенство - каждый мужчина желает ощущать себя время от времени благородным рыцарем - это в подсознании заложено. Он нагнулся и взял ее на руки. Она что-то пробормотала, вздохнула, вытерла губы об его плечо, и заютилась. Его попытка переместить ее вес на другую руку пресечена была недовольным бормотанием. Он перенес ее на матрас. Положив ее очень нежно на простыню, он прикрыл ее другой простыней и, поколебавшись, коснулся губами ее виска.
       Нельзя смотреть на спящих как дети - можно разбудить. Лерой подумал - не просидеть ли ночь вот так, на краю матраса, робко. Он прикинул, что ему придется вести себя очень тихо и не курить. И свет придется выключить. Ну уж нет. Никакая женщина, как бы желанна она не была, не укротит свободную душу просто так, за здорово живешь. Он подождал еще минут пять, а затем накинул пиджак и вышел из квартиры. Замок он закрыл с помощью той же заколки для волос, которую давеча использовал, чтобы войти. Дурацкие французские замки не защелкиваются автоматически.
       Вместо того, чтобы идти к Монмартру, Лерой проследовал на юг вдоль канала. Кругом было пустынно. Небо почти темное. Шлюзы канала все еще можно было видеть - их освещали остаточные отблески, закат, угасая, проявлялся отдельными пятнами тут и там.
       Сунув руку в карман пиджака, Лерой обнаружил там дыру. Замечательно. Зажигалка, стало быть, где-то за подкладкой. Он стал искать ее ощупью, сжав для начала край пиджака. Пальцы набрели на округлый предмет. Пуговица? Нет, слишком толстое что-то. Он снял пиджак и, копаясь и ругаясь, выудил из него зажигалку. Округлый предмет вылезать отказывался. Лерой посмотрел по сторонам. Одинокая фигура двигалась к нему, следуя вдоль канала на север и имитируя походку нью-йоркских репперов гангстерского типа - приподнимающуюся и катящую, будто на лошади человек едет, и при этом раскачивается из стороны в сторону. Лерой подождал, пока фигура не поравняется со шлюзом, и пошел на перехват.
       - Мсье? - сказала фигура.
       Лерою показалось комичным это "Мсье?" вместо "Ну ты!"
       - Мордой к стене, - велел фигуре Лерой.
       - Простите?
       Точным натренированным движением Лерой схватил фигуру за воротник и пихнул парня в стену, а для доходчивости ткнул его кулаком в спину, к востоку от позвоночного столба и к северу от почки, не желая наносить непоправимых увечий.
       - Дернись, пожалуйста, хоть раз, - сказал он. - Мне нужен предлог, чтобы я мог что-нибудь у тебя внутри сломать. Что-нибудь важное. Что-нибудь, на чем доктора карьеры делают.
       Обыскав парня, он нашел в заднем кармане смехотворно низко сидящих штанов то, что искал - нож с выскакивающим лезвием.
       - Спасибо, - сказал Лерой. - Можешь идти, только на глаза мне больше никогда не попадайся.
       - Мсье! - запротестовал молодой человек.
       - Ты что-то сказал?
       - Нет.
       - Вали.
       Парень медленно пошел прочь. Лерой сделал угрожающее движение. Парень ускорил шаги, забыв о раскачивающейся походке - шел, как опытный путешественник, знающий, что должен пройти еще много миль до того как позволит себе сделать привал и соорудить уютно потрескивающий, душевный костер на поляне, у края рощи. Лерой сделал шаг в его направлении. Путешественник перешел на рысь.
       Лерой надавил кнопку. Лезвие выскочило из ручки со зловещим щелчком. Не очень острое. Лерой поточил его об гранитный край тротуара и разрезал подкладку.
       Странный предмет, оказалось, приклеен к подкладке. Батюшки. Он сразу понял, что это за предмет. И покачал головой.
       - Неисправима, - пробормотал он.
       Ему захотелось вернуться в квартиру, но он передумал. Пусть спит.
       В кварталах, ютящихся между Пармантье и Републикь, канал уходил под землю, и перекрытие образовывало бульвар, с липами по середине. Лерой повернул налево, дошел до Републикь, и выпил виски в американо-ирландского типа пабе чей персонал состоял исключительно из бывших и будущих преступников. Их одежда и стрижки, в гротескно-уличном французском стиле, делали бармена, менеджера и официантов похожими на классических французских гангстеров, какими их показывали в парижских фильмах семидесятых годов прошлого века. Группа мощных немецких мужчин и женщин занимала два столика в углу. Лерой немного понимал по-немецки, но орущее в стратегически развешенных динамиках стандартное американское диско позволяло выхватывать из общего говора только отдельные слова. Лонгайлендская пара у стойки вела вялую беседу. На пути в туалет Лерой незаметно бросил трансмиттер Гвен в сумку женщины, одновременно ловя фрагмент беседы. Пара обсуждала черного соседа, недавно въехавшего в дом напротив. Несмотря на то, что новый поселенец им не нравился, они сглаживали острые места и употребляли вежливые эвфемизмы, принятые в данный момент. Весь мир, в понятии Лероя, состоял из реакционеров, слишком робких, чтобы высказать возражения честно, и недостаточно раскрепощенных, чтобы принять новые реалии. Недовольные овечки.
       ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. О ЛЮБВИ.
      
      
      
       Джордж вернулся - я снова в своих грезах, хотя в какой-то момент я чувствовала, будто меня поднимают с какого-то кафельного пола, несут и опускают на постель, но, возможно, я смешиваю две разные вещи, поскольку как только я, услышав голос Джорджа, разбаррикадировала дверь и он вошел, я едва прошла три шага до кровати и тут же на нее упала - забыв об этикете, забыв о приличиях. Я была совершенно не сонная, в голове было ясно, но тело мое служить мне отказывалось, вот я и легла. Внезапно, ни с того ни с сего, я почувствовала себя очень одинокой - как никогда. Хотелось плакать. Может, я поскулила слегка. Я посмотрела на Джорджа, а он на меня, и я попросила его меня обнять. И он обнял. Он сел на постель, наклонился, и обнял меня. Может, если бы он был француз, он не посмел бы меня обнять, но американцы - они другие. В Америке столько же классовых различий, сколько в любой другой стране, конечно же, но каждого американца с детства приучили думать, что различий нет. Поскольку значительной миграции из класса в класс не бывает, нет свидетельств, указывающих на различия, а потому члены каждого класса думают, что стандарты и привычки их окружения универсальны, везде действуют, во всех классах и во всех странах. Джордж, будучи из купеческого класса, среагировал так, как все купцы реагируют, когда их женщины просят их обнять. Несмотря на то, что он прекрасно знал о моем происхождении, ему даже не пришло в голову, что у нас могут быть разные представления об этикете.
       Я была не в том состоянии, чтобы думать об этикетах.
       Он не стал раздевать меня полностью. Ни он, ни я не пожелали прервать объятия. Мы просто расстегнули и отодвинули достаточно одежды, чтобы сделать возможным прикосновение кожей друг к другу. Лежа на спине, я скинула туфли. Джордж прижимал меня к постели своим телом, и запах его кожи, и прикосновение его грубоватой щеки к моей были такого жизнеутверждающего толка, что неожиданно я зарыдала. Он спросил меня, что не так, но я только мотала головой и умоляла его не обращать внимания на слезы, и это его так страшно возбудило, что я не была уверена, что выйду из этого соития живой, и мне было почти все равно. Он вошел в меня мгновенно, и замедлился, и сразу стал очень нежный. Когда я открыла в следующий раз глаза, я увидела его, все еще поверх меня, все еще во мне, но внешний вид его изменился. И комната изменилась. И столетие. Самое странное - запах его кожи остался тем же. Он почувствовал мою неуверенность и приостановился, и запустил руку в мои волосы. Может у него тоже появились какие-то сомнения. Чтобы его обнадежить, я плотно обвила его торс ногами. Он схватил меня за пряди волос, не очень сильно, и было не очень больно, но я не могла повернуть голову, и в этот момент у меня случился оргазм. Не помню, чтобы когда-либо до этого я так кричала. Наверное, я разбудила весь район. Я продолжала кричать, следующий оргазм наплывал на предыдущий. Когда я наконец слегка утихомирилась, я поняла, что Детектив Лерой только что оставил во мне семя. Я приложила ладонь к его щеке. Моя рука и его профиль очень красиво смотрелись вместе.
       Задавать мужчине вопросы - искусство. Мужчины легко раздражаются и обижаются, а иногда становятся подозрительными. Инстинктивно они знают, что вопросы им задают не для того, чтобы получить ответы (большинство женщин ответы и так знает), но чтобы заставить их сказать что-то, чего они добровольно говорить не желают. Как опытный психолог, вы должны быть осторожны. Каждый раз, задавая вопрос, вы должны быть уверены, что выглядите и звучите совершенно невинно, будто ничего особенного не имеете в виду. Знаете, о чем я. Глаза ваши должны говорить - "Это не каверзный вопрос, если ты думаешь, что вопрос каверзный, ты не думай - вопрос самый обыкновенный". Нужно также следить за употреблением слов, и проделать предварительную работу, заставив его думать в определенном направлении. Мужчины - существа простые, и слово "простой" звучит для них музыкой. Нужно произносить слово "простой" как можно чаще. Помимо этого, в глубине души каждый мужчина, который чего-то стоит, уверен, что все женщины дуры. В этом мнении мужчину следует периодически поддерживать, обнадеживая. Часто слышишь, как мужчины говорят о той или иной женщине, что она очень умная, но они говорят тоже самое о некоторых породах собак. Самое лучшее поэтому - создавать впечатление, что вы слегка растерянны. И произносить слово "просто".
       Он лежит на спине, и я лежу на спине, рядом, и я уставилась в потолок, и я говорю - "Можно задать тебе простой вопрос?"
       Он моментально говорит - "Конечно".
       Я говорю - "Зачем ты все это делаешь?"
       "Что именно?"
       "Все это. Расследование, охраняешь меня, все это".
       "Это моя работа".
       "Глупости".
       Он думает, а потом говорит - "Я просто искал случая, чтобы заняться с тобой сексом".
       То есть, он пытается меня сбить с толку. Что ж. Я угождаю ему, делая вид, что трюк сработал. Я говорю - "Ну вот, мы занимались только что сексом. А теперь что нам делать и куда идти?"
       Он говорит - "На твое усмотрение. Хорошо бы пойти прямо к алтарю".
       Я чуть не икнула. Вот же скотина. Либо он очень прозорливый, что сомнительно, либо он действительно имеет это в виду. Я говорю - "Как, прости?"
       А он говорит - "Я действительно тебя люблю". Просто так - взял и сказал.
       Я уверена, что слышала все правильно, но на всякий случай говорю - "Действительно что?"
       "Люблю тебя". Он таращится на потолок. Я тоже. На потолке ничего не нарисовано и не написано.
       Я говорю - "Да ладно тебе".
       Теперь я сама желаю, чтобы меня обнадежили. А также чтобы мне польстили. Я хочу, чтобы он сказал, какая я красивая. Я не очень красивая, но ведь и не уродина, в конце концов. У меня много красивых черт. И даже прекрасные есть.
       Он говорит - "Хмм". Как, вроде, он не очень согласен с тем, что я красивая, но не видит, как это положение можно опровергнуть. Подлец. Мужчины бывают так жестоки.
       Я говорю - "Я на мели. Денег нет".
       Он говорит - "Да, я знаю".
       Это, кстати говоря, очень даже мне льстит, поскольку теперь ясно, что он за мной не из-за денег увязался, которых больше нет. Минутку! Он не упомянул ли только что алтарь? Некоторые вещи медленно доходят, однако.
       Прежде, чем я успеваю опомниться, оказывается, что мы поменяли тему и обсуждаем некоторые мои нелицеприятные привычки. Речь о любви к подслушиванию. Оказывается, ему не нравится. После чего он вдруг мне говорит, кто он такой на самом деле. Я не поняла. Ему приходится дважды повторить, пока до меня доходит. С ума сойти. Невозможно. Но, очевидно, правда. А только не сходится что-то.

    ***

       - Можно я задам тебе простой вопрос? - спросила Гвен.
       - Не знаю. Попробуй.
       - Зачем тебе все это? Зачем ты это делаешь?
       - Это моя работа.
       - Глупости.
       - А что ты хочешь, чтобы я сказал? Ну, хорошо, я просто хотел тебя [непеч.]. Так лучше?
       - Это оскорбление.
       - Прости.
       - Теперь я буду дуться и тихо тебя ненавидеть.
       - Десять минут.
       - Что?
       - Подожди десять минут, а потом дуйся. Я два дня не спал. Мне нужно только чуть-чуть отдохнуть. Когда ты дуешься - это сплошная эротика, и мне не хочется пропустить.
       Она закатила глаза.
       - И куда же нам теперь? - спросила она.
       - На твое усмотрение. В Милан. В Москву. В Рио.
       - Ты знаешь, что я имею в виду.
       - Хочешь, чтобы я сделал тебе предложение?
       - Пошел [непеч.].
       - Я действительно тебя люблю. Такие дела.
       На какой-то момент она потеряла дар речи.
       - Слушай, - сказала она. - Мне много в этой жизни врали, поверь. Когда мужчина врет женщине, это очень видно.
       - Может быть. Но я ведь не совсем обычный мужчина, и вру не совсем обычно. Лицо у меня очень невыразительное, а голос плоский в основном.
       - Я тебе не верю.
       - Это твое право.
       - Мне нужны доказательства.
       - Доказательства чего?
       - Ты знаешь.
       - Не очень.
       - Того, что ты только что сказал. Что ты имел в виду, когда сказал, что меня любишь?
       - А как ты думаешь?
       - Тут что-то другое.
       - Ладно. Я просто пытаюсь затащить Гейл в постель. Я тебя использую, чтобы прислониться поплотнее к Гейл.
       - Заткнись. Я хочу доказательств.
       - Я не могу обещать тебе луну с неба, Гвен. Некоторые вещи - вне моего контроля.
       - Мне все равно нужны доказательства.
       - Хорошо.
       Гвен ждала. Лерой молчал.
       - Ну?
       - Что ну?
       - Я думала ты что-то хочешь сказать, - сказала она раздраженно.
       - Правда? Ты так думала?
       - Ты сказал, хорошо, я предоставлю тебе доказательства.
       - Нет, я этого не говорил.
       - Перестань. Откуда ты знаешь про меня . . . все это? Университет, бойфренды, и все остальное?
       Он повернул к ней лицо и подмигнул. Отвернувшись, он снова уставился на потолок.
       - Хорошо, откуда ты узнал про мою электронику?
       - Ты имеешь в виду - как я узнал о твоей страсти к подслушиванию?
       - Это не страсть.
       - Подслушивание - не то занятие, к которому следует иметь страсть, - сказал он строго, снова поворачивая к ней лицо, и на этот раз хмурясь.
       - Ты уходишь от вопроса.
       - Какого вопроса?
       - Откуда ты знал?
       - Я сделал обыск в твоей квартире. Разве я тебе об этом не говорил? Ордера не было. Можешь меня судить за незаконное вторжение. Следствие тут же закроют, но ты сможешь подать иск, апелляцию, и так далее. Почему бы тебе это не сделать?
       - Чего не сделать?
       - Не сделать так, чтобы меня арестовали?
       Она опять закатила глаза. Вздохнула.
       - Хорошо, расскажи мне про университетское время. Ты уверен, что мы не учились вдвоем?
       - Тебе не нужно об этом ничего знать. Тебе не понравится.
       - Это я сама как-нибудь решу - нравится мне или нет, - сказала Гвен.
       - Хорошо. Помнишь, был такой парень по фамилии Гаррик?
       - Гаррик? Подожди-ка. О! Джордж Гаррик?
       - Именно.
       - Толстый такой, типичный нерд. Гаррик-нерд?
       - Да.
       - Он еще, помню, смухлевал на экзаменах в середине семестра. Хам и дурак.
       - Да, он самый.
       - Помню, он ко мне клеился. Отвратительный тип. Ну так что же, при чем тут Гаррик?
       - Помнишь, он однажды купил тебе тюльпаны?
       - Да. Он что, твой друг?
       - Это как посмотреть. День на день не попадает. Дружба - сложная вещь. Думаешь - парень тебе друг, а он берет и продает тебе наркотики. Какой же он друг после этого.
       - Прекрати сейчас же. Какое ко всему этому отношение имеет Джордж Гаррик?
       - Джордж Гаррик - это я.
       - Слушай, я еще не старая и из ума не выжила, понял? Я прекрасно помню как выглядел Джордж Гаррик. Ты совершенно на него не похож.
       - Понятное дело.
       - Тогда перестань кривляться и говори серьезно.
       - Ты могла бы прямо сейчас пойти в полицию, здесь или дома, и сказать им, что Джордж Гаррик и Детектив Лерой - одно и то же лицо. Ты бы стала героиней, а я бы получил от двадцати пяти до пожизненного.
       Он, вроде бы, не шутит, подумала Гвен.
       - Я не понимаю, - сказала она.
       - Повторяю - тебе не нужно этого знать.
       - Нужно.
       - Ладно.
       Он заложил руки за голову и некоторое время размышлял, чем чуть не привел Гвен в совершенное исступление.
       - После диплома я переехал во Францию, - сказал он. - Мама моя из Парижа. Я собирался стать большим предпринимателем.
       Он замолчал.
       - Так вот почему ты знаешь французский, - сказала она, помогая.
       - Нет. Я знаю французский потому что это мой родной язык. Моя мать много говорила по-французски, и гувернантка тоже. А отец всегда был в разъездах. Я его видел, может, раз в три месяца. Со мной он тоже говорил по-французски.
       - Почему?
       - Потому что других языков я не понимал до тех пор, пока не пошел в подготовительную школу. А предпринимателем я собирался стать потому, что мои родители обанкротились, когда я был еще в университете и развлекался сексуальными фантазиями по твоему поводу.
       - По . . . моему? . . . поводу? . . .
       - Никто об этом не знал, конечно же.
       - Мы в данном случае говорим о Принстоне?
       - Да.
       - И никто не знал? Да ладно! Все обо всех знают.
       - Только когда люди не держат язык за зубами. Помнишь Анн Руссо?
       - Анн Руссо? Нет.
       - Профессорша биологии. Она у тебя была целых два семестра. Что с тобой!
       - А! Я думала, ты о студентке какой-то говоришь.
       - Помнишь, ее уволили?
       - Да. Она спала с тем парнем . . . красивый парень . . .
       - Рой Гетс.
       - Да. Второкурсник.
       - Все стало известно потому, что Рой болтал. Хвастал всем. Думал, что ему будут завидовать. Типа он самый крутой парень на селе, спит с профессоршей, и прочее. Завидовать - завидовали. Но Рою никогда не приходило в голову, что огласка - неправильный подход к делу. Самое глупое было - знаешь что? Она его действительно любила. Она была - лет на десять, кажется, его старше? В наше время это вообще не разница. Мне было ее жалко. Я находился в том же положении. К тому же и сделать ничего не мог. Я посвятил тебе стихи, но они были очень плохие. К живописи способностей не было. Я вообще не очень интересный человек. К тому же я был тогда толстый. Ничем тебя заинтересовать я не мог. Руссо переехала на Средний Запад. Работает в какой-то совершенно безумной страховой компании. Мы до сих пор с ней обмениваемся открытками на Рождество.
       Гвен помнила Анн Руссо - маленькую брюнетку со странно красивыми руками, легкой шепелявостью, и страстью к богемной одежде. Рой Гетс получил со временем докторскую степень по биологии.
       - В общем, я бросил университет и стал антрепренером, - сказал Лерой.
       - В Нью-Йорке?
       - В Париже. Мои родители скандально развелись. Я решил сперва стать очень богатым, и только после этого сделать тебе предложение.
       - Перестань. Ты дело говори.
       - У меня был партнер, международно известный тип. Ты знаешь - из тех, чьи лица периодически показывают по телевизору, когда мир в очередной раз возмущен какой-нибудь очередной американской затеей. Семья у него неприлично богатая. У нас был план. Замешаны были нефть, оружие, мусульмане, и все прочее. Где еще в наше время найдешь большие деньги, если у тебя самого ничего нет изначально.
       - Как-то это неэтично? - предположила Гвен.
       - Ты меня этике будешь учить? Слушай, всякий американец, чья кровь красна, оплачивает оружие и бомбы Ближнему Востоку каждый раз, когда заливает бензин в бак. Дали бы шанс публичному транспорту - не было бы никаких хлопушек и пулялок в том регионе. Наша зацикленность на вождении драндулетов как раз и есть причина всех неприятностей.
       - А какой у нас выбор? - сказала
    Гвен. - Не каждый город - Нью-Йорк. В некоторых местах без машины нельзя.
       - Ты была в этих некоторых местах? - спросил Лерой иронически.
       - Хмм . . .
       - Слушай, дай-ка я заткнусь на пару минут. Я собирался кое-что сделать.
       - Что?
       Он поцеловал ее. Она ответила на поцелуй. Их потянуло, бросило друг к другу в объятия. Не отпуская ее, Лерой перевернулся на спину и позволил Гвен развлекаться столько, сколько она хотела, и только придерживал ее изредка и нежно, когда волнение заставляло ее двигаться слишком быстро, и подталкивал слегка каждый раз, когда она замедляла темп до почти полной остановки. Вскоре это превратилось в муку, пока она не поняла, что так может продолжаться часами. Она расслабилась, стала игрива и томна, останавливаясь и выгибаясь время от времени, чтобы почувствовать каждый его дюйм по отдельности и продемонстрировать ему с женской гордостью гибкость спины, тонкость талии, прекрасные формы прекрасных грудей, пьянящий изгиб шеи, и хрупкое запястье. Икр ее он видеть не мог. Поэтому она была - само совершенство.
       Да, именно. Лежа на спине и следя, как она извивается и гнется, ведя рукой от пупка до ямки между ключицами, концы пальцев едва касаются шелковой кожи, Лерой думал, что десятилетнее ожидание того стоило. Глядя, как она откидывает назад голову, мягкие кудри развеваются, глядя, как она останавливается и улыбается ему туманно сверху, ощущая, как она дразнит его внутренними мускулами, проводит ногтем по его соску, он думал, что он самый везучий человек на свете. Гвен Форрестер. Гвендолин. Единственная.
       Внезапно наступил оргазм. Контролировать было невозможно. Такого он не испытывал очень давно. Галактика расползлась на бесконечное число слоев, расширяясь от центра, части, обломки и глобулы триллионов звезд устремились пламенными шлейфами во всех направлениях, и его собственное удивленное рычание сопровождало взрыв.
       Однажды, объяснил Лерой, он и его партнер пили кофе в кафе, обсуждая выгодное дело, которое собирались начать. Говорили тихо и на всякий случай по-английски. Внезапно к ним подошел некто и сказал, что слышал все, и все о них знает. Судя по выговору, был он со Среднего Запада. И оказался полицейским детективом. Партнеры пригласили детектива в квартиру, что он, очевидно, предвидел. Когда партнер Джорджа пошел к столу, чтобы взять пистолет, детектив выстрелил в него, убив наповал.
       - После чего этот гад поворачивается ко мне и поднимает пушку. Пушку я у него отобрал.
       Он проверил пульс партнера и убедившись, что тот мертв, застрелил детектива.
       - Теперь представь себе, как я сижу в квартире партнера, и рядом лежат два тела.
       Он запаниковал. Он не желал быть ни заключенным, ни беглецом. Немыслимо! Он обыскал пришельца и нашел его паспорт. Внезапно его осенило. В доме, некогда ему принадлежавшем, был герметично закрывающийся подвальный полу-бункер.
       - Долгая история. Подземелье, селлар, подвал - это все одно и то же. Главное было - что он ниже уровня земли, и построен как большой сейф, или очень большой рефрижератор. Дверь тяжелая, как на подводной лодке, а код очень простой. Мы там много разного держали, партнер и я.
       Он позвонил знакомому пластическому хирургу, настоящая звезда, и упомянул имя своего партнера. Также он упомянул, что, возможно, предстоит очень выгодное дело.
       - Людям всегда всего мало, - сказал Лерой-философ. - Они как слышат слово "выгодное", так у них в глазах тут же долларовые знаки вспыхивать начинают. Приезжает он, стало быть. Я веду его сперва в библиотечную комнату, предлагаю выпить, и так далее. Затем объясняю, что есть целая новая коллекция Веласкеса, которую сумасшедшие археологи откопали где-то по ошибке, и мы ее всю скупили, но теперь нам нужен адвокат, чтобы защитить наши права, и у нас не хватает четырехсот тысяч. Видишь ли, этот гад дружил с моим партнером лет десять, и даже, кажется, что-то ему там подтягивал. Он - лучший в стране. Он обдумывает предложение и спрашивает, нельзя ли посмотреть на какие-нибудь картины, и я веду его в подземелье, и когда мы входим, я запираю дверь - а она звуконепроницаемая. До сих пор помню выражение его лица. Очень забавно, кстати сказать. Он даже не удивился - он сперва вообще не поверил, думал, я его разыгрываю. Пришлось вернуть его в реальность. Я вытащил пушку и наставил ее ему между глаз и объяснил, чем мы с ним будем заниматься следующие три недели. Дверь без кода не открывается, я знаю код, а он не знает. С миром связи у него нет.
       Он сказал хирургу, чтобы тот снабдил его списком необходимых для операции вещей.
       - Он собирался пудрить мне мозги, так что пришлось его слегка потрепать. И я получил список.
       Он дождался полуночи. Полиция уже искала его. Он сходил в офис к хирургу и вернулся с большим количеством нужного, но предстояло еще два раза сходить. Последняя вещь, которую он принес, была - компьютер хирурга.
       - После этого я запасся на двоих консервами, на месяц. И даже вина приволок. Он просил ассистентку, но я сказал ему, чтобы он не качал права. Я дал ему копию с паспортной фотографии. Я сказал, что мне все равно, сдохну я или нет, но если сдохну, он умрет в подземелье от голода, а до тех пор мой труп будет составлять ему компанию.
       Хирург сделал операцию. Лицо пациента стало в некоторой степени напоминать лицо человека, которого пациент убил и чей паспорт он взял себе.
       - Понятно, что сам паспорт я хирургу не дал. Я сделал увеличенную копию на ксероксе.
       Это объясняло, в частности, почему он, Джордж Гаррик, известный также как Детектив Лерой, редко улыбается и почему лицо у него почти всегда бесстрастное.
       - В моей морде осталось после операции очень мало живых нервов. Кстати, если тебе любопытно - хирурга я не убил.
       Это было не нужно.
       Он переехал обратно в Штаты и провел небольшое расследование. Парень, которого он убил, был детектив из Огайо. Именно так бывший антрепренер представился будущим коллегам в Нью-Йорке. Они проверили его прошлое, позвонили в несколько мест, и почему-то ни о чем не догадались.
       - А теперь, милая дама, судьба моя в твоих руках.
       Он повернулся лицом к профилю Гвен и посмотрел на нее насмешливо.
       - Не сходится, - сказала она.
       - Это самая большая проблема всех правдивых историй, - сказал Лерой. - Удача играет в них немалую роль. Логике они не подчиняются.
       - Ты меня пугаешь.
       Он приподнялся на локте.
       - Да. Прости. Ты мне ничем не обязана. Мы вернемся в Нью-Йорк и сделаем так, что парень, который хочет тебя убить, никогда больше не будет тебя беспокоить. После этого можешь поступать как хочешь. Можешь забыть, что мы с тобой когда-либо встречались. Обещаю, что не стану расценивать это как оскорбление, и преследовать тебя не буду.
       Она долго молчала. Лерою хотелось ее поторопить, но, подумав, он решил, что он ее просто переупрямит. Что и случилось - она нарушила молчание.
       - Я думаю, я смогу тебе помочь с расследованием, - сказала она.
       - Я тоже так думаю.
       - У меня есть видео убийства.
       - Я предполагал, что есть. У тебя также есть звуковая запись моего разговора с тем подонком в тюрьме, а это действительно очень трудно. Успешно подложить трансмиттер профессионалу, который за тобой следит - это не то, что напихать жучков в дом своей сестры, куда все время ходишь. Даже сравнивать глупо. Кстати, я уверен, что следователь пропустил половину трансмиттеров в доме твоей сестры. Я сам нашел два после того, как они прочесали там все. Уверен, что есть еще. Ваша изобретательность несравненна, о герцогиня. Вам нужно было стать оперативником в ФБР. Помимо этого, ты шпион-маньяк, каких мир не видывал. Я понимаю, что это - зависимость покруче героина, и много дороже. И тем не менее, ты должна от нее избавиться. И, кстати говоря, лонгайлендская пара, которой я давеча подложил твой трансмиттер - у них хороший секс был ночью?
       - Какая пара?
       - Ты права. Ты этого услышать не могла. Ты не притворялась, ты действительно вчера была никакая. Ну, хорошо - трансмиттер у пары, а где приемник?
       - Ты о чем? Не понимаю.
       - В твоем плейере или в фотокамере?
       Она вздохнула.
       - В камере.
       - Прелесть. Если бы тебе понадобилось протащить через таможню картину Мане, как бы ты это сделала?
       - А зачем тащить Мане?
       - Просто спрашиваю. А наркотики? Как бы ты замаскировала фунт кокаина, если бы везла его?
       - Зачем же маскировать. Я этот фунт просто послала бы по почте. Тебе.
      -- Смотри-ка. Соображает.
       - Прости, что пихнула тебе трансмиттер.
       - Хорошо, но если бы тебе опять представилась такая возможность, ты бы поступила точно также, не так ли?
       - Ты уверен?
       - Да.
       - Возможно ты прав.
       - Я знаю, что я прав. Слушай. По поводу записи убийства. Сколько раз ты ее смотрела?
       - Один раз. И не всю. Не могла больше.
       - Убийцу описать можешь?
       - Могу.
      
       ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ВИНС НЕ НАХОДИТ СЕБЕ МЕСТА.
      
      
      
      
      
       Приятной наружности пожилой мужчина в крамвольной шерсти костюме вышел из нового такси-микроавтобуса, одной из моделей, которые пытались вот уже лет десять завоевать популярность на улицах Манхаттана, и стал ждать, когда дворецкий откроет ему дверь. Дворецкий не спешил. Мужчина именно этого и ожидал, и посчитал справедливым.
       Особняк времен Бель Эпокь высился гордо на южной стороне улицы - часть приданого. В молодости Джон получил особняк, женившись на Море.
       - Привет, Мора, - сказал он женщине, безвольно сидящей в чиппендейлском кресле в гостиной.
       - Привет, - ответила она тоскливым голосом.
       Когда-то она была умопомрачительно красива - изящна, солнечна, беспечна. Тридцать пять лет спустя, они все еще были женаты. Были хорошие времена, были плохие времена, некое число скелетов распихано было по шкафам в нескольких домах, но в целом жизнь в доме Форрестеров перестала быть сносной всего неделю назад.
       - Мне через пару часов нужно будет снова уехать, - сказал Джон Форрестер.
       - Да, - ответила Мора без интонации.
       Он прошел в кабинет. Револьвер во втором ящике стола из красного дерева был смазан так щедро, что пришлось его вытереть монограммным платком. Джон Форрестер переместился в спальню и переоделся в менее официальный костюм.
       Он поймал такси и проследовал на нем до маленького городка в Апстейте, указывая шоферу дорогу. Они проехали по узкой проселочной трассе через рощу. Внезапно шофер стал проявлять любопытство с тяжелым восточноевропейским акцентом. Джон Форрестер сказал, что навещает друга, живущего в этих краях, в летней резиденции.
       Шофер остановил машину у чугунной решетки, за которой начиналась мощеная булыжником живописная аллея, ведущая ко входу в деревенский особняк, светившийся гостеприимством и напоминающий дворцы плантаторов вдоль Миссиссиппи (вместо кирпичей и дерева, известняк служил в случае данного особняка основным строительным материалом). Дом и на самом деле принадлежал когда-то плантатору, переехавшему из Луизианы на север. Джон Форрестер расплатился с таксистом и вылез из машины.
       Дворецкий в стильном фраке открыл дверь и осведомился, кого именно желает видеть гость.
       - Скажите мистеру Коксу, что к нему приехал Джон Форрестер.
       - Да, сэр, - согласился дворецкий. Он был из старой породы представителей профессии. Оставив Джона в вестибюле, он поднялся по мраморной лестнице полной достоинства походкой, добравшись до верха, похоже, быстрее, чем добрался бы прыгающий через три ступеньки атлет. Вскоре он вернулся и сказал бесстрастно, - Мистер Кокс ждет вас, сэр.
       Джон вошел в кабинет через замысловатую с узорами дверь. Двое крепких парней, ждавших его у самой двери, мгновенно переместились к нему таким образом, что он не мог двинуться, и вытащили у него из бокового кармана пистолет до того, как он успел сказать хоть слово.
       Кокс наблюдал за происходящим от письменного стола. Темно-карие глаза улыбались, губы зловеще искривились. Такое веселье не принято в домах с хорошей репутацией. Случай был исключительный.
       - Надо же, - сказал Кокс. - Сам Джон Форрестер пожаловал. Вовремя. Пожалуйста подойди к столу.
       Джон подошел.
       - Ну и как, нравится, Форрестер? - спросил Кокс, наклоняя круглую голову. - Я ведь сказал тебе, что что-нибудь придумаю. Это заняло некоторое время, но, как видишь, слово я сдержал.
       - Ты ниже всякого презрения, - сказал Форрестер.
       - Так ли это? - Кокс снова наклонил голову. - Джентльмены, - он повернулся к телохранителям. - Оставьте нас одних на некоторое время.
       Не говоря ни слова, телохранители покинули помещение.
       - Бедный, бедный Форрестер, - сказал Кокс. - Пятнадцать лет. Ты думал, что все забыто, не так ли? И вдруг узнаёшь, что определенные акции падают не просто так, определенные политические кампании имеют смысл, и так далее. И все равно ты ничему не научился. Следовало обратить как можно больше имущества в наличные до того, как кривая долга ушла в стратосферу.
       - Это просто подлость, - сказал Форрестер. - Это не страшно. И ты вовсе не потому ниже всякого презрения.
       - Ну да?
       - Надеюсь, ты готов к смерти.
       - Ты собираешься меня убить?
       - Да.
       - Пока ты меня не убил, послушай, что я тебе скажу, Форрестер. Чтобы не осталось между нами непонятого. К убийству твоей дочери я отношения не имею. Вообще. Я хочу, чтобы ты это знал.
       - Зачем ты мне это говоришь?
       - Подумай, Форрестер. Если бы я хотел ее убить, я бы сделал это гораздо раньше, возможно сразу после того, как ты переспал с женщиной, на которой я хотел жениться против воли всей моей семьи. Помнишь? Ты решил поиграть в благородство и открылся мне, мерзавец, и я тебе сказал, что никаких эксцессов не будет, поскольку эксцессы - от слабости, а не от силы. Я мог бы убить тебя, или несколько членов твоей семьи, тогда же. Помнишь, что я тебе тогда сказал? Вспомни.
       Форрестер молчал.
       - Я сказал, Форрестер, ты упадешь очень низко, и весь твой клан вместе с тобой. Ты подумал, что я сумасшедший. Ты посмотрел на меня так, будто я нуждаюсь в сочувствии и уходе. Ты тысячу раз попросил прощения, и каждый раз я отвечал, что я добьюсь твоего падения. Ты не думал, что такое возможно. Выдающийся представитель старой семьи, благодаря в основном твоей жене, если ты падаешь, тебя поднимают за уши и ставят на ноги ради сохранения клана. И где же теперь твой клан? Можно сколько угодно диверсифицировать вклады, но у каждого клана есть специализация. Я знал, какая специализация у твоего клана. Работал я очень осторожно, очень прилежно, подкупая политиков и адвокатов, подначивая активистов, и вскоре кампания началась. Кампания против продукта, на котором специализируется твой клан, Форрестер. Судебные иски начали разорять компании, акции пошли вниз . . . и все дальше вниз . . . и потянули за собой остальные вклады Форрестеров. И вот ты здесь. Теперь я тебе скажу - ты один, Джон. Никто тебе больше не поможет. Есть и другие вещи, которые тебе неприятно было бы слышать . . . Хмм . . . Твоя жена, к примеру, спит . . . он говорит, что он художник, но это не так . . . я его нанял, специально для этой цели. Я бываю порой так мелочен, так мстителен, Форрестер . . . Сам себя перестану скоро уважать. Но ни в каких убийствах я не замешан. Самоубийствах - может быть. Но не убийствах. Ни одного. За все эти годы я ни разу не нарушил закон. Взятки - они называются в наше время - дотации. Касательно же твоей дочери - мне очень жаль. Серьезно. Пойми - мне было бы приятно посмотреть представление "Короля Лира" с тобой в главной роли. Я очень на это рассчитывал. Если бы я знал, что так случится, я бы сам нанял ей дополнительных телохранителей. Другая твоя дочь разделит с тобой твою судьбу, если, конечно, вдовец на ней не женится, что сомнительно. Ей я никого нанимать не буду . . .
       - Заткнись, - сказал Джон. - Заткнись, Кокс. - Он вздохнул. - Я присяду, хорошо?
       Кокс помедлил - для собственного удовольствия. Он полностью контролировал ситуацию.
       - Что ж, садись.
       - Значит так, - сказал Джон. - Мне нужно найти убийцу дочери. Это необходимо. Нельзя ли бы на время поисков приостановить все это? Вот закончу - и гори все огнем. Два месяца, три месяца . . .
       - Невозможно, - сказал Кокс. - Ситуация существует сама по себе. Тысячи людей заняты в кампании. Тебе следовало продать все акции, когда это можно было сделать. Скинуть все по дешевке. Как всегда, ты был слишком самодоволен и самоуверен. Тебе было лень.
       - Всего месяц или два.
       - Сожалею. Не могу.
       - Ты мог бы мне одолжить денег.
       - Одолжить?
       - Хорошо, просто дать. Это было бы справедливо . . .
       - Даже не думай. Не следовало с ней тогда спать, Джон. Или по крайней мере говорить об этом мне. Иди домой, Джон. Иди домой и смирись с неизбежным. Мне очень жаль твою дочь, но помочь я тебе не могу. Да и, скажем, нашел ты убийцу - и что же? Её ты этим не вернешь.
       - Вызови мне такси.
       - Виктор доставит тебя . . . хмм . . . в Вашингтон Хайтс. Дальше доберешься сам.
       - Мне нужен мой пистолет.
       - Оставляю его у себя, как сувенир. Не надо так на меня смотреть, Джон. Торговаться тебе со мной глупо, это ни к чему не приведет. А будешь настаивать - я позову полицию, и тебя арестуют за попытку убийства.
       После ухода Джона Итан Кокс, подумав, потянулся к телефону. Нет, он не был замешан в убийстве дочери врага. Но другая дочь врага - это совсем другая история. Если позволить ей оставаться активной, его вскоре поволокут в суд, сперва как свидетеля. Если настоящего убийцу не найдут - исключать этот вариант нельзя, принимая во внимание уровень компетентности правительственных агентств - он, Итан Кокс, может быть привлечен к ответственности. И все-таки он медлил. Отменить? Они оба постарели и помудрели - и он, и Форрестер. Яростные приступы злобы, такие частые в молодости, прошли без следа. Отменить? Он почти желал, чтобы кто-нибудь заставил его отменить дело. Надменная Илэйн Форрестер - действительно жаль, что она погибла. Как бы он хотел сам разделаться с ее убийцей, кто бы он ни был! . . . Отменить?
      

    ***

      
       Полицейский участок на Лексингтон Авеню - мрачное здание, похожее на государственную школу в провинции. Внутри впечатление усиливается лампами дневного света, свешивающимися на крашеных металлических брусьях с непомерно высоких потолков, линолеумом на полу, бледно-зелеными стенами, грязными окнами, старомодными металлическими письменными столами и стульями. Автор здания меньше всего думал об уюте. О чем он думал больше всего сказать было трудно.
       - Капитан Марти, - сказал Винс. - Мне нужно видеть Капитана Марти.
       Полицейский за конторкой откликнулся, не поднимая головы -
       - Сядь вон там и жди.
       - Мне нужно его видеть прямо сейчас, - настаивал Винс.
       Полицейский собрался уж было сказать что-нибудь саркастическое, но вместо этого, глянув наконец на Винса, поднялся из-за конторки.
       - Позволь! - вскрикнул он радостно. - А, черт! Винс! Автограф не дашь ли мне? Пожалуйста! Дети мои - знаешь, как обрадуются? Всего лишь автограф, Винс. Я твой поклонник уже много лет. С тех пор, как ты стал профессионалом.
       - Дам автограф. Но сперва мне нужно видеть Марти.
       - Я тебя проведу.
       Они прошли в угловой кабинет.
       - Капитан? - позвал полицейский. - К вам гости!
       Капитан Марти, большой негр с небольшими глазами, блестящим плоским носом, и губами, навечно сложившимися в скептическую ухмылку, оторвался от монитора.
       - А, это вы. Заходите. Выйди, Том, - добавил капитан раздраженно. - Чем могу быть полезен? садитесь, пожалуйста.
       Он поднялся, прошел к двери и закрыл ее.
       - Детектив Лерой сказал, что мне следует к вам придти.
       - Так. Лерой сказал. Продолжайте.
       - Он в Париже.
       - Знаю.
       - Он попросил меня передать вам вот это, - Винс протянул капитану через стол продолговатый конверт.
       Нахмурившись, Марти вскрыл конверт, вытащил из него письмо и быстро пробежал, а затем прочел внимательно.
       - Конечно же, Винс, - сказал он.
       - Простите? Что - конечно?
       - Пойдешь со мной сегодня вечером. Поживешь у меня. Столько, сколько захочешь. Может, это заставит сволочей внизу заткнуть шарманку и перестать курить марихуану и плясать каждую ночь до утра. Наличие капитана полиции в здании их не смущает. Ненавижу этот город.
       - Это то, что сказано в письме? Что я должен . . . ночевать у вас?
       - Это, и еще кое-что.
       - Вот же [непеч.] сволочь, - сказал Винс, пораженный. - Лерой. Я думал, что-то важное. Нет, спасибо, у меня есть куда пойти переночевать, никого не стесняя.
       - Меня ты не стеснишь, - заверил его капитан. - О моем гостеприимстве ходят легенды.
       - Я думал - какое-то важное послание, касающееся расследования.
       - А, да, расследование, - небрежно сказал капитан. Что-то в этом человеке показалось Винсу очень странным. Полицейские так себя не ведут. Выглядел он так, будто у него было что скрывать, но, в отличие от простых полицейских капитанов, за скрытие ему платили. - Слушай, Винс, забудь про Лероя пока что. У меня ты будешь в безопасности. Очень удобно. Я отдам тебе спальню.
       Не слишком убедительно.
       - Лерой . . .
       - Хоть на минуту можно забыть о Лерое? - мрачно сказал Марти.
       - Нет, нельзя! Он . . . Не знаю . . .
       - Ну хорошо, - Марти некоторое время изучал браслет часов. - Вот что, Винс. У Лероя есть методы, о которых лучше не знать. Я уже давно не пытаюсь определить, что важно, а что нет, когда дело касается Лероя. Он не коп, он не человек, он, как у нас говорят, Гнев Матушки Природы, и лучшее, что можно сделать, когда находишься рядом с ним - не раздражать его. Если он говорит, что тебе нужно провести несколько дней у меня в квартире, значит, тому есть причины. Причины у Лероя в основном глупые. Но, увы, когда имеешь дело с Лероем, всегда есть шанс, что глупые его рассуждения приведут к чему-то полезному и конструктивному. У Лероя такой дар, специальный. То есть, лично я так не думаю. Но многие думают. В этом все и дело.
       - Спасибо, я запомню, - сказал Винс, поднимаясь.
       - Жена моя очень хорошо готовит, - сообщил Капитан Марти без интонации. - Дочь у меня очень красивая.
       - Благодарю, Капитан. Если что-то новое будет в следствии, вы мне сообщите, надеюсь?
       - Ах, да, по поводу этого . . . - сказал Марти. - Лерой об этом упоминает в письме. Посмотрим . . . Ага, вот оно. "Если Винс спросит, нет ли чего нового в следствии, скажи ему, чтобы он шел [непеч.]. - Он поднял голову. - Очень сожалею, но . . .
       - Так и написал?
       - Да. Вот, посмотри сам.
       - Не может быть.
       Капитан Марти протянул Винсу письмо. Винс взял его и прочел - "Если . . . следствии . . ."
       - Черт, - сказал Винс. - Я найму частного детектива. Вы здесь все просто некомпетентные бездельники.
       Марти засмеялся, чем еще больше сбил Винса с толку.
       - Но ведь правда! - настаивал Винс без особой уверенности.
       - Конечно правда. Ладно. Значит, ты отказываешься от моего приглашения . . .
       - Отказываюсь . . . Да.
       - Я так и подумал. Это хорошо. На самом деле у меня нет дочери. Да и не женат я.
       - Мне очень жаль.
       - Хочешь совет, Винс? Слушай внимательно. Это неофициально. Сторонись Лероя. Просто сторонись.

    ***

       - Капитан, - сказал Том после ухода Винса.
       - Чего тебе?
       - Я вот думаю тут. Может, это не мое дело, но . . . Кто на самом деле Детектив Лерой?
       - А, это хорошо, Том, я как раз собирался с тобой об этом поговорить.
       - Ага.
       - Помнится, последний коп, задавший этот вопрос, был переведен в Южный Бронкс. Я просто сделаю вид, что вопроса не было, потому что ты мне нравишься. Но я тебя предупредил. Теперь иди в заведение напротив и приведи сюда Гавина. Он там жрет бублики уже третий час. И вообще все где-то шляются, в непонятных местах. Влияние Лероя. Разложились. Некомпетентные бездельники.
       Марти закрыл и запер дверь, присел на край стола, и набрал номер.
       - Шеф? Это Марти. Только что был Винс и оставил сообщение от Лероя. Что? . . . Нет, совсем нет. Послушайте, я не могу следить за Лероем, когда он во Франции. И я не мог запретить ему туда лететь. Он бы что-нибудь опять заподозрил. . . Что? . . . Шеф, меня это задание счастливым не делает, поверьте. Делаю все, что могу. Я не знаю, что он задумал. А вы знаете? Я было понадеялся, что парни из Щедрых Вестей его пристрелят по ошибке . . . Нет. Это было бы слишком большим везением. Я не могу сейчас лететь во Францию, у меня здесь бардак, который нужно разгребать . . . Как только в этом отделении появится обычный капитан, неудобные вопросы начнут задавать сразу. Мы не можем этого допустить . . . Да, сэр. Благодарю вас..
       Он сердито повесил трубку.
       Вошел Гавин, не постучавшись.
       - Привет, Гавин, - сказал Марти, беря со стола лист и подавая Гавину. - Твой трансфер. В Восточный Нью-Йорк. Ты мне говорил, что устал от бюрократии. Сорок уголовных преступлений в день - именно то, что нужно уставшим от бюрократии. Удачи тебе.
       - Эй, Капитан, - пробормотал пораженный Гавин.
       - Убирайся, - сказал Марти.

    ***

       Об отелях нечего было и думать - если тебя одолело одиночество, в отеле будет только хуже. Собственную квартиру Винса теперь ремонтировали, но даже если бы она не была повреждена, возвращаться туда было бы глупо - по разным причинам. К счастью импресарио Винса отдыхал на каком-то экзотическом острове, который рекламировали, как девственный-нетронутый, и где местные только недавно начали учиться чистить иностранцам жилища, стирать им белье и готовить для них четыре раза в день, все это за два доллара. Винс связался с импресарио, и тот позвонил портье, чтобы Винсу выдали ключи - солидных размеров лофт в СоХо, после пятого обновления за двадцать лет окончательно переставший напоминать швейных цех, из которого получился. В отчаянии, мучаясь одиночеством, Винс позвонил в сопроводительный сервис. Девушка приехала и начала его театрально соблазнять. В конце концов, заплатив сумму полностью, он ее просто выставил. Спал он урывками, просыпался, засыпал опять - но липкая дрема не приносила облегчения. Ни мир снов, ни реальность его не удовлетворяли - и там, и там жизнь была сплошным кошмаром. На следующее утро, проснувшись в очередной раз, он заставил себя подняться и убедился, что на часах уже одиннадцать. Если бы у него болела голова, ему, возможно, было бы легче - но в голове было ясно, и тело работало безупречно. Это добавило к кошмарным ощущениям чувство вины. Опасность, угрозы, эксцентричная помощь свояченицы были, оказывается, отдыхом, отвлекли от всего этого. Теперь дети в безопасности и не донимают, Гвен уехала в Париж с копом-расистом - и Винс остался один на один со своим горем.
       Он посмотрел новости по телевизору. Сводки, в которых его, Винса, упоминали, привели его в самую настоящую ярость. Это было хорошо. Ярость приглушает горе. Наконец-то можно было начать что-то делать - он поговорит об этих сводках со своим адвокатом.

    ***

       Офис Фила Мёри располагался в обшарпанном с налетом копоти здании в Трайбеке, построенном в тридцатых годах прошлого века, когда архитекторы стали привыкать к идее, что собственно вид здания не имеет никакого отношения к его функциям. Предполагалось, что суровые, безжалостные и эффективные предприниматели времен Великой Депрессии получали разве что дополнительный стимул суровости и безжалостности от уродливости своих штаб-квартир (когда не были заняты прыжками на тротуар с высоких этажей в связи с испытываемыми ими финансовыми затруднениями).
       Старомодная, среднего возраста секретарша адвоката приветствовала Винса холодным взглядом и фальшивой улыбкой.
       - Эй, Винс! - Мёри радушно улыбнулся, разведя руки в гостеприимном жесте. - Как поживаешь!
       - Фил, я . . .
       - Кофе не хочешь ли? Или чего-нибудь покрепче? Впрочем, ты, наверное, готовишься к следующему мачту.
       - Фил! Ты знаешь, зачем я здесь.
       - Предполагаю. Садись, садись.
       Винс сел, сел.
       - Прими соболезнования . . .
       - Фил, есть проблема.
       - Конечно есть. Мы ее решим, Винс. Ты пришел и меня застал - половина проблемы ушла.
       - Ты читал сегодняшний "Поуст"?
       - Да.
       - "Дейли Ньюз"?
       - Да.
       - "Крониклер"?
       - Да, Винс, я их все читаю.
       - Обнаружил что-нибудь любопытное?
       - Много.
       - Фил, моя жена погибла, а детей я прячу . . .
       - Детей?
       - Слушай, мне не нравится, что эти хамы постоянно намекают, что я убийца собственной жены. Серьезно. Я могу легко без этого обойтись, мне хватает забот.
       - Винс, они же журналисты . . .
       - Я не желаю, чтобы журналисты намекали, что я убил женщину, которую любил больше жизни. На то, что они думают обо мне, мне плевать, но у моих детей вся жизнь впереди, и мне бы хотелось, чтобы они жили без того, чтобы чувствовать себя обязанными защищать своего отца каждый раз, когда какой-нибудь подонок что-то такое говорит . . .
       - Винс, позволь мне тебя прервать в этом месте. Мы с тобой люди разумные, не так ли? Сто миллионов человек смотрело твой матч в прямой трансляции. Твое алиби нерушимо. С таким алиби можно оправдать кого угодно - Эйхманна, Джека Потрошителя, почти всю сегодняшнюю администрацию - словом, любого. Ни один разумный человек не подумает о подлоге . . .
       - В мире очень мало разумных людей, Фил. Газеты пишут, что свидетельства судебных следователей фальшивые, и что убийство произошло после матча.
       - Нет, этого они не пишут.
       - Подразумевают. Если им верить, там у меня все подлог. Каждый день какая-то новая статья. Если часто повторять одну и ту же ложь, она в конце концов станет правдой. Илэйн часто это говорила.
       - Ты преувеличиваешь, Винс. Я понимаю, ты возбужден . . .
       - Фил, Фил, перестань. Возбужден! Мне нужна твоя помощь, прямо сейчас.
       - Хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
       - Найди способ все это остановить.
       - Что остановить?
       - Инсинуации в прессе. По телевизору. По радио. Вчини этим гадам иск за клевету.
       - Нельзя, Винс.
       - Почему?
       Фил посмотрел на Винса так, будто имел дело с человеком не совсем нормальным, чьи мучения нельзя устранить, но можно облегчить, выказывая сочувствие.
       - Журналистов остановить нельзя, - сказал он. - Винс, свобода прессы - такая штука. Свободные они. Что хотят, то и пишут.
       Винс нахмурился. Он знал Фила несколько лет, пользовался его услугами несколько раз, когда граждане с оппортунистским складом ума вчиняли ему иски, но только сейчас понял, что парень-то, оказывается, глуп.
       Поспешно встав, Винс сказал,
       - Спасибо тебе, Фил.
       - Подожди.
       - Нет. Спасибо.
       Он быстро вышел из офиса. Шагая по коридору, злясь, думая, что же ему теперь делать, он едва не столкнулся с толстым белым мужчиной со слегка гротескными чертами лица, который сказал неожиданно приятным баритоном,
       - Простите, у вас, кажется, есть проблема, требующая решения. Возможно, я могу вам помочь. Зайдем ко мне в офис.
       Подчиняясь импульсу, Винс согласился зайти.
       - Зовут меня Тимоти, - сказал толстый, закрывая дверь. - Тимоти Левайн. Тимоти Джей Левайн, если быть точным. Кофе не хотите? У меня, правда, только черный. Не думаю, что друг наш Фил Мёри может что-нибудь для вас сделать. Он ведь верующий фанатик.
       - Простите, как?
       - Верующий фанатик. Садитесь. Выпьем кофе.
       Винс сел.
       - Вы имеете в виду, что он верит в Бога? - спросил он, принимая миниатюрные чашку и блюдце из рук Тимоти.
       - К сожалению нет, - сказал Тимоти Джей Левайн. - Увы. Последний адвокат, который верил в Бога, прозывался Абрахам Линкольн, и адвокат он, как оказалось, был весьма посредственный. Зато у него был превосходный метаболизм. Жрал как свинья и ни унции лишней не набирал. А мне вот приходится постоянно что-то исключать из диеты, чтобы вот в этот костюм влезать, хотя бы. Фил Мёри верит в фундаментальную правильность всего, что есть. Он верит, что юриспруденция есть необходимое зло. Он верит в свободу прессы. Он верит, что Санта Клауса нет. Это такая система верований. Неверующих людей не бывает, все дело в выборе предмета веры, и некоторых этот выбор делает, ну, скажем, недалекими. Не всегда, но часто. Фил Мёри верит, что в каждом деле, за которое он берется, следует делать только то, что уже было сделано в других делах раньше. Мои методы иные. Я могу себе это позволить. У меня богатые родители, поэтому я никак не завишу от этой работы, и работаю только ради профессионального удовлетворения. Поэтому я могу себе позволить разбирать каждый случай отдельно и тщательно. И желаю разобрать ваш.
       Кофе оказался удивительно хорошим. Винс поглядел по сторонам и заметил наконец машинку для приготовления эспрессо, в углу. Странно - Тимоти будто знал, что вот сейчас Винс пройдет по коридору, и приготовил кофе заранее.
       - А что вы можете для меня сделать? В общих чертах? - спросил он.
       - Сперва залог, Винс. Некоторые правила я все-таки уважаю, и это одно из них.
       - Сколько?
       - Двадцать тысяч.
       Винс вытащил чековую книжку.
       - Немного же вы берете, - сказал он.
       - Достаточно. Судебные издержки в эту сумму не включены, поскольку суда не будет. Ни вы никого не будете судить, ни вас не будут. Все, что я сейчас сделаю - я скажу, как вам следует поступать. Если вы последуете в точности моим инструкциям, все будет в порядке, и с вами, и с вашими детьми. Готовы?
       Винс протянул ему чек. Быстро посмотрев на подпись, Тимоти сунул чек в стол и снова воззрился на Винса.
       - Как у вас с письменностью? - спросил он.
       - Что вы имеете в виду?
       - Вы окончили колледж?
       - Да.
       - У вас был курс экспозиционного письма?
       - Да.
       - Успешно прошли?
       - Кажется на "хорошо", но точно не помню.
       - Хорошо-то оно хорошо, а только этого мало, - Тимоти быстро написал что-то на листе бумаги. - Вы войдете в контакт с этим человеком . . . он ассистент профессора литературы в Хантер Колледже. Вы будете платить ему сто долларов в час, и заниматься у него час в день, и в течении недели пройдете весь курс снова. Как пройдете, вы напишете эссе о том, какие эти репортеры жестокие, бестактные, несправедливые мерзавцы по отношению к вам. Покажете старику то, что получилось. Он сделает поправки. После этого вы отправите написанное во все газеты города. Они долго будут раздумывать, а тем временем вы приготовите речь и войдете в контакт со всеми национальными телекомпаниями. Вы выучите речь наизусть и произнесете ее на первом же канале, который согласится пустить ее в эфир. И в эссе и в речи вы упомянете, что считаете репортеров . . . и вы их назовете, каждого, по имени . . . что вы считаете их лично ответственными за любые психологические травмы, которые ваши дети уже получили, или когда-либо получат, в результате инсинуаций средств массовой информации. Вот и все.
       - Что значит - все?
       - Это все, что вам нужно сделать. Впрочем, нет, есть еще кое-что. Если профессор вам откажет, или его нет на месте, а у вас есть хороший знакомый среди репортеров, сходите к репортеру. Но следует быть уверенным, что он умеет писать. И пусть он вам поможет.
       Винс некоторое время размышлял. Что-то слишком просто все.
       - А если они откажутся печатать эссе? - спросил он.
       - Конечно откажутся. Я рассчитываю, что есть где-то среди них редактор, который решит, а чем черт не шутит, это в конце концов сенсация - боксер сам написал целое эссе. Если же никто, вообще никто, не захочет иметь с вами дела, вы упомянете в интервью . . . а уж интервью вы можете получить в любой момент - эти крысы за вами ходят постоянно, умоляя вас сказать хоть что нибудь . . . вы упомянете, что хотели пойти на телевидение, но вам отказали. После чего все эти массовые информаторы будут выглядеть как своевольные, безмозглые расистские свиньи, а вы будете выглядеть как . . . ну, не важно. И вы посвятите свой следующий бой . . . ну, не знаю . . . семьям, которые пострадали от средств массовой информации, и вы нокаутируете оппонента в третьем раунде, и на следующий день ваш портрет начнут печатать на почтовых марках. Заодно можете попросить своего тестя, чтобы он вас поддержал. Очень вовремя, кстати сказать.
       - Вовремя?
       - Тесть ваш разорился. Сочувствие в данный момент ему не повредит. Вы что, не слышали?
       - Нет. Что? Разорился? Не понимаю.
       - Просто позор - люди открывают газету только для того, чтобы читать о собственных проблемах.
       - Не понимаю, о чем вы?
       - Эх! Винс, все это в новостях передают дня три уже. Старик весь в долгах, денег нет, сидит дома в одиночестве. Газеты пишут о нем только в деловых приложениях, конечно, в основном, но "Дейли Ньюз" напечатала давеча большую статью на третьей странице. Они не упоминают вашего тестя по имени, но названия компаний должны же были навести вас на какие-то мысли.
       - Когда это случилось?
       - Недавно, Винс. Но времени все равно мало. Это один из тех относительно редких случаев, когда человек действительно разоряется полностью. Всё его имущество будет передано кредиторам в ближайшие дни. Ему придется, возможно, переехать в мотель, если остались наличные, в чем я сомневаюсь. Все друзья его уже успели бросить.
       - У него есть сбережения.
       - Все счета заморожены. Его судят на сумму, втрое превышающую то, что у него было.
       - Первый раз слышу.
       - Понимаю. Вы вели себя эгоистично, думая только о себе, что простительно в вашем положении. Вот номер профессора, - он протянул Винсу лист. - Передайте ему привет от меня. Он очень забавный парень. Или же найдите молодого репортера, у которого остались еще какие-нибудь иллюзии.
       Тимоти Джей Левайн откинулся в кресле.
       - Заведите каких-нибудь новых друзей, - продолжал он. - Прямо сейчас, не медля. Если вам нужно выбирать между сигаретами и сладким, выбирайте сигареты, только, смотрите, не пристраститесь. Если вам нужно отвлечься, идите в мир и совершите что-нибудь совершенно бескорыстное.
       - Не понял.
       - Это так, просто мысли. Это все, Винс. Я понимаю, что двадцать тысяч за пять минут - дороговато. Я бы дал вам инструкции бесплатно, но боюсь, что тогда вы не стали бы им следовать.
       - Это не похоже ни на какие советы, которые получают от адвоката, - сказал Винс. Ему было неудобно. - Не скажете ли . . .
       - Боюсь, что ваше время истекло, - сказал Тимоти, глядя добродушно на Винса. - Мне нужно сделать несколько дел. Я тороплюсь.
       - Я . . .
       - Нет, не вы, а я их должен сделать. Нельзя быть таким эгоистом, Винс - я да я. До свидания.
       На улице три устрашающего вида черных подростка сгруппировались вокруг Бентли. Винс некоторое время наблюдал за ними. Быстро возникла проволочная вешалка, ее сунули между стеклом и рамой двери со стороны руля.
       - Эй! - сказал Винс. - Эй вы там!
       - Делаем ноги, ниггер, - сказал один из подростков. Втроем они кинулись бежать и скрылись за углом, хохоча и подбадривая друг друга отвратительными расистскими эпитетами. Винс вытащил проволочную вешалку. На двери красовалась неряшливая царапина. Профессионализм - явление редкое, и в преступной среде тоже. Старомодные замки Бентли можно было открыть ногтем за три секунды, ничего не поцарапав. Помимо этого, лезть в Бентли вообще глупо. Машина может принадлежать какому-нибудь мафиозо, или бывшему чемпиону мира по боксу в тяжелом весе с плохим характером.
       Чрезмерные горестные переживания, как однажды объяснила ему Илэйн, есть проявление эгоизма. Каждый человек является в какой-то степени эгоистом, поскольку в конечном счете эгоизм есть форма самосохранения. Но эгоизм чрезмерный становится в конце концов разрушительным - по отношению сперва к другим, а затем к себе.
       Для поддержания эквилибриума во вселенной следовало совершить бескорыстный поступок, как посоветовал Тимоти. Винс сосредоточился. Поступок.
       Он взял с пассажирского сидения номер "Дейли Ньюз". Меньше чем за пять минут он убедился, что толстый Тимоти Джей Левайн прав. Тесть Винса разорился. Многие теряют состояние в один день, но их потом вытаскивают за уши те, кто тоже разорился бы, если бы должника заставили платить, а именно - банки, политики, семья, любовницы, и так далее. И тем не менее Джон Форрестер действительно был разорен. В один день. Никто не мог бы теперь уберечь никакую часть его имущества, никто не мог бы предоставить ему возможность сделать новое состояние. Сопоставляя сказанное Тимоти с информацией в газете, Винс заключил, что наличествовал, скорее всего, какой-то заговор, имевший целью потопить весь клан. Какая-то дикая экзотика. Кому такое могло придти в голову? В наше время?
       Дворецкий впустил его в дом, предупредив, что хозяин отсутствует.
       - А миссис Форрестер?
       - Она в библиотеке, сэр.
       - Спасибо.
       Винс побежал вверх по ступеням.
       - Здравствуй, Винс, - сказала Мора без интонации. - Как ты? Все в порядке, надеюсь.
       - Это правда?
       - Что? Что мой муж неудачник без цента в кармане? Да.
       - Мне очень жаль.
       - Он сам напросился.
       - Не подскажете, где мне его сейчас искать? Мне нужно с ним поговорить.
       - Понятия не имею. Мне все равно. Я уезжаю.
       - Э . . . что?
       - Я от него ухожу. Здесь мне больше нечего делать. Все это совершенно невыносимо.
       Винс посмотрел на одну из книжных полок. Повинуясь импульсу, он приблизился, привлеченный книгой в мягкой обложке, выделяющейся среди томов в кожаных переплетах. Он снял книгу с полки. Пьесы Лопе во французском переводе. Он помнил, что купил эту книгу сам, в Лионе, по просьбе Илэйн, после того как она три месяца ждала заказа из французского книжника в Рокефеллер Центре.
       - Можно я возьму эту книгу себе? - спросил он.
       - Можешь взять хоть все, - сказала Мора. - Я давно уже ничего не читаю, кроме колонки сплетен. А драгоценный мой муж перестал читать сразу после университета.
       - Вы уезжаете . . . за границу?
       - Если бы! - Мора печально покачала головой. - Сукин сын не только сам разорился, он и меня разорил. Переезжаю к сестре в Южную Каролину. Если увидишь Гвен, скажи ей, что мы ее там всегда примем, если у нее нет других планов. Она в тебя влюблена. Ты, наверное, знаешь.
       - Влюблена?
       Винс подавил раздражение. Но, в конце концов, не ее это, Моры, дело, кто в кого влюблен. Родители бывают порой удивительно бестактны.
       - А чего ты ждал? - спросила Мора. - Она вся в отца, в этом смысле. Хватает все, что ей не принадлежит, и пренебрегает тем, что имеет по праву . . . Ты знаешь ли, какая я была пятнадцать лет назад? Я была неотразима. Мне было почти пятьдесят, но любой мужчина сделал бы все, что угодно, вплоть до голосования за Партию Зеленых, чтобы только провести со мной несколько часов. Один молодой человек развелся с женой после того, как увидел меня один раз на вечеринке. Я понимаю, что звучит это . . . фатовато, но . . . это правда. И как же поступает мой муж? Он находит себе тощую ящерицу и спит с ней. Нужно было ее видеть. Я уверена, что есть на свете женщины уродливее, но они все время прячутся, наверное. Жуткая она была - не передать. Страшная, как не знаю что. Груди у нее не было, а клюв был орлиный. Видел бы ты эти ноздри. Огромные. Родители у нее были богатые арабы. К чему катится мир! Ты только посмотри на все это, Винс. Гвен - неблагодарная шлюха, а Илэйн . . . бедная Илэйн . . . она могла выбрать себе кого угодно . . .
       Мора остановилась, не потому, что поняла, что ведет себя бестактно по отношению к вдовцу, но просто потому, что ей стало очень грустно. Она была подавлена горем.
       - До свидания, миссис Форрестер, - сказал Винс.
       Наклонившись импульсивно, он поцеловал ее в щеку. Она повернула к нему лицо. В ее небесно-голубых глазах блестели слезы. Глаза Илэйн. Он резко выпрямился и вышел из комнаты.
       В проходе, соединяющем библиотеку с гостиной, он наткнулся на старомодный телефонный столик со старомодным телефоном - с диском для набора. Винс прикинул - голубокровные любят, чтобы даже антиквариат выполнял положенные ему функции. Он поднял трубку. Телефон работал.
       Он вдруг вспомнил о номере профессора у него в кармане и вытащил лист. Почерк у Тимоти Джей Левайна был четкий и ровный. Винс набрал номер.
       - Да?
       - Здравствуйте. Меня зовут Винс. Я бы хотел поговорить с Профессором Кёрвином. Пожалуйста.
       - Вы из прессы?
       - Нет.
       - Что тебе нужно, парень?
       - Мне нужно, чтобы вы помогли мне написать эссе.
       - Об эволюции?
       - Нет.
       - Знаешь что? С меня хватит. Помогать всяким дуракам писать эссе - не желаю больше. Всё. Найди себе другого.
       Профессор повесил трубку.
       В гостиной к Винсу подошел дворецкий.
       - Простите, сэр. Я не знаю, кому еще . . . мне рассказать . . . хмм . . . про мистера Форрестера.
       - Я слушаю.
       - Сегодня он вернулся домой . . . прошел в кабинет, взял пистолет, и уехал. Я здесь больше не служу, и понимаю, что меня это не касается . . . но . . . Он, возможно, совершит скоро какую-нибудь глупость. Я бы мог позвонить в полицию, но, боюсь, времени нет. В Апстейте живет человек, который . . . с которым у мистера Форрестера были в прошлом . . . э . . . конфликты.
       Винс нахмурился.
       - А конкретно?
       - Я думаю . . . Слушайте, я ничего вам сейчас не говорю, а вы ничего не слышите. Хорошо?
       - Конечно. Говорите.
       - Я просто дворецкий.
       - Ваша скромность в данном случае не приносит никакой пользы. Говорите.
       - Мистер Форрестер и мистер Кокс . . .
       - Так зовут этого человека? Кокс?
       - Да. Они . . . поссорились. Пятнадцать лет назад. Поссорились . . . из-за жены . . . мистера Кокса. Мистер Форрестер считает, что мистер Кокс его разорил. Он также считает, что мистер Кокс ответственен за смерть мисс Илэйн.
       - Это правда? - быстро спросил Винс.
       - Ничего не знаю об этом, сэр. Однако, поскольку мистер Форрестер собирается сделать глупость, я посчитал нужным вас об этом уведомить. Сказать это больше некому. Миссис Форрестер в данный момент недоступна эмоционально, а мисс Гвендолин куда-то уехала.
       - Вам известно, где именно мистер Форрестер предполагает найти мистера Кокса?
       - Да, сэр. У меня есть карта в кладовой.
       Он принес карту. Винс поблагодарил его и вышел на крыльцо.
       Ого. Несколько мужчин и женщин застыли на мгновение, а затем сгрудились вокруг него.
       - Эй, Винс! Как насчет комментария!
       - Винс! Они тебя выгнали, да?
       - Как ты себя чувствуешь теперь, после того, как убил жену?
       - Тебя скоро арестуют?
       . . . после того, как убил жену. Вопрос задала женщина в официальном костюме, с угловатым лицом и глазами, свидетельствующими, что все нужные ей факты стали ей известны лет двадцать назад, возможно еще в колледже, и теперь ее интересовали только любопытные комментарии, подтверждающие факты. Винс выхватил глазами из этой группы тяжеловатого молодого человека с детскими чертами лица.
       - Ты, - сказал он.
       - Так что же, мистер? - настаивала женщина?
       - Пошла [непеч.], - сказал Винс.
       - Не смей меня оскорблять, подонок! - крикнула женщина, обижаясь.
       Винс сделал угрожающий жест.
       - Ах ты подлец! - закричала женщина. - Женоубийца! Я на тебя в суд подам!
       - Хочешь материал для статьи? - спросил Винс человека с детскими чертами.
       - Конечно, Винс.
       - Пойдем со мной!
       - Убийца! - кричала женщина. Она попыталась кинуться к нему. Трое мужчин удержали ее, говоря, "Что ты, что ты, уймись, Дебби . . ."
       Винс прорвался к Бентли. За все годы, что они провели вместе, Илэйн так и не смогла его убедить купить менее заметную машину - "с меньшим индексом остентации", как она говорила. Репортер проследовал за ним, с энтузиазмом. Винс отпер дверь с пассажирской стороны, пропустил репортера внутрь, и захлопнул дверь. Тут он понял, что его прижмут к машине, если он станет ее обходить сзади или спереди. Положив ладони на крышу Бентли, он подпрыгнул, перекатился через крышу, соскользнул вниз, и нырнул внутрь до того, как они успели заблокировать дверь. Нажав кнопку, он запер одновременно все четыре двери.
       - Как тебя зовут? - спросил он.
       - Роджер. Роджер Вудз.
       - Приключения любишь, Роджер Вудз?
       - Конечно. Куда мы едем?
       - Это вскоре выяснится. Но предупреждаю, есть риск.
       - Я не против, Винс.
       - Не следует называть меня Винс. Я старше и богаче, чем ты.
       Винс сомневался, что Роджеру действительно понравится рисковый аспект дела, когда дело начнется. Дни авантюрных репортеров, сующих нос во все подряд, давно прошли.
       На пандусе Вест Сайд Шоссе пришлось постоять в пробке. Винс подумал, а куда едут все эти частные, некоммерческие средства передвижения в рабочее время. Может, у них у всех были летние резиденции в Апстейте. На Мосту Вашингтона открыты были только две полосы в сторону Нью Джерзи, но, к счастью, машин там было мало. Летние резиденции, очевидно, располагались в черте города.
       Палисайдз Парковое Шоссе - индустриальный ландшафт - высоковольтная линия, склады, деревья, побитые кислотным дождем. Присоединимся к движению на межштатном шоссе - много машин, в обе стороны.
       Одно дело - тревожиться и спешить; другое - тревожиться, спешить, и одновременно вести машину. Адреналин требует реализации, каждый мускул требует действия. А какое может быть действие, если ты закупорен в драндулете, следующем с равномерной скоростью по монотонному шоссе. Вместо того, чтобы сжигать лишний жир и предохранять мускулы от неурочной усталости, адреналин начинает бродить в венах, и тревога только растет.
       Как ни посмотри, Винс был в мире одинок. Отца своего он не знал. Мать, переменив нескольких мужей, уехала с другим сыном во Флориду. Форрестеры всегда относились к нему холодно. Новые друзья звонили ему после роковой ночи непрерывно, ожидая, что он пригласит их на обед куда-нибудь и оплатит счет в обмен на соболезнования. Дети . . . Да, но детей нужно утешать и лелеять, и развлекать . . . А кто развлечет и утешит Винса?
       Старик Форрестер попал в переделку. Если этот Кокс действительно ответственен за убийство, тогда Винс . . . Что? Что он сделает? Никакого понятия. Он этого Кокса в глаза не видел. Не слышал о нем. К Коксу у Винса не было никаких чувств.
       Волна адреналина откатила немного. Роджер Вудз что-то очень молчалив для репортера. "Репортер Разочарован". Может у него появились по поводу этого приключения неправильные мысли. Винс перегнулся, открыл перчаточное отделение, и вынул беретту. Глаза Роджера широко раскрылись.
       - Не бойся, - сказал Винс. - Сомневаюсь, что мы воспользуемся этой игрушкой сегодня. Я просто на всякий случай . . . Вот что, на, возьми.
       Убить Кокса . . . слышать, как он умоляет о пощаде . . . переломать ему кости . . . наверное, было бы приятно. Наверное. И что - какой будет результат, помимо общенационального скандала? Тюрьма убийце, Джон и Мора получают права на детей. Дети вырастают без родителей. Двадцать или тридцать лет в тюрьме, потом выходишь, одинокий и бесполезный. Джон и Мора умерли, дети смотрят на отца, будто он посторонний. Все это - ради чего? Ради удовлетворения жажды мести, ради десятиминутного кайфа?
       Джон Форрестер, нынче в беде - он терпел мужа дочери . . . не очень, но терпел . . . был достаточно разумен, не держал зятя на расстоянии. На их взаимное нерасположение Илэйн не обращала внимания.
      

    ***

      
       Что-то в воздушных путях и сейсмической структуре местности, а также удаленность места от электростанций, химических заводов и автомобильного движения, создало атмосферные условия, очень похожие на те, которые наличествовали во всем регионе до того, как человек любого цвета кожи и любых взглядов ступил на эту землю. Роскошь растительности говорила об почти полном отсутствии кислотных дождей. Два телохранителя провели Джона Форрестера, отрешенного и покорного, через приятно пахнущую весной рощу. Озорные пятна солнечного света и прозрачные тени играли на деревьях и бледных лицах людей. Не было ни дороги, ни тропы - ничего.
       Они вышли на небольшую поляну, более или менее овальную и залитую прямым и отраженным светом - идеальное место для романтических влюбленных, или для лишившегося иллюзий философа, уставшего от суеты жизни и высоких цен на товары массового потребления.
       - Сойдет, - сказал один из телохранителей. Второй телохранитель усилил хватку на предплечье Форрестера. - Мистер Кокс не любит, когда к нему вламываются, не спросясь, - продолжал телохранитель. - Но до некоторых плохо доходит, и их нужно убедить физически. Мы тебя сейчас слегка потреплем. Не бойся, следов не будет, ни синяков, ни царапин. Мы знаем, что делаем. Ничего личного, мы просто подчиняемся приказу. Хотя, конечно, в следующий раз нам придется разрезать тебя на куски и закопать каждый кусок по отдельности.
       Джон Форрестер молчал, не намереваясь ни сопротивляться, ни возражать, ни даже пугаться. Тупой ужас охватил его. Адреналин бежал по венам ровными волнами.
       - Э . . . как это . . . отпустите его, -сказал голос.
       Оба охранника повернули в сторону голоса квадратночелюстные головы.
       Роджер Вудз стоял в пяти футах от них, направляя беретту на телохранителя, державшего предплечье Форрестера. "Репортер Участвует В Действиях".
       - Чего-чего? - удивился второй телохранитель. - Ты как тут очутился?
       - На автобусе приехал, - ответил Роджер Вудз.
       - На чем?
       В этот момент первый телохранитель выпустил предплечье пленника и стремительным и даже несколько изящным движением, совершенно неожиданным в его многовесном случае, выбил из руки Роджера пистолет. Восстановить баланс заняло полсекунды. Роджер успел за это время ударить противника в челюсть, растянув себе при этом запястье. Телохранитель качнулся и пришел в ярость.
       - Ах ты козявка подлая! - зарычал он.
       Второй телохранитель, спокойно следящий за событиями, вдруг упал, сраженный чудовищным хуком слева под ухо. Противник Роджера заметил это боковым зрением, но прежде чем он успел оценить новую опасность, рука с длинными оливкового цвета пальцами ухватила его за воротник, и чей-то лоб ударил его таранно в скулу. В мозгу у охранника произошел беззвучный взрыв, он почувствовал вкус будущей боли и тошноты от сотрясения мозга до того, как выключилось сознание. Сделав четыре шага назад, он остановился и осел на землю, как подорванный динамитом высотный дом.
       - Ага! - сказал Винс. - Но слишком легко, слишком! Знаешь, - обратился он к Роджеру, держащемуся за поврежденное запястье, - бодаться в профессиональном бою запрещено. Приятно иногда нарушить правило! Кайф такой, будто . . .хмм . . .
       - Я знаю, - сказал Роджер. - Будто ты нашел другую работу, зашел в кабинет к начальнику, и обозвал его бесполезным бездельником.
       - Менее драматично, - сказал Винс. - Растянул себе запястье, да? Кто тебя учил такому джебу - ему нужно было идти в бухгалтеры. Почти прямой угол, костяшки, и все прочее. И, честное слово, в джеб нужно входить, а ты бьешь уходя.
       - Винс, - сказал Джон Форрестер.
       - Привет, Джон, - откликнулся Винс с большей долей душевности, чем чувствовал. - Это - неустрашимые солдаты Кокса, да? Хочешь мы пойдем и сожжем дом этого гада? Как тебе такой план? Мне лично нравится.
       - Нет, - сказал Джон. - Не надо, Винс. Спасибо. Откуда ты узнал . . .
       - Ну, сам понимаешь, Джон - дома тебя не было, и в опере тоже, и в клубе тоже. Я подумал - где он еще может быть, как не у Кокса в имении, с намерением застрелить сукина сына, подстрекателя? Нам нужно поговорить. Что-то я выражаюсь нынче совсем как Детектив Лерой . . . Это мой дружок Роджер Вудз. Он репортер. У него с собой цифровой фотоаппарат, и меня удивляет, что он до сих пор не привел его в действие.
       Роджер сунул руку в карман куртки и тут же вскрикнул. Пришлось доставать камеру другой рукой.
       - Джон Форрестер, мой тесть, - представил тестя Винс.
       - Репортер? - переспросил равнодушно Джон.
       - Он так говорит, во всяком случае, - сказал все еще возбужденный Винс. - Ему нужна сенсация. Что может быть сенсационнее? Роджер? Заголовок уже придумал?
       - "Попытка Убийства Магната", - ответил Роджер, разбираясь с камерой.
       - Ну да. Убийства?
       - Они не собирались меня убивать, - сказал Джон также равнодушно. - Это было что-то вроде урока на будущее. В наше время все учат. Каждый - учитель. Винс, ты меня, значит, искал.
       - Да, Джон. Как ты догадался?
       - Зачем я тебе?
       - Вернемся на дорогу. Там две машины, у всех на виду. На моей уже есть царапина от проволочной вешалки.
       - Подождите, - сказал Роджер, делая кадр за кадром, ходя вокруг двух поверженных телохранителей. Затем он перевел объектив на Джона и Винса.
       - Хватит, - сказал Джон. - Пойдем. Если, конечно, эти двое . . .
       - Очухаются, - заверил его Винс. - Боднул я его, признаюсь, основательно. Бедный парень проваляется в постели недели три. Тот другой - с ним все нормально. Через пару часов придет в себя. Пошли.
       - Еще один кадр, - сказал Роджер. - Джентльмены, если не имеете ничего против, станьте вон туда, чтобы я вас снял на фоне тел.
       - Забудь, - сказал Джон. - Никто это не напечатает. Пойдем, Винс.
       - То есть как? Почему? - спросил Роджер.
       - Поверь мне на слово.
       На пути к машине Роджер несколько раз пытался что-нибудь вытянуть из Джона. Почему не напечатают? Что плохого в этой информации? Клеветы нет, только факты. Кому такой репортаж может повредить?
       - Где ты его нашел? - спросил Джон. - Терпеть не могу журналистов.
       Они вышли на дорогу в трехстах футах от машин. Дойдя до Бентли, Винс открыл багажник, достал шило и очень добросовестно проткнул все шины в Бентли телохранителей.
       - Ходить полезно, - объяснил он. -Зачем лишний раз загрязнять воздух выхлопом. Планета у нас одна.
       Роджер сделал несколько кадров осевшего на обода Бентли.
       - Если моему редактору не понравится, - сказал он, - то он больший идиот чем я думал. Это - сенсация! - Никто не отозвался. - Вы так не думаете? - Ответа нет. - Алё?
       - Бездумная фамильярность вышла из моды, - сказал Винс. - Успокойся, Роджер.
       Джон быстро посмотрел на него. Винс отвел глаза.
       - О небо, - сказал Джон. - Винс, ты . . .
       Он не договорил. Джону было трудно с таким запозданием признавать, что он ошибался по поводу своего зятя, который даже теперь все еще лелеял банальные фразы жены, так в свое время всех раздражавшие.
       Винс завел мотор.
       - Куда едем?
       - Не знаю, - сказал Джон.
       - К Коксу в имение?
       - Нет, - Джон покачал головой. - Мне нужно кое-что предпринять. Сделать несколько звонков.
       - Ваш дворецкий сказал, что Кокс, возможно, ответственен.
       - За что?
       Винс отвел глаза.
       - Нет, - сказал Джон. - Я тоже так думал. Но это ошибка.
       - Вы уверены?
       - Да. Давайте поедем - куда-нибудь. Может, к тебе? Где ты сейчас живешь?
       - Нет, - сказал Винс. - Плохая идея.
       - Понимаю. Может, к Гвен? Давай позвоним Гвен.
       - Гвен в Париже, - сказал Винс, улыбаясь иронически.
       - Как вовремя, - заметил Джон, тоже улыбаясь.
       - Вот что, можно в конце концов и ко мне поехать, - сказал Винс, чтобы избежать вопросов по поводу Гвен. Не мог же он сказать отцу, что именно его дочь делает в Париже, почему она там. - Я живу у моего импресарио. Он в отпуске. Роскошный вид из окна. Карнеги Холл. Кто-то перестрелял целую вечеринку внизу пару лет назад, но в общем там мирно.
       - В этом самом здании?
       - Может и нет. Не знаю.
       - Эй, можем и ко мне, - предложил Роджер Вудз с заднего сиденья.
       Его проигнорировали.
       Винс запарковался у гидранта.
       - Эй, - обратился он к Роджеру, который намеревался войти за ними в здание, - ты куда это?
       - Я с вами, - сказал Роджер. - Мне нужно написать репортаж, и еще задать вам пару вопросов.
       В квартире Винс провел Роджера в гостевую спальню.
       - Пиши свой репортаж, - сказал он. - Не показывайся в гостиной в течении следующего часа, если не хочешь узнать, что такое нокаут стоя. Холифилд против Тайсона, тысяча девятьсот девяносто пятый год.
       - Мне нужен процессор.
       - Вон там. К инету подключен, я думаю. Еще что-нибудь? Вдохновение, пиво, девочки не нужны ли? Не испытывай мое терпение.
       - Язвительный вы, Винс, - сказал Роджер шутливо. - Это надо было предвидеть.
       Винс вернулся в гостиную.
       - Врежем? - спросил он, показывая гостю бутылку коньяку.
       - Оставь, Винс, - сказал Джон. - Я все понял.
       - Что именно вы поняли? - спросил Винс автоматически, разливая коньяк.
       - Я тебя недооценил. И я неправильно понял чувства моей дочери. Я старый дурак.
       - Не дурак и не старый, - сказал Винс. - В переделку вы попали. Стрессовое положение способствует грусти.
       - Пожалуйста, перестань повторять все время фразы Илэйн, умоляю.
       - Я . . . Я не замечал, - сказал Винс. - Прошу прощения. Вы правы, наверное. Насчет же особняка . . .
       - Я хочу видеть своих внуков.
       - Конечно, - сказал Винс. - Не волнуйтесь. Вы и Мора - у вас есть право . . .
       - Мы с Морой разошлись, - сказал Джон. - Пока неофициально.
       - Простите. Очень жаль.
       - Не стоит жалости. Давно нужно было это сделать. Так что ты там говорил только что? . . .
       - Я хочу выкупить ваш особняк.
       - Зачем?
       - Выкуплю и отдам его вам.
       Глаза Джона сверкнули.
       - Молодой человек, - сказал он, - оставьте в покое достоинство старика.
       - Да. Я вот и собираюсь . . . Но нужно же вам где-то жить, не волнуясь, что завтра вас выселят. Это я обязан устроить.
       - Ты мне ничем не обязан.
       - Это нерезонно, Джон. Никто никогда не узнает. Мы сделаем все скромно.
       - Ты хороший парень, Винс, но нет, спасибо, не нужно. По окраинам все еще стоят функционирующие мотели, а у берега полно недвижимости, которую я все еще в состоянии купить. Кроме того, ты не можешь выкупить особняк, и вообще ничего не можешь выкупить. Все заморожено. Спасибо.
       - Если все заморожено, откуда у вас возьмутся деньги на . . . недвижимость у моря?
       - Дома достаточно наличных, чтобы прожить год или два. Не говоря уж о том, что я, наверное, найду работу.
       - Работу?
       - Конечно. Я не такой беспомощный, как некоторые из моего окружения. У меня есть водительские права. Я бы мог мыть посуду. Помимо этого, у меня самый настоящий диплом, университетский. И еще я мог бы стать радикалом. Что бы не говорили о радикалах, деньги у них откуда-то всегда есть. Вот я и узнаю, где они их берут. Переменим тему. Что делает в спальне этот дурак?
       - Роджер?
       - Да. Что он делает?
       - Он пишет статью для своей газеты.
       - О чем?
       - О сегодняшних событиях.
       - Что за газета?
       - Знаете, мне не приходило в голову спросить.
       - На человека из "Таймза" он не похож, - сказал Джон.
       - В городе четыре других ежедневных газеты.
       - Он не очень умный, а?
       - Нет.
       - Хорошо, - Джон поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на окно. - Хорошая выдержка.
       - Почти столетняя, - заверил его Винс. - Представьте себе, до Первой Мировой Войны еще в бочку наливали. Семь тысяч долларов за бутылку. Психологический эффект - может еще десять тысяч человек в мире, всего лишь, пьют такое так же небрежно, как мы.
       - Прости, Винс, - сказал Джон. - Ничего, если я закурю? Мне ужасно неудобно. Я . . . все эти годы . . . к тебе относился . . .
       - Наоборот, - сказал Винс.
       - Как, прости?
       - Я все эти годы думал, что вы ужасно противный старикан.
       Джон рассмеялся.
       - Мне это нравится. Ну, что ж, мы оба ошибались. У нас будет случай все поправить после того как ты женишься на Гвен.
       - Что?
       - Глупо звучит, правда?
       - Нет, не в этом дело . . . Лучше бы нам не . . .
       - Ты не знаешь Гвен. Если эта девушка что-то себе втемяшила в голову, ее уже не остановишь. Она тебя любит уже шесть лет, Винс. Ты наверняка об этом знаешь.
       - Это . . .
       - Это неправда?
       - Не знаю, что на такое сказать.
       - Не расстраивайся. Она хорошая девочка, очень любящая и нетребовательная. Занята в основном собой, не мешает никому. Лучшей жены не найти. У нее также есть провидческие способности, временами бывает забавно. Может передать, к примеру, тебе же твой разговор с деловым партнером недельной давности, слово в слово, или рассказать, с кем спит прислуга. Не знаю, как она это делает. Вот только пьет она много - это да, и с каждым годом все больше. Но это ты исправишь. Только физическое воздействие не применяй. Это разрушает интим.
       - Это из собственного опыта, - устало сказал Винс, - да?
       - Вроде бы, - весело ответил Джон.
       Что такое со всеми, а? С ума все посходили? А может говорить шокирующие вещи - просто попытка отвлечься? Их всех поразила смерть Илэйн, вот и развязались языки. Илэйн бы такое поведение не одобрила. А может, они чувствуют себя виноватыми? Джон и Мора не были примерными любящими родителями. Винс помнил ненасытную страсть жены к ласкам обычного, а не сексуального, толка. Они много времени проводили сидя рядом на диване, Илэйн расслабленная, с закрытыми глазами, Винс - нежный, гладящий ее по волосам. Секс для Илэйн был менее важен чем сознание, что о ней все время заботится любящий человек, у которого вне ее и помимо нее нет ни желаний, ни амбиций. Она так боялась потерять эти ласки, что принимала меры, намеренно вызывая у Винса ревность, инстинктивно чувствуя что, в случае Винса, ревность - самое верное средство предотвратить повседневное к ней, Илэйн, отношение.
       - Я не собираюсь жениться на Гвен, - будто в пятидесятый раз сказал Винс. Он хотел добавить что-то бестактное по поводу лояльности, или разбазаривания генов, но сдержался, и был шокирован собственными мыслями.
       - Может и нет, но она-то за тебя выйдет, - сказал отец Гвен.
       Винс промолчал.
       - Мне нужно позвонить в особняк, - сказал Джон.
       - Пожалуйста.
       - Надеюсь, Мора уже уехала. Ради нее самой надеюсь. Я не в настроении сейчас мириться с ее глупостями, а в кабинете есть запасной пистолет.
       - Может, вам следует отдать его мне на хранение, - заметил Винс.
       - Зачем?
       - На всякий случай.
       - Я не собираюсь делать ничего необратимого. Когда ты позволишь мне увидеть внуков?
       - Скоро. Но не сегодня, - сказал Винс. - Я не привезу их обратно, пока тот, кто сидит в засаде, не исчезнет.
       - В засаде?
       - Да.
       - Ты уверен?
       - В Гвен стреляли.
       - В Гвен!
       - Да. А мне звонили несколько раз.
       - Ты, вроде, сказал что Гвен в Париже?
       - Да. Отчасти из-за этого.
       - Одна?
       - Нет.
       - Кто с ней?
       - Хмм . . .
       - С кем она? Говори.
       - Она в безопасности.
       - Ты мне дашь полноценный ответ, молодой человек. Говори.
       - Она с детективом из полиции.
       - Почему?
       - Он расследует, и заодно ее охраняет.
       - Он знает, что он делает?
       - Э . . .
       - Ты медлишь.
       - Он, по-моему, не совсем нормальный. Но у него есть качество, стоящее всего запаса нормальности, во всем мире.
       - Какое же? Ты меня пугаешь, Винс.
       - Люди его панически боятся. Я сам перепугался, когда с ним встретился, а я не могу сказать, что я трус.
       - Что же в нем такого страшного?
       - Как объяснил мне его начальник . . . Детектив Лерой - Гнев Матушки Природы. Думаю, что с Гвен все в порядке, Джон.
      
       ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. БЕГЛЕЦЫ ОТ РЕВОЛЮЦИИ.
      
      
      
       Потом приходит Джордж и приносит фрукты и вино, и задает правильные вопросы, и мы пьем с ним, и скоро я засыпаю, неожиданно, и вижу прелестный сон, с панорамным видом залитой солнцем долины с водяными лилиями и травой, а я просто лежу на спине во всем этом, как вдруг неожиданно . . .
       . . . Джорджа рядом нет. Я снова в Париже, в девятнадцатом столетии, проснулась, и кто-то стучит в дверь, и я паникую как черт знает что. Целая толпа этих сволочей ждет на лестнице, и единственный путь к бегству - через окно. За окном - дурацкий декоративный французский балкон, на который нельзя выйти. Окно открывается внутрь, как большинство французских окон. Я распахиваю окно, порвав занавеску, слева там водосточная труба, и вдруг становлюсь совершенно спокойна. Это бывает с некоторыми людьми, когда жизнь в опасности, так что я, наверное, одна из таких людей. А вы? В общем, я прикидываю - либо я сдаюсь на милость этих гадов, либо - нет уж, знаете ли что, уж лучше я рискну с водосточной трубой. Решение спокойное и хладнокровное. Я тянусь и касаюсь трубы и тут осознаю, что на мне ничего нет, кроме смешных панталонов и рубахи. Я забираюсь обратно в комнату и надеваю башмаки - самые неудобные из всех, которые когда-либо носила, но они - единственная защита для моих нежных подошв в данный момент. Я снова вылезаю и хватаю трубу обеими руками. У меня очень красивые руки, и теперь, сжимающие трубу, они выглядят хрупкими. Я поворачиваю торс настолько, насколько могу и смотрю в комнату снаружи, а ягодицы уперлись в перила декоративного балкона. Я поднимаю правую ногу и ставлю ее на перила. Подтягиваюсь вверх до тех пор, пока мне не удается обнять водосточную трубу всеми конечностями, а заодно зубами и грудями и аккуратными, красиво очерченными сосками. Размер ареолы вокруг моего соска абсолютно средний, они не слишком большие, мои ареолы, и не гротескно маленькие, как у некоторых. У многих женщин соски неряшливые, но не у меня. У меня очень красивые. Большинство женщин убило бы за такие груди, как у меня. Хороши мои груди. Я начинаю спускаться вниз. Достаю ногой до первого крепления и отдыхаю секунд пять. Внезапно я чувствую, что сердце у меня бьется бешено. До меня доходит, что между мною и землей три этажа, и путь вниз долог. Сейчас сумерки, поэтому, я надеюсь, никто меня не видит, хотя панталоны у меня белые и выделяются в сумерках, как дешевая проститутка на благотворительном вечере. Труба вдруг начинает издавать скрипучие звуки. Я прижимаю к ней левую щеку, будто она - ягодица нежного любовника. Я еще немного спускаюсь и начинаю молиться. Поравнявшись с декоративным балконом на втором этаже, я теряю один башмак. Следующее крепление. Я пытаюсь стать на него босой ногой - оказывается, это очень больно, поэтому я подтягиваю ногу обратно, и опускаю левую. Двигаюсь дальше вниз. В квартире на втором этаже какое-то движение. Открывается окно. Мужчина выглядывает и видит меня. Наши лица разделяют может быть три или четыре фута. Он говорит - "Простите меня, мадам" и хочет вернуться в комнату, но вы ж знаете, что я за человек, я не могу просто так его отпустить, не ответив на такое, и я говорю - "Мадемуазель, а не мадам". Он не удивлен. Он говорит - "Прошу прощения еще раз. Я бы безусловно вам помог, но, увы, у меня гости".
       Он закрывает окно. Сперва меня это расстраивает, но затем я осознаю, что он прав. Если у него там какая-нибудь толстая шлюха из бомонда, то лучше не ввязывать ее, а то она начнет вопить, причитать, удивляться, и прочее - то есть, привлекать внимание.
       Я почти до конца спустилась, как вдруг там, внизу, идут мимо двое вульгарных солдат. Я пропускаю их, они проходят подо мной. Затем я спускаюсь ниже и спрыгиваю на землю, подвернув слегка ногу. И, что бы вы думали, не могу нигде найти слетевший башмак!
       Что теперь? Где Джордж - понятия не имею. Где я нахожусь - не знаю точно. Окно, из которого я давеча вылезла, выходит в переулок, и собора нигде не видно. Все что я знаю - мне нужно найти место, где спрятаться, и нужно сделать это быстро. Улица узкая. Ни кафе, ни таверн. Район жилой, и все спят, так что не очень понятно - утро это или вечер. Думаю, что утро. Все двери заперты. Я бегу к ближайшему перекрестку и смотрю по сторонам - тоже самое, все темно и заперто. Я думаю - надо бежать дальше. Бегу. И вдруг - бульвар. Разница между реальной Гвен и Гвен из грез - последняя не знает о топографии ровно ничего. Та, что в реальной жизни - знает кое-что. Обмениваться информацией они друг с дружкой не могут, но внезапно у меня в мозгу возникает видение, вроде как эхо из будущего или еще что-то, и я понимаю, что бульвар этот новый и что впоследствии его назовут Себастополь, что означает . . . это просто на веру нужно принять, наверное - поскольку солнце обычно встает на востоке, и поскольку в данный момент небо справа бледнеет, значит, Шатле находится в противоположном направлении. Я поворачиваю и бегу по бульвару. Почти вся его неоклассическая архитектура все еще в состоянии постройки. Кругом пусто. Нужно быть храброй. Все, что я должна сделать - добежать до Шатле, пересечь мост, затем пересечь Сите и следующий мост, и спуститься в ближайший подвал. Некоторые владельцы кафе бывают сентиментальны и сочувствуют беглецам, и вообще женщинам в несчастье. Я собираюсь с мыслями и силами и бегу как сумасшедшая.
       До Шатле я добегаю без приключений. На мосту какие-то люди, мужчины и женщины, ранние пташки, и они на меня таращатся. Я их игнорирую. [непеч.] буржуазия. Затем мне попадается группа беспризорных мальчишек, и они смеются и свистят и тычут в меня грязными пальцами. Я перебегаю мост. Направо Дворец Справедливости, так называемый очевидно потому, что справедливость живет в нем постоянно, не показываясь наружу. Слева большое здание, названия я не помню. Внезапно я вижу то, что упустила, когда составляла план, дура - Нотр Дам. Убежище! Я бегу прямо к собору, но, угадайте . . . Самое опасное, что могло случиться - случается. Я всего в тридцати футах от входа, и начинаю верить, что спасена, как вдруг три солдата преграждают мне путь. Я пытаюсь их обежать, но это, конечно же, глупо. Они хватают меня и зовут других, и один из них говорит - "запястья вперед", что, между прочим, из другой совсем эпохи, но мне не до лингвистических парадоксов, как вы понимаете. Один из солдат - приличный парень. Он приносит откуда-то плащ и накидывает мне на плечи. Мне не приходит в голову его поблагодарить. Я уверена, что меня сейчас поволокут в Консьержери, где однажды томилась Антуанетт, борясь с совестью и менструацией, но нет, меня ведут обратно через мост, через реку, к Шатле, и я начинаю понимать, что наша цель теперь - Пляс де Грев. У меня мутнеет в глазах. Площадь все еще не мощеная, но периметр хорошо очерчен и даже несколько кафе работают. На одном из кафе огромная вывеска, и меня она поражает своей шокирующей бесчувственностью - на вывеске нарисована сама Антуанетт, в натуральную величину, улыбающаяся и предлагающая пирожные на серебряном подносе. Я думаю про себя - что ж, Гвендолин, вот и все, вот и настал момент узнать, насколько этот мир реален и прав ли Джордж. Большой толстый подонок в темном плаще стоит на наскоро сбитом эшафоте, и рядом с ним "резкая девица", которая все-таки, очевидно, функционирует, и деревянная конструкция, в которую следует положить шею после того, как ты встала на колени. Мне развязывают руки, а затем снова связывают - на этот раз за моей гибкой изящной спиной, и, как вы наверное можете себе представить, я вся состою из холодного пота и адреналина, и на мне только один башмак и в тоже время какая-то апатия охватывает меня, нежно так охватывает, и я на грани потери сознания. Волосы у меня не очень длинные, но палач все равно их изучает критически, думая, не подстричь ли их. Все парикмахеры в сердце своем палачи. Очевидно, обратное тоже верно. Он решает меня не стричь и просто связывает мне волосы лентой. Он спрашивает, нет ли у меня каких-нибудь последних желаний, и я не помню, есть ли в этой эпохе сигареты, и прошу сигару, и вдруг мне приносят сигару, прямо на эшафот! Палач сует мне сигару в рот и даже дает мне огня, чуть повоевав с огнивом.
       Толпа огромная. Это беспрецедентно, тем более что я не могу понять, откуда и когда столько людей сюда набежало. Я отчетливо помню, что площадь была пустая, когда мы сюда прибыли. Может какой-то провал в континууме, или еще что-то, я о таких вещах ничего не знаю. Я кажусь, наверное, полной идиоткой, но мне все равно, мне страшно, и я просто дымлю и дымлю сигарой, держа ее зубами и стоя рядом с палачом, который вдруг обнимает меня жирной рукой за плечи и наклоняет голову, давая толпе понять, что у нас с ним завязались отношения, и толпа хамски смеется, но мне все равно, я просто дымлю и дымлю себе - маленькая женщина в панталонах и рубахе и одном очень неудобном башмаке, с руками, связанными за спиной, с волосами, стянутыми черной лентой, с дымящейся сигарой во рту. Внезапно я ощущаю что-то вроде, знаете, безумной любви, которую жертва чувствует к палачу рано или поздно. Во мне поднимается такая, знаете, волна иррациональной нежности и благодарности, и я лелею ощущение большой жирной руки на плечах, и благодарна ему, когда он игриво сжимает мне правую грудь. Я бы для него что угодно сейчас сделала. Слеза ползет у меня по щеке, и слюна течет на подбородок, и я дымлю сигарой. Я начинаю предполагать, что заберу с собой в мир иной эту нежность к палачу, это желание с ним быть, как вдруг чувства мои меняют слегка окраску. Я бросаю незаметный взгляд в сторону. На эшафоте новый человек. Это Джордж, собственной персоной, а за ним идут солдаты в чистых униформах.
       Джордж подходит к палачу и говорит, "Приказ Робеспьера" и вынимает бумагу и держит ее перед носом толстяка. Робеспьера нет в живых уже лет шестьдесят. Мне стыдно за Джорджа, что он таких вещей не знает, но вдруг к моему удивлению толстяк вежливо кланяется. Толпа безумствует. Они разочарованы - они желают, чтобы у спектакля были начало и конец. Джордж, представьте, поворачивается ко мне, выхватывает сигару у меня изо рта, и говорит - "Женщинам нельзя курить на публике, это неприлично". Он берет меня крепко за локоть и ведет к краю эшафота. Он прыгает вниз и раскрывает мне объятия, и с руками, связанными за спиной - все, что я могу сделать, это довериться ему полностью. У меня нет выбора, как только спрыгнуть. Если он меня не поймает, я разобью себе лицо о землю. Но он выполняет свою часть добросовестно, и нас уже ждет карета с республиканской инсигнией, и он вталкивает меня в карету в то время как офицеры и палач о чем-то горячо спорят. Один из офицеров бежит к краю эшафота, но в этот момент Джордж кричит - "Вперед! Вперед, сволочь!" - кучеру, и выдает длинное ругательство по-немецки, и мы срываемся с места, а за нами следует дюжина солдат. Позже Джордж объясняет, что ни один из его так называемых солдат не говорит по-французски. Они все наняты им в доках, голландцы, швейцарцы, американцы и еще кто-то. Мы сворачиваем на Риволи, громыхаем по Сен Антуан, а за нами гонятся. Джордж вынимает два пистолета, а под сидением отыскивается заряженный мушкет. Кучер продолжает стегать лошадей так, будто они виноваты в измене его жены, но преследователи все ближе. Мы пролетаем мимо Сен Поль, попадаем колесом в яму (что-то случается из-за этого с осью, кажется), и выкатываемся на площадь, где стояла когда-то Бастилия, и внезапно преследователи начинают драться между собой и отстают. Джордж сует пистолеты за ремень и объясняет, что заплатил некоторым из них. Наконец он вынимает нож и разрезает веревки на моих руках. Руки и плечи потеряли чувствительность. Джордж говорит - "Нас будут искать во всех портах. Будет лучше, если ты не будешь некоторое время выходить на улицу".
       Не скажу, что идея мне понравилась, но спорить тут не с чем. Джордж выходит и платит "наемникам", и снова забирается в карету. Под сидением одежда. Я надеваю платье и расчесываю волосы. Я вдруг смелею. Чувствую, что могу пойти сегодня вечером в оперу - просто потому, что никто из моих врагов не посмеет меня узнать. Я непобедима, несмотря на то, что на мне только один башмак. Джордж поселяет меня в маленьком отеле недалеко от площади, и никакого страха я не испытываю. Он объясняет что почему-то (я не очень поняла, почему) здесь меня искать не будут. И я ему верю. Он оставляет меня в комнате на час, и я совершенно спокойна. Может, это шок. Не знаю. Он возвращается с едой и вином и новой парой туфель для меня и мы едим тихий ланч возле камина. Двое очень мускулистых прислужников стучат в дверь и втаскивают ванну. Через десять минут они возвращаются со вторым корытом и сосудами с дополнительной горячей водой. Джордж запирает дверь и мы нежимся в корытах некоторое время, а потом он кутает меня в огромное пушистое полотенце и несет меня в постель. Я так расслаблена что не хочу двигаться вообще, и он не против. Он растягивается на кровати рядом со мной и кусает меня за мочку уха. Я так возбуждена что даже не хихикаю. Все эти перебежки и погони и приключения - что-то делают с сексуальностью. Делают тебя животным. В этот день и вечер я дикое животное, и, знаете ли, мне все равно - я счастлива. Джорджу это нравится. Он не лидер, если ему об этом не напоминать и в него не верить. В этот день и вечер я в него верю. Началось все с невинной нежной любви, но потом перешло в брутальность, в хорошем смысле. Я не знаю, сколько раз я испытала оргазм, и Джордж, его крепкое, длинное тело с простодушным подходом ко всему было на мне, подо мной, позади меня, поверх меня, и снова позади меня, когда он лег на спину и прижал мои бедра и ягодицы к своим чреслам, а грудь моя и живот вздымалсь, и ноги широко раздвинулись, и дыхание Джорджа обжигало мне шею. Потом я помню, что глаза мои смотрели в потолок, а Джордж двигался подо мной медленно, достаточно лишь, чтобы наши раздраженные, чувствительные органы откликались, и я помню, что я кричала, когда два или три оргазма начались почти одновременно, наплывая друг на друга так, что их было почти не различить, так что, может быть, их было семь или восемь, прежде чем я потеряла сознание.

    ***

       Гвен и Лерой спали - оба были измотаны.
       Проснувшись и совершив соитие, они обнаружили, что ужасно хотят есть. В квартире ничего съедобного больше не осталось. Пока Гвен была в душе, Лерой вернул большую часть денег в тайник бывшей любовницы.
       На улице был теплый день, превращающийся в теплый вечер. В близлежащем кафе они съели что-то среднее между завтраком, ланчем и обедом. Лерой заказал стакан датского пива и спросил Гвен, не хочет ли она составить ему компанию - он собирался в Сен Дени.
       - Конечно. Ты имеешь в виду улицу? Хочешь нанять проститутку, или что?
       - Нет, я не хочу нанимать проститутку. Пригород, а не улица. Поняла? Пригород. Сен Дени. Алё?
       - Какое-то конкретное место, или тебе просто хочется посмотреть на умерших французских королей?
       - Примерно так, - сказал он.
       До Сен Дени они доехали на метро. Сгущались сумерки. Улицы старинного городка были пустынны. Главная дверь базилики стояла открытая.
       Лерой посмотрел по сторонам, будто ища, нет ли потенциальных свидетелей. Внутри церкви было непроглядно темно, и только входная будка с кассой освещалась лампочкой. В будке сидела старая дева, увлеченная чтением американского женского романа. Лерой что-то быстро ей сказал. Она посмотрела на него удивленно, взяла телефонную трубку, и вскоре белый человек средних лет в официальном костюме появился ниоткуда и кивнул Лерою. Лерой взял Гвен за руку. Они прошли через турникет в склеп. Служитель, или кто он был такой, протянул Лерою фонарик. Лерой попросил второй фонарик и отдал его Гвен.
       - Я вас покидаю, - сказал служитель. - Позовите меня, когда закончите.
       Лерой кивнул.
       Было страшновато. Гвен решила, что если Лерой вдруг начнет к ней здесь приставать, она будет сопротивляться. Еще не хватало! Секс в склепе, представляете себе.
       Оказалось, он вовсе не это имел в виду. Они шли между гробницами, пока не достигли пьедестала с мраморными Луи и Мари, коленопреклоненными, в набожных позах. Лерой оглядел пьедестал и провел рукой по его поверхности.
       - Постой здесь минуту или две, - сказал он. - Я сейчас вернусь.
       Гвен хотела было протестовать, но он уже исчез в темноте. Что еще задумал этот маньяк?
       Да, страшно. Она посветила фонариком на некоторые из гробниц. Удивительно, какие маленькие были эти люди. Некоторые из королей и вассалов ростом были с Гвен, а то и меньше, если судить по размерам их гробниц и статуй в натуральную величину, изображающих их на смертном одре, поверх крышек, руки сложены молитвенно, глаза закрыты. Она навела фонарик на сводчатый потолок. Ничего нельзя разглядеть. Она снова посветила фонариком на пьедестал. Что-то у самого пола привлекло ее внимание. Она присела на корточки, чтобы рассмотреть. Какие-то английские слова нацарапаны острым предметом на мраморной поверхности. Какой-то английский или американский вандал, не иначе. Никакого уважения к святому месту. Столько трудиться - царапать, оглядываясь через плечо, снова царапать - букву за буквой - зачем? Гвен презрительно покачала головой. "Задний карман". Слова, которые дурак там нацарапал. Задний карман? Даже не "Я люблю тебя, Бренда" или "Зак и Линда Навеки", или что-то в этом роде. И даты нет. Задний карман, надо же. Свиньи.
       Лерой вернулся и взял ее за руку.
       - Пойдем.
       Они отдали фонарики служителю.
       - Все в порядке, мадам, мсье? -спросил он.
       - Конечно, - ответил Лерой на своем шокирующе безупречном французском. - Мир снова в безопасности.
       - Вот и хорошо, - равнодушно откликнулся служитель.
       На улице Лерой остановил неожиданно появившееся такси.
       - Эй, я думала, что у нас нет средств, - заметила Гвен.
       - Теперь есть, - сказал он. Он презрительно посмотрел на шофера. Когда шоферу стало достаточно неудобно, Лерой сказал, - Одеон.
       - А что на Одеоне? - спросила Гвен.
       - Кабаре, рестораны, кафе, и много смешных людей.
       - Что ты там делал?
       - Где?
       - Куда ты пошел после того, как оставил меня одну перед гробницей?
       - У меня назначено было деловое свидание с умершим королем.
       - Прошло удачно? Или же ты просто хотел набить ему морду?
       - Он одолжил мне денег.
       - Попробую угадать. Луидоры? Экю?
       - Евро, - ответил Лерой.
       Он сунул руку в карман пиджака и вытащил толстую пачку денег.
       - Ну вот, - сказала Гвен. - Нужно было мне засунуть пару камер тебе в ж[непеч.]пу. Представляешь - Людовик Одиннадцатый поднимается из могилы, чтобы выдать пачку ассигнаций Детективу Лерою. Любая газета заплатила бы миллионы за запись.
       - Да, кстати, насчет этих записей.
       - Каких записей?
       - Которые ты все время делаешь. Видео, аудио, и так далее. Насчет всего этого подслушивания и подсматривания.
       - Да?
       - Мне не нравится.
       - Иди ты! Почему же?
       - Не нравится и все. Неправильно это. Сродни вскрыванию чужих писем. Тебе нужно все это прекратить.
       Великий моралист Лерой. Гвен хихикнула.
       - Не смешно, - сказал он. - Слушай.
       - Слушаю.
       Она приготовилась выслушать лекцию. Такие лекции она слушала часто в детстве, в основном от родителей. Не читай чужие письма, не слушай, что другие говорят друг другу частным образом, уважай частную жизнь, иначе неэтично, и так далее.
       - Я знал одного парня, - сказал Лерой. - Он любил вскрывать чужие письма. Это было грустно. Мы жили в одном здании. Его несколько раз ловили, но он притворялся, как будто это случайность.
       - Хорошо. И?
       - Что? Это, в общем, всё.
       - К чему ты это?
       - Просто так. Не знаю, зачем я тебе это рассказал. А, помню, у него была страсть к грушам. Он сидел во дворе иногда, на закате, в дешевом полиестровом костюме - знаешь, конторщики такие носят на работу. Сидел и жевал груши. Что-то такое, типа, здоровая еда, и так далее. Забавно было смотреть. Он открывал рот очень широко . . . шире, чем Гейл . . . и впивался в грушу, как ковш экскаватора в землю. А потом начинал шумно жевать, и лицо у него просветлялось, он блаженствовал.
       Он снова замолчал.
       - Да? - не унималась Гвен. - Это, конечно, противно, но я все равно не понимаю, к чему это ты рассказываешь.
       - Просто так. Правда, груши он больше не ест.
       - Почему?
       - Однажды я его поймал, когда он читал мою почту. Просто стоял рядом с ящиками и читал письмо. Дурацкое письмо. Не помню, о чем там было, наверное какая-то реклама, скорее всего. Я отобрал письмо.
       - Отобрал?
       - Да.
       - И что же?
       - И выбил ему зубы.
       Великий моралист Лерой.
       ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СНОВА В НЬЮ-ЙОРКЕ.
      
      
      
      
       Риверсайд Парк в сумерках - великолепное зрелище, которое по достоинству может оценить только знаток, либо человек с чистым сердцем. Туристов нет, нет поденщиков-фотографов, и репортеры тоже не заходят, по большому счету. Парк граничит с Риверсайд Драйвом - петляющей авеню. В переулках, уходящих от Риверсайда круто в гору, к Вест Энд Авеню - огромные здания времен Бель Эпокь, с портиками, колоннами, фронтонами, эркерами и еще тысячью разных милых глазу известняковых деталей. Стены толстые. Потолки квартир высокие. На Риверсайд Драйве можно подойти к парапету, отделяющему авеню от парка и посмотреть вниз - пятьдесят отвесных футов. Парк ютится в базальтовых скалах. Район был когда-то населен относительно богатыми евреями, а сейчас населен относительно богатыми евреями, китайцами, итальянцами, и, благодаря близости Колумбийского Университета, здесь также селится немалое количество квартирно субсидируемой профессуры, многие представители которой выглядят очень важно и деловито, читают журналы, жуют хот-доги, вздрагивают и удивляются, если привлечь их внимание, и по большей части никому не досаждают.
       Светловолосый мужчина в дорогом официальном костюме сидел на скамейке - за спиной базальтовая скала, впереди и внизу - искусственное поле для футбола, за полем - Вест Сайд Шоссе и река Гудзон. Часть неба за рекой светилась закатным светом. В руках у мужчины был номер "Крониклера". Человек делал вид, что читает статью. Фонари вдоль аллеи зажглись и почти сразу после этого другой мужчина присоединился к читающему газету.
       - Наконец-то, - сказал читатель.
       - Эй, Роберт. Не надо меня наставлять, я очень редко опаздываю. И когда опаздываю, почти всегда есть веская к тому причина, - сказал Лерой, закуривая. - Как дела?
       - Ты уверен, что за нами не следят?
       - У тебя мания величия. Кто в этом городе станет за тобой следить, Губернатор?
       - Перестань, Джордж, - попросил Роберт. - Ты знаешь, что я имею в виду.
       Не меняя позы, Лерой протянул Роберту руку.
       - Что? - спросил Роберт.
       - Пожмем друг другу руки.
       - А, да.
       Они обменялись рукопожатием.
       - Отрадно, что трюк до сих пор работает, спустя многие годы, - заметил Роберт.
       - Трюк?
       - Наш метод входить в контакт друг с другом. Мы его изобрели еще в университете, помнишь?
       - Да, - сказал Лерой. - Но ты ведь не для того меня позвал, чтобы предаваться воспоминаниям.
       - Нет, не для того.
       - К делу. У меня мало времени.
       - Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу.
       - Так.
       - Как поживаешь?
       - Нормально.
       - Если что нужно, скажи. У меня есть знакомые в здешнем полицейском департаменте.
       - Ты уже сделал достаточно, чтобы я чувствовал себя обязанным всю жизнь, - сказал Лерой. - Миссия твоя выполнена. Ангелы аплодируют. К делу.
       - Не сразу. Мне нужно сперва тебя спросить кое о чем.
       Лерой пожал плечами.
       - Да, ты все еще мне нравишься, - Лерой пожал плечами. - Ты хороший и умный. Но мысли у меня заняты другим.
       - Понимаю. Красивое место, не правда ли?
       - Да, ничего, - сказал Лерой, оглядывая местность будто в первый раз. - Особенно с наступлением темноты здесь красиво. Зажигаются фонари, исчезают прохожие. Если подождем, то увидим первых хулиганов и наркоманов.
       - Ты очень циничен, как всегда, - отметил Роберт. - Тебе следовало стать врачом. Помнишь, в университете, была девушка . . . - Роберт сделал паузу. - Я был в нее влюблен. Единственная женщина, которую я когда-либо любил.
       Лерой вздохнул. Каким-то образом он предчувствовал, что тема эта будет так или иначе затронута.
       - Да, - сказал он.
       - Гвендолин Форрестер.
       - Да. Я ее помню. А что?
       - Помнишь, как я тебе о ней рассказывал все время? Обо всем, что она читает, ест, любит, с какими людьми встречается.
       - Да, ты за ней все время следил.
       - Как ты думаешь, я бы мог быть с нею счастливым?
       - Роберт, - сказал Лерой спокойно. - Послушай. Для кризиса среднего возраста ты еще слишком молод. Поменьше думай о прошлом. Не говорил ли я тебе давеча, что мысли мои заняты другим? К делу, Роберт.
       - Я иногда думаю - вышла ли она замуж, или не вышла, или вышла, а потом развелась, - сказал Роберт.
       Позади них проявилось какое-то движение. Кто-то там был. Двадцать футов, подумал Лерой. Кто-то смотрел и слушал. И, может быть, записывал. Слышно ничего не было - просто включилось у Лероя шестое чувство. Обычного хама со склонностью к подслушиванию почувствовал бы и Роберт. Но детективы, преследователи и папарацци умеют сдерживать свои силовые поля и делать свое присутствие незаметным.
       - Подожди-ка, - сказал Лерой. - Не двигайся. Я сейчас.
       Он выпрямился, прыгнул через спинку скамьи, и перебежал аллею, исчезая в густой тени деревьев, липнущих к базальтовому склону. Движения в тени усилились, стали более суетными.
       - Дай сюда, - сказал Лерой.
       - Что дать?
       - Микрофон и камеру, и всю остальную аппаратуру. Давай, давай.
       - А ну иди отсюда! - поспешно, тихо и сердито сказал Роджер Вудз, который всегда знал, откуда дует ветер сенсации. - Ай!
       - Я мог бы тебя задушить, - сказал Лерой, держа его за воротник.
       - Пусти!
       - Тише, тише, - Лерой усилил хватку. Воротник врезался Роджеру в шею. - Не так громко, мальчик мой.
       - Ладно, хорошо, - прохрипел Роджер. - На, вот.
       Лерой взял камеру и микрофон.
       - Лента?
       - Цифровик.
       - Диск?
       - Что за проблемы, мужик?
       - Предубеждение, - объяснил Лерой. - Терпеть не могу, когда подслушивают. Те, кто подслушивают - они хуже, чем негры и евреи. Дай сюда диск, сволочь.
       Роджер медлил. "Нападение на Журналиста в Риверсайд Парке".
       - На, - сказал он наконец.
       - Будь добр, уберись из парка. У меня тут частный разговор. Понял? Частный. Да и кто, по-твоему, купит твои записи? Желтая пресса никогда не слышала о губернаторе Вермонта, ежедневные газеты не обратят внимания по обычной причине, а еженедельникам все равно. Кому ты собирался все это продать? Кто купит?
       - Никто.
       - Он бы тебе не заплатил.
       - Оставь меня в покое, мужик, - сказал Роджер несчастным голосом. - Свобода прессы. Не всех нас можно купить, не всех достать своими глупостями о "частных разговорах".
       - Да ну тебя. Заткнись, - сказал Лерой. - Свобода прессы, надо же. Я тебе покажу свободу.
       - Отдай мне, что взял.
       - Нет.
       - Почему?
       - Я решил, что мне оно нужнее.
       - Не имеешь права!
       - Имею. Я больше и сильнее тебя.
       - Я вызову копов.
       - А я по-твоему кто, примадонна нью-джерзийского балета? - сказал Лерой, показывая бляху. - Скажи, зачем ты нас записывал?
       - Просто так.
       - По привычке папарацци, - предположил Лерой.
       - Я репортер, - возмущенно сказал Роджер.
       - Настоящий репортер, или желающий быть таковым?
       - Штатная единица.
       - Странный мир у нас какой, - сказал Лерой, ломая диск пополам. Затем он разбил камеру о дерево и разломал на несколько частей звукозаписывающую приставку. - Вот, - сказал он. - Можешь идти.
       - Ты действительно коп? - спросил Роджер.
       - Да. А тебе-то что?
       - Что ж . . . Если тебе интересно - этот парень скоро предложит тебе кое-что.
       - Какой парень?
       - На скамейке.
       - Так. И что же?
       - Думаю, что одна из его грязных тайн скоро откроется. Он хочет тебя нанять, чтобы ты не дал ей открыться.
       Лерой подумал.
       - Логично, - сказал он. - И все-таки - тебе-то что до этого?
       - Не соглашайся.
       - Поступлю так, как считаю нужным, - равнодушно ответил Лерой. - Все, иди отсюда.
       - Ладно.
       Возвратившись к скамейке, Лерой снова закурил и некоторое время молчал.
       - Кто это был? - спросил Роберт, который за это время не сдвинулся с места.
       Лерой молчал.
       - Ну?
       - Ты собирался просить о какой-то услуге, - напомнил Лерой.
       - Я? Да. Хорошо. Почему я вспомнил о Гвендолин . . .
       - Хватит о Гвендолин.
       - . . . у нее была страсть к записывающим устройствам. Весь кампус начинен был ее аппаратурой.
       - К делу, - сказал Лерой. - Во имя человеколюбия, Роберт, давай поговорим о деле.
       - Ты ее совсем не помнишь?
       - Помню смутно, - сказал Лерой.
       - Время сейчас почти предвыборное, и демократические предварительные выборы кандидата . . .
       Лерой внимательно на него посмотрел.
       - Ты хочешь сказать, что собираешься баллотироваться в президенты? - удивленно спросил он.
       - Я еще не решил.
       Вот было бы здорово, подумал Лерой. Это бы избавило меня от всех моих проблем. Несколько подряд срочных реорганизаций наверху, и досье исчезает в бюрократическом болоте.
       Он оценивающе посмотрел на своего троюродного брата. Нет. Никаких шансов. Этот парень в Белый Дом не попадет. Не тот материал. Но нельзя ему об этом сказать открыто, а то обидится.
       - Хорошо, - сказал он. - В чем проблема?
       - Два года назад у меня был . . . хмм . . . роман.
       - У меня тоже, ну и что?
       - Наличествовала скрытая камера.
       - Надеюсь, не твоя собственная.
       - Нет. Это и есть проблема. Мне позвонили и сказали, что запись пойдет в эфир, если я ее у них не куплю. Мы оба с тобой знаем, что это глупости. Наверняка есть копии.
       - Не обязательно, - возразил Лерой. - Люди так ленивы нынче стали.
       - Не на моем уровне.
       - На любом уровне. Но продолжай.
       - Это был не просто роман, как ты понимаешь, - сказал Роберт. - У всех бывают романы. Но даже просто намек на нестандартную сексуальную ориентацию может подорвать всю карьеру.
       - Так. Понятно, - сказал Лерой.
       - Ты - единственный человек в мире, кому я полностью доверяю, - сообщил Роберт.
       Лерой подумал.
       - Знаешь, у меня тот же случай, - сказал он.
       - Не понял.
       - Ты единственный, кому бы я доверился, если бы была такая необходимость, - сказал Лерой просто, и имел это в виду.
       Роберта это признание слегка ошарашило.
       - Э . . . Ага. Ладно. В общем, мне нужно, чтобы ты . . . что-нибудь сделал с этими сволочами.
       Выражение "эти сволочи" не прозвучало естественно. Аристократические губы Роберта искривились. Он просто изобразил вежливость, используя лексикон Лероя, или думая, что использует его лексикон.
       - Каким образом? - спросил Лерой.
       - Откуда мне знать. Ты эксперт, ты и думай. Ты как-то целое правительство держал за яйца вместе с их тайной службой.
       - После чего я бежал к тебе за протекцией.
       - Это правда. И все равно - у тебя есть навыки и опыт. Я не прошу тебя сделать что-то такое, вселенское. Ничего особенного. Что можно сделать? Стоит ли . . . убрать . . . этих сволочей? Вообще?
       - Убрать? Каким образом?
       - Обычным способом.
       - Ты вот что, Роберт, - сказал Лерой, - ты не дури, ладно? Я не знаю, что ты думаешь по поводу морали и так далее, но - я никогда никого не "убирал".
       - Да брось ты.
       - Можешь не верить, не обижусь. У меня другая специализация.
       - Не верю. Но даже если это так, ты знаешь, как нужно действовать. Что-нибудь придумаешь.
       - Придумаю? - Лерой засмотрелся на рябь на поверхности реки, отражавшую нью-джерзийские огни на противоположном берегу. - Хмм . . . Да. По-моему, лучше всего - ничего не делать.
       - Пожалуйста . . .
       - Ладно, - сказал Лерой, пожимая плечами. - Наличествуют - два [непеч.], водящих цифровой видеозаписью у тебя под носом, на которой - твой альтернативный образ жизни, запечатленный для потомков.
       - Шшш . . .
       - Не будь мнительным, когда кто-то начнет подслушивать, я тебе дам знать . . . Так. С одной стороны твоя репутация, с другой запись с твоими содомскими упражнениями.
       - Черт тебя возьми, Джордж! - Роберт поморщился.
       - Кому они собираются ее показывать? Желтая пресса никогда о тебе не слыхала. Ежедневники не станут даже близко подступаться, поскольку нет такого редактора, у которого нет знакомого редактора, которого не уволили недавно, и который с тех пор безуспешно ищет работу. Чтобы скандальное дело заинтересовало телевизионщиков или ежемесячные журналы, нужно, чтобы о нем сперва написали в газетах. По тайникам планеты разбросаны тысячи записей с грязными тайнами всех президентов начиная с Айзенхауэра. Ты видел когда-нибудь такую запись - чтобы там был Кеннеди, или Клинтон? Что-нибудь из этого дошло до публики? Что говорить - Клинтона в суд волокли - типа - но все, что показали избирателю - обычные, невинные фото публичных сборищ. Душевно обнять своего Президента - не преступление. Кстати, переспать с Президентом - тоже не преступление, и я затрудняюсь сказать, в чем там было дело, и ты тоже затрудняешься. Поэтому просто - не обращай внимания.
       Роберт задумался.
       - Ты уверен? - спросил он наконец.
       - Да, - подтвердил Лерой. - У нас, знаешь ли, не Франция. Во Франции ты бы не смог избраться ни на какую должность, пока журналисты не накопают о тебе разных глупостей - это служит, в глазах французов, доказательством твоей мужской состоятельности. А у нас единственные, кто интересуется порнозаписями, сделанными любительским способом - Темненькие, и им наплевать на эти записи, если тебя не избрали, а если тебя изберут - ты автоматически становишься как бы их начальником, а они заботятся о своей репутации. А смотрят они такие записи потому, что чем-то же надо себя занять, когда такую зарплату получаешь, с неограниченным расходным бюджетом.
       - Не понял.
       - Им платят, помимо всего прочего, для того, чтобы они охраняли Президента. Когда такая информация просачивается в народ, это пятно на их репутации.
       Роберт снова задумался.
       - Не говоря уже о том, - добавил Лерой, - что никто не знает, какие записи на кого имеются, и у кого - на пленках и дисках. Все спрятано до поры до времени. Если кто-то пустит такую порнозапись в эфир, это создаст опасный прецедент. Те, кто захочет купить запись с тобой в главной роли не знают, какие записи имеются у тебя - с ними в главной роли. Я бы на твоем месте не волновался.
       - Я не уверен, что понимаю, на кого работают те, кто мне звонил.
       - Пока ни на кого, - объяснил Лерой. - Завтра, возможно, они на кого-нибудь выйдут. В Конституции сказано, что парень, желающий стать президентом, должен быть тридцатипятилетнего возраста или старше. Люди этой возрастной группы почти поголовно имеют сексуальное прошлое, и нет никакой возможности выяснить, какая часть этого прошлого записана цифровиком и в каком тайнике лежит.
       - У меня таких записей нет. И они об этом могут знать.
       - Они также знают, что если такие записи тебе понадобятся, ты их легко приобретешь.
       - Каким образом?
       - Что значит - каким образом? Помести объявление в газету. "Требуется: Лучшие Сексуальные Хиты Джона Доу. Хорошее качество обязательно. Вознаграждение щедрое". Завтра же получишь штук десять, можно будет выбрать лучшую.
       Еще подумав, Роберт сказал, -
       - Похоже, ты прав. Да. Думаю, что ты прав.
       - Рад, что ты пришел к такому заключению, - откликнулся Лерой. - Слушай, ты ведь губернатор Вермонта, в конце концов. В Вермонте людям целый день нечем заняться. Они на все пойдут, чтобы только не скучать. Наверняка есть и другие записи, с тобой в главной роли. Если за каждую из них тебе пришлось бы платить из штатной казны, Вермонт бы обанкротился за неделю. Если нужно было бы "убрать", как ты сказал, всех владельцев таких записей до начала избирательной кампании, тебе бы пришлось применить атомную бомбу.
       - Ладно. Вот что мне в тебе нравится - ты порой очень здраво рассуждаешь. Где ты был всю прошлую неделю? Я пытался на тебя выйти. Мне пришлось нанять целую команду горлохватов для поездки в Голливуд, а так бы я взял тебя одного.
       - Я ездил во Францию.
       - Не шутишь? Во Францию? За тобой там разве больше не охотятся?
       - Вряд ли. Они слишком высокого обо мне мнения. Они не ждут, что я совершу вдруг ни с того ни с сего отчаянную глупость - ну, например, что я приеду к ним в страну и начну соваться в полицейские участки и тюрьмы. Поэтому, именно так поступая, я чувствовал себя в безопасности.
       - Участки? По делу ездил, значит. Что ты задумал?
       - Мне нужно было услышать голос одного парня. Живой голос, а не по телефону. Парня я знаю, но не мог припомнить тембр.
       - О! Ты все еще этим занимаешься? Имитируешь голоса?
       - Да, и все лучше получается. Вот, послушай. - Лерой сдвинул брови. - Эй, Франк, - сказал он голосом Роберта. - Сходи пока что к Брейди и выпей там чего-нибудь. Ты мне сегодня вечером не нужен . . . Вы уверены, сэр? - спросил он голосом Франка, телохранителя Роберта. - Да, уверен. Но на всякий случай сиди все время у Брейди, чтобы я мог тебя найти, если нужно. . . . Да, сэр, я, значит, просто буду у Брейди, сейчас как раз хоккейный матч начинается.
       - Блеск, - сказал Роберт, смеясь. - Потрясающе. Действительно, не отличишь. Может, позвонишь Франку - посмотрим, купится ли он?
       - Уже звонил. Именно поэтому он сидит сейчас у Брейди и смотрит матч.

    ***

       Роджер Вудз пил виски в ирландском пабе и одновременно разговаривал по телефону с коллегой, неким Барри Уайнстайном, с которым было легко говорить, поскольку Барри мало волновало, слушают его монолог или нет.
       - Во всех заголовках, - говорил Барри, - везде пропечатали. Целая толпа подростков в Восточном Нью-Йорке забирается на крышу здания, а там два копа, патрулируют. Один из детишек выбивает дверь ногой, и дверь попадает копу по носу. Второй коп стреляет, и убивает подростка наповал. Уверен, что ты слышал.
       - Да, я слышал, - сказал Роджер.
       - . . . Это такой примитив, это все время бывает, Родж, старик. Они не соображают ни черта, тупые репортеры. Обычное дело, но они думают, что это сенсация. Везде печатают, по телевизору обсуждают. Напишут теперь тома - ни о чем. А негритянские газеты, конечно, объявят это все расизмом, и администрация начнет так называемое расследование, и никто не задаст самый естественный в данном случае вопрос - ты знаешь, что это за вопрос, Родж?
       - Были ли подростки вооружены? - предположил Роджер.
       - Это так просто, даже удивительно. Вопрос такой - сколько еще они будут назначать белых копов в черные районы? Это естественный вопрос, очевидный. В смысле, чего тут понимать, это самая дурная практика со времен введения, ну, скажем, массового образования. Что они хотят этим достигнуть, расовой гармонии, что ли? Иди ты! В конце концов даже мексиканские копы были бы лучше. По крайней мере это доказывало бы, что у властей есть чувство юмора. А, да, еще и Золотой Глобус - ты видел награждения? В "Поуст" были фотографии. Забудь про "Таймз" и "Крониклер". Парни из "Поуста" превзошли самих себя. Ты видел?
       - Да, - сказал Роджер.
       - Я к тому, Родж, старик, что тебе следует открывать газеты иногда. В конце концов ты ведь сам репортер. В общем, дураки помещают супер-сексуальную, с пухлыми щеками голливудскую куклу за один стол с жирной свиньей Хербертом Молцем, близко друг к другу, и снимают, и печатают в газете. Это что, такая специальная тайная антисемитская операция? Совсем обалдели, старик. У меня был ланч с одним из друзей давеча, так у него, знаешь, все комплексы человека, у которого еврейский папа и нееврейская мама. Знаешь. Он похож на еврея, ходит, как еврей, говорит, как еврей, и все думают что он совершенный [непеч.] еврей, но евреи думают, что он [непеч.] тупой гой, делающийся под еврея. Он считает, что вся мировая структура сегодня - результат одного большого еврейского заговора, и он заговор поддерживает. Поверишь? Он говорит . . .
       Роджер не слушал. У Барри Уайнстайна был успокаивающий, бархатный голос, который было приятно слышать, а сами слова большого значения не имели.
       ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. НАПАДЕНИЕ НА ГЕЙЛ.
      
      
      
      
       В иную ночь бесконечная река красных и оранжевых огней на Лонгайлендском Экспресс-Шоссе не произвела бы на Гейл большого впечатления, но, расстроенная изначально, теперь она расстроилась еще пуще. Назначивший ей свидание мужчина не явился, а когда она попыталась развлечь себя сама, несколько курящих у входа яппи, чей шумный, Голливудом воспетый псевдо-урбанизм так раздражает провинциалов и так забавляет горожан, унизили ее, предположив вслух, что ей нужно записаться к приличному парикмахеру и купить себе менее глупо выглядящий наряд, прежде чем украшать заведение У Жевера своим присутствием. Она все равно зашла внутрь, и бармен выдал ей полный спектр холодных барменских взглядов, ответов сквозь зубы, и долгих отлучек. После этого она решила не ужинать в одиночестве, боясь, что ее унизят еще больше.
       Она была несчастна в любви (как она выражалась); иными словами, ей не везло с мужским полом. Проблема эта достаточно распространена и хорошо исследована романистами; и существует на эту тему по крайней мере одна опера, "Мадам Баттерфляй". Гейл это не утешило. Оперу она слышала только один раз, и совпадения с ее собственной судьбой остались ею незамеченными, замаскированные японским происхождением героини. Трудно сравнивать себя с японкой.
       Движение на шоссе редеть и ускоряться не собиралось. Возможно, где-то впереди случилась авария. Гейл включила радио и прослушала песню о девушке по имени Бейби, в которую певец был влюблен и подчеркивал это дребезжанием электрогитарных аккордов между куплетом и припевом. Бейби была знаменитая девушка. Ни одной девушке в истории не посвятили столько песен. Помимо этого, она очевидно открыла какое-то молодильное зелье, ибо, вот, ей, девушке Бейби, поклонялось уже четвертое подряд поколение мужчин. Следующая песня повествовала о женщине, чей голос автор хотел слышать по телефону непрерывно и всегда, что в частности объясняло, почему для того, чтобы дозвониться до кого-то, проживающего в двух кварталах, следует набирать код района. К моменту начала третьей песни пробка рассосалась, позволив Гейл быстро перебраться по перемычке на парковое шоссе Гранд Сентрал, широкое и свободное. За пять минут она добралась до Южноштатного Шоссе и снова вынуждена была снизить скорость - здесь была такая же пробка, как на Лонгайлендском. Седьмая песня была о невозможности для певца пережить, что женщина, им любимая, слишком красива. Доехав до своего выхода с шоссе, Гейл с большим трудом переместилась в нужную ей полосу, поскольку водители машин на этой полосе не желали ее пропускать, справедливо считая, что никакой выгоды им это не принесет. Открыв окна, они ругали Гейл последними словами, и она ругала их в ответ. Бог Мещанских Приличий, хоть и языческий, был тем не менее очень могуществен. Гейл была бы шокирована, если бы услышала такие слова на сборище или вечеринке, особенно, почему-то, если бы на вечеринке присутствовали пожилые люди, вне зависимости от их былых профессий и теперешних взглядов на мир.
       Бог Мещанских Приличий, прилежной прихожанкой храма которого Гейл состояла с тех пор, как себя помнила, несколько десятилетий назад распорядился, чтобы граждане, считающие себя просвещенными и современными не верили в Создателя. Результаты были - разные. Вера такая же неотъемлемая составная сущности человека, как порок. Людям нужно во что-то верить. Сперва попробовали верить в Демократию, но Демократия - неудачный объект веры, поскольку никто толком не знает ее целей. Попробовали экономику и психоанализ. Окружающая среда тоже была заявлена в список кандидатов, но вскоре потеряла популярность, поскольку значительное количество признаков ее разрушения недвусмысленно указывало, весьма невежливо и нечутко, на автомобилевладельцев как основных виновников, вместо того, чтобы указывать на нечто удобно-абстрактное, устраивающее всех. Система верований Гейл включала различные, часто противоречащие друг другу концепции и обрывки пригородных традиций. Например, она верила, что Президент, представитель Республиканской Партии - дурак и подонок, и что выходец из Демократической Партии был бы лучше (она не могла бы объяснить почему); что меньшинствам пора наконец дать их права (она не знала толком, что это за права, смутно предполагая, что это как-то связано с выездом из грязных и преступных трущоб в более удобные для проживания районы, хотя и не в ее район, конечно); что Моцарт был итальянский артист по классической музыке; что, в отличие от некоторых европейских государств (она не знала точно, каких именно) Америка является очень богатой, но малокультурной страной; и что сумма алиментов, поступающая на ее счет от бывшего мужа, недостаточна и ее следует увеличить. Бога нет, поскольку Его существование не приносит Гейл никакой пользы. Если бы Он действительно существовал, он бы давно уже сделал ее счастливой. Поскольку она заслуживает счастья. Вместо счастья ей приходится терпеть унижения, вроде сегодняшнего, психологические травмы, а недавно был этот гад, Лерой - до сих пор обидно. Это несправедливо! Хуже не бывает.
       За три квартала от дома Гейл поняла, что бывает. Когда она притормозила у стоп-сигнала, чья-то рука протянулась с заднего сидения и схватила ее за волосы на затылке. Другая рука прижала дуло револьвера к ее челюсти. Хриплый голос произнес с иностранным акцентом,
       - Подрули к поребрику, сука. Скажешь хоть слово и я вышибу тебе мозги. Подруливай.
       Она припарковалась у тротуара. Сердце билось отчаянно, в глазах потемнело, руки судорожно сжали руль.
       - Слушай внимательно, сука, - сказал голос. - Я не хочу тебя убивать, но убью, если не будешь правдиво отвечать на вопросы. Ясно? Отвечай да или нет, только тихо.
       - Да, - ответила она очень тихо.
       - Где я могу найти Гвендолин Форрестер?
       - Она . . .
       - Да? Я слушаю.
       - Ее нет в стране.
       - Не ври.
       - По крайней мере она мне так сказала. Сказала, что проведет некоторое время за границей.
       - Где?
       - Этого она не сказала.
       - А когда она вернется, ты знаешь?
       - Она сказала, что вернется через неделю. Пожалуйста, уберите пистолет. Я буду отвечать на все ваши вопросы. Без проблем. Никаких проблем. Только уберите.
       - Дай мне твой мобильник.
       - Что?
       - Мобильник дай, шлюха тупая.
       Гейл вытащила из сумки мобильник.
       - Отвернись. Смотри вон на тот дом. Продолжай смотреть.
       Некоторое время он возился с телефоном.
       - Не знаю, - сказал он. - Неужели нельзя было купить себе телефон получше, засранка безмозглая? На вот, сделай так, чтобы я мог прослушать сообщения. Мне нужны сообщения.
       Некоторое время она возилась с мобильником, пока не услышала щелчок затвора. Она запаниковала и хотела закричать. Не будучи экспертом по прослушиванию записанных на мобильнике сообщений, незнакомец оказался, однако, экспертом по поведению людей, и особенно по поведению неустроенных женщин, пытающихся выполнить просьбу-приказание под дулом пистолета. Он закрыл ей рот рукой.
       - Заткнись, - прошипел он. - Ладно, давай сюда свой [непеч.] мобильник.
       Он еще немного повозился с мобильником и случайно нашел меню сообщений. Он не ввел пароль. Телефон настаивал, что нужен пароль. Незнакомец не знал пароля. Тогда телефон предложил ему пароль придумать. Незнакомец придумал пароль. Телефон объяснил, что содержит три сообщения. Каждое сообщение сопровождалось датой записи.
       - Я вернусь через неделю, - сказал голос Гвен в записи.
       Незнакомец проверил дату. Неделя кончалась сегодня вечером.
       - Не двигайся, - сказал он.
       Он стянул с шеи Гейл шелковый шарф и завязал ей глаза, а затем связал ей руки за спинкой сидения изоляционной лентой, и этой же лентой заклеил ей рот.
       - Слушай внимательно, - сказал он. - Если позвонишь в полицию, умрешь через двадцать минут после звонка. Не спрашивай, каким образом, просто поверь мне. Если позвонишь своей подруге Гвендолин по этому поводу, умрешь через час, и тогда же умрет Гвендолин. Я убиваю только когда мне за это платят, а также когда мне мешают. За твое убийство мне не заплатили, и если ты не будешь мне мешать, то еще немного проживешь. До возможного свидания, - добавил он значительно, выходя из машины.
       Задняя дверь захлопнулась.
       Лица его она так и не увидела.
       Некоторое время Гейл сидела недвижно, пытаясь привести мысли в подобие порядка, ожидая, что волна адреналина отступит. Сперва нужно было избавиться от повязки на глазах. Она повернула голову и потерлась щекой о спинку сиденья. Шелковый шарф съехал ей на шею. Она скинула туфли. Подняв левую ногу и уперев ее в сидение, она попыталась поднять вверх торс. Изоляционная лента врезалась в запястья. Застонав от боли, она вдавила ногу между сиденьем и дверью, нащупывая пальцами рычаг. Дважды она чуть не сдалась. Но вот он - рычаг. Она попыталась потянуть его вверх большим пальцем. Палец соскользнул с рычага. Она сделала еще попытку. Упираясь шейными позвонками, она с третьей попытки опустила спинку. Еще немного. И еще. Есть! Она отпустила рычаг. Спинка сидения все еще находилась под слишком большим углом для того, что задумала Гейл. Но силы воли для продолжения схватки с рычагом больше не было. Она попыталась вытащить ногу, но нога застряла между сидением и дверью. Не будь рот ее залеплен изоляционной лентой, она бы выругалась, и, возможно, ей стало бы легче. Наконец ей удалось вытащить ногу. Подняв обе ноги, она уперлась ими в приборный щиток по разные стороны руля и напрягла бедра, используя затылок и шею как рычаг, чтобы уменьшить трение. Вскоре костяшки пальцев почувствовали кожаное покрытие заднего сидения, а торс выдался до половины за край спинки. Переместив ступни на сидение, она снова напрягла бедра и соскользнула неловко в промежность между передними сидениями. Теперь она могла просто открыть дверь ногой, выйти, дойти до дома и . . . Но ключи от входной двери висели на цепочке, а цепочка свешивалась из замка зажигания, и мотор, между прочим, продолжал работать. Помимо этого, бежать трусцой к дому с руками, связанными за спиной и ими, связанными, пытаться открыть входную дверь на виду tout le monde совершенно точно противоречило декретам Бога Мещанских Приличий. Гейл выбрала более трудоемкий но в тоже время более пристойный метод. Лежа на спине, она свернулась в клубок, пропуская ноги в овал, образуемый руками и предплечьями, вспомнив балетные упражнения своей юности. Теперь связанные запястья оказались спереди. Она содрала изоляционную ленту с лица. Поскуливая от боли, она выползла снова на переднее сидение и, ударившись лбом о руль, переключила связанными руками скорость. Когда руки связаны, вести машину трудно. Еще раз ударившись лбом, она поставила переключатель автоматической трансмиссии в парковочное положение и вытащила ключи из зажигания. Вышла. Отперла дверь. Побежала на кухню, освещенную отсветами уличных фонарей и освободила руки, поставив нож вертикально, прижав подбородком рукоятку, и поводив изоляционной лентой вдоль хорошо наточенного лезвия. Включила ночной свет. Запястья были в синяках. Все еще поскуливая, она приложилась к бутылке виски, сделав из горлышка несколько глотков.
       Если ты не будешь мне мешать, сказал он. Если ты не будешь мне мешать. Не звони в полицию. Она попыталась себе представить, как она звонит в полицию. Они осмотрят ее запястья и обыщут машину. И наверняка позвонят Гвен. Завтра. Или когда? Гвен действительно в опасности. Сегодня вечером. Она звонила Гвен давеча, и Гвен подняла трубку. Почему она не сказала об этом гаду в машине? Он не спросил. Он предупредил ее, чтобы она не звонила Гвен, не передавала ей радостную весть. Откуда он узнает, звоню я ей или не звоню? Это - один из туманных регионов знания, в которых дилетант чувствует себя потерявшим ориентиры. Судьба не является прихожанкой Храма Мещанских Приличий, иначе бы она не ставила людей в такие затруднительные положения. Как узнать, когда кто-то звонит по какому-то конкретному номеру? Как узнаёт полиция (а они, вроде бы, узнают . . . или нет?) Существует ли какой-то аппарат, который можно носить в кармане . . . с миниатюрным дисплеем . . . показывающий номера задействованных телефонов в округе? . . . Внезапно в голову Гейл пришла блестящая идея. Она воспользуется платным телефоном у молла. И, если кто-то за кем-то следит и кого-то прослушивает, они не будут знать, что звонила именно она.
       Она переоделась в джинсы, сникеры и свитер. Побежала было к двери, но тут сообразила, что, возможно, страшный мужчина с иностранным акцентом за ней следит, или, хуже, ждет ее теперь в машине, снова. Ничего утешительного в том, что она не видела его лица, не было. Если бы сейчас она увидела его лицо, она бы, наверное, умерла.
       Но была и задняя дверь, и был задний двор, и забор, через который можно перелезть, и роща за забором. А молл находился на противоположной стороне рощи.
       Гейл открыла заднюю дверь так тихо, как только могла и выскользнула наружу. Очень свежий воздух чуть не заставил ее заплакать. Она пересекла двор, вскарабкалась на забор, порвав мохеровый свитер в двух местах, и храбро углубилась в лес.
       Светила луна, и различать дорогу не было делом трудным. Однако Гейл не была на самом деле деревенской девушкой - ей недоставало опыта, привычки ходить по лесу ночью. Каждая тень казалась ей несговорчивым вооруженным мужчиной, каждая куперова сухая ветка, хрустнув под ногой, наверняка привлекала внимание грабителей, разбойников, и сбежавших из тюрьмы насильников и убийц, которые наверняка прятались в этой роще от правосудия, и ее собственное, Гейл, продвижение через этот фрагмент нетронутой цивилизацией дикой природы безусловно служил сигналом всем диким зверям округи - медведям, гремучим змеям, или кто тут живет, в этих местах. Сердце переместилось к горлу. Дважды она упала, ссадив себе ладони и колени. По мере приближения к противоположному краю рощи она перешла на неровный спотыкающийся бег. И вдруг роща кончилась. Гейл поскользнулась, проехала вперед на подошве, вскрикнула, упала на ягодицы и покатилась вниз по склону, покрытому редкой влажной травой, к проселочной дороге. Она вскочила на ноги. Молл находился в пятистах ярдах. Она устремилась к нему, прихрамывая и потирая бедро.
       Это все-таки не Манхаттан. Время было за полночь, и супермаркет, магазин деликатесов и дайнер стояли закрытые и запертые, с выключенным светом. К счастью у заправочной станции неподалеку наличествовал прилегающий к ней магазин сластей, напитков, газет и сигарет, а в нем наличествовал платный телефон.
      

    ***

      
       Понятно было, что Гвен едет с ним. В блондинистом парике выглядела она . . .
       - Пикантно, - отметил Лерой, кривя губы.
       Она открыла ящик стола.
       - Оставь в покое пушку, - сказал Лерой.
       - На всякий случай.
       - Я не имею права позволить тебе ее взять, - объяснил Лерой. - Это противозаконно. Я же полицейский, помнишь?
       - У меня есть лицензия.
       - На хранение. Не на таскание с собой. Оставь в покое пистолет. Пойдем.
       Меньше чем через час Форд Краун Виктория без опознавательных знаков остановился рядом с внедорожником Гейл, запаркованным под совершенно безумным углом на въезде ее дома. Гвен сняла парик.
       - Спасибо, Майк, - сказал Лерой. - Я твой должник. Гвен, выходи.
       - Я не могу выйти, - пожаловалась она с заднего сидения. - На дверях нет ручек.
       - Вечно какие-то проблемы, - объяснил Лерой Майку. - Эта баба - ты представить себе не можешь. Вечно что-то не так.
       - В чем я в данном случае виновата? - запротестовала Гвен.
       - Ты всегда попадаешь в разные ситуации, - объяснил ей Лерой. - Она всегда попадает в ситуации, - сказал он Майку, закатив глаза. - Даже не спрашивай.
       Он вышел и открыл ей дверь.
       - Что мы здесь делаем? - спросила она. - Я думала, что Гейл на какой-то заправочной станции.
       - Нам нужен ее внедорожник, - сказал Лерой. - Ее бумажник в перчаточном отделении вместе с ее [непеч.] документами и прочим [непеч.]. Помимо этого, нам нужно будет каким-то способом вернуться в город. Такси дороги, а поезда ходят в это время раз в три часа, если конечно в этой дыре для неудавшихся яппи вообще есть для них станция.
       - Заперто, - сказала Гвен, пробуя пассажирскую дверь внедорожника.
       - Перестань говорить метафорами, - огрызнулся Лерой, возясь с дверью со стороны руля.
       Дверь в конце концов ему поддалась. Завести мотор, соединив контакты, заняло у него считанные секунды.
       - Терпеть не могу машины с высокой посадкой, - отметил он. - Ужасно неустойчивая конструкция. Поэтому-то и терпеть я их не могу . . . Посмотрим, может ли этот металлолом ездить так, как про него говорят.
       Он выставил задний ход и вдавил акселератор в пол. Гвен едва успела захлопнуть дверь со своей стороны. Машина скользнула, пробуксовав, с въезда и выкатилась на улицу.
       - [непеч.] а не машина, - объявил Лерой свой приговор. - Не тянет с места абсолютно. Люди такие дураки. Было бы хорошо, если бы я мог их всех убить.
       Они долетели до перекрестка. Посмотрев вправо и влево, Лерой решил повернуть налево.
       - Ты знаешь, где молл? - спросила Гвен.
       - Нет.
       - Может, мы не туда едем?
       - Туда.
       - Как ты это определил?
       - По звездам.
       Гвен хлопнула себя по лбу.
       - Какая я дура. Конечно по звездам. Это такой специальный способ, да?
       - Нет, - сказал Лерой. - Когда я смотрю вверх и вижу Юпитер, я знаю, что поступаю правильно. Это вроде знамения.
       - Жалею что спросила.
       Через три минуты справа по ходу показалась громадная территория молла. Лерой исполнил очень крутой поворот и влетел на стоянку машин, ударив карданным валом о поребрик. Закрытые магазины пронеслись мимо них смазанной пеленой ночных контрольных огней. Заправочная станция показалась впереди. Лерой остановил внедорожник у дверей магазина сластей и сигарет, прибыв как раз ко времени вооруженного ограбления.
       Входя в магазин (Гвен следовала в кильватере) он оценил обстановку. Их было двое, один стоял у холодильников с пивом и разбавленными винными охладителями, напротив кассы, второй направлял пистолет на ночного продавца, человека на пороге двадцати лет. Гейл пыталась делать вид, что ее здесь нет, за стендом с газетами. На какой-то момент все, кроме Лероя, замерли, образуя собой живописное театральное табло.
       - Я только возьму себе бутылку кока-колы, - объявил Лерой, идя к парню, стоящему у холодильников.
       - Эй, ты, - сказал парень.
       - Все нормально, - откликнулся Лерой. - Я просто достану кока-колу и уйду, а вы можете тут продолжать.
       Парень у холодильников поднял пистолет и удивился, что жест этот не произвел никакого впечатления на Лероя. Лерой вообще смотрел в другую сторону.
       - Эй, ты! - сказал грабитель, пытаясь завладеть вниманием Лероя.
       Тогда он повторил сказанное, с нажимом. Все еще глядя в другую сторону, Лерой стремительно протянул руку, захватив парня за локоть и дернув его по касательной к себе. Пистолет, рука, предплечье качнулись вперед. Крутанувшись на месте, Лерой въехал нарушителю локтем в лицо. Другой грабитель все еще находился в процессе разворачивания, поднимания и прицеливания, когда заметил пистолет своего партнера, направленный на него.
       - Эй, ты, не стреляй! - заорал первый парень, чью шею Лерой взял в замок.
       - Пошел [непеч.], мужик! - закричал второй, паникуя, целясь, не найдя ничего другого, чтобы закричать.
       Он продолжал пaниковать. В этом своем состоянии он вполне мог надавить на курок. И надавил бы, если бы не Гвен, которая схватила пластиковый сигаретный мини-стенд с прилавка, широко размахнулась и приложила его, стенд, к профилю нарушителя. Боль наверняка была отчаянная. Парень завопил, отскочил в сторону и замер, скалясь. На этот раз он поднял пистолет по направлению Гвен. Сразу за этим последовал неприятный звук ломающихся костей и стремительно, мощно, неостановимо, оставив первого противника со сломанной рукой корчиться на полу, Детектив Лерой втаранился всем телом в парня с попорченным профилем. Раздался выстрел, пуля разнесла вдребезги стеклянную дверь, пистолет упал на пол. Лерой сжимал, хватал, пинал, бил, еще бил, разбивал, рассаживал, ломал и корежил - все это одновременно. Спустя несколько секунд его жертва превратилась в бессмысленную массу сломанных костей и щедро кровоточащей плоти. Гвен подобрала пистолет. Гейл, оказывается, все это время непрерывно визжала. Ночной продавец и нарушитель со сломанной рукой, успевший подняться на ноги, стояли застывшие, завороженные зрелищем и парализованные - первый страхом, второй болью и страхом. Лерой отправил жертву головой в стенд с соками и повернулся ко второму неудачливому грабителю, бережно придерживающему сломанную руку. Тот начал отступать задом. Вскоре он споткнулся и упал бы снова на пол, если бы Лерой не поймал его на половине пути и не отправил бы его, боднув в лицо, в стенд с кукурузными кашами.
       Слабый дрожащий голос продавца нарушил Третью Заповедь, после чего продавец сказал, -
       - Я вызываю полицию. Все, [непеч.], я вызываю.
       Лерой выхватил бляху и швырнул ее в лицо продавцу, попав в скулу. Недоросль издал пронзительный крик, прижимая ладонь к ссадине.
       - Я и есть [непеч.] полиция, - сказал Лерой. Он повернулся к Гвен. - Это все ты виновата, - сказал он ей.
       - Что? - спросила она, даже с вызовом. Возбужденная, она гордилась своим давешним героическим поведением и не желала слышать никакие глупости от человека, чью жизнь она только что, типа, спасла.
       - Скажи, что это не так. Валяй, скажи, - настаивал Лерой. - Ты все время попадаешь в ситуации. Этот амбар не грабили с тех пор, как . . . не знаю, с Сотворения Мира! Грабители, бывает, суются за пределы среды обитания, но никогда - так далеко. Ты приезжаешь сюда - и вот, пожалуйста, они уже здесь. Может, потерялись по пути в Бедфорд-Стайвесант и хотели спросить этого дурака, куда им ехать. Он вдруг начал дрожать, как ива плакучая на октябрьском ветру, а это - приглашение, от которого они не могли отказаться. Заткнись! Где эта сука?
       Он посмотрел по сторонам. Гейл сидела на корточках за большим рекламным стендом, подробно и красочно объясняющим преимущества игры в Нью-Йоркскую Штатную Лотерею перед любыми другими азартными играми. Лерой пинком опрокинул стенд.
       - Давненько не виделись, - сказал он. - Вставай.
       Протянув руку к холодильникам, он распахнул стеклянную дверь одного из них и вытащил бутылку пива Хайнекен.
       - А Сэма Адамса здесь конечно же нет, - прокомментировал он. - И Бек отсутствует. И Басс - ни одной бутылки. И они еще удивляются, что у стольких из них здесь депрессия. Жизнь в пригороде. Какая гадость.
       Он открыл бутылку, используя для этой цели край полки, и отхлебнул. - Эй, ты, - сказал он Гейл. - Я вроде велел тебе подниматься на ноги? Где телефон?
       Он метнулся к телефону на прилавке. Продавец быстро отскочил назад, угодив головой и плечами в сигаретную полку. Пачки и блоки посыпались каскадом на пол.
       - Ты бессердечная свинья, - сказал ему Лерой. - Приходит к тебе женщина в беде, и все, что ей нужно - позвонить по телефону, один раз, мужик, а ты ей велишь пользоваться платным автоматом в углу? И после этого не можешь разменять ей два доллара? Вот скажи теперь что-нибудь. Вот только звук один произнеси! Только один! Выдави из себя один звук, совсем тихий и короткий, и увидишь, что с тобой будет!
       Продавец явно не желал видеть, что с ним будет, если он произнесет тихий и короткий звук. Лерой набрал номер.
       - Эй, ты, - сказал он в трубку. - Это Детектив Лерой из Нью-Йоркской Полиции. Дай мне сержанта, пронто. Я сказал, сержанта! - Он посмотрел на Гвен и сказал брезгливо, - Они здесь все такие тупые, не передать! - Он сымитировал голос полицейского оператора - очевидно высокий и скрипучий, - Чем могу вам помочь, сэр? - Он зарычал в трубку - Алё, сержант? Как? Еще раз! Сержант Бучковски? Ну и имена у вас тут, в этой дыре. Впрочем, в Саффолке еще хуже. Слушай, Бучковски, имела место попытка ограбления у Молла Зеленого Мира. У Молла Зеленого Чего-То. У заправки. Я не знаю, как называется [непеч.] заправка, у меня нет связей с техасскими нефтяными магнатами, и мне [непеч.], как они называют свои коррумпированные предприятия! Здесь два ниггера из Бедфорд-Стайвесант, в синяках и с переломами, на полу, и один хонки-продавец за прилавком, тоже слегка побитый. Можешь по пути заехать в больницу и привезти на прицепе скорую. Что? Только что это случилось. Нет, я ухожу, я занят. Я тебе не нужен. Я разряжу их пистолеты, и пули увезу с собой. В любом случае, не думаю, что они смогут отсюда уйти на собственных двигателях. Не досаждай мне, Бучковски, просто возьми себя в руки и шли сюда каких-нибудь своих мусоров, пронто. Что - нелегально? Ж[непеч.]па твоя нелегальна! Пошел [непеч.]! - Он с силой повесил трубку, сломав ее пополам.
       - Пошли, - сказал он, обращаясь к Гвен и Гейл. Последняя поднялась наконец на ноги. - Пошли, пошли, времени нет, бюрократия здесь медленная, если мы не уйдем вовремя, они нас тут целую ночь продержат.
       Он вышел через разбитую дверь. Гвен последовала за ним, таща за руку Гейл, которая тихо плакала. Гвен усадила ее на заднее сидение внедорожника. Лерой завел мотор и рванул с места.
       - Да ты расист, - сказала Гвен.
       - А ты не знала? - возмутился Лерой. - Найди мне человека во всей Республике, который не расист. Любого цвета, любого возраста. Мы все друг друга ненавидим, это часть структуры. Мы однажды из-за этого целую Гражданскую Войну отвоевали, но, очевидно, никакие вопросы этим не решились! Ну и вот! Что ж мне теперь, раздеться до гола и носить бляху на члене вместо фигового листка! Хочешь, я так и сделаю?
       - Перестань орать. Гейл, с тобой все в порядке? - спросила Гвен.
       - Нет.
       - Заткнись, - рыкнул Лерой. - Никаких великосветских обменов фразами. Не сейчас.
       - Мне плохо, - сказала Гейл. - О . . . (она нарушила Третью Заповедь).
       - Так тебе и надо, эгоистка, - откликнулся Лерой, вылетая на шоссе и прижимая акселератор к полу. Он сымитировал ее, говоря высоким противным голосом, - Я не вижу себя в этой рооооли, я не чувствую, что это принесет мне какую-то пооооользу, мне это ничего не говорииииит . . . Я, я, я. Я истратил на тебя сто двадцать долларов в тот вечер, и где же была твоя благодарность? А теперь ты собралась облевать весь салон, вместо того, чтобы опустить окно и выставить свою уродливую башку наружу.
       - Ого! - сказала Гвен. - Это как же? . . . Вы знакомы? Я думала . . .
       - Он сказал мне, что он брокер, торгует бондами, - сказала Гейл. - Дайте мне бумажный мешок, чтоб я в него подышала.
       - Ничего подобного я не говорил, - горячо возразил Лерой. - Я сказал, что у меня есть бонды. Личные. И сказал, наверное, что я рантье. Впрочем, не помню.
       - Ах да? Рантье? И по-твоему я обязана знать, что это означает?
       - Ты не слушала. Ты никогда не слушаешь. Представляешь, у нас было свидание, - объяснил Лерой, обращаясь к Гвен. - Ну, хорошо, у меня были свои цели, но я вел себя так, как будто это было настоящее свидание, да оно и было настоящее, в конце концов! Я купил суке уже не помню сколько стаканов вина, и она напихала себе полное пузо жратвы за мой счет, и единственная тема, которую мы весь вечер обсуждали была - она сама! Гейл Великолепная, Гейл Ранимая, Гейл Чувствительная. Вся вселенная крутилась вокруг нужд Гейл. Весь вечер. Если это не свидание, тогда я не знаю, что такое свидание.
       - Где вы встретились? - спросила Гвен.
       - Официально - в Перриз Делайтс. Неофициально, я наскочил на ее имя в одном из твоих досье.
       - Каких досье?
       - У нас на всех есть досье. Ты не знала? Как только человек рождается, его обмывают, после чего с него снимают мерку для будущего вживления скрытой камеры.
       Они въехали в Мидтаунский Тоннелль. Гейл вырвало.
       - Ну вот, - сказал Лерой. - Так и знал, нужно было ехать через мост. Я бы ее скинул в Восточную Реку.
       Гейл водрузили в кресло напротив телевизора. Лерой и Гвен ушли в помещение, окрещенное Лероем "радиорубкой", бывший стенной шкаф, теперь спальня и комната аппаратуры. Три персональных компьютера стояли рядышком на прочном малых размеров письменном столе. Череда шкафов с ячейками помещалась напротив окна и сверкала таинственно. Камкордеры и микрофоны лежали повсюду.
       - Кто-нибудь подумал бы, что ты продюсер рок-н-ролла, - заметил Лерой. - Представь себе, что я сейчас улыбаюсь.
       Он сел на стул возле одного из шкафов, наклонив голову и глядя иронически на Гвен. Она села за письменный стол, положа ногу на ногу. По мере растягивания паузы, ощущение чрезвычайной срочности наполнило комнату.
       - Так, значит, - сказал Лерой наконец. - У твоей сестры была привычка выходить в свет без сопровождения?
       - Нет.
       - А она вообще выходила в свет?
       - Да.
       - С кем, обычно?
       - Она . . . В основном она ходила на частные вечеринки и обеды.
       - Сейчас не до них. Фальшивые улыбки и экзотическая кухня никогда ни к чему осмысленному не приводят. Она ходила в бары, кино, театр и так далее?
       - У них с Винсом был абонемент в оперу.
       - Помимо этого?
       - В бары она ходила. Иногда.
       - С кем?
       - Со мной.
       - Подруги у нее были?
       - Нет. Но были любовники. С ними она иногда тоже выходила.
       - Нет, это нам не подходит, - сказал Лерой. - Значит, выходила с тобой. Берем это за точку отсчета. Часто выходили?
       - Два раза в месяц.
       - Разные бары?
       - У нас был наш любимый. На Пятьдесят Шестой, у самой Пятой Авеню.
       - Классное место?
       - В общем, эксклюзивное, да.
       - Типа клуба? Только для своих?
       - Нет. Но, в общем, большинство посетителей - из нашего окружения.
       - Влиятельные люди.
       - Да.
       - Понятно. Ты бы узнала кого-нибудь из посетителей?
       - Думаю, да. Некоторых помню.
       - Не нужно столько думать. От этого морщины на лбу. Ты не в школе, и это не экзамен.
       Она закатила глаза.
       - И это тоже. Не нужно. Когда ты закатываешь глаза, то выглядишь, как марсианка какая-то. Стало быть, нас интересуют посетители, не являющиеся завсегдатаями. Память на лица у тебя хорошая?
       - Не жалуюсь.
       - Ладно. Теперь показывай.
       - Я не буду смотреть.
       - Нормально. Смотреть буду я. А ты будешь сидеть у окна и дуться.
       Гвен включила компьютер, нашла нужный диск в шкафу, и вставила его в драйв. Повоевав с программными опциями, она заставила наконец программу перекодировать два слоя защитного кода.
       - У тебя они все в каталоге? - спросил он с комическим уважением.
       - Да.
       - История семьи, в прямом эфире.
       - Не только.
       Он стал смотреть. В какой-то момент он остановил кадр и послал его на принтер. Гвен подняла голову, когда услышала шуршание принтера.
       - Мне нужен карандаш и корректор, - сказал Лерой.
       Она дала ему требуемое. Он быстро нанес несколько линий карандашом на распечатку, что-то замазал, снова заштриховал. Через несколько минут он поднял получившийся ретушированный портрет и подержал в вытянутой руке, критически разглядывая, перед тем, как привлечь к нему внимание Гвен.
       - Ты знакома с этим человеком?
       У Гвен перехватило дыхание.
       - Как ты это сделал?
       - Просто. Поменял слега брови, убрал парик, и утончил нос. Наверное, он что-то вложил в нос, вату, бумажные распорки - не знаю. Если не ошибаюсь, в нем шесть футов роста. Он стройный, ему лет тридцать пять . . . Есть геморрой . . .
       - В баре, - сказала Гвен. - Я видела его в баре. Он с Илэйн обменялся парой слов.
       - Как он звучал? Что за голос, что за произношение?
       - Лонгайлендский акцент и манеры. Вроде бы.
       - Хамское мещанское самодовольство, но предполагается, что это вежливость, - сказал Лерой.
       - Похоже.
       - Подделка.
       - Что?
       - Он делался . . . Не важно. Ты уверена, что помнишь его?
       - Да. Глаза. Разрез глаз. Ноздри. Губы. Но в основном глаза.
       - Посмотри на мои, - сухо сказал Лерой.
       Гвен вытаращилась. Взглянув еще раз на свой скетч, Лерой оттянул кожу со скул назад и сжал губы. Особенно похоже не было, но что-то общее наличествовало, и Гвен перепугалась.
       - Эй! - сказала она, невольно подавшись назад.
       - Не бойся ты. Я - не он. Не будь дурой.
       - Ладно, - сказала она. Сглотнула слюну.
       - Сколько раз ты его видела в баре?
       - Что? А. Только один раз. Нет, подожди. Кажется два раза.
       - Второй раз - до или после того, как он говорил с Илэйн?
       - До того.
       Некоторое время Лерой молчал.
       - Представь себе, что я неуверенно улыбаюсь, - сказал он. - Я пытаюсь себе представить . . . но это . . . очень необычно. Мы его выманим. Самое смешное - мы используем Гейл, как наживку. Тебе придется кое-что сделать. Я бы и сам сделал, но я могу разозлиться, и это все испортит. Общение с глупыми людьми радости мне не приносит.
       - Что я должна сделать?
       - Поведи Гейл в какой-нибудь бутик. Также, своди ее к парикмахеру, пусть ей сделают стрижку и прическу под твоим руководством. И маникюр тоже. Плоть и кожа у нее не те, но рама ничего. Переделай ее всю. Сделай так, чтобы она стала неотразима. Прикрой огрехи и подчеркни выигрышные стороны, в таком духе. После этого я ее потренирую.
       - Не понимаю. Что ты хочешь, чтобы она делала - хвасталась своим новым имиджем, ходя по улице, пока тот, кого мы ловим, ее не увидит?
       - Тебе не понять.
       - Ну, если ты так к этому относишься . . .
       - Да нет же, - раздраженно сказал Лерой. - Я и сам толком не понимаю. Это вроде наития. Предчувствия. Называй как хочешь. Эта сволочь явно решил меня подразнить, но теперь я буду дразнить его, и он возьмет наживку, я уверен.
       - Кто тебя дразнит? Ты даже не знаешь, кто он, и где он сейчас.
       - У меня есть по этому поводу кое-какие мысли, - сказал Лерой, глядя в пространство. - У него пристрастие к театральности. Очень любит переодевания. Помимо этого, он убежденный атеист, а это значит, что он фанатично верит в несуществование Бога, что, в общем, явление частое. Что бывает не часто - он использует эту свою анти-веру в своих целях, эксплуатируя систему на всю катушку. Это понятно, но не очень распространено. Он вполне умный человек, который рассматривает весь мир, как свою песочницу. Место для игр. Игры у него жестокие и очень, очень неправильные. Он не обычный рядовой бывший спецназовец, обидевшийся на предательство начальства. Он не бывший тайный агент, которого Управление бросило посреди какой-то очень суровой вражеской территории, а теперь он отказывается тихо исчезнуть, и настаивает на расстреле всего взвода, прежде чем вгонит последний патрон себе в башку. Все эти пути известны и изучены. Беглецов ловят и арестовывают - не так уж это сложно. Преданность смотрит только вверх. То, с чем мы имеем дело, не имеет ничего общего с обидами, преданностью, патриотизмом, или с еще какими-то из тысячи сантиментов, которые власти пытаются внедрить в массовое пользование последние пятьсот лет. Он полноправный член поколения типа я-да-я, хам, гедонист, искренний поклонник алгебраического подхода к мысли и духу, законный сын Бога Мещанских Приличий и Богини Удобства, чей пророк прозывается - скука. Как тебе такой психологический портрет?
       - Очень красноречиво, - сказала Гвен.
       У нее были сомнения. В тоне Лероя было что-то очень личное, какой-то оттенок искренней горечи, возможно направленной против себя. Он не себя ли только что описал?

    ***

       Я себе говорю - не надо, Гвен, не ходи в эти потемки. Давай просто притворимся, что этой возможности не существует. Это просто паранойя. Если же все-таки здесь и есть какая-то страшная тайна, и если все, что происходило и происходит является всего лишь средневековой пьесой со зловещим содержанием, поставленной для меня и еще кое-кого бесстрастным негодяем . . . тогда что? Все эффекты, им придуманные, ждут поднятия занавеса, третий акт, все по местам! Я сижу, и смотрю на него, и меня охватывает чувство . . . нет, не апатии, не апатии как таковой, но покорности, наверное. Я не знаю - ощущение близкой развязки - оно приходит ко мне из-за пресловутой мазохистской любви жертвы к палачу, или же черной трагической неизбежности . . . того, что вскоре должно наступить . . . Я трепещу, я преклоняюсь перед гением режиссера . . . я понимаю, что как главная героиня я должна красиво умереть, раз уж мне дали эту роль. А что мне делать? Выйти из игры в данный момент - неэтично. Я ведь люблю его. Я люблю его вне зависимости от того, кто он такой, и какие у него в отношении меня планы. Ухаживать снова за Винсом - немыслимо, после того, через что меня протащил Лерой. Я нахожусь на совершенно другом уровне. Рутина, скука, повседневные заботы ушли, о них невозможно теперь ни думать, ни даже помнить, что они бывают. Нравы обычной Гвен, Гвен из прошлого, кажутся мне сейчас такими далекими, такими непрактичными, и нелепыми - как японский чайный ритуал. Я почувствовала вкус наслаждений совсем иной категории, я успела побывать на тех вершинах морального превосходства где грех и святость, добродетель и порок, правда и ханжество существуют в их изначальной форме, где добро и зло сталкиваются не смущаясь тремя тысячами условностей, которые нам навязала экономическая и политическая псевдо-реальность. Большего и просить нельзя!
       Нет, можно. Можно просить, и много. Можно попросить несколько лет, или столетий, пребывания в одной постели с Лероем, постель из соломы в пещере сойдет. Можно попросить, робко, ребенка от Лероя. Денег тоже можно попросить, поскольку в данный момент их, вроде бы, нет, никаких. Можно попросить, чтобы университетская история, которую рассказал мне Лерой, оказалась правдой. Можно попросить любви Лероя. И чтобы все остальные куда-нибудь делись на месяц или два, и пусть будет время, много времени, дабы насладиться моментом. Или же, если все вышесказанное совершенно невозможно, можно попросить Лероя, чтобы он быстро положил всему конец.
      
       ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ПЛЕМЯННИК.
      
      
      
      
       В Метрополитане давали "Жидовку", удивительно прелестный, редко исполняемый опус Фроменталя Галеви. У Итана Кокса была к этой опере слабость и он никогда не упускал возможности услышать ее вживую. Новая постановка оказалась технически безупречна, оркестр играл с подъемом, певцы превосходные, темпы приемлемые. А вот минималистские декорации (концепция, все еще рассматриваемая стареющими администрациями оперных театров мира как новая и пикантная) выбивались из общей гармонии и раздражали ужасно. В представлении Итана Кокса, величие оперного искусства следовало подчеркивать всеми возможными (в случае Метрополитана немалыми) средствами. И тем не менее, ему понравилось. После спектакля он решил, что проведет ночь в своей манхаттанской квартире. Хотелось побыть одному. Для людей, могущих ссужать ближних большими суммами денег, одиночество - роскошь.
       Выйдя из машины на углу Саттон Плейс и Пятьдесят Седьмой, он отпустил шофера и прошел оставшиеся три квартала пешком. Он кивнул портье, который ответил на приветствие коротким кивком в профиль - был чем-то расстроен. Может у него были проблемы, как у многих. Мистеру Коксу до проблем портье не было дела.
       Зайдя в квартиру, он быстро разделся и принял душ, напевая основную тему дуэта из третьего акта. Продолжая мычать мелодию себе под нос, он надел шелковую пижаму, зашел в спальню, поставил будильник на десять утра, и выключил свет. Забравшись в постель он с наслаждением потянулся и вздохнул удовлетворенно. И повернулся на правый бок.
       Голос у него за спиной сказал, -
       - Не двигайтесь. У меня с собой пистолет.
       - Кто вы? - осведомился мистер Кокс более или менее спокойно, не двигаясь.
       - Угадайте.
       Голос показался Коксу знакомым.
       - Как я могу угадать? Я . . .
       - А вы попытайтесь.
       - Голос у вас . . .
       - Вы на правильном пути. В темноте угадывают по голосу. Ну, дальше?
       - Не может быть.
       - Именно. Я рад, что вы все еще помните мой голос.
       - Джордж? Я думал, тебя нет в живых.
       - Это именно так и есть, дядя Итан, - сказал голос. - Я на несколько дней вернулся с того света, чтобы заплатить налоги. С ребятами из налогового управления не шутят. У них нет чувства юмора, они человека где угодно найдут, в том числе и на том свете.
       Итан Кокс ждал. Племянник не торопился.
       - Так что же тебе нужно? - спросил наконец Итан.
       - Знания нужны, - сказал племянник. Щелкнул затвор. - Добротные знания. Информация.
       - Странный способ получения информации. Мягко говоря.
       - Специальная информация. Прямо у источника.
       - Я - источник, да?
       - Да, вы источник. В основном источник горестей. У вас хорошо получается досаждать людям. Сто миллионов человек в данный момент рассержены, и пятьдесят миллионов несчастны. Вы эксперт. Посмотрим, умеете ли вы еще что-нибудь делать - вот, например, давать информацию.
       - Не понимаю. Джордж? Это действительно ты?
       - Вот я думаю, к примеру, - сказал племянник, понижая голос, - действительно ли именно вы разорили моего отца. Хотя, конечно, ему это пошло на пользу - он моет посуду в Лионе и временами счастлив. Женился на официантке. Но мама моя, ваша сестра - ей все-таки нужна была помощь после того как, благодаря вам, брак распался. Что плохого в том, что она оперная певица? Нужно было ей дать несколько тысяч. Она ведь член семьи. Сказать вам, где она сейчас? Дает уроки музыки жеманным мужчинам в Сан Франциско. Впрочем, это к делу не относится. Хватит сентиментальных глупостей, хватит. Вставайте. Медленно. Обойдите кровать и сядьте вон в то кресло, лицом к окну.
       Итан повиновался. Его племянник стоял спиной к окну, черным силуэтом с пистолетом в руке, а затем сел напротив дяди. Черный силуэт.
       - Что теперь? - спросил Итан.
       - Я знаком с одним парнем, который любил в свое время нанимать сорвиголов с мадьярским подданством. Вот я и думаю - занимается ли он этим по сию пору или нет.
       Итан вздохнул свободнее. Он не видел своего племянника больше десяти лет, но если парень все такой же неуемный безалаберный дурак, каким был раньше, тогда, может быть, ему просто требуется помощь, а весь этот треп про семейные дела - просто интродукция, что-то вроде визитной карточки. Но к чему такая таинственность? Зачем проникать в дом дяди тайно, во мраке ночи, с пистолетом . . .
       - Ты имеешь в виду, - сказал он, - что тебе кто-то досаждает.
       - Да. Очень.
       - И ты хотел бы досаждающего остановить.
       - Если угодно.
       - Что ж, я мог бы ввести тебя в контакт . . .
       - Нет, - сказал племянник. - Не то. Если у меня с кем-то разногласия, я их улаживаю сам. Без помощи.
       - Не понимаю.
       - Запугивание, шантаж, ликвидация - я во всех этих делах эксперт, причем законный. Если бы здесь не было так темно, я бы показал вам сертификат.
       - Все равно не понимаю.
       - Медленно соображаете. Впрочем, буду счастлив вам все разъяснить.
       - Все равно . . . Пробрался сюда ночью - зачем, Джордж? У меня есть телефон . . .
       - Нужно было дать вам понять кое-что.
       - Детство какое-то. Подумаешь - пробрался в квартиру никем не замеченный. Я не впечатлен, Джордж. Люди, так поступающие, к хорошему обществу не принадлежат.
       - Неправда.
       - Что неправда?
       - Что никто не заметил, как я сюда проник. Портье заметил. По крайней мере я так думаю. Я дал ему в глаз, и глаз у него заплыл. Такое трудно не заметить.
       Это объясняло угрюмый вид и повернутый к проходящим через вестибюль профиль портье.
       После короткой паузы Итан сказал, -
       - У тебя с кем-то разногласия.
       - Совершенно верно.
       - Но ты не хочешь, чтобы тебе помогли их разрешить, и все сделаешь сам.
       - Тоже верно.
       - В таком случае что теге здесь нужно? Иди и занимайся разрешением разногласий.
       - Я и занимаюсь, и именно поэтому я здесь, дядя. Разногласия у меня возникли с вами лично.
       Итан Кокс снова немного помолчал, прежде чем сказать сухо, -
       - Понятно.
       - Да, дядя. Я сперва хотел сжечь особняк в Апстейте, или что-нибудь в этом роде, но потом решил, что сперва поговорю с вами. Беру программку Метрополитана и вижу в ней "Жидовку". Я знал, что вы обязательно пойдете ее слушать, но на всякий случай проверил несколько ваших электронных кредитных записей.
       - У тебя есть доступ?
       - Удивительно, не так ли? Да, есть. Кстати, сопрано в дуэте во втором акте - бесподобно пела сегодня, не находите?
       - Да, - сказал Итан. - Согласен. Новое поколение певцов наконец-то входит в силу.
       - Да, я тоже так думаю, - откликнулся племянник. - И вот, прослушав дуэт, я решил, что старый добрый дядя Итан, не дурак послушать хорошее исполнение, скорее всего заночует в своей манхаттанской берлоге, один, чтобы переварить впечатления. Также я подумал, что, поскольку я его давно не видел, нужно будет сделать ему подарок.
       - Подарок?
       - Хороший подарок, дядя. Не бойтесь, я не данаец. Подарок безопасен.
       - Какой подарок?
       - Диск. Не с записью "Жидовки", к сожалению. Тоже спектакль, конечно, но совсем другой. И вы в этом спектакле звезда. Представляете? Прелесть.
       - Ты о чем это?
       - Разные темные дела, переход денег из рук в руки, договоры. Я знаю одну . . . хмм . . . персону, у которой страсть к подслушивающим устройствам. Даже не спрашивайте. С ней чашку кофе выпьешь - будьте уверены, что уйдете весь кишащий микрофонами и камерами размером с бактерию. Вид наркомании такой. Она ничего с собой не может сделать. У нее была, типа, сестра . . . которая . . . хмм . . . пожаловалась ей, что есть такой пожилой джентльмен . . . который ее преследует. Я вас ни в чем не виню, дядя. Полгорода волоклось за сестрой. Особенная женщина была. Наследница Елены Прекрасной. Ни разу не вышла из помещения, не оставив позади стоящие члены. Она сочеталась браком с прайзфайтером, рассчитывая, очевидно, что некоторые идиоты будут держать в связи с этим дистанцию. Вы не держали дистанцию. Бедная богатая Бель Элен - у нее не было выбора, как только обратиться к сестре за помощью.
       - Ты шутишь.
       - Нисколько. С чего вы взяли?
       - Ты думаешь, что я ответственен за ее убийство!
       - Прекратите, - сказал племянник. - Я ничего такого не сказал, и я не люблю, когда меня перебивают. Заткнитесь и слушайте! Если бы вы были ответственны, вас бы сейчас не было в живых. Помимо этого, для планирования и совершения убийства такого толка требуются мозги и смелость, а у вас ни того, ни другого нет. Тем не менее, кое-за что вы все-таки ответственны. Батюшки, дядя, я бы свернул вам шею прямо сейчас без сожаления, если бы это как-то разрешило ситуацию. Вы посмотрите, во что превратилась некогда самая цивилизованная, самая свободолюбивая в мире страна. Все население рулит. Все заняты вождением драндулетов. Водят день и ночь, даже когда не хочется. Даже если общественный транспорт быстрее и приятнее. Даже если нужно пропутешествовать три квартала, а затем час искать место, где поставить драндулет. Даже если вообще не нужно никуда идти или ехать - все равно едут. Садятся за руль и едут. Стало невозможным включить телевизор без того, чтобы не лицезреть тут же рекламу какой-нибудь тачки, не открыть журнал, чтобы не увидеть красочные фотографии дюжины мерцающих драндулетов, не пройти квартал, не вдыхая выхлоп пробки у светофора. Реки отравлены, солевые залежи сохнут, климат на всей планете непрерывно меняется, но мы все равно рулим. Террористы богатеют в тени ржавых дурно пахнущих нефтяных вышек. Как-то какой-то чудак сел и подсчитал, что если бы мы перестали рулить, начался бы небывалый экономический бум, а мусульмане через десять лет жили бы в пещерах и ездили на верблюдах. И знаете, кто этому мешает? Вы и еще несколько дураков, которым не хватает воображения понять, что возможности в мире всегда найдутся. Темные дела - часть жизни. Вы, грязная бесчестная свинья, всегда найдете свое помойное ведро, никто у вас его не отнимет. Я понимаю, что родившиеся свиньями не могут перестать ими быть. Но на некоторое время можно, я думаю, перестать по крайней мере быть [непеч.]. Дать ископаемым залежам отдохнуть. Может, их запас увеличится, если их не будут трогать несколько миллионов лет. Время есть. Если нужны заменители, почему бы вам не попробовать торговать наркотиками или страховкой.
       - Джордж?
       - Да?
       - Что тебе нужно?
       - Угадайте.
       - Нет. Чего это ты все время - угадайте да угадайте. В каких кругах ты нынче вращаешься, где ты такого понабрался? И вообще - то мы говорим про любительницу подслушивать, то вдруг переключаемся на экологический вред, вызванный моими инвестициями - и все это под дулом пистолета. Что происходит? Не понимаю. Предполагаю, что во всем этом есть какая-то суть. Пожалуйста, доберись до нее.
       - Вы спешите? У вас назначена деловая встреча?
       - Черт знает, что такое.
       - Ну, как хотите. И все-таки почему бы вам действительно не попробовать альтернативы? Вот, например, занялись бы компьютерами. Это одна из областей деятеятельности, где деньги делают из ничего. Почему бы вам не уйти из нефтяной промышленности.
       - Даже не знаю, что на такое сказать, - заметил Итан.
       В квартире был пистолет. К несчастью, он находился в кабинете.
       - Скажите мне, что не можете уйти потому что в деле завязано слишком много людей и экономических реалий.
       - В общем, верно.
       - А мне плевать. Как я уже сказал, я бы без сожаления свернул бы вам шею прямо сейчас, если бы не был уверен, что кто-то займет ваше место завтра же, еще до ланча. Хорошо, подождем.
       - Чего именно подождем? - спросил Итан, вглядываясь. На дуле пистолета отразился лунный блик.
       - Не знаю, - сказал племянник. - Откуда мне знать? Ну, смоет какой-нибудь большой город в море, или землетрясение где-то начнется, или эпидемия - мало ли к чему ваши нефтяные поползновения могут привести. Тем не менее, до того, как я отсюда уйду, вы окажете мне одну услугу. А именно - позвоните вашим друзьям из солнечной Венгрии и скажете им, чтобы уезжали.
       - Это ты к чему?
       - Гвендолин Форрестер неприкасаема. Когда вы ее видите на улице - будьте добры перейти на другую сторону. Если она с вами заговорит, бегите. Отца ее вы разорили, а сестру чуть не сделали куртизанкой, но на этом деятельность ваша по отношению к семье Форрестеров закончилась. Всё. Я хочу, чтобы вы это поняли. Вот телефон. Можете позвонить, а можете помедлить и пораздумывать, и тогда я затолкаю трубку вам в глотку, а голову вашу в унитаз. Со своей стороны я обещаю, что запись не будет использована против вас. Диск я оставлю здесь.
       Диск, подумал Итан, опасен только в том случае, если . . . Он вспомнил разговор с сумасшедшей сестрой Илэйн два месяца назад. Поскольку в прессе ничего подозрительного за это время не появилось, можно было предположить, что сестра Илэйн является единственным человеком, знающим, что голос на диске - его, Итана. Если эту бабу убрать, диск никакой опасности представлять не будет. Пока Гвендолин Форрестер жива и активна, кто знает, какие у нее еще появятся причины задействовать диск, кому его передать, какими комментариями сопроводить. Племянник прав - все началось, когда он, Итан, попытался сделать своей любовницей старшую дочь Форрестера. С другой стороны, поскольку Джон разорен а Илэйн больше нет, опубликование информации на диске никакой пользы приземистой сестре не принесет . . . Разве что месть . . .
       - Мне нужны гарантии, - сказал Итан ровным голосом.
       - Встаньте.
       - Что?
       - Встаньте и выпрямитесь.
       Итан подчинился. Племянник метнулся из кресла вперед. Несмотря на невообразимую боль, удар не заставил Итана потерять сознание. Оседая на пол, он схватился за ребра.
       - Вот и гарантия, - сказал племянник. - Нет, не сгибайтесь так. Дышите медленно, короткими вдохами. Скоро пройдет. Мои обещания лучше золота. Разрешаю вам позвонить мисс Форрестер и спросить, так ли это. Она подтвердит. Но сперва звоните мадьярам. Их парень бегает по всему городу, стреляет в кого попало, связывает людей в их внедорожниках - что за венгерский цирк ни с того ни с сего! Мы с ним играем в кошки-мышки уже целую неделю, и, поверьте, если я его найду до того, как он покинет страну, вы окажетесь в тюрьме.
       - Доказать ничего нельзя, - тяжело дыша сказал Итан.
       - Доказать?
       - Доказать, что я как-то связан с венгром.
       - Может и нельзя. Но у меня есть копия вот этого самого диска, на тот случай, если вы попытаетесь сделать какую-нибудь гадость. Понимаете?
       - Сделать гадость . . .
       - Да, ну, например, восстановить связь с мадьярами и натравить их на меня. Я ведь чувствую, когда кто-то за мной ходит. Или когда кто-то ошивается за дверью. Вы хуже, чем я думал, дядя. Вы не умеете проигрывать. Понимаю, что ребра ваши сейчас нуждаются в починке, но ведь это не врач там, в соседней комнате, слоняется.
       Внезапно племянник исчез. Итан поднялся с пола. Дверь распахнулась. Телохранитель ворвался в комнату с пистолетом в руке, крича "Замри! . . ." - но произнести "подонок" ему не хватило времени. Хрустнули кости руки, нога телохранителя высоко поднялась в воздух, его развернули и вогнали в стену. Он осел на пол бессловесным, бездумным мешком. Племянник прикрыл дверь и вернулся к окну.
       - А где же кнопка тревоги, под подушкой, что ли? Остроумно, - заметил он. - Слушайте, дядя, раз вы желаете играть, и нарушили правила, я вас сейчас оштрафую. Правила - это святое. Я не собирался брать у вас деньги, но теперь я просто обязан это сделать. Вы найдете номер счета в моем любимом швейцарском банке завтра, в вашей электронной почте. Вы сделаете трансфер на сумму в два миллиона долларов. Если не сделаете, диск идет в эфир. Или хуже.
       - Хуже? - сказал Итан. - Что может быть хуже?
       - Я нанесу вам еще один визит, - объяснил любезно племянник. - Семья. Что бы мы делали без семьи. Но, вообще-то, не волнуйтесь. Я просто пошутил по поводу второго визита. Ну, свидимся как-нибудь.
       ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ПРИМАНКА.
      
      
      
      
       - А вот и Винс, - сказал Лерой. - Давно мы с ним не виделись. Не скажу, что скучал по нему, но, как ни странно, у меня есть для него дело.
       Винс переполнен был здоровой нетерпеливой энергией, появляющейся у слабохарактерных людей, когда их попросили сделать что-нибудь полезное. Он решал проблемы и проявлял лидерские качества. Безутешная Гейл перед телевизором привлекла было его внимание, но Гвен, неумолимая, потащила его в "радиорубку", где угрюмый Лерой приветствовал его коротким кивком.
       - Садись, садись, - сказал детектив. - Судя по твоему самодовольному виду, в городе что-то произошло в мое отсутствие. Что именно?
       - Это правда, - сказал Винс. - Ничего особенного, конечно. А у вас есть что-нибудь мне сказать, новое?
       Лерой наклонил голову, глядя почему-то на ноги Винса.
       - Есть, - согласился он. - Тебе нравятся невротические белые женщины еврейского происхождения?
       - Что?
       - Я вот-вот поймаю преступника. Но, видишь ли, нет смысла надевать на него наручники, если его не схватить в момент совершения преступления. Тебе нужно будет свести Гейл, жалкую ноющую зануду с высокой прической, которую ты только что видел в гостиной - свести ее в ресторан. В какое-нибудь приличное заведение. А потом в бар, перед сном. Возможно, тебе придется это сделать не один раз. Может даже каждый вечер придется такое делать, в течении двух недель подряд.
       Винс моргнул.
       - Ресторан?
       - Да. Ну, знаешь - еда, столы, официанты, в таком духе. Ресторан. Обед и пьянка. Правда, это очень просто, Винс.
       - Зачем?
       - Чтобы сделать мне приятное.
       - Не понимаю, - сказал Винс.
       - Мне не нужно, чтобы ты понимал, - заметил Лерой. - Мне нужно, чтобы ты действовал.
       - Все-таки объясните, в чем дело, - настаивал Винс.
       - Зачем?
       - Что вы делали в Париже?
       - Выпил некоторое количество вина и прошелся по бульварам.
       - Зачем вы ездили в Париж?
       - Пить и ходить по бульварам.
       - Ну, знаете, я не желаю больше слушать ваши глупости.
       - Почему же глупости? Если бы я тебе сказал, что ездил в Париж на деловую встречу с силами зла, в восемь утра, тогда это были бы глупости. Вместо этого я говорю тебе все так, как оно есть - но этого, оказывается, недостаточно. У тебя проблемы с восприятием фактов, или чего?
       - Мне сказали, что вам доверять нельзя.
       - Кто тебе такое сказал? Твой импресарио или твой дворецкий?
       - Адвокат.
       - Чей адвокат?
       - Я разговаривал с адвокатом.
       - На Дуэйн?
       - А?
       - У адвоката контора - на Дуэйн Стрит?
       - Кстати сказать - да. На Дуэйн.
       - Зовут его как? Я ему сейчас позвоню. Пусть повторит все то, что тебе сказал. Ты чего-то не понял, наверное.
       - Я все . . .
       - Зовут его как! - зарычал Лерой.
       - Не скажу.
       - Слушай, - сказал Лерой сердито. - Мне действительно нужно знать. Я не параноик, но я должен быть в курсе твоих действий. Зачем адвокату говорить тебе, что детектив, занимающийся расследованием . . . сам знаешь чего . . . - ненадежный человек? Ты считаешь, что так все адвокаты поступают? Каждый день? Советуют клиентам не доверять следователю? Подумай.
       - Слушайте, Детектив, мне сказали . . .
       - Кто тебя научил доверять адвокатам, вообще?
       Винс отвел глаза. Лерой прав, наверное.
       - К чему вы клоните? - спросил он.
       - Скорее всего ни к чему. Возможно, тебе попался какой-нибудь бестактный кретин. В конце концов ничего удивительного - Дуэйн Стрит. Но на всякий случай нужно удостовериться, что хотя бы с той стороны против нас не копают. Как зовут адвоката, в третий раз спрашиваю.
       Поборовшись с самим с собой, Винс сказал, -
       - Тимоти Левайн.
       - Нет.
       - Что - нет?
       - Могу дать тебе полный список адвокатов на Дуэйн. Могу тебе их описать, каждого по отдельности. Рассказать тебе о том, кто из них на ком женат, кто любит пиво а кто вино, имена и возраст детей, и так далее. Они забавные, эти ковбои с Дуэйн Стрит. То, что они там все вместе собрались - возможно, не случайно. Сам дьявол решил заняться изучением человеческих пороков. Но никого по имени Тимоти среди них нет.
       - Слушайте, я ведь не сошел с ума, - сказал Винс. - Я хорошо запоминаю имена.
       - Я тоже, - парировал Лерой.
       - Говорю вам, я встретился с адвокатом. Звали его . . . Он попросил задаток, и я выписал ему чек.
       - А, это, конечно же, меняет дело, - сказал Лерой. - Теперь мы все в безопасности.
       - Я не . . .
       - Ты помечаешь чеки? За чековой книжкой следишь?
       - Нет.
       - Правильно. Давай сюда чековую книжку.
       Чуть помедлив, Винс протянул ее Лерою. Лерой поднял телефонную трубку.
       - А, да, Миранда? Лерой говорит. Привет. Сделай одолжение. Я знаю, что время позднее. А? Да, правильно. Проверь мне чек - мне нужно знать, оплачен ли он, и если да, кто взял деньги. Да. Вот номер счета. А? Да. Посмотри все перемещения денег за последнюю неделю. Пропусти взятие денег машинкой, покупки, и все прочее, и скажи, что осталось. Да. - Последовала пауза. - Ага, спасибо, я так и думал. Да, наверное на следующей неделе.
       Он повесил трубку и повернулся к Винсу, качая головой.
       - Ни один чек из твоей паршивой чековой книжки, - сказал он, - не был обращен в наличные за последнюю неделю.
       - То есть? . . .
       - То есть, человека по имени Тимоти Левайн, адвоката с Дуэйн Стрит, не существует.
       - Не может быть. Мы с ним долго говорили . . .
       - Перестань, Винс.
       - Но кто это был в таком случае? - спросил Винс, теряясь.
       - Тебе все это приснилось - адвокат, разговор, двадцать тысяч задатка, всё вместе, - сказал Лерой. - Не волнуйся ты так. Такое часто бывает.

    ***

       Гейл излучала и искрилась. Пятая Авеню излучала и искрилась. Мир излучал и искрился. В первый раз в своей жизни Гейл привлекала восхищенное внимание. Как только она поняла, что происходит, счастье ее заклубилось, стало шириться, расходясь пышным облаком по поверхности Манхаттана и вскоре осветило своим мерцанием все Восточное Побережье. Винс велел таксисту остановиться за два квартала до бара. Проход этих двух кварталов стал для Гейл откровением. Она нежилась в ласковых лучах внимания, опьяненная невиданным успехом.
       Гвен очень постаралась. Лерою это стоило семи тысяч долларов, половину суммы пришлось одалживать у Марти, его начальника, а вторую половину выбивать из многочисленных знакомых в преступном мире. Семь тысяч! Карманная мелочь в понятии Гвен. Чудо стоило бы в пять раз дороже, не будь Гвен осторожной, несмотря на недостаток опыта в вопросах экономии.
       Платье Гейл было квинтэссенцией элегантной простоты. Складки бургундского цвета шелка шелестели, облегая деликатно торс, очерчивая тактично женственные ягодицы и расходясь экстравагантно колоколом вокруг ее скульптурных (как однажды подметил Лерой) коленей. Под платьем помещался хитро сконструированный корсаж, наличие которого на глаз определить было невозможно. Корсаж наметил Гейл талию и подчеркнул дотоле несуществующие, а теперь трогательно округлые груди. Более того, приходилось держать спину прямо, чтобы корсаж не давил, что в случае Гейл было делом необходимым. Туфли из прекрасной английской кожи - изящный скошенный каблук сократил шаг Гейл до элегантной длины. Маникюр заставил бы саму Мадам Икс покраснеть от зависти. Рукава кончались сразу под локтем, скрывая лишний жир на бицепсах и обнажая достойную Ван Дайка кисть руки, чью очевидную красоту Лерой почему-то не разглядел раньше. Опаловые плечи частично открыты. Естественно длинная шея Гейл подчеркивалась новой стильной прической, лишние складки скрывал элегантный шелковый шарф. Пара бриллиантовых серег, часть наследия Илэйн, которой Гвен была вынуждена поделиться с соучастницей, стоили около ста тысяч долларов. Косметика на лице Гейл утончила и увеличила ее миндалевидные глаза и в какой-то степени нейтрализовала грубоватого вида ноздри, и совершенно скрыла, непостижимым образом, неуместность ее покатого подбородка. Брови ей выщипали так, что они теперь казались естественно совершенными.
       К удивлению Гвен, Гейл оказалась способной ученицей. Научить ее столовым манерам было самым трудным, но даже их она освоила всего за четыре часа.
       Винс в простом дорогом костюме оказывал Гейл все необходимые знаки внимания. Они подошли к бару в котором следовало разыграть следующую сцену сценария Лероя.
       Они вошли в бар. Некоторые из завсегдатаев повернулись, посмотрели - и продолжали смотреть. Вскоре все заведение повернуло головы, дабы узнать, в чем, собственно, дело. Смотреть продолжали даже после того, как убедились, что, да, неплохо. Гейл улыбалась в ответ на восхищенные взгляды - сдержанно, как ее учила Гвен. Она совершенно очевидно не принадлежала к категории голубокровных американок, на это ни Лерой, ни Гвен, ни парикмахер и не рассчитывали. Подделку в среде, под которую подделываешься, вычислить очень легко. Нет - образ Гейл говорил о средиземноморских корнях (итальянка или француженка, возможно графиня) и смеси британского и американского образования (Оксфорд и Принстон, возможно). Что касается фонетики, то один урок Гвен, репетиция в присутствии Винса и легкая но звучная пощечина от невыносимого Лероя помогли Гейл избавиться от покалеченных Бруклином согласных и лонгайлендской распевности. По большому счету разница между пятью тысячами региональных диалектов, южным растягиванием, лондонским кокни, оксфордским носовым нытьем, ирландским мяуканьем и звонкой ясностью так называемого трансатлантического произношения - невелика.
       Винс заказал выпить. Бармен споткнулся и чуть не упал за стойку, бросив один взгляд на Гейл.
       По инструкции Лероя, Гейл и Винс тихо беседовали, притворяясь, что не обращают внимания на окружение. Гвен в парике и широких брюках, скрывающих чрезмерно развитые икры, болтала с какими-то мужчинами у столика, близкого к туалетам. В самом дальнем углу Лерой, едва узнаваемый в таксидо и профессорских очках, так увлекся книгой, что ничего не замечал - так, во всяком случае, думал Винс до тех пор пока, два часа спустя, все не собрались снова в квартире Гвен.
       - Неплохо для начала, - сказал Лерой. - Винс, я был бы тебе благодарен, если бы ты перестал таращиться на меня от стойки. Это невежливо, мужик.
       - Хмм . . . А что мы будем делать теперь? - спросил Винс, поняв, что Лерой все-таки следил за событиями.
       - Тоже самое, завтра вечером. В другом баре. Нам нужно будет менять бары все время. У нас только три платья.
       - Э . . . Почему? - спросил Винс.
       - Что почему?
       - Почему только три? Нужно больше.
       - У меня нет денег на "больше", -сказал Лерой.
       - Я вам одолжу.
       - Я у тебя не возьму.
       - Я дам вам деньги просто так. Без отдачи.
       - Это мое шоу, Винс. Не влезай.
       - Поскольку я все равно часть шоу, я мог бы принести дополнительную пользу. Что? Мои деньги вам не подходят? Деньги негра?
       - Ну, хорошо, - сказал Лерой. - Гвен? Проведи Гейл по магазинам и портным завтра. Нам нужна еще дюжина платьев.
       Второй вечер прошел так же, как первый - ничего не случилось. К пятому вечеру Винс начал терять терпение.
       - Послушай, - сказал ему Лерой. - Ты вот, к примеру, шесть недель тренируешься, чтобы свалить на настил безмозглого дурака. И при этом хочешь, чтобы я поймал самого неуловимого преступника в мире за пять дней? Я ведь сказал, что понадобятся две недели. Помнишь?

    ***

       Что-то беспокоило Гейл. Ее всегда что-то беспокоило, поскольку жила она уверенностью, что миру надлежит функционировать в точном соответствии с правилами, принятыми в ее окружении, и обижалась, когда мир эти правила нарушал, что случалось весьма часто. Однако в этот раз беспокойство ее имело несколько иной оттенок. В конце концов Гвен, заподозрив неладное, улучила момент (Винс отсутствовал, а Лерой терроризировал рыб в аквариуме), увела Гейл в кухню, и спросила, в чем, собственно, состоит заминка. После положенного количества отрицаний заминки, Гейл во всем призналась.
       - Я не хотела ничего говорить, - сказала она, понижая голос. - Серьги . . .Не те, которые ты мне даешь носить, а мои.
       - Да?
       - Мои серьги пропали.
       Гвен сперва не поняла о чем речь.
       - Не волнуйся, - сказала она. - Найдутся.
       - Нет, нет, - сказала Гейл. - Их украли.
       Гвен моргнула.
       - Украли? Что ты имеешь в виду?
       - Кто-то украл мои серьги. Это я и имею в виду.
       - Где украли?
       - Что значит - где? Здесь. В твоей квартире.
       - Не говори глупости! Кто бы их стал здесь красть? Посторонние сюда не заходили все это время.
       - А как ты думаешь - кто? - сказала Гейл тоном, означающим, что вопрос глупый - понятно же, кто мог украсть серьги, тут только один такой человек и есть.
       - Я уверена, что ты просто их куда-то засунула, - сказала Гвен. - Не дури. Он, конечно, неотесанный и иногда ведет себя, как сумасшедший. Но он не вор и клептоманией не страдает.
       - Неотесанный? Кто?
       - Лерой.
       - При чем тут Лерой? Ты что, тупая, что ли?
       - Ну не я же их взяла, в конце концов.
       - Конечно нет.
       Гвен широко открыла глаза.
       - Ты что, думаешь, что их Винс взял?
       Гейл пожала плечами, что означало, что сие совершенно очевидно.
       - Ну ты даешь, Гейл.
       - Извини. Я знаю, он твой друг, и шурин, но, понимаешь, факты - они факты и есть.
       - Ты с ума сошла, Гейл. Зачем Винсу - Винсу - . . .
       - Ну, ты сама понимаешь. Какие бы они не становились богатые, они все равно все из гетто. Это не его вина, его так воспитали.
       - Он не из гетто. Его родители принадлежат к высшему среднему классу.
       - Ну, ты понимаешь, о чем я. Я не расистка. Некоторые вещи нужно просто принимать такими, какие они есть, вот и все. Но серьги эти мне очень нравились. Лучшая моя пара.
       - Ты идиотка. Он миллионер. У него университетский диплом.
       - Ты знаешь, им легко получать дипломы. У университетов квоты, им нужно выпускать каждый год какое-то количество черных . . .
       Гвен не знала, что сказать, кроме как -
       - Сколько они тебе стоили?
       - Дело не в деньгах, - Гейл покачала головой.
       - Сколько?
       - Семьсот долларов.
       - Где ты их купила? В Мейсиз?
       - Нет. Я в Мейсиз не хожу. За кого ты меня принимаешь?
       - Где?
       - В Блумингдейлз.
       - А какая между ними разница?
       - Блумингдейлз - совсем другой уровень. Для высшего класса.
       - Понятно.
       - Я же говорю, я против него ничего не имею. Он не виноват, что он такой. Но, боюсь, такие же мне больше не купить. Таких больше не делают.
       Подумав, Гвен решила сказать о подозрениях Гейл Лерою. Она подождала, пока по телевизору начнется любимый сериал Гейл.
       - А ну еще раз, - попросил он.
       Она объяснила ситуацию еще раз.
       Он отвернулся. Он подошел к окну и прислонился к раме. Плечи его сотрясались от вулканических взрывов хохота, который он пытался сдерживать. В конце концов он сдался и захохотал очень громко. Он не мог остановиться. Ему пришлось сесть.
       Гвен никогда не слышала до этого, как он смеется.
       - Нужно проверить, может еще что нибудь . . . ха, ха, ха, ха, ха!!! . . . может еще что-нибудь пропало. Пересчитай серебро. Проверь . . . ха, ха, ха, ха, ха!!! . . . проверь шкаф, может куртка кожаная исчезла. Негры любят кожаные куртки.
       - Ты понимаешь, что это неудобно? - спросила она.
       - Может быть. Если тебе неудобно - твое дело. Хотя . . . - он вдруг посерьезнел. - Черт, это может нарушить планы. Надо залепить ей еще по роже. Ха, ха, ха, ха, ха, ха!!!
       - Или, может . . . перестань ржать!
       - Ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха!!!
       - Или, может, тебе следует поискать . . . перестань . . . серьги.
       - Почему я?
       - Это твоя профессия, не так ли?
       - О, точно, - он издал короткий смешок, глубоко вздохнул, и снова захохотал. - Да, действительно. Я и забыл. Посмотрим. Может, они под креслом? Нет. Может, между диванных подушек?
       - Прекрати паясничать.

    ***

       Мы втроем, плюс время от времени Винс - совершенно несовместимая компания.
       Видели бы вы. Мы - воплощение города и вообще всей цивилизации, нас нужно изучать. Бесполезность и истерика (Гейл), интеллект вместо женственности (я), удрученность смешанная с врожденной порядочностью, которую все используют в своих целях тем или иным способом (Винс), и непредсказуемая хамская самоуверенность, брутальная сила без особой разумности и с россыпью достаточно безумных мыслей - Детектив Лерой собственной персоной. Всем ужасно неудобно, но нужно мириться и делать вид, что несовместимости нет.
       Может нам следует сыграть в покер или в двадцать вопросов, что было бы более разумным времяпровождением, чем слушание тупых шуток дикторов программы новостей. Гейл настаивает, чтобы телевизор был включен все время. Говорит, что ей страшновато, когда он выключен. Может, мне следует ее просто отравить.

    ***

       В восьмой вечер, в баре у Мэдисон, в пятидесятых улицах, без вывески (один из тех баров, которые не упоминаются ни в каких справочниках), Лерой поправил очки для чтения, снабженные зеркалами и датчиком.
       Музыка играла очень тихо. Лерой снова положил ногу на ногу, случайно чуть наклонив столик. Стакан его упал и со звоном разлетелся вдребезги на полу. Винс позвал бармена и заказал себе виски сауэр. Гейл, которая за все эти вечера очень вжилась в роль, не обратила внимания на заказ Винса. Винс выругался беззвучно, посмотрел саркастически ей в глаза, и сказал, -
       - Я заказываю виски сауэр, дорогая. Хочешь, тебе тоже закажу?
       Инструкции Лероя всплыли наконец в памяти Гейл. Выступившую на лбу влагу пришлось проконтролировать салфеткой.
       - Говорю тебе, что знаю, кто убил твою жену, - сказала она тихо, но очень внятно. - Я видела, как он выходил из здания.
       - Но лица его ты не видела, - заметил Винс.
       - Нет, но я знаю, что это он. Он сидел в этом баре, когда мы все здесь были, Гвен, Илэйн и я. Он попытался заигрывать с Илэйн. Она вежливо поставила его на место. Наверное его это разозлило.
       - Ты бы смогла его узнать на дознании?
       - Конечно. Очень характерная осанка.
       - А Гвен?
       - Гвен была в это время в туалете.
       - А ты?
       - А я неподалеку. Разговаривала с кем-то у другого столика. Он, наверное, подумал, что Илэйн одна.
       - По-моему ты ошибаешься.
       - Ты всегда думаешь, что я ошибаюсь. Слушай, мое дело сказать, а ты поступай, как хочешь. И всё. И нечего на меня так смотреть. Я предложила тебе помощь. А ты - мерзавец. Я ухожу, всё.
       - Ну и уходи, - сказал Винс.
       - И уйду, - сказала Гейл.
       Она соскользнула со стула и промаршировала уверенно к выходу. Когда она была уже в дверях, человек, сидевший до этого на два стула к западу от Винса, встал и небрежным шагом пошел к выходу, вытаскивая на ходу пачку сигарет. Как только он вышел, Лерой вскочил на ноги и мгновенно переместился к двери.
       На ветровом стекле внедорожника, стратегически припаркованного почти рядом с дверью, уже красовались два штрафа. Яростная Гейл завозилась с ключами. Наконец ей удалось отпереть дверь. Мотор зашумел. Скрипнули колеса. Курильщик вернулся в бар. Гвен все это время находилась в туалете и упустила весь драматизм свершившегося.
       В ту ночь Гвен не могла уснуть. Лерой быстро ей все объяснил, и теперь спал, уткнув лицо в подушку.
       Трудно поверить. Может, он? . . . Или не он? . . . Лерой сказал, что преступник ничего не будет предпринимать сегодня. Засаду в доме Гейл планировали начать завтра днем. На взгляд Гвен в этом не было никакого смысла.
       Поскольку, как ее уверили, оставаться одной, или даже в компании Винса, было небезопасно, ей следует ехать с Лероем в дом Гейл. Подозрения то появлялись, то пропадали.

    ***

       Лерой настоял, что ему необходимо переодеться в более удобную одежду, и поэтому нужно сделать остановку в Бруклине. Гвен не навещала этот знаменитый (в частности своею уродливостью) район . . . она не помнила, сколько лет. Или декад. Обязательные путешествия всем классом в Нью-Йоркский Аквариум, в Кони - школьные годы. Исторический парк аттракционов у моря, тоже в Кони, хоть и выглядел забавно, давно померк, вытесненный суперсовременными парками аттракционов в трех часах езды на машине от города. Полузаброшенный, дряхлеющий стоял Кони Айленд, воспетый когда-то О. Генри (Гвен помнила, как она читала, в подростковом возрасте, соответствующий рассказ и как ей потом захотелось навестить находившиеся в Кони, если верить великому сентименталисту, пирамиды Египта, бульвары Парижа, луковичные купола восточноевропейских церквей, каналы Венеции и так далее. Она так и не съездила туда, по двум причинам. Первая - кто-то сказал ей, что знаменитые эти имитации давно в прошлом, заменены роллер-коустерами и каруселями. Вторая - настоящие каналы, купола и так далее были, в ее случае, не менее легкодоступны).
       Географии района она не знала совсем. Теоретически, в Бруклине имеется несколько приятных секций, но никогда не помнишь, как они называются, кроме Брайтон Бич (назван в честь аристократического курорта неподалеку от Лондона, с коим курортом Гвен, кстати говоря, была очень хорошо знакома). По слухам, бруклинская версия курорта населена была русскими и русско-еврейскими иммигрантами. Гвен вспомнила, как один из ее русских знакомых, вроде бы музыкальный критик, поморщился, когда она его спросила об этом районе, и комментировать отказался.
       Лерой вел внедорожник Гейл так, как внедорожники не водят - срезая углы, подрезая другие машины, ускоряясь резко и внезапно, поворачивая под непонятным, всегда очень крутым углом, и, по-видимому, наслаждаясь развлечением в обычной своей хамской манере. Они перекатились через Бруклинский Мост, круто свернули на очень широкую магистраль, по обеим сторонам которой стояли огромные неоклассические здания, нырнули в лабиринт забавных узких переулков, напоминающих Риверсайд, пересекли еще одну широкую, грязнее первой, магистраль, и углубились на убийственной скорости в какие-то трущобы, вид которых совпадал с общими представлениями Гвен о Бруклине. Внезапно трущобы кончились. Улица пошла в гору. По обеим сторонам торчали вполне приличного вида браунстоуны. Прохожие были в основном черные.
       - Что это за место? - спросила Гвен.
       - Граничит с Парк Слоуп, - ответил Лерой. - Очень ничего, особенно днем.
       Он не сказал, что специально выбрал кружной путь к своему дому, почти экскурсию, обнаружив по ходу дела, что ориентироваться Гвен умеет только в некоторых районах Манхаттана и центрального Парижа, и теряется на незнакомой территории. Он запарковался не у тротуара (мест не было), но рядом с машиной, стоящей возле входа в его дом.
       - Наконец-то дома, - сказал он. - У нас есть часа два по крайней мере. Пойдем, я тебе налью чего-нибудь.
       Воздух коридора пропитан был запахами, характерными для жилищ низших классов - еды, пота, кошачьих экскрементов. В квартира Лероя было неприбрано - лежали кругом какие-то элементы одежды, книги, повсюду виднелись грязные пепельницы, бокалы для пива и коньяка, и еще наличествовало подросткового типа и женского пола существо, стригущее ногти на ногах посреди всего этого.
       - Эй! - сказал Лерой. - Ты что тут делаешь?
       - Сегодня четверг, папа, - объяснила терпеливо Грэйс. - Помнишь, я всегда здесь по четвергам.
       Гвен мигнула.
       - Моя очаровательная приемная дочь, - сказал Лерой. - Грэйс, это мисс Форрестер.
       - Твоя подружка? - спросила Грэйс, не отрываясь от стрижки ногтей. - А настоящее имя у нее есть?
       - Ты знаешь, что я не люблю это слово, - сказал Лерой. - Моя любовница. Люди, чьи моральные устои не поколеблены плохим воспитанием называют ее - м'эм. Гвен, почему бы тебе не сказать чего-нибудь?
       - Очень рада, - сказала Гвен. - Грэйс, не так ли?
       - Грэйс, не так ли? - изобразила Грэйс трансатлантическое произношение Гвен. - Да, я Грэйс, м'эм. Красивые на вас тряпки.
       - Кого-то надо бы отшлепать, где там твоя попа, - сказал Лерой, направляясь в кухню.
       - Он извращенец, - сообщила Грэйс. - Надеюсь, вы знаете. Вам нравятся копы?
       - Ага, - подтвердила Гвен. - Что-то, наверное, с униформой связано. Возбуждает.
       - Эй! - крикнула Грэйс по направлению кухни. - Ничего если я позвоню Джейку?
       - Я тебя утоплю в пруду! - откликнулся из кухни Лерой.
       - Ну и пошел [непеч.]! - крикнула Грэйс. И повернулась к Гвен. - Это нечестно. Он приводит сюда свою продружку в мой день, а мне никого нельзя приводить. Это жестоко. Он очень жестокий.
       - Не стриги впритык, - сказала Гвен. - И клиппер этот твой, которым ты стрижешь - это просто ужасно. Подожди. - Она порылась в сумке и вытащила элегантные загнутые ножницы для ногтей.
       Грэйс сразу оценила эти ножницы. Осмотрев их внимательно, она сказала, -
       - Ого.
       - Я понятия не имела, что у него есть приемная дочь, - сказала Гвен, боясь назвать Лероя по имени - любому. - Извини.
       - Все нормально, я под ногами никогда не болтаюсь, - заверила ее Грэйс. - Могу тебе все рассказать о его подружках.
       - У него их много?
       - Немало. Несколько.
       Лерой материализовался возле Гвен со стаканом скотча в руке.
       - Не слушай ее. Она очень хорошая девочка, но иногда на нее находит, и она притворяется инфернальной сукой, особенно когда ей скучно.
       - Я не притворяюсь, - возразила Грэйс. - Я и есть инфернальная сука. - Подравняв ноготь ножницами Гвен, она добавила, - Эй, вы тут будете ночевать вдвоем?
       - Нет, - сказала Гвен.
       - Нет, - сказал Лерой. - Извини. Я забыл, что сегодня четверг. - Он повернулся к Гвен. - Четверг - это святое. Выхода нет, нужно взять ее с собой.
       - Взять с собой? Ты шутишь.
       - Нет.
       - Зачем?
       - По двум причинам. Мы с ней проводим недостаточно времени вместе, это первая. Думаешь ходить по городу, ожидая, что какой-нибудь снайпер выстрелит тебе в голову - опасно? Вот подожди, узнаешь, что будет, если оставить Грэйс одну в этой квартире. И это вторая причина. Не желаю, чтобы у меня в доме устраивали оргии. Грэйс, едешь с нами, будут приключения.
       - Ты с ума сошел, - сказала Гвен. -Она ни в чем не замешана, и она ребенок. Думай головой!
       - Я и думаю.
       - Нет, - настаивала Гвен. - Слушай, ты не имеешь права, в конце концов. Алё! Очнись! Что с тобой!
       - Если ты заботишься о морали несчастного ребенка, то поздно. Она уже один раз делала аборт . . .
       - Вранье, - сказала Грэйс. - Ты знаешь, что это полная [непеч.]. Нечего верить всему, что говорит тебе моя глупая мать.
       - В полицейских делах нет морального аспекта, - продолжал Лерой. - Мы делаем то, что нам велят. У нас иммунитет. Присоединяйся к клубу. Грэйс, найди какую-нибудь сумку в . . . тебе лучше знать, в каком шкафу . . . и напихай туда носков и трусиков. Возможно, мы проведем три или четыре дня в провинции.
       - А как же школа? - спросила Грэйс. - Присутствие предмета твоей любви вскружило тебе голову, - добавила она по-французски.
       - Ты очень помпезно говоришь, когда на французский переходишь, - заметил ей Лерой, тоже по-французски. - Помимо этого, не забывай, что предмет моей любви, как ты выразилась, знаком с данным языком, хоть и поверхностно.
       Гвен засмеялась.
       - Ну, хорошо, к чертям все, - сказала Грэйс по-английски. - Ты прав, мы недостаточно времени проводим вместе. Я устала и мне скучно. Чувствую себя старухой, и мама действует мне на последний оставшийся у меня здоровый нерв всю неделю. А убивать кого-нибудь будут? Я люблю кровавые потехи.
       - Не предвижу таковых, - сказал Лерой, - но мы можем остановиться в каком-нибудь темном месте и я подвергну какого-нибудь прохожего пытке, специально, чтобы тебе угодить.
       Снаружи раздались свистки и хохот, когда Грэйс и Гвен вышли на крыльцо, и прекратились мгновенно, когда рутинным жестом Лерой вынул автоматический пистолет и вставил обойму.
       - Твоя тачка? - спросила Грэйс у Гвен.
       - Нет. Моей подруги. - И Гвен добавила иронически, все больше нервничая, - Хотела бы такую иметь?
       - Нет, - сказала Грэйс. - Хотела бы, чтобы мой бойфренд такую имел.
       - Она же дама, - объяснил Лерой. - Она не водит.
       - Дамам не положено? - спросила Гвен.
       - Конечно нет. И настоящим джентльменам тоже не положено.
       - Но ты же водишь.
       - А я не джентльмен, - сказал Лерой, заводя мотор. - Увы. Давеча еду в метро, и стоит передо мной дура одна, прямо перед моим сидением, и нужно подняться и уступить ей место, если ты настоящий джентльмен, но я посмотрел ей в глаза и увидел в них идеологическую искру, такие бывают у журналистов и феминисток, и остался сидеть. Если ты ведешь себя так, будто у тебя есть [непеч.] с [непеч.], извини, я тебе место не уступлю. Так, это глупости, я не желаю.
       Две машины остановились перед ними, одна за другой, на светофоре. Лерой сунул руку в рюкзак и вытащил алый полицейский фонарь. Выставив его на крышу внедорожника, он подключил провод к гнезду зажигалки.
       - Би-би, - сказал он, крутанув руль вправо до отказа и взбираясь через высокий поребрик на тротуар.
       Следующие пять минут они неслись так, что окружающий ландшафт смазался, как картина позднего Моне. Гвен держалась обеими руками за пристегнутый пассажирский ремень, сразу над плечом, и временами закрывала глаза. Как бывший сорванец, она любила водить машину; как дама, она любила, когда ее возили; но к отчетливо суицидным дорожным трюкам страсти у нее не было никогда.
       Он или не он? Зачем было представлять свою приемную дочь? Может, он собирается убить их обеих? Она была готова пожертвовать собой, но самопожертвование требует интима между безжалостным властителем и подданным, приговоренным к уничтожению. Интим! Частная жизнь! Любые третьи в этой ситуации лишние. Любовь не в оргиях родится, если перефразировать знаменитого поэта; казни с присутствием свидетелей теряют остроту - исчезает шарм.
       Лерой остановил машину у самого въездного пандуса Бруклин-Квинс-Шоссе и вытащил мобильник.
       - Я сейчас, - сказал он Гвен. Посмотрел на Грэйс. Она закатила глаза.
       Он отошел на двадцать ярдов, к одной из гигантских несущих конструкций, на которых держалась эстакада шоссе, прислонился к ней, и набрал номер.
       - Винс? Это Лерой.
       - Все в порядке, Детектив?
       - Пока что да. Как ты там?
       - Не спрашивайте.
       - Гейл действует на нервы?
       - Не то слово. Но что делать!
       Выдержав паузу, Лерой сказал,
       - Можно кое-что сделать. Пойди прогуляйся. Гулять полезно. Ты спортсмен, тебе ли не знать.
       - Э . . . Нет, спасибо. Мы достаточно с ней гуляли за последние две недели.
       - Один. Иди гулять один. Просто выйди из дома. А потом забудь вернуться.
       - Это шутка такая?
       Лерой подумал - не сказать ли про серьги? Нет, не сейчас.
       - Нет, не шутка. Я не давал тебе никакого повода не доверять мне. Иди и не возвращайся. Иди домой. Или езжай к детям. И дай мне поговорить с Гейл.
       Винс не знал, что и думать. Он отдал трубку Гейл.
       - Гейл? - строго сказал Лерой. - Мы поймали и арестовали гада, который за тобой гонялся. Но нам нужно поймать его дружка. Того, которого ты нам помогла идентифицировать. Винс сейчас выйдет погулять. С тобой все в порядке, но я хочу, чтобы ты осталась в квартире и слушала, кто звонит, не поднимая трубку. Таким образом мы будем держать с тобой связь все время. Если тебе нужна еда, закажи по телефону. Но не выходи из дома, что бы не произошло. Хорошо?
       Ему пришлось повторить все это еще и еще раз, чтобы до Гейл дошла суть. Он выключил телефон и вернулся в машину. Один взгляд на Гвен сказал ему очень многое.
       - Дай сюда, - сказал он, протягивая руку.
       - Что дать?
       - Чем ты там только что пользовалась, подслушивая разговор.
       - Я не . . .
       - Ого, - сказал он.
       Он выскочил из машины и сорвал с себя пиджак. Изучил. Микрофон оказался размером с медную монетку. Прикреплен к спине, чуть выше талии. Лерой оторвал его от пиджака, бросил на землю, и наступил сверху ногой. Гвен поморщилась как от боли и вытащила наушник из уха. Лерой снова сел за руль и завел мотор. Гвен сжалась, будто он сейчас ее ударит. Возникла неприятная пауза. Грэйс следила за сценой с большим интересом.
       - Зачем ты сказал Винсу, чтобы он ушел из квартиры? - спросила Гвен.
       Лерой въехал по пандусу на шоссе и втерся в поток машин.
       - Гейл в безопасности, - сказал он наконец. - Если друг наш ждет, чтобы ее оставили одну . . . вряд ли, но все может быть . . . Не может же он попытаться зайти, если в квартире еще кто-то есть. А так - если он попытается проникнуть, то из здания он уже не выйдет. Я взял у тебя две камеры, попользоваться. Они над дверью квартиры. Я получу сигнал на мой мобильник и дам знать Капитану Марти и остальным ковбоям.
       - Подожди, подожди, - сказала Гвен. - Ты что, используешь Гейл, как приманку?
       - Ну да, - сказал Лерой. - У нее уже есть опыт в этом деле. Почему нет?
       - Кто такая Гейл? - спросила Грэйс с огромным интересом. Эти полицейские дела, оказывается, гораздо интереснее, чем она думала.
       - Ты понимаешь, - сказала Гвен, - что если что-нибудь случиться с Гейл, ты будешь в ответе?
       - Только если ты разделишь со мной ответственность.
       - Кто такая Гейл? - настаивала Грэйс.
       - Я? - воскликнула Гвен. - Почему?
       - Вспомним, чьим делом мы все это время занимаемся, - сказал Лерой.
       - Я не просила . . .
       - Также вспомним, что в кошки-мышки мы играем с очень способным парнем. Винс бы его не остановил. Повторяю, сомневаюсь, что он явится к тебе в квартиру. И я склонен думать, что он скорее всего появится в доме Гейл, и поэтому мы туда сейчас едем. Однако все может быть. Также позволь тебе напомнить, что ты согласилась оставить Гейл и Винса одних потому, что со мной ты в безопасности. Ты, лично. Так что все претензии по поводу эгоизма отпадают.
       - Да, как же, - Гвен попыталась изобразить сарказм. Она подумала, не сказать ли ему о своих подозрениях, чтобы разом со всем покончить. - Я звоню Винсу.
       - Звони, - сказал Лерой. - Расскажи ему про серьги Гейл.
       - Ты дурак, - сказала Гвен.
       - Какие серьги? - спросила Грэйс.
       - Вот эти, - сказал Лерой, доставая серьги из кармана и болтая ими перед носом Гвен.
       - Так это ты их взял! - закричала Гвен.
       - Дай посмотреть, - сказала Грэйс, наклоняясь вперед.
       - Я? А. Нет, я не украл их. Ты мне велела их искать, и я поискал, и нашел их в стенном шкафчике над раковиной, в ванной.
       - Почему же ты не отдал их Гейл? - сердито спросила Гвен.
       - Еще чего! Упустить такую возможность? Не видеть, как Гейл делает усилия, чтобы оставаться тактичной в присутствии негра, укравшего ее серьги? Ты шутишь. А если бы она выпалила бы ему в лицо - отдавай, мол, серьги! Как бы он среагировал? Такое пропустить? Нет уж.
       - Я боюсь даже думать, как бы он среагировал, - сказала Гвен, сдерживая ярость.
       - Ну хорошо, - сказал Лерой. - Но ты-то должна, по крайней мере, радоваться, что он покидает квартиру. Нам он там совершенно не нужен. Стесняет.
       - Ты сволочь, - сказала Гвен. - У тебя нет никакого уважения к чувствам других.
       - Это точно, - согласилась Грэйс с заднего сидения. - Кто такая Гейл?
       - Домохозяйка, над которой Гвен любит издеваться, - сказал Лерой. - Водит ее в разные места и заставляет говорить глупости, чтобы все смеялись.
       - Вранье, - сказала Гвен. - И никакая она не домохозяйка. Она не замужем. И детей у нее нет.
       - Может, она вышла бы замуж, если бы ты ее не отвлекала все время и не совала бы нос в ее дела.
       - Ты подлая, эгоистичная сволочь! - закричала Гвен.
       - Не ловись на это! - крикнула предупредительно Грэйс. - Он специально!
       - Что - специально?
       - Специально тебя выводит. Он и маму также выводил. Он со всеми так. Развлекается.
       - Зачем?
       - Он так делает, когда хочет вывернуться из какой-нибудь ситуации. Либо он решил тебя бросить . . .
       - Заткнись, Грэйс, - сказал Лерой.
       - Либо . . .
       - Меня можно бросить гораздо более простым способом, - сказала Гвен, сжимая зубы.
       - . . . или, - продолжала Грэйс, - он не желает делать то, что вы с ним собрались делать, из-за чего мы куда-то едем, и так далее.
       - Заткнись! - сказал Лерой не очень уверенно. - Черт! Черт!
       Он подъехал к обочине и остановил машину.
       - Что случилось? - подозрительно спросила все еще сердитая Гвен.
       - Нехорошие предчувствия, - сказал Лерой, покачав головой. - Серьезно. Паршивое дело. И я должен ехать один. Вот что. Давайте я вас, девки, сброшу где-нибудь. У какого-нибудь отеля. Выпьете, познакомитесь получше.
       Что ж, логично, подумала Гвен. Если Лерой действительно задумал то, на что он туманно намекает, то - самое время ей, и Грэйс тоже, сейчас вылезти, и чтобы делом занялся профессионал. Но может быть - может быть - в нем наконец-то проснулась совесть, и ей, Гвен, следует использовать момент, спасти себя и эту девчушку, пока совесть Лероя снова не уснула. Логично, но выглядит плохо. Если она сейчас выйдет, она потеряет право быть с этим кретином на равных. Тоже мне привилегия! Некоторые люди уверяют, что не воспользовались какими-то возможностями ради своих детей. У Гвен детей нет.
       - Я еду с тобой, - сказала она, - но думаю, что нам нужно где-нибудь высадить Грэйс.
       - Ни фига, - сказала Грэйс, хотя в ее энтузиазме на этот раз прозвучала сомнительная нота. - Никуда я не пойду. Такой кайф, с вами весело.
       - Нет, - сказал Лерой. - Если ты едешь, то Грэйс тоже едет.
       - Зачем? - воскликнула Гвен раздраженно.
       Лерой был не просто ненормальный - у него в голове были бесконечные петли и спирали, ни с чем не соединяющиеся, очевидно, с остальным миром, но логичные сами по себе! Настаивая, чтобы Грэйс ехала с ними, он . . . автоматически . . . перекладывал вину за все, что случится, на Гвен. Если Грэйс пострадает, Гвен будет виновата.
       - [непеч.] сволочь, - сказала Гвен.
       Глаза Лероя широко открылись.
       - О, да, - сказал он. - Я боялся, что подцепил на жизненном пути какие-то ангельские качества. Нет, к счастью это не так. Я все еще та самая [непеч.] сволочь, какой был всегда. Если он хочет сволочь, он получит сволочь.
       - Кто - он? - спросила подозрительно Гвен.
       Лерой издал короткий смешок. Включив скорость, он надавил на акселератор. Скрипнули шины. Мелковатый Форд Темпо попался на пути, вильнул, забуксовал, и остановился. Лерой остановил внедорожник, выскочил, и пнул ногой дверь Форда, оставив на ней основательную вмятину, а затем обежал Форд спереди и выбил ногой одну из фар. Посыпались осколки. Водитель, явно работяга из простых, большой телом, вышел, грозно крича. Лерой схватился за открытую дверь и рванул ее. Дверь отскочила, ударив водителя в ребра. Лерой снова ее схватил, и на этот раз оторвал от петель и бросил в сторону.
       - Что скажем, а? - спросил он водителя с вызовом. - Как ты намерен поступить? Ну, сделай что-нибудь. Не стесняйся.
       Он вернулся за руль внедорожника и захлопнул дверь.
       - Уже чувствую себя лучше, - сказал он, вдавливая акселератор в пол.
      

    ***

       Винс пытался читать, но неорганизованное присутствие Гейл в квартире не давало ему сосредоточиться. Вся квартира вибрировала от движения и звуков. Краны урчали и шипели, унитаз шумел и рыгал, телевизор каркал, стерео дребезжало, на удивление тяжелая поступь Гейл сотрясала полы, эхо отлетало от штукатурки. Время от времени, через неровные интервалы, Гейл стучалась в "радиорубку", спрашивая, не хочет ли Винс посмотреть тот или иной кретинский сериал по телевизору, предлагая ему кофе и алкоголь, и наконец пожаловавшись, что ей очень одиноко. В какой-то момент Винс даже хотел ее [непеч.] в расчете на то, что сука слегка успокоится, но отказался от этой идеи - возникло бы еще больше проблем. Можно было ее выключить апперкотом, но последствия такого шага представлялись не менее неприятными. Винс слез с раскладушки, надел ботинки и пиджак, и вышел в гостиную. Зазвонил мобильник. Что это мобильник мой делает на телевизоре?
       - Винс? Это Лерой.
       - Все в порядке, Детектив?
       Гейл вышла из ванной в халате Гвен, слишком коротком для нее. Она повозилась у телевизора, поглядывая на Винса. Последние четыре или пять дней она вела себя с ним странно.
       - . . . Иди домой. Или езжай к детям. И дай мне поговорить с Гейл.
       Винс передал телефон Гейл. Она ныла и жаловалась и ничего не понимала из того, что ей говорят, и опять ныла. Наконец она захлопнула мобильник.
       - Все нормально, - сказал Винс.
       - Что ты имеешь в виду?
       - Опасности нет.
       - Этот гад тоже самое говорит. Вам всем легко говорить. Вы в ту ночь в моей машине не сидели. Подонок вам пистолет к башкам не прижимал!
       - Все хорошо, - сказал Винс.
       - Никуда ты не пойдешь. Не имеешь права.
       Надев пиджак, Винс вдруг сообразил, что блок в памяти, который ему все это время досаждал, исчез. Все это время только хорошие воспоминания об Илэйн приходили ему в голову - теперь же ее недостатки потеряли моральный аспект, влились в общую гармонию, и стали безопасны для воспоминаний. Спускаясь в лифте, Винс улыбнулся, удивляя самого себя, когда вдруг вспомнил, как основательно недолюбливала Илэйн свою младшую сестру. "Гвен думает, что вокруг нее одни дураки", - говорила она. "И это якобы дает ей право относиться к людям, будто они грязь, поскольку разницы они все равно не поймут и не оценят. И она такая скупая - это просто ужасно. Не представляешь себе. Когда едешь с ней на такси, она всегда настаивает, что платить нужно пополам, и потом неделями может тебе досаждать, пока не заплатишь свою долю до последнего цента".
       Когда надеваешь солнечные очки в сумерках, то чувствуешь себя глуповато. Световые волны, отраженные предметами, изгибаются под незнакомым углом, и уменьшенное их влияние на глаза может вывести человека из равновесия. Чтобы компенсировать это, мозг переключает основные информационные каналы на уши, и шквал аудиторных ощущений, которые обычно редактируются, теряя лишние нюансы, начинает в конце концов пугать.
       Винс подумал - не передвинуть ли очки ниже, чтобы смотреть поверх рамки, но вспомнил, что именно в таком виде его поместили на обложку журнала "Ньюзвик". Месяца три назад.
       Он находился на улице, в темноте, один - первый раз за много лет. Намеренно сгорбившись, он зашагал таким образом, будто у него болела спина - хорошая маскировка, если никто тебя специально не ищет.
       Он чувствовал себя спокойнее, чем две недели назад. Наверное пора забрать детей. Нехорошо, когда дети пропускают так много из школьной программы. Кроме того, он по ним скучал.
       Он помнил название станции. Вывод Бентли из гаража, покупка карты Нью Джерзи с названиями станций и дорог, поиски в темноте - все это отняло бы слишком много времени. Еще больше времени отняла бы у него, наверное, попытка объяснить таксисту, куда именно нужно ехать. Общественный транспорт - самое лучше решение. Почти во всех случаях.
       Он поднял руку. Пятое по счету свободное такси остановилось и подобрало его. Водитель был белый - редкость в наши дни. Прибыв на Пенн Стейшн, Винс долго изучал карты и расписания поездов пока случайно не обнаружил на одной из карт название искомой станции. Станция располагалась на одинокой ветке, идущей по касательной к Северовосточному Корридору и заканчивающейся - черт его знает, где это, и живут ли там люди. Ветка работала в убыток, так же, как большинство веток на планете, из-за распространенности драндулетов и шоссе. Увлечение человечества бесполезными игрушками приняло астрономические размеры после Второй Мировой Войны и сейчас, больше половины столетия спустя, не собиралось слабеть. Так сказала однажды Илэйн и, подумав, Винс решил, что она права, но это не заставило его отказаться от Бентли, что и являлось, кстати сказать, доказательством утверждения Илэйн.
       До отхода поезда оставалось еще минут двадцать, и Винс вышел на Седьмую Авеню, чтобы посмотреть, что нынче показывают в Мэдисон Сквер Гардене. Он очень удивился, когда чуть не столкнулся с Джоном Форрестером.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. КОМУ ГЕРОЙ, А КОМУ . . ..
      
      
      
      
       - Что это такое? - спросил редактор, брезгливо указывая на листки и фото, данные ему Роджером Вудзом.
       По его тону Роджер заключил, что начальник не рад результатам работы Роджера.
       - Это - тот самый репортаж, о котором я вам говорил, - сказал Роджер.
       - Репортаж! - с горечью повторил редактор. - Репортаж! Ну и ну. - Он развязал галстук.
       - А что не так? - осторожно поинтересовался Роджер.
       - Что не так? - редактор покачал головой. - Слушай, Вудз, у папы твоего друзья высокопоставленные, и только поэтому я тебе сейчас кое-что объясню. Сядь. Будь на твоем месте другой, я бы не стал стараться. Речь идет о таких вещах, в которых каждый репортер, если он чего-то стоит, должен разбираться сам. Ты да я, Вудз, работаем в одном из самых респектабельных ежедневных изданий мира. Это не просто ежедневная газета. Это - нью-йоркская ежедневная газета. Знаешь, сколько экземпляров мы продаем каждый день? Нет, не знаешь. И я не знаю. Но все равно - несметное количество экземпляров. Как ты думаешь, это важно?
       - Да, сэр, - сказал Роджер.
       - А почему это важно, Вудз? Вот объясни мне.
       Роджер пораздумывал, пытаясь угадать, что именно хочет услышать от него редактор, какой ответ.
       - Это делает нас влиятельными? - осторожно предположил он.
       - Нет. То есть, конечно, делает. Но это не главное. Думаешь, мы получаем прибыли от продажи номера?
       - Да, сэр.
       - Нет. Посмотри на здание. Посмотри на персонал. Посмотри на эту [непеч.], ответственную за колонку сплетен, расхаживающую в миллионнодолларовых колье перед всеми. Если бы мы зависели от читателей, нам бы следовало поднять цену за экземпляр с пятидесяти центов до . . . не знаю . . . до семи долларов, чтобы только не работать в убыток! Да средний житель Нью-Йорка скорее переедет в Польшу, чем купит газету за деньги, на которые он может купить в баре рюмку коньяка, или в магазине целую бутылку джина! То, что у нас большой тираж, означает только одно - рекламодателям нравится наша газета. Они платят за все. Вот возьми в руки экземпляр. Посмотри на всю эту рекламу. Читатели не смотрят, но рекламодатели-то об этом не знают! А кто это, как ты думаешь - наши рекламодатели? Или, вернее, кто убеждает их печатать их дурацкую рекламу в нашей газете? Наша газета - алтарь, Вудз, храм постиндустриального капитализма! Нет больше конкуренции, нет свободного предпринимательства, нет недоверия друг к другу. Мы наконец-то оградились от всего этого, мы в безопасности, и чтобы не растерять достижения, алтарь должен действовать, жертвы должны приноситься каждый день. Кто приносит эти жертвы? Владельцы корпораций. Они знают об этом. Мы тоже знаем. Они нам платят за наши услуги, и мы печатаем их рекламу - это расписка. Чтобы, когда к ним явятся вдруг боги постиндустриальной эры, и спросят, совершаются ли жертвоприношения, они могли бы показать рекламу, которую мы печатаем. Расписку. Они вполне благонамеренны, эти корпорационные прихожане, и мы делаем все, чтобы их удовлетворить. Но когда алтарь вдруг оскорбили, когда кураторы храма, включая главного жреца, которому я служу в качестве ассистента, вдруг забывают о своих непосредственных обязанностях дабы удовлетворить пошлые журналистские амбиции ничтожества по имени Роджер Вудз, рекламодатели могут и обидеться! Могут пойти еще куда-нибудь со своими дотациями! Со своими жертвами! Найти другой храм, или построить новый! Конечно же некоторые наши прихожане ссорятся иногда между собой. Они тоже люди. И что же, неужели они заслужили, чтобы весь мир вдруг об этом узнал? Это что, наша святая обязанность - выставлять их на посмешище? Ты в церкви на Пасху слышал ли когда нибудь, Роджер, чтобы священник называл своих прихожан ничтожными грешниками? Нет. Вместо этого он говорит им, что Бог их любит. И помимо этого ничего больше не говорит. Потому что жалование его зависит от них. Они дают деньги. Мы говорим нашим прихожанам, что то, что они делают - прекрасно и полезно. Ты знаешь, кто владеет этой нашей гордой газетой? Ты видел этот список? Посмотри на досуге. Я облегчу тебе задачу. Возьми список и посмотри на фамилии под буквой Си. И, уверяю тебя, ты найдешь там фамилию Кокс сразу под фамилиями Клайн, Кловер к Клатсман.
       - Сэр . . .
       - Нет, нет, юноша, не спорь со мной.
       - Клатсман начинается на букву Кей, сэр.
       - Не умничай, Вудз. Для тебя он начинается и на Си и на Кей, настолько он важен. Научись журнализму. Забудь, чему тебя учили в школе. Знаешь, где настоящая школа? Скажи.
       - Э . . . Здесь? - осторожно предположил Роджер.
       - И да, и нет. Если бы тебя звали не Вудз, знаешь, что бы я сделал?
       - Э . . . Нет, сэр.
       - Я бы тебя уволил прямо сейчас. И что бы случилось после этого?
       - Э . . . что, сэр?
       - Ты бы попытался устроиться в другой ежедневник. А потом ты бы начал стучаться в двери еженедельников. Журналов, выходящих раз в месяц. Раз в квартал. И все бы тебе отказали. Один взгляд на твое резюме, один звонок сюда, и ты снова готов занять место в очереди получающих пособие по безработице. Потом кто-нибудь посоветовал бы тебе попытать счастья в одной из тысяч региональных газетенок. Не в Филадельфии, Бостоне или Чикаго, сам понимаешь, но где-нибудь у черта на рогах, в каком-нибудь месте, откуда индейцев не нужно было выселять - они сами ушли, так там противно. И к твоему удивлению, ты бы получил там место. Следующие десять лет ты бы писал репортажи о пропавших шелудивых пуделях и марьяжных проблемах Джо Хика, у которого осталось во рту три зуба и которых планирует в ближайшие десять лет пойти на курсы, чтобы научиться читать хотя бы крупный шрифт. И это, Вудз, была бы твоя школа. Десять лет такой школы - и ты бы приполз на четвереньках обратно в Нью-Йорк и умолял бы кого-нибудь, чтобы тебе дали еще один шанс. И они бы подумали и, может быть, дали бы его тебе, второй шанс. И тогда бы ты понял, что хороший журнализм - это не стиль, и не фривольное толкование социальных вопросов. Хороший журналист не занимается собственно сенсациями. Главная функция журналиста - его умение взять какой-нибудь совершенно безопасный, утомительный, скучный факт и представить его, как сенсацию. Очень мало людей умеют это делать. У каждой газеты есть не больше двух таких сотрудников. Любая школьница, жующая резинку, может написать статью о чем-то сенсационном. Это несложно. Даже грамматику толком знать не обязательно. Любой может. Это не делает любого журналистом. Касательно же сенсационных фотографий - спроси парней в ФБР или ЦРУ, что у них там накопилось. Заодно можешь спросить их, пересекаются ли когда-либо их пути с путями папарацци, которые зарабатывают себе на жизнь фотографиями кинозвезд и королевских отпрысков, то есть, иными словами, людей, ни на кого не могущих повлиять и совершенно не важных. Так. Теперь убери эту гадость, которую ты называешь репортажем, с моего стола, донеси до ближайшего дезинтегратора, и покажи мне наконец, что ты в состоянии написать статью о семнадцатилетней поп-звезде так хорошо и интересно, чтобы ее можно было поместить в непосредственной близости первой страницы. Все. Иди.
       Напиться - или пройтись пешком - вот и весь выбор. Роджер выбрал прогулку и, проследовав через СоХо и Вилледж, направился на север по Седьмой Авеню. Он только что пережил важную веху в своей жизни и карьере, и он об этом знал. Ему было жаль себя и своих усилий. Репортаж был хорош, содержал точно выверенное число деталей, юмор в нужных местах, и элегантную фразеологию - выделялся бы в любом случае, а ведь он, репортаж, был к тому же сенсационным. Один магнат пытается преподать другому урок, вмешивается чемпион мира по боксу, два телохранителя выведены из строя. А фотографии!
       Повинуясь импульсу, он купил в киоске сегодняшний "Крониклер", а заодно и "Поуст", "Дейли Ньюз" и "Ньюздей". Сжимая зубы, он также купил "Таймз". Киоск находился в районе с высоким культурным уровнем. Роджер вздохнул и купил "Дейли Телеграф", "Ле Фигаро" и "Дейли Мейл".
       Главные страницы.
       "Крониклер": Дорожный Ужас. Три пьяных подростка, свалка на Лонг Айленд Экспресс-Шоссе.
       "Поуст": Ретивая Строптивая. Редакция до сих пор под впечатлением внезапного развода популярной восемнадцатилетней певицы.
       "Ньюздей": Смекалистый Друг. Умная собака спасает хозяина, у которого случился удар, набирая номер скорой помощи.
       "Нью-Йорк Таймз": Президент дает пустые обещания. Демократия возрождается в далекой стране. Медикейд испытывает трудности. Посадка на Марсе - возможны неудачи.
       Британцы оказались еще менее интересны, и лягушатники еще хуже.
       Роджер возвратился к киоску и купил два радикальных еженедельника - "Прогресс" и "Сплоченность".
       "Прогресс": Президент Дает Пустые Обещания.
       "Сплоченность": Меньшинства: Все Еще Угнетаемы.
       Роджер попытался представить себе кого-нибудь на территории Республики, для кого это оказалось бы новостью - и не смог.
       Некоторое время он пораздумывал - не открыть ли свою собственную газету, и не попросить ли отца, чтобы он ее на первых порах финансировал? Неплохая идея. Никакой рекламы. Только хорошие репортажи и интересные статьи. Сенсации. Добрый старый журнализм.
       Семь долларов за экземпляр.
       Выбор читателя - развод популярной восемнадцатилетней певицы за пятьдесят центов или два магната и боксер за семь долларов. Понятно, что они выберут. Два магната, боксер, плюс броская, едкая статья главного редактора про богов постиндустриальной эры за шесть долларов? Может быть. Но из Роджера хороший редактор не получится. И он об этом знал.
       Он обнаружил, что находится напротив Пенн Стейшн, только потому, что глаза его вдруг разглядели в толпе две знакомые фигуры - не просто знакомые - главные герои репортажа, который должен был сделать его, Роджера, знаменитым за один день. Мысли все еще были заняты невеселыми делами мира, но ноги уже несли его через улицу, и боковое зрение автоматически удерживало его от попадания под разогнавшееся такси или грузовик. Роджер был прирожденный репортер, живущий в эпоху, когда прирожденные репортеры стали вдруг никому не нужны.
       Боксер и богач спустились по ступеням, ведущим в главный проход вокзала. Роджер последовал за ними. Они изучили сперва карту, затем расписание, купили билеты, и присоединились к толпе, стоящей под табло, указывающим, с какой платформы отправляется тот или иной поезд. Встав позади них, невидимый и неслышимый, как и полагается репортеру, Роджер уловил, что поезд их . . . подадут на . . . семнадцатый путь.
       В проходе, ведущем к платформе имелись эскалатор и лестница, заполнившиеся толпой нью-джерзийцев сразу по объявлении поезда. Одним взглядом Роджер оценил вульгарные (по манхаттанским понятиям) наряды, длинные искусственные ногти и высокие прически женщин, синтетические пиджаки, уродливые галстуки и громоздкие ботинки мужчин. Хорошо натренированное ухо уловило гнусаво-распевные интонации, типичные для некоторых графств штата. Открылись двери, и толпа влилась в вагоны, занимая лучшие места.
       Роджер вошел в тот же вагон, что и те двое, за которыми он следил.
       До того, как он успел выяснить, откуда именно ему будет лучше видно наблюдаемых, все двуместные сидения у правого борта были заняты. Левобортные сидения были трехместные. Занимались они в соответствии с проверенным временем ритуалом. Сперва в меру целеустремленные дамы и господа занимали места у прохода, надеясь, что мало кто наберется наглости попросить попутчика подвинуться, не говоря уже о притискивании к окну между коленями пассажира и спинкой впередистоящего сидения. В переполненных вагонах, тем не менее, именно это всегда и случалось. Присутствие толпы добавляло просящим и протискивающимся мужества. Таким образом, вторая фаза занятия сидений заканчивалась оккупированием двух мест - у прохода и у окна - каждого трехместного сидения. Свободное место между ними оставалось свободным до тех пор, пока люди, переходящие из вагона в вагон в поисках свободных мест у прохода или у окна наконец отчаивались, и наиболее отчаянные из их числа начинали требовать, чтобы сидящие у прохода либо подвинулись, либо убрали с дороги ноги. Средние места трехместных сидений, занятых со стороны прохода очень жирными, или очень неряшливыми, или очень злобными на вид пассажирами, заполнялись в последнюю очередь.
       Роджер Вудз, наблюдая за всем этим, забавлялся до того момента, когда обнаружил, что все места заняты и сесть ему некуда. Пришлось остаться возле дверей. Пространство отделялось от остального вагона стеклопластиковым щитом с рекламным плакатом, изображающим радостно улыбающихся женщин, чьи глаза и зубы закрашены были черным фломастером. Хозяин фломастера также снабдил женщин усами. Очевидно, некоторые из пассажиров Нью-Джерзийского Транзита весьма легкомысленно относились к постиндустриальным жертвоприношениям.
       Некоторые из пассажиров уже начали звонить по мобильникам, зачем-то ставя в известность домашних, что они в поезде.
       Внезапно Роджер Вудз вспомнил о реалиях и сообразил, что все это бессмысленно. Здесь не было материала для репортажа - по крайней мере для репортажа, который могла бы напечатать уважаемая газета. Некоторое время он раздумывал - не сойти ли с поезда и не выпить ли чего-нибудь в одном из трех баров Пенн Стейшн. Логично, не так ли. Но, не наделенный высоким уровнем интеллекта, Роджер позволил своим журналистским инстинктам победить логику. Кондуктор включил интерком и перечислил все станции, на которых данный поезд скорее всего остановится. Затем он объявил станции, на которых пассажиры могли пересесть на поезда, следующие по другим веткам, и станции, до которых они после этого могли бы добраться. Затем он перечислил все это с самого начала. Двери поезда закрылись.
       Роджер Вудз поправил ремень своего журналистского рюкзака, содержащего фотокамеру, портативный компьютер, блокнот, несколько ручек и ключей, и удостоверение личности, и начал пробираться сквозь толпу к двуместному сидению, занятому Джоном и Винсом.
       - Эй, Винс, твой биограф пришел, - сказал Джон тихо.
       Винс глянул.
       - Ага, - сказал он. - Мистер Вудз, собственной персоной.
       - Как поживаете, ребята? - любезно спросил Роджер.
       - Поживаем хорошо, - откликнулся Джон, забавляясь. - Ты в Нью-Джерзи живешь, Роджер?
       - А . . . Нет, сэр.
       - Ты, стало быть, за нами следил?
       - Хмм . . . Да, сэр.
       - Ты знаешь - это невежливо, следить за людьми, - пожурил его Джон. - А раз уж следишь, вдвойне невежливо в этом признаваться.
       - Сожалею, сэр.
       - Что ты рассчитываешь узнать в этот раз?
       - Честно не знаю, - признался Роджер. - Я видел, как вы заходите в вокзал. Я понял, что что-то происходит, необычное, поскольку вы не выглядите, ни один, ни другой, как люди, часто пользующиеся Нью-Джерзийским Транзитом.
       - Любопытное предприятие, не так ли - эта железнодорожная компания? - спросил Джон. - Я был бы тебе очень благодарен, Роджер, если бы ты сейчас никого не упоминал по имени.
       Роджер сообразил наконец, что, вроде бы, никто в вагоне не узнавал Винса. Камуфляж прост и эффективен - бейсбольная кепка и большие черные очки.
       - Никаких проблем, - сказал Роджер.
       - Как статья продвигается? - спросил Джон.
       - Я ее закончил.
       - Она в сегодняшней газете?
       - Нет.
       - Не хватило места?
       - Не в этом дело.
       Джон издал смешок, и Роджер растерялся еще больше.
       - А в чем же? - тихо спросил Винс, не поворачивая головы.
       - Ну . . . вообще-то . . .
       - Винс, не насилуй человека. Он в газетных делах все еще новичок.
       Джон ласково посмотрел на Роджера. Этот взгляд был Роджеру знаком. Аристократические друзья его отца одаривали его такими взглядами все детство и отрочество - щедрые люди, позволяющие некоторым обделенным окунуться на какое-то время в лучи врожденного превосходства.
       - Так куда же вы все-таки едете? - спросил Роджер, купаясь в лучах.
       - Мой зять - единственный, кто это знает, - сказал Джон, излучая аристократическое тепло.
       Слово "зять" вызвало у Винса противоречивые чувства. Он не помнил, чтобы кто-нибудь из членов клана Форрестеров когда-либо признал родство с ним, Винсом, вслух.
       - Мы случайно давеча встретились, на улице, - объяснил Джон. - Зять мой предложил поехать вместе с ним, подобрать моих внуков и привезти их в город. Я в данный момент не занят, и поэтому охотно согласился.

    ***

       Станция у которой они сошли с поезда действительно находилась "посреди ничего". Так сказал Роджер Вудз, и Джон благосклонно согласился. Винсу это не понравилось, к тому же он начал нервничать. Он не был уверен, что это и есть та самая станция. Может он перепутал названия. Наличествовали несколько дорожек, стоянка, готовая принять сто машин (стояли только две), и какой-то лес по обеим сторонам железнодорожного полотна. Винс помнил дорожки и лес. Он не помнил стоянку. Еще он не помнил, какая из дорожек им нужна. Единственная асфальтовая дорога, пересекающая рельсы, исчезала в лесу. Винс направился к ней и посмотрел в обе стороны. Дорога выглядела совершенно одинаково в обоих направлениях.
       Когда он здесь был последний раз, были сумерки. С какой стороны железной дороги небо было светлее? Он решил, что скорее всего с их теперешней стороны, поскольку они прибыли из Нью-Йорка, а здесь Нью-Джерзи, а значит, они ехали на юго-запад. Солнце как правило садится на западе. Так. Означало ли это, что они сошли на нужной им станции? Нет.
       - Наверное там, - сказал Роджер, указывая рукой направление.
       - Откуда ты знаешь? - спросил Винс.
       - Это Андрюзтаун, так? В этом направлении есть несколько домов. А там, - он кивнул, указывая таким образом противоположное направление, - ничего нет на многие мили. Пустынно более или менее до самого Делавера.
       - Ты здесь бывал раньше? - спросил любезно Джон.
       - Два месяца назад. Писал репортаж о . . . не важно.
       - Пойдем? - преложил Джон.
       Они пошли по дороге. Не было ни обочины ни тротуара. Навстречу им ехал грузовик. Проехал мимо. Вскоре после этого другой грузовик проехал в противоположном направлении. Возможно, это был тот же самый грузовик. Не считая полной луны, освещения не было. Деревья по обеим сторонам дороги было не различить. Винсу было бы удобнее, если бы он был один. С ошибками в изначальных планах легче мириться, когда никто на тебя не смотрит.
       Слабое сияние показалось справа по ходу и некоторое время спустя Роджер, самый чувствительный, сказал, -
       - Дым.
       Винс ускорил шаги.
       - Дым? - переспросил Джон.
       - Наверное пожар, - подтвердил Роджер, по-журналистски равнодушный к эффекту, которые произвели его слова на отца и деда.
       После примерно десяти секунд следования быстрым шагом, Винс побежал. Роджер рванулся за ним. Джон ускорил шаги и прибыл к месту назначения так быстро, как только мог.
       - Где Винс? - спросил он.
       - Внутри, - сказал Роджер. - Я не могу туда соваться. У меня аллергия на дым. Нет смысла. Если сунусь, то просто упаду без сознания, какой же от меня тогда прок.
       - Это и есть тот самый дом? - спросил Джон.
       - Что?
       - Дом. Это и есть нужный дом, черт тебя возьми?!
       - А. Да. Очевидно, да.
       Весь первый этаж охвачен был огнем. Второй этаж и странный дормер на крыше - нет. Еще нет.
       - Залезай на дерево, - сказал Джон.
       И правда, некоторые из толстых веток массивного вяза, растущего посреди газона, почти касались окна дормера.
       Роджер посмотрел на Джона, а затем на вяз. Да, верно.
       - Подержите вот это, - сказал он, передавая Джону свой рюкзак. Не было смысла рисковать камерой и блокнотом.
       Он разбежался и прыгнул, хватаясь за нижнюю толстую ветку. С неожиданной для очевидного горожанина ловкостью он пробрался сквозь ветки наверх. Он достиг ближайшей к дормеру ветки, когда окно вдруг распахнулось и в нем появилось лицо Винса.
       - Эй, - сказал хрипло Винс. - Передвинься ближе. Сейчас же.
       Роджер приблизился к дормеру. Винс держал в руках пятилетнюю девочку. Он попытался передать ее Роджеру с рук на руки, вытягивая руки как можно дальше. Роджер тянулся, но вскоре понял, что не сможет ее взять, не отпустив полностью ветку.
       - Ладно, - сказал Винс. - Сядь верхом. Поставь ногу вон на ту ветку, - он указал на параллельную ветку. - Теперь захвати ветку, на которой сидишь, ногой, как на турнике. Нет, не так. Представь, что тебе надо повиснуть вниз головой. Так. Теперь покажи мне руки. Обе руки. Давай же. Не бойся. Вот, правильно. Я сейчас тебе ее брошу.
       Девочка закашлялась.
       - Эй, мужик, не надо, - сказал Роджер.
       - Времени нет, - сказал Винс. - Открывай объятия. Заткнись и делай, что велят. Вот, правильно. Держись теперь. Раз . . . два . . . три!
       Тоненькое маленькое тело ударило Роджера в грудь. Девочка оказалась легче, чем он ожидал, и он удержал баланс.
       - Поймал! - сказал Роджер обоим.
       - Не могу нигде найти Люка, - сказал Винс.
       Он исчез в доме. Роджер начал дюйм за дюймом передвигаться назад к стволу доброго вяза. Снизу, Джон крикнул -
       - Эй, там, наверху! Где Винс? Я нашел Люка!
       - Он его ищет внутри! - сказал Роджер.
       - Черт! . . . - сказал Джон. - Зови его. Кричи же, Роджер! Ори во всю глотку!
       - Винс! - закричал Роджер. - Винс! Мы нашли Люка!
       - Винс! - кричал Джон снизу.
       Винс появился в окне дормера, кашляя и прижимая рубашку ко рту.
       - Люк нашелся! - крикнул Роджер, все еще продвигаясь задом к стволу и сжимая в объятиях маленькую Кимберли.
       - Хорошо, - сказал Винс, кашляя.
       Он вылез в окно, скользнул вниз по наклонной крыше, схватился за карниз, и перемахнул через него. Повисев, держась руками за карниз, он ослабил хватку и упал вниз, и затем, неуклюже, на бок, вскрикнув.
       На полпути вниз по стволу, Роджер управился передать Кимберли Джону, после чего он спрыгнул вниз и побежал к Винсу.
       - С тобой все в порядке? - спросил он.
       - Подвернул ногу, - сказал Винс. - Помогите же встать, кто-нибудь.
       Джон и Роджер наклонились над ним и взяли его под мышки. Сделав усилие, Винс встал на ноги.
       - Где ты был? - спросил он у Люка.
       Люк начал плакать.
       - Что с Кимберли? - спросил Винс.
       Она сидела на траве и больше ничего не боялась. Дети отходчивы.
       - Она не в себе, - сказал Роджер.
       - Да, - сказал Винс.
       - Пожарные машины, - сказал Роджер.
       - Что?
       Секунд через пять раздался вой сирены.
       - Хороший у тебя слух, - заметил Джон.
       - Я их не слышал, - сказал Роджер. - Да они и не гудели. Только сейчас начали гудеть.
       - А как ты узнал?
       - Да так . . . - сказал Роджер неопределенно.
       Три пожарные машины подъехали к горящему дому. Пожарники тут же занялись делом. Частная машина, приехавшая вместе с ними, остановилась неподалеку. Вышел водитель, неся в руках фотокамеру и диктофон.
       - Привет! - сказал коллега Роджера. - Я из прессы. Что происходит? Подождите-ка . . . О . . . - он нарушил Третью Заповедь. - Винс? Это действительно ты? А это твои дети?
       - Ты кто такой? - спросил Винс враждебно.
       - Я? Я Рики Гулд. Местный репортер. Но это - нет, не для местной газеты. Винс, всего несколько вопросов . . - он завозился с диктофоном.
       - Роджер Вудз, "Крониклер", - представился Роджер ироническим тоном. - Зря тратишь время, Рики.
       - О! Ты, стало быть, уже собрал материал. Ну и что. Есть и другие ежедневные газеты.
       - Никто это не напечатает, - сказал Роджер.
       - Почему же?
       Роджер пожал плечами.
       - Ты понятия не имеешь о таких вещах, а? Ладно, так и быть, скажу я тебе кое-что, парень. Видишь ли, есть некий алтарь, с помощью которого осуществляются корпорационные жертвоприношения.

    ***

       - А где эта сука? - спросил Винс.
       - Я не знаю, - сказал Люк, и стал плакать сильнее, давая всем понять, что сука виновата во всем, что произошло. Его восприятие, усиленное событиями и возможностью быть обвиненным и наказанным, помогло ему тут же понять, что "сука" - это Сильвия. При обычных обстоятельствах он не понял бы этого так быстро.
       - Что значит - не знаю? Она внутри? - спросил Винс.
       - Она уехала, - сказала Кимберли, сидя на траве.
       - Когда?
       Кимберли и Люк молчали.
       - Когда она уехала? - спросил Винс.
       Молчание.
       - Когда уехала сука?
       - Она давно уехала, - укоризненным тоном сказала Кимберли.
       - Час назад? Три часа назад?
       - Ну что ты такое говоришь, Винс, - сказал Джон. - Ну откуда им знать про часы?
       - Они достаточно умные, - огрызнулся Винс.
       - Конечно, - сказал Джон. - А только в их жизни нет пока что никаких "часов". Люк, Кимберли, - сказал он. - Когда дама уехала, было уже темно?
       Молчание.
       - Светло? Звезды на небе были, когда она уехала?
       - Нет, - сказала Кимберли.
       Люк подтвердил,
       - Нет.
       - Светило солнце?
       - Нет.
       - Не-а.
       - Звезд не было, солнца тоже не было . . .
       - Вчера было облачно весь день, - сказал Роджер Вудз.
       - Ни [непеч.] себе! - сказал Винс. - Когда вы пошли спать вчера вечером, ее здесь уже не было?
       - Она сказала, что вернется, - протянул Люк и снова заплакал.
       - Хорошо, хорошо. И что же случилось потом?
       - Ничего.
       - Что вы делали сегодня весь день?
       - Смотрели телевизор.
       - Почему горит дом?
       - Люк его поджег, - сказала Кимберли.
       - Неправда, - возразил Люк.
       - Правда.
       - Нет, неправда.
       - Правда.
       - Я просто играл.
       - Да, и поджег дом.
       - Я не хотел, - заревел Люк.
       - Люк, заткнись, - сказал Винс. - Я говорил тебе, что со спичками играть нельзя.
       - Я не играл со спичками.
       - Он играл с пистолетом, - справедливо заметила Кимберли. Она очень любила справедливость.
       - С каким еще пистолетом?
       - В кухне. Ты стреляешь, и загорается огонь.
       - Сигаретная зажигалка, - предположил Роджер Вудз.
       - Для духовки, - сказал Джон. - Точно.
       - Я ему говорила не играть с пистолетом, - объяснила Кимберли.
       - Я не играл. Она врет.
       - Я не вру, - сказала она. - Я никогда не вру.
       - Ты всегда врешь, - сказал Люк. - Пошла [непеч.].
       - Эй, - сказал Винс.
       - Он играл с пистолетом, - настаивала Кимберли.
       - Я не играл. Я только один раз его включил. Я хотел посмотреть, как он работает.
       - В кухне? - спросил Винс.
       - Что?
       - Ты включил зажигалку в кухне?
       - Нет.
       - Где ты ее включил?
       - В комнате, где большой стол.
       - Он весь день играл с пистолетом, - сказала Кимберли, богиня справедливости.
       - Я не знал, - сказал Люк.
       - Книжная полка, - предположил Винс.
       Люк не понял.
       - Занавеска, - сказал Джон.
       - Это я нечаянно, - сказал Люк. - Я не хотел.
       - Ну хорошо, - сказал Винс. - Мне все равно, где эта сука. Как здесь ловят такси?
       - Я могу вам вызвать такси, - сказал Рики с энтузиазмом. - Хотите?
       - Конечно. Спасибо.
       Рики вытащил мобильник и набрал номер.
       - Ну хорошо, - сказал он, когда Винс, Джон, Роджер и дети залезли в машину. - Счастливого пути. Роджер, спасибо, мужик. Ищи статью в завтрашних газетах.
       - Удачи, - скептически сказал Роджер.
       Таксист резко взял с места и сделав несколько лихих поворотов, проследовал под стрелку, указывающую на въезд Тёрнпайка. Въезд оказался перекрыт - его чинили. Таксист выругался и дал задний ход.
       - Помедленнее, - сказал Винс таксисту. - Я серьезно. У тебя в машине дети. Думай, что делаешь.
       - Эй, Винс, - тихо сказал Джон. - Нельзя при детях унижать представителей сектора услуг. Дурной тон.
       - Дети спят, - сказал Винс. - И вообще - дурацкая была затея их здесь прятать. Никто за ними не гнался, и за мной тоже.
       - Ты уверен?
       - Конечно уверен. Я перепугался, что-то вроде паранойи, а Гвен подыграла. Думаю, что ей просто нравятся приключения.
       Отец Гвен знал то, чего не знал Винс. Документы были готовы, детей можно было отобрать у Винса в любой момент. В документах Винс классифицировался как человек, не заслуживающий доверия. Время от времени Джон нанимал специалистов, дабы избавиться от микрофонов, которые Гвен непрерывно сеяла по всему особняку. Ничего не помогало. Гвен знала о деле прав на детей и, очевидно, приняла собственные меры, возможно для того, чтобы угодить Винсу, в коего была влюблена. Джон решил не поднимать эту тему, даже ради того, чтобы защитить дочь. Вместо этого он повернулся к Роджеру.
       - Как дела? - спросил он.
       - Счастлив рапортовать, что все идет отлично, - сказал Роджер. - Всё и все в полном порядке. Прошу меня извинить, ребята, мне нужно некоторое время погрустить молча. Оставьте меня в покое.
       И Джон и Винс удивились этой внезапной вспышке - спокойный, мягкий характер Роджера с ней не вязался.
       Помолчав, Винс сказал, -
       - Слушай, Роджер, у меня к тебе есть дело.
       - Ага, - сказал Роджер равнодушно.
       - Я написал статью . . .
       - О, вы написали статью, сэр? - саркастически переспросил Роджер.
       - Проблема только одна . . .
       - О, со статьей проблема, а?
       Джон рассмеялся.
       - Прекратите вы, оба! - потребовал Винс.
       Люк проснулся, сказал "Умри, грязный зеленый инопланетянин", и снова уснул.
       - Мне нужно, чтобы кто-нибудь ее проверил, с карандашом, - объяснил Винс. - Хорошо бы, если бы ты. Если не возражаешь. Я заплачу тебе столько, сколько ты сочтешь нужным.
       После примерно десяти секунд саркастического молчания, Роджер сказал, -
       - Согласен. О чем статья?
       - Позже обсудим.
       "Летняя резиденция" Винса находилась на западном берегу Гудзона, в трех милях от Найака, и представляла собой большой, просторный дом, напоминающий особняки Золотого Берега. Особняк куплен был после того как Винс и Илэйн появились в одном из ресторанов Золотого Берега и нашли, что принимают их слишком холодно.
       Дрова весело трещали в камине в главной гостиной. Едва одетая экономка - солидная, рассудительная женщина лет сорока и друг ее, чуть моложе, с козлиной бородкой, прервали прелюдию к соитию и быстро поднялись с ковра, делая виноватые жесты.
       - Простите, - сказал Винс. - Я понимаю, что это неожиданно очень. Наверное, нужно было оповестить звонком . . .
       Говоря это, он почувствовал себя глупо. В конце концов это его дом. Следует воспринимать как должное что, в отсутствие хозяина, прислуга будет развлекаться, но с другой стороны риск быть прерванными - естественный, его следует принимать в расчет, когда используешь хозяйский дом в собственных любовных целях.
       Винс удалился. Мужчина с козлиной бородкой быстро оделся и через три минуты исчез, не сказав никому ни слова.
       Винс и Джон перенесли детей в детскую и уложили в кровати. Джон сказал, что отдохнет, и ушел в гостевую спальню. Экономка вышла к Винсу в кухню. Роджер закрыл холодильник, оперся о раковину, и стал смотреть и слушать.
       - Я понимаю, вы меня сейчас уволите, - сказала она.
       - Нет. Почему? - удивился Винс.
       - После того, что случилось . . .
       - Ничего не случилось, - сказал он. - Кофе хотите?
       - Сэр . . .
       - Вот вам кофе. Послушайте, окажите мне услугу. Мне нужно быть в городе завтра, и послезавтра тоже, и, возможно, на третий день тоже. Не присмотрите за детьми? Я вам заплачу. Двести долларов, отдельно, в день. Как вам?
       - Я не уверена, что . . .
       - Если не можете, не порекомендовали бы кого-нибудь из ваших знакомых?
       - Я могу.
       - Очень хорошо. Мы сейчас пойдем в библиотечную комнату, Роджер и я. Мне очень жаль, что так получилось давеча. Если я чем-то могу помочь, скажите. Как насчет отпуска? Поезжайте куда-нибудь. Я заплачу за билеты и отель, и любые расходы. И возьмите своего бойфренда с собой.
       - Почему бы вам не купить ей хоккейный клуб? - спросил Роджер, отпивая кофе. - Айлендерз уже два года ищут покупателя. Рынок плохой, можете купить со скидкой. Согласятся на сто миллионов, если поторгуетесь слегка.
       - Заткнись, Роджер, - сказал Винс. - Ну так что же? - он снова повернулся к экономке. - Я за все плачу. Трехнедельное путешествие для двоих.
       - Э . . . сэр, это не очень хорошая идея . . .
       - Он художник? Вы хотите сказать, что он горд и наверняка откажется?
       - Он один из десяти самых богатых людей в стране, - сообщила она, закатывая глаза. - Скупердяй страшнейший. Большая часть земли в этом регионе принадлежит ему. И он скорее всего согласился бы на ваше предложение, и именно поэтому я отказываюсь. Мне и так перед вами неудобно. За детьми я послежу, не волнуйтесь. Я думала, вы рассердитесь на меня.
       Она хотела добавить, что покойная жена Винса чуть не уволила ее как-то раз за похожее нарушение этикета. Но не добавила из чувства такта. Как многие другие граждане Республики, она считала, что Винс нанял кого-то, чтобы убить надменную снобистскую шлюху, и, по ее мнению, шлюха это вполне заслужила. Если бы она, экономка, была бы мужем шлюхи, она тоже наняла кого-нибудь, чтобы шлюху убить.
       Роджер пожал плечами. Вот он опять - в нужном месте в нужное время. Опять происходит сенсационное. Опять репортаж писать не о чем.
       Винс и Роджер удалились в библиотеку с массивными дубовыми столами и стульями и антикварными книжными полками. Винс открыл спортивную сумку и вытащил черновик. Роджер вытащил портативный компьютер.
       - Надеюсь, ты сможешь разобрать мой почерк, - сказал Винс.
       - Я любой почерк разбираю, - сообщил Роджер обыденным тоном. - Меня этому учили.
       Некоторое время он читал черновик, а Винс ерзал в кресле, нервно поглядывая на чтеца.
       - Ладно, - сказал Роджер. - Главная проблема не в грамматике, которая, кстати сказать, лучше, чем я предполагал, и не в структуре, которую можно подправить. Проблема в ключевых словах, или, если желаете, в расхожих словах. Они все стоят не там, где должны стоять, и служат не тому, чему должны служить.
       - Объясни.
       - На мой взгляд, вам не следует использовать расовый козырь.
       - Э . . . Не знаю. А что, не поможет?
       - Нет. Хуже сделает. Детям будет хуже.
       - Почему?
       Роджер закурил. Винс дал ему пепельницу.
       - Представьте себе, - сказал Роджер. - Ваша дочь идет учиться в университет. Там встречает парня, который ей нравится. Парень смотрит на нее и думает - а, это же та самая девушка, чей отец ушел от обвинений в убийстве потому, что он черный и знаменитый. Вам бы не хотелось, чтобы такое произошло?
       - Нет, - сказал Винс, чувствуя приступ тошноты.
       - Хорошо, - сказал Роджер. - Никаких расовых инсинуаций. Расхожие, или сигнальные, если хотите, слова, такие как - "предубеждение", "нечувствительные", "враждебно настроенные", и так далее - от них нужно избавиться. От всех. В чисто логическом смысле вы используете их правильно, но логика с политикой не связана. Как только люди слышат слово "предубеждение", они тут же думают - "расовое" - не так ли.
       Винс подумал.
       - Да, - сказал он. - Ты прав.
       - Прекрасно, - сказал Роджер. - Теперь, когда мы избавились от этих слов, то что осталось - сплошное нытье. Вам нельзя сейчас ныть, Винс. В конце концов вы же чемпион мира по боксу. Так что вместо "мои бедные ребятишки" следует писать "мои дети", а вместо "журналист никогда не сожалеет о сделанном" - хмм . . . ага - "будь у этих журналистов хоть немного здравого смысла, они бы осознали, что есть разница между правдой, на которую указывают все свидетельства, и ложью, которую они сами придумали только для того, чтобы позлорадствовать за счет человека, попавшего в беду"
       - Не слишком ли напыщенно? - спросил Винс.
       - Может быть, но все равно лучше чем "сфабрикованные" и "сраженный горем вдовец", - парировал Роджер.
       - Хорошо. Так что нам сейчас делать?
       - Вы сидите рядом со мной и смотрите, как я печатаю. А потом разберем вместе каждое предложение. Идет?
       - Согласен.

    ***

       До Верхнего Вест Сайда Роджер доехал на такси. Время было - далеко за полночь. Выйдя из машины, он остановился около круглосуточно работающего киоска, чтобы посмотреть на предутренние выпуски. Главная страница "Поуста" крикнула ему - "Чемпион Спасает Детей!". Он схватил газету. Он не верил своим глазам. На фотографии были Винс и его дети - и, да, он сам, Роджер, позади них, зернистый, но вполне узнаваемый. Роджер поставил свой репортерский мешок возле ног и перевернул страницу. Любимые слова Рики Гулда были "героический", "бескорыстный", "мужественный" и "чудовищный". Роджера классифицировали как "доброго самаритянина", что, конечно же, было неверно во всех смыслах, но льстило самолюбию. Рики благородно отметил, что Роджер, а не он, Рики, должен был быть автором этого репортажа, но он, Роджер, был занят, помогая спасти детей и морально всех поддерживая.
       Роджер поднялся на свой этаж. Возясь с ключами, он одним глазом смотрел в газету. Теперь он не уснет. Первая утренняя программа новостей - через час.
       Он уронил газету и ключи, нагнулся, чтобы поднять, вынул мобильник и обнаружил, что в нем полно срочных сообщений. Раздосадованный, он вспомнил, что выключил мобильнику звук, когда работал над статьей Винса.
       Он вошел и включил свет. Квартира сияла чистотой.
       - Так, - сказал Роджер.
       - Тебе всю ночь звонят, - сказала Русая Загадка, уперев локоть в письменный стол.
       - Ага. Ты как попала в квартиру?
       - Ты мне дал ключи. Помнишь?
       Он не помнил. Он даже имени ее не знал, и это было неудобно.
       - Мой герой, - сказала она, приближаясь и целуя его страстно в губы. - Я тут прибрала немного. Надеюсь, ты не в обиде. Я просто не могла не прибрать. - После этого она сказала ему, что она похожа на Мими из "Официанток" (какая-то телекомедия, и она думает, что похожа на одну из героинь, предположил Роджер). - Ну, как дела? Телевизионщики тебя не интервьюировали еще?
       - Слушай, э . . . - сказал Роджер. - У меня тут на столе лежала куча бумаг.
       - Я их все рассортировала. Ничего не выбросила. Некоторые из твоих заметок просто потрясающие. Мне особенно понравилась статья о теории эволюции. Ужасно смешная. И популистский подход - это то, что нужно. Может, тебе следует написать книгу.
       - Эволюционной . . .
       Тут он вспомнил, что написал как-то двадцатистраничную рецензию на самую знаменитую книгу Ричарда Докинса "Эгоистичный Ген". Он даже не посылал ее никуда. Ни один редактор не взялся бы такое напечатать. В прессе эволюцию имели право обсуждать только жившие мыслью, что предками их были обезьяны, что, в представлении редакторов и публики, делало их экспертами.
       - Да, - сказала она. - Не возражаешь, если я пихну ее в воскресный выпуск?
       - Какой воскресный выпуск? - спросил Роджер.
       - Тот, который я редактирую, - сказала она недовольно.
       - Ты - редактор? - удивился Роджер.
       - Очень смешно, - сказала она с еще большим неудовольствием. - Тебе что, слава ударила в голову? Я вдруг - никто для тебя, да? Тебе все равно, чем я занимаюсь?
       - Конечно не все равно, - сказал он. - Только дай мне опомниться, пожалуйста.
       - Нет, - сказала она, расстегивая ему рубашку. - Не знаю, где ты шлялся всю ночь, и мне плевать. В себя придешь потом. Расслабься и получай удовольствие.
       - Комак, - сказал он. - Мне нужно быть в Комаке, в Лонг Айленде.
       - Что ты несешь? Комак? - сказала она, расстегивая ему ремень.
       - Что-то происходит в Комаке, - объяснил он.
       - Сейчас четыре утра, - сказала она.
       - Я знаю.
       - Что такое может происходить в Комаке, - спросила она, ведя его к постели, - что более важно, чем секс с редактором?
       - Не знаю, - объяснил он. - Понятия не имею, что там делается, в Комаке. Просто чувствую.
       - Да, - сказала она, укладывая его на спину и снимая с него ботинки, носки и брюки.
       - Бывает, на меня находит, - продолжил он объяснение. - Это что-то вроде инстинкта. Я знаю, где мне нужно быть . . . где происходит что-то сенсационное. Это как антенна такая у меня.
       - Очень хорошо, - сказала она, скидывая туфли и становясь на колени возле него. Мысли Роджера плавали в тумане. Он обнаружил, что всерьез возбужден. Может, это любовь. Он подумал между делом - а есть ли закон, согласно которому жених обязан знать имя невесты? Она все еще была полностью одета, минус туфли, а он полностью голый, и это тоже возбуждало. Она быстро скинула жакет, рубашку и юбку, расстегнула лифчик, и несколькими спиралевидными движениями выскользнула из трусиков. Она оседлала его очень нежно, но очень, очень уверенно. В принципе, он был против того, чтобы нейлоновые чулки терлись об его бока, но в случае Русой Загадки все было новым и волнующим. Он вспомнил с удивлением, как думал некогда, что у ее кожи неприятных запах. Наоборот. Притягательный. Из горла у нее вылетела мелодичная высокая нота. Он провел рукой ей по животу и тронул сосок, все еще прикрытый расстегнутым лифчиком. Груди у нее были маленькие, едва заметные. Это не имело значения. Ничего не имело значения. Секс с редактором был в данный момент самым важным делом в мире, не потому, что с этим сопряжены были какие-то непосредственные выгоды для данного журналиста, но, скорее, потому, что был он, секс с редактором, самым . . .
       Самым важным . . .
       Самым важным делом . . .
       Самым важным делом . . . во всем . . .неблагодарном . . . но радостном . . .огромном . . . бесконечном . . . сволочном . . . стонущем . . . великолепном . . . мире!
       Возможно.
       То, что происходило в Комаке - продолжало происходить. Почему бы не забыть о том, что там, в Комаке, что-то происходит?
       Русая Загадка лежала, разнеженная, на нем. Волосы ее щекотали ему щеку. Он отодвинул волосы.
       Герой. Он - герой.
       Герой уснул.
       Он проснулся несколько часов спустя и обнаружил, что Русая Загадка не оделась и не ушла домой. Вместо этого она готовила в кухне завтрак.
       Он сонно выполз из постели, прошествовал к письменному столу и упал на стул.
       - Доброе утро, - сказала она. - Тебя сегодня непрерывно в новостях показывают. Как ты любишь яйца? Глазунью? Бекон?
       Он закрыл глаза. Снова их открыв, он включил компьютер, качнулся, пришел в сознание, и стал просматривать инентые новости. О статье Рики Гулда говорили все.
       Он повертел головой, ища сигареты.
       - Нельзя курить до завтрака, - сказала ему Русая Загадка, ставя дымящуюся тарелку перед ним. Она ускакала обратно в кухню и вернулась с апельсиновым соком и кофе. Сев напротив него, она принялась отковыривать куски от дыни и шумно и мокро их жевать.
       - Я взяла на себя смелость забрать одно из твоих эссе для моего журнала, - сказала она.
       - Каких эссе? - спросил он. Соображал он с трудом.
       - Про эволюцию. Пойдет в набор, успею к следующему выпуску.
       - Успеешь?
       - Да. Не бойся, они пришлют тебе чек. Обычно ставка очень хорошая.
       - Ладно.
       Нужно было о чем-то ее спросить . . Было бы неплохо узнать название журнала, в котором она работает, и заодно - как ее зовут. Может, он сумеет заглянуть ей в сумку, пока она моется в душе. Должно же у нее быть удостоверение. А готовить она не умеет совершенно.
       Он залпом выпил сок и попробовал кофе. Существует только один способ испортить растворимый кофе, и способу этому нельзя научить - с этим рождаются. Русая Загадка с этим родилась.
       - Мне нужно в офис, - сказал он.
       - Я так и подумала, - сказала она, рассудительно кивая. - Ты бы мог попросить их о повышении зарплаты.
       - Сколько людей должны одобрить эссе, прежде чем его пошлют в набор?
       - Я среди них главное лицо.
       - Ты главный редактор?
       - В моем разделе - да.
       - Ну, хорошо, - сказал Роджер. - Денег мне не одолжишь?
       - Конечно. Сколько тебе нужно?
       - Шучу.
      
      
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ТЕТ-А-ТЕТ.
      
      
      
       Четыре часа дня, и городок Комак выглядит пустынно, как обычно. Люди не выходят на прогулку в Лонг Айленде, это не принято. Вместо этого они выезжают на машинах. На половине улиц отсутствуют тротуары. Большинство домов - бежевые, зеленые или голубые.
       Дом Гейл, цвета слоновой кости, выделялся среди остальных, как последний здоровый зуб во рту наркомана с большим стажем. Спортивного вида машина, набитая до отказа подростками, пронеслась мимо дома. Другая спортивного вида машина - стильный кабриолет, ведомый очень молодой, густо накрашеной женщиной, проследовал в противоположном направлении. Муж и жена, ссорясь, прокатили на небольшой скорости в белом Кадиллаке. Пожилая женщина за рулем Олдзмобила. Другая пожилая женщина в желтом Феррари.
       Подъехал Лерой, скрипнув колесами. Накренившись, внедорожник взобрался, качнувшись, на въезд.
       - Забыл взять у нее ключи, - сказал он.
       Грэйс фыркнула презрительно.
       - Что? - спросила Гвен, готовая помочь.
       - Забыл попросить у тупой суки ключи от ее сарая.
       Замок был смешной. Гибкая препьюбесцентная девочка могла бы легко открыть дверь ударом ноги. Раздражаясь все больше, Лерой провел некоторое время, пытаясь вломиться в дом не попортив замок, в то время как нервничающая Гвен и саркастическая Грэйс следили и задавали дурацкие вопросы.
       - У, блеск, - сказала иронически Грэйс, входя.
       - Прелесть, да? - поддержала ее Гвен.
       - Ага, - сказала Грэйс.
       - Не слушай ее, Грэйс, - предупредил Лерой. - Мисс Форрестер издевается.
       - Я это понимаю, - парировала умная Грэйс.
       Дом как дом. Наверху, тонкая стенка отделяла одну от другой две миниатюрные спальни. Если ее убрать, будет лучше. Подвал с отдельной ванной оказался самым просторным помещением в жилище.
       После беглого осмотра дома, Лерой кивнул Гвен. Она принялась за работу, мастерски орудуя плоскогубцами и стейплером, создавая систему слежения, которая вскоре превратила дом в стоглазого Аргуса чей мозг, в виде дисплея и приемника, был инсталлирован и подключен в подвале. Как показ диапозитивов - секция за секцией, жилье Гейл с пошлой "авангардной" мебелью из стекла, пластика, и светлого дерева появлялось на экране. Три записывающих устройства фиксировали все, что попадало на камеры и сбрасывали информацию на три разных диска. Лерой включил свет в гостиной. Когда ей надоело путаться у всех под ногами, Грэйс, наконец-то начав нервничать, оседлала складной стул в подвале с целью выяснить, как долго американский подросток женского пола может провести молча и не двигаясь. Четыре минуты, прикинул Лерой. Грэйс управилась выдержать все шесть, после чего попросилась в туалет. Лерой посмотрел на часы. За окном уже темно. Раскат грома вполне соответствовал его настроению.
       - Ладно, иди, - сказал он. - И быстро чтобы, животное.
       В подвальной ванной нет воды, сообщила всем Грэйс.
       - Хорошо, - сказал Лерой, шумно вздохнув. - Наверх. Быстро. Я пойду с тобой, если не возражаешь.
       - Возражаю.
       - И что, похоже, что мне до твоих возражений есть дело?
       Оставив Гвен в подвале, они бегом поднялись наверх. За окном еще раз грохнуло. Свет в гостиной мигнул дважды. Грэйс зашла в ванную и заперлась там. Лерой снова посмотрел на часы. Время опасно приближалось, по его расчетам, к моменту начала действия. Ему показалось, что он услышал скрип двери черного хода.
       Батюшки.
       Ей обязательно нужно было захотеть [непеч.], думал яростно Лерой, непременно, и именно сейчас, да? И ведь - по определению, это должно было случиться именно сейчас. Женский мочевой пузырь в четыре раза меньше мужского, а канал в десять раз короче. И эти существа требуют, чтобы им дали равные права! И мы, с большими мочевыми пузырями и длинными каналами - даем им эти права! О глупость человеческая!
       В доме наличествовало постороннее присутствие. Ошибиться было невозможно.
       И что же теперь? Он не мог дать знать Грэйс, постучав в дверь ванной и произнеся какие-нибудь ободрительные слова. Гвен была одна в подвале. Две женщины. Нельзя полагаться на женщин. Ему захотелось завыть. Он положил руку на рукоять пистолета. Скрипнула доска пола под чьей-то ногой. Пожалуйста, не сливай воду, Грэйс. Пожалуйста, не возись с кранами. К черту гигиену. Пожалуйста.
       Снова раздался гром. Используя момент, Лерой пересек коридор так незаметно, как мог. Изначальный план стал неприменим. Всё было зря - установка электронного наблюдения, ожидание в подвале, ловушка, всё. Теперь можно рассчитывать только на старые, веками проверенные методы - два яростных охотника выслеживают друг друга.
       Он пытался не дышать. Следовало дать глазам привыкнуть к сумеркам задней комнаты, но времени не было. Проход к задней комнате дверей не имел.
       Боковое зрение в сумерках работает плохо, и обычное зрение тоже. Лерой кинулся вперед, согнулся, присел, упал на колено, перекатился, поводя пистолетом - налево, направо, налево. Никого. Справа никого не было. Тень слева отбрасывалась дубовым комодом, на котором красовались миниатюрные бюсты знаменитостей прошлого, центральной фигурой был Бетховен. Он вгляделся в проход, из которого только что появился сам. Инстинкты подвели. Он почувствовал себя полным дилетантом. Новая тень возникла у него за спиной, и скругленный край стула соединился с верхом головы. Лерой упал лицом вперед, не издав ни звука.
       Придя в себя - через пять минут? через час? через день? - он обнаружил, что сидит на стуле в гостиной, а руки его - в наручниках, за спиной. И, о вероломство! позор! труба! Труба за ним, и цепочка, соединяющая кандалы, за трубой. Голова раскалывалась от боли, и когда он попытался поводить глазами, боль поднялась, как уровень игры теннисного чемпиона в Уимблдоне, и он чуть снова не потерял сознание. Неприкрытые коммуникационные трубы в гостиной. Какая прелестная архитектурная придумка.
       Гвен была рядом, сидела на стуле, руки стянуты за спиной изоляционной лентой, правая нога прикручена лентой же к ножке антикварного комода, на котором помещался очередной бюст. У Гейл Камински была к бюстам страсть.
       Лерой обнаружил, что Ладлоу сидит верхом на стуле перед ними, с пистолетом в руке, со скептической улыбкой на лице. Правильные черты лица.
       - Ты что, член садомазохисткого клуба? - спросил Лерой. Язык повиновался плохо.
       - Нет, конечно, - сказал Ладлоу дружелюбным тоном. - Не доверяю любителям. А где Гейл?
       Лерою было наплевать, где Гейл. Его гораздо больше интересовало местонахождение Грэйс. Он прислушался. Дом молчал.
       - Есть легкий путь и есть тяжелый путь, - объяснил Ладлоу. - Хорошая новость - я человек разумный. Не извращенец, и не более садист, чем кто либо. Я понимаю, что полиция обо всем об этом ничего не знает, иначе мисс Форрестер здесь не было бы. То, что имеет место - баталия, устроенная частным образом лично Детективом Лероем, независимое предприятие: хобби такое у храброго детектива. У всех у нас есть хобби. Ладно. Если скажешь мне, где Гейл, пыток не будет. Я просто оставлю вас обоих здесь на пару часов и привезу Гейл. Если же ты откажешься говорить мне, где она, произойти может многое.
       - Как тебя зовут? - осведомился Лерой.
       - Ладлоу, если тебе необходимо это знать. Гейл, кстати говоря, не очень-то и важна. Я мог бы ее найти и после того, как закончу с вами двумя. Не сегодня так завтра, или послезавтра. Я просто подумал, что ты мог бы очень меня обязать, и я отплачу тебе, убив тебя быстро и безболезненно. Предполагаю, что у тебя есть ко мне вопросы.
       - Есть. Как бы ты предпочел умереть - стоя, сидя, или лежа? - спросил Лерой.
       - Я уважаю браваду, Лерой, но не кажется ли тебе, что время меряться [непеч.] прошло?
       - Зачем вы это делаете? - спросила Гвен.
       Ладлоу повернулся к ней.
       - Глупый вопрос. Совершенно очевидно, что я получаю удовольствие от моих трудов, - объяснил он. - Сегодня, правда, у меня есть и другие причины. И все же настоящий джентльмен должен получать от своего труда удовлетворение - в первую очередь. Взять, к примеру, Лероя. У него неплохая голова, сносно работающая. Он не лишен определенного шарма, грубоватого, но все же шарма. Он мог бы стать кем угодно. Профессором философии. Архитектором. Астрономом. Политиком. Он предпочел зарплату полицейского с переодеваниями, утонченный ежедневный кайф выдавания себя за кого-то другого. - Он рассмеялся. - Следовало выбрать более безопасную профессию.
       - Кто бы говорил, - сказал Лерой. - А чем ты занимаешься в свободное от основных занятий время?
       - Я помощник вице-президента в известном инвестиционном банке.
       - Да ну? - сказал Лерой. - Что нового с акциями Дженерал Моторз, не подскажешь?
       - Почему нет? Некоторое время они шли круто вниз, но есть признаки выздоровления. А что, ты купил недавно несколько?
       - Я не владею акциями.
       - Это не слишком-то мудро, Лерой, - пожурил его Ладлоу. - Все должны иметь акции. Другого пути вписаться в общество в наше время просто нет. Даже католические священники имеют.
       - Ты не боишься?
       Ладлоу удивленно посмотрел на Лероя.
       - Чего мне бояться?
       - Что тебя поймают.
       - Нет, конечно. Меня нельзя поймать.
       - Почему же?
       Ладлоу пожал плечами.
       - Система не рассчитана на то, чтобы ловить людей моего типа, Детектив. Рассчитана, чтобы ловить глупых, безмозглых, инфантильных уголовников. Преступники - дураки все до одного, и блюстители тоже. Я каждый раз принимаю меры, чтобы не дать системе за что-нибудь зацепиться, вот и все.
       - Я, честно говоря, имел в виду нелегальную внутреннюю торговлю акциями, - сказал Лерой. - Что же касается поимки тебя за то, что ты делаешь в данный момент - не волнуйся, тебя поймают. Даже не думай, что не поймают. Выкинь эту мысль из головы.
       - Уж не доброго ли Господа ты имеешь в виду? - Ладлоу улыбнулся.
       - Ты эту возможность не рассматривал? - спросил Лерой.
       Ладлоу педантично поджал губы.
       - Некоторые становятся религиозными, когда перед ними смерть, но, Лерой, мы же люди разумные! Ты что же, считаешь, что я, лично, сын своей эпохи . . . - Он изобразил торжественную позу, привстав. С запозданием, Лерой сообразил, что у парня есть чувство юмора. - Цепи религии наконец пали. - Ладлоу насмешливо посмотрел на Лероя. - Две тысячи лет религиозные секты всех мастей использовали Бога как предлог, чтобы угнетать других. Сегодня, когда наконец стало понятно, что Бога нет, и весь религиозный водевиль не больше чем обман, уловка, придуманная, чтобы контролировать население, некоторые из нас вздохнули свободнее. Можно также взглянуть на факты. Человечество необратимо разобщено. На самом деле есть всего два класса - думающее меньшинство и все остальные. У каждого человека только одна жизнь, дальше ничего нет, никого не ждут ни награды ни штрафы, так почему же не воспользоваться инстинктами - чужими и своими - почему бы не постараться получить максимум удовольствия от жизни?

    ***

       Эти двое - у них столько общего, что можно было бы восхититься похожестью, если была бы возможность смотреть на все это со стороны, а не участвовать.
       Различия - только поверхностные. Оба - более или менее саксонцы, с небольшим вкраплением, возможно, семитской крови (в случае Ладлоу - какая-нибудь прабабушка по материнской линии) и негритянских добавок (Лерой, возможно из-за алжирских дел французской ветви семьи) - вкрапления для полноты образа. Если бы человеку со стороны понадобилось бы иметь дело каждый день с одним из них, он наверняка выбрал бы Ладлоу. Ладлоу заслуживет доверия в большей степени. Джентльмен с идеальными манерами. Наверняка никогда не кладет локти на стол за обедом. Ума у Ладлоу явно больше - судя, хотя бы, по данной ситуации, а не только по внешнему виду. Ладлоу - холодный, прагматический мыслитель, с которым можно полемизировать. Лерой - упрямый иррациональный подонок, склонный к жестокости.
       Но похожести, но совпадения! Невыносимо! Обоими руководит страсть к ненужным приключениям. Агрессивность, игнорирование чувств других, самоуверенность - идентичны. Мысли, возможно даже методы - одинаковые. Они и похожи друг на друга даже внешне! Нетрудно себе представить Ладлоу на месте Лероя, даже здесь, в мещанской гостиной на первом этаже пригородного сарая. Лерой на месте Ладлоу? Менее правдоподобно, но - почему нет?

    ***

       Дай мне силы, думал Лерой, сжимая зубы. Не дай мне увидеть, как он делает с нею - что-либо. Я отдаю себе отчет, что прошу ради собственного морального удобства. Я, как всегда, эгоист. Но пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста - не дай мне это увидеть. Мудрость? Нет у меня мудрости. Человеколюбие? Я не щедр. Милосердие? Да, наверное завалялось где-нибудь, надо бы поискать. Намерения, обещания в обмен на исполнение просьбы? Это только себя обманывать. Я ничего не могу Тебе предложить взамен, ничего не могу обещать - вот настолько я жалок и низок. Я - грязный грешник, и смерть смотрит мне в лицо, такие дела. С любой логической точки зрения, я Тебе не нужен, совершенно бесполезен. Но мы ведь не логику здесь обсуждаем. Любовь? Есть такое. Вера? Странно даже, но, оказывается, много. Так вот - это не требование и не торговля. Это просто мольба. Мольба. Пожалуйста. Пожалуйста. Я не могу сказать, что слеп. Глуповат и непокорен и жесток и низок и ненаблюдателен и неблагодарен, но не слеп, далеко не слеп, что автоматически делает меня виноватым. Потому что я знаю, что творю. Я понимаю, что это плохо, и все равно делаю. Пожалуйста. Пожалуйста.
       Реальность вернулась, рыча как трансатлантический лайнер, реверсирующий турбины после того, как колеса коснулись посадочной полосы.
       - Это что такое было - не молитва ли, Детектив Лерой? - спросил Ладлоу с холодным, почти научным, удивлением. - Губы шевелятся, глаза закрыты . . . Я просто спрашиваю . . . Мне любопытно, - добавил он насмешливо. - Готовишься встретить Того, Кто Тебя Создал?
       - Нет, - откликнулся Ладлоу. - Не люблю оставлять концы.
       - Интересно, - сказал Ладлоу. - Оба мы знаем, что ты вот-вот умрешь, поэтому вранье исключено. Удивительно, как правдивы делаются люди перед смертью. Ну, хорошо. Скажи мне, если есть на свете Бог, почему он тебя не защищает в данный момент? Почему Он позволяет мне, убежденному атеисту, отобрать жизнь у одного из поклоняющихся Ему?
       - А я откуда знаю, - раздраженно сказал Лерой. - Я - не Он. Я - это я.
       - А я ведь был когда-то христианин, - сказал Ладлоу, улыбаясь. - Пел, между прочим, в хоре. А однажды, было мне восемнадцать лет, я слушал речь одного евангелиста. И в процессе слушания вдруг осознал, что все, что он говорит - нонсенс, и что мне необходимо обо всем этом подумать - раньше не думал.
       - Весьма занятная история, - одобрил Лерой. - Очень поучительно. Тебе следует послать ее Канцлеру Школ Нью-Йорка. Пусть поставят в программу.
       - Я знал, что тебе понравится. Ты когда-нибудь изучал эволюцию? Всерьез, я имею в виду? Не как ее в школе изучают, а всерьез?
       - Конечно, - откликнулся Лерой. - В школе ничему на самом деле не учат, кроме использования презервативов. Ты, наверное, набрался знаний об эволюции во время пребывания в зоопарке. Зачем ушел? Компания разонравилась?
       - Я позволяю тебе говорить, - сказал Ладлоу, - из любопытства. За всю мою жизнь я ни разу не нашел данных, указывающего хотя бы косвенно на существование Бога. В твоем случае, очевидно, такие данные были. В смысле - ты все-таки профессионал, посему логично было бы предположить, что ты такими данными располагаешь?
       - Какими данными? - спросил Лерой. - Отпечатками пальцев, что ли? Или же тебя интересует Его ДНК?
       - Видишь, ты не можешь даже конструктивно подойти к теме, - сказал Ладлоу. - Я задал тебе простой вопрос, и ты сразу прибегаешь к сарказму. Христианские теории не выдерживают близкого разглядывания.
       - Разглядывание требует времени и непредвзятости, - возразил Лерой. - Я не берусь обратить тебя в христианство за один вечер. Мне понадобится по крайней мере неделя, и нам следует перебраться в место, более располагающее к теологическому инструктажу.
       Ладлоу рассмеялся.
       - Это хорошо, что у тебя есть чувство юмора, - сказал он, - хоть и поверхностное. Возможно, ты был бы здравомыслящим человеком, если бы избавился от суеверий.
       - Не выйдет, - сказал Лерой. - Вера есть врожденное человеческое качество. Даже ты во что-нибудь да веришь.
       Ладлоу пожал плечами.
       - Скорее всего да. Я верю, что человечество есть единое целое, и что религиозный инстинкт есть просто инстинкт самосохранения. Я также верю, что людям рациональным следует бороться с инстинктами. Когда инстинкты побеждены, многие вещи становятся вдруг ясными и понятными. Например, самое большое, самое утонченное удовольствие, известное человеку - возможность иметь абсолютную власть над другим человеком. Власть не есть средство, Лерой - это цель. Когда ты понимаешь, что ни рая ни ада нет, и загробной жизни тоже, ты осознаешь, что все, чего следует бояться - законы, придуманные человеком.
       - Тоже вещь вполне солидная, - предположил Лерой.
       - Пустяк. Закон человека есть просто продолжение закона Бога. Самые важные наши законы написаны были, когда мир был целиком религиозен. Поэтому законы эти могут остановить только тех, кто боится Бога. У законов нет собственной этической базы. Люди, следующие законам, просто верят, что законы правильны.
       - Что-то очень сложно для меня, - сказал Лерой. Его левый глаз начал заплывать. Он не помнил, чтобы его били давеча в глаз. Наверное, он уже выключился, когда этот сумасшедший [непеч.] долбанул его. Поднял, небось, с пола, прислонил к стене, и ударил. Скотина. А поглядишь на него - вроде особенно мстительным или злобным не выглядит.
       - Те, кто попадается, - продолжал Ладлоу, - всегда верят, в глубине души, что законы правильны и важны. И копы верят в тоже самое. Копы и преступники думают более или менее одинаково.
       - С тобой противно и скучно, - сказал ему Лерой. - И тебя поймают.
       - Как?
       - Ты совершишь ошибку. Никто от ошибок не защищен.
       - А, ты об этом. Я совершал ошибки в прошлом, - Ладлоу улыбнулся. - Но, видишь ли, гоняться за мной нет причин. Ни у кого. Посуди сам - кому я приношу вред тем, что убиваю пять-шесть [непеч.] в год? Столько же людей убивают за час - только на Восточном Побережье. Я более или менее безобидный искатель удовольствий в океане неряшливого, некомпетентного, беспричинного насилия.
       - Тебя поймают, - упрямо сказал Лерой.
       - Я бы на твоем месте не терял время в надеждах, Лерой, - сказал Ладлоу. - Если, конечно, твой Создатель меня не остановит прямо сейчас . . . Вот я думаю, послушав тебя - это то, что ты имел в виду? Это и есть твоя цель? Ты выполнял Божью миссию, когда начал за мной гоняться? А не зазнался ли ты? Не кажется ли тебе, что Бог, если бы Он на самом деле существовал, выбрал бы себе менее запятнанного курьера? Убийца, вымогатель, вор, хам, по уши в пороке. И пьяница к тому же! Примерный прихожанин, не так ли? Сколько ты нарушил из Десяти Больших? Впрочем, все вы, христиане, именно такие и есть - злобные ханжи, в точности похожие на Великое Существо, которое, по вашему мнению, живет на небе. Вы его создали по своему образу и подобию. Более ханжеских книг, чем Библия нет на свете. Ах! Почему меня не ударило молнией только что? Знаешь, почему ты веришь в Бога, Лерой? Потому что так удобнее. Тебе проще представить себе, что существует какой-то там Бог, чем честно посмотреть на свои недостатки, или на недостатки человечества. У меня для тебя есть новость, Лерой. Дело того не стоит. Человечество - сборище вполне гнусное. Грязное, вырождающееся, и скучное.
       - Аспирин у тебя есть? - спросил Лерой.
       - Нет у меня аспирина.
       - Я просто думаю, что воспринимал бы твои премудрости гораздо лучше, если бы башка не так болела. Ты что, не видишь, что я желаю у тебя учиться?
       - Твой энтузиазм умиляет. Прошу тебя воздерживаться впредь от сарказма, иначе последует наказание.
       - Сигарету и чего-нибудь выпить, - сказал Лерой. - Ну, пожалуйста? Всего за одну сигарету я скажу тебе совершенно точно, какую бы машину водил Иисус, живи он сегодня, и какие акции покупал бы.
       Ладлоу пододвинул стул и оседлал его. Лерою хотелось, чтобы мужик этот выглядел бы более самодовольным, может быть фатоватым. Посланцам сатаны не следует ли быть более узнаваемыми? Не должны ли они выражать действительные свои чувства невеселым, гортанным смехом, переполненные торжествующим злом?
       Нет. Добро и зло функционируют не так. Вид их не вызывает автоматической реакции. Если бы на земле появился посланец Бога, подумал Лерой, то, наверное, замаскировал бы как-нибудь крылья, нашел бы приличный кожаный футляр для трубы, и представился бы глуповатым толстым адвокатом, или кем-нибудь в этом роде.
       - Когда-то у нас была гостеприимная, щедрая планета, - сказал Ладлоу, глядя через голову Лероя. - Мы наткнулись на технологические придумки, с помощью которых могли бы навсегда оградиться от голода, болезней, и социальных конфликтов. Но что мы сделали вместо этого? Мы начали массовое производство этих технологий, что сперва привело к их бесполезности, а затем стало приносить вред. Теперь с помощью этих же технологий мы уничтожаем все естественные ресурсы и сами себя.
       - Блеск, - сказал Лерой. - тебе следовало бы стать защитником окружающей среды. А башка у меня все равно болит.
       - Когда технологическая фаза нашего развития наконец закончится, человечество, загрязненное и изуродованное генетически благодаря нашим бездумным экспериментам, человечество - твое и мое, Лерой, человечество, которому совершенно случайно удалось подняться на самую верхушку эволюционной пирамиды, и которое не сумело восхититься и воспринять небывалый вид, открывающийся оттуда, вынуждено будет спуститься вниз, чтобы навеки занять место у доисторического костра. В этот раз - навеки, Лерой. Строить все заново в этот раз будет не из чего. Мы уничтожили все материалы. Мы слишком примитивны.
       - Говори за себя, - сказал Лерой. - Я не примитивен.
       - Нет, - сказал Ладлоу. - Ты не примитивен. Например, когда дело касается женщин, у тебя, надо отдать тебе должное, безупречный вкус.

    ***

       Постепенно, волевым усилием Гвен отошла от шока. Волна адреналина отступила. В мыслях появилась ясность. Положение было неприемлемое, и его следовало изменить. Руки стиснуты изоляционной лентой за спиной. Правая нога, лента, ножка комода. Она не могла попытаться встать не привлекая внимания Ладлоу. Помимо этого, вставание ничего не изменило бы. Предплечья двигались. Пальцы тоже двигались, хоть и с трудом - изоляционная лента частично прервала циркуляцию крови. Бедные ее изящные запястья! В карманах куртки не было ничего полезного. Но в заднем кармане джинсов лежали уютно плоскогубцы, с помощью которых она инсталлировала систему наблюдения. Она сосредоточилась на этой мысли.
       - Сколько непримитивных людей можно найти в мире в любое время? - разглагольствовал Ладлоу. - По крайней мере я не страдаю иллюзиями по поводу моего предназначения или ложного чувства высшей цели . . .
       Если бы она могла . . . как-нибудь . . . запустить руку в задний карман, вынуть плоскогубцы . . . каким-то способом переместиться к Лерою . . . и перекусить цепочку, соединяющую наручники . . .
       Он провалился. Он потерпел неудачу. Гнев Матушки Природы, хам и подонок, злобный хищник - потерпел поражение.
       - Счастье состоит в непосредственной зависимости от власти. Именно поэтому в голову людям пришла когда-то идея, что Бог вечно блажен. А как же иначе - ведь ему принадлежит вся власть во Вселенной, всегда.
       - [непеч.], - сказал Лерой.
       - Почему?
       - Не знаю. [непеч.] и все.
       - Да ладно тебе, - Ладлоу подошел к Гвен и запустил пальцы ей в волосы. Посмотрел, улыбаясь, ей в лицо, продолжая втолковывать Лерою, - Есть два пути обретения счастья путем власти. Первый - воспользовавшись властью. Второй - сдавшись власти. Это логично, поскольку если бы все захотели пользоваться властью, спрос превысил бы предложение в миллионы раз. Баланс был достигнут, когда так называемые развитые виды разделились на две группы - доминирующую и покоряющуюся. Мужчины и женщины, с несколькими исключениями.
       А ведь есть еще Грэйс, думала Гвен отчаянно, пытаясь игнорировать руку Ладлоу, скользящую теперь по ее шее и касающуюся ее левой груди. Где Грэйс? Он ее убил?
       - . . . обрести счастье доминируя, а женщины - покоряясь, и никакое количество высокопарного трепа о равенстве никогда этого не изменит. Есть, конечно, уроды, но уроды редко бывают счастливы.
       - Это опять же, боюсь, выше моего понимания, - сказал Лерой, закрывая глаза и сжимая зубы.
       - Дай-ка я у тебя кое-что спрошу, - сказал Ладлоу. - Что делает тебя счастливым - что именно? Какой именно сладкий яд предпочитает лично Детектив Лерой?
       Он отступил от Гвен и положил пистолет на пол.
       - Видеть тебя мертвым. У меня бы голова закружилась от счастья, - сказал Лерой. - Честно. Ты себе не представляешь.
       Ладлоу ударил Лероя наотмашь по лицу. Лерой едва успел закрыть здоровый глаз.
       - Хороший аргумент, - отметил Лерой.
       - Я неправильно сформулировал вопрос, - небрежно сказал Ладлоу. - Прими мои извинения. Что сделало бы тебя счастливым на какое-то продолжительное время? Я имею в виду - помимо обычного твоего ассортимента восторгов - избиения людей, которые не могут тебе сопротивляться, беспричинного пьянства в паршивых пабах в Ист Вилледже? Не секс ли?
       Лерой поднял действующую бровь.
       - Может быть, - сказал он. - Ты многое обо мне знаешь, оказывается.
       Он стер плечом кровь с губы.
       - Секс, - продолжил лекцию Ладлоу, - есть самый очевидный акт использования власти и подчинения власти, во время которого мужчина играет роль щедрого властителя, а женщина покорной рабыни, упивающейся щедростью и нежностью мужчины и боготворя его, как ее личного Бога. Чем больше покорность женщины, тем больше власти и тем утонченнее опыт. Обычно отсутствует важный элемент - власть над жизнью женщины. Тут блюстители закона забираются к тебе в постель. Об этих сволочах невозможно не думать, и поэтому счастье твое, Лерой, неполно. Правительство - самый злостный сексуальный преступник, если хочешь знать. Мой метод позволяет достигать полной нирваны. Никаких похотливых подслушивающих, подглядывающих в моей скромной личной комнате удовольствий. Недостаток один - в конце концов я действительно должен женщину убить, дабы продолжать в безопасности мой эксперимент над человечеством. Я не злой, просто у меня нет выхода, даже когда объект мне очень нравится. Впрочем, у меня есть власть позволить жертве жить так долго, как я захочу. Именно поэтому сеансы мои, как правило, длинные.
       - Ну и детство у тебя было, наверное, - сказал Лерой. - Ад кромешный.
       - Нет. Детство как детство.
       - Нужно было попробовать альтернативы.
       - Прости, как? Какие альтернативы?
       - Не знаю, - сказал Лерой. - Литературу елизаветинского периода?
       - А, да. Искусство, - Ладлоу издал смешок. - Мне некоторое время было интересно, признаюсь. Но что такое искусство как не толпа жалких неудачников, жаждущих абсолютной власти и ноющих о невозможности ее достижения?
       - Есть также амбиция, - заметил Лерой.
       - Амбиция есть средство приобретения власти путем завоевывания любви аудитории, - высокопарно сказал Ладлоу, и это в иное время рассмешило бы Лероя. - Я приучил себя не удовлетворяться заменителями.
       - Ты пурист, - предположил Лерой, прижимая язык к верхним зубам. Вроде бы на месте.
       - Я реалист. Например, одна из причин, по которой я сейчас с тобой беседую - мне нужно выговориться, чтобы не было соблазна делиться впечатлениями с незнакомцами, или членами моей семьи, которые могли бы заявить о моих впечатлениях в полицию. Кстати, зачем бы им было на меня стучать, как ты думаешь? Материальной выгоды нет. А все дело во власти. Посадить самого неуловимого преступника в истории за решетку, держать в дрожащих пальцах нить его жизни, злорадствовать - это ли не власть?
       - Может, кто-нибудь из них пожалел бы твои будущие жертвы, - предположил Лерой.
       - Перестань, - сказал Ладлоу. - Мы здесь все взрослые, Лерой. Если бы какая-нибудь группа людей действительно вознамерилась бы освободить человечество от невзгод, я бы, наверное, к ним присоединился, потому что, черт тебя возьми, я-то как раз очень сочувствую человечеству. Я плоть от плоти человечества. Но каждая якобы попытка спасти человечество, если присмотреться, оказывается просто еще одной попыткой захватить власть. Все эти революционные спасатели рассуждают о справедливости и сочувствии до того как, растоптав и иногда физически уничтожив оппозицию, обнаруживают, что позиции их крепки. Треп некоторое время продолжается, но действий нет.
       - О политической философии мне ничего не известно, - сказал Лерой. Он бы покачал с сожалением головой, если бы не знал, что будет больно. - А героин ты не пробовал?
       Ладлоу еще раз его ударил.
       - Счастье, по определению, приходит вспышками, или волнами. Рано или поздно наступает насыщение. И тогда, - сказал Ладлоу, - ты ищешь что-нибудь новое. Кроме того, люди меняются с возрастом. Думаю, что к пятидесяти годам я переменюсь. В пятьдесят лет власть привлекает гораздо меньше. Комфорт важнее, и, да, любовь тоже важнее. Может, займусь благотворительностью. Но хотелось бы уйти на высокой ноте. Думаю, что финальным аккордом будет женщина Президента. Последний акт. К несчастью, среди них нет красивых. Не знаю, почему, может, для того, чтобы быть выбранным в Белый Дом нужно иметь некрасивую жену, дабы избиратели не чувствовали себя в очередной раз ущемленными. Но если появится красивая, а мне еще не будет пятидесяти, черт с ним, сделаю и закрою счет. Конечно, настоящая власть вовсе не там, но восприятие порой не менее важно, чем реальность, а большинство людей действительно воспринимают Президента, как самого могущественного человека на планете. Ты об этом знаешь, Лерой, или - мсье Ле Руа? Может ты и американец по рождению, но методы у тебя явно французские. - Он усмехнулся. Лерой откинул назад голову, чтобы уменьшить течение крови из носа. - Сперва, - сообщил ему Ладлоу, - я думал, что гады из Лангли на меня вышли, хотя зачем это им - я не мог себе представить. Вскоре я понял, что Лангли не при чем. У всего этого цирка, что ты устроил, был явно французский привкус, а уж использование женщины-любителя и участие ее в засаде - ну, знаешь! Темненькие безусловно используют женщин, и всегда использовали, но в романтизме их обвинить нельзя. Дай женщине женскую работу, пусть она следует инструкциям свято, пусть задушит или отравит кого-нибудь, и быстро уйдет - да, конечно. Но ЦРУ никогда не сунет юбконосительницу в дело, требующее импровизации. Есть классический рассказ Эдгара Аллана По о парне, который говорит, что если хочешь что-нибудь спрятать, прячь там, где никто не будет искать - у всех на виду. Рассказу полтора столетия, но девушки остаются девушками. Они всегда находят самые худшие места для прятанья. Можно было бы повесить табличку над каждым, с надписью "Здесь камера". То бишь - морозильник, матрас, коробка из-под обуви, конверт, приклеенный к раковине. Все, что мне понадобилось сделать - определить каждый трансмиттер и заблокировать сигнал. Ты позволил ей и в этом доме, в засаде, действовать по ее усмотрению. В результате - главный агрегат находится в подвале, а не закопан в чей-нибудь газон в пятидесяти ярдах, и не стоит просто на крыльце, замаскированный под мусорное ведро. Я не знаю, кто спит с хозяйкой этого дома, но рядом с агрегатом в подвале нашлась бейсбольная бита. Как удобно.
       Гвен захотелось заплакать. Бравада Лероя - жалкая. Вот он сидит, беспомощный, побитый, в крови и синяках. Она поняла, что теряет сознание. Она сжала зубы. С усилием она направила глаза на галстук Ладлоу. Постепенно, реальность снова вошла в фокус.
       - . . . крестовый поход в одиночку, - говорил Ладлоу. - Очень благородно. Семьсот человек убили за год только в этом городе. И, знаешь, из тех двух дюжин, которых я отправил на тот свет за последние пять лет, ни один не был приятным человеком. Тебе бы самому они ужасно не понравились, Лерой. Все они были мелочны, бесполезны, обуза для общества.
       - С каких это пор мы вдруг заботимся об обществе? - хрипло спросил Лерой. - Какие-то бессмысленности пошли вдруг, мужик. - Он снова запрокинул голову.
       - Мне жалко общества. Когда-то в прошлом, в генный код человечества вкралась ошибка. И теперь планета перенаселена. Чтобы содержать все эти лишние миллиарды, тонны генетически измененной еды производятся каждый день, каждый час. Индивидуализм задавлен. Эстаблишмент заигрывает с невеждами и с жадными. Мы истратили невосполнимые ресурсы, и я не только ископаемые имею в виду. За последние полвека не было в мире ни живописи, ни музыки, ни архитектуры - ничего. Человеческий гений безнадежно разжижен. Человечество вошло в сенильную стадию благодаря падению белого человека. Белый человек стал слаб, Лерой, но кто его заменит? Кандидатов нет. Мы научили и натренировали других, но есть свидетельства, что они не смогут поддерживать цивилизацию. Они ее даже принять толком не могут. Их намного больше, и они яростные, эти языческие орды, но среди них нет ни архитекторов, ни инженеров, ни физиков, ни художников. И они всё размножаются. Миллионы новых раковых клеток на теле человечества рождаются каждый день, миллионы жадных ртов, потребляющих не производя, и все они религиозны, конечно же, и религия их называется - Качание Прав. Большинство из них не умерло в младенчестве благодаря медицине белого человека. Многие из них не умерли от голода благодаря изобретательности и работоспособности белого человека. Они рожают генетически неполноценных детей. И что же - скажешь, что если бы Бог существовал, Он допустил бы такое? Эти тьмы недоразвитых детей, которые знают только слово "Дай!" - допустил бы? Нам не нужно даже ждать окончательной природной катастрофы, поскольку в течении тридцати или менее лет у нас кончится нефть. Самолеты не будут летать, танки не будут ездить. Вообрази себе Северную Америку, подмятую злобными миллионами латиноамериканцев с юга, Европу, по которой пройдут катком сердитые черные из Африки и арабы с Ближнего Востока, Россию, разорванную на части дикарями из Индии и Китая. Нам нечем остановить эти орды, нечего противопоставить их примитивной ярости. Они разрушат все, включая нас самих, и не сумеют ничего построить заново, поскольку строительство не является частью их генетической структуры. Здания будут разрушаться, потекут контейнеры с атомными отходами, начнут гнить поля. Болезни и голод докончат дело. Сидя вокруг доисторического костра, остатки человечества будут общаться между собой с помощью неразборчивого кряканья, поскольку язык тоже выйдет из употребления. Нравится? А кто виноват? Я скажу тебе, кто. "Плодитесь и размножайтесь" - помнишь такое? "Будь милосерден. Каждая индивидуальная жизнь - святое. Ни одна жизнь не ценнее другой". И так далее. Что ж, надеюсь, что результаты всех удовлетворили. Западная медицина и западные технологии привели к взрыву рождаемости в Индии и Китае. Вместо того, чтобы закрыть и запереть дверь, Запад открыл ее, позволив всем этим бесполезным, бесталанным, безмозглым толпам из экзотических стран проникнуть в себя. И сегодня белый человек, ослабленный христианской доктриной, не имеет достаточно силы воли, чтобы выставить человекоподобную саранчу обратно за дверь.
       - Гитлер пытался, - сказал Лерой. - Смилуйся и дай мне аспирина, претенциозный [непеч.].
       - Гитлер был маньяк и кретин, - объявил Ладлоу. - У него были все нужные средства. Он мог бы исправить ситуацию. Но у него была мания. Например, все эти гневные речи по адресу евреев - просто абсурд.
       - А что бы ты сделал на его месте? - спросил Лерой. - Нет, не говори. Можно мне пропуск в туалет? Смотри сколько крови вылилось.
       - Я бы заручился поддержкой евреев, для начала. Я бы создал для них государство. Я бы стер арабов и персов с лица земли и отдал бы евреям весь Ближний Восток, вместе с нефтью. После этого евреи сами бы задавили любые анти-немецкие сантименты, которые могли бы подорвать мои позиции. И, конечно же, я бы разбомбил в пыль Индию и Китай, чтобы навсегда избавиться от генетического мусора, захлестнувшего данные регионы. После этого я бы транспортировал всех небелых в Африку. Идеально подходящий для этого континент. Все, что нужно сделать - поставить несколько охранников вдоль Суэцкого Канала с приказом стрелять во все на противоположной стороне, что приближается к берегу. Предоставленные самим себе, изгнанники за несколько лет опустились бы в каменный век и не представляли бы больше демографической опасности для разумной части человечества. Ну, некоторые либералы поворчали бы по этому поводу, но вскоре правительства мира увидели бы выгоды моего подхода и присоединились бы ко мне, чтобы сразиться со Сталиным, который был бы против, и с Черчиллем, которому захотелось бы сохранить контроль над так называемой Британской Империей любой ценой. Рузвельт скорее всего поддержал бы меня. Вовремя пойманные, Черчилль и Сталин не владели бы достаточными ресурсами, чтобы противостоять легионам оккупантов.
       - Очень забавно, - заметил Лерой, снова наклоняя голову назад. - А что бы ты делал после этого?
       - Не знаю. Но по крайней мере у человечества появилось бы время действовать, а не пытаться удержать то, что удержать нельзя в принципе.
       - Хорошая мысль, - согласился Лерой. - Почему ты не баллотируешься в президенты? Я бы за тебя голосовал. Чисто развлекательный аспект твоего избрания того стоил бы.
       - У меня нет политических амбиций, - сказал Ладлоу. - Политика так скучна. Есть что-то изначально порочное в попытке сохранять иллюзию власти.
       Гвен потеряла сознание.

    ***

       Сумерки. Джордж и я добираемся до Сен Дени - старинный городок, предместье Парижа. Улицы пустынны. В карете, в которой мы едем, есть миниатюрная печь, и угольки потрескивают в ней, поскольку сегодня холодно. Кучер останавливает карету у базилики. Я не хочу смотреть. Я бы лучше сидела бы просто рядом с Джорджем, ютясь и лениво его поглаживая. Ленивая томность - моя специализация. Джордж выглядывает и кивает мне. Дверь базилики открыта почему-то.
       Джордж вылезает из кареты и оглядывает улицу - нет ли потенциальных свидетелей. Я глубоко вдыхаю, запахиваюсь плотно в плащ, выскальзываю из кареты, и бегу к двери базилики. Джордж заходит за мной.
       Внутри темно. Джордж обо всем успел подумать - в его руке загорается свеча. Мы идем между гробницами, пока не натыкаемся на недавно возведенный пьедестал с мраморными коленопреклоненными Луи и Мари. Джордж оглядывает пьедестал, приседает у основания, и проводит рукой по поверхности.
       Он говорит - "Идеально".
       Я соглашаюсь. Я все равно думаю, что затея эта - нонсенс, но, чтобы угодить ему, говорю - "Начнем".
       Он вынимает кинжал.
       Он говорит - "Мое послание тебе, а твое мне. Так?"
       Я киваю.
       Он говорит - "Два слова. Каждый напишет два слова".
       Я говорю что-то, мол, это замечательная мысль. Я просто ему потакаю, вы понимаете.
       Он царапает что-то у основания пьедестала и затем передает кинжал мне. Я вдруг теряюсь. Я не знаю, что царапать, какие слова. Вдруг я вспоминаю, что Джордж сказал, что нужно написать первое, что придет в голову. Я сосредотачиваюсь, и вдруг в голове оказывается пусто. Так бывает, со многими. Некоторым, чтобы очистить голову от мыслей, нужно играть в азартные игры или заниматься хаотическим сексом. В моем случае - просто попытаться сосредоточиться. И все, никаких мыслей. Простой метод.
       Я перестаю сосредотачиваться и позволяю мыслям, или что у меня там есть, поблуждать немного, и в голову приходят разные образы, большинство их связано с недавними приключениями - а слова не приходят. Внезапно я понимаю, что мой изначальный приезд из Версаля - идиотизм. Столько слухов о перевороте - все, конечно, говорилось шепотом, и люди делали большие заговорщические глаза, и все знали, что это произойдет через две недели. Я вдруг понимаю, что по моим собственным подсчетам все должно было случиться прошлой ночью, а потом понимаю, что все, не только я, считали дни, и что мой счет был неправильный. Я перепутала революционный календарь с традиционной системой, и на целых два дня обсчиталась. Так. Посчитай снова, Гвен. Внезапно я понимаю, что это - действительно слова, пришедшие мне в голову - "посчитай снова". Как раз два слова. Я становлюсь на колени у основания и царапаю их рядом со словами Джорджа.
       Я говорю - "Готово".
       Он берет у меня кинжал.
       Он говорит, - "Что ж, Ваше Величество, вот, наверное, и все. Теперь мы, наверное, вернемся в нашу реальность - я в свою, а вы в свою".
       Мы стоим и ждем. Ничего не происходит. Я начинаю улыбаться. Я ж не дура все-таки. Я понимаю что весь этот треп по поводу реальности и сновидений - просто вариант флирта. Джордж флиртует.
       На улице шум. Мы с Джорджем идем к двери и смотрим. Сперва мне кажется, что это какая-то процессия, но затем я вдруг понимаю, что это полк на марше. Королевское знамя развевается на ветру, освещенное факелами, которые несут солдаты. Армия! Моя армия! Наконец-то они заняли Париж! Я волнуюсь. Я всегда очень привлекательна, когда волнуюсь. Я выхожу из базилики. Свобода, наконец-то! Теперь мне можно спокойно возвращаться в любую из моих резиденций. Я сделаю Джорджа . . . ну, не знаю . . . капитаном моей охраны, или генералом, или кем он хочет быть. Майор на вороном скакуне останавливается возле меня, опуская факел, чтобы разглядеть мое лицо, и вдруг кричит - "Да здравствует Королева!" Солдаты громоподобно откликаются. Несколько офицеров спрыгивают с коней и собираются возле меня. Меня ведут к карете. Я оглядываюсь через плечо, чтобы велеть Джорджу следовать за мной, но Джорджа нет. Это меня расстраивает.
       Я говорю - "Подождите. Господа, подождите. Здесь был мужчина . . ."
       "Да, Ваше Величество. Ждать нельзя. Пожалуйста, залезайте в карету".
       Я забираюсь в карету нерешительно, и два офицера забираются за мной и, к моему удивлению, хватают меня и привязывают мне ноги к скобам у основания сидения. Я пытаюсь им врезать, но один из них хватает меня за руки и связывает их у меня за спиной. После чего я вдруг понимаю, что нет ни кареты, ни офицеров, а есть я, Лерой, и этот ужасный сумасшедший Ладлоу с пистолетом.

    ***

       - Поверь эксперту на слово, - сказал Ладлоу, изучая критически Гвен, взяв ее за подбородок пальцами. - Она гораздо привлекательнее, чем та, другая. Сестра была - кукла пластмассовая. А эта - живая и вся горит. Дефекты покрытия всего лишь скрывают естество, чем делают его еще привлекательнее. Повторяю, вкус у тебя превосходный, Лерой. Так. Вот и настал, господин детектив, момент власти, и власть, господин детектив, есть самый сильный афродизиак. Посмотри только на эти глубоко посаженные голубые глаза, на мягкие коричневые кудри, посмотри, как опаловые груди шокированы неожиданным прикосновением.
       Гвен издала странный носовой звук.
       - Расслабься и получай удовольствие, - сказал Лерой сквозь сжатые зубы. - Расслабься, иначе я тебя убью.
       - Не будьте жестоки, Детекив, - пожурил Ладлоу. - Она расслабится, и она получит удовольствие. Неистребимый инстинкт скоро возьмет свое. Вечная любовь жертвы к палачу проявится, покорная, свободная от гордости и недоверия, чистая. Кстати, я могу сунуть тебе в рот кляп, если ты не заткнешься.
       Где же Грэйс? В голове у Лероя стоял туман. Он сосредоточился на одной этой мысли, молясь, чтобы засранка, приемная его дочь, оставалась там, где она сейчас прячется.
       - Посмотри на ее лицо, Лерой, - сказал Ладлоу. - Оно светится, и оно прекрасно. О да, прекрасно. Жаль что я не художник. Мне нужно в ванную. Я сейчас.
       Он поднял с пола пистолет и ушел в ванную. Лерой понял, что он сейчас выйдет, поскольку воды нет . . . и пойдет наверх . . . и обнаружит Грэйс в ванной, если она действительно там. Неожиданно он услышал звук льющейся воды.
       Справа наметилось какое-то беззвучное движение. Лерой повернул голову, боясь посмотреть на Гвен. Посмотрел. Все еще одета. Ничего не торчит наружу. Какая-то часть его хотела, чтобы Ладлоу совершил уже всё, что намеревался совершить. Она напряглась, пытаясь запустить руку в задний карман джинсов. Мысли Лероя мгновенно прояснились. Шипя от боли, она управилась впихнуть нежную руку в карман. И вытащила . . . здоровый глаз Лероя широко открылся . . . вытащила плоскогубцы, которыми орудовала давеча.
       Медленным кивком Лерой дал ей понять, что она должна освободить в первую очередь его, если сможет. Она не могла двигаться вместе со стулом - звук привлек бы внимание Ладлоу. Вытянувшись, сгибаясь, поворачиваясь, Гвен приблизила спину к спине Лероя. Два фута их разделяло. Гвен выгнула гибкую спину, вытягивая руки как можно дальше и нащупывая цепочку наручников. Нащупала. Приставила плоскогубцы. Соскочили. Снова приставила и надавила с силой. Послышалось тихое щелканье. Мало. Наручники были того типа, что усиливают хватку, если их дергаешь. Гвен поняла. Она снова нащупала цепь и снова задействовала плоскогубцы. Внезапно Лерой осознал, что руки свободны. Он взял у Гвен плоскогубцы и одним злобным движением освободил правую ногу. Вода в ванной перестала течь. Лерой задрал штанину и пихнул плоскогубцы в носок. Правую ногу он поставил так, чтобы скрыть перекушенную цепочку.
       Ладлоу вышел из ванной с пистолетом в руке.
       - Продолжим наш сеанс, - сказал он. - До сих пор было очень приятно. Теперь будет еще лучше, до того, как станет кроваво и противно, если, конечно, кто-то мне не скажет, где в данный момент обитается мисс Камински. Добровольцев нет? Ну что ж.
       Расстояние между Ладлоу и Лероем было - футов шесть. Рискнуть? Ладлоу умел владеть оружием. Подождем. Просто подождем. Подождем до того, как . . . до того как он снова займется Гвен.
       - Я бы сказал, - произнес Лерой, - но с условием.
       Тень мелькнула там, в коридоре, за спиной Ладлоу.
       - Тебе ли торговаться? - спросил Ладлоу.
       - Понимаю, что это глупо, - сказал Лерой. - Торговаться мне глупо, поскольку здесь чересчур светло. Когда имеешь дело с таким человеком, как ты, необходимы несколько мгновений полной темноты. Тьмы. Поскольку вещи, которые я буду с тобой производить, нелицеприятны и не могут быть произведены на виду у всех.
       Рука показалась из коридора, шаря по стене в поисках выключателя. Лерой молился, чтобы это оказался нужный выключатель. Он также молился, чтобы это был простой выключатель, а не [непеч.] диммер или какой-нибудь дружественно-услужливый тупой агрегат, которые постоянно изобретаются и всучиваются просвещенному населению. Он также молился, чтобы Грэйс сделала все это быстро, не привлекая внимание Ладлоу. Ладлоу собрался обернуться - Лерой это почувствовал. Если она опоздает, ей конец . . . бедная Грэйс . . . золотой ребенок . . . храбрая девочка . . . вперед, Грэйс, давай же, дочка моя смелая, я оплачу тебе самое лучшее образование на планете, я буду тебя баловать всю твою юность, пока тебе пятьдесят или около не исполнится, можешь приводить своего бойфренда-неандертальца ко мне когда хочешь, но делай же, Грэйс, делай, делай, [непеч.] дура-малолетка, уродливая тварь, пожалуйста, делай, пожалуйста, делай сейчас. Кто-нибудь там, наверху, пожалуйста, сделайте так, чтобы сука сделала это сейчас, прямо сейчас, пожалуйста.
       Свет погас.
       В комнате было абсолютно темно.
       Спустя тысячную долю секунды, Лерой был весь - стремительное движение. Тяжесть алюминиевого стула, привязанного цепочкой к левой ноге, совершенно ему не помешала. Ситуация была - наводи и стреляй. На мгновение дезориентированный темнотой, Ладлоу успел навести, но до того, как он нажал на курок, запястье ему сломали, лоб Лероя втаранился ему в переносицу, колено Лероя въехало ему в пах, правый кулак Лероя сломал Ладлоу два ребра, и вес Лероя, брошенный вперед изначальным прыжком, смёл Ладлоу с ног и прижал к полу. Свет почти сразу включили снова, но, верный своему принципу причинять как можно больше боли в как можно более короткий отрезок времени, Лерой уже успел превратить Ладлоу в кровоточащее, истекающее, разваливающееся, дезориентированное месиво покореженных костей и мяса, которое еще не начало вопить от боли.
       Вскоре вопли начались, и прервались - Лерой ударил локтем Ладлоу в рот.
       Лерой приподнялся на одно колено.
       - Где нож? - спросил он. - Дайте мне кто-нибудь нож. Я этого подонка кастрирую. Нож.
       Он дико посмотрел вокруг.
       - Нет, - сказала Гвен.
       - Что?
       - Нет.
       Голос ее звучал хрипло.
       Ключи нашлись в пиджаке Ладлоу. Лерой снял остатки наручников.
       - Эй, папа, - сказала Грэйс, входя.
       - Не сейчас, - сказал Лерой.
       Он зубами разодрал изоляционную ленту на запястьях Гвен и освободил ей ногу. Ладлоу оставался на полу, не в силах подняться или даже двинуться. Руки Гвен бессильно упали по сторонам. Нет, пожалуйста, нет, думал Лерой. Что-то, что-то нужно сделать прямо сейчас, а то весь этот так называемый "травматический опыт" застрянет в памяти Гвен навсегда, и будет влиять на ее настроение, расположение, секс - в общем, на все. Что-то нужно сделать.
       Лерой подобрал пистолет Ладлоу, быстро его осмотрел, и снял с предохранителя.
       - Держи, - сказал он Гвен.
       Она взяла у него пистолет.
       Лерой взялся за воротник Ладлоу и одним движением поднял его на ноги. Хриплый писк вылетел из горла Ладлоу.
       - Стой, - сказал Лерой. - Если упадешь, будет хуже.
       Он прислонил его к стене. Протянув руку, он взял Гвен за запястье в синяках. Очень нежно, он потянул ее по направлению к Ладлоу.
       - Вот, - сказал он тихо.
       - Нет, - сказала Гвен. - Нет! - закричала она, паникуя. - Нет, - повторила она. Отвращение в ее голосе раздражало.
       - Я думаю о завтрашнем дне, - сказал Лерой. - Ты думаешь о данной минуте. А я о завтрашнем дне. Поняла? Нажми на крючок один раз. Всего один. Ничего сложного.
       - Нет. Оставь меня в покое. Еще чего!
       - И все бы стало на свои места, - сказал он ей. - Эй, хочешь, я сам? Давай сюда.
       - Я бы хотела это сделать, - предложила Грэйс.
       - Ты делай домашнее задание, - сказал Лерой. - Гвен?
       - Нет, - сказала она.
       - Последний раз, Гвен. Это твой единственный шанс расквитаться с ним за изнасилование.
       - Он не изнасиловал меня, маньяк! - закричала она, возвращаясь в реальность.
       Лерой нахмурился.
       - Черт, - сказал он. - Да, ты, кажется, права. - Он глубоко вздохнул и на мгновение закрыл глаза. - Ну, хорошо. Где телефон? Дайте мне [непеч.] телефон. - Он взял трубку. - Да, пожалуйста, дайте мне Сержанта Бучковски. Детектив Лерой, Нью-Йоркское Управление Полиции.
       Он сунул руку в карман. Каким-то чудом пачка сигарет осталась неповрежденной. Он закурил. Посмотрел на фильтр сигареты. Фильтр покрыт был кровью. Он поморщился.
       - Не делай этого, - сказал Ладлоу. Кровь и слюна текли у него по подбородку. Слова едва можно было разобрать.
       - Почему нет?
       - Не делай. Если . . . сделаешь, то . . . упадешь. И ты знаешь . . . об этом.
       - Ага, - сказал Лерой. - Ты, наверное, прав.
       - Почему бы тебе просто меня . . . не убить? Самозащита. Есть . . . свидетели . . . и улики.
       - Да ты просто верующий фанатик, - сказал Лерой. - Даже сейчас, ты все еще веришь, что на другой стороне - ничего? Что одна пуля Детектива Лероя просто закончит твое мерзкое существование, и милосердное небытие будет тебе наградой? Да ну. Не может быть. Наверняка у тебя есть сомнения.
       - Ты бы мог меня просто отпустить, - предположил Ладлоу. Он застонал. - Как христианину, это именно то, что тебе надлежит сделать. Простить и забыть. - Он снова застонал.
       - Мне-то что прощать тебе? - сказал Лерой. - Присяжные может и простят, кто их знает, присяжных.
       - Ты знаешь, что я не могу . . . им . . . не сказать . . . всё о тебе.
       - Конечно. А может и не скажешь. Твоей бывшей компании это может не понравиться. Они не то, чтобы мстительны, а просто бюрократы. Кто-нибудь поставит тайную птичку в тайном документе, означающую твое неожиданное самоубийство в камере. Знаешь, да? А, да, сержант, - сказал он в телефон. - Детектив Лерой говорит. Дом семнадцать на Уиллоу. Что у нас тут . . . так . . . ну, значит, нелегальное проникновение в дом, попытка убийства, попытка изнасилования. - Гвен прикрыла глаза и потерла щеку кулаком. - И еще всякое разное. Полное досье вас впечатлит. Думаю, что я ему поломал какие-то кости в целях самозащиты. У меня два свидетеля и множество улик. Приезжайте как можно быстрее. Семнадцать Уиллоу. Спасибо.
       Ладлоу осел на пол, спиной к стене, и застонал. Левой рукой он провел возле сломанных ребер. Он сделал не очень уверенную попытку не потерять сознание. Не смог.
       После продолжительного молчания, Грэйс, сидящая в кресле Лероя и курящая нервно, сказала -
       - Замечательно.
       Гвен смотрела в пространство.
       - Ага, - согласился Лерой, щупая мизинцем моляр справа. Поморщился от боли. - Мне тоже понравилось. Как-нибудь нужно будет повторить.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ОТДЕЛ КАДРОВ.
      
      
       Винс не брал трубку. Роберт не брал трубку. Доверять было больше некому. Лерой решил, что справится, или не справится, сам.
       Первое - следовало избавиться от Гейл, чтобы не докучала. По телефону нельзя.
       К счастью, БМВ-кабриолет с заведенным мотором стоял на углу. Водитель, прыщавый подросток, раздумывал, на кого бы еще произвести впечатление своим видом за рулем папиной тачки, или что-то в этом роде. Не важно. Лерой схватил его за шиворот и за предплечье и выволок из машины. Подросток запротестовал. Одной пощечины было достаточно, чтобы заставить его замолчать, но Лерой этим не удовлетворился, и подростка впоследствии доставили в больницу с вывихнутой челюстью, сломанной рукой и сотрясением мозга. Семья подростка пришла в негодование и хотела подать в суд.
       Машину пришлось оставить за десять кварталов до дома Гвен - она слишком выделялась.
       Портье начал пятиться задом, как только увидел Лероя. Лерой прошел к лифту.
       Отперев замок, он ударил в дверь ногой, порвав цепочку. Гейл выскочила из спальни в халате Гвен.
       - Одевайся и иди отсюда, - сказал Лерой. - Давай, давай. Все в порядке. Если не выйдешь через две минуты, выкину в окно.
       - Мне нужно . . .
       - Тебе нужно одеться и убираться. Вот тебе сто долларов. Возьми такси. Твой мерзкий тупой внедорожник стоит на въезде.
       - Ты меня пугаешь! - закричала она хрипло.
       Лерой глубоко вдохнул через нос.
       - Сука, - сказал он. - Надень что-нибудь и исчезни. Сейчас же. Именно сейчас.
       - Я не могу . . .
       - Что? Почему? Где твои шмотки? Одевайся. Потом свяжешься с Гвен, она тебе все объяснит. Если все еще переживаешь по поводу серег, забудь. Винс их уже продал. Откладывает детям на колледж.
       В конце концов она ушла.
       Ему тоже нельзя было долго здесь оставаться. Но нужно было присесть. Ненадолго. Чтобы быть в состоянии действовать. Он присел.
       Он проглотил слюну. Захотелось закурить. Проверил карманы - ничего. Еще раз проверил. Что-то. Сжимая зубы, он потрогал это нечто . . . сжал . . . отодрал . . . Замечательно.
       Вообще-то совершенно незачем подсовывать записывающее устройство, если весь дом и так ими кишит, сама же и инсталлировала. Лерой подумал. Если бы он следил за кем-то . . . Да. Эти сволочи все слышали. И все видели. И никто - никто! - не пришел никому на помощь. Ладлоу не дали бы уйти, конечно же. Но они ждали, скоты, пока Ладлоу ликвидирует Лероя, чтоб им самим не стараться. Или пока Ладлоу и Лерой не ликвидируют друг друга - идеальный вариант.
       Он поднялся на ноги и протопал в "радиорубку". Дорогая аппаратура кругом. Суперчувствительная. Приступ ярости затуманил Лерою мозги.
       Кто-то, возможно, ждет снаружи. Ко всем чертям! Не будем сейчас об этом думать.
       Он поехал в Бруклин на такси. Вошел к себе в квартиру. В квартире кто-то был, это чувствовалось. Лерою было все равно. Он был уверен, что знает, кто именно к нему проник. В данный момент никто из людей, которых он знал, не мог быть ему полезен.
       Он не пошел ни в кухню ни в ванную. Он проследовал прямо к письменному столу, включил лампу, открыл ящик, и вынул из ящика паспорт.
       - Привет, партнер, - сказал Марти у него за спиной.
       Лерой даже не обернулся.
       - Привет.
       Он сунул паспорт себе в карман. Не глядя на Марти, он прошел к любимому шкафу и распахнул его. Некоторое время Марти следил, как Лерой пакует чемодан, и вдруг сообразил, что его просто игнорируют.
       - Ты не хочешь ли что-нибудь мне сказать, партнер? - спросил он.
       - Мне нечего сказать, - ответил Лерой. - Ты здесь потому что кто-то шибко умный наверху наконец решил от меня избавиться.
       После значительной паузы, Марти сказал, -
       - Правильно.
       - Что ж ты медлишь? - спросил Лерой, складывая костюм и кладя его осторожно поверх рубашек.
       - Сперва я хочу попросить прощения.
       - За что, если не секрет?
       - За многое. Но мне бы хотелось, чтобы . . . в общем, повернись ко мне лицом.
       Лерой потянулся к верхней полке и достал оттуда металлический ящик.
       - Алё, - сказал Марти.
       - Делай, что считаешь нужным, партнер, - откликнулся Лерой.
       Голос его звучал совершенно равнодушно. Открыв ящик, он достал из него пачку ассигнаций и сунул ее в карман на крышке чемодана.
       - Перестань возиться с чемоданом, - сказал Марти. - Ты никуда не едешь. Везение твое кончилось.
       - Везения и не было никогда, - сказал Лерой. - И благодарности тоже не требую. Сделал я то, что должен был сделать. Если это - конечная станция, что ж, пусть. Но сомневаюсь. Ты меня не пристрелишь, Марти. Не сможешь. Ты уже не тот.
       - Нет, конечно, нужен ты мне - стрелять в тебя. Выпьешь цианистый калий, как любой нормальный человек. Я принес капсулу.
       - Не люблю капсулы, - сказал Лерой.
       - Перестань паясничать.
       - А если я откажусь, - сказал Лерой, стоя спиной к Марти, - что ты сделаешь?
       - Тебе не понравится.
       - Но я ведь и так знаю. Где-то здесь мешок с молнией для переноски трупов. Ты положишь меня в багажник и отвезешь в какое-нибудь романтическое место в лесу, да? Я всегда думал, что ты дурак. Но не предполагал, что ты бессердечный дурак.
       Неожиданно Лерой качнулся, схватился за бок, и припал на колено.
       - Перестань паясничать, - повторил Марти. - Это что, очередной трюк?
       Лерой не ответил. Он попытался встать на ноги и вдруг неуклюже завалился на бок.
       Марти поднялся и подошел.
       - Эй. Лерой? Алё? Черт.
       Он подозревал, что это ловушка. Присесть на корточки было боязно. Но он все равно присел.
       - Эй, партнер.
       Он потрогал плечо Лероя. А затем шею. Странный пульс. На морде синяки. Часть морды покрыта засохшей кровью.
       - Даже не верится, - сказал Марти.
       Он перевернул Лероя на спину. Лерой открыл глаза.
       - Ребра, - сказал он.
       Марти разорвал на Лерое рубашку и потрогал ребра.
       - А . . . ы! - сказал Лерой. - Больно.
       - Два сломаны, - Марти нахмурился. - Что там случилось у тебя?
       - Просто представь себе, что я пожимаю плечами, - ответил Лерой.
       - Дай-ка я тебя перетащу в кровать.
       - Да, хорошо. Давай. Почему бы тебе просто меня не пристрелить?
       - Я не собирался в тебя стрелять, - соврал Марти. - Что ты . . . Действительно так думал? То есть, я все это время терпеть тебя не мог, конечно, но мы прошли через многое вместе . . .
       - Многое? - сказал Лерой. - Слушай. Можешь сказать свиньям в Лангли, и другим свиньям в Щедрых Сведениях, что я знал, что это произойдет, и единственное, о чем сожалею - так это о том, что не смогу посмотреть, как их выгоняют, и как они живут после этого, и как спиваются.
       - Ты бредишь, - сказал Марти, не очень слушая. Он был занят осмотром повреждений.
       - В таком состоянии тебе нельзя никуда идти или ехать, - сказал он.
       Несколько часов спустя Марти остановил машину у края рощи в Апстейте. У рощи была плохая репутация. Он открыл багажник, вытащил мешок, расстегнул на мешке молнию.
       - Нужно выкинуть мешок, - объяснил он.
       Еще через час, придорожный мотель в нескольких милях к северу от Таксидо принял двух гостей мужского пола - черного, заплатившего за комнату, и белого, который был очень пьян. Оказалось, что черный гость - просто наносит визит, и сейчас уедет.
       - Мой друг нуждается в отдыхе, - сказал он. - Пожалуйста не тревожьте его до послезавтра. Он трое суток не спал.
       В номере Марти опустил Лероя на кровать.
       - Вот что, партнер. Я приеду тебя проведать дня через три. Чтобы тебя здесь не было. Пистолет из твоего чемодана я вынул. Ни в какие восточнобережные аэропорты не суйся. Вежливость требует, чтобы ты сперва пересек канадскую границу. Ты никогда больше не покажешься нигде на планете под своим собственным именем. Никогда. Если покажешься, я окажусь следующей мишенью, и даю тебе слово, что до того, как меня убьют, я убью тебя. Больше всего на свете я ненавижу откровенную неблагодарность. Ты - мертв, тебя нет. Ясно?
       - Нет, - сказал Лерой.
       - Что именно следует пояснить?
       - Ничего не надо пояснять.
       Марти почувствовал, что запястье ему сдавили стальной хваткой. Он так удивился, что забыл среагировать. Крутанувшись на спине, Лерой ухитрился ударить его ногой в голову, не поднимаясь с кровати. У Марти потемнело в глазах. Когда в голове прояснилось, он осознал, что прикован наручниками к трубе в углу, через которую в ванную подается горячая вода. Каким-то иррациональным способом Лерой вернул себе часть сил, пока лежал в багажнике.
       Лерой, прихрамывая, прошел к стенному шкафу, рванул дверь и вытащил чемодан.
       - Пистолет я свой забрал, - сказал он, - и твой тоже. И машину забираю. Имя мое мне нравится и я его не сменю.
       - Не будь дураком, Лерой, - сказал Марти. - Ты знаешь, что долго это продолжаться не может. За тобой гоняются две конторы.
       - Сомневаюсь, - сказал Лерой. - В твоей конторе новая метла, парень пытается прибрать слегка. Твоя жалкая попытка меня ликвидировать - это контора икнула бюрократически, в последний раз. Твоя не менее жалкая попытка меня спасти кладет начало новой эре. Новая эра наступает каждые четыре года. Какой-то чудик, яростно жующий резинку, появляется, смотрит, думает, и говорит, брезгливо кривясь - а что это все значит, что за бардак? И решает прибрать в помещении. Толком никогда ничего не получается, но некоторые документы все-таки выбрасываются. Спорим, что меня уже вычеркнули из списка проблем первой и второй важности в Щедрых Сведениях? И, правда, Марти, если бы федералы действительно хотели меня убрать, они бы послали вовсе не тебя. Гражданского ты можешь уложить. Но с профессионалом тебе не тягаться.
       - Это не . . .
       - Неправда? Нет, правда. Подумай. Я знал, что в квартире кто-то есть до того, как шагнул на крыльцо. Ждать агента внутри - глупо. Дилетантство.
       - Слушай, Лерой, я тебя сюда привез, и ты жив, мужик. Отцепи меня от трубы. Если меня здесь найдут . . . знаешь ли . . .
       - Никто тебя не тронет, кретин. Если бы тебе доверили убрать какого-нибудь премьер-министра, и все бы ходили по колено в уликах - тогда другое дело. Просветлись, Марти. Парни наши вовсе не дураки. У них бывают озарения. Счастливой тебе жизни, Марти.
       - Это неблагородно, Лерой. Сам понимаешь. Отцепи меня.
       - А я вообще не очень благородный человек.
       - Я тебя сюда привез, я рисковал карьерой и репутацией . . .
       - А мне [непеч.] на твою карьеру и репутацию. Ты ждал, что я отравлюсь, и ты позволил бы мне это сделать. И ты был готов меня пристрелить, если я откажусь.
       - Нет. Я бы не стал стрелять . . .
       - Расскажи это своему начальству.
       - Ты неблагодарная свинья.
       - Вот это правильно. И заткнись, пожалуйста.
       Лерой поморщился. Потом застонал. И, наконец, зарычал. Подхватив чемодан, он снова зарычал.
       - Знаешь что, Марти? Грррр . . . Я бы мог тебе прямо сейчас свернуть шею. Почему нет? А? - он бросил чемодан и приблизился к Марти. - Я во всех списках значился. А Ладлоу - ни в одном. Я нашел его. Благодарность? Он меня выключил, а потом сломал мне ребра и переаранжировал некоторые черты лица. И где же ваша благодарность?
       - Отпусти меня, - сказал Марти. - Сними наручники.
       - Нет. Я хочу, чтобы тебя нашли именно здесь. Ради этого я сам им позвоню через час или два. И скажу, где искать.
       - Ты этого не сделаешь.
       - Уж поверь. Сделаю.
       - Зачем?
       - Ты мне давеча говорил, что все это время терпеть меня не мог. Марти, старик, я тоже тебя терпеть не могу. Ну, пока.
       Он повернулся, а затем с разворота ударил Марти в скулу.
       - Черт! - сказал Марти, захлопывая левый глаз.
       - Купишь себе солнечные очки, - сказал Лерой.
       Он взял чемодан и вышел. Захлопнулась дверь.
      
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРАВДА О ЛЕРОЕ.
      
      
       - Слышу, как колеса в вашей голове поворачиваются, - сказал Президент. - Вы мне не отвечаете, командир.
       - А что бы вы хотели услышать, сэр? Скоро приземлимся в Лос Анжелесе. Погода хорошая. Пляжи загрязнены. Мозги местного населения плавятся на солнышке . . .
       - Я имею в виду заваруху с Ладлоу, - сказал Президент. - Человек, который его поймал. Какая-то темная история, имеет хождение в . . . В общем, просветите.
       - Вы действительно хотите знать, господин Президент?
       - Да. Расскажите. Он? . . .
       - Наш ли он? Нет, сэр. - Командир допил виски и посмотрел на облака внизу. Странные формы. В какой-то момент ему показалось, что он видит человеческое лицо - какой-то портрет Рембрандта, что ли.
       - Целых два дня мы думали, что он наш.
       - И что вы сделали?
       - Мы запаниковали.
       - Да, - сказал Президент. - Поэтому все это и просочилось, наверняка. Языки из-за паники развязались.
       - Нет, господин Президент. И вообще - утечки нет. Вся эта история слишком . . . неправдоподобна. Я вам скажу кое-что. Не возражаете, если я прибегну к аллегориям?
       - Зачем? - спросил Президент.
       - Потому что аллегории вам нравятся.
       - Верно. Хорошо, говорите.
       - Однажды жила на свете прекрасная и жестокая женщина.
       - Я ее знаю? - спросил Президент.
       - Нет. К тому же, вы женаты.
       - Верно, - сказал Президент. - Продолжайте.
       - Она жил в красивом старом городе, все еще очень живом, полном обещаний даже после тысячи лет восстаний, угнетения, искусства, и среднеклассового туризма. Была она обычная девушка из влиятельной семьи. Неожиданно ее отец стал премьер-министром . . . Есть специальный ритуал . . .
       - Да, - сказал Президент. - Я помню. Двигают рычажки, и машина пробивает дырки в прямоугольных картонках.
       - Именно так, сэр.
       Командир продолжил. Президент вдруг так заинтересовался, что перестал перебивать.
       Жил-был также американец, сын разорившегося французского магната и американской оперной певицы родом с Юга.
       - А, - сказал Президент.
       - Дочери славной Конфедерации, - подтвердил командир.
       Детство человека проходило то тут, то там, его возили из Америки во Францию и обратно. Двойное гражданство. Образование он получал в Штатах, но тренировали его французы.
       - Как так? - спросил Президент. - Откуда это известно?
       - Разница очень заметна. Мы до сих пор верим в так называемую презумпцию невиновности. Даже когда нас очень рассердили, и рассердившего следует убрать, мы продолжаем верить в эту самую презумпцию. Наш символ - оперативник, зачитывающий врагу его права и делающий паузу только для того, чтобы вогнать всю обойму гаду в голову, а затем продолжающий цитирование Миранды. Французы отличаются от нас тем, что в глазах их оперативников вы виновны уже потому, что вас увидели и вы дышите. Они не делают из этого тайны. Странно, но они при этом очень вежливы. Я сам видел, собственными глазами . . . французского агента . . . он ломал подозреваемого . . . превратил его в всхлипывающее алое месиво . . . Зазвонил телефон, агент взял трубку, и ему сообщили, что он ошибся. И тогда он обратился к подозреваемому и сказал - "Простите, мсье" и попросил меня позвонить в скорую.
       - Хорошо. Продолжайте.
       Началось все с кризиса в разведке. Кто-то где-то решил, что некоторые конторы не получают достаточного количества внимания и денег. Кто-то придумал заговор. Совместное предприятие. Дочь премьер-министра выбрали, как идеальный объект. Кто-то предлагал жену Президента, но решили, что она недостаточно фотогенична. У президента была любовница, но спасению любовницы аплодируют только во Франции, а предприятие было совместное. А дочь премьера была очень миловидная. В общем, русские пошарили по Ближнему Востоку и нашли подходящую группу головорезов. Возникла проблема с финансированием. Французы платить отказывались. Тогда наши ребята из ЦРУ сказали, что американский налогоплательщик все оплатит, если большая часть команды будет из Штатов. Чудики с Ближнего Востока оказались ужасно неуклюжие. На французской границе возникли накладки. Их просто арестовала бы полиция, если бы пограничные власти не отвлекал бы целый батальон агентов. Террористы таким образом оказались во Франции. Они были уверены, что совершают все ради Великого Дела, ведут свой любимый джихад, и так далее. Ни одного умного среди них не было, и ни одного профессионала. Русские искали именно таких, по общему соглашению. Десять мусульман прибыли в Париж, где переодетые агенты рассказали им несколько сказок. Мусульмане заплатили сказочникам, которые их вели, деньгами ЦРУ, поскольку по легенде сказочники были коррумпированные члены правительственного круга, которые все что угодно сделают за пару долларов и одного верблюда. Похитителям даны были подробные инструкции. Агенты в этой стадии операции, в основном французы, очень постарались, чтобы все прошло гладко. Ни один полицейский не находился ближе чем за три мили от любого из правительственных зданий Парижа. Класс студентов из Сорбонны мог бы совершить в тот день государственный переворот.
       Премьер отправился на работу. Дочь его собиралась идти гулять. Мусульмане чуть все не испортили. Они пропустили ее выход. В конце концов кто-то обратил их внимание - вон по улице идет девушка, и они поехали за ней. Так поехали, что даже ее телохранитель заметил. Может, это была первая подозрительная вещь, замеченная им за всю его жизнь. Он был большой мужчина, и у него имелся пистолет. Он был готов сражаться. Результаты всего этого трудно было предсказать. К счастью, кому-то пришло в голову, что мусульманам, возможно, требуется помощь. Агенты разыграли сценарий "шокированный прохожий". Прохожий закричал прямо в ухо телохранителю. Мусульмане выпрыгнули из машины и схватили девушку. Она чуть не убежала, такие они были медлительные и неуклюжие. Прохожему пришлось вывести телохранителя из строя таким образом, чтобы мусульмане ничего не заподозрили. Это было несложно - девушка отвлекала мусульман криками. Наконец они запихали ее в машину и увезли.
       Они прибыли в арабский квартал к северу от Републикь. Девушке завязали глаза, а в рот вставили кляп. Несколько агентов стояли вдоль пути, чтобы все прошло гладко. И все равно не обошлось без накладок. Мусульманский водитель вдруг пришел в волнение и проскочил на красный свет, и, весьма неудачно, как раз там находился сердитый полицейский на мотоцикле. Двум агентам пришлось устроить дорожную аварию прямо перед полицейским, чтобы его остановить. Когда мусульмане вели девушку к нужному зданию, им на пути попался мусульманский полицейский. Расстояние между машиной и входом в здание было - футов сто. Должно было быть не сто, а десять, но не было места для парковки. Агент держал место до того момента, пока какая-то старая и склочная еврейская дама не начала уверять его в голос, так, что вся округа слышала, что то, что ей не дают поставить здесь ее Ситроен, есть проявление дичайшего антисемитизма. Если кого-то громко обвинить в антисемитизме в арабском квартале, внимание публики обеспечено. У агента не было выбора - он отдал даме место.
       Когда мусульмане подошли к зданию, мусульманский полицейский преградил им путь и спросил, что это они, собственно говоря, делают, что за девушка? Они собирались его пристрелить. Он возразил и первым вынул пистолет. Пришлось снайперу на крыше выключить его, стрельнув в него ампулой. Похитители затащили девушку в подвал - наконец-то все было готово. Подвал выглядел ближневосточным больше, чем что-либо на Ближнем Востоке. Так бывает, когда люди имитируют Голливуд вместо того, чтобы обратить внимание на реальность. Будь мусульмане эти поумнее, они бы заметили разницу и сказали бы.
       Повсюду были фотокамеры и микрофоны. Один из похитителей произнес речь, с девушкой на заднем плане. Много требований. Затем мусульмане репетировали с девушкой и заставляли ее говорить разное, плюс, периодически "Папа, папа, я люблю тебя, не бросай меня!" Запись передали надежному человеку из якобы мусульман, который был, конечно же, агент, и пустили в эфир тем же вечером по всем каналам. Про запись сказали, что она сделана в какой-то захолустной деревне в Иране или Сирии или еще где-то. На следующий день газеты посвятили много страниц этой истории. Телевизионщики уже писали сценарии и контактировали актрис. В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке мусульмане праздновали на улицах. Знаменитые террористические организации, одна за другой, брали на себя ответственность. Даже Ирландская Освободительная Армия прикидывала, какую выгоду может извлечь, но в конце концов они решили, что никто из похитителей нисколько не похож на ирландца, и отвалили. Премьер и его жена давали слезные интервью. Граждане цокали языками и обменивались циничными замечаниями. Неделю это продолжалось, а затем началась операция по спасению.
       Агент, которому следовало отвести девушку в надежное место после спасения оказался человеком с личными целями помимо служебных. Вместо того, чтобы тащить ее за два квартала в кафе, как было условлено, он посадил ее к себе в машину и куда-то уехал. Началась паника. Все гадали, что этот гад задумал, пока он не позвонил и не успокоил всех, сказав, что всё под контролем. Ну, почти все. Его несколько раз обошли по службе, сказал он. Теперь наступил час расплаты. Теперь он передаст девушку тому, кто ему больше нравится. Он может ее передать настоящей мусульманской команде, то бишь профессионалам. Или он отдаст ее ЦРУ, но не участникам шоу, а непосвященным, то есть, начальству участников. Или в Щедрые Сведения. Или в ФСБ. Ему все равно, лишь бы были выполнены его условия. Трофей у него, и он с ним расстанется в пользу того, кто лучше заплатит. Нижняя планка аукциона - десять миллионов долларов. Он достаточно раздражен, сказал он, чтобы выбить суке мозги если ему не заплатят в течении пяти дней.
       Некоторое время все сидели как на иголках и кусали ногти, и курили, и обменивались тупыми шутками. Тут пришло сообщение, что в аукционе решили поучаствовать парни из Саудовской Аравии. Мол, они купят девушку для своих целей. То есть, им парень тоже позвонил. Используя ту же связь, с помощью которой была доставлена эта радостная весть, агенты разведки сообщили своим мусульманским друзьям, что если еще хоть слово услышат по поводу девушки, то весь Ближний Восток просто закидают атомными бомбами. Мусульмане были шокированы таким заявлением и замолчали. Сформировалась ударная бригада из двух человек. Посылать больше было опасно. Человек, держащий девушку, был профессионал и чувствовал присутствие агентов за милю.
       Затем агентства заспорили, разойдясь во мнениях по поводу того, что нужно делать и какие методы применять. ЦРУ хотело, чтобы ликвидировали всех - мусульман, агента, и девушку. Полное скрытие, никаких следов - проверенный временем метод, который всегда вызывает много слухов, даже когда всех уверили, что все будет хорошо и комар носу не подточит. Русские хотели гласности, денег, уважения, несомненных доказательств их доблести и патриотизма, и еще чего-то. Французы понятия не имели, чего они хотят, что и является главным французским принципом во всех делах. В конце концов достигнут был компромисс. Двое агентов, которых назначили в операцию по спасению, были Джордж Гаррик из ЦРУ и Жорж Леруа из Щедрых Сведений. Местонахождение изменника - три возможных места. В момент его следующего звонка, сигнал запеленговали и дали команду двоим "чистильщикам".
       Гаррик и Леруа активизировались. Место было - старое разваливающееся здание в пригороде, ничего особенного, ничем не примечательное.
       То, что произошло дальше - точно неизвестно, хотя знакомые с методами Лероя согласны, что основные предположения верны.
       Агент Гаррик громко постучал в дверь подвала. Изменник взвел курок и пошел к двери, посмотреть что, собственно, происходит, в космическом смысле. В течении этой доли секунды окно под потолком разлетелось и некто очень ловкий и гибкий скользнул в него стремительно. Изменник круто обернулся и не сразу увидел мишень. В этот момент дверь слетела с петель и Гаррик выстрелил дважды, убив изменника наповал.
       Из десяти мусульман, замешанных в деле изначально, в живых оставались только трое, их следовало сохранить, как свидетельство. Наняли двух адвокатов. Остальные агенты ждали звонка от Гаррика и Леруа. Затем следовало везти на место действия одного из мусульман, дать ему в руки оружие, и пусть пристрелит девушку - тогда ему гарантируют свободу. Вместо этого Гаррик и Леруа поругались там, в пригородном здании, и навели друг на друга пистолеты.
       Что-то Лерою, очевидно, не понравилось. Может, вид девушки, а может какое-то небрежное замечание партнера, в общем, какая-то из трех тысяч вещей, которые его обычно раздражают. Леруа, он же Лерой, возбуждается очень легко.
       Выстрелов не было.
       Через час Гаррика нашли - в крови и синяках, связанного, в том же подвале. Лерой и девушка исчезли.
       Началась паника, но в конце концов все заключили, что то, что было раньше, будет и теперь - Лерой где-нибудь всплывет и попросит денег.
       Лерой всплыл, но не так, как от него ожидали. Он неожиданно возник в квартире премьер-министра, ведя девушку за руку. За квартирой следили, конечно, но не очень плотно, поскольку никому и в голову не приходило, что там может произойти что-нибудь важное. Оказалось, в квартире как раз присутствовали телевизионщики, интервьюировавшие премьера. Репортер позвонил в студию и начальник сказал - хорошо. До сих пор не известно, откуда Лерой узнал, что именно этого начальника не предупредили, чтобы он был осторожным во всем, касающемся истории с похищением. Лерой успел подготовить девушку. Она выдала телевизионщикам не очень связную историю о том, как ее похитили, будто кастильскую принцессу в двенадцатом веке - клика агрессивных мусульман, и как ее затем освободили Щедрые Сведения. Лерой, по ее словам, отношения к этому не имел - он просто привел ее домой из штаба Сведений, чтобы вернуть папе. Это пошло в эфир, в более или менее прямой трансляции. Теперь все были в затруднении. Нельзя было послать бригаду в дом премьера, чтобы задержать Лероя, не вызвав подозрений министра. Нельзя было прервать трансляцию - неизвестно почему, но, в общем, в техническом отделении всегда находятся мелкие саботажники, которые любят, когда страдают и морщатся другие. Кому-то не нравилась его зарплата, или может ему изменила жена - так или иначе, трансляцию не прервали.
       У Лероя было достаточно времени, чтобы переговорить с радостным счастливым отцом девушки.
       - И о чем же они говорили? - спросил Президент.
       - Никто толком не знает. Министр четыре дня не появлялся на публике, а когда появился, что-то в его лице было не так. Некоторые эксперты клянутся, что на лице у него наличествовал толстый слой грима, особенно в районе левой скулы, что, в общем, соответствует переговорным методам Лероя.
       Что же касается самого Лероя - он исчез, а также исчез Гаррик, хотя в случае Гаррика были какие-то зацепки. Он был завязан с израильтянами. Как-то он поволочился за какой-то еврейской принцессой, а она вдруг оказалась агентом МАСАДа. К тому времени, как она его бросила, он уже располагал некоторыми секретами. На Ближнем Востоке вторых шансов не дают. Неверный шаг - и тебя убрали. Посему.
       А затем Гаррик обнаружился в Штатах.
       - Лерой, вы имеете в виду?
       - Нет, господин Президент. Нам дали знать, что явился именно Гаррик. С новым лицом. Пластическая хирургия. Новое резюме. Новая работа. Все в нем было новое. Управление решило его не трогать.
       - Почему?
       - Он не представлял собой опасности. Это - официальная теория. Неофициально, кто-то проверил какие-то документы и поговорил обо всем с начальством. Все очень таинственно.
       Можно изменить лицо. Можно имитировать походку и осанку. Но нельзя изменить скелет, и родившиеся брюнетами не превращаются в натуральных блондинов. Гипотеза о пластической операции была бы отвергнута вместе с идеей о том, что Гаррик безопасен, если бы не интересный фактор, вызвавший смешки и злорадное хихиканье на всех уровнях Управления. Парень, разговаривавший с ведущим досье Лероя не успел задать все приготовленные им вопросы, поскольку заметил, что у начальника что-то не так с лицом.
       - Угадайте, что именно было не так, господин Президент.
       - Хмм . . . Оно было похоже на лицо Гаррика? - предположил Президент.
       - Вовсе нет, сэр. Ничего сверхъестественного в этой истории нет. Но - профессионалу грим нельзя не заметить. Человек со стороны не заметил бы. Парень закрыл папку и вышел. Все занялись другими делами. С тех пор все вроде бы знают, что Агент Леруа из Щедрых Сведений нынче Детектив Лерой из Нью-Йоркского Полицейского Департамента, и все согласны, что так это и следует воспринимать, если никто больше не желает заняться аварийным накладыванием косметики. А то стыдно как-то - нельзя же, в самом деле, бывшему оперативнику позволять, чтобы кто попало, пройдя десять контролей так, будто это не здание Управления, а бульвар, давал ему в рожу за здорово живешь - если это не любовница, конечно . . . На всякий случай мы сделали капитаном участка, в котором служит Лерой, своего человека. Лерой об этом знал, конечно. Но все было гладко до тех пор, пока не убили жену боксера и участок не вмешался - а капитан Марти не успел принять превентивные меры. Лерой совершил невероятное. Он нашел убийцу, но не в этом было дело. Все, связанное с убийством, попало в заголовки, но, опять же, не в этом дело. В бывшем департаменте Лероя в Сведениях появилась новая метла, которой не понравилось, что бывший агент, намеченный к ликвидации, вдруг занялся интернационально известным расследованием. Эта новая метла - энергичный, целеустремленный тип. Он решил, что ему следует либо найти убийцу до того, как его найдет Лерой - а это оказалось сложно - или ликвидировать Лероя, и пусть все занимаются, чем занимались до того, как Лерой начал тыкать их мордами в их же некомпетентность. Новая метла позвонила в ЦРУ и дала знать. Управление согласилось - пусть уберут Лероя - но помощь не предложило. Опять повсюду раздалось хихиканье - теперь уже на двух континентах, во всех разведках. В некоторых пабах до сих пор рассказывают русские анекдоты на эту тему. Те, кто знали, в чем дело, ждали, когда новая метла начнет накладывать себе грим. Но он оказался крепким орешком. Почему-то на него Лерой так и не вышел. Собрали даже ударную бригаду, и дали ей приказ к ликвидации распоясавшегося агента. Как Лерой об этом узнал - никому не известно. Капитан Марти предупредить его не мог, поскольку Марти о бригаде не знал ничего. Но Лерой разобрался во всем - иначе невозможно объяснить, для чего он вдруг оказался в Париже в квартире дочери премьер-министра. Он вошел в контакт с премьером и тот, по убедительной просьбе Лероя, вошел в контакт с израильтянами, русскими, британцами, и не в последнюю очередь с Щедрыми Сведениями. Возник международный конфликт между всеми этими агентствами, поскольку те, кого контактировал министр не всегда были те, кто участвовал в похищении и спасении его дочери и знали только о слухах. Многие удивленно подняли брови, стали задавать неудобные вопросы. Вообще было много неудобного, и именно на это сукин сын Лерой рассчитывал. Дочь премьера была в безопасности, премьер об этом знал, и чувствовал себя обязанным. На это Лерой тоже рассчитывал. В принципе, Лерой очень предсказуем. Он - заноза в системе, и он пользуется склонностью системы к односторонним методам, сам будучи односторонним. Он специализируется на оказывании людям дружеских услуг, или делает вид, что оказал им услугу. Например, его конфликт с бруклинской мафией уладился благодаря тому, что глава мафии ему якобы благодарен. Это официальная версия. На самом деле ничего этого не было - ничьих сыновей Детектив Лерой не спасал от злобных наркодилеров. Легенду придумали, чтобы дать возможность главе спасти лицо. На самом деле Лерой сделал то, что обычно делает - появился в доме несчастного мафиозо, потрепал его и пообещал, что вернется, если глава и впредь будет мешать Лерою собирать дань.
       - Вы имеете в виду, что он вовсе не рыцарь без страха и упрека, - сказал Президент.
       - Конечно нет. Он страшнейшая сволочь, использует людей в своих целях, пользуется их слабостями.
       - А что было после того, как он помог поймать Ладлоу?
       - Он не помог, он его поймал, действуя более или менее в одиночку, что странно. Лерой не очень умный парень. А Ладлоу был умный.
       - Но что же было после?
       - Много неудобств, как всегда. Как только приехала полиция, Ладлоу начал говорить, что Лерой - всемирно известный преступник, и что за ним многие годы охотятся федералы. Одно дело - игнорировать проблему, делая вид, что ее нет. Другое - быть в ситуации, где нужно решать проблему, которой якобы не существует. Один из копов, новобранец, энтузиаст, позвонил федералам, и, конечно же, это вывело Лероя из себя.
       - Его можно понять, - сказал задумчиво Президент. - В чем бы он не был виновен, он передает им с рук на руки преступника столетия, а они вдруг интересуются личностью арестовавшего преступника офицера.
       - Что-то в этом роде. Гнев Лероя был страшен. Он вышел из дома как Самсон из Газы. Нокаутировал трех копов, выбил входную дверь и, как мне рассказывали, часть передней стены. На улице сидели в машинах местные, наблюдая. Лерой вытащил из машины за шкирку какого-то подростка, сел в машину, и уехал. Его никто даже не пытался остановить.
       - И все? С тех пор о нем никто не слышал?
       - Хмм . . . Не совсем. Через пятнадцать минут он вернулся.
       - Вернулся? Зачем?
       - Не для того, чтобы сдаться, уверяю вас, сэр. К тому моменту местность уже кишела федеральными агентами. Их начальник очень волновался и стыдился одновременно.
       - Стыдился?
       - Ему было неудобно. Он знал, кто такой Лерой. Жизнь Лероя вообще очень подробно документирована в архивах. А на Ладлоу не было ничего. Поэтому начальнику было неудобно. Лерой вернулся, чтобы сказать начальнику, чтоб тот перестал допрашивать женщину и девочку, и чтобы их отвезли домой. Он отвел начальника в сторону. На следующий день начальник явился на работу в солнечных очках. Разобравшись с начальником, Лерой снова вышел на улицу, и удивительно, что дом до сих пор стоит. Надеюсь, в этот раз он решил, что пора исчезнуть окончательно и надолго, но перед этим он все-таки остановился один раз в Манхаттане. Мы об этом знаем - агенты навестили женщину в ее манхаттанской квартире, и она показала им комнату, полную разбитой, разломанной, приведенной в полную негодность аппаратуры. Она увлекается разведывательными технологиями. Талантливая дилетантка. Она была уверена, что это работа именно Лероя. Он оставил там бейсбольную биту мальчишки, чью машину он увел.
       Президент посмеялся немного.
       - Так он уехал и прячется? - спросил он.
       - Я уверен, что он жив и здоров.
       - Прошло время.
       - Месяцы.
       - На что же он живет? Показываться ему нигде нельзя. Человеку нужно что-то есть, где-то спать.
       - А, вы об этом . . . - командир улыбнулся. - Ходят легенды. Некоторые говорят, что он время от времени по старой памяти занимается вымогательством, обирая обирающих. Когда-то это было его любимым развлечением. Есть также неофициальные сведения о большой неудачной поставке героина. Давно это было. Совместное предприятие, в котором агенты много чего конфисковали, включая наличные. Некоторое количество наличных куда-то исчезло. По слухам, агенты поделили деньги и рассовали в тайники по всей планете. В частности, есть запись с голосом Лероя, где он упоминает Сен Дени.
       - Сен Дени? - переспросил Президент задумчиво.
       - Ну, вы знаете, сэр. Район красного фонаря в Париже. Рю Сен Дени. Злачные места, девочки, бордели, и так далее. Агенты всех разведок там шастают, поскольку послы всех стран . . . и так далее. Человек слаб. Агенты прочесали всю улицу несколько раз, искали зацепки, но до сих пор ларец с сокровищем не найден. Дошло до того, что некоторые бывалые девушки на Сен Дени шутят. Приходит агент с ордером на обыск - они называют таких "искатели сокровищ".
       Чтобы отвлечься и отдохнуть, Президент открыл папку, содержащую распечатку речи, которую он должен произнести этим вечером, и просмотрел текст.
       "В свете новых реалий", - сказано было там, "включая уже существующие основные населенные центры, нереалистично было бы ожидать, что результатом заключительных переговоров о статусе станет полный и завершенный возврат к границам времен перемирия. Реалистично же ожидать, что любой конечный договор по поводу статуса достигнут будет только на основе взаимно согласованных перемен, которые отражают эти реалии".
       Президент резко выпрямился.
       - Эй, командир, - сказал он.
       - Да, сэр?
       - Когда вернемся в Вашингтон, напомни мне, чтобы я уволил дурака, который написал мне эту речь. Безобразие. Абсолютная бессмыслица.
       Диспетчер разрешил посадку. Президент посмотрел в иллюминатор. Облака. Странные видения возникли вдруг у него в памяти. В какой-то момент ему даже показалось, что он находится внутри старинной базилики. Снаружи раздавались странные звуки, будто процессия какая-то, или полк на марше. Маленькая женщина в роскошной одежде заволновалась. Выглядела она очень привлекательно. Никому не нужно было больше никуда бежать. Она собиралась сделать его капитаном охраны или генералом. Кто-то закричал на улице - "Да здравствует Королева!"
       Самолет приземлился.

    ***

       Есть что-то совершенно унизительное в заболевании гриппом. Глаза болят, когда вы пытаетесь их открыть утром. Вы их закрываете, а они продолжают болеть. Снова уснуть нельзя, поскольку кто-то, не терпящий пререканий, плавно и медленно водит наждачной бумагой вам по носоглотке и горлу, и вам одновременно болезненно жарко и полярно холодно. Левая ноздря забита пузырящимися соплями. Вы пытаетесь дышать через правую, и носоглотка болит еще больше. Вы переворачиваетесь на другой бок, надеясь, что слизь в носу перельется на другую сторону, но она не переливается, а просто забивает заодно и правую ноздрю. Вам одинаково противно лежать на боку, на спине, на животе, а если вы садитесь в постели, вам хуже. Вообще-то вы еще не решили, хуже или нет. Поэтому вы снова ложитесь, и теперь вам совершенно точно хуже. Вы пытаетесь встать. Ваш пульс начинает стучать вам в мозг монотонными ударами. Вода, чай, кофе, сок - всё больно. Вы пытаетесь высморкаться, но это бессмысленно - из носа льется много липкой дряни, но, к удивлению вашему, нос также забит, как раньше. О еде думать невозможно. Вы осознаете, что уже начали ненавидеть всех этих сволочей, которые, в отличие от вас, могут есть чуть ли не все, что хотят, которые едят, пока вы страдаете, обжираются яйцами, беконом, мясом, рыбой, овощами, картошкой, фруктами. Как они отвратительны, все! Самовлюбленные гады. Вы хотели бы выйти сейчас к ним, ко всем, и сказать им, что худших подонков в истории человечества не было, и чтоб они все подавились и умерли медленно в невыносимой боли. Вы даже зубы не можете толком почистить, поскольку чистка зубов включает полоскание рта и горла. Лучше не думать! Вы пытаетесь что-то читать, и оказывается, что не можете сосредоточиться. Вы пытаетесь смотреть телевизор и вскоре чувствуете ненависть ко всем этим ушлым комментаторам в вульгарных накрахмаленных рубашках, отпускающим тупые шутки и издающим фальшивые короткие смешки, трогая друг друга за плечи и предплечья, дабы показать, как они развеселились, ха, ха, как смешно. У вас начинают болеть кости и наконец-то вы понимаете, что приговорены - следующие несколько дней вам придется провести в позорном бездействии. Звонит телефон. Вы поднимаете трубку, и голос абонента сверлит вам барабанную перепонку и вибрирует по всему вашему телу. Все, сказанное абонентом - пошлость, глупость, никому не нужные слова, и то, что абонент этого не понимает, только усиливает вашу к нему ненависть.
       Роберт, двоюродный брат Лероя и губернатор штата Вермонт, лежал в постели и чувствовал себя совершенно несчастным. Лекарство должно было подействовать час назад. У него назначена была важная встреча сегодня вечером. Он предполагал, что проведет день в телефонных переговорах, ругая разных своих помощников и в то же время решая, следует ли ему баллотироваться в президенты в этот раз. Одна из составных лекарства, он не знал точно, какая именно, заставляла его обильно потеть. Он буквально плавал в собственном поту, но облегчения это не приносило - а только унижение.
       Открылась дверь. Горничная впустила врача.
       - Привет, - сказал врач радостно.
       Радость и скука - самые распространенные эмоции, выказываемые врачами при виде больного человека.
       - Доброе утро, Доктор Левайн, - сказал Роберт с усилием. Слова были едва слышны. Язык стал толстый, как немецкая сосиска. От усилия заболел мозг. Он бы закричал, если бы не был так слаб.
       - Доброе, Губернатор, - радостно сказал доктор. - Наконец-то политика вас свалила.
       - Мне больно, - сообщил Роберт без интонации. - Прошу прощения, я не могу с вами сегодня двусмысленно препираться. - Он проглотил слюну. В горле засаднило, а потом стало очень больно. Говорят, у слюны есть какие-то лечебные свойства. Он еще раз сглотнул. Стало больнее.
       Доктор Левайн был толстый розовощекий блондин. Костюм его казался купленным в дешевом универмаге, а чемоданчик на барахолке. Он присел небрежно на край кровати, пощупал Роберту пульс, и сказал, -
       - Ну, посмотрим, что у нас есть.
       От него пахло дезодорантом, одеколоном, и потом.
       Роберту настроение врача совершенно не понравилось. Доктор Левайн был самодовольный, бестактный, некомпетентный фат.
       - Как там продвигается дело с кабелем? - спросил доктор.
       - Каким кабелем? - Роберту было трудно сосредоточится на лице доктора.
       - Давайте измерим температуру. Не прикусите градусник. Лежите недвижно. Давеча вы утверждали, что можете привлечь голоса, если пообещаете бесплатное кабельное телевидение каждому гражданину Республики. Вы упомянули вкусы тупых представителей среднего класса, которым такие вещи нравятся, или что-то в этом роде.
       - Я так сказал?
       - Да, сказали. Мне, - подтвердил Доктор Левайн. - У вас просто грипп, - добавил он разочарованным и слегка презрительным тоном, который так часто применяют врачи в разговорах с пациентами. - Через несколько дней пройдет.
       Роберт попытался прочистить горло. Оказалось - нельзя. Он сказал слабо -
       - Это неприемлемо. Мне нужно, чтобы прошло сегодня к вечеру.
       - Боюсь, что это исключено, - сказал доктор, радужно улыбаясь, - если, конечно, вы не хотите, чтобы я совершил чудо.
       Какой неприятный у него голос - сладкий такой баритон.
       Роберт был слишком слаб, чтобы рассердиться.
       - Может, сделаете мне укол, - сказал он. - Если я едва смогу стоять, а в глазах будет мутно - мне все равно. Все, что мне нужно - чтобы очистилась носоглотка и уменьшилась головная боль.
       - Это вам не поможет, - заметил доктор, все больше радуясь. - Сегодняшнее сборище для вас, очевидно, очень важно. Вам нужно быть к нему полностью готовым. Если вы не готовы, было бы проще просто его отменить. Понятно? Кроме того, если вы отмените сегодняшнюю встречу, это поможет вам сохранить лицо. Как поживает ваша сестра?
       - О чем это вы? - спросил Роберт, пытаясь раздражиться. Не получилось.
       - Не обращайте внимания, - весело сказал Доктор Левайн, убирая термометр и делая какие-то пометки в блокноте. - Я просто поддерживаю разговор. Не хотите говорить о сестре - ничего страшного.
       - Сохранить лицо. Вы что-то сказали по этому поводу.
       - А, вы об этом. Что ж, предполагаю, что вы рассчитывали извиниться перед публикой за недавнюю речь, в которой вы упомянули . . . кое-что. Вы сказали, например, что у политиков нет выбора, как только врать целый день, поскольку избиратели именно этого от них и ждут. Вы сказали, что это неправильно. Вы сказали, что христианство есть единственный выход из тупика, для мира и для страны, или что-то в этом роде.
       - Вы это слышали? - удивился Роберт. Ему показалось, что он чувствует себя лучше. - Где вы могли это слышать? В прессу ничего не попало. Я погорячился, конечно, признаю. И тем не менее я не . . .
       - Теперь вы скажете, что вовсе не это имели в виду.
       Резкость этого замечания, и особенно легкомысленный тон доктора, прозвучали оскорбительно.
       - Занимайтесь-ка лучше медициной, - сказал Роберт недовольным тоном.
       - Медициной? Вы и в медицине разбираетесь?
       - Доктор! - Роберт сел в постели. - Вы что, не видите, что мне больно? Хватит! Черт . . .
       - Вижу, - сказал доктор вставая и открывая чемоданчик, и выписывая рецепт. - Меня просто удивило . . . это ваше мнение. Так все таки - христианство единственный выход, или нет? Скажите.
       - О небо, - сказал устало Роберт. - Доктор, не это мне сейчас нужно. Правда. Занимайтесь своим делом, а я буду заниматься своим.
       Доктор посмотрел на окно.
       - Хороший вид.
       Роберт молчал. В какой-то момент он вдруг почувствовал себя абсолютно здоровым. Странно.
       - От гриппа я бы мог вас избавить, - сказал доктор, заговорщически подмигивая.
       - Послушайте, - сказал Роберт, прикидывая, не станет ли ему резко плохо, если он попытается вылезти из постели. - Я имею право на убеждения.
       - Никто и не говорит, что не имеете, по крайней мере, не говорит открыто, - заметил Доктор Левайн. - Большинство людей хочет быть со всеми хорошими.
       Роберт снова сел в постели. Голова ясная. Он прекрасно себя чувствовал.
       - Мне лучше, - сказал он.
       - Правда? - Доктор Левайн внимательно на него посмотрел. - Проверим. - Он снова потрогал пульс Роберта. - Что сказать, - сказал он. - Чудо.
       Роберт почувствовал прилив суеверного ужаса. Мы ведь ничего не знаем. А вдруг что-то из того, что я сказал этому дураку, важно? Не мне, не ему, но кому-то там, наверху?
       - То, что я сказал в той речи, я сказал честно, - ровным голосом произнес Роберт. - Может, это было политическое самоубийство, но что думал, то и сказал. Вы не религиозны, не так ли? Я тоже не религиозен, во всяком случае, не очень. Но я верующий. Это, по-вашему, плохо? Неправильно? И вообще - какое вам дело до всего этого?
       - Почему бы вам не уйти из политики? - предложил невыносимый доктор, улыбаясь почти ласково. - Напишите книгу, или еще что-нибудь.
       - Что происходит? - спросил Роберт, прикладывая руку ко лбу. - Я здоров. Совершенно здоров.
       Он проглотил слюну. Не больно. Носоглотка чистая. Это - знак? Доктор что-то записал в блокноте. Вот же кретин. Только что произошло чудо, а он думает только о своих дурацких записях и оплате. Роберту пришло в голову, что, наверное, так оно и должно быть - чудеса нельзя анализировать, иначе они перестанут быть чудесами. Во всяком случае, их перестанут таковыми считать.
       - Что ж, очень рад, - сказал Доктор Левайн. - Это бывает иногда. Внезапно иммунная система усиливает сопротивление, и все проходит. На вашем месте я бы все равно получил бы лекарство вот по этому рецепту, а также выпил бы большое количество куриного бульона и много воды или чаю. Политика вовсе не так важна, как многие думают. Всегда были правительства, более или менее некомпетентные, и законы, более или менее бесполезные, и человечество продолжает куда-то плестись, несмотря на все это. Проблема с людьми амбициозными в том, что они игнорируют то, что по их мнению не стоит внимания и мечтают о переменах там, где перемены невозможны в принципе, т.е. в способе управления людьми.
       О чем болтает этот идиот, думал Роберт. Невозможны в принципе? Он только что пережил Определяющий Момент. Он чувствовал себя на вершине. Глупость доктора его больше не раздражала. В конце концов, дураки не виноваты в том, что они дураки. Но почему бы ему не помочь? Почему бы не поделиться обретенной мудростью с дикарем?
       - Это не совсем так, - сказал Роберт, добро глядя на доктора. - Я пришел в политику, чтобы создать условия, в которых перемены возможны.
       - Действительно, - сказал Доктор Левайн. - Если это все еще является вашей целью, я бы мог кое-что посоветовать, хотя, на мой взгляд, условия и перемены вы уже создали, не так давно. Два года назад, если не ошибаюсь?
       - Вы о чем?
       - Помните, что говорится в . . . хмм . . . что, когда один из нас жаждет, и вы протягиваете ему кружку с водой, вы становитесь одним из нас? Что-то в этом роде. Вы сделали больше. У человека не было дома, не было, к кому обратиться за помощью, не было надежд. Беглец. Вы накормили его, одели, и дали ему крышу над головой.
       Глаза Роберта широко открылись.
       - Будь я проклят, - сказал он.
       - Может и будете, это никому не известно, - сказал Доктор Левайн. - Слушайте, Возвращение может произойти в любой момент - через два часа или через два столетия, или через тысячу лет, но оно еще не произошло, поэтому время есть. В это верят все христиане, не так ли? Вот вам рецепт. Не возражаете, если я у вас кое-что попрошу? Личное одолжение.
       - Каким образом . . . Не может быть, - сказал Роберт. - Лерой не тот человек, он никогда ничего не говорит. Не болтает. Он не такой.
       - Не важно, - сказал доктор, пожимая плечами. - У вас память - как сито. Слушайте, окажите услугу, а? Если бы вы могли начать кампанию, или что-то в этом роде . . . протест какой-нибудь . . . против бездумного нарушения Третьей Заповеди, данный работник медицины был бы вам очень благодарен. Видите ли, это уже просто никуда не годится, наплевательское отношение к данной части Закона. По телевизору, в кино, на улицах, на работе, дома, везде. Люди просто говорят, и все. Автоматически, бессмысленно, и от этого еще противнее . . . Противно, понимаете? Церкви почему-то все равно, уж не знаю, почему. Упомяните в речи, а? Серьезно. Если не упомянете, вам все равно зачтется . . . ну, вы понимаете, о чем я. Но - не обяжете ли меня лично, вашего врача? Создатель, небось, просто вздыхает и воспринимает это как поветрие, что в общем соответствует сегодняшней деятельности человека . . . Но лично меня - раздражает. Сделаете?
       - Я, наверное, брежу, - сказал Роберт.
       - Как хотите, - откликнулся Доктор Левайн, пожимая плечами. - Я просто предложил. Кстати, мне было бы удобнее, если бы кто-нибудь занялся бы у вас тут вашими счетами. Последние два чека от вас не обеспечивались деньгами. Это невежливо, понимаете?
       Роберт моргнул.
       - Не обеспечивались?
       Дверь закрылась. Роберт был один в комнате. Он посмотрел на окно. Солнечно. Он поднялся и подошел к стеклу, холодному на ощупь. Гриппа не было. Он был голоден. Приняв душ и тщательно вытеревшись пушистым полотенцем, он побежал вниз, прыгая через две ступеньки. Горничной нигде не было. Секретарша, среднего возраста, хрупкая, недовольного вида женщина, оторвала глаза от чашки со слабым кофе.
       - Доброе утро, Губернатор, - сказала она.
       - Да, - сказал Роберт. - Слушайте, когда мы с вами последний раз занимались сексом, вы и я?
       - Губернатор! - сказала она очень тихо.
       - Да ладно вам, - сказал он. - От нас этого ждут, так почему бы и нет? - Он сел рядом с ней и провел рукой ей по затылку и шее - она широко открыла глаза. - Слушайте, - сказал он. - Мы с вами не любовники потому, что вы мне не нравитесь, и никогда не нравились. Я честен с самим собой. Политика мне тоже никогда не нравилась. Я занялся политикой потому, что никто в моей семье не мог придумать для меня ничего лучше.
       Говорить правду, оказывается - утонченное удовольствие. Роберт подумал - а имеет ли значение тема?
       - Что-то не так, Губернатор? - спросила напуганная секретарша.
       На всем теле у него опять выступил пот. Он почувствовал слабость и боль. В глазах на какой-то момент потемнело. Он осознал, что все еще лежит в кровати. Грипп. Ему хуже.
       - Я передумал, - сказал он слабым голосом. - Слушайте . . .
       Секретарша стояла рядом с постелью, с блокнотом в руке.
       - Позвоните опять Доктору Левайну, - сказал он, начиная паниковать. - Пожалуйста. Мне нужно с ним поговорить. Где рецепт, который он мне дал?
       Она нарушила Третью Заповедь, добавив, -
       - Вы бредите, сэр.
       - Доктор. Доктор Левайн. Приведите мне Доктора Левайна.
       - Доктор Левайн, сэр? Кто это такой?
       - Он мой врач, - сказал Роберт. Слишком слаб, чтобы рассердиться. - Да в конце концов! Он мой врач вот уже скоро лет пятнадцать! Он делает визиты. Что с вами . . .
       - Вы имеете в виду Доктора Шульца, сэр?
       - Какой еще к черту Шульц? Вы на чьей стороне, вообще-то, а? Однопартийцы под меня копают? Доктор Левайн. Мне нужен Доктор Левайн!
       - Сэр, - сказала секретарша. - Я могу посмотреть в справочнике.
       - Вы пьяны? Вы же знаете, о ком я, - настаивал Роберт. - Он только что здесь был. Последние два чека не были обеспечены . . . Доктор Левайн. Толстый, глуповатого вида, светловолосый. Да что же это такое . . .
       - Сэр, - сказала секретарша. - Последний раз доктор посещал вас шесть месяцев назад. Доктор Шульц. Хотите, я ему позвоню?
       - Дайте мне мою записную книжку, -сказал Роберт. - Которая на письменном столе. В кабинете. Принесите.
       Показ записи в книжке не сделает ее более компетентной, но Роберту просто хотелось доказать ей, что он прав. Наверное, он очень болен. В обычных обстоятельствах он считал предъявление доказательств ниже своего достоинства.
       Вскоре секретарша возвратилась с записной книжкой.
       - Вот, я сейчас вам покажу, - сказал Роберт, открывая книжку. Он сглотнул. Очень больно. Имена и адреса плыли перед глазами. - Вот, возьмите, - сказал он, отдавая ей книжку. - Найдите его. Левайн. На букву эл. Доктор Тимоти Джей Левайн, черт вас возьми.
       Она полистала книжку.
       - Такого здесь нет.
       - Как это нет! Ну, хорошо. Просто читайте вслух имена, одно за другим. Давайте. Все имена на букву эл.
       - ЛаФевр, - прочла она. - Ваш организатор.
       - Да, дальше.
       - Леннокс. Левитт. Люис. Лоу. Всё.
       - Дайте сюда.
       Он сел в кровати и уставился на страницу. Его собственный почерк. Он добавил Лоу неделю назад.
       Он сосредоточился и рассмотрел каждое имя. Он точно помнил, когда и как всех этих дураков сюда вписал.
       - Здесь нет Доктора Левайна, - сказал он хрипло. - Не понимаю.
       - Может, я все-таки позвоню Доктору Шульцу? - спросила секретарша настороженно.
       - Шульцу?
       Через двадцать минут Доктор Шульц сидел на краю постели Роберта, щупая ему пульс.
       - Это просто грипп, - сказал он. - Через несколько дней пройдет. Я бы выписал вам что-нибудь, но, честно говоря, вам нужны обычные таблетки, которые без рецепта. Очень эффективные они стали последнее время. Если станет хуже, я бы мог сделать вам укол. А можно перевезти вас в больницу. Они вас подключат к Ай-Ви и накачают вас содиумом. На несколько часов вам, возможно, станет лучше.
       - Доктор, - сказал Роберт. Он прижал указательный палец к надпереносью. Лучше не стало. - У вас нет коллеги по имени Тимоти Джей Левайн?
       - Тимоти Джей Левайн? - Доктор Шульц - худой, элегантный, безупречно одетый - нахмурился. - Нет, вроде бы не знаю такого. Адвоката моего зовут Хенри Джей Левайн. - Он ухмыльнулся. - Забавный старик. Энциклопедия антисемитских анекдотов. Я вам рассказывал, что случилось, когда мы играли в гольф на прошлой неделе? Умора! Нужно было это видеть . . .
       - Насчет укола, Доктор, - сказал Роберт. - Я смогу пойти сегодня на встречу и произнести речь, если вы сделаете мне укол?
       - Может быть, - сказал доктор. - Это ведь грипп, знаете ли. С гриппом дело такое - никогда не знаешь. - Он пощупал простыню и нарушил Третью Заповедь, добавив, - Я бы поменял на вашем месте простыни. Мокрые насквозь. Послушайте, анекдот, который Левайн мне давеча рассказал - ужасно смешно. - Он рассмеялся. - Значит, типа, один толстый еврей приходит . . .
      
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. ГВЕН В РОЛИ РЯДОВОЙ ГРАЖДАНКИ.
      
      
       Я держалась сколько могла, но суд, или что это было, какая-то инстанция, которой вменялось вынести вердикт по поводу папиного положения, отказала ему в протекции по банкротству, и все имущество было конфисковано и продано на аукционе, включая, конечно же, мою квартиру. Подарки богатых родителей опасны. Я не знаю, насколько дороже ему обошлось бы купить мне квартиру, зарегистрировав акт на мое имя, но он этого не сделал, и теперь квартира не моя. Сука из агентства появилась вдруг в один прекрасный день и сказала мне, что вернется с маршалом. Не знаю, всерьез это она сказала, или хотела пугнуть, но я решила не проверять, позвонила ассистенту нашего семейного адвоката и продала все, что у меня оставалось от драгоценностей, и получила на руки чуть больше двухсот тысяч, и переехала в отель. В конце недели оказалось, что убежали две тысячи долларов, и я призадумалась. Я поняла, что нужно снять квартиру.
       Ассистент адвоката, который был в меня влюблен многие годы, вдруг оказался слишком занят и на звонки не отвечал, и многие другие люди не отвечали. Я позвонила Гейл, решив, что в данной ситуации она - лучшее, если нет под рукой настоящего эксперта, и рассказала ей о моих проблемах с жильем. Гейл объяснила, что очень занята в следующие два дня (интересно, чем? впрочем, не важно), но в четверг будет свободна и рада мне помочь.
       Я позвонила ей в четверг. Она сказала, что забыла, а как насчет завтра? В пятницу она наконец прибыла на своем внедорожнике. Она купила в киоске несколько газет и мы принялись за работу. Она велела мне помечать квартиры, которые мне нравятся. Я не спросила ее, не возьмет ли она меня к себе жить до той поры, пока я что-нибудь найду, а она не предложила. Может, она думала, что я сразу что-нибудь найду. Не знаю.
       Так или иначе, мы встретились с агентессой по снятию квартир, и она отвела нас в три разных места на Верхнем Ист Сайде. Ужасно. Все три были без лифта и без портье, темные, и комнаты очень маленькие, а ванные - как что-то из археологического журнала. Пятнадцать сотен в месяц! Идиотка - я описала агентессе мою бывшую квартиру, и она назвала приблизительную плату, и я обалдела. Она посоветовала поискать в Бруклине, и Гейл подтвердила, что Бруклин не так уж плох. В Бруклине есть много хороших кварталов.
       После этого мы провели некоторое время, сидя в ее внедорожнике, отмечая желтым маркером бруклинские квартиры. Гейл вошла во вкус. Скорее всего ей нравилось все это - какая она благородная и бескорыстная, помогает подруге, попавшей в беду, несмотря на то, что шурин украл у нее серьги.
       Я также подозреваю, что ей нравится то, что в ее похотливых глазах выглядит, как мое падение, но я ее не виню. Если злорадство делает людей счастливыми, кто я такая, чтобы смотреть на них с высоты какого-то якобы морального плато, которое положено занимать тридцатитрехлетней бездельнице?
       Так или иначе, я нахожу объявление, которое мне кажется приемлемым - солнечная, просторная квартира, тихий район, и так далее. Также там говорится, что квартира находится близко к метро, и это меня настораживает, потому что метро у меня ассоциируется со всякими сволочами и хулиганами, но Гейл говорит, что у нее есть в Бруклин Хайтс друг, который каждый день ездит на метро на работу, и он классный мужик, и никогда бы не стал жить далеко от метро. Мы звоним бруклинской агентессе, и она объясняет Гейл как проехать, и объясняет так же плохо, как Гейл ориентируется в объяснениях, так что в конце концов нам приходится зайти в аптеку и купить карту, потому что я вспоминаю быстрее Гейл, что карты продаются в аптеках. Мы покупаем карту Бруклина и забираемся обратно во внедорожник и открываем карту и пытаемся найти на ней нужное место. Потом на обратной стороне карты мы обнаруживаем список улиц, и внезапно я разбираюсь во всем этом, и нахожу нужное место, и намечаю маршрут для Гейл, и Гейл, поколебавшись, соглашается, хотя она не любит ездить по улицам, а только по скоростным шоссе. Она очень свободная духом - так она это объясняет. Шоссе - ее стихия.
       Мы переезжаем через нуждающийся в ремонте мост, не знаю, как он называется, но это точно не Бруклинский Мост. Я смотрю на карту и говорю Гейл, что она едет по неправильному мосту. Гейл говорит, да, это более короткий путь. Я говорю, какой на [непеч.] короткий путь, нам нужен был Бруклинский Мост, но с Гейл не попрепираешься. За мостом развилка и въезд на экспресс-шоссе, и Гейл хочет въехать на шоссе, но тут я чувствую, что пришло время сказать веское слово, и я ей говорю, чтобы она вела себя разумно в этот раз, для разнообразия. И мы съезжаем в переулок и вскоре понимаем, что заблудились в каких-то кварталах, где никогда никто не жил, ни до Колумба, ни после, кварталы утыканы разваливающимися складами, и мы сматываемся оттуда, ориентируясь в основном по солнцу, и я вдруг замечаю название улицы, прикрепленное к фонарю, и нахожу эту улицу на карте. Мы слегка отклонились от курса, но, вроде бы, все в порядке. Затем мы проезжаем через кварталы, населенные какими-то враждебно настроенными бедными меньшинствами, и они нам свистят и кричат странные вещи, после чего мы вдруг попадаем на широкую авеню, и она нас приводит в более или менее тихий район, и вдруг совершенно случайно Гейл поворачивает на улицу, которую мы искали все это время, и вот офис агентства, но нет места, где поставить машину, и Гейл дважды проезжает вокруг квартала и в конце концов находит место, а возле места счетчик, то есть место платное. Она говорит, что у нее нет квотеров. У меня есть два. Мы кормим счетчик этими монетами и возвращаемся к агентству пешком, по пути встретив двух парней из меньшинств, которые смотрят на нас будто мы только что с Марса прибыли. Я говорю - "Эй, Гейл, а квартира - тоже в этом районе?"
       Она явно нервничает, и слегка смущена. Она говорит - "Надеюсь, что нет, что ты, что ты . . ." - но уверенность в ее голосе отсутствует.
       Мы заходим в агентство. Наличествуют два ненужно массивных письменных стола, за одним из которых сидит абсурдно тощий греческого вида парень, а за другим сладострастная женщина с горящими глазами и большим количеством родинок и родимых пятен на лице и шее. Она кладет на стол бублик, вытирает руки и губы бумажной салфеткой, и улыбается, демонстрируя зубы и дёсны с прилипшим плавленым сыром.
       Она говорит - "Привет, девочки".
       Я объясняю ей, что предпочла бы квартиру в квартале, где средняя продолжительность жизни не три часа, а больше. Она кивает с энтузиазмом и говорит - "У меня как раз для тебя есть кое-что", будто она давно припасла и никому не отдавала квартиру, ожидая что когда-нибудь я приеду к ней и спрошу.
       Мы выходим на улицу и находим теперь уже ее машину и едем через какие-то петляющие закоулки, и вдруг нашему взгляду предстает обшарпанный переулок с обшарпанными браунстоунами. На манхаттанские браунстоуны они похожи лишь отдаленно, но по крайней мере квартал, вроде бы, гентрифицированный (глупый термин, означающий, что многие расы и этнические группы умудряются сосуществовать в этом квартале и полиция на самом деле патрулирует, а не прячется в участке). Дама наша припарковывает свой драндулет у тротуара и мы вылезаем из машины и Гейл вступает в собачье дерьмо и начинает ругаться так, что агентесса растеряна, и некоторые из гентрифицированных местных тоже. Гейл чистит туфель, как может, в ближайшей луже с радужными разводами от машинного масла на поверхности. Мы поднимаемся по обшарпанным ступеням. Агентесса отпирает шаткую дверь парадного входа. Воздух в коридоре пропитан обычной смесью пролетарских запахов - пыль, пот, пары неприятной дешевой еды, кошачья моча, и так далее. Однокомнатная квартира, которую мне предлагают, находится на первом этаже. Дверь не внушает мне доверия - тонкая, и замок совершенно декоративный. Я сама могла бы такую выбить ногой, если нужно.
       Внутри - остатки среднеклассовой роскоши прошлых эпох - узорный потолок, два алькова, и прочее. В эркере стоит массивный письменный стол, оставленный предыдущим жильцом. На окне эркера решетка, чтобы люди не забирались в квартиру без разрешения. Несмотря на очевидную пользу, решетка вызывает ассоциации с тюрьмой. Полы из хорошего полированного дерева. В кухне грязная миниатюрная плита. Ванна - времен Бель Эпокь! - глубокая, и посредине помещения, а не у стены. Очень глубокая. Можно сидеть, выпрямив спину, а вода все равно будет до шеи. Дверь в ванную массивная и, в случае чего, можно будет нанять специалиста, чтобы повесил два-три массивных замка на нее, и просто жить в ванной, городским отшельником в жестоком мире, купающемся в мелком хамоватом грехе.
       Внезапно я чувствую сильное желание остаться одной. До того, как агентесса начнет рекламировать преимущества квартиры, перевешивающие недостатки, я говорю ей, что квартиру беру. Гейл ничего не говорит. Она все еще расстроена по поводу туфля. Агентесса приятно удивлена. Мы едем обратно в офис и некоторое время тратим, чтобы найти место, где припарковать машину агентессы, и я выписываю ей чек - залог, равный двухмесячной плате, плюс плата за два месяца вперед, итого сорок одна сотня. Она сияет и улыбается непрестанно. Гейл и я идем к машине Гейл.
       Гейл говорит - "Я тебя подвезу".
       Я говорю - "Что?"
       Она говорит - "К твоему новому дому".
       Я говорю - "Гейл, дорогая моя, у меня даже матраса нет. Едем обратно в Манхаттан".
       Мы едем обратно. Она сбрасывает меня у моего любимого заведения, которое специализируется на устрицах, и уезжает, сердитая и разочарованная. Предполагаю, она ожидала, что я буду вне себя от счастья, а также рассчитывала, что все пройдет гладко. Наверное, думала, что мы тут же найдем что-нибудь приличное и пикантное, с какой-нибудь уже стоящей в квартире временной мебелью, и может разопьем бутылку Маргу, с коем сортом вина я ее когда-то познакомила, и пойдем справлять новоселье в какое-нибудь заведение, где она весь вечер будет нежиться в лучах моей благодарности, после всего, что для меня сделала - спасла мою жизнь, ступила в собачье дерьмо, и так далее. Да, понимаю - она разочарована. Что ж, всех удовлетворить невозможно. Илэйн так сказала, когда послала своего кота ветеринару, чтобы он его кастрировал.
       Я заказываю большое блюдо устриц из штата Мейн и размышляю. Я уверена, что даже бедные люди, живущие в Бруклине, пользуются услугами доставки, а как же иначе? Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь тащил, например, комод на собственных плечах, ехал с ним в метро, и не помню, чтобы кто-нибудь при мне заталкивал софу в автобус. Может, они берут грузовики напрокат?
       Ну, хорошо. Мужчина, может, и может так поступить - взять грузовик напрокат и доставить самому себе обеденный стол или пианино со склада. А как поступают женщины? Неужто нет в этом городе бедных незамужних женщин, которым нечем платить за доставку мебели? Или же они, которые бедные, выходят замуж и переезжают к мужу прямо из родительского дома? Я уверена, что видела какие-то фрагменты фильмов о бедных незамужних женщинах. Они существуют. Может, они просят друзей, есть же у них мужчины-друзья, помочь им, когда им нужно перевезти кровать или комод.
       Я решаю, что всю мебель мне доставят. Не буду делать то, что делают бедные, что бы они не делали - пока что. Мне нужен какой-то переходный период, чтобы отучиться от привычек моего класса. Нужна постепенность. А с Гейл я больше не буду общаться. Очевидно, большая часть моего шарма ушла вместе с деньгами, поэтому Гейл ко мне охладела - ну и очень хорошо, не нужно мне ее одолжений.
       Вдруг я вспоминаю, что у меня ничего нет, кроме ключей. Нет адреса нового жилища. Нет телефона агентессы. Не знаю, как туда, в новое жилище, нужно добираться. Не знаю названия станции метро. Можно, конечно, все это узнать. Есть карты и телефонные книги и еще много разного. Но мне не хочется. Лучше я начну сначала и найду себе квартиру сама. Бруклином я пока что сыта по горло. На [непеч.]. Нужно искать квартиру в центре.
       Удивительно, как все эти люди, которые меня приглашали в рестораны каждый вечер, вдруг куда-то исчезли и не желают появляться, сколько ни оставляй на их дурацких автоответчиках игривых сообщений. Новости быстро распространяются. Все всё знают. И никто не перезванивает.
       Я выхожу из заведения с устрицами решительная. Я проведу ночь в отеле. А завтра видно будет.
       У меня возникает желание поехать в Риверсайд Парк, но я его игнорирую. Вместо этого я решаю поехать в Линкольн Центр и уже поднимаю руку, чтобы поймать такси, как вдруг соображаю, что мне нельзя брать такси так часто, как раньше. Это наводит меня на мысль - я поеду в метро. Посмотрю, что это такое.
       Ну, хорошо, стало быть я на Двадцать Первой Стрит, между Пятой и Шестой Авеню - где здесь ближайшая станция? Я топаю к Пятой. Нигде нет ничего похожего на вход в метро. Иду дальше, к Бродвею. Вдруг на углу я слышу грохот поезда под землей. Звук доносится через решетку в тротуаре. Значит, здесь линия метро. Хорошо. Если идти вдоль линии, рано или поздно дойдешь до станции. Правильно, но - в каком направлении идет линия? В смысле - теоретически, раз все линии находятся под землей, значит, им не нужно следовать улицам и авеню. Они в любом направлении могут идти. Или нет? Не знаю. Может, нужно спросить.
       Я осматриваюсь. Вижу пару старушек, которые вряд ли поймут, о чем их спрашивают. За ними идет какой-то пакистанец, чем-то озабочен. Тоже самое. Три черных подростка вразвалку идут по улице, занимая собой каким-то образом весь тротуар. Белая пара, не местная, делает вид, что не боится подростков. А! Полицейский! Они, вроде бы, должны оказывать помощь гражданам, это часть их работы. Ну, как они ее оказывают, я знаю лучше многих, но может все-таки копы в форме отличаются от сами знаете кого. Я иду к полицейскому.
       Я говорю - "Добрый день".
       Он говорит - "Привет". И, вроде бы, ужасно ему скучно.
       Я говорю - "Не скажете ли мне, где здесь ближайшая станция метро?"
       Он кивает, поворачивается, указывает рукой, и говорит, "Вот там одна есть. Вам какой поезд нужен?"
       Сперва я теряюсь, но тут же соображаю, что это он про разные линии говорит. В метро много разных линий.
       Я говорю - "Который идет в Линкольн Центр".
       Он говорит - "Сядете на Кью или Дабья, доедете то Таймз Сквера, а там пересядете на Номер Один. Вон там станция, солнышко. Вон там, правильно".
       Все это совершенно по-гречески для меня звучит, кроме, возможно, президентского намека. Я все равно благодарю его и иду в указанном направлении. Теперь я оказываюсь в бывшем Мэдисон Сквере - а может он и сейчас так называется? Не знаю. Вид роскошный. Небосркеб-утюг, классический, на углу, и башня с часами, и часы горят. И прямо на углу - что бы вы думали! - станция метро. О да.
       Я делаю глубокий вдох и спускаюсь в метро. Я более или менее уверена, что за вход надо платить. Вспоминая мои приключения в юности, и те несколько поездок на метро, которые имели в то время место, я смутно припоминаю, что покупала . . . что именно? Билет? Черт. Метро во всех странах похоже, наверное, и здесь должно быть примерно тоже самое, что в Париже. Единственный раз, когда я ездила в парижском метро - я ездила сами знаете с кем, и помню, что он покупал прямоугольные картонки такие, и показывал мне, как их пропускать через машину, которая в ответ на это действие открывала такую специальную узкую калитку. Я смотрю по сторонам и вижу похожие машины с турникетами. Есть также будка с равнодушным каким-то толстяком внутри. Я иду к будке и говорю - "Здравствуйте. Билеты следует покупать у вас?"
       Он говорит - "На сегодняшний спектакль?"
       Проходит некоторое время прежде чем я понимаю, что это, типа, сарказм. Сволочь. Я и так раздражена, но знаю, что нужно быть вежливой, поскольку представители среднего класса ужасно обидчивы, и я говорю - "Мне нужно попасть в Линкольн Центр".
       Он говорит - "Могу вам продать Метрокард, если хотите. А вон тот автомат, видите? - продает билеты на одиночные поездки".
       Все это похоже на то, что говорят в парке аттракционов. Одиночные поездки, надо же. Хмм.
       Я говорю - "Автомат?"
       Он говорит - "Вон там".
       Я иду к автомату. Следует дотронуться до экрана, чтобы активизировать меню. Ну, здесь я по крайней мере на знакомой территории. Опции странные какие-то. Что такое Месячная Карта? А Семидневный Безлимитный? И где названия станций? Или, может быть - сто остановок или одна, цена одна и та же? Глупо как-то. Ничего не понимаю. Но вдруг вижу - вот - Одиночная Поездка. Я следую инструкциям. Машина спрашивает, желаю ли я платить наличными или использовать кредитку. Боюсь, что кредитки пока что пролетают. Наличными получается два доллара. Это намного дешевле, чем поездка на такси отсюда в Линкольн Центр. Если я все делаю правильно (я до сих пор не уверена), то получается значительная экономия. Может, быть бедной не так уж плохо - можно на многом сэкономить. Я вставляю два доллара в автомат и билет выстреливает мне в руку. Я кладу его в карман и иду к турникетам. Но турникет не поворачивается. Справа какой-то мужчина проходит через турникет, и я вижу, как он пропускает свой билет через какой-то параллелограмм с углублением в нем, прикрепленный к турникету. Это похоже на парижское метро. Понимаю. Я вынимаю свой билет и провожу его вдоль углубления. И теперь турникет поворачивается. Вот. Я смогла. Сама.
       Есть стрелки и, вроде, знаки и названия - тоже похоже на парижское метро. Одна надпись говорит - Квинс и Бронкс, вторая - Даунтаун и Бруклин. Надписи, говорящей - Линкольн Центр - нет. А я и так на пятом месяце беременности, знаете ли.
       Внезапно где-то зашумело, и куча народу выходит из одного из проходов, некоторые из выходящих вполне прилично выглядят. Я подхожу к моложавому симпатичному мужчине и говорю - "Простите?"
       Он говорит - "Да?"
       Я говорю - "Мне нужно попасть в Линкольн Центр".
       Он говорит - "Э . . . "
       Внезапно толстая черная женщина, одетая, как одеваются медсестры, останавливается возле нас и говорит - "Тебе на другую сторону, солнышко. И нужно будет пересесть в Таймз Сквере. Тебе нужен Номер Один". Она указывает пальцем. Я благодарю ее и молодого человека и иду на "другую сторону", и эта другая сторона оказывается другой стороной железнодорожного пути. Я спускаюсь на платформу, а там много народу, ждут поезда. Неожиданно я понимаю, что некоторые из них на меня смотрят. Я думаю - что-то не так с одеждой, может дырка где, или порвалось что. Я не слишком стыдлива, поэтому я просто осматриваю жакет, блузку, брюки, туфли - нет, вроде ничего особенного нигде, а потом соображаю, что особенное есть, и много. Конечно же. Не знаю, где все эти люди покупают себе одежду, может на барахолках, может в Армии Спасения, но одежда на них глупая, смешная, и многие из предметов этой одежды на вид - полны статикой. Прислуга обычно такие тряпки носит, поэтому я знаю. Те тряпки, что на мне - они приличные тряпки, и они выделяются здесь, на платформе метро. В метро, очевидно, принято одеваться специальным образом. Вот поэтому все на меня и таращатся. Ну и ну. Тут внезапно до меня доходит, что я наивная дура. Я вспоминаю, какая у меня должна была быть плата за квартиру, если бы я въехала в ту дыру в Бруклине, а потом вспоминаю, сколько я заплатила за каждый предмет одежды, который в данный момент на мне, и понимаю наконец, какая я идиотка неприкаянная. Эти люди не могут купить приличную одежду! Она им не по карману. О, черт. Скоро лето. Тряпки, которые сейчас в моих платьевых мешках - выйдут из моды к следующей осени, а летнюю одежду я до сих пор себе не купила - никакую, и нужно будет купить, а поскольку я теперь - часть этой среднеклассовой толпы, я не смогу купить то, что обычно покупаю. Придется покупать вот такие вот отвратительные ткани и фасоны, как на них. В магазинах готовой одежды. Как они называются? Блумингдейлз, или Алекзандерз, или еще как-то, не помню. Никакой больше Мэдисон Авеню. О! Не забудем также, что в октябре я буду рожать - в какой там больнице рожают бедные, санитария ни к черту и так далее. Наверное, не очень дорого, в смысле - это все-таки не операция или еще что-то, но просто мысль о том, что мне придется провести неделю или две в больнице для бедных - невыносима. Может папа к тому времени что-нибудь придумает с финансами. Представляете? Пыль, вонь, полные пепельницы везде. Нет, я вспомнила - бедные больше не курят. Правительство им велело, чтоб не курили. Может кто-то из правительства вошел в одну из таких больниц и пришел в ужас, и чтобы облегчить всем жизнь, велел им больше не курить. Меня тошнит. Нет. Нужно просто заплатить акушерке и рожать дома. Акушерки ведь не могут стоить очень дорого. Что еще? А, да. Бедные люди - работают. У них доход - от их работы. Может, мне тоже нужно найти работу. Или просто выйти замуж. Найти кого-нибудь с похожими интересами, родственный интеллект какой-нибудь. Не хочу никого из моего круга, который больше не мой круг, но и деревенщину какого-нибудь тоже не желаю. Хобби - музыка, литература, подслушивание. Кстати, недавно появился новый тип микрофона . . . долго рассказывать. Мне парень позвонил, у которого я такие вещи покупаю. Сказал, что сделает мне скидку. Шесть тысяч вместо восьми. Видел бы он, что сами знаете кто сделал с моей "радиорубкой". И с аквариумом. А рыбы все исчезли. Может, он положил их на слой риса и пожрал их всех, когда они были еще живы. С него станется.
       Мама позвонила вчера, спросила, нет ли у меня денег, чтобы ей одолжить.
       Ну, хорошо. Мне нужен совет. Признаюсь.
       Я вынимаю мобильник и звоню папе.
       Он говорит - "Привет, дочка. Сейчас говорить не могу. Я сегодня поздно работаю. Встретимся через час?"
       Я говорю - "Работаешь? У тебя есть работа, папа?"
       Он говорит - "Ага. Хочешь верь, хочешь нет. Знаешь маленький венгерский ресторан на Сорок Шестой и Восьмой?"
       Я говорю - "Нет, но найду".
       Он говорит - "В восемь вечера. Не опаздывай".
       Тут прибывает поезд, и все в него заходят. Внутри поезда - много народа с усталыми и недовольными лицами, плохой кожей, и враждебными взглядами. Все места заняты и, странно, как однажды заметил сами знаете кто, на некоторых местах сидят мужчины, а некоторые женщины стоят рядом. Сюрреализм какой-то. Кондуктор кричит по интеркому, что следующая станция будет Таймз Сквер, и что нет локального сервиса на Тридцать Четвертой. Не знаю, что это значит. Двери закрываются. Вижу какого-то пожилого китайца в кепке с надписью Управление Транспортом Метрополии - он читает что-то похожее на сценарий. Знаю, как выглядит сценарий, поскольку у меня был однажды любовник, который писал сценарии. В сценариях всегда большие поля, всегда попусту тратится много места на странице.
       Поезд останавливается. Я выхожу и оглядываюсь. В конце концов я замечаю надпись, на которой нарисованы, помимо прочего, красные, желтые и голубые круги, а внутри кругов - либо буква, либо цифра, и тут до меня доходит, что Номер Один - это не ранг моряка, но название линии метро. Один. Линия Номер Один. Я следую туда, куда указывает стрелка, поднимаюсь по каким-то ступеням, поворачиваю налево, потом опять налево, а затем направо, и вдруг вижу надпись, которая наконец-то что-то означает. Написано - Аптаун, 1, 2, 3. Я спускаюсь вниз на грязную платформу и Номер Два появляется почти сразу. Я решаю ждать Номер Один, как все заправские мошенники. Номер Два уезжает. Следующий поезд - Номер Три. Затем опять Номер Два. Я запуталась. Я ищу надписи, а потом вдруг слышу, как один из пассажиров говорит, что Номер Один сегодня не ходит. Подслушивать иногда полезно, что бы там сами знаете кто не говорил. И тут я вижу карту. Карта висит на большом таком, знаете, стенде, посредине платформы. Я подхожу и начинаю изучать. Вскоре я во всем разбираюсь. Номер Один делает больше остановок, но следует по той же линии, что и другие два. Это - локальный поезд, а не экспресс, а другие - экспрессы. Вот Номер Два и Номер Три - экспрессы. Они останавливаются, оба, у Верди Сквера, на шесть кварталов дальше Линкольн Центра. Это меня устраивает. Когда подъезжает Номер Два, я в него запрыгиваю.
       Выйдя из метро, я иду к Линкольн Центру.
       У моего отца есть работа.
       Он перестал работать вскоре после того, как я родилась. А теперь опять работает. Мой папа. Нашел работу. Представляете себе.
       Он переменился, выглядит моложе и здоровее. Работает официантом в каком-то глупом среднеклассовом заведении. Ему очень нравится. Это меня не удивляет. Я ожидала, что он окунется во все это с головой, с энтузиазмом исследователя и первопроходца. Он рассказывает мне, как уморительны некоторые посетители, а официанты еще смешнее, а менеджер, ужасно темный парень из Греции, совсем без образования, но зато с большим количеством волос на лице - имеет склонность к философии и читает лекции подчиненным о жизни и судьбе весь день. Папа снимает квартиру в Лонг Бич. Невероятно! Вот это уж - точно невероятно. Серьезно. Лонг Бич летом хорош, я думаю, но в феврале я бы там пяти минут не выдержала. Это - длинная такая гряда, полуостров, выдающийся в Атлантику, параллельный Лонг Айленду. Морозные ветры продувают его насквозь, и воздух всегда холодно-влажный, и люди, которые там живут в отдельных домах, никогда не выключают отопление, иначе дома загниют и развалятся. Папа говорит, что многоквартирный дом, в котором он живет, находится прямо на берегу. Затем он спрашивает про маму. Я говорю ему, что она пыталась по телефону одолжить у меня давеча несколько тысяч. Мама оказалась очень практичной. Она нашла, как продать половину своих драгоценностей за миллион с лишним, так что она в порядке. Я понятия не имела, что у нее столько золота и камней. Может, она их в тайне покупала все эти годы, чтобы себя обезопасить на всякий случай. А у меня она пыталась одолжить потому, что не следует тратить собственные фонды, когда можно взять в долг. Что ж, логично.
       Может, мне нужно купить машину, как делают люди из среднего класса. Я серьезно. Водить мне очень нравится, хотя я много лет уже не водила. Последний раз - лет десять назад, когда я одолжила машину у подруги, чтобы поехать в пригород. На обратном пути я наткнулась на пробку и решила срезать путь, и поехала через огромную автостоянку перед пригородным супермаркетом. Время было позднее. Супермаркет закрыт. Я уже подъезжала к выезду, как вдруг увидела в зеркале полицейские мигалки. Меня остановили. Выходит толстая полицейская сука. Она идет ко мне, переваливаясь, и требует, чтобы я показала права и регистрацию. Я так и делаю, но спрашиваю, а в чем, собственно, дело. Она говорит - "ты уклонилась от проезда через перекресток" - что, на мой взгляд, совершенно бессмысленное заявление. Может, она просто хочет внимания. Тогда я спрашиваю ее, кому мог повредить мой проезд более коротким путем. Она говорит, что я могла задавить какую-нибудь старушку. Представьте себе старушку, идущую через стоянку супермаркета в два часа ночи. Та еще старушка. Мне выписали штраф. Я отдала машину подруге, а штраф порвала. Наверное, меня лишили прав после этого. Чтобы купить машину, мне нужно будет сделать себе права. Я не помню, как это делается. Спрашиваю у папы.
       Он говорит - "Честно не знаю. Мне права приходят, обновленные, каждые четыре года по почте. Представляешь, после стольких лет, у меня до сих пор права - из штата Мейн?"
       Ну до чего все оторвались от жизни, а? Каждый человек находит себе нишу и держится за нее. У всех права все еще из штата Мейн.
       Я знаю то, что я знаю. Во-первых, Джордж Гаррик совершенно не при чем. Если сами знаете кто желает притворяться Джорджем Гарриком - его дело, но меня-то не нужно убеждать, что он Джордж Гаррик. Джордж Гаррик - дебильный племянник жены Итана Кокса и, да, я помню его по университету. Вся семейка - сплошные самовлюбленные свиньи. Мы с Итаном Коксом как-то в прошлом конфликтовали, из-за того, что он приставал к Илэйн. Это был единственный случай, когда я вступилась за сестру. У меня имелось несколько записей его скрипучего голоса, ну я и дала гаду их послушать. Там было достаточно, чтобы посадить его в тюрьму лет на десять. Он с тех пор меня боится. Он - единственный, кого мне удалось всерьез напугать. Дня два назад, я видела его на улице - он перешел на другую сторону, будто собирался купить в киоске газету, хотя я прекрасно знаю, что газет он не читает.
       Сами знаете кто - действительно тот, кто он есть, и все это знают. Забавно, но после того, как я хорошенько подумала, некоторые вещи всплыли в памяти. Да, я помню его в Принстоне. Он был тогда толстый. Общался с самыми отвязными и подозрительными. Наркотики, наверное. А может и нет. Что-то такое произошло той ночью, когда я потеряла невинность с помощью Арчи. Я проснулась в одной постели с Арчи, на утро, но я не помню, чтобы я попала с ним в эту постель. Более того, сам Арчи не знал, как он оказался со мной в постели. Во всяком случае, он так сказал. Предыдущей ночью было много веселья, все напились. Может, была драка. Не уверена. У Арчи был утром огромный фингал. Мы с ним попытались вспомнить, что было. Он помнил, что его волокли по коридору в четыре утра. Я помнила, что выключилась чуть раньше. Арчи мне очень импонировал, но он был в кого-то влюблен. Спрашивается - уж не сами ли знаете кто лично лишил меня девственности в ту ночь? Если так, то почему он не попытался со мной поговорить до этого? И зачем было совать мне в постель Арчи? Он что, сумасшедший? Зачем, зачем? Потому, что он думал, что я неприступная? Ну и ну. Да, парень болен. Совсем с катушек долой. Все-таки я бываю ничего, симпатичная, а груди у меня тогда были еще лучше, чем теперь, и еще у меня тогда были такие, знаете, сладострастно-звездные глаза, и некоторые мужчины считают это привлекательным, но - неприступная? Дикость какая-то.
       Винс купил Сильвии новый дом. Сперва она хотела его судить за пожар, устроенный его отпрыском, но потом ее адвокат объяснил ей, что Винс может ее судить за то, что она оставила детей одних, так что, когда Винс предложил купить ей дом, она быстро согласилась. В отличие от меня, Сильвия очень практична.
      
       ЭПИЛОГ. НЕВИННОСТЬ, ДОМА И ЗА ГРАНИЦЕЙ.
      
      
      
       Эссе Роджера Вудза под названием "Гены, Мемы, и Эволюционные Горести", то самое, что разбирает на составные нынешнюю библию эволюционистов, т.е. трактат Ричарда Докинса "Эгоистичный Ген", напечатано было в одном из известных еженедельных журналов несмотря на длину (длина намного превзошла стандарты еженедельников - журналы предпочитают печатать короткие статьи, чтобы не отвлекать читателей от созерцания красочных реклам). Предполагаемая сенсация в журналистских и научных кругах не состоялась - ее замяли из боязни, что "религиозный подтекст" может замедлить интеллектуальное развитие человечества, за которое оба эстаблишмента, и журналистский, и научный, чувствовали себя ответственными. Медоты, использованные при замятии, были самые обычные. Три дюжины статей, написанных именитыми учеными, опровергавшие аргументы наглого дилетанта, так и не вышли в свет. Кто-то, сидящий в соответствующем кресле, решил, что лучший способ отразить атаку на научную бюрократию - сделать вид, что ее не было.
       И все было хорошо, хотя некоторые ученые из молодых и люди, проявляющие некий общий интерес к исследованиям, всё-таки заметили эссе и даже восприняли его всерьез. Впоследствии, некоторые определения, придуманные Роджером, вошли в повседневную речь научных кругов, а словосочетание "набор свидетельств", служившее ранее лучшим доказательством чего угодно, потеряло магическую притягательность. Сегодня все понимают, что нет свидетельств без изъяна и, когда кто-либо выдвигает новую теорию, вовсе не ее согласованность с общепринятыми научными понятиями служит мерилом ее состоятельности. Сам Ричард Докинс решил проигнорировать эссе, и это было в его случае ошибкой, поскольку с тех пор никто из его более молодых коллег не воспринимает его всерьез, а приглашения на лекции и телешоу стали гораздо менее частыми.
       Русую Загадку, чье имя легкомысленному Роджеру не известно до сих пор, уволили из журнала. Ей объяснили, что увольнение не имеет отношения к публикации эссе Роджера - просто началось сокращение штатов, и ее вклад, как редактора, в общее дело журнала, хотя и ценный, и безупречный с точки зрения качества, не может больше оправдывать себя с точки зрения финансов. Она кинулась за помощью и сочувствием к Роджеру, но нашла дверь запертой. Роджер отсутствовал. Не сообщив ей, он переехал в Филадельфию, где ему предложили двухгодичный контракт в еженедельнике. У него нынче свой кабинет и своя колонка в журнале.
       Статья Винса, творчески подправленная Роджером, была опубликована в "Крониклере" и процитирована остальными ежедневными газетами Нью-Йорка. Как и обещал Тимоти Джей Левайн, таинственный адвокат, она изменила мнение Америки по поводу Винса. Она не убедила никого в том, что он не убивал свою жену, но по крайней мере многие теперь считали, что, может, суку действительно следовало убить, и будь они на месте Винса, они бы именно так и поступили. Облегчит ли это жизнь его детям впоследствии - время покажет.

    ***

       Сперва все шло по плану, намечалась прелестная вечеринка, но позже, по мере того, как некоторые из гостей пили все больше и быстрее, празднество превратилось в бессмысленное сборище осовевших недорослей. Музыка играла очень громко, не давая участникам сосредоточиться и увидеть абсурдность происходящего. Разговоры сделались бессвязными, и могли с тем же успехом вестись на разных языках (впрочем, во многих случаях это так и было). Один из недорослей стал было приставать к Грэйс, но упал возле ее ног на пол и потерял сознание. В этот момент она решила, что ей ужасно скучно. У нее были в запасе три дня перед отлетом в Штаты на рождественские каникулы. Она подумала, что вполне может провести эти три дня в Париже. Походив по дому в поисках кого-нибудь, у кого была машина, она вскоре нашла парня по имени Аксель, который в прошлом году учился в Нью-Йорке по обмену и с которым она была слегка знакома. Симпатичный шатен лет двадцати, Аксель родился во Франции от немецкого отца. У него была Ауди в прекрасном состоянии. Он быстро согласился на поездку.
       Снег мешал ехать быстро, и тем не менее до бельгийской границы они доехали за два часа, и пересекли всю Бельгию за следующие три. Было два часа ночи. Без предупреждения Аксель свернул на обочину и остановил машину. Сперва Грэйс решила, что он сейчас будет домогаться секса, и это ее раздражило. Домогаться, оказывается, он вовсе не собирался - а просто намеревался взять то, что желал. Он был очень крепко сложен. Возможности бежать не было. Он схватил ее за руки и стал расстегивать ей куртку. Он потрогал ей грудь.
       Неожиданно стекло с водительской стороны разлетелось со звоном и внутрь проникла чья-то рука, схватив Акселя за воротник. Его выволокли через окно из машины. Ему дважды дали в морду прежде чем позволили ему опуститься на заснеженный асфальт. Сквозь разбитое окно показалось лицо и сказало голосом Лероя -
       - Теперь безопасно, можешь выходить.
       За машиной Акселя припаркован был Рено. Грэйс вылезла из машины и повисла у Лероя на шее, покрывая его щеки поцелуями.
       - Ого! - сказал Лерой. - Создание говорит? - спросил он, указывая на распростертого Акселя.
       - По-французски и по-немецки.
       Лерой потрогал Акселя носком горного сапога.
       - Эй, чудо природы, - сказал он по-французски. - Вставай. Не могу же я с тобой говорить, когда ты лежишь. Невежливо.
       Аксель поднялся на ноги с трудом.
       - Слушай, - сказал Лерой. - Я не хочу, чтобы ты ходил в этот колледж. Вообще. Увижу тебя в кампусе - и ты труп. Серьезно. Теперь залезай обратно в свой драндулет и езжай к родителям, и скажи им, что переводишься в другое место.
       - О чем это вы? - сказал Аксель.
       - Он имеет это в виду, - заверила Акселя Грэйс. - Делай так, как он говорит. Он черт знает сколько людей убил. Он такой.
       - Ага . . . - с сомнением сказал Аксель.
       Лерой вытащил пистолет и загнал патрон в ствол.
       - Ладно, ладно, - сказал Аксель.
       Лерой схватил его за шиворот и приставил дуло к его подбородку.
       - Думаешь, я шучу? - сказал он. - Скажи мне, ты так думаешь? Мне бы было очень приятно узнать, что ты думаешь, что я шучу.
       - Нет. Нет, - сказал Аксель.
       - Ты сделаешь все, как я велел? - спросил Лерой, сомневаясь. - Поскольку, знаешь, я бы тебя пристрелил бы . . . здесь . . . и закинул бы тебя . . . . - он огляделся, - . . . вон туда, - он указал на какую-то точку в лесу. - А машину бы твою поджег. А еще можно посадить тебя в машину, и поджечь ее, пока ты в ней сидишь. Еще я мог бы поджечь тебя, а машину не трогать. И никаких никому забот. И, знаешь, чем непрерывно агонизировать по поводу отвратительного поведения их сына, родители твои могли бы заняться чем-нибудь полезным для разнообразия - путешествовать, или читать, или разводиться.
       - Я сделаю так, как вы говорите, - сказал Аксель.
       - Хорошо, - сказал Лерой. - Хороший мальчик. Я ведь не какое-нибудь там чудовище, несмотря на слухи. Я и разумным могу быть, когда имею дело с разумными людьми. Ну, пока.
       Аксель залез в свою машину и уехал.
       - Так, - сказал Лерой, убирая пистолет. - Залезай.
       Мотор работал. Внутри Рено было тепло.
       - Что ты здесь делаешь? - спросила Грэйс.
       - А ты как думаешь? Я здесь живу.
       - Где?
       - Где-то в этих местах. Адреса, чтобы тебе дать, у меня нет. И мобильник с собой не ношу.
       - А пистолет носишь.
       - Да. Жизнь полна иронии.
       - Как ты меня нашел?
       - Я вспомнил, что приближаются рождественские каникулы, и решил - почему бы не поехать и не повидаться с тобой до того, как ты уедешь, и вдруг - вижу, ты лезешь в машину к этому дураку. Что я должен был думать?
       - Он мог быть моим бойфрендом.
       - Вряд ли. Не забывай - каждый кандидат должен быть одобрен мною лично, а уж потом становиться твоим бойфрендом.
       - Тебя не было под рукой.
       - Мне не нужно быть под рукой. Ты прекрасно знаешь, какие у меня критерии. Как дела дома?
       - Я . . . Слушай, папа, я . . .
       - Не важно. Давай найдем какую-нибудь круглосуточную брассьери.
       Таковых в регионе не было. В конце концов Лерой отказался от поисков и просто доехал до Парижа. Одно из кафе у Пигаль оказалось открыто, и толстый хозяин, сонно улыбаясь, вскоре организовал два омлета и кофе.
       - Я бы хотела в кого-нибудь влюбиться, и чтобы он влюбился в меня, и мы бы ничего не делали по этому поводу лет десять, а потом он бы вернулся, и . . . - Грэйс мечтательно посмотрела на потолок.
       - Из уважения ко мне, - сказал Лерой, - рекомендую тебе впредь совершать свои собственные ошибки. На мои у меня авторское право.
       - Эй, папа, - сказала Грэйс. - Я вот думаю . . . Ты когда-нибудь . . . не знаю . . . Ты когда-нибудь думал обо мне, как . . .
       Лерой оторвался от омлета.
       - Были ли у меня фантазии по твоему поводу, и не намеревался ли я сделать тебя своей любовницей? И так далее. Нет.
       - Почему?
       - Я тебя знаю с тех пор, как тебе было десять лет. Даже в чисто практическом смысле я твой отец.
       - Да, я понимаю. Но . . .
       - А все остальное - вопрос самодисциплины.
       - А если бы ты не был женат на маме?
       - Ах, да. Столько сразу возможностей. Увы, варианты альтернативного этого существования так и останутся для меня тайной великой и страшной.
       - Перестань, - сказала она. - Я серьезно. Все-таки, иногда, я думаю о тебе . . . как о мужчине . . .
       - Это участь всех дочерей. И тем не менее, рекомендуется держать такие мысли при себе, во избежание очень болезненных шлепков, которые могут оказаться результатом таких мыслей.
       - И ты не думаешь . . .
       - Каждый мужчина, - серьезно сказал Лерой, - помнит своих женщин не от момента к моменту, но целиком, как цепочку воспоминаний, с кульминацией в настоящем моменте, и с продолжением в будущем. Память влияет на то, как мужчина воспринимает женщин, участвующих в его жизни. Тебе было десять, когда я увидел тебя в первый раз, и я до сих пор помню тебя именно такой. У тебя еще не было менструаций, ты была тоненькая и ужасно умилительная, с взбитыми сливками, размазанными по лицу. У тебя были липкие пальцы, очень грязные волосы, и очень забавные маленькие ножки. Я слышал, что подофилия нынче в моде, но, к счастью для всех, в сексуальных делах я абсолютно нормальный мужчина.
       - Неправда. Гвен мне про тебя рассказывала.
       - Что именно она тебе рассказывала?
       - Ты в нее втрескался в колледже. И все эти годы ее любил. Это ненормально.
       - Гвен следует быть скромнее. Как она поживает?
       - Она ничего. После того, как ты исчез, она ужасно на тебя злилась. Говорила, что не хочет тебя видеть больше, никогда. Почему бы тебе не вернуться?
       - Не сейчас.
       - Но ты ведь вернешься?
       - Да. Когда дым рассеется. В данный момент меня ищут федералы.
       - Ты шутишь.
       - Нет. Но в списке самых срочных дел я у них не значусь, стало быть, нужно подождать, пока несколько человек уйдет в отставку, только и всего. Два или три года. После этого досье просто потеряют, и все притворятся, что ничего не было.

    ***

       Ненавижу людей. Всех. Нет, я не это имею в виду. Не всех. Я ненавижу только тех, кого когда-либо встречала. Недалекие, эгоистичные, все. Подонки. Нечего на меня так смотреть, существо. Постарайся вести себя так, чтобы хоть что-то казалось осмысленным в этой вонючей палате. Я - осмыслена. Я. Я - мама. Понятно? Нет, твои мысли опять куда-то убежали. Сосредоточься. Я - мама. Начинай воспринимать меня всерьез, пора уже.
       [непеч.] сволочи, они обещали, что пузо у меня уменьшится после того, как ты из него выйдешь. А оно все еще - как купол Церкви Святого Бартоломея. Как-то стыдно даже. Не бойся, я знаю и ты знаешь, что рано или поздно оно войдет в норму, мое пузо. Да и вообще - подумаешь, пузо. А вот, к примеру, икры у мамы - совершенно прекрасны. Смотри. Нет, ты на икры смотри. Ну - не прекрасны разве? Скажи, что нет. Попробуй только. И это не всё. Я тебе сейчас поведаю одну тайну. Слушаешь? Нет, ты все-таки сосредоточься, поскольку это важно, ясно? Прояви сочувствие, а то нечестно. Ну вот, значит - тайна. Запястья у мамы - это просто мечта. Самые красивые запястья в истории человечества. О да. Гордишься? А надо бы, особенно если принять во внимание факт, что груди ты мне испортишь в последующие месяца три. Но не запястья. Посмотри, какое запястье, а? Нет, не отворачивайся, ты не глупее, чем есть, не притворяйся. Смотри. Видишь? Можно пересечь весь мир тысячу раз, забираться на горы Тибета, нежиться на солнце в Рио, сломать ногу, катаясь на лыжах в Альпах, отморозить ж[непеч.]пу на Аляске, напиться в Париже, промокнуть до нитки в Петербурге, посетить все дурацкие сафари в Африке, есть печенье, запивая молоком в Дании - и никогда ты не увидишь такого запястья, как у мамы. И пальцы. Посмотри, какие пальцы. Идеальные. Я бы тебе и бедро показала, но мне слишком удобно сейчас, что не часто теперь бывает, так что с бедром подождем. Но бёдра у меня очень хороши. Поверь мне на слово. И перестань реветь, перестань. Ужасно раздражает, когда ты ревешь. Да, я знаю, ты хочешь есть. На, хватай левый сосок, а то правый саднит от твоих недавних упражнений.
       Я тоже хочу есть. Эта сука, медсестра, опять опаздывает. Ну я ей покажу. Мне объясняли, что с персоналом следует быть вежливой, и тогда тебя в конце концов начнут воспринимать, как человека. Мы знаем, и ты, и я, что это глупости - так какая разница? Устрою суке и бездельнице разнос, и все тут.
       Слушай, если он . . . этот . . . знаешь, кто . . . появится, может, я просто укажу ему на дверь. Может быть. Может быть, ему сперва придется меня найти. Хотя думаю, что найдет, если захочет. В конце концов, он профессионал. Ненавижу его, за то что меня бросил.
       Нет, не поворачивайся так, и прекрати меня лапать. Это мои глаза, мне нужны мои глаза, оставь их в покое. Веди себя прилично.
       Когда-нибудь, если ты будешь вести себя прилично, я может быть даже расскажу тебе, кто твой отец.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Романовский Владимир Дмитриевич (tekhasets@mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 779k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.