Аннотация: Авторский перевод с английского. Политико-романтическое повествование.
Владимир Романовский
В ПОСТЕЛИ С ПРЕЗИДЕНТОМ
роман
Copyright Џ 2004 by Author
цкюбю оепбюß. яюлюß анкэьюß опнакелю цбем.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. САМАЯ БОЛЬШАЯ ПРОБЛЕМА ГВЕН.
Зовут меня Гвен. Перестаньте ухмыляться, это глупо. Да, понимаю. Вы наверняка думаете, что сейчас я буду говорить про Илэйн. Это моя сестра. Откуда мне известно, что вы думаете именно так? Ну а как же. Весь мир ведь вокруг нее вертится.
Я ее всю жизнь ненавижу. Всю жизнь. Вы скажете, что у нее прекрасная фигура. Замечательная просто. Да, как же. В смысле - я не знаю - люди, считающие, что Илэйн привлекательна - они чего, больные, что ли. То есть, фигура у нее ничего. Она не уродина и не каракатица. Но - прекрасная? Нет слов. Просто слов нет.
Сука.
Груди у нее, ага . . . груди ее не идеально очерчены, не умилительны, вовсе нет. Они у нее маленькие. До смешного. Очень маленькие. Их и грудями-то назвать нельзя. Касательно же ее талии - если это можно назвать талией, а люди называют - пусть называют, свобода слова, но - все-таки? А? Может, я чего-то не понимаю? Нет у нее никакой талии. Вообще. Помимо отсутствия талии и грудей, есть еще ее ж[непеч.]па, от которой все без ума. Ж[непеч.]па у нее - как у мальчика. Правда. Ничего женственного. Я эту ее ж[непеч.]пу изучаю с тех пор как суке десять лет исполнилось. Я на этой ее ж[непеч.]пе каждую пору и каждый прыщ знаю. Когда она была маленькая, то была похожа на неуклюжую цаплю, но все думали - вот как начнется у нее половое созревание, так она сразу обрастет формами, наша бедная дорогая прекрасная девочка. Я надеялась, что не обрастет. Угадайте, что было дальше. Не обросла! Она до сих пор - большая неуклюжая цапля, и груди у нее маленькие и отвислые, и все мужчины в городе в нее влюблены.
Да, вы желаете обсудить ее ноги. Валяйте. Но сперва я вам скажу кое-что. Ноги у нее ничего. Уж вы мне поверьте, я в таких делах эксперт. Женщины, у которых ноги не очень, быстро становятся экспертами по женским ногам. Ну, стало быть, поговорим о ногах этой суки. Ну, хорошо - неплохие у нее ноги. Ничего убийственно-увлекательно уродливого в них нет, душу нечем согреть. Никто на улице не показывает на них пальцем, на ее ноги, крича - "Смотрите, какие уродливые и отвратительные и совершенно непривлекательные ноги!" Нет. Ноги у нее как раз ничего. Проблема только одна. Короткие они у нее. Не жутко короткие, не как у таксы, но - коротковаты. Думаете, она об этом не знает? Вы загляните в ее шкафы, поперебирайте ее тряпки. Я этим часто занимаюсь. Каждая вещь тщательно подобрана и служит только одной цели - скрыть неприятный факт, что конечности у суки короткие. Все эти ее свободные длинные блузки, сандалии и туфли на тонких высоких каблуках, все эти пальто и накидки, расходящиеся от плеч колоколом, все эти на заказ сделанные платья! Она столько усилий прилагает, чтобы отвлечь внимание людей от ее ног, и чтобы обратили внимание на ее шею лебединую, которую я с рождения мечтаю ей свернуть. О! Этот ее длинный шаг при ходьбе! Специальный шаг, для создавания иллюзии нормальности ног. Поняли? Небольшую аварию я ей однажды устроила, в детстве . . . Очень рассчитывала, что тупая гадина будет хромать после этого всю ее паршивую жизнь. Но, нет, милые доктора с волосатыми запястьями и запахом изо рта прибыли и суку починили.
Ах ты черт. Не везет.
Ну, хорошо, я приземистая слегка. Кряжистая. Да. Не отрицаю. Ну и что? Зато я умная. А груди у меня изящные. Классических контуров. И ж[непеч.]па у меня есть! И талия! Правда, ноги у меня коротковаты, как у нее, а икры слишком развиты. И выделяются. И колени выделяются. Слегка. Ну, хорошо, они значительно выделяются, колени. Мало ли что. Это еще не повод давать суке все, а я чтобы радовалось тому, что останется. Все знаки внимания ей, гадине.
Вы не представляете себе . . . Помимо этого, у меня тоже голубые глаза. И красивые они. Глаза. Нужно видеть, какие у меня ресницы - в милю длиной. Волосы у меня темные и вьющиеся - может, слишком вьющиеся, но - угадайте! Да, правильно. У нее тоже. Столько денег сука платит, чтоб ей их распрямляли, и смягчали, и подкрашивали - это просто грех. Натуральная блондинка - да, как же. Ж[непеч.]па а не блондинка. Лобковые волосы ей тоже подкрашивают. У меня записи есть скрытой камерой. Две тупые стервы с фарисейскими улыбками и скрипучими голосами приходят и ваксой ее натирают со всех сторон, и в конце сеанса подкрашивают дуре лобковые волосы. Какой-то специальный раствор, чтобы были мягче, чтобы верилось. Я вот думаю - чтобы было, если бы она по ошибке этот раствор выпила. Когда она пьет, она не замечает, что пьет. Она все что угодно может выпить.
Столько народу занимаются внешним видом моей сестры - батюшки, если бы она им всем отказала от места, уровень безработицы в городе подскочил бы процентов на пятьдесят. Она специальную операцию делала, исправляла себе большие пальцы на ногах и руках. Внешние фаланги у нее были толстые и круглые, как мячики для гольфа. Исправила. Мисс Натуральная Блондинка.
Я в этот мир, наверное, пришла с одной лишь мыслью в голове, с одной целью - ненавидеть мою сестру. Такая у меня миссия в жизни. Ну, конечно, были и у меня мужчины, и будут. Не подумайте плохо - я не таскаюсь и не шляюсь, это не мой стиль. Но иногда, бывает, кто-то появляется, весьма привлекательный, весьма такой милый. И мне он нравится. Когда такое случается, я не суечусь, как некоторые. Я не ложусь, раскинувшись безжизненно, в кресло в гостиной в черной шелковой пижаме, не кладу запястье себе на бледный лоб, не лакаю один бренди за другим, не страдаю томно. Нет уж. Все, что я делаю - подхожу к человеку, который мне нравится, и говорю ему все как есть. В основном. Мужчины, которые мне нравятся, как правило небогаты и любят подарки. Мужчину купить легче чем женщину, поскольку покупателей-женщин меньше, чем покупателей-мужчин. У женщин как правило не хватает смелости. Не подумайте плохо, у меня и длительные романы были. Первый был с человеком из нашего собственного проклятого окружения. Мы с ним целый год провели вместе. Я даже думала соскочить с противозачаточных таблеток, а только он взял и бросил меня, подонок. Я могла тут же завести следующий роман, но вместо этого решила растолстеть. До этого я очень следила за собой, за своим телом, во всем себе отказывала, и так далее. Так вот - взяла и растолстела. Назло всем. Набрала вес, как говорят наши соотечественницы из среднего класса. (Эти псевдо-якобы-великосветские выражения и фразы иногда совершенно уморительны). Также, я стала жестока с родителями - стала появляться у них на вечеринках и комментировать открыто и при всех - всех и всё подряд. Стала язвой, публично. А как же иначе - помимо погоды, на этих вечеринках и обсуждать-то нечего, если ты не язва. Все эти их гости - они просто хамоватые нувориши, ну и конечно несколько жалких разорившихся голубокровных наличествует, с разговорами сю-сю. Я как заходила в гостиную, так сразу взгляды, глаза закатывают - ах, неужели это опять злая маленькая толстая Гвен.
Мои глупые родители назвали меня Гвендолин. В мудрости бесконечной и желании приобщиться к высшим слоям общества - думали, что это имя ужасно снобистское и британское. Да, как же. Моей сестре дают все, и везет ей во всем - три ребенка в семье, и только у нее имя нормальное. Илэйн. Ну, может простоватое. Убила бы, чтобы иметь такое имя. Непретенциозное. Скромное. Данное в обычном, простительном невежестве первому ребенку.
Когда я думаю о том вечере . . . Был званый обед, и группа дрессированных знаменитостей присутствовала в доме. Мои родители выбирают только тех знаменитостей, которые мягкие и стеснительные. Они никогда не пригласят кого-нибудь, кому нужно будет потом колоть транквилизатор посреди веселья, чтоб дом не разнес. Поэтому все эти их званые обеды и вечеринки скучные, несмотря на то, что если бы кто-нибудь узнал, сколько все эти угощения и приглашения и музыка стоят моему наивному отцу, была бы революция. Так или иначе, был на той вечеринке самодовольный оперный певец, толстый но обходительный, и еще был претенциозный псевдо-поэт, и какая-то корова из кино, которую все обожают, имени я не помню. И был - он. Да. Он - прибыл.
Это нужно было видеть. Несмотря на глупый богатый костюм (то бишь костюм, являющийся костюмом богатого человека в представлении простолюдина) - очевидно было, что тело у него идеальное. Широкие плечи, крепкие запястья, хорошая талия. Длинные ноги.
Черты лица - удивительные у него. Ну, это вы и сами знаете - его фотографии нынче на обложках всех спортивных публикаций, он - их лицо теперь. Наконец-то нашелся боксер, чье присутствие никого не пугает, и чья речь никого не стесняет.
Знаете, моя сестра может сколько угодно притворяться, может улыбаться и целовать меня и делиться со мной своими дурацкими тайнами и просить у меня совета (я ведь умная), но все это - фальшь. В глубине души инфернальная свинья знает, что соперничество продолжается, и она всегда счастлива, когда у меня дела плохи. Она думает, что я об этом не догадываюсь. Она думает, что я не знаю, что меня из-за нее чуть не выперли из Принстона за курение марихуаны, уже после того, как она там получила диплом. У меня записи разговоров есть - всех - всех ее подлых подрывных разговоров, где она сочувственно цокает своим [непеч.] языком - в кабинете декана, у нас в доме (два цокающих разговора с папой, семь с мамой, которая все вздыхала судорожно и плакала и причитала - ах, нет, нет, и прикрывала свои свеженапомаженные губы хрупкими свеженаманикюренными пальцами), в доме нашей тетушки (сестренка моя отвела несчастную женщину в кухню поделиться девичьим секретом, прислуга присутствовала . . . ага . . . именно в кухне я и установила целых три микрофона). Поскольку я знала что происходит, мне удалось принять превентивные меры. Меня не выперли на год из университета, еще чего. Выперли декана. Я ведь и его разговоры тоже записывала иногда, на всякий случай. Столько материала было - я могла закурить джойнт на занятиях, и все бы занимались своими делами, никто бы слова не сказал. Я весь факультет держала за яйца - а все почему? Чтобы быть уверенной, что моя большая прекрасная коротконогая сестра не сунет свой хирургом исправленный клюв в мою жизнь.
Так или иначе - вот он, пришел, он, на вечеринку. Суаре. Так, ладно, не говорите глупости! Вы что, серьезно думаете, что я люблю бокс? Это что - шутка такая? Я ведь интеллектуальная девушка. Я - пресловутый синий чулок, классический тип старой девы. Я ничего не знаю о боксе, бейсболе или там, не знаю, хоккее. Не я. Не мое. Любимое времяпровождение у меня - хороший секс, и чтобы после этого кретин спал рядом и не очень храпел, а я подкладываю под спину подушку и читаю что-нибудь захватывающее. Бальзак мне нравится последнее время, но это мимолетное увлечение, вообще-то, а любимый мой писатель - Стендаль. Представляете себе.
Моим первым языком был французский. Никто во всем дурном нашем доме не говорил со мной, кроме гувернантки. Гувернантка была дура. Бедная, несчастная дура. Я вычислила, что она дура, когда мне было три года. Она мне нравилась, поэтому я не очень ее шантажировала. Тем не менее, я ей дала понять, что к чему. После чего могла делать что хотела. Я ее напугала, но она меня за это не возненавидела. Она по натуре была податливая, тип женщины, которая все ждет, чтобы кто-то пришел и начал ею командовать. Таких женщин много. Уйти она не могла - от такой зарплаты не уходят, сколько ей платили в нашем доме. Средней руки менеджер убил бы за такую зарплату. Хорошо иметь деньги.
Ну так вот - явился он. Он. Боксер. Будущий чемпион в тяжелом весе. Большой мужчина с застенчивой улыбкой. Он тогда еще не привык, что он знаменитость - и было забавно. Его представили оперному певцу, и видно было, что он, боксер, плохо себе представляет, что это такое - оперное пение, но он все равно затрепетал весь. Я думала, что оперный певец будет по боксеру с ума потом сходить, и удивилась, когда поняла, что это не так. Позже я выяснила, что оперный певец - не гомосексуалист.
А вот я - точно начала сходить по нему с ума. Можете сказать, что у меня не все дома, может так оно и есть, но, знаете что, если бы я так за ним не увивалась весь тот вечер, сестра моя наверняка бы его вообще не заметила. Как только она углядела, что у меня звезды в глазах, на лице бледность, и так далее - так тут же и вмешалась, и отодвинула меня плечом. И взяла контроль в свои руки. И провела несколько дней, развалясь в кресле, в пижаме, с запястьем на бледном лбу, и лакала один бренди за другим, и театрально страдала. А потом боксер позвонил. Ей. Не мне. Ей. Они начали встречаться. Он приезжал в этой его, ну, знаете, роскошной якобы машине, было забавно, он очень хотел произвести впечатление, но не знал как, и он отказывался подниматься наверх, и ждал ее у входа - вот почему мне не удалось пихнуть под заднее сидение микрофон. Они шли развлекаться, а я яростно читала Стендаля или смотрела видеозапись какого-то балета, или терроризировала прислугу.
Время от времени она проводила ночь у него. Наши родители были в ужасе. Их друзья наслаждались всем этим, конечно же, хихикая и сплетничая. В конце концов сестра моя вышла за него замуж, и при этом выглядела мужественной, страдающей за незнающую преград любовь, наплевав якобы на классовые и расовые различия, и прочее, и прочее. Мама и папа смирились с неизбежным. Счастливыми их это, понятно, не сделало.
После свадьбы родители наши потеряли дар речи месяца на три. Нил, дорогой наш братик, великий человек, студент Оксфорда, нанося ежегодный визит, схватил Илэйн за локоток и сказал ей, "Вот что, сестренка, скажу тебе только одно, но важное - ты, э, на своего пугилиста любуйся по телевизору, сколько влезет, но никогда, слышишь, никогда, гадина, [непеч., непеч., непеч.], не появляйся на его матчах возле ринга. Чтобы никто никогда тебя там не видел. Никогда". Моя коротконогая сестра поняла, что он прав и согласилась. Что ж - похвальная разумность в ее случае - тупой безгрудой искусственной блондинки.
Как и ожидалось, наше тайное соперничество только усилилось после этого. Боксер - он ведь не просто красивый. Он . . . демиург . . . квинтэссенция мужской красоты. Две расы совместились в нем, чтобы произвести на свет беспрецедентную особь. Что он в ней находит? Нет, я серьезно! Если все мои записи скопировать на пленку с цифровиков, можно было бы из этой пленки сплести поводок-косичку для Луны. Все есть - их выходы в люди, разговоры, секс, скандалы - словом, все. Кстати, она более или менее фригидна, моя сестра, и притворяться не умеет совершенно. Честно. Корейская проститутка в пригородном борделе притворяется гораздо лучше. Невозможно поверить, но это так - у него, с тех пор, как на ней женился, не было ни одного романа! У них двое детей, почти готовых к бординг-школе. Что говорить - у нее за это время было четыре любовника! О двух он знает. Он что, больной?!
А мне-то что, я ничего не знаю и мне все равно, я просто хочу быть с ним, жить с ним, умереть с ним, восхищаться им и баловать его. Как-то это неудобно даже, честно говоря. Попытки были. Не могла устоять. Неподготовленная (это я-то, представляете?), попыталась его соблазнить. Он очень стеснялся. Я настаивала. Ему стало меня жалко. Он не знал, как мне отказать, меня же при этом не обидев. Было унизительно. Я хлопнула дверью и через час поняла, тупая корова, что нужно было его неуклюжую жалость использовать в собственных целях, конечно же. Что ж. Придется быть осторожнее и терпеливее. В любом случае, рано или поздно он будет мой. Я знаю. Потому что я его люблю. Да. Я знаю, что любви не бывает. Это все сексуальное влечение и химия и немецкие романтики восемнадцатого столетия, и "Спящая Красавица", и книги о чувственности, но я его люблю. У меня целых шесть лет не было любовника - с их свадьбы. В некотором смысле я такая же верная, как он. Это сестра моя склонна к разврату.
Иногда на меня находит - грезы, это называется грезы. Очень необычно, и никогда о том, что действительно со мной происходит, я не слышала. Необычные какие-то грезы. Могу просто сидеть в кресле, ноги по-турецки, и смотреть в пространство, и уйти в прошлое через время и пространство, или чего там, это - воображаемый . . . не знаю . . . квантовый прыжок, что ли . . . Всегда одна и та же эпоха, и всегда одно и то же место - Париж, середина девятнадцатого века. Ощущения очень реальные, настолько реальные, что все мои чувства мне подвластны. То есть, я там живу. Поскольку грезы эти - мои, я, естественно, королева, и не какая-нибудь, но королева Франции, живу в Версале, навещаю Париж в карете, инкогнито. Когда я смотрю на себя в зеркало, там, в том мире, то вижу обычную Гвен, тридцати трех лет, с короткими ногами, чрезмерно развитыми икрами, темными кудрями и всем прочим. Я - это я и есть. Но в королевском исполнении. Могу быть с тем мужчиной, с которым пожелаю, и я очень, очень разборчива. А они все меня обожают. И дело не только в деньгах - они действительно меня обожают. На самом деле. Я родилась в лучах власти, а потом еще и вышла замуж за власть - лучших стимуляторов не бывает. У меня только один любовник. Он художник, абсолютно безвестный, и я с ним жестока. Я могла бы сделать его знаменитым в один день, и он остался бы моим любовником, но, честно говоря, мне нравится, что он безвестный. Он этого не понимает. Он очень искренен и нежен. От денег отказывается. Поэтому приходится дарить ему подарки. Он тайно продает некоторые из них. Ему всегда не хватает на жилье, и еды ему вечно не хватает. Я его подкармливаю, когда мы выходим в люди - я инкогнито, он в тоске и страсти. Больше всего нас с ним привлекает Латинский Квартал, называемый так потому, что во времена постройки Нотр Дам студенты со всего мира жили там и резвились, и общались между собой на латыни, которую они все знали.
Слуги мои меня ненавидят. Я заставляю их дважды в день приносить наверх корыто, чтобы принять ванну, или, когда любовник мой меня навещает - три раза в день. Любовник мой думает, что я сумасшедшая. Так все думают. В реальной жизни, в вымышленной жизни - это все равно. Любовник не знает, что я из будущего. Понятия не имеет, что он всего лишь - плод моего больного воображения. Встречи у нас случаются все реже и реже - с тех пор, как в моей жизни появился боксер.
Сегодня я сидела в кресле и пыталась сконцентрироваться. Не получилось. Никаких грез. Да, боксер - проблема, это точно.
ГЛАВА ВТОРАЯ. СЕНСАЦИЯ.
Невыносимое Утреннее Похмелье.
Роджер Вудз, репортер из "Крониклера", проснулся и сразу потянулся к телефону. Нажал кнопку быстрого набора не глядя. Ответил автоответчик начальника.
Роджер объяснил автоответчику, что болен и нуждается в отдыхе, после чего он снова погрузился в неровный, пятнами, сон. Когда он проснулся в следующий раз - был почти полдень, и ему было лучше.
Состояние Журналиста Улучшается.
Рядом с ним в постели лежала незнакомая женщина. Утренний ее запах не был неприятен, но и не притягивал. А может, похмелье мешало. В любом случае, вместо ленивого утреннего секса (а разбираться будем потом) Роджер выскользнул из постели, качнулся, восстановил баланс, и попытался ее, женщину в его постели, рационализировать. И не смог. Наверное одна из репортерских групи. На полу лежали два использованных презерватива. Роджер протопал в китченет и включил там кофеварку.
Загадочная Русая Женщина Обнаружена в Постели Репортера.
Он налил себе кофе, присел за кухонный стол, служивший также письменным, включил портативный компьютер, поставил кружку рядом, забежал в туалет, почистил зубы и надел халат.
Никаких сенсационных новостей в то утро не было в инете. В предыдущее утро тоже не было. И в утро, предшествующее предыдущему, тоже.
Апатия Журналиста.
Он поразглядывал горку записок, две полные пепельницы, и живописно разбросанную по поверхности пола его студии на Верхнем Вест Сайде грязную одежду. Затем еще раз посмотрел на Русую Загадку, которая начала подавать признаки жизни.
- Доброе утро, - сказала она, садясь на постели. Она взглянула на часы. - Ах ты, черт . . . Это правильное время?
Стрелки данных часов не двинулись ни разу за последние два года, но это, решил Роджер, несущественно.
Она потянулась за чулками на полу, а затем за лифчиком, тоже на полу. Теперь Роджер вспомнил. Бар. Алкоголь. Еда, какую обычно подают в баре. Изжога. Разговор. Две женщины. Я - репортер. Ах, правда? Из какой газеты? Из "Крониклера". Ну да?
Но как же ее зовут? Не помню. Не важно.
Журналист Игнорирует Несущественные Детали.
Она окинула обстановку неприязненным взглядом
- Ты ужасный неряха, - сказала она с фальшивой нежностью в голосе. - Может, тебе нанять кого-нибудь, чтобы время от времени квартиру убирали?
Журналист Слишком Равнодушен К Объекту, Чтобы Раздражаться.
Он закурил.
- Ты всегда куришь, как только проснулся? - спросила она строго по пути в ванную.
Он решил удостоить ее ответом.
- Только когда мне скучно.
Он пожалел, что сказал ей это.
- Извини, как?
- Личная шутка, - объяснил он.
- Ага. Что ж. Хорошо. - Она скрылась в ванной. - Чистое полотенце есть? - крикнула она оттуда.
- Нет.
- Что?
- Нет! - крикнул он.
Это была неправда, но его заинтересовало, как она среагирует. Она никак не среагировала, а просто включила душ.
Он сделал себе еще кофе.
- Дай мне мою сумку! - сказала она из ванной.
Он проигнорировал просьбу. Думая о чем-то другом, он включил телефон и набрал номер.
- Да, босс! - ответил знакомый голос.
- Слушай, Чак, - сказал Роджер. - Скинь все, что тебе нужно, в сумку и встречай меня у входа через пять минут. Это срочно.
- Никаких проблем, босс, - сказал Чак.
- Эй, - сказала Русая Загадка, стоя перед ним и роняя вокруг себя водяные капли. - Ты слышал? Я просила тебя дать мне мою сумку.
Он посмотрел на нее пустыми глазами. Не было никакого Чака, не было машины, не было главной статьи столетия, и никто кроме таксистов не называл его "босс". Эта его личная фантазия раньше была намного сложнее и включала высокопоставленных особ, интриги, заговоры, убийства, насилие, и Премию Пулицера за блистательный журнализм. Репортер Награжден В Соответствии С Заслугами.
Ничего сенсационного никогда не происходит до полудня. А если и происходит, то об этом никогда не пишут в тот же день в газетах. Зачем от журналистов на зарплате требуют, чтобы они появлялись в конторе в девять утра - загадка. Вещи, о которых следует писать репортажи, происходят, если подумать, после пяти, то есть, после того, как большинство репортеров ушло домой.
Роджеру хотелось, чтобы сенсационные вещи происходили постоянно.
Детство и отрочество Роджера прошли в обстановке, возбуждающей зависть и ненависть большинства населения мира. Отец его, не будучи членом влиятельного класса от рождения, был, тем не менее, несказанно богат. Сын мог выбрать любую карьеру, но даже в раннем детстве Роджер мечтал сделаться именно репортером. Около года назад, Арнольд Хемсли Вудз, отец Роджера, переговорил с одним своим знакомым, имеющим контрольные капиталовложения в нескольких газетах. Вскоре после этого Роджеру дали первое задание. Радость его была недолговременной.
Никаких опасностей и переделок, никакого риска. Вообще. Что касается войн - они вообще не заслуживали присутствия репортеров, в основном, и репортаж можно было вести не покидая конторы, по крайней мере в той газете, в которой работал Роджер. Голливудские знаменитости и Дональд Трамп, строитель, являлись единственными возможными объектами скандальных хроник. Репортажи о правительственной коррупции ограничивались бессмысленной, не очень логичной руганью по адресу Президента и его скучных коллег. Пойманные преступники, которым грозило длительное заключение, во время интервью не говорили ничего интересного помимо грамматически неверных банальностей, а преступники менее значительные затруднялись сформулировать свое возмущение обществом в осмысленных, понятных предложениях, годящихся для печати. Прохожие на улицах высказывали мнения о текущих событиях, ничем не отличающиеся от тех, которые уже публиковались в прессе и передавались по телевизору. Роджер продолжал на что-то надеяться, без особых к тому причин. Однажды, надеялся Роджер, в какой-нибудь славный, многообещающий, блаженный день он найдет, исследует, и предоставит вниманию публики действительно дельное, сенсационное событие.
Русая Загадка вышла из ванной полностью одетая (во вчерашнюю одежду, понял Роджер - значит, она не живет здесь со мной, и у нее нет здесь запасных вещей). Ее резкие, запоминающиеся черты украшал слой косметики. Неприятно запоминающиеся, подумал Роджер.
- Я так опаздываю! - сказала она. - Извини, что я так спешу. Телефон?
- Я завтра уезжаю в Африку, - сказал Роджер, делая серьезное лицо. - Позвони мне недели через три.
- В Африку! - сказала она. - Как я тебе завидую!
- Обычное задание.
- И все таки - номер телефона?
- Да. Вот, - сказал он, написав номер на клочке бумаги.
- Черт, даже не верится, что я так опаздываю, - сказала она, снова посмотрев на неработающие часы. То, что стрелки с тех пор, как она на них до этого смотрела, нисколько не сдвинулись, не произвело на нее никакого впечатления. Она схватила клочок бумаги с телефоном, поцеловала Роджера в губы, попыталась поцеловать еще раз - уже французским способом, но он не ответил на поцелуй - и исчезла.
Он так и не узнал, как ее зовут. Надо бы узнать. Впрочем, зачем? Да и вообще она не слишком привлекательна. Намерений видеть ее еще раз у него не было. За исключением возможности (сомнительно, впрочем) оригинального поведения с ее стороны, кое поведение заставило бы его на ней жениться и иметь с ней детей (постоянное преследование, самопожертвование, объяснения в любви и преданности, билеты в оперу) - они ничего не могли друг другу предложить.
Роджер Вудз был прирожденным журналистом, умеющим почувствовать сенсацию за тысячу миль. Репортерские инстинкты никогда его не подводили, всегда указывая ему нужное место и время. Несмотря на это ему приходилось по большей части торчать в конторе за письменным столом, в то время как другие, менее компетентные, посылались в точки, откуда исходил ветер сенсационности (кроме войн, которые, как мы уже упомянули, освещались прямо из конторы). Стиль письма у Роджера был оригинальный. Вопреки старой традиции, берущей начало в телеграфной несуразице Гражданской Войны, Роджер писал интригующие вступления, в которых не упоминались никакие конкретные факты, и таким образом интерес читателя возрастал по мере чтения. Статьи Роджера всегда редактировались, подправлялись под общепринятый формат. Редактор просто менял местами первый и последний параграфы.
Ничего сенсационного в мире в данный момент не происходило.
Роджер вышел в дайнер позавтракать. Потолки в его квартире - едва три метра высотой - нагоняли на него тоску. И еще многие другие вещи в его жизни нагоняли на него тоску. К примеру, отец его отказывался давать сыну деньги, и приходилось жить на зарплату рядового журналиста, и тратить две трети своего дохода на квартирную плату.
После завтрака он вернулся в свое однокомнатное жилище и некоторое время провел, переключая каналы телевизора, слоняясь от окна к столу, и рассматривая коллекции репортерских фотографий. Выйдя снова на улицу, он поел, выпил кофе, прогулялся, пообедал, и решил, что ни в какие бары в этот вечер не пойдет.
На платном канале показывали боксерский матч. Спортивный журнализм был чужд Роджеру, но на гладиаторов он любил смотреть не меньше, чем кто-либо. Чемпиону мира в тяжелом весе предстояло сразиться со злобного вида парнем в красных трусах. Парень выглядел неуверенно.
Что-то заставило Роджера резко выпрямиться в кресле.
Ни в квартире, ни в здании ничего интересного не происходило. И по телевизору ничего особенного не показывали. Где-то . . . на другой стороне Сентрал Парка . . . что-то. Что-то там было. Начиналось. Он понятия не имел - хорошее или плохое там начиналось, какие люди были в этом замешаны, сколько свидетелей. Он просто уловил признаки сенсации. Он знал, что ему нужно там быть.
Быстро одевшись, он выбежал из здания, закинув сумку с фотоаппаратом и блокнотом через плечо. Остановил такси.
- Куда едем, босс? - спросил таксист с тяжелым ямайским акцентом.
- Девяностая и Парк Авеню, - сказал Роджер.
Пробок не было. Прибыв на место назначения, Роджер расплатился и быстро вылез.
Посмотрев вокруг, он не увидел ни полицейских прожекторов, ни машин скорой помощи. Инстинкт велел ему идти на юг скорым шагом. За четыре минуты он почти бегом преодолел пятнадцать кварталов.
Что-то сенсационное или, по крайней мере, очень необычное, происходило где-то здесь. Прислонившись к известняковой стене, Роджер закурил и некоторое время провел, наблюдая за противоположной стороной авеню. Некоторое движение - люди входящие и выходящие, двери трех зданий двигаются непрерывно; элегантно одетая пара, ждут такси; пожилой джентльмен входит во второе здание; портье соседнего здания выходит и останавливается в свете прожектора под козырьком, ища такси для кого-то (кто считает, что во избежание остентации следует для ловли такси использовать портье); два подростка, визгливо смеясь, выскакивают на улицу, а потом забегают обратно внутрь; останавливается такси, из него выходит пассажир.
Роджер посмотрел вверх, на французскую крышу среднего здания. Дормер темный. Он стал изучать, одно за другим, окна. В некоторых горел свет. Взгляд его остановился на седьмом этаже. Какое-то движение там, внутри. Впрочем, движение было везде, во всех окнах - и в тех, где наличествовал свет, и в темных. А только движение на седьмом этаже было достойно того, чтобы о нем написали в газете. Инстинкты Роджера забеспокоились, завозились, закричали на хозяина. За задернутой шторой не перемещались никакие тени. Какое еще движение? Но он очень верил своим инстинктам.
Он пересек авеню, придавив по пути тюльпаны, растущие посреди разделительного газона, и вошел в здание. Портье сидел за конторкой, глядя в портативный телевизор. Смотрел боксерский матч.
- Привет. Кто выигрывает? - спросил Роджер, показывая репортерское удостоверение.
- Эй. А не покажешь ли еще раз бляху? Ты - коп?
- Нет, просто репортер. Слушай, дай-ка я тебе задам пару вопросов.
- Репортер, а? - портье улыбнулся. - А, да. "Крониклер". Ясно. В этом здании интервью не дают.
- А я никому не скажу. Будем держать это в тайне. Устраивает?
- Это шутка такая?
- Нет. Я пишу большую статью о разных портье. Сейчас я задам тебе несколько предварительных вопросов. Завтра я вернусь со всеми заметками и дам тебе их просмотреть. Ты завтра работаешь?
Некоторое время портье соображал. Затем улыбнулся радужно.
- Конечно, - сказал он. - В четыре дня начинаю.
- Вот и хорошо. Так, - Роджер вынул блокнот и диктофон. Поставив диктофон на конторку, он включил его. - Приглуши телевизор, - сказал он. - Теперь. Это твоя постоянная работа?
- Э . . . Да и нет. Я учусь на вечернем. Менеджмент. Хожу на занятия три раза в неделю.
Задав еще несколько банальных вопросов, Роджер небрежно спросил не живут ли в этом здании какие-нибудь знаменитости. Да, живут. Портье был этим даже горд.
- Знаменитость у нас одна, - сказал он. - На седьмом этаже. Ты действительно не знаешь?
- Не знаю. А знать следует, не так ли?
- Предварительно что-то разузнал, наверное.
- Нет. Ну, хорошо, некто знаменитый живет на седьмом этаже. Кто именно?
- Угадай.
- Как же я угадаю?
Портье глазами показал на экран портативного телевизора. Роджер глянул.
- Что? - спросил он.
- Он, - сказал портье.
- То есть . . .
- Да.
- Он живет в этом здании?
- Да.
Удивление Роджера было неподдельным. Портье мудро кивнул.
- Да, - подтвердил он. - Никогда бы не догадался, да?
- Он один тут живет?
- Нет, конечно. Он женат. У них дети. Ты что, с луны только что прибыл?
Репортер Разочарован.
В общем, все понятно - пока чемпион бьет кому-то морду, защищая чемпионский пояс, жена его незаконно развлекается. Невелика премудрость. То есть, конечно, это сенсационное дело, но писать в газете об этом глупо. Это для еженедельников, которые в супермаркете продают. Роджер признался себе, что на этот раз инстинкты его были правы только частично. Статья, основанная только на вульгарной супружеской неверности - не дело для профессионала.
Обратно на Вест Сайд он вернулся на автобусе. Прежде чем идти домой, он съел в дайнере тарелку куриного супа. Боксерский поединок завершился. Чемпион остался чемпионом. Инстинкты Роджера снова забеспокоились, очень настойчиво. Он подозревал, что их, его инстинкты, снова интересует все тот же адрес на Парк Авеню. Ну, хорошо, либо чемпион нокаутировал противника раньше срока и, придя домой, застал там сцену, или любовник жены слишком медленно собирался и дождался на свою голову прихода чемпиона. Чемпион теперь, наверное, разбирается с обоими. Завтра подадут на развод. Или не подадут. Скука.
Репортер Недоволен.
Пора было идти спать.
***
Ладлоу протащился мимо портье походкой пожилого человека, чьей не очень насыщенной событиями жизни управляют строгие принципы, и который уверен, что ничего постыдного в жизни этой у него не было, нет, и не будет.
- Добрый вечер, мистер Фитцджеральд, - сказал портье и, в точности как Фитцджераьд, Ладлоу ответил на приветствие коротким кивком.
Нажав кнопку на пульте возле конторки и услав таким образом лифт с Фитцжеральдом на нужный этаж, портье возвратился к портативному телевизору. Давеча он поставил двести долларов на одного из двух участников матча - единственного представителя меньшинства среди обитателей здания. Представитель был чемпион мира в тяжелом весе, давал портье на чай больше всех, и в данном матче являлся безусловным фаворитом.
В лифте Ладлоу вставил специально сделанный им ключ в нужную щель. Единственная деталь плана, частично зависящая от случайности, состояла именно в действиях портье. По плану портье должен быть слишком увлечен матчем, чтобы заметить, что лифт остановился не на том этаже, на который он, портье, его послал. Настоящий Фитцджеральд находился в данный момент во Флориде, а его жена, намного моложе его, в Неаполе. Портье этого знать не мог - он только что вернулся из двухнедельного отпуска на острове Аруба. Две камеры в вестибюле зафиксировали проход Фицджеральда. Впоследствии кто-нибудь начнет в конце концов задавать правильные вопросы и обнаружит всамделишное местонахождение Фицджеральда. После этого видеозапись отдадут экспертам на исследование, и те подтвердят, что на записи вовсе не Фитцджеральд. Но никто не сможет опознать Ладлоу в убеленном сединами старике в глупой, неуклюжей одежде. Дети боксера пребывали в резиденции в Апстейте, дворецкий взял выходной, телохранители сейчас пили виски и пиво на матче, прислуга ушла два часа назад. Супруга чемпиона находилась на втором уровне квартиры, в третьей спальне, одна, и смотрела матч по телевизору, жуя поджаренный хлеб и икру - тайная слабость.
Двери лифта гладко разъехались в стороны, и она этого не услышала.
На всякий случай Ладлоу старался действовать как можно более бесшумно. Проходя из одной комнаты в другую, проверяя, нет ли кого, он ничего лишнего не обнаружил. Мраморные лестницы не скрипят. Огромная квартира - красное дерево, мрамор, полированный дуб - да, это что-то.
В третьей спальне телекомментатор добросовестно рекомендовал оппонента чемпиона, парня, на счету которого имелось много побед нокаутом. Затем последовали рекламы нового немецкого драндулета, какого-то плохого пива и еще чего-то. Ладлоу вошел в спальню.
Она лежала на кровати . . . на животе . . . жуя . . . согнув колени, задрав игривые ступни вверх и болтая ими. Она не слышала как он вошел. Может, увлеклась рекламой пива. Может она была скрытая алкоголичка. Лежала себе на кровати, по диагонали, поверх покрывала. Закрыть ей рот рукой в перчатке - ненужный риск. Самое лучшее было - просто прыгнуть на нее сверху и ткнуть лицом в покрывало. Ладлоу так и поступил, и вскрик ее, как и ожидалось, был едва слышен. Остальное было просто. Вдавливая ее голову в покрывало, другой рукой Ладлоу приставил дуло автоматического пистолета ей к виску, говоря при этом ровно и отчетливо ей в ухо -
- Не смей дергаться. Перестань. У меня в руке пистолет, и дуло - вот, чувствуешь? - у твоего виска. Мне совершенно нечего терять. Если ты сделаешь малейшее движение после того, как я тебя отпущу, я высажу тебе мозги. Второго предупреждения не будет.
Он дал ей некоторое время, чтобы она осознала, что ей только что сказали, а затем убрал руку с ее затылка.
Женщина разумная, она сделала так, как ей велели. Он попросил ее повернуть голову слегка. Она повернула голову и вдохнула воздух.
- Теперь так, - сказал Ладлоу. - Я сейчас с тебя слезу. На твоем месте я бы не делал глупостей. Стреляю я очень хорошо. - Не дожидаясь от нее кивка, он сполз с нее и встал на пол в полный рост. - Перекатись на спину и сядь, только медленно, - сказал он.
Она села и уставилась на него. Приятной наружности мужчина лет тридцати пяти. Среднего роста. Хорошо сложен. Правильные черты лица. Одет в костюм, не соответствующий внешнему виду. Перчатки. Стариковская шапочка. Он снял шапочку. Русоволосый.
- А теперь, - сказал он, очень точным движением кладя шапочку на прикроватный столик, - от тебя требуется полное содействие. Твой единственный шанс - в точности следовать моим инструкциям.
- Кто вы? - спросила она.
- Я скажу тебе, кто я, но не сейчас. Сейчас ты должна понять, что мы здесь одни, и будем одни длительное время. Ты полностью в моей власти, и я ничего не потеряю, если убью тебя. Я не хочу тебя убивать, но мне придется это сделать, если ты будешь мне мешать. Ясно?
- Да, - быстро ответила она.
- Хорошо. Слезай с кровати. Медленно.
Она подчинилась. Она встала перед ним, в блузке и брюках капри, не сводя с него глаз. Он кивнул.
- Повернись.
Она повернулась.
- Левую руку.
Щелкнули наручники.
- Другую руку.
Наручники щелкнули еще раз.
- Хорошо.
Руки в наручниках за спиной. Теперь можно положить пистолет на прикроватный столик рядом с шапочкой. Он вытащил нож, принесенный им из кухни в нижнем уровне.
- Эй, - сказала она тихо, отшатнувшись.
Он протянул руку и схватил ее за волосы.
- Будь рассудительна, - сказал он. - Повторяю, мне вовсе не нужно тебя убивать, но все-таки я тебя убью, если ты меня к этому вынудишь. - Он дал ей хлесткую пощечину. - Это наказание, - заметил он холодно. - Тебе нужно быть рассудительной. Каждый раз, когда ты ведешь себя не рассудительно, ты будешь наказана. Степень наказания будет увеличиваться от раза к разу. И в конце концов, возможно, мне придется отрезать тебе один за другим пальцы.
Она стояла перед ним, стараясь не мигать. Он разорвал на ее груди блузку. Вставив два пальца между чашек лифчика, он потянул лифчик на себя. Мелькнуло лезвие - чашки упали по сторонам (она судорожно вздохнула). Затем он разрезал лямки, одну за другой, избавляясь от лифчика полностью. Расстегнув молнию на ее брюках, он потащил их вниз вместе с трусиками. Брюки и трусики оказались на полу.
- Выйди из них. Шаг в сторону, - сказал он.
Она подчинилась. Несколькими быстрыми надрезами он избавил ее от блузки. Теперь она стояла перед ним голая.
- Ложись на кровать, - сказал он. - Медленно. Сперва сядь. Так. К изголовью. Хорошо. Согни ноги в коленях. Правильно. Расставь ступни. Вот, правильно.
Чемпион мира появился на экране, все еще в раздевалке. Затем показали его нервничающего противника. Комментатор продолжал его рекламировать, чтобы всем было интересно, что будет дальше.
- Так, - сказал Ладлоу, кладя нож на прикроватный столик рядом с пистолетом. - Был бар, и был столик в баре. И была женщина, и был мужчина. Мужчина подошел к женщине. Он ничего особенного не имел в виду. Он просто хотел с кем-нибудь поговорить. Женщина смотрела на мужчину, но не видела его - она только слышала распевный лонгайлендский акцент, который, кстати говоря, был ненастоящий. Говорить с данным мужчиной было ниже ее достоинства. Так она думала. Сейчас я ей докажу, что она ошиблась. Он вовсе не ниже ее. Наоборот. Он ее хозяин и бог. И если ты хочешь выйти из данной ситуации живой и с полным набором конечностей, ты мне поможешь доказать ей это. Ты будешь терпеть все, что я с тобой буду делать. Тебе будет нравится. Ты полюбишь меня и будешь просить, чтобы я сделал с тобой тоже самое еще. И ты никому об этом не скажешь. Никому. У меня большой опыт и поймать меня невозможно.
Будь она меньше напугана, она бы ему не поверила.
В квартире он провел час. В какой-то момент, входя в нее сзади, он посмотрел на экран телевизора и спросил деловым тоном, любит ли она мужа.
- Только правду, - сказал он. - Я хочу слышать правду.
- Да, - ответила она.
Муж ее в этот момент упал на настил ринга. Рефери досчитал до пяти. Чемпион с трудом поднялся на ноги. Раунд закончился через десять секунд, началась реклама. В следующем раунде чемпион нашел слабое место в защите претендента, собрал все остававшиеся у него силы, и нокаутировал оппонента стремительным левым хуком.
Теоретически чемпион знал все неписаные правила. В действительности, он ничего не мог с собой поделать.
***
Пожарная команда прибыла через две минуты после получения сигнала тревоги и потушила пожар. К обитателям миллиардного здания, находящимся в состоянии паники, пожарные сперва отнеслись с ледяной профессиональной вежливостью, граничащей с презрением, но вскоре перестали притворяться. Старая вдова, владелица пуделя и солидного количества дорогой недвижимости, спросила, не может ли кто ей сказать, в безопасности ли ее квартира. Ей сказали - "Заткнись, [непеч.], бабуся, не до тебя теперь". Вскоре после этого прибыла полиция. Судебные следователи - через десять минут после нее.
Подозревать мужа было глупо. В конце концов, на планете имелось несколько миллионов свидетелей, готовых подтвердить его алиби. Представители прессы, поколебавшись, позволили властям убедить их, что боксер ни в чем не виноват. Не то, чтобы они действительно поверили этому, но других сведений у них не было (пока что, добавил кто-то циничный). Некоторые сомнения все же наличествовали - и на следующий день было продано вдвое больше экземпляров газет в связи с этим. Допросив портье, полиция его арестовала, но вскоре отпустила. Кто-то связался с мистером Фицджеральдом во Флориде.
Третья спальня, коридор, главная гостиная - все уничтожено огнем - антиквариат, серебро, все. Эксперты прочесали угли и пепел, ища - что-нибудь - отпечатки, ДНК, что-нибудь. Обнаружено было некоторое количество интригующих предметов. Следователи работали быстро. Все слуги были контактированы и допрошены, у всех взяли ДНК. Тех из слуг, кто привычно использовал квартиру в любовных целях когда хозяев не было дома, обязали представить любовников и любовниц, и они, любовники и любовницы, тоже были допрошены, но не все. Например, любовник горничной был известный полиции насильник, но он в данный момент находился в тюрьме, а среди любовниц повара наличествовала дама с репутацией соблазнения несовершеннолетних, но она в данное время жила в другом штате. Следствие зашло в тупик.
- Да нет, не может быть. Какой-нибудь маньяк из Аптауна, это точно, - сказал один из детективов. - Надо же, удушил дуру лямкой лифчика. Вот же скотина.
- Бывший любовник, это точно, - сказал еще кто-то.
К ужасу семьи и мужа (муж знал только о двух), все четверо недавних любовников жертвы были вызваны в отделение и допрошены. Все они имели алиби. Ни одно из алиби не выглядело подозрительным даже в самой малой степени.
На всякий случай пришлось еще раз арестовать портье. Ничего. Его снова отпустили.
Затем детективы прибегли к неодобряемой и не совсем легальной помощи ясновидящих. Одна ясновидящая согласилась помочь, и даже увидела кое-что, закрыв глаза и настроившись на нужную волну - видела, в основном, телевизионный экран. Часа два подряд она в трансе смотрела телесериалы и рекламу, после чего связь отключилась. Либо она ее, связь, потеряла, либо - безумная теория, но отмести ее, как несостоятельную, оказалось делом нелегким, мешали факты - преступник знал, что происходит, и перед тем, как оторвать глаза от экрана и потушить свет - зажмуривался. На следующий день произошло тоже самое. И на следующий тоже. Две недели это продолжалось, и в конце концов ясновидящая сдалась.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДЕТЕКТИВ ЛЕРОЙ И ОСТАЛЬНОЙ МИР.
Детектив Лерой не знал, что такое похмелье. В его случае потребление большого количества алкоголя вечером и несколько часов беспокойного сна всегда заканчивались лишь временной замедленностью восприятия и частичной, и тоже временной, потерей памяти. Помимо этого - ничего. Ни головной боли, ни перемен настроения, ни даже дурного запаха изо рта.
Было позднее апрельское утро. На улице шел дождь. Лерой потратил некоторое время, чтобы понять, что находится в кровати в собственной квартире.
Квартира выглядела неприглядно. Не полный завал, но прибрать все-таки нужно. Лерой вылез из кровати и нагнулся, чтобы подобрать странного вида книгу с пола. Прочел название вслух. Название ровно ничего ему не сказало. Открыл. Полная партитура оперы эпохи барокко. Оперы барокко скучные, но дело не в этом. Как она сюда попала? Лерой сконцентрировался, пытаясь вспомнить, является ли он сам, или кто-нибудь из его друзей, оперным певцом. Не вспомнил. Партитуру он положил на крышку пианино. Прошел в ванную.
Не было ни кругов под глазами, ни вздутий на скулах, ни тяжести в веках. Голубые глаза смотрели ясно и светло. Лысоватость не портила его, но то, что осталось от пепельно-блондинистых волос выглядело в данный момент неряшливо. Он подумал - а не обриться ли наголо? В том году такая мода существовала среди голливудских донжуанов, начавших лысеть.
Нет, не нужно.
Он почистил зубы.
Пройдя обратно в гостиную, служившую также спальней и кабинетом, Лерой посмотрел на будильник. Одиннадцать утра. На работу он опоздал. Ехать? А смысл какой? Не поеду. Зазвонил телефон. Лерой поднял трубку.
- Да?
- А, это ты, Лерой? - голос капитана Марти звучал устало, не было в голосе энтузиазма. - Это действительно ты? Все в порядке, надеюсь?
- Забавно, что вы решили мне позвонить, - сказал Лерой, снова беря в руки партитуру оперы. - Я только что собирался отключить телефон.
- Валяй. Я просто хотел удостовериться, что ты все еще находишься на территории страны. Мне, знаешь ли, нужно делать пометки в некоторых документах время от времени. Мы, бюрократы, периодически этим занимаемся.
- Ах, извините, - сказал Лерой. - Мне это не пришло в голову. Если мне нужно будет срочно уехать, я вам сообщу заранее. В остальных случаях, если меня нет на месте, просто считайте, что я взял выходной.
- Сколько ты вчера выпил?
- Не знаю. Может вообще не пил. Капитан, у меня к вам вопрос. Вы когда-нибудь слышали, чтобы я пел оперу?
- Э . . . Что?
- Нет, ничего. В общем, мне нужно идти.
- Извини, что отнял у тебя так много драгоценного времени, Лерой, - сказал Марти.
- Ничего страшного. Звоните мне, если вам что-нибудь понадобится.
Он повесил трубку.
В участке, в котором работал Лерой, работали копы, неотступно следующие правилам, а также копы, любящие то или иное правило обойти, а также копы, известные своим возмутительным поведением, а также Лерой.
Детектив Лерой жил один, друзей не имел, и, если верить популярной в отделении шутке, однажды арестовал сам себя в связи с домашней ссорой.