Романовский Владимир Дмитриевич
Год Мамонта

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Романовский Владимир Дмитриевич (tekhasets@mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 1456k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
  • Русские Романы
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Историко-приключенческий роман притворяющийся романом жанра "фентези". Данная версия - авторская, без издательских купюр и опошляющийх повесетвование "поправок". Версию, которую можно в данный момент купить в магазинах, автор НЕ РЕКОМЕНДУЕТ. Мягко говоря.

    • В. Д. Романовский-Техасец

    ГОД МАМОНТА

      
      

    роман

      
      
       Copyright Џ 2004 by Author
       ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВОЛЧОНОК.
      
       Еще до наступления сумерек войско артанского князя Номинга остановилось на ночлег. Прямо по ходу, в нескольких сотнях шагов, начинался лес, а направо, к юго-востоку, два дня ходу, было море. А до крепости Белые Холмы, первого укрепления на земле этих мерзких людишек, изнеженых и подлых, было и вовсе рукой подать. Завтра утром крепость падет.
       По старинке, в официальных обращениях к воинству, князья Великой Артании до сих пор называли эту землю Куявией, выражая таким образом полное к ней презрение. Откуда появилось такое название - неизвестно. Славы, лесной народ, называли ее по разному, а жителей сравнивали с дубами, имея в виду, что ничего им, тупым, не объяснишь, разве что с десятого разу. Сами куявы-дубы называли себя ниверийцами, а страну свою Ниверией, и тоже совершенно неизвестно почему.
       Столица этой самой дубовой Ниверии-Куявии, Астафия, была основной целью данного похода. Поход готовили два года подряд, копили силы. Два года подряд артанские лазутчики доносили Номингу о том, как плохо охраняется Астафия, какие там нелепые, плохо обученные трусы, а не воины, и как много там женщин изнеженных и белокожих.
       - Уау, уау, - ухарски крикнула какая-то птица, пролетая над станом в направлении леса, где у нее были, вероятно, срочные дела. Возможно, она летела долбить какой-нибудь дуб, хотя дубов в этой местности было мало, в основном клены да вязы.
       Два года упорный, методичный Номинг проверял сведения, посылая в Ниверию все новых лазутчиков. Донесения совпадали в одном - в Ниверии его не ждут, Ниверия в данный момент совершенно не готова к приходу артанского войска. И то сказать, если не считать мелких стычек с другими артанскими князьями да сдерживания славов в пограничных селениях, двадцать лет ни с кем не воевала Ниверия. Куявия. Забыли, как меч держать. Если вообще когда-то умели.
       Другие князья проявляли осторожность, ждали, что кто-нибудь нападет на Ниверию первым, и сидели дома. Вот он и напал, самый отважный, самый решительный. Он столько привезет из Ниверии вместе с ключами от городских ворот Астафии, что им, другим князьям, ничего не останется, как признать его превосходство! Он будет - первым из первых! Его будут называть - Номинг Великий!
       Несколько птиц безобразно заорали неподалеку. Воины стреноживали коней и разводили костры.
       Двадцать лет не воевала Ниверия. Куявия. Двадцать лет назад - доисторические времена.
       Семь лет назад - целая вечность, столько разного с тех пор произошло - Князь Улегвич, сосед Номинга, совершил рискованый набег на северные владения ниверийцев, через перевал, через мерзлую горную землю со странным названием Кникич, и Номинг тогда, семь лет назад, присоединился к походу. Славное было время! Зашли, повеселились, вышли. Сколько трофеев тогда привезли! Сколько славы! Теперь Улегвич оброс жиром, и воевать не желает. Да и вообще в Артании какое-то непонятное, тревожное затишье. Так всегда бывает, наверное, перед большими событиями.
       А событие намечается очень большое. После похода на Ниверию-Куявию, Князь Номинг, потрясая ключами Астафии, станет во главе всех артанских князей и войск! И будет второй поход, не такой, как сейчас, не набег, не вторжение, но планомерный, долгий, с осадами и взятием всех городов подряд, начиная с Теплой Лагуны, со вторым проходом через Астафию, с пленением всех правителей Ниверии-Куявии, даже самых мелких. Говорят, в древние времена такое было. Во времена легендарных Придона и Скилла. Но одно дело легендарные времена, а другое - настоящее, сегодняшнее. Как-то лучше верится.
       Правда, Князь Артен собирался в поход на северные владения Куявии с небольшим отрядом, опять через Кникич, и, возможно, уже выступил. Но это несерьезно, это просто мелкое удальство.
       Окинув ненавистный ниверийский лес мрачным взглядом, Номинг оглянулся по сторонам. Большой княжеский шатер сверкал бахромой в тяжелом, вовсе не степном, закатном солнце. В шатре тихо напевали наложницы, там ждали князя брага и простая, добротная походная еда. До поздней ночи будут петь наложницы, а сам князь будет тем временем спать вон в том маленьком, неприглядном шатре, и малолетний его сын тоже будет спать, там же. Это была специальная степная хитрость на случай покушения со стороны других князей или, что вернее, ниверийцев, которые не могли ведь не заметить приход войска и дрожат теперь, презренные трусы. Сражаться они не любят, а вот убрать кого-нибудь подло, ударом в спину, это по ним. Пусть только сунутся в княжеский шатер - тут им и настанет конец, подлецам, а князя разбудят двое лучших воинов, прячущихся в пятом шатре с краю и не спящих всю ночь. И князь с удовольствием посмотрит, как будут подлецов и трусливых убийц рвать на куски. Дрянь. Куявия.
       Князь незаметно прошел к неказистому шатру и скользнул внутрь. Малолетний сын еще не спал и посмотрел на князя невинно. Князь нахмурил брови. Сын все понял, лег, и закрыл глаза. Посопел, нахмурился, притворился спящим, и почти сразу уснул. Пусть привыкает к походной жизни, сопляк. Сколько ж ему лет? Лет семь где-то. Хороший воин должен вырасти.
       Князь отвязал меч, вынул кинжал из ножен, и прилег, подложив кулак с рукояткой кинжала под правую щеку.
       Сумерки сгустились. Костер ночной стражи освещал пространство возле шатров. Большинство воинов спали под открытым небом. Воины должны ко всему быть привычны. Неделю не есть, а потом вступать в длительное сражение. Не спать по трое суток, а потом сражаться. Мерзнуть в славских лесах без огня и одежды, скрываясь, несколько дней, а потом вдруг неожиданно напасть на поселение, и снова сражаться, проявляя доблесть. Хорошо быть храбрым и выносливым. Отважным и непобедимым. И непреклонным. Князь уснул.
       Было уже за полночь, когда два темных силуэта, сливаясь с окружением и пользуясь тем, что луна ушла за облако, отделились от леса и беззвучно, невидимые, приблизились к стану. Двигались они очень быстро, почти бегом.
       Опытный Номинг почувствовал что-то, постороннее присутствие, рядом с шатром, и немедленно проснулся. Не было слышно ни звука, кроме треска костра, бубнения ночной стражи неподалеку, и тихого пения наложниц в княжьем шатре. Он не заметил, но почувствовал, как слегка шевельнулся полог. Подлецы, подумал он. Что ж, пришло время поразвлечься. Бесшумно отодвинулся он от полога, ползком добрался до противоположного края шатра и приподнял этот край лезвием кинжала. Выскользнул он из шатра все так же бесшумно. Сейчас он обойдет шатер и застанет мерзавцев у входа. И тогда они обо всем пожалеют.
       Что-то тяжелое опустилось ему на голову, и Номинг стал падать вперед, удивленный и яростный. Ему не дали упасть, но этого он уже не помнил.
       Вторая тень скользнула в шатер и через несколько мгновений вынырнула с мешком, в котором помещался связанный сын Номинга с кляпом во рту. Сам Номинг был уже в другом мешке, и тоже с кляпом. Лазутчики закинули мешки на плечи и беззвучно, незаметно стали удаляться от стана. В княжеском шатре не очень мелодично пели наложницы.
      

    ***

      
       Номинг очнулся и попытался тряхнуть головой. Взгляд концентрировался плохо. Каменные стены. Каменный потолок. Каменный пол. Ах, песьи дети! Гадюжье племя! Выкрали меня! Ну ничего. Я еще жив, и при первой же возможности я отсюда сбегу. Коварные твари!
       По середине каменной коробки помещался приподнятый топчан. На нем стояли и лежали предметы, употребляемые ниверийцами для их подлого ниверийского письма. У топчана сидел какой-то отвратительный нивериец, среднего роста, а рядом с ним стоял еще один гнусный нивериец, высокий и плечистый. С таким если сражаться, то сразу надо оглушать, иначе будут хлопоты. Они о чем-то переговаривались вполголоса. Сидящего звали, кажется, Хок. Ниверийский язык Номинг знал плохо, всего несколько отвратительных слов, которые нужно было произносить утробно. Распахнулась напротив дверь, какие ставят в Артании в княжьих домах - украли у нас придумку, гиены. В помещение вошла высокая белокожая ниверийская баба. Походка почти мужская. Подошла к этим двум. Который сидел, сказал ей что-то и кивнул в сторону Номинга. Баба тоже кивнула и двинулась к Номингу.
       Номинг осознал, что сидит на полу, и связан по рукам и ногам.
       - Э, - сказал он. - У. - Язык подчинялся с задержкой. - Э. Здравствуй, красавица писаная, подстилка, потаскуха куявская.
       Неожиданно помутненный взгляд прояснился, и Номинг узнал ее. Бабу. Хуже не придумаешь. Действие развивалось в точности по логике кошмарного сна.
       Куявская потаскуха не обратила на его слова никакого внимания. Номинг вспомнил, что так и не выяснил, знает ли она артанский язык. Он не сомневался, что она тоже его узнала. Еще бы. Но лицо ее осталось совершенно равнодушным. Присев рядом с ним на корточки, она запустила руку в его волосы, чуть приподняла голову, и рассмотрела лицо и шею. Прищурилась. Номинг осклабился.
       - Ну, ты, - сказал он. - Здравствуй. Место дурное. Как в колодце. Приходи ко мне в шатер, там и поговорим.
       А что он еще мог сказать?
       Что произошло дальше, он толком не понял. Небывалая, нестерпимая боль прошла через все тело единой страшной волной, опустилась и остановилась у ребер. Номинг крикнул хрипло и истошно и начал непрерывно, яростно ругаться, понося последними словами ниверийцев, их подлую страну, эту мерзкую крепость, и эту потаскуху. Он объявил, что всех их сожжет на медленном огне, что развеет их пепел по ветру, что будет насиловать их малолетних дочерей и есть живьем их сыновей. Эта стерва поднялась и пошла обратно к топчану. Номинг продолжал кричать. Снова последовали какие-то слова, и снова сидящий ответил на них равнодушным тоном, указав кивком головы на какой-то предмет на топчане. Один из предметов. Женщина взяла предмет одной рукой. Номинг перестал кричать, всматриваясь и тяжело дыша. Женщина вернулась к нему и снова села на корточки. Номинг сообразил, что в руке у нее кляп, только когда она резко вдвинула мягкий матерчатый предмет ему в рот. Он замычал и забился. Тесемки соединились на шее сзади.
       Надо было ее убить, когда была такая возможность. Сейчас она мне просто мстит. Нет, она мне не мстит. Я для нее вообще не человек.
       А потом была такая боль, которая даже в самых страшных снах не придумается. А те двое у высокого топчана продолжали равнодушно разговаривать, даже не глядя на него. А потом боль, которая все тянулась и росла, расплывалась и сжималась, и вибрировала, стала затухать. Женщина встала, встряхнула руками, как встряхивают бабы, когда месят тесто, вытащила у Номинга кляп, и проследовала обратно к топчану. Сидящий кивнул ей, и она вышла. Затем вышел плечистый. Номинг и сидящий, которого вроде бы звали Хок, остались одни.
       Сидящий Хок равнодушно посмотрел на Номинга.
       - Сейчас с тобой будет говорить очень уважаемый всеми человек, - сказал он на артанском наречии, явно подбирая слова, причем подбирая неправильно и коверкая произношение. Например, во фразе "очень уважаемый всеми человек" последнее слово было совершенно лишнее, и только ниверийско-куявские гиены так говорят на нашем языке, невежды мерзкие. - Я хотел бы, чтобы ты ответил ему правду. Только всю правду ответил. Ты понимать? И чтобы возражений не надо. Не надо возражений вообще. Понимать?
       - Трусливая ты крыса, - сказал Номинг. - Падаль куявская.
       Сидящий поднялся. Крепко сложен. Белобрысый. С приплюснутым носом. Одно ухо оттопырено. Он кивнул и, протянув руку, открыл дверь. Что-то тихо сказал. Снова вошла мужской походкой белокожая мерзавка, которую он в свое время не убил, хоть и мог, и снова приблизилась к Номингу. Он начал кричать еще до того, как почувствовал боль. В открытый рот снова запихали кляп. Номинг весь покрылся потом, из глаз текло, а боль все усиливалась. А белобрысый нивериец вышел. Вернулся он, когда прошли четыре вечности. Подошел вплотную. Белокожая все еще сидела на корточках рядом с Номингом.
       - Только правду. Возражений не надо. Понимать? Кивать. Если понять, кивать.
       Номинг кивнул. Он больше не мог. Он больше не был Номинг, он больше не был человек и воин. Он был несложное, трясущееся от ужаса животное. Он больше не узнавал эту женщину. Он не помнил ее. У него не было прошлого.
       Кляп вынули. Женщина ушла. Белобрысый нивериец поморщился, пожал плечами, и тоже вышел. Долго никто не входил. Боль затихала, но сама память об этой боли вселяла дикий, животный страх. Сама возможность повторения этой боли была совершенно немыслима.
       Дверь снова открылась. Вошел небольшого роста худой человек с каштановыми волосами, в ниверийской одежде. Номинг автоматически отметил отсутствие какого-либо оружия. Человек подошел и встал рядом с сидящим на полу Номингом. Тусклым голосом спросил - Ноги не затекли?
       Безупречное артанское произношение. Так говорят только родившиеся вблизи владений Улегвича. Артанец? Перебежчик?
       - Ты кто? - спросил Номинг, не узнавая своего голоса. Он не чувствовал никакой неприязни, скорее наоборот. Боль не повторится, пока этот с каштановыми волосами здесь.
       Человек с каштановыми волосами спокойно смотрел на Номинга. Что-то неприятное, пугающее и одновременно притягивающее было в его зеленых глазах под крупными светлыми бровями. Тонкие губы вдруг растянулись в холодную улыбку.
       - Я - Фалкон. Запомни это имя. Хорошо запомни. Как ноги?
       Запомни имя. Наглец. Номинг попробовал пошевелить ногами. Нет, не затекли.
       - Тебя прислали меня допрашивать? - спросил он.
       - Нет, зачем же. Все известно и так. Ты пришел сюда с войском. Ты предупредил нас, что идешь в поход на славские земли. Но ты решил, что славские земли тебе не интересны. Ты изменил планы. Я пришел, чтобы сказать тебе, что ты будешь делать дальше.
       - Дальше?
       Опять появилась холодная улыбка. Номинг понял, что дальше он будет делать все, что ему скажут. Он ненавидел себя больше, чем этих... ниверийцев... да. Позор, позор. Жить с позором. Есть и спать с позором. Позор лучше, чем боль. Он был согласен. Он презирал себя, но он был согласен.
       - Тебя вернут в твой тайный шатер. Утром ты объявишь войску об изменении направления. Ты дойдешь до славских земель. Ты сожжешь несколько деревень. Потеряешь какое-то количество воинов. И вернешься в свое княжество. Раз в три месяца к тебе будут приезжать наши посланцы. Они будут привозить сплавы, приспособления, и изделия. И забирать у тебя золото и серебро. Охрану будешь предоставлять ты. Сто пятьдесят человек. Ты больше не подойдешь к границам Ниверии с войском до тех пор, пока тебе не дадут знать. Иногда ты будешь выполнять кое-какие, очень несложные, просьбы. От меня лично. А твоего сына мы оставляем у себя.
       - Сына?
       - Да. Не волнуйся. Ему у нас будет большой артанский почет и уважение. Мы будем растить его, как будто он очень уважаемый всеми. Он станет когда-нибудь хорошим и храбрым князем Номингом.
       Номинг попытался сконцентрироваться. Мысли путались. Последняя полу-надежда, полу-мечта мелькнула в ставшем вдруг очень ясным сознании. Мелькнула и пропала. Снова мелькнула.
       - Артен за меня отомстит, - сказал он наконец. Уверенности в голосе не было никакой.
       Не меняя выражения лица, Фалкон вытащил из бокового кармана некий предмет и показал Номингу. Номинг сморщился, как от боли. На серебряном медальоне красовался герб артенских князей.
       - Артен взят в плен, - равнодушно сказал Фалкон. - Войско его разбито. Впрочем, если тебя не устраивают наши условия, мы могли бы тебя просто повесить на ближайшем суку.
      

    ***

      
       Фалкон поднялся на главный этаж крепости и вошел в просторную, мрачноватую залу. Два факела освещали небольшое пространство ближе к высоким окнам. В пространстве его ждали трое - Хок, Комод, и командующий северным войском. Положение было неприятное.
       Три дня назад небольшое войско князя Артена, всего две тысячи человек, ворвалось в Кронин, третий по величине город Ниверии, всего в двухстах пятидесяти верстах от Астафии. Никакой защиты у города не было. Фалкон знал о передвижении Артена в этом направлении, но ничего не предпринимал, думая, что Артен направляется в Славию. То есть, он просто прозевал вторжение. Город сожгли до тла. Положение исправлялось, но медленно. Вместе с командующим северными войсками был составлен план. В кратчайшие сроки элитная дивизия была переброшена в предместье Кронина и ночью с тыла атаковала Артена. Артен отступил, чтобы перегруппироваться и отразить атаку, но отступил слишком поспешно. Дорога, которой он пришел, была перекрыта, и артанские конники отступали вдоль реки. Вскоре дорога привела их в ущелье. Тропа сузилась. Осознав ошибку, Артен попытался выехать из ущелья, но поздно. Шквал арбалетных стрел встретил конников на выходе. Артен рванулся в противоположную сторону, но и там его ждали. Он попытался обороняться, не выходя из ущелья, но тут на войско сверху, со скал, посыпались огромные камни. Через несколько часов, когда войско уже не сопротивлялось, оставшихся в живых докалывали пиками. Войско погибло целиком.
       Теперь следовало все это переосмыслить и преподнести в Астафии так, как будто во всем виновато было командование северных армий, которому неутомимый Фалкон пришел на помощь. Заодно надо было как-то скрыть неудобный факт - больше половины элитной дивизии полегло от стрел и мечей Артена, то есть потери противника не превосходили потери ниверийцев.
       - Где сейчас Артен? - спросил Фалкон.
       - К сожалению, - ответствовал командующий суровым, привыкшим время от времени сообщать неблагоприятное, голосом, - ему удалось бежать.
       Фалкон удивленно наклонил голову.
       - Бежать? Вы в своем уме?
       - Я следовал вашим указаниям. Вы говорили о милосердии.
       - Да, говорил. Дать ему бежать было в высшей степени немилосердно.
       - Не понимаю.
       - Вы свободны.
       Командующий постоял еще немного молча и затем тяжело потопал к выходу из залы.
       - Комод, что у вас? - спросил Фалкон.
       Маленький, круглый Комод с мясистым лицом и добродушными глазками, присел над походным мешком и вынул из него боевой арбалет. Фалкон протянул руку. Хок снял со стены факел и поднес ближе. Фалкон рассмотрел арбалет. Приклад был сработан нарочито грубо, клеймо мастера отсутствовало, зато натяжка, двойной паз, крюки, прицел - все было филигранной работы. В степи такие арбалеты не делали. В степи вообще не делали арбалеты.
       - Еще?
       Комод снова запустил руку в мешок. На этот раз Фалкону пришлось рассматривать кинжал. Все было понятно и так, но нужно было произвести впечатление на коллег. Автор кинжала был тщеславнее автора арбалета. Клеймо наличествовало. Сталь лезвия была тонкая и легкая, а само лезвие невероятно острое и прочное. Особый, недавно изобретенный сплав.
       - Меч я не стал волочь, но из той же стали, - сообщил Комод, улыбаясь добродушно.
       - И кто же у нас приторговывает всем этим? - риторически спросил Фалкон.
       - Есть на примете несколько, - заверил Хок.
       Фалкон посмотрел на него мрачно.
       - Нам не нужны несколько. Нам нужен один. Найдите и возьмите на заметку. Через месяц мы его четвертуем публично. Остальных пока не трогать. Что там с мальчишкой?
       - Пытался буянить, - сообщил Хок. - Теперь спит, но во сне дергается.
       - Комод, доставьте мальчишку в Астафию, в мой дом. Приставьте к нему кого-нибудь на первое время, пока не привыкнет. Пусть поживет с прислугой, там много его сверстников. Хок, что невеста Великого Князя?
       - Уже выехали. Будет через четыре дня в Астафии.
       - Это слишком скоро. Сперва надо исправить положение и подготовить общественное мнение. Поезжайте навстречу и замедлите среднюю скорость кортежа. Методы на ваше усмотрение, но желательно без драки и без скандала. Номинга верните в шатер немедленно. Я отбываю.
       Он вышел из залы. Некоторое время Хок и Комод стояли молча.
       - Уж не собирается ли он сложить всю вину на торговца оружием? - задумчиво спросил Комод, поскребывая гладко выбритый розовый подбородок. - Мол, если бы не наше оружие, они бы не сожгли Кронин?
       - Не знаю, - Хок думал о чем-то другом. - Если нужно, сложит.
       - Каким образом?
       - Найдет, - сказал Хок, знавший и понимавший Фалкона гораздо лучше, чем Комод. - Мальчишку сильно не лупи, если будет орать и вырываться. Для чего-то он нужен Фалкону. Не знаю, для чего именно, но нужен.
       - Как заложник, - предположил Комод.
       - Сомневаюсь. Артанцы - народ дикий, отношение к детям у них вполне животное.
       Помолчали. Комод почесал за ухом. С некоторых пор Хок, всегда готовый к действию, никогда не сомневающийся в целесообразности приказов Фалкона, стал его, Комода, слегка раздражать.
       - Что означает вся эта милая иносказательность о милосердии? - спросил Комод.
       - Милосердие милосердию рознь. С общественной точки зрения было бы лучше, если бы Артена убили. А еще лучше - доставили бы в столицу и публично казнили. Меньше драк у пограничья, города сохраннее, да и народ возрадовался бы.
      
       ***
      
       Номинг-младший проснулся рано утром и попытался вскочить на ноги или на четвереньки. Его удержали. Он рванулся, стал извиваться и мычать, очевидно требуя, чтобы его оставили в покое. Обстановка была странная. Похоже на маленький деревянный дом, совсем игрушечный, с двумя занавешенными толстой материей окнами. Два дивана, обитые материей и мягкие, как в княжеском доме. При этом домик раскачивался, что было очень неприятно и странно. И еще он двигался, домик, в одном направлении. Домик стоит на телеге, догадался наконец Номинг-младший.
       Он перестал вырываться и заплакал, рассматривая того, кто его удерживал. Удерживающий был толстяк с добродушным лицом. Он улыбался.
       - Не плачь, - сказал толстяк. - Ничего страшного не будет. Не понимаешь?
       Номинг-младший тер кулаком глаза и тупо смотрел на толстяка.
       - Пряник хочешь? - спросил толстяк. Запустив руку в походную суму из грубой кожи, он достал мешок и, вытащив из него пряник, протянул Номингу-младшему. - На. Бери. Да бери же, вкусно ведь. Страсть как вкусно. Только в одном месте на всей земле такие пекут. У меня там знакомый пекарь. Он специальную траву добавляет. Бери. Не хочешь? Ну, захочешь, так скажешь. - Толстяк запихал пряник в рот и с видимым удовольствием долго его жевал. Машинально он достал из мешка второй и тоже положил в рот. - Свсм эшь ка? - спросил он. - Жжж. Счас. - Он проглотил, причмокнул, и вытер рот какой-то тряпкой, очень белой. - Совсем, говорю, не понимаешь нашего языка? Эх, степь. Дикари вы там все, колючки едите на завтрак. Ну, оно может и к лучшему.
       Номинг-младший указал пальцем на окошко в двери кареты.
       - Едем, - объяснил Комод. - Е-дем. - Он провел рукой по воздуху, горизонтально. Мальчишка мотнул головой и снова указал пальцем на дверцу, настойчивее. - Ниверия, - объяснил Комод. - Скоро приедем в столицу. Называется Астафия.
       Мальчишка стал стаскивать с себя нелепые тесные артанские штаны.
       - А! - сообразил вдруг Комод. - Ссать хочешь. Сейчас.
       Протянув руку, он дернул за свисающий по стенке кареты шнур. Карета остановилась.
       Кругом был редкий лес. Земля обожгла босые ноги Номинга-младшего холодом. Мальчик ошарашено озирался.
       Целый день прошел в пути. Ночевать остановились в маленьком городке, в трактире. Кучер остался сторожить карету и коней, а Комод с мальчишкой заняли комнату наверху. Хозяин трактира обрадовался золотым монетам, что для хозяев трактиров, да и вообще для большинства людей, явление типичное. На всякий случай Комод связал мальчишке руки за спиной шелковым шнуром, а правую ногу прикрутил к ножке громоздкого ложа.
       Ужин им принес сам хозяин трактира. Красная жидкость, которую Комод наливал в кружку из тонкого глиняного сосуда, называлась вино. Номинг-младший никогда раньше такой жидкости не видел. Вначале он испугался, решив, что это кровь. Но потом подумал, что кровь жидкой долго не бывает, засыхает. Значит, не кровь.
       Комод предлагал мальчишке все блюда подряд, но тот лишь мотал головой. От воды он, правда, не отказался, и надолго припал к краю кружки, которую ему вполне заботливо держал Комод.
       А Комод был, оказывается, страшнейший обжора. Ел он не очень быстро, размеренно, и к каждому куску мяса и курицы, к каждому ломтику редьки и свеклы, к каждой крупинке гречки подход имел индивидуальный. Щеки у него стали красные и залоснились. По лбу обильно стекал пот. Пухлые руки плавно двигались, отрезая, поддевая, подливая, приподымая.
       - Хе-хе, - сказал Комод. - Ничего еда. Не столичная, конечно, но сойдет за неимением достойных ингредиентов. Зря ты, малыш, не ешь. Ты бы поел. Ужасно вкусно.
       Он медленно и методично, не прерываясь, выпил кружку вина и налил еще.
       - Это хорошо, что ты ничего не понимаешь, - удовлетворенно сказал он. - С самим собой мне говорить надоело, а делиться сомнениями с другими опасно стало. - Он мудро и пьяно покивал.
       Рядом с тарелками и кружками на столе лежали заряженный арбалет и кинжал без ножен. Арбалет тяжеловат. А кинжал в самый раз. Если бы можно было незаметно освободить ногу, а потом перетереть обо что-нибудь шелковый шнур, связывающий руки, а потом неожиданно прыгнуть на эту жирную ниверийскую свинью, хватая в прыжке кинжал, и воткнуть кинжал в жирную шею, было бы здорово. А потом спокойно уйти из этой дурацкой и душной ниверийской постройки, украсть коня, и ехать к своим, сметая по пути отряды ниверийцев, вступая в сражения с драконами, пугая колдунов, проявляя доблесть - было бы совсем замечательно.
       - ...учились мы все в Кронинском Университете. Это типа школа, но для почти взрослых. Впрочем, чего это я объясняю, ты все равно не понимаешь, да и вообще для артанцев школа - развлечение для развратных ниверийцев, да? Для нас это место, куда юных отпрысков отсылают, чтобы под ногами не болтались. Ну так вот. Ходили мы туда, стало быть, втроем. И были у нас сперва, как сейчас помню, обычные имена. Но Университет - особое место, и рано или поздно каждый получает кличку.
       Комод помолчал, глядя в одну точку пьяными глазами. Мальчишка безучастно смотрел на единственное в комнате окно, не проявляя ни особого интереса к монологу, ни особой скуки. Смирился мальчишка. Это хорошо. Комод снова погрузился в воспоминания.
       - А вожаком он стал как-то естественно и неожиданно, - сказал он трезво. - Он был старше нас на два года. Но такой же щуплый был, как теперь. Говорят, когда он только поступил в Университет, били его здорово. А он терпел. И никому не жаловался. И его стали уважать. А потом слушать. А как мы с Хоком пришли, он уже был самый влиятельный во всем заведении, представляешь? Наставники его боялись. А он выбрал нас, именно нас, себе в друзья. Нас двоих. Только друзья - это просто слово такое. А на самом деле мы просто начали ему служить. Сами не заметили. Мы, потомки знатных родов, были... и есть... на побегушках у какого-то безродного провинциала. Вот так оно и бывает. Сложная штука жизнь.
       Комод замолчал. За дверью послышался шум. Комод ждал, когда он затихнет. Шум не затихал. Истошно заорала женщина. Зарычал мужчина.
       - Нет покоя, - сказал Комод.
       Он поднялся и тяжело двинулся к двери. Отодвинув засов и открыв дверь, он высунулся в коридор, оценивая положение. Вышел. Орущую женщину он водворил обратно в ее комнату, а мужчину, не слушая энергичных возражений и страшных угроз, скинул с лестницы. Вернувшись в комнату, он запер дверь, сел на прежнее место, и снова уставился в пространство. Мальчишка все так же безучастно смотрел на окно.
       - А только не нравится мне что-то, - Комод понизил голос. - Сегодня он глава Рядилища, завтра он первый человек в государстве, первее Великого Князя, который и так, впрочем, никогда первым не был. Ну, хорошо. Ничего страшного в этом нет - должен же кто-то быть первым человеком в государстве? Не он, так другой будет. Да. Но. - Комод поднял указательный палец и показал им на что-то, по диагонали вверх. - Тревожно мне что-то. То какого-то мелкого князя казнили по подозрению. То священников потеснили. То запретили возмущаться налогами публично. Но это все ерунда. А главное-то что? Что главное, я тебя, артанская морда, спрашиваю? А? А вот что. - Глаза Комода сверкнули. - Кому мешал мой любимый кабак на Улице Торговцев Краденым? Кому? А? - спросил он грозно и страстно. - Я знаю, что там был вертеп и что там собирались заговорщики. Но зачем же повара-то вешать? Ведь это какой был повар, а? - Комод опять указал пальцем, в этот раз на глиняный сосуд с вином. Это навело его на мысль. Он налил и залпом выпил кружку. - Во всем мире такого не было и нет. Повара такого. И не будет. Какие куропатки в изюме! Какое седло барашка с репой и горошком! Какой медовый пирог - да кому, спрашиваю я, еще что-то нужно в этой жизни, кто попробовал того пирога? Ну, есть, наверное, такие, но они все пресытившиеся свиньи! Заявляю со всей государственной ответственностью! А стерлядь, которая во рту тает! А глендисы! А хоть бы и простецкие хрюмпели! А, бывало, придешь, эта, под вечер... никаких припасов в кабаке нет, все съели. Но скажешь повару, что жрать охота, так он, поверишь ли, из каких-то жалких крох, из остатков презренных, такое сделает со сметаной, что пальчики оближешь! И не один раз! Много раз оближешь! Вот из таких вот крох, - Комод слегка раздвинул большой и указательный пальцы правой руки и показал Номингу-младшему. - Представляешь? Из ничего. Из вообще ничего. Как можно было повесить такого повара? Ну, посади его в тюрьму на многое годы, а выпускай только два, нет, лучше три, раза в неделю и еще по праздникам, чтобы готовил. Ведь нельзя было лишать мир, и меня, такого человека! Одни миндальные пирожные чего стоили!
       В первый раз за все путешествие у мальчишки на лице появилось осмысленное выражение - он удивленно поднял брови. Но Комод не заметил - он плакал, плакал искренне, обильно роняя крупные слезы в компот и утираясь тыльной стороной жирного запястья.
       Комод ошибался, думая, что Номинг-младший ничего не понимает. Мальчишка понимал почти все, а что не понимал, запоминал дословно. И - молчал.
       Язык Ниверии был его родным языком.
      

    ***

      
       На подъезде к столице резко похолодало, и в предместье сыпануло снегом. Топот копыт стал менее отчетлив. Вокруг побелело и мир стал чист и гармоничен. Номинг-младший видел до этого снег только раз в жизни. Не удержавшись, он прилип к окну. Комод раздвинул створки под передней скамьей. Там была миниатюрная печь. Он тут же растопил ее несколькими поленьями, помещавшимися рядом. Это тоже было интересно, но менее интересно, чем снег. А потом были чугунные городские ворота с развевающимся над ними ненавистным всем артанцам ниверийским флагом - на бело-голубом фоне белый круг, а в кругу миролюбиво настроенная пантера.
       Дальше началось совершенно удивительное.
       Каменные дома в Артании встречались редко и принадлежали князьям, жрецам, и их лучшим друзьям. В Артании они казались Номингу-младшему огромными. Здесь же все дома были из камня, и были несказанно, сказочно большими. Три этажа. Четыре этажа. Комод что-то спросил, неразборчивое.
       Потом была река с каменными, гладкими берегами, и мост через реку. Номингу-младшему хотелось попросить, чтобы Комод остановил карету. Хотелось выйти и побежать, сначала вперед, потом назад, вдоль всего моста, а потом сойти с моста и рассмотреть его сбоку.
       А земля на улице была выложена гладким камнем.
       Справа по ходу обнаружилось странное сооружение с остроконечной конусообразной пикой на крыше, со сводами, стремящимися ввысь.
       - Храм Доброго Сердца, - сказал Комод, приблизившись к окну. Теперь их головы почти касались друг друга, и мальчишка не испугался.
       Возможно, Комоду тоже интересно смотреть на все это. Может, он здесь никогда раньше не был.
       А Комоду действительно было интересно. Храм всегда его восхищал, а поделиться восхищением было не с кем. К религии в столице относились насмешливо-прохладно. Это ж надо, подумал Комод, такое здание отгрохать, на чистом энтузиазме. По проэкту Зодчего Гора. Зодчий Гор был два года назад выслан из столицы в колонию, когда-то основанную в славских землях мятежным князем Бронти. Имя зодчего старались не упоминать. По всей столице стояли сооружения, им построенные - особняки, ратуша, театр, и даже форум. Форум Зодчий Гор, правда, не строил, а лишь слегка переделал, сохранив старинный облик, но улучшив расположение скамеек и звукоотражающих стен. Были два амфитеатра, каждый вмещал десять тысяч человек. Для ораторов (которые сообщали городу новости, делали политические и бытовые обзоры, а также просто рассказывали исторические эпизоды) были сконструированы специальные подиумы, и можно было, не напрягая голоса, быть уверенным, что тебя слышат даже в самых верхних рядах. В здании Рядилища, которое тоже построил Зодчий Гор, был такого же плана амфитеатр, но меньше, на двести человек всего.
       Улица стала шире, и справа возник дом, который невозможно себе даже представить, если никогда не видел - весь белый, сверкающий, с ровными белыми столбами из камня, поддерживающими треугольный навес над входом. А потом еще один такой же.
       Потом было большое пространство с деревьями по середине, и по периметру пространства располагались огромные дома. Карета остановилась перед одним из них. Он был не белый, но серый, как дома ближе к окраине, но тоже со столбами перед входом.
       - Вылезай, приехали, - сказал Комод. - Что ты за зверь такой. Непонятный ты какой-то. Волчонок. Говорят, надо больше доверять собственным инстинктам, но что делать, если инстинкты молчат. Не вздумай убегать.
       Номинг-младший не собирался убегать. Снаружи было так холодно, что ему подумалось, что, возможно, он скоро просто замерзнет насмерть, что такие скопления каменных домов в снежном регионе не предназначены для жизни человека, во всяком случае для жизни артанца. Комод провел его через парадный вход и затем в боковую дверь, за которой было много непонятного и пугающего, но интересного.
      
       ***
      
       Комод знал свое дело хорошо. Через три дня, к моменту въезда в город Фалкона, все было готово. Везде висели флаги, благодарный народ встречал своего верного защитника. И когда Фалкон произнес на форуме приветственную речь, тусклую и неинтересную, ее приняли как откровение. Да, Кронин был сожжен, в чем были виноваты командующие северными войсками и ничтожные, корыстолюбивые торговцы оружием. Но под предводительством Фалкона победоносная ниверийская армия при незначительных потерях разгромила коварных артанцев так убедительно, что пройдет еще не мало времени, прежде чем они сунутся к нам еще раз. После чего сам Великий Князь Зигвард выступил на форуме, благодаря Фалкона за верную службу стране. Затем, с некоторыми уточнениями и добавлениями для посвященных, Фалкон повторил речь в Рядилище, и там ее тоже приняли с восторгом.
      
       ***
      
       Еще неделя ушла на осмысливание народом доброй вести и на соответствующие праздненства. А затем в город въехал кортеж невесты Великого Князя, княжны Беркли.
       В отличие от Номинга-младшего, княжна Беркли прибыла в Астафию более или менее по собственной воле. Правда, все, кто интересовался будущим браком, были уверены, что княжну заставили. Ибо было ей шестнадцать лет, а жениху тридцать четыре, и брак был чисто политический. Жених, Великий Князь Зигвард, был легкомысленный развратник, пьяница, и вдовец. Его старшему сыну, официальному наследнику, было пятнадцать лет. Ходили слухи о побочных детях.
       Все это не имело никакого значения для княжны Беркли. Год назад, во время визита Великого Князя в княжество ее отца, она видела Зигварда, всего один раз, и говорила с ним. Свою романтическую влюбленность она скрывала ото всех, и когда ей сообщили, что она выходит замуж за Зигварда, сообщавшие были удивлены отсутствием бурной отрицательной реакции.
       Княжна Беркли была высокого роста, тощая, нескладная, с некрасивыми зубами и небольшими глазами, со слегка лошадиным лицом и странно для ее комплекции светлыми, очень подвижными бровями. Голос у нее был монотонный и тусклый, сипловатый. Остроумием она не блистала, пристрастий не имела, была вежлива с окружающими и иногда благосклонна к служанкам.
       В столице она была уже два раза. Восхищаться ей не хотелось, а хотелось побыть одной. Ее привезли в княжеский дворец и выделили ей апартаменты. У ее служанки загорелись глаза при виде столичного великолепия. Княжна Беркли скинула тяжелые неудобные башмаки с золотыми пряжками, велела служанке поменьше таращить глаза на все эти тряпки и занавеси, сама развязала длинными своими руками шнурки платья на спине, стянула платье через голову, и прилегла на кровать в спальне.
       - Княжна, нас, наверное, поведут сегодня в знаменитый Озерный Парк! - воскликнула служанка.
       - Выйди вон, - сказала княжна.
      
       ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОД МАМОНТА.
      
      
       Прошло два года.
       Осень выдалась теплая, а в конце октября и вовсе захорошело, и три дня подряд было почти жарко. Столица нежилась на солнце, подданные заметно повеселели и подобрели, и первый день рождения Великой Княжны Шилы отметили неподдельным праздничным настроением. Торговки на рынке благодушно торговались с покупателями, кузнецы в кузнях отпустили подмастерьев на улицу, чтоб те развеялись, хозяева таверн наливали вторую кружку бесплатно, бродячие музыканты играли патриотические этюды, и даже проститутки на Улице Святого Жигмонда оделись в национальные бело-голубые цвета.
       Великий Князь показал Великую Княжну народу с балкона дворца. Годовалая Великая Княжна Шила испугалась и сначала жалобно заскулила, а потом заплакала. Ее отдали няньке, после чего придворные и самые знатные члены Рядилища ушли в дворцовую столовую залу отдать должное раннему обеду, а Великая Княгиня, сославшись на легкое недомогание, удалилась в свои апартаменты. Великий Князь не обратил на ее уход никакого внимания. Он был занят - флиртовал с женами придворных, обменивался циничными замечаниями с членами Рядилища, подшучивал над Фалконом (а Фалкон терпел), и вообще вел себя, по своему обычаю, легкомысленно и распущенно.
       Выпив очередную кружку доброго вина, доставленного неделю назад из южных владений Ниверии, Великий Князь Зигвард вдруг уперся ладонями в резные подлокотники кресла, вскочил, и согнулся пополам. В следующий момент все сидевшие за обеденным столом были на ногах. Кто-то с интересом наблюдал, кто-то заботливо спешил на помощь, а одна дама упала в обморок.
       Фалкон сделал шаг вперед и положил руку на плечо Великого Князя.
       - Вам плохо, Зигвард?
       - Мне нужна ванна, - сказал Великий Князь, медленно разгибаясь.
       Придворные обменялись сочувственными репликами.
       Лежа в высоком деревянном корыте, наполненном теплой водой, Зигвард отвел назад и пригладил ладонями светлые волосы, обнаруживая солидные залысины, помедлил, протянул руку, взял с туалетного столика колокольчик и позвонил. Вместо слуги в ванную комнату вошел Фалкон.
       - Князь, - сказал он.
       - Передайте мне губку, если вас не затруднит.
       Фалкон выдержал паузу, выражая таким образом неудовольствие, и брезгливо взял губку двумя пальцами.
       - Что за странная комедия, - сказал он полувопросительно.
       - Вы, если я не ошибаюсь, назначили аудиенцию двум князьям из северных владений?
       Зигвард принял губку из рук Фалкона. Фалкон иронически посмотрел на резной потолок ванной комнаты, перевел глаза на стойку, с которой свешивались белоснежные простыни, на запотевшее окно, и снова на князя.
       - Да, князь.
       - Вы ими недовольны?
       - Почему Вы так решили, князь?
       - Отвечайте на вопрос.
       Кажется, кто-то настроил Великого Князя против него, Фалкона. Это несерьезно, конечно, и завтра же Зигвард, пьянствуя и соблазняя какую-нибудь девку, обо всем забудет. Но неплохо бы узнать, кто именно тут, во дворце, занимается подрывной деятельностью. На всякий случай.
       - Они ведут переговоры со Славией, - сказал он.
       - Мы тоже с ней ведем переговоры, - заметил Зигвард. - И Артания тоже ведет. И даже загадочная Страна Вантит, местонахождение которой до сих пор никто не может точно определить, наверняка ведет переговоры со Славией. Вы всем будете аудиенции назначать?
       - Не понимаю, чем вы недовольны, князь, и почему вас вдруг заинтересовало все это. Мне кажется, здесь не обошлось без постороннего влияния.
       - Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос.
       - Странные у вас нынче капризы. Хотел бы я знать, кто ждет вас в данный момент в вашей спальне и чья она жена. Хотелось бы задать ее мужу несколько вопросов. Несправедливо получается - спите с их женами вы, а интригуют они против меня.
       - Не забывайтесь, Глава Рядилища.
       Фалкон пожал плечами. Очень по-своему, но он любил Зигварда. Зигвард был, конечно же, легкомысленный пьяница, бездельник и самодур, ничего не смыслящий в управлении, но знали они друг друга давно и всегда друг друга понимали. Почти всегда. Фалкону стало жалко Великого Князя. Друзей у Фалкона не было. Не считать же друзьями Хока и Комода, не говоря уж о Рите. Собственно, Зигвард был единственным человеком, который больше всех, в случае Фалкона, соответствовал понятию друг. Очень жалко расставаться с друзьями. Ну, посмотрим.
       - Князь, положение очень серьезное.
       - Вы имеете в виду ваши шашни с моей женой?
       Нахал. Зигвард любил при случае щегольнуть безнаказанностью, сказать, либо при всех, либо в глаза, что-нибудь шокирующе неприятное. Но должны же быть границы.
       - Не следует меня оскорблять, князь.
       - Так что же это за положение в таком случае, из-за которого нужно назначать тайные аудиенции с непокорными провинциалами?
       - Колония Бронти, князь...
       - Колония Бронти существует уже лет тридцать. Туда сбегаются все недовольные, со всей страны. Туда же уезжают ссыльные. Тридцать лет. А заговоры там начались всего пять лет назад, именно с того момента, как вы стали Главой Рядилища. Это просто неприлично, Фалкон. Пять лет назад о вас в Колонии Бронти слыхом не слыхивали, но первый заговор против вас там, тем не менее, составили. Пять лет мы арестовываем и обезвреживаем заговорщиков. Пять лет мы окружены артанскими шпионами, славскими лазутчиками, местными предателями, завербованными Артанией и Славией, и потенциальными убийцами всех мастей. Ваши горлохваты предотвратили на моей памяти пятнадцать убийств высокопоставленных людей. Четыре покушения было на меня лично. Вы арестовали половину Рядилища. Восемь весьма уважаемых, хоть и неприятных, людей были арестованы и казнены, потому что они, видите ли, продавали оружие в Артанию. Казалось бы - не стало их, и некому больше оружие артанцам поставлять. А? Но во всех пограничных стычках с артанцами - во всех, без исключения - у степных дикарей продолжает появляться оружие, сделанное в Астафии, самые новые разработки. Я не понимаю, чего вы добиваетесь, и мне от этого тоскливо. Развлеките меня, расскажите о своих планах.
       Фалкон помрачнел. Да, это были серьезные обвинения, несмотря на цинично-развязный тон. Похоже, за его, Фалкона, спиной, кто-то составлял настоящий заговор, и этого слабохарактерного дурака собирались использовать и как наживку, и как орудие. Сволочи. Он ведь, Великий Князь, совсем как ребенок. Зачем же втягивать его в это дело? Каким же бессердечным надо быть, чтобы использовать невинного, не ведающего, что творит, капризного но доброго? Моего друга? А? Ну я их...
       - Государству требуются...
       - Я не про государство спрашиваю, - сказал Зигвард, - а про ваши планы.
       Некоторое время Фалкон молчал. К удивлению князя он вдруг резко повернулся и вышел, прикрыв дверь. Некоторое время князь прислушивался к удаляющимся шагам, а потом ему стало не по себе.
      

    ***

      
       Моложавая наглая служанка открыла дверь в апартаменты Великой Княгини.
       - Что угодно, господин мой? - спросила она, встав на пути.
       Фалкон молча ее отодвинул, а когда она попыталась возразить, влепил ей с размаху пощечину. Она поняла и занялась запиранием двери. Фалкон быстрым шагом пошел прямо в будуар. Там никого не было. Он заглянул в гостиную. Тоже никого. В ванной комнате тоже пусто. В детской мирно спала дочь, а нянька дремала в обитом голубым бархатом кресле, распустив губы и шевеля жирными пальцами левой руки, как будто отсчитывала золотые монеты. Великая Княгиня обнаружилась в библиотеке. Она сидела за столом и читала какой-то фолиант. Взглянув на Фалкона мельком, она тут же опять уставилась в текст.
       - Добрый вечер, княгиня, - сказал Фалкон, подходя и садясь рядом. - Что читаете?
       - Историю Северных Регионов, - ответила она.
       За два года она очень похорошела. Преждевременное превращение девочки в женщину, беременность и рождение ребенка неожиданно благотворно сказались на ее облике. Впрочем, дело было не в облике. Фалкон, впервые увидевший ее в доме ее отца, когда она была совсем еще девочка, очень хорошо знал, что дело не в облике.
       - Фрика, - сказал он. - Нам нужно серьезно поговорить.
       Северные князья иногда называли своих детей именами богов и богинь славского эпоса. Неблагозвучные на слух столичных ниверийцев, не знавших наречий Славланда, имена эти резали слух. Но именно в случае Фрики, княжны Беркли, а ныне Великой Княжны Владений Ниверийских, имя богини семейного очага удивительно сочеталось с образом носящей его женщины, звучало красиво и таинственно.
       Фрика встала. Фалкон остался сидеть. Это было невежливо, но, наверное, необходимо для предстоящего разговора - Фрика была на полголовы выше его.
       - Что вам угодно? - спросила она холодно.
       Она помнила ту первую встречу. Она не любила и боялась этого могущественного человека с железной волей, немногословного, мрачного, бездушного.
       - Вы здесь несчастны, - сказал Фалкон. - Вы вышли замуж по политическим причинам. Муж ваш вас сторонится. Верных друзей у вас нет, а слуги и служанки все продажны и корыстны. Вы одиноки. Но горю вашему можно помочь.
       Она молчала. Она была смугла, не как артанцы, но как восточные славы. У нее были темные глаза и густые, слегка вьющиеся, темные с отливом волосы. Очень гибкая талия, очень тонкие руки. Хрупкие плечи. Бедра княжны стали шире, чем были два года назад, но сохранили до сих пор очарование бедер девушки-подростка. Ступни и подъем скрывала, к сожалению, пышная юбка, но Фалкон знал, что они идеальной формы, хоть и великоваты. Угловатость движений все еще наличествовала. Фалкон сжал зубы и посмотрел в сторону.
       - Вы умны, княгиня, - сказал Фалкон, глядя в сторону. - Несмотря на юный ваш возраст, вам известно о людях очень многое. У вас доброе сердце. Недавно вы познали материнство. Вы раздаете милостыню нищим каждый день, считая это своим долгом, долгом богатой женщины. Вы никому не желаете зла. Вы знаете, что люди бывают подлы, трусливы, продажны, и жалки, а также мстительны и завистливы, и несмотря на все это, вы никому не желаете зла. Да, вы многое знаете о людях.
       Он замолчал. Княгиня тоже посмотрела в сторону, с очевидной досадой. К чему это предисловие? Что он задумал? Что мне делать? Извиниться, сказать, что больна, уйти в спальню?
       - Одного вы не видели, - сказал Фалкон. - Вам не доводилось смотреть в любящие глаза мужчины.
       Княгиня покраснела от гнева.
       - Как вы смеете, - тихо сказала она. - Это просто возмутительно. Вы оскорбляете меня!
       - Нет, княгиня. Я пришел, чтобы предоставить вам шанс сделать то, что вы никогда не делали. А именно, посмотреть в любящие глаза мужчины.
       Фрика нахмурилась и растерялась. Такого поворота событий она не ожидала.
       - Я очень богатый человек, Фрика, - сказал Фалкон. - Я многое могу. Представьте себе берег Южного Моря. Большой уютный, светлый дом на берегу. Много веселых, добрых людей. Ни вы, ни ваша дочь никогда ни в чем не будете нуждаться. И вам никогда не придется бояться ни заговоров, ни сплетен. И рядом с вами всегда будет любящий вас человек. Уедем, Фрика. Вы не созданы для столицы, для политики, для интриг. Вы не умеете притворяться. На людях вы хотите выглядеть величественно, как подобает Великой Княгине, но вместо этого выглядите мрачно. Вам не идет мрачность. Вы - светлое существо. Не отказывайте мне, Фрика. Я - ваш единственный шанс. Для вас я готов поступиться карьерой, патриотизмом, судьбой страны, судьбой всех трех царств, судьбой друзей. Вы мне дороже моего предназначения. Вы никогда не любили. Я научу вас любить. Любить иногда больно, но боль окупается радостью, а радости в любви часты. Не отвергайте меня, Фрика.
       - Вы ошибаетесь, - сказала княгиня. - Я знаю, что такое любовь.
       - Вероятно из книг, - предположил Фалкон.
       - Нет. Я любила, и люблю сейчас.
       А вдруг она любит меня, подумал он. Ну, конечно же. А кого еще? Здесь нет никого, кроме меня, кто был бы достоин ее любви, любви уникальной женщины, властительницы всех женщин, лучшей из женщин.
       - Кого же вы любите, княгиня? - спросил он. Сердце забилось отчаянно в ожидании желанного ответа.
       - Я люблю своего мужа, - сказала она.
       Фалкон побледнел. Безусловно, это не было правдой. Фрика любит Зигварда? Глупо. Невозможно. Значит, это просто формальный отказ, да еще и урок зарвавшемуся придворному, мелкой сошке. После такого монолога. Наглая, самодовольная спесь старой аристократии. Они думают, что они могущественны и неприступны. Что они лучше других по праву рождения. Что ж. Придет час, и он заставит их ползать перед ним, умоляя о милосердии. Как она презирает его! Какой надменный взгляд! Ты будешь моей, подумал он. При других обстоятельствах. Не сейчас. Не завтра. Я сохраню тебе жизнь, чтобы ты видела, как растет моя власть, как становится незыблемой, абсолютной. Ты будешь жить и бояться меня. Я приручу твою дочь, как приручил Первого Наследника. Она будет доносить мне на тебя. Я уничтожу твоих близких, провинциальных нищих князьков, а их женщины будут прислужницами в моем доме. Ты будешь одна, всегда одна. Потенциальных любовников будут убирать. Мужа она любит, надо же.
       Он медленно поднялся и низко поклонился княгине. И вышел.
      

    ***

      
       Сын камердинера давно уснул, но сын повара, толстый, нечистоплотный и отвратительный, все ворочался с боку на бок, все грозил гнусавым голосом, что как только проснется, так сразу начнет делать из Волчонка отбивную. Волчонок слушал и боялся.
       - Я тебя научу уважать наши устои, артанская подлая рожа, - сипел сын повара. - Все вы, артанцы, такие. Притворяетесь хорошими, чтобы досадить нашей стране. Ты знаешь, какое у нашей страны великое прошлое? А вы все - дикари, и поступать с вами следует, как с дикарями. Мы тебе все дали, и дом, и хлеб, но тебе мало. Ты даром ешь наш душистый хлеб, и против нас же замышляешь помыслы. Фермеры трудятся целый день на полях, а ты ничего не делаешь, они тебя кормят, а ты, неблагодарная артанская гадина, хочешь их за это убить? Нет, я этого не допущу. Я избавлю нашу великую Ниверию от тебя, узкоглазый подлец. И Великий Князь даст мне за это большую награду.
       Волчонок укрылся с головой одеялом и заплакал от бессильной ярости и обиды. Он ни в чем не был виноват! Какой же он узкоглазый? Это у сына повара глаза жиром заплыли! А у него, Волчонка, глаза были обыкновенные, как у всех. И ничего он не замышлял! И очень уважал фермеров, которые трудились на полях и его кормили, хотя ни одного фермера он никогда в глаза не видел. Фермеры в представлении Волчонка были кем-то вроде колдунов. Они, фермеры, производили магические пассы длинными руками с крючковатыми пальцами, волосы их развевались на ветру, и светила специальная желтоватая фермерская луна, и, по окончания этого ритуала появлялись на столе фалконова дома тарелки с едой. Волчонок знал, что все это не так, но что было на самом деле, понять было трудно.
       Не допустит он. Защитник отечества. Жирная прыщавая свинья.
       - Вовсе ты не немой, - продолжал сын повара. - Ты притворяешься. Это твое подлое степное коварство. Ты скрываешь подлючие и подлые твои замыслы, потому и молчишь все время. Прекрасно ты умеешь говорить. Завтра я тебя заставлю рассказать все. При всех. Еще до прихода учителя. А как придет учитель, ты расскажешь все это ему. Вот увидишь.
       Учитель, учивший детей слуг Фалкона грамоте и истории, приходил в дом три раза в неделю, по утрам. Он журил детей за их почти непрерывные гонения на Волчонка, но как-то не очень строго, по-отечески, миролюбиво и с одобрением в голосе.
       Первые шесть месяцев в доме Фалкона, вернее, во флигеле для прислуги, Волчонок пытался сопротивляться и не давать себя в обиду. Дрался он отчаянно. Но был он самый младший и самый худой из всех. В конце концов он пришел к выводу, что просто сносить побои и оскорбления легче, чем терпеть побои и оскорбления, пытаться дать сдачи, а потом опять сносить побои и оскорбления. И хотя разбитые в кровь губы, синяки на скулах и ребрах, и ноющая шея постоянно давали о себе знать, стоицизм имел свои преимущества. Бить его стали реже. Несколько раз его пожалел повар, то подсовывая лишнее пирожное, то чиня Волчонку башмаки, а жена камердинера однажды купила ему новые штаны из которых он, правда, вырос через месяц, и снова пришлось ходить в чужих обносках.
       Раз в месяц наведывался Комод, принося пряники, атасы и прочие сласти, из которых половину тут же съедал сам, и проводил с Волчонком беседы. Комод был уверен, что немота - результат шока, и что в конце концов она пройдет. Но время шло, а Волчонок молчал.
       - Не понимаю, в чем тут дело, - говорил Комод Фалкону при встрече. - Обыкновенный мальчик, ведет себя как обыкновенные дети, играет, дерется.
       - С кем дерется?
       - Да со всеми. Боевой. Весь в синяках и ссадинах. Но - ни слова. Смотрит на тебя тупо, когда к нему обращаешься. Не понимаю. Может, Вам следует поговорить с ним?
       - Как же с ним поговорить, если он ничего не говорит? - сказал Фалкон. - Нет уж. Пусть сначала вылечится от своей немоты. Немой он нам не нужен.
       За все два года Фалкон ни разу не видел Волчонка.
       Гнусавый голос сына повара все пугал, обрывочно. Укрытый с головой одеялом, Волчонок пытался отвлечься. Ждать утра нельзя, это ясно. Утром его просто убьют. Сбросят тело в реку, а потом учитель пожурит всех и продолжит занятия. Надо уходить.
       Он уже не раз так думал, под одеялом, перед сном. Но всякий раз уйти не удавалось - он засыпал.
       Надо уходить, думал Волчонок. Возьму котомку (что такое котомка, он не знал, но помнил слово из сказок, которые рассказывал учитель), вылезу в окно, добегу до оружейной, украду меч. Потом сяду на коня. Сначала оседлаю, а потом сяду. И понесет меня верный конь прочь от этого злого места. Через реки и поля, через горы и равнины, на самый север, в землю подлых славов. И я стану самый главный и доблестный герой среди них, и буду я подлый слав, потому что подлые славы хорошие, раз эти гады их так боятся. Хорошо быть подлым славом. Я убью по дороге несколько драконов и привезу подлым славам их головы, а они удивятся и скажут - вот ведь герой какой, быть ему среди нас самым главным. И я возглавлю подлый славский поход на Астафию, и завоюю всех, и сына повара по славскому обычаю распилю на куски, зажарю на костре, и съем при всем честном народе. И запью кровью сына камердинера. А повар будет у меня верным слугой, я его прощу. А жену камердинера разрешу подлым славам съесть, даже не разрывая на куски, потому что нечего мне штаны дарить, которые через месяц короткие становятся. Своему сыну такие не дарит, небось, а дарит хорошие. Старая гадина.
       Так думал Волчонок, и думал долго, пока с удивлением не обнаружил, что не спит. Обычно, доходя до жены камердинера, он засыпал. А тут нет. Не спит и не спит.
       А еще я по дороге к подлым славам зайду к колдуну, подумал он неуверенно. И колдун мне даст специальное копье, которым только помашешь - и городские стены падают. Он представил себе падающие городские стены. Представил себе, как втыкает копье в толстое пузо сына повара. Он не спал.
       Он сдвинул одеяло и прислушался. Сын повара храпел обиженно и мстительно. Сын камердинера скулил и плевался во сне. Волчонок сел на кровати.
       Половинка луны светила сквозь грязную занавесь. Волчонок скользнул на пол, на цыпочках подошел к окну, и выглянул. Странный ночной мир, полный непонятных существ, призраков, леших, колдунов, и прочих сказочных персонажей, снующих по своим делам. Наверное, там теперь страшно. На улице. Но интересно. Хоть и холодно.
       Волчонок поднял с пола свою длинную рубаху, когда-то служившую жене камердинера ночной сорочкой. Он быстро натянул штаны и взял тяжелые деревянные башмаки под мышку. Потрогал створку окна. Окно давно не открывали. Он потянул створку на себя. Окно заскрипело. Он потянул сильнее, и ему удалось приоткрыть окно. Снаружи было свежо. Волчонок влез на подоконник.
       - Эй! - услышал он голос сына камердинера. - Эй, ты! Падаль артанская! Ты куда это? А ну слезай! Убью!
       Сын камердинера говорил меньше, чем сын повара, зато бил больнее. Волчонок распахнул створку, присел, ухватился одной рукой за подоконник, бросил башмаки вниз, и соскользнул сам. Было не очень высоко. Он боялся, что подвернет ногу. Но он не подвернул ногу.
       Сверху показалась голова сына камердинера.
       - Ты куда это? - спросил он злобно. - Стоять. А ну иди сюда.
       Волчонок нашел оба башмака, снова взял их под мышку, и не обращая внимания на своего врага, пошел прочь. Уж лучше лешие, чем эта дрянь.
       Он повернул за угол. Знакомая Улица Торговцев Краденым показалась ему вовсе незнакомой, таинственной и враждебной. Но он не повернул назад. Улица была пуста, дома зловещими черными силуэтами высились с обеих сторон, как мрачные великаны. Чтобы подбодрить себя, Волчонок остановился и надел башмаки. Эхо собственных шагов нагнало на него страху, но он сцепил зубы и шел вперед, не замедляя и не ускоряя шага. Улица загибалась влево. Волчонок не помнил, чтобы она так же загибалась днем. Впрочем, может и загибалась. За загибом он вдруг увидел в конце квартала почти ослепительный свет. Сзади и справа его окликнули из какой-то подворотни. Волчонок не обернулся и не остановился. Стало светлее. Он дошел до угла и вышел на Променад.
       Бульвар был ярко освещен светом масляных фонарей и факелов на стенах увеселительных заведений. Здесь было много пестрого народу, и лица были добрее, чем днем. Волчонок пересек проезжую часть и вышел на собственно променад - медианный стрип по середине улицы, аллею, усаженную деревьями и уставленную скамейками, по которой флонировали в обе стороны разных сословий пары и группы. Волчонок огляделся. Было совсем не страшно. Леших не наблюдалось. Может, это было не их место. Кто знает.
       Внимание его привлекла забавная пара. Женщина сидела на скамье, а мужчина стоял рядом и выглядел растерянным.
       - Твою Бетти надо крокодилам скормить! - кричала женщина.
       - Я не знаю никакой Бетти! - растерянно кричал мужчина. - Что ты выдумываешь! Ты не выдумывай только!
       - И ведь какая подлая стерва, - кричала женщина задумчиво. - Нет чтобы прийти и сказать - я любовница вашего мужа, что хотите, то теперь со мной и делайте, хоть убейте, ибо есть я тварь мерзкая и неприглядная - так нет, она свои чулки в доме оставляет! Кружевные!
       - Какие чулки! - кричал мужчина, паникуя. - Это прачкины чулки. Прачка приходила, белье сортировала, а чулки случайно лишние оказались, вот она их и выложила!
       - Нет, вы только послушайте, что он плетет! - кричала женщина, возмущаясь. - Что ты мне тут плетешь? Нет, ты ответь, что ты мне тут плетешь? А? Заткнись! Ответь мне на простой вопрос. Очень простой! Элементарный вопрос! Что ты, гнусная шкодливая твоя морда, плетешь? А? Нет, ты ответь! Я этой твоей Бетти глаза выцарапаю!
       - Я не знаю никакой Бетти! - умоляюще заорал мужчина. - Я знаю Матильду, Зиглинду, Алексу, и Брунвель! Брунвель работает секретаршей у моего знакомого фабриканта!
       - А, так еще и Брунвель есть! Ты отвратительный, подлый развратник! Ты хуже артанца!
       Волчонку понравилась эта женщина. Но, подумал он, кто такая эта Бетти? Наверное, мужчина действительно не знает никакой Бетти, а женщина просто на него зла. Ведь он, Волчонок, тоже не составлял никаких заговоров против Великого Князя, и даже не знал, как Великий Князь выглядит, а его все время обвиняли.
       Вспомнив об обидах, он решительно зашагал дальше.
       - Смотри, ребенка напугала! - крикнул мужчина.
       - Тебе-то что, - закричала женщина, - если, конечно, это не твой сын от Бетти!
       - Ты дура и сволочь! - закричал мужчина, теряясь, не зная, что еще закричать.
       У одного из увеселительных заведений с маленьким уютным входом собралась небольшая толпа. Волчонок услышал звуки лютни и перешел проезжую часть, едва не угодив под колесо мчавшейся мимо пестро раскрашенной кареты.
       Прислонившись к стене и закатывая глаза, лютник перебирал струны, напевая приятным тенором песню, сочиненную известным песенником несколько лет назад. Изначально песня была патриотической и воспевала реку Астаф.
       Го-го-го-го, ступенчатые гребни!
       Го-го-го-го, ступенчатые гребни!
       Го-го-го-го, ступенчатые гребни!
       Глядят на нас зеленоваты блестки!
       Совсем недавно, в исполнении фрондирующих уличных певцов, слова песни приобрели новый, неожиданный смысл. Подразумевалась странная прическа и мрачный взгляд любимца и защитника простых людей Фалкона. Публика восхищенно слушала.
       Певец, оказывается, несмотря на кажущуюся окулярную отстраненность, следил за событиями. И когда в тридцати шагах, на углу, появилась группа охранников порядка в бело-голубых плащах, он пение свое немедленно прекратил и заиграл веселую, задорную мелодию на одной струне. Публика разошлась, бросив ему в лежащую рядом широкополую шляпу несколько монет. Волчонок снова пересек проезжую часть и зашагал по центральной аллее дальше.
       Через два квартала слева по ходу показался Храм Доброго Сердца. Волчонок много раз видел его снаружи, но никогда не бывал внутри. Раз уж я на долгие годы покидаю этот город, подумал он, надо зайти и посмотреть, чего там. Вдруг интересно.
       Огромная тяжелая двойная дверь храма оказалась незапертой. С натугой Волчонок отворил створку и скользнул внутрь. Дверь, снабженная пружиной, затворилась за ним сама.
       Первое помещение было большим и темным. В следующем, центральном, помещении горели масляные светильники. Размеры зала поражали воображение. В зале никого не было. На всякий случай Волчонок снял башмаки. Медленно, озираясь, приглядываясь к высоким сводам, к поддерживающим своды кряжистым колоннам, с рядам скамеек по бокам, он двигался по главному проходу к ярко освещенному алтарю. На полпути он понял, что он в храме не один. У самого алтаря суетился одетый в длинное, белое с золотом, жрец, или, на местном жаргоне, священник. Волчонок не заметил его раньше потому, что неправильно оценил расстояние от входа до алтаря. Священник казался, по сравнению с окружающей обстановкой, совсем маленьким.
       Волчонка окликнули шепотом справа.
       - Эй!
       Он вздрогнул, отскочил, и повернулся. Это была женщина.
       - Иди сюда, - так же шепотом.
       Он подошел. Кивком головы она предложила ему сесть рядом с собой. Держась за спинку передней скамьи, он скользнул и сел, держа одной рукой башмаки.
       - Поставь башмаки на пол, - шепнула женщина.
       Он послушался. Она улыбалась. Он рассмотрел ее внимательно. Жизнь женщины несомненно клонилась уже к старости, о чем свидетельствовало наличие небольшой но вполне оформившейся груди и взрослого, хоть и приятного, запаха кожи, смешанного с запахом духов. Лицо у женщины было некрасивое и доброе. Волчонку женщина очень понравилась.
       - Я не буду тебя спрашивать, что ты здесь делаешь в такое время, - сказала женщина очень тихо. - Если, конечно, ты сам не захочешь рассказать. Как тебя зовут?
       Волчонок мотнул головой.
       - Правильно, - сказала женщина. - Имена в данном случае не имеют никакого значения. Мы здесь в этот час, потому что мы оба по-своему напуганы и несчастны, и пришли просить помощи у Бога.
       - У какого бога? - неожиданно спросил Волчонок. Он и сам удивился. Он знал, что умеет говорить, но не думал, что это будет так легко после двухлетнего перерыва.
       - У Создателя. В школе этому больше не учат, да? Бог един, но у него есть разные ипостаси. Формы. Понимаешь?
       - Нет.
       - Возможно, ты слишком мал еще. Поймешь когда-нибудь. Но ты сюда пришел. - Она покачала головой. - Наверное, тебе хуже, чем мне. Детские трагедии сильнее взрослых, просто у детей крепче нервы. Дети многое могут перенести. Тебе сколько лет?
       - Не знаю.
       - Ну, перестань. Честно, сколько?
       - Девять.
       - Да. А мне восемнадцать. Я намного старше тебя.
       - Да, я заметил сразу, ты очень старая, - убежденно сказал Волчонок. - Это хорошо. Ты не расстраивайся.
       Женщина хихикнула, глаза ее заискрились.
       - Хочешь, я расскажу тебе о своем горе? - спросила она почти весело.
       - А это интересно? - спросил он с сомнением.
       - Наверное. Не знаю. Только ты потом никому не говори, ладно? А то будет еще хуже.
       - Ладно, рассказывай, что ж с тобой поделаешь, - согласился Волчонок.
       Женщина чуть не рассмеялась.
       - Хорошо, - сказала она. - Я вышла замуж за человека, который меня не любит. И который меня сторонится. Твой папа любит твою маму?
       - Мой папа далеко, - сказал Волчонок. - Очень, очень далеко. И мама тоже очень далеко, но она женщина и мало понимает.
       Собеседница прыснула, зажмурила глаза, прижала кулак ко рту, и плечи ее заходили вверх и вниз. Она опустила лоб на спинку передней скамьи.
       - Что ты ржешь, - сказал Волчонок. - Я не вру.
       Плечи женщины заходили вверх и вниз быстрее, чем раньше. Затем она взяла себя в руки. Лицо у нее в свете масляных светильников было теперь красное, а глаза сияли.
       - Ладно, - сказала она. - Так вот. Не любит он меня. А я его люблю. Наверное. Я теперь и сама не знаю. Я была очень наивная, когда выходила за него за муж.
       - Целовались небось? - спросил Волчонок. - Фу. Гадость какая.
       - Почему же гадость, - обиделась вдруг женщина. - Женщины, когда любят, всегда целуются с мужчинами. - Она поразмыслила над тем, что только что сказала и хихикнула, поспешно прикрывая рот рукой. - Ну так вот. Я думала, что он меня полюбит, когда пройдет какое-то время. А он - нет. Он очень слабохарактерный и капризный. Но очень добрый. В первую брачную ночь он подарил мне ребенка. Во всяком случае, так думают все.
       - Где же он его купил, этого ребенка? - спросил Волчонок с большим сомнением. - Детей не дарят, это тебя обманули. Детей зачинают.
       - Ой, правда? - спросила женщина недоверчиво. - А я и не знала. Ну да ладно. В общем, у нас есть дочь, и ей уже целый годик. Но муж мой ее не любит и видеть не хочет. А теперь вот у меня появился враг.
       - Мне бы твои заботы, - сказал Волчонок. - У меня знаешь сколько врагов? - Он прикинул в памяти, сколько. Получалось, их вообще нельзя было сосчитать. - Сосчитать нельзя, - сообщил он.
       - Это может быть, но мой враг очень страшный. Самый страшный враг, который только бывает. Он хотел, чтобы я стала его женой, а я ему отказала, и теперь он меня ненавидит.
       - Бьет? - спросил Волчонок.
       - Нет, конечно, - сказала женщина. - Только этого не хватало. Не бьет. Но гораздо хуже. Он меня погубит. Я его боюсь. Прихожу домой, иду к себе, и вся дрожу. Он очень скрытный и могущественный. Я бы мужу сказала, но муж меня слушать не будет. Что мне делать я не знаю. Вот я и пришла попросить о помощи. У Создателя.
       - А как тебе Создатель поможет? - спросил Волчонок. - Придет к твоему врагу и даст ему по морде, или чего?
       - Нет, - сказала женщина. - Хотя, наверное, хорошо бы было. Создатель помогает вовсе не так. Никто не знает как, пока Он не помог. А когда помог, многие догадываются.
       - Я тебе помогу, - сказал вдруг Волчонок.
       - Спасибо, - сказала она грустно. - Ты хороший.
       - Не веришь? Я точно тебе помогу, вот увидишь. Но не сейчас. Сейчас я еще недостаточно вырос. Но когда я достаточно вырасту, я вернусь и тебе помогу. Может, именно этого и хочет Создатель.
       - Устами младенца, - сказала женщина. - Ладно. Уже поздно, тебе давно спать пора. Хочешь, я тебя провожу? А то опасно нынче на улицах.
       - Нет, не надо, - сказал Волчонок. - Но ты мне верь. Я, если чего сказал, сделаю. Я всегда такой. Ты не смотри, что я такой худой и маленький. Я упрямый очень, и подлый. И сладу со мной нет никакого. Ты только не очень горюй, хорошо? Ты жди. Я приду и помогу. Набью твоему врагу морду. А мужу твоему скажу, чтобы не смел тебя не любить.
       Он думал, что она сейчас опять заржет, но она только грустно улыбнулась. Тогда он двумя руками взял ее руку и неожиданно для себя поцеловал, между локтем и запястьем. Это ее рассмешило. Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Он вдохнул запах ее кожи, смешанный с запахом духов. Ему понравилось.
       - Ты только не очень горюй, - сказал он, вставая и вылезая в центральный проход. Пройдя через половину залы, он остановился и вернулся - забрать башмаки. Женщина улыбалась. И, показалось ему, плакала. Он испугался и побежал прочь.
      

    ***

      
       Великий Князь Зигвард облачился в легкие послекупальные одежды и вышел в гостиную, где его ждал дворецкий, тупой и неприятный тип, навязанный Зигварду Фалконом год назад. Он несомненно доносил Фалкону обо всем, что происходит в княжеских апартаментах.
       - Ну, как дела, старина? - спросил Зигвард. - Все шпионим помаленьку, а?
       - Князь, вас ждет делегация историков. Второй день ждет.
       - Ах да, действительно. Я и забыл.
       - Я спрашивал, что им нужно. Они отказываются отвечать прямо.
       - Ну как что. Денег им нужно, как всем. Чего же еще. Много их там?
       - Человек пятнадцать, не меньше.
       - И все историки?
       - Да, князь.
       - Популярная наука стала, история, - сказал Зигвард, подмигивая. - Девушек нет среди них?
       - Нет, - холодно сказал дворецкий, поджав губы. - Князь, я предан вам всей душой...
       - Да, ты уж докладывал. Ладно. Пятнадцать человек, ни одной девушки. Разговор будет долгим. Тогда вот что. Чтобы соблюсти приличия, сделай так, чтобы никто во время нашего разговора не входил и не задавал несуразных вопросов. И не стучал в дверь. И чтобы никого не резали под окнами и не скидывали с крыши. Хорошо? Ну, иди, зови.
       Историки гуськом вошли в гостиную. Выглядели они почтительно. Одеты они были чисто.
       - Добрый вечер, господа, - сказал Зигвард, садясь в кресло. - Я надеюсь, дело не очень серьезное. Серьезные дела так скучны. Если вы пришли мне доложить о только что открытых вами сведениях о романе какого-нибудь моего предка с какой-нибудь веселой потаскухой, я с удовольствием вас выслушаю. Но только не о войне. Сегодня все говорят о войне, а это глупо. Войн из-за этого не становится ни больше, ни меньше. Они были и есть. Чего ж болтать попусту.
       Слегка ошарашенные такой развязностью, историки притихли, переглядываясь. Наконец главный историк, солидный господин с седой бородой, выступил вперед и заявил -
       - Князь, у нас есть достоверные сведения об историческом конфликте с Артанией.
       - Конфликты с Артанией у нас каждые десять лет. И все исторические.
       - Князь, я имею в виду самый главный конфликт, до сих пор считавшийся мифическим. Я говорю, князь, о временах Придона и Скилла.
       - Жаль, - сказал Зигвард. - У вас дурные манеры. О временах Придона и Скилла в приличном обществе говорить не следует. Черт знает, что такое - завоевание Ниверии какими-то неграмотными дикарями. Абсурд.
       - Именно об этом мы имеем честь доложить вам, князь. В архиве найдены сведения, которые точно указывают на месторасположение самых знаменитых сражений того времени.
       - Не надо, - сказал Зигвард. - Господа, это безответственно с вашей стороны. Попробуйте рассказать моим подданым, что их предки были завоеваны артанцами. Они ведь обидятся. А вдруг еще и возмутятся!
       - Но почему же, князь? Ведь это правда.
       - То, что это правда, не доказано. А обидятся и возмутятся они потому, почему бы возмутились славы, узнав, к примеру, что историческое название их народности происходит от слова раб. Еще можно рассказать артанцам, что дверь изобрели вовсе не они. Детство.
       - У нас есть доказательства...
       - Ну и держите их при себе. И никому не показывайте. Что ж вам еще-то нужно?
       - Нам нужны деньги...
       - Ну, это я знаю. Мне тоже деньги нужны.
       - ...на археологические исследования.
       - Это что такое?
       - Раскопки. Всего в ста верстах к западу от Астафии обнаружены некие предметы. Их форма точь-в-точь совпадает с описанием формы...
       - Копать будете?
       - Да, князь. Мы подозреваем, что на сравнительно небольшой глубине похоронен под землей целый город.
       - Тот, что артанцы называют Куябой?
       Историк смутился. - Да, князь, - сказал он не очень решительно. - Я не знал, что Вам это известно.
       Князь вдруг встал и быстро подошел к историку.
       - Слушайте меня внимательно, - сказал он. - Денег я вам дам сколько хотите. Исследуйте что вам угодно. Но для этого вы должны провести здесь, со своими коллегами, три часа. Разговаривайте не понижая голоса. Обсуждайте. Представьте себе, что я здесь. Через три часа я вернусь и выдам вам письмо к казначею. Согласны?
       - Согласен, - поспешно сказал историк.
       - Замечательно, - сказал Зигвард и быстро вышел из гостиной, но не через главную дверь, а через боковую. Пройдя обходным коридором в спальню, он надел сапоги и охотничью куртку, повязал волосы шелковым шнурком и поверх нахлобучил большой бархатный охотничий берет. Бесшумно открыв окно, он соскользнул по стене в дворцовый сад. Оглядевшись, он пересек сад, перелез через ограду, и бегом побежал к конюшням.
       Ночной сторож мирно спал. Да и кому может придти в голову красть коня из княжеской конюшни. Князь вывел гнедого скакуна из стойла, оседлал его, и шагом выехал на улицу. Не очень торопясь, но и не медля, он направил скакуна вдоль реки, но не по набережной, а по узким и темным параллельным реке улицам. Доехав до Восточной Заставы, он помахал стражникам в будке.
       - Стой, кто идет? - спросил один из стражников, жуя репу и чавкая.
       Князь снял берет. Стражник чуть не подавился репой.
       - Великий...
       - Тихо, - сказал князь. - Открывай ворота. Через полтора часа впустишь меня обратно. Не вздумай уснуть. Сошлю в Славию.
       Едва выехав за пределы города, Зигвард пустил коня галопом. Мелькнул ручей, затем роща, и вскоре на фоне ночного неба зачернел горный склон. Князь остановил коня у одиноко стоящего на обочине небольшого деревянного дома. Он спешился, привязал коня к дереву, и постучал в дверь. Внутри вдруг раздался демонический хохот.
       - Базилиус, открой, это Зигвард, - сказал князь, нетерпеливо хлопая хлыстом по сапогу.
       Хохот прекратился. Дверь приоткрылась и в щели появился настороженный глаз, отражая лунный свет. Дверь распахнулась.
       - Я радостен, - сказал Базилиус.
       - Пойдем в пещеру, - сказал Зигвард.
       - Пойдем? Ну тогда пойдем, - сказал Базилиус.
       Он вышел, тщательно запер дверь, потом отпер, вернулся в дом, долго искал что-то, вышел опять, неся на плече кожаную суму, и снова запер дверь. По узкой тропе они спустились вниз, к ручью, повернули, потом еще повернули, и вышли к пещере. Зигвард наощупь нашел у правой стены бочонок с факелами, запалил один, и при его свете Базилиус сложил по центру пещеры небольшой костер.
       Стены пещеры были разукрашены дилетантскими рисунками и непонятными надписями, пол исцарапан знаками и символами, а потолок был просто грязный и замшелый.
       Сам Базилиус был весьма странный тип. Во-первых, он был очень высокого роста. Во-вторых, он иногда бормотал что-то себе под нос, и это бормотание не связывалось ни с одним из языков, известных Зигварду, а основные языки были известны Зигварду все. В третьих, Зигвард нашел Базилиуса около десяти лет назад на обочине дороги. Тот был одет в какие-то очень странные одежды и вид имел ошарашенный. Зигвард привел его тогда к себе во дворец, дал поесть и поспать, и приступил к расспросам, из которых ничего не вышло, ибо ниверийского языка Базилиус не знал. Вообще не знал. Зигвард попробовал заговорить с ним по-артански, с тем же результатом. Тогда Зигвард с напряжением вспомнил свои ранние детские уроки языка славов, но и с этим языком Базилиус знаком не был. В горном регионе под названием Кникич было свое загадочное наречие, но все без исключения кникичи свободно изъяснялись по-ниверийски. Языка загадочной страны Вантит не знал никто, поэтому Зигвард решил, что именно из Вантита прибыл Базилиус. По своей привычке рационализировать все подряд, Зигвард убедил себя, что Базилиус великий астролог и, по совместительству, колдун. Колдунов в Астафии не любили, хотя некоторые зажиточные мещане частенько захаживали к предсказателям в предместьях. Зигвард решил, что у него теперь будет личный астролог, и в очень короткий срок построил этот самый дом на обочине. Он проводил у Базилиуса много времени, и постепенно, пока Базилиус учился языку Ниверии, стало выясняться такое, во что поверить было совершенно невозможно. И Зигвард не поверил. Он до сих пор не верил, несмотря на то, что Базилиус говорил теперь по-ниверийски бегло, хоть и не очень грамотно, и проявлял дичайшую некомпетентность в самых повседневных мелочах. Например, он не умел пользоваться огнивом. Плохо держался в седле. Не умел починить, если нужно, стол или стул, не умел заточить нож, не умел готовить еду. Как он, на вид как минимум тридцатилетний, умудрялся выживать все это время, пока его не нашел Зигвард, было совершенно непонятно.
       Одежду, которая на нем была в момент обнаружения Зигвардом, долго изучал княжеский портной, который в конце концов сказал, что она волшебная. По-другому нельзя было объяснить происхождение таких мелких стежков и такого странного материала, который не намокает и не горит, но плавится и плохо пахнет. А обувь была совсем странная, и описать ее было нельзя никак. В мире не было аналогов, обувь не с чем было сравнить.
       Астролог он был тоже совершенно некудышный, как Зигвард убедился впоследствии. Он придумывал какие-то странные названия звездам и планетам, находил между ними непонятные связи, и утверждал, что за видимыми планетами находятся также невидимые, далекие и совсем маленькие, и что там, на этих планетах, никогда не рождается ржавчина. А где рождается ржавчина, спросил его однажды Зигвард? Здесь, ответствовал Базилиус. На том и поладили.
       Тем не менее, дом Базилиуса, и эта самая пещера, стала вдруг пользоваться у придворных небывалой популярностью. Кто-то выследил, куда иногда отлучается Зигвард, и совершил проверку. К Базилиусу стали регулярно ездить, задавая дурацкие вопросы о будущем, на которые Базилиус давал не менее дурацкие, и очень туманные, ответы на ломаном ниверийском. Легенда о том, что он происхождением из Вантита, распространилась быстро, и Базилиус ее не опровергал.
       - Слушаю, о князь, - сказал Базилиус.
       - Попал я в переделку, Базилиус, - сказал Зигвард, садясь на землю перед костром и скрещивая ноги. - Расскажи-ка мне о будущем этой нашей замечательной страны.
       - Именно что князь интересует?
       - Когда моя дочь достигнет совершеннолетия.
       - Через семнадцать лет.
       - Это я и так знаю, - сказал Зигвард. - Что будет со страной через семнадцать лет? А?
       - Будет со страной?
       - Что тебе вообще известно о стране? Я до сих пор не знаю, когда ты врешь, когда темнишь, когда правду глаголешь. Говори. Что ты знаешь о Ниверии?
       Базилиус выглядел озадаченным.
       - О Ниверии? Что я знаешь о Ниверии. Немного. Мало. Ну, скажием. Арабские сурсы ее упоминать.
       - Птица и камень! Что такое арабские сурсы?
       - Арабские - это такие лиуди. Сурсы же - просто сурсы. Не знаю, как сказать. Ну, фолианты.
       - И ты читал эти фолианты?
       - Нет. Я читал фолианты об этих фолиантах. Понимать? Фолианты.
       - Ладно, так и быть, не надо об этом. Все равно не пойму. В общем, рассказывай, что будет через семнадцать лет.
       - Я готовый, - сказал Базилиус.
       Он вынул из мешка и разложил на полу свои таблицы и таблички. Зигвард всегда сомневался в нужности этого инвентаря, но, как истый прагматик, понимал, что любая система включает в себя набор ритуалов, которые необходимо выполнить, чтобы система заработала, даже если они и кажутся кому-то, кто не знаком с системой, абсурдными. Базилиус бормотал себе под нос на непонятном языке, некоторые слова которого после многократного повторения в течении многих лет были Зигварду известны.
       - Если бы только, - сказал Базилиус.
       - А?
       - Знать бы я, какой год. Какой вот это год. Прямо сейчас.
       - Семь тысяч триста восемьдесят второй, - сказал Зигвард. - От Сотворения.
       - Нет, - раздраженно отмахнулся Базилиус. - Не тот год. А этот... Придон? Придон. В каком году?
       - Около семисот лет назад. Дался вам всем этот Придон.
       - Дался? Дался. Семьсот назад. Сурсы упоминаются. Двести и двести, и триста. Ну, значит сейчас год восемьсот десятый. Гипотетический. Добавливайем семнадцать. Добав...
       Базилиус добавлял семнадцать в течении следующих десяти минут.
       - А князь родился в лето, - сказал он вдруг.
       - Ты про меня?
       - Да.
       - Да. Летом.
       - Яблони цветать? Цвести?
       - Когда я родился? Вроде да.
       - Близнецы, - сказал Базилиус.
       - Какие еще близнецы?
       - Знак такой. Зодиачный.
       - А это что значит?
       - Не мешать. Какой год получиается по календарь шинуа?
       - Не знаю.
       - Без значимости. Гипотетически, свинья.
       - Сам ты свинья.
       - Не я. Год. Год свинья. Когда князь приезжать сюда, видна была Урса Минор?
       - Что такое Урса Минор?
       - Много звезды вместе. Похожий на ковш.
       - Созвездие. Большой Ковш! Конечно. Была.
       - Большой? Ну, пусть.
       Астролог некоторое время сидел, задумавшись.
       - Ну, гипотезируем, что каждая карта соответствовала каждый год календарь шинуа, помимо двух. Гипотезируем дальше, что бубны и черви фаворабль, а трефы и пики не фаворабль. Пять - свинья, еще пять уходием, семь - дракон, Князь - Крыса, Княгиня - Лошадь, Туз... Семнадцать лет?
       Князь кивнул.
       - Крыса, свинья... а семь что?
       - Дракон, - подсказал Зигвард.
       - Дракон, - подтвердил Базилиус, радуясь. - Дракон, Лошадь. Дракон опять. Как много карты?
       - Шестнадцать, - подсказал Зигвард.
       - Означает, что следуйет наша карта. Ну вот. Батс!
       Он бросил карту наземь. Оказалось - джокер. Базилиус недоуменно смотрел на карту. Зигвард улыбнулся. - Нет такого года, да? - спросил он.
       - Нет, - сказал Базилиус сокрушенно.
       - Ну, нет, так нет.
       - Что же это означайет?
       - Возможно, Создатель не хочет, чтобы я знал будущее.
       - Нет. Может. Подождать. Я узнал! О да. - Базилиус помотал головой. - Все календари неверно. Все. И твой неверно. И шинуа. Каждый четвертый год лишний день. Каждый четвертый сто лет лишний год.
       - Ну-ка, ну-ка, - сказал Зигвард насмешливо. - Ты хочешь сказать, что все, что мы должны сделать - придумать этому лишнему году название? Какое-нибудь животное, да?
       - Да. Исключийтельно, да?
       - Совершенно исключительно, - подтвердил Зигвард. - Ну, давай придумаем. Ну, скажем, год крокодила. Как тебе?
       - Нет, - сказал Базилиус. - Слишком... слишком...
       - Слишком очевидно, - предположил князь.
       - Да. Нужно тайное.
       - Таинственное?
       - Да. Какого больше нет. Было, теперь нет.
       - Хм. Вымершее животное какое-нибудь.
       - Да. Вот, я знаю! Мамонт.
       - Это что такое?
       - Это слон такое. Но с волосом.
       - С одним волосом?
       - Нет. Много волосов.
       - И где же такое было?
       - Было, - уверенно сказал Базилиус. - Было. Слушай меня, о Великий Князь! Год Мамонта не имейет масть. - Он снова поразглядывал таблички. - В Год Мамонта, который будет наступить через семнадцать лет, большие изменять произойти в стране твоей, о Зигвард! Достойнейший победил жестокого! Сын новый правитель женить на жене. Честь спасейн.
       Помолчали.
       - И это все? - спросил Зигвард. - Сын нового правителя женится?
       - На жене.
       - Не на теще же ему жениться. Конечно на жене.
       - На твоей жене, о князь. - Астролог потупил глаза. - Я жалок. Так по астрологии. Это будет сын. Твой сын.
       - По-моему, ты все-таки дурак, - сказал Зигвард задумчиво. - Что ты плетешь, какой сын, какая жена. Инцест?
       - Нет. Совсем нет.
       - Ничего не понимаю. Ладно. Вот тебе за труды. Пойди поспи, что ли.
       Зигвард бросил мешок с золотыми радом с Базилиусом и вышел.
      

    ***

      
       Было раннее утро. Похолодало.
       Постучав и получив разрешение, камердинер вошел к Фалкону в опочивальню. Фалкон был уже одет.
       - Да?
       - Извините меня, мой господин. Мальчишка пропал.
       - Какой мальчишка?
       - Волчонок. Сын артанской сволочи. Вчера был, а сегодня его нет. И дети говорят, что он сбежал ночью через окно. Простите меня, господин мой. Мы уж обращались к колдуну.
       Фалкон поморщился.
       - Сколько раз вам говорить, камердинер. Вы живете в просвещенное время, в просвещенном городе. Ну, какие колдуны? Что за глупые суеверия?
       - Да уж самый лучший колдун, господин мой. Самый дорогой. Он говорит, я вам его найду скоро. Я его, говорит, вижу. Как он бежит по дороге, все бежит, бежит...
       Фалкон знал, что за колдун. Хок несколько раз использовал его, как осведомителя. К колдуну ходила знать.
       - Ну, что делать, - сказал Фалкон. - Далеко он не уйдет, холодно. Надо искать. Не так уж это и сложно. Шел бы ты к охранникам, пусть ищут чернявого паренька лет девяти или десяти. Сколько таких в столице? Два десятка.
       - Чернявого? - переспросил камердинер.
       - Да. А что?
       - Он беленький.
       - Как беленький?
       - Совсем светленький. Белее, чем мои дети.
       Фалкон присел на край кровати. Некоторое время он молчал.
       - И никого не насторожило, что сын артанского князя - блондин? - спросил он. Он протянул руку, схватил колокольчик и раздраженно позвонил. Вбежал охранник. - Комод пусть приедет. Прямо сейчас, - сказал Фалкон.
       Комод слегка успокоил Фалкона, сказав, что было много случаев, когда артанские князья путались с пленными женщинами, и славскими, и ниверийскими, и оставляли их у себя в домах наложницами, а детей признавали, как своих.
       - Слушайте, Комод, - сказал Фалкон мрачно. - Вы, когда везли его два года назад в Астафию, а потом раз в месяц навещали... У вас мыслей не возникало? По поводу неких странностей наследственности?
       - Я думал, что вам с Хоком лучше знать.
       - По-моему, у вас мозги жиром заплыли. Вы страшный обжора, Комод.
       - Это чистая правда, Фалкон.
       На это сказать было нечего. Фалкон отпустил Комода, который немедленно направился в заведение на противоположной стороне улицы. В общем, объяснение, предложенное Комодом, было вполне логичным. Но нужно было навести справки.
       Еще можно было, конечно, казнить камердинера и половину слуг, тогда оставшиеся в живых в полчаса нашли бы мальчишку и привели домой. Но город не был пока готов к таким простым и эффективным мерам и методам. Город был слишком сложен, слишком многогранен, и очень плохо управляем. Следовало упростить.
      

    ***

      
       Был день Речи Великого Князя В Рядилище. С утра было солнечно. На форуме произносились пламенные речи против военщины. Ораторы издевались над "преувеличенной угрозой" нападения со стороны Артании и уверяли слушающих, что сожженный два года назад Кронин - результат политики Рядилища, постоянно обижающего Артанию и вообще всех. Фалкона упоминать опасались. Люди Фалкона, присутствующие на форуме, незаметно записывали, а то и просто запоминали, имена ораторов.
       Первый Наследник с большой неохотой отодвинул хорошей работы статуэтку, изображающую историческую дуэль Придона с Сарояном, и мрачно посмотрел на отца.
       - Слушаю.
       Зигвард огляделся по сторонам. Апартаменты Первого Наследника были распланированы и меблированы нелепо и непрактично. Много углов, много занавесей, много уровней. Здесь можно было расположить целую дружину подслушивающих без боязни, что они будут обнаружены. Сам Фалкон не распланировал бы лучше. Впрочем, возможно, именно он и распланировал.
       - Тебе хочется быть Великим Князем? - спросил Зигвард.
       Первый Наследник, восемнадцати лет от роду, по имени Бук, сдвинул брови и насупился.
       - Надо, так буду, - сказал он угрюмо.
       - Прямо сейчас.
       - Что прямо сейчас?
       - Хотелось бы тебе стать Великим Князем прямо сейчас?
       - Что это ты такое говоришь, папа? Как я могу им стать прямо сейчас? Прямо сейчас - ты и есть Великий Князь.
       - А если я откажусь от престола?
       - А если наши подданые будут все поголовно ходить на карачках? Зачем обсуждать заведомо невозможное?
       - В данном случае вовсе не невозможное. Отказ от престола я рассматриваю именно как одну из возможностей.
       Бук отодвинулся от стола вместе с креслом, закинул ногу на ногу, и принял глубокомысленную позу. Захотелось дать ему по шее.
       - Надо, наверное, обсудить это с Фалконом, - сказал он.
       - При чем тут Фалкон?
       - Фалкон - великий человек. Единственная надежда государства. Как он скажет, так я и сделаю. Я ему верю.
       - А мне нет?
       - А ты себя ничем в этих делах не проявил. Раз в три месяца сказать в Рядилище речь каждый может. А политика - дело серьезное.
       Он продолжил и развил эту мысль, выдав целый набор напыщенных пошлостей, но Зигвард не слушал и не возмущался. С Буком не сладишь, понял он, Первый Наследник - не больше, не меньше - человек Фалкона. Нынче куда ни пойдешь - везде люди Фалкона. Каким образом у Фалкона появилось столько власти? Когда?
       Он почти физически почувствовал нависающую над ним тень, облако опасности. Над кем еще? Ну, хорошо. Раз Бук слушает Фалкона, как бобик, значит для него никакой опасности нет. За кого мы еще ответственны?
       Он поднялся и не обращая больше внимания на сына, вышел. Прошел через центральный, выложенный мрамором, коридор в противоположную часть дворца. Служанка княгини состроила ему глазки. Ничего интересного. С ней он уже переспал. Абсолютно ничего интересного.
       Он зашел в детскую - поцеловать спящую дочь. Дал няньке золотую монету, и потом еще одну. Нянька обрадовалась очень.
       Княгиня была, по обыкновению, в библиотеке.
       - Фрика, мне нужно с тобой поговорить.
       - Я вас слушаю, господин мой.
       - Ты всегда будешь называть меня на вы?
       - Простите, князь. Сядьте. Вы возбуждены. Хотите пить? Служанка только что принесла из погреба клюквенный морс. И еще журба есть в кувшине.
       - Морс, - сказал Зигвард. - Нет, не надо морс. Фрика, что, если мы уедем куда-нибудь? Возьмем дочь и уедем?
       Это было уже второе предложение уехать за три дня. Что же они, с ума все посходили, подумала княгиня. Мания какая-то. Уедем, уедем.
       - Зачем же? - спросила она. - Театральный сезон только начинается. Малютке год, ей вредны переезды.
       - Уедем далеко. Чтобы не возвращаться. Я откажусь от престола в пользу Первого Наследника, и мы просто уедем. Как частные лица. У меня есть небольшое поместье на юге, в виноградных землях, у моря.
       Опять море, подумала она. Наверное, в каждом мужчине рано или поздно просыпается мореход. Тяга к путешествию, тяга к открытию новых земель.
       - Зачем вам отказываться от престола?
       - Потому что оставаться на престоле стало опасно. Для меня лично. Не для Первого Наследника. Мне кажется, что нам, то есть тебе, нашей дочери, и мне грозит страшная опасность. Я не мальчик и не тешу себя иллюзиями по поводу государственной власти. Мне она не нужна. Через семнадцать лет наступит Год Мамонта, хотелось бы посмотреть. Если мы останемся здесь, посмотреть не удастся.
       - Вы просто трус, - сказала княгиня равнодушно.
       Князь опешил. Все люди так или иначе трусы, но слышать это от близких неприятно, и всегда получается слишком неожиданно.
       - Езжайте, если хотите. Я останусь здесь. С дочерью.
       - Что за глупости, - сказал князь неуверенно.
       - За меня можете не волноваться. Ни мне, ни дочери ничего не грозит. Вы боитесь Фалкона, это очевидно.
       - А кто его не боится?
       - Я не боюсь. Вчера Фалкон признавался мне в любви. Поэтому я говорю вам - поезжайте, а за меня не бойтесь. Вы меня никогда не любили, что я вам? А дочь в безопасности. Причем, наверное, безопасность ее будет куда надежней, если вас здесь не будет.
       - Признавался тебе в любви?
       Она улыбнулась.
       - Вас это смущает? Пугает? Настораживает?
       - Ты моя жена.
       - Вызовите его на поединок.
       Зигвард посмотрел в пол, потом на стену. Дура, подумал он.
       - Боитесь? - спросила она.
       - Не в этом дело.
       - В этом, господин мой, в этом. Поезжайте. Когда все успокоится - а оно безусловно успокоится, ибо бури не бывают вечными - вы вернетесь. Я дам вам знать.
       - Я не могу тебя здесь оставить.
       - Я вас презираю.
       Зигвард вскочил на ноги, глаза его сверкнули.
       - Как ты смеешь! - крикнул он.
       - Смею, - спокойно сказала княгиня.
       Он выбежал из библиотеки, хлопнув дверью. В полутемном центральном коридоре он остановился и прислонился лбом к прохладной мраморной стене. Он никому не нужен! Это страшно, когда осознаешь, что никому не нужен и все тебя презирают. А за что, собственно? Что он такого сделал? Чего он не сделал? Неизвестно. Стечение обстоятельств.
       Но если я никому не нужен, подумал он, меня могут убрать в любой момент - никто и не пикнет. Зачем меня убирать? Чтобы Бук стал Великим Князем? И плясал под дудку Фалкона? Но, позвольте, я ведь тоже пляшу под эту самую дудку. Ага, подумал он. Дело, собственно, вовсе не в этом. Какие тайные выгоды может извлечь из моей насильственной смерти Фалкон? Зная Фалкона, это нетрудно себе представить.
       Он безусловно объявит, что существовал некий обширный заговор провинциальных князей и некоторых членов Рядилища. Начнется расследование, в ходе которого Фалкон может целиком убрать оппозицию. Вот оно что. Непокорных князей на плаху, членов Рядилища на виселицу, Первый Наследник - как рупор, и легко управляем. Гораздо легче управляем, чем я, как я об этом раньше не подумал! Ведь он не пьет, не шляется по бабам (пока, во всяком случае), и полностью предсказуем. Он всегда на месте, он в любой момент может быть доставлен в Рядилище для произнесения каких угодно речей, и он не будет просить изменить ту или иную фразу в речи. Он подпишет любой указ, предложенный Фалконом. Он за Фалкона, великого человека, стеной стоит.
       Да, им не нужно мое отречение. Оно им было бы невыгодно. Какой же заговор, если я отрекся.
       До речи в Рядилище оставался час.
       ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТУРИЗМ В ТРОЕЦАРСТВИИ.
      
      
       Здание Рядилища, построенное по проэкту Зодчего Гора, выбивалось из окружающего ансамбля. Стояло оно на небольшой площади. Непомерно большой фасад, втрое выше и в четверо шире соседних домов, был украшен статуями из черного мрамора, изображавшими политиков и полководцев, считавшихся в Ниверии великими, а также некоторых политических философов прошлого, тоже считавшихся великими. Кровля здания была изначально черепичная. На жестяную ее поменяли совсем недавно. По задумке Зодчего Гора, дома вокруг должны были быть либо перестроены, либо снесены, но воспротивились владельцы домов, а Гора как раз выслали в Колонию Бронти, и ансамбль остался незавершенным. Изящные чугунные фонари по периметру площади должны были по задумке подчеркивать стройность и симметричность здания, но зажигать их все каждый вечер было делом трудоемким и накладным, и фонарщики, ругаясь страшными словами, зажигали каждый третий, начиная с восточного угла, и, дойдя до середины площади, бросали это дело, устав волочить лестницу. Поэтому по вечерам, вместо того, чтобы олицетворять свет просвещения, цивилизации, и справедливости, здание Рядилища, тускло освещенное с одной стороны и совсем не освещенное с другой, напоминало то ли мрачный замок какого-нибудь угрюмого провинциального самодура, то ли тюрьму.
       Но днем все выглядело очень даже ничего.
       Одна за другой перед главным входом останавливались кареты членов Рядилища. Фалкон и Хок прибыли верхом.
       В главном зале какой-то из ораторов оппозиции выдал на гора пламенную речь о невозможности дальнейшего мирного существования, призывая тут же переизбрать главу Рядилища и вообще всю верхушку управления.
       - Мы не потерпим самоуправства! - гремел он. - Мы здесь не для того, чтобы удовлетворять амбиции некоторых лиц, мы избраны народом, потому что народ нам доверяет, и наш долг состоит в том, чтобы...
       И так далее. Временами речь прерывалась овацией. Они уже не ждали Великого Князя с его официозными банальностями. Им вдруг стало интересно. В Рядилище редко бывает интересно.
       Фалкон, скромно устроившийся в одном из верхних рядов амфитеатра, был совершенно спокоен на вид. Но положение было опасное. Если так дальше пойдет, послезавтра он потеряет свой пост. Можно, конечно, совершить переворот, но на его подготовку уйдут месяцы, а тем временем всякое может произойти. На организацию нападения артанцев уйдут как минимум две недели, а о славах и говорить нечего, пока до них доедешь, пока они доедут сюда, да и вообще зима на носу, а зимой славы расторопностью не славятся. А Великий Князь, похоже, вышел из под контроля.
       Оратор сошел с подиума под гром аплодисментов. Следующий оратор незаметно, но очень быстро, занял его место. Зал вдруг притих. Вид у оратора был очень странный. Стоял он как-то боком, клонясь влево, а в правой руке держал глиняную бутыль. Рукава охотничьей куртки были закатаны до локтя. Фалкон не поверил своим глазам.
       - Приветствую вас всех, - сказал Зигвард слегка заплетающимся языком. - Очень рад вас всех тут видеть, очень. Какие вы все толстые и приятные, и лица у вас у всех добрые. - Он отхлебнул из бутыли, и его качнуло вправо. Но он выправился, поймал баланс, и удержался на подиуме. - У меня тут есть кой-чего, эта... вам... эта... сообщить. Счас я вам это сообщу, и будете вы все сообщенные и просветленные. Я тут думал, думал... чего-то там...
       В зале перешептывались. Глаза округлялись, недоуменные улыбки расходились вверх по рядам от подиума ровной волной.
       - Надо бы мне, эта... отказаться от престола, - сказал Зигвард и глубоко и сильно задумался, вероятно, вспоминая всю свою жизнь в качестве правителя. - И я от него откажусь! - сказал он грозно и непреклонно. - Откажусь, и все тут. Вот прямо сегодня вечером. Перед сном. Но до этого, пока я все еще Великий Князь... чтоб вам, дармоедам, всем пусто было... да... пока я Князь Великий и величавый, справедливость вершащий и разных там всяких недовольных наказывающий законодательно... то... имею я, стало быть, неоспоримое свое право... именно право... а право, замечу вам, сильнее долга... ежели раньше не знали, знайте... так вот. Имею я право... эта... делать, чего хочу и когда хочу. Нет, не то. Это само собой. Но было что-то конкретное, явное, чего я хотел сегодня сделать, и на что имею полное право. Что же это такое было, птица и камень? Так, счас... Подождите...
       Он еще раз отхлебнул из бутылки. В зале загудели и зашевелились.
       - А ну молчать! - рявкнул Зигвард. - С вами ваш повелитель разговаривает! Не простолюдин какой-нибудь, не мещанин презренный... да... Ага, вот! Вспомнил. Я все вспомнил! Счас скажу. Ну-с, так... В общем, распускаю я ваше заведение. Распускаю Рядилище. Пусть будут новые выборы. Зажрались вы все и заволосели. Хватит. Вон отсюда. Идите себе распущенные по домам, нечего у государства кровь пить да на шее сидеть... у государства... да... толку от вас никакого, окромя вреда.
       Он еще раз хлебнул и выронил бутыль. Бутыль разбилась при абсолютной тишине зала.
       - Ну и вот, - сказал Зигвард. - Все. Чего расселись? А ну, кыш отседова по домам! Как пиявки впились в свои места, бездельники. Идите, идите. Ибо такова есть моя великокняжеская воля. Кыш!
       Он махнул рукой, будто отпугивая голубей от ведра с овсом. Слезая с подиума, он зацепился ногой за ступеньку и упал, но поднялся быстро и, шатаясь, вышел в боковой ход. Дверь, снабженная хорошо смазанной пружиной, беззвучно закрылась за ним.
       Дальше предстояло в кратчайший срок попасть домой. Князь скатился с лестницы (он был совершенно трезв), пробежал по уклонному коридору, ведущему в столовую Рядилища, спустился по еще одной лестнице, проскочил в банкетную залу и бросился к четвертому справа эркеру. Выбив ногой раму и стекло, он перелез через подоконник, повис на руках, и упал на желтеющий газон. Перебежав улицу, он нырнул в один из темных переулков и стал пробираться ко дворцу прямым путем. Во дворец он проник с брошенного черного хода, где он давеча проверил исправность двери. Поднявшись к себе на второй этаж, он весьма удивил дворецкого.
       - Господин мой... - сказал дворецкий.
       - Отвяжись, - сказал князь пьяно.
       Он запер дверь в гостиную и ринулся в спальню. Он надел новые, прочные штаны, свежую длинную рубашку, кожаные сапоги, и кожаную же куртку. В голенище правого сапога он сунул кинжал. Пристегнул четыре кошелька, набитые золотыми монетами, к поясу. Несколько ценных свитков сунул в левый карман штанов. И стал ждать.
       Он не ошибся. Он очень хотел ошибиться, но он не ошибся. Всего через полчаса в передней раздались твердые шаги и Зигвард услышал хрипловатый голос Хока. Дворецкий что-то ответил. Хок переспросил.
      

    ***

      
       Двое пришедших с Хоком заняли позиции - один у входной двери, другой у окна.
       - Он у себя? - спросил Хок.
       - Да. Он не будет сопротивляться, он очень пьян.
       - Чего он не будет?
       - Сопротивляться.
       - Дурак.
       Хок постучал в дверь княжеских апартаментов.
       - Князь! Срочное послание от Фалкона! Чрезвычайно срочное! Нападение артанцев на западе!
       Ему никто не ответил. Хок отступил на шаг и ударом ноги выбил засов. Дверь распахнулась. Хок зашел внутрь и прикрыл дверь. В апартаментах было тихо. Хок вытащил кинжал и стал методично обходить комнаты. В спальне он открыл потайную дверь и заглянул вниз. Нет. Порошок, рассыпанный на третьей и четвертой ступеньке лестницы, не был потревожен. Хок вышел в гостиную. В кабинет. В столовую. Ему не понравился вид второго окна. Он подошел вплотную, открыл окно и глянул вниз, и тут же выпрямился. Эхо от ударов подков о мостовую было отчетливо слышно в проулке, и удары удалялись. Это не могло быть случайностью. Великий Князь Зигвард бежал.
       Дворецкого уже успели задушить и затолкать в мешок. Это не имело никакого значения. Было два выхода - либо бежать самому, либо идти теперь к Фалкону и рассказать все как есть. Несколько мгновений Хок колебался. И выбрал второе. Он нужен Фалкону. Ему нечего бояться.
      

    ***

      
       Стол в кабинете Фалкона был завален бумагами. Комод просматривал список за списком, сортируя членов Рядилища по чину и степени влияния, деля оппозиционеров на популярных, опасных, и популярно опасных. Фалкон размышлял над списками лояльных и ждал вестей от Хока.
       Вошедший дворецкий не успел ничего сказать. Хок, мрачный, с бегающими глазами, отстранил его правой рукой. Левая лежала на рукояти меча. По одному виду верного соратника Фалкон понял все.
       - Садитесь, Хок, - сказал он. - Не нервничайте. Все к лучшему.
       Хок сел в кресло напротив Комода и стал смотреть в одну точку. Комод поднял глаза на Хока, криво улыбнулся, и снова занялся разбором списков.
       - Завтра мы объявим Первого Наследника Великим Князем, - сказал Фалкон. - Ведь объявим?
       Комод и Хок одновременно кивнули. Фалкон прошел за спиной Хока, и холодная волна побежала по спине соратника. Вдоль позвоночника выступил липкий противный пот.
       - Он отрекся от престола. Это все слышали. Что с ним будет дальше не наше дело. Все к лучшему.
       - Мне следовало быть расторопнее, - сказал Хок, надеясь, что Фалкон скажет что-то вроде - Да, но... или - Нет, вы сделали все, что могли.
       Но Фалкон промолчал.
       - Что же теперь делать? - спросил Комод, наивно округляя глаза.
       - Ничего, - сказал Фалкон. - Все к лучшему. Припрячем списки до поры, до времени. Мы не готовы к решительным действиям, и не были готовы вчера. Начинать нужно с малого. Обвинение в убийстве Великого Князя и раскрытие заговора было бы с нашей стороны большим риском в данный момент. Но, господа, у нас теперь нет пути назад. Ни у меня. Ни у вас, Комод. Ни у вас, Хок. Либо мы продолжаем начатое. Либо...
       Он безучастно посмотрел на Хока. В этой безучастности было столько многозначительности, что Хок не выдержал.
       - Я сделал все, что мог, - сказал он. - Его не было в апартаментах. Я допросил княгиню...
       - Стойте, стойте. Вы допросили княгиню?
       - Да. Это не принесло...
       - Комод, прошу вас, оставьте нас наедине на несколько минут.
       Не удивляясь, Комод встал и вышел из кабинета. Как только дверь за ним закрылась, Фалкон рванул на себя кресло, установил его вплотную к креслу Хока, и сел рядом, уставившись бешеными зелеными глазами Хоку в профиль.
       - Вы допросили княгиню.
       Хок боялся повернуть голову или даже скосить глаза. - Да, - сказал он. - У меня не...
       - Слушайте меня внимательно, Хок. Слушайте очень внимательно, ибо от этого зависят ваше благополучие и ваша жизнь. При первой возможности вы извинитесь... нижайше извинитесь... перед княгиней. И больше никогда, вообще никогда, не обратитесь к ней первым. Княгиня неприкосновенна. Более того, вы лично отвечаете, с этого момента, за каждый волос на ее голове. Если кто-то окинет ее недобрым взглядом, убейте этого человека. Если, выходя из кареты, она подвернет ногу, вы понесете личную ответственность. И лучше бы вам в этом случае покончить с собой, ибо то, что ждет вас, не приснится даже видавшим виды палачам.
       - Простите меня, Фалкон, - пробормотал Хок. - Я не знал.
       - Прощаю. Не переживайте. Я вам очень доверяю. Во всех наших делах все ваши действия - на ваше усмотрение. Вы умеете принимать самостоятельные решения, и вы их принимаете, чему я очень рад. Я считаю честью для себя иметь дело с таким человеком как вы. Есть только одно исключение, и вы о нем будете помнить, всегда. Я доволен вами. Зигвард сбежал - и черт с ним. Придет время, и мы его найдем и предадим суду, если будет нужно. Пока что, прошу вас, не тратьте силы на поиски. Я поручаю вам очень важное дело.
       - Какое? - спросил Хок, просветляясь.
       - Оппозиция существует не только в Рядилище. Она существует также в народе, и даже среди аристократии. Плохо то, что оппозиция эта стихийна. У нее нет настоящего лидера. Его обязательно нужно создать, в кратчайшие сроки, и чтобы он служил нам. Есть у вас на примете кто-нибудь?
       Хок подумал.
       - Есть несколько человек.
       - Выбирайте сами. Я полностью доверяю вам. Если понадобятся деньги, не стесняйтесь и не торгуйтесь. Мы заплатим столько, сколько он запросит. Все, можете идти. Приходите завтра к завтраку. Мы позавтракаем вместе и обсудим кандидата.
       Хок встал. Он был почти счастлив. Чувство облегчения пьянило.
       - Комода позвать? - спросил он.
       Великий человек, подумал Хок. Великий и справедливый. Что мы без него.
       - Комод, я полагаю, уже сидит в заведении, и гусь уже на вертеле, - Фалкон усмехнулся. - У всякого свои слабости.
       Хок вышел. Фалкон сел к столу и снова взял в руки список лояльных членов Рядилища. Обмакнув гусиное перо в мраморную чернильницу, он подчеркнул третье сверху имя. За окном мелькнула какая-то тень. Подозрительный по натуре, Фалкон встал и подошел к окну.
       Окно было на втором этаже. Птица пролетела, подумал Фалкон. На всякий случай, он открыл окно и посмотрел на улицу - направо, налево, вниз. Никого. Ну и ладно.
      

    ***

      
       Зигвард держался за выступы и щели в стене пальцами, ногами, чуть ли не зубами. Наконец Фалкон прикрыл окно. Зигвард передвинулся к горголе, взялся за ее нижнюю зубастую челюсть, нащупал ногой щель в стене, и разом скользнул на несколько футов вниз, после чего он просто прыгнул на землю, стараясь приземлиться мягко. Совсем мягко не получилось. Припадая слегка на подвернутую ногу и стараясь не завыть от боли, Зигвард добежал до угла, повернул, отвязал коня, и только после этого разжал зубы. Спрятав кинжал обратно в голенище сапога, он вскочил в седло. Были ранние сумерки. Дневные толпы разошлись, а вечерние еще не собрались, на улицах не было людно. Зигвард пролетел Кружевной Мост, повернул, проехал вдоль набережной, и вскоре был у Северных Ворот. Караул только что сменился. Весть об отречении еще не распространилась по городу, и Великого Князя узнали и поприветствовали. Галопом он вылетел из города и не замедляя хода направился по кронинской дороге на север. Миновав предместья, он перешел сперва на рысь, а потом на шаг, давая коню отдохнуть.
       Стало заметно холоднее. Сумерки сгущались. Скоро редкий лес по обеим сторонам дороги станет непроглядным. До ближайшего селения, где Зигвард намеревался заночевать, пятнадцать верст.
       На левой обочине кто-то сидел, обхватив колени руками. Какой-то человек. Зигварду не было до него никакого дела, и он проехал мимо. Через две сотни шагов он вдруг сообразил, что сидящий у обочины человек одет вовсе не по погоде, слишком легко. А кругом ни людей, ни домов. Зигвард остановил коня и повернул обратно.
       Сидящий оказался мальчиком лет девяти или десяти. Зигвард спешился.
       - Ты что тут делаешь?
       Мальчик не ответил. Он дрожал от холода. Зигвард тронул его за плечо. Мальчик попытался отодвинутся, но не смог. Совсем замерз сопляк, подумал Зигвард.
       - Ты все-таки ответь. А? Как это тебя сюда занесло?
       - Не пойду я обратно.
       - Тебя никто и не заставляет.
       - Ты... кто... такой? - спросил мальчик, стуча зубами от холода.
       - Я взрослый дядя, очень умный и добрый, - ответил Зигвард. - Благосклонно отношусь к детям и никогда их не обижаю. Вот что мы с тобой сейчас сделаем - мы тебя завернем в шаль.
       Зигвард вытащил из походного мешка, привязанного к седлу, грубой отделки шерстяную шаль, и, присев на корточки, укутал в нее мальчишку. Тот поежился и отвернулся.
       - Так теплее? - спросил Зигвард.
       - Холодно. А теперь чего? - спросил мальчишка.
       - Теперь ты мне скажешь, где твой дом, и я тебя, так и быть, туда подвезу.
       - Нет у меня никакого дома, - сказал мальчик. - Там, где я жил, все кругом - нестоящие люди, противные и трусливые.
       - Даже мама с папой?
       - Не знаю я, где мама с папой. Мне нужен колдун. Он где-то здесь живет, в этих местах.
       - Зачем тебе колдун?
       - Я его обману и отберу у него все золото. Куплю себе коня и поеду искать приключений.
       - Не дури, - сказал Зигвард. - С коня ты свалишься, шишку набьешь. Вот и все приключения. Как тебя зовут?
       - Никак меня не зовут.
       - Вообще никак? А если кому-то что-то от тебя нужно?
       - Там, где я жил, меня звали эй-ты.
       - А где ты жил?
       - В доме одного гада. Главы какого-то.
       Что-то знакомое. Зигвард пытался припомнить какие-то детали. Артанские князья... дети прислуги...
       - Позволь, не главы ли Рядилища, часом?
       Мальчишка молчал. Зигвард припоминал разговоры с Фалконом годичной давности.
       - Волчонок! - вспомнил Зигвард. - Ты - Волчонок, да?
       - Я похож на волчонка? - спросил мальчишка саркастически и задрожал. - У меня острые зубы и четыре ноги, да? И шерсть. Сволочи вы все.
       Сейчас заплачет, подумал Зигвард. Птица и камень, что же делать? Ну, не бросать же его здесь.
       - Так, ладно, - сказал он. - Дай-ка я тебя подсажу на коня. Доедем до... не помню, как деревня называется... там видно будет.
       В селении у местного кузнеца нашлась свободная каморка, но не нашлось сдачи с золотой монеты. Пошли на компромисс - кузнец взял себе золотую монету, но уступил свое спальное помещение Зигварду и мальчишке, а сам пошел спать в каморку, оставив гостям кувшин с дрянным пивом и хлеб.
       Волчонок поел хлеба и уснул. Зигвард подхватил его в тот момент, когда он начал заваливаться на бок, перенес на кровать, укрыл все той же шалью, а сам устроился на полу перед дверью, держа в кулаке кинжал.
       Ночью на улице раздавались голоса. Где-то дрались, какая-то женщина трагически взывала к справедливости в течении получаса и, скорее всего, так справедливости и не получила. Перед рассветом по единственной улице селения с грохотом прокатилась карета. Потом та же карета с грохотом прокатилась в обратном направлении. Оптимистически запели птицы.
       Наутро они позавтракали все тем же хлебом.
       - Не знаю я, что с тобой делать, - сказал Зигвард.
       - Только обратно не отвозите.
       - Обратно я не могу, если бы и хотел - нельзя. Я, парень, такой же беглец, как ты.
       - Били вас сильно?
       - Не очень. Но все равно неприятно. В общем, я направляюсь кое-куда, и могу взять тебя с собой. Это...
       Он уже начал было рассказывать про Колонию Бронти, но вовремя спохватился. Мальчишка может потеряться в пути, может отстать, может уйти сам и вернуться в Астафию, а жителям совершенно не нужно знать, куда именно направляется их бывший повелитель. Впрочем, мальчишка не знает, кто он такой. Но мало ли что.
       - В общем, хорошее место, гостеприимное. Я тебя там кому-нибудь в подмастерья определю, если хочешь. Будешь ты кузнец, или портной, или еще чего-нибудь.
       - Я буду искать приключений, - сказал Волчонок непримиримым тоном. - Мне обязательно нужно убить дракона.
       - Безусловно, но не вдруг же. Вдруг нельзя. Сперва надо чему-нибудь выучиться и подрасти чуток. Дракона убить - дело хорошее, но в твоем случае не очень безопасное. Ты его будешь убивать, а он тебя не заметит, да еще наступит ненароком.
      

    ***

      
       Сожженный Кронин отстраивался нехотя. Восстановление города обсуждалось в Рядилище несколько месяцев. Половину затрат планировали оплатить из государственной казны. Несколько ушлых подрядчиков получили разрешения и средства и скрылись в неизвестном направлении. Еще несколько начали строить дома и мостить улицы, но дело двигалось медленно, с большими задержками. На северо-западе города одиноко и величественно высился уцелевший при пожаре храм, построенный по проэкту Зодчего Гора. Храм отремонтировали на средства какого-то богатого человека, пожелавшего остаться неизвестным. Новые же здания строили по новым проэктам, и выглядели они, подумал Зигвард, уродливо и глупо, а спланированы были абсурдно. Например, декоративный ров вокруг нового Купеческого Собрания, с мраморными ступеньками, ведущими вниз к основанию, где человек оказывался невидим с улицы, без сомнения будет использован ночью как альтернатива публичному туалету. Очевидно, идеи и мысли зодчих были настолько возвышенны, что думать о примитивных глупостях, вроде повседневной городской жизни, было ниже их достоинства.
       От здания Кронинского Университета, в котором некогда учился Зигвард, осталась только южная стена и три колонны. Вокруг успели почистить и посадить какие-то деревья. Очевидно, здесь собирались разбить парк. Новый Университет строился на противоположной стороне города и выглядел некрасиво, слишком громоздко и плоско.
       Зигвард с удивлением обнаружил, что особняк его дяди сохранился полностью. Внутри шумели и смеялись. Зигвард вспомнил, как шумели и смеялись они сами - студенты - в этом вот особняке, во времена его, Зигварда, юности. Он улыбнулся. Но заходить в особняк не стал.
       Некоторые предместья уцелели. В одном из них Зигвард продал коня и нанял возницу с парой неприветливых лошадей и подержанной на вид, но, по-видимому, прочной каретой. В лавке портного он, не торгуясь, приобрел теплую одежду для себя и для Волчонка. Волчонок следовал за Зигвардом как привязанный, и это было хорошо с чисто практической точки зрения. Девятилетние дети за которыми не нужно следить редки и ценимы. Зигвард припомнил времена, когда Первому Наследнику Буку было столько же лет, сколько теперь Волчонку. Ходить с ним вдвоем на охоту было сущим наказанием. А собственно, подумал Зигвард, с чего это я взял, что Волчонок хочет непременно быть подмастерьем в какой-то провинциальной колонии? Может, его нужно как-нибудь отправить к своим?
       Да. Но. Кто же, повидавший Астафию, пусть и из окна флигеля для слуг, захочет жить в дикой Артании, с их нравами и грязью? Правда, Волчонок - сын Номинга. Ну и что? Дворец Номинга - сарай какой-то, кругом пылища, люди все странные и злобные, у многих не хватает зубов, а лица рябые. Кстати, у Улегвича дворец хорош. Выстроен во времена Большого Перемирия самим Зодчим Гором, которому очень хорошо заплатили. По официальной версии, кстати говоря, именно за строительство зданий на артанских территориях и был выслан Зодчий Гор.
       - А ты не хочешь обратно в Артанию? - спросил Зигвард, когда они сели в карету и возница зачмокал, завозил вожжами, высказал несколько невнятных угроз и в конце концов четырьмя ударам кнута пробудил в лошадях былую тягу к путешествиям на дальние дистанции. Карета дернулась, заскрипела, качнулась на ухабе, и покатилась вперед.
       Волчонок промолчал.
       - Так хочешь или не хочешь? К отцу? К маме?
       Помолчали.
       - Ну так я, вроде, спрашиваю, - сказал Зигвард.
       - Сказал едем в бурбонию, значит, едем в бурбонию.
       - В колонию, а не в бурбонию.
       Волчонок отвернулся и засопел недовольно.
       Ночью, после короткой остановки посреди поля, Волчонок уснул, а Зигвард пересел к вознице.
       - Как дела, парень?
       Возница посмотрел неодобрительно на луну, покряхтел, и наконец сказал -
       - А дальше Мутного Дна я тебя, господин мой, не повезу.
       Как все-таки неудобно иметь дело с людьми. Никогда не знаешь, что еще они выкинут в следующий момент. Ни на кого нельзя положиться.
       - Мы же уговаривались до самой границы.
       - Да.
       - Ну так что?
       - А то.
       Помолчали.
       - Ты все-таки скажи, - начал Зигвард, - почему не...
       - Луна полная. Видишь? Вон она. Полная. Про луну-то ты мне ничего не говорил.
       - А должен был сказать, да? - осведомился Зигвард.
       - Еще бы. Полная луна - это самое наиглавнейшее дело. Нельзя в полнолуние ехать дальше Мутного Дна.
       - А за двойную плату?
       - Все равно нельзя. Не поеду.
       - Почему же ты сам не вспомнил про полную луну? Когда мы с тобой договаривались?
       - У меня другие заботы есть, - веско сказал возница. - Ежели я еще про луну помнить буду, совсем все прахом пойдет. Бывают люди, так у них головы что твой сарай, все помнят. А у меня обыкновенная голова, по наследству от родителей досталась.
       - Подожди, подожди. Ты мне объясни. Почему нельзя ехать дальше Мутного Дна, если полная луна?
       - Там дракон.
       - Какой еще дракон?
       Возница укоризненно посмотрел на Зигварда.
       - Обычный дракон. С крыльями и мордой в чешуе. Огонь выдыхает. Пуф, и нет тебя.
       - Дурак ты, возница, - сказал Зигвард. - Взрослый человек, в культурной стране живешь, а сказкам для маленьких веришь. Ты этого дракона видел когда-нибудь?
       - Раз живой, значит, не видел. Видевшие обратно не воротятся.
       - Так, - сказал Зигвард. - А при чем тут полнолуние?
       - Он в полнолуние просыпается.
       - Ага. Так может переждем? Проведем дня два в Мутном Дне, дракон уснет, а мы дальше поедем себе?
       - Никак нельзя.
       - Почему?
       - Он две недели будет бодрствовать. А мне обратно в кронинскую землю надо. У меня детишки там.
       - Нет у тебя никаких детишек, что ты врешь.
       - Ну и нету, - легко согласился возница. - А только я завсегда по дому очень тоскую, сил нет. И в Мутном Дне от этой тоски помереть могу. Ты там, господин мой, в Мутном Дне, другого возницу себе найди.
       - А там есть возницы?
       - Не знаю. Пивовары точно есть. И артанцы.
       - Какие еще артанцы?
       - Обыкновенные, чернявые.
       - А что они там делают?
       - Живут.
       Зигвард нахмурился.
       - Давно они там живут? - спросил он.
       - Давно. Теперь по всей стране так. Приезжают, селятся. И живут себе.
       Зигвард подумал и решил, что возница просто глуп. Он поплотнее завернулся в плащ и стал смотреть на звезды. Небо было ясное. Возможно, утром потеплеет.
       К утру пошел мокрый снег и Зигвард перебрался внутрь кареты. Волчонок спал под двумя плащами. Равнина кончилась, начались холмы. К полудню карета въехала в Мутное Дно.
       Первые же двое мужчин, которых увидел выйдя из кареты Зигвард, действительно оказались артанцами - черные волосы, миндалевидные глаза с недобрым блеском, общий угрюмый с оттенком враждебности вид. В Артании они ведут себя по-другому. Впрочем, Зигвард не был в Артании целых пятнадцать лет и не мог точно сказать, чего там и как нынче, может, все изменилось. Меж тем артанцы проследовали мимо, одарив Зигварда неприятным взглядом.
       Волчонок выскочил из кареты и подозрительно посмотрел сперва на удаляющиеся спины артанцев, затем на Зигварда.
       - А, собственно говоря, почему ты блондин? - спросил вдруг Зигвард.
       - А?
       - Ты правда Волчонок? Впрочем, ладно.
       Городок был совсем маленький, и здание ратуши выглядело игрушечным, но само его наличие говорило о том, что в городе есть официальная власть. Раз в год представителям всех городов было предписано являться в столицу для встречи с Великим Князем. Многие предписанию следовали, хотя бы ради поездки в столицу за казеный счет. Поэтому миниатюрность города совсем не радовала Зигварда - в городе, где все знают всех, его могли легко узнать, а в последствии, когда весть об изчезновении правителя распространится на все территории, местные чиновники могут донести Фалкону, что Зигвард проезжал через Мутное Дно, а уж Фалкон вычислит дальнейший маршрут бывшего повелителя Ниверии. Впрочем, Фалкон скоре всего и так вычислит. И, возможно, махнет рукой. Будем надеяться.
       Поздний завтрак был сервирован в единственном в городе трактире. Волчонок нашел его превосходным. Сам хозяин принес гостям десерт - холодная жидкая журба из вишневого варенья и несколько долек козьего сыра, и, как само собой разумеющееся - блюдо с шавичами, хотя Зигвард предпочел бы глендисы.
       - А скажи мне, хозяин, - сказал Зигвард, - что это за слухи такие о просыпающемся драконе?
       Хозяин посмотрел в сторону, потом на Зигварда, потом оглянулся. Сев рядом с Зигвардом, он долго молчал, собираясь с мыслями. Волчонок перестал жевать.
       - Щедрый незнакомец, - сказал хозяин, понизив голос. - В нашем городе не принято об этом говорить. Ты не здешний и с нашими устоями и обычаями не знаком, поэтому тебе простительно. Но впредь будь осторожней.
       - А почему?
       - А потому.
       Зигвард поразмыслил и решил, что будет надежнее и быстрее просто нанять другого возницу.
       - Ну хорошо, - сказал он. - А где тут можно найти возницу с каретой? Есть тут такие?
       - А зачем? - удивился хозяин. - Здесь все рядом. Рынок в конце улицы. Кузня за углом. Портной у меня живет, в южном флигеле. Удивительный человек. Из старой куртки новые штаны за два часа делает.
       - А мне надо к северной границе.
       - Вот оно что! - сказал хозяин, притворяясь, что изображает сочувствие и понимание и располагая черты лица своего соответствующим образом. - Ну, туда, господин мой, никто тебя не повезет. Ни в жисть. Ни за что. Даже фермер Кипура не повезет, уж на что отчаянный малый, на медведя с одним зубилом ходит, недавно дрался с тремя артанцами, так от них только перья летели, а и тот не скоро соберется к северной границе ехать.
       - А почему?
       - Так ведь дракон там. Уж тебе, господин мой, сказывали, а? Но я тебе так скажу, только другим не передавай, и уж точно не говори, что это я тебе насоветовал, а то беда будет. Ладно?
       - Ладно.
       - В месяц раз бывает у нас сирых один бешеный мужик, именно из северных земель. Четыре лошади в упряжке. Один приезжает, никого не боится. Отчаянный парень, как есть отчаянный. Он против дракона специальный наговор имеет. Не трогает его дракон. Спроси его, может, он согласится. А только с опаской к нему подходи, а то ведь не так поймет, так зашибет ненароком.
       - А когда он здесь будет?
       - А завтра должен прибыть.
       Назавтра отчаянный возница не прибыл, а Волчонок заболел. Лежал не двигаясь, щеки горели, глаза стали мутные, а ноги холодные. Зигвард кутал мальчишку во все, что попадалось под руку, прикладывал ему ко лбу мокрую тряпку, дал мальчику на побегушках золотой, чтобы тот купил на рынке курицу, и сам сварил в кухне трактира отвар по старому семейному рецепту. Через три дня жар у Волчонка уменьшился. Он сидел на кровати и пил из кружки бульон, а Зигвард примостился рядом и рассказывал сказку за сказкой, изображая в лицах героев - храбрых рыцарей, прекрасных княжон, раздражительных драконов, недальновидных и поэтому ужасно злобных колдунов, и прочих сказочных персонажей. Волчонку нравилось. Особенно его восхищали почему-то любовные победы рыцарей. Впрочем, Зигварда они тоже восхищали. От подробностей этих побед Зигвард воздерживался несмотря на настойчивые вопросы Волчонка.
       На следующий день Волчонок уже ходил по комнате, воображая себя рыцарем и размахивая волшебным двуручным мечом. Зигвард велел ему сидеть дома и никому не отпирать, а сам пошел осведомиться насчет отчаянного возницы. Оказалось, возница прибыл и ночевал прямо в своей карете, поставив ее у ограды рынка.
       Карета доверия не возбуждала, была старая и разбитая. Одна рессора была железная, другая деревянная, а кузов кое-где прихвачен был к платформе веревкой. Но четыре лошади выглядели выносливыми и молодыми. Зигвард потрепал одну из них по холке.
       - Не трожь перевозочное средство, - сказали ему из кареты.
       - Доброе утро, - вежливо ответил Зигвард. - Мне тут сказали, что ты из северных земель. Не подвезешь ли, как обратно поедешь?
       - А сколько в тебе весу?
       - Выйди да посмотри.
       В карете заворчали и закряхтели. Дверца открылась со скрипом и, сорвавшись с петель, упала на землю. Крепкий, высокий парень вылез наружу и недовольно оглядел Зигварда.
       - Один едешь?
       - Со мной мальчик девяти лет.
       - Воруете?
       - Нет. Просто путешествуем.
       - А сколько заплатите?
       - Пять золотых.
       - Мало.
       - Если до самой границы, то восемь.
       - Все равно мало.
       - Сколько же ты хочешь, чтобы тебе заплатили?
       - Довезу, а там и поговорим.
       - Что ж, идет.
       Верзила поднял дверцу и стал ее прилаживать на место.
       - Когда отправляешься? - спросил Зигвард.
       - К вечеру. Нужно мне тут одну вдовушку навестить, - верзила подмигнул. - Понимаешь?
       - Чего ж не понимать, понимаю, - сказал Зигвард понимающе и тоже подмигнул. - У вдовушки твоей подружки нет ли?
       - Ого, - сказал верзила. - А ты, мужик, не промах.
       - Я тут порассматривал местных баб, - сказал Зигвард. - Какие-то они все невзрачные. Говорят очень громко, ходят враскоряку, старятся быстро.
       - Место такое, - объяснил верзила. - Скучное место, и бабы скучные, кроме вдовушки. Ну, ничего, как прибудешь в Колонию, разгуляешься. Там всего много.
       - А я вовсе не в Колонию еду.
       - Не ври, мужик. Северная дорога никуда, окромя Колонии, не ведет. Разве что в славские земли, ну да ты вроде умом крепок еще, к славам не поедешь.
       - Почему же?
       - Дикий народ славы. Их даже артанцы боятся.
       - Ага.
       - Вот тебе и ага. Ну, к вечеру приходи.
       У вдовушки было очень хорошо, скорее всего, ибо отчаянный возница появился у кареты только к полуночи, жуя хрюмпель и довольно крякая. Волчонок уже спал внутри, а Зигвард, погрузив на козлы небольшой сундук с приобретениями, подкармливал лошадей морковью.
       - Ну, залазь, поехали, - сказал отчаянный возница, неодобрительно посмотрев на морковь.
       Лошади рванули с места так, что Зигвард стал опасаться за карету. Но карета держалась и даже вскоре стала как-то меньше скрипеть, дребезжать, и раскачиваться, хотя грохот все равно стоял невообразимый. Дорога была почти прямая, но с подъемами и спусками. Лошади бежали в гору не замедляясь, а с горы ускоряя бег. Спать при таких обстоятельствах умеют только дети. Зигвард забился в угол, закутался в плащ, и стал размышлять о странном городке Мутное Дно, который видел однажды в детстве, проездом.
       За четыре дня, проведенных в Мутном Дне, он узнал столько, сколько не узнаешь за пять лет дворцовой жизни. Артанцы вызывающе разгуливают по улицам. Местная публика усиленно делает вид, что их не замечает. Все население верит в дракона. Нет ни одного храма, зато артанская деревянная башенка с целым сонмом идолов внутри красуется посреди города. Местные люди прижимисты, не очень дружелюбны, и любят пофилософствовать. Об Астафии знают понаслышке. А славов, оказывается, "даже артанцы боятся".
       И несмотря на все это, на патриархальный уклад, на суеверия, драконов и колдунов, на идолопоклонническую башенку, на наглые взгляды артанцев, на нищету, ютящуюся по соседству в шалашах, Зигвард слышал по меньшей мере восемь раз за четыре дня, что "Фалкон - великий человек".
       И все это в данный момент было не главное. Зигвард попытался сосредоточиться на главном. Это было очень трудно. Карету подбрасывало, кругом грохотало и рычало, к стенке голову было не прислонить (он попытался, и тут же набил себе шишку). Какая-то мысль вертелась где-то рядом, раздражая и маня. Зигвард глубоко вздохнул, стиснул зубы, отодвинулся от стенки, и вдруг поймал ее, мысль. В детстве он был проездом в этих местах, и дальнейший путь тогда тоже лежал на север, но дорога была полога и часто петляла. Зигвард передвинулся к дверце и отодвинул тряпку, заменяющую занавесь. Созвездия он знал плохо, но Марс отличал безошибочно. Марс должен быть справа. Марс был не очень справа. Не прямо по ходу, но и не справа. Почти прямо по ходу. То есть, едут они на восток, а не на север.
       Возница меж тем напевал какую-то дикую песню, подбадривая лошадей, и рассматривал окрестности. Слева небольшой пруд, в нем отражается луна. За следующим холмом будет роща, потом поле, потом опять роща. Совсем скоро. Возница сунул руку в продолговатый мешок, лежащий в ногах, и выволок длинный кинжал с тяжелой рукояткой. Применять его, скорее всего, не будет надобности, однако с кинжалом лучше чувствуется собственная правота, чем без кинжала. Где-то заорала выпь. Ори, ори, подумал возница. Эх! Должность получу, служить пойду. Какие бабы в столице! А какое вино! В большом каменном доме с камином буду жить, с настоящим дымоходом. Спать буду в настоящей кровати, деревянной, укрываться медвежьей шкурой.
       Возница весь задрожал от нетерпения и предвкушения. В этот момент ему въехали арбалетным прикладом по голове, сзади и сверху. Он очень удивился и стал было поворачиваться, чтобы посмотреть, с кем имеет дело. Но ему въехали еще раз, и намерение пришлось оставить.
       Очнувшись, он обнаружил, что карета стоит стоймя, а сам он сидит на голой земле, спина приперта к колесу, а руки связаны за спиной. Башка болела дико. Он хотел было опять отключиться, но тут морду ему потерли снегом, а потом ляпнули наотмашь по щеке. Возница поднял глаза. Зигвард стоял перед ним, держа в одной руке арбалет.
       - Какого... - начал было возница.
       Зигвард замахнулся прикладом.
       - Тихо, - сказал он вполголоса. - Ребенка разбудишь. Ребенку нужен сон, он недавно болел. Сон очень важен после болезни. Во время болезни тоже важен. Отвечай тихо. Будешь отвечать громко - зубы вышибу. Для начала. Итак. Куда это мы направлялись на ночь глядя?
       - Ты ж велел...
       Зигвард съездил его по другой щеке.
       - Да ты постой...
       - Мне, в общем, все равно, - сказал Зигвард. - Я ничего не потеряю, если перережу тебе глотку. Птица и камень, так даже лучше! Поверь, что так лучше! Веришь? А?
       - Хр-бж.
       - Я спрашиваю, веришь?
       - Верю.
       - Вот и славно. Я просто любопытен. И люблю, когда мое любопытство удовлетворяют. Сделай милость, скажи, куда это мы ехали?
       - К трем вязам, - нехотя сказал отчаянный возница.
       - И сколько народу нас ждало у трех вязов?
       - Трое.
       - И что тебе за это обещали?
       - Разное.
       - Не будь так загадочен. Деньги? Место? Чин? Амнистию?
       - Да вот, понимаешь...
       - Хорошо, оставим это. Ты, очевидно, знаешь, кто я такой? А?
       - Да.
       - И ты поднял руку на законного своего повелителя?
       - Ты же отрекся! - возмутился возница. - Ты нас всех предал! Оставил на произвол судьбы.
       - Тебе так объяснили?
       - Да.
       - Предусмотрительно. Теперь я тебе скажу, что произошло на самом деле. Ты, как видно, не знаешь. Моего предыдущего возницу купили. Велели довезти меня до Мутного Дна и уехать. Хозяину трактира, с которым я еще поговорю, велели рассказать мне о тебе, и тоже заплатили. А тебе пообещали много и щедро, да только вот одно забыли сказать - меня от трех вязов повезли бы обратно в Астафию, а ты бы у тех трех вязов бы и остался, со свернутой шеей.
       - Ну нет. Не думаю. Откуда ты знаешь?
       - Знаю, поскольку вдовушка твоя с усами, и зовут вдовушку Хок. А уж манеру его действий я изучил за те несколько лет, что он во дворце ошивается.
       - Хок?
       - Среднего роста парень, лет тридцати. Волосы светлые, завязаны в хвост. Нос приплюснутый, ухо одно оттопырено. На левой руке с внешней стороны широкий шрам. Голос хриплый, низкий. Имеет привычку стоять к тебе боком во время разговора, и вдруг неожиданно поворачиваться лицом. Сходится?
       Возница поморщился.
       - Ну, стало быть, карету я конфискую в пользу преследуемых. А ты делай, как знаешь. Можешь идти к трем вязам, а можешь в Мутное Дно возвращаться.
       - Я, эта... Не знаю, что и делать, - жалобно сказал возница.
       - Вставай.
       Зигвард взял возницу за предплечье и помог ему подняться на ноги.
       - Руки ты мне развязал бы? - попросил возница.
       - Сам развяжешь, - сказал Зигвард, вынимая из голенища кинжал возницы и втыкая его в землю так, что часть лезвия осталась снаружи.
       Он залез на облучок, развернул карету, и хлестнул лошадей вожжами. Оглянувшись, он увидел, как отчаянный возница садится на землю, пристраиваясь к кинжалу.
       До распутья он доехал быстро. Северная дорога была шире и, в соответствии с воспоминаниями детства, начала живописно петлять. Ночь была ясная. Марс встал, куда положено - справа. Полная луна освещала путь. Зигвард на всякий случай остановил карету, достал из сундука еще один арбалет, зарядил его, и положил у ног. Дракон, не дракон - но разбойники в этих краях вполне могли водиться. Да и волки тоже.
       Утром холод усилился. На рассвете Зигвард остановил карету, стреножил передних лошадей несмотря на их возражения (ему показалось, что они встревожены), и пошел проверить, как там Волчонок. Волчонок мирно и очень уютно спал. Зигвард потрогал руку Волчонка - теплая. Не замерз. Ну и ладно. Он некоторое время посидел возле, стараясь не задремать, и все-таки задремал. Когда он проснулся, солнце было уже достаточно высоко. Зигвард вышел и оглядел местность.
       Странно. Деревья кругом были голые, как и положено ранней зимой. Но вид у некоторых веток был необычный. Зигвард подошел к одному из деревьев, вглядываясь. Ветки явно были опалены. Он посмотрел на землю. Пепел и обгорелые ветки. Другое дерево. Тоже самое. Еще одно. Тоже самое. А вот и совсем сгоревшее. А вот просто обугленный ствол торчит.
       Одна из лошадей заржала. Зигвард обернулся. В памяти возникла дурацкая детская считалка, которой они в дворцовом саду определяли водящего при игре в прятки -
       Если дракон демонстрирует страсть,
       Вставь ему саблю в поганую пасть.
       Он решил ничего не уточнять и не проявлять решительно никакого исследовательского любопытства. Спать больше не хотелось. Зигвард вскочил на облучок и хлестнул лошадей. Лошади заржали. Он слез и, не теряя времени, разрезал кинжалом путы передних.
       К полудню Волчонок проснулся и начал проявлять активность. Многострадальная дверца слетела с петель и грохнулась на дорогу. Зигвард остановил лошадей.
       Лес кругом был хвойный и обнадеживающе необугленный. Волчонок выскочил и дико посмотрел на Зигварда. Зигвард спрыгнул вниз.
       - Чего не спишь, малыш? Жрать хочешь, небось?
       - А где возница?
       - Он что-то забыл в давешнем городке и решил вернуться. Он нас потом догонит.
       - Не догонит. У него других лошадей нет.
       - Я ему говорил. Он упрямый, сказал что все равно догонит.
       - Может, подождем его?
       - Я бы и рад, да некогда. Надо до темна успеть доехать до какого-нибудь селения. Жрать будешь, спрашиваю? Горячего предложить не могу, костер разводить нет времени. Есть две куриные ноги и четыре крылышка. Есть хлеб. Сойдет?
       - Сойдет, - согласился Волчонок.
      

    ***

      
       Останавливались в селеньях без названий, но с постоялыми дворами. На пятый день, если считать с момента выезда из Мутного Дна, Зигвард увидел знакомые очертания - река, скалы, брошеная крепость. Дорога шла вдоль реки. Вскоре показалось селение. Местный торговец лошадьми не имел средств, чтобы заплатить сразу за четырех, да еще таких хороших, кобыл. Зигвард согласился продать их за полцены, а карету отдал бесплатно. Добротную утварь, лишнюю обувь, пять бутылок вина и сам сундук он продал, опять же за полцены, местному кузнецу, а себе забрал только походную суму, теплую одежду для себя и для Волчонка, два арбалета, запас стрел и наконечников, и короткий меч. Местный фермер зимой подрабатывал в качестве перевозчика и за скромную плату согласился перевезти важного столичного господина и его малолетнего спутника на другой берег, где начиналась Славия.
      
       ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КОЛОНИЯ БРОНТИ.
      
       Крепостная стена недовольно возвышалась над редким лесом, как опытная сваха над недостаточно щедро сервированным столом. Стена защищала поселение только с одной стороны. Все двадцать лет существования колонии ее пытались достроить, но работы часто прерывались из-за недостатка то средств, то желания, то заморозков, то славских праздников.
       Славы составляли половину охранного гарнизона. Им платили золотом. У самих ниверийцев введен был призыв, и каждый мужчина, способный нести службу должен был либо платить значительную сумму в казну Колонии, либо проводить три недели в году, делая обходы и наблюдая за округой с крепостной стены.
       - Смотри, никак идет кто-то, - сказал один из славских наемников другому.
       - Ну да?
       - Ага. Точно идет. И не один. Вдвоем идут.
       - Да, действительно. Один мужик, другой либо мальчишка, либо баба. Что будем делать?
       - По уставу. Кажется, надо кричать "Стой, кто идет".
       - Подожди. Может, сперва командиру доложить?
       - Командир спит после обеда.
       - Но ведь случай необычный?
       - Да.
       - Значит, надо доложить.
       - Он будет недоволен.
       - Почем ты знаешь?
       - Все ниверийцы вечно чем-то недовольны.
       - Ладно. Кричи.
       - Что кричать?
       - Кричи, "Стой, кто идет".
       - Я сегодня что-то охрип. Ты кричи.
       - Не буду.
       - Почему?
       - Не хочу.
       - Ты воин или нет?
       - Надо бы позвать вон того. Вон, стоит у лестницы. Это ниверийская колония, пусть он и кричит.
       Позвали ниверийца. Тот, среднего возраста кузнец, не знающий славского языка, подошел, гремя мечом, и долго не мог понять, в чем дело. Ему объясняли и показывали пальцами на две приближающиеся к стене фигуры.
       - Чего вы ко мне привязались? - возмутился кузнец. - Что за глупые славские шутки? Дикари. Одна морока с вами. Вечно чего-то хотят, а что хотят, объяснить не могут. Темнота. Нет чтобы воспринимать... эту... ну, как ее... культуру... от нас. Нет, они все чего-то тараторят на своем бессмысленном наречии. Ну, чего надо?
       - Да ты пойми, старая чурка, идет кто-то, - разъясняли славы. - Вон, посмотри туда буркалами своими. Вон там. Вон двое.
       - Вот бараны, - отчаялся кузнец. - Чего лопочут, кто их разберет.
       В конце концов один из славов побежал будить командира. Тут кузнец наконец-то заметил, прямо по ходу, мужчину и мальчика - те были совсем близко - и, выругавшись, побежал за славом. Командир спросонья выслушал говоривших одновременно кузнеца и слава и грозно велел обоим замолчать.
       - Докладывай, - сказал он кузнецу.
       - Идут двое.
       - Куда идут, какие двое? Яснее, пожалуйста, а то в погреб посажу.
       - К крепости идут. Один взрослый, другой не очень.
       - Так. Теперь ты, - обратился командир к славу по-славски. - Что случилось?
       - Да там кто-то идет.
       - И что же надо делать, когда кто-то идет?
       - Э... докладывать?
       - За что вам только деньги платят.
       Командир встал и вышел из временника на верхний уровень стены. В лицо ударило холодным ветром. Командир поморщился.
       - Эй! - крикнул он. - Вы там! Внизу! Куда путь держим?
       - В Колонию Бронти! - крикнул старший из двух, приветственно помахав рукой.
       - Откуда? - крикнул командир.
       - Из Астафии!
       - Назовите ваши имена!
       - Не валяйте дурака! - донеслось снизу. - Имена разглашению не подлежат! Первым узнает имена староста колонии!
       Да, действительно, вспомнил командир. Надо бы их проводить к старосте. Но, старое копыто, я ему, старосте, пятнадцать золотых должен за карты.
       Он оглянулся. Кузнец в проводники не годился - выглядел слишком не по-военному. А у слава были не очень трезвые глаза. Узнает староста, какая у нас тут дисциплина, хлопот не оберешься. Подошедший второй слав выглядел... ну... ну, допустим, прилично. Более или менее. Пусть идет.
       Дома в поселении были большей частью деревянные, но тут и там возвышались постройки из камня. Здесь не было столичного великолепия, зато наличествовало ощущение домашнего уюта. Некоторые улицы были очень качественно вымощены добротно отшлифованным булыжником. Дом старосты был чем-то похож на ратушу в Астафии. Уменьшенная копия.
       - Как вам тут живется? - спросил Зигвард по-славски.
       - Ничего, не жалуемся, - ответил сопроводитель беспечно. - А вы сюда навсегда, или на время?
       - Не твое дело.
       - Ну и ладно. А ты важный человек, да?
       - Смотря для кого.
       - Все вы тут важные. То бароны, то князья. Вранье это все, по-моему. Вы, ниверийцы, просто очень кичливы по натуре. Спесь у вас у всех. Мы, славы, ни в чем вам не уступим, и мы выносливее. Согласен?
       - Еще бы, - сказал Зигвард.
       - Ну то-то же.
       Слав преисполнился чувства собственного достоинства и национальной гордости и в этом состоянии прибыл в кабинет старосты. Полы в ратуше были мраморные, что, на взгляд Зигварда, было величайшей глупостью. Слишком холодно, и нужно все время, круглые сутки, топить камины во всех помещениях.
       Староста, моложавый, симпатичный, с первого взгляда узнал Зигварда.
       - Рад видеть вас. - Повернувшись к славу, он сказал очень вежливо - Благодарю тебя. Скажи командиру, чтобы выдал тебе премию. Можешь идти.
       Слав нахмурился но возражать не стал.
       - Зовут меня Ланс, - сказал староста.
       - Очень приятно.
       - Господин мой делает мне великую честь. Чем могу служить?
       - Мой юный спутник проголодался. Нет ли у вас чего-нибудь горячего?
       - Сию минуту.
       Ланс позвонил. Расторопного вида малый вбежал и уставился на пришедших.
       - Рен, отведи мальчика в столовую и сервируй полный обед, - распорядился Ланс.
       - Слушаюсь.
       - Никуда я не пойду без тебя, - сказал Волчонок, глядя на Зигварда.
       - Не бойся. Ты начни есть без меня, а я приду через четверть часа.
       - Не буду.
       - У меня здесь важное дело, не мешай, - вдруг сказал Зигвард по-артански. Волчонок вытаращил глаза. - Никто тебя здесь пальцем не тронет, а если тронет, я его прибью. Иди и ешь. Все.
       Ошарашенный Волчонок последовал за расторопным слугой.
       - Артанец? - спросил Ланс с неодобрением. - Простите меня, я не силен в языкознании, но мне показалось...
       - Кто его знает. Дело вот в чем, Ланс. Позавчера я был Великий Князь, вчера я отказался от престола, сегодня я беглец и прошу у вас убежища.
       - Вот оно что, - Ланс задумчиво посмотрел на Зигварда и сел в кресло. - Кто же теперь у власти?
       - Тот, кто был у власти раньше.
       - Фалкон?
       - Да.
       - Кошмар какой. Простите меня, князь. Сегодня вечером барон Бейтс дает бал. Ваше присутствие было бы лестным для всех.
      

    ***

      
       Волчонку очень понравилось на балу. Все дамы ему лучезарно улыбались и предлагали сласти. А потом некий пожилой мужчина с седой бородой рассказал ему несколько захватывающих историй из жизни древних. Все были очень вежливы с этим мужчиной, и Волчонок решил, что это местный князь.
       Волчонка уложили спать в апартаментах старосты. Зигвард обещал ему, что скоро придет. Волчонок не стал возражать - боялся, как бы Зигвард опять не заговорил с ним по-артански.
      

    ***

      
       - Ну так вот, князь, - сказал Ланс, когда они снова оказались в кабинете. - Я очень сожалею, что должен вас огорчить. Попробуйте это вино - замечательной выдержки.
       Зигвард пригубил вино. Действительно, замечательно.
       - Вы не можете позволить мне здесь остаться, - предположил он.
       - Не могу, князь. У нас тут много высокопоставленных и выдающихся лиц, и положение наше здесь несколько двусмысленно. Ссыльные живут вперемешку с отдыхающими. Неугодные вместе со скрывающимися. Два князя. Много баронов. Фалкон и Рядилище притворяются, что не знают, а мы притворяемся, будто думаем, что они не знают. Это всех устраивает, включая наш весьма несерьезный гарнизон. Но ваше присутствие здесь, как бы мы его не скрывали, станет известно везде. Абсолютно везде. И это вызовет скандал. И Фалкон, готовый нас терпеть, будет вынужден принимать какие-то меры хотя бы только для спасения собственного престижа. Он будет вынужден официально объявить о существовании Колонии. Это поставит в неудобное положение и его, и нас. А человек он мстительный. Славы нас защищать не будут. Мы платим очень большую дань конунгу, а Зодчий Гор, говорят, выстроил ему дворец, но защищать нас они все равно не будут. Поэтому, князь, я очень...
       - Да, я понял, - сказал Зигвард. - В общем, я это предвидел. А что насчет Волчонка?
       - Он может остаться. Симпатичный паренек. Очень понравился Зодчему Гору, а ему как раз нужен ученик. Он всех детей в Колонии перебрал, ни один не подошел. У него у самого дочь есть, и несмотря на то, что она явно пошла в отца, Гор человек старообрядный, и верит, что хорошим зодчим может быть только мужчина. Может, он возьмет Волчонка. А если нет - тут у нас и кузнецы, и фермеры, и портные. Лишние руки никогда не мешают. Вся славская знать приезжает сюда за покупками. Колония нынче в моде.
      
       ГЛАВА ПЯТАЯ. КШИШТОФ.
      
      
       Почти месяц ушел на путешествие к Северному Морю. Пересекая славские земли по диагонали, Зигвард много повидал и основательно померз. В последний день пути началась вдруг неожиданно оттепель, и дороги стали непроездными и непролазными. Во второй половине дня Зигвард увидел наконец море, а к закату, проскакав несколько часов вдоль прибоя и разозлившись из-за холода и безлюдья, обнаружил военный лагерь.
       Палатки стояли как попало, стреноженные кони выглядели сердито, вояки жгли костры. Вид путешественника не произвел на них никакого впечатления.
       - Вечер добрый, - обратился Зигвард к первому попавшемуся воину. - Где ваш конунг? Мне нужно с ним поговорить.
       Воин равнодушно пожал плечами. Зигвард ждал. Воин, увидев, что Зигвард не уходит, еще раз пожал плечами.
       - Видишь вон ту палатку? - сказал он, с отвращением помешивая палкой в походном котелке. - Вон там. Где лошадь срет. Вот там он, наверное, и есть, ежели до сих пор не утопился. Иди, скажи ему, что надоело нам тут торчать. Холод совершенно собачий. Артанцы не дураки, чтоб сюда соваться в такое время. А мы дураки, ну вот и сунулись. Викам еще ничего, вики народ привычный, а я коренной слав, мне в это время положено на печи лежать, пряники жевать, над женой издеваться.
       Зигвард направил коня к палатке. Двое высоких и статных ухаря у входа посмотрели на него мрачно.
       - Убивать конунга пришел? - спросил один из них. - Дело хорошее.
       Второй ухарь засмеялся. - Да, - сказал, - мрачные у вас, виков, шутки. Как раз по погоде.
       - Ты его палкой по башке, палкой, - сказал первый ухарь.
       Второй ухарь зашелся хохотом, схватясь за живот.
       - Заткнитесь вы там! - донесся голос из палатки.
       - Вот, проявляет признаки жизни, - сказал ухарь-вик. - Стало быть, предыдущая попытка была неудачной.
       Второй ухарь сел на песок и стал от смеха икать.
       - Эрик, перестань, - сказал он, икая. - Не могу больше. - Он вытер слезы. - Коня не стреноживай, дай мне повод, - сказал он Зигварду. - И иди себе. - Он прыснул. - Палку могу одолжить, - и снова затрясся.
       В палатке пахло потом. Конунг поднял глаза на Зигварда и прищурился.
       - Ого, - сказал он. - Лицо знакомое. - Он вскочил на ноги. - Зигвард!
       - Здравствуй, Кшиштоф, - сказал Зигвард.
       - Неужели это ты! Пойдем отсюда, пойдем на воздух.
       На воздухе маленький Кшиштоф радостно обнял долговязого Зигварда.
       - Как ты сюда попал? Сколько ж лет мы не виделись? Птица и камень! Пойдем, поищем Ингу, у нее наверняка осталось вино, мы его подогреем и выпьем.
       Старая Инга, служанка Кшиштофа, которую Зигвард помнил с университетских лет, не обрадовалась гостю. Кшиштофу она тоже не обрадовалась.
       - Все балуетесь, - сказала она. - Всю жизнь балуетесь. То ученьем, то войной. Сидели бы дома.
       Вино у нее нашлось.
       - Ну, рассказывай. Что нового? - сказал Кшиштоф, тепло глядя на Зигварда и подмигивая, как будто два друга расстались неделю назад. - Как был ты долговязый да белобрысый, такой и есть, совсем не возмужал. Женат ты, али все по бабам бегаешь? Как дядя?
       - Дядя умер пять лет назад, - сказал Зигвард. - Несчастный случай.
       - Да ты что! Жаль. Каком мужик был душевный! Бывало, неделями всю нашу ватагу буйную кормил-поил. Мир его праху. Ну а...
       - Кшиштоф, мне нужно тебе кое-что рассказать. Здесь кто-нибудь понимает по-ниверийскии?
       - Они и по-славски с трудом понимают, твари тупорылые, - весело сказал Кшиштоф. - Такие все подобрались, редкостные дубы. Так что, если чего секретное, то не бойся, рассказывай смело.
       Зигвард глотнул горячего вина. Стало теплее.
       - Ты хорошо помнишь моего дядю? - спросил он.
       - Еще бы.
       - А его дом в Кронине?
       - Хороший был дом. Добротный. Небось Зодчий Гор строил. Нет? Ну ладно. Рассказывай.
       - Дом был большой, а слуг не было. Раз в месяц какие-то старухи производили генеральную уборку.
       - Помню.
       - Дядя приезжал поздно вечером, и из дома до самого отъезда не выходил. Жил неделю, а потом на два-три месяца пропадал.
       - Да. Но ключи оставлял тебе, с пониманием.
       - Такая скрытность тебе ни о чем не говорит?
       Кшиштоф подумал.
       - Вроде понятно, - сказал он. - Многие знатные занимаются торговлей, такое нынче время. Естественно, скрывают происхождение. Иначе нельзя.
       - Мой дядя торговлей не занимался, смею тебя уверить, разве что на самом высоком уровне.
       - Чем же он занимался?
       - Курированием.
       Кшиштоф подозрительно посмотрел на Зигварда. Помолчали.
       - Ты хочешь сказать, - предположил Кшиштоф, - что... нет, не понимаю.
       - Мой дядя был Великий Князь Жигмонд, повелитель Ниверии.
       Кшиштоф замигал, открыл рот, поднял брови, и в конце концов рассмеялся.
       - Вот это да! Позволь, позволь. - Он задумался. - Нет, не говори ничего. Подожди. Ага. Не может быть. Ты хочешь сказать... хорошо, что я сижу, а то бы упал, жопу отбил... ты хочешь сказать, что Великий Князь Зигвард - это ты?
       Зигвард саркастически улыбнулся.
       Кшиштоф стукнул себя открытой ладонью по лбу, сожалея об упущенных за многие годы политических возможностях при таком раскладе.
       - Ты шутишь, - сказал он.
       - Увы.
       - Чего "увы"?
       - Я - не Великий Князь. Увы.
       - Ага, - сказал Кшиштоф с облегчением. - Ну вот, видишь. Ух, напугал. А я было планы начал строить.
       - Строить планы не вредно.
       - Не скажи. Иные планы как построишь, так целый день радуешься, а потом оказывается, что нужно делать чего-то очень скучное.
       - Я - бывший Великий Князь, - сообщил Зигвард. - Полтора месяца назад я отказался от престола. Если бы знал, чем дело закончится, отказался бы летом. Теплее.
       - Зачем? - спросил Кшиштоф.
       - Чтобы спасти жизнь себе и еще нескольким. Те несколько, надеюсь, живы-здоровы, а вот моя жизнь, боюсь, висит на волоске. Я - одинокий беглец. Меня чуть не схватили по дороге в Славию. Я чудом избежал ареста и выдачи в Колонии Бронти. Ты - моя последняя надежда. Если ты мне откажешь...
       - Откажешь? Не болтай и не дури. Птица и камень! - сказал Кшиштоф. - Дело не в этом. Кто сейчас правитель Ниверии?
       - Официально - Первый Наследник Бук, мой сын. На деле...
       - На деле Фалкон и компания, а по большому счету Фалкон, единолично. Другие наследники есть?
       - Два года назад мне привезли невесту, княжну Беркли, уже беременную. Через семь месяцев у нее родилась дочь, которую мне пришлось признать своей.
       - Почему ты не услал ее обратно?
       - Фалкон заверил меня, что государственная необходимость превыше всего.
       - А дочь чья, на самом деле?
       - Откуда я знаю. Какой-нибудь романтический отпрыск купеческого рода, с круглой мордой, подростковое увлечение. Кто я такой, чтобы осуждать? Она девчонка совсем. Не дочь, мать. Я ее пальцем не тронул. Мне ее всегда было жалко. Она такая трогательная, тоненькая, не очень умная. Она меня ненавидит. И скорее всего в очень скором времени станет любовницей Фалкона. Не знаю, зачем это ему, но к тому идет.
       - Конунг! Конунг! - закричали снаружи. - Мы к конунгу! Поймали двух! Пропусти!
       Кшиштоф поднялся. Зигвард, соблюдая приличия, поднялся тоже.
       - Вот, конунг, полюбуйся! - радостно сказали двое пришедших.
       Забавное зрелище, подумал Зигвард. Два охранника, два воина, и два пленных артанца, и он сам, Зигвард - все высокие. И маленький русоволосый Кшиштоф с круглым лицом и короткими руками, похожий на купчика из северных земель. Конунг.
       - Вот, они отстали от своих, - возбужденно продолжил один из воинов, - а мы с Адамом их хвать! За оврагом. Они было драться, но мы их сзади по башкам, бух! А потом связали.
       Артанцы со связанными за спиной руками безучастно, в соответствии со степной традицией, смотрели на говорящего.
       - Они по-славски говорят? - спросил Кшиштоф, прищуриваясь.
       - Вроде нет.
       - Какому князю служите? - спросил Кшиштоф по-артански.
       Артанцы уставились на него.
       - Мы с неверными собаками не разговариваем, - сказал один из них после некоторого раздумья. Подумав еще немного, он добавил, - С неверными собаками только один разговор - меч и стрела, и еще палица.
       - С зазубринами, - поддержал второй пленный.
       - Да, с зазубринами. Как завидишь неверного пса, убей его. В этом состоит долг каждого артанца. Ибо великий артанский бог Род награждает верных. За доблесть. И убивший неверного пса есть очень уважаемый всеми.
       - Что он тут рассказывает? - осведомился тот, которого звали Адамом.
       Кшиштоф прищурился. - Говорит, что собаку, которая вмешивается в допрос, чинимый конунгом, следует убивать стрелой и мечом, а также зазубренной палицей, - объяснил он.
       - Но-но! - возмутился Адам, гневной глядя на пленного. - Мы тут все - друзья конунга, и он нас всех любит. Он нам навроде старшего брата, понял, грязная артанская гиена?
       - Тише, - сказал Кшиштоф.
       Воцарилось молчание.
       - Интересную мысль высказал мой подданый, - сказал Кшиштоф по-артански. - Надо бы воспользоваться.
       - Мысли подлой славской неверной собаки артанцев не интересуют, - сообщил артанец.
       - А я вовсе и не собирался с тобой этой мыслью делиться, - возразил удивленно Кшиштоф. - Вы, артанцы, уверены, что о вас все время все должны думать. Это не так. - Он попытался вспомнить, как по-артански "эгоизм". Не вспомнил. - Далее. Я - неверная славская собака, а ваш князь, естественно, верный артанский тигр, очень уважаемый всеми. Служитель великого Рода. Вот вы под его командованием четыре месяца тащились через болота и льды, на скудном пайке, без женщин, без дома. И если бы возроптали вы из-за такого с вами обхождения, то разрезал бы вас князь ваш на куски и бросил бы волкам. А я, неверная собака, вот что сделаю. Слушаете?
       Артанцы усиленно делали вид, что не слушают. Получалось плохо. Когда кто-то рядом с тобой решает твою судьбу, не проявить некоторого любопытства - трудная задача.
       - Я дам вам с собой еды и вина в дорогу и отпущу вас с миром.
       Готовые к пыткам и мучительной смерти, артанцы растерялись.
      

    ***

      
       - Пусть доложат своему туполобому князю, - сказал Кшиштоф, вернувшись в палатку.
       - О чем именно? - спросил Зигвард.
       - Да все пусть доложат. И Славию, и Ниверию всегда спасали горы. Есть два обходных пути - с юга, через лес, и вдоль Южного Моря, мимо ниверийских гаваней, или с севера, вдоль Северного Моря, через мерзлоту. Можно летом, но лето короткое, да и сеять-убирать надо же когда-то, даже артанцам, хоть они ничего и не умеют. Твои войска отразили несколько атак с юга, вот и пробуют эти гады север. Ну, я им продемонстрировал готовность. Войска у них раз в пять больше моего, но к холоду они непривычны. Уйдут себе домой скоро. Жаль. Я непрочь помахаться. Страна устала от междоусобиц, нужно дать людям повод выплеснуть всю эту агрессию наружу. Сам посуди - по дороге сюда целых три баталии пришлось останавливать. То один тупорылый барон на соседа наскочит, то другой. Артанцам надо дать урок, давно пора. Обнаглели. Ленивые, тупые, а детей плодят, как груши из бочки сыплют. Недавно сравнивал исследования, так не поверишь, получается, что население Артании превосходит население Славланда и Ниверии, вместе взятых, почти в семь раз!
       - Да ну?
       - Совершенно точно. Недавно я узнал, что за убийство неверного, то есть человека вроде нас с тобой, артанские жрецы гарантируют горлохватам специальное теплое место в специальном артанском раю, где храбрым воинам будут предоставлены в употребление ровно тридцать пять "непрочных дев".
       - Да, я где-то об этом слышал.
       - "Непрочных" - это, как ты сам понимаешь, искаженное ниверийское "непорочных", хотя все артанцы уверены, что никогда ничего у "неверных" не заимствовали, ибо умны и горды. Ты в столицу заглядывал по дороге?
       - Нет, мимо проехал, - сказал Зигвард. - Хотелось скорее тебя найти.
       - Я все не могу привыкнуть к мысли, что ты - Великий Князь, пусть и бывший. Смотрю и думаю...
       Странные у славов понятия о чувстве такта, подумал Зигвард. Впрочем, славы тут не при чем - это просто Кшиштоф. Он всегда такой был. Ничего плохого он в виду не имеет. Совсем не изменился. Хороший мужик.
       - Ты будешь жить у меня во дворце, - твердо сказал Кшиштоф. - А с Фалконом мы еще поквитаемся. Ладно. Еще дня три здесь торчать придется, пока ухари узкоглазые не уйдут в свои скучные степи. По столице я, брат, истосковался - сил нет. Хочется в город, чтобы народ был кругом, а не горлохваты одни. Сестренка моя там нынче управляет, пока меня нету. Шустрая сестренка, глазастая. Тебе понравится.
      
       ***
      
       К вечеру прибыли трое лазутчиков и сообщили князю, что артанское войско совершает некие подозрительные маневры. Кшиштоф и Зигвард вышли из палатки. С моря дул пронизывающий ветер. Половина неба была звездная, но от горизонта шла огромная туча. За дюнами вставала луна.
       - Птица и камень, - сказал Кшиштоф. Неожиданно, он взбежал на дюну и быстро оглядел местность. - Рискнуть, что ли? Зигвард, будь другом, вон, видишь палатка чуть ли не у самого прибоя? Там воевода живет, сбегай, приведи его сюда. А я вон туда побегу, где пригорок. Там второй воевода. По дороге Адама отправлю к третьему. Скажи, чтобы шли к моей палатке.
       Воеводы собрались у палатки конунга.
       - Все войско поднимать не надо, - сказал им Кшиштоф. - Только ударный контингент. Вон у тех камней... смотрите, куда я показываю, бездельники... вон у тех камней собрать четыре катапульты и ждать прихода. Действуем по Третьему Плану. Быстро.
       Воеводы вскочили на коней и поскакали в трех разных направлениях. Через полчаса отряд из двухсот человек, по двое, выехал через дюны в рощу. По приказу Кшиштофа, Зигварду выдали меч и арбалет. Зигвард присоединился к конунгу.
       Ехали около часа, шагом. Луна освещала тропу. Показалось открытое пространство, на котором передвигались конники. Зигвард вгляделся в лицо Кшиштофа. По лбу конунга обильно тек пот.
       - Вечно я боюсь, перед боем, - признался Кшиштоф. - В бою тоже боюсь. И такая злость берет, каждый раз. Терпеть не могу бояться, и ненавижу тех, кто меня бояться заставляет.
       Он отцепил от седла арбалет.
       Отряд остановился. Без всяких приказов, ударный контингент зарядил арбалеты. Полное молчание. Даже лошади, и те не фыркали.
       - Тебе принимать участие не обязательно, - сказал Кшиштоф Зигварду почти шепотом. Но если желаешь, держись рядом со мной. Ты был когда-нибудь в бою?
       - Нет, - признался Зигвард.
       - Плохо, - сказал Кшиштоф. - Ну да ладно. Третий План - это атака с тыла, при абсолютном молчании. Никаких криков, никаких подбадриваний. Это совершенно деморализует противника, если правильно атаковать. Арбалет возьми в левую руку. Очень хорошо. Твердая рука.
       Артанские полководцы, следя за маневрами, посматривали то в сторону берега, то на лес, стараясь определить, с какой стороны наблюдают за передвижениями войска славские лазутчики. Огромное войско артанцев контролировалось плохо, воины продрогли, многие страдали кашлем, многие поморозили себе лица.
       Главнокомандующий разворачивал крайнее крыло войска то в одну, то в другую сторону. Бой предполагалось дать на рассвете.
       Сперва никто не понял, что происходит. Одна из частей крайнего крыла вдруг перестала подчиняться сигналам, будто пришла в замешательство. Затем часть задвигалась беспорядочно, разворачивая коней, натыкаясь друг на друга. Командующий частью понял в чем дело, только когда конники начали валиться с седел, вскрикивая. Выехав на возвышение и гневно сверкая глазами, командующий закричал - Нас атакуют! Славные мои воины, врагу ответим...
       Арбалетная стрела попала ему в голову.
       Все крыло пришло в замешательство. Пока остальные командующие оценивали положение, пока главнокомандующий лихорадочно отдавал приказы, пока разворачивали центральные части, двести всадников Кшиштофа с оголенными мечами острием прошли сквозь артанские ряды, сметая все на своем пути, повернули, и ровной линией вышли опять к лесу, прикрываясь легкими прочными щитами от редких и беспорядочных артанских стрел. Потеряв восемь человек, они скрылись в лесу. Главнокомандующий организовал погоню. Огромной массой, крича и кашляя, тысяча артанских конников обрушилась на лес. В лесу было темно и тоскливо. Кричать перестали почти сразу. Очень скоро многие стали падать с коней. Зловещее треньканье славской арбалетной тетивы нагнало страху на промерзших преследователей. Невозможно было определить, откуда стреляют. Может, с деревьев. Артанцы смотрели вверх. Там было темно. Многим пришла в голову дикая мысль - славы определяют нас по кашлю. Кашлянешь - погиб. От ужаса и сдерживания кашлять стали громче. Треньканье участилось.
       Тем временем главнокомандующий артанцев приказал начинать наступление вдоль берега. Войско встрепенулось. Передние ряды перевалили через дюны и тут же остановились под градом огромных камней, выпущенных катапультами. Последующие натыкались на предыдущих. За камнями последовали стрелы, а потом опять камни, и было совершенно непонятно, откуда стреляют. Там, где должно было по расчетам главнокомандующего находиться славское войско, не было никого. Туча скрыла луну и стало совсем темно и противно, а ветер с моря обжигал холодной влагой.
       Наступление застопорилось.
       Главнокомандующий дал приказ разворачиваться. Это был хитрый степной стратегический маневр. Сначала развернуться, чтобы враг перестал стрелять, а потом неожиданно снова развернуться и напасть на замешкавшегося врага.
       Стрелять не перестали. Развернувшиеся не стали разворачиваться снова. Вместо этого они поскакали галопом обратно к стану, несмотря на не очень уверенные окрики командования.
       К утру главнокомандующий попытался подсчитать потери. На морозном ветру потери показались ему катастрофическими. Из тысячного отряда, атаковавшего лес, вернулось несколько десятков воинов, многие пешком. Наступавшие же части потеряли столько, что об этом не хотелось даже думать.
       Артанский князь, скрипя зубами от злости и неправдоподобности происходящего, думал, не послать ли кого на переговоры, но не было опыта - переговоры практиковались артанцами последний раз лет пятьдесят назад, по легенде.
       Прошел день, и затем еще день, в полном бездействии.
       А на третий день грянул настоящий славский мороз.
       Лазутчики донесли Кшиштофу, что войско артанского князя убралось понуро восвояси. На всякий случай подождали еще день, и двинулись домой.
      

    ***

      
       Переход занял три недели. Сначала были хвойные леса, потом хвойные леса в перемешку с березняками и замерзшими болотами. На привалах охотились.
       Висуа, столица Славланда, встретила своих защитников со сдержанной зимней радостью. Впрочем, отметил Зигвард, хоть и сдержанная, радость была вполне искренняя, неподдельная.
       Две сестры было у Кшиштофа - Услада и Забава. Услада вела светский образ жизни, а Забава забавлялась государственной деятельностью.
       Вид города поразил Зигварда своей неправдоподобной смесью оригинальности и вторичности. Возвышающийся над центром Стефанский Храм был построен два столетия назад, в славском стиле - со множеством орнаментов, завитушек, украшений, ньюансов, и благолепностей. Со времен постройки многие благолепности потускнели, ньюансы приобрели общий вид, орнаменты пообтерлись, а завитушки частично осыпались, и все это придавало теперь пестрому некогда зданию вид строгий и величественный.
       Вокруг стояли разных размеров и стилей здания. Мрамора на севере Славии не было, поэтому роскошь приходилось выражать другими средствами. Кирпичи преобладали резные, штукатурку красили в яркие цвета. Фасады нескольких зданий с колоннами, недавней постройки, явно скопированные с каких-то проэктов Зодчего Гора, были покрыты золотым листом.
       Улицы преобладали широкие, просторные, и в большинстве мощеные, хоть и не очень добротно. Мосты через замерзшую реку Висуа сработаны были из гранита. Частично гранитом были облицованы набережные. Многие кабаки были без вывесок, и назначение помещений можно было определить только по степени запотения окон.
       Половина всего этого архитектурного и топографического великолепия пребывала в плачевном состоянии. Тут и там брошенные дома чернели окнами. Многие окна жилых домов были завешены марлей, заменяющей стекло. Чугунные ограды некоторых особняков дали крен лет сто назад, и с тех пор ни у кого не нашлось времени, чтобы их выпрямить. Тут и там высились полуразвалившиеся постройки. Замерзшая грязь, припорошенная снегом, более или менее вписывалась в ландшафт и не пахла. Как все это выглядит летом, невозможно было себе представить.
       Дворец правителя, мрачноватое двухэтажное здание на площади, был украшен коричнего-зеленым национальным флагом. Неужто его действительно построил Гор? Как-то не верилось.
       Кшиштоф и Зигвард с отрядом телохранителей въехали под арку, спешились, сами привязали коней к крюкам, вделанным в колонны (зодчий крюки не планировал, они появились совсем недавно и еще не успели насквозь проржаветь), и ввалились в вестибюль. Неизвестно, какими способами волочили в Висуа в свое время мрамор, но пол вестибюля, по дурацкому обычаю, был мраморный. И холод во дворце был совершенно собачий.
       - День добрый, Услада! - крикнул Кшиштоф.
       Молодая женщина, крепко сложенная, начинающая полнеть, пронеслась через залу и бросилась на шею Кшиштофу.
       - Сестренка, - сказал Кшиштоф из-под града поцелуев, - путники устали и нуждаются в бане, чистом белье, скромном ужине, и сочувствии.
       - Я сейчас все сделаю, - сказала Услада глубоким красивым меццо и посмотрела на Зигварда. Тот подмигнул ей. Она зарумянилась и опустила глаза.
       - Вот, позволь представить, - невозмутимо продолжал Кшиштоф, - друг мой Зигвард, прибыл недавно из Ниверии. Молод, учтив, манерам и наукам в заведении обучен.
       - Очень приятно, - не поднимая глаз сообщила Услада и неожиданно присела в реверансе. Национальный славский наряд - прямое, как мешок, платье и пестрые сапожки на меху, совершенно не сочетались с этой манерой приветствия. Зигвард галантно поклонился, сняв подаренную Кшиштофом меховую шапку. Длинные белокурые волосы произвели такое впечатление на Усладу, что, забыв о приличиях, она некоторое время переминалась с ноги на ногу, а потом вдруг, не говоря ни слова, убежала.
       - Как тебе интерьер? - спросил Кшиштоф.
       - Ничего интерьер, - Зигвард с любопытством разглядывал скульптуры, стоящие по периметру зала, явно языческих еще времен. Одна из скульптур изображала совокупляющегося с женщиной кентавра и привлекала внимание быстрее других, в силу тематики.
       - Это кентавр, - пояснил Кшиштоф. - С женщиной. Ебутся.
       - Да, я сразу сообразил, - уверил его Зигвард.
       Следующая скульптура изображала воина в старинной одежде, кричащего с возвышения на побежденных и поверженных. Надпись на грубо отесанном пьедестале была высечена на неизвестном Зигварду языке.
       - Ривлен Великий, - сказал Кшиштоф, многозначительно улыбаясь. - Наставляет дурных артанцев.
       - Кто такой? - спросил Зигвард. - Что-то я припоминаю, но как-то смутно.
       - О! - Кшиштоф поднял брови. - Об этом мы с тобой еще поговорим. Возможно, завтра. Разговор интересный.
       За вестибюлем была бальная зала, в которой очень ощущалась нехватка окон и слишком большое количество факелов и коптящих свечей. Навстречу Кшиштофу и Зигварду вышла еще одна молодая женщина, сопровождаемая некрасивым мужчиной с волевым лицом и несколько раз перебитым носом. Женщина была крепкая, плотная, но держалась почти изящно. Вместо национального прямого платья и сапожек на ней было обыкновенное ниверийское платье с талией, декольте, и кружевным низом. Такие платья вышли из моды в Астафии несколько лет назад. Туфли на женщине были тяжеловатые, вероятно очень неудобные, с серебряными пряжками, и тоже вполне ниверийского типа. Русые волосы были причудливо завиты и уложены домиком на макушке. Такие прически пользовались успехом среди астафских мещанок во времена детства Зигварда. Глаза у женщины были маленькие и колючие. Губы тонкие и очень решительные. Нос прямой. Брови черные и тонкие. Грудь маленькая. Широкое правое запястье украшал массивный золотой браслет.
       - Сестра моя Забава, - сказал Кшиштоф без особого восхищения в голосе. - Правит страной в мое отсутствие, как умеет, и вид имеет надменный. Познакомься, сестра, это Зигвард, друг моей беспутной юности. Он недавно из Ниверии, к нашим обычаям и повадкам непривычен, посему будь с ним обходительна.
       - Добрый день, Зигвард, - сказала Забава по-ниверийски.
       - Да, - сказал Зигвард задумчиво. - Неплохой день.
       - Не будем об этом, - сказал Кшиштоф. - Сестра, мы идем в парную.
       - Я приглашу придворных, - сказала Забава с достоинством.
       Зигварду это заявление показалось странным, и он с любопытством стал ждать дальнейших событий.
       Парная находилась в одном из живописных внутренних дворов. Что-то вроде большого деревянного сарая. В теплом и влажном предбаннике Кшиштоф быстро снял с себя всю одежду. Зигвард последовал его примеру. В парной было очень жарко. Пар обжигал веки.
       - Сначала попробуй сесть на нижнюю полку, - компетентно посоветовал Кшиштоф.
       Сам он влез на верхнюю. Зигвард, решив во всем следовать примеру конунга, примостился рядом. Сперва жар казался невыносимым, но вскоре Зигвард попривык.
       Кшиштоф спустился вниз, отворил створку, ковшом зачерпнул из бочки воду, и вылил в печь. Он повторил эту процедуру еще три раза. Стало жарче.
       Кшиштоф вернулся на место.
       - Хорошо, - сказал он. - Уф.
       - Уф, - согласился Зигвард.
       - Вот чего мне все время не хватало в походе, - поделился мыслями Кшиштоф. - Настоящего пара. Баню надо березой топить, тогда настоящий пар.
       - А если елкой?
       - Ненастоящий. Совсем не то. Даже сравнивать глупо. Елкой! Нет уж. Береза - самое лучшее.
       Очевидно, баня располагает к банальным заявлениям такого рода, подумал Зигвард.
       - Ну, теперь охладимся и опять сюда, - предложил Кшиштоф.
       - Правильно, - сказал Зигвард.
       Они выбежали через предбанник на двор. Кшиштоф прыгнул в сугроб и стал кататься с боку на бок, рыча и смеясь. Это, на взгляд Зигварда, было совершенно излишне.
       - Иди сюда, Зигвард! Смотри как хорошо!
       Зигвард смотрел на тощее тело Кшиштофа, вывалянное в снегу, и не видел в действиях конунга ничего хорошего.
       - Не хочу, - сказал он.
       - Почему, чудак?
       - Не хочу и все.
       - Да ну же!
       Зигвард пожал плечами, поежился, и потер шею и грудь.
       - Эх, хорошо! - закричал Кшиштоф.
       Они вернулись в парную. Следом вошел слуга, волоча бочонок с пивом и несколько кружек.
       - Настоящее ячменное! - с восторгом сказал Кшиштоф. - Эх, хорошо!
       Пиво действительно было хорошее.
       В парную меж тем вошло несколько человек, мужчин и женщин, совершенно голых. С удивленным любопытством Зигвард узнал обеих сестер Кшиштофа. Светски переговариваясь, новоприбывшие расположились на верхних и нижних полках. Забава надменно кивнула брату и Зигварду, а Услада улыбнулась криво и отвела глаза.
       Услада была приятно полная и округлая, несмотря на широкую кость. Ягодицы у нее были пышные, а груди большие и преисполненные достоинства. Складки на животе нисколько не портили впечатление. Лобковые волосы были чуть светлее волос на ее голове, но было их чрезвычайно много, так много, что собственно строение половых губ рассмотреть и оценить было невозможно. Зато у мелкогрудой, поджарой, хоть и гладкокожей, Забавы лобковых волос не было почти совсем. Половые губы у нее были толстые и аккуратно и ровно складывались, не открывая наблюдателю ничего из того, что он до поры до времени не должен знать.
       Другие женщины тоже были привлекательны. Преобладали, правда, большие ступни и коротковатые шеи, как везде в Славии, и талии оставляли желать лучшего. Но безупречно красивых тел и лиц вообще во много раз меньше, чем тел и лиц с изъянами, и во многих приемлемо выглядящих женщинах привлекают, бывает, именно изъяны.
       Мужчины были бугаистые, волосатые, и по большей части рыхло-полные, и только двое, очевидно, профессиональные военные, выглядели мускулисто и подтянуто. Члены у всех были разной длины и оттенков. Также стройным оказался фаворит Забавы с перебитым носом. Член у него был огромный.
       - Вы давно из Ниверии? - спросила Зигварда какая-то женщина.
       - Недавно.
       - В Астафии были?
       - Да.
       - Что там теперь носят?
       - Сейчас в моде шелк, - сказал Зигвард. - Особенно у женщин. Платья короткие, чуть ниже колен.
       - Чуть ниже колен! - обрадовалась другая женщина с округлыми коленями и толстыми икрами. - Какая прелесть!
       - Не слишком ли вызывающе? - спросила ее сидящая рядом пожилая женщина с огромными пигментными пятнами вокруг сосков.
       - Ах нет, совсем нет, - не согласилась молодая. - По вам все слишком вызывающе. Чего вы добиваетесь в вашем собрании, чтобы мы вуаль носили, как артанские матроны? Нет уж.
       - А новое оружие появилось? - спросил один из военных с сильным славским акцентом.
       - Двойной арбалет усовершенствовали в прошлом году, - сообщил Зигвард по-славски. - Теперь стрелы можно вкладывать не параллельно, а под углом друг к другу, чтобы летели в разные стороны. Поражают одновременно две цели.
       - Ну да! - восхищенно сказал военный, поправляя член. - Надо учесть. То есть, попробовать.
       Вскоре все присутствующие встали и побежали кататься по снегу. Зигвард вышел со всеми, но остался в предбаннике.
       - Да пойдем же, - уговаривал Кшиштоф. - Увидишь, это здорово.
       - Я знаю, что здорово. Просто не хочу.
       - Будь настоящим мужчиной, Зигвард.
       - Не говори глупости. Я и так настоящий мужчина. По-твоему, только тот настоящий, кто следует всем диким славским обычаям?
       - Я не об этом. Это тебе все поры откроет!
       - Какие поры, что ты плетешь. Вы, славы, вконец задубели на своем севере, а у меня кожа нежная.
       Кшиштоф махнул рукой и побежал кататься по снегу. Зигвард заметил в предбаннике еще один бочонок и нацедил себе пива в одну из тут же стоящих кружек. Рядом на вместительном блюде лежали горой засохшие небольшие куски хлеба, обильно посыпанные солью. Зигвард попробовал один. Запил пивом. Не понравилось. С кружкой пива в одной руке он вернулся в парную, не выглянув во двор и не заметив поэтому, что между фаворитом Забавы с перебитым носом и конунгом Кшиштофом происходит очень тихий, очень напряженный и полный обоюдной враждебности разговор.
       Когда остальные ввалились в парную, несколько слуг втащили ведра с водой. Присутствующие тут же начали поливать друг друга из ведер. Зигвард подставил спину Кшиштофу, но тот облил его с головы до ног. Вода была ледяная. Зигвард, соблюдая приличия, не выругался, а только сжал зубы.
       Затем те же слуги внесли квадратные куски белой материи. Крякая и приговаривая "эх, хорошо", присутствующие начали обмахивать друг друга этими тряпками. Зигвард же, не обращая ни на кого внимания, окунул тряпку в ведро и с наслаждением обтерся целиком, сдирая месячные слои пота и грязи. Тряпка стала черная. Зигвард взял другую и продолжил. Кожа благодарно покраснела. Теперь Зигвард уже сам попросил Кшиштофа облить его водой, но Кшиштоф был занят спором о сравнительных качествах вина и пива, и обмыть Зигварда вызвалась Услада. Пряча глаза, она подождала, пока Зигвард повернется к ней спиной и аккуратно, малыми дозами, выплескала на него все ведро.
       - Благодарю, - сказал Зигвард. Услада вспыхнула и улыбнулась масляно.
       После парной Зигвард, облачившись в свежее белье и ниверийского образца штаны, рубашку, и дублет, присоединился к скромному обеду. На севере темнеет рано, особенно зимой. В столовой горели свечи. Слуги разносили еду, плохо сервированную но обильную. Выпив ранее пива, Зигвард отказался от вина. Остальные мужчины пили вино кружками и стремительно пьянели, кроме Кшиштофа, который пил из своего личного кувшина. Наливая в свою кружку красную жидкость и заметив, что Зигвард следит за его движениями, Кшиштоф незаметно подмигнул. Зигвард кивнул понимающе. Виноградный сок, решил он. Из государственных соображений. Не гоже придворным лицезреть повелителя своего пьяным.
       Женщины, не пившие ранее пива, пробовали вино и ели без особого аппетита. Возможно, они уже обедали раньше, а вино им нравилось скорее всего сладкое, которое к столу не подают.
       Народу было минимум в два раза больше, чем в парной, и в прибавившейся части преобладала молодежь.
       Обсуждали вначале политику, потом охоту и вскоре, в соответствии со степенью опьянения, перешли к шуткам и остротам, двусмысленность которых возрастала с каждым глотком вина. Женщины, вначале смеявшиеся, погрустнели и затуманились. Зигвард посочувствовал женщинам. А где же знаменитые славские обеденные увеселения, подумал он. Может, меня здесь стесняются? Вряд ли.
       Словно в ответ на его мысли, дверь в столовую распахнулась и один за другим в помещение втанцевало несколько этнографически пестро одетых мужчин и женщин с разного рода музыкальными инструментами. Они построились в два ряда перпендикулярно столу и низко поклонились присутствующим, держа руки по швам. Обедающая молодежь неудовольствие свое выразила молчаливым поднятием бровей и закатыванием глаз, а старшее поколение с нарочитой благосклонностью наклонило головы вправо.
       Вперед выступил среднего роста расторопный малый с подобострастными морщинами. Несколько струнных инструментов грянули вступление. Малый открыл рот и затянул приятным тенором -
       Ах вдоль реченьки, вдоль речки, вдоль большой реки
       Ходят девушки прекрасны, мягки башмаки,
       Гладки платья, руки белы, глазоньки ясны,
       Нету времени приятней, радостней весны.
      
       Нехитрая но очень приятная мелодия отскакивала эхом от стен. Четыре лютни заиграли вдруг контрапункт, ориентируясь на опорные ноты песни и, подумал Зигвард, импровизируя вторую мелодию. Слова были неприятно глупые и слащавые. Женская часть ансамбля стала проплывать мимо певца хороводом, иллюстрируя повествование. Зигвард вспомнил, что древние славские песни - миф, и на самом деле никто не знает, как они звучали. А все эти "народные" песнопения были сочинены лет двадцать или тридцать назад профессиональными сочинителями, поэтому так гладко все это слушается.
       Следующим номером была песня веселая. Пели ее дуэтом, давешний певец и одна из девушек, весьма привлекательная особа. Изображала песня перебранку мужа с женой. Ансамбль приплясывал и картинно заходился хохотом на заднем плане, иногда встревая хором хорошо тренированных голосов.
      
       Эх касатка ты моя толстопузая,
       Что ты вертишься, ругаясь и топая...
      
       Зигвард хмыкнул удивленно. Оказывается, "народные" песняры в Славии заменяли некоторые слова песен в своих выступлениях, дабы не оскорбить слух высокопоставленных особ. Фалкон совсем недавно издал в Астафии особый закон, запрещающий употреблять некоторые слова и выражения в песнях и даже просто уличных разговорах, под страхом заключения в темницу на небольшой, но вполне неприятный срок. Зигвард тогда подумал, что Фалкон, как всегда, зверствует и чудит. Ан нет - просто веяние времени.
       К третьей песне Зигварду стало скучно. А остальным присутствующим было скучно уже давно, судя по виду. Благосклонность старшего поколения сменилась рассеянностью, а презрение младшего ненавистью. Песняры, очевидно, уловили настроения аудитории и по окончании песни ретировались.
       Их сменили пятеро очень молодых парней, одетых в нарочито потертые одежды ниверийского образца. Несмотря на потертость, одежды были явно чистые, стиранные.
       Лица молодежи прояснились, а лица старшего поколения изобразили усталую отрешенность.
       Пять лютен грянули в унисон. Двое из пятерых запели, тоже в унисон, лихо встряхивая головами и разводя и сводя колени в такт.
      
       На кухне мышка
       Сделала какашку.
       Спи моя малышка,
       Я ее убью.
       Десять телок сочных
       К сливам водосточным
       Жмутся, подставляясь под
       Холодную струю.
      
       Во всем этом подразумевался, очевидно, какой-то особый вызов, не то правительству, не то старшему поколению, но подразумевался достаточно мягко, без особого напора, поскольку правительство и старшее поколение все это терпело и оплачивало. Безопасная фронда, спонсируемая свыше. Но молодежь была в полном восторге. Контрапункт отсутствовал, музыкальной фантазией автор песни не отличался, а стиль исполнения и жанра был скопирован без особой точности с ниверийских поползновений такого рода, не менее скучных.
       После обеда Кшиштоф произнес с балкона дворца приветственную речь. Толпа, собравшаяся на площади, слушала радостно. Зигвард понял, что Кшиштоф изображает легкое опьянение, и это его рассмешило. Перед "своими" Кшиштоф изображал давеча трезвость.
       - Дорогие мои славы! - гремел Кшиштоф. - Я, Кшиштоф, повелитель Славланда, Финланда, Норланда, Русланда, и еще нескольких ландов, равно как и трех засраных чайками островов у берегов Северного Моря, заявляю вам, подданые, что вражеские артанские подлые твари остановлены и отброшены, и пройдет много лет, прежде чем артанская сволочь сунется к нам еще раз. Да здравствует Славия!
       На площади раздались приветственные крики. Но Кшиштоф еще не закончил речь. С удивлением Зигвард вдруг понял, что случайных моментов в политической деятельности его товарища по университету не бывает.
       - ...вот этот документ. Свиток. Смотрите! Смотрите, славы, страстотерпный народ! Тут очень много непонятных древних слов, типа поелику, отнюдь, зане, вельми, и им подобных. Предки писали так, что не вдруг разберешься, особливо если выпил.
       С площади донесся одобрительный смех толпы.
       - Но, в общем, - продолжал Кшиштоф, - написано тут, что, мол, власть есть договор между провинциальными князьями и баронами и конунгом, и что конунг может чего-то там... не знаю, поступать или выступать... и с бабой спать... только с согласия этих самых провинциалов, а иначе его объявят гадом и ушлют в Ниверию, где ему, гаду, и место.
       Неприязнь к Ниверии все время поддерживается славскими властями, подумал Зигвард. И Кшиштоф не исключение. Что ж, неплохо. Я, наверное, действовал бы также, а уж Фалкон нашел бы способ превратить неприязнь в ненависть. Хороший выход для постоянно скапливающейся народной агрессивности, и вполне безопасный, ибо совершенно абстрактный - Ниверия далеко, и никто толком не знает, чего там и как.
       - Ну так вот, дорогие мои славы, если бы я слушал некоторых из наших князей да баронов, артанцы были бы уже здесь, и жгли бы свои дурные костры прямо перед этим дворцом, и сносили бы ваши дома, и уводили бы ваших жен, и порабощали бы ваших детей. Я не буду называть имен. Сейчас не до этого. Сейчас у нас радость. Нам не надо больше бояться. Но если грянет беда... если артанцы в будущем... снова полезут к нам... а они полезут, это очень упрямый и безжалостный народ, сочувствию и дружественности чуждый... так вот, дабы безопасность страны не была больше зависима от капризов наших драгоценных провинциалов... вот!
       Он демонстративно порвал свиток на четыре части, бросил их себе под ноги, и наступил на обрывки.
       Толпа одобрительно гудела.
       Зигвард пошел в отведенные ему Кшиштофом покои. В туалетной комнате все было устроено, как во времена их юности в кронинском университете. Был даже туалетный смыв, чудо механики, и несколько умывальников. Спальня была просторная, с большим, удобным камином. Зигвард подкинул в камин дров, приоткрыл створку высокого окна, и, быстро раздевшись, с наслаждением растянулся на отбеленной и высушенной на зимнем ветру простыне. За дверью послышались шаги босых ног. Зигвард приподнялся на ложе и прислушался.
       Игриво улыбаясь и краснея, Услада в одной ночной рубашке до колен, со свечой в руке, прошла по коридору и остановилась у двери покоев приезжего. Чуть помедлив, она постучалась было в дверь, но тут в коридоре появилась еще одна фигура со свечой, тоже в одной ночной рубашке. Услада удивленно вгляделась. Фигура приблизилась и оказалась сестрой Забавой. Услада чуть наклонила голову, недовольно глядя на сестру. Молча и деловито, Забава хлестнула Усладу открытой ладонью по пухлой румяной щеке. Услада тихо вскрикнула. Глаза ее округлились. Сдерживая слезы, она повернулась и пошла обратно. Забава подождала некоторое время. Услышав звук закрывающейся и запирающейся двери, она повернулась к входу в покои приезжего и тихо постучала.
       Через некоторое время дверь открылась. Зигвард оглядел Забаву с головы до ног, чуть улыбнулся, отступил, давая ей пройти внутрь, и затем закрыл и запер дверь.
       Фаворит с перебитым носом был, безусловно, обеспокоен потерей влияния над царственной любовницей и наделал бы дел, но Забава была предусмотрительна, и этой же ночью фаворита задушили, выволокли тело к реке, привязали к шее камень, и спустили в прорубь. Когда несколько позднее об этом узнал Зигвард, он подумал, что простота решений в Славии связана с климатом. Слишком холодно, чтобы придумывать хитроумные ходы и плести интриги, плутая по кривым влажным лабиринтам человеческой низости. А вот в теплых странах, где все растет и никаких повседневных забот нет, подумал он, наверное только этим и занимаются - плетут и плетут интриги, предают друг друга, а потом якобы мирятся, а результаты менее эффективны. Впрочем, как и милосердие, эффективность бывает разная, разного качества.
      

    ***

      
       Наутро Забава приготовила в соседнем помещении теплую журбу и выпив с Зигвардом по чашке, с достоинством удалилась в свои покои. Зигвард решил, что сегодня же непременно выяснит, где именно находятся покои Услады, которая нравилась ему гораздо больше, чем ее сестра, хоть и сестра была вполне ничего. Умывшись и одевшись, он вышел и успел в столовую как раз к завтраку. После завтрака Кшиштоф повел Зигварда в дворцовую библиотеку.
       - Так вот, хотел я с тобой поговорить, если помнишь, - сказал он, усадив Зигварда в очень удобное дубовое кресло. Огромное количество полок, уставленных свитками и фолиантами. Огромный камин. Трещат дрова. Уютно. - Ривлен Великий. Статуя.
       - Да. Наставляет побежденных артанцев.
       - Именно. Ты еще сказал, что смутно что-то помнишь. Теперь я тебе скажу, откуда у тебя эти воспоминания. Кронинский Университет.
       - Точно! - вспомнил Зигвард. - Модный курс. Предыстория.
       - Правильно. Помнишь наставника этого курса?
       - Да, конечно. Мы его за глаза Лейкой звали. Он был на лейку похож.
       - Он и сейчас на нее похож. Он у меня тут, по соседству, занимается исследованиями. И днями и ночами торчит вот тут, в библиотеке. Сейчас он у западных границ, что-то нашел, копает. Плачу ему я. В общем, я много думал на эту тему после Университета. Получается, вкратце, что есть записанная история, о которой можно прочесть в фолиантах. Есть полу-мифическая история, времен Придона и Скилла, которой занимаются историки, надеясь всех вывести на чистую воду. И есть предыстория, причем, заметь, вовсе не допотопная. О соседних цивилизациях того времени известно очень многое. А о Троецарствии - ничего. Вообще ничего. Тот же самый Ривлен - кто он такой был? Кем правил? Кого покорял? А артанцы побежденные, между прочим, изображены в той композиции скульптурной - как либо сегодняшние ниверийцы, либо славы. С правого краю один - совершенно типичный вик. Никакой раскосости в глазах. Никаких приплюснутых черепов. Само слово Артания - явно ниверийского происхождения, ничего общего с языком артанцев не имеет. Как тебе такое?
       - Не знаю, - сказал Зигвард. - Я не лингвист.
       - Я тоже не лингвист. Ну, не важно. Когда было Большое Перемирие, я посылал людей, включая Лейку, в Артанию. Копали, рассматривали, а еще легенды всякие собирали. Получается странная картина. На артанских территориях обнаружилась целая куча ниверийских построек, причем не колониально-временного типа, а перманентных. Целые города. Под землей, естественно. Но есть и наземные сооружения. Есть явно перестроенные в язычество славские храмы. Есть зарисовка здания, которое ничем, кроме театра, быть изначально не могло. Найдены какие-то свитки на древнеславском, перевести которые не представляется возможным. И есть мраморная доска, которую Лейка приволок из Арсы, с надписями на старониверийском который, к счастью, переводим. Из текста следует, что город Арса был основан Ривленом Великим и являлся его перманентной резиденцией. Ты был в Арсе?
       - Был, один раз. Очень давно.
       - Я тоже был, и тоже очень давно. И меня тогда поразила одна вещь. Типично для артанских поселений - строить на одной стороне реки. Так удобнее. Башенка с идолами, а вокруг много построек, в основном деревянных. А в Арсе - остров на реке, башенка на острове, больше и лучше в инженерном смысле, чем их обычные постройки, и в обе стороны мосты. Напоминает одновременно Висуа и Астафию. Половина мостов развалилась, никто их не чинит. А по артанским легендам, Ривлен Великий был артанцем.
       - Ну да!
       - Представь себе.
       Помолчали.
       - Ты хочешь сказать, - предположил Зигвард, - что Троецарствие было когда то империей?
       - Именно. Более того. В этой империи говорили когда-то на одном языке. Даже в легендах о Придоне, к примеру - все друг друга запросто понимают. А по повадкам этот самый легендарный Придон - просто вик. Самый обыкновенный. А неприязнь к нему некоторых легендарных персонажей по духу - точь в точь взаимная нелюбовь виков и русов. Их до сих пор нельзя по двое ставить ни в охрану, ни в лазутчики - обязательно подерутся, сволочи.
       Зигвард засмеялся. Однако, то, что говорил Кшиштоф, показалось ему занимательным.
       - Так, стало быть, по артанской легенде, артанцы завоевали Ниверию, - сказал он. - Это я помню.
       - Которую величали Куявией, - добавил Кшиштоф.
       Зигвард хмыкнул.
       - И это - очень интересный момент, - сказал Кшиштоф. - Никакого артанского влияния на культуру Ниверии не обнаружено. На культуру Славии тоже. В легенде упоминаются черные сторожевые башни в столице Ниверии, в которых сидели колдуны, бормоча себе под нос и таким образом защищая столицу. Помнишь?
       - Да.
       - Иди сюда.
       Кшиштоф подвел Зигварда к высокому окну слева от камина и отдернул тяжелую штору. Зигвард посмотрел на город.
       - Ну?
       Кшиштоф кивком указал направление. Над противоположной стороной отделанной гранитом набережной возвышался двойной громадой Стефанский Храм, самое старое здание в Висуа. Характерные для славских построек скругленности у основания и конические пики, предки шпилей, были, да, черные. Но мало ли таких построек, мало ли черных башен на территории Славии и Ниверии? Кшиштоф - просто романтик, подумал Зигвард. Ему бы великим путешественником быть, а он на трон взгромоздился, жопу свою непоседливую пристроил, и рассуждает. Нисколько он не изменился со времен университета, как был чудак, так и теперь есть.
       - Напутали, стало быть, предки, - сказал Зигвард насмешливо.
       - Предки всегда путают, - ответил Кшиштоф. - Но империя была, это точно.
       - Тебе именно это покоя не дает? - спросил Зигвард. - Хочешь быть императором?
       - По мне, так лучше я, чем Фалкон, - холодно ответил Кшиштоф.
       - Чем тебе Фалкон не угодил? Меня он, по крайней мере, вынудил бежать. А ты-то при чем?
       - Не люблю кровопийц, - сказал Кшиштоф. - И не люблю бюрократов. И терпеть не могу кровопийц от бюрократии. Обыкновенный кровопийца, безусловно, опасен, но понятен. Он - явное зло. Он тебя ненавидит. А бюрократ-кровопийца тебя уничтожает медленно, рутинно, и абсолютно равнодушен при этом. Перемалывает тебя, жует, и не проявляет никаких эмоций. И скучно оправдывается государственной необходимостью.
       - Именно поэтому ты два года назад казнил Князя Стокийского? - спросил Зигвард, улыбаясь.
       - Нет. Князя Стокийского я казнил, чтобы он под ногами не болтался. Кроме того, казнил его не я, а сестра моя Забава. И даже не Забава. Забаве целых пять лет докладывали, что Славия процветает, и даже показывали ей кое-что. Привезут куда-нибудь, в какое-нибудь село, а там народ весь разряженный, все танцуют и поют верноподданические романсы, причем с утра до вечера. Хлеб растят, по всей видимости, исключительно по ночам. А тут, видите ли, приходит эта стокийская свинья и заявляет, что Забава дура, если на такое купилась. И что вовсе не государственный у нее ум. И что правит ее фаворит, причем не столько правит, сколько ворует. Нудил он, нудил - целый год нудил. Я как раз в походе был, а только просыпается Забава как-то утром, потянулась, зевнула во всю ширь пасти своей дурной, выглядывает в окно, а там толпа с вилами, граблями, да еще и с арбалетами! И арбалеты заряжены!
       Зигвард отвел глаза.
       - Вот-вот, - сказал Кшиштоф, хмыкнув. - Сестренка послала двух увальней разведать, они схватили какого-то повстанца идейного, он их вывел на одного из главарей мятежа, допросили главаря. Мол - на что живешь, парень? Не сеешь, не куешь, уличными развлечениями народными не промышляешь, не портняжишь, не бреешь, коней не разводишь? Оказалось, пересылается ему золото с юга. Ну, а когда золото пересылается с юга, кого-то, помимо Фалкона, заподозрить трудно. Так что не я казнил Князя Стокийского, а мы с тобой, Зигвард, его казнили.
       - Я не отказываюсь, - сказал Зигвард.
       - Еще бы ты отказывался. Слушай, потомок Хрольда-лучника, скажи ты мне, сделай милость, что ты собираешься делать? Вообще? Ежели тебе просто хочется пожить у меня, отдохнуть - твоя воля, хоть сто лет живи. Но, может, есть у тебя какие-то амбиции? Желания заветные? Княжество тебе не подарить ли? А может, тебя морское дело увлекает? Флот иметь - дело хорошее, у нас с этим очень плохо.
       - Флот в Славии? Нет уж, уволь.
       - А что?
       - На Северном Море? Благодарю покорно.
       - А. Мороза боишься.
       - Да, неприятно.
       - Так, стало быть, нет амбиций?
       - Пока что нет. Там видно будет.
       - Обещай мне только...
       - Что именно?
       - Что на власть мою не посягнешь. Я никому не верю, вообще верить людям - дурная привычка, как свеклу прилюдно жевать, но тебе я поверю. Обещай.
       - Обещаю. Власть мне не нужна, Кшиштоф. Не люблю я ее.
       - А вдруг полюбишь? Когда-нибудь?
       - Не думаю. Но если и случится такое - не за твой счет я власть эту себе добывать буду.
       - Честно?
       - Да. Уж не сомневайся.
       - Верю, - сказал Кшиштоф. - Спасибо тебе. Хорошо иметь друга.
       ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВОЛШЕБНИК.
      
      
      
       Третий уровень Сейской Темницы находился глубоко под землей. Каждая пещера, забранная снаружи решетками, содержала от одного до десяти заключенных. Вместились бы и двенадцать, но у тюремщиков, которых время от времени заставляли вести учет, только десять пальцев на руках, у каждого. Шестипалых мужчин в стране было очень мало, и специально их выискивать, а потом обучать тюремному делу, не представлялось целесообразным.
       Князь Шиирский один занимал целую пещеру. Так решил, очевидно, сам Фалкон, и вовсе не из уважения к титулу - князь знал очень много, и позволять ему общаться с другими заключенными было бы глупостью, а глупостей в управлении и так хватало. В пещере было сыро, темно, и противно. По наружному коридору бегали туда-сюда резвящиеся крысы, не решаясь, однако, приближаться к решеткам. Работал естественный отбор. Крыс, склонных к излишней лихости и любви к полной свободе передвижения, ловили и ели заключенные.
       Тюремщики, за обещания и чудом оставшиеся у узников монеты и ценные вещи, снабжали их вязанками дров, кремнем, и огнивом.
       Совсем недавно Князь Шиирский был выдающейся личностью. Один из наиболее приближенных членов группы Фалкона в Рядилище, он знал Главу Рядилища давно и во многом способствовал продвижению вверх по политической лестнице безвестного провинциала. Фалкон не оставался в долгу. Придя к власти, он не забывал время от времени одаривать князя важными, хорошо оплачиваемыми из государственной казны, должностями. Вскоре князь выкупил свое, находившееся дотоле в упадке, княжество у многочисленных должников, отстроил по одному из проэктов, обнаруженных в доме опального Зодчего Гора, особняк на одной из фешенебельных улиц, содержал значительный штат слуг и, в неурожайное время, мог себе позволить субсидировать фермеров в своем княжестве.
       Но время шло, сподвижники Фалкона тяжелели и ленились, и вскоре Фалкон осознал свою ошибку. С подчиненными нельзя быть постоянно щедрым - в конце концов они перестают эту щедрость ценить. Отправлять их в отставку было не с руки - все они знали слишком много о делах Фалкона, и особенно о его аферах за границей, в Славии и Артании, где заключались тайные сделки, постоянно велись секретные переговоры, и вообще делалось много такого, что на бытовом уровне расценивается как предательство, а на государственном как плохая политика. А Фалкон не мог позволить кому-то думать о нем, Фалконе, как о плохом политике. Еще чего! Сегодня он плохой политик, а завтра кто-то кинется делить власть.
       Поэтому Князь Шиирский был отправлен в Славию с важным поручением к Правительнице Забаве (конунг Кшиштоф был занят в очередном походе вдоль границ, подавляя междуусобицы и отбирая обратно занятые какими-то случайными артанскими частями, неизвестно как перевалившими через горный хребет, селения). У Забавы во дворце Князь Шиирский пробыл неделю и попарился в бане. Вернувшись, он был схвачен, обвинен в шпионаже в пользу Славии, и заключен в Сейскую Темницу. Он был лишен всех званий, и его княжество передано было в управление совсем молодому, но весьма преданному, барону, вместе с титулом.
       Где-то в коридоре раздались шаги. Для вечерней кормежки рано. Шли двое - развязно-тяжелая поступь тюремщика и легкий, энергичный шаг крепкого мужчины среднего роста, подумал князь. На стенах заиграли отсветы двух факелов в дополнение к масляной лампе, горящей в самом конце коридора. Князь сощурился, глаза заслезились. Заскрежетал замок и в камеру вошли.
       - Оставь нас, - сказал крепкий мужчина среднего роста.
       - Не положено, - ответил тюремщик обеспокоено. - Вы отвернетесь, а он вас по башке хвать, а мне его потом ловить, да еще перед начальством отвечать.
       - Очень много слов, - заметил визитер. - Не нужно. Выйди, тебе говорят.
       - Эх, доля наша горькая, - вздохнул тяжело тюремщик, выходя. - И ведь всегда так. Не могу я тут, жалостлив я очень.
       - Дверь открытой оставь, - предупредил крепкий мужчина.
       - Да уж понимаю, понимаю, - сказал тюремщик со вздохом. - То приведи, то отведи, то дверь. А платят мало.
       Он ушел, ворча и вздыхая. Где-то ближе к концу коридора он уронил факел, поднял его, ругаясь страшно и вздыхая глубже.
       - Добрый день, князь, - сказал Хок.
       - День? Я уж забыл, как день выглядит. Присаживайтесь, - саркастически сказал ко всему готовый князь.
       Мебели в пещере не было.
       - Я уж лучше постою, - сказал Хок. - Я к вам по важному поручению от Фалкона.
       - Фалкон вспомнил обо мне?
       - Фалкон никогда ничего не забывает. Так вот, дело ваше разобрали, и пришли к выводу, что состав преступления налицо. Но Фалкон просмотрел свидетельства и заподозрил неладное. Он сам взялся за расследование, и теперь почти уверен, что вас оговорили.
       Князю показалось, что пещера вдруг ярко осветилась, помимо факела, светом надежды. Он даже зажмурился.
       - Вас оговорили ваши враги, враждебно к вам расположенные, - продолжал Хок. - Оно и понятно. Фалкон любит вас, князь. А это многим не по нраву. Люди завистливы. В этом состоит одна из величайших трагедий человечества. Но дело не только в этом. - Он помолчал. Князь затаил дыхание. - в ходе своего расследования, Фалкон все больше убеждался, князь, что существует большой разветвленный заговор против существующего правительства. И заговорщики начали действовать. Уже. Первый ход был удачным - как видите. Одного из лучших друзей Фалкона удалось упрятать в тюрьму. - Хок опять помолчал. - Это вы, - добавил он.
       - Да, я понимаю, - у князя затряслись руки.
       - Когда Фалкон мне об этом сказал, я предложил немедленно вас освободить. - Хок выдержал паузу, давая князю почувствовать благодарность. Князь почувствовал.
       - Но Фалкон, поразмыслив, решил, что нам необходимо использовать этот шанс, чтобы раскрыть заговор и наказать виновных. Вы понимаете, князь?
       - Да, конечно, - с подобающим энтузиазмом поддержал Хока князь. - Непременно! Какие подлецы!
       - Безусловно подлецы, князь. А только подлецы так хорошо замаскировались, что без вашей помощи выявить их невозможно. Нет прямых улик.
       - Я рад помочь всем, чем смогу.
       - Меня радует ваша радость. Очень радует.
       - Да. Я очень обрадован, Хок.
       - Замечательно. Поможете?
       - Конечно.
       - Обещаете?
       - Ну да. Безусловно. Что я должен делать?
       - Вы должны просидеть здесь еще неделю. Заговорщики не должны ни о чем подозревать. Вам принесут сюда все необходимое - мебель, свечи, перо и бумагу, любые книги. Вы будете пить и есть в соответствии с вашим положением. Любое вино, любая еда. Свежее белье. Вода для умывания. За эту неделю вы ознакомитесь с материалами расследования. А через неделю вы выступите на суде.
       - Выступлю как свидетель?
       - Нет. Как обвиняемый. В этом и состоит основа плана, составленного Фалконом.
       - Но, позвольте, Хок, я ведь ни в чем не виноват!
       - Я знаю. Но вы скажете, что виноваты, и засвидетельствуете, что состояли в заговоре против Рядилища. Вы назовете имена остальных заговорщиков, которых мы к тому времени арестуем. Это даст нам возможность от них избавиться.
       - А потом меня оправдают?
       - Нет. Если вас оправдают, то, во-первых все решат, что суд просто подстроили, а во-вторых, это лишит нас шанса действовать таким же образом и в будущем для предотвращения других заговоров.
       - А что же будет?
       - Вы смените имя. Вы уедете в одно из южных княжеств, с гаванью и виноградниками. У вас будет очень большой достаток, много расторопных слуг, свой дворец. Но в столице вы больше не появитесь, князь. Говорю вам это честно, ибо вы человек мужественный, и нет никакого смысла что-то от вас скрывать. Простите меня, я очень сожалею, но это совершенно необходимо. Заговоры были и будут, и нам нельзя терять наши козыри.
       - Я согласен, - твердо сказал князь.
       - Прекрасно. Я нисколько в вас не сомневался, а Фалкон верит вам, как брату.
       - У меня только одна просьба.
       - Да?
       - Сколько сейчас времени?
       - Ранний вечер.
       - На улице темно?
       - Сгущаются, надо полагать, сумерки.
       - Я хочу подышать воздухом. Выведите меня, походим часок-другой по городу. В самых глухих местах, где меня никто не узнает.
       Хок подумал.
       - Что ж, - сказал он. - Я вас прекрасно понимаю, князь. Да. Именно так мы и сделаем. А тем временем сюда принесут все необходимое.
       В конце коридора тюремщик дремал на стуле. Хок потряс его за плечо.
       - Не запирать, - сказал он. - Сейчас сюда придут. Человек десять. Не вмешиваться. Они могут задать тебе вопрос. Или даже три вопроса. Молчать. Ясно?
       - Куда уж ясней, - заверил тюремщик.
       - Заткнись, - сказал Хок.
       На улице было темно. Окраина, на которой находилась Сейская Темница, выглядела не лучше и не хуже других окраин. Редкие фонари горели только потому, что существовал приказ Рядилища, обязывающий местные управления зажигать по крайней мере один фонарь в каждом квартале, каждый вечер. Воздух был спертый, улицы с нищими вневременными хибарками пропахли отходами, парами скверного варева, которое непрестанно варили и ели жители окраин, кошачьими, собачьими, лошадиными и человеческими экскрементами, которые никто не убирал, и затхлой сыростью. Но князю воздух окраины после длительного пребывания в подземелье показался щемяще чистым. Он едва не потерял сознание. Несмотря на холод, он даже не поежился в своем тюремном облачении.
       - Возьмите меня под руку, - сказал Хок.
       Они прошли несколько кварталов, свернули в какой-то подозрительный переулок, и вдруг вышли к маленькой грязной таверне.
       - Зайдем? - предложил Хок.
       - Нет, не надо. Помещение. Впрочем, вот стол и три стула снаружи. Может, сядем? Простите, я забыл, у меня нет с собой никаких денег.
       - У меня есть, - невозмутимо ответил Хок.
       Сам хозяин вышел к клиентам - одетому в тряпье пожилому мужчине и просто, но со вкусом, облаченному в костюм из дорогой материи и черный бархатный плащ высокому его спутнику.
       Через четверть часа князь жадно поедал отвратительную жареную рыбу, запивая ее гадким пивом. Другой еды в заведении не было. Даже хрюмпелей не было. Хок спросил кружку воды, которую, подозрительно понюхав, пить не стал.
       - Простите меня, Хок, - сказал князь, не в силах остановиться даже не минуту.
       - Ничего страшного, князь, только прошу вас, ешьте помедленнее. А то будет несварение. Да и рыба эта дрянь.
       - Я знаю, знаю, - сказал князь. И продолжил.
       - Не понимаю, как они могут все это жрать, - сказал Хок равнодушно. - Центральный рынок в получасе ходьбы, и свежая курица и даже мясо там дешевле, чем здесь, не говоря уж о рыбе. А пиво чуть дороже, зато хорошее. Дураки. Болото.
       К ним подошли трое. Один сел на свободный стул, двое других встали рядом. Вид у них был развязно-зловещий.
       - Добрый вечер, - старательно выговорил подсевший.
       Князь перестал есть.
       У Хока не было с собой даже кинжала. Один из стоящих явно прятал под своим тряпьем самодельный арбалет. У его дружков наверняка имелись ножи. И ведь опять же глупо, подумал Хок. Ночные грабители достаточно зарабатывают, чтобы купить обыкновенный охотничий арбалет. И одеться поприличнее, чтобы иметь возможность шляться по богатым кварталам, не боясь ареста, а уж у богатых есть настоящие деньги. Не то что здесь. Впрочем, по одежке меня выбрали, да... Хотя и не рассчитали. Не почувствовали. Наверное, накачались пивом. Бараны криворукие, кто ж на дело выходит нетрезвым?
       Не замахиваясь, он ударил сидящего кружкой по морде. Сидящий вскрикнул и схватился за морду обеими руками. Хок опрокинул его вместе со стулом под ноги парню с ножом. Арбалетчик поднял свое орудие, и Хок мгновенно сломал ему запястье и сбил его с ног, боднув в ухо. Арбалет остался у него в руках, и он направил его на размахивающего ножом и потянул спусковой крючок. Арбалет не выстрелил. Тогда Хок просто метнул его в размахивающего. Тот увернулся, проявляя ловкость. Пока он проявлял ловкость, Хок поймал руку с ножом и въехал носком сапога нападавшему под колено. Нападавший выронил нож и загудел неприятным басом. Ударенный кружкой встал, держась за морду.
       - Убирайтесь, - сказал Хок. - А то ноги буду ломать и на мордах ваших маршировать.
       Постанывая, хромая и сутулясь, бандиты убрались.
       - Дураки, - сказал Хок. - Болото. Доедайте вашу рыбу, князь, и пойдем отсюда. Противно. А то еще беспризорных детей встретим, а как с детьми драться я, честно говоря, не знаю. А бегать вы в данный момент не в состоянии.
       Неподалеку от Сейской Темницы Хоку и князю повстречалась возбужденная, почти бегущая толпа. Хок повертел головой, ловя обрывки выкрикиваемых фраз.
       - Чего это они? - спросил князь, которому нравилось слушать голос Хока, его освободителя, здесь, на темной улице, ставшей для него за этот час символом свободы.
       - Идут смотреть на Волшебника, - сказал Хок.
       - Волшебника?
       - Есть такой шарлатан. Раз в три года прибывает в Астафию, по слухам из Страны Вантит. Слухи распускает сам. Говорят, он исцеляет, или помогает больному исцелиться, и показывает разные художественные фокусы и чудеса. На площади. Превращения, дым, огонь, вода, и прочее. С картами тоже есть фокусы. А деньги ему платят придворные.
       - Какие придворные?
       - Ну не ходить же ему по площади с ведром или головным убором, медяки собирать. Он знаменитый. Отыгрывает представление, идет к себе на квартиру, и там устраивает великосветский прием. Принимает индивидуально, и есть, помимо кабинета, приемная, и там вечно они все толкаются и сплетничают. Платят только золотом, значительными суммами.
       - А зачем ему тогда представления на площади?
       - Для репутации. Кто б ему поверил, если бы чернь его так громогласно не обожала? Естественно, наши аристократы делают вид, что все это несерьезно. Просто забава. Но на самом деле верят.
       - И давно он этим делом промышляет? Я что-то никогда о нем не слышал.
       - Лет пятнадцать уже. Еще при Жигмонде начинал. И был тогда, кстати говоря, гораздо более разборчив. Никого, кроме князей, не принимал. А вот при Зигварде не получилось. Зигвард откопал себе какого-то полоумного, где-то в горах. Чего-то предсказывает все время, очень туманно и занудно, что твой член Рядилища. - Хок слегка улыбнулся. - И половина князей и княгинь к этому горному вещателю сразу убежала, с легкой руки Зигварда.
       - Интересно, - сказал князь. - Так он сегодня приезжает, Волшебник?
       - Да, - ответил Хок. - Странно, что вы о нем никогда не слышали. Впрочем, вы, наверное, правы. Какое цивилизованному человеку дело до суеверий? Беда в том, что цивилизация всегда поверхностна, а суеверия так или иначе составляют почти всю сущность большинства людей. Уж сколько, казалось бы, глумились над религией, высмеивали ее, а в храмах все еще народ толчется, думает, что Создатель почтит думами о них.
       - Да, предрассудков много, - согласился князь. - Не поверите, Хок, у меня в княжестве... бывшем моем княжестве... все фермеры - верующие. А священник - такой прощелыга, такой прощелыга.
       - Да, - сказал Хок. - Все священники прощелыги. Ну-с, зайдем.
       Сейская Темница показалась князю после окраинной улицы адом. Тем не менее, уже не надежда, но уверенность в скорой свободе и жизни на юге, у живописных скал, где в теплой прибойной волне плещутся толстые дети виноделов, скрасила впечатление.
       Камера, то бишь пещера, была не очень ярко, но освещена масляными светильниками. В углу стояла кровать с балдахином и свежим бельем. Рядом помещались умывальные принадлежности. Дубовый, хорошей отделки, стол был накрыт и сервирован. По центру дымилось блюдо с глендисами. С краю стола стопкой лежали бумаги. Рядом с бумагами помещались чернильница и перо. У левой стены высился шкаф - семь смен одежды и белья, халаты, и обувь.
       У входа в пещеру сидели на новой деревянной скамье двое - они пришли сразу за князем и Хоком - неприветливый лысый и благообразный причесанный.
       - Замок поменяли, - сказал Хок. - Решетка теперь отпирается изнутри. И только один ключ. Вот он.
       Князь благодарно взял у Хока ключ.
       - Поешьте, успокойтесь, оденьтесь в чистое. Вот чернильница, вот перо, здесь документы, нужные вам для запоминания. Делайте записи. Через три-четыре дня я вас навещу. Те двое - крысолов и слуга. Крысолов глухонемой. У него только одно назначение - делать так, чтобы крысы сторонились этого помещения. Он это сделает, не сомневайтесь. А слуга будет выполнять малейшие ваши пожелания и прихоти. Кстати, если вам захочется еще прогуляться, а меня в этот момент не будет, возьмите с собой слугу. Нужному поведению он обучен. Я его предупрежу. Суд состоится на восьмой день, в среду, так что времени не так уж много. Кстати, я должен вам кое-что сказать, секретное. - Хок понизил голос. - Дело такое. Крысолов, естественно, не опасен, поскольку не говорит, а грамоты не знает. Дворецкого пришлось посвятить в некоторые детали. Он знает, кто вы такой.
       - Да? - спросил князь с готовностью. - Так что же?
       - Его по окончании вашего здесь пребывания придется убить. Вы понимаете - это очень неудобно и негуманно, какая уж там гуманность, но это совершенно необходимо. Речь идет о безопасности государства.
       - Конечно, - сказал князь, сокрушенно качая головой. - Очень жаль, на вид он славный малый. Но необходимость есть необходимость.
       - В том-то и дело, - заключил Хок. - Ну, князь, увидимся скоро. Поздравляю вас. Вы выполняете дело, ну, небывалой просто важности. Желаю успеха.
       Они молча и торжественно пожали друг другу руки.
       Было холодно. Хок закутался в плащ и быстрым шагом направился к брошенному храму, за углом которого ждали его карета, лошади, и четыре охранника. Охрана Хоку была не нужна. Она нужна была, учитывая особенности поведения людей в этом районе, карете и лошадям.
       - Дрянь место, - сказал Хок, не в первый раз оглядывая дома вокруг. Он сел в карету.
       Ближе к центру, он велел охраннику остановиться и сказал, что дальше пойдет пешком. Ему хотелось посмотреть на представление Волшебника. Просто из любопытства, хоть он уже и видел эти представления раньше.
       В этот свой приезд в Астафию Волшебник, вместо обычного выступления на площади, абонировал правое крыло Форума, установив плату за вход и уплатив соответствующую мзду в государственную казну. Вспомнив об этом, Хок решил, что у Волшебника совсем плохи дела - раньше он, по крайней мере, создавал какую-то видимость бескорыстности.
       У Форума, где Хок был частым гостем, слушая в основном речи политического содержания, но и захаживая иногда на художественные представления, иногда с дамой, была огромная толпа. Желающих лицезреть Волшебника было раз в десять больше, чем мест в правом крыле Форума.
       Хок прошел через толпу, бесцеремонно расталкивая чернь и не отвечая на ругательства, и втиснулся в вестибюль. Здесь была уже не толпа, но давка. Хок снова вышел на площадь, огляделся на всякий случай, разбежался, и прыгнул, достав рукой небольшой выступ между декоративной колонной и стеной. Подтянувшись, он полез вверх, используя выступы, трещины, стену и колонну для опоры. Под фронтоном, он протянул руку, ухватив узкий край, оторвался от стены, закинул ногу на карниз, вскарабкался, взошел по крутой левой стороне фронтона на крышу, перебежал, балансируя, к одному из дормеров, и влез внутрь. Миновав несколько служебных помещений, в одном из которых обнаружена была им совокупляющаяся пара из обслуги Форума, Хок вышел в последний ряд амфитеатра и, согнав в проход какого-то восторженного простолюдина, сел на его место.
       Волшебник был великолепен. В темно-синей мантии с серебряными астрономическими знаками, он возвышался на подиуме, скандируя - некоторые слова расползались в вибрирующее эхо, поскольку акустика амфитеатра была рассчитана Зодчим Гором на обыкновенный и спокойный голос, но это совершенно не вредило эффекту. Зал завороженно ловил фразы.
       - ...дабы не скапливалась в носу всякая дрянь. А лохань ту поверните торцом к окну, дабы свет дневной солнечный проникал, и думайте обо мне, ибо когда вы думаете обо мне, я думаю о вас, а иначе никто не думает. А теперь я вам покажу несколько чудес, дабы знали вы мою силу. Вот обыкновенная лягушка...
       Удивительно, как все лжепророки и бессовестные имитаторы начинают именно с лягушек или рептилий, подумал Хок. Млекопетающие часто вообще отсутствуют в их репертуаре. Изначальное Учение, которые они все имитируют, как умеют и понимают, намного стройнее, надо отдать должное жадным попам. Но, конечно, Фалкон не зря их не трогает, этих комедиантов - пока что. Чем больше эта темная, нищая публика верит шарлатанам, показывающим чудеса, тем меньше она ходит в храмы, и незыблемое когда-то влияние монотеизма слабеет год от года. Мудрый Фалкон не забывал заодно следить, чтобы священников подкармливали, и не жалели средств. В один прекрасный день можно будет запросто показать на какого-нибудь жирного попа, который давно не верит ни в Создателя, ни в Спасителя, а если и верит, то скорее как в конкурента, показать пальцем на лоснящиеся щеки, огромный живот и жирный зад, и сказать - вот кто виноват, посмотрите, люди, на этого лицемера, он вам про Создателя говорит, а сам ворует, причем ворует ваши же деньги! Обжирается, сволочь, за ваш счет! И влияние храмов исчезнет навсегда. Да, с уважением подумал Хок, Фалкон знает, что делает.
       Не досидев до конца, он вышел в вестибюль. Давки уже не было. На выходе его остановил один из охранников Форума.
       - Стой, - сказал он совершенно автоматически, очевидно в сотый раз за вечер. - За вход платил?
       - Очнись, - брезгливо ответил Хок.
       - О! Прошу прощения, господин мой. Я вас не узнал.
       - Не узнал, - проворчал Хок. - Не узнал он, видите ли.
       Охранник вытянулся и мелко задрожал. Он был на голову выше Хока и в полтора раза тяжелее. Но все охранники в городе, и не только они, испытывали ужас при мысли о возможности вызвать недовольство Хока, всесильного и справедливого соратника Фалкона.
       В особняке Фалкона слуга, не задавая вопросов, подал Хоку кружку с вином.
       - Он занят? - спросил Хок.
       - Принимает двоих, - ответил слуга. - Нищего музыканта и жадного попа.
       Не все музыканты были нищими, и не все попы жадными, но народ очень восприимчив к словосочетаниям, которые ему каждый день повторяют.
       Хок не обиделся. Фалкон знает, что делает, а его, Хока дело, не было очень срочным. Собственно, совсем не срочным, если вспомнить о другом деле, о котором лучше не вспоминать. Но Фалкон вспомнит обязательно. Великий Князь Зигвард был упущен во второй раз. Правда, вторая ошибка была связана с первой, и их можно было объединить в одну большую ошибку, за которую Хок уже получил нагоняй. Но все-таки.
       В приемной сидел еще один человек, маленький и тощий, лет двадцати восьми. Хок подмигнул ему, и молодой человек ответил ему неуверенной улыбкой с долей развязности.
       Тем временем Фалкон разговаривал в своем кабинете с музыкантом, а священник ждал. Таким образом священнику давали понять, что музыка, хоть и легкомысленный жанр, все же намного важнее дурацких суеверий. Надо было еще и колдуна сюда какого-нибудь, подумал Фалкон, тогда бы поп понял, что и суеверия разные бывают.
       - Так в чем же состоит твоя идея, милейший? - спросил он учтиво, даже ласково.
       - Да вот, - объяснил музыкант, - если, к примеру, струнные... лютни или лиры... играют, к примеру, мелодию, а рожок, значит, играет контрапункт, получается фуга. Это такой вид музыкального произведения.
       - Я знаю, что такое фуга, - сказал Фалкон спокойно.
       - Да? - музыкант удивился. - Знаете?
       Фалкон кивнул.
       - Ну, тогда что же... да... - продолжал объяснять музыкант, - я тогда, чего-то... эта... но вот представьте себе тогда, господин мой, что в это же самое время медные... типа трубы и горны, ту-ту-ту такие, типа... тоже играют, но не основную мелодию, а некоторые ее части, подчеркивая таким образом некоторые места. Пусть грубо, но подчеркивая. Ту-ту. Получается очень торжественно.
       - Торжественно - это хорошо, - сказал Фалкон. - Я люблю, когда торжественно. - Он действительно любил, когда торжественно. - Но что же дальше?
       - Дальше? - музыкант опять удивился и даже слегка растерялся. - Ну, можно еще, чтобы в это время пели хором. Или подпевали.
       - Так. Ну-ну?
       - Ну-ну? Ну-ну. Ну, у меня есть несколько... - музыкант взъерошил волосы, - ... э... набросков, что ли. Как это должно все звучать. На, там, не знаю, праздненстве или торжествах. Но, видите ли, господин мой... где их столько найти... чтобы все приехали одновременно, отрапортовали, отрепетировали, отыграли. Им где-то жить надо. Чем-то питаться. И так далее.
       - Да, надо, - согласился Фалкон. - То есть, тебе средства нужны.
       - Страсть как нужны, господин мой.
       - А покажи-ка наброски.
       - А?
       - Наброски покажи.
       Музыкант смутился.
       - Что, вот прямо сейчас?
       - Да. Они у тебя с собой?
       - С собой, а как же... вот только...
       - Что?
       - Они у помощника моего. Он там сидит, в приемной. Собственно, он и сочиняет. Наброски.
       - А ты просто играешь?
       - Как могу. Упрощенно.
       - Ну, позови его сюда.
       - Да зачем же, господин мой. Ведь они у него на бумаге написаны, а вы ведь... там нотная грамота.
       - Я знаю нотную грамоту, - спокойно ответил Фалкон. - Зови его сюда, зови.
       Музыкант открыл дверь в приемную и позвал помощника. Тощий маленький человек развязной походкой вошел в кабинет Главы Рядилища и развязно наклонил голову в знак приветствия. В руке у него был свиток. Пряжка на левом башмаке была ржавая, а на правом отсутствовала. Глаза были наглые.
       - Подай наброски господину моему.
       Тощий нахмурился недоуменно.
       - Подай, тебе говорят, - зашипел музыкант.
       Тощий приблизился и небрежно бросил свиток на стол. Музыкант пришел в ужас, но Фалкон спокойно взял свиток, развязал тесемки, и всмотрелся в первую страницу.
       - Интересно, - сказал он некоторое время спустя. - Очень интересно.
       Он некоторое время просматривал листы. Свернув их опять в свиток и завязав тесемки, он наклонил голову, приглашая музыканта приблизиться. Музыкант приблизился, а лицо тощего вытянулось.
       - Мне очень нравится, - сказал Фалкон. - По-моему, в этом что-то есть. Нужно тебе, стало быть, человек пятнадцать, да помещение. А то на улице мороз.
       Он пододвинул себе лист, начертал на нем несколько слов, присыпал песком, сдул песок на пол, и протянул лист музыканту.
       - Отнесешь к королевскому казначею. Он выдаст тебе три тысячи золотых. На нахождение музыкантов и репетиции даю четыре месяца. Сыграешь на Весеннем Карнавале. Если хорошо сыграешь, я дам тебе и музыкантам хорошее место при дворце.
       - Три тысячи... - пробормотал музыкант, ранее не смевший даже мечтать о таких суммах.
       - И еще одно. Как спуститесь вниз, помощника своего заведи во вторую дверь слева от входной. Там человек сидит, скажи ему, что помощнику требуется пятнадцать розог. Музыкант он хороший, и сочиняет очень увлекательно, а вот манеры у него дурные. Перед членами Рядилища стоять следует подобострастно и свитки на стол не кидать. И вообще на людей быть похожими, волосы причесывать, и башмаки носить одинаковые. Иди.
       Тощий побелел. Музыкант, низко поклонившись, взял тощего под локоть и вывел из кабинета.
       - Лихой народ, музыканты, - задумчиво сказал Фалкон, глядя на священника. - Все как есть потенциальные оппозиционеры. Но... впрочем, давайте обсудим ваше дело.
       В приемной Хок с удивлением наблюдал сцену выхода музыканта с помощником. У обоих глаза были совершенно круглые.
       Принимает у себя всякую чернь, подумал Хок. Испытывает, видите ли, слабость к музыкантам.
       Хок ошибался. Фалкон испытывал слабость не к музыкантам, а к любым профессионалам высокого класса, и мог с первого взгляда их определить.
       - Да, - сказал священник, подходя к столу.
       - Вы сядьте, - порекомендовал Фалкон.
       - Нет, я лучше постою.
       Священнику было двадцать два года и звали его Редо. Год назад, Советом Религиозных Вождей, он был выбран Главным Священником Астафии. Вопреки своему обычаю выбирать на эту пожизненную должность пожилых людей, Совет, напуганный разложением в своих рядах и откатом прихожан, паниковал и метался. Все подходящие кандидатуры были слишком рутинны, неповоротливы, слишком бюрократы. Разлад был неминуем, и за разладом крах. И тогда Редо поднялся с места и произнес убийственную речь. Он перечислил все до единой проблемы храмов, чего до него сделать никто не решался, ни в слух, ни на письме, и предложил для каждой проблемы остроумное решение. А выгоду от избрания его Главным Священником он объяснил своей способностью привлекать молодежь на свою сторону. И действительно, храм, в котором он служил, находящийся на глухой окраине, имел наибольшее количество молодежи среди прихожан. Преобладали, правда, девушки. Но, во-первых, Редо был женат, а во-вторых, триста любовниц много даже для очень молодого священника.
       В первый же год правления Редо храмы прошли через несколько скандалов, что привлекло внимание публики к ним. Скандалы вызвали насмешки и недоумение, и Редо должен был в каждой второй проповеди находить оправдания своим подчиненным. Оправдания он находил так ловко, и так умело вплетал их в проповедь, что вскоре речи его стали пользоваться успехом. Некоторые шли в Главный Храм только для того, чтобы послушать, как Редо оправдывает того или иного священника, а уходили заинтересованные самой идеей веры и Третьей Ипостаси.
       - Редо, вы склочный человек? - спросил Фалкон.
       - Нет, - ответил Редо. - Насколько я знаю - нет.
       - Зачем же вы хотите непременно со мной поссориться?
       - А я разве хочу?
       - Да, хотите.
       - Ничуть, господин мой. Я хотел бы поссориться со своей женой, но она каждый раз это чувствует и предупреждает всякие поползновения с моей стороны ласками обильными и добродушием безграничным.
       - Обильные ласки обещать вам не могу, а добродушие политикам не свойственно, мы, политики, люди подозрительные просто по должности, везде ищем подвох. - Фалкон улыбнулся одними губами. - У вас хорошие, логичные проповеди получаются, милейший Редо. Приятно слушать.
       - Благодарю. У вас тоже получаются гармоничные, стройные речи в Рядилище, господин мой.
       - Да, недурные, - согласился Фалкон.
       - У вас, правда, есть преимущество.
       - Вот как? - удивился Фалкон. - Какое же, не соизволите ли сказать?
       - Вы в своих речах можете сколько вам угодно льстить подданым. Народ любит, когда ему льстят высокопоставленные. А я вот такой роскоши позволить себе не могу. В мои обязанности входит напоминать им, что все они грешны, мелочны, завистливы, и мстительны. Так что приходится на одном красноречии выезжать.
       - Да, но ведь вам помогает Создатель, - возразил Фалкон. - Во всяком случае, вы верите, что он вам помогает. А мне вот никто не помогает, до всего приходится доходить своим умом.
       - Создатель помогает всем, кто просит у Него помощи, - заметил Редо. - Во всяком случае, если в Него верят.
       - Давайте не будем зацикливаться на теологии, - Фалкон улыбнулся, на этот раз глазами. - И на политике тоже. Вчера вы изволили заявить в своей проповеди, что всякая власть есть насилие.
       - Ничего подобного, - сказал Редо.
       - То есть, меня неправильно информировали?
       - Вас невежественно информировали. Тот, кто вас информировал, перепутал все, что можно было перепутать. Рекомендую вам в следующий раз выбирать информаторов хотя бы с начатками образования. Или понимания.
       - Рекомендация принята, - заверил Фалкон. - Так что же именно вы говорили на самом деле?
       - Вам всю проповедь прочесть?
       - Нет, только основные места.
       - Ну, в частности, я сказал, что Рядилище у нас выборное.
       - Это не совсем так. Выбирать в Рядилище и назначать на должности могут только высокопоставленные особы. А вы обратились к народу.
       - Позвольте не согласиться. Все эти высокопоставленные особы сидели в первых рядах Храма и, в отличие от простого народа, не перешептывались. Слушали очень внимательно.
       - Ага. Ну, с ними мы еще поговорим. Так что же следует из того, что Рядилище у нас выборное?
       - А то, что к выборной власти у нас предъявляют слишком большие требования, заведомо невыполнимые.
       - Вот как? - заинтересовался Фалкон. - Какие же?
       - Судите сами, - сказал Редо. - Вот выбрали они, допустим, кого-то в Рядилище. А потом вдруг требуют, чтоб он, выбранный, устроил им в городе и стране рай земной. А если не может, то им недовольны. Это совершенно несправедливо.
       - Почему же?
       - Как почему? Вы меня удивляете, Фалкон. Не может же человек, обремененный властью над ближними и старающийся всем угодить, устраивать одновременно рай? Ему просто дня не хватит. С таким же успехом можно попросить фермера устроить рай земной. Он скажет - с утра и до ночи я то в хлеву, то на поле, то в огороде, то почини, там подои, здесь пособирай, а яблоки все червивые - когда же мне рай устраивать? Мне ведь спать когда-то надо.
       - С вами не сговоришь, - сказал Фалкон, недовольно улыбаясь. - Но при чем тут насилие?
       - Да какое насилие, помилуйте, - поморщился Редо.
       - Всякая власть...
       - Всякая власть, помимо власти Создателя, есть просто власть над себе подобными. Поэтому обижаться на власти глупо. Примерно так я и сказал.
       Играет, подумал Фалкон. Пытается вычислить степень наглости, которую он может себе со мной позволить. Из него бы вышел хороший дипломат для переговоров с внешними врагами, возможно даже лучше Комода.
       - Скажите, Редо, вы знаете архитектуру?
       Редо подумал и пожал плечами.
       - По верхам, - сказал он. - На курсе архитектуры в Кронинском Университете я, честно говоря, читал саги. Меня тогда саги очень увлекали.
       - Вы учились в кронинском университете?
       - Да.
       - Я тоже.
       - Да? Удивительно. Как тесен мир.
       - Не очень, - сказал Фалкон. - Просто университетов мало. Кронинский отстраивается, но медленно. Надо бы съездить, научить их уму-разуму. Ну так вот. Насчет архитектуры. Вам известна планировка Сейской Темницы?
       Редо побледнел. Никакой выдержки, подумал Фалкон. Все служители храмов слишком эмоциональны. Это надо учесть.
       - Нет, не известна, - сказал Редо. - А вам?
       - А мне известна, - ответил Фалкон. - В этом мое перед вами преимущество. Но наши шансы можно уравнять. Лет пять у вас уйдет на близкое знакомство с планировкой, а потом вы придете сюда опять, и мы еще раз поговорим, уже как равные. Как вам?
       - Мне равенство ни к чему, - сказал Редо. - Слугам Создателя вменяется быть кроткими.
       - Это хорошо, - сказал Фалкон. - Посему в следующий раз вы будете очень кротки при произнесении своих проповедей и наставлений. И тогда мы с вами будем лучшими друзьями. И, встречаясь на улице, будем обмениваться любезными улыбками. - Некоторое время он молчал. - Когда представители вашей профессии жгли еретиков на площадях, хоть какая-то польза была! - сказал он в сердцах. - Строгость, учет, порядок! А сейчас - только разложение. Где ваши миссионеры? В старые добрые времена, они шли, рискуя жизнью, в чужие земли - обращать язычников! Их хватали, пытали, убивали, а они все равно шли. Верили в свое дело! Их можно было за что-то уважать! Не то, что вас, стоящего передо мной, дрожащего, и вычисляющего степень моей толерантности. Запомните, Редо - мое терпение не бесконечно. Крамола придает вашим пошлым проповедям определенный шарм, на который так падки женщины и подростки. Вы этим пользуетесь, и я это терплю. Пока терплю. Но советую вам впредь быть более осторожным. На мелкую крамолу я смотрю сквозь пальцы. Крупной я не допущу. Можете идти.
       - Благодарю вас, - пробормотал Редо и поклонился.
       Он вышел. В передней он поймал неприятный взгляд Хока. Что-то будет, подумал он. Что замышляет Фалкон? Что за провокации? Степень толерантности... И куда делся Великий Князь? Что-то не так. Что ж, возвращаются старые добрые времена гонений на храмы. Времена язычества, народного и государственного. Во времена борьбы Храм сильнее всего. Когда нас давят, выявляются лучшие, помогающие худшим. Помилуй нас всех Создатель. И дай мне силы.
       Тем временем Хок вошел в кабинет Фалкона, прикрыл дверь, и молча поклонился. Фалкон указал ему на кресло.
       - Докладывайте.
       - С Князем Шиирским все в порядке, - сказал Хок.
       - В этом я не сомневался. А с другим князем? Который Великий?
       - Он скорее всего в Славии, у Забавы, - ровно произнес Хок, вперяя честный взгляд в Фалкона. Будь что будет.
       - У Забавы?
       Фалкон задумался. Нагоняй отменяется. Если Зигвард у Забавы, это кардинально меняет дело, ибо открываются несколько интересных возможностей, и время не ограничено. Забава - вредная бабенка, она тоже попытается использовать все шансы. Сколько ее шпионов шляется по Астафии, и вообще по Ниверии - уйма целая. Даже больше, чем наших по Славии. Зигвард у Забавы - это козырь. Он, конечно, наделает там дел, будет путаться с бабами, но нам это только на руку. Надо будет подослать к нему нескольких, попредставительнее.
       - Завтра, - сказал Фалкон, - вы представите мне списки славских девушек и дам, нами руководимых. - Хок кивнул. - Заодно списки ниверийских дам, руководимых Забавой. - Хок недоуменно поднял брови. - Шучу, - сказал Фалкон. - Они каждую неделю сменяются, всех идентифицировать - пустая трата времени. В общем, я очень недоволен вами, Хок. Зигварда упускать не стоило. Его можно было бы убрать прямо в Висуа, но мы этого делать не будем. Мы проявим гуманность.
       Впрочем, надо будет вербовать новых, подумал Фалкон. Или даже засылать. Русоволосых славоговорящих много на севере, в окрестностях Беркли, оттуда и вербовать. Беркли - богатое княжество, но деньги все любят, вне зависимости от доходов.
       Хок втянул ноздрями побольше воздуха. Облегчение. Ошибка Фалкону только на руку.
       - Вы любите деньги, Хок? - спросил Фалкон.
       - Обожаю. А что?
       Фалкон хмыкнул. Хок остался невозмутим.
       - Завтра отправите Риту в Беркли. Я дам ей инструкции.
       - Риту? - переспросил Хок, наклоняя голову.
       - Чем вам Рита не приглянулась? Рита - верный человек. Чего скажешь, то и сделает.
       - Да, но ее методы вербовки как-то...
       - Ваше мнение меня в этом случае не интересует.
       - Хорошо.
       Рита, подумал Хок. Опасная дама. Недобрая. Попасть ей в руки - хуже не придумаешь. Как же она будет вербовать? Поймает какую-нибудь бабенку и будет ее мучить, пока та не согласиться?
       - А теперь посидите покамест в приемной, - сказал Фалкон. - Я сейчас переоденусь, и вы будете меня сопровождать кое-куда.
       Хок встал и вышел.
       На переодевание ушел час. Когда Фалкон появился снова, Хок едва его узнал. Рыжий парик, накладной нос, огромная меховая шуба, как у обыкновенного мещанина, сапоги рыхлые. Воротник поднят.
       - Возьмите на всякий случай меч, - посоветовал Фалкон.
       Хок подошел к стенному шкафу и выбрал средних размеров клинок. Опоясался. Накинул плащ.
       - Делайте вид, что вы меня арестовали, но я не оказываю сопротивления, и теперь вы ведете меня на очную ставку, - сказал Фалкон.
       На улице крупными хлопьями падал снег. Было теплее, чем раньше. Редкие прохожие, видя Хока, ведущего арестованного горожанина, обходили их и даже переходили на другую сторону улицы, не желая быть замешанными в чужое несчастье. Через несколько кварталов Фалкон повел локтем, давая Хоку знать, что они прибыли.
       Дом, в который они зашли, был самый обыкновенный, трехэтажный, квартирный. На второй этаж вела грязная лестница. У двери квартиры сидел, съежившись, закутанный в плащ человек.
       - Ну? - сказал он.
       Хок наклонился и посмотрел ему в глаза.
       - Понял, - сказал человек. - Прошу прощения, господин мой.
       Он сам открыл перед ними дверь.
       Квартира была уютно обставлена. Фалкон снял шубу и бросил ее на пустое кресло. В передней не было ни души. Посетители недавно разошлись по домам. Фалкон подошел к двери кабинета и постучал.
       - Да? - раздался голос.
       - Хок, подождите меня здесь, - сказал Фалкон.
       - Хорошо.
       - Не торопитесь?
       - Нет.
       - Вот и отлично.
       Фалкон вошел в кабинет Волшебника и прикрыл дверь.
       Волшебник помещался в кресле у окна, ноги на подоконнике. На столе горели свечи и стояла бутыль с вином. Реквизит - разноцветные плащи, шляпы, кинжалы, клетки с кроликами, и так далее - присутствовал по всей комнате.
       - Так и знал, что ты придешь, - сказал Волшебник.
       - Навещаю старого друга, - ответил Фалкон, садясь у стола. - Не очень гостеприимного.
       - Нам не о чем говорить, - сказал Волшебник.
       - Тогда просто посидим, помолчим.
       Фалкон налил вина в кружку.
       - Не отравленное? - спросил он.
       - Ты, кажется, хотел помолчать, - сказал Волшебник.
       - Но все-таки?
       - Пей смело.
       Фалкон глотнул вина. Отменное вино. Он глотнул еще. Просто замечательное. Он помолчал.
       - Как дела в доброй старой Стране Вантит?
       Волшебник даже не удивился бестактности. Он просто промолчал, глядя в окно.
       - Существует договор, - сказал Фалкон. - Согласно договору, души отданы тебе, а мне сердца. Согласно тому же договору, мы должны друг другу помогать, когда помощь нужна. В этом состоит главная особенность Триумвирата.
       - Тебе, всесильному, нужна помощь? - удивился Волшебник, не оборачиваясь. - Тебе, повелителю сердец? Зачем же? Ты только бровью поведешь, вся страна пляшет. А мне, чтобы один-единственный амфитеатр расшевелить, нужно два часа руками размахивать.
       - Это потому, что ты дурак, - сказал Фалкон. - Надо было сразу завоевывать внимание аристократии. А ты их отдал Базилиусу.
       - С Базилиусом я еще разберусь, - мстительно сказал Волшебник. - Я Базилиуса еще выведу на чистую воду.
       - Ты его боишься.
       - Ну, боюсь. Ты бы тоже боялся. Он изначально неизвестно откуда взявшаяся особь. По Вантиту прошел - как стадо слонов пробежало. Деревья повалены, озера вскипятились. В портале такую дыру протаранил - целый обоз пройдет. Чего бы тебе с ним не поговорить.
       - Может, я тоже его боюсь.
       - Так тебе и надо.
       - Дело не в Базилиусе, - сказал Фалкон. - Есть одна женщина.
       Волшебник повернулся к Фалкону и уставился на него.
       - Женщина? Тебе нужна помощь, потому что есть женщина?
       - Не совсем так. Дело здесь не в пошлых любовных похождениях, дело в принципе и амбиции.
       - О!
       - Да, представь себе. Мне нужно, чтобы она ни под каким предлогом не смогла выехать из Астафии. Ни на какой срок.
       - Приставь к ней стражников.
       - Нет. Я не хочу в данном случае применять силу. Стражников я, конечно, приставлю, но не для этого. У них будет другая функция, они будут отпугивать потенциальных ухажеров.
       - И это, в твоем представлении, не является применением силы, да? - спросил Волшебник. - Ладно, не обращай внимания. Я просто из любопытства спросил.
       - Я не собираюсь ее любить, - сказал Фалкон. - Но она будет моей женой.
       Волшебник покачал головой.
       - Странный ты. И фантазии у тебя странные. А ты ведь ей совсем не нравишься. Речь идет о Великой Княгине, разумеется?
       Дешевый трюк, на который так падки простолюдины, трюк, заключающийся в якобы чтении мыслей, не произвел на Фалкона никакого впечатления.
       - Я многим не нравлюсь. И многих заставляю меня любить. Обычно обхожусь без твоей помощи. Но в данном случае, похоже, это невозможно.
       Волшебник прикрыл глаза.
       - А если я откажусь? - спросил он тихо.
       - Не откажешься.
       - Ты уверен?
       Фалкон запустил руку в карман и выволок длинный, туго набитый кошелек.
       - Пять тысяч задатка. Все должно быть исполнено послезавтра.
       - Я должен буду вернуться в Вантит, - сказал Волшебник, уставясь на кошелек.
       - Да. Заедешь, потом опять приедешь сюда, и получишь еще тридцать тысяч.
       - Тридцать тысяч!
       - Представь себе. И будешь получать еще по тридцать тысяч раз в пять лет. В последующие двадцать. Если за двадцать лет она меня не полюбит, что ж, видно, не судьба. Хотя кое-кому наверняка придется плохо. Должен же я выместить на ком-нибудь свое неудовольствие.
       - Двадцать лет? - спросил Волшебник, все еще смотря на кошелек. - Далеко идущие планы. - Он взял кошелек в руки и любовно его помял.
       - Золото, - сказал он. - Правы жадные попы, от него все зло. Я сделаю все, как ты хочешь. Увы.
       - Увы там или не увы, мне нужно именно к послезавтра.
       - Будет. В Вантит вернусь еще до утра. Обратно прибуду к полудню. А еще кого не околдовать ли? Вон у тебя самый главный поп - такой наглец, такой наглец! Хочешь, я сделаю, чтобы он тебя полюбил?
       - Это я как-нибудь сам, - сказал Фалкон, усмехаясь. - Да и любовь бывает разная.
       - Да, - сказал Волшебник. - Например...
       - Не будем философствовать, - прервал его Фалкон. - Я пойду домой, а ты делай, чего сказано.
       Волшебник развязал тесемки и вывалил содержимое кошелька на стол.
       - Как, бишь, говорят выпускники кронинского заведения? - спросил он.
       - Птица и камень, - сказал Фалкон.
       - Вот именно. Птица и камень. Пять тысяч, одновременно. Смотри, как это они... переливаются.
       - Не увлекайся, у тебя есть дело, - отрезал Фалкон и вышел.
       Хок вскочил на ноги и подал Фалкону шубу.
      

    ***

      
       Прямо в вестибюле своего дома Фалкон сбросил шубу и разгримировался. Потер лицо ладонью. В передней секретарь пытался гнать вон какую-то настырную бабку.
       - Отец родной, - причитала бабка, - мне очень нужно его видеть. Он меня защитит. Он добрый, мне сказывали.
       - Не положено, - объяснял секретарь, паникуя. - Не положено, говорю тебе. Иди домой, бабка.
       - В чем дело? - спросил Фалкон, входя.
       Хок улыбнулся, наблюдая, как выгибается торс секретаря - от бабки и Фалкону.
       - Да вот, господин мой, - сказал секретарь. - Не уходит.
       - Так ты и есть Фалкон? - спросила бабка. - Защити. Пожалуйста. Этот меня домой гонит, а дома у меня нет. Нету дома.
       Фалкон присел на край секретарского письменного стола. Хок остановился поодаль. Некоторое время Фалкон расспрашивал бабку. Оказалось, жила она себе в большом доме на Улице Весенних Роз, которая ранее была запущена и грязна, а недавно вдруг, в связи с каким-то поветрием, фешенебельные кварталы сделали скачок к юго-востоку, захватив улицу. Дома на Улице Весенних Роз стали срочно скупаться у населения и переделываться в дорогие особняки. Бабка жила в каморке на втором этаже лет двадцать. Дети и внуки ее обитались на третьем этаже и радостно продали, за неплохую цену, и свое, и бабкино жилье. И переехали в новый дом, в менее импозантном районе. А для бабки в этом доме места не нашлось. Ей собирались что-нибудь снять, но были заняты переездом и меблировкой, а потом обжитием и добыванием средств. Прошло два месяца. И вот несколько человек, "чисто одетых", явились с подводами и новой мебелью. Бабкины стулья и шкафы повыбрасывали на улицу. Новую мебель занесли в помещение. И бабку попросили убраться, показав ей бумаги, в которых она не могла ничего понять - была подслеповата, да и грамоты не знала. И куда ей теперь деться - неизвестно.
       - Хок, - сказал Фалкон. - По-моему, это свинство.
       - Согласен, - сказал Хок.
       - Люди забыли о достойном гражданском поведении. Пойдите и разберитесь, - сказал Фалкон. - Если что нужно подписать или написать, несите мне. Я сегодня буду поздно работать, так вот, когда сделаете, доложите.
       - Непременно, - сказал Хок. - Пойдем, бабка.
       - Повежливее, - заметил Фалкон.
       - Да, прошу прощения.
       На улице Хок очень вежливо открыл бабке дверцу своей кареты и подсадил ее. Ошалевшая бабка круглыми глазами смотрела на Хока и на карету. Прибыли на Улицу Весенних Роз. Хок вышел и помог выйти бабке.
       - Какой дом? - спросил он.
       - Да вот этот.
       У подъезда торчал слуга.
       - Вам чего? - спросил он неприветливо. Узнав бабку, он осклабился. - Пошла, пошла отсюда.
       Хок коротко ударил его в солнечное сплетение. Слуга осел на крыльцо. Хок ухватил его за воротник и рывком поднял на ноги.
       - Уважать нужно старших, - сказал он равнодушно прямо в лицо слуге. И отпустил воротник. Слуга осел, кивая в знак понимания и исправления.
       - Второй этаж? - уточнил Хок.
       - Да, господин мой, - сказала бабка испуганно. - Второй.
       Они прошли по новой, мрамором отделанной лестнице с ковром, на второй этаж.
       - Дверь новая, - сказала бабка. - Старая ветхая была, а эта вон какая.
       Дверь была дубовая, резная, дорогой выделки. Хок постучал.
       - Убирайся! - крикнули из-за двери раздраженно.
       Хок очень вежливо и мягко отодвинул бабку в сторону, отошел на два шага, и с разбегу ударил ногой чуть выше середины. Дверь слетела с петель и грохнула в пол. Хок вошел в помещение.
       Коморка была переделана в тайный будуар. Винтовая лестница торчала в углу, в потолке проделан был люк.
       По центру бывшей каморки стоял прелестной работы карточный стол, и трое довольных собой мужчин сидели у этого стола, перебрасываясь шутками, потягивая вино, и сдавая карты. Все трое повернулись и вздрогнули.
       Хок прошел к столу и перевернул его на одного из сидящих. Двое других вскочили и кинулись было к мечам, которые оставили у оконной стены, но Хок не дал им до этих мечей добраться. Одного он, разогнав, припечатал к стене, а второго взял за горло.
       - Кто такие? - спросил он равнодушно.
       - Гильдии купцы! Вы не имеете права!
       - Кто это тебе такое сказал, - поинтересовался Хок. - А?
       Выбравшись из-под перевернутого стола, пострадавший наблюдал за сценой и не смел сказать ни слова. Он узнал Хока.
       - Никто! - прохрипел взятый за горло. - Не имеете!
       - Не имею? - Хок обернулся к выбравшемуся из-под стола.
       - Имеет, - безнадежно сказал тот. - Люди Фалкона всегда правы.
       - Вот именно, - подтвердил Хок. - Ну-с, дело такое. Лестницу вон ту дурацкую вы уберете. Люк задраите и покроете чем-нибудь, чтоб его видно не было, и чтобы никто его не смог никогда открыть. Принесете сюда самую лучшую кровать, какую найдете в городе. Свежее белье. И три тысячи золотых. Стулья оставьте, стол тоже. Повесите новую дверь, и новый замок. Один ключ мне, другой хозяйке. Все это вы сделаете в ближайший час, пока я сижу вон на том стуле и жду. После этого вы сюда никогда не вернетесь. Квартира наверху переходит во владение хозяйки, - он указал кивком на бабку, - и она может с ней делать все, что пожелает.
       - Вы не можете...
       - Я могу. Не сердите меня, дружище. Я добрый, несмотря на некоторые странности поведения, связанные с недостатками современного образования. Меня ждет Фалкон с докладом, а он не любит ждать. Именно поэтому у вас так мало времени. Если часа вам не хватит, а время идет, и на дворе ночь, я перестану с вами разговаривать. Зато с вами начнет разговаривать палач, и не здесь, а совсем в другом месте. - Он разжал пальцы. Его собеседник качнулся, стараясь не упасть. - Ровно час. Удачи вам. Я искренне за вас переживаю. Я хочу, чтобы вы успели. Сердцем я с вами.
       Хок сел и заложил ногу на ногу.
       Через час в бывшей каморке стояла кровать с шелковым балдахином, лестница исчезла, на столе искрилось золото, а новая дверь была не хуже предыдущей. Щедро награжденные за авральную работу, строители даже не стали ворчать, а просто удалились в ближайший кабак. В этот момент очухался тот, которого Хок залепил в стену.
    - Вы ему все объясните, - сказал Хок второму, которому давал инструкции. - Но не здесь. Убирайтесь, и чтобы я вас тут больше не видел. Не только в этом доме, но вообще на этой улице. В городе можете пока остаться. Если желаете.
       Гильдии купцы удалились поспешно.
       Хок встал, накинул плащ, попрощался с обескураженной бабкой, и вышел вслед за теми, кому он только что преподал урок достойного гражданского поведения.
      

    ***

      
       В деле Князя Шиирского фигурировали десять человек, все как один - особы высокопоставленные и члены Рядилища. Все они были признаны виновными в заговоре против Великого Князя, Рядилища, и народа Ниверии, в связях со Славией и Артанией, в продаже оружия врагам страны, и многом другом, благодаря показаниям князя. Князь тоже был признан виновным, как и обещал Хок. Князь ожидал этого и был спокоен. Обеспокоился он только тогда, когда трое стражников зашли в его роскошно обставленную пещеру в третьем нижнем уровне Сейской Темницы, связали ему руки за спиной, а в рот всунули кляп. Он пытался сопротивляться, но его сбили с ног и некоторое время пинали в ребра. Выведя его на свет, стражники пихнули князя в телегу, где уже ждали своей участи остальные его подельники, и телега покатилась к Площади Правосудия. На всем пути стояли стражники. Народ следовал за телегой и впереди телеги, затрудняя путь. Какие-то мальчики кидали в приговоренных камнями. Стражники ненавязчиво их корили. Один из камней угодил князю в ухо, и князь завалился на бок. Струя крови потекла по шее и за ворот рубашки.
       На площади приговоренных ждали десять положенных плашмя мельничных колес. Палачей было двое. Одеты они были в черное, на лицах маски. Они тихо переговаривались, опираясь на ломы.
       На балкон Дворца Правосудия вышло несколько человек. Фрика отказывалась ехать, но Фалкон привел к ней в апартаменты четверых стражников и сказал, что в случае отказа ее повезут насильно. Теперь Фрика стояла на балконе рядом с Фалконом. Первый Наследник Бук лузгал семечки и прятал глаза.
       - Для лиц государственного значения, - сказал Фалкон, - очень важно привыкнуть к виду казни. Казни - часть жизни, одна из основ правления. Это не хорошо и не плохо, это просто так есть. Смотрите, смотрите, княгиня.
       Под крики толпы палачи принялись за дело. В их обязанности входило ударами лома сломать каждую конечность приговоренного в двух местах и либо оставить несчастного истекать кровью, либо, по милосердному знаку с балкона, проломить ему череп. Князь Шиирский был единственный приговоренный с кляпом. Остальным жертвам дали возможность кричать.
       В какой-то момент Фрика стала оседать там, где стояла. Фалкон галантно ее поддержал. Посмотрев ей в лицо, он понял, что, во-первых, ее сейчас вырвет, и, во-вторых, достаточно. Он передал ее Хоку, который вывел княгиню с балкона в коридор и там оставил одну.
       Фрика тут же опустилась на корточки и одной рукой оперлась о стену. Голова кружилась. Она встала на колени, и тут ее вырвало. Стало чуть легче. Ненамного. Она поднялась и нетвердым, но быстрым шагом направилась к лестнице.
       Прошел вечер, а ночью Фрика собрала какие-то свои драгоценности в мешок и велела служанке следовать за собой и молчать, а то прирежет. В детской, не будя храпящую няньку, Фрика перепеленала дочь, закутала ее в три шерстяных шали, и передала служанке.
       На улице было морозно. Они дошли до угла Улицы Плохих Мальчиков, где приплясывали около своих карет бравые ночные кучера. С одним из них Фрика быстро договорилась. Возница принял пять золотых монет из рук княгини, растопил в карете миниатюрную печь, прикрыл дверь, и карета покатилась.
       Перевалили через мост, проехали Храм Доброго Сердца. Народу на улицах не было совсем. На полпути до Кронина дорога раздваивалась, левая часть шла в северные владения, в Беркли. Фрика решила, что не уснет, пока не увидит развилку.
       До окраины доехали быстро, но на самой окраине слой снега на дороге стал толще, и лошади пошли медленнее. Кучер хлебнул чего-то из глиняной фляги и хлестнул лошадей. Через некоторое время карета остановилась.
       Фрика выглянула. Покосившиеся домики, пустая дорога. Мороз. Почему стоим?
       Она открыла дверцу и спрыгнула на снег. Кучер сидел на облучке и смотрел круглыми глазами в одну точку.
       - Что случилось? - спросила Фрика.
       Он не ответил. Фрика пригляделась. Прямо по ходу, противореча законам естествознания и здравого смысла, высились два шпиля - Дворца Правосудия и Храма Доброго Сердца. Карета находилась на южной окраине. Фрика точно помнила, что изначально они ехали на север. Ну, конечно - она вспомнила участки пути, знакомые улицы, мост. На север. А попали на южную окраину. Кучер вдруг задрожал и издал неопределенный звук горлом. Фрика забралась, путаясь в подоле, к нему на облучок, взяла у него вожжи, и хлестнула лошадей.
       Через полчаса они снова были в центре. Небо очистилось, сверкали звезды, светила луна. На рысях перевалили через мост. В другой ситуации кучер наверняка отобрал бы у Фрики вожжи - карета несколько раз грозила перевернуться. Северная часть центра осталась позади, и снова была окраина, и снова было безлюдно, а Фрика, стараясь не мигать, смотрела вперед. И остановила карету когда впереди снова - не показались, не возникли, а как-то очень ненавязчиво вплыли в видимость те же два шпиля.
       Фрика соскочила с облучка и велела кучеру ждать. Она прошла чуть вперед, внимательно разглядывая дорогу. В снегу шли две относительно ровных полосы от каретных колес, и в левой полосе через равные интервалы обнаруживались диагональные вмятины. Фрика почти бегом вернулась к карете и прошла дальше, за козлы, рассматривая следы на дороге. После этого она провела рукой по поверхности левого заднего колеса и нашла диагональный выступ. От суеверного страха ей едва не сделалось дурно. Она овладела собой и снова забралась на облучок.
       В этот раз она повернула налево не доезжая до моста. Проехав несерьезную Западную Заставу (все стражники спали в казарме, потому что кому же придет в голову мысль нелегально въезжать или выезжать из города в такой морозище), Фрика стала нахлестывать лошадей, плача от страха. Все повторилось - просто вместо двух шпилей она увидела в этот раз округлые формы Итаниного Рынка и, чуть позже, въехала в город через Восточную Заставу, на которой карету вяло попытались остановить, а потом махнули рукой.
       На следующий день Фалкону доложили, что Великая Княгиня куда-то уходила ночью со своей служанкой, которая несла малолетнюю дочь княгини, а под утро они вернулись. Фалкон кивнул. Безусловно, Фрика сделает еще несколько попыток - упрямая. Но ничего у нее не выйдет. Волшебник сдержал слово.
       Фрика слегла. Кашель разрывал тело, жар терзал кожу и внутренности, глаза потускнели. Две недели не вставала она с постели. Служанка причитала и слонялась по дворцу, неприкаянная, пока Фалкон не велел отвести ее на кухню и как следует выпороть, после чего она тихо сидела в спальне своей госпожи и пила сладкое красное. Нянька вообще ничего не знала - когда она проснулась, девочку уже вернули в колыбель.
       Глухонемой крысолов был щедро награжден и отпущен. Слуга, прислуживавший Князю Шиирскому в течении двух недель был, как читатели уже догадались, агентом Хока и знал все. Но, как и говорил Хок князю, его пришлось по окончании дела убрать, утопив в Астафе, чтобы было меньше всяких пересуд.
       А Фрика выздоровела.
       ГЛАВА СЕДЬМАЯ, В КОТОРОЙ АВТОР ВЫНУЖДЕН СМИРИТЬСЯ С НЕОБХОДИМОСТЬЮ СДЕЛАТЬ КРАТКИЙ ОБЗОР СОБЫТИЙ, ПРОИЗОШЕДШИХ В ПОСЛЕДУЮЩИЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ.
      
      
       По всем меркам, и Фалкон, и конунг Кшиштоф, были политиками крупного калибра, действующими в соответствии со своими, очень разными, темпераментами, и условиями, в которых проходила их деятельность.
       Фалкон, человек сомнительного происхождения с темным прошлым, усмирял и подчинял Ниверию, изменяя так, как ему было удобно, общий менталитет населения. Кшиштоф, принимавший как должное покорность его воле в своих границах (просто по праву рождения) подчинял себе все, до чего мог дотянуться. Это не значит, что Кшиштоф, например, растерялся бы при первом же внутреннем заговоре против него, а Фалкон не воспользовался бы возможностью захвата ранее не принадлежавших ему территорий. Но на акции этих двух политиков влияла среда и обстановка.
       Армии Кшиштофа легко подавляли междоусобицы темпераментных славских князей, и Кшиштоф смотрел дальше, за перевал. Там была Артания, дикая, степная, суровая и всегда враждебная. Там были золото и серебро, там были земли, пригодные для возделывания, которые не возделывались, и там же, под вековыми пластами глины, песка, и почвы, укрыты были милые его сердцу археологические артифакты. Летописцы стараются, как могут, обходить капризы великих полководцев, уверяя других и себя, что забота о благе и процветании страны, патриотизм, и недоверие к врагам, движут завоевателем. Но, например, в случае Кшиштофа, археология была чуть ли не главным стимулом. Он, конечно, не рекламировал этот аспект, не обращался к своим всадникам с призывом пролить кровь ради его научных изысканий. Даже самые близкие ему люди расценивали его страсть просто как хобби.
       Дивизии его, специально обученные переходу через горы, делали постоянные вылазки в Артанию, и, в случаях попыток нападения на Славию кем-то из артанских князей, совершали карательные экспедиции. И если артанцы, со своей репутацией дикости и бесстрашия, презрительно отзывались о Фалконе (когда вообще знали это имя), то Кшиштофом в Артании матери пугали детей. Экспедиционные корпуса Кшиштофа торчали одновременно в нескольких точках Артании, разбив палатки, а иногда, реже, строя дома (подручного материала было мало), и по соседству с ними группы странных людей орудовали лопатами. Политики Троецарствия знали об этом, но не принимали всерьез. Меж тем здесь было над чем задуматься. Например, Кшиштоф давно мог бы взять столицу Артании, если бы не был по какой-то причине уверен, что ничего общего с исторической Арсой современная Арса не имеет, город этот относительно новый, четверть зданий построена Зодчим Гором, и ничего, интересного археологу, в окрестностях Арсы нет.
       В Висуа по-прежнему правила неутомимая Забава, убежденная в своем провидческом даре и не получавшая доказательств обратного - им неоткуда было придти. По городам и весям ездила она в карете или на роскошной речной ладье, всюду ее приветствовали парадно одетые лучшие люди местности, кормили сытно. Однажды, в особенно неурожайный год, довелось ей увидеть, по случаю, семью кузнеца в каком-то отдаленном селении - детей, тощих как пруты, жену, качающуюся от голода, и самого кузнеца с бессмысленными от истощения глазами. Это возмутило Забаву и, вернувшись в Висуа, она написала и подписала закон, согласно которому региональные власти должны были следить за тем, чтобы семьи кузнецов ели полноценный обед каждый день. Проворные курьеры в несколько дней разнесли приказ во все концы Славии и прибыли обратно, заверили правительницу, что приказ принят к сведению и показали подписи получивших. Весть разнеслась по Висуа и восхищенные горожане на улицах, в домах и тавернах одобряли и радовались сердоболию Забавы. Тем временем в провинции приказ либо завяз в болотах и лесах и вскоре был забыт, либо выполнялся своеобразно - еду для обедов кузнецов просто отбирали у фермеров, плотников, портных, и мельников. Некоторые либерально настроенные князья несколько раз пригласили к себе в замки срочно найденных для них кузнецов, кормили их в комнате слуг, куда захаживали сами - посмотреть, и, отправив накормленных восвояси, считали инцидент полностью исчерпанным.
       Фалкон терпел в своей стране славских шпионов, выученных и подготовленных людьми Кшиштофа (Забава вообще не знала об их существовании) и наводнял Славию своими шпионами. Фалкон также терпел присутствие пускающих корни артанцев во многих городах Ниверии, рассчитывая создать со временем целые центры разведчиков, которых можно было бы подсылать к любому из артанских князей. Дальновидный Фалкон совершал в этом случае ту же ошибку, что и недалекая, тщеславная Забава - он верил докладам, когда доклады соответствовали его ожиданиям. Сама идея мирного сосуществования с представителями иной веры была для артанцев совершенно неприемлема, и часто вместо верных цивилизованной Ниверии разведывательных сил в провинциях просто крепла и утверждалась пятая колонна, постоянно конфликтующая с населением.
       В Артании же юный князь Улегвич, наследовавший умершему от подхваченного в славских снегах туберкулеза отцу, начал проявлять качества, присущие большим политикам.
       На севере Славии Князь Йон вел тайные переговоры с молодым Улегвичем Артанским, соблюдая строгую конспирацию. Он очень боялся, что о переговорах узнает Конунг Кшиштоф и принимал двойные меры предосторожности. Оказалось - успешно. Кшиштоф действительно ничего не знал. Зато знал Фалкон, люди которого подкупили одного из курьеров Улегвича Артанского, проявившего двойную степную хитрость - взявши золото, он передал информацию и скрылся в неизвестном направлении. Больше о нем не слышали. Готовился план совместных действий Йона и Улегвича против конунга.
       - Дураки, - сказал Фалкон, не любивший славского правителя но уважавший в нем достойного оппонента. - Кшиштоф вколотит их в землю, а потом пройдет поганой метлой по княжеству этого Йона. Многие, конечно, попытаются бежать к нам. Пусть не пытаются - я их всех выдам Кшиштофу. Не люблю предателей. А Йону следовало искать союза не с дикарями, а со мной.
       В столице Артании, пыльной, семи ветрами продуваемой Арсе, становящийся всесильным Улегвич собрал совет артанских князей. Двоих казнили по подозрению в связях с Ниверией в обход воле Улегвича, и еще одного из-за доказанных связей с верным Кшиштофу князем. После чего Улегвич объявил себя верховным правителем Артании Великой. Это не понравилось нескольким мелкопоместным, и их тоже казнили. После этого с помпой и общенародной радостью в Арсе снесли все здания, построенные по ниверийским и славским проэктам. Оставили только артанские постройки, не зная, или делая вид, что не знают, об изначальном неартанском их происхождении. Так, старинный ниверийский храм, возведенный (по данным Кшиштофа) Ривленом Великим, и впоследствии обредший языческую башенку сверху, идолов внутри, и потерявший фронтон над входом, оставили нетронутым. Также оставили нетронутой варварски роскошную резиденцию Улегвича в Арсе, с изящными карнизами, уходящими ввысь арками, стройными высокими окнами и бальным залом, построенную, как хорошо помнили предпочитавшие молчать старожилы, самим Зодчим Гором. Не в башенке же жить повелителю Артании Великой, глупо. В бальном зале теперь по частым праздникам отворяли все окна и разводили в двух огромных жестяных тазах ритуальные костры под звуки огурцеобразных барабанов, но меблировку спален, кабинетов, и гостиных Улегвич оставил нетронутой, а в солидной библиотеке подолгу сидел сам, запрещая туда входить кому бы то ни было под страхом позорной смерти, и изучал, как он объяснял, менталитет и замыслы врагов по их подлым записям, разлагающего влияния которых не вынес бы ум менее крепкий и верный, чем ум верховного правителя.
       Шутливый Фалкон послал Улегвичу курьера со стопкой новых фолиантов, которых не могло быть в библиотеке резиденции. Улегвич демонстративно сжег фолианты на площади вместе с курьером и его лошадью, но Фалкон был уверен, что, несмотря на непреклонность, свойственную неопытным молодым политикам, Улегвич тайно отобрал себе несколько томов.
       Бывший Первый Наследник, а ныне Великий Князь Бук, увлекался женщинами и искусством, и в политику не вмешивался. Фалкон, весьма благосклонный к искусству (хоть и своеобразно - он считал, что всякое искусство обязано работать на укрепление верховной власти) часто руководствовался рекомендациями более искушенного Бука в выборе книг, театральных представлений, и музыкальных новшеств. Они прекрасно ладили. Сын Зигварда был не просто похож характером на отца - он был, по мнению Фалкона, даже лучше. У Зигварда проявлялись иногда чисто политические замашки. Сын этим недостатком не страдал.
       Рядилище подчинялось Фалкону всегда и безусловно. Старая аристократия, основательно прочесанная и потрепанная Главой Рядилища, дрожала и заискивала перед ним. Народ, несмотря на жестокие наказания за малейшую провинность, его любил, возможно из страха - не любить было опасно. С воспитанием молодого поколения дела обстояли хуже. Время было относительно мирное, и молодежь скучала, а когда молодежь скучает, недовольство растет. В возможность скорого нападения со стороны Артании Фалкон не верил. Самому соваться в Артанию было бы глупо - конкурент Кшиштоф был на пике силы и славы и мог воспользоваться случаем, ударив в тыл. Пик нужно было переждать. Год, два, три. Но молодежь тем временем разлагалась и сочиняла гнусные пародии на патриотические песнопения, включая святая святых, "Ого-го-го, ступенчатые гребни".
       С описанных нами в начале нашего повествования событий прошло тем временем ни много, ни мало - семнадцать лет.
       ГЛАВА ВОСЬМАЯ. СВАДЕБНЫЙ БАЛ-МАСКАРАД.
      
      
       Улицы Висуа украшены были разноцветными флажками и фонариками, пивные бочки стояли на всех углах, и кружка пива шла за полцены, а вторую половину оплачивали щедрые власти. Был знаменательный день - Правительница Забава выходила замуж. Десять лет назад это показалось бы немыслимым.
       Только что вернувшийся из похода Кшиштоф одобрил решение сестры и согласился принять участие в торжествах. Народ веселился и плакал от свалившегося на его голову счастья.
       Гладко причесав белокурые волосы и приладив поверх специальную сетку, повторяющую до мельчайших деталей черепной ее индекс, Рита натянула рыжевато-русый парик, подрисовала и подчернила свои почти бесцветные брови, и критически оглядела результат своих трудов в зеркале. С помощью кисточки и коричневой туши она посадила себе на нос и скулы несколько умилительных веснушек. Рите было по меньшей мере сорок пять, но хорошая наследственность и здоровый образ жизни, полной событиями и активностью оставили ей привлекательность в эпоху, когда большинство женщин старели рано. Более того, с годами к ней пришла начисто отсутствовавшая ранее женственность.
       Облачась в тяжелое бархатное славское платье и сунув в шелковую перчатку пригласительный билет, Рита взялась левой рукой за тонкий серебряный стержень, к концу которого приделана была черная полумаска. Конец стержня был заточен и при желании им можно было незаметно воспользоваться как смертоносным оружием. Впрочем, в этот вечер настроение у Риты было миролюбивое, а инструкции, связанные с душегубством, она давно все выполнила. Она осталась в Висуа до свадебного вечера по собственному почину. Во-первых, было любопытно посмотреть. Во-вторых, на балу могло произойти много всякого, о чем полезно знать в будущем, и неплохо было бы взглянуть на жениха. Рита знала только его имя - Ярислиф. Откуда он взялся и кто он такой? Забава, конечно, просто чудит. Но влияние этого Ярислифа чувствуется везде. Он не просто фаворит, он, похоже, фаворит с амбициями.
       Дворец был полон народу. Привратник, принявший несколько сотен пригласительных билетов и привыкший к испуганным улыбкам и блестящим глазам, невольно поднял голову, чтобы взглянуть на статную даму, чья холодная улыбка слегка его шокировала. Дама отняла полумаску от лица, и по телу привратника пробежал мороз. Привратник был опытный и мог заподозрить неладное - и заподозрил - и не пропустить даму, а позвать кого-то из охраны, чтобы выяснили, кто она такая. Всю знать Висуа, и множество провинциальной знати, привратник знал в лицо. Эту даму он никогда раньше не видел. Почему она пришла одна? Где ее кавалер, или семья? Но он не посмел ничего сказать. Он просто кивнул.
       Содержащихся в заключении по подозрению в шпионаже в тот вечер хорошо накормили, равно как и беженцев от фалконова режима, содержащихся отдельно и проверяемых тщательно и долго.
       В углу главной залы, той самой, со статуями, играл квинтет - духовые медные и струнные, по моде, поддержанной некогда Фалконом в Астафии. Толпа в масках волновалась и передвигалась по залу в ожидании начала банкета.
       В банкетном зале накрыт был огромный стол. Забава и Ярислиф сидели по центру, тихо переговариваясь. В зал пропускали попарно. Охрана была настороже. Нарядно одетый и чувствующий себя поэтому весьма неудобно, Кшиштоф, деятельный и неусидчивый, прогуливался вдоль стола, неуверенно поглаживая рукоять дурацкого короткого парадного меча с золотым набалдашником.
       Рита вскоре поняла, что одну ее в банкетный зал просто не пустят. Быстро оглядев окружение, она выбрала себе податливого средних лет толстяка и подошла к нему, лучезарно улыбаясь. Толстяк расплылся в улыбке.
       - Где же ваша жена? - спросила Рита.
       - В одном из соседних помещений, - ответил смущенно толстяк. - Ей стало дурно от счастья. Ее там теперь приводят в чувство. Ах, вот и она. Позвольте вас познакомить.
       Рита бросила взгляд на костлявую жену толстяка.
       - Очень приятно, - сказала она. - Одну минуту.
       Делая вид, что увидела в толпе знакомых, она прошла мимо жены. Жена осела на пол, завалилась на бок, и закрыла глаза. Вокруг засуетились. Жену снова унесли в соседнее помещение. Рита, выждав некоторое время, снова подошла к толстяку.
       - Очень жаль, что ваша супруга так эмоциональна, - сказала она. - А ведь минут через пять в банкетный зал закроют вход.
       - Вы шутите! Закроют? Как же так... - Толстяк засуетился. - Ах ты, какое невезение. Позвольте, а где ваш муж?
       - У меня нет мужа, я вдова. А мой кавалер, увы, задержался выяснить отношения с другом. Ну, это до утра, уж я его знаю. Знаете что? Давайте пройдем в зал вместе.
       Толстяк задумался. Согласие означало неминуемую ссору с женой впоследствии. Но в банкетном зале был накрыт стол. Правда, трем четвертям гостей вменялось, в соответствии с этикетом, стоять, смотреть, и не есть. И радоваться тостам. Но вино наливали всем в серебряные кубки. Два типа вина - сладкое и кислое. А сладкое вино, говорят, привезли с ниверийских виноградников у самой гавани - самое лучшее.
       Это решило дело. Под руку с Ритой толстяк вошел в банкетный зал. Охрана благосклонно посмотрела на представительную пару, а некоторые охранники, оценив Риту, спрятали глаза и заулыбались.
       Двери в банкетный зал закрылись.
       - Тост! - объявил церемонимейстер.
       - Да, да, тост, - согласился Кшиштоф, поспешно плеснув вина в кубок - и замер в ожидании, изображая энтузиазм.
       Ярислиф наклонился к уху Забавы.
       - Только прошу тебя, не говори государственно. Говори повествовательно. А то все-таки столько умных людей вокруг. Мало ли, что они подумают.
       Забава наклонилась к уху Ярислифа и сказала, -
       - Заткнись.
       - Умоляю, - яростно прошептал Ярислиф.
       - Хорошо, черт с тобой, - яростно огрызнулась шепотом надменная Забава.
       - Достопочтенные мои подданые! - обратилась она к залу. Ярислиф незаметно ущипнул ее за ягодицу. Она чуть не ойкнула, побелела от ярости, но сдержалась.
       - Друзья! Сегодня был прекрасный день. Я вышла замуж. Правда, в храме было несколько прохладно. В смысле воздуха. Воздух был прохладен.
       Придворные неуверенно хихикнули. Ярислиф одобрительно кивнул.
       - А потом на улице многие падали, но это наверное от счастья, а не от безостановочного зверского пьянства.
       Придворные засмеялись.
       - А потом мой муж, большой выдумщик, купил мне у какого-то подозрительного типа блин с повидлом. Я раньше и не знала, что есть такое слово - повидло. Что оно означает, я до сих пор не знаю. А внутри блина было просто варенье из персиков.
       Придворные захохотали.
       - После чего мой муж прочел мне длинную занудную лекцию о том, что дама моего возраста обязана беречь фигуру, а не жрать почем зря блины с повидлом.
       Хохот охватил весь зал.
       - Но я его все равно люблю. Друзья! Выпьем за Ярислифа!
       Придворные подняли кубки и опорожнили их. Забава поцеловала Ярислифа в губы и тоже выпила.
       Рита, отняв от лица полумаску, внимательно разглядывала мужа Забавы. Да, он изменился. Да, он слегка постарел и нисколько не возмужал. И звали его вовсе не Ярислиф.
       А наверху, в своей обитой бархатом спальне, безутешно рыдала толстая Услада, окруженная пятью белокурыми отпрысками.
       Потом были танцы.
       Поздней ночью, уже без парика и полумаски, с разъехавшимися грязью рисованными веснушками, Рита пила вино в окраинном кабаке. Пила и не пьянела. Женщины не ходили в Славии, да и вообще ни в какой стране, в кабак в те далекие времена, особенно в одиночку. Но у Риты были свои собственные представления о приличиях.
       В конце концов какой-то подвыпивший мужлан принял ее за проститутку и подсел, навалившись потным телом. Дыша перегаром, он сказал -
       - А не порз... порвз... лечься ли... нам, крррррасавица?
       Зря он это, зря. Ну ладно бы он один - ошибся, получил в морду, пошел домой. Но другие-то точно не были ни в чем виноваты! О них следовало подумать!
       Рита пошла вразнос. Подвыпивший корчился и метался. Тычки, удары и захваты следовали один за другим. Он моментально забыл, где он, кто он, и зачем. Пораженные зрелищем, остальные посетители кабака, весьма подозрительные типы, спохватились и кинулись удерживать Риту. В последствии многие из них думали, что нужно было ее не удерживать, а убивать. Думали они так совершенно зря.
       Не обладая мужской мускульной силой, Рита не крушила стулья, не опрокидывала столы, не толкалась и не буянила. Все это она предоставила мужчинам, лишь направляя, контролируя, ослепляя и оглушая их, используя их вес и энергию. Минут десять подряд, рыча от боли, а потом и от страха, они кидались из стороны в сторону, молотя мебель и кувшины с вином, терзая стойку, лупя кулаками и ногами друг в друга. Они совершенно отрезвели, но это им не помогло. Рита даже не очень напрягалась, не искала эффектных комбинаций, не прыгала через себя, не вскакивала на столы. Она просто флонировала между мужчинами, войдя в не очень спешный ритм, и действовала только ладонями, локтями, и правым коленом, пока они все не легли без памяти на пол. Холодная ярость не унималась. Рита стала методично снимать со стен масляные светильники и поливать маслом стойку, пол, и стены. Потянув на себя горящий факел над стойкой, она оторвала его от стены вместе с креплением и бросила в масляную лужу на полу. Не торопясь, она вышла из кабака на улицу.
       Кто-то получил ожег, у кого-то были сломаны ребра, но, удивительно, пострадавшие спаслись все до единого. А кабак сгорел до тла.
       Рита шла к дому пешком по темной улице. Кто-то был нужен ей, с кем можно было бы провести остаток ночи, все равно, мужчина или женщина. Выбор годящихся в дело мужчин не велик на славских улицах в четыре утра. Свернув в переулок с очень плохой репутацией, не чета Улице Святого Жигмонда, Рита окинула взглядом строй девушек и выбрала себе стройную симпатичную молодую проститутку, явно артанских кровей. Сунув ей в ладошку золотой, Рита взяла ее за предплечье и повела с собой. Когда проститутка проявила склонность к независимости, хватка на ее предплечье стала стальной, и девушка поняла, что ее дело последнее, и нужно исполнять то, что велят.
       Рита привела ее к себе в дом. Они взошли по лестнице на второй этаж. Зайдя в помещение, Рита задвинула засовы, зажгла свечу, и оглядела проститутку тяжелым взглядом. Проститутка и так была напугана, а тут и вовсе стала плакать и скулить. Рите нисколько не было ее жалко. Присев на кровать, она поманила девушку пальцем.
       - Встань на колени, - сказала она. Девушка тотчас повиновалась. - Раздень меня. Только помедленнее. И поласковей. А то шею я тебе сверну. Будешь со свернутой шеей ходить, клиентов пугать.
       Проститутка сняла с Риты туфли. Потянула вниз шелковый чулок. Догадалась и чуть привстала, ведя руку к бедру суровой женщины. Найдя ремешок подвязки, расстегнула пряжку. Теперь чулок съехал легко. Девушка принялась было за второй, но Рита взяла ее за волосы и не очень больно, но звонко, ударила по щеке.
       - Помедленнее.
       Девушка вынула руки из-под платья и засомневалась, не зная, что делать. Голая ступня Риты коснулась ее бока. Сейчас ударит, подумала девушка, не смея сжаться, защищаясь.
       - Поласковей.
       Девушка поняла и коснулась губами голого колена своей мучительницы.
       - Правильно, - сказала Рита.
       Артанское происхождение, частичное или полное, спасло девушку. Рита, сама, несмотря на блондинистость и подданство, вполне славских кровей, ненавидела в ту ночь этот город и эту страну. Будь у девушки волосы каштановые, а не черные, будь ее глаза светлее и менее раскосые, будь ее ступни чуть больше - лежать бы ей утром на куче отходов с перерезанным горлом. А так - ей очень щедро заплатили. Настолько щедро, что если тратить с умом, можно безбедно прожить год, ничего не делая и не выходя замуж.
       Утром Рита полностью владела собой. Быстро собравшись, она постучала в квартиру хозяина дома и заплатила за два года вперед, прибавив несколько золотых в виде премии. Хозяин ее боготворил за щедрость и ненавязчивость.
       Направляясь в карете на юг, к ниверийской границе, Рита прикидывала, уже спокойно, сколько из увиденного ей следует рассказать и как преподнести с максимальной для себя выгодой.
       ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КОНЕЦ КОЛОНИИ.
      
      
       Лето в Колонии Бронти выдалось небывало жаркое. Фермеры сокрушенно качали головами, жалуясь на засуху, и поднимали цены. Все остальные ремесленники и торговцы последовали их примеру, хотя к засухе не имели никакого отношения, да и засухи-то не было никакой.
       За почти сорок лет своего существования Колония разрослась, окрепла, приобрела традиции и устои, и демонстрировала начатки независимой культуры. Костяк населения по-прежнему составляли ниверийцы, но и славская прослойка давала себя знать.
       Появились сложные социальные отношения между различными группами. Аборигены не любили приезжих, кроме самых богатых, не любить которых было невыгодно. Были трения между ниверийцами и славами. Были также трения между славскими наемниками, обеспечивающими на крепостном валу негласную автономию Колонии, и ниверийскими призывниками, обеспечивающими тоже самое там же. Центр Колонии, разросшийся за последние двадцать лет благодаря проэктам Зодчего Гора, можно было смело назвать городом. Улицы мощеные, два театра, восемнадцать таверн, три нелегальных ночных клуба, шесть публичных домов, масляные фонари, фонтаны, парки, ратуша. Неподалеку от ратуши возвышался храм, все еще строящийся, но давно функционирующий. Местная аристократия посещала храм только по большим праздникам и средств на постройку не выделяла. Зодчий Гор строил храм на свои собственные сбережения и, как всякий, большой художник, не связанный сроками и не подгоняемый заказчиками, менял и додумывал проэкт по ходу дела, что очень замедляло постройку, а отдельные части храма приходилось ломать и строить заново. Иногда строительство останавливалось на долгое время из-за нехватки рабочих рук.
       Брант лежал на крыше храма у основания одного из контрафорсов, заложив руки за голову. Солнце заползло в зенит и надолго в нем зависло, отдыхая. Голый до пояса, Брант с удовольствием подставлял солнцу живот и плечи. Он очень любил загорать. Бранту было двадцать шесть.
       Час назад двое строителей подрались по какому-то глупому поводу, и их пришлось разнимать. Остальные рабочие, ссылаясь на жару и усталость, разошлись по кабакам обсуждать произошедшее и явно не собирались сегодня возвращаться. Брант знал, что получит от Гора нагоняй за простой, но не очень переживал. По нескольким причинам, Гор ценил Бранта.
       - Брант! Слезай!
       Брант повернул голову и скосил глаза. Брун, широко расставив ноги и уперев руки в пухлые бока, смотрела на него снизу, от второго портика, раздраженно.
       - Слезай, тебе говорят! Тебя Нико ищет. Если не слезешь, он обязательно чего-нибудь натворит!
       - Дай ему денег! - крикнул Брант.
       - А? Чего?
       - Дура, - проворчал Брант, перекатываясь на живот. - Никакого покоя нет. На солнышке полежать не дают.
       Он пошел вдоль контрафорса и высокому изящному окну, шагнул внутрь на примыкающие к стене леса, ухватился за один из свисающих до самого нижнего уровня канатов, и съехал вниз. Брун ждала его под сенью левого портика. Была она конопатая и рыжая, и загорать не любила. Она вообще не любила лето. Летом она часто потела, и это ее раздражало. А когда Брун раздражалась, она непременно закатывала кому-нибудь бессмысленный и бессвязный скандал. Второй муж бежал от нее три месяца назад к чертовой бабушке. По слухам, нанялся в славские войска.
       - Где он? - спросил Брант.
       - Кажется, в часовне.
       - В новой?
       - Да. Кажется.
       Это было опасно. В новой часовне лежало много стройматериалов и инструмента, и теперь там был Нико, и все это могло сильно пострадать, включая Нико.
       Брант поспешно двинулся в часовню. Первое, что он увидел, был длинный и тощий Нико, примеривающийся киркой к штабелю известняковых плит.
       - Пошли выпьем, - сказал Брант.
       Нико тотчас положил кирку, но тут же поднял ведро с известкой, намереваясь оценить его вес.
       - Пойдем, пойдем, - сказал Брант встревожено.
       - Да, - согласился Нико, ставя ведро на пол.
       В Крабьей Клешне, одной из лучших таверн Колонии, им принесли ледяное пиво, копченого лосося с овощами и блюдо с хрюмпелями. Нико залпом отпил половину высокой кружки, отер рукавом рот, запихал туда кусок рыбы, прожевал, проглотил, снова вытер рот, прикончил кружку, и глубокомысленно произнес -
       - Тяжело настоящему ниверийцу в Колонии Бронти.
       На расстоянии десяти шагов двадцатитрехлетний Нико напоминал благородного рыцаря из древних ниверийских сказаний, изящного драконоборца. Вблизи же обнаруживались детали, противоречащие этому образу. Волосы у него были каштановые, длинные, и очень грязные. Лоб низкий и узкий, и покрыт прыщами. Над зелено-желтыми глазами слегка нависали тонкие и в то же время кустистые брови. Узкая талия выглядела бы неплохо, если бы контрастировала с широкими плечами, но плечи у Нико были тоже узкие. Передвигался Нико, наклонив весь торс от талии вперед под углом не менее двадцати градусов. И непрерывно говорил странные вещи хриплым тенором.
       Одного, а не в компании Бранта, Нико в Крабью Клешню скорее всего не пустили бы. А может и пустили бы. Проверить не было возможности - в одиночку Нико пил исключительно на нищих окраинах Колонии, либо у крепостного вала, где от его рассказов у защитников автономии заходил ум за разум.
       Сегодня на нем был странный головной убор - берестовый козырек с тесемками.
       - Чего это ты напялил? - осведомился Брант, заказав Нико вторую кружку.
       - Глаза защищаю от солнца. А то болят. Меня однажды в схватке ослепили. Месяц ничего не видел.
       Три месяца назад Нико прибыл в Колонию Бронти пешком и налегке. Котомку, по его словам, отняли у него, пока он спал в лесу, преследовавшие его враги. В кармане у него лежали одна бронзовая монета и огрызок яблока. Брант стоял у оружейной лавки, рассматривая новые виды мечей. Нико встал рядом и сказал, что все это - рухлядь, и что настоящие мечи делали года четыре назад в Астафии, но секрет с тех пор утерян.
       Брант в тот вечер напоил и накормил неприхотливого Нико, и в знак благодарности тот посвятил его в некоторые детали своей биографии. Свою карьеру, по его словам, Нико начал как простой рядовой элитного батальона ниверийских войск. Вскоре его заметили и перевели в специальную секретную школу драконоборцев. Не раз в процессе подготовки Нико посылали в Страну Вантит, которую он изучил вдоль и поперек, сражаясь с драконами, кентаврами, лешими, эльфами, и местным человекообразным населением. Тайное воинство Фалкона должно было со временем покорить Вантит, но страна оказывала стойкое сопротивление, и дело требовало времени. В секретной школе Нико научили невиданным, сверхестественным приемам ближнего и дальнего боя. Научили по треньканью тетивы определять направление арбалетной стрелы и уворачиваться от нее, держать оборону против десяти человек с длинными и короткими мечами, а также всем древним ниверийским боевым искусствам, не уступавшим артанской экзотике. Одним из древних ниверийских приемов был так называемый "уход змейкой". Объяснять прием в деталях Нико отказался, ссылаясь на то, что для полного успеха показа требуется проводить этот прием в лесу, а не на улице.
       - Здесь есть леса? - спросил он с сомнением.
       Брант ответил что, вообще-то, Славия в основном именно из лесов и состоит, но, конечно, леса лесам рознь. Нико промолчал. Было видно, что он не очень верит.
       Пил Нико много и всегда, когда у него бывали деньги. Брант ссужал его суммами, достаточными для оплаты жилья, но Нико предпочитал ночевать в парке на скамье. Только однажды провел он ночь в квартире Бранта, ввалившись глубоко за полночь и сообщив, что наткнулся в своих скитаниях по темным улицам на двух стражей порядка, которые хотели его арестовать, и обоих выключил - выхода не было - и, возможно, один из стражей умер.
       Не услышав на утро никаких новостей по этому поводу, Брант решил, что страж все-таки остался жив.
       В периоды трезвости Нико путался с разного толка женщинами, запросто контактируя со всеми классами одновременно, причем Брант имел возможность убедиться, что в этом случае Нико абсолютно точно не врет. Он видел его и с мещанками, и с аристократками, и один раз с женой князя. Что они в Нико находили было загадкой, но мало ли на свете неразрешимых загадок.
       - И был у меня лучший друг и напарник, - рассказывал Нико, глядя тупо на вторую кружку пива. - А звали его Петич. - Нико улыбнулся, то ли вспоминая, то ли просто так. - Мы с ним охраняли однажды самого Фалкона.
       - Ты же драконоборец, - удивился Брант. - Разве драконоборцы, эта... э... охраняют политиков?
       - Когда требуются самые надежные, да, охраняют. А что же - не желторотым же всяким доверять, они ничего не умеют.
       - Так что Петич?
       - Петич? Петич. С Петичем у нас вышла однажды опасная... типа, ситуация. Мы охраняли одного из помощников Фалкона...
       - Ты же сказал - самого Фалкона.
       - То было в другой раз. Ну, вот...
       - Да?
       - Что да?
       - Охраняли вы помощника Фалкона.
       - А?
       - Охраняли вы с Петичем помощника.
       - Да. А тут на нас вдруг навалилась группа заговорщиков. С арбалетами. Ну, помощника мы до кареты довели, кучеру велели гнать, а сами вернулись в дом.
       - А дело в доме было?
       - А?
       - В доме, я говорю, дело было? Ты чего, глухой?
       - Нет, - сказал Нико, - но иногда бывают приступы. Меня однажды контузили в уличной сватке. На войне с артанцами.
       - В каком городе?
       - А?
       - В каком городе? Уличные схватки не случаются в чистом поле или в лесу. Там улиц нет.
       - В Астафии, где же еще.
       - То есть как - в Астафии? - недоуменно спросил Брант. - Насколько я знаю, артанцев не было в Астафии последние лет пятьсот.
       - Это простой народ так думает, - усмехаясь, сказал Нико. - Конечно же, народу не сообщат, чтобы не было паники. Разведывательные дивизии наведываются в Астафию каждый год, и происходят схватки и стычки. Все силы на это бросают, и все это ночью. А к утру все нужно убрать, чтобы не было следов, чтобы никто ничего не заподозрил. Это что! В Славии еще хуже. К дуракам славам вообще целые армии приходят из Артании, так после битвы славы закапывают не только артанцев, но и своих, чтобы свидетелей не было. А однажды зимой славы артанцев на озеро заманили, а потом лед покололи, так оба войска и потонули. Зато все шито-крыто.
       - Ладно, - сказал Брант. - Рассказывай про Петича.
       - А?
       - Про Петича. Вы вернулись в дом.
       - Да, - сказал Нико, отпивая из кружки и начиная хмелеть. Хмелел он обычно быстро. - Фалкон уехал, а мы вернулись.
       Брант решил больше Нико не поправлять.
       - Ну, те на нас навалились, а мы столы поопрокидывали и засели там, за столами. Это очень старый ниверийский прием, со времен Ривлена Великого его применяют. Ну, представляешь, стрелы свистят кругом, ножи в стенки втыкаются, а нам надо как-то выжить. А у Петича как раз кончились стрелы. А у меня запасная связка. Я бы ему кинул, но опасно. Могут увидеть. Тогда я эту связку ему просто перекатил через полкомнаты. Ого. Да.
       - А дальше?
       - Ну, дальше. - Нико отхлебнул. - Дальше эти гады все наседали. Надо отдать им должн... должное - профессионалы. Тогда я сразу четыре... да... четыре арбалета зарядил. И, значит, Петич встает в полный рост, отвлекая на себя внимание. А я тем временем ползком перебираюсь к нему, волоча арбалеты. Петич кидает кинжал за кинжалом. Тут я встаю за ним, а он меня прикрывает, и я стреляю по атакующим, поч... почти веером.
       Нико замолк. Брант хотел было спросить, что же было дальше, но почему-то не спросил. А может все и правда, подумал он. Откуда я знаю. Торчу в этой дурной Колонии, света не вижу.
       Третья кружка пива повергла Нико в философское настроение с долей агрессии. Он нахамил половому и сказал, что место ему опротивело, что нигде не встретишь тут настоящего ниверийца. Вышли на улицу.
       - Я тут говорил с одним из бывших драконоборцев, - сказал Нико.
       Брант был почти уверен, что никаких драконоборцев, ни бывших, ни действующих, в Колонии не было, но ничего не сказал.
       - Крепкий старик, - сообщил Нико, икая и улыбаясь доверительно. - Много всякой нежити в свое время завалил. Я ему говорю - надо бы мне к кому-то здесь наняться в подмастерья. А он говорит - ничего у тебя не выйдет. Он го... говорит, ты - воин, а воины знают только ср... сражения, тебе нужны сражения. Но, может, я устроюсь охранником. Не на крепостной вал, там смех, а не охрана. Но в какое-ни... будь ночное зав... д... дение.
       Брант подумал, что несущие конструкции храма слишком изящны, чтобы выдержать вес планируемого купола, и никакие контрафорсы не помогут. Можно было изменить замысел и повесить жестяной купол на каркас, а потом покрасить или выложить золотым листом, как в Славии, а не складывать купол из плит. А еще можно было сделать купол просто из дерева, замаскировав под известняк. А можно вместо купола оставить наклонную крышу, а сверху водрузить резной шпиль какой-нибудь. Незадача была в том, что Зодчий Гор должен был до всего до этого додуматься сам, поскольку если ему все это сказать, он тут же высмеет, обругает, и рассвирепеет, и будет упрямо складывать купол из кирпичей, пока все сооружение не рухнет вместе с несущими конструкциями и контрафорсами кому-нибудь на башку, и хорошо, если не во время мессы, когда в храме куча народу. Упрямый старик этот Гор. Упрямый и не очень умный. Талант, безусловно, у него есть - вон сколько настроил на всей территории Троецарствия, и все это смотрится эффектно и не устаревает, хоть и тяжеловато. Но ум и талант иногда совмещаются, а иногда нет, и вот у Гора не совместились. Можно было бы попросить Брун посодействовать, она, в отличие от всех, имеет на Гора влияние, но Гор может заподозрить, что ее используют и придти в ярость, а когда Гор приходит в ярость, на полях перестают расти цветы, умирает весь урожай, и плачут дети.
       Мне двадцать шесть, подумал Брант. Сколько можно торчать в провинции? У меня есть в одной из столиц большое дело. У меня во всех столицах есть дело, но именно в Астафии нечто очень важное происходит, непреходящее.
       - ...а он тем временем успел замочить дракона, - рассказывал Нико. - Я говорю, Петич, что же ты меня хотя бы не подождал? А он говорит, да чего-то он мне на нервы действовал, дракон этот...
       А Нико мне надоел, подумал Брант. Но ведь не отстанет. Неужели весь день придется с ним провести?
       - Ты на севере родился? Где-то в окрестностях Беркли? - спросил он.
       - На это, Брант, я скажу тебе две вещи, - сказал Нико и глубоко задумался.
       - Ну? - сказал Брант, подождав.
       - Что - ну?
       - Вещи. Две.
       - Какие вещи?
       - Ты сказал, на это я скажу тебе две вещи. Что за вещи?
       - А. Понял. Две вещи. Первая. В схватке с врагом есть несколько методов поведения, и поэтому...
       - При чем тут схватка с врагом?
       Нико подождал, проверяя, нет ли у Бранта еще каких-нибудь слов в запасе.
       - В схватке с врагом, - сказал он, - есть несколько методов поведения и поэтому каждый воин должен выбрать себе один или два. Если видишь врага, убей его. Когда я в охране у Фалкона служил, у меня был специальный плащ. Внутри я нашил карманы. Сказать тебе, что туда помещалось?
       - А? - спросил Брант.
       - Сказать тебе, что туда помещалось?
       - Помещалось?
       - Да. Сказать?
       - Скажи, - сказал Брант нехотя.
       - Хочешь знать?
       - Да. Говори.
       - Я скажу. Да?
       - Да.
       - Четыре кинжала, два тяжелых и два легких. Это раз. Затем, арбалет малогабаритный, для ближнего боя. Кистень обыкновенный славский. Кистень с удлиненной цепью, артанский. Два полных колчана с короткими стрелами. Двойной кожаный щиток. Это такая вещь, ею можно прикрываться, как настоящим щитом, только двигаться надо очень быстро все время. Три легкозажигаемых факела. Бутылка смолы для стрел. И еще много всего.
       Он подавился хрюмпелем и долго кашлял, стуча грязным кулаком по белоснежной скатерти.
       - Черт знает, что такое, - сказал Брант. - Мне к Гору нужно.
       - Надо мне отсюда уехать, - сказал Нико. - Настоящему ниверийцу трудно в Колонии. Ты никуда не собираешься уехать?
       - Собираюсь.
       - Поедем вместе. Со мной тебе будет нестрашно. Ежели дракон или чего, попадется по дороге, я его просто уделаю. Просто на кубики нарежу. И тебя кое-чему научу.
       - А если кентавр?
       - Против кентавров есть несколько приемов, очень старых. Кентавры боятся удара пяткой. Только нужно очень хорошо прицелиться. Я на кентавров полтора года натаскивался. Единственный в группе получил награду после экзаменации.
       Дом Зодчего Гора находился на возвышении, и со второго этажа можно было обозревать все улицы вплоть до крепостного вала.
       Зодчий Гор был занят воспитанием двадцатидвухлетней веснушчатой Брун.
       - Не след юным особам шляться в одиночку по ночным улицам. Пойми это! Пойми!
       - Что хочу, то и делаю, - ответила надутая Брун. - Никто мне не указчик. Какие все умные, меня просто поражает. Поражает меня просто.
       - Ведь каждый пьяный идиот может тебя оскорбить! А ты в ответ будешь на него кричать, и тогда быть беде.
       - Просто поражает, - ответила Брун. - Сегодня иду по улице...
       - Идиотка! Ты меня слушаешь?
       - ...а эта старая блядь в сарафане орет - не ходи по левой стороне, там скользко! Как будто у меня на морде написано, что меня необходимо всем воспитывать, у меня морда такая, да?
       - Нет, она меня не слушает, - сказал Гор, ни к кому не обращаясь. - А это кто? А, мы сегодня друга опять привели. Чечко? Нефко? Нико. Слушай, Нико, возьми себе за правило объедки на пол не бросать, сапоги в моем доме не снимать, а ежели снял дублет, то не кидай его на пол, невежа, дабы не спотыкался я об него каждый раз. И говори поменьше. Уши скоро завянут от твоих былин.
       Нико смущенно улыбался.
       - Стройка стоит, - продолжал Гор, глядя на Бранта. - Стоит ведь стройка?
       - Да.
       - Так я и знал. Что еще случилось? Какому-то мордосователю попало поперечной балкой по тупой башке?
       - Подрались двое.
       - Я так и знал.
       - Вы знали про поперечную балку.
       - Про нее тоже. Не сегодня, так завтра. Шлемы надо носить. Но жарко. Все им не так, баранам. Зимой строить холодно, летом жарко, весной противно, осенью обидно. Варвары. Ладно. Собирай, Брун, корзину, пойдем в лес.
       Нико стал было отказываться, но оставить его дома у Гора было бы слишком опрометчивым поступком.
      

    ***

      
       В семи верстах от цивилизации Гор выбрал место у ручья. Разбили палатку для Брун (остальные намеревались ночевать под открытым небом, и Гор рекомендовал привязать Нико к дереву, а то заплутает ночью, потеряется, и медведь его сожрет, на что Нико возразил, что сражение с медведем есть для драконоборца просто детская забава, и что медведя надо бить ногой под самые ребра, когда он встает на задние лапы, а человека чуть выше или чуть ниже, ибо именно там расположены точки, ответственные за ориентировку на местности, и удар по этим точкам делает человека, и медведя, податливым и незлобливым. Тут-то мы его и крошим и рубим.
       Гор разложил перед собой какие-то чертежи и тут же в них углубился. Брун залезла по пояс в ручей и долго визжала, а потом окунула голову, вылезла на берег, и развалилась на солнце. Вскоре она стала жаловаться на солнце и уползла в тень раскидистого вяза.
       Гор любил, как он говорил, "отвлечься от сует", чтобы лучше видеть гармонию и строить в соответствии с нею. Брант не очень понимал, о чем тут речь, но и не протестовал. А Нико однажды сказал, что гармония есть связь между магическим миром, природой, и воинством, и что это очень помогает, когда нужно распознать замысел врага и сделать предупредительный удар, что они не раз и производили в Артании на войне.
       Брант вынул из кармана фолиант и прилег на траву. Нико привалился рядом и стал мешать Бранту, рассказывая поучительные истории о своих приключениях в разных странах и ни одну не доводя до конца.
       Наступил вечер.
      

    ***

      
       Князь Везун облокотился на письменный стол старосты Колонии, придвинул лицо вплотную к лицу собеседника, и тихо сказал, -
       - Вы соображаете, что вы говорите?
       - Да, - ответил Ланс. - К сожалению да, соображаю.
       - Вы мне, князю, объявляете, что мое присутствие здесь нежелательно?
       - Замечу вам, князь, что тоже самое, судя по вашему присутствию здесь, подумал Фалкон.
       - То Фалкон! - сказал князь. - Вы - не Фалкон. Я только мигну, и ваши же подопечные поднимут вас на смех, а потом арестуют и посадят в темницу.
       - Мигайте, - сказал староста.
       Помолчали.
       - Да неужто, - сказал князь наконец, - забыли вы, что такое честь? совесть? субординация, наконец?
       - Моя честь состоит в содержании Колонии Бронти в безопасности, - ответил староста твердо. - Пока Колония в безопасности, совесть моя спокойна. Касательно же субординации - главный здесь я. Мне отвечать не перед кем.
       - Да, но ведь есть еще и родовая субординация, не так ли? - заметил князь.
       - Есть и военная и политическая, - добавил староста. - Ну и что же?
       - Вы ниже меня по рождению, - веско сказал князь.
       - Фалкон тоже, однако вы от него все-таки бежали!
       - Молчать! - крикнул князь. - Не бежал. Уехал по собственному почину, выражая таким образом мое неудовольствие.
       - Рекомендую и здесь поступить так же. Уезжайте по собственному почину и так далее. А то ведь придется уехать не по собственному. Это будет для вас унизительно, а для меня накладно. Охране придется премиальные платить.
       - Вы наглец, - сказал князь.
       - А вы вызовите меня на дуэль, - предложил Ланс.
       - Но-но! - князь предупредительно поднял палец. - На дуэль вызывают равных.
       - На дуэль вызывают, когда пузо не такое толстое, как у вас, - сказал Ланс. - Вы сами уйдете, или стражу позвать? А то вот что, давайте я вас с лестницы спущу. Пузом вниз.
       Князь поднялся.
       - Придет день, - пообещал он, - и вы мне за это ответите.
       Староста не стал даже возражать - просто отмахнулся.
       Странное чувство посетило его. Так капитан корабля предчувствует неминуемую опасность и осознает, что спасательные шлюпки не спущены на воду, а времени, чтобы их спустить, уже нет.
       Он кинулся к окну. На крепостном валу было какое-то движение. Мелькали факелы в темноте.
       - Поздно, - сказал староста. - Дурак я. Надо было сразу понять.
       Он бросился к стене и сорвал с нее старинного образца двуручный меч. Князь оторопел. Староста распахнул дверь и побежал вниз по лестнице, крича на ходу растерявшимся охранникам, -
       - Все на крепостной вал! Все! Все!
      

    ***

      
       Предыдущим утром на крепостном валу ничто не предвещало опасности. Только один из бригадиров заметил что, вроде бы, в лесу стало больше деревьев. Может, с похмельных глаз показалось. Наемники, как обычно, переругивались с призывниками.
       - Что ты знаешь! - говорил один наемник с сильным славским акцентом. - Мы, славы, есть настоящий муж! Мы никогда не трусить перед враг, даже очень страшный. Это вы, ниверийская крыса, бежит чуть куда!
       - Куда это мы бежим, славская свинья? - презрительно отозвался призывник. - Штаны бы научился шнуровать, храбрец.
       - Бежит, бежит, - уверил его слав. - Быстро, как волна речки.
       - Это вы прошлый раз от артанцев улепетывали в свой лес дурацкий, и там все попрятались!
       - Что брешить? А? Какой лес? Славы не бежит.
       И так далее.
       День прошел обычно, а в сумерках кому-то показалось, что некоторые деревья по внешнюю сторону стены вроде бы двигаются. Бригадир обещал за пьянство на посту упрятать в темницу на две недели.
       Зажгли факелы, и тут несколько деревьев упали плашмя, а одно вытянулось вверх, теряя ветки. Потом еще два. Затем одно дерево повисло в воздухе горизонтально и стало приближаться к стене, раскачиваясь.
       - Таран, - сообразил бригадир. - Тревога! Все на вал! - закричал он. - Арбалеты на изготовку, мечи вон!
       Еще несколько деревьев передвинулись. Внизу зажглись факелы и засверкали шлемы элитной дивизии Фалкона с ярко-красным оперением. Одновременно подняв двойные арбалеты, фалконовцы дали залп. Несколько человек упало со стены вниз, остальные попятились. Дивизия наступала молча. Защитники кричали, пытаясь подбодрить друг друга и себя, но тут в стену ударил таран, и центральная часть, не рассчитанная на такое с собой обхождение, обвалилась. Гарнизон бросился врассыпную. На валу остались два бригадира - один слав и один призывник. Через мгновение к ним присоединился староста Ланс с мечом.
       - Невозможно, - пробормотал он. - Невозможно. Эй, вы там, внизу! - крикнул он. - Мы сдаемся! Вам нужен Князь Везун? Он ваш!
       Ему никто не ответил. Второй удар тарана обвалил всю левую часть оставшейся стены.
       Легендарная дивизия прокатилась по Колонии, не встречая сопротивления, круша и сжигая все на своем пути, топча копытами бегущих, отстреливая разбегающихся, рубя умоляющих и плачущих. Кто-то прятался в домах - в дома входили. Кто-то скрывался в подвальных помещениях - дома зажигали с четырех сторон, а в каменные лили смолу и бросали факелы.
       За элитной дивизией в горящую Колонию вошли землекопы. Они откопали все золотые запасы Колонии, местонахождение которых было им известно с предельной точностью. Золото было погружено на обозы и под охраной отправлено в Астафию, кроме одной телеги, которая направилась, тоже надежно охраняемая, в Висуа, а ее охрана, несмотря на униформу элитной дивизии, переговаривалась на очень чистом славском языке, кроме одного охранника, чей викский акцент смешил остальных.
       - А ну, брат Олаф, скажи что-нибудь по-викски! - требовали охранники.
       - Пошел на хуой! - возмущенно отвечал Олаф. - Русы теплоухие! Мы, отважные, уже с артанцами мерзокими драэлись, кеогда вы ещио в пищиерах огуонь добывуали! Кшиштоферы дурные!
       Охранники хохотали.
      

    ***

      
       Утро выдалось теплое и ласковое. Брант проснулся первым, почувствовав неприятный привкус во рту, и потянул носом. Воздух был неправильный.
       Костер давно погас, а дым все равно чувствовался. Едкий, противный дым.
       Брант поднялся на ноги. Рассветное солнце обласкало кожу. Он повернул голову направо и мгновенно проснулся окончательно.
       Над Колонией Бронти поднимались черно-белые, будто нарисованные тушью и мелом, клубы. Невообразимо. С девяти лет и до сегодняшнего дня, Колония Бронти была для Бранта всем миром - нерушимым и единственным. Неприступным. Незыблемым. И вот - дым. Пожары случались в Колонии, но ученик Зодчего Гора не тешил себя иллюзиями - горело все поселение. Он зажмурился. Открыл глаза. Дым. Он оглянулся на спутников. Нико спал, уткнувшись носом в корень вяза, спокойно, как ребенок. Брун спала на спине, распустя губы. Брант вошел в палатку и тронул Гора за плечо.
       - А? - зашумел Гор. - Никого...
       - Шшш, - сказал Брант. - Пойдем.
       Гор внимательно посмотрел сонными глазами на Бранта, пригладил бороду, взъерошил волосы, и поднялся, кряхтя.
       Молча вышли они из палатки. Молча Брант показал на дымное облако.
       Гор сморщился, прикрыл глаза, и приложил пальцы ко лбу. Посмотрел еще раз. Опять зажмурился.
       - А ведь я знал, - сказал он. - Рано или поздно. Этот мерзавец и эта мерзавка. Поделят и сравняют с землей. Подонки. Бляди. Мрази. Буди этих. Пойдем. Может, спасем кого-то.
      

    ***

      
       Недостроенный храм уцелел. Уцелевший священник читал молитву, и в храм собрались все, кто чудом сумел выжить. Чудом выживший лекарь оперировал раненых.
       Гора встретили слезами и поцелуями. Потом поприветствовали остальных. От многотысячной Колонии осталось человек сорок.
      

    ***

      
       Дом Гора сгорел полностью.
       Где-то поблизости сооружались шалаши и раздавался плач. На третий день после пожара, Гор сказал, -
       - Нечего тебе здесь делать, Брант. В Астафии тебя никто не знает. Поезжай-ка ты в Астафию. Зодчий из тебя получился на славу, будешь строить. Дружка своего бери с собой. Мне он здесь ни к чему.
       - Через Вантит пойдем, - предложил Нико.
       - Дракошиков мочить? - спросила Брун мрачно. - Давай- давай. Валяй.
       Глаза у нее были красные от слез, пролитых за последние два дня.
       - А чего? - сказал Нико. - Ну, драконоборец я. Профессия такая. Не самая худшая. Ну и что?
       - Мудак ты, - сказала Брун. - Как есть мудак, и прыщи у тебя цвета южной зари, и носишься ты по свету безо всякого толку, как конь педальный.
       - Много ты знаешь, - сказал Нико. - А если случится дракон или кентавр, кто вас тут защитит?
       - Мы уж как-нибудь сами, - пообещал Гор. - Ты, Брант, молодец, - добавил он тихо. - А Фалкон скоро околеет. Злобные, в себе таящие, долго не живут. Удачи тебе, ученик.
       Они обнялись.
       Все же Брант нашел еще тлеющий каркас, бывший некогда его домом. Порывшись в обломках, он с удивлением, без особой радости, обнаружил свой меч с уцелевшей перевязью.
       - Давай мне, - сказал Нико.
       - А?
       - Меч давай мне. Так будет лучше для нас обоих, поверь.
       - Поищи себе другой, - отрезал Брант.
       Вскоре Нико нашел огромный двуручный кладенец, но Брант, опасаясь, как бы не стряслось беды, поискал и обнаружил обыкновенный астафский, недавней выделки, и вручил Нико.
       Всех лошадей увели люди Фалкона, и пришлось Бранту с Нико идти на юг пешком.
       Брант вспоминал своих друзей и знакомых. Девушку, танцевавшую на ярмарке. Учителей. Торговца огурцами. Соучеников по воскресной школе, где священник объяснял им премудрости, а они играли под столами в карты и на переменах дрались. Учителя рисования, которого нанял ему Гор. Мать девочки-письмоносицы, с которой у него был короткий, бурный роман. Первого мужа Брун. Двух славских купцов, живших у парка и научивших его, Бранта, нескольким забавным славским играм. Кузнеца, жившего у крепостного вала, с которым они часто спорили по поводу мироустройства. Двух дочерей священника, пухлых и податливых. Единственного в Колонии артанца, перебивавшегося подработками у фермеров.
       К вечеру похолодало.
       ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ В АСТАФИЮ.
      
      
       Разгром Колонии не произвел на Нико, казалось, никакого впечатления. Он вообще его не упоминал в разговоре. Бранту, которому хотелось помолчать и послушать тишину, и, возможно, разобраться хоть как-нибудь с невеселыми своими мыслями, так надоели бесконечные рассказы Нико о доблестных подвигах и невиданных приемах, что в конце концов он остановился и сказал, -
       - Ну, что ж, давай помахаемся.
       - А? - не понял Нико.
       - Помахаемся давай.
       Брант вытащил меч.
       - Не делай этого, - с осуждением сказал Нико. - Не делай, Брант. Я могу, конечно, с тобой просто поиграть, но я давно не тренировался, ненароком убить можно. Подумай, Брант.
       - Вынимай меч, - сказал Брант.
       - Зря ты, - сказал Нико, сожалея.
       - Вынимай.
       Нико обнажил меч, уронил его, поднял снова, взял в захват, и встал в странную, асимметричную стойку.
       - Ну, давай, - сказал он. - Только если что, не взыщи.
       Он сделал несколько странных па и вдруг произвел совершенно абсурдный выпад. Брант легким движением выбил меч из руки Нико.
       - Эх, давно не практиковался, - сказал Нико, усмехаясь. - Поступь не та. Но я тебя щажу, учти.
       - Учитываю, - сказал Брант.
       Нико встал в ту же стойку. На тот раз Брант атаковал сам. Он десять лет подряд брал уроки у лучшего воина Колонии и всегда выигрывал все турниры. Нико об этом не знал. Он вообще не знал, что в Колонии бывали турниры.
       Брант еще раз выбил меч у него из рук.
       - Ладно, - сказал Нико. - Живи. Повезло тебе, что не в кулачном бою сошлись.
       - Драконоборцам известен кулачный бой? - осведомился Брант. - Драконов кулачим? Или кентавров?
       - Я всему обучен, - с достоинством ответствовал Нико.
       - Что ж, давай в кулачном посоревнуемся.
       Нико неожиданно ударил Бранта в челюсть. То есть, он думал, что ударил. На самом деле в тот момент, когда его кулак должен был соединиться с челюстью Бранта, Брант уже стоял у него за спиной.
       Нико обернулся, и Брант сбил его с ног не очень сильным, скользящим ударом.
       - Всю квалификацию растерял за время скитаний, - сказал Нико, поднимаясь на ноги. - Надо восстанавливать.
       - Восстанавливай, - сказал Брант. - А я пока посплю. Не очень шуми.
       Он примостился между корней старого вяза, завернулся в плащ, и закрыл глаза.
       - Брант, - сказал Нико. - Слушай, Брант.
       - Заткнись, - сказал Брант. - Заткнись и спи. Завтра на селение набредем.
       Весь следующий день Нико тренировался, восстанавливая квалификацию, и к концу дня подвернул ногу.
       - Совсем негоден стал, - сказал он. - Тяжело настоящему ниверийцу в этих лесах дурацких, славских.
       - Мы давно в Ниверии, - проинформировал его Брант.
       - Все равно, славская местность.
       - Какой же ты драконоборец, если для тебя территория имеет значение, - сказал Брант. - И вообще, все драконы живут нынче в Стране Вантит, а там такие леса, что Славии не снились. Непролазные, как частокол.
       - То Вантит, - сказал Нико. - В Вантите своя специфика. Там надо слова знать.
       - И выражения, - добавил Брант.
       - А?
       - И выражения надо знать. Слова и выражения.
       - И выражения, - согласился Нико.
       - Ну, положи руку мне вот на это плечо. Обопрись. Пошли!
       - Я тебе этого не забуду, - сказал Нико. - Драконоборцы хорошее не забывают.
       - А плохое?
       - Плохое никто не забывает, - сказал Нико. - Люди вообще по натуре злопамятны.
       Время от времени им попадались ручьи. Ночевали, забравшись на дерево и привязавшись к веткам, хотя Нико уверял, что умеет издавать специальные звуки во сне, отпугивающие ночных хищников. Ели мало, экономя припасы.
       - Зря я меч взял, - сказал на третий день Брант. - Надо было арбалет взять. Вон сколько птиц, и все съедобные.
       - Могу сделать лук, - сказал Нико. - Нас специально обучали.
       - Сделай лучше книксен.
       - Что такое книксен?
       Брант не ответил. Живот схватило. Он присел под дубом. Нико залез на соседний дуб.
       - Вижу селение, - сказал он.
       - Это хорошо, - отозвался Брант и злобно выругался.
       - Близко. Много домов. Над трубами дымок, - сказал Нико и упал с дуба.
       - Мутное Дно, - догадался Брант, кряхтя.
       - Кажется, я сломал ногу. Или руку, - сказал Нико.
       Брант не ответил. Воспоминания были неприятны и смешивались с недавними впечатлениями. Здесь жили люди, чей правитель уничтожил дом Бранта.
       - Ну и названия у славов, - сказал Нико.
       - Мы давно в Ниверии, - закричал Брант. - Мутное Дно! Ниверийский город, орясина!
       - Чего ты орешь? - удивился Нико. - Не ори, а то у меня реакция сработает. Меня специально учили - как орут, так сразу в ухо даю. С разворотом и закрутом.
       Брант вздохнул и зашагал к городу. Нико, ворча и прихрамывая, двинулся следом.
       Мутное Дно показалось Бранту дико провинциальным. Ни одной достойной постройки. Люди говорят очень громко и бессвязно. Таверна, впрочем, пришлась очень кстати. Брант и Нико наелись до отвала и завалились спать. Через два часа у обоих схватило животы. Оба выбежали на двор, и затем снова выбежали, а потом кое-как уснули. Наутро съели суп из баранины и, за дополнительную плату, хозяин принес им один глендис на двоих.
       Брант пересчитал деньги. У него не было привычки экономить. Все семнадцать лет, что он провел в Колонии Бронти, золотые монеты пересылались Зодчему Гору на содержание ученика, как он недавно узнал, из Висуа. Гор не уточнял, кто именно занимается в Висуа благотворительностью в пользу Бранта, а Брант не спрашивал. Переводы были очень щедрые, а Гор был человек честный. Теперь от всей значительной суммы, накопившейся за эти годы, у Бранта остался один мешок с трехстами золотых. Все остальное было либо выкопано землекопами, либо похоронено под тлеющими обломками. В Колонии он обычно тратил около тысячи золотых в год, редко в чем-то себе отказывая. Теперь придется научиться отказывать. А тут еще Нико. Правда, Нико уверил его, что любое ночное заведение с радостью возьмет его охранником, а любая военная школа инструктором, но у Бранта были свои соображения по поводу способностей Нико найти какой-либо заработок. Нико не мог даже налить в кружку журбы, не пролив половину на стол.
       У пародии на ратушу стояли несколько замшелых и потертых экипажей бурого цвета. Пока Нико объяснял одному из кучеров, чему и как учат в секретной школе драконоборцев, Брант сговорился с другим. За пять золотых тот брался довезти путников до Кронина.
       Недавнее посольство из Висуа (возможно, то самое, взаимовыгодное, результатом которого был разгром Колонии) принесло ощутимую пользу - Фалкон распорядился, и дороги вокруг Кронина на много верст были очищены от разбойников. Метод применялся простой и эффективный. В обычный дорожный экипаж садились восемь человек из элитных войск, двое прыгали на козлы, и карета ехала по ночной дороге до тех пор, пока на нее не нападали. Тогда охранники выскакивали из кареты, давали залп, а потом рубили оставшихся стоять в капусту. Так погиб легендарный Максвел по кличке Пряжка, посещавший самые престижные салоны в Кронине и Астафии и пользовавшийся успехом у той части аристократии, которая не попадалась ему на больших дорогах.
       Кронин встретил путников приветливо. Восстановленный центр и заново отстроенные примыкающие к нему улицы не могли похвастать былой живописностью, зато выглядели относительно чисто и даже ухоженно. Новое здание Университета так понравилось Бранту, что он решил его нарисовать, на память.
       - Это что, ихний рынок? - брезгливо спросил Нико.
       - Школа, - сказал Брант. - Там преподают науки.
       - Типа центра астрологов?
       Брант отмахнулся.
       В лавке, торговавшей тут же за углом всякими студенческими принадлежностями, он купил квадратный кусок грунтованного холста, несколько угольных палочек, и бесцветный лак. Встав под углом к зданию университета, он разложил холст прямо на земле, присел рядом, и стал набрасывать углем основные линии. Нико стоял тут же, подавая дельные советы. Вскоре их окружила толпа. Советы посыпались, как груши из бочки.
       - Перспективу надо выдерживать, - сказал какой-то студент.
       - Дело не в перспективе, - сообщил другой. - Сначала надо было наметить композицию. Он не наметил, и теперь, сколько не рисуй, все пойдет прахом.
       - Нет, он знает, что делает, - сказал третий. - Вот только уголь - это не его материал. Ему надо или тушью, или маслом. А лучше темперой.
       - Где ты нынче возьмешь хорошую темперу? Тушь и ту негде купить. Про масло я уж и не говорю.
       Брант видел в давешней лавке и тушь, и темперу, и масло, и подумал, что студенты просто ворчат и капризничают, по старой студенческой традиции, и вообще они бездельники. Используя вместо растушевки собственный манжет, он обозначил основные тени и детализировал колоннаду, шедшую вдоль фасада, отметив попутно, что, хотя Университет был восстановлен по старому проэкту Гора, некоторые детали потерялись, а ионические колонны были заменены дорическими, что и убило всю прелесть и пикантность постройки.
       Готовый рисунок он залил лаком и, совсем оторвав манжет, легкими движениями разгладил слой по всей поверхности холста. Только теперь он спохватился, вспомнив, что следовало сначала нанять комнату для ночлега, а уж потом рисовать. Рисунок пришлось нести на вытянутых руках. Нико шествовал впереди, наклоняя торс и освобождая путь. Комната нашлась в одной из таверн у главной площади и стоила бешеных денег. Брант разложил рисунок на полу для просушки и вместе с Нико вышел обратно в город.
       С удивлением Брант обнаружил, что помимо некоторого количества студентов из Славии в городе наличествовала также артанская прослойка. Резкая артанская речь, начисто лишенная сглаживающих дифтонгов, была неприятна его уху, а смысл разговоров артанских студентов совершенно его шокировал. Ниверийские свиньи, дураки-ниверийцы, и сраная Куявия звучали повсюду, и было странно, что люди с таким злобным пренебрежением к стране вообще тут живут, да еще и учатся, а страна эта, ими ненавидимая, их принимает и терпит. Нико, не знавший никаких языков и наречий, кроме северного ниверийского, оказалось, прекрасно понимал настроения и радовался.
       - Настоящие враги, - сказал он, шагая чуть впереди Бранта. - Не то, что славы. С этими драться - честь великая, так они тебя ненавидят. А славы от нас мало чем отличается. Волосы чуть темнее - подумаешь! Ниверийцы тоже русоволосые бывают.
       Брант хмыкнул. Русоволосый Нико всегда очень рьяно самоутверждался в своем ниверийском происхождении, и белокурого Бранта это смешило.
       Побродив по городу, они зашли в театр, где только что началось представление.
       Театр был без крыши, с несколькими ярусами. Партерные стулья отсутствовали - в партере просто стояли. Просцениум выдавался слишком далеко вперед, заходя за ближние ложи, и сидящие в этих ложах следили за действием сбоку.
       Шла очень модная пьеса очень модного славского автора в переводе одного из местных профессоров языкознания. Действие происходило в теперешние времена, в Висуа, и было построено вокруг вялого банального романа какого-то славского аристократа с девушкой из народа. В данном переводе уличные славские фразы звучали глупо (Брант автоматически искал, и, несмотря на присущее ему временами тугодумство, быстро находил, ниверийские эквиваленты), а речь аристократа была нестерпимо напыщенна. Несколько раз упоминалась Ниверия, иногда с уважением, иногда с презрением, и каждый раз упоминание вызывало смешки среди зрителей. Актеры и актрисы играли неплохо, но чувствовалось, что многие из них просто не понимают, о чем речь. Публика понимала лучше. Но даже публике не приходило в голову, что, например, "костистая яйценосная рептилия" означает просто "костлявый мудак", "мутон из Артании" - "тупые артанские бараны", а "зачем так бледно ваше женственное лицо еще с вечера" просто - "ну и рожа у тебя, девушка, после вчерашнего". А в общем, пьеса была глупая, претенциозная, с фальшивой моралью, с давно всем опостылевшими извращенными идеями о терпимости к иным классам и культурам, и прочей расхожей и властями одобренной атрибутикой. Главной целью автора было желание подлизаться к прогрессивной народничающей прослойке аристократии, имевшей большое влияние в стране и в артистических кругах. Они обожают простой народ, эти тщательно и нарочито просто одетые господа и госпожи, но предпочитают обожание свое прятать в стенах дворцов, временами слезно сочувствуя с мраморных, украшенных свежесрезанными тюльпанами, балконов. Впрочем, вспомнил Брант, тюльпаны в Висуа - редкость. Хорошо, пусть не тюльпанами. Астрами.
       Под конец пьесы герой, раздосадованный упрямством и невежеством девушки, с презрением следил, как она готовится к свадьбе с себе подобным. Пьеса не кончалась ничем и вообще, как вычислил Брант, была ни о чем. В обширной библиотеке Колонии Бронти он прочел в свое время несколько таких пьес, славских и ниверийских авторов. Возможно, публика не расслышала и не разглядела фальш именно потому, что пьеса была иностранная.
       Манера игры актеров показалась Бранту непривычной. Они слишком скандировали, слишком нарочито-отрешенно жестикулировали, слишком играли в показное хладнокровие и скрытую ярость, пытались сыграть красиво и стильно, а получалось манерно и скучно.
       Нико, хоть и ворчал и критиковал, был, очевидно, в полном восторге. Брант заподозрил, что только что присутствовал при первом в жизни Нико посещении театра и вдруг пожалел своего безалаберного спутника. Явно из простых, явно нищий с рождения, Нико был неприхотлив и любопытен. И, как оказалось, успел, пока шлялся по территориям, много прочесть! Где? Когда? На каких же это дорогах, от Мутного Дна на севере до Теплой Лагуны на юге, от Кникича на западе до Гладких Озер на востоке, стоят на обочине библиотеки или лотки книготорговцев? После представления Нико с большой точностью указал влияния других авторов, не только драматургов, в пьесе, и современных и старых. В своей критической речи он заодно упомянул главные события в истории Кронина до пожара, и упомянул так, как мог их упомянуть только человек, много времени проведший за фолиантами ради собственного интереса, а не по заданию. Брант задумался.
       Придя в таверну и заказав две кружки журбы, себе и Нико, Брант спросил напрямик, -
       - Откуда тебе все это известно?
       - На это, друг мой Брант, я скажу тебе две вещи, - веско предупредил Нико.
       Как водится, в своем монологе он не добрался даже до первой вещи, и вскоре речь пошла о драконоборческих приемах и уходе змейкой. Брант махнул рукой.
       - Пошли спать, - сказал он.
       - В комнате я видел крысу, - сообщил Нико.
       - Она с тех пор выбросилась из окна, - сказал Брант. - Как подумала, что ей опять придется тебя лицезреть, так и кинулась.
       Нико засмеялся, радуясь тому, что понял смысл шутки. Он вообще за время путешествия начал понимать юмор, хоть, пока что, только самый простой.
       Кроватей по счастью было две. Нико имел привычку кидаться с боку на бок во сне. Возможно, это тоже был какой-то особый драконоборческий прием. Например, ты спишь, и вдруг влетает дракон, и так далее.
       Наутро Брант почувствовал, что если так дальше пойдет, начнутся неприятности, и спустился в столовое помещение попросить мокрое полотенце. К его удивлению, трактирщик предложил ему за дополнительную плату воспользоваться ванной залой. Осмотрев залу и сообразив что к чему, Брант бегом поднялся обратно к себе, разбудил Нико, и потащил его с собой мыться.
       Оказалось, какой-то здешний профессор вывел лет десять назад теорию, что ежедневное мытье предохраняет от многих болезней. Брант усомнился в правильности учения, а Нико вообще только усмехнулся, но ванный зал пришелся очень кстати.
       Восемь больших лоханей расположились асимметрично по помещению. Четыре печи обеспечивали подачу свежей горячей воды. Каждая лохань имела водосток, заткнутый пробкой. Слитая вода стекала по наклонному полу в идущий вдоль стены желоб и, очевидно, по трубе выливалась на улицу. Бранту и Нико выданы были белоснежные простыни и кружки с жидким мылом. Мыла Нико никогда раньше не видел.
       После ванны Брант почувствовал небывалый прилив сил.
       - Слушай, Нико, - сказал он, облачаясь в свежее белье. - Давай еще один день здесь побудем.
       - Давай, - сказал Нико. - Хотя, конечно, оно того...
       - Чего того?
       - Много всякой швали кругом. Говорят по-иностранному. Тяжело настоящему ниверийцу в Кронине.
       - Да, наверное, - согласился Брант. - Наверное, так оно и есть. Я бы хотел поболтаться по городу один. И тебе рекомендую. Только не потеряйся. Знаешь, вот тебе четыре золотых. Не напивайся в усмерть. Встретимся тут вечером, а наутро опять помоемся и - в Астафию.
       - Да, - сказал Нико неопределенно. - Когда мы ходили в Вантит...
       На углу улицы лоточник предложил им свежие абрикосы, доставленные недавно с юга. Брант попробовал и тут же купил две дюжины. Подошла какая-то женщина, купила три абрикоса, и спросила у Нико, -
       - Вы тоже их любите?
       - Да, - сказал Нико, - но люди моей профессии предпочитают все-таки яблоки и огурцы.
       - А что же это за профессия?
       - Я не имею права вам об этом рассказывать, - сказал Нико. - Скажу только две вещи. Скажу, что...
       Брант оставил их вдвоем.
       Какие-то бродячие музыканты давали на площади импровизированный концерт. Ритм их песнопений был ровный, монотонный, а мелодия примитивная. Контрапункт вообще отсутствовал. Брант вслушался. Ранее он предполагал, что Колония Бронти отстала и остановилась в музыкальном развитии из-за своей удаленности от цивилизованных центров. Здесь, в Кронине, он решил, что это не так. Он не очень хорошо разбирался в музыкальных тонкостях, но было похоже, что за последние семнадцать лет музыка не изменилась вообще. Странно. Кто-то из знающих в Колонии Бронти сказал ему как-то, что кардинальные изменения в музыке должны происходить приблизительно раз в десять лет.
       Неподалеку обнаружилось живописное, стилизованное под старый, до пожара, Кронин, студенческое кафе. Над входом красовался старого образца матерчатый навес с эмблемой, изображающей выпускника университета, склонившегося над фолиантом. Туда и направился Брант в надежде услышать сплетни и пересуды.
       Он не ошибся. Тут и там за столиками, по двое и по трое, студенты пили кто журбу, кто просто воду, и трепались. У противоположной входу стены располагался большой стол, за которым, оживленно болтая, сидела целая группа - человек десять - студентов.
       Стены давно не крашены. Двое слуг топчутся за стойкой со скучающим видом. Пол грязный.
       Брант шагнул к большому столу и водрузил мешок с абрикосами точно в центр.
       - Кто хочет абрикос, берите, - сказал он. - Я тут купил по случаю, очень вкусно.
       - Садись, садись, - сказали ему. - Как тебя звать?
       - Брант.
       - Откуда прибыл?
       - С севера. Хочу поступить учиться.
       - Возможно шпион, - предположил кто-то.
       - Тебе везде шпионы мерещатся. А даже если и шпион. Абрикосами угощает.
       - Ну, сразу испугались, - сказал один из студентов, длинный и тощий. Все сразу умокли. Очевидно, он был здесь лидером. - Надо же, до чего эта сволочь Фалкон довел страну. Чуть что - все пугаются и тараторят, чтобы скрыть испуг. Брант, не обращай внимания. С севера, говоришь?
       - Из Беркли.
       - Ого! Земляк Великой Неприступницы, - сказал кто-то.
       Все засмеялись.
       - Кто такая? - осведомился Брант.
       - Княгиня наша вдовствующая. Вдова Зигварда. Вот был человек! - веско сказал тощий лидер. - Меня зовут Боар. Эти - Чита и Вудпекер. Остальные не в счет.
       Все опять засмеялись. Брант улыбнулся.
       - Великий человек был Зигвард, - продолжал Боар. - Не зря его Фалкон убил, не зря. Зигвард - настоящий правитель был, смелый, добрый, справедливый, дальновидный. И, заметим, народ до сих пор о нем помнит. Кое у кого даже портреты висят, а некоторые амулеты носят. Инструктор - не истории, математики, представьте - домой к себе меня приглашал - я смотрю, висит портрет Зигварда. Мы молча переглянулись.
       - А Фалкон его убил? - спросил Брант недоуменно.
       - Ну, по официальной версии, Зигварда убила оппозиция, которую Фалкон тут же казнил, благо случай представился, всю, до последнего человека. Но это же элементарно - сам убил, сам свалил на фракцию. Такая хитрая сволочь этот Фалкон. А Неприступница с ним заодно, это я вам точно всем говорю. В обратном меня никто не убедит. Все знают, что она его любовница в свободное от бабьей однополой любви время, только делают вид, что это не так. А дочь ее шлюшка. Вообще, если подумать, кто стоит во главе, противно становится. Бук, который якобы Великий Князь... фу, даже выговорить противно... Великий Князь Бук, сын Зигварда... фу... вообще ничем не занят, только фалконовы приказы оглашает да жрет в три горла. И с бабами путается.
       Интересно, подумал Брант. У них тут не оппозиция, у них тут открытое непризнание властей. Может, не ехать в Астафию? Чего я там забыл? Там, наверное, строгие порядки, там Фалкон, там казни. А здесь вон как весело и свободно. А строить можно и здесь. Репутация Зодчего Гора везде распространена, стоит только сказать, чей я ученик, и заказы посыплются.
       - А что ты думаешь об архитектуре? - спросил он, обращаясь к Боару.
       - Я ее изучаю, - сказал Боар. - Именно в нашем распрекрасном заведении, в поганом гадском университете, который зачем-то восстановили.
       Все опять засмеялись.
       - Будешь зодчим?
       - Не знаю. Может быть.
       - Знаком с проэктами Гора?
       - С проэктами Гора? - презрительно переспросил Боар. - Какая гадость. Кому нужно все это обветшалое, тяжелое старье! Гор - бесстыжий старый эклектик - консерватор, ничего в архитектуре не смыслит. Строить надо легко, просторно, воздушно. И если строишь жилой дом, к примеру, нужно строить так, будто здание состоит из одних окон! чтобы стены вообще не чувствовались! И чтобы внутри было сказочно просторно! По всему периметру окна, никаких эркеров, и чтобы пространство между окнами было уже самих окон!
       Брант хотел было возразить, что в таком доме, если его строить к северу от Астафии, нужно будет в каждом помещении устанавливать по три камина и топить их круглосуточно даже летом, но промолчал. Иногда молчать полезнее, чем говорить.
       Мало по малу, общий разговор восстановился.
       - Слушай, Брант, - сказал Боар. - Все, что ты здесь услышишь, детские игрушки. Поезжай в Астафию. Я тоже, по окончании, поеду. Подвинь мне чернильницу, вон стоит. Дам я тебе сейчас один адрес в Астафии...
       Чита толкнул Боара локтем.
       - Отстань, - сказал Боар. - Я хороший психолог. Брант - свой парень, не выдаст.
       Он написал адрес на клочке бумаги. Брант сунул адрес в карман.
       - Там собирается настоящая оппозиция. Там не дилетанты, там люди суровые, деловые. А тут только треп.
       Что-то произошло в кафе, отчего все посетители одновременно притихли. Брант, сидевший у стены, посмотрел в направлении входной двери и сразу положил левую руку на ножны меча под столом.
       У дверей стояли трое. И без характерных нашивок на плащах было понятно, просто по взглядам и осанке, что они сюда не пить и есть пришли. Один из них, среднего роста, жилистый, с приплюснутым носом, шагнул к столу и, встав неподалеку от Боара, сказал внятно и спокойно, -
       - Кто из вас Боар? Мне нужен Боар. Остальных я не трону.
       Брант понял, что жилистый знает, кто Боар. Остальные не поняли.
       - Так, - сказал жилистый. - Тишина завибрировала. - Я буду перерезать глотки всем по очереди, пока мне не выдадут Боара, или пока он сам не признается.
       Очень точным, легким движением он вынул меч из ножен и свободной рукой схватил за волосы сидящего к нему спиной Читу. Чита взвизгнул.
       - Ну? - спросил жилистый спокойно.
       Брант быстро подтянул колени к подбородку и обеими ступнями пихнул стол. Ребро стола угодило жилистому в середину бедра. Он побелел от боли и ярости. Брант опрокинул стол на него, и жилистый упал. Перепрыгнув стол и жилистого, Брант выхватил меч. Двое других охранников тоже обнажили мечи и бросились на него. Брант парировал выпад, увернулся от рубящего меча, и ткнул острием одного из охранников в предплечье. Тот выронил оружие. Тут же Брант оглушил второго ударом плашмя. Возле уха свистнула миниатюрная стрела. Брант оглянулся. Жилистый поднимался с пола. По выражению его лица было видно, что он, во-первых, не принимает геройство Бранта всерьез и, во-вторых, Бранту конец.
       - Боар, беги! - крикнул Брант. - Беги же!
       Боар рванулся к двери. Жилистый рванулся было за ним, но Брант преградил ему путь.
       - Смелый юноша, - сказал жилистый. - Мне очень жаль, но вы сами напросились.
       Он отбросил миниатюрный арбалет и пошел на Бранта, не примериваясь и не вставая в стойку, с опущенным мечом. Брант был прекрасно обучен всем приемам боя лучшими учителями, но ему не хватало практики, и он видел, что здесь с ним играть не будут. Боар уже исчез. Совершенно ни к чему было сейчас вот просто так дать себя убить.
       Брант отступил на шаг, резко повернулся, одним прыжком заскочил на столик у окна, и всем телом ударил в раму и стекло. Рама была, к счастью, несерьезная, и он выпал наружу, перекатился, вскочил, и бросился бежать. Он повернул за угол, оступился, выровнялся, и добежал до следующего угла.
       Жилистый не собирался за ним гнаться. Он подошел опять к большому столу, где все, кроме Боара, продолжали оставаться на своих местах, как покорно ждущие своей очереди животные на бойне.
       - Кто такой? - спросил жилистый, оглядывая лица сидящих.
       Помолчали.
       - Я спрашиваю, кто такой.
       - Брант, - сказало сразу несколько человек.
       - Брант? Брант. Откуда?
       - Из Беркли.
       - Сомневаюсь, - сказал Хок. - В Беркли совсем другой выговор, господа студенты, изучающие наречия. Совсем другой. Ровнее, монотоннее, и больше в нос. Ну, ладно, этого вы, положим, можете не знать. Ну-ка, - он еще раз оглядел сидящих и наугад указал на Вудпекера. - Ты. Вставай и следуй за мной. Будешь заложником, пока не найдем Боара и Бранта. Не волнуйся, больше одного дня это не займет. Вставай, вставай.
       Он брезгливо оглядел двоих охранников. Один лежал без сознания, второй сидел на стуле и сжимал предплечье.
       - К медику, - сказал Хок, потирая приплюснутый нос. - А от медика пошлешь кого-нибудь подобрать этого. Вольно.
       Он вышел, и Вудпекер покорно последовал за ним.
       Податливый народ - студенты, думал Хок. Податливый, но очень безалаберный. Крикливый, агрессивный, трусливый. Их очень легко заставить подчиняться, но очень трудно заставить выполнять инструкции, они вечно чего-то путают и забывают, и все понимают не так.
       В здание ратуши они вошли вдвоем. Хок остановил Вудпекера и сунул ему в руку два золотых.
       - Боара ты указал мне правильно. Место выбрал правильно. А вот Бранта ты за общий стол пустил совершенно зря. Надо было увести его в сторону, усадить за отдельный столик, и что-нибудь ему рассказать из тобою выученного. Не зря же в университете учишься.
       - Но вы мне об этом...
       - Иногда нужно уметь импровизировать. Сейчас ты пойдешь прямо, вдоль стены, потом повернешь налево. Там есть дверь, ведущая в боковой ход, через нее и выйдешь. Уйдешь к тетушке на окраину, заляжешь там, через три дня вернешься. Понял?
       На всякий случай Хок незаметно пошел вслед за Вудпекером, который, да, проследовал вдоль стены, но потом повернул не налево, а направо.
       - Стой! - сказал Хок тихо и веско.
       Вудпекер вздрогнул всем телом и обернулся.
       - Куда тебе было велено повернуть?
       - А... не помню.
       - Налево, дубина.
       - Да, точно, - обрадовался Вудпекер.
       - А ты куда повернул?
       - Э... налево?
       Хок вздохнул.
       - Туда иди, - и показал пальцем. - Туда.
       Сам он вернулся в вестибюль и взбежал, прыгая через три ступени, на второй этаж по мраморной парадной лестнице.
       Из кабинета мэра можно было обозревать весь город. Помещался он в восьмиугольной башне на крыше.
       В данный момент мэр принимал делегацию зажиточных окрестных фермеров. Они обсуждали новую дорогу, которая должна была задеть некоторые из их участков.
       - Вон отсюда, - сказал Хок, входя. - Все вон.
       - Но, господин мой, - сказал растерянно мэр. - Я...
       - Государственное дело. Вон. Живо.
       Перепуганные фермеры и мэр поспешно вышли из кабинета.
       Было душно. Хок распахнул одно из окон и свежий ветер ворвался в кабинет, подняв и смахнув со стола ворох бумаг. Хок не стал их подбирать. Он уселся в кресло, налил в серебряный кубок холодной журбы (у мэра были большие ее запасы) и стал ждать.
       Через двадцать минут дверь кабинета беззвучно открылась и вошедшая статная белокурая дама с чуть лошадиным лицом прошла почти мужской походкой к письменному столу.
       - Здравствуйте, Рита, - сказал Хок, вставая.
       - Сидите, сидите. Я в данном случае вовсе не дама, я просто ваш товарищ. Это журба? Гадость какая. Я предпочла бы кубок вина. Какие новости, друг мой?
       - Вы еще более прекрасны сегодня, чем шесть месяцев назад, до моего отъезда из Висуа.
       - А вы просто поразительны и несказанно притягательны. Очень мужественный вид. Шутки в сторону. Что нового?
       - Великий Князь Бук брыкается.
       - Он и раньше брыкался. Убивать не будем?
       - Нет, - сказал Хок. - Слишком послушная кобылка. Так, просто, капризы иногда. Но. Хотели мы с Комодом засесть за придумывание новой оппозиции, а оказалось, что она есть, и придумывать ничего не надо. Целая свора молодых аристократов и огромное количество черни. Никаких тюрем не хватит, людей придется казнить сотнями.
       - Так. Еще?
       - Вдовствующая Великая высказала Фалкону в очередной раз, что она о нем думает. Старик был в ярости и едва удержался, чтобы самому не спуститься в пыточные камеры и не взяться за плетку, крючья, зажимы, и прочее. Разбил в раздражении вазу об стену. Влепил по роже одному из охраны.
       - Все?
       - Вроде бы все. Что ж у вас, прекрасная дама?
       - Зигвард женился на Забаве.
       Хок мигнул. Потом опять мигнул. Потом встал.
       - Я не сплю ли? Тише, тише. Еще раз. Медленно.
       - Зигвард. Женился. На. Забаве.
       Хок опять сел в кресло, поднял кружку, и снова поставил ее на стол.
       - Пять лет работы в дымоход, - сказал он. - Кошмар. Сто тысяч леших и одна нетрезвая русалка. Жуть.
       - Ну, не совсем так. Шпионы, и в особенности шпионки, продолжают работать и существовать. За семнадцать лет наш славный малый наплодил в Висуа и окрестностях целый батальон побочных детей. Но Забава в конце концов прибрала его к рукам. Кшиштоф все время - жопа в седле, арбалет в руке, в Висуа бывает наездами. В связи со всем этим бравый Зигвард, еще до женитьбы, стал принимать государственные решения.
       - Гос... это уже слишком, Рита. Не шутите так жестоко.
       - Не шучу. Приказы отдает и эдикты издает по-прежнему Забава, но изменился стиль этих приказов и декретов. Славия вдруг зашагала в ногу со временем. Изменена система сбора налогов. Разрастаются в связи с этим ремесло и торговля. В столице культурный бум и, говорят, ожидается наплыв художников и певцов всех мастей, со всех концов, включая Ниверию. Строительство по всем городам, дерево больше не применяют, используют только камень, улицы стали мыть, брошенные дома ремонтируют. Везде новые мосты. Изменен свод законов. Славия обновилась. И все это - за полгода.
       - Были слухи, но я не верил.
       - Теперь вы знаете причину. Кстати, вы не сообщили мне о том, как прошло дело с Колонией Бронти.
       - Я был уверен, что вы заглянете туда, когда будете проезжать.
       - Вы не ошиблись. Человек сорок выжило.
       - А?
       - Человек сорок...
       - Не может быть.
       - Сожалею, если вас это расстроило.
       - Вот что значит доверять другим! А ведь я собирался сам быть там, руководить уничтожением мятежников и подлых заговорщиков!
       - Кажется, даже Зодчий Гор выжил.
       - Ну да? - Хок подумал, что, пожалуй, Гор был единственным в Колонии, кому следовало сохранить жизнь. - Он там сейчас?
       - Нет. Отбыл в Висуа.
       - Досадно. Может, обменять его на кого-нибудь из славских шпионов?
       - Нет уверенности, что такие обмены будут продолжаться. Зигвард стал непредсказуем. Забава делает все, что он ей велит, а Кшиштоф не вмешивается.
       - Птица и камень! Где же справедливость?
       - Нету, - сказала Рита.
       - А ведь Фалкону это может не понравиться.
       - А вы всегда все ему докладываете?
       - Ну да. А вы?
       - Я женщина, имею право на секреты.
       - Да. Ну-с, вы в Астафию?
       - Да, как только мне сменят лошадей. Этот город я не люблю, у меня о нем неприятные воспоминания. А вы?
       - Я тоже, но не сейчас. Мне нужно закончить несколько дел и поговорить с глазу на глаз с одним проходимцем по имени Брант.
       - Брант? Хм. Что же это за проходимец?
       - Да вот, видите ли, отменный негодяй, отменный. Я пришел - всего лишь - поговорить с одним студентом, который занимается подрывной деятельностью.
       - Просто поговорить?
       - Представьте себе.
       - Как это гуманно с вашей стороны, Хок!
       - Да, я не чужд проявлений гуманности.
       - Ну-ну?
       - Так вот, пришел я поговорить, а тут этот Брант сидит. Заметьте, мне до Бранта в этот момент нет никакого дела.
       - Совсем нет?
       - Нет. Совершенно. Я его не знаю и никогда раньше не видел.
       - Бывает же.
       - Да, действительно. Так вот, только я открываю, даже не открываю, а слегка приоткрываю рот...
       - Чтобы обратиться к студенту?
       - Именно. С предельной вежливостью, заметьте.
       - Да, я заметила.
       - Как вдруг, представьте, этот Брант, этот сопляк, к которому у меня нет дела, опрокидывает на меня стол!
       - Вы шутите!
       - Нисколько, уверяю вас! Я падаю и опешиваю. То есть, лежу опешенный. Как правильно?
       - Не знаю, но продолжайте.
       - Лежу опешивший, а тем временем этот наглый Брант, этот щенок, этот беспутный негодяй, кричит моему студенту, чтобы тот убегал!
       - Какая дикость!
       - Да, именно так я тогда и подумал. Мои стражники, а у меня их с собой было целых два...
       - Ах, так с вами все же были стражники?
       - Милейшие люди, уверяю вас. Не то, чтобы там мухи или таракана, развратного студента не обидят.
       - Да, любопытно.
       - Мои стражники, вместо того, чтобы ловить студента, ловят этого Бранта!
       - Глупо.
       - Глупо, но ведь это Брант их запутал, это он виноват!
       - Действительно, я не сообразила. Вы правы. Продолжайте.
       - Так вот, кидаются они на него, а он выхватывает клинок, сражается, проявляя доблесть, и укладывает обоих.
       - А что делаете в это время вы?
       - А я лежу под столом.
       - Делая попытки подняться, я надеюсь?
       - Да, неимоверные, превозмогая адскую боль. У меня такой рубец на бедре от этого стола. Хотите покажу?
       - Нет. Но продолжайте.
       - Он их уложил, я встаю и хочу преподнести ему урок вежливости. Сопляку. Мальчишке. Проходимцу.
       - Как благородно с вашей стороны!
       - Да. А он - убегает!
       - Какая неблагодарность! Какое неуважение к старшим.
       - Через окно. Еще и окно разбил.
       - Надо его выпороть.
       - Вот поэтому-то я и остаюсь. Я не могу так это оставить. Найду и выпорю. И только после этого прибуду пред очи Фалкона, который меня заждался.
       - Я совершенно с вами согласна, Хок. Мальчишку необходимо выпороть. Сколько ему лет?
       - Лет двадцать пять, двадцать шесть.
       - Не такой уж мальчишка.
       - Да. Но ведет себя беспутно и развязно. Вообще молодежь нынче пошла - все им должны. Наглецы.
       - Ох, не говорите, Хок. Такие все обманщики и звери!
       - Да. Ну, что ж, до свидания, прекрасная Рита! Почти двадцать лет знаю я вас, а вы все такая же.
       - Не льстите мне, Хок, я ведь и влюбиться в вас могу, и вам тогда не сдобровать.
       - Да? Ну тогда не надо. Ну, до свидания.
       - До свидания.
      

    ***

      
       Перед самым трактиром Брант расправил на себе одежду, вытер пот со лба, кое-как разгладил волосы, поправил перевязь, и вошел внутрь как ни в чем не бывало. Пройдя к себе наверх и тщательно заперев дверь, он вынул из ножен меч и обтер клинок простыней. Внимательно исследовав себя в зеркале (во всех жилых помещениях были зеркала), он обнаружил всего лишь несколько мелких царапин и синяков. Ничего страшного. Правда, левое колено и бедро болели от удара об раму.
       Трусом он себя никогда не считал. Что-то было в том жилистом, с приплюснутым носом и слегка оттопыренным ухом, человеке, что-то мистическое, против чего нельзя сражаться. Невозможно. Что?
       Хорошо бы было убраться из города прямо сейчас, или, еще лучше, как только наступят сумерки. Но у Нико были те самые четыре или пять золотых, и Брант не рассчитывал увидеть своего спутника раньше полуночи.
       Нико явился только к пяти утра, пьяный вдрызг, в рваной одежде, с синяком под глазом, глупо улыбающийся.
       - Расскажу - не поверишь, - сказал он и уснул.
       Брант поймал его, когда он падал лицом вперед, дотащил до кровати, уложил и накрыл простыней.
       К полудню они проснулись и спустились в ванную залу. Нико стонал и шипел. Все тело у него было в синяках и царапинах.
       - Какие однако сволочи живут в этом городе, - сказал он, развалясь в лохани и прихлебывая из кружки горячую журбу. - Пришли мы к ней домой, помиловались там, потом поеблись, а она вдруг говорит - пойдем погуляем. Я не против, как всякий бывалый воин я люблю гулять. Приходим в одну таверну...
       - Надо было заказать и домой нести, - сказал Брант, не очень вслушиваясь.
       - Приходим в одну таверну...
       - Правда, на вынос всегда хуже и дороже, чем ежели внутри.
       - Приходим в одну таверну, а там такие ухари сидят, ждут. Сразу подошли. Впятером. Ну, троих я кое-как одолел, одного в окно вывалил, а пятый меня стулом достал. Мне где-то мгновения не хватило, всего-навсего, чтобы среагировать. Ну, я упал, так они как навалились. Я их ногами. Тут половой подбегает, я крутанулся, ногой ему в ребра, он вниз, я морду его принимаю на кулак. Оказалось, он мне помочь хотел. Потом этих выволокли, подходит хозяин, жмет мне руку, благодарит. И приносит кувшин вина, бесплатно. Куда баба моя девалась - не знаю. Подсаживаются ко мне двое, начинаем мы пить, потом следующий кувшин, и еще, а потом я плохо помню, чего было. Очухиваюсь - вот в таком виде. Стража ночная меня остановить хотела, я побежал, один за мной увязался, я за угол, он за мной, ну, я с ним разобрался. Выхода не было. Злой был. Возможно, убил. Не знаю.
       - Слушай, Нико, - сказал Брант. - Нам весь сегодняшний день нужно просидеть в комнате. К окну не подходя. Тут за мной гоняется один. С охраной.
       - Не бойся, - сказал Нико. - Если что, я его убью. Мне в этом городе больше нечего терять, за мной скоро все население гоняться будет.
       - А как начнет смеркаться, - продолжал Брант, - мы с тобой наймем экипаж прямо до Астафии.
       Сгорая от стыда, Брант пытался ходить по комнате, набрасывать эскизы зданий, спать. Ничего не получалось. Нико раздражал россказнями и заверениями, что лично он, Нико, никогда от опасности не бегал и не перед каким врагом ни разу не отступил.
       Откуда мне знакома эта физиономия с приплюснутым носом, думал Брант. Где я ее видел. Почему так быстро решил бежать? В конце концов, есть ли опыт, нет ли опыта, эта свинья лежала на полу, придавленная столом, а я стоял рядом с мечом в руке. Это я уложил его на пол! Он с большим трудом поднялся! Ничего не стоило приставить ему меч к горлу, или оглушить, или даже связать! А я вместо этого кинулся, сломя голову... до сих пор передергивает... и сижу в этой клетке, боюсь на улицу нос показать.
       Где я видел этого гада? И когда?
       Неожиданно он вспомнил, где и когда.
       Ах вот оно что, подумал он. Вот в чем дело, оказывается. Это просто детский ужас. Естественный и непобедимый.
       Брант вынул меч из ножен и внимательно осмотрел клинок. Нико что-то спросил. Брант не расслышал и проигнорировал. Он вложил меч в ножны, надел дублет, повязался перевязью, накинул плащ, и представил себя выходящим из таверны. Он понял, что ничего не выйдет. Раздраженно сбросив плащ и сняв перевязь, он сел на кровать, уперся локтем в колено, и пристроил подбородок на сжатый кулак.
       - Давай сыграем в парусники-и-галеры, - предложил Нико.
       - Лучше в дочки-матери. На деньги.
       - Можем в карты, если хочешь.
       - Ладно. Сиди здесь, я спущусь за колодой.
       Оказалось, Нико очень неплохо играет в триш, арчер, и сито, но совершенно не понимает игр, где нужно, в добавок к интуиции, морочить голову противнику.
       За картами прошел день. Ужин был скромен. Брант расплатился с хозяином и, сопровождаемый Нико, вышел во влажный, душный кронинский вечер.
       Они прошли спокойным шагом (в случае Нико, увы, спокойный шаг привлекал внимание) к зданию Университета. На углу ютились четыре экипажа. Два из них выглядели надежно и могли выдержать трехдневный переход. Неожиданно Брант прижался к стене и одной рукой остановил Нико.
       - Тихо. Стань рядом со мной.
       По противоположной стороне сквера перед Университетом двигалась знакомая фигура. Абсурд - на таком расстоянии невозможно определить, кто это, но Брант спинным мозгом чувствовал - кто. И вспомнились еще раз - черная повязка, закрывающая нижнюю часть лица, черный платок, повязанный вокруг головы, и видны только глаза и приплюснутый нос. И рука, всаживающая в рот тряпичный кляп. И все это - молча. А потом - мешок. А потом голос - тот самый, что звучал в студенческом кафе - "Вроде, никто не проснулся. Ну, гони".
       Фигура скрылась. По лбу Бранта тек холодный пот.
       С возницей договорились быстро. Полчаса спустя карета мирно катилась по Южной Дороге к Астафии, и с каждой верстой страх уменьшался, и когда четверо пеших разбойников под самое утро, на пятидесятой уже версте, попытались напасть на карету, Брант спокойным голосом сказал вознице, -
       - Останови. Мы их сейчас перебьем и поедем дальше.
       Разбойники ссыпались со стен кареты, за которые держались, и скрылись в лесу.
       На третий день утром, прямо по ходу показался шпиль Храма Доброго Сердца. Через четверть часа карета въехала в Астафию.
       ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. В АСТАФИИ.
      
      
       Город не произвел большого впечатления на Бранта. Как оказалось, он многое помнил. На Нико, ровно ничего не знавшего о столице, хоть и уверявшего, что он много раз здесь бывал по секретным заданиям, впечатление вообще произвести было трудно, и еще труднее понять, произведено впечатление или нет. Храм Доброго Сердца, возле которого Брант остановился, чтобы поглазеть, Нико не оценил, сославшись на то, что религиозное его чувство наиболее всего тяготеет к древним языческим традициям Ниверии. Что это за традиции, Брант не знал, и Нико, похоже, тоже.
       Они наняли одну комнату в таверне на узкой улице. Нико завалился спать, сказав, что прободрствовал все путешествие, охраняя Бранта, и теперь нуждается в кратком, восстанавливающем боевые силы, отдыхе.
       Брант долго колебался, идти ли по адресу, данному ему Читой в Кронине, и в конце концов решился посетить "ярого бунтовщика", поскольку дурацкое знакомство в городе, где никого не знаешь, лучше, чем вовсе никакого. В ярость, или там яровитость, бунтовщика Брант не верил. Ярые бунтовщики не живут долго по одному и тому же адресу и вообще не проводят много времени на свободе.
       Бунтовщика звали Фарж. Был он очень толстый, бородатый и волосатый, и жил в большом, просторном, светлом особняке в одном из самых фешенебельных районов города. Сточные канавы квартала были частично перекрыты сверху жестяными листами и каменными плитами. Некоторые из улиц были закрыты для подвод. Специально нанятые охранники стояли на углах и пропускали только частные экипажи. У особняка Фаржа стояло несколько двухколесных колесниц, явно выполненных под легендарные времена. Ездить в таких колесницах можно было только стоя. Брант вспомнил, что видел одну такую колесницу в Кронине. Очевидно, такая мода в среде богатой молодежи - судя по отделке, колесницы конструировались по специальным заказам и, возможно, стоили дороже кареты.
       - Добрый день. Вы к кому? - спросил чисто и дорого одетый слуга.
       - Мне нужно видеть некоего Фаржа, - сказал Брант, делая вид, что сверяется с записями.
       - Это хозяин дома. Вы по поручению?
       - Нет, я от себя лично, но адрес мне дал в Кронине некто Чита.
       Слуга вдруг вгляделся в лицо Бранта.
       - Вы из провинции? - спросил он.
       - Да.
       - Вы никогда раньше не жили в столице? Простите, что я задаю столько вопросов.
       - Не прощу, - сказал Брант. - Иди докладывай.
       В гостиной толпилось так много блистательно одетого народа, что Брант едва не рассмеялся. Бунтовщики. Повстанцы.
       Его подвели к Фаржу. Было произнесено несколько общих фраз. Брант понял, что к нему относятся холодно, и не очень огорчился. Взяв с подноса, принесенного слугой, серебряный кубок, он пригубил вино и стал разглядывать женщин, среди которых было много привлекательных.
       Средних лет мужчина, из тех, что любят вводить новичков в круг общения, подошел и спросил, -
       - Служите?
       - Нет, - сказал Брант. - В данный момент ищу заказы.
       - Какие заказы?
       - На строительство.
       Мужчина удивленно поднял брови.
       - Вы не благородного происхождения?
       - Не знаю.
       - Как так - не знаете?
       - Мне мало что известно о моем происхождении.
       - Молодой человек, вы скорее всего ошиблись. Если вы не благородного происхождения, вам здесь не место.
       - Простите, я не знал. Я сейчас уйду.
       Бранту стало противно. В Колонии он был со всеми на равных, детство и юность провел, дергая Брун, побочную дочку княгини, за косы и за уши, и вообще - что это еще за сословные различия в общем деле?
       - Извините, что так получилось, - сказал мужчина. - Насчет же строительства, попробуйте обратиться в Третий Биржевый, возле Кружевного Моста, там требуются люди.
       - Мне незачем обращаться в Третий Биржевый. Я ученик Зодчего Гора.
       Мужчина побледнел.
       - Простите меня. Брант? Так вас зовут?
       - Да.
       - Простите. Оказывается, ошибся я. Что ж вы раньше не сказали! Меня зовут Хью, просто Хью. Вот мой адрес, приходите в любое время, - он протянул Бранту прямоугольник из толстой гладкой бумаги. - Пойдемте, я познакомлю вас с некоторыми людьми. Знакомство с ними будет вам полезно.
       - Познакомьте меня вон с той дамой.
       Хью посмотрел в направлении, которое ему одними глазами указал Брант.
       - Не уверен, что это вам нужно.
       - Это я решу сам.
       - Будьте благоразумны. Некоторые знакомства опасны, особенно в столице.
       - Я не собираюсь с ней спать.
       Хью недоуменно хмыкнул, но не обиделся. Даже улыбнулся.
       - Хорошо, пойдемте.
       Даму звали экзотически - Аврора. Было ей лет двадцать восемь. Все в ней было сурово и надменно, от больших серых глаз, большого точеного носа, чуть искривленных от постоянной презрительной улыбки губ, до изящных рук в длинных, до предплечья, шелковых перчатках. Ступни, ноги, колени, бедра и жопа были у дамы наверняка не менее надменны, чем все остальное, но разглядеть их было нельзя - широкий кринолин до самого пола скрывал все, что можно было скрыть, и в этом тоже была доля надменности.
       Окинув Бранта надменным взглядом, Аврора вежливо улыбнулась.
       - Вы давно в Астафии? - осведомилась она равнодушно.
       - Сегодня только прибыл.
       - И как вам здесь? Нравится?
       - Нет.
       - Почему же? - тон все еще равнодушно-вежливый, но появился проблеск интереса в глазах. На тупого невежественного провинциала, чья деревня лучшее место на земле, Брант похож не был.
       - Слишком вежливы люди и слишком помпезны здания, - сказал Брант. - Я бы предпочел, чтобы люди были помпезнее, а здания вежливее.
       Провинциалом заинтересовались.
       - А скажите, откуда именно вы прибыли? - спросили его.
       - Из Колонии Бронти.
       Некоторые лица окаменели, на остальных появилось подобие сдерживаемой улыбки. Черный юмор. Всем было известно, что после вторжения в Колонии живых не осталось. А он смел, этот провинциал.
       В гостиной на невысоком подиуме выступал приглашенный комик. Ужимки его показались Бранту вульгарными, граничащими с пошлостью, но, очевидно, комик пользовался в столице популярностью, а полулегальность сегодняшнего его представления придавала его словам и жестам дополнительную пикантность.
       - Говорят, - говорил комик грудным женским голосом, вызывая смех, - Великая Неприступница любит женщин. Это не так. Она любит только одну женщину. Правда, когда эта одна женщина хочет сесть, ей требуются сразу два стула, и возможно поэтому о ней иногда говорят во множественном числе.
       В гостиной захохотали. Наверное, подумал Брант, имеется в виду какая-нибудь толстая любовница Неприступницы. Кто такая Неприступница, он знал еще в Колонии - сплетни из столицы, хоть и с запозданием, доходили к изгнанникам и смаковались в каждом доме.
       - А то приезжал к нам сам Конунг Кшиштоф, - заговорил комик издевательским тенором. - Лет пять назад, посмотреть, чего у нас и как. Жить нас учил. Они ж, славы, загадочные, а движения славской души непредсказуемы совершенно. И склонны они к щедрости великой. Говорил он так, знаете ли, степенно, славской своей мудростию бравируя... - Комик заговорил баритоном со славским акцентом, - А надо вам, ниверийцы, знать, что мы вам помогать, а вы нам за то не шутить. Мы вас подкормить и подпоить, а вы тихо сидеть и понимать.
       В гостиной захохотали.
       - Ну, - сказал комик обычным голосом, - наш грозный но справедливый Фалкон прикинулся добродушным и гуманным, это вообще в нашем ниверийском характере - я вот смотрю сейчас на лица, все так гуманны, так добродушны, а мечи на перевезях просто так болтаются, для красоты.
       В гостиной засмеялись.
       Брант понял метод комика. Говоря крамольные якобы вещи, комик не забывал льстить аудитории. И, самое интересное - Фалкону тоже! Какая же это оппозиция, подумал Брант. Это же просто театр, видимость оппозиции, да еще, возможно, спонсированная сверху видимость. Будь здесь Фалкон, он ушел бы, надуваясь от гордости, польщенный.
       - Добродушный Фалкон говорит, да, конунг, да, властитель славов наизагадочных, так именно мы и будем себя вести и поступать. Ты только пришли нам пожрать, а то ведь проголодаемся. А мы ведь страшные, когда голодные. Еще вдруг вспомним славное прошлое, нападем на кого-нибудь, может даже на вас, леса ваши подпалим, города скосим.
       В гостиной смеялись люди, которым нравилось, что они страшные, когда голодные, и нравился понимающий и ценящий это Фалкон, и ужасно нравился этот дурак, славский конунг, который испугался и дал пожрать. И правильно испугался. Еще бы он не испугался.
       Брант ошибался. Он только что прибыл в Астафию и еще не разбирался в ньюансах. Оппозиция действительно существовала, но собиралась вовсе не здесь.
       К нему подошел средних лет представительный мужчина, щегольски одетый.
       - Молодой человек, - сказал он тихо, - мне хотелось бы с вами поговорить. Перейдемте в соседнюю залу.
       Брант огляделся и заметил Хью, который, с расстояния десяти шагов, смотрел на него и одобрительно кивал, поднимая кверху большой палец. Господина, стало быть, прислал Бранту именно он.
       В соседней зале было прохладно. Все окна выходили на север.
       - Меня зовут Бош, - сказал щеголь. - Я - представитель гильдии купцов. Я слышал, что вы...
       - А как же вас сюда пускают?
       Бош усмехнулся. - Посмели бы они меня не пустить. Так вот... Я слышал, что вы - ученик Зодчего Гора. Это правда?
       - Да.
       - Как поживает старина Гор?
       - Не знаю, - сказал Брант. - Давно не виделись.
       - Жаль. Ну да ладно. Вы прибыли в Астафию, чтобы сделать карьеру?
       - Нет. То есть, еще не знаю. Нужно осмотреться.
       - Вы осторожны. Это прекрасно. У меня есть к вам деловое предложение. Посетите меня завтра в моем особняке. На улице Плохих Мальчиков. Вот вам мой адрес.
       Брант сунул визитку в карман не глядя.
       - А что за предложение?
       - Я мог бы вам дать шанс заявить о себе в этом городе. У вас будут еще предложения, но я подошел к вам первый, а это в гильдии много значит. Я уверен, что вам понравится мое предложение. Вы будете строить здание. У вас будет столько средств и столько рабочих рук, сколько вам понадобится, а здание будет находиться в самом центре города, на виду у всех.
       - Центр города весь застроен.
       - Это нас с вами не остановит. В центре есть здания, не представляющие собой исторической и художественной ценности. Снесем одно или два.
       Лицо Бранта ровно ничего не выражало, но сердце молодого зодчего быстро забилось. Удача и успех. Строить, едва приехав в столицу, строить на виду! А в том, что здание будет великолепным и все его сразу заметят и оценят, Брант был уверен. В себе он нисколько не сомневался.
       - Когда вам будет удобно? - спросил он.
       - В полдень. Вас устроит?
       - Да.
       - Жду вас.
       В гостиной крамольный певец сменил крамольного комика, но Бранту было неинтересно. Ни с кем не попрощавшись, он направился к выходу. У самой двери, где небольшая группа людей переговаривалась в полголоса, он почувствовал женскую руку в своей руке.
       - По утрам я всегда дома, - очень тихо и очень внятно сказала Аврора. - С семи до полудня.
      

    ***

      
       Нико тем временем пьянствовал в одном из окраинных кабаков, икая от плохого пива. Ночные грабители спали, дневные промышляли на улицах, и в кабаке было относительно безопасно. У редких посетителей были такие мутные глаза и такие безучастные лица, что даже Нико было понятно - здесь слушать его саги никто не будет. Хозяин кабака подливал Нико пива, клал сдачу на грязную стойку, и молчал.
       слева к стойке подошла какая-то бабенка. Нико вгляделся, делая вид, что ему неинтересно. Баба была плотная, крепкая, чисто одетая. Блондинки седеют мягко, почти незаметно. Бабенка старая - совершенно точно старше тридцати, возможно все шестьдесят, кто их, старых, разберет. Но ничего, красивая.
       Переговорив с трактирщиком, дав ему золотой и ничего не заказав, баба поймала на себе взгляд Нико и улыбнулась. Рослая. Со среднего мужчину ростом, а может и выше. Нико улыбнулся в ответ. Рослая бабенка подсела к нему. Это ничего, что она старая, подумал Нико. Если она меня полюбит, я совершу для нее какой-нибудь подвиг.
       - Как дела? - спросила рослая бабенка.
       - Лучше, - сказал Нико.
       - А были хуже?
       - Это как посмотреть, - сказал Нико, интригуя.
       - Что же было?
       - С войны я только что вернулся, - сказал Нико, горько усмехаясь.
       - Какой войны? Войны сейчас нет.
       С горечью покачал Нико головой. Пригубил пиво.
       - Это-то и обидно, - сказал он. - Проливаешь кровь, рискуешь жизнью, и никто об этом не знает. Есть войны явные, напоказ, и есть войны тайные, вернувшись с которых воин не имеет даже права оплакать падших товарищей.
       - Павших товарищей, - поправила рослая бабенка.
       - Правильно, - сказал Нико. - И бьешься, бьешься с этой тайной сволочью, проявляя доблесть, а дома никто об этом не знает. Обычным воинам повезло - они сражаются за честь страны. А за безопасность сражаемся мы, воины тайные. Честь - вот она, флаги да гербы, везде висят. А безопасность невидима.
       - Это точно, - сказала рослая бабенка, кладя ему руку на плечо. - Вот что, воин, понимаю я тебя очень хорошо, и готова я неблагодарность и невежество сограждан наших компенсировать щедро. Сейчас три часа пополудни, а вечером приходи ко мне, часов в восемь. Проведем с тобой время, парень. Согласен?
       - Да, - сказал Нико искренне. - Ты меня поняла. Я это уважаю. - В глазах у него стояли слезы. - А можно я друга приведу?
       - Сколько другу лет?
       - Мы ровесники, - сказал Нико, не знавший, сколько лет Бранту.
       - Недурен собой? Не хром? Не крив?
       - Ничего. Смешливый.
       - Хорошо, приходите вдвоем. Улицу Плохих Мальчиков знаешь?
      

    ***

      
       - Да говорю тебе, Брант, нормальная баба. Пойдем, чего ты боишься?
       - Я-то ничего не боюсь. Но я не люблю групповых утех, тем более таких, где мужчин двое, а женщина одна, тем более где один из мужчин - ты.
       - Да ладно тебе, - отмахнулся Нико. Не захочешь, так просто посидишь, посмотришь.
       Брант насмешливо посмотрел на Нико.
       - Хорошо, - сказал Нико, - в другой комнате посидишь, выпьешь.
       - Ладно. Где, говоришь, она живет?
       - На Улице Кривых Мальчиков.
       - Нет такой улицы в этом городе.
       - Должна быть.
       - Может, Плохих Мальчиков?
       - Может и плохих.
       - Пойдем проверим?
       - Давай.
       Брант прицепил меч, накинул легкий летний плащ, и вдвоем они вышли на темную улицу.
       По дороге им попался странный нищий, не говоривший на языке столицы. Он долго что-то пытался объяснить Бранту, идя с ним в ногу. Брант дал ему несколько медных монет.
       - Наглец, - сказал Нико, когда нищий скрылся из виду. - Я его не ударил только из уважения к тебе. Дал тебе возможность постоять за себя. Ему повезло, что он на тебя не замахнулся.
       Брант промолчал. Нищий говорил с ним по-артански.
       По обе стороны Улицы Плохих Мальчиков стояли особняки.
       - Который? - спросил Брант.
       - Что - который?
       - Дом? Который дом? Куда тебя пригласили?
       - Она сказала - таборный притон.
       Брант засмеялся.
       - Что смешного?
       - Таборный?
       - Да.
       - Притон?
       - Да. Недалеко от угла.
       - Которого? Их тут целых четыре. Только в этом квартале.
       Улица Плохих Мальчиков состояла всего из двух кварталов, но Брант был уверен, что из затеи ничего не выйдет. Нико либо обманули, либо он вообще все это придумал сам. Нико молчал, рассматривая особняки.
       - Наверное, вон там, - сказал он, указывая пальцем.
       - С чего ты взял?
       - Похоже на притон.
       - Это если в философском смысле, - сказал Брант.
       Дом принадлежал одному из членов Рядилища - Комиссионеру По Вопросам Культуры. Брант помнил этот дом.
       Брант приглядывался к фасадам. Один из них привлек его внимание. Поддерживаемый известняковыми колоннами, над одной из парадных дверей белел карниз, отражая свет четырех масляных фонарей.
       - Мраморный фронтон, - догадался Брант.
       - А?
       - Вон там она живет. Пошли.
       - Я не уверен. Откуда ты знаешь?
       - Обещаю. Не обещаю, что нас не попробуют там ограбить или убить, но даю слово, что твоя статная бабенка живет именно в этом особняке.
       Они перешли улицу.
       - Ну? - сказал Брант.
       Нико пожал плечами, взялся за висячий молоток, и несколько раз стукнул в дверь.
      

    ***

      
       Полежав в лохани с теплой водой, Рита облачилась в очень тонкое, филигранной отделки белье, причесалась, подушилась, с помощью служанки надела прозрачный пеньюар и, сев в кресло, наблюдала теперь за служанкой пока та сервировала стол, зажигала свечи в серебряных подсвечниках, поправляла цветы в вазах, и приоткрывала окна. На улице была безветренная теплая ночь.
       В дверь постучали, не два раза, как принято было, но несколько.
       - Иди открывай, - сказала Рита служанке. - Впустишь двух молодых людей, проведешь их сюда, а потом исчезнешь. До завтрашнего вечера ты мне не нужна.
       Она приняла непринужденную позу. Нико вошел, демонстрируя полное равнодушие к роскошной обстановке. За долговязым Нико проследовал молодой человек среднего роста с длинными светлыми волосами, очень хорошо сложенный. Тени от свечей играли на стенах и лицах, но Рите показалось, что черты лица у друга Нико приятные.
       - Познакомимся, - сказала Рита, не меняя позы. - Меня зовут Рита.
       - А меня Нико, - весело сказал Нико. - А это вот мой друг Брант.
       - Брант? - удивилась Рита.
       Что ж, тем лучше. Впоследствии можно будет оказать Хоку услугу. Неплохо. Время от времени надо всем нужным людям оказывать услуги. Лучше спится.
       - Угощайтесь, господа мои. Здесь все, включая хозяйку, в вашем полном распоряжении.
       Нико хмыкнул и прошел к столу, нацеливаясь на кувшин с вином. Брант помолчал, помедлил, и шагнул вперед, в свет. Хозяйка сидела в полутени и показалась ему привлекательной.
       У Риты в первый раз в жизни потемнело в глазах. Не сиди она в этот момент в кресле, пришлось бы ей опереться на что-нибудь, чтобы не упасть. Она сжала зубы и овладела собой. Взгляд ее был прикован к лицу Бранта. Брант даже слегка смутился, что не очень соответствовало его характеру, и наклонил голову вопросительно.
       А Рита вспомнила, что на ней легкомысленный пеньюар поверх тонкого белья.
       - Одну минуту, - сказала она.
       Она резко поднялась. Ее качнуло, колени подгибались. Она овладела собой.
       - Вам не помочь ли, госпожа моя? - спросил наблюдательный Брант, шагнув вперед.
       - Нет, благодарю вас. Я сейчас вернусь.
       Она быстро вышла в кабинет. Открыв один из шкафов, она схватила первое, что ей попалось под руку - тяжелый бархатный славский халат. Поспешно натянув его, она глубоко вздохнула. Потом еще раз. Приоткрыв дверь кабинета, она сказала, -
       - Брант, зайдите сюда, я хочу кое-что вам сказать. Нико, не стесняйтесь пока что, угощайтесь.
       Нико не стеснялся. Он уже успел уронить две тарелки, одну с холодным мясом, другую с салатом, на пол, и разбить одну из кружек. Ничего страшного.
       - Не опрокинь стол, - сказал Брант, раздумывая. В конце концов, никто ни к чему меня не принуждает, подумал он. Захочу - уйду.
       Он вошел в кабинет.
       Рита зажгла несколько свечей.
       - Сядьте, - сказала она, указывая на кресло.
       Халат, подумал Брант. Чего это она? Засмущалась. Он сел.
       - Позвольте задать вам несколько необычных вопросов, - сказала Рита.
       - Задавайте.
       А он суровый, подумала Рита. Сухой и суровый. Это правильно, так оно и должно быть.
       Сердце ее билось часто. Даже у очень испорченных и циничных женщин есть сердце.
       - Вы никогда не жили в Артании?
       На мгновение лицо Бранта выразило не удивление, но растерянность, показав Рите, что ее подозрение оправдывается.
       - Нет, - ответил Брант спокойным голосом. - Точно - нет. По свету я много шлялся, но в Артанию не заезжал.
       - Не лгите, - сказала Рита.
       Снова растерянность. Чего хочет от меня эта баба?
       - С чего вы взяли, что я лгу?
       - Потому что я вас знаю. А вы меня нет. У вас шрам на правом плече, сзади, сразу под лопаткой.
       Так, подумал Брант. Откуда она меня знает? Ну, в Колонии Бронти она могла быть проездом (если бы жила, я бы ее запомнил, такие лица не забываются), видела меня загорающим или купающимся в реке. Но - Артания? Кто здесь вообще может знать про Артанию? Это так давно было, я сам ничего не помню.
       - Кто вы такая? - спросил он напрямик.
       - Это не имеет значения. Шрам есть, не так ли?
       - Есть, - сказал Брант мрачно.
       - Очень хорошо. Так. Что же дальше? Что-то было дальше. - Рита собиралась с мыслями. - Ах, да. В данный момент ваша жизнь в опасности. Я сейчас отлучусь часа на два. Никуда не выходите из дома и не выпускайте вашего друга. Слышите? Из дома ни ногой.
       - Ну вот еще! Зачем?
       - Позже я вам все объясню. Идите к своему другу. Если хотите, к вам придут девушки, здесь есть хороший публичный дом неподалеку. Прислать?
       - Нет, - сказал Брант. - В публичный дом я и сам могу пойти, зачем же вам трудиться.
       - А друг ваш?
       - Обойдется.
       Рита вдруг наморщила нос и нервно рассмеялась. Брант улыбнулся.
       - Ладно, - сказала Рита. - Идите к Нико. Я воспользуюсь черным ходом. Никому не открывайте. Слышите? Это очень серьезно. Никому.
       - Хорошо, - сказал Брант. - Но могу я по крайней мере знать, что происходит?
       - Узнаете через два часа.
       Брант вышел в гостиную. Рита быстро переоделась и выбежала через черный ход.
       В гостиной основательно уже пьяный Нико буянил в одиночку, кидая столовые ножи в чей-то портрет на стене (густая темпера, покрытая матовым лаком) и промахиваясь. Ножи не втыкались в стену, но стукались плашмя и падали на пол. Очевидно, квалификация все еще не восстановилась.
       Брант сел в кресло и отломил себе кусок паштета. Было очень вкусно. Он залил паштет вином, поставил кубок на стол, и замер.
       Все очень просто. Тот жилистый с приплюснутым носом, в Кронине, слышал его имя. Эта баба была либо его подружкой, либо просто шпионкой. Жилистый ей все рассказал. Возможно, жилистый произвел расследование - а он явно был шпион, и явно профессионал - и знал о Бранте больше, чем кто-либо. И рассказал этой дуре. Теперь она идет к жилистому. Приведет его сюда, возможно не одного. И его, Бранта, тут преспокойно ухлопают вместе с Нико. Не будь Нико рядом, он бы спрятался где-нибудь и посмотрел бы, чего будет. Но Нико был рядом.
       Брант поспешно встал и подошел к окну. Пустая улица. Пока что пустая.
       - Нико, - сказал он. - Сейчас мы отсюда уйдем, быстро и тихо. Завтра мы уедем на юг, к морю. Ты любишь море, Нико? Я - очень. Мы сменим имена. Ты больше не Нико, а я больше не Брант.
       - Потрясающе, - сказал Нико, которому эта идея очень понравилась. Он встал, едва не опрокинув стол, подошел к Бранту, чтобы его обнять и поздравить, и упал. Брант поднял его и повел, шатающегося, к двери.
       - Уй, - сказал Нико. - Я, кажется, изрядно пьян. Подожди.
       Он отцепился от Бранта, выпрямился, глубоко вдохнул, и ударил себя с размаху кулаком в грудную клетку.
       - Все, я трезвый, - сказал он.
       - Идиот, - сказал Брант.
       Он взял руку Нико и положил ее себе на плечо. Он не стал вытаскивать меч, поскольку меч от стрел не спасает. Они спустились по темной лестнице, вышли на улицу, и двинулись прочь от центра. В таверне остались принадлежности, уголь, холсты, эскизы, одежда - и черт с ним.
       Все деньги были у Бранта с собой. Через три часа на противной и грязной окраине Брант отыскал противную и грязную таверну. Он нанял комнату и оставил Нико отсыпаться. Сам он решил побродить по улицам. Последний раз в столице. Проверив карманы, он обнаружил в одном из них клочок бумаги. Улица Весенних Роз. А? Ах да, женщина по имени Аврора всегда бывает дома по утрам, с семи до полудня. Может, не дразнить гусей и не идти? Но ведь он не сказал ей нет. А это почти равносильно обещанию придти. В приличном обществе.
       А на юге, в гавани, стоят небось красивые суда, и старые злобные капитаны кричат страшными романтическими голосами - "Отдать швартовы! Лево руля, сука безмозглая, лево руля! Не напорись на риф, блядь!" - а в кабаках развратные красотки пьют пунш, или чего они там на юге пьют, и жеманно держат двумя пальцами жирные атасы, откусывая по малу и сразу проводя языком по передним зубам, чтобы на них ничего не оставалось. А по утрам ласковый бриз гладит пальмовые ветви. И пахнет тиной, йодом, водорослями, и вообще морем и прибоем. И можно выстроить живописную виллу на какой-нибудь совершенно безумной скале, о которую разбивается штормовая волна, и брызги оседают на перилах веранды, а веранду нужно так распланировать, чтобы ветер был не страшен - сидишь себе, пьешь неторопливо что-нибудь изящное, а кругом молнии, буря, а у тебя свеча на столе - и огонек даже не дрожит. Как бы это распланировать? Основание надо делать из камня, это понятно. Но, наверное, нужно поставить несколько двигающихся створок под разными углами, чтобы ветер в этом лабиринте терялся и немел. А от дома вниз к прибою и песку нужно будет выложить мраморную лесенку, петляющую.
       Пока он все это обдумывал и даже делал расчеты в уме, Брант не заметил, что ноги уже принесли его в центр. Причем не куда надо, т.е. на Улицу Весенних Роз, ведь до утра оставалось еще часа три, но к Храму Доброго Сердца. Он вдруг осознал, что так и не решился туда войти за все это время. А ведь думал об этом многие годы. Сейчас внутри никого нет кроме, возможно, священника. А приходить надо было вечером. А он вместо этого пошел за Нико на Улицу Плохих Мальчиков, поскольку человек слаб и глуп, и там напоролся на шпионку, почему ему и придется ехать теперь на юг одному. То есть, не одному, а с Нико. До чего же я все-таки мрачный, неуживчивый тип, подумал Брант. И, между прочим, дормер над фронтоном Храма совершенно лишний. Напутал чего-то старик Гор. Чего-то не учел.
       У алтаря горело несколько свечей. Остальное помещение не освещалось. Почти ощупью пробрался Брант по центральному проходу и сел на переднюю скамью. Он просто посидит и подумает. И помолится. И помечтает.
       Слева раздались шаги и средних лет человек в рясе до полу вышел на свет, щурясь на Бранта.
       - Вам чего, сын мой? - спросил он не очень приветливо. - Шли бы вы спать.
       - Вы невежливы, - заметил Брант. - А если я нуждаюсь в помощи Создателя, тогда что?
       - Мы все в ней нуждаемся.
       - А если я нуждаюсь в экстренной помощи и пришел ее просить сюда, в Храм?
       - Сын ной, - сказал священник устало. - Пришедших просить Создателя о помощи видно издалека.
       Помолчали.
       - Вы пойдете домой, или будете тут торчать и не давать мне спать? Я сегодня ночую в Храме, моя очередь. И я бы с удовольствием поспал, тем более что утром мне проповедь читать, а я, когда не выспался, читаю проповеди бестолково и сумбурно.
       - Никуда я не пойду, - отрезал Брант. - Выгнать вы меня не можете, не имеете права, как верующий.
       - Н-да, - сказал священник неопределенно, садясь рядом.
       - Вы давно здесь служите?
       - Двадцать лет, сын мой.
       - Вы хорошо знаете своих прихожан?
       - Да.
       - Сюда приходит одна девушка. То есть, сейчас она женщина.
       - Вы уверены, что только одна?
       - Я видел ее здесь семнадцать лет назад. И обещал увидеть еще раз.
       - Семнадцать лет назад вам было лет пять, сын мой.
       - Девять. А ей лет семнадцать. У нее еще брови такие.
       - Какие? Впрочем, я знаю, какие. А вы, стало быть, отсутствовали семнадцать лет. Лицо мне ваше кого-то напоминает. Очень знакомое лицо.
       - Никого оно вам не напоминает, и напоминать не может. Волосы у этой женщины каштановые. Глаза голубые. Конечности тонкие и длинные.
       - Да я знаю, знаю.
       - Что вы знаете?
       - Знаю, о ком вы говорите.
       - Она заходит сюда?
       - Иногда.
       - По определенным дням?
       - Нет. Когда как.
       - Днем? Вечером?
       - И так, и сяк. - Священник почему-то улыбался. Что-то его забавляло.
       - Вы знаете, как ее зовут? - спросил Брант.
       - Еще бы. А вы?
       - Нет. Скажете?
       - Нет.
       - Почему?
       - Не знаю, - сказал священник. - Не хочется. Вы из какого сословия?
       - Какое это имеет значение?
       - Для мирских, очевидно, большое, раз все они только об этом и заботятся. Так из какого?
       - Смотря для кого и как.
       - Благородных кровей, я думаю, но скрываете.
       - Да, - сказал Брант. - Я воспитывался вместе с детьми слуг.
       - О! - сказал священник. - Оказывается, я думал не в том направлении. Беда в том, что все мы сперва думаем не в том направлении, и в результате получается то, что мы видим. Дети слуг, семнадцать лет отсутствия, девять лет изначально. Сейчас, сейчас. Нет, не говорите, я сам вспомню. Змееныш? Бесенок? Тигренок? Медвежонок?
       - Волчонок.
       - Точно! Именно! Волчонок. Меня сбило с толку именно ваше лицо. Позвольте.
       Священник взял с алтаря одну из горящих свечей и внимательно рассмотрел лицо Бранта.
       - Ничего не понимаю, - сказал он. - Вы либо выдаете себя за кого-то другого, либо... нет, не знаю.
       - Почему вы так решили?
       - Видите ли, Волчонка привезли... ну, в общем, он был, по слухам, сыном какого-то артанского князя.
       - Да. И что же?
       - Вы не можете быть сыном артанского князя. В ваших чертах нет решительно ничего артанского. Обыкновенный нивериец со славскими примесями.
       - Вы видели меня, когда я был ребенком?
       - Нет. И Волчонка не видел.
       - Я - Волчонок.
       - Не думаю. Ну, это не существенно.
       - Можете вы сделать, чтобы я увидел женщину, о которой я... которую я...
       - Молодой человек, женщина, о которой вы говорите - вдовствующая Великая Княгиня. С ней хотят говорить многие. Она редко говорит с кем-нибудь.
       - Не шутите так, - сказал Брант. - Я люблю шутки, и я просто без ума от шутливых священников, но - не шутите.
       - Я вовсе не шучу. Я вам так скажу - послезавтра начинается Большой Турнир в Итанином Рынке, на котором по традиции будут присутствовать все высокопоставленные лица, включая княжеский дом. Пойдите и посмотрите на Вдовствующую Великую. Можете попытаться там же с ней заговорить.
       - Почему же не здесь?
       - Потому что Храм - не место для любовных приключений.
       - Это не любовное приключение.
       - Идите спать. Хватит, - сказал священник, раздражаясь.
       - Я обращусь к вашему начальству, - пригрозил Брант. - Скажу им, что вы отказали в помощи верующему. Вот прямо сейчас пойду к самому главному священнику и разбужу его.
       - Уже разбудили, - сказал Редо. - Я и есть Главный Священник Астафии. Идите домой.
      

    ***

      
       Слуга Хока отпер дверь и поклонился.
       - Прошу вас, госпожа моя.
       - Хозяин не спит? - спросила Рита.
       - Бодрствует. Он в кабинете. Скажите ему, чтобы он заплатил мне жалование за прошлый месяц. Он явно забыл.
       - А сам не можешь сказать?
       - Боюсь.
       Рита прошла в кабинет. Хок поднял голову от какого-то списка и поприветствовал гостью.
       - Чем обязан?
       - Хочу просить вас об одном одолжении.
       - Ради вас - все, что угодно, если это не связано со свержением существующего правительства.
       - Вы помните, в Кронине, вы собирались выпороть мальчишку по имени Брант?
       Хок помрачнел.
       - Помню.
       - Выпороли?
       - Нет. Я потерял наглеца из виду. Он теперь где-то здесь. Его видели мои люди.
       - Вы все еще сердитесь на него?
       - Естественно. Вы бы тоже сердились.
       - Я прошу вас его простить.
       - Невозможно. Он успел оскорбить меня еще раз.
       - Вы говорите, что потеряли его из виду.
       - Он назначил свидание моей любовнице.
       - Авроре?
       - Откуда вы знаете?
       - Не будьте наивным, Хок.
       - Да, Авроре.
       - Ну и что?
       - Как - что? Это, по-вашему, не оскорбление?
       - Не знаю. Он знал, что она ваша любовница?
       - А мне что за дело?
       - Это просто самодурство, Хок.
       - Возможно.
       - Она все равно вам изменяет.
       - Неправда.
       - Правда.
       - Во всяком случае, об этом никто не знает.
       - Хок, камни на дне Южного Моря знают, что она вам изменяет. Собольи муфты, в которых славские мещанки греют морозными вечерами пухлые свои руки, знают, что она вам изменяет. Что вы мне морочите голову! Мне нужен этот Брант. Это государственное дело. Мне он нужен живым и действенным.
       - Вы хотите сделать его своим любовником?
       - Представьте себе - нет.
       - Зачем он вам?
       - Будьте скромнее, мой друг.
       - Как вы возбуждены, прекрасная Рита! Я просто любопытен.
       - Смиритесь. Мне нужно ваше слово.
       - Он назначил Авроре свидание.
       - Он не придет на это свидание.
       - Вы совершенно точно это знаете? - спросил Хок, прищуриваясь.
       - Да.
       - Ну, хорошо. Только ради вас. Но если он придет...
       - Он не придет.
       - ...ему не поздоровится. Поверьте.
       - Верю. Он не придет.
       Как гора с плеч. Рита шла домой быстрым шагом. Она еще не знала, что скажет Бранту. Что нужно сказать Бранту. Услать его за тридевять земель было бы самым разумным. Хоку доверять нельзя. Сегодня он делает вид, что забыл, а завтра или через год вдруг случайно вспомнит, в самый неподходящий момент. Уехать вместе с Брантом? У нее большое состояние. Глупо как-то. Неплохо было бы сначала узнать человека поближе. Десятиминутное знакомство не повод для планирования дальнейшей жизни.
       Дом был пуст. Ни Бранта, ни Нико! Идиот. Ему же велено было сидеть на месте. Где его теперь искать?
       Свидание. Он назначил Авроре свидание. Это ерунда, Аврора всегда сама назначает свидания. С семи до полудня. Он пойдет на это свидание, и там его будет ждать Хок.
       Рита взглянула на часы. Полночь.
      

    ***

      
       Улицу Весенних Роз Брант помнил хорошо. Собственно, это была даже не улица, а очень широкий сквер, усаженный деревьями. И было на этой улице только два дома - отремонтированный квартирный, для среднего сословия, и роскошный модернизированный особняк. Брант постучал. Никто не отозвался. Он постучал еще раз. Подождал. Толкнув дверь, он обнаружил, что она не заперта.
       В вестибюле горела лампа. Слуг нигде не было видно. Брант поднялся по широкой лестнице с орнаментированными перилами и выбрал самую красивую дверь. Он не ошибся - это и была хозяйкина спальня. Кровать под балдахином. Плюшевые драпировки. Прикроватный столик с двумя золотыми кубками. Сама хозяйка, в кресле, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту.
       Брант круто обернулся, одновременно выхватывая меч. Никого. Еще полоборота. Опять никого. Он повернулся бы еще раз, но тут его схватили сзади за локоть и за волосы, и он почувствовал, что падает. Кисть руки пронзила невообразимая боль, и он выронил меч. Он упал на бок и хотел было вскочить, но ему не дали. Он хотел перекатиться на спину, но у него ничего не вышло. Сидя рядом с ним на корточках, Рита одной рукой взяла его за ухо, а другой приставила к его горлу кинжал.
       - Не двигайся и молчи, - сказала она. - Лежи и слушай. Сейчас мы отсюда уйдем.
       - Никуда я не пойду, - сказал Брант, косясь на клинок. - Можете прикончить меня здесь, или подождать этого, с приплюснутым носом. В этот раз отступать некуда, и я буду с ним драться.
       - Ты не будешь с ним драться.
       - Буду.
       Он рванулся, и Рите пришлось отпустить его ухо и треснуть его по лбу. Он ударился затылком об пол и зарычал от боли и унижения. Она опять взяла его за ухо. Кинжал торчал у горла. Это было глупо. Она отбросила кинжал, отпустила ухо Бранта, и поднялась.
       Брант удивленно смотрел на нее с пола, морщась от боли в затылке и боли в запястье.
       - Вставай. Никто тебя не тронет, пока я здесь. Вставай.
       Брант сел.
       - Я, наверное, что-то не так понимаю, - сказал он.
       - Это нормально, - объяснила Рита. - Весь мир построен на непонимании. Я вот давеча как увидела твое лицо...
       - Что-то всех тут интригует мое лицо, - сказал Брант, поднимаясь на ноги.
       - Подними меч и вложи в ножны.
       - А зачем вы Аврору связали?
       Рита посмотрела на него мрачно, перевела взгляд на связанную Аврору, и опять посмотрела на Бранта, так же мрачно.
       - А?
       - Буянила она очень, - сообщила Рита. - Требования высокие. Ты будешь подбирать меч или нет?
       - Это не дело, - возразил Брант. - Нужно ее развязать.
       Он поднял меч.
       - Вложи в ножны.
       Брант сделал вид, что вкладывает меч в ножны. Неожиданно он резко повернулся. Острие уперлось Рите в живот.
       - Теперь, милочка, - сказал он, - ты мне все-все расскажешь. Стоять! Ничего не утаишь. Что к чему и зачем. Расскажешь, зачем тебе понадобилось все это, и как именно ты собиралась меня прикончить, и кто такой этот с приплюснутым носом.
       - Баран, - сказала Рита, рассердясь. - Я твоя мать. Вложи меч в ножны. Слушай, что тебе мать говорит!
       Такого поворота событий Брант не ожидал. Клинок продолжал упираться Рите в живот. Рита заложила руки за спину и закатила глаза. Брант опустил меч.
       - Ты... вы... моя мать?
       - Это бывает. У многих есть мать. И у тебя тоже. И это я. Меч вложи. Баран упрямый.
       Брант стоял столбом. Рита взяла у него меч и вложила в ножны.
       - Так, - сказала она. - Теперь я кое-что скажу этой дурочке на ушко, и мы отсюда уберемся по добру, по здорову. Понял, дубина?
       - Э...
       - Я спрашиваю, понял?
       - Да.
       Рита подошла к Авроре, вынула кляп и кинжалом разрезала веревки, которыми Аврора была привязана к стулу. Куски веревок она быстро и очень тщательно собрала и сунула в мешок. Наклонившись к уху все еще сидящей в кресле Авроры, она сказала очень тихо, чтобы не слышал Брант -
       - Нас здесь не было. Вообще никого не было. Скоро сюда явится Хок, прими его ласково и нежно. Если он что-нибудь заподозрит, я сразу об этом узнаю, и тогда я вернусь и буду очень медленно и буднично разнимать тебя на части, отвлекаясь время от времени на философские монологи. Та боль, которую ты на мгновение испытала сегодня, покажется тебе сладким воспоминанием. Ты будешь по ней тосковать, как по первому поцелую. Вон кувшин и кружки. Выпей две или три, это тебе поможет. Поняла?
       Аврора молча и быстро кивнула.
       Где-то скрипнула дверь. Аврора отчаянно посмотрела на Риту, а потом на Бранта.
       Брант успел оправиться от шока, в основном, и почти все понял. Кивком он указал Рите на открытое окно.
       Пока он вылезал на карниз и двигался вдоль стены, пока Рита ждала, чтобы он освободил ей место, Аврора шарахнулась к прикроватному столику, налила себе, расплескивая, кубок вина, выпила залпом и налила второй. При некоторых обстоятельствах, надменные становятся понятливыми, степенные действенными, распущенные строгими, а величавые кроткими. Главное - войти в ритм.
       Был восьмой час утра.
       Хок поднялся по лестнице и вошел в спальню Авроры. У него не было причин сомневаться в обещании, данном ему Ритой, и он почти не сомневался. Почти уверен был Хок, что Брант на свидание не явится. Будучи, тем не менее, человеком обстоятельным, он решил на всякий случай проверить, что к чему.
       Аврора в тонком пеньюаре возлежала на пышной постели, как зрелая томная нимфа на ложе из пьянящих трав. Хок окинул взглядом комнату.
       - Доброе утро, - сказал он. - Извини, что нарушаю наш договор.
       - Иди сюда, - сказала Аврора, томясь сладострастно. - Мне сейчас не до договоров, я хочу, чтобы ты мною овладел и был бы груб.
       С кем это она с вечера переспала, подумал Хок, отстегивая меч и сбрасывая плащ. Стерва. Вечер принадлежит мне. Договор. Капризная дура.
       Он быстро разделся и лег рядом с Авророй.
       - Будь груб, - сказала она, делая испуганные глаза. - Я тебя боюсь, ты сильный и страшный.
       Хулиганка, подумал Хок. Блядища. Сейчас мы тебе покажем.
       Брант дюйм за дюймом двигался по карнизу к углу здания, и Рита следовала за ним. Из окна спальни донеслись стоны Авроры, как раз во-время - рукоять меча Бранта царапнула стену. Достигнув угла, он осторожно обогнул его и остановился. Рита обогнуть угол не смогла.
       - Не смотри... те... вниз, - прошептал Брант.
       - Я не смотрю.
       Карниз был узкий и вмещал ступню не полностью. До земли было не то, чтобы далеко, но два с половиной человеческих роста - достаточно, чтобы сломать ногу или шею.
       - Не двигайтесь, - прошептал Брант. - Сейчас я слезу чуть ниже. Буду держаться руками за карниз. Вы встанете мне на плечи. Руками будете держаться за угол. И медленно съезжать - по мне. Плавно, медленно, не останавливаясь. Как ухватитесь руками за икры - отпустите. Приземляясь, старайтесь перекатиться влево, в сторону от угла.
       - Нет, - прошептала Рита яростно.
       Но Брант уже поставил ногу на карниз по ее сторону стены и, сжимая угол ладонями, съехал и повис на руках.
       - Быстрее, - прошипел он.
       Лицом к стене, Рита поставила правую ногу на его правое плечо, едва не потеряв равновесие. Схватилась за угол. Поставила левую ногу на его левое плечо. Крепкий мальчик, подумала она. Такую медведицу на себе держать. Сжимая угол ладонями, она скользнула обеими ступнями вниз, вдоль боков Бранта. Едва не ударившись подбородком о карниз, она съехала ниже, по тросу, бедрам, и голеням. Ноги зависли в воздухе. Сейчас свалимся, подумала она. Когда руки достигли колен Бранта, она ослабила хватку и упала вниз. Перекатилась.
       Брант качнулся назад и вперед и поймал носками сапог декоративную щель в известняке. Пользуясь щелью, он перебрался в сторону от угла, быстро, мягко передвинулся к водосточной горголе, подтянулся, встал на горголу, и с нее прыгнул на фронтон над входом. С фронтона он съехал вниз по колонне.
       - Молодец, - восхищенно сказала Рита, целуя его в щеку и оглядывая с головы до ног. - Надо же. Ну, пойдем, поговорим.
      

    ***

      
       Расслабленный, Хок развалился на кровати, глядя в потолок. Глаза слипались. Утро. Рано. Аврора со счастливой улыбкой прижималась к его плечу. Ему захотелось ссать.
       Хок отодвинул Аврору, поднялся, и пошел в смежную туалетную комнату. Поссав, он обтерся влажной тряпкой и вышел снова в спальню. Взгляд его уперся в прикроватный столик.
       Лужа от расплескавшегося вина. Проходя мимо, Хок мазнул лужу пальцем. Еще не засохло. Странно. И, кстати, от Авроры пахло вином. Не перегаром. Вином. Пито было недавно.
       - А где твоя служанка? - спросил он небрежно, садясь на постель.
       - Кто ж их знает, где их носит, служанок. Служанки нынче своевольные стали.
       - Да, - сказал Хок. - Это точно.
       Он водил глазами по комнате. Все вроде было на месте, ничего подозрительного, и тем не менее его не покидало ощущение, что здесь дрались, причем с оружием.
       - Ладно, - сказал он. - Я пойду, у меня дела с утра.
       - Останься, - попросила Аврора. - Я тебя хочу.
       - Я приду вечером. Сейчас очень спешу.
       Он стал одеваться. Нагнувшись, чтобы натянуть сапог, он заметил и подобрал с пола обрывок веревки.
       - Это что такое? - спросил он небрежным тоном.
       - Это? Не знаю.
       Обрывок был дюйма три длиной. И все бы ничего, но с обеих сторон веревку резали либо мечом, либо кинжалом.
       - Ладно, - сказал Хок, бросая обрывок на пол.
       Он надел дублет, приладил перевязь, и накинул плащ.
       До набережной было - два квартала. Хок прошел их спокойным шагом, остановился у парапета, и посмотрел на воду. День уже начался - люди ходили туда-сюда, злые с утра, делового вида торгаши спешили в лавки, подводы катились по набережной, стуча колесами. Все было как обычно, но Хок почти не сомневался, что пройдет два или три дня и труп служанки Авроры всплывет где-нибудь ниже по течению Астафа, с какой-нибудь конусообразной заточкой, сделанной из стального арбалетного болта, в спине. Он слишком хорошо знал Риту. А она его. Между ним и Ритой было соглашение. Он поверил Рите, но Рита не поверила ему. Она не имела права вмешиваться. Она нарушила соглашение.
       ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. СПОРТ И ПОЛИТИКА.
      
       Место, где проходили раз в три месяца турниры, называлось Итанин Рынок. Откуда взялось это название, никто не знал. Поговаривали, что, де, жила-была когда-то девушка по имени Итания. Знающие, особенно историки из Кронинского Университета, издевались над этой легендой и даже сочиняли скабрезные шутки, вот мол, идет Итания, машет юбкой, а навстречу ей, и так далее. Или - стоит Ривлен Великий перед зеркалом, а тут сзади подходит голая Итания - и прочее.
       Находилось это место за чертой города, в прелестной долине, и ехать туда нужно было через Восточную Заставу.
       Целая группа садовников непрерывно ухаживала за травой на огороженном поле. В зимние месяцы турниры устраивались на снегу.
       Для княжеской семьи и высокопоставленных сановников и чиновников были сконструированы трибуны. Великий Князь, Вдовствующая Великая Княгиня и ее дочь обычно устраивались в специальной центральной ложе с крышей, на уровне первого ряда. Остальным зрителям предоставлялось располагаться где угодно, хоть на деревьях, что некоторые и делали. Долгое время вход в Итанин Рынок был бесплатный. Но начинавший с возрастом проявлять бережливость Фалкон выставлял теперь нескольких стражников у въезда в долину, и те брали с приезжающих плату. Плата шла в казну. Когда Фалкон впервые ввел это правило, он не дал никому никаких конкретных инструкций по поводу учета поступающих средств, чем и воспользовались стражники, прикарманив значительную часть денег. На это и рассчитывал Фалкон. Вскоре он колесовал прикарманивших на площади. В дальнейшем деньгам велся строгий учет без всяких специальных инструкций.
       Рядом с турнирным полем помещались стойла для лошадей, склады оружия, кузня, казармы для охраны, и несколько сезонно работающих таверн, торговавших в основном пивом (правда, удивительно свежим и вкусным) и мясом (жареным на углях, и тоже необыкновенно вкусным).
       Участники турнира проходили особый конкурс, на котором судьи отбирали лучших.
       - Так значит, - сказал Брант, задумчиво сидя в кресле и потягивая журбу, - вы знали, что я жив.
       - Нет, - ответила Рита.
       Нужно было отвести его для этого разговора в таверну, а она приволокла его к себе домой. Он чувствовал себя слишком свободно и уже успел основательно ей нахамить.
       - Не знали?
       - Надеялась. Мы попали в плен, когда тебе было три года от роду. Ты уже свободно тараторил и ругался, но еще ничего не понимал. Сперва нас разлучили, а потом мне удалось бежать. Я планировала твое похищение, но Номинг передвигался по всей Артании, нигде подолгу не останавливаясь, и я четыре года не могла выбрать нужный момент. А потом...
       - А потом?
       - Потом Фалкон и Хок разбили Номинга и взяли его в плен. Он им сказал, что ты умер. Я не поверила. Но тебя я так и не нашла.
       - Меня похитили в ту же ночь, что и Номинга. Я прекрасно это помню. И вовсе он не был взят в плен, его просто выкрали из палатки. Вот Хок и выкрал. То-то мне его рожа знакомой показалась.
       - А ты?
       - А меня приволокли в Астафию и определили в дом Фалкона, в служебный флигель. Там я жил два года с детьми слуг, а потом сбежал.
       - Куда?
       - В Колонию Бронти.
       Рита густо покраснела. Помолчали.
       - Что ты делал в Колонии?
       - Много разного. Учился архитектуре. Строил здания. По-моему, вам это не интересно.
       - Напротив, напротив... Почему бы тебе не называть меня на ты?
       - Не все сразу.
       - Мне очень стыдно, и жалко упущенного времени. Но я - твоя мать, и я на все для тебя готова.
       - На все?
       - На многое.
       - В данный момент меня интересует турнир.
       - Какой турнир?
       - В Итанином Рынке.
       Рита удивленно наклонила голову. Она не могла с уверенностью сказать, как именно положено проводить время матери и сыну, неожиданно встретившимся после долгой разлуки. Но, вроде бы, не на турнире. И вообще что это такое - она ему говорит, что жизнь за него готова отдать, а он ей про турниры. Ему следовало бы ответить что-то вроде "Да, матушка, я тоже на все для тебя готов", или, скажем, "Я так счастлив, что просто не передать, все мои желания наконец исполнились". Или хотя бы обнять и поцеловать! Уши бы не отвалились у него, а?
       - Турнир начинается через три дня, - сказала Рита. - Хорошо, если хочешь, мы поедем с тобой и посмотрим. Я не верю Хоку. Я буду тебя охранять пока что. Я от тебя не отойду.
       - Почему бы просто всем не объявить, что я - ваш сын?
       Рита встала и прошлась по комнате.
       - Ты знаешь, кто я такая?
       - Догадываюсь.
       - Я не просто шпионка. Я вообще не шпионка.
       Он пожал плечами. Она подумала, как бы все это получше преподнести.
       - Нико тебе рассказывал про себя? - спросила она.
       - Нико фантазер.
       - Да. Но в том, что он говорит, есть доля правды.
       - Ага, - догадался Брант, - вы - драконоборец?
       - Дурак, - сказала Рита. - Ничего смешного. Перестань ржать. Перестань, я сказала. Я - воин на тайной войне.
       - Ага, - сказал Брант.
       - Тайные сражения, тайные перемирия, наступление, отступление, - все это происходит непрерывно. Есть тайные переговоры. Тайное вероломство.
       - Война ведется против Вантита?
       - При чем тут Вантит? Вантит - это так, больше теории и мечты, чем реальность. Война ведется против Славии, в основном. Иногда, но реже, против Артании. В Артании трудно делать что-то тайно - там слишком много открытых пространств, а артанцы не похожи ни на нас, ни на славов, и вербуются очень неохотно. Не потому, что не продажны, а потому, что менталитет другой. Гораздо больше нашего боятся, что подумает деревня, если узнает. А Вантитом занимается отдельная бригада, очень специализированная. Я к ним отношения не имею никакого.
       - Жаль.
       - Наверное. Дело не в этом. Каждый тайный воин может все, что могут другие, плюс что-то еще, свое. Я - специалист по боли. Я умею причинять людям невообразимую боль. Когда, например, нужно заставить кого-то говорить. То есть, в просторечии я называюсь просто - палач.
       Она внимательно смотрела на Бранта. Брант даже глазом не повел.
       - А влияние при дворе у вас есть?
       - Да. А что?
       - Я хочу участвовать в турнире.
       - Дался тебе этот турнир!
       Странный он какой, подумала Рита. Впрочем, он и должен быть странным. Он мой сын. Что это означает, я не знаю. Знала когда-то. С тех пор забыла. А он тем временем вырос и возмужал. И что теперь с этим делать - неизвестно. Ничего я не чувствую к нему, вот что. Абсолютно ничего. Никаких чувств.
       Но, позвольте, подумала она. Я ведь его сразу узнала. И сразу стала другая. И сердце билось, и в глазах темнело. Я другая. Я не такая, как была вчера утром. У меня есть сын.
       - Участвовать? - спросила она. - Что ж. До следующего турнира три месяца. Я могла бы тебя подготовить...
       - Нет. Я хочу участвовать в этом турнире.
       - Не дури. Осталось три дня. Все участники известны.
       - Но ведь у вас есть влияние?
       Рита задумалась. Сын, к которому я не испытываю никаких чувств, хочет участвовать в турнире. А если бы он уехал прямо сейчас, и я бы никогда его больше не увидела? Было бы мне больно? Да, поняла она. Было бы больно. У нее вдруг перехватило дыхание.
       - А что ты умеешь? - спросила она в конце концов.
       - Строить.
       - Я про турнир спрашиваю. На турнире не строят, разве что заграждения.
       - И глазки еще строят на турнире, - подсказал Брант. - Женщины мужчинам.
       - Я тебя спрашиваю...
       - Я в любой категории победить могу.
       Рита улыбнулась. Потом рассмеялась.
       - Хвастун, - сказала она почти ласково.
       - Нет, правда.
       - Там собираются лучшие.
       - Меня учили лучшие.
       Рита присела на край стола и неловко, неумело погладила его по голове. Он замер, не зная, как реагировать. Рита вздохнула.
       - Упрямый ты, - сказала она. - Упрямый и суровый. Ладно, идем со мной. Идем, идем, чего расселся.
       Они спустились в подвал, неся каждый по факелу. Помещение было огромное. Вдоль стен высились стенды с оружием разных видов.
       - Бери меч, - сказала Рита.
       - Какой?
       - Любой. Только не свой. Твоим только в зубах ковырять после глендисов.
       Брант подошел к одному из стендов. Действительно, оружие здесь было очень высокого качества. Он выбрал меч себе по руке. Рита прищурилась.
       - Тяжеловат, - сказала она, но взяла такой же. - Вставай в стойку.
       Брант вспомнил, что недавно он сам преподнес такой же урок Нико. Ну-ну. Он стоял с мечом в руке и смотрел на Риту. Действительно, подумал он, есть сходство. Разрез глаз. Подбородок. Эта женщина - моя мать. Стоит с опущенным мечом - в точности как Хок стоял тогда, в кафе, в Кронине, и смотрит на меня. И растеряна. И я растерян. Моя мать - палач.
       Как только клинки соприкоснулись, Брант понял, что имеет дело с противником из категории, которая никогда ему раньше не встречалась на пути. Самой высшей категории, наверное. Им играли, как мальчишкой. Его обманывали, заманивали, дразнили, и в конце концов заставили войти в настоящий, неподдельный раж. Он несколько раз ощутил ягодицей удар плашмя.
       - Неплохо, - сказала Рита, отступая. - Но слишком правильно. У тебя хорошие инстинкты, но они подавлены. Ты совсем не чувствуешь противника. Успокойся. Возьми себя в руки.
       Брант вытер пот со лба.
       - Я побеждал в турнирах, - сказал он. - Я не так плох, как кажется.
       - Прекрасная выучка, - заметила Рита. - Тебе это поможет. Но у тебя есть несколько дурных привычек, от которых следует избавиться. И у тебя есть манера, свойственная всем школярам, делать ставку на сдерживание противника. Глухая защита очень утомляет, и всегда ведет к проигрышу в конечном счете. Ищи у оппонента слабые места и действуй. Еще раз. Подожди.
       Она отвернулась. Почему-то ей захотелось заплакать. Она не смогла. Как сказал ее сын, "не все сразу".
       На этот раз Брант вел себя спокойнее. После нескольких выпадов Рита подняла руку, сказав, -
       - Хватит пока. За три дня я из тебя фехтовальщика не сделаю. Попробуем что-нибудь другое. Возьми арбалет, что ли.
       Брант выбрал средней тяжести оружие, натянул тетиву и вложил стрелу. Рита указала на белую точку - кусок бумаги, приколотый к противоположной стене. Расстояние - пятьдесят шагов. Брант приложился, прицелился, и надавил на спусковой крючок.
       Удивленная Рита подошла к мишени и посмотрела сначала на вонзившуюся в нее стрелу, а потом на Бранта.
       - Да, - крикнула она ему, - Глазомер что надо. А ну еще раз.
       Следующая стрела вонзилась в стену в двух миллиметрах от первой.
       - Еще раз, - крикнула Рита.
       Следующая пришлась точно между двумя предыдущими. Четвертая стрела расщепила первую.
       - Попробуй железо! - крикнула Рита.
       Стальной болт влетел во вторую стрелу, расщепив ее на двое.
       Рита перешла обратно к Бранту.
       - А если на пути стрелы река?
       - В теплый день, - сказал Брант, - нужно учитывать испарение, в зависимости от расстояния. И строить траекторию ниже обычного. В холодный день брать выше. Двигающиеся мишени требуют упреждения, направление ветра определяется влажным пальцем, упреждение в зависимости от расстояния.
       - Черт знает, что такое, - сказала Рита. - Стреляешь ты действительно хорошо. Луком владеешь?
       - Да.
       - Так же, как арбалетом?
       - Лучше.
       - Что ж, в этой категории ты смело можешь участвовать. Есть еще бег, кулачный бой и джуст.
       Она почувствовала, как теплая волна пробежала по жилам. Совершенно незнакомое чувство. Материнская гордость, догадалась Рита.
       - Бегаю быстро.
       - Бегать нужно не быстро, а толково. В джусте участвовать я тебе запрещаю на правах матери. С кулачным боем... лучше не надо.
       - Я умею.
       Некоторое время она раздумывала.
       - Зачем тебе все это?
       - Нужно, - упрямо сказал Брант.
       - Ладно, - сказала Рита. - Попробуем. Я, правда, не специалист. Ну да чего уж там. Давай.
       Они встали в стойку.
       - Бей смело, - сказала Рита. - Не бойся. Я сейчас не женщина, я противник. Давай, давай.
       Брант сделал обманное движение и произвел прямой удар.
       - Тебе чего было сказано? - сказала Рита сварливо. И подумала, что ни разу в жизни не говорила раньше сварливо. - Бей смело. В меня ты все равно не попадешь.
       Тут Бранту действительно захотелось попасть. Чего это она раскомандовалась? Он ее знает меньше суток. Она говорит, что она его мать. Всю жизнь человек прожил без родителей, а тут является эта дылда, профессиональный палач, и заявляет о правах. Если завалю, откачаю, подумал Брант. И пошел в атаку.
       Рита проскочила у него под локтем и стукнула его тыльной стороной руки по затылку.
       - Щенок, - сказала она. - Чего ты молотишь кулаками без толку? Тело противника состоит из полушарий. Найди самую близкую к тебе точку на полушарии и бей в нее прицельно. Разворачивай тело, а не кулак. В общем, с кулачным боем тоже ничего не выйдет. Будешь стрелять. С остальным придется повременить.
      

    ***

      
       - Совершенно невозможно, госпожа моя, - сказал Глава Турнирной Комиссии. - Увы, все участники уже заявлены и утверждены. Я хотел пристроить своего племянника, парень замечательный наездник, но не смог.
       - А через три месяца? - спросила Рита.
       - Заявки следует подавать за год до турнира. Боюсь, что и через три месяца ничего не выйдет.
       - Постой здесь, - сказала Рита Бранту. - Мне нужно сказать этому добросердечному господину несколько слов наедине.
       Она увела добросердечного господина за угол. Брант рассматривал турнирное поле. Барьер для джуста подкрашивали красной краской какие-то сгорбленные типы. Толстый парень в переднике отгонял птиц от загородки для боя на мечах. Четверо мрачных плотников прибивали мишени для стрельбы к дубовым щитам. Трое плотников что-то монтировали в княжеской ложе.
       Рита вышла из-за угла одна, в плохом настроении.
       - Не знаю, не знаю, - сказала она. - По-моему, тебе следует подождать три месяца. Как-то все очень быстро происходит, не могу опомниться.
       - В чем дело? - спросил Брант, все еще глядя на княжескую ложу.
       - Стрельбу и джуст в этот раз скомбинировали, - объяснила Рита. - Нельзя участвовать в одном и не участвовать в другом. Дурацкое правило.
       - Я буду участвовать в джусте, - сказал Брант.
       - Ты хороший наездник?
       - Превосходный.
       - Ох не верю. Копьем владеешь?
       - Тоже мне навык. Длинная палка с наконечником.
       - Н-да. Ладно. Я что-нибудь придумаю. Перестань таращиться на ложу.
       - Я не таращусь. Я... Нико! - вспомнил Брант. - Он там торчит, на окраине. Он уже часов шесть, как проснулся. Не было бы беды.
      

    ***

      
       Два дня в южном городе Теплая Лагуна шел дождь, а на третий день утром резко перестал, и выглянувшее солнце высушило набережную и город за полчаса. В порту бывалые моряки, раздевшись до пояса, подставляли волосатые груди солнцу, потягивая холодный пунш и вяло переругиваясь. Мясистые уличные торговки выкатили свои тележки и стали рекламировать товары хриплыми голосами. Проститутки из двух портовых таверн, сговорившись, ушли вдоль прибоя на песчаный пляж и там, раздевшись до гола, плескались и загорали, решив, что здоровье и отдых иногда дороже денег.
       В правом крыле ратуши проснулся в одной из гостевых комнат толстый Комод. У него не было сил даже потянуться. Позавчера он объелся какой-то подозрительной рыбой и пришел в полную негодность как политический деятель. Провалявшись в постели все это время, растираемый слугами и лекарем, несчастный и сумрачный, он с тоской думал, что сегодня ему все-таки придется встать и принять делегацию артанского князя Улегвича. Он попытался подняться. Ничего у него не вышло. Он позвонил. Прибежали четверо слуг, крепких парней, и с их помощью Комод, кряхтя и постанывая, вылез из постели и велел вести себя к морю. Его повели. Страдая одышкой, он едва дошел до главного входа и там велел подать носилки.
       Прибежали еще четверо. Комода посадили в носилки и понесли к берегу.
       В порту он приказал принести ему клюквенного морсу. Выпив полкубка, он привалился к бархатной спинке сидения и какое-то время ждал, не вырвет ли его. Не вырвало.
       Артанская галера, а точнее, ниверийская галера, купленная артанцами несколько лет назад для их артанских нужд, стояла пришвартованная в стороне от рыболовецких и торговых судов. Над кормой полоскался на ветру черно-синий флаг. Шесть мрачных артанцев в полном вооружении охраняли галеру. Остальные, надо думать, были уже в ратуше. Ничего, подождут.
       Комод отдал приказ нести себя в дюны. Там, скрытый от мира песчаными холмами, поросшими осокой, он разоблачился до гола и, поддерживаемый слугами, влез в море. Постояв в соленой воде и поподставляв лицо ветру и брызгам, он почувствовал себя лучше. Один из слуг сбегал на соседний песчаный пляж и привел оттуда голую проститутку. Комоду помогли выйти из моря и уложили на песок, пузом кверху. Слуги тактично удалились за дюны, а проститутка принялась за работу. У нее долго ничего не получалось, но ей слишком хорошо заплатили, и в конце концов клиент начал проявлять признаки жизни. Он даже слегка изменил положение жирных своих бедер и ягодиц, чтобы ей было удобнее. Вскоре после этого естество взяло свое, и проститутка ушла, сжимая в маленьком цепком кулаке четыре золотых, с улыбкой облегчения.
       Комод позвал слуг. Его подняли и одели, и погрузили на носилки. Прибыв обратно в ратушу, он уже своим ходом, хоть и страхуемый с трех сторон слугами, добрался до гостиного зала, где его ждали посланцы Улегвича.
       Массивный стол был уставлен явствами, к которым строгие артанцы даже не притронулись, и кувшинами с вином, которое артанцы по старой традиции предпочитали не пить, или делали вид, что предпочитают. Их было десять человек, затянутых в кожаные щитки, с боевыми ниверийскими мечами у бедер. Хоть бы славские нацепили, подумал Комод. Все бы умнее выглядели.
       Комод сел скромно в углу стола и пригласил лидера артанцев присоединиться. Тот двинулся вперед бравым шагом и сел - в торце, рядом с Комодом, не говоря ни слова. Комод приветливо улыбнулся. Лицо черноволосого артанца с миндалевидными глазами осталось непроницаемым.
       - Согласно уговору, - сказал Комод, - взаимные военные услуги, о которых идет речь, должны быть равнозначными.
       Он замолчал, продолжая улыбаться и удовлетворенно отметив про себя, что он вполне в форме и может непрерывно молчать и улыбаться хоть три дня подряд.
       В конце концов артанец сказал, - Да.
       - Прекрасно, - откликнулся Комод. - Я слушаю ваши предложения.
       - Предложения исходить не из нас, но из нашего повелителя, Князя Улегвича, Повелителя Артании.
       Комод наклонил голову в знак полного своего согласия с этой фразеологической несуразностью.
       - Перевал трудно, - сказал артанец.
       Комод кивком подозвал одного из слуг. Артанец на всякий случай положил руку на рукоять меча. Остальные артанцы напряглись. На высоких скулах заходили желваки.
       - Этот человек, - сказал Комод, - сведущ в языке артанском и искушен в языке ниверийском. Если с вашей стороны нет возражений, он нам поможет. Обращайтесь ко мне на вашем родном языке.
       Артанец с презрением посмотрел на толмача и кивнул сурово.
       - Перевал через горы отнимает много времени, - сказал артанец. - Князь Улегвич, мой повелитель, узнал с помощью Великого Рода, да способствует он процветанию Артании Великой и наставлению и искоренению неверных, что Глава Рядилища Фалкон не прочь предоставить нашему войску безопасный проход с юга и вдоль гор, до самой Славии. В обмен на это, щедрый наш повелитель желает одарить Главу Рядилища золотыми слитками и обещанием, что не нападет на него.
       Толмач гладко перевел речь артанца. Комод по-прежнему улыбался. И молчал.
       - Устраивает ли это Главу Рядилища? - спросил артанец, теряя терпение.
       - Полагаю, что нет, - ответил Комод.
       Толмач перевел.
       - Полагаете? А какие возражения?
       - Неравнозначность.
       Артанец презрительно скривил губы.
       Чего он добивается, подумал Комод. Ведь сам понимает, что это глупо - дать артанским войскам пройти по Ниверии и заплатить за это всего лишь несколькими слитками. Не военное соглашение, а организованный туризм какой-то. А ведь еще и деревни будут грабить и жечь по дороге, они ведь по другому не умеют, знаем мы их. Что же он, артанская гадина, действительно готов предложить взамен? Непримиримые гордые артанцы занизили цену специально, чтобы можно было торговаться. А уверяют, что торг им противен. Лицемеры. Кстати, это не очень важно. Чего хочет Фалкон, вот что важно. Угадать мысли Фалкона на таком расстоянии. Впрочем, раньше угадывали, и теперь угадаем.
       - Что же желает получить Глава Рядилища? - спросил нетерпеливый артанец.
       - Позвольте мне говорить с вами открыто, друг мой, - сказал Комод. Когда толмач перевел "друг мой", на лицах артанцев появились кривые усмешки. Твари неотесанные. Вот с молодчиками Кшиштофа гораздо труднее, у тех лица непроницаемые, всегда сияют. - Ваш повелитель ведь не планирует напасть на Славию только с южной стороны? Это ведь не карательная акция, это настоящая война, ибо вина Славии перед Артанией велика. Ведь войско, которое уважаемый Улегвич желал бы провести вот от этой самой гавани и до славской границы - вспомогательное, для удара по тылам, не так ли? А основное войско придет с севера и частично с запада, через горы.
       - Я не посвящен в планы моего повелителя, - сказал артанец надменно.
       Кретин, подумал Комод. Чего же ты тогда тут делаешь, если не посвящен?
       - Напрасно вы хотите меня в этом убедить, - парировал он. - Уж если он снарядил галеру, дал вам время на переговоры и, самое главное, включил в посольство лично вас, человека очень опытного и проницательного, от которого ничего не скроешь, значит, планами своими он с вами поделился, хотя бы частично.
       Опытный и проницательный артанец едва сдержал тщеславную улыбку.
       - Хорошо, - сказал он. - Тогда сообщите мне, чего хочет Фалкон.
       - О, совсем немного, - откликнулся Комод. - Фалкон скромен, вы знаете. Давайте посмотрим на карту.
       Он дал знак одному из слуг. Тот расторопно подбежал и расправил на поверхности стола большую подробную карту восточной части Троецарствия.
       - Вот здесь, - сказал Комод, - мы находимся сейчас. - Он любезно улыбнулся, давая понять, что ему приятно находиться сейчас здесь, и беседа доставляет ему удовольствие. Он помолчал.
       Артанец хотел сказать, "Я знаю", но сдержался.
       - А вот горы, отделяющие артанские просторы от Ниверии на юге и от Славии на севере, - Комод провел жирным пальцем по горам на карте. - А вот пограничье, на этой, восточной стороне гор, земля, втиснутая между Славией и Ниверией, официально никому не принадлежащая.
       - Кникич, - сказал артанец, чтобы показать, что он тоже не лыком шит и знаком с географией.
       - Совершенно верно, - радостно согласился Комод. - Именно, Кникич. Горное хозяйство, маленькая область, населенная странными людьми. Они ведь странные, кникичи?
       Артанец поразмыслил. - Да, - сказал он. - Довольно странные.
       Толмач запнулся на мгновение. "Удовлетворительно? Достаточно? Прилично?" и в конце концов перевел фразу, как "Преимущественно странные". Но Комод понял.
       - По хроникам, земля когда-то принадлежала одному из ниверийских князей, а потом, в результате каких-то стычек, перешла к Славии, но не полностью. Получила номинальную автономию.
       Толмач опять запнулся, но перевел на артанский - "Неполное самоуправление".
       - У кникичей есть свои горные тропы, - продолжал Комод, - которые они знают так хорошо, что могут перейти в Артанию и обратно с завязанными глазами ночью и провести какое угодно количество человек, конных и пеших, с собой. Не так ли?
       Артанец насупился, но было видно, что он растерян. Он был уполномочен, после тяжелых споров, предложить Ниверии половинное влияние в Кникиче, но не предполагал, что Комод заговорит об этой горной местности первым.
       - Договор со старейшинами Кникича может быть очень выгоден Артании, - сочувствующе и понимающе сказал Комод. - И если Артания решит на нас напасть, ей не нужно будет вести войска вдоль берега, под катапультным градом из фортов и со скал, или через мерзлоту на севере Славии. Она просто проведет столько воинов, сколько будет ей нужно, через Кникич. Мы, ниверийцы, очень этого боимся. Очень.
       Презрительная усмешка опять заиграла на губах артанца. Трусы эти ниверийцы, вечно они чего-то боятся, дрожат, паникуют. Настоящий воин не знает, что такое страх. Трусливые подлые овцы.
       - Да, в этом и состоит ваше перед нами преимущество, - сказал с сожалением Комод. - Мы всего боимся. Мы боимся Кшиштофа, и мы боимся вашего повелителя, многоуважаемого Улегвича. Мы боимся, что, пройдя вдоль гор, ваши войска заодно активизируют молодых артанцев, проживающих в окрестностях Кронина и Мутного Дна. И что активизированные, они сами собой соберутся в какие-нибудь, не знаю, подразделения, что ли. Я человек не военный, с терминологией не знаком. Мы также боимся, что, дойдя то славской столицы Висуа, артанское войско не ограничится диктованием условий, и что в будущем мы будем иметь дело не с Кшиштофом, который также склонен бояться, как мы, но с неустрашимыми артанцами. Представьте себе - Висуа взят, войска отдохнули, перезимовали, а потом развернулись и идут на юг. У нас на пограничье стоят значительные силы. Но одновременный удар с запада, через Кникич, может оказаться для нас гибельным, и мы этого очень, очень боимся. Поверьте мне. Очень.
       Артанец отечески улыбался, готовый успокаивать и заверять толстого трусливого ниверийца.
       Комод помолчал.
       - Лет пятнадцать или двадцать назад, - доверительно сказал он, понижая голос, и толмач тоже перешел почти на шепот, - ... у меня плохая память, я не всегда точно помню даты... так вот, лет пятнадцать или двадцать назад нас одновременно атаковали князья Номинг и Улегвич, досточтимый предок вашего повелителя. Мы очень тогда перепугались. Очень, уверяю вас. Я помню себя, сидящего в ратуше в Астафии. Я плакал от страха. Обильные слезы текли ровными струями по моим мясистым лоснящимся щекам. Я дрожал. И Фалкон, говорю вам по величайшему секрету, дрожал тоже. Пожалуйста, никому не рассказывайте, что я вам об этом сказал, Фалкон никогда мне не простит. И со страху Фалкон, представьте, стал отдавать один безумный приказ за другим. И я, и мои коллеги, начали, трясясь от страха, эти приказы выполнять. И в страхе, потеряв уйму людей, мы уничтожили войска Улегвича до последнего воина. Это была глупая и негуманная акция, продиктованная исключительно страхом. Так смелые люди не поступают. Смелые люди благородны и великодушны. А Князя Номинга своими трусливыми маневрами, не решаясь вступать с ним в бой, мы просто свели с ума. Нас нельзя пугать, друг мой. Напуганные, мы способны на такие низости и такие чудовищные подлости, что никаким диким славам не снилось. Жестокий и кровавый Кшиштоф об этом осведомлен и постоянно старается нас успокоить на переговорах. Стыдно, честное слово - возится с нами, как с малыми детьми, чуть ли не носы нам утирает. А мы сидим на переговорах, нюни распустили... Фу, гадость какая. Стыдно мне. Стыдно.
       Комод поставил толстый локоть на стол и опустил лоб на потную мясистую ладонь. В глазах у него стояли слезы.
       - Что мы за люди такие, - прошептал он, стараясь не смотреть на артанца. - Ужасные люди. Трусость - страшная, позорная вещь, друг мой.
       Артанец, окончательно сбитый с толку, глядя на неподдельные слезы ниверийского дипломата, не знал, что и сказать.
       - А... эта... - сказал он. - Так чего же вы хотите?
       - Ничего, ничего! - заверил его Комод слезно. - Только спокойствия, только отсутствия страха! Сама мысль, что ваши доблестные войска будут иметь доступ, через Кникич, к нашим территориям, повергает нас, всех нас, и Фалкона, в трепетный ужас. Если бы была возможность оставить Кникич нам, мы бы чувствовали себя спокойнее.
       Наступила тяжелая пауза.
       - Мне нужно посоветоваться с соратниками, - сказал артанец.
       - Да, пожалуйста, сколько вам будет угодно, - заверил его Комод. - Советуйтесь, говорите, обсуждайте. Можете даже послать курьера в Арсу, к вашему могучему повелителю. У нас есть время. Я вообще теперь в отпуске, и встреча эта не официальная, но просто дружественная. Друг мой, я верю в вашу доблесть и ваши способности. Вы очень дальновидный, очень твердый человек. Я надеюсь на вас, полагаюсь на вас, рассчитываю на вас. Все надежды, и мои, и всей Ниверии, возможно, связаны с вами. Давайте встретимся завтра в это же время. Вас не затруднит? Скажите, если затруднит, я согласен на любое другое время, или место.
       - Хорошо, - сказал артанец твердо. - Завтра, здесь же, в это же время.
       - Прекрасно, прекрасно, - Комод просиял. - Так я надеюсь на вас, друг мой.
       Он сам поднялся и еще раз дружески и с оттенком подобострастия улыбнулся артанцу. Он вышел из залы. Он чуть не упал - слуги вовремя поддержали его.
       Гром разрази эту артанскую мразь, подумал он. Недоумки. Цацкайся тут с ними. А я так жрать хочу. И пищи здесь приличной не найти нигде летом, все гниет и портится.
       - Отведите-ка меня на берег, - сказал он. - Постою еще в прибое, подышу свежим воздухом. Может, до завтра они все повыбрасываются из окон от умиления. Бараны.
      

    ***

      
       Двенадцать трубачей встали шеренгой около княжеской ложи и протрубили в унисон прыгающую вверх по квинтам мелодию, возвещая начало турнира. Публика заволновалась.
       Соревнования по бегу длились четыре часа. Сперва были короткие дистанции - из одного конца поля в другой. Затем нужно было обежать поле по кругу четыре раза. Победителем вышел коренастый парень, по виду которого невозможно было бы догадаться, что он прекрасно бегает.
       Затем были кулачные бои. Тридцать два участника сражались парами на выбывание. В финал вышли огромный сурового вида тяжеловес и среднего роста крепкий, упрямый малый. После побед в полуфинале им дали полчаса на отдых. Публика держала пари, болела, переживала, и спорила. Княжеская семья прибыла к финалу.
       Финалисты вышли в загородку и встали в стойку. Оба очень устали. Полчаса отдыха - не срок. По сигналу арбитра, они кинулись друг на друга, не думая о защите, и одновременно ударили и попали. Оба зашатались, но удержались на ногах. Некоторое время они ходили кругами, ища слабые места и обмениваясь легко отражаемыми пробными ударами, слегка покачиваясь. Тяжеловес вдруг заметно напрягся и произвел комбинацию из двух ударов - прямого и сбоку. Крепкий малый в этот момент качнулся в сторону и, увидев незащищенную челюсть тяжеловеса прямо перед собой, приложился к ней четыре раза подряд. Тяжеловес рухнул на бок, перекатился, и поднялся с трудом. Крепкий малый шагнул за ним. Тяжеловес отступил. Крепкий малый прыгнул вперед и несколько раз ударил. Часть ударов тяжеловес отбил, но ему явно попало по ребрам, и дальше он отступал, согнувшись. Почувствовав спиной загородку, тяжеловес повернул и стал отступать вдоль. Крепкий малый наседал, загоняя тяжеловеса в угол. И вскоре своей цели достиг - отступать стало некуда. Малый стоял перед тяжеловесом, ища открытости и нанося пробные удары сильнее обычных. Тяжеловес прикрывался кулаками и локтями. Один раз он случайно открылся, и малый ударил, но, поскольку очень устал и растерял в боях концентрацию - промахнулся. Его кулак только слегка задел ухо тяжеловеса. Тяжеловес еще немного подождал, а потом сам вдруг провел серию ударов, контратакуя, и один раз попал малому в лоб. Малый качнулся назад и тут же ответил. Тяжеловес опять закрылся локтями. Малый бил его то в торс, то в голову, но удары не достигали цели. Малый вошел в раж и рассердился. Тяжеловесу давно полагалось упасть и лежать не двигаясь, пока малого не объявят чемпионом, а он все не падал. Вконец раздосадованный, малый ударил тяжеловеса в пах. Тяжеловес рухнул на землю.
       Арбитр подскочил и стал выговаривать малому. Малый делал вид, что нехотя слушает. Тяжеловес поднялся, и бой продолжился. Снова малый загнал его в угол, и снова молотил кулаками по защищающим локтям, и все не мог попасть. И снова разозлился, поняв, что, вроде, ему ничего не светит. Тогда он опустил руки и просто жахнул тяжеловеса в пах ногой. Тяжеловес упал и стал протяжно выть. Арбитр поднял руку, останавливая поединок. Он помог тяжеловесу подняться и объявил его победителем. Трибуны и толпа закричали от восторга и возмущения. Тяжеловес стоял с поднятыми триумфально руками и глупо улыбался. Тогда малый прыгнул на него и сбил его с ног одним ударом в ухо. На малого кинулись стражники и его увели. Тяжеловеса подняли на ноги и повели к лекарю.
       Следующим номером были сражения на мечах, в том же формате, что и кулачные бои - на выбывание. На трибуне, недалеко от княжеской ложи, за действием наблюдал Хок. Его особенно интересовали успехи его первого помощника, молодого, энергичного парня, к которому благоволил сам Фалкон, и благоволил так открыто, что Хок задумался, не готовят ли ему смену, и был с тех пор весьма осторожен со своим подчиненным.
       Помощник Хока добрался до полуфинала и выбыл. Хок пожал плечами. Сам он никогда не принимал участия в турнирах. Профессионалам любительские развлечения не к лицу.
       Удивлению Хока не было предела, когда он увидел среди двух дюжин вышедших на старт арбалетчиков того самого мальчишку по имени Брант. Да он везде успел, подумал Хок. Это просто наваждение какое-то. И как он Риту успел окрутить - за один день пребывания в столице! И вот, три дня спустя, он уже принимает участие в турнире! Если так пойдет дальше, он просто женится на дочери Вдовствующей Великой и через месяц, выслав Бука и заточив Фалкона в темницу, объявит себя правителем страны! Откуда он взялся? Из какого он рода?
       Слева поперек поля дул ветерок, и часть арбалетчиков, не учтя его, выбыла, промахнувшись с первого же раза. Осталось человек пятнадцать. Они отступили шеренгой на десять шагов. Расстояние между ними и мишенями выросло таким образом до сорока шагов. Дали залп. После залпа еще десятеро ушли сами - в мишени они попали, но не в центр, и почли своим долгом самоустраниться. Оставшиеся отошли еще на пять шагов. Несколько обслуживающих вынули из мишеней и загородки стрелы.
       Следующий выстрел арбалетчики произвели не одновременно, но с разбросом, и двое повесили головы и удалились с поля. Остались трое, и Брант среди них.
       Обслуживающие убрали все мишени, кроме одной.
       Первый арбалетчик, красуясь, выстрелил почти не целясь, и попал в самую середину мишени. Публика возбужденно загикала и зааплодировала.
       Брант стрелял вторым. Он неспеша зарядил арбалет, повел носом, облизал палец и поднял его кверху, определяя направление и силу ветра, приложился, и расщепил стрелу предыдущего стрелка на двое. Ему устроили овацию.
       Третий стрелок выбрал стрелу потяжелее. Его выстрел пришелся точно в черенок стрелы Бранта, щепки полетели в стороны, а наконечник вошел глубоко в мишень от удара тяжелой стрелы, будто забитый молотком.
       Мишень убрали, и принесли две новые. Их поставили на расстоянии пяти шагов друг от друга. Стреляющие отошли назад еще на пять шагов. Им принесли двойные арбалеты.
       Рита, стоящая на трибуне в стороне от Хока и наблюдавшая за ним все это время, в первый раз в сознательной жизни забыла обо всем и начала грызть ногти, таращась на арбалетчиков.
       Первый лихо подкинул заряженный двойной арбалет, поймал его, и тут же спустил оба курка. Две стрелы поразили две мишени почти одновременно.
       Брант рассмотрел выданный ему арбалет, вложил стрелы, проверил оперение, расставил ноги, пригляделся, и надавил курки. Только после этого он вдруг сообразил, что правая стрела чуть тяжелее левой. Стрелы еще летели к мишеням, а он уже закусил губу и зажмурился, кляня себя. Левая стрела попала точно в центр мишени, а правая чуть ниже центра. По правилам, Брант имел право продолжать. По негласным законам турнирной чести - не очень.
       Изначально в турнирах участвовали только отпрыски благородных семей, и турнирная честь, хоть и наличествовала, но попиралась часто - а победителя вообще не судят. С тех пор, как в турниры начали допускать простолюдинов, негласные правила ужесточились. Простолюдины очень радели за свою честь и дико комплексовали. Это заставляло остальных участников быть более строгими к себе.
       Брант не ушел. Остался на поле. По публике пробежал недоуменный гул.
       Третий стрелок поразил только одну цель и удалился понуро.
       Мишени сменили. Первый стрелок и Брант отступили еще на пять шагов.
       Зарядив арбалет, первый стрелок снисходительно посмотрел на Бранта. Брант в ответ благожелательно улыбнулся. Это так смутило стрелка, что хватка его на арбалете чуть ослабла, и обе стрелы поразили не центры мишеней, но их края. Стрелок смутился, повесил голову, опустил арбалет и уже собирался уходить с поля, когда рука Бранта легла ему на плечо.
       - Победитель - ты, - сказал Брант тихо. - Это все знают. Постой рядом.
       Он положил двойной арбалет на землю и поднял обычный, единозарядный. В публике стали возбужденно перекидываться недоуменными репликами. Брант пристроил две стрелы к натянутой тетиве, ни одну не вкладывая в желоб, всунул между ними указательный палец, прикрыл сверху средним пальцем, и выстрелил.
       Стрелы пошли в разные стороны, под острым углом друг к другу. Правая вонзилась точно в центр мишени, но левая прошла мимо и застряла в заграждении.
       Брант изящно поклонился княжеской ложе, потом обвел глазами публику и рукой указал на грудь первого стрелка - вот ваш победитель. Жест был встречен небывалой овацией. Брант еще раз поклонился и ушел с поля, предоставив триумфатору принимать дальнейшие поздравления. Триумфатор был смущен и сердит одновременно, понимая, что публика симпатизирует вовсе не ему.
       Двухчасовой перерыв дал публике возможность поесть и выпить, а обслуживающим установить два пестрых шатра на разных концах поля. Затрубили трубачи, объявляя начало джуста.
       В джусте участвовало шестнадцать человек, на выбывание.
       Рита вглядывалась в прикрытые забралами лица участников, восседающих на покрытых разноцветными попонами конях, и не могла ничего разобрать.
       Первые восемь пар сшиблись и выявили победителей, а она все не знала, который из всадников ее сын.
       Четыре оставшихся пары, под возрастающий гул толпы, отыграли четвертьфинал, а где Брант, Рита все еще не знала.
       Она все поняла, когда первая полуфинальная пара разъехалась к шатрам, одновременно развернула коней, и всадники понеслись навстречу друг другу вдоль раскрашенного барьера с длинными копьями наперевес, держа щиты на уровне груди. Всадник с белым пером на шлеме и легким (кожаным! - с ужасом подумала Рита) щитом вдруг наклонился вправо, в сторону от барьера, и поднял щит диагонально. Более тяжелый его противник разгадал маневр и постарался направить копье ниже, но поздно спохватился. Копье его скользнуло по щиту и прошло над головой почти висящего над землей Бранта, в то время как копье Бранта попало противнику прямо в нагрудный стальной щиток, и он вылетел из седла и неловко упал на бок. Брант поднял копье вверх и остановился у противоположного шатра, принимая обращенный к нему шквал аплодисментов.
       Вторая пара выявила победителя, и теперь Брант был участником финала. Его соперник, стройный, небольшого роста, ловкий наездник приподнял забрало и подмигнул Бранту. Брант тоже приподнял забрало и показал своему противнику язык. Тот сверкнул глазами.
       Они разъехались к шатрам и развернули коней. Брант, внимательно следивший за всеми остальными схватками и прекрасно изучивший сильные и слабые стороны теперешнего своего оппонента, прикидывал план действий. Наитию следует повиноваться мгновенно. Он снял левую железную перчатку и отцепил и бросил прочь стальные наколенники. Публика затихла. Той же свободной левой рукой, мешал только щит, привязанный к локтю, Брант снял шлем и бросил его на землю. Публика ахнула. Зубами Брант развязал тесемки щита и дал щиту упасть. Наклонившись к гриве коня, он что-то прошептал, и лошадь закивала головой. По тому, как он шептал, и как лошадь кивала, Рита с тревогой и досадой поняла, что он не заговаривает коня магическими фразами, а просто морочит публике голову.
       Брант и его оппонент подъехали к противоположным шатрам, развернули коней, и понеслись. Когда его отделяли от оппонента две дюжины шагов, Брант вдруг рывком вскочил, балансируя, на седло. В правилах, гласных и негласных, не было никаких запретов по этому поводу, просто потому, что такое никому не приходило раньше в голову. Соперник Бранта повел копьем вверх и вниз, растерявшись. Он попытался уклониться, он не знал, куда бить копьем, и замешательство его подвело. Брант, стоя на седле, подбросил копье, поменял захват с тыльного на внешний, и тут же ударил оппонента сверху в блестящий шлем. Копье оппонента прошло в миллиметре от его колена, но оппонент уже заваливался на бок. Он зацепился ногой в стремени, и лошадь поволокла его по земле. Брант отбросил копье, развернул заржавшего коня, перескочил барьер, стрелой полетел за лошадью противника, и через мгновение схватил ее под узцы, останавливая. Спешившись, он отцепил ногу противника от стремени и помог ему подняться на ноги.
       Овация была громовая. Противник снял шлем с роскошным оперением и протянул его Бранту. Ведя коня под узцы, Брант вернулся, подобрал копье, насадил на наконечник шлем поверженного противника, вскочил в седло, и снова эффектно перескочив барьер, подъехал парадным шагом к княжеской ложе. Улыбаясь, со слипшимися, влажными волосами, с горящими глазами, он весьма галантно протянул шлем, служивший теперь трофеем победителя, в ложу на конце копья - прямо в руки вскрикнувшей от неожиданности Великой Неприступнице, также известной, как Вдовствующая Великая Княгиня, и, в некоторых кругах, как просто Фрика.
       Правила приличия не позволяли ей ломаться и отказываться. Фрика сняла шлем с копья и милостиво улыбнулась Бранту. Сидящая тут же ее дочь стрельнула глазами, но Брант никого, кроме Фрики, не замечал. Великий Князь Бук с интересом и веселым недоумением смотрел на него. Две его любовницы, сидящие тут же, едва сдержались, чтобы не завизжать и не послать Бранту лавину страстных воздушных поцелуев, выпячивая приподнятые кринолинными платьями груди.
       По традиции, победители во всех категориях приглашались на обед в княжьем дворце, на котором присутствовала княжеская семья.
       Великий Князь Бук, полноватый, тридцатишестилетний, лишь отдаленно напоминающий своего отца, сидел по центру стола в непринужденной, несколько развязной позе, которую так любят люди, чей чин не соответствует степени их власти над ближними. Полусестра его, Шила, живая, насмешливая, восемнадцатилетняя, расположилась рядом, чтобы время от времени задавать ему дурацкие вопросы. Мать Шилы, Вдвовствующая Великая Княгиня, сидела, держа спину прямо, на следующем стуле. Фалкон был приглашен, но не явился, сославшись на срочные дела, связанные со сбором налогов.
       Тут же в кабинете, который был за ним в княжеском дворце забронирован, он разбирал почту.
       Из Славии не было никаких вестей, и это настораживало. С юга пришло срочное письмо, подписанное Комодом. Верный Комод сообщал о тайных переговорах с людьми Улегвича.
       "...послали курьера к Улегвичу, который, возможно, морально не готов к компромиссу. Он очень молод и жаден, и в его расчеты явно не входит отдать нам весь Кникич. Но посланцы, вначале очень враждебно настроенные, переменились и стали значительно вежливее."
       Фалкон улыбнулся. Старина Комод умел уговаривать. Сегодня они вежливые, а завтра будут ему полы мыть и вино подносить, кланяясь низко. Молодец Комод. Переговоры, конечно же, провалятся, но зачин положен, и молодой Улегвич будет с нами считаться и на нас оглядываться. Будет, будет, куда денется. И если он решится на акцию без моего согласия, а мы ответим тем, что хорошо причешем его пятую колонну в Мутном Дне, ему не на кого будет обижаться, и он поймет. Все поймет. Кникич будет наш. Мы дадим артанцу, бегущему от разъяренного Кшиштофа, уйти через горы, но Кникич оставим за собой. Ибо должен же кто-то защищать Кникич! Артанцы пройдут через него дважды, не спрашивая разрешения - каково это несчастным кникичам?
       "...опять разболелись ноги. Если не трудно, пришлите с курьером моего снадобья, вы знаете, какого. Ваш верный Комод."
       Фалкон позвонил. Вошел слуга.
       - Прибывшего курьера сюда, - сказал Фалкон, работая одновременно пером.
       Курьер явился через пять минут. Фалкон подал ему запечатанный свиток, выдвинул ящик стола, и бросил на стол небольшой кожаный кошель с зеленой шнуровкой.
       - Письмо и травы. Только лично в руки послу.
       - В случае же нападения вменяется ли мне съесть, или каким-либо другим образом уничтожить данное послание? - чеканно спросил курьер.
       Фалкон некоторое время смотрел на него, потом выдвинул другой ящик и подал курьеру лист бумаги, исписанный его, Фалкона, рукой.
       - Вот копия послания, - сказал Фалкон. - Прочти.
       Курьер удивленно и благоговейно взял лист и уткнулся в него.
       - Я ничего не понимаю, господин мой.
       - Это тайнопись, мой друг. Шифр известен только мне и послу. Для всех остальных послание - просто лист бумаги с бессмысленными закорючками. Там за дверью ждет молодой человек с белой перевязью. Будешь выходить, пошли его ко мне.
       Фалкон проводил курьера глазами и взялся за сообщение с юга. На юге экспериментировали с новым оружием, сработанным тамошними умельцами. Верилось плохо - огнестрелы, как их там называли, отливались из чугуна, заряжались сыпучей смесью, поверх смеси заталкивалось в жерло огнестрела чугунное же ядро, а смесь через малое отверстие поджигалась, и ядро летело с огромной скоростью на любое расстояние, сшибая все на пути. Вроде просто фантазируют, но надо бы при случае самому проверить.
       Человек с перевязью оказался четвертьфиналистом в битве на мечах.
       - Здравствуйте, Фокс, - поприветствовал его Фалкон. - Подходите ближе, не бойтесь, я не кусаюсь.
       Фокс, тряхнув волосами, подошел ближе и почтительно встал возле стола. Молод, неглуп, верен. Правда, чрезмерно тщеславен.
       - Почему вы сегодня проиграли, Фокс?
       - Я... - Фокс слегка растерялся. - Я не знал, что господин мой присутствует на турнире.
       - Я не присутствовал на турнире. Меня детские забавы не интересуют. Но я знаю то, что мне нужно знать. Не хотите ли вы сказать, что мое присутствие вдохновило бы вас, и вы бы вышли победителем?
       - Возможно, - сказал с готовностью Фокс.
       Очень молод, совсем неотесан, подумал с досадой Фалкон. С ним будет много возни.
       - Больше в турнирах не участвуйте, - сказал он. - Есть у меня подозрение, что в следующий раз вам повезет еще меньше. - Он выдержал паузу. - Вы можете себе представить Хока... или, скажем, Риту... машущих кулаками в загородке, под взглядом многотысячной толпы?
       Фокс подумал. - Нет, - признался он.
       - А почему нет?
       - Это им... не...
       - Не к лицу. Потому что они профессионалы. Потому что в любой из категорий они вышли бы победителями. А турнир создан для того, чтобы дать порезвиться молодым, неотесанным. Зачем же вам у них отнимать их законные места? Они развлекаются раз в три месяца. А вы каждый день должны быть в боевой готовности. Вам не стыдно?
       - Очень стыдно, господин мой.
       - Идите, и запомните, что я вам сказал.
       Фокс поклонился и вышел, пристыженный.
       Тоже мне смена, подумал Фалкон. Впрочем, ничего, что-нибудь из него получится со временем. А смена нужна. Хок стареет. Нет, он все еще полон сил, ловок, отважен, верен. У него не дрожит рука, не слезится глаз. Он вовсе не сентиментален. Он по-прежнему не женат, не имеет ни семьи, ни детей. Он все тот же Хок. Но еще два или три года, и у него начнут появляться мелкие страстишки, и он потеряет из виду главное. Начнет сводить счеты с врагами по мелочам. Забудет об основах и принципах. Не сразу, а постепенно.
       И Комод, хоть все тот же, умный, прозорливый, изворотливый, лучший дипломат в мире, тоже стареет. Он тоже не женат. Но он уже купил себе особняк за городом. Запрета на покупку особняков людьми Фалкона нет, не было, и не будет, ни письменного, ни даже неписаного. И все же - нельзя. Нельзя, старина Комод. Ошибся ты. И тебе придется скоро искать замену. Как и вообще всем моим коллегам, и моим людям в Рядилище. Безусловно, они уйдут не сразу, каждый послужит, а напоследок сделает одолжение - спровоцирует какой-нибудь заговор, поучаствует в нем же, и потопит и непокорных участников заговора, и себя самого. Каждый.
       Невозможно с этой командой свалить Кшиштофа. Двадцать лет они со мной, а Кшиштоф жив-здоров, агрессивен как никогда. Они уважают в нем старого врага. Старый враг - это почти друг. У них к Кшиштофу пиетет.
       А амбиции Кшиштофа тем временем все растут. Его уж пытались останавливать. В ответ он подослал ко мне убийц. Хок, конечно, их сразу вычислил и поймал, и их казнили, но, очевидно, Кшиштоф на это и рассчитывал. Убить меня не входило в его планы. Он просто хотел показать, что мы имеем дело с серьезным человеком. И он прав. И с этими моими коллегами я ничего не смогу сделать. Вообще ничего. Еще лет пять, и Кшиштоф просто явится в Астафию в сопровождении ста конников. Всего лишь ста конников. И никто его не остановит. Все просто очень удивятся. И пройдя по дворцу и на ходу расстреливая охрану, и меня, если я подвернусь ему под руку, он покажет народу Астафии с балкона дворца имперский жезл. Ах, сволочь. А ведь покажет. И ведь даже назначит приемника. Причем не из славов - да он и сам будет настаивать, что три царства объединились вовсе не под властью Славии, что Славия просто часть, равноправная, а главный - император. И приемника он выберет себе из ниверийцев, или из полу-ниверийцев, и приемником этим буду не я, естественно, зачем же, моя голова будет торчать на пике на какой-нибудь площади, и стража будет брать плату за вход. Он назовет новое государственное образование Империей Трех, или как там, и в каждом из трех государств будет наместник. А сам Кшиштоф выстроит себе новую столицу где-нибудь на стыке всех трех стран. Вот, например, в Кникиче, в горах.
       Бррррр. Нет, уж лучше я. Уж лучше я сделаю все тоже самое, но организованнее. У меня лучше получится, я не эмоционален, как Кшиштоф, не экстраверт, у меня даже имени нет настоящего, а в кличке моей нет ничего мессианского. Я сам по себе. Император Фалкон. Будущий Император Фалкон. А наместником в Ниверии, например, я сделаю Бука. Бук хороший мальчик, исполняет все, что ему велят, и одного хочет - чтобы велели поменьше. Это не трудно. Я не люблю пересылать приказы кому-либо, я люблю отдавать приказы и сам следить за их выполнением.
       Мы посмотрим. Мы разберем все это болото, мы выявим то, что нужно выявить. И Фрика пуст не запирается - кончен бал! Через четыре месяца наступает Год Мамонта. Это глупо, но это так. Год великих государственных свершений, если верить стойкой легенде, появившейся семнадцать лет назад. Нужно успеть до конца года сломить сопротивление Фрики. Нужно успеть.
       Он снова позвонил и на этот раз велел слуге найти и привести Хока.
       Через десять минут Хок вошел в кабинет.
       - Хок, - сказал Фалкон, подавая ему бумагу. - Редо обращался к Великому Князю по поводу фондов на ремонт Храма Доброго Сердца. Это ответ Великого Князя. Зайдите в банкетный зал, они там теперь все пьянствуют, дайте ему подписать, и пошлите с верным человеком к Редо. Завтра выезжайте в Кникич, подготовьте обстановку. Вы знаете, как.
       - А как же заговор? - напомнил Хок.
       - Заговор пока что только зреет, - спокойно ответил Фалкон. - Этим негодяям нужно еще месяца три, четыре, чтобы начать действовать. Пока они только говорят, и говорят тихо. И это терпимо. Так что езжайте смело.
       Хок молча поклонился и взял лист. Можно было послать кого-то другого, секретаря, например, но в банкетный зал к Великому Князю, без доклада и за подписью, мог войти только приближенный Фалкона или сам Фалкон.
       Сбегая по лестнице, Хок просмотрел "ответ Великого Князя". Священнику в фондах отказывали. Хок хмыкнул.
       А в банкетном зале меж тем подали второе. Победители турнира смущенно молчали, ели мало, держали глаза долу, кроме Бранта. Брант все говорил и говорил. О турнирах, и опять о турнирах, об истории турниров, о человеческой сущности в связи с турнирами, о благородном влиянии турниров на молодежь - в общем, изображал мужлана, относящегося страстно только к военным и турнирным делам, а остальные аспекты жизни не считающим достойными внимания. Он вскоре понял, что выбрал неправильную манеру поведения, но остановиться не смог. Ему казалось, что Великая Неприступница вот-вот что-нибудь такое скажет, как-нибудь посмотрит, сделает движение рукой - подаст ему какой-нибудь знак. Но нет. Она не узнавала его, и для нее он был тем, кого изображал - скучным мужланом. Бук иногда вставлял замечания. Иногда Брант почтительно спорил с Буком, и Бук благосклонно выслушивал возражения.
       Восемнадцатилетняя Шила таращилась на Бранта, а Великая Вдовствующая слушала рассеянно, иногда только поглядывая на его лицо, кажущееся ей почему-то знакомым.
       - А как вы относитесь к живописи? - неожиданно спросил Великий Князь Бук, кладя записку, написанную женским почерком, рядом со своей тарелкой. Он ее уже несколько раз перечел и нашел, что писавшая слишком вульгарна.
       Князя ударили под столом ногой, и он едва не засмеялся. Тогда его ударили еще раз. Он повернулся и Шиле и посмотрел на нее надменно, а Шила сделала ему очень сердитое лицо.
       - К живописи, господин мой? - переспросил Брант.
       - Именно.
       - Хорошо отношусь, - сказал Брант. - Полезная вещь, живопись. Я бы даже сказал - общественно полезная. Хорошая живопись вдохновляет, бывает, храбрых мужчин на подвиги.
       Несмотря на серьезный тон, Великий Князь все же, кажется, заподозрил подвох - сказанное было слишком глупо даже для мужлана. Неприступница, вероятно, не слушала. Зато Шила посмотрела на Бранта и виновато закатила глаза - мол, она тут не при чем, это все Бук чудит, а я знаю, что живопись вам не интересна.
       - Недавно, - сказал Бук, ни на кого не глядя, но обращаясь почему-то, видимо, к Шиле, - я хотел было купить картину Слоуна. Просто решил, что именно его стиль очень подходит к моей библиотеке. Сидишь, смотришь - и как-то успокаивает. Опять же на дам очень влияет, очень. Оказалось, что Слоуна нельзя сегодня купить ни за какие деньги. Все его полотна наперечет.
       - Надо же как вас интересует всякое старье, - сказала Шила. ... господин мой. Слоун, надо же! Уж если и покупать что-нибудь, так хотя бы Бенсона или там Морера. У них хоть люди на людей похожи, дома на дома, деревья на деревья.
       - Очень отдаленно, - возразил Бук. - Люди еще ничего, а с домами много неувязок. А деревья как будто из мармелада сделаны. Один лист туда, другой вверх, третий болтается непонятно на чем. Можно подумать, Морер отрывает их по отдельности, приносит в студию, и рисует.
       - У вашего Слоуна вообще листьев нет, одни голые ветки.
       - Зимний пейзаж.
       - Глупости, он просто ничего не умел. Только и ценности, что жил двести лет назад. Ценность не художественная, а археологическая.
       - Вы не правы, мой друг, - возразил Великий Князь, уже серьезно обращаясь к Шиле. - Слоун - великий художник. И что бы стоили все ваши Мореры и Бенсоны, да и Роквел, без Слоуна! Они бы просто не состоялись. У Роквела вообще ничего своего нет.
       - Это просто наглость! - воскликнула Шила. - Он недавно приходил матушку рисовать. Матушка, правда Роквел талантливый?
       Неприступница очнулась.
       - Роквел? - переспросила она. - Конечно талантливый. Он, правда, очень льстит всем своим моделям. Я умоляла его оставить мои руки в покое, рисовать, как есть. Но он нарисовал по-своему.
       - Сделал твои костлявые руки толстыми, - резюмировала Шила злорадно. - По моде.
       - Роквел, безусловно, не новатор, - сказал вдруг Брант. - Он не изобрел ничего нового и не усовершенствовал старые методы. Но он и так хорош. Роквел-новатор - это было бы слишком.
       Князь, княгиня и княжна уставились на него.
       - Вы так считаете? - осведомился Бук.
       - Нет, это просто так есть, - объяснил Брант. - К сожалению, Роквел известен именно как продолжатель Слоуна и Бенсона, то есть просто как представитель ниверийской школы. Будь он славским художником, о нем бы в Астафии никто не знал. А жаль, он заслуживает большего. У него очень интересные мазки, удлиненные, будто нарочито неправильные. Он не размазывает и не растушевывает, он как будто щеголяет своим мазком. Это не новаторство, разумеется, это просто артистический каприз, который выше любого новаторства.
       Турнирные триумфаторы не знали, что и думать. Они бы смотрели на Бранта презрительно, если бы Великий Князь Бук остался равнодушен к словам стрелка-джустиста. Но Бук был явно заинтересован.
       - Позвольте, - сказал он. - Это несерьезно. В Славии полно художников, которые всем известны.
       - Всем известны в Славии, и известны в Ниверии только узкому кругу любителей, - парировал Брант. - И вряд ли кто-нибудь услышал бы о Ежи, к примеру, если бы он не провел лет десять в доме на Площади Жур, в двух кварталах отсюда, малюя мещанок с Левой Набережной и делая визиты к людям с деньгами и влиянием. Не будь Зодчий Гор выходцем из Астафии, он был бы просто еще один зодчий, и ему не доверили бы те грандиозные постройки, которыми он известен.
       Упоминание Зодчего Гора, изгнанника, в банкетном зале княжеского дворца несло в себе, безусловно, крамольный оттенок. Но Брант пошел на этот риск, понимая, что теперь его совершенно точно здесь запомнят. А он хотел, чтобы его здесь запомнили.
       - Зодчий Гор - халтурщик, - сказала Шила, имевшая права говорить все, что ей заблагорассудится.
       Бук закатил глаза.
       - У вас все халтурщики, сестра, - сказал он. - Интересуетесь вы только мелочами, вот что.
       - Но мне же нравится Роквел.
       - Мелочь ваш Роквел.
       Оба посмотрели на Бранта.
       - Я не думаю, что Роквел мелочь, - сказал Брант. - Кроме того, он относительно недавно начал.
       - Позвольте, а откуда вы все это знаете? - спросила вдруг наглая Шила. - Я думала, у вас только турниры на уме. Вы благородного происхождения?
       - Да, - сказал Брант.
       - А кто ваши учителя?
       - Разные были, - ответил Брант уклончиво. - Меня действительно интересует карьера Роквела. Я лет пять уже не видел ничего нового у этого художника. - Он повернулся к Неприступнице. - Прошу прощения, госпожа моя. Вы изволили сказать, что он рисует ваш портрет?
       - Это я сказала, - вмешалась совершенно некстати Шила. - Рисует, и блестяще рисует.
       - Это очень смело с моей стороны, но мне хотелось бы взглянуть, - сказал Брант.
       - Пожалуйста, - согласился Бук. - Вот он закончит, мы вывесим портрет в бальном зале, а вы придете на бал и посмотрите.
       - Прошу прощения, господин мой, но мне бы хотелось... посмотреть в неоконченном виде. Великая Княгиня так прекрасна, что даже посредственный художник вдохновился бы достаточно, чтобы создать шедевр. Но Роквел - хотелось бы взглянуть именно как и что он делает, в какой последовательности. Отдает ли должное красоте Великой Княгини. - Он повернулся к Неприступнице. - Простите меня, госпожа моя.
       - Перестаньте ей льстить, - влезла опять Шила, и Бранту захотелось дать ей по уху. - Она терпеть не может, когда ей льстят, и она совершенно права.
       А у них тут запросто, подумал Брант. Никакого этикета, никаких церемоний. Мне говорили, что при Зигварде было по-другому. Впрочем, это скорее всего влияние Фалкона. Фалкон сам низкого происхождения, вот и устранил этикет, чтобы всех уравнять. А может, я чего-то не понимаю.
       В банкетный зал вошел слуга, почтительно приблизился к Буку и передал ему записку.
       - Простите, я должен на некоторое время вас покинуть, друзья мои, - сказал Бук, прочтя записку и вставая. Шила скривилась презрительно. - До свидания. Кстати, Брант, через неделю будет бал, вы уж приходите, мне бы хотелось с вами побеседовать еще.
       - Да, конечно, господин мой, - сказал Брант.
       Бук поспешно вышел. Шила опять закатила глаза и виновато посмотрела. Ей явно нравился Брант.
       Часы пробили пять. Как по команде, трое триумфаторов встали и низко поклонились княгине и княжне. Очевидно, это было частью традиции.
       - Мы польщены... очень приятно... благодарим за честь... - забормотали они.
       Брант тоже встал.
       - Прошу прощения, если был слишком дерзок, - сказал он.
       Неприступница промолчала, равнодушно наклонив голову, зато Шила стрельнула глазами. Брант, следуя примеру триумфаторов, низко поклонился, но задержал взгляд на Неприступнице. Когда он распрямлялся, триумфаторы уже исчезли. Он быстро, почти бегом, пересек зал, намереваясь их догнать и обругать мужланами за поспешность. Выскочив в коридор, он бросился к лестнице и налетел на какого-то человека, только что поднявшегося на этаж и погруженного на ходу в чтение какой-то бумаги. Человек потерял равновесие, качнулся назад, взмахнул рукой, оступился, и покатился по лестнице вниз.
       - Ну вот, - пробормотал Брант, узнав Хока.
       Докатившись до пролета, Хок встал, шипя от боли в плече, колене, и затылке. Брант посмотрел направо и налево. Во дворце были другие выходы, но они скорее всего были заперты и охраняемы. Брант шагнул вперед и начал спускаться по лестнице.
       Хок стоял, прислонившись к стене и упираясь полным кровавой злобы взглядом в Бранта. Брант прошел мимо, отведя глаза, пересек пролет, повернул, и продолжил спуск.
       Хок постоял некоторое время, задумчиво теребя рукоять меча, подобрал бумагу и направился вверх.
       ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ЗАБОТЫ РЕДО.
      
      
       А в это время Главный Священник Астафии, преподобный Редо, кашляя от сырости, выволакивал деревянную лестницу из служебного помещения Храма Доброго Сердца. Лестницу давно нужно было купить новую, но Редо экономил средства. Обойдя чугунную решетку с левой стороны здания, Редо подтащил лестницу к асимметричному эркеру (на противоположной стороне эркер был уже и выше, каприз Гора, провались он со своими капризами), Редо прислонил лестницу к стене и поднялся к карнизу, проходящему над эркером. Стена сразу над эркером была вся в потеках. Неизвестно, что подмешивал Гор в свои растворы, когда строил Храм, но две горголы на левой стороне крыши развалились, и дождевая вода стекала как попало и куда попало. Крыша давно начала гнить, ее латали как могли, ставя заплаты из подручных материалов. А эркер, додуманный Гором уже во время строительства, не закрепленный даже поперечной балкой, грозил в скором времени осыпаться и упасть. Дальше - больше. Третья горгола, с правой стороны, как знал Редо, тоже собиралась развалиться. Храм требовал срочного ремонта.
       Вся левая стена дышала нехорошей влагой.
       Прихожане ссылались на денежные затруднения и жертвовали очень мало, в несколько раз меньше, чем два года назад. Год назад Всениверийский Храмовый Собор, на который стянулись священники со всех концов страны, подтвердил, что Храм Доброго Сердца нуждается в средствах и постановил средства эти собрать. Но до сих пор ничего не собрали. Дьяконам Редо платил только половину жалования.
       Два месяца назад Редо обратился к молодым прихожанам с просьбой помочь. На следующий день к полудню к Храму явилось человек двадцать энтузиастов, которых красноречие Редо вдохновило на безвозмездную помощь. Они готовы были чинить, монтировать, чистить, и красить. Умели они очень мало, но принесли кое-какие материалы. Скинув рясу, закатав рукава рубашки до локтей и штаны до колен, Редо орудовал мастерком, всаживал гвозди в планки ремонтных лесов, таскал вместе с энтузиастами доски и, несмотря на то, что энтузиасты мешали друг другу и часто ссорились, дело пошло на лад. На следующий день энтузиастов было в два раза меньше, что очень помогло работе, а на четвертый день не явился никто, а оставшиеся материалы ночью украли.
       Редо в отчаянии написал петицию Великому Князю Буку, будучи, впрочем, уверен, что положительного ответа не будет.
       Он слез вниз и поволок лестницу обратно. До службы оставалось полчаса.
       Одна из планок в третьей скамейке от алтаря прогнулась и треснула. Еще не хватало, чтобы кто-то из прихожан поймал ягодицей занозу. Прихожане нынче скандалить любят. Службу сорвут.
       Редо снова спустился в служебное помещение. Планка, подходящая по размеру, стояла в углу. Не лакированная, но гладкая. Заставить бы всех этих гадов стоять во время службы, как в Славии. Свиньи. Это им не так, то им не сяк. Редо потянул на себя ящик. Так. Гвозди кончились. Впрочем, может и не кончились, а были унесены давешними энтузиастами. Вообще, энтузиасты-волонтеры много чего унесли, решив, наверное, что какая-то компенсация им все же положена. У дьякона пропал жезл. Ну да ладно.
       Редо накинул плащ, завязал свои длинные белокурые волосы в хвост, и вышел из Храма на бульвар.
       В одном из переулков торчала гнилым зубом в ряду белых домов лавка хозяйственных принадлежностей. Редо вошел. Из-за прилавка нехотя поднялся хозяин, и тут же поймал своего малолетнего сына за ухо.
       - Стой, - сказал он. Стой и не шевелись. А то как дам по жопе. Ну-с, святой отец, с чем пожаловали? Впрочем, вы очень кстати. Вот, полюбуйтесь, сын мой и наследник. Третьего дня гостили мы у его дяди, моего брата, кузнеца. У него в доме целый склад.
       - Здравствуйте, - сказал Редо.
       - А? Здравствуйте, здравствуйте. Так вот, в складе этом добра - видимо-невидимо. Брат мой запаслив. Но жаден. Так посылаю я этого олуха... Ну, ты, зубило без ручки, стой прямо! ... Посылаю я его, пока мы, значит, с братом пиво пьем и разговоры разговариваем... и мигаю ему, значит, значительно. Соображать должен ведь? А? - Он строго посмотрел на сына. - Должен соображать, я тебя спрашиваю, огурец ты семянный? Ну и вот. Мол, понятно, у отца в лавке дела не очень хороши, другой бы сын посодействовал отцу, набрал бы полные карманы гвоздей. От брата не убудет, а отцу - помощь. А этот чего сделал? чего ты сделал, подпорка кривая? Он, представьте себе, святой отец, в кладовую сунулся и пряников себе под рубаху напихал. Скажите ему, что Создатель его строго покарает. Скажите! За пренебрежение отцовскими бедами. Да.
       Малолетний сын пискнул, рванулся, и убежал. Хозяин доверительно облокотился о прилавок, наклоняясь к Редо.
       - Я в эти ваши поповские сказки не больше вашего верю, - сказал он заговорщически. - Но он малец еще совсем, вдруг испугается да за ум возьмется?
       Болото, подумал Редо. Болото.
       - Воровать нельзя, - сказал он.
       - А кто ворует? кто ворует? Я, что ли, ворую? У брата гвоздей этих - весь мир можно к стенке приколотить, чтобы не падал. Да он бы и не узнал. Это не воровство, это, типа, одолжение было бы. Вы, святоши, иногда такую ахинею несете, слушать противно. Взрослые же люди.
       - Дайте мне гвоздей три дюжины, - сказал Редо.
       - Вот. Я и говорю. Как раз - гвозди. Был бы чистый доход, а так - ничего, дивиденды какие-то мелкие.
       Хозяин отсчитал точно три дюжины и запросил больше, чем обычно.
       - В прошлый раз дешевле было, - заметил Редо.
       - Так ведь потерю надо компенсировать.
       - Какую потерю?
       - Я ж вам, святой отец, полдня уже толкую - была у мальца возможность напихать себе в карманы...
       - Ладно. Спасибо.
       - А благословеньице-то как же? - спросил хозяин, усмехаясь знающе.
       - Благословляю вас.
       - Вот, вот. Эко счастье привалило. Кому бы теперь продать, это ваше благословение. И продал бы - так ведь не купит никто, никому не надобно. Слушайте, святой отец, пугните мальца, а? А я вам за это еще дюжину гвоздей отсыплю, бесплатно.
       Редо вышел из лавки.
       Пройдя квартал по Променаду и не доходя то Храма, он сел на скамью, чтобы собраться с мыслями перед проповедью. Было бы неплохо, если бы какой-нибудь зодчий пришел и оценил бы стоимость ремонта, хоть приблизительно. И ремонтом бы руководил. Рыжий кот, делая вид, что устал и спит, наблюдал неподалеку за группой хорохорящихся голубей.
       Два молодых, хорошо одетых парня, купеческие отпрыски, шли не спеша по аллее. Один из них заметил сидящего Редо и узнал его.
       - В мысли благочестивые погружены, святой отец? - спросил он, изображая участие. Второй парень довольно улыбался.
       Редо не ответил.
       - А вот скажите мне, зачем мне в ваш Храм ходить? А?
       Редо пожал плечами.
       Парень обратился к спутнику, -
       - Все детство родитель мой радетельный таскал меня в храм, каждую неделю. Скука какая, не поверишь!
       - Да, - согласился второй. - Как они завоют, как завоют. И все клянчат, клянчат. И говорят - мы рабы. Фу. Я вот никогда рабом не был и не буду.
       Первый парень снова повернулся к Редо.
       - Оскандалилась религия ваша, святой отец. В Кронине одни мужеложцы обедню служат, а?
       Редо, увы, хорошо помнил годичной давности скандал, который ему пришлось улаживать. Один из дьяконов в кронинском Храме был уличен в мужеложеской связи с сыном известного купца. Прибыв в Кронин, Редо устроил разнос всей храмовой администрации.
       - Дармоеды! - кричал Редо. - Вы ведь знали об этом! Знали - и ничего не делали!
       - А что мы могли сделать? - спросил тогда главный священник Кронина.
       - Запретить ему приходить в Храм кроме как на правах прихожанина!
       - А у него денег много! - парировал священник. - Пристройки все развалились, так он их нам чинил!
       - А у вас самих денег нет совсем, да? - кричал Редо. - Кронинский приход - самый богатый в стране! Вон какую рожу наел, сволочь!
       И так далее. Провинившегося мужеложца Редо тут же лишил сана, но было поздно. Скандал был поддержан и раздут людьми Фалкона, и весть о нем полетела во все концы Ниверии, перебежала границу, распространилась по Славии и, конечно же, перевалила через горы и дала повод артанским язычникам глумиться и издеваться вдоволь. Вот они какие, мол, эти монотеисты! Ханжи все до единого! Мужеложцы!
       - Что вам нужно? - раздраженно спросил Редо купеческого сына.
       - Какой мне смысл и стимул ходить в ваш дурной Храм, а, скажите мне! Как я могу, к примеру, ходить на исповедь, если знаю, что исповедник мой - мужеложец?
       Редо встал.
       - Я не понимаю, - сказал он, заворачиваясь в плащ и кашляя, - вы в Храм ходите исповедоваться или ебаться? Вы б уж как-нибудь определились бы.
       Он повернулся и пошел прочь. Болото. Ничем не проймешь. Болото.
       Дай мне силы, Всемогущий, дай мне силы. Они ведь все несчастные, обделенные, и потому злобные. Ведь потому? А? Дай мне силы.
       Он вошел в Храм. Паства была уже в сборе. Две трети мест были заняты, проходы пусты. Значительная часть паствы состояла из девушек и женщин, тайно влюбленных в красивого и красноречивого Главного Священника. Может, стать развратником? подумал Редо. Развратникам сочувствуют, и охотнее ссужают им суммы, даже государственные организации охотнее ссужают. Ладно.
       Он поднялся на пульпит, окинул, взглядом аудиторию, и сказал, -
       - Тема сегодняшней проповеди - притча о добром самаритянине. Видел я сегодня одного богатого купца, который только что обманул конкурента и поэтому пребывал в благосклонном настроении и рвался давать советы...
       Паства захихикала.
       Мне многое дано, думал Редо. Птица и камень, если бы я вышел на улицу и громогласно объяснил бы толпе, кто такой Фалкон на самом деле, через два часа в этой стране было бы другое правительство. Но я не имею права это делать, не могу взять на себя ответственность за кровь, которая прольется, и за души людей, которые ее прольют. Дай мне силы, Создатель.
       После проповеди, проводив просветленных прихожан, Редо зашел к себе в кабинет. На письменном столе лежали два письма. Первое было из мэрии и сообщало, что здание Храма, в том состоянии, в котором оно сейчас находится, представляет собою угрозу для окружающих, грозя рухнуть им на головы. Давалось три недели срока для возобновления ремонтных работ. Если работы не будут "продолжены", вопрос о сносе здания автоматически станет частью повестки дня на следующем заседании городского правления.
       Второе письмо, за подписью Великого Князя, уведомляло Главного Священника, что средства на ремонт Храма правительство в данный момент предоставить не может. Следовало обратиться еще раз - через год.
       Редо открыл стенной шкафчик, налил полный кубок вина, и залпом выпил.
       Дай мне силы, Создатель.
       ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. О ЛЮБВИ.
      
       Брант поспешно выскочил из дворца, и к нему тотчас подошла Рита.
       - Как прошел обед? - спросила она озабоченно.
       - Прекрасно. Мне понравилось. Я бы еще раз сходил.
       - Хока не встретил?
       - Встретил.
       Рита посмотрела в сторону.
       - И что же?
       - Он случайно поднимался по лестнице в тот момент, когда я как раз собирался по ней спускаться.
       - И что он тебе сказал?
       - Я не дал ему возможности ничего сказать.
       - Что сие значит?
       - Я спустил его по лестнице головой вниз.
       - Перестань шутить, не смешно.
       - Я не шучу. Я не собирался ничего делать, и я ни в чем не виноват. Ну, возможно, я слишком поспешно вышел из банкетной залы, а он как раз читал на ходу. На ходу читать вредно. Читать нужно сидя или лежа. Или стоя.
       - Ничего не понимаю.
       - Я на него налетел. Нечаянно.
       - А он?
       - А он покатился. Вниз по лестнице.
       Рита приложила руку ко лбу и прикрыла глаза.
       - Безмозглый кретин, - сказала она. - Жила я на свете, забот не знала. Явился сынок, и за два дня перевернул матушкину жизнь с ног на голову. Идем отсюда, урод.
       Они повернули и пошли вдоль боковой стены дворца. Брант вдруг остановился.
       - Что еще? - спросила Рита раздраженно, и оглянулась. - Идем же, не стой, как вяз над болотом.
       Брант рассматривал верхний ,третий этаж дворца, что-то высчитывая.
       - Эй! - сказала Рита.
       - Сейчас, сейчас. Раз... четыре... семь. Примерно там.
       - Что там?
       - Окно.
       - И что же?
       - Ничего. Просто окно.
       Рита посмотрела вверх.
       - Окно, - сказала она.
       - Да.
       - И что в этом окне?
       - Стекло. Рама, - объяснил Брант.
       - И все?
       - Нет, почему же. Карниз еще.
       - Вот мудак, - сказала Рита в отчаянии. - Вот же, блядь, мудак! Идем же. Дубина. Змей двуногий.
       Они быстрым шагом прошли несколько улиц, свернули на бульвар, и через четверть часа прибыли на Улицу Плохих Мальчиков.
       С удивлением Брант обнаружил, что Нико, которого давеча они еле нашли на окраине, спящего возле канавы и почти полностью раздетого, сидит в гостиной, привязанный толстой цепью к крюку в стене.
       - Чего это ты с ним делала? - строго спросил Брант.
       - Ничего я с ним не делала, - раздраженно сказала Рита. - Он ходил по дому, потом нашел подвал. Я захожу, все разбросано, стрелы везде валяются, а этот идиот пытается зарядить арбалет, оттягивает тетиву от себя, арбалет повернут к нему. Вложил бы стрелу - и прямо себе между глаз.
       - Тетива заела, - объяснил Нико. - Ржавый взвод. Смазывать надо иногда.
       - Чего же ты не смазал?
       - Не успел. - Он повернулся к Бранту. - Она на меня сзади набросилась. Не могу же я ее бить, она женщина. Это не честно, драконоборцам строго-настрого запрещено женщин бить, у нас правило такое. Драконоборцы с женщинами всегда ведут себя галантно. А ей опасно держать дома столько оружия. Оружие, правда, плохонькое, старой конструкции, но все-таки - женщина, что-нибудь не так повернет, или на клинок напорется, мало ли что. Я бы сейчас выпил чего-нибудь. Жрать тоже хочется, но это не спешно. А вот выпить - в самый раз. Я помню, когда мы с Петичем ходили в Вантит...
       - Я не знаю, что теперь делать, - сказала Рита. - Идти к Хоку и его убивать, или упрашивать, или сразу к Фалкону?
       - Если к Фалкону, то возьми меня, - сказал Нико. - Он меня наверняка помнит. По старой дружбе, небось, любую просьбу выполнит.
       - Не надо ни к кому идти, - Брант пожал плечами и прошел в столовую.
       Рита отправилась будить служанку, чтобы та принесла паштет, хлеб, вино и овощи. Служанка, оказалось, только притворялась спящей и судя по тому, как она густо покраснела и шмыгнула мимо Риты выполнять поручение, за время отсутствия хозяйки она уже успела с кем-то переспать. Строгой блюстительницей моральной чистоты Рита никогда себя не считала, но это был ее дом, и никаких неприглашенных посторонних терпеть она не собиралась. Она заглянула под кровать служанки и проверила оба шкафа. Нет, в этой комнате никого не было. Тут она вспомнила про Нико. Вздохнув, она пошла в прямом смысле снимать его с цепи.
       Паштет оказался невероятно вкусным, а вино в доме Риты было настолько хорошего качества, что Брант в конце концов решил, что никогда такого не пил. Нико говорил, что паштет хорош, и вино хорошо, причем даже очень, но, бывало, он и ел, и пил лучше. А самые лучшие овощи растут, разумеется, на севере. Огурцы он, тем не менее, сожрал все, а от капусты отказался, заявив, что от нее всегда начинает ныть его старая рана на бедре, полученная в сражении с кентавром.
       - Тебя надо как-то обезопасить, - обратилась Рита к Бранту. - Не могу же я все время тебя сопровождать.
       - Это смешно, - сказал Брант. - Хок, когда опомнится, сам будет смеяться. Сегодня все действительно вышло случайно.
       - У Хока нет чувства юмора, - сказала Рита.
      

    ***

      
       Ближе к полуночи, когда сытый и пьяный в дым Нико храпел в гостевой спальне а Рита вышла "по делам", Брант, послонявшись по дому, почувствовал себя глупо. Спустившись в подвал, он долго рассматривал амуницию и снаряжение и в конце концов выбрал средних размеров абордажный крюк и добрых шестьдесят футов не очень толстой, но прочной, веревки. Он сунул все это в легкий кожаный мешок. Накинув плащ, он вышел на улицу и направился к княжескому дворцу. У боковой стены он снова сосчитал окна и решил, что седьмое от фасада, в котором сейчас горит свет, именно нужное окно и есть. Правда, свет горел и в шестом, и в пятом, но Бранту это особенно важным не показалось.
       Он оглянулся по сторонам. Улица была пустынна и освещена одним тусклым фонарем. Брант выволок из мешка крюк и веревку, проверил узел, раскрутил веревку как раскручивают пращу, и разжал пальцы. Абордажный крюк устремился по диагонали вверх и упал на крышу дворца, громко и противно стукнув. Веревка свешивалась между окон и была почти невидима. Брант подошел вплотную к стене и потянул веревку вниз. Сначала было сопротивление, но вдруг веревка пошла легко. Брант прижался к стене и закрыл голову рукой. Крюк звякнул о мостовую в двух шагах от него.
       Обидно. Брант намотал веревку на локоть, подобрал крюк, и собрался было отойти от стены и повторить маневр, как вдруг рядом с ним на мостовую упал какой-то предмет. Он подобрал его. Деревянный кубик, повязанный лентой, к ленте прикреплена записка.
       Брант посмотрел вверх. Там скрипнуло окно - совершенно точно не седьмое от фасада. Брант пожал плечом и подошел к тусклому фонарю.
       "Никуда не уходите", - говорилось в записке. "Я сейчас к вам спущусь."
       Подписи не было.
       Брант оставил крюк и вытащил меч.
       Такую записку мог написать кто угодно. Хок мог ее написать. Почему нет. Правда, почерк был явно женский. Ну и что? Может, у Хока как раз женский почерк и есть. Или он умеет подделывать женский почерк. Или у него там баба, и он заставил ее подделать, а, нет, просто написать, эту записку.
       Может, это какая-то баба, не имеющая отношения к Хоку, написала. Сидит себе там, скучно ей, посмотрела на улицу и видит - вон идет симпатичный парень с абордажным крюком. Замуж может и не возьмет, а переспать не откажется.
       Брант прислонился спиной к фонарному столбу. Посмотрел вверх. Так, подумал он. Чего это я тут стою, мишень изображаю? И отошел в тень.
       Какая-то фигура появилась из-за угла и направилась к нему.
       Походка была женская.
       Брант вложил меч в ножны.
       Она подошла и остановилась на расстоянии двух шагов. Почти с меня ростом, подумал Брант.
       - Пойдемте, - сказала она.
       Он пошел за ней. Они обогнули дворец и вышли к скверу, названия которого Брант не знал, и у которого стояла запряженная парой хороших лошадей карета. Кучер сидел на облучке, скрючившись. Ему снилось, что он богатый помещик, владелец многих ферм и угодий, и он в данный момент жестоко наказывает несправедливо думающих о нем крестьян, а вдали шумит принадлежащий ему лес и плещется принадлежащее ему море, и сам Великий Князь, проезжая мимо, останавливает карету, выходит, и низко, подхалимски, кланяется.
       Фрика дернула кучера за штанину.
       - По обычному маршруту, - сказала она.
       - А? Да... Да, госпожа моя. Все время прямо, значит?
       - Да.
       Недоумевающий Брант открыл ей дверцу. Она села в карету и пригласила его сделать тоже самое. Он некоторое время колебался, озираясь, но сел и закрыл дверцу. Карета тронулась.
       - Прохладна ночь, не находите? - спросила Фрика.
       - Да, начало августа, - откликнулся Брант.
       - Растопите печь, если вам не трудно.
       Он повиновался. Поленья затрещали в миниатюрной печи и тени заиграли на стенках кареты и на лице Фрики.
       - Ну так что же? - спросила Фрика.
       - Простите, как?
       - Вы хотели залезть ко мне в окно. Скорее всего, не для светского разговора, и не журбу вы собирались со мной пить. Вам нужно сказать мне что-то важное. Говорите, я слушаю.
       Брант вздохнул и сел напротив.
       - Семнадцать лет назад я увидел вас в первый раз, - сказал он.
       - Я знаю. В Храме. Вам было лет девять.
       - Вы это помните?
       - Да. Вы обещали вернуться и мне помочь.
       У Бранта округлились глаза.
       - Говорите дальше, - равнодушно сказала Фрика.
       - Я тогда не знал, кто вы такая.
       - Помню. Сейчас вы это знаете. Это повлияло на ваше отношение ко мне?
       - Хмм, - сказал Брант. - Не знаю. Не думаю.
       - Дальше.
       - Что - дальше? Вот я приехал. Как обещал.
       - Зачем?
       - Чтобы вам помочь.
       - Мне нельзя помочь.
       - А вдруг? - спросил Брант.
       - Мне хотелось бы вас предостеречь, - сказала Фрика. - Вы ровно ничего обо мне не знаете. Знакомство со мной может быть опасно.
       - За вами следят?
       - Нет. В этом нет никакой надобности.
       - Вы приносите людям несчастье?
       - Нет. Думаю, что нет.
       - Так в чем же дело?
       - Кучер, который нас сейчас везет, мог бы многое вам рассказать.
       - Зачем мне кучер? Я приехал к вам, а не к кучеру.
       - Над ним тяготеет то же заклятие, что и надо мной. Вы пока что в безопасности. Но еще четверть часа, и будет поздно. Может быть. Я не имею права просить вас о такой жертве.
       Брант задумался.
       - Я очень сожалею, - сказала Великая Княгиня. - Вы, скорее всего, очень хороший, очень верный человек. И, наверное, наивный. Правда, вы наивны? О чем вы думаете?
       - Вы почти не изменились за семнадцать лет.
       - Вы тоже, - сказала Фрика.
       Брант улыбнулся.
       - Вы недавно в столице, но, должно быть, уже слышали, - сказала она. - Всякое.
       - Да.
       - Например?
       - Я слышал о ваших любовных связях с женщинами.
       - Вас это не насторожило?
       - Нет. У меня тоже были и есть любовные связи с женщинами.
       - Что же вам нужно от меня?
       - А я вас люблю, - сообщил Брант.
       Фрика вздохнула.
       - Не надо меня любить, - сказала она.
       - Почему же? Меня это нисколько не стесняет, не беспокойтесь.
       Она вдруг засмеялась. И Брант тоже засмеялся.
       - С вами легко, - сказала она.
       - Смотря кому.
       - У меня нет никаких любовных связей, - сказала Фрика. - Ни с женщинами, ни с мужчинами. Слухи я распространяю сама, чтобы людям было о чем говорить, а то они сами начнут придумывать разное, и тогда беды не избежать.
       - Это правильно, - одобрил Брант. - Вы знаете, я очень торопился к вам, целых семнадцать лет, и не успел купить цветы. Очень сожалею.
       - Послушайте, Брант... Брант, да? Именно так вас зовут?
       - Ага.
       - Так вот, Брант... Вы вообще когда-нибудь... не каждый день, разумеется, но временами... ранней осенью, например... воспринимаете то, что вам говорят, серьезно?
       - Это смотря кто говорит, и зачем.
       - Что значит - зачем?
       - Ну вот, к примеру, то, что вы мне тут наговорили про проклятья и заклятья, про женщин, и все такое - это вы просто кокетничаете. Чтобы продлить момент.
       - Какой момент?
       - Вот этот. Момент до того, как я вас поцелую.
       Фрика распрямилась и холодно посмотрела на Бранта.
       - Не забывайтесь, молодой человек.
       Брант пожал плечами. Фрика отодвинула занавеску.
       - Минуты три осталось, имейте в виду. Если вы покинете меня сейчас, вам ничего не грозит. Вы спокойно пойдете обратно в центр, придете домой, уснете, а на утро проснетесь и меня забудете.
       - Так, - сказал Брант. - Я слышал, близкие вам люди называют вас Фрика. Если вам неприятно, я не буду вас так называть.
       - Мне приятно, называйте, - неожиданно поспешно сказала она и тут же смутилась.
       - Ну! - одобрил Брант. - Первое проявление эмоций. Дело идет на лад.
       Она опять засмеялась.
       - Вот что, Фрика, - сказал Брант. - Я не знал, что вы Великая Княгиня. Это осложняет дело. Впрочем, это даже пикантно.
       Она еле сдержалась, чтобы не захохотать.
       - Я мог приехать и раньше, но раньше я ничего не умел.
       - А теперь умеете?
       - Многое.
       - Стрелять из арбалета?
       - Я - зодчий, - сказал Брант веско. - Если не с именем, то, по крайней мере, с репутацией. Мы можем остаться в столице, а можем уехать на юг. Я построю там виллу с петляющей лесенкой до самого прибоя.
       Далась мне эта лесенка, подумал он. Навязчивая идея какая-то. Ты еще про выдвигающиеся створки ей расскажи. И про горовы контрафорсы. Идиот. Болтаешь, чего в голову взбредет.
       - Мы не можем отсюда уехать. Во всяком случае, я не могу, - сказала Фрика.
       - Почему же?
       - Сейчас увидите.
       Она дернула шелковый шнур. Карета остановилась. Фрика вышла. Брант поспешно вышел за ней. Она стояла прямо, чуть расставив ноги, и смотря вперед. Брант тоже посмотрел вперед. Впереди была Астафия. А странного ничего не было.
       - Да? - сказал Брант.
       - Смотрите.
       - Смотрю.
       - Что вы видите?
       - Деревья. Дорогу. Город.
       - Какой город?
       - Астафию.
       - С какой стороны?
       - С самой лучшей.
       - Если сверяться с розой ветров.
       - Надо полагать, с южной, - сказал Брант, всматриваясь. - Вон шпиль...
       - Но мы ехали на север.
       - На север?
       - Да.
       Брант задумался.
       - Ну, значит, объехали весь город, а потом развернулись, и сейчас едем обратно.
       - Мы ехали по прямой на север.
       Брант строго посмотрел на нее.
       - Что вы мне голову морочите? Ничего не понимаю.
       - Мы ехали на север, а приехали на южную окраину. Если бы мы поехали на восток, мы бы приехали на западную окраину. Если на юг - на северную.
       - А если мы сейчас развернемся и поедем на юг?
       - Приедем на северную окраину.
       - А если на юго-восток?
       Она молча смотрела на него.
       - Ну и что же? - спросил Брант.
       - Что "ну и что же"?
       - Чем вы обеспокоены?
       Она опять молча смотрела на него. Вот и говори после этого с бабами. Смотрят на тебя и думают, что то, что для них очевидно, объяснять не надо, ты сам должен понять. И в головы их дурацкие не приходит, что, может, для тебя это вовсе не очевидно.
       - Не понимаю, - сказал Брант. - То есть, вы не можете выехать из Астафии?
       Она кивнула. Брант задумался.
       - А я могу, или я теперь как вы?
       - Не знаю.
       - А кучер?
       - Кучер не может.
       - А еще кто с вами ездил, и теперь не может?
       - Моя служанка.
       - А еще?
       - Все. Остальные могут.
       - Даже те, кто с вами ездил?
       - Да.
       - Кто, например?
       - Фалкон.
       - Фалкон?
       - Да.
       - А зачем он с вами ездил?
       Она пожала плечами и не ответила.
       - В общем, не так уж это и плохо, - сказал Брант. - И очень даже интересно. А что? Все, к примеру, садятся в кареты и едут по прямой черт-те куда. И вовсе им там не нужно быть, а они едут. А вы - куда бы ни поехали, все приедете в Астафию. По-моему, очень даже неплохо. Полмира мечтает жить в Астафии. Большинство очень хотело бы быть в вашем положении. Астафия - самое удобное на земле место.
       - Мне тяжело в Астафии, - сказала Фрика мрачно.
       - Это бывает. Пройдет.
       - У меня есть в Астафии враги.
       - Представьте себе, у меня тоже, а я здесь меньше недели. Ужасно склочный народ в столице. Возможно, это из-за налоговой системы.
       На самом деле Брант слегка кривил душой, прекрасно понимая неприятное положение Фрики и опасаясь за себя - вдруг он теперь тоже не сможет выехать из Астафии? Никогда? А как же лесенка к морю? Провались она, эта лесенка. Вон сколько незастроенного пространства кругом. Можно строить и строить.
       - А кто все это сделал? - спросил он. - Заклятие, и так далее?
       - Я не уверена, что вам нужно это знать.
       - Да. Знать вообще нужно меньше. Знания развращают. Но все же?
       Она смотрела на него и не понимала - на самом ли деле он дурак, или ее успокаивает, или тараторит, потому что боится за себя?
       Помолчали.
       Великая Княгиня села в карету. Брант подумал, что как только останется один, то проведет эксперимент, чтобы проверить.
       Некоторое время они ехали молча. Торжественность неловкого молчания была нарушена остановкой кареты. Фрика нахмурилась. Посидев недвижно некоторое время, она отодвинула занавеску.
       - Не знаю, что случилось, - сказала она.
       Брант пожал плечами и вышел из кареты.
       - Ничего страшного, - сказал он. - Кучер просто уснул. Сидите, сидите.
       Он вскочил на облучок, взял у сонного кучера вожжи, и хлестнул лошадей. Кучер заворчал и проснулся.
       - Спи, спи, - сказал Брант.
       Через четверть часа они остановились у того самого сквера, названия которого Брант не знал.
       Он галантно подал Фрике руку и помог выйти.
       - Идите домой, Брант, - сказала она. - Не думаю, что мы встретимся еще раз. Идите и забудьте меня.
       - То есть как - забудьте?
       - Так. Романтические иллюзии кончаются, начинается повседневная жизнь. Ваша романтическая иллюзия была с вами много лет. А теперь кончилась. Неприятно, но это так. И ничего страшного нет. Идите, идите.
       - А что же... А как же... А если я теперь не смогу уехать из Астафии, из-за вас?
       - Сможете. Я даже не чувствую - знаю, что сможете. Вы не из тех, на кого действуют заклятия.
       - Я не это имел в виду.
       - Идите домой, - сказала Фрика сердито. - Спокойной ночи.
       Она повернулась и повлеклась к боковому входу дворца - длинная, нескладная, худая, хрупкая, какая-то неприкаянная. И походка странная, неуверенная. Зашла и пропала. Хлопнула дверь.
       Брант постоял, поразмыслил, пообижался, прикинул, что надо бы действительно прокатиться за город, посмотреть - действует ли заклятие, но почему то не пошел обратно к карете. Иллюзия кончилась. Началась жизнь. Не знаю, не знаю. Почему иллюзия? Где иллюзия? Что она плетет?
       Он вернулся к фонарю, с которого началось путешествие в замкнутый круг, и с удивлением обнаружил до сих пор пребывающий там абордажный крюк с веревкой. Постояв немного над крюком и поприкидывав, что к чему, он решил, что дело надо доводить до конца, даже если с первой попытки не получается. Он поднял крюк и направился к стене.
       Он вспомнил звук скрипнувшего окна. Очевидно, четвертое. В четвертом окне было темно. Зато оно было открыто. Это обнадеживало.
       Брант отступил от стены на десять шагов, раскрутил орудие, и метнул крюк вверх по диагонали. На этот раз крюк влетел в четвертое окно, не задев ни стену, ни раму, и только в этот момент Бранту пришло в голову, что если кто-то наблюдал за ним из четвертого окна, возможен конфуз. Причем весьма большой. На лбу Бранта выступил холодный пот, сердце гулко застучало. Он потянул веревку на себя. Веревка подалась и затем натянулась. Он подбежал к стене и полез вверх, перебирая руками, отталкиваясь ногами, и очень скоро добрался до окна - сказывался опыт строительных работ в Колонии. Перебравшись через подоконник, он обнаружил, что комната пуста. А может, не пуста, но, во всяком случае, темна, и его никто пока что не окликнул. Надо было взять с собой свечу, подумал Брант. Вечно я чего-то забываю, какую-то деталь. Это все Гор виноват, подумал он с раздражением. Детали не важны, детали потом приложатся, главное схватить суть, наметить общий план. Схватил, наметил. Вот и результаты.
       Слева от окна что-то блестело. Брант протянул руку и свалил подсвечник с прикроватного столика. Подсвечник грохнул об пол. За дверью раздались шаги. Брант выхватил меч и метнулся к двери - петли справа, болт слева - и прижался к стене возле петель. Дверь открылась. Комната осветилась. Судя по убранству, это была спальня прислуги. Служанки. Служанка, между прочим, преспокойно спала на своей кровати. Толстая, а не храпит.
       Фрика вошла в комнату, неся перед собой подсвечник, направилась к окну, выглянула, отступила назад и, наткнувшись ногой на крюк, тихо вскрикнула.
       - Брант, вылезайте, где вы там спрятались, - сказала она тихо и зло. - Вылезайте!
       - Я здесь, - сказал Брант, делая шаг вперед. - Не кричите, проснется служанка.
       - Она не проснется даже если рухнет дворец. Что вам нужно?
       - Мне нужны вы.
       - Зачем?
       - Ну, как. Нужны, и все. И я не согласен по поводу иллюзий.
       - Вы залезли по стене в комнату моей служанки, чтобы выразить свое несогласие?
       - Допустим.
       - Убирайтесь вон.
       - Нет.
       - Что же мне с вами делать! - сказала Фрика в отчаянии. - Ну, что? Что делать? Почему вы такой... недалекий? Неумный?
       - Я умный, - сказал Брант. - Просто иногда соображаю медленно. Я закрою дверь, хорошо?
       - Нет уж, - сказала Фрика.
       - Нельзя же...
       - Пойдемте ко мне. Идти тихо. Молчать. Понятно?
       - Да.
       - Подберите крюк. Втяните веревку.
       Брант повиновался. Они вышли в темный коридор. Фрика прикрыла дверь в комнату служанки. Следующая дверь вела в ее апартаменты. Горели свечи в канделябрах. На столе в гостиной лежали фолианты и стоял кувшин с вином.
       - Шшш, - предупредила Фрика. - Здесь рядом апартаменты моей дочери. И уж она проснется, если заподозрит, что здесь происходит что-то необычное.
       Фрика провела Бранта в свою спальню, закрыла дверь, задвинула засов, села на стул и осмотрела свою ногу. От внутренней стороны колена текла струйка крови.
       Брант окинул комнату взглядом, предположил, что маленькая дверь в углу ведет в умывальную, открыл ее, понял, что не ошибся, набрал воды в ковш, рванул с крюка одно из полотенец, и вернулся в спальню.
       - Ложитесь, - сказал он Фрике.
       Она посмотрела на него странно, но встала, перешла к кровати, и легла на спину.
       - На бок, - сказал Брант.
       Она повернулась на бок. Брант смыл кровь, прижал к ране, к счастью небольшой, просто царапина, полотенце, и некоторое время держал его там. Фрика лежала на боку, не двигаясь, со странным выражением лица.
       - Вы действительно меня любите, - сказала она полувопросительно.
       - Да, действительно. Вас это смущает? Настораживает?
       - Не знаю. Как-то плохо верится.
       - Ну и не верьте, - сказал Брант, придерживая полотенце. - Я к вам цепляюсь из-за вашего влияния и денег. Ищу себе протекцию.
       Она улыбнулась. И покраснела. На лбу выступили капли пота. Экое странное существо, подумал Брант. Будто Создатель хотел сделать женщину, наметил главное, а потом спешно что-то пригладил, заштриховал, закрепил, и сказал - сойдет, и вполне миловидно. Не женщина, а скетч женщины. Набросок. Ступни эти - узкие и длинные. Ненормально тонкие запястья. Шея длиннющая. Грудь маленькая совсем, но есть. Тело длинное, но не грациозное, а какое-то угловатое. Не подростково-угловатое, а - неизвестно как. И нос красный. Ну, это потому, что покраснела. И брови эти - светлые и подвижные.
       Брант отнял полотенце от раны, сложил его в четверо, и снова приложил к ране.
       - Не двигайтесь, - предупредил он. - Нужно остановить кровь.
       Она и не собиралась двигаться. Лежала себе тихо. Через некоторое время он отнял полотенце от раны. Кровь остановилась. Некоторое время они не двигались, а потом Фрика повернулась на спину и посмотрела на Бранта своими туманными серыми глазами.
       - Вы очень хороший, - сказала она.
       Брант кивнул, одобряя. Фрика улыбнулась.
       - Разденьтесь, - сказала она. - Разденьтесь и ложитесь рядом.
       Такого поворота он не ожидал. То есть, он рассчитывал на что-то в этом роде, но зачем же так прямо и плоско. Брант нахмурился, но все же встал, сбросил дублет, и стянул рубашку через голову. Мягкие сапоги снялись легко. С панталонами оказалось сложнее.
       - Потушите свечи, - сказала Фрика.
       Он шагнул к канделябру возле камина и быстро задул все десять свечей, после чего стянул наконец панталоны.
       - Ложитесь рядом.
       Он осторожно лег рядом, ровно ничего не чувствуя. Фрика заворочалась и задвигала конечностями. Брант понял, что она раздевается. В какой-то момент она привстала, чтобы что-то там такое сложное снять. Луны не было, но звездный свет от окна делал видимыми силуэты. Брант увидел темный силуэт Фрики, с миниатюрной грудью, стаскивающий через голову нижнюю рубашку. Ему показалось, что она еще худее, чем он думал. Тяжелые волосы упали ей на плечи. Она легла рядом на спину, не касаясь его. Он ощутил запах ее кожи, и разум его на мгновение помутился. Он взял себя в руки.
       Она просто лежала на спине. Брант приподнялся на локте и прищурился. В темноте поблескивали ее глаза, губы были сжаты. Серьезная женщина. Странная догадка мелькнула у него в голове и пропала, а потом опять мелькнула. Он нежно поцеловал мягкие ее губы, и она попыталась ответить, но как-то неловко, будто хотела сделать ему приятное, но не знала как. Он положил ладонь на ее тонкую шею. Глаза мигнули в темноте. Он стал ее гладить, а она просто лежала.
       Не может быть, подумал он. Так не бывает. Это глупости.
       Он перекатился на нее, упершись в простыню локтями и коленями, стараясь едва касаться ее тела. Он повернул голову в профиль к ней и провел волосами по ее груди. Он чуть тронул губами небольшой сосок, совершенно мягкий. Он перенес тяжесть своего тела на левый локоть, и правой рукой провел по ее животу, ощущая шелковую гладкость ее кожи. Он поцеловал ее в шею. Он запустил руку назад и провел пальцем по внешней стороне ее ноги. Он поцеловал ее в губы, и она снова неумело и неловко ответила на поцелуй.
       - Слушай, Фрика, - сказал он очень тихо. - Слушай, любовь моя. Не надо ничего делать. Вообще ничего. Просто лежи. И ни о чем не думай. Я не сделаю тебе больно. Не бойся. Приоткрой рот и лежи.
       Она послушно приоткрыла рот, и он стал очень медленно и очень нежно водить губами по ее губам, иногда касаясь их языком. Правую руку он засунул ей в ни на что не реагирующий пах. Грудью он чуть касался ее грудей. В этом положении они провели много времени - он потерял счет - может час, может два, а может всего полчаса. Ничего не выйдет, подумал Брант. Во всяком случае, сегодня - ничего. Что будет дальше - не знаю, а сегодня ничего не будет.
       В этот момент из горла Фрики выплыл легкий, мелодичный стон.
       Почти не смея надеяться, Брант ощутил правой рукой горячую влагу. Он сдержался, продолжая целовать ее губы и не двигаясь. Левый локоть совершенно онемел, но Бранту было все равно. Некоторое время спустя правое колено Фрики непроизвольно отвелось в сторону. Глаза ее широко раскрылись и затуманились, маленькая грудь вздымалась, живот несколько раз дернулся. Брант, безумный, руководимый только логикой безумства, освободил правую руку и просунул ее Фрике под талию. Ведя руку ниже, он сжал мягкие маленькие ягодицы и слегка их приподнял. Фрика была легкая, как пушинка. Как половина пушинки. Очень медленно, очень осторожно Брант придвинулся, ощущая ее влагу концом члена. Еще один стон, громче, вышел из ее горла, и в этот момент Брант легко и свободно вошел в нее, тощую, хрупкую, легкую, и она вскрикнула.
       Он сделал все, что от него зависело, и это стоило ему больших усилий, но он был рад этому, рад усилиям, рад удивленным всхлипам Фрики, счастлив сжимать ее в объятиях, упоен ее удивлением и градом слез. И он не опустился на нее сверху, а лег рядом, подпер голову кулаком, а свободной левой рукой, которую покалывало от плеча до запястья, ласкал ее живот, грудь, и бедра. Она все еще лежала на спине и смотрела в потолок, но взгляд ее был другой. Не как раньше. Она и сама была другая.
       - Я не знала, - сказала Фрика.
       - Да, - сказал Брант.
       - Я не знала, что...
       - Да. Тише, тише. Полежи еще так, отдохни. До утра еще далеко.
       - Да.
       - Хочешь еще?
       - А... это возможно?
       - Да, - сказал он.
       Он взял ее руку и поцеловал каждый тонкий палец с удлиненным ногтем.
       До утра было действительно далеко.
       А рассвет они проспали.
       В апартаментах раздавались шаги. Фрика открыла глаза и резко села на постели.
       - Брант! - прошептала она, тряся его за плечо.
       Он заворчал и задвигался, но потом вдруг широко улыбнулся и, щурясь сонными глазами, обнял ее. Она хотела было отреагировать, но вовремя спохватилась.
       - Тебе нужно как-то отсюда выйти.
       - Я выйду.
       - Через потайной ход.
       - Лучше через окно.
       - Не дури, - прошептала она. - На улице народ. Одевайся, только не роняй ничего и не стучи пряжками.
       Он встал с недовольным видом и стал одеваться. На всякий случай, Фрика вскочила, застеснялась, поборола стеснение, и схватила меч, чтобы он ненароком его не уронил. Когда Брант надевал дублет, она сама пристегнула ему меч к перевязи.
       - Крюк возьми, - сказала она тихо.
       Он поднял крюк с веревкой, подбросил его, и чуть не уронил. Фрика сделала ему страшные глаза.
       Голая, тонкая, как жердь, она провела его через туалетную, взяв за руку, надавила какой-то выступ в стене, и указала кивком на медленно открывающуюся потайную дверь.
       - Куда это я попаду... через это вот? - спросил он, еле ворочая языком.
       - В сквер.
       - Мм, - сказал он.
       - Иди. Если можешь, приходи вечером под окно. Я к тебе выйду.
       - Ладно, - сказал он, мало чего соображая. - Ммм. Угум.
       Потайной ход был темный и промозглый. Свеча в руке ничего не освещала. Потом он ее уронил. Ощупью он добрался до лестницы, чуть не сверзился, спустился, и наткнулся на дверь. Открыв ее, он выглянул наружу. Сквер был еще пуст. Он вышел, и дверь закрылась за ним сама.
       Приходи вечером, приходи вечером, пробурчал Брант. Какая замечательная точность, сколько экспрессии. Надо бы позавтракать.
       Он топал по проезжей части, слегка покачиваясь. К Улице Плохих Мальчиков он вышел почти случайно. Прижавшись лбом к входной двери особняка Риты, он постоял и подумал, пытаясь объяснить себе, что же произошло прошлой ночью. Было приятное, и было неприятно. Думать хотелось только о приятном. Еще больше хотелось поспать.
       Фрика меж тем привела себя в порядок, как умела - все ей было внове. Заметят или не заметят? Мыть лицо холодной водой - понятно. А что делать с блеском в глазах? И с дрожащими коленями? И с вихляющей походкой? И с этой дурацкой улыбкой на лице?
       Она позвала служанку. Та, сонная, ввалилась и стала по привычке ворчать, а у Фрики не было даже желания обругать ее как следует. Впрочем, когда служанка зашнуровывала ей корсет, Фрика сказала мрачно, -
       - Не затягивай так сильно, жирная гадина.
       Но получилось не очень мрачно, а даже как-то просветленно и приветливо.
       Служанка привычно сложила нижнюю губу и три подбородка вместе, выражая обиду и беззвучно передразнивая свою госпожу.
       К завтраку Фрика вышла, считая, что вполне овладела собой. Правда, когда явился Бук и расселся по обыкновению в кресле, закинув одну ногу на поручень, Фрике пришлось спрятать глаза. Прибежала Шила, ляпнулась в свое кресло, схватила нож и воткнула его в свежий хлеб.
       - Урррррраааа! - сказала она. - Это я просто так. Доброе утро.
       Медленным, томным шагом в столовую вошла любовница Бука - немолодая, но кокетливая дама с длинным, хищным носом и близко поставленными, округлыми глазами. Фрика забыла, как ее зовут. Это ее рассмешило.
       Слуги приволокли омлеты, ветчину, овощи, журбу, и легкое вино. Фрика почувствовала, что страшно голодна и сходу проглотила больше половины омлета. Шила была вся в себе, а Бук только один раз настороженно взглянул в сторону Великой Неприступницы и нахмурился.
       - В полдень на форуме будет музыкальное представление, - сказала Шила. - Надо бы пойти.
       - Протеже Фалкона представляет новый номер, - полувопросительно сказал Бук.
       - Да. Очень необычный.
       Фрика хотела уже по привычке ляпнуть, что, де, не след княжне знать все театрально-артистические новости и вообще путаться с богемой, но она вовремя прикусила язык. Сами по себе эти двое ее не выдадут, даже если заподозрят что-нибудь, по разным причинам. Но была любовница Бука (как же ее зовут, дуру носатую? вот ведь незадача!), и, возможно, Фалкон заявится сегодня с визитом. Сам. А от Фалкона что-нибудь скрыть - это хорошо подготовиться надо. Года три или четыре подготовке посвятить.
       - Мне что-то нехорошо, - сказала Фрика. - Я, пожалуй, проведу весь день в постели. Идите без меня.
       Бук взглянул на нее и ничего не сказал. Фрика пригубила вино, поднялась, и вышла.
       - Милочка, - обратился Бук к любовнице, - идите пока что в спальню.
       Носатая любовница сделала презрительное лицо, встала и вышла, не говоря ни слова.
       - Шила, дорогая, - сказал Бук. - Если придет Фалкон, заговорите ему зубы. Подержите его подольше здесь. Мне срочно нужно сказать кое-что вашей матери, о чем старина Фалкон знать не должен. Вы понимаете меня?
       - Не очень, - сказала Шила, - но я сделаю так, как вы говорите. Этого гада Фалкона надо держать в узде, а то он везде сует нос. Кстати о носах, на вашем месте я бы сменила любовницу, это просто неприлично.
       Бук хохотнул, потрепал Шилу по буйной непричесанной головушке, и вышел.
       Фрика действительно лежала в постели, укрывшись до подбородка простыней. Бук велел служанке выйти и присел на край кровати.
       - Фрика, друг мой, - сказал он ласково. - Не знаю, что и сказать. Не знаю, с кем вы провели ночь. С кем-то провели.
       Фрика перевернулась на бок и уставилась в стену.
       - Не отворачивайтесь, Фрика, я вам не враг. Мы очень давно знаем друг друга, и между нами никогда не было враждебности.
       Она снова повернулась на спину, уставясь в потолок. Бук ждал. Фрика села на постели, смотря в сторону.
       - Вы знаете, Бук, - сказала она, - в чем-то вы очень похожи на своего отца. Мне понадобилось много лет, чтобы его понять.
       Бук поразмыслил, глядя на Фрику. Он прекрасно помнил своего отца. То есть, думал, что помнил.
       - Позвольте, - сказал он.
       - Вы когда-нибудь испытывали влечение к очень молодой девушке? Шестнадцатилетней?
       - Нет. Да. Нет. Не помню. Оставьте в покое моего отца. Речь не о нем.
       Фрика улыбнулась.
       - Что мне делать, Бук? Фалкон обязательно обо всем узнает.
       Бук встал и прошелся по комнате.
       - А я-то думал... Ладно, сейчас это не важно. Вы... э... дурацкий вопрос... Вы его любите?
       - Не знаю. Не понимаю. Я запуталась, Бук, представляете? Я запуталась, и я неприлично, несказанно, стыдно счастлива. И он вернется сегодня ночью.
       - Ага, - сказал Бук. - Знаете что, Фрика? Вам нужно уехать. Убежать. Вместе с Шилой. Я не знаю этого человека, но если он располагает средствами и...
       - Не так громко, Бук. Моя служанка имеет привычку подслушивать под дверью. Вы ошибаетесь. Я не могу убежать, Шила не захочет уехать, человека этого вы знаете, и средствами он не располагает.
       - Почему вы не можете уехать?
       - Это не существенно. Есть обстоятельства. Не могу.
       - А Шила почему не захочет?
       - Астафия - ее город. Где еще она найдет таких друзей, какие у нее здесь есть, и такие развлечения? В провинции она жить не будет.
       Бук подумал и понял, что это правда. То есть, не то, чтобы так - не будет жить в провинции и все тут, но будет все время ныть и тосковать. И во всем обвинять собственную мать. И даже будет частично права.
       - Я знаю этого человека, говорите вы, - напомнил он.
       - Да.
       - Кто же это?
       - Вы видели его совсем недавно. На обеде в честь победителей турнира.
       - Позвольте! Не может быть. Нет, совсем не может быть.
       - Его зовут Брант. Не выдавайте меня.
       - Вы знаете, что я вас не выдам. Значит - Брант? Мне он показался странным. И неискренним.
       - Это все не важно.
       - Откуда он взялся, кто он такой?
       - Он этого сам не знает.
       - Ничего себе!
       - Но, кажется, - сказал Фрика, - это знаю я.
       - Скажите.
       - Не сейчас. И вообще вам не нужно этого знать. И ему не нужно.
       - А средств у него нет?
       - Нет, но, возможно, будут очень скоро.
       - Фрика, вы представляете себе ваше положение?
       Фрика откинулась на спину.
       - Не очень, - сказала она.
       - Что-то здесь не так, - сказал Бук.
       Она его не любит, подумал он. Первый мужчина за семнадцать лет. Первый настоящий мужчина в жизни. Любовь здесь не при чем. Она подвергает опасности себя - это нормально, да и какая там опасность, нет никакой опасности. Зато он - да, его жизнь висит на волоске. И ее это совершенно не волнует. Она очнется, когда его убьют люди Фалкона. Нельзя этого допускать. Она себе этого не простит. И я, узнавший, себе этого не прощу.
       Что же делать? Нужно искать этого Бранта. Рассказать ему все. Пусть увозит ее отсюда куда угодно, хоть в Славию, хоть в Артанию. Впрочем, люди Фалкона везде найдут, если нужно.
       Какое же я ничтожество, вдруг подумал он. Я, Великий Князь, якобы повелитель Ниверии. Ну же, Бук. Позови стражу, вели арестовать этого убийцу, погубителя твоего отца, душителя, тирана. И что же дальше?
       Допустим, Фалкон арестован. И посажен в тюрьму. Допустим, он, Бук - полноправный правитель страны. Об этом узнают соседи. Сначала следуют пробные шары, стычки на пограничье с внешней стороны, недовольство оппозиции с внутренней. Составляются заговоры. Власть захватывается какой-нибудь не очень компетентной кликой, а тем временем какие-нибудь артанцы, или Кшиштоф, входят с войском в пределы страны и спокойно доходят до столицы. Так ведь? Какой из тебя правитель, Бук? Ты, Бук, хороший парень, но в тебе нет нужной степени жестокости и непримиримости. И нет дара провиденья. Да и помимо этого - заниматься политикой целый день? Вон Фалкон - бодрствует с раннего утра до поздней ночи, у него, небось, минуты свободной нет. Впрочем, откуда мне знать, чем он все это время занимается. Может, строит козни или читает фолианты, а на всю политику у него в день уходит час-полтора?
       - Где он живет, этот Брант? - спросил он.
       - Не знаю.
       Бук помолчал, походил, и опять присел на край кровати.
       - Вот что, Фрика. Вы правы. Оставайтесь сегодня в постели. Никого не принимайте. Никого, слышите?
       - Да.
       Бук встал и быстро вышел.
       ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. УЛЕГВИЧ ВЕЛИКИЙ.
      
      
       Молодой Фокс, четвертьфиналист турнира, с достоинством вошел в кабинет Фалкона и низко поклонился правителю. Фалкон добродушно кивнул и указал на кресло. Он был в хорошем настроении.
       Молодежь приятнее старой гвардии. Старая гвардия - тот же Хок - угрюма и сурова, в них во всех есть какой-то неприятный аспект, какая-то неотвратимость. Молодые же полны оптимизма и энтузиазма. Немного опыта - и можно будет их начать посвящать в планы. Взять вот этого Фокса - глаза сверкают, лицо сияет. Он рад, что он здесь. Хок никогда ничему не рад. Обжора Комод рад только, когда он сидит в заведении.
       - Слушаю вас, Фокс.
       - Ночное заседание заговорщиков состоялось и прошло успешно, - рапортовал Фокс.
       - Прекрасно. Просто говорильня, или было что-то новое?
       - Было новое.
       - Докладывайте.
       Фокс сверился с листом бумаги, на котором чернели какие-то кодовые знаки.
       - Даже не знаю, - сказал он. - Мои люди доложили о некоторых странностях, и сперва они, странности, показались мне абсурдными, но все свидетельства сходятся. Словом, вчерашнее заседание почтил своим присутствием лично Великий Князь Бук.
       Фалкон благосклонно кивнул, не выразив удивления. Фокс понял, что Фалкон о чем-то уже осведомлен. Либо всегда подозревал, что Бук имеет отношение к заговору.
       - Он произнес небольшую речь, - продолжал он, - в которой высказал некую любопытную теорию о ваших планах, господин мой.
       - С удовольствием послушаю, - сказал Фалкон.
       - Через три с половиной месяца наступает Год Мамонта, - сказал Фокс. - Все затаили дыхание в ожидании перемен.
       - Это Бук так сказал?
       - Да, господин мой.
       - Продолжайте.
       - Пользуясь этими ожиданиями, Фалкон попытается захватить всю власть в стране, объявив себя Великим Князем и заставив его, Бука, отречься от престола.
       - Каким же это образом? - спросил Фалкон, улыбаясь. Неплохо, неплохо. В данный момент, правда, намерений таких нет, но мысль интересная.
       - По мнению Бука вы, господин мой, специально подготовите и спровоцируете нападение артанцев на Астафию. Не очень большое войско, но, конечно, ваши люди раздуют это так, будто все население Артании идет к столице.
       Да, это хорошая идея, подумал Фалкон. Надо запомнить.
       - Пользуясь народным страхом, вы заставите Бука подписать отречение, после чего народ вспомнит ваши заслуги в войнах и вашу непримиримость к врагам и не будет возражать против вашего восхождения. Затем артанцев уничтожат элитные войска, и вы станете легитимным полновластным правителем.
       И все бы ничего, думал Фалкон, но вот с происхождением у меня неважно. У народа пиетет к аристократии, к княжеским семьям. Это рабское благоговение ничем не выбьешь. Признать-то меня, может, и признают, но - доколь? Ладно, подумаю.
       - И что же предлагает Бук? - спросил он.
       - Бук предлагает известить обо всем этом артанского правителя Князя Улегвича и заручиться его поддержкой.
       - Но ведь это же просто предательство! - возмутился Фалкон.
       - Бук сказал, что не видит другого пути.
       - И с ним согласились?
       - Да.
       - Все?
       - Да.
       Фалкон некоторое время молчал.
       - Благодарю вас, Фокс, - сказал он наконец. - В ближайшие два месяца вы получите повышение.
       Фокс вскочил.
       - Страшно рад, господин мой! - воскликнул он.
       - Тише, тише. Вы не в казарме. Государственная деятельность требует осторожности. Не надо кричать.
       - Слушаюсь, - тихо сказал Фокс.
       - Можете идти.
      

    ***

      
       Отряд из пятнадцати человек в черных плащах выехал из маленького прибрежного селения в ста пятидесяти верстах к западу от Теплой Лагуны и двинулся вдоль берега, в обход Великих Артанских Гор (подлые славы называли их Славскими Валами, а мерзкие ниверийцы Великим Ниверийским Хребтом), в сторону Артании. В Теплой Лагуне еще торговались и пытались хитрить, но предводитель отряда, Повелитель Всей Артании молодой князь Улегвич, уже все понял. Фалкон, в лице толстого человека с одышкой по прозвищу Комод, переиграл его, Улегвича, по всем статьям, перехитрил, дал ему урок дипломатии, да еще и продемонстрировал силу. Отказал в безопасном проходе через Ниверию и повернул дело так, что даже после планируемого грандиозного вторжения в Славию Кникич придется отдать. Сразу. Через год можно будет, конечно, попытаться его, Кникич, отвоевать. Но только через год. А хотелось иметь эту дверь в горах в своем полном распоряжении прямо сейчас. Невозможно. Можно воевать со Славией, и можно с Ниверией, но нельзя воевать со Славией и Ниверией одновременно. Если Кшиштоф и Фалкон объединятся, да еще и разозлятся, Артания, несмотря на огромную территорию и трудности управления, станет их колонией. Две хитрых лисы найдут способ ее поделить. После того, как сравняют Арсу с землей.
       Что ж, должен же я был хоть раз ошибиться, думал Улегвич. Мне двадцать три года. Все великие властители в молодости ошибались. За их ошибки народы платили кровью. Ну и что. Должен же народ заплатить за право иметь великого властителя. Не задаром же народу великого властителя получать. За воду - и то кое-где платят. А властителя им бесплатно подавай, да? Вон в свое время на славский трон человек десять претендовало, и, чтобы его занять, Кшиштоф утопил половину Славии в крови. А Фалкон? За право иметь его властителем, Ниверия платит не только кровью, но и повседневным страхом. Трудно сказать, чей народ больше дрожит перед своим повелителем, - славский или ниверийский.
       Все это так, но ужасно обидно получилось с Кникичем. Впрочем, мы еще посмотрим.
       Блестящая идея пришла ему в голову. Настоящий властитель должен везде успевать. Он сам поедет в Кникич! Прямо сейчас. Сам проверит, что там к чему. Поговорит с властями. Прикинется овечкой. Именно так.
       Гордость собой переполнила Улегвича. Великим приходят в голову великие мысли. Сам Великий Род помогает великим (Улегвич усмехнулся). Надо сейчас отправить гонца в Арсу. Улегвич задерживается на несколько недель ради благоденствия Великой Артании. Послать гонца - и ехать дальше вдоль гор, с артанской, а не ниверийский, стороны, чтобы не наскочить на фалконовы патрули, и перевалить через горы как раз в Кникич. И даже не перевалить - ведь там, говорят, есть расщелины, проходы, верные тропы, почему он нам так и нужен. Замечательная идея!
       Вообще, хорошо быть великим. Он вспомнил радостно, как три года назад объединил под своей властью свою несчастную, разоряемую и раздираемую междоусобицами и карательными экспедициями из-за гор, страну. Кстати, междоусобицы тоже начинались не без помощи то Кшиштофа, то Фалкона. Мерзавцы. Вспомнил, как он шел в Храм Рода Великого по главной, мощеной улице Арсы, и как стояли кругом эти непокорные князья с дружинами и смотрели на него с ненавистью, но уже не с пренебрежением. Он шел, за ним следовали двое приближенных. Двое! Всего! Стоящие по бокам улицы и на площади князья и их сподвижники держали в руках своих легкие и прочные ниверийские мечи, а у него, Улегвича, на боку болталась тяжелая, неудобная, тупая и грубая сабля, такой только коней подковывать, а у приближенных и вовсе в руках были только пастушьи луки, самодельные. И он прошел в Храм Рода с гордо поднятой головой, и никто не посмел ни пальцем его тронуть, ни слова сказать! Они почувствовали, не сердцем, не душой, но задубелыми от верховой езды оливковыми своими жопами, ребрами своими, суставами и хрящами, поняли, узнали - кто идет. И даже старый, всеми уважаемый Номинг, давно ратовавший за мирное решение любых конфликтов, старина Номинг, которому при странных обстоятельствах ниверийские подонки когда-то сломали хребет, в переносном смысле, сам Номинг вышел вперед, первый из всех, и низко поклонился мне, еще мальчишке, и сказал, что, мол, будет так, как хочет Улегвич.
       И будет, не сомневайтесь, шакалы желтозубые, именно так все и будет.
       Гонец поскакал в Арсу, а Улегвич с остальным отрядом въехав в Артанию, повернул круто на север.
       Именно так все и будет. Сначала падет Славия, и конники мои вихрем пронесутся по Висуа, а потом придут строители и те славы, которых мы заставим на себя работать, и первым делом перестроят Стефанский Храм в храм Рода Великого. И когда обоснуемся хорошенько в Славии, когда славские наши подданые настроят нам домов и накормят нас... ибо не гоже воинам сеять... мы освободим их через год-два от угрозы с юга. Мы навалимся на Ниверию с трех сторон. Мы сожжем Кронин еще раз, как сжег его когда-то славный Артен. А Астафию мы жечь не будем. Разве что слегка. И Висуа не будем. Пусть стоят. Я буду ходить в театр. Какой-нибудь подлый слав или мерзкий нивериец напишет про меня пьесу, и я буду ее смотреть. И нужно будет построить новую столицу, где-нибудь на пограничье Ниверии и Славии, чтобы они забыли, что там было когда-то две страны. Все - под одно начало! Старик Гор еще крепок, он не откажет. Ему все равно, для кого строить, лишь бы строить. На территориях будут править наместники, а я буду слать им приказы из моей новой столицы. И будут восстания, даже в тылу, и я буду их подавлять. А летом я буду выезжать на воды, к Южному Морю, как делают это теперь ниверийские правители. Это хорошая идея, они ведь не совсем дураки. Я только что там был, на Южном Море, и мне понравилось. Мне там построят виллу и крепость. И приведут мне штук сто белокурых и русоволосых наложниц.
       Лицо Улегвича ничего не выражало, кроме привычной суровости. Ехавший рядом с ним старый Номинг был погружен в свои думы. Великие должны уметь контролировать выражение лица. Как я отношусь к Номингу? подумал Улегвич. Презрительно отношусь. Не люблю я его. Хочу ли я, чтобы он думал, что я к нему благоволю? Да. Что ж, попробуем.
       Он тронул Номинга за плечо. Старик поднял голову. Улегвич ласково ему улыбнулся.
       - О чем ты думаешь, премудрый?
       Получилось! Получилось! Номинг радостно улыбнулся в ответ! Он рад, что я с ним ласков! Он рад что я, великий, ему польстил, назвав премудрым!
       - О Кникиче, повелитель.
       - Ты бывал в Кникиче?
       - Да, повелитель.
       - Давно?
       - Семнадцать лет назад. Но Кникич не меняется. Слишком высоко в горах и слишком холодно. У них свои порядки и свои мысли. Два или три раза в столетие Кникич меняет хозяев. Отходит то Славии, то Ниверии. Но никто не берется всерьез Кникичем управлять.
       - Почему же?
       - Это бесполезно. И Ниверия, и Славия пытались навязывать Кникичу свои традиции. Но кникичи все также сидят по вечерам на крылечках своих хибарок, также жуют соломинку, также немногословны, как сто, двести, и пятьсот лет назад. Также всей страной празднуют приход зимы, непонятно почему, ибо никакой выгоды зима им не приносит. Также потеют в своих банях-срубах, поливая раскаленные камни ячменным пивом. Также гонят из чего попало прозрачное зелье и ходят, качаясь, от хибарки к хибарке, заунывно распевая на только им понятном наречии. Также мало рожают. Население маленькое, и численность за полтысячи лет не изменилась. Славы и ниверийцы мотаются из города в город, переходят границы, смешиваются. Кникичи сидят дома и молчат. Не мудро молчат, как Великий Род на царственном ложе, а просто молчат. И жуют соломинку.
       Улегвич медленно кивнул, выражая мудрое понимание и запоминание.
       Некоторое время ехали молча.
       - Мне говорили, - сказал Улегвич, - что когда-то давно ты, князь, взял в плен ниверийскую женщину вместе с малолетним сыном, и долгое время воспитывал мальчишку, как своего собственного, и даже собирался сделать его своим преемником.
       И опять получилось! Где он все это слышал, Улегвич не помнил, но по улыбке Номинга, которая в лунном свете казалась слегка зловещей (Улегвич знал, что вовсе она не зловещая) он понял, что произвел впечатление. Для Номинга он, Улегвич, теперь - всезнающий и всепомнящий хозяин, проявляющий участие и заботящийся о своих слугах.
       - Давно это было, о повелитель, - сказал Номинг.
       - Было давно, но ведь ты помнишь и по сей день? Значит, что-то большое случилось и произошло.
       Номинг некоторое время молчал, опустив голову.
       - Это была необыкновенная женщина, о повелитель.
       - Ниверийка?
       - Ниверийка славских кровей.
       - Как они там все смешиваются, развратные!
       - Да. Но к ней это не относилось. Она была не просто непокорна. Она была - неприкасаема.
       - Неприкасаемых легко сломить, - заметил Улегвич.
       - Нет, повелитель. Четыре воина связывали ее и выходили из шатра. В шатер заходил я и обладал ею. Но никогда не было это обладание полным. Сейчас, по прошествии многих лет, могу сказать тебе, что обладания не было совсем. Женщина, которой ты обладаешь, либо любит тебя, либо боится, либо и то и другое вместе. Но эта женщина - отсутствовала. Я обладал ею, но ее там не было. Я бил ее, в ярости, а она не издавала ни звука. Она даже не закрывала глаза. Она смотрела равнодушно в сторону.
       Улегвич заинтересовался всерьез.
       - И что же?
       - Я понял ее. Она заставила себя забыть обо всем, не думать о том, что будет. Она считала себя мертвой. И все ее мысли были с ее сыном. Она не пыталась бежать, ибо сын ее был где-то рядом. Им, сыном, она жила. Долго это продолжаться не могло. Я решил поступить мудро. И я ошибся.
       Номинг замолчал.
       - Что же ты сделал? - спросил заинтригованный Улегвич.
       - Мы вернулись в мой родовой замок. Я содержал сына и мать отдельно. Однажды утром я пришел к ней и сказал, что сын ее погиб при попытке к бегству. И я показал ей с крепостной стены его труп на камнях внизу.
       - Ты его убил?
       - Нет. Ему дали усыпляющее снадобье, и когда он уснул, положили на камни лицом вниз.
       - Он мог шевельнуться, когда она на него смотрела сверху!
       - Снадобье было очень крепкое. Он не просыпался три дня, сердце стучало очень редко. А камни вокруг залили кровью овцы. Мать не может долго на такое смотреть.
       - Почему же ты его просто не убил?
       - Не мог.
       - Почему?
       - За четыре месяца, что я провел с ним...
       - Ну?
       - Я к нему очень привязался. Это была слабость, я знаю. Но у сына и матери было много общих черт, да и мальчик был очень... необычный. Глупый и веселый. Артанские дети обычно умные и сумрачные.
       Улегвич прикинул. Похоже на правду.
       - ...Ему ничего не говорили о матери. Он ее не то, чтобы забыл, а как-то... перестал о ней думать. У детей есть такой инстинкт, на самосохранение.
       - Есть, - подтвердил Улегвич.
       - Мне казалось, что мальчишка меня любит.
       - Может и вправду любил?
       - Может быть. Мать его, после того, что ей показали, изменилась. Перестала быть каменной глыбой, стала более податливой. Она по-прежнему была не со мной, когда я ею обладал, но тело ее стало отзываться, когда его ласкали. Возможно, это ее испугало. Не знаю. Возможно, ей было стыдно. Через две недели она сбежала, убив четверых стражников.
       - Четверых!
       - Необыкновенная женщина.
       - А сын ее?
       Номинг немного помолчал.
       - Сына у меня украли ниверийцы, - сказал он наконец.
       - Каким образом?
       - Ночью, прямо из стана. Он был со мной в шатре - я воспитывал его, как своего собственного, это чистая правда - и он вышел поссать. Его схватили. С тех пор я его не видел.
       - Откуда же тебе известно, что это сделали ниверийцы?
       - Мне сказали мои воины, которые за ними гнались.
       Улегвич понял, что Номинг темнит, но решил не настаивать.
       - А женщину ты с тех пор тоже не видел, и не знаешь, где она?
       - Не знаю, - ответил Номинг, но с задержкой. И Улегвич понял, что это тоже не совсем правда. Интересно.
       Хотели было разбить шатры и остановиться на ночлег, но Номинг вдруг вспомнил, что в часе езды дальше на север было когда-то селение, примыкающее к владениям артанских князей. Поехали дальше. Селение сохранилось. Обыкновенное артанское селение, пригорное. Пастухи да охотники, с семьями. Наконец-то они удостоились великой чести - оказать гостеприимство повелителю всей Артании и его свите. А то бы жили себе в отсталости и невежестве дальше.
       Улегвич занял лучший дом в селении. Его сытно накормили бараниной с хрюмпелями и напоили брагой (близость Ниверии сказывалась на местных гастрономических предпочтениях), после чего, по его требованию, привели к нему трех женщин, двух среднего возраста и одну совсем девочку. Чьи-то жены и чья-то дочь, удостоившиеся чести. Обыкновенные черноволосые артанки. Вот ведь счастье какое им ни с того ни с сего привалило. Вообще-то Улегвич предпочитал ниверийских блондинок, но это была стратегическая тайна. В какой-то момент, уже ласкаемый двумя зрелыми женщинами, одна из которых действительно выглядела счастливой, ему стало жалко девочку, чья маленькая потная рука лежала в его руке. Но он подавил в себе жалость и потянул девочку на себя. Великие не имеют права жалеть. Это трудно и несправедливо, но это так. Жалость великим не свойственна. Только государственный расчет.
       На рассвете Улегвича и свиту кормили обильным завтраком. Кто-то из свиты осведомился, как далеко находится ближайшее большое поселение. Оказалось, полдня пути на запад. Это значит, пойдут слухи, а до Кникича еще далеко. Никто не должен знать о передвижениях повелителя. Повелитель присутствует везде. Свита обнажила мечи и разошлась по домам селения. После, четверо всадников поскакали в поле отстреливать рано ушедших туда пастухов. Когда они вернулись, селение уже горело.
       Улегвич приглядел бугорок, поросший кустами, до которого огонь не должен был добраться.
       Один из всадников, ответственный за символику, поискал в своей суме славский флаг, чтобы все знали, какая сволочь это сделала - и не нашел. Нашел ниверийский. Ниверия в данный момент не была врагом Артании - напротив, была чем-то вроде союзника. Но злобу на врага, пусть пока всего лишь потенциального, копить полезно. Ниверийский флаг прикрепили к сделанному из оглобли древку и всадили в бугорок.
       ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЛЕГЕНДА О СТРАНЕ ВАНТИТ.
      
      
       Брант проснулся в полдень и яростная Рита устроила ему головомойку.
       - Где ты шляешься по ночам? - кричала она яростно. - Никому ничего не сказал, вышел, всю ночь пропадал!
       Нико с кубком в руке, как ни странно, поддержал Риту.
       - А если бы на тебя ночью кентавр напал бы, тогда что? Нет, ты представь себе. И ответь.
       - Слушайте, отцепитесь от меня оба, - сказал Брант. - Где надо, там и был.
       - Шляешься по бабам, так хоть записку оставляй, где ты, - сказала Рита. - Ну, твое счастье, что Хок уехал в Беркли на шесть недель. Если ты так хочешь, чтоб тебя убили, скажи мне, я тебя сама убью. Зачем же Хоку одолжение делать, удовольствие ему доставлять.
       - Который час? - спросил Брант.
       - Полдень. Заспался совсем, - заворчала Рита.
       - Я хотел его разбудить, - укоризненно сказал ей Нико, и обратился к Бранту. - Она меня выперла в гостиную.
       - Человек устал и спит, - отрезала Рита. - Нужно же ему поспать. Устал. Понимаешь? Ты сам целый день дрыхнешь без задних ног, а ночью пьянствуешь. Полпогреба уже выпил.
       - Могу не пить, - сказал Нико. - Ежели тебе жалко.
       - Раскомандовалась, - сказал Брант. - Мне надо идти.
       - Куда еще идти? - строго спросила Рита.
       - У меня назначено деловое свидание с одним купцом, - объявил Брант.
       - Наверняка баба какая-нибудь, - проворчала Рита.
       - Если бы баба, я бы сказал, - заметил Брант. - Чего мне скрывать. А купец богатый, он мне обещал строительство.
       - Как зовут богатого купца?
       - Где мой старый дублет?
       Брант порылся в карманах принесенного ему дублета и вытащил прямоугольник бумаги.
       - Вот. Бош его зовут.
       - Это мой сосед, - сказала Рита. - В соседнем доме живет. Действительно, купец из гильдии. Представительный дядька, и если что говорит, имеет это в виду. Что ж, сходи.
       Позавтракав, Брант повеселел. Облачившись в свежее белье и одежду, дав Рите тут и там поправить на себе некоторые детали туалета, он прицепил меч и вышел.
       Соседний дом был не чета дому Риты. Это был почти дворец, весь из мрамора, но фронтон отсутствовал. Брант постучался, и ему открыл разодетый как на праздник слуга.
       Бош находился в кабинете и диктовал письма двум своим секретарям.
       - А, здравствуйте, молодой человек, - сказал он. - Брант, если не ошибаюсь? Брант. Присаживайтесь. Не хотите ли выпить? Есть прекрасное вино двадцатилетней выдержки.
       Брант не отказался.
       - А вы пишите, пишите, бездельники, - сказал Бош строго. - Такие тупицы, - пожаловался он Бранту. - Ничего не понимают. Работали раньше у какого-то жука, он всех по малой обманывал, так эти дурачки привыкли, и везде теперь ищут этой самой малой нечестной выгоды. Не понимают, что в гильдии все должно быть честно, от этого зависит репутация. Один раз обманул - кто же тебе еще поверит? Самые большие сделки заключаются устно и скрепляются пожатием руки. Никаких письменных контрактов. И мы с вами такую же заключим, я нисколько не сомневаюсь. Вы сколько лет у Гора учились?
       - Семнадцать.
       - О! Много. И в стройках участвовали?
       - Участвовал и руководил.
       - И можете быть зодчим? Помощь не нужна ли? Профессиональная?
       - Что вы.
       - Жилые дома строили когда-нибудь?
       - Да, много.
       - Вот и замечательно. Я немного разбираюсь в этих делах. Ну-с, приступим. Сейчас я расскажу вам, что у меня за идея, а вы выскажете свое мнение. Идет?
       - Идет.
       Бош был обаятелен, как хозяйка популярного салона. В его присутствии все время хотелось улыбаться, быть щедрым и делать людям приятное. Он был полноват, очень чисто одет, благообразен, гладко причесан и выбрит, симпатичен, энергичен.
       - Раньше у аристократии было больше денег, - объяснял он. - А у купцов меньше. Но времена меняются. Аристократы строили себе особняки. Некоторые купцы тоже. Сегодня особняков в Астафии множество. Вы заметили.
       - Да.
       - Но больше пока не строят. Не каждый аристократ, и тем более не каждый купец, может построить себе особняк, или купить старый. Далеко не каждый. Но жить-то надо где-то? Вот. Иду я давеча по улице и думаю - а вот бы построить большой дом. Очень большой. Пять этажей. На весь квартал. И разделить его - первый этаж на две части, второй на три, третий на четыре, четвертый на пять, и пятый на шесть. Всего получается двадцать апартаментов. Двадцать, заметьте. И не продавать их, заметьте, поскольку это не очень надежно, и всегда можно продать невыгодно, а потом деньги с жильца будет получать только государство в виде налогов. Не продавать, а сдавать, как сдают комнаты в тавернах и квартиры в домах среднего сословия. За квартиру на первом этаже брать дорого, за квартиру на втором меньше, и так далее. Сейчас много богатого люда живет в квартирах, переделанных из старых и нищих клетушек, но это совсем не то, что я задумал. Надо сразу построить роскошный дом. Фешенебельный. И к первому этажу, а он будет удлиненный, присторить еще помещения, и сдавать - трактирщику, портному, цирюльнику, сапожнику. Чтобы у жителей дома все было под боком. В подвальном помещении можно устроить что-нибудь вроде бального зала, а на крыше будет веранда, с местом для танцев и буфетом. И еще, хорошо бы так рассчитать, чтобы деревья посадить. Прямо на крыше. Мол, это парк такой. Как вам такая идея?
       Бранту идея очень понравилась. Он представил себе возможности. Скоро о нем заговорят в Астафии!
       - А еще, - сказал Брант, - можно придумать что-нибудь вроде системы противовесов, внутри дома, чтобы один слуга стоял все время в вестибюле и, скажем, крутил колесо, а специальная платформа поднималась бы вверх и вниз, чтобы по лестницам не ходить, когда не хочется.
       - Блеск! - сказал Бош. - Об этом я не подумал. Вы действительно талантливы. Мы используем и ваш талант, и вашу репутацию. Если бы дом строил простой зодчий, ничего бы не вышло. Но ученик самого Гора - это другое дело, в городе об этом узнают сразу, уверяю вас! Безусловно, открыто рекламировать, что вы его ученик, нельзя. Все-таки Гор - изгнанник. Но это только к лучшему! Реклама шепотом, с оглядкой, гораздо эффективнее, чем реклама открытая. Знаете что? Я не только заплачу вам аванс, а потом гонорар, я еще и проценты вам назначу от дохода! И, конечно, хотелось бы, чтобы я мог на вас рассчитывать и впредь. Ничего не надо сейчас обещать или говорить. Когда мы все обсудим, вы просто скажете да или нет. И подписывать тоже ничего не надо.
       - А где вы предполагаете строить этот дом? - спросил Брант.
       - А вот смотрите.
       Бош разложил на столе карту Астафии.
       - Вот мост, а вот еще мост, он сейчас только строится, но в последствии здесь будет еще один бульвар, очень престижный. Вот они пересекаются. Вот переулок. А вот в этом месте как раз и будет наш с вами дом. Смотрите, какой большой квартал. Сколько места! Возле самого Променада. Сзади можно было бы сквер со скамейками придумать, как вы считаете?
       - Но, позвольте, - сказал Брант, разглядывая карту. - Это место уже занято. Здесь стоит Храм Доброго Сердца. - Он улыбнулся. - Вы не то место выбрали.
       - Сейчас я вам кое-что скажу, не для посторонних ушей, - сказал Бош, и обратился к секретарям. - А ну, тунеядцы, вон отсюда. Вернетесь через полчаса, трезвые. Понятно?
       Секретари поспешно бросили перья и удалились.
       - Так вот, - продолжал Бош. - Храм очень скоро пойдет на снос.
       - Как так? - удивился Брант. - Храм - на снос?
       - Да. Дело в том, что его нужно либо ремонтировать, либо сносить. А место для Храма с самого начала было выбрано неудачно. В самом богатом, самом прогрессивном районе. Простоял он почти сорок лет, а теперь разваливается. И денег у прихода, чтобы чинить, нет. Придется святому отцу Редо убираться оттуда. Ничего не поделаешь, жизнь. Он уже, по слухам, подыскал себе место ближе к окраине. Какой-то дом, он его переделывать будет, алтарь ставить, и все такое. А за землю я уж дал задаток.
       - За какую землю?
       - На которой сейчас Храм стоит. Землю у нас с вами уже никто не отнимет. Наша земля. И, знаете, как только об этом пронюхали в гильдии, предложения так и посыпались. Мне предлагали уж и двойную, и даже тройную цену за землю. Но здесь не в деньгах дело, мне хочется идею попробовать. Я уверен, что идея хорошая, а я редко ошибаюсь. Ну-с, теперь скажите, сколько будет стоить эта постройка, не считая, естественно, вашего гонорара.
       - Не знаю, - сказал Брант. - Надо подумать.
       - Думайте.
       - День или два. Хотелось бы посмотреть место, походить вокруг.
       - О! Да, вы настоящий зодчий. А то наши прощелыги сразу денежный аспект обсуждать кидаются и задаток требуют, когда я что-нибудь строю. Нет, вы им не чета! Идите, смотрите, и думайте. Два дня? Отлично. Послезавтра, в это же время, жду вас здесь. А могу и к вам зайти. Вы где живете?
       - Здесь неподалеку. Не трудитесь, я зайду.
       - Прекрасно! Буду ждать. Благодарю вас от души. И мне приятно, и вам простор для творчества. Но только вот что. Человек я деловой, не люблю терять время попусту и другим не рекомендую. Вы за эти два дня, пока думать будете, может заодно и набросаете что-нибудь на бумаге? Не подробно а, как бы, общий образ того, что вы будете строить? Я бы хотел посмотреть.
       - Разумеется.
       - Великолепно. До свидания, Брант. Очень, очень рад иметь с вами дело. Очень.
       Брант вышел на улицу и пошел медленным шагом в сторону реки.
       Что-то здесь не так. Во-первых, Зодчий Гор хранил у себя эскиз этого самого Храма и очень любил его, все время любовался. Один из шедевров. Ну, шедевр так себе - намудрил, напутал. Но, во-вторых, это все-таки Храм. И - Храм идет на слом. Невероятно.
       Брант зашагал к Храму.
      

    ***

      
       Бош не упомянул в разговоре с Брантом некоторые аспекты дела, полагая, что Бранту они ни к чему. Так, Бош со дня на день ждал вестей из мэрии, а мэрия ждала, чтобы Главный Священник Редо подписал и вернул бумагу, которая давала ему три недели сроку начать ремонт или передать здание во владение мэрии, а Редо бумагу не подписывал, надеясь (по его собственному мнению) на помощь Создателя, то есть (по мнению Боша и мэра города) неизвестно на что.
       Пикантность состояла в том, что Храм действительно требовал ремонта, и не только сами прихожане, но и вообще все жители города это видели и об этом знали. Формально, мэр, получивший от честного Боша, который действительно скреплял многие договоры просто рукопожатием, солидную взятку, был прав. Однако метод, которым он воспользовался (присылается бумага, где говорится - чините, или мы снесем, вот вам три недели сроку) не означал ли, что в стране Фалкона, где, вместо того, чтобы считаться с мнением общества, властьимущие заставляли мнение общества считаться с ними, конфисковать можно было решительно любой дом? Да, наверное, подумал Редо. Просто до такой наглости чиновники и дельцы не доходили. Пока что.
       Редо медленно шел по бульвару, заложив руки за спину и сутулясь. До проповеди оставалось меньше получаса, а ему не очень хотелось возвращаться в Храм. Вчера в Храм заходило "только на минуту" много разного люда, чтобы выразить ему, Редо, свое сочувствие, а сегодня на утреннюю мессу пришли семь человек - четыре старухи, одна влюбленная без памяти в Редо дама, и два подвыпивших паренька, которые долго и громогласно сомневались и спорили, где они - в Храме или на Форуме. Редо так и не понял, где они хотели быть на самом деле. Возможно, они не знали этого сами.
       Итак, Храм был теперь - здание с плохой репутацией! Дожили.
       По всей стране в храмах разгорались скандалы. Кто-то проворовался. Кто-то с кем-то переспал. Кто-то прижил с кем-то ребенка. У Редо не было даже денег, чтобы ехать все это улаживать. Жена его похудела, постройнела, обрела былую привлекательность, и продала все свои фамильные драгоценности, чтобы содержать Редо, себя, и двух детей, сына и дочь. Семья давно переехала в маленькую квартиру близко к южной окраине, и тщательно это скрывала. И зря - до того, где живет Редо, в городе почти никому уже не было никакого дела.
       Редо пытался найти приработки. Один из секретарей Фалкона, узнав об этом, прислал приглашение пойти к нему писцом на полставки. Ознакомившись с часами работы - точно во время утренней мессы, вечерней мессы, и проповеди - Редо предложение отклонил.
       Дьякон и служки уехали на юг. Возможно, они там нанялись матросами на какую-нибудь рыболовецкую шхуну с пожелтевшим парусом.
       И только уборщик продолжал ежедневно приходить и убирать Храм, хотя на хоры, чтобы стереть пыль, уже не заглядывал - зачем?
       - Позвольте, святой отец! - сказали сзади.
       Редо обернулся. Два здоровенных громилы строго смотрели на него. Длинные мечи торчали из-под плащей.
       - Да?
       - Вы толкнули меня локтем и не извинились, - сказал один. - Вы невежа.
       - Извините, - сказал Редо.
       - Повторяю вам, святой отец, вы невежа. Вчера я переспал с вашей женой, и она тоже невежа.
       - И тоже толкается локтями, - подсказал второй.
       - Все время, - подтвердил первый.
       - Что вам нужно, господа мои? - спросил Редо.
       - Нам нужно, чтобы вы ответили нам за оскорбление. Мы требуем сатисфакции.
       - Но я извинился. То есть, попросил прощения.
       - Нам этого мало. Сейчас мы пройдем в небольшой сквер вон за тем особняком. При вас нет меча. Это ничего. У нас найдется лишний. Пойдемте, святой отец, не тратьте попусту время.
       - Ку-ку, - сказал баритонально голос за их спинами.
       Громилы повернулись и уставились на Бранта.
       - Вы же видите, господа мои, - сказал он, - что святой отец в данный момент не расположен. Но если вы настаиваете, я почту честью для себя заменить его в этом деликатном деле и дать вам какую угодно сатисфакцию.
       - Это еще что такое? - спросил первый громила угрожающе. - Тебе, парень, жить скучно стало?
       Они придвинулись очень близко к нему. Первый хотел задать Бранту еще какой-то вопрос, но Брант перебил его, боднув в скулу. Громила отступил на два шага и сел на землю. Второй громила выхватил меч.
       - Вы совершенно правы, - сказал Брант, вытаскивая свой. - В сквер идти ни к чему. В сквере я ведь вас и убить могу, и никто не заметит.
       - Молодой человек... - начал было Редо.
       - Что ты за сволочь, - сказал громила, держа меч на уровне глаз, острием Бранту в лицо. - Что ты шляешься по улицам и вмешиваешься не в свое дело?
       - Шляюсь я потому, что мне моя матушка разрешила, - ответил Брант. - Так и сказала - следующие шесть недель можешь шляться, сколько тебе влезет. А что вмешиваюсь, так это у меня характер такой, вредный.
       Первый громила поднялся и тоже вытащил меч.
       - Господа мои, господа мои, умоляю вас, - сказал Редо в отчаянии.
       - Одну минуту, святой отец, - ответил Брант. - Не волнуйтесь, все останутся здоровы. Целость не гарантирую, но здоровьем эти двое будут просто пышеть... пышать... пыхать... нет, не помню.
       Громилы одновременно сделали выпад. Брант отскочил, парировал, еще раз отскочил, выбрал момент, когда они не сориентировались и встали друг у друга на пути, и еще раз боднул первого, теперь уже в правую скулу, и тот опять сел на землю. Второй махнул мечом, и Брант резким ударом выбил клинок из его руки. Первый посидел-посидел и завалился на спину. Приставив меч к горлу второго, Брант прижал его спиной к фонарному столбу. На почтительном расстоянии за схваткой наблюдали люди.
       - Что вам нужно от священника? - спросил Брант. - Отвечать быстро. Считаю до одного, потом режу. Раз.
       - Нас послали.
       - Подослали.
       - Да.
       - Кто?
       - Не могу сказать.
       Брант пожал плечами.
       - Раз, - сказал он.
       - Урд, - сказал ухарь.
       - Кто такой Урд?
       - Упрявляющий.
       - У кого?
       - У купца какого-то. Он к нам на улице подошел.
       - Дальше.
       - Спросил, благородного ли мы происхождения. Сказал, что готов дать по пятнадцать золотых, если мы поколотим Редо.
       - Поколотите? Просто поколотите?
       - Ну, конечно. Не убивать же священника. Плохая примета.
       Брант отступил на полшага, вложил меч в ножны, и дал громиле в рожу. Громила удивился. Тогда Брант дал ему в рожу еще раз, и громила упал.
       - Пойдемте, святой отец, - сказал Брант. - Пойдемте в Храм. Есть дело.
       - Надо бы оказать этим двум помощь, - сказал Редо грустно.
       - Выживут, - сказал Брант. - Очухаются и пойдут, вихляя, пропивать свои тридцать монет. Кто такой Урд на самом деле, вот бы узнать.
       - Управляющий купца Боша.
       - Вот как? - Брант хмыкнул. - Действительно, этот Бош везде успевает. Пойдемте, пойдемте.
    В Храме присутствовали две старушки. Видимо, другие две тоже решили, что у здания плохая репутация. А влюбленная женщина наконец отказалась от попыток привлечь персональное внимание Редо и, может быть, удачно вышла замуж. Впрочем, она наверняка и так была замужем.
       - Говорят, Храм собираются сносить.
       - Да, - ответил Редо, останавливаясь в центральном проходе и безучастно глядя на алтарь.
       - Еще мне сказали, что вы подыскиваете место для нового храма.
       - Это кто же такие слухи про меня распускает, - машинально спросил Редо.
       - А разве нет? Не подыскиваете?
       - Нет смысла. То есть, смысл, конечно, есть. А вот денег - нет.
       - Временные финансовые затруднения, - предположил Брант.
       - Нет, перманентные.
       - Что же вы собираетесь делать?
       - Проповедовать.
       - Где?
       - На дорогах.
       - Может, стоит попробовать отремонтировать этот Храм? Все-таки его Зодчий Гор строил, хоть и плохо.
       - Как вас зовут?
       - Брант.
       - Хорошо. Брант. Ну что, посмотрели на Неприступницу?
       - Да, - ответил Брант. - Со всех ракурсов.
       - Понравилось?
       - Не передать.
       - Не шутите?
       - Нисколько.
       - Ну так вот, Брант, - сказал Редо. - Чтобы отремонтировать Храм, мне нужны рабочие, зодчий, и деньги. Последнее - главное.
       - Зодчий у вас есть.
       - Вот как? Где же он? Он здесь? Его можно позвать?
       - Зачем звать. Он перед вами.
       - Ага, - сказал Редо.
       - Деньги мы, возможно, найдем. А будут деньги, будут и рабочие.
       - Так, - сказал Редо.
       - Вы не возражаете, если я тут похожу и полазаю? Мне нужно составить смету. Карандаш и бумага у вас найдутся?
       Получив карандаш и бумагу, Брант обходил и облазил Храм вдоль и поперек, залез на крышу, спустился в подвал, вытребовал у Редо ту самую лестницу, которую давно пришла пора выбросить, и мешал проповеди, которую Редо читал двум старушкам. Старушки, кажется, спали.
       - В общем, так, - сказал Брант, закончив осмотр. - По самым скромным подсчетам, здесь работы и материалов на восемь тысяч золотых.
       - Птица и камень, - сказал Редо. - Я думал, тысячи три-четыре.
       - Помимо того, будут непредвиденные расходы. Плюс, мне лично хотелось бы усовершенствовать некоторые особенности устройства крыши. Ну и гад же этот Гор, - сказал он злобно. - Нашел, с чем экспериментировать - с Храмом. Ладно. В общем, тысяч одиннадцать набегает. Сколько лично вы можете дать?
       - Девять золотых. Это все, что у меня есть, - сказал Редо, грустно улыбаясь.
       - Лучше, чем ничего, - сказал Брант. - Казна Храма?
       - Пуста.
       - Казначей?
       - Уехал на юг.
       - Приход?
       - Ноль.
       - Н-да, - сказал Брант.
       Старушки направились к выходу. Редо и Брант проводили их глазами. Когда старушки выходили, в медном ящике для пожертвований, что стоял у самых дверей, что-то звучно хлопнуло. Редо и Брант переглянулись.
       Редо быстрым шагом направился к ящику по центральному проходу. Брант последовал за ним.
       Редо вынул из ящика кожаный мешок. Развязав тесемки, он загляну внутрь.
       - Ого, - сказал он.
       Брант взял у него мешок, запустил туда руку, и вытащил золотую монету старой чеканки, с профилем Великого Князя Жигмонда. Он бросил монету обратно в мешок и подкинул мешок на руке.
       - Две тысячи, - определил он.
       - Мне дали три недели, чтобы начать работы, - сказал Редо.
       - Начнете сегодня. Здесь достаточно, чтобы начать. Хотя бы поставить леса. Рабочие у вас на примете есть?
       - Есть.
       - Зовите их. Я вернусь часа через четыре. Без меня не начинайте. Купите им пожрать, но не покупайте вина. Знаю я их.
       - Друг мой, - сказал Редо. - Я вам верю. И я вам этого не забуду.
       - Это хорошо, - одобрил Брант. - А только вот что. Не хочется мне оставлять вас здесь одного. Я вам пришлю кого-нибудь.
       - Не надо. Мне вас послал Создатель. Мне этого достаточно.
       - Ага, - сказал Брант. - Ну, раз Создатель послал, значит, Он знает, что делает?
       - С максимальной точностью, - заверил его Редо.
       - Ладно. Но я все-таки пришлю кого-нибудь. Вдруг их тоже Создатель послал.
       - Если хотите.
       Брант почти бегом отправился на Улицу Плохих Мальчиков. Риты не оказалось дома. Нико сидел на цепи. Брант засмеялся.
       - Мы с ней поругались, - сообщил Нико. - И я дал ей посадить меня на цепь. Не могу же я бить женщину, это против правил.
       - Кошмар какой, - сказал Брант, смеясь. - Она не сказала, когда вернется?
       - Сказала, что завтра. Но ты не волнуйся, жратвы мне здесь хватает, и вина тоже. Вон сколько всего, - он указал на стол.
       - Хорошо, - сказал Брант. Но с цепи я тебя все-таки сниму.
       Он понятия не имел, где находится ключ от замка, но, спустившись в кладовую, нашел напильник и за четверть часа перепилил цепь.
       - Замечательно, - сказал Нико, ходя вокруг стола и гремя обрывком цепи и замком. - Ну, я, наверное, пойду, прогуляюсь.
       - Тебя арестуют, - сказал Брант. - Посиди уж дома. Я скоро вернусь.
       Постояв возле дома Боша и поприкидывав, не кинуть ли в окно горящий факел, Брант направился к княжескому дворцу.
       Было четыре часа пополудни. Возможно, ее нет дома. У княгинь очень строгий распорядок дня, они все время заняты чем-то маловразумительным, всегда куда-то едут, с кем-то милостиво говорят на отвлеченные темы, и так далее. Но деньги у княгинь должны же быть! Иначе какие они княгини.
       Оказалось, что во дворец, если нет бала, можно зайти только со специальной бумагой, подписанной членом княжеской семьи или Рядилища. А еще можно с петицией, в секретариат, направо. Так объяснили Бранту трое охранников.
       - А меня сам Великий Князь Бук пригласил.
       - А где же приглашение?
       - Он мне устно сказал. Говорит - приходи, и все тут.
       - Так не бывает.
       - Пригласил меня на бал. И обещал показать портрет Великой Вдовствующей.
       - Бал только на следующей неделе.
       - А сколько вам здесь платят?
       Тут ему объяснили, что служба Великому Князю есть высочайшая честь, и что за князя здесь готовы отдать не только жизнь, но и честь с совестью плюс родного брата, и что верность не продается, а честь не покупается, а те, кто считает, что продается и покупается, суть грязные собаки хуже артанцев и все их презирают. Брант понял, что меньше, чем тысячью золотых, здесь дело не обойдется, и отступил.
       Но что же делать? Бежать домой за абордажным крюком - глупо. По улицам мотается стража, и если он будет тут швыряться абордажными крюками, его просто пристрелят из арбалета. Брант обогнул дворец и нашел боковую дверь, ведущую в тайный ход и прямо в спальню к Фрике, но она открывалась только изнутри, а снаружи была гладкая. Можно было бы попытаться всунуть меч в щель и надавить на щеколду, но это занимает время, а кругом люди. Можно было вернуться домой и ждать Риту, но есть ли у Риты девять тысяч золотых - еще вопрос, а если есть, можно ли их получить за один день, а Редо там ждет, один.
       - Эй! - услышал он голос сверху.
       Брант поднял голову.
       - Брант! Чего вы там торчите? - крикнула с третьего этажа утконосая Шила.
       - Жду прилива, - откликнулся Брант.
       - Давно ждете?
       - Только начал.
       - Может, вам будет удобнее ждать его в моих апартаментах?
       - А у вас есть компас?
       - Нет.
       - Тогда удобнее. Но меня к вам стража не пустит. Вас тут в такой строгости содержат, что уму непостижимо!
       - А?
       - Я говорю, непостижимо! Уму!
       - Я сейчас спущусь и набью страже морду! Идите к главному входу!
       - Иду!
       А девчонка, похоже, не знает, что существует потайной ход, и стражу совершенно незачем тревожить, подумал Брант.
       Как только он подошел к главному входу, Шила выбежала из дверей и крикнула на стражников, -
       - Смирно!
       Стражники сделали удивленные лица, но все-таки вытянулись.
       - Проходите, Брант, - сказала Шила.
       Брант зашел в вестибюль.
       - А я разве сказала "вольно"? - удивилась Шила.
       Стражники опять вытянулись.
       - Пойдем, - предложила Шила.
       Они почти бегом поднялись на третий этаж. Шила задрала юбку и держала ее на уровне колен, чтобы было легче бежать. Ноги у Шилы были коротковаты и толстоваты, а жопа пухлая, но не пышная, зато талия и грудь были весьма привлекательные, гладкие, а лицо совершенно не соответствовало всему остальному. Лицо Шилы было лицом худой женщины лет двадцати пяти. А ей всего восемнадцать.
       - Заходите, - сказала она, распахивая дверь.
       Брант помялся, но все же зашел в ее апартаменты. Меблировка была безалаберная, но уютная. Везде висели какие-то пестрые тряпки, на стенах тут и там красовались картинки темперой, не очень приличные тематически.
       - Вообще-то, я хотел бы поговорить с вашей матушкой, - сказал он.
       - Успеете еще. Садитесь.
       Он сел в кресло.
       - Если хотите выпить, скажите. Я все равно вам ничего не дам, у меня нет. Я хочу проверить вашу выдержку. Вон там, на столике, арбалет и стрелы. Возьмите и зарядите.
       Что это еще она замыслила, подумал Брант, но сделал, чего просили.
       - Вот апельсин, - сказала Шила. - Вот я беру его в руку и отхожу на десять шагов. И держу - вот так. Можете вы его прострелить?
       - Княжна, мне действительно нужно поговорить...
       - Да, вы уже сказали. Так вот, пока не сделаете то, что я вам говорю, вы с ней говорить не будете.
       Капризный народ женщины, подумал Брант. Не давая ей времени подготовиться и встать в эффектную позу, он быстро приложился и выстрелил. Стрела прошла сквозь апельсин и вонзилась в стену. Апельсин выпал из руки Шилы.
       - Ого, - сказала она. - Хотите пряник?
       - Я хочу девять тысяч золотых, - сказал Брант.
       - Почему именно девять?
       - Надо.
       - У меня столько нет. Тысячи две я вам, может, и наскребу. Остальное действительно придется брать у матушки. Зачем вам столько?
       - Я же сказал - надо.
       Шила стала открывать одну шкатулку за другой. Вскоре на бюро образовалась горка золотых.
       - Вот, все что есть.
       - Семьсот или восемьсот, - определил Брант на глаз.
       - А вам точно нужно именно девять тысяч?
       - Да.
       - Я могла бы заложить что-нибудь из драгоценностей.
       - Заложите.
       - У меня не очень много... хмм... ладно, - сказала Шила, вздохнув, - пойдем к матушке, так и быть.
       Брант встал. Они пересекли гостиную и спальню. Шила отодвинула засов на двери, ведущей в апартаменты матери.
       - Это чтобы она сюда не лазила, когда ей не велят, - объяснила она, открывая дверь. - Мам! - закричала она грозно. - Мам! Ты где!
       - Что ты орешь! - раздался голос Фрики из спальни. - Зайди и скажи спокойным голосом, что тебе надо. Раскаряка дурная!
       Бранту понравились отношения. В гостиной Фрики пахло красками и скипидаром. Ах да, точно, вспомнил Брант. Роквел. Портрет.
       - Постойте здесь, - сказала Шила, идя к двери в спальню. - А то неприлично.
       Но Фрика сама вышла из спальни, в халате поверх ночной рубашки.
       - Мам, не хватает восьми тысяч трехсот золотых.
       - Здравствуйте, Брант. Шила, не кричи, а то у тебя голова лопнет. Не хватает до чего?
       - До девяти тысяч.
       - Зачем тебе девять тысяч?
       - Мне не нужно. Мне люди все сами покупают или дарят. Вот ему нужно, - Шила ткнула пальцем в Бранта.
       - Не знаю, есть ли у меня столько, - сказала Фрика. - Сейчас посмотрю.
       Она стала открывать ящики и шкафчики. Незаконченный большой портрет Фрики, в полный рост, стоял в углу на мольберте. Пол вокруг мольберта был заляпан красками. Тут же, рядом, помещался ящик с кистями, пигментом, маслом, тряпками, углем, и палитрами. Некоторая часть этого инвентаря не помещалась в ящик и лежала неопрятной горкой рядом. Брант подошел ближе.
       Грубо намазанный фон оставлял желать лучшего - в нем сочетались несочетаемые цвета, но, решил Брант, этот аспект Роквел исправит. Гордая государственная поза натурщицы нисколько не напоминала Фрику в жизни, угловатость и худоба были сглажены, платье Роквел, возможно, рисовал отдельно, купив за медяки на какой-нибудь театральной барахолке. Руки, как было отмечено ранее, были у портретной Фрики пухлые. Совсем не ее руки. Длинная шея на портрете была скрыта воротником и сверкающими бриллиантами. Волосы светлее, чем в жизни. Зато лицо было - да, лицом Фрики. Брови были сделаны несколькими лихими мазками и было видно, что они подвижны. Как художник добился такого эффекта - Брант понятия не имел. Глаза с поволокой, часто встречающейся у женщин из Беркли и, очевидно, доставшейся им от славских соседей, смотрели на зрителя чуть насмешливо и ничего не обещали. И ничего не ждали. Брант украдкой обернулся и посмотрел на Фрику, склонившуюся над бюро, разбирающую драгоценности. Глаза на портрете были глазами Фрики до предыдущей ночи.
       - А зачем вам девять тысяч? - спросила Шила, надеясь что теперь-то, в присутствии Фрики, Брант не посмеет не ответить.
       Брант молчал, продолжая рассматривать портрет.
       - Шила, - сказала Фрика, роясь в шкатулках, - возьми себе за правило не задавать бестактных вопросов. Если бы ты свои деньги зарабатывала непосильным трудом, ты бы, возможно, имело бы право спрашивать, хотя это тоже было бы не совсем прилично. Но тебе деньги дают ни за что, просто так. Они не твои. Мне тоже. Если Брант сочтет нужным, он сам скажет. Если нет - это его право. Нет, больше трех тысяч не набирается. Позвольте, вот есть колье. Тысяч на семь точно затянет. Шила, солнышко, бери колье и беги к ювелиру. Не закладывай, а сразу продавай.
       - Я бы не советовал, - сказал Брант.
       - Почему же?
       - Бросается в глаза. Оригинальные формы. Если кто-нибудь из знающих заметит, пойдут пересуды.
       - Вы правы, - сказала Фрика. - Что же делать?
       - Если у вас есть золото в чистом виде, которое можно перелить... кольца там, или серьги... вынуть камни и перелить... было бы лучше. Правда, цена сразу упадет примерно в два раза.
       - Вы правы, - сказала Фрика и открыла сразу три шкатулки.
       - Я сейчас, - сказала Шила и убежала к себе. Она сразу вернулась, неся четыре шкатулки. Мать и дочь вывалили содержимое шкатулок на стол.
       - Вот, - сказала Фрика. - Отбирайте, что нужно, Брант. Вы, очевидно, в этом разбираетесь.
       - Не очень, - сказал Брант, но все же отобрал две дюжины колец попроще. - Вот, наверное, теперь хватит.
       - Шила, бери кольца и беги, - сказала Фрика. - Но как ты объяснишь ювелиру, что их надо перелить?
       - Скажу, что я только что их украла. У Фалкона.
       Шила убежала. Фрика стояла и спокойно смотрела на Бранта. Он подошел и нежно поцеловал ее в губы.
       - Вы тактичны, - сказала Фрика. - Моя дочь ни о чем не догадывается. И это хорошо.
       - А мы разве на вы?
       Фрика покраснела. Странная женщина. Краснеет не от поцелуев, но от слов.
       - Не все сразу, - сказала она растерянно.
       - Почему же? Слушай, ты бы мне сегодня ночью открыла потайную дверь. А то я ненароком разбужу полгорода своим крюкометанием.
       Совсем ребенок, подумала Фрика. Большой, ласковый, умный ребенок.
       - Ты даже не представляешь себе, какой опасности подвергаешься, - сказала она. - И меня подвергаешь.
       - Где же опасность?
       Раздался стук в дверь апартаментов.
       - Вот она, - сказала Фрика.
       В приемной, отделяющей гостиную и спальню от общего дворцового коридора, послышались голоса.
       - Прячьтесь, - сказала Фрика. - В спальню, живо. Идите потайным ходом. Приходите в полночь, я вам открою.
       - А мы опять на вы?
       - Иди же.
       Брант неспеша, развязным шагом, вошел в спальню. Никуда он уходить не собирался, естественно - нужно было подождать Шилу с деньгами. Фрика закрыла за ним дверь. В этот момент в гостиную вошла служанка.
       - Княгиня, к вам Фалкон.
       - Почему ты входишь без стука?
       - Я думала, вы в спальне.
       - Почему Фалкон является, когда я не расположена никого видеть и лежу в постели? Почему ты его не выставила?
       - Но ведь, как же, княгиня, - улыбнулась служанка толстой своей мордой. - Ведь Фалкон. Не кто-нибудь.
       - Зови.
       Фалкон вошел в гостиную. На нем был милитаристкого покроя дублет. Длинный меч висел у бедра и выглядел очень естественно. Вообще, у Фалкона была склонность к военному стилю, хотя верхушка ниверийского воинства называла его заглазно штабной крысой и разными другими нелестными словами.
       - Очень важный разговор, Фрика, - сказал Фалкон, садясь. - Сядьте.
       - Добрый день, - откликнулась Фрика, садясь.
       - Надеюсь, - сказал Фалкон. - Позвольте сделать вам комплимент. Вам нездоровится, но даже болезненная бледность вам к лицу.
       Как он возбужден, подумала Фрика. Это к лучшему. Может, не заметит ничего.
       - Положение чрезвычайно опасное, - сказал Фалкон.
       Фрика так привыкла за семнадцать лет к этой фразе, что даже не кивнула в ответ. Опасное положение было чем-то вроде сообщения о погоде - хорошая или плохая, какая разница. На юг, к морю, уехать все равно нельзя.
       - Цивилизация развивается циклично, - сообщил Фалкон. - Государства растут и расширяются.
       Ужасно все-таки скучный тип, подумал Фрика. Никогда не принимает интересы собеседника во внимание. Я допускаю, что это правда - растут государства, растут - и даже предполагаю, что ему лично это очень любопытно - вот ведь они какие, государства, растут, а то многие думают, что не растут, а они, на тебе, растут - но мне-то что за дело?
       - ...наступает момент, когда государство либо продолжает расти, либо теряет государственность, частично или полностью.
       - Это очень занимательно, - сказала Фрика.
       - Вы правы, - подтвердил Фалкон. - Меня этот вопрос занимает очень давно. К сожалению, не меня одного. Он также занимает наших соседей, а именно, конунга Кшиштофа и молодого Князя Улегвича. Кто из них опаснее, я, честно говоря, не знаю. Кшиштоф умеет побеждать, он великий воин. Беда в том, что в долгих противостояниях выигрывает не тактика, и даже не стратегия, но неподатливость. Можно выиграть все до одного сражения и проиграть войну. В Артании, несмотря на засухи, скудные ресурсы, и обычную некомпетентность, женщины рожают в пять раз больше детей, чем у нас или в Славии. Это делает и тактику, и стратегию бессмысленными, в конечном счете.
       - Вы хотели бы поднять рождаемость в Ниверии? - осведомилась Фрика.
       - В некотором смысле, да. В частности, мне бы хотелось, чтобы лично вы мне в этом посодействовали. На добровольных началах, естественно, хотя, если будет нужно, силовые меры могут быть применены.
       Теперь, наконец, Фрика испугалась. Она должна была испугаться раньше - она слишком хорошо знала Фалкона, и этот его визит не был простым визитом вежливости к недомогающей Великой Княгине. Но общая расслабленность в теле и предвкушение ночи с Брантом сбили ее с толку. Теперь она собралась с мыслями.
       - Что вы имеете в виду? - спросила она холодно.
       - Объединение трех государств неизбежно, - сказал Фалкон. - Все три давно переросли свои границы. Смешение началось более ста лет назад. По самым скромным подсчетам, в Славии живут пять тысяч ниверийцев. В Ниверии примерно столько же славов. Более того, у нас же, в Ниверии, проживают артанцы, которых невозможно подсчитать. В переписях они не участвуют. В Славии их намного меньше, чем у нас - дикари не любят холода.
       - Никто не любит холода, - сказала Фрика небрежным тоном.
       - Положение такое, что по всем расчетам, уже в следующем году все три государства будут под одним началом и под управлением одного человека.
       - Какие такие расчеты? - Фрика презрительно усмехнулась. - Полоумный колдун предсказал Год Мамонта, и с тех пор снимает дивиденды, и все на это купились. Я не знала, что вы тоже, Фалкон, подвержены этой мании. Стыдитесь! Вы же опытный политик и психолог.
       Так его, гада, подумала она.
       Фалкон тяжело, государственно вздохнул.
       - Я не знаком с механизмом исполнения предсказаний, - сказал он. - Но слышал я, что есть такая теория. Если о предсказании знает большое количество публики, оно сбывается просто потому, что многие ведут себя, как будто оно непременно должно сбыться. К примеру, наши купцы уже интересуются славскими ремеслами, рассчитывая вложить в них деньги. А славские воеводы, по данным разведки, составляют планы оборонительной войны против артанцев в южных условиях. И я бы мог послать ноту протеста Кшиштофу по этому поводу, но зачем? Если мы объединимся со Славией, удар артанцев у Южного Моря совершенно неизбежен, и нам понадобится весь накопленный опыт, чтобы их сдержать, пока наши дружины вторгаются в Артанию через Кникич.
       Фрика пыталась понять, что же ему нужно на этот раз. Вся эта милитаристкая болтовня - просто предлог. Наверное.
       Фалкон не закидывал ногу на ногу, а спину держал прямо. Безукоризненные манеры свойственны людям, наделяющим самих себя большой властью.
       - Князь Улегвич, - сказал Фалкон, - невежа и дикарь, но по артанским меркам он - из знатного рода. Узурпатором его в Артании никто не мог бы назвать даже если бы не боялся, что ему вырвут язык. Конунг Кшиштоф несколько раз перевернул Славию, как повар переворачивает на протвине глендисы, и держал в осаде Висуа, чтобы взять власть, но в легитимности его власти сегодня никто не сомневается, ибо он - племянник своего бездетного дяди, предыдущего конунга. А вот в моем случае, княгиня, все обстоит очень непросто.
       Он перешел все границы, подумала Фрика. В его случае! Он открыто заявляет, что единолично правит Ниверией - при наличии княжеского дома, Бука, и моей дочери, которую все считают дочерью Зигварда. Да что там считают - Зигвард ее признал, следовательно по всем законам Шила - его дочь, и, следовательно, официальная наследница до тех пор, пока Бук не женится и у него не родится ребенок. Да уж, стати, побочных детей у Бука штук пять, как минимум, и даже они официально ближе к власти, чем этот наглый простолюдин. Глава Рядилища. "В моем случае". Подлец.
       - Предрассудки сильны, Фрика, - сказал Фалкон, будто читая ее мысли. - Глава Рядилища может править страной, но не может править империей. Императору необходим легитимный титул.
       - Вы хотите сделать Бука императором? - спросила Фрика насмешливо. Она, как ей показалось, поняла куда клонит Фалкон. Было очень страшно.
       - Бук - очень милый, очень мягкий человек, - сказал Фалкон. - Мы с ним большие друзья. За те двадцать лет, что Бук и я знаем друг друга, мы ни разу не поссорились. Бука не интересует государственная деятельность. Он довольствуется тем, что у него есть - развлечения, поклонники, и особенно поклонницы, и утонченная кухня. Я не представляю себе Бука, наскоро поедающего хрюмпель, подписывая одновременно срочные приказы и вызывая к себе то секретаря, то начальника стражи, то всю верхушку воинства. Бук подпишет отречение и нисколько не потеряет.
       - Отречение? - повторила Фрика. - В чью же пользу?
       - В мою, - сказал Фалкон. - Должен же кто-то думать о государстве.
       - Но вы не княжеского рода.
       - Это мы уладим, еще до отречения.
       - Каким образом? - спросила Фрика, сдерживаясь, чтобы не задрожать.
       - Вы выйдете за меня замуж и у нас родится наследник. Если по какой-то причине мы не сможем его зачать, мы возьмем младенца из какой-нибудь семьи и объявим его нашим сыном.
       А семью, естественно, уничтожим, подумала Фрика.
       - За все эти годы, Фрика, вы не нашли в себе сил меня полюбить. Но раньше это было наше личное с вами дело. Теперь же мы поставлены перед государственной необходимостью.
       - Народу все это покажется неожиданным.
       - Нет. В данный момент мои люди распускают слухи о нашем с вами любовном романе. Слухи, распущенные моими людьми - наиболее устойчивы, как вам известно. Свадьбу мы с вами отпразднуем в начале зимы. Бук подпишет отречение через два месяца после нашей свадьбы.
       - Как вы объясните народу это отречение? - спросила Фрика. - Все скажут, что вы его заставили.
       - Народу ничего не надо объяснять. Народ должен видеть. И он увидит.
       - Увидит?
       - Да.
       - Что же он увидит?
       Какая он все-таки удивительная гадина, подумала Фрика. Но какая последовательная гадина. Неординарная личность - он не участвует в политике, он делает политику сам, лепит ее, как ему удобнее, подчиняет своей воле. Как большинству великих политиков, ему не хватает воображения. Он лепит ее, политику - повседневную, скучную, мрачную, лживую, изворотливую, насквозь пропитанную примитивным коварством, унылым предательством, отталкивающей трусостью, ибо именно так он себе представляет мир. И он заставит меня в конце концов сделать то, чего он добивается. Ведь заставит. Смешливый белесый Брант, большой ребенок, ему не помеха. Брант, сделавший меня прошлой ночью женщиной, действенный и страстный, будет побежден этим монолитом, этой гранитной глыбой, олицетворяющей унылость и страх. Брант, влезающий в окно спальни, Брант, который, по наивности, даже не понял ужаса мистической невозможности выезда из города, просто пожал плечами, Брант-романтик - его просто отстранят, отодвинут, а нужно будет - убьют. А этого человека убить нельзя. Он - олицетворение зловещей власти над людьми. Ненавидящие его, сильные и смелые люди, вооруженные, стояли перед ним, невооруженным, небольшого роста человеком, и он покровительственно смотрел на них зелеными своими глазами, приглашая вытащить оружие и зная, что не вытащат.
       - Он увидит, как артанские полчища приближаются к столице. Полчищ, разумеется, не будет, но несколько отрядов мы пропустим. И после того, как Бук отречется от престола в пользу самого компетентного защитника страны, мы не дадим артанцам войти в город. Мы остановим и уничтожим подлых захватчиков. Это будет правдоподобным началом Года Мамонта - начнут сбываться части предсказания.
       - А если я откажусь?
       - Вы не откажетесь. Я уведомил вас о предстоящих событиях за три месяца до нашей свадьбы, чтобы дать вам возможность привыкнуть к этой мысли. Отказ был бы с вашей стороны проявлением черной неблагодарности. Но я уверен, что вы оцените мою деликатность и мое к вам расположение. Мне очень не хотелось бы применять силу, но не сомневайтесь, в случае необходимости сила будет применена. Теперь позвольте мне покинуть вас, меня ждут важные дела.
       Фалкон встал, низко поклонился, и вышел из гостиной. В передней хлопнула входная дверь.
       Фрика немного посидела в гостиной, а затем прошла в спальню, не прикрыв за собой дверь. Постояв некоторое время не двигаясь, она бросилась на постель лицом вниз и заплакала. Воспользовавшись этим, Брант отделился от стены и проскользнул в гостиную. В этот же момент дверь в апартаменты Шилы бесшумно открылась. Шила просунула голову в гостиную, приложила палец к губам, и поманила Бранта. Он беззвучно пересек комнату, и они оказались вдвоем у Шилы в спальне.
       - Садитесь, - сказала Шила, задвигая засов. - Сюда эта сволочь Фалкон зайти так бесцеремонно не посмеет. Он меня боится.
       Брант осмотрел помещение отсутствующим взглядом и сел на пол у кровати.
       - Ну, ну, не надо унывать, - сказала Шила, садясь рядом.
       - Вы все слышали?
       - А как же. Вон, кстати, ваши девять тысяч, на столе.
       - Ага, - сказал Брант безучастно.
       - И какое же впечатление произвел на вас наш хват Фалкон? Ходячая достопримечательность столицы?
       - Мерзавец, - сказал Брант мрачно.
       - Угу, - согласилась Шила.. - Ну-ка, давайте я вам задам несколько очень умных вопросов. Может, я смогу вам помочь.
       Брант усмехнулся.
       - Помочь?
       - Вы любите мою мать?
       Брант закрыл глаза и кивнул.
       - Вы вчера ночью с ней переспали?
       Он сурово посмотрел на нее.
       - Извините, что вмешиваюсь, - сказала Шила. - Но, поверьте, это очень важно и очень срочно. И я на вашей стороне. Отвечайте.
       - Да.
       - А она вас любит?
       - Думаю, что да.
       - Не будьте таким самоуверенным.
       - Мне так показалось.
       - Возможно. Но моя мать - очень странная женщина.
       - Да.
       - Ей было шестнадцать лет, когда я родилась, - сказала Шила. - Это очень рано. В таких случаях, отношения матери и дочери больше похожи на сорорные. На людях было бы неприлично, но наедине с ней я называю ее Фрика.
       - А она как вас называет? Наедине?
       Шила криво улыбнулась.
       - Она меня называет "ну, ты". Как правило. Что вы думаете о предстоящем замечательном браке с Фалконом?
       - Его нужно предотвратить.
       - Вы знаете, как это сделать?
       - Нет. Сейчас - нет. Не знаю. Подумаю.
       - Ее нужно похитить. И увезти.
       - Вы слышали... впрочем...
       - Что она не может выехать из Астафии? Да. И я знаю, что это правда.
       - Я тоже.
       - В Астафии от Фалкона не спрячешься, - сказала Шила. - Кругом доносчики. Значит, нужно сделать так, чтобы вы смогли ее увезти. То есть - снять заклятие.
       - Вы знаете, как это сделать?
       - Догадываюсь.
       Брант резко повернулся к ней.
       - Ну да? Говорите.
       - Ишь какой стремительный, - сказала Шила с насмешливым одобрением. - Настоящий рыцарь. Ладно. Заклятие наложено колдуном по прозвищу Волшебник. Он тут бывает наездами, раз в три года. До следующего наезда еще целый год. А свадьба через три месяца.
       - Ну, ну?
       - Вам нужно будет к нему поехать. И попытаться заставить его снять заклятие.
       - А где он живет?
       - По слухам - в Стране Вантит.
       - Нет такой страны.
       - Не будьте скучным ханжой, - сказала Шила. - У меня вон кладовая полна под завязку сувенирами из Вантита. Некто Хок - вы знаете, кто это такой?
       - Да, - сказал Брант мрачно.
       - Так вот, Хок даже организовывал специальную группу для засылания в Вантит. Они год готовились, изучали легенды и слухи. И - нашли.
       - Что нашли?
       - Вход. Условно входы в Вантит принято именовать лазами. Так вот, они нашли лаз и поехали.
       - И что же?
       - И вернулись. И привезли с собой много всякого разного добра. А потом опять поехали.
       - И? Опять вернулись?
       - Нет. Пропали.
       - Так, - сказал Брант. - А покажите-ка сувениры.
       - Пошли.
       Они поднялись с пола и проследовали в гостиную Шилы. Отперев один из стенных шкафов, Шила показала на внутренние полки.
       - Смотрите.
       Брант зашел в шкаф. Предметы на полках действительно были странные, ни на что ранее им виденное не похожие. Он взял один из них с полки и повертел в руках. Параллелепипед с приделанной к нему по центру цилиндрической кругляшкой, а в центре кругляшки - выпуклое стекло. Он поставил предмет на полку и взял следующий. Обыкновенный с виду фолиант. Но нет - переплетен фолиант был очень странным способом, текст был на непонятном языке, а буквы такие ровные и одинаковые, что поверить в то, что они написаны рукой человека, было совершенно невозможно. Страницы поронумерованы незнакомой цифирью. Листнув несколько страниц и следя, как меняются номера, Брант определил, что система нумерации - десятичная. Он положил фолиант обратно и взял следующий предмет. Это был кубок. Вернее, кружка. Стенки кружки были ровные, как у серебряного кубка, и слишком тонкие для глиняной кружки, и покрыты чем-то очень гладким и прозрачным. Следующий предмет сделан был из очень необычного, очень легкого материала - продолговатый, плоский, с какими-то миниатюрными продолговатыми и плоскими, черт его знает, нажимами-рычагами, белыми и черными, в четком порядке.
       - Что это? - спросил Брант.
       - Музыкальный инструмент, - сказала Шила. - Только он сломался, и никто не знает, как его починить. Он издавал звуки, похожие на деревенский рожок. Двенадцать тонов в октаве.
       Брант не поверил. Положил предмет обратно на полку.
       - Да, странные вещи, - сказал он. - Откуда они у вас?
       - Один из вантитской группы набивался какое-то время ко мне в любовники, - объяснила Шила. - Задабривал.
       - А где он сейчас?
       - Очевидно, там.
       - Где - там?
       - В Вантите. Я же сказала - из второго похода они не вернулись.
       - Как давно это было?
       - Год назад.
       - Они все туда ушли? Никто не остался?
       - Все.
       - Странно.
       Помня опыт Колонии Бронти, Брант подумал, что, возможно, вся вантитская группа была просто уничтожена Фалконом. Но не сказал об этом Шиле.
       - Ну, хорошо, - сказал Брант. - Предположим, что Страна Вантит существует, и что там живет колдун по прозвищу Волшебник, и что именно он зачем-то наложил на вашу матушку заклятие, и что он может это заклятие с нее снять. Мы подошли к главному. Где находится Страна Вантит, и в какой именно ее части живет этот самый Волшебник?
       - Я думаю, - сказала Шила, - что есть какие-то карты, составленные группой, и их можно найти в архивах.
       - Каких архивах?
       - Архивах Фалкона, естественно. Я почти уверена, что никаких сведений о Вантите он в публичное пользование не передавал.
       - А сувениры?
       - Сувениры- одно, а карты другое. По сувенирам путешествовать нельзя.
       - Значит, нужно пробраться к Фалкону в архив.
       - Я попробую, - сказала Шила.
       - Нет уж, пробовать буду я.
       - Брант, вы очень храбрый и ловкий.
       - Ну а то.
       - Но к Фалкону я вас не пущу. Если с архивами не получится, то есть еще один способ.
       - Какой же?
       - Через неделю возвращается из поездки по стране некий Базилиус.
       - Что-то знакомое.
       - Тот самый, предсказавший Год Мамонта.
       - Да, помню.
       - Мы поедем с вами к нему. Меня он помнит и не откажет.
       - Зачем?
       - Он знает, где находится лаз в страну Вантит.
       - Вы уверены?
       - Все колдуны и предсказатели так или иначе связаны с Вантитом. Либо сами оттуда, либо общаются.
       Брант поразмыслил и решил, что ничего плохого в этом нет, пока что. Пусть попробует архив - не посадят же Вторую Наследницу в тюрьму! Потом съездим к этому Базилиусу. А меж тем я буду думать о других путях. Самый простой и верный - подстеречь и убить Фалкона. Причем, наверняка ведь целая куча народу этому обрадуется, так он, Фалкон, всем надоел. И напьются от счастья, как свиньи. Беда в том, что прежде чем радоваться и напиваться, они сперва схватят и четвертуют того, кто их от Фалкона освободил. Такой порядок. Испокон веков так было.
       - Ладно, - сказал он. - Сегодня ночью я буду у вашей матушки. Пожалуйста, не суйте туда свой нос.
       Шила потрогала свой уткообразный нос и задумчиво, как-то неопределенно, сказала, - Да, разумеется.
       - Нет уж, отнеситесь к моей нижайшей просьбе со всей серьезностью, - попросил Брант. - И про Вантит ей ничего не говорите. Кстати, откуда вам лично все это известно, включая заклятие?
       - У меня есть связи, - веско сказала Шила. - У многих людей нет никаких связей, а у меня вот как раз есть. В артистических кругах всегда все знают.
       Брант пожал плечами.
       - Знают, но в большинстве случаев знают неправильно.
       Она презрительно хмыкнула.
       - Как мне отсюда выйти?
       - Я вас выведу. К матушке, конечно, через потайной ход попадать собираетесь?
       - А вы откуда знаете? И что вам за дело?
       - Я знаю то, что я знаю, - парировала Шила, надевая другие башмаки и оправляя на себе охотничий костюм. - И мне до всего есть дело. Берите деньги, а то ведь забудете. Все-таки у нас с Фрикой очень маленькая разница в возрасте. И это еще ничего. Вот в старые времена девки в тринадцать лет уже рожали. Этакая милая перспектива - стать бабушкой в двадцать шесть. Да. Теперь вот чего - нам нужно где-то встречаться, чтобы обмениваться данными. Вы знаете таверну, которая называется "Дикость Какая!"?
       - Где это?
       - У Кружевного Моста, на набережной.
       - Найду.
       - Завтра. Скажем, в три часа пополудни.
       - Договорились.
       Она вывела его из дворца. Стражники нехотя вытянулись.
       - Вот, кстати, - сказала Шила, протягивая Бранту бумажный прямоугольник.
       Это было приглашение во дворец, подписанное Великим Князем Буком.
       - Благодарю вас, Шила.
       - Не за что. Кстати, если вы сможете увезти мою матушку, обо мне не беспокойтесь. Я здесь как-нибудь проживу.
       - Э... нет, - сказал Брант. - Если получится, то нужно будет вас тоже увезти.
       - Почему?
       - Потому что если ваша матушка уедет, а вы останетесь, Фалкон женится на вас.
       Шила задумалась.
       - Нет, не похоже, - сказала она. - Он меня не любит.
       - А вашу матушку?
       - Там дело принципа. Когда-то у него была к ней страсть. Теперь это просто вопрос честолюбия. А любви не было никогда.
       - Вы уверены?
       - Я вижу Фалкона чуть ли не каждый день. Этот человек не способен любить. До завтра.
       Брант зашагал к Храму.
       Рабочие в количестве десяти человек разбили на крыльце Храма настоящий пикник.
       - Где священник? - спросил Брант.
       - Внутри, - сказали ему. - Благодарит Создателя, что тот ему нас послал, людей, знающих свое дело.
       - Ага, - сказал Брант. - Предводитель у вас есть, знающие люди?
       - Я, - сказал плотный мужчина, лысый, с козлиной бородкой.
       - Пойдем со мной. Остальные пусть жрут. А чего столько хрюмпелей? - спросил он, глядя на огромную бадью, наполненную хрюмпелями. - Вы же лопните, если все это съедите.
       - А очень вкусно, - объяснили ему.
       - А вы кто такой? - спросил предводитель.
       - Я одновременно ваш казначей и зодчий, - сказал Брант.
       - О! - предводитель удовлетворенно кивнул. - Понятно. Без зодчего мы бы обошлись, я сам кое в чем разбираюсь, но казначей - самый необходимый в нашем деле человек.
       Редо сидел на второй от алтаря скамье и то ли молился, то ли размышлял.
       - Пойдем в кабинет, святой отец, - сказал Брант.
       Редо вскочил, словно очнувшись, и тряхнул головой.
       В кабинете Брант грохнул на стол мешок с золотыми монетами, большую часть которых составляли для быстрого счета десятинки (вот что значит иметь дело с ювелирами - очень практичный народ), и, сыпанув из мешка на поверхность стола, отсчитал ровно три тысячи. Отсчитав, он сгреб золото себе в карман.
       - Материалы будете покупать? - спросил Редо.
       - Мне это не к лицу, - сказал Брант. - Я зодчий. У каждого свои обязанности. Материалы купит он, -он ткнул пальцем в предводителя. - После того, как я ему скажу, что купить. И исполнит все в точности, иначе лишится премии и будет с позором выгнан вон.
       - А что же вы тогда... - начал было Редо.
       - Это моя плата, - объяснил Брант. - Три тысячи.
       - А в мешке осталось девять?
       Брант пожал плечами.
       - Вы, как я понимаю, человек, далекий от арифметики, - сказал он. - И все же вы должны бы, вроде, понимать, что если из девяти тысяч вычесть три, то останется не девять тысяч, а меньше.
       - Но вы сказали, что ремонт будет стоить восемь тысяч, плюс три тысячи на непредвиденные расходы.
       - Да, и расходы будут, не сомневайтесь.
       - Но если вы берете три тысячи себе, то получается не одиннадцать тысяч, а только восемь.
       - Да. И что же?
       - Но в таком случае на непредвиденные расходы ничего не останется!
       - Почему же? Все включено.
       - Но вы же забираете себе...
       - Мои три тысячи. Это оплата моего труда. А вы думали, что лучший зодчий столицы будет работать для вас бесплатно?
       - Но мы же в Храме! Вы же верующий! Вы же ремонтируете Храм!
       - Правильно. Поэтому и беру три тысячи, а не шесть. Учитывая бедственное положение Храма и наглое пренебрежение им его прихожанами. И хватит об этом. Предводитель!
       - Да! - откликнулся развеселившийся от всех этих объяснений предводитель.
       - Твоим рабочим задаток - сто золотых каждому. По окончании работ, которые займут месяц, они получат еще сто пятьдесят. Не обидятся?
       - Что вы! Это вчетверо больше, чем обычная плата. Я думаю, нельзя им столько...
       - Рассуждаю здесь я. Ты им скажешь, что тебе лично заплатили триста. Они заподозрят, что тебе заплатили пятьсот. На самом деле, ты сейчас получишь пятьсот задатка, и по окончании работ еще тысячу, но только в том случае, если сделаешь все, как я скажу. Дело в том, что, возможно, через неделю мне придется на некоторое время уехать.
       - Куда это? - поинтересовался предводитель.
       - К чертовой бабушке, - объяснил Брант. - И неизвестно, сколько я там пробуду. Так что есть шанс, пусть и небольшой, что работы тебе придется заканчивать без меня. Деньги я отдам на хранение одной особе. Если ты по любой причине отступишь хоть на дюйм от моих инструкций, эта особа наденет твою мошонку тебе на голову и скинет тебя в речку с якорем на ноге. Если же не отступишь - заплатит всю сумму и, возможно, от себя прибавит. И, кстати, если ты вздумаешь убежать, она найдет тебя где угодно, и произведет с тобой все вышепречисленное. Надеюсь, дальнейшие разъяснения излишни! Перейдем к плану.
       Он схватил лист бумаги и перо и начал быстро чертить и разъяснять. Предводитель и Редо смотрели и слушали, первый подобострастно, второй с интересом и удивлением.
       ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ.
      
      
       Нико шел по улице, наклоняя торс вперед и волоча по мостовой обрывок цепи с замком. Цепь на ноге слегка затрудняла ходьбу и гремела. Длинная рубашка Нико не была заправлена в штаны и свисала до колен, сальные волосы растрепались, но настроение улучшалось от квартала к кварталу, ибо с каждым кварталом Нико приближался к своему любимому месту - к окраине. Прохожие таращились на странного человека, будто беглого раба, шагнувшего в их мир из каких-то древних времен. Нико обаятельно улыбался в ответ.
       Чем ближе к окраине, тем непосредственнее люди. На каком-то углу Нико спросили, что означает его внешний вид, и он драматически ответил, что только что сбежал из страшного славского плена и просит его никому не выдавать и не разглашать военную тайну, ибо народу вменяется думать, что никакой войны в данный момент нет. Спрашивавшие удивились и осведомились, не от самой ли Славии он таким образом прибыл, волоча цепь. Нико загадочно ответил, что с его специальной подготовкой никакие переходы не страшны. Он бы объяснил подробнее, если бы спрашивавшие не потеряли вдруг интерес и не удалились по каким-то своим неотложным, первой степени важности, делам, гораздо важнее, чем война со Славией.
       На пути к юго-восточной заставе Нико набрел на узкий канал, в котором пришвартованные стояли старые прогнившие лодки. Берега канала соединялись мостом. Позади Нико послышался стук копыт. Нико посторонился слегка, не теряя достоинства, но давая всадникам себя обогнать. Их было пятеро, и на них были белые плащи с эмблемами. Очевидно, они имели какое-то отношение не то к Рядилищу, не то к княжескому дому. Переехав канал, они остановились у таверны, еще не окраинной, но уже без столичного блеска, и спешились. Никто не выбежал им навстречу, и привязывать коней им пришлось самим. Всадники не выразили ни удивления, ни раздражения. Стали привязывать.
       Нико перешел мост и приблизился к всадникам, чтобы получше их рассмотреть. Лицо одного из всадников показалось ему знакомым. Он подошел еще ближе и вдруг закричал, -
       - Петич! Эй, Петич! Это же я, Нико!
       Всадники обернулись.
       - Эй, Фокс, по-моему, это к тебе, - сказал один из всадников другому, улыбаясь иронически.
       Фокс нахмурился, затем мрачно улыбнулся, и тихо сказал, -
       - Я сейчас, - и поспешил навстречу Нико.
       - Здорово, друг! - восхищенно сказал Нико, громче, чем было принято в столице. - Как дела, как живешь!
       - Здравствуй, Нико, - тихо сказал Фокс.
       Нико попытался обнять Фокса, но Фокс, оглянувшись на товарищей, придержал его, выставив ладонь.
       - Я при исполнении, - сказал он.
       - Понимаю, понимаю, - заговорщически зашептал Нико. - Ты молодец. Помнишь, как мы того купца охраняли? А сколько мы тогда выпили вдвоем!
       - Помню, - поспешно сказал Фокс. - Смешной был купец. Да... И, сколько я помню, его все-таки ограбили, несмотря на нашу охрану. Да и какие мы с тобой были тогда охранники...
       - Петич, просто не верится, что это ты! - радостно улыбаясь, сказал Нико. - Ну, какой ты стал. Представительный. А это твои друзья?
       - Сослуживцы. Вот что, Нико, у меня сейчас совсем нет времени, у нас там важное дело. На, держи. Выпей за меня, только не в этой таверне. Как-нибудь свидимся.
       Нико почувствовал, что ему вложили в ладонь монету. Фокс-Петич хлопнул его по плечу и вернулся к своим спутникам.
       - Брат или лучший друг? - насмешливо спросил один из них.
       - Да так, - сказал Фокс уклончиво. - Старый знакомый. Юность. С какими только людьми не общаешься в юности.
       Всадники зашли в таверну.
       Идти на окраину почему-то расхотелось. Нико, глупо улыбаясь, рассматривал золотую монету, которую ему дал Петич. Монета была обыкновенная, с профилем Великого Князя Бука. Если разменять на медяшки, можно провести несколько часов в окраинном кабаке, ни о чем не думая, лакая пиво.
       Волоча цепь, Нико пошел в обратном направлении, к центру. Несколько раз его окликали, но он не обращал внимания. Время от времени он останавливался и подолгу рассматривал монету. И глупо улыбался.
       Прибыв к дому Риты, он нашел дверь запертой. Нико постучался. Заспаная служанка отодвинула засов.
       - А, это ты, - сказала она мрачно. - Не пущу я тебя в дом, вот что. Ты весь дом перевернешь. Хватит с меня. Сиди, жди хозяйку.
       И захлопнула дверь.
       Нико сел на крыльцо, облокотился о перила, вынул монету, и снова стал ее разглядывать.
       Надо бы отсюда свалить, вот что, подумал он. А то скоро станет холодно, а я, хоть и переношу холод запросто, все-таки я из Беркли, да и подготовка, тем не менее не очень его люблю. А на юге я еще не был. Много слышал про море и пальмы, но не заезжал, как-то не приходилось. Месяца три-четыре займет переход. Зато там всегда тепло. Вот только я плавать не умею, и воды боюсь, честно говоря. В школе драконоборцев учат плавать, а меня вот так и не научили. Ну так буду сидеть на берегу и смотреть на горизонт. А может меня возьмут матросом на какое-нибудь судно, и я буду путешествовать по морям и увижу весь мир. В мире есть много занимательного. Я много читал о дальних плаваниях. А еще на кораблях требуются повара, то есть не повара, а коки, как они их называют, и я буду кок. Буду готовить жратву матросам. Готовить я научился, когда шлялся по западным территориям. Не знаю, как моряки относятся к хрюмпелям. Если они не знают, что это такое, вот я их удивлю! Пожрут, аж за ушами будет трещать, а потом скажут - душевный ты парень, Нико. Спасибо тебе. Мы и не знали, что бывает такое на свете - хрюмпели, мы только рыбой питаемся. Очень вкусно.
       И еще, наверное, можно устроится пиратом. Навыков и умений у меня для этого достаточно. А что? Раз человечество меня отвергает, чего мне его жалеть? Ну его, человечество. Будем ходить по морям под черным флагом, петь дикие пиратские песни, нагоняя страх на проходящие мимо ладьи и галеры, а по вечерам гулять в каком-нибудь портовом кабаке, где много развязных женщин и веселых моряков. И все тебе рады.
       - Чего ты тут торчишь? - спросил Брант, подходя.
       - А, привет, - откликнулся Нико. - Может, выпьем?
       - Может и выпьем, - сказал Брант, стуча в дверь.
       Стучать пришлось долго, но служанка все же явилась, отодвинула засов, ругаясь, и открыла дверь.
       - А, это вы, - сказала она сердито. - Я думала, это он стучит тут. Я ему велела сидеть тихо.
       - Простите, как? - сказал Брант.
       - Вот этому. Он весь дом перевернет.
       - Мы с ней поругались, - объяснил Нико. - Чего она ко мне липнет, я не знаю. Я понимаю, что не будь меня, век бы ей не видать настоящего драконоборца. Но очень въедливая баба.
       - Закрой рот, хамье, - сказала въедливая баба.
       - Отойдите, - сказал Брант, отстраняя служанку. - Нико, вставай, пошли в дом.
       - Не хочу, - закапризничал Нико.
       - Хочешь, не хочешь - надо.
       В столовой, разлив по кружкам пиво, Брант спросил, -
       - Мне тут скоро надо будет уехать на некоторое время. Поедем вместе?
       - Давай, - согласился Нико. - На одном месте сидеть - все равно толку не будет. Пора бы уж развеяться. Надоела мне Астафия. Трудно настоящему ниверийцу в Астафии.
       - Возможно, через неделю.
       - О! Я думал, прямо сейчас.
       - Нет уж, неделю потерпи, пожалуйста.
      

    ***

       Какая-то враждебно настроенная чернь пыталась первые три ночи подпилить леса и побить витражи в Храме, но четверо головорезов, из того же сословия, нанятые Брантом (оплата входила в общую сумму ремонта) зорко следили за порядком вокруг и не допустили негодяйства.
       Базилиус вернулся из турне на четыре дня раньше, чем предполагали, и тем же вечером Брант оседлал коня и сказав Рите, что он - недалеко, проследовал к северной заставе. Там его ждала Шила, в охотничьем костюме, на красивом и стройном белом скакуне. Вдвоем они проехали заставу и поскакали галопом. Шила оказалась очень умелой наездницей, но говорила, что не любит ездить верхом - после поездки одежда, как правило, пахнет конским потом, а женщине это шарма не добавляет.
       Дом Базилиуса, уже знакомый читателю, нисколько не изменился за семнадцать лет. Сам Базилиус тоже изменился мало. Правда, у него была теперь семья - жена и трое детей. Базилиус принял гостей не очень радушно, в пещеру идти отказался, и вместо этого усадил их в столовой за стол и налил всем журбы в серебряные кубки. По-ниверийски он говорил теперь значительно лучше, чем раньше.
       - Нет, - сказал Базилиус. - Я не знайу, где лаз. Зашем вам лаз. Далась всиэм эта Страна Вантит. Год Мамонта на носю, а людьи говориат о всиаких глупостиах.
       - Как выглядит лаз? - спросил Брант.
       - Выглядит? - Базилиус усмехнулся. - А как вы думать?
       - Не знаю, - сказал Брант, - но уверен, что это не ворота с калиткой, а сверху надпись - "лаз".
       - Нет. - Базилиус задумался. - Там соединяютсиа два мира, и влияйут друг на друга. Кроме того, когда из Вантита выезжайут, это всегда оставлиает след.
       - Какой след?
       - По-разному. Листиа опаленные, пепел на землие.
       - Позвольте, - сказал Брант.
       Он мучительно стал вспоминать, где он видел именно такой пейзаж. Я еще притворялся спящим, а сам подглядывал... из окна. Какого окна? Из окна кареты. Лет мне было мало тогда. Что за карета? В Славии? Нет.
       - Я помню такое место, - неожиданно сказал он. - Я, наверное, даже знаю, где оно.
       - Лазы на месте не стойат, - сообщил Базилиус.
       - Перемещаются?
       - Да. Медленно.
       - Дракон, - сказала вдруг Шила.
       - А?
       - Позавчера один актер вернулся из Теплой Лагуны, - сказала она. - Там ходят слухи, что неподалеку от города объявился дракон. Деревья опалил, пепел на земле лежит.
       Базилиус вдруг заинтересовался.
       - Ню ка, ню ка, - сказал он. - Подробнее, да?
       Шила рассказала подробнее. Было похоже на массовый гипноз, когда половина населения города только и говорила, что об этом драконе, а другая половина отмахивалась, а потом один парень сунулся туда, где дракон по слухам обитался, и, вернувшись, принес в мешке пепел, который, как он уверял, он подобрал с земли. На поверку оказалось, что это просто пепел от костра. Четверо вызвались идти проверять, дошли до места, которое указал им парень, ничего особенного не нашли, вернулись, и набили парню морду за дезинформацию.
       - Надо проверить, - твердо сказала Шила.
       - А сколько до Теплой Лагуны ходу? - спросил Брант, что-то прикидывая.
       - Если быстро ехать, четыре дня.
       - Я съезжу, - сказал Брант.
       - Я пойеду с вами, - неожиданно откликнулся Базилиус.
       - Зачем?
       - Я лиубопытен, - объяснил Базилиус уклончиво и густо покраснел.
      

    ***

      
       - Ты совсем озверел! - возмутилась Рита. - Не знаю, по каким таким делам ты едешь, но мне это очень не нравится и я поеду с тобой.
       - Я беру с собой Нико.
       - Разбойников отпугивать?
       - Я хотел тебя кое о чем попросить, но если ты будешь орать и выпучивать глаза, я попрошу еще кого-нибудь.
       Рита сложила губы бантиком и нахмурила бесцветные брови.
       - Ну? Проси.
       - Дело в том, что в настоящий момент десять рабочих ремонтируют Храм.
       - Да, я слышала.
       - А по ночам четверо горлохватов сторожат, чтобы не было беды.
       - Тоже слышала.
       - Официально, никто не против, чтобы Храм был отремонтирован и действовал. Неофициально ведется какая-то безумная подпольная кампания.
       - А тебе-то что до этого?
       - Я - зодчий.
       - Ну и что?
       - Меня нанял Главный Священник Редо.
       - А? Зачем?
       - Чтобы Храм был отремонтирован, как положено.
       - Ты? Ты тот самый зодчий?
       - Не понял. Что значит "тот самый"?
       Рита прикусила язык. О некоем зодчем говорили весьма нелестные вещи в доме Фалкона. Ничего особенно угрожающего, но все равно неприятно. Она и сама пошутила разок по этому поводу, мол, надо бы дать этому зодчему по жопе. А это, оказывается, Брант!
       - Что ты хочешь, чтобы я сделала?
       - Вот в этом мешке остаток денег. Надо сохранить. Предводителю рабочих даны подробные инструкции, и он должен все их выполнить вне зависимости от того, присутствую я там или нет, и уложиться в срок. Ему причитается одна тысяча золотых, и каждому рабочему по сто пятьдесят. Если через месяц я не вернусь, выплати им все. И раз в день нужно проверять, не было ли ночью эксцессов. И если были, принимать меры. Через месяц Храм должен быть как новенький. Редо за всем следит, и ему я тоже дал инструкции, но он иногда бывает очень наивен в этих вопросах. Я выезжаю завтра на рассвете. Возможно, быстро вернусь, возможно нет. Не знаю.
       - Ты бы хоть сказал, куда едешь, где тебя потом искать, если что.
       - В Теплую Лагуну.
       Поскольку Рита точно знала, что Хок уехал в Кникич, она немного успокоилась.
       - Только ты и Нико?
       Брант помялся.
       - Едет еще один человек.
       - Кто?
       - Не могу тебе сейчас сказать. Мы его, в общем, не приглашали, он сам навязался.
       - Кто это "мы"? Ты и Нико?
       - Я и Шила.
       - Какая Шила? Княжна?
       - Да.
       - Ты знаком с княжной?
       - Да.
       - Ты в нее влюблен?
       - Нет.
       - Она к тебе неравнодушна?
       - Рита, бестактный вопрос.
       - Но она с тобой не едет.
       - Нет.
       - Я наведу справки.
       - Умоляю тебя, не надо. Я тебе сам все расскажу, когда вернусь.
       - Это не опасно?
       - Совершенно безопасно.
       - Ладно, - сказала Рита, не веря. - Иди спать.
       - Я еще выйду погулять.
       - Каждую ночь гуляешь. Что за распущенность. А потом спишь до полудня.
       - Иногда и до вечера.
       - И что же в этом хорошего?
       Она явно входила во вкус. Роль матери ей очень нравилась.
      

    ***

      
       Этой ночью Брант так и не решился ничего рассказать Фрике. Под утро, когда Фрика сладко спала, он вышел в гостиную и тихо постучал в дверь Шилы. Никто не открыл. Тогда, найдя на столе перо, бумагу, и чернила, он при свете луны написал Шиле записку и сунул под дверь. Вернувшись в спальню, он, поцеловав спящую Фрику, вышел из дворца потайным ходом.
      

    ***

      
       Нико неплохо сидел в седле, и все же Бранту пришлось несколько раз его проинструктировать, чтобы не натягивал поводья, не сжимал колени, не сидел как попало, и щадил коня. Несмотря на все это, к вечеру Нико натер себе оба паха, жопа его превратилась в один огромный синяк, спина болела, и в придорожную таверну его пришлось вести, поддерживая с двух сторон, а конь его просто возненавидел. Базилиуса, который тоже был наездник не ахти, Нико очень развлекал.
       - Не привык я к обычным седлам, - сказал Нико на следующий день. - У нас в школе драконоборцев седла были особые, специально для ближнего и дальнего боя.
       С постели он подняться не смог, но уверял, что прекрасно поедет дальше, вот только еще четверть часа полежит как следует. Брант, посмотрев в сморщенное от боли лицо, махнул рукой и велел Нико лежать дальше. Ванной залы в таверне не было. Вообще на юг от Астафии о моде на гигиену ничего не слышали. Неподалеку был какой-то ручей, и во второй половине дня Брант понес к нему Нико, закинув к себе на плечо. Базилиус следовал за ними, с интересом следя за происходящим и время от времени что-то изрекая, глубокомысленное, по привычке.
       Брант велел Нико забраться в ручей и помыться, и помылся сам. Базилиус, потрогав воду, нашел, что она слишком холодна для его астрологической кожи.
       Следующим утром Нико чувствовал себя лучше и морщился меньше. Брант подсадил его в седло, и весь дальнейший путь Нико, делая вид, что знает все сам, свято следовал давешним указаниям Бранта по поводу сидения в седле. На пятый день они прибыли в Теплую Лагуну.
       От ратуши отъезжал какой-то важный экипаж, окруженный охраной. Сидящий в экипаже приказал кучеру остановиться. Дверь открылась, и небольшого роста толстый человек вышел наружу и приблизился к трем всадникам, внимательно смотря маленькими, заплывшими жиром глазками, на Бранта. Вдруг он широко улыбнулся.
       - Слезайте, - сказал он. - Слезайте, не бойтесь. Не узнаете старого знакомого? Ай-ай-ай, как нехорошо. Слезайте, слезайте.
       Брант спешился. Толстяк действительно показался ему знакомым.
       - Мы как-то с вами путешествовали в карете, а потом я вас навещал раз в месяц в одном небезызвестном доме. Вы тогда были немой. Вы и сейчас немой, ну да что поделаешь. Вы узнаете меня?
       - Я не немой, - сказал Брант.
       - О! Вы меня помните?
       - Да.
       - Сердитесь?
       - Нет.
       - Не сердитесь. Отойдем в сторону.
       Нико и Базилиус следили, как толстяк и Брант идут к набережной. Нико недоверчиво посмотрел на охрану. Охрана тоже следила за странной парой.
       - Я ничего о вас не знаю, - сказал Комод, - и, скорее всего, знать мне не нужно. Так лучше. А то у нас с этим строго. Вы тогда сбежали, и с тех пор о вас никто не слышал. Кто вы такой нынче? Чем занимаетесь?
       - Я зодчий, - сказал Брант.
       - О! Весьма уважаемое занятие. Поздравляю. Женаты? Есть дети?
       - Холост, детей нет.
       - Какие у вас тут в Теплой Лагуне дела? Может, нужна моя помощь? Я с удовольствием посодействую, если, конечно, вы сюда не прибыли с целью составить заговор против правительства.
       - Даже в мыслях не было, - ответил Брант. - Я нынче в отпуске, приехал с друзьями на воды. Говорят, здесь какой-то дракон безобразничает, хотелось бы посмотреть.
       Комод засмеялся.
       - Суеверия, сколько суеверий! - сказал он. - Но каждый всегда сомневается - а вдруг правда? Люди - такие забавные. Ну-с, вон дорога, видите? Вдоль набережной, а потом чуть налево?
       - Да.
       - Прямо по ней, мимо дюн, а потом она сворачивает и уходит в лес. Вот как раз в том лесу, по слухам, завелся этот самый дракон. Человек сто туда уже ходило, ничего не нашли, но слухи все равно ходят. Вы бываете в Астафии?
       - Я там теперь живу.
       - О! Замечательно. Вам знакома таверна "Дикость Какая!"?
       - Да.
       - Там прекрасно готовят, прекрасно. Уверяю вас, таких шавичей больше нигде нет, а глендисы - верх кулинарного искусства. А на десерт пряники и атасы, но это не просто пряники, и вовсе не ординарные атасы. Особенно рекомендую попробовать атас с персиком. Всем атасам атас. Я повару всегда говорю, чтобы мне больше десяти атасов не приносили, как бы я не умолял, иначе я просто лопну. Вот такой величины атас, - он развел большие пальцы на расстояние примерно семи дюймов. - А легкость какая! Воздушность! Так вот, я в "Дикости Какой" каждую среду, ближе к вечеру. Заходите, не пожалеете. Как вас зовут нынче? Не говорите, если чего-то опасаетесь.
       - Меня зовут Брант, и я ничего не опасаюсь.
       - Тем лучше. Ну, очень приятно было повидать вас, Брант. А вы точно меня помните?
       - Я помню, что кличку Волчонок придумали мне именно вы.
       Комод хохотнул.
       - Да. Вы и были тогда волчонок. Насупленый, сердитый. Ну, не буду вас задерживать. Обязательно заходите в "Дикость Какую", я вас таким обедом накормлю, вы такого никогда не ели! Мне готовят специально. К примеру, те же глендисы в прейскуранте вообще не значатся. Их нужно четыре часа к ряду готовить потому что, и это не дешевый процесс, и ингредиенты особые, поэтому им не выгодно. Но для меня они очень всегда стараются. И даже журба у них особенная - по очень старому, якобы утерянному рецепту. В нее, помимо высшего сорта вишен, что-то такое добавляют, какое-то экзотическое растение, не помню названия. На вкус получается - как десертное вино. Заходите, когда вернетесь. По средам.
       Комод пошел было обратно к карете, но вернулся.
       - Я надеюсь, вы не питаете ко мне... не держите...
       - Нет, нет, - сказал Брант, улыбаясь. - Очень приятно было вас повидать, очень. Честное слово.
       Комод протянул ему руку. Брант пожал мясистую ладонь.
       Нико следил за встречей, ожидая, вероятно, что сейчас Комод сунет в руку Бранту золотую монету. Но нет, не сунул.
       Комод сел в экипаж, и экипаж тронулся.
       - Кто такой? - спросил Нико у Базилиуса, пока Брант возвращался, задумчивый, медленным шагом.
       Базилиус внимательно посмотрел на Нико.
       - Второй человьек в государствии, - сказал он.
       Нико понимающе кивнул, хоть ничего и не понял.
      
       ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ВАНТИТ.
      
       Солнце светило бархатно и с пониманием, как и положено на юге в начале осени. Брант, Нико и Базилиус проехали вдоль дюн. Нико очень хотелось свернуть в дюны и потрогать рукой морскую воду, но он не подал виду. Настоящему драконоборцу чужды все эти мелкие прелести и красоты.
       В лесу было много паутины и отчаянно активных комаров. После двух часов езды остановились размяться. Привязав коня к дереву, Брант отошел от своих спутников на некоторое расстояние, углубляясь в чащу. Косые лучи солнца бликами освещали стволы и начинающую желтеть зелень. Паутины здесь было больше. Брант оступился и посмотрел под ноги. Под ногами лежал обгорелый лист. Брант поискал глазами и вскоре увидел еще один. Передвинулся. И еще один. И еще. Брант зашагал напрямик через чащу. Количество обгорелых листьев увеличилось. Вскоре он вышел на поляну. Половина поляны была покрыта пеплом. Странно! По свидетельству Комода в лесу побывало около ста человек, и никто не нашел этой поляны.
       Брант бегом вернулся к спутникам.
       - Временной прыг, - объяснил Базилиус. - Бежиим.
       Зачем нужно было спешить, Брант не знал толком, но чувствовал, что надо. Нико несколько раз упал, стараясь не отстать.
       Увидев листья и пепел, Базилиус вдруг задрожал всем телом. Оглянувшись по сторонам, он поднял шишку, и швырнул ее в центр поляны. Шишка пролетела и упала. Он поднял другую и швырнул вправо от первой. Брант хотел было спросить, чего это он кидается шишками, как вдруг шишка исчезла. Летела себе, летела - и исчезла. Просто растворилась в воздухе. Базилиус указал туда пальцем. Дико посмотрев на спутников, он сказал, -
       - Надо взиать за рука. Ты одна рука, я другайа рука.
       Зачем это было нужно - неизвестно, но Брант не спорил. Он взял Базилиуса за правую руку и кивнул Нико, чтобы тот взял его за левую. Взявшись за руки, они втроем пошли к тому месту, где исчезла шишка. Базилиус все вертел головой, будто пытаясь что-то вспомнить. Один раз они даже из-за этого остановились. Базилиус морщил лоб, прикрывал глаза, кусал губы - но так и не вспомнил.
       Ничего особенного не произошло. Они пересекли всю поляну. Солнце по-прежнему ласково светило, блики по прежнему ползали по стволам и листьям. Но запах пепла вдруг исчез.
       Брант обернулся.
       Позади была та же самая поляна. Вот только пепла не было, и все листья на деревьях были зеленые.
       - Временной скачок, - объяснил Базилиус. - Когда портал закрывается, время прыгает назад, не намного, но прыгает, и все становится на свои места. Что же это я такое вспоминал давеча? Что-то очень важное. Нет, не помню.
       Брант вытаращил на него глаза. У Базилиуса пропал акцент.
       - Ну что, пошли обратно? - сказал Нико. - Надо ехать дальше, иначе мы никогда в Вантит не попадем.
       - Похоже, уже попали, - сказал Брант, глядя на Базилиуса.
       - Да, - сказал Базилиус. - Это Вантит. Что же я забыл? Ах ты, как нехорошо. Важное что-то.
       - А если мы сейчас вернемся вон на ту сторону поляны, - сказал Брант, - мы попадем обратно в Ниверию?
       - Нет, - ответил Базилиус. - Портал открывается на какое-то время. Раз в три или четыре дня. Не помню точно. И редко стоит на месте.
       - То есть, чтобы вернуться, нам нужно будет его искать? - спросил Брант.
       - Искать? - переспросил Базилиус. - Где вы его теперь найдете. Я двадцать лет проторчал в вашей дикой стране, все искал, все вычислял. А нашел случайно, вместе с вами, по наитию. Решил - была не была. И вот мы здесь. Но чего-то я явно не учел. А вот чего?
       - Вы здесь живете?
       - Да. Нет. То есть, было дело. Но я не из этих краев. А как вам это объяснить, я не знаю. Потом как-нибудь попробую. Надо бы узнать, где мы, хотя я подозреваю, что знаю.
       Они углубились дальше в лес. Потом был склон, и они добрались до его вершины. Их глазам открылась прелестная панорама, с долиной и рекой, петляющей по долине. Моря не было видно. Базилиус что-то поприкидывал, а потом сказал, -
       - Надо вдоль реки идти. Часов пять ходу.
       - Куда это?
       - К своим. Там живут люди, которые меня знают.
       - А где живет Волшебник?
       - Не знаю, и вообще сомневаюсь, что он живет здесь. Он известный шарлатан, дикарь.
       - Но мы приехали сюда, чтобы найти Волшебника, - заметил Брант.
       - Да ладно вам. Что вам этот Волшебник, что ваша дикая Ниверия. Я вам тут такое покажу... Вы здесь с такими людьми познакомитесь - величайшие умы. Всю историю таких светлых умов не было. Они вам такое расскажут, забудете свою Ниверию.
       - Это вы все сами дикари, - сказал Нико. - Настоящий нивериец - представитель самой лучшей, самой честной культуры в мире.
       - Вот, слышали? - спросил Базилиус, обращаясь к Бранту. - Дикость. Серость. Ну, пойдем.
       Все эти речи очень не понравились Бранту, но он решил, что раз Базилиус ведет его к каким-то людям, надо пойти с ним. О размерах Страны Вантит Брант не имел никакого представления, и не очень верил в ее существование еще полчаса назад.
       - Если вы еще раз позволите себе оскорбить при мне Ниверию, - сказал Нико Базилиусу, - я вас тупо застрелю из арбалета.
       - У вас нет с собой арбалета, - заметил Базилиус, спускаясь по склону.
       - Одолжу.
       У реки они повернули налево, по течению. Брант оглядывался по сторонам. Пейзаж был, несмотря на какую-то особую, нереальную живописность, вполне ниверийский.
      

    ***

      
       Полуденное солнце освещало отсек. Ветхие деревянные стены маленькой клетушки пахли пылью и жуками. Световой прямоугольник от окна мирно лежал на шероховатой поверхности пня, заменявшего стол. Куча соломы в углу, заменявшая кровать, не вызывала отвращения.
       Сергей Алексеевич сидел на земляном полу возле пня и лакомился свежими фруктами. В конце концов, много ли надо человеку для полного счастья? Вот, например, персик. Вкусно, сладко, сочно. Вот апельсин. Вот вода в глиняной кружке.
       В занавеси из веток, заменявшей дверь, зашуршало и задвигалось, и в клетушку продрался тощий с козлиной бородкой, отдаленно напоминающий парадные портреты Троцкого, Семен Фрумкин. Сергей Алексеевич был благодушен сегодня и не сделал Семену замечания. Семен тоже был благодушен и не заворчал, что вот, мол, опять его к ленчу не разбудили, а он так любит ленч, это же просто свинство какое-то лишать человека удовольствия.
       Семен Фрумкин присоединился к Сергею Алексеевичу, схватил с пня, заменявшего стол, грушу и стал ее пожирать, чавкая.
       - Халат вам давно постирать пора, - сказал он, чавкая. - А все лень, да? Фу, дух какой от этого халата.
       - Не чавкайте, Сеня, - сказал Сергей Алексеевич. - От вашего чавканья все эльфы в округе проснутся. Надо же им иногда поспать.
       - Я вот, Сергей Алексеевич, ни разу не видел ни одного эльфа. Эльфов вы все-таки придумали сами.
       Разговор этот был далеко не нов и затевался каждый третий день в течении пятнадцати лет.
       - Сдвиги есть? - спросил Сергей Алексеевич.
       - Только по фазе, - грубо сострил Семен и засмеялся пригласительно, почесывая грудь, поросшую седеющими волосами. - А у вас?
       - Тоже нет. А скажите, Семен, жена у вас какая была?
       Семен подумал некоторое время, плюясь вишневыми косточками в окно.
       - Статная девушка, - сказал он. - Кавказских кровей каких-то. До сих пор не знаю, каких. Орала все время, вставляя кавказские слова.
       Сергей Алексеевич вздохнул.
       - А вот у меня жена была обыкновенная, - сказал он. - Толстая и глупая. Хотелось бы чего-нибудь вспомнить - ничего не помню. На молоке, помню, дату один раз проверила, так целый вечер возмущалась. А дети у меня от другой жены.
       - И у меня от другой, - сказал Семен, вытирая рот рукавом халата.
       - Это еще что такое? - сказал вдруг Сергей Алексеевич, уставясь в окно.
       - А что? - спросил Семен, и тоже уставился в окно.
       По тропинке к отсекам приближались трое. Один - среднего роста блондин, второй русоволосый и долговязый, а третий...
       - Пардон, пардон, - сказал Семен, щурясь. - Ничего не понимаю. Сергей Алексеевич, у вас глаза лучше, а ну-ка вперьтесь.
       Сергей Алексеевич вперился.
       - Не может быть, - сказал он.
       - Мне показалось, - сказал Семен, вскакивая, падая, и снова вскакивая, - что это...
       - Не показалось, - в волнении, Сергей Алексеевич поднялся на четвереньки. - Это Васенька.
       - Васенька! - заорал Семен, выбираясь из отсека через окно. - Васенька!
       - Васенька! - забасил Сергей Алексеевич, продираясь сквозь ветвистую занавесь и царапая себе лицо. - Васенька, ебена мать!
       Вдвоем они побежали навстречу.
       Васенька отделился от группы и тоже побежал. Встретясь, все трое обнялись, невнятно восклицая и плача.
       - Нашел своих? - предположил Нико.
       - Вроде, да, - откликнулся Брант. - Странные какие.
       - Сколько лет, Васенька! А мы тебя сразу узнали! - восхищенно басил Сергей Алексеевич.
       - Сразу, Васька, сразу! - Семен утирал слезы.
       - Да уж, сколько лет, - сказал Васенька, тоже утирая слезы.
       - А это кто с тобой? - спросил радушно и счастливо Сергей Алексеевич.
       - Хорошие ребята. С той стороны портала.
       - Ох! - сказал Сергей Алексеевич.
       - Ну! - выдохнул Семен.
       - Ну, пойдем к нам, все расскажешь. И ребят с собой бери, чего они поодаль стали. Эй, ребята!
       Сергей Алексеевич приблизился, рассматривая Бранта и Нико благодушно.
       - Это что у тебя? - спросил он, тыча пальцем в перевязь Бранта. - Жабежбеж такой, да?
       Брант не понял, и не был уверен, благодушный ли это жест, угрожающий ли, или просто у старика дурные манеры, но на всякий случай положил левую руку на ножны меча.
       - Это перевязь, - сказал он. - Позвольте представиться.
       - Потом, потом, - закричал Семен. - Пошли, ребята, все расскажете, и мы вам все расскажем.
       В отсеки Брант, глянув в одно из окон, идти отказался.
       - Почему бы не присесть прямо здесь? - сказал он, садясь на теплую траву.
       - Правильно, - сказал Нико.
       - Вы давно не виделись со своими, - сказал Брант, обращаясь к Базилиусу. - Мы не будем вам мешать, вы говорите, вспоминайте, но про нас не забудьте.
       - Как же можно, - сказал Базилиус. - Сергей Алексеевич, Сенька, давайте сядем на солнышке.
       - Где ты был все это время? - спросил Семен, восхищенно глядя на Васеньку. - Смотри, почти не постарел. Не то, что мы. Двадцать лет!
       - Не угадаете, - сказал Васенька. - Когда я набрел на портал, все так неожиданно случилось, я и опомниться не успел.
       - И куда же ведет портал? - страстно спросил Сергей Алексеевич.
       - Куда? - не менее страстно спросил Семен.
       - Не поверите. В Троецарствие.
       - Какое Троецарствие?
       - То самое.
       Сергей Алексеевич и Семен переглянулись.
       - Легендарное? То самое?
       - Да. Вот эти двое, хорошие ребята, они оттуда.
       Сергей Алексеевич и Семен одновременно уставились на Бранта и Нико.
       - Да ну!
       - Да ну!
       - Что ж я, шутить что ли буду, - сказал Васенька. - Я там столько натерпелся, столько пережил, какие уж тут шутки. Я жил в Ниверии.
       У Сергея Алексеевича округлились глаза. Семен часто замигал.
       - В Ниверии?
       - Той самой. Южнее Славии и восточнее Артании.
       - И вот эти двое оттуда?
       - Да.
       - Как их зовут, еще раз?
       - Брант и Нико.
       Васенька помолчал, а потом спросил, -
       - А где Женька и Пупс?
       Сергей Алексеевич и Семен переглянулись и опустили глаза.
      

    ***

      
       Два часа спустя, поев фруктов, Брант снял плащ, дублет, и рубашку и растянулся на траве, щурясь на солнце.
       Нико ходил кругами, что-то напевая. Слуха у него совершенно не было.
       Сергей Алексеевич, Семен, и Васенька разговаривали вполголоса, стоя рядом со стеной отсека.
       - И по времени совпадает, и по всему, - говорил Васенька. - Вот пусть Семен скажет, он в истории самый сведущий.
       - Ну, судя по одежде, - сказал Семен, приглядываясь и щурясь, - как раз, примерно, когда у них там был Год Мамонта.
       - Как - Год Мамонта? - спросил Васенька ошарашенно. - Ты знаешь про Год Мамонта?
       - Я и про троянскую войну знаю, - сказал Семен.
       - Да, но... Год Мамонта!
       - Это один из самых известных фактов в истории Троецарствия той эпохи, - авторитетно заметил Семен. - Год Мамонта, он же Год Великих Свершений. Это доказывает, что про мамонтов знали раньше, чем теперь предполагают. И если теперь доказать, что Троецарствие действительно существовало, тогда...
       - Но Год Мамонта придумал я, - сказал Васенька. - Сам придумал. Лично. Когда... в... в общем, когда я у них там был астролог. Вот я и придумал Год Мамонта.
       - Васька, ты не завирайся, - счастливо пожурил его Серей Алексеевич. - Мы очень рады тебя видеть, очень. Но не завирайся.
       - Да я не завираюсь. Я как сейчас помню, у меня чего-то там по годам не совпадало, с китайским календарем, тогда я решил добавить лишний год, и получился Год Мамонта.
       Семен поморщился, а Сергей Алексеевич отмахнулся.
       - Эпоха Великих Свершений, значит, - сказал он. - И ты знаешь имена их правителей и все такое?
       - Нет, правда, это я придумал Год Мамонта. Серьезно.
       - Да, хорошо, хорошо, ты придумал. Кому же еще придумывать, как не тебе. Ну так что ж, знаешь имена, названия городов, и все такое?
       - Да ну вас, - сказал Васенька. - Что же это вы мне не верите. Я там чуть не погиб. Подумаешь, великие перемены, эпоха. Я смотрю, вас тут больше интересует плащ Нико, чем то, что я видел.
       - Как ты сказал? - спросил Сергей Алексеевич.
       - Чего?
       - Нико?
       - Вон тот, что вышагивает. Нико.
       - Его зовут Нико?
       - Ну да. А что?
       - Семен, - ласково сказал Сергей Алексеевич.
       Семен хлопнул себя по лбу.
       - Не может быть, - сказал он, ошалело глядя, как Нико нарезает круги, выставив торс вперед. - Никак не может быть. Так не бывает. Это фантастика какая-то.
       - Расспроси-ка его, - сказал Сергей Алексеевич, садясь прямо.
       Семен направился к Нико.
       - Извините, что беспокою вас, - сказал он. - Вы, случайно, не тот самый Великий Нико?
       - А? - спросил Нико.
       - Вы родились, по легенде, в провинции Кникич.
       Нико уставился на Семена и густо покраснел. Брант поднял голову и посмотрел на них обоих.
       - Ну, да, в Кникиче родился, - сказал Нико. - Что ж тут такого. Но я чистокровный нивериец, пусть в этом никто не сомневается. К кникичам я отношения не имею. Вообще не имею. У меня родители чистые ниверийцы. По мне в школе драконоборцев чистоту происхождения мерили.
       - Вы долго странствовали в молодости? То есть, - поправился Семен, - вы много странствуете сейчас?
       - Много.
       - В Славии не были?
       - Вдоль границ ходил.
       - На востоке, в Чушках не бывали никогда?
       Нико мрачно смотрел на Семена.
       - Бывали?
       - Два года прожил. Дрянь место.
       Семен обернулся к Сергею Алексеевичу. Сергей Алексеевич быстро поднялся и подошел к Нико.
       - Это он, - сказал Семен.
       - Да, я понял, - сказал Сергей Алексеевич. - Дорогой Нико, позвольте пожать вашу гениальную руку. Великий Нико, для нас это большая честь.
       - Да, - подтвердил Семен. - Очень большая. У вас такое будущее! У вас столько интересного впереди! Вы ведь будете...
       - Может, не стоит ему всего этого теперь говорить? - спросил с сомнением Сергей Алексеевич.
       - Да какая разница, - сказал Семен. - Потенциал есть потенциал.
       - А что такое? - спросил Брант, поднимаясь.
       Подошел Васенька.
       - В чем дело? - спросил он.
       - Васька, ты страшнейший обормот, - сказал Семен.
       - Ужаснейший, - подтвердил Сергей Алексеевич.
       - Ты собираешься в поход, а не знаешь, кто твои спутники. Перед тобой сам Великий Нико.
       - Да ну вас, - сказал Васенька. - Он пьяница, бабник, и, насколько я могу судить, не слишком умен. И фантазии у него разные.
       - В точности совпадает с биографией, - заметил Сергей Алексеевич. - И бабник был, и пьяница, правда пить потом бросил. А уж в фантазии ему не откажешь.
       - Насколько я понимаю, - вмешался Брант, - речь идет о моем друге.
       - Ваш друг в будущем - великий человек. Не просто великий. Величайший, - сказал с чувством Сергей Алексеевич. - Он будет и ученый, и художник, и изобретатель. Вертолет, теория вероятностей, начало теории жабежбеж, ножницы, печатный станок - слишком много для одного человека, но все это будет.
       - Вы это серьезно? - спросил Васенька.
       Нико ничего не понял из этих речей, кроме того, что его, видимо, хвалят, и приосанился. Брант решил пока не делать никаких выводов, а больше слушать.
      

    ***

      
       - На обед сегодня утка, - объявил Сергей Алексеевич, расставляя на траве глиняные тарелки.
       Солнце садилось.
       - Охотитесь? - спросил Брант. - Нет ли у вас лишнего арбалета? Мой к седлу пристегнутый остался.
       Сергей Алексеевич и Семен переглянулись.
       - А и правда, как вы здесь... в смысле пищи? - спросил Васенька.
       Сергей Алексеевич и Семен опять переглянулись. Васенька нахмурился.
       - Откуда утка? - спросил он подозрительно.
       - Приносят, - ответил Семен, а Сергей Алексеевич хлопнул его по локтю, мол, не надо лишних слов.
       - Кто приносит?
       - Никто. Так...
       Брант слушал разговор, понимая примерно две трети из сказанного. Он уже знал, что портал - это лаз, и что механизм его действия не сделался понятнее от того, что его называют портал. Было очень много непонятных слов, которые звучали просто как жабежбеж. Из разговора он уяснил, что, во-первых, двум здесь проживающим стыдно признаться, что они не знают, откуда у них тут появляются фрукты, мясо, и даже рыба, и что появляются они тут каждый день, и, во-вторых, что Васенька этим ошарашен и даже слегка возмущен. Кроме того, он уяснил что эти двое не совсем нормальны психически, и это объяснялось двадцатью годами одиночества. Далее выяснилось, что за все эти двадцать лет эти двое не отходили от этого места больше, чем на пять верст. Улучив момент, Брант отвел Базилиуса в сторону.
       - Все-таки я не понимаю, - сказал он. - Кто они такие, эти ваши знакомые? Что за люди?
       - Ученые, - с горечью сказал Базилиус. - В свое время - светлейшие умы. Который постарше, он открыл жабежбежскую жабежбежу, а который костлявый работал сразу в нескольких сферах, но знаменит в основном своей жабежбеж на тему жабежбеж жабежбеж.
       - А у этих жабежбеж какое практическое применение? То есть, это все что - навигация, там, зодчество, или что?
       - Нет, какая навигация. У Сергея Алексеевича целый жабежбеж был, и он там столько настроил жабежбеж, что это просто небывалый жабежбеж. А Семену дали жабежбеж, и он стал кандидатом на жабежбежскую премию после этого. Очень грустно видеть их теперь в таком состоянии. Сергея Алексеевича иногда сравнивали с Гинсбургом.
       - Кто такой? - спросил Брант.
       - Величайший ученый, - сказал Базилиус. - Вывел теорию о жабежбеж, и она подтвердилась через двадцать лет.
       - И после того, как она подтвердилась, что же было?
       - Как что? Разве этого одного мало?
       Брант пожал плечами.
       - А как они здесь оказались? И вы тоже?
       - Это не совсем ясно, - ответил мрачно Базилиус. - К сожалению. Мы все участвовали в эксперименте с жабежбеж и параллельным жабежбеж. Никаких пространственно-временных эффектов никто не жабежбеж. А они вдруг появились. И в один прекрасный день, очевидно в связи с жабежбеж, открылся портал. А потом закрылся. Мы думали, это временное явление, легко объясняемое функциями жабежбеж. Оказалось - нет. Оказалось, что обратно никак нельзя. И туда нельзя, и сюда нельзя. А я, значит, пошел утром на речку, и вижу - листья обгорелые. Стал я выяснять, где это горело - и оказался в Ниверии. Как вы, к сожалению, уже поняли, никакой я не астролог, я тоже ученый, у меня особая специальность, я жабежбеж.
       - А как нам найти Волшебника?
       - Вы все о своем. У людей тут такая...
       - Я эгоист.
       - Да, я заметил. Ну так вот, не знаю я ничего о местной географии.
       - А следы копыт?
       - Каких копыт? Какие следы?
       - Справа, сразу за отсеком. Явные следы копыт на траве. Обыкновенные подковы.
       - Не понимаю.
       - Хотите, покажу?
       - Не сейчас.
       Базилиус отошел к своим.
       Брант остановил нарезающего круги Нико.
       - Слушай, герой, - сказал он. - Видимо, придется нам самим тут все искать. Эти ничего не знают.
       - Редкие дураки, - сказал Нико. - Я это давно понял. Даже не знают, кто им жратву приносит. Я всегда знаю, кто мне жратву приносит, это для драконоборца первое дело - узнать, кто приносит жратву. Что такое печатный станок?
       - Понятия не имею, - сказал Брант. - Ладно, бери меч, пошли отсюда.
       - Ночь скоро.
       - Ничего. Сдается мне, спать в этом месте лучше днем. Как-то спокойнее. На солнышке.
       - Ну, что ж, пошли. Мне действительно здесь надоело. Трудно настоящему ниверийцу в Стране Вантит.
       Брант показал Нико следы подков на траве, и Нико согласился, что это именно следы именно подков. Их нагнал Базилиус.
       - Не уходили бы вы на ночь глядя. Оставайтесь. Все равно ничего не найдете, и отсюда вам не выбраться. Если даже такие светлые умы, как Сергей Алексеевич и Семен ничего не придумали, вы тем более не придумаете.
       - Ваши друзья слишком привязаны к дому, - насмешливо заметил Брант.
       - Им не нужно далеко от дома уходить, чтобы все понять.
       - И что же они поняли? Слушайте, Базилиус, пойдем вместе, а? Мы не против. А то ведь надоест вам скоро - жрать пищу, которая неизвестно откуда взялась.
       Базилиус посмотрел строго, ничего не сказал, и повернул к отсекам. Брант пожал плечами.
       Сергей Алексеевич и Семен уже сидели в клетушке и ели редиску, запивая лимонной водой.
       - Агрикультура здесь, судя по всему, так и не развилась, - сказал Васенька, продираясь сквозь завесу.
       Семен хмыкнул. Сергей Алексеевич иронически прочистил горло.
       - Через день вернутся, - сказал Семен. - Ну, максимум два дня я им даю.
       - Они не вернутся, - Васенька покачал головой, садясь и беря с пня редиску. - Во всяком случае сюда. А из Вантита они, естественно, выйдут...
       - Как ты сказал?
       - ...потому что Нико пока что не Великий Нико. Великим ему еще только предстоит стать.
       - Что такое Вантит?
       - Вантит - это где мы с вами находимся, - сказал Васенька мрачно и поджал губы. - Вы даже этого не знаете?
       - Кто же его так называет?
       - Троецарствие его так называет. Я думаю, и здесь его местные также называют.
       - Какие местные? - спросил Сергей Алексеевич, жуя редиску. - Здесь никого нет. Увы.
       Васенька промолчал. Ощущение, что он забыл что-то очень важное, усилилось.
       - А кто такой этот Брант? - спросил Семен.
       - Зодчий. То бишь, архитектор. Начинающий. Неизвестно, что из него выйдет. Какие-то постройки сохранились от Троецарствия?
       - Вроде да, - сказал Семен, жуя. - Ничего особенного. Больше легенд, чем построек. А имени такого - Брант - я не помню. Не было такого зодчего. Я, конечно, не профессиональный историк, но тем не менее.
       - А какие помнишь?
       - Смутно что-то... Как его... Горис... Гориб...
       - Горибан, - сказал Сергей Алексеевич. - Из начальной школы помню. Была такая сказка о зодчем Горибане, мы по ней сочинение писали.
       - Точно, - поддержал Семен. - как он переделывал церковь, построенную его предшественником. А ему все не давали. Но это не из Троецарствия, это, насколько я помню, польская сказка.
       - А может, не сказка? - Васенька задумался. - А вдруг это не имя, а...
       - Может, это просто два имени, слитые в одно? - предположил Семен.
       - Точно. Гор и Бан. Или же Гор и Брант.
       - Вот что значит провести двадцать лет в средневековье, - сказал Сергей Алексеевич. - Совершенно ненаучный подход. Васенька, тебя теперь с азов надо всему учить, да? А может, ты не будешь сломя лауреатскую свою голову, выдавать желаемое за действительное? Горибан, видите ли, это Гор и Брант. А ну, историк доморощенный, - повернулся он к Семену, - имя Гор тебе как? Типичное для Ниверии?
       - Нет, конечно, - Семен хмыкнул. - Даже близко ничего такого нет. У них имена были созвучны, э... германскому и саксонскому эпосам. Типа Зигвард там, или, не знаю, Бук какой-нибудь. Гор - это ни в какие ворота просто.
       - Понял? - сказал Сергей Алексеевич.
       - Не знаю, не знаю, - Васенька все еще сомневался.
       - Ну чего "не знаю"? Вот ты только что оттуда. Если, допустим, этот Гор был так хорош, что слава его сквозь века продралась, должен же ты был бы, к примеру, знать это имя?
       - По идее да, - сказал Васенька.
       - Но ведь не знаешь? Никогда такого имени не слышал?
       - Нет, - признался Васенька, вздыхая. - С Великим Князем Зигвардом был лично знаком, а имени Гор никогда не слышал.
       - С Зигвардом? - Семен строго посмотрел на него. - Это с каким же Зигвардом? Я помню что-то, какие-то хроники, о Зигварде Непобедимом. Это он?
       - Какое там. - Васенька опять вздохнул. - Этот Зигвард, Великий Князь, очень душевный мужик был. Но такая тряпка. Мягкий, податливый. Его Рядилище все время притесняло.
       Помолчали.
       - И еще он очень баб любил, - добавил Васенька.
       - Как Сомский, - сказал Сергей Алексеевич. - Помните Сомского? - он хохотнул. Семен заулыбался. - Весь институт на уши поставил. Где он только своих баб не лопатил, в туалетах, в амфитеатрах, в столовой... а еще, помню, с Абугаевым был случай...
       Может, стоило все-таки остаться в Ниверии? - подумал Васенька. И вдруг вспомнил.
       - Братцы, - сказал он. Глаза его расширились, лицо осунулось. - Затмение на меня нашло. Честно. Я, как ехал к порталу - ничего не помнил.
       - С кем не бывает, - сочувственно сказал Семен. - Не расстраивайся, пройдет.
       - И здесь всю дорогу - ничего не помнил. Только сейчас вспомнил.
       - Что же ты вспомнил? - спросил Сергей Алексеевич без особого интереса.
       - У меня там жена и дети остались. Чего я сюда сунулся? Вот идиот. Что же это такое со мной было? Ехал сюда как в тумане, чисто как в тумане.
       - Какие жена и дети? - спросил Семен недоуменно.
       Сергей Алексеевич сделал Семену страшные глаза, и Семен замолчал.
       - Я выйду на минутку, - сказал Васенька, поднялся, и стал продираться сквозь ветки. Ему явно было нехорошо.
       - Чего это он? - спросил Семен вполголоса. - Жена, дети? Что за бред?
       - Глупости все это, - тоже вполголоса ответил Сергей Алексеевич. - Тоже самое, что с Годом Мамонта. Это он, видите ли, его так назвал. Лично. По-моему, у него слегка поехала крыша.
       - Да, мне тоже так кажется, - сказал задумчиво Семен.
       - Эх, - Сергей Алексеевич передернул плечами, жуя редиску. - Все-таки наверное мощная цивилизация была. Если бы они еще энергию свою правильно тратили! А то они по большей части храмы строили. Опиум для народа. Христианство. И столько светлых умов в это дело убежало! Если бы не верили своим сказкам, может, наука быстрее вперед бы тогда у них пошла. Может, уже триста лет назад было бы все, что у нас есть - и относительность, и квантовая механика. Ведь что такое наука? Наука - это познание мира. В большом смысле - познавание Вселенной. А они на своих сказках так и зациклились. Мол, Бог все сотворил. Смешно.
       Он взял с пня еще несколько редисок. Редиски ежедневно поставлялись неизвестно кем.
       - Это точно, - согласился Семен. - Взять, к примеру, Эйнштейна. Почему он не понял квантовую механику? Потому что был верующий. Мол, "Бог в кости не играет". Вот и не понял. А так бы понял. Кстати, а где Васенька?
       - На двор вышел.
       - Что-то давно не идет обратно.
       Семен встал, продрался через занавесь, и посмотрел вокруг.
       - Васенька! - закричал он.
       Но Васеньки нигде не было.
      

    ***

      
       Брант и Нико проследовали по следам подков глубже в долину. Следы вывели их опять на реку. Солнце село, но ночь была ясная, звездная, и вскоре взошла луна.
       - Ну, что, Нико, прошли мы с тобой верст десять, как ты думаешь? По теории жабежбеж?
       - Наверное прошли, - ответил Нико, радуясь, что понимает юмор, и засмеялся.
       Следы кончились.
       - Наверное вброд перешли, - предположил Брант. - Ну-ка.
       Он ступил на речное дно. Да, там были камни. Он быстро перешел речку, ни разу не оступясь. Зато Нико сверзился два раза, и на второй раз его пришлось вытаскивать, потому что плавать он не умел. Было тепло, и Брант не беспокоился, что Нико простудится.
       На другом берегу следы, действительно, возобновились. И вскоре вывели на самую настоящую дорогу.
       Брант облегченно вздохнул. Если есть дорога, значит, есть существа мыслящие, а от мыслящих существ всегда можно что-нибудь интересное и полезное узнать, если подходить к вопросу разумно и тактично.
       Дорога шла некоторое время вдоль реки, затем свернула круто в сторону и углубилась в лес.
       - Интересно, есть ли здесь драконы, - сказал Нико боевым голосом.
       - Нет ли здесь чего похуже драконов, - пробормотал Брант.
       - А?
       - Помолчи. Звуки какие-то. Слышишь?
       - Скачет лошадь.
       - Как-то странно скачет.
       Брант увлек Нико в сторону от дороги, а сам вскочил на бугорок у дерева, держась одной рукой за ствол и оглядывая пространство. Разобрать ничего было нельзя. Луна освещала только поверхность дороги.
       Вскоре раздался топот, и за топотом - хриплое дыхание, как будто кто-то орудовал у домны огромными мехами. Через мгновение прямо перед Брантом остановился кентавр.
       Кентавр заинтересовался Брантом. Размеров он был больших, и глаза его приходились вровень с глазами Бранта, стоящего на бугорке.
       - А? - сказал кентавр. - Ты чего?
       - Я ничего, я просто так, - ответил Брант. - Если тебя не затруднит, я бы хотел, чтобы ты объяснил мне, куда идти.
       Кентавр придвинулся вплотную.
       - А сам не знаешь?
       - Знаю, но не очень точно, - ответил Брант уклончиво.
       - Мы, кентавры, очень мудры, - сообщил кентавр, воняя потом. - Я отведу тебя к нашему вождю, он самый мудрый из всех мудрых кентавров. Как ты считаешь, это с моей стороны мудрый поступок будет?
       - Мудрее не придумаешь, - с готовностью согласился Брант. - Со мной еще друг идет.
       Нико вышел на дорогу и уставился на кентавра.
       - Его надо пяткой, - сказал он, примериваясь.
       - Что он такое говорит, какая пятка? - удивился кентавр.
       - Пяткой чуть ниже глаза, тогда он потеряет равновесие. Это очень старый ниверийский прием, со времен Ривлена Великого еще.
       - Твой друг глупый, да? - спросил кентавр.
       - Как когда, - ответил Брант. - Иногда такое сморозит, что у всех ум за разум заходит. Но забавен.
       - Да, - согласился кентавр. - Глупые особи бывают весьма забавны. В этом тоже есть какая-то мудрость.
       Он обнюхал Нико, который с опаской замер, следя за движениями кентавра.
       - Ладно, - сказал кентавр. - Пошли, тут недалеко.
       - Только ты медленно иди, - сказал Брант. - Нам за тобой не угнаться. У тебя вон ноги какие.
       - Да, - сказал кентавр, гордясь. - Ноги у меня что надо. Могу сто верст без остановки. И двести могу!
       - Вот и имей снисхождение к тем, у кого таких нет, - сказал Брант.
       - Ладно уж, - покровительственно сказал кентавр. - Семените за мной.
       Брант и Нико быстро зашагали за кентавром, который то и дело убегал вперед, а потом останавливался и ждал их.
       - Вежливый, - сказал Брант тихо.
       - Не верю я кентаврам, - ответил Нико. - В предыдущий раз здесь с ними такая драка была. Петич еще сказал... - он запнулся, вспомнив золотую монету.
       - Что сказал Петич? - осведомился Брант.
       - Не помню. Может, ничего не сказал.
       Кентавр свернул с дороги и потрусил через лес, к счастью, не очень густой.
       - Пожалуйста, не так быстро, - крикнул Брант. - Мы тебя так потеряем.
       Кентавр остановился и подождал, пока они к нему подойдут.
       - А ты по-лошадиному говорить умеешь? - спросил Нико.
       Кентавр засмеялся.
       - Ничего смешного, - сказал Нико обиженно. - Не умеешь, так и скажи.
       - Лошади не говорят, - объяснил кентавр. - У них нет речи, дурачок.
       - Ну, как же. Это ты врешь. Есть у них речь. Скажи что-нибудь по-лошадиному.
       - И-го-го, - сказал кентавр. - Устраивает?
       Брант и кентавр засмеялись.
       - Свиньи, - сказал Нико.
       Они засмеялись громче.
       - Пойдем, пойдем, - сказал кентавр. - Тут всего ничего пройти осталось.
       Всего ничего заняло остаток ночи.
       - Очень медленный вы народ, - неодобрительно сказал кентавр, когда они вышли вдруг на огромное поле, по другую сторону которого высилось какое-то сооружение. - Вон дворец вождя. Ну, я устал, с вами семеня. Дворец видите? Дальше сами дойдете. Я вас там встречу. Заодно вождя предупрежу.
       Он понесся через поле и очень скоро пропал из виду. Слева по ходу небо посветлело - начинался рассвет.
       ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ХЕВРОНЛИНГ.
      
      
       Дворец вождя кентавров был построен совершенно неправильно. Во-первых, он был некрасивый. Во-вторых, из мрамора нужно строить помпезно, а не аскетически. В третьих, окна были слишком широки и высоки, а перемычки между ними тонки, и крыша могла из-за такого расклада в скором времени рухнуть. Странно, что она вообще держалась.
       Фронтон отсутствовал. В целом, дворец был просто - мраморная коробка. Дверей тоже не было. Главных вход - прямоугольный проем. Все это отдаленно напоминало большое стойло. Не было даже крыльца.
       Брант и Нико прошли внутрь. Вместо главной лестницы наличествовал широкий пандус, по которому флонировали туда-сюда кентавры и кентаврихи, время от времени останавливаясь и принимая эффектные позы. Кентаврихи предпочитали закладывать руки за чуть откинутые головы, устремляя локти вверх и вздымая таким образом груди (при этом автоматически сглаживался и становился плоским живот) и чуть поворачивать торс по оси, припадя в тоже время на одну из задних ног. Мужчины же любили чуть опускать одно плечо, напрягая при этом бицепсы и мышцы груди. Мальчики-подростки старались в этом подражать взрослым, и у них это выходило уморительно в виду подросткового отсутствия мышц. Они очень старались. Девочки-подростки, в отличие от женщин, предпочитали незаметно сводить плечи и ссутуливаться, создавая видимость грудей. Одежда на кентаврах была чисто декоративного толка и не прикрывала, но скорее подчеркивала, наготу. Некоторые мужчины-кентавры, следуя, наверное, моде, сбривали со своих огромных членов шерсть и рисовали светлой краской на тяжелых темных своих яйцах замысловатые узоры. В общем, степень тщеславия среди кентавров, несмотря на мудрость, была не ниже, чем в людских поселениях.
       При виде Бранта и Нико некоторые кентаврихи кокетливо захихикали, а их ухажеры загарцевали и вытянулись вверх, демонстрируя свое несомненное превосходство над двуногими.
       Нико мрачно смотрел на почтенное собрание. Брант поклонился, вызвав бурный смех.
       - Мир дому вашему! - сказал он, чем еще раз рассмешил кентавров. - Мне сказали, что здесь проживает мудрый ваш вождь. Я хотел бы просить его совета. Надеюсь, он мне не откажет.
       - Хочешь, чучело двуногое, я дам тебе хороший совет? - сказал один из кентавров-подростков писклявым голосом. - А ну иди отсюда, пока тебе по башке не въехали!
       Он думал, что шутка его будет встречена шквалом смеха. Но кентавры, и особенно кентаврихи, только лишь захихикали, больше жалея неумеху-подростка, чем потешаясь над пришельцами.
       Это так обидело и разозлило юного кентавра, что он кинулся на Бранта и Нико, размахивая кулаками.
       Нико присел, намереваясь прыгнуть и ударить наглеца пяткой под глаз, чтобы он потерял равновесие. Подросток был на голову выше Бранта и в два раза тяжелее. Брант толкнул Нико в плечо, и Нико упал на бок. В этот момент Брант нырнул подростку под локоть и, круто развернувшись, пнул его подошвой сапога в поджарый зад.
       Кентавры покатились со смеху, а кентаврихи завизжали от восторга. Разъяренный подросток уже не помнил себя и плохо ориентировался в обстановке. Он повернулся и снова полетел на Бранта. Брант отскочил в сторону, но в этот раз подросток предвидел маневр. Изогнувшись всем телом, он попытался схватить Бранта за волосы. Брант поймал тонкую, по кентавровым меркам, кисть, рванул ее на себя, свободной рукой ухватился за неразвитый бицепс, и одним прыжком вскочил негоднику на круп. Молодой кентавр хотел было взвиться на дыбы, но Брант, взяв его голову одной рукой в захват, другой схватил красное ухо и крутанул его.
       Подросток взвизгнул.
       - Если не успокоишься, оторву ухо, - сказал Брант. - Потом сколько не наращивай мускулы, будешь урод.
       Подросток стоял как вкопанный и поскуливал. Брант, покручивая ему ухо, говорил, -
       - Уважение к гостям есть одна из первых обязанностей взрослой особи. Гостеприимство есть благо. Хамство приносит успех только среди презираемых всеми женщин. Попросив прощения, ты несколько улучшишь представление о себе в глазах окружающих. Не попросив прощения, ты останешься надолго в их глазах таким же трусливым дураком, какой ты есть сейчас.
       Подросток молчал.
       Брант отпустил его ухо и соскочил с крупа. Ни на кого не глядя, подросток пошел было прочь, но тут его остановил какой-то взрослый кентавр. Подросток поднял глаза. Кентавр ударил его по щеке наотмашь. Подросток зарыдал, видимо от унижения. Взрослый кентавр подошел к Бранту.
       - Прошу прощения, дорогой гость, за отвратительное и совершенно недопустимое поведение моего сына.
       Он с достоинством наклонил голову.
       - Переходный возраст, - сказал Брант. - Они в этом возрасте совершенно неуправляемы.
       - Не так ли? - обрадовался кентавр. - Совершенно.
       - И весь стыд за их поведение, увы, всегда ложится на плечи родителей, - добавил многоопытный Брант.
       - Совершенно верно, дорогой гость. Вы не представляете, что я терплю, что я вынужден - не побоюсь этого слова - терпеть из-за этого негодяя.
       - Но в тоже время, - сказал Брант, - дети есть дети, и родители не могут их не любить и все им прощают. И это прекрасно.
       - О да! - в глазах кентавра засветились слезы. - Как вы правы, дорогой гость, как правы! Как я люблю этого мерзавца! Сколько души в него вкладываю! Позвольте мне пожать вашу честную руку!
       Брант протянул руку, и кентавр радостно ее сжал. Боль была такая, что Брант подумал, возможно, в руке не осталось ни одной целой кости. Он не поморщился, только сильно побледнел и выпучил глаза.
       - О, простите меня, дорогой друг! - вскричал кентавр. - Я забыл, забыл разницу между... вашей силой... недостаток которой вы компенсируете необыкновенной ловкостью, - тактично добавил он, - и моей. Как вас зовут, о гость?
       - Брант.
       - Брант! Очень приятно. Очень, очень приятно. Вы хотите видеть вождя? Вы его увидите. Умоляю вас, следуйте за мной.
       Нико подошел к Бранту и встал рядом, мрачно глядя на кентавра.
       - Нет, увы, - сказал кентавр. - Вождь принимает только по одному. Но может быть вашему спутнику угодно поразвлечься? Поесть? Выпить? У нас большой выбор тонизирующих напитков.
       - Библиотека у вас тут есть? - мрачно спросил Нико.
       Кентавр удивленно поднял брови.
       - Разумеется. Это вон туда, и направо.
       - Я тебя там подожду, - сказал Нико Бранту. - Мне совершенно неинтересен их дурацкий вождь. Наверное, такой же невежа, как все остальные. Туда и направо, да? Очень хорошо.
       Он повернулся и проследовал в указанном направлении, положив левую руку на рукоять меча. Два кентавра, доселе наблюдавшие за сценой, замешкались, стоя у него на пути.
       - Прочь с дороги, - рявкнул Нико.
       Кентавры поспешно отскочили в стороны.
       - Одну минуту, - сказал отец-кентавр. - Мне нужно сказать несколько слов своему сыну на ухо. Которое уцелело.
       - Да, пожалуйста, - Брант наклонил голову.
       Кентавр поманил сына, чье лицо было уже не красным, но бурым, от стыда и унижения. Кентавр наклонился к его уху.
       Шепот кентавров не слышен кентаврам, стоящим поодаль, но прекрасно слышан людям - сказывается разница габаритов.
       - Если ты, сопливая сволочь, - зашептал кентавр в сыновье ухо, - еще хоть когда-нибудь заставишь меня унижаться перед всяким отребьем, я тебе шею сверну и голову в жопу запихаю. Пошел отсюда.
       Он распрямился. Когда он посмотрел опять на Бранта, радушная улыбка играла на его лице.
       И тут подросток вдруг подошел застенчиво к Бранту с поникшей головой.
       - Прошу меня простить, о гость, - сказал он. -Я был неправ и омерзителен.
       Брант кивнул и улыбнулся. Подросток полиловел снова и отошел в сторону, кусая губы и стукая правым передним копытом.
       - Пойдемте же, мой друг, - сказал кентавр и направился вверх по пандусу. Брант проследовал за ним.
       В кабинете вождя кентавров имелся письменный стол и шкаф. Несколько ширм, весьма напоминающих стойла, стояли рядком у стены. Какой цели они служили - неизвестно. Возможно, просто украшение. В противоположном от ширм углу высилась мраморная статуя, изображающая вставшую на дыбы сисястую кентавриху.
       Бранта ввели в кабинет, поклонились вождю, и вышли.
       Вождь кентавров носил щегольскую рыжеватую бородку. Длинные рыжие волосы завязаны были в хвост, высокий лоб был украшен благородными треугольными залысинами. Бранту захотелось зайти сзади, чтобы увидеть, узорит ли вождь свои яйца, но он постеснялся.
       - Здравствуй, гость, - сказал вождь.
       - Мир тебе, о вождь, - ответил Брант, кланяясь.
       - Ну, мир так мир. Как по-твоему, кентавры мудры или наивны?
       - Лицемерны, - сказал Брант.
       Вождь внимательно посмотрел на него и вдруг рассмеялся.
       - Неглуп, - сказал он. - Неглуп и смел. И я когда-то был таков, но продолжительное общение с разными... э... мягко говоря... неадекватными... н-да... Ну, стало быть, лицемеры. Что ж. Справедливо. Но ведь есть исключения. Есть исключения, а?
       - Исключения всегда есть, - согласился Брант. - На это и уповаем.
       - Ты не издевайся, - сказал вождь. - Ты дело говори. Я так устал от общения с этим... ну да ладно. Что за дело у тебя ко мне? Совет хочешь, небось?
       - Мне нужно говорить с Волшебником.
       - Волшебником? Сейчас, сейчас. Вот, вот, сейчас вспомню. А! Колдун такой, да? Точно, вспомнил. Неприятный тип. Ннннууу... - Кентавр задумался. - Далеко. Если безопасной дорогой, то очень далеко. Даже для меня. А у меня вон ноги какие. А у тебя вон чего. Ну, ежели для меня месяц, то для тебя полгода.
       - А опасной дорогой?
       - Быстрее, но ты просто не доедешь. Я сам туда не очень, и тебе не советую.
       - А что там за опасности?
       - Ого. Смелый. В картах разбираешься?
       - Да.
       Кентавр скакнул к шкафу и выдвинул ящик.
       Карта Страны Вантит, понял Брант. Такая карта в Ниверии тысяч на десять затянет. Больше. Если ее всю покрыть дюймовым слоем золота - она все равно будет дороже этого золота.
       Вождь разложил карту на столе и взглянул на Бранта.
       - Корыстен, - сказал он неожиданно.
       Брант понял.
       - Не то, чтобы очень, - ответил он.
       - Но склонен. Ишь, как глаза сверкнули. Так. Меня зовут Хевронлинг. Если ты засмеешься, я тебя ударю.
       - Меня зовут Брант, - сказал Брант. - Можешь смеяться, мне от этого ни тепло, ни холодно.
       Кентавр еще раз очень внимательно посмотрел на него.
       - Находчив, - сказал он. - Ну вот, смотри. Вот мы здесь.
       Брант не поверил своим глазам. О точности речи не было, но карта Вантита более или менее соответствовала очертаниям Троецарствия. Если следовать этой логике, они сейчас должны быть в сорока верстах от Южного Моря. Но нет. Палец вождя ткнул в точку где, если память Бранту не изменяла, находилась Астафия.
       - Вот безопасный путь, - сказал Хевронлинг, ведя пальцем через Славию, в обход гор, по мерзлому берегу, и прямо в Арсу. - А вот быстрый. - Он повел пальцем до, приблизительно, Кронина, после чего он оторвал палец от карты, указал им в потолок. а потом опустил палец на Арсу.
       - Это как же? - спросил Брант недоверчиво.
       - Внутренний лаз, - объяснил кентавр. - Заходишь здесь, выходишь там, и все удовлетворены. А опасность ждет тебя вот здесь, - он повозил пальцем между Астафией и Кронином.
       - А что за опасность?
       - По-разному. Есть ведьма, есть лешие, есть драконы. Есть Дурка.
       - Что за Дурка?
       - Узнаешь, если окажешься упрямым и все-таки поедешь.
       - Коней нельзя ли где-нибудь здесь достать?
       Кентавр скривился.
       - Использовать мускульную силу наших братьев меньших - антигуманно. Рассуждать о намерениях использовать ее в присутствии кентавра, как бы он ни был мудр - бестактно. Здесь этим никто не занимается, запомни это, Брант.
       - Я видел следы подков на траве.
       - Возможно, балуется наша молодежь. У них сейчас подковы в моде.
       - Не по вашим ногам подковы, - сказал Брант. - Обыкновенный лошадиный размер.
       Кентавр скривил рот и отвернулся.
       - Эльфы, - сказал он с досадой. - Вот тебе и еще одна опасность. Подлые твари.
       - В чем же заключается их подлость?
       - В том, что они существуют. Брант, ты как эльфа завидишь, ты его либо руби, либо беги от него не оглядываясь. Впрочем, у меня предубеждение, наверное. К двуногим они весьма неплохо относятся.
       Хевронлинг поразмыслил еще немного.
       - С ведьмой веди себя развязно, - сказал он.
       - Это как?
       - Так. Не хочешь - не надо. Будь с ней изыскан и обходителен, увидишь, чего получится. Не обращай внимания, это я всякие глупости болтаю, развлекаюсь. Дракон то появляется, то пропадает, но ведь и ты тоже.
       Брант мотнул головой, соображая. Ничего не понял.
       - Опять глупости?
       - Ну да. Я ни одного дракона в жизни не видел. Откуда я знаю, чего они и как. А с Волшебником... все-таки очень неприятный тип... да... с ним борись не борись, он тебе не поможет. Но помощь всегда приходит с самой неожиданной стороны, когда имеешь дело с таким народом, как этот Волшебник. Кстати, в городище, где живет этот Волшебник... есть такие специальные деревья, так там смола такая... не очень вязкая. Ее жевать приятно. И называется - тчай. У нас тут в округе ничего такого нет. Ежели не забудешь, сделай милость, собери в мешок немного и привези мне. Если, конечно, соберешься сюда вернуться. А дружок твой, я видел, себе на уме. Он не притворяется, он действительно тупой. И тем не менее - себе на уме.
       - Опять глупости?
       - Да. Все, скачи.
       - Благодарю тебя, Хевронлинг.
       Кентавр внимательно посмотрел на Бранта, ожидая улыбки, или ухмылки, или еще чего-нибудь. Но нет. Лицо Бранта было вполне серьезным и искренним.
       - Учтив, - заметил кентавр.
       На пандусе Бранта остановили несколько кентавров и кентаврих и стали расспрашивать о его разговоре с вождем. Брант отвечал уклончиво. Вообще, его здесь, судя по всему, начали уважать. Слегка. Расспрашивали об Астафии, о которой знали понаслышке. Брант прочел короткую яростную лекцию об архитектуре и пользе фронтонов и колонн. Ему принесли бумагу и карандаш и, присев на пандус, он быстро проиллюстрировал свои мысли. Уважение кентавров сразу возросло в несколько раз.
       Тем временем Нико восхищенно листал какой-то фолиант в библиотеке и углубился уже было в повествование, когда в помещение вгарцевала молоденькая кентавриха с очень пышной грудью и пухлыми плечами.
       - Вы очень занимательны, - сказала она, подходя и стесняясь.
       Нико отложил фолиант, поманил ее пальцем, и, когда она нагнулась, поцеловал ее в пухлые теплые губы. Она стала пунцовая, но не отстранилась. Некоторое время они самозабвенно целовались. Прервал их молодой кентавр, черноволосый, с длинными черными бровями и большими глазами.
       - Э! - сказал он, войдя. - Ах ты тварь двуногая! Это моя девушка! Моя!
       - Вовсе не твоя! - смущенно закричала кентавриха.
       - А вот мы посмотрим! - заявил кентавр.
       Нико вскочил на стол. Кентавр с удивлением остановился возле стола и мигнул. Тогда Нико сжался в пружину и, примерившись, ударил кентавра пяткой. Он хотел попасть ему под глаз, чтобы кентавр потерял равновесие, но попал по лбу. Кентавр опешил.
       - Э! - сказал он, потирая лоб. - Ты чего?
       Нико выхватил меч.
       - Иди сюда, иди, лошак хвостатый. Я профессиональный драконоборец, я таких ящериц с бреющего полета снимал, тебе в самых кошмарных снах не снились. А с тобой я просто поиграю слегка. Ну, останешься без носа - подумаешь.
       Он повертел мечом перед лицом кентавра.
       Кентавр вдруг покраснел, спрятал глаза, и вышел из библиотеки задом.
       - Какой вы храбрый! - сказала кентавриха. - Я никогда ничего подобного не видела. Вы в два раза меньше его, а не боитесь.
       Она обняла его, сидящего на корточках на столе, и поцеловала нежно и застенчиво.
       - К сожалению, - сказала она томно, - у нас с вами разные габариты.
       - Да, - сказал Нико, лаская пухлую приятную шею.
       - Но может все-таки попробуем? - спросила она, не веря себе.
       - Давайте.
       Она повернулась к нему задом. Нико стоял на коленях на столе. Ничего не выйдет, понял он. Можно, конечно, закрыть глаза и представить себе нечто совсем другое. Попробовать? Кентавриха нетерпеливо возила задним копытом. Тут в библиотеку вошел Брант.
       - Нико, - позвал он тихо.
       Нико и кентавриха обернулись. Кентавриха опять покраснела до корней волос. Белесая прядь упала ей на лицо, закрыв полглаза.
       - Ну? - сказал Нико.
       - Нам пора.
       - Да, - сказал Нико. - Служба не ждет. - Он повернулся к кентаврихе. - Я прошу прощения. Может, на обратном пути еще попробуем. Я пока подумаю, как это лучше сделать, и вы в свою очередь подумаете.
       Он соскочил со стола и оправил на себе одежду, как умел.
       Брант закатил глаза и покачал головой.
       Их проводили до распутья на опушке леса, где Брант легко вычислил, что центральная дорога как раз и ведет, куда нужно. Увидев, какой дорогой Брант и Нико собрались идти, кентавры отвели глаза.
       - Ну, как знаете... - забормотали они... - дело ваше... однако... безрассудство - не мудрость... и даже не смелость...
       Подскакал давешний подросток и, глядя куда-то мимо плеча Бранта, протянул ему лук и колчан стрел. Брант не отказался. Он даже хотел дать мальчику какой-нибудь сувенир взамен, но, к сожалению, тщательно приготовленный в путешествие путевой мешок, содержащий, кроме всего прочего, две бутыли хорошего ниверийского вина и несколько подарочного типа кинжалов, остался пристегнут к седлу коня, у лаза.
       - Коней бы нам, - сказал Брант, шагая и придерживая одной рукой дорожный мешок, подаренный ему Хевронлингом. В мешке лежала карта и несколько бисквитов.
       ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. К ВОПРОСУ О КОЛДУНЬЯХ, ДРАКОНАХ, И ЛЕШИХ.
      
      
       Колдунье было лет четыреста, но жила она твердой уверенностью, что в определенных кругах выглядит максимум на двадцать девять. Колдунья сидела на корточках под сосной и, время от времени озираясь, пожирала куриную грудинку с чесноком. Доверие к окружающим она потеряла очень давно а совести у нее не было, видимо, никогда.
       Два путника, пешешествующие по дороге, привлекли ее внимание. Давно здесь никто не проходил - молва о живущей в этих краях ведьме распространялась на много верст вокруг. Нет, она не кидалась на всех подряд, не превращала каждого проходящего в крысу или свинью, не заковывала всех без исключения путников в цепи и не заставляла их служить ей. Многие старожилы уверяли, что в свое время ходили именно этой дорогой и даже несколько раз видели ведьму, и все обходилось. И все-таки именно у этого отрезка именно этой дороги репутация была очень плохая, и чем меньше там ходили, тем хуже она становилась, ибо неизвестное пугает больше, чем конкретное.
       - Хо-хо, - окликнула путников ведьма. - Куда путь держим, соколики? Остановились бы, почтили бы пожилую женщину вниманием.
       Брант попытался определить по тону и лицу ведьмы, чем им грозит эта встреча, а Нико старуха сразу очень понравилась.
       - Привет, привет тебе, - сказал он. - Как поживаешь? Чего ты там поедаешь, не поделишься ли?
       - Не поделюсь, самой мало. Не зайдете ли в домишко мой, посидим, порассуждаем?
       - Времени нет, - сказал Нико, - но, наверное, на часок зайти можно в конуру твою темную.
       - И вовсе у меня не темная конура, - сказала ведьма, обидевшись. - Дом что надо. Крепкий. Окна на юг выходят.
       - Да, все так говорят, - отвечал Нико, улыбаясь и не веря. - У того дворец, у сего дворец, трава подстрижена, воздух чистый, а зайдешь - сарай, стены тонкие, ветром качает, комнатушки маленькие, повернуться негде.
       - У меня не так, - сказала ведьма.
       - Да, так я тебе и поверил.
       - Зря не веришь. Зайдем, покажу.
       - Вот видите ли, добрая женщина, - сказал Брант, - мы бы и зашли, да времени у нас очень мало. Не угодно ли вам будет сказать, где бы тут добрых коней достать путешественникам?
       - Хо-хо, - сказала ведьма, обращаясь к Нико. - Не нравится мне дружок твой. Больно скользкий да скрытный, говорит лукаво, улыбается масляно.
       - Нет, он ничего, хороший, - заверил ее Нико. - Не тебе чета, злодейке.
       - Ага, - сказала ведьма весело. - Ну, тогда тоже пусть заходит. Пусть дивиться на мои хоромы нетесные, мне не жалко.
       - Пойдем, - сказал Нико Бранту тихо. - Посидим часок, может у нее пиво есть.
       Брант ничего не ответил. С повадками ведьм он знаком не был и решил, что безопаснее в данный момент - молчать да слушать. Пока что особой враждебности ведьма не проявляла.
       Всего в ста шагах от дороги находился ведьмин дом - двухэтажный, из хорошо струганных и полированных планок. Черный кот сидел на крыльце и с презрительным сожалением смотрел на путников. Внутри было давно неметено и пахло затхлостью, старой пыльной мебелью, и мышами. Меблировка примерно соответствовала меблировке дома зажиточного крестьянина. Тяжелые пестрые портьеры закрывали часть окон.
       - Садитесь за стол, соколики, попотчую чем могу, - пообещала ведьма и куда-то удалилась.
       Нико сел в резное кресло, ноги перекинул через поручень, одним локтем облокотился о стол, и ухмыльнулся.
       - Нам про все это в школе драконоборцев рассказывали.
       Брант осмотрел одно из окон и потрогал раму на случай, если придется уносить ноги. Сев рядом с Нико, он потянул перевязь и переместил меч в ножнах себе на колени. Под полом что-то залязгало и задвигалось, и Бранту показалось, что он услышал приглушенный крик и грохот цепей. Нико сидел как ни в чем не бывало и рассматривал, прищурясь, статуэтки чертиков и слоников на каминной полке напротив.
       - Смотри, видишь вон того слоника? Синего? - спросил он.
       - Вижу, - мрачно сказал Брант.
       - Это символ всех лешеборцев. Бабка не простая, она с лешими воевала.
       Брант пожал плечами. Надо было подробнее расспросить Хевронлинга, на что способна эта ведьма. Что, если бы они просто прошли мимо? Ну, рассердилась бы старуха, и что? Превратила бы их во что-нибудь? Заклятие наложила бы? Кто знает.
       Ведьма вернулась вскоре с кувшином и двумя кружками в руках. Зелье, подумал Брант. Поставив кружки на стол, старуха налила, внимательно следя за струей и как будто дозируя количество жидкости, в обе кружки. Нико сразу протянул руку, и Брант растерялся - бить ли друга по руке, чтоб был осторожнее, спрашивать ли старуху, что за влага, молчать ли? И промолчал. Нико понюхал жидкость, хмыкнул, и отпил половину кружки.
       - Знатная брага, - сказал он одобрительно. - Сама настаиваешь, старая коряга?
       - Вовсе я не старая, - сказала старуха сварливо. - Брагу, да, настаиваю сама. На специальных травах с лимоном. А что это дружок твой все молчит, не пьет, глазами зыркает? Ох не нравится он мне. Ох худое замыслил. Ох достанется ему от меня.
       - Вы, госпожа моя, весьма любезны, - сказал учтиво Брант, подавшись вперед и беря кружку. - Очень благодарны мы вам за гостеприимство.
       - Ох не нравится, - повторила старуха, игнорируя слова Бранта.
       Брант понюхал жидкость. Брагу до этого момента он пил два раза в жизни, и оба раза она ему очень не понравилась. Запах был противный.
       - Не хочет он пить, отвергает, брезгует, - сказала старуха.
       - Прошу меня простить, госпожа моя, просто напиток мне непривычен, - пояснил Брант учтиво. - Я все больше виноградное вино пью. Там, откуда мы пришли, брага не часто встречается.
       - Это смотря где, - Нико авторитетно усмехнулся. - В столицах может и не встречается, а верст пятьдесят отмотаешь от города - там только ее и пьют, родимую. Я к ней, браге, привычен. Один раз я на спор выпил вот такую бадью за один час, - он показал, какую бадью. - В таверне одной.
       - Ну, ну? - заинтересовалась ведьма.
       - Что "ну"? Плохонько было какое-то время. Уж сколько невинного народу искалечил, пока в дурмане был, не знаю - много. А потом чуть протрезвел, а на таверну напали, так я со злости этих грабителей так уделал, век помнить будут. Хозяин мне потом руку пожал. Но то брага была забористая, а твоя брага, старушенция, нежная очень. Пьешь как журбу. Совсем в голову не ударяет. - Он прикончил кружку. - Наливай еще, чего расселась.
       Ведьма умильно на него посмотрела и налила еще.
       - Извините, что я о своем, - сказал Брант. - Но все-таки, нельзя ли тут где-нибудь достать коней? Или купить, или выменять на что-нибудь? А то мы спешим очень, а путь долгий.
       - Ох не нравится мне этот тип, - сказала старуха через нос, прищурив глаза. - Ох скользкий он. Ох не верит он мне.
       - Да кто ж тебе поверит, - Нико отпил из кружки и улыбнулся старухе нагло. - Ты себя в зеркале давно видела-то? Тебе верить - последним дураком надо быть. Я тебе тоже не верю.
       - Ты - другое дело, - возразила старуха. - Ты так прямо об этом и говоришь. А дружок твой все больше молчит, а ежели говорит, то язык свой медом смазывает и в колечки завивает, змей неискренний.
       - А ты, бабка, чего с нами не пьешь?
       - И то, - удивилась бабка. - Не с вами, с тобой. Этот дружок твой, он пить не будет. По глазам его вертким вижу, что не будет. А ну, дай сюда кружку, - велела она Бранту.
       - Пожалуйста, - сказал он мягко и пододвинул кружку к ней.
       - Во-во, все пожалуйста да чего изволите, - заворчала старуха, косясь и придвигая кружку к себе тыльной стороной ладони. - Не люблю я таких. Ну, касатик, давай выпьем с тобой как следует!
       Нико и ведьма подняли кружки, перемигнулись, и осушили их. Ведьма сразу наполнила кружки снова. Нико заметно опьянел и даже хотел хлопнуть старуху по плечу, но промахнулся.
       - Нико, не пей много, - сказал Брант.
       - Трезвенник, - заметила ведьма.
       - Да ты не бойся так, Брант, - ответил Нико заплетающимся языком. - Я не пьяный. Я еще кружку выпью, так только трезвее стану. Клин клином... это самое...
       - Не пей, тебе говорят!
       - Ты, касатик, хлебало-то закрой свое подлое, - сказала ведьма зловеще. - Не мешай приличным людям развлекаться, ханжа. А то мало ли, что может произойти.
       Нико тем временем залихватски опорожнил кружку, решив, вероятно, произвести впечатление на окружающих.
       - Пррррекрасная брага, - сказал он. - Заб... забористая. И бабка тоже прекрасная и забористая. На заборе сидит.
       Он захохотал, скинул ноги с поручня, положил руки на стол, а голову на руки, и продолжал хохотать. Он не мог остановиться, но только замедлился, всхохатывая через равные интервалы, пока не уснул.
       - Вишь ты, как ему хорошо, - сказала ведьма одобрительно. - Не то, что ты. Сидишь, глазами шныряешь. Боишься?
       Брант промолчал.
       - Боишься, - удовлетворенно сказала старуха. - Это правильно, ибо ничего хорошего ты от меня здесь не получишь. А может и получишь. Это как мне захочется, по настроению. А не хочешь ли ты, касатик лицемерный, со мною лечь? Вот прямо здесь, в этом доме? Вот честное слово даю, и кровью скрепить могу, что коли ляжешь, я для тебя чего хочешь сделаю. Ты не смотри, что выгляжу я... да... я знаешь какая? Ууу. Тебе такую бабу вовек не встретить. Вот я какая. Не веришь?
       - Выпили вы много, - сказал Брант.
       - Ты мне тут не считай, сколько я выпила! Нравлюсь я тебе или нет, отвечай? Ну!
       - Вы не в моем вкусе, хотя, конечно, есть в мире люди, которым вы могли бы понравиться, - ответил Брант уклончиво.
       - Вкусе? Понравиться? Ну ты нахал. Ну ты, брат, изверг. Не в его я вкусе. Хо-хо. Да ты не заигрываешь со мною ли?
       - Знаете, нет. Может, дело в обстановке.
       - Чем же тебе обстановка не нравится?
       - Как-то все здесь... Нет, конечно, дом у вас хороший, добротный, но... не располагает почему-то.
       - Обстановка не располагает? Ну-ну.
       Старуха повела глазами и обстановка начала меняться. Брант замер, следя, как стены белеют, портьеры светлеют и тончают, потолок поднимается, появляются зеркала и свечи. Плавно и быстро, затхлое помещение превратилось вдруг в прелестную залу в мраморном дворце. На столе появилась скатерть, кувшин сменился бутылью, кружки золотыми кубками. Прогнившие доски пола превратились в гладкий блестящий паркет. И только Нико, старуха, и он сам не изменились. Нико продолжал спать, положив голову на руки.
       - А теперь? - спросила старуха злобно. - Лучше обстановка, привереда ты мой лживый? Ляжешь со мной, или в змею тебя превратить?
       Ну вот, наконец-то, первая настоящая угроза. Брант даже почувствовал что-то вроде облегчения вместе со страхом. Старуха улыбалась тремя зубами. Крючковатый нос подрагивал, толстые веки не мигали, слюнявые губы блестели, костлявые пальцы с длинными грязными ногтями шевелились, как волосы на голове горгоны.
       - Вы со всеми путниками так? - спросил Брант сквозь зубы.
       - Как - так? - проскрипела старуха. - Обходительна? Ну, нет. Не каждому я с собой лечь предлагаю. То честь великая, касатик подколодный, лгунишка мелкий.
       - А почему на вас такая одежда? - спросил Брант.
       - Не нравится? - старуха улыбнулась шире. - Понимаю, понимаю. Все вы, мужчины, привереды. Нет, чтобы оценить женщину, какая она есть, вам одежку подавай красивую. Ну, что ж, пусть будет красивая одежка.
       Грязные тряпки, покрывавшие тело старухи, начали плавно сменяться чем-то... гладким, блестящим, и чистым. Шелк. Очень богатый голубой шелк. На морщинистой шее старухи засверкало колье. В Астафии за такое колье любой ювелир не задумываясь предложил бы тысяч тридцать золотых.
       - Ну? - спросила старуха и встала.
       Она прошлась перед Брантом, кокетливо и очень неловко покачивая бедрами. Брант тупо смотрел на нее и думал, что же ему делать и чем все это кончится. Она норовила зайти ему за спину, и ему пришлось развернуться вместе с креслом, которое, как он только что заметил, было бархатное и лакированное.
       - Красиво, - сказал он.
       - Еще бы. Но, соколик мой подлый, я знаю, что тебе нужно. Знаю, знаю. Обстановка да одежа - мало. Тебе еще и внешность нужна. Ты без этого не можешь, тебе главное, чтобы было чем хвастать потом. Будет тебе и внешность.
       Лицо и тело старухи расплылись, разгладились, и даже свет от свечей стал на нее падать по-другому, как показалось Бранту. Через некоторое время не старая карга, но ослепительно красивая дама лет тридцати пяти стояла перед ним, улыбаясь жемчужными зубами, сверкая зелеными глазами, грациозно поправляя рыжеватый локон, сбившийся на лоб, рукой идеальной формы. Голос у дамы был низкий, бархатный, ласкающий.
       - Что скажем? - спросила дама. - Не сочтет ли молодой человек за труд пройти со мной в одну из спален? Льняные мои простыни, пуховые мои перины, а за окном поет соловей?
       Она была несказанно красива. Страх куда-то исчез. На мгновение у Бранта захватило дыхание. Красива и желанна. Кожа красивых обнаженных плечей манила, к благородных очертаний ключицам хотелось прикоснуться губами. Никаких сомнений не было в том, что если он, Брант, встанет сейчас, возьмет ее за талию, и пройдет с ней в уютную, чистую спальню, она не превратиться снова в страшную старуху, не прирежет его тайком - нет. Она действительно хотела, чтобы он ею обладал, в этом не было подвоха, но было обещание вечера, ночи, дня, опять вечера, опять ночи, полных щемящей ласки, страсти, нежности. Но это было не все.
       Было еще что-то, какие-то мысли и мотивы, неизвестные Бранту. Что-то скрывалось в зеленых глазах пленительной женщины, возможно вовсе не неприятное, возможно даже глупое, а может и нет, о чем его не собирались пока что оповещать. Не женская тайна, но какой-то расчет.
       Брант встал и смело посмотрел на даму. Хамить старухам было - не в его характере. А вот теперь он был на вполне знакомой территории. Красивая женщина предлагала ему себя, но сердце его принадлежало другой. Нет, это не остановило бы его, если бы с ним просто хотели переспать. Хотя, может, и остановило бы. Но у этой конкретной женщины явно были какие-то планы, непосредственно его, Бранта, касающиеся, и ему, Бранту, неизвестные. Он хорошо знал этот тип женщин и церемониться с ними не привык.
       - Ну вот что, милая дама, - сказал он резко. - Поговорила, поиграла, пококетничала - хватит! Нечего из меня дурака делать! Я вам не Нико!
       Дама вдруг отступила на шаг и несколько раз мигнула. Брови ее поднялись жалостно. Она слегка куснула себя за палец, как делают женщины, не желающие падать в драматический обморок, когда этого требует форма.
       - Что за представления? - грозно спросил Брант. - А? Двое идут по дороге, торопятся, а вы, стало быть, развлекаетесь, потому что можете? А будь мы колдуны страшные, так убежали бы да спрятались? Вон Нико храпит - мне его теперь на себе волочь по вашей милости, да?
       - Я превращу вас в хомяка, - нерешительно сказала дама.
       - Превращайте! Чего еще от вас ожидать! Дрянь!
       - Ах! - сказала дама и отступила еще на шаг.
       - А ну, стойте на месте! - приказал Брант. - Отвечайте, где здесь можно найти лошадей? Ну!
       Дама покраснела и потупилась. Повернувшись к Бранту боком, она искоса на него поглядела и снова потупилась.
       - У меня есть два... скакуна... за домом. Хорошие скакуны, - жалобно сказала дама. - Только не кричите так. Я их вам отдам, бесплатно. Честно.
       - Одолжите, - сказал Брант. - Мы их обратно приведем. На какого лешего они нам потом будут нужны!
       - Нет, лучше оставьте их у эльфов. Вы ведь к эльфам идете?
       - А вам-то что за дело?
       - Никакого дела, вы совершенно правы. Не желаете ли посмотреть на скакунов?
       - Желаю.
       - Ничего, если я приму мой прежний вид? А то они меня такой не видели.
       - Не сметь! - крикнул Брант. - Скакунам все равно, какая вы. Оставайтесь, как есть! И пока мы отсюда не уехали, ничего не менять! Хватит с меня вашего театра, хватит!
       - Хорошо, я согласна, только не надо так кричать, пожалуйста, - заискивающе сказала ведьма. - Пойдемте? К скакунам? Кричать не будете?
       Брант обошел стол, взял Нико под мышки, вынул из кресла, и, напрягшись, перебросил через плечо.
       - Я следую за вами, - сказал он ведьме. - И чтобы без глупостей.
       Идти пришлось далеко - дворец был большой и величественный, перестроенный из старого, романского, в современный возрожденческий. В передней своды поддерживались толстыми романскими колоннами, которые зодчий, перестраивая здание, решил сохранить. Позади дворца, привязанные к дубу, возили по земле копытами два вороных коня. Седла лежали на земле рядом.
       - Оседлать? - спросила ведьма.
       - Нет, зачем же вам трудиться... - начал было Брант но, заметив признаки зловещей улыбки на лице ведьмы, ухмыльнулся и сказал, - Ну а вы что думали. Мне и так тяжело.
       Ведьма повела рукой, и седла переместились на спины коней. Подпруги затянулись сами собой. Брант придвинулся и перебросил Нико через круп коня. Нико заворчал, но не проснулся.
       - Посторонитесь, - сказал Брант.
       Ведьма поспешно отступила на шаг. Брант вставил ногу в стремя и вскочил в седло. Некоторое время он смотрел на ведьму, размышляя. Спасибо говорить нельзя - все рухнет. Но вообще не отблагодарить - как-то невежливо, да и глупо.
       - Подойдите ближе, - сказал он. - Ближе, не бойтесь. Ну же!
       Ведьма повиновалась. Наклонившись с седла, Брант взял ее рукой за шелковистые волосы, придвинул ее лицо к себе, и поцеловал в губы. Ведьма оценила и отреагировала, и поцелуй получился затяжным.
       - За нами не бежать, подлостей не делать, - сказал Брант, хватая поводья второй лошади. - Понятно?
       - Да, - покорно и томно сказала ведьма.
       Брант кивнул и шагом выехал на дорогу. Отъехав на солидное расстояние от ведьминого дома, он остановился и в два приема перетащил Нико на свое седло, чтобы было удобнее его придерживать. Снова взяв вторую лошадь под узцы, он двинулся вперед, сначала шагом, затем рысцой.
       А ведьма вышла на дорогу и долго украдкой смотрела вслед. Какой он милый, думала она. Как счастлива должна быть женщина, которую он любит, и ради которой он здесь.
      

    ***

      
       К вечеру Нико проснулся и начал судорожно икать. Брант остановил лошадей и дал ему съехать на землю.
       - Забористо, - сказал Нико слабым голосом. - Я сейчас.
       Он сошел с дороги и наклонился. Его вырвало.
       - Сейчас бы воды, - пожаловался он.
       - Где-то впереди ручей, судя по комарью, - сказал Брант, хлопая себя по щеке. - Влезай на коня, поехали.
       С помощью Бранта Нико взобрался в седло. Через четверть часа справа по ходу показался ручей, и Нико повернул к нему первый. Сползши, почти упав, с коня, он повалился на живот и сунул лицо в воду. Брант привязал коней к дереву и тоже напился из ручья. Где-то послышалось кряканье. Брант снял с плеча лук, подаренный подростком-кентавром, вложил стрелу, и подождал. Стая показалась над ручьем, сделала поворот, и пронеслась над головой. Брант выпустил стрелу, не очень рассчитывая попасть - лук был плохой, а стрелы кривоваты - и попал.
       - Сиди, - сказал он Нико и побежал поднимать добычу.
       Некоторое время спустя, когда уже начало смеркаться, Брант подкинул веток в костер и удовлетворенно откинулся на спину. Нико продолжал терзать остатки мяса, время от времени отползая и тыкаясь лицом в ручей.
       - Эта вантитская брага совершенно не согласовывается с желудком настоящего ниверийца, - сообщил он наконец. - Дрянь брага. А что со старухой-то? Я ничего не помню.
       - Коней она нам подарила, - сказал Брант.
       - А, да? Ну, вот видишь. Мне она сразу понравилась. Толковая старушенция. Знает свое дело.
       Брант не ответил. Кругом росли молодые деревца, и можно было нарубить веток и построить шалаш. Брант решил ночевать под открытым небом. Вот только костер нужно поддерживать, а то мало ли кто тут в округе водится. Уснул он, положив голову на кулак, сжимавший рукоять кинжала. Так всегда засыпал в походе артанский князь Номинг, некоторые из привычек которого застряли в памяти Бранта.
       Лешие в эту ночь их не беспокоили. Где-то подвывали волки. Наутро небо затянулось тучами и стал накрапывать противный мелкий дождь. Брант и Нико позавтракали остатками вчерашней утки. Нико лихо вскочил на коня, как самый что ни на есть заправский наездник. Выехали на дорогу и трусцой направились дальше.
       К полудню дождь перестал. Миновали огромное поле, и снова начался редкий лес. Вскоре Брант заметил, что рядом с ними, вдоль дороги, бежит матерый серый волк.
       - Вообще-то, - сказал Брант, - волкам полагается в это время спать.
       Волк оскалился.
       - Он отбился от стаи, - предположил Нико.
       Кони прижали уши и задрожали мелко. Брант едва удерживал своего скакуна, а конь Нико заржал, рванул вперед, съехал с дороги и скрылся в чаще.
       - Кони у вас дурные какие-то, - сказал волк.
       Брант, предпочитая ничему не удивляться, заметил, -
       - Обычные инстинкты. Почуят волка - пугаются.
       - Трусы, - сказал волк. - Куда путь держите? Не к эльфам ли в город?
       - Наверное, - ответил Брант. - Скорее всего.
       - Беда с этими эльфами, - заметил волк. - Про них говорят, что они озорные. На самом деле они просто злобные и глупые. Нахлебаетесь с ними горя.
       - А скажи-ка мне, - сказал Брант, сдерживая коня. - Тут у вас все волки разговаривают?
       - Только некоторые. Которые когда-то людьми были.
       - А потом в волков превратились?
       - Нас превратили. Впрочем, это несущественно. Судя по одежде, вы двое - из Ниверии?
       - Да.
       - И едете, наверняка, к Волшебнику?
       - Правильно. Откуда ты знаешь?
       - Останови коня.
       Брант потянул узду. Конь, дрожа, остановился. Брант потрепал влажную гриву.
       - Я и знать забыл, как она выглядит, Ниверия, - сказал волк. - Волком быть удобнее. Мне, во всяком случае. А было нас сто человек. А в Ниверию вернулись только сорок. Остальные здесь остались. Теперь кто волк, кто эльф, а кто пошел учиться к Волшебнику. Здесь трудно оставаться просто людьми. Спросу много.
       - А эльфы эти - не люди?
       - Не очень. Впрочем, не знаю. Я, честно говоря, ни разу ни одного эльфа не видел. Речь не об этом. Не слышал ли ты, добрый человек, что сталось с теми сорока, по возвращении?
       - Слышал.
       - Что же?
       Брант помедлил.
       - Говорят, они опять сюда пошли в экспедицию. И с тех пор не возвращались.
       - Сволочь этот Фалкон. Все возится с преданием своим. Людей не щадит.
       - Каким преданием?
       - Есть одно предсказание. Вроде бы. Где-то у Волшебника хранится фолиант, и там написано много разного, и про Фалкона тоже. Называется - Инструкции. Типа с большой буквы - Инструкции. Он очень хотел, чтобы мы его доставили в Астафию, чтобы лично ознакомиться.
       - А что именно написано?
       Волк сел на задние лапы, посмотрел на небо, и слегка подвыл.
       - Говорят, там описан способ, как сделать власть вечной. Чтобы никаких ошибок и аварий. И, знаешь, если ты сюда за этим фолиантом приехал, я тебя очень прошу, не надо его вывозить, не надо. А то всем плохо придется. Нас, когда к походу сюда готовили, просветили по этому поводу слегка, но было очень много разных недоговорок. Мы потом всем отрядом обсуждали, что же именно там написано, спорили. Пока на ведьму не напоролись.
       - И что же? - Брант с любопытством разглядывал волка.
       - Да так... Человек десять тогда мы потеряли.
       - Каким образом?
       - Да она их околдовала. Посадила в подвал, на цепь. С тех пор там и сидят. Наверное.
       - А потом?
       - Потом пошли дальше. Ну, как с драконом повстречались, так... эта... в общем, осталось человек двадцать.
       - С драконом? Где?
       - Да вот как раз в этих местах. Я так понимаю, что тебе самое время с ним встретиться.
       - А он сердитый, дракон этот?
       - Не обрадуешься.
       - Может, его можно будет как-нибудь уговорить?
       Волк отвернулся и понюхал ветер.
       - Может, - повторил Брант, - мы его уговорим как-нибудь?
       - Это как же, - саркастически спросил волк, - ты будешь его уговаривать? Драконы языку не обучены. Ящеры. Хладнокровные. Летает себе, крыльями хлоп, жрет, чего под руку попадется. Иногда спит. Яйца откладывает.
       - Но ты же говоришь!
       - Говорю.
       - А почему дракон не может?
       - Странный ты, - волк снова посмотрел на Бранта. - Драконы не говорят.
       - Волки тоже не говорят.
       - Как видишь, некоторые говорят.
       - А драконы нет?
       - А драконы нет. Вон, кстати, он и летит.
       - Где?
       - Вон с той стороны. Ну, не буду тебя задерживать, у тебя дел много. А дружок твой умный оказался, отъехал подальше. И он по-своему прав. Дракон тебя съест и полетит спать. Они всегда после еды спят. А дружок твой дальше поедет. Эх, знать бы нам все это до того, как мы сюда пришли. Ну, ладно, не поминай лихом.
       - Постой.
       Волк метнулся в лес и пропал из виду. Брант быстро огляделся. Волки - что собаки, у них чутье. Чуют на большом расстоянии. Дракона нигде не было видно. Может, волк просто пошутил? А где Нико?
       И тут Брант увидел дракона.
       Дракон появился, будто материализовался из воздуха, справа от дороги, на расстоянии примерно трехсот шагов. Впрочем, может и больше. О габаритах драконов Брант ничего не знал, у него не было соответствующего опыта.
       Через несколько мгновений дракон пропал. Брант вытащил меч. Дракон снова появился, уже ближе. Брант вспомнил слова Хевронлинга - дракон то появляется, то пропадает... но ведь и ты тоже... Раздумывать было некогда. Брант опустил повод и ударил коня пятками, пожалев, что нет шпор. Но конь без всяких шпор полетел галопом. Видимо, драконы нравились ему еще меньше, чем волки.
       Брант оглянулся. Дракон мелькнул в том месте, где он только что был. Появился опять и стал разворачиваться. Полетел за Брантом вдоль дороги. Через мгновение он мелькнул в двадцати шагах позади Бранта.
       Брант круто осадил коня и устремился вправо, в лес. Остановившись, он снова увидел дракона - над дорогой, впереди. Дракон повертел огромной чешуйчатой головой, заприметил Бранта, и снова развернулся. Брант подождал, пока он исчезнет, и выскочил обратно на дорогу. В следующий раз он увидел дракона, когда тот, легко пригибая ветви, возился в том месте, где Брант только что прятался вместе с конем. Он снова заметил Бранта.
       Дракон был, судя по всему, не очень большой - локтей двадцать в длину. Когтистые чешуйчатые лапы, удлиненное тело, перепончатые крылья, морда расширяется к переду, зубы в несколько рядов, хвост рептильного типа. Дракон застыл там, в лесу, глядя на Бранта. Из ноздрей его полыхнуло пламенем. Из глотки вылетел могучий рык, нижняя челюсть двинулась влево, затем вправо. Огромные зеленые глаза смотрели на Бранта.
       Выхода не было. Когда дракон снова исчез, Брант отъехал чуть в сторону, вытянул руку с мечом, и повернул меч под небольшим углом, натягивая повод. Он никогда не слышал знаменитую в свое время детскую считалку, но, как оказалось, действовал в соответствии с ней.
       Как только дракон снова материализовался, мордой вплотную к тому месту, где только что Брант сидел в седле, Брант, не замахиваясь, ткнул мечом, угодив дракону в пасть, за верхние зубы. Лезвие вошло в неровное небо. Брант тотчас отдернул руку и отпустил повод. Конь рванулся с места. Брант оглянулся и осадил коня.
       Возможно, все предыдущие драконоборцы орудовали копьями, или старались отпилить дракону голову, или пронзить холодное сердце его.
       Их разделяло шагов тридцать. Дракон сидел на земле, мотая чешуйчатой мордой из стороны в сторону. Пламя и дым выходили из его ноздрей. Некоторое время он молча пытался освободиться от меча, застрявшего у него в небе. Брант ждал.
       Из глотки дракона вырвался яростный, дикий рык. С ближайших деревьев свалилось несколько потерявших сознание дятлов. Дракон взмыл в небо, но на этот раз не исчез из виду. Брант следил за ним глазами.
       Дракон летал по небу зигзагами, рыча и извергая пламя. Зигзаги становились короче а пламя ярче. Брант удерживал коня. Дракон застыл на какое-то мгновение в воздухе, крутанулся, и уставился на Бранта. Во всяком случае, Бранту так показалось. Он снова отпустил повод. Обезумевший конь полетел как стрела, а дракон, сложив крылья вдоль тела, спикировал на дорогу диагонально и врезался в грунт. Земля задрожала, конь под Брантом начал заваливаться на бок, и Брант едва успел соскочить, не запутавшись в стремени. Клуб черного дыма поднимался над тем местом, в которое врезался дракон. Несколько деревьев горело. Брант дернул за узду и конь поднялся на ноги.
       Осторожно, медленным шагом, ведя коня под узцы, Брант приблизился к дракону. Дым стал понемногу рассеиваться. Дракон лежал плашмя на дороге. Морда его была расплющена, глаза закрыты, тело недвижно. Клинок меча Бранта, прошедший сквозь небо и чешую, торчал вверх, где-то между ноздрями и глазами. Брант остановился на расстоянии примерно двадцати шагов и стал ждать. Через некоторое время тело дракона дрогнуло, очевидно в последний раз, и снова застыло. Брант подумал, что теперь придется вынимать меч, вырезать кинжалом, или еще чего-нибудь.
       Со стороны леса раздался стук копыт и вскоре на дорогу вылетел Нико с большой и тяжелой дубовой веткой в руке. Он остановил коня, спешился, подбежал к дракону, и начал лупить его по голове веткой. Вскоре ветка треснула.
       - Перестань, - сказал Брант. - Он мертвый.
       - Много ты понимаешь, - откликнулся Нико. - У меня большой опыт, я профессионал. Эти гады завсегда оживают, если им мозги не вышибить. Это самое плохое, чего от них можно ожидать. А так - самый обыкновенный дракон, простого типа. Если бы конь дурацкий не понес, я бы из этого дракона за две минуты сделал бы глендис. У нас даже на учениях гораздо серьезнее драконы были.
       Неожиданно пасть дракона раскрылась. Нико отскочил в сторону и встал в стойку. Бросив ветку, он вытащил меч и снова встал в стойку.
       - Что я тебе говорил! - сказал он.
       Пасть дракона застыла в открытом состоянии. Дыма не было. Брант подвел упирающегося коня к дракону, отвернулся, набрал побольше воздуха в легкие, задержал дыхание, протянул руку, нащупал за огромными зубами рукоять меча, и с силой рванул ее. Потом еще. И еще раз. И еще раз. Наконец меч вышел из драконова неба. Брант обтер его о траву и сунул в ножны. После этого он обтер руку, надеясь, что драконова слюна не ядовита.
       - Есть такая детская считалка, - сказал Нико.
       - Отстань, - сказал Брант.
       Он вскочил в седло и они двинулись дальше.
      

    ***

      
       Поздней ночью они съехали с дороги и остановились на ночлег. Брант развел костер и сразу уснул, а Нико начал расставлять силки на зайцев и прочих мелких съедобных животных. Животные в этой местности, очевидно, отличались от тех видов, с которыми Нико познакомили в драконоборческой школе, и ловиться отказывались. Тогда Нико отцепил от седла Бранта лук и выволок из колчана две стрелы, решив подстрелить какую-нибудь пролетающую мимо птицу. Небо затянулось тучами и не то птицы не пролетали мимо, не то их вообще не было. Нико насадил стрелу на тетиву с намерением подождать, пока прилетит какая-нибудь птица. Например, утка. Пробуя тетиву, он неудачно подвинул стрелу, и когда ослабил пальцы, тетива вырвалась и ударила по стреле, а стрела никуда не полетела, но отбила Нико указательный палец и упала возле ног.
       Нико пососал палец, чтобы боль прошла, поднял стрелу, и снова насадил ее на тетиву. Оттягивая тетиву назад, на этот раз вместе со стрелой, он убедился, что ничего сложного в этом процессе нет. Возможно, его учили стрельбе из лука в школе драконоборцев, только он с тех пор кое-что подзабыл. А может и нет - все-таки лук - оружие древнее, и редко применяется в современных схватках. Сегодняшние баталии очень специализированны, и сражаться в них, проявляя доблесть, может только очень хорошо обученный профессионал. Какие уж тут луки.
       Нико еще понатягивал и поотпускал тетиву вместе со стрелой, а потом стрела выскочила у него из пальцев и полетела. В нескольких шагах раздался приглушенный крик.
       Брант проснулся и вскочил, с кинжалом на изготовку. Крик повторился. Брант схватил лежащую возле костра ветку, запалил ее, и кинулся в сторону крика. Нико, вытащив меч, пошел за ним.
       На расстоянии пятнадцати шагов от костра ими было обнаружено странное и страшное существо. Человекообразное, существо было целиком покрыто длинной густой светло-коричневой шерстью. Два узких глаза сверкали сквозь шерсть. Кривые пальцы были с когтями. Из пасти торчали внушительные клыки, а из бедра торчала давешняя стрела.
       - Что за гадость, - сказал Брант, держа наготове меч.
       - Я кушать очень хочу, - сказало существо. - Всем хочется кушать. Стрелу выньте, скоты.
       - Что же ты собирался здесь "кушать"? - спросил Брант с отвращением.
       - Вас.
       - Меня?
       - Вас обоих. Еще бы и детишкам осталось. Я не знал, что вы можете видеть в темноте. Это нечестно. Стреляете без предупреждения - где это видано.
       - Ты кто? - спросил Брант.
       - Я - это я, - сказало существо. - Самый обыкновенный леший. Нас и так мало, а тут еще стрелами пуляют.
       - Нико? - сказал Брант.
       - Что? - сказал Нико. - Ну, я его завалил. Что тут особенного. Будто я леших раньше не видел и не нейтрализовывал. С лешими у меня всегда разговор короткий, им верить нельзя. Курс по лешим, как сейчас помню, очень краткий был, поскольку они примитивны все. Основное - подпустить его на пятнадцать шагов. И стрелять всегда в бедро, это у них самое уязвимое место.
       Леший рванулся, и Брант выставил вперед клинок.
       - Лежи, - сказал он. - Лежи и молчи.
       Но леший не хотел просто лежать и молчать. Оскалившись, он начал отползать назад. Брант замахнулся мечом. Леший остановился.
       - Дай я тебе хоть стрелу выну, - сказал Брант.
       Взявшись за черенок, он медленно его потянул. Леший взвыл, лязгнул зубами и уже было схватил Бранта за руку когтистыми пальцами.
       - Отрежу руку напрочь, - сказал Брант.
       Снова взявшись за черенок, он выдернул стрелу из раны лешего. Леший полежал, поскулил, и сел.
       - Домой дойдешь? Доползешь? - спросил Брант.
       - Да.
       - Вот и ползи.
       Некоторое время леший сидел, прижимая ладонь к ране, а затем поднялся и с трудом заковылял прочь.
       - Кушать ему, - проворчал Брант. - Фу, мерзость.
       - Не волнуйся, - сказал Нико. - Что-что, а от леших я тебя всегда защищу.
       Занимался рассвет.
       Брант растреножил коней и, выехав на дорогу, два всадника поскакали вперед, в сторону логического севера Страны Вантит. К полудню лес кончился, началось поле, а на горизонте замаячили очертания большого поселения, возможно города, географически более или менее совпадающего с Кронином.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ГОРОД ЭЛЬФОВ.
      
      
       Предместье показалось Бранту неестественно чистым и неуютным. Ухоженные, некрасивые деревянные домики стояли вдоль тщательно вымощенных, идеально чистых улиц. Идеально симметричные газоны перед домиками были пострижены так ровно, как будто высоту каждой травинки мерили линейкой. У каждого домика стояли кареты и колесницы вроде молодежных, виденных в Астафии. Рядом с домиками помещались ровные, стандартные стойла. А пешеходов не было.
       То тут, то там, по улице проезжала карета. Брант велел Нико держаться с ним вровень и проехал предместье неспешной рысцой, чтобы не привлекать внимание. Ни одного жителя он так толком и не разглядел. Во всем этом было что-то порочное, неправильное и неприятное.
       За предместьем последовала окраина, общий вид которой более или менее совпадал с представлениями Бранта об окраинах вообще. Дома стали выше и грязнее, на дороге лежал неровными слоями противно пахнущий, неопрятный мусор, появились пешеходы - подозрительные, в грязной одежде, мрачно смотрящие на путников. Лица у эльфов были смуглые, гораздо смуглее даже артанских. Ничем, помимо цвета лиц, эльфы от людей, по-видимому, не отличались. Во всяком случае, так решил Брант. Несколько раз к нему неразборчиво обратились, и, делая вид, что очень спешит, он отвечал "Не знаю".
       А Нико окраина очень понравилась, и он даже хотел несколько раз спешиться и пройтись пешком.
       Вскоре они прибыли в центр. Улицы здесь были шире, чем в Кронине, а дома выше и чище, но общая планировка города весьма напоминала восстановленный университетский город в Ниверии, и даже таверны попадались в тех местах, где они были в Кронине. Правда, вместо известняка преобладал кирпич. Но все же. Совпадения произвели впечатление на Бранта, но оставили Нико совершенно равнодушным - возможно, он их просто не заметил. Пешеходов было много, но и карет тоже.
       Брант опасался подвохов, боялся, что сейчас в них признают чужаков и что-нибудь по этому поводу придумают, но вскоре понял, что никто на них, в общем-то, не собирается обращать внимание. На месте Кронинского Университета высилось здание, весьма напоминающее учебное заведение, и за углом Брант обнаружил - да, таверну.
       Они спешились и привязали коней к столбу.
       Нужно было остановиться на ночлег и навести справки. Нужно было входить в контакт с населением. Нужно было искать тот самый "внутренний лаз", указанный Бранту Хевролингом. Нужно было следить за Нико, чтобы он не потерялся. А Брант устал и хотел спать.
       Хозяин трактира, улыбчивый толстый эльф, с радостью согласился сдать им комнату наверху, спокойно принял от Бранта две золотых монеты с профилем Жигмонда, не оспаривая их достоинства и подлинности, и дал сдачу медяшками, а девушка, уносившая вглубь помещения поднос, возможно дочь хозяина, обернулась и сделала Бранту, а не Нико, глазки, возможно потому, что еще не знала, что Нико умеет уходить змейкой.
       Брант недоуменно обнаружил, что на некоторых из медяшек красовался все тот же жигмондов профиль.
       Прибыв в комнату, Нико сказал, что хочет полежать на постели четверть часа, завалился на кровать, и задремал. Бранту тоже очень хотелось спать, но он знал, что не уснет, пока не ознакомится с обстановкой. Все-таки Страна Вантит - не Ниверия, и город эльфов - не Кронин, несмотря на совпадения, похожую одежду, архитектуру, и прочее. Брант присел на край кровати и потряс Нико за плечо.
       - Ммм? - спросил Нико сонно.
       - Ты, Нико, вот что, ты никуда без меня здесь не выходи, хорошо? Я скоро вернусь, а ты лежи и спи себе, ладно?
       - Ммм, - сказал Нико.
       - Нет, ты все-таки уясни себе... Нико! Я говорю, уясни, что выходить без меня никуда тебе нельзя.
       - Можно, - сказал Нико сонно.
       - Нет, нельзя, - возразил Брант твердо. - Уясни. Понял? Не надо. Нет. Нико!
       - Ну?
       - Мы об этой местности ничего не знаем, ни ты, ни я.
       - Я все знаю, - сказал Нико. - Это Страна Вантит. Я здесь сто раз бывал, ничего незнакомого для меня тут нету.
       - Нико, - сказал Брант, сдерживаясь. - Пожалуйста, как друг тебя прошу, не выходи никуда без меня. - Брант помолчал, наблюдая, как Нико закрывает глаза и задремывает. - Вот кретин, - сказал он в пространство. - Не сговоришь. Шляется по территориям, как обезьяна с раскидаем, влипает в истории. Нико!
       Нико захрапел. Брант накинул плащ и вышел.
       Лошадь его стояла, привязанная к столбу. Лошади Нико нигде не было видно. Брант оторопел и на некоторое время застыл перед столбом, глядя на коня, а конь глядел на него.
       Вернувшись в таверну, Брант подождал, пока хозяин выдаст сдачу какой-то молодой паре, любящей оспаривать и торговаться по поводу пунктов в счетах, и изначально подозревать мошенничество в людях некоторых профессий, подошел, и спросил, -
       - А скажите... Вот мы привязали двух лошадей там, а теперь одной нет... куда она могла запропаститься?
       - Где привязали? - спросил хозяин, делая удивленные круглые глаза и улыбаясь снисходительно.
       - На улице.
       - Ну, а чего же вы ждали? Это ведь Город, а не Периферия. Лошадь вашу украли.
       - Как - украли?
       - Так. Отвязали, сели, и уехали. Вы откуда? Эх, простота. Ну, давайте мне ползолотого, я оставшуюся в стойло отведу, а то ведь тоже украдут.
       - Ползолотого? Почему так много?
       - Обычная цена за стойло, - хозяин пожал плечами. - Не хотите, не надо.
       Брант выложил несколько медяшек на стойку.
       Мысль, что лошадь могут украсть, просто не пришла ему в голову. В Ниверии краденую лошадь некому было продать, а самому ездить на краденом коне опасно - существовал закон, введенный кем-то из великих князей, поддержанный и подтвержденный в свое время Жигмондом, и ужесточенный недавно Фалконом - за кражу лошадей просто вешали за ребро или сажали на кол. Посему и в Колонии Бронти, и в Кронине, и в Астафии лошадь можно было оставить где угодно, на любой срок, и никто бы ее не тронул. Очевидно, у эльфов такого закона не было.
       Снова выйдя на улицу, Брант направился в сторону реки.
       Пешему видно больше, чем коннику, а в городе эльфов было на что посмотреть и чему подивиться.
       Несмотря на то, что по улицам ходили пешеходы, количество карет было совершенно фантастическое, а многие кучера были одеты вовсе не по-кучерски. Окна карет были завешены, и Брант поймал себя на мысли, что до сих пор еще не видел ни одной приподнятой или отодвинутой занавеси в этом городе. Любопытство взяло верх над деликатностью. Воспользовавшись тем, что несколько карет остановились, пропуская вереницу других карет, следующих по поперечной улице, он подошел вплотную к одной из них и отодвинул занавесь. Он рассчитывал, что из кареты ему выразят возмущение, но этого не произошло. Брант заглянул внутрь - в карете никого не было.
       Он отошел к краю улицы, чуть не ступив в сточную канаву, и оглядел вереницу карет с кучерами на облучках. Вовсе это были не кучера! Обыкновенные жители города, в обыкновенной одежде. Кто-то собирался в гости и был одет парадно, кто-то следовал по делам и был одет делово.
       Брант прикинул, что от окраины до центра они с Нико доехали примерно за четверть часа, почти шагом, ввиду большого количества карет и частых из-за этого остановок. Значит, путешествие от центра до окраины пешком занимает, ну, три четверти часа максимум. Зачем же столько карет? Брант предположил, что все эти люди возвращаются из-за города, или едут за город. Нет, это тоже не представлялось правдоподобным.
       Он свернул в переулок. Движения в переулке не было. Какой-то эльф вышел из дома и направился к стоявшей у края дороги карете. Забравшись на облучок, он щелкнул вожжами. Брант подождал, пока карета проедет мимо, пошел следом, побежал, и прыгнул на козлы, стараясь не качнуть средство передвижения. Человек на облучке ничего не заметил.
       Карета пересекла широкую улицу, углубилась в какие-то проулки, четверть часа постояла в каретной пробке около моста, пересекла мост, свернула в переулок, и остановилась. Человек спрыгнул с облучка, привязал одну из лошадей к фонарному столбу, и зашел в дом. Брант прикинул, что ехали они не больше двадцати минут и что, если взять в расчет пробку и потерю времени, пешком было бы быстрее.
       - С дороги! С дороги! - крикнул кто-то.
       Брант отскочил, пропуская летящую на большой скорости одноместную колесницу, пестро раскрашенную, с декоративными хищными крыльями. Колесницей управлял очень молодой эльф, почти подросток. За первой колесницей последовала вторая, тоже на большой скорости. Запряженные в колесницы скакуны были молоды и горячи.
       Брант огляделся. Переулок находился неподалеку от реки. В Кронине примерно от этого места можно было видеть шпиль Кронинского Храма. Здесь шпиль отсутствовал.
       Оглядываясь через плечо и опасаясь быть сбитым каретой или колесницей, Брант вышел на набережную. Здесь было много разношерстого народа. Брант не мог отделаться от мысли, что никак почему-то не привлекает внимания - белокожий блондин в плаще среди сплошь смуглой толпы без плащей, в камзолах.
       На набережной были открыты какие-то питейные заведения, и в них сидели и стояли эльфы. Не было всадников. Судя по всему, в этом городе люди вообще не ездили верхом. У каждого заведения в два ряда строились кареты, которые приходилось обходить.
       Небо потемнело, появились звезды. Брант искал глазами человека, то бишь эльфа, все равно, мужчину или женщину, с которым или с которой можно было бы заговорить, но ему что-то никто не нравился.
       Он свернул с набережной и углубился в переулок, заканчивающийся сквером. В сквере намечалась драка.
       Три эльфа в ярко-красных камзолах окружили четвертого, отступившего к фонарному столбу. Они что-то говорили ему, презрительное, а он кричал в ответ, вызывающе. Мечей ни у одного из эльфов не было. Брант решил, что знакомство в драке ничем не хуже знакомства в салоне, и перепрыгнул невысокую ограду сквера, намереваясь подойти поближе и разобраться в сути спора.
       К нему обернулись и посмотрели неодобрительно.
       - Эй, чего уставился? - спросил один из эльфов враждебно. - Иди своей дорогой, а, парень?
       - Не надо мне приказывать, - откликнулся Брант. - Хочу - смотрю.
       - Убирайся, пока цел.
       В этот момент один из эльфов ударил прислоненного к столбу, и тот дал сдачи. Трое накинулись на одного и начали его молотить. Брант скинул плащ и лихо ввязался в драку.
       Нападавшие, несколько растерявшись, вскоре опомнились, сгруппировались, и навалились на Бранта. Брант отражал удары, увертывался, и бил сам - с большой степенью точности. Один из эльфов упал, другой сел на землю, тяжело дыша. Третий, высокий и тяжелый, умудрился схватить Бранта за ворот. Брант ткнул его пальцем в глаз. Верзила отпустил воротник и схватился за глаз, и Брант, неспеша примерившись, уложил его диагональным ударом в челюсть.
       За все это время эльф, прислоненный к столбу, не двинулся с места.
       - А ты ничего, парень, - сказал он. - Ты молодец. Пойдем выпьем, я угощаю. Как тебя зовут?
       - Брант. А тебя?
       - Петер. Пойдем, у меня тут карета за углом.
       Вдвоем они вышли из сквера, оставив побежденных приходить в себя, и проследовали обратно к набережной по темному переулку. Карета Петера действительно стояла за углом. Петер забрался на облучок, и Брант, оглядевшись и пожав плечами, тоже забрался и примостился рядом, придерживая меч.
       - Эка у тебя ножовка знатная, - сказал Петер. - Что ж, поедем, я тут одно заведение знаю, уникальное, тебе понравится.
       Петер погнал карету вдоль набережной, свернул на широкую улицу, проехал площадь, закричав на какого-то зазевавшегося пешехода, и устремился по бульвару к окраине.
       - Ты откуда приехал? - спросил он.
       - С Периферии, - сказал Брант.
       - Да, - кивнул Петер. - Я видел таких, как ты, раньше. Периферийных. Ну и как у вас там, на Периферии?
       Судя по тону, его вовсе не интересовало, как там у них на Периферии. Элементарная равнодушная вежливость.
       - Зачем столько карет? - спросил Брант.
       - А?
       - Карет столько зачем? Весь город запружен каретами.
       - Ну а как же. Все экономят время. При нынешнем темпе жизни по-другому нельзя. Очень высокий темп жизни, очень. Без кареты никуда не успеешь. А у вас не так?
       - Не так интенсивно, - сказал Брант.
       - Ну, еще бы. В большом городе все интенсивнее. Столько за день надо успеть всего. И все равно не успеваешь, даже с каретой.
       Они остановились у заведения. Местность была еще не окраинная, но близко. Петер привязал одну из лошадей, как здесь было принято, к фонарному столбу.
       В заведении народу было немного, но общая подозрительность и непомерная яркость одежд клиентуры насторожила Бранта. Петер подвел его к липкой от пролитого и не совсем высохшего стойке, и хозяин, ничего не спрашивая, налил какой-то жидкости в две кружки и подвинул их гостям.
       - За встречу, - сказал Петер и отпил.
       Брант тоже отпил из кружки. Жидкость была, вроде бы, смесью какого-то ягодного напитка, напоминающего журбу, с вином с уксусом. На стойке помещалась корзинка, наполненная пряностями. Брант осторожно вынул из нее одну пряность и положил в рот. Оказывается, пряности были просто - атасы, нарезанные на кубики.
       - Я тут ищу внутренний лаз, - начал объяснять Брант, но тут его ударили сзади по голове и он упал лицом на стойку.
      

    ***

      
       Нико с трудом разлепил глаза, потрогал голову, и встал. Оказалось, спал он полностью одетый. Это хорошо - не надо теперь одеваться. Качнувшись, он сунулся к окну. На дворе была темная ночь. Бранта в комнате не было. Город эльфов. Эльфы - дрянь, а не народ, и настоящему ниверийцу тяжело в их городе. Надо бы пройтись и развеяться, и может даже затеять грандиозную драку и уложить нескольких эльфов, чтоб знали.
       Нико спустился по лестнице в столовое помещение. Света нигде не было. Ощупью добрался Нико до двери и приоткрыл ее. Неподалеку горел фонарь, освещая мостовую и окна. А людей, то есть эльфов, нигде не было видно. Нико вышел и направился вдоль по улице, наклоняя торс вперед и делая большие шаги. Некоторое время поплутав, он прибыл на широкий бульвар, по которому слонялась публика. В сущности, эльфы мало отличаются от людей, даже от настоящих ниверийцев, если не очень приглядываться.
       Фонари на центральной аллее бульвара стояли часто, и было светло. На одной из скамеек сидела какая-то эльфиха, заложив ногу на ногу, и смотрела прямо перед собой. Не то она была в трансе, не то пьяная. Нико заинтересовался и встал рядом.
       - Здравствуй, - сказала эльфиха запросто.
       - Здравствуй, - откликнулся Нико и тут же, не тратя время на ожидание приглашения, сел рядом. - Как дела?
       Эльфиха пожала плечом, продолжая смотреть в пространство.
       - Плохо дела, - сказала она наконец. - Очень плохо. Никто меня не любит.
       - Почему же? - поинтересовался Нико.
       - Потому, что я хромая.
       - Хромая?
       - Да. У меня одна нога короче другой, и я сильно хромаю. Поэтому никто меня не любит, а любят только себя.
       - А как тебя зовут?
       - Лукреция.
       - А меня зовут Нико, и я не нахожу, что кого-то можно не любить, просто потому, что этот кто-то хромает. Мне вот наплевать, хромаешь ты или нет.
       - Правда?
       - Да. Чистая правда. Хромай себе наздоровье.
       Лукреция внимательно посмотрела на него.
       - Не верю, - сказала она. - Так не бывает.
       - А ты поверь. Ты здесь где-то неподалеку живешь, да?
       - Да.
       Нико, которому элементарные правила вежливости были, в общем, известны, ожидал, что она спросит "А ты?", но она не спросила.
       - Слушай, - сказал Нико. - Я тут проголодался, и непрочь куда-нибудь зайти, поесть и выпить. Хочешь, вместе зайдем?
       Теперь Лукреция посмотрела на него недоверчиво.
       - Ты действительно хочешь провести со мной время?
       - Ну да, - сказал Нико. - Что в этом удивительного? Ты мне нравишься. Зайдем, выпьем, съедим чего-нибудь.
       - Не верю, - сказала Лукреция. - Что-то тебе от меня нужно, наверное.
       - Да нет же, - возразил Нико, улыбаясь. - Ничего.
       Кожа у Лукреции была, как у всех эльфов, очень смуглая. Черты лица ее были правильные, но простые. Длинные черные волосы расчесаны на пробор. Средний рост, телосложение тоже среднее.
       - Ты любишь ходить в таверны? - спросила она, не очень интересуясь ответом. - Такая гадость, и пьяные кругом, и еда мерзкая. Если ты серьезно хочешь провести со мной время... А ты серьезно хочешь?
       - Да.
       - Тогда можно было бы пойти ко мне.
       - Пойдем.
       - У меня есть все, что нужно, даже музыканты.
       - Музыкантов не надо. Не люблю музыку, - сказал Нико, расстроившись. - Если будут музыканты, я не пойду.
       - Хорошо, я не буду их звать. Ну, что ж, пошли. Только вначале я хочу, чтобы ты сделал мне одно одолжение.
       - Да?
       - Сделаешь?
       - Сделаю.
       - Обещаешь?
       - Да.
       - Не верю я тебе.
       - Говори.
       - Встань и постой. И посмотри на меня, как я буду идти.
       - И что?
       - И все. Больше ничего.
       Нико пожал плечами. Лукреция встала и пошла по аллее, сильно хромая. Пройдя десять шагов, она остановилась и обернулась.
       - Ну? - сказала она.
       - Что?
       - Чего ты там встал? Иди сюда.
       Нико подошел.
       - Все еще хочешь провести со мной время?
       - Да, - недоуменно сказал Нико. - А что?
       - Но ты же видел, как я хромаю.
       - Видел.
       - И все еще хочешь?
       Нико кивнул.
       - Ну, пойдем. Но учти, со мной не легко, - сказала Лукреция. - Ты должен мне все время доказывать, что ты со мной ради меня самой, а не ради чего-то там отвлеченного, каких-нибудь эгоистических принципов.
       - А как же я буду это доказывать?
       - Ну, это уж ты сам догадайся. Как-нибудь докажешь, если захочешь. А не хочешь, так прогони меня прямо сейчас и иди себе спокойно. Потому что я тебе все равно не верю. Я никому не верю. Никому до меня нет никакого дела, и я к этому привыкла. Мне все делают больно, и ты не исключение.
       - А где ты живешь? - спросил Нико.
       - Вон в том особняке. Вон в том, видишь?
       Особняки стояли вдоль бульвара подряд.
       - Вижу, - сказал Нико.
       - Ну, тогда что уж там. Тогда пойдем, так и быть. Дай руку, я на нее обопрусь.
       Опершись об руку Нико, Лукреция пошла ровнее. Нико был обходителен и услужлив, подделываясь под ритм ее ходьбы и стараясь не наклонять торс. Вдвоем они проследовали до перекрестка, через который Нико галантно ее перевел, заметив краем глаза, что в центре пересечения двух дорог есть небольшое возвышение, ярко освещенное двумя фонарями, на котором стоит пестро одетый человек с двумя плоскими щитами в руках. Один щит был зеленый, а другой красный. Нико не понял, что это за человек и что он тут делает, и не поинтересовался.
       Он помог Лукреции взойти на крыльцо особняка. Она улыбалась радостно и недоверчиво. Встав вплотную к двери, она сказала, -
       - Открыть.
       Щелкнул замок и дверь распахнулась сама собой. Пропустив Нико внутрь, Лукреция обернулась к двери и сказала, -
       - Закрыть.
       И дверь закрылась и заперлась. Нико это очень понравилось. Он тоже встал перед дверью и сказал, -
       - Открыть.
       Но дверь не открылась.
       - Она реагирует на мой голос, - объяснила Лукреция. - Но, если хочешь, я перестрою ее, чтобы она на твой тоже реагировала. А может, сначала лучше выпьем?
       - Нет, перестрой сначала. Хочу попробовать.
       - Ты уверен? - в голосе Лукреции зазвучала недовольная нота. - А то бы выпили сначала чего-нибудь прохладительного.
       - Нет, перестрой дверь.
       - Ну, хорошо, - сказала Лукреция очень недовольным голосом. Повернувшись к двери, она сказала, - Добавить голос. Нико? Тебя Нико зовут?
       - Да.
       - Скажи что-нибудь.
       - Что именно?
       - Все равно, что.
       - В школе драконоборцев учат, что врага надо хорошо узнать, прежде чем пытаться...
       - Достаточно, - сказала Лукреция. Снова повернувшись к двери, она добавила, - Запомнить.
       Некоторое время они молча стояли перед дверью.
       - Ну, пробуй, - сказала Лукреция.
       - Что пробовать?
       - Попробуй велеть двери открыться.
       - Дверь, откройся.
       - Нет, так она не поймет. Скажи открыть.
       Дверь открылась.
       - Закрыть, - велела Лукреция, и дверь снова подчинилась.
       Нико понял.
       - Открыть, - сказал он.
       Дверь распахнулась.
       - Закрыть.
       Дверь закрылась.
       - Здорово, - сказал Нико восхищенно. - Это действительно здорово. Я, правда, слышал о таком в школе драконоборцев, но самому видеть до сих пор не приходилось. Открыть.
       Дверь открылась.
       - Прелесть, - отметил Нико. - А если с угла попробовать?
       Он отошел на несколько шагов в сторону.
       - Закрыть.
       Дверь закрылась.
       - А если спиной стать? - спросил Нико.
       Лукреция молчала и ждала. Нико стал к двери спиной и сказал, - Открыть.
       Дверь не подчинилась.
       - Ага! - сказал Нико. - Это упущение. Ну да ладно. Открыть.
       Дверь открылась.
       - Закрыть.
       Дверь закрылась.
       - Открыть.
       - Может, мы все-таки пойдем в столовую и выпьем? - спросила Лукреция сварливо. - Али ты всю ночь тут играть собрался?
       - Закрыть. Открыть. Сейчас, сейчас. Закрыть. Нет, не сработало. А так? Закрыть. Ага, вот так она слышит и реагирует. Открыть. Закрыть.
       - Ну я пока пойду, налью чего-нибудь, и подожду тебя, - сказала Лукреция презрительно. - Я буду в столовой.
       - Открыть. Ага, хорошо, я скоро. Закрыть. Открыть. Открыть! Нет, не выходит. А если шепотом? Открыть, - прошептал он. - Не слышит. Открыть! Закрыть.
       Так он провел около получаса. А потом дверь вдруг перестала реагировать на команды. Нико испугался, что его обвинят в том, что он ее сломал. Он говорил прямо в дверь, ровным голосом, а она стояла закрытая. Оглянувшись по сторонам, Нико ударил дверь ногой. Дверь открылась, дергаясь и скрипя.
       - Закрыть, - сказал Нико.
       Дверь стояла открытая. Тогда он взялся за нее обеими руками и, с трудом преодолевая сопротивление заевшего механизма, закрыл ее сам. И, решив на всякий случай больше пока не экспериментировать, направился на поиски столовой.
       Столовая оказалась на первом этаже, в другом конце особняка. Горели свечи. На белоснежном столе стояло блюдо с чем-то, напоминающим глендисы, два золотых кубка, и две бутыли вина.
       - Все-таки пришел, - сказала Лукреция.
       - Налей мне, пожалуйста, - попросил Нико. - О, это что такое? Похоже на глендисы. Ну-ка. На вкус, пожалуй, не глендисы. Но очень похоже.
       Он пригубил вино, не обращая внимания на выражение лица Лукреции.
       - Хорошее вино, - сказал он, хотя в винах не очень разбирался. - В Ниверии делают лучше, но на то она и Ниверия. А это тоже ничего.
       - Ну?
       - Что?
       - Может, ты спросишь наконец, кто я такая?
       - Зачем же спрашивать. Ты - Лукреция, я помню.
       - Да. Но посмотри вокруг.
       Нико посмотрел и ничего особенного не увидел.
       - Тебе ничего не кажется странным? - спросила она.
       - Вроде нет.
       - Занавеси?
       - Висят, - сказал Нико, подливая себе вина.
       - Ты знаешь, сколько они стоят?
       - Нет.
       - Пять тысяч.
       - Ага, - сказал Нико, пригубив вино.
       - Что - ага?
       - Ничего. Ну, занавеси, ну стоят пять тысяч.
       - И это тебе не кажется странным?
       - На это, Лукреция, я скажу тебе две вещи, - предупредил Нико. - В школе драконоборцев...
       - Да вот этот один подсвечник стоит столько, что средний горожанин может на такие деньги полгода прожить. А паркет? А вон картины висят? А мрамор? А весь особняк?
       - В школе драконоборцев...
       - Нет, я вижу, я тебе совсем не интересна.
       Нико поставил кубок на стол, подошел к сидящей в кресле Лукреции вплотную, наклонился, и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй. Он было распрямился, но она его остановила.
       - Нет уж, - сказала она. - Еще.
       Он поцеловал ее еще. И еще. И пришлось поцеловать еще. Это стало его раздражать, потому что он уж собрался было поделиться с ней про школу и уход змейкой, а уж потом целоваться.
       - У меня очень богатые родители, - сказала Лукреция через несколько минут, видимо, решив, что нужно сделать перерыв.
       Нико сел в кресло, залпом допил остаток вина в кружке и налил еще. Отломив кусок того, что было похоже на глендис, он запихал его себе в рот, почавкал, пожевал, и запил вином.
       - Мой отец меня ненавидит, - сказала Лукреция. - За то, что у него такая вот дочь. Хромая. Мать меня тоже ненавидит. Вот они и купили мне этот особняк. Они не хотят со мной иметь никакого дела. У меня был муж, но как-то утром он ушел, и больше не вернулся, просто пропал. Скорее всего, уехал куда-то в другое место. Ничего из драгоценностей не взял. Меня нельзя любить. И я стала жестокая и мстительная. И непримиримая. И я ненавижу людей. Но если кто-то захочет сделать так, чтобы мне было хорошо, я сумею его отблагодарить, и даже, наверное, буду меньше ненавидеть остальных. Но наверняка никто не захочет, потому что все особи подонки и эгоисты, думают только о себе, всегда только о себе. Обо мне никто не думает. Никогда. Иногда, когда я появляюсь, они начинают обо мне думать. Думают, как бы меня поскорее сплавить куда-нибудь.
       Нико выпил еще, после чего сознание провалилось в какую-то вязкую алкогольную дыру. Очнулся он через несколько часов и понял, что лежит голый рядом с Лукрецией, в кровати, в спальне.
       - Проснулся наконец? - спросила голая Лукреция. - С добрым утром.
       Нико скосил глаза на окно. Действительно, на улице было светло.
       - Ты очень хороший любовник, - сказала Лукреция. - Но ты меня не любишь. Впрочем, ничего странного в этом нет. Меня никто не любит. Я привыкла, ты не волнуйся. Единственное, что я вызываю в особях, это чувство вины. А они не любят это чувство испытывать. Поцелуй меня.
       Нико поцеловал ее в щеку.
       - Нет, не так.
       Нико перекатился на нее и поцеловал в губы.
       - Да, так лучше. Вчера ты был как ненормальный, напился и два часа мне плел про какую-то свою школу драконоборцев, про тайные войны какие-то, и все остальное в таком духе. Сообщил, что вы пришли сюда завоевывать Вантит. И что ты позавчера убил дракона.
       - Не я один, - скромно сказал Нико. - Мне мой друг помогал.
       - Все только о себе, - сказала Лукреция. - В крайнем случае о друге. Никогда обо мне. Все как обычно.
       - А ты не приготовишь ли нам завтрак? - спросил Нико.
       - Вот, пожалуйста. Теперь я еще и завтрак должна готовить. А для меня кто когда-нибудь что-нибудь сделает? Все всегда делаю сама, и для всех, и все этим пользуются.
       Но она все же ушла - вниз, держась за перила и хромая. Нико поднялся, поискал одежду, не нашел, и завернулся в простыню. Пригладив рукой волосы, он спустился по той же лестнице в столовую, сел в кресло, и стал ждать.
       Лукреция появилась через четверть часа с подносом, на котором дымились омлеты и горячий напиток, по вкусу напоминающий журбу. На Лукреции был халат из зеленого шелка и скромное колье, красиво контрастирующее с очень смуглой ее кожей. На правом запястье красовался изящный браслет.
       - Тебе нравятся мои руки? - спросила она, грациозно поворачивая кисть руки.
       - Очень нравятся, - сказал он, чтобы сделать ей приятное. Руки как руки, подумал он. Не лучше и не хуже других.
       - Слуги все поразъехались, - сказала Лукреция. - Они все меня ненавидели, и их пришлось отпустить. Повар тоже уехал. Теперь я готовлю еду сама, хоть и редко. Я много не ем.
       Нико попробовал омлет и нашел его очень вкусным. Попробовал напиток, и тоже нашел вкусным. Лукреция прекрасно готовила.
       - Надо бы прогуляться, - сказал Нико, запихивая в рот остатки омлета. - Проветриться надо.
       - Уже уходишь? - спросила Лукреция, отвернувшись к окну. - Ну, иди.
       - Я не ухожу. Я хочу погулять.
       - Один, естественно.
       - Один? Я думал, ты тоже захочешь прогуляться.
       - Я-то может и захочу. Но мои любовники обычно меня стесняются и никуда со мной не ходят.
       - Я тебя не стесняюсь, - сказал Нико.
       - Я тебе не верю.
       - Ну так пойдем?
       - У тебя есть друзья?
       - Есть.
       - Ты меня с ними познакомишь?
       - В этом городе у меня только один друг.
       - Ну, я так и ожидала. Друзья есть, но в этом городе только один, и он наверняка уехал сейчас куда-нибудь, вернется нескоро.
       - Нет, он тут, недалеко. Мы остановились тут в таверне.
       - Теперь ты мне скажешь, что ты вообще не из этого города.
       - Конечно нет. Я - настоящий нивериец, хоть и родился в Кникиче. Но Кникич так или иначе - ниверийская земля. Ниверия испокон веков владеет Кникичем.
       - Не говори глупости. Я уверена, что ты живешь в этом городе.
       - Посмотри на меня. Я похож на человека из этого города? Я - нивериец.
       - Никогда о таких не слышала.
       - Не выдумывай. Про Ниверию все знают.
       - А я не знаю. Ты все врешь. Меня никто не любит.
       - Я тебя люблю.
       - Ой, только не ври. Не люблю, когда врут.
       - Я правда тебя люблю.
       - Ты меня сегодня же бросишь.
       - Не брошу. Я тебя никогда не брошу.
       Она с сомнением посмотрела на него, но он почувствовал, что ей приятно.
       Лукреция постаралась одеться очень эффектно. Будь у Нико чуть больше интереса к таким вещам, он бы сразу оценил не очень элегантный, слегка вызывающий, но вполне привлекательный ее наряд. Черные волосы свои она уложила красиво и легко, с тщательной долей небрежности. Верхняя часть платья эффектно обтягивала вдруг оказавшиеся очень женственными формы, а нижняя, не кринолин, но уже и импозантнее, подчеркивала, чуть слишком, округлость бедер. Платье было до полу и скрывало платформу на одной из туфель. С этой платформой Лукреция почти не хромала.
       - Тряпки я твои выбросила, - сказала Лукреция.
       - Это зачем же, - запротестовал Нико.
       - Очень грязные. Вот, выбирай.
       Перед Нико открыли огромный шкаф, плотно набитый местной одеждой.
       - Это мне от сбежавшего мужа досталось. Из моды ничего пока не вышло, он сбежал всего два месяца назад, - объяснила Лукреция. - Выберешь сам, или тебе помочь?
       - Как хочешь, - сказал Нико, задумчиво щупая рубашки, дублеты, и камзолы. - А плаща нет?
       - Плащей давно никто не носит. Может у тебя в Нигерии носят...
       - В Ниверии.
       - Да. А нормальные особи не носят. Ну как, нравится что-нибудь?
       - Не очень, - сказал Нико. - Как-то все очень вульгарно. Ну, выбери мне что-нибудь.
       - Так я и знала, - сказала Лукреция. - Меня всегда используют. Выбери ему. Сам не может. Поиграют, поиграют, и выбросят. Все особи сволочи, но мужчины особенно.
       Но она все-таки выбрала ему и штаны, и чулки, и башмаки, и роскошную льняную рубашку, от которой любой астафский щеголь пришел бы в восторг, и которая не произвела на Нико впечатления. Камзол Нико облюбовал себе ярко-красный и ни за что не согласился бы на другой, и даже, наверное, ушел бы и хлопнул дверью, поскольку камзол ему действительно очень понравился, но, к счастью, красные камзолы как раз были в моде в то время в городе эльфов.
       - А где мой меч? - спросил он.
       - Дубина, - сказала Лукреция. - Рыцарские времена давно прошли. Не таскайся по городу с мечом, тебя арестуют.
       - Арестовать меня не просто, - сказал Нико, интригуя.
       - Одевайся.
       Они вышли на улицу, где вовсю светило ласковое солнце. Лукреция махнула рукой, и стоявшая неподалеку карета подъехала к дверям особняка. Кучер спрыгнул с облучка и поклонился Лукреции.
       - Как просто здесь нанять карету, - заметил Нико одобрительно.
       - Нанять не очень просто. Это моя карета.
       - А кучер?
       - Тоже мой.
       Нико отодвинул кучера и открыл перед Лукрецией дверцу. Чуть замешкавшись, он галантно предложил ей руку, чтобы помочь влезть внутрь.
       - Я и забыла, - сказала она, влезая, - что, вообще-то, мужчина должен по этикету подавать руку даме, когда они в карету садятся. Похоже, мне вообще никто руку не подавал, никогда. Про обычай я, скорее всего, слышала в детстве, а может видела где-нибудь на улице, не знаю.
       Нико сел рядом и кучер прикрыл дверцу.
       - И куда же мы едем? - спросил Нико.
       - К твоему другу. Где вы там остановились?
       - Э...
       - Ну вот, я так и знала. Ни к кому ты меня не собираешься везти, и на особях со мной никогда не появишься.
       - Где тут ближайший парк? - спросил Нико.
       - Десять кварталов.
       - Как называется?
       - Речные Сады.
       Нико отодвинул занавесь и высунулся.
       - В Речные Сады, - сказал он кучеру.
       Карета покатилась по бульвару.
      

    ***

      
       Очнувшись, Брант попытался вспомнить что произошло и не смог. Тогда он открыл оба глаза. Изображение двоилось, но он убедил себя, что это временное явление. Осторожно двинул сперва правой рукой, затем левой. Правая нога двигаться отказывалась. Брант двинул шеей и ощутил тупую боль в затылке и плечах. Эта боль нагнала на него страху, и одним резким движением, превозмогая ее, он перекатился с живота на спину и на мгновение сознание снова провалилось, но затем вынырнуло. Острая боль в животе заставила его переложить большую часть веса на локоть, напрячься, и принять сидячее положение. Брант потрогал голову. Было больно, и с одной стороны волосы были покрыты коркой засохшей крови. Брант согнул левую ногу в колене. В правой ноге наметилось покалывание, а затем и боль, но это была счастливая, радостная боль. Нога просто затекла.
       Зубы были на месте, глаза и уши тоже. Брант потрогал гениталии и почувствовал огромное облегчение. Когда боль в правой ноге поутихла, он опустился на спину, перевернулся на живот, встал на четвереньки, и поднялся. Резануло в животе и в груди. Очевидно, болели ребра - либо сломаны, либо отбиты.
       Вокруг была окраинная улица, и по ней ходили окраинные пешеходы с тупыми лицами. Когда он только въезжал в город, верхом, в компании Нико, ему на окраине задавали вопросы. Теперь вопросов не было. Очевидно, все было понятно и так.
       Из одежды на нем осталась одна рубашка до колен. Из вещей - меч, кинжал, кошелек - не осталось ничего. Босые ноги ощущали холод булыжника. Эдак я тут простужусь и отдам швартовы, подумал Брант. Нужны как минимум крыша и теплая постель. И ванна!
       Чтобы согреться, он попробовал побежать, и сразу понял, что это невозможно - голова кружилась, ребра болели, дыхания не было совсем, и, в добавок, его начало тошнить.
       У обочины стояла чья-то карета. Брант пересек улицу, дождался, пока на него перестали смотреть (ждать пришлось долго) и влез в карету.
       Печь он растапливать не стал - трудно и привлекает внимание - а просто втерся в угол и, осторожно подтянув колени, прижал их к подбородку. Ребра откликнулись дичайшей болью. Через четверть часа, дрожа от озноба, он почувствовал толчок - карету качнуло. Щелкнули вожжи и карета тронулась с места. Бранта это устраивало.
       Через некоторое время, приподняв занавеску, Брант увидел знакомые очертания набережной и моста. Как только карета остановилась в пробке, Брант осторожно, как мог, вылез на мостовую. Не достаточно осторожно - с облучка его заметили.
       - Эй! - сказал человек, то есть эльф, на облучке.
       Но Брант только отмахнулся.
       Согнувшись таким образом, чтобы ребра меньше болели, или, во всяком случае, ему казалось, что они меньше болят, Брант доковылял до знакомой таверны. Увидев входящего Бранта, хозяин забеспокоился и вышел ему навстречу.
       - Добрый день, - сказал он холодно и твердо. - Чем могу помочь?
       - Я где-то потерял ключ от комнаты, - сказал Брант. - Не могли бы вы мне дать другой?
       - Какой комнаты?
       - Наверху. Угловая комната. Я там ночевал вчера. Или позавчера. С другом.
       - Я вас не видел, - сказал хозяин.
       Неприятно, когда тебе врут прямо в глаза, особенно эльфы.
       - Я был одет по-другому, - объяснил Брант, давая хозяину шанс себя реабилитировать.
       - Угловая комната сдана. И у нас вообще редко бывают свободные комнаты. Сейчас, например, совсем нет.
       - Хорошо, - сказал Брант, чувствуя неладное, - я только вещи заберу.
       - Ваших вещей здесь нет и быть не может.
       - Есть, уверяю вас. Слушайте, человек попал в беду. Совесть у вас есть?
       - Совесть есть. А ваших вещей нет. Повторяю вам, я вас первый раз вижу. Не лучше ли вам идти своей дорогой? А то ведь я охрану позову.
       Тысяча золотых в трех кошельках. Пропали. А где Нико?
       - А где Нико? - спросил Брант.
       - Я не знаю такого имени.
       - Нико! - крикнул Брант. - Нико!
       - Тайни! - крикнул хозяин. - Тайни!
       Из внутреннего помещения вышел огромный, широкоплечий эльф.
       - Нико! - Брант попытался бежать к лестнице.
       Тайни схватил его за рубашку, и Брант едва не потерял сознание от боли.
       - Сдай его охране, - сказал хозяин и вернулся за стойку.
       Тайни выволок Бранта, с трудом удерживающегося в реальности, если вообще город эльфов можно было считать реальностью, на улицу. Посмотрев по сторонам, эльф заметил на одном из углов троих в белых камзолах.
       - Эй! - крикнул он. - Охрана! Эй!
       Стражи порядка приблизились.
       - Вот, - сказал Тайни. - Заходил, буянил, повалил лампу, всех пугает.
       Бранта взяли под руки и повели, а Тайни вернулся в таверну.
       Брант подумал, что это только кажется, что здесь никто не обращает внимания на чужеродных-приезжих. Сволочь хозяин наверняка все просчитал, и, возможно, даже с охраной поделился, не зря же они так удачно на углу околачивались.
       Сил еле хватало на то, чтобы идти в ногу со стражей. О сопротивлении было глупо даже думать. Его втолкнули в карету. Двое стражей сели с ним, третий вскочил на облучок.
       Его подвезли к внушительному прямоугольному зданию, стоящему у реки на окраине, с решетками на окнах. После долгой волокиты, во время которой разных видов эльфы-клерки заполняли какие-то бумаги и задавали несуразные вопросы друг другу, Бранта определили в камеру на третьем этаже, с двумя откидывающимися к стене, если надо, деревянными полками на цепях, заменяющими кровати.
       В камере уже присутствовал еще один ее обитатель - толстый мрачный эльф средних лет.
       Как только стражники вышли и заперли дверь, Брант подошел к окну и потрогал решетку. Пять железных прутов, каждый толщиной в руку, прочно сидели в кладке.
       - Ты кто? - осведомился эльф.
       Не отвечая, Брант передвинулся к откидывающейся кровати и потрогал цепи. Прочные. Даже если удасться один конец выдрать из дерева, второй конец из стены не выдерешь.
       - Э, - сказал эльф. - Ты! Ты кто?
       - Я кондитер, - объяснил Брант. - Специалист по пряникам и атасам. Хотел попробовать местный атас, а меня сзади по башке. Ну и нравы.
       Эльф некоторое время обдумывал сказанное.
       - А за что тебя сюда? - спросил он.
       - Вот за все тоже самое.
       Эльф выдержал еще одну паузу.
       - А зовут тебя как?
       - Петер, - ответил Брант. - А тебя?
       - Клифф. А не замышляешь ли ты чего-нибудь против правительства, Петер?
       - Нет.
       - А против общества?
       - Тоже нет.
       - А против традиций?
       - Нет.
       - Вот и хорошо.
       Клифф удовлетворенно лег на полку ближе к окну, закинул руки за голову, и замолчал.
       Брант осмотрел кованую дверь.
       Побеги из тюрьмы делятся на две категории - с задействованием персонала и без. Вторая категория не подходила - на перепиливание одного из прутьев решетки, продалбливание дыры в стене или в полу, подпиливание дверных петель ушли бы годы. Оставалась первая категория.
       План такой. Сперва надо подлечиться и набраться сил. Затем следует подождать, пока тюремщик или тюремщики зайдут в камеру. Выключить их всех, переодеться в одежду одного из них, и выходить в коридор и на лестницу. Дальше предстояло импровизировать.
       Брант лег на полку.
      

    ***

       Нико и Лукреция провели день весело. В Речных Садах взяли напрокат лодку и переместились на продолговатый остров посреди реки, поросший густым лесом. После прогулки они зашли в театр, где Нико начал было объяснять про влияния и течения в драматургии, но Лукреция его перебила и сообщила, что судьба главной героини похожа на ее, Лукреции, судьбу, и судьба второй героини тоже похожа. А судьба третьей героини почти ничего общего с судьбой Лукреции не имела, и об этом Лукреция тоже высказалась несколько раз. После ужина в чистом, дорогом заведении, Нико все-таки решил съездить проведать Бранта, и Лукреция поехала, разумеется, с ним.
       Хозяин таверны сразу узнал Нико.
       - Нет, - сказал он. - После того, как вы вышли, он заехал вещи забрать, и с тех пор не приходил. Я уж и комнату вашу сдать успел.
       Нику это показалось вполне резонным. Лукреция сразу определила, что хозяин врет, но ничего не сказала.
       - Налей-ка нам вина, - сказал Нико. - Самого лучшего.
       Хозяин пошел за вином. В этот момент из соседней комнаты где, как и в некоторых тавернах Кронина, помещалась бильярдная, вышла та самая девушка, которую Нико видел раньше, возможно дочь хозяина. Быстро подойдя к Нико и Лукреции, она скороговоркой отрапортовала, -
       - Ваш друг вернулся в одной рубашке, весь избитый. Тайни вывел его на улицу и сдал охранникам. Его отвезли в тюрьму. Это все, что я знаю.
       Она круто повернулась и пошла обратно с намерением игнорировать возможные вопросы. Вопросов не было. Это ее слегка удивило, но она не остановилась.
       - А где здесь тюрьма? - спросил Нико.
       - На окраине, у реки, - ответила Лукреция.
       - Надо его вызволить, - подумал Нико вслух.
       Лукреция ничего не сказала.
       - Есть несколько способов вызволения человека из тюрьмы, - изрек Нико.
       - Да, но давай ты не будешь их все здесь перечислять, - остановила его Лукреция. - Давай сначала выйдем отсюда.
       - Давай.
       Лукреция оставила на стойке золотую монету.
      

    ***

      
       Наутро тюремщик принес завтрак - пряные листья в кружке, залитые кипятком, и два атаса. Клифф, поев, пришел в благодушное настроение. Брант решил, что время расспросов наконец-то наступило. Ранее он искал случая поговорить с кем-нибудь из местных по поводу внутреннего лаза. Теперь случай представился.
       - Клифф, ты никогда не слышал о внутреннем лазе?
       - Слышал, - ответил Клифф, сидя на полке и болтая ногами. - А зачем тебе?
       - Просто интересно. Я вот тоже слышал, но мне сказали, что все это сказки. И еще я слышал, что есть такой Волшебник.
       - Есть, - согласился Клифф. - Только все это очень опасно.
       - И все-таки. Ты знаешь, где этот лаз?
       - Знаю. Много наших там полегло. Зайти - заходят, а обратно не возвращаются. Когда-то мы хотели наладить быстрые поставки контрабанды из Замка в Город. А то в обход шесть месяцев идти нужно, и это только туда, а обратно все восемь, поскольку зима. Но ничего не получилось.
       - А что за контрабанда?
       - Да так, мелочи.
       - И все же?
       - Замок очень любит золото. А Город очень любит Дурку.
       - А что это такое - Дурка?
       Клифф недоверчиво посмотрел на Бранта.
       - Шутишь?
       - Нет.
       - Ты не знаешь, что такое Дурка?
       - Нет.
       Клифф пожал плечами.
       - Меня взяли с поличным, - сказал он мрачно. - Прямо из Дурки. Кто-то донес. С тех пор сижу здесь. Приговор - смертная казнь. Но меня не казнят до тех пор, пока я с ними сотрудничаю. Выявляю заговоры против правительства, общества, и традиций. А всего ничего - четверть фунта. Год и два месяца пути. Зимой мерзнешь, летом за тобой гоняются патрули. Мне бы этот лаз. Я вот не верю, что это лаз наших ребят покосил. Это наверняка особи Дюка. Наверняка. Они этот лаз монополизировали, и теперь охраняют.
       - Зачем?
       - Что - зачем?
       - Монополизировали - зачем?
       - Для тех же целей. Это тебе любой ребенок скажет. Если есть лаз, контрабандисты найдутся.
       - Четверть фунта.
       - А?
       - Ты привез четверть фунта, и тебя взяли.
       - Да. Гады.
       - Четверть фунта чего?
       Клифф презрительно посмотрел на Бранта, встал, и прошелся по камере, от двери до окна и обратно.
       - Сволочи, - сказал он. - Замену мне готовят. Негодяи неблагодарные.
       - А?
       - Подослали тебя ко мне. Думаешь, я сразу не понял? Еще как понял. У меня большой опыт. Как только ты вошел, я сразу догадался. И твои дешевые трюки, типа, ты примериваешься, как бы отсюда сбежать - такая неумелая показуха, такая туфта! Надоел я им, стало быть. Ну, что ж, я так и предполагал. Три года здесь мыкаюсь, пора и честь знать.
       Он продолжал жаловаться и злиться. Брант напряженно думал.
       - Ну вот что, - сказал Брант резким тоном. - Поговорил, и хватит. Хлебало свое закрой, теперь моя очередь.
       Клифф сразу сник и сел, ссутулившись, на полку.
       - Охрана порядка бывает разных категорий, - наставительно сказал Брант, вставая перед Клиффом, поднимая одну ногу и ставя подошву на ребро полки, рядом с бедром Клифа. Несмотря на то, что нога была босая, она произвела на Клиффа должное впечатление. Он еще больше съежился и не посмел отодвинуться.
       - Есть категории низшая и средняя. Их ты видишь каждый день на улице и здесь. А есть категория высшая. Тайная. Совсем тайная. Мы - воины на тайной войне, которая ведется постоянно. Мы не раскрываем заговоры - мы пресекаем их на корню. Мы не сражаемся в чистом поле среди бела дня, не лезем толпой под арбалетный залп. Мы сражаемся на улицах, в темноте. У нас свое командование, свои законы, свои устои и приемы. (И еще мы уходим змейкой, подумал он, но не произнес вслух). Нас не интересуют собственно дела и собственно поступки и преступления. Это не наш профиль, это все - сфера средней и низшей категории. Нас интересуют мысли. И даже не конкретные мысли, но общий образ мышления индивидуумов, на основе которого мы делаем свои выводы и действуем. Ты, Клифф, попал в наше поле зрения. Попавшие в это поле выбора не имеют. Либо ты нам поможешь, либо. Ты понял?
       Клифф кивнул.
       - Мне нужно знать твой образ мыслей, Клифф, - сказал Брант. - Сейчас ты мне все расскажешь. Как ты попал в Замок, как вернулся в Город, что именно ты привез, как тебя взяли, где находится лаз, и кто такой Дюк. Все это мне известно, до мельчайших деталей. Но мне нужно услышать это в твоем изложении, дабы смог я проникнуть в разум твой и взглянуть на мир глазами твоими, о Клифф. Понял ли ты меня, о Клифф?
       - Да, - сказал Клифф и сглотнул слюну.
       - По порядку. Что такое Дурка, Клифф?
       - Ты... вы... не знаете?
       - Я-то знаю, - сказал Брант. - Более того, я знаю даже, что это такое на самом деле, а ты нет. Но меня, как я уж объяснил тебе, не интересуют знания. Меня интересует твое отношение к этим знаниям. Отвечай. Что такое Дурка?
       - Такое заведение.
       - Продолжай.
       - Ну, что ж... Ну, Дурка.
       - Опиши Дурку.
       - Дурку-то? Ну... - Клифф задумался. Привычные понятия оказались трудны в описании. - Ну, стало быть, вход, вышибалы, один на входе, другой в помещении. Заходишь, налево - платежный прилавок, за ним приемщик, направо лестница и комнаты.
       - Дальше.
       - Что дальше?
       - Ты зашел внутрь. Что ты делаешь дальше?
       - Что делаю? Ну...
       - Что ты делаешь, если ты пришел, как посетитель?
       - Ага. Ну, плачу, стало быть, приемщику, он дает кубик, я себе спокойно беру ключ и иду в комнату.
       - Дальше.
       - Ну, что... Ну, захожу, запираю дверь. Свечу гашу, а кубик давлю.
       - Как давишь?
       - В кулаке. Вот так, - Клифф несколько раз сжал и разжал кулак. - Пока он, значит, не засветит.
       - Дальше.
       - Ну, как только он, падла, засветился, кладу его, гадость такую, на пол. И сажусь или ложусь рядом. Тут все и начинается.
       - Что именно начинается?
       - Да все. Всякое. По-разному.
       - Например?
       - Не знаю. Ну, ты, к примеру, большой человек, правитель, расправляешься с врагами. Или баб тебе привели, и все твои. Или например ты орел, летишь себе над лесом, и видишь зайца, и, значит, сверху на него сигаешь.
       - Ладно, оставим это. Сколько стоит удовольствие?
       - Один золотой.
       - Я не об этом спрашиваю, - сказал Брант. - Я и сам знаю, что один золотой. Как ты считаешь - это много или мало?
       - Мало.
       - Почему?
       - Если бы стоило дороже, поставщикам бы больше платили. С другой стороны, если бы стоило дешевле, приходило бы больше народу, больше бы потребляли, и поставщикам, опять же, больше бы платили.
       - Вот, это уже кое-что. Где находится Дурка?
       Клифф недоверчиво посмотрел на Бранта.
       - Там, - сказал он.
       - Словами, пожалуйста.
       - Вдоль реки, две улицы отсюда.
       - А лаз?
       - Чего - лаз?
       - Где находится лаз?
       - Известно где. Сразу под Дуркой, в подвале. Потому я и знаю, что особи Дюка там обосновались.
       - Хорошо. Что именно ты доставляешь из Замка в Город?
       - А...
       - Мне не название нужно, мне нужно понять, как ты думаешь. Опиши, как оно выглядит и как, по-твоему, работает.
       - Выглядит как обычный порошок. Бурый такой, сыпчатый. Кидаешь туда кубик, и он, значит, впитывает. Порошок впитывает.
       - И что же?
       - И заряжается.
       - А потом?
       - Что - потом?
       - Вот ты помял в кулаке заряженный кубик. Что происходит потом?
       - Ну, видения. Ощущения.
       - Я не об этом. Откуда возникают видения?
       - Из кубика.
       - Дурак, - сказал Брант, качая головой.
       - А разве нет?
       - Нет, конечно. Но это не важно. Важно, что ты об этом думаешь. Теперь я это знаю. Понял, как мы работаем? Ладно. Сколько тебе платят за порошок?
       - Один золотой за унцию.
       - Как долго работает заряженный кубик, как ты думаешь?
       - Пять или шесть раз.
       - Какова продолжительность каждого сеанса?
       - Сеанса?
       - Ты подавил кубик и он, якобы, заработал. Сколько он будет работать?
       - Час.
       Брант улыбнулся и снова покачал головой.
       - Дольше? - спросил Клифф, изображая подобострастие.
       - Тупой народ, - сказал Брант, усмехаясь. - Кубик вообще не работает, ни час, ни четверть часа, нисколько.
       - А что работает? Порошок?
       - Порошок имеет значение, но не такое, как ты думаешь.
       - Так что же работает?
       - Не твое дело. Хорошо, ты едешь в Замок, или идешь. И там приобретаешь порошок. У кого?
       - Как это - у кого?
       Брант пожал плечами и развел руками.
       - Каким образом у тебя появляется порошок?
       - Я его выкапываю, естественно. В окрестностях Замка. Там много.
       - А кто его туда закапывает?
       - А его закапывают?
       Брант рассмеялся.
       - Наивные какие все, - сказал он. - А еще контрабандисты.
       Он убрал начавшую затекать ногу с полки Клиффа и подошел к окну. Стало быть лаз под Дуркой, а Дурка в двух кварталах, у реки. Дело за малым - сбежать, найти Нико... или не искать, пусть здесь подождет, если не может выполнить элементарную просьбу и остаться в таверне до прихода друга! ... и попробовать использовать лаз, выйти к Замку, и найти там Волшебника. После чего нужно будет найти... эта... внешний лаз... наверное, именно так он и называется. Вернуться в Астафию. Увидеть Фрику. Выкрасть ее из дворца и увезти на юг, к морю, там построить виллу с лесенкой до самого прибоя, и жить себе в свое удовольствие, и так далее.
       Дверь открылась.
       - Эй, - сказал один из стражников. - Ты! К судье.
       Брант подумал, не оказать ли сопротивление, и решил, что рано. Ребра ныли меньше, но голова болела очень.
       Его провели по узкому коридору, спустились на один уровень по лестнице из семнадцати ступенек, каждая семь дюймов высотой, свернули направо, двенадцать шагов, затем налево, восемь, и оказались перед дверью. Брант зашел, и дверь за ним закрыли и заперли.
       В небольшом помещении была еще одна дверь, скамья, стол, и два стула. Окон не было.
       Брант сел на стул и стал ждать. Через четверть часа в помещение вошли два эльфа, один в обычном камзоле, в руках перо, чернильница, и стопка бумаг, другой в мантии. Эльф в камзоле примостился на краю скамьи, а второй, солидный, в мантии, сел напротив Бранта, глядя на него через стол.
       - Ну-с, я судья, - сказал эльф в мантии. - Разбирается дело о... о чем дело?
       - Нарушение порядка, бунт, повал лампы, - отрапортовал эльф в камзоле.
       - Ну, - судья усмехнулся, - бунт сразу отбросим, это понятно. Нынче всем лепят бунт. Возможно, охране просто это слово нравится. Нарушение и повал - это да, это серьезные обвинения. Ну-с, что я вам могу предложить, молодой человек... без всякой волокиты, вы признаете нарушение сами, и мы будем смотреть на повал сквозь пальцы. Получите свои пятьдесят розог и пойдете домой. Согласны? Конечно, согласны. Пиши, он согласен.
       - Нет, я не согласен, - сказал Брант.
       - Это почему же?
       Брант поводил головой и почувствовал, что она меньше болит. Это было очень кстати. Напрягая правый, а затем левый бицепс, он ощутил прилив сил. Это было нелогично - слишком рано. Возможно, действовало ощущение реальной опасности.
       - Вон скамья, - объяснил Брант. - Для присяжных. И должен быть прокурор, без прокурора нельзя. И защитник.
       Судья недовольно посмотрел сначала на Бранта, а потом на клерка, будто они сговорились сегодня испортить ему настроение.
       - Для присяжных, значит, - сказал он. - Что ж. Я выйду и выпью что-нибудь прохладительное. А вот он, - он кивнул в сторону клерка, - объяснит вам про присяжных.
       Судья поднялся и вышел. Клерк положил письменные принадлежности на скамью, встал, потянулся, и присел на край стола, интимно наклоняясь к Бранту.
       - Что ты, парень, по болоту граблями? - спросил он риторически. - Какой прокурор, какие присяжные? Зачем?
       - Так положено по закону, - парировал Брант, напрягая поочередно мускулы ног.
       - А если бы по закону было положено клопов не бить, ты бы не бил? Ты уверен, что все законы знаешь? Иногда ведь просто подумать полезнее, а? Что будет, если мы сейчас присяжных позовем, судилище тут устроим, прокурора пригласим? На это недели две уйдет. Ты все это время будешь тут торчать и за содержание свое платить. И это еще не все. А ну-ка присяжные тебя на казнь осудят? Ты об этом подумал?
       - Присяжные не выносят приговор, - сказал Брант.
       - А что же они делают, по-твоему?
       - Слушают показания и решают, виновен подсудимый или нет.
       - А кто же выносит приговор?
       - Судья.
       - Ну вот видишь!
       - Но только в том случае, если присяжные нашли подсудимого виновным.
       - Ты уверен?
       - Да.
       - Что-то не так, - сказал клерк, почесывая затылок. - Ну, хорошо, А прокурор?
       - Прокурор предоставляет показания против обвиняемого. Защитник предоставляет показания в защиту обвиняемого.
       - Ну, вот, а я о чем? Сложно-то как все! А потом прокурор будет влиять на мнение присяжных, и защитник будет влиять, но со своей стороны, и суд отменят, и будут набирать новых присяжных.
       - Почему же отменят?
       - Потому что прокурор и защитник повлияли на их мнения.
       - Насколько я знаю, в этом состоит основная обязанность защитника и прокурора, - заметил Брант.
       - Влиять на присяжных?
       - Ну да. А что же им еще делать? В шахматы играть?
       Клерк задумался.
       - Ну хорошо, - сказал он. - Я где-нибудь это посмотрю. В справочнике.
       - В каком еще справочнике! - возмутился Брант. - Есть свод законов!
       - Да? - спросил клерк с сомнением.
       - Совершенно точно, - заверил его Брант.
       - Ну ладно. Свод так свод. Но вот, предположим, пришли присяжные и прокурор. Ты знаешь, какой тебе может выйти приговор в этом случае?
       - Нет.
       - Вот. А так - тебе сказали пятьдесят розог. Некоторые от пятидесяти розог умирают, но ты не умрешь, ты молодой и сильный, только рожа в синяках. А если придут присяжные, они тебя и к смерти могут приговорить.
       - Присяжные не приговаривают. Приговаривает судья.
       - Да. И если ты будешь морочить ему голову месяц, со своими присяжными и прокурорами, он приговорит тебя к казни.
       - За что? За нарушение порядка?
       - Нет. За повал лампы.
       - За повал лампы?
       - Да.
       - Не понимаю. Это что, тяжелое преступление?
       - Ты, парень, с Периферии прибыл, да? - сказал клерк, усмехаясь. - Кентавры да ведьмы? Эх, темнота. Повал лампы приравнивается к поджогу. А за поджог у нас всегда казнили, и сейчас казнят. А так - пятьдесят розог. Ну, давай, не тяни время, соглашайся.
       Клерк был ростом примерно с Бранта, но худее и легче. Шея болит, подумал Брант. Жалко, если ничего не выйдет. Но голова, вроде, не кружится. Надо попробовать.
       - А куда это судья пошел? - спросил он.
       - В столовую. Подождем, пока он доест и допьет, а потом я его позову. Но ты согласен, да?
       - А столовая на первом этаже?
       - На втором.
       - А он всегда без охраны ходит? Непорядок.
       - А зачем ему охрана? - удивился клерк. - Заключенные по лестнице свободно не ходят в этой половине здания.
       - А в столовой?
       - Кто же их в столовую пустит. Охрана есть у меня. За дверью стоят. Чтобы ты не убежал и меня ненароком не прибил, - клерк улыбнулся саркастически.
       - Ладно, тогда так, - сказал Брант. - Чтоб мне был тут суд присяжных. Требую.
       - Не имеешь права требовать.
       - Имею. Посмотри в своде законов.
       Клерк насупился и стал слезать со стола. Брант неожиданно вскочил и хрястнул его по шее ребром ладони.
       Клерк упал торсом на поверхность стола. Брант стащил с него сапоги, штаны, и камзол, жалея, что нет головного убора. Клерк сделал попытку очнуться, и Бранту пришлось ударить его по голове еще не надетым сапогом.
       Штаны и сапоги были впору, зато камзол затрещал и врезался в подмышки. Брант приоткрыл дверь и быстро вышел в коридор. Двое охранников переговаривались и обратили внимание на изменившийся цвет волос и лица клерка не сразу. А потом было поздно - клерк налетел на них и был не очень разборчив в приемах. Один охранник ударился плашмя в стену и завалился, другого Брант сначала уложил на пол и только после этого выключил ударом сапога. Боль и истома прошли по телу пугающей волной, в глазах заискрило, и Брант вынужден был облокотиться о стену и постоять неподвижно несколько мгновений - голова кружилась.
       Сбежав по узкой лестнице на второй этаж, Брант очутился в широком, светлом коридоре. Окна коридора выходили на улицу. Высота показалась Бранту непомерно для его состояния большой. Он наугад выбрал дверь и нырнул в какую-то контору. Три клерка оторвались от бумаг и с удивлением на него посмотрели. Брант не знал, есть ли у тюрьмы второй выход, для персонала, и охраняется ли он, и решил не рисковать. Распахнув окно, он встал на подоконник и соскочил в реку. На его счастье, течение в реке было быстрое, а время сбрасывания утренних отходов закончилось два часа назад. Брант проплыл два квартала по течению, заметил ржавое кольцо, торчащее из наклонной стены набережной, ухватился за него, и вылез по уступам на берег.
       В кармане штанов клерка обнаружены им были четыре золотых с профилем Жигмонда. В одной из наемных комнат ближайшей таверны, хозяин которой получил золотой, Брант снял с себя одежду, выжал ее, и развесил перед камином.
      

    ***

      
       Ночь Нико провел у Лукреции. Наутро она опять, ворча, что все ее используют, приготовила вкусный завтрак. Поедая омлет и вытирая время от времени руки о скатерть, Нико обратил внимание на забавного серебряного слоника на каминной полке.
       - Интересный слоник, - сказал он.
       - Да, - откликнулась Лукреция. - Их всего три таких, во всем мире.
       - Здорово. А где ты его купила?
       - Не купила, а украла. На ярмарке.
       - Украла?
       - Раз мир ко мне плохо относится, я имею полное право на компенсацию, - заявила Лукреция надменно.
       - А если бы тебя арестовали?
       - Посмели бы они. Мой отец - глава охраны.
       - Какой охраны?
       - Всей. Городской охраны.
       - Ага, - Нико уважительно кивнул.
       После завтрака Лукреция спросила Нико, бескорыстно проявляя заботу, куда бы он хотел сегодня с нею пойти. Нико, глотая горячий напиток, который, как объяснила Лукреция, назывался тчай, осведомился серьезным тоном, что интересного есть в городе. Лукреция подумала и сказала, что в Замке Науки сегодня лекция - модный ученый будет говорить на модные же темы, но вряд ли Нико будет интересно.
       - Почему же, - возразил Нико. - Наука меня всегда интересовала. Я люблю научные лекции. Они чем-то похожи на театр, но менее профессиональны. Хотя и в открытом дилетантстве что-то есть.
       Лукреция не поняла, о чем он, но согласилась. Лекция начиналась в полдень.
       - Я когда-то спала с сыном этого профессора, - сообщила она, когда они ехали в ее карете к Замку Науки. - С самим профессором я тоже спала. Он мне давал частные уроки математики. Вообще, среди профессуры много бывших моих любовников.
       Замок Науки оказался просто большим прямоугольным домом с двумя свирепыми каменными тиграми у входа, олицетворявшими, надо думать, силу знания. Внутри было много разных коридоров и помещений, а по центру располагался амфитеатр-лекторий. Входя, Нико оглянулся, пытаясь сориентироваться на местности и почему-то заподозрив, что Замок Науки построен там, где в городах обычно строятся храмы. Прохладно относящийся к храмам Нико был в этом случае прав - Замок Науки стоял на возвышенности, и если бы над ним высился характерный для храмов шпиль, он был бы виден из любой точки города.
       Большинство мест в амфитеатре было уже занято. У Нико и Лукреции не было выбора кроме как сесть в первый ряд. Модный профессор вышел энергичной походкой к подиуму и легко на него запрыгнул, вызвав аплодисменты.
       - Приветствую всех! - провозгласил он задорно. - Тема сегодняшней лекции - Произрастает или же Синтезируется?
       Лукреция очень скоро начала скучать, поскольку вопреки смутным ее ожиданиям, профессор говорил не о ней. Нико же заинтересовался не на шутку, что, по мнению Лукреции, было с его стороны проявлением дичайшего эгоизма.
       Профессор не зацикливался на цифрах, но планомерно доказывал, что все, потребляемое нами в пищу, не растет, как предполагали ранее, на полях, не рождается в море и реке, не бегает по горам и лесам, не откладывает яйца, а потом летает в небесах, пока не убьют, но именно синтезируется. Путем сложных эволюционных ходов зерновые, развиваясь одновременно с млекопитающими, вошли в стадию синтезирования самих себя (в помолотом виде) и самодоставки в житницы. Нико вспомнил, что имел недавно дело с людьми, которые тоже не знали, откуда у них появляется еда но, в отличие от эльфов, не желали строить по этому поводу теорий. Наверное, боялись спугнуть. А эльфы смелее.
       - В старое время, - сказал профессор, бывший любовник Лукреции, - все свалили бы на Высший Разум. - В зале раздались смешки. - Но мы, здраво рассуждающие, этого делать не будем. Мы опираемся только на факты. Мы ничего не принимаем на веру.
       Он хотел выдержать эффектную паузу, чтобы дать публике осознать значимость сказанного, но именно в этот момент Нико решил возмутиться вслух.
       - Это несерьезно, - сказал он.
       Сидел он как раз напротив подиума. Как оказалось - удачно. Голос его был слышен в самых дальних рядах.
       - Что - несерьезно? - спросил профессор, делая недовольное лицо.
       - Принятие на веру есть неотъемлемая часть мыслительного процесса, - сказал Нико. Эту фразу он вычитал в свое время у какого-то драматурга. - Вы утверждаете, что все в этом мире сотворил не Разум, но Случай. То есть, вы просто верите в Случай, а Разум отрицаете. На небольшом участке времени это - просто более практический метод, свойственный фанатикам гербарического подхода. - Возможно, он имел в виду алгебраический подход. - Если воспользоваться воинской терминологией, это просто путание стратегии с тактикой. Как бывалый воин, говорю вам это со всей ответственностью.
       Профессор явно растерялся. Можно было бы позвать охрану, но в данный момент каким-то непостижимым способом Нико удалось заинтересовать аудиторию, и вызов охраны был бы равносилен признанию поражения.
       - А вы где учились? - спросил профессор, снисходительно улыбаясь. Вот! Выведем дурака на чистую воду, обезвредим мелкого завистника.
       - В Кронинском Университете, - не моргнув глазом парировал Нико.
       - Это где же такое заведение находится? - саркастически спросил профессор, и тут же осознал свою ошибку, но было поздно.
       Нико встал в полный рост и шагнул к подиуму. Лукреция не останавливала его - ей стало интересно. У подиума Нико повернулся к залу в профиль.
       - Вы даже не знаете, - сказал он профессору, - что такое Кронинский Университет! Я не понимаю, как вы вообще можете заниматься наукой!
       Большинство присутствующих мужчин привели на лекцию своих жен, для представительности. Все симпатии женской части аудитории были на стороне Нико. Низенький, округлый профессор явно проигрывал длинному Нико с кажущимися на расстоянии идеально правильными чертами лица. Симпатии по крайней мере половины мужчин тоже были на стороне Нико, поскольку драматический конфликт интереснее, чем заумные лекции, на которые приходишь только для того, чтобы поддержать престиж. Таким образом, большинство присутствующих болели за Нико, и профессор это почувствовал.
       - Я знаю, что такое Кронинский Университет, - соврал он. - Я просто не очень уверен, что вы там учились.
       - То, чему учат у вас, в Кронинском Университете давно пройденный этап, - наставительно сказал Нико.
       - А чему же там учат? - и тут профессор понял, что разговор в этом тоне - еще большая ошибка с его стороны.
       - Например, - сказал Нико, - сейчас там работают над теорией жабежбеж. Слыхали о такой? Нет? Я так и думал.
       Пытаясь спасти положение, профессор снисходительно улыбнулся.
       - Куда уж нам, неучам, - сказал он с едким сарказмом. - Мы не знаем даже, с какой стороны подойти к теории жабежбеж. Это же абсолютно никому неизвестная теория, не правда ли.
       Он надеялся, что в зале засмеются, но там молчали.
       - Я не специалист по жабежбеж, - сказал Нико, - и от науки я вот уже три года, как отошел, но то, что обсуждаете здесь лично вы - просто детский лепет, основанный на заблуждениях. Жабежбежная жабежбеж открыта полвека назад! Возведение науки в культ, подмена религии наукой - давно в прошлом. Каждой образованной особи из плеяды... - Нико забыл, что такое плеяда. - Каждой образованной особи известно, что наука есть просто сфера деятельности, как искусство, агрикультура, и жабежбеж.
       - Наука несет особям знание! - крикнул профессор, отчаиваясь. - Религия не дает народу того, что он хочет. Наука есть честь и заслуга народная и принадлежит всему народу, и освободит народ в конце концов! Наука есть главное народное достоинство, самое главное.
       Нико не очень понял, о чем речь, но слова народ и достоинство вытащили из его памяти еще одну фразу какого-то драматурга, смысл которой был расплывчат, зато звучание - музыкально и хлестко.
       - Преступления каждого отдельного народа, - провозгласил Нико, - настолько многочисленны и чудовищны, что говорить о достоинствах просто стыдно.
       Фраза произвела впечатление. Аудитория молчала, осмысливая.
       - Наука вовсе не религия! - крикнул профессор. - Это способ познавания Вселенной!
       Нико приблизился к Лукреции и подал ей руку. Лукреция с достоинством встала.
       - Ваше невежество позабавило бы меня, - сказал Нико, оборачиваясь к профессору, - если бы вы не навязывали его другим.
       - Заткнись! - закричал профессор.
       Зал засмеялся.
       - Негодяй! - крикнул профессор, багровея.
       Нико поднял руку, восстанавливая тишину.
       - Рекомендую вам, - сказал он, обращаясь к профессору, - прочесть "Происхождение Видов". Автор - Велимир, кажется. Эта вещь даст вам начальное представление о том, что такое наука сегодня. Изложено популярным языком, трудностей при прочтении, надеюсь, не будет.
       Он прошел к выходу, галантно поддерживая Лукрецию, под аплодисменты аудитории.
       "Происхождение Видов" была одна из трех пьес Велимира, в которых славский автор опустился до откровенной порнографии. Нико посчитал, что никто здесь об этой пьесе не слышал, и был прав.
       Несколько эльфов и эльфих, эльфих больше, выбежали за ними с восторженными лицами, но Нико быстро открыл дверь кареты, подсадил звонко смеющуюся Лукрецию, запрыгнул сам, и захлопнул дверь. Карета тронулась с места.
       На этот раз они поехали за город на природу, к озерам и холмам. День выдался относительно теплый. Топая по опавшим листьям и поддерживая Лукрецию, Нико вдруг вспомнил о друге.
       - Слушай, - сказал он. - А твой отец знаком с особью, в чьем ведомстве находится тюрьма?
       - Настолько, насколько особь может быть знакома сама с собой, - ответила она замысловато, но Нико понял.
       - Ага, - сказал Нико. - А ты бы не могла с ним поговорить?
       - Терпеть не могу с ним говорить. О чем?
       - Чтобы Бранта освободили.
       - А, ты об этом. Вообще-то можно было бы, как-нибудь. Но он очень упрямый.
       - Все равно, надо с ним говорить. Лучше бы сегодня.
       Лукреция нахмурилась.
       - Может завтра или послезавтра? Смотри, какой день хороший.
       - Нет, - сказал Нико. - Сегодня.
       - Ну вот. Как всегда, меня используют. Ничем ты от других не отличаешься.
       - Отличаюсь, - сказал Нико. - На свете не так много особей, закончивших школу драконоборцев и участвовавших в войнах. А Брант - мой друг, и я обязан ему помочь.
       - Хорошо, - сказала она. - Мы сейчас поедем, и я с ним поговорю. С моим отцом. Но за это ты должен будешь кое-что для меня сделать.
       - Ты же знаешь, я для тебя на все готов.
       - Ты должен будешь пойти со мной сегодня на одну вечеринку. Там будут почти все мои бывшие любовники, которые меня бросили. Чтобы они видели. Понял?
       - Ну, конечно.
       Нико подумал, что будет прекрасный случай подраться и показать, на что он способен.
       Лукреция велела кучеру ехать в ратушу. Нико, перебирая в памяти события, зазевался и чуть не забыл подать ей руку, чтобы она села в карету, за что и был награжден злобным взглядом, на который он по обыкновению не обратил внимания.
       Когда карета остановилась у ратуши, Лукреция сказала, -
       - Но ты запомни. Если ничего не получится, ты все равно ведешь меня на эту вечеринку.
       - Раз обещал, значит, так и будет. Ниверийские воины - люди слова.
       Пока она отсутствовала, Нико произнес перед кучером монолог о современной драматургии, о том, как сегодняшние драматурги любят пользоваться заготовками, натасканными из старых пьес и тысячу раз апробированными публикой, и как невежественна публика, которая этого всего не замечает. Кучер ничего не понял и решил, что новый любовник Лукреции просто очень скучный человек.
       Через полчаса Лукреция вышла из здания с непроницаемым лицом. Нико помог ей влезть в карету.
       - Ну? - спросил он.
       - Может, ты как-то проявишь, ну, не знаю, уважение какое-то? Дашь мне понять, что ты со мной не потому, что меня можно использовать в твоих делах?
       - Это как?
       - Тебе лучше знать. Но один поцелуй, думаю, дела не испортит.
       Нико поцеловал ее.
       - Не так. Нужен настоящий поцелуй.
       Нико поцеловал ее длинно. Она прижалась к нему и некоторое время они целовались. Наконец удовлетворенная степенью уважения к ней, Лукреция отстранилась и сказала, -
       - Ничего не вышло. Я это предвидела, как ты помнишь. Он очень упрямый.
       - А ты хорошо его просила?
       - Что же мне, нож ему к горлу приставлять?
       - Ты все это время его упрашивала?
       - Ну да.
       По абсолютной непререкаемости ответа Нико понял, что она врет. Женщин он знал лучше, чем мужчин.
       - Ладно, - сказал он.
       - Теперь, конечно, ты никуда со мной не пойдешь, ни на какие вечеринки. Ведь так? Скажи, так?
       - Почему же, - возразил Нико. - Обещал, значит сделаю.
       Они заехали к ней домой, где Лукреция переоделась сама и, поперебирав вещи сбежавшего мужа, заставила Нико облачиться в темные вечерние тона. Оглядев себя в зеркале, Нико решил, что выглядит он очень здорово в этих тряпках.
       Вечеринка проходила в особняке таких размеров, что его запросто можно было спутать с дворцом. Везде горели свечи и лампы, отражаясь в белом мраморе. В каждой второй зале играли музыканты. Слуги разносили на серебряных подносах стеклянные рюмки с вином. Нико никогда раньше не видел стеклянных рюмок и в короткое время, просто из любопытства, воспользовался тремя. С четвертой в руке, ведя Лукрецию через залу, он остановился полюбоваться старинным двуручным мечом, висящим в виде украшения на стене.
       Триумфальная улыбка светилась на лице Лукреции. Многие из гостей засматривались на эффектную пару - камзол был так искусно сшит, что плечи Нико не казались узкими, а толстая платформа на одном из туфель скрывала хромоту Лукреции, и вдвоем они выглядели очень даже импозантно. Нико был на голову выше любого эльфа, и бледная, по местным стандартам, кожа лица и рук его придавала ему вид романтической загадочности. У высоких мужчин степень чистоты волос менее заметна, и шатенистые локоны Нико тоже произвели впечатление на окружающих. Некоторые эльфихи пытались втихаря строить ему глазки, но всегда смущались, наткнувшись взглядом на холодную триумфальную улыбку его спутницы.
       А потом был скромный ужин на пятьдесят персон. Слуги быстро, почти незаметно втащили в залу длинный стол, и также почти незаметно и оперативно его сервировали. Было много разговоров, ни один из которых не заинтересовал Нико. Съев кусок летавшей в небе и убитой этим утром утки, закусив седлом барашка и паштетом, он залил все это большим кубком вина, и на этот раз, соединившись с первой, до-трапезной дозой, и поощряемое обильной жирной пищей, вино ударило ему в голову. Нико встал, качнулся, извинился изыскано и нарочито подчеркнуто, отошел от стола и сделал то, что хотел сделать с того момента, как впервые оказался в этой зале - снял, удачно ухватив, двуручный меч со стены.
       Меч был тяжелый, гораздо тяжелее любого оружия, которое Нико когда-либо держал в руках, но Нико не показал виду. Настоящий воин не обращает внимания на мелкие трудности и никому не позволит даже заподозрить, что трудности есть.
       Тишина в зале стала абсолютной. Все взгляды были устремлены на Нико.
       - Неплохое оружие, - сказал Нико, поводя мечом из стороны в сторону и делая тренировочный выпад. - Не ниверийской плавки, конечно, но неплохое.
       Он положил клинок плашмя себя на плечо и, разбежавшись, запрыгнул на стол. Он едва не упал, но скрыл это, сделав вид, что припадает на одно колено и это просто один из старых ниверийских приемов, когда имеешь дело с двуручным мечом.
       - Все мне нравится в этом городе, - возвестил Нико, выпрямляясь и шествуя по столу, отодвигая ногами блюда и вазы, что стояли у него на пути. - Только население мне не нравится. Какие-то вы, эльфы, неприятные, все до одного. Что мужчины, что женщины. Тяжело настоящему ниверийцу в городе, названия которого я не знаю и даже, простите меня за ниверийскую прямоту, знать не хочу!
       Он поставил меч вертикально, острием в стол, положил руки на эфес - гордая поза древних ниверийских рыцарей, в его представлении - и презрительно оглядел присутствующих.
       - Ибо что же это за порядки такие, пеньки вы обгорелые, ежели человек только в город приехал, а его сразу в тюрьму! И хозяин таверны, мерзавец, темнит что-то! И Петич... Нет, Петич не отсюда... И эта сука... вот эта вот! - он указал острием, какая сука, и Лютеция рывком отодвинулась от стола вместе с креслом. - Говорит, что все ее используют. Не знаю. Вы бы мне рассказали, которые все, как ее, суку, можно использовать? А? Ежели и на улице, и в постели она всегда думает только о себе? А? А?!
       - Ты... - сказала Лукреция.
       - А?! - заорал Нико. - Что? Ты что-то сказала, мерзавка?!
       Он замахнулся на нее мечом. Гости ахнули и синхронно отодвинулись от стола. Нико презрительно улыбнулся, крутанулся на месте, прошел печатным шагом по столу, спрыгнул с торца, приблизился к открытому окну, вскочил на подоконник и, зацепив мечом одну из створок и разбив в ней стекло, спрыгнул в сад. Обогнув особняк, он вышел на улицу и замаршировал куда глаза глядят, иногда поводя мечом из стороны в сторону и делая тренировочные выпады. Прохожие шарахались.
       Как всегда, его влекло к окраине. Не часто мог он точно определить, где север, где запад, созвездий не знал, не был абсолютно уверен, что солнце встает на востоке, а хоть бы и вставало именно там - связь этого факта с розой ветров Нико все равно не улавливал. Но где находится окраина никогда не было для него загадкой. Возможно, это объяснялось тем, что если человек, особенно настоящий нивериец, находится в городе и идет в любом направлении по прямой, рано или поздно на окраину он попадет.
       Дорогу преградила река. Моста не было, а плавать Нико не умел, поэтому он просто пошел вдоль реки, справедливо рассчитывая, что найдет либо мост, либо сразу окраину.
       Миновав здание тюрьмы, Нико вышел к какому-то скверу с тремя фонарями и фонтаном. Пересекая сквер, он услышал позади грубый голос, -
       - Эй! Ты куда это! А ну стой!
       Нико посчитал окрик невежливым и не остановился. За ним побежали. Он взмахнул мечом и повернулся на сто восемьдесят градусов. Двое преследователей, оказавшись охранниками, вытащили мечи, но не решались напасть - двуручное оружие Нико было в полтора раза длиннее их жалких эльфовых клинков.
       - Ну, чего надо? - грубо спросил Нико.
       - Не положено. Бросай оружие.
       - Ничего не выйдет, - сказал Нико. - Я вам не Брант. Меня вы в тюрьму просто так не упрячете, эльфы буромордые.
       Он присел и поднял меч горизонтально до уровня глаз. Стало тяжело, и Нико пришлось опустить меч, чтобы дать рукам отдохнуть. В этот момент один из стражей порядка изловчился и наступил на царапающее землю лезвие ногой. Нико выпустил рукоять. Стражи облегченно замахнулись на него мечами и почти одновременно упали, оглушенные двумя короткими ударами сзади.
       - Пойдем, - сказал Брант. - Дело есть.
       - Брант! - обрадовался Нико. - Как хорошо, что ты сбежал! Я искал тюрьму, шел тебя освобождать. А тут ты зря вмешался. Я выпустил меч, чтобы ввести этих дураков в заблуждение. Они бы на меня кинулись, тут и был бы конец их мерзким жизням.
       - Где это ты такой кладенец себе выискал? - осведомился Брант. - Может, лучше оставить его здесь, а то он внимание привлекает?
       - Не могу я его оставить, - сказал Нико, подбирая меч. - Это мой трофей. Отнял у эльфов. На меня напали, не знаю, человек десять сразу. Трусы. Ну и нравы у них тут. Ну я их быстро успокоил. Куда идем?
       - А вон видишь здание справа? Нарочито асимметричное? Зодчий - кретин, такое здание долго не простоит. Вот туда и идем.
       Над входом в Дурку висел огромный транспорант, изображавший волосатого слона. За платежным прилавком помещалась красивая толстая эльфиха средних лет.
       - Цены сегодня повышенные, - предупредила она приятным меццо. - Год Мамонта на носу.
       - Нам нужно видеть особей Дюка, - объяснил Брант. - Это очень срочно. Нам необходимо им кое-что передать.
       - Вы от Клиффа? - спросила дама рассеянно, смотря на Нико.
       Брант усмехнулся.
       - Мы разве похожи на особей Клиффа?
       - Это ничего не значит, - заметила дама также рассеянно, и лучезарно улыбнулась. - Впрочем, я могу дать вам адрес.
       - Не надо, - сказал Брант. - Мы хотим видеть особей Дюка, которые здесь, в нижнем помещении.
       - Здесь нет нижнего помещения. Друг ваш тоже хочет видеть особей Дюка?
       Нико стоял, положив руки на эфес, в позе древнего рыцаря.
       Дама повернулась к нему и просияла.
       - Хотите? Видеть хотите?
       - На это я вам скажу две вещи, госпожа моя, - изрек Нико и опустил голову, погрузившись в мысли.
       Дама засмеялась ласково.
       - Ладно, - сказала она. - Сегодня все равно клиентов нет. Я сейчас запру заведение. Вы пойдете к особям Дюка. А друг ваш подождет вас здесь, под моим присмотром.
       Брант скосил глаза на Нико, а потом перевел взгляд на даму. Не расскажи ему Клифф про кубики и порошок, он бы решил, что заведение - обыкновенный публичный дом.
       - Иди, иди, - сказал Нико. - Драконов там нет, я тебе пока что не нужен.
       Оставлять Нико одного Брант давно уже не боялся. Нико принадлежал к категории редких людей, которых охраняет сама судьба и, возможно, случись неожиданно Всемирный Потоп, Нико не понадобился бы даже ковчег, чтобы уцелеть - сразу после потопа он лежал бы где-нибудь под деревом, невредимый и не очень голодный, и рассуждал бы на отвлеченные темы. Возможно Создатель, задумывая безалаберного Нико, пожалел его и наделил подсознательным умением нейтрализовывать непредсказуемые ситуации с помощью собственной непредсказуемости. Так, во всяком случае, думал Брант. А Нико по этому поводу вообще ничего не думал.
       Приемщица задвинула засов главного входа, открыла овин, вытащила из него кувшин с вином и два стеклянных стакана, поставила все это на платежный прилавок, и кивком указала Бранту на небольшую дверь в углу. Брант снова посмотрел на Нико, и Нико ему подмигнул.
       - Скоро вернусь, - сказал Брант.
       Дама хмыкнула.
       За дверью оказалась винтовая лестница, ведущая вниз. Света было мало, и непонятно было, откуда он, свет, поступает. Некоторое время Брант стоял на лестнице, обдумывая положение, а затем вернулся в приемную. Дама и Нико стояли у платежного прилавка близко друг к другу и пили вино.
       - Я не помешаю, мне только факел нужен, - сказал Брант, снимая один из факелов со стены. Дама недовольно на него посмотрела, а Нико опять подмигнул.
       Лестница оказалась длинной. Виток за витком спускался Брант в подземелье, считая ступени. Когда она наконец кончилась, Брант покачал головой. По его подсчетам, нижний уровень находился на глубине около семидесяти футов. Обычным подвалом не назовешь. Брант вступил в узкий коридор, который вскоре начал петлять - не коридор, но тоннель какой-то, ни одной двери. Брант считал шаги, определяя градусы поворотов, строил в уме треугольники и прикидывал длину гипотенузы. На расстоянии примерно одной мили от винтовой лестницы коридор кончился. Брант очутился в огромном зале. Помимо факела в руке Бранта, освещения не было. Брант шагнул вперед и сразу увидел на цементном полу человеческий скелет. И еще один. И еще.
       Отступать не хотелось. Брант, обливаясь холодным потом, зашагал через залу напрямик. Чьи это были скелеты, он не знал - может, особей Дюка, может неудачливых контрабандистов, может, дюковых конкурентов. У Бранта не было с собой ни меча, ни кинжала. Хоть бы нож захватил в таверне, подумал он мрачно. Вот Рита говорит, что я дурак и, наверное, так оно и есть. Иду неизвестно куда, неизвестно зачем. Внутренний лаз, видите ли, а на другом конце естественно ждет уже радушный Волшебник, стол накрыт, глендисы дымятся. Фрику хотите от заклятья освободить? Извольте, извольте, рад вам услужить, я уж давно вас тут жду, извелся весь.
       Вообще странно мы, люди, устроены, подумал он, чуть не наступив на очередной череп. Чего-то все время делаем, что-то получается, а что-то нет, и совершенно неизвестно почему, и при этом отношение к Создателю - как к въедливым родителям, мол, без вас разберемся, нам лучше знать.
       Вот нашел я - и Вантит, и кентавра Хевронлинга, мудрость коего я оцениваю задним числом, и ведьму видел, и с драконом дрался, и все получилось, хотя объяснений этому, почему получилось, нет никаких. И вот я топаю себе через темную залу с костями, надеясь, что скоро будет лаз, а откуда мне знать, что этот внутренний лаз вообще существует? Потому, что мне Клифф так сказал? Я тоже много чего ему сказал, и он тоже всему поверил.
       В конце зала зиял проем. Когда-то здесь висела дверь, теперь остались только петли. Брант прошел насквозь и оказался в следующем зале. Слева по ходу был еще один проем, и из этого проема струился свет.
       Брант пошел на свет.
       Помещение оказалось относительно небольшим. Никаких предметов, ни костей, ни мебели, ни мусора, в помещении не было. Четыре лампы, привинченные к стенам, ненавязчиво и уютно горели, освещая пол, потолок, стены, и две двери, а посреди помещения сидела скрестив ноги и грустно смотря на широкое блюдо с хрюмпелями огромная жутковатая данность. Хрюмпели были явно несвежие. Данность подняла голову и посмотрела на Бранта. Бранта передернуло.
       - Не бойся, - сказала данность. - Я тебя не сразу съем. Поговорить надо сначала, а то мне тут не с кем. Раз в год кто-то сунется - и то благо. Хочешь хрюмпель?
       - Меня зовут Брант, и я против того, чтобы меня тут ели, - сказал Брант.
       - А наше с тобой мнение никого не интересует, - сказала данность. - Сказано, да будет съеден. Вот и будешь съеден.
       - Кем это сказано? - спросил Брант.
       Бежать надо. Добежать до винтовой лестницы, зайти в Дурку, взять двуручный меч у Нико, и вернуться сюда, и тогда мы точно выясним, кто будет съеден, а кто нет. Он оглянулся.
       - Ой не беги, - сказала данность, качая головой. - Ой догоню, ой хуже будет. Бегущего вменяется есть живьем. Пока бежит.
       - Кем вменяется?
       - Инструкциями.
       - Кто же это такие инструкции составляет?
       - А вот! - данность переместилась и вытащила у себя из-под зада толстенный фолиант. - Делать нечего, так я на досуге читаю, читаю. Тут много разного. - Данность открыла фолиант и полистала страницы. - К примеру, вот. "А ежели ему лень в обход двигаться, а возжелал он пути легкого да скорого, то никчемен он и пуст". Это про тебя. Захотелось тебе в Замок, значит, так надо было - котомку на плечо, и шагай себе, ать-два. А ты сюда пришел.
       - У меня время ограничено, - сказал Брант.
       - Ой не ври.
       - Честно.
       - Ничего не знаю, - отрезала данность. - Время, время. Все нынче время экономят. А вот еще. "Ежели Инструкциям не следует он, и что велят ему делать не делает, а токмо ради утешения своего ничтожного разговоры разговаривает, то будет он наказан жестоко, как и подобает ему". Это про меня.
       - Но сам Волшебник ведь ходит этим ходом? Лазом?
       Помолчали.
       - Ходит, - сказала данность нехотя. - И никак я его поймать не могу, больно верткий.
       - Так это он писал Инструкции?
       - Нет.
       - А кто же?
       - Никто. Инструкции всегда были.
       Все у них тут берется неизвестно откуда, подумал Брант. Например, почти весь город кирпичный, но что-то я не видел ни одного кирпичного завода. И никому нет дела.
       - Слушай, - сказал он. - Может, не будешь меня есть, а? Мне правда очень нужно к Волшебнику. А там, - он указал рукой, - меня Нико дожидается, так он, если его надолго одного оставить, обязательно в какую-нибудь историю влипнет.
       - Нико? Какой Нико?
       - Друг у меня есть такой.
       - Великий Нико?
       Брант уже слышал это словосочетание раньше.
       - Не просто великий, - сказал он. - Грандиозный. Колоссальный прямо-таки Нико.
       - Это совсем другое дело! - сказала данность восхищенным басом. - Что же ты раньше не сказал?
       - Случая не было.
       - Тогда, конечно же, иди к Волшебнику, к волхву, ко всем чертям, и вообще куда хочешь! Ну! Избавитель наш явился! Скоро, скоро выйду я на белый свет! О! Оно, по моим расчетам, на тридцать лет раньше получается, ну так я об этом убиваться не буду, не на того напали!
       - На тридцать? - спросил Брант, не очень понимая, но чувствуя некоторое облегчение.
       - Где-то так. Вот, посчитай сам. - Данность полистала Инструкции. - "А через два раза по двенадцать лет, и еще через семь, от Года Мамонта считая, придет Нико Великий и отпустит на свободу тех, кто в рабстве". - Данность радостно оскалилась, обнажая несколько рядов огромных и острых как кинжалы зубов и клыков. - "И станет у двери, а друг его с факелом пойдет далее." Вот! - Заорала данность. - Он там, у двери! А ты вот, и вот факел, и иди себе далее, и плевал я на остальные Инструкции! Всех Инструкций все равно не выполнишь, их специально штук двадцать лишних дают, чтобы было потом, к чему придраться! Как тебя зовут, бишь, заморыш?
       - Брант.
       - Брант, друг ты мой, никогда не забуду! Никогда! Иди! Иди далее! Вон та дверь, слева, туда не ходи, там яма с саблезубыми тиграми, я их подкармливаю иногда особями корыстными, а вон та справа, туда тебе как раз и надо, понял? Иди! Иди!
       Брант с опаской обошел данность и приблизился к двери справа.
       - А эта... - начал он.
       - Иди, ой иди, а то ведь передумаю, ой беда тебе выйдет, - сказала данность.
       Брант толкнул дверь.
       Свет ударил в глаза. На мгновение Брант зажмурился. Вокруг была долина, напоминающая пограничье Ниверии и Славии, в местах, где сорок лет существовала Колония Бронти, а прямо перед ним высился огромный замок, сложенный, как с удивлением понял Брант, подходя, одновременно из кирпичей, базальта, известняка, мрамора, и гранита. Подъемный мост через ров находился в опущенном состоянии, а решетчатые ворота были подняты. Все это выглядело красиво, но как-то бездушно, не было здесь ни каприза, ни величия.
       Брант потушил факел и бросил его на траву.
       Перейдя мост, он спокойным шагом проследовал в замок. Уверенность, что ничто его больше не остановит, появилась сразу после выхода из лаза, и с тех пор выросла, заполнив собой всю Вселенную. На пути было много счастливых совпадений, и были трудные моменты, но присутствовала во всем этом непонятная, но прочная логика, ведущая человека к цели. Ураганы, землетрясения, вражеские армии, драконы, ведьмы и волшебники могли сколько угодно ему препятствовать, но не могли нанести ему вреда. Он шел сюда драться за любовь, и он победил. Как бы ни повел себя теперь Волшебник, он заставит его снять заклятие. У Волшебника не будет выбора.
       Он пересекал одну залу с рвущимися ввысь сводами за другой. Мускулы работали в строгом ритме, ноги пружинили. Переполненному энергией, ему казалось, что стоит положить ладонь на стену Замка и слегка надавить, как стена рухнет. И на ее месте он в полторы, максимум две недели, соберет новую с капризом и величием.
       То, что случилось дальше, заняло так мало времени, что Брант не успел ни осознать, ни почувствовать ничего. Вообще ничего. Его схватили сзади и в следующее мгновение он был уже прикован железными кольцами к стене. Невозможно было двинуть ни рукой, ни ногой. Голову сдавливал стальной обруч.
       Брант крикнул, и крик его эхом прокатился по залу. Никто не откликнулся. В зале вообще никого не было. Возможно, весь Замок был пуст. Кто знает.
       Все же Брант решил, что раз его приковали, скоро с ним придут говорить. Кто-нибудь. Иначе зачем же было приковывать.
       Прошел час, а потом второй, но никто не приходил. Логика похода, симпатизировавшая Бранту, завершилась.
      

    ***

       Красивая толстая эльфиха располагала в Дурке богато обставленными апартаментами. Ее округлые мягкие формы и лучезарная улыбка так возбудили Нико, что он даже забыл на какое-то время о непочатых кувшинах с вином. Простыни были чистые, пуховая перина нежная, и было в спальне тепло, даже жарко. Нико и эльфиха бодрствовали всю ночь и все утро, и даже когда она, уставшая и очень томная просила его дать ей поспать, он не послушался. Он не припоминал случая, когда ему было так хорошо с женщиной. К полудню, сам уставший и еле двигающий конечностями, он оставил даму свою в покое и спустился вниз подобрать одежду. Одевшись, он решил, что немного погуляет, а потом вернется. Отодвинув засов, он вышел из Дурки.
       Светило теплое полуденное солнце. Дверь за Нико закрылась. Он присел на ступеньки, облокотился спиной на дверь, и подумал, что немного посидит и отдохнет, а уж потом пойдет гулять, и сразу уснул.
       Когда он проснулся, обнаружилось, что он лежит, свернувшись, на крыльце, а солнце стоит низко. Нико встал, потянулся, и насторожился.
       Город эльфов был подозрительно тих. Скоро вечер, пора бы им выходить на улицы. И почему не мотаются туда-сюда их дурацкие кареты?
       Карет на улице не было. Вообще.
       Река текла по левую руку, следовательно, центр был по правую. Наверное. Нико соскочил с крыльца и замаршировал, наклоняя торс вперед, к центру.
       Ни одного пешехода. Ни одной кареты. Лавки и таверны пусты. Город не был брошен - не было характерной плесени на булыжнике, стекла домов отражали голубизну неба, мусор был обыкновенным вчерашним мусором, а не первым слоем археологической пыли. Но даже птицы не летали над домами.
       Нико испугался и пошел быстрее. Центр города, с бульваром и Замком Науки, был тот же - но недвижный и тихий. Нико постучался в наугад выбранный особняк. Толкнул дверь - она открылась. Зашел. Дом был пуст, и чтобы в этом удостовериться, не нужно было подниматься в спальни или спускаться в погреб. Дом был равнодушен к Нико. Нежилые дома не реагируют на нежданных гостей.
       Нико прошел по пустому бульвару несколько кварталов. Стояло полное безветрие - листья на деревьях не шевелились. Он свернул с бульвара и снова направился к окраине.
       Он пытался напевать в такт шагам, но у него ничего не вышло. Он побежал, но не смог долго выдержать непрерывный бег - не хватало подготовки и привычки, и сказывалось выпитое за последние годы. Он снова перешел на шаг. Он несколько раз крикнул "Ого-го!", чтобы услышать эхо, но даже эхо покинуло город.
       У реки он свернул, как вчера ночью, налево, пересек знакомый сквер с фонтаном, и снова вышел к Дурке. Он толкнул входную дверь и бегом рванулся в апартаменты гостеприимной эльфихи - они были пусты. Он прекрасно помнил ее запах - он кинулся в спальню и припал лицом к простыням. Он узнал запах собственной кожи, но запаха эльфихи не ощутил. Он потрогал и понюхал подушки. Тоже нет. И подушки были холодные.
       Он снова спустился вниз и открыл дверь, через которую давеча ушел Брант. Из подземелья не пахло даже сыростью.
       Нико вышел на воздух и присел на крыльцо. Он осознал наконец, что жители города исчезли для него навсегда - и подлый хозяин таверны, и Лукреция, и дураки и дуры на вечеринке, и чудики, пришедшие послушать лекцию о Синтезации, и полная красивая любвеобильная эльфиха, с которой он только что провел удивительную ночь, и даже Брант. Даже Брант! Нико осознал, что ни эльфихи, ни Бранта больше не будет. Он не понимал, откуда у него эта уверенность, но всем своим существом ощутил, что это так. За ощущением пришло понимание. Он один.
       А город молчал. Город не собирался ни одобрять, ни осуждать Нико. Город без людей был к Нико и его мыслям совершенно равнодушен.
       Тогда Нико прислонил голову к каменному уступу у двери и заплакал.
      

    ***

      
       Брант не имел понятия, сколько часов он провел, прикованный к стене. Понимание, что ни над чем он не властен, пришло и ушло, и сменилось апатией, а апатия горечью и тоской по Фрике. Он мог, наверное, спрятать ее где-нибудь в Астафии. Спрятать и никого к ней не пускать. Сторожить вход. Или действительно пойти и проломить Фалкону череп. Мог, но не захотел. Вместо этого он пустился в опасную и совершенно бессмысленную авантюру. И что же? Получил по заслугам. Загордился - и вот стоит, прижатый стальными кольцами. А враг все не появляется. А зачем ему появляться? Он, поди, и врагом-то Бранта не считает! Так, мелкая букашка, назойливая. Может, и до букашки время дойдет, а может и нет - какая разница.
       Раздались шаги. Брант поводил глазами по зале. Никого, вроде, не было, а шаги раздавались все ближе.
       Волшебник появился перед Брантом как-то сразу, плавно но очень быстро материализуясь из воздуха. Это было невежливо, но кто же в Стране Вантит думает о вежливости?
       Брант смотрел на Волшебника, а Волшебник смотрел на Бранта.
       - Деньги есть? - спросил Волшебник.
       Брант ожидал чего угодно, только не этого.
       - Деньги? - В горле было сухо. Он откашлялся. - Деньги?
       - Да. Деньги.
       - Один золотой где-то был, - сказал Брант.
       Волшебник чуть повернул голову, и Брант почувствовал, что правая рука свободна. Она не затекла - затекло все тело. Он поводил плечом и рукой.
       - Давай сюда, - сказал Волшебник.
       - Зачем?
       - Не твое дело.
       Брант пощупал рукой правый карман. Пусто. Он потянулся к левому и долго и неудобно выдирал из него монету. Волшебник протянул руку.
       - Золото, - сказал он задумчиво. - Великая вещь. - Он повертел монетой перед носом Бранта. - Знаешь, сколько всего заключено в одной монете, а? - Он пригляделся к монете сам и улыбнулся. - За эту вот монету, именно за эту, несколько человек погибло. Она была как раз в мешке, за который они дрались. Там были другие монеты тоже, каждая со своей историей. Эта же монета участвовала в девяти сделках - девять женщин продали за нее свое тело, и только две из них были профессиональными проститутками, а почти все остальные были уважаемые девушки, ставшие в результате сделки уважаемыми дамами. Какой-то делец продал целиком свою душу, и эта монета участвовала в торгах. И кто-то властолюбивый забрал себе эту монету после того, как разделался с ее предыдущим хозяином, свел старые счеты. Двадцать шесть нищих с вожделением смотрели на эту монету, но так ее и не получили. Кто-то заплатил ею за пачку чужих писем. Кто-то пожалел ее и не купил на нее своему ребенку игрушку, ибо солидное счастье обладать монетой показалось родителю более важным, чем мимолетное счастье ребенка. А ведь эта монета относительно молода. Я собираю монеты. Покупательная их способность мне не нужна. Мне нужны души и чувства людей, связанные с монетами. Чем больше этих чувств, тем сильнее моя власть над реальностью. Ты зачем сюда пришел?
       - Я пришел просить тебя, - сказал Брант.
       - О чем же?
       - Семнадцать лет назад ты наложил заклятие на одну женщину. Я пришел просить, чтобы ты его снял.
       - Просто просить? Смешно. Ты знаешь ли, ничтожный, сколько мне заплатил тот, кто хотел, чтобы заклятие было наложено?
       - Нет.
       - Сто тысяч золотых. Если бы ты принес двести тысяч, я бы подумал. Не обязательно согласился бы, но подумал. Так что пришел ты сюда зря. И уже не уйдешь. Глупость твоя тебя сгубила. Были времена, когда я мог бы тебя отпустить. Ибо связь человека с его Создателем была сильна. Но сегодня, именно сегодня, в городе, из которого ты сюда прибыл, сносят последний действующий храм. Не закрывают, а именно сносят. И у людей нет больше защиты. Они с радостью позволяют этот храм снести. Им нет больше до храма никакого дела.
       - Ты ошибаешься, - раздался голос из глубины зала.
       Волшебник обернулся.
       Человек в бархатном синем плаще шел через зал.
       - Ого! - сказал Волшебник, усмехаясь. - Сам великий астролог пожаловал. Торговец судьбами, властитель умов.
       - Пожаловал, - согласился Базилиус, подходя вплотную. - Ты ошибаешься, друг мой. Сегодня, именно сегодня, закончена реконструкция Храма Доброго Сердца.
       - Ты врешь, - сказал Волшебник почти равнодушно. - Он был настолько развален и запущен, что без зодчего не обошлись бы, а во всем городе нет ни одного зодчего, который взялся бы его ремонтировать.
       - Зодчий приехал из-за города.
       - Уж не сам Гор ли? Нет. Гор сидит себе в Кникиче. Соломинку жует. Кто же? Я его знаю?
       Базилиус указал кивком на Бранта. Волшебник побледнел.
       - То есть как! - сказал он. - Вот этот? Который пришел меня шантажировать? Этот сопляк?
       Базилиус улыбнулся.
       - Ты не можешь его убить, - сказал он. - Он абсолютно беззащитен, но ты, именно ты, убить его не можешь.
       Волшебник вперил гневный взгляд в Бранта. У Бранта слегка закружилась голова.
       - Не могу, - сказал Волшебник через некоторое время. - Придется его отпустить. Правда, можно было бы просто ткнуть его кинжалом. Как люди делают.
       - Именно поэтому я здесь, - сказал Базилиус. - Чтобы этого не допустить.
       - Здесь, здесь... - пробормотал Волшебник. - В какой же ты нынче ипостаси? Ты нынче все еще Васенька?
       - Нет. Я нынче Базилиус.
       Помолчали.
       - Ладно, - сказал Волшебник. - Бери его себе. Не жалко.
       - Ты еще не исполнил его просьбу.
       - И не собираюсь.
       Базилиус повел рукой, и кольца, приковывавшие Бранта к стене, исчезли. Брант упал на одно колено и с трудом поднялся.
       - Пойдем со мной, - сказал Базилиус. - Вы оба.
       Они молча пересекли залу и вышли в следующую через проем. По центру залы стоял огромный сундук из хорошего дерева, с обивкой. Базилиус подошел к нему и откинул крышку. Волшебник в два прыжка оказался рядом.
       - Триста тысяч, - сказал Базилиус.
       Глаза Волшебника вспыхнули. Он погрузил руки в золото и на некоторое время застыл в этом положении.
       - Без обману, - сказал он наконец. - Триста тысяч.
       - С одним условием, - сказал Базилиус. - Фалкон об этом ничего знать не должен.
       Некоторое время Волшебник боролся с искушением.
       - Я согласен, - сказал он.
       В своем кабинете в верхней башне Замка Волшебник долго открывал какие-то шкатулки, сверялся с записями, кряхтел и сожалел, но в конце концов насыпал на блюдо бурого порошку и бросил сверху прозрачный кубик.
       - А... Эта... - сказал Брант. - Эти кубики заряжаются на пять или шесть использований, а потом чего?
       Волшебник и Базилиус переглянулись.
       - Прыткий малый, - сказал Волшебник. - Не волнуйся. Селезенку береги.
       Брант посмотрел на Базилиуса.
       - Кубики - просто символ, - сказал тот. - Вход в систему. Как расположение звезд и планет в астрологии. Заклятие уже снято.
       - Надолго?
       - Навсегда.
       - А Фалкон не знает?
       - Нет. - Базилиус положил руку на плечо Волшебника. - Вот что, - сказал он. - Парню нужно выспаться. Дай-ка ему ключ от какой-нибудь спальни.
       - Все ключи потеряны, - заявил Волшебник.
       - Скряга, - заметил Базилиус. - Пойдемте, Брант.
       Недалеко от Замка обнаружилось нечто вроде поселения, перевалочного пункта для контрабандистов. Были там и таверны. Население состояло из людей вперемешку с эльфами и ничему не удивлялось. Брант все пощупывал в кармане кожаный мешок с кубиком. Символ или нет, а как-то надежнее иметь его при себе. Заснул он сразу.
       Утром Базилиус зашел в комнату Бранта с подносом, на котором стояли две кособокие кружки с тчаем.
       - Сначала нас было двое, - рассказывал он, пока Брант, сидя на постели, прихлебывал тчай. - Но по Инструкциям требовался еще один, все равно кто, обыкновенный смертный вполне подходил. Мы даже решили, что смертный лучше, ибо не будет же он нам противоречить. Власть следовало поделить на три части. Волшебник взял себе власть над душами, что, как он сейчас понимает, было с его стороны величайшей глупостью, ибо только Создатель может действительно владеть чьей-то душой. Остальные могут использовать душу, наставлять душу, покупать и обменивать души, но о перманентном владении речи, естественно, нет. Я взял себе власть над умами, что тоже было глупостью, но кто ж тогда об этом задумывался! А смертный взял власть над сердцами - и оказался умнее нас обоих. Мы долго разбирались в Инструкциях.
       - Опять Инструкции? - недовольно спросил Брант. - Кто же их все-таки составляет?
       Базилиус быстро подошел к окну. Подобие тревоги отразилось на его обычно бесстрастном лице. Ага, подумал Брант. Лицо Васеньки - подвижное, бесконтрольное, верный признак дурных манер. Лицо Базилиуса - строгое, бесстрастное.
       - Брант, поставьте кружку и подойдите к окну, если вас не затруднит, - сказал Базилиус.
       Брант так и сделал. Из окна был виден Замок во всей своей строгой алгебраической скучной красе. Стая неприятных летающих существ с перепончатыми крыльями, огромными клювами и двойными змеевидными хвостами кругами спускалась к Замку.
       Базилиус распахнул окно.
       - Стрелок я никудышный, да еще на таком расстоянии, - сказал он. - Волшебник очень занят созерцанием трехсот тысяч и ничего не заметит. Брант, я знаю, что вы блистательный стрелок. Я полагаюсь на вас, мой друг.
       В руках у него оказался заряженный боевой арбалет. Он протянул его Бранту.
       - А что за? ... - спросил Брант.
       - Не знаю, кто их придумал, - сказал Базилиус. - Честно, не знаю. Появились сравнительно недавно. Рвут на части все живое. Проникают всюду. К счастью, летают только стаями. По одиночке было бы сложнее. Вы собьете одну, и остальные полетят сюда. Летают они не очень быстро, так что мы успеем.
       Он протянул арбалет Бранту. Брант не взял арбалет. Базилиус пожал плечами и выстрелил в направлении стаи. Стрела прошла влево от цели и, ударившись в стену Замка, упала вниз. Неспешно, стая приостановила кружение и стала разворачиваться. Базилиус чуть прикрыл глаза. В его руках был тот же арбалет, но заряженный. Он снова протянул его Бранту. Одно из существ отделилось от стаи и, набирая скорость, стало приближаться. Зоркий глаз Бранта различил открытый клюв с рядом зубов, лапы с огромными когтями, зловещие перепончатые крылья. Из клюва вырвалось злобное шипение, слышное даже на большом расстоянии. Брант принял из рук Базилиуса арбалет и приложился.
       - А Инструкции составляем мы сами, - сказал Базилиус. - Постепенно. Столетие за столетием. Нечто подобное есть у обычных людей. Например, хорошие манеры, или военное дело, или, не знаю, естествознание. Мироописание через опыт и ощущения. Беда в том, что в наших Инструкциях...
       Брант надавил курок. Стрела попала отвратительному существу в горло. Существо камнем упало на землю.
       - ...очень много условий и возможных выводов, которые люди называют предсказаниями. Не пророчествами, заметьте, но предсказаниями. Чуть меньше точности, чуть больше оперативности, пожалуйста.
       Заряженный арбалет снова был в руках у Бранта. Теперь сразу три птицы летели к окну. Брант скосил глаза, и Базилиус тут же протянул ему второй арбалет. Брант выстрелил сразу из двух и бросил их на пол, а Базилиус держал два наготове.
       - Как в военном деле можно предсказать результат сражения, или в естествознании поведение какой-нибудь, не знаю, молекулы, так и у нас, но конкретнее. В моем случае прогнозы были забавные. Романтика. Пещера, костер, астрология. Но, увы, я не понял тогда главного. Как и остальные двое. В моем случае дело было в сочетаниях. Брант, вы промахнулись, это непростительно.
       - Я в данный момент не за престиж воюю, - сказал Брант мрачно, хватая следующие два арбалета.
       - Есть вещи, которые не сочетаются ни при каких условиях. Доброта и корысть. Ум и подлость. Хорошее настроение и власть. Либо я должен был измениться, превратясь в существо, способное владеть умами, либо остаться самим собой, но плюнуть на власть. Я попробовал первое. Я, знаете, представлял все это в зловещих тонах, дескать, владение умами, ритуалы, и я в красивом бархатном плаще, а кругом, значит, злорадные лица, злобные глаза, и так далее. А вышел Васенька. Недалекий человек из какого-то возможного варианта будущего. И появились четверо его друзей, ибо не мог же Васенька прибыть один. Просто и наглядно. Вот Васенька и есть типичный владетель умов. А с третьим нашим подельником, который вам лично известен под именем Фалкон, было сложнее.
       - Фалкон!
       - Да. Фалкон. Тот, кто... сбейте вон ту, слева.
       - Не надо меня учить стрелять. Или сами стреляйте, или не ворчите под руку.
       - Прошу прощения. Итак. Тот, кто владеет сердцами людей, в принципе, может овладеть всем остальным. Но, как вы знаете, никакая власть не вечна, кроме власти Создателя.
       - Вы верите в Бога? - спросил Брант.
       - В отличие от вас, у меня в этом вопросе нет выбора. Люди выбирают, во что им верить - в Бога, в справедливое устройство общества, в прогресс, в грядущего доброго кесаря, в успехи родной страны на мировом поприще, в науку, и так далее. Нам эта роскошь не предоставлена.
       - А кто вы такие?
       - Не ваше дело, - отрезал Базилиус. - Так вот, Фалкон, который просто человек, прочел свои Инструкции от корки до корки. Проанализировал. Понял, что власть не вечна. И решил сделать ее максимально приближенной к вечности. Из всех вариантов, он выбрал самый примитивный, ибо сам Фалкон - человек недалекий, вроде Васеньки, хотя менее добрый и гораздо более целеустремленный. Полуслав, полукникич, с артанскими примесями, он выбрал себе как поле деятельности именно Ниверию, чтобы никакое кровное родство или там этническая общность не мешали ему действовать, не застили глаза. Но на поверку оказалось, что родство необходимо. И безродному Фалкону понадобился наследник из княжеского рода. Наследник автоматически делал Фалкона ниверийцем по сути, если не по крови. И Фалкон внимательно перечел те части Инструкций, где речь идет о престолонаследии. И обнаружил поразительный прогноз. Да, наследник, рожденный от высокородной женщины, действительно укреплял его власть, делая Фалкона почти всемогущим. Да. Но. В случае рождения девочки, увы, Фалкон погибал. Так получалось по Инструкциям. Как видите, у вас, людей, всегда есть выбор. Фалкон боится зачать ребенка. И в то же время боится потерять власть, а такая возможность есть, каждый день, каждый час. Он вынужден сам себе доказывать свою неприкосновенность, иногда очень рискованными методами. Он бравирует своей властью над людьми. К примеру, лет пять назад он реформировал ниверийское воинство весьма интересным способом, сделав то, на что не решился бы даже Кшиштоф - он просто казнил всех воевод и поставил на их место молодых энтузиастов. Перед тем, как казнить, он вызывал воевод к себе по одному и говорил с ними с глазу на глаз. Без охраны. И каждый воевода знал, что ему не на что надеяться, что его убьют. Они все были - закаленные в боях вояки, не знающие, что такое страх. У каждого висел на перевязи положенный по уставу меч, и они-то знали, как его выхватить и что делать потом. А Фалкон сидел перед ними один, безоружный. И ни один воевода не пригвоздил его клинком к спинке кресла. Даже не попытался. Из сорока человек - ни один. Фалкон доказательство своей власти получил, но оно временное. Его не обезвредил сороковой воевода, но ведь, кто знает, завтра придет десятый плотник, сотый купец, двухсотый аристократ, кто-то из собственной Фалкона охраны - и что же? Власть Фалкона исчезнет без следа. Поэтому ему нужен именно наследник, именно из хорошего рода. Одним страхом власть не удержишь. На пограничьях неспокойно, артанцы действительно давят, Кшиштофу действительно мерещится императорский жезл. Зыбкость власти Фалкона сегодня заметнее чем два, три, пять лет назад.
       - А что будет, если его уберут? - спросил Брант, принимая из рук Базилиуса очередной заряженный арбалет.
       - Как всегда в таких случаях. Дележ власти, интервенция со стороны либо Кшиштофа, либо Улегвича. Гражданская война.
       - Я не это имел в виду, - Брант сбил стрелой очередное чудовище и взял следующий арбалет. - Что будет с вами и Волшебником? Кому будет передана власть над сердцами?
       - Вот вы о чем, - задумчиво сказал Базилиус. - Вы, оказывается, умеете думать о других. Похвально. Скорее всего, мы потеряем волшебные силы. В Инструкциях об этом очень туманно написано, но иной исход был бы нелогичен. После потери сил я вернусь, скорее всего, в обличие Васеньки. У него жена, дети, солидный доход. Сбережения, правда, пришлось отдать Волшебнику, как выкуп за вас. Ну и леший с ними. А Волшебник займется своим любимым делом - шарлатанством. Будет фокусы в трактирах и на дорогах казать, будущее экзальтированным домохозяйкам предсказывать, атрибуты своей профессии продавать по сходной цене, как сувениры. И то ладно. Власть есть воровство, в любом случае. Люди не имеют права на власть, и мы тоже не имеем. Воруем ее у Создателя.
       - А Год Мамонта придумали все-таки вы?
       - Нет. Его случайно придумал Васенька, по дурацкому вдохновению. Ничего другого я от него и не ожидал.
       Брант приложился и прострелил последнее чудовище.
       - Хевронлинг меня предупредил, - сказал он.
       - Хевронлинг - напыщенный рыжий хвостатый дурак, - сообщил Базилиус.
       - Он сказал, что помощь придет со стороны.
       - А что, Брант, бывали случаи, когда помощь еще откуда-то приходила? Я же говорю - дурак ваш Хевронлинг. Пасся бы себе на своих полях, лопатил бы своих кобыл - а он, видите ли, мудрости изрекает.
      

    ***

      
      
       На том самом месте, где должен был быть лаз, стояла белая с черными пятнами корова и тупо жевала жвачку.
       - Пошла отсюда, - сказал Базилиус.
       Корова не поняла. Пришлось поднять ветку и хлопнуть ее веткой по заду. Корова двинулась с места медленно и с достоинством, не переставая жевать.
       - Внешний лаз все там же? - спросил Брант.
       - Внешний? А! То, что Васенька величает порталом. Там.
       - Мне бы не хотелось еще раз идти этой дорогой, - сказал Брант. - Нельзя ли покороче мне путь сделать?
       - Ишь какой, - сказал Базилиус. - Пользуешься хорошим к тебе отношением. Злоупотребляешь.
       - Там лешие, ведьма эта. Может, еще один дракон.
       - Нет, второго дракона Волшебник даже еще не задумал. Будет, но нескоро. Лешие - да, неприятные типы. Откуда они взялись - неизвестно.
       - Это здесь традиция такая, - заверил его Брант. - Никто не знает, что откуда берется.
       - А? - Базилиус внимательно посмотрел на него. - А! - он засмеялся. - Точно, есть такое. А ведьма... да, ее следует опасаться. Непредсказуемая баба. Все капризы да фантазии. А кентаврам вы, вроде, понравились?
       - Хевронлинг просил меня привезти ему тчай.
       Базилиус еще раз засмеялся, качая головой.
       - Я буду в их краях скоро, - сказал он. - Если не забуду, привезу, леший с ними. Скажу, что от вас. Ладно. Будет вам скорый отсюда выход. Но к эльфам вам ведь надо попасть обязательно? Не собираетесь же вы оставить Нико здесь?
       - Вы тоже за него боитесь? - спросил Брант, улыбаясь.
       - Я за Вантит боюсь, - ответил Базилиус.
       - Там, внизу, сидит этот...
       - Данность. Помню. Раньше лешие сидели. Данность придумал Волшебник, по совету Фалкона. Идущих с этой стороны Данность не трогает.
       - Это точно?
       - Совершенно точно. Идите смело. Ну, всего.
       Они пожали друг другу руки.
       Брант прошел через предоставленное коровой пространство и снова очутился в помещении с факелами. Данность спала, свернувшись калачиком. Брант подумал, не прихватить ли с собой Инструкции - фолиант как раз лежал на виду - но передумал. Сняв со стены факел, он проследовал знакомым путем через темные залы. Кости куда-то пропали, пол был ровный и чистый. Знакомый петляющий коридор в милю длиной. Винтовая лестница.
       Один раз Брант присел на ступеньку передохнуть и вынул из кармана кожаный мешок. Кубик был на месте.
       В Дурке никого не было. Брант подошел к платежному прилавку, налил вина в стакан, выпил залпом, отодвинул засов и распахнул дверь. Нико спал на крыльце, свернувшись калачиком. В городе эльфов был ранний вечер, и город был пуст.
       Зодчий повертел головой, пытаясь уловить ритм жизни города, проверяя, не ошибся ли он. Нет. Не только окраина - центр тоже явно опустел. Куда это все подевались?
       Он потушил факел и сел рядом со спящим Нико на ступеньку. Хорошо, что Нико сразу нашелся. А все остальное значения не имеет. Ну были эльфы, а теперь нет. Сейчас не до них. Базилиус обещал короткий путь, но инструкций не дал. Инструкции... Как все-таки народ любит темнить, строить из себя загадочных. Захотелось дать кому-нибудь в морду. Брант собрался было будить Нико, но остановился, приглядываясь к очертаниям домов вокруг. Очертания слегка расплылись, будто частично скрытые туманом, и начали почти незаметно, ненавязчиво меняться. Менялась в основном структура - кирпич уходил, приходил известняк, а форма трансформировалась в соответствии с материалом.
       Брант вскочил на ноги. Ничего угрожающего в изменяющемся ландшафте вроде бы не было. Вроде бы.
       Брант хотел было выбежать на середину улицы, но побоялся оставить спящего на крыльце Нико, дабы не изменился его друг вместе с городом, превратясь, к примеру, в мамонта.
       Река исчезла. То есть, близость воды ощущалась, но самой реки не было видно - возможно, русло поменяло направление. Деревья пожелтели и потеряли часть листьев - в проявляющемся городе была осень.
       Брант снова сел на крыльцо рядом со спящим Нико. Стена за спиной была другая - узорчатая, с выдумкой, и вообще дома вокруг не были больше домами окраины, но явно относились к центру. Очевидно этот новый, другой город, был значительно больше миниатюрного города эльфов. В новых очертаниях присутствовал какой-то очень знакомый элемент.
       Через четверть часа Брант начал понимать. В перспективе диагонально уходящей от него улицы стал виден шпиль Кронинского Храма.
       Резко похолодало. А потом на улице появились прохожие и кареты. Вскоре послышались первые звуки. Скрип колес. Стук каблуков. Разговоры. Окрик. Ругань. Эхо. Большинство людей на улице были светловолосые.
       Кругом был Кронин.
       Подождав еще четверть часа из опасения, что все опять изменится, Брант мысленно поблагодарил Базилиуса за эту, еще одну, услугу, и потряс Нико за плечо.
       Нико открыл глаза, огляделся, и вскочил на ноги.
       - А? - сказал он. - Что? Брант! - Он кинулся Бранту на шею. - Ты жив! Ну ты даешь! Куда это нас занесло? Где все?
       - Приди в себя, Нико, - сказал Брант спокойно. - Ты в Кронине. Все в порядке.
       - Но мы были у эльфов. Вантит!
       - Тебе приснилось.
       - Да? Ты уверен?
       Брант посмотрел ему в глаза и почувствовал укол совести.
       - Долго рассказывать, - сказал он. Подумав, он добавил, - Но я расскажу. Только вот надо бы... денег раздобыть.
       О деньгах надо было думать раньше, сообразил он. Леший всех возьми, Базилиус не отказал бы, да и сам должен был вспомнить! Но мысли их во время обсуждения кто чем владеет были, по-видимому, слишком возвышены, чтобы вспоминать о хлебе насущном.
       Нико покопался в карманах.
       - Вот, - сказал он.
       На ладони его лежала брошь.
       - Это еще что такое! - строго сказал Брант.
       - Мне подарили.
       - Кто?
       - А кто тебе подарил твой камзол?
       Действительно, подумал Брант. Стою как идиот в костюме судебного клерка, эльфа, давит он мне на подмышки, а сам упрекаю человека в воровстве. Может, ему и правда подарили.
       - Ну, пойдем, что ли, к ювелиру, - сказал он.
       Ювелир оценил брошку в семь золотых.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. КТО ГЛАВНЫЙ - ИСТОРИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО И ЛЕГЕНДА О МАЛЬЧИКЕ ПО ИМЕНИ АХОТ.
      
      
       Растущая армия Кшиштофа хорошо содержалась, и это наконец сказалось на состоянии страны. Во многих деревнях начался нешуточный голод. Когда дети стали пухнуть и умирать от недостатка еды, в нескольких местах одновременно вспыхнули крестьянские восстания. Тощие, изможденные люди с граблями и топорами нападали на административные центры, убивали наместников и сбивали замки с житниц. Потенциальный император Кшиштоф действовал, как всегда, оперативно, и в короткий срок жестоко и кроваво подавил все бунты. Воины его имели приказ пленных не брать и, по возможности, уничтожать бунтовщиков вместе с семьями. Многие воины сами были из крестьян и фермеров и усомнились бы в состоятельности методов правителя, если бы не второй приказ, вменяющий полководцам нерадивых и жалостливых казнить на месте.
       И все успокоилось. Действовала нехитрая арифметика Кшиштофа. Если в селении живет сто человек, и хлеба хватает только на семьдесят, в живых надо оставить пятьдесят, а излишек пойдет войску. Продовольственная проблема была таким образом временно решена, хотя Забава выразила, под влиянием мужа своего Ярислифа, всенародный протест.
       Кшиштоф иногда завидовал артанцам. Лишние рты в Артании либо ликвидировались на местах без вмешательства правителя, либо гибли в междоусобицах и стычках со Славией и Ниверией.
       Экспедиционный корпус из Славланда торчал в Кникиче четвертую неделю, и переговоры посланцев Кшиштофа с посланцами Князя Улегвича (и самим Улегвичем, инкогнито) велись под аккомпанимент славских походных песен. Лазутчики Кшиштофа докладывали, что многочисленные войска артанцев поттягиваются к межгорному проходу и готовы, пройдя через Кникич, напасть, но Кшиштоф только усмехался.
       Зато Фалкон забеспокоился. Хок находился в Кникиче и действовал, но Хок был плохой дипломат. И если Кшиштоф тайно надеялся, что вместо того, чтобы ударить по Ниверии, артанские войска все-таки повернут в Славию, что даст ему, Кшиштофу, возможность их разбить, а потом гнать перед собой до самой Арсы, и уж там диктовать условия, украсив город славскими флагами, то Фалкон опасался прежде всего за свои границы. Недавняя реформа войск временно ослабила Ниверию и нужно было выждать время, пока новые воеводы наберутся опыта. Настроение в стране было неблагоприятное, заговорщики наглели и уже открыто выступали на Форуме, весьма небрежно маскируя обвинения и намерения, урожай на полях выдался плохой и цены подскочили, а двумя неделями ранее он поспешил арестовать Комода, и совершенно зря! Комод, конечно, разнежился, мягчая на глазах, но другого такого опытного дипломата в стране не было.
       И за Комодом пришли в Сейскую Темницу Фокс и компания, и с почестями и извинениями привезли его в особняк Фалкона, где его ждал совершенно потрясающий обед, который после трехдневной вынужденной диеты показался Комоду даже вкуснее, чем он на самом деле был. Фалкон сидел рядом с извиняющимся лицом и униженно просил прощения.
       - Это просто была вспышка гнева, дружище, - говорил он. - Заговорщики несколько раз упомянули ваше имя, сказали, что вы их снабжаете деньгами и советами, а тут столько всего разного на нас навалилось. Простите меня, друг мой, простите.
       Комод разжалобился и обнял Фалкона. Вся его, Комода, сознательная жизнь была посвящена Фалкону. Интересы Фалкона были его интересами. Он простил.
       - Нужно ехать в Кникич, не так ли? - спросил он, нарезая глендис и утирая слезы умиления.
       - Да, друг мой.
       - На переговоры?
       - Да, но начинать все сначала поздно.
       - То есть, - сказал Комод, - нужно просто подкупать посланцев.
       - Да.
       - Двести тысяч, - прикинул Комод.
       - Не мало ли?
       - Артанцы - не славы, они скромнее, - заметил Комод.
       Несколько человек явились к казначею с письмом от Фалкона о двухстах тысячах. Казначей открыл все потайные двери, отпер все сундуки, чтобы они удостоверились - государственная казна пуста. Фалкон, когда ему доложили об этом, пришел в неописуемую ярость и тут же написал приказ об аресте и казни целой трети ответственных за сбор налогов.
       Сверились с хранившимися в ведомстве Хока письменными доносами. Фокс в сопровождении помощника явился в резиденцию купца по имени Куз, основного конкурента Боша. Личная охрана купца, не знавшая Фокса в лицо, осведомилась, назначена ли аудиенция. Фокс и его помощник нейтрализовали и связали четверых охранников и проследовали в кабинет купца.
       Купец Куз, привыкший к подобострастному отношению со стороны потенциальных должников, выразил веселое сожаление, объяснив, что таких денег у него нет, и вообще нет наличных - весь капитал в обороте. Тогда помощник встал у двери в кабинет, а Фокс выволок купца из кресла через стол и некоторое время его бил, без особой страсти. Купец очень быстро признался, что в подвале дома имеется сундук с тремя или четырьмя сотнями тысяч золотых. Помощник связал купцу руки за спиной и, выведя из дому, посадил в карету, которая отправилась к Сейской Темнице, где, предполагалось, купец расскажет об остальных своих сбережениях, а также о заговоре против Рядилища, а Фокс и помощник, с помощью двух слуг купца, вынесли сундук из подвала и погрузили на козлы другой кареты, которая с охраной из двадцати конников и Комодом внутри тут же отправилась в Кникич.
       В Кникиче Комод, страдая изжогой от местной еды, нанял себе маленький незаметный дом, в который Хок с помощниками стали приводить по ночам артанских воевод, отвечавших за действия войск Улегвича, выкрадывая их по одному и возвращая до наступления утра на место, напуганных и щедро одаренных. С воевод не требовали расписок, но воеводы прекрасно понимали, что если Комоду будет нужно, он просто передаст Улегвичу их имена, а уж Улегвич без всяких расписок установит факт предательства.
       На следующем совещании с воеводами Улегвич уяснил, что, поскольку в данный момент Славланд сильнее Ниверии, удар следует наносить именно по Славланду. После взятия Висуа, Ниверия постарается сдаться сама, так будет напугана. В крайнем случае можно будет послать человек сто в Астафию, чтобы арестовали Фалкона.
       И Улегвич решился. Под разными предлогами посланцев Кшиштофа выслали из Кникича обратно в Славию и через некоторое время огромное артанское войско выступило по северо-восточной дороге в направлении Висуа. В это время неожиданно началась поздняя славская осень. Она начиналась неожиданно каждый год, и даже сами славы не могли к ней привыкнуть. Единственная мощеная, цементом укрепленная большая дорога построена была недавно по инициативе мужа Забавы Ярислифа и шла от Висуа на юг к ниверийской границе. Остальные дороги размыло и развезло, и артанцы передвигались через топкое месиво медленно. Улегвич понял свою ошибку очень быстро. Он привык, что сезон дождей начинается незадолго до короткой артанской зимы, и решил, что в других странах дела обстоят примерно таким же образом. Теперь отступать обратно в Кникич было поздно и опасно - в лучшем случае это грозило частичной потерей доверия артанских воинов к их военачальнику, а в худшем - неправильной интерпретацией дождей как знамения Великого Рода.
       Неожиданно Улегвичу повезло. На седьмой день перехода дожди прекратились и засияло солнце, и все последующие две недели на небе не было ни облачка. Дороги подсохли, и Улегвич с войском стал быстро продвигаться вглубь Славии.
       Прагматичный Кшиштоф к этому моменту уже не верил в осеннее наступление Улегвича и пребывал с небольшим экспедиционным корпусом на незаселенном севере Артании, у самых гор, где под руководством ученого по прозвищу Лейка велись раскопки и освобождаемые от пыли веков артифакты вызывали горячие споры между правителем Славии и главой археологов. Обломки мраморных статуй и остатки публичной бани поддерживали исследовательское возбуждение в обоих мужах. Чувства юмора у Лейки не было, зато его подчиненные открыто зубоскалили по поводу официальной цели экспедиции - "Народ должен знать свою историю", справедливо отмечая, что остатки древней языческой цивилизации в Артании вряд ли имеют прямое отношение к славской истории, а народу вообще все равно. Слыша шутки археологов, Кшиштоф не приходил в ярость но, напротив, краснел и оправдывался, что еще больше забавляло шутников. Курьер, прибывший из-за гор, положил конец участию Кшиштофа в исследованиях. Артанское войско быстро продвигалось к Висуа.
       Взяв с собой дюжину конников, Кшиштоф устремился в Славию. Пролетев вдоль побережья Северного Моря и повернув на юго-восток, он убедился в правдивости донесения - дороги стояли сухие.
       На пути артанского войска встречались иногда патрули, которые в панике бежали. Первый бой случился, когда большая часть пути была уже пройдена и до Висуа оставалось двести верст. Небольшое славское войско встретило неприятеля на поле у селения. Артанцы, поверившие в гений Улегвича и собственную непобедимость, разбили войско меньше чем за час.
       Во все концы Славии спешили курьеры. Войска стягивались к столице - и явно не успевали. Двадцать тысяч воинов, охранявших столицу, не были готовы к бою. Многие дезертировали. В Висуа доходили вести из разграбленных и сожженных селений, встретившихся артанцам на пути. В столице началась паника.
       Кшиштоф прибыл в столицу ночью и наорал на дрожащую от ужаса Забаву, которая знала о соотношении численности войск артанского и славского на подходах к столице.
       - Что ты трясешься, дура! - кричал он. - Как людей казнить да пороть, это ты с удовольствием, а как столицу защитить - в кусты? Приезжай скорей, милый братик?
       - А где ты шлялся все это время! - захлебываясь ужасом, кричала Забава. - Защищать страну - твоя обязанность! Мое дело - поддерживать культурный уровень! Ой, бедная моя головушка! Что сделают со мной эти дикари!
       Кшиштоф пропустил "культурный уровень", явно слова Ярислифа, мимо ушей. Так спокойнее.
       С личной охраной он выехал к войскам, стоящим в предместьях.
       - Воины! - крикнул он. Его присутствие взбодрило воинов. - За нашими спинами - сердце Славии. Висуа! Там наши жены и дети! Мы положим наши жизни, но не дадим наших жен и детей на растерзание артанской швали!
       "Жены и дети" в устах известного мужеложца не показались никому смешными. Войска выразили свое согласие, подняв копья верх.
       Артанская лавина приблизилась к Висуа и была встречена в лоб. В добавление к "женам и детям", задние ряды славов получили приказ стрелять по бегущим и отступающим. Яростное сопротивление славов остановило артанскую лавину. Артанцы разбили шатры и приготовились ко сну, чтобы на утро со свежими силами добивать славов. О том, что малочисленное войско нападет на их армию, они не беспокоились. Но деятельный, одержимый Кшиштоф с двумястами всадниками предпринял ночную вылазку. По обыкновению, он атаковал с фланга, молча. Славы ножом прошли сквозь артанский контингент, кидая факелы, стреляя зажженными стрелами, и сметая все на своем пути. Артанцы в страхе выбежали из горящих шатров. Отряд Кшиштофа скрылся также неожиданно, как появился, и вернулся к своим, потеряв пятнадцать человек. Оставшихся пересчитали и учли поименно, обнаружив с запозданием, что Кшиштофа среди них нет.
       Наутро артанец с белым флагом прибыл в лагерь славов и сообщил, что Кшиштоф взят в плен. Ему тут же предложили любой выкуп и любое количество пленных в обмен на конунга, но посол только улыбнулся зловещей артанской улыбкой. Кшиштоф под конвоем, связанный, направлялся теперь в Кникич, а оттуда в Артанию. Артанцам не нужны переговоры. Артанцы не желают даже добровольной капитуляции Висуа. Они захватят город и будут диктовать условия. Правительство Славии более не существует. Славия находится под властью Улегвича.
       Выслушав эту блистательную речь, славские полководцы послали курьеров в столицу, а затем, оставив младших воевод сдерживать натиск артанцев, устремились в Висуа сами - делить власть, а может просто прятаться, смотря по обстоятельствам.
       Во дворце конунга собралось срочное совещание. Дрожащую, плачущую Забаву привели под руки слуги. Толстая Услада тоже присутствовала. Был и Ярислиф, и два его незаконных шестнадцатилетних сына, один из которых был сыном Услады. Ярислиф был бледен.
       Один из сыновей, с очень обиженным лицом и охотничьим арбалетом в руке, занял позицию в углу зала, в отдалении, сделав вид, что ему все это неинтересно, и вообще лучше бы он сейчас бегал бы по лесу, белок стрелял.
       - Что же делать, что же делать, - причитала Забава, плача.
       Пятеро воевод переглядывались.
       - Надо сейчас же назначить нового главнокомандующего, - сказал один из них.
       - Но как же... как же... - заныла Забава.
       - Тише, - сказал вдруг Ярислиф. - Есть только один выход.
       Все повернулись к нему. Он продолжал сидеть, бледный, мрачноватый, но спокойный.
       - Новый главнокомандующий ничего не решит. Нам нужно удержать столицу, пока не подтянутся войска из провинций. Войско не сражается за главнокомандующего. Войску нужен конунг. Следует назначить нового конунга.
       Последовало неловкое молчание.
       Один из воевод сказал, - Да, это хорошая мысль. Новый конунг, которого уважают войска, мог бы спасти положение. И если присутствующие согласны, я принесу эту жертву ради страны и народа и стану им.
       Все почему-то застеснялись, возможно из-за косноязычия воеводы.
       - Я вовсе не вас имел в виду, - сказал Ярислиф.
       - Кого вы имели в виду, значения не имеет, - парировал воевода. - Важно понять, кто сейчас главный. И сделать его конунгом. И вот я вас всех спрашиваю - кто лучше всех знает обстановку и за кем пойдут войска и народ?
       - При чем тут народ? - Ярислиф улыбнулся. - А обстановку знают все. Обстановка такая - или мы сдерживаем Улегвича, пока поттягиваются войска, либо Улегвич превращает Висуа в груду костей, пепла, и раскаленных камней.
       - Ах! - сказала Забава.
       - Вот я и говорю - кто главный? - настаивал воевода.
       Он повернулся к остальным воеводам. Они смотрели на него скептически. Свиньи!
       - А Забава говорит - ах! - заметил Ярислиф.
       - Но новый конунг все-таки нужен?
       - Да. Это я, - сказал Ярислиф.
       Теперь все смотрели на него.
       - Ой, перестань... - начала было Забава.
       Толстая Услада, сидевшая рядом с ней, прошептала ей на ухо, - Заткнись, старая блядь.
       Забава вытаращила глаза и замолчала.
       - Что вы плетете! - возмутился воевода.
       - Я сказал - новый конунг это я, - повторил Ярислиф.
       В голове воеводы молниеносно возник смелый план. На него смотрят скептически, над ним чуть ли не насмехаются. Нужно их ошарашить - смелым обвинением и кровью! И тогда они сами попросят его стать конунгом.
       - Я все понял, - сказал он. - Ярислиф - предатель. Он продал Кшиштофа артанцам, чтобы захватить власть! - он вскочил на ноги и выхватил меч. - Я не допущу этого! Смерть предателю! - Воевода запрыгнул на стол и направил острие меча на Ярислифа. - Ниверийская гадина! - крикнул он. - Умри же!
       В дальнем углу тренькнула арбалетная тетива. Стрела пронзила воеводе горло и он упал, не вскрикнув. Шок и кровь, да, случились, но помогли совсем не тому, кто на них рассчитывал. Ярислиф поднялся.
       - Другого выхода действительно нет, - сказал он. - В том числе и у меня. Власть не есть забава, но есть ответственность. - Ему понравился собственный каламбур, но он не стал концентрировать на нем внимание аудитории. - Любой из находящихся в этой зале, будучи избраным на власть, потеряет ее через три дня.
       - Это почему? - спросил один из оставшихся в живых воителей и с опаской посмотрел в дальний угол, где по его направлению медленно поднимался арбалет.
       - Потому что тщеславие есть способ, но не цель, - ответил Ярислиф. - Кшиштоф сделал вас воеводами. Он мог бы сделать кого-то из вас преемником, но не сделал.
       - Но ведь и вас не сделал! - возразил другой воевода, тоже поглядывая на дальний угол. - Вы ведь даже не слав! Вы не нашей крови! Несмотря на взятое вами имя, все знают, что вы нивериец!
       - И тем не менее, - сказал Ярислиф, - я вот уже лет пятнадцать правлю Славией. И если вы даже этого не видите, то как же можно рассчитывать на то, что вы разгадаете замыслы врага?
       Воеводы отвели глаза.
       - Дайте мне меч, - сказал Ярислиф, покосившись на мертвого воеводу на столе. - Вот вы! Меч! - он протянул руку к одному из воевод. Тот вынул меч, взял его за клинок, и протянул Ярислифу.
       - Глашатаев сюда, - сказал Ярислиф.
       Второй незаконный сын быстро вышел. Воцарилось напряженное молчание. Через минуту несколько глашатаев вбежали в зал.
       - Во все концы столицы, - сказал им Ярислиф. - Зовите народ, но в первую очередь воинов. На площадь перед дворцом. Ровно через час я обращусь к народу с балкона, как делал великий Кшиштоф.
       Через час огромная толпа с надеждой взирала с площади на балкон. Ярислиф вышел с Забавой под руку. За ними вышли воеводы.
       - Славы! - сказала Забава. - Слушайте меня, славы.
       - Громче, - тихо сказал Ярислиф, - если не хочешь, чтобы они через два часа тебя убили. Громче и больше энтузиазма. Изображай решимость.
       - Слушайте меня! - решительно проскандировала Забава. - Все вы уже знаете, что брат мой, защитник Славии, взят в плен и, возможно, убит. Сейчас не время скорбеть, славы. Враг идет к столице - страшный враг, беспощадный. Нам нужен новый правитель, славы - и вам, и мне. Самый решительный, самый верный, самый прозорливый. Братья и сестры - вот ваш новый конунг. Я, правительница Забава, первая ему присягаю. Будь милостив к нам, Ярислиф, и убереги нас от коварных врагов!
       Она повернулась к Ярислифу и встала перед ним на колени. Воеводы вытащили мечи, отсалютовали, и последовали ее примеру. Ярислиф поднял меч.
       - Славы! - крикнул он. - Все вы знаете, я не брат вам по крови. Но моя верная служба вашей стране, и давно уже моей стране, лучшее доказательство, что сердце мое принадлежит вам. Обещаю вам, что вы не пожалеете о своем выборе. Я люблю вас, славы, люблю всей душой. Враг стоит у порога, но я, Конунг Ярислиф, даю вам слово, что этот порог он не переступит. Расходитесь по домам, открывайте таверны, веселитесь! Столица в безопасности. А те из вас, кто готов к бою, да последуют они за мной! Сейчас! Я выезжаю, чтобы дать артанской нечисти бой. Не видать им нашей столицы! Славы! Может на этой площади есть кто-то, кто сейчас думает - с артанцами он будет сражаться, а с братьями его ниверийцами будет ли? Не отдаст ли он нас Ниверии? Братья и сестры, обещаю вам, что любой нивериец, пришедший в Славию с мечом, будет уничтожен. Да здравствует Славия!
       Надежда засияла ярким светом. Площадь разразилась восторженными криками.
       После того как Ярислиф в сопровождении воевод и трех тысяч воинов уехал давать артанцам бой, между царственными сестрами произошла царственная перебранка.
       - Как ты смеешь что-то говорить, толстая дура! - кричала Забава. - Что ты вообще делала в зале, корова!
       - Ты можешь сколько угодно притворяться его женой, - кричала Услада, - но все в этой стране знают, кто мать его детей!
       - В этой стране каждая десятая - мать его детей! - кричала Забава. - И они сами их растят, а твоих выблядков растят няньки и гувернеры, пока ты обжираешься хрюмпелями!
       - Закрой сачок, высохшая вобла! - кричала Услада. - Я его утешала в суровые дни, пока ты на ярмарках пьянствовала!
       - Ты? Утешала? - кричала Забава. - Ты себя утешала! Посмотри на себя, кто с тобой ляжет, это сверхчеловеком нужно быть!
       - Я его люблю, а ты просто подстилка для ниверийцев, и никакого удовольствия они от твоих сухих костей не получают! - кричала Услада.
       - Матушка, - сказал входя, подросток - незаконный сын Ярислифа. - Матушка и вы, тетя, перестаньте кричать, вас весь дворец слышит, кто чья подстилка и корова.
       Полностью доверяя военному гению Кшиштофа, Ярислиф продолжил то, что делал предыдущий конунг - оставил все на своих местах, включая заднюю линию, стрелявшую по отступающим. Тем не менее, отступать пришлось, всем войском, отступать и надеяться, что подкрепления прибудут до того, как отступающее войско начнет падать спинами в реку Висуа. И подкрепления успели. Натиск артанцев снова остановился. Но Улегвич был упрям, а артанцы многочисленны. Славы сдерживали наступление ударами в лоб, славские снайперы терзали артанцев с флангов, прячась за деревьями, и все равно артанцы, превосходя славов численностью в несколько раз, не поворачивали обратно. Славию можно было взять просто измором. Ярислиф яростно жевал походные сушеные хрюмпели в своем шатре, не зная, что и думать, и пытаясь угадать, как действовал бы на его месте Кшиштоф. Но как-то утром, проснувшись от холода и государственной печали, он вышел из шатра и начал понимать.
       На Славию крупными хлопьями падал снег. К полудню снег перестал, зато ударил мороз. Славы были к этому готовы очень плохо. Каждый год снег и мороз заставали их врасплох. Но артанцы к морозу не были готовы совсем.
       Рассчитывавший быть в Висуа ранней осенью, Улегвич не позаботился о теплой одежде для своего воинства. Теплую одежду по замыслу должны были предоставить поверженные славы. Отказавшись повергаться, подлые славы нарушили планы артанского властителя.
       Улегвич также был удивлен и даже возмущен приходом к власти какого-то Ярислифа, продолжавшего следовать тактике Кшиштофа.
       Вообще, последнее время у Улегвича было отвратительное настроение. Продрогшие его воины стали было охотиться на крупных хищников, чтобы, убив их, облачиться в их шкуры. Все в Артании знали, что Славия кишит, например, медведями. Но, очевидно, медведи боялись артанцев еще больше, чем славы, и все сбежали куда-то и попрятались. Еще здесь должны были водиться волки и барсы, но они тоже сбежали. Во всяком случае, ни одного барса артанцы так и не увидели.
       На третью ночь мороз был лютый, и часть войска Улегвича к утру не проснулась. Когда Улегвичу об этом доложили, он наконец осознал полный провал кампании. На всякий случай он снарядил пятьсот всадников и послал их в Висуа в обход славского заслона, чтобы хоть немного город потрепали и пожгли, население попугали, трофеями и бабами бы разжились. Но непонятный коварный Ярислиф как будто ждал этого маневра. Ни один из всадников не достиг столицы, а назад вернулось только несколько человек. После этого Улегвич дал приказ уходить, но еще тысяча всадников отстала от войска и устремилась на юг. Там было теплее, там была Ниверия, там был уже сожженный один раз Кронин. Подлый Фалкон, подозревал Улегвич, обрадовался и расслабился - два его врага основательно ослабили друг друга. Оставим же след в подлой Ниверии. Именно туда нужно было идти с самого начала, но он послушался своих дураков-воевод, а ведь обещал себе никого никогда не слушать. Пусть еще раз запылает Кронин.
       Но Ярислиф предвидел и это. Он не послал гонцов к Фалкону. Он послал гонцов в Кронин.
       Используя самые короткие пути, охотничьи тропы сквозь лес, обогнав артанских всадников, гонцы явились к мэру Кронина и напугали его сообщением, что артанский отряд вот-вот войдет в город - уведомлять Фалкона поздно. Мэр собрал под свои знамена местное воинство и получил весьма сносное войско, во главе которого встала местная аристократия, не питавшая симпатий к столице и желавшая дать артанцам бой своими силами.
       Не ждавшие сопротивления, артанские всадники были остановлены и обращены в бегство. Ниверийцы гнали их на северо-запад, к Кникичу. На пограничье со Славией уцелевшую часть отряда приветствовал арбалетными стрелами славский пограничный гарнизон. Попав между молотом и наковальней, артанцы рассыпались и пробирались в Кникич по одиночке.
       Сегодня никто не может с совершенной точностью сказать, почему кронинская пятая колонна, она же артанская прослойка, выбрала именно этот момент, чтобы активизироваться. Возможно, одному из лидеров прослойки пришло в голову, что о них просто забыли. Возможно также, что здесь действовали провокаторы Фалкона. Так или иначе, кронинские артанцы решили, что час настал.
       Так родилась легенда об артанском мальчике Ахоте, отдавшем жизнь за Великую Артанию, коя легенда культивировалась артанским Сопротивлением в последующие века. Как во всех государственных легендах, в этой легенде много домыслов, а ключевые события искажены и порой представляют собою прямо противоположное тому, что было на самом деле.
       По легенде, в Кронине существовал заговор ниверийцев против артанской прослойки, о котором восьмилетний Ахот узнал, уснув и проснувшись под столом в гостиной в доме, где у богатых хозяев работала его мать. Выбраться из дома было невозможно - все выходы охранялись. Тогда мальчик Ахот пробрался в кабинет хозяина, записал все, что слышал, на нескольких листах бумаги, сделал из этих листов птичек, и запустил птичек из окна. Несколько человек подобрали ахотовы письмена. Среди них были и артанцы, и ниверийцы. Артанцы сообщили о готовящейся резне своим, а ниверийцы передали птичек хозяину дома, который запорол мальчика Ахота до смерти. Перед тем, как покинуть город, несколько храбрых артанцев пробрались в дом и убили хозяина, а тело мальчика выкрали и похоронили с почестями.
       Ни один из сюжетных поворотов легенды не выдерживает никакой критики. Почему в доме, где составлялся антиартанский заговор, служила артанка? Почему мальчик уснул под столом? На каком языке писал он свои письмена, и если на артанском, то почему они заинтересовали ниверийцев? Зачем было запарывать мальчика, если его можно было преспокойно использовать, как заложника или как приманку? Почему хозяин, зная о том, что заговор раскрыт, не принял мер предосторожности, обезопасив себя от мести артанцев? В некоторые периоды в Артании за высказанные вслух сомнения по поводу легенды вырывали язык.
       На самом деле мальчику Ахоту было целых двадцать два года, и он преспокойно учился в Кронинском Университете. В Кронине он проживал с восьми лет и, хоть жил в той части города, где концентрировались артанцы, по-артански говорил с трудом и мыслил в соответствии с ниверийскими устоями. Его мечтой было посвятить себя астрономии и естествознанию. Некоторые его сверстники-артанцы вели себя также, и единственное в местном быту, к чему они не обнаруживали склонности, был ниверийский монотеизм. Избавившись от идолопоклонства (к неудовольствию старших артанцев), в единого Создателя и Его Ипостаси они не верили, находя отказ от веры приемлемым, но смену вероисповедания кощунственной.
       Трения между Артанией и Ниверией обострили враждебное отношение артанцев и ниверийцев в Кронине. В отличие от тех своих артанских сверстников, которые не посещали занятий в Университете, Ахот понимал и видел больше, чем они. Обе этнические группы руководствовались страхом и недоверием друг к другу. И когда прослойка активизировалась и большое число молодых и среднего возраста артанцев решили выступить в Славию, чтобы помочь Улегвичу захватить ее, Ахот уже знал, чем все это кончится. У кронинских артанцев не было ни военного опыта, ни представлений о том, что такое война, ни понятия о географии. Они ничего не знали о планах Улегвича. Ими двигал один лишь артанский энтузиазм. Три тысячи их, с горящими глазами и полными ненависти ко всему не-артанскому сердцами нестройной толпой вышли и выехали на Северную Дорогу. А Ахот остался в Кронине.
       Энтузиазм трех тысяч поостыл - не сразу, но вскоре. Во-первых, по мере приближения к границам Славии становилось все холоднее. Во-вторых, мечи и топоры в руках с каждым днем пути казались все тяжелее. В третьих, на одном из ночных привалов несколько человек были задраны медведями, которым вроде бы полагалось готовиться к зимней спячке, а они не готовились. В четвертых, когда идешь на священную войну с неверными, враг должен атаковать сразу, чтобы его можно было сразу убить и насладиться видом его крови, а врагов все не было - у рьяных фанатиков появилось чувство, что их просто игнорируют. И, наконец, в пятых, на пограничье им встретился славский патруль, раз в десять уступавший артанцам в численности, зато хорошо обученный, дисциплинированный, и непреклонный. Артанцы, рассчитывавшие, что от одного их вида враг побежит, были озадачены. Славы сначала дали несколько арбалетных залпов, а затем разделились на две группы и галопом въехали в артанскую толпу, рубя, разрезая, протыкая и вытаптывая все, что двигалось. Энтузиасты, чьи глаза широко раскрылись от ужаса, как раньше раскрывались от рвения, бросились бежать. Их догоняли и приканчивали. Примерно две трети спаслось и несколькими окольными путями порознь они начали пробираться обратно в Кронин. Там их уже ждали.
       Вернувшееся кронинское войско, уничтожившее тысячеконный артанский десант, было озлоблено потерями, опьянено победой и ждало почестей. Вместо этого воины увидели враждебных артанцев и трусящих ниверийцев. Они послали несколько человек в разведку, и по их возвращении стали ждать, пока энтузиасты вернутся в город, после чего они методично и злобно стали резать всех артанцев подряд, в чем им очень помогал почуявший легкую наживу преступный элемент - артанских девушек можно было безнаказанно насиловать, мужчин грабить, и убивать всех. Ранее боявшиеся артанской спайки, преступники распоясались.
       Ахот скрывался в доме своей ниверийской любовницы. Девушка его любила и выдавать не собиралась. Родители ее ничего не знали, зато знал младший брат, восьми лет от роду, совмещенный в легенде с самим Ахотом. Он-то и написал на нескольких листах, что в доме срывается артанский преступник и, не трудясь делать птичек, просто выкинул листы из окна своей комнаты. Листы подобрали и прочли.
       В дом пришли воины и произвели обыск. Ни Ахота, ни девушки в доме уже не было - выйдя на улицу, девушка подобрала одну из листовок и влюбленные срочно бежали из города. После этого ночью на дом напали патриотически настроенные бандиты и, убив всех домочадцев и вынеся все драгоценности, сожгли его. Воины не одобрили, но и не осудили, поступок.
       По некоторым сведениям, Ахоту и девушке удалось добраться до Кникича и едва избежать смерти от славских мечей. Они перебрались в Артанию и через несколько месяцев обнаружились в одном из крупных поселений. Там на Ахота смотрели косо, как на человека, долго жившего на вражеской территории и набравшегося вредных вражеских идей от неверных. В конце концов его просто убили, а девушку взял себе в наложницы местный князь. Она родила ему нескольких детей и дожила в Артании до глубокой старости.
       Летопись, повествующая об этих событиях, повсеместно была объявлена фальшивкой, ибо не льстила ни одной из сторон.
       О кронинских событиях донесли Фалкону, и он был взбешен. Кронинский контингент совершил военную акцию, не санкционированную им лично. Это было неслыханно! Он, Фалкон, нейтрализовавший влияние храмов и двадцать лет насаждавший в стране понятие централизованного патриотизма, общности всех ниверийцев, родной земли, в которой Теплая Лагуна была каждому кронинцу так же дорога, как сам Кронин - вдруг обнаруживает региональную самодеятельность! Взбешенный, он заперся у себя в кабинете и четыре дня к ряду не появлялся на людях. Это было ошибкой.
       Кто-то из приближенных Фалкона, желая ему угодить, послал гневное письмо в Кронин, объявляющее всех кронинских воевод изменниками и грозя им страшными карами. Заодно воины, вставшие под их знамена, были объявлены дезертирами.
       Вернувшись к делам, Фалкон узнал о письме и схватился за голову. Он казнил автора письма, но было поздно. Незадачливый автор одним своим эпистолярным творением длиной в три листа создал в Кронине военную оппозицию.
       Кронинские воеводы перепугались и разозлились. Они хорошо знали Фалкона, который никому не прощал ошибок, в том числе и своих.
       Именно в этот момент в Кронин прибыло посольство из Славии в количестве десяти конников, один из которых был легко узнаваем - монеты с профилем Великого Князя Зигварда были еще в ходу.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ТРЕВОГА.
      
      
       Мэр Кронина принимал в своем кабинете, в ратуше, трех воевод. Копия письма из Астафии лежала на столе. Никто не знал, что делать. Боялись мести - сегодня, через год, через десять лет. У Фалкона хорошая память.
       Дверь распахнулась и в кабинет без доклада вошел высокий красивый мужчина лет пятидесяти в славской меховой накидке поверх обычного ниверийского костюма, с длинным мечом у бедра. Сняв меховую славскую шапку, он пригладил рукой остатки светлых с сединой волос.
       - Добрый день, - сказал он. - Я к вам по важному делу, господа мои.
       Без приглашения он присел к столу. Несколько шокированные бесцеремонностью, мэр и воеводы забыли, что на столе лежит конфиденциальное письмо. Гость сказал несколько приветственных фраз, вставляя длинные паузы, и за это время успел письмо прочесть. Поразглядывав обеспокоенные лица воевод и мэра, он сделал выводы. Большой политик обязан уметь использовать случай и менять планы на ходу, если того требует обстановка.
       - Простите, - сказал мэр, - вы, собственно, кто?
       Он уже понял - кто. Но как-то не верилось.
       - Я, собственно, Великий Князь Зигвард, - сказал гость.
       - Не может быть! - сказал один из воевод. - Вы на него похожи, но князь был убит семнадцать лет назад...
       - Это не доказано, - сказал Зигвард, улыбаясь. - По некоторым сведениям, ему удалось бежать.
       - ...после того, как отказался от престола.
       - А вы видели документ, это подтверждающий? - Зигвард откинулся на спинку кресла и заложил ногу на ногу. Он и раньше не отличался хорошими манерами, а длительное пребывание в Славии эту его особенность, очевидно, усугубило. Так, во всяком случае, подумал мэр, видевший Великого Князя три или четыре раза, в Астафии, много лет назад. - Оставим это. Итак, у меня есть к вам предложение, господа мои. Я много странствовал по свету, повидал много разных людей и мест, узнал жизнь вблизи, и на сегодняшний день считаю себя достаточно подготовленным, чтобы править страной. Дело за малым - нужно объявить об этом народу.
       Воеводы и мэр переглянулись.
       - А вы прямо сейчас собираетесь начать править? - спросил один из воевод. - Поскольку, возможно, вам не сообщили - место занято, и вакансий в ближайшее время не предвидится. Страной правит Великий Князь Бук.
       - Вам прекрасно известно, что Бук, мой сын, страной вовсе не правит.
       Помолчали. Не будь письма из Астафии, мэр и воеводы просто посмеялись бы благодушно, а потом пригласили бы Зигварда на обед. Но письмо было.
       - Что вы предлагаете? - спросил мэр напрямик.
       - Вам нужно представить меня народу и войску.
       Мэр покачал головой скептически. Воеводы опять переглянулись.
       - Здесь или в Астафии? - спросил мэр, наклоняя голову и поднимая бровь.
       - Здесь. В Астафии, как вам, наверное, известно, ну, хотя бы из этого письма... нет, не трудитесь, я его уже прочел... в Астафии власть захватил узурпатор по прозвищу Фалкон.
       - Вы предлагаете его сместить, - сказал один из воевод.
       - Смещают законных чиновников, - заметил Зигвард. - Фалкона следует объявить вне закона. Впрочем, если вы предпочитаете сидеть тихо и ждать, пока Фалкон с вами расправится - дело ваше.
       Воеводы и мэр отвели глаза. Зигвард улыбался.
       - Это ведь бунт, - сказал один из воевод. - Это...
       - Фалкона вы знаете лучше меня, - сказал Зигвард. - Но по-моему, ухудшить ваше положение все равно нельзя, бунт там или не бунт, и улучшить тоже. Не сегодня-завтра Хок вернется из Кникича, и старина Фалкон пошлет его в первую очередь сюда, с полномочиями. Кронинское войско достаточно многочисленно, чтобы этого не допустить. Воины безусловно будут на вашей, и моей, стороне, если им прочесть это письмо - они объявлены дезертирами, все до одного, и всех их ждет плаха, в лучшем случае тюрьма.
       - Вы и раньше были легкомысленны, - заметил мэр. - Кронинское войско! Что значит кронинское войско по сравнению с войсками, которыми располагает Фалкон!
       - Некоторая часть войск перейдет на нашу сторону, - спокойно сказал Зигвард. - Фалкон очень всем надоел. Его многие ненавидят. А обо мне в этой стране говорят в романтических тонах. Плохое забыли, хорошее придумали.
       - Даже если все это правда, - сказал мэр, - то, что вы предлагаете - гражданская война.
       - Возможно, - согласился Зигвард.
       - Фалкон нас разобьет.
       - Сомнительно.
       - Артанцы воспользуются ситуацией и произведут вторжение.
       - Не думаю. Они сейчас зализывают раны, их разбили на голову в Славии.
       - Славия тоже может к нам придти.
       - Нет. Вы слышали, что Кшиштоф больше не конунг? - спросил Зигвард.
       - Да, - ответил мэр. - Но его приемник Ярислиф продолжает политику Кшиштофа. Славские войска войдут на наши территории, возможно примкнут к одной из сторон, помогут ей победить вторую, а потом потребует себе... не знаю, сферы влияния, части страны, выставят гарнизоны, будут присутствовать.
       - Ярислиф на это не пойдет, - сказал Зигвард. - Ярислиф, возможно, поможет одной из сторон, но по окончании войны ни о каком славском военном присутствии на территории Ниверии речи нет.
       - Откуда вам это знать! - сказал мэр, возмущаясь легкомыслием гостя. - Вы что, читаете мысли Ярислифа?
       - Да.
       - Как же вам это удается?
       Зигвард пожал плечами и хмыкнул.
       - Почему вы с такой уверенностью...
       - Потому что Ярислиф - это тоже я.
       Воеводы и мэр широко открыли глаза.
       - То есть как... - сказал один из воевод.
       - Об этом не следует сообщать народу, - сказал Зигвард. - А впрочем, как хотите. Я - Ярислиф, победитель Улегвича и конунг Славланда. Славские войска подчиняются только мне, и если нужно, придут на помощь.
       Воеводы нахмурились. Последовала еще одна пауза.
       - Вы - Ярислиф? - спросил один из воевод. - Как вам это удалось?
       - Долго рассказывать.
       - Это нехорошо, - сказал старший из воевод, быстрее всех уловивший суть. - Славы будут сражаться здесь, на нашей территории, убивать ниверийцев, чтобы сделать вас правителем. Это предательство.
       - Я не уверен, что славская помощь понадобится, и мне эта возможность нравится не больше, чем вам, - сказал Зигвард. - Однако, если вы предпочитаете, чтобы ниверийцев, и вас в том числе, продолжал убивать Фалкон - скажите, и я уйду. Правда, Фалкон сам - славского происхождения, но разница наверное в том, что к нему тут все уже привыкли.
       Воцарилось молчание. Зигвард подождал, затем встал, пожал плечами, и направился к двери.
       - Постойте, куда же вы, - крикнул мэр. - Не спешите!
       - Да ну вас, - сказал Зигвард. - Скучные вы люди. Пойду, погуляю по городу. В Университет зайду, посмотрю, как там и что.
       - Пожалуйста, сядьте, и давайте поговорим, - сказал мэр. - Пожалуйста... господин мой.
       Некоторое время Зигвард стоял у двери, а потом, сделав скептическое лицо, вернулся к столу и сел. Мэру и воеводам очень не хотелось оставаться наедине с письмом из Астафии.
      

    ***

       Когда читаешь письмо несколько раз, чтобы только уловить суть, не означает ли это, что автор письма либо дурак, либо темнит?
       Фалкон знал мэра Астафии много лет и был уверен, что мэр не дурак.
       "Незначительное увеличение числа прихожан".
       Какое увеличение, какие прихожане? Храм уже неделю, как должен быть снесен. Редо был уведомлен месяц назад. Где же результаты?
       Можно было вызвать мэра и поговорить с ним по душам, ласково, но Фалкон решил сперва проверить, что же все-таки происходит. Он позвонил. Вышколенный курьер вошел и вытянулся почтительно.
       - Найдите Фокса и приведите сюда, - сказал Фалкон и взялся за следующее письмо. Оно писано было Комодом и прислано из Кникича.
       "Войско Улегвича потерпело в Славии поражение, но, по слухам, Кшиштоф взят в плен и, возможно, убит".
       Фалкон откинулся на спинку кресла. Двадцать лет он ждал этого момента. И он к нему не готов!
       Новые, молодые военачальники Ниверии безропотно ему подчинялись и знали все о современной войне - но только в теории. Им не представлялось случая закалиться в бою - за пять лет в провинциях не было ни мятежей вассалов, ни крестьянских бунтов. Если Кшиштоф действительно устранен, в Славии сейчас неразбериха. Это не просто смена властителей - после такого человека, как Кшиштоф, к власти приходят слабые, дворцовые интриганы, бездейственные бюрократы. Не поспеши Фалкон с реформой войск, Славию можно было бы взять прямо сейчас, в этом Фалкон не сомневался. Кшиштоф, его противник и, что греха таить, духовный учитель и вдохновитель, тоже ждал такого момента, и был бы готов к нему лучше, чем Фалкон. Кшиштоф постоянно обновлял и наращивал войска, и если бы Фалкона сместили, славы через какой-нибудь месяц были бы в Астафии.
       Но ничего, ничего. Надо бы спровоцировать бунт в провинции. Кому бы это поручить?
       Фокс вошел бравой походкой и встал у двери. Молод, тщеславен, верен, ловок. Не очень умен. Нет, его нельзя посылать, нельзя рисковать человеком, который через год-другой заменит Хока.
       - Я хотел бы проехаться по городу верхом, - сказал Фалкон.
       - Нет ничего проще, господин мой.
       - Возьмите с собой столько людей, сколько сочтете нужным.
       - Слушаюсь. Уже выполнено.
       - Где же они нас ждут?
       - Нас никто не ждет, господин мой. Я счел нужным никого с собой не брать.
       - Вот как?
       - В ваши намерения, господин мой, входит посмотреть на город изнутри, не так ли?
       - Да.
       - С конвоем из ста человек это невозможно. В присутствии конвоя город - просто продолжение дворца.
       - А если на нас нападут?
       - Не думаю.
       - Но все же?
       - Это вас развлечет, а мне даст возможность помахать мечом.
       - А если целая толпа заговорщиков на нас кинется?
       - А хоть бы весь город кинулся.
       Смелый парень, подумал Фалкон. В чем-то он гораздо лучше Хока. Хок бы ответил с почтительной грубостью - "Сидите-ка лучше в особняке или во дворце, господин мой - и вам безопаснее, и мне меньше забот".
       - Едем, - сказал Фалкон.
       Он накинул плащ и надел берет, сдвинув его к бровям.
       На улице один из людей Фокса по сигналу подвел двух коней. Фокс почтительно придержал Фалкону стремя.
       В городе был полдень, и жители, закончив утренние дела, отдыхали и набирались сил в парках и тавернах, готовя себя к делам дневным. Обилие упоминаний мамонтов позабавило Фалкона, давно не бывавшего вот так, в качестве простого горожанина, на улице - все карета да конвой.
       "Воистину мамонтовая распродажа готовой одежды".
       "Мамонтовая (третья) кружка пива бесплатно".
       "Замечательная кровать - спишь спокойно, как мамонт".
       Пьеса в одном из театров, "Куда Уходят Мамонты".
       Талисманы с изображениями волосатых слонов.
       Вино, настоенное на крови мамонта (черт знает, что такое!).
       Флаг с волосатым слоном над калиткой рынка.
       На бульваре было тесно - и на аллее, и на проезжей части. Фалкон слушал обрывки разговоров. Внимание его привлек какой-то одноногий тип на углу - мутные глаза, костыль, рваная грязная одежда. Тип что-то пытался продать прохожим.
       - Фокс, - тихо сказал Фалкон. - Ну-ка, посмотрите, чем он там торгует, и купите.
       Не удивившись, Фокс спешился. Фалкон протянул руку и взял у него повод. По этикету следовало поклониться - сам Фалкон оказывает услугу - но Фокс не желал раскрывать ничье инкогнито, и правильно делал. Поговорив с одноногим, он купил у него что-то, какой-то предмет, вернулся, вскочил в седло, и протянул предмет Фалкону.
       Это был кинжал с позолоченой рукояткой, в ножнах. Фалкон потянул рукоятку. На лезвии выгравированы были слова - "Освободителю Кронина".
       - Он - хозяин кинжала? - спросил Фалкон.
       - Да, - мрачно откликнулся Фокс.
       Уцелевший член бывшей элитной дивизии уже вваливался, стуча костылем, в ближайшую таверну. Судьба его была понятна и Фалкону и Фоксу. Ранение в ногу, начавшаяся гангрена, походный хирург с пилой и факелом. Их было много - и в Ниверии и в Славии - бывших вояк, непригодных для дальнейшего использования отечеством. В Артании они очень быстро умирали - либо в драке, либо прирезанные своими "дабы избавить от страданий", либо жертвовали собой в кампаниях на передовой. Романтические юноши, мечтающие о военной карьере, такой судьбы себе не мыслили. Каждый рассчитывал сражаться в великих битвах, проявляя доблесть, и выходить из них целым и невредимым. О том, что немалая часть войска на марше умирает без всяких сражений - от походных болезней - им не сообщали, а когда сообщали, они не верили, вдохновленные перспективой безнаказанно убивать и быть за это в почете. Называлось это - Служение Отечеству.
       Отечество поправило берет, чтобы не быть ненароком узнанным кем-нибудь из населения, и сунуло кинжал за пояс.
       Вскоре показался Храм Доброго Сердца. Его не снесли, но он разительно изменился. Фасад сиял белизной, фронтон был меньше, эркеры симметричнее. Переделок было немного, но они изменили общий образ Храма, сделав его величественнее и в то же время гостеприимнее. В прошлом Храм был - набросок, эскиз из камня, талантливо собранный но нелепый и вычурный. Теперь же он стал - произведение архитектурного искусства. Мастер учел огрехи предыдущего мастера, сохранил удачное, и добавил своего, добившись абсолютной гармонии.
       Фалкон спешился, бросил Фоксу поводья, и пересек аллею. Фокс не возражал, но на всякий случай снял с луки седла арбалет и зарядил его.
       Фалкон вошел в Храм.
       Редо как раз заканчивал проповедь, и Фалкон понял слова мэра о том, что число прихожан "незаметно увеличилось" - их было, прихожан, человек пятнадцать - на полуденной проповеди в четвертьмиллионном городе. Огромные размеры Храма и эти пятнадцать - контраст говорил о полной победе Фалкона. Так даже лучше.
       Прихожане встали, и Редо их благословил. После того, как они неспешно удалились, Фалкон вышел из тени стороннего свода и по главному проходу направился к алтарю. Редо обратил внимание и узнал посетителя по походке. Ему было страшно, но страшно ему бывало теперь часто, и он привык.
       - Вы занялись архитектурой, не так ли, святой отец? - спросил Фалкон насмешливо.
       - В некотором смысле да, - ответил Редо.
       - И что же ваш зодчий, что так удачно все здесь доделал и почистил?
       - Он не назвал мне своего имени, - сказал Редо.
       - Ложь во спасение, - заметил Фалкон. Впрочем, напрасно вы беспокоитесь, Редо. Храм представляет собой художественную ценность, а я такие вещи очень ценю. Вопреки вашим чересчур поспешным предположениям, я не собирался позволять городским властям его сносить. Религия - часть истории, друг мой. Когда у вас совсем не останется прихожан, мы сделаем из этого заведения исторический музей и, если вы будете прилично себя вести, я назначу вас его курьером. А не будете - мы вам морду набьем, а жену вашу, по вашему же свидетельству ласками обильную, отдадим в публичный дом. Есть много купцов, которые непрочь заплатить сотню-другую золотых за удовольствие переспать с женой Главного Священника. Публичные дома платят двойные налоги - вот и государству выгода.
       Редо молчал. Фалкон повернулся и, как прихожане до него, неспешно вышел из Храма.
       Вскочив в седло, он сказал Фоксу, -
       - Назад, но кратчайшей дорогой. Меня ждет посетитель.
       Фокс свернул в переулок и они галопом поскакали к особняку Фалкона.
       Человек, которому Фалкон назначил аудиенцию, ждал в приемной. С тех пор, как мы с ним встретились, читатель, прошло много лет, и годы эти его сильно изменили. Руководитель музыкальной артели Орки и Реестры был облечен, пусть небольшой, но все-таки властью, и к легкомыслию в житейских делах склонен не был, а такие люди стареют быстро.
       - Пройдемте в кабинет, - сказал Фалкон. - Как здоровье?
       - Весьма, - заискивающе пошутил музыкант.
       В кабинете Фалкон бросил плащ на стул, снял через голову перевязь, и присел на край стола.
       - Садитесь, - предложил он.
       Музыкант сел в кресло. Они были одного возраста, и Фалкону в глубине души нравилось демонстрировать людям свое физическое превосходство, молодую энергию, деятельность натуры, подвижность - иногда. В основном же он держался степенно и неприступно, как и подобает властителю большой цивилизованной страны.
       - Что нового?
       - У нашего с вами общего знакомого, - сказал музыкант, подобострастно фамильярничая, - появилась новая безумная идея, и он вот уже две недели ходит молчаливый и ничего не ест, только пьет.
       - Что же он пьет и что за идея? - весело спросил Фалкон, любивший и ценивший новые идеи композитора, и самого композитора тоже.
       - Мне это представляется совершенно абсурдным. Он хочет совместить музыку и театр.
       - Не такая уж новая идея, - заметил Фалкон.
       - Я тоже ему это сказал. Но он говорит, что музыка в его театральных представлениях будет играть не поддерживающую роль, но главную.
       - Это как же?
       - Она будет у него живописать... так и сказал - живописать... и обстановку, и чувства театральных персонажей.
       - Интересно бы послушать.
       - Он также сказал, что актеры будут не произносить текст, но петь его.
       - Петь текст?
       - Да.
       - А текст в стихах?
       - Не знаю.
       Фалкон задумался.
       - Нет, не представляю, - сказал он наконец. - Надо бы, чтобы он это продемонстрировал. А пьеса какая?
       - Героическая. Славская.
       - Это слишком, - сказал Фалкон. - Будто у нас своих драматургов не стало. Сколько можно рекламировать славскую драму! Да еще и героическую.
       - Он говорит, что найдет кого-нибудь, кто перенесет действие... стыдно сказать куда...
       - Не понял.
       - Найдет астафского драматурга, который перепишет пьесу так, чтобы действие происходило в Артании.
       - А! - догадался Фалкон. - Экзотика! Как все у нас падки на экзотику. Я бы этих любителей отправил бы на год-другой в Артанию, просто пожить. А то это на расстоянии им кажется, что все очень красиво и романтично. Главный герой, естественно, сын князя?
       - Да, - растерянно сказал музыкант.
       - Ну, вот. Хорошо, я на днях к вам заеду, пусть подготовится. Ну-с, какие сплетни в артистических кругах? Вкратце?
       - Несколько художников собираются в Славию. Говорят, что там натурщицы сговорчивее.
       - Пусть едут. Дураки. Еще?
       - Заговорщики озадачены. Думают, что среди них есть осведомители и пытаются их вычислить.
       - Прекрасно. Еще?
       - Есть темный слух, что у Великой Вдовствующей Княгини появился поклонник.
       - Подробнее, пожалуйста.
       - Господин мой, слух не очень приличного толка.
       - Все слухи так или иначе неприличны. Продолжайте.
       - Он залезал к ней через окно.
       Это было не ново. Такие слухи появлялись периодически. Окно было на третьем этаже, добраться до него по отвесной стене было очень не просто. Где это, интересно, могла она познакомиться с человеком, способным на такие подвиги ради нее? Придворные были все как на подбор люди обыкновенные, а на турнирах Фрика сидела в княжеской ложе, отделенная от остальных зрителей.
       - Она рассказала ему, - продолжал музыкант, - про какое-то заклятие.
       Лицо Фалкона ничего не выражало, но он почувствовал тревогу.
       - И ради нее он согласился поехать в Страну Вантит, - добавил музыкант, - чтобы заклятие снять.
       О заклятии тоже ходили слухи, но напрямую с Вантитом его, заклятие, никто раньше не связывал.
       - И что же, поехал? - спросил Фалкон, спокойно улыбаясь.
       - Да. И она, согласно слуху, ждет его возвращения.
       Да, подумал Фалкон, Фрика изменилась три недели назад, но это связано с тем, что я посвятил ее в свои планы. Или нет?
       - От кого вы это слышали? - спросил он.
       - От подмастерья из студии.
       - Чьей студии?
       - Художника.
       - Имя?
       - Роквел.
       Стало быть, это не слух.
       Как нужны, необходимы сейчас Инструкции! Перечесть, переосмыслить, перестроиться, перегруппироваться. Как они недосягаемы!
       Правда, собирались поехать в Страну Вантит многие. Другое дело, что многие за сборами забывали собственно выехать, то есть, сесть на коня и направиться к ближайшему лазу. Другие ехали, но лаз не находили. Наконец, самим им, Фалконом, выученная группа, точно знавшая местонахождение лаза, отправилась и проскочила. Они были очень хорошо подготовлены, если к Вантиту вообще можно подготовиться. Они знали, пусть примерно, географию страны и располагали временем. Времени у них было - десятью подводами не увезешь. Они были научены способам добывания пищи в Вантите. Они не нуждались ни в чьей помощи, обходной путь, намеченный Фалконом, был так составлен, что шансы встретить кентавра, эльфа, ведьму, лешего, дракона были близки к нулю. Они знали, что нужно говорить и кому. Они знали, как пробраться в Замок. Они знали, что Волшебник в Ниверии и им не помешает. Тем не менее, операцию они провалили, а путешествие произвело на них такое дикое впечатление, что не говорить они не могли - и их всех пришлось уничтожить, распустив тем временем слух, что они ушли во вторую экспедицию и не вернулись. Слух распускался для своих же - для людей Хока и Комода. А страна вообще об этом не знала.
       Все это так, но теперь кто-то что-то пообещал Фрике, а Фрика не будет связываться с кем попало. А тут еще недавно сообщили, что Базилиуса уже три недели, как дома нет. В свои турне он обычно брал с собой всю семью, но в этот раз жена и дети остались дома. И это слишком совпадало по времени с его, Фалкона, разговором с Фрикой. Возможно, ее посланник искал теперь лаз именно из-за этого разговора!
       Но ведь лаз, если не знаешь точно, что ищешь, практически ненаходим! А? На него практически не выйти! Более того, в лаз нельзя попасть, если по другую сторону тебя не ждут.
       То есть, в общем, опасаться нечего, кроме того, что Фрика, возможно, с кем-то переспала и теперь у нее в чреве ребенок. Ну, это мы скоро узнаем. Вряд ли. Она не в том возрасте, чтоб вот так, молниеносно забеременеть. Хотя - кто знает!
       Но сначала, перво-наперво, прежде, чем думать о чем-нибудь другом, следует проверить - версию об этом одиночном - или не одиночном? - походе в Вантит. Кто, что, и зачем.
       - Благодарю вас, друг мой, - сказал Фалкон. - Обязательно навещу вас, как только немного освобожусь.
       Музыкант поклонился и вышел, а Фалкон, схватив колокольчик, позвонил.
       - Через полчаса, - сказал он курьеру, - я хочу видеть здесь Риту.
      

    ***

      
       В столице было три дюжины художников, которых можно было разделить на две группы - настоящие и ненастоящие. Кто-то из них изучил историю живописи в Кронинском Университете и внимательно прочел все, что по поводу живописи сочли нужным сказать предшественники (в основном ерунда и позерство). Кто-то учился у современников, иными словами, доходил до всего сам. Кто-то быстро освоил всю техническую премудрость жанра, кто-то, будучи уже профессионалом, путался в колорите, композиции, и тематике, а в перспективе путались они все. Единой теории построения перспективы не существовало в живописи. Но все это не имело отношения к тому, является ли такой-то художник настоящим или нет.
       У ненастоящих художников выбор натуры и ее трактовка были понятны. Что портрет, что пейзаж - всем, кто присматривался, было видно, почему автор выбрал именно этот угол, и здесь высветлил, а здесь подтемнил. С настоящими дело было сложнее - даже они сами редко могли определить, почему они делают то-то и то-то в своих полотнах, а когда пытались, было видно, что они просто вдохновенно врут.
       Вряд ли ненастоящий художник смог бы оценить сорокапятилетнюю высокую Риту - больше, чем слава и деньги, ненастоящих интересовал престиж среди мещан. В данный момент в моде были двадцатилетние взбалмошные, лохматые девахи с недостаточно четко обрисованными формами.
       Роквел был настоящим художником, и частично поэтому разговор между ними проходил в студии, далеко за полночь, после веселого дня и бурного вечера.
       - Нет, рисовать меня не надо, - сказала Рита, нежась на теплой влажной простыне. - Не надо меня рисовать, не надо.
       Роквел отложил уголь и набросок, запахнулся в халат, и присел на край постели. Он стеснялся своей полноты и наготы, что очень забавляло Риту. Частично разговор проходил здесь, потому что Роквел понравился ей сразу - гладкий, круглый, с длинными волосами, говорящий угрюмые глупости, и время от времени поправляющий рукава шелковой куртки, обнажая необыкновенной мужской красоты запястье, не успевшее еще, в силу молодости, заплыть жиром.
       Как многие художники он был туповат и не очень грамотен. Когда Рита спросила Фалкона, как неотесанный мужлан (по мнению Фалкона Роквел был неотесанный мужлан) получил ни с того ни с сего заказ на портрет самой Великой Неприступницы, Фалкон сухо ответил "Не знаю" и Рита почти все поняла. Портрет рисовался уже пятую неделю, и Фалкон просто не мог так долго "не знать". Можно было пойти не к Роквелу, а прямо к Шиле, распутной дочери Неприступницы, перемещающейся из одной богемной постели в другую, если бы не странно трепетное отношение Фалкона ко всему, что непосредственно касалось Вдовствующей Великой.
       - Тогда давай вот что сделаем, - начал было неотесанный мужлан.
       - Подожди, подожди, - сказала Рита. - Я тут недавно слышала, что кто-то поехал в Вантит, чтобы снять какое-то заклятие.
       - И ты туда же! - сокрушенно сказал Роквел. - Какая-то мания у всех. Всех интересует именно эта сплетня.
       - А кто ее тебе рассказал?
       - Гест, кто же еще.
       - Кто такой Гест?
       - Скульптор. Он спит с дочкой Великой, а уж у нее язык, как...
       Вот тебе раз! Оказывается, с Шилой спит вовсе не Роквел. Старина Фалкон просчитался. Возможно, он стареет.
       Безусловно Страну Вантит приплели, чтобы все это романтизировать и драматизировать. Во-первых, решительно неизвестно, существует ли она, и скорее всего нет, во-вторых, Фрика - не та женщина, ради которой кто-то поедет в Вантит, и даже в Кронин вряд ли поедут, и в третьих, сам Фалкон сказал, что заклятье - миф, а он-то именно в этом случае врать не будет. Для чего-то ему Неприступница очень нужна, и все, что он хочет выяснить, это - кто этот удалец, что вдруг стал ее любовником. То бишь, обыкновенная ревность. Из-за которой иногда свергают монархов и завоевывают государства.
       - Так что же сказала Гесту Шила? - настаивала Рита.
       - Ну, если тебе так хочется знать...
       Возможно и Гест не спит с Шилой, а только болтает, хвастается.
       Можно было поймать и допросить служанку Фрики, но это было сложно - служанка могла кинуться в ноги своей госпоже и поведать о допросе.
       - ...вместе с Базилиусом.
       Вот оно! Базилиус дурак, и поэтому много знает, гораздо больше, чем думает сам.
       Рита ушла от Роквела в шесть утра, но не отправилась домой спать, а поехала в карете за город. Базилиуса дома не оказалось, зато была его жена, которая поведала, что астролог отсутствует с того дня, как какой-то человек, высокий и красивый, с темными волосами, приехал за ним и увез его куда-то.
       Высокий и красивый с темными волосами. При дворе таких не было. Какой-нибудь слав, прибывший на турнир? В десять утра Рита была в кабинете Фалкона.
       - Высокий, возможно слав, - сказала она. - Других сведений нет. Скорее всего, он уже уехал обратно в Славию. Если господину моему требуются более точные сведения, следует допросить... ну, понятно, кого.
       Фалкон уже точно знал, что ни в какую Славию никто не уезжал. Увы. Часть Инструкций восстанавливалась, хоть и с трудом, в его памяти. Почему он не выучил их наизусть? Ах да, они же все время меняются. Дело принимало серьезный оборот, а неумолимое приближение Года Мамонта служило напоминанием, что грядут великие перемены, и логично мыслящий Фалкон не мог эти два факта не связать. Просто не имел права! Нужно было принимать решение. И он его принял.
       - Рита, идите домой спать, - сказал он. - В полночь будьте в княжеском дворце. Вы проникните в апартаменты Великой Вдовствующей и привезете ее в известное вам, и мало кому еще, подземелье. Говорить я с ней буду сам, пока что. Вы сделаете так, чтобы никто - абсолютно никто - ничего не заметил. Как вы это сделаете, мне все равно. После того, как вы запрете дверь подземелья, вы явитесь ко мне, в этот кабинет, и доложите. Все.
       Рита коротко поклонилась и быстро вышла из кабинета.
      

    ***

      
       Не Роквел и не Гест, но Соммерз, начинающий художник без особых амбиций, восхищающийся модными течениями и склонный к вульгарности и цинизму, вывел слегка пьяную Шилу из "Дикости Какой" и довел переулками до самого дворца. Он хотел было проследовать за нею внутрь, но благоразумная княжна обратила его внимание на неблагоразумность такого поступка и пообещала, что не далее как завтра вечером она придет к нему в студию.
       Время было позднее. Шила отобрала у одного из охранников факел, поднялась к себе, и зажгла свечи. Голова болела от непропорциональной смеси медовых напитков и виноградного вина, плюс, кажется, в какой-то момент ближе к началу вечера имела место кружка дрянного пива.
       Журбы в апартаментах не нашлось. Пройдя через спальню, Шила отодвинула засов. В гостиной Фрики было темно. Шила вернулась к себе, взяла подсвечник, и бравым шагом вошла в апартаменты матери.
       Хмель слетел с нее тут же. Посреди гостиной лицом вниз лежала толстая служанка. Шила присела рядом и прислушалась - служанка была в обмороке, но жива.
       - Мам! - позвала Шила.
       Никто не откликнулся. Шила забежала в спальню - спальня была пуста.
      

    ***

      
       Брант и Нико ввалились к Рите в дом на рассвете, в пыльной, грязной, и странной одежде, и завалились спать, не раздеваясь. К полудню оба вышли в столовую - Брант умытый и одетый в чистое, Нико неумытый и одетый в те же странного покроя тряпки, в которых прибыл.
       Рита отпила журбы, посмотрела на них критически, и решила подождать, пока они сами заговорят. Но они молчали. В конце концов она не выдержала.
       - Ну и где же вы были все это время? - спросила она таким тоном, как будто ей это прекрасно известно, и даже объяснять ничего не надо, типа риторический совсем вопрос.
       Брант промолчал, зато Нико, с набитым шавичами на меду ртом, изрек, -
       - В Стране Вантит. Как и собирались.
       Рита нахмурилась. Сразу несколько событий и сообщений в ее памяти вдруг приобрели совершенно новый смысл.
       Вантит? Какой еще Вантит. Вантит - просто болтовня. Но есть кое-что помимо Вантита.
       Нико и Фрика? Великая Неприступница и этот - бродяга? Нет, не может быть. Хотя почему ж не может быть, ежели сама Рита приглашала его когда-то к себе в дом. И если Рита и этот бродяга - возможны, то почему бы не допустить, что и Фрика им заинтересовалась?
       Но Брант, помогающий Нико, едущий с Нико в несуществующую страну, чтобы помочь в любовной афере? Брант - капризный, мрачноватый, ее сын, Брант... и вообще не может быть! Нет никакой Страны Вантит!
       А если это не Нико, а именно Брант? А если небо зеленое а листья синие?
       - И что же вы там делали? - спросила она безучастно.
       - Что делают в Вантите? - также, как Рита, риторически спросил Нико. - Сражались с кентаврами, спорили с ведьмами и лешими, мочили дракона, с эльфами общались.
       - И как там эльфы?
       - Дрянь народ, - сказал Нико. - Тяжело настоящему ниверийцу среди эльфов.
       - Ага, - сказала Рита. - А зачем?
       - Нам нужно было развеяться, - объяснил Нико. - А то скучно сидеть на одном месте.
       Помолчали.
       - Брант, - сказала Рита. - Что это ты все молчишь? Хоть ты мне можешь ответить, где вы шлялись? Ну, хватит молчать.
       - Я думаю, - откликнулся Брант.
       - О чем же?
       - О том, что такое власть.
       Рита покачала головой и усмехнулась, и сразу поймала себя на том, что ведет себя как самая обыкновенная мать.
       - И что же ты надумал?
       - Власть есть возможность набить морду, - сообщил Брант. - Зависит от количества людей, которым можно набить морду. Чем больше количество, тем больше власть. Государственная власть есть возможность набить морду абсолютно всем.
       - Логично, - согласилась Рита. - А какое это имеет отношение к тому, где вы были?
       - Это ко всему имеет отношение, - сказал Брант. - А Вантит не хуже и не лучше других стран. Там несколько иная специфика социальных отношений, но, в общем, на основные правила поведения это не влияет. Власть есть насилие, если власть исходит от человека. Ты рабочим заплатила?
       - Да.
       - Инцидентов не было?
       - Нет.
       - Вот и хорошо.
       Не может быть, подумала Рита. Не может быть. Нет такой страны - Вантит. Жила себе всю жизнь без материнской ответственности, горя не знала, но вот материнская ответственность на нее свалилась - а как быть матерью сына, которого не видела с семилетнего возраста, а теперь ему двадцать шесть - неизвестно.
       Хорошо, допустим, что Вантит - сказки, но нет дыма без огня, и так далее. Кто-то сделался любовником Неприступницы и ездил по ее делам, куда-то. Может, в Беркли. И эти вот двое именно в это время неизвестно где пропадали. И толкуют про Вантит. Нет, все равно не может быть.
       Она решила ничего больше не говорить, но наблюдать и слушать.
       Будь Хок сейчас в Астафии, она могла бы расспросить его. Хок наверняка знает, что правда, а что нет, где заклятия, а где Вантит, что нужно Фалкону, и так далее. В тоже время Хок определенным образом относится к Бранту, а Брант к Хоку. Надо было сказать Хоку, что Брант - ее сын. Зачем было это скрывать? Хок - страшнейшая сволочь, но не болтун. И он бы наверняка понял ее. Ну, может быть, потребовал бы, чтобы она сама выпорола Бранта. А она бы и выпорола! Между прочим, и сейчас не мешает! Ишь, сидит, глендис жрет! Он, видите ли, ездит в неизвестные места по поручениям, путается с государственными особами (да? или нет?), ей ни о чем не докладывает, а живет в ее доме! Вместе с Нико, с которым ей даже переспать не пришлось, а теперь от него никакого толку, и, между прочим, все опять же из-за Бранта. Вон, пьет журбу с совершенно невозмутимым видом, да еще и философствует.
       Но что же делать? Этот мерзавец, ее сын - мало ему было Хока, так он еще и Фалкона решил себе во враги зачислить. Все будет как по писаному - сперва Фалкон допросит Неприступницу сам, она, естественно, благородно откажется называть имя своего любовника, ибо самоотверженна и непреклонна, после чего Фалкон пошлет... ну вот хотя бы ее, Риту... в подвал к Неприступнице, со свидетелем. И после четверти часа пристрастия, Неприступница назовет имя.
       Да еще и Храм - никто, естественно, не знает о ее, Риты, участии в финансовом аспекте ремонта, она умеет конспирироваться, но Бранта видели строители и знает в лицо Редо. В общем, Брант за весьма краткий срок пребывания в столице успел наделать дел - хватит на десять колесований!
       В общей сложности часов тридцать, не больше, провели вместе мать и сын, но мать (с тревогой поняла Рита) уже готова отдать за него жизнь. Как все это неудобно и сложно.
       После позднего завтрака Брант заставил Нико умыться и переодеться, а сам, взяв оставшуюся долю золотых, восемьсот монет, и выдав Нико десять, вышел в город.
       Астафия показалась ему другой, изменившейся. На улицах чувствовалось непонятное напряжение, лица посуровели и помрачнели, и даже ссоры супружеских пар были какие-то несерьезные, будто мысли ссорившихся пребывали в другом совсем месте. У Кружевного Моста Брант остановился, пропуская троих летящих галопом всадников. На мгновение его глаза и глаза первого всадника встретились. Брант узнал Хока, а Хок узнал Бранта, но не остановился, очевидно, спешил по делу более важному, чем ссора с Брантом.
       В "Дикости Какой" было много состоятельной молодежи и артистического сброда. Шила отсутствовала. Брант заказал кружку журбы. Ему принесли серебряный кубок и запросили двойную цену. Закономерный процесс - сперва приглашается богема и создает артистическую атмосферу, притягивающую богатых мещан, а затем богема выживается, качество напитков падает, а цены растут.
       Бранту пришлось выпить неимоверное количество журбы и даже заказать себе глендис, и только спустя три часа, когда он был по горло сыт дурацкими сплетнями и глупыми шутками, и расковырял пережаренный, недошпигованный и очень невкусный глендис, появилась Шила, растрепаная, небрежно одетая, раскрасневшаяся. Бранта она заметила не сразу, но, надо отдать ей должное, присоединилась к нему, едва заметив. Взяв из его рук кубок, она залпом его опорожнила и грохнула на стол.
       - Я не знаю, где она, - сказала Шила.
       - Кто?
       - Фрика.
       - Ее нет во дворце?
       - Нет.
       - Она не на Форуме?
       - Нет.
       Помолчали.
       - Ее, по-видимому, похитили, - сказала Шила.
       - Кто?
       Шила пожала плечами.
       - Кто в этой стране может похитить Фрику из княжеского дворца? - спросила она риторически. - Вы много таких знаете?
       Брант отвел глаза.
       - Если в ваши планы входит ее найти и спасти, - продолжала Шила, - то заклятие в данном случае - благо. Где бы она ни была, она в Астафии.
       - Не совсем так, - сказал Брант.
       - Почему?
       - Заклятие снято.
       Шила, несмотря на очень плохое настроение и неприятные мысли, одарила Бранта восхищенным взглядом.
       - Вы говорили с Волшебником?
       Брант помолчал, поерзал на стуле, вынул из кармана кожаный мешок и вывалил кубик на стол. Взяв его в кулак, он слегка сжал кубик, и, положив его снова на поверхность стола и прикрыв рукой, оставил щель между столом и ребром ладони, достаточно широкую, чтобы Шила, наклонив голову, увидела, что кубик светится. Брант смахнул кубик в мешок, а мешок сунул обратно в карман.
       - Это просто символ, - сказал он. - Символ того, что заклятия больше нет.
       - Но Фалкон об этом не знает.
       - Откуда ему знать?
       Шила прикусила язык. С того момента, как она поведала о путешествии потенциального освободителя Фрики в Вантит своему скульптору (или художнику? она точно не помнила... Соммерз...), она очень, очень об этом жалела. Она не знала точно, сколько из всего, что она рассказала, известно Фалкону, но была уверена, что кое-что известно. Она готова была, образно говоря, отрезать самой себе язык, ибо предательство по глупости не менее стыдно, чем предательство со зла или из трусости, а может и более стыдно, ибо зло или трусость почти всегда можно замаскировать гражданским долгом или еще чем-нибудь в этом духе, а глупость не маскируется даже в собственных глазах.
       - Где он мог ее спрятать? - спросил Брант напрямик. - Вам известны какие-нибудь места? И зачем ему это понадобилось?
       Да, это, пожалуй, и было самое стыдное. Хотя - кто знает - у стен бывают уши. Это даже смешно - предполагать, зная Фалкона, что нигде в апартаментах Фрики нет каких-нибудь отверстий, щелей, или еще чего-нибудь, через которые ее разговоры постоянно подслушиваются. Так что ни в чем она, Шила, не виновата. Но в таком случае почему Бранту вообще дали съездить в Вантит? Если все было известно наперед, почему его не остановили?
       - За вами нет слежки? - спросила она.
       Брант подумал.
       - Не знаю, - ответил он.
       Двое мужчин подошли к их столику и сели. Шила забеспокоилась.
       - Здравствуйте, - сказал один из мужчин.
       Второй, очень молодой, тощий, с большими глазами наклонил голову в знак приветствия.
       - А, - сказал Брант. - Боар, дружище. Как дела?
       - Вы их знаете? - спросила Шила.
       - Княжна, - серьезно сказал тощий, - этот человек спас мне жизнь. Месяц назад, в Кронине, когда меня хотели арестовать и убить. Брант, нам нужно с тобой поговорить наедине.
       Брант рассматривал спутника Боара. Благообразный, средних лет.
       - Говорите при княжне, - сказал Брант.
       - Это ее не касается, - возразил благообразный. - Простите меня, княжна.
       - Нет, касается, - сказал Брант.
       - Брант, - благообразный поморщился, - это не касается никого, кто не связан словом.
       Шила хотела было встать, но Брант положил руку поверх ее руки, лежавшей на столе.
       - Сидите, Шила. Я тоже не связан словом.
       - Это глупо, Брант, - веско сказал Боар. - Она женщина. Женщинам свойственно болтать. Они не виноваты, это социальные условия такие.
       - Княжна больше болтать не будет, - сказал Брант.
       Шила покраснела густо и отвела глаза. Оказывается, Брант все понял, и даже больше, чем в таких случаях следует понимать.
       - Я не болтлива, - сказала она тихо.
       Брант кивнул. Боар пожал плечами. Благообразный подумал, посмотрел несколько раз искоса на Шилу, и обратился к Боару, -
       - Вы уверены?
       - Да, - сказал Боар. - Брант - человек верный. Такие нам нужны.
       - Хорошо, - сказал благообразный. - Пусть это будет на вашей совести. - Он повернулся к Бранту. - Мы - бунтовщики. Наша цель - смещение Фалкона. Традиционным путем сместить диктатора невозможно. Мы ищем другие пути. Согласны ли вы к нам примкнуть?
       Помолчали.
       - А что вы собираетесь делать после смещения? - спросил Брант.
       - У нас есть проэкт изменения всей государственной структуры, - сообщил благообразный. - Старая структура устарела. Власть слишком сконцентрирована в столице. Мы за разделение власти и за региональную свободу, за нерушимый свод законов управления, проэкт которого уже готов. Народное большинство должно принимать участие в управлении государством, это автоматически устраняет возможность междоусобиц.
       - Не согласен, - сказал Брант.
       - Брант, - сказала Шила, - вы уверены, что вам нужен этот разговор? Именно сейчас? Я поддержу вас, что бы вы не решили делать, но - уверены ли вы?
       - Вы же слышали, - сказал Брант. - Цель этих людей - смещение Фалкона.
       - И что же?
       - Если вам известен другой способ решения наших затруднений, - сказал Брант ей на ухо, - сообщите мне о нем, прямо сейчас. Если же нет, позвольте мне действовать, как я считаю нужным.
       - Но если вы к ним примкнете... - сказала она вслух.
       - Я пока еще ни к кому не примкнул, - заметил Брант.
       Шила замолчала. Боар и благообразный переглянулись.
       - Фалкон - человек с большим опытом, - сказал Брант. - Он знает, как править страной. Методы его жестоки, и сам он неприятный тип, но прежде, чем к вам примкнуть, я должен знать, на что вы способны.
       - Любой может править страной лучше Фалкона, это не трудно! - запальчиво сказал Боар. - Что сделал Фалкон для страны за все эти двадцать лет?
       Брант вздохнул.
       - Он соединил основные ее центры надежными дорогами, - сказал он. - Он создал армию из одних добровольцев, способную сдерживать артанские и славские амбиции. Он открыл бесплатные школы для детей неимущих. Он прекратил междоусобицы. Он создал систему, при которой любой региональный кризис молниеносно улаживается несколькими приказами из Астафии. Он поддержал и помог многим художникам, музыкантам, и драматургам.
       - Чтобы они его славили, - горячо возразил Боар.
       - Не знаю, славили или артанили, - сказал Брант, - но до Фалкона они просто умирали от голода. Вы бы предпочли, чтобы они славили вас, а не Фалкона. Да?
       Благообразный рассмеялся, а Боар покраснел.
       - Вы считаете, что искусство играет важную роль в благосостоянии народа? - спросил он.
       - Я считаю, - сказал Брант, - сидя вот в этом заведении, что искусство не должно зависеть от того, каким именно образом народ желает благосостоять. Я считаю, что художник не должен зависеть от каприза мещанина, ковыряющегося сальным столовым ножом в дупле зуба после жирного обеда.
       - Вы - художник? - спросил благообразный, начиная понимать.
       - Я зодчий, - сказал Брант.
       - И вас устраивает власть Фалкона?
       - Меня никакая власть не устраивает, - возразил Брант. - Но я не знаю ваших намерений и оставляю за собой право подозревать, что они либо не очень серьезны, либо неоправданно опасны. Каким образом вы собираетесь произвести смещение?
       Боар и благообразный переглянулись.
       - Мы подкупим часть стражников, - поведал благообразный сценическим шепотом, - арестуем Фалкона, и Великий Князь Бук произнесет с балкона речь об освобождении страны.
       - Фалкон сам вас всех купит с потрохами, - сказал Брант. - Детские игрушки. Драка в зверинце. Пойдемте, княжна.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЧТО ТАКОЕ ЛЕСТЬ.
      
      
      
       - А что мне делать? - спросила Шила, когда они вышли на набережную.
       - Быть в "Дикости Какой" каждый день в полдень, - сказал Брант, - и не трепать языком.
       Сейчас заплачет, подумал он. Дура. Сама виновата.
       - Я что-нибудь придумаю, - пообещал он. - Не сегодня, так завтра. Все, что от нас зависит, мы сделаем. Не отчаивайтесь.
       - А если меня тоже похитят?
       - Не думаю.
       - Я не могу вернуться во дворец! - сказала она. Неужели вы не понимаете! Апартаменты Фрики стоят пустые! Как я должна себя вести? Делать вид, что ничего не произошло?
       - Делать обиженное и растерянное лицо и молчать. Закрыться у себя.
       - Легко вам говорить!
       Брант мрачно посмотрел на нее и ничего не сказал.
       Он довел ее до площади перед дворцом, убедился, что она вошла внутрь, и зашагал обратно к набережной.
       Тревожное настроение города не проходило, многие из переулков стояли пустые.
      

    ***

      
       Благообразный и Боар тем временем вышли из кафе и повернули за угол. Там их ждали еще двое - всадник и пеший с арбалетом в руке.
       - Он отказался, - сказал благообразный.
       - А она?
       - Она ему подчиняется, по-видимому.
       - Значит, он нам не нужен, - резюмировал всадник. - Можете идти.
       Он спешился, подождал, пока Боар и благообразный скроются, и тихо сказал пешему, -
       - Действуй.
       - А Боар?
       - Боар тебя не касается.
       - Но, Фокс, господин мой...
       - Поменьше имен. Иди, тебе говорят.
       Пеший почти бегом достиг набережной, повернул, и увидел удаляющихся Бранта и Шилу. Тем же быстрым шагом он сократил расстояние между собой и преследуемыми до одного квартала, и перешел на шаг обычный. Он видел, как Брант остановился, а Шила вошла во дворец. Спрятавшись за колонной одного из переулочных портиков, он подождал, пока Брант проследует обратно и пошел за ним. Брант свернул в безлюдный переулок. Человек с арбалетом огляделся, взвел арбалет, и прицелился. Расстояние было никакое, и стрелок не беспокоился, что промахнется, но на всякий случай целился в спину, а не в голову. Тут сзади его ударили по голове, выхватили у него арбалет, сломали ему руку, и впечатали его в известняковую стену.
       Рита разрядила арбалет, подождала, пока Брант скроется из виду, жахнула арбалетом о мостовую, приводя его в нерабочее состояние, и двинулась дальше за тупым и упрямым своим сыном.
       Никаких трудностей с влезанием в окно, через которое когда-то вылез Волчонок, не возникло. Флигель слуг никем не охранялся.
       Попасть в основную часть особняка из флигеля тоже не составляло труда. Брант прекрасно знал, кого ищет - это Фалкон никогда не видел Волчонка, а Волчонок видел Фалкона множество раз, с разных ракурсов, из-за колонны, из темного угла, в замочную скважину, и прекрасно его запомнил, равно как и коридоры особняка и места, где можно прятаться от слуг, посетителей, и - в случае Волчонка - сверстников.
       Брант проник в апартаменты Фалкона с потайного хода, известного только Фалкону, охране, и всем детям слуг, жившим и живущим в особняке. Кабинет Фалкона соседствовал с гостиной. Солнце клонилось к закату, окна гостиной выходили на восток, и в комнате было темновато. Изменилась обстановка. Стулья стояли не там, где они стояли семнадцать лет назад, а может дело было в том, что Волчонок здорово вырос за эти годы, и расстояния для него сократились, но Брант зацепился за один из стульев ногой. Ножны меча хлопнули по краю стола, и он чуть не въехал лбом в мраморную полку над камином.
       Дверь в кабинет распахнулась и на пороге встал Хок с мечом в руке. За его спиной появился Фалкон.
       - Э! - сказал Хок. - Как я погляжу, молодой человек, путаться у меня под ногами - цель вашей жизни!
       Кто-то постучал в дверь кабинета.
       - Странно, - сказал Фалкон, снимая со стены кабинета меч. - Кто там? - крикнул он.
       Дверь открылась и секретарь просунул голову в кабинет.
       - К вам Рита по срочному делу, - сказал он виновато.
       Фалкон положил меч на стол.
       - Зовите, - сказал он с облегчением. - Хок, введите сюда этого человека, узнаем, что ему нужно.
       - Меч давай сюда, - холодно сказал Хок Бранту. - Без глупостей. Шею сверну.
       Брант помедлил но, пожав невозмутимо плечами, снял меч вместе с перевязью и протянул Хоку.
       - Зайди, - сказал Хок.
       В этот момент Рита вошла в кабинет.
       - Господин мой, - сказала она Фалкону, одним взглядом оценив обстановку, - этот человек...
       - Мы сейчас как раз это выясняем, - сказал Фалкон. - Тише. Сядьте. Итак, молодой человек, как ваше имя и с какой целью забрались вы ко мне в гостиную?
       - Меня зовут Брант, - сказал Брант. - А в гостиную я к вам забрался потому, что обычным способом аудиенции у вас не допросишься. Люди годами ждут. А мне некогда.
       - Господин мой...
       - Тише, Рита. Это становится интересным. Почему же вы так спешите, Брант? - спросил Фалкон.
       - Дело стоит потому что, - сказал Брант серьезно. - Я всегда думал, что Глава Рядилища имеет кое-какой вес в этом городе. А вы меня разочаровали.
       - Вот как?
       - Да. Я - лучший зодчий страны. За время моего пребывания в Астафии я получил один-единственный заказ, и даже не на постройку, а на ремонт, и мне, верующему, пришлось взять деньги у священника, и все потому, что каждый купчик тут интригует против каждого купчика и все хотят строить себе особняки. С души воротит! Столица нуждается в величественных зданиях! А Глава Рядилища спокойно смотрит, как лучшему зодчему пудрят мозги какая-то мэрия и какие-то потные торгаши, и на прием к нему не попасть!
       Помолчали.
       - Это вы реставрировали Храм Доброго Сердца? - спросил Фалкон.
       - Да, я.
       Фалкон с интересом рассматривал Бранта. Знакомое лицо. Где он его видел? Крупный нос и глубоко посаженые пронзительные глаза, а над ними мрачноватые брови. Парень не промах. Наглец. Но что-то в нем есть.
       - Хорошая работа, - серьезно сказал Фалкон. - Храм действительно очень похорошел.
       - Еще бы, - надменно откликнулся Брант.
       - Какие же здания хотели бы вы строить?
       - Ну, какие... Дворцы, собрания, театры. Храмы. Новый Форум.
       - Так. А почему вы решили, что вы - лучший зодчий страны? Кронинский Университет каждый год выпускает два десятка зодчих.
       - И где же результаты? - насмешливо спросил Брант. - Видел я, что они строят. Известняковые коробки.
       - А вы у кого учились?
       - У Гора. Я - единственный ученик великого зодчего.
       - Где это он вас учил?
       - В Колонии Бронти.
       Ну все, подумала Рита. Теперь его точно колесуют.
       Блеск, подумал Хок мрачно. Теперь мне и стараться не надо - палачи за меня постараются.
       - А ну-ка, оставьте нас наедине, - сказал вдруг Фалкон. - Рита, Хок, подождите в приемной.
       Пропади оно все пропадом, подумала Рита. Будь что будет.
       - Господин мой, этот человек - мой сын.
       Фалкон и Хок удивленно на нее посмотрели.
       - Умоляю вас, если он заслужил наказание, предоставьте мне самой его наказать. Он вспыльчивый, не очень умный, но верный, и он будет вам служить.
       - Об этом я еще подумаю, - сказал Брант. - Сделайте милость, матушка, не говорите за меня, я сам умею.
       - Заткнись, дурак! - сказала Рита, делая страшные синие глаза. - Сейчас же замолчи, слышишь?
       Фалкон вдруг рассмеялся. Хок улыбнулся неприятной улыбкой.
       - Семейные ссоры бывают порою так умилительны, - сказал Фалкон, - прямо сердце радуется. И тем не менее, Рита, прошу вас дать мне возможность поговорить с вашим сыном наедине.
       - Боюсь, - сказала Рита. - Он очень несдержан и хамоват. Он вам тут такого наговорит...
       - Ничего страшного, - заверил ее Фалкон. - Я не настолько примитивен, чтобы путать хамство с недостатком лояльности. Прошу вас.
       Когда они остались одни, -
       - Что-то лицо ваше мне знакомо, Брант, - сказал Фалкон.
       - Да, мне это все говорят, - сказал Брант. - Я уж привык.
       - Безусловно, сходство с вашей матушкой явное, но... Впрочем, оставим это. Итак, вы реставрировали Храм Доброго Сердца.
       - Да.
       - Никого не спросясь.
       - Почему же. я спросил Главного Священника, и он подтвердил, что реставрировать нужно, и согласился меня нанять. Правда, против него интриговал один купец по имени Бош, хотел Храм снести, а не его месте построить дом для своих богатых коллег, но мало ли, чего хотят купцы.
       - Действительно. Дрянное сословие.
       - И не говорите! - горячо согласился Брант. - Мошенники, проходимцы, все до одного, а деньжищь столько, что о совести говорить не приходится. Всю страну держат за горло, везде навязывают свои мещанские вкусы. Одни наряды чего стоят, смотреть противно.
       Помолчали.
       - Давно вы в Астафии? - спросил Фалкон.
       - Месяц.
       - А из Колонии вы уехали? ...
       - А это, знаете ли, я не виноват. Я там жил, никого не трогал, учился зодчеству у Гора, а потом зодчествовал. И если они там прятали целую кучу предателей и получали с них деньги, то моей-то вины в этом как раз никакой нет.
       - Вы специально поехали в Колонию, чтобы учиться у Гора?
       - А что же? В Кронинском Университете неучи учат неучей, а потом выученные сами становятся учителями. Гор - строит, этого у него не отнимешь.
       - Это правда. А он...
       - Он жив, да.
       - Я рад. Он тоже был совершенно не при чем. В Астафию не собирается?
       - Не знаю. Но я не хуже, уверяю вас. То есть, конечно, если вы решите все строительство в Астафии передать Гору, дело ваше. А только это не честно. Гор и так много везде настроил, и здесь тоже. А теперь я сюда первый приехал. Я не позволю собой помыкать, даже в пользу Гора, так и знайте. Сидите здесь себе и решаете спокойно, кого взять, а я туда-сюда рыскаю, заказчиков ищу.
       - Вы не считаете ли, что я только и думаю, что об архитектуре, и что помимо архитектуры у меня дел нет? - спросил Фалкон с отеческой иронией.
       - А разве есть? - нагло парировал Брант. - Вы, какой великий и предусмотрительный не были бы, вы все равно смертны. И о вас будут судить по делам вашим. Как вы о стране заботились и благе народном - все равно ведь забудут, учитывая короткую память народную и обычную народа неблагодарность. Поэты и драматурги пишут о вас хорошо только из-под палки, не потому, что вы плохой человек, а потому, что поэту или драматургу о ком-нибудь сказать доброе слово - легче вообще молчать. Портретисты пытаются вам льстить, и получается у них жеманно и глупо. Вот только архитектура и остается. И лет через триста кто-нибудь, проходя по красивой улице, скажет - вот, видите, вот это, и вон то, построено было при Фалконе.
       Некоторое время Фалкон молча, не мигая, смотрел на Бранта. Невозмутимое лицо молодого зодчего ничего особенного не выражало.
       - Не знаю, - сказал Фалкон, - дурак вы или умны не по годам, но талант у вас есть, и строить вы будете. В данный момент нужно построить новый театр для пьес с музыкальным сопровождением и новую тюрьму.
       - Тюрьму я строить не буду, - отрезал Брант.
       - Это не разговор, - сказал Фалкон.
       - Нет, разговор, - возразил Брант.
       - У вас предубеждения против государственной необходимости.
       - Нисколько.
       - У вас какие-то принципы...
       - Я человек в высшей степени непринципиальный, - заявил Брант. - Тюрьму я строить не буду потому, что здания тюремного типа слишком примитивны. Эта работа как раз кронинским выпускникам по плечу, вот пусть они и строят прямоугольные коробки. Никакой инженерии, никаких придумок - это по ним. Я свой талант на это дело разбазаривать не собираюсь. А новый театр - это пожалуй. На сколько мест?
       Фалкон опять улыбнулся. Сын Риты - обаятельный тип. Обаятельный и, возможно, опасный.
       Брант с серьезным видом ждал ответа. Жалко, что Рита в передней, с Хоком. Будь она здесь, а Хок еще где-нибудь, разговор бы велся в совсем другом ключе. Взять этого гада за ворот, хрястнуть в морду локтем, а когда он ляжет на пол, дать Рите знак, и через минуту будет известно, где находится Фрика и как ее оттуда извлечь.
       - Ну, хорошо, - сказал Фалкон. - На полторы тысячи мест. Во сколько вы оцениваете свои услуги?
       - как-то это унизительно, - сказал Брант. - Я, видите ли, человек дела, и свое дело я знаю. А остальное- не мое дело.
       - Что вы болтаете! - возмутился Фалкон.
       - Вовсе я не болтаю. Я зодчий, а не коммерсант какой-нибудь или проститутка. Мне претит каждый раз продавать свой труд, а потом искать новых клиентов. Нет уж. Уж коли вы государственный муж, то извольте назначить мне постоянный доход, чтобы я не терял времени на куплю-продажу. Скажем, пять тысяч в месяц. Каждый месяц. Все время. А я в благодарность за это буду время от времени строить чего-нибудь шедевральное. И, естественно, мне нужен для этого, помимо собственно ежемесячного дохода, неограниченный кредит у казначея. Чтобы со мной никто по поводу сметы не торговался, никогда. Я достаточно бережлив по натуре, чтобы не допускать перерасхода, мне надсмотрщики не нужны. И я достаточно совестлив и деятелен, чтобы не облениться и не почить как на лаврах на этих пяти тысячах, и ничего не делать.
       - Вы, молодой человек, наглец, - заметил Фалкон.
       - Это да, это есть, - согласился Брант. - А только что же мне делать? Скромничать Так ведь никто не заметит. Нынче время такое.
       - Вам многое можно простить за то, что вы сделали с Храмом, - продолжал Фалкон. - Но прошу вас быть впредь повежливее. Касательно вашей просьбы - видите, я смягчаю, я не говорю "касательно вашего хамского требования" - нет, касательно вашей просьбы, вы не так уж не правы. И я назначу вам эту вашу пенсию. Правда, пять тысяч - это слишком, но три вам будут выдавать, ежемесячно, а чтобы у вас был стимул, я буду назначать вам премии за каждую удачную, на мой взгляд, постройку. Обещания свои я всегда выполняю.
       - Мне не нужны стимулы, и уж тем более не нужны обещания, - сказал Брант.
       - Что же вам нужно?
       - Письмо к казначею, написанное вами, которое я мог бы ему показывать каждый месяц.
       - Хорошо, придите завтра, я подумаю.
       - Нет, - сказал Брант. - Вы уж потрудитесь, господин мой, напишите четыре строчки. Прямо сейчас.
       - Вы что, Брант, не верите моему слову? Слову Фалкона?
       - Я-то верю. А вот казначей моему слову поверит ли? И вообще, господин мой, с бумагой и подписью оно как-то приличнее выглядит.
       - Что - оно?
       - Да все. Это ведь только купцы скрепляют договоры рукопожатием, а не подписью, ибо в большинстве случаев деньги в этих сделках принадлежат не им, а сторонним вкладчикам. Но мы-то с вами люди серьезные, и занимаемся настоящим делом, а не куплей-продажей уже созданного. А серьезные дела требуют серьезного подхода и серьезной оплаты. Как Глава Рядилища, вы должны это понимать.
       - Вы не хотите ли мое место занять? - спросил Фалкон. - А то, как я погляжу, у вас весьма обширные представления о том, что подобает делать Главе Рядилища и, судя по тону, представления эти не всякий раз совпадают с моими действиями.
       - Нет уж, спасибо, - сказал Брант. - Меня и две дюжины моих рабочих порой так раздражают своей тупостью и вороватостью, что я их просто убить готов. А дайте мне Рядилище и всю страну, я просто не выдержу - а ведь в моем распоряжении окажутся и армия, и охрана. Уж я-то сразу таких дров наломаю, полстраны от страха за год вымрет. Как вам на вашем месте удается держать себя в руках - совершенно не понимаю. Вы, наверное, каждый вечер три кувшина вина выпиваете при таком раскладе.
       Фалкон не был неординарно умным человеком, но недостатком ума тоже не страдал. За свою жизнь он повидал, по собственному почину и по роду занятий, много разных людей, и неплохо разбирался в человеческой психологии. Льстили ему постоянно, каждый день, изобретая все новые способы и грани. Люди льстят ближним своим по нескольким причинам. Льстят, когда хотят задобрить, льстят, когда хотят использовать, льстят, когда хотят отвлечь внимание. Иногда льстят просто чтобы сделать человеку приятное, но редко, ибо в заботах о хлебе насущном, делание приятного как правило откладывается на неопределенный срок, обозначающийся в просторечии словом "потом".
       Лесть бывает грубая, неумелая, вульгарная, изящная, наглая, тайная, издевательская, глупая, безудержная, и даже чистосердечная. Качество лести зависит от степени присутствующего в ней ханжества. Идеальный льстец - тот, кто умеет заставить себя поверить в то, что он говорит объекту лести. Самая грубая лесть бывает самого высшего качества, если льстец искренен.
       Лесть Бранта была явно издевательская- Фалкон понял, что этот человек нагло изображает перед ним дурака, но в тоже время была она, брантова лесть, очень искренней. Да, подумал Фалкон, сын Риты - сложная личность.
       Он пододвинул к себе лист бумаги, обмакнул перо, и написал несколько слов. Собственноручно присыпал он письмо свое песком. Сдув песок на пол, он протянул лист Бранту.
       "Предъявителю сего выдать три тысячи золотых, и выдавать впоследствии каждый месяц вплоть до дальнейших распоряжений. Фалкон".
       Число стояло сегодняшнее. Брант сложил лист и сунул его себе в карман.
       - Когда будет готов проэкт нового театра? - осведомился Фалкон.
       - Через три дня.
       - Не слишком ли быстро?
       - Нет.
       - Хорошо. Приходите сюда в это же время, через три дня. На этот раз потрудитесь воспользоваться главным входом.
       - И вот еще что, - сказал Брант. - У меня есть на примете бригада строителей...
       - Та, что ремонтировала Храм?
       - Она самая. Хорошо бы было, если бы через час примерно после того, как я сюда приду, их управляющий тоже пришел бы. Сначала мы бы с вами вдвоем порассматривали проэкт, вы бы сделали замечания и высказали пожелания, а потом он бы сделал постное лицо и высказал возмущение. Из собственного опыта говорю - так оно лучше пойдет.
       Фалкон рассмеялся.
       - Да, вы малый не промах, - сказал он. - Но, очевидно, знаете свое дело, а я таких людей очень ценю. Делайте то, что считаете нужным, а неограниченный кредит на материалы и оплату рабочих я вам гарантирую. Когда будете выходить, пришлите мне Хока, пожалуйста. А ваша матушка пусть идет с вами домой.
       - Всего доброго, - сказал Брант, поклонился, и быстро вышел.
       В приемной Хок и Рита о чем-то возбужденно спорили. Хок потрясал брантовым мечом в ножнах, перевязь болталась из стороны в сторону. Появление Бранта заставило их замолчать.
       - Мне очень жаль прерывать ваши эксерсисы, - сказал Брант Хоку, - но меч мой мне нужен. Без меча я чувствую себя на улице голым. Вы когда-нибудь ходили по улице голым? Нет? А вы попробуйте, тогда и узнаете, как я себя чувствую на улице без меча. А вас просит к себе ваш добрый старикан Фалкон. Возможно, у него завалялся где-нибудь кувшин какого-нибудь вина и ему не с кем больше его распить.
       Он протянул руку.
       Рита с размаху залепила ему пощечину. Брант опешил, держась за щеку. Рита взяла у Хока брантов меч.
       - Мы с тобой дома поговорим, скотина, - сказала она. - Простите меня, Хок, я не сдержалась.
       - Ничего страшного, - сказал Хок, странно улыбаясь и глядя на Бранта. - Непослушным сыновьям только на пользу.
       Оторвав наконец взгляд от Бранта, Хок вошел в кабинет. Рита направилась к выходу, и Брант пошел за ней.
       - Какого лешего! - сказал он возмущенно, когда они вышли из особняка.
       - Ты предпочел бы, чтобы тебе врезал по роже Хок? Уверяю тебя, это было бы гораздо неприятнее. Все. Чтоб ноги твоей возле этого дома не было! Понял?
       - Э...
       - Что еще?
       - Фалкон назначил мне аудиенцию.
       - Час от часу не легче. Когда?
       - Через три дня.
       - Зачем?
       - Я буду строить для него театр.
       - Какой еще театр?
       - С музыкальным сопровождением.
       - Зачем?
       - Не знаю. Может, он хочет отойти от дел и стать актером.
       Рита схватилась за голову.
       - Ты это серьезно? Аудиенцию? Строить?
       - Куда уж серьезнее. Я в следующие три дня из дому не вылезу, есть буду у себя в комнате. Мне нужна бумага, карандаши, перья, чернила, линейки, циркуль, и так далее.
       - Зачем?
       - Проэкт театра. За три дня нужно успеть. Чем подробнее, тем лучше.
       Они свернули с площади в безлюдный переулок. Рита остановилась и повернулась лицом к Бранту.
       - Брант, скажи мне правду. Ты - любовник Неприступницы?
       Он помолчал, посмотрел на небо, потом на стену дома.
       - Ее похитили, - сказал он.
       - Это я знаю.
       - Откуда ты знаешь?
       - Я человек Фалкона. О таких вещах нас осведомляют.
       - Ты знаешь, где она?
       - Ты не ответил на мой вопрос.
       - Я люблю ее.
       Рита вцепилась пальцами в борта охотничей куртки. Охотничий костюм был единственным типом мужского костюма, который не возбранялось носить и женщинам.
       - Дурак, - сказала она с чувством.
       - Ну и что, что дурак...
       - Кто еще знает об этой замечательной любви?
       - Э... Шила знает. Дочь. Вроде, больше никто. Ах нет, служанка еще знает.
       Рита пожалела, что просто оглушила, а не убила, служанку.
       - Она знает твое имя?
       - Не думаю.
       - И то хорошо. Но Шила, естественно, знает.
       - Да.
       - Значит, об этом знает весь город, в той или иной форме.
       - Имени не знают. Знают, что я есть. Лицо мое никто не видел... там.
       - Как ты к ней попадал?
       - Через окно.
       - Окно на третьем этаже!
       - Веревка и абордажный крюк.
       - Фалкон все выведает, до всего докопается.
       - Не думаю. Слишком очевидное редко бросается в глаза. Ты знаешь, где ее прячут?
       - Нет, - сказала Рита.
       - Но можешь узнать.
       - Подумаю. Постараюсь.
       - Уж постарайся, матушка, - сказал Брант. - А то ведь всякое может быть.
       - Ты мне угрожаешь?
       - Нисколько. - Брант помолчал. - У Фалкона на столе лежал обнаженный меч.
       - И что же?
       - Мы были одни.
       - Так. Дальше.
       - Его спасло только то, что мертвый он мне не нужен. Мне нужно знать, где она.
       - Куда ты ездил по ее делам?
       - В Вантит.
       - Нет такой страны.
       Брант невесело рассмеялся. Он сунул руку в карман и вытащил кожаный мешок. Заглянув в него, он застыл на месте. Кубик светился - не очень ярко, не так ярко, как после сжимания в кулаке, но светился, тихим изумрудным светом.
       - Что там у тебя? - спросила Рита.
       Он не ответил. Догадка подразнила и ушла, но вернулась снова, и он ее поймал и развил.
       - Стой здесь, - сказал он Рите.
       Он повернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении, к особняку Фалкона. Нет, никаких изменений - мягкий изумрудный свет. Он сделал еще несколько шагов, и кубик засветился ярче. Рита уже бежала к нему. Брант шагнул на площадь и быстро направился к особняку. Кубик сверкал ярким светом. Тогда Брант остановился, чуть не налетел на Риту, и побежал в переулок. Свет в мешке потускнел. Брант бежал, Рита бежала за ним. Через два квартала свечение пропало совсем. Брант остановился. Рита остановилась рядом.
       - Она в особняке, - сказал Брант.
      

    ***

      
       - Созовите совет военачальников, - сказал Фалкон Хоку. - Чтобы через полчаса все были здесь.
       Хок вышел из кабинета.
       То, что не удавалось ни артанским князьям, ни великому Кшиштофу, удалось легкомысленному Зигварду. Кронин взят - не сожжен, но взят, и Кронин перешел на сторону врага. Гражданской войны еще нет, кронинские силы малочисленны, но вдоль северных границ есть много недовольных, недовольных тайно, но тем не менее недовольных, и у них есть свои войска. И они в любой момент могут присоединиться к мятежному Кронину.
       Совет из десяти военачальников собрался в кабинете.
       - Господа мои, - сказал Фалкон. - Положение в стране дает мне право меня принимать решения, не согласуясь с Рядилищем. В данный момент я - ваш главнокомандующий. Мои решения и приказы обсуждению не подлежат. Те, кто считает, что это не так, пусть выскажутся прямо сейчас.
       Военачальники молчали и не переглядывались.
       - Некий Ярислиф, - продолжал Фалкон, - наследовал взятому в плен или убитому Кшиштофу в Славии. Он продолжил военные действия, и ему удалось вытеснить артанцев с территории. Но на этом он не остановился. Он объявил, что он - покойный Великий Князь Зигвард. Что Зигвард не умирал, не был похищен артанцами, но выжил. После чего этот Лжезигвард путем обмана и обещаний склонил кронинское войско на свою сторону. Это - открытый мятеж против нашего законного правителя Великого Князя Бука, это прямое оскорбление династии. Силы Лжезигварда пока что малочисленны, но, возможно, будут увеличиваться. Я пока не приказываю, но рассуждаю. Мне кажется, что чем скорее мы будем с войсками в Кронине, тем лучше. Нужно действовать быстро, нужно не допустить увеличения войск потенциального узурпатора. Ваше мнение.
       Военачальники молчали. Наконец старший из них сказал, -
       - Кронинское войско по численности примерно равно астафьевскому. Нужно подтягивать войска из провинций.
       - Как много времени это займет? - спросил Фалкон. - Как скоро может войско, превышающее кронинское численностью, скажем, в два раза, быть на Северной Дороге?
       Помолчали.
       - Я спрашиваю, - сказал Фалкон.
       - Месяц, - сказал военачальник.
       - Слишком долго, - возразил Фалкон. - Сколько войска можно послать в Кронин через две недели?
       - Меньше. Можно, правда, подтянуть корпус из Теплой Лагуны, но это опасно.
       - Почему?
       - Артанцы всегда следят за южным побережьем. Если войско уйдет, они тут же вторгнутся.
       - Улегвич разбит.
       - Да, но есть другие князья.
       - Улегвич правит Артанией.
       - Сегодня престиж его упал из-за поражения от славов.
       - Половину корпуса можно сюда передвинуть?
       - Можно. Но опасно.
       - Приходится рисковать, - сказал Фалкон. - Это лучше, чем... чем...
       Он не решился произнести слова "гражданская война".
       - Господин мой, - сказал военачальник. - Лучше ждать месяц, чем так рисковать.
       - За месяц мятежники дождутся подкреплений и доберутся до Астафии, - сказал Фалкон. - Подтягивайте корпус с юга. Посылайте курьеров. Немедленно. Также посылайте курьеров на восток. Пусть войска подтягиваются, в любом случае.
      

    ***

      
       Ночью запылала северо-западная окраина. Большинство домов на этой окраине были из ветхого дерева и горели лихо и охотно. Утром черное облако на северо-западе было видно из любой точки города, и запах дыма ощущался в центре.
       Жизнь в городе приостановилась. Подводы не разгружались, таверны стояли пустые, прачки не стирали белье. Утро прошло в смятении, а к полудню глашатаи объявили, что Глава Рядилища через час произнесет с балкона княжеского дворца речь, объясняющую, что происходит, и чтобы все сохраняли спокойствие.
       Фалкон был в ударе. Он даже не счел нужным подготовиться и хотя бы набросать план речи - он целиком ее импровизировал. Из речи его следовало, что коварные славы объединились с артанцами и захватили Кронин, где местные предатели перешли на их сторону. Новый конунг славов объявил, что он Зигвард, покойный Великий Князь, и заявил о своих правах на Ниверию. Его цель - порабощение всех без исключения ниверийцев, и сейчас он готовит поход на Астафию, а его разведывательный отряд уже совершил первый набег, подло ударив с северо-запада, был остановлен и разбит, но, увы, окраину спасти уже не удалось.
       Более того, Великая Вдвовствующая, родившаяся и выросшая, как всем известно, в Беркли, в тесном соседстве со славами, сбежала в Кронин. Если она признает Лжезигварда своим мужем, ей могут поверить многие провинциалы, ведь провинциалы - не чета нам, жителям столицы, они неискушенные и простые люди, да и, чего греха таить, подловаты и продажны. Ибо Лжезигвард обещает золотые горы и бриллиантовые долы всем, кто станет на его сторону, что есть заведомое вранье, ибо на самом деле золота у него нет - спонсирующие его авантюру артанцы оказались на этот раз не очень щедры. Князь Беркли, как и следовало ожидать, уже привел Лжезигварду свое войско в Кронин.
       Но мы выстоим. Ведь мы же не просто так - мы ниверийцы! Ниверия - самая великая в мире страна, ниверийцы - самые лучшие, самые смелые, самые самоотверженные и страстные люди где-либо, посему опасаться вовсе не следует.
       Сразу после речи Фалкона на балкон вывели под руки какого-то вояку с перевязанной головой, и он рапортовал о жестокости славов и артанцев, с которыми давеча дрался на окраине. Но еще более жестокими, по его словам, были ниверийцы, перешедшие на сторону Лжезигварда. Предатели всегда жестоки. Они режут детей на куски, сжигают заживо женщин, а мужчин расчленяют.
       После вояки старший военачальник коротко высказался в том смысле, что к Астафии подтягиваются войска со всех концов Ниверии, что астафское войско находится в полной боевой готовности, и что враг очень скоро будет разбит на голову, но до этого жителям столицы придется пережить много неприятных дней и, возможно, месяцев.
       Записанную секретарем речь Фалкона подправили тут и там, убрали оскорбительные для провинциалов пассажи, вставили новые пассажи, оскорбительные для жителей столицы, и отправили с курьерами во все концы страны.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. УЮТ В КНИКИЧЕ.
      
      
       Пятнадцать лет к ряду Зигвард умудрялся управлять Славией, скрытый двойной тенью, отбрасываемой боевым щитом Кшиштофа и юбкой Забавы. Теперь он умудрялся править Славией из Кронина, непрерывно посылая курьеров в Висуа, где его приказы оглашала Забава, и в провинции, где они оглашались кем попало, но действовали не менее эффективно. Два часа в день он посвящал таким образом славской почте. Остальное время надо было как-то занять. Когда Кшиштоф был конунгом, Зигвард дарил себя женщинам целиком. Теперь у него появились дополнительные интересы. Он приписал это, во-первых, своему возрасту, и во-вторых, общей непривлекательности жительниц университетского города. Он был неправ. Он чувствовал, что он не прав, что возраст и выбор здесь не при чем. Но он боялся себе в этом признаться - боялся сказать самому себе, что Ниверия и Славия по отдельности слишком малы для него, зато вместе - почти в самый раз.
       Положение между тем было критическое - Зигвард понимал, что Фалкон долго ждать не будет, а ощущение новизны, испытываемое кронинцами в результате смены власти, скоро пройдет, и когда окажется, что благосостояние горожан и окрестных провинциалов не стало лучше, чем было при Фалконе, они сразу вспомнят, что Зигвард - ниверийский аристократ только во вторую очередь, а в первую - славский конунг. Кто их знает, как они себя в этом случае поведут.
       Он надеялся, что, как всем баловням политической фортуны, ему в конце концов повезет. И ему повезло.
       Археолог по кличке Лейка, искавший где-то недалеко от Кникича погребенный под многослойной вековой пылью город, обнаружил вместо города огромные залежи золота. Самому Лейке золото было до жопы, но остальные члены группы возбудились настолько, что Лейка испугался и послал курьера к Ярислифу в Кронин. Ярислиф, он же Зигвард, срочно выехал в направлении раскопок, взяв с собой сотню воинов и две сотни землекопов. Воины были славы, землекопы ниверийцы. В первый же день по прибытии случились три драки, и какое-то количество золота перешло в чьи-то карманы без ведома Зигварда. Провинившихся воинов и землекопов пришлось, следуя методам Кшиштофа и Фалкона, казнить на месте, и дисциплина восстановилась.
       Добывали быстро, переливали в слитки рядом с рудником, и под конвоем отправляли в Кронин, в ратушу. Через неделю Зигвард имел достаточно золота в своем распоряжении, чтобы заплатить фермерам и купцам - продовольствие раздавали бесплатно на улицах и в тавернах. Обозы с продовольствием шли также в серверные провинции. Три дня спустя уже никто не сомневался, что Зигвард - законный Великий Князь. Можно было передохнуть.
       Он выиграл время - теперь провинциальные князья присоединялись к нему гораздо охотнее, и армия мятежников начала стремительно расти. А Фалкон все еще ничего не предпринимал. То есть, предпринимал, конечно - стягивал войска из южных и восточных провинций к столице, а также ответил на хитроумную депешу Зигварда о возможных переговорах коротким письмом - "С мятежниками Ниверия переговоров не ведет. Рядилище". Но все это было пока что не очень серьезно.
       Тогда Зигвард предпринял короткое путешествие в Кникич. Славскому контингенту в Кникиче объяснили положение. Славия и Ниверия - дружественные страны, состоящие в альянсе против Артании. Автономный Кникич должен поэтому защищаться воинами из обеих стран. Тут же несколько сот ниверийцев из перешедших под знамена Зигварда присоединились к славам в Кникиче. И тем и другим объяснили, что положение в Ниверии тяжелое, ибо в Астафии власть захватил узурпатор. То, что он захватил ее два десятка лет назад, старались не упоминать. По примеру славов, ниверийцы стали строить себе времянки.
       Местному населению вообще ничего не объясняли, да оно и не стремилось понимать. Падал снег, и кникичи готовились к долгой зиме - с утра варили варенье и солили сало, а вечером сидели на крыльце, ежась и жуя соломинку. Впрочем, были исключения.
       Ближе к вечеру, бредя по улице меж убогих изб, Зигвард заприметил добротно построенный дом - двухэтажный, ровный, симметричный, с правильной кровлей. Справа от крыльца, вплотную к стене, высилось какое-то сооружение из камня и жести. Подойдя ближе, Зигвард понял, что это печь. От печи отходила жестяная труба и скрывалась под крыльцом. Какой-то механизм, подумал Зигвард. Он ступил на первую ступеньку и почувствовал, что от крыльца исходит тепло. Дверь дома бесшумно (!) отворилась и на крыльцо выступил здоровенный рыжий детина в полушубке. Не обращая никакого внимания на Зигварда, он сел на верхнюю ступеньку, вставил в рот соломинку, и стал ее жевать, неотрывно глядя на высившийся позади (Зигвард обернулся) горный хребет, утыканный голыми и вечнозелеными деревьями и присыпанный снегом.
       - Хо, - сказал Зигвард. - как зовут тебя, парень?
       Детина безучастно посмотрел на него, помолчал, и сказал равнодушно, -
       - Иауа.
       - Н-да, - сказал Зигвард.
       Детина не ответил. Зигвард не был уверен, что такое Иауа - имя ли, или просто кникическое вежливое восклицание.
       Дверь снова открылась, и на крыльцо вышел средних лет мужик, такого же роста и телосложения, что и детина, и такой же рыжий. Он сел рядом с детиной и тоже вставил в рот соломинку.
       - А тебя как зовут?
       - Аи, - откликнулся мужик.
       - Хороший вечер, не правда ли?
       - Да.
       Помолчали.
       - Вам как удобнее - по-славски или по-ниверийски? - спросил Зигвард.
       - Одинаково, - сказал Аи.
       - Это я все к чему, - объяснил Зигвард, - любопытный я очень. Иду по улице, смотрю на этот вот дом. Хороший дом, добротный. А кругом хибарки.
       Аи улыбнулся.
       - Да, - сказал он. - Хороший дом.
       - Вы, кникичи, очень неразговорчивы все-таки, - заметил Зигвард.
       - Зима, - объяснил Аи.
       - А женщины у вас тут есть свободные? - спросил Зигвард.
       Помолчали.
       - А летом вы больше разговариваете?
       - Летом?
       - Летом.
       Аи задумался.
       - Пожалуй, нет. Бабы тараторят. Мужчины умнее.
       - Дом-то сами строили? - спросил Зигвард.
       - Сами. Не совсем. Помогал тут один. Указывал, чего и как. Не местный.
       - Слав?
       - Нивериец. Старенький, борода до пояса. Говорит много, но не попусту. Дочка у него. Хочу на ней сына вот женить, а он упирается.
       - И где же этот нивериец живет?
       - А вон дерево видишь? Вон там. Елка. Вот от той елки направо, верст пять. Или семь.
       Зигвард поглядел в означенном направлении. В лучах заходящего солнца "вон там" елок не было, но стояла одинокая сосна.
       Зигвард поблагодарил Аи и Иауа, вернулся к шатру, оседлал коня, и поскакал - сперва до сосны, а там направо, по оледенелой тропинке.
       Версты через три показалось еще одно поселение. Вообще в Кникиче так везде жили - пучками, и пучки эти названий не имели, а все больше от елки направо столько-то верст. Названия выдумываются, чтобы упоминать в разговорах, а разговаривали тут мало. Впрочем, возможно, более разговорчивые женщины употребляли какие-нибудь названия, но с момента прибытия в Кникич, а прошли уже целые сутки, Зигвард видел только двух женщин - одну с вязанкой дров, другую с ржавым сломанным плугом.
       Селение-пучок, как и предыдущие, состояло из хибарок, но в конце единственной улицы высился двухэтажный добротный дом, а чуть в стороне от улицы Зигвард обнаружил наполовину построенный деревянный храм, вполне ниверийского типа. Возможно, строительство прекратилось из-за наступления зимы и должно было возобновиться весной.
       Зигвард постучал было в дверь кулаком в рукавице, как вдруг заметил самый настоящий висячий молоток в виде подковы, как в Астафии. Правда, молоток примерз к двери, так что стучать кулаком все равно пришлось. А потом еще стучать, поскольку что-то никто не отзывался.
       Но вскоре раздались ленивые шаги, послышалось ругательство на ниверийском, и дверь отворилась. Рыжая, конопатая, молодая женщина смотрела наглыми зелеными глазами на Зигварда.
       - Ао? - сказала она.
       - Добрый вечер.
       - Эо уи Нивер маа! - возмущенно сказала женщина.
       - Простите, с местным наречием я не знаком, - сказал Зигвард по-славски.
       - Местный наречие чего надо ты? - спросила она с жутким ниверийским акцентом.
       - Здравствуйте, землячка, - сказал Зигвард.
       - А! Вы - нивериец?
       - Весь как есть нивериец. Полысел вот немного с возрастом, а так - нивериец.
       - Шутник, - отметила женщина. - Так все-таки, чего надо-то?
       - Зашел вот на огонек. Думаю, обогреюсь, а при большой удаче, может, чем-нибудь горячим кто-нибудь напоит, сказку расскажет, песенку споет, баиньки уложит, одеялом укутает, спокойной ночи скитальцу пожелает. Но, конечно, бывает, что и дверью в морду, и иди себе, дом на дом не приходится.
       Он снял шапку, прижал ее к сердцу, и галантно наклонил голову влево.
       Женщина вдруг звонко засмеялась.
       - Заходите, - сказала она.
       Что-то надо делать с шапками, подумал Зигвард. Шапки в Славии шьют - только баб отпугивать. А греть - ничерта они не греют, вон как уши замерзли. Надо бы с каким-нибудь портным поговорить на эту тему. Ввести новую моду.
       В доме было уютно и забавно - ощущение, что это особняк в большом городе, было почти полным. Наличествовал камин, то есть, конечно, печь, но сложенная, как камин, потолки были резные, стены чем-то облицованы так, что похоже на мрамор, а проход в гостиную украшен был двумя дорическими колоннами из крашеного белой краской дерева. Гостиная в Кникиче!
       - Присаживайтесь, - сказала женщина и куда-то убежала.
       Зигвард сел за стол. Скатерти, конечно, не было, но ножки стола были резные. Не было кресел - были стулья. А на стене висела картина - Зигвард встал и приблизился - да, Слоуна. Картина Слоуна в Кникиче, в горах. Зигвард ошарашенно смотрел на лихие мазки древнего мастера. Картина изображала группу священников, благословляющих каких-то вояк в какой-то поход. Поразмыслив, Зигвард понял, что это не священники, но языческие жрецы. Речь в картине шла о славных псевдо-исторических временах Придона и Скилла. Тем не менее художник, как все художники, счел своей обязанностью повыебываться и одел воинов в костюмы своей эпохи - не чуни или сандалии, но сапоги, не юбки, но штаны, не топоры и палицы, но двуручные мечи с очень тщательно выписанными эфесами, каждый отблеск учтен, не бесформенные робы, но куртки, не заостренные, но гладкие, с орнаментами, шлемы в руках, а волосы по моде слоуновской эпохи короткие. Зигвард задумался. В отличие от ниверийцев, славские вояки по примеру Кшиштофа стриглись очень коротко. Да, подумал Зигвард, дай мужеложцам волю, они весь мир бы остригли под мальчика и одели в униформу. Арбалеты на картине отсутствовали - во времена Слоуна они еще не были в ходу, но луки воинов, резные, крашеные, хорошей работы, явно относились к более поздней эпохе, чем та, что имелась в виду. Нелепое сооружение на заднем плане должно было означать, очевидно, языческий храм. Судя по нелепости и непрактичности храма, художник просто его придумал.
       - Перспектива наврана, да и композиция хромает, - услышал Зигвард голос за своей спиной.
       Он обернулся. Голос был моложе своего обладателя лет на тридцать.
       - Добрый вечер, - сказал Зигвард и улыбнулся.
       - Добрый, - согласился Гор. - Это ничего, что у меня такая длинная борода? Она мне, строго говоря, надоела - сил нет! Изображаю какого-то оккультного старца-вещателя. Сегодня перед сном сбрею. Сила не в бороде.
       - А усы?
       - Что - усы?
       - Тоже сбреете?
       - И усы сбрею. Волосы оставлю.
       - Правильно.
       - Брун за вином поковыляла? Добро. Вы ее не бойтесь, она просто куражится. Сядем.
       Зигвард улыбался, ему было приятно. Давно он не бывал в гостеприимных домах, где все запросто.
       - Когда я вас видел в последний раз, вам было года тридцать четыре, - отметил Гор. - Нынче вам, стало быть, за пятьдесят. Тогда вы были шалопай и клоун. А теперь?
       - Тоже.
       - Но более организованно, следует полагать.
       - Да.
       - Вы уехали тогда в Славию.
       Зигвард кивнул.
       - К товарищу по университету, как вы тогда сказали.
       - Да.
       - Товарищ здравствует?
       - Не знаю, - честно сказал Зигвард. - В данный момент я его замещаю. Вроде как заступил на его должность.
       - Да? Хм. И что же это за должность?
       - Конунг Славланда.
       - О! Так это по вашей милости в Кникиче столько славов что, образно говоря, не пройти, не проехать?
       - В некотором роде да, по моей.
       - Жил, жил человек, - задумчиво сказал Гор, - а как дело к старости, так решил мечом помахать.
       - Не совсем. Я решил помирить все три царства.
       - Помирить? Так вам бы следовало рясу одеть, а вы шпоры нацепили.
       - У каждого своя специализация.
       - Да? Не замечал.
       - Что Волчонок?
       - Последний раз видел его месяца три назад. Он ушел на юг сразу после разгрома Колонии.
       - Жалко Колонию.
       - Да, жалко. А Волчонок с другом своим направился в Астафию делать карьеру.
       - Военную?
       - Нет. Он зодчий.
       - Вы шутите.
       - Нет, - сказал Гор. - Не шучу. я сам его выучил. Что он от меня терпел, не передать. Наверное даже больше, чем я от него. Но надо отдать нам обоим должное - несмотря на величайшие потуги и страдания и всякие там издержки воспитания, и он и я знали, что дело надо довести до конца. Других учеников у меня не было и нет, а в нем я сразу подметил созидательный талант. Подлец мне до сих пор ни одного письма не написал.
       - А он знает, что вы здесь?
       - А где я еще могу быть? Этот дом мы с ним вместе строили, лет семь назад. И дом этого дурака Аи тоже. А храм начали год назад, но достроить пока не успели. Он небось и забыл, что у нас тут неоконченная постройка.
       Вошла Брун с подносом - кувшин и две дымящихся кружки.
       - О, вот и дочь моя беспутная, - сказал Гор. - Вы ее не помните, ей года три было тогда, или пять.
       - Ты вроде спать хотел, - сказала Брун недовольно.
       - Это потому, что ты меня своим нытьем утомила. Удивительная способность - сидит и молчит, а на самом деле впечатление полное, что ноет и жалуется, причем противным, скрипучим таким тембром. Ладно, я посплю, я сегодня устал, а ты, не знаю, баню что ли гостю натопи, - добавил он по-славски. Очевидно, баня ассоциировалась у него со славами из Колонии Бронти. - Дура.
       Гор поднялся и вышел.
       Помолчали.
       - Может, правда баню натопить? - спросила Брун.
       - Я бы не отказался, - согласился Зигвард.
       - Дрова я колоть не буду, - сварливо предупредила Брун. - Хотите баню - сами колите.
       Зигвард рассмеялся.
       - Хорошо, я наколю, - сказал он.
       - Ничего смешного, - сказала Брун и хихикнула. - Ну, чего, показать, где топор? Или вы кладенцом своим дурацким колоть будете?
       Они прошли в дальнее помещение, где Брун накинула шубу. Зигвард оставил шапку в гостиной.
       Банная пристройка была точной копией славских бань - Гор, ко всему прочему, был еще и педант, и если что копировал, то точность соблюдалась в каждой детали.
       Зигвард запахнулся в куртку, напялил рукавицы, и пожалел, что остатки волос - сзади гуще - не затянуты в хвост. От пота волосы сваляются и потемнеют, а тут рядом дама. Ну да ладно.
       Установив полено вертикально, он взял топор, крутанул, подбросил, поймал, и смаху жахнул по полену. Топорище застряло в дереве. Он поднял топор вместе с поленом, развернул, размахнулся, и ударил - полено разлетелось на двое. Ему понравилось, и он очень скоро наколол целую кучу дров. Нести их в баню было менее интересно, но и с этим он справился быстро.
       Брун развела огонь в печи, поколдовала над ним, загнала пинками три ведра внутрь парной из предбанника, потянулась, и сказала, -
       - Подождать надо, пока нагреется. Пойдем допьем.
       Они допили горячую журбу. Зигвард рассказал историю про своего славского знакомого, который был женат одновременно на двух женщинах, имел от обеих детей, содержал обе семьи, и умудрялся обставить дело так, что никто ни о чем не догадывался. Брун искренне смеялась. Потом Зигвард спросил, была ли она замужем.
       - Была, - сказала Брун.
       - И что же?
       - А потом еще раз была. И он тоже сбежал. От меня все бегут, - гордо добавила она. - Все им не так.
       - А ученика Гора вы хорошо знали?
       - Да. Он был мой первый мужчина.
       Зигвард не понял, врет она или нет.
       - Каков он собой?
       - Ничего. Ростом пониже вас будет. Не намного. Смешной.
       - А как вы его называли?
       - По имени. Брант.
       - Брант?
       - Да. Брант. Вы идите, там уж нагрелось небось.
       Зигвард снял со стены факел, прошел в дальнее помещение, вышел на двор, заступил в предбанник, скинул полушубок на скамью, зашел в парную, вставил факел в стенное крепление, и вывалил снег из ведра в печь. За первым ведром последовало второе. Выйдя во двор, он натолкал снега в ведра и вернулся в парную. Поставив ведра на полок, он вышел в предбанник и разделся до гола, но захватил с собой в парную длинную до колен рубашку, чтобы обтираться.
       Снег в ведрах растаял. Жаркий пар наполнил помещение и Зигвард блаженно растянулся на полке.
       Через некоторое время в предбаннике раздались шаги. Разоблачившись, рыжая Брун вошла в парную, неся полотенца на согнутой руке.
       В отсветах факела кожа рыжей женщины казалась розово-медной, как и волосы. У Брун были легкие ноги, красивая шея, вытянутые прямоугольные мускулы. Жира нигде не было, но талия отсутствовала. Груди не большие и не маленькие. Ступни чуть великоваты.
       Зигвард расслабился. Его обливали водой и обтирали полотенцем, выводили остыть в прохладный предбанник и заводили обратно в парную, поили журбой, и снова обливали и обтирали. Приблизительно через час с ним собрались было совокупиться, но он объяснил, что есть баня и есть постель, и что он не привык путать второе с первым, а смешивать жанры - дурной тон. На него слегка обиделись, и это его рассмешило. Его закутали в простыню и отвели в спальню на втором этаже. Перина и простыни были свежие и пахли солнцем и ветром и еще чем-то хвойным. Его уложили на спину и стали ласкать и гладить, нежить и дразнить. Потом на него сели сверху, поерзали, устраиваясь и примеряясь, поводили гладкими округлыми бедрами, и без усилий наделись ему на член. Последовал долгий, медленный, почти аскетический акт. А потом Брун неожиданно, не в ритм, вскрикнула. Частота непроизвольных вскриков постепенно увеличилась, достигла пика, и, судорожно вздрагивая всем телом, Брун упала ему на грудь, прижавшись губами и носом к его шее и щекоча рыжими волосами его лицо. Он подождал, а потом стянул ее с себя, но не дал ей перевернуться на спину. Придерживая ладонью ее кажущуюся теперь хрупкой спину, он раздвинул ей ноги, пристроился, и вошел в нее одним движением, прижимаясь к пухлым, очень белым ягодицам и легко поводя рукой по веснушчатому хребту. Она сразу застонала и повернула к нему рыжий профиль. Он запустил пальцы в ее золотые с медью волосы, сжал, и слегка приподнял ей голову, а она прищурила глаза и закусила губу.
       Вот оно что, подумал он, приостанавливаясь, чтобы ее помучить. Упущенный ранее сексуальный восторг вернулся к нему полностью, но был он другого оттенка. Легкомысленный разврат сменился грубым, мрачным пороком. Беспечная щедрость нежного любовника уступила место скупой милости насильника. Теперь мне будет хорошо только с блядьми, подумал он. Раньше мне всегда было с блядьми неловко, стыдно как-то, неуютно, а теперь только с ними будет хорошо. Власть есть насилие, власть завладевает человеком без остатка и становится неотделима от других аспектов жизни.
       Прислушиваясь к своим ощущениям, он понял, что не очень расстроен. Расстраиваться было некогда - у рыжих женщин, в частности у этой вот рыжей женщины, все всегда на нужном месте, включая родинки, не говоря уж об эрогенных зонах. Он занялся Брун всерьез, как не занимался ни одной женщиной последние лет пятнадцать - да, с того момента, как Забава произнесла с балкона речь, придуманную им, и обнародовала приказ, им составленный. Да. Это только беззаботные вольноопределяющиеся, не облеченные властью, вдохновенно ебут женщину. Властители женщину используют. А она их.
       Под утро они уснули, и Зигварду приснилось, что он - огромный мамонт, весело и свободно бегущий через поле, топча высокую траву. На него с опаской и восхищением смотрели птицы и звери, а он делал вид, что спешит по важному делу. Земля сотрясалась от его поступи. С боков раздавались аплодисменты, но было непонятно, кто хлопает - людей не было.
       А Брун снилось, что ей тепло и уютно, и она очень устала, но все еще одержима желанием, а сверху лежит на ней Зигвард и, раздвинув и задрав ей ноги, грубо и приятно ее ебет, время от времени хлопая ее то по ягодице, то по груди, то по бедру, то по щеке. Открыв глаза, она убедилась, что все на самом деле так и есть - именно пощечина ее и разбудила.
       Побритый Гор успел приготовить завтрак. Даже если бы он не слышал их оргазменных криков, по растерянной счастливой улыбке Брун и по не очень уверенной походке Зигварда и так можно было бы все понять.
       После завтрака Брун ушла прихорашиваться, а Зигвард, оставшись один на один с отцом новой любовницы, обнаружил, что чувствует себя совершенно свободно. Раньше отцы его стесняли и раздражали. Но что властелину чей-то отец! Впрочем, ему хотелось сделать Гору приятное.
       - Я в двойственном положении, - сообщил он. - Я одновременно славский конунг и ниверийский Великий Князь. Долго это продолжаться не может. Вскоре от обоих титулов придется мне отказаться и, возможно, назначить нового конунга и нового князя.
       - И чем же вы займетесь после этого? - бритый Гор выглядел моложе и ироничнее.
       - Мир в Троецарствии невозможен, пока конунги и князья правят своими странами, а ими не правит никто. Я создам себе новый титул и новый статус.
       - Империю? - предположил Гор.
       - Да, - подтвердил Зигвард. - Именно император положит конец всем междоусобицам. Но вот незадача - императору нужна своя столица. Ни Астафия, ни Висуа, ни тем более Арса для этой цели не годятся - они слишком привязаны к своим странам. Нужен совсем новый город, столица всей империи, на пограничье. Вам хорошо знакома местность, где находилась Колония Бронти. Какие-то постройки наверняка сохранились. Постройте мне там столицу, а? Я предоставлю вам какие угодно средства и сколько угодно рабочих рук.
       Гор был стар и мудр, разбирался в людях, испытывал неприязнь к соблазнителю своей дочери, несмотря на то, что очень хорошо ее знал - но какой же зодчий откажется от такого предложения?
       Когда Зигвард ушел, нахлобучив неказистую славскую шапку, ничем не напоминавшую лавровый венец императора, Гор, отчитав Брун как следует за безудержное блядство и пригрозив выдать ее замуж за Иауа, смягчился, сказав, -
       - Ты, дура конопатая, провела ночь - знаешь с кем? Он, возможно, будущий правитель всех трех царств. Во как.
       Брун это понравилось. Гор поведал ей о планах Зигварда.
       - Не знаю, - сказал он. - Не нравится мне ни он, ни его затеи, вот что.
       - А дело ведь не в этом, - заметила умная Брун.
       - Не в этом, - согласился Гор. Немного помолчав, он добавил, - Ладно. Построю я ему его... Зигвардополь... чтоб ему провалиться...
      

    ***

      
       За ночь случилось несколько происшествий, были трения между контингентами, а два воина, слав и нивериец, дрались на дуэли и ранили друг друга. Раны были легкие. Зигвард, прибыв на место и узнав об этом, принял первое свое решение, идущее вразрез с методами Кшиштофа и Фалкона, которые не задумываясь просто повесили бы виновных. Дуэлянтов вызвали на овальное пространство с деревом по середине, заменявшее в поселении площадь. Их поставили на четвереньки и привязали к дереву, после чего воины постучались в каждый дом, и вскоре все местные кникичи были на площади. Некоторые жевали соломинку. Зигвард лично выбрал из толпы двух среднего возраста и работящего вида баб и выдал обеим золотую монету и прут. Дуэлянтам спустили штаны. Население и воинство внимательно смотрели, обмениваясь комментариями, как бабы деловито и старательно секли голые ягодицы забияк. Секли долго. Сначала ягодицы покраснели, потом на них появились рубцы, и вскоре показалась кровь. Зигвард еще немного подождал, а потом велел бабам остановиться. Дуэлянтов развязали.
       Зигвард обратился к воинству.
       - Все поединки и драки, - сказал он, - будут заканчиваться именно тем, что вы сейчас видели. В случаях смертельного исхода для одного из забияк, победителя или победителей сперва высекут, а потом посадят на кол. Можно было бы придумать что-нибудь более изощренное, но мне некогда - время военное. Если кому-то здесь требуются уточнения, пожалуйста, обращайтесь. Работящих баб в Кникиче много, прутов полон лес.
       Уточнения не потребовались.
       Не желая выглядеть в собственных глазах неблагодарным оппортунистом, Зигвард отобрал десять ниверийцев, некогда служивших в элитном батальоне под началом Хока, назначил им командующего, и послал отряд в глубокую разведку в Артанию с самыми широкими полномочиями. Каждому из десяти была обещана очень щедрая награда. Можно было послать и славов, но Зигвард опасался, что в случае освобождения Кшиштофа славы привезут его не куда надо, а в Висуа, а это нарушило бы его, Зигварда, планы. Фалкон и Кшиштоф враждовали двадцать лет, наращивали и реформировали армии, имели большие возможности, и тем не менее императором ни тот, ни другой не стал - значит, не годились. А Зигвард годился.
      
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ОТ УЛИЦЫ СВЯТОГО ЖИГМОНДА ДО ДОРОГИ В КНИКИЧ И ОБРАТНО.
      
      
      
       Примерно половина проституток на Улице Святого Жигмонда носила маски, закрывающие две трети лица. Никто не знал, когда и как возникла эта традиция, но многое замечали, что при наличии масок количество клиентов вырастает, пусть не каждый день, но периодически. Только те проститутки, которым нечего было скрывать и чьи лица вызывали у клиентуры умиление, не носили масок.
       Если ты проститутка и стоишь каждый день на Улице Святого Жигмода у стены, в тени, то очень скоро ты научишься отмечать потенциальных клиентов издалека - по походке, по осанке, по одежке. Даже если клиент приехал в карете - у карет клиентов особый вид, и колеса скрипят особо, и лошади особо мотают гривами и фыркают. Скоро, на четвертый, примерно, день, ты уже знаешь всех своих товарок и конкуренток, всех владельцев здешних домов - грязных, слюнявых, небритых и бесчестных типов - сдающих комнаты в аренду на час, всех торговцев плохими глендисами и прокисшей журбой, всех нелегальных торговцев сексуальными аксессуарами, всех владельцев таверн, где вечерами со всего города собираются сутенеры. Ты теряешь свое имя и получаешь кличку, порой обидную, к которой вскоре привыкаешь. Если ты - магнит для клиентов, то за тебя будут драться сутенеры, и тот, который победит, будет грубо заботиться о твоем здоровье и бить тебя, если ты вдруг закапризничала и не делаешь, чего велят. Если у тебя нет сутенера, тебя вскоре выживут в глухие грязные переулки. Если сутенер толковый, а ты очень даже хороша, он постарается запихнуть тебя в какой-нибудь престижный бордель, с хозяином которого он договорился делиться процентно.
       У Синекуры это был уже второй заход на Улице Святого Жигмонда, и многие ее здесь помнили. Из первого захода ее вытащил когда-то приближенный Фалкона и определил в общество, придумав Синекуре новое имя и биографию - как раз вовремя: она стояла у стены уже третью неделю, а четвертая неделя грозила ей потерей женственности. Трехлетний перерыв пошел Синекуре на пользу - повертевшись и покрасовавшись на балах, она научилась правильно держаться, ходить и говорить, и теперь от клиентов не было отбоя. Она могла выбирать - и выбирала поприличнее и почище. Жила она тут же, снимая комнату понедельно, в которую клиентов не водила.
      

    ***

      
       Тревога в городе сменилась возбуждением и возмущением. Люди Фалкона, маскируясь под булочников, фермеров, и кузнецов, распространяли слухи и формировали мнение. Особое возмущение вызывало почему-то именно предательство Великой Вдовствующей. За все девятнадцать лет жизни в столице она не привлекла к себе столько внимания, сколько сейчас за один день. Поговаривали, конечно, о ее романах с женщинами, посмеивались, комики острили на Форуме и в гостиных - но теперь о Фрике говорил весь город, и называли ее не иначе как "эта блядь из Беркли", "полуславская потаскуха", "продажная шлюха" и "подстилка для предателей".
       Шила сидела в "Дикости Какой" одна, столики вокруг были свободны, на Шилу недобро поглядывали артистические персонажи, еще вчера пившие и евшие за ее счет и изощренно проклинавшие Фалкона. Теперь Фалкона никто не проклинал. Соммерз, проникшийся патриотическим духом и занятый созданием величественного полотна, изображающего Великого Жигмонда в бою со славами, делал вид, что незнаком со вчерашней своей любовницей. Роквел за два часа намалевал упрощенную увеличенную копию своего же шедевра - портрета Фрики - но на этот раз изобразил ее голой, костлявой, со свисающими тряпичными грудями и грязной улыбкой, хотя она была вовсе не такая, и ему, опытному художнику, это было известно. Портрет носили по улицам и толпа хохотала. Народу вообще нравится, когда находят виноватых, во-первых потому, что есть над кем поглумиться и на кого излить накопившуюся злобу и, во-вторых, нахождение виноватых подтверждает, что сам-то народ как раз ни в чем и не виноват, а во всем виноваты виноватые и еще другие народы, типа там славы или артанцы, или продажные кронинцы, недостойные называться ниверийцами.
       - Да мы этих образованных тварей так припечатаем, пыли не останется! - уверял какой-то очень толстый горожанин непризывного возраста. - Да пусть только попробуют к нам сунуться!
       - Да, - соглашался тощий маленький актер, - какие падали и мерзавцы!
       - Эту блядь из Беркли я бы собственноручно на кол бы посадила! - уверяла чья-то модель, жеманно передвигая упавшую на левый глаз прядь волос.
       Брант вошел в "Дикость Какую" злой и сумрачный и, ни на кого не глядя, направился в пустое пространство вокруг застывшей как статуя Шилы. Он сел возле, расстегнул пряжку плаща, и стукнул кулаком по столику.
       - Хозяин! - позвал он. - Две кружки вашего пойла сюда! - Не глядя на Шилу, он тихо спросил, - Как давно вы здесь сидите?
       - Четверть часа, - тихо сказала Шила.
       - До сих пор не обслужили, - заключил Брант.
       Шила промолчала.
       Когда хозяин нехотя принес и поставил на стол два кубка с разбавленной журбой, Брант взял его за ворот и наклонил к себе.
       - Слушай внимательно, тараканья упряжь, - сказал он. - Я - главный зодчий этого города, и вижу Фалкона каждый день. Мы с ним советуемся и сплетничаем напару. Ну так вот. Когда эта вот барышня входит в твое мерзкое заведение, беги к ней галопом, отодвигай ей стул, малейший ее каприз исполняй тут же. Если я узнаю, что ты действуешь не в соответствии с этим моим пожеланием, к тебе придет некто Хок. Тебя посадят в Сейскую Темницу, в самый глубокий подвал, и каждый день будут тебя пытать, выведывая секреты. Поскольку никаких секретов, кроме недоплаты налога, у тебя нет, пытать тебя будут, пока не сдохнешь. Я понятно объясняю? А?
       - Да, - сказал хозяин.
       - Вот и замечательно, - сказал Брант.
       Униженная еще больше, Шила смотрела не мигая на кружку.
       - Вам нельзя появляться на людях, - сказал Брант.
       - Вот уж нет, - с ненавистью сказала Шила. - Вот уж это я вас прошу оставить. Чтобы и про меня все тоже самое говорили? Нет уж.
       - Слушай, девочка, - сказал Брант. - Они говорят то, что им велено говорить. Если завтра им велят говорить, что твоя мать - богиня жирных глендисов и муза славской философии одновременно, они именно это и будут говорить, и даже думать. Ни к твоей матери, ни к тебе это не относится. Просто быдлу разрешили почесать языками. А спрятать тебя надо, чтобы не подвергать господина моего Фалкона искушению великому.
       - Где же вы меня спрячете?
       - Есть место, - сказал Брант, слегка улыбнувшись. - Есть в этом городе надежный человек, и есть место.
       - И как долго мне следует в этом месте находиться?
       - До совершеннолетия, - сказал Брант и засмеялся.
       Шила вскочила и рванулась к выходу. Брант поймал ее за рукав охотничьей куртки. Две женщины в этом городе постоянно носили охотничий костюм - Шила и его мать. Он рывком усадил ее опять на стул.
       - Простите меня, умоляю, - сказал он тихо. - Я не сдержался. Я бестактный дурак. Простите. Пожалуйста. Я не думаю, что прятаться вам придется долго. Обстановка так накалилась, что скоро снег в лесах растает. Что-то где-то должно в ближайшие дни рухнуть. Если до этого я успею вызволить вашу матушку, вас я тоже заберу. Если не успею - вызволю и заберу после того, как что-то рухнет и, думаю, тогда это будет намного проще. А пока что пойдемте со мной.
       Он бросил на стол монету, встал, и поднял одну из кружек. Шила помедлила, глядя на эфес его меча. Сквозь отверстие в поммеле продета была зеленая шелковая лента. Щеголь. На пути к выходу им пришлось пройти мимо столика, за которым располагались толстый, худой, и жеманная. Брант вылил кружку на голову худому. Толстый зашевелился, и Брант, пожалев его, бросил кружку и просто въехал ему в жирную скулу кулаком. Толстый качнулся, и Брант ногой опрокинул его вместе с креслом, а сверху завалил на него стол. Жеманная взвизгнула, но Брант на нее хмуро посмотрел, и она замолчала. Увидев тревожное лицо хозяина за стойкой, Брант через все помещение швырнул ему золотой, и хозяин золотой этот поймал.
       На Променаде Шилу видели редко, и в лицо знали только вхожие в княжеский дворец, а таких было здесь немного. На аллее, как и во всем городе, обсуждали предательство Фрики. Шила взяла Бранта под руку, и он прижимал время от времени ее запястье локтем к своим ребрам, приказывая ей таким образом молчать и не прятать глаза.
       Прихожан в Храме Доброго Сердца было на этот раз человек триста. Реальная опасность осады и взятия столицы навела некоторых ее обитателей на определенного типа мысли, и у загруженных заботами вдруг появилось время, чтобы послушать проповедь и даже принесть после нее молитву Создателю - вдруг, если Он существует, поставит птичку в графу "кредит"? Брант вспомнил, что сразу после разгрома Колонии большинство оставшихся в живых твердо верили, что - да, существует.
       Редо они нашли в его кабинете.
       - К вам можно? - спросил Брант. - Вы не заняты?
       - Занят. Можно, - лаконично ответил священник.
       Брант ввел Шилу в кабинет и закрыл дверь.
       - Здравствуйте, - сказал Редо. - Давно я вас не видел. Лет десять или двенадцать. Вы тогда были совсем крошка.
       - Зато симпатичная, - сказал Брант. - Редо, там наверху есть несколько забавных помещений, совсем небольших. Двери запираются только изнутри, а засовы - как в крепости. Я, когда план составлял, все думал, для чего они. Но оставил их, как были, и не жалею, ибо теперь я знаю - для чего. В одном из них имеется даже туалетный смыв. Он был засорен, но мои добры молодцы его пробили, почистили, и теперь он прекрасно работает, только, если нет дождя, воду нужно ведрами на крышу таскать и в водозаборник заливать.
       Редо все понял.
       - Пойдемте, - сказал он.
       Втроем они поднялись на несколько уровней. Помещение, которое имел в виду Брант, находилось под самой крышей и напоминало келью. Из небольшого окна под потолком струился свет. Наличествовали кровать и столик. Было также некое подобие камина, к которому сразу подошел Редо и засуетился, присев на корточки. Брант кивком указал на миниатюрную дверь в углу, за которой и помещался упомянутый им туалетный смыв.
       - Располагайтесь, - сказал Редо Шиле, растапливая камин. - Я сейчас принесу матрас, простыни и плед. Еду буду доставлять вам сам, три раза в день. Если мало - скажите.
       - Не мало, - сказала Шила. - Хорошо бы еще, если есть, фолианты какие-нибудь.
       - Конечно, - согласился Редо. - Фолианты и свечи. Свечи запирайте в ящик перед отходом ко сну, чтобы не привлекать мышей. А то придется кошек заводить, а я их не люблю.
       Пока Редо ходил за простынями и прочим, Брант сбегал в кладовую, уровнем ниже, и приволок инструменты и новые крюки и засовы. Редо болтал с Шилой, а Брант прибивал, вкручивал, шлифовал, примерял, и, улучшив старый засов, приделал два новых и соорудил стальную подпорку, один конец которой упирался в дверь, а другой, если нужно, в пол под углом в сорок пять градусов. Он снова сходил в кладовую и принес лесенку (во время ремонта Храм обзавелся дюжиной новых лесенок разных размеров) и здоровенный моток толстой веревки. Взобравшись по лесенке к окну, он открыл его и выглянул из дормера на крышу. Слезши вниз, он сказал, -
       - В случае самой крайней необходимости, а такой скорее всего не будет, по лесенке можно добраться до окна...
       - Это я и сама вижу, - сказала Шила. - А вот дальше-то что?
       - Сейчас как дам по шее! - рассердился Брант. - ...добраться до окна, вылезти наружу, привязать один конец веревки к одному из каменных лепестков на шпиле, не помню, как они называются и терпеть их не могу, и съезжать по веревке с той стороны, которая окажется свободной. Ясно?
       Он строго посмотрел на Шилу. Редо рассмешила строгость, но он сдержался. Брант скорчил ему рожу и вернулся к засовам. Почему мне так стыдно, подумал он. А ведь стыдно ужасно. Перед Шилой. Сил нет. Хороша была прогулка по городу, ничего не скажешь. Ах, люди добрые, каким вы чувственным, страстным патриотизм прониклись, прямо сердце радуется. Какие у вас прекрасные, полные благородного гнева, мысли. Надо было бить кружкой, а не кулаком. Может быть не было бы так стыдно сейчас.
       - Быдло, - сказал он с чувством, - все из-за быдла. Вся эта никчемная людская масса только под ногами болтается.
       - Они всего лишь люди, - заметил Редо.
       - Ага, - сказал Брант, облизывая порезанный палец. - Именно. Люди и знатоки портретной живописи.
       Редо внимательно посмотрел на Бранта.
       - Человек слаб, - сказал он.
       - Правильно, - согласился Брант. - Вот я и думаю - человек слаб, человек стаден. Люди, стреляющие другим в спину, люди, предающие друг друга даже не ради наживы, а просто потому, что им лень подумать о последствиях и вообще о чем-нибудь - тоже люди. Не означает ли это, что есть люди неординарные и есть стадо, и неординарных надо любить, а стадо ненавидеть? А? Может, Создатель любит неординарных, а на стадо Ему просто наплевать? Не значит ли это, что со стадом надо обращаться именно, как со стадом, и на этом построить наконец то самое идеальное общество, о котором все говорят? Ибо каждый представитель стада - не является ли потенциальным преступником, достойным порицания и наказания, может даже впрок? А? Чего этих гадов жалеть? Трусливых, продажных и тупых? Мелочных, жадных и жестоких? Соблазнителей детей, кровопийц, убийц?
       Помолчали.
       Преподобный Редо наблюдал за реакцией Шилы. Она была согласна. Более того, Брант - просто ворчал, и завтра свое мнение изменит. Он вообще склонен менять свое мнение. А Шила - нет. Редо вздохнул.
       - Что ж, - сказал он, обращаясь к Бранту. - Ошибка многих верующих реформаторов как раз в этом и состоит.
       - В чем?
       - Они убедили себя, что разгадали психологию Создателя. Которая, напоминаю вам, неисповедима.
       - Ну и?
       - Верующий имеет полное право ненавидеть какую-то часть человечества, причем не абстрактно, а конкретно - в лице того-то и того-то. Ибо от любви до ненависти один шаг, и обратно тоже. Но - верующий не имеет права презирать какую-либо часть человечества, ни абстрактно, ни конкретно. К тому ж части человечества взаимозаменяемы, и люди неординарные являются из всех прослоек и классов. Ибо без массы люди неординарные не состоялись бы.
       - Так раньше было, - сказал Брант. - В древние времена масса приносила какую-то пользу. Теперь - только жрут и рыгают, и уничтожают себе подобных - включая неординарных.
       - Поскольку психология Создателя неисповедима, - продолжал Редо, - вполне можно предположить, но не возводить в предмет веры, что именно масса для Него важнее всего, важнее людей особых. Может, в массе как раз и состоит главный замысел. А что за замысел - мы не знаем.
       - Разве не знаем? - спросила Шила.
       - Нет, - ответил Редо. - Что совершенно точно известно - у людей неординарных больше ответственности. С понимающих больше спрашивают. И выбор у героя суровее, и иногда трагичнее, чем у массы. И тропинка уже. И героям гораздо легче впасть в ересь, чем представителям массы, которые частенько даже не поднялись еще до выбора ересь-не-ересь, ибо не ведают, что творят. Потому что им не дано.
       - Вот я и говорю, - сказал Брант. - Он им не дал, значит не посчитал нужным, значит, они Ему не важны и не нужны.
       - Что ж, - сказал Редо. - Представьте себе, что вам лично дана установка "так надо". Вам дан в руки лом. На мельничном колесе, положенном на бок, растянут толстый, потный, противный представитель масс. Он трясется от страха и в глазах у него мольба. И вы лично в данный момент, как всегда бывает в таких случаях, для него - бог. Самое главное существо во вселенной. А Ваша задача, по установке "так надо" - сломать ему ломом каждую конечность в трех местах. И далее стоять рядом, пока он истекает кровью, и время от времени поковыривать ломом у него в толстом пузе. А он будет на вас смотреть. Лично. Потом вы перейдете к следующему колесу, и там будет лежать баба какая-нибудь, тоже представитель масс, с колыхающимися боками. Все тоже самое, сначала.
       Брант бросил зубило и мрачно посмотрел на Редо.
       - Перед вами выбор человека неординарного, - сказал Редо. - Можно бросить лом, не начав, и сказать - а мне насрать, надо ли, или не надо. Моя душа говорит, что не только не надо, но - пошли вы все на хуй! - и, как возможное, хоть и необязательное, продолжение - вас самого на колесо. Или же решить, что "так надо" и приступать.
       - Я бы, наверное, не смог, - сказал Брант, поняв, куда клонит Редо. - Но другие найдутся. Когда-нибудь массы так надоедят людям неординарным своим хамством безграничным, что в добровольцах недостатка не будет.
       - Может быть, - согласился Редо. - Но вы подумайте вот о чем, Брант. У всех без исключения приступивших, если они неординарны, по мере ломания ломом конечностей подопытного появляется на лице зловещая, дьявольская улыбка. И глаза приступившего к делу неординарного человека, отражающие душу, загораются недобрым огнем, ибо уже знают - кто здесь хозяин. И никакой цинизм неординарного уже не спасет - он сделал выбор, и он служит дьяволу. Лица слуг дьявола похожи друг на друга. Ибо бесконечность вариантов индивидуальных черт - там, где свет. Тьма - это сведение бесконечности к нулю, посему все черты нивелируются. От момента "приступим" и до конца карьеры, все меньше индивидуальности.
       Брант вздохнул. Шила смотрела то на него, то на Редо.
       - Неординарных любить очень легко, они импозантные, - сказал Редо. - Представителей масс любить намного труднее, и в этом состоит заслуга верующего, и этим верующий отличается от любого язычника - идолопоклонника ли, или язычника от науки, или язычника от атеизма.
       Брант покривился, потоптался, и все-таки спросил, -
       - И что же из этого следует?
       - Дело у вас есть? - спросил Редо риторически. - Вот и занимайтесь.
      

    ***

      
       Из Кронина Хок доскакал до предместий Астафии и повернул на северо-запад. Ехать пришлось недолго - карета Комода, следующая из Кникича, была уже недалеко от столицы и, встретив эскорт дипломата, Хок передал коня одному из охранников и пересел к Комоду в карету. Обменявшись информацией, старые знакомые поспорили, кто кому должен тысячу за карты.
       - Это было давно, - сказал Комод, - но все-таки мне кажется, что должен именно ты. Правда, у меня в башке моей дурной все перевернулось, когда меня арестовали, но мне тем не менее кажется...
       - Как это - арестовали? - удивился Хок. - Кто это тебя арестовал?
       - Да ладно, дело забытое. Чего поминать.
       - Нет уж, ты помянь, - сказал Хок. - Кого-то из лидеров страны арестовывают, а я об этом ничего не знаю. Кто и когда?
       - Я думал, ты знаешь.
       - Кто. И. Когда.
       - Да вот перед моим отъездом в Кникич.
       - Что же ты молчал все это время! Мы в Кникиче виделись, как ты помнишь! Я к тебе артанцев каждую ночь волок!
       - Не до того было. Да ведь я думал, ты знаешь...
       - Кто тебя арестовал?
       - Твой подчиненный.
       - Фокс?
       - Он самый. Я было...
       - Тихо. Заткнись. Дай подумать.
       Хок подумал.
       - А освободили тебя сразу перед отъездом?
       - Да. Фалкон мне такой обед устроил! Извнинялся. Даже всплакнул!
       Замечательные дела, подумал Хок, просто блеск. Арестовали толстяка в то время, когда замены ему не было. Опомнились. Пришлось выпустить в связи с бардаком в Кникиче. А мне-то замена уже есть! То, что я делал в Кникиче, Фоксу вполне по силам. Вполне. В чем-то он меня даже превосходит, да он и моложе. Ах, Фалкон, Фалкон, какая же ты неблагодарная дрянь. Сколько раз я ради тебя жизнью рисковал, сколько народу погубил, и не женат я до сих пор, и детей нет. И ведь я-то... да... А Комод? Жирный боров - всю жизнь тебе, Фалкон, посвятил. Какая голова, мыслит вселенскими категориями, думает как сто логиков одновременно. Какой бы из него вышел философ, ученый, мудрец... а все тебе отдал, Фалкон, а ты к нему Фокса послал. Не меня. Фокса. Значит, во-первых, не доверяешь больше моей лояльности и, во-вторых, тебе наплевать, что я об этом подумаю, ибо кроме тебя, Фалкон, незаменимых нет. И, знаешь ли, ты прав - не надо больше доверять моей лояльности, ибо ее с этого момента не существует. Вышла вся.
       Сигнал дан. Я умею понимать сигналы. Я не вояка какой-нибудь, не мясомасса для арбалетных эксерсисов, я людей на смерть тысячами в чистом поле не посылаю среди бела дня, чтобы кому-то что-то доказать... я их на смерть тысячами посылаю ночью, в каретах с решетками, или с Фоксом под руку... да. Так вот, я не солдафон, не дубина армейская, я - одиночка, и думаю я сам за себя. Ты, стало быть, даешь мне время - яд принять? Услуга за былые услуги? Ошибаешься, я не раб твой. И пеньки эти, что перед тобой стоят в кабинете, зная, что их сейчас пошлют на плаху, а на боку у пеньков мечи висят, и они не решаются их вытащить, знают, что смерть, а не решаются - ты, Фалкон, с ними меня не перепутал ли? И то, что Фокс Аврору арестовал - думал ты, Фалкон, что я это просто так оставлю? Аврору? Прощу и забуду во имя общего дела? Хо-хо. Думаешь, я вот так, за здорово живешь, приду к себе домой и буду покорно ждать Фокса с командой? А потом еще и на суде оправдываться, или еще смешнее - признаваться в том, что я шпион и человек мятежного... Зигварда?
       А это мысль, подумал он. Какой он к черту мятежный - законный правитель страны! Прав его на княжеский престол никто не отменял! А тебе, Фалкон, в государственную голову не пришло ли, что если я ее, твою государственную голову, доставлю Зигварду в Кронин, в мешке, он меня поблагодарит и княжеством подарит, если сразу всю Славию мне не пожалует на радостях? Свинья ты, Фалкон. Страна двадцать лет трясется от ужаса, люди болтают всякие глупости, как попки, на людей перестали быть похожи. А ты оппозиции себе придумываешь, сам придумываешь, сам же и уничтожаешь, с моей компетентной помощью. Победил суеверия! Один Храм в Астафии остался - и тот ты снести хотел. Создателя нет, есть Рядилище и Фалкон! Народной волей на власть избранный. Детей в школах учат специальной фалконовой религии - нет любви к ближнему, а есть естественный отбор, выживают приспосабливающиеся, остальных на колесо и ломиком сверху - хрясть! Я это и раньше знал, но теперь это переходит все границы! Я и Комод - мы с тобой, Фалкон, были с самого начала! Как верные псы. А ты нас на живодерню. Да?
       - Комод, - сказал Хок, - слушай, Комод. В Астафию тебе лучше не возвращаться.
       - С чего ты взял? - удивился Комод.
       - Тебя опять арестуют, и на этот раз уже не освободят. Время дипломатии прошло.
       - Не говори глупости, - сказал Комод. - В том, что этот полоумный бездельник захватил Кронин, моей вины нет.
       - Вины нет, но ведь и смысла тоже, - сказал Хок. - А вот Фалкон возьмет да и придумает смысл.
       - Что ты плетешь?
       - Прижмут, так признаешь, что вина есть. Тебя купил Зигвард. Обещал тебе на полглендиса больше, чем Фалкон, и за полглендиса ты продал отчизну.
       - Какие полглендиса! - испугался Комод. - Я и за целый глендис не соглашусь.
       Хок засмеялся.
       - А за два глендиса? - спросил он. - И шесть хрюмпелей?
       - Не болтай!
       - Слушай, что тебе говорят, бочка перекатная! Вернешься - сдохнешь. Как друг тебе говорю.
       - Меня Фалкон обнял перед отъездом.
       - Фалкон всех обнимает. Он очень сентиментален. Возможно, он латентный мужеложец.
       - Он не сможет. Мы с самого начала с ним.
       - А как тебе понравилось в Сейской? Не очень сыро? Пища добротная?
       Комод вспомнил и испугался уже всерьез. Фалкон был профессиональный дипломат, а уж Комод, сам будучи таковым, хорошо знал цену словам, обещаниям и уверениям дипломатов. А Хок дипломатом не был. То есть, мог и умел, когда нужно, хитрить и интриговать, но знал, что с Комодом ему в этой области не тягаться. Нет, Хок не врет, он действительно считает, что Комоду не следует ехать сейчас в Астафию, а Хок хорошо разбирается в таких вещах. Что же делать?
       - А что ты предлагаешь? - спросил он.
       Помолчали.
       Хоку очень хотелось обратно в Кронин. Он был уверен, что Зигвард не откажется от его услуг. А вдруг откажется? Вдруг он заподозрит, что Хок не перебежчик, а только играет в перебежчика, чтобы выбрать удачный момент и исполнить приказание Фалкона, то есть, просто прикончить Зигварда? Да! Именно так Зигвард и подумает. Придется ему доказывать, что это не так. Долго доказывать. Но отказаться наотрез Зигвард не сможет. От услуг таких людей, как я, подумал Хок, не отказываются.
       Путь назад отрезан. Перед тем, как его арестуют, Комод расскажет Фалкону о разговоре в карете. И Фалкон поверит. Фалкон вообще склонен верить доносам. Сколько раз конкурирующие купцы доносили друг на дружку - ни один донос не был проигнорирован.
       - Ладно, - сказал Хок. - Возможно мы с тобой видимся в последний раз. Прощай, старина.
       Он обнял Комода и похлопал его по широкой жирной спине. Комод прослезился. Хок ободряюще улыбнулся и дернул за шнур. Карета остановилась. Он вышел и увидел направленные на него три арбалета.
       - Отдайте меч, - сказал начальник отряда.
       Вот оно, начинается, подумал Хок - жизнь в бегах. Он встал рядом с дверью кареты, сбросил плащ и стащил перевязь через голову. Сейчас этот сопляк подъедет поближе и протянет руку. Прыжок - и Хок будет закрыт от арбалетных стрел крупом коня. Начальника хватают за запястье, стаскивают с седла, и приставляют меч ему к горлу. После этого дается приказ остальным следовать в Астафию, привязав предварительно лошадь Хока к дереву. Когда они скрываются из виду, их начальнику режут горло и скидывают тело на обочину.
       Дверь кареты снова открылась.
       - Отставить, - сказал Комод. - Опустите арбалеты.
       На него удивленно посмотрели.
       - Они подслушали разговор, - сказал Хок, глянув на небо.
       - Я понял, - откликнулся Комод. - И мне все равно. Я расскажу Фалкону, как они подчиняются моим приказам - приказам второго человека в стране. Меня, может, и арестуют, но и их тоже.
       Эскорт переглядывался.
       - Опустить арбалеты! - рявкнул Комод.
       Арбалеты опустились. Хок подошел к своей лошади, взял повод из рук охранника, и вскочил в седло. Кивнув Комоду, он развернул коня и поскакал в направлении Кникича.
       - Вперед, - сказал Комод, с трудом залезая обратно в карету.
       Будь что будет, подумал он. Семьи у меня нет, плакать обо мне некому. Хоку хорошо - он мечом машет. А я языком чешу. Машущие мечом любому правителю пригодятся, а чешущие языком ценятся только до того момента, когда они предают своего работодателя. Кому нужен дипломат-изменник, предавший отечество?
       Хорошо также этому самому отечеству - оно может предавать кого угодно хоть каждый день, а все равно в святых и великих ходит. А мы, стало быть, не можем даже в отместку. Отечество - как капризная замужняя шлюха, спит с кем попало, но очень обижается, когда муженек разок налево пошел, сковородками кидаться начинает. Все отечества в этом плане совершенно одинаковы. И все об этом знают и открыто признают, но каждому с детства вдолбили в голову, что все другие отечества - да, шлюхи, но твое-то - безгрешно. А ежели ты вдруг в этом усомнился, то тебя, опять же, сковородкой.
       А с Фалконом мы поговорим по душам! Терять мне, вроде, нечего. Ведь нечего? Или есть? Что будет? А вдруг ничего не будет? Зачем эти мерзавцы подслушали разговор? Чего им надо? Хорошо, что я Хока спас. Раз в жизни совершил, понимаете ли, благородный поступок. Очень жалко походов в таверны. "Дикость Какая!", правда, испохабилась за последние пять лет - но "Чахлая Роза"! "Райский Сад"! "У Кумушки В Кладовке"! - какие повара! какое вино!
       Надо было бабу себе завести, подумал он. С другой стороны, бабы в утонченной еде мало понимают, им бы лишь бы брюхо набить, восклицая "Ах, я растолстею!", или "Ах, нет, я очень мало ем!".
       Говорят, Фалкон со своей экономкой живет, как муж с женой. Даже, говорят, дети есть. Раз терять нечего, надо бы у него спросить. Вообще - странная штука жизнь, вот что. Живешь себе, живешь, гурманишь в свое удовольствие, в соусах разбираешься, в винах, в пряностях, то тут закусишь, то там тебе обед, и вдруг - стоп, приехали, давай отчет, изворачивайся.
      

    ***

      
       Через четверть часа Хок остановил коня и прислушался. Его никто не преследовал, и никто за ним не следил. Он снова развернул коня, съехал с дороги, и через рощу устремился на юг, мимо Астафии. Выехав на поперечную дорогу, он полчаса скакал почти галопом и прибыл на южную окраину столицы. Отсюда он неспеша направился к центру, привязал коня у одной из таверн на набережной, и пешком дошел до особняка Фалкона. Вечернее небо затянуто было тучами, но вход в особняк освещался уличным фонарем. Хок прислонился к стене дома напротив, скрывшись целиком в тени, и стал ждать.
       Через полчаса появилась комодова карета и эскорт. Комод ссыпался из кареты на мостовую и взошел, прихрамывая, на крыльцо. Охранник распахнул перед ним дверь. Эскорт явно не собирался разъезжаться.
       Прошел час. Сзади к Хоку подошел подвыпивший мещанин, искавший какое-то место в городе, где собирались темпераментные девушки и играла задорная музыка. Хок велел ему убираться, но мещанин настаивал. Тогда Хок просто хлопнул его снятой перчаткой по лбу, и мещанин ушел.
       Комод вышел из особняка в сопровождении Фокса. Оба сели в карету. Карета развернулась и в сопровождении эскорта поехала в направлении южной окраины, то есть, в Сейскую Темницу.
       Хок постоял еще немного, размышляя. Можно было бы сразу пойти к Фалкону на прием и свернуть ему шею, но хотелось есть. Неизвестно, когда удасться поесть, если после убийства Фалкона охрана вдруг его возьмет да арестует. Все бывает. Два дня ничего не ел. Хок повернулся и зашагал к таверне, возле которой полтора часа назад оставил коня.
       Карета и эскорт переехали мост. Карета остановилась и Фокс, попрощавшись с Комодом, вышел и зашагал вдоль набережной - жил он неподалеку от Кружевного Моста. Эскорт отделился и проследовал к дворцовым конюшням, оставив Комоду двух охранников - это соответствовало обычному числу охраны для высокопоставленных лиц в это время суток.
       Комод был искренне рад, что все оказалось совсем не так, как говорил Хок. Ему не пришлось даже предать Хока - Фалкон выслушал доклад Комода о положении в Кникиче и, поизучав измученное лицо толстого дипломата, сказал, -
       - Езжайте-ка вы спать, старина, а то у вас вид очень усталый, неинтересный. Отдохните день-другой, ознакомьтесь с новостями. Скоро вам придется много работать. Очень много. И мне вместе с вами. Идите, идите, толку от вас сейчас все равно никакого, вы ровно ничего не соображаете от усталости.
       Фокс вышел из особняка вместе с Комодом. Начальник эскорта ждал у дверей, но ничего не сказал, а Фокс ни о чем его не спросил.
       Комод потянул за шнур. Ему не хотелось ехать сразу домой. Карета остановилась.
       - Ну-ка, - сказал он, высовываясь из окна, - съездим-ка мы на Улицу Святого Жигмонда.
       Ему хотелось кое-что проверить. Как все это бывает на самом деле, а не у больших людей.
       Он велел остановиться на углу, вышел из кареты, и проследовал под фонари вдоль ряда девушек в масках и без, которые все до одной улыбались ему загадочными улыбками.
      

    ***

      
       Идет клиент, подумала Синекура и распрямилась гордо, выставив одну ногу вперед и согнув одну руку в локте, как будто собиралась подписать вексель тысяч на десять. Несколько локонов упали ей на лоб поверх черной бархатной маски.
       Клиента она узнала, а он ее нет. Это ее позабавило.
       Они провели вместе около двух часов, и Комод в первый раз за многие годы постарался проявить какие-то мужские чувства помимо механических, и у него получилось - пусть с непривычки плохо, но получилось. Синекура изображала оргазмы. Он видел, что она притворяется, но его это не расстраивало и не раздражало. Он очень щедро, на его взгляд, заплатил ей, вышел из комнаты, спустился по лестнице, оставил консьержу чаевые, распахнул входную дверь и вдохнул уличный воздух, наполненный ароматами лоточной еды. Было легко дышать и двигаться. Да, подумал он, нужно срочно завести себе бабу. И даже детишек. И каждый вечер, приходя домой, видеть гостеприимные, а не профессиональные, улыбки. Пожалуй, именно так. Он лихо рванул дверь кареты и залез внутрь без особых усилий. Есть не хотелось. Эдак я даже похудею, наверное, подумал он с эстетическим удовольствием. Высунув голову в окно, он подмигнул эскорту, а затем сказал кучеру, -
       - Домой.
       Несколько мгновений спустя он уснул. Сказалось пережитое за день, затрата усилий и нервов, и мерное покачивание кареты. Ему снилось, что он очень молод и очень худ, женат, работает писцом в какой-то конторе и собирается провести две или три недели в Теплой Лагуне, со всей семьей. Целых два года копил он деньги на это путешествие.
       Он проснулся, когда карета остановилась. Открыв дверь, он увидел перед собой Сейскую Темницу.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ТЕАТР, ТОННЕЛЬ, ИНСТРУКЦИИ И КАМНИ.
      
      
       - А купол зачем? - спросил Фалкон.
       - Чтобы вместо отскакивания, эхо расплывалось, - объяснил Брант.
       - Но только над сценой.
       - А в зрительных рядах вообще не нужно ничего. Сиденья обобьем материей, стены завесим драпировкой.
       Фалкон задумался.
       - А музыкантов куда? - спросил он.
       - На сцену.
       - Нет, - сказал Фалкон. - Это перегрузит композицию. Может, перед сценой?
       - Сцена будет трехфутовая. Головы будут торчать.
       - Да, вы правы. За сцену?
       - Оттуда их никто не услышит.
       - Правда. О! Знаете что, Брант? А давайте мы сделаем перед сценой углубление. Между сценой и первым рядом.
       Теперь задумался Брант.
       - Нет, - сказал он. Не пойдет. Идея хорошая, но не пойдет. Сверху купол, снизу яма - слишком асимметрично.
       - Но вы попробуйте.
       - Хорошо.
       - Вот вам письмо к архивариусу. А там правда какой-то фундамент лежит?
       - Черт его знает. Что-то лежит. Может, фундамент, может еще чего-нибудь. По слухам там был раньше какой-то древний город. Засыпало его. Может, я на стену дома наткнулся. Вот и надо в архивах посмотреть. Кстати говоря, если это действительно стена, да еще и прочная - можно просто сделать ее частью основания. Предки яйца куриные в известку вбивали, так теперь такую стену тараном не пробьешь.
      

    ***

      
       Архивариус встретил Бранта хмуро и хотел было захлопнуть дверь перед самым его носом. Брант вставил ногу между дверью и косяком и поднял письмо Фалкона до уровня глаз. Архивариус, увидев подпись, смягчился.
      

    ***

      
       Рита долго и молча смотрела на Бранта, разложившего на столе копии архивных карт, сделанные им по памяти - ему не удалось уговорить архивариуса дать ему эти карты дня на три-четыре, и разглядывать пришлось под присмотром - и изучающего их, бормоча ругательства. Фалкон все не вызывал ее, чтобы допросить Фрику с пристрастием. У Фалкона были и другие палачи, но все они были мужчины, и что-то подсказывало Рите, что он, Фалкон, не позволит мужчинам мучить Неприступницу. Заговорит Фрика - и Фалкон все узнает. Можно было бы пробраться в подвал и задушить Фрику, и концы в воду! Но что-то, опять же, подсказывало Рите, что после приведения этого хитроумного плана в жизнь у нее, Риты, возникнут трудности окулярного толка - ей будет сложно смотреть в глаза собственному сыну.
       Она подошла к нему сзади, порывисто обняла, и поцеловала в голову. Неожиданно он схватил ее за запястье и, не оборачиваясь, но притянув запястье к себе, поцеловал ей руку и прижал к щеке. Рита застыла в неловкой позе, боясь шевельнуться. Он отпустил ее - и не обернулся, был занят разглядыванием дурацких своих карт. Рита вышла из комнаты, прикрыла дверь, прислонилась спиной к стене, и глупо улыбнулась в пространство. Все-таки хорошо иметь сына, хоть и взрослого, нелепо подумала она.
       Место, где они с Фалконом задумали театр, находилось неподалеку от фалконова особняка. Старые карты были неточные, относящиеся ко временам, когда Астафия была сплошь деревянной, но на двух из них Брант обнаружил странные пунктирные линии, соединяющие несуществующие ныне здания и явно не обозначавшие улицы. Одна из этих линий проходила рядом с тем местом, где ныне находился особняк Фалкона - и прямо по тому месту, где нынче строился театр. Когда начали копать котлован для фундамента, обнаружили, помимо старой стены, какие-то полости и подобие тоннелей.
       Брант сложил копию карты вчетверо, сунул в карман, разбудил Нико, и вдвоем они отправились на стройку.
       Нико на стройке нравилось, нравилось всаживать лопату и бить киркой. Брант велел предводителю рабочих не упускать Нико из виду, особенно с инструментом.
       Нико начал уставать за день работы и стал значительно меньше пить.
       Взяв кирку и факел, Брант углубился в одну из полостей, исследованную им накануне, и, сверяясь с картой, наметил место.
       За час он управился продолбить отверстие диаметром примерно в три фута и длиной тоже в три фута. Выйдя на воздух, он отнял у Нико топор, посидел, подумал, и вернулся в полость. По наитию он отошел от уже проделанного углубления на три шага в сторону и вогнал кирку на два фута ниже. Всего четверть часа ушло у него на то, чтобы пробить дыру - во время очередного удара в более податливую в этом месте глину, кирка выбила какой-то камень и прошла насквозь. За углублением обозначилось пустое пространство.
       Брант расширил отверстие и выбил еще несколько камней, затратив полчаса. Присев, он просунулся с факелом в руке в этот свой лаз и повертел головой. Отверстие оказалось у самого потолка тоннеля. Возьми он на фут выше, он прошел бы над тоннелем.
       Передохнув на воздухе и выдав несколько указаний рабочим, Брант вернулся к лазу и расширил его.
       Пролезши с факелом в тоннель, он огляделся. Тоннель был украшен камнем, который кое-где осыпался. Дышалось с трудом. Через три десятка шагов Брант понял, что он просто задохнется. Факел начал гаснуть. Он вернулся к лазу, подышал, поразмышлял, и понял, что ему повезло - в укрепляющем тоннель камне были трещины и уступы, и благодаря им ему удалось залезть обратно в лаз, находящийся в тоннеле на уровне его лица, почти под потолком. Лаз был четыре фута длиной и меньше трех футов в поперечнике. Не будь в тоннеле уступов, Брант ни за что не смог бы забраться обратно, а кирку он оставил в полости. Пришлось бы кричать, звать на помощь, и в конце концов умереть от жажды. Идиот.
       Считая шаги и отмечая повороты, Брант вышел из полости и прикинул, в каком направлении идет тоннель относительно поверхности земли. Прямо по ходу находился миниатюрный сквер со скамейками. Брант пошел к скверу и осмотрел его. В центре сквера торчал брошенный артезанский колодец, выполнявший ныне чисто декоративные функции. Брант вернулся на стройку, прихватил веревку, добежал до колодца, освободил его от прикрывавших его досок и зелени, приладил веревку к дереву, растущему рядом, и спустился в колодец футов на пятнадцать. Пахло затхлостью, гнилью, и еще какой-то гадостью, но терпимо. Стены колодца выложены были камнем.
       Работа заняла остаток дня, но к закату Бранту удалось, вылезая иногда наружу, чтобы отдохнуть или сходить на стройку за инструментом, освободить часть стены колодца от защищавшего ее известняка и пробуравить в ней, стене, дыру до самого тоннеля.
       Снова пройдя через полость и залезши в тоннель, Брант углубился в него на сотню шагов. Факел не гас, вентиляционный ход расположился очень удачно. Осторожно ступая по неровному полу, Брант обнаружил еще один, по-видимому, изначальный вентиляционных ход - в укрепляющем стену камне обозначилось овальное отверстие. Ход засорился и забился - Брант не знал, когда тоннелем пользовались последний раз, но предполагал, что не менее столетия назад.
       Дальше тоннель загибался, и Брант что-то не помнил, чтобы этот загиб был отмечен на карте. Возможно автор тоннеля обходил здесь какую-нибудь гранитную глыбу.
       Дышать стало труднее, но Брант решил, что обойдется без дополнительной вентиляции. Он был у цели. По его расчетам, справа по ходу находилось основание особняка Фалкона.
       В несколько ходок Брант натаскал к нужному месту инструмент и приступил к работе. Ему очень не хотелось привлекать к делу Нико, но пришлось - он боялся провозиться слишком долго. Нико пришел от тоннеля в неописуемый восторг. Брант смотрел на друга круглыми глазами - он никогда раньше не видел Нико восторженным.
       - Это один из кротовых ходов, - объяснил Нико. - Здесь живут кроты!
       - А мамонты здесь не живут? - осведомился Брант.
       - Ты не понял. Кроты - это не собственно кроты, типа из семейства мышиных или там беличьих...
       - Грызунов, - подсказал Брант.
       - Кроты - это не собственно кроты, - терпеливо повторил Нико, - типа из семейства мышиных или беличьих, а такие люди. Они видоизмененные. Много лет, или веков, назад, они ушли под землю и с тех пор живут под землей. У них тоннели под всем миром. Я одно время с ними жил.
       - Ты и с эльфихой жил, если тебе верить.
       - С эльфихой я жил всего два дня. Недолго.
       - С кротами дольше.
       - Да. Некоторые из них помнят человеческий язык.
       - Прямо как мы с тобой.
       Нико засмеялся, обрадовавшись, что понимает юмор.
       Толку от него было немного, но лучше, чем ничего. Лопатой у него получалось резоннее, чем киркой. К утру лопата ударилась в известку.
       Брант выгнал Нико из пробитого ими тоннельного ответвления и освободил от глины и камня большую гладкую плоскость. На несущую конструкцию было не очень похоже. Впрочем, если особняк Фалкона завалится - черт с ним. Взяв свежую кирку, он жахнул ею в цементное перекрытие. Нико стоял сзади, светя факелом.
       - Убери факел к чертовой бабушке, - сказал Брант. - И так дышать нечем.
       Вскоре он понял, что работы здесь не на один час.
       Если бы только можно было выяснить, где находится потайной вход в подвал особняка, и как открывается. Волчонок за два года в особняке даже не заподозрил, что таковой есть!
       - Пошли, - сказал Брант.
       Нико ему пришлось подсаживать - сам бы Нико в лаз ни за что не забрался бы.
       В полдень, по уговору, помытый и переодетый в чистое Брант стоял у особняка Фалкона. Фалкон вышел в сопровождении Фокса и втроем они сели в карету и отправились на окраину.
       Музыканты репетировали в большом, просторном деревянном холле, наскоро для них сооруженном. Четыре лютни, шесть флейт, семь горнов, и один барабан. Глава Орок и Реестров натаскивал певцов и певиц - двух мужчин и трех женщин. Автор музыки сидел в отдалении и презрительно молчал.
       Фалкон и Брант зашли в помещение и сели в кресла, специально для них приготовленные. Музыкант подошел и низко поклонился Фалкону.
       - Прошу вас, - сказал Фалкон, - делайте вид, что меня здесь нет. Мы вам не помешаем.
       Репетиция возобновилась.
       - Вот примерно так все это и звучит, - сказал Фалкон Бранту некоторое время спустя. - Но звук теряется - то лютни пропадают, то голоса. Все из-за деревянных стен. А если стены из камня, то... вы понимаете? Это не речь, это пение с музыкой. То есть, это не традиционный театр. На Форуме все рассчитано так, чтобы было слышно в самых дальних рядах. Но там только говорят. Там пробовали играть музыканты - ничего не вышло. Эхо оглушает.
       - Я понимаю, - сказал Брант, кивая.
       Он действительно понимал, несмотря на то, что музыкальный слух отсутствовал у него начисто. Но действо ему явно нравилось, и Фалкон это оценил.
       Певец повел основную мелодию, певица подпевала ему контрапунктом, и паузы подчеркивались то лютнями, то трубами, то всем вместе.
       Зачем мне, девушка, почет и слава?
       Зачем мне власть, коль нет тебя со мною?
       Зачем мне слуг моих подобострастье?
       Оно мне все не нужно и противно.
       Певица подпела, -
       О князь, не мучь меня.
       Певец продолжил, -
       Я подвиг силы вовсе беспримерной
       Готов свершить, скажи лишь только слово,
       А можешь также высказать ты фразу
       Иль просто улыбнуться сладострастно.
       Певица подпела, -
       О не томи меня, великий, умный князь.
       - А чего стихи такие нелепые? - спросил Брант тихо.
       - Стихи здесь не главное, - тихо объяснил Фалкон. - Сама музыка завораживает.
       Брант ничего не сказал. Может и завораживает.
       Горны грянули помпезно, повторяя мелодию, а потом разошлись с мелодией и прохрипели каденциями, усиливая звук.
       Певец запел, -
       Душа моя - душа миллионера,
       А ключ искала ты совсем напрасно,
       Лежит тот ключ в кармане верного слуги моего
       И там, в кармане, как звездочка блещет, олицетворяя
       Счастие мое, переливающееся, как созвездие,
       При мысли, что тебе во всем признаюсь я.
       Певица подпела, -
       Смелей!
       Брант не выдержал и хихикнул. Фалкон строго посмотрел на него.
       И все-таки к концу репетиции Бранту показалось, что он уловил суть. Певец и певица делали вид, очень неумело, что артанский князь и простая девушка умирают вдвоем в степи, судя по сюжету - от жажды. Князь лежал на спине и изредка что-то выпевал, а девушка надрывалась, стараясь перекричать неумолимый хор лютен и флейт, играющий простую, в четыре ноты, но очень торжественную мелодию, подчеркнутую глухими, раз в два такта, ударами барабана. Вдруг лютни и флейты замолкли, и девушка пропела семь нот разной высоты, тихо. Брант почти физически почувствовал, как нежная мелодия девушкиной партии заставила завибрировать его, Бранта, душу. А затем горны протрубили дважды, подряд, одну ноту - сначала коротко, потом длинно, и все смолкло.
       - Браво, - тихо сказал Фалкон.
       Брант удивленно смотрел, как Фалкон встал, подошел к сидящему в углу съежившись композитору, долго на него взирал, а потом кивнул одобрительно. Затем он пересек помещение и положил руку на плечо главы Орок и Реестров.
       - Это будет слушать весь город, - сказал он. - В ближайшее время. Слушать и восхищаться. А следующую пьесу надо написать - об освобождении Кронина. Материалов много - всего двадцать лет прошло, есть свидетели, я вам предоставлю их имена. Только одно условие - меня лично в главные герои не выводить. Во второстепенные можно.
       Музыкант был понятлив.
       Собственно, сие был социальный заказ на музыкальное действо о военном и народном подвиге, в которое следовало вставить Фалкона одним из героев, но так, чтобы он был в действии самый мудрый и величественный. И, естественно, никаких упоминаний о Зигварде, или даже о Буке.
       - А какие сроки? - спросил он заискивающе.
       - Чтобы было готово к представлению сразу после победы над мятежниками, - сказал Фалкон.
       На какое число запланирована эта победа музыкант спросить не посмел, но справедливо решил, что не раньше, чем через неделю, а это обнадеживало - в смысле сроков постановки.
      

    ***

      
       В княжеском дворце давали благотворительный бал в пользу беспризорных детей. Кто-то обмолвился, что, вроде бы, знаменитый астролог Базилиус вернулся из дальних странствий. Фалкону тут же об этом сообщили, и, не теряя времени и ничего никому не сказав, он оделся и, лично оседлав любимого своего иноходца, в полночь проследовал за город.
       Дверь ему открыла жена Базилиуса и сообщила, что муж ее очень устал и спит.
       - Разбудите его и скажите, что прибыл его коллега по Триумвирату.
       Она кивнула и пошла будить мужа. Заспанный Базилиус вскоре появился в голубом домашнем халате, разукрашенном золотистыми звездами и розовыми небулами. Увидев Фалкона, он слегка опешил.
       - В какой же мы нынче ипостаси? - спросил насмешливо Фалкон.
       - В заспанной, - ответил Базилиус без всякого акцента. - Пойдем в гостиную. Что тебе, собственно, нужно?
       В гостиной Фалкон сел в кресло, а Базилиус остался стоять, сунув руки в карманы халата.
       - Я несколько обеспокоен положением, - сказал Фалкон. - Мне было кое-что обещано, и я не вижу, как обещанное может сочетаться с назревающей гражданской войной. А тут еще ты куда-то исчезаешь.
       - Завтра наступает Год Мамонта, - напомнил Базилиус.
       - Наступает. И что же?
       - Год великих перемен.
       - Да, я понял. И?
       - Великие перемены не могут же взять и случиться при абсолютной стабильности.
       - Пусть так. Но мне ведь была дана власть над сердцами. Дана или нет?
       - Дана.
       - В Кронин является какой-то проходимец и без всяких чудес и Триумвиратов завладевает сердцами всех горожан, сердцами, кои по уговору принадлежат мне!
       - А где же твой наследник? - парировал Базилиус. - Ты собирался зачать наследника, дабы укрепилась власть твоя.
       - Нужны время и спокойная обстановка.
       - У тебя было двадцать лет.
       - Было. Но не было спокойствия.
       - Не было, - согласился Базилиус.
       - Ты не захватил ли Инструкции, когда из Вантита выезжал? - спросил Фалкон.
       - Нет, не захватил. Тебе прекрасно известно, что Инструкции из Страны Вантит вывозить нельзя.
       - Это возмутительно! - сказал Фалкон. - Это нарушает все уговоры и планы. У меня под боком сидит узурпатор и бряцает мечом. Хорошо, если столицу удасться отстоять. А если нет?
       - Нет так нет. Отступишь с войском на юг.
       - Я не могу уехать из столицы!
       - Почему?
       - Ты что, шавичами объелся? Ты вспомни, кто должен стать матерью моего наследника!
       - Я помню.
       - Она не может выехать из Астафии!
       - Может.
       - Как это - может.
       - Так. Может, - сказал Базилиус.
       - Постой, постой. Заклятие снято?
       - Да.
       Фалкон ударил себя по лбу.
       - Как он посмел!
       - Кто?
       - Волшебник! У нас был договор!
       Базилиус сел напротив и вперил мрачный взгляд в яростного Фалкона.
       - А ты забыл, что все договоры должны быть одобрены Триумвиратом?
       Фалкон поперхнулся от возмущения.
       - Во время заключения договора, - зловеще сказал он, - Триумвират временно прервал свое существование, ибо один из членов Триумвирата сам себя вывел из игры, целиком вжившись в придуманный им самим образ. Что мне было делать - волочь полоумного и ничего не понимающего астролога в столицу? При заключении договоров члены Триумвирата должны соображать, что делают!
       - У тебя был выход.
       - Какой?
       - Не заключать договор. Но тебе понадобилась именно эта баба.
       - Да, понадобилась.
       - Ну и вот.
       Помолчали.
       - Это ты потребовал снять заклятие? - спросил Фалкон.
       - Нет. Простой смертный. Вроде тебя. Вы все помешаны на заклятиях.
       - Кто?
       - Не твое дело.
       - Я требую, чтобы ты назвал его имя.
       Базилиус улыбнулся и пожал плечами.
       - Он ее любовник? - напрямик спросил Фалкон.
       Базилиус засмеялся.
       - Отвечай!
       - Ты не в Рядилище, - сказал Базилиус. - Не кричи и не приказывай. Ишь, раскомандовался.
       - Пусть Волшебник сюда приедет. Обсудим все это втроем.
       - Он не приедет.
       - Почему?
       - Не сочтет нужным.
       - Тогда я буду считать, что вы вдвоем меня просто обманули. Нет никакого Триумвирата.
       - Ну нет - так нет! Что же теперь делать, раз его нет. Если б он был - другое дело. А раз нет...
       - Птица и камень! - сказал Фалкон.
       Базилиус опять рассмеялся.
       - Друг мой Фалкон, - сказал он. - Предоставь Волшебнику и мне заниматься нашими делами и займись своими, а нас не впутывай. Власть ты получил - что тебе еще надо? Счастья и спокойствия тебе никто не обещал. Власть очень редко приносит счастье, и еще реже спокойствие. Я привез тебе тчаю несколько упаковок. Хочешь?
       - А может, - сказал Фалкон, вдруг успокоившись, - это и к лучшему.
       - Конечно к лучшему. Тчай будешь пить?
       - Буду.
       - Я приготовлю.
       Базилиус вышел. Фалкон, раздраженный, неусидчивый, возбужденный, вскочил и принялся шагать по комнате. Да, он простой смертный. Он многого не понимает, в отличие от Базилиуса и Волшебника. Это еще не повод морочить ему голову! Но надо решаться. Надо пойти на риск. На это только что намекнул Базилиус. Хочет Фрика того или нет, она станет матерью наследника. Или наследницы. Что делать, если родиться девочка? Хоть в Вантит беги. Шансы - пятьдесят на пятьдесят, не так ли. Надо рискнуть. Рисковали и раньше, рисковали круче, жизнь ставили на карту. Надо. В Астафии нестабильно, теперь еще этот Год Мамонта, власть уплывает куда-то, власть над сердцами...
       - Что ты так топаешь! - возмущенно сказал Базилиус, заходя. - Жену мне разбудил опять. Такой грохот, я уж думал - арабские сурсы идут нас упоминать. Не топай, сядь. Сейчас я тчай принесу.
      

    ***

      
       Разведывательный отряд из пятидесяти всадников имел приказ поворачивать обратно в Кронин, как только заметит врага. Официальная его миссия состояла в определении позиций войск Фалкона. Отряд проскакал весь день и всю ночь и войск не встретил. Показалось предместье. Командиру отряда даже пришла в голову авантюрная мысль взять город своими силами.
       На подъезде к окраине их встретил тысячный гарнизон. Миссия была, таким образом, выполнена - войска Фалкона позиционированы были на окраине Астафии - и нужно было возвращаться. Кронинцы развернулись и поехали себе по Северной Дороге, никого не трогая и не беспокоя, но менее чем через час путь им перекрыл отряд, превосходящий их численностью в пять раз. После короткой перестрелки и яростной попытки прорваться, кронинцы сдались в плен.
       Это было частью их неофициальной миссии, но они об этом ничего не знали.
      

    ***

      
       На всякий случай Брант стал заворачивать кирку в бархатное полотно, прежде чем долбить ею стену. Нико работал ломом, тоже обернутым материей, и часто останавливался, рассказывая невразумительные истории из жизни известных драконоборцев. Бранта он считал хорошим любителем, которому здорово повезло в схватке и еще больше в том, что Нико был рядом и добил дракона импровизированной палицей. Меч дракону в пасть, кстати говоря, Брант всадил неправильно, за передние резцы, в то время как лучше было бы всаживать его за правый глазной зуб, ибо там совсем рядом находятся нервные центры, ответственные за левитацию. Если бы Брант всадил меч за глазной зуб, дракон не смог бы взлететь.
       Они углубились в стену на четыре фута, потом на пять. Брант подумал, что логичнее было бы взять ниже, выше, или вбок. Или даже вверх! С чего это он взял, собственно говоря, что Фрику держат именно в подвале?
       Он стал думать, с чего он это взял, и получалось, что ни с чего. Ее вполне можно было запереть в одной из спален. Правда, это было бы связано с определенным риском - по дому шляются слуги, камердинер, дети слуг, и так далее. Но, в общем, наитие играло непомерно большую роль в его расчетах.
       Кубик, правда, горел очень ярко, но Брант приписывал это темноте вокруг.
       В три часа утра он понял, что на сегодня - все. Левая рука стерлась в кровь, правая саднила, глаза болели от известняковой пыли.
       - Непривычен ты к таким делам, - сказал Нико, опираясь на лом. - Вот, посмотри на мои руки - даже мозолей нет. Мы, когда строили укрепления, сутками камень долбили.
       Они вылезли на воздух.
       Над городом зависла полная луна. Следующий день намеревался быть кануном Года Мамонта.
       Всю неделю до этого дни в городе стояли теплые, осень затянулась. Снега в центре еще ни разу не было. На одной из окраин упало несколько снежинок дня три назад.
       Брант и Нико проследовали к скверу возле Площади Правосудия, ибо там находилась таверна, двери которой не запирались на ночь, и где можно было выпить и еще раз выпить в любое время суток. На этот раз двери оказались глухо запертыми, а окна темными. Странно. Нико споткнулся и упал. Брант намерился было заворчать, но чуть не упал сам. Нагнувшись, он поднял с земли камень.
       Обыкновенный камень, небольшой, раза в четыре меньше булыжника. Брант бросил камень и тут же наткнулся на еще один, тех же размеров. И еще один. И потом еще один. Брант пошел вдоль стены. Камни лежали на каждом шагу. Они не отвалились от стен и не были частями булыжников, они были другой породы. Брант хорошо знал местность - район содержался в относительной чистоте, мостовая всегда была гладкая, и никаких рассыпных камней здесь раньше не было. Их явно сюда доставили с окраины. Кто же этот мальчик-с-пальчик, и с какой целью он их сюда накидал?
       - До чего все-таки неухоженный город, - сказал Нико. - Сразу видно, что не до конца ниверийский. У славов и даже у артанцев понахватались. Улицы никто не чистит, вон сколько камней. Вообще города - не настоящая ниверийская традиция. Старая Ниверия вся состояла из крепостей. Самая большая крепость считалась столицей. Название я забыл.
       - Уеба, - подсказал Брант.
       - Сам ты уеба! - рассердился Нико. - Не оскорбляй мой патриотизм. Ты все детство и юность со славами путался в Колонии, и я понимаю, что ты не целиком наш, не лоялен, но имей уважение ко мне!
       - Тише, - сказал Брант, прижимая палец к губам. - Заткнись.
       Он показал пальцем на темную фигуру, следующую вдоль стены к проулку. На плече у фигуры помещался мешок.
       - Это колдун, - сказал Нико. - Не подходи близко. Он в этот свой мешок грехи собирает.
       - По-моему, наоборот, - заметил Брант.
       Фигура бросила на мостовую камень и, запустив руку в мешок, вытащила следующий.
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ЗАГОВОР.
      
      
       Если бы кто-нибудь наблюдательный стоял бы в тот вечер напротив дома, где Синекура снимала квартиру, он бы заметил некую странность в поведении ее клиентов. Они прибывали - кто пешком, кто в карете - договаривались с Синекурой о цене, заходили - в дом, где она снимала квартиру, а не куда она обычно их заводила - и вскоре, меньше чем через четверть часа, она появлялась на улице опять, одна. А куда девался клиент - неизвестно. Неординарно наблюдательный человек, следящий за действом, заметил бы и узнал, под легким гримом, весьма известных в городе персонажей в числе клиентов Синекуры в тот вечер.
       Ближе к полуночи, Синекура зашла в дом с очередным клиентом, и он тоже куда-то пропал, но на этот раз вместе с ней - на улице она не появилась ни через четверть часа, ни через час.
      

    ***

      
       Дверь в квартиру Синекуры заперли на оба засова, зажгли свечи в трех канделябрах, и сели вокруг стола. Всего в квартире было пятнадцать человек.
       - Ждать больше нельзя, господа, - сказал благообразный спутник Боара. - Мы упустим время. Этот Лжезигвард, будь он неладен, перепутал нам все карты. Что скажете?
       - Все готово, - раздался голос из одного из темных углов. Обладатель голоса смотрел в окно, будто чего-то опасаясь. - Все военачальники, которых можно было подкупить, подкуплены. Треть членов Рядилища на нашей стороне. Вербовать еще кого-то было бы опасно. Народ напуган и озлоблен. Если мы выступим сейчас, у Фалкона не будет никаких шансов.
       - У Фалкона очень много верных сторонников из охраны и тайной службы, - заметил кто-то рассудительным баритоном. - Вы все уверяете, что произойдет бескровный переворот. Бескровных переворотов, господа мои, не бывает.
       - Сейчас речь не об этом, - вмешался благообразный. - Безусловно, риск есть, и стычки будут. Но главное - мы должны быть уверены в себе. Мы до сих пор не утвердили программу. Мы возьмем власть - и что же? Что мы скажем народу? Есть два предложения, и ни одно из них не кажется мне убедительным. Давайте сделаем так. Давайте весь следующий час посвятим форме правления и распределению должностей.
       - Так мы решили выступать сейчас? - спросил кто-то, до сих пор скромно молчавший.
       Все лица повернулись к спрашивающему.
       - Да, господин мой, - сказал благообразный. - Да, Великий Князь. Мы выступаем сегодня ночью. Примерно через два часа.
       - Я бы не рекомендовал выступать именно сегодня, - сказал Бук. - Лучше завтра. Завтра Фокс и его люди будут в отлучке. Сегодня они на дежурстве, и я бы не хотел с ними связываться.
       - У нас нет выхода, - настаивал благообразный. - Господа, некоторые из военачальников уже предупреждены и ждут. Если мы еще раз их разочаруем, мы поставим и их, и себя в очень опасное положение, ничего ровно не добившись и не совершив.
       - Лжезигварда ожидают со дня на день, - сказал кто-то.
       - Ерунда, - возразил благообразный. - Это все фалконовы провокации. Окраину сожгли сами фалконовцы. Я не удивлюсь, если узнаю, что Лжезигварда придумал сам Фалкон. Кто его видел? Где свидетели? Северная Дорога охраняется, всех, кто направляется в Кронин, останавливают и разворачивают. Боар, скажите им.
       Боар наклонил голову, раздумывая.
       - Да, есть такая теория, - сказал он. - И, знаете, ее очень трудно опровергнуть. Действительно, никаких доказательств того, что нам рассказывают про Кронин, нет. Возможно, все это просто запугивание народа. Я хорошо знаю кронинцев, я сам прожил в Кронине всю сознательную жизнь. То что, по официальной версии, произошло в Кронине, произошло слишком быстро. Взяли и поверили, взяли и перешли под знамена.
       - Но Неприступница действительно исчезла, - сказал кто-то надменный, очевидно, вхожий в княжеский дворец.
       - И о чем же это говорит? - возразил Боар. - Может, она на юг уехала. Может, ее заточили в темницу. Народ любит ругать предателей, и особенно предательниц. Вот ему и дали объект. Князь, Неприступница действительно отсутствует?
       Все повернулись к Великому Князю. Он вдохнул.
       - Да, - сказал Бук. - И меня это очень тревожит. Фалкон что-то задумал.
       - Тем более надо действовать прямо сейчас, - сказал благообразный.
       Бук промолчал.
       - Итак, форма правления, - сказал благообразный. - Первый вариант - диктатура, второй - республика. Если мы идем по линии диктатуры, диктатора надо выбирать прямо сейчас. Если республика, нужно выбрать - не знаю, парламент, что ли. Слово Рядилище навсегда дискредитированно. Но, опять же, делать это нужно сейчас. Князь, что скажете?
       - Я уж говорил, и сейчас говорю, - сказал Бук. - Меня устроит любой из вариантов. Я участвую в этом деле на равне со всеми и ни на что не претендую. Я знаю все ходы и выходы в особняке Фалкона и во дворце. Все, что от меня требуется - провести нужных людей в нужные помещения, действуя, если понадобится, собственным именем. Я до сих пор не участвовал в политике, и начинать не собираюсь. Если вы просто интересуетесь моим мнением, мне больше импонирует республика. В Троецарствии давно не было республики, много веков уже. Это неестественно, режимы должны меняться время от времени. Диктатура - та же княжеская власть. Диктатор избирается до конца жизни, и назначает себе преемника. Чем это отличается от монархии - неизвестно.
       - Хорошо, - сказал благообразный. - Кто за республику, поднимите, пожалуйста, руки.
       Несколько человек подняли руки. Благообразный пересчитал их, оказалось девять рук.
       - Кто за диктатуру? - спросил он.
       Поднялось семь рук.
       - Так дело не пойдет, - сказал благообразный. - Нельзя одновременно голосовать за диктатуру и республику. Кто-то поднял руку два раза.
       Все посмотрели друг на друга.
       - Вроде нет, - сказал Боар.
       - Как же нет! - возразил благообразный. - Девять и семь - шестнадцать. Голосовавших за республику, вместе со мной - девять. Плюс семь за диктатуру. А нас здесь должно быть пятнадцать. А получается шестнадцать.
       Проголосовали еще раз. На этот раз все сошлось - восемь за республику, семь за диктатуру.
       Начали обсуждать строй и законы.
      

    ***

      
       В соседней комнате, исполнявшей обязанности спальни, Синекура сидела у окна, подперев голову кулаком, и ни о чем не думала.
       - Здравствуй, - шепнул кто-то около ее уха.
       Она было вскрикнула, но ей зажали рот.
       - Шшш, - сказал зажавший. - Не кричи. Это я. Не рвись. Не рвись, тебе говорят! Успокойся. Сейчас я тебя отсюда уведу. Тебе ничего не грозит. Мы уедем далеко-далеко и будем жить очень мирно и в тоже время весело.
       - Нет, - сказала она одними глазами.
       - Тихо, - сказал он и отнял руку от ее рта.
       - Что ты здесь делаешь?
       - Я здесь как частное лицо, - сказал Хок. - Ты только не волнуйся так.
       - Уходи немедленно! С тобой охрана?
       - Нет. И никуда я без тебя не пойду. Я думал, ты в Сейской Темнице. Я там все вверх дном перевернул, нескольких вывел из строя, а тебя не нашел. Ну, потом навел некоторые справки. А чего ты сбежала, я до сих пор не знаю. И это не важно.
       - Я сбежала потому, что ты хотел меня убить.
       - Я?!
       - Ты.
       - За что?
       - За Бранта.
       - Опять Брант! Везде Брант! - возмутился Хок, хоть и не очень громко. - Вездесущий, всемогущий Брант. Аврора, я не мог тебя убить. И сейчас не могу.
       - Я тебе не верю.
       - Я люблю тебя.
       Он отпустил ее и выпрямился. Она посмотрела на него затравленным взглядом.
       - Тебе очень нужно, чтобы я тебе поверила?
       - Да.
       - Опять какие-то козни?
       - Козни? Козни у тебя в гостиной... у тебя... ну и квартирку ты наняла... так вот, козни за той дверью. Пятнадцать идиотов делят власть, которую они не взяли, и не возьмут.
       - Ты их выдашь.
       - Я? - Хок пожал плечами. - Я - беглец, изгой, пария, мятежник. Их давно выдали, среди них целых три осведомителя, включая лидера.
       - Откуда ты знаешь?
       - Лидера я вербовал сам. И судя по тому, что они говорят - мол, выступаем прямо сейчас - Фокс и его горлохваты уже на пути сюда.
       - Нет!
       - Да.
       - Не может быть!
       Аврора вскочила на ноги, смотря на Хока отчаянными глазами.
       - Надо что-то делать, - сказала она. - Я не могу допустить... получается, что я их предала.
       - При чем тут ты? Ты ничего не знала и не знаешь.
       - Я им предоставила свою квартиру. Вот эту. По личной просьбе.
       - Чьей же?
       - Ты знаешь, чьей.
       - Да, знаю. Никто столько не таскается на Улицу Святого Жигмонда, сколько Бук.
       - Не смей так говорить про него! Он - очень хороший.
       - Все у тебя хорошие. Один я - изверг.
       - Разве это не так? Скажи - не так?
       - Нет, не так. Я тебя люблю.
       - Я тебе не верю. Ты все это придумал. Но знай - если из-за меня кто-то здесь пострадает, я этого не перенесу. Я сначала попытаюсь убить тебя, а потом...
       - Не болтай. У нас нет времени. Едем? Только ты и я. Все равно куда.
       Она села на стул и заплакала. Хока это ужасно расстроило, но он не умел утешать женщин. Он растерянно стоял перед ней.
       - Ты действительно меня любишь? - спросила она, плача.
       - За три года можно было, кажется, догадаться, - сказал он мрачно.
       - Ты мне никогда об этом не говорил, - сказала она, продолжая плакать.
       - Не было случая.
       - А теперь вот представился.
       - Как видишь.
       Она еще немного поплакала молча, а потом сказала, -
       - Докажи.
       - Каким образом?
       - Сделай так, чтобы их не арестовали. Объясни им все. Пусть разойдутся по домам, пусть бегут из города.
       - Ты с ума сошла, - сказал он.
       - Вот видишь, - сказала она, плача. - Все это только слова.
       Хок кусал губы и думал, что делать. А ведь правда - только слова. Я ее вытащил из... вот с этой улицы я ее вытащил... и я же дал ей свалиться обратно... я ее напугал! Лично я. В то самое утро. Я заподозрил, что Брант... опять Брант... там был, и она видела, что я заподозрил, но ничего не сказала. Потом я... выяснил, что там была Рита, и Аврора видела, что я выясняю... и ничего не сказала. Надо было тогда ее успокоить, но мы приучены к таинственности, к умолчанию, к секретам. Мы из всего делаем тайну. Мы всех пугаем неизвестностью. Сто человек держат в подчинении четвертьмиллионный город и многотысячную армию. Но она-то тут при чем? Зачем я ее-то пугал? Мало ли, с кем она спала! Я чего, клятву верности с нее брал, когда в свет ее вводил? Может, и брал. Но ведь это вообще не честно - хочешь выбраться из грязи, изволь быть мне верной. Ведь это та же грязь, это покупка, а не избавление. И вот - на тебе. В первый раз в жизни - в первый! - она предъявила требование. И я сразу отказываюсь. Я, мол, ничего ей не должен. А ведь должен. Вот она сидит и плачет.
       - Хорошо, - сказал Хок. - Сделаю все, что в моих силах.
       - Поклянись.
       - Еще чего! - сказал он раздраженно. - Я сказал, что сделаю, значит так оно и будет. Сиди здесь и не высовывайся. Вообще. Пока я за тобой не приду. Я к ним сейчас выйду, а ты запри дверь на засов. Понятно?
       - Ты меня обманываешь.
       - Даже если это так, - сказал он, - выхода у тебя все равно нет. Но я тебя не обманываю.
       Он поправил перевязь, перекинул через руку плащ, и вышел в гостиную.
       - Здравствуйте, господа мои, - сказал он.
       Прения по поводу структуры власти прекратились мгновенно. Некоторые из заговорщиков вскочили, хватаясь за мечи.
       - Мир вам, мир, - сказал Хок. - Господа, я пришел не арестовывать вас, но помочь вам. Выслушайте меня. Я буду краток. Судя по выражению некоторых из ваших лиц, вы меня узнали.
       Да, они его узнали. На некоторых лицах было выражение ужаса.
       - Вы недооценили Фалкона, - сказал Хок с укором. - Фалкон - страшнейший фантазер, но Лжезигварда придумал не он. Его вообще никто не придумывал, он есть на самом деле. Я только что из Кронина, и я знаю, что говорю. Но зато - Фалкон придумал вас.
       Некоторые переглянулись.
       - Что вы имеете в виду?
       - Этот заговор - от начала и до конца дело рук Фалкона, - объяснил Хок. - Он его создал. Это у него хобби такое, заговоры против себя создавать. А я ему помогал. Но больше я ему не помогаю. О всех ваших планах, и о вашем присутствии здесь, Фалкону известно, ибо он сам эти планы составлял. У вас нет никаких шансов. В особняке Фалкона и во дворце вас уже ждут. Камеры в Сейской Темнице готовы вас принять, я видел, я только что оттуда. Время вашего выступления - три часа утра - подсказал Фалкону Фокс. Сперва Фалкон хотел назначить выступление на полночь, но Фокс его отговорил. Сейчас Фокс явится сюда и приведет человек тридцать охраны. Но вам повезло, ибо среди вас есть я. Теперь я скажу вам, что вам следует делать.
       В комнате стояла зловещая тишина. Кто-то смотрел прямо перед собой, кто-то боялся поднять глаза. Возбужденные ранее действием и приготовлениями, рассчитывавшие взять власть без особых усилий, заговорщики вдруг осознали всю нелепость и весь ужас своего положения. Опьяненные ранее близостью власти, они вдруг начали мыслить рационально и вспомнили, что в Ниверии заговоры составляются только с ведома Фалкона и только при его активном содействии. Ни один из них не был человеком простым и доверчивым, им всем прекрасно были известны примитивные но действенные механизмы системы этой власти - власти над сердцами людей. Они смеялись над сообщениями глашатаев и речами лояльных ораторов на Форуме, они прекрасно помнили, что заговоры - три года назад, пять лет назад, и даже грандиозное почти-восстание пятнадцатилетней давности - были от начала до конца спланированы, продуманы, и приведены в действие самим Фалконом и его помощниками, они помнили, что осведомители - и платные, и добровольные - существуют повсюду, но присутствие в их числе Великого Князя Бука и страстного, красноречивого Боара сбило их с толку. И даже сейчас им не пришло в голову, что в стране, где самое невинное недовольство боятся высказывать соседу, с которым вместе выросли, открыто фрондирующий Боар, прибывший месяц назад из Кронина и моментально составивший себе репутацию в столице, дважды выступив на Форуме со скандальными речами есть аномалия. Фалкон, любивший порой парадоксы, мог сделать вид, что не заметил первого выступления Боара, но между первым и вторым выступлением на Форуме прошло две недели, и о втором было известно заранее, за четыре дня - и Фалкон не арестовал Боара ни до, ни даже после выступления, в котором Боар называл Фалкона душителем, узурпатором, растлителем душ, бездарным правителем, убийцей - и непостижимым образом ничего не сказал об этническом происхождении Главы Рядилища, хотя предположить, что Боар, учившийся подбирать факты для полемики у лучших кронинских преподавателей, не знал о славско-артанских корнях Фалкона, было невозможно.
       Им вспомнилось вдруг, что Великий Князь Бук до самого недавнего времени подписывал и оглашал эдикты Рядилища, то есть Фалкона, что он предал некогда, ради спокойной и сытой жизни во дворце, память своего отца и великого прадеда, и что за последние полгода в жизни этого бездельника, бабника и пьяницы не произошло решительно ничего такого, что могло бы сподвигнуть его измениться.
       И еще некоторым из них пришло в голову, что в связи с Лжезивардом, настоящим ли, мифическим ли, с ними теперь церемониться не будут - времени нет - и сразу припишут им сговор с кронинскими мятежниками.
       Лжезигварда нет - это провокация Фалкона.
       Заговора нет - это придумка Фалкона.
       Нет ни врагов, ни друзей, ни Создателя - есть Фалкон.
       - Почему мы должны вам верить? - спросил кто-то.
       - А у вас выхода нет, - объяснил Хок. - Если я пришел сюда от имени Фалкона, значит, Фалкону все известно, и вас ждет колесо. Если же я пришел от своего имени, колесо вас все равно ждет, но у вас есть шанс его избежать. Благодаря мне.
       На улице и на лестнице раздались шаги.
       - Вот, рекомендую вам, - насмешливо сказал Хок, - Фокс и его боевые собутыльники.
       Несколько человек поднялось с мест.
       - Слушайте внимательно, - сказал Хок. - Вон то окно видите? Правильно. Там широкий карниз. Вылезайте по одному. Не торопитесь. Идите по карнизу к углу. На углу вы заметите, что крыша противоположного двухэтажного дома достаточно низкая, чтобы прыгнуть на нее, не сверзившись на мостовую. С этой стороны люди Фокса пока что не следят. Оказавшись на крыше, вы пойдете вдоль кромки к дальней стене дома, и там вам придется еще раз прыгнуть. На крыше следующего дома вы увидите дормер. Дом нежилой. Через дормер вы попадете в мансарду. Из мансарды вы спуститесь на первый этаж и найдете желтую дверь, там только одна такая. Она ведет в подвал. В подвале есть забытый всеми подземный ход. Он длинный, поэтому рекомендую захватить с собой несколько свечей. Ход этот выведет вас к Итаниному Рынку. Остальное - на ваше усмотрение. А я вас здесь постараюсь прикрыть, сколько смогу. Князь, вы останетесь со мной.
       - Зачем? - спросил Бук.
       - У Фокса наверняка есть приказ брать вас лично живым, так что за свою жизнь можете не опасаться. По поводу остальных такого приказа нет.
       Кто-то уже открыл окно и заступил на карниз. Раздался стук в дверь. Стук повторился.
       Заговорщики спешили, вылезая по одному. Безусловно, они боялись упасть - три этажа! Но Фокса они боялись больше, и потому спешили. И - не успевали.
       - Откройте! - крикнули на лестнице. - Именем Рядилища!
       Хок понял, что дальше будет хуже. Подойдя к двери, он отодвинул засов. Человек шесть заговорщиков все еще теснились у окна, и Боар среди них. Можно было взять его заложником, но будут ли люди Фокса радеть за жизнь осведомителя? Осведомителей защищают в последнюю очередь. Сегодня он осведомил тебя, завтра осведомит еще кого-то, возможно о тебе самом. Хок распахнул дверь, встав справа от косяка таким образом, чтобы не привлечь внимание вошедших. Двое охранников шагнули в комнату и кинулись к группе у окна с обнаженными мечами. Еще двое хотели было войти за ними и тоже кинуться, но Хок ударил открытую дверь ногой, и она ударила хотевших. Один из них успел закрыться рукой, другой упал, и Хок вторым ударом ноги захлопнул дверь - и сразу задвинул засов.
       Двое успевших кинуться круто обернулись.
       - Бросайте оружие, господа мои, - сказал Хок. - А то беда может приключиться.
       Они его узнали. Репутация его была им известна. Опальный командир охраны стоял перед ними в своей излюбленной расслабленной, вовсе не боевой, позе с опущенным мечом. Об этой его позе среди охраны и астафских забияк ходили легенды. На людей знающих поза наводила ужас.
       Один из охранников оказался знающим и выронил меч. Второй решил спасти честь. Он бросился на Хока, выставив перед собой клинок. Он не понял, каким образом Хок оказался у него за спиной, и почему выставленный вперед клинок куда-то пропал, и почему вдруг пол ушел у него из-под ног- все произошло слишком быстро для понимания. Он понял, что попал в обещанную Хоком беду, лишь когда увидел стремительно приближающуюся к нему оконную раму. Он проломил ее головой и плечами и инстинктивно попытался поймать - рукой, ногой, зубами - карниз, но именно под этим окном карниза не оказалось. Бук, решивший воспользоваться тем, что внимание Хока переключилось на охранников полностью, скользнул было к открытому крайнему окну, намереваясь вылезти на карниз, но остановился - перед самым его лицом в раму вонзился брошенный Хоком кинжал.
       Хок повернулся к знающему.
       - Мне нужно поговорить с Фоксом с глазу на глаз.
       В дверь все это время ломились, и она грозила слететь с петель.
       - Я...
       - Пойди и позови Фокса. Арбалет отдай мне.
       Охранник снял с плеча арбалет и покорно протянул Хоку. Дверь треснула.
       - Стойте, стойте! - закричал охранник. - Стойте же, леший вас загрызи! Я сейчас отопру дверь! Не ломитесь!
       Хок поставил один из канделябров, освещавших помещение, у самой двери, а остальные два выбросил в пробитое окно. Охранник отпер дверь.
       - Здесь Хок, - сказал он.
       - С заряженным арбалетом, - донесся голос Хока из одного из темных углов.
       Собиравшиеся ворваться в комнату оценили и полумрак, и тени, и голос, и сообщение, и остановились.
       - Он требует Фокса, - сказал охранник.
       После короткой паузы кто-то поспешил вниз к спокойно стоящему на улице Фоксу.
       Фокс оказался в дурацком положении. Отказать Хоку значило признать себя трусом и потерять часть авторитета. Не отказать значило вести переговоры с мятежниками. Профессиональная гордость победила. Фокс взбежал на третий этаж, прыгая через три ступеньки, и вошел в комнату с обнаженным мечом. Он не ожидал увидеть того, что увидел. Подсвечник на полу освещал только пространство возле двери, но чувствовалось, что в комнате пустовато. Пятнадцать человек! Может, они в спальне? Фокс поводил мечом из стороны в сторону.
       - Дверь закрой, - сказал Хок из темноты дальнего угла. - А то ведь простудимся, сквозняк. Кстати, в руке у меня заряженный арбалет.
       - Где заговорщики? - спросил Фокс.
       - Я скажу тебе, где они, если ты закроешь дверь. - Ему вспомнилось донесение одного из ухарей, которым помешали поколотить Главного Священника Редо. - Считаю до одного. Раз.
       Фокс закрыл дверь. Глаза начали привыкать к темноте. Хок был в левом углу. Кто-то еще был в правом.
       - Тебе нужны заговорщики, а мне нужен пропуск. Услуга за услугу.
       - Какой еще пропуск?
       - Я хочу покинуть столицу. Мне нужно развеяться. Я переутомился на службе у Фалкона. Двадцать лет без отдыха - не каждый выдержит. Вон там на столе перо и бумага. Пропуск на двоих, чтобы показать на заставе. Пиши.
       - Не имею права.
       - Ты ведь теперь начальник охраны. У тебя и печать есть на перстне, не так ли?
       - Назначение не обнародовано.
       - Не ври. Фалкон не мог дать приказ меня задержать, не назначив нового начальника охраны.
       - Куда ты собираешься ехать?
       - Я не обязан давать тебе отчет. Ты стал начальником, но я не стал твоим подчиненным.
       - Ничего я тебе писать не буду.
       - Слушай, Фокс, дело такое. Фалкон настолько уверен, что заговорщиков можно взять голыми руками, что он очень рассердится, когда узнает, что они не взяты. И совершенно не важно, кто преградил тебе путь - я, волосатый слон, сборщик налогов, пьяная домохозяйка - он тебе это припомнит. Мне он искал замену много лет. Тебе он найдет ее за неделю.
       - Далеко они уйти не могли, - подумал вслух Фокс.
       - Уйдут, - сказал Хок. - Чем дольше ты будешь тянуть, тем дальше они смогут уйти.
       - Я отдам приказ оцепить квартал.
       - Я держу тебя под прицелом. В таком положении трудно отдавать приказы.
       - Где гарантия, что после того, как я напишу тебе пропуск, ты мне все расскажешь, а не выстрелишь?
       - Даю слово.
       - Можно ли верить твоему слову?
       - Я не Фалкон, - сказал Хок, и аргумент опять подействовал.
       Склоняясь над столом, Фокс написал пропуск, затем обмакнул перстень в чернила, тряхнул им несколько раз, и приложил к бумаге.
       - Они ушли через подземный ход, - сказал Хок. - Они выберутся как раз возле Итаниного Рынка, с правой стороны, около дороги. Там будка стоит деревянная, давно брошенная. Знаешь место?
       - Знаю.
       - Если вы туда поскачете очень быстро, вы сумеете их всех переловить.
       - Сомнительно все это, - сказал Фокс.
       - Он говорит правду, - донесся голос из правого дальнего угла. - Он сам давал им здесь точные указания, как туда добраться.
       Фокс вздрогнул. Ошибиться было невозможно - голос Бука.
       - Хватит с тебя? - спросил риторически Хок. - Все. Иди.
       Фокс поколебался, но все-таки вышел из комнаты. Сапоги его застучали по лестнице.
       - Вы их предали, - сказал Бук.
       - Не говорите глупости, - откликнулся Хок, направляясь к двери в спальню.
       Он постучал. Никто не отозвался. Тогда он отступил на два шага и выбил дверь ударом ноги.
       Сидя на корточках возле стены, Аврора плакала.
       - Убийца, - сказала она, плача. - Предатель. Я тебе поверила. Твое слово ничего не стоит.
       - Иногда стоит, - заверил ее Хок. - Не будь дурой. И вам, князь, не советую. Тоннелей, соединяющих центр с окраиной, не существует. Даже брошенных.
       - А? - сказала она, переставая плакать.
       - Желтых дверей тоже, - добавил Хок. - Эти дураки спустятся на первый этаж, но желтой двери не найдут. Поэтому они просто выйдут на улицу из заброшенного дома и пойдут себе куда-нибудь. Остальное - их дело. Я дал им шанс сбежать, а охранять этих подлецов, я не обязан. Собирайся. Оденься потеплее. Мы едем на Северную Дорогу, а там снег.
       - То есть... - начал было Бук.
       - А вы, князь, едете с нами, - сообщил Хок.
       - Зачем?
       - Чтобы я в случае вашего отказа вас не убил.
       Когда Аврора была готова, Хок осторожно сложил пропуск, написанный Фоксом, вдвое, и сунул его себе за пазуху, после чего он вытащил меч.
       - Нас ждут, - предупредил он. - Вы двое держитесь за мной, не очень близко, но и не очень далеко.
       Он распахнул дверь и сразу отошел за косяк, дав двум ждавшим на лестничной площадке выстрелить и промахнуться, после чего он выстрелил сам, бросил арбалет, и скрестил меч с мечом уцелевшего охранника. Сватка была короткой, охранника перебросили через перила и он упал в пролет.
       Тут же раздались шаги и на темной лестнице засветились факелы. Хок ринулся вниз. Когда его увидели, было поздно - он налетел на них, четверых, мешавших друг другу, и в яростной короткой схватке вывел их из строя - двое упали в пролет, двое остались лежать на лестнице. Хок вложил меч в ножны и подобрал горящий факел и арбалет.
       У входной двери он остановился и дал знак Авроре и Буку остановиться тоже.
       - Направо до угла, и там тоже направо. Там стоит карета, в которую вы сядете. Бук, если вы вздумаете еще раз попытаться бежать, я сделаю вашу насильственную кончину целью моей жизни.
       Бук опустил глаза.
       - Вам понятно?
       - Да.
       Хок затушил факел и приоткрыл дверь. Изначально, операция задумывалась как пустая формальность и хорошо бы было, если бы Фокс не озаботился бы запустить троих или четверых стрелков в дом напротив. Хок выскользнул наружу и оглушил охранника слева от двери ударом арбалетного приклада. Больше на Улице Святого Жигмонда никого не было - проститутки попрятались. Хок распахнул дверь и кивнул Авроре и Буку. Они вышли и зашагали к углу, а Хок отстал, зорко поглядывая по сторонам. У самого угла навстречу Авроре и Буку вышел охранник. Они остановились. Охранник выхватил меч, и тут же арбалетная стрела вонзилась ему в глаз, и он упал навзничь.
       Бук оглянулся. Хок бегом бежал к ним, жестом подсказывая, что им следует идти дальше, и поживее. Сам он остановился возле убитого охранника и поднял упавший с плеча последнего колчан арбалетных стрел.
       Убедившись, что Аврора и Бук уже в карете, Хок вскочил на облучок и хлестнул лошадей. Карета лихо покатилась к реке, пролетела по набережной до Променадного Моста, пересекла реку, миновала Променад, и через десять минут была у Северной Заставы. Охранники вышли, приняли из рук Хока пропуск, осмотрели его, нашли правильным, вернули его Хоку и пропустили карету, не заглянув внутрь.
       Пропуск, выписанный на троих, обязательно привлек бы внимание.
       Когда миновали предместья, Бук перестал отодвигать занавесь на окне кареты и откинулся на сиденье. В темноте можно было различить только верх светло-голубого платья Авроры. Лица ее не было видно. Она укрылась пледом - пледа тоже не было видно.
       - Я так и не понял, - сказал он, - на чьей стороне вы были.
       Аврора не ответила.
       - От Фокса информации не допросишься, но, по всей видимости, вы испугались, и он использовал ваш испуг. А что делал тот, кто сейчас гонит лошадей во весь опор, рискуя сломать нам обоим шеи, я не знаю. Предполагаю, что между ним и Фоксом произошла размолвка, и Фалкон принял сторону Фокса. Тогда понятно, почему Хок отсутствовал, когда все началось. Непонятно, почем вдруг в самом разгаре событий он оказался в вашей квартире. Также непонятно, куда он нас везет.
       - Почему же, - откликнулась наконец Аврора. - Это как раз понятно. В Кронин.
       - Зачем?
       - Зачем он везет туда меня - долго объяснять. А вас он туда везет, чтобы сдать вас новому правителю.
       - Чтобы я заявил прилюдно, что новый правитель - мой отец?
       - Возможно.
       - Нет, хватит с меня, - сказал Бук мрачно. - Лимит предательств исчерпан, дальше продолжать - люди будут смеяться.
       - А зачем вам кого-то предавать?
       - Не кого-то, а что-то. Память об отце. Признать отцом Лжезигварда значит...
       - Никакой он не Лжезигвард. Странно, что вы этого не понимаете. Он и есть ваш отец. Будь он самозванцем, никакой паники в Астафии бы не было. Послали бы в Кронин человек сто, и они бы Лжезигварда арестовали, а кронинцы стояли бы и смотрели, да еще бы думали, как на этом заработать.
       - Мой отец...
       - Вам много про него рассказали, и вы всему поверили.
       - Этого не может быть.
       - Но это есть. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы помолчали немного.
       - Вам нужно подумать?
       - Мне нужно поспать.
       Она протянула руку под сиденье, пошарила там, и выволокла сразу два дополнительных пледа, в которые тут же укуталась.
       Бук только сейчас сообразил, что в карете очень холодно. Сразу к северу от Астафии намечалась следующая климатическая зона.
       Болтает, подумал он. Не может быть, что Лжезигвард - мой отец. В голове не укладывается.
       Когда Бук снова отодвинул занавеску, ему стало не по себе. Карета, оказалось, свернула с мощеной Северной Дороги на какую-то окольную тропу, и теперь подпрыгивала, катясь по тронутой заморозками грязи.
       Что ж. Если его решили здесь прикончить, как собаку, по крайней мере, он разгадал замысел и будет ко всему готов. Он пошарил под скамьей, ища что-нибудь тяжелое, и к своему удивлению вытащил оттуда хорошо отточеный боевой меч. Сперва это привело его в смятение, а затем он засомневался. Если такой человек как Хок задумал его убить, в то, что он оставит ему хоть какое-то оружие, поверить было трудно. Если, конечно, Хок не задумал сойтись с ним, Буком, в поединке. Вряд ли. В романтике многолетнего слугу Фалкона заподозрить было никак нельзя. Чего же он хочет? Что за дорога?
       Бук вздохнул, набрался храбрости, и высунулся в окно.
       - Эй!
       Мгновенного ответа не последовало, но вскоре карета остановилась, и Хок спрыгнул с облучка.
       - Ну? - сказал он.
       - Во-первых, я замерз, - сказал Бук. - Во-вторых, мне скучно. Аврора спит, говорить не с кем.
       - Садитесь ко мне на облучок, - сказал Хок. - Я дам вам плед. В карете есть печка, но лучше ее сейчас не зажигать.
       Бук подумал-подумал и решил, что, в общем, надо подсесть к Хоку и вывести его на разговор. Хок предложил ему свою флягу и Бук охотно приложился к ней.
       - Вот ведь незадача, - сказал он, когда карета снова тронулась. - Я совершенно не понимаю, куда мы направляемся.
       - В Кронин.
       - Почему по этой дороге?
       - Северная Дорога кишит воинами и шпионами - два типа людей, к которым у меня стойкая неприязнь, с раннего детства, - объяснил Хок. - А эта дорога пользуется плохой репутацией, поэтому мы наверняка никого на ней не встретим. К утру мы прибудем в поселение, где знакомый мне фермер сдаст нам на день свой дом. Я хотел бы выспаться - я третьи сутки без сна.
       - А что мы будем делать в Кронине?
       - Присягать вашему отцу.
       - Я не верю, что он мой отец.
       Хок улыбнулся и пожал плечами.
       - А зачем Аврора?
       Хок помолчал, бросил недружелюбный взгляд на Бука, приложился к фляге, и в конце концов сказал, -
       - Вы действительно хотите знать?
       - Ну да.
       - А вам не кажется, что это сопряжено с какой-нибудь тайной, вас не касающейся?
       Бук поразмыслил.
       - Знаете, нет, - сказал он. - За эти две недели я хорошо узнал Аврору. Я стал ее другом.
       - И как друг вы, конечно же, позаботились, чтобы она не осталась без средств и для обеспечения постоянного дохода поставили ее под фонарь на Улице Святого Жигмонда, поскольку сами стеснены в средствах.
       - Она и раньше...
       - Да, с той разницей, что раньше под фонарь ее поставили не вы, но кто-то другой.
       - Вы забываете...
       - Я никогда ничего не забываю.
       - ...вашу роль во всем этом.
       - Какую еще роль?
       - Осведомителем Фалкона меня сделали именно вы.
       - Вы могли отказаться.
       - Нет, не мог.
       - Могли.
       - Я считал сначала, что так нужно для блага страны.
       - Князь, мы не во дворце и не в Рядилище, и мы с вами взрослые люди.
       - У меня были причины.
       - У всех бывают причины.
       Помолчали.
       - Все-таки, - сказал Бук, сгорая от стыда, - мне ее жалко. Аврору.
       - Это хорошо, - сказал Хок. - Жалость и милосердие кажется в родстве?
       - Да, близком. Меня беспокоит ее судьба.
       Хок помолчал, подумал, и сказал, -
       - Ладно. Мы в предстоящем нам деле союзники, потому я вам, пожалуй, доверюсь. Обещайте не использовать то, что я вам скажу, в своих целях. Я, правда, не представляю себе, каким образом вы можете это использовать, но особам царственным всегда предоставляются случаи на которые мы, простые смертные, никогда не рассчитываем.
       - Обещаю, - сказал Бук.
       Хок долго молчал. Бук ждал.
       - Аврора, - сказал Хок, - родом из мещан. Девушка как девушка, но однажды одному вельможе вдруг взбрело в голову в нее влюбиться. Он стал ее богато одаривать, поселил в специально для нее купленный дом, и даже стал платить за учение ее брата, который как раз постигал в то время премудрости военного ремесла. Брат не возражал. Но случилось так, что мы с Фалконом составили очередной заговор против Фалкона, и к этому заговору подключили этого самого вельможу. И Фалкон написал приказ об его, вельможи, аресте, а подписали его вы лично, как всегда неглядя. Я арестовал вельможу, и его колесовали. К тому времени родители девушки отреклись от нее и куда-то уехали. Возможно, они решили, что им необходим в связи с потрясениями некоторый отдых. И она и ее брат остались без средств. Не сразу - поскольку вельможа был щедр и одаривал ее не только средствами существования, но также бижутерией, которая всегда в ходу, но - постепенно. Из особняка пришлось выехать. Девушка работала прачкой, белошвейкой, и так далее, а брат ее продолжал учебу. Оба они горели, естественно, жаждой мести. Но жажда мести и стабильность дохода редко сочетаются. Наступил момент, когда у девушки не осталось ни заработков, ни денег. И тогда она встала под фонарь. Где я ее и обнаружил. Было это пять лет назад.
       Хок замолчал и прислушался. Бук забеспокоился, увидев, как бывший глава охраны пригибается, поднимает арбалет и, придавив вожжи ногой, заряжает его.
       - Не беспокойтесь, это на всякий случай, - заверил Хок. - У меня всегда подозрительность усиливается, когда я не выспался. Да. Девушка обо всем рассказала брату своему. Посовещавшись, они решили, что так даже лучше. Простое убийство их не устраивало. Виновником всех бед считали меня, и оба хотели видеть меня на колесе, истекающим кровью под ломом палача. Я, кстати говоря, вскоре об этом узнал.
       - Узнали? От кого?
       - Я ведь был до недавнего времени начальником охраны и правой рукой небезызвестного политика. Донесения, прежде чем попасть на письменный стол Фалкона, попадали на мой письменный стол. Я также узнал, что брат ее решил прямо из военной школы перевестись в охрану. Я ему в этом помог. В охране он стал быстро продвигаться вверх по служебной лестнице. Правда, для этого приходилось иногда убирать вышестоящих, с помощью опять же доносов. Я ему содействовал.
       - А вы... - начал было Бук, и замолчал.
       - Не кажется ли мне, что это безнравственно? - спросил Хок, угадывая мысли князя. - Кажется. Но все приказы об арестах подписаны были вами, князь.
       - Нет уж, - сказал Бук, смелея. - Я подписывал все подряд, не читая. Нечего на меня все вешать!
       - Кое-что вы все-таки читали.
       Бук промолчал, и это молчание пришлось Хоку не по душе.
       - Например, - сказал Хок, - я уверен, что вы читали, прежде чем подписать, приказ об аресте мужа одной из ваших любовниц. Муж возражал против ваших отношений и заявил об этом Фалкону. Фалкону захотелось, возможно, сделать вам приятное.
       Бук закусил губу и отвернулся.
       - Дальше рассказывать? - спросил Хок.
       - Да.
       - Брат и сестра все лелеяли планы мести. Но на каком-то этапе планы эти стали вдруг расплывчаты. Сестра, как более искренняя, призналась мне во всем. Брат же не хотел ни в чем признаваться, но ему явно нравилась его должность. Во всяком случае, она занимала его гораздо больше, чем мысли о мести. Должность была внове, а мысли старые. Теперь он просто не мог приводить в действие планы - ведь это значило бы рискнуть блистательной карьерой. Тем не менее, как все истые лицемеры он заставлял себя верить, что изначальная причина его перехода в охрану до сих пор актуальна. Если бы сестра только намекнула бы ему, что уничтожать обидчика больше нет смысла, он, вероятно, убил бы ее за оскорбление святых его чувств. Со стороны это кажется странным, ибо не он же, в самом деле, состоял в любовниках погибшего вельможи. Вообще по прошествии нескольких лет он здорово стал действовать мне на нервы. Не люблю лицемеров.
       - И вы его убрали, - заключил Бук.
       - Зачем же, - сказал Хок. - Он и сейчас в добром здравии. Вы его знаете. В определенных кругах он известен под псевдонимом Фокс, в подражание выпускникам Кронинского Университета. Славный малый. С ним нам еще предстоит встретиться, увы. Гражданская война будет долгой.
       Бук помолчал, осмысливая сказанное - и особенно свою незавидную роль во всем этом.
       - Почему вы так думаете? - спросил он.
       Хок закутался потеплее в плащ.
       - Потому, что отец ваш хоть и изменился, а все-таки не Фалкон. Сейчас ваш отец - герой, освободитель, но эйфория скоро кончится. Он, возможно, возьмет Астафию, но к югу от Астафии - сами знаете.
       - Что?
       - Там юг.
       - И что же?
       - Юг очень верен Фалкону. Теплая Лагуна его боготворит. Юг сдаваться не собирается. - Хок усмехнулся. - На юге все растет само собой. Там не бывает плохих урожаев, там виноград, там тепло. Нужно было очень постараться, чтобы испортить южанам жизнь - как старались все предыдущие Великие Князья. Лет пятнадцать назад Фалкон занялся югом. Ничего особенного не требовалось - лишь избавиться от преступников, а это Фалкон умеет, и обуздать землевладельцев, а это он тоже умеет. Время от времени какой-то наглый землевладелец арестовывается, а его имущество раздается остальным, и простым людям чего-то перепадает, и аристократии. На юге есть, конечно, нищета, но даже нищие там не голодают. Там всегда излишек продовольствия, а виноград выменивается на золото. Один раз мне пришлось провести неделю в ночлежке в Теплой Лагуне - я выслеживал там кое-кого. Многие жители Астафии позавидовали бы жителям той ночлежки. Безусловно - грязь, гадость, и драки, зато кормят хорошо и спать тепло. А летом и вовсе под открытым небом ночевать можно, в дюнах. Грабителей нет - они периодически уничтожаются. Женщины ласковые. Все это мог организовать любой из правителей, но организовал Фалкон, остальные только грабили и брали взятки у местных вельмож. Поэтому юг будет драться до последнего, особенно после того, как Фалкон им поведает, что половина войск Лжезигварда составляют артанцы.
       - Какие артанцы?
       - Никаких артанцев в его войске нет, разумеется. Даже славов нет. Но Фалкон скажет, и ему поверят.
       - Почему?
       - Многие хотят ему верить. Вы вот, например.
       - Я?
       - Вы. Вы же поверили, когда он вам сказал, что отец ваш предал свою страну.
       - А разве нет?
       - Каким образом? Тем, что он бежал?
       - Хотя бы.
       - А вам известно о причинах, по которым он бежал?
       Бук молчал.
       - Отец ваш, - сказал разговорившийся Хок, - ждал до самого последнего момента, и бежал только тогда, когда его пришли убивать.
       - Я слышал эту историю, - сказал Бук. - Я понимаю, что вы сейчас очень обижены на Фалкона, но не следует, по-моему, верить всему плохому, что о нем говорят. Мой отец и Фалкон были друзьями.
       - Да. Дружили. Целые вечера вдвоем проводили, за разговорами.
       - Поэтому Фалкон не мог никого послать к отцу, чтобы его убили. Арестовать - может быть, но не убить.
       - И тем не менее, он послал именно убить.
       - Вы совершенно точно это знаете? Есть свидетели?
       - Зачем свидетели, когда есть сам посланец?
       - Вот как? Кто же это?
       - Я.
       Помолчали.
       - Мой отец об этом знает? - спросил Бук.
       - Думаю, что да.
       - Думаете, если все то... если это он... он вам это простит?
       - Нет, я так не думаю.
       - Думаете, он вам поверит, когда вы ему скажете, что перешли на его сторону?
       - Да.
       - Почему вы так решили?
       - Я ведь везу ему вас.
       - Как заложника?
       - Как пропуск. Есть два варианта, на ваше усмотрение. Я могу представить вас вашему отцу как мятежника, которому не удалось свалить Фалкона, либо как шпиона и сторонника Фалкона.
       - Есть третий вариант, - сказал Бук.
       - Какой же?
       - Я сам ему представлюсь. Как сын. И расскажу, что было на самом деле.
       Хок подумал.
       - Да, пожалуй, - сказал он, - это тоже хорошая мысль. Я бы на вашем месте не рассказывал бы всего.
       - Какая разница? Если он действительно мой отец...
       - ...то он поймет?
       - ...он все узнает, и лучше от меня, чем от других.
       - Увы. О вашей роли в заговоре знают только сторонники Фалкона и я. Сторонникам он не поверит, а я буду молчать.
       - Аврора тоже знает.
       - Аврора как раз ничего и не знает. И не узнает.
       - Но ведь это же правда.
       - Что - правда?
       - Про меня.
       Хок хмыкнул.
       - Я бы мог много правды рассказать о вашем отце, - сказал он, - и неизвестно, которая правда хуже. Вообще, более или менее мирные отношения между людьми на том и держаться, что часть правды либо утаивается, либо забывается.
       - Это несправедливо.
       - Зато действенно. Кстати, не так уж несправедливо. Люди меняются. Почему сорокалетний человек должен отвечать за грехи того, кем он был, когда ему было двадцать?
       - А разве не должен?
       - По-моему, вполне достаточно сегодняшних грехов. Люди сами себе не очень любят правду говорить. Этим, кстати, и пользуются - и Фалкон, и, надо думать, ваш отец. Допросы - очень показательная вещь. Вы всегда отказывались на них присутствовать, а зря.
       - Под пытками чего только о себе не расскажешь, - заметил Бук.
       - Нет, без всяких пыток. Любому человеку старше восемнадцати можно такого о нем рассказать, что ему жить не захочется, и все это будет правдой.
       Некоторое время они ехали молча, а потом Бук сказал, -
       - Пообещайте мне кое-что.
       - Нужно ли?
       - Я не многого прошу. Всего лишь, чтобы то, что я вам сейчас скажу, осталось между нами.
       - Обещаю.
       - Я согласился войти в заговор против Фалкона как осведомитель - по очень веской причине. Я не рассчитываю, что вы мне поверите. Я надеялся, что заговор, именно этот заговор, завершится успехом. Я был уверен, что нас так скоро не соберутся арестовывать.
       Помолчали.
       - Так, - сказал Хок. - И какую же цель вы преследовали?
       - Я хотел помочь Фрике.
       - Фрике?
       - Великой Вдовствующей. Ей и ее любовнику.
       - Какому еще любовнику!
       - Бранту.
       - Птица и камень! - воскликнул Хок. - Бранту? Вы не ошиблись? Бранту?
       - Да. Он вам знаком?
       - Знаете, да.
       - Я хотел им помочь.
       - Удалось?
       - Что удалось?
       - Помочь?
       - Как видите - нет. Фалкон у власти, вы везете меня к узурпатору, а Фрика и Брант исчезли. И Шила исчезла.
       Хок молчал долго. Наконец он сказал, медленно, -
       - Повторите, как вы сказали? Я везу вас к узурпатору, а дальше?
       - Фрика, Брант и Шила исчезли.
       - Исчезли. Брант. Опять Брант. Это становится невыносимым. - Он с ненавистью посмотрел на звезды. - Значит, Брант, то есть, Фрика и Шила, исчезли.
       - Да.
       - Шила - тоже любовница Бранта, как и ее мать?
       - Что вы!
       - Я уже ничему не удивляюсь. Если так пойдет дальше, можете не сомневаться - мы встретим его в Кронине, в качестве, надо думать, либо начальника охраны, либо первого министра нового правителя.
       - Перестаньте, Хок. Фалкон вынашивал очень нехорошие планы в отношении Фрики, с которой у меня были много лет дружеские отношения.
       - Она действительно спала с женщинами?
       - Нет. А вам стыдно такое говорить. Порочить женщину ни за что, ни про что.
       - Почему ж порочить. Нисколько это ее не порочит. Вот вы, к примеру, спите с женщинами, и я тоже. И ничего.
       Хок не поверил Буку. Каждому хочется себя оправдать, и ради этого оправдания люди целыми днями готовы себя убеждать в том, чего никогда не было.
      
      
      
       ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ОСАДА ИЛИ ОТХОД?
      
      
      
       С утра шел дождь, а к полудню перестал, но небо было по-прежнему серое и противное, а температура воздуха лениво колебалась около точки замерзания воды.
       Брант и Нико, хмурые и неприветливые, ушли со стройки на перерыв. Районный пекарь решил в этот день проявить выдумку и остроумие, и во всех тавернах хлеб подавали специальный - если нарезать буханку не косо, но прямо, каждый кусок получался в виде мамонта.
       Поев и расплатившись, Брант и Нико вышли прогуляться - до Площади Правосудия и обратно. Занятые стройкой и долблением стены, они не слышали глашатаев и оба удивились, обнаружив на площади толпу.
       - Что здесь происходит? - спросил Брант первого встречного.
       - Пленных мятежников ведут.
       - Каких мятежников?
       - Вы ничего не знаете?
       - Мы были заняты работой.
       - Да ну!
       - Представьте себе. Так что за мятежники?
       - Вчера подлые кронинцы, чтоб им пусто было, пытались штурмом взять столицу, представляете? Наши храбрые воины им показали, что и как. Честь им и хвала!
       Брант и Нико переглянулись.
       Человек семьдесят охраны тем временем оттесняли толпу к краям площади, освобождая широкий проход.
       - Их что, казнить будут? - спросил Брант.
       - Нет, их просто в Сейскую Темницу проведут, для начала. А потом будут судить.
       - За что?
       - Как за что? За преступление против собственного народа, - объяснил встречный. - Вы что, с вяза сверзились? Страна в опасности, а вы будто ничего и не знаете. Про Лжезигварда вы, надеюсь, слышали?
       - Слышал.
       - Слышал он. Вот ведь бывают люди, - сокрушенно покачал головой встречный.
       - А хочешь, мил человек, - спросил Нико, - я тебе зубы изо рта в жопу переставлю?
       - Чего?
       - Защитники отечества бывают явные и бывают тайные, - сказал Нико многозначительно.
       - О! - встречный струхнул. - Прошу прощения, господа мои. Это все серость наша, недостаток образования.
       Он спешно ретировался.
       - Нико, - сказал Брант. - Ты бы как-нибудь... не знаю... полегче, а?
       - Я эту наглую гадину не ударил только из уважения к тебе, - возразил Нико. - Думал, ты сам ударишь. Одно слово - чернь. Тяжело настоящему ниверийцу среди черни. Тебе-то может и ничего, ты из простых, а у меня в предках несколько благородных особ числятся.
       Проход был свободен. Через несколько минут под издевательские, враждебные крики возбужденной толпы, охранники и воины повели сквозь площадь пленных кронинцев.
       Разведывательный отряд потерял дюжину человек - простреленные и проколотые, они остались на месте стычки. Большинство были уже мертвы, остальные умирали от потери крови, сепсиса, и жажды.
       Оставшиеся, со связанными за спиной руками, кто с ужасом, кто с безнадежностью в глазах, брели теперь через площадь, и никому их не было жалко - ни Зигварду, пославшему их на позорную смерть, ни Фалкону, в чьи пропагандисткие замыслы они так хорошо вписались, ни воинам, взявшим их в плен, ни народу, выкрикивавшему оскорбления по их адресу, ни присутствующим на площади детям, обнаружившим под ногами свободные камни, размером как раз по руке, и быстро сообразившим, что их не накажут, если они начнут кидать эти камни в пленных.
       Детей журили по-доброму, но не очень останавливали. Самые активные мальчики уяснили обстановку. Нужно подобрать камень, а затем выбрать момент, когда никто на тебя не смотрит, или делают вид, что не смотрят, хорошо прицелиться, и швырнуть камень, метясь в середину идущего строя пленных. Таким образом, даже если ты промахнулся и камень пошел влево или вправо от центра, в кого-то из пленных он все равно попадет. Пленные, не имея возможности закрываться руками и локтями, старались втягивать головы в плечи. Некоторые особо меткие мальчики поэтому сочли особой удалью попасть именно в голову, лучше всего в лицо, поскольку кровь на лице заметна сразу, и все видят, делая вид, что не видят, кто именно попал, в то время как при попадании в другие части головы проходит какое-то время, пока струя крови докатывается из-под волос до лба или до щеки, а под слипшимися грязными серого цвета волосами кровь вообще не очень заметна на расстоянии.
       Один из пленных, которому камень угодил в шею, упал. Охранник дал знак, и строй остановился. Упавший попытался подняться на ноги. Охраннику показалось, что пленный проявляет недостаточную покорность и вообще намеренно тормозит события исключительно из кронинской своей подлости, и он ударил пленного ногой в ребра. Пленный застонал, перекатился, и сделал отчаянную попытку подняться. На этот раз у него получилось. Строй пленных пришел в движение. В них снова полетели камни.
       - Кровопийцы! Живодеры! - кричали вокруг. - На кол вас! На куски вас надо рвать! Убийцы! Кронинская мразь!
       Один из камней был явно брошен кем-то из взрослых, или по крайней мере рослым подростком - слишком сильно для ребенка. Камень попал одному из пленных в висок, и пленный рухнул на землю. Строй снова остановился. Подошел охранник и пнул пленного, но тот не отреагировал. Тогда по сигналу командира охраны подъехала телега, запряженная одной лошадью, и два охранника, крякнув, подняли труп и закинули на телегу.
       Брант развернулся круто и шагнул к проулку. Остановившись, он обернулся и потянул Нико за рукав. Нико опомнился и присоединился к другу.
       - Хватит с меня, - сказал Брант. - Кому как, а с меня хватит.
       Было не очень понятно, что он имел в виду, но Нико сказал, -
       - Да. Ты прав.
       - Тебе-то что? - спросил Брант. - Ты ж привычный ко всему.
       - К такому не привыкают, - отозвался Нико. - Что ж я, по-твоему, изверг какой?
       - Болото, - сказал Брант. - Быдло.
       Некоторое время Нико молчал, рассматривая дома вокруг и редких прохожих, опаздывающих, спешащих на площадь, а потом сказал, -
       - Соблазнители малых сих.
       Брант удивленно посмотрел на него.
       - А?
       - Да нет, ничего, - сказал Нико. - Просто почему-то на ум пришло.
       Брант внимательно смотрел ему в лицо. Нет, ничего особенного Нико действительно не имел в виду - просто ляпнул, что взбрело ему в беспутную башку.
       Наивность и мудрость, подумал Брант, определенно состоят в каком-то родстве. Не то двоюродные, не то тетя и племянница.
      

    ***

      
       В своем кабинете, положив ноги в сапогах на массивный письменный стол, Фалкон читал новую исследовательскую работу славского историка. К славским авторам он питал тайную симпатию. Он с удовольствием питал бы такую же, если не еще большую симпатию к артанским авторам, если бы они его радовали время от времени чем-нибудь стоящим, но, увы, стоящего у малочисленных артанских писак, изрекающих псевдо-мудрости, не было ничего в данный момент, и в прошлом тоже не было, и как человек абсолютно объективный в вопросах культуры, по крайней мере наедине с самим собой, Фалкон не мог этого не признавать.
       Исследуя и комментируя древние летописи и сопоставляя их с археологическими находками археолога Лейки, сделанными под эгидой Кшиштофа, смелый слав пришел к смелым выводам. По его логике, которая, как логика любого талантливого и страстного автора, казалась неопровержимой, Северное Море было когда-то теплым, и вся территория сегодняшнего Славланда была гораздо мягче и уютнее климатически. Сегодняшние славы пришли на территорию с востока после похолодания, произошедшего лет пятьсот назад. До этого Славия и Артания были одной страной - Ниверией! А сегодняшняя Ниверия как раз и была Артанией.
       Ниверийская Империя, которую основал Ривлен Великий, имела обширные территории и высокий уровень цивилизации. Как все империи, она в конце концов начала слабеть из-за наплыва в нее чужаков, не желающих воспринимать местные устои.
       Неизвестно, откуда взялось странное племя, давшее начало сегодняшним артанцам - но именно это племя осело на крайнем западе Империи и стало быстро размножаться. Леса на территории к западу от Славских Валов вырублены были еще когда Империя сохраняла централизованную структуру. После раскола и захвата столицы варварами с юга, весь запад - сегодняшняя Артания - откололся, и около столетия жил по инерции смесью цивилизованных и дикарских устоев, пока не покончили с лесами, после чего население впало в окончательную дикость.
       Автор привел пассаж из летописи -
       "И сказал ему, Отколь изделия прекрасные, ткани добротные, стекло тонкое, оружие лучшее, топоры, что невозможно затупить? Отколь влага терпкая? Виноградники есть, а не хватает терпения настаивать влагу по многу лет. Отколь одеяния изящные для женщин наших, серьги червоные, кольца искристые? Ибо говорю тебе, брат мой, вторгнись мы, потеряем все, ибо развалин городов посреди паслись бы табуны да отары, но не было бы красоты на свете".
       Славский исследователь остроумно доказывал, что в рукописи, найденной в какой-то артанской пещере, записан был разговор двух воинов отколовшейся части Империи - цивилизованного воина и дикаря, и что цивилизованный призывал не вторгаться в метрополию - теперешний Висуа, где все было ого-го, а во всех остальных местах полный шиш. Вообще, славов послушать, так они и мамонтов изобрели, хотя мамонтов как раз изобрел Базилиус в своей второй дурной ипостаси. Впрочем, все может быть. Славы, возможно, особый народ. К примеру, я сам полуслав, а владею Ниверией.
       Владею Ниверией, двадцать лет я ею владею.
       А нивериец Зигвард, он же Лжезигвард, он же Ярислиф, владеет Славией. Возможно, народам нравится, когда ими правят люди со стороны. Меньше ответственности. Всегда можно сказать - ах он славская сволочь (к примеру)! В моем случае еще и артанская. А мы и не знали ничего, не ведали, в своей классической непреклонной святости. Мы ж доверчивые такие, чисто как дети малые невинные. Это вовсе не мы камешки кидаем, это нам велели и нас соблазнили. И сказали, что это честь великая на благо отечества - камешки кидать. Кем-то совершенно случайно тут рассыпанные.
       Завтра мы им покажем казнь Комода. Чтоб поняли, кто виноват во всем. Не стоят они Комода! В одном его толстом пальце больше благородства и ума, чем во всех их тупых башках! Но - необходимость! Сделать ничего нельзя. Отслужил свое Комод. Жалко его очень, но - отслужил.
       Размышления Фалкона прервал секретарь.
       - Господин мой, к вам курьер от Князя Гленна.
       Птица и камень, подумал Фалкон. Мне не нужны курьеры от князя, мне нужен сам Князь Гленн с пятнадцатитысячным войском. Опять что-то стряслось. Хорошо начинается год великих перемен, ничего не скажешь.
       Курьер не вошел, но впал и вкачнулся в кабинет. В тех местах, где кожа лица его не была скрыта грязью, она отдавала серовато-красным оттенком. Одежда на нем висела бесформенными рваными складками. Меч висел у бедра не под углом, но вертикально. Курьер долго выковыривал из-за пазухи послание, выковырял, положил на стол, отошел, поклонился и, не распрямляясь, упал и остался лежать. Фалкон сделал знак секретарю. Прибежали слуги и, не задавая вопросов, вынесли курьера из кабинета.
       Фалкон развернул депешу. Многие слова были размыты. Писано было дурным, царапающим пером, тут и там чернели неровные кляксы.
       Князь Гленн сообщал, что войско его остановлено было во много раз превосходящим его по численности славским контингентом, и теперь он вынужден вернуться домой, с войском, ибо оно утратило боеспособность. Извинения смешивались в письме с крамольным недовольством пограничными войсками Ниверии.
       Фалкон испытал прилив ярости. Ему хотелось знать, что произошло на самом деле! Он не собирался никого наказывать - он просто хотел знать правду! Недостаток правды в письме ощущался более, чем явственно.
       Пятнадцать тысяч воинов, помноженные на "несколько раз" - эти сто тысяч славов чего, с неба в Ниверию упали? Да в Славии и воинов столько свободных не наберется! Не важно, разбит Улегвич или нет, если столько славского войска перебросить в Ниверию, артанцы через неделю будут в Висуа! Лжезигвард - авантюрист и проходимец, бездельник, бабник, но ведь не клинический идиот!
       Что значит "утратило боеспособность?! Что он плетет?
       Он вдруг осознал, что сейчас не время гневаться, мягко говоря. Время оценить ситуацию и действовать. Он позвонил.
       - Фокса ко мне, - сказал он секретарю.
       Через полчаса Фокс был в кабинете. Фоксу подумалось было, что его опять зовут, чтобы отчитать или понизить в должности, но он сразу понял, что это не так. В связи с тем, что он узнал сам - не так. Фалкону сейчас не до "заговорщиков".
       Фалкон показал ему письмо. Фокс начал читать и непроизвольно свистнул.
       - Ничего себе, - сказал он.
       - Дело, естественно, не в славах, да я и уверен, что никаких славов там не было - ну, может, небольшой отряд, человек сто. А дело в том, что мы теряем пятнадцать тысяч воинов, и подкрепление из Теплой Лагуны эту потерю не компенсирует. И если Лжезигвард теперь же выступит, выбор у нас будет небольшой. Что это вы отводите глаза? Что случилось?
       - Он уже выступил.
       - Откуда вы знаете?
       - Голубиная почта.
       Голубиную почту систематизировал в свое время Хок, и Фокс просто унаследовал систему - связь между Теплой Лагуной, Астафией, и Кронином.
       Помолчали.
       - Сколько у него войска? - спросил Фалкон.
       - Тридцать тысяч.
       - Так.
       Да, это была настоящая гражданская война, ибо если исключить пятнадцать тысяч Князя Гленна, под знамена Фалкона при самых благоприятных обстоятельствах можно было собрать тысяч пятьдесят - за два месяца, оставив проход вдоль Южного Моря незащищенным.
       - Есть два выхода, - сказал Фалкон, на какое-то мгновение пожалев, что рядом нет ни Хока, ни Комода, а только этот молодой подобострастный тип, думающий больше о своей шкуре, чем о стратегии и тактике - решение таким образом целиком зависело от Фалкона. Советники ушли, остались рабы. - Можно остаться и удерживать столицу. И можно столицу отдать и отступать на юг, и продолжать стягивать войска. Как патриота, меня больше устраивает первый вариант. Ваше мнение?
       - А Рядилище?
       Ты бы еще Бука вспомнил, подумал Фалкон, и промолчал.
       Чего он хочет, подумал Фокс. Важно это понять.
       - Осада - это проверка на выносливость, - изрек он, будто прикидывал варианты. - Месяцев шесть мы, возможно, выдержим.
       - За шесть месяцев страна выйдет из-под контроля.
       Теперь промолчал Фокс. Суд по новостям, большая часть страны уже вышла из-под контроля. И Фалкон это понимает. Невозможно уехать из Астафии, оставив в ней какой-либо контингент - войск и так мало. Узнав об ослаблении власти, оставшиеся провинции могут взбунтоваться и потребовать самоопределения. Значит, Фалкон считает, что Астафию надо отдать.
       - Лучше было бы отдать Астафию, - сказал Фокс. - Это очень плохо, но из двух зол... да.
       - Отдать Астафию! - возмутился Фалкон. - Что вы такое говорите, Фокс! Нет. Я против! Оставить столицу на произвол судьбы!
       Да, подумал Фокс, именно этого он и хочет. Ладно, авось выдюжим.
       - Надо, - сказал он твердо. - Очень неприятно. Но надо.
       - Что в городе? - спросил Фалкон. - Только честно. Паника?
       - Пока нет.
       - Мне не нравится это "пока".
       - Мне тоже.
       - Нельзя ли создать ополчение?
       - За два дня? Нет, нельзя.
       - Дело не в днях. Есть ли у горожан на руках достаточно оружия?
       - Сомнительно.
       - Пойдемте. Возьмите человек десять охраны.
       Фалкон встал, сдернул со спинки кресла плащ и вышел, сопровождаемый Фоксом.
      

    ***

      
       По разным причинам ни один из героев нашего повествования не может толком рассказать, что же случилось с войском Князя Гленна, а от собственно участников конфликта правды не добьешься, посему мы вынуждены сделать это сами, дабы не испытывать терпение читателя недомолвками.
       Войско князя следовало в Астафию быстрым для его численности шагом через холмы и луга восточной Ниверии. Дни на востоке страны стояли теплые, ковер из опавших листьев был лучше любой перины, провианта хватало. Решив добраться до столицы кратчайшим путем, дабы замечено было рвение его, Князь Гленн свернул с широкой укрепленной дороги на широкую тропу, шедшую через Изумрудный Лес. Лесной массив в цивилизованной восточной Ниверии был редким явлением. Фалкон лет пятнадцать назад запретил государственным указом вырубать этот лес, рассчитывая со временем устроить здесь подобие заповедника, где любители охоты могли бы отдохнуть и развеяться, если у них были средства за такой отдых заплатить, или быть наказаны штрафом и конфискацией имущества за браконьерство, если средств не было. Вступив и углубившись в лес, войско князя повстречалось со славским экспедиционным корпусом. Зигвард справедливо решил, что проход тысячи славов в Изумрудный Лес через незаселенную часть страны останется незамеченным. Он также предугадал намерение Князя Гленна двигаться короткой дорогой.
       На самих деревьях листьев уже не было, и славы одеты были в черно-серые одежды, чтобы сливаться с окружающей обстановкой. Они не были лучше вооружены или подготовлены, чем ниверийцы, но зато у них было больше опыта в лазании по деревьям и стрельбой с них.
       При первом же обстреле войско князя остановилось, как вкопанное, два десятка воинов лежали на земле. Прикрылись щитами и дали ответный залп. Несколько славов упало - кто с деревьев, кто с пней. Различить что-нибудь в густом частоколе стволов было трудно. Последовал еще один залп от славов, а потом произошло неожиданное - славы исчезли. Сколько ниверийцы не стреляли, никто больше ни откуда не падал. А затем началась ночь.
       Ночью было еще несколько перестрелок, и славы опять оказались в более удобном положении - ниверийцы жгли костры, освещая себя. К утру Князь Гленн, подсчитав потери, решил просто зажечь лес, но в это время пошел сильный дождь и лес зажигаться отказался.
       Дождь, правда, несколько поумерил пыл славского контингента. Костров в следующую ночь никто не жег, а наутро в лесу и на дороге раздавался кашель. Князь сверялся по карте, получалось еще пять дней пути через лес. Несколько отрядов отделилось от войска и пошло в разведку. Обратно вернулась половина. Правда, потери противника были не меньшие, но - сколько там, в лесу, славов? Если пять тысяч, то только половине войска удастся пройти через лес. Если все десять, от войска ничего не останется.
       Дождь усилился, усилился и кашель, и князь решил повернуть назад. Он клял себя за ошибку - надо было идти по открытой, мощеной дороге, но кто же знал, что в ниверийском лесу водятся славы с арбалетами? Фалкон, поди, тоже не знал.
      

    ***

      
       Храм Доброго Сердца был переполнен.
       Фокс и двое охранников протолкались сквозь толпу и дождались конца пламенной проповеди. Редо призвал прихожан помнить о своем долге перед Создателем в эти трудные для города дни. Когда он вышел в служебные помещения, Фокс и охранники отправились за ним.
       Он оглянулся, и Фокс жестом велел ему следовать дальше, в кабинет.
       В кабинете Фокс подождал, пока Редо пожмет плечами и сядет в кресло.
       - Есть у нас к вам предложение, - сказал он. - Вы выйдете на балкон княжеского дворца и произнесете перед горожанами речь, в которой призовете их записаться в ополчение для защиты столицы.
       - Я этого не сделаю, - сказал Редо. - Речь я произнесу, но взяться за оружие я им не порекомендую.
       - Фалкон предупредил, что вы откажетесь.
       - Я не отказываюсь. Я отказываюсь призывать ни в чем не повинных граждан к войне.
       - Это одно и тоже. Хорошо. Теперь вы мне скажете, где именно вы прячете княжну.
       - Какую княжну?
       - Редо, у меня мало времени.
       Редо невинно посмотрел Фоксу в глаза. Фокс перегнулся через стол и схватил его за рясу.
       - Где княжна? Ее видели, она где-то здесь.
       - Какая княжна? Шила?
       - Да.
       - Нет ее здесь. Я ее много лет не видел.
       - Ложь во спасение, - заметил Фокс. Он отпустил Редо, сел в кресло, и кивнул охранникам.
       Некоторое время Редо сосредоточенно, без особой жестокости, били. Редо молчал, только иногда крякал от ударов. Фокс поднял руку.
       - Где Шила?
       - Понятия не имею! - крикнул Редо, рассчитывая, возможно, что его услышат прихожане. - Я же сказал, я ее не видел очень давно!
       Фокс кивнул. Охранники снова взялись за дело. Брызнула кровь, хрустнула кость, из горла вылетел хриплый крик.
       - Стоп, - сказал Фокс.
       Охранники остановились, тяжело дыша. С лиц их тек пот.
       - Подождите меня здесь.
       Когда-то в верхних помещениях проживали приезжие священники и дьяконы, не успевшие найти себе жилье. Теперь таковых не было. Вновь обредший, в силу событий, прихожан, новых дьяконов Храм обресть еще не успел.
       Освещенное окно дормера, видное из проулка.
       - Подождите меня здесь, - сказал Фокс, вставая. - Больше его пока не бейте.
       Он вышел.
       Прыгая через несколько ступенек сразу, Фокс взлетел на верхний уровень и открыл первую же дверь. Пусто. Вторую. Кладовая. Третья была заперта, и он выбил ее ударом ноги. Пусто. Четвертая. Пусто. Седьмая по счету дверь была заперта, и ногой ее выбить с первого раза не удалось. Она не казалась особенно прочной, посему можно было заключить, что она укреплена изнутри. Фокс припал ухом к двери. Ему показалось - нет, он не ослышался - что скрипнуло окно.
       Крыша Храма расположена так, что на соседние крыши не прыгнешь.
       Фокс побежал обратно к лестнице, скатился на предыдущий уровень, и ниже, и еще ниже. Бежать к главному входу было не с руки. Вместо этого он ввергнулся в боковую часовню, поднял одну из скамеек, и бросил ее в оконный витраж. Стекло зазвенело, падая на пол и на мостовую. Фокс выпрыгнул в окно и задрал голову. Никого. Он рванулся вдоль стены Храма, повернул за угол и снова поднял голову. Никого.
      

    ***

      
       Услышав шаги, Шила насторожилась. Кто-то попытался открыть дверь. Она вскочила на ноги и кинулась к столу, на котором, на самом видном месте, помещался моток веревки, оставленный Брантом. Последовал удар в дверь ногой, но стальная подпорка и три добротных, мастерски прилаженных засова выдержали. Шила открыла окно и с веревкой в левой руке выбралась на крышу. Ни башмаков, ни куртки - только охотничьи штаны и белая рубашка. Волосы растрепаны, но это такой стиль.
       Высота была впечатляющая. У Шилы закружилась голова, но она заставила себя на четвереньках перебраться по широкому карнизу за дормер, и по наклонной крыше поползла к шпилю. Известняковые лепестки на шпиле, названия которых Брант не помнил, не внушили ей доверия, но нечего было и думать обматывать веревку вокруг шпиля - слишком толстый он был у основания, слишком скользкая была крыша. Шила завязала веревку на лепестке тройным узлом и подергала ее. Веревка держалась. Что-то вспомнив, она тремя яростными движениями оторвала от рубашки кружевной воротник и, наложив его на веревку, схватилась и выпрямила ноги.
       До карниза она съехала благополучно.
       Где-то она читала, может в детстве, что при спуске и подъеме вдоль или по отвесным стенам следует стараться не смотреть вниз. Она и не смотрела. Только миновав карниз и повиснув над мостовой, до которой было футов эдак восемьдесят, она вспомнила, что Брант велел сначала посмотреть, нет ли там кого, внизу. Она посмотрела. Внизу никого не было, зато она сразу поняла, почему смотреть не следует. Она едва не закричала.
       Поймав веревку босыми ногами, она попыталась сделать на ней полу-петлю, просунув между ступнями, и таким образом ослабить нагрузку на руки. Получилось. Получилось бы лучше, если бы ноги не были босые. Она начала медленно съезжать вниз. Рукам было больно, и кружевной воротник скоро вырвался и куда-то упал, но она съезжала. Она не знала, сколько футов оставалось до земли, когда она вдруг, не отпуская веревки, полетела вниз - развязался узел на лепестке. Она поняла, что сейчас либо будет больно, либо она умрет.
       Ни того, ни другого не случилось. Ее поймали за талию и за подмышки, и упали вместе с ней, под нее, а затем перекатились вместе с ней набок. Она хотела уже было поблагодарить спасителя и испугаться, когда заметила, что отпускать ее не собираются. Спаситель встал и поднял ее на ноги рывком, взяв за предплечье и за волосы.
       - Вот убилась бы к лешему, что с тобой потом делать? - спросил Фокс.
      

    ***

       Брант сидел у расширенного лаза, отдыхая. Вдалеке раздавались неравномерные редкие удары лома, завернутого в материю. Потом лом вдруг загремел глухо и до Бранта донесся вскрик Нико, сопровожденный коротким ругательством. Нико вообще ругался редко, борясь за чистоту ниверийского языка.
       Брант встал и пошел смотреть, не умирает ли Нико. Нет, Нико не умирал, он только прыгал на одной ноге, держась за нее обеими руками, шипя и морщась.
       - Ну-ка, выпрыгни оттуда, - сказал Брант.
       Нико запрыгал вон из углубления, уступая Бранту место. Время было очень позднее - далеко за полночь. Брант взялся за кирку и хрястнул ею в известняк. Кирка прошла насквозь.
       Не веря себе, Брант несколько минут подряд в остервенении терзал известняк, отбивая большие куски и не обращая уже никакого внимания на боль в ладонях. Отверстие ширилось. Скорее же, скорей, говорил он себе.
       Когда отверстие увеличилось настолько, что можно было просунуть голову, Брант запалил лучину от факела и бросил ее внутрь. После этого он заглянул внутрь сам.
       Каменная коробка с деревянным топчаном и дверью явилась его яростному взору. Пробитое отверстие находилось на уровне колен, если стоять в коробке. Окон не было. Пол был каменный. Одна из камер? А сколько их таких здесь?
       Внимание его привлек какой-то предмет на полу, возле топчана. Брант зажмурился и вытащил голову из отверстия. Взяв кирку, он молча принялся за работу снова. Через четверть часа, пока Нико обследовал поврежденную ногу, он расширил лаз настолько, что в него можно было проползти. Брант поднял факел и кинул его в лаз. В коридоре стало темнее, чем бывает ночью.
       - Эй, - сказал Нико. - Ты бы, того... другой бы факел запалил сначала.
       Но Брант не слушал. Он протиснулся в отверстие и встал на ноги. Подняв факел, он подошел к топчану и поднял предмет.
       Это была обыкновенная лента для волос. Лента как лента. Мало ли, сколько женщин в Астафии носят ленты. Мало ли, сколько женщин прячет у себя в подземелье старина Фалкон. Может, ему нравится. Может, он сексуальный маньяк.
       Он сунул ленту в карман. Рука его нащупала кожаный мешок в том же кармане. Он вынул его машинально, чтобы глянуть на светящийся кубик.
       Кубик не светился.
       Брант поднял факел и швырнул его обратно через лаз, после чего он еще раз заглянул в мешок. Сомнений не было - кубик не светился.
       Брант вылез из каменной коробки. Нико, захватив факел, ушел, но недалеко. Ориентируясь по отсветам, один раз упав, Брант догнал его.
       - Нашел, чего искал? - спросил тактичный Нико, понятия не имевший, что именно ищет здесь Брант, зачем долбает стены киркой, но думающий, что это Бранту для чего-нибудь да нужно.
       - Да, - сказал Брант. - Но мы, кажется, опоздали. Пойдем посмотрим, что там делается на свете белом.
       На свете белом шел мокрый снег. Несмотря на это, и несмотря на поздний час, на улицах наличествовало какое-то непонятное движение. Люди куда-то спешили - не ночные грабители, не ранние фермеры, а просто люди, разных сословий и возрастов, обыкновенные, которым в это время полагается спать и видеть сны о том, как они вдруг разбогатели и ходят пьяные и веселые.
       Брант снова проверил кубик. Нет, света не было. Он сравнил ленты - ту, которую нашел, с той, что была продета сквозь поммель.
       - Храм, - сказал он. - Храм Доброго Сердца. Бегом.
       Они побежали, Брант быстро, Нико хромая и прося обождать.
       Двери Храма были открыты настежь. В Храме толпились люди. У всех у них был такой вид, как будто они собрались в далекий поход по спешному делу и зашли сюда только на минуту и из-за этого неловко себя чувствуют. Брант прошел в служебные помещения, а Нико, сказав, что он останется поговорить с людьми и выяснить, что происходит, присел на одну из скамеек в главном зале, недалеко от алтаря, положил голову на руки, и уснул.
       Дверь в кабинет Редо оказалась незапертой. Брант вошел и ничего не увидел - было темно. Наощупь он прошел к ящику со свечами, наощупь нашел огниво.
       Редо лежал распростертый на полу посередине кабинета. Брант кинулся к нему и присел рядом. Редо дышал, но хрипло и с усилием. Брант бросился к столу, схватил кувшин с водой, и прыснул Редо в сине-черное от синяков и засохшей крови лицо.
       Редо открыл один глаз. Второй открываться отказался, заплыл.
       - Что с вами? - спросил Брант. - Вы видите меня? Слышите? Где Шила?
       Редо закряхтел, застонал, и принял, не без помощи Бранта, сидячее положение.
       - Шилу увезли, - сказал он сипло. - Фокс и охрана.
       - Вы им сказали, где она прячется?
       - Еще чего, - сказал Редо, поводил языком во рту, и выплюнул передний резец. - Сами нашли. Нашли, увезли, а потом Фокс вернулся, чтобы мне об этом сообщить. Ну, не специально для этого. Ему нужно было отпустить двух заблудших, которые меня тут держали.
       - Как держали?
       - За руки. Чтобы я не упал или не убежал. Город эвакуируется. Фалкон и воинство ушли первыми. Фалкон решил, видимо... Да?
       - Да. Фрики тоже нет. Вам нужна помощь?
       - Помогите мне подняться на ноги.
       Брант осторожно взял Редо под мышки и поднял. Редо постоял, опираясь на Бранта, а потом попробовал постоять сам. Получилось.
       - Чего уж теперь, - сказал он мрачно. - Теперь уж ничего. Теперь придет Лжезигвард и все будет либо лучше, либо хуже, либо также. Жена, как увидит меня с такой мордой, сразу уедет к теще. Она все терпела, и нищету, и насмешки, но такой морды... - он взял у Бранта свечу, неуверенно подошел к столу, и зажег трясущейся рукой все свечи в канделябре, шипя от боли. Отдав свечку Бранту, он двинулся к зеркалу, висевшему возле камина, и внимательно рассмотрел свое лицо. - ...да, с такой мордой ей лучше на глаза не показываться. Как есть уголовник. Надо сперва подлечить морду, а уж потом домой идти. Сколько ж такая морда лечиться будет? Ого. Долго. Месяц, наверное, а может и год. Брант, у вас была когда-нибудь такая морда?
       - Не припомню, - сказал Брант, мрачно глядя на Редо.
       - Да, такое лучше не запоминать, - согласился Редо. - Честно говоря, я не думал, что Фалкон оставит город. Наверное, очень большие силы идут из Кронина. Возможно, вперемешку со славами. Только бы не артанцы.
       - Боитесь артанцев?
       - Нет, боюсь, что тогда все население убежит. Славы, конечно, тоже не подарок. Но все же. Неизвестно еще, кто лучше - славы или ниверийцы. Я никогда не видел, как выглядит захваченный город, и как ведут себя захватчики. Слышал всякое, а видеть - не видел. А вы видели?
       - Вам нужно отдохнуть, - сказал Брант.
       - Да, - согласился Редо. - Отдых - великое дело. Очень способствует развитию мысли. Если бы все все время отдыхали, мысль развилась бы до вселенских размеров. Беда в том, что, похоже, никто никогда у нас не отдыхает, каждый все время чем-то занят, поэтому и мысль не развивается совершенно. Это просто напасть какая-то - идешь, бывало, по улице, смотришь на народ - нет, не развивается мысль. Щеки иногда развиваются у тех, кто много ест, а мысль нет. Идите домой, Брант. Идите и отдохните. А там видно будет.
       Он вдруг выронил свечу и стал падать на спину. Брант подхватил его и осторожно уложил на пол.
       - Я, вроде бы, умираю, - сказал Редо.
       - Вам нужен лекарь, - сказал Брант намеренно твердым, суровым голосом.
       - Не думаю, что он мне поможет. Идите, Брант, идите. Я... это...
       Он потерял сознание.
       Брант прокусил себе губу до крови. Он ничего не сказал Редо, ничем не поделился - просто передал ему Шилу с рук на руки. И вот Редо умирает, а Шилы нет. Их кто-то видел, как они входят в Храм, или неуемная Шила имела глупость показаться здесь на людях. Дура! Стерва! А он, Брант - подставил человека. И человек этот сразу согласился и не задавал вопросов. Но что же делать?
       Он разорвал на груди священника рубашку. Да, ничего не скажешь. И сказал бы, да нечего. Лекарь? Лекарь. Да, нужен лекарь.
       В главном зале уже никого не было. Очевидно, люди сочли, что провели здесь достаточно времени, и отправились по неотложным делам.
       За все время в Астафии Брант ни разу не встретил ни одного лекаря и не знал, где их искать. Неожиданно он вспомнил, что проститутки часто обращаются к лекарям в силу разных недомоганий, имеющихся у них как следствие образа жизни. До Улицы Святого Жигмонда было три квартала.
       Город не то чтобы паниковал, но находился в состоянии сосредоточенного возбуждения. Все куда-то бежали и что-то или кого-то искали, и, очевидно, не находили. По улицам катились повозки, нагруженные скарбом.
       Улица Святого Жигмонда была вся в движении, но проституток нигде не было видно. Брант пробежал квартал, и в следующем квартале ему попалась одна, стоящая безучастно у стены, явно артанского происхождения.
       - Мне нужен лекарь, - сказал ей Брант. - Человек умирает. Вот тебе десять золотых, скажи, где найти лекаря.
       - Лекарь уехал, - сказала она. - Пойдем, я тебя успокою, а то ты очень кричишь.
       - Некогда мне, - сказал Брант. - Некогда! Лекарь! Эй, люди! Мне нужен лекарь! Кто-нибудь знает, где здесь живет лекарь?
       На него никто не обращал внимания.
       - Успокойся, - сказала проститутка. - Скоро нас всех убьют. Придут кронинцы и славы, и всех перережут. Напоследок хотелось бы сделать доброе дело. Пойдем.
       Брант дико посмотрел на нее. Какая-то она была вся совершенно спокойная, особенно на фоне остальных жителей и его самого - грустная и уверенная. И очень некрасивая.
       Неожиданная мысль пришла ему в голову.
       - Ты веришь в Создателя? - спросил он.
       - По разному, - сказала она. - День на день не приходится. Вообще-то я верю в... мне положено верить...
       Брант почувствовал чью-то руку у себя на поясе и автоматическим движением поймал запястье. Оно оказалось очень тонким. Он посмотрел - мальчишке было лет двенадцать.
       - Пустите, господин мой! - закричал мальчишка. - Пустите, вам говорят! Не трогайте меня! Я вам ничего не сделал!
       - Ты хотел украсть у меня кошелек.
       - Нет, не хотел.
       - Не рвись, - сказал Брант. - Не рвись! Слушай. Да не рвись ты! Ты мне нужен. И ты тоже, - сказал он проститутке. - Вы мне оба нужны. Это не займет много времени. Час или два. Я вам заплачу. Обоим. Сколько скажете, столько и заплачу. Слышите? Пойдемте со мной. Прямо сейчас.
      

    ***

       Сейская Темница была настолько переполнена, что к Комоду в пещеру-камеру на втором нижнем уровне, находящуюся на некотором расстоянии от остальных, за поворотом, посадили еще одного человека - не прямо с улицы, свежеарестованного, но проведшего здесь несколько дней. Заключенных сортировали как попало и не слишком учитывали.
       Комод был не то, чтобы очень рад соседу, но поначалу как-то оживился, вышел из апатии, и даже предложил поделиться с ним скудной едой, которую ему доставили час назад - сырой хлеб, вода, и немного свекольного сахара. Сокамерник оказался никем иным, как купцом Бошем, тем самым, что совсем недавно собирался строить доходный дом для богатых на месте снесенного Храма. За время ареста и сидения в темнице он очень похудел и побледнел, и совсем упал духом. Комод пытался с ним заговорить, и вскоре ему это удалось.
       Купец жаловался на злосчастную судьбу, вспоминал, какой он был всемогущий несколько дней назад, обижался вслух, падал духом еще ниже, говоря, что теперь уж все равно, и в конце концов поведал причину своего ареста. Оказалось, что сын его, собиравшийся стать храбрым воином и сражаться под знаменами Фалкона, проявляя доблесть, подслушал разговор между Бошем и каким-то купцом-южанином, в котором упоминался Фалкон. Терминологии сын не уловил, но понял, что разговор ведется в недоброжелательных тонах, и поспешил, как истый патриот, во дворец, где попросил свидания с любым из руководителей охраны. Руководитель принял донос к сведению, записал показания и адрес, и вскоре за Бошем пришли. Сына его похвалили, пожали ему руку, и отпустили гулять. Особняк перевернули вверх дном и конфисковали, выставив там охрану. Сына обратно уже не пустили. Теперь он, наверное, жалеет о содеянном, ибо куда ему деваться? Соседи его к себе не пустят - сын опального купца никак не подходит на роль желанного гостя. В дом для беспризорных детей он не пойдет, поскольку там такие звери живут, что никому не пожелаешь. Где он теперь, глупый щенок - шляется, небось, по улицам, милостыню просит, а какая нынче милостыня? В Создателя никто не верит, и всем, кто просит милостыню, говорят - иди работай!
       Комод слушал всю эту чушь и не знал, что лучше - одиночество или причитания сокамерника. Он ждал прихода охранников, ждал суда, прикидывал возможность казни без суда, надеялся, что, может, ему принесут яд, пытался писать плохим пером на скверной бумаге письмо Фалкону с уверениями в преданности - словом, не находил себе места. А тут еще этот зануда, который хочет все время говорить, и только о себе и о своем сыне, которого он нисколько не винит, нет, не винит, ибо обстоятельный купец должен все предвидеть, все возможности, и быть значительно осторожнее - это же первый закон для деловых людей, первейшее дело!
       Купец уснул, а когда проснулся и начал было причитать снова, Комод вдруг пересел к нему и сказал, делая круглые глаза, -
       - Шшш! Тихо.
       В коридоре-тоннеле послышались шаги. Где-то отодвинули решетку. Раздались приглушенные крики. Потом опять открыли решетку, уже другую, ближе. Опять крики.
       Купец Бош повертел головой, сел, глаза его наполнились ужасом. Комод поразмыслил, облился холодным потом, посмотрел вокруг, и поспешно задул свечу.
       Опять шаги, опять лязг замков, опять крики - умоляющие, истеричные. Да тут же всех подряд просто убивают, подумал Комод. Батюшки, батюшки. Почему? Может, в городе что-то случилось? Вот, опять, совсем близко! Отодвигают решетку. Крик. Треньканье тетивы! Да, заключенных пристреливают. Всех подряд? Или нет?
       - Эй! - раздался голос в коридоре. - С той стороны все?
       - Да! - откликнулись сразу два голоса.
       - А здесь проверил?
       - Да, все нормально.
       Комод и Бош затаили дыхание. Голоса раздавались совсем близко.
       - Ну, что, идем? - сказали в коридоре.
       - Да пошли, вроде все, - ответили ему.
       Загремели сапоги по утрамбованной глине. Голоса и шаги удалялись. Удалялись. И пропали.
       - Что это было? - шепотом спросил Бош.
       - Не знаю, - сказал Комод. - Наша пещера за поворотом. Может, нас не заметили.
       - Хорошо бы, если так.
       Комод прислушался. Во втором нижнем уровне стояла абсолютная тишина. Даже крысы не шуршали и не бегали.
       На всякий случай Комод подождал - так долго, как только смог, примерно четверть часа, после чего он нашарил огниво и зажег свечку. Сунув лицо меж прутьев решетки, он сказал сценическим шепотом, -
       - Эй! Хо! Есть кто-нибудь?
       Никто не отозвался.
      
       ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. В КРОНИНЕ.
      
      
       Устроив себе кабинет в восьмиугольной башне на крыше ратуши, предварительно выселив из нее мэра, Зигвард занимался делами управления, вернее, пытался заниматься, а ему мешали. Об этом ему когда-то рассказывал Кшиштоф. Взяв власть в Висуа, брат Забавы едва не потерял ее в первую же неделю, и дело было вовсе не в повстанцах, заговорщиках, или дворцовых интригах - нет. Новая власть едва не захлебнулась в лавине доносов.
       Тоже самое происходило теперь в Кронине. Убедившись, что в городе действительно произошли перемены наверху, сперва чиновники, а затем и частные лица, начали писать доносы друг на друга и заваливать ими новое правительство. Зигвард нанял дюжину секретарей, но вместо того, чтобы заняться сортировкой доносов, отделяя глупость от действительно стоящих предупреждений, секретари стали писать доносы сами.
       Излюбленной темой доносов было то, что в последующие века называли коллаборационизмом. Понятно, что живя двадцать лет под властью узурпатора, невозможно так или иначе с ним не сотрудничать - хотя бы просто платя налоги. Таким образом, в коллаборационизме был замешан весь город и окрестности. Поскольку всем жителям Ниверии вменялось прославлять Фалкона при каждом подходящем случае, а такие случаи предоставлялись им каждый день, начиная с момента пробуждения в собственной постели - само по себе случай вполне подходящий - коллаборационизм был налицо. Некоторые доносы так и начинались - "Все эти двадцать лет имярек прославлял узурпатора". Иногда писали "узурпера" или "зупетера" - кто как слышал и понимал, но сути дела это не меняло.
       Были и серьезные обвинения.
       "Всячески препятствовал приходу законной власти и намерен заняться саботажем теперь".
       Или -
       "Намеренно переиначил цифры, дабы законная власть, которую мы все с таким нетерпением ждали, потеряла все свои средства".
       Или -
       "Открыто объявил о своих планах убить законного нашего любимого Великого Князя и всех членов его министрации".
       Или -
       "Пекарь Бубло страшный человек. Он свел в могилу двух жен, все его сыновья стали преступниками, а дочери проститутками, он и до вас, князь, доберется, вот увидите, и лучше бы вам его остановить, пока не поздно. А хлеб он печет очень черствый, а цену заламывает такую, что хоть плачь, а у меня и так семья большая".
       Зигвард читал это послание к концу дня, уставший и начинающий звереть от проявлений человеческой низости, и только поэтому оно его не рассмешило. Врет наверное, подумал он, наверняка не очень большая у него семья.
       Поимка разведывательного отряда и радость фалконовых приспешников по этому поводу дала возможность славскому десанту пройти незаметно в юго-восточном направлении. Шпионы Фалкона следили за Северной Дорогой, и, расслабившись, пропустили марш-бросок. Прискакавший из Изумрудного Леса славский курьер доложил, что войско Князя Гленна остановилось.
       Зигвард отдал приказ поднимать войска в поход и два дня подряд, бросив все, воодушевлял воинов пламенными речами. Войска выступили под управлением своих военачальников, получивших от Зигварда подробные инструкции, а сам Зигвард остался на некоторое время в Кронине, рассчитывая догнать воинов через день. Под вечер, походив по городу и поразглядывав население, он уединился в кабинете, где намеревался провести ночь. То есть, он думал, что уединяется. На самом деле он был в кабинете не один.
       Вообще-то ничего сложного в управлении захваченной территории нет и много времени не отнимает. Как в любой другой сфере человеческой деятельности, предполагающей контроль над большим количеством ближних твоих, собственно работа - то есть получение информации, составление приказов, произнесение речей и закулисные интриги не занимают у расторопного политика больше трех часов в день, и частенько случаются дни, когда можно ограничиться четвертью часа. Остальное время политик посвящает либо бессмысленным публичным появлениям (если не амбициозен, но лишь тщеславен), либо просто исчезает из поля зрения - шляется мирно по бабам, или читает художественную литературу, или занимается серьезным делом - археологией, к примеру, но это редко бывает, ибо политики, большие и не очень, люди в основном весьма несерьезные.
       Политики, не созданные, чтобы править, очень быстро стареют - из-за совокупности ежедневного многочасового вынужденного безделья и непомерной ответственности, возложенной на них, которую, сколько не бездельничай, все равно ощущаешь. В большинстве случаев комбинация эта приводит их к ощущению абсолютной безысходности, из-за которого быстро изнашиваются и ум, и тело, а душа замыкается на себе самой.
       Все это Зигвард понял только в Славии, когда понаблюдал за действиями Кшиштофа и сам начал принимать политические решения. Мог бы и раньше понять, но Фалкон, в пору их общения, никогда не подпускал Зигварда к себе слишком близко.
       Он решил не тушить свечу, чтобы весь город видел освещенное окно в восьмиугольной башне и знал - правитель бодрствует всю ночь, заботясь об их благе.
       Сдернув портьеру с одного из окон, Зигвард разложил ее на полу. Второй портьерой он намеревался укрыться. Портьера, закрывавшая дверь, понравилась ему больше других - она была зеленая, а не бордовая. Рванув ее вниз, Зигвард оказался лицом к лицу с сыном своим Буком, которого не видел семнадцать лет.
       Зигвард отскочил, а Бук шагнул вперед.
       - Здравствуй, отец, - сказал он спокойно. - Рад тебя видеть в добром здравии.
       К отцовским своим чувствам Зигвард относился так же легкомысленно, как ко всему остальному в жизни. Возможно поэтому те из его детей, которые проводили с ним время, любили его больше, чем дети обычно любят отцов. Бук был единственным сыном, которого Зигвард честно пытался воспитывать - в соответствии с устоями и теориями эпохи. Когда Бук родился, Зигвард был очень молод и неопытен, и многое воспринимал по-подростковому серьезно, включая отказы юного Бука следовать его наставлениям. Возможно поэтому существовала между отцом и сыном стойкая неприязнь, которую, как теперь оказалось, нисколько не уменьшили семнадцать лет разлуки.
       Зигвард был неприятно удивлен видом своего сына. Бук, всегда склонный к полноте, был теперь неприлично, невежливо толст. Пороки и время уточнили неприятные черты его лица, а приятные размазали. Капризная нижняя губа казалась вдвое больше верхней.
       - Я тоже рад тебя видеть, - сказал Зигвард, пытаясь вспомнить, куда он положил меч. - С чем пожаловал?
       - С известиями, - сказал Бук. - И с просьбой.
       - Езжай обратно, - откликнулся Зигвард. - Все нужные мне известия уже получены, остальные будут меня только раздражать, а просьб никаких в данный момент я выполнять не намерен.
       Бук сразу все вспомнил. Его отец совершенно не изменился за все это время.
       - Я не шучу, - сказал он.
       - Я тоже не шучу. Мы не виделись много лет. Я тебя помню прыщавым угрюмым подростком. Ты приезжаешь тайно, вламываешься без доклада, прячешься за портьерой, показываешь мне постную морду, и говоришь, что у тебя какие-то известия и просьбы. У меня есть для тебя известие - главный здесь я. И есть просьба - убирайся обратно к Фалкону. Когда мне будет нужно, я за тобой пришлю.
       - Хорошо, - сказал Бук, вскипая. - Хочешь оставаться Лжезигвардом, оставайся. Спасибо за прием.
       Он круто повернулся и шагнул к двери.
       - Не надо так спешить, мальчики, - раздался мелодичный с хрипотцой голос из другого конца кабинета.
       Зигвард стремительно обернулся. Бук тоже.
       Аврора была хороша. Надменной походкой прошествовала она через помещение и остановилась перед Зигвардом. Узкое запястье, гордо откинутая голова, блестящие глаза.
       - Вы сейчас ненавидите друг друга, - сказала она томно. - Оно и понятно. Поссорились перед расставанием, и все это время копили друг на друга злость. Вот оно и сказывается. Вам нужно провести вечер вместе, в женском обществе, и чтобы было хорошее вино.
       Зигвард посмотрел на стол. Там недавно стоял колокольчик, чтобы звать - секретаря или охрану. Теперь колокольчик отсутствовал.
       - Что вам тут нужно? - спросил он, ни к кому не обращаясь.
       - Мы призраки из прошлого, - откликнулся третий голос, и Хок вышел из-за портьеры на свет. - Мы пришли вам служить, Великий Князь Зигвард, славный Конунг Ярислиф, если, конечно, вы нас примете. Нам больше некуда пойти. Здесь ваш сын, многократно вас предавший, здесь я, собиравшийся вас убить, и здесь Аврора, причастная ко многому.
       - А что с охраной?
       - Ваша охрана временно выведена из строя, - сказал Хок. - Кстати говоря, не знаю, чему вы научились в Славии, но с такой охраной вы долго не продержитесь. Легкомыслие, наверное, свойственно великим политикам - оно обезоруживает. Но Фалкона легкомыслием не проведешь. Он будет терпеливо ждать удобного случая. Вы можете отобрать у него столицу, можете загнать его в угол, можете публично его унизить, а он будет ждать, временами расчесывая волнистые свои волосы. И как только вы повернетесь к нему спиной, арбалетная стрела угодит вам точно между лопаток.
       Помолчали.
       Зигвард обошел стол и сел в кресло.
       - Так что же замышляет старина Фалкон? - спросил он вежливо.
       Бук и Аврора переглянулись, а Хок улыбнулся.
       - Совсем другое дело, - сказал он. - Сейчас мы вам все расскажем.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. НАКЛАДКА ВЫШЛА.
      
      
      
       Кроме Бука, всех участников заговора, включая осведомителей, Бука, арестовали, погрузили в армированные кареты и под конвоем отправили в Теплую Лагуну. Их нужно было поберечь до победного дня, когда войска мятежников будут разгромлены и в Астафию вернется законное правительство. Только тогда можно будет публично судить и казнить негодяев и подлых предателей, подготовивших и организовавших приход самозванца.
       С Сейской Темницей разбираться было некогда - две трети заключенных просто застрелили, а трупы вывезли за город и спешно закопали, использовав для этой цели тот самый разведывательный отряд. Членов разведывательного отряда убили и закопали там же.
       Наиболее ценные вещи вынесли из княжеского дворца и погрузили на обозы. Также на обозы погрузили всю библиотеку особняка Фалкона. Обозы отправились на юг.
       Золотой запас изъяли и выкопали, и тоже увезли, но не в Теплую Лагуну, а куда-то по соседству, под строжайшим секретом.
       После этого члены Рядилища, охрана, войско, и сам Фалкон покинули город.
       Разгул и разгром начались сразу. Как гиены, почуявшие слабеющего зверя, как крысы, осознавшие, что сопротивления не будет, как волки, уловившие запах погасшего костра - криминалы открыто вышли на улицы.
       Прохожих останавливали подряд, не стесняясь. В дома стучались, и если дверь не открывалась достаточно быстро, ее высаживали. Жен и дочерей насиловали при мужьях и отцах. В таверны заходили, заставляя кого попало подносить и готовить. Население, привыкшее к повседневному страху, теперь испытывало ужас, к которому не привыкают.
       Тут же образовались банды, группировки, отряды и, путем смертоубийства и выявления былых заслуг, выдвинуты были лидеры, понимающие, что хаос должен быть так или иначе приостановлен, хотя бы постепенно. По здравому размышлению, самые горячие головы в течении нескольких дней должны были либо одуматься, либо погибнуть, о чем их и предупредили. Город поделили на зоны, и в каждой из них, прежде чем идти на дело, лихие люди обязаны были сообщать об этом лидеру зоны.
       Имели место несколько попыток ограбить Храм Доброго Сердца. К счастью, попытки эти были несерьезны - не вера, но суеверие, останавливали большинство воров и быстро присоединившуюся к ним чернь.
       У менее суеверного меньшинства были другие препятствия. Двери Храма, когда они запирались, можно было пробить только тараном. Окна первого уровня находились на слишком большой высоте, чтобы можно было через них незаметно проникнуть в Храм, а люди, творящие негодяйство, любят тайну и с опаской относятся к публичности. Попытки были сделаны, когда чернь пыталась стучаться в двери под видом нуждающихся в общении с Создателем прихожан. Двери отпирались, и на пороге возникала внушительная фигура Бранта с мрачным, бледным лицом и с мечом в руке. С холодной вежливостью Брант осведомлялся, по какому поводу явились в Храм визитеры. Он впускал их, когда они говорили, что им нужно помолиться о грехах, и снова запирал двери. Строгое полуосвещенное помещение и присутствие Бранта производило должное впечатление. Те, кто действительно пришел молиться - молились, остальные тоже молились, либо делали вид, и, выждав некоторое время из приличия, просили их выпустить. Один из визитеров, профессиональный вор, все-таки полез в служебные помещения в надежде найти либо религиозные атрибуты, одним из составных компонентов которых было золото, либо собственно сундук, содержащий казну Храма. Найдя какую-то боковую дверь и почему-то решив, что именно она и ведет к сундуку, он зажег свечу и начал спускаться по узкой лестнице в подземный уровень, как вдруг поскользнулся и рухнул в пролет, и очень больно упал на каменный пол, подвернув ногу и вывихнув руку. Преследуемый суеверным страхом, невразумительно крича и паникуя, он поспешил обратно и взвизгнул, найдя дверь запертой. Отчаиваясь, он замолотил в нее кулаками, ожидая неминуемой кары, скорой смерти, и вечных страданий в аду. Через несколько минут дверь открылась и Брант, ухватив негодника за шиворот, выволок его в коридор.
       - Ой, спасибо, ой, родненький, выручил, ой, убереги меня! - кричал вор.
       - Тише, - сказал Брант. - Это Храм, а не Форум, воплями здесь популярности не наживешь. Что ты там делал, внизу?
       - Покарает меня Создатель! - заскулил жалобно вор. - Иду себе по лестнице, никого не трогаю, вдруг три ступеньки пропали! И я в эту дыру - хлоп, да об пол бах! Ой, пропал я, ой, погубил душу!
       Брант заглянул. Все ступеньки, вроде, были на месте.
       - Нет! - закричал вор. - Не ходите туда! Я молиться буду, прощение вымаливать!
       - Хорошая мысль, - сказал Брант. - У меня есть для тебя одно дело.
       - Нет, ни за что! Воровать больше никогда не буду, не просите, лучше убейте меня здесь, сразу!
       - Никто тебя воровать не заставляет. А хочешь прощение заслужить - идем со мной. Тут человек умирает, ты нам нужен, чтобы его спасти, либо помолиться за упокой души.
       Брант повел притихшего вора в кабинет Редо, куда ранее он с одного из верхних уровней приволок кровать и белье. Редо был в сознании, но двигаться не мог. Мальчишка и проститутка, сидя рядышком у кровати, молчали.
       - Это еще кто? - слабо спросил Редо. - Уберите его, и так тошно. Вор небось какой-нибудь?
       - Вам, Редо, изменяет ваше милосердие, - заметил Брант. - Все мы дети Создателя. Да не пищи ты так! - рявкнул он на скулящего вора. - Что у тебя с плечом?
       - Вывернуто, господин мой, как есть вывернуто!
       - Стой. Не двигайся. Не двигайся, тебе говорят!
       Брант стащил с вора куртку и, игнорируя невразумительные протесты, разорвал ему рубаху на плече. Теплого белья под рубахой не оказалось.
       - Как же ты не мерзнешь? - спросил Брант, осматривая плечо.
       - Привыкшие мы, - сказал вор жалобно. - Ой!
       - Не шевелись. Это просто вывих. Сейчас будет какое-то время больно, а потом пройдет. Не шевелись.
       Взявшись за ключицу и предплечье вора, Брант резким движением вправил ему сустав. Вор дико завыл и заплакал.
       - Не ной, - сказал Брант. - Посиди вон на стуле. Видишь третий стул, свободный? У кровати? Посиди. Я тебе сейчас выпить принесу.
       Он ушел в кладовую.
       - Я тоже вор, - сказал мальчик. - Ничего в этом плохого нет. Все говорят, что это плохо, а на самом деле это не так.
       - Воровать нехорошо, - заметила проститутка.
       - Не говори так, дитя, - сказал вор. - Ай, как болит, как болит... Не говори так. Не знаешь.
       - Когда у тебя ничего нет, а у других есть, воровать справедливо, - сказал мальчишка.
       - Это тем, кто ворует справедливо, - наставительно сказала проститутка, обнаруживая материнские инстинкты, - а тем, у кого ворует - как? Вот ответь, какого им? А?
       - А у них еще есть. Я ж не все у них ворую, так, мелочь какую-нибудь.
       - Не говори так, ой, не говори, - сказал вор. - Когда ты так говоришь, это очень плохо. Лучше уж молча воровать. Нет, воровать я больше не буду. Темнота, и трех ступенек как не бывало. Только что были, а потом - раз и нету.
       - Потише нельзя ли? - спросил Редо. - Воровать нехорошо.
       - Почему же? - спросил мальчик.
       - Потому что нехорошо, - отрезал Редо. - Глупо, да и поймать могут. Не кричите вы так все, у меня в голове эхо.
       Брант вернулся с кувшином браги и кружкой.
       - Значит, так, - сказал он, наливая вору в кружку. - Сидишь вместе с ними, - он кивнул на мальчика и проститутку, - и молишься за спасение и выздоровление. Мне нужно кое-куда сходить. Если вернувшись я тебя здесь не найду, я тебя потом из-под земли достану и опять вывихну руку, которую только что вправил, а потом сверну шею и вправлять не буду. И зубы выбью, которые еще остались. Понял, мурло?
       - Понял. А он умирает, да? - спросил вор, с опаской поглядывая на Редо.
       Брант тоже посмотрел на Редо.
       - Не знаю, - сказал он. - Я не лекарь. Лекари все сбежали. Ты! - обратился он к мальчишке. - Оставляю тебя здесь как главного. В Храм никого не пускать, и к дверям не подходить. Пойдем, запрешь за мною вход.
       Они прошли через молельный зал к главным дверям.
       - А обратно как? - спросил мальчишка, уяснив, какие засовы главного входа куда нужно поворачивать.
       - Обратно есть другой вход, о котором знаю только я, - сказал Брант наставительно.
       Дом на улице Плохих Мальчиков пытались взять штурмом только один раз, уяснили, что он очень хорошо охраняется, и, оставив раненых на произвол судьбы, больше не совались.
       Брант открыл дверь своим ключом и очень удивился, найдя в гостиной Нико в окружении десяти воинов, молча лакающих вино.
       - Вы - Брр... Брант? - спросил один из воинов, плеснув на стол.
       - Все может быть, - сказал Брант, прикидывая возможные пути к отступлению. - А вы - не Брант?
       - Я н... не Брант, - подтвердил воин серьезно.
       - А зачем вы Нико связали? - спросил Брант.
       - Он неу... неусидчив очень, - объяснил воин. - Вот ч... что, Брант. Нас прислала сюда ваша ммм... матушка. Сказала, что в... вы можете согласить... согласиться ехать с нами доб... добровольно, но ййй... если нет, мы вас насильно от... отвезем.
       Он не был пьян, просто заикался.
       - Куда это? - спросил Брант.
       - К ней. В... войска продвигаются в юж... ном... напп... направлении. Это такой стратегический прием. Перр... перестаньте смотреть на окно. И дд... даже не дд... думайте убе... убегать! Сам Фалкон обеспокоен, он хочет в... вас видеть, вас в... везде искали перед отъездом из города. Уд... удивительное дд... дело - конспирр... раторов находят в считанные часы, а л... лояльный человек к... к... как в в... оду канул. Где это вы б... были все это время?
       - В следующий раз я вас обязательно оповещу, - сказал Брант. - Оставьте ваше имя и адрес.
       - В... в... нн... - сказал воин.
       - Легко вам говорить! - заметил Брант.
       Некоторое время воин смотрел на него, нахмурясь.
       - Ну что ж, п... пойдем, господа мои, ч... что ли? - сказал он.
       - Я бы оказал сопротивление... - сказал Нико.
       - Хват... хватит болтать.
       - Я бы...
       - Я ск... сказал - хватит!
       - Я бы оказал сопротивление, но я очень пьян, - высказался Нико. - Когда я протрезвею, я окажу сопротивление.
       - Д... да, непременно окажите, - одобрил воин. - Я напп... напомню.
       Профессионалы, подумал Брант. Матушкины друзья и соратники. Десять человек.
       - Там на улице два трупа лежат, - сказал он. - Ваша работа?
       - Мы их пррр... просто оглушили, - заверил его воин. - Если уд... удача их посетит, н... небось очух... аются. Впрочем, эт... о несущественно.
       Лошадей своих воины, оказывается, привязали в двух кварталах от дома Риты. Это была военная хитрость - чтобы Брант не догадался, что его ждут. Наличествовала также карета. Улица была широкая, светило солнце, и нырнуть в подворотню не представлялось возможным.
       Что ж. Это более или менее соответствовало планам Бранта, уверенного, что Фалкон содержит Фрику и Шилу где-то подле своей эгрегической персоны. Вот только умирающего Редо не хотелось оставлять вместе с Храмом на произвол судьбы. Да. Что ж. Оставлять нельзя. Значит, он попытается сбежать при первой же возможности и вернется в Астафию. Да? Да. Наверное именно так и следует поступить. А пока что нельзя давать этим ухарям повод его связать, как они связали Нико.
       Карета и отряд проследовали вдоль набережной, перевалили через Кружевной Мост, и по прямой устремились на юг.
       - А где служанка? - спросил Брант, недовольно глядя на связанного Нико и воина, сидящего с ними в карете.
       - Спохватился! - сказал Нико мрачно.
       - Нет, правда?
       - К родичам уехала в деревню, - сообщил Нико. - Уж дней пять как.
       - Чего это она?
       - В положении она.
       - В каком еще положении?
       - Дурак, - резюмировал Нико.
       - Ага, - сказал Брант. - Ну, стало быть, я не спрашиваю, кто отец.
       - Я тоже не спросил, - Нико кивнул. - Может я, может ты, может еще кто-нибудь. За всеми не уследишь. Если я, то это хорошо, настоящий воин вырастет. Она баба крепкая.
       Сидящий с ними воин хихикнул.
       Галопом пролетели они окраину и неожиданно остановились. Воин отодвинул занавесь и выглянул.
       - Чего там? - зычно спросил он.
       Ему не ответили. Он открыл дверцу и выпрыгнул. Брант выпрыгнул за ним и уже хотел было броситься вниз по склону, когда сообразил, что на юг от Астафии никаких склонов вроде бы быть не должно. Склоны на севере. Он обернулся. Да. Там, откуда они прибыли, никакой Астафии не было, а была дорога, ведущая к дому Базилиуса. А прямо по ходу хорошо был виден шпиль Храма Доброго Сердца.
       Вот это да, подумал Брант. Новое заклятие! Или это старое не размылось, а просто переместилось? На кого? Неужто на меня? Может, на Нико?
       Восемь воинов сидели неподвижно в седлах, глядя вперед. Воин на облучке озирался, разглядывая пейзаж. Воин, стоящий возле кареты, чесал у себя за ухом. Брант сунул руку в карман и вытащил кожаный мешок. Кубик не светился.
      

    ***

      
       Уличные певцы, специализировавшиеся на пении возле таверн, спешно разучивали любимую песню всех воров и разбойников. Впервые нелепые слова и примитивная мелодия этой песни зазвучали в профессиональном исполнении.
       Блистаствует солнце, и пахнет ромашка,
       И щупает ветер соски у грудей,
       А храбрый наш Максвел по прозвищу Пряжка
       Невиданных парень достигнул высей.
      
       Далее в песне говорилось, что храброму легендарному Максвелу, королю всех разбойников, попался на пути некий князь, который, конечно же, был совершенная какашка (не уточнялось, почему), но Пряжка, проявляя доблесть, порвал ему рубашку, дал ему в морду кружкой, и соблазнил его жену, схватив за нежную ляжку, и дочь, которая для рифмы стала грустной побирашкой, а потом ему пришлось посидеть некоторое время в каталажке, ибо жестокий судья напрочь отказался дать ему поблажку, а по возвращении на волю обнаружил он, что жену князь продал в рабство в Славию (в которой рабство было вот уже лет сорок, сделавшись нерентабельным, отменено, как и в других странах), а дочку определил в монастырь. Этого не мог стерпеть благородный Пряжка, и пошел давать князю нанашки, и убил его как дохлую кошку. Певцов щедро одаривали гуляющие.
      

    ***

      
       Редо лежал на спине, глядя невидящими глазами в потолок, и невнятно бредил. Странные видения возникали у него перед глазами, и он силился их описать вслух - и не мог. Он ощущал присутствие каких-то людей в комнате - мужчины, женщины и, кажется, ребенка, но не знал точно, кто они такие. Ему было не до них. Он пытался сконцентрироваться, но не помнил молитвенных слов, и вообще никаких слов, что-либо означающих, не помнил. Он не хотел умирать - в его жизни осталось много незавершенного, было ощущение начатой и невыполненной миссии. Кажется, женщина сказала, -
       - Его бы помыть, а то вон сколько кровищи.
       Кажется, мужчина ответил, -
       - Какая разница. Бедный мужик, смотри, какое лицо у него доброе. Не часто встретишь такое. У всех лица недоверчивые, подозрительные, чего-то все таят в себе, а у него вон какое.
       И, кажется, ребенок прокомментировал, -
       - А ну вас. Не люблю я причитаний. Брант велел молиться, вот и молитесь. Он все одно помрет, но хоть не под причитания.
       - А ты молитвы-то знаешь какие? - спросил мужчина.
       - Нет, - ответил ребенок. - Но молиться нужно, даже если не знаешь. Мол, пожалей его, Создатель.
       - Пожалей его, Создатель, - сказала женщина.
       Мужчина помолчал и сказал, -
       - Пожалей его, Создатель.
       Все внутри Редо возмутилось. Умирающий закрыл глаза, затем открыл их, и оглядел кабинет осмысленным взглядом. Его начало тошнить, но он не обратил внимания.
       - То есть как, - сказал он слабым голосом. - То есть, двадцать лет я тут надрываюсь, и это все, что вы можете сказать? Пожалей его, Создатель?
       Трое молчали, недоумевая.
       - Читать умеете? - спросил Редо.
       Мужчина и женщина смутились.
       - Я умею, - сказал ребенок.
       - Шкаф видишь? У окна? На нижней полке фолиант. Зеленая обложка. Принеси сюда.
       Мальчик принес фолиант.
       - Дубина, - сказал Редо слабым голосом. - Зеленая. Не синяя.
       Мальчик вернулся и принес другой фолиант.
       - Страница четыреста двадцать восемь, - сказал Редо. - Ищи. Нашел? С десятой строки читай, после каждых двух слов останавливайся, а эти пусть повторяют.
       Мальчик начал по слогам читать молитву. Мужчина и женщина, повторяющие за ним и, возможно, понимающие больше, прониклись, хоть и не сразу, простым торжественным текстом, не имеющим, казалось бы, никакого отношения к случаю Редо.
       Когда в кабинет стремительным шагом вошел Брант в сопровождении какого-то типа в длинном, как у публичного палача, балахоне, Редо был в полном сознании и даже время от времени пытался приподниматься на локте.
       - Нашел я лекаря, - сказал Брант. - Вот лекарь. Лечи его, - приказал он лекарю. - Хорошо лечи. Так лечи, как будто это ты сам. А то я тебе ухо отрежу и съесть заставлю. Будешь ходить со съеденным ухом.
       - Да, - сказал лекарь с опаской и покивал. - Ну-ка. - Он перевел внимание на Редо. - Дайте-ка я вас, эта, осмотрю... да.
       Он долго осматривал Редо, а тот, щурясь от боли в глазах, изучал его.
       - Понятно, - сказал лекарь, закончив осмотр. - Перво-наперво, стало быть, нужно пить настой из можжевельника. Я бы пустил кровь, но вы и так много крови потеряли, поэтому не надо пока. Сейчас мы вам дадим кое-какие снадобья, специальные. Их изобрел сам Тол по прозвищу Кудесник. Проверяли на заключенных Сейской Темницы, большинство выжило.
      

    ***

      
       Многие, пожелавшие в тот день выехать из Астафии, не смогли этого сделать. Положение изменилось к вечеру. Брант, решивший в одиночку посетить Базилиуса, смог пересечь черту города и доехал до дома астролога. Выслушав Бранта, Базилиус подумал и сказал что, возможно, заклятия Триумвирата меняют объект, или распространяются сразу на несколько объектов, становясь неустойчивыми, но не исчезают без следа и не исчезнут, пока Триумвират существует.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ. НОВАЯ ВЛАСТЬ И СТАРЫЕ СЛУГИ.
      
      
       На третий день Редо встал с кровати, самостоятельно налил себе журбы из принесенного Брантом кувшина, и с заметным удовольствием съел два атаса, чавкая из-за общей слабости.
       - Где это ваша жена пропадает? - спросил невзначай Брант.
       - В деревне она, - ответил Редо мрачно. - Недели две уже. К родичам уехала вместе с детьми. Город ей надоел, решила развеяться. И то сказать - на вольном воздухе, кругом природа, опавшие листья, осень. Пусть там пока поживет.
       - Что-то наши дамы полюбили деревенских своих родичей, - заметил Брант.
       Проститутка ушла куда-то по своим делам, решив, что миссия ее выполнена, а мальчик остался. Идти в разграбленный охраной и чернью дом ему не хотелось, а больше идти было некуда. В Храме его хотя бы кормили сносно.
      

    ***

      
       К полудню в город вошло кронинское войско. Некоторые из горожан снова пытались бежать из города, и на этот раз им удалось, но большинство осталось в Астафии и, мало по малу, обстановка нормализовалась. Великий Князь Зигвард, заняв свои прежние апартаменты в княжеском дворце, издал несколько спешных указов и организовал нечто вроде временной милиции. Лидеры криминалов посовещались и послали к Зигварду парламентера, наивно рассчитывая, что в обмен на гарантию строгого порядка на улицах, новый правитель поделиться с ними властью. Парламентера во дворце напугали до тошноты и отправили обратно с письмом и в сопровождении, на некотором расстоянии, нескольких воинов. Таким образом места сходок были выявлены. К вечеру большинство лидеров арестовали. В Сейскую Темницу, куда их собирались поместить, послали отряд с опытным полководцем во главе, который, не слушая подобострастные заверения оставшихся там узников, на глаз определял, кто за что сидит. Противники старого режима и посаженные по ошибке были отпущены на свободу, а профессиональных преступников оставили в Темнице. Не обошлось без ошибок - Комод, несмотря на уверения его сокамерника, купца Боша, что он, Комод, был правой рукой Фалкона, был отпущен, а сам Бош оставлен.
       Комод пешком пришел во дворец. Оборванного, грязного, его не хотела пускать охрана, но с помощью уверений, угроз, и обещаний ему удалось охранников уговорить. Беспрепятственно проследовал он в кабинет Зигварда, который сразу его узнал.
       - Вот и второй, - сказал Зигвард. - Вы плохо выглядите, старина. Вы, стало быть, решили перейти на мою сторону? Где это вы так извозились?
       - Я только что из тюрьмы, - сказал Комод.
       - О! Да вы впали в немилость, как и Хок! Воистину, Фалкон решил заменить все поколение соратников. Вам надо бы помыться и переодеться. Фалкон вас сильно обидел. Обещаю вам, что моя администрация будет более благодарной. Присаживайтесь.
       - Фалкон меня вовсе не обидел, - заявил Комод, не садясь. - Благодарность же мне нисколько не нужна. Я очень неблагосклонно отношусь к узурпаторам и заявляю вам, что никакие ваши предложения мне не интересны.
       Зигвард на мгновение потерял дар речи.
       - Комод! - сказал он наконец. - Это же я, Великий Князь Зигвард. А? Вы что, не узнаете меня?
       - Узнаю, - ответил Комод.
       - Какой же я узурпатор?
       Комод пожал плечами.
       - У вас как с головой, все нормально? - осведомился Зигвард.
       - Да, - ответил Комод. - Это у вас что-то. С головой. Я бы на вашем месте сейчас бежал бы без оглядки, куда угодно, хоть в Артанию. Вернется Фалкон, и вам не поздоровится.
       Зигвард поразмыслил над этим предположением. Действительно ли у Комода помутился разум, или же это какая-то игра? Из тюрьмы? А что, если это провокация? Фалкон и не такое умеет. На что он рассчитывает? Зигвард позвонил. Из внутренней комнаты в кабинет вошел Хок.
       - Комод, дружище, - сказал он, улыбаясь. - как тебе досталось! Ну, ничего.
       Он подошел к Комоду, намереваясь его обнять. Комод холодно смотрел на него.
       - Не забывайтесь, Хок, - сказал он. - С предателями отечества у меня дружеских отношений быть не может.
       Хок замер.
       - А? - сказал он.
       - Не люблю предателей, - продолжал Комод. - На протяжении своей карьеры мне приходилось иметь дело с разными типами людей, и среди них было очень много разного толка мерзавцев - безжалостных, жестоких врагов. Я говорил с ними по долгу службы - и со славами, и с артанцами. Мы ненавидели друг друга, примирить нас было невозможно, но во всех этих переговорах всегда наличествовал элемент взаимного уважения. Иное дело - предатели. Они всегда внушали мне отвращение. Не умею. Я вместо себя, если нужно было с ними говорить, посылал кого-то еще. Это мой самый большой профессиональный недостаток, но пересилить себя я не могу.
       - Тебя только что освободили из тюрьмы, - напомнил Хок.
       - И что же?
       - В тюрьму тебя посадил Фалкон.
       - Да.
       - Это, по-твоему, не предательство?
       - Не понимаю.
       - Фалкон тебя предал. Посадил в тюрьму. Предательство.
       - Какое же это предательство? - возразил Комод. - Возможно, меня оговорили, а может и нет. Может я, сам того не замечая, стал что-то предпринимать, что шло на пользу врагу. У Фалкона зоркий глаз, он такие вещи сразу замечает.
       Помолчали.
       - Фалкон - узурпатор, - сказал Хок.
       - Фалкон - Глава Рядилища, законным путем избранный на власть, - ответил Комод. - Он не предавал свою страну, не претендовал на трон, не убегал к чужим, когда становилось опасно. Законный правитель Ниверии - Великий Князь Бук. Фалкон не посягал на его власть.
       - Уже нет, - заметил Зигвард. - Бук перешел на мою сторону и всенародно признал меня правителем страны.
       - Значит, Бук тоже предатель, - парировал Комод.
       - Почему же, - возразил Зигвард. - Он просто признал законного повелителя.
       - Человек, живший под чужим именем в чужой стране семнадцать лет и бросивший свою страну на произвол судьбы не может считаться законным правителем. В таких вещах очень важен срок давности.
       - Вы идиот! - вскричал Зигвард, вставая. - За двадцать лет Фалкон превратил жизнерадостную, светлую страну в обитель страха и недоверия к ближнему!
       - Это, мягко говоря, не совсем так, - сказал Комод. - Но если и случалось что-то подобное кое-где, это было вызвано только лишь государственной необходимостью. Если бы не Фалкон, Ниверия давно стала бы колонией славов или, того хуже, землей артанцев. Только железная воля Фалкона и его врожденный патриотизм сдерживали полчища варваров и дикарей. Прошу вас, господа мои, прекратим этот разговор. Мне он очень неприятен. Если вы решили со мной покончить - делайте это поскорей. Если нет, разрешите мне удалиться. Я пришел сюда, чтобы выполнить свой долг, заявив узурпатору, что власть его незаконна. Я этот долг выполнил. Делать мне здесь больше нечего. Я немедленно отправляюсь на юг, в ставку Фалкона.
       - Фалкон тебя тут же уничтожит, - сказал Хок.
       - Это его право, - сказал Комод. - Я ему служу, и он волен мною распоряжаться так, как подсказывает ему его чувство ответственности.
       Помолчали.
       - Подождите в приемной, если вас не затруднит, - сказал Зигвард.
       - Долго? - спросил Комод.
       - Десять минут.
       - Хорошо.
       Комод вышел.
       - Что скажете? - спросил Зигвард.
       - Я ожидал чего угодно, только не этого, - сказал Хок. - У старины Комода помутился разум. Хотя, конечно, в чем-то он прав.
       - В чем же? - спросил Зигвард, морщась, как от боли в носоглотке при сильном гриппе.
       - В том, например, что я предатель. Правда, я стал таковым после того, как меня предали, то есть в отместку. Но дела это не меняет.
       - Может, и я - предатель? - спросил Зигвард.
       Хок удивленно посмотрел на него.
       - Конечно, - сказал он. - А вы так не думаете?
       - Хок, по-моему, разум помутился именно у вас! Вы что же, забыли? Я бежал из Астафии только после того, как вы сами пришли меня убивать!
       - И что же?
       - Это не предательство! Это - средство самозащиты!
       Хок хмыкнул.
       - Много лет назад, - сказал он, - Фалкон решил сделать повсеместным принцип задней линии, изобретенный некогда славским конунгом. Вы, наверное, знаете.
       - Да.
       - Были возражения, но Фалкон убедил всех простой логикой - бегущий от врага нарушает приказ командира и поэтому подлежит уничтожению. Те, кто не бежал, знали, что умрут, однако шли на это, и совесть их была чиста. Я нарушил приказ командира - явиться в Астафию открыто и умереть. У охраны нет задней линии, поэтому я выжил. Фалкон здорово меня обидел, но он не перестал быть из-за этого моим начальником.
       - Ваш начальник - я, - сказал Зигвард.
       - Нет. У предателей нет начальства. Вы - мой работодатель, и я вам подчиняюсь, пока вы мне платите. Рекомендую вам быть щедрым, ибо наемники работают на того, кто им больше платит.
       - Учту, - сказал Зигвард мрачно.
       - Жду ваших распоряжений относительно Комода.
       - А если бы я приказал вам Комода тайно вывезти за город и убить?
       - Я бы его вывез и убил бы, но, взяв деньги, ушел бы от вас. У предателей тоже есть совесть. Не много, но есть.
       Зигвард вздохнул.
       - Нет ли у вас на примете пустующего особняка с садом и высоким забором? - спросил он.
       - Есть.
       - Возьмите несколько слуг, дворецкого, повара, и человек десять охраны. Отвезите Комода в особняк. Охрана останется с ним. Из особняка его пока не выпускать.
       - Домашний арест, - сказал Хок.
       - Вроде бы.
       - Надолго?
       - Какое вам дело?
       - Просто любопытно.
       - До тех пор, пока...
       Он хотел сказать "пока вся Ниверия не будет наша", но во-время одумался. Хватить панибратствовать. Ишь, распустили языки! Философствуют! При Фалконе, небось, не философствовали.
       - ... пока вся Ниверия не будет моя, - заключил он.
       - Ладно, - сказал Хок.
       - Простите, как вы сказали?
       - Я сказал - ладно.
       - Это плохо, Хок. Это никуда не годится.
       Они встретились взглядами.
       - Я не Фалкон, - сказал Зигвард.
       - Да, я заметил.
       - Вы меня устраиваете, Хок, а когда я не буду больше нуждаться в вас, я не стану ломать вам суставы на колесе, не буду травить вас ядом, но отправлю в отставку и назначу вам очень хорошую пенсию. Вы перестанете быть охранником, но станете богатым землевладельцем. Но сердить меня я вам, Хок, не рекомендую. Вы - специалист по сиюминутности, а у меня очень большие планы. Нравоучений от вас я не потерплю. Я вас не звал, вы сами ко мне пришли. Идите.
       - Хорошо, - сказал Хок.
       - Плохо, - откликнулся Зигвард. - Опять плохо. Не так вам следует отвечать.
       - Да, господин мой, - ответил Хок.
       - Вот так-то оно лучше.
      

    ***

      
       Многие глашатаи остались в Астафии и без всяких угрызений совести стали служить Зигварду, как раньше служили Фалкону. Городу было объявлено, что Великий Князь Зигвард обратится к народу в полдень с балкона дворца.
       Щедрые дотации развеяли сомнения торговцев и владельцев таверн. Двери таверн распахнулись и вино полилось рекой. Кружка вина шла за четверть обычной цены. Окрестным фермерам объявили, что освобождают их на целый год от налогов. Кузнецы и столяры получили большие заказы и авансы. Примитивно, грубо и открыто, как и подобает большому политику, Зигвард склонил мнение народное на свою сторону.
       В полдень к площади перед дворцом было не подобраться. Бранту пришлось воспользоваться крышей одного из стоящих на площади домов - он залез на нее со стороны переулка и сел на кромку, свесив ноги и оглядывая толпу внизу. В какой-то момент ему показалось, что он увидел в толпе Нико. Удивительное дело, подумал Брант, этот кретин всегда оказывается в нужном месте в нужное время - и никак это свое умение не использует. А по крышам ползаю я.
       Он оглянулся и обнаружил, что часть черепичного покрытия потревожена его переходом. Брант вздохнул и пошел обратно - прилаживать черепицу. Дураки, подумал он. Уж чего проще - кровлю сделать правильно, и то не умеют. Держится все на соплях. Жесть всех испортила - жестью как ни крой, все равно будет сносно выглядеть. Распустились, обленились. Да и угол наклона у крыши дурной - слишком маленький, дождевая вода застревает в неровностях, крыша портится. А дом, меж тем, на главной площади города стоит. А щелей да уступов по стенам столько, что странно, как он до сих пор не рухнул. Оно, конечно, по добротной стене я бы на крышу так скоро не влез бы. Но все-таки - непорядок. Строить надо так, господа мои, чтобы у правнуков рука не поднялась снести. Вот как надо строить. И не прикрывать жестью да штукатуркой недостатки планировки. Бездельники, дармоеды.
       Меж тем с балкона дворца уже произносились фразы. Знакомый голос у самозванца, однако. Брант перебрался обратно к краю крыши. А, нет, это не самозванец, это Бук.
       - ...действительно мой отец. И поэтому...
       Интересно, подумал Брант, признать своим отцом чужого человека - дороже или дешевле, чем отказаться от собственного отца?
       На балконе стояли несколько человек, все, кроме Бука, незнакомые. Кронинцы, стало быть. Ну а где же виновник всего этого? Разыгрывают, как театральный номер - с уходами и появлениями. Если бы я этот дворец проэктировал, я бы к этому балкону какой-нибудь занавес придумал раздвижной, чтобы уж действительно все по правилам. И перед каждым выходом барабанная дробь для пущего эффекту.
       Наконец Бук закончил хитроумно составленный свой спич и отступил в сторону, пропуская вперед рослого лысоватого, энергичного мужчину средних лет. Лицо самозванца показалось Бранту знакомым. Даже очень знакомым. Я его очень хорошо знаю, подумал Брант, но давно не видел. Где и как? Где и когда? Колония Бронти? Кронин? Страна Вантит?
       Очень знакомое лицо. Очень знакомые манеры и жестикуляция.
       Тембр голоса у самозванца оказался весьма неприятный - какой-то рявкающий, неровный, простонародный, совсем не похожий на сдержанный, величественный баритон Фалкона. Но говорил он интересно, хоть и банально.
       А вдруг он действительно не самозванец? Расстояние было значительное, но у Бранта был острый глаз и большой опыт разглядывания. Он начал сравнивать самозванца и Бука и нашел, что, да, было между ними какое-то сходство - впрочем, не очень значительное. С таким же успехом можно было бы сказать, что между Буком и Брантом тоже есть сходство - характерные скулы, линия бровей, переносица, и даже походки сходные, несмотря на то, что Бук вон какой жирный.
       Публика реагировала на речь самозванца благосклонно, иногда восторженно. Свиньи продажные, подумал Брант. Ни театр не дали мне построить, ни Фрику найти и освободить. Что теперь делать - неизвестно. Что-то надо делать. Где теперь Фрика?
       Об этом не трудно догадаться, зная помыслы Фалкона. Фрика там, где Фалкон. Поблизости. Надо туда ехать. Срочно. Очень срочно.
       Брант очень удивился, неожиданно узнав в одном из стоящих на балконе людей Хока - собственной персоной.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТЬ К СПАСЕНИЮ.
      
      
      
       Князю Улегвичу удалось с помощью верных своих приспешников убедить, если не всю Артанию, то, по крайней мере, западную ее часть, включая столицу, что вовсе не завоевание Славии, или, там, Ниверии, было основной целью похода.
       Завоевание - это как получится, а главное было - захватить в плен и доставить в Арсу давнего подлого врага всех артанцев - Конунга Кшиштофа. Что и было выполнено. Для пущего убеждения и закрепления казнить Кшиштофа следовало не сразу, но по прошествии двадцати дней, дабы доблестный народ Великой Артании имел бы время должным образом вознегодовать и съехаться частично в Арсу для присутствия на площади.
       К ратуше, с фасада которой по приходе Улегвича к власти сбили ниверийские орнаменты - сухарики, мини-колонны и фронтон, заменив их несколькими продолговато-округлыми, похожими на половые органы, выпуклостями и пиллярами - приставили леса и за несколько дней соорудили нечто вроде деревянной ложи, продолжающей собою балкон второго этажа. Ложа выдавалась футов на пятнадцать вперед и имела крышу. Ее обили бордовым бархатом и украсили гербами, после чего она упала и рассыпалась. Пришлось срочно обвинить в саботаже и казнить половину строительной бригады. Ложу снова собрали и снова приделали к балкону, укрепив снизу вертикальными опорами - на более высокий полет инженерной мысли артанские строители оказались в этот момент не способны. Возможно, они были перевозбуждены приближающимся событием.
       Улегвич, не очень доверявший артанским строителям, загнал в ложу пятнадцать человек, включая младшего своего брата, которого давно подозревал в нехороших помыслах, и заставил их там просидеть в течении пяти часов. Ложа выдержала.
       Казнь назначена была на полдень следующего дня. Эшафот по середине площади соорудили небольшой, с внушительным столбом по центру.
       К полудню площадь заполнилась народом. За исключением ратуши, все дома на ней были одноэтажные, и некоторые артанцы, проявляя смекалку, договорились с хозяевами и за определенную мзду абонировали себе места на крышах.
       За полчаса до полудня к эшафоту протолкались два палача в балахонах и капюшонах с прорезями для глаз, и с инструментом, взобрались на эшафот, придерживая подолы балахонов, и торжественно встали по бокам столба.
       За четверть часа до полудня в ложе появился Улегвич в окружении четверых своих приближенных. Толпа приветствовала повелителя Артании восторженным воем и криками.
       Наконец к полудню появилась телега, влекомая скептически настроенной лошадью с покусанным комарами задом - в Артании все еще стояла теплая осень, и пыльную Арсу ласкал дующий с плещущегося в двухстах верстах к юго-востоку Южного Моря нежный субтропический бриз.
       Кшиштоф - с выбитыми зубами и сломанным носом, со связанными за спиной руками, изнуренный побоями, унижением и голодом, сидел в телеге, безучастно глядя на бушующую толпу. На него показывали пальцами, но это было закономерно - артанцы хорошими манерами никогда не отличались.
       Телега подъехала к эшафоту. Двое конников, сопровождавшие ее, ухватили Кшиштофа под мышки, выволокли из телеги, и передали палачам. Улегвич сидел, опираясь локтем о перила ложи, в величественной позе. Он не встал, не подался вперед, не повернул голову. Сдерживание эмоций производит хорошее впечатление на неумеющих владеть собою подданых. Одними глазами следил он - за действиями палачей, уже разрезавших веревки на руках Кшиштофа и теперь привязывающих его к столбу руками вверх, за настроениями народа, за небом - там, в небе, толклись облака, и дождь мог все испортить, но, вроде, еще не собирался. Четверо волхвов, которым хорошо заплатили, и которым вменялось следить, чтобы не произошло накладок с погодой, старались во всю на углу площади, но, возможно, толпа их отвлекала.
       Выставлять напоказ свои эмоции нельзя, а как хочется! Какой я все-таки молодец, подумал Улегвич. Вот - больше двадцати лет этот вот, к столбу привязанный маленький тощий слав был пугалом для всех, даже для славов, а уж артанские матери детей с колыбели им пугали, вот, будешь себя плохо вести, придет Кшиштоф и тебя съест. Легенды сочиняли про него, дрожали, ненавидели, и ничего не могли с ним поделать. Совались в Славию, а он их там бил, и, пройдя по обледенелому берегу, шел в Артанию - карать! Сколько стоит, до сих пор, славских укреплений по всей северной Артании, сколько форпостов, чего-то там славы ищут в артанской почве - в полной безопасности, уверенные, что их никто не тронет, не посмеет. И вот за каких-то несколько месяцев - вот он, здесь, в Арсе - поверженный, побежденный, жалкий. Вот его раздевают до гола палачи, вот обнажаются тощие ребра, щуплая шея. Вот уже открывают ящики с жуткими своими инструментами, чтобы снять с него, живого, кожу, как рубашку, а потом - хворост, и огонь, с четырех сторон. И начнет он сейчас кричать жалким голосом, и будет трястись его голова. И все это сделал он, он, Улегвич, молодой, яростный, величественный. Мы вернемся в Славию. Мы сожжем Висуа! Мы разгромим Ниверию! Мы заставим этих тварей, изнеженых, якобы цивилизованных, подчиняться - моей железной воле! Я стану властелином трех царств! Этот жалкий слав мечтал об этом, и подлый нивериец тоже об этом мечтает, но они ни на что не годны - у них было время, они бряцали оружием, но так ни на что и не решились, за все эти годы. Они ничтожны. Один я - смогу! Я - смогу!
       Один из сидящих на крыше дома людей поправил рукой спадавшую на лоб прядь. Лоб был покрыт испариной, и человек боялся, что влага размоет краску, и потечет с пряди на лоб грязно-черная струйка, и выдаст его. И клейкая прозрачная смола, стягивающая скулы, от жара может расплыться, и тогда станет понятно, почему эти раскосые глаза не черные, но голубые. Будет жалко.
       Человек сидел на крыше один. Это было странно - на остальных крышах люди расположились густо, но именно здесь, на этой крыше, никого кроме него не было. Кое-кому это стоило больших усилий все эти два часа. Не ему. У него была особая миссия - отвлечение внимания. По принципу Хока, как объяснил командир.
       Вот палач вынул огромный кривоватый нож и щипцы. Второй палач уже держал вторые щипцы наготове. Сейчас жертве сделают надрез вокруг талии и будут стаскивать кожу. Или, может, сперва займутся гениталиями. Раз на раз не приходится.
       Гул толпы снизился заметно, все застыли в ожидании. Человек на крыше лег на живот, изображая пристальное внимание. Внимание его действительно стало очень пристальным, но глаза его смотрели вовсе не на приговоренного. Человек протянул руку и придвинул к себе арбалет.
       Нужен крик, поэтому выстрел в голову делать нельзя. Необходим резкий, хриплый выкрик, желательно протяжный, чтобы все обратили на него внимание, чтобы заинтересовались - кто это там орет? Человек плавным, но очень быстрым, движением перекатился на бок, приложился, и спустил курок. Тут же, не дожидаясь крика, но зная, что крик будет, он отполз назад. Его видели с соседних крыш, но не видели с площади. А те, на соседних крышах, не скоро сообразили, что, собственно, произошло.
       Крик раздался из деревянной ложи, в которой сидел Улегвич. В ложе все вскочили с мест и окружили князя. Арбалетная стрела вошла ему под ребра и застряла возле сердца. Говорить он уже не мог, только смотрел на всех безумными глазами. Вся площадь повернулась к ложе.
       В этот момент один из палачей, тот, у которого был нож, сделал незаметное, почти воровское, движение, и второй палач рухнул с эшафота на землю. Нож сверкнул в воздухе, и веревка, прибитая гвоздями к столбу, стягивающая запястья Кшиштофа, лопнула.
       - Дорогу! Дорогу! - закричали одновременно с левой и с правой стороны площади, и всадники в богатой одежде, явно принадлежащие к свите Улегвича, ворвались на площадь, сшибая зазевавшихся - трое с одной стороны, четверо с другой. Один из них направился прямо к эшафоту. Конь прыгнул на дощатую поверхность и тут же соскочил вниз, почти не замедляясь, но за это время всадник успел свеситься с седла и захватить приговоренного всей длиной своей руки за талию. Еще один всадник вел за собой вторую лошадь. На нее, когда она скакала мимо эшафота, прыгнул палач - не очень удачно - и удержался в седле.
       Толпа закричала и завыла, не понимая, что происходит. С крыш что-то вопили, нервничая и показывая пальцами.
       Стрелявший кубарем откатился по наклонной крыше к противоположной от площади стене, съехал через карниз, повис на нем, разжал пальцы, упал, вскочил, и бросился бежать по пыльному переулку. Направо. Прямо. Еще раз направо.
       Там его ждал еще один всадник, держа в поводу вторую лошадь. Стрелок прыгнул в седло.
       Пролетев два квартала, они соединились с остальным отрядом.
       - Дорогу! Дорогу!
       - Будет погоня, - сказал один из всадников.
       - А хоть бы и была, - откликнулся командир. - Скольким лошадям мы давеча порезали ноги?
       - Я не резал. Жалко лошадок. Я подковы отдирал.
       - Дурак.
       - Кто-нибудь сумеет доскакать до предместий и поднимет там кого-нибудь.
       - Все предместья сейчас на площади.
       Кшиштофу дали плащ и коня.
       Они ехали к морю, но не прямой дорогой, а окружной, где на пути не было ни одного селения, обвязав лица платками, чтобы пыль не набивалась в рот и в ноздри.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СРАЖЕНИЕ И АЛЬТЕРНАТИВЫ.
      
      
       Один из прибрежных артанских князей, известных своим безудержным оппортунизмом, узнав о событиях в Ниверии от одного из мореходных купцов (чье судно постоянно курсировало между Теплой Лагуной и бухтами, связанными с Арсой, сундуки с одеяниями и утварью на виду, в тайных отделениях трюма контрабандное оружие, производимое в кузнях и мастерских Теплой Лагуны), решил, что настала наконец-то долгожданная пора произвести разведку боем. Прибрежные князья не участвовали в славском походе, и многие были непрочь с кем-нибудь сразиться, проявляя доблесть. Две тысячи воинов проследовали вдоль берега, вступили на ниверийскую территорию, и чуть было не взяли крепость Белые Холмы. Остатки гарнизона крепости поспешно заперли ворота и попрятались. У этой кучки провинциальных воинов, ни один из которых ни разу еще не побывал в сражении, не было никаких шансов устоять против артанского натиска, поэтому один из них, самый трусливый, решил, что безопаснее будет уехать, и уехал. Страх гнал его днем и ночью, и вскоре беглец прибыл в окрестности Теплой Лагуны, где и нашел гарнизон в полной боевой готовности.
       Большинство войск Теплой Лагуны и окрестностей оттянуто было к северу от города, где им предстояло дать бой самозванцу. Оставшиеся страдали от неопределенности и скуки, смешивающейся с растущей злобой против всех. Многие из них до прибытия Фалкона в город рассчитывали уволиться из войска и заняться ремеслами и земледелием, но Фалкон, ссылаясь на тяжелое положение в стране, отсрочил демобилизацию на неопределенное время.
       Услышав, что какие-то полоумные артанцы терроризируют фауну и вытаптывают флору возле Белых Холмов, командиры подняли гарнизон и вышли на марш.
       Воинственные артанцы рассчитывали сразиться в лихом бою с осторожными и трусливыми ниверийцами, показав им, на что способна артанская ярость. Они были даже несколько разочарованы, увидев, что ниверийское войско уступает им в численности, и, презрительно, с мечами наголо, даже не очень прикрываясь щитами, проследовали в атаку. Вместо стрел и мечей они были встречены градом огромных камней, пущенных катапультами. За камнями последовали горящие смоляные бочонки, за бочонками снова камни, а потом произошло нечто совсем странное. Осознав, что нужно либо атаковать в лоб, либо бежать, артанский оппортунист отдал приказ и, по причине крайней своей молодости и горячности, сам поскакал во главе своих конников, и успел подъехать достаточно близко к противнику, чтобы разглядеть какую-то непонятную возню вокруг каких-то двух, леший его знает, бревен, что ли. Ниверийцы орудовали длинными тростями, засовывая их в глубину, очевидно, полых этих поленьев, а затем приложили к основаниям этих поленьев горящие факелы. Через несколько мгновений раздался оглушительный грохот и над поленьями поднялся клуб серо-белого дыма, а рядом с князем и позади него упало сразу несколько человек вместе с лошадьми, и грохнуло еще раз, прямо в рядах артанского войска.
       В считанные секунды в артанском войске произошла переоценка ценностей. Лихая атака остановилась. Толкаясь и мешая друг другу, конники начали разворачиваться. Кто-то кричал, кто-то не мог кричать, кто-то о чем-то сожалел, и все это отнимало драгоценные мгновения, одно за другим, и это пугало артанцев еще больше, ибо и этих мгновений было мало - стройный ряд одетой в светлые тона кавалерии стремительно приближался, и над первым ее рядом победоносно развевался на соленом, с моря, ветру ниверийский флаг. Ниверийцам не нужно было даже для полной молниеносной победы давать арбалетный залп - враги повернулись к ним спиной - но, следуя приказу, они все равно его дали, и только после этого засверкали в воздухе обоюдоострые мечи. Даже самые яростные из артанцев, поддавшись общей панике, бежали стремглав, либо обнаруживали страстное желание сдаться в плен, но, как сказал в какой-то таверне один из наиболее вдумчивых интерпретаторов речей Фалкона, "Ниверии не нужны артанские бездельники, неумелый и ленивый труд которых все равно не оправдает затрат на их содержание".
       К Фалкону послали очередного курьера. Фалкон одобрил действия командиров, поступивших правильно, хоть и без его приказа, и взял на заметку их имена. В данный момент проявление инициативы было ему на руку, но в будущем, после подавления мятежа, излишняя инициативность со стороны подчиненных не входила в его планы. Он также рад был узнать, что первое боевое применение огнестрелов на территории Трех Царств прошло успешно, и простил курьеру его теплолагунское простодушие, не принятое в правительственных кругах, пропустив фразу "...после чего мы дали им пизды" мимо ушей.
       Меж тем войска самозванца вплотную подошли к Теплой Лагуне. Город этот возник когда-то стихийно, образовавшись из нескольких поселений, и до недавнего времени даже городом не считался, несмотря на вполне респектабельный, частично мраморный, частично кирпичный центр и ряд необыкновенной красоты прибрежных вилл. Не было даже городской стены, что само собой отменяло возможность осады. И Зигвард, и Фалкон рассчитывали на скорую развязку. Фалкон был уверен в победе. Переход, походная еда, отрыв от знакомой территории, и время должны были охладить энтузиазм мятежников. Оставив им Астафию, он, во-первых, разочаровал их - где же драка? - и, во-вторых, дал им время подумать и посомневаться в состоятельности всей этой авантюры. Помимо этого, одна-единственная победа Зигварда - в короткой схватке с артанцами в Славии - еще не повод считать этого стареющего шалопая блистательным полководцем. Правда, он бескровно захватил Кронин и прилегающие территории, но это не потому, что он хороший военачальник, естественно, просто он умело воспользовался ситуацией, не говоря уж о простом везении. Какой из него стратег и тактик - неизвестно даже ему самому.
       А у него, Фалкона, хорошо дисциплинированные, верные долгу войска южан, сердце которых принадлежит Главе Рядилища. У него чувство правоты. У него - неограниченные южные ресурсы, продовольственные, текстильные и оружейные. У него в резерве - огнестрелы! Какой-то недалекий скиталец умудрился, таскаясь по миру, приволочь горстку сыпучей смеси, которую какие-то дикари поджигали в дни увеселений, и смотрели, как она, смесь, весело горит. Случайно какой-то оружейник напихал этой смеси в цилиндр и заткнул его пробкой, случайно в цилиндре оказалась дыра, случайно в нее попала искра от наковальни, и деревянная пробка высадила окно в кузне. Дурак-кузнец заменил деревянную пробку чугунной и погиб при взрыве. Несколько оружейников заинтересовались диковинкой, к ним примкнули несколько алхимиков, быстро вычисливших, из чего состоит смесь, какой-то кузнец предложил удлинить и сузить цилиндр, и какой-то оружейник притащил диковинку в особняк Фалкона - показать. Будь на месте Фалкона кто-нибудь другой - изобретение кануло бы в лету. Пусть будут счастливы ниверийцы, что у них такой правитель! Двадцать огнестрелов стояли в ряд в северном предместье, начиненные смесью железные шары лежали грудами возле. Не важно, во сколько раз силы самозванца превосходят силы Теплой Лагуны. Недолго осталось Зигварду наслаждаться властью.
       И начался первый бой. Арбалетчики обменялись залпами, обе стороны пошли в пробную атаку, а затем южане расступились и огнестрелы грохнули один за другим, сея в рядах наступающих мятежников страх и смерть. Войска Зигварда отступили на значительное расстояние. Их не преследовали. Близился вечер. Коалиция Великого Князя разбила шатры и зажгла костры.
      

    ***

      
       - Эка невидаль планка, - сказал Редо. - Планку я вам сам найду. Пойду на окраину, там знаете сколько домов лежит порушенных. А скамейку надо чинить, это не дело, что скамейка в зале ломаная стоит. Совсем не дело.
       - Ворчливы вы стали, святой отец, - заметил Брант.
       - Не ворчлив, но справедлив, - ответил Редо. - Вы тоже хороши. Являетесь в Храм в грязной одежде, небритый, никакого уважения.
       - Соратники матушкины у меня все бритвы украли, - возразил Брант. - Они ими огурцы чистят. Не стамеской же мне бриться, помилуйте.
       Несколько человек зашло в Храм и расселось по скамьям. Какая-то толстая женщина, поглядев по сторонам и заприметив Редо, направилась прямо к нему.
       - Святой отец! - сказала она. - Вы к власти путь имеете?
       Редо не сразу нашелся, что сказать.
       - Тернист он и труден, путь этот, - заметил Брант.
       - А? - спросила женщина.
       Брант, наконец, узнал ее.
       - Служанка, - сказал он.
       - Правда, истиная правда, - подтвердила женщина. - Он правду говорит, - сказала она, обращаясь к Редо и показывая пальцем на Бранта. - Я именно служанка и есть. Как вы думаете, святой отец, Создатель меня простит?
       - Может и простит, отчего не простить, - сказал Редо. - А чего ты натворила, дебелая ты моя?
       - Терпела да молчала, - сказала служанка. - Все это время, пока госпожу мою хорошую эти мерзавцы оклевятывали. Вовсе не к самозванцу она уехала, и не по своей воле вовсе, да. Вот он знает, - сказала она, показывая опять перстом на Бранта. - Он единственный, которому дозволено было.
       - Кто ты такая? - спросил Редо.
       - Она служанка Великой Вдовствующей, - объяснил Брант.
       - Точно, именно ее служанка я и есть, и мне таперича все равно, кто об этом узнает да языком раскачивать поползет. Весь Озерный Парк и так уж говорит, чего уж теперь. - Она заплакала. - Пришли за ней, увели ее, горемычную мою, насильно увезли.
       - А куда, не знаешь ли? - спросил Брант.
       - Нет, - сказала служанка. - Эх, знать бы, тогда бы все по другому было бы. Но - не знаю.
       - А кто увез?
       - Известно кто. А меня по башке моей недалекой - бах! Сзади.
       - Хок, - предположил Брант.
       - Нет, не Хок.
       - Откуда тебе-то знать, если тебя сзади по голове.
       - Не такая я дура, - сказала служанка. - То есть, дура, конечно, непролазная, но не такая. Не до такого курсу все-таки. Как она сзади-то подошла, так я ее в зеркале увидала, но не показала виду, что увидала.
       - Почему же?
       - А покажи я вид, что вижу, мне б не по башке моей мордатой стукнули, а задушили бы к свиньям. Она бы и задушила.
       - Кто - она?
       - Известно кто. У Фалкона проклятого только она одна такая и есть. Век бы ее не видала - счастливая была бы. Здоровенная такая тетка. В мужском платье. Вроде как на охоту собралась. Шила, дура, тоже так одевается. Вот - все как на духу! Расскажите всем, святой отец, сюда ведь много народу шляется, суеверия опять в моде, пусть все знают - госпожа моя чиста, никого не предавала. И пусть до властей дойдет! Хотела она, госпожа моя, жить счастливо, да не дали ей. Вот он вот, - она снова показала жирным пальцем на Бранта, - не уберег. Любил ведь - чего ж не уберег? А что она не любила - так можно ли ее судить? Семнадцать лет она одна - поживи-ко так.
       Редо внимательно посмотрел на Бранта.
       - Домахались мечом? - спросил он. - Ну-с, чего ж это вы тут торчите? Надо ехать.
       - Как это не любила? - спросил Брант. - Любила.
       - Тебя-то? Нет. Любила, это точно, все это время, да только не тебя. Не взыщи, милок. Не такого полета ты птица оперенная, чтобы ей тебя любить. Возомнил ты о персоне своей не по чину. Я вот тоже ее любила - но ведь не как равнозначную, пойми ты! Не нам с тобой, людям маленьким, ее, золотую мою, как равнозначную любить!
       - Кого же это она любила? - спросил Брант, хватая служанку за толстую шею. - Отвечай! Кого?
       - Ай, пусти, злодей-вредитель! - закричала, а затем захрипела служанка, выкатывая круглые глаза.
       Редо положил Бранту руку на плечо.
       - Очнитесь, молодой человек.
       - Отстаньте! Кого?!
       - Брант! - крикнул Редо. - Не все ли вам равно?
       - Нет, не все равно! Отвечай, дура! Кого!
       Редо хлопнул Бранта ладонью по затылку. Брант выпустил горло служанки и лихо развернулся, хватаясь за меч. Редо спокойно смотрел на него.
       - Ревность есть самое неприглядное из всех обыденных чувств, - сказал он.
       - Даже Создатель ревнив, - тихо и яростно сказал Брант. - Так сказано.
       - Сказано, да не так, - ответил Редо.
       - Это не ревность. Это, милейший Редо, возмущение.
       - Ах, да, правда? - холодно осведомился Редо. - Что ж, вы слегка запоздали. Вам следовало присоединиться к обсуждавшим поведение Великой Княгини до того, как в этом городе сменилась власть. У вас было много единомышленников. Сейчас они поутихли. Тем не менее, я уверен, что если вы расскажете в какой-нибудь таверне о своей жертвенности и великодушии, и о черной неблагодарности со стороны возлюбленной, вас с удовольствием выслушают и даже посочувствуют вам. Не настолько, конечно, посочувствуют, чтобы дать вам денег взаймы или, скажем, рискнуть ради вас собственной репутацией, но на минимальное сочувствие вы можете рассчитывать. Более того, поскольку в этой вашей любовной истории замешано известное лицо, обсуждать историю будет весь город. Будут обсуждаться умственные, духовные, и особенно физические качества вашей возлюбленной, будут произноситься фразы вроде "А ведь не скажешь, что она особенно привлекательна, тощая такая, малогрудая, я б с такой спать не стал", а так же, "с женщинами спала" - все это уже было, будет опять. Опять какой-нибудь художник, вместо того, чтобы заниматься делом, используя данный ему Создателем талант, примется рисовать карикатуры...
       - Все, хватит, - сказал Брант. - Я понял.
       - Плохо поняли, - сказал Редо. - Вам не мешало бы извиниться перед этой женщиной, пришедшей сюда по доброй воле.
       - Совесть бабу замучила, - сказал Брант.
       - Не смейте! - сказал Редо.
       - Святой отец, напоминаю вам, что...
       - Ого! - сказал Редо. - ...что я должен быть вам благодарен за все, что вы сделали для меня и для Храма. Что ж. Я - неблагодарная свинья. Гоните меня в шею.
       - Я не это хотел сказать.
       - Понимаю. Вы хотели напомнить мне, что иногда бываете бескорыстны и великодушны.
       - А разве нет?
       - Но ваше бескорыстие тем не менее на моей памяти вы оценили в три тысячи золотых.
       - При чем здесь...
       - Правда, купец заплатил бы вам гораздо больше. А уж сколько действительно заплатил вам Фалкон...
       - Перестаньте ворчать! - крикнул Брант.
       Редо улыбнулся, на этот раз менее холодно.
       - Добрая женщина, - сказал он. - Известно ли тебе, куда именно отвезли твою госпожу?
       - Нет, - ответила служанка, не уловившая сути спора.
       Брант шел к Улице Плохих Мальчиков, недовольный собой и миром, расстроенный, и очень несчастный.
       Как же так. Кто же этот другой? Редо не прав, совсем не прав, вовсе это не ревность, просто хотелось бы знать, кому именно отдано предпочтение. Соперников так хочется знать, а то ведь совсем плохо дело, когда не знаешь, кто соперник, а знаешь только, что он есть. Да и правда ли все это? Дура толстая, наговорила всякого, а я теперь мучаюсь. Вообще, по жизни это очень заметно - всегда дураки говорят какую-то ерунду, а умные потом мучаются, а дураки почти совсем не мучаются тем, что сказали, и еще меньше тем, что мучаются из-за них умные. Возможно, даже радуются, ибо в тайне ненавидят умных. Да. Кто же он?
       Внезапно он понял - кто.
       Нет, подумал он. Не может этого быть. Что за глупости! Но ведь, Брант, друг мой, именно так она и сказала тогда. Честно сказала. Так ведь это когда было! Ей было восемнадцать лет! А мне девять! Так не бывает, это слишком, это романтический бред какой-то, дремучая старина, Великий Ривлен и прочее, а мы живем в цивилизованное, просвещенное время, читаем славскую драматургическую муть. Но ведь это именно он, сомнений никаких нет. Такая уж она женщина, что по-другому просто не получается, что это должен быть именно он. Более того, получается, что Зигвард - настоящий Зигвард, а вовсе не самозванец. Это, впрочем, не существенно. Он представил их вдвоем, и его передернуло так, что он вынужден был прислониться к стене. Да, а что? Они вполне подходят друг другу. И ростом тоже подходят, она ведь почти с меня ростом, какая мы с нею пара, смех. А он как раз - длинный такой. И залысины его не портят совсем. Меня бы портили, поскольку я простолюдин, а его - нет, не портят.
       А ведь меня просто использовали, подумал он. Ах ты, какая неприятная история, а? Поиграли со мной, стало быть. Я, стало быть, открытый весь и благородный, наивный такой, а она, стало быть - вот.
       Ну, хорошо, подумал он, допустим именно так все и есть. И что же теперь делать?
       А ничего не делать! Она его любит - вот пусть он ее и спасает! Если вообще помнит об ее драгоценном существовании. Благородная она, видите ли. Благородные провинциалы из Беркли с богемными лохматыми дочерьми. Вот и пусть. А я, стало быть, подожду, пока все это дело закончится, весь этот гражданско-военный бардак, и поеду себе на юг, к морю, строить свою виллу. И пусть она остается неспасенной, и пусть ею теперь пользуется Фалкон. Она мной пользовалась, вот, пусть теперь на себе испытает, что к чему. И родит она ему кого-нибудь, Фалкону, и восторжествует Триумвират, а мне от этого ни тепло, ни холодно, у меня дело есть. И Редо об этом же говорил - есть дело, вот и занимайтесь. Вот я и займусь! И подавись они все кислым глендисом.
       Но, позволь, Брант, дружище, так ведь нельзя. Так ведь нечестно получается, если подумать. Ты, стало быть, ее любил, пока думал, что все это взаимно, а теперь - нет, и пусть она теперь пропадает? Ты собирался ехать ее спасать, и дрожал, боясь, что опоздаешь, и из-за этого (а ведь из-за этого!) - откладывал отъезд, хоть и выхаживал Редо все это время - а теперь, стало быть, спасать ее не нужно, да? Зачем, все равно она любит другого? Ну, может, хоть к этому другому пойти и сказать ему, мол, привет, мол, есть одна полоумная тут, ваша драгоценная бывшая и теперешняя (кстати говоря) лучшая половина, и она вас прямо безумно и дико как бы любит, вот и извольте поступать, как вам лично подсказывает ваша княжеская совесть и честь. Мое дело оповестить, и все тут, а я пошел себе.
       Это не просто эгоизм, дорогой мой зодчий, ученик Гора, это среднесословный эгоизм, ханжеский. Хороша бескорыстная любовь!
       Ты все представляешь ее себе с ним, который с залысинами. А ты лучше представь ее себе с Фалконом! Вот.
       А что. Фалкон - забавный дядька. Правда, Колония Бронти сгорела почти до тла, и люди погибли, но ведь не сам же он туда с факелом прискакал на индефатигабальном своем эквестриане, просто его приказ там выполнялся, и это его, скажем, до какой-то степени оправдывает, он посчитал это необходимостью. Что это я такое несу, подумал он. Забавного дядьку надо было придушить, когда была такая возможность. Чтобы дура эта тощая и долговязая, с торчащими нелепыми коленками, досталась по крайней мере тому, кого она любит, а не забавному дядьке.
       Ладно, подумал он. Совесть свою я, положим, уговорил, а вот любовь я вряд ли уговорю. Любовь самоуговоров не терпит.
       А сие означает, что надо сцепить зубы и ехать. И чем скорее, тем лучше.
       Тут опять проснулась в нем совесть и задолдонила - скорее, скорее. А, подумал Брант, вот кого не ждали, давно не слышали, здравствуй, совесть. Ну и денек, доложу я вам. Всем денькам денек, блядь.
       Хорошо, но нужно бы выбрать, в каком именно качестве... статусе... ехать. Можно поехать прямо к Фалкону, вместе с пьяными и дрожащими от страха в ритином мезоне солдатами. На правах обаятельного подчиненного - к Фалкону.
       Но ведь у Фалкона - Рита.
       Ах, Рита, ах, матушка! Как же ты сына своего подвела! И ведь знала все, а - ничего не сказала. Думала, все обойдется? Думала, что ничего я не узнаю? А что боялась за меня - так ведь не поверю! Ни за что не поверю. Надо бы поверить, а вот не поверю, упрямый я тип. А не думаешь ли ты, матушка, что прощу я тебе все это? Как я стенку долбил, а ты все это время знала, где она, имела ведь даже доступ к ней, ибо сама ее туда волокла, и ведь наверняка без особой нежности - женщину, которую я люблю! И знаешь что, матушка, Рита непреклонная, мне наплевать, кого она любит! Да! Я считаю, Рита, что быть с ней, с этой женщиной, на любых правах, просто сидеть рядом - это привилегия великая! Не потому, что мы с ней из разных сословий, что мне до сословий, а потому, что она такая, какая она есть! И уже была такой тогда, в прошлом, когда я ее увидел в первый раз! И нисколько с тех пор не изменилась! Да, Рита, именно так я и считаю, и поэтому я сейчас стою, к стене лбом прижавшись, и едва сдерживаюсь, чтобы не завыть в голос, а по морде у меня слезы текут, и я их быстро кулаком утираю, а они текут, именно поэтому! Ты, Рита, понимаешь ли? Ты любила ли когда-нибудь? Я до сих пор помню интонацию, тогда, в Храме Доброго Сердца, мною недавно перестроенном, а тогда еще старом, с неправильными эркерами - "Он очень слабохарактерный и капризный. Но очень добрый. В первую брачную ночь он подарил мне ребенка. Во всяком случае, так думают все". Вот этот самый капризный и добрый ее и получит, и я, лично я, это устрою, своими силами. А тебя, Рита, я видеть не желаю. Поэтому не к Фалкону я поеду теперь, но к его супостату, к светлейшему Зигварду, чтоб его кентавры затоптали, и ничего я ему не сообщу до поры до времени, пожалуй. Как именно я буду отбирать ее, ненаглядную мою, у Фалкона - там видно будет. Но не к Фалкону - то бишь, не к тебе, Рита, я сейчас поеду. Твои соратники пусть торчат в твоем же доме, дрожат и ждут ареста, а я только Нико возьму с собой. С Нико не то, чтобы спокойнее, а как-то веселее, надо отдать ему должное. Хотя и спокойнее тоже. По разным причинам.
      

    ***

       - Как давно начались изыскания? - спросил Зигвард.
       Вопрос был риторический. Какая разница, когда они начались. Понятно, что времени на создание своих огнестрелов у войска мятежников не было.
       - Год назад, - ответил Хок. - Я, честно говоря, никогда всерьез не верил в эту затею.
       Зигвард, только что переговоривший со своими военачальниками, отправил их спать, и остался вдвоем с Хоком в шатре.
       - Нельзя ли как-нибудь выкрасть у них несколько?
       - Нет, - сказал Хок.
       - Почему?
       - Тяжелые, сволочи, - ответил Хок. - Ежели одна лошадь тянет телегу с таким полешком, так ее спокойным шагом можно обогнать.
       - А обойти нельзя ли?
       - Нельзя.
       - Почему?
       - Очень много открытого пространства, любое маневрирование видно издалека. Как бы мы не старались, они будут перемещать огнестрелы таким образом, чтобы они все время были нацелены нам в морду.
       - А если расширить фронт?
       - Они расставят огнестрелы веером, только и всего.
       - Какие у вас предложения, Хок?
       - Никаких. Я плохой стратег. Я вообще не люблю все эти милитаристкие дела. Стреляют друг в друга, рубятся - и все без толку.
       - Знаете, я тоже их не люблю, - сказал Зигвард. - А посему...
       - Да?
       - Сделаем то, что на наш взгляд - и мой взгляд, и ваш - гораздо умнее, чем организованное массовое убийство.
       - Что же?
       - Эту миссию я поручаю вам, Хок. Это будет самая важная в вашей блистательной карьере миссия. И я вам заплачу столько, сколько она стоит.
       - Я весь внимание.
       - Вы выкрадите Фалкона и привезете его мне.
       Помолчали.
       - Ого, - сказал Хок.
       - Да, - сказал Зигвард.
       Снова помолчали.
       - Возможно ли это? - спросил Хок риторически.
       - Не утомляйте меня торговлей, - ответил Зигвард. - Я же сказал, заплачу столько, сколько вы сочтете нужным.
       И еще помолчали.
       - Живым? - спросил Хок.
       - Если бы он мне нужен был мертвым, я послал бы простого убийцу. Понятно, что живым.
       - Как скоро?
       - Даю вам три дня.
       - Четыре, - серьезно сказал Хок. - За три дня я не успею, пожалуй.
       - Я согласен.
       - Девяносто тысяч, - сказал Хок.
       - Очень хорошо.
       - Плюс пятьдесят тысяч на расходы.
       - Что за расходы?
       - Мне нужно будет кое-кого подкупить.
       - Прекрасно.
       - И титул.
       - Титул?
       - Княжеский.
       - А конунгом Славии вас не сделать ли?
       - Нет. Я плохо говорю по-славски. Мне нужно княжество именно в Ниверии. Это - единственное, чего мне не мог бы дать Фалкон.
       - Но мог дать Бук.
       - Только с подачи Фалкона, а это вовсе не одно и тоже.
       - Хорошо, я подумаю.
       - Тогда я тоже подумаю. О чем-нибудь.
       - Я согласен.
       - А если мне не удасться? - спросил Хок.
       - Даже не знаю, что вам на этот случай посоветовать, - сказал Зигвард. - Можете пойти в подмастерья к кузнецу какому-нибудь.
       Используя походный сундук как стол, Зигвард написал письмо казначею. Хок взял лист, поклонился, и вышел из шатра.
       Горели звезды и было относительно тепло. А ведь в Астафии зима.
       Казначей выдал Хоку пятьдесят тысяч в трех мешках авансом и дал подписать расписку. Хок набил золотом карманы, остальные деньги спрятал в сундук в своей карете, оседлал коня, и быстро поскакал сперва на восток, потом на юг, в дюны.
       Пожилой рыбак, доставивший на следующее утро "донесение неотложной важности" в стан фалконовых войск, не обнаружил там Фалкона. В городе Главы Рядилища тоже не оказалось.
       Пожилой рыбак наводил справки, но никто не мог точно сказать, где Фалкон. И Фокс тоже исчез. Рита была в городе, но ни встретиться с нею, ни тем более поговорить, рыбак не решился, боясь за свое инкогнито.
       Хок вернулся в стан мятежников утром следующего дня, усталый и злой, и разозлился еще больше, обнаружив в своем шатре Бранта. Нико тоже наличествовал, но на него Хок не обратил внимания.
       - Ну ты наглец, сынок, - сказал Хок. - Ах ты полозень илистый. Ах ты быдло шерстистое. Я понял - ты меня извести вознамерился.
       - Я вас тут ждал, - сообщил Брант, не вставая с плетенки.
       - Ты меня везде ждешь. Куда я ни сунусь - везде Брант. Ну-с, в прошлый раз ты выкрутился, сказав, что Рита - твоя матушка. А теперь что ты мне скажешь? Что Зигвард - твой батюшка, да? Вы же с Фалконом только что были друзья не-разлей-вода. Но знаю я, знаю - тебе меня извести - дороже дружбы. И ты перебежал в другой лагерь для этого. Из-за меня. Я польщен. Поэтому убью я тебя сейчас быстро и как бы случайно. Как бы никто и не заметит ничего. Чтобы уж больше к этому вопросу не возвращаться.
       - Не болтайте глупости, Хок, - сказал Брант строго. - У меня есть к вам предложение. Учитывая ваш статус, как недавнего перебежчика, вы бы не прочь были бы отличиться перед новым начальством, не так ли?
       - Кто это тебе сказал, что я перебежчик? - возразил Хок. - Все эти годы я честно служил Зигварду. А фалконовы поручения выполнял только для отвода глаз. Иди сюда, я тебя задушу. Не к лицу мне за тобою по шатру бегать, годы не те.
       - Есть возможность, - сказал Брант, - захватить Фалкона в плен.
       Хок насторожился, но не подал виду.
       - Такая возможность всегда есть, - сказал он, - в кондюсивной обстановке, каковой является гражданская война.
       - Реальная возможность, - сказал Брант. - Перестаньте, пожалуйста, финессировать. Разница между вами и мною состоит в том, что я знаю, где находится Фалкон, а вы, как это ни прискорбно, не знаете, хотя, конечно, все должно быть наоборот.
       - А зачем мне знать, где он находится? - спросил Хок. - Уж не считаете ли вы, что, подло выкрав его, как какую-нибудь дочь богатого купца, и привезя его Зигварду, я заслужу одобрение? Зигвард весьма щепетилен в таких вопросах. Вдруг он скажет, что я таким образом отнял у него славную победу, обесценил его стратегию, поставил его в один ряд с торговцами пивом?
       - Славной победы ему не видать, - сказал Брант. - Стратегии у него никакой нет, он всегда рассчитывает на интуицию. А торговцы пивом делились с ним процентно, когда он жил в Славии.
       Хок с обновленным интересом посмотрел на Бранта.
       - Вам это точно известно?
       - Нет, - ответил Брант. - Про пиво я, с вашей подачи, только что сам придумал. А все остальное, судя по вашей реакции, правда.
       - Хитер, - сказал Хок задумчиво, напомнив Бранту Хевронлинга. - Ну, хорошо. Где же, по-вашему, находится Фалкон?
       - Не скажу.
       - Не понимаю.
       - Я вас туда отведу. Мне самому нужно там быть, по другим делам. А вы дадите мне слово, что поможете мне пробраться туда.
       - Зачем?
       - Ваше праздное любопытство я удовлетворять не намерен, - отрезал Брант. - Согласны вы или нет? Мы поедем втроем - вы, я, и Нико. Вот этот вот - Нико.
       - А пробраться, говорите вы, будет сложно?
       - Возможно. Иначе зачем бы мне понадобились именно вы.
       - То есть, - сказал Хок, - там охрана?
       - Да.
       - Сколько человек?
       - Не знаю, - честно сказал Брант.
       - Это - пещера, дом, замок?
       - Тоже пока не знаю.
       - А когда узнаете?
       - Когда мы туда поедем.
       Что-то не нравилось Хоку в этом предложении, но ничем лучшим, за исключением нанятия в подмастерья, он в данный момент не располагал.
       - Хок не вернулся еще? - послышался за пределами шатра голос Зигварда.
       - Эх, - сказал Нико.
       - Нико, - сказал Брант. - Кого-то я просил помолчать. Не припомнишь ли, кого именно?
       - Меня, - сказал Нико, радуясь, что понимает юмор.
       За тот короткий срок, что он официально владел почти двумя странами, Зигвард успел выработать несколько дурных привычек, свойственных властителям, одной из которых было вхождение на чью угодно территорию без спросу - как к себе домой, ибо дом властителя там, где властитель. Истории известны исключения из этого правила, но они редки и незначительны, ибо кесарь - он кесарь и есть, как ни прикрывайся хорошими манерами, и частенько исключительные эти кесари стучались в дом к кому-нибудь из своих подданых, робко вопрошая "Можно к вам? Я вас не стесню?" лишь с тем, чтобы вскоре дом этот отобрать, а хозяина лишить свободы передвижения.
       Брант был готов к этой встрече и смотрел на Зигварда спокойно, хотя кровь его кипела, а ладони сразу вспотели. Он встал вслед за Хоком, следуя этикету, и поклонился, радуясь втайне, что не нужно жать руку правителю. Нико, посмотрев на друга, тоже встал, и поклонился низко, картинно отставив левый локоть, следуя древнему ниверийскому обычаю, который был известен только ему одному.
       - Доброе утро, - сказал Зигвард. - Хок, у вас гости. Представьте же их.
       - Гости предпочитают оставаться инкогнито, - быстро сказал Брант.
       - Понимаю, - сказал Зигвард. - Военная хитрость. Не буду настаивать. Какие новости, Хок?
       - Пока никаких, - ответил Хок.
       Зигвард подумал что, возможно, эти гости Хока как-то связаны с заданием. Лицо молодого человека, который предпочел остаться инкогнито, показалось ему знакомым.
       - Я только хотел узнать, - сказал он, все еще глядя на Бранта, - не нужно ли вам чего-нибудь? Дополнительно? Садитесь, господа мои.
       - Мне нужно поссать, - сказал Брант и вышел.
       Возникла глуповатая пауза, которую прервал Нико.
       - А я Нико, - сказал он, садясь. - Я этого не скрываю. У драконоборцев не принято скрывать. То есть, принято, но при других обстоятельствах.
       Зигвард удивленно посмотрел на него, и Хок тоже.
       - У меня был когда-то друг по имени Петич, - сообщил Нико. - Так он всегда все скрывал. Ну и доскрывался. Пришлось ему переменить профессию, теперь он просто чиновник какой-то, бюрократ презренный.
       - Петич? - спросил Хок.
       Первый раз в жизни Нико сообразил, что сболтнул лишнего, и смутился.
       - Может и не Петич, - сказал он. - Всех не упомнишь. Да и память у меня плохая, я контужен в схватке с кентаврами.
       - А друг ваш тоже драконоборец? - вежливо спросил Зигвард.
       - Не совсем, - сказал Нико, проявляя осторожность. - Он просто очень хороший любитель. Профессиональной подготовки у него нет никакой. Рука у него, правда, очень хороша - твердая, гибкая, точная. И инстинкты. Другой бы копьем или палицей сначала, или стрелять бы собрался, а он сразу, точно в соответствии с поговоркой.
       - Какой поговоркой? - спросил Хок мрачно, боясь, что Зигвард может неправильно все это понять и усомниться в его, Хока, компетентности.
       - Той самой. Если дракон сублимирует страсть...
       - Демонстрирует, - сказал Зигвард.
       - А?
       - Демонстрирует страсть. Если дракон демонстрирует страсть, вставь ему саблю в поганую пасть.
       - Вот, правильно! - обрадовался Нико. - Вы, значит, из бывших драконоборцев?
       - Нет. Вообще-то я Великий Князь Зигвард.
       - Я понимаю, - сказал Нико, заговорщически понижая голос. - Я это кому угодно скажу и подтвердю. Что, мол, вы и есть Великий Князь. Я за вас всей душой. А что дураки болтают разное - так они ведь дураки, им не запретишь. Мне лично все равно, кто вы такой на самом деле - я вижу, что вы настоящий нивериец и радеете за страну, и мне этого достаточно. Настоящий Зигвард радел только за то, чтобы с кем-нибудь переспать, ему что Ниверия, что Славия. Вы - нет, вы будете великим правителем, возможно даже как сам Ривлен. Вы ведь знаете, кто такой Ривлен.
       - Догадываюсь, - сказал Зигвард.
       - Да. Он на самом деле всего лет двести назад жил, как и Придон со Скиллом, а вовсе не семьсот или тысячу, как теперь учат. Это все теперешняя династия старалась, историю под себя переписывала, чтобы скрыть, что власть ее незаконна. Они все - полу-славы, полу-кникичи. В Кникиче об этом все знают.
       - А вы сами из Кникича? - спросил Зигвард.
       - Да, - с вызовом сказал Нико. - И я нисколько этого не стыжусь! Я - настоящий нивериец, только родился в Кникиче. Кникической крови во мне нет ни капли, а славской - тем более. Это все знают. Особенность каждого настоящего ниверийца в том и состоит, что где бы он не родился, у него - особый дух, культура мысли, и темперамент.
       - Структура мысли, - поправил его, входя, поссавший Брант.
       - А? - спросил Зигвард, а Хок поднял брови.
       - Структура. Словосочетание "культура мысли" абсолютно бессмысленное, и ровно ничего не означает. "Структура мысли" тоже ничего не означает, но звучит как-то умнее, менее гротескно.
       - Вы, значит, учились в школе драконоборцев? - обратился Зигвард к Нико.
       - Да, только не надо так громко, пожалуйста.
       - А чему там учат, помимо поговорок?
       - Многому, - значительно сказал Нико. - У всех специализация. Нужно было выбрать дисциплину. Я, например, изучал Теорию Жабежбеж. Давно это было, я почти все забыл уже.
       - Мне хотелось бы выспаться, - сказал Брант. - Ночь предстоит длинная.
       Все посмотрели на него.
       - Да, пожалуй, - сказал Зигвард. - Я оставляю вас, господа мои.
       - Князь, - сказал Брант. - Не позволите ли сказать вам несколько слов наедине? Это противоречит этикету, но мы не во дворце, а тут того гляди Фалкон, применяя военную хитрость, начнет в нас пулять из огнестрелов, и такого удобного случая может не представиться.
       Зигвард вдруг рассмеялся.
       - Что ж, - сказал он. - Выйдем.
       Когда они остались одни, Хок, любезно глядя на Нико, спросил, -
       - Так что за Петич?
       - Да так, - сказал Нико, покривившись. - Друг у меня такой был. Я ему говорил - не связывайся с колдунами, не марай честь мундира, да он не послушал, рассказал им, кто он такой. Так оно всегда и бывает.
       - А где он сейчас?
       - Не знаю, - сказал Нико.
       Нет, решил Хок, не сходится. Не может этот идиот быть человеком Фокса, никак не может. Он не играет, у него на морде написано, что он орясина безмозглая.
       - А где находится школа драконоборцев? - спросил он.
       - Раньше на севере была, но потом ее в Страну Вантит перенесли, по инициативе Базилиуса.
       - А вы и Базилиуса знаете?
       - Да кто ж его не знает! Покажите мне такого человека. Даже Фрумкин его знает, а уж казалось бы он вообще никого и ничего не знает.
       - Фрумкин? Кто такой?
       - Да есть такой. Числится специалистом по жабежбеж, но это его просто жалеют, он на самом деле полный ноль в жабежбеж. Но даже он знает Базилиуса. Я уверен, что и вы Базилиуса знаете.
       - Знаю.
       - Ну вот видите!
       Против этого трудно было возразить.
       - А с Брантом вы давно дружите?
       - На это, - сказал Нико, - я вам скажу две вещи. Брант - хороший парень, но у него есть недостатки.
       Помолчали.
       - А вторая вещь?
       - А?
       - Вы хотели мне сказать две вещи.
       - Да.
       Нико глубоко задумался.
       - Во времена Ривлена Великого все было по-другому, - изрек он.
       - Да, - сказал Хок. - Я тоже по ним скучаю.
       Помолчали.
       - Я бы чего-нибудь сейчас выпил, - предположил Нико.
       Хок поразмыслил и в конце концов встал, прошел к походному сундуку, и открыл его.
       Снаружи тем временем Зигвард и Брант горячо спорили, едва сдерживаясь, чтобы не закричать друг на друга.
       - Вы обязаны! - говорил Брант яростно, стараясь не кричать. - Она была вам верна все это время!
       - Как вы смеете! - возражал Зигвард, стараясь не кричать. - Я ее к этому не принуждал! И клятвы верности ей тоже не давал!
       - Давали!
       - Не давал! И пальцем ее не тронул ни разу! Если она сумасшедшая, я в этом не виноват, а если ханжа, то тоже не виноват!
       - У вас есть дочь!
       - Вовсе это не моя дочь, ее привезли мне уже беременную!
       - Вы лжете!
       - Вы идиот! И, собственно, кто вы такой? Посланник ее? Оруженосец? Мальчик на побегушках?
       - Это не ваше дело!
       - Не забывайтесь!
       - Сами не забывайтесь! Так что же, вы отказываетесь от нее?
       Зигвард вдруг примолк. Собственно, чем ему помешает Фрика? Возможно, она с возрастом похорошела, или поумнела. Ну, придется с нею переспать в неделю раз, ну и что? Ах, да. Двоеженство. Но, позвольте - это Великий Князь Зигвард, пешка, был женат на Фрике. Императору понадобится совершенно новая женщина, неизвестная народу или народам. Желательно, полу-славка, полу-ниверийка, чтобы никому обидно не было. А с Забавой что делать?
       Поразмыслим. Ничего страшного не будет, если он останется женатым на обеих - как конунг, и как Великий Князь, а как император - возьмет себе третью. Почему нет? Вон в древние времена у одного правителя восемьсот жен было, и ни одна не жаловалась. Впрочем, нет, одна жаловалась, но с нее смастерили статую, и она осталась удовлетворена. Правда, это было очень далеко отсюда, и действительно очень давно, но люди все более или менее одинаковые. Что ж - скульпторов кругом пруд пруди, сделаем статую той, которая жаловаться будет. Обеим будут статуи, если на то пошло. Можно даже вдвоем - рядышком сидят себе обе-две, руки на коленях, в глазах любовь и почтение к повелителю. Повелитель предположительно в это время развлекается с третьей. Запутался я в бабах, вот что. Терпеть не могу всю эту военщину - ни одной бабы в округе, одни потные мужики. Кстати - чем не случай. Этот ухарь приволочет сюда Фрику - посмотрим, посмотрим, что она за дама стала.
       - Ладно, - сказал он. - Я ее признаю. Поступайте, как велят вам ваш долг и ваша преданность.
      

    ***

      
       Брант все-таки выспался. По возвращении в шатер он произнес длинную ругательную тираду, лег, закутался в плащ, и тут же уснул. Хок и Нико еще немного попьянстовали, рассуждая о временах Великого Ривлена, а потом Хок тоже задремал. Нико уверял, что совсем не устал, и что настоящий драконоборец может не спать неделями и нисколько не ослабеет, даже крепче станет, но все-таки завалился на бок и уснул, как убитый.
       На закате Хок очнулся и растолкал Бранта. Вдвоем они долго будили Нико, который с готовностью садился, бодро говорил, что готов, а потом опять заваливался и засыпал.
       В карету Хока погрузили несколько арбалетов, мотки веревки, факелы, карту местности, и пледы. Брант вскочил на облучок. Нико похмелился смесью браги и журбы, крякнул, и кое-как взгромоздился на коня. Хок прицепил меч и мешок с золотом и вскочил в седло.
       - Следуйте за мной не обгоняя, - сказал Брант и взялся за поводья.
       Они двинулись по немощенной дороге на восток. Время от времени Брант вынимал из кармана кожаный мешок и заглядывал в него. Солнце зашло, и ему не нужно было приникать лицом к самому мешку. Кубик светился - слабым но ровным светом. Через некоторое время он стал светиться ярче, и Брант утвердился во мнении, что направление взято правильное.
       К востоку от предместий Теплой Лагуны располагалось пересеченное дорогами холмистое пространство, где когда-то князья и их вассалы строили себе замки. С тех пор большинство замков пришло в запустение - не было средств их содержать. Показалась первая развилка, и Брант взял вправо. Через полчаса езды кубик стал тускнеть. Брант остановил карету.
       - Назад к развилке, - сказал он.
       Хок спросил скептически, теряя постепенно доверие к затее, -
       - Вы по звездам ориентируетесь?
       - Нет, - ответил Брант.
       На развилке Брант круто развернул карету и поехал влево. Дорога была ухабистая и ехать пришлось медленно. Примерно через час кубик засветился ярче, как раз в тот момент, когда Бранту самому начало казаться, что они вообще ничего не найдут, по крайней мере в эту ночь, и придется объясняться с Хоком по этому поводу.
       Еще через полчаса кубик снова стал тускнеть. Брант остановил карету. Хок подъехал.
       - Там была тропа, слева, через холмы, - сказал Брант.
       - Да. Где-то здесь река течет.
       - Куда ведет тропа?
       Хок заворчал, но спешился, открыл дверцу кареты, зажег факел, порылся под сидением, и вытащил карту местности.
       - Замок Оранжевых Листьев, - сказал он. - На реке стоит. На самом берегу.
       - Далеко?
       - Версты три. Он там?
       - Пока не знаю, - ответил Брант.
       Они развернулись и поехали к тропе. Тропа оказалась точно по ширине кареты. Несколько раз колесо съезжало с тропы и застревало - то в рытвине, то между корнями, и Бранту приходилось спрыгивать и, с помощью Хока, выталкивать перевозочное средство. Нико объяснил, что обязательно помог бы им, если бы у него чуть меньше болела голова. Хок начал его ненавидеть.
       За холмами обнаружилась роща, в которой наперерез карете выскочил недоброжелательно настроенный медведь. Перепугав лошадей, он решил не связываться и куда-то убежал, страшно рыча, а потом роща кончилась и показались поле, река, и замок в одной версте, освещенный молодой луной.
       Даже на таком расстоянии Бранту прекрасно было видно, что замок построен неправильно, бездарно, нелепо, и глупо, по принципу "навалим побольше камней, авось не упадет". Даже старина Гор, подумал Брант, Гор со своей вечной дурной слабостью к наивной старине, и тот возмутился бы.
       Башня замка высилась тяжеловесной громадой над пейзажем. Кубик светился ярко.
       - Там, - сказал Брант, останавливая карету.
       Хок соскочил с коня. Нико выполз из седла, скатился на землю, и упал.
       - Лошадок лучше оставить здесь, - сказал Хок.
       - Почему? - спросил Брант.
       - Можно, конечно, и вплотную подъехать, - сказал Хок. - а также можно пригласить команду горнистов, чтобы возвестили о прибытии. Но лучше всего пешком.
       - Да, - согласился Брант. - Нико, посторожишь лошадей?
       - Нет, зачем, - сказал Нико. - Я с вами. Мало ли что там, в этом сарае, есть. Может лешие, может драконы.
       Хок выволок из кареты три арбалета, три колчана со стрелами, и три факела. Он и Брант повесили арбалеты на плечо, и Нико тоже повесил, расцарапав себе щеку прикладом. Колчаны пристегнули к поясам. Лошадей привязали к деревьям.
       - Медведь тут, - напомнил Нико.
       - Больше одной лошади ему не съесть, - заверил его Брант.
       Они прошли через поле к замку. Сзади замок омывала река, а с остальных трех сторон он был защищен от незваных гостей проточным рвом. Подъемный мост находился в поднятом состоянии.
       - Вы уверены? - спросил Хок тихо.
       - Да, - ответил Брант.
       - Что ж, - сказал Хок, снимая с плеча арбалет и кладя его на землю. - Нырять будем тихо, умирать тоже. В третьем уровне свет, но охраны, судя по всему, не много, иначе бы они тут везде шлялись.
       - Нико, - сказал Брант. - Ты, вроде, плавать не умеешь?
       - Не умею, - признал Нико.
       - Тогда вот что. Мы оставляем тебе арбалеты. В течении часа сюда могут заявиться либо драконы, либо человек десять страшнейших врагов. Руби их всех, не жалея.
       - Хорошо, - сказал Нико. - Положись на меня. Не бойся.
       Брант был уверен, что никто не явится. Хок хмыкнул.
       Мечи они привязали к спинам перевязями, незажженные факелы взяли левой рукой, и соскользнули в ров.
       Возле подъемного моста лежала груда камней, предназначенных, возможно, для дальнейшего укрепления строения. Во всех других местах стена замка была гладкой, без кромок. Брант и Хок выбрались на камни.
       Ближайшее смотровое окно находилось чуть справа и футов тридцать над ними, но в десяти футах кверху был карниз. Хок подсадил Бранта, и тот легко взобрался наверх. Тут же обнаружился крюк в стене, к которому Брант привязал веревку, сбросив Хоку другой ее конец.
       Щели и уступы начинались прямо от карниза. Брант и Хок перевели дыхание, сидя рядышком и наблюдая за стоящим на страже по ту сторону рва Нико.
       - Скажите, вы были в то утро у Авроры? - спросил Хок.
       - Между нами ничего не было, - ответил Брант.
       - Но ведь вы там были? И вылезли в окно?
       - Да.
       Хок кивнул.
       - Что ж, - сказал Брант, - заберемся повыше, а вы меня оттуда скинете, вон как раз на те камешки. Зигварду скажете, что я погиб при исполнении долга, если он вообще соберется обо мне спросить.
       - Я ведь, вроде бы, обещал вам, - сказал Хок.
       - Знали бы вы, - сказал Брант, - как я не люблю, когда мне обещают. Сразу начинаешь думать - сдержит он обещание или нет?
       - Пойдем, - сказал Хок. - С вами, я вижу, не сговоришь.
       Они начали карабкаться по щелям и уступам. Брант первым добрался до смотрового окна и нырнул в него. Пол оказался ближе, чем он рассчитывал, и он чудом не вывихнул себе кисть и не разбил лицо. Хок вскоре присоединился к нему.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. РАСПАД ТРИУМВИРАТА.
      
      
       Только два помещения во всем замке были меблированы современно и уютно. Во всех остальных царил исторический, пропахший пылью и затхлостью полумрак и висела паутина.
       Гостиная и спальня находились на третьем от земли уровне. Пленниц обслуживали повар и служанка, оба артанского происхождения, не понимающие ни по-ниверийски, ни по-славски. Последнее выяснилось, когда Фрика попыталась заговорить со служанкой на этом языке. Служанка, незлая пожилая женщина, улыбнулась добродушно и сказала по-ниверийски, "Нэ панымайу", а затем прибавила что-то вполне доброжелательное по-артански.
       Пищу подавали очень простую - гречка, пшенка, баранина, курятина - но очень лихо сдобренную специями. Мать и дочь спали в одной кровати - другой не было. В туалетной, куда вела небольшая дверь из спальни, никто не убирал, поэтому Шила и Фрика условились выплескивать содержимое горшков в небольшое смотровое окно, в реку - окно, увы, было слишком узкое для побега. В гостиной и спальне окна были забраны решетками. Четверо охранников постоянно дежурили у единственного входа в эти "апартаменты". Хватило бы и двух, но расчет Фалкона был на то, что двое всегда смогут между собою договориться, а у четверых договоры (после того как, например, одного из них подкупили) займут не менее недели.
       После ужина служанка подала горячую журбу и несколько атасов на блюде, качество которых оставляло желать лучшего. Фрика к ним даже не притронулась, но свою кружку журбы, как и Шила, выпила до дна - от острой пищи очень хотелось пить. Шила, морщась и ругаясь последними словами, съела один за другим все атасы. Еды ей здесь явно не хватало, и очень раздражало отсутствие вина. Служанка излишне суетилась, убирая со стола и подливая в кружки.
       В проем открытой двери заглянул охранник с озабоченным лицом но, увидев Шилу, подмигнул ей. Фрика подняла брови. Что еще за подмигивания? Она посмотрела на дочь, у которой был такой невинный вид, что сомнений не осталось - пока она, Фрика, дремала в спальне, между этими двумя что-то произошло. Эка потаскуха у меня дочка, подумала Фрика. Ну я ей сегодня задам, когда все уйдут.
       Она почувствовала легкое недомогание. Глаза слипались. Слишком много переживаний, и вообще, когда хочешь, чтобы кошмар кончился, стараешься больше спать. Так уж мы устроены.
       - Я пойду вздремну, - сказала она и встала.
       Ее качнуло. Выровнявшись, она ушла почти твердым шагом в спальню.
       Охранник собрался было податься в гостиную, но был остановлен и отодвинут. Вместо него в гостиную вошел Фалкон. Служанка тотчас ринулась к нему. Некоторое время они говорили по-артански, а потом она вышла и прикрыла дверь, а Фалкон сел к столу напротив Шилы.
       - А где же ваша матушка? - спросил он, не здороваясь.
       - Ей захотелось прилечь, - сказала Шила.
       - Хорошо, тогда я поговорю с вами. Так даже лучше. У вас ведь наверняка есть какие-то вопросы, на которые с предельной точностью могу ответить только я. Задавайте их.
       Помолчали.
       - Почему нас здесь держат? - спросила Шила.
       - Это вопрос государственной важности, - сказал Фалкон тусклым голосом. - Вас оберегают от общественного возмущения. Я знаю, что ни ваша матушка, ни вы ни в чем не виновны. Но этого пока не знает наша публика, и нам в данный момент это выгодно. Народу всегда нужен кто-нибудь, на кого можно безнаказанно излить накопившуюся злобу. Легче всего ее изливать на отсутствующих. Как только ситуация нормализуется, мы сразу же восстановим доброе имя вашей матушки, и ваше тоже.
       - Почему вы все время врете? - спросила Шила.
       - Это одна из моих обязанностей, - серьезно объяснил Фалкон. - Я политик, а политики врут.
       - Вы обманываете народ.
       - Народ хочет, чтобы его обманывали. Если бы он хотел, чтобы ему говорили правду, ему бы не понадобились ни полиция, ни войско, ни государственные границы.
       - Что вам от нас нужно?
       - От кого - от нас?
       - От меня и моей матери.
       - От вас лично мне нужно очень немного. Я бы хотел, чтобы вы поменьше привлекали к себе внимание. От вашей матери мне нужно совсем другое.
       - Что же?
       - Она сама. На добровольных началах. Ей и вам предстоит долгая разлука, Шила. Почти год. Видите, как я с вами откровенен? А когда вы снова увидитесь, у вас, Шила, будет маленький брат.
       У Шилы слегка помутнело в глазах. К горлу подступила тошнота. Не слова Фалкона были тут причиной.
       - Это произойдет сегодня ночью, сейчас, - доверительно сказал Фалкон. - Как только вы уснете, Шила, здесь, в вашем кресле. Видите ли, Шила, все эти годы я любил вашу матушку.
       - Это неправда, - сказала она, чувствуя, что язык заплетается. - Что-то было подмешано в журбу, да?
       - Да. Ничего страшного. Простое зелье, вполне безопасное, действует, как снотворное, но крепче.
       - Я не верю, что вы ее любили. Вам другое нужно, не так ли.
       - Да, - честно сказал Фалкон. - Совсем другое. Я слишком далеко зашел, и у меня нет выхода. Мне нужен от нее сын.
       Шила сделала усилие, фокусируясь на лице Фалкона.
       - А если будет дочь?
       - Нет, - сказал Фалкон. - Будет сын. Это единственно возможное логическое решение.
       Шила почувствовала, что разум ее мутнеет, напряглась снова, и тряхнула головой. За последние три года выпито и попробовано было столько всякого, что тело выработало, если не имунитет, то временную защиту против разного толка субстанций, за счет общего притупления чувств.
       - Логическое решение, - повторила она. - Что ж, признание за признание. Сейчас я вам открою свой секрет.
       - Что же это за секрет? - спросил Фалкон ласково, как спрашивают невинного ребенка, у которого не может быть серьезных секретов.
       - Я вас люблю, - сказала Шила.
       Фалкон, редко выказывавший искреннее удивление, на этот раз действительно удивился.
       - Давно? - осведомился он.
       - Уже года два. Я не знаю, есть ли еще в мире второй такой мужчина. Я знаю все ваши недостатки, многие из которых заставляют... приводят в ужас... страну... - Шила попыталась сделать большие серьезные глаза, что всегда смешило художников и актеров из "Дикости Какой", но у нее ничего не вышло. - И тем не менее я вас люблю. Я хочу вас кое о чем попросить. Прежде чем вы пойдете в спальню к Фрике, поцелуйте меня. Один раз. Большего я не прошу. Но поцелуйте, как любовник целует любовницу. Не спешите. Сядьте рядом. Возьмите меня рукой за шею.
       Помолчали.
       Фалкон встал и обошел массивный стол. Шила была уже слишком слаба, чтобы самой передвинуть кресло, и Фалкон сделал это за нее, развернув ее кресло к себе вместе с нею. Он встал перед креслом на одно колено и привлек Шилу к себе. Губы их сошлись в поцелуе, и поцелуй получился долгим.
       Рука Шилы скользнула в охотничий сапог и ухватила рукоять кинжала, украденного намедни у дурака-охранника, с которым для этой цели ей пришлось совокупиться, стоя в углу этой самой гостиной, пока Фрика дремала в спальне. Шила томно вытянула руку вперед, показывая Фалкону, что хочет его обнять, и, собрав воедино последние силы, всадила тонкое лезвие ему под лопатку.
       Глаза Фалкона широко раскрылись.
       Этого не может быть, подумал он.
       Но это есть, подумал он.
       Он вспомнил.
       Он осознал, как слеп был все эти годы.
       У Шилы только и хватило сил, чтобы оттолкнуть от себя дочерней рукой тело диктатора.
       Сознание ее покинуло.
       Неимоверным усилием воли и власти Фалкон заставил свое сознание, начавшее было уходить, вернуться и задержаться. Он лежал на полу, на правом боку. Он велел себе ухватиться за поручень кресла и подняться сперва на колени, затем на ноги. Он стиснул зубы и приказал сердцу биться ровнее. Властелин сердец, он владел также и своим сердцем. Лезвие кинжала вошло где-то рядом с этим самым органом, и рана была скорее всего смертельной, но пока что он был жив, и следовало ему, живому, действовать. Ибо плотская жизнь есть действие. Так, во всяком случае, ему подумалось.
       Он почти ровным шагом прошел к двери и открыл ее. Холодный воздух ударил ему в лицо.
       Я буду жить, решил он. Я начну сначала. Она не моя дочь. Это просто совпадение. Случайность. Это несерьезно.
       Я потерпел неудачу. Надо сделать так, чтобы об этом никто не узнал.
       Охранник почтительно склонился перед ним.
       - Фокса ко мне, - хрипло сказал Фалкон.
       Охранник бросился бежать по коридору.
       Фокс, прибывший в Замок Оранжевых Листьев вместе с Фалконом, был недалеко и вскоре показался, с факелом в руке, в конце коридора.
       - Фокс, - сказал Фалкон. - Я ранен, рана моя серьезна, но я буду жить. Я очень слаб сейчас. Кроме вас и меня, в этом замке не должно остаться ни одного живого человека. Вообще. Начните с повара и служанки. Потом четыре охранника. И наконец эти две.
       Даже Фокса, всякого повидавшего и слышавшего за время службы у Фалкона, шокировало словосочетание "эти две".
       - Через полгода я стану императором, - сказал Фалкон. - а вы станете моим наместником в Ниверии. С династией необходимо покончить. Это очень негуманно, и мне самому очень жаль, но другого выхода нет. Идите.
       Фокс чуть помедлил, поклонился, и скрылся. Фалкон еще раз собрал всю свою силу воли, сконцентрировал ее на ране - на мясе и лимфовой жидкости - вокруг лезвия под лопаткой - и остановил кровотечение. Прижавшись к стене лбом, он заставил боль уняться и исчезнуть. Тело от этого утратило частично способность координироваться, и ему пришлось повозиться, направляя правую руку за спину и вверх. В конце концов пальцы легли на рукоять кинжала и сомкнулись на ней. Еще одно волевое усилие - и лезвие вышло из тела. Пальцы разжались, кинжал звякнул, упав на каменный пол. Кровотечение возобновилось было, но он снова заставил его остановиться.
      

    ***

      
       Брант и Хок прошли через одну темную залу и оказались в следующей, такой же. Локтем Хок остановил Бранта. Брант посмотрел туда, куда направлен был взгляд Хока. Там был проем и, возможно, лестница, и в проеме мелькнул отсвет факела.
       Поняв друг друга без слов, Хок и Брант почти бегом, но стараясь ступать тихо, переместились к проему. Из проема выскочил к ним охранник, и Хок, не задумываясь, всадил в него меч. Охранник рухнул на пол и остался недвижим.
       - Его меч был в ножнах, - тихо сказал Брант.
       - Это не потому, что он был великодушен, - так же тихо ответил Хок. - А потому, что дурак и растяпа.
       Оба они круто обернулись - Хок чуть раньше - и Фокс, который ни дураком ни растяпой не был, не успел подойти достаточно близко, чтобы ударить одного из них в спину. Факел в его руке горел не слишком ярко, но Хок все равно улыбнулся промаху бывшего подчиненного.
       - Вот кого не ждали, - сказал он. - Вот это сюрприз. Брант, идите пока наверх. Идите, идите. Самая большая опасность - вот она, перед нами. У меня здесь кое-какие счеты, и свидетели мне не нужны.
       Брант колебался.
       - Совершенно неизвестно, - сказал Хок, - что в данный момент делает Фалкон с вашей любовницей.
       Брант перестал колебаться и ринулся вверх по лестнице.
       - Не вздумайте его убить! - крикнул Хок вдогонку. - У меня к нему дело есть!
       - Куда это он? - осведомился Фокс. - А ну стой!
       - Ему нужно отлучиться ненадолго, - сказал Хок. - Но вы не волнуйтесь, уважаемый Петич по кличке Фокс из лиги спятивших драконоборцев. Я его охотно заменю, тем более что вам давно уже хочется свести со мною счеты. Так давно, что даже странно, почему за все это время вы ни разу не попытались это сделать. Очевидно, были очень заняты продвижением по службе.
       - Хорошо, - сказал Фокс. - Раз вам хочется, чтобы я сделал это прямо сейчас - извольте.
       - Сестренка ваша лучше вас, - сказал Хок. - Она вас просто боится, иначе бы объяснила вам, какой вы мерзкий ханжа. Вас никто и ничто не интересует, помимо...
       - Меня интересует месть, Хок, - сказал Фокс.
       - Какая еще месть, - возмутился Хок. - Месть - значит страсть, безумие, злоба. А у вас - только мелкая личная выгода.
       - Вы - злобный убийца, - сказал Фокс. - Не вам рассуждать о личных выгодах.
       - Да, но ведь и вы тоже убийца, да еще и хладнокровный, - ответил Хок. - Впрочем, давайте не будем философствовать, - и он многозначительно поводил мечом из стороны в сторону, а затем опустил его, приняв абсолютно спокойную, совершенно не боевую, расслабленную позу.
       - Вы правы.
       Фокс тут же сделал выпад, и Хок отступил на шаг.
       - Не машите так факелом, - сказал он. - Коптит. Носоглотку дразнит.
       Клинки скрестились со скрежетом, сыпанув искрами. Давно Хок не имел дело с рукой, равной его руке. Противники знали силу и умение друг друга, они были одной школы и одной компании. Каждый осторожничал, зная, что любое неверное движение означает верную смерть. Они почти синхронно начали двигаться к центру залы, одновременно меняя положение, поднимая и опуская мечи, и делая пробные выпады. Оба подумали, не бросить ли факел, не исчезнуть ли в темноте, не зайти ли противнику с тыла, и оба одновременно отказались от этой идеи, полагаясь больше на навыки, чем на удачу. Но Фокс, у которого были срочные дела, перешел в наступление первым и даже начал теснить Хока к стене и смотровому окну. Хок спокойно оборонялся, хотя напряжение начало уже сказываться - по лбу покатились капли свежего пота.
       До стены было футов пять-шесть. Неожиданно Фокс сделал обманное движение и, повернувшись, рубанул сверху вниз, и Хок лишился бы руки, если бы вовремя не отдернул ее назад, поймав своим клинком клинок Фокса. По инерции Фокс подался вперед, и Хок с удовольствием сделал шаг и ударил противника лбом в ухо.
       Не выпуская меч и факел, Фокс упал на бок и на спину и перекатился, сразу вскочив на ноги. В голове шумело.
       - Как неосторожно с вашей стороны, - сказал Хок, стоя с опущенным мечом в легендарной своей расслабленной позе.
       В этот момент луч молодой луны, проникавший через смотровое окно, осветил его справа, а он и не заметил. Фокс отбросил факел и меч далеко в разные стороны. Поняв, что к чему, Хок тоже швырнул и источник света, и оружие, но луч, предательски осветивший его, дал Фоксу понять, в каком именно направлении метнулся Хок, а сам Фокс был Хоку невидим. Он успел, Хок, выхватить кинжал, но не успел сориентироваться на слух. Фокс прыгнул на него с боку, и его кинжал вошел Хоку в шею.
       Оба они упали на пол и несколько мгновений лежали неподвижно. Затем Фокс встал и перевел дыхание. Ни царапины. Он отошел на несколько шагов и поднял факел. Хок лежал бездыханный у стены. Фокс поднял меч и хотел было бежать обратно к лестнице, когда услышал резкий скрип где-то в нижнем уровне, а за скрипом грохот и лязг. Он кинулся к смотровому окну, оценил обстановку, и поспешил в соседнюю залу, чтобы снять со стены арбалет.
      

    ***

      
       Брант взлетел по лестнице на третий уровень, выскочил в какой-то коридор, вступил в схватку с двумя охранниками, которые отчаянно сражались, проявляя доблесть, но не могли противостоять его спешному натиску и упали, почти одновременно - один раненый, другой оглушенный. Третий охранник, встретившийся Бранту через пятьдесят шагов, сам бросил меч и попросил его не убивать.
       - Где Фрика? - спросил Брант. - Где Шила? Быстро!
       - Не знаю! - крикнул охранник. - Честно! Не знаю!
       Брант бросил меч, дал охраннику в морду (и тот упал без сознания), поднял меч, и побежал дальше по коридору. Показалась какая-то дверь, несерьезная, новой конструкции, и он выбил засов ногой, не теряя времени на выяснения, заперта она или нет. За дверью оказалась небольшая комната, вроде кельи, с кроватью без балдахина, населенная полнотелой служанкой.
       - Где Фрика и Шила? - спросил Брант.
       - Чтоб ты сгорел, ниверийская грязная свинья, - сказали ему невинным голосом по-артански. Не знай Брант артанского, он бы подумал, что перед ним извиняются за незнание и очень ему, Бранту, сочувствуют.
       - Старая жирная ведьма! - рявкнул он по-артански. - Где женщины?
       От неожиданности артанка села на кровать. Интонация и произношение Бранта в точности совпадали с интонацией и произношением жестокого артанского князя, у которого она в молодости служила и которой ее истязал.
       - В третий раз я тебя спрашивать не буду, - сказал Брант, - а буду расчленять палец за пальцем, сосок за соском. Отвечай, тыква жирная!
       Угроза совпадала дословно с любимой угрозой князя.
       - Они там, - сказала женщина, пальцем показывая направление.
       - Замри! - услышал Брант артаноговорящий голос сзади.
       Бросив факел и меч, Брант присел, упал, перекатился, услышал треньканье тетивы, и вскочил, оказавшись лицом к лицу с отдающим приказы незнакомым людям артанским поваром. Лицо повара освещено было снизу факелом и сбоку свечой, что вовсе не придавало ему, лицу, дополнительного шарма, а изначальный шарм и вовсе отсутствовал, и Брант ударил это лицо кулаком, подумав, что это лучшее, что можно такому лицу пожелать.
       Повар упал. Брант повернулся к служанке, поднял меч, затем поднял и факел, и прорычал, -
       - Ключ давай от этой комнаты! Быстро, квашня прокисшая!
       Ключ нашелся быстро и был подан Бранту с таким почтением, как будто Брант - очень уважаемый всеми, и владелице ключа уже несколько лет об этом известно, и пусть он смилостивится над рабой своей покорной.
       Брант осмотрел поврежденный засов, вышел, закрыл дверь, и запер ее на два оборота. Снова подобрав меч, он проследовал в направлении, которое эта артанская негодяйка определила как "там".
       В дальнем углу зала из-под двери сочился свет. Брант кинулся к свету. Дверь была заперта. Он бросил меч и факел и попытался ее высадить, но у него не получилось. Тогда он просто повернул медную ручку и, к его удивлению, дверь открылась.
       Горели свечи. В кресле у стола спала - или нет? - Шила. Брант, забыв про меч и факел, кинулся к ней. Она дышала. Он потряс ее, но это ее не разбудило. Он хлопнул ее по щеке, но она даже не заворчала.
       Следующая дверь также оказалась незапертой. Фрика лежала, зарыв глаза, на кровати, поверх покрывала, но ничего мирного в ее сне не было - а было какое-то оцепенение. Она была полностью одета. Брант схватил ее за руку. Рука была не теплая, не холодная, не живая, не мертвая. Он приблизил ухо к ее лицу. Она дышала - не порывисто, но и не спокойно. Некоторое время Брант смотрел не нее с нежностью и отчаянием, и вдруг ему стало очень стыдно и неприятно - как он мог! Она любит того, кого она любит. Точка.
       Ему было совершенно ясно, что он должен делать. Он взял ее под мышки, поднял, присел, и, повернув легкое ее тело, положил его себе на плечо. Выйдя из спальни в гостиную, он посмотрел на Шилу в кресле. Дура болтливая, подумал он без всякой злобы. Он подошел к креслу, присел, пригнулся, и, взяв левой рукой Шилу за ворот, потащил ее на себя. Тело ее упало ему на плечо. Некоторое время он водил плечом и торсом и, ухватив рукой охотничьи штаны, передвинул ее так, что она повисла у него на плече, сложившись вдвое, как Фрика. Теперь на каждом плече у него было по женщине. Брант с усилием поднялся и тут же осознал свою ошибку. Фрика была на полторы головы выше Шилы, но Шила, несмотря на худые лицо, шею, и запястья, была тяжелее и неудобнее благодаря своему обширному пухлому заду, ляжкам, толстым икрам, и грудям. Надо было Фрику на левое плечо, а Шилу на правое, подумал он. Перекладывать их теперь - терять время и силы.
       Брант зашагал к выходу. В следующей зале он обнаружил свой меч и чудом не погасший еще факел. Присев на корточки (длинные ноги Фрики уперлись в пол и она начала съезжать с плеча), он схватил факел левой рукой и поймал Фрику правой, рискуя уронить Шилу но не очень об этом риске сожалея, ибо Фрика была ему дороже, и поднялся, теряя равновесие, отступая, обретая равновесие снова, и делая шаг вперед.
       Если бы возле замка, или в самом замке, были бы лошади, он услышал бы их храп или ржание и запомнил бы. Лошадей в округе не было. Значит, Фокс, например, прибыл сюда либо пешком (сомнительно), либо на лодке (вероятно). Брант не видел сторону замка, обращенную к реке, но подумал, что, возможно, там есть вход. Фокс, и вообще все фалконовцы, любят тайну, а каждый раз греметь цепями подъемного моста - какая там тайна! Должны быть вход и лодка.
       Он свернул в какой-то проем, прошел в залу без окон, зато с крысами, потом обнаружил загибающийся коридор, потом еще один, а лестница все не попадалась. Он давно потерял все ориентиры, твердо и не очень быстро шагая с женщинами на плечах, попеременно прижимая то жопу Шилы к левому уху, то жопу Фрики к правому, пытаясь менять центр тяжести, давая мускулам отдохнуть. Наконец встретилась ему лестница, но он понял, что она слишком узка для него и его ноши. Следующую лестницу он обнаружил через сто шагов и еще раз обругал про себя автора или авторов этой постройки - как все глупо и нелепо запутано!
       Он спустился на один уровень, и тут лестница кончилась! Ну кто же так строит! Ведь это же издевательство! Ведь это же никуда, вообще-то, не годится! Когда строишь, следует всегда рассчитывать, что, спустя некоторое время, ну, скажем, два-три столетия, одному из твоих коллег-зодчих придется тащить двух бессознательных баб на плечах, с третьего уровня на первый, и не путать его, злого и усталого, да еще и в отчаянии, несостоятельной планировкой! Чтобы лестница была там, где она нужна, и чтобы она была достаточно широка, и чтобы соединяла все уровни сразу, и вела к выходу! Бараны.
       Плечи ныли, спина болела, ноги едва слушались. Наконец показалась еще одна лестница. Брант подумал, что он изначально все сделал правильно. Неизвестно, кто еще тут есть, в этом замке, и, оставь он Шилу наверху, потом он искал бы путь обратно весь остаток ночи, а вдруг тут человек сто охраны, затаились?!
       Первый уровень оказался не совсем первым - а первым с половиной, судя по длине лестницы. Брант огляделся, поворачиваясь всем торсом. Ноги Шилы, короткие, и ноги Фрики, длинные, болтались как попало. Он был в огромной зале. Наличествовало смотровое окно. Приблизившись, Брант разглядел справа от окна огромный виндласс и массивные ворота, которые были не собственно ворота, но подъемный мост. Нужно было разворачиваться и идти назад, ища путь к задней стене замка, двери в ней, и лодке, но Брант больше не мог. Он бросил факел, присел на корточки, упал на колени, придержал женщин под мышки, потом схватил обеих за волосы и опустил на спины медленно, чтобы они не ударились затылками о каменный пол. Сам он лег между ними на живот и несколько мгновений пролежал неподвижно.
       Он встал, поднял факел, и оглядел виндласс, его огромные дубовые ухваты и поручни, и попробовал канаты. Судя по состоянию канатов, мост опускали последний раз не больше пяти лет назад. А цепи не меняли очень давно.
       Он поразглядывал путаное, ненужно сложное, дрянное устройство, прикинул, как все работает, и несколькими ударами сапога выбил дубовые задвижки. Ничего не произошло. Он ухватился за один из поручней виндласса и попробовал его повернуть. Виндласс и не думал поворачиваться. Брант отошел, разбежался, прыгнул, и пнул виндласс ногой. Что-то где-то скрипнуло. Он снова взялся за поручень, и на этот раз виндласс повернулся, и некоторое количество канатов, соединяющих верх моста с виндлассом, ослабло и провисло. И опять ничего не случилось.
       Тогда Брант забрался на виндласс, сверзился с него, забрался еще раз, осторожно балансируя на деревянной, канатом обмотанной катушке, и схватил одну из массивных цепей. Он дернул ее, потом со злостью рванул несколько раз подряд, и неожиданно понял, что поверхность катушки уходит у него из-под ног. Он крутанулся на месте и прыгнул вперед и вниз, и приземлился, подвернув себе ногу и чуть не наступив Фрике на лицо, упал, и посмотрел вверх. Не удерживаемый более свободно вращающимся виндлассом, мост падал вперед, перекрывая ров. Рухнул он с таким грохотом, что в радиусе двух верст проснулись все звери и птицы, а водись тут и в самом деле драконы, они бы в дикой панике летели, сломя чешуйчатые свои головы, прочь от этого места, решив, что проснулось самое страшное, самое древнее чудовище, от которого и придет им самый страшный, самый неотвратимый драконий пиздец.
       Падение моста впечатлило все живое и сознательное во всей округе и замке. Единственный человек, на которого оно не произвело никакого впечатления, был Нико, стоявший рядом. Он просто отметил про себя - мост опустили.
       Брант вступил на мост, неся на руках недвижную Фрику. Быстро перейдя ров, он положил ее на траву рядом с арбалетами.
       - Нико, - сказал он.
       - Ну?
       - Подгоняй карету. Быстро.
       - Куда?
       - Сюда.
       - Ага. А где мы ее оставили, не помнишь? Впрочем, я найду. Я умею ориентироваться по звездам.
       Брант поймал его за плечо.
       - Вон там, - сказал он, показывая пальцем.
       Нико побежал, прихрамывая и поминутно хватаясь за похмельную свою голову. Брант вернулся по мосту в замок.
       Еще раз убедившись, что дочь тяжелее и неудобнее матери, он поднял ее и закинул на плечо. Охотничий сапог упал на пол, но Брант не стал его подбирать. Он снова перешел мост и опустил Шилу на траву рядом с Фрикой, не очень заботясь о сохранности ее кожного покрова.
       Можно было идти обратно в замок и искать Хока, и помогать ему искать Фалкона. У Хока было достаточно времени закончить свои дела с Фоксом. Но Брант боялся оставить Фрику без защиты. Можно было подождать Нико и отправить его с Фрикой и Шилой в стан, к мерзавцу Зигварду, а уж потом идти помогать Хоку. Еще можно было упасть на траву и полежать немного. Брант распрямился и повернулся к замку.
       Стрела попала ему в живот. Заваливаясь на бок, он успел заметить одинокую фигуру, освещенную луной, на карнизе, на втором уровне, и подумать, как все-таки недальновидны были те, что строили этот сарай - ведь тот, кто захочет этот замок завоевать, наверняка подойдет со стороны моста, а смотровые окна расположены под таким диким углом, что в сторону моста никак не взять прицел, вот и пришлось Фоксу - а ведь это Фокс! собственной персоной! не знаю, почему, но я уверен, что это именно он - вылезать на карниз.
       Боль ударила в мозг и разбежалась по телу, а потом вернулась к животу. В падении Брант разглядел положение лежащего в траве арбалета и упал рядом. Фокс наверняка заметил, что объект в сознании, и снова заряжал теперь арбалет - на это нужно время. Но и Бранту нужно было время на то же самое, а сознание мутнело. Он никак не мог поймать крюком тетиву. И стрела не вкладывалась. Он зарычал и заскрежетал зубами от утонченной боли, злости, и отчаяния, и тут стрела вошла в паз. Он задел рукой черенок, торчащий у него из живота, и боль смешалась с криком и отчаянием, и эта адская смесь рывком подняла его на колени. Брант приложился и спустил курок.
       Он промахнулся.
       Стрела лишь слегка задела цель, расцарапала цели бок, но цель на мгновение пришла в замешательство. Она, цель, не выронила заряженный уже арбалет, не вскрикнула, не повернула головы, но переменила положение ног, и один из камней карниза, стукнув два раза по стене и один раз по груде камней рядом с мостом, предназначенных для дальнейшего укрепления идиотской этой постройки, упал в воду, противно булькнув. Цель качнулась, потеряла равновесие, оступилась, крутанулась на месте, не нашла левой ногой опору, отбросила арбалет (раз, два, три, четыре, бултых!), завертела руками и плечами, и спиной вперед отделилась от карниза, в горизонтальной позиции пролетела пятьдесят футов вниз, и упала, переломясь, на груду камней.
       На несколько мгновений Брант потерял сознание, но оно снова включилось, подстегиваемое тревогой. Где эта кникическая сволочь, где карета?
       Ждать пришлось вечность, но все-таки топот копыт и скрип колес донеслись наконец до слуха Бранта. Нико чуть не наехал на обеих женщин, но вовремя остановил лошадей, а может они сами остановились, увидев препятствие.
       - Ну, теперь чего делать? - спросил он с энтузиазмом.
       Лежа на боку, Брант поднял руку и сделал пригласительный жест. Нико спрыгнул с облучка.
       - Я ранен, - сказал Брант.
       - Куда? Кем?
       - Заткнись, - сказал Брант. - Слушай меня внимательно, Нико. Один раз в жизни твоей дурной, сделай все, как тебя попросят, не отступая ни в одном пункте. Иначе я пошлю в Кникич письмо, и тебе там поставят мраморный памятник в виде неблагодарной свиньи, нос пятачком, хвост колечком.
       - Я...
       - Заткнись. Видишь, лежат две женщины? Перенеси их в карету. По одной. Потом подойди опять ко мне, и я скажу тебе, березе кникической, что делать дальше.
       Брант прикрыл глаза. Через некоторое время Нико подошел и присел на корточки.
       - Брант?
       - Где женщины?
       - В карете.
       - Хвалю. Пятачок отменяется, хвост колечком пока остается. Ты поедешь сейчас обратно в стан. Ты приведешь эту карету прямо к Зигварду. Ты сдашь ему этих женщин с рук на руки. Это его жена и дочь. Если он сразу же не пошлет за лекарем, беги за лекарем ты. Сам.
       - А ты? Давай я тебя тоже перевезу.
       - Нет, - сказал Брант. - Слушай, что тебе говорят, хрюмпель изогнутый. Я останусь здесь, мне нужно полежать. Отвези их к Зигварду, понял? Если ты где-нибудь остановишься, или потеряешься, обещаю тебе, что для таких, как ты, в аду существует специальное отделение, где целую вечность грешника окружают люди, непрерывно повторяющие "ты не драконоборец, а жопа, ты не нивериец, а обыкновенный артанец и слав, ты не воин, а просто баран глупый" и я лично на Страшном Суде буду просить, чтобы тебя, мухомора пятнистого, туда определили. Все. Езжай.
       - А...
       - Заткнись и езжай. Все!
       Брант успокоился только когда услышал удаляющийся скрип колес и удары подков о глинистую почву. Только бы он карету на тропе не перевернул, подумал он. Только бы не перевернул.
       Он выдрал стрелу у себя из пуза и, шипя и плюясь, задрав рубашку, придавил рану в несколько раз сложенным краем плаща.
       Прекрасная ночь. Приятно умирать вот так, под звездами. Правда, очень раздражает этот дурацкий замок. Как, бишь, он называется? Замок Оранжевых Листьев. Надо же. Гадость какая. Бараны.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ПЕРЕМЕНЫ.
      
      
      
       Драконоборческие навыки применимы бывают в делах, не имеющих, казалось бы, отношения к собственно ниверийскому драконоборчеству. Например, можно, вспомнив, как управляет лошадью всадник, управлять сразу двумя лошадьми. Помимо этого, лошади и карета на поворотах стоят под углом друг к другу, образуя ломаную дугу - совсем как дракон, когда ему нужно на лету куда-нибудь повернуть. Сам Нико никогда драконом не был - он бы запомнил - но, часто их, драконов, наблюдая, видел, как это делается, получая таким образом косвенный опыт. Правда, у драконов нет колес, которые съезжают с дороги и застревают в рытвинах. Ну, тут просто интуиция. Например, когда выталкиваешь карету из рытвины, а лошади, не дожидаясь, пока ты запрыгнешь эффектным воинским прыжком на облучок, вдруг куда-то побежали, нужно бежать за ними очень быстро, прыгать на козлы, лезть на крышу кареты, стараться с нее не свалиться, перебираться на облучок, искать вожжи, натягивать их, и кричать "Стойте, дурни гнедозадые!"
       Нико серьезно рассчитывал встретить опять медведя, и медведь действительно выскочил на дорогу, от чего оба коня встали на дыбы, но Нико закричал на медведя страшным голосом и обозвал его мордатым хрюмпелем и березой, от чего медведь, вероятно обидевшись, убежал по своим делам.
       Выскочив с тропы на мощеную дорогу, Нико совершенно случайно взял нужное направление, и также случайно, на развилке, поехал выше, а не ниже, иначе быть бы ему через четверть часа в стане фалконовцев.
       Положим, про жену и дочь Зигварда Брант глупость сморозил. Какие они Зигварду жена и дочь, эти бабы? Брант вообще любит говорить странные вещи.
      

    ***

      
       - Прошу меня извинить, - робко сказал ординарец, - но там вас срочно требует некто по имени Нико.
       - Нико? - Зигвард принял сидячее положение. - Хорошо, я сейчас.
       Он поднялся и вышел из шатра.
       Нико, растрепанный, с безумными глазами, стоял возле кареты Хока.
       - Вот! Князь! Наконец-то! Я тут привез вам женщин. Вы будете посылать за лекарем?
       - Каким лекарем? - спросонья Зигвард мало чего соображал.
       - Обыкновенным. Будете или нет, прямо сейчас? У меня инструкции. Если не пошлете прямо сейчас, я сам побегу за лекарем. В лесу медведи, а в карете женщины.
       - Какие женщины?
       - Не знаю, - честно сказал Нико. - Одна помоложе, плотная, другая постарше, тощая, и нужен лекарь, все равно какой толщины. Думаю, что все равно. Во всяком случае, про толщину никаких инструкций нет. Так пошлете, или мне самому бежать?
       - Где женщины?
       - Вон, в карете, здесь. Лежат.
       Зигвард посмотрел на закрытую дверь кареты. Может и женщины. А может трое фалконовцев с арбалетами.
       Зигвард кивнул ординарцу.
       - Открой.
       - Правду говорит.
       - Иди за лекарем, - сказал Зигвард, подходя к карете. - А где Хок?
       - Остался в замке ждать, - ответил Нико. - Не выходил. Я бы запомнил.
       - Каком замке?
       - Не помню, как называется. Я не обязан все помнить.
       Несколько дежурных воинов с факелами столпились возле. Зигвард взял у одного из них факел и посветил. Ага, вот, что за женщины. Та, что старше - Фрика. Как зовут дочь, он что-то не помнил. Ну, это простительно - он только проснулся. Еще вспомнит.
       Лекарь появился через десять минут, заспанный и злой, и велел перенести женщин в шатер.
      

    ***

      
       В соответствии с договоренностью, Рита спешилась напротив замка за полчаса до рассвета, велела слуге спешиться тоже и привязать коней. Луна зашла, а звезды освещали местность плохо. Лодку в камышах пришлось искать долго. Наконец они ее нашли, и Рита уселась на корме, а слуга взялся за весла. Они за несколько минут достигли противоположного берега и привязали лодку рядом с другой, такой же. Дверь оказалась незапертой, хотя в любом случае у Риты был ключ. Она велела слуге остаться снаружи и вошла в замок.
       В условленной зале на втором уровне никого не оказалось. Само по себе это не было поводом для треволнений - мало ли, куда мог на короткое время отлучиться Фокс. Рита стала ждать. Через десять минут абсолютной, если не считать потрескивания факела в руке, тишины, началось время первой, легкой тревоги.
       Куда мог запропаститься Фокс? Он мог выйти поссать. Десять минут - слишком долго. Его мог позвать кто-то из охраны по приказанию Фалкона. Ну, это - третий уровень.
       Прекрасно зная замок и легко ориентируясь, Рита направилась к ближайшей лестнице, поднялась, и зашагала к "апартаментам". До самых дверей она никого не встретила. Дверь в гостиную стояла распахнутая. Апартаменты были пусты. На столе стояли две кружки и кувшин с журбой. Осмотрев спальню, Рита вернулась и понюхала журбу. Ей очень многое сразу стало понятно. Но куда же все испарились? И зачем было ее сюда звать и говорить, что она будет "сопровождать" княжну на восток, в другой замок, если они все рассчитывали уехать? Взгляд ее упал на странное пятно на столе. Рита обошла стол и, поднеся поближе факел, обнаружила такое же пятно на стуле и целую лужу засохшей крови на полу. Здесь кого-то резали. Кого?
       Приглядевшись, она заметила, что от лужи ведет к двери цепочка кровавых пятен. Рита пошла по этому следу, и он вывел ее в коридор и привел к стене и уступу, за которым можно было прятаться, и в этом месте кончился.
       На всякий случай Рита вытащила из-за пояса кинжал и сунула его в рукав. После этого она методически исследовала две следующие залы, а в третьей обнаружила нечто, ближе к окну.
       Недалеко от стены и смотрового окна лежали два неподвижных тела, оба в кровавой луже. В одном из них теплилась жизнь. Рита присела рядом. Тело лежало на боку, из груди торчал меч. Рита повернула тело на спину. Изо рта Фалкона вылетел стон, похожий на злобный животный вой, глаза Главы Рядилища широко раскрылись и снова закрылись. Рита потрогала жилистую шею, послушала дыхание. Фалкон был мертв.
       Второе тело лежало на спине и было на ощупь холодным. Хок тоже погиб. Шея у него была покрыта коркой засохшей крови, а правая рука протянута вперед - у Риты не возникло никаких сомнений, что меч в грудь Фалкону всадили именно он. Другое дело - рана у Хока на шее. С такой раной не ходят. Значит, кровавый след оставил именно Фалкон. Кто-то его ударил мечом или кинжалом, там, в "апартаментах", и он после этого сюда пришел.
       В общем, все понятно и нужно искать либо новое начальство, либо новое занятие, последнее предпочтительнее. Но все-таки - Рита была девушка обстоятельная. Для начала она выглянула в смотровое окно.
       Занимался рассвет, и были видны кое-какие силуэты, очертания, и даже детали.
       Деталь - мост, который пять лет не опускали, опущен.
       Деталь - на камнях слева от моста, на ближней стороне рва, тело.
       Деталь - на противоположной стороне, у моста, тело.
       Рита быстро пошла к лестнице и спустилась на второй уровень. Еще тело. Она перевернула его на спину ногой. Какой-то охранник.
       Спустившись еще на один уровень и безошибочно ориентируясь в путаных коридорах, она вышла к подъемному мосту. Выйдя на сам мост и взявшись за цепь, она наклонилась к камням, всматриваясь. Фокс. Перейдя мост, она присела на корточки. Брант.
       Брант!
       Она приложила ладонь к его щеке. Щека была холодная, но не ледяная. А кровищи-то сколько.
       Возле Бранта лежали арбалет и колчан. Рита схватила и то, и другое, и побежала вдоль рва, заряжая оружие на ходу. Добежав до задней стены, она крикнула, -
       - Эй!
       Слуга дремал возле лодки, на ступеньке, закрыв лицо нелепой шляпой. Рита прицелилась и выстрелила. Стрела снесла со спящего шляпу. Он вскочил.
       - В лодку и вокруг замка, к мосту! - крикнула Рита. - Живо! Шевелись, а то убью, как мерзкую крысу! Да шевелись же, подлец!
       Слуга прыгнул в лодку и заработал веслами. Рита побежала обратно. Брант лежал в той же позе. Она рухнула возле него на колени.
       Почти всю кровь потерял мальчик. Чудо, что жив.
       Лодка подошла к краю рва.
       - Веревку давай, - сказала Рита, сдерживая рыдания. "Не все сразу". Совсем недавно она не могла даже заплакать. С тех пор многое изменилось.
       Вбив в землю колышек, Рита снова посмотрела на слугу.
       - Раздевайся, - сказала она.
       - А?
       - Снимай дублет и рубашку.
       - Я простужусь, - пожаловался слуга.
       - Убью, - холодно сказала Рита.
       Он знал, что она не шутит. Он скинул дублет и стянул рубашку через голову.
       - Рубашку сюда, - сказала Рита. - Дублетом подавись. Простудится он. Гад.
       Она быстро разорвала рубашку на бинты.
       Переместив Бранта с помощью слуги на дно лодки, Рита внимательно осмотрела рану, вынула из кармана именно для таких случаев предназначенную походную флягу, освободила пространство вокруг раны от запекшейся крови, и сказала, -
       - По реке вниз, быстро. Выйдешь на самую середину, там течение сильнее.
       Некоторое время ушло у нее на перевязку. В общем, поняла она, никакие важные органы, вроде бы, не задеты, во всяком случае сильно, и сама по себе рана, возможно, не смертельна. Возможно. Оставались две опасности - потеря крови и заражение, которое в наше время называют вычурно - сепсис.
       Очевидно, сын ее был очень здоровый человек. Провалявшись столько времени в беспамятстве, он вдруг пришел в сознание - лодка была уже на полпути к морю - и вполне осмысленно поводил глазами, рассматривая окружающую обстановку. Правда, он не узнал Риту и не понял, что находится в лодке.
       - Фрика, - сказал он, помолчал, и добавил, - Бараны.
       Он закрыл глаза, но продолжал время от времени произносить не относящиеся к делу слова.
       - Педимент... Ионическая... На север... Редо не знает...
       Очень плохо, когда сидишь вот так, а делать ничего нельзя, даже грести нельзя. Сперва Рита хотела отобрать у слуги весла, но потом вспомнила, что она - женщина. Шею свернуть этому негодяю она могла запросто, и четверым таким негодяям могла, а вот чистой мускульной силы у негодяя было больше, и будет лучше для Бранта, если лодка прибудет по назначению быстрее.
       Брант опять открыл глаза и попросил пить. Рита подняла со дна черпак, каким обычно вычерпывают воду из лодок при кораблекрушениях, сразу перед тем, как лодку накрывает целиком рычащий брызгающийся шквал, зачерпнула воды и, приподняв Бранту голову, приложила край черпака к его губам. Край был толстый и неудобный, а на глотательные движения у Бранта не было сил. Тогда Рита набрала в рот воды, снова приподняла ему голову, и приникла губами к его губам, отпуская воду ему в рот малыми дозами.
       - Помрет скоро, - равнодушно сообщил слуга.
       Надо было его прирезать, привязать камень к шее, и выкинуть за борт, но, во-первых, под рукой не было подходящего камня, а во-вторых он был в данный момент - необходимое перевозочное средство, посему Рита подавила в себе ярость и отчаяние и ограничилась тем что, развернувшись, хлестнула его наотмашь по небритой щеке.
       - Греби быстрее, мерзавец, - сказала она.
       - Я уж и так стараюсь, - оправдался он, и получил вторую пощечину.
       В дельте многочисленные течения мешали продвижению лодки, толкая ее, казалось, в нескольких направлениях сразу.
       - Направо и вдоль берега, - сказала Рита.
       - Помилуйте, госпожа моя, там прибой.
       - Не помилую. Греби.
       К счастью, море в тот день было спокойное, почти штильное, да еще помогло морское течение, потащившее лодку к западу - то есть, именно туда, куда нужно. Через четверть часа показалась череда прибрежных вилл.
       - Эй, - сказала Рита. - Видишь вон тот дом? - она кивнула на первую виллу. - К нему. Быстро.
      

    ***

      
       Оглушенный охранник пришел в себя, ударенный в морду тоже. Найдя друг друга, они обошли замок, оценивая обстановку. Трудности с планом дальнейших действий начались сразу. Пленницы отсутствовали, трупы наличествовали, и оба воина уверились, что за верную службу их никто не похвалит - охранять пленниц и Фалкона входило, вроде бы, в их обязанности, и лучшее, что их ждало в Теплой Лагуне, в воинском режиме, который не перестал быть фалконовским, было заключение в темницу на неопределенный срок. О худшем не хотелось даже думать. Оглушенный предложил ударенному отрезать голову диктатора и принести ее в стан мятежников. После некоторого раздумья, ударенный согласился. Вытащив мечи, они вошли в зал, освещенный дневным светом, и приблизились к трупам. Им показалось, что трупы шевелятся, и, охваченные суеверным страхом, охранники, не сговариваясь, бросились бежать. Выскочив по опущенному мосту в поле, они остановились, и ударенный предложил просто придти в стан Лжезигварда и заявить, что они только что убили Фалкона, труп в Замке Оранжевых Листьев. За это Лжезигвард наградит их чинами и сделает своими неотлучными верными адьютантами. План был хорош, но рядом с трупом Фалкона валялся также труп Хока. Охранники не знали, что Хок - перебежчик. Можно было вернуться, вынести Хока, и закопать - но нет, при мысли о возвращении в замок обоих пробрала дрожь. В общем, про Хока надо молчать - авось обойдется. На том и порешили.
       Третий охранник, раненый Брантом в бедро и пролежавший всю ночь в темном углу, утром встал и обнаружил, что вполне может передвигаться. Он тоже, пройдя по залам, нашел трупы, испугался, выбрался из замка со стороны реки, сел в лодку, и поплыл вниз по течению. добравшись до моря, он вышел в его просторы и повернул на запад, к Теплой Лагуне. Море проснулось, лениво потянулось, и перевернуло лодку. Держась одной рукой за киль, охранник изо всех сил работал остальными конечностями, включая раненую, и сознавал, что не успевает - берег был далеко. Терпящим крушение заинтересовалась стая дельфинов. Они тыкали в него носами и пищали, радуясь. К праздненству присоединилась было молодая акула, но дельфины, возмутившись, убили ее и опять стали заигрывать с раненым. Он пытался их просить, потом стал на них кричать, и, отчаявшись, начал с ними сражаться, проявляя доблесть. Дельфины очень удивились такому недоброжелательному к ним отношению и за четверть часа дотолкали лодку с неприветливым, цепляющимся за нее, существом до берега, и оставили там это сквернохарактерное существо с тем, чтобы оно никогда больше к ним не возвращалось. Даже если оно, существо, одумается и подобреет, все равно они с ним играть больше не будут, они обиделись, вот и все.
       Существо полежало некоторое время на песке, бормоча и вздрагивая, а потом встало и заковыляло в сторону Теплой Лагуны. Пройдя мимо череды прибрежных вилл, из которых ни один гад не вышел, чтобы поинтересоваться, не нужна ли помощь попавшему в несуразную беду, существо приплелось на окраину, где в обшарпаной таверне угостил его полным кубком мерзкой браги какой-то русоволосый драконоборец, рассказавший существу несколько диких историй про эльфов и Страну Вантит. За два часа, взбодренный брагой, враг дельфинов добрался до северной окраины, пришел в войско, и сообщил, что Фалкон мертв. После этого ему не понадобилось даже просить аудиенции у командования - командование, страдая одышкой, прибежало к нему само в полном составе. Он поведал им обо всех своих впечатлениях и был слегка задет тем, что про дельфинов слушали рассеянно. Десять всадников под началом опытного капитана устремились к Замку Оранжевых Лисьтев. Замок они не нашли и вернулись ни с чем. Тут же раненого бражного обвинили в измене, но, на его счастье, кто-то из военачальников вспомнил, что играл в детстве в разбойников в окрестностях замка, который, вроде бы, так и назывался - Замок Оранжевых Листьев. Наконец кому-то пришло в голову найти карту и посмотреть, что и как. Еще десять всадников, на этот раз вооруженные картой, устремились в правильном направлении и вернулись через три часа, к вечеру уже, и подтвердили, что все так и есть, как изменник рассказал. Изменника освободили из-под стражи, но доверие к нему было тем не менее потеряно навсегда.
       В стане мятежников тем временем искали Нико, чтобы его расспросить, но он исчез также внезапно, как появился. Фрика и Шила в сознание не приходили, несмотря на усилия лекаря.
       Продвижение ударенного и оглушенного по суше заняло больше времени, чем продвижение раненого по воде. Частично сказалось отсутствие дельфинов. Они прибыли в стан Зигварда чуть за полдень и потребовали аудиенции с "зурпатором".
       Зигвард вышел к ним из шатра, брезгливо оглядел обоих, и спросил, что им нужно.
       - Великий Лжезигвард! - высокопарно обратился к нему ударенный. - Твой час зазвонил. Мы доставляем тебе честь доброй вести.
       Зигвард засмеялся.
       - Ну, ну? - сказал он.
       - Мы призрели нечеловечные поступки жестокого Фалкона, обижателя и расстраивателя ниверийского народа и больше не намерены терпеть. Нам не нужно обещанное им великое будущее и свобода духа, мы хотим, как продажные кронинцы, жить под властью вероломного зурпатора, ибо оно нам мило, как всем. Мы требуем порабощения никчемной династией! И мы согласны об этом всенародно публиковать!
       Помолчали.
       - И что же? - спросил Зигвард.
       - Теперь ты, - сказал ударенный оглушенному.
       - Нет, говори ты, ты красиво говоришь, я так не умею.
       - Хорошо. Великий Лжезигвард! Дабы доказать тебе, о коварный владыка, свидетельство верности нашей неслабой, рапортуем мы тебе гласно, что ассассинирован нами негуманный Фалкон.
       - А ну, еще раз, если вас не затруднит, - сказал Зигвард. - Что с Фалконом?
       - Мы его... того... убрали.
       - Куда убрали?
       - К чертовой бабушке. Закололи.
       - Ого, - сказал Зигвард. Он хотел было завести их в шатер, но кругом было много воинов, и все они, конечно же, все слышали. - Так. Вы вдвоем?
       - Да.
       - В стане?
       - Нет.
       - По поручению Хока?
       - Нет, Хока мы тоже убрали, когда он его защищал, - ляпнул оглушенный, а ударенный толкнул его локтем и сделал ему страшные глаза.
       Что-то случилось, это точно, подумал Зигвард. Но что? Что он такое плетет? Фалкон убит - это возможно. Эти двое, кстати говоря, вполне могли это сделать - вон какие у них лица дубовые. Но то, что они заодно убили Хока - возможным не представлялось. Хок защищал Фалкона? Зачем? И куда пропал этот подлец Нико? И где тот, который с ним был?
       - И где теперь Фалкон? - спросил он.
       - Все там же, - сказал ударенный. - В Замке Оранжевых Листьев.
       Зигвард разбирался в людях гораздо лучше, чем все фалконовы советники вместе взятые, лучше, чем сам Фалкон, поэтому трое всадников, которых он отправил в Замок Оранжевых Листьев, нашли и замок, и трупы, и вернулись через два часа. Зигвард тут же послал в замок карету. Вывоз трупов не занял много времени. Запертых повара и служанку выпустили и отпустили, и они куда-то ушли пешком, возможно в Артанию, хотя вряд ли, ибо прожившие на ниверийской территории более двух лет артанцы, несмотря на горячие симпатии по адресу степного своего края, редко возвращались домой.
       Ночью в стан фалконовцев пробрался лазутчик, и, прибыв обратно, рапортовал лично Зигварду. Враг не то, чтобы растерян, но как-то не уверен в себе. Патрули частично спят. Бочки с сыпучей смесью для огнестрелов располагаются на пяти телегах вправо от шатра командования.
       Зигвард произвел простой логический анализ ситуации. Смесь - это то, что заставляет огнестрелы работать, без смеси огнестрелы - просто чугунные болванки, от поленьев отличаются тем, что ночью на них сидеть холодно.
       Он снарядил отряд из двадцати человек и вооружил их вместо арбалетов простыми луками, а наконечники стрел они обмотали паклей и окунули в смолу, а к седлам привязали по нескольку факелов. Чтобы в последствии о нем не говорили гадости, Зигвард возглавил отряд сам.
       Шагом, гладя коней по холкам, чтобы они не ржали и не рыпались, всадники приблизились к неприятельскому стану. Небо покрыто было облаками, и виден был лишь огонь костров фалконовской стражи. Следуя методу Кшиштофа, Зигвард передал приказ шепотом по цепочке. Всадники зажгли факелы и вонзили шпоры в бока коней. Пролетев галопом короткое расстояние, отделяющее их от неприятеля, они ворвались в стан. Только один огнестрел успел выстрелить.
       Фалконовцы сперва растерялись, а когда опомнились и дали сигнал тревоги, было уже поздно - на бочки со смесью посыпались зажженные стрелы. В два ряда отряд Зигварда прошел мимо телег, забросав их поверх стрел горящими факелами.
       Сыпучая смесь была внове, и о ее действии, и особенно действенности, никто ничего толком не знал.
       Некоторые особенно ретивые фалконовцы кинулись тушить телеги, а всадники Зигварда и сам Зигвард, хоть и уходили, но не очень торопясь, рассчитывая заодно помахаться со стражей и подождать, пока проснется остальное войско.
       Рвануло так, что, казалось, земля, наконец, проснулась и зарычала, и сейчас всех проглотит. А потом рвануло еще раз.
       Сообразительный Зигвард крикнул "Галопом!" и опустил повод. Отряд устремился за ним, и тут рвануло в третий, четвертый, и пятый раз. Зигвард потерял треть отряда, уцелевшие осыпаны были пеплом и сажей, плащи обгорели, у некоторых обгорели волосы. Обезумевшие от грохота, боли, и сыпавшихся с неба искр, кони полетели стрелой. Плащ Зигварда горел, и его пришлось скинуть.
       Войдя в шатер, Зигвард сорвал дублет, рубашку, вылил на себя бочонок воды, стирая с лица сажу, и первым делом ощупал волосы. На месте. И то ладно. Спину саднило от ожога, пусть и легкого. А нечего быть таким самоуверенным! Война - она война и есть. Решил покрасоваться, изобразить рыцаря, отца солдат? Полководцы, пусть и великие, панибратствуют с подчиненными. Обязанность императора - держать дистанцию!
       Впрочем, миссия удалась.
      

    ***

      
       Наутро всадник с белым флагом торжественно въехал в стан фалконовцев. Его хотели застрелить, но он умолил их сперва выслушать некие предложения, выдвинутые Великим Князем Зигвардом, и его отвели в шатер командования. Парламентер был молод, симпатичен, обаятелен, и уверен в себе.
       - Господа мои, - сказал парламентер, улыбаясь лучезарно. - Мой повелитель старина Зигвард, о котором вы все, возможно, слышали, находится в состоянии дичайшей ярости из-за того, что ему подали сегодня отвратительный, по его словам, завтрак. Полуголый, непричесанный, злой, он изволил в течении получаса гоняться за своим ординарцем, который, по его словам, ничего не понимает в омлетах, журбе, атасах, и вообще ни в чем, с кинжалом. Вообще, если разобраться, Зигвард - весьма неприятный и взбалмошный тип. И я бы с удовольствием оставил бы его и перешел бы на вашу праведную сторону, господа мои, но - не могу. Не могу я к вам перейти. Поскольку вашей стороны, как оказалось, более не существует. И мне лично очень жаль, очень. Замучает меня старина Зигвард, помяните мое слово.
       - Как вас зовут, юноша? - спросил, морщась, один из фалконовых военачальников.
       - Стыдно признаться, но зовут меня Хорс. Ужасно, правда? Все эти клички, давно утратившие всякий смысл кронинско-университетские традиции, вся эта труха и пыль, ничего кроме трухи и пыли, но, да, Хорс меня зовут. Ужас, правда?
       - Ну так вот, Хорс, - сказал военачальник. - Передайте своему узурпатору, что за вчерашнюю выходку он поплатится.
       - Чего там передавать! Я ему раз десять уже сказал.
       - Далее. Если вы, Хорс, хотите перейти к нам, вы можете это сделать. Но сперва вам нужно...
       - Да я ж только что объяснил - не к кому больше переходить! Фалкона нет, а вас вот всех, здесь сидящих, никто слушать не будет. Это же понятно всем, очевидно. Фалкон специально вас таких подбирал, чтобы никакой самостоятельности, вы были просто куклы говорящие у него в руках, без него, простите за неприятную откровенность, вы вообще-то ничто.
       - Что вы имеете в виду, когда говорите, что Фалкона нет?
       - Помер, как есть помер Фалкон.
       Командир, изображая удивление, повернулся к другим командирам.
       - Господа мои, что он такое говорит? - он повернулся к Хорсу. - Что вы такое говорите? Кто вам это сказал? Фалкон жив-здоров, сейчас только отлучился в город, прибудет к вечеру.
       - К вечеру его уже успеют отпеть и закопать неподалеку от нашего стана, - сказал Хорс. - Кстати, вы все приглашены, можете поехать со мной. И Фалкон, и Фокс, и Хок - будут рядышком лежать.
       - Фокс? - воскликнул военачальник.
       - Увы.
       Возникла тяжелая пауза. Некоторые из командиров заметно побледнели.
       - В общем, - сказал Хорс, - дело ваше дрянь, господа мои. У вас есть два выхода. Первый - присягнуть на верность Великому Князю Зигварду. Вот все вы со мной как раз и поедете, много времени это не займет. Но можете и не присягать. Можете просто сдаться в плен, и тогда вас будут судить, как изменников. Это второй выход.
       - Есть еще и третий, - сказал кто-то из младших командиров. - Дать бой этому самозванцу!
       - Силы Зигварда, - сказал Хорс, - в три раза превосходят ваши. Именно поэтому я и не перехожу на вашу сторону, господа мои, а иначе бы перешел непременно. Что ж, давайте бой. За что вы собираетесь драться? За память о Фалконе? Что вы скажете своим воинам? Что, раз Фалкон мертв, им тоже полагается быть мертвыми?
       - Наши воины ничего не знают, - сказал угрожающе один из командиров.
       - Ну да? - удивился Хорс. - Всю ночь им раздавали прокламации, а они не знают?
       - Кто раздавал?
       - Люди Зигварда, - ответил Хорс. - Подлость, а? Я ж говорю, доведет меня этот невежа. Уеду я от него в Артанию. Воины ваши тоже хороши, конечно. Вместо того, чтобы усомниться в правдивости прокламаций, полвойска возьми да и разбегись! Что ж, давайте бой. Через час вы будете разбиты на голову и, опять же, арестованы и преданы суду, но судить вас будут не только, как изменников, но и как дезертиров, военным трибуналом. Сейчас я выйду из этого шатра, сяду на лошадь и буду вас ждать. Если через четверть часа ко мне никто не присоединиться, я уеду один, вернее, не один, но с теми из ваших воинов, которые не хотят сражаться за недобрую память о Фалконе, то есть со второй половиной вашего войска. Кстати, в бою, если таковой будет, все они сразу же перейдут на сторону Зигварда. До свидания, господа мои, до скорого свидания - либо под флагом Ниверии, либо на Площади Правосудия. Терпеть я не могу эту привычку Зигварда - как вобьет себе чего в голову, так уже тараном не выбьешь. Сегодня после завтрака только и долдонил, что о Площади Правосудия, причем именно в связи с вами. Я его еле уговорил дать вам шанс присягнуть ему.
       Он поклонился и вышел.
      

    ***

      
       Шила пришла в сознание с головной болью такого масштаба, что тут же дала себе слово, если выживет, никогда ничего больше не пить кроме холодной воды из артезианского колодца. Вокруг были какие-то подозрительные полотнища и драпировки, и где-то бессвязно говорили, и каждое слово звучало, как хриплый горн у самого уха, и отдавалось ударами пульса в затылке, во лбу, в глазах, и где попало. Язык был - будто сделан из обоссанной кошками коры вяза. По жилам распространилась тропическая жара, а ноги холодели полярным холодом. Правая рука отсутствовала начисто. Шила скосила глаза, тут же отозвавшиеся болью, и увидела, что рука на месте. Убрав голову с бицепса (голова болела, когда ее перемещали и когда ее не перемещали тоже болела, поэтому разницы не было никакой) и вскоре, хоть и с пугающей задержкой, по руке побежали уколы и щипки, а потом в локте и кисти так засвербило и засверлило, что Шила подумала - надо было оставить все как есть.
       Коль скоро боль не унималась, как не лежи, следовало встать и идти искать артезианский колодец.
       Она встала, качнулась, удержала равновесие, и огляделась, медленно поворачивая голову. Она была в шатре. На плетеной подстилке у самых ее ног лежала Фрика.
       - Эй, - сказала Шила хрипло. - Эхх... Эй!
       Она опустилась на колени рядом с матерью и дотронулась до ее плеча. Обычно Фрика спала очень чутко, а сейчас даже не пошевельнулась. Шила решила ее не будить.
       Внезапно она вспомнила, что произошло. Их опоили зельем, и ее, и Фрику. А потом был Фалкон. И она его ткнула кинжалом под лопатку. А потом потеряла сознание. И вот она здесь. Кто-то пробрался в замок, и привез их сюда. Слуги Фалкона? Вряд ли. Будь это слуги Фалкона, они бы сейчас были не в шатре, а в каком-нибудь, опять же, каменном мешке. Почему шатер?
       Шила снова поднялась на ноги и вышла из шатра, покачиваясь. Дело шло к вечеру, солнце желтело над кронами каких-то хилых деревьев, а кругом стояли шатры, и шастали туда-сюда какие-то редкие воины. Кто-то что-то закричал, вроде "едут, едут!", и все засуетились еще больше. Шила отошла от шатра и огляделась. С юга к шатрам двигалось войско.
       Приблизившись, воины начали спешиваться у шатров, мрачно обмениваясь репликами, стирая со лбов пот, черпая из бочонков воду. Один из воинов подъехал прямо к шатру Шилы и спешился.
       - Ого, - сказал он без особого энтузиазма. - Как ты выросла, девочка моя.
       Как-то неестественно у него это получилось, будто хотел он быть искренним, но не мог в силу каких-то неведомых ей причин.
       - Мы разве на ты? - спросила Шила.
       - Вроде да, - сказал воин. - Впрочем, как хочешь. Фрика тоже очнулась?
       - Кто вы такой?
       - Я, в общем-то, твой отец.
       - Зигвард?
       - Да.
       - Ага, - она смерила его взглядом. - Ничего, симпатичный.
       Он наконец-то улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.
       - Мне надо... - сказал он. - В общем, я сейчас пойду вон туда, где эти свиньи моются, помоюсь сам, и выскажу им кое-что. Извини, что я такой хмурый. Может... Ну, иди сюда, я тебя обниму.
       Никакой особой нежности в его объятиях не было, а потом от него несло очень сильно.
       - Да... - сказал он. - Ну, ладно. Понимаешь, войско-то сдалось, а вот горожане... В общем, мне только что пришлось подавлять восстание, и дело это, скажу тебе по очень большому государственному секрету, не из приятных. Я сейчас вернусь, только умоюсь и всыплю им... скотам... птица и камень...
      

    ***

      
       Отец ее оказался веселым дядькой, когда слегка развеялся. Умытый, в чистой одежде, побритый и причесанный, он выглядел очень импозантно, что весьма импонировало Шиле. Они проболтали весь вечер о всякой ерунде, об отношениях мужчин и женщин, об искусстве, о Славии, и прочем. Вот только каким образом она, Шила, и Фрика, попали из Замка Оранжевых Листьев сюда, в стан - уже не мятежников, но победоносного войска Великого Князя Зигварда, повелителя Ниверии, Зигвард уточнять отказывался. Что-то его во всем этом деле смущало. А может просто скромничал. Фрика в себя не приходила.
       На следующее утро Зигвард съездил в Теплую Лагуну, произнес там две речи - одну в ратуше, другую на площади, и, оставив в городе значительный гарнизон, состоящий преимущественно из кронинцев и астафцев, двинулся с остальным войском в столицу. Собственно местных воинов, перешедших на его сторону, пришлось взять с собой - здесь он им не доверял. В Астафии он намеревался перераспределить их, частично в Кникич, частично на запад, к горам.
       На подходах к Астафии дороги оказались завалены снегом, что всех очень смутило и расстроило. Зато сама Астафия встретила Зигварда радостно и помпезно. Распространился, правда, слух, что он, Зигвард, не просто Великий Князь, но заодно еще и славский конунг, но, даже если правда - что в этом плохого? Меньше опасности со стороны Славии, вот и все. Он же наш, плоть и кровь. По нам, так пусть и Артанию присоединит.
       Сразу по прибытии Зигвард первым делом разослал курьеров к членам Рядилища, призвав их собраться через три часа, а сам посетил Улицу Святого Жигмонда, в одном из домов которой провел эти же три часа в обществе двух изображающих сладострастие проституток, а затем, захватив с собой две дюжины охранников, явился с небольшим опозданием в Рядилище, где все были в сборе. Взбежав на подиум, Зигвард сказал, -
       - Здравствуйте, господа мои. Вас тут слишком много. Я хочу видеть комиссионера фермерских хозяйств, комиссионера ремесел, комиссионера по вопросам культуры, главу управления регионами, главу судопроизводства, главу легислатуры, и комиссионера иностранных дел, итого семь человек. К остальным нижайшая просьба не побрезговать выйти вон и больше никогда сюда не приходить, ни под каким предлогом.
       После короткой паузы в зале зашептались. Никто не поднялся с места. Зигвард поднял руку, восстанавливая тишину.
       - Я прекрасно понимаю, - сказал он, - что, вальяжно расположив афедроны свои в этих креслах, многие из вас опасаются, что жизнь вне этих кресел окажется менее комфортной. Я не Фалкон, я человек гуманный и сочувственный. Поэтому заверяю вас, господа мои, что Сейская Темница в ближайшее время будет переоборудована, чтобы создать максимально комфортабельные условия для тех из вас, кто не является одним из ранее мною упомянутых и не покинет зал в течении следующих двух минут. Конвой!
       Охрана вытащила мечи.
       У выхода образовалась давка, и Зигвард, из гуманистических соображений, проигнорировал тот факт, что уход членов Рядилища занял не две, но целых четыре минуты.
       Оставшихся он попросил встать и приблизиться к подиуму.
       - Господа мои, - сказал он. - Через три часа прошу вас явиться ко мне в кабинет, во дворце. Вы представите мне отчеты о вашей работе за последние три года, после чего мы вместе составим проэкт некоего общего Закона Ниверии, в соответствии с которым последнее слово в любом вопросе всегда будет за императором, а предпоследнее за ниверийским наместником, назначенным императором.
       - Позвольте вам заметить, господин мой... - начал было глава легислатуры.
       - Нет, - сказал Зигвард. - Для простых людей я просто - соотечественник, с которым можно говорить запросто и сколько угодно спорить, на любые темы. Для официальных лиц, каковыми являются члены правительства и военачальники, я - император, и делать мне замечания и давать советы вы будете только в том случае, когда я лично вас об этом попрошу. До скорого свидания.
       Он поправил перевязь, положил левую руку на поммель, и спрыгнул с подиума. Охрана салютовала ему поднятыми мечами.
      

    ***

      
       Через день по прибытии Шила, обосновавшаяся в своих старых апартаментах в княжеском дворце, зашла к Фрике, заглянула в спальню, и увидела, что кровать пуста. Сперва она испугалась, но потом углядела Фрику, стоящую у окна, неловко облокотившись о стену.
       - Зигвард? - сказала Фрика. - Зигвард?
       Она обернулась и посмотрела на Шилу безумными глазами. Шила подошла ближе.
       - Иди ко мне, Зигвард, - сказала Фрика. - Ведь я твоя.
       Шила попятилась и вышла из спальни. Поразмыслив, она кинулась в коридор и бегом, отталкивая замешкавшихся слуг, которых было теперь во дворце великое множество, направилась в апартаменты Зигварда.
       Готовящий себя в императоры уже закончил свои дневные дела и теперь бездельничал над развлекательного толка фолиантом с неприличными гравюрами.
       - Эй, - сказала Фрика, вбегая без стука и без доклада, отталкивая стражника и слугу. - Эй!
       Зигвард поднял голову.
       - Привет, - сказал он. - Что ты врываешься? Пожар? Потоп?
       - Что-то с Фрикой.
       - Что?
       - Она очнулась.
       - Ага. Сейчас я приду.
       - С ней что-то неладное. По-моему, у нее помутился разум. В общем, мне страшно.
       Зигвард отложил фолиант и вышел в коридор вместе с Шилой.
       Фрика стояла у окна, прислонившись к стене спиной. Шила осталась в дверях, а Зигвард шагнул вперед и приблизился к Фрике.
       - Здравствуй, - сказал он.
       - Зигвард, - сказала она и улыбнулась странной улыбкой. - Это действительно ты.
       - Да, - сказал он.
       - Дай руку.
       Он протянул руку вперед, а она протянула свою и неловко схватила его между локтем и запястьем, царапнув ногтями.
       - Все эти годы я тебя ждала, - сказала она. - Все эти годы я тебя любила. Не напрасно. Мой освободитель! Мне ничего от тебя не нужно, только быть рядом, слышать твой голос, касаться твоей руки - раз в день. Я ничего не потребую. Ничего. Я еще похорошею, приоденусь... Но это не важно. Главное, что я с тобой.
       - Да, - сказал он.
       Нет, разум ее не помутился. Просто она была слепа.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ЛЕСЕНКА ДО ПРИБОЯ.
      
      
      
       Целых три недели шло письмо из Теплой Лагуны в Кникич. Гор получил его прямо перед отъездом. Направлялся он к месту постройки будущей столицы Империи, которую условно именовал Зигвардополем. Гор возмутился ханжеско-благожелательным тоном письма. Брант, исписав красивым зодческим почерком шесть страниц, не написал, в сущности, ничего - ни о своих успехах или неудачах, ни о своем положении (холост? женат?), ни о планировке виллы, в которой он нынче проживал. Откуда у мерзавца деньги на виллу? Заказы получил? И где - в Теплой Лагуне! В глухой дыре, да еще и мятежной. И уж коль скоро она мятежная, эта дыра, мог бы упомянуть по крайней мере обстановку в городе, а то у нас тут только темные слухи. Говорят, там каждую неделю беспорядки. Говорят, что беспорядки устраиваются верными новому правителю провокаторами, чтобы выявить лидеров, арестовать их, и усмирить население. Более того - совсем уж странный слух - временным мэром Теплой Лагуны состоит незаконный сын Зигварда, рожденный и воспитанный в Славии - специально, чтобы раздражать население - и сыну этому всего семнадцать лет. Впрочем, Брант мог не описать всего этого по чисто цензурным соображениям. Если Зигвард правит так, как об этом говорят (всегда негромко), то наверняка курьеров с письмами останавливают на дорогах, и письма вскрываются и читаются. Стоило брать власть и устраивать гражданскую войну, чтобы просто продолжать политику Фалкона! Кстати, еще говорят, что Зигвард лично убил Фалкона. Что, мол, после разгрома фалконовской армии, Фалкон с приспешниками бежали и укрылись в каком-то совершенно безумном брошенном замке среди чиста поля, но Зигвард с его приспешниками проник в замок и собственноручно Фалкона зарубил. Все может быть.
       Через четыре дня Гор прибыл туда, где посреди обгорелых развалин, припорошенных снегом, высился Храм бывшей Колонии Бронти. Уже стояли по приказу расторопного (надо признать!) Зигварда спешно возведенные времянки для рабочих. То бишь, если прикинуть, Зигвард написал приказ об их возведении, когда его войска только выступили на юг из Кронина. Над одной из времянок развевались два флага - славский и ниверийский. Копию наброска будущего имперского флага, объединяющего две страны, наброска, сделанного модным художником Роквелом, Зигвард предусмотрительно приложил к своему письму к Гору. Меч и солнце. Замечательная оригинальность. Еще, по слухам, Зигвард не собирался именовать свою империю Империей. Воспомня некоторые прежних лет традиции, он предполагал в названии нового государственного образования употребить слово, которое ниверийцы произносили как "содружество", а славы как "союз". С артанским переводом (если в планы Зигварда входило присоединение Артании) было сложнее. В артанском языке словосочетание "благорасположенный к нему" более или менее соответствовало слову друг, а у словосочетаний не было множественного числа. Чтобы обозначить наличие дружбы двух человек, следовало произнести это словосочетание два раза. Молодежь Артании, лингвистически ленивая, как любая другая молодежь, сокращала в разговорах словосочетание до "бла", и дружба обозначалась как "бла-бла". Это служило поводом для ниверийских шуток, а в циничном славском Висуа, где согласные произносились мягко, просвещенные молодые люди при встрече говорили, иронически улыбаясь "Ну, как поживаешь, бля-бля?" и отвечали "Да неплохо, бля, поживаю". Зигварду это было прекрасно известно, ибо он сам не раз, живя в Висуа, приветствовал таким образом своих незаконных сыновей. Употребление этого слова, или любого его производного, в названии империи было немыслимо.
       Разложив на столе план будущего центра столицы, Гор и Зигвард некоторое время обсуждали расположение тех или иных улиц.
       - Получается, следуя этой логике, что столицу вы собираетесь строить вокруг этого маленького примитивного храма, у которого даже нет названия.
       Зигвард изменился, подумал Гор. Непринужденное хамство ранее не было ему свойственно. В то же время, он остался прежним легкомысленным Зигвардом - он наивно рассчитывал, что Гор проглотит обиду и смирится, то бишь, собирался приручать Гора, в то время как Гор совершенно не обиделся.
       - Храм красивый, - сказал он. - Как вообще все, что я строю. Но, безусловно, я понимаю ваши опасения. Храм, вокруг которого строится город, должен быть не просто самым красивым, но и самым величественным зданием этого города. Что ж, я пристрою к Храму высокую колокольню. На которую, - добавил он с иронией, - управление Колонии не давало мне средств, а вы дадите.
       - Нет, позвольте, - сказал Зигвард. - Храм и колокольня - все это хорошо, но на флаге Империи будут солнце и меч, поэтому самым представительным зданием должен быть вовсе не храм, но дворец. Отношение артанских послов к нашим храмам известно, они их презирают, и их не изменишь. Но величественная резиденция императора должна производить на них ошеломляющее впечатление.
       - А меня не интересует мнение артанских послов, - сказал Гор. - Более того, мнение охотников и цирюльников меня тоже не интересует.
       Некоторое время Зигвард мрачно смотрел на Гора, а Гор добродушно улыбался.
       - Я знаю, что вы бываете порой очень эксцентричны, - сказал Зигвард. - Но ради наших дружеских отношений я прошу вас соблюдать меру, особенно, когда мы не одни.
       - Вы ошибаетесь, - ответил Гор. - Я никогда не бываю эксцентричен. Я даже бороду недавно сбрил, и вы тому свидетель. В повседневной жизни, во всем, что не касается архитектуры, я обыкновенный мещанин, очень предсказуемый, прижимистый, ворчливый, и упрямый, с дурным вкусом. Кстати, это неплохая мысль - проэкт целого города не должен создаваться одним зодчим. Будет не гармония, а симметрия. Поэтому рекомендую вам пригласить еще кого-нибудь, желательно эксцентричного.
       - Вы уходите от темы.
       - Тема закрыта.
       - Черт знает, что такое, - сказал Зигвард, вставая и сердито глядя на Гора.
       - Не кричите так. Я стар, но слышу хорошо. А вот вы не очень.
       - Это вы о чем?
       - Нужен второй зодчий. Эксцентричный.
       Зигвард помолчал, подавляя приступ ярости, столь характерный для больших политиков.
       - Кого же вы имеете в виду? - спросил он. - Я знаю, это все не просто так, у вас есть кто-то на примете.
       - Волчонок.
       - Я так и думал. Продвигаете своего протеже.
       - Вовсе нет. Честно говоря, я его терпеть не могу, он мне надоел.
       - Тогда к чему эта рекомендация?
       - По вашей многоуважаемой задумке...
       Старый Зигвард проснулся наконец в Зигварде новом. Повелитель двух стран засмеялся.
       - ...новая столица не должна быть ни ниверийской, ни славской, но смешанной, со смешанным населением.
       - Да.
       - У Волчонка очень хорошо получаются славские формы. В то время, как я их просто копирую, он ими играет, развивает их, абсорбирует и интерпретирует на свой лад. Уверен, что в роду у него не обошлось без славской крови.
       - Хорошо. Пошлите ему письмо.
       - Нет уж. Пригласительное письмо пошлет ему правитель. Где он сейчас, не знаете? Ах да, он - вот, передо мной сидит. Представителен и милостив.
       Зигвард покачал головой.
       - Ладно, - сказал он. - Пошлю я ему письмо. Где он нынче?
       - В Теплой Лагуне.
       - Вот как? Ну-ну. Адрес есть ли у вас?
       - Есть. Но вам я его не дам.
       - Почему?
       - На всякий случай. Вы напишете письмо, отдадите его мне, а я его переправлю. С сопроводительной грамотой, естественно, чтобы его ненароком не открыл и не прочел кто-нибудь помимо адресата. Письмо частное, а мало ли чего может наболтать в частном письме человек вроде вас.
      

    ***

      
       Самостоятельно ходить Брант еще не мог, и Рита сопровождала его на прогулках вдоль прибоя, поддерживая и развлекая самыми обыкновенными материнскими нравоучениями. Сперва он огрызался и хамил, помятуя о той роли, которую она сыграла в его и Фрики... э... отношениях? романе? судьбе? - но, вскоре, выявляя и анализируя детали, ибо больше ему в его теперешнем состоянии нечем было заняться и у него было на раздумья много времени, он вспомнил, что он сам тоже кое в чем перед ней виноват. Признайся он ей изначально во всем - и было бы все по-другому. Как? Кто знает. Он не доверился ей просто потому, что она была - человек Фалкона. В то же время, как можно довериться хоть бы и собственной матери, если знаешь ее три дня? Имел ли он право рисковать - Фрикой, собой, своими отношениями с Фрикой, доверяясь Рите?
       Ну вот и не рискнул, и вот, чего вышло.
       Так что, начни он теперь предъявлять претензии - она скажет, мол, чего же ты молчал тогда, когда именно и нужно было посвятить меня в твои дела, ведь я могла тебе помочь? И будет права.
       А Фрике он неинтересен. Он целый месяц, или около того, провалялся тут в постели, пока Рита его выхаживала - неотлучно, непрерывно, вон у нее какие круги под глазами от недостатка сна, и купила специально эту виллу, переплатив - может, все состояние свое на это истратила, чтобы только не утомлять раненого переездами, и плакала над ним, когда он бредил (ему служанка рассказала), и мыла его сама, и судно подставляла, ибо никому не доверяла ("Растяпы и балбесы!"), и перевязки ему делала, как заправская сестра милосердия, и даже книжки ему читала, и теперь водит его к морю на прогулки, и только недавно выписала из Астафии своего любовника - вон он как раз сидит на берегу, смотрит на прибой и ровно ничего не делает, а ведь художник, рисовал бы себе, а он бездельничает (кстати, подумал он не в первый раз, ту мерзкую карикатуру на Фрику - он или не он рисовал? лучше не узнавать, хватит с меня) - а тем временем Фрика - поинтересовалась ли хоть раз, где он, Брант, спаситель ее, обитается, жив ли? Впрочем, она ведь не знает, что он ее спаситель. Если, конечно, Нико не доложил, но кто же Нико слушает? Тяжело драконоборцам на свете - никто им не верит. Хотя с заданием он справился, судя по всему, на славу. И тем не менее - она ведь жива и здорова, о ее смерти он бы услышал, новости из Астафии прибывают каждый день. Новая волна сплетен о блядстве Шилы. Зигвард, мерзавец, строит новый город. Лучше бы старый достроил какой-нибудь, а то вечно одна и та же история - в центре местами красиво, а по краям пустыри и помойки.
       Вот пусть он скажет, Зигвард, зачем ему все это. На какого лешего он прибрал к рукам две страны? Что он будет с ними делать? У Фалкона поучился бы! Фалкон был страшнейшая сволочь, но он все время что-то делал, страна менялась не как попало, но с умом. Взять хотя бы идею с постройкой музыкального театра. Интересно же! Жаль не удалось построить. Негодяй Зигвард все планы спутал, и теперь он эту идею, конечно же, похоронит.
       И зачем ему Фрика с ее любовью? Он не оценил ее, когда ее к нему привезли в первый раз, и сейчас не оценит. А она тоже, знаете ли, хороша. Ах, я его так люблю, ах, я так страдаю. Дура долговязая. Ну и пусть живет с ним, то бишь, подле него, как фокстерьер какой-нибудь. А мне и так хорошо. То есть, мне, конечно, вполне плохо, и выть хочется, но я уж как-нибудь справлюсь. Я уж вроде бы даже чуть не помер за великую любовь, да матушка моя сердобольная вмешалась и меня вытащила. Я ее даже не спрашиваю, сколько она людей при этом угробила - будем молча надеяться, что не очень много.
       И почему-то жалко Хока. Казалось бы - чего мне-то его жалеть? Сколько он мне крови попортил! И все-таки я его сам, лично, на эту авантюру подбил, я его поманил и соблазнил возможностью взять Фалкона - а откуда мне, господа мои, было знать, что Фалкон именно в Замке Оранжевых Листьев находиться изволит? Опять - зодческое наитие? А, кстати, может его там и не было. Совершенно неизвестно, как и от чего он погиб или умер - одни легенды, если по служанкиным сплетням судить.
       А служанка меж тем молодая и красивая. Это, часом, не матушкины ли помыслы, не подкладывает ли матушка под меня служанку эту - не сегодня, сегодня я слабый, но - завтра? чтоб я развеялся, чтоб меньше о Фрике думал? Такая, типа, материнская забота в фалконово-шпионском стиле? Служанка, меж тем, очень даже непрочь. Груди вздымаются белые, на нежных щеках томный румянец, в прекрасных глазах корысть, все честь по чести.
       Что это там за движение? А, на верфях новую посудину достраивают, суетятся. Тоже, между прочим, по приказу Зигварда. Типа торгово-военный флот создается, возможно для походов в очень дальние земли - не с Артанией же дикой торговать, смешно. Великая мечта династии - дальние земли. Фалкон, тот сразу увидел, насколько это глупо и нерентабельно, и отправил в утиль. Двадцать лет гнили посудины в порту, двадцать лет капитаны, из самых упрямых, пиратствовали на том, что еще не затонуло, а теперь у них праздник.
       Ах вот оно что, подумал он. Не дальние земли этому негодяю нужны - это он моряков теплолагунских щетинистых задабривает, чтобы они на местное общественное мнение, склонное боготворить память о Фалконе, повлияли. Хитер Зигвард, хитер.
       Впрочем, быть может, я неблагодарен? Быть может, мне следует быть более лояльным просто потому, что эта сволочь меня содержала, пока я учился? Но тогда, может, сидящим в темницах следует быть лояльными, ибо их кормят, пока они там сидят, а иначе бы они с голоду подохли? Может, всем, кого артанцы не порубили в куски, следует испытывать благодарность к артанцам? А дети ведь - не сеют, не жнут, только жрут да место занимают, они вообще всех должны благодарить, кто их кормит, и кто их бьет, но не до смерти, да? Зигвард - он чего, из последних денег, себе в еде и теплой одежде отказывая, его содержал? Семью он, что ли, свою по миру пустил, детей своих раздел, чтобы меня, который ему никто, выучить, страну он, что ли разорил ради меня, добрым именем своим пожертвовал, репутацию погубил безвозвратно?
       И вообще, почему это мы должны быть благодарны людям за то, что они сделали что-то, чего могли и не делать? Вон фермеры на полях - силком их уже полвека, как никто работать не заставляет, и могли бы они не работать. Но, птица и камень, как говаривал Фалкон - неужто у них есть в запасе лучшее применение для своих сил и времени? Более, скажем, приятное или общественно полезное?
       Можно ли быть человеку благодарным просто за то, что он не повел себя, как последняя сволочь?
       В общем, наверное, да. Некоторым, в общем, можно, и даже нужно, памятник при жизни за такое поставить. Вот Редо, например. Ничего он такого особенного не делает, а просто - не сволочь. Впрочем, его ничегонеделание в некоторых случаях как раз и есть самое что ни на есть действенное действие.
       Говорят, что добрые поступки есть форма эгоизма, то есть, совершая их, ублажая других, человек тем самым ублажает себя. Ему самому, мол, эти добрые поступки доставляют удовольствие, и поэтому он такое же говно, как все. Но это не так. Ибо людей, которым ублажение не только себя любимого, но и других, доставляет удовольствие - не за славу, а просто так - очень мало. И, возможно, только они бывают иногда, порывами, счастливы. Люди, любящие доставлять удовольствие только себе, счастливы не бывают никогда. Ну, сделает такой человек кому-то приятно, по случаю, но на него самого это приятное большого впечатления не произведет.
       С другой стороны, люди, которым нравится делать другим приятное, тоже иногда оказываются мерзавцами.
       И есть еще вечный спор ординарных с неординарными. Редо мне попытался объяснить, что там к чему, но что-то оно... Впрочем...
       Я тут давеча думал, что все беды от жестоких и жадных, которые ординарны по сути. Но вот, к примеру, Зигвард - вполне неординарен. Жил себе, жил, девок портил, а к пятидесяти годам решил - а не поуправлять ли мне народами, для разнообразия? И что же - управляет. Стало быть, да, неординарный экземпляр. Вот только мне от его неординарности не легче. Я все терпел, все эти народно-патриотические издевательства над любовью моей, и было мне плохо и прекрасно, а он пришел и увел у меня бабу, походя, впроброс, и теперь мне просто плохо.
       Одним словом не мне, не мне, человеку маленькому, ее любить, и так далее.
       - Посидим на песке? - предложила Рита.
       - Давай.
       Море не бушевало, но ерепенилось и порыкивало. Бранту очень хотелось попробовать в него окунуться, но он знал, что это опасно, и поэтому Рита будет дергаться, а она и так нынче дергается. Что ж этот мужлан-художник так плохо выполняет свои обязанности? Может, она ему не нравится? Ну, ничего, окрепну - дам ему в морду. Пусть он только посмеет заикнуться, что она ему не нравится. Вон она какая у меня, мать моя - стройная, гибкая, сильная, красивая. Вот только нотации читает постоянно. И, что заметно - в обычных разговорах, что с прислугой, что с соседями - голос у нее бархатный, низкий, завораживает, а когда говорит со мной - скрипучий и противный. Не всегда, но частенько. "Не жри хрюмпели горстями, тебе сейчас нельзя". "Положи карандаш, тебе спать надо, а не чертить". "Не смей разговаривать со мной хамским тоном, я твоя мать, а не подружка какая-нибудь". Зануда.
       - Тебе письмо, - сказала Рита.
       - От кого?
       Она подала ему письмо. Сердце екнуло - княжеский герб! Фрика! Но нет. Адрес надписан был мужским почерком. Брант сломал печать и чуть не завыл от злости.
       "Уважаемый Брант! Давно мы с вами не виделись, семнадцать уж лет. Встречались мы, когда вас звали Волчонок..."
       Значит, он меня не узнал, подумал Брант. Вот и хорошо.
       "...и рекомендовал именно вас, хоть я и без всякой рекомендации собирался..."
       Гор тоже хорош. Сказал бы - нет, не знаю, где он живет! Так нет же.
       "...вашего согласия. Вот и вся официальная часть. Теперь неофициальная. Все эти годы я помнил о вас, и очень хотел бы теперь вас увидеть. Мы с вами пережили вместе много забавных приключений, есть что вспомнить, если вы женаты, привозите всю семью, если нет - мы вам найдем жену в новой столице..."
       Он еще и сводник, подумал Брант, раздражаясь.
       "...как подобает молодому человеку в наше бурное время. Эпоха великих свершений..."
       Брант порвал письмо в клочья и подарил их ветру. Возникла пауза.
       - И что же тебе пишет Зигвард? - спросила Рита непринужденным тоном.
       - Ничего особенного. Такой же зануда, как ты. Читает мораль, будто имеет на это право. Будто он мой отец.
       - Он и есть твой отец, - сказала она.
       Помолчали.
       - Я, кажется, не расслышал, - сказал Брант.
       - Повторить?
       - Нет, не надо.
       Опять помолчали.
       - А он знает? - спросил Брант.
       - Нет.
       - Ты не хочешь, чтобы он знал?
       - Не очень, - призналась Рита. - Уж лучше все как есть. Знакомство с матерью во взрослом возрасте чуть тебя не убило. А ведь я всего лишь исполнитель. Вернее, была исполнителем, теперь в отставке. А он - человек, отдающий исполнителям приказы.
       И, подумал Брант, его любит и с ним живет та, которую любишь ты. Возможно, Рита не сказала этого из деликатности.
       - Я бы не хотела, чтобы тебя опять втянули в политику, на этот раз навсегда. Ты очень склонен к участию в политике, а ведь у тебя есть свое дело.
       Прямо второй Редо, подумал Брант. Ладно. Выздоровею - будут заказы. И построю я себе здесь свою собственную виллу, так, как хочу - и, да, с лесенкой до самого прибоя.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. СНЫ И РЕАЛЬНОСТЬ.
      
      
      
       Миновала необыкновенно снежная для Астафии зима. В конце марта сделался последний, очень сильный, снегопад, а сразу после него облака исчезли, солнце растопило сугробы, появились на деревьях почки, и ветер с юга прилетел поделиться впечатлениями о бурной тропической весне и тополях с пальмами. Горожане, по инерции ворча, но уже робко и неумело улыбаясь, стесняясь весенней своей радости, помылись кое-как, надели чистую одежду, и вышли на влажные от растаявшего снега улицы. Кое-где улицы были залиты водой по щиколотку, но новый мэр Астафии (незаконный сын Зигварда, родившийся в этих краях, двадцати восьми лет) послал специальные бригады расчистить сточные канавы, и вскоре вода ушла в реку Астаф, влага испарилась, и вечер получился сухой и теплый.
       Еще через три дня прибыл в Астафию со строительства новой столицы Великий Князь Зигвард и вызвал к себе во дворец Редо и музыканта, состоящего руководителем Орков и Реестров. Семнадцать лет назад священник и музыкант встречались в кабинете Фалкона, а сегодня встретились в кабинете Зигварда, ибо особняк Фалкона заняло новое правительство, переименованное из Рядилища в Парламент.
       Было что-то общее между двумя встречами, и были отличия.
       Стихийное народное разочарование Храмом и недовольство его служителями, двадцать лет спонтанно росшие в стране, приостановились со смертью Фалкона. Воспитанные в анти-клерикальном духе все еще испытывали к Храму стойкую неприязнь, но свежие силы, пополнявшие ряды граждан, враждебно настроенных к религии, перестали почему-то прибывать, и количество прихожан в Храме Доброго Сердца стало неуклонно расти, особенно к концу зимы, когда астафцы пришли в недоумение - мол, новая власть всем обещала, что будет лучше, а холод вон какой собачий. И напрасно Зигвард шутил, обращаясь к народу с балкона, что он, мол, не Великий Род и за погоду не отвечает - вместо того, чтобы добродушно радоваться веселой шутке правителя, население вдруг обиделось. Мол, если за погоду не отвечает, так ведь неизвестно, за что он еще не отвечает. Может, он вообще ни за что не отвечает, а мы хоть пропади. Вот, к примеру, при Фалконе таких диких морозов не было. Хват наш Зигвард попривык в Славии, но нам-то от этого не легче. Может, нам заодно белых медведей себе завести, чтобы совсем все как в Славии было? И бесстыдно, как подлые славы, нагишом в сугробы сигать?
       Осознав, что правитель не всемогущ, да еще и шутки глупые откалывает, горожане огляделись на предмет утешения, и некоторые, водя глазами по ландшафту, обнаружили в поле зрения своего величественный шпиль Храма. И пошли посмотреть, что к чему. И некоторым понравилось.
       Сын купца был теперь при Храме служкой. Отца его выпустили на свободу, но он потерял все свое влияние, а состояние его было ранее конфисковано, и возвращать его новая власть ленилась, и теперь отец большей частью пил брагу в окраинных заведениях - на более приемлемые заведения у него не было средств. На окраинные средств тоже не было, но там ему наливали за счет других посетителей, которым он рассказывал о несметных богатствах и безумной роскоши. Слушали его с большим интересом, сочувствовали, в тайне злорадствовали, и наливали еще.
       Редо явился к Зигварду неохотно, будто скучную повинность выполнял. Музыкант, напротив, переполнен был смутными опасениями и надеждами. Строительство музыкального театра остановилось из-за войны, ибо люди всегда считали, что война важнее музыки и драматургии, и не возобновилось из-за зимы, ибо зимой холодно, поэтому строить ничего не нужно, а нужно греться и пить горячую журбу. Теперь же была весна, и постройку можно было бы продолжить, но ее не продолжили, и куда-то исчез зодчий, а композитор ушел в запой.
       - Я слышал о каком-то специальном помещении, - сказал Зигвард, - для вас и ваших музыкантов. Мол, намечалось какое-то грандиозное, невиданное представление, совмещающее драму и музыку, и текст пьесы предполагалось петь. Сперва мне это показалось абсурдным, но я получил подтверждения из разных источников, и теперь не знаю, что и думать.
       - Это правда, господин мой, - сказал музыкант. - У нас было намечены к представлению два спектакля. Один по славской пьесе "Сын Конунга и Простушка", второй на историческую тему.
       - Ага. "Сына Конунга" я видел в Славии, - сказал Зигвард. - Очень забавная пьеса. Было бы любопытно услышать, как все это звучит по-ниверийски. А что за историческая тема?
       Музыкант был явно смущен.
       - Освобождение Кронина, - сказал он наконец.
       - Что-то очень уж скоро, - сказал Зигвард.
       - Предыдущее, - объяснил музыкант, густо краснея.
       - Это когда Кронин сожгли?
       - Да. То есть нет. То есть, да.
       - А почему вы смущаетесь?
       - Так... э... один из персонажей... э... ваш предшественник, господин мой.
       - Мой дядя Жигмонд?
       - Нет. Фалкон.
       - И что же?
       - Он там показан... в более радужных, что ли... тонах.
       - Исторических заслуг Фалкона никто не отменял, - сказал Зигвард веско. - Действительно, когда освобождали Кронин, Фалкон играл большую роль, исполняя обязанности главнокомандующего. И исполнял он их хорошо. Я хотел бы посмотреть оба представления... и послушать... в приватном порядке. Если не трудно.
       - Не трудно, господин мой, - откликнулся музыкант.
       - Если я увижу, что они действительно интересны, ибо могут принести ощутимую пользу, я тут же отдам приказ строить... э... вам театр, а тем временем вы будете устраивать представления - а хотя бы в бывшем здании Рядилища, оно нынче пустует. Сегодня вечером я приду - где вы репетируете?
       - Мы уже не репетируем. Все музыканты и певцы разбежались.
       - Соберите их.
       - У меня нет средств.
       Зигвард быстро написал несколько строк, присыпал песком, сдул песок на пол - совсем как Фалкон - и протянул лист музыканту.
       - Письмо к казначею, - сказал он. - Даю вам неделю. Снимите помещение, соберите труппу, доложите мне. Вы свободны.
       Музыкант радостно и почтительно поклонился и вышел.
       - Вы разбираетесь в музыке, Редо? - спросил Зигвард.
       - Нет.
       - А в политике?
       - Не очень.
       - Вам известно что-нибудь о сношениях Фалкона с Артанией? В частности, о поставках оружия и золоте? Имена, даты, места?
       Выражение скуки исчезло с лица Редо.
       - Уж не собираетесь ли вы сделать меня осведомителем? - спросил он.
       - Вы многое слышите и многое знаете. Не так ли?
       - Конечно. И что же?
       - Вы можете принести стране неоценимую пользу.
       - Делаю все возможное.
       - Расскажите мне все, что вам известно.
       Редо отрицательно покачал головой и грустно улыбнулся.
       - Послушайте, Редо, - сказал Зигвард. - Я знаю, сколько вам пришлось терпеть. От Фалкона и его сподвижников. Все сподвижники Фалкона - ваши заклятые враги.
       - Не все.
       - Большинство. Их ждет правосудие. Вы должны помочь правосудию. Иначе они будут продавать оружие и дальше, в Артанию, и вскоре все эти стрелы и мечи обратятся против нас. Спасите жизни, которые можно спасти, Редо. Вы же верующий, вам же дорога жизнь ваших соотечественников.
       - Мне всякая жизнь дорога, - сказал Редо.
       - Вот видите!
       - Но доносить я ни на кого не стану.
       - Не доносить! Давать предупредительную информацию.
       - Это одно и тоже.
       - Как я погляжу, вы не очень-то рады, что Фалкона больше нет.
       - А должен бы радоваться?
       - Ну да.
       Редо пожал плечами.
       - Вы что, - сказал Зигвард, - не чувствуете, что в стране стало свободнее дышать? Что у людей появилась надежда? Что грозовые тучи ушли, и не скоро вернутся, что с каждым днем отныне будет светлее и светлее?
       - Насчет туч не знаю, - сказал Редо. - Я не барометр. А светлее становится потому, что близится весеннее равноденствие. Экинокс.
       - Вы не замечаете перемен? У вас в Храме не прибавилось прихожан?
       - Прибавилось, - сказал Редо. - Но ведь и раньше так было. Количество прихожан то прибавлялось, то убавлялось. А при чем тут вы со своими тучами, неизвестно. Люди ходят по улицам со странными улыбками.
       Помолчали.
       - Вообще, - добавил Редо, который, с того дня, как его потрепали фалконовцы, заимел привычку ворчать, - одна морока с этими большими и малыми переменами, сменой власти, и прихожанами. Раньше презрительные звуки издавали, а теперь заходят с такими глазами, как будто я их вот прямо сейчас просветлю и просвещу, и будут они бесконечно счастливы, и делать им самим для этого уже ничего не нужно, они свое сделали - пришли.
       Помолчали.
       - Я знаю, о чем вы говорите, - сказал Зигвард. - Но будьте великодушны, Редо. Фалкон был очень серьезный политик и за двадцать лет сделал больше, чем все его предшественники вместе взятые за двести. Он перевоспитал страну, он сломил ее дух, он поселил в каждом доме страх. Вы не имеете права упрекать меня, я не могу все это изменить за четыре месяца. Дайте мне по крайней мере год.
       - Вы заняты постройкой новой столицы, - сказал Редо. - Вам сейчас не до социальных перемен. Общество политиков меня очень утомляет. Если помимо доносов у вас нет для меня никаких дел или предложений, позвольте мне откланяться.
       - У меня есть к вам предложение.
       - Я слушаю.
       Некоторое время Зигвард рассматривал Редо. Что с ним делать, что? Он политик посильнее моего. Я просто использовал обстановку, и несколько раз подряд мне повезло. А он - молодым совсем, двадцатилетним, убедил всех святош Совета, всех прожженых интриганов, что лучше его нет кандидата, и двадцать лет держал их в повиновении, и все это под давлением со стороны Фалкона, всеми брошенный и презираемый - держал, не выпускал. Уверен, что он откажется. Но не попробовать я не имею права - такого союзника приобрести - слишком редкий случай.
       - В новой столице, - сказал он, - есть храм, к которому сейчас пристраивают колокольню. Я бы хотел, чтобы вы стали главным священником этого храма. Вернее, одним из двух главных священников. Второй должен быть славом. Вы по-прежнему останетесь Главой Храма Ниверии.
       Да, подумал Редо, это серьезно. Похоже, это еще серьезнее, чем Фалкон. А жаль.
       - Нет, - сказал он.
       - Нет?
       - Нет.
       - Я еще не сказал вам, какие возможности это откроет перед вами.
       - Мне это не интересно.
       Помолчали.
       - Тогда, - сказал Зигвард, - я рекомендую вам уехать из Астафии.
       - Уехать?
       - Да. Неужели вы рассчитывали, что после вчерашней вашей проповеди я не посчитаю вас опасным? Что я буду терпеть, пока горожане слушают ваши рассуждения о том, как один кесарь стоит другого? Поищите себе другой приход. Фалкон целых двадцать лет пытался вас вразумить. Я не собираюсь тратить на это время. Если завтра вас увидят в городе, вас арестуют.
       - Не понимаю, - сказал Редо. - А в новой столице вы были бы согласны терпеть мои проповеди?
       - В новой столице вы бы их не произносили, а занимались бы своим делом. Рассказывали бы людям душеспасительные истории из жизни Учителя.
       Помолчали.
       В общем, подумал Редо, моя миссия в Астафии действительно подошла к концу. Фалкона больше нет, Храм стоит, прихожане появляются, Зигвард ничего сносить не намерен. Достаточно я здесь пробыл, нужно ехать туда, где мое присутствие необходимо.
       - Пожалуй я уеду, - сказал Редо. - Назначу нового священника и уеду.
       - Нового назначу я.
       - Священников назначает Совет, - сказал Редо, - и я являюсь его главой, куда бы я не уехал. Если вас это не устраивает, можете на следующих выборах баллотироваться сами. Может, вас и выберут.
       - А когда следующие выборы?
       - После моей смерти.
       Редо ждал угрожающей реплики вроде "что ж, если ваша смерть - цена, которую следует заплатить..." - но именно в этом аспекте Зигвард был лучше, а может просто дальновиднее, Фалкона.
       - Ваша жизнь в полной безопасности, - сказал он. - Только уезжайте. Пожалуйста. Вы сможете сюда вернуться, когда правительство переедет в новую столицу. Я хотел, чтобы именно вы меня короновали, как императора, в новой столице. Очевидно, это невозможно.
       - Совершенно невозможно, - сказал Редо.
       - И у вас наверняка достаточно власти, чтобы запретить любому священнику это делать, и вообще присутствовать при коронации. Что ж, меня коронует слав, только и всего.
       - Власти у меня достаточно, - сказал Редо, - но запрещать вас короновать кому-либо я не буду.
       - Не будете?
       - Нет.
       - Почему же?
       - Совесть запретами не разбудишь, - сказал Редо. - Позвольте мне удалиться?
       - Идите. До свидания.
       - Благословляю вас, сын мой.
       Зигвард не нашелся, что на это сказать. Редо вышел.
      

    ***

      
       А Фрика тем временем видела сны. Снилось ей, что везут ее выдавать замуж за старого, морщинистого от злобы кентавра, а она, зрячая, все пытается выяснить у сопровождающих карету кентавров, что же с ней будет, и возможны ли вообще браки между кентаврами и людьми. И ее привезли во дворец, похожий на большое стойло, и в главной спальне к ней вышел не кентавр, но Зигвард, и приблизился к ней, а она этому обрадовалась, а потом оказалось, что вовсе это не Зигвард, но человек, отдаленно напоминающий Зигварда, и именно этому она рада.
       И еще сон, как она лежит в высокой траве, недалеко от моря, а радом с ней сидит тот же человек, чем-то похожий на Зигварда, а потом появляется сам Зигвард, и человек встает, но не уходит.
       И еще сон, как она идет по незнакомому мраморному дворцу, и Зигвард вдруг выходит ей на встречу, берет за руку, и тянет в спальню, и кладет ее на постель, а в постели лежит опять же этот молодой человек, и Зигвард уходит, а молодой человек спрашивает, -
       - Хотите атас?
       А она отвечает, -
       - Нет, я хочу только тебя.
       И вдруг она оказывается совсем голая, в абсолютном изнеможении от желания, а молодой человек пристраивается рядом и поворачивает ее на бок, и немедленно входит в нее сзади, и она испытывает странный, тайный, стыдный оргазм, который она хочет от молодого человека скрыть, ибо ее долг - быть с Зигвардом. И ко дворцу бегут мамонты, но ей все равно, и в этот самый момент она просыпается от собственного оргазменного вскрика, и вовсе не Зигварда в этот момент она любит.
      

    ***

      
       "Дикость Какая!" снова работала, там снова собиралась артистическая компания, и туда снова ходила Шила. Оказалось, что многих из этой компании не было в городе во время бойкота Шилы - кто-то навещал любимую тетушку в Сиплых Ручьях или Мутном Дне, кто-то ездил на юг по каким-то своим южным делам, кто-то бродяжничал в пригородах, кто-то скрывался от призыва. Теперь эти отсутствовавшие составляли в "Дикости Какой" большинство и наперебой уверяли Шилу, что будь они тогда в Астафии, они бы не допустили такого издевательства над ней и такого позора. Шиле пришлось им поверить.
       Ее расспрашивали о том, что произошло, и она отвечала, что сама толком не знает. Ее похитили, какое-то время держали взаперти в каком-то провинциальном замке вместе с матерью, обеих опоили зельем, а потом Зигвард их освободил, перебив всех мучителей. О кинжале, всаженном Фалкону под лопатку, Шила, естественно, молчала.
       Состояние Фрики не то, чтобы очень ее угнетало, но все же, всякий раз думая о сидящей безвыходно в своих апартаментах матери, Шила испытывала неловкость, граничащую с жалостью. Зигвард, вернувшийся со своего дурацкого строительства, избегал видеть Шилу, нанес Фрике два визита, и вскоре собирался опять уехать на север, и было это как-то нечестно с его стороны.
       А тут еще вернувшаяся служанка Фрики - ничего не делала, сидела целый день у окна, временами подвывая, и пожирала хрюмпели - и вдруг разоткровенничалась с Шилой.
       Выяснилось, что она проболталась Бранту о том, кого на самом деле любит Фрика. Стало понятно отсутствие Бранта в Астафии. Выяснилось также, после трех кружек подслащенного вина (себе Шила тоже наливала, но не сластила), что в ранней юности Фрика склонна была к приключениям и экспериментам, и что во время приезда астафской делегации в Беркли они с Фрикой, госпожа и служанка, выпили тайком много вина и приняли участие в легкомысленном действе в темном зале, в одном из дальних флигелей резиденции. Что помимо них в действе приняли участие еще одна женщина и трое мужчин, все в масках, в почти полной темноте - одним из условий игры была полная тайна, участники не должны были знать друг друга. Дальше легких прикосновений дело не пошло, но затем один из мужчин и Фрика куда-то исчезли. В зале было темно, лиц не было видно, а на следующий день Фрика жаловалась на боли и пребывала в отвратительном настроении.
       То есть, подумала Шила, матушке захотелось попробовать, она попробовала и ей не понравилось. Этим очень многое можно объяснить. В том числе и...
       Уже в то время Фрика наверняка была такая же рослая и тощая. Таких не берут даже в любовницы. Такие как правило остаются старыми девами (так думала Шила, и в то время это было правдой). Матушка страдала от недостатка настоящих поклонников, отсюда и склонность к эскпериментам.
       Нет, служанка не знала, кто именно был тот мужчина. Похоже, этого не знала даже Фрика.
      

    ***

      
       Вернувшись в свои апартаменты, Шила прошла в спальню и вскрикнула от страха. Она выскочила в гостиную. Призрак!
       Будучи в состоянии легкого опьянения, Шила не задрожала, не пришла в ужас, не бросилась вон из апартаментов, но овладела собой, и испуг скоро прошел. Она налила себе из глиняной бутыли на бюро еще и выпила. Она вообще много пила с той поры, как они вернулись в Астафию. Призраки приходят, если им что-то от тебя нужно, следовательно, надо выяснить, что нужно призраку. Она выпила еще и вернулась в спальню. Занавеси на окнах были задернуты. Призраки не любят свет.
       - А мне плевать, - сказала Шила вслух.
       Он стоял там же, где она видела его давеча - в дальнем углу. Шила пошла навстречу призраку. Пройдя половину спальни, она поняла, что никакой это не призрак.
       Она приблизилась к окну и отдернула занавесь. Весеннее солнце осветило спальню. Да, не призрак - просто ее собственное отражение в зеркале. Похожее на кого-то. На кого?
       На того, с кем у тебя есть сходство, подсказал ей внутренний голос.
       Иди ты к лешему, сказала она внутреннему голосу и перестала об этом думать.
       Ближе к вечеру, основательно протрезвев и выпив полкружки вина для общего баланса, она снова отправилась к Кружевному Мосту, где познакомилась с молодым художником, симпатичным, недавно прибывшим в Астафию из какой-то глухой южной провинции. Он не знал, кто она такая, и его поразил ее охотничий костюм - в маленьком городке, откуда он был родом, ни одна девушка не посмела бы так одеться. Летние легкие платья Теплой Лагуны - ближайшего цивилизованного центра, куда жители иногда ездили за покупками - считались верхом бесстыдства и только проститутки выходили в них на улицу. Вот настоящая цивилизация, подумал он, вот она, просвещенная, раскованная Астафия, о которой я так мечтал. Как здесь все необычно и - правильно, таинственно и - романтично, просто и - естественно!
       Они прошлись по набережной, выложенной известняком, полюбовались закатным солнцем, отраженным в речной глади, отдельно полюбовались бликами на известняке, свернули, перешли мост (какие мосты в Астафии!), решили не посещать театральное представление (будут еще походы в театр, будут!), продвинулись дальше на юг, и вскоре, близко к окраине, оказались перед домом, в котором художник снимал комнату.
       - Здесь находится моя скромная обитель, - сказал он.
       - Может, зайдем? - спросила Шила.
       - Куда?
       - К тебе.
       - Ко мне? Да...
       - Не хочешь?
       - Не в этом дело... - сказал он растерянно. - У меня не прибрано. И есть совершенно нечего, и пить тоже. И живу я тут не один, а...
       - С любовницей?
       - Нет, с земляком. Мне целая комната не по карману, и ему тоже. И есть совсем нечего. И пить. И я даже не знаю, как вас зовут.
       - Продовольственную проблему мы сейчас решим, - сказала Шила. - А с именами надо бы повременить пока что.
       С земляком так с земляком, подумала она. Вот только выпью еще. Лучше земляк, чем возвращаться во дворец, а там Фрика сидит в кресле... с блаженным видом...
       Это тоже - что-то астафское, необычное, загадочное, подумал он. Никто не называет имен в первый день знакомства. Может, даже целую неделю - встречаются молодые люди, и не знают имен друг друга! Почему такие вещи никогда не приходят в головы жителям провинции? Вот поэтому-то в провинции такая скука. А, кстати, может - она девушка из благородной семьи? Придворной семьи? Ведь в Астафии так много благородных семей.
       В соседней лавке выбор был невелик, но боек. Шила заинтересовалась было "охотничьим" глендисом, пока не поняла, что это просто протухший глендис, щедро сдобренный специями, облитый молодым вином, и обжаренный дважды. Пришлось купить обычный глендис, недавно испеченный, и кувшин вина, судя по виду, тоже недавно испеченный.
       В каморке на втором этаже было две кровати. Земляк проснулся и сел на своей кровати, разглядывая художника и Шилу.
       - А, - сказал он. - Добрый вечер, или чего там. Знакомое лицо.
       Она сразу его узнала. Это был тот самый охранник, у которого она украла кинжал.
       - Кружки у вас найдутся? - спросила она, обращаясь к обоим сразу.
       - Ага!
       Теперь и он ее узнал - по голосу, а то сперва его сбила с толку разница в масштабах окружающей обстановки - в огромном зале Замка Оранжевых Листьев Шила казалась совсем маленькой, а здесь, в крошечной каморке с низким потолком, выросла до обычных женских размеров, хотя, возможно, похмелье тоже повлияло на восприятие. В углу помещался мольберт с начатой картиной, и несколько холстов стояли, прислоненные к стене. Шила осмотрела все холсты и решила, что работы художника - подражание, и весьма низкого качества, наиболее модным художникам современности.
       Она присела на постель, а художник пристроил с нею рядом блюдо с глендисами. Массивный кувшин поставили на пол, дабы не опрокинулся он.
       Бывший охранник порылся в углу, поднимая и роняя разную утварь, и достал из походного мешка две жестяные кружки. Протерев их углом простыни, он галантно протянул одну из них Шиле, подмигнув, а другую художнику.
       - Мужчины пострадают взалкать из одного кубка, - изрек он галантно и высокопарно. Во всяком случае, так ему казалось.
       Художник много болтал о жизни в столице, с которой совершенно не был знаком, упоминал иногда, извиняющимся тоном, жизнь в провинции, рассуждал о манере письма, а затем изрек философскую фразу, -
       - На самом деле в искусстве все не так, как об этом думают обыватели.
       Он очень устал и проголодался за день, и съел сперва свой глендис, а затем и глендис Шилы, и захмелел. Сказав, что он только немного подремлет, а потом примет участие в дальнейших развлечениях, он повалился на кровать охранника и сразу уснул. Ему снилось, будто он служит дворецким во дворце у Роквела, и Роквел следит, чтобы художник не крал у него краски и кисти. Художнику очень хотелось нарисовать большое полотно и показать Роквелу, чтобы Роквел увидел, что художник - гений, и стал бы давать ему краски сам, и освободил бы от обязанностей дворецкого, но он все никак не мог улучить момент, а потом мать Роквела, красивая женщина средних лет, увлекла его в свою спальню, где были и краски, и кисти, и холсты, но не дала ему работать, повторяя - да возляжем, да усладимся, и в конце концов он сдался и возлег.
       А тем временем Шила и бывший охранник продолжали пьянствовать и прикончили оставшееся вино. Шила то и дело поглядывала в тот угол, где лежали вещи охранника.
       - ...И что же было потом? - спросила она рассеянно, продолжая разговор.
       - А потом мы всех переколошматили, - объяснил охранник. - Не поверишь, как бестии фауны дикой сражались мы с ними, проявляя доблесть! Ну, мы-то люди бывалые, сезонные. А вас увез Зигвард суразный, тебя и матушку твою. Но помнил я о тебе все время сие. Сразила ты меня, сразила. Пылает огнем пламенеющим сердце мое сердечное.
       - А меч вон тот у тебя откуда?
       - Трофей. Парень, который первый на меня насел, получил сполна. Всю свою долю горькую инкурировал. А ведь предупредил я его, изверга неаппетитного, сказал, мол, да не полезь ты на воина куражного, да не будет тебе тогда конкуссии страшнейшей. Не со смердом контемптибальным дело кондуктируешь, но с воином многоопытным, интрепидным, в бою закаленным вражескою стратегией.
       Он протянул руку к ее шее.
       - Не так, - сказала Шила. - Ложись-ка ты на кровать. На спину.
       Ему понравилось это предложение. Шила встала, шагнула в угол, сказала "Я сейчас" и взяла в руки меч. В поммеле было отверстие, и сквозь отверстие это продета была зеленая лента. Только сейчас Шила поняла, что это не просто лента, но лента для волос. Фрика.
       Она поставила меч в угол, шагнула к кровати, и взобралась на лежащего на спине бывшего охранника. От него пахло потом и вином. Склонясь к нему, Шила вытащила правой рукой из охотничьего сапога кинжал и приставила его к горлу охранника, сбоку.
       - Это такая эротическая игра, - сказала она. - Сейчас ты мне честно расскажешь, что было на самом деле, и, дабы вознаградить тебя за безупречную честность твою, я, так и быть, не буду ковыряться этим ножиком в твоей шее, и может даже предамся с тобою утехам сладострастным.
       - Э, - сказал охранник.
       - Откуда у тебя этот меч?
       - Я же сказал...
       Острие кинжала уперлось ему в шею и прокололо кожу.
       - Кап, кап, - сказала Шила. - Кровушка закапала, постель художничку испачкала. Ничего, скажешь ему завтра, что у девушки, мол, месячное недомогание как раз случилось. Не лги мне, о рыцарь бестрепетный! Тот, кому меч этот принадлежал, дюжину таких как ты на кубики нарежет, от завтрака хорошо сервированного не отрываясь. Где взял?
       - Он... он на меня напал, - сказал охранник. - Я ничего ему не сделал, а он напал.
       - Где?
       - В замке. В коридоре.
       - А потом?
       - Дал мне по морде.
       - А потом?
       - А потом я упал. И до утра не очухался. Легко ли!
       - А до этого?
       - А до этого я был... прятался.
       - Где?
       - За уступом.
       - От кого?
       - Известно от кого. От Фокса.
       - Фокс ведь был твой начальник.
       - Да.
       - Зачем же ты от него прятался?
       - Ну, как же не прятаться. Он меня убить хотел.
       - Зачем? Уж не натворил ли ты чего сгоряча, от бестрепетности своей?
       - Ему Фалкон велел. Фалкон меня послал за Фоксом. Я сходил, Фокс идет, я за ним, на расстоянии. А Фалкон был как бы даже не в себе. Я зашел за уступ, а Фалкон за стену держится, и говорит Фоксу - чтоб никого живого в замке не осталось, сперва охрану, а потом этих двух.
       Ого, подумала Шила. Так, стало быть, Фалкон был еще жив, и Фалкон нашел силы выйти из апартаментов. "Этих двух". Может, он и сейчас жив?
       - А потом?
       - Когда?
       - Когда ты вновь пришел в сознание и белый свет увидел.
       - То утром было. Я утром весь замок обшарил. Там были убитые, но не все.
       - Кто именно, если это, конечно, не государственная тайна, впрочем, даже если тайна, все равно говори.
       - Фалкон был, Хок был. Трупы. И Фокс, только Фокс не в замке лежал, а снаружи, на камнях.
       - А он?
       - Кто?
       - Который тебе в морду дал.
       - Его там не было. Совсем. Только меч лежал, на полу.
       Шила погладила его задумчиво по сальным волосам.
       - Сказать, что ли? - спросила она.
       - Что сказать? - спросил он.
       - Не что, а кому. Правителю Зигварду о твоих подвигах.
       - Не надо.
       - А раз не надо, тогда уезжай отсюда, герой непуганый, и больше в Астафии не появляйся. Никогда. Понял ли ты, что сказала я тебе?
       - Понял.
       - Смотри же. Ты думаешь, я просто так сюда пришла? Меня Зигвард послал. За тобой следят.
       - За мной?
       - Ну да. У нас вообще-то за всеми следят, но за тобой теперь следят специально и особенно.
       Шила убрала кинжал в сапог и слезла с перепуганного охранника.
       - Обещаешь, что не будет тебя к утру в городе, воин бледный?
       - Обещаю, - сказал он, садясь на кровати и прижимая рукав к порезу на шее.
       Выйдя на улицу, Шила постояла некоторое время у стены, соображая. Сопоставив то, что она слышала и видела в стане (многое) с тем, что ей рассказал охранник, она вскоре пришла к некоторым выводам, а именно -
       Первое. Вовсе не Зигвард их спасал. Зигварду их, ее и Фрику, привезли прямо в стан. Это и раньше было ей известно, но теперь подтвердилось.
       Второе. В операции по спасению участвовал Брант. Очень возможно, что именно он был инициатором операции.
       Третье. С Брантом что-то случилось. На Фрику он сердит, конечно, поэтому его нет в городе, но меч его остался в замке. Может, он убит, а труп увезли? Вряд ли. Труп Фалкона оставили, а Бранта увезли - сомнительно.
       Четвертое. Нужно поговорить с Зигвардом. Очень не хочется, но надо.
       Место было не из приятных, но зарядил дождь, и все грабители попрятались, и все остальные жители тоже. Было два часа пополуночи, когда Шила, промокнув до нитки, взошла по ступеням дворца и залепила пощечину зазевавшемуся стражу, вставшему ненароком у нее на пути.
       Страж, бодрствующий у апартаментов Зигварда, поклонился, но, поняв, что Шила намерена войти, сделал движение - не то, чтобы остановить, преградить ей путь, или просто слегка помешать, но дать понять, что такое ее поведение не соответствует этикету, и тоже получил по морде.
       Зигварда не было в гостиной. Его также не было в столовой и в кабинете, куда Шила даже не стала заходить. Она направилась в спальню.
       - Добрый вечер, - сказала она, входя.
       Зигвард устремил на нее взгляд, а любовница его, которую Шила не успела и не старалась разглядеть, нырнула под одеяло, делая вид, что ее здесь вовсе нет, и долго ворочалась, пытаясь принять незаметную позу.
       - Тебе идет, - сказал Зигвард, оглядывая Шилу с отеческой нежностью и отеческим же легким раздражением. - Мокрый вид. Как разозлившаяся фея из славского леса.
       Шила присела на кровать, рассчитывая придавить прячущейся любовнице какую-нибудь конечность, а еще лучше шею.
       - Я только хочу кое-что спросить, - сказала она, запуская руку под одеяло. Под руку попались крупные кудри любовницы, и Шила запустила в них пальцы, а потом сжала и стала возить голову любовницы туда-сюда, а любовница стала тихо мычать от боли.
       - Перестань, - сказал Зигвард.
       - Можете вы мне откровенно ответить...
       - Мы все еще на вы?
       - ... на один волнующий меня вопрос?
       - Да, конечно.
       - Ммм, - сказали из-под одеяла.
       - Имя Брант вам ничего не говорит?
       Зигвард удивленно поднял брови.
       - Говорит, - сказал он.
       - Кто он?
       - Зодчий.
       - Где он сейчас?
       - В Теплой Лагуне. Ты его знаешь? Перестань, тебе говорят!
       - Ммм! - из-под одеяла.
       - Он там поселился, или проездом?
       - Поселился. Но, возможно, вскоре... перестань! ... вскоре приедет ко мне, помогать строить столицу. Я его пригласил.
       - Лично?
       - Письмом.
       - Он точно в Теплой Лагуне?
       - Совершенно точно. Ты его знаешь?
       - Немного. Когда вы в последний раз виделись?
       - С Брантом?
       - Да.
       - Стыдно сказать, - сказал Зигвард.
       - И не надо.
       Решив, что она узнала все, что ей следовало знать, Шила хлопнула ладонью по массивному крупу зигвардовой любовницы и вышла.
       Придя к себе, она быстро переоделась и через знакомую читателю дверь перешла в апартаменты Фрики.
       По обыкновению, Фрика сидела в кресле у окна, а жирная служанка спала в княжьей постели, распустив губищи.
       - Зигвард? - тихо сказала Фрика.
       - Хватит, - зло бросила Шила, подтаскивая кресло вплотную к креслу матери. - Хватит разыгрывать блаженную. Кумир твой развлекается в данный момент с чьей-то женой, а ты сидишь здесь и ждешь неизвестно чего.
       - Я ничего не жду, - сказала Фрика кротко. Кротость ей совершенно не шла. Слепота тем более. Волосы ее были растрепаны, туалет неряшлив, поза нелепа. - Мне достаточно быть рядом.
       Шила села в кресло, упершись одной ногой в край кресла Фрики.
       - Ага, - сказала она. - Может, тебе просто нравится играть в немой укор, не знаю. Но получается у тебя плохо. Ты похожа не на символ самоотверженности, а на опустившуюся матрону. Ты давно не мылась. Это платье ты не снимаешь шестой день. Ты не причесана. Ты также заблуждаешься по поводу своей диеты - ты не клюешь как птичка, но жрешь всякую дрянь малыми дозами и часто, как лицемерная старая дева. Ты не жертвенна, ты эгоистична. Не трагична, но смешна. Не добра, но обидчива, как распущенный ребенок. Зигвард и не думал тебя спасать - далась ты ему!
       Помолчали.
       Ясное и кроткое выражение не сходило с лица Фрики.
       - Возможно, это получилось случайно, - сказала Фрика. - Но он меня спас.
       - Поиграли и хватит, - сказала Шила. - Вовсе не он тебя спас. Там было от чего спасать, поскольку Фалкон отдал приказ Фоксу уничтожить все живое в замке, включая нас с тобой. Но спас нас совсем другой человек.
       Опять помолчали.
       - Кто же? - спросила Фрика.
       - Тот, кто тебя беззаветно любил. Тот, кто из-за тебя несколько раз рискнул жизнью. Тот, кого ты послала на верную смерть в Страну Вантит. Тот, кто узнав, что ты любишь другого, пришел, чтобы тебя спасти, пока этот другой был занят политическими интригами.
       И еще раз помолчали.
       - Откуда тебе все это известно? - спросила Фрика.
       - Я сделала то, что должна была сделать ты.
       - А именно?
       - Навела справки о человеке, которого ты равнодушно послала в Вантит заниматься твоими делами и о котором ты с тех пор ни разу не вспомнила.
       - Послала его в Вантит не я, а ты. Я об этом ничего не знала, пока ты мне все не разболтала.
       - Это не имеет значения. Он ездил туда по твоим делам. Мне и в Астафии было хорошо.
       - Откуда тебе знать, о ком я вспомнила, а о ком нет.
       - Есть откуда. Уж я-то тебя знаю. Страшнее тебя эгоистки на всем свете нет. Все, о чем ты думала и думаешь сейчас - это как ты тут красиво страдаешь в кресле, и как несправедлив к тебе мир. Бедная, говорят добрые люди, как он жесток с нею. И это тебе нравится. - Шила сняла ногу с кресла Фрики. - Те же добрые люди четыре месяца назад говорили - эта блядь из Беркли, эта полуславская потаскуха, эта подстилка для предателей! И, знаешь ли, людям в общем-то все равно. Хоть бы ты письмо ему написала, что ли, мол, спасибо вам, и сожалею, что труды ваши ни к чему особенно выдающемуся не привели, но я люблю не вас, вот только не было у меня раньше случая вам об этом сказать. Не ваша Фрика, томящаяся изящно. Число, подпись с закорючкой, клякса, все по правилам, как на турнире. Где тот шлем, что он тебе сунул?
       Фрика как-то сникла под градом дочерних упреков. Шиле стало ее жалко.
      

    ***

       В шесть часов утра Редо, в дорожном платье, в сапогах, прошел к алтарю и зажег свечи. Карета, в коей помещались страстотерпная жена его и неблагодарные дети, ждала за углом. В кабинете Редо новый священник, спешно произведенный в сан из дьяков, переживал и готовился к утренней молитве и дневной проповеди.
       Редо присел на переднюю скамью и поводил глазами по алтарю, своду, и стене. Двадцать лет наставлял он здесь свою паству. Миссия выполнена, а все-таки жаль уезжать. Все-таки Астафия - столица, все-таки Храм Доброго Сердца - главный храм страны. Дело здесь было вовсе не в тщеславии. По темпераменту Редо был типичный горожанин. Он любил толпы, мощеные улицы, сочетание зодческого гения с недосягаемым Творением Создателя, любил уличный шум, любил дождливые вечера, когда потрескивают дрова в камине, капли стучат в стекло, а по улицам бегут, спасаясь от ниспадающих вод, горемыки-прохожие. Любил Редо и театры, и таверны, и мосты, и узкие улицы, и широкий бульвар под названием Променад, и этот Храм, созданный двумя небывалыми зодчими - капризными, раздражительными, порой совершенно невозможными, но такими милыми людьми. Ему предстояло провести неизвестно сколько времени в холодной, промозглой глуши, обращая провинциальных язычников и полу-язычников, вдали от цивилизации.
       Позади раздались медленные, легкие, шаркающие шаги и застучала по полу палка - странное сочетание, но Редо знал, в чем дело.
       Он обернулся. Фрика шла по главному проходу, сопровождаемая толстой своей служанкою. Служанка довела госпожу до третьего ряда и, усадив, пошла к выходу. Вот и хорошо. Надо бы еще раз напомнить новому священнику, чтобы сгонял толстых с первых трех рядов - передние скамьи изящнее, и быстро проседают.
       Фрика приподнялась, неловко выбралась опять в проход, и, шаря палкой перед собой, передвинулась к первому ряду. Она села рядом с Редо - то есть, ей казалось, что рядом, а на самом деле Редо пришлось быстро передвинуться, чтобы она не приземлилась ему на бедро, не наступила бы ему на ногу, не ударила его ненароком своей палкой по коленной чашечке. Три раза в неделю в течении четырех месяцев все это повторялось и, возможно, Фрика давно поняла, что к чему, и теперь намеренно изображала некомпетентность. Ритуалы сближают.
       - Как здоровье вашей жены? - спросила она.
       - Замечательно, благодарю вас. Весной она бывает особенно сварлива, и это ее всегда очень молодит, такая вот странность! Надо бы ее выпороть, да все руки не доходят. А как ваше здоровье? Странное на вас сегодня платье.
       - Служанка милостиво мне его одолжила. Вам не нравится?
       - Не знаю, не уверен. Но, вроде бы, оно на вас... э... в общем, не коротковато ли? Да и в ширину не так.
       - Это ничего, примелькается. Сегодня, кажется, дневная проповедь?
       - Да, но читаю ее, к сожалению, не я.
       - Решили взять выходной?
       - Мне его решили дать. Я отправляюсь в путешествие.
       - О! Далеко?
       - На север.
       - Надолго?
       - Возможно навсегда, но не уверен.
       - Вы шутите.
       - Нисколько. Новый священник принял дела. Он сметлив. Еще будучи дьяком, он скупал именем Храма какие-то земли, а потом на них что-то строили, и весь доход теперь пойдет в храмову казну, так что Храм не будет больше зависеть от милости прихожан. Хорошо это или нет, я не знаю.
       - По-моему, плохо. Храм не должен заниматься предпринимательством.
       - Сам Храм не должен. Но администрация Храма вольна делать все, что ей угодно. Администраторы - люди, кто лучше, кто хуже.
       Помолчали.
       - Наверное, путешествовать интересно, - сказала Фрика. - Я никогда не путешествовала. Все дворец да дворец. А сейчас, когда у меня появилась такая возможность, сами видите. Какой слепому толк от путешествий. Но нужно держать себя в руках, да. Я сегодня перебрала все свои платья и не нашла ни одного чистого. Пришлось у служанки просить. Заодно пришлось просить служанку уложить мне волосы. Я никому этого раньше не доверяла.
       Редо промолчал. Волосы Фрики были уложены по моде мещанок, прогуливающихся в Озерном Парке в поисках женихов.
       - Спасибо вам за Шилу, - сказала Фрика.
       - Вам спасибо, - сказал Редо. - Девицу вы воспитали что надо.
       - Вы меня упрекаете?
       - Ничуть, наоборот, хвалю. Взбалмошная она у вас, но от многих других ее отличает то, что на нее можно положиться. Не подведет.
       Помолчали.
       - Не хочу я больше ни на кого полагаться, - сказала Фрика. - Прощайте, Редо.
       Быстро она уходит, подумал он. Вовсе она не в Храм приходила, а ко мне. Может, попросить о чем-то, но так и не решилась.
       - Благословляю вас, дочь моя.
      

    ***

      
       Трудно слепому человеку переходить улицу в большом городе, даже в очень ранний час. Со всех сторон доносится до слуха шум карет, а эхо все путает - неизвестно, в какую сторону карета направляется, и видит ли тебя человек на облучке.
       А куда идти - понятно. Весной солнце встает на востоке даже в Год Мамонта, и если левой щеке теплее, чем правой, значит, ты идешь более или менее на юг. Палка стучит по булыжнику, предупреждая прохожих о твоем приближении. Сточные канавы определяются по запаху, и их нужно сторониться. Ближе к окраине булыжник частично сменяется утрамбованной глиной, и изменяется качество эха - стены здесь сделаны либо из кирпича, либо из дерева, и эхо расплывается, вместо того, чтобы отскакивать, как от известняка и мрамора. Дома здесь ниже, и поэтому больше света. Грязи здесь больше, и сточную канаву определить труднее. Но вот уже и сама окраина, и застава, на которой стражники даже не подумали к тебе обратиться - спят, небось, или им все равно. Или это еще не застава? Впрочем, это не важно.
       Путешествовать всегда интересно. Зрячего отвлекают всякие виды и ландшафты, и это здорово, зато слепой больше слушает и за какой-нибудь час начинает отличать загородных птиц на слух. Заодно вспоминается всякое, какие-то вроде бы ненужные знания вдруг всплывают и оказываются полезными. Например, раз дорога вроде бы мощеная, частично цементом, значит она - часть сети связующих культурные центры страны магистралей. Лет сто назад кто-то из великих князей, в содружестве с несколькими князьями не очень великими, начал это строительство дорог, по древним принципам. Завершено оно было Жигмондом, дядей Зигварда, а качество покрытия улучшено было Фалконом. А ветвь системы, соединяющая Астафию с югом, так или иначе ведет к Южному Морю.
       Еще вспоминается детство в Беркли, игры на лужайке, слуги, и подслушанный разговор матери с отцом - "Как она некрасива, это просто несчастье!", и после него долгое рассматривание себя, десятилетней, в зеркале. Сколько ни старалась, ничего особенно некрасивого она в себе тогда не нашла. Девочка как девочка. Худенькая, и коленки мослатые, и голова большая - ну так она у всех сверстниц большая, голова - и волосы шелковистые, приятные на вид и на ощупь. Брови подвижные, крупные, и какие-то серые, странный цвет какой-то. Ступни, правда, ужасно большие. Хорошо бы было, если бы все остальное росло, а ступни нет.
       Рождение Шилы вспоминалось, частями. Обычно, женщины не помнят толком, как они рожали, а может, просто так говорят. Говорят, что это вроде самозащиты, чтобы не вспоминать боль. Может, и я так же, подумала Фрика. Все помню, вроде, но вот боли дикой, парализующей, о которой все меня предупреждали - что-то не помню. Было больно, и даже очень, но не такая боль, чтобы кричать безумным голосом. А потом Шилу приволокли, чтобы я ее кормила, а мне так хотелось поспать и никого не видеть, но я была против кормилицы и кормила сама, так вот, положили эту несколько часов назад родившуюся стерву мне на мою миниатюрную грудь, которая от беременности едва увеличилась, семнадцать лет мне тогда всего и было - а она как впилась в нее, как если бы хотела ее отгрызть! Гадина. Я даже испугалась слегка. Но потом, когда она подросла, у нас с ней очень даже хорошие отношения установились, несмотря на очень небольшую, для двух разных поколений, разницу в возрасте. Очень мы с ней сблизились, хотя, возможно, моей заслуги в этом нет - Шила плохое настроение срывала на слугах, а ко мне приходила только зубоскалить да секретничать.
       Потом еще Бук в меня некоторое время был влюблен, когда повзрослел, и впоследствии даже, вроде, вступался за меня, хотя перед кем ему было вступаться, когда меня оберегал сам всемогущий и грозный Фалкон?
       А Зигвард - ну это Зигвард. Девчонка я тогда была, думала, что обвинение в трусости на него подействует, выведет из апатии, заставит его стать тем, кем он родился - великим политиком, человеком, за которым идут народы. Заставило - через семнадцать лет.
       Таких, как Зигвард, любить невозможно - они самодостаточные, у них в жизни нет места для любви. А я все равно его любила. Я в этом уверена. Но тот Зигвард, которого я любила, был другой. Совсем другой. Он был - Зигвард до того, как его обозвали трусом. Совершенно другой человек. Мягкий, внимательный, добрый. Новый Зигвард к людям равнодушен. К большинству людей, во всяком случае.
       Та встреча, те якобы любовные якобы утехи с человеком в маске, отняли у меня семнадцать лет. Крови-то сколько было в ту ночь! И противно - без поцелуев, без ласки, в углу, стоя, развернул меня к себе спиной, и сразу - больно, но я терпела и молчала, и думала, что так нужно, так всегда бывает, и гордилась собой, потому что не только красивые - я тоже могу, вот, например, этому понравилась и понадобилась.
       Но потом был Брант. И во время, и до того. Такое ощущение, что Брант был всегда. Сначала ребенком запомнился, очень глубоко, ибо единственный из всех умудрился за три минуты наговорить столько добрых слов, сколько я за годы до этого, и после этого тоже - не слышала, и говорил их вполне искренне. Возможно поэтому я сразу его узнала во взрослом исполнении, и может даже подумала что, наверное, ждала именно его все эти годы, думая, что жду Зигварда. Взрослый Брант столько изменил в моем мировоззрении, столько развернул наоборот, кроме одного - не смог остановить инерцию семнадцати лет романтического восхищения Зигвардом. А на верную смерть я его в Страну Вантит не посылала, пусть Шила не буйствует! Откуда мне было знать, что он действительно туда попадет! Что вообще соберется туда ехать - авантюрист и повеса!
       А про снятие заклятия все объяснил Фалкон. Сказал, что попросил Волшебника снять, чтобы можно было меня с собой забрать при отступлении. Неужели это сделал Брант? Неужели именно Брант именно за мной приходил в Замок Оранжевых Листьев?
       А если это действительно так, то просто продиктовать и отправить ему письмо - оскорбление. Нет. Нужно совершить нечто. Поступок, ради него, как он их совершал - ради меня. Нет, нет, я сама, своими силами приду к нему и поблагодарю его, а потом уйду куда-нибудь. Поскольку он заслуживает большего, чем то, что я сейчас собой представляю - слепая, некрасивая эгоистка, думающая только о себе. Поблагодарю и уйду, либо в монастырь, либо просить милостыню на дорогах. Даже если он захочет меня к себе принять - не останусь, не буду ему обузой, это было бы жестоко, и вполне в моем стиле - эгоизм.
       Ноги меж тем начали сперва ныть, а потом болеть, возражая против такого с собой обращения - непрерывной ходьбы после многолетнего щадящего режима. Фрика нащупала палкой край дороги, сошла в траву, присела на корточки и потрогала - не мокро ли, не грязно ли - села, и сняла башмаки. Потрогав ступни и пальцы, она обнаружила, что ноги стерты основательно, возможно в кровь, особенно правая, сзади. Она провела по больному месту тыльной стороной руки и лизнула кожу. да, привкус крови. Ну, должны же быть где-то по дороге ручьи.
       Кстати о ручьях - пить хотелось ужасно.
       Неожиданно вся абсурдность ее затеи предстала перед Фрикой - на что это она, интересно, рассчитывала, когда надевала служанкино платье и собиралась в поход? Что, как во дворце, здесь, на этой вот дороге, стоит только позвать, и служанка сбегает и принесет все, что нужно? И что ближе к ночи кто-нибудь поставит на обочине кровать и расстелет белье? И будет стоять до рассвета на страже, охраняя ее от диких зверей, которые ведь наверняка здесь водятся - или не водятся? В добавок еще и люди ведь разные бывают - лихие люди, разбойники, убийцы всякие.
       Окружающий мир опасен, а для женщин - тем более, не так ли.
       Хорошо, пуст ее убьют разбойники или съедят тигры... нет, тигров в Ниверии нет... или есть? ... ну, во всяком случае, волки точно есть. Но тут дело в том, что если она не найдет воду, она просто умрет от жажды, еще до того, как кто-нибудь соберется ее убивать или есть.
       У нее есть с собой деньги - сто золотых! Поясок под мешком висящим платьем, а на пояске кошелек. А в кошельке деньги. А в деньгах счастье, если верить некоторым купцам, и тем, кто некоторым купцам завидует. И что же? Ни разу в жизни она не нанимала карету - не знает, как это делается. Ни разу не сняла комнату в таверне - не было необходимости. Ни разу не заплатила за ужин - княгиням ужин полагается бесплатно, куда бы они не приехали.
       Почему она просто не попросила у Зигварда карету и конвой? "Куда же вы намереваетесь ехать?" "К любовнику". "Нет, пусть лучше он сюда едет, а то разговоров не оберешься". Даже такая шутка, невинная и равнодушная - оскорбление любви! Нет. Можно было послать служанку нанять карету и конвой. Тут же об этом знал бы весь дворец, и снова были бы шутки. Можно было попросить Шилу, но Шила обязательно увязалась бы ехать с ней! И Фрика решилась попросить Редо, но, оказалось, он сам куда-то уезжает, в противоположную сторону! Даже Редо не пришел на помощь. Возможно, это знак свыше. Возможно, так оно и должно быть.
       Можно было остановить прохожего или прохожую, но тут же - либо сообщили бы во дворец, либо вывезли бы за город и отобрали бы деньги. Ибо счастье вовсе не в помощи ближнему, как пытается утверждать Редо, а в деньгах. Отсыпьте-налей-те-постройте-наговорите мне счастья на сто золотых! Восемьдесят профилей Жигмонда и двадцать Зигварда - за меру счастья!
       А то ведь еще вот что - кто-то ведь и отговаривать начнет! Вот Зигвард к примеру - придет и начнет отговаривать. Мол, ты ему не нужна. Или он тебе не нужен. Не желаю, чтобы это обсуждалось. Не желаю.
       Впереди послышалось журчание. Вскоре палка стукнулась о деревянный настил. Фрика дошла, как ей показалось, до середины моста и осторожно двинулась к его краю, неся в руках башмаки. Оказалось, что шла она по диагонали, а у моста не было перил, поэтому она все-таки свалилась в воду, чудом избежав камней.
       Ручей оказался почти рекой, не слишком бурной. Фрика выпустила башмаки, вынырнула, и поплыла к противоположному берегу, ощущая течение левым боком и сжимая в правой руке палку. Доплыв до берега, она постояла по пояс в воде, пригибаясь и набирая воду в рот, а затем выбралась, расцарапав руку, локти, и обе ноги о какие-то камни и колючки, и двинулась вдоль берега обратно к мосту, вздрагивая от холода. Внезапно солнечное тепло, обязанное сушить одежду, куда-то пропало. Фрика подумала и поняла, что находится под мостом. Она повернулась и сделала несколько шагов. Тепло возобновилось, и Фрика стала продвигаться по склону вверх. Решив, что она забралась достаточно высоко, она повернула налево и вскоре ударилась лбом о край моста и подпорку. Палка прошла справа от подпорки. Это потому, что палкой надо водить из стороны в сторону все время, а не иногда.
       Снова оказавшись на дороге, Фрика подумала - не зачерпнуть ли воды? Все путешественники носят с собой воду. Надо зачерпнуть. Но чем? Она отправилась дальше.
       Когда долго идешь относительно ровным шагом по дороге, невольно входишь в ритм, и мелочи, вроде боли в сбитых ногах и плече, жажда, голод, и даже дурные мысли - куда-то исчезают. Человек превращается в автомат, а тут еще какая-то песня привязалась -
       Минуя и ахи и охи
       Сбираю любовные крохи,
       И роясь то в памяти, то в сундуках
       Где потные ползают блохи,
       Я, ах, вспоминаю вас, дерзостный, ах!
      
       Какая-то отчаянная глупость, на очень глупую мелодию, но очень попадает в ритм, завораживает. Платье высохло, и вскоре зубы перестали стучать от холода.
       В таком ритме Фрика прошагала до самого заката. Дорога была хороша. Споткнулась и упала она, ссадив правую коленку, только один раз. Что будет, то и будет. Отшагаю ночь, а утром прилягу на обочине, или, может, селение какое появится. Как я узнаю, что появилось селение? Ну, это просто - шум голосов, ржание лошадей, запах дыма и еды - а когда голодный, еду чуешь за десять верст - хриплые ругательства мытарей, собирающих дань, дабы не мерк блеск столицы и не слабела поступь победоносных войск, и не иссякала брага в мытаревой кружке, лай собак, и прочее, и прочее. Леса вырубаются на пятьдесят верст вокруг, местной фауне становится негде жить, часть ее уходит, часть делает попытки сразиться с колонистами и гибнет без остатка. Некие сердобольные придворные дамы создали лет десять назад общество охраны естества региона и даже выпросили у Фалкона лицензию на несколько акров или гектаров вблизи Астафии, и, согнав туда своих слуг на предмет подачи прохладительных напитков, устроили нечто вроде зоосада на открытом воздухе, жалея животных. Многие из них разгуливали в охотничьих костюмах и пытались собственноручно, выехав в свои акры в каретах, строить там шалаши, но потом одну из них загрыз медведь, и затея как-то сразу забылась, и только Шила, не принимавшая в ней участия из-за нежного своего возраста, взяла себе в привычку носить охотничий костюм, и ни снисходительность Фалкона, ни насмешки Бука ее от этой привычки не отучили.
       Судя по резкому похолоданию, солнце зашло. Фрика продолжала шагать, намечая палкой путь. Цемент стремительно остывал, и босоногой Фрике пришлось перебраться на траву рядом с дорогой, и только стучать по дороге палкой, чтобы не потерять ее. Но и трава была холодная. Все-таки ранняя весна - не лето, в этих широтах.
       Зря она бросила башмаки. Надо было их попытаться надеть - прямо в реке. Теперь она замерзнет насмерть до того, как умрет от жажды или будет убита человеком или медведем.
       Позади послышался стук копыт и грохот колес. Поравнявшись с ней, транспорт остановился.
       - Куда идешь, тетка? - спросил голос, принадлежащий, вероятно, подростку. Впрочем, по голосам трудно судить - голос Зигварда, к примеру, за семнадцать лет нисколько не изменился.
       - На юг, - ответила она. - Не подвезете?
       - Отчего ж не подвезти, подвезу, - с вызовом сказал подросток. - Не на самый юг, но до Сиплых Ручьев запросто. Меня там ждут друзья. Запрыгивай.
       Она застучала палкой и двинулась на звук его голоса.
       - Да ты, тетка, слепая? - спросил подросток. - Что ж ты по дорогам шляешься, солнце уже зашло, скоро темно будет, как у артанца на душе. Ладно, сейчас я тебе помогу.
       Он спрыгнул и приблизился. Фрику взяли за руку и повели.
       - Ногу поднимай. Ставь. Давай подсажу. За поручень хватайся. Да не там, вот здесь. Противно, небось, быть слепой, а?
       Фрика поняла. Это была не карета, но открытая двухколесная колесница, какие в моде у богатой молодежи, запряженная одной лошадью. В колеснице можно только стоять, или сидеть на полу.
       - Понеслись, - сказал подросток запальчиво. - Ты не бойся, я езжу быстро, но внимательно.
       Послышался щелчок кнута и колесница рванула с места. Фрика вцепилась в поручень, идущий вдоль переда колесницы. В лицо ударил ветер.
       Колесницу подбрасывало и кренило в разные стороны.
       - А мы не перевернемся? - спросила Фрика.
       - Не ссы, тетка, - сказал подросток. - Авось доедем целые.
       - А таверна есть в Сиплых Ручьях?
       - Еще какая! Конечно. Именно туда я и еду. А зачем тебе таверна?
       - Ночь провести.
       - А деньги у тебя есть за комнату заплатить?
       - Денег у меня немного, - сказала Фрика.
       Через четверть часа колесница замедлила ход и покатилась по каким-то холмам, вверх-вниз, и Фрика поняла, что с основной магистрали они съехали. Да и колеса больше не стучали, а шуршали и шипели - по утрамбованной глине и гравию. Вскоре Фрика почувствовала запах дыма. Цивилизация.
      

    ***

      
       Когда два его друга ввалились в таверну, сын хозяина, стоявший за стойкой, поприветствовал их, изображая дружеское расположение, а сам струхнул. Своих молодых друзей, детей богатых купцов из Астафии, он знал хорошо, и сам любил с ними буянить - но не у себя. Отец должен был вот-вот приехать, и нагоняя не избежать. Вскоре почти все посетители, которым не понравилось молодежное буйство с громкими никчемными разговорами и неуклюжим бессмысленным мотанием по всему помещению, ушли, кроме очень пьяного фермера, которому было все равно. Вскоре прибыл третий друг, ведя под руку какую-то слепую тетку с палкой, в мешковатом коричневом платье, босую, взлохмаченную, и длинную. Усадив тетку за стойку, он ненужно громко, будто кричал через целое поле, поросшее осокой и кустарником, поприветствовал друзей, а потом сообщил тетке, также ненужно громко, что это его замечательные друзья, самые лучшие, какие только бывают, да и парень за стойкой - свой человек, и сейчас они все будут веселиться.
       Сын хозяина налил ему в кружку вина, и двум другим тоже.
       - И тетке налей, - потребовал новоприбывший.
       Сын послушно налил тетке.
       - Нет, спасибо, я не буду, - сказала тетка, тараща слепые глаза мимо кружки и мимо сына хозяина и улыбаясь. - Мне бы немного воды.
       Сын хозяина налил ей воды. Дети купцов стали наперебой рассказывать друг другу, кто из их друзей и знакомых что сказал за прошедший день, и очень шумно смеялись сказанному, хотя вроде бы ничего смешного не говорилось. Потом они обсудили несколько недавних драк, в которых, по их словам, они принимали участие и вышли несомненными победителями. Затем разговор перекинулся на девушек, и сына хозяина попросили налить еще и нести хрюмпели и атасы. Когда сын ушел за хрюмпелями, один из гостей перепрыгнул через стойку и, выволочив кувшин с вином, подлил себе и друзьям. Громкий разговор продолжился.
       Хмелели они быстро. Вскоре, сев за один из столов, они организовали игру в кости и азартно играли около получаса, хохоча и ругаясь. Затем у прибывшего последним кончились деньги. Он встал и пошел к слепой.
       - Слушай, тетка, - сказал он понижая голос и пьяно наклоняясь к самому ее лицу. - Мне тут светит крупный выигрыш, но не хватает несколько монет сделать ставку. Одолжи, а?
       - У меня очень мало денег, - сказала слепая. - А мне еще идти очень далеко.
       - А я с тобой выигрышем поделюсь.
       - Нет, не надо, спасибо.
       - Но ведь верный шанс!
       - Нет.
       Парень вернулся к столу раздраженный. К играющим присоединился сын хозяина. Через некоторое время парень опять подошел к слепой и потребовал, уже грубо, чтобы она дала ему денег.
       - Давай сколько есть, - потребовал он. - Давай сама, а то хуже будет. Отниму ведь.
       - Нет, - сказала она.
       - Где ты их прячешь? - спросил парень.
       - Пожалуйста, оставьте меня в покое, - попросила она.
       Он схватил ее за волосы.
       - Говори где прячешь деньги! Говори, гадина!
       Она вскрикнула, но он ее не слушал. Котомки с ней не было, и он знал, что деньги спрятаны где-то под платьем. Не слушая ее возражений, он обхлопал ее со всех сторон, и когда она перегнулась, пытаясь прижать колени к подбородку, он стащил ее со стула и хлопнул по животу.
       - Ясно, - сказал он.
       Он прислонил ее к стойке. Она махнула палкой, и он нанес ей предупредительную пощечину. Она еще раз вскрикнула, а он тем временем быстро запустил ей руку под широкое платье и, нашарив кошелек, рванул его вниз. Поясок лопнул, несколько монет упало на пол. С кошельком в руке, парень подобрал монеты и вернулся к друзьям.
       - Она мне должна за подвоз, - объяснил он.
       Друзья слегка притихли, не очень одобряя действия товарища, но продолжили игру. Слепая приблизилась к ним.
       - Я только прошу... - сказала она.
       - Иди отсюда, - сказал парень.
       Дверь распахнулась, и на пороге появился хозяин. Одним взглядом оценив обстановку, он пришел в ярость.
       - Вы опять здесь?! Доколе это будет продолжаться, эльфовы дети! Сидеть! Всем сидеть!
       Он подошел вплотную к столу.
       - Деньги на стол, - сказал он. - Все деньги.
       Они слегка замешкались, и он влепил одному из них подзатыльник, от которого сын купца вылетел из кресла. Деньги положили на стол.
       - Это все? - спросил хозяин сурово.
       - Все.
       - Нет, не все.
       Другой сын купца получил по уху. Еще несколько монет упало на стол.
       - Вон отсюда, - сказал хозяин.
       Трое купеческих сыновей ретировались, злобно бормоча. Сын хозяина продолжал сидеть в кресле у стола, не смея поднять глаза.
       - Я тебе сколько раз говорил, - риторически спросил отец, - чтобы ты своих дружков сюда не приводил? Ты посмотри - десять вечера, завтра выходной - а где же посетители? А! Один вон сидит, но он уже часа два не пьет, а следовательно, не платит. Всех распугали. А не послать ли мне тебя в войско? Толку от тебя здесь никакого, только убыток.
       - Простите, вы хозяин? - услышал он голос за своей спиной.
       - Еще и нищих пускаешь! - сказал хозяин. - Что тебе, добрая женщина? Шла бы ты своей дорогой.
       - У меня забрали мои деньги.
       - У тебя? Эка народ. Будущее страны. Кто их воспитывает, как из земля носит. У бездомной слепой деньги отнимают. Ладно, не бойся, вот тебе деньги. Убыток - он убыток и есть. Если это много - ничего, все равно бери.
       Он сунул ей в руку золотой.
       - У меня было больше, - сказала она. - В кошельке.
       - Мне сейчас не до россказней, - сказал хозяин. - Не видишь, что ли, сына воспитываю. Ну, иди себе, иди.
       - Мне нужно где-нибудь заночевать.
       - Возни-то сколько! У меня нет свободной комнаты сейчас, все занято. Иди себе.
       - Мне хоть каморку какую-нибудь.
       Хозяин поразмыслил.
       - Есть у меня чуланчик, - сказал он. - Как раз поместишься. А только золотой давай тогда обратно.
      

    ***

      
       Мы не будем в нашем повествовании беспокоить читателя подробным описанием невзгод, выпавших на долю слепой путешественницы. Невзгоды человека, попавшего в беду, однообразны и неприятны и, хоть и представляют собою определенный интерес, но написано о подобных невзгодах больше, чем обо всем остальном на свете, ибо они очень распространены. Ключевые моменты невзгод вполне предсказуемы, посему их следует пропустить. Жаль, конечно. Жаль не рассказать - о фермере, чья жена умерла недавно в родах и который хотел жениться на Фрике, поскольку из-за его репутации ни одна девушка или вдова не хотела идти за него замуж; о маленьком городке Лиж, где Фрика научилась просить милостыню и нашла, что ничего особенно стыдного в этом занятии нет, ибо так или иначе, в несколько иной, более грубой, форме, им занимаются все правительства мира; о хмуром, неразговорчивом разбойнике, приютившим ее просто так на два дня, давшем ей отоспаться и накормившим ее; о людях, в чьи дома она стучалась, гнавшим ее прочь; о доброй женщине, подарившей ей свое старое платье взамен разорванного служанкиного; об еще одном фермере, вызвавшемся ее подвезти в своей телеге и высадившем ее, провезя двадцать с лишним верст - как оказалось, в сторону, и ей пришлось возвращаться; о многих, проезжавших мимо и останавливающихся, говоривших с нею, сочувствующих ей, но в помощи отказывавших, ссылаясь на нехватку средств и, особенно, времени; о князе Буке, обогнавшем ее в своей карете, видевшем но не узнавшем ее; о священнике, который заставил неверного мужа сопровождать ее тридцать верст в наказание за прелюбодеяние; о двух мальчиках, почему-то принявших ее за ведьму и кидавших в нее камнями, чтобы она не колдовала; об еще одном мальчике, угостившем ее яблоком и медовой конфетой, что пришлось очень кстати; и еще о многом другом.
       ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ПАРУС.
      
      
      
      
      
       Торговая галера, груженая артанскими коврами и гобеленами, входившими в моду в Ниверии, покачивалась, время от времени стукаясь бортом в причал. Капитан и команда были ниверийцы все до одного. Хозяин, пожилой богатый купец, одетый очень пестро в тяжелое ниспадающее, со смоляной, явно подкрашенной, косичкой, смотрел раскосыми своими глазами на женщину, быстрым шагом приближающуюся к причалу со стороны ратуши. Соблюдая конспирацию, женщина одета была в простое весеннее платье нейтрального бежевого цвета. Конспирация была - простая формальность, конечно. Теплая Лагуна - маленький город, и в порту рослую эту даму знали решительно все, и узнавали сейчас, хоть и с задержкой - проходя мимо и потом вдруг оборачиваясь, чтобы убедиться, что это действительно она - та самая, подружка астафского художника, что малюет морские пейзажи - надела сегодня платье вместо обычного своего охотничьего костюма.
       Артанский купец скрылся в надстройке, что тоже было пустой формальностью - за встречей никто не следил.
       Придерживая подол, Рита прыгнула с причала на палубу, вошла в надстройку, и встала у двери. В правой руке она держала обыкновенный бумажный веер с переплетами из слоновой кости. Если подумать, слоны - не менее легендарны, чем мамонты. Ходившие в далекие походы моряки рассказывали небылицы, делали рисунки, и привозили вот эти самые кости в Ниверию уже лет сто, но ни один из сухопутных ниверийцев, а таких было в стране большинство, ни разу в жизни не видел ни одного живого слона.
       - Итак, - сказал купец.
       - Да, - сказала Рита.
       Прекрасно на ней сидит это платье, подумал купец. Удивительно - несмотря на привычки и профессию, на рост, на тяжелый этот взгляд, она умеет быть женщиной - до сих пор. Платье на ней не болтается, не топорщится, осанка правильная, ноги чуть врозь, правая чуть вперед, руки чуть согнуты в локтях, что придает им видимость грации и хрупкости, голова чуть влево. Не знай я ее, мне бы захотелось ее защитить, уберечь от жестокого мира, быть ее рыцарем. Впрочем, и так хочется, несмотря на то, что я прекрасно ее знаю, увы, и ни в какой защите она не нуждается. Настолько не нуждается, что упаси нас Великий Род попасть в эти хрупкие руки.
       - Очевидно, это последняя официальная встреча, - сказал он по-ниверийски.
       - Это вообще последняя встреча, - ответила она с такой беззаботностью, что ему захотелось завыть.
       Почти двадцать лет его и ее связывала стальная воля Фалкона. Два раза в год встречались они, в разных местах - он предоставлял ей информацию, она передавала ему приказы. Теперь, когда Фалкона не стало, необходимость встреч отпала сама собой - а он все еще ее любил, сильнее, чем раньше. Ей он был безразличен - не ненавистен, как когда-то, но совершенно чужд. За короткий срок она перешла из мира цинизма и разрушения в мир наивной мудрости и созидания. Любовник ее, продажная сволочь каких свет не видывал, был блистательный художник. Сын ее, угрюмый и капризный, склочный, был зодчий.
       - Что ж, - сказал он. - Может, ты все-таки выйдешь за меня замуж?
       Ее это рассмешило. Крупные, ровные зубы обнажились в улыбке. Она тряхнула головой. Шелковистые волосы, блондинистость с сединой, не потеряли свой блеск за все эти годы. Безупречная кожа старела, но не становилась менее привлекательной. Величавую осанку не портила больше угловатость, которую он двадцать лет назад принял за мужиковатость. На ней были сандалии - открытые, безупречной формы, ухоженные ноги нисколько не постарели - восемнадцать лет было этим ступням с идеальными пальцами. А сам он - погрузнел торсом и отощал конечностями, как это часто бывает именно в Артании. Артанцы не умеют благородно стареть. Сколько ни крась косичку, все равно ты стар и порочен.
       - Я видел его, - сказал он.
       Она сразу поняла, о ком он говорит, и перестала улыбаться.
       - И что же? - спросила она холодно, готовая одним движением сломать ему хребет, если нужно.
       - Красивый мальчик, - сказал он искренне. - Нисколько не изменился. Целеустремленный. Мне хочется думать, что в этом есть и моя заслуга. Четыре года я его воспитывал, и мне казалось, что он любил меня как отца. И был бы рад меня видеть сейчас.
       - Ты с ним не говорил?
       - Нет. Я шел за ним по городу. Наблюдал. Очень хороший мальчик, обходительный, вежливый. Вот я и говорю...
       Он понимал всю безнадежность своего предложения, но не мог не предложить.
       - Фалкона нет, и я снова свободен, снова властитель, далеко не последний в Артании. Клан Номингов - один из самых могущественных. Я усыновил мальчика, и он - мой полноправный наследник. Подумай. Здесь он никто, обыкновенный простолюдин. В моем княжестве он - наследный принц. Улегвичи в растерянности, Артания ждет нового повелителя. Подумай.
       - Никто? - насмешливо сказала она, переполняясь материнской гордостью. - Никто? Ты так думаешь?
       - Да.
       Победоносно посмотрела она на него.
       - Он зодчий. Он великий зодчий. Он строит храмы и виллы с эркерами.
       Эркеры она приплела, не зная толком, что это такое - Брант обронил как-то, и слово запомнилось. Она не была уверена, бывают ли у вилл эркеры. Может, они только у храмов бывают. А может наоборот. Единственным архитектурным термином, не употребляемом в просторечии, с которым она была хорошо знакома, был фронтон - только потому, что купец, продавший ей когда-то особняк на Улице Плохих Мальчиков, использовал наличие мраморного фронтона, как одно из оправданий явно завышенной цены. "Посмотрите", - говорил он. "Видите, мраморный фронтон. Мраморные фронтоны бывают только у дворцов. А мрамор, между прочим, гладкоозерный". Уже купив особняк, Рита стала присматриваться к фронтонам других особняков, и легко обнаружила, что многие фронтоны были из мрамора. О гладкоозерном мраморе она спросила у Бранта. Брант засмеялся тогда и сказал, что мрамора в Ниверии много, а единственным регионом, где его нет совсем, является именно регион Гладких Озер.
       - Зодчий?
       - Ты видел три строящиеся виллы, на берегу, к востоку? А новый храм?
       - Какой новый храм? Где?
       - Здесь, в Теплой Лагуне.
       - Нет, не видел.
       - Там пока что только фундамент, но то что будет - грандиозно.
       Он как-то странно на нее посмотрел. В первый раз за все их знакомство ему пришло в голову, что она не очень умна, вне зависимости от того, права она сейчас или нет. Он вспомнил, что происхождением она - славка. Славов он в своей жизни видел мало и только недавно стал разбираться в славских типах. Женщина, которую он любил все эти двадцать лет, принадлежала к простонародному типу, обитающему в беспросветной северо-восточной славской глухомани, вдали от больших городов и дорог, известному своим безграничным упрямством и безграничной же тупостью. Медлительные, тугодумные, они копошились возле своих болот под соснами, и никакая смена власти в Висуа, никакие культурные и политические всплески по всей стране, никакие перемены их не задевали - как были полупервобытные, так и остались. И все бы ничего, но отличались они от других славов еще и злопамятностью, недоброжелательностью, и постоянными приступами злобы. Он вспомнил поведение своего приемного сына - да, пусть не слишком ярко, но все это безусловно наличествовало в характере обыкновенно веселого мальчишки. Он вспомнил, как умиляла его мальчишкина глупость.
       - Может, ты все-таки разрешишь мне его навестить? - спросил он.
       Она задумалась. Ей стало его жалко.
       - Леший с тобой, навещай. Завтра меня не будет в городе, я еду на этюды. Вот и пользуйся моментом.
       - Спасибо. А кинжал у тебя в рукаве зачем?
       - В зубах ковырять, - ответила она.
      

    ***

      
       Как только он получил два первых заказа, очаровав одну дородную жену купца и одного тайного торговца оружием, Брант приступил к постройке сразу трех вилл, в том числе и своей. Плохо говорящий по-ниверийски новый мэр города, которому только что исполнилось восемнадцать, пригласил Бранта в ратушу и, сразу подпав под обаяние сводного брата (о том, что Брант его сводный брат он, конечно же, не догадывался), договорился с советом священников города о постройке нового храма. Половину расходов город брал на себя.
       В случае собственной виллы, Брант первым делом выбрал место - там, где кончался песок и начиналась скала, а над скалой и за нею земля была добротная - не слишком твердая, но и не мягкая, и фундамент сделали за какой-то месяц. Сразу вслед за фундаментом и деревянной времянкой последовала крытая веранда с выдвижными лабиринтными створками, в обязанности которых входило обеспечение абсолютного безветрия на веранде, в любую погоду. Брант кричал на рабочих, добивался, и добился, точного соответствия между эскизом и результатом, и только после того, как веранда была закончена и положены были первые десять ступеней лесенки, ведущей к прибою, строители занялись собственно несущими конструкциями.
       Был полдень. Брант сидел на веранде за столом, с кружкой журбы в руке. Створки были выдвинуты таким образом, что ветру никак нельзя было прорваться через них. Тем не менее, он, ветер, не прорывался, но просто порывисто дул, время от времени кидая в лицо тихо ненавидящему его Бранту свежую порцию морских брызг и пены. Чтобы спасти положение, нужно было убрать створки к чертовой бабушке, наставить по периметру деревянных планок, и застеклить, но Бранту очень не хотелось себе в этом признаваться.
       Очередной порыв ветра швырнул очередную порцию брызг прямо в лицо и в грудь. Брант даже не пошевелился.
       - Скотина ты, - объяснил он ветру.
       Ветер отреагировал, залив брызгами стол. Брант встал и задвинул створки. Стоя на краю веранды, он оглядел окрестности.
       Прямо перед ним было море, до самого горизонта. Спроэктировано и рассчитано оно было идеально, придраться было не к чему. Справа лежал пещаный пляж, и вдоль него торчали постройки, каждая из которых была воплощенная архитектурная нелепость. Бездельники, подумал Брант. Дураки. Слева высились скалы. Там тоже было не к чему придраться.
       Он еще раз посмотрел вправо, на полосу песка, тянущуюся до самой Теплой Лагуны. Вода в море была пока что холодная - середина мая - и пляж был пуст и неприветлив. Никто не ходил по колено в воде, никакие дамы не прикрывались от солнца дурацкими зонтиками (спрашивается, зачем вообще выходить на солнце если оно тебя не устраивает? сиди дома, дура), не играли в песке дети, некого было шокировать обнаженным торсом. Привычку купаться почти голышом, только лишь в штанах, закатанных до колен, Брант приобрел в Колонии, где нравы были значительно проще. Купался в реке.
       По песку вдоль прибоя, приближаясь к веранде, следовала какая-то веселящаяся группа - женщина и двое мужчин. Брант подумал, а не присоединиться ли мне к ним?
       Нико куда-то запропастился. В одно прекрасное утро он просто встал и ушел, возможно змейкой, а других знакомых или друзей у Бранта в Теплой Лагуне не было. Четыре месяца провел он в одиночестве, и без женщины - если не считать Риту, которая была его мать, и походов к клиентам, которые были настолько глупы и необразованны, что даже издеваться над ними, изображая безграничное уважение к их скучным и тупым суждениям, было неинтересно. Пора было выходить в люди, пора.
       Брант вышел сквозь проем в стене веранды на поперечную балку над фундаментом, спрыгнул с нее, поприветствовал рабочих, которые тут же приступили к работе, запрыгнул на деревянную лесенку, спустился по ней на ровную почву, прошел через дюны и оказался на пляже.
       Развлекающаяся компания за это время приблизилась. Оказалось, развлекались только мужчины - собственно, не мужчины еще, но подростки лет шестнадцати, еще не бреющиеся. Они корчили женщине рожи, говорили с комическим почтением всякие глупости, скакали вокруг нее, делая неприличные жесты. Один из них вдруг забежал вперед, спустил штаны, нагнулся и, демонстрируя ей свою жопу, спросил, -
       - Не находите, что у меня очень одухотворенное выражение лица?
       Оценить степень одухотворенности женщина не могла - она была слепа.
       Она продвигалась вперед, держа тело неестественно прямо, а голову неестественно высоко. Платье на ней было непонятного цвета и висело нелепо. Лицо было в грязи, волосы торчали неровной паклей.
       Брант, стоя поодаль, поднял указательный палец. Подростки обратили на него внимание. Он сделал жест, означающий, что им следует убираться по добру, по здорову. Они комически удивились, но тут он шагнул вперед, и они убежали, хохоча ломающимися голосами. Брант остановился.
       Большая прибойная волна с грохотом обрушилась на берег, и чайки отреагировали на это озабоченным криком. Может, они сочли именно эту волну неприлично высокой, и проявили недовольство. Мол, Фалкон, будь он жив, такого безобразия не допустил бы.
       Здесь не было Фрики - таинственной, грациозной, слегка надменной, насмешливой, и доброй. В десяти шагах от Бранта стояла побитая жизнью, грязная, нелепо высокая и тощая слепая нищенка с коричневой от нездорового загара кожей. Женщина остановилась, прислушиваясь.
       Прошло некоторое время. Она почувствовала чье-то присутствие и, глядя мимо него, спросила, -
       - Скажите, не знаете ли вы человека...
       Прежняя Фрика проявилась в этом голосе. У Бранта от жалости перехватило дыхание. Он прикрыл глаза.
       - Детские трагедии сильнее взрослых, просто у детей крепче нервы, - сказал он.
       Она вздрогнула и повернулась лицом к голосу.
       - Я упрямый очень, и подлый, - сказала она. - И сладу со мной нет никакого.
       Почувствовав, что он приближается, она выставила вперед руку.
       - Не подходи близко, - сказала она. - Я пришла только затем, чтобы сказать тебе спасибо за все, что ты для меня сделал. Не подходи. Ты - удивительный человек. Я это всегда чувствовала. Недавно я это поняла. Не ходи за мной. И ничего не говори.
       От нее отвратительно пахло. У нее недоставало двух зубов. Он взял ее за предплечье. Она пыталась вырваться, но он пригрозил, что понесет ее силком, и, если надо, вверх ногами. Он сказал, что ей нужно помыться, поесть, поспать и отдохнуть. Он повел ее к вилле, которую купила для него Рита.
       Он помог служанке приволочь корыто, наполненное теплой водой, и вышел на крыльцо. Фрика слабо возражала и стеснялась, но все-таки ее помыли и одели в чистое белье, а поверх накинули плащ - ничего, соответствующего ее росту, на вилле не оказалось. Брант сбегал за лекарем, и пока лекарь осматривал Фрику, сходил также на рынок и накупил овощей и печеной рыбы. Лекарь сказал, что Фрике требуется уход, что она на грани истощения, и прописал какие-то масла и напитки. Фрика порывалась уйти, но все-таки поела, и, когда служанка довела ее до кровати, которую обычно занимала Рита, и усадила, Фрика сама прилегла, невнятно бормоча, и тут же уснула.
      

    ***

      
       Ознакомившись со обстановкой, Рита помолчала, поразмыслила, поразглядывала спящую нищенку, чьи изуродованные ноги торчали из-под покрывала и не помещались в кровати, и переехала в центр города к своему художнику, решив ни во что не вмешиваться. То, во что превратилась Фрика, было настолько непривлекательным, что пусть Брант сам решает, что ему делать. Пройдет время, и он отправит ее обратно к Зигварду. Или она сама уедет. Или я ее напугаю, и она уедет. Там видно будет.
       Старый Номинг воспользовался ее отсутствием и ежедневно посещал Бранта. Беседовали они по-артански, пугая служанку гортанными звуками.
       Полетели дни. Фрика не порывалась больше уйти. Ею овладела неприятная, всепоглощающая апатия. Несмотря на это, всякий раз, когда Брант предлагал ей помощь - подняться, пройти, сесть - она твердо отказывалась. Она просила его не обращать на нее внимания. Она уверяла, что как только заживут и не будут так болеть ее ноги, она уедет обратно в Астафию.
       Синяки на ее теле и конечностях стали постепенно проходить, царапины и ссадины исчезли, гноящиеся язвы зажили. Изломанные ногти на руках и ногах стали обретать приемлемую форму. Ела она по-прежнему очень мало, но то, что ела, было - здоровая свежая пища, и шокирующая худоба ее стала сменяться худобой обычной. Оставшиеся зубы служанка чистила ей, по настоянию лекаря, специальным порошком, и вскоре они побелели. Фрика ничего не рассказывала о своих приключениях, но, судя по всему, недостающие зубы не выпали у нее из-за болезни десен, вызванной трудными условиями существования, но были выбиты. Волосы свои она расчесывала сама. Блеск не восстанавливался, и половина волос была теперь седая, но это было лучше, чем торчащая бесцветная пакля. В общем, если бы не слепота и связанные с ней нелепые походка и осанка, выглядела Фрика вполне приемлемо - некрасивая худая высокая женщина средних лет. Нездоровый цвет ее загара помягчал, сгладился, и был теперь обычным сильным загаром.
       Ей выносили кресло - на песок, к прибою, и она сидела в нем недвижно часами, от полудня до заката.
      

    ***

      
       Было начало июля, но лето в Год Мамонта выдалось в Теплой Лагуне мягкое. С моря дул несильный теплый ветер, солнце грело запястья и ноги, пахло тиной.
       Что-то во мне умерло, думала Фрика равнодушно. Что-то такое, что заставляет людей воспринимать других людей, и мир, эмоционально. Радоваться, печалиться, негодовать, восторгаться. Было - и не стало. Так было раньше, но не в такой степени. Потом вдруг страсти вспыхнули ярко - когда появился Брант. А после... да, после зелья... их не стало. Исчезли. А у Шилы? Нет, Шила - сама страсть, яростная, энергичная, неусидчивая, деятельная.
       Но, в общем, наверное, хорошо - вот так вот сидеть, у моря, и чтобы дул теплый ветер, и трепал волосы, и чтобы слышались голоса, и чтобы грохотали и рычали волны, и чтобы неодобрительно орали чайки. Что-то в этом во всем есть. Наверное. Наверное, мне это тоже нравилось. Правда, на море я не была много-много лет, и не помню впечатлений. Может, оттого и не помню, что их не было?
       Голос Бранта что-то сказал, чуть впереди, кому-то. Этот кто-то ответил. Странный язык. Артания. Странная страна. Судя по интонациям и удаляющемуся голосу, они прощались. Брант замолк.
       Ей не хотелось, чтобы он замолкал. Ей хотелось, чтобы он продолжал говорить. У него приятный голос. Он успокаивает и волнует. Кого-то. Наверное. Ей вдруг показалось, что она никогда больше не услышит этот голос. Нет, подумала она. Нет, я хочу его слышать. Я не могу его не слышать.
       Щемящая волна прокатилась по телу, и Фрике стало так горько, как не было никогда в жизни. Она глубоко вдохнула просоленный морской воздух и почувствовала, как закружилась голова, как ослабли конечности, как еще одна волна, горячая, прошла сверху до низу и обратно, по всему телу, как вспыхнуло сознание, и где-то на краю его, сознания, проявился слабый свет, и где-то ближе к левому краю этого видения забелела яркая точка. Точка не уходила, напротив, она уточнялась, приобретая треугольную форму, и она двигалась - не эфемерно, как отсветы от солнца на сетчатке, но вполне реально. Сердце отчаянно билось. Фрика поняла, что видит парус.
       Она медленно, чтобы не спугнуть, повернула голову чуть вправо, и в видении возник расплывчатый силуэт на фоне блеклой голубизны, и тоже стал уточняться. Человек, похожий на Зигварда, но не Зигвард, стоял к Фрике спиной, обнаженный по пояс. Длинные светлые волосы ниже плеч затянуты были лентой в хвост. Фрика подалась вперед, приподнялась, неуверенно встала. Кресло тихо скрипнуло, но человек не расслышал - прибойная волна как раз взвилась на дыбы и, зашипев пеной, обрушилась с грохотом на песок и предыдущую волну, уже откатывающуюся назад. Фрика приблизилась к человеку и положила ему руку на плечо. Он вздрогнул, но не обернулся.
       Ей не нужно было даже приподниматься на цыпочки - она была почти одного с ним роста. Приблизив губы к его уху, она тихо сказала, -
       - Я люблю тебя.
       Помедлив, она прикоснулась губами к его плечу. Тело стремительно слабело, но на этот раз по другой, более жизнеутверждающей причине. Тут она увидела свою руку и слегка ужаснулась. Шрамы, изломанные ногти, шершавая кожа - пройдет ли это, будет ли лучше, и как он все это время на нее смотрел, что думал, а что же с остальным телом, как оно выглядит, нет, лучше не надо, лучше прямо сейчас бежать, оставить его, он ее забудет, привыкнет, найдет другую, нет, он оборачивается, надо закрыться, надо броситься прочь, надо...
       Он обернулся и взял ее за плечи, и только поэтому она не упала тут же, у его ног, от слабости. Они смотрели друг другу в глаза, и в его глазах было столько счастья, что она поняла - год великих перемен и свершений продолжается.
      
       ЭПИЛОГ.
      
      
      
       Уединившись у себя в кабинете, в деревянной времянке напротив строящегося дворца, Зигвард с удовольствием взялся за чтение первой части фолианта, который по его просьбе-приказу писал Кшиштоф, отрабатывая право на жизнь и свободу. Кшиштоф, кстати говоря, нисколько не обиделся, когда его не привезли в Висуа, а, по указанию Зигварда, определили в глухомань на постоянное жительство. На месте Зигварда он, возможно, поступил бы также. Слово, данное ему когда-то Зигвардом, формально нарушено не было - Зигвард взял власть только тогда, когда Кшиштоф формально ее потерял. Он мог и не посылать отряд освобождать Кшиштофа. Отряд мог не успеть. И так далее. Когда политик ищет себе оправдания, он его, как правило, находит.
       Фолиант назывался "Все, что нужно знать императору о войне" и должен был состоять, по плану, из трех разделов - "Война - мифы и реальность", "Стратегия", и "Тактика".
       В предисловии к первому разделу Кшиштоф писал, -
       "Разница между войсками империи и войсками враждебно настроенных к империи малых поселений состоит в том, что из-за бюрократии, недосмотра, наплевательства, взяточничества, и чиновничьих интриг, имперские войска всегда плохо обучены, недостаточно экипированы, и отвратительно подготовлены, в то время как войска ненавистников империи не обучены никак, не подготовлены никак, а экипированы кто чем. Поэтому империя всегда сильнее. В силу этого, воины околоимперских владений и вотчин всегда пытаются компенсировать несоответствие сил индивидуальным умением сражаться, проявляя доблесть. Под градом арбалетных стрел, и тем более под ядрами огнестрелов, такая индивидуальная доблесть ровно ничего не стоит. Помимо этого, сама эта доблесть относится к категории легендарных, т.е. редко встречающихся, вещей. Трусость, измена и предательство в сотни раз больше распространены в любой войне, чем отвага, верность и стойкость, просто человечество, воюющее всю свою историю, любит войну настолько, что всячески старается высветить и приукрасить образ воина - бесстрашного, благородного защитника и спасителя детей, жен, и отцов, а не трусливого и подлого убийцы тех же".
       Зигвард улыбнулся. Двадцать с лишним лет Кшиштоф просидел в седле, с мечом в правой руке и арбалетом в левой. Двадцать с лишним лет его боялись и ненавидели ниверийцы и артанцы. Думал ли он также тогда, во времена своих триумфов, или это плен и отставка на него так повлияли, что он вдруг прозрел?
       "Главное назначение имперских войск состоит не в блистательных победах, которых не будет, как ни приукрашивай завоевание какой-нибудь глухой деревни, где не то, что арбалет - штаны еще не изобрели, но в бряцании оружием. Бряцать надо гулко, и вести себя нагло. Идя в поход против силы, которая может кое-как тебе противостоять, о император, следует рассчитывать на то, что, возможно, все сражения будут проиграны, но война будет выиграна. В случае империи тактика играет очень небольшую роль и главным тактическим ходом является сохранение как можно большей части контингента".
       Да, подумал Зигвард, Кшиштоф очень щадил своих воинов - особенно в конце своей карьеры.
       "Командование следует составлять по возможности из одних мужеложцев. Эта группа людей любит военные действия больше любой другой и всегда по-отечески относится к воинам. Из десяти мужеложцев-военачальников как минимум четверо оказываются компетентными. В случае мужей с обычными сексуальными наклонностями, из десяти можно выбрать одного умелого, и то не всегда. Дело здесь в том, что командованию надлежит все время думать о своих воинах и их судьбах, а воины все мужчины. Военачальники традиционной ориентации больше половины своего времени посвящают раздумьям о женщинах, которые в собственно военных конфликтах участия не принимают. Более того, именно мужеложцы склонны поддерживать дисциплину, ведь дисциплина начинается с красивой и чистой униформы воинов, со стройных их рядов, с могучей, ровной поступи, с четкого подчинения командам.
       Но, увы, мужеложцы хороши только как командиры. Рядовых воинов следует набирать из обычных мужчин. Чтобы военные действия были слажены и успешны, воинам рекомендуется боготворить своих командиров, а боготворить мужчину может только обычный мужчина, ибо мужеложцы слишком хорошо знают мужчин, чтобы их боготворить. Не говоря уж о том, что мужеложец еще подумает, стрелять ли во врага, рубить ли его, поскольку враг тоже мужчина. Обычный же мужчина видит во вражеском воине конкурента, т.е. претендента на его женщину или женщин, и убивает без всякой жалости.
       Женщин ни в коем случае не следует призывать в войско. Они намного более эффективны в тылу. Женщины любят войну не меньше мужчин, но роль их совсем другая. Они поддерживают мораль и боевой дух империи, плача над убиенными мужьями и детьми, ненавидя врагов, и становясь в своих глазах и глазах окружения образцами самоотверженности, жертвенности и патриотизма.
       Необходимо путем повсеместного обучения довести всех женщин до такого состояния, чтобы они действовали против собственных инстинктов, чтобы вместо того, чтобы прятать своих сыновей от призыва и гибели на полях сражений, что со стороны любящей матери есть естественное, благородное, и здравое поведение, они бы настаивали на походе сына, даже единственного, в пекло, оправдывая это своим патриотическим долгом. Большинство женщин одновременно впечатлительны и страдают недостатком воображения, поэтому их ни в коем случае нельзя допускать в места сражений. Увидев, что происходит там с их сыновьями и мужьями на самом деле, они позволят своей материнской и супружеской природе возмутиться, что может привести, дайте только срок, к полному развалу войск".
       Да, подумал Зигвард, это точно, с бабами пора бы уже разобраться.
      

    ***

      
       Ему опять повезло.
       Правительница Забава, утомленная вечеринкой и решившая отоспаться, разбужена была возмущенным гулом толпы на площади. Вызвав капитана охраны, она спросила его, в чем, собственно, дело. Оказалось - горожане возмущены высокими ценами на продукты питания.
       - Зима нынче. Зимой цены всегда высокие, - раздраженно сказала Забава.
       - Да, но, госпожа моя, народ страдает, - заметил капитан.
       - Ну и страдали бы себе тихо, зачем же так шуметь! - парировала Забава.
       Неизвестно, кому именно передал бравый капитан эти слова, и были ли они сказаны вообще - хотя, учитывая характер Забавы, это вполне вероятно - но, увы, они стали известны и, увы, возмущению народному не было предела.
       В это же время какие-то революционные элементы, недобитые в Теплой Лагуне, бежали в Славию, переполненные чувством протеста, обиды, и боевым духом. Обосновались они на юго-западе Славланда, неподалеку от Кникича, в городке с дурацким названием Минск, и вскоре в этом самом Минске вспыхнуло восстание.
       Золотая жила, так хорошо послужившая Зигварду в начале его восхождения к имперскому трону, иссякла, и излишек продовольствия в одних регионах стало невозможно переправить в регионы, где в продовольствии ощущалась острая нехватка. Там, где стало нечего есть, например в Минске, население сразу вспомнило, что Славландом правит нивериец, а революционные теплолагунцы, обиженные на свою родину, эти настроения с удовольствием поддержали. Славия - славам! Местный гарнизон разгромили, и часть его перешла на сторону повстанцев.
       Вскоре к Минску присоединились близлежащие деревни. Тут же вышли из под контроля грабители и убийцы, и начался кровавый разгул, в котором тут же обвинили "этих ниверийских прихвостней в Висуа", хотя правительство не сказало еще своего слова и не заявило о своем присутствии в Минске. Кто-то из бывалых славских командиров создал подобие дисциплины в войске повстанцев и, умилившись своему умению, решил, что, поскольку теперь лето, марш-бросок до Висуа не займет много времени. Каждый сержант, которому неожиданно удалось подчинить себе взвод, уже видит себя конунгом и даже начинает потихоньку планировать внешнюю политику.
       Повстанцы вышли на марш и без боев, преисполненные пыла и гордости, проследовали до Синего Бора - местности, находящейся на полпути к столице. Многочисленный местный гарнизон начал в панике отступать. В тот же день, ближе к вечеру, в Синий Бор прибыл со своим отрядом старший сын Услады и Зигварда. Ему было восемнадцать лет. По материнской линии он унаследовал цинизм и непримиримость своего дяди Кшиштофа, а от Зигварда получил безграничное обаяние. Прибыв в войско, отступающее перед повстанцами, он за четверть часа оценил обстановку, и одобрил действия командиров - они сохранили контингент в целости до приказов из столицы. До ночи продолжали отступать, а ночью разбили шатры. Зигвардов выблядок произнес перед командирами остроумную речь. Шутки из этой речи передавались простым воинам. Никто не спал, все катались со смеху и влюбились в этого долговязого светловолосого юношу, истинного слава по духу - как он хорошо нас понимает, как он нас любит, какие мерзкие твари эти повстанцы! В четыре утра, перед рассветом, сын Зигварда поднял воинов в контратаку.
       Повстанцы, которым на всем своем пути через Славланд ни разу еще не довелось сразиться, проявляя доблесть, были очень удивлены внезапным нападением. Ряды их смешались, и через четверть часа все повстанческое войско обратилось в бегство. Их гнали долго. Многих взяли в плен.
       Вернувшийся с пленными в Висуа сын Зигварда, пользуясь приобретенным авторитетом, лично отдал приказ о казни мятежников и послал письмо Конунгу Ярислифу о том, что восстание успешно подавлено. Оценив энергию молодого человека, конунг тотчас прибыл в Висуа со строительства, произнес несколько пламенных речей, и официально назначил юношу своим наместником в Славии. Это вызвало приступ негодования и злобы со стороны Забавы и ее сторонников, но - увы, увы... Брак Ярислифа и Забавы был официально расторгнут, а репутация бывшей его жены, в связи со ставшим известным ее высказыванием о тихих страданиях, была основательно подпорчена, и бывшая всемогущая правительница, сестра Кшиштофа, потеряла все свое влияние. В народе над Забавой откровенно издевались. Услада сияла от счастья и гордости за своего сына, несмотря на то, что ее очень огорчила новость, пришедшая вскоре из новой столицы, не имевшей пока названия. В отремонтированном храме, к которому спешно пристраивали колокольню, Ярислиф, он же Зигвард, обвенчался с другой женщиной, молодой и надменной, чья красота сразу стала легендой в двух странах, не потому, что новая жена была действительно необыкновенно красива, но потому, что красота властителей больше впечатляет, чем красота обыкновенных людей. Великий Князь Зигвард, пешка, предмет зубоскальства, был недостоин Княжны Беркли. Конунг Ярислиф, прозорливый политик, могущественный теневой правитель Славии, довольствовался Забавой. Императору требовалась совсем другое. Молодую жену императора звали Аврора.
      

    ***

      
       Оркам и Реестрам обещан был новый театр в новой столице, а пока что они заняли отданное им Зигвардом здание Рядилища и, пользуясь суммой, предоставленной им Великим Князем, пригласили зодчего. Он был, конечно, не Гор и не Брант, но от него многого и не требовали. Повесили драпировки, наставили кресел вплотную друг к другу, так что вместительность зала выросла до пятисот мест, обили кресла славским бархатом, убрали подиум, соорудили сцену, повесили занавес, и стало казаться, что ничем, кроме театра, это здание изначально и быть не могло. Премьеры обеих музыкальных драм, получивших название увраж, прошли с очень небольшим успехом, несмотря на личную похвалу присутствовавшего на них Великого Князя Зигварда.
       Зигвард тут же ассигновал средства для постановок новых увражей. Оказалось, что несколько партитур уже имеются в наличии. Дело в том, что в музыкальных кругах Астафии про увражи слышали уже не первый год, и приватные попытки представлений делались непрерывно. Возникли даже новые направления в этом жанре, и один молодой композитор даже утверждал, что автор двух увражей, поставленных в бывшем Рядилище, давно морально устарел, что музыка его старомодна и тяготеет к этнографии, а увражу следует развиваться - все это несмотря на то, что жанр был изобретен три года назад. Его одноактный увраж, на собственный текст, был принят к постановке Орками и Реестрами. Увраж повествовал о жестокостях, связанных с правлением Фалкона, и страданиях, которые это правление причинило людям, что устраивало многих. Увраж провалился.
       Следует заметить, что через четыре месяца Орки и Реестры гастролировали в Славии, и дали в одном из театров Висуа тот самый увраж, текст которого был написан по мотивам славской пьесы. Представление имело оглушительный успех и все последующие десять спектаклей шли при зале, набитом до отказа.
       - Вот ведь чего только ниверийцы не придумают, - говорил один знаток другому. - Взяли какую-то нашу дрянь, и сделали из нее - подлинное искусство. Не то, что наши.
      

    ***

      
       Волшебник был одет в темно-синюю мантию с серебряными астрономическими знаками. Прямо из дома Базилиуса, который вновь говорил с непонятным акцентом всякие глупости, он прибыл не на площадь, но на набережную возле Кружевного Моста.
       Он был великолепен. Предметы появлялись и исчезали у него в руках, живые голуби сыпались из-под полы его мантии как груши из бочки и тут же взмывали вверх, кошельки публики пропадали и снова возвращались к владельцам, и больше всех радовались спектаклю, в отличие от предыдущих представлений Волшебника, дети. Закончив номер, Волшебник галантно снял остроконечную шляпу, отдаленно напоминающую шпиль Стефанского Храма в Висуа, и многие, особенно матери радовавшихся детей, охотно кидали туда медные и серебряные монеты, и даже мелькнула одна золотая. Триумвират более не существовал.
      

    ***

      
       Комод счел невозможной для себя дальнейшую политическую деятельность. Он мирно и тихо жил в своем старом особняке в пригороде Астафии. В отличие от многих ветеранов военных конфликтов, ему платили щедрое содержание. У него были повар и служанка.
       К нему захаживали летописцы, ибо стало модно писать монографии об эре Фалкона. Ему задавали вопросы. Отвечал он вполне охотно. Больше чем кому бы то ни было, ему было известно о закулисной жизни Рядилища, интригах национальных и интернациональных. Он знал лично всех бывших еще живущих правителей Троецарствия и их приспешников, он вел переговоры со Славией и Артанией - в общем, для историка - золотая жила. Единственное, чего он не позволял посетителям - негативных отзывов о Фалконе.
       - Фалкон, господин мой, - говорил он наставительно, - был великий человек. Настоящий правитель, смелый, справедливый, дальновидный. И народ о нем помнит. Портреты висят.
       Это именно так и было. Многие поминали Фалкона добрым словом и приписывали ему много хорошего. Да, он был жесток, но справедлив. Да, он часто перегибал палку, но делал это исключительно из патриотизма. Да, с заговорами были накладки, не все заговоры были настоящие, но именно чрезмерная (возможно) бдительность Фалкона не раз спасала страну от артанского захвата (к славам отношение было двойственное, их старались пока что не упоминать).
       И, конечно же, у самого Комода в кабинете, куда он заходил - писать мемуары ли, читать ли мемуары современников - висел большой, работы Роквела, портрет последнего Главы Рядилища.
      

    ***

      
       Новая столица стремительно строилась. Гору не хватало зодчих и рабочих рук. Зигвард платил щедро, но было неизвестно, как долго при такой интенсивности смогут выдержать государственная казна Ниверии и государственная казна Славии.
       Гор написал Бранту в Теплую Лагуну и Брант, неожиданно сменивший гнев на милость, откликнулся, согласившись прислать Гору несколько эскизов.
       Фрика списалась с Шилой, и Шила, обрадовавшись выздоровлению матери, обещала скоро прибыть с визитом в Теплую Лагуну. Не позже следующей весны. В Астафии постоянно происходили какие-то события в артистических кругах, а выставка морских пейзажей Роквела произвела фурор, поэтому Шила была очень занята - и просила передать Роквелу, живущему по слухам именно в Теплой Лагуне, теплый артистический привет. Поговаривали, что Роквел женат на женщине вдвое старше его.
      

    ***

      
       Женское тщеславие не давало Фрике покоя и Брант, видя, что дело плохо, навел справки и нашел удивительного лекаря, который, поразмыслив, поэкспериментировав, и поворчав, соорудил нечто вроде зубного протеза из разных материалов, о происхождении которых Брант даже боялся его спрашивать. Недостающие два зуба были таким образом восстановлены, и стеснительность Фрики прошла без остатка. Она с удовольствием выходила с Брантом в город, ездила за покупками, завела множество новых знакомств. В лицо ее в Теплой Лагуне никто не знал, кроме Бранта, Риты, и Роквела. По вполне понятным причинам, отношения между Ритой и Фрикой были натянутые - обе дамы предпочитали встречаться друг с другом чем реже, тем лучше. А Роквел вообще был не очень общителен и единственным человеком, с кем он охотно проводил много времени вместе, была его жена.
       Неожиданно вернувшийся Нико занял на новой вилле Бранта чердачную комнату. По старой привычке, он часто уходил в город, где пропадал по нескольку дней, и вскоре оказался участником целой дюжины любовных скандалов. В частности, жена члена новой ниверийской администрации, по слухам - незаконная дочь Зигварда, забеременела и родила ребенка во время продолжительной отлучки мужа в Астафию по важным государственным делам, и почему-то все были уверены, что именно Нико - отец ребенка.
       Бранта по-прежнему интересовала карьера Роквела и иногда, когда угрюмый художник удалялся на продолжительную прогулку в полном одиночестве, Рита тайком приводила сына к себе, и он подолгу любовался новыми полотнами - преобладали морские пейзажи. Роквел укрощал море - за год он добился поразительной точности в передаче сочетаний света и тени, прозрачности и затуманенности.
      

    ***

      
       Бывший Великий Князь Бук под вымышленным именем перебрался в Славию и вскоре стал известен, как автор нескольких монографий по истории живописи.
      

    ***

      
       Бунтовщик по имени Фарж возглавил общество охраны редких животных. Поговаривали, что деятельности этого общества астафцы частично обязаны запрещением использования какой-то особой славской породы лошадей в турнирах в Итанином Рынке. Цены на этих лошадей тут же подскочили втрое. Злые языки поговаривали, что какой-то остроумный слав-коннозаводчик просто решил поправить таким способом свои дела и платил Фаржу дивиденды.
      

    ***

      
       Старый Номинг, оговорив для себя часть дохода от своих владений, отказался от оных в пользу одного из своих племянников, а сам неожиданно поступил в семинарию в Теплой Лагуне, с тем, чтобы со временем основать где-нибудь в Артании первый артанский Храм. Брант дал ему слово, что как только Номинга посвятят в сан, он начнет постройку Храма. Неожиданно, занятия в семинарии дали толчок классификаторским способностям Номинга, о которых сам Номинг ранее не подозревал. При содействии двух соучеников артанского происхождения, втрое моложе его, Номинг произвел на свет первый адекватный перевод на артанский Самого Главного Фолианта. Несмотря на множество архаизмов, именно этот перевод считается, даже сегодня, самым совершенным - всеми теологами и священниками Артании. В то время, как "Доктрина Артена" или "Синдром Улегвича" - термины, знакомые только профессиональным артанским историкам, что такое "Перевод Номинга" знают решительно все. Собственно название Фолианта и словосочетание "Перевод Номинга" давно стали в Артании взаимозаменяемыми. К примеру, недавно уборщику Ахотова Храма, что в Арсе, священник велел запереть все Переводы Номинга (т.е. все храмовые копии) под замок, ибо ожидался наплыв в столицу вороватых провинциалов-туристов. "Пусть свои привозят" - сказал сварливо священник. Уборщик послушался. Он тоже не доверял провинциалам - больше, чем славам и ниверийцам, вместе взятым. Уж такой народ эти провинциалы. Особенно южане.
      

    ***

      
       В Кникиче была середина августа.
       Снимавший комнату в доме Аи тощий маленький человек средних лет в средствах не нуждался и целый день пропадал в саду, склонившись над непонятными фолиантами и картами. Иногда он рассказывал Аи совершенно несусветные небылицы о славном таинственном прошлом и уверял его, что все столицы с тех пор поменялись местами. Аи плохо представлял себе, что это такое - столица, но слушал с некоторым интересом. Вечерами его жилец что-то писал мелким почерком на атласной бумаге, страницу за страницей, и время от времени, раз в месяц, примерно, к нему приезжал откуда-то курьер, забирающий написанное. Вечерами человек прогуливался по поселению, напевая себе под нос по-славски. Слуха у него не было совершенно, и некоторые кникичи, несмотря на флегматичность, его поправляли, показывая, как надо петь правильно. Он благодарил их и продолжал петь неправильно.
       Он также переписывался с обществом историков в Астафии, но, увы, отношения с ними складывались плохо. Романтику из Кникича хотелось, чтобы история была интереснее и таинственнее, чем о ней думают. Историкам в Астафии хотелось, чтобы им больше платили и меньше надоедали им вопросами, ответов на которые они не знали (а незнание приходилось маскировать путанной терминологией и отеческой снисходительностью, что было неприятно и им, и тем, от кого незнание скрывалось).
       Один из этих историков, кстати говоря, написал Великому Князю письмо, в котором выразил недоумение. Помятуя о трехчасовом отсутствии Зигварда тогда, семнадцать лет назад, перед побегом, кое отсутствие за некоторую мзду делегация историков согласилась прикрыть, историк интересовался, во-первых, почему от Зигварда до сих пор не поступили обещанные фонды, и, во-вторых, является ли тот случай, с отсутствием и прикрытием, историческим, и нужно ли упоминать его в хрониках?
       Неизвестно, что ответил бы Зигвард, если бы письмо это попало ему в руки. Этого не случилось - курьера остановил патруль. Командир патруля историей не интересовался. Он переправил письмо мэру города. Мэр прочел письмо, после чего весь Институт Истории был основательно реорганизован, и всем членам его было настоятельно рекомендовано не сноситься письменно ни с кем из правительственных кругов, кроме как через главу Института, коего назначил тот самый веселый молодой человек по прозвищу Хорс, что вел переговоры с фалконовыми командирами.
      

    ***

      
       Главный и единственный священник единственного кникического храма, деревянного, но красивого, отдыхал после дневной проповеди, на которой присутствовали восемь человек. Настроение у Редо было паршивое. Он был не против приработков на стороне, к тому же работа на ферме ему самому очень нравилась, возможно в силу своей для него новизны, но храм следовало содержать в порядке, время от времени делая кое-какой ремонт, а средств на это не было. Сам Редо был и уборщик, и плотник, и в колокол возле входа ударяльщик. Его это не унижало, но раздражало. Еще больше его раздражали медлительность и тугодумство местной паствы. Следовало подождать до зимы - зимой кникичам делать нечего, так может заинтересуются.
       В храм вошли посетители - мужчина и женщина. Женщина несла на руках плачущего грудного младенца. Редо удивился и поднялся им навстречу.
       - Оээуии! - сказал он с преувеличенной радостью.
       - Не суетитесь вы так, - сварливо сказала женщина на чистом ниверийском. - Ну ты, орясина, - обратилась она к мужчине. - Подержи вопиющего.
       Мужчина покорно принял ребенка и стал его покачивать.
       - Легче! - сказала женщина.
       Мужчина стал покачивать легче.
       - Сколько вы с меня возьмете? - спросила женщина, кивком указывая на купель. Вся храмовая утварь была на виду. Кладовую Гор с Брантом не рассчитали, построили слишком маленькую.
       - Я вас помню, - сказал Редо. - Вам было лет двенадцать... Гор! Вы - дочь Зодчего Гора?
       - Что вам-то до этого? - сварливо спросила Брун. - Ну дочь, ну зодчего. Ужас какой. Шагу не ступить. Вопросы задают. Цена какая? А?
       - Вы, девушка, не ворчите, - строго сказал Редо. - Дело важное, а вы разворчались. В такой день нужно всем желать только добра. Вообще-то это нужно делать каждый день, но многим трудно. Но в такой день можно, казалось бы, постараться.
       - А вы ворчать мастак, не хуже чем я, - парировала Брун. - Давайте, говорите цену и займитесь, наконец, делом, хватит бездельничать.
       - Да какую там цену! - сказал Редо в сердцах. - Дайте какой-нибудь символический грош, что ли.
       - Послушайте, - сказала Брун тихо. - Отец этой орясины, - она затылком указала на мужчину, - очень богатый человек. Очень. Самый богатый здесь. У него столько денег, это уму не постижимо. Абсолютно не постижимо. Уму. Хотите, он вам храм в мраморе перестроит? Пожалуйста.
       - Тем более не возьму, - заупрямился Редо.
       Брун вздохнула.
       - Ладно, что ж с вами делать-то, - сказала она. - Насильно дам. Давайте, приступайте. Эй ты! - сказала она мужчине. - Давай вопиющего вот этому. Не уроните, уроды! Эк народ мужики - все как один безрукие. Осторожно! Бараны.
       Редо принял ребенка из покрытых густым рыжим волосом рук мужчины. Странно. Брун была бронзово-рыжая, а мужчина огненно-рыжий, а мальчик был совсем светлый, и без веснушек.
       - Так, - сказал Редо. - Нужно имя матери, имя отца, и имя ребенка.
       - Зачем? - спросила Брун.
       - Чтобы записать в книгу. Документ, - ответил Редо насмешливо. - Помимо этого, в купель без имени не окунают.
       - Ага. Ну, я Брун. Этот вот - Иауа. Он тупой.
       - Он признает ребенка своим сыном?
       Брун слегка смутилась, но тут же овладела собой.
       - А кто его спрашивает, - сказала она. - Конечно, признает. Еще бы он не признавал. Признаешь, орясина?
       - Признаю, - покорно откликнулся Иауа.
       Редо чуть не засмеялся - такую смесь вожделения, покорности, и флегматичности он видел в первый раз.
       - Он муж твой?
       - Скоро венчаемся, - ответила Брун. - Если, конечно, он будет хорошо себя вести. Вот здесь у вас и обвенчаемся.
       Кто же настоящий отец ребенка, подумал Редо. Сколько я тут уже живу, до сих пор не видел ни одного блондина, все рыжие. Какой-нибудь заезжий. Вот я, например - и блондин, и заезжий. Но, насколько я помню, отец этого ребенка не я. Так, ладно, отставить праздное любопытство.
       - Ну так как вы решили назвать ребенка? - спросил он, неся младенца к купели.
       Младенец перестал плакать и с мутным интересом уставился на Редо.
       - Э... - сказал Иауа.
       - Заткнись, - сказала Брун. - Не вмешивайся. Я тут все думала, - обратилась она к Редо. - Как бы назвать. Чтобы, вроде, не очень навязчиво. Про Кникич разговору нет, Кникич известно что за место. Но в цивилизованных местах любят называть броско, вроде как чего-то ждут от своих детей, мол, чтоб они стали великими, когда вырастут, такие имена дают. А это право детей - выбирать, становиться им великими или нет. Так вот, нужно такое имя, чтобы ни к чему не обязывало. Кем захочет, тем и станет.
       - И какое же имя вы выбрали? - спросил Редо, держа ребенка над купелью и начиная раздражаться. Он не любил, когда женщины болтают попусту. Ему этого дома хватало.
       - Я толком не знаю, но вот, вроде, неплохое имя - Нико. Я знала одного... дурак удивительный, но вполне счастливый. И добрый. А это, возможно, самое главное и есть.
       - Нико? - Редо поразмыслил, пожал правым плечом, и опустил младенца в купель. Вода была теплая и младенец не заплакал. - Ладно. Пусть будет Нико.
      
      

    КОНЕЦ РОМАНА

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Романовский Владимир Дмитриевич (tekhasets@mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 1456k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.