Ручко Сергей Викторович
Без Вины Виноватые

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ручко Сергей Викторович (delaluna71@mail.ru)
  • Размещен: 12/02/2007, изменен: 12/02/2007. 21k. Статистика.
  • Эссе: Философия
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Так и получается в жизни, что тому младенцу с чистым и осмысленным взором, ох, как трудно придется существовать в мире людей: в этом смысле, люди действительно правы, ибо все бытие, кое наполнено ими до краев, само представляет собою некое призрачное царство чего-то совершенно бессознательного…царство какого-то нечеловеческого образца. В нём, исходя из зоологических традиций, например, доброе насилуют и морят голодом, а злое ублажают и подкармливают для того, чтоб ни то, ни другое не было тем, что оно есть в существе своем.

  •   СЕРГЕЙ РУЧКО
      БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ
      
      
       "Не звезды, милый Брут, а сами мы
       Виновны в том, что сделались рабами"
      (У. Шекспир. Цезарь. I, 2).
      
      ***
      
      В одном провинциальном городе, на юге страны, я видел здание роддома, а напротив него, через дорогу - кладбище. Иногда, когда счастливые родители забирают из роддома новорожденного, они, выезжая в ворота больницы, останавливаются и ждут, пока мимо пройдёт похоронная процессия. Так и встречаются на перекрестке два самых удивительных явления: смерть и рождение. Того, которого хоронят, провожают в последний путь, а того, которого встречают, ждет еще впереди своя собственная то ли длинная, то ли короткая дорога судьбы.
      
      И вообще, в этой картине слишком много различий и противопоставлений. Усопшего, в последний путь провожает уже масса народа - его родственники, друзья, коллеги по работе, соседи, даже, если у него, например, была домашняя собака, то и она провожает своего хозяина. Впереди, как обыкновенно, несут венки, портрет и на подушечках (если есть) всевозможные медали, ордена и другие награды. То есть за время жизни человек обрастает, как снежный ком, который катится с горы, многими атрибутами, и по ним, собственно, другие и меряют значительность определенной судьбы: много пришло на похороны народа - умер, значит, уважаемый человек, мало или вообще никого нет, то совсем неуважаемый. У новорожденного же, ничего этого нет, кроме его отца и матери - ну, и конечно, бабушек, дедушек, теток, сестер и прочих, у которых свои друзья, коллеги, товарищи, коими они уже успели обзавестись, покуда живут. Младенец, в этом смысле, совершенно существо одинокое.
      
      Также усопшего провожают с печальными лицами и под звуки скорбной музыки; а новорожденного встречают празднично накрытым столом, с радостью и с весельем, с пожеланиями ему счастливого пути и прочего. То есть смерть первого - это скорбь живых, а рождение второго - это счастье для того, кто его родил. Покойник, опять же, смирно лежит в гробу, а только что появившееся на свет дитя все в движении, в криках, в требованиях, поэтому его сразу же стремятся повязать пеленками, чтоб он сам себя не поранил, и затыкают ему соской рот, чтоб он не тревожил своим криком окружающих его людей. То есть уже в самом начале жизненного пути человека что-то устремляет в мир для того, чтоб он как бы наполнился всевозможными объективными атрибутами, которые и будут окружающим обосновывать, кто он собственно есть. Умерший же, в то же самое время, вроде как "покойно" лежит в гробу, придавленный этими атрибутами. Оттого-то часто можно услышать на похоронах как кто-нибудь из присутствующих на них в сердцах скажет: "Слава богу, упокоился с миром" - как будто освободился от суетности своего бытия.
      
      ***
      
      Ещё, о покойниках не принято говорить плохо, а все лучше хорошее, а новорожденного, наоборот, требуется называть плохими словами, и ни в коем случае, его не стоит хвалить, каким бы хорошеньким он на вид не был. И вот, всё хорошее, сказанное об умершем и говорит, собственно, о его судьбе, которая в случае с младенцем крайне таинственна и запутана, туманна и непредсказуема, неопределяемая никакими понятиями, категориями или обоснованиями - одни лишь пожелания, чаяния и надежды, даже надежды не его самого, а его близких. Но, как бы то ни было, что-то движет дитя вперед, и движет имманентно, и совершенно свободно.
      
      Мне помнится такая картина. Младенца, счастливые родители, привезли домой. Положили в кроватку и стоят вокруг неё вместе с гостями, любуясь этим созданием. Трогают дитя, улюлюкают, то есть, издают какие-то звуки, смеются и прочее. Дитё лежит и тоже улыбается, что-то бормочет себе под нос; родителей своих сразу же признает, стоит матери отойти от кроватки, сразу же беспокойно начинают бегать глаза его по лицам его окружающим, пока глаза не найдут лицо отца, и тут же беспокойство куда-то исчезает. И вот подошла к кроватке женщина, как и все улыбается, и вроде бы радостная от этого события. Дитё насторожилось. А женщине захотелось дитя потрогать. Как только она его тронула, младенец сразу же закричал, хотя до этого все его трогали, и никаких криков он не издавал вовсе. Стало быть не понравилась ему женщина: почему, отчего и к чему бы это вдруг дитё, которое только и живет на свете несколько дней к одним имеет отношения спокойные, к другим крайне противоположные, совершенно не имеет значения, так как само значения того, что оно уже имеет некоторые отношения к окружающему его миру само за себя говорит о наличной ценности их. Я же скажу больше: всю свою следующую жизнь дитё будет к этой самой женщине и таким же, как она относиться так, как оно относилось в первые дни своей жизни.
      
      Даже, присмотревшись внимательно к выражению глаз младенцев, можно заметить как в одних искрится осмысленность, в других пребывает сплошной туман, в третьих бушует ненависть и ревность. О последних обыкновенно говорят хорошо, а о первых - плохо. И люди говорят так не потому, что им доподлинно известна причина своих мнений, а потому, что они сами в себе имеют, для них совершенно бессознательное, нечто, которое руководит всеми ими суждениями. Так и получается в жизни, что тому младенцу с чистым и осмысленным взором, ох, как трудно придется существовать в мире людей: в этом смысле, люди действительно правы, ибо все бытие, кое наполнено ими до краев, само представляет собою некое призрачное царство чего-то совершенно бессознательного...царство какого-то нечеловеческого образца. В нём, исходя из зоологических традиций, например, доброе насилуют и морят голодом, а злое ублажают и подкармливают для того, чтоб ни то, ни другое не было тем, что оно есть в существе своем. Не удивительно ли слышать из уст мужчины в женском платье то, что он мужчина потому носит женское белье, что желает быть самим собою?
      
      ***
      
      С другой стороны, ни усопший, ни новорожденный, ни к веселью, ни к скорби никакого отношения не имеют за исключением только лишь того, что они являются невольными виновниками, этих событий. Действительно, есть ли какое-нибудь дело усопшему до того, как его будут хоронить, а новорожденному до того, как его рождение будет отмечаться? Нисколько, в отношении остальных живущих, и очень много в отношении самих с собою. Ведь, если смотреть правде в глаза, то, отживший свой век, человек тем и характеризуется, что он как творец, - так называл человека Овидий, - в процессе своего бытия много чего натворил. Например, без любви, руководствуясь только лишь мотивами удобности, комфортности и выгодности, сотворил себе подобное дитя, в глазах которого мы и не находим той, искрящейся силы любви, коя как результат жертвенной любви передается в том высоком и благом смысле слова, новому человеку.
      
      Вместо этого, в огромнейшей массе своей, люди творят много чего такого объективно-полезного, которое более походит на огромный валун, а ребенок, таким образом, уже от самого своего рождения суть Сизиф, которому суждено этот камень заталкивать в гору. И его заталкивают, уже в самом этом толкании, видя самый ценный смысл жизни, который оказывается и смыслом ложным. Он является ложным именно потому, что в него никто не вдумывается, не разбирает его тщательно и доходчиво в отношении самого себя: в отношении других, сколько угодно. Даже рассуждения о перипетиях судьбы уже умершего тем и прекрасны, что в суждении живого, они становятся судьбой живущего, с которой он неразрывно связывает свою собственную дорогу: в буквальном смысле слова - это комплекс (complex - тесно связанный (лат.)).
      
      Оттого-то взрослым очень трудно отвечать на самые простые детские вопросы, типа: что такое солнце, почему оно утром красное, а днем желтое, почему в эту формулу следует подставлять именно такое число, почему Тургенев думал именно так, как говорит учитель русского языка и литературы, когда писал "Отцы и дети" и почему тот является великим, который что-то когда -то сказал и это сказанное повторяют вот уже сколько веков? С одной стороны, это есть самые безобидные вопросы, с другой стороны, сколько противления они вызывают со стороны взрослых, уже поживших некоторое время людей, людей, умудренных жизненным опытом. Ибо в этом видится им что-то свободное, а как всякое свободное, которое не относится ни к чему, как только к своему истинному смыслу, оно должно быть лишено своей свободной основы, своей самой главной особенности в силу чего, собственно, все и существует так, как существует...
      
      ***
      
      Разве нельзя встретить в мире определенный вид бедного человека, который сам так не считает? Он вполне здоров, но постоянно пьёт какие-нибудь таблетки, причем прописывает себе их сам. Также он сам себе ставит диагнозы и доказывает сам себе, что болен. У него болит всё: сердце, кишечник, почки, голова и даже то место, о котором я говорить ничего не буду. Когда у него действительно заболело горло, он посетил врача. Врач рекомендовал ему вылечить зубы. Он не лечит зубы потому, что у него болит горло. Он много работает. Вследствие чего редко бывает дома. Зарабатывает хорошие деньги, но их всегда не хватает, поэтому в его представлениях денег у него нет. Он всегда находится в семейном состоянии. Когда он развелся со своею первой женой, то очень тяготился одиночеством, и прямо-таки мечтал жениться, и не просто жениться, а жениться с выгодой...
      
      Сейчас он повторно женат. Но, как и с первой женой, так и со второй у него происходит одно и тоже явление - он не желает быть дома. Ему всегда нужно придумывать себе дела, чтоб не быть в своей семье. Утром он радостно как жаворонок вылетает из дома и с завидною легкостью для его лет порхает по округе как бабочка. Зато вечером он возвращается к самому себе, к своим мыслям, а они говорят ему, что домой им идти не хочется потому, что там жена. Жена у него постоянно чем-то недовольная скандалистка. Собственно, она по складу характера ничем не отличается от его первой жены. Вернее, отличается чисто внешне. Первая, по молодости своей, была стройная и симпатичная мадам. После рождения ребенка она несколько раздалась вширь и потеряла былую свою привлекательность. А ему нравятся худенькие и стройные женщины, поэтому они разошлись, хотя он говорит, что они не сошлись характерами. Теперь у него худенькая жена, с которой он так же, как и с первой не может сойтись характером. Его нынешней жене, наверное, скучно просиживать целыми днями дома, поэтому она и ждет его с нетерпением, чтобы скопившуюся в ней за целый день скуку вылить на него точно так же, как и Ксантипа выливала ушат воды на голову Сократу. Но он не Сократ...
      
      Ещё его жене не хватает секса. Жена из спальни зовет его к себе в постель, он говорит ей, что сейчас идёт, а сам быстренько засыпает, свернувшись калачиком на диване, в другой комнате. Или, как только приходит вечером домой, то с порога сразу же начинает говорить о том, что у него болит. Рассказы о своих болезнях уже вошли у него в привычку. Это некий эквивалент геройского претерпевания жизни. Но он семьянин, и семьянин хороший. Все его мысли заняты семьей: женами и детьми. Смысл его жизни, опять же, обеспечение семьи, вернее, семей. Недавно они поссорились с женой, и он ушел к матери. Подумав, два дня о том, да о сем - вернулся обратно...без семьи никак нельзя ему существовать. И это правильно. По внешнему виду его можно сказать, что семейная жизнь идет ему в жилу, в прямом смысле этого слова. Иногда он изменяет своей жене. Правда изменяет так, чтоб она обязательно об этом узнала. Хотя, он делает всё, чтоб она никогда не узнала и делает это так скрытно, что она всегда узнает. Ему нужна открытость. Не "открытость тайне", как говорит Хайдеггер, а открытость его тайн. Эта открытость, влечение к ней создает ещё один феномен - от него все ближние его постоянно что-то требуют: то ли сгружают свои дела, полагая их на его же совесть, то ли требуют денег, которых так же, как и ему, никому не хватает, то ли срывают на нём свою злость, неудовлетворенность там или агрессивность, то ли поучают, как ему следует жить, то есть требуют определенного типа существования от него. В этом смысле он есть bouc emissaire (козёл отпущения - (фр.)).
      
      Что у него есть или в чем состоит его ценность? В одном: он силен как бык и как вол покладист. Поэтому ему не составляет особенного труда, применяя свою богатырскую силу, толкать огромный валун в гору. Все его мысли заняты этим огромным кирпичом, который постепенно из маленького голыша превращался в гладко оттертый его руками камень. Он упирается мыслью в то, что находится перед его глазами и более этого ничего не видит, представляя себе, все то, что он видит безграничным и никогда нескончаемым многообразием.
      
      Говоря другими словами, он вполне доверчивый и впечатлительный человек. Поэтому когда-то давно, тогда, когда он был еще совсем маленьким, он верил взрослым и соглашался со всем, что они ему говорили. Ещё они являлись ему авторитетами, и эти авторитеты, во всем своем многообразии, с разных сторон твердили ему о том, чем должна быть наполнена его жизнь, чтоб в результате она была бы такою же прекрасной как и жизнь тех гениев, которые увековечили свои имена в истории. Для этого, говорили взрослые этому добропорядочному семьянину, нужно хорошо учить такие-то и такие-то предметы, заучивать наизусть такие-то и такие-то стихи гениальных поэтов, поступать таким образом, как иногда поступали такие-то великие люди. И он верил им, и поступал точно так же, как и они сами - поступал по-своему, вследствие чего оказалось, что его "по-своему" такое же "по-своему", как и всех остальных, поступающих этим же образом.
      
      "И вот, стал мальчик Ваня одним из нас" - с радостью теперь восклицают взрослые воспитатели. Они уже добились от Вани того, как говорит Ницше, что "всё, что ты теперь думаешь и делаешь, к чему стремишься, - все это не ты!". Таким образом, ты всего лишь манекен, мыслящий по общему шаблону ("Несвоевременные размышления", 1906). И этот манекен в философии Хайдеггера, есть нечто безличное (Man).
      
      ***
      
      
      Но в стороне от него, действительно, стоял тот совершенно слабый и бессильный мальчик, у которого имелись силы только лишь для того, чтобы еле-еле жить. Он с завистью смотрел на таких больших и мощных людей, которые запросто могут своими могучими мускулами пихать объективность вверх. Огромнейшее и всепоглощающее желание его быть такими же, как и они, как и все другие, которые его окружают, никак не могло осуществляться, ибо животной силы в нем не было совершенно: одна лишь врожденная осмысленность была его ценностью, которую он вовсе и не осознавал. Пытаясь, все познавать вокруг, он тихо и спокойно в уединении наполнялся отчаянием, что не может каким бы то ни было образом подключить самого себя к бытию, к тому бытию, которое к нему всегда настроено враждебно.
      
      Вместе с тем, ему так же, как и другим хочется первым вскарабкаться на гору, но камень, который ему в свое время подсунули слишком огромен для него. Тогда, отчаявшись чего-либо добиться в этой жизни, он отбрасывает огромный камень в сторону, и поднимает с земли, первый подвернувшийся под руку, маленький камешек и в сердцах забрасывает его на гору. Залетев, на верхушку горы, камешек, полежав там несколько времени, начинает свое движение вниз. По ходу своего пути, он стукается в те огромные валуны, которые катят вверх люди, и это легкое прикосновение опрокидывает их обратно. Чем ближе к подножию горы скатывается камешек, тем большим валуном он становится, и в конце-концов падает сверху на маленького и бессильного человечка, образовав собою и могилу его. Но проходят десятилетия, и находится человек, который сдвинет этот камень с места и обнаружит под ним меч-кладинец, а вместе с этим воскресит доброе имя того, кто схоронил этот меч для лучших времен.
      
      ***
      
      Душеприказчик Шопенгауэра спросил его как-то, где он хочет, чтоб его похоронили; на что тот ответил: "Неважно. Они меня найдут". И его находили. Кто-то из них создавал гениальную музыку, кто-то стал гениальным поэтом, виднейшим мастером афоризма и крупнейшим эссеистом, кто-то покончил жизнь самоубийством, повесившись, стоя на своих же собственных книгах, а все остальное многообразие мира, между тем, как толкало, так и толкает свои каменья в гору, успевая лишь переставлять свои усталые ноги.
      
      Кто бы мог подумать, на самом-то деле, что философия пессимизма, вышедшая из-под пера мизантропа, который сам, кстати говоря, считал её самой оптимистичной философией из всех имеющихся в природе, может по каким-то невиданным объективным законам то возрождаться, то исчезать в небытие, и вновь появляться оттуда, являясь востребованной и актуальной во все времена. Этому объяснение может быть одно: вся философия Шопенгауэра ведет нас к пониманию того, что человек, будучи лишь продолжением зоологии так же, как и любое другое животное, ни в чем, собственно, невиноват. Поэтому и раскаиваться ему, собственно, не в чем, за исключением только одного - в его нежелании сделаться человеком. Для этого ему нужно иметь волю, которая может отрицать волю к жизни; то есть, необходима воля, отрицающая сама себя.
      
      Но это невыгодно как с точки зрения социальности, воспитания, так и религии, которая только и существует лишь тогда, когда греховность каждого безусловна. Забывается, однако, что греховность всякого штука очевидная, тогда как греховность моя собственная весьма сомнительная вещь. Даже, когда римские стоики пускают свои слюни по миру, это совершенно не означает того, что они действительно так думали в сердцах своих. Сменивший пурпур на мешковину, и сменивший не по своей собственной воле, никакой не стоик вовсе, а так, ещё одно явление терпигорца народу, который преодолевает муки утерянной кучи сестерциев - крайне, между прочим, практические люди, эти стоики, перенявшие у киников то, как те существовали.
      
      ***
      Есть прекрасный миф о Нарциссе. В нем рассказывается, как Нарцисс любуется своим отражением в ручье и даже в Аиде, в водах Стикса, он продолжает лежать и любоваться своим отражением. Также Нарцисс постоянно слышал эхо своего же собственного "прости!". Как много в этом "прости!" нам раскрывается. Имеются просто люди, которые очень сильно желают кого-нибудь прощать, а ощущение вины, даже если и её нет вовсе самое прелестное их ощущение. Право дело, сказать, что человек рожден свободным, и сразу же сказать, что в этом суть его вины - одно и тоже.
      
      Собственно, ничего более мудрого теологи не нашли. Единственно, на что хватает у них ума, так это обвинять человека в том, чем он собственно является. Не также ли поступают воспитатели, которые воспитывают детей? Во-первых, чтобы чему-нибудь хорошему воспитать дитя, его обязательно нужно обвинить в том, что он сделал что-либо плохое. Его обвиняют в этом плохом, и требуют от него раскаяния, требуют что б он выдавил из себя "прости!". Когда это "прости" из него вышибли посредствам ли морального и психического давления, посредствам ли избиения, тогда воспитатель вальяжно чешет своё брюхо, представляя себе свою работу исполненной. Ибо, человек признал себя виновным.
      
      Причем, все воспитание и взращивание в человеке, этого специфического ощущения вины, присутствует практически на каждом этапе его жизни с людьми; начиная мелочью, и, заканчивая, действительно, чем-то серьёзным, везде присутствует одно и тоже - вина. Я видел мать, которая избивала свою годовалую дочь за то, что та была виновна в том, что своим крикам мешала мамаше отдыхать. Мне так кажется, мать эта и в самом деле представляла себе, что её ребенок понимает, за что его бьют.
      
      И все вообще воспитание, исходящее из морализаторства плоских оптимистов никак не направлено на то, чтоб делать свободного человека. Собственно, только без всякого воспитания человек и может быть свободным. Антонин Каракалла издал эдикт, согласно которому, все свободнорожденные провинциальные граждане, признавались римскими гражданами. Аполлодор, бродячий ритор и софист, смеялся над этим, говоря, что теперь эти граждане будут платить налоги, а их деньги пойдут на вооружение воинов; они на полном законном основании смогут служить в легионах, и будут считать за благо погибать на войнах и прочее, прочее, прочее. Следовательно, свободнорожденные граждане действительно были виноваты в том, что они родились свободными, ибо это их и закабаляло еще более, чем рабов.
      
      Но кто сказал, что дитё раба виновато в том, что не родилось свободным, только потому, что об этом не было указания в эдикте?
      
      7 февраля 2007 г.
      
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ручко Сергей Викторович (delaluna71@mail.ru)
  • Обновлено: 12/02/2007. 21k. Статистика.
  • Эссе: Философия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.