Аннотация: Повесть опубликована в журнале "Письма из России" (М,, 2008, 1, сс. 38 - 72).
ОБРАЩЕНИЕ
В своём почтовом ящике я обнаружил потрепанную общую тетрадь. Это дневник. Записи сделаны не аккуратно, как будто делались они второпях, и с множеством ошибок. Я не думаю, что именно мне эту тетрадь положили по ошибке, так как в ней много написано интимного и личного. Если же положили с умыслом, то только с одним, чтобы я использовал её по своему усмотрению. Что и делаю.
Записи на обложке тетради
Обрывки мыслей, записанные в различных местах, непонятно для чего...
"Почему обрывки?"
...На четвертом году самовольного заточения себя в своей собственной комнате...
Минимум сношения с миром...только по необходимости...иногда...крайне редко.
Тихон Диверзин
Воскресенье...
Фиванская Манто видела, но не понимала. Эдип понял, когда ослеп.
Сегодня утром, по обыкновению своему, я проснулся рано. Какое-то время пролежал в постели с закрытыми глазами, не желая вставать. Не прошло и двух минут, как я уже был на ногах, заваривал чай. Внимание моё привлекла кружка. Ничего необычного в ней нет, кружка, как кружка. Белая с красными узорами.
Смотря на нее, я не думал о ней, а думал о том, что сегодня нужно ехать к моему деду, праздновать восьмидесятилетие, умершей в прошлом году, нашей бабушки. Я не могу к нему не поехать, так как он будет меня ждать...
Я заливаю кипятком заварку в заварном чайнике, и думаю о Людмиле Петровне, пожилая женщина, соседка, которая всё пытается привлечь меня к церкви. Это смысл её жизни - обращать неверующих в верующих.
ОБРАЩАТЬ.
Мои мысли обращены совсем в другие места от тех, чем они являются сейчас.
Перевернул чашку вверх дном. Смотрю. Все одно - чашка, правда, поставленная наоборот. Сколько бы я не крутил её, она всегда остаётся чашкой, которую можно обращать в различных плоскостях. Даже если её разбить, то осколки от неё будут показывать эту же самую чашку. Выбросить их в мусорное ведро, это не означает забыть их. При определенном случае обязательно вспомнится сначала чашка, а после осколки. Переворачиваю песочные часы через каждую минуту, покуда высыпается песок из верхней части в нижнюю. Когда песок сыпется, то есть когда песочные часы функционирует, они всегда одинаковы, хотя я их переворачиваю. Если они не функционируют, то тоже всегда одинаковы - нижняя их часть наполнена песком. Сверху он сыпется сам, но чтоб он поднялся наверх, нужно переместить нижнюю часть наверх, нужна, то есть внешняя сила, которая это осуществит, которая "обратит" низ в верх.
ВЕЩИ НЕ ОБРАЩАЮТСЯ.
Они есть то, что они есть. Мои мысли о них только лишь мгновение их появления в моем сознании. Кружка, чтоб налить в неё чаю. А дальше мои мысли - это мысли о моей бабушке, которой бы сегодня исполнилось 80 лет, о моём деде, который уже со вчерашнего дня готовится к встрече с родственникам, о Людмиле Петровне, о моей матери, сестре, моих делах...Всё это проносится в сознании, пока чай наливается в кружку. Вокруг неё - тьма образов.
Стол, на нем электрический чайник, который поглощает электроэнергии столько же, сколько и стиральная машина. Заварной чайник, уже старый, непонятно откуда взявшийся первый раз в доме. Может, кто-нибудь подарил или может быть, просто, он был куплен в магазине; то ли один, то ли в сервизе. Не помню. Был бы он из сервиза, были бы и чашки. Чашек похожих нет: могли разбиться. Есть только эта чашка, только этот чайник, и только этот стол, на котором все это стоит, и стул, на котором я сижу.
Нужно ехать к моему деду...заждался уже (мысль во время глотка горячего чая).
ХОЧУ ВИДЕТЬ И ПОНИМАТЬ.
Если ходить одним и тем же маршрутом многие лета, то это хождение превратится в привычку. Если в первый раз идти в гости к некоему гипотетическому господину К., живущему, к примеру, на улице Полевой в доме 3 кв. 5, то обязательно взгляд будет отмечать все детали маршрута, запоминая, особые приметы - таблички с названием улицы, большой магазин, перекресток и.т.д. Если во второй раз идти этим же маршрутом, к этому же господину, и если вдруг, вместо улицы Полевой на табличке будет написана улица Бакалейная, то при наличии совпадения всех других особых примет, ощущение того, что заблудился, будет вполне реальным. А вот если эту табличку переменят на десятый или двадцатый раз следования этим же маршрутом, то она никакого особенного воздействия не вызовет. Можно подумать, что вновь переименовали улицу.
Вышел из автобуса ? 11 на площади Ермака. Иду через всю площадь к остановке возле НКВД (Новочеркасский кожно-венерический диспансер). По обыкновению, там я дожидаюсь автобуса ? 1, проезжаю одну остановку вниз, по спуску Ермака, выхожу на Ласале, прохожу мимо госпиталя МВД, и спускаюсь по переулку Трудовому к дому деда, где я вообще-то родился.
На соборных часах 9 часов; уже 10, ВВ - весною вперед, ОО - осенью обратно. Весна. Не было бы ветра, то было бы тепло. Как обычно, в эту пору, возле НКВД масса автомобилей и много людей...многие подхватывают триппера, гонореи, сифилисы и может даже СПИД. Зимою здесь пустынно и мрачно. Из окна второго этажа женское лицо мне подает знаки: двумя пальцами она прикасается к своим губам, как будто курит...просит сигарету. Она с ума сошла, если думает, что я по своей воле зайду в это помещение. Не люблю больничный запах, палаты, иголки и больничный рассольник - он отвратителен.
В новеньком "Пежо" сидит молодой человек, современного типа - по прическе видно, в открытом окне только и заметна его голова, еще и рука, нервно тарабанящая по рулю. Зачем открывать окно в машине, когда на улице чуть ли не пыльная буря? Чтоб его видели другие. Он совершил геройский поступок - подхватил триппер, следовательно, как настоящий мужчина, хотя и молодой, совершил полноценный половой акт с женщиной. Почему бы ему не угостить сигареткой то лицо, которое маячит в окне на втором этаже, ума не приложу.
Перед Новым годом с нашим дедом случился инсульт. Насилу выкарабкался старик. Навещал его в больнице. Ужасающее впечатление. Реанимационное отделение. Палата, где, либо умирают, либо выживают. У деда отнялась левая часть тела. Одни живые глаза, живые, потому что он хочет жить. "Какого, ты развалился здесь" - хотелось мне ему крикнуть.
- Мне сказали, что через три дня я поправлюсь. - говорит. - Рука и нога вроде как шевелятся.
- Двигайся, дед, двигайся. Пытайся, хотя бы мысленно двигать ими. - мне было страшно, что он смирится с безжизненностью.
- Нам еще нужно с тобою посадить в этом году картошку, аккурат на день рождение бабушки. Мы с ней всегда в это время сажали картошку. Помнишь, она была особенно вкусной, та первая, еще молодая.
- Посадим дед, посадим
- Ты не можешь забрать меня отсюда?
- Могу. Врачи не пускают.
- Пошли они к черту! - возмутился он.
Мне понравился его настрой. Он возмущается, значит, живет.
- Сестра, сестра, скорее...боже, он умер!
Крики позади нас. Мужчина, лежащий возле входной двери, который только что, пять минут назад, глазел в потолок, умер. В глазах деда паника. Во мне взбунтовалась ярость.
- Дед, ты не должен здесь лежать, понимаешь, не должен.
- Он умер?!
- Нет, потерял сознание.
- Умер, я же вижу! Что они с ним делают?
- Увозят в реанимационную палату. Будут спасать.
- Бесполезно, он уже на том свете.
- Откуда ты знаешь?
- Чувствую. Скоро и я туда отправлюсь. - махнул головою в сторону окна.
- Куда?
- Там кладбище.
Больница эта новая, недавно открытая. Раньше в этом здании размещались торговые фирмы. Находится за городом, прямо за постом ГИ БДД. Как говорит робот испанской телефонной сети: "fuera de cubertura" - вне зоны действия сети...за городом. Кладбище, не доезжая её, и чуть ниже, через рощу, где расположен тубдиспансер, а напротив кладбища стоит роддом. Детский сад возле рынка "Магнит" на Баклановском перестроили под городской суд. "Устами младенца глаголет истина". Всё в мире символично...
- Выкинь из головы, эту чушь. - говорю деду.
- Как же я её выкину?
- Подвигай левой ногой.
- Двигается. - с гримасой боли на лице.
- Ещё двигай.
- Сейчас, лучше. - сквозь, проступающие на глазах, слезы.
- Мать, - говорю матери, которая здесь же, - давай заберем его домой.
- Врач не пускает. - отвечает.
Мне стало дурно. Спертый воздух. Запах смерти и предсмертия совсем не сладкий. Сладкий он в морге. Быстро вышел из палаты. Закружилась голова, и затошнило. Глотнул свежего воздуха. Полегчало. Снова зашел. Дед уснул. Пришел домой, и сразу в ванну, смывать с себя налипшую на тело больницу. Она осязательная, её чувствуешь на коже так же, как и грязную рубашку, которую хочется скинуть с себя и выстирать. Терся как оглоушенный мочалкой. Несколько раз менял воду, но абсолютной частоты так и не достиг. Ощущение "облепленности" непонятно чем, не отпускало несколько дней.
31 декабря его еще слабого выписали. Мы с матерью задержались на полчаса, а он сидел на кровати и материл нас, на чем свет стоит. Снес его в такси. Дома он облегченно вздохнул. Сейчас, более-менее разошелся. Ходит с палочкой, но ходит. Движение - жизнь. Если у меня и есть для него желание, то оно желает ему пожить подольше, и чтоб он умер во сне, как бабушка.
В тот сентябрьский день она деда отправила в погреб за вареньем, а мать попросила приготовить чай. Когда мать вошла в комнату с чаем, она уже умерла. Санитар скорой помощи, скинув её тело на пол, пытался оживить его. Дед сидел на скамейке во дворе, просто смотря в одну точку. Даже не заметил, вышедшего из дома, санитара. Он вышел с печальным лицом, весь растрепанный. "Не смог" - только и прошептал.
- Может чаю. - со слезами на глазах, почему-то ответила ему, мать...
Вместе с ней, умер кусочек добра, поэтому и скорбь, потому что добро умерло.
Они с дедом, за год до её смерти, затеяли устанавливать газ в доме. Переселились во флигель, где жила дедова мать, моя прабабка. Год дед ходил по городским инстанциям, собирал какие-то справки, что-то делал, и все же сделал, осовременил дом. В первый раз завел бабушку в него показать новизну. Она порадовалась, но в дом этот больше не заходила, а вскорости и вовсе померла. Отчим мой умер в день поступления своей дочери в институт. Переживал очень по этому поводу. Болел, не мог участвовать в её судьбе. "Поступила?" - спросил у матери. Та ответила, что поступила. В этот же день и упокоился.
Подхожу к дедовскому дому. До сих пор иду пешком. Почему-то не стал дожидаться автобуса, даже не подумал об этом. Деда застал в огороде с тяпкой. Уже начал картошку сажать.
- Дед, ну, что ты делаешь? Брось тяпку, куда тебе её еще таскать.
- Да, ты же сам говорил, двигайся, разминайся.
- Когда, я такое говорил?
- В больнице.
- Так ты ж не в больнице. Теперь аккуратненько нужно.
Посадили картошку. Все же старика смерть мучит. Все шутки у него с могилой, с гробом и с кладбищем связаны. Да, и так, всё больше чему-то скорбному внимание уделять стал. Сидим на ящиках в огороде, отдыхаем.
- У Паши-гармониста, что ниже по переулку живет, жена умерла. Они же пьянствуют всей семьею. А в зиму, буквально и месяца после похорон не прошло, он на улице заснул. Так зима же теплая была, морозы только неделю постояли, но он умудрился именно в морозную ночь заснуть. Соседи, пока суть да дело вызвали скорую, приехала забрала его. Через несколько дней выписали. Дочка его тоже пьет. К нему никто не ходит. Но, кое-как она его забрала. А у него гангрена на руках и ногах, отморозил напрочь. Чернеют они у него. Снова к врачам. Ампутировали ступни - одни пятки остались, и пальцы на руках. И снова домой отправили. Как бы дочка его не прибила. По пьяной лавочке грозилась...Пожилой человек, нынче, презирается всеми...Время молодое настало, стариков ненужно...
Зато о жизни своей прошлой рассказывает серьезно. В ней он, есть ОН. Слушаю его, в одной стороне головы моей непонятные какие-то перипетии жизни деда, совершенно обывательские и банальные для меня, для него они суть величайшая ценность. Военные годы, годы, проведенные на поселении по решению советского суда, какой-то трест "Химдым", где он работал - везде Он. Он, который принимал решения, от которого много что зависело, и без которого то, что становилось действительным, было абсолютно невозможным. Теперь, когда он вспоминает об этом, у него проступают слезы на глазах. Его "Я" имеет опыт.
Правда, он глуховат. Мне кажется, что он не слышит своих слов, когда проговаривает их вслух. Монологи его, скорее, размышления внутри себя. Такие, вроде бы высказанные вслух, воспоминания не то же самое с тем, как это происходит с хорошо-слышащим человеком. Последний в момент проговаривания и внешнего слушанья осознает сказанное. Дед же не осознает; часто повторяется, и путается. Я по себе сужу: вслух мне редко доводится излагать свои мысли. Признаюсь, страшно говорить, очень боязно. Что-то приблизительное со мною случается тогда, когда следует ударить человека по лицу. Меня-то, если ударят - не особенно страшно, а другого - боязно. Не знаю, почему.
Наконец-то, хоть на старости лет, дед себя возлюбил по-настоящему. Всю свою жизнь он не любил себя вовсе, и только сейчас, встав лицом к смерти, возлюбил. Радостно мне было наблюдать за ним. За человеком, который натурально себя любит, всегда радостно наблюдать. Отвратительно созерцать тех, которые и в грош себя не ставят, думая об обратном. Как прекрасна любовь к самому себе, даже старческие глаза она делает молодыми.
Еду домой в автобусе, думаю о последних моих впечатлениях. Как говорят философы-математики, эпоха "исторического времени" охватывает приблизительно 6 тысяч лет; предисторического - несколько сот тысячелетий; геологического - несколько миллиардов; космическое время - бесконечно. Если допустить, как это делают они, что человек на Земле существует около 550 тысяч лет, и положить 550 тысяч лет равным одному двадцатичетырехчасовому дню, то тогда 6 тысяч лет исторического времени - "мировая история" - составляет всего-навсего 16 последних минут жизни в течение этого дня. И вот в эти 16 последних минут своей жизни, мой дед и живет (если переложить их в его года) истинно, с любовью к самому себе, а все остальные года, только подготовка к этому, тренировка.
По проходу автобуса к выходу пробираются два слепых, - женщина и мужчина. Люди с интересом разглядывают их действия. Сначала смотрят на их поступки, после сразу же, на их глаза. Где-то внутри себя задаются вопросом, не притворяются ли? Подозрительные лица, у подозрительных субъектов, сразу же заметны в их желании обличать кого-нибудь, "выводить на чистую воду".
Я дома. Пью кофе. Смотрю всё на ту же пустую кружку. Как стояла на столе, так и стоит. Вместе с глотком горячего кофе меня посетила мысль: я, оказывается, совершенно не могу переносить и нервно, и физиологически умирающих людей...
Но человек вообще, как только родился, уже суть человек умирающий...всегда обращающийся в неизвестные стороны, с неизвестными целями, с пустыми затеями, и без самолюбия, без всяческого намека на него. И этих медленно умирающих людей массы, полчища, миллиарды и миллиарды. Они везде, и повсюду; это-то и пугает.
Понедельник...
День абсолютного "ничего не хочу". Насилу, к вечеру, заставил себя выйти на улицу. Целый день, лежа в постели, составлял схемы маршрутов, по которым я пойду. Ни один не подходил, везде и всё знакомо. Мысль о том, что за три года, пока меня не было, могло что-нибудь измениться, вывела меня на улицу. Морозно. И природа обращается сама, недопонимая, куда она обращается. Конец марта, и морозно; средина февраля - теплынь, как будто май месяц на дворе. Всё обманчиво, всё как-то живет по-своему...
На проспекте Парковый...
Всякие размышления о вещах нужно плести, сплетать их в косы, которые заплетают девушкам. Приятно на самом деле наблюдать со стороны, как женщины прихорашиваются возле зеркала. Меня они не любили именно из-за этого моего предпочтения. Прятались куда-то с глаз моих долой, непонятно почему. Любить можно человека, который любит самого себя и наслаждается самим собою. Это можно лишь заметить в интимных действиях его. Женщины обыкновенно не любят наводить красоту на себе в присутствии мужчины, следовательно, они не любят себя или боятся, что их счастье может украсть тот, кто их рассматривает, кто их действительно любит.
Встретилась на улице Леночка. Три года назад - это была милая девушка, среднего роста, стройная, с длинными светлыми волосами. Теперь она замужем. Муж старше неё. С первой женою разошелся, и на Леночке женился. Первая жена его и Леночка подруги: какими были, такими и остались. Собираются иногда все вместе, развлекаются и отдыхают. Злые языки говорят, что он до брака с нею не пил, был положительных направленностей человек, имеющий высшее образование, должность и фотогеничный внешний вид. Сейчас же, Леночка похожа на даму средних лет, круглую даму. Она списывает свою пышность на рождение у них ребенка. Муж же её (не знаю, как зовут) совершенно высох. Работает на электростанции, исхудал и потемнел кожей лица. Леночка говорит, что он много пьёт, спивается потихоньку. Мне кажется, что у него больная печень: белки глаз желтые. Леночка поливает его грязью везде и всюду; это излюбленная тема её разговоров. Зато, усаживая дитя в коляску, она мило напевает себе под нос какую-то модную мелодию, и никакого неудовлетворения в ней и вовсе незаметно.
Она зациклена на веселье и на семейном счастье. Это её и всеобщая идея фикс. Брак ей в радость, а не в печаль. Был бы в печаль, если бы она смогла оценить эту печаль по её истинному достоинству, то может быть, и избавила бы себя и других от этой никчемной и временной радости супружества. Такая рациональная радость рационально (телесно) и перетекает от мужа Леночки к Леночке. Что перетекает обратно, вопрос без ответа или, может быть, желтуха, то есть гепатит. Супружеское комильфо.
Природа создала так людей, что одни носят счастье в своих карманах, но заметить этого не могут, поэтому они всегда несчастны, так как носят счастье как бы не для себя, а для других, которые обыкновенно и воруют это их счастье для самих себя. Мужчины - первое, женщины - второе. На автостанции из дирекционного автобуса выходят возвращающиеся со смены рабочие. В сумках, которые имелись у всех, они и носят своё счастье. Только увидеть и пощупать его нельзя, невозможно.
В баре "Эдем" были еще свободные места.
- Ты где был, Тихоня? - это Ксюша нарисовалась за моим столиком.
- Дома.
- Сто лет тебя не видела.
- Взаимно.
- Я что-то не пойму, то ли ты похорошел, то ли поплохел. На лицо вроде как похорошел, а вообще, что-то не то.
- Зато, ты в порядке.
Вру, выглядит просто здорово. Грудь, бедра, стан - всё при ней, кроме мозгов. Мы с ней были близки, правда, давно это было.
- Ага, будешь здесь в порядке с таким мужем. Я же, как два года уже замужем. Ты не знал?
- Нет. Поздравляю.
- Ты с ума сошел, Тихоня, поздравляю. Как у тебя-то дела?
- Как обычно.
- Значит, плохо. Кофе помешай ложкой в обратную сторону.
- Что? - не понял.
- Ты кофе в чашке мешаешь против часовой стрелки. - я действительно все это время водил ложкой в чашке, и действительно против часовой стрелки.
Попробовал в обратную сторону, неудобно, не получается.
- Никак? - спрашивает.
- Никак.
- А ты пробуй, пока не привыкнешь.
- Зачем?
- Мне бабка нашептала. Я замуж хотела выйти, и никак. Она меня и спрашивает, в какую я сторону сахар в чае размешиваю. Говорю, против часовой стрелки. А она мне и говорит, как научишься размешивать в обратную сторону, сразу замуж выйдешь. Мучилась долго. Постоянно об этом и думала. Привыкла, и мой благоверный, откуда ни возьмись, появился. Вот, теперь замужем. Так что, учись Тихоня мешать в обратную сторону.
- Может быть.
- Ты со своей не сошелся?
- Нет
- Ну, и правильно. Я вот со своим мучаюсь только. Дурдом. Хотела замуж выскочить, думала жизнь как-то по-новому развернется, и на тебе, подарочек. Вы, мужики, с первого взгляда на вас, внушаете доверие, а после, присмотришься к вам, притрешься и чего-то нужно другого. У тебя не бывает такого?
- Да нет, вроде, не бывает.
- Вот и я про то же самое, ничего у вас такого и не бывает. По мужской линии у меня слабоват. Мне бабка нашептала, ему настоя по капле в чай вечером добавлять перед этим, чтоб он не знал. Ты как думаешь, нормально?
- Не хорошо как-то. Он же не знает.
- Так если узнает, то и не согласится. Жутко суеверный. Верит в бесов, духов, заговоры, заклинания. В гостях перед тем как поесть обязательно посолит, не пробуя, или вообще не ест. Слово смерть и слышать не желает. На кладбище не затянешь.
- Ты Ксюша, даешь. Что ему на кладбище делать?
- Как что? Могилки справить, на пасху сходить, на родительское, да и вообще. Я тут недавно в больницу попала, так он и носа своего в ней не показывал. Сестру мою присылал, а сам внизу, во дворе больничном, дожидался. Засиделась я с тобою, заговорил меня всю. Может, в гости зайдешь?
- С мужем познакомиться?
- Ха-ха, ты шутник, однако. Он сегодня в ночную идет. Надумаешь, заходи.
- Не знаю, посмотрим.
- Мы на Юность переехали. Квартиру купили. Вот мой номер телефона и адрес (протянула клочок бумажки). Звони, заходи.
- Хорошо.
В самом деле, мешать кофе по часовой стрелке совершенно невозможно; ни левой, ни правой рукою - неудобно.
Люди, заходящие в бар, перестают быть людьми: они обращаются в посетителей. Теперь они - посетители "Эдема". На время работы, правда, этого самого "Эдема". Заходят чинно, с достоинством усаживаются за свободный столик, крутят головами в разные стороны, отыскивая знакомые лица, и ждут официантку. Большой мужчина в светлом костюме, и дама его сопровождающая, заказали семейную пиццу, литр пива, салат и кофе. Дама эта, всенепременно, является женою большого мужчины. Она все ему напоминает, чтоб он кушал, и не стеснялся. Он и кушает, сам всю пиццу и всё пиво, и весь салат. Время от времени, дамочка стирает с его бороды и губ сальные потеки. Но рубашечку все же он выпачкал.
- Фу, какой ты свинтус, Жорик. - любя говорит.
- Хи-хи-хи, а как ты хотела...- голос тонкий, писклявый, совершенно несовместимый с внешним видом. - Видишь, зашла молодуха...- показал он ей глазами в сторону, зашедшей женщины.
- Ну, - с интересом рассматривает вошедшую.
- Помнишь, я тебе рассказывал о Ступаре, который извращенец с нами работает.
- Ага.
- Вот, это она, его жена.
- Сразу видно, проститутка.
- Я знаю ку́ма Ступаря. Он мне рассказывал, что они там вытворяют друг с другом.
- Что, что вытворяют.
- Ступарь-то, вроде как ненормальный, помешанный слегка. Так с виду человек скромный, малообщительный, ни с кем особенно не водится. А домой, когда приходит в деспота превращается. Наручниками к кровати её пристегивает и насилует во все места, даже туда - он много значительно показал глазами на то место, которым была повернута к ним дама, о которой идет речь.
- Что ты говоришь! - засверкали глаза у его жены.
- Ну, точно тебе говорю. Эта, - снова показал он глазами, - в очень хороших отношениях с женою кума, и всё ей рассказывает, причем в подробностях. А та потом куму пересказывает, только чтоб он никому и ничего не говорил. Но он мне одному исключительно по секрету. Ты тоже, смотри, никому не ляпни, а то пойдет бродить по округе.
- Да, я могила. И что там еще?
- Говорит, в сексшоп они частенько ездят, и там покупают всякие такие штучки-дрючки. Он это любит. Особенно резиновые трусы, с приделанной сзади мужской штуковиной. Он их надевает, и эта штуковина ему туда пролазит, спереди пристегивает еще один, и двумя её протыкает, пристегнутую к кровати, и плеткой бьёт. Соседи рассказывали куму, что каждую ночь вопли и крики из их квартиры раздаются. Соседи эти кума хорошо знают тоже.
- Это же надо, а! А с виду и не скажешь.
- Хе, с виду. Жена кумова рассказывала ему, что как-то зашла к ним в квартиру, а там белье разбросано по всей квартире, и все сплошь в красных и желтых пятнах. Сейчас, если трусы с неё стянуть, точно там всё в плесени и в паутине.
- Фи, Жорик, какой ты гадкий.
- Хи-хи-хи. - обрадовался Жорик комплименту.
- Ты, кушай, кушай. - снова вытирает сальные отеки с его лица. - Ещё возьмём пиццу?
- Давай, заказывай, аппетит что-то разыгрался.
- Закажу. А еще, что говорят?
- Куму его жена, говорила, что это оборотни. Ей гадалка сказывала, что такие люди бывают. Вроде как положительные, а на самом деле, вишь, что вытворяют. Они как-то сходятся друг с другом, живут, бесятся и радуются. Эта, - Жорик, снова повел глазами, - когда евошине рассказывает, то говорит, что это так хорошо, когда он с ней ЭТО вытворяет, и только тогда в ЭТИ моменты, она кончает.
- Ишь-ты! - дама вся раскраснелась, с интересной завистью рассматривая, женщину. - Ты кушай, Жорик, кушай, не спеши.
Мешаю ложкой кофе против часовой стрелки, как обычно. Кофе остыл. Дышать в "Эдеме" стало мне трудно. Много посетителей нынче в нём. Пошел домой.
"Постой, паровоз, не стучите колеса // Кондуктор нажми на тормоза..." - раздавался пьяный крик с лавочки на, так называемой, "аллейке дурачков". В такой холод, под водку и на лавочке можно веселиться. Однако, понедельник. В пятницу и субботу будут петь хором. Аллею, которую народ назвал "аллейкой дурачков", так величают, потому что на ней собираются дурачки, то есть молодые лица, коим делать нечего: на ней, собственно, собирается местная молодежь, чтоб повеселиться, поэтому, наверное, и "аллейка дурачков". Иные мнительные граждане, даже не ходят по самой аллейке, а проходят по дороге, параллельной ей, потому как не хотят быть дурачками. В их представлениях, если идешь по "аллейке дурачков", то значит дурак.
- Сигарета есть? - тот же голос из темноты аллеи.
Остановился, жду.
- О! Тихоня! Водку будешь?
- Нет.
- Заболел?
- Ага.
- Говорят, в Америке был?
- Был.
- Тогда я у тебя парочку уворую.
- Уворуй.
- Благодарствую! Бывай здоров! А может водочки?
- В другой раз.
- Ну, смотри. Моё дело предложить, твое отказаться. Ха-ха-ха.
Звоню в дверь. Ксюша в проеме полуоткрытой двери, в коротеньком легком халатике, растрепанная, выглядит ещё лучше.
- Заходи, что-ли.
Разговоров больше не было. Её тело мешает мне заниматься с ней сексом. Оно стоит между нашими желаниями как китайская стена, которую не обойти и не объехать. Где в этой стене проходы, по которым можно преодолеть её, знает только тот, кто постоянно пользуется ими. Я чертовски устал. Тяжелые дыхания, рычания, хрипы, до стонов дело не доходило. Перекрученное постельное бельё, какая-то борьба двух тел, который хотят друг от друга того, чего ни у того, ни у другого нет. Наконец-то, я рухнул обессиленный на кровать. Ксюша по ощущениям походила на тушку цыпленка, которую час назад вытащили из морозилки, чтоб она разморозилась. Холодная, мокрая, на ощупь хлипкая тушка. Говорят, что проститутки все холодные, поэтому их и пользуют в саунах, то ли для контраста, то ли, чтоб нагреть.
Встал, оделся и ушел. Ночь. Никого. Все спит. Темно, и звездное небо. Наткнулся на лавочку, сел перекурить.
Нужно как-то приткнуться к этому миру; какой-то стороною с ним сойтись, договориться с ним обо всех условиях дальнейшего нашего с ним сожительства. Он втягивает в себя, вытягивает меня из самого себя, и в то же самое время отталкивает, впихивает меня обратно в самого себя. Внезапно втягивает, и внезапно отталкивает. В голове шумит, хотя на улице тишина. Обхватил руками голову. Внутри, что-то бродит, внешне вновь ощущение облепленности, как после больницы. Я не могу быть вместе с умирающими, не могу. И без них не могу, никак не могу. Лучше, с рождающимися или воскрешающимися, возрождающимися.
С Майей мне было хорошо, тогда, давно, лет пять тому назад, и то временно, в самом начале наших встреч. Космическая девушка. Небесная флейта. К ней прикасаешься, и она тут же возбуждается. Белая кожа, высокий стан, чувствовалась порода и огромнейших размеров внутренняя гордость. Приятно иметь отношения с такими людьми. Правда, все делала невпопад. Пыталась как-то предусмотреть мои желания. А как их можно предусмотреть, если "ничего не хочется", совсем ничего.
- Какими ты словами будешь меня ругать?
- Никакими.
- Совсем?
- Совсем. Буду молчать.
- Мужчины должны уметь ругаться.
- Вздор. Нормальные должны уметь молчать.
- Когда ругаются можно понять, что мужчина хочет.
- Может быть.
- Мои мама и папа хотят с тобою познакомиться.
- Не стоит.
- Почему?
- Не хочу.
- Почему, не хочешь, они хорошие?
- Все мы хорошие. Не хочу, и все.
Как-то у неё дома я задержался. Вернее, она специально меня задержала, чтоб я познакомился с её родителями. Поздно я спохватился. Отец её, кряжистой своею рукою, все пытался раздавить мою ладонь. После бросил эту затею, и стал нести всякую чепуху о беспорядках на ночных улицах. Потом появилась её мама. Стала, уперев, руки в боки, и наглым тоном заявила.
- Молодой человек, как вы смеете так поступать с нашей дочерью? - и сразу же к отцу, - А ты, что сидишь и мямлишь, два слова связать не можешь.
Я молча встал и вышел из квартиры. Майя догнала меня уже в подъезде.
- Ты, не сердишься?
- Нет.
- Правда?
- Правда.
- Честно?
- Честно.
- Не бросишь меня?
- Нет.
- Скажи, правду.
- Правду и говорю.
- Не хочу тебя отпускать. Вернись!
- Куда?
- Ко мне домой.
- Там твои родственники.
- Ну, и что?
- Не хочу их видеть.
- Значит, сердишься. Мне кажется, что ты уйдешь сейчас навсегда, и никогда больше не вернешься.
- Вернусь. Я люблю возвращаться.
- Я буду тебя ждать, слышишь?
- Слышу.
Больше мы не виделись. Всё как-то был недосуг.
Глядя на Луну:
Планеты обращаются вокруг своих осей, и вокруг Солнца. Солнце - это мое эго, которое обращается вокруг самой себя, и вокруг него обращаются вещи, которые обращаются вокруг своих собственных осей, нисколько не меняясь в существе своем. Эго моё, моё "Я" одновременно и Солнце, для самой себя, и Земля, в отношении к Солнцу; еще оно темный лик Луны, тень обеих.
Меня может в понедельник родили. Пришел домой, открыл эфемериды. Родился в субботу. Оттого и не хочу ничего, выходной по жизни.
Закрывая глаза, в постели:
ЛЮДИ ОБРАЩАЮТСЯ. Во что - неизвестно.
Вторник...
На сон грядущий я всегда себе ставлю задачу, и вместе с нею засыпаю. Ночью, когда я сплю, все лишнее и наносное исчезает из меня, оставляя, только то, что предназначено моему утреннему выбору. Постоянное и привычное - чашечка кофе или чашка горячего круто заваренного чаю, с сигаретой, и парой строк в записной книжке, - всегда остается незыблемым, происходящим совершенно автоматически, без всякого напряга и душевного протеста.
Мысль с утра всего лишь одна: вещи не обращаются и необратимы. Они есть то, что они есть. Передо мною лежат книги. Разные авторы их написали, они разного цвета, разного размера, разного объема. По этим данным, даже не читая их, не вникая в содержание написанного, я вполне логично утверждаю, что они и разные между собою по содержанию. И что поменялось, что обратилось и во что обратилось? Ничего. Вот я беру листы формата А - 4, на которых напечатаны тексты. Не читая их, могу ли сказать, что они различны друг с другом? Вот лист и вот лист. Оставляю на метр от себя и смотрю: одинаковы. Различие в красных строках текста и всё. О содержании никаких выводов и заключений сделать нельзя, потому что неизвестен автор, неизвестно название и.т.д. Более того, если смотреть на две раскрытые книги, и смотреть в текст, то результат будет тот же самый. Таким образом, человек вносит различение в вещи, творя из них что-то, и попутно с этим творением идентифицирует сотворенное для его узнаваемости другими.
Камень не обращается в растение, а растение в камень; лев не обращается в жабу, а жаба во льва; воздух в воду, а огонь в землю также не обращаются: они есть то, что они есть. И только человек обращается, становится обращенным и стремится обращать других в то, во что он обратился сам, или в то, что его обратило в себя.
Нет, не человек, не его внутренняя структура, а его сознание, которое постоянно имеет вид обратимости то ли в прошлое, то ли в будущее.
Сознание, обращенное в другую сторону от того, что оно есть.
Родился свободным - обратился в раба, родился русским - обратился в христианина, родился гением - обратился в бездарность, родился человеком - обратился в сапожника, академика, пьяницу, космонавта. Но человек - это и человек, и русский, и христианин, и академик, и свободный, и раб: в одном лице смесь, как говорят испанцы la mezcla, всего того, чем обладает сознание.
Мне противно своё отражение в зеркале: оно лживо, лицемерно и никогда не бывает искренним.
среда, 28
Утренняя чашечка только что сваренного кофе, первая затяжка ароматной сигареты, и по кухне распространилась благодать. "Пойду, подстригусь". Вот, спрашивается, к чему эта нелепая мысль может быть приставлена? Да, ни к чему. Пойду, действительно, подстригусь.
Та же парикмахерская на втором этаже Дома Быта, то же кресло посередине, всего три кресла, то же большое зеркало, та же тумбочка с всякими подстригательными причиндалами, и та же тетя Ира.
- Как обычно?
- Да.
Но в этот раз чувствую себя скверно. Больно волосам, когда их она состригает ножницами. Включила машинку - закружилась голова. На свое отражение в зеркале, смотреть не могу, тошнит. Машинкой с висков убирает волосы, кажется, в этот момент, что в ухо что-то железное залазит. Насилу высидел, мука, да и только. Вышел на улицу, на свежем воздухе полегчало. Побрел на канал, искусственно-прорытый от Дона к ГРЭС, для охлаждения турбин. Вследствие соприкосновения холодной воды с горячей турбиной, специально растапливаемой углем и мазутом, образуется пар, который и вращает турбину. Получается электричество. Отработанная ГРЭС вода образует другой канал, который называется "вторым" или "теплым". Грязная жижа, с маслеными пятнами и прочим дерьмом образует целую реку. В этом теплом канале, кстати говоря, раньше водились огромные сомы и амуры. Сейчас не знаю.
Удручающее впечатление не меня оказал канал. Ожидания мои обманулись. Зеленая тина, тухлый запах, грязная вода, берег, заросший камышом, везде грязь - вот она, природа.
В документальном фильме BBC "Живая природа" запомнился эпизод. Где-то на юге Африки один раз в год происходит удивительное явление. Пустыня, барханы, голодные львы, обессиленные антилопы, угрюмые слоны и прочая живность страдает от невыносимо-палящего солнца. Выгоревшие кустарники и сухое русло реки напоминают животным о засухе. Слоны подходят к пойме и тупо смотрят на неё, не понимая, в чем дело. Им остается, только осыпать себя песком. И вдруг, русло начинает наполняться водою. Где-то за 200 километров от того места в горах прошел дождь. И разливающиеся горные реки растекаются по сухим руслам. Берега её моментально начинают зеленеть, превращая всю пойму в цветущий оазис. Животные бросаются к воде и к пище. Через пару дней - все возвращается на круги своя, все та же пустыня, и все растительное и животное вновь существует в ожидании, этого ежегодного чуда.
Зато наш канал от переизбытка воды и своего постоянства превратился уже в черную лужу. Я поспешил вернуться обратно.
- Здравствуй, Тихон! - проповедник христианства встретился на пути.
- Здравствуйте, Людмила Петровна.
- Гуляешь?
- Гуляю.
- А я на проповедь в церковь спешу. Пойдешь со мною?