Субсистенциализм : монография / С. В. Ручко. - Москва : Знание-М, 2024. - 224 с..
ГЛАВА 1
Субсистенциальные формы
1.1. Индивидуальные формы объектов
Прежде чем начинать развивать мысль об индивидуальных формах объектов, необходимо обратить внимание на отличие субсистенции от субстанции. Субстанция субсистирует [устойчиво благодаря самой себе]. И это не то же самое, что субстанция существует сама по себе. Пропозиция "благодаря самой себе" предполагает нечто, благодаря которому происходит субсистирование, - в нашем случае этим нечто является субсистенция. Пропозиция же "сама по себе" предполагает саму по себе субстанцию и, соответственно, напрямую коррелирует с субстанцией. То есть сказать "субстанция сама по себе" и просто "субстанция" - одно и то же. При этом субсистенция - это то, что предшествует субстанции, без субсистенции не бывает никаких субстанций и никаких объектов. Это различие очень важно в деле рассмотрения нашего вопроса. Потому что индивидуальные формы всех без исключения объектов, включая ААО, не принадлежат субстанциям, а целиком полагаются субсистенциями...
Известный правовед Иннокентий IV говорил о корпорации как о persona ficta, фиктивной личности [Вульф 2014, 191]. У меня возникает двоякое понимание фиктивной личности. Во-первых, задекларированные Харманом глубинные свойства у объектов доказывают именно наличие у них persona ficta, которые не могут быть простыми словосочетаниями, эпифеноменами говорения. Потому что было бы абсурдно утверждать, что словосочетание "Соединенные Штаты Америки" развязало войну на Ближнем Востоке, а словосочетание "гипермаркет Магнит" разорило в округе массу мелких лавочников. Во-вторых, глобальные ААО, если субсистируют [благодаря самим себе], то, следовательно, являются persona ficta в том смысле, что они субсистируют [благодаря самим себе]. В-третьих, нельзя не отметить и тот факт, что употребление понятия persona ficta относительно корпорации означает изъятие субъекта. Persona ficta не есть субъект. Корпорация не переживает субъективно свое существование и не является субстратом для иных существований. Корпорация, иными словами, сначала субсистирует. Следовательно, мы должны отказать в стремлениях некоторых отождествить субсистенцию с субъектом или субстратом. Субъект способен субсистировать, но субсистирование это не субъективно.
Вульф, наоборот, увидел в средневековой философии субъекта упор на свободу личности и прочие достоинства, а в самом Средневековье - блеск и величие человеческой индивидуальности, какого и доселе в мире еще не бывало. Он доказывает, что феодальный человек жил как человек свободный, то есть был "propter seipsum existens" (существующим сам по себе) [там же, 34]. Из этого автор делает вывод, что сама философия убеждает нас в том, что индивидуум должен быть собой, что его личность принадлежит только ему, что его сущность есть независимая ценность и что только добровольное соглашение может связать одного человека с другим. Далее он утверждает, что оптимизм и безличность есть просто продукты осознанных, прогрессивных и коллективных усилий. "В этом состоянии, - пишет Вульф, - из чего будет складываться реальный мир? Схоластика ответила бы: из неопределенного числа сущностей, независимых в своем существовании друг от друга. Каждый человек, каждое животное, каждое растение, каждый одноклеточный организм, каждая частица материи существует сама по себе, в своей непостижимой индивидуальности. Существует лишь индивидуум. Такова фундаментальная доктрина схоластической метафизики, и ее унаследовали из XII века" [там же, 163].
Субстанции, полагает Вульф, отличаются друг от друга не в степени, а в качествах. Так дуб, по его мнению, никогда не превратится в другой дуб, а капля воды не превратится в другую каплю воды. Другой дуб возможен из умирающего этого дуба, а другая капля из разлагаемой этой частицы воды. Не бывает одного и того же дуба, поэтому дуб не превращается в другой дуб, он всегда в каждый момент времени новый дуб, который постоянно обращается в нового "другого-себя-дуба". У него вырастают новые листья, не бывалые никогда почки, новейшие желуди, развивается современная корневая система, другой дятел в нем выбивает другое дупло и поселяется в нем, в бесконечно новом дубе. Здесь стимулами роста оказываются микроизменения, которые существуют за пределами нашей чувственности (Декарт). Миллионные доли микрометра, на которые вырос лист за миллисекунду, человеческий глаз не увидит, даже прибора такого нет, который бы ухватил эти мельчайшие изменения. Вещь, иными словами, всегда, в каждый момент своего субсистирования, есть вещь новая, другая. Точно такая же, как и для девяностолетней матери шестидесятилетний сын без зубов, слепой на один глаз, передвигающийся на костылях, все тот же живой, энергичный маленький детеныш, лишенный недугов. Такое случается потому, что essentia non suscipit plus vel minus (существование не принимает модус более или менее). Далее Вульф отмечает: "Такова суть формулировки, повторяемой схоластами, "что первичная материя содержит потенцию или перспективу, серию форм, в которые она должна облачаться и разоблачаться в процессе этого становления". Спрашивать, как это делают некоторые, где находятся эти формы до их появления и после их исчезновения, - означает показать полное непонимание схоластической системы" [там же, 172].
Итак, по Вульфу, двух видов изменений достаточно, чтоб объяснить материальный мир: 1) становление составной субстанции; 2) переход из одной субстанции в другую (другие). Дополнительно оговаривается необходимость внешнего воздействия для "нового субстанционного становления целого", ибо говорится: Quidquid movetur ab alio movetur (Что бы ни двигалось, движимо другим) [там же, 173, 177]. В политической системе, по его мнению, схоластика обосновывала принцип, что государство существует только во благо своих граждан, а не наоборот - граждане существуют для блага государства и что индивидуум помогает группе, частью которой является, и в которой обретает свое адекватное благоденствие.
Харман называет глобальные объекты эмерджентными сущностями, которые обладают устойчивостью при любых изменениях в их свойствах. Эта устойчивость, как понятно из "Введения", невозможна без наличия индивидуальности у глобальных объектов. Суть дела состоит не в том, "что все объекты в равной мере реальны, а в том, что они все в равной мере объекты", которые составляют "промежуточный слой автономных объектов, которые действительно индивидуальны, а также независимы от всякого восприятия" [Харман 2015, 15, 25]. То есть объекты индивидуальны и не субъективны. Они должны обладать определенными свойствами, качествами, для того чтобы быть объектами. Кассирер, к слову сказать, показывает, каким образом независимость субстанции от качеств и отношений мыслилась характерной чертою субстанции. Но чем отличается "характерная черта" субстанции от ее свойства, качества или признака? Как нам уложить вместе наличие свойств у объектов и их автономию, исключающую и наличие свойств, и необходимое существование отношений с другими, для конституирования этих самых свойств?
На самом деле объекты не рассматриваются теми, кто мыслит их независимую данность. Для них данность скорее выступает определенным отношением, возникающим между объектами или между субъектом и объектом. Известная идея темы "события" упирается именно в такое игнорирование объектов. Событие длится некоторое время в некотором пространстве. Следовательно, событие есть по сути событийное отношение, возникающее между объектами, которые воздействуют друг на друга.
Харман, к примеру, не избавляет свою объектно-ориентированную онтологию этим традиционным философским предрассудком, потому что сам стоит на научно-философских позициях. Когда он заявляет, что объект не нуждается в другом для того, чтобы быть индивидуальным сущим, что объекты автономны и независимы от человеческого, он, с другой стороны, сталкивает их друг с другом. Результатом такого столкновения является аддитивность (additivus). Объект может даже возникнуть традиционной сложносоставной вещью, к которой свободно применяются количественные отношения для различий и сходств. Даже когда он говорит: "...для ООО объекты обладают собственной глубиной вне всяких отношений" [Харман 2021, 156], то он имеет в виду бесполезность всяких отношений в определении глубинных свойств объектов, а не то, что всякие отношения решительно отсутствуют.
ООО Хармана невозможно приписать производство абсолютно автономных объектов. С одной стороны, он к этому не стремится, поскольку все же думает о том, как объекты взаимодействуют с людьми. С другой стороны, это не самая основная проблема объектно-ориентированной философии. Она (основная проблема) заключена в самом названии онтологии - "ориентированная". Следовательно, он эксгумирует интенциальную философию и переносит ее на отношения между объектами. Как его пример хлопка, взаимодействующего с огнем. Но субсистенциализм утверждает, что хлопок и огонь субсистируют благодаря самим себе. То есть хлопок горит благодаря самому себе, потому что он горюч за пределами взаимодействия с огнем; огонь благодаря самому себе субсистирует все возможныесо всеми горючимие объектамиы, без которых он не существует и которыми он не является. В этом смысле, когда Харман постулирует разрыв между объектом и его свойствами, то именно это мы здесь и обнаруживаем, делая при этом другой вывод, а именно что объект в разрыве со своими свойствами есть, по сути, абсолютно автономный объект, не обладающий свойствами (не имеющий качественных признаков). Именно такой ААО я и называю субсистирующим.
Теория ассамбляжей Деланды [Деланда 2018] описывает автономные целостности, состоящие из гетерогенных частей любой природы, также в свою очередь являющихся ассамбляжами. Проблема целого и его частей решается им при помощи неаддитивности, которая здесь призвана для учреждения родовой сущности для любого ассамбляжа. Способны или нет ассамбляжи быть событиями, Деланда не уточняет. И суть дела заключается в том, что из множества множеств или множества ассамбляжей решительно невозможно извлечь смысл процесса индивидуации, потому что любое постулирование множества тут же постулирует другое множество и так до бесконечности.
У Деланды быть ассамбляжем - значит быть составленным из других ассамбляжей и имплицированным в другой ассамбляж, который состоит из других ассамбляжей. Это может быть увлекательно сложно, но и только. Ведь так понятая теория ассамбляжей тоже ведет к постулированию отношений между ассамбляжами. Деланда не замечает, что через эти отношения теория лишается возможности понять абсолютную автономию любого ассамбляжа, а без этой абсолютной автономии и саму индивидуальную сущность, его persona ficta. В эту же ловушку попали и те, кто, с одной стороны, определяет множества автономными, с другой - имплицирует их индивидуальный смысл в интермундиальное пространство, которое возникает между множествами. У Деланды ассамбляжи не обладают смыслом.
Брассье пишет: "Мануэль Деланда в своей книге "Интенсивная наука и виртуальная философия" предложил гениальную реконструкцию делезианской имманентности. У Делеза, говорит Деланда, мы имеем дело с материалистическим "планом имманенции", доиндивидуальным континуумом потоков энергии материи на разных этапах своей индивидуации. Сам план имманенции не имманентен сознанию, но при этом не строится из объектов; она имманентна только "самой себе". Деланда утверждает, что главная обязанность онтологии Делеза - индивидуализировать [to individual], то есть делать индивидов реальными [actual] в пространстве и времени. В этом континууме имманентности есть только конкретные индивиды, но существуют они в разных пространственно-временных масштабах, на различных стадиях индивидуации. Задача делезианской онтологии - выявить доиндивидуальный континуум процессов индивидуации. Это значит, что Делез не начинает с восприятия индивидов в качестве ready-made сущностей (то есть объектов). Напротив, задача делезианской метафизики состоит в том, чтобы выявить процессы индивидуации, посредством которых и конституируются индивиды. Именно поэтому индивидуация характеризуется виртуальностью и интенсивностью, тогда как индивиды - актуальностью и экстенсивностью; и это различие является основополагающим для деландовской реконструкции" [Брассье 2014а].
Я привел этот отрывок целиком, для того чтобы показать, как в современной философии не учитывается проблема отношений (или событий), которые могут осуществляться в пространственно-временной конфигурации. К ней же Деланда и Делез, как оказывается, относят и индивидуацию. Она есть то, что актуализирует индивида из доиндивидуального.
Субсистенциализм радикально избегает и отношений, без которых невозможны пространство и время, и пространства и времени, без которых невозможны отношения. Также он признаёт возможной индивидуацию за пределами пространства и времени.
Нам говорят: неважно, что вы постулируете. Если это нечто существует в id quod est, то оно не может быть абсолютно автономной структурой, без которой невозможна индивидуация. Даже виртуальный план объектов есть всего лишь особенная часть id quod est. Как говорит Брассье, "философская задача всегда заключается в том, чтобы выявить или извлечь виртуальную проблемную структуру, которая обусловливает структуру актуальности". Поэтому нам необходимо начинать с поиска абсолютно автономных объектов, которые в моем случае могут только лишь субсистировать [благодаря самим себе].
Событие у Хармана есть различие между тем, что существует в событии, и тем, в чем событие существует. То есть он и события, и восприятия рассматривает как части внутри целого, которое не может быть отождествлено ни с одним из них [Харман 2013]. Будучи научным философом Харман исследует объекты-сущности, принадлежащие id quod est. Его аналитика объектов, таких как Гражданская война в Америке и Ост-Индская компания, более относится к историческому материализму, чем к философии. Внутри id quod est трудно постулировать объекты лишь на основании их взаимодействий с другими. Воспринимается или не воспринимается мир, субсистенциализм нисколько не беспокоит, потому что объект определяется к существованию не восприятиями, а субсистенциями, без которых нет никакого существования.
Если событие суть индивидуальное сущее, то образуется сначала "объект", куда включаются события, зависимые от него. Это существующее сначала "объектное" и изучает научная философия. У нее подобной объектностью бывает to ti en einai. Когда научный философ говорит, что объект существует раньше своей сущности, тогда он тем самым открывает вопрошание, что значит "существование объекта", которого нет как индивидуального сущего? Скорее всего, "существование объекта" здесь по сути то, что не определяет эту самую сущность, которой предписано просто следовать за существованием. И тогда сущность объекта инкорпорируется в существование ровно так же, как объекты в существующее после них событие. На самом деле существования (existencia) недостаточно для того, чтобы определить существование чего-то. Экзистенция означает "выход наружу" из чего-то. Эту транскрипцию alethia в контексте аутентичности (подлинности) экзистенциализм прибрал к рукам, не подозревая доказательной слабости такой позиции. Экзистенция здесь полагает сначала саму себя как потенцию, но не как объект или субстанцию, под-лежащую вещи. Экзистенциально, следовательно, означает и "всегда открытый раньше" некоторого сущего, которое было открыто восприятию того, "что было после". Значит, экзистенциально все то, что уже было, чего уже нет. Открыть нечто как истину, то есть открыть бывшее, но не настоящее, а тем более будущее.
Но дело не в том, как люди воспринимают объекты, а, наоборот, как объекты воспринимают людей. Если человек воспринимает огонь как очаг, тепло и прочее, то огонь воспринимает человека потенциальным топливом, предметом, который имеет свойство гореть. Домашний кот для человека не то же самое, что человек для домашнего кота. Отношения восприятия между двумя объектами оказываются (1) двойственны и (2) сами являются двойственным объектом. Выражаясь словами Залты, которые он использует как парафраз из Парменида Платона: "Если есть две различные F-вещи, то существует форма F, к которой они обе относятся". Саму эту дуальность отношений объектов (diversus) я здесь разбирать не буду. Нет нужды забегать вперед и погружаться в проблемы диверсологии, которые я рассмотрю в следующей книге. Кратко лишь скажу, что подобное происходит не потому, что имеется различие во мнениях-объектах или восприятиях-объектах, и не потому, что мнения-объекты и восприятия-объекты фундированы внешними формами-объектами, и даже не потому, что огонь открывается дровам, а потому, что и восприятия-объекты, и мнения-объекты, во-первых, объекты, во-вторых, они субсистенциальны; то есть каждое мнение-объект - это мнение объекта, который субсистирует [благодаря самому себе].
Следовательно, все объекты обладают одним и тем же [благодаря самому себе], поскольку они субсистируют. Субсистенция, однако, не претендует на роль сущности и не является субстанцией. Если помешанные смотрят на здоровых как на помешанных, а здоровые на помешанных - как на здоровых, то мы находимся внутри пространства id quod est, где постулирование наличия сущностей оказывается тем, что лишено истинности. С другой стороны, субсистенция [благодаря самому себе] не может быть ложной, она не возбуждает никакого бивалентного противоречия в строе всеобщих индивидуаций. Помешанный смотрит на объекты как помешанный не [благодаря самому себе помешанному], а просто автономно - благодаря самому себе или благодаря другому, поскольку титул "помешанный" является конститутивным свойством. Субсистенция [благодаря самому себе], напротив, решительно уклоняется от любой эссенциалистической доктрины.
Глобальная индивидуальность (persona ficta) id quod est поэтому некоторым образом должна "быть" субсистенциальной в том смысле, что подобная субсистенция может позволить себе абсолютную автономию. Id quod est вполне себе возможно представить ААО "Id quod est" равно таким же, как и ААО "Апокалипсис" или что-нибудь такого же рода. В таком виде субсистенциализм движется в русле формализма, который Харманом характеризуется так: "...всякий объект должен в общем и целом рассматриваться в качестве автономной единицы, отделенной от своей среды" [Харман 2023, 88-89].
1. 1. А. Абстрактные и виртуальные объекты
Если иметь в виду свободу вымысла, то возможно высказать массу утверждений относительно абстрактных объектов. Если из этой массы некоторое утверждение случайным манером выскажет истину, то из этого далеко не следует, что мы способны познать истину посредством вымысла. Субсистенциалист может возразить обращением внимания на то обстоятельство, что таким способом познанная истина не более чем игра воображения, поэтому на самом деле все случится не так, а иначе. Антиреалист на это ответит, что дело вовсе не сводится к тому, что и как произойдет в реальности, а к тому, что свобода вымысла не может быть онтологически ограничена, следовательно, мы можем познать и то, как будет иначе, значит, любая истина познаваема. С подобными антиреалистическими аргументами читателей знакомит Теннант в книге "Укрощение истины" [Теннант 2024].
Теннант полагает абстрактные объекты манифестируемыми в эмпирический опыт. Хотя он и пытается представить их не расположенными в пространственно-временном порядке и вне причинности. "Они абстрактны, потому что они не расположены в пространственно-временном порядке, и они причинно интертны" [там же, 337]. Эти абстрактные сущности Теннант называет на экзистенциальный манер необходимыми экзистентами. Здесь речь идет о существовании необходимых абстрактных сущностей в любых вообще мирах и о том, что экзистенты существуют до самого языка, который кое-что высказывает относительно существования необходимых абстрактных сущностей. "Таким образом, абстрактные объекты уже существуют, и существуют необходимо, только на основании одних лишь значений; хотя и значений, которые не были еще рождены в используемых предложениях" [там же, 338].
Речь идет о том, что язык высказывает "истину" лишь об определенной части абстрактных объектов, связанных необходимостью, а не обо всей целокупности экзистентов, где некоторая их часть не открывается вообще, а не только познанию. С другой стороны, если не вдаваться в онтологическую концепцию о необходимых экзистентах, а двигаться сугубо эпистемологическим ходом, то так понятые необходимые экзистенты являются теоретически существующими. Но даже теоретически мы знаем лишь о части существующих экзистентов, тогда как остальная часть остается в потаенном, сокрытом виде. Значение этих последних абстрактных объектов здесь скорее устанавливается верой, чем знанием.
С другой стороны, Теннант прибегает к помощи всевидящего ока Бога, который видит все, не будучи вездесущим. Помимо Бога, Теннант обращается и к суперкомпьютеру, который способен оперировать и малыми, и большими числами, которыми не способен оперировать человеческий разум. Несмотря на эти аргументы доступа к реальности, сама механика доступа к абсолютно автономным объектам остается проблематической. Понятно, что Бог способен иметь доступ ко всей реальности, но непонятно есть ли доступ из этой реальности к самому по себе Богу, вернее к субсистирующему ААО "Бог". Понятно, что суперкомпьютер способен иметь доступ ко всей числовой реальности, но непонятно, способен ли он автономно (без человека) иметь доступ к данным, которые к суперкомпьютеру доступа не имеют.
Теннант в конце книги сетует на догму существования, называя ее "экзистенциальным обязательством", которое преодолевает самим своим фактом закон бивалентности. Экзистенциальное обязательство формирует принцип, согласно которому истинно то, что существует, и ложно то, что не существует. Проблема необходимости экзистентов, таким образом, строго упирается в эту пропозицию. При этом она и создает благодатную почву для ревизии реализма, для которого экзистенциальное обязательство так же необходимо, как необходимы "сами по себе" экзистенты. Они не могут, однако, быть сами по себе, они необходимо связаны отношениями с другими.
Но суть дела здесь не в этом. Теннант в гл. 5 "Избегая строго финитизма" говорит о том, что финитизм не может быть средством доказывания антиреалистических концепций, что любая истина познаваема и манифестируема в человеческую экзистенцию, поскольку антиреалист познает истины, а не объекты. Поэтому я не буду углубляться в детали различия истин от объектов, поскольку передо мною стоит другая задача, которая не предусматривает человеческую экзистенцию и связанные с ней возможности познания на том простом основании, что к субсистирующим абсолютно автономным объектам нет никакого человеческого доступа. Это аргумент, от которого сложно отказаться, потому что он решительно заявляет о том, что никакое знание относительно ААО невозможно, что познать разум их неспособен, следовательно, не существует истин, которые возможно принимать на веру. Я также далее не буду говорить о далеком прошлом или о том, каково это - быть летучей мышью, или о прочем такого рода; я собираюсь переинтерпретировать объектно-ориентированную мысль в сторону ААО, вопрошая, каково это - быть абсолютно автономным объектом?
Но перед этим я намерен сказать еще кое-что в продолжение темы рассмотрения необходимости абстрактных объектов. Эта тема есть по сути стародавняя манифестация мнений, связанных сначала с мифологическим мышлением, которое (мышление) апеллирует к вымышленным или воображаемым объектам. Особенно педалировали эту тему представители школы Брентано, где сам основатель ее утверждал, что мы можем мыслить предметы, которые не существуют. Майнонг, как известно, развивал это направление. Вместе со своим учеником Малли они исследовали несуществующие объекты.
Я до времени оставлю в стороне тему несуществующих объектов, поскольку предлагаю иметь в виду различие между абстрактными и несуществующими объектами. Так, несуществующий объект - это объект, для которого не существует требующегося онтологического соответствия. Тогда как абстрактный объект не требует этого соответствия.
Далее считаю нужным обратиться к теории абстрактных объектов Залты [Zalta 1981]. Залта не различает абстрактные и несуществующие объекты. Абстрактные объекты у него - это объекты, которых неизбежно не существует. "В этой книге, - начинает Залта, - мы обсудим то, что существует. В дополнение к существующим объектам (таким, как вы, я, мой стол, субатомные частицы и т. д.) и свойствам и отношениям, которые они иллюстрируют, мы предполагаем, что существуют также абстрактные сущности. Среди абстрактных сущностей мы находим абстрактные объекты, абстрактные свойства и абстрактные отношения" (?1). Абстрактные объекты кодируют свойства физических объектов. Значение этого самого "кодирования свойств" для меня так и осталось загадкой.
Залта формирует альтернативную метафизическую теорию на основании данных, которые могут быть вымышленными, но при этом обладать свойствами, из которых конструируется уникальная реальность со своим метаязыком, состоящим из истинных предложений, наделяющим содержанием и значением мышление.
Свойства являются центральными для создания абстрактного объекта. Общие типы свойств Залта берет у Малли, который различает их как ядерные, внеядерные и экстраядерные. Залта несколько видоизменяет эти общие свойства и говорит, "что [физический] объект иллюстрирует свойство, а не удовлетворяет ему; что [абстрактный] объект кодирует свойство, вместо того чтобы говорить, что объект определяется этим свойством".
Он рассматривает слова "существующий", "актуальный" и "реальный" как синонимы, единственное реальное отличие которых заключается в том, что теперь они изложены на языке, который не отделяет термины, обозначающие абстрактные объекты, от терминов, обозначающих существующие объекты. Объектные термины у него обозначают абстрактные объекты.
Залта интерпретирует "не существует" как означающее, что не существует конкретных объектов, которые бы иллюстрировали свойства, закодированные этими абстрактными объектами. Слово "существует", говорит Залта, это двусмысленное слово, одним из значений которого является свойство, имеющее отрицание, которое также оказывается смыслом этого слова.
Абстрактные объекты с высокой степенью вероятности имеют корреляты "в" некотором возможном мире. "Интуитивно понятно, что "составные" монады имеют корреляты в одном и том же мире. Монада "отражает" мир, в котором у нее есть коррелят, кодируя пустые свойства, которые иллюстрирует коррелят, - свойства, построенные на основе утверждений, истинных в этом мире".
В итоге Залта определяет: "В дальнейшем мы будем использовать слово "объект" по-новому. Вещи, которые мы называли "объектами", теперь будут называться индивидуумами. Теперь мы будем использовать термин "объект" для обсуждения любых сущностей - существующих и абстрактных индивидов, существующих и абстрактных свойств и отношений, существующих и абстрактных свойств свойств (отношений) и т. д.".
Нетрудно заметить на примере Залты серьезную ангажированность теории темами свойств и отношений. В конце диссертации он краем схватывает невозможные и вымышленные отношения (?3 Моделирование невозможных и вымышленных отношений). К невозможным отношениям он относит круглый квадрат как "соответственно-несоответствующее отношение" ("the symmetrical non-symmetrical relation"). Абстрактный объект - круглый квадрат - "кодирует соответствие и несоответствие, а затем генерирует априорную истину о том, что этот объект кодирует соответствие". К вымышленным отношениям он относит одновременность двух различных событий, которые (события) различны в том смысле, что занимают различные места в пространстве и времени или что они относятся к различным (в том числе и возможным) мирам.
Из всей анализируемой работы Залты я выношу для себя два серьезных вывода:
(1) Объект-индивидуум способен самостоятельно про-изводить уникальную реальность, которая не соответствует той среде, в которой он занимается про-изводством этой самой реальности - реальности имени самого себя.
(2) Эта уникальная реальность онтологически ангажирована, то есть предполагает наличие субсистенциального коррелята как минимум в одном каком-нибудь мире, кроме нашей Вселенной.
Проблема в этих двух выводах заключается в отсутствии доказательства обоснованного апофантическими по сути суждениями. Залта, может быть, полагает невозможным обращение к эмпирическим основаниям апофантического дискурса в виде референтов, поскольку его теория исходит из аналитической экспликации референции, где референтами выступают предложения и пропозиции, которые обоснованы как существующие абстрактные объекты, имеющие онтологические референты, составляющие существенную область онтологической ангажированности.
Залта, конечно, допустил ошибку тогда, когда ограничил объекты объектами id quod est. Поэтому он не разглядел реальных абсолютно автономных объектов за пределами id quod est.
Я дальше собираюсь исследовать то, каким образом ААО способен субсистенциально производить свою собственную уникальную реальность. Я также склоняюсь к мысли, что прибегнуть к помощи апофантического дискурса в вопросе экземплификации уникальной реальности может оказаться невозможным делом, поскольку мы говорим об эксклюзивной реальности, которую по определению эксплицировать не представляется возможным. Мы можем сколько угодно говорить об ААО "Мировая ядерная война", но мы при этом ничего не будем говорить об ААО "Мировая ядерная война". Так возможно апофантически описать лишь то, что такое соответствие несоответствия (the symmetrical non-symmetrical relation) или как дальше я буду определять соответствие без соответствия. Иначе мы попадем в кантианский капкан, в который доселе попадают философы. Капкан выражается положением, где "вещь-в-себе" нам является тем, чем "вещь-в-себе" не является.
Философия обращения ААО должна выйти за пределы материальных вещей и ментальных произведений их абстрагирования. Месклярный тип сосуществования материальных вещей в id quod est противоречив, поскольку опирается на тип рационального знания как соответствия знания внешнему предмету.
Хаос объектов - вот дамоклов меч теории соответствий. В ней непредставимыми, например, являются объекты, противоречащие и законам природы и законам логики. Таким непредставимым объектом, как понятно, является, например, абстрактный объект круглый квадрат [Левин 2023, 97]. Под виртуальными объектами в статье Левина, как указано в аннотации к ней, "понимаются чувственные и рациональные знания о предметах, возникающие в отсутствие этих предметов, в результате автономной активности мозга субъекта и переживаемые им в строго фиксированном интервале как сами эти предметы". И далее обосновывается тезис, что все виртуальные объекты находятся в феноменальном мире субъекта.
Однако ААО "Мировая ядерная война" такой же непредставимый объект, как и круглый квадрат, но противоречит ли этот объект законам природы и логики? Слово "противоречит" я бы предложил изменить на слово "уничтожает". ААО "Мировая ядерная война" уничтожает и законы природы, и саму природу, и любую логику. При этом мы и не можем представить себе само по себе "внезапное уничтожение всего живого" по итогам мировой ядерной войны, а может, даже и уничтожение всей Земли орудием куда мощнее атомного. Ядерная война субсистирует за пределами всех наших реальных и возможных способностей ее представимости и знания о ней.
Вся суть проблемы упирается в отсутствие знания. Да, мы можем говорить и даже понимать сказанное о том, что в результате мировой ядерной войны будет уничтожено все живое. Но как знать, что это такое "внезапное уничтожение всего живого"? Создают, конечно, и романы, и фильмы, и компьютерные игры, и даже обои на стены с элементами конца света, оформляя таким образом в виртуальной реальности виртуальные объекты, коррелирующие с ААО "Апокалипсис". Апокалипсические видения в литературе уже не отличают фантастику от прозы. Эти жанры переплелись до уровня абсолютной неразличимости, что свидетельствует о безоговорочной победе вымысла над здравым смыслом. Именно в силу этой победы возникает вопрошание: как люди узнают (познают) о существовании вещей самих по себе (или абсолютно автономных объектов)?
Ядерную зиму, к примеру, ученые уже научно описали, как им кажется, во всех подробностях, с числами, формулами, графиками. Но ядерная зима как таковая не стала истинным знанием о ней. А как глобальный объект "уничтожение всего живого" познать с точки зрения законов природы и логики? С этих точек зрения возможно познать и хоть каким-то образом объяснить уничтожение отдельной вещи или некоторого множества вещей. Но именно это-то и невозможно применительно к ААО "Уничтожение всего живого". Здесь имеется смысл понимания того, что "уничтожение всего живого" и "мировая ядерная война" несут в себе нуклеарное свойство всех подобных объектов. Поэтому доподлинно неизвестно, будет ли все живое уничтожено в результате ядерной войны, репрессий или планетарных пандемий. Ведь вполне могут остаться не затронутыми атомными взрывами мини-объекты - вирусы, бактерии, наночастицы, - посредством которых Декарт доказывал отсутствие пустоты и существование нанообъектов за пределами чувственности, соединения которых образуют вещи, достигающие возможности их чувственного созерцания. Однако об этих нанообъектах нашему уму нечего заявить от слова "совсем". Я вообще не оспариваю и никак не критикую бытие нанообъектов. Напротив, я признаю их бытие. Но я не вижу никакой пользы уму от понимания сего факта, потому что нанообъекты воздействуют на другие объекты; следовательно, они существуют в онтическом поле id quod est, не выходя за его пределы.
С другой стороны, почему бы виртуальные объекты, как их понимает Левин, не относить к числу обычных реальных объектов? Его определение того, как познаются виртуальные объекты "феноменальным миром субъекта", во-первых, может иметь место в результате ментального акта свободного предположения, во-вторых, само это свободное предположение уже указывает на то, что предполагаемый объект присутствует в мышлении, следовательно, он каким-то образом представляется, существует, полагая лишь вместе то, что является субстанциально существующими по отдельности (particularitor substantes) субстанциями. Чем, собственно, в мышлении кентавр (часть лошади + часть человека) отличается от круглого квадрата (круг + квадрат)? Левин же разделяет два типа объектов: невиртуальные, возникаю?щие в результате непосредственного воздействия предметов объективного мира на органы чувств субъекта, и виртуальные, порождаемые автономной активностью мозга [Левин 2022]. Очевидно, что ААО "Мировая ядерная война" не может относиться к подобным объектам. Также ААО ускользают от схватывания их интервальным презентационизмом Левина, поскольку вся парадигма его рациональности классически сводится к манифестации Бытия, Небытия и интермундиальных предметов между ними (aRb). Субсистенциальная обратимость (диверсус субсистенции) ААО именно выходит за пределы указанной классической манифестации объектов, не образуя при этом третьего, четвертого, пятого... десятого измерения пространств миров. Кузнецов, к слову сказать, исследуя виртуальную реальность, приравнивает ее к определенным аспектам фантастики, которая в свою очередь может помочь людям разобраться с самими собою. В аспектах этих он выделяет (1) социальный аспект, связанный с выражением и осмыслением идеалов общественного устройства, и (2) дискурсивный аспект, связанный со средствами воплощения и восприятия фантастики [Кузнецов 2023, 4.2].
1.2. Фигуры Даденного
Для начала нам нужно осмотреть то, что называется данностью. Философы говорят, что данность есть то, что существует. Но дано может быть и абсолютно все, даже то, чего нет. Быть данным - значит быть существующим, но быть существующим не означает быть данным. Понятие "дано" про-изведено от данности. При этом данность, которая нам дана, не отвечает пока на вопрос, дана ли она - в смысле кем-то или чем-то дадена или подарена? Мыслить ли нам данность, как Левинас, манифестацией дара?
Даденным может быть лишь то, что фактуально было даваемо; чего нет, может быть дано, но не может быть дадено. То, что дадено, необязательно подарено. Дар - более, чем данность и даденность, вместе взятые. Он (дар) пребывает внутри id quod est. В нем Дар - это инвестиция Творца в свои творения. Даруемая жизнь здесь не просто подарок, а переданная на хранение и заботу инвестиция Творца. Поэтому так понятый Дар некоторые определяют наихудшим днем для всего рожденного, ибо наилучшим считается и вовсе не рождаться (Кальдерон, Шопенгауэр, Бенатар и др.). Вот почему мы должны различать человека и его жизнь, которая никогда не будет его, которой он никогда не будет управлять. Об этом мы можем прочесть в грандиозном диалоге Воланда с Берлиозом и Бездомным на Патриарших прудах.
Левинас идет дальше. Мир - это данность. А данность - не мы [Левинас 2024, 27]. Мы сохраняем дистанцию по отношению к объектам; мы отделены этой самой дистанцией от них. Данность здесь как бы снята, "сдана на хранение", и потому "объект отдается, ждет нас" [там же]. "Вещь дана, она предлагает себя мне" [там же, 199]. В этом Левинас видит законченность формы, которая то, что поддерживает вещь; то, благодаря чему вещь показывается. Но что означает это "от-дается"? Вещь сама от-дается другим вещам? Или каким-то определенным вещам, которых она дожидается или которые ее дожидаются? Откуда у нее появляется представление о том, кого ей, собственно, ожидать и кому ей надлежит от-даться? Ведь у нас нет пока того, кто дает, одаривает. Кто дал данное так, чтоб оно само собою давалось как объект свободного обладания, где объективность есть территория фиктивных филантропов, фиктивно осчастливливающих друг друга? Даже Штирнер говорит, что никто ничего не должен дарить другому.
Обывательские верования безостановочно орудуют догмой, что вся данность подарена в чей-то день рождения. Объект - это не просто данность, а чья-то данность, чей-то подарок, какой-то дар; причем такой дар, которого может не быть, который существует лишь в возможности, иначе - не существующий вообще и никогда. Левинас полагает, что я не в состоянии взять что-либо у Другого (объекта), если этого уже не было, как если бы мы извечно обладали тем, что приходит извне, что по рождению даровано как вся данность целиком. Но: "Быть свободным - значит ничего не получать" [Левинас 2024, 82]. Не получать, а одаривать!
То, чего нет, может быть дано лишь как неподлинно даденное нечто. Хайдеггер из даденности производит явление и феномен. Явление у него есть "давание знать о себе через нечто, что себя кажет" [Хайдеггер 2011, 29]. Дадено то, что само себя кажет объектом, где само дающее знать объекту "указывает на нечто себя-не-кажущее" [там же, 30]. Феномен, напротив, есть себя-само-по-себе-кажущее. Так, например, речь - это давание видеть, феномен говорения, при котором озвучивание голосом есть нечто увиденное [там же, 33]. Однако таким образом положенная даденность превозмогает саму себя. Потому что дать-себе-голосом-увидеть-нечто означает говорение о том, что нечто, так увиденное (1), чему-то соответствует, что подтверждает критерий истины как соответствия представления предмету, и что (2) отсутствие так понятого соответствия отсылает к творящему из себя индивидууму, который (3) кажет себя как феномен, который себя не кажет, следовательно (4), все остенсивное данное таким образом есть субъективный мир фиктивных кажимостей - фикций, которые даны, но не дадены, не подарены.
Теперь соответствие преодолено утверждением внутреннего sub_sist, который никаким образом не есть то, что есть, и который абсолютно автономен, то есть который не имеет никаких отношений. Однако все равно остается осадок, что преодоление, так эксплицированное, еще не совсем преодолено. Ведь идея соответствия выглядит как предположение, что если в реальности нет абсолютно ничего соответствующего нашим идеям, а нашим идеям нет никаких соответствий в реальности, то наше мышление, мысля их, не мыслит ничего. Поэтому я оставляю этот вопрос без немедленного рассмотрения. Вернусь к нему позже.
К данности, которая сама по себе дана каким-то образом, первичный доступ закрыт. Хайдеггер говорит о настоятельной потребности открыть данность. Пока же он для этого открытия использует чувственность - генуинно доступное через определенное чувство, - противопоставляет феномен чувственности феномену разума, логосу феноменологии. Ему вторит, например, Бенуа: "...будучи конечной, мысль по определению не имеет средств для того, чтобы действительно дать себе что-то (сущее - an existent); если она хочет соотноситься с сущим, необходимо, чтобы последнее было ей дано. Быть-данным-субъекту как то, что этот субъект сам онтологически не может дать, есть не что иное, как то, что охватывается понятием чувственности" [Бенуа 2023, 88].
Но, как мы увидим дальше, у объектов есть возможность давания-себя-себе за пределами самой реальности id quod est. Хотя Мейясу и указывает: "Корреляционная перспектива требует, напротив, идеи, что немыслимо абстрагировать от реальности факт, что она дает себя всегда уже в некотором сущем: нет ничего мыслимого, что не было бы всегда-уже данным-кому-то, нельзя мыслить мир без сущего, которое способно получить это данное, то есть без сущего, способного "помыслить" этот мир в одном цельном чувстве - интуировать его и поэтому говорить о нем" [Мейясу 2015, 49]. Я вернусь к идее корреляционизма впереди. Здесь цитата употреблена в смысле понимания даденного через посредство давания-себя. Если дадено что-то и кем-то, то "дающий" не только является сущим реальной данности.
Итак, в субсистенциализме объекты дают себе согласие на взятие даденного (потребление). Объекты дают-себе-взять. Арбузы на бахче фактически наличны, присутствуют сами по себе, не открывая своего присутствия не потому, что отсутствие не закрепило их в бытие точно так же, как отнятая рука закрепляет своим отсутствием инвалидность. Сущее здесь дано многократно-многолико и потому пусто. Это пустое многоликое наличие может выхолащивать себя лишь данностью. Пустое наличие арбузов на бахче получается не отсутствием арбузов в поле, а отсутствием субсистенциальной даденности; арбузы даны, но никому не дадены, никому не подарены. Дано может быть многое, что никогда не будет дадено, поскольку только необходимое будет даровано.
Поэтому наличие пусто. Но и пустое субсистирует двояко: пустой магазин с пустыми полками и пустой магазин без посетителей пусты по-разному. В таких магазинах пустота - это отсутствие даденности, где некому и нечего дать. Объект дает себе право дать себя, а другой объект дает себе право взять, дает-себе-взять объект из пустого наличия. Бахча также дает арбуз, при этом она не дает себе права дать его, ибо бахча есть земля, сиречь устойчивое место цветения арбузов, чистая субсистенция, все время сворачиваемая корнями под землю, ускользающая в свой постоянно закрытый [благодаря самому себе] sub_sist. Таким образом, данность арбузов означает, что каждый арбуз на бахче дает-себя-изъять. Без этого субсистентного давания он лишь пустое наличие.
Даденость предвосхищает ничто, которое дает. Отсутствие того, кто дает, означает тотальное непонимание самого факта субсистенциального Дара. Субсистенциальная данность есть по сути давание-себе благодаря самому себе. Объект дает-себе-дать-себя благодаря самому себе. Милостыня - это не давание нищему, а давание-себе-дать. Милость через давание-себе как давание-другому не в другом и не в Посреднике, которому даешь, давая-себе-дать, где Посредник есть Тот, во имя кого имеет место Дар. Так единственно милостыня лишается милости. Рука дает милость в протянутую руку. Рука в руку ничего не схватывает, ничто не хватает.
Данное извлекает себя из себя постольку, поскольку оно конечно - увековечено во все стороны, оно везде и безгранично. Только благодаря себе самому данное может быть финитным. Финитный объект только и способен произвести себя из себя. Для этого нужно быть финитным не в потенции, а по факту, реально данному. Фактическая данность способна произвести саму себя, ибо такая данность дадена фактуальной конечной данностью. Постфинитное, таким образом, не способно находить себя в себе.
Майнонг идет дальше. Он заключает: "Данность (Gegebenheit) как наиболее общее свойство может быть присуща всем этим предметам без исключения вне зависимости от того, есть они или их нет" [Майнонг 2011, 218]. Такая манифестация обращает данное в деятельность пустого внимания, направленного на пустое наличие, фиксирующее поверхностную данность его как субстанта. Внешне-видовым ядром последнего должно быть давание-себе-взятия-себя благодаря самому себе в объекте страстного интереса к подлинному сущему как единственному даденному, имеющему всеобщее значение.
В самом деле, что может быть реально дадено вообще? Как может быть дано Всеобщее? Пришло время вывести сакраментальный вопрос на свежий воздух. Является ли реальная данность пустых наличий (реальных фикций) собственно реальной данностью, которую следует иметь в виду? Зачем и когда мы постигаем ее реальность? Объект, который только кажется, является ли тем, кто показывается на поверхности данности? Индивидуум реальной фикции очевидно не есть остенсивный объект чистого наличного факта. Он может себя представить со стороны, может даже представить себя и пустым наличием. Когда наблюдаю людей, проходящих мимо и не замечающих меня или замечающих как конкретное препятствие, которое необходимо обойти, отодвинуть, преодолеть, тогда другие уже не кажутся, они преодолеваются. Но вот я сам для себя в давании знания о себе никогда не являюсь феноменом, поскольку как объект даю-себя-себе. С другой стороны, мы не заметили важной детали: дать знание о себе - значит высвобождать знание о себе, не используя ни сознание, ни чувства, ни волю. Индивидуум, который себя-позиционирует в манифестации давания-знания-о-себе, по определению не употребляет никаких вообще знаний и не порождает их в предметах чувственного созерцания, даже не действует, исходя из случайных актов воли, ибо внешний мир для него безразличен, он пустое наличие.
Светильник на столе, фикус на подоконнике, телефон на подставке... качества их в своих собственных обращениях... и так до бесконечности. Декарт не сомневается в том, что ему не дано. Скептик даеёт данность существования сам себе постольку, поскольку существование не данность, которая здесь скорее мерещится даром во время разрушения вещей, аннигиляции мира, где все обращается в прах: загнивающий от переизбытка влаги фикус, разряженный телефон, перегоревшая лампа светильника. Распадающиеся объекты - это тема величественного Ренессанса, расцвет великих утопий и брачное лоно беспрецедентных по размаху идеологий. Во всем этом объективном сюрреализме объекты размываются, обращаются в капли, которые расширяются в размерах на промокашке, в результате объединяясь в единую кляксу, из которой изъять их обратно представляется возможным, лишь исчерпав их до остатка. Выпавшие в осадок, они продолжают субсистировать поломанными/сломанными/разрушенными в ином точно так же, как и до этого они формировали свою собственную субсистенцию. Их распад происходит благодаря им самим, а не другим таким же, как и они, распадающимся на части субстантам, которые в обратном движении вновь и вновь создают из других смертей свое окружение, формируют свои собственные постфинитные ситуации, события, обстоятельства.
Субсистент [благодаря самому себе] субсистирует в новом объекте - объекте, свойственном только ему одному. Он играет спектакль от первого лица. Он желает быть определенным согласно своему вкусу; он решает согласно своим представлениям и желаниям; он манифестирует себя из своего же горизонта. Этот горизонт, будучи пределом его самого, обращается к нему, чтобы возникнуть вновь в новом качестве, производя новую реальность. Смысл субсистенционального именно заложен в том, что объект возрождается к бытию вместе с крахом прежнего себя. Осколки его возникают с субсистентом и с ним же исчезают, оставляя после себя лишь прах. Таким образом, единственное, в чем не сомневается скептик, - это распад объектов. Где нам найти скептика, который бы сомневался в распаде Римской империи?
1.3. Объекты
В толковании Ливинасом мифа о Гигесе существо получало свое бытие от себя, а не от своих границ - от своего определения, существовало самостоятельно, независимо от отношений, определяющих его место в бытии, и от признания его Другим: "Миф о Гигесе - это, собственно, миф о Я и об интериорности, существующих неузнанными" [Левинас 2024, 96]. Отделение, обращающее Я в Абсолют, - вот тема Левинаса. При этом такое отделение возможно за пределами Бытия - в ничто, откуда Я черпает само себя и других. Но субсистент - нечто совершенно иное.
Лосев описывает абсолютную индивидуальность вещи именно в терминах возникновения нового: "Все индивидуально потому, что все в каждый момент и в каждой своей части абсолютно ново, абсолютно небывало" [Лосев, 2016, 7, 4а]. Всегда новое положение объектов вызвано не только самой по себе новизной, но и индивидуальностью, где сам смысл никогда не бывалого открывает нам новизну каждого мгновения.
Хайдеггер в своей речи на праздновании 175-й годовщины со дня рождения композитора Конрадина Крейцера 30 октября 1955 года в своем родном Мескирхе заговорил о бездумности, вычисляющем и осмысляющем мышлении, отрешенности от вещей и открытости тайне. Он описывает новое как оптимистическое будущее, которое наступит и наступает благодаря техническим прогрессивным формам общественного бытия. То есть будет и грядет нечто никогда небывалое. Оно впереди даже самой последней возможности. Однако может ли он тот же самый обобщенный прогрессивный оптимизм применить к жизни отдельного объекта? Будет ли объект, стареющий и, как следствие, больной, наслаждаться всеми этими прогрессивками или ему суждено по необходимости через посредство медтехники лишь ненадолго продлевать свое существование? Хватит ли у него сил и средств на это медикаментозное продолжение существования, продолжение анестезирующего бесчувственного сна? Новым не оказываются ли новые болезни, а не новые технологии? Не происходит ли здесь обращения здорового в пациента? Не загубит ли пациент при этом один свой орган, вылечивая другой? Чем теперь окажется предмет его "осмысляющего мышления"? А если обратить внимание на производство не медтехники, а ядерных бомб, химического, биологического и прочего оружия массового уничтожения, то не окажется ли "самоубийство мира" (Роганов) прогрессивным пессимизмом? В самом деле, процедура становления, в которой пребывают протоколы позитивных изменений, на мой взгляд, невозможна относительно истории глобального объекта в целом, ибо глобальный объект не существует как объективная новизна самой истории. ААО сами собою демонстрируют то, куда спешит человечество.
ААО устойчив, субсистируя [благодаря самому себе]. Это вовсе не означает того, что он сам из себя что-то делает, конструируя свою собственную, присущую только ему реальность, как это происходит, например, в аутопоэзисе и аллопоэзисе. Чилийские микробиологи Умберто Матурана и Франциско Варела ввели его в обиход биологии и социальных наук. Смысл аутопоэзиса состоит в том, что живая система в замкнутом виде сама создает себя и свое окружение, которое посредством обратной связи снова создает себя и таким образом, как комментирует этот момент Харман, "живая клетка стремится к гомеостазу, или сохранению постоянства своего внутреннего состояния, а не к правильной репрезентации окружающей среды" [Харман 2020, 158]. "Из этого следует, - далее толкует Харман замещающую причинность, - что всякий раз, когда что-то, как кажется, вызвано "событием", это событие следует понимать как формирование - пусть даже на короткое время - нового объекта, который оказывает обратное воздействие на свои части, а эти части затем отделяются от нового объекта и возобновляют самостоятельное существование" [там же, 201].
Как отмечает Харман, эту идею использовал немецкий философ и социолог Никлас Луман для его "пессимистической теории" о том, что "человеческие существа не взаимодействуют напрямую со своими обществами; коммуницируют только коммуникации, а не индивиды". Также эта идея находит себя и в объектно-ориентированной онтологии Хармана. Здесь акцент сделан на существовании замкнутых живых систем и способов их коммуникаций. Индивидуум, например, и мир суть другие относительно себя. Следовательно, мир с его объектами существует за пределами сознания индивидуума. И потому такое сознание даже "не предполагает, будто мир таков, как мы о нем думаем" [Харман 2021, 139]. Дамье, советский и российский историк, исследователь международного анархо-синдикалистского движения, выводит происхождение самой идеи аутопоэзиса из философии Кропоткина [Дамье 2016, web]. Брайант также опирается на эту теорию, особенно выделяя закрытость систем, автономность субстанций и, несмотря на это, их взаимодействие посредством передачи друг другу информационных возмущений, а также посредством переводов информации. В другом смысле он критикует аутопоэтическую теорию, называя ее путем к утопизму. "На самом деле этот изъян аутопоэтической теории не просто возникает в связи с социальными отношениями, но встает на пути всякого рассуждения об экзоотношениях применительно к объектам. В своей сфокусированности на оперативной закрытости объектов, на саморегуляции и самопроизводстве объектов, а также на манере, в которой объекты конституируют свою информацию, аутопоэтическая теория склоняется к утопизму, игнорирующему ограничения на активность объектов, когда те вступают в отношения друг с другом" [Брайант 2019, 198].
Я в этой связи вынужден в очередной раз добавить, что у объектно-ориентированных философов речь идет об относительно автономных объектах (ОАО), а не об абсолютно автономных объектах. Для первых отношения являются обязательным атрибутом, хотя и здесь существуют болевые точки, на которые я надавлю в другой работе; для последних же объектов не существует никаких взаимодействий вообще, поскольку абсолютность означается отсутствие любого окружения, даже самого мира.
Все, что есть, в ООО является объектами. Человек, муравей, клетка, ООН или глобальное потепление - все они объекты. Такое широкое представительство объектов Харман называет плоской онтологией [гл. 7]. Далее он говорит об антисрыве, где объект - это то, что нельзя свести к одному из двух основных видов знания: к тому, из чего он состоит, и к тому, что он делает (курсив мой - С. Р.). Также философию доступа он видоизменяет указанием на то, что объекты изымают себя не только из человеческого, но и из обоюдного доступа; здесь признается кантовское определение непознаваемой вещи самой по себе, поскольку в таком прочтении коренится признание существования объектов самих по себе за пределами сознания. Следующее положение ООО указывает на разлом в вещах; раскол внутри вещей, между объектами и их качествами, из отношений с которыми эти самые объекты изымаются. Здесь объект предшествует своим качествам. Далее доступ к объектам осуществляет эстетический опыт в форме "небуквального доступа к объекту", например, театрально-метафорически в виде аллюзии. Поэтому объектно-ориентированные философы под объектами разумеют относительно автономные объекты. Я же должен далее продолжить говорить об ААО. Важным их смыслом будет не производство ими самих себя, а уничтожение самих себя и возрождение самих себя в новых реальностях. Когда Брайант пишет: "Ключевое свойство аутопоэтических машин состоит в том, что они производят самих себя" [Брайант 2019, 165], то в переводе на русский язык в слове "производят" подспудно скрывается коннотация "про-изводить", то есть "про-изводить" самого себя - это "про" то, что или как "изводит" (уничтожает) самого себя. В другой главе я обращусь к этому так называемому "про-изводству". В ней также будет рассмотрено и субсистенциальное суждение (высказывание), которое замкнуто в модусах высвобождения, изъятия/поглощения, обращения и заключения.
1.3.A. Субсистент
1.3.А.1. Субсистент - это абсолютно автономный объект (ААО). Субсистирующий [благодаря самому себе] за пределами пространства и времени, обладающий устойчивостью без любых - даже возможных - отношений с другими и со средой, в которой он субсистирует. Субсистент - это то, чем должен стать любой вообще объект. Субсистент - идеальный объект в понятиях ААО. Все другие объекты для него являются пустым наличным присутствием. Субсистентный ААО в состоянии быть устойчивым [благодаря самому себе], не имея никаких свойств или качеств и не нуждаясь в отношениях с другими объектами. Sub_sist высвобождает другое из-себя-в-себе, а не из-себя-вне-себя. "В-себе" не препятствует полаганию, оно внутри давания-себя-себе. Если мы говорим, например, о том, что sub_sist - это давание-из-себя-другому, то мы полагаем ложный sub_sist, который аннигилирует субсистенцию высвобождаемой негативной чуждостью. Из нее возникает диверсус Духа Отрицания, посредством которого производится существование благодаря одному и тому же.
1.3.А.2. Обращенный субсистент - это объект, sub_sist которого поглощен другими сущими - субстантами. ОАС "Международные отношения" есть суть такой вывернутый наизнанку субсистент, где субсистирование означало изъятие бытия sub_sist´а у самой по себе стороны этих отношений. ОАС не может подлинно субсистировать, поскольку международные отношения (как и любые другие) не могут быть устойчивыми в силу их перманентного разрушения. Массы объектов, желающих субсистировать вместе со всеми, обыкновенно размещают свои основания на одном пятачке международный материи, решительно разрушая и его, и себя окончательно.
1.3.А.3. Субсистенциализм заявляет, что любой реальный объект (ААО) есть конкретная индивидуальность (sub_sist). Поэтому к ней и возможно применять вопрошание о том, субсистирует ли он [благодаря самому себе] или существует [благодаря другому]. Такое значение глубинных структур у объектов я нахожу у Хармана. Объектно-ориентированная онтология его, однако, сторонится утверждения этих структур таким образом. Но реальность ААО подтверждает мою мысль. Так, рассматривая капитал или буржуазную экономику, невозможно не рассматривать то, каким способом они субсистируют и субсистируют ли вообще. В марксистском толковании буржуазной экономики нет реальных объектов.
1.3.А.4. Субсистенциализм же утверждает следующий метод анализа субсистентных объектов: если мы, например, устанавливаем цель-объект - справедливое распределение благ, то должны: 1) высвобождать принцип справедливости из самой по себе справедливости; 2) поглощать/изымать отношение индивидуального распределения благ; 3) обращать индивидуальное в естественную справедливость и 4) заключать индивидуума - распределителя благ - в скобки. То есть мы не изымаем коллективный характер отношений, как интерпретируют либералы социалистический характер отношений, а поглощаем сами эти отношения распределения благ, которые (блага) есть суть результат этих самых отношений. Так, например, изъяв такое коллективное отношение, как заработная плата, мы не нуждаемся более в количественном суммарном исчислении ее; следовательно, ее нет смысла начислять наёмному работнику постольку, поскольку давание-денег (зарплата) происходит методом субсистентного [благодаря самому себе] распределения. Мы берем условную сумму прибыли и отдаем ее в коллектив. Каждый индивидуум в силу субсистенции - естественной справедливости - даст-себе-взять ровно столько, сколько ему потребно. Один возьмет больше, а другой - меньше, потому что первому необходимо больше, а второму необходимо меньше. У третьего и вовсе может не быть потребности в деньгах, поэтому он не будет давать-себе-взять-деньги. Поскольку субсистент Иванов субсистирует [благодаря самому себе], постольку его потребности ограничены им самим. То есть получается ситуация, при которой не чувство справедливости распределителя, а чувство справедливости каждого есть залог справедливого распределения для всех.
1.3.А.5. Манифестация же Блана "от каждого - по способностям, каждому - по потребностям", наоборот, во-первых, устанавливает функцию распределения благ как фетиш, потому что ее невозможно изъять из трудовых отношений внутри капиталистического ведения хозяйства; во-вторых, функция "от каждого - по способностям" и вовсе не относится к функции распределения благ, а выступает в качестве необходимого эквивалента фетиша "каждому - по потребностям"; в-третьих, здесь скорее следует говорить о противоречии этих двух функций, которые решительно аннигилируют саму эту манифестацию.
Это приводит к тому, что функция "от каждого - по способностям" применяется в процессе распределения благ, а функция "каждому - по потребностям" устанавливается для процесса труда. Здесь также должна быть отмечена решительная невозможность манифестации двух этих функций в одном манифесте на том лишь основании, что каждая из них субсистирует [благодаря самой себе]. Ведь очевидно, что из способностей невозможно извлечь потребности, равно как и из потребностей невозможно вывести способности. У способного к деторождению больше потребностей, чем у способного к творчеству. Следовательно, распределение заработной платы здесь оказывается фиктивно справедливым распределением.
1.3.А.6. Таким образом, деканонизируя распределительную функцию отношений вместе с отношениями, мы можем отрицать и обязательность инструмента начисления заработной платы, даже более того - этот инструмент изымается вместе с отношениями и с распределением благ постольку, поскольку в самом начисляющем субъекте уже коренится распределитель благ. Сейчас много говорят о том, что программное обеспечение из отношений распределения изымает человеческий фактор. Но это есть суть фиктивного изъятия, поскольку саму программу настраивает человек-распределитель и потому что отношения распределения благ остаются в силе. В данном случае программное обеспечение есть суть простой виртуальный помощник. Даже если нейронная сеть с обучением без учителя сама научится начислять зарплату, она будет начислять ее точно так же, как и сейчас начисляет ее распределитель благ, и потому она сама станет этим самым распределителем благ. Я же говорю о перевороте в самой схеме деканонизации отношения: распределение благ как не просто статистический инструмент на основании математических формул, а как субсистентный факт всевозможных благ без присутствия отношений распределения, которые сейчас выступают именно благом.
1.3.А.7. Внутри любых отношений пребывает функция распределения, поэтому само отношение есть суть распределение всего, что угодно. Однако в рамках капитализма невозможно изъятие распределительного отношения постольку, поскольку таковым распределителем благ является сам капиталист. Изъять капиталиста - значит абсолютно поглотить весь капитализм. Здесь капитализм зависит от капиталиста, тогда как капиталист не зависит от капитализма. Капиталист - единственный, кто может перераспределять блага между объектами, а значит, и единственный, кто может производить отношения распределения благ. Если их положение доминирует в общественной жизни, то перераспределение это лучше называть ситуационными компенсациями. Они тоже противоречат изъятию отношений распределения благ, потому что они суть элементы декора все тех же самых капиталистических отношений.
1.3.А.8. Глубинные свойства субсистента ничем не определяются. Я предвижу критические возражения относительно возможного солипсизма так поставленной проблемы. Такие возражения могут возникнуть лишь на фоне непонимания того, о чем идет речь. Ведь нечеловеческая вещь, будучи индивидуальной, не может быть эгоистичной. Мой домашний кот не эгоист, хотя ведет себя как настоящий эгоист. Стул и стол также не могут быть эгоистичными, что не отрицает их индивидуальности. У всех этих вещей, между прочим, есть история и судьба. Поэтому глобальные объекты типа ААО субсистируют, не окружая нас. К ним неприменима дефиниция "объекты, окружающие нас".
1.3.Б. Другие Субстанты
Во введении я использовал жильсоновское определение субстанта: это существующий в данный момент объект, о котором говорится, что он есть субстанция, поскольку несет (поддерживает) собой (sub_stat) определенное количество акциденций. Субстант поддерживает свое существование благодаря другим. Главная особенность других - это быть в доступе. Субстант подбирает их экспериментальными действиями - методом проб и ошибок.
Другие здесь имеют чисто утилитарное назначение: молоток для забивания гвоздей, слова для поименования вещей. Верстак окружает себя столярным инструментом. Он без этого окружения не опознается верстаком как таковым. Субстанциально субстант столярит, субсистентно - дает-себе-столярить. Он самостоятельно ограничен и потому свободен, поскольку замкнут столярным кругом, через посредство которого он коммуницирует с миром. Повседневное разрушение и соединение вещей - вот субстанциальное бытие верстака.
Но первична ли относительно его такая форма реальности? Ведь Другие - (1) просто должны быть; (2) должны быть в доступе, на интерьере верстака; (3) должны быть еще и под его рукою: они подручные в своей потенции быть востребованными всегда; (4) должны быть удобны в использовании; (5) должны быть долговечны. Устойчивость верстака здесь бессознательна и потенциальна.
По Хайдеггеру, в комментариях Хармана имеется различие между подручными средствами (Zuhandenheit) и наличными сущностями (Vorhandenheit), а это различие, в свою очередь, ведет к пониманию того, что ни практика, ни теория не достигают реального объекта, у которого имеются куда более глубокие уровни. Они-то и находятся по ту сторону теории и практики. Молоток подручный, будучи присутствием, не имеет наличной сущности. Молотком возможно работать целый день, не замечая его. Так продолжается до тех пор, пока молоток не сломается. Поломанный молоток самоизымает себя из отношений. "Но Хайдеггер далее заявляет, пишет Харман, что подручные средства, такие как функциональный молоток, принадлежат целостной системе отношений, а наличные сущности, такие как сломанный молоток, становятся изолированными и порывают со своим прежним реляционным бытием" [Харман 2020, 173]. Поломанный молоток у Хайдеггера становится субсистирующим [благодаря самому себе]. Это субсистенция поломанного молотка аннигилирует прежние его отношения. Здесь поломанный молоток не дает-себя-использовать по функциональному назначению, но требует к себе действий ремонта и потому обладает властностью давать-себе-себя-чинить. Починка возвращает его к прежней форме реляционного бытия, не оформляя при этом (что весьма важно) новой системы отношений, поскольку молоток есть устойчивый индивидуум. Он дает-себя-взять и потому, собственно, взят... для возвращения на верстак.
Субстант верстак в коллективных отношениях с другими не изымает себя из коммуникации с молотками, наковальнями и гвоздями. Коммуникация возможна в чем-то третьем, изделии, где сами по себе отношения обращаются в объекты и уже через посредство этого самого интермундиального объекта-изделия происходит сам факт производственной коммуникации.
К любому распределительному отношению в производстве добавляется необходимость давать-себе-отдать то, что не есть сам дающий: деньги за товар, марку за марку и т. п.
Давание поэтому - универсальный принцип производящей коммуникации, и, как следствие, он есть отношение без отношений. Свободный рынок, инфляция, мировой обмен благами, демократия вещей, деньги и кредит, отсутствие власти или ограничение власти в экономике, свободная конкуренция, свободные производственные отношения, свободный труд и прочее, в некотором смысле, поглощено самой идеей изъятия.
Само слово "обмен" в некотором смысле несуразное и корявое. Оно не может выразить двоякое (давать и брать) действие. Поэтому и говорится "дает-себе-изъять товар за деньги". Но кто тот, который даеёт себя изъять?