Если имеется какая-либо бездонная полнота бытия, то она суть бесконечная полнота вещей. Западная философия - в некотором смысле, - философия вещей; в них она находит свою собственную рациональность, а вместе с нею и рациональность сознания. Бытие вещей тождественно сознанию, не тождественно сознанию, различается с сознанием, дифференцируется на идею и материю внутри самое себя, к чему добавляется третий член - сознание тела человека, сознание вещи. Вещи, просто тела, протяженные ли они, конечные или бесконечные, временные или безвременные, полезные или бесполезные, утилитарные или нет, расхожие, красивые, белые, тошнотворные и прочие до бесконечности разные. Западный ум либо мыслит вещи в их телесности, либо работает с символами, образами вещей: даже сфера Бога неотделима от его божественного вещизма. Мыслить вещь по западному утилитарно, значит выстраивать классификации вещей, раскладывать их по полочкам; здесь каждой вещи своё время и свое место. Также раскладываются по полочкам символы и образы вещей. Мыслить, значит, классифицировать мыслимое в образах и символах, отраженных от вещей.
2.
Тезисы бытие тождественно сознанию и мир моё представление не выдержали критики. Философы не заметили того, что когда они говорят: "никому не дано увидеть мир таким, каким он есть, ибо он есть таким, каким есть ты" (Ф. И. Гиренок), тогда они же и утверждают, если мир есть такой, какой есть я, то я вполне могу и говорить о том, каков есть мир. Гуссерль, отделив бытие вещи от сознания о ней, разрешил эту проблему, но впал в другую. Сознание о вещи отлично от самой вещи, следовательно, подумал он, в белом листе, "белое" отлично от "листа". Чистая "белость" - выражение сущности. Придти к чистому сознанию, значит придти к чистой "белости", к чистой "какойтости". Но если есть "белое" в листе, то почему же нет ничего "листового" в белом? Или, вот рыжий кот. Много ли кошачьего в рыжем? Предвидя возражения знатоков, по поводу некорректного использования причинно-следственной связи, все же скажу, что иногда следует к ней прибегать: слишком подозрительны мне её определения.
3.
Феноменология Гуссерля - обширный предмет. Предмет, вместе с тем, весьма противоречивый. Что и говорит о том, что проблема вещи и её сознавания является крайне запутанной проблемой. Огромная часть вины лежит на самом создателе феноменологии. Читая его, мы не находим в них вещей. Мы читаем лишь о восприятиях, об эго, о сознательных переживаниях, о "возвращении-к" или "обращении-к", о "заднем фоне" сознания, о пустоте и о многом другом. То есть Гуссерль мыслит явления. Во всем этом нет, к примеру, ржавого велосипедного колеса, писсуара, лавочки в парке, клена, старого трамвая, чернильницы, пепельницы, солнца и т. д. Гуссерль оскопил себя естественным миром, миром, каким он есть.
4.
Понадобился Сартр. Мир в его медитациях поплыл. Сознание сделалось сознанием конкретных содержаний мира. Сартр описывает вещь как реальный феномен: чернильница из материальной вещи превращается в феномен сознания. Мир из твердой своей основы в сознании историка Рокантана превращается в плывущую мимо него вязкую жижу. Но он наполнен до краев. Наполнен газовыми фонарями, рабочими, грязными улицами, унылым парком, морем, библиотекой, кафе с его хозяином и посетителями, сексом, дурновкусием, страхом, тошнотою, смертью, иначе мир экзистенциален. В экзистенциализме мир вещей предстает перед нами как мир реальный, поэтому экзистенциализм это - реализм.
5.
Нужно отдать должное Гуссерлю в том, что он указывает на чистую эссенциальность его учения: феноменология - наука о сущностях, без их существования: так он говорит. Экзистенциализм же доказывает, что не бывает никаких сущностей, раньше которых не было бы существования. Выбор остается за человеком. Либо он существует в сущностях, но все же существует, либо он существует среди вещей, какими бы они ни были. Маленький пример. Представьте себе, что вы вышли в канун 8 марта прогуляться по парку. Вы идете по нему и размышляете о том, чем бы одарить своих знакомых женщин. Вы вспоминаете о цветах, которые желательно бы приобрести на сенном рынке, может быть, вы думаете о золотых украшениях, новинки которых вы заметил в ювелирном магазине в центре, вы также вспоминаете, что вам подарили на 23 февраля и прочее. Найдя, какое-либо приемлемое для вас решение, вы покидаете парк и направляетесь реализовывать его. До сих пор, нет никаких проблем, потому что вы находитесь в сущностном воображении. Но, допустим, пройдя сотню метров по парку, вам вдруг приходит в голову мысль остановиться и посмотреть назад. Здесь, вы сталкиваетесь с проблемой, с проблемой из "Детства" Толстого: куда девалось эта самая сотня метров, которую вы только что прошли. Однозначно, вы видели деревья, лавочки, вы обязательно замечали ту мамашу с ребенком, потому что, если бы не замечали, то вполне могли столкнуться с нею, вы также видели урны, стоящие возле лавочек и вон ту молодую пару влюбленных. Сто метров, которые вы прошли, вы видели, смотрели, но не сознавали. Не сознавая эти самые сто метров своего существования, вы собственно существовали, но существовали, мысля совершенно о другом. Вы занимались, то есть, ни чем иным, как конституированием прошлого, которое желали поместить в будущее (археоавангард). Пока вы этим занимались, реальное ваше существование, существование настоящее здесь и сейчас, осыпалось в осадок, и нет никаких шансов возродить его вновь целиком. В будущем, может быть, вам вспомниться какой-нибудь эпизод этой сотни метров, но как целое, его уже не будет никогда.
6.
Не мыслю, следовательно, существую, а мыслю, следовательно, уже существовал и не существую вовсе. Мыслимый акт эссенциального сознания это - всегда реконструкция прошлого существования, существования своего собственного, это - воспроизведение прошлых квантов существования и в конечном итоге оно - мыслимый акт смертного апокалипсиса, конечный акт, точка в конце длинного предложения. Репродукция времени - по Гуссерлю. Мы в нем замечаем лишь точку, на которой акцентируем свое внимание, к которой возвращаемся и обращаемся, теряя содержание предложения целиком. Как говорит Чоран: "человек живет лишь помимо того, что делает, за пределами своих поступков". Это означает - он живет в мыслях о прошлом. Еще не время возражать Чорану.
7.
Но вот мы решаемся все-таки осмыслить настоящее свое существование. Здесь, мы желаем поставить напротив себя вещь и помыслить о ней. Мы просто желаем сделать из прошлого сознавания, сознавание настоящее, мы желаем посмотреть, что такое сознание о чем-то. Мы садимся на лавочку в парке и направляем свое внимание на другую лавочку, стоящую напротив нас. Что мы мыслим о ней, как мы её опишем? Четыре желтые доски составляют её седалище, по бокам две кованые спинки. На ближней к нам доске с правого края трещина, с левого заметен черный сучок. В принципе все, что можно о ней сказать. Дальше происходит обращение к нашим собственным психическим явлениям. Мы сетуем на то, что этой одинокой лавочке здесь скучно. Она выглядит унылой. Никто к ней не относится должным образом. Также мы можем размыслить утилитарно. Почему бы, не поставить такую же у себя на даче. На ней можно было бы иногда посидеть...перекурить...почитать книжку...поговорить с соседом. Она бы по-другому смотрелась под той яблоней, растущей в дальнем углу сада, или может быть в беседке или возле калитки. Всё, мы убежали от лавочки, мы унеслись в наш собственный мир, в наши собственные мечты, которые в данный момент выражают некую для нас ценность, ценность ограниченного созерцания. Мы снова упустили из поля нашего зрения лавочку, она, находящаяся перед нашими глазами, она, на которую мы смотрим, абсолютно не видна. Зрячая вещь, вещь совершенно нам посторонняя, которую мы видим и созерцаем, превратилась в наш любимый палисадник. И этот палисадник не есть нечто прошлое или будущее, а есть истинное настоящее. Настоящее, обладающее длительностью, которое продолжает свое существование, неявленное нашему созерцанию существование. Гусерль говорит, что передний план - ничто без заднего плана, а являющаяся сторона - ничто без не являющейся. Оказывается, нет никаких не являющихся сторон, все явлено вполне реально. Даже талантливое и бесконечное наше словоблудие по поводу нюансов лавочки, по существу своему, лишь определение самих себя, своеобразное признание в любви к самим себе.
8.
Когда мы говорим, что глаз видит одно, а сознание сознает совершенно другое, тогда мы, ни много, ни мало, утверждаем, что все физические и непосредственные восприятия мира, мы воспринимаем суггестивно, как внушение извне. Мир априори проникает в нас и мы, в фазисе осознания, становимся как бы перед лицом уже свершившегося факта, думая об обратном. Мы думаем, что, существуя в мире, рассматривая его, пробегая по его вещам, мы его же и сознаем. Оказывается, нет. В активности существования, мы теряем реальный мир, убегаем от него в свои фантазии и бредим. То, что экзистенциализм называет лживым сознанием. Однако бытие, в смысле полнота вещей нас окружающих, нисколько от этого не формирует наше сознание. Если бы формировало, мы бы реально воспринимали все, что видим и все, что видим, становилось бы предметом рассмотрения сознания. Как было видно раньше, этого не происходит. Сознанию безразлично, что видят глаза, оно где-то в другой стороне, оно само в себе, само для себя. Ему не безразлично лишь то, что глаза уже видели, на что они смотрели когда-то давно. Давность формирует отчетливость воспоминания, далекое отстояние от события делает его для сознания более ясным и понятным, всегда присутственное прошлое (одна из категорий настоящего) раз за разом конституирует себя, конституирует лживо и нам не остается ничего другого как определять эту лживость по существу тем, чем она никогда не являлась. Здесь, мы находимся от реализма на расстоянии пушечного выстрела. А сознательный акт как акт сознания о сознании невозможен. Следовательно, говорить о сознательном формировании бытием сознания, нелепо, если не понимать под понятием "бытие" некую метафизическую реальность. Она, вполне может формировать наше сознание, потому что реально сознавать её, в принципе, невозможно, ею можно лишь существовать.
9.
Гуссерль еще эту лживость возводит в ранг необходимой неопределенности сознания. Его двоякое "обращение-к" толкует само по себе обращение таким образом. Вещь постигается нами односторонне. С другой стороны, к ней примысливаются содержания нашего сознания, психические содержания, и это, хотя и имеет отношение к вещи, к самой по себе вещи не имеет никакого отношения, потому что содержания сознания это - и воспоминания, и фантазии, и переживания, и чувства и прочее. Все эти психические переживания существуют на "заднем фоне" нашего сознания и они дают определения вещи. То есть, таким образом, мы одухотворяем вещь, одушевляем её. Этот же самый "задний фон" есть, в некотором смысле, до определенного времени нечто бессознательное, которое посредствам обращения к нему или возвращения в него, становится сознательным и до известной степени феноменальным. Феноменологическая редукция это - обращение к этому "заднему фону", к чистому сознанию, к сущности его эйдетики, что в результате должно привести сознание к понятию её трансцендентальности. Эйдетика у Гуссерля трансцендентальна, следовательно, и вся сознательная психика человека тоже. Иными словами, феноменологическое сознание это - трансцендентальное эго, где находятся все определения психического аппарата. Без этой самой трансцендентальности психического эго философ бы впал в субъективистский абсурд, потому что вся его феноменология приводила бы к пониманию того, что он говорит о своей собственной субъективности. Иными словами, если психическое эго имманентно, то все выводы Гуссерля суть нарциссизм. Разве мог он допустить такого святотатства. Дабы избежать всех обвинений в свой адрес, он назвал свою психологию, психологией, утверждающей объективное бытие объекта. Гуссерль против всякой субъективности, оставаясь в её ограниченной плоскости. А если же есть что-то субъективное и имманентно присущее вещи как таковой, то это бессознательный задний фон сознания.
10.
Однако, вряд ли корректно говорить о существовании вообще какой бы то ни было бессознательности. Не попавшее в поле внимания нечто, не есть нечто бессознательное. Поэтому-то "задний фон" сознания никогда не бывает таковым, и никогда сознание не может быть абсолютно "чистым". Даже, если представить себе монаха, который удалился от мира в глухую тайгу, то и тогда мы откажем ему в чистоте сознания: вокруг него существует тайга, а вокруг йога в пещере, горы. А плюс к этому и их собственное прошлое существование. Даже у Маугли не может быть "чистого" сознания. Tabula rasa это - утверждение сумасшедшего, который решил, что он Адам. С другой стороны, что такое рациональный метод Декарта? Его нужно мыслить не как просто истолкование картезианского cogito, а как целиком существование Декарта, который сначала существовал, странствовал по миру и он же удалился в деревню и стал медитировать над своим прошлым существованием. То есть, cogito это - мыслимое конституирование прошлого существования, своеобразная сознательная индульгенция, это - жизнь в прошлом, мощение дороги почестей своего настоящего существования историческими булыжниками. Никакого чистого листа, никакой абсолютной прозрачности и стерильности, никакой святости, а лишь медитации над своими впечатлениями, воспринятыми в прошлом. Здесь должен быть страх совершеннейшей утери прошлого, а вместе с ним и настоящего, где насквозь видна пустотность будущего.
11.
В самом деле, что накладывает на белый холст художник? Вот он рисует с натуры велосипедное колесо. Разве он сознает это самое колесо? Во-первых, он заново воспроизводит то, что видит, то есть, как бы обновляет старую вещь. Во-вторых, в момент письма он обязательно мыслями оказывается совсем в другом месте от реального колеса. Он, может быть, бродит где-нибудь в первом веке до нашей эры или пьёт чай в соседней комнате. Поэтому само воспроизведение картины уже есть феномен впечатления. Также и зрители на художественной выставке. Никто из них своим сознанием не разделяет нарисованное изображение на цвета. Зритель стоит напротив картины, созерцает её, и наслаждается...приятно провиденным в компании с любимой женщиной субботним вечером или переваривает наслаждения от изменений в лучшую сторону состояний его банковского счета. Но все это не чистые феноменальные содержания психики, а фантомы реального существования, реальных впечатлений, которые уже случились. Мы, живя в настоящем, по самые глубокие основания погружены в прошлое. Поэтому-то Мамардишвили и говорит, что феноменологическим феноменом может быть - по отношению к тебе - только что-то, где в этом отношении с тобой что-то случилось. Таким образом, Гуссерлианский задний фон сознания это - целиком и полностью прошлый мир, и, как ограниченный самим собою, только он один.
12.
Экзистенциализм же, противореча сущностной философии, включил в себя феноменологию, развернув её на всю жизнь целиком. Оказалось, что трансцендентальными являются не переживания психики, а само экзистенциальное наполнение бытия, природные явления бытия. Это суть экзистенциалии самой природы: тоска, печаль, смерть, страх, борьба с существованием, депрессия, трагедия, драма, секс. Они есть общезначимые явления жизни. Потому что из них, происходят все психические и сознательные переживания. Порезать палец и страдать, значит лгать самому себе. Никакой трагедии нет в порезанном пальце, следовательно, никакой печали, никакой пользы. Другое дело - попасть за решетку и потерять все, что ты имел до этого. Здесь натуральная трагедия, здесь пограничная ситуация, которая возбудит феноменальное впечатление. Нет ничего полезного в том, что человек каждый выходной будет посещать художественные выставки и музеи. Здесь он лишь будет тешить свое тщеславие, и ублажать свое ничтожество. Единственного, чего он достигнет, таким образом, это лишь фантазирование того, что с ним никогда не случалось. То же самое просмотры в кинотеатрах блокбастеров и прочее. Другой дело, если он попадет на войну, и будет созерцать не нарисованную картину баталии, а будет видеть её воочию. Нет ничего полезного в буржуазном существовании, наполненном деньгами, потому что сознание вовсе исчезает из буржуа. Оно впечатляется аморфными ценностями и не существует как таковое. В нем даже нет места скуки, которая замещается наслаждениями порнографией, игрой в карты и лизоблюдством. Другое дело, существование, лишенное и собственности и денег, здесь в полной мере раскрывается реализм природы, реализм борьбы за существование. Нет ничего путного, сидеть как выхухоль взаперти, потому что все впечатления мы получаем от других. Поэтому нужно существовать с другими, с которыми существовать можно лишь как каждодневный ад. Существование других делает из мира ад, но из-за этого нет смысла убегать от них, а напротив, нужно сжиться с ними, реально представляя их себе и не идеализируя их вообще.
13.
Иными словами, здесь имеется градация впечатлений, получаемых от жизни и от вещей. Экзистенциализм это - философия, которая взвешивает на весах, что полезнее для человека, а что нет. И приходит он, таким образом, к замечательным открытиям. Во-первых, экзистенциальный человек существует среди людей и среди вещей. Во-вторых, пограничные ситуации также социабельны, они показывают истинность отношений между людьми. Ведь, пока два друга не окажутся в таковой ситуации, они никогда не ощутят ценность их дружбы. Они могут заниматься совместными делами, могут дружить семьями, могут даже любить друг друга. Но вот возникла пограничная ситуация, которую они должны вместе преодолеть. И оказывается, что они друг другу становятся врагами. Предают, закладывают, стремятся лишь к тому, чтоб за счет своего друга выкарабкаться из неё и т. д. Всё, что было совсем недавно таким милым и приятным, оказывается, с одной стороны, рафинированным и эфемерным и показывает, с другой стороны, что было латентным в их хороших отношениях. Если в сущностях "обращение-к" это не так уж и заметно, то в экзистенциалиях жизни это - трагические повороты в абсолютно неопределяемые априори стороны. В-третьих, экзистенциальный человек, в отличие от эссенциального, прозревает свое собственное одиночество в кругу людей. Он одинок вместе со всеми и только с ними он может быть одиноким. Что же касается вещей, то, в-четвертых, экзистенциализм обосновал, что, к примеру, любовь это - любовь к тем вещам, которые нам совершенно не нужны, которые нам бесполезны. Вот этот человек, которого я люблю. Но, кто он? Мерзавец, негодяй, его манеры бесят, от него никакого толку вообще, он неудачник и слабак, эгоист и прочий. Рационально - выбросить его к черту, но невозможно, потому что какая-то дурственная, сумасшедшая, не поддающаяся никакому обоснованию, любовь. Все в ней: и измены, и предательства, и горе, и разбитые сердца, и боль, и страдание, но именно это-то и выражает её саму.
14.
Любовь к бесполезным, лишним вещам, весьма значительный социальный феномен. Какой, спрашивается, смысл имеется в том, чтоб любить вещи полезные в употреблении? Вот, эта вещь очевидно полезна. Она и деньги зарабатывает, и цели имеет, и планировать любит. Вот поездка в Сочи, вот цветочек, вот косметика, вот машинка, вот добропорядочные манеры...и всё...мы описали причину распада всякой любви и всех вообще семьей. Розанов, самый глубокий исследователь семейственности, обронил: "жена-кухарка - вот родник распада тысячи семей". Жена-кухарка это - утилитарная вещь, вещь весьма полезная в домашнем хозяйстве и в домашнем быте. В ней нет ничего бесполезного, потому и нет любви, потому и распад.
15.
В самом деле, вещам нужно придать дуальность. Вещам, но не определенной вещи. Вещь на компоненты неделима. Зато вещи делимы на вещи обратимые и необратимые. Необратимые вещи это - такие вещи, которые не воспроизводят самих себя в процессе существования. Это камни, вода, планеты, всякие поделки, творимые человеческими руками и прочее, того же рода. Чистой обратимостью обладают лишь вещи обратимые, органические, обладающие живучестью, витальностью, которая характеризуется тем, что обратимые вещи воспроизводят себе подобных. Зевс символически - обратимая вещь. По мысли Розанова, он есть символ вечного и постоянного рождения. Из таковых вещей состоит все многообразие животного и растительного миров. Здесь все обращается вокруг своих осей, все возвращается в само себя, посредствам воспроизведения себе подобного. Обратимая акация воспроизводит, только саму себя и ничего другого, кроме этого. Обратимый человек воспроизводит себе подобного, как в деторождении (женщина), так и в сотворении необратимых вещей (мужчина). В художнике много женского; он не пишет картину, а рожает себе подобного, поэтому художественный акт это - акт мужского разрешения беременности. Человек любит те явления, которые ему несвойственны, которых нет в его способностях, чего он не в состоянии осуществить. Греки не были в Сибири, не знали, что это такое, поэтому для них край, где живет Северное сияние казался раем. Дарвин был сильно привязан к обезьянам, вывел из них человека, потому что в Англии обезьян нет. Японцы мечтают избавиться от своих узких глаз, очень желая иметь широкий славянский разрез. Европейцы сильнее любят буддизм, чем индусы.
16.
Посередине необратимых и обратимых вещей существуют природные явления: ветер, огонь, мороз, тепло, солнечный свет и прочее. Их я называю диверсусными явлениями. В этом смысле они потому называются диверсусными, что они, во-первых, никогда не повторяются, то есть, они во времени никогда не повторяют самих себя: в одну и ту же воду невозможно войти дважды; во-вторых, они более обладают разрушительными свойствами: огонь пожирает деревья, вода затопляет землю, ветра разносят пожарища, дождь тушит пожар, солнечный жар испаряет воду с поверхности земли и т. п. Но все вместе эти явления образуют длинную вечную последовательность обратимостей, круговорот. Поэтому их взаимосвязи друг с другом лучше называть спонтанными природными диверсусами. Они возникают и исчезают. Человек науки старается их объяснить, но до сих пор пользы ему от этого никакой. Интересное явление можно заметить в астрономии. Испокон веков планета Венера казалась людям теплой планетой, её поверхность, якобы, покрывают теплые моря, вся она в цветах, и по ней летают большие стрекозы, поэтому на ней жила богиня любви. Когда же получили снимки с неё, то вмиг опечалились. "Фактически, - говорит Патрик Мур, - чем больше мы узнаем о Венере, тем менее привлекательной она выглядит". Эти, по определению трансцендентные, природные явления именно создали нашу обратимую метапсихологию. По семи континентам моей органики гуляет семь духов ветров, горит семь либидоносных огней, течет семь душевных рек; по ним бродят всевозможные звери, летают разные птицы, там есть и пустыни и джунгли и тайга, тундра, поля, да бескрайние степи. Все это суть целое как планета земля. Естественно, что в вещах имеется то же самое, что и во мне, только оно запросто может быть другой консистенции, замес у нас будет у каждого свой собственный.
17.
С другой стороны, стоит заметить, что когда выше были изложены диверсусные принципы, скажем, природного сознания, тогда стало возможным, из чисто утилитарных интересов, подвести под одну гребенку практически все вещи. К примеру, диверсус обнаруживается и в созерцании банальной лавочки и в созерцании шедевра, который висит в Третьяковской галерее. Я видел станичника, у которого слезы наворачивались на глаза, когда он заметил, как на помидорном кусте в его огороде распустился цветок. И также видел многих зрителей в Третьяковской галереи, которые как безжизненные изваяния стояли возле картин великих художников. Ни один мускул не тревожил их лиц. С серьезным видом они буравили своим взглядом холсты, не иначе, желаю пробить в них дыру. И получается, что для того, чтоб реконструировать или репродуцировать свое прошлое небытие, нам нужны вещи...поэтому мы и занимаемся апроприацией всевозможных вещей, коллекционированием их...мы как насекомые копаемся средь вещей. И не отдаем им должного.
18.
Проблема рациональной западной мысли четко очертилась тогда, когда экзистенциализм стал сдавать под напором постмодернизма, иначе, абстрактного психологизма, философской филологии, своеобразной логопедии. Проблема эта состоит в том, что весь рационализм и структурализм своим классифицированием ограничил сознание вещами. Сознание о чем-то это - ограниченное этим "чем-то" сознание. То, что Гуссерль называет "регионом" или интенцией окружности. Иными словами, сознание сознает то, в каком "регионе" оно обращается и согласно которому оно и согласует все сущностные явления. Ограниченность институций в своем собственном ареале (здесь применить лучше это понятие) безусловно, вытекает из их смысла вообще. Двуликость отношений здесь не в пользу вещей. Получается следующее. Милиционер во всех вещах видит преступников; врач - больных; учитель - глупых; чиновник - просителей; судья - подсудимых; охранник в тюрьме - арестантов; деятель культуры - бездарей; вор - жертв и т. п. Всякий из определенного ареала несет ответственность за свое рабочее место и не несет ответственность за место чужое. Поэтому один гадит на территории ему не подконтрольной, другой делает то же самое на другой территории. Так и получается обращение мусора из одного места в другое. То, что постмодернизм назвал абсурдом, из которого рождается смысл. Абсурд видно, смысла нет...
19.
Итак, Гуссерль, растолковывая сущности, занимался определениями вещей по существу. То есть, он говорит об "о-пределении" (С. В. Роганов). "О-пределение" это - сущностное ограничение (о-граничение) вещи как таковой, полагание пределов и границ вещи, её существования. Вещь это - всегда "что", имя существительное. С точки зрения формальной логики и название этого "что" суть определение. Но, таким образом, мы лишь можем придти к абсолютному молчаливому невыразимому, к бессловесной эмоциональности. Да, "что" как дерево, в котором "дерево" определение этого самого "что" может быть помысленно. Однако, дерево как нечто не определение, а название. Имя, данное чему-то, не есть определение. Определение это - наделение имени некими качествами, определениями. Зеленое дерево, красивая вещь, голубая машина, добрый или плохой человек. Определения сыграли злую шутку с человечеством. Меж ними возникает борьба и раздор. Всякие определения потому враждуют друг с другом, что они определенно детерминированы, детерминированы негативно и отрицательно. Плохое противолежит хорошему, но из хорошего получается плохое или из плохого хорошее (дурная детерминация). Человек исторически, только и занимается тем, что определяет, ограничивает, налагает пределы вещам. Чтотостная сущность вещи, уже не берется к рассмотрению вообще.
20.
Но определенные сущности не приводят человека к реальному существованию, к существованию среди реальных вещей. Даже сегодняшний и модный нон-фикшн выражает реализм как некое "что", без будущего, как настоящее. В связи с чем происходит путаница. Настоящее также насквозь проникается определениями. Реальность определений не есть реальность существующих вещей. Мы мечтаем определениями, мыслим ими, бредим и наконец ограничиваем себя ими, полагая, что бесконечным множеством определительных сущностей ограничиться невозможно. Увы, только ими и ограничиваются. Один менеджер по продаже автомобилей, поведал мне интересную историю. Они цвета машин - оранжевый и голубой, - называют другими именами - апельсиновый, терракотовый и фиалковый, - потому что люди плохо покупают оранжевые и голубые машины, зато просто расхватывают терракотовые и фиалковые. А цвет, который пользуются всеобщим уважением это - цвет белый. Он и дешевле и выбора делать ненужно: белый цвет включает в себя все цвета. Вкратце; был человек - что; другой назвал его - каким, - добрым, а другого назвал злым, потому что первый дал ему кусок мяса, второй не дал. Определениям "добрый" и "злой" придали сущностный вид и вывели - что, - добро и зло. Борьба меж ними - исторический бред, а разделенность и бесконечность познания их, непреодолимы как и отрицание и вражда и конфликты тоже.
21.
Экзистенциализм как реализм выступил с тем, что попытался упростить все определения. Поэтому собственно он и стал экзистенциализмом. Дерево в парке предстало перед читателем в реальном своем виде - мрачное, уродливое растение, торчащее из земли вверх корнями, безо всякой прелестной зеленой кроны и без беззаботных птах, чирикающих в ней. Идиллия вишневого сада исчезла. Видение и созерцание реальной сущности бытия погрузило европейский рационализм в хаос. Для него всякое упрощение - символ сумасшествия, необразованности и бескультурья. Интеллигентам разума - экзистенциалистам - на это было наплевать. Сартр едет в Германию штудировать Гуссерля. Заводит любовницу. Наедается мескалина и планирует сюжет своей "Тошноты". Ревнивая Симона застает его в этой недвусмысленной для неё ситуации, пытается добиться от Сартра объяснений и отец экзистенциализма объясняет ей, что любовница это - его муза, а реальный мир - вообще тошнотворен, посему, такова жизнь и так должно быть и да будет так, как этого требует реальное существование вещей. Великий человек! Потому что неимоверно возжелал реализма существования, существования такого, какое оно есть на самом деле. Если Гуссерль феноменологически описывает чернильницу, то Сартр её же пытается описать реально - как то, что она есть. Вся проза его - уничижение определенностей, где бы он их ни находил. Купирование и обрезание их и приводило его каждый раз к парадоксам самого по себе существования. Как люди могут существовать друг с другом? Доселе они существуют так, потому что им наплевать на тех, с кем они сожительствуют. Но вот их заперли в комнату, которая находится в загробном мире или которая есть тюремная камера, определили, то есть в них на неопределенное время. Им ничего другого не остается, как обратить внимание друг на друга. Это обращение приводит их к пониманию, что существовать с другими, значит уже существовать в аду себе подобных. Хотя, по существу, ничего не изменилось. Обыватели существуют друг с другом вполне, можно сказать, счастливо, хотя живут в аду. Ад - тот же самый рай. Разве, не парадокс?
22.
Постмодернизм не пожелал существовать в парадоксах самого по себе существования. Он их перенес в сферу определений, вернулся к рассуждению об апориях Зенона. Постмодернисту противны примеры из жизни, он слишком интеллектуален для этого. Парадоксы определений и примеры, взятые из книжек, из исторических трактатов - достаточное основание быть мудрым, начитанным и грамотным. Впечатления от жизни - ничто, что-то, только дефиниции. Дефинитарность вновь попыталась занять соответствующее ей место, место, в котором множатся определенности. Безумное их размножение похоронило под собою само существование. Постмодернист водрузил себе на горб тонны определений и запутался в них окончательно и бесповоротно. Потому что оказалось, что в определениях нет никакого смысла вообще: словами объяснять человеку, испытавшему оргазм, определять его как таковой, в самом деле, кому-то кажется деятельностью смысловой. И кажется лишь потому, что он не умеет различить то, что тому человеку, для которого он определил то, что он и так уже пережил, все равно, о чем ему толкуют. Ибо ни единое слово не сделается более весомым, чем реально прожитое, лишь потому, что это две совершенно разные вещи. Слово всегда собственность другого. Другой занимается апроприацией звуков, из которых сознанием воспроизводится некое слово, предложение, мысль, смысл. Собственность структуры "меня", лишь прожитое мной и издание звуков, то ли членораздельных, то ли нечленораздельных. Человек только, разговаривая с самим собою, различает слова; в диалоге же, он различает лишь слова другого. Мы думаем наоборот. Постмодернизм научил нас думать шиворот-навыворот. Он показал мнимую актуальность наших собственных слов, пытаясь изваять из них, аристократию слова, политическое орудие.
23.
Иными словами, не имея такого уровня осознания вещей в их реальной чтотости, мы занимаемся бескультурной апроприацией их, не желая заниматься апроприацией самих себя. Тем самым и обосновываем себе правильность нашего уничижительного отношения к вещам вообще. Все их многообразие должно быть уничтожено, по определению. Однако, то, что нынче напитались определениями вполне понятно. Апроприация достигла таких беспредельных объемов, что замечать её уже невозможно. Природа России скудеет и вымирает. Пространства её становятся пустынными и лишенными жизни. Вишневые сады в наследство - глупые мечты. Русские вещи покидают Русь. Мы их убиваем и тут же хороним, чтоб осуществить самый любимый наш принцип: с глаз долой, из сердца вон. Вандализм - сегодня социально-психологический феномен, вернее, медицинский факт. Что же реализм? Если мы опишем реально то, что происходит в нашем мире и сам мир, мы сойдем с ума. К примеру: если представить себе черного дровосека. Представим себе его безо всяких определений: какой он, совершенно, не важно; не важно, богатый он или бедный, хороший или плохой, святой или грешник, а важен он лишь как то, что он есть реально. А именно; телогрейка, нечесаные волосы, сапоги, бензопила. Он идет в лес и спиливает вековые сосны и ели. Приезжает другой, платит ему копейки и увозит кругляк в Китай. В Китае из него делают бумагу. Первоклассница пишет иероглифами на листе "Да здравствует председатель Мао!", а черный дровосек пропивает деньги. Постмодернизм отказывается рассуждать об этом: все парадоксы существования, говорит он, в топку.
24.
Реализм мощно связан со временем. Реальная вещь потому желательна нам как вещь реальная, что она связана с реальным временем. Причем, не важно, какое это время - прошлое, настоящее, будущее или, как у Гусерля, прежде, теперь и после. Наука ищет реальное время, поэтому она как никто другая особенно связана с вещами и явлениями. Ученый хочет постигнуть время, он желает видеть его проявленным себя как некая реальная физическая величина. Экспонат в музее тем ценен, что обозначает реальное историческое время; раритетная вещь это - вещь, обладающая длительностью существования; космическая реконструкция вещи - возбуждает мечтания о будущем; Гиберти придает восточным вратам флорентийского баптистерия реальное время. Его не волнуют, пишет Ортега-и-Гассет, изображающие им предметы, им движет одна безумная страсть - запечатлевать, превращать в бронзу фигуры людей, животных, деревья, скалы, плоды. Запечатлеть вещь, значит остановить время, значит сделать время воспринимаемым реально феноменом, значит находить наслаждение, испытывать страсть от обмана своих чувств, значит все ближе и ближе подходить к реализму - спаренному со временем вещью, - никогда не достигая его в абсолютном значении. Остановленное, время не возникнет вновь, потому что оно неостановимо. Ученый, всматриваясь в вещь, рассуждая о ней, конституирует субъективный феномен своего сознания времени, в том виде, в котором его излагает Гуссерль в "Феноменологии внутреннего сознания времени". А так как природа его сознания привыкла к отрицанию, он отрицает существование времени, даже не замечая подводных камней в самих своих мыслях, указывающих на существование времени.
25.
Гуссерль ставит перед своим созерцанием одну вещь и соотносит к ней все переживания своего сознания. Здесь выражается поток переживаний сознания, поток восприятий. Сартр идет обратной дорогой. Как уже говорилось, вещи мира потекли пред его глазами. Рокантан пассивный наблюдатель, безвольный созерцатель всего многообразия мира, отражение квиетива. Экзистенциальная пассивность перед лицом активного мира это - иное измерение впечатлений, это иной взгляд на латентное, которое только так и может быть открыто. Сознание, пытающееся остановить самое себя, пытающееся схватить мысль и развернуть её в вещах. Реализм это - медицинский факт осмысления реального бытия. Кто бы сказал историку Рокантану, что дерево в парке уныло опустило свою прелестную головку! В том-то и дело, что определить так, никому и в голову не могло придти.
26.
На самом деле, сделать из реальности фантазию весьма и весьма сложно. Как бы мы и не пытались это осуществить, у нас не хватит какой-то особенной способности (в нас, увы, не врожденной, но которую можно приобрести, взрастить в себе), не позволяющей нам увидеть одно маленькое несоответствие: сознательный акт, акт мысли сам по себе уже и есть фантазия и воображение. Чистой реальностью обладает не сознание, не мысль, а только лишь головной мозг: реальны его рефлексы, все остальное - от лукавого. Цель экзистенциального анализа мира, мира, то есть, такого, какой он есть заключается в наделении рефлекса сознательными атрибутами. Потому что экзистенциализм мыслит человека, человеком рефлексирующим: человек не поступает в согласии со своими мыслями, со своим сознанием, а поступает в соответствии с рефлексами. Рефлексирующий поступок это - инстинктивное действие, реактивная реакция на внешний раздражитель, чаще таковая реакция всегда реакция убегания. Скажем, "не герой", убегая от внешнего раздражителя, убегает от самого себя; "герой" стремится в обратную сторону, к раздражителю; среднее меж ними входит в ступор, замерзает на месте. Если раздражитель страх, смерть, боль, то по реакции человека понятно и без слов, что он собою представляет. Определения здесь лишние.
27.
Следует сказать, что реализм - явление лишнее для жизни, потому что в него, безусловно, входит пессимизм; поэтому экзистенциализм и обвиняли в пессимизме. Странное, на самом деле, явление. Реальная жизнь, которую мечтает воспринимать всякое живое существо, вдруг есть явление лишнее. Ничего не поделаешь, так устроена человеческая организация. В ней должны быть определения не только вещей, но и определения путей существования, полагание в них целей и смыслов, находящихся где-то впереди. Иными словами, против реализма выступает оптимизм - философия шарлатанов и неудачников. Только им может придти в голову утверждение, что человеческий разум предписывает природе пути, по которым ей следует идти. Ничего дурнее и вообразить себе нельзя. С другой стороны, реализм на корню подрубил Просвещение. Да и вообще напротив реализма не устоит ни одна философия. К примеру, философия совершенствования. Опустим каббалистическое истолкование гносеологии, а обратимся к конечным целям. Говорят, что человек должен развиваться, переходить из прежних своих - дурных, - состояний, в состояния мудрые, знающие истину, бога и прочие. Утверждают, что якобы, если человек будет созерцать творения искусства, то он исправится, начнет думать по-другому; или если он будет посещать церковь и прочее, того же рода. Реализм же отвечает. Ерунда, все это. Потому что человек никогда не мыслит о сути того, что он созерцает. Духовность картины для него - ничто; игра красок, возбудившая апогей его собственного сознания - всё. Апогей этот и без всякого созерцания и без всякого совершенствования является высоко духовным. Целесообразность искусства и культуры здесь просто рушится. Художники творят и видят социальную пользу в своей деятельности, в деятельности, оказывающей влияние на поколения, эпохи и прочее, но в реальности никакого влияния незаметно, никогда не заметно. И это - пессимизм. К чему, тогда, все дела? Экзистенциализм отвечает - ни к чему, они бессмысленны. Идеальный образ человека для Камю - Сизиф.
28.
Вещи обладают реальностью, они реально существуют - это медицинский факт. Факт, в котором полнота бытия, собственно, является мыслимой как иная полнота, иного бытия. Но это иное бытие вещей, только в сознании приобретает иной вид, тогда как в реальности нет никакой инакости, следовательно, нет никакой ирреальности, которая была бы то ли выше, то ли ниже того, что реально. На столе лежит книга. Мы читаем её "сверху вниз". Для сознания и горизонтальность обладает и верхом и низом. Оно и верно, не скажем же мы, что читаем книгу "спереди назад", зато можем сказать, что читаем "сзади наперед", то есть "справа налево" и т. п. Зато, пишем мы всегда "слева направо". А если переписываем книгу или выписываем цитаты в тетрадку, конспектируем, то употребляем сразу же две совершенно разные свои сознательные способности, поэтому конспектирование весьма полезно для обучения. То же самое, что рисование с натуры.
29.
Обыкновенно, мы относимся к вещам утилитарно как потребители. Кант говорил, что вещи существуют, только для этого и не для чего другого. Хотя Кант был немцем, по самим немцам этого не скажешь. По отношению к вещам, к тем вещам, которые их окружают, они те же самые англичане; с той лишь разницей, что последние таким же образом относятся к вещам своего прошлого. Ощущать реальность вещи утилитарно, значит быть вообще безразличным к ним. Но вещь приобретает свою реальность только в интимных действиях человека, направленных на неё. Наш мир сузил форматы общения с вещами. Мы оградились частной собственностью от мира. То, что внутри наших клеток, мы холим и лелеем; то же, что вне их, без зазрения совести уничтожаем. Где-то мы растеряли языческой эстетики, свойственной нашим предкам. Поэтому разучились одухотворять и одушевлять вещи нашего собственного мира. Определительное потребительство научило нас различать вещи, по определениям. Яблоня, однозначно, хорошо, потому что плодоносит яблоки. Дуб, чуть хуже, но тоже пойдет, потому что его желудями кормится наша бурая хавронья. Полынь и сорняк - должны быть уничтожены, от них никакой пользы. Или овцы - хорошо, волки - плохо. Также и другие вещи. Такое отношение к природе вещей язычникам было чуждо. Невозможно себе представить друида, для которого что-то в природе было плохим, а что-то хорошим. На разделение язычник шел только лишь в знаках и символах. В определенной ситуации, эта вещь подает хорошие знаки, в другой же ситуации эта же самая вещь сигнализирует о плохом. Сама же она никогда не определялась плохою или хорошею. Понимание этого вело к сохранению практически всех вещей, потому что среди них человек и существовал. Ушла языческая эстетика, вместе с нею мы разучились видеть реальное существование вещей. Но не совсем; мы не можем вовсе избавиться от интимности. Это свежий воздух нашей органики, воздух, который не напитался углекислым газом, выдыхающим толпою.
30.
Вообще-то, существо язычника, если можно так выразиться, геометрично. Его привлекают формы тел. Он желает придавать им ровность, но восхищается природными абстракциями. У него и этика геометрическая и вера тоже. Я говорю о Платоне - единственном и самом великом античном язычнике в своем роде. Вот он рисует на песке кривой круг и говорит: Ведь, можно же помыслить его ровным. Если можно, то почему же из кривого человека, нельзя сделать ровного? Очень даже можно. Платону, хоть кол на голове теши, но он будет верить в свою геометрию и создает из этой свое веры великую и самую продвинутую философию, которая никогда не бывает старой, древней или бесполезной. А сколько в его философии горшков, планет, рынков, статуй, портиков, плинтов, хламид, больных, врачей, гимнастов, тиранов, философов, женщин, красоты, добродетели, диалогов и прочего. Вот, где языческий реализм вещей нашел свое собственное место. Чтоб понимать его, нам нужно деградировать к нему. Слишком много фантазий и воображений нам поставляет не наш собственный исторический опыт. Мы живем во времена, когда нет ничего впереди, все осталось позади. Собственно, всякие настоящие времена такие и есть. Потому как еще Платон говорил о необходимости деградации к идеям вещей.