Сартинов Евгений Петрович
Надоело все прощать

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 22/02/2011.
  • © Copyright Сартинов Евгений Петрович (esartinov60@mail.ru)
  • Размещен: 10/11/2008, изменен: 10/11/2008. 93k. Статистика.
  • Повесть: Детектив
  • Оценка: 6.42*17  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мэр небольшого города оскорбляет свою подчиненную. Проходит некотрое время, и в областной печати появляются пикантные фотографии мэра с любовницей. Сделать их мог только фотограф высшей квалификации. А их в городе всего ничего. На след выходят бандиты и тогда фотографу приходиться взяться за оружие...


  • ЕВГЕНИЙ САРТИНОВ

    МНЕ НАДОЕЛО ВСЕ ПРОЩАТЬ

    1

    В торжественной строгости больших кабинетов есть какая-то своя, особая магия. Вознесшиеся над землей этажи, стены, дубовые панели, двойные, плотно обитые кожей двери - все это предохраняет их обитателей от вторжения из внешнего, грубого и суетного мира. Здесь своя, особая жизнь. И даже время, материя вроде бы незыблемая, независимая от человека, движется здесь в более замедленном и чеканном ритме.

    Высокие, в человеческий рост напольные часы в кабинете мэра города Волжска Вадима Михайловича Широкова коротко и солидно пробили полчаса, и неутомимо продолжили отсчет жизни, как гильотиной отсекая секунду за секундой своим круглым, отполированным до зеркального блеска латунным маятником. В мертвой точке он застывал на какое-то ничтожное мгновение, а затем обрушивался назад, чтобы уничтожить еще секунду, и застыть, удовлетворенным, в противоположном углу.

    Вадим Михайлович на секунду оторвался от изучения бумаг в толстом солидном бюваре, коротко глянул на циферблат швейцарских часов на запястье, машинально отметил точность хода особых палачей времени и снова погрузился в зеркальное отражение городской жизни - в цифры, факты, выводы. Последнюю бумагу он задержал подольше, отдельные фразы перечитал еще раз, потом вздохнул раздраженно, отбросил ее от себя. Подумав, мэр нажал на кнопку селектора и все-таки более раздраженным, чем обычно, тоном попросил секретаршу:

    - Верочка, пусть ко мне зайдет Надежда Львовна.

    - Хорошо, - прошелестело в ответ из динамика.

    Уже то, что он обратился к подчиненному не лично, а через секретаршу, говорило о недовольстве мэра этим человеком. Такая уж примета сложилась у окружения главы города, и она была удивительно точна.

    Вскоре приоткрылась массивная дверь, и в кабинете появилась юрисконсульт Надежда Львовна Рихтер, невысокая, хрупкого сложения, черноволосая, одетая скромно и достаточно строго. У нее было самое обычное лицо женщины, не скрывающей своего возраста - тридцати, может, чуть побольше. Минимум косметики - подкрашенные неброской помадой губы, волосы обрезаны без затей, по плечи, слегка завиты на концах. Вот только глаза были удивительно красивы: большие, темно-карие, они хорошо оттенялись длинными ресницами, и это придавало им особую глубину.

    - Надежда Львовна, я ознакомился с вашей запиской, - без долгих предисловий, даже не поздоровавшись, начал мэр. По привычке, одной из многочисленных, приобретенных за годы кабинетного труда, Широков взял ручку, якобы настоящий "Паркер", и принялся вертеть ее в руках, время от времени постукивая колпачком по столу. - Я ведь просил вас юридически обосновать этот договор, а вы сделали как раз обратное.

    - Вадим Михайлович, с экономической точки зрения настоящий договор выглядит очень странно. По-моему, он убыточен для города.

    Голос женщины звучал негромко, но достаточно твердо.

    Широков бросил на стол свой "Паркер", поднялся из-за стола. Высокий, мощного сложения, он был внушителен и даже красив той особой статью сорокалетнего мужчины, что уже не в локонах и румянах, а, скорее, в устойчивой внутренней силе. У него не было лишнего веса, в иссиня-черных волосах не блестело ни одного седого волоса. Темные глаза и брови вразлет излучали сейчас гнев.

    - Я не просил вас рассматривать экономическую сторону этого проекта! Пусть этим занимаются плановики и экономисты! Что вы лезете не в свое дело?

    Он вышел из-за стола, подошел к окну, силой воли подавил вспыхнувший гнев, снова обернулся к женщине.

    - Ну, что вы молчите?

    - И все-таки отдавать подряд на разбивку городского парка не строительной организации, а какой-то торгово-посреднической фирме - труднообъяснимое решение.

    - Эта фирма уже проделывала подобную работу, причем очень хорошо, - терпеливо продолжил объяснение мэр.

    - Да, она построила танцплощадку и благоустроила городскую площадь. Но опять же все это силами СМУ-5. Можно было заключить договор напрямую, - упрямо сказала юрисконсульт.

    Широков на секунду прикрыл глаза.

    "Если даже она выступает против проекта, то что будет, если об этом пронюхают в думе? Там ведь тоже умников хватает".

    Между тем женщина продолжала:

    - Да и предыдущие контакты с этой фирмой вызывают недоумение. Хотя бы закупка продовольствия для города в прошлом году. Это обошлось нам почти в тридцать процентов стоимости овощей и другой сельхозпродукции. В результате у нас были самые высокие цены по области. Или вот еще... - Она хотела продолжить, но мэр прервал:

    - Надежда Львовна, я все это прекрасно знаю, и не надо ворошить ошибки прошлых лет! В новых рыночных условиях трудно сразу найти верный путь.

    Широкову стало досадно, что "малявка" заставила его оправдываться.

    - Но не забывайте, что фирма "Наташа" обладает достаточно квалифицированными кадрами, чтобы справиться с любой формой деятельности. Я, - он плотно выделил самое короткое в обширном русском языке слово, - доверяю им. Я еще раз прошу юридически обосновать этот договор. Это возможно?

    Рихтер пожала плечами.

    - Сейчас возможно все. В стране правовой беспредел. Просто какое-то месиво из законов и указов. И новые в ходу, и половину старых еще никто не отменял.

    - Так вы сделаете то, о чем я вас прошу? - стоял на своем мэр.

    Женщина вздохнула, нехотя сказала:

    - Попробую, - и повернулась, чтобы уйти.

    - Надежда Львовна, - остановил ее Широков. Он подошел поближе и с высоты своего немалого роста, глядя сверху вниз на собеседницу, вкрадчиво спросил: - Скажите честно, вы хотите со мной работать?

    Юрисконсульт в ответ пожала плечами.

    - Это не зависит от моего желания. Это моя работа. - И, упрямо глядя в глаза мэра, добавила: - Я здесь работаю уже десять лет, вы четвертый глава города на моей памяти.

    Лучше бы она этого не говорила. Мэра словно обдало изнутри жаром. Он пребывал на должности всего два года, и осенью должны были состояться первые свободные перевыборы.

    - Ах, вот даже как! - не сдержался Вадим Михайлович. Его, что говорится, "понесло": - Ты надеешься и меня пережить, ты, маленькая...

    И, глядя прямо в глаза Надежде Львовне, мэр грязно, матерно выругался.

    - А теперь пошла отсюда... - и уже вслед добавил последний, столь же грязный аккорд.

    Секретарша Широкова, молоденькая миловидная Верочка, подняла глаза от любовного романа на открывающуюся дверь, увидела лицо Рихтер, охнула, выбежала из-за стола навстречу.

    - Наденька, вам, что, плохо?

    Надежда Львовна молча отстранила ее, быстро пройдя по коридору до своего маленького кабинетика, захлопнула дверь и только тогда, наконец, разрыдалась.

    Мэр, между тем, тяжело отдуваясь, ослабил узел галстука и, не садясь, ткнул в одну из кнопок селектора.

    - Петрович, зайди ко мне.

    - Хорошо, Вадим Михайлович, - ответил невидимый собеседник.

    Когда приглашенный им человек вошел в кабинет, Широков заводил свои напольные куранты. Они достались ему по наследству от прежнего председателя исполкома. Сначала он хотел их выбросить, но потом кто-то сказал ему, что часы остались еще от дореволюционного градоначальника. Это показалось Вадиму Михайловичу забавным, вроде бы даже преемственность власти. А потом он и сам оценил какую-то особую монументальность и торжественность старомодного чудовища. В кабинете он сменил все. Но эти высокие, красного дерева часы с затейливыми башенками и куполами наверху, с латунным желтым циферблатом и таким же маятником остались на своем месте. Он заводил их в одно время, как сегодня, по понедельникам, в полдень.

    - Добрый день, Вадим Михайлович, - поздоровался вошедший.

    - Здравствуй, - кивнул головой мэр, поворачивая ключ завода и сосредоточенно считая обороты.

    - ... девятнадцать, двадцать, - закончил наконец он, вытащил ключ, положил его на специальную полочку внутри, закрыл стеклянную дверь.

    - Вот что, Петрович, - сказал наконец Широков. - Подготовь приказ об увольнении Рихтер с завтрашнего числа.

    - Надежды Львовны? - удивился собеседник.

    - Да, - кивнул головой мэр. - По собственному желанию.

    - А разве она...

    - Подпишет, - усмехнулся Широков. - Можешь не сомневаться. Зайди к ней чуть позже.

    В эту секунду напольные куранты начали отбивать полдень. Оба глянули на свои часы, покачали головой - Швейцария подтверждала точность хода. Закончив бить, куранты заиграли благозвучную мелодию скрытыми внутри колокольчиками. Оба чиновника с благоговением прислушивались к звучащей хрусталем мелодии, словно прикасались к вечности.

    Мэр и представить себе не мог, что благозвучный звон столь любимых им часов уже начал отсчитывать финальную часть его жизни.

    2

    Февральский вечер опускался синевой на заснеженный город. Люди спешили с работы: женщины в ясли и садик, мужчины, те больше в гараж с заходом в магазин. Несуразно высокий, слегка сутулый, как часто это бывает у больших людей, человек в зимней куртке с капюшоном, накинутым на непокрытую голову, остановился у подъезда дома N 8 по улице маршала Ватутина. Он смотрел на здание мэрии. Нижние этажи были уже темны, на третьем горело два окошка, но зато на верхнем этаже, в обширном кабинете Широкова, во всю полыхал свет.

    Удовлетворенно кивнув головой, великан вошел в подъезд и двинулся наверх, перешагивая через две ступеньки. За каждой дверью бурлила жизнь, звучали голоса, звенела посуда. Это его беспокоило, но отступать он не привык. На пятом этаже он остановился, прислушался. За всеми четырьмя дверями ощущалось присутствие людей: звуки музыки, обрывки разговоров. Решившись, он достал из кармана ключ, поднял руку вверх к запертому люку на чердак. Тут одна из дверей резко распахнулась, он машинально отдернул руку вниз. Но ватага пацанов, вооруженных клюшками, с шумом, гамом и лязганьем коньков рванувшаяся вниз, не обратила на него никакого внимания.

    Шепотом выругавшись, незваный визитер вытер вспотевший лоб и снова занялся замком. При его росте он только привстал на цыпочки, этого было достаточно. Сунув замок в карман, он надвинул капюшон на голову и осторожно отжал вверх тяжелую дверку. Первый раз открывая этот люк, он засыпал себе всю голову пылью, керамзитом и птичьим пометом. Куртка до сих пор противно воняла этой дрянью. Он постарался очистить пространство вокруг люка, но и в этот раз какая-то труха посыпалась вниз. Переждав, странный посетитель неожиданно ловко и быстро взобрался по лестнице и исчез на чердаке. Прикрыв люк, он очутился в темноте. Человек к этому был готов.

    Открыв на ощупь свою обширную сумку, он нашарил там фонарь и, включив его, уже уверенно двинулся к другому краю крыши, туда, где слабо маячил свет слухового окна. Здесь он уселся на припасенный заранее ящик, пристроил у ног сумку, достал оттуда фотоаппарат с мощным телеобъективом, поднял видоискатель к глазам. Кабинет мэра был виден отсюда как на ладони. Громадные окна, ярко освещенные изнутри тремя хрустальными люстрами, позволяли рассмотреть все до малейших деталей.

    Судя по всему, там шло какое-то заседание. Лица, и даже затылки людей, сидевших за длинным столом, выражали сосредоточенность и самоуважение исполняемой ими обязанностью присутствовать в этом кабинете, в этот час, по этому вопросу. Хорош был и сам мэр. От природы он был актер так себе, средненький. Но многолетняя практика комсомольской и партийной работы приучила его как бы менять маски. Он мог изобразить рубаху-парня, веселого и улыбчивого. Была в его запасе и личина отца города, заботливого, но и строгого. Сейчас же за столом сидел государственный человек, суровый и величественный.

    Фотограф задержал на нем перекрестье видоискателя, потом прикинул что-то в уме, подсвечивая фонариком, поставил выдержку, отрегулировал диафрагму и стал ждать. Морозец было начал донимать неподвижное тело, и он применил свой старый испытанный метод: стал напрягать на несколько секунд все мышцы, а потом расслаблялся. Через пять минут дрожь прошла, организм словно слился в одно целое с окружающим его холодом.

    Вскоре заседание кончилось, народ стал покидать кабинет мэра. Проводив всех, Вадим Михайлович потянулся, несколько раз присел, разминая затекшие ноги, потом пару раз двинул по воздуху кулаками, обнаружив явную сноровку бывшего боксера. Размявшись, он глянул на часы, что-то прикинул в уме, потом снял трубку телефона, коротко бросил в нее несколько слов. Из нижнего ящика стола Широков достал фигурную бутылку, два фужера, красивую коробку конфет.

    В кабинете появилась женщина. Мэр запер дверь, протянул ей фужер, что-то, весело улыбаясь, сказал. Они чокнулись, и человеку на крыше даже показалось, что он услышал звон, настолько хорошо все было отсюда видно. Женщина в кабинете смотрелась весьма эффектно: блондинка с красиво уложенной прической и роскошной фигурой, хорошо подчеркнутой сногсшибательным платьем. Внушительный бюст, шея, пальцы, уши - все подверглось ослепительной агрессии золота. "От нее сейчас, наверное, пахнет духами, - подумал фотограф, - и, конечно, французскими. А я своей так и не смог купить на Новый год "Пуазон", о котором она мечтает".

    Между тем события в кабинете развивались своим чередом. Мэр без галстука и пиджака, не выпуская из рук бокала, целовал блондинку сзади в шею. Она же, судя по жестам, якобы отбивалась от его объятий и заливисто хохотала, потягивая временами из бокала напиток. А мэр все что-то игриво нашептывал ей на ухо, отчего плечи у блондинки вздрагивали от смеха все больше и больше.

    Руки у фотографа начали затекать, наконец он нажал на спуск, мягко прошелестела шторка затвора. Затем еще кадр, и еще. И для страховки - еще несколько кадров с другой выдержкой. Все-таки в таких условиях он снимал нечасто.

    Отсняв все, что нужно, он немного расслабился. Двухнедельная охота закончилась успешно. Опыт подсказывал ему, что пленка должна была получиться. Думая о своем, он уже спокойно спустился вниз, на лестничную площадку, повесил обратно замок. Звуки за дверями затихли. Приближалось время очередного латиноамериканского сериала, народ с благодарностью готовился принять новую порцию слащавого корма для мозгов. Отряхнув капюшон, он откинул его, открыв длинные русые волосы. Когда он уже начал спускаться по лестнице, щелкнул замок, на площадку вышел маленький старичок с палочкой и в шлепанцах. Опускаясь ниже, фотограф услышал, как сверху зазвенел звонок, потом щелкнула "собачка" замка, и старческий голос спросил:

    - Машенька, у вас валокордину не найдется, а то мой весь кончился, аптека уже закрыта.

    3

    Август безнадежно догорал своей последней неделей. Жара все не спадала, изнуряя жителей областного центра, словно в отместку за те проклятия, что они возносили ей. Особенно от жары страдают люди полные, такие, как редактор еженедельной скандально-популярной газеты "В замочную скважину" Алик Войцеховский. Кондиционер в его кабинете сломался еще в июле, а купить новый он никак не мог. Надо сказать, что кроме того, что он был редактором этой газеты, Алик по совместительству был еще и издателем, более того - автором большинства статей. Но хотя газета старательно придерживалась заданного курса, вынесенного в заголовок, выживала она с трудом. Определенный успех она, конечно, имела. На своих восьми листах она выплескивала всю грязь, что удавалось найти неутомимому редактору, начиная с Голливуда и кончая соседней подворотней с ее смачными тайнами. Заголовки были кричаще-скандальны, страницы богато иллюстрированы к месту и не месту полуголыми и совсем голыми девицами. С особым интересом публика изучала кроссворд, подборку анекдотов и свежие "тухлые" новости из местного "Белого дома".

    Увы, все эти сенсации дорого стоили. Приходилось подкармливать поставщиков жареных фактов. Во-вторых, чуть ли не после каждого выпуска кто-то из "героев" материалов обращался в суд, приходилось защищаться, а это тоже стоило денег. Ну, и самое главное - цены на бумагу, типографские услуги, оплата помещения и зарплата сотрудникам съедали всю прибыль. Другой бы давно плюнул на всю эту сомнительную затею, но Алик слишком любил свою работу, да и не умел больше делать ничего, кроме газеты. Вот и приходилось издателю Войцеховскому отказать редактору Войцеховскому в приобретении нового кондиционера. А страдал, как всегда это бывает, автор Войцеховский, буквально плавящийся в собственном соку в маленьком кабинете, обращенном на солнечную сторону.

    - Мозги кипят, - бормотал Алик себе под нос, вытирая лысину носовым платком не первой свежести. - Не кабинет, а сковородка. Скорей бы зима! - вздохнул он и продолжил строчить что-то в большой блокнот.

    Закончив с этим, он перечитал написанное, что-то исправил, где-то дописал и стукнул два раза в стенку за спиной обширным томом телефонных номеров всей области.

    Не так скоро, но на этот необычный зов пожаловала субтильного сложения девица неопределенного возраста, но в мини. Глянув на ее ноги, редактор внутренне содрогнулся, поневоле вспомнив о миллионах замученных в различных застенках. Алика, от природы человека очень веселого, каждый раз подмывало пошутить по этому поводу. Но он сдерживался, ибо Ларочка работала у него и за секретаря, и за машинистку, и все это за столь мизерную плату, что он опасался ее потерять из-за какой-то дурацкой шутки. Подспудно он даже где-то подозревал, что размеры зарплаты и Ларочкина худоба как-то взаимосвязаны, но дальше этого думать опасался.

    - Ларочка, отстучите этот текст, и в типографию. Пусть Михалыч растянет хоть до какого шрифта, но прикроет дыру на третьей странице.

    - Хорошо, - хмыкнула себе под нос девушка и, небрежно выхватив у шефа листок бумаги, независимой походкой двинулась к выходу.

    Уже в дверях она столкнулась с улыбчивым молодым человеком, чернявым, с аккуратными усиками скобкой. Посетитель галантно уступил дорогу даме. Ларочка же, по-королевски проследовав в дверной проем, все же стрельнула глазами в интересного молодого человека и, прибавив походке еще больше независимости, удалилась в свой кабинет. Посетитель же, еле оправившись от этого залпа глазками, вступил в кабинет редактора и с порога заявил:

    - Здравствуйте! Я к вам прибыл из Волжска.

    - А, Волжск. Как же, знаю. Пуп земли, центр Вселенной. Ну и что у вас там такого стряслось, что стоило трястись два часа на электричке? - не очень вежливо пробурчал Войцеховский.

    - Кое-что для вас есть, - не обращая внимания на скептицизм редактора, весело продолжил парнишка. Он достал из портфеля большой плотный пакет от фотобумаги, положил его перед редактором.

    - Здесь все. Текст можете переделать, фотографии выберете сами. Спасибо за внимание, аривидерчи!

    И якобы по-военному щелкнув каблуками, посетитель быстро покинул кабинет. Слегка опешивший редактор, он же владелец "Скважины", открыл конверт, просмотрел фотографии. Потом прочитал сопровождающий их листок, еще раз, уже заинтересованно просмотрел предоставленную ему фактуру и схватился за телефон.

    - Васька? Где Зотов? Давай его сюда. Михалыч, набор готов? Молодец. Теперь тормози и освобождай первую страницу и разворот. Ничего не знаю. Есть экстраматериал, к чертям собачьим твою принцессу Диану! Успеешь, я говорю - успеешь! Иди к черту, к утру газета должна быть готова. Все!

    Нетерпеливо нажав на рычаг, он набрал другой номер.

    - Саня?! Бросай все к чертям, бегом ко мне. Арнольда там нет? Да ты что, не дай боже!

    Войцеховский долго и безуспешно пытался дозвониться до третьего адресата. Потеряв терпение, он рысью выскочил в коридор, и, забежав к своей субтильной секретарше, с ходу вырвал у нее готовый листок с заказанным текстом, и, разорвав его в клочья, швырнул в корзину.

    - Лара, все к черту! Садись на телефон и ищи Арнольда! Любой ценой! Мне нужен на первую страницу грандиозный фотоколлаж!

    Вернувшись в кабинет, он достал свой громадный клетчатый платок и, вытерев потную лысину, снова занялся фотографиями. Его крупный, с горбинкой нос раздувался, как у коня перед хорошей скачкой. Казалось, что он уже ощущал запах жареного.

    - Ах, какой изумительный будет скандал!

    И редактор, он же издатель, даже застонал от предвкушения.

    Между тем за углом в небольшом сквере шел торг.

    - Слушай, дядя, добавить бы надо за риск, а? - чернявый нагловато улыбался, крутя в пальцах купюру.

    - За риск говоришь? - усмехнулся собеседник. - Могу по шее добавить.

    - Но-но! - усатый отпрыгнул от поднятой руки. - Ладно, в расчете.

    Глядя в спину уходящему, он пробормотал:

    - Динозавр, лапа как у экскаватора. Что он, интересно, такого подсунул им?

    Рассеянный взгляд молодого человека заметил явно что-то знакомое. Он по-разбойничьи свистнул и отчаянно замахал руками куда-то через дорогу.

    - Валек, Павло, вали сюда!

    Когда два парня примерно одного с чернявым возраста преодолели без светофора оживленную дорогу и, поздоровавшись с ним за руку, плюхнулись рядом на скамейку, тот, загадочно улыбаясь, предложил:

    - Ну, что, гуляем?

    - На какие деньги, голодранец? - уныло отозвался один из подошедших.

    Чернявый вытащил деньги, повертел их у друзей под носом. Те сразу приободрились.

    - Откуда, фраер? Небось, бабушку-ростовщицу топором ухайдакал?

    - Пошляк! Все гораздо интеллигентней. Пять минут работы - литр водки. Учитесь, Шура, это вам не по карманам мелочь тырить.

    И, рассмеявшись, студентура отправилась к ближайшему магазину.

    4

    Выйдя из машины, Вадим Михайлович глянул на часы, время было без семи минут восемь. Он всей грудью вздохнул свежий утренний воздух и чуть не засмеялся от неожиданного ощущения счастья. Бывают дни, когда словно что-то спускается на тебя сверху и беспричинная радость переполняет душу, тело поет каждой жилкой. И солнце светит только для тебя, и воздух как будто принес какой-то шальной ветер из далекого первозданного леса.

    Пожав руку подвернувшемуся бывшему сослуживцу и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, Широков на минуту остановился, разглядывая обрамляющие дорожку с обеих сторон громадные цветочные грядки. Красные цветы, названия которых мэр не знал, полыхавшие весь август своим неистовым пламенем, наконец отцвели и облетели. Но на смену им распустились махровые астры самых разных цветов и оттенков.

    Они поневоле напомнили Вадиму о жене, та разводила на даче точно такие же. Именно она подсказала мужу сделать из чахлого, вытоптанного газона у мэрии этот грандиозный цветник. Она же посоветовала ему обратиться к Егору Ивановичу Огаркову, бывшему агроному и фанатику цветов. Ветеран войны, инвалид - на одной руке у него было всего два пальца, седой щупленький старичок всю прошлую весну ползал на коленках перед солидным зданием мэрии. Но результат оказался потрясающим. Весну, лето и осень, до самых заморозков, перед зданием мэрии цвели постоянно, сменяя друг друга, сотни цветов. Начиная с гордых нарциссов и скромного первоцвета, с пылающих тюльпанов и изысканных роз, и до последних скромных осенних астр, они как бы передавали друг другу эстафету красоты.

    Покачав головой, мэр подумал: "Надо как-то отметить Огаркова. Вот только как? Он ведь не от мира сего. Ходит постоянно в этом замызганном комбинезоне. Может, ему костюм купить? Хотя он был на 9 Мая в каком-то костюме, с орденами. Ладно, потом подумаю".

    И, отбросив мысли об убогом цветочнике, Широков быстрым шагом достиг крыльца мэрии, на ходу здороваясь с подчиненными. Спокойно миновав первый лестничный пролет, он вдруг улыбнулся и быстрым, пружинистым шагом, почти бегом махнул остальные этажи. Да, он поймал на себе удивленный взгляд Азалии Карловны, старенькой женщины-плановика, но черт с ним. Главное, что он дал своему телу почувствовать эту бьющуюся через край непонятную радость. Мэр был в хорошей форме, дыхание участилось ненамного, да заблестели глаза.

    Вот таким, мощным, веселым появился он перед своей секретаршей. Верочка искренне восхищалась своим шефом. Вот и сегодня, как всегда, без минуты восемь он на пороге приемной.

    - Здравствуйте, Верочка!

    - Здравствуйте, Вадим Михайлович. Через полчаса заседание комиссии по подготовке к зиме, вы просили напомнить.

    - Спасибо, - признательно улыбнулся мэр секретарше и прошел в кабинет под торжественный звон своих монументальных курантов.

    Широков только открыл папку с документами и углубился в чтение первого из них, когда зазвенел телефон. Это был "прямой провод", номер знали немногие избранные.

    - Да, слушаю, - тяжеловесно, до максимума сгустив голос, отозвался Вадим Михайлович.

    - Ты видел сегодняшний номер "Скважины"? - без долгих предисловий, без здравствуй и прощай, спросил его незнакомый голос.

    - Нет, а кто это говорит? - озадаченно отозвался мэр, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот глуховатый, но сильный бас.

    - Неважно. Поинтересуйся газеткой, советую.

    Голос замолк, послышались длинные гудки. Мэр нажал на кнопку селектора.

    - Вера, мы выписываем "В замочную скважину"?

    - "Скважину"? - удивилась секретарша. - По-моему, нет.

    - Тогда сходите к киоску, купите мне последний номер, - попросил Вадим Михайлович.

    - Хорошо, - все с тем же удивлением в голосе согласилась Вера.

    Когда через десять минут секретарша вошла в кабинет, лицо у нее было какое-то странное. В глазах мелькали искорки, рот передергивался, как будто она хотела что-то сказать или рассмеяться, но сдерживалась. Положив свернутую газету, она тут же выскочила за дверь, так что он даже не успел поблагодарить ее и заказать чашечку кофе. Это его удивило, но, развернув газету, Широков тут же понял поведение секретарши и мгновенно про него забыл. На первой странице была его огромная фотография, улыбающегося, в расстегнутой рубашке и с полуспущенными штанами. Заголовок сверху гласил: "А мэр предпочитает на столе". И маленькая сноска: "Смотрите 8-9-ую страницы". Холодея, он открыл разворот.

    - Суки!!! Убью! - услышала Вера рев своего начальника, прорвавшийся даже сквозь плотные заслоны двойных, обитых кожей дверей.

    А в это время, совсем недалеко от здания мэрии, очень высокий, худощавого сложения человек, тонкий в талии, широкоплечий, разглядывал предвыборный плакат мэра. Русые длинные волосы великана странным образом сочетались с черными, азиатского разреза глазами, тяжелым треугольным носом и мощным подбородком с упрямой ямочкой посредине. До конца разглядев этот почему-то синий шедевр местной полиграфии, запечатлевший Вадима Михайловича с суровым и внушительным выражением лица, на фоне столь же синей березки, великан прочитал лозунг, помещенный ниже: "Скажем мэру "да" на второй срок!"

    - Хрен тебе, а не второй срок! - усмехнулся он себе под нос.

    5

    Заседание мэр провел из рук вон плохо. Какая тут к черту подготовка к зиме, когда случилось такое! Хорошо еще, остальные не знали о публикации в "Скважине", и только в глазах у припоздавшего на заседание директора бетонного завода Спирина он увидел явную издевку. Еще бы, он держал в руках тот самый номер газеты. Это совсем взбесило мэра: Спирин был его единственным достойным противником на предстоящих выборах.

    В свое время они даже дружили. Широков был тогда уже зам. горисполкома, а Спирин несколько лет умело и грамотно властвовал на ЖБК. Оба входили в избранный неформальный клуб, сгруппировавшийся вокруг сауны местного спортклуба. В определенный день недели сауна закрывалась для посторонней публики и съезжалась элита: директора предприятий и представители власти. В эти недолгие часы они оставались друг с другом на "ты", говорили просто и без затей, щедро пересыпая речь чисто мужскими "идеологизмами". Здесь решалось то, что не могло разрешиться на многочасовых заседаниях и совещениях. При случае можно было окунуть башкой вниз оппонента.

    Именно здесь было решено, что после ухода на пенсию предисполкома следующим будет Спирин. Но Широков сделал небольшой маневр перед областным начальством и сам оказался в желанном кресле.

    Как это часто случается, вражда, пришедшая на смену дружбе, уже навсегда. Внешне они держались в рамках приличий, но каждый знал, что стоит за строго отмеренной дозой вежливости.

    Вскоре распался и банный клуб. Первыми ушли представители рухнувшей партии. Один из представителей директората умер, другого перевели с повышением, еще один надорвал сердце, и хотя и пробовал просто присутствовать, но не мог уже получать удовольствие от огненной забавы и вскоре сам сошел с дистанции. Пришедшие им на смену люди оказались другой формации, общего языка с ними "старички" не нашли, не было прежней доверительности отношений одного, единого клана власти.

    Кое-как доведя заседание до конца, Вадим Михайлович распустил людей, а сам отошел к окну, чтобы избежать встречи с ехидным взглядом Спирина. Докурив сигарету, он вернулся к столу и нашел небрежно брошенную знакомую газету с припиской характерным спиринским почерком. Поперек его фотографии тот написал только одно слово: "Поздравляю!". Это совсем взбесило мэра. Он выругался, достал из заветного шкафчика бутылку водки, хлопнул рюмку без закуски. Подумав, начал набирать номер телефона. Звонить часто по этому номеру он опасался, и хотя память на цифры у Широкова была потрясающей, пришлось воспользоваться записной книжкой.

    - Лешку мне. Какого-какого, простого. Ну Грача мне, какого Лешку! - свирепея уже, рявкнул он в трубку. - По голосу пора узнавать! Где он там?

    - Здравствуй, Вадик, рад тебя слышать. - От этого хрипловатого, с барскими интонациями голоса мэра аж передернуло. - Ты не серчай на моих парней, не признали начальства.

    - Да не юродствуй ты. У меня тут такое!

    - А я в курсе. Что, милай, обкакался? Бывает. Как же это ты шторочки-то не задернул, а? Понимаю, хозяином себя почувствовал, как же, мэр все-таки. Летишь ты, брат, теперь вверх тормашками, вниз кармашками.

    - Слушай, хватит поминальную тянуть. Ты лучше подскажи, что делать, как тварь эту найти?

    - Поквитаться решил? Понимаю. Но ты бы, Вадик, лучше ментов подключил, они натасканы на это, и побыстрей будет.

    - Ты что, смеешься? - снова взорвался мэр. - Кто сейчас искать будет? Две недели до выборов. После выборов кинутся, да, если я выиграю. А сейчас эти суки выжидать будут. Неужели это Спирин организовал, как думаешь? Слушай, а ему нельзя такую же пакость организовать? Любовницу я его знаю.

    - Поздно, брат. Он теперь все щелочки перекроет. Ладно, приезжай, обмозгуем.

    6

    Спустя несколько дней у ворот двухэтажного загородного дома на окраине деревни Кротовка резко просигналил автомобиль. Выскочивший из дома рослый детина глянул в окошечко калитки и кинулся поспешно открывать тяжелые железные ворота. Из въехавшей во двор машины вылез мэр. Встречавший его хозяин дома был коренаст, невысок, хотя и сбит крепко, добротно. По сравнению с рослым, представительным, несколько даже лощеным мэром он не производил особого впечатления. Широкое, плоское лицо, бесформенный и, похоже, сломанный нос, губы узкие, ехидные, волосы серые, зачесанные назад и с приличными залысинами. Глаза только какие-то рыжие и холодноватые одновременно. Одет он был также простовато, в хороший трикотажный костюм, но уже изрядно поношенный, с пузырями на коленках. Особенно это бросалось в глаза рядом с элегантнейшим "градоначальником", облаченным в серый костюм-тройку, сшитый на заказ в столичном ателье.

    - О, какие гости, какие люди нас посетили! - в словах хозяина кроме напускной радости явно сквозило еще и скрытое ехидство, что, впрочем, не помешало ему обнять не особо довольного этим Широкова.

    - Орлы, шашлычок-с! - скомандовал гостеприимный домовладелец.

    - Паяц ты, Грач, - с досадой сказал мэр.

    - Ну, вот, сразу с выговором, - деланно огорчился Грач. - В дом не приглашаю, затеял небольшой ремонт.

    Тут на крыльце действительно появился невысокий парнишка с "приезжей" внешностью в заляпанном строительном комбинезоне и с ведром в руке.

    Мэр как-то неловко дернулся, отвернулся и зло прошипел хозяину усадьбы:

    - Ты что, не мог предупредить, что у тебя сейчас чужие люди?!

    - Да ладно тебе, - отмахнулся Грач, - я специально нанял этих черных из соседнего города. Тут работы на два дня. Пошли, в беседке поговорим.

    Пока они шли за дом, хозяин продолжал успокаивать щепетильного гостя.

    - Если за домом установят наблюдение, я буду знать об этом на сутки раньше их. Ты же знаешь, как все это делается?

    - Знаешь-знаешь! - проворчал мэр. - Береженого бог бережет.

    - Что же ты не поберегся в кабинетике? - ухмыльнулся Грач.

    Вадим Михайлович болезненно скривился. Между тем они зашли за дом и уселись в увитой плющом беседке.

    - Ты лучше скажи, как наши дела? - поинтересовался мэр.

    - Дела у прокурора, - хохотнул Грач, - а у нас делишки.

    Но все-таки он посерьезнел и чуть-чуть, всего на полтона повысив голос, позвал:

    - Жорик.

    Прошла минута, другая, никто не появился. Грач скрипнул зубами и, прибавив голоса еще на полтона, снова позвал:

    - Жорик.

    Через несколько секунд в беседку влетел запыхавшийся парнишка, худенький, кудрявый, с большими веснушками по бледному лицу.

    - Нет, я тебя долго ждать буду? - не повышая голоса, но таким тоном, что даже у гостя мурашки пошли по шкуре, начал выволочку Грач. - Я уже глотку сорвал, пока дозвался. Спишь там?

    Тут он немного успокоился, отвел взгляд от явно перепуганного Жорика.

    - Принеси кожаную папку из машины и пару пива.

    Пока парень бегал, выполняя заказ, Вадим Михайлович поинтересовался:

    - Ты что это его так? Сказал бы, я крикнул.

    Грач только ухмыльнулся.

    - Он должен слышать все, что я хочу. Даже если это будет шепотом.

    Сказано это было таким манером, что Широков счел за благо перевести разговор на другую тему.

    - А где твой Серый? - спросил он хозяина, оглядываясь по сторонам.

    Тот ухмыльнулся.

    - Я его на всякий случай в кабинет посадил. Вдруг кто сунется. Ты же знаешь наш народ, жулье.

    Прибежал запыхавшийся Жорик с парой запотевшего бутылочного пива и коричневой кожаной папкой на молнии. Пока он услужливо открывал бутылки, мэр нетерпеливо посматривал на папку.

    - Ну, - нетерпеливо начал он, когда они остались одни, - что нашел?

    - Больно быстро хочешь, - ворчливо отозвался Грач, расстегивая папку. - Мы ведь не менты, нам в открытую нельзя. Вот, тряхнули газету. Но там ничего. Пришел пацан, отдал пакет. За гонораром никто не обращался, не звонил. Фотографии только изъяли. Письмо там еще было, но они его потеряли..

    - Может, врут?

    - Да нет, я редакторишку крепко прижал, аж вспотел весь, крыса. Да и не дало бы это ничего. Говорят, напечатано было на машинке и без подписи. Так, общие слова.

    Мэр перебирал фотографии. Вот его парадная, официальная, вот здание мэрии, кружком обозначено окно его кабинета. И вот те самые снимки. Он целует Люську, задирает ей юбку, вот ее роскошные ноги у него на плечах, а вот и та с первой страницы, потешная.

    - У, сука... - он грязно и долго матерился.

    - Поздно, брат, поздно. После драки, сам знаешь... - успокоил его Грач. - Ты лучше посмотри фотки внимательно: когда они были сделаны?

    Они долго сверяли снимки.

    - Слушай, вот на этой фотографии, - оживился мэр, - видишь, дерево зеленое?

    - Ну?

    - А здесь его же ветки, но без листвы.

    - Зимой или по весне снимали, - подытожил Грач.

    - Зимой, - мотнул головой Вадим. - Эту цепь я Людке на Новый год подарил.

    - Так, уже легче, - кивнул головой Грач. - Что еще?

    - В январе что-то у нас не получалось в кабинете, я все к ней домой заезжал. В феврале, да, было. Стоп! Числа двадцатого она заболела, а к 8 Марта сделала другую прическу.

    - Февраль, значит? - подытожил Грач.

    - Да, могу сказать даже, какого числа. С двадцатого мы ездили в Голландию с делегацией области. Так что с третьего по двадцатое.

    - Ладно, допустим. - Грач еще раз искоса глянул на фотографии. - Где она у тебя работает?

    - Да так, - мэр махнул рукой, - бумажки с места на место перекладывает.

    - Короче, основная ее работа у тебя на столе.

    - Иди ты! - психанул мэр. - И без тебя тошно. С женой до сих пор помириться не могу. Живем как два военных лагеря.

    - Она что ж, не знала?

    - Да знала. Простить не может, что огласке все предали. Стыдно ей, видите ли! Каково мне, подумала бы!

    - А эта как себя чувствует? - поинтересовался Грач, покачав в воздухе фотоснимками девицы.

    - Да что ей. Как с гуся вода. Аж цветет вся: как же, все теперь знают, что она любовница мэра. Хватит допрашивать! Лучше скажи, что делать думаешь?

    - Да есть одна интересная идейка, прокручу сегодня ближе к вечеру.

    - А может, это все-таки Спирин? Он ведь мужик хитрый, на все способен.

    - Да нет. Я там всех растребушил, никто ничего не знает. Тут что-то другое, только не пойму что. О, а вот и шашлычок!

    В беседку осторожно протиснулся Жорик с подносом дымящихся шашлыков и парой бутылок марочного грузинского вина.

    - Давай пока по стаканчику, и пусть сдохнут все наши враги! - провозгласил тост хозяин дома. Выпив, он успокоил Вадима:

    - Да не робей, выкрутимся. Я его тебе из-под земли достану и в землю же вгоню! Ей-богу, по старой дружбе.

    7

    Они и правда дружили в детстве. Жили по соседству в одном дворе, в школу пошли в один класс, в боксерскую секцию записались одновременно. Грач в шестнадцать стал перворазрядником, решил, что этого хватит, и стал бомбить чужие морды по подворотням. Вскоре он загремел на первый свой срок. Вадик же пошел дальше: краса и гордость школы, активист, спортсмен. В восемнадцать у него было две дороги: тренер звал его в большой спорт, у него уже был значок кандидата в мастера. Но Вадим к этому времени состоял в членах бюро горкома комсомола и уже успел достаточно повращаться в руководящих кругах. Крепко подумал Вадим и решил так: спорт - это максимум до тридцати. А что потом? Все заново? Нет, лучше начинать теперь, по молодости.

    Он поступил в институт на гуманитарный факультет, окончил его. За это время проявил себя как лучший представитель провозглашенной "новой формации людей". А что, он был всегда аккуратен, подтянут, умел слушать старших, преданно глядя им в глаза, какие бы глупости те ни провозглашали. Его послали в ЦПШ, дали порулить городским комсомолом. И понеслась карьера Вадима Михайловича галопом все выше и выше, пока чуть было не загремела со всей высоты вместе с падением партии. Вовремя он сообразил что к чему, и партбилет по высочайшему примеру сжег публично, и говорить научился не по бумажке. И вот теперь, к сорока годам - бог и царь стопятидесятитысячного города.

    За это время сделал себе карьеру и Ленька Грачев, правда по-своему. Редкое хладнокровие в сочетании с бесстрашием и жестокостью, весьма ценимые в том мире, куда он попал, сделали его имя уважаемым и весомым. В перерывах между отсидками он уже котировался как фигура номер один в блатном мире города. К нему шли за судом и разборкой, его имя чаще всего звучало в пивных и малинах в качестве гаранта и авторитета. Грач был от природы умен, и, выйдя очередной раз и оглядевшись по сторонам, он понял, что теперь можно сделать жизнь по-новому.

    Начав с рэкета еще только появляющихся кооперативов, он вскоре сам открыл небольшой магазин, потом другой. Казалось, жизнь его входит в иное русло: он уже спокойно разъезжал по городу в черном "мерседесе", одевался солидно и даже чопорно. Грянувшая вскоре эра приватизации обогатила его целой сетью магазинов. Войдя во вкус, он стал подумывать о монополии в торговле. Во-первых, его всегда раздражали конкуренты. А во-вторых, почему бы не стать владельцем всего города?

    Хорошо все обдумав, Леня принялся за дело, напористо и умело. Где не помогали деньги - пускались в ход кулаки или что-нибудь повесомей. Два его самых непримиримых конкурента исчезли совсем, и пронесшийся по городу слух о том, что они просто сбежали с деньгами и теперь нежатся под ласковым солнцем Канар, был не больше, чем слухом, а правду крепко хранили речные заводи.

    Все рухнуло буквально в один день. Подвела его давняя страсть к малолеткам. Любил он проехаться по вечерним улицам на своем "мерседесе", выбирая девиц помоложе и постройней. Посадил он как-то двоих, а как одна стала ломаться, просто изнасиловал ее. В своем городе все сошло бы ему с рук, но девица оказалась приезжей из областного центра, да еще и дочерью крупного чина в прокуратуре. Поняв, что на этот раз ни запугать, ни откупиться не удастся, Грач с проклятиями лег на дно: идти в зону по такой позорной статье было для него подобно самоубийству. На год он исчез из города совсем, и только недавно осторожно стал появляться на людях, стараясь все-таки не сильно привлекать к себе внимание. Пусть рьяного прокурора давно уже перевели в другую область, а местная милиция кормилась из его рук, но все же...

    И свела все-таки этих столь разных людей, Вадима и Грача, не старая дружба, а барыш, чистоган, то, что один сильно бородатый человек назвал звучным словом: капитал.

    8

    В дверь квартиры Михеевых требовательно позвонили. Сам Василий Кузьмич сосредоточенно изучал местную газету. Делал он это придирчиво, сам много лет проработал в редакции.

    - Иринка, открой, - попросил он внучку. - Наверное, к тебе.

    Та вихрем выскочила из своей комнаты и метнулась в прихожую, мотнулась только толстая, в руку, русая коса, да мелькнули крепкие, загорелые ноги ниже короткой юбочки.

    "Господи, - в который уже раз подумал Михеев, - ребенку тринадцать лет, а она выше матери! Хотя выше матери она была еще год назад, сейчас, наверное, выше на голову".

    Он снова попытался заняться газетой, но появившаяся в комнате Ирина объявила:

    - Дед, это к тебе. А я пошла.

    - Куда это?

    - В музыкалку, потом в кино.

    - А уроки?

    - Да сделала я их давно. Ну, ладно, не скучай.

    Она резко развернулась, махнув своей невероятной косой и, недовольно глянув на посетителей большими серыми глазами, выскочила за дверь. Гости ей не понравились, особенно тот, что поменьше, с плоским лицом и сальными глазами. Взгляд этот заметил и дед, сразу посуровел, нахмурил седые брови.

    - Чем могу служить? - строго обратился он к посетителям.

    - Мы к вам за консультацией, Василий Кузьмич.

    Низенький крепыш был явно главным в этом странном тандеме. Второй, головы на полторы выше, весь затянутый в кожу и клепки, только усиленно ворочал во рту жвачку. Михеев глянул в странные рыжие глаза, и, несмотря на улыбку посетителя, что-то нехорошо стало на душе у старого фотографа. Много он видел на своем веку, жизнь научила его разбираться в людях.

    - Мы вот тут принесли несколько фотографий, - продолжил крепыш. - Не могли бы вы определить, кто в нашем городе сумел бы их сделать?

    Он положил на стол перед фотографом кожаную папку. Михеев, не открывая ее, спросил:

    - А вы что, из органов? Тогда предъявите документы.

    Маленький без спроса уселся на стул напротив старика, усмехнулся.

    - Зачем сразу такие формальности? Мы, скажем так, представители общественности. - Грач даже улыбнулся, так ему понравилось собственное определение. - Да вы гляньте на снимочки, не бойтесь!

    Михеев открыл папку, неспешно перелистал содержимое, закрыв ее, брезгливо отодвинул от себя.

    - Порнуха. Я слишком стар, чтобы играть в ваши игры. Ищите себе другого консультанта.

    Он откинулся на спинку кресла, показывая всем видом, что разговор окончен. Но это не устраивало Грача.

    - Другого нет, Василий Кузьмич, вы мэтр, и вы скажете нам, кто их мог сделать.

    - Нет, не скажу! - старик начал злиться, затряслись руки.

    - Скажете, - Грач откинулся на спинку стула, нехорошо улыбнулся. Сзади кожаной глыбой нависал здоровяк, все так же с сопеньем жующий свой "Бубльгум". - Скажите, куда вы денетесь. Ведь у вас такая красивая внучка. Сколько ей: четырнадцать, пятнадцать? Не хотите же вы, чтобы и ее сняли в таком жанре?

    Он постучал по папке, глаза его остро и беспощадно глянули на старика, губы Грача уже не улыбались. И Михеев сразу поверил, схватился за сердце.

    Грач оглянулся по сторонам, ткнул пальцем в сторону таблеток на пианино.

    - Ну-ка, Бык, дай ему валидол, - скомандовал он своему подручному, - а то еще загнется дедушка.

    Пока Бык оказывал патриарху фотодела первую помощь, Грач мягко выговаривал старичку:

    - И не надо так волноваться, Василий Кузьмич, все-таки восемьдесят с лишним, зачем подобные эмоции.

    Он снова подтолкнул Михееву кожаную папочку.

    - Ну, так кто этот мастер?

    Михеев отдышался, сменил очки, вытащил из стола большую лупу, долго изучал фотографии.

    - Снято с крыши пятиэтажки по Ватутина?

    - Да, - подтвердил Грач.

    - Далеко, - покачал головой старый мастер.

    Наконец он отложил лупу, устало протер глаза. Помолчал с минутку. Грач не торопил, интуиция у него говорила, что дед сломался, слишком точно и выверено он нанес удар.

    - Снимал профессионал, - глуховатым голосом начал Михеев, - причем с талантом, по призванию. Таких у нас в городе всего трое, у них и талант, и опыт, да и аппаратура. Федин, из газеты, Зайцев из Дома быта, и Рихтер. Один из них.

    - Ну вот и прекрасно. Я знал, что мы поладим. Большое спасибо за консультацию, всего вам хорошего, главное - здоровья.

    И Грач, ослепительно улыбнувшись напоследок вставными зубами, покинул квартиру старого фотомастера.

    Оставшись один, Михеев откинулся на спинку кресла, долго сидел, думал о чем-то. Наконец принял какое-то решение, долго листал телефонный справочник. Наконец его осенило, он поднял трубку, набрал номер.

    - Алло, это квартира Рихтера? Здравствуйте, Наденька! Не мог найти ваш номер в справочнике, пока не понял, что книженция старая, ты ведь тогда не Рихтер была, а Лебедева. Да-да, верно. Как здоровье, Наденька? Ну, это хорошо, да какое у меня здоровье?! Скажите, Наденька, а Алекс дома? Нет. Ну пусть, как появится, обязательно зайдет ко мне. В любое время, очень прошу. Буду ждать его. Всего хорошего.

    Опустив трубку, он подошел к старомодному шкафу с зеркальной дверкой, поневоле встретился взглядом с собственным изображением. Несмотря на мощную седую гриву и офицерскую осанку, он показался себе жалким и беспомощным.

    - Что, брат! Пришло время каяться, платить за прошлые грехи.

    Он открыл шкаф и начал перебирать бесчисленные тома фотоальбомов.

    - Шестидесятые, пятидесятые, - бормотал он себе под нос. - Да куда же я сунул его, господи.

    Поневоле он увлекся, начал перелистывать страницы, вглядываться в снимки. Прожитая жизнь заново проходила перед ним молодыми лицами друзей и подруг, уже пожелтевшими кадрами праздников, буден, свадеб и похорон, радостей и бед этого небольшого города, маленькой части огромной, уже не существующей страны. Михеев называл фамилии людей, существующих уже только на этих снимках, вспоминал даты забытых ныне праздников, посвященных им субботников и митингов.

    Постепенно вечер сгустил краски. Вернувшаяся из кино Иринка застала деда сидящим на полу, обложенного альбомами. Щелкнув выключателем, она удивленно спросила:

    - Ты что это в темноте сидишь? И даже гулять не пошел?

    Михеев повернул к ней свое словно бы помолодевшее лицо с блестящими глазами и сказал:

    - Иринка, иди сюда, посмотри, это девятое мая сорок пятого года в нашем городе.

    - Это ты снимал? - спросила она, принимая из его рук фотоальбом.

    - Нет, я был в это время на фронте. Снимал Фетисов, царство ему небесное.

    И они уже вдвоем склонились над альбомами.

    9

    За окном опустила черное покрывало ночь. Задремавшего в кресле Михеева разбудила внучка.

    - Дед, дед, к тебе этот пришел, - она привстала на цыпочки и вытянула руку вверх, словно прикрывала кого-то ладошкой, - Рихтер.

    Фамилию она почему-то выговорила шепотом, хотя владелец ее уже стоял на пороге зала и наблюдал за гимнастическими упражнениями девчонки. Она же нисколько не смутилась, а хихикнула и юркнула мимо него в свою комнату. Алекс улыбнулся буквально краешком губ, он давно привык к шуткам по поводу своего немалого роста, тем более у Иринки это получалось и забавно, и по-детски непосредственно.

    - Здравствуйте, Василий Кузьмич, звали?

    - Заходи, Алекс, заходи, садись, разговор есть. - Михеев поднялся с кресла, и хотя он привык считать себя человеком высоким, а это в самом деле было так, поневоле почувствовал себя несколько неловко, непривычно.

    Он переждал, пока светловолосый гигант осторожно пристроился на шатком стуле напротив него, потом продолжил разговор.

    - Давно тебя не видел. Как Надя, как сын? Сколько ему уже?

    - Скоро семь будет.

    - Это ты у нас уже семь лет живешь?

    - Восемь.

    - Да-да. С Наденькой ведь я тебя познакомил. Поздно ты женился.

    - У нас в роду вообще поздно женились. Дед в сорок два, отец в сорок. Так что я еще рано, мне всего тридцать шесть было.

    - Да, судьба, - задумчиво проговорил старый фотограф. - И деда твоего хорошо знал, и отца. Вот, посмотри, думал потерял его в войну, но нет, сохранился.

    Он протянул Алексу небольшой фотоальбом с красивым тисненым рисунком, сам открыл первую страницу.

    - Вот каким он был, Ганс Отто Рихтер. У тебя такого снимка нет?

    Алекс отрицательно качнул головой, а сам жадно вглядывался в лицо деда. У него были две его фотографии, но уже старого, седого, какого-то надломленного. А тут дед был еще молодой, черноволосый, могучие плечи развернуты, голова гордо вскинута вверх. Солидная борода лопатой, суровые кустистые брови, фамильный треугольный нос. Под фотографией на картонной основе было тиснение золотом: "Фотография Рихтера" и дата - 1912 год.

    - Я в этом году только родился, - продолжил свой рассказ старый фотограф, - да и отец твой не очень отстал, погодки. Дед твой колоритнейшей был фигурой, прежде чем здесь осесть, всю Волгу от истоков до устья пешком исходил. Фанатик был фотодела, один из первых на Волге и в губернии. Ростом вы в него с отцом пошли, волосы только от бабушки у обоих, царство небесное, Екатерине Карловне, рано больно умерла, отцу твоему и года не было. Эх, а сильный был мужик твой дед, на спор подковы разгибал. Места наши его рыбалкой и охотой привлекли. Заядлый был рыболов. А как утки шли, так даже ателье закрывал. Это потом уж он нас с отцом твоим учениками взял, с малолетства. На всю жизнь мне дорогу показал. Вот, посмотри, 1928 год, НЭП еще. Два орла, отец твой и я.

    Михеев развернул к себе альбом, усмехнулся фотографии с двумя подростками в косоворотках, снятыми по модной в те времена манере - один сидит на стуле, другой стоит рядом, рука на плече, головы приподняты вверх. Это придавало лицу чрезвычайно гордое выражение, вот только шеи у этих "орлов" были как у цыплят, тонкие, детские. Он перевернул страницу, лицо его словно потухло, глаза погасли.

    - Ну, а в тридцатом ателье у него отобрали. Собственно, он так и остался в ателье, только как управляющий. Ну, а теперь пришло время каяться. Виноват я перед тобой, Алекс, и перед дедом твоим, и перед отцом. Вот, посмотри на этот снимок, этот, видишь мужичка с краю. В тридцать седьмом он заставил меня подписать донос на твоего деда. Тот в свое время его на воровстве поймал, Сенька повадился карманы пальто проверять у клиентов в гардеробе. Ганс его как прищущил, в окно выбросил, витрину не пожалел. Тот сначала лаборантом в ЧК устроился, а потом в люди там выбился, карьеру сделал. Недолго, правда, малиновыми петлицами козырял, году в тридцать девятом и он загремел. А тогда, в тридцать седьмом, он меня напугал. Я начал отказываться, он смеется - значит, говорит, сам туда же поедешь. Ты ведь, говорит, не первый. Действительно, еще четверо кроме него совесть за свой покой продали. Струсил я, Алекс, подписался. Ну а донос стандартный был: контрреволюционная пропаганда, распространение вредных слухов. То, что отца твоего заберут, я не думал. Ничего там про это не было. А я, - Михеев нехорошо усмехнулся, во время всего рассказа он не смотрел в глаза собеседнику, - поневоле остался главным в ателье, управляющим. До самой войны. С фронта пришел - ателье уже не было, в магазин переделали. Когда ты появился - угрызения совести почувствовал, помог чем мог. С Надей тебя свел, хотя и не думал, что у вас дело вот так повернется. Ну и слава богу.

    Он замолк, посмотрел на Алекса. Тот сидел, опустив голову, его громадные ладони лежали на обложке старого альбома, в комнате повисла гнетущая тишина, только старомодные ходики с кукушкой нарушали ее своим зквонким шагом. Наконец Михеев решился нарушить молчание.

    - Ты про деда все пытался что-то узнать. Как, удалось?

    - Да, - Алекс коротко качнул головой. - Ответили, что умер от истощения в 1943 году в Потьминском лагере. В сорок втором отец от него еще весточку получил, и все. Ему ведь за семьдесят было. Последний раз они на пересыльном встретились еще до войны, в сороковом.

    - А как получилось, что отца твоего вместе с дедом арестовали?

    - Да не собирались его арестовывать! Пришли за дедом, а он не захотел с ним разлучаться. Ударил одного из них, ну и...

    - Вот как. - Михеев как будто постарел еще больше. - Не побоялся, значит. Его когда освободили?

    - В сорок восьмом расконвоировали, в пятьдесят третьем подчистую. Но без права возвращаться в Поволжье.

    - Я про мать тебя как-то не спрашивал, она когда умерла?

    - При родах. Она из местных была, из хантов. Я для нее слишком крупный был. Так что я ее и убил.

    - Отец больше не женился?

    - Нет. Сказал, что род свой продолжил и хватит.

    - Что ж вы раньше с Севера не уехали? Хоть в Сибири, но где-нибудь поюжнее.

    - Да нет, отец уж привык, понравилось ему там. Он в деда: рыбалка, охота. Сначала по поселкам мотались - Тикси, Игарка, Анадырь. Потом осели в Норильске, отец стал работать фотографом, меня к этому делу приучил. Там немецкая община была.

    - Язык-то знаешь?

    - Ну а как же! - Алекс, похоже, даже немного обиделся. - Отец со мной дома только по-немецки и общался. Пленных там много было, так что говорю я не хуже любого баварца.

    Он немного помолчал, задумавшись, только руки осторожно трогали обложку альбома.

    - Возьми его, он твой по праву, - кивнул на альбом Михеев.

    - Спасибо, - Алекс оживился, открыл альбом, начал заново перелистывать страницы. Остановился на фотографии молодого отца. - Папа мне с детства твердил, особенно перед смертью: "Езжай в Поволжье, Алекс. Было там знаменитое ателье Рихтера. Из губернии приезжали, чтобы сняться у нас. Ты должен возродить его". Его рак до дистрофии высосал, говорить не мог, только шептал, а все про это же.

    Михеев протянул руку, положил на могучую ладонь Алекса.

    - Хорошее у тебя ателье, и снимаешь ты хорошо, даже очень. Видел я сегодня твои фотографии. Забавные, с мэром и дамочкой.

    Алекс настороженно глянул на старика, закрыл альбом. Тот продолжал.

    - Приходили сегодня двое, интересовались: кто может в нашем городе сделать такие снимки. Я с ними связываться не захотел, припугнули, что со внучкой плохо сделают. Я кроме тебя еще Федина и Зайцева назвал, но сам-то видел, что твоя работа, твой почерк. Так что жди, брат. Скоро доберутся. Ребята жуткие, говорят, и веришь им, на все способны. Еще раз прости меня, и за то, и за это предательство.

    Он замолк. Алекс поднялся со стула.

    - Спасибо, Василий Кузьмич! Спасибо, что предупредили, это многое меняет.

    Он собрался уходить, но Михеев его остановил:

    - Погоди, сейчас я тебе еще кое-что дам.

    Он достал из стола небольшой по формату, но толстый альбом с застежками, раскрыл его. Середина альбома была аккуратно вырезана, и там, как в гнезде, лежал вороненый немецкий "Вальтер".

    - Возьми. С фронта его привез, хранил столько лет, вот, выходит, что пригодился.

    Алекс взял в руки пистолет. Мужская любовь к оружию, наверное, живет у нас в крови. Плотная тяжесть "Вальтера" разбудила в душе тревогу, и вместе с тем проснулась какая-то отчаянная решимость идти до конца.

    - Возьми альбом, зачем он мне. Удачи тебе, Александр.

    Рихтер покачал головой.

    - Не Александр, Алексей. - Видя удивление Михеева, пояснил: - Меня назвали в честь друга отца. Он погиб, спасая его из-под завала, это еще в шахте.

    - Ну вот, - покачал головой Михеев, - мы ведь, оказывается, даже не знаем, как тебя зовут.

    И тут Алекс неожиданно для себя рассказал все: про запах валерианки в тот вечер, Надины слезы, как росло в нем чувство мести.

    Ушел он от Михеева поздно ночью. Не торопясь, шел по пустынным улицам, думал о чем-то своем и не обратил внимания на стоящую невдалеке от дома машину.

    - Прилетела пташка. Спасибо, конечно, дедушке, но наказать его тоже придется. Трогай, проводим гостя, - приказал Грач.

    10

    Автомобильный гудок был резок и требователен.

    - О, похоже, господин мэр с утречка пожаловал, - сразу определил Грач и кивнул головой вспотевшему Быку, трудившемуся около пружинной "груши". - Ладно, передохни.

    Мэр был при параде: строгий черный костюм, галстук, белоснежная рубашка. И явно не в духе. Это было видно по его лицу.

    - Мальчики, шашлычок... - начал было Грач, но мэр, поморщившись, остановил его.

    - Брось, я к тебе на минутку. - Подавая руку Грачу, он покосился на лежащую у его ног большую серую собаку. - Как ты его только приручил: волки, говорят, не поддаются дрессировке?

    - А я его не приручил, это тебя можно приручить или приучить, а для него я просто вожак стаи. Да ладно кривиться, шучу я!

    Грач обнял Широкова за плечи, встряхнул его. Мэр же про себя подумал: "Раньше он так себе шутить не позволял. Видно, плохи мои дела".

    - Я Серого на всех своих гавриков не променяю. И умнее, и надежнее. А уж предан - до гроба. Лежать, Серый, - скомандовал он волку и обратился уже к Вадиму. - Пошли в дом, поговорим, заодно и посмотришь, что я там за ремонтик сделал.

    Войдя в дом, мэр присвистнул.

    - Вот это да, целый спортзал.

    Архитектор, который проектировал этот особняк, не мог такого себе представить и в кошмарном сне. Весь первый этаж был начисто переделан. От уютного холла в староанглийском стиле остался только камин да два кресла перед ним. Посредине зала возвышался самый настоящий ринг, как положено - с канатами, с растяжками. В углу лежала штанга с набором блинов, было установлено несколько тренажеров. С потолка кое-где была сорвана ажурная лепнина и оттуда свисали канаты для разного рода боксерских груш. Грач гордо осмотрел проделанную под его руководством работу, потом резко, по-разбойничьи свистнул и жестом руки удалил всех из зала. Проводив уходящих взглядом, Грач жестом показал на кресла около камина и объяснил смысл столь странного ремонта:

    - Ребята мои стали жирком зарастать, без пинка перчаток не оденут. Ты же знаешь, что у нас за народ в России - чуть в люди выбьются и уже больше стакана не возьмут, больше ложки не поднимут, - Грач любил на досуге пофилософствовать на отвлеченные темы. - Гоняю их, да и сам стараюсь жирок сбросить. Хочешь побаловаться, молодость вспомнить? А, кандидат в мастера?

    Он протянул Широкову пару боксерских перчаток. Грача как-то все время точила мысль, что Вадька выбился в кандидаты, а он остался в перворазрядниках. В свое время он не раз побеждал его в спарингах, хотя тот и был в другой весовой категории, выигрывал чисто за счет своей природной злости.

    - Ага, счас, разбежался! Ты видишь, как я одет? У меня встреча с избирателями, не хватало только еще к ним приехать с разбитой рожей. И так не знаю, что им говорить. Ну, не тяни, узнал что?

    - Садись-садись, в ногах правды нет.

    Они расположились в креслах, причем каждый - по своему. Мэр сидел с прямой спиной, стараясь не помять костюм. Грач же в своем неизменном адидасовском костюме вальяжно раскинулся, даже одну ногу положил на журнальный столик.

    - Узнал кое-что, - Грач довольно хохотнул. - Крутанул я одного старого фотографа, ну, этого, местного летописца.

    - А, Михеева! - понял мэр.

    - Ну да, - подтвердил Грач, - живая легенда и прочее. Говорить не хотел, но я подход нашел. Старикашка назвал троих, тоже задача.

    - Ну не томи! - взмолился мэр.

    - Погоди-погоди, не спеши. Оцени красоту комбинации. Решил я подождать, может, кто в гости придет к нашему летописцу? Точно, в тот же вечер топает один из троих прямиком к деду.

    - Кто?! - нетерпеливо спросил мэр. Он весь подался вперед, напрягся.

    - Погоди, - снова тормознул его Грач, - хлебни вот пивка холодненького.

    Не вставая с кресла, он открыл дверцу небольшого холодильника, вытащил пару своего любимого бутылочного пива, ловко, об край столика, открыл обе бутылки, одну протянул Вадиму, другую опрокинул в рот сам.

    - О, господи, как ты любишь дешевые эффекты! - просто взорвался Широков, но бутылку взял и даже отхлебнул из нее.

    Грач миролюбиво поднял руку, но паузу выдержал до конца и, осушив полбутылки, смачно крякнул, вытер рукавом губы и только потом продолжил разговор.

    - Я подумал, а вдруг случайно забрел на огонек, посетил по дружбе старого. Стали мы обходить квартиры в том доме, ну, с крыши которого щелкали тебя с девицей, - мэр покривился от этой фразы, а Грач все тянул, он явно наслаждался ситуацией. - Так вот, сначала дед один, слава богу, склероз его не расшиб, припомнил, что видел одного типа, что спускался с пятого этажа и отряхивался. А соседка рядом даже припомнила, что было это в феврале.

    - А приметы, приметы?! - все торопил мэр.

    - Лица они не видели, но зато видели волосы: длинные, прямые, по самые плечи. А главное - рост! Высокий был парень, под два метра. Он же приходил и к Михееву.

    - Стой, так это же... - Вадим даже откинулся на спинку кресла.

    - Да-да! Владелец единственного частного фотоателье в городе Рихтер!

    - Ах ты, черт! - Широков даже застонал от досады, прикрыл лицо ладонями. - Как же я сразу не догадался? Кто бы мог подумать? Если б знать. Ах ты, черт!

    - Ну и где ты ему дорожку перешел? - поинтересовался Грач.

    - Зимой еще, в январе, по-моему. Уволил я его жену, да вдобавок и отматерил при этом. Ну никак не думал, что все вот так аукнется!

    - Заелся, любимец публики, первый мэр-демократ, отец города. - Грач выговаривал своему высокопоставленному подельнику с явным наслаждением. - С толпой на митинге ты умеешь совладать, а тут с одной бабой не смог.

    - Да видел бы ты ее! - Широков просто взвился с кресла, встал перед ним во весь рост, злой до ярости. - Маленькая, щуплая, взглянуть не на что. И уволил-то я ее за то, что она против нашей аферы с парком выступила. А если б она до сих пор работала? Давно бы настучала куда положено. Маленькая тварь!

    - Ну, конечно, зато теперь все знают, что ты предпочитаешь трахать пышных блондинок и предпочитаешь это делать на столе, - Грач уже явно издевался над товарищем.

    - Сейчас как дам по башке!! - мэр занес над головой хохочущего приятеля тяжелый кулак, но тот только отмахнулся от его руки, явно не принимая угрозу всерьез. Отсмеявшись, он снова обратился к Вадиму, мрачно выхаживающему по холлу.

    - Ты ее уволил, а он - тебя. Что народу-то скажешь, народный избранник?

    - Ну, теперь можно кое-что и сказать. Дескать, фотомонтаж, что знаю, кто это делал, что скоро он публично покается. Намекну, что это заказал Спирин.

    - А я, судя по всему, должен это покаяние обеспечить? - поинтересовался Грач.

    - Именно! И начни с ателье. Пусть он почувствует себя как в мышеловке. Не отпускай его ни на шаг, ясно?

    - Ясно-то ясно, но что я с этого буду иметь? Какой мне резон в это дело влазить?

    - Спрашиваешь, какой резон? Простой. Продление всех контактов после избрания. К Спирину ты неизвестно еще, подберешь ли ключи. Он мужик нестандартный, непредсказуемый, поверь мне. Я его хорошо знаю. В свое время столько водки выпили вместе, сейчас и вспомнить даже об этом странно.

    - Ну ладно. Сделаем мы это его ателье, покается он публично, а потом что?

    - А потом я хочу встретиться с ним лицом к лицу, хотя бы здесь, у тебя, и отыграться полностью.

    Он подошел к одной из "груш" и резко ударил ее по еще необбитому, матово отсвечивающему боку.

    - После такой встречи его только что похоронить придется, - спокойно заметил Грач, искоса наблюдавший за разминкой мэра.

    - Ну и похоронишь, - беспечным тоном ответил тот, дуя на отбитые с непривычки костяшки пальцев.

    "Хорошо ему так вот болтать, - подумал Грач, остро глянув на мэра, - не ему ведь под "мокрой" статьей ходить".

    - Отвык, салага, - сказал он вслух. Мэр, все еще морщась, потирал пальцы. - Похоронить-то мы его похороним, но это уже будут расходы по другой статье. Это не мой счет, твой.

    - Ладно, уговорил, сколько?

    Леня, улыбаясь, поднял две растопыренных пятерни.

    - Десять тысяч долларов?! Да ты грабитель! Ну, ладно, подавись ими.

    Он взглянул на часы.

    - О, я опаздываю, пора. Провожай.

    Уже пробираясь к выходу, Вадим остановился перед пружинной грушей, аккуратно отработал по ней правой, левой, уклонился. Улыбнулся чему-то, настроение у мэра явно поднялось.

    Волк все так же лежал на том самом месте, где оставил его хозяин.

    - Лежит?! - удивился мэр.

    - К ноге! - приказал довольный Грач. - Он службу знает. Я других собак не держу, все равно загрызет, да и лай их ненавижу, сразу зону вспоминаю. Бедолага тут один к нам забрался, бич местный, поживиться хотел. Утром только и нашли: горло в клочья, и даже голоса ни разу не подал.

    - Зверь! - восхищенно поразился гость.

    - Мой зверь! - и Грач потрепал волка по огромной лобастой голове.

    11

    Как обычно, без пяти восемь Алекс подошел к своему фотосалону. Воздух по утрам уже свежил до озноба, но осень пока не вступала в свои законные права. Пока еще царствовало бабье лето. Остановившись на перекрестке, Рихтер придирчиво рассматривал свое творение. Место было выбрано отлично: центр старого города, дореволюционной постройки дом, так выгодно отличающийся от серой однообразности соцархитектуры. Сложенный из красного, необыкновенной прочности кирпича с полуфигурами атлантов над входом, изысканной формой балконов, ажурной башенкой со шпилем, венчающим небольшую круглую ротонду - все это привлекало внимание и радовало глаз. Именно в этом доме когда-то размещалось знаменитое фотоателье "Рихтер", и когда грянула эра приватизации, Алекс вложил все годами скопленные и им, и отцом северные "длинные рубли" в первый этаж этого архитектурного чуда. Он успел как никогда вовремя, еще бы полгода, и инфляция лишила бы его подобной возможности.

    Сполна это он почувствовал потом, при ремонте и перестройке помещения. Он экономил на всем: мог бы купить квартиру, но не стал, так и жил с Надей и сыном в квартире на двух хозяев. В их комнате не было ничего такого, что величают в повседневном мещанском языке странным словом - обстановка. Отсутствовали стенка, мягкий уголок, ковры, паласы, неизбежный хрусталь. Скромный восточный ковер, полученный отцом Нади как инвалидом еще во время всеобщего дефицита, протертый до белизны красный палас, старомодные, пятидесятых годов стулья, стол-тумба, кроватка сына, черно-белый телевизор. Взрослые спали на старой софе без одной боковой спинки: ее Алекс снял, потому что не умещался, сзади еще на ночь подставлял табуретку. Когда денежный дефицит встал особенно остро, Алекс продал свою любовь и гордость: охотничье ружье, настоящий "Зауэр" ручной работы.

    Зато тот, кто первый раз приходил в ателье, не мог скрыть своего восторга и восхищения. Над входом Алекс восстановил точно такую же старомодную вывеску с надписью : "Ганс Отто Рихтер". Ниже дата: 1904 год. Одна витрина была отдана старым фотографиям еще тех, дореволюционных времен. Солидные, благообразные господа, затянутые в корсеты ангелоподобные дамы, похожие на херувимчиков кудрявые и томные дети в неизбежных матросках. Фотографии Алекс достал с помощью Михеева в городском архиве, переснял, увеличил. Это действительно были фотографии деда: на толстом картоне ниже снимков была выдавлена витиеватая надпись: "Ателье Ганса Отто Рихтера". Золото тиснения потускнело, но фотографии - нисколько. Матовые листы словно вобрали в себя объемность того, давно исчезнувшего мира.

    Другая витрина была днем нашим, нынешним. Фотографии там менялись каждую неделю, и не было там скучных, серых лиц. Алекс к каждому клиенту находил свой подход, свой ракурс. Он не жалел времени и пленки, старался зажечь человека, показать его скрытую красоту. Вот и получались у него люди на снимках живые, добрые, веселые. С открытием своего ателье Алекс разорил не одного халтурщика от фотодела. Иные сменили вид работы, другие мотались где-то по деревням, снимая свадьбы и похороны.

    Но главное ждало клиента внутри. Открывалась входная дверь, и под звяканье старомодного колокольчика вошедший оказывался в полумраке. Стены и окна были затянуты черным бархатом, звучала мягкая музыка, и на большой экран проецировались цветные слайды. С неумолимой методичностью менялись каждые тридцать секунд бесподобные по красоте виды природы, красивые лица людей, жанровые сценки, словно небольшие фотопоэмы на белом холсте. Чтобы удобно было рассматривать все это, стояло несколько мягких кресел. Слайды Рихтер менял каждую неделю, запас их был огромен, тридцать лет и отец, и он снимали бесподобные дали Севера. Экзотика белоснежных пустынь сменялась пейзажами Крыма и Кавказа, лица прибалтийских желтоволосых красавиц приходили на смену своеобразным женщинам Севера. Монументальность Ростовского кремля, и предзакатная сказочность Покровского собора в Кижах, голубые купола Самарканда и устремленная в вечность готика Домского собора. Посмотреть новую коллекцию прибегали школьники из ближайших школ. Он их не гнал - это ведь были его будущие клиенты.

    На этом чудеса не кончались. Все привыкли, что фотоателье - это небольшая комната с аляповато намалеванным пейзажем, непременным старинным венским стулом и еще одним, высоким, для детей.

    У Алекса все было не так. Зал был огромен, пришлось сломать все перегородки, что понастроили здесь за годы существования магазина. Четыре стены были оклеены огромными фотопейзажами: море, березовая роща, зимний лес и прекрасный альпийский пейзаж. Если нужно было создать однотонный фон, то под потолком крепились несколько экранов разного цвета. Благодаря хитроумной системе блоков, придуманной самим Алексом, он мог сменить необычную ширму за несколько секунд. И для детей у него было не все, как обычно. Не пара резиновых игрушек, закусанных до неузнаваемости не одним поколением карапузов, а огромные, в человеческий рост надувные игрушки, выписанные по каталогу из Германии. И что особенно приводило в восторг малышей, да и не только их, - чучело белого медведя, охотничий трофей Алекса.

    Все это было, и все кончилось в одну ночь. Алекс, ни о чем не подозревая, открыл входную дверь, исправно зазвенела сигнализация, чистой хрустальной нотой отозвался колокольчик над дверью. Он привычным движением включил свет и замер. Бархат на стенах был изрезан, мягкая мебель вспорота, на полу валялись слайды и обломки нещадно разбитого диапроектора.

    Очнувшись, Алекс кинулся в съемочный зал. Ничего не пощадили и здесь. Пейзажы изрезаны и ободраны, надувные игрушки бесформенной кучей лежали на полу, у порога валялась оторванная голова медведя.

    На ватных ногах он прошел в лабораторию. Все было разбито, фотореактивы сложены в ванну и залиты водой. В немой тишине этого ужаса Алекс вдруг услышал биение своего сердца, и этот звук нарастал, звучал в голове, словно метроном. Резко кольнуло в груди, слева. В свои сорок с небольшим Алекс не знал ничего подобного. Годы беспощадных лыжных тренировок и походов по Заполярью, сотни километров в погоне за зверем и рыбой. Порой он и сам думал, что сделан из стали, но теперь стало ясно, как он ошибался. Удар был точен, били наверняка и под дых. Ему показалось, что сейчас он умрет, прямо здесь, у могилы его мечты, на обломках идеи, двигавшей всю его сознательную жизнь. Ему стало трудно дышать, он рванул ворот рубахи. Его спас резкий, неприятный звук телефонного звонка. "А телефон не разбили?" - удивился Алекс, поднимая трубку.

    Холодный и жестокий голос подсказал почему.

    - Ну, что, нравится? Куда ты прешь против силы, немчура?! Фашист недобитый! Я раздавлю, тебя как клопа. Сегодня же, прямо сейчас, ты пойдешь в местную редакцию и покаешься, скажешь, что сделал фотомонтаж, понял? И объяснишь: за жену обиделся, отомстить решил. Да чтоб с душой, со слезой в голосе, сука! И из города тебе не выбраться, пасти тебя будут день и ночь. Можешь выглянуть в окно, полюбоваться. Ты все понял?

    - Я-то все понял, а теперь слушай ты. Сейчас я отдам твоим шестеркам пакет, поинтересуйся, что там. Еще один такой у моего друга в области, а третий едет в Москву и будет ждать там. Один звонок, и он у тех, кто этим занимается по долгу службы. И не дай боже, если с нами что-нибудь случится.

    В трубке несколько секунд звучала тишина, потом голос спросил:

    - Ну, и что же там?

    - Увидишь.

    Он вышел из ателье и прямиком направился к серой "Волге", нагло расположившейся прямо за дорожным знаком "Стоянка запрещена". Морды у сидевших в машине трех "качков" поневоле вытянулись, а он, подойдя, постучал согнутым пальцем в боковое окно. Когда шофер опустил боковое стекло, Алекс подал ему плотный черный конверт из-под фотобумаги.

    - Отдашь мэру, он ждет.

    Мордовороты стали переглядываться, приказ у них был совсем другой.

    - Да быстрей, он ждет! - подбодрил бандитов Рихтер.

    "Волга" рванулась с места и, развернувшись буквально на пятачке, помчалась по направлению к местному "Белому дому".

    Алекс вернулся в ателье, набрал номер телефона жены.

    - Надежду Львовну можно позвать к телефону? Надя, немедленно бросай все, бери Сашку из детского сада и бегом домой. Запрись и никому не открывай. Ясно?

    - Алекс, что случилось? - встревоженно спросила жена.

    - Плохо, Надя, очень плохо! Я сейчас подойду, все объясню.

    Затем он набрал другой номер.

    - Вахтанг? Гамарджоба, генацвале. Да-да, и я очень рад, и тебе того же самого, только вдвое. Слушай, я, пожалуй, все-таки продам тебе свое ателье, уговорил. Да ты сильно-то не радуйся, деньги мне нужны сегодня, максимум завтра. Ну, смотри, как хочешь, продам его Галустяну, у него денег побольше. Да что ты! Ну так и быть. Я через часок подъеду, поговорим о цене.

    И снова, не кладя трубку, набрал прямой телефон мэра.

    - Ну что, любуешься? Это уже не стриптиз, это на срок тянет. Договоримся так, ты мне выплачиваешь за все, что здесь нагадил, и я уезжаю.

    - Куда?

    - Подальше от твоей рожи. Даю тебе три дня, потом звоню в Москву.

    Ответом были только длинные гудки.

    12

    Мэр по второму разу перебирал снимки. Двухэтажные хоромы Грача, машина Галустяна у ворот, хорошо виден ее номер. Потом его "девятка" у этих же самых вороот. А вот интересный кадр. Жорик закрывает ворота, он уже вышел из машины, и рядом спускающийся с крыльца хозяин дома с неразлучным волком у ноги. На следующем снимке все это в увеличении: его профиль и улыбающаяся рожа Грача. Вадим словно услышал его голос, традиционное: "О, какие люди! Мальчики, шашлычок!".

    Последняя фотография самая убийственная: они после бани блаженствуют на балконе дома в шезлонгах. Из одежды одни простыни, повернувшись друг к другу, о чем-то беседуют, на лицах блаженные улыбки. На обороте каждого снимка подробно расписано, что, где, когда и почему все это происходило. Еще в конверте были три страницы убористого машинописного текста с подробнейшим анализом почти всех сделок мэрии и фирмы "Наташа". Здесь было не все. Мало кто знал о паевом участии мэра в деятельности этой же фирмы.


  • Комментарии: 2, последний от 22/02/2011.
  • © Copyright Сартинов Евгений Петрович (esartinov60@mail.ru)
  • Обновлено: 10/11/2008. 93k. Статистика.
  • Повесть: Детектив
  • Оценка: 6.42*17  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.