Кто-то прозвал его Флюгером. Кличка эта прижилась, и человек в оранжевой защитной робе, целыми днями топтавшийся на железнодорожном переезде в центре города, стал странной достопримечательностью. Кто-то считал его чокнутым, кто-то просто чудаком, но этот смотритель железнодорожного переезда почти не уходил в свою будку, а пристраивался на пенёк от спиленного дерева и, не расставаясь с метлой или лопатой, в зависимости от времени года, целыми днями наблюдал за проезжающими мимо машинами. За эту манеру провожать взглядом каждую легковушку он и получил своё странное прозвище.
Городок был небольшой, машины проезжали не так уж и часто, ещё реже начинали гудеть рельсы. В сторожке тогда звенел телефон. Флюгер уходил в свою маленькую хибарку, а затем начинал перемигиваться двуглазый семафор, опускались два полосатых шлагбаума, заставляя вечно спешащих водителей с досадой наблюдать, как медленно и неторопливо мимо них ползут вагоны со щебёнкой, песком или кирпичами. Такое случалось нечасто, иногда раз, порой два раза в день. Но водителям, этим истинным детям века двадцатого, было до смерти жалко этих десяти минут, украденных у них этими пережитками века девятнадцатого.
То, что переезд закроют, Флюгер знал заранее, ещё до звонка. И железная дорога, и автострада просматривались с его наблюдательного пункта на несколько километров. Машины ещё вовсю носились по переезду, а он уже видел, как со стороны товарной станции появлялся маневровый тепловоз, тянувший череду вагонов. Часа через полтора тепловоз возвращался один, налегке он мчался гораздо быстрей, словно радуясь, что избавился от тяжкого груза. Даже его предупредительный гудок звучал веселей.
Когда-то давно, теперь уже, кажется, целую вечность, Флюгер, его тогда звали Иваном, так же работал машинистом тепловоза. Но лет десять назад погибла его единственная дочь, семнадцатилетняя красавица Марина. Иван пережил инфаркт, полгода провел на инвалидности. Он был очень хорошим машинистом, передовиком, поэтому его из жалости перевели сюда, смотрителем переезда. Если бы кто удосужился наблюдать за поведением Флюгера, он бы обнаружил странную закономерность. Его абсолютно не интересовали грузовики и мотоциклы, а так же пронзительно посвистывающие на ходу "Запорожцы". Мало внимания он уделял и солидным "Волгам", но неизменно проявлял интерес, когда к переезду приближались бежевые "Жигули" шестой модели. Впрочем, с годами он утратил интерес к этой модели, зато начал выделять из общего потока машин "девяносто девятые" модного цвета "мокрый асфальт".
Хозяин одной из этих машин первые годы неизменно сигналил на переезде, но Флюгер ни разу не отреагировал на этот знак внимания, только очень пристально смотрел вслед стремительно пролетевшей машины. Вадик Каминский, так звали владельца автомобиля, скоро перестал жать на клаксон, да и вообще обращать внимание на человека в выцветшей от времени и непогод оранжевой робе. Слишком много у него было своих дел. Строительная фирма, несколько магазинов, ресторан - всё это принадлежало ему, сотни людей называли его новым титулом - "хозяин". Дела у Каминского шли более чем хорошо, вскоре он сменил машину, купил уже иномарку, серебристую, как капля ртути, "Хонду". Такая в городе была единственная, и гаишники уже не останавливали её, зная, что хозяин машины в очень хороших отношениях как с милицейским начальством, так и с другими городскими чиновниками.
Тот воскресный октябрьский день выдался на редкость погожим, солнечным. Ещё ночью прошёл дождь, но к утру подморозило. Флюгер, как всегда с утра прометя рельсы, занял своё место на пеньке. Он думал о том, как ему дальше жить. Уже через месяц его должны были сократить, на перекрёсток решили поставить автоматику, человек на рельсах становился не нужен. Пенсию он заработал, но не это было главное.
Осенние дожди прибили вездесущую российскую пыль, и серебристую, стремительную каплю на пустынной дороге он заметил издалека. Флюгер имел предрасположенность к дальнозоркости, так что он не сомневался, что это машина Вадика Каминского несётся по центральной илице города. Как обычно, тот ехал не положенные в городе шестьдесят километров, а выжимал гораздо больше сотни. У смотрителя как обычно, что-то сжалось в груди. Именно этот человек был повинен в гибели его дочери. Произошло это среди бела дня, на перекрёстке на окраине города. Начинающий кооператор Каминский очень спешил, он рассчитывал проскочить перекресток на жёлтый цвет светофора, но опоздал, и сшиб уже ступившую на шоссе школьницу. В тот день она шла на первый свой экзамен, несла большой букет цветов и очень волновалась. Свидетелей было трое, но к суду они все изменили свои показания, начали говорить, что это школьница сама виновата - слишком рано вышла на проезжую часть. Из здания суда Каминский вышел оправданным, а Ивана увезли с инфарктом.
От горьких воспоминаний Флюгера отвлек звонок телефона в сторожке. Он повернул голову, и увидел тёмную массу тепловоза, уже выехавшего со станции. Тот шёл один, налегке, и уже рельсы загудели свою постанывающую страдальческую песню. Флюгер встал с пенька, шагнул в сторону сторожки, но потом замер, поочерёдно переводя взгляд то на тепловоз, то на шоссе. По его напряженному лицу было видно, что он решает какую-то сложную задачу. Затем он всё-таки пошёл к своей сторожке, но когда серебриста "Хонда" приблизилась к переезду, шлагбаумы оставались поднятыми.
Каминский увидел тёмно-зелёную массу мчавшегося тепловоза метров за тридцать, до этого его загораживали цеха авторемонтной мастерской. Водил он хорошо, и "Хонда" была в идеальном состоянии, он должен был успеть затормозить. Весь организм Вадика сработал как автомат: руки рванули на себя рычаг переключения скоростей, ноги нажали на педали сцепления и тормоза. Но машина неумолимо продолжала нестись вперёд по тонкому, почти невидимому глазами льду, в который превратил утренний морозец осенний ночной дождь.
От первого, лобового удара, Каминского спасла подушка безопасности, но отчаянно скрежещущий тормозами тепловоз не мог сразу остановиться, и ещё метров триста тащил за собой нещадно искорёженный автомобиль, буквально сворачивая его винтом.
Битый час гаишники, железнодорожные начальники и подъехавший прокурор пытались выжать из Ивана хоть слово, узнать, почему тот не опустил шлагбаум. Но тот молчал, лишь посматривал туда, где с помощью автогена и гидравлики пытались извлечь из остатков машины то, что прежде было его хозяином.