День для Ивана Абрамовича Миллерсона, среднестатистического российского олигарха начался как обычно. Позавтракал, он, в этот раз, фуагрой, испанскими виноградными улитками и устрицами. Всё было свежайшего качества - доставлено из Парижа, Ниццы и Барселоны персональными самолетами. На самом деле улиток и устриц Иван Иванович не любил, но что делать - надо было держать марку. Он покосился на жену. Та нехотя намазывала на французский багет чёрную икру. Вчера она устроила ему скандал, заявив, что она не пойдёт на вручение кинопремии "Золотой падальщик", спонсором которой он был, потому что её бриллиантовое колье вышло из моды, и такое в этом сезоне уже не носят. Иван Абрамович хотел сказать ей что-то язвительное, но вспомнил, что он снова забыл, как её зовут. После пятого брака имена жён как-то не ложились на его память. "Надо сказать секретарше, чтобы она написала мне её имя на листке", - решил магнат. Дочка тоже сидела с надутыми силиконовыми губами. Он не отпустил ей потусоваться в Канны, на ежегодный кинофестиваль. Сказал, что в тринадцать это ещё рано. Глядя на лицо дочери, отец решил её наказать: "Отправлю её на лето к матери, в Цюрих. Пусть поймёт, что такое захолустье". Тут открыл рот сын:
- Папа...
- Нет!
- Ну, папа! Моему "Ламборджини" уже два года. Надо мной в школе все смеются, весь девятый "А". Говорят, как я ещё езжу на такой рухляди.
- Так все и смеются?
- Ну да. Особенно Фишман.
- А него какая тачка?
- "Мозератти".
- Гадёныш! Ладно, купи что-нибудь новое, только не сильно дорогое. В пределах миллиона баксов, не больше!
Сын тут же повеселел.
- Спасибо, папа!
Отбытие на работу происходило по обычному ритуалу. К парадному крыльцу дворца Миллерсона подогнали его скромный "Бентли" - он всё-таки глава госкорпорации, а не какой-то там Абрамович. Около открытой двери встал строй секьюрити, мощных парней в строгих костюмах и чёрных очках. Охранники вертели головами так, как умеют только они и совы, на триста шестьдесят градусов. До машины Иван Абрамович пробежал бегом. Последнее покушение на него было лет двадцать назад, но привычки, приобретённые в лихие девяностые, было уже не изжить.
В коридоре своего небоскрёба он шествовал величественно и монументально. Встречающиеся по пути сотрудники отвешивали начальнику поясной поклон - паданье на колени с битьём лба в пол он отменил ещё год назад, в рамках развития демократии и плюрализма.
В своём кабинете Миллерсон минут десять сидел в кресле, вспоминая, где это он, и что он должен делать. Нажал кнопку звонка. Вошла секретарша. Вопросительно взглянула на шефа, расстегнула верхнюю пуговку кофточки, но тот отмахнулся. По традиции надо было бы её трахнуть, но в его возрасте доктора не рекомендовали принимать Виагру два раза в день.
- Что у нас там сегодня?
- Через пять минут планёрка. А в час вызывает Хозяин.
- Меня одного?
- Нет, всех своих.
- Это хорошо, - облегчённо вздохнул Иван Абрамович. Он не любил оставаться с Хозяином с глазу на глаз. Всё время возникал животный страх, что тот его вызвал, чтобы уволить.
Пока первый зам рассказывал, что произошло за прошедшие сутки, Миллерсон рассматривал всех остальных членов правления. Половину бы он давно уволил. Вот этого, например, рыжего, что листает в смартфоне "Тик ток". Но нельзя. Его папа сидел в песочнице с самим Хозяином, и тот об этом помнит. Этот пьёт уже третий стакан воды. Снова вчера нажрался как свинья! Причём пьёт в одиночку, что удивительно и не по-русски. Хотя... он кажется, и в самом деле не русский. Как его фамилия? Забыл, хотя... А, да! Тоже племянник друга хозяина. Что-то я стал всё забывать, а мне ещё и восьмидесяти нет. Этот зевает всё время. Снова тусил по ночным клубам, подснял элитных тёлок и трахал их до рассвета. Этот, скромненький, в очках, наоборот, любит, чтобы Повелительницы в латексе шлёпали его по заднице плётками, а потом он полночи катает их на спине. А эти двое голубые, вон как мило воркуют.
Оторвавшись от тяжких дум, он поймал последнюю фразу докладчика и вынес решение: - Разобраться и наказать.
До приёма у хозяина оставалось ещё два часа. Фуагра и элитные сопли давно растворились в желудочном соке, жрать хотелось нереально. Он нажал кнопку вызова секретарши. Та вошла, снова потянулась, было к пуговице, но он отмахнулся.
- Сделай мне кофе и два бутерброда.
- С красной икрой, или чёрной?
Ивану Абрамовичу почему-то вдруг захотелось кабачковой икры. Такой, которой его в детстве кормила бабушка. У него аж слюна потекла. Но он мужественно превозмог сам себя и заявил: - С красной, скромненько. Но сверху чуть-чуть посыпь чёрной. Да, как зовут мою жену?
- Инесса Арнольдовна.
- Господи, кто же так людей называет! Напиши мне это на листке.
Глядя вслед секретарши, он подумал: "А как её зовут? Она давно у меня работает, с год уже. Хотя... Какая разница как её зовут".
На совещании у Хозяина Миллерсон по традиции сидел рядом с Фишманом. Слушая рассуждения Главного, они успевали пикироваться, передавая друг другу записки.
"Как мои вчера твоих сделали! Три ноль!" "Зато мои на льду твоих семь - два!" "А 69 на 67 - на последних секундах - лихо!" "Ничего, у нас ещё половина сезона впереди. Надерём твоим задницу, и не раз". "Да, я купил ещё двоих бразильцев. Плачь!" "А я двух центровых из НБА. Ха-ха-ха!"
Это заметил и Хозяин.
- Эй, там, на камчатке, что там за драка? Итак, последнее. Нам, я имею ввиду нашей партии, чтобы победить на этих выборах нужно три миллиарда. Скидывайтесь, господа.
Уже на выходе они с Фишманом нашли общую тему для горести.
- Что, скидываемся по миллиарду?
- Да, как всегда.
- Эти выборы становятся слишком дорогим удовольствием.
- Да, и цены на власть растут с каждыми выборами. Ни скидок, ни распродаж.
- И никуда ведь не деться.
- Может изменить что-то в законе? Например - запретить голосовать электорату свыше семидесяти лет? Дескать, они уже неадекватны, все в паркинсоне и альцгеймере. Это от них ведь, стариков, одни неприятности, тех, кто помнит социализм.
- Тогда и нам тогда нельзя будет голосовать. А главное - ему! - Миллерсон многозначительно взглянул вверх.
- Ах, да! Точно. Тогда по миллиарду?
- По нему. Как из своего кармана отрываю.
- Не говори!
Вместо обеда было открытие чего-то, рядом стоял мэр, сначала говорил он, потом пришлось вступить Ивану Абрамовичу. Слава богу, что слова он заучил ещё лет десять назад.
- Наша фирма... всегда заботиться... мы работаем для блага страны...
На фуршете по этому случаю, они коротко перетёрли с мэром свои дела. Стали богаче на пару миллионов баксов. Затем по графику надо было заехать к любовнице. Прошлый раз он у ней так хорошо выспался! Но сегодня не тянуло ни на секс, ни на сон. Поехал домой.
За ужином снова подавали фуагру. Ивана Абрамовича чуть не стошнило. Хорошо ещё был стейк из аргентинской мраморной говядины. Жена опять сидела с недовольной мордой. Он хотел назвать её по имени, но вспомнил, что записку с её прозвищем оставил в пиджаке.
- Что не так? Бриллианты тебе не понравились?
- Да нет, пойдёт. Платья нет. Обошла все бутики, ничего не нашла.
- Ну, сгоняй в Париж.
- Лучше в Милан.
- Хоть в Уганду, только не напрягай меня.
Оставалось ещё два часа до сна. Миллерсону личный врач рекомендовал больше гулять перед сном. Иван Абрамович был человек методичный и упорный. Он надел спортивный костюм и отправился в прогулку по своему домику. В последний момент, уже на пороге, вспомнил, что надо взять мобильник! Забыть его - это было смертельно опасно! Один из его родственников по журналу Форбс не взял с собой мобильник, и без навигатора заблудился в своем жилье, а тут ещё и сердце прихватило. Искали его с МЧС, но нашли только через неделю по запаху.
Миллерсон два часа ходил по комнатам, рассматривал этот частный музей, трогал статую Микеланджело, рассматривал картины Рембрандта, нюхал их. Ван Гога он даже погрыз с угла рамы. И всё больше и больше наливался радостью. "Как хорошо-то! Как красиво и богато! Ни у кого такого нет, только у меня! Всё, всё не зря было!"
Вернувшись в спальню, он спокойно и радостно уснул. Последней мыслью было: "Может, отказать от этих соплей на завтрак? Доктор говорит, что устрицы - это афрозодиак. Хотя, что-то он не помогает. А если наши узнают, что я не стал есть устрицы, высмеют. Придётся жрать. Тяжёлая у нас, олигархов, всё-таки жизнь!"