Аннотация: Как развалится путинско-медведевский режим...
Саша Сотник
БЛОКНОТ ЭКСТРЕМИСТА
ВЕСЛО НАД МОСКВОЙ
Матвей Шухаринский обладал барской внешностью и не менее благородной болячкой: его мучила подагра. Окружающие вынуждены были общаться не столько с ним, сколько с его недугом. Шухаринский постоянно рыгал, сопел, кряхтел, но делал это со значением. Его густая, как у зубра, борода вздымалась и опускалась соразмерно неторопливо-важной речи.
Песни Шухаринского звучали повсюду, от них нельзя было скрыться в кафе или на улице: обязательно рядом останавливалась машина, из которой в мир лилось нечто хриплое и лирическое. Москва вот уже два года исторгала из себя музыкальные вопли трех направлений: гламурно-педерастического (здесь царствовал переодетый в полубабу мужик под именем Майк Вселенный), Бакинско-кабацкого (авторесса непревзойденного хита "Кайфуй, король Даниловского рынка" Манана Хаттабова трясла восточными прелестями на всех каналах ТВ) и тюремно-освободительного, где держал всепобеждающую "шишку" Матвей Шухаринский...
Начальница отдела светской хроники Кончита Борисовна Песц (представьте, как называли ее сослуживцы) - белобрысая деятельная дама с длинными накладными ресницами и тонкими губами - отправила меня брать интервью у легенды русского шансона.
- У нас жаркая страда, - сообщила она, - а вы тут прохлаждаетесь. Вы в курсе, что Шухаринскому - шестьдесят?
- Не знаю, - говорю, - я его не рожал.
Кончита поджала губы так, что ее крючковатый нос едва не коснулся волевого подбородка:
- Грядет аттестация, чреватая сокращением штата. Посмотрите на себя! Вы распухли от лени! Растолстели и расширились!
- Беру пример с НАТО.
- Чтобы завтра к полудню передо мной лежал Шухаринский!
- Один я его не дотащу.
- Интервью, - уточнила Песц, краснея от раздражения.
Тут же нарисовался редакционный подлиза и конформист Вадик Базилевский. Сосредоточенно покачиваясь, как эквилибрист, резво предложил:
- Может, я? Мне это - как в карман насрать. Быстро и профессионально. - Вадик думал, что шутки про дерьмо смешат не только его.
- Отвали, - отвечаю, - не путай журналистику с копрофагией.
Кончита махнула рукой:
- Я вас предупредила. Провалите интервью - проснетесь безработным!
...Оставалось только добраться до Шухаринского. Но как? Сам же про него ни черта не знаю, блатных песен не слушаю, - более того: задушил бы юбиляра только за один шлягер "Я рано сел и поздно вышел"!
Просмотрев записную книжку мобильника, я узрел номер телефона администратора Москонцерта Андрюхи Бовина. Этот гад до сих пор должен мне бутылку "Хенесси" за проигранный спор. Я утверждал, что певица Антония ему не даст, а он убеждал, что уже договорился. Антония поступила так, как я и предсказывал; более того: ее спонсор и владелец Тимур Глазатов в порыве ревности отрезал Бовину кончик носа. Андрюха, правда, не растерялся: приклеил "бээфом" отнятую часть лица и с тех пор его клюв напоминал короткую антенну с круглым наконечником...
Я набрал номер Бовина. Спустя пару секунд услышал знакомый запыхавшийся голос:
- Да, да, Сань! Ты? Что?..
- Полминуты есть?
- Четверть! - Бовин, как всегда, торговался.
- Мне нужен Шухаринский. Подкинь номер его администратора.
- Ты с ума сошел! У него сегодня концерт в театре эстрады!
- С меня поллитра.
- Литр! Кстати, я перешел с коньяка.
- Куда? В мир иной?
- На текилу. Она мягче.
- Заметано. Диктуй!
- Пиши прямой телефон... Админа зовут Аркадий. Если бесплатно - примет как родного. Хотя сука - еще та.
- В каком смысле?
- Он спит с Антонией.
- А что с ней еще делать?
В ответ послышались гудки...
С Аркадием я договорился без проблем. Тем более, что сволочные манеры сноба проявились при личной встрече в служебном фойе театра эстрады.
- Я полагал, Вы более солидны, - молвил он, выпятив нижнюю губу.
- Более солидных, - отвечаю, - посылают к солистам "Ла Скалы".
- Огрызаетесь?
- Соответствую.
Мы поднялись на второй этаж, прошли по ярко освещенному коридору. Аркадий распахнул передо мной дверь просторной гримерной. Пафосно резюмировал:
- Матвей Иосифович ждет Вас. У Вас десять минут...
Справа на стене висели афиши многочисленных попсовиков-затейников, слева громоздились свежие букеты цветов, напротив же за большим овальным столом восседал Матвей Шухаринский. Куря сигару, он был похож на дрессированного орангутанга, насильно одетого в дорогой черный фрак. Устало пробасил:
- Вы - журналист "Московского менталитета"?
- Нет, - говорю, - я - апостол Петр. Пришел поздравить вас от лица райского коллектива.
Едва вскинув брови, Шухаринский болезненно крякнул и снисходительно улыбнулся:
- Я и сам шучу на концертах. Мне импонируют анекдоты. Присаживайтесь. - Он указал на стул слева от себя.
Я сел, поставив на стол цифровой диктофон.
Между прочим, терпеть не могу советского "присаживайтесь", подразумевающего прокурорский намек на угрозу реальной отсидки.
- Итак, Вам - шестьдесят, - оптимистично начал я. - Что Вы могли бы сказать нашим читателям?
- Накануне юбилея родилась новая песня, - кряхтя, сообщил шансонье, после чего мне пришлось соврать:
- Очень интересно! И о чем?
- О Москве, о жизни.
Шухаринский прикрыл глаза и вполголоса просипел:
Москва, ты как синяя птица
Летаешь, махая крылом,
Дано мне с тобой возродиться,
Взлетев над тобою...
Внезапно Матвей напрягся и замолчал. Вероятно, он забыл текст.
- Веслом? - нелепо предположил я, пытаясь помочь.
- Да нет, что за глупости...
- Козлом?.. Ослом?.. Орлом?..
- А-а! - оживился певец и закончил: - "Взлетев над тобой ангелом". Ну, как?..
- Неожиданно.
- Не быть вам поэтом, - предрек Шухаринский. - Все мое творчество непредсказуемо. Оно напитано любовью к свободе. В Советском Союзе многие сидели.
- Вам тоже посчастливилось?
- Нет. У меня, простите, подагра. - Он произнес это таким тоном, что, будь я судьей, дал бы условно. - Мои песни слушают во всех концах и уголках нашей необъятной...
Мне стало скучно, и я решил перевести разговор на личную тему, добавив атмосферы домашнего очага:
- Матвей, а вы в курсе, какой подарок готовит для вас супруга?
Шухаринский взглянул на меня как Геракл на доходягу:
- Чья? Моя умерла двадцать лет назад...
- Простите, не знал. Сочувствую...
- У меня создается впечатление, что вы не в курсе моей биографии, - догадался солист. - Вы вообще готовитесь к встрече со "звездами"?
Вместо ответа я предпочел задать сакраментальный вопрос о творческих планах.
- Планирую петь до самой могилы, - разоткровенничался Матвей, после чего я представил себе процесс самоотпевания. Вероятно, физиономия выдала мой фантазийный склад ума, потому что Шухаринский церемонно привстал, протянув узловатую ладонь:
- Было приятно. Спасибо, что пришли и взяли...
Я пожал ему руку и поспешил к выходу. Аркадий томился в фойе:
- Ну, как? Все хорошо? Когда выйдет интервью?..
Я сказал что-то дежурное типа "следите за прессой" и вышел на улицу. Посмотрел на часы. Шесть вечера. Надо было доехать до дома и за пару часов слепить из этого конфетку. Но тут я обнаружил, что забыл на столе у Шухаринского свой диктофон. В принципе, память меня никогда не подводила, а ничего судебно-разоблачительного я писать не собираюсь, так что позвоню потом Аркадию, попрошу вернуть игрушку. А по горячим следам, пока еду в метро, можно восстановить беседу в блокноте...
Но тут позвонила Кончита:
- Саша, вы срочно нужны! Вас ждет главный!..
Думаю: "Молодец Аркадий, уже настучал".
- ...Вы встречались с Шухаринским? - продолжала Кончита.
- Еще как, - говорю, - и дело шло к свадьбе!
- В любом случае, отлично. За то вас и ценим. Готовьте материал, но приезжайте немедленно. Вы будете приятно удивлены!..
Конечно, меня можно удивить. К примеру, собственной беременностью с дальнейшей перспективой получения миллиона долларов. Или Пулицеровской премией. Так или иначе, все упирается в деньги. Точнее, в их отсутствие...
И я полез в кошелек, чтобы оплатить проезд в метро.
ИСТОШНЫЙ ПОЗИТИВ
У касс метро толпился народ. Рядом с милицейским постом тусовался небритый хмырь в вязаной шапочке, монотонно гундящий:
- Две поездочки по цене одной... две поездочки за сто рублей... за сто рублей две поездочки...
Обнаглели. Менты "крышуют" воров в открытую. Вообще воровство в последнее время опустилось на бытовой уровень. Даже за собой заметил: факт кражи ручки из офиса наполнял мое существо необъяснимой гордостью за страсть к экономии. В "Канцтоварах" ручка стоит четвертной, а я - молодец: сэкономил. В конце концов, все так поступают. Вадик Базилевский украл у главреда Щупова подтяжки, висевшие на спинке кресла. И стоило Щупову отвернуться, как Вадик их спер. Зачем? Ведь он не носит подтяжек. Сам же потом невнятно бормотал:
- А что они висят без дела? Висят - надо брать...
Щупов искал их по всей редакции. Подозрительно всматривался в каждого сотрудника. Обшаривал взглядом даже девушек. На следующий день явился в брюках на ремне. Над штанами нависал объемный редакторский живот. Щупов постоянно подтягивал сползающие брюки, всякий раз проверяя наличие на них ремня. Но, даже не доверяя никому, он все равно "прокололся": в тот же день секретарша Верка Храпова стырила с его стола дорогие канадские очки. Главред полдня бродил по редакции как тяжелобольной крот; назавтра пришел в контактных линзах. На почве систематических потерь у Щупова развился синдром рукоблудия: он скользил по себе руками как баянист - по клавиатуре, постоянно проверяя то карманы, то ремень, то голову. Редактор боялся, что с него на ходу снимут натуральный французский парик...
Кончита встретила меня в офисе со словами "кофейку не хотите?". Ее приподнятое настроение настораживало, но я все равно сказал:
- Хочу.
- Идемте на кухню. У меня осталась пара пакетов, - с гордостью сообщила она.
На кухне стоял длинный стол, холодильник и пенал для посуды. Холодильник был пуст. В нем сохранился лишь маленький кусок колбасы с приколотой к нему запиской "Базилевский, подавись". В пенале имелось отделение, запираемое на ключ. Ключами обладало только высшее начальство. Кончита открыла отделение, выдвинула ящик, порылась в нем. Констатировала:
- Вот гады. Из-под замка тырят. - И почему-то уставилась на меня.
- Что? - спрашиваю.
- Ваша работа?
- Не тот масштаб, - говорю. - Мой уровень - золото Третьего рейха.
- Ладно, - смирилась Кончита. - Марк Давыдович, вероятно, уже освободился...
Мы прошли в приемную главного редактора. Верка Храпова, увидев нас, спрятала руки под стол и затаилась.
- Свободен? - спросила Кончита, указав на дверь начальника.
Секретарша кивнула.
Щупов рассматривал макет завтрашнего номера. На первой полосе большими буквами было написано: "оздоровляющий кризис спасает Россию". Редактор поднял голову, устало предложил:
- Присаживайтесь.
В стране явно никто не хотел садиться: все только присаживались...
- Александр, - начал Щупов, - вы хоть раз бывали в Сити?
- Увы, нет. Да меня туда и не пустят.
- Пустят. Даю задание: завтра к десяти утра прибудете в Приемную Патриарха. Там вам выпишут пропуск и аккредитацию. В шестнадцать ноль-ноль в Сити состоится открытие закрытого храма...
- Открытие чего?
- Открытие закрытого... - Редактор осекся. - М-да... Неважно. Храма. Там будут все: Президент, Патриарх, премьер, - все! Опишете это событие с точки зрения державного патриотизма. Задача ясна?
- Я слышал, неделю назад у стен этого Сити погибли подростки. Подорвались на мине. Говорят, там все подступы заминированы...
- Вы верите западной пропаганде? - Марк Давыдович прищурился. - К тому же, вы попадете в Сити вполне легально, через центральное КПП. Не нравится мне ваше настроение...
- Александр устал, - вступилась за меня Кончита. - Он только что брал интервью у Шухаринского!
- Дадите послушать? - внезапно оживился Щупов.
Вот уж не знал, что он - поклонник этой обезьяны.
- Завтра, - говорю.
- Отлично. Сдадите мне оба материала не позже семи. Кстати, статья про Сити оплачивается по тройному тарифу. Вы довольны?
- Просто счастлив! Куплю себе "Боинг".
- Вот и счастливо, - отмахнулся начальник. - И предупреждаю: без экстремистских вольностей!..
Сидя на домашней кухне и доедая бутерброд с безвкусной ветчиной, я впал в раздумья. Надо было срочно вернуть диктофон. До завтрашнего вечера это не реально, но можно попробовать. Я снова набрал номер Аркадия. Услышал недовольный голос:
- Опять вы?
- Простите, - отвечаю, - я у Матвея в гримерной диктофон забыл. Выручите, а?..
- Вы с ума сошли! У нас концерт!
- Умоляю... Вы - честный человек...
- На что вы намекаете? Как вам не стыдно?.. Я на вас в суд подам!..
Диктофон был утрачен. Возможно, его спер Аркадий, а может, и сам Шухаринский.
Я включил телевизор. В новостях показывали разгон очередного митинга несогласных: жирные ОМОНовцы волокли по земле старика, обрушивая на него яростные удары дубинок. Диктор взволнованно вещал: "Обманутые экстремистами доверчивые граждане не подозревают, что льют воду на мельницу иностранных спецслужб". Мне стало тошно, и я выключил "ящик". Вышел на балкон. На улице снова лил дождь. С тех пор как построили Сити, дождь шел почти не переставая. Близлежащий проспект был наглухо перекрыт машинами. Многокилометровая пробка воинственно гудела, поглощая собственные выхлопы. В небе барражировал вертолет. Я посмотрел вниз. У подъезда стоял милицейский "уазик". Из него вышел коротко стриженный сержант, подошел к дереву и, облокотившись, расстегнул ширинку. Проходящая мимо женщина возмутилась:
- Совсем обнаглели. А еще милиция...
- Я создан по образу и подобию Ссущего! - казарменно заржал сержант.
- Да креста на тебе нет!
- Вали отсюда, шалава, а то привлеку за неподчинение!..
Я забежал на кухню, открыл холодильник, взял оттуда яйцо, вернулся на балкон и прицельно метнул снаряд в ментовскую машину. Яйцо глухо шмякнулось о крышу "уазика", разбрызгав желтую массу. Мент поднял свой кочан, повращал, тревожно всматриваясь в мою сторону. Выругался:
- Поймаю, блядь, - пощады не жди!..
Что же с нами происходит? Расчеловечивание превратило нас в безропотное стадо послушных овец. Мы погрязли в воровстве и взятках, лжи и беззаконии. Прейскурант районного судьи Замотаева известен каждому, ибо любого могут привлечь к суду за что угодно. Главное - не попадаться ментам. Отводить глаза, прятаться, избегая с ними встреч. Конечно, сейчас я сильно рисковал: вычисли меня сержант - через полчаса у моей квартиры уже стоял бы наряд ОМОНа, выламывая дверь, а спустя еще пару минут мне бы запросто проломили голову. Но я - умный: успел спрятаться. Вот соседу Вальке Холмогорову не повезло: его "накрыли" за распитие пива в общественном месте. В кафе. Правда, пиво там же и продавалось. Просто Валькина рожа не понравилась менту. Вальку выволокли на улицу и отделали так, что он хромает до сих пор. До избиения он был старшим менеджером какого-то пафосного гипермаркета, но на следующий же день его уволили со словами "нам инвалиды не нужны"...
Нельзя засыпать под мрачные мысли: это - прямой путь к депрессии. В таком состоянии ничего позитивного не напишешь. Стране же нужен позитив. Так утверждает Щупов. Кончита отчитала меня за прошлое интервью с экономистом Поповым:
- Не изображайте из себя правдолюбца! Вам была заказана статья о росте цен на якутские бриллианты. А вы что написали?
- Сравнил их с ростом цен на молоко...
- Ваше молоко нам дорого обходится! Звонили из Администрации, требовали вас наказать. Но мы помним ваши прежние заслуги!..
Моей главной заслугой было то, что однажды в Госдуме мне пожал руку Президент. Я просто стоял в толпе журналистов, а он проходил мимо. И вдруг остановился, протянув мне руку и улыбнувшись. Все решили, что мы с ним знакомы. Тогда, при рукопожатии, я крепко сжал его ладонь: так, что он, как мне показалось, испугался. В ту минуту мне подумалось, что - вот он, исторический шанс, когда я могу хотя бы укусить этого паразита. Но пока я мечтал, Президент вырвал свою руку и устремился в кулуары...
Щупов тут же повысил мне зарплату. Всякий раз, встречая меня в коридоре, заглядывал мне в глаза, признаваясь:
- Если представится возможность, передайте наверх, что я - лоялен. Моя толерантность выходит далеко за рамки преданности.
- Передам, - загадочно обещал я.
- И не просто выходит, - уточнял он, - а простирается. Именно: простирается!
Все это было год назад. С тех пор мои позиции заметно пошатнулись: Вадик Базилевский прорвался к главе Администрации и сделал интервью, насыщенное патриотической истерикой, после чего Щупов с многозначительной важностью мне сообщил:
- Не вы один вращаетесь в верхах. Диалектика прогресса...
Самого Щупова никуда не приглашали. Он только получал бесконечные нагоняи от владельца издания - медиамагната Гаврилова. Магнат требовал искрометного позитива. Под этим он понимал державную гордость, переходящую в праздное ржание. По его словами, в России расцвела эпоха развитой демократии, и доказательством этому служит построенное недавно Сити. Так назывался город, возведенный по какому-то сверхсекретному проекту. Здесь имели право на проживание чиновники и миллионеры, которых развелось так много, что никакая Рублевка оказалась не в состоянии их вместить. Сити вырос в рекордные сроки. Те, кто там побывал, рассказывали настоящие чудеса об особом погодном режиме, установленном внутри города, о мраморных коттеджах с вертолетными площадками, о наличии круглосуточной службы доставки продуктов и отсутствии милиции. Злопыхатели добавляли, что Сити охраняется двумястами тысяч вооруженных бойцов специально созданной для этого армии.
Однако слухи не конструктивны. Завтра я все увижу своими глазами. Им нужен позитив? - я вылью на них тонну липкой патоки; им дороги слова о стабильности? - я возведу их в степень космических высот! Такая у меня профессия, такая страна, такое время...
Нервно тикал будильник. В семь утра он противно запищит, возвращая меня в истошно-позитивную реальность. Вот и хорошо, что не сейчас, а только завтра.
В ОБЪЯТИЯХ ФОФУДЬИ
В приемной Московской Патриархии наблюдалось скопление страждущих. Причем, среди них совсем не было старушек, рвущихся в монастыри, а в основном - взволнованные граждане чиновничьего происхождения. Один из них, розовощекий лысый толстяк лет пятидесяти, сновал взад-вперед, бесконечно умоляя собравшихся:
- Мне только подписать, господа! Только подписать!..
- Здесь всем только подписать, - осекла его строгая светская дама в красном плаще и широкополой шляпе.
- Именно! - поддержал ее длинноносый жердь в кашемировом пальто. - И печать поставить. Самый умный выискался...
Я пристроился в хвост очереди. Впереди стояла пухлая чиновница торгашеского вида. Обернувшись, небрежно спросила:
- А ты тут зачем, мальчик? Здесь грехов не отпускают.
- Ваши грехи, - отвечаю, - меня не тяготят.
Не люблю, когда тычут. Даже после брудершафта.
- Слышали? - возмутилась торгашка. - Стоит тут, хамит!
Очередь зашумела. Длинноносый подскочил ко мне, развернув красное удостоверение дружинника. Такие корочки давали особо ретивым бездельникам на государственных предприятиях.
- Вы здесь что? - рявкнул он. - По какому вопросу? А то - пройдемте!
Лысый толстяк поддержал его, хлопнув меня по плечу:
- Стой спокойно, сынок. Не разводи экстремизма. Здесь всем только подписать.
- А у меня, - говорю, - уже все подписано. Мне только получить.
Очередь гулко ахнула и замолчала. Вредная торгашка распахнула пасть, полную фаянсовых зубов:
- Как?! Вам подписали?
- Несомненно.
- А вы, простите, кто? - В ее голосе зазвучали подобострастные интонации пожилой шлюхи.
- Вам, - спрашиваю, - паспорт предъявить?
- Ах, да, понимаю, извините... - интимно зашептала она, полезла в сумочку и, достав оттуда визитку, протянула мне: - Вот. Воркуша Наталья Степановна. Очень приятно...
Я с безразличием сунул ее визитку в карман куртки. Воркуша не унималась:
- Я точно вас где-то видела. По телевизору? Вы - ведущий? Или нет... На Старой площади в Администрации?..
От ее болтовни меня спас внезапно появившийся в коридоре секретарь, который, тряхнув рясой, пробасил:
- Кто тут представитель "Московского менталитета"?
Я сделал шаг вперед. Секретарь окинул меня неодобрительным взглядом и строгим голосом сообщил:
- Вас ждут. Ступайте в кабинет.
Протиснувшись сквозь распаренную толпу, я открыл дверь с надписью "о. Ираклий, выдача виз", и вошел в небольшое помещение, напоминающее монашескую келью. Стены кабинета были расписаны фресками на тему Вознесения Господня; в левом углу висел портрет президента, в правом - икона в позолоченном окладе. Напротив двери стоял небольшой канцелярский стол. По правую руку я увидел еще одну дверь, из которой и появился молодой энергичный батюшка. Его бледное, с жиденькой козлиной бородкой, лицо излучало благообразную скорбь; глаза же, подернутые томной поволокой, были почти неподвижны. Казалось, в сей тревожный момент все его существо молилось о спасении моей заблудшей души.
Отец Ираклий сел за стол и, положив рядом с собой бумагу с гербовой печатью, внимательно ее изучил. Потом поднял на меня страдальческий взгляд и мучительно выдавил:
- Осознаешь ли ты, сын мой, куда намерен совершить паломничество?
Я даже опешил:
- Речь об Иерусалиме?
- Твоя душа полна гордыни: матери всех грехов, - нахмурился отец Ираклий. - Однако сам Патриарх благословляет тебя на освещение исторического действа. И пусть недостойным пером твоим отныне водит Агнец Божий...
- Мои писания канонизируют? - не выдержал я.
- Речи твои блядословны, - осудил меня батюшка. - Смирись, сын мой. Ибо сказано: "Отделю овец от козлищ".
С этими словами он подписал бумагу и, протянув ее мне, молвил:
- Не уходи. Погоди минутку.
Он встал из-за стола и вышел из кабинета так же, как появился. Спустя пару секунд из той же двери выскочил тот же отец Ираклий, преобразившийся почти до неузнаваемости. Он был без бороды и усов, а вместо рясы на нем был надет серый костюм ФСБшника. Лицо его приобрело острые черты, взгляд прояснился, а на губах заиграла ироническая улыбка. Невольно вспомнился советский комик Райкин, имевший способность столь же стремительного перевоплощения.
Уже на пути к столу ФСБшник весело спросил:
- Пишем, значит?
- По заданию редакции, - отвечаю.
Он сел за стол, открыл красную папку, порылся в ней, нашел нужную бумагу, прочитал, и снова весело посмотрел на меня:
- Привлекались?
- Не припомню.
- Состоите?
- Служу, - по-иезуитски выкрутился я.
- Звания, награды?
- Не удостоен.
- Склонников, - неожиданно представился он. - Ираклий Антонович. - Все-таки, работники Патриархии не лишены чувства юмора, а то на Лубянке - сплошные Ивановы. - С правилами ознакомлены? Прочтите и распишитесь.
Он протянул мне листок. Там было написано, что в течение суток я получаю право перемещаться по Сити, где мне разрешено фотографировать гражданские, хозяйственные и живые объекты, однако запрещается фиксировать и в дальнейшем распространять информацию бытового и идеологического характера, способную разжечь социальную рознь. В противном случае мои действия подпадут под статью об экстремизме.
- До пяти лет, - весело подмигнул Склонников. - Надеюсь, вы напишете взвешенно?
- Безусловно. Что увижу - то и настучу.
- Прекрасненько! Распишитесь. Автобус до Сити через десять минут. Посадка - у крыльца Приемной. - Особенно его развеселило слово "посадка": Склонников даже хихикнул. Потом добавил: - И запомните: претензия - мать осуждения.
...Я закрыл за собой дверь. Толпа страждущих расступилась передо мной, как плебеи пред патрицием. Выйдя на улицу, я закурил и погрузился в невеселые размышления. Щупов - циник, вооруженный логикой; он в курсе, что я ненадежен: могу написать черт знает что. Поэтому боится и перестраховывается. Но на его месте так поступил бы любой, послав в клетку со львом самого сомнительного. Очень хотелось напиться. Я никогда не отличался храбростью, поэтому граммов двести бы не повредило. С другой стороны, какая выпивка, когда башка лежит на плахе? Если меня уволят за профнепригодность или, того хуже, припаяют экстремизм, - придется переквалифицироваться в бомжи. Невозможно оплачивать квартиру, не имея гарантированного дохода, тем более - при еженедельном повышении цен. В магазинах давным-давно очереди за молоком, отпускаемом по фиксированным ценам. И те неустанно ползут вверх. В таких условиях приходится выбирать: либо ты лижешь, либо тебе отрежут язык...
Хорошо, что Всевышний оставил свободу выбора, столь противную моему государству. Вместе с ней остается призрачная возможность спасти самого себя.
ЗАВАРИ БАБУШКУ
Зато Рома Дубов давным-давно все схватил и устаканил. С грехом пополам окончив журфак МГУ, он вовремя подружился со Щуповым, влез к нему в доверие, и уже через полгода возглавил отдел светской хроники. В начальники, кстати, прочили меня, но я не мог столько выпить. Рома же пил со всеми, и помногу. Спустя еще год он образовался в "ящике" и выбирался оттуда лишь на предмет светских да политических тусовок. Тамошняя публика любила его за конструктивный характер и креативные пошлости. Свою должность он именовал правдиво: "мажордом кремлевского борделя".
Дедушка Ромы служил в НКВД. Утверждал, что помогал расстрелять Берию. В чем заключалась неоценимая помощь, дед не уточнял. После смерти Дубов-старший завещал свои останки антропологическому музею, полагая, что скелет и череп еще послужат советской науке. Но ученые отнеслись к останкам наплевательски: извлекли внутренние органы, а остальное решили предать огню. Но тут вмешался скорбящий внук. Пришел к руководству музея и заявил, что забирает череп деда. На вопрос "зачем", ответил:
- Его любимым персонажем был Йорик!
Внука уважили. С тех пор череп Дубова-старшего превратился в пепельницу.
Жена дедушки, Нина Петровна, ненадолго пережила своего супруга, насмерть подавившись абрикосовой косточкой в годовщину смерти мужа. При жизни бабы Нины ходили слухи о том, что она - потомственная ведьма, и что даже дед не раз угрожал ее расстрелять за пристрастие к травяным отварам, идеологически противоречащим материалистическому учению партии. Действительно: из всех орудий труда сызмальства она предпочитала метлу. Завещание любимой бабки Рома исполнил в точности: тело кремировал, а прах оставил себе. Баба Нина утверждала, что ее прах будет обладать чудодейственной силой: если ложку пепла добавить в чайную заварку, то мужская сила пьющего удвоится. Судя по тому, что Рома ни дня не обходился без новой проститутки, Нина Петровна не солгала.
Года полтора назад Рома охмурил какого-то богатого чиновника и предложил тому сделку: за услуги сексуального характера "голубой чинуша" обязуется спонсировать гениальный проект своего любовника. Так Дубов открыл журнал "Прохиндей". Издание освещало новейшие веяния в области рейдерства, информационных разводок и бытового мошенничества. Первый же номер произвел фурор. Тираж разлетелся мгновенно. О журнале заговорили, его цитировали, хранили в подшивках. Статья "Как грамотно ограбить друга" явилась темой для популярного ток-шоу.
Я знал Рому по работе в редакции "Менталитета". Еще тогда ублюдочность была возведена им в степень идеологии:
- Человек - самый ходовой товар, - вещал Дубов. - Но беда, если он попадет в скупые руки.
Рома хлопнул меня по плечу. Улыбнулся, сверкнув бриллиантами в зубах:
- Привет, лишенец!
Дубов, одетый в дорогой итальянский плащ, благоухал. От него исходил сладковатый запах загримированного покойника. Его высокая фигура прочно стояла на земле, органично вписываясь в ландшафт, как виселица на Трафальгарской площади.
Я пожал его влажную от волнения ладонь. Замечено: чем грязнее руки, тем сильнее страсть к рукопожатиям. Рома улыбнулся еще шире:
- Ты, я вижу, не изменился. Так и стоишь по жизни враскорячку, как голкипер?
С годами дипломатическое хамство Дубова лишь оттачивалось.
- А ты, - говорю, - неплохо развился. От мелких пакостей перешел к масштабным подлостям?
- Осуждаешь? Так вот знай: у меня - геморрой, я даже сесть не могу, - схохмил Рома и добавил: - а еще - алопеция.
- Что?
- Я лысею. Вот, посмотри. - Он склонил голову и показал серьезных размеров плешь. Сделал вывод: - Это от нервов.
- Уверен, что не лишай? - уточняю. - А то таскаешься черт знает с кем...
- Не надо школьной морали! Вчера прекрасно убил день и отравил вечер. В "Максиме" даже шпажкой подавиться приятно! - Рома перешел на полушепот: - Ты тоже в Сити? Надолго?
- На целый день.
- Значит, ты еще не в пуле? Жаль, - огорчился Дубов. - Могли бы знатно оттянуться. Там такие проститутки! Закачаешься!
- Какой-то ты возбужденный, - говорю. - У тебя что, еще бабушка не закончилась?
- Что ты! Еще две трети урны осталось. Я ее по праздникам завариваю...
В эту минуту к крыльцу Приемной подъехала "Газель". На ее лобовом стекле красовалась табличка "Спецмаршрут".
- Наш извозчик, - объяснил Рома. - Лучше не задерживать.
Мы подошли к боковой двери. Ее открыл толстомордый страж порядка, похожий на гигантского стриженого хомяка.
- Документы? - неожиданно высоким тенором спросил он.
Я предъявил бумагу, выданную отцом Ираклием; Дубов показал какую-то зеленую корочку.
- На задние места, - распорядился хомячина.
Мы прошли в пустой салон, уселись на указанные сиденья. Хомяк сделал отметки в путевом листе, сложил его вчетверо, сунул в карман милицейского плаща. Приказал водителю:
- К Бородинской панораме! Двигай!
Машина тронулась. Дубов возбужденно зашептал мне на ухо:
- Только ничему не удивляйся. Это все равно, что при жизни попасть в рай! Рад, что тебя удостоили.