Древние считали, что любовь - это небесный дар, дар богов, которым они наделяют немногих избранных. Подтверждение этому мы найдем в древнегреческом мифе о том, как три богини попросили троянского царевича Париса выбрать самую прекрасную из них, а взамен предложили свои дары: или стать самым могущественным правителем, или самым храбрым героем, или возлюбленным самой красивой женщины на земле. Он выбрал последнее, и в награду за этот выбор богиня любви Афродита подарила ему любовь самой красивой женщины на земле Елены Прекрасной, и он увез ее на родину в Трою. Отвергнутые богини не смирились, Троя пала и была разрушена дотла, Парис погиб, но Елена Прекрасная не понесла никакого урона.
Любовь между Анной и Вронским также была даром свыше, во всяком случае, никто вокруг них даже близко не испытывал ничего подобного этой всепоглощающей неземной страсти. Они получили этот дар в ответ на свою любовь к людям, на бескорыстное служение им. Анна и Вронский встретились и произвели друг на друга неизгладимое впечатление на вокзале в Москве, куда Анна приехала, чтобы спасти семью брата Степана Аркадьича от разрыва. Жена брата Долли потеряла себя от ревности и грозилась уйти со всеми пятью детьми к родителям и тем оставить детей без отца. Никто, ни брат Анны, ни его жена, ни ее родители и сестра, ни жившие в доме слуги уже не верили в возможность соединения супругов. Никто не знал, как подступиться к их примирению, все попытки были давно уже сделаны и оказались безрезультатными. Казалось, что выхода из создавшегося положения просто не существует, но Анна, приехав в их дом, за один короткий разговор с Долли совершила чудо примирения. Она, не заботясь о том, чего ей это будет стоить, бросила все свои силы на это благородное дело. Она взяла на себя ответственность и за полуправду, и за откровенную ложь, она взвалила на себя страхи и неуверенность золовки и добилась фантастического, просто грандиозного результата.
В награду за это она обрела так внезапно вспыхнувшую, неземную, невероятную по силе взаимного притяжения страсть, которая озарила ее жизнь: "Боже мой, как светло! Это страшно, но я люблю видеть его лицо и люблю этот фантастический свет..." - таким видится ей мир поздним темным вечером середины августа перед свиданием с Вронским.
Это была светлая составляющая дара богов, которой сопутствовала, как и в мифе про легендарную Трою, противоположная, темная. Анна вынуждена была поменяться судьбой с Долли. Вступив в связь с Вронским, Анна со временем начала жить, а вернее будет сказать, с трудом выживать в тисках жгучей, сводящей с ума ревности. Точно так, как жила, узнав об измене мужа, в начале романа Долли. Тогда Долли сидела в опустошении совсем без сил в своей комнате и не могла себя заставить заняться домашними делами. Теперь Долли деятельна и активна, а вместо нее Анна цепенеет и не может сдвинуться с места и ничто ее не радует, и все валится из рук. Тогда Долли была не в силах справиться с ситуацией и могла только выйти из нее, бросить все и оставить мужа и его дом. Теперь Долли, хотя муж ее по-прежнему изменяет ей, довольна жизнью и счастлива тем, что имеет, а Анна, не раз порывается бежать, сама не зная, куда, только бы уйти прочь. Дети Долли растут в полной семье, а дети Анны с ее добровольным уходом из жизни остались сиротами.
Анна спасла семью брата, а Вронский спас честь своего полка, он выступил бескорыстным миротворцем. Два офицера из эскадрона Вронского, один из них скандально известный поручик Петрицкий, изрядно выпив, решили приударить за мамзелью, которая на самом деле оказалось порядочной замужней дамой. Ее супруг приехал к полковому командиру "с жалобой на его офицеров, которые оскорбили его жену" и "просил строго наказать их". "Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше" - сказал полковой командир именно Вронскому, "потому, что знал его за благородного и умного человека, и, главное, за человека, дорожащего честью полка "Имя Вронского и флигель-адъютантский вензель", извинения, которые были принесены мужу с учетом молодости этих офицеров, искреннее желание Вронского спасти честь полка и его немалые усилия дипломата в разговоре с обиженным мужем дали хороший результат.
Дело это занимало Вронского три дня и завершилось как раз перед тем, как на людном вечере у княгини Бетси Тверской случился долгий почти интимный разговор его с Анной, после которого он "поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последних месяца". В этот вечер Анна "остановила на нем свой взгляд, полный любви" и "с этого вечера началась новая жизнь для Алексея Александровича и его жены".
Теневой, негативной стороной этой безумной любви, перевернувшей всю жизнь Вронского, стала жгучая ненависть Кити Щербацкой, оставленной им ради Анны. Кити влюбилась в него, он оказывал ей такие знаки внимания, что ни у кого, ни у Кити, ни у ее близких не было ни малейшего сомнения, что вскоре последует предложение руки и сердца. Вронский бросил ее в одночасье и уехал вслед за Анной. Вначале Кити страдала и мучилась этим, а вскоре возненавидела Вронского и муки ее постепенно отступили. Врачи опасались за ее жизнь, а для выхода из подобного состояния любые средства хороши и ненависть к обидчику ничуть не хуже других. Помехой счастью Вронского стала и его мать, которая не могла простить ни сыну, ни Анне то, что он бросил для Анны так прекрасно начинавшуюся карьеру и, что, попав под влияние Анны, он совершенно ушел из-под ее власти.
"Сколько сердец, столько родов любви"
Именно так сказала Анна через два месяца после знакомства с Вронским на том вечере у княгини Бетси, когда Вронский понял, что она любит его. "Любовь...Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы может понять" - так продолжила она в разговоре с ним тему любви. Почему Анна так трепетно относится к понятию любовь, почему оно для нее так много значит, ведь до встречи с Вронским она вряд ли испытывала подобное чувство. Ее готовили к роли хорошей жены в приватной жизни и к роли светской дамы в жизни общественной. Она со свойственным ей умом, тактом и обаянием освоила обе эти роли и играла их безукоризненно. Она вела себя так, как требовалось и поступала так, как этого хотели те, от кого она полностью зависела, а самостоятельной она, не имея собственного состояния, так никогда и не стала. Вначале она зависела от тетки, сестры отца, на попечении которой, лишившись родителей, оказалась, потом - от мужа, который был двадцатью годами старше ее и годился ей в отцы и которого Анна порой воспринимала как любящего отца, а к концу романа она полностью зависела от Вронского.
Вряд ли Катерина Павловна, богатая тетка Анны сильно баловала племянницу. На это намекает другая тетка Анны Варвара Павловна, которая "всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников". Варвара Павловна говорит, "что всегда любила ее (Анну) больше, чем ее сестра Катерина Павловна". Катерина Павловна считала своим долгом перед покойным братом выдать племянницу замуж. Она исполнила это и составила хорошую партию для племянницы, но, хотя и была богатой, но за Анной ничего не дала, никакого собственного имения у Анны не было. Когда возник Каренин и тетка сделала все, чтобы устроить этот выгодный брак, никто Анну о ее симпатиях к будущему мужу не спрашивал. Еще менее шла речь о любви. Каренина с Анной свели и поженили, она из бедной родственницы стала вначале первой дамой в губернии, так как стала женой губернатора, а потом с новым назначением мужа - великосветской дамой в столице.
Все, что она обрела в браке - свой дом и свои личные комнаты в нем, высокое положение в свете и "приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной", возможность тратить деньги по собственному усмотрению и выезд с кучером, свобода, которую предоставлял ей муж и новые знакомства среди знати, все это было для Анны ново и очень приятно, все это ласкало ее самолюбие и вызывало как самоуважение, так и уважение в свете. На то, чтобы подняться и привыкнуть жить на высоте положения потребовалось немало времени. Анне тогда было не до любви и даже не о том, чтобы мечтать о ней. Муж дал ей прекрасного сына, заботу о котором и воспитание целиком предоставил Анне. Сын и мать обожали друг друга и не расставались с самого дня его рождения. "У Анны Аркадьевны есть сынок восьми лет, и она никогда с ним не разлучалась" - говорит графиня Вронская сыну при его знакомстве с Анной. Любовь к сыну это не та любовь, про которую Анна говорила Вронскому и которая так много для нее значила.
В то время, когда Анна еще была бедной родственницей, она вряд ли могла иметь близких подруг среди тех девиц, чьи родители были ровней ее богатой тетки. Анна была гордячкой и снисходительного отношения к себе не могла допустить. Внутреннее одиночество было частью ее натуры, она любила думать и не любила делиться сокровенным, впрочем, сокровенное появилось в ее жизни только с приходом в нее Вронского. Наверное, о любви Анна мечтала еще до брака, а брак не оставил места этим мечтам, их место заняло все то, чего она была лишена в юности и чем была заполнена ее жизнь как в свете, так и в доме мужа. Слова Вронского о любви воскресили в ней неудовлетворенные девичьи мечты. Она как будто бы снова вернулась в то время, когда еще не вышла замуж, как будто Каренин был не муж ее, а отец, все, чем она располагала и чем пользовалась в его доме и что принадлежало ему, принадлежало и ей. Как будто это не ему она была обязана тем высоким положением, которое занимала в высшем свете, а получила его по праву рождения. В душе она все еще оставалась юной и открытой для любви. Кити, сестра Долли, познакомившись с Анной в день ее приезда в Москву, отмечает, что "Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына. Но скорее походила на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению". "Кити чувствовала, что Анна была совершенно проста и ничего не скрывала, но что в ней был другой какой-то высший мир недоступных для нее (Кити) интересов, сложных и поэтических".
Убежать от страха
Вступив в связь с Вронским, Анна начала вести такую жизнь, которая была противна ее натуре. Анна пыталась разобраться в себе, но не находила не только "слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать все, что было в ее душе". "Почти каждую ночь" ей "снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки". "И это сновидение, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом". В начале ее связи с Вронским Анне нужно было постоянно лгать, и она научилась виртуозно делать это. Со стороны все выглядело натурально и естественно, "весело, быстро, с особенным блеском в глазах" разговаривала она с мужем накануне скачек, только "никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены".
Объяснение с мужем, случившееся после того, как Вронский едва не расшибся на скачках, переменило многое. Анна во всем призналась Алексею Александровичу и была рада, что положение ее теперь определится, что ей не нужно будет больше лгать. Но она ошиблась, на следующее утро у Анны возникла настоящая паника. "Слова, которые она сказала мужу, показались ей так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова". Ей стало казаться, что положение ее безвыходно. "Ей стало страшно за позор, о котором она прежде и не думала". "Ей приходило в голову, что сейчас приедет управляющий выгонять ее из дома, что позор ее будет объявлен всему миру. Она спрашивала себя, куда она поедет, когда ее выгонят из дома, и не находила ответа". "Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее", "ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали". "Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем жила", прислуге, гувернантке и сыну. "Она начинала испытывать страх перед новым, никогда не испытанным ею душевным состоянием".
Из состояния паники ее вывела мысль о сыне, Анна вдруг вспомнила, что она не одна, "у ней есть цель жизни", есть поддержка, "у ней есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому. Эта держава - был сын". Она решает взять его, девушку и самый минимум вещей и уехать в Москву. Она стала собирать в дорогу вещи и на этом будничном занятии вернулась к жизни. С этого времени Анна направляет ход своих мыслей против мужа. Она пытается обвинить его в своем несчастье, она жила, обманывая его, а теперь обвиняет во лжи его: "он как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи", муж ни в чем не ограничивал ее и делал для своей молодой и красивой жены все, что было в его силах, но она говорит, что он "душил мою жизнь, душил все, что было во мне живого", что он "на каждом шагу оскорблял меня и оставался доволен". "Одно честолюбие, одно желание успеть", "а высокие соображения, любовь к просвещению, религия, все это - только оружие для того, чтобы успеть".
Этими по большей части беспочвенными обвинениями и надуманными претензиями она рвет все те нити, которыми была связана с мужем, она делает это, чтобы доказать себе, что имела право изменить ему, что жизнь с ним была для нее несчастьем. Она вынашивает ребенка Вронского, она ощущает себя его женой. "Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний..." - говорит она Вронскому. "Два человека, муж и любовник, были для нее двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она чувствовала их близость". Признаваясь мужу в своей неверности, она сказала; "Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас...". Каренин после ее слов почувствовал облегчение, "почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости, и от мучивших его в последнее время сомнений и страданий ревности", "он чувствовал, что может опять жить и думать не об одной жене".
После сделанного мужу признания у Анны остался уже один муж, один центр жизни - Вронский, который ведет "свою независимую жизнь". Внутренний разрыв с мужем вызвал безотчетный страх в ней, она вынуждена была отказаться от всего, что составляло содержание ее жизни и взамен наполнить ее каким-то иным, новым, еще не известным смыслом. Она оказалась между двух стульев, шаткость и неустойчивость этого положения опустошили ее. Все, чем она жила, ушло, а перед тем, что придет взамен и что выходило за рамки порядочности, она испытывала страх. Страх, то усиливаясь, то ослабляясь, то совершенно исчезая на какое-то время, то доводя ее до паники стал теперь ее постоянным спутником. Она притупляла этот страх то опиумом, то чтением, то делами, то обществом гостей, но он более уже не покидал Анну до самой ее кончины. И, как и на этот раз, она впоследствии не единожды пыталась спастись от страха бегством.
"Говорите мне о любви..."
В следующий раз страх накрыл ее, когда после посещения дома мужа и встречи с ним и с сыном, она вернулась в свой одинокий номер в отеле и "долго не могла понять, зачем она здесь". Она снова впала в оцепенение и почувствовала себя опустошенной. Анна "никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее". Она, "не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло" и "уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы", стала думать. На все предложения прислуги она, как и полгода назад на даче на следующее после признания мужу утро, отвечала - после, поди, мне "ничего, ничего не нужно". Она отчетливо увидела, что "навсегда не только физически, но и духовно была разъединена с ним (с сыном), и поправить этого нельзя было".
Она послала к Вронскому, прося прийти к ней, но он ответил, что придет не один, а с князем Яшвиным. "Не так придет, чтобы я могла все высказать ему, а придет с Яшвиным. И вдруг ей пришла странная мысль, что, если он разлюбил ее?". Теперь "во всем она видела подтверждение этой страшной мысли". "Но он должен сказать мне это. Мне нужно знать это. Если я буду знать это, тогда я знаю, что я сделаю". Этот новый как бы нечаянно возникший поворот мысли сделался в дальнейшем привычным для нее. В минуту отчаяния она стала мгновенно, неосознанно и вопреки очевидным фактам перескакивать на него. Мысли о его неверности теперь навсегда поселились в ее голове. Они крутились в бесконечном хороводе, затягивая ее в тот заколдованный круг, из которого самостоятельно выйти она не имела ни малейших шансов. Выход, впрочем, был, как глоток свежего воздуха ей необходимы были любовь и нежность Вронского, его многократно повторяемые уверения в том, что она составляет смысл его жизни, что она необходима ему, что он не может без нее жить, что она единственная женщина в его жизни, что только с ней он может быть счастливым, что он постоянно думает только о ней, что он никогда не разлучится с ней и т д.
Вечером того дня, когда произошло разъединение с любимым сыном, Анна, облачившись в необычайно шедший ей и дорогой, сшитый по последней парижской моде и выгодно подчеркивающий ее броскую красоту, наряд, отправилась в оперу. В браке с мужем она не располагала значительными средствами и, "мастерица одеваться недорого", перешивала свои платья так, чтобы их нельзя было узнать. Теперь она получила возможность показать себя обществу во всем блеске парижской моды. Сидя в ложе и выставив напоказ и свою красоту, и роскошь туалета, и горделивую осанку, Анна получила то, что, по мнению света, заслужила. Ее публично осудила и оскорбила, сидевшая в соседней ложе дама, с которой Анна была знакома. Все в обществе также единогласно осуждали ее, но делали это за ее спиной. Кругом были дамы, "имевшие много романов, известных всему свету", но всеобщее осуждение падало не на их, а на ее голову. Анна в этот день получила еще одну пощечину и поняла, что она полностью разъединена не только с обожаемым сыном, но и с высшим светом, частью которого была еще три месяца назад.
Вернувшись в гостинцу после скандала в опере, Анна, как и утром, сидела в полной неподвижности и прострации "на первом у стены кресле и смотрела пред собой". Вронский пришел в ее номер и возвратил ее к жизни. Он "в первый раз испытывал против Анны чувство досады, почти злобы за ее умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что "он не мог выразить ей причину своей досады". Он не мог сказать ей, то, что думал, не мог сказать, что появиться в театре "в этом наряде" "значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, то есть навсегда отречься от него". Когда он вошел к ней, она набросилась на него: "Ты виноват во всем, ты - вскрикнула она со слезами отчаяния и злости в голосе". "Ему жалко было ее и все-таки досадно", но "он не упрекал ее словами". На тот раз он сумел сдержаться и промолчать, и "те уверения в любви, которые ему казались так пошлы, что ему было совестно выговаривать их, она впитывала в себя и понемногу успокаивалась".
В этот день мысли и слова Анны впервые стали мгновенно пробегать по цепочке - он не любит меня так, как я люблю его, я не могу жить без его любви, это все, что у меня теперь осталось в жизни, но он должен мне сказать, что не любит и тогда я знаю, что мне делать. Она только говорила сама себе, что знает, что будет делать, но она ещё не знала, что сделает, когда убедится, что он разлюбил ее. Много раз она мысленно пробегала по этому кругу, но соскочила с него только весной следующего года. Тогда по дороге на станцию железной дороги "в том пронзительном свете, который открывал ей теперь смысл жизни и людских отношений", она отчетливо увидела, что смерть это единственно возможный выход. А сейчас пока еще неясная тень этого злого надругательства, которому она вскоре добровольно подвергнет себя, этого страшного и непоправимого жеста отчаяния с неуловимой мимолетностью лишь неясно проскользнула перед ней.
Анне не дано было самостоятельно освобождаться от страха. Чтобы справиться со страхом, перестать загонять его вглубь и тем разрушать себя изнутри, ей был необходим любящий партнер. Ей нужны были не сами слова любви, которые до последнего дня ее жизни не уставал произносить Вронский. Ей необходимы были нежность, обожание, родство душ, такое полнейшее и безграничное слияние, чтобы двое становились одним целым. Ей как воздух было необходимо, чтобы она была не одна, чтобы кто-то жил ею, жил одной с нею жизнью, более того, просто не мог без нее жить, ей необходимо было, чтобы она была единственной и любимой, чтобы все те светлые чувства, которые она вызывала в людях, представлялись для них в наивысшей, в превосходной степени. В начале романа у нее были муж и сын, для которых она составляла центр мира, был высший свет, где она была как рыба а воде и всегда безукоризненна, безупречна, красива, весела, умна, тактична и к тому же ещё и справедлива, а к концу - остался только Вронский. Он тоже не мог без нее жить, но он не мог жить только ею, ему необходимы были товарищи, какое-то занятие, которое увлекало бы его, а также успех в обществе, публичное признание.
Шаткость правил жизни
Вронский воспитывался в Пажеском корпусе, закрытом и элитарном учебном заведении для детей высшей аристократии в возрасте от тринадцати до двадцати лет. Его ожидала блестящая военно-придворная карьера, он уже был флигель-адъютантом. Пажеский корпус не только давал прекрасное образование, но еще и прививал нормы коллективной этики, подключал к кодексу чести и к устоям корпоративного братства. Сделавший карьеру питомец корпуса тянул за собой бывших товарищей и оказывал им протекцию. Взаимопомощь и выручка были нормой жизни для воспитанников. Именно так ведет себя товарищ Вронского по корпусу Серпуховской, когда изо всех сил старается помочь приятелю в карьерных делах. Именно так ведет себя и сам Вронский, когда берется улаживать щекотливые дела офицеров своего эскадрона. Честь полка была для него превыше личной чести. "В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою дорогой ко всякого рода успеху" "из всех жизненных интересов ближе всего принимал к сердцу интересы полка и товарищества".
В большой квартире Вронского в Петербурге, на его квартире в летних лагерях всегда было полно офицеров его полка, что совершенно не тяготило хозяина, а было для него привычной нормой жизни. "Уезжая из Петербурга, Вронский оставил свою большую квартиру на Морской приятелю и любимому товарищу Петрицкому", который был "не только небогатый, но всегда в долгах, к вечеру всегда пьяный и часто за разные и смешные и грязные истории попадавший на гауптвахту, но любимый и товарищами, и начальством". Вронский постоянно опекал и выгораживал этого молодого поручика, делил с ним квартиру в летних лагерях.
"Жизнь Вронского тем была особенно счастлива, что у него был свод правил, несомненно определяющих все, что должно и не должно делать". "Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову". Вступив в связь с Анной, он "уже не находил руководящей нити", что для него, человека военного было тем более неприятно, что "Вронский, несмотря на свою легкомысленную с виду светскую жизнь, был человек, ненавидящий беспорядок". Скоро "явились новые, внутренние отношения между ним и ею, пугавшие Вронского своею неопределенностью". Известие о ее беременности "требовало от него чего-то такого, что не определено вполне кодексом тех правил, которыми он руководствовался в жизни". Тогда он предложил ей оставить мужа и соединиться с ним, а для этого ему надо "иметь деньги и выйти в отставку". Отставка нарушала его карьерные планы. "Честолюбие была старинная мечта его детства и юности, мечта, в которой он и себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась с его любовью". Но, "покоряясь слабости Анны, которая отдавалась ему вся", он вскоре понял, что "честолюбивые планы его опять отступили на задний план", что он "выпал из того круга деятельности, в котором все было определено".
Согласно кодексу чести Вронского, "обманывать нельзя никого, но мужа можно". Обманутый "муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что же было делать?". Муж имел право только на то, "чтобы потребовать удовлетворения с оружием в руках". Вронский был готов к этому, готов был выстрелить в воздух, стоя под пулей обманутого мужа. Но события стали развиваться по совершенно иному сценарию. После родов Анны во время ее тяжелейшей болезни обманутый муж, которому и они с Анной, и Вронский в своем своде правил жизни отводили жалкую роль, проявил "что-то высшее и даже недоступное ему (Вронскому) в его мировоззрении". Вронский тогда почувствовал "себя пристыженным, униженным, виноватым и лишенным возможности смыть свое унижение. Он почувствовал себя выбитым из той колеи, по которой он так гордо и легко шел до сих пор".
После родов, в ожидании неминуемой, как полагали врачи, кончины Анна примирила мужа и любовника, ей казалось, что ее скорая смерть искупит то зло, которое она причинила мужу. Перед грозящей ей смертью Анна ощутила прилив душевных сил и ей показалось, что их хватит на то, чтобы вести прежнюю, правильную и не омраченную ненавистью к мужу жизнь. Вронский оказался лишним и не знал, что ему теперь делать. "Так сходят с ума, - повторил он, - и так стреляются...чтобы не было стыдно". Мысли его в который уже раз обегали круг: "то же воспоминание счастья, навсегда потерянного, то же представление бессмысленности всего предстоящего в жизни, то же сознание своего унижения". И, не в силах выйти из этого круга, он выстрелил в левую половину груди. Придя в себя после серьезной раны, он "почувствовал, что совершенно освободился от одной части своего горя. Он этим поступком как будто смыл с себя стыд и унижение, которые он прежде испытывал". "Он уже не чувствовал себя униженным", но он "не мог вырвать из своего сердца" это, "доходящее до отчаяния сожаление о том, что он навсегда потерял ее".
С возвращением Анны к жизни к ней вернулись и любовь к Вронскому, и ненависть к мужу. Видя ее муки, муж понял, что сохранить семью невозможно и стал готов на все, даже на развод. Вронский, получив известие о том, что теперь он может видеть ее, не помня себя от радости, полетел к ней. "Мы будет так счастливы!" - говорил он Анне, а она отвечала улыбкой, но "не словам его, а влюбленным глазам его". "Не задумываясь ни на минуту, он отказался" от "лестного и опасного назначения в Ташкент" и "тотчас вышел в отставку". Они втроем с дочерью, своей семьей уехали за границу.
За границей Вронский был "более чем прежде любовно-почтителен к ней". "Столь мужественный человек, в отношении к ней не только не противоречил, но не имел своей воли и был, казалось, только занят тем, как предупредить ее желания". Однако вскоре он "почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастья, которой он ожидал". Первое время он был доволен, но недолго, скоро он ощутил тоску и стал хвататься за все, что подвернется, но ни в чем не находил удовлетворения. Они решили ехать домой, в Россию.
Радость общения
С неопределенностью положения Анны в свете Вронский столкнулся с первых шагов пребывания в столице. Его мать и невестка, жена брата "встретили его как обыкновенно", они расспрашивали его обо всем, "но ни словом не упомянули о его связи с Анной". Старший брат приехал к нему и "вместе с Алексеем пошел к Анне", которая с дочерью, кормилицей и девушкой жила в гостинице отдельно от него. Вронский при брате говорил Анне вы и "обращался с ней, как с близкою знакомой", хотя перед этим заявил брату, что "считает ее такою же своею женой, как всякую другую жену, и просит его так передать матери и своей жене". Вронскому "надо бы понимать, что свет закрыт для него с Анной", но ему казалось, "что вопрос о том, будут ли они приняты в обществе, еще не решен". "Очень скоро он заметил, что хотя свет был открыт для него лично, он был закрыт для Анны".
Он продолжал свои попытки, но даже жена его брата, которая была сильно к нему расположена и обязана ему своим достатком, категорически отказалась принимать у себя Анну. "У меня дочери растут, и я должна жить в свете для мужа" - отрезала она. Вронский понял, что дальнейшие попытки тщетны, надо было "пробыть в Петербурге эти несколько дней, как в чужом городе, избегая всяких сношений с прежним светом, чтобы не подвергаться неприятностям и оскорблениям, которые были так мучительны для него". Вронскому пребывание в столице было тем тяжелее, что он видел в Анне "какое-то новое, непонятное для него настроение". "она чем-то мучилась и что-то скрывала от него и как будто не замечала тех оскорблений, которые отравляли его жизнь и для нее, с ее тонкостью понимания, должны были быть еще мучительнее".
Вронский любил определенность и ясность, их новое неопределенное положение было очень тяжело для него. Он рос в окружении приятелей, друзей и единомышленников, а уединение выбивало его из колеи. Если для Анны непременным условием душевного комфорта и полноты жизни была любовь, полное растворение в любимом человеке, то для Вронского свободное общение с равными себе было необходимо как воздух. Он был так воспитан, он впитал это с детства, он вырос в коллективе воспитанников корпуса. Там все делалось сообща, там были общая спальня и столовая, классы и гимнастический зал, а наедине с собой юноши практически не оставались. Его тяготило и напрягало отсутствие этого ничего особенного не значащего взаимодействия с людьми, того, что называется светским общением. Это ощущение сопричастности, легкости, приятности, улыбок, эти дружеские рукопожатия создавали душевный комфорт и чувство защищенности. Расслабление и удовольствие вызывало еще и то, что он при этом невольно погружался в пору юности с ее беспечностью и предвкушением взрослой самостоятельной жизни.
Внутренняя изоляция
В начале романа Анну сильно подкупало то обожание, то "почтительное восхищение", та рабская покорность, с которыми Вронский на нее смотрел, "куда делась его всегда спокойная и твердая манера и беспечно спокойное выражение лица". Дальнейшее развитие отношений, ее беременность и объявление всего мужу ставило влюбленных перед необходимостью что-то предпринять, но как только он начинал говорить про это, "настоящая Анна уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся". "И предоставь мне, и слушайся меня" - резко отодвигала она все попытки Вронского решить проблему. Испытывая большую любовь к сыну, для которого она была всем, Анна в начале связи с Вронским вела себя и с ним, как старшая, как мать невольно перенося на него стиль отношений с сыном. И в первое время это притягивало Вронского, мать которого была суха с сыновьями.
Анна не могла до конца раскрыться перед Вронским, она прятала от него свою тоску по сыну, "она старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, чтобы все оставалось по-старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном". Она не могла задать ему ни один из мучавших ее вопросов, например, такой, почему ее приятельница княгиня Бетси, которая обманывала мужа и связь которой с Тушкевичем была известна всем, остается в глазах света порядочной, а Анну свет считает порочной. Ей была чужда спокойная последовательность в решении проблемы, она уходила от этого в эмоциональную сторону жизни. Она уверила себя, что, хотя она "дурная женщина" и виновата перед мужем, но она наказана за это тем, что лишена сына и отвержена светом. Муж стал несчастным из-за того, что она ему причинила, но и она также несчастлива. Эта тяжеловесное построение, которое не прибавляло счастья ни ей, ни мужу, ни Вронскому, загоняло Анну в угол и уводило прочь от семейного счастья с Вронским. С одной стороны она не могла жить с Вронским без полного взаимопонимания, а с другой - она постоянно не договаривала, уходила от решения насущных вопросов, без чего Вронский не мог быть счастливым рядом с ней.
Выйдя из-за своей любви в отставку, Вронский нашел, чем занять себя, чтобы снова твердо стоять на ногах. Он нашел дело в своем имении, куда они с Анной приехали после того, как ее отверг Петербург и где они провели полгода. Вронский возобновил запущенное имение, он с одушевлением занялся тем, что привел в порядок дом и сад, прекрасно и даже роскошно обставил дом. Он построил больницу да такую, "что это будет в России единственная вполне правильно устроенная больница". "Он очень любит это именье, и, чего я никак не ожидала, он страстно увлекся хозяйством" - говорит Анна своей золовке Долли. "Он сделался расчетливый, прекрасный хозяин" - продолжает она. "Несмотря на огромные деньги, которые ему стоила больница" и многое другое, "он (Вронский) был уверен, что не расстраивал, а увеличивал свое состояние".
Живя с Вронским в его имении, Анна и сама стала неплохо разбираться в хозяйственных делах, она много читала и училась по журналам и книгам. Вронский часто "обращался прямо к ней с агрономическими, архитектурными, даже иногда с коннозаводческими и спортсменскими вопросами. Он удивлялся ее знанию и памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения, и она находила в книгах то, о чем он спрашивал, и показывала ему", что она была права. Анна выглядела счастливой, но даже, когда Вронский был рядом, иногда, чтобы заснуть, она принимала настойку, основную часть которой составлял морфин. Если же он был в отъезде, то она без морфина вообще плохо засыпала.
Золовка Анны Долли, приехавшая в дом Вронского, видит, что жизнь в этом богатом доме "такая, какой лучше желать нельзя". Из задушевных разговоров, которые ведет с ней вначале Вронский, а потом Анна, выходит, что каждый их них при внешнем благополучии в глубине души несчастен и видит причину несчастья в другом. Достичь взаимопонимания они не могут. и Вронский просит Долли стать посредником между собой и Анной. Быстрый и внезапный отъезд Долли не дал ей завершить эту миссию, и Вронский так и не узнал, о чем Анна поведала Долли, а сама Анна не стала пересказывать ему содержание разговора.
Вронский сказал тогда Долли: "я вижу, что она (Анна) счастлива". Однако "она теперь, отдыхая душой после всех страданий и испытаний, не видит и не хочет видеть" того, что хотя "я счастлив ее любовью, но я должен иметь занятие", "я нашел это занятие, и горжусь этим занятием", но мне "необходимо иметь убеждение, что дело мое не умрет со мной, что у меня будут наследники". "Дарья Александровна заметила, что в этом месте своего объяснения он путал". Вронский не мог сказать ей, что Анну сильно, вплоть до скандалов раздражают его отлучки, связанные с общественными обязанностями. Однако Долли и сама вскоре заметила, "что с этим вопросом об общественной деятельности связывалась какая-то интимная ссора между Анной и Вронским". Когда за обедом разговор коснулся этой темы, то лицо Вронского "тотчас же приняло серьезное и упорное выражение".
Единственным выходом был развод и новый брак. Полгода назад Каренин был согласен взять вину на себя, а это по правилам церковного брака обозначало, что он, как виновник развода, не может, а Анна в отличие от него может вступить в новый брак. Тогда Анна могла бы вести вместе с мужем светскую жизнь, сопровождать Вронского и принимать у себя не одних только мужчин, как это было до сих пор, но и семейные пары. "Мне тяжело, очень тяжело, - сказал он (Вронский) с выражением угрозы кому-то за то, что ему было тяжело". Угроза эта предназначалась, конечно же, Анне, которая не желала написать мужу и просить его о разводе. "Употребите ваше влияние на нее, сделайте так, чтоб она написала" мужу о разводе. "Я не хочу и почти не могу говорить с нею про это" - просит он Дарью Александровну.
Наедине с золовкой в конце их долгого задушевного ночного разговора Анна не выдерживает взятой на себя роли счастливой женщины и наконец-то начинает говорить то, что думает о разводе, что "нет дня, часа, когда бы я не думала и не упрекала себя за то, что думаю...потому что мысли об этом могут с ума свести". "Когда я думаю об этом, я уже не засыпаю без морфина". Анна уверена, что муж, находящийся под влиянием графини Лидии Ивановны, не даст ей развода. Даже если произойдет чудо и она получит развод, они не дадут ей сына, а сын тогда будет расти с тем, что у него порочная мать, которая бросила его. "Все, все равно. И как-нибудь кончится". "Я именно несчастна. Если кто несчастен, так это я". - таким признанием Анна заканчивает разговор с Долли.
Анна в тупике, из которого самостоятельно выйти не может. Она не в состоянии освободиться от своей боли, переложить ее на плечи Вронского, чтобы вместе поискать решение и следовать ему, отбросив все сомнения. Именно так привык жить Вронский, и именно этого не умела делать Анна. Долли, перед которой Анна обнажает душу, не считает нужным стать опорой для нее и тем самым расплатиться за то, что Анна однажды сделала для ее спасения, взяв на себя ее страх и боль. Сама же Анна не может ничего изменить, она только продолжает следовать раз и навсегда выбранной линии поведения с Вронским: оставаться всегда красивой и веселой, а потому, как ей представляется, желанной для него. Она следует правилу не выглядеть удрученной и несчастной, чтобы он не охладел к ней. Она так искусно скрывает свое несчастье, так нарочито жизнерадостна, что он уверен, что она счастлива. Она не знает, что "красота ее, хотя и сильнее, чем прежде, привлекала его, вместе с тем оскорбляла его".
Каждый в этой паре уверен, что он сделал все для счастья партера, каждый видит это счастье изнутри, так, как это представляется ему, а не партнеру. "Он любит меня, пока любит", "чем же я поддержу его любовь?" - спрашивает себя Анна и сама же отвечает; "тем, что буду другом, товарищем моего мужа". Он хочет детей, но "детей не будет", потому что, будучи беременной, я утрачу свою красоту, тогда он будет искать любовь на стороне, и я потеряю его. И, хотя она много раз могла убедиться, что эта линия поведения дает обратный результат, хотя она и вникла до тонкостей во все дела мужа, хотя она по-прежнему красива и обаятельна, но в его взгляде все чаще сквозит холодность, строгость и отчуждение. Это сводит Анну с ума, мысли ее заскакивают на привычный порочный круг, с которого она сама не в состоянии сойти и "занятиями днем и морфином по ночам она могла заглушать страшные мысли о том, что будет, если он разлюбит ее".
Каждый в паре делает все, чтобы партнер был счастлив, но счастье партнера каждый рисует так, как видит его сам. Вронский уверен, что Анна счастлива, потому что он дал ей все, что мог: полнейшее изобилие, беззаботность, окружил ее роскошью и комфортом, она для него единственная женщина и занимает в его доме положение законной жены. Для Анны это составляет только внешнюю сторону жизни, для нее самым главным и определяющим является не это, а внутреннее содержание, родство душ, безоглядная любовь. Иррациональный страх, в оковах которого она живет с момента объявления мужу о своей неверности, не мучил ее только те три месяца, когда они путешествовали за границей. Зато потом в Петербурге он с новой силой ворвался в ее жизнь после ее разъединения с сыном и высшим светом. Она была беззащитна перед этим страхом, она от него сходила с ума, теряла связь с реальностью и контроль над собой. Только нежность и любовь Вронского могли вернуть ее к жизни, дать заряд бодрости и наполнить жизнь смыслом. Потеря разума, потеря личности - вот то, что она испытывала в разлуке с ним или при его холодности. И никакие блага не были в состоянии избавить ее от изнуряющего и доводящего до умопомрачения, навязчивого и разрушающего душу мыслительного потока.
Непонимание
В последние полгода жизни Анна жестоко страдала от любой разлуки с Вронским. Во время их жизни в его имении перед поездкой на дворянские выборы Вронский "со строгим и холодным выражением, как он никогда прежде не говорил с Анной, объявил ей о своем отъезде". Анна решила взять себя в руки и приложить все силы, чтобы выдержать эту разлуку, она "приняла это известие очень спокойно и спросила только, когда он вернется". Это насторожило Вронского, привыкшего к сценам. "И так и не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на выборы. Это было еще в первый раз с начала их связи, что он расставался с нею, не объяснившись до конца". "Сначала будет, как теперь, что-то неясное, затаенное, а потом она привыкнет. Во всяком случае я все могу отдать ей, но не свою мужскую независимость", - думал он".
Анна переоценила себя, "тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее, и еще он не уехал, как спокойствие ее было разрушено". К концу шестого дня разлуки, того дня, когда он обещал вернуться, но так и не приехал, "она почувствовала, что уже не в силах ничем заглушать мысли о нем и о том, что он там делает". Мысли ее, как и всегда, побежали по замкнутому кругу: он может уехать и оставить меня, я унижена, начинается охлаждение, но он не должен был так делать.
В разлуке Анне с новой силой казалось, что "одною любовью и привлекательностью она могла удержать его". Вронский видел, как она красива, но "она уже столько раз была красива". Ему нужно было не это, а влияние в обществе, общественная деятельность, для чего необходимо было вступить в законный брак с Анной. Еще он хотел иметь законных наследников, хотел иметь сына. Анна сознательно не желала иметь детей и, ненавидя мужа, не хотела писать ему и просить о разводе. На банкете после дворянских выборов Вронский еще раз убедился, "что имел успех", что "приобрел уже влияние между дворянами", что "каждый дворянин, с которым он знакомился, делался его сторонником". Ему было настолько лестно и приятно от мысли, что он нашел себя, что перспектива новой деятельности замаячила перед ним, "если он будет женат к будущему трехлетию, то он и сам подумывал баллотироваться".
Анна и Вронский как будто бы говорят на разных языках и не могут найти тот общий, благодаря которому смогли бы объясниться, чтобы вместе двигаться к одной общей цели, а не противостоять, доказывать партнеру его неправоту и отстаивая перед ним свою личную правду, сражаться друг с другом насмерть. Он не может сделать то, что ей необходимо: успокоить и приласкать ее, уговорить спокойно без надрыва и внутреннего протеста написать мужу, убедить ее, что она не имеет оснований для ненависти к мужу, что нельзя одновременно ненавидеть и просить, что, если случилось так, что она в вопросе развода зависит от мужа, то надо смирить свою гордыню и уповать, что сына она во всех случаях не получит, но, когда он вырастет, то поймет, как все произошло и сам рассудит, что надо в этом вопросе довериться судьбе, что у них может быть свой сын и так далее. Она не может забыть тот покорный взгляд обожания, которым он смотрел на нее в начале романа и признает только полнейшее владение им, не допуская того, что он не может жить только её любовью, только любоваться ее красотой и подчиняться её обаянию; что он будет намного больше любить ее, если из умопомрачительной любовницы, она станет его женой и матерью семейства. Преградой, вставшей между ними, был и различный подход к преодолению трудностей. Вронский не мог жить в подвешенном состоянии, в трудные моменты он должен был приять решение и со спокойной уверенностью, без сомнений и колебаний подчинить этому дальнейшую жизнь. Анна не была на такое способна, она жила в подвешенном состоянии и уходила от решения проблем, то делая вид, что они надуманы, то уверяясь, что решить их невозможно, что выход из тупика не принесет ей облегчения, что, если бы Вронский любил ее, как любит его она, тупиков просто не случилось бы.
Семейная преемственность
Диалогу между любящими препятствовало и то, что Вронский приносил несчастье тем, кого любил. Возможно, что, предчувствуя это, он никогда не помышлял о женитьбе, а жил случайными связями с доступными женщинами. Еще до знакомства с Анной он испытал "прелесть сближения со светскою, милой и невинной девушкой, которая полюбила его". Это была Кити, сестра Долли. Проводя вечера в их доме, танцуя на балах преимущественно с ней, он с удивлением ощутил, что его "чувство к ней становилось нежнее". "Я сам себя чувствую лучше, чище. Я чувствую, что у меня есть сердце и что есть во мне много хорошего" - думал Вронский, возвращаясь домой от Кити. Но, встретив Анну, он внезапно и без объяснения порвал с Кити и тем самым обрек ее на такие душевные муки и сердечные страдания, что она тяжело заболела и даже опасались за ее жизнь.
Вронский знал, что Кити отказала Левину из-за него и это "возбуждало и радовало его. Грудь его невольно выпрямилась и глаза блестели. Он чувствовал себя победителем". Знал он и то, что "Кити Щербацкая совсем больна", Анна сказала ему об этом и добавила: "Вы дурно поступили, очень дурно". "Разве я не знаю, что я дурно поступил? Но кто причиной, что я поступил так?" - отвечает ей Вронский, этими словами оправдывая себя. Он, естественно, не думал, что такая юная и нежная девица, как Кити способна так жестко ненавидеть и что эта ненависть способна внести в его жизнь разлад. В этом протесте против Вронского Кити была не одна, ее мать, всей душой желавшая брака дочери с Вронским, ощущала свою вину перед ней, укоряла себя за то, что могла "так ошибаться в людях" и готова была положить все силы, чтобы спасти дочь. Отец Кити стоял за нее горой "я - старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта". Рядом была друг и сестра Долли "с своею материнскою, семейною привычкой". За спиной Кити была семья, в которой все объединялись и сообща давали отпор обидчику.
Любимая лошадь Вронского Фру-Фру была так близка к своему ездоку, что понимала и исполняла то, чего он хотел от нее, едва он успевал об этом подумать: "сама Фру-Фру, поняв уже то, что он подумал, безо всякого поощрения наддала и стала приближаться к Махотину с самой выгодной стороны". "О, прелесть моя!" - думал он на Фру-Фру", но "сам не понимая, как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло", чем сломал любимой лошади спину, и ее пришлось пристрелить. "Воспоминания об этой скачке надолго осталось в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием его жизни".
Смерть Анны наступила по-видимому от того, что поезд переехал ее тело. У нее, как и у того случайного человека, смерть которого под колесами поезда так сильно подействовала на Анну и запечатлелась в ее сознании, оказался переломан позвоночник. Вронский, вбежав "в казарму железнодорожной станции", увидел "окровавленное тело". "Закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губах и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение" говорили о том, что колеса поезда нанесли удар не по голове, а переломали позвоночник. В чем она повторила судьбу любимой лошади Вронского.
Вронский был "человек с очень добрым сердцем", был человеком чести и слова. "Он хотел отдать все состояние брату", он "в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды", "видно, что это рыцарь" - такие слова графини Вронской о сыне передает Анна Кити при их первой встрече в Москве. Графиня был дамой властной и сластолюбивой, у нее было множество романов, отнюдь не платонического свойства. Она имела свое собственное отдельное от сыновей состояние и была настолько богата, что с легкостью могла себе позволить отдавать младшему сыну Алексею двадцать тысяч в год. Этим она частично компенсировала ему те семьдесят пять тысяч, которые Алексей отдавал старшему брату из своей части дохода от их неразделенного общего имения.
Графиня Вронская была независима и могла себе позволить вести не вполне нравственную жизнь до той поры, пока годы позволяли ей делать это. Вронский "в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не любил ее". Но "не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных и тем более внешне покорных и почтительных, чем менее он в душе уважал и любил ее". Графиня Вронская имела почти неограниченную власть над сыновьями. "Оба брата так привыкли во всем подчиняться своей матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись с нею". Мать не одобряла связь сына с Карениной, из-за чего он упускал возможность карьерного роста и навлекал на себя неудовольствие сильных мира сего. Вронский постоянно ощущал это давление и неудовольствие и матери, и всей своей семьи. Для матери и старшего брата, как и для большинства людей света, все должно было идти по правилам. Вронский нарушил эти правила и заслужил снисходительное, а не уважительное, как прежде, отношение к себе в свете.
Среди множества кавалеров, с которыми графиня была в связи, несомненно, преобладали такие, для которых романы были игрой, светским развлечением, но могли встретиться и те немногочисленные, кто влюбился в нее не на шутку, но так и не нашел ответного чувства, те, на чьих чувствах она играла. Были среди ее обожателей и те, кого она с легкостью оставила для новой связи, подобно тому, как Вронский, встретив Анну, оставил Кити. Кити была хорошей христианкой, "прекрасная девица" - так охарактеризовал свою прихожанку священник. Но, вопреки догмам религии, она возненавидела Вронского и не скрывала этого, считая, что ненависть к обидчику была в порядке вещей. После внезапного отъезда Вронского из Москвы "она готова была любить Левина и ненавидеть Вронского". Через короткое время буквально через пару месяцев ее ненависть уже набрала полную силу: "Я ненавижу его" - нисколько не колеблясь говорит Кити о своем отношении к Вронскому.
Вронский прошел мимо любви Кити, он даже не обратил внимания на то, что его пренебрежительное отношение к этой невинной девушке вызвало у нее, такой доверчивой и нежной, такое мощное негативное чувство, как ненависть. Но эта устойчивая ненависть не могла не наложить отпечаток на его дальнейшую жизнь, ведь от ненависти до мести один шаг. И не обязательно шаг этот может быть специально подготовленным и сознательно выстроенным, приводить к каким-то конкретным действиям. Если постоянно думать о ком-то так, как Кити думала о Вронском, то от неприятностей, невезения или каких-нибудь еще более серьезных проблем застраховаться не получится. Просто Вронский не был склонен к анализу и не мог связать те проблемы, с которыми впоследствии столкнулся, с тем, что нечаянно, походя, не желая и, даже не обратив внимания, вызвал ненависть в той, которой незадолго до этого сумел внушить любовь.
Толстой с нарочитой точностью демонстрирует, что время серьезнейших испытаний в жизни Анны и Вронского точно совпадает со временем торжества любви Кити и Левина, что просто не могло быть случайным совпадением. Он называет дни недели, когда произошли роковые события в жизни обеих пар. Так, в воскресенье одновременно случились роды Анны, после которых врачи вынесли ей смертный приговор и встреча после долгой разлуки и объяснение в любви между Кити и Левиным. В этот же день Каренин получает известие о назначение на то место, на которое он метил, другого. Это еще сильнее покачнуло его уже давшую трещину карьеру. В понедельник Каренин возвращается домой и видит умирающую жену и рыдающего перед ее кроватью Вронского, оба понимают, что надежды практически нет. В тот же день Левин делает предложение, молодых благословляют и они с Кити погружаются в волны безмерного счастья. Из этого состояние счастливого безумия Левин вышел только на третий день после приезда с молодой женой в Покровское, т е недель через семь. Именно эти недели стали для Анны мучительным возвращением к жизни с одновременным ощущением безысходности жизни в будущем, с осознанием того, что она попадает в еще более безвыходное положение и лучше бы ей было умереть. Во вторник Вронский стрелялся и эти недели и для него, как и для Анны, стали трудным возвращением к жизни. Оба они в этот период понимали, что потеряли любимых навсегда, а без этого жизнь для каждого была лишена смысла.
Возникает вопрос, как и почему этот рыцарь, добрейший и деликатный человек, про которого его мать сказала, что "взять назад слово он не может", человек с принципами и никогда не говоривший неправды так легко и просто разбил сердце девушке и не озаботился тем, чтобы объясниться, сгладить то неуважение, которое он проявил по отношению к ней и к ее семейству. Яблоко от яблони недалеко падает, до знакомства с Анной Алексей легко и просто шел по жизни тем путем, который проторила его любвеобильная мать и которым шел его старший брат "вполне придворный человек", но алкоголик с красным носом. Как и Алексей, графиня также могла вызывать ненависть в тех, чьими чувствами манипулировала, но в отличие от младшего сына, мать со старшим сыном "понятия не имеют о том, что такое счастье, они не знают, что без этой любви для нас (с Анной) ни счастья, ни несчастья - нет жизни". Старший брат имел преданную, любящую, но неимущую бесприданницу жену и детей, но при этом содержал еще и танцовщицу. Графиня всю жизнь упивалась любовными интригами. Им не дано было расплатиться за игру в любовь, за пренебрежительное отношение к тем, кого они в себя влюбляли, за ту ненависть, которую они вызывали в тех, кого, наигравшись, бросили. Они не знали иной жизни, они самоутверждались в ней, а вот Алексею пришлось испить всю чашу до дна. Он был не похож на них, он был добрый, честный, способный любить больше жизни одну единственную женщину. Они видели, "что это что-то такое, чего они не могут понять. Если бы это была обыкновенная пошлая светская связь, они бы оставили меня в покое" и не старались бы "научить нас (с Анной), как жить".
Куда уходит любовь
Куда же ушла эта неземная любовь, как случилось, что эта безумная страсть омрачалась сначала недоумением и досадой, непониманием и отчуждением, а в конце превратилась в нескрываемую взаимную неприязнь и ненависть, превратилась в борьбу не на жизнь, а на смерть. Как не бываетлета без зимы, а дня без ночи, так не бывает и любви без ненависти, зависти и других негативных эмоций. Степан Аркадьич, который не мог жить без любви, но и не мог долее "любить любовью жену", был уверен, что "вся прелесть, вся красота жизни слагается из тени и света". Ему казалось, что его любовь на стороне невинная вещь, она никому не делает вреда, а ему доставляет столько удовольствия. Но он ошибался, его жена безмерно страдала от этого.
Любовь Анны и Вронского также сопровождалась негативом и претензиями со стороны их окружения. Безмерно страдал муж Анны, который потерял почву под ногами и утратил хватку в делах службы, а карьера его пошла на убыль. Кити, которая уже вышла замуж, стала хозяйкой в доме, ждала ребенка и была, несомненно, счастлива, но так и не простила Анну. "Правду скажи мне, Долли, не сердится она на меня?", "ненавидит, презирает?" - задает вопрос Анна. И Долли отвечает: "О нет! Но ты знаешь, это не прощается". Мать и брат Вронского, который обманул их ожидания и бросил свет и карьеру, что не могло не отразиться на репутации семьи, старались разлучить любящих. Долли, которая рано состарилась и потеряла былую красоту, мучилась от постоянного безденежья и которую не любил муж, с первых строк романа завидовала Анне. К концу романа она уже смогла самоутвердиться перед ней и считать себя выше ее, хотя Анна была красива, богата и любима. Левин, когда узнал, что Кити любит Вронского, лицо его "вдруг перешло в злое и неприятное". "Левин старательно обходил его (Вронского), не желая с ним встретиться", а когда встречи избежать было уже невозможно, немедленно грубил. Муж и жена Левины так и не смогли расстаться с внутренней, глубоко затаенной претензией к Анне она для них гадкая женщина, которая достойна осуждения, потому что все ее осуждают и потому что они не такие, и их союз освящен церковью. Весь свет, не чуждавшийся разврата, единодушно осудил Анну, сделал ее жертвой и вынудил заплатить по собственным счетам. Левин с трудом преодолевал невыносимую тягу к самоубийству. Сильнее всего это накрыло его уже в счастливом браке после рождения первенца, тогда он не мог спокойно пройти мимо веревки и избегал брать в руки ружье, хотя ранее охота немало развлекала его. Анна покончила счеты с жизнью, Вронский едет на войну, и никто не знает, вернется ли он, а Левин излечился от этой напасти и полон жизненных сил.
Любящие всегда являются объектом для нападок, зависти, ненависти и прочего проявления неудовольствия и претензий со стороны окружающих. Только двигаясь в одном направлении можно уберечь любовь от тех, кто вбивает клин и раздирает пару на части. Особенно усердствуют в этом те, кто "счастья в любви не имели", для них это шанс приобщиться к чуду богоданного счастья, которого сами они были лишены. Любящим, как правило, кажется, что опасность идет от партнера, а не извне, редко кто способен без посторонней помощи вычислить и проявить, обозначить и поименовать тех, кто мечет в них стрелы взаимной неприязни. Конечно, можно сказать, что эти недоброжелатели испытывают пару на прочность, но как хочется, чтобы торжествовали не тусклые и посредственные, а такие, в глаза которых светится, как у Анны, "другой, какой-то высший мир недоступных для нее (Кити) интересов, сложных и поэтических". Или такие, как Вронский, благородный человек, "человек с очень добрым сердцем", рыцарь, человек чести и слова. Впрочем, с убогих, как говорится, взятки гладки, с них мало что можно получить, у них и так немного собственной энергии. Яркие, бескорыстные и способные отдать жизнь за любовь - это совсем другое дело, на них-то и стоит поохотиться.