Lib.ru : Седакова Лариса Ильинична. Непростительное Счастье Анны Карениной

НЕПРОСТИТЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ АННЫ

КАРЕНИНОЙ

"Стыдно признаться, но я...я

непростительно счастлива"

Л.Н.Толстой "Анна Каренина"

ПРЕДИСЛОВИЕ

"Анна Каренина" это роман на все времена, в нем рассказывается о таких вечных проблемах, как измена, уход из семьи и от детей, чувство вины за это, встреча с настоящей любовью, которая не только дарит радость и счастье, но и ломает собственную и чужую жизни, чувство ненависти к вчера еще любимому супругу, непреодолимая потребность спасти ближнего любой ценой, а также о многих других проблемах, которые не потеряют своей актуальности до тех пор, пока живут и любят люди. Самое главное, что все это, как и многое другое в жизни героев романа, не всегда зависит от человека, а имеет, уходящие в глубину лет, в историю предков корни.

В наше, как и всегда, непростое время хочу предложить читателям ненадолго покинуть его и погрузиться в прошлое, уйти на сто пятьдесят лет назад, именно тогда, в начале семидесятых годов девятнадцатого века происходило действие романа Толстого "Анна Каренина". Это позволит отключиться от того, что происходит вокруг нас, выбросить из головы всевозможные негативные мысли и прогнозы и заняться размышлениями над на первый взгляд абстрактным вопросом - кто стоит за гибелью Анны Карениной. Что привело к трагедии, было это роковым и безличным стечением обстоятельств или конкретными действиями лиц из ее окружения, сыгравших на ее промахах и слабых сторонах. Существовал ли бенефициар, один человек или группа лиц, которые извлекли из этой трагедии выгоду. Анализ гениального текста, его интерпретация подключит нас к анализу нашей собственной жизни, позволит сначала найти тех, кто смог извлечь выгоду из наших опрометчивых поступков, ошибок и заблуждений, а затем и отсечь этих людей со всеми их притязаниями.

КТО ПОГУБИЛ АННУ КАРЕНИНУ

Цена сострадания

Анна Каренина и Вронский знакомятся на вокзале в Москве, куда только что прибыл поезд из Петербурга. Анну встречает ее старший брат Стива, Степан Аркадьич, по слезному письму которого она приехала спасать его семью от разрыва, Вронский приехал на вокзал встречать мать, графиню Вронскую. Анна и Вронский, хотя и встречались мельком ранее, но при этой новой встрече увиделись как будто в первый раз и произвели друг на друга неизгладимое и незабываемое яркое впечатление. Когда после приятного обмена любезностями все четверо уже готовились к выходу, на железнодорожных путях произошел несчастный случай, поезд подал назад, сторож не слышал его и был разрезан "на два куска". (Все, что выделено кавычками, это цитаты из "Анны Карениной", если это отдельно не оговорено). "Дурное предзнаменование", - бросила брату, с трудом удерживая слезы, Анна. Этот эпизод почему-то чрезвычайно сильно подействовал на нее, хотя сама она и не видела трупа. Стива с Вронским, напротив, ходили смотреть на обезображенный труп, но чувствительный Стива, сам уже готовый было пустить слезу, через минуту оправился. Он инстинктивно не желал, чтобы сестра тратила душевные силы на сострадание чужому горю, ему нужно было, чтобы она потратила их на спасение его семьи. "Какие пустяки!", - сказал он в ответ на ее слезы и страшное предчувствие и стал рассказывать сестре про свои неурядицы с женой.

Предчувствие не обмануло Анну, с этого момента и до ее сознательной кончины под колесами товарного поезда пройдет всего лишь два года с небольшим. Все последующее до ее самоубийства время было необходимо только для того, чтобы тот не видимый ни для кого мощный импульс любви и сострадания к семье брата, который внедрился в нее, когда она получила письмо Стивы, преобразился затем в цепочку событий и переживаний и определил течение ее жизни вплоть до смерти. Потребность спасти брата, невестку и их детей глубоко проникла в душу Анны и ею овладело непреодолимое желание совершить это доброе дело. Совершить, как потом оказалось, дорогой ценой - собственного счастья и даже жизни, счастья мужа и Вронского и сиротства любимого сына и дочери.

Местом, где происходят два важнейших события из московской жизни Анны, является дом Облонских. Туда приводят Анну ее первые шаги в Москве, оттуда она уходит на погибель. Она приходит туда, чтобы спасти, а уходит, чтобы умереть. В начале романа перед читателем последовательно проходят вокзал, раздавленный поездом человек, дом Облонских, где Анна встречается с женой брата Долли, разделяет ее беду и выводит ее из кризиса. Вскоре приезжает младшая сестра Долли Кити, которая очарована Анной и буквально влюбляется в нее. Перед концом жизни Анна приезжает в дом Облонских с совершенно другим намерением, теперь уже она хочет поделиться с невесткой своим горем. Но Долли не собирается спасать Анну и выслушивать ее исповедь, хотя и видит, что с ней явно происходит что-то неладное. Как и при первом посещении Анной дома Облонских, Кити и на этот раз была в гостях у сестры, но "узнав, что приехала Анна, не хотела выходить". Почти сразу после визита в дом брата Анна едет на вокзал и вскоре бросается под колеса товарного поезда. Обстоятельства второго визита Анны в дом Облонских выглядят как обстоятельства первого визита туда, но только будучи как бы отраженными от невидимого зеркала

С того момента, как Анна отнеслась к проблемам брата, как к своему личному несчастью, для нее начался новый отсчет времени и все последующее стало уже предопределенным. Весь ее дальнейший жизненный путь уже был запечатан, запакован, а на расшифровку было отпущено эти два с лишним года. Это ровно столько, сколько нужно было, чтобы из той, кем она была в начале повествования, Анна шаг за шагом плавно превратилась в ту, кем она стала в конце. Скорость подачи информации должна быть не выше скорости ее усвоения. Мы уже привыкли к тому, что на современном носителе: флешке, диске уже содержится некий объем значимого для нас контента, но мы не умеем ознакомиться с этим без того, чтобы распаковать, а потом постепенно воспринять и осмыслить с той скоростью, с какой мы в состоянии это сделать. Точно так в благом импульсе сострадания уже была собрана вся оставшаяся жизнь Анны.

Не случайное стечение обстоятельств

Роман начинается с удивительного и, конечно же, не случайного стечения обстоятельств. Анна, живущая с мужем и сыном в Петербурге, откликается на письмо старшего брата. Его жена Долли, Дарья Александровна нашла письмо мужа к гувернантке и с ужасом поняла, что он изменил ей. Три дня обитатели дома Облонских от кухарки и до самой барыни жили на пределе сил, жили в таком отчуждении, что "на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди были более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы". Дети не получали во время обеда, прислуга просила расчет, гувернантка начала искать новое место, хозяйка не выходила из своих комнат. Меньше всего эта неразбериха коснулась главы семьи, Стивы, хотя он и был ее виной. Он только ночевал дома, а остальное время жил своими личными, по большей части сердечными делами и делами службы. Привычному распорядку жизни он не изменил даже во время серьезного разлада с женой. Его занимало и тревожило только то, что он не знает средства, как поправить положение в семье, которое становилось уже безвыходным. Жена грозилась уйти с детьми к родителям, а такую серьезную перемену в жизни ему страшно было даже вообразить.

На тот момент супруги жили в браке девять лет и имели пятерых живых и двух умерших детей, совсем скоро, через несколько месяцев, весной родится их шестой ребенок, девочка.

Стива был влюбчивым и начал изменять жене на третьем году супружества и только тогда ему в первый и единственный раз было стыдно. Затем он постоянно "делал измены" и тратил на это и другие плотские радости состояние жены. Он твердо решил для себя, что жена давно догадывается о его изменах, но не может иметь к нему претензий, потому что он дал ей то, для чего она была предназначена, а именно, дом, детей, семейные хлопоты и радости. Решил и успокоился на этом. Все шло хорошо, как вдруг в руки Долли, которая ни о чем не ведала и была уверена, что она - единственная женщина в жизни мужа, случайно попало это его письмо к гувернантке, от которого жена вдруг почему-то смертельно оскорбилась и решилась на разрыв.

Получив телеграмму о приезде сестры, Стива воспрянул духом. Встречу сестры с братом омрачило неприятное происшествие, этот случайно раздавленный человек почему-то вызывает в Анне и только в ней одной жуткие предчувствия. Этот инцидент имел роковые последствия для нее, перед сознательным концом собственной жизни, "вдруг вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что ей надо делать" и бросилась под товарный поезд.

Спасение семьи Облонских

Встреча Анны с невесткой, которую она решила спасти, началась с пристрастного замечания Долли, что Анна сияет "счастьем и здоровьем". Анна, казалось, не заметила зависти и попросила мать показать всех детей. Она помнила не только имена, но и "года, месяцы, характеры и болезни всех", чем сразу же расположила хозяйку дома. Во время разговора о разладе в семье "участие и любовь непритворные были видны на лице Анны", слезы блестели в ее глазах, она с нежностью не раз целовала сухую руку невестки. Затем последовала жалостливая исповедь Долли, в ответ на которую Анна "угадала главное, что могло тронуть Долли", что Стиву "мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя больше всего на свете", "сделал тебе больно, убил тебя". Долли продолжала жаловаться на свою жизнь и рыдать. После каждого следующего аргумента Анны, она на время затихала и успокаивалась, но потом снова начинала изливать на золовку потоки претензий к мужу. "Что же делать, придумай, Анна, помоги!", - взывала она к Анне, и Анна, не уставая, искренним, проникновенным, задушевным и ласковым голосом все говорила и говорила те слова, которых ждала Долли и которые могли сильнее всего затронуть ее душу. Она обволакивала невестку этими словами и своей искренней любовью и участием. Она говорила о способности "полного увлечения, но зато и полного раскаяния" Стивы, что "ты для него божество, была и осталась", что его нужно простить и сама Анна, случись с ней такое, "простила бы, как будто этого не было, совсем не было".

Разговор этот случился утром, а в тот же день после обеда произошло полное примирение супругов. Увещевая Долли, Анна не заботилась о том, на самом ли деле Степан Аркадьич говорил и думал то, что она ему приписывала. Она взяла на себя полную ответственность не только за всю сказанную ею полуправду, но даже и за откровенную ложь. Тонко чувствуя душевный настрой Долли, Анна говорила только то, что лучше всего могло залечить ее рану. Не заботясь о последствиях, она твердо и неуклонно вела супругов к благой цели. За несколько часов она сотворила чудо, вывела их из тупика и подарила семейное счастье, на которое без нее они и надеяться не могли. Та ложь, на которую она пошла, была ложью во спасение, и Анне не казалось, что в этой лжи может таиться для нее какая-то беда, ей казалось, что необходимо любой ценой вернуть в семью мир и согласие, а эта высокая цель оправдывает средства.

После примирения в жизни Стивы ничего не изменилось, она вошла в прежнюю колею. Впрочем, он не сходил с нее даже и во время семейной драмы. Просто во время ссоры он испытывал неудобства, что было помехой в полноте и удовольствиях жизни. Все пошло по-старому, Стива все также продолжал волочиться за актрисами и делать им дорогие подарки, продолжал роскошествовать и ужинать с дамами в отдельных кабинетах. Он и не думал отказываться от своих холостых привычек. А вот у Долли после такого короткого разговора с Анной откуда-то появились дополнительные силы. И хотя "подозрения неверностей постоянно мучили Долли", но она "позволяла себя обманывать", ее теперь стало хватать и на то, чтобы не устраивать больше скандалов, и на то, чтобы не заблуждаться, не строить иллюзий об интимной жизни мужа, но смириться с этим, жить на те деньги, которые он ей давал, не требовать ничего, а оставаться довольной и даже счастливой тем, что у нее было. Она испытывала гордость за детей и не хотела знать и думать о том, чего была не в силах переменить.

Она знала, что он транжирит ее приданое, знала, сколько денег он получил за проданный из ее имения лес, она видела, что он при этом не желает раскошеливаться на семью и детей: "Стива!" - закричала Долли, покраснев", кричала ему она в виду всей улицы, из окна кареты. "Мне ведь нужно пальто Грише купить и Тане, дай же мне денег!", но отцу семейства было не до детей, он торопился тратить вырученные за лес деньги по собственному усмотрению. "Ничего, ты скажи, что я отдам" - и он скрылся". Напрасно его старый и задушевный друг Левин пытался показать ему, что он продал лес за полцены, что при таком ведении денежных дел, у Стивы не будет денег на обучение детей, зато они будут у ловкого покупщика леса. Стива не считал денег, потраченных на свои удовольствия. Только один его изысканный обед истинного гурмана, на который он пригласил Левина в ресторан гостиницы "Англия" на Петровке, обошелся по четырнадцать рублей с персоны. Обед этот происходил в самый разгар ссоры с женой. Стива тогда должен был не наслаждаться превосходными блюдами французской кухни, а мучиться, не находить себе места от стыда и раскаяния. Именно так живописала состояние Стивы в разговоре с обманутой Долли спасительница семьи Анна. И Долли хотела верить этой полнейшей выдумке. Сама же Долли не могла себе позволить личной траты в пятнадцать рублей на новые спальные кофточки и надела, когда была в гостях в имении Вронского, заштопанную, чем была крайне смущена.

Долли, урожденная княжна Щербацкая, то ли из-за особенностей натуры, то ли вследствие нелегких жизненных обстоятельств имела в характере черты, свойственные малоимущим. Стива, этот холеный полный барин, сибарит, любимец общества и дам и она, худая и изможденная, постоянно суетящаяся, с вечной экономией и выгадыванием, перешиванием детских платьев и штопкой составляли яркий отчетливый контраст. Молитвы неимущих слышнее и, чтобы Стива, будучи ленивым и не сильно преуспевшим в учении, мог без помех двигаться по служебной лестнице, кто-то должен был молиться за него и поддерживать, обеспечивать его тыл любовью. И Стива успешно продвигался, накануне ухода Анны от мужа он стал камергером, а вскоре после ее кончины получил отличное место с окладом в восемь тысяч, сохранив при этом и прежнее с шестью тысячами жалования.

В те годы доход в шесть тысяч в год считался весьма значительным. Надежда Филаретовна фон Мекк, меценат Петра Ильича Чайковского, ежегодно давала ему шесть тысяч, чтобы он мог без помех посвятить себя написанию музыки. Имея в распоряжении такую сумму, он смог оставить преподавание в консерватории, безбедно путешествовать по Европе и ни в чем себе не отказывать.

Долли обожала мужа и не смела требовать денег на семью, хотя бы они и были получены от продажи ее приданого. Своей мнимой добротой Долли немало содействовала развратным наклонностям мужа и его пренебрежительному отношению к родительским обязанностям, а также тому, что в вопросе образования детей она могла рассчитывать только на помощь отца или Константина Левина, мужа ее сестры Кити и близкого друга Стивы.

Не ко двору

Между Анной и Долли происходит два откровенных разговора, в которых собеседницы меняются ролями. В начале романа Анна гостила в доме брата, тогда Долли исповедовалась перед ней, а Анна не только выслушивала, но и сопереживала.. Она сотворила чудо и это невозможно переоценить. Долли, прощаясь с Анной перед ее отъездом из дома Облонских в Петербург, прошептала: "что ты для меня сделала, я никогда не забуду", "я люблю и всегда буду любить тебя, как лучшего друга".

Всего через полтора года и менее, чем за год до смерти Анны, хозяйкой положения становится уже Долли. На этот раз она была в гостях у Вронского и Анны и выслушивала исповедь Анны. Тогда в Москве Анна ощущала беду невестки, как свою собственную, а Долли в ответ не посчитала нужным отплатить за добро добром и не пожелала встать на одну доску с Анной. О том же, чтобы облегчить душевные муки Анны, ощутить ее проблемы, как собственные и взять их груз на себя, поддержать, успокоить, вселить уверенность, дать совет, открыть для нее путь к спасению, и вовсе не могло быть и речи. Дарья Александровна на такое просто не была способна. Сама Долли, да и Анна с Вронским искренне верили в дружбу Долли и в ее безусловную преданность Анне. Они считали, что Долли проявила великодушие, когда решилась приехать к отверженной женщине, в то время, как кроме тетки Анны и Стивы, старой девы княжны Варвары Павловны, ни одна дама из высшего общества на визиты к Анне не отваживалась. Анна с ее широкой душой оценила это, сказав Долли, что если у нее есть грехи, то все они ей за это простятся.

Тот давнишний разговор в доме Облонских Долли начала с завистливой реплики о красоте и здоровье Анны. В эту встречу с Анной в имении Вронского Долли испытывает то же. Ее "более всего поражала перемена, произошедшая в знакомой и любимой Анне". Все в ней: улыбка, грация и быстрота движений, полнота звуков голоса, "все было особенно привлекательно". Анна и не думает таиться перед завистливым взором Долли: "Стыдно признаться, но я...я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное". "Как я рада!", - улыбаясь, сказала Долли, невольно холоднее, чем она хотела". Это сразу же возникшее отчуждение все нарастало и нарастало в гостье за тот долгий день, который она провела в имении Вронского. Все, что она увидела, или раздражало ее, или вызывало зависть, хотя хозяева развлекали гостью со всем возможным радушием и гостеприимством.

В имении Вронского Долли прежде всего бросилось в глаза "впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только в английских романах, но никогда не видала еще в России и в деревне". "Все было дорогое и новое". "В детской роскошь еще более поразила ее", дочь Анны понравилась Долли, и она отметила ее здоровый вид, а также то, как девочка ползала. Ни один из детей Долли так уверенно не ползал. Во все время визита Долли продолжала привычно сравнивать себя и Анну и не без удовольствия отмечала изъяны - англичанка и общий дух детской нехороши, Анна там редкий гость и даже не знает, сколько у дочери зубов, стол к обеду приготовлен усилиями Вронского, а Анна ведет себя за столом не как хозяйка, все "делается и поддерживается заботами самого хозяина", в прекрасной больнице, которую построил Вронский, нет родильного отделения, Васенька Весловский ухаживает за Анной, и все принимают это как должное, стол и кушанья были на самом высоком уровне, но слишком официальная обстановка за столом оставила у Долли неприятное впечатление. Во время игры в теннис после обеда она только притворялась, что ей весело, ее раздражало, что взрослые играют в эту, как ей казалось, детскую игру. Это стало уже так нерадостно, что она решила сократить запланированное время визита и назавтра же срочно уехать.

В задушевном ночном разговоре с Анной Долли продолжала постоянно мысленно противостоять хозяйке, но по большей части молчала. Кульминацией для Долли стало заявление Анны о том, что у нее больше не будет детей. Когда до Долли дошло, что Анна сознательно не хочет иметь детей и знает, как это сделать, она уже не могла промолчать. "Разве это не безнравственно?", - бросает свое обвинение в лицо Анне многодетная мать семейства Долли. Долли не снисходит до того, что роды дочери чудом не свели Анну в могилу, что перед лицом естественного страха перед новыми родами доктор научил Анну контрацепции. Теперь Долли получает уже полное право внутренне утвердиться и мысленно осудить Анну. Наконец-то сыскался тот пункт, по которому она, несомненно, ее превзошла. Превосходит она золовку еще и в том, что не тешит себя мыслью, что красота привяжет к ней Стиву. От всех мимолетных красавиц Стива неизменно возвращался к ней, к матери его детей и хозяйке его дома. Анна ошибается, думая, что сможет сильнее привязать Вронского кокетством с Васенькой Весловским и тем, что она всегда красива. Однако, Долли по-прежнему вслух ничего не произносит и оставляет эти доводы при себе.

Долли с ее короткими мыслями и плоскими рассуждениями только о том, что лежит на поверхности, не в состоянии понять того, что Анна живет в надрыве, что она взяла на себя эту позу кокетства и постоянного соблазнения Вронского от безумного страха потерять его. Она спряталась под этой противоречащей ее натуре роли от бессилия, от того, что на жизнь, согласную с ее высоконравственной натурой, у нее просто нет ни сил, ни возможностей. Долли не в состоянии увидеть того, что у Анны нет иллюзий относительно развода, Каренин, которого Анна знала лучше всех, развода ни за что не даст, что позднее и подтвердилось. Без официального церковного брака их с Вронским дети будут ненавидеть своих родителей за то, что они или незаконнорожденные, или Каренины. Даже, если произойдет чудо и она получит развод и станет со временем законной женой Алексея, то, став Вронской, навсегда потеряет сына. Пока она оставалась Карениной, у нее еще теплилась надежда. Муж был намного старше Анны и имел "падающее здоровье", в случае его кончины, Анна имела бы право забрать любимого сына себе. Если бы она стала Вронской, шансов на это уже не осталось бы. У Алексея Александровича в Петербурге жила одинокая кузина, дочь его покойного дяди, Сережу отдали бы ей.

Все эти мысли "тысячу раз передуманные и наизусть заученные" "могут с ума свести", "когда я думаю об этом, то уже не засыпаю без морфина", - говорит Анна с пугающей Долли откровенностью. Анне остается только одно - жить сегодняшним днем и не думать о будущем. Жить, став частью Вронского, вникая во все его дела, в строительство, архитектуру и даже коневодство. Анна выписывала книги по всем этим и другим отраслям, и Вронский нередко советовался с ней, настолько досконально она разобралась в каждом вопросе.

Новая победа Долли

Сама Долли никогда не стала бы говорить с Анной о разводе. Это Вронский попросил ее убедить Анну написать письмо Каренину и попросить его дать развод. Долли вообще была ярой противницей развода, всего полгода назад она с жаром умоляла Каренина: "Все, только не развод!". "Вы не должны погубить ее". "Она будет ничьей женой, она погибнет!". "Вы должны простить!". И теперь в ее словах не было твердой внутренней уверенности в правильности такого решения, хотя она и дала Вронскому согласие поговорить об этом с Анной. К концу разговора Долли "вдруг почувствовала, что стала уже так далека от Анны, что между ними существуют вопросы, в которых они никогда не сойдутся и о которых лучше не говорить". Всем своим видом Долли выражала несогласие, она вообще не умела рассуждать отвлеченно и имела твердое понятие только о тех насущных вещах, через которые прошла сама, которые касались лично ее и были для нее значимы. Здесь на первом месте была семья и дети. Все внутри нее протестовало против развода и сознательного отказа от рождения детей. Пусть муж постоянно изменяет и транжирит деньги семьи, пусть он не заботится о семье и детях, но у нее есть муж, а у детей - отец, и это главное. Пусть она не сможет дать детям образование и благосостояние, но они у нее есть, она их родила и вырастила, в этом ее заслуга и счастье, а там кто-то позаботится о них, и Бог их не оставит.

Не было ни одного момента в доме Вронского, когда бы Долли почувствовала себя комфортно и расслабилась. Все вызывает в ней раздражение, отторжение, зависть или протест, все толкает поскорее покинуть прекрасный дом и уехать домой. По дороге к Вронскому Долли раздумывала над своей жизнью и все больше и больше расстраивалась. Во все время замужества она была то беременная, то кормящая, некрасивая, рано состарившаяся, исхудавшая, вечно в суете и в заботах. Растить маленьких детей было трудно, но это по большей части зависело от нее, давно уже стало нормой и привычкой жизни. Но самое трудное было еще впереди, дети растут, им нужно дать образование, вывозить их в свет, здесь ей уже самой не справиться, нужны немалые деньги, которых нет. Сейчас Левины берут ее с детьми на лето, но у них пойдут свои дети, и куда поедет она тогда? Все эти мысли она гнала от себя в круговерти ежедневных забот, но при вынужденном ничего неделании дороги она все думала и думала, и не могла ничего придумать.

Когда же она возвращается назад, в имение Левина, ход ее мыслей становится совершенно иным. Она торопится поскорее вернуться к своим детям, к своим будничным заботам, все представляется ей в ином, радужном свете и она ни за что не променяла бы свою еще вчера казавшуюся ей неудавшейся жизнь на какую-то иную. Как будто она оставила в доме Вронского все тяготы и проблемы, все, что наболело, что приводило к унынию и усталости, а освободившись от этого груза, с новой удесятеренной силой торопилась погрузиться с головой в привычный круговорот монотонных и будничных, однообразных и докучливых ежедневных дел. Как будто визит к Вронскому помог ей избавиться от безысходности жизни, от годами копившейся усталости, от уныния и дал толчок и к счастливому продолжению повседневных забот, и к простой радости бытия. Она ехала назад с предвкушением встречи с близкими и ощущала, как они безмерно дороги ей.

Разговор с Долли всколыхнул в Анне все то, что она гнала от себя, все страхи, всю неопределенность ее положения, весь ад Петербурга, невозможность более видеть сына, ожидание припадков ревности, которые, она знала, начнут сводить ее с ума, когда осенью Алексей станет еще чаще оставлять ее одну, а гости разъедутся. В ней ожило еще много такого невообразимо ужасного, что различала в сумерках будущего только она, что она гнала от себя и не могла прогнать, с чем доводы разума не могли справиться и что лишало сил и делало невозможной и ненужной саму жизнь. После разговора с невесткой Анна приняла лекарство с морфином, подождала, пока оно начнет действовать и с веселой улыбкой вошла в спальню.

Тайный талант Долли

В своих раздумьях по дороге в имение Вронского Долли перебирала в памяти не только насущные дела, мысленно она уносилась далеко от реальной жизни в мир фантазий и вымышленных ситуаций. Она рисовала в своем воображении романы со знакомыми и незнакомыми мужчинами и, вопреки и назло вечной занятости и усталости, видела себя их героиней. "И теперь еще не поздно", - думала она и перед ее мысленным взором вставали те молодые мужчины, которые были особенно внимательны и милы в обращении с ней. "И самые страстные и невозможные романы представлялись Дарье Александровне", "она также, как Анна, признавалась во всем мужу. И удивление, и замешательство Степана Аркадьича при этом известии заставляло ее улыбнуться".

Впрочем, Долли редко ставила себя в центр мечтаний и рассуждений, мыслительный поток в голове Долли чаще всего имел направление извне, она имела обыкновение давать личную оценку не себе, а тому, что видела вокруг себя. Так, дом Карениных в Петербурге ей показался фальшивым, хотя можно ли судить об этом той, чей собственный дом был насквозь пропитан двуличием и обманом. Этой привычке выносить собственное и, как правило, негативное суждение об окружающей жизни она следует и в, казалось бы, безукоризненном имении Вронского. Она нисколько не сомневалась в своем праве судить, взирая на все не только со стороны, но даже и несколько свысока. Она, самоотверженная многодетная мать без достаточных средств, посвятившая всю себя семье и детям, без конца прощающая и не упрекающая распутного мужа, эта почти что святая женщина была в своем праве судить и осуждать.

Стива ценил свою преданную жену и не называл ее иначе, как "удивительная женщина". На обеде с Левиным в гостинице "Англия" в начале романа Стива с чувством сказал, что у Долли "есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, - она знает, что будет, особенно по части браков". И "она говорит, что Кити будет твоей женой непременно". "Мало того, что она любит тебя", - сказал Левину Стива, "она - на твоей стороне". Долли, эта мастерица по части браков, всем сердцем желала брака своей сестры с Левиным Ее желание со временем сбылось, хотя в начале романа после того, как Кити отказала Левину, это выглядело просто невозможным. Предвидение Долли по части браков каким-то чудесным образом воплощалось в жизнь, причем, оно было конкретным и четким, а результат становился абсолютной неожиданностью для других. "Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло", - таким наглядным примером иллюстрировал Стива удивительный матримониальный дар своей жены.

Долли, конечно же, не желала, чтобы Анна изменила мужу и бросила его для Вронского, она только желала, чтобы Кити стала Левиной, а не Вронской. Вронский не нравился отцу сестер князю Щербацкому, этот "франтик петербургский", как называл князь Вронского, никогда не занял бы в его семье место рано погибшего сына князя, не стал бы родным и близким, как это сумел сделать Левин. Если бы Кити сучилось выйти за Вронского, Долли с ее потомством не смогла бы целое лето жить в его имении, как у себя дома, а Вронский не стал бы, как Левин, опекать племянников. Желание Долли видеть сестру Левиной воплотилось, и это самое главное. А то, каким путем это произойдет, Дарья Александровна в своем воображении не рисовала. Она отчетливо представляла искомый результат, она была уверена в нем, а видеть и просчитывать пути, ведущие к нему, это не ее забота.

Бесы

В начале романа ревность едва не свела с ума Долли, а теперь она начала сводить с ума Анну. Ревность Долли была не похожа на ревность Анны. У Долли был реальный объект для ревности, гувернантка, с которой у мужа была связь. У Анны такого объекта не было и не предвиделось, ревность Анны была чем-то иррациональным. Она была не в состоянии выдерживать ситуацию, когда Алексей не принадлежал ей полностью, без остатка. Она тогда просто теряла связь с жизнью, она начинала рисовать в своем воображении нерадостные и даже страшные картины, ей становилось плохо, она усиливала это тем, что растравляла себя еще сильнее и доходила до абсолютно неуправляемого состояния. Когда Вронский возвращался, она не могла сдержаться и устраивала сцену, осыпала его претензиями и подозрениями и с ними выливала на него всю свою боль, весь ужас одиночества. Ей необходимо было, чтобы Вронский говорил ей о любви, "и те уверения в любви, которые ему казались так пошлы, что ему было совестно выговаривать их, она впивала в себя и понемногу успокаивалась". Анне становилось хорошо, тревожность покидала ее, жизнь входила в свою колею, и так продолжалось до следующего повтора необъяснимого логикой и здравым смыслом приступа страха.

Сама она справиться с этим безотчетным страхом не могла. Ей становилось не по себе даже, когда он был рядом, но мысленно был не с нею, отвлекался на какое-то дело, на друзей и увлечения. Поэтому она изучила по книгам все занятия, которым он посвящал себя в имении, чтобы всегда оставаться с ним на одной волне. Но когда он уезжал, а она не знала, что он делает, когда она теряла контакт с ним, время, проведенное в одиночестве, превращалось в настоящую пытку.

В первый раз мы сталкиваемся с жестоким приступом неконтролируемого отчаяния во время беременности Анны. После того, как Анна объявила мужу, что Вронский ее любовник, Каренин поставил условием совместного проживания с нею то, что Вронский не будет посещать их дом. Однако незадолго до родов Анна прислала Вронскому записку с просьбой приехать к ней в то четко обозначенное время, когда мужа не будет дома. Ей без любимого стало настолько плохо, что она решилась нарушить запрет мужа. "Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но не могу долее не видеть вас", - писала она. Неделю перед этим Вронский сопровождал иностранного принца, он не мог не только видеться с Анной, он вообще не мог иметь с ней никаких сношений, она не знала, где он и чем занят, и он невольно отдалился от нее. Она не выдержала этого и пошла на риск. Приехав к ней, Вронский лицом к лицу столкнулся с выходящим из дома Карениным, что было обоим крайне неловко и повлекло за собой очередной виток негативных для семьи Карениных последствий. Каренин устроил Анне сцену, решил начать развод и уехал из дома в Москву с намерением впредь туда более не возвращаться.

В разговоре любовников в тот вечер в первый раз для читателя, но далеко не в первый раз для Анны и Алексея заходит речь о бесе, "бесом называлась между ними ревность". "Я прогнала, прогнала беса", - говорит Анна, беря его за руку, после чего она становится в состоянии спокойно говорить. Помимо незримого беса ревности, постоянно встававшего между ними, каждому в этой паре являлся во сне еще некий одинаковый зримый образ. Этот некто, явно нечистый, вызывал у обоих невероятный ужас. Анне и Вронскому снился, поражающий своим сходством, маленький бородатый и страшного вида мужичок, непрерывно произносящий какие-то слова на французском. Когда Анна рассказывала о своем сне, "ужас был на ее лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас, наполнивший его душу". В своем сне про мужичка бесовской природы Анна проснулась, но проснулась во сне "и стала спрашивать себя, что это значит?". "Родами, родами умрете, родами, матушка", - ответил во сне на вопрос Корней, камердинер ее мужа. И только тогда, получив ужаснувший ее ответ, Анна окончательно проснулась.

Изнурительное одиночество

Одиночество, которое приводит к утрате связи с жизнью, сводит с ума и вынуждает любой ценой вновь обрести внимание партнера, описано в романе Станислава Лема "Солярис" и гениально воплощено в одноименном фильме Андрея Тарковского. Поверхность фантастической планеты Солярис покрывает разумное существо Океан. Оно способно вычленять из мыслей астронавтов, находящихся на орбитальной станции, значимые для них образы. В результате воздействия Соляриса бесплотные сущности, продукты человеческой памяти как будто бы оживали, принимая облик людей, полных двойников тех, с кем по жизни пересекались когда-то обитатели орбитальной станции. Эти фантомы, эти гости, как называли их между собой астронавты, не могли оставаться без энергетической подпитки тех, из чьего сознания они возникли. Когда астронавты выходили из помещения, фантомов охватывал панический страх. Им необходимо было прикоснуться к человеку, ощутить его тепло, напитаться его живительной силой, почувствовать себя нужным и любимым. После этого паника покидала незваных гостей и они успокаивались.

Нечто подобное происходит и с Анной, когда она на какое-то время остается без Вронского. У нее очень маленький запас личной энергии, на автономном питании она может существовать только очень короткое время. Для подпитки ей необходима любовь, обожание, восхищение, полнейшее перетекание в нее безоглядно любящей души. Она неизменно и постоянно должна не столько видеть Вронского, сколько ощущать его любовь и насыщаться ею. Это жизненно необходимо для нее как воздух, как вода. Читатель знакомится с Анной, когда она полна сил, ей хватает их и на себя, и на Долли, и на брата, и на мужа, и на сына. В то время она говорила про себя: "я сплю везде и всегда как сурок". Когда же, в какой момент Анна лишилась личной силы и стала зависимой от чужой энергетики, когда в ее душе поселились те бесы, которые точили ее изнутри, пока не довели до рокового конца. Это началось, когда она взвалила на себя непосильный груз чужих проблем, когда она откровенно лгала Долли про искреннее раскаяние Стивы, стараясь любой ценой спасти их семью. Она взялась не за свое дело, она изгнала бесов, сводивших с ума Долли, и они тогда они переселились в душу Анны. Анна взяла на себя полнейшую личную ответственность за спасение семьи, тогда ею, и пришлось пожертвовать во имя счастья многодетной матери и ее шестерых детей, которыми отец почти не занимался.

Трагедия Анны заключается в том, что она настолько щедро раздаривала любовь и жизненную силу, что на собственную жизнь ей уже мало что оставалось. Она могла оставаться спокойной и чувствовать себя счастливой только тогда, когда Вронский принадлежал ей без остатка, когда он жил ею и тратил на это всего себя. Беда только в том, что и у Вронского в душе поселились те же бесы, ему приснился тот же страшный маленький бородатый мужик, вселявший ужас в обоих.

Новый поворот событий

Роды Анны, это еще один момент, который повернул ход событий и определил последующую жизнь героев. Приехав домой из Москвы по телеграмме тяжело больной жены, Каренин увидел плачущего у постели жены Вронского, который сказал, что она умирает и надежды нет. Анна лежала в горячечном бреду, но увидев мужа, стала смотреть "на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда не видел". "Не удивляйся на меня. Я все та же... Но во мне есть другая, я ее боюсь - она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся", "помни одно, мне нужно было одно прощение", - обращается она к мужу. Она подзывает Вронского: "Открой лицо, смотри на него. Он святой". Анна просит Алексея Александровича: "Подай ему руку. Прости его". Соперники пожимают руки.

Каренин обрел неведомую ему радость и счастье прощения, "светлый, спокойный" взгляд его глаз поразил Вронского. "Я не покину ее и никогда слова упрека не скажу вам", но теперь "вам лучше удалиться", - говорит Каренин. Вронский "не понимал чувства Алексея Александровича, но чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении".

"Вернувшись домой после трех бессонных ночей" и не раздеваясь, Вронский лег на диван. На мгновение он заснул, но вдруг, вздрогнув всем телом, проснулся. В голове его стали мелькать лучшие минуты их жизни, и "вместе с тем недавнее унижение". "Он услыхал странным, сумасшедшим шепотом повторяемые слова: "Не умел ценить, не умел пользоваться". "Что это? или я с ума схожу?", - сказал себе Вронский. Он стал думать, что осталось для него в жизни и ни на чем не мог остановиться. Не помня себя, он приложил револьвер к левой стороне груди и потянул за гашетку. Только, "увидав кровь на тигровой шкуре", он понял, что стрелялся. На какое-то время и Анна, и Вронский одновременно оказываются на границе жизни и смерти.

Бесы вернулись

Больная медленно поправлялась, Алексей Александрович полюбил чужую дочь, но атмосфера в его доме снова изменилась к худшему. "Он чувствовал, что кроме благой духовной силы, руководившей его душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его жизнью, и что эта сила не даст ему того смиренного спокойствия, которого он желал". Он чувствовал себя бессильным, он знал, что все против него, "что его заставят сделать то, что дурно". Муж видел, что Анна смотрела на него "с тем мучительным чувством физического отвращения", "за которое упрекала себя, но которого не могла преодолеть".

Перемена в отношении к мужу, которая вдруг происходит в Анне перед неминуемым - один шанс из ста - концом жизни, была недолгой. Бесы вернулись и продолжали делать свое дело. Они уже было восторжествовали, когда, преуспев в своей миссии, довели дело почти до полного конца. Когда Анна практически умирала, бесы вынуждены были покинуть ее? чтобы найти для пристанища и пропитания какую-то другую, живую и полную сил душу и здоровую плоть. Без власти бесов Анна стала такой, какой уже не давно не была, стала цельной и верящей, нежной и любящей мужа. Она умиленно и восторженно смотрела на него, но вскоре это возвышенное и благостное состояние ушло, к ней вернулось прежнее состояние отчуждения и отвращения к Каренину.

Часто бывает, что к обреченному перед самым его концом вдруг возвращаются силы. Всем начинает казаться, что случилось чудо, и глубоко запрятанная радость начинает теплиться в опустошенных близостью и неизбежностью потери душах близких и самого больного. Это дух смерти отозвал своих слуг и направил бесов в другое еще полное сил тело. Какой резон бесам умирать вместе с умирающим, им надо продолжить и дальше осуществлять свою миссию, а для этого требуется поселиться в новом уже необратимо обреченном, но пока еще живом и полном сил существе.

Анна перед лицом смерти сказала мужу, что в ней живут две сущности, одна любит мужа, она светлая и чистая, а другая любит Вронского, и она ее боится. Вторая победила, только проблема в том, что любовь к Вронскому и ненависть к мужу составляют тождество. Любовь к Вронскому означает ненависть к мужу. Эта любовь и эта ненависть снова завладели Анной. Она снова привычно раздвоилась, и, лишь ненадолго поднявшись в своей любви и прощении, покатилась по накатанной трассе вниз, все ускоряясь и ускоряясь. На этом скоростном спуске есть только одно направление, никаких ответвлений не предусмотрено, да и скорость слишком велика. Для того, чтобы изменить направление движения, повернуть в противоположную сторону, надо вначале замедлиться, а затем почти остановиться, потерять скорость. Это слишком страшно, вдруг взять, да и зависнуть на одном месте без движения.

Смерть Анны неизбежна, она только отложена на полтора года. Половину этого времени Анна будет плыть на гребне счастья, и лишь в отдельные моменты весь ужас ее положения и тень неизбежного конца будут затмевать для нее свет и любовь. В другую половину отпущенного ей времени без морфина она уже не сможет жить. А душевное равновесие после каждой новой дозы, будет возникать за счет отъема еще одной порции жизненной силы, пока силы эти не сойдут совсем на нет и от нее не останется одна только пустая оболочка.

Все это еще впереди, а теперь Анна с Вронским наконец-то остались вдвоем и уехали за границу, где Анна среди прочих удовольствий могла заказывать любые парижские туалеты, подобранные именно для нее искусными модистками из столицы моды и сшитые точно по ее меркам, а не выбранные по картинке и выписанные из Парижа по почте. Она могла превзойти в роскоши нарядов даже богатейшую княгиню Бетси Тверскую, чего не могла даже вообразить, живя в браке с Карениным, когда вынуждена была из экономии до неузнаваемости переделывала с помощью модистки свои старые платья.

"Положительный отказ" в разводе

Прошел год с той ранней весны, когда, вернувшись с Вронским из-за границы в Петербург, Анна мимолетно виделась с сыном и испытала на себе, что такое презрение света. Сын после свидания с матерью заболел и в дальнейшем постарался не вспоминать о ней. Алексей Александрович после отъезда жены совсем расклеился, он не в состоянии был понять, за что он так страдает, почему после возвышенного поступка всепрощения его наказали одиночеством и неудовольствием света. Толки в свете о его положении оставленного мужа не затихали, что глубоко ранило его, к тому же и дела по службе шли все хуже и хуже. Он оказался не только один, близких друзей у него не было, но еще и в совершенно безвыходном положении.

Ему на помощь пришла влиятельная графиня Лидия Ивановна, его ровесница, тридцать лет живущая раздельно с мужем. Муж ее, "богатый, знатный, добродушнейший и распутнейший весельчак", старше жены, оставил ее после месяца брака и при встречах в обществе, несмотря на все "ее уверения в нежности отвечал только насмешкой и даже враждебностью". Он "относился к ней с неизменною ядовитою насмешкой". По-видимому, их интимные отношения, несмотря на всю искушенность мужа в любовных делах, не сложились, но Лидия Ивановна обожала платоническую любовь и всегда была влюблена. Последним и самым главным из числа многочисленных объектов ее обожания стал несчастный и покинутый женой Каренин.

Привыкший к семейному тылу и к тому, что всеми делами дома занималась жена, Каренин, сделал эту даму, которая в свое время помогла ему сделать карьеру, своей домоправительницей и доверенным лицом. Она взяла на себя хлопоты по ведению его дома, она стала руководить Карениным во всем, а самое главное, в его отношениях с бывшей женой. Попав под неусыпный контроль Лидии Ивановны, не предпринимая никаких шагов без всестороннего обсуждения с ней, поверяя ей свои сомнения и находя успокоение и поддержку, Каренин снова начал жить. Он не замечал, что над их романом все посмеиваются, как посмеиваются и над ним самим с его никому не нужными проектами и записками из любых областей.

В это время в Петербурге в большой моде был француз по фамилии Ландо, который слышал голоса. Этим знакам свыше, вложенным в уста прорицателя, следовали многие в столице, а графиня Лидия Ивановна и Каренин, "мой друг", так она теперь почти интимно называла его, в первую очередь. В руках этого целителя теперь оказалась судьба Анны. Ее брат Стива нанес визит бывшему зятю и попросил его дать ответ на написанное Анной уже несколько месяцев назад письмо с просьбой о разводе. Степан Аркадьич приехал в Петербург, прежде всего, за тем, чтобы хлопотать о новом и выгодном месте с окладом до десяти тысяч. Он и разговор с Карениным начал с этого, прося замолвить за него словечко у влиятельного лица, и лишь потом стал говорить о делах сестры. Для решения дела о разводе с бывшей женой Каренин должен был "поискать указаний", именно так он выразился в разговоре с бывшим шурином.

За этими указаниями Стива явился с визитом к графине Лидии Ивановне. Она его познакомила с Ландо и разговор зашел о религии, в вопросах которой Стива был не силен. Он слушал графиню, чувствуя взгляд Ландо, и ощущал "какую-то особенную тяжесть в голове". Наконец, прорицатель заснул и тогда Алексей Александрович вложил свою руку в его, а Степану Аркадьичу стало совсем нехорошо. Выйдя от графини, на улице он долго говорил с извозчиком, стараясь поскорее привести себя в чувство. В этот вечер "он был в упадке духа, что редко случалось с ним, и долго не мог заснуть". Его мучило многое из увиденного и услышанного. Как ни далек он был от воспитания собственных детей, он все же не мог взять в толк, почему графиня со знанием дела и одушевлением говорила о том, что некая мать, потерявшая единственного ребенка, теперь, узнав Ландо, стала благодарить Бога за эту смерть. Он не знал еще, что графиня сказала его племяннику Сереже, сыну Анны, что его мать умерла и теперь "он молится за нее и просит Бога простить ее грехи". И это при живой еще на тот момент матери. "На другой день он получил от Алексей Александровича положительный отказ в разводе Анны".

Последний день жизни

Канун смерти Анны был первым днем, проведенным ею и Вронским в ссоре. В этот майский день Стива как раз был у Лидии Ивановны, а на следующий - Каренин отказал в разводе, но Анна умерла, так и не узнав об этом. Теперь отношения невенчанных супругов превратились в постоянную борьбу, они постоянно пикировались, спорили, противостояли, испытывали взаимную неприязнь. Даже приливы нежности лишь ненадолго примиряли их. "Он не то, что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину", - растравляла себя Анна. "Теперь было все равно: получить или не получить от мужа развод - все было ненужно", - думала она. "И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей".

В ночь перед днем самоубийства после двойной дозы опиума ей снова приснился тот же маленький мужик, который "что-то страшное делал в железе над ней", не обращая на нее внимания. Утром после отдельно проведенной ночи Вронский был спокоен и старался не видеть мрачного и торжественного выражения ее лица. И тогда, чтобы заставить его страдать, она произнесла угрозу: "Вы раскаетесь в этом". Он крепко сжал зубы и сказал себе, что пробовал все, осталось только, не обращать внимания и уехал к матери до десяти часов вечера.

Анна едет к Долли, она собирается все сказать ей, сказать, что она несчастна и попросить помощи. Тот холодный прием, который она встретила у нее и у ее сестры Кити, не располагал к откровенности. "Так, прощай, Долли! - И поцеловав Долли и пожав руку Кити, Анна поспешно вышла".

Анна решает ехать на дачу к матери Вронского, чтобы уличить его. По дороге на станцию она, как и Вронский перед тем, как стреляться, перебирает в уме, есть ли, осталось ли что-то в жизни, чем она дорожит. "Пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы быть счастливой". Три вещи встали перед ней: развод, сын, и новое замужество. Ей представлялось, что даже если это тройное чудо произойдет, то и тогда в обществе не будут на нее смотреть иначе, чем смотрела сегодня с жалостью и осуждением Кити; Сережа, ее сын, не перестанет думать об ее двух мужьях, об отце и Вронском; с Вронским она не сможет придумать какое-то новое чувство. Счастье невозможно, возможно только мученье, все люди рождены, чтобы ненавидеть, так представлялось ей, и она с отвращением глядела вокруг. Во всем она находила только подтверждение своих мыслей и не видела средства поправить свое нынешнее положение.

Она вышла из вагона на станции Обираловка и, как и Вронский перед самоубийством, впала в прострацию и перестала отдавать себе отчет в том, что делала, куда и зачем шла, как будто все это происходило не с ней. Что-то помимо ее воли вело ее до конца платформы и к ее самому краю. Вдруг, когда она увидела товарный поезд и "вспомнила о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским", мозг ее включился и осознание неизбежного конца ускорило ее шаг. Все остальное она уже делала сознательно.

Прибыль и потери

За два года с небольшим с главными героями романа произошли громадные перемены. Кто-то обрел или приумножил счастье, благосостояние, вступил в брак, обзавелся потомством и положением в обществе. Кто-то потерял, Анна лишилась жизни, а Вронский - будущего. Начнем с прибыли, с плюсов, Степан Аркадьич продвинулся по службе и в чинах. Он стал камергером и получил новое место с жалованием в восемь тысяч и на виду. Супруга его перестала сходить с ума от ревности и делать сцены мужу, а спокойно и даже с одушевлением продолжала вести дом и заниматься детьми. Теперь у нее родился еще и племянник, она на коне, помогает в уходе за новорожденным, учит и дает советы неопытной в вопросах материнства сестре. Семья Левиных купается в счастье, тут и любовь, и сын, и умение вести дела в имении, и обретение главой семьи веры в Бога, о чем так мечтала жена Левина Кити.

Кити, которая в начале романа, испытала несчастную любовь к Вронскому, могла бы признать справедливость поговорки, что Бог не делает, все к лучшему. Левин подходил ей намного больше и очень нравился ее отцу. Левин был другом старшего брата Кити, Николая. "Он (Левин) вместе готовился и вместе поступил в университет с молодым князем Щербацким, братом Долли и Кити". "Молодой Щербацкий, поступив в моряки, утонул в Балтийском море", старый князь потерял единственного сына, а Левин, войдя в его семью, мог бы заменить и на самом деле заменил его князю. Левин очень импонировал его свояченице, устроительнице браков Долли. Если бы Кити стала хозяйкой в имении Вронского, с теннисом, переодеваниями к обеду и английской чопорностью, то Долли с детьми там не нашлось бы места. Дом Левина со сбором грибов и варкой варенья, дом, куда Долли могла всякое лето запросто приезжать со всеми своими шестью детьми на правах опытной матери и где могла жить на всем готовом, был и роднее, и теплее, и понятнее. А сама Долли уже утвердилась в нем, как лидер, глядя на нее и подражая ей, Кити со временем осуществит мечту Левина о большой многодетной семье. Дети Стивы, который не баловал их своим вниманием, также оказались на попечении Левина.

Одним из тех, кто потерял, стал Каренин. Он выпал из обоймы, поглупел ушел в мистику, в проекты и никому ненужные записки, зато влиятельная его подруга графиня Лидия Ивановна не даст ему пропасть, их платонические чистые отношения прочнее иного брака. У них есть будущее - Сережа Каренин и дочь Анны и Вронского. Лидия Ивановна приняла живое участие в воспитании Сережи, она возьмет под свое крыло и Ани, Анну Каренину младшую. Свою дочь Вронский, будучи убит горем, отдал Алексею Александровичу и не станет брать назад, он дал Каренину честное благородное слово.

Дети Анны, эти сироты будут жить с отцом, мать их умерла на самом деле, а не на лживых словах графини Лидии Ивановны, которая призывала сына Анны молиться за упокой души еще живой на тот момент матери. Анна умерла, будучи Карениной, так что все в порядке. На надгробии будет высечена эта фамилия, а не фамилия Вронского. Такое нередко случается, что мать умирает молодой, в этом нет ничего предосудительного. Уход матери от собственного ребенка, второй брак и смена фамилии бросает тень на сына, рано или поздно он узнает об этом и начнет стыдиться собственной матери. Анна не могла нанести своему обожаемому Кутику, так любовно она называла сына, такой удар и причинить новые страдания. Смерть искупала этот грех.

Вронский и Анна, как и многие безумно любящие пары, оказались вне общества. Так было во все времена со всеми хрестоматийными влюбленными. Безумно любящие выбиваются из правил общежития, они не такие, как все, они слишком отличаются от общепринятого, среднего уровня, а таким не место среди людей. Для одних они укор, для других - помеха, для третьих - объект для травли. Но для всех они - вне понимания. Люди пытаются поссорить, развести любящих в разные стороны, вызвать в них ненависть друг к другу и взаимное отторжение. Тогда та отпущенная им свыше светлая любовь и безмерное счастье, этот волшебный подарок судьбы, эта божественная энергия перейдет к тем, кто не имел счастья в любви, а потому не знает, что это такое -любовь. Оба в этой паре не могли жить друг без друга, такая истинная неземная любовь встречается очень редко. Каждый в паре готов был умереть за любовь. Вронский стрелялся, когда понял, что Анна более не будет принадлежать ему, Анна бросилась под поезд, когда убедила себя в том же.

Вронский пожертвовал для любимой слишком многим: карьерой, связями, положением в высшем свете, личной жизнью. Он едет в Сербию, в действующую армию, да еще везет и эскадрон на свой счет. Он едва не погиб, когда она была при смерти, кто знает, выжила бы Анна в родильной горячке, если бы он в тот момент не решился лишить себя жизни, чтобы отдать всего себя до конца ей.

Любимая и нелюбимая

Нелюбимые обделены любовью, в них почему-то так и не зажглась эта искра божья. Они всегда испытывают, если не зависть, то протест против тех счастливых избранников богов, кто любит и любим. Те, в ком живет любовь, беззаботны, они, как дети, они радуются без видимой причины, и эстафета радости переходит от них к другим. Не любимые и не способные любить чаще всего грустны и напряжены, озабочены и деловиты. Их сопровождает "печальный напев тех, кто счастья в любви не имели", - так написал Гийом Аполлинер (перевод М. Кудинова).

В начале романа несчастная, изможденная, заплаканная и не любимая мужем Долли с завистью бросает Анне: "А ты сияешь счастьем и здоровьем!". Анна пропускает эту реплику мимо ушей. Разница между двумя собеседницами состоит в том, что бедная Долли не любима не только мужем, но даже и домочадцами, большинство из них в этом семейном конфликте не за нее, а за Степана Аркадьича. Анна наделена даром внушать любовь, не прикладывая к этому ни малейших усилий, это природное свойство ее натуры. Стоит ей где-то появиться, как она становится центром всеобщего притяжения. Она излучает любовь, дети Долли, ее сестра Кити, мать Вронского и он сам, все те, с кем она встретилась за один только день ее приезда в Москву в самом начале повествования, в восторге от нее.

Ее старший брат также обладал этим даром. Степана Аркадьича "любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав и несомненную честность", во всей его красивой наружности "было что-то, физически действовавшее дружелюбно и весело на людей". Во время его ссоры с женой, "несмотря на то, что Степан Аркадьич был кругом виноват перед женой", "почти все в доме даже нянюшка, главный друг Дарьи Александровны, были на его стороне".

Могла ли Анна ощущать, что от такой кроткой и беззащитной, такой слабой и потухшей Долли может исходить какая-то опасность, конечно же, нет. Анна до краев наполнена радостью жизни, ей кажется, что этот капитал будет всегда принадлежать ей, что его невозможно растратить, что он такая же ее принадлежность, как цвет глаз или форма руки. Долли любовью обделена, все это видят, даже ее сестра Кити, которая с раздражением говорит: "я никогда не сделаю то, что ты делаешь, - чтобы вернуться к человеку, который тебе изменял", "никогда не позволю себе любить человека, который меня не любит".

Долли не умеет, не знает, как вернуть любовь мужа. Она вращается в водовороте повседневности, она с головой погружена в мелочные заботы быта, чтобы было некогда даже задумываться о том, почему она не любима. При этом всякий раз, встречаясь с Анной, она видит, что Анне хорошо, а ей плохо, Долли тоже хочет, чтобы ей было хорошо, но она не знает, как к этому подступиться. Вечная занятость, деловитость, суета, дети занимают все ее время. С изменой мужа она вдруг ощутила, что ее образ жизни не делает ее счастливой, что есть в жизни что-то еще, недоступное ей, о чем она не имеет никакого представления и что она никак не может ухватить, но что все это в переизбытке присутствует в Анне. Долли чувствует, что ей необходимо каким-то образом добиться того, чтобы Анна поделилась этим с ней. Не сознавая и не размышляя, Долли ведет себя так, чтобы искусно и незаметно уколоть Анну, сделать в ее душе брешь, чтобы через эту незаметную ранку перекачать и присвоить хоть небольшую толику личного достояния Анны, той фантастической, неуемной жизненной силы, которая ее переполняет. Она подбирает ключ, отмычку, чтобы вторгнуться в личное пространство золовки и без помех овладеть хоть малой частью того богатого внутреннего мира, которым так щедро наделена Анна. Дарьей Александровной движет не расчет и не разум, а инстинкт самки, которая находится в постоянном поиске пропитания для беззащитных малых деток. Ей нужно найти источник счастья и душевных сил для своих шестерых детей, благодаря чему эта, по сути, одинокая мать смогла бы окружить их той любовью, которой в семье Облонских так не доставало. Одним питанием детей не насытить, их главная пища - дух, атмосфера любви и счастья в семье.

В имении Вронского Долли находит новую пищу для зависти. Она видит, что Анна перешла на еще более высокий энергетический уровень, она вся светится счастьем, красотой, она наслаждается, упивается праздником жизни. Даже ее неопределенное, если не сказать больше, положение в обществе не смогло сломить дух Анны. Напрасно Аннушка, горничная Карениной, пыталась "высказать свое мнение насчет положения барыни, в особенности насчет любви и преданности графа к Анне Аркадьевне", "Долли старательно останавливала ее, как только та начинала говорить об этом". Долли даже слышать не хочет о том, что Вронский заботливый муж, что Анна безгранично любима им. Для Долли семья Анны "неправильная", и этим все сказано. С высоты своего положения честной и порядочной жены Долли и слышать не желает о "неправильной" семье Анны. У самой Долли семья правильная, хотя муж ее дома только ночует. И этим она превзошла золовку и у Анны не хватит сил, чтобы ее догнать.

Перед Долли стоит сверхзадача - вырастить детей счастливыми в семье, откуда давно ушла любовь. Это непременно должно устроиться, и Анна обязана в этом деле помочь. Если бы случился рядом кто-то умный, знающий жизнь и людей, кто указал бы Анне на то, что Долли ей завидует, Анна бы этому ни за что не поверила. Привычное видение мира и себя в нем слишком инерционно и требуются годы и немалые усилия, чтобы его изменить.

В начале романа Анна приносит в семью Долли мир, а в задушевном ночном разговоре в имении Вронского она делает невестке еще один подарок. Она дарит ей силы на то, чтобы ей их хватало на ее нелегкую жизнь малоимущей матери шестерых детей и не любимой жены распутного мужа.

Гордыня и смирение

Высший свет только и ждал того момента, когда можно будет обрушиться на Анну, которая слишком выделялась на общем фоне и красотой, и умом, и тактом, и высоконравственным поведением, и вкусом, и обаянием. Она была безукоризненна, этого ей не могли простить. Свет дождался, после трех месяцев отсутствия, в течение которых Анна путешествовала по Европе с Вронским, родной Петербург встретил ее полнейшей изоляцией. Ей пришлось выносить не только молчаливый бойкот, но и выслушивать публичные оскорбления. Само по себе это не было так страшно, супруги могли бы жить в уединении в деревне.

Гордыню, этот едва ли не самый страшный из смертных грехов, источник несчастий, болезней и даже смерти Анна так и не смогла преодолеть. Стива гордился тем, что он "потомок Рюрика, князь Облонский", а Анна была его родной сестрой и также потомком Рюрика. Смирение и терпение, в которых так сильно преуспела Долли, было чуждо душе Анны. Гордыня двигала ею, когда она спасала семью брата, обреченную на разрыв и муки, когда она в роскошном платье только из Парижа сидела в театральной ложе на виду у всего отрекшегося от нее света, когда демонстрировала нищей по сравнению с Вронским Долли роскошное убранство его дома, красовалась перед ней с ее запачканным в дороге единственным платьем и заплатанной кофточкой великолепными туалетами, меняя их три раза на дню. Анна не придавала значения косым взглядам и зависти Долли, ее напряжению, холодности и осуждению. Она в ответ только снисходительно молчала, она полагала, что все люди устроены. так, как она. Она приписывала Долли то, чем обладала сама, а именно благородство и щедрость души. Анне казалось, что если она без раздумий, повинуясь первому порыву, бросилась спасать Долли, то и та в ответ всегда придет ей на помощь.

Гордячка Анна прощать, отпускать от себя обиды и навсегда забывать их, снисходить до других, спокойно обращаться с просьбой, не испытывая при этом унижения, не умела. Ее высказывание о том, что она в состоянии простить так, как будто ничего и не было, шло в разрез с ее жизнью, оно не было подкреплено личным примером. Уходить в тень и смиряться, спокойно принимать удары судьбы и не роптать, не протестовать и не противостоять, терпеливо ждать и отдаваться на волю небес Анна так и не научилась. Она умела пребывать в одном из двух состояний: или доминировать, быть красивей, счастливей, и вообще выше других, жить на пределе, на перекале, спасать, любить сверх меры, или, напротив, жить с чувством вины, ощущать себя рабой, зависимой, ненужной, плохой, дурной, развратной, преступной женщиной. В первом состоянии она плыла, скользила на гребне, почти не расходуясь, а во втором - лишалась последних сил. Простое обыденное человеческое общение на равных, когда прав бывает то один, то другой, когда истина кроется во взаимном согласии и принятии партнера, когда это принятие порой становится дороже истины, было ей недоступно.

Гордыня Анны проявлялась и в том, что она не была в состоянии до конца довериться Вронскому, она не готова была поведать ему то, что касалось ее отношений с сыном, хотя именно они стали главным камнем преткновения между невенчанными супругами в вопросе развода. Он видел их будущее в том, что Анна получит развод, они поженятся, у них будут еще дети и его наследники. Анна же в глубине души не хотела развода, так как не могла принести своему обожаемому Кутику новых страданий от того, что у его матери теперь есть второй муж.

Откровенно объяснить все это Вронскому, который в детстве редко видел мать и не понимал, что между матерью и сыном может быть сердечная привязанность, было очень трудно. И, чувствуя это, Анна и не пыталась поделиться с ним своей болью. Она боялась, что он ее не поймет, и это отдалит их друг от друга. Она с таким благоговейным трепетом относилась к сыну, любовь к нему так глубоко была спрятана в ее сердце, она так боялась лишний раз прикоснуться к этому, растревожить незаживающую рану, что таила это даже от Вронского. Откровенное уклонение Анны от развода без объяснения причин, нежелание даже говорить об этом с Вронским вызывало в нем вначале непонимание, а потом все усиливающееся раздражение. Он видел выход из тупика, а она - нет, вернее сказать, выход для нее был один - самопожертвование.

Все могли бы быть иначе, если бы Анна смогла серьезно отнестись к, на первый взгляд, малозначащим словам невестки, смогла бы не проходить мимо ее уколов, не молчать, а отвечать. На обвинение в безнравственности Анна защищалась и оправдывалась, а что стоило ей отбить удар и сказать, что безнравственно давать мужу деньги на разврат, отнимая их при этом у детей. Подобные ответы сами легко пришли бы Анне на ум, если бы смирение, принятие своей судьбы, умение терпеливо ждать и верить утвердились в ее душе. Если бы к ней пришла спокойная уверенность в своем праве на любовь. Тогда ушли бы самоуничижительные слова вроде гадкой, плохой, дурной женщины, именно так называла сама себя Анна. Тогда пропала бы потребность в постоянном самоутверждении, в чувстве исключительности, в эпатаже, в жизни на протесте.

НЕСЧАСТЬЯ И СЧАСТЬЕ СИРОТ

Роман о сиротах

Один мой родственник, родившийся в начале 20 века и владевший дореволюционной лексикой, говаривал, жалея какого-нибудь бедолагу: несчастный человек, хуже сироты. Он был прав, без родительской любви и заботы нелегко стать не только счастливым, но и взрослым, открытым перед жизнью и людьми человеком. Счастье это трудно достижимый удел для сироты и обрести его непросто. Так думали в те стародавние времена, когда массовое уничтожение людей и массовое сиротство еще не стало частью общественной жизни. Тогда сиротство не сделалось еще инструментом для подавления личной воли, подмены персонального коллективным и обречения людей на единообразную жизнь, наполненную суррогатным счастьем и радостью от того, что живешь не хуже, а то и лучше других. Тогда сиротство было единичным.

В романе "Анна Каренина" Лев Толстой, как гениальный провидец, предчувствуя грядущую эру безотцовщины, сводит вместе сирот и показывает, как развиваются их отношения. Все герои романа, кроме сестер Щербацких, или не помнили родителей, или выросли в неполных семьях, что наложило отпечаток на образ их мышления и поступки, на то, как они воспринимают мир и людей. Толстой рассказывает, как и чем герои пытаются компенсировать дефицит родительской любви. Толстой показывает способы защиты и самоутверждения сирот, их различные пути к человеческому счастью или несчастью. Все герои сироты сознательно или неосознанно стремятся обрести то, чего были лишены в детстве - семейный уют, тепло домашнего очага, родительское потакание, полноту и радость жизни, а самое главное, это любовь. Любовь без условий, без корысти, без рассуждений и без оглядки. Не каждому герою романа удается найти взаимопонимание, кто-то так и останется одиночкой, а кто-то всю жизнь так и будет пребывать во власти неудовлетворенных желаний детства и это наложит отпечаток и поставит ограничения на их отношения с миром людей.

Ощущение внутреннего одиночества, незащищенность и уязвимость тяготят сирот сильнее, чем тех, кому посчастливилось вырасти в полных и счастливых семьях. Сироты вынуждены принимать за любовь ее суррогаты: похвалу за хорошую учебу и поведение в учебном заведении, общественное признание и жизнь на благо других, теплые отношения коллег по службе и авторитет в их среде, почтительное отношение прислуги и подчиненных, комплименты и расположение приятелей. Они стремятся преуспеть, добиться успеха и признания, расположить к себе людей, понравиться. Они стремятся выделиться чем-то, как хорошим, так и дурным, чтобы притянуть к себе внимание и оказаться в центре событий, стараясь этим доказать, что они заслуживают того, чтобы все жили ими и все крутилось вокруг них.

Между любящими не должно быть границы, а тем, кто не привык с детства к откровенности в отношениях, страшно стереть ее и до конца открыться перед другим человеком. Те, кто в детстве не был научен любви, не был подключен к ее потоку, как правило, оказываются неспособными избавиться от страха выйти из того безопасного кокона, в который они себя заключили. Им кажется, что, доверившись другому, впустив кого-то в свою душу, они получат неожиданный удар в незащищенное место.

"Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви", - сказала в начале романа на вечере у княгини Бетси Анна. К этому можно добавить, что сколько сирот, столько существует и родов защиты от мира и путей спасения от внутреннего одиночества.

Счастливая семья Щербацких

Анна и ее старший брат Стива Облонский; Левин, его родной брат Николай и единоутробный брат Сергей Иванович Кознышев; Каренин, Вронский, который при живой матери "никогда не знал семейной жизни", его брат Александр; Варенька, воспитанница госпожи Шталь; а к концу романа еще и сын и дочь Анны, все эти герои романа - сироты. Можно даже сказать, что "Анна Каренина" это роман о сиротах, о людях, для которых обретение преданного и надежного окружения, прочных стен родного дома, в котором они всегда желанны и той искренней и безусловной любви, которая выделяет любовь родительскую, стало смыслом жизни и путеводной звездой. Родители призваны любить ребенка таким, каков он есть, каким он был им дан свыше. Каждый человек, а тем паче ребенок имеет право на любовь не только тогда, когда он станет хорошим, правильным, примерным, таким, каким его хотят видеть другие. Каждый имеет право на любовь без каких-либо условий, каждый имеет право на то, чтобы быть любимым со всеми своими достоинствами и недостатками, со всеми особенностями той уникальной и неповторимой личности, какой является каждый из нас.

В романе практически все герои пребывают в поисках беззаветной любви, которая смогла бы восполнить собой недостаток той родительской любви, которой они были обделены в детстве. И только двое, а вернее сказать, трое сестер Щербацких с рождения имели то, к чему с большим или меньшим успехом устремляются все прочие герои романа. Долли, Натали и Кити Щербацкие выросли в дружной семье любящих и заботливых родителей "в среде старого дворянского, образованного и честного семейства". В их доме между супругами царило согласие, умный, добрый, веселый и нежный князь позволял жене управлять домом, оставаясь как бы немного в стороне, в тени. Но он пристально наблюдал за всем происходящим и умел в нужный момент выйти из тени и указать княгине на ее заблуждения, обманутые и неоправданные ожидания, завышенные амбиции и промахи. Она в ответ не злилась на мужа, не отстаивала свою позицию, не противоречила и не спорила, а немедленно соглашалась с ним. Она не боялась признать свою неправоту. "Как только она заплакала, князь тоже затих". "И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив...", - успокаивал жену князь, и они вместе находили, как поправить дело.

Кити, младшая и любимая их дочь после того, как Вронский внезапно перестал оказывать ей знаки внимания и уехал из Москвы вслед за Анной, серьезно заболела. Приглашенный для лечения больной знаменитый доктор "понимал, что со стариком говорить нечего, что глава в этом доме - мать". По совету докторов княгиня решила везти Кити за границу на воды. "Как же решаете, едите? Ну, а со мной что хотите делать?", - обращается князь Щербацкий к жене, внешне принимая и соглашаясь с тем, что все семейные дела решает в доме она. Княгиня, имени которой Толстой не сообщает, настроена против поездки мужа и предлагает ему остаться. Кити вступается за отца, ей "всегда казалось, что он лучше всех в семье понимает ее". Ей казалось, что "любовь его к ней делала его проницательным". Князю никогда не нравился Вронский, "этот франтик петербургский, их на машине делают, они все на одну стать, и все дрянь". Он не считал, что его любимая дочь обретет в браке с Вронским счастье, тем более, что в семье уже есть один легкомысленный зять, Стива. Князю не нравилось также, что жена заманивала престижного жениха. Княгиня, которая до болезни Кити не желала слышать предостережения мужа против союза Кити с Вронским, вынуждена наконец-то признать его правоту. "Я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты", - с нажимом бросает князь жене. "Как только княгиня услыхала его тон, она, как это всегда бывало в серьезных вопросах, тотчас же смирилась и раскаялась". Она расплакалась и поцеловала руку мужа. Согласие между супругами было восстановлено. В этом был залог того, что Кити сможет излечиться от несчастной любви и найти свое счастье.

Князь был прекрасным семьянином, неунывающим и веселым человеком, он умел отстраняться, смотреть со стороны на назойливые неприятности и имел твердую нравственную позицию по всем вопросам. Он умел радоваться и "неприятные известия потонули в том море добродушия и веселости, которые всегда были в нем". В Германии на водах, куда на лечение приезжали не только больные, но даже и умирающие, князь распространял вокруг себя беспричинную радость. Даже серьезная и правильная Варенька "раскисала от слабого, но сообщающегося смеха, который возбуждали в ней шутки князя". "Князь передал свое веселое расположение духа и домашним своим, и знакомым, и прислуге, и немцу-хозяину, у которого стояли Щербацкие". Он раздаривал всем вокруг накупленные в избытке небольшие подарки, шутил с ними да так, что они покатывались со смеху. Ничуть не смущаясь, он и сам первым посмеивался над своим дурным немецким.

В доме князя и княгини Щербацких неизменно присутствовал степенный и установившийся уклад жизни. Беда, случившаяся с кем-то из дочерей, немедленно становилась бедой и для родителей, и для других сестер. Счастье родителей невозможно было представить без счастья детей. Не случайно не знавших семьи Левина и Вронского так притягивал дом Щербацких. Вронский любил ездить к Щербацким, княгиня, да и сама Кити думали, что он был влюблен в нее, но Вронского притягивала не столько эта невинная девушка, сколько душевная семейная атмосфера искренности, тепла и заботы, в чем он признался своему приятелю по холостым развлечениям Стиве Облонскому. "Так было вчера приятно после Щербацких, что никуда не хотелось", - говорит он Стиве, который ждал его до двух ночи в увеселительном заведении, но так и не дождался.

Левин еще студентом "часто бывал в доме Щербацких" и "был влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи Щербацких". "Он чуть было не влюбился в старшую, Долли, но ее вскоре выдали замуж за Облонского". "Потом он начал было влюбляться во вторую", а много позднее "он понял, в кого из трех сестер действительно суждено было влюбиться". Это была Кити.

Варенька и Кознышев

В этом романе союзы между двумя сиротами как-то не складываются. Так произошло с супругами Карениными, с Анной и Вронским, с Варенькой и Кознышевым. Кознышев и Варенька обрели смысл жизни в том, что стали центром притяжения для других и не стремились устроить личную жизнь. Их благие дела у всех на устах, все о них говорят, все про них знают, их высоко ставят, они - пример для подражания. Каждый из них успокоился на этом и с честью несет по жизни высокую и достойную всяческих похвал благородную миссию любви к людям. Каждый с честью играет роль человека, которому лично для себя ничего или мало что нужно. Они так и не решились оставить это общественное поприще и позволить себе жить для себя и своего избранника, создать собственную семью. Их притягивает и согревает жизнь напоказ и возвышает благодарность не одного только супруга или тесного кружка близких людей, а признание целого света.

Он, потеряв в юности возлюбленную, становится мыслителем, писателем, общественным деятелем. Однако самый большой его труд, плод шестилетней работы не производит никакого впечатления на общество и так и остается невостребованным. Левин, чем старше становился и чем больше узнавал брата, тем увереннее считал, "что способность деятельности для общего блага", которая отличала Сергея Ивановича, есть "недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных путей жизни выбрать один и желать этого одного". "Брат его нисколько ни больше принимал к сердцу вопросы об общем благе и бессмертии души, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой машины".

Варенька после того, как ее отверг из-за ее низкого происхождения любимый человек, отдается служению больным и умирающим, наполняя этим свою одинокую жизнь и безропотно перенося как капризы тяжело больных, так и постоянные попреки госпожи Шталь, которую Варенька повсюду сопровождала. Эта нервная и слабая здоровьем дама после смерти собственной новорожденной дочери взяла себе "родившуюся в ту же ночь и в том же доме в Петербурге дочь придворного повара" и воспитала ее. Это была Варенька, у которой вскоре "после этого родных никого не осталось" и она разделила жизнь своей маман, как она называла госпожу Шталь.

Казалось бы, что эти двое созданы друг для друга. Кознышев, ясно видел, что Варенька подходит ему во всем, "сколько он ни вспоминал женщин и девушек, которых он знал, он не мог вспомнить девушки, которая бы до такой степени имела все, именно все качества, которые он хотел видеть в своей жене". "Она имела свежесть и прелесть молодости", "имела отвращение к свету, а вместе с тем знала свет и имела все те приемы женщины хорошего общества, без которых для Сергея Ивановича была немыслима подруга жизни", "она была религиозна". "Даже до мелочей Сергей Иванович находил в ней все то, чего он желал от жены". "Он почувствовал, что решился". В этот переломный момент уже готового сорваться с уст Кознышева признания "Вареньке лучше было молчать", "но против своей воли, как будто нечаянно" она почему-то заговорила о грибах. "Ему было досадно", и "он хотел воротить ее" к недавнему откровенному разговору о ее детстве, "но, как бы против воли своей, помолчав", стал отвечать на ее замечание о грибах. "Вареньке страшно было и то, что он скажет, и то, что он не скажет", он "видел это и жалел ее", но вместо слов признания он "по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению" вновь обратился к теме грибов. "И он и она поняли, что дело кончено" и "волнение их, дошедшее пред этим до высшей степени, начало утихать".

Им обоим было страшно впустить в собственную устоявшуюся жизнь другого человека. Для каждого из них на одной чаше весов была приватная жизнь за стенами их общего дома с ее мелочами и повседневностью, бытом и преодолением сложившихся привычек холостой жизни, а на другой - жизнь на виду, напоказ, общественная жизнь, которой оба они посвятили себя без остатка. Самоотдача, любовь к людям вообще и жизнь для их блага, конечно же, со стороны выглядят значительно притягательнее, чем любовь к одному человеку, хотя такая любовь к людям в целом не спасает от внутреннего одиночества. Жизнь для других происходит на публике, она приподнимает, она возвышает, такому человеку все рукоплещут, а семейная - незаметно течет внутри стен дома, она заурядная и обыденная и состоит из мелочей и никому не видных частных деталей. Общественное признание дарит ощущение личной значимости, а в семье во главу углу необходимо поставить согласие, а не возвышение каждого из супругов.

Степан Аркадьич

Степан Аркадьич, хотя и обзавелся большой семьей с шестью детьми, но сам так и не стал взрослым и всеми силами избегал ответственности за свое немалочисленное семейство. Он пребывает в постоянных поисках наслаждений, за которые платит деньгами жены. Он ищет приятной и не обремененной обязанностями жизни, в которой ему не придется исполнять обязанности главы семейства, мужа и отца. Он находится в вечных поисках такой женщины, которая не будет попрекать его, чего-то от него хотеть и предъявлять к нему какие-то требования, как это делает жена. Он гордится тем, что его очередная возлюбленная не как жена, которая "настаивает на своих правах", его милая "жертвует тебе всем и ничего не требует". "Я не признаю жизни без любви" и "право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия...". Стива стремится жить так, чтобы как можно чаще доставлять себе удовольствие: "сигара это такое не то, что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо!". "В этом-то и цель образования: изо всего сделать наслаждение", - со смаком говорит он за изысканным обедом в долг. Он не спешит стать хозяином в доме, жить интересами семьи и детей и проявлять заботу о них. Он так и не наигрался и не может отказывать себе в удовольствиях, как ребенок не может расстаться с любимой игрушкой.

В начале романа "Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его добрый и веселый нрав", "но в нем, в его красивой светлой наружности" "было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело на людей". Этот в обществе такой добрый человек в семье отнюдь не был добрым. В большой семье его, в которой к началу романа было уже пятеро детей и шестой на подходе, отец так и не стал опорой дома, "Степана Аркадьича никогда почти не было дома, денег тоже никогда почти не было". Отец семейства не раскаивался в очередной супружеской измене и в том, что растрачивает на женщин немалое приданое жены. "Он раскаивался только в том, что не умел лучше скрыть от жены".

За периодом затянувшегося детства, в котором Стива пребывал так долго, последовало совсем иное время. За те два с половиной года, в течение которых продолжается действие романа, Стива внутренне мало изменился, но в обществе почему-то он стал восприниматься не совсем так, как в начале романа. В погоне за удовольствиями этот большой ребенок растратил так много сил, что сильно растерял свое обаяние. Его обходительность и учтивость, его радушная открытость, не иссякающий оптимизм и добродушная улыбка стали смахивать на позу, шутовство, комический наигрыш. В финале романа в сцене проводов добровольцев, едущих в Сербию, мы видим Кознышева, брата Левина, который близко знал Стиву и бывал в его доме. Кознышев всегда недолюбливал Стиву, но сейчас он позволяет себе открыто демонстрировать это, говоря с ним в совершенно недружественном тоне и явно не радуясь встрече. В этой толпе провожающих так ведет себя со Стивой не один только Кознышев, одна из дам, некая княгиня, хорошо знавшая Степана Аркадьича, вообще не снисходит к нему, не отвечает на его обращение. "То, что Сергей Иваныч и княгиня как будто желали отделаться от него, нисколько не смущало Степана Аркадьича". Но в глубине души он не мог не ощущать, что вид его уже не всегда внушает ту всеобщую радость и обожание, к которым он так привык. "Степан Аркадьич уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над трупом сестры", как ни в чем не бывало, он подходит к окаменевшему от потери Анны Вронскому и со своей всегдашней улыбкой заговаривает с ним, хотя тот в ответ почти никак не реагирует на привязчивость Стивы. "Вронский, нахмурившись, смотрел перед собой, как будто не слыша того, что говорит Степан Аркадьич".

Изменилось положение Облонского и в семье, мать трех сестер княгиня Щербацкая обратилась к Левину и к другому зятю Львову, мужу средней сестры Натали с тем, чтобы они приструнили Стиву в его неуемных тратах на приватную жизнь в обход семьи. Натали готова взять огонь на себя: "так я же нападу на него, - улыбаясь, сказала" она, поддерживая мужа и зятя. Вчера еще робко просящая у мужа денег на детей Дарья Александровна, "в первый раз прямо заявив права на свое состояние, отказалась расписаться на контракте в получении денег за последнюю треть леса". Лес этот был частью ее приданого, до сего времени деньги от его продажи Стива тратил на свои холостяцкие удовольствия. В конце романа Долли в ответ на слезную просьбу мужа "продать ее имение, чтобы заплатить его долги", сделала это. Но впредь Стиве придется стать более осмотрительным и немного потеснить в душе приятный образ всеми обожаемого ребенка и богатого поклонника молодых дам.

Николай Левин

Больной чахоткой Николай Левин все время требует чего-то от людей, постоянно выражает неудовольствие, выставляет вечные необоснованные претензии. Это касается не только братьев, но и всех, кто его окружает. Он устраивает публичный скандал в Германии на водах: "Левин, остановившись, кричал, и доктор тоже горячился. Толпа сбиралась вокруг них". Он пишет брату по матери Сергею Ивановичу в ответ на то, что тот оплатил его вексель: "Прошу покорно оставить меня в покое. Это одно, что я требую от моих любезных братцев". Он яростно критикует Константина Левина за все его начинания в деревне; он открыто грубит своей сожительнице. Этим постоянным бунтом он пытается привлечь к себе внимание, заставить вступить в контакт и выслушать. Это походит на то, как давно уже освоивший горшок ребенок, чтобы обратить на себя внимание вечно погруженной в дела матери, намеренно мочит штаны. Ему плохо и одиноко, ему необходимо, чтобы она возилась с ним и прикасалась к нему. Пусть даже ему достанутся и шлепок, и попреки, зато он будет не один, мать будет рядом с ним. Николай как будто бы постоянно проверяет младшего брата Константина - будет ли он его любить, когда он зол, нетерпим и груб, будет ли он его любить таким, каков он есть, без прикрас и игры в хорошего мальчика. Вычеркнет ли брат из памяти те неприглядные поступки, которые Николай совершил: взял из деревни мальчика на воспитание, а в припадке злости так избил, что началось следствие, попал под суд за побои, нанесенные старшине и еще много другого.

Перед самой смертью Бог вознаградил Николая за все муки одинокой и тяжелой жизни, в которой он так и не сумел обрести счастье. В последние дни жизни ему повезло найти любовь у жены брата Кити, которая имея и опыт в обращении с чахоточными, и услужливую и умелую Вареньку в качестве примера для подражания, усмиряет дух протеста в умирающем Николае. Кити находит путь к сердцу больного. Приехав с мужем к нищему и обреченному, уже не встающему с постели деверю, который выглядел как живой труп, она окружает его такой заботой и участием, которых он был лишен, когда был здоров. Она приказывает убрать грязь и нечистоты в его запущенном гостиничном номере, кормит его хорошей едой, приглашает лучшего врача и священника, сидит у его постели и спокойно, дружелюбно и даже любовно разговаривает с умирающим. Он уходит из жизни успокоенным без чувства озлобления от того, что жизнь была так несправедлива к нему. Он хотел быть хорошим и любить людей, хотел помогать им и сделать их счастливыми. И не его вина, что судьба оказалась сильнее, что одних добрых намерений для того, чтобы переделать мир к лучшему, оказалось недостаточно, что у него так и не получилось кого-то сделать счастливым, хотя он так настойчиво стремился сделать это. В эти дни утраты деверя Кити понимает, что ждет ребенка, Николай Левин уходит, а другой Левин, маленький Дмитрий вскоре явится на свет.

Каренин

Каренин, так и не понял, почему, когда он для Анны, "для этой женщины сделал все", подразумевая под этим дом, сына, положение в высшем свете, любовь и доверие мужа, она все-таки предпочитает ему другого. Каренин не может не отдавать себе отчета в том, что, разрывая с ним, Анна с неизбежностью обрекает себя на позор, но все равно, вопреки здравому смыслу, теряя репутацию и сына, идет на такой шаг. И это делает ее уход еще более болезненным для бывшего мужа. Он так и не смог взять в толк, в чем он оказался виноват перед нею, что он сделал не так, как надо, если его так жестоко наказали. Он так и не нашел ответа на вопрос: "иначе ли чувствуют, иначе ли любят, иначе ли женятся эти другие люди, эти Вронские, Облонские".

После ухода жены Каренин начинает раскаиваться, что поддался на шантаж тетки Анны и связал себя узами брака. Лет десять назад он был губернатором и, будучи первым лицом в городе, посещал дом богатой тетки Анны, у которой воспитывалась эта сирота и бесприданница. Жизнь губернатора протекает на виду у всех, пользуясь этим, тетка Анны "поставила (Каренина) в такое положение, что он должен был или высказаться, или уехать из города". Доводов за брак было ровно столько же, сколько против и "не было того решительного повода, который бы заставил его изменить своему правилу: воздерживаться в сомнении". После долгих раздумий Каренин, сделал, дорожа своей репутацией, предложение, а после нового назначения увез молодую жену в Петербург.

Этот немолодой уже человек обрел в Анне не только жену и мать сына. По возрасту Анна годилась ему в дочери и Каренин, конечно же, испытывал к ней чувства сродни отеческим. Руководя Анной, вводя юную провинциалку в высший свет Петербурга, помогая ей справиться со сложными приемами жизни гранд дамы и хозяйки большого дома, обучая ее всем тонкостям и сложностям поведения, принятым в высшем обществе, Каренин в значительной степени содействовал становлению Анны и помог ей достичь в высшем свете столицы высокого и прочного положения. Она усвоила "приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной". Можно сказать, что Алексей Александрович вылепил Анну, подобно тому, как Пигмалион - свою Галатею. Он подарил ей девять лет счастливой безмятежной жизни. В начале повествования она была счастлива и уравновешена, гостя в доме брата и Долли, Анна говорит: "пожалуйста, обо мне не заботьтесь", "я сплю везде и всегда как сурок". Через год с небольшим, когда Долли приезжает погостить в имение Вронского, Анна говорит невестке: "нет дня, чтобы я не думала" о своей жизни "и не упрекала себя за то, что думаю... потому что мысли об этом могут с ума свести" и "я уже не засыпаю без морфина".

Каренин полюбил Анну так сильно, как только может полюбить одинокий человек, который уже давно выстроил свою личную жизнь и на которого на склоне лет вдруг свалилось счастье семейной жизни с красивой, умной и преданной женой, которая подарила ему сына. "Та привязанность, которую он испытывал к Анне, исключила в его душе последние потребности сердечных отношений к людям". Оказалось, что после ее ухода "изо всех его знакомых у него не было никого близкого". "Отчаяние его усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем" и ему было "не выдержать того всеобщего напора презрения и ожесточения", "что он не сможет отвратить от себя ненависти людей", которая "происходила не оттого, что он был дурен", а "оттого, что он постыдно и отвратительно несчастлив". Однажды он доверился, открылся, сделал близкой и родной чужую женщину, но вот теперь она предала его и "люди уничтожат его, как собаки задушат истерзанную, визжащую от боли собаку".

За время брака он уже привык к тому, что в его жизни есть тыл, преданная женщина. После ухода Анны из дома сердце его устремилось к графине Лидии Ивановне, которая "была единственным островом не только доброго к нему расположения, но и любви среди моря враждебности и насмешки, которое его окружало". Графиня "любила Каренина за него самого, за его высокую непонятную душу". "Она хотела нравиться ему", "она заставала себя на мечтаниях о том, что было бы, если б она была не замужем и он был свободен". Впрочем, самой графине, ровеснице Каренина, было, как и ему, пятьдесят лет. Муж Лидии Ивановны был старше ее и вел распутную жизнь Мало ли что могло произойти с ветреным стариком, так что была вероятность того, что мечты ее станут явью, а Сережа обретет мачеху.

Сережа

В начале романа Сережа Каренин был сыном скорее матери, чем отца. "Сережа робкий в отношении к отцу" "чуждался отца", "с одною матерью ему было хорошо". Он обожал мать, когда она оставила отца, ему сказали, "что она умерла для него, потому что она нехорошая, (чему он уже никак не мог поверить, потому что любил ее)". "Он во время гулянья отыскивал ее", и вот его мечта сбылась. Анна через три месяца разлуки пришла в день именин Сережи на запретное свидание с сыном в дом мужа. Встреча матери с сыном была бурной, но едва появился отец, как Анна быстро ушла. Сережа после этого пережил такое нервное потрясение, что "боялись даже за его жизнь".

Через год Сережа встретился в доме отца со Стивой, со своим дядей, что "ему было неприятно, потому что это вызывало в нем те самые воспоминания, которые он считал стыдными". "И, чтобы не осуждать отца, с которым он жил и от которого зависел, и, главное, не предаваться чувствительности, которую он считал столь унизительною, Сережа старался не смотреть на этого дядю, приехавшего нарушать его спокойствие".

Когда мальчик еще совсем недолго оставался без матери, а дух ее еще пребывал в его сердце, он жил ожиданием встречи с ней. Только, когда отец занимался с ним уроками и был, как всегда, недоволен им, было видно, что "блестящие нежностью и весельем глаза Сережи потухли". "Сережа всегда с отцом старался притвориться" и "научился уже подделываться" к "какому-то воображаемому им мальчику, одному из таких, какие бывают в книжках, но совсем не похожему на Сережу". В это первое время разлуки с матерью сын "без ключа любви никого не пускал в свою душу", "воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания". И он учился у тех, кто любил его и кого любил в ответ он, а не у своих учителей.

К концу романа натура отца возьмет верх, а дух матери почти совсем вытравится из сердца мальчика. Сын начнет хорошо учиться, так как знает, что отец его за это похвалит. Он подружится с товарищами по школе и полюбит их. То "напряженное внимание", которым Сережа всегда походил на отца, послужит его сосредоточению на нужном деле. В детстве он фантазировал о том, что когда-нибудь, как и отец, заслужит орден, но не один, а все, "что выдумают", "только что выдумают, а он заслужит, они еще выше выдумают, а он сейчас и заслужит". Позднее эта детская фантазия перерастет в честолюбие, а оно поведет его вверх по служебной лестнице. К концу романа Сережа становится, как его мать и отец, сиротой и научается не бередить душу воспоминаниями о матери.

Анна

Выйдя замуж за Каренина, Анна получила то, чего была лишена с детства - свою семью и собственный дом, в котором стала хозяйкой. Каренин стал не только ее мужем, но отчасти отцом и сильным покровителем. Так получилось и потому, что он был на двадцать лет старше ее, и потому что во многих отношениях он превосходил ее, и ей было, чему у него поучиться. Анна так и осталась юной и, сама об этом не подозревая, жила ожиданием любви. "Эта петербургская светская дама, которую все так хвалили", вблизи смотрелась, как двадцатилетняя девушка, а не как мать восьмилетнего сына. Муж вел Анну по жизни, чего не успел сделать ее покойный отец. Она восприняла это как должное, она не задумывалась над тем, как много Каренин вложил в нее. Так случилось, что самой ей не пришлось кого-то продвигать и обеспечивать, а поэтому она не в состоянии была оценить, сколько сил на это требуется. Ей казалось естественным, что Каренин дал ей материальное благополучие и высокое положение в свете. Он дал ей еще одну "державу" - прелестного, обожаемого и любящего сына. Находясь в браке, она твердо стояла на ногах и была счастлива.

Анна запамятовала о том, что в первое время замужества испытывала "чувство почти набожного уважения" ко всем тем лицам, подчиненным и сослуживцам Каренина, из которых состоял "служебный, официальный круг ее мужа". Это благоговение вчерашней провинциальной барышни перед недавно еще недосягаемыми для нее и так высоко стоящими в обществе людьми со временем ушло настолько, что она "с трудом могла вспомнить". У нее постепенно как-то само собой сложилось ощущение, что Каренин не мужчина и не муж ей, что он был призван для того, чтобы она смогла обрести по праву положенное ей, урожденной княжне, высокое положение в свете. Что муж что-то наподобие бездушной машины, к которой она не могла испытывать ни влечения, ни признательности. Она не признает за мужем права страдать, мучиться от ее неверности, "это не человек, это министерская машина", "это не мужчина, не человек, это кукла!". Этими уничижительными словами Анна пытается вымарать все то хорошее, что получила от мужа, все то, благодаря чему она так высоко поднялась и стала гранд дамой. Она ставила в вину мужу "все, что только могла она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего за ту страшную вину, которою она была пред ним виновата". Если бы он был другим, с ним необходимо было считаться, а если он такой, то считаться не нужно, лишь бы он не отнял у нее сына. "Я не думаю о нем. Его нет", - говорит она Вронскому. Но уже на следующий день "Анна, думавшая, что так хорошо знает своего мужа, была поражена его видом". Его "решимость и твердость, каких жена никогда не видела в нем", привели к тому, что она "в первый раз на мгновение почувствовала за него, перенеслась в него, и ей жалко стало его". В первый раз с начала связи с Вронским она увидела в нем живого человека.

Анна постоянно говорит Вронскому, что без его любви для нее нет жизни: "для меня одно и одно - это твоя любовь. Если она моя, то я чувствую себя так высоко, так твердо, что ничто не может для меня быть унизительным". Она требует, чтобы Вронский любил ее так безумно, как в начале их романа. Ей как воздух нужна такая близость, такое слияние душ, какое бывает только на вершине страсти, когда всепоглощающая любовь есть то единственное и самое главное, для чего живут двое любящих. Со временем на первое место должна встать нежность, построение дома, семьи, воспитание детей, забота о здоровье, душевном и физическом комфорте партнера, искусство жизни в паре. Все это для Анны было за чертой, ей не случилось жить в семье родителей, не пришлось прочувствовать на себе, как протекает счастливая супружеская жизнь и научиться тому, как сделать другого человека счастливым.

Анна несколько обособлена от общества, она не такая, как другие, и сама недоумевает: "почему для других, для Бетси, например, (она знала ее скрытую для света связь с Тушкевичем), это все было легко, а для нее так мучительно?". В начале книги у нее безукоризненная репутация, она умна и красива, "ее называют справедливою". В конце - она плохая, гадкая, преступная, выброшенная из привычного круга, она - изгой. В обоих вариантах она оказывается вне, неважно, хуже или лучше других. Анне трудно поставить себя на одну доску с другими, а потому она не слишком нуждается в чужих советах, для нее значима только ее личная позиция, ее точка зрения. Ей необходимо, чтобы ее услышали и разделили ее подход. Она не столько ищет выход из тупика, сколько хочет, чтобы ее, как ребенка, пожалели, посочувствовали, успокоили, уверили в том, что она лучше всех, что она все делает правильно, что она любима.

Анна нарисовала себе заведомо недостижимую перспективу в жизни, а, если ее невозможно достичь, то лучше и не жить. "Я люблю, кажется, равно, но обоих больше себя, два существа - Сережу и Алексея". "Я не могу их соединить, а это одно мне нужно", а если нельзя, "то как-нибудь все кончится". Правильнее было бы сказать, что если Сережа и Алексей не могут принадлежать Анне целиком, если их надо с кем-то делить, то такая жизнь ей вовсе не нужна.

Анна ведет себя подобно ребенку, который демонстрирует свое отношение к товарищу по играм тем, что соглашается или отказывается играть с ними, дает или отбирает назад свои игрушки. Маленькому ребенку хватает сил только на то, чтобы слышать одного себя. Взрослый с подобным мироощущением напоминает царственную особу, которая оказывает милости или лишает их, руководствуясь исключительно личным произволом или капризом. Точно так по-царски, ставя себя в центр и полагая, что мир вращается вокруг, рассуждает и Анна: "да, я не прощу его, если он не поймет всего значения этого", - думает она перед тем, как объявить Вронскому о своей беременности. "И предоставь все мне, и слушайся меня", - говорит она ему, когда он предлагает найти разумный выход из положения. Летом перед скачками она обладала полной властью над Вронским, "лицо его выразило ту покорность и рабскую преданность, которая так подкупала ее".

Перед Вронским, самым близким, преданным и любящим человеком, который не словами, а делом не раз доказал ей это, Анна не способна быть откровенной. Поэтому он не может понять, почему, когда он заговаривал с ней о разводе с мужем, "настоящая Анна уходила куда-то и выступала другая, странная и чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор". Анна не может откровенничать с Вронским, зато перед Долли, которая почти не скрывает зависти, Анна выворачивает душу наизнанку. Занятая собой, слыша только себя и поглощенная своей непрерывной внутренней борьбой, Анна не в состоянии вникнуть в подоплеку слов невестки, которая при каждой встрече с Анной взглядом и мыслями цепляется за все, что ей не нравится. А не нравится ей практически все и Долли, выдавая сея за подругу, завидует, осуждает, критикует и пытается возвыситься над Анной, а не помочь и поддержать ее.

Жизнь Анны складывается так, что перед своим добровольным концом она остается совершенно одинокой, ей не с кем поделиться своими переживаниями, ее некому пожалеть, некому разделить и облегчить ее страдания. Одна только горничная Аннушка, которая говорит, что "я с Анной Аркадьевной выросла, она мне дороже всего", только Аннушка участливо и заботливо смотрит на Анну в последние часы ее жизни. "Явное сострадание было видно в этих маленьких добрых серых глазах". "Аннушка, милая, что мне делать? - рыдая проговорила Анна". "Что же так беспокоиться, Анна Аркадьевна! Ведь это бывает. Вы поезжайте, рассеетесь".

Вронский

"Отца своего Вронский почти не помнил и был воспитан в Пажеском корпусе". "Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая" много романов, "известных всему свету". Закончив обучение, он блестящим молодым офицером "сразу попал в колею богатых петербургских военных" с их роскошной и грубой жизнью. Вронский никогда не жил в собственной семье, но он имел громадную потребность в этом и обрел семью, став любимцем товарищей по полку. "В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились" "тем, что этот человек огромно богатый с прекрасным образованием" "ближе всего к сердцу принимал интересы полка и товарищества". Товарищи стали для Вронского ближе, чем родные, он жил их интересами, улаживал их щекотливые дела, платил карточные долги. В его квартире и в столице, и в лагерях всегда было полно офицеров. Он любил их общество и весело смеялся в ответ, когда товарищи подшучивали над его рано появившейся лысиной. Этот добрый и благородный человек отдавал брату три четверти дохода со своей части их общего, неразделенного имения отца.

В отношениях старшего сына графини Вронской к младшему, а также в отношении к нему матери присутствовал практичный и деловой подход. Графиня пристально наблюдала за жизнью и, главное, карьерой и репутацией Алексея и считала своим материнским долгом контролировать сына и руководить им. Она полагала, что для пользы дела младшему сыну необходимо жениться и остепениться. Сын вел разгульный образ жизни, "все любовные интересы его были вне света", а "женитьба для него никогда не представлялась возможностью", чего он не скрывал.

Анна очень понравилась матери Вронского после того, как они, оказавшись попутчицами, проговорили всю ночь. Вполне естественно, что графиня подумала, что роман с такой обаятельной и, безусловно, порядочной женщиной мог бы увести сына прочь от случайных связей. Когда до нее дошли слухи о связи Алексея с Анной, она вначале "была довольна" романом младшего сына, потому что "ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете". Потом она узнала, что сын отказался "от важного для карьеры положения только с тем, чтобы оставаться в полку, где он мог видеться с Карениной". "Старший брат был также недоволен младшим". Он не разбирал, какая это страсть, порочная или нет, "но он знал, что это любовь, не нравящаяся тому, кому нужно нравиться".

Мать поссорилась с Алексеем и наказала его, перестав давать те двадцать тысяч рублей в год, которыми всегда снабжала его ранее. Чувства сына, его любовь к Анне вообще ничего не значили для матери, она, не испытав любви, не понимала силы этого чувства. В театре после того, как Анна была публично оскорблена, мать "не могла удержать улыбку радости", с сарказмом и издевкой графиня говорит сыну: "Что же ты не идешь ухаживать за Карениной? Она производит сенсацию. Из-за нее забывают о Патти". Вместе со всем светом мать Вронского презирает Анну. Мать была свидетелем того, что разрыв с Анной равносилен для сына смерти, менее, чем за полгода до сцены в театре Алексей едва не убил себя, когда понял, что их отношениям с Анной пришел конец. Мать, как будто бы забыла об этом, вычеркнула это из памяти и железной не дрогнувшей рукой подталкивает сына к разрыву с Анной, а, следовательно, к весьма вероятной погибели.

Неотвратимость страшного будущего, мрачные предчувствия неизбежного фатального конца Вронский не мог не ощущать. И эта предопределенность, и тщетность всех усилий повлиять на будущее, вмешаться и изменить его начинается в прошлом. Она вырастает из того бездушия, одержимости материальной стороной жизни, циничного расчета и душевной холодности, которыми в избытке обладала мать Вронского и за которое ему пришлось сполна рассчитываться, будучи виноватым только в том, что он - ее сын и что он уродился не таким, как она. Графиня Вронская жила, как и Анна, в плену категоричной установки: или все, или ничего. Или Анна получит и сына, и Вронского, или жизнь ей вовсе не нужна, "я не могу их соединить", "а если этого нет, то все равно" и "как-нибудь кончится". Или сын оставит Анну и женится на княжне Сорокиной и сделает блестящую карьеру, или мать не станет помогать ему, не оставит его со своими требованиями и поучениями до тех пор, пока не добьется своего.

Играя сердцами своих многочисленных поклонников, не любя никого из них, а любуясь только собой, своей красотой и гордясь способностью всегда контролировать свои чувства, графиня Вронская могла не заметить или равнодушно пройти мимо тех, кто имел несчастье полюбить ее всерьез. Она могла упиваться и искренней любовью поклонников, и тем, что обладала всей полнотой власти над их сердцами. Это ее хладнокровие и бездушие не прошли даром. Ее младшему сыну выпала доля испытать страстную, неземную любовь, на которую сама графиня не была способна, но которую была способна внушить своим отвергнутым любовникам. Страшная судьба ее младшего сына, скорее всего, послужила расплатой за страдания и муки тех, кого отвергла и чьей судьбой играла его ненасытная, властная и холодная мать.

Константин Левин

В первых частях романа Константин Левин погружен в собственный внутренний мир, в котором он живет, расставив свои собственные акценты. Он считал себя некрасивым, ничем не выдающимся, он "бездарный малый, из которого ничего не вышло". Левин без памяти влюблен в княжну Кити Щербацкую, а также в ее теплый дом и душевное милое семейство. "В доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью отца и матери". Левин считал, что Кити была совершенством, а он - простой человек, а потому он не достоит ее любви. В этом он лишний раз убедился, когда сделал предложение и получил отказ.

Левин бежит из Москвы в деревню, где не в первый уже раз находит спасение от всех невзгод. Большое хозяйство Левина и ежедневный, в том числе и тяжелый физический труд наравне с мужиками, которые с детства привыкли к этому, целиком поглощают его. Работа до изнеможения, охота и природа оказалась для него лучшим лекарством. "Все вы Левины дикие", - сказал как-то раз Константину Стива. В начале романа Левину совсем не дается светское общение, в нем слишком силен деловой подход, а также нацеленность на что-то конкретное, осязаемое и понятное. Все, что напрямую лишено пользы или смысла представляется ему пустой тратой времени. От этого он чужой в обществе и комфортно чувствует себя только в деревенском уединении в окружении полей, мужиков, скотины, рядом с преданной собакой и старой экономкой Агафьей Михайловной.

Через год после рокового отказа случилось чудо, Кити приняла его предложение. Левин был вне себя от счастья, но он по-прежнему считал себя недостойным чистой и невинной Кити и решил покаяться перед ней. Он был другом первой молодости Стивы и разделял его удовольствия холостой жизни, в чем впоследствии раскаивался. "Она простила его, но с тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся перед нею и выше ценил свое незаслуженное счастье". И тем сильнее и с еще большей готовностью он покорялся Кити и ее многочисленной родне. После холостого обеда перед свадьбой он подумал: "Свобода? Зачем свобода? Счастье только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, - вот это счастье!".

Главой в семье Щербацких была княгиня и ее дочери Долли и Кити невольно перенесли этот дух первенства в собственные семьи. Несмотря на то, что Долли страдает от неверности мужа, "привычная насмешливая улыбка морщила концы губ Долли" и "весь вечер, как всегда, Долли была слегка насмешлива к мужу". Он в ответ привычно подыгрывает ей: "за что же ты так презираешь нас с Матвеем (камердинером)?". Семейными делами Долли всегда управляла единолично, а к концу романа она уже начинает контролировать и финансы семьи.

В Москве перед родами Кити, супруги обсуждают за завтраком весь распорядок дня мужа. Вечером он дает жене полный отчет во всем, что с ним произошло. Он не ропщет в ответ на мелочную опеку юной жены, он счастлив, что кому-то интересно, что для кого-то важно, что он делает. Он наслаждается воплощенной мечтой о том, что взамен покойной матери нашел женщину, которой принадлежит без остатка как может только принадлежать матери сын. Память о матери навсегда оставалась для него священной. "Княгиню Левин никогда не называл maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не оскверняя чувства к своей умершей матери, называть ее так".

Кити приручила дикаря Левина. У него стало получаться просто жить, как живут все люди его круга, ничего не делать, получать удовольствия от общения и пустого времяпрепровождения в гостях, в клубе, за светской беседой. Он научился расслабляться, плыть по течению жизни и без протеста и самоутверждения отдаваться обстоятельствам. Левин не забыл, как ему было плохо до брака, как его одолевали сомнения во всем. Он понимает, что без Кити опять окажется в пучине внутренних противоречий, поэтому он лучше будет потакать ей и слушаться ее, это не такая уж большая плата за душевный комфорт. Семья Щербацких, вожделенный идеал его юности стала для него родной, а Кити стала его опорой не хуже матери.

Левин окончил естественный факультет университета и был неверующим. Кити, эта по словам священника, наставлявшего Левина, "прекрасная девица", "была религиозна, никогда не сомневалась в истинах религии". Стоит заметить, что Кити не всегда и не всех умеет прощать, а в этом она далека от требований религии. Она прощает Левина за его увлечения юности, но не прощает и, более того, ненавидит Вронского, считая его своим обидчиком. Неверующий Левин искал и нашел путь к тому, чтобы наладить отношения с Вронским, из-за которого Кити когда-то отказала ему. Кити же так и не может простить Вронского. Во время визита Долли в имение Вронского, когда Кити уже была Левиной, Анна спрашивает невестку, не сердится ли на нее Кити. "Нет, - улыбаясь, сказала Дарья Александровна". "Но ты знаешь, это не прощается", - спокойно с чувством собственной правоты отвечает старшая сестра, выражая этими словами позицию младшей. На водах в Германии в разговоре с Варенькой Кити говорит о Вронском: - "оскорбления нельзя забыть, нельзя забыть", "я ненавижу его; я не могу простить себе", простить "стыд, оскорбление".

Если бы Кити стала графиней Вронской, у нее не получилось бы наставлять мужа и учить, куда ему ехать и что надевать. Она не смогла бы стать главой семьи, как ее мать. Будь Кити умнее и добрее, она благодарила бы Анну за свое семейное счастье, а не злилась на нее, не называла бы ее "дурной женщиной", возвышаясь и гордясь своей нравственностью и правильным браком.

ХРОНИКА ГИБЕЛИ

Отдельные шаги на дороге к гибели

Понадобилось два с половиной года, чтобы Анна из цветущей, уверенной в себе и счастливой великосветской дамы, "которую все так хвалили", превратилась в отверженную светом развалину, у которой "воспаленное лицо со странно блестящими глазами, испуганно смотревшими". Ее путь от счастья к несчастью, от полноты жизни к добровольному уходу из нее состоял из отдельных шагов. Каждый из них порой неуловимо, порой отчетливо вел Анну к гибели и из них складывалась ее дорога на эшафот. Если проследить за тем, какие именно шаги делала Анна, как именно каждый шаг изменял ее отношение к себе, к людям и к жизни, то можно понять, кто и как подталкивал ее и ускорял ее путь вверх по этой лестнице, ведущей вниз, кто не давал уйти с этой страшной дороги, как она, сама того не желая, и, будучи заложницей и характера, и достатка, и общественного статуса, и мировоззрения не могла ничего изменить в своей трагической судьбе. Рядом с ней были другие люди, которые не только наблюдали, но и подталкивали Анну, ускоряя ее конец. И не оказалось никого, кроме горничной Аннушки, кто бы проявил к ней в конце ее жизненного пути сострадание.

Главные герои романа встречаются и расходятся, то пересекаясь, то живя отдельной жизнью в кругу личных забот и ощущений. Но в нескольких эпизодах Толстой подчеркивает одновременность происходящих с героями событий. Речь идет о судьбоносных, переломных моментах, в которых Толстой сводит героев вместе или вынуждает, в том случае если они находятся порознь, на значительном удалении, думать и жить друг другом. Это подчеркнутое Толстым совпадение во времени наводит на мысль о том, что, все эти, казалось бы, разрозненные события, связаны какими-то незримыми нитями. Как будто бы подъем одних есть следствие падения других героев романа, а мера счастья, отпущенная одним, соответствует мере того несчастья, на которое одновременно с этим обрекаются другие. Именно в эти моменты герои, а прежде всего, Анна оказываются на перепутье, в неустойчивом, новом для себя положении. Происходит скачок. Анна делает новый шаг, который неуклонно ведет ее вниз и одновременно с этим кто-то из ее окружения обретает неожиданный шанс, вдруг свалившуюся счастливую возможность, новый поворот в мыслях и событиях, благодаря которым происходит изменение жизни к лучшему.

Обмен энергией, происходящий между Анной и другими героями романа, напоминает обмен энергией между биллиардными шарами. Точный удар кия маркера заставляет одни шары набрать энергию и покатиться с новой силой и скоростью по направлению к лузе, а другие - откатиться в сторону, временно выйти из игры и начать простаивать.

Для того, чтобы увидеть детальное подтверждение этому, обратимся к тексту романа в той хронологической последовательности, в которой развивается повествование. У Толстого события из жизни разных героев не всегда последовательно сопряжены во времени, здесь сделана попытка совместить, что именно происходило с главными героями в хронологическом порядке, а также попытка сопоставить, к каким переменам в образе мыслей и жизни привели контакты между героями.

Зима

Два с половиной года до гибели Анны

Мы знакомимся с Анной на вокзале в Москве, куда морозным зимним утром прибыл поезд из Петербурга. Всю долгую дорогу две матери Анна и графиня Вронская рассказывали друг другу о своих любимых сыновьях: "мы все время говорили с графиней я о своем, она о своем сыне", - говорит Анна Вронскому и "улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, относящаяся к нему". В "выражении ее миловидного лица" Вронского восхитило "что-то особенно ласковое и нежное", "как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке". Мать Вронского не баловала сына лаской и нежностью, после разлуки, она лишь "слегка улыбалась тонкими губами".

Анну переполняла внутренняя сила, радость жизни и дружелюбность. Она заряжала этим всех, с кем пересекалась в этот первый день пребывания в Москве, а в первую очередь несчастную, не любимую мужем Долли. Долли вообще была обделена любовью, даже в отношениях с детьми на первом месте у нее стоит быт, воспитание и образование. "Девочка, любимица отца" "обняла его и, смеясь, повисла у него на шее". В отличие от мужа Долли не находила возможным проявлять к детям подобные теплые чувства, за все время повествования она не сделает это ни разу.

С получением телеграммы о приезде сестры, "лицо его (Стивы) просияло", все в доме брата понимали, "что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой". Анна приехала к брату с миссией миротворца, которая вполне удалась ей. Энергии Анны хватило на то, чтобы после бессонной ночи, не прикоснувшись даже к кофе, она смогла успокоить невестку и сообщить ей такой мощный импульс энергии, которого оказалось достаточно, чтобы в дом вернулся мир. Весь день Анна провела на ногах и явилась центром притяжения и для графини Вронской, и для ее сына, и для всех членов семьи брата, и для Кити, которая "чувствовала себя не только под ее влиянием, но чувствовала себя влюбленною в нее".

Через неделю был бал, на котором Анна была "пьяна вином возбуждаемого ею восхищения" и "улыбка счастья изгибала ее румяные губы", а на лице Вронского "всегда столь твердом и независимом она видела то поразившее ее выражение потерянности и покорности, похожее на выражение умной собаки, когда она виновата". Анна была прелестна, "но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести", - такой увидела ее на балу Кити, на которою в этот день обрушилось страшное несчастье. Накануне она отказала Левину, а сегодня увидела, что Вронский больше не любит ее.

Анна бежит от Вронского в Петербург к мужу, ей хочется надеяться, что в привычной колее жизни она забудет свое московское увлечение. В спальном вагоне она вдруг ощутила, "что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее". Позднее этот "пронзительный свет" озарит для нее темноту их ночных свиданий с Вронским и последний путь на вокзал, откуда она поедет умирать в Обираловку. Она еще не знает, что он едет за ней, что он в том же поезде. На вокзале в Петербурге при виде мужа, она с новой силой испытала "давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства", "но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознала его".

Итак, Анна и Вронский обрели в эти морозные дни в Москве любовь. Кити отказала Левину, а через неделю Вронский бросил ее ради Анны. Левин и Кити оказались по ту сторону любви. Еще вчера у Кити было два жениха, а сегодня не осталось ни одного. Семья Облонских усилиями Анны соединилась, хотя "спайка, сделанная Анной, оказалась непрочна и семейное согласие надломилось опять в том же месте". Левин, убитый отказом Кити, встретившись в Москве с тяжело больным туберкулезом братом Николаем, уехал в свою деревню, чтобы заняться привычными хозяйственными делами, "но каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа".

Анна полна сил, она притягивает к себе, как магнит, что доставляет ей громадное удовольствие. Когда графиня Вронская, прощаясь, говорит, что полюбила ее, "как ни была казенна эта фраза, Каренина, видимо от души поверила и порадовалась этому". "Вы всегда лучше всех", - говорит ей Кити и видит, что Анне приятно слышать это.

Конец зимы и весна

менее двух с половиной лет до смерти Анны

После измены Вронского Кити серьезно заболела. "Все стало гадко, противно, грубо, а прежде всего я сама", говорит она Долли, которая слушая сестру, "убедилась, что неизлечимое горе Кити состояло именно в том, что Левин делал предложение и что она отказала ему, а Вронский обманул ее, и что она готова была любить Левина и ненавидеть Вронского".

Великим постом Щербацкие уехали на воды в Германию, где Кити снова влюбляется в женщину, в Вареньку, безродную воспитанницу госпожи Шталь, которая также прошла через несчастную любовь. Ведь "вы не поступили дурно?", - задает ей вопрос Варенька, и "дело в том, любите вы его теперь или нет". На это Кити не колеблясь отвечает: "я ненавижу его".

Получив отказ, Левин с головой уходит в привычный круговорот хозяйственных дел, а круг его общения замыкается на старой няне и мужиках. В начале мая Долли с шестью детьми переехала в свое приданое имение Ергушово, где ей пришлось самой выкручиваться из весьма непростых бытовых ситуаций. За хозяйственными заботами Долли вытеснила из головы проблемы с мужем Она фактически становится главой семьи, в которой был еще один, седьмой ребенок - Стива.

Анна первое время по приезде из Москвы "искренне верила, что она недовольна" преследованием Вронского, но скоро поняла, "что это преследование не только не неприятно ей, что оно составляет весь интерес ее жизни". Ранней весной, в разгар болезни Кити на вечере у княгини Бетси Вронский поймал на себе ее "взгляд, полный любви" и понял. что "она любит меня. Она признается мне в этом". Приватный разговор этой пары на вечере не остался незамеченным в обществе и Каренин, дождавшись позднего возвращения жены домой, несколько официально заявил: "Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление". Анна в ответ делала вид, что ничего не понимает, что претензии мужа не имеют под собой почвы. "С этого вечера началась новая жизнь для Алексея Александровича и его жены". "Но каждый раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им".

Вскоре Вронский и Анна стали любовниками.

Итак, Кити заболела после того, как Вронский бросил ее и едет на воды в Германию, где совсем излечивается. Левин находит утешение в крестьянском труде. Долли весной переезжает с детьми в свое имение, где сложный быт вытесняет из ее головы мысли о неверности мужа. Анна после двух месяцев сопротивления признаниям Вронского становится его любовницей. Каренин видит это, пытается образумить жену, но ничего сделать не может.

Лето

Менее двух лет до гибели Анны

В Петров день в имение Долли приезжает Левин и объявляет ей, что сделал предложение Кити, но получил отказ. Долли пытается склонить его к продолжению отношений с Кити, но Левин непреклонен. "Казавшееся мертвым чувство оживало все более и более и завладевало сердцем Левина: для меня всякая мысль о Катерине Александровне невозможна, - вы понимаете, совершенно невозможна", - отрезает он. В середине июля Левин мельком видит в окне кареты Кити и понимает, что "только одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл жизни. Это была она. Это была Кити".

В середине августа были назначены офицерские скачки, перед их началом Вронский заезжает на дачу к Карениным, где Анна сообщает ему о беременности. Вронский убеждает ее оставить мужа и соединиться. Анна с одной стороны не может навлечь на сына позор от того, что у него теперь распутная мать, но с другой - не может и объяснить все это Вронскому. Она в тупике: "всю низость, весь ужас своего положения я знаю, но это не так легко решить, как ты думаешь. И предоставь мне, и слушайся меня. Никогда не говори со мной об этом".

Вронский ведет скачку, но на самом последнем и легком препятствии вдруг неожиданно для себя совершает непростительную оплошность и ломает лошади спину. Анна при его падении впадает в шок и не может сдержать рыданий. Муж увозит ее домой, а по дороге она открывает ему правду: "я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас...Делайте со мной, что хотите".

На следующее утро Анне "стало страшно за позор", "ей приходили самые страшные мысли", "что сейчас приедет управляющий выгонять ее из дома", "она начинала испытывать страх перед новым, никогда не испытанным ею душевным состоянием", "над ней обрушилось такое страшное несчастие, которого она не ожидала". Ей стало вдруг холодно, она оцепенела и "сидела в том же положении, опустив голову на руки, и изредка содрогаясь всем телом, желая как бы сделать какой-то жест, сказать что-то и опять замирая". Подобный парализующий и леденящий душу страх она испытает еще дважды. Это произойдет в один и тот же день ранней весной следующего года, утром после свидания с сыном и вечером после посещения оперы.

На этот раз Анне удалось самой справиться с паникой, она вспомнила, что у нее есть сын, и ей надо жить для него. Она встречается с Вронским и сообщает ему о том, что сказала правду мужу. Он снова повторил, что она должна разорвать с ним, но "во взгляде его не было твердости". "Она знала, что, что бы он ни сказал ей, он скажет не все, что думает. И она поняла, что ее последняя надежда была обманута. Это было не то, чего она ожидала". "Она поняла, что он уже сам с собой прежде думал об этом". Анна была права, утром этого понедельника Вронский думал, "что лучше себя не связывать", и именно эту мысль он не мог передать ей.

В понедельник утром Каренин, выступая на заседании правительственной комиссии, совершенно неожиданно для всех "восторжествовал" и поставил своих противников на место, вследствие чего было принято именно его предложение. "Успех Алексея Александровича был даже больше, чем он ожидал".

Анна вернулась в Петербург во вторник, но муж не встретил ее. Она сама пошла в его кабинет и начала разговор со слов: "я преступная женщина, я дурная женщина", но "я ничего не могу переменить". Анна хотела уяснить свое положение и напрямую спросила: "Что вам от меня нужно?". "Мне нужно, чтобы я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас..." - потребовал ее муж.

В это самое время во второй половине августа Левин понял, что "то хозяйство, которое он вел, опротивело ему и потеряло для него всякий интерес". Он бросает все и уезжает в гости в соседний уезд. Встречи и разговоры в дороге и в имении его приятеля наталкивают Левина на мысль о необходимости проведения коренных преобразований. Он решает "заинтересовать рабочих в успехе хозяйства", "подразделить хозяйство" н сдать по частям мужикам на особых условиях.

Итак, в середине августа в воскресенье Анна сообщает Вронскому о беременности, Алексей чудом избегает гибели на несчастливых офицерских скачках. Анна открывает мужу правду об отношениях с Вронским. В понедельник Каренин добивается головокружительного успеха и побеждает своих недоброжелателей, а Анна в первый раз испытывает жуткий страх, который парализует ее и лишает сил и воли. Вечером из разговора с Вронским она понимает, что "последняя надежда ее была обманута", Вронский не готов увезти ее от мужа. Во вторник Анна, придя в кабинет мужа, "услыхала этот пронзительный, детский и насмешливый голос". Каренин "засмеялся злым и холодным смехом" и объявил Анне те условия, на которых она будет "пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей". К концу лета Левин, который еще недавно хотел жить как крестьяне и даже подумывал жениться на крестьянке, понимает, что любит только Кити. Он начинает коренные преобразования в своем имении.

Осень и зима

Полтора года до гибели Анны

В начале октября в имение Левина приехал больной чахоткой брат Николай, которому оставалось жить около полугода. Близость и неотвратимость смерти брата вкупе с похороненной любовью к Кити привели к тому, что Левин "во всем видел только смерть или приближение к ней". "Темнота покрывала для него все" и "единственной руководительной нитью в этой темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за него". Левин в первой половине октября уезжает за границу, чтобы на месте посмотреть, как организовано сельское хозяйство в других странах. "Встретившись на железной дороге с Щербацким, двоюродным братом Кити, Левин очень удивил его своей мрачностью". "Мне умирать пора", - говорит этот тридцати трехлетний силач Левин, "теперь я знаю, что скоро умру".

Вронский был произведен в полковники, вышел из полка и стал жить в своей квартире. "Мысли Вронского много изменились", он "давно перестал думать, чтобы связь эта могла кончиться, как он думал тогда", после скачек в августе. Чувство его к Анне "все сильнее и сильнее привязывало его к ней". Он "уже давно оставил" холостые развлечения и ему "неприятно было", когда, сопровождая иностранного принца, он по долгу хозяина был вынужден участвовать в них по его прихоти. В середине зимы Вронский по просьбе Анны и вопреки строгому запрету мужа, приезжает в дом Карениных, где сталкивается с хозяином дома. Встречу с Вронским Анна начинает с укоров, хотя ни малейших поводов для этого у нее нет, ей просто тяжело жить без него. И хотя она говорит: "Я верю, верю тебе...", хотя умом она понимает, что Вронский предан ей, она никак не может обуздать эти "припадки ревности, в последнее время все чаще и чаще находившие на нее". Они "ужасали его" и "охлаждали его к ней". Вронский видел, что "и нравственно и физически она изменилась к худшему". Анна уверена, что терпеть ей осталось недолго, скоро ее мучения закончатся. Ей приснился страшный сон о том, что она умрет родами. В этом сне был маленький мужик с взъерошенною бородой, как две капли воды похожий на того, какой приснился Вронскому, когда он днем перед этим свиданием с Анной заснул. "Ужас был на ее лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас, наполнивший его душу".

После встречи с Вронским в своем доме Каренин "не спал всю ночь, и гнев его, увеличиваясь в какой-то огромной прогрессии, к утру дошел до крайних пределов". "В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видела". Он забрал письма Вронского в качестве улики и сказал, что завтра уезжает в Москву и не вернется более в этот дом, что поручит дело о разводе адвокату. Каренин встретился с известным адвокатом и обсудил процедуру развода.

Последствия блестящей победы Каренина августе оказались неожиданными и "подрезали его". Его умный оппонент Стремов неожиданно перешел на сторону Каренина и путем ловкой интриги сумел довести все меры, предложенные Карениным, до абсурда и представить все так, что "в одно и то же время и государственные люди, и общественное мнение, и умные дамы, и газеты - все обрушилось" против Алексея Александровича. Каренин решил поправить ситуацию и самому "ехать на место для исследования дела". Надо сказать, что "положение Алексея Александровича вследствие этого и отчасти вследствие презрения за неверность его жены стало весьма шатко". Проездом в дальние губернии он на три дня остановился в Москве.

В воскресенье состоялся обед у Облонских, на который были приглашены Каренин и Левин, который только вернулся из-за границы. Левин по-прежнему был погружен в мысли о смерти: "Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь и ничего не останется, то так все ничтожно!", - говорит он Стиве перед самым этим обедом. Среди гостей были и Кити с отцом. С первых минут встречи между Кити и Левиным установилось такое взаимопонимание, что им не нужно было договаривать фразы до конца, как будто бы они могли общаться без слов. "В разговоре их все было сказано; было сказано, что она любит его и что скажет об этом отцу и матери, что завтра он приедет утром" для официального предложения руки и сердца.

На этом же воскресном обеде случился серьезный разговор между Долли и Карениным. Сначала Долли не могла поверить в измену Анны, а когда Каренин убедил ее, стала весьма настойчиво внедрять в него мысль о том, что, если он пойдет на развод, "она будет ничьей женой, она погибнет!". "Я простила (мужа), и вы должны простить!". С последними словами Каренин был несогласен: "я не могу даже простить ее, потому что я слишком ненавижу ее за все то зло, которое она сделала мне!". Каренин не раз потом вспоминал слова Дарьи Александровны о том, что, разведясь, он погубит Анну, слова эти немало послужили ему оправданием в том, что он так и не дал ей развода.

Возвратясь от Облонских в гостиницу, Каренин нашел две телеграммы, в одной "было известие о назначении Стремова на то самое место, которого желал Каренин". Стремов был главным противником Каренина и движущей силой той интриги, которая подкосила его. Вторая была от Анны: "Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее". Каренин срочно выехал в Петербург. Он возвратился домой в понедельник и узнал, что накануне в воскресенье, Анна родила девочку. В ее кабинете плакал, закрыв лицо руками Вронский. "Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды", - сказал он мужу. Анна лежала в горячке, а ее "глаза смотрели на него (на Каренина) с такою умиленною, с такою восторженною нежностью, какой он никогда не видел в них". "Одно мне нужно: ты прости меня, прости совсем!". При виде ее страданий "душевное расстройство Алексея Александровича все усиливалось и дошло теперь до такой степени, что он перестал бороться с ним". Он ощутил "блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье. Все трое перед лицом ее неминуемой смерти примиряются.

Ночь с воскресенья на понедельник Вронский провел без сна в ожидании предсказанной врачами смерти Анны, Левин и Кити также на спали в ожидании счастливой помолвки. Наутро в понедельник в самый день приезда Каренина домой состоялось сватовство Левина и "начался тот блаженный сумбур, из которого Левин уже не выходил до другого дня после свадьбы". Счастье его "делалось более и более особенным, не имевшем и не имеющим ничего подобного". Омрачило этот праздник только одно событие, Левин не мог простить себе похождения юности и решил переложить прощение на плечи невесты. Он передал ей свой дневник и наутро, увидев ее несчастное заплаканное лицо, он "понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты и ужаснулся тому, что сделал". Она простила его, "но с тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся перед нею и еще выше ценил свое незаслуженное счастье".

Во вторник Каренин попросил Вронского уехать из его дома и объявил, что "я не покину ее и никогда слова упрека не скажу вам". "Моя обязанность ясно начертана для меня, я должен быть с ней и буду", - с достоинством заключил он. Не помня себя, Вронский поехал домой, он "чувствовал его (Каренина) высоту и свое унижение", понимал, "что потерял ее навсегда, оставив в ней о себе одно постыдное воспоминание". Он лег, но заснуть не мог. "Что осталось?", - думал он, имея ввиду, что нет такого дела, которое могло бы теперь занимать его. Он "ни на чем не мог остановиться". Жизнь без Анны не имела смысла, и он выстрелил себе в грудь.

Итак, встреча Вронского с Карениным в его доме и свидание Анны и Вронского произошли во вторник, резкий разговор Каренина с Анной произошел в среду, визит Каренина к адвокату и его отъезд в Москву, где в поезде его попутчиком оказывается Левин, случились в четверг. В субботу Каренин на улице случайно сталкивается с Облонскими. В воскресенье Анна рожает дочь и смертельно заболевает, в тот же день Левин и Кити объясняются в любви, а Долли убеждает Каренина, что развод противен религии и что этим он окончательно погубит Анну. Каренин узнает, что то место, на которое он метил, отдано Стремову, а также, что Анна на пороге гибели. В воскресенье Стива находит общий язык с новым начальником, графом Аничкиным. В понедельник состоялась помолвка Левина и Кити. Каренин приезжает к себе домой и видит умирающую жену и плачущего у ее постели Вронского, происходит примирение всех троих. Во вторник стреляется Вронский, Кити и Левин на вершине счастья, этот блаженный сумбур продолжается все шесть недель, остававшихся до венчания. Княгиня Щербацкая начинает заниматься подготовкой к свадьбе.

В романе, как и в жизни, счастье одних сопровождается несчастьем других. Анна и Вронский оказалась на пороге гибели, а одновременно с этим Левин и Кити обретают безмерное счастье, взаимную любовь, которая вскоре станет их опорой в браке. Долли внушает Каренину мысль о том, что развод это путь к погибели Анны. Формально к ней нельзя придраться, она имеет право думать так. Забегая немного вперед, мы увидим, что по сути дела с этих ее слов в душе Каренина, уже начавшего процедуру развода, поселяется оправданный религией протест против развода и последующего счастья жены в новом браке. Протест против счастья, которое будет оплачено его несчастьем, закатом его карьеры и всеобщим осуждением и даже презрением. Долли и Каренин, не сговариваясь, выступают здесь как сообщники, они ощущают себя порядочными, высоконравственными, преданными семье людьми. Они свысока взирают на испорченную, дурную, "без чести, без сердца, без религии" Анну. Долли, женщине честной и правильной, но не любимой мужем, как и Каренину, также брошенному женой глубоко порядочному и верующему человеку неприятно и даже непереносимо любовное счастье Анны и Вронского. Еще более неприятным для них будет узаконенная разводом свобода Анны и последующий за этим брак, после которого Каренин и Долли уравняются в общественном мнении с Анной. Анна и Вронский создадут правильную и освященную церковью семью, их станут принимать в высшем свете и тогда эта падшая женщина станет вровень с ними. Она вновь обретет всеобщее уважения, ее нельзя будет безнаказанно и привычно осуждать.

Вронский своим ранением в грудь доказал и Анне, и всему свету и своей матери в первую очередь, что жизнь без Анны для него лишена смысла. Мать его до сего дня действовала напрямую, недовольная его связью, она перестала давать сыну деньги, требовала разрыва и не скрывала, что желает отвадить его от Анны. Вскоре мы узнаем, что она начнет действовать иначе, она станет внушать сыну мысль о женитьбе на княжне Сорокиной, после которого он сможет продолжить карьеру. Она начнет искусно играть на его честолюбии.

Конец зимы и начало весны

До гибели Анны немногим больше года

Со дня родов Анны прошло около двух месяцев. Каренин простил жену и Вронского, жалел его, жалел сына и "упрекал себя, что слишком мало занимался им". Но "он чувствовал непрочность и неестественность своих отношений с женою". Анна медленно поправлялась, но глядела на мужа с "мучительным чувством физического отвращения к нему, за которое она упрекала себя, но которого не могла преодолеть". "Он чувствовал себя бессильным; он знал вперед, что все против него".

Стиву сделали камергером, он приехал в Петербург благодарить и зашел к сестре. "Я ненавижу его за его великодушие", - признается ему Анна. "Я чувствую, что лечу головой вниз в какую-то пропасть, но я не должна спасаться". Стива пытается внести ясность в отношения между супругами и предлагает зятю пойти на развод. Каренину "запало в душу слово, сказанное Дарьей Александровной в Москве, о том, что, решаясь на развод, он думает о себе, а не думает, что этим он губит ее безвозвратно". "Согласиться на развод, дать ей свободу значило" "отнять у нее последнюю опору на пути добра, ввергнуть ее в погибель", в этом Алексей Александрович был убежден. Но он сейчас так ясно видел "могущество той грубой таинственной силы, которая вразрез с его душевным настроением, руководила его жизнью и требовала исполнения своей воли", что сделался согласным на все, даже на развод.

Вронский несколько дней "находился между жизнью и смертью", но к концу февраля поправился и получил назначение в Ташкент. Каренин соглашается на их прощальную встречу. Не помня себя, Вронский бросился к Анне. Любовники с трудом сдерживали поток чувств, радостное будущее без необходимости скрываться и лгать во всей полноте счастья представало перед ними. Вронский сказал, что увезет ее в Италию, где она окончательно поправится. Он отказался от назначения в Ташкент и вышел в отставку. Через месяц они уехали за границу, не получив развода и решительно отказавшись от него.

"Левин продолжал находиться все в том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единственную цель всего существующего". Венчание пришлось на середину февраля, когда Анна и Вронский только-только начинали оживать. Для венчания в храме были зажжены все люстры и все свечи у образов, "золотое сияние на красном фоне иконостаса, и золоченая резьба икон", и все вокруг было залито светом. На венчание съехалась вся Москва, разодетые во фраки и мундиры мужчины и дамы в атласе, бархате и длинных перчатках. Левин смотрел на невесту и "ему казалось, что она была лучше, чем когда-нибудь", но не из-за пышности выписанного из Парижа платья, а из-за того, что "выражение ее милого лица, ее взгляда, ее губ было все тем же особенным выражением невинной правдивости". После обряда "он подал ей руку и, ощущая новую, странную близость, пошел из церкви". После ужина молодые в ту же ночь уехали в деревню.

Итак, выздоравливая, Анна с новой силой ощутила, что не может больше выносить мужа. Стива с огромным трудом выбивает у Каренина согласие на развод. Вронский поправился после ранения и получил назначение в Ташкент. Он приезжает проститься с Анной, они не могут больше сдерживать свои чувства. Он выходит в отставку и, отказавшись от развода, они уезжают с дочерью за границу. Кити и Левин при стечении всей Москвы проходят через красивый и торжественный обряд венчания и уезжают в его деревню.

Весна

До гибели Анны остается год

Вронский с Анной путешествовали три месяца. Анна в "этот первый период своего освобождения и быстрого выздоровления чувствовала себя непростительно счастливою и полной радости жизни". "Воспоминание о зле, причиненном мужу, вызывало в ней чувство, похожее на отвращение и подобное тому, какое испытал бы тонущий человек, оторвавший вцепившегося в него человека". Она утешала себя мыслью, о том, что хотя она и заставила мужа страдать, но "я тоже страдаю и буду страдать: я лишилась честного имени и сына". "Чем больше Анна узнавала Вронского, тем больше она любила его". Она "не смела показывать ему сознание своего ничтожества перед ним". Она ничего так не боялась, как того, что он может разлюбить ее, хотя "и не имела к этому никаких поводов".

Вронский, "несмотря на полное осуществление того, чего он желал так долго, не был вполне счастлив". Его одолевала скука, у него не было занятия, к тому же при неопределенности их положения круг их общения был весьма ограничен. Они решили ехать в Петербург. Вронский "намеревался сделать раздел с братом", которому он по доброте своей отдавал львиную часть дохода от их общего неразделенного имения.

В то время, как Вронский с Анной были за границей, Левины обустраивали свой дом в деревне. Он продолжал работу над своим сочинением об устройстве земледелия в России. "Прежде он чувствовал, что без этого дела жизнь его будет слишком мрачна. Теперь же занятия эти ему были необходимы, чтобы жизнь не была слишком однообразно светла". Левин получает письмо с известием, что брат при смерти. Супруги Левины едут к нему и находят, что он уже не встает с посели. Кити, получившая в Германии опыт общения с больными чахоткой, делает все, чтобы облегчить и скрасить последние дни деверя. Она успевает "уговорить больного в необходимости причаститься и собороваться". В минуту смерти его "лицо просветлело, под усами выступила улыбка". В этот день Кити узнает, что беременна. Вид брата снова вызвал в Левине "чувство ужаса", но он "чувствовал, что любовь спасала его от отчаяния и что любовь эта под угрозой отчаяния становилась все сильнее и чище".

Каренин, оставшись вдвоем с сыном, "не мог никак примирить свое недавнее прощение, свое умиление к больной жене и чужому ребенку с тем, что, как бы в награду за все это, он теперь очутился один опозоренный, осмеянный, никому не нужный и всеми презираемый". Он совсем было пал духом, но к нему без приглашения явилась графиня Лидия Ивановна, которая в свое время помогла ему сделать карьеру. Перед нею он смог наконец-то выговориться. Она направила его мысли по другому руслу, подобно тому, как Варенька когда-то изменила ход мыслей Кити. Год назад Варенька изменила ход мыслей Кити, сказав, что если она не совершила ничего дурного, то ей нечего стыдиться. Лидия Ивановна говорит приблизительно то же самое: "вы совершили высокий поступок прощения", а "потому не можете стыдиться своего поступка".

Вронский хотел думать, что нравы высшего света теперь "при быстром прогрессе" стали иными, а потому вопрос о том, "будут ли они приняты в обществе, еще не решен". Но, несмотря на все его попытки, из всех знакомых одна только княгиня Бетси Тверская ненадолго заехала к Анне. Вронского принимали везде, Анну - нигде. Но ее волновала только одна встреча - с сыном, на которую она отправилась в самый день его рождения в дом мужа втайне от Вронского. Мать с сыном пережили громадную радость от той недолгой встречи. Возвратившись в гостиницу, Анна долго не могла прийти в себя. Она сидела в одиночестве и не могла пошевелиться. И тут "вдруг ей пришла странная мысль: что, если он разлюбил ее?". В минуту потрясения, когда она поняла, что никогда больше не увидит сына, без видимой связи с происходящим в душе ее отчетливо обозначился самый большой и непреодолимый страх. Этот навязчивый страх, все увеличиваясь в размерах, постепенно заслонил для нее все радости жизни.

Клин вышибают клином и она бессознательно пошла на новое унижение, решила наказать себя новой мукой, чтобы та утренняя мука, отступила перед этой еще дальше. Анна, одевшись в светлое платье, "которое она сшила в Париже, с открытой грудью, и с белым дорогим кружевом, особенно выгодно выставлявшим ее яркую красоту", отправилась в театр, где в этот вечер был весь свет. Ее знакомая, сидевшая в соседней ложе, громко сказала, что позорно сидеть рядом с Анной. Произошел публичный скандал. Дома Анна, как и утром, долго сидела, как окаменевшая. Она стала во всем обвинять Алексея, а он, хотя и был раздосадован, принялся жалеть и утешать ее, как несчастного ребенка. Она впитывала его слова, наполнялась теплым чувством и нежностью любимого и это вытесняло из ее сердца обиду, несправедливость, отчаяние и страх. Она успокаивалась и оттаивала. На другой день они уехали в имение Вронского.

Итак, Левины после венчания поселяются в его имении, а через три месяца едут к умирающему брату Левина Николаю, где Кити сумела скрасить последние дни деверя и где она узнала, что беременна. Анна, Вронский и их дочь после трехмесячного путешествия за границей возвращаются в Петербург. Анна утром после встречи с сыном и вечером после публичного оскорбления в опере испытала два приступа жуткого парализующего страха. Дважды за один день она настолько потеряла контроль над собой, что выпала из реальности и не могла сдвинуться с места. В этот день она в первый раз без связи с происходящим вдруг подумала, что будет, если Вронский разлюбит ее и этот страх стал ее постоянным спутником на всю оставшуюся жизнь. Каренин смог излить душу перед княгиней Лидией Ивановной, и она стала его близким и единственным другом.

Лето

До гибели Анны остается меньше года

"В левинском давно пустынном доме" этим летом жило столько гостей, что княгине перед обедом приходилось "пересчитывать всех и отсаживать тринадцатого внука или внучку за особенный столик". Весь уклад жизни старинного родового дома Левина стал таким, какой был принят в доме Щербацких. Левин видел это, но не сетовал. Он слишком хорошо помнил ту темноту, тот ужас, который накатывал на него, когда он жил в одиночестве.

Как-то так само собой получилось, что Долли и ее дети стали членами семьи Левина, который всегда мечтал иметь большую семью и уважал Долли за то, что она также была устремлена к этому и что могло бы стать благодатным примером для Кити. Эта роль, живущей на всем готовом приживалки без средств, не тяготила Долли, но привычка выгадывать на всем, высчитывать и постоянно ограничивать расходы наложила отпечаток на весь образ ее мыслей, на впечатления от жизни других людей, что особенно ярко проявилось при ее посещении имения Вронского.

В июле Долли отправляется в имение Вронского и дорогой говорит себе, что "Анна прекрасно поступила, и уж я никак не стану упрекать её". Но она плохо знала себя и "впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только в английских романах, но никогда не видела в России и в деревне" сразили ее. Все было новое, дорогое, добротное и даже роскошное. Сама Анна была свежа и красива, "Долли была поражена тою временною красотой, которая только в минуты любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны". Долли попала в совершенно иной волшебный мир и не смогла смириться с тем, что между домом Левина и Вронского лежит пропасть. Долли в глубине души считала несправедливым то, что она, нравственная и порядочная вынуждена считать каждый рубль, а Анна безнравственная и порочная купается в роскоши. Долли мгновенно забывает про свои лучшие намерения и начинает развенчивать все, что увидела, отыскивая такие изъяны, которые затмевают и сводят на нет все то великолепие, которому она могла только позавидовать. Она ни в чем не оправдывает своего лучшего друга, так она называла Анну при их последней встрече полтора года назад. Но она мгновенно вступается за Левина, когда за обедом кто-то неодобрительно отозвался о нем и о его методах ведения хозяйства.

По дороге к дому Вронского Долли ощущала себя преждевременно состарившейся, нелюбимой, ей казалось, что "загублена вся жизнь", "я, как из тюрьмы, выпущенная из мира, убивающего меня заботами". По дороге назад в дом Левина Долли "испытала чувство облегчения", "воспоминания о доме и детях с особенною новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Весь ее мир показался ей теперь так дорог и мил".

Итак, в доме Левина, полном гостей, утвердился "щербацкий элемент", потеснив прежний левинский дух. Долли едет в имение Вронского навестить Анну и в дороге размышляет о трудностях своей жизни и о потере былой красоты из-за родов и забот. Ей представляется, что Анна напрасно соединила их со Стивой, что ей надо было уйти от мужа и найти новую любовь. В роскошном и изобильном доме Вронского ей почти все не нравится. По просьбе Вронского она говорит Анне о необходимости развода и вынуждает Анну сбросить лоск и очарование и открыться. Анна признается, что несчастна, но что изменить ничего нельзя, что ей "все, все равно. И как-нибудь кончится". На обратном пути Долли ощущает новый прилив сил. Анна начала принимать морфин как лекарство от бессонницы.

Осень

Полгода до гибели Анны

"В сентябре Левины переехали в Москву для родов Кити". В октябре состоялись дворянские выборы в губернии, Кити настояла, чтобы муж поехал на них. "Левин много изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив" и, "если не понимал, для чего все так устроено, то говорил себе", "что так надобно и старался не возмущаться". Выборы губернского предводителя представлялись ему делом непонятным. Он никак не мог взять в толк, зачем все это нужно и отдавал свой голос не за того, не вписываясь в интригу выборов, о которой ему рассказывали и его брат по матери Кознышев, и Стива. Он все путал, а встретившись с Вронским, едва поздоровался и тут же отвернулся.

"Дело выборов так заняло Вронского", он имел такой успех, что решил, что "если он будет женат к будущему трехлетию, он и сам подумывал баллотироваться". "Каждый дворянин, с которым он знакомился, становился его сторонником", "Вронский был доволен", но "невинное веселье выборов и та мрачная, тяжелая любовь, к которой он должен был вернуться, поразили Вронского своей противоположностью".

Анна с Вронским поняли, что, живя "в особенности осенью без гостей", "они не выдержат этой жизни, и что придется изменить ее". Анна понимала, что начинается охлаждение и "что нельзя было ни в чем изменить своих отношений к нему". Но было средство сблизиться с ним, "это средство было развод и брак", и она "решилась согласиться" на это. "Занятиями днем и морфином по ночам она могла заглушать страшные мысли о том, что будет, если он ее разлюбит". Он возвратился с выборов на день позднее, чем обещал, произошло объяснение, Вронский сказал, что они не могут не разлучаться, но что "я всю жизнь готов отдать...", но "теперь мне надо ехать в Москву по делу дома...". При этих словах он улыбался, "но не только холодный, злой взгляд человека преследуемого и ожесточенного блеснул в его глазах, когда он говорил эти нежные слова". "Она видела этот взгляд и верно угадала его значение". "Это было минутное впечатление, но она никогда уже не забыла его". "Нужен развод? Я напишу ему. Я вижу, что не могу так жить...Но я поеду с тобой в Москву".

Анна с ее потребностью быть любимой, с истинно женским свойством ставить чувство впереди логики в первую очередь реагировала на то, как, с каким выражением он смотрел на нее, а не на то, какие слова он при этом произносил. Отличительной чертой Вронского было то, что его глаза выражали одно, а слова - совершенно противоположное. Это отметила Долли, когда была в гостях в Воскресенском. "Когда она осталась с ним наедине, ей вдруг сделалось страшно: смеющиеся глаза и строгое выражение лица пугали ее".

Анна написала письмо мужу с просьбой о разводе. В конце ноября они уехали в Москву, где "поселились теперь супружески вместе".

Итак, Анна не может избавиться от навязчивых мыслей о том, что будет, если Вронский ее разлюбит, без него она испытывает такой страх, с которым уже не может справиться самостоятельно, а морфин становится ее постоянным лекарством. Вронский, который, общаясь с дворянами на выборах, "имел успех и не ошибался, думая, что приобрел уже влияние", сам начал подумывать о том, чтобы баллотироваться. Вернувшись к Анне с ее тяжелой мрачной любовью, он начинает смотреть на нее холодным ненавидящим взглядом. Анна пишет мужу письмо с просьбой о разводе. Левины переехали в Москву в ожидании родов Кити.

Зима

Менее полугода до гибели Анны

Левины жили в Москве уже третий месяц. Левин не умел жить в городе, ему там нечего было делать, и Кити "было жалко его". Поэтому она руководила им, постепенно занимая в семье то главенствующее место, какое было у ее матери. Утром она обсуждала с мужем весь распорядок его дня, указывала, что ему следует надеть, чтобы соответствовать ситуации, а вечером выслушивала полный отчет. Левин не возражал, что жена, которая была на четырнадцать лет моложе его, вела его по жизни в городе. Ему нравилось, что она думает и заботится о нем, проявляя полнейшую и детальную заинтересованность в его делах. Вечером накануне родов жены Левин в клубе встретил Вронского, нашлись общие темы и "Левин почувствовал себя совершенно примиренным с ним". После клуба Стива уговорил Левина поехать к Анне, и она очаровала его, ему "тотчас же стало легко, просто и приятно, как будто он с детства знал ее". "Какая удивительная, милая и жалкая женщина", - с участием подумал об Анне Левин. Кити, выслушав вечером мужа, зарыдала: "ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя". Только к трем часам ночи после того, как Левин сказал, что "он поддался хитрому влиянию Анны и что он впредь будет избегать ее", они примирились. Уже в пять Кити встала, начались роды. Через двадцать два часа у Левиных родился сын Дмитрий.

Левин, возвратившись домой после визита к Анне, наткнулся на претензии жены, в это же время Анна высказывала свои претензии Вронскому. Оба ночных конфликта закончились победой женщин. Разница заключалась в том, что Левин не мог жить без Кити, а вернее будет сказать, что без нее он впадал в отчаяние и желал смерти, поэтому согласие с ней было для него жизненной необходимостью. В паре Анна и Вронский был иной расклад, здесь Анна боялась остаться без Вронского. Стараясь победить любой ценой, она употребила для победы слишком сильный довод, она сказала: "я близка к ужасному несчастью, я боюсь себя". Все завершилось ее победой, но "он был к ней холоднее, чем прежде, как будто он раскаивался в том, что покорился". "Она чувствовала, что рядом с любовью, которая связывала их, установился между ними злой дух какой-то борьбы, которого она не мола изгнать ни из его, ни, еще менее, из своего сердца".

В результате этого ночного разговора раздор в семье Левиных сменился полным согласием. Между Вронским и Анной с той ночи, напротив, утвердился дух противостояния, который постепенно вытеснил любовь и занял в их сердцах ее место. "Она видела, что он не простил ей ее победу, что то чувство упрямства, с которым она боролась, опять устанавливалось в нем".

Итак, Левин настолько ценит "свое незаслуженное счастье", что во всем потакает молодой жене. Вечером накануне родов Кити он примирился с Вронским и заехал к Анне, которая очаровала его. Кити сразу увидела это и не успокоилась, пока муж не раскаялся в своем поступке. Супруги обрели полное согласие, а под утро начались роды. Этим же поздним вечером Анна, дождавшись Вронского, также как и Кити, начала выяснять отношения. Но в отличие от Левиных, которые полостью примирились, между Анной и Вронским утвердился дух борьбы, который не оставляет их до самой ее гибели.

Весна

Три, два, один день до гибели и гибель Анны

Поздней весной Степан Аркадьич, который погряз в долгах, отправился в Петербург хлопотать о назначении на открывающееся место с высоким окладом. Он посетил Каренина в пятницу и попросил его, чтобы тот замолвил за него там, где надо, словечко. Затем Стива стал говорить об Анне и о разводе. "При имени жены лицо Алексея Александровича совершенно изменилось: вместо прежнего оживления оно выразило усталость и мертвенность". "Тонким почти визгливым голосом" он сказал, что жена сама отказалась от развода в том случае, если сын останется с отцом, поэтому Каренин считал разговор о разводе законченным. Я, "как человек верующий, не могу в таком важном деле поступить противно христианскому закону", - вновь повторил он аргумент Дарьи Александровны. В ответ на все новые доводы Стивы Каренин все более и более бледнел, губы его тряслись, он с гадливостью в лице перебивал Стиву. "Бледный и с трясущейся нижней челюстью" Каренин потребовал: "Прошу вас прекратить, прекратить...этот разговор", "я должен обдумать и поискать указаний. Послезавтра я дам вам решительный ответ".

Во время разговора сын Анны зашел к отцу и узнал дядю. Каренин предупредил Стиву, чтобы он не говорил с Сережей о матери, что после свидания с ней сын тяжело заболел и даже опасались за его жизнь, что теперь здоровье его поправилось, его отдали в школу, он хорошо учится и дружит с товарищами. Выйдя из кабинета Каренина, Стива увидел племянника и нарушил запрет. Без отца мальчик стал разговорчивее, и дядя решил спросить его, помнит ли он мать. Мальчик ответил отрицательно, а после ухода дяди, долго плакал: - "Оставьте меня! Помню, не помню...Какое ему дело? Зачем мне помнить?" На утро следующего дня Стива послал Вронскому телеграмму, в которой сообщил, что Каренин на "днях обещал решительный ответ", но прибавил, что "надежды мало".

Накануне того дня, когда Стива был у Каренина, в четверг Анна и Вронский поссорились из-за того, что он посмеялся над женскими гимназиями, "считая их ненужными, а она заступилась за них". Она "придумала и сказала ему такую фразу, которая бы отплатила ему за сделанную ей боль: я не жду, чтобы вы помнили меня, мои чувства, как их может помнить любящий человек, но я ожидала просто деликатности". "Когда вечером он пришел к ней, они не поминали о бывшей ссоре, но оба чувствовали, что ссора заглажена, но не прошла".

Вечером в пятницу Анна ждала Вронского с холостого обеда. Она складывала вещи в сундуки, чтобы ехать в деревню. Между ними на пустом месте возник спор о том, когда ехать. Анна обвиняла Вронского в том, что у него нет сердца, что она хочет любви, а ее нет. "Стало быть, все кончено!". Она зарыдала, он утешал ее "и в лице его теперь выражалась нежность". Этот его взгляд, полный любви, было то единственное, что было так необходимо Анне и чего ей так не хватало. Она стала покрывать поцелуями его лицо и руки.

В субботу Стива был приглашен к графине Лидии Ивановне, у которой нашел Каренина и некого графа Беззубова. Этот француз прежде был приказчиком в магазине в Париже и носил фамилию Ландо. Однажды он заснул в приемной у доктора и стал во сне давать советы больным. К нему стали обращаться за помощью, популярность его росла и дошла до России. Он излечил графиню Беззубову, она его усыновила, и он стал графом.

Утром в субботу примирение между Анной и Вронским было полным. За завтраком Вронский получил от Стивы из Петербурга телеграмму в которой было написано, что ответа еще нет, но что он сделает "все возможное и невозможное". Суета вокруг развода унижала Анну, а самый вероятный исход - отказ страшил ее и безысходностью отношений с Вронским, и крахом его надежд. "Я хочу, чтобы ты этим (разводом) так же мало интересовался, как и я", - с раздражением бросает Анна Вронскому. Вронский стал говорить, что ему нужен не развод, а определенность. "Она более раздражалась не словами, а тоном холодного спокойствия, с которым он говорил". Она закончила утренний спор словами: "Надо решиться. И я решилась".

Больше они в этот день не виделись. Всю ночь она то решалась умереть, то ужасалась мыслей о неизбежной смерти. В эту ночь она дважды принимала опиум, после второго приема ей привиделся все тот же "старичок-мужичок". Весь ужас составляло то, что он "не обращает на нее внимания".

Утром в воскресенье она пошла в кабинет к Вронскому с мыслью, что "надо видеть его и готовиться к отъезду", но по дороге увидела в окно, как он вышел к карете, из которой высунулась женская рука и что-то передала ему. "Это заезжала княгиня Сорокина с дочерью и привезла мне деньги и бумаги от maman", - сказал Вронский. "Вчерашнее чувство с новой болью защемило больное сердце" Анны. Он уехал и больше они уже не увиделись. Ей стало страшно, она послала к нему записку, а потом еще и телеграмму.

Анна едет к Облонским, по дороге в дом брата смерть не казалась ей более неизбежной. Она решила попросить защиту у Долли, сказать ей: "я несчастна, помоги мне". Анна натолкнулась на холодность невестки, Долли была занята разговором с сестрой, а Анна помешала этому. Поняв, что "Долли ничего не поймет. И мне нечего говорить ей", она прощается и уходит. В первый раз Долли не находит, что Анна красива и полна жизни, она "никогда не видела Анну в таком странном раздраженном состоянии", она видит, что Анна готова плакать, но руки ей не протягивает.

Дома Анна нашла ответ на свою телеграмму, который не утешает ее. Она решает сама ехать к его матери в Обираловку. По дороге на станцию Анна, как и Вронский перед выстрелом в грудь, понимает, что ничто уже не связывает ее с жизнью и что ничего уже нельзя изменить. Невозможно придумать такие условия, при исполнении которых она вновь обрела бы счастье.

На станции в Обираловке мучения ее достигли крайнего предела, она должна была прекратить их любой ценой. Она дошла до края платформы и тут круг замкнулся, из тайников ее сознания выплыло воспоминание "о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским". Способность мыслить и направленно действовать вернулась к ней затем, чтобы она смогла так рассчитать свой бросок под колеса вагона товарного поезда, чтобы погибнуть наверняка.

В этот день Стива получил от Каренина отказ в разводе.

Итак, в четверг Анна и Вронский поссорились, в пятницу было решено уехать из Москвы в Воскресенское, Стива был у Каренина, где получил неопределенный ответ о разводе и встретил Сережу, который сказал, что не помнит мать. В субботу утром примирение был полным, но когда Анна прочла телеграмму от Стивы, что надежды мало, произошла новая ссора и больше в этот день они не виделись. В субботу Стива посетил Лидию Ивановну, где после ухода Стивы Ландо во сне сделал свое прорицание и участь Анны была решена, в воскресенье Вронский уехал из дома в конюшню и затем к матери в Обираловку, а в это время в душе Анны происходили колебания, то смерть казалась ей неизбежной, то она с новой силой хотела жить. Она пишет Вронскому, холодный ответ не успокоил ее, она едет к Облонским, но там ей никто не рад. Она едет в Обираловку, по дороге мысли о неизбежном конце жизни заполняют все ее существо и она бросается под поезд. Стива получает "положительный отказ" в разводе.

Лето

Два месяца после гибели Анны

Была середина лета, когда брат Левина по матери Кознышев ехал к нему в деревню и случайно оказался на проводах добровольцев, едущих в Сербию на войну с турками. Среди провожающих был и Степан Аркадьич, который попросил Кознышева передать Долли, как всегда, проводившую с детьми лето в имении Левина, что он получил то выгодное назначение, о котором хлопотал в самый канун смерти сестры. Стива, "уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над трупом сестры", он с улыбкой подходит к Вронскому, который также ехал на войну. "Постаревшее и выражавшее страдание лицо его (Вронского) казалось окаменевшим". Стива, не обращая на это внимания, шел "возле него, что-то оживленно говоря". Вронский, казалось, не слышал его. Графиня Вронская, провожавшая сына, рассказала Кознышеву, что сын был у нее в имении, когда, узнав, что какая-то дама бросилась под поезд, он поскакал туда и "его привезли как мертвого". "Потом началось почти бешенство", а после "он шесть недель не говорил ни с кем и ел только тогда, когда я умоляла его. И ни одной минуты нельзя было оставить его одного. Мы отобрали все, чем он мог убить себя".

Вронский шел вдоль платформы и при взгляде на рельсы ему "вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось от нее", "закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами", "с полуоткрытым румяным ртом", "и ужасное в остановившихся незакрытых глазах выражение, как бы словами выговаривающее то страшное слово о том, что он раскается". "И рыдания искривили его лицо".

Между тем жизнь в имении Левина шла своим чередом. Маленький Митя рос и уже начал узнавать своих, кроме Долли с детьми, у Левиных гостили еще князь Щербацкий, брат Левина и профессор Катавасов, сокурсник Левина по университету. "Всю эту весну он (Левин) был не свой человек и пережил ужасные минуты". Он оказался во власти "какой-то злой силы, злой, противной и такой, которой нельзя было покориться". Ему "надо было избавиться" от нее, "Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться".

Кити целиком погружена в заботу о сыне и о ведении дома, в котором было полно гостей. Всех надо было разместить, обеспечить достойные бытовые условия и питание. На мужа у нее оставалось теперь намного меньше времени, а самое главное, она не понимала его. Кити "говорила сама себе, что он смешной". Как и в Москве, когда он во всем слушался ее, Кити, видела в нем ребенка, который никак не может понять того, как просто устроена жизнь, а от этого смешной. "Сам он говорит, что желал бы верить. Так отчего же он не верит?". "Для чего он целый год все читает философии какие-то?". "Если это все написано в этих книгах, то он может понять их. Если же неправда там, то зачем их читать?", - таким простыми и понятными самой себе словами Кити отгораживалась от того, что мучило мужа.

Левину не давала покоя навязчивая мысль: "Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить". "Но Левин не застрелился и не повесился, а продолжал жить". Он много читал, думал, и сделал для себя открытие, от которого стал радостен и спокоен. Оно было основано "на том понимании добра, которое для всех и всегда было одинаково и которое открыто мне христианством". Каждая минута жизни "имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!" На этом осознании, что способность творить добро и есть вера, Левин снова обрел радость жизни.

Левин, подучив от жизни все, о чем мечтал: жену, сына, полный дом близких и родных, вновь оказался на грани самоубийства, причем так глубоко в эту бездну он еще никогда прежде не погружался. Левин не единожды был готов пойти на добровольный уход из жизни, тогда его спасало то его дело, то любовь к Кити, но сейчас это перестало помогать и поддерживать. Тяга к самоубийству и у Анны, и у Левина достигает своего апогея весной. В это время он совершенно утратил способность контролировать себя и ужас овладел им, а она утратила связь с жизнью от того, что не может вернуть любовь Вронского. Но затем пути их расходятся, Анна идет на добровольный уход из жизни, а Левин возвращается в жизнь. Все аргументы в пользу веры и добрых дел, которые стали его опорой, он знал и раньше, но почему-то они сложились в цельную картину мира только после того, как в начале романа полная жизни, а к его концу сломленная и не сознающая себя Анна кончила счеты с жизнью и когда безмерны и нескончаемы страдания Вронского.

Каждый из супругов Облонских проявляет полнейшую заинтересованность в делах Анны, но почему-то их любовь к ней так и не приводит к желаемому результату. Долли всем сердцем желая спасти Анну, внушила Каренину мысль не разводиться. Когда же получение развода или отказ стали для Анны равносильными жизни или смерти, Каренин в своем противостоянии разводу в немалой степени опирался именно на ее доводы.

Стива, брат Анны, самый близкий ей человек и доверенное лицо, казалось бы, делает все, чтобы жизнь ее в новом союзе наладилась, чтобы она обрела свободу и пошла с достоинством и самоуважением по новому пути. Со стороны кажется, что он бесконечно предан сестре и занимается ее делами, как своими. Через три месяца после того, как Анна написала мужу и каждый день ждала ответа, Стива говорит Левину: "У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно сына". "Как только будет развод, она выйдет замуж за Вронского". Не мог же деликатный, тактичный и знающий жизнь Степан Аркадьич не понимать, что Каренин никогда не был согласен на развод. Во время болезни Анны выбитый из колеи и опустошенный Алексей Александрович в ответ на навязчивые слова Стивы "вскрикнул визгливым голосом, - я беру на себя позор, отдаю даже сына, но...но не лучше ли оставить это? Впрочем, делай, что хочешь...". Вряд ли это истеричное восклицание Каренина можно считать согласием. В это время Анна была еще очень слаба после пережитой болезни, а Вронский еле оправился после тяжелого ранения, сами они принимать решения были не в состоянии. Что тогда стоило Стиве поймать зятя на слове и взять на себя ответственность за судьбу сестры, как это однажды сделала по отношению к нему она. За тот год, который прошел со времени этого сомнительного обещания, Каренин пережил много неприятного, тяжело заболел после свидания с матерью Сережа, сам Каренин потерял прежний лоск и утратил высокое служебное положение. Все это не располагало его к тому, чтобы сделать шаг навстречу жене. Никаких переговоров о разводе, как это расписывал Левину Стива, вообще не велось, было только одно давнее письмо Анны мужу, на которое Каренин и не думал отвечать.

Пока Анна падает все ниже, Стива поднимается все выше и выше. Ему тридцать шесть лет, он полон сил, с его обаянием и даром ладить с людьми, у него еще все впереди, он еще обойдет Каренина. Жена оплатила его долги, Левин занимается его детьми, опекает их и кормит все лето, а он весел и беззаботен, как всегда.

Каренин, чья карьера резко пошла на убыль после ухода Анны, продолжает красивым почерком писать свои никому не нужные записки. Смерть Анны и на его совести, три последних, самых страшных дня ее жизни совпали с теми тремя днями, когда он, заручившись мнением шарлатана, отказал ей в свободе. Он не мог спокойно слышать о ней, упоминание о ней в разговоре со Стивой за три дня до рокового события вызывало в его душе христианина только злобу и бешенство. В эти последние три дня жизни Анны он и его новая спутница графиня Лидия Ивановна, как и всегда, желали никогда более не слышать об этой дурной женщине и стереть любую память о ней. Более того, графиня мечтала связать свою жизнь с Карениным узами брака, но для этого и она, и он должны быть свободны.

Итак, Вронский после гибели Анны чудом не покончил с собой, опустошенный и полуживой он едет добровольцем на войну. Стива получил искомое место. Долли с детьми живет у Левиных в деревне, она спасла честь мужа, заплатив его долги. Кити погружена в круговорот забот о сыне и о многочисленных гостях большого дома. Левин весной так глубоко, как никогда прежде, погрузился в мысли о суициде. Но вдруг, неожиданно для себя самого, обретает веру и спасается. Каренин взял дочь Вронского и Анны себе.

КАК ПРОХОДИТ ЛЮБОВЬ

Награда за спасение

Древние считали, что любовь - это дар богов, которым они наделяют немногих избранных. Подтверждение этому мы найдем в древнегреческом мифе, в котором три богини попросили троянского царевича Париса выбрать самую прекрасную из них, а взамен предложили свои дары: или стать самым могущественным правителем, или самым храбрым героем, или возлюбленным самой красивой женщины на земле. Он выбрал последнее, и в награду за этот выбор богиня любви Афродита подарила ему любовь самой красивой женщины на земле, Елены Прекрасной, жены царя Спарты Менелая, и Парис увез ее от мужа в свою родную Трою. Отвергнутые богини не смирились, Троя пала и была разрушена дотла, Парис погиб, но Елена Прекрасная не понесла никакого урона.

Любовь между Анной и Вронским также была даром свыше, и никто вокруг них даже близко не испытал ничего подобного этой всепоглощающей неземной страсти. Анна и Вронский произвели друг на друга неизгладимое впечатление на вокзале в Москве. В этот момент под колесами поезда случайно погибает сторож, который "один кормил огромное семейство", жена его в отчаянии "бросилась на тело". Перрон был переполнен народом, приехавшими и встречающими, все ужасались, но проходили мимо. На чужое несчастье откликаются только двое, это Каренина и Вронский. "Нельзя ли что-нибудь сделать для нее? - взволнованным шепотом сказала Каренина. Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона". Он пожертвовал двести рублей для семьи погибшего и быстро вернулся. Он сделал это так естественно и незаметно, что начальник станции, которому доложили об этом, ничего не понял, догнал на выходе Вронского и спросил: "Вы передали моему помощнику двести рублей. Потрудитесь обозначить, кому вы назначаете их? - Вдове. Я не понимаю, о чем спрашивать", - сказал Вронский, пожимая плечами".

Анна, как и Вронский, немедленно откликается на чужое горе. Она бросается спасать семью брата и совершает то, от чего все уже давно отказались. Невестка Анны Долли, выходя замуж, совсем не знала жизни и была в плену идеальных представлений о супружестве. "Я была не только невинна, я была глупа", "я не только не подозревала неверности, но я считала это невозможным", - жалуется она золовке. И чуткая к чужой беде Анна начинает говорить с ней на языке ее представлений о браке. Она розовыми красками рисует перед ней такую красивую картину, которая соответствует возвышенным представлениям Долли о браке. Анна рисует несчастного и кающегося, все осознавшего и убитого горем Стиву, который мучается, которому стыдно и, который, подобно провинившемуся ребенку, обещает, что больше не будет так делать. Долли готова верить словам Анны и пойти на мировую с мужем. Она идет на самообман, потому что это позволит ей с честью выйти из того тупика, в который она себя загнала. Долли признается сама себе, "что не больше ли, чем прежде, я люблю его?", "что, если здесь, в своем доме, она едва успевала ухаживать за своими пятью детьми, то им будет еще хуже там, куда она поедет со всеми ими". Остаться будет меньшим злом для детей, чем обустроить и наладить жизнь в доме родителей, где она не будет хозяйкой. И Долли остается жить с мужем.

Анна стала миротворцем для семьи брата, а Вронский сумел примирить совершенно постороннего человека, некого титулярного советника с оскорбителями его жены. Когда два офицера из эскадрона Вронского решили приударить за порядочной замужней дамой, спьяну приняв ее за мамзель, ее супруг приехал к полковому командиру "с жалобой на его офицеров, которые оскорбили его жену" и "просил строго наказать их". "Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше", - сказал полковой командир Вронскому, "потому, что знал его за благородного и умного человека, и, главное, за человека, дорожащего честью полка". "Имя Вронского и флигель-адъютантский вензель", извинения, немалые дипломатические усилия в разговоре с обиженным мужем спасли честь полка. Это неблагодарное и хлопотливое дело занимало Вронского три дня и успешно завершилось как раз перед тем приемом у княгини Бетси Тверской, на котором он понял, что Анна любит его. Тогда после долгого почти интимного разговора с Анной, он "поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последних месяца".

Кто знает, может быть, щедрый дар богов, истинная любовь был дан этим двоим в ответ на их душевную щедрость и самоотдачу, был дан за то, что они, не заботясь ни о чем, не думая ни о последствиях, ни о личной выгоде и даже пренебрегая ею, повинуясь минутному благому порыву, делали все, что было в их силах для бескорыстной помощи людям, для их спасения и во имя той миротворческой миссии, которую они взвалили на себя.

Обратная сторона

В мифе про Трою безмерному счастью неземной любви сопутствовало и нечто противоположное, темное, мрачное. Троя была разрушена дотла, троянцы - истреблены или обращены в рабство. Подобно этому, Анна и Вронский обрели не только счастье любви, но и такие физические страдания и душевные муки, которых хватило бы не на одну жизнь.

Теневой, негативной стороной этой безумной любви, перевернувшей всю жизнь Вронского, стала жгучая ненависть брошенной им Кити Щербацкой. Вначале она страдала и мучилась, а затем возненавидела Вронского. Врачи опасались за ее жизнь, а для выхода из подобного состояния любые средства хороши и ненависть к обидчику ничуть не хуже других. Вместе с несчастной Кити неприязнь к Вронскому испытывал ее отец, который безумно любил дочь. "Я - старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта", - с гневом говорит князь Щербацкий жене. С отцом и сестрой солидарна "со своею материнскою, семейною привычкой" любящая старшая сестра Долли, а также Левин, которому Кити отказала из-за Вронского.

Помехой счастью Вронского стала его семья, его старший брат и в особенности, мать. Графиня Вронская не могла простить ни сыну, ни Анне то, что он бросил для Анны так прекрасно начинавшуюся карьеру и, что, попав под влияние Анны, он совершенно ушел из-под ее власти. Приятели Вронского и его однополчане также косо смотрели на его роман. "Трудно любить женщину и делать что-нибудь" и "чем прочнее положение женщины в свете, тем хуже", - предостерегал Вронского его приятель князь Серпуховской. Князь метил на высокое место и хотел поставить своего друга рядом с собой, а связь Вронского с Анной препятствовала этому. "С женой забота, с не-женой еще хуже", - думал про Анну и Вронского ближайший друг Вронского князь Яшнин.

Государственный муж Каренин

Каренин, сильнее других пострадавший от этой безумной любви, был не только обманутым мужем и отцом сына, у которого беспутная мать. Каренин был государственным деятелем, который уже давно утвердился в высоких чинах и привык к своему высокому назначению - служению России. Как лицо, облаченное властью, он ежедневно выносил множество решений, изменяющих судьбы людей. "Доклады, приемы, назначения, удаления, распределение наград, пенсий, жалованья" составляли его "будничное дело". Он осуществлял свою деятельность "с обычной властью над своими мыслями". За те долгие годы, в течение которых он стоял над людьми, он наработал уверенность в справедливости принимаемых решений и вообще всего, что он делает.

Он привык мыслить, а вернее будет сказать, рассуждать логически, не отвлекаясь на душевные порывы и давно уже освободившись от них. Измена жены мешала ему и надо было найти тот наиболее удобный для него, а, следовательно, как он полагал, и наиболее справедливый выход, который дал бы ему возможность не "чувствовать расстройства в течении своей жизни". "Цель моя состоит в том, чтоб обеспечить свою репутацию, нужную мне для беспрепятственного продолжения своей деятельности", - так по государственному думал о своей семейной проблеме Каренин. Связь Анны с Вронским внесла сумятицу и разлад в его жизнь, поэтому он должен был употребить все средства для "прекращения отношений с любовником". На свои отношения с женой он смотрел с позиции важного чиновника, давно уже определив для себя, что только его точка зрения правильна, а потому только она имеет право на жизнь. Он не виноват, виновата она, поэтому ему надо, "чтоб она не только не торжествовала, но получила возмездие за свое преступление". "Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная женщина сделала преступление". "В глубине души ему хотелось, чтоб она пострадала за нарушение его спокойствия и чести", чтобы она не могла "соединиться с Вронским, чтобы преступление ее было для нее выгодно". "Я не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за все то зло, которое она сделала мне!", - проговорил он со слезами злобы в голосе" в разговоре с Долли.

Личная правота и непогрешимость были непременным условием жизни этого "государственного человека, нужного России". На этом принципе были основаны и его отношения с женой, начиная с середины августа, когда Анна призналась ему в измене, и вплоть до ее гибели. Исключением стало то время, пока она болела, когда "жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее смерти сделали то, что он вдруг почувствовал" "душевное спокойствие, которого он прежде никогда не испытывал". В это время все, что он "осуждал, упрекал и ненавидел, стало просто и ясно, когда он прощал и любил".

Каренин привык к самодисциплине, но этот с таким трудом наработанный и не дающий осечки в делах службы образ мысли и действия, в отношениях с женой давал сбой. Если бы "он был дурен (тогда бы он мог стараться быть лучше)", но он был "постыдно и отвратительно несчастлив", а как выйти из этого состояния, он не знал. Он не мог знать, что любовь к Вронскому открыла для Анны, возможность такого счастья, которое лежало за пределами мировосприятия Каренина. Вронский открыл ей радость полнейшего обладания другим человеком и восторг от того, чтобы отдать себя другому до конца. В Анне проснулась наделенная темпераментом "живая женщина, которой нужна любовь". "Я не виновата, что Бог сделал меня такою, что мне нужно любить и жить". Каренин так и не смог понять, на что же его жена променяла и высокое положение в свете, и порядочность, и честное имя, и объяснить это человеку, у которого были "неподвижные, тусклые глаза", было невозможно.

Месть Каренина

Полгода, которые Анна провела в доме мужа после признания в неверности, она целиком была во власти человека, который ее ненавидел и попрекал тем, что она продолжает "есть хлеб мужа". Она находилась под прицелом его неугасающей ежеминутной ненависти. В Каренине вера в Бога уживалась с потребностью мести и даже смерти жены. Вот как он сам говорит об этом: "Желание мстить вам (Вронскому) и ей преследовало меня", "скажу больше: я желал ее смерти". Тот мужик с "взъерошенною бородой и страшный", который являлся во сне и ей, и Вронскому не был ли порождением этого страстного желания Каренина свести счеты и с женой, и с ее любовником. Не был ли этот маленький мужик вестником той смерти, которую призывал на головы своих обидчиков уверенный в своем праве судить и миловать справедливый и непогрешимый государственный муж Каренин.

Занятый своим нечеловеческим делом вестник смерти явился во сне и Вронскому за неделю до того, как он едва не умер, выстрелив себе в грудь, "и ужас пробежал холодом по его спине". Бородатый мужик как две капли воды похожий на того, что так испугал во сне Вронского, снился Анне еще давно, когда она была еще преданной и верной женой Каренина и не была знакома с Вронским. Наяву Анна впервые испытала ужас наутро после сделанного мужу признания в своей неверности. Тогда она на время выпала из реальности и вернулась в нее только, "почувствовав вдруг боль в обеих сторонах головы". "Когда она опомнилась, она увидала, что держит обеими руками свои волосы около висков и сжимает их". Потом она никак не могла отстранить от себя "этот страшный для нее и в воспоминаниях жест когда она взялась обеими руками за волосы".

Алексей Александрович сумел внушить жене страх, а сам одновременно с этим обрел силу, уверенность и целеустремленность в служебном, главном деле своей жизни. После того, как Каренин написал Анне то письмо, которое "представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить", он смог так сильно сосредоточиться, что мгновенно нашел верный ход "в одном возникшем в последнее время усложнении в его государственной деятельности". Усложнение это пришло из враждебного министерства и было, как казалось Каренину, несправедливо.

В министерстве Каренина было одно дело, "на которое было потрачено и тратилось очень много денег". "Много людей кормилось этим делом", в том числе одно близко знакомое Каренину семейство, он был посаженным отцом у одной из старших дочерей. Каренин был ярым сторонником пренебрежения "к бумажной официальности и сокращения переписки", а потому был просто обязан прекратить финансирование дела, "представлявшее резкий пример не плодотворности расходов и бумажного отношения к делу". Но он не мог обидеть это "очень нравственное и музыкальное семейство" и предпочел просто забыть об этом деле. Оно всплыло, враждебное министерство ухватилось за него, и все это могло иметь для Каренина печальные последствия. Он не знал, как подступиться к тому, чтобы достойно выйти из щекотливой ситуации. И вот по написании письма жене картина вдруг прояснилась для Каренина и он смог "глубже, чем когда-нибудь" вникнуть в то, как взять верх над господами из "враждебного министерства". Он вдруг понял, как не дать "никакого спуску этим господам" и "краска оживления покрыла лицо Алексея Александровича, когда он быстро писал себе конспект" завтрашнего выступления на заседании комиссии. Назавтра, в понедельник "Алексей Александрович восторжествовал", "в известном петербургском кругу только и было речи, что об этом заседании". "На другое утро, во вторник" он "с удовольствие вспомнил вчерашнюю победу и не мог не улыбнуться". Он "совершенно забыл" о жене и "был удивлен и неприятно поражен", когда ему доложили о ее приезде.

Месть, завладевшая всем существом Каренина после признания жены, воскресила в нем мысли о дуэли, которая "в юности особенно привлекала мысли Алексея Александровича". Он "без ужаса не мог подумать о пистолете, на него направленном", и "этот ужас смолоду часто заставлял его думать о дуэли". "Он был физически робкий человек" и никогда не стал бы "подвергать жизнь свою опасности" такого рода, как дуэль. Но он с упорством "долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли", с одной стороны добровольно повергая себя в состояние ужаса перед ней, а с другой - ощущая свою полнейшую защищенность, поскольку был твердо уверен, что "ни в коем случае не будет драться". Но ему хотелось и даже приятно было щекотать нервы, повергая себя в этот ужас, и одновременно с этим быть твердо уверенным, что это только его умозрительное построение, что он может этим ужасом управлять, внушая его себе или отстраняясь от него по личному произволу. Он плыл на этой волне воображаемого поединка, скользил по тонкой грани между опасностью и защищенностью, между смертью и жизнью, как будто бы лично расставляя акценты и делал выбор в пользу жизни и личного счастья и несчастья и смерти других.

Дуэль между ним и Вронским, о которой с такой силой и упорством думал Каренин, все-таки состоялась. Каренин не дрался с Вронским, он победил, не борясь, он превзошел Вронского в нравственном отношении. Муж простил неверную жену и любовника, он оказался "добрым, простым и величественным", "он был великодушен", а Вронский был "низок, мелочен в своем обмане", он чувствовал "свое унижение" и "свою неправду". Вронский, как и Анна перед смертью, ощутил, что вне его любви для него нет жизни. "Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор? Ни на чем он не мог остановиться". "Он прошел уже десятки раз в этот час времени" по этому "заколдованному кругу" и понял, что теряет рассудок. Он "потянул за гашетку" и "только увидав кровь на тигровой шкуре и у себя на руке, понял, что он стрелялся". Поправившись, "искупив пред мужем свою вину", смыв ее кровью, он "мог спокойно думать теперь об Алексее Александровиче" и "уже не чувствовал себя униженным". "Он опять попал в прежнюю колею жизни" и "мог жить, руководствуясь своими привычками".

"Сколько сердец, столько родов любви"

Именно так сказала Анна через два месяца после знакомства с Вронским на том вечере у княгини Бетси, когда Вронский понял, что она любит его. "Любовь...Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы может понять", - так продолжила она в разговоре с ним тему любви. Почему Анна так трепетно относится к любови, почему это слово так много значит, ведь до встречи с Вронским она вряд ли испытывала подобное чувство. Ее готовили к роли хорошей жены в приватной жизни и к роли светской дамы в жизни общественной. Она со свойственным ей умом, тактом и обаянием освоила обе эти роли и играла их безукоризненно. Она вела себя так, как требовалось и поступала так, как этого хотели те, от кого она полностью зависела, а самостоятельной она, не имея собственного состояния, так никогда и не стала. Вначале она зависела от тетки, сестры отца, на попечении которой, лишившись родителей, оказалась, потом - от мужа, который был двадцатью годами старше ее и годился ей в отцы и которого Анна порой воспринимала как любящего отца, а к концу романа она полностью зависела от Вронского.

Вряд ли Катерина Павловна, богатая тетка Анны сильно баловала племянницу. На это намекает другая тетка Анны Варвара Павловна, которая "всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников". Варвара Павловна говорит, "что всегда любила ее (Анну) больше, чем ее сестра Катерина Павловна". Катерина Павловна считала своим долгом перед покойным братом выдать племянницу замуж. Она исполнила это и составила хорошую партию для племянницы, но, хотя и была богатой, но за Анной ничего не дала, никакого собственного состояния у Анны не было. Когда возник Каренин и тетка сделала все, чтобы устроить этот выгодный брак, никто Анну о ее симпатиях к будущему мужу не спрашивал. Еще менее шла речь о любви.

Все, что она обрела в браке - свой дом, в котором она стала хозяйкой, высокое положение в свете и "приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной", возможность тратить деньги по собственному усмотрению и собственный выезд с кучером, свобода, которую предоставлял ей муж и новые знакомства среди знати, все это было для Анны ново и очень приятно, все это ласкало ее самолюбие и вызывало как самоуважение, так и уважение в свете. На то, чтобы подняться и привыкнуть жить на высоте положения потребовалось немало времени. Анне тогда было не до любви и даже не до того, чтобы мечтать о ней. Муж дал ей прекрасного сына, заботу о котором и воспитание целиком предоставил Анне. Сын и мать обожали друг друга и не расставались с самого дня его рождения. "У Анны Аркадьевны есть сынок восьми лет, и она никогда с ним не разлучалась", - говорит графиня Вронская сыну при его знакомстве с Анной. Любовь к сыну это не та любовь, про которую Анна говорила Вронскому и которая так много для нее значила.

В то время, когда Анна еще была бедной родственницей, она вряд ли могла иметь близких подруг среди тех девиц, чьи родители были ровней ее богатой тетки. Внутреннее одиночество было частью ее натуры, она любила думать и не любила делиться сокровенным, впрочем, сокровенное появилось в ее жизни только с приходом в нее Вронского. Наверное, о любви Анна мечтала еще до брака, а брак не оставил места этим мечтам, их место заняло все то, чем была заполнена ее жизнь как в свете, так и в доме мужа. Слова Вронского о любви воскресили в ней романтические и неудовлетворенные девичьи мечты. Она как будто бы снова вернулась в то время, когда еще не вышла замуж, как будто Каренин был не муж ее, а отец, все, чем она располагала и чем пользовалась в его доме и что принадлежало ему, принадлежало и ей. Как будто это не ему она была обязана тем высоким положением, которое занимала в высшем свете, а получила его по праву рождения. В душе она все еще оставалась юной и открытой для любви. Кити, познакомившись с Анной в день ее приезда в Москву, отмечает, что "Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына. Но скорее походила на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению

Право внушить страх

Вступив в связь с Вронским, Анна начала вести такую жизнь, которая была противна ее натуре. Анна пыталась разобраться в себе, но не находила не только "слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать все, что было в ее душе". "Почти каждую ночь" ей "снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки". "И это сновидение, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом".

В начале связи с Вронским Анне нужно было постоянно лгать, и она научилась виртуозно делать это. Со стороны все выглядело натурально и естественно, "весело, быстро, с особенным блеском в глазах" разговаривала она с мужем накануне скачек, только "никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены". Анна не любила лгать и, сказав мужу правду о своих отношениях с Вронским, была рада, "что теперь все определится, и по крайней мере не будет лжи и обмана". Недосказанность в отношениях между супругами сменилась определенностью.

Каренин после ее слов почувствовал облегчение, "почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости, и от мучивших его в последнее время сомнений и страданий ревности", "он чувствовал, что может опять жить и думать не об одной жене". "Я ошибся, связав свою жизнь с нею; но в ошибке моей нет ничего дурного, поэтому я не могу быть несчастлив". Он начинает приписывать тому, что все эти годы составляло супружескую жизнь, только дурное, "эти подробности их прошедшей жизни, которые прежде не казались ему чем-либо дурным, - теперь эти подробности ясно показывали, что она всегда была испорченною", что у нее нет ни чести, ни сердца. Этими обвинениями в адрес жены он разрывал те узы, которые связывали их в семью. Он отрывал ее от себя и давал волю той ненависти, которая во все время ее неверности копилась в нем, но оставалась безотчетной вплоть до этого откровенного признания жены.

Жена теперь стала для него нем-то вроде камня на дороге его правильной жизни, направленной на общественное благо. Он знал, что если обуздать эмоции и сделать верный ход, то он вновь обретет спокойную уверенность и утраченное душевное равновесие. "Виноват не я, - сказал он себе, - но она. Но мне нет дела до нее. Она не существует для меня..." "Все, что постигнет ее и сына", "перестало занимать его". "Одно только занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя, а потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она забрызгала его в своем падении, и продолжать идти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни". "Выход был только один - удержать ее при себе, скрыв от света случившееся и употребить все зависящие меры для прекращения связи и главное" "для наказания ее".

Каренин укрепился в мысли о том, что он прав и справедлив, а она испорчена и порочна. Все эти благородные и правильные слова этот "религиозный, нравственный, честный, умный человек" вложил и в строки, и, еще более, между строк, в сам дух, в настрой письма к Анне. Он закончил его выражением своей воли: "наша жизнь должна идти как прежде". Он вложил в строки письма еще и твердую уверенность и в своей правоте, и в своем праве сделать ее несчастной. Каренин считал, что как глава семьи, он обязан нести ответственность за жену и сына и подошел к этому с холодным умом и трезвым расчетом. Он нашел такие слова, которые нанесли жене наиболее ощутимый и страшный удар. Он решил наказать жену и сломить ее волю, отнять у нее свободу и право любить и быть любимой и требовал неукоснительного подчинения его решению. Когда Анна прочла письмо, она поняла, что "никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающей мужа для позорной связи". "Это было так ужасно, что она не могла представить себе даже, чем это кончится".

С этого времени Анна направляет ход своих мыслей против мужа. Она пытается обвинить его в своем несчастье, она жила, обманывая его, а теперь обвиняет во лжи его: "он как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи", муж ни в чем не ограничивал ее и делал для своей молодой и красивой жены все, что было в его силах, но она говорит, что он "душил мою жизнь, душил все, что было во мне живого", что он "на каждом шагу оскорблял меня и оставался доволен". "Одно честолюбие, одно желание успеть", "а высокие соображения, любовь к просвещению, религия, все это - только оружие для того, чтобы успеть".

Каренин не собирался жениться на Анне, тетка Анны принудила его, играя на его карьерных устремлениях и понимая, что эта часть жизни была для него наиважнейшей. На кону стояло слишком многое, если бы он не сделал предложение, то ему бы пришлось оставить пост губернатора и уехать из города. С Анной Каренин невольно связывал то, что это из-за нее он попал в расставленные сети, не предусмотрел всех последствий и его обыграли. Для властного человека, живущего логикой и здравым смыслом, то, что его обманом заставили жениться на бесприданнице, не могло выветриться до конца. Каждый промах Анны, каждое нелестное суждение о ней в свете напоминало ему о том, что не женись он, так ничего этого не было бы. Пока Анна не почувствовала вкус настоящей любви, ей, всю свою жизнь зависящей от кого-то, все это казалось вполне естественным. Но, освобождаясь из-под власти мужа, Анна начинает понимать, что муж не дал ей всей полноты счастья. Обвиняя его, она рвет все те нити, которыми была связана с мужем, она делает это, чтобы доказать себе, что имела право изменить ему, потому что жизнь с ним не дала ей всей полноты счастья. Она вынашивает ребенка Вронского, она ощущает себя его женой. "Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний...", - говорит она Вронскому.

"Два человека, муж и любовник, были для нее двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она чувствовала их близость". После признания, сделанного Алексею Александровичу, у Анны остается уже только один муж, один центр жизни - Вронский, который ведет "свою независимую жизнь". Она оказалась в шатком и неустойчивом положении, и это опустошило ее. Все, чем она жила, ушло, а перед тем, что придет взамен и что выходило за рамки порядочности, она испытывала страх. Страх, то усиливаясь, то ослабляясь, то совершенно исчезая на какое-то время, то доводя ее до ужаса, до настоящей паники стал теперь ее постоянным спутником. Она притупляла этот страх то опиумом, то чтением, то делами, то обществом гостей, но он более уже не покидал Анну до самой ее кончины. И, как и на этот раз, когда она решает взять сына и уехать и от мужа, и от Вронского, она и впоследствии не единожды пыталась спастись от страха бегством.

Анна проживет в доме Каренина еще полгода, она глубоко запрячет этот внушенный мужем страх. Желая умереть по-христиански, она даже попросит у него прощения и станет смотреть на него с нежностью. Но это умиротворение перед мужем будет продолжаться совсем недолго. Невозможно спокойно воспринимать того, кто безраздельно властвовал над тобой и, обладая полным правом судить и миловать, подавлял твою волю. Именно поэтому каждое встреча, каждое письменное обращение к мужу будет неизменно вызывать у Анны такой бурный, стихийный и на первый взгляд ничем не оправданный протест. Впрочем, если Каренин оправдывал свою ненависть к жене тем, что Анна мешала ему в делах службы, то это далеко не соответствовало действительности. Без ее брызжущей энергии, которую она расточала всем вокруг, а мужу в первую очередь, он сильно поглупел и лишился здравомыслия в вопросах службы. Он стал объектом насмешек и даже презрения в свете и сошел с той торной дороги восхождения по служебной лестнице, по которой так много лет неуклонно двигал вверх. Он утратил способность самостоятельно принимать решения в семейных делах и стал опираться на советы то Долли, то Лидии Ивановны.

Одну за одной Анна теряет точки опоры: вначале муж и свой дом, где она хозяйка, а затем в один день и сын, и высший свет. В тот день, когда она навсегда потеряла сына и уважение в свете, мысли Анны впервые стали мгновенно пробегать по цепочке: он не любит меня так, как я люблю его, я не могу жить без его любви, это все, что у меня теперь осталось в жизни, но он должен мне сказать, что не любит и тогда я знаю, что мне делать. Она только говорила сама себе, что знает, что будет делать, но она ещё не знала, что сделает, когда убедится, что он разлюбил ее. Много раз она мысленно пробегала по этому замкнутому кругу, но соскочила с него только весной следующего года. Тогда по дороге на станцию железной дороги "в том пронзительном свете, который открывал ей теперь смысл жизни и людских отношений", она отчетливо увидела, что смерть это единственно возможный выход. А сейчас пока еще неясная тень этого злого надругательства, которому она вскоре добровольно подвергнет свое молодое и прекрасное тело, тень этого страшного и непоправимого жеста отчаяния с неуловимой мимолетностью лишь неясно проскользнула перед ней.

Непонимание

В начале романа Анну сильно подкупало то обожание, то "почтительное восхищение", та рабская покорность, с которыми Вронский на нее смотрел, "куда делась его всегда спокойная и твердая манера и беспечно спокойное выражение лица". Дальнейшее развитие отношений, ее беременность и объявление всего мужу ставило влюбленных перед необходимостью что-то предпринять, но как только он начинал говорить про это, "настоящая Анна уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся". "И предоставь мне, и слушайся меня", - резко отодвигала она все попытки Вронского решить проблему. Испытывая большую любовь к сыну, для которого она была всем, Анна в начале связи с Вронским вела себя и с ним, как старшая, как мать, невольно перенося на него стиль отношений с сыном. И в первое время это притягивало Вронского, мать которого была суха с сыновьями и подавляла их с братом.

Анна не могла до конца раскрыться перед Вронским, она прятала от него свою тоску по сыну, "она старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, чтобы все оставалось по-старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном". Ей был чужд спокойный, взвешенный, рациональный подход к жизни, она уходила от этого в ее эмоциональную сторону. Она уверила себя, что, хотя она "дурная женщина" и виновата перед мужем, но она наказана за это тем, что лишена сына и отвержена светом. Эта тяжеловесное построение, которое не прибавляло счастья ни ей, ни мужу, ни Вронскому, загоняло Анну в угол и уводило прочь от семейного счастья с Вронским. С одной стороны она не могла жить с Вронским без полного взаимопонимания, а с другой - она постоянно не договаривала, уходила от решения насущных вопросов. Для Вронского, привыкшего жить одною жизнью, одной семьей с товарищами, жизнь на виду, в которой не было места для секретов, была нормой, а скрытность ставила дистанцию и напрягала.

Выйдя из-за своей любви в отставку, Вронский нашел, чем занять себя, чтобы снова твердо стоять на ногах. Он нашел дело в своем имении, куда они с Анной приехали после того, как ее отверг Петербург. Вронский возобновил запущенное имение, он с одушевлением занялся тем, что привел в порядок дом и сад, прекрасно и даже роскошно обставил дом. Он построил очень дорогую больницу да такую, "что это будет в России единственная вполне правильно устроенная больница". "Он очень любит это именье, и, чего я никак не ожидала, он страстно увлекся хозяйством" - говорит Анна Долли. "Он сделался расчетливый, прекрасный хозяин", - продолжает она. "Несмотря на огромные деньги, которые ему стоила больница" и многое другое, "он (Вронский) был уверен, что не расстраивал, а увеличивал свое состояние".

В имении Вронского Долли выслушивает исповедь сначала хозяина, а потом и Анны. Каждый в этой паре не в состоянии найти взаимопонимание у партера, не может донести до него свой образ мыслей, а потому предпочитает поверять их посреднику, Долли. При внешнем благополучии каждый в глубине души несчастен и видит причину несчастья в другом. Самостоятельно достичь согласия они не могут, и Вронский просит Долли убедить Анну написать мужу о разводе: "Я пробовал говорить про это Анне. Это раздражает ее. Она не понимает, и я не могу ей высказать все". "Я вижу, что она (Анна) счастлива", - продолжал Вронский, однако "она теперь, отдыхая душой после всех страданий и испытаний, не видит и не хочет видеть" того, что хотя "я счастлив ее любовью, но я должен иметь занятие", "я нашел это занятие, и горжусь этим занятием", но мне "необходимо иметь убеждение, что дело мое не умрет со мной, что у меня будут наследники". "Дарья Александровна заметила, что в этом месте своего объяснения он путал". Вронский не мог сказать ей, что Анну сильно, вплоть до скандалов раздражают его отлучки, связанные с общественными обязанностями. Однако Долли и сама вскоре заметила, "что с этим вопросом об общественной деятельности связывалась какая-то интимная ссора между Анной и Вронским". Когда за обедом разговор коснулся этой темы, то лицо Вронского "тотчас же приняло серьезное и упорное выражение".

Единственной перспективой для Вронского был развод и новый брак. Полгода назад Каренин был согласен взять вину на себя, а это по правилам церковного брака обозначало, что он, как виновник развода, не может, а Анна в отличие от него, может вступить в новый брак. Тогда Анна могла бы вести вместе с мужем светскую жизнь и помогать ему в его честолюбивых устремлениях. "Мне тяжело, очень тяжело, - сказал он (Вронский) с выражением угрозы кому-то за то, что ему было тяжело". Угроза эта предназначалась, конечно же, Анне, которая не желала написать мужу. "Употребите ваше влияние на нее, сделайте так, чтоб она написала" мужу о разводе. "Я не хочу и почти не могу говорить с нею про это", - просит он Дарью Александровну.

В конце долгого задушевного разговора с Долли Анна не выдерживает взятой на себя роли счастливой женщины и наконец-то начинает говорить то, что думает о разводе, что "нет дня, часа, когда бы я не думала и не упрекала себя за то, что думаю...потому что мысли об этом могут с ума свести". "Когда я думаю об этом, я уже не засыпаю без морфина". Анна уверена, что муж, находящийся под влиянием графини Лидии Ивановны, не даст ей развода. Даже если произойдет чудо и она получит развод, они не дадут ей сына, а сын тогда будет расти с тем, что у него порочная мать, которая бросила его. "Все, все равно. И как-нибудь кончится". "Я именно несчастна. Если кто несчастен, так это я", - таким признанием Анна заканчивает разговор с Долли.

Анна не в состоянии самостоятельно освободиться от своей боли, переложить ее на плечи Вронского, чтобы вместе поискать решение и, начав следовать ему, отбросить все сомнения. Именно так в соответствии с принятым решением привык жить Вронский, и именно этого не умела делать Анна. Анна не может ничего изменить, она только продолжает следовать раз и навсегда выбранной линии поведения с Вронским: оставаться всегда красивой, беззаботной и веселой, а потому, как ей представляется, желанной для него. Она следует правилу не выглядеть удрученной и несчастной, чтобы он не охладел к ней. Она так искусно скрывает свое несчастье, так нарочито жизнерадостна, что он уверен, что она счастлива. Она не знает, что "красота ее, хотя и сильнее, чем прежде, привлекала его, вместе с тем оскорбляла его".

Каждый в этой паре уверен, что сделал для партнера все, что мог, но каждый видит счастье партнера изнутри, так, как это представляется ему, а не партнеру. "Он любит меня, пока любит", "чем же я поддержу его любовь?", - спрашивает себя Анна и сама же отвечает: "тем, что буду другом, товарищем моего мужа". Он хочет детей, но "детей не будет", потому что, будучи беременной, я утрачу свою красоту, тогда он будет искать любовь на стороне, и я потеряю его. И, хотя она много раз могла убедиться, что эта линия поведения дает обратный результат, хотя она и вникла до тонкостей во все дела мужа, хотя она по-прежнему красива и обаятельна, но в его взгляде все чаще сквозит холодность, строгость и отчуждение. Это сводит Анну с ума, мысли ее заскакивают на привычный порочный круг, с которого она сама не в состоянии сойти и "занятиями днем и морфином по ночам она могла заглушать страшные мысли о том, что будет, если он разлюбит ее".

Каждый в паре делает все, чтобы партнер был счастлив, но счастье партнера каждый рисует собственными красками. Вронский уверен, что Анна счастлива, потому что он дал ей все, что мог: полнейшее изобилие, беззаботность, окружил ее роскошью и комфортом, она для него единственная женщина и занимает в его доме положение законной жены. Но он "никогда не знал семейной жизни", не имел в этом вопросе опыта и примера в семье родителей, в юности женитьба вообще казалась ему делом невозможным, он говорил, что "я рожден цыганом и умру цыганом". Чем больше он старался уяснить себе, как выстроить четкую схему поведения в его отношениях с Анной, тем дальше он уходил от решения куда-то в сторону. Он ощущал, что не в силах что-либо изменить, что будущее строится не по его правилам, что все попытки внести в их жизнь ясность и определенность, без которых он себя не мыслил, оказываются тщетными. Привыкнув к определенности, он столкнулся с тем, что упорядоченность уходит из его жизни, как почва из-под ног. Когда они были любовниками, скрывающими свою связь от всех, когда они встречались только для того, чтобы принести друг другу радость и наслаждение, все было понятно, но супружество принесло с собой совсем другой стиль отношений, к которому Вронский не был подготовлен.

Иррациональный страх, в оковах которого Анна стала жить с момента объявления мужу о своей неверности, не мучил ее только те три месяца, когда они путешествовали за границей. Зато потом в Петербурге он с новой силой ворвался в ее жизнь после того, как она осознала, что навек разъединена с сыном и высшим светом. Она была беззащитна перед этим страхом, она от него сходила с ума, теряла связь с реальностью и контроль над собой. Только нежность и любовь Вронского могли вернуть ее к жизни, дать заряд бодрости и наполнить жизнь смыслом. Потеря разума, потеря личности - вот то, что она испытывала в разлуке с ним или при его холодности. И никакие блага не были в состоянии избавить ее от изнуряющего и доводящего до умопомрачения, навязчивого и разрушающего душу мыслительного потока.

Анна и Вронский как будто бы говорят на разных языках и не могут найти тот общий, благодаря которому смогли бы объясниться, чтобы вместе двигаться к одной общей цели, а не противостоять, доказывать партнеру его неправоту и отстаивать перед ним свою личную правду, сражаясь друг с другом насмерть. Он не может сделать то, что ей необходимо: успокоить и приласкать ее, уговорить спокойно без надрыва и внутреннего протеста написать мужу, убедить ее, что она не имеет оснований для ненависти к мужу, что нельзя одновременно ненавидеть и просить, что, если случилось так, что она в вопросе развода зависит от мужа, то надо смирить свою гордыню и уповать, что сына она во всех случаях не получит, но, когда он вырастет, то поймет, как все произошло и сам рассудит, что надо в этом вопросе довериться судьбе, что у них может быть свой сын и так далее. Она не может забыть тот покорный взгляд обожания, которым он смотрел на нее в начале романа и признает только полнейшее обладание им, не допуская того, что он не может жить только её любовью, только любоваться ее красотой и подчиняться её обаянию; что он будет намного больше любить ее, если из умопомрачительной любовницы, она станет его женой и матерью его детей, если она научит его семейной жизни.

Преградой, вставшей между ними, был и различный подход к преодолению трудностей. Вронский не мог жить в подвешенном состоянии, в трудные моменты он должен был приять решение и со спокойной уверенностью, без сомнений и колебаний подчинить этому дальнейшую жизнь. Анна не была на такое способна, она уходила от решения проблем, то делая вид, что они надуманы, то уверяясь, что решить их невозможно, что выход из тупика не принесет ей облегчения, что, если бы Вронский любил ее, как любит его она, тупиков просто не случилось бы. Ей нужно было, чтобы ее, как маленькую девочку, пожалели и приласкали, а тогда и решать ничего не нужно будет, ей и так станет хорошо.

Как проходит любовь

Куда же ушла эта неземная любовь, как случилось, что эта безумная страсть омрачалась сначала недоумением и досадой, непониманием и отчуждением, а в конце превратилась в нескрываемую взаимную неприязнь и ненависть, превратилась в борьбу не на жизнь, а на смерть. Как не бывает лета без зимы, а дня без ночи, так не бывает и любви без ненависти, зависти и других негативных эмоций. Степан Аркадьич, который не мог жить без любви, но и не мог долее "любить любовью жену", был уверен, что "вся прелесть, вся красота жизни слагается из тени и света". Ему казалось, что его любовь на стороне невинная вещь, она никому не делает вреда, а ему доставляет столько удовольствия. Но он ошибался, его жена безмерно страдала от этого.

Любовь Анны и Вронского также сопровождалась негативом и претензиями со стороны их окружения. Безмерно страдал муж Анны, который потерял почву под ногами и утратил хватку в делах службы, а карьера его пошла на убыль. Кити, которая уже вышла замуж, стала хозяйкой в доме мужа, ждала ребенка и была, несомненно, счастлива, так и не простила Анну. "Правду скажи мне, Долли, не сердится она на меня?", "ненавидит, презирает?" - задает вопрос Анна. И Долли отвечает: "О нет! Но ты знаешь, это не прощается". Мать и брат Вронского, который обманул их ожидания и бросил свет и карьеру, что не могло не отразиться на репутации семьи, старались разлучить любящих. Долли, которая рано состарилась и потеряла былую красоту, которая мучилась от постоянного безденежья и которую не любил муж, с первых строк романа завидовала Анне. К концу романа она уже смогла самоутвердиться перед ней и считать себя выше ее, хотя Анна была красива, богата и любима. Левин, когда узнал, что Кити любит Вронского, лицо его "вдруг перешло в злое и неприятное". "Левин старательно обходил его (Вронского), не желая с ним встретиться", а когда встречи избежать было уже невозможно, немедленно грубил. Муж и жена Левины так и не смогли расстаться с внутренней, глубоко затаенной претензией к Анне она для них гадкая женщина, которая достойна осуждения, потому что все ее осуждают и потому что они не такие, они выше ее, и их союз освящен церковью.. Весь свет, не чуждавшийся разврата, единодушно осудил Анну, сделал ее жертвой и вынудил заплатить по собственным счетам.

Любящие всегда являются объектом для нападок, зависти, ненависти и прочего проявления неудовольствия и претензий со стороны окружающих. Только дружно двигаясь в одном направлении можно уберечь любовь от нападок тех, кто вбивает клин и раздирает пару на части. Особенно усердствуют в этом те, кто "счастья в любви не имели", для них это шанс приобщиться к чуду богоданного счастья, которого сами они были лишены. Любящим, как правило, кажется, что опасность идет от партнера, а не извне, редко кто способен без посторонней помощи вычислить и проявить, обозначить и обличить тех, кто мечет в них стрелы взаимной неприязни. Конечно, можно сказать, что эти недоброжелатели испытывают пару на прочность, но как хочется, чтобы торжествовали не тусклые и посредственные, а такие, в глазах которых светится, как у Анны, "другой, какой-то высший мир недоступных для нее (Кити) интересов, сложных и поэтических". Или такие, как Вронский, благородный человек, "человек с очень добрым сердцем", рыцарь, человек чести и слова. Впрочем, с убогих, как говорится, взятки гладки, с них мало что можно получить, у них и так немного собственной энергии. Яркие и способные бескорыстно помогать и спасать, готовые отдать жизнь за любовь - это совсем другое дело, на них-то и стоит поохотиться.

АННА И ДРУГИЕ

Богатый бедного не понимает

"Анна Каренина" это роман из жизни аристократов, представителей высшей знати, людей рафинированных, прошедших суровую школу хороших манер, людей, стоящих вне общей массы и выделяющихся из нее. Такие люди сразу видны, и граф Вронский, придя в оперу и привычным взглядом окидывая зрителей, отмечает: "знакомое, неинтересное, пестрое стадо зрителей в битком набитом театре". Там "были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в задах лож; те же, бог знает, кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах были человек сорок настоящих мужчин и женщин". Это были люди одного с ним круга, всегда уверенные и естественные, знающие цену себе и другим, люди с чувством собственного достоинства.

Почти все герои романа - титулованные лица, князья и графы. Каренин и Левин титулов не имели, хотя дядя Алексея Александровича, воспитавший его был "важный чиновник и когда-то любимец покойного императора". Левин был "хорошей породы" из "старого дворянского московского дома" и ставил себя выше графа Вронского. "Я считаю аристократом себя и людей, подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум - это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед". "В чем это состоит аристократизм Вронского", "человек, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знает с кем не была в связи...". "Мы аристократы, а не те, которые могут существовать только подачками от сильных мира сего и кого купить можно за двугривенный".

К слову сказать, сам Левин кончил университет с трудом, он "получил единицу за физику и остался на втором курсе". В то время, как Вронский был из первых в Пажеском корпусе и "был с прекрасным образованием и способностями". Да и в ведении дел в имении Вронский сильно обошел Левина. Всего за полгода Вронский вник в суть дела и оно пошло у него так легко, как будто он занимался этим всю жизнь. Несмотря на значительные вложения, он был уверен, что не растрачивал, а приумножал свое состояние. Левин же управлял имением не один год, но все шло не так, как ему бы хотелось. Он постоянно боролся, преодолевал, лично во всем участвовал, тратил много сил, но все время испытывал разочарование и в людях, и в том, как они работали, и в получаемом доходе. Левин в душе своей так и не примирился с Вронским, уже после кончины Анны, узнав, что Вронский едет на войну и ведет эскадрон на свой счет, Левин резко бросает: "Это ему идет", не снисходя до чужого горя и отчаяния.

И граф Вронский, и дворянин Левин могут с одного взгляда распознать человека одного с ними круга. В первый раз увидев Анну, "с привычным тактом светского человека, по одному взгляду на внешность этой дамы, Вронский определил ее принадлежность к высшему свету". Левин при знакомстве с Анной сразу же отмечает "знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света". Этих избранников судьбы отличает усвоенная с детства привычка не выражать свои чувства на публике и, вопреки обстоятельствам и чувствам, следовать строгому канону правил хорошего тона. Когда на балу Вронский отдал явное предпочтение Анне, а Кити поняла, что теряет его, на нее "нашла минута отчаяния и ужаса", но она продолжала "делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить и даже улыбаться". Кити "чувствовала себя убитою", но за ее спиной стояла "строгая школа воспитания", которая "поддерживала и заставляла делать то", чего от нее в данный момент ожидалось и со стороны казалось, что она весело танцует в своем прелестном бальном платье. Когда дама, сидевшая в соседней с Анной ложе театра, публично оскорбила ее, Анна "собрала свои последние силы, чтобы выдерживать взятую на себя роль". "Кто не знал ее и ее круга", "те любовались спокойствием и красотой этой женщины и не подозревали, что она испытывает чувства человека, выставленного у позорного столба".

Не все представители знатных семейств имели достаточное состояние для того, чтобы тратить деньги, не считая, быть выше общественного мнения и более того, формировать его. Обедневшим был род князей Облонских, старшее поколение которого состояло из двух братьев, Аркадия и Петра и двух сестер, Катерины и Варвары. Из четверых богатыми стали, сделав выгодные партии, Петр и Катерина. Стива и Анна, дети Аркадия собственного имения не имели и жили на средства супругов

Левин был "скорее богатым, чем бедным", но расходы на женитьбу и жизнь с молодой женой в Москве были выше его достатка, и он принужден был занимать. Ни Каренин, ни его жена Анна состояния не имели и жили на жалование Алексея Александровича. Анна "вообще мастерица одеваться не очень дорого", перекраивала с помощью модистки свои платья так, чтобы их "нельзя было узнать". Она не могла себе позволить часто ездить к княгине Тверской, так как это требовало "расходов выше ее средств". Каренин с помощью управляющего делами вел учет своих финансов. Он изучил "краткий отчет о состоянии дел, которые были не совсем хороши, так как случилось, что нынешний год вследствие частых выездов было прожито больше, и был дефицит". Анна имела обыкновение контролировать свои траты и "записывала свои счеты". В семье Карениных был строгий учет, даже такая невинная трата, как дамские наряды и выезды, требовала к себе внимательного отношения.

Степан Аркадьич имел место с доходом в шесть тысяч. Он потихоньку распродавал приданое жены, но все равно, ведя разгульную жизнь, имел до двадцати тысяч долгу. В семье росло шестеро детей, на их обучение и образование, одежду и уже скорые выезды в свет нужно было все больше и больше средств. К концу романа Стива получил еще одно место и жалование его стало составлять уже четырнадцать тысяч в год. Жена его выросла в безбедном доме, но живя в браке, пребывала в постоянном безденежье и привыкла выгадывать на всем. Она не могла "избавиться от мелких унижений, мелких долгов дровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучили ее". Лично ею "были сшиты, переделаны" платья дочерям, о покупке новых не могло быть и речи, она надевала ночные кофточки, на которых были "заплатки и заштопанные места, которыми она так гордилась".

Все герои романа были обеспечены и не бедствовали, но такого значительного состояния, какое было у братьев Вронских и их двоюродной сестры Бетси Тверской, урожденной Вронской, ни у кого больше не было. Сравним шесть тысяч Облонского на семью с шестью детьми и сорок пять, которые тратил на одного себя Вронский. В поместье Вронского обед в обычный день отличался самой изысканной роскошью и по сервировке, и по кушаньям, и по винам, лакеи и горничные были одеты как на картинке, а Анна по три разу на день меняла один дорогой и изысканный туалет на другой и замечала между делом, что "мы здесь так чопорны". Это совершенно не походило на уклад дома Левина, в котором княгиня Щербацкая, принимала с дочерями личное участие в варке и варенья, делилась секретом его длительного хранения варенья и сама на дешевом товаре покупала девушкам платья, где хозяева, гости и дети ходили в лес за грибами, одевались в ситцевые платья и повязывали головы платком, наподобие крестьянок. В отличие от Левина Вронский мог себе позволить свободно тратить деньги, соразмеряясь лишь со своими прихотями, он построил в своем имении больницу для народа стоимостью в сто тысяч и оборудовал ее с небывалым размахом, а на вопрос, почему он это сделал, ответил: "так, я увлекся".

Анна и Бетси

Княгиня Бетси Тверская была с избытком наделена даром контролировать свое поведение, не идти на поводу у эмоций и не зависеть от мнения света. Она покровительствовала провинциальной Анне и "с самого появления Анны в свет особенно полюбила её, ухаживала за ней и втягивала в свой круг". Бетси могла себе позволить эпатировать публику, она ездила в щегольском экипаже, она держала "красавца лакея в галунах и медвежьей пелерине", ее изысканные туалеты были недоступны для Анны и поражали ее своей элегантностью, она всегда была одета по "крайней последней моде". Анна считала, что Бетси развратнейшая женщина, "она была в связи с Тушкевичем, самым гадким образом обманывая мужа". Тушкевич был своим человеком и в загородном, и в столичном доме Бетси. Тушкевич "был в одном вкусе с гостиной, от этого он так часто бывает здесь", - злословили гости Бетси, "указывая глазами на красивого белокурого молодого человека". Так "говорилось намеками именно о том, о чем нельзя было говорить в этой гостиной, то есть об отношениях Тушкевича к хозяйке". Все знали, но все только издали намекали, не осмеливаясь сказать что-то в глаза. Гости в роскошной гостиной роскошного дома пребывали в атмосфере праздника и не хотели лишать себя этого утонченного время препровождения в изысканном светском обществе.

Попробуем вообразить, что на вечере у Карениных Анна свободно принимает Вронского, а Каренин не только воспринимает это, как должное, но более того, неслышными шагами входит в гостиную и тут же удаляется, чтобы отправиться в клуб и не мешать жене развлекаться с гостями. Именно так повел себя князь Тверской, "узнав, что у жены гости", а среди них - ее любовник Тушкевич. Каренин же строго настрого запретил жене принимать в своем доме Вронского, а когда она нарушила запрет, устроил скандал, попрекнул ее тем, что она ест хлеб мужа, сказал, "что назавтра я уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода". Он грозил ей даже тем, что их сын переедет к его двоюродной сестре.

Положение этих двух дам в свете отличалось слишком разительно. Бетси всегда и везде оставалась хозяйкой положения, ее домом был свет, "свет балов, обедов, блестящих туалетов". Вращаясь в этом кругу, Бетси поражала экстравагантностью и роскошью и даже вычурностью туалетов и всего, что обрамляло ее появление - внешностью и нарядом лакеев, щегольством и шиком экипажа, лоском дома и вышколенной прислугой. Бетси могла себе позволить завести, а потом отставить любовника, не обращать внимания на мужа, не снисходить до общественного мнения и даже игнорировать его. Бетси "втягивала Анну в свой круг", но "он требовал расходов выше ее средств". Бетси была настолько богата, что это делало ее совершенно независимой от общественного мнения. У Анны собственного состояния не было, она до брака жила на иждивении богатой тетки, сестры отца, что наложило отпечаток на весь образ ее мыслей и на поведение в обществе. Тетка постаралась при первом удобном случае выдать ее замуж и избавиться от нищей племянницы. Бетси с ее приданым могла сама решать, за кого ей выйти и нашла доброго и непритязательного мужа, на которого могла обращать или не обращать внимания. Бетси виртуозно умела вести себя в свете, а провинциальная Анна, выйдя замуж в очень молодом возрасте за человека на двадцать лет старше ее с высоким общественным положением, живя за его счет и его интересами, вращаясь в кругу его коллег и знакомых, не могла себе позволить такую роскошь, как собственные желания. Она была лишена возможности жить так, как ей хотелось бы, она привыкла зажимать себя, причем, даже не сознавала этого, не отдавала себе отчета в том, что живет не своею жизнью, а успешно играет те роли, которые навязали ей другие, навязала ей сама жизнь.

Бетси, Елена Федоровна была дочерью Федора Вронского, родного брата Кирилла Вронского, и по родству была двоюродной сестрой Алексея и Александра Вронских. Она была замужем за князем Тверским, двоюродным братом Анны и Стивы. Князь был сыном брата или сестры их матери. Он также богатством не блистал и в огромном доме княгини Бетси на Большой Морской не чувствовал себя полноценным хозяином. "Муж княгини Бетси, добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр, узнав, что у жены гости, зашел перед клубом в гостиную". Он не здоровается с гостями, расточая улыбки, как это следует сделать хозяину дома или как это делали при входе в гостиную остальные члены великосветской компании. "Неслышно, по мягкому ковру, он подошел к княгине Мягкой". Она его резко осадила: "Можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали". Разговор между ними зашел о новом приобретении князя, очередной гравюре. Княгиня заявила, что знает в этом толк, "выучилась у этих, как их зовут...банкиры... у них прекрасные есть гравюры". Хозяйка, сделав из слов княгини Мягкой вывод, что она посетила дом банкира Шуцбурга, обратилась через голову мужа непосредственно к ней: "как, вы были у Шуцбург?", что, по-видимому, не было поступком хорошего тона. Ни в этой сцене, ни во всем дальнейшем повествовании князь Тверской никак более не фигурирует. Он не сопровождает жену на светских мероприятиях, его не видно в загородном доме жены, он не принимает равноправного участия в светских разговорах в ее гостиной. Таким незаметным и ненавязчивым в обществе гостей жены князь Тверской мог быть только в том случает, если сто двадцать тысяч годового дохода, огромный дом в столице, загородный дом в Царском селе принадлежали не ему, а были собственностью его жены дочери графа Федора Ивановича.

Все Вронские - Алексей, Александр и Елена - были "огромно богатыми". Состояние графа Кирилла Вронского давало двести тысяч годового дохода, оно не было разделено между братьями и Алексей, "человек с очень добрым сердцем" отдавал брату три четверти от своей доли, оставляя себе только двадцать пять тысяч. "В то время, как старший брат женился, имея кучу долгов, на княжне Варе Чирковой, дочери декабриста, безо всякого состояния, Алексей уступил старшему брату весь доход с имения отца, выговорив себе только двадцать пять тысяч в год". Впрочем, этих денег ему на жизнь не хватало. Еще двадцать тысяч давала ему из своего собственного состояния мать, но не желая потворствовать его связи с Анной, решила отказаться от этой выплаты. Вронский, "уже сделав привычку жизни на сорок пять тысяч и получив в этом году только двадцать пять тысяч, находился теперь в затруднении". Однако, "он не мог отречься от сказанного великодушного слова, хотя и чувствовал", что "великодушное слово это было сказано легкомысленно". "Но отречься нельзя было", "это было также невозможно, как прибить женщину, украсть или солгать". И Вронский "решился без минуты колебания: занять недостающие деньги у ростовщика". Для него, со временем получившего причитающуюся ему долю громадного имения отца, долг у ростовщика не мог стать кабалой.

Бетси пыталась научить Анну тому, как надо вести себя в свете, как, открыто принимая любовника в своем доме, оставаться на высоте общественного положения. Чтобы показать, как искусно устраивают свои сердечные дела другие, Бетси приглашает Анну в свой загородный дом на "общество партии крокета", "приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов", - так написала она Анне в своей записке. Бетси хотела на примере показать, как можно не скрывать симпатий к поклонникам и одновременно иметь незапятнанную репутацию. В доме у Бетси Анна нашла ее любовника Тушкевича, который вел себя спокойно и непринужденно, вскоре должны были прибыть "сливки сливок общества" - Лиза Меркалова с двумя поклонниками и Сафо Штольц, сопровождаемая своими обожателями. Анна сразу же сказала хозяйке, что ей надо будет уехать. "Нет, я вас не пущу ни за что". "Точно вы боитесь, что мое общество может компрометировать вас", - такими словами Бетси пытается остановить Анну. Накануне после того, как Вронский упал на скачках с лошади, Анна не могла удержаться от рыданий. Реакция Анны выглядела "положительно неприлично", "она стала биться, как пойманная птица", "она плакала и не могла удержать не только слез, но и рыданий, которые поднимали ее грудь". Бетси, сидевшая рядом с Анной, не могла не видеть, что поведение Анны далеко выходит за рамки светского. И вот уже на следующий день Бетси поднимает упавшую в глазах света Анну и опускает себя, хотя неприлично вела себя в свете Анна, а не она. Эта игра словами, жонглирование понятиями, наглядный и ненавязчивый урок того, что граница между нравственным и безнравственным расплывчата и одно можно легко обратить в противоположное вполне удается Бетси. Но у Анны нет ста двадцати тысяч дохода, она находится в полной зависимости от мужа, она в его полной власти. Больше всего ей хочется взять сына и уехать и от мужа, и от Вронского. Только ехать ей некуда, она - неимущая и даже нищая, и ей выпал жребий сполна расплачиваться не только за себя, но и за других. Ей придется терпеть унижения и сделаться изгоем, "она никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется преступною женой под угрозой ежеминутного обличения". В то время, как другие, куда более развращенные и циничные останутся на высоте общественного положения и будут судить ее, свысока смотреть на нее и едва снисходить до общения с нею.

Бетси показывает Анне, что свита из поклонников никак не компрометирует ее сегодняшних гостей Лизу Меркалову и Сафо Штольц. "Я не могу быть католичнее папы", "они приняты везде, и я, - она особенно ударила на я, - никогда не была строга и нетерпима". Анне недостаточно намеков, она напрямую спрашивает, "какое ее (Лизы Меркаловой) отношение к князю Калужскому?" Бетси заразительно смеется до слез. "Я не понимаю тут роли мужа", - не унимается Анна. "Муж всегда готов к услугам. А что там дальше, никто не хочет знать". "На одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, а можно смотреть просто и даже весело".

Бетси сводит своего двоюродного брата Алексея с Анной, она помогает влюбленным встречаться, служит посланником Вронского, когда он желает проститься с Анной перед тем, как отправиться в Ташкент. Она была "единственная женщина, которая приехала" к Анне в Петербурге" после того, как та ушла от мужа и соединилась с Вронским. Бетси настолько игнорировала мнение света, что даже пригласила отверженную всеми Анну в гости. И это в то время, когда всё в свете было единодушно направлено против Анны, когда знакомая Анны Картасова публично оскорбила ее в театре, сказав в глаза Анне, что "позорно сидеть рядом" с нею.

Бетси и в этой однозначно невыгодной для Анны ситуации вела себя как хозяйка положения. Анна же, вступив в открытую связь с Вронским, хозяйкой положения быть перестала. В доме мужа она была хозяйкой, а в доме Вронского она так не стала ею. "Анна была хозяйкой только по ведению разговора", и "разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием". Все остальное в доме "делается и поддерживается заботами самого хозяина", а "от Анны, очевидно, зависело не более, как и от" остальных гостей. Анна вместе с остальными членами компании, "были одинаково гости, весело пользующиеся тем, что для них было приготовлено" хозяином дома.

Бетси была недостижима для Анны, в чем Анна не хотела себе признаться, но во время того периода своей жизни с Вронским, когда они весело проводили время в его имении в Воскресенском, Анна невольно подражает Бетси. Анна стала смотреть, как Бетси, "сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за ней Долли)". Такая же точно привычка щурить глаза была у княгини Бетси, которая "как всегда прищуривала глаза при обращении к лакею". "Вот вы увидите", - постоянно приговаривала Бетси, точно такой же оборот речи появился в этот период и у Анны. Тогда в имении Вронского Анна стала центром маленького двора, ее дни протекали в развлечениях и веселье, в доме было полно гостей, которых привлекала и роскошь, и беззаботность, и весь уклад изобильной и праздной жизни. Все было обставлено и обустроено не хуже, чем в доме Бетси. Только Анна, хотя и была любима и выглядела счастливой, вела себя не как хозяйка, а как подруга хозяина. Она не тяготилась этим, ей слишком хотелось постоянно нравиться Вронскому, она больше всего на свете боялась, что иначе он разлюбит ее. Она изо всех сил старалась не иметь изъянов, всегда быть привлекательной, веселой, быть в приподнятом состоянии духа, чтобы оставаться единственной и желанной.

Став подругой Вронского, Анна снова не была собой, она играла взятую на себя роль обворожительной, осчастливленной любовью и ничем не отягощенной прелестной женщины. Она так искусно вошла в эту роль, что Вронский был уверен, что она счастлива, но в задушевном разговоре с Долли Анна признается: "Ты не презирай меня. Я не стою презрения. Я именно несчастна". Этот разлад между внутренним состоянием и внешним поведением образует подобие ножниц, между концами которых располагается пустое, не обеспеченное личной энергией пространство. Анна непрерывно расходовала резерв жизненных сил, запас которых не восполнялся, она жила на износ. Она хотела, чтобы Вронский ловил восторженные взгляды, которые бросают на нее другие мужчины, и всякий раз убеждался, что она всем нравится, а это значит, что она должна нравиться и ему. Она подсознательно превращалась в подобие такой созданной для веселья дамы, какие составляли круг Вронского до его связи с ней. Помимо роли любовницы она взяла на себя и еще одну роль - товарища. Она до тонкостей вникала во все дела и увлечения Вронского и порой превосходила его настолько, что он даже консультировался с нею. Ей казалось, что всем этим она поддерживает его любовь, но Вронский с его честолюбием, а "честолюбие была старинная мечта его детства и юности", стремился освободиться от ее чар и расширить границы того общества, которое рукоплескало бы ему.

"Чтобы заснуть, надо поработать, а чтобы веселиться, надо тоже поработать", - так поучала Лизу Меркалову Анна, когда она еще была женой Каренина, а Вронский был еще только ее любовником. Через год Анна уже не сказала бы так, теперь и веселье, и сон нередко приходили к ней только после приема морфина.

Анна и оба ее мужа

После родов, когда Анна, была на волосок от гибели, супруги Каренины полностью примирились и, казалось бы, что они вновь станут той счастливой парой, какой мы находим их вначале повествования. Тогда Анна была настолько близка с мужем, что "всякую свою радость, веселье, горе она тотчас сообщала ему", что "когда он ложился спать пятью минутами позже, она замечала и спрашивала о причине". "Тогда Анна была так счастлива", - вспоминала об этом времени Долли. Но почему-то после светлых и возвышенных минут, которые супруги пережили в эти драматичные дни ее болезни, их жизнь снова повернула в сторону ненависти и отчуждения. Он видел, что "Анна боялась его, тяготилась им и не могла смотреть ему прямо в глаза". Он понимал, что бессилен что-то изменить и страдал от этого.

На том жизненном пути, по которому следовал рано оставшийся сиротой Каренин, он научился управлять собой и своими мыслями, научился направлять волю, все свои силы на воплощение того, что считал правильным и справедливым. Он научился отбрасывать все лишнее, и подчинять всего себя достижению намеченного. Он хотел сделать карьеру и пойти по стопам воспитавшего его дяди, брата отца, и это ему вполне удалось. "Окончив курс в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу". Усердие, трудолюбие, упорство в достижении цели, служение делу - все это зависело лично от него и всегда приводило к нужному результату.

Всю жизнь "Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражением жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее". Чтобы успеть сделать все, что намечено, он "держался строжайшей аккуратности", несмотря на занятость, "он считал своим долгом следить за всем замечательным, появлявшимся в умственной сфере". "Действительно его интересовали книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему", однако "он любил говорить о Шекспире, Рафаэле, Бетховене" и "в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твердые мнения". Он "был вовсе лишен глубины воображения" и был убежден, что к решению любого вопроса следует подойти с позиции твердых знаний. Начав после ухода жены заниматься сыном, вначале прочтя "много книг антропологии, педагогики и дидактики, Алексей Александрович составил себе план воспитания". Но дело двигалось плохо, "есть в нем какая-то холодность к тем главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка", жаловался отец. Сереже "было девять лет, он был ребенок, но душу свою он знал, она была дорога ему", но он "без ключа любви никого не пускал в свою душу", но отец проходил мимо этой духовной стороны жизни сына. Он даже не пытался понять, о чем думает и чем живет его сын. "Переноситься мыслью и чувством в другое существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу".

По складу своего характера Каренин "не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины", но, чтобы не идти на поводу у эмоций, он научился отгораживаться от чужой беды "торопливым гневом. "Я не могу, не могу ничего сделать. Извольте выйти вон!" - кричал он обыкновенно в этих случаях". Если же крик был неуместен, то он "старался удержать в себе всякое проявление жизни", от чего происходило странное "выражение мертвенности на его лице". Лицо его начинала покрывать та "мертвая неподвижность, которая выражала совершенную беспомощность в этом деле". Каренин стыдился приливов "того душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий других людей", но перед умирающей женой и рыдающим возле нее Вронским "он вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье". "Он рыдал, как ребенок". Он открыл свое сердце навстречу чужой боли и страданию, а не отгородился от них, как делал это прежде, и испытал счастье от того, что может ощущать свою жену, как часть себя, но не так, как раньше, когда она жила его жизнью, а по-новому. Теперь у нее уже давно была своя отдельная от него жизнь, которая принесла не только ему, но и ей много нерадостного, но он чувствовал, что у него достаточно сил на то, чтобы разделить ее муки, и, забывая о себе и своих собственных муках, спасти ее.

Случилось чудо, он распахнул свое сердце перед женой и этот неожиданный сердечный порыв, счастье от того, что он способен любить, потрясло Каренина. Но это движение его души случилось слишком поздно. Всепрощение, которое возвысило его в собственных глазах, оказалось ненужным и даже обременительным для жены. Все могло бы быть иначе, случись это за год до родов, когда, поняв, что он обманутый муж, Каренин "в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились чувства к жене и сыну". "Этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене", он отгородился от нее и "покорно опустив голову, ждал обуха, который, он чувствовал, был над ним поднят".

Каренин желал, чтобы то внутренние спокойствие, которое он обрел во время болезни жены, пребывало бы с ним и в дальнейшем, но одного желания оказалось недостаточно. Каренин "чувствовал, что, кроме благой духовной силы, руководившей его душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его жизнью, и что эта сила не даст ему того смиренного спокойствия, которого он желал". Могущество это силы ощущал не один Каренин, она преследует также и Вронского, и Анну. Жизнь всех в этом любовном треугольнике за время действия романа разительно меняется к худшему. Происходит это исподволь, незаметно, но неуклонно, опуская героев все ниже и ниже. Одновременно и параллельно с ухудшением жизни этих троих жизнь остальных главных героев, пройдя через кризисы, налаживается.

"Оба ее мужа" во главу угла ставили правила и чувство долга, а не веление сердца. Оба, столкнувшись с чем-то, что мешало жить, пытались найти решение, которое не выходило бы за рамки собственных житейских установок, а найдя его, отбрасывали без дальнейших раздумий все лишнее, смело шли вперед и уже не сомневались в правильности сделанного шага. Оба, любя Анну, хотя бы на какое-то время сходят с этой проторенной дороги, начинают отступать от свода правил и переживают несвойственный им душевный порыв, движение сердца. Каренин в ответ на мольбу Анны простить ее, дает волю слезам и прощает ее и Вронского, хотя вчера еще говорил, что желал смерти жены. Вронский, узнав о беременности Анны и понимая, что не готов увезти ее от мужа, "в первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать". Он видит, "что он виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее".

Вронский "был человек, ненавидящий беспорядок". В жизни он руководствовался собственным кодексом правил, "все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову". "По тому общему взгляду холостого мира, в котором он жил", женитьба, семейная жизнь и муж представляли собой "нечто чуждое, враждебное, а всего более - смешное". Любовь к Анне и ее беременность выставляла требования союза с ней, жизнь "требовала чего-то такого, что не определено вполне кодексом тех правил, которыми он руководствовался". В рассуждениях Вронского вместо определенности появляется сомнение, а наряду с дилеммой правильно или неправильно возникает другая - хорошо или дурно. В своде правил "Вронский уже не находил руководящей нити" и начинает прислушиваться к тому, что говорит ему сердце, а "сердце подсказало ему требование оставить мужа". Но он боится до конца довериться сердцу, его влечет честолюбие и власть, он не хочет сжигать все мосты и ищет оправдание тому, чтобы не брать на себя ответственность за судьбу Анны и их ребенка. Он "видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого, и вместе с тем, говоря себе, боялся - не дурно ли это?". Анна и сама ему говорила, что лучше оставить все, как есть, и он теперь об их будущем говорит так, как будто все должно произойти само собой: "Во вторник я буду в Петербурге, и все решится".

Анна сильно влияет на становление личности и мужа, и любовника. В жизнь этих рациональных, аккуратных, не любящих беспорядок, следующих наработанным правилам и твердым установкам людей вторгается не свойственное им сомнение в правильности сложившегося подхода к жизни и справедливости принимаемых решений. Оба они не готовы прислушиваться к голосу сердца, которое одно в состоянии это сомнение разрешить и подсказать, какой выбор сделать. Следование правилам вносит ясность, определенность, удовлетворение и приносят пользу, а потому приемлемо для служебных отношений. В личной жизни без следования зову сердца, которое чаще всего ведет в другом направлении, невозможно обойтись.

К концу повествования отношение Анны к Вронскому стало сильно походить на то, что происходило у нее с мужем на момент разрыва. Она понимает, что должна бежать от Вронского, как за два года до этого хотела бежать от мужа. "Мысль о том, куда она поедет теперь - к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто за границу", "окончательная ли это ссора или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович", крутились в ее голове.

Анна и супруги Облонские

Обращаясь к сестре за помощью, Степан Аркадьич твердо рассчитывал на успех: "Ты приехала, это главное. Ты не можешь себе представить, как я надеюсь на тебя". У Анны, по-видимому, была репутация спасительницы, от чего она отрекалась, считая это пустяком. В ответ на слова Долли о том, что Анна "приехала сюда и сделала доброе дело", Анна только отмахивается: "Я ничего не сделала и не могла сделать. Я часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня". В петербургском высшем свете ее считали справедливой, что более подходит для умудренной житейским опытом, а не для достаточно молодой еще женщины, какой была Анна. Ей завидовали потому, что она была умна, элегантна, красива и имела прекрасную репутацию. "Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило то, что ее называют справедливою, радовались" и "ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всей тяжестью своего презрения" и "закидать ее комьями грязи".

Анна, не оставляла людей равнодушными, она как будто бы выла переполнена каким-то недоступным для других светом. "Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она притушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке", "в выражении миловидного лица, когда она прошла мимо его (Вронского), было что-то особенно ласковое и нежное", - такой предстала она в первый раз перед Вронским. В дальнейшем "он был поражен новою, духовною красотой ее лица". "Анна была совершенно проста и ничего не скрывала", "выражение ее глаз" "поражало и притягивало", - такой увидела ее при знакомстве Кити. Анна не оставляла людей равнодушными. И Вронский, и Кити, и Лиза Меркалова мгновенно влюбились в нее. У других, таких как приятельница Анны, имени которой мы не знаем, она вызывала противоположные чувства, чувство зависти и потребность сбросить ее с того пьедестала, на котором она находилась. Ее приятельница предрекала, что такие, как Анна "обыкновенно дурно кончают", она ждала и готовилась к тому, чтобы ее плохое предсказание наконец-то сбылось. А когда это случилось, как и все в свете, конечно же, торжествовала и с гордостью за свое предвидение воскликнула: "что я вам говорила?".

Анне казалось, что присущая ей жизненная сила всегда будет принадлежать ей, что запас ее неисчерпаем. Она щедро делилась ею и не принимала в расчет то, что зачастую делилась резервом, причем, отдавала его в нечистоплотные, умеющие только брать и брать руки. Она с легкостью взвалила на свои плечи слишком тяжелую ношу, те испытания, которые свалились на семью брата. Анна, даря им силы на то, чтобы они вышли тупика, бралась не за свое дело. Спасение это дело церкви, а не обычного человека. Для Анны же спасение семьи брата превратилось в ее личное дело, она взялась за это так, как будто была лично заинтересована в успехе, взялась с неистощимым рвением и твердой уверенностью в собственной правоте. Она приложила все силы и отдала этому всю себя. Если это нужно было лично Анне, то ей и придется заплатить за успех дела, взяв на себя те проблемы, тот негатив, который мешал благополучию семьи, придется впоследствии страдать и мучиться всем этим вместо супругов Облонских.

Спасение и безвозмездная помощь не всегда идут во благо тому, кто решился на подобный жест в отношении ближнего. Вливая новые силы в страдающую Долли, Анна подарила ей излишнюю, никак не оправданную личными данными Долли, уверенность в личной правоте. Одухотворенная этим безвозмездным даром, Долли со временем вытеснила то, что это Анна "сделала доброе дело" для ее семьи, что это Анне она была обязана тем, что перестала ненавидеть отца своих детей и вбивать этой ненавистью клин между ним и его многочисленным потомством. Набравшись от Анны сил, Долли начинает со временем нападать на нее же. Без этого вливания она оставалась бы тихой и несчастной и не позволила бы себе так откровенно осуждать Анну, которой клялась в дружбе и в любви, когда Анна спасла ее семью от развала. Уже через полтора года по дороге в имение Вронского Долли перечеркивает то, что Анна сделала для сохранения ее семьи. "И я до сих пор не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее (Анну) в это ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву. Я тогда должна была бросить мужа и начать жизнь сначала. Я бы могла любить и быть любимой по-настоящему". Долли совершенно вытеснила то, что на тот момент она, рано состарившаяся и подурневшая ожидала скорого рождения шестого ребенка.

Между братом и сестрой Облонскими много общего, семейного, хотя на первый взгляд они такие разные. В начале романа она примерная жена и мать, а Стива "никак не мог помнить, что у него есть жена и дети". Сестра живет интересами мужа, способствует его карьере и бережно тратит его деньги, а брат живет случайными дамами, на которых тратит почти все деньги семьи. С приездом Анны в дом брата в ней оживает то, что дремало, что было скрыто в тайниках ее души, о чем она не подозревала, но что роднило ее со Стивой. После того бала, на котором Вронский пренебрег Кити и выбрал Анну, она с уверенностью заявила Долли, что она не такая, как ее любвеобильный брат Стива. Тогда Анна, размышляя над тем, что это она принесла несчастье Кити, говорит Долли: "я не виновата, или виновата немножечко. - О, как ты это похоже сказала на Стиву! - смеясь, сказала Долли. Анна оскорбилась, - О нет, о нет! Я не Стива". В этом эпизоде сестра отрицает свою внутреннюю связь с братом, который не мог жить без любви, но и не мог "любить любовью жену", которая постарела и перестала нравиться ему. Анна не знала еще, что в душе она такая же, как брат, что очень скоро плотская, страстная любовь станет единственным смыслом ее существования, а жизнь без такой любви окажется просто ненужной. "Если бы я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим", - так она вскоре начнет думать. "Ясность не в форме, а в любви", "я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено!", - так говорила она Вронскому, который ни разу не изменил ей и, не понимая, чего же еще она от него хочет, в ответ на ее постоянные претензии, что он больше не любит ее, только досадливо морщился.

Стива был уверен, что "фальшь и ложь были противны его натуре", и эта уверенность в личной искренности успешно уживалась в нем с постоянным обманом жены. Анна считала, что "ложь была противна ее натуре", но она не замечала того, что лгала с самого начала романа, когда ей еще нечего было скрывать, лгала для красного словца, для усиления воздействия на Долли. Она говорила, что Стива раскаивался в измене что ему стыдно, но это было абсолютно не так. В дальнейшем, когда Анна стала любовницей Вронского, ложь, к которой она с такой легкостью прибегла в начале романа, станет постоянной спутницей ее жизни, "Анна говорила, что приходило ей на уста, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи".

Подарить себя другому

"Странная сила зла", "злой дух какой-то борьбы", "грубая", "властная сила", такими отвлеченными, умозрительными понятиями описывается в романе то, что мешает его героям обрести мир в душе и счастье в супружестве. С этими проявлениями нечеловеческой силы почему-то больше всего сталкиваются именно Анна и Вронский, меньше - Каренин, а остальные герои романа или вообще не сталкиваются, или, как Левин, справляются и уходят из-под власти этой нечеловеческой силы. Чем же Анна и Вронский настолько открылись для этой силы, что оказались бессильны перед ней, ведь за два с небольшим года на их долю выпало столько несчастий, что их хватило бы не на одну жизнь.

И Анна, и Вронский пожертвовали друг для друга и для своей любви слишком многим. Вот какой разговор произошел между ними в самом начале их связи, когда Анна еще не оставила мужа, а Вронский - службу, когда в их общественном положении еще не произошло никаких перемен. "Я часто думаю, как для меня ты мог погубить свою жизнь. - Я то же самое сейчас думал, - сказал он, - как из-за меня ты могла пожертвовать всем?". В дальнейшем добровольное пожертвование во имя любви все усиливалось и набирало обороты. Анна теперь стала жить, "сделав несчастие мужа, бросив его и сына и потеряв добрую славу". Вронский, "по ее мнению, имевший такое определенное призвание к государственной деятельности, в которой должен был играть видную роль, - он пожертвовал честолюбием для нее, никогда не показывая ни малейшего сожаления". Каждый в этой паре был настолько добр, что, не раздумывая отдавал другому себя до самого конца. Отдавал так много, что на себя уже почти ничего не оставалось. Жизнь на пределе невольно вызывала взаимную неприязнь, даже ненависть к партнеру, которому пришлось отдать всего себя без остатка.

Это как с деньгами. Если чересчур много отдать другому и себе почти ничего не оставить, то жить будет не на что. И тогда возникнет раздражение на то, что кто-то хорошо живет за твой счет, а ты вынужден прозябать в нищете. Пускай даже отдача денег была продиктована самыми благими намерениями, но жить без средств просто невозможно. Сделанное добро обернется особенно значительным злом, если добро было сделано в отношении того, кто не в состоянии это оценить и с благодарностью вернуть назад деньги или что-то иное, что было в него вложено. Так происходило между Анной и ее окружением, точно также было между Вронским и его старшим братом, которому Алексей отдавал три четверти своего дохода. Человек, наделенный добротой и щедростью, вряд ли сможет переломить себя и настоять хотя бы на простой человеческой благодарности. Вряд ли такой человек сможет разглядеть неприязнь со стороны того, кого осчастливил, как не сумела это сделать Анна, до самого смертного часа считая Долли своим другом и надеясь, что она спасет ее.

Именно так вела себя Анна, когда, обладая, казалось бы, неиссякаемым запасом сил, щедро раздавала их направо и налево, пока не осталась ни с чем, опустошенная и бессильная, с нездоровой психикой и наркозависимостью. Вначале она щедро поделилась всем этим с мужем. Без нее, оставшись один, он утратил высокое служебное положение. "С ним случилось и самое горькое для служащего человека событие - прекращение восходящего служебного движения". "Он был человеком, который весь вышел и от которого ничего более не ждут". "Вскоре после своей разлуки с женой он начал писать свою первую записку" "из никому не нужных записок", "которые было суждено написать ему". Она духовно обогатила невестку и брата, которые, получив от нее такой мощный импульс, такой заряд энергии, которого они не заслуживали, начали подниматься и самоутверждаться. В дальнейшем она делала в их адрес все новые вливания, а они только делали вид, что помогают, поддерживают ее, что любят и мучаются от того, что она стремительно падала вниз. Она, едва получив письмо Стивы, бросилась в Москву спасать его, а ее брат, забывая о самопожертвовании сестры, полгода тянет с поездкой в Петербург, "Стива говорит, что не может ехать к Алексею Александровичу" по делу о разводе. За эти полгода, живя в изоляции от общества в Москве, каждый день ожидая ответа от мужа, Анна совсем лишилась сил. Стива же смог выбраться в Петербург только тогда, когда это совпало с его личными интересами, он совместил вопрос о разводе с просьбой к Каренину похлопотать за него в получении нового престижного места.

Анна слишком многое принесла в жертву и Вронскому, что сильно подточило ее нравственные и физические силы. Уже через год после их знакомства мы видим, что она "была совсем не та, какою он (Вронский) видел ее первое время. И нравственно, и физически она изменилась к худшему. Она вся расширела, и в лице ее, в то время, как он говорил об актрисе, было злое, искажавшее лицо выражение". Вронский же, напротив, укрепился в нравственном отношении. В это время Вронский был на неделю "приставлен к приехавшему в Петербург иностранному принцу" и все это время "испытывал чувство, подобное чувству человека, который был бы приставлен к опасному сумасшедшему" и вследствие "близости к нему, боялся бы и за свой ум". "Главная же причина, почему принц был особенно тяжел Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то, что он видел в зеркале, не льстило его самолюбию". Среди развлечений принца были вечера с дамами в "костюме Евы", "его суждения о русских женщинах" "не раз заставляли Вронского краснеть". Вронский видел, что такие, как принц, "все презирают, кроме животных удовольствий". Он и сам, попав по выходе из Пажеского корпуса "в колею богатых петербургских военных", вел "роскошную, грубую жизнь". Но теперь, благодаря любви к Анне и ее духовной силе, "уже давно оставил эту жизнь". Анна исцелила его душу, но это дорого стоило ей. Она опустошила собственную душу и уже через год после встречи с Вронским ощущает, что ей недолго осталось жить: "Скоро, скоро все развяжется, и мы все, все успокоимся и не будем больше мучиться". Анна видела вещий сон, предрекавший ее скорую смерть: "я умру, я очень рада, что умру и избавлю себя и вас". Она видит в собственной смерти единственный выход и избавление от мук. Уже через несколько дней после родов она окажется на пороге смерти, но выживет. Во время болезни она в первый раз примет морфин. Еще через год она уже почти не может спать без морфина, а силы ее настолько истощатся, что мысль о смерти станет навязчивой и вещий сон наконец-то сбудется.

СЕМЕЙНАЯ МАГИЯ

Потеря контроля

Жизнь супругов Карениных и Вронского, всех троих в этом любовном треугольнике катилась по накатанным рельсам. Все трое были счастливы, Каренин с успехом занимался государственными делами и был в центре политической жизни, Анна была счастливой матерью, преданной женой и занимала высокое положение в высшем свете Петербурга, Вронский был молод, очень богат, служил и был любим товарищами, вел разгульную и очень дорогую жизнь и ни о чем другом не задумывался. Как вдруг во мгновение ока все переменилось, случайное стечение обстоятельств, мимолетная встреча Анны и Вронского, внезапно вспыхнувшее чувство и непреодолимое взаимное влечение постепенно привело к тому, что все трое сделались заложниками некой неведомой, "грубой таинственной силы". Жизни всех троих покатились под уклон и все возможные усилия, направленные на то, чтобы спасти положение и вернуть контроль над происходящим, оказывались тщетными.

Очень часто, когда случается нечто непредвиденное и нерадостное, лица, задействованные в этом, списывают все на случайное стечение обстоятельств и извиняют себя тем, что лично они не хотели этого. Они полагают, что этим они обеляют себя и снимают с себя ответственность за то плохое, что случилось помимо даже вопреки их желаниям. На деле же подобное заключение демонстрирует то, что человеку можно с легкостью внушить какое-то действие, идущее вразрез с его натурой. Суждение о том, что произошедшее не в ладу с личной волей человека, может свидетельствовать также о том, что личная воля в его сознании отождествляется с волей высшей, как будто бы в его жизни всегда было так, что намерение и дело совпадали, и только на этот раз случилось досадное исключение и вышло не так, как того хотелось бы.

Вронский всегда жил с "усвоенными им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться", "он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия". И вот, полюбив Анну, он утратил эту незыблемую внутреннюю силу и стал на такую жизненную позицию, которая еще вчера казалась ему невозможной. Он чувствовал всю мучительность своего и ее положения" и не знал, как лучше поступить, чтобы перестать "лгать и обманывать". Невозможность с честью выйти из создавшегося положения, неопределенность их с Анной статуса, зависимость от позиции мужа Анны, от условностей света, от мнения матери и брата привели Вронского к тому, что он "испытал странное чувство, со времени его связи с Анною иногда находившее на него. Это было чувство омерзения к кому-то". "Он сердился на всех за вмешательство именно, потому, что он чувствовал в душе, что они, эти все, были правы". Присутствие ее сына, который не знал, как ему относиться к Вронскому, "составляло самую мучительную сторону его отношения к ней". Сережа всегда смотрел на Вронского с "вопрошающим, противным, как ему (Вронскому) казалось, взглядом". Это "всегда и неизменно вызывало во Вронском то странное чувство беспричинного омерзения, которое он испытывал последнее время". "Он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения к кому-то", когда узнал, что Анна ждет их общего ребенка. "Он чувствовал, что не может помочь ей, вместе с тем знал, что он виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее", но он был бессилен, он не знал, как наладить их совместную жизнь.

Дети это будущее, а Вронский мог предощущать, что будущего ни у Анны, ни у него не было. Тем первым летом их любви, когда он постоянно ощущал омерзение, ей до физической, а ему до духовной смерти оставалось меньше двух лет. Судьбе было угодно сделать так, что дети оказались каким-то образом вовлеченными в столь недалекие трагические события. Рождение их дочери едва не привело к кончине обоих ее родителей, Анна едва не умерла от родильной горячки, а Вронский - от огнестрельного ранения в грудь, которое сам себе причинил. Сережа всегда был камнем преткновения в их отношениях, из-за него Анна не могла позволить себе начать новую жизнь в браке с Вронским. "Бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая гадкая женщина", - рассуждала она и наказывала, и изводила себя чувством вины перед сыном, вины, которую невозможно ничем искупить.

"Бросить все ей и мне и скрыться куда-нибудь одним с своею любовью" - говорил себе Вронский. "Что бы я дала за то, чтобы свободно и смело любить тебя! Я бы не мучалась и тебя не мучала бы своею ревностью", так, как о несбыточной мечте говорила Анна. И вот эта мечта сбылась, но она не принесла им счастья. Взаимное раздражение, перешедшее со временем в непрерывную борьбу, беспричинная ревность Анны и их отчуждение все нарастало и нарастало и овладело всей их жизнью. Уже с конца их пребывания в его имении жизнь совершенно выходит из-под контроля. "Жизнь, казалось, была такая, какой лучше желать нельзя: был полный достаток, было здоровье, был ребенок, и у обоих было занятие". Но чем дольше они жили вдвоем, тем сильнее "оба они чувствовали", "что они не выдержат этой жизни и что придется изменить ее", Особенно властно и безраздельно ревность вторгалась в жизнь Анны, когда она была в разлуке с Вронским. Анна решается "сделать все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку" с Вронским, когда он уезжает на шесть дней на выборы, но какая-то неведомая сила нарушает ход ее мыслей и полностью подавляет ее волю и рассудок. Анна начинает сходить с ума, она "почувствовала такой страх за него", "почувствовала, что уже не в силах ничем заглушать мысль о нем". Со временем страх и ревность становятся абсолютно непереносимыми, "даже те редкие минуты нежности, которые наступали между ними, не успокаивали ее". "Разве я не знаю, что он не стал бы обманывать меня", "что он не изменяет мне? Я все это знаю, но мне от этого не легче", - понимает она. Ум и здравый подход не могут отрезвить ее, она не принадлежит себе, она оказывается в полной зависимости от чего-то неведомого и страшного.

Вронский, молодость которого прошла в объятиях дам полусвета, профессионалок в вопросах любви, к концу романа насытился любовными утехами в союзе с Анной. Он хотел обрести в ней то, чего ранее не имел - прочный тыл и поддержку. К концу романа он хотел видеть в ней преданную и умную жену, мать семейства и хозяйку дома, чтобы он мог уверенно двигаться вперед и занимать в обществе все более и более высокое и прочное положение. Анна уже прошла через то, к чему Вронский стремился. Она была женой, которая немало содействовала карьере мужа, прекрасной хозяйкой дома, нежной любящей матерью. Чувственная любовь пришла к ней, когда ей было уже под тридцать, и это оказалось настолько чудесно, что затмило собой все прежние радости. Ничто не утешало ее в жизни так, как его ласки. Желания партнеров не только не совпадают, они расходятся. Каждый в этой паре считает себя вправе выставлять другому свои личные требования и не снисходить до претензий партнера.

В начале романа любовники вынуждены скрывать свои чувства, их свидания происходят тайно, и это еще сильнее сближает и объединяет их. Запретный плод всегда сладок. Когда же их связь становится всеобщим достоянием, когда они начинают открыто жить вместе, находясь под прицелом всеобщего осуждения, то все противоречия, неизбежные в любом союзе, становятся выпуклыми и яркими настолько, что начинают затмевать собой даже саму любовь.

Расплата за любовь

Жизнь Вронского изобилует несчастьями, они случаются как с ним самим, так и с теми, к кому он испытывал нежность. Первой в этом ряду была Кити Щербацкая. Испытав "прелесть сближения со светскою, милою и невинной девушкой, которая полюбила его", "он чувствовал, что она все более и более становилась в зависимость от него". "Он чувствовал, что надо предпринято что-то", но что "он не мог придумать". "Женитьба для него никогда не представлялась возможностью", на слова матери о том, что у него "все еще тянется идеальная любовь" со Щербацкой, Вронский холодно отвечает: "Я не знаю, на что вы намекаете, maman". Однако, узнав о том, что Кити отказала Левину и понимая, что это произошло из-за него, Вронский "чувствовал себя победителем". "Грудь его невольно выпрямилась и глаза блестели". Вронский внезапно без каких-либо объяснений оставил Кити, уехав вслед за Анной в Петербург, он уже более не вспоминал о своем идеальном московском романе. Его нисколько не беспокоило то, что будет испытывать та, которой он с так легко внушил любовь, а потом также легко бросил для другой. Он вращался в обществе таких женщин, где само понятие измены отсутствовало, там правили деньги, там "большинство предпочитает знаться с Кларами", там "неудача доказывает только то, что у тебя недостало денег". Он равнодушно прошел мимо Кити, а она, оскорбленная в своих нежнейших чувствах, испытала такие душевные муки, на нее обрушилось такое "неизлечимое горе", что она сделалась больна, лечение не помогало ей и "здоровье ее становилось хуже". Она была сломлена и окончательно восстановилась только за границей, на водах через полгода после того, как Вронский вторгся в ее жизнь и походя, между делом разбил ее девические мечты.

Затем была гибель на скачках любимой лошади Вронского Фру-Фру, виной чего стала "своя вина, постыдная, непростительная". Вронский обожал свою лошадь. "Она была одно из тех животных, которые, кажется, не говорят только потому, что механическое устройство их рта не позволяет им этого". Вронский не мог налюбоваться на нее, выходя из конюшни, он "еще раз окинул взглядом прелестные, любимые формы лошади". "О, милая!", - с нежностью думал он о ней.

Перед самым началом заезда прямо на ипподроме старший брат Вронского Александр в агрессивном и резком тоне передает ему неудовольствие матери, не скрывая при этом и своего собственного: "в понедельник тебя встретили в Петергофе", "тебя никогда не найдешь". "Есть дела, которые подлежат обсуждению только тех, кто прямо в них заинтересован", - отвечает Алексей. "Да, но тогда не служат", - поучает старший брат младшего. Александр Вронский, "говоря с братом о неприятной весьма для него вещи" и "зная, что глаза многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом". Алексей выходит из себя, "лицо его побелело" и "нижняя челюсть дрогнула", что случалось с ним редко. В таком состоянии, как знал брат, он был опасен. "Первое дело быть спокойным перед ездой", - заклинал Вронского тренер англичанин - "не будьте не в духе и ничем не расстраивайтесь". Он, как в воду смотрел, предупреждая своего хозяина, слова брата вывели Вронского из себя и при всей его способности контролировать свои эмоции, осадок в душе наездника полностью не исчез.

Между лошадью и ездоком была такая близость, что она понимала его мысли, "сама Фру-Фру, поняв уже, что он подумал, безо всякого поощрения, значительно наддала". "О, прелесть моя!", - думал он на Фру-Фру". В начале скачки от ездока потребовалась громадная концентрация воли и Вронский был полностью поглощен этим. К концу заезда, когда Вронский стал единоличным лидером и вел скачку, он почувствовал вкус победы, "теперь он был уверен в успехе" и пожелал "прийти далеко первым". То ли виной тому была злоба брата, наблюдавшего за скачкой вместе с двором, то ли утрата бдительности после того, как самое трудное осталось позади, но Вронский совершил страшную ошибку. Последним препятствием была канавка, "она перелетела ее, как птица", но "Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что не поспев за движением лошади", "сделал скверное, непростительное движение", которым сломал ей хребет, и ее решено было пристрелить. "В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам".

Еще в самом начале романа, когда на вечере у княгини Бетси Анна в первый раз "остановила на нем свой взгляд, полный любви", Вронский был уверен, что сделает ее счастливой. "Я не могу думать о вас и о себе отдельно". "Я вижу возможность счастья, какого счастья!... "Разве оно не возможно?", - такими красками рисует Вронский их будущее, но на деле все происходит абсолютно не так. Отдавшись этой любви, Анна шаг за шагом теряет себя. Ей приходится лгать и стыдиться, испытывать страх, ужас и даже панику, терпеть оскорбления и испытывать унижение. Ей пришлось бросить любимого сына и привычно говорить про себя, что "я преступная женщин, я дурная женщина", "если кто несчастен, так это я".

Одновременно с моральными потерями, у Анны возникают серьезнейшие проблемы со здоровьем. Она едва не погибает от родильной горячки, хотя трудно предположить, что эти ее вторые уже роды происходили в антисанитарных условиях, которые чаще всего вызывают подобное осложнение. Ребенок Анны от нелюбимого мужа не расстроил ее здоровье, а ребенок Вронского едва не погубил мать, да и сама новорожденная была "слабенькою девочкой" и, "наверно, умерла бы, если бы он (Каренин) о ней не позаботился". Сам Вронский, увидев, что Анна и ее муж простили друг другу все, стреляется, но выживает. И, наконец, измученная и опустошенная, подсевая на наркотики Анна бросается под поезд, а Вронский, для которого теперь "жизнь ничего не стоит", оправляется на войну.

Графиня Вронская и ее сыновья

Вронский, человек "с очень добрым сердцем" родился в семье, в которой и мать его, и отец были чрезвычайно богатыми людьми. Состояние его отца давало двести тысяч в год. У матери Вронского было свое отдельное и весьма немалое состояние. Левин со знанием дела и с твердой уверенностью говорит, что Вронский произошел из семьи с сомнительной репутацией, что он "человек, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знает с кем не была в связи...". Действительно, "мать его (Вронского) была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету". В детстве он нечасто видел мать, которая к тому же не проявляла к сыну материнской нежности. Она была умной, расчетливой и очень властной женщиной. Она имела на него и его старшего брата громадное влияние, "оба брата, так привыкли во всем подчиняться своей матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись с нею".

Графиня Вронская была "сухая старушка с черными глазами и букольками". Когда сын встретил ее на вокзале по ее возвращении из Петербурга с крестин внука в Москву, "она слегка улыбалась тонкими губами", затем "подала маленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в лицо". Отрывистые и краткие слова, с которыми мать обратилась к сыну поле разлуки, по резкости напоминали воинские команды: "Получил телеграмму? Здоров? Слава богу". Сын "в душе своей не уважал матери", "не любил ее", хотя "не мог себе представить других отношений, кроме в высшей степени покорных и почтительных". Это мать сблизила сына с Карениной, причем, сделала она это не без задней мысли. Она была уверена, что "ничто не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете". Каренина, ее попутчица на пути из Петербурга в Москву очень понравилась графине Вронской. Анна могла оказать на сына облагораживающее влияние, вследствие чего он мог бы начать жить не одними только холостыми привычками и отбросить наконец-то мысль о том, что никогда не женится. Женитьба могла немало содействовать карьере сына, мать подыскала бы ему хорошую партию. Далеко ходить графине Вронской не надо было, у нее уже была на примете княжна Сорокина, с которой она была в постоянных сношениях и "которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской". Вступив в брак с этой девицей, Вронский не ушел бы из-под влияния матери и графиня не утратила бы своей власти над сыном. Когда позднее графиня "узнала, что сын отказался от предложенного ему, важного для карьеры, положения", "чтоб оставаться в полку, где он мог видеться с Карениной", узнала, что "им недовольны за это высокопоставленные лица", "она переменила свое мнение" о Карениной. Она поняла, что его отношения с Карениной зашли слишком далеко, что она имеет слишком большое и неблагоприятное влияние на сына и стала видеть в ней соперницу.

Старший брат Алексея командовал "одним из самых дорогих полков" и был "такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с красным носом и пьяным открытым лицом". "Несмотря на разгульную, в особенности пьяную жизнь, которой он был известен, был вполне придворный человек". Брат Вронского был "милое дитя", ему кричат "ура", - и ему весело" - так говорил об Александре Вронском князь Серпуховской. Алексей отдавал брату семьдесят пять тысяч из своей доли состояния отца, но брат вел себя так, как будто это так и надо было. Благодарила деверя за такой щедрый дар только жена брата, Варя, но не сам Александр. "Славная Варя при всяком удобном случае напоминала ему, что она помнит его великодушие и ценит его". Старший брат "был также недоволен меньшим" за его связь с Анной. "Он сам, имея детей, содержал танцовщицу", поэтому ничего лично против Анны не имел, но он знал, "что это любовь, не нравящаяся тем, кому нужно нравиться, а потому не одобрял поведение брата".

Мать с братом противостояли его связи с Анной, которая "могла вовлечь его в глупости" и хотели уберечь его. Свою самостоятельную взрослую жизнь Вронский начинал, как и они - транжирил деньги, имел множество коротких романов, кутил, веселился и радовался жизни. Он лелеял честолюбивые замыслы, в чем мать поощряла его. Она ждала, когда он наконец-то возьмется за ум и начнет делать ту блестящую карьеру, к которой она его готовила и к которой он был предназначен, имея отличные задатки. Князь Серпуховской, одного с Вронским богатства, одного выпуска, но обошедший его по службе уже на два чина, "ожидал назначения, которое могло иметь влияние на ход государственных дел". Серпуховской был уверен, что, как и он сам, Вронский предназначен для деятельности на уровне страны, он полагал, что у них с ним есть "одно важное преимущество, то, что нас труднее купить", а стране "нужна партия людей независимых, как ты и я", таких людей, которые родились "в близости к солнцу". Вронскому были лестны слова Серпуховского, "считавшего его нужным человеком", все вокруг были уверены, что Вронского ждало большое будущее, но любовь к Анне сделала его совершенно другим человеком. Он отринул честолюбивые помыслы и вышел в отставку, он оставил также и свои холостые привычки. Он с неприязнью и отвращением смотрел на то, как предавался низкопробным развлечениям и как снисходительно относился к тем, кто ниже, чем он, иностранный принц, хотя еще совсем недавно до связи с Анной он и сам был таким же.

Младший сын не только вышел из-под контроля матери, он поссорился с ней и избегал ее. Увидев это, она "перестала присылать ему деньги" и написала, "что она готова была помогать ему для успеха в свете и на службе, а не для жизни, которая скандализировала все хорошее общество". "Желание матери купить его оскорбило его до глубины души и еще больше охладило к ней". И "он написал ей "холодный и резкий ответ". Графиня Вронская была оскорблена в своих лучших чувствах к младшему сыну. Она не имела больших видов на пьяницу старшего, хотя с гордостью говорила "про особенную милость государя к старшему сыну". Младший "это ее любимец", ее гордость и надежда. Она не могла позволить Анне отнять сына у матери, не могла позволить сыну променять блестящую жизнь в центре общества, на виду у властных мира на любовь к гадкой, дурной женщине и жизнь вдали от общества. Графине, жившей уже вне тех утех, которыми наполнял ее молодую жизнь большой свет, оставалась одна радость - гордость за успехи сыновей. Ей оставалось только наполнять свою угасающую жизнь их силой, продлевать свои дни за счет той энергии, которую они дарили ей взамен того, что она вложила в них. Надо сказать, что вложила она в них немало, это и уверенность в том, что их ожидает большое будущее, и немалое состояние, и прекрасная репутация, которую они унаследовали от нее, несмотря на всю ее бурную молодость. Она давала сыновьям правильные советы и, зная свет, редко ошибалась. Она следила за каждым их шагом, чтобы не дать сбиться с пути. Вронский под влиянием Анны стал чужим в семье и с точки зрения матери поставил себя в ужасное положение спутника женщины, которую отверг свет. Вчера еще светлое будущее младшего сына теперь стало расплывчатым и неясным.

Алексей, не "уважая матери", сам он хорошим отцом так и не сумел стать. Он не сумел ничего сделать для собственного ребенка, для дочери его и Анны. Он не дал ей ни имени, ни отцовской любви, ни состояния. Если Анна не часто посещала детскую, то отца там вообще не было видно. После смерти Анны он отдал ребенка совершенно чужому для девочки человеку, Каренину, хотя позднее и пожалел об этом.

Чужой в семье

Положение Вронского в собственной семье напоминало то положение, которое занимал в семье уток гадкий утенок из сказки Андерсена. В этой сказке рассказывается, что у утки, обитавшей на птичьем дворе, вылупился из яйца гадкий утенок. Он был не похож на остальных утят, в чем не было ничего удивительного, поскольку на самом деле он был птенцом лебедя. Утки увидели в нем чужака и всеми силами старались избавиться от того, кто так сильно отличался от них. Уток можно понять, инстинкт, который ведет их по жизни, принуждает как можно быстрее и тверже усвоить утиные повадки. Лебеденку утиные повадки не нужны, да утки просто не в состоянии научить его тому, как стать прекрасным лебедем. Некрасивого долговязого птенца презирали на птичьем дворе все, утки щипали его, а куры клевали. Ему был вынесен единодушный приговор - чужаку на птичьем дворе не место. Лебеденок мог возненавидеть и приемных родителей, и всех вокруг, мог не забыть свое безрадостное детство и начать, когда вырастет, мстить обидчикам. Андерсен пишет, что у птенца лебедя было благородное сердце, он не озлобился, а покинул птичий двор и положился на волю судьбы. Судьба повела его по предначертанному пути, и он превратился в прекрасного белоснежного лебедя.

Мать и брат Вронского были не были довольны Алексеем, точно так, как уткам из сказки не нравился гадкий утенок. Утки всеми силами пытались сделать из птенца лебедя правильную настоящую утку. Точно так мать с братом, князь Серпуховской вслух, а прочие мысленно пытались учить Вронского. "Все находили нужным вмешиваться в его (Вронского) сердечные дела. Это вмешательство возбуждало в нем злобу - чувство, которое он редко испытывал". "Если бы это была обыкновенная светская связь, они бы оставили меня в покое. Они чувствуют, что это что-то другое", "что эта женщина для меня дороже жизни. И это-то непонятно, а потому досадно им". "Им надо научить нас (с Анной), как жить. Они и понятия не имеют, что такое счастье", "что без этой любви для нас ни счастья, ни несчастья - нет жизни", - так думал Вронский.

Вронский, как и гадкий утенок из сказки, которого высидела и выкормила утка, был в долгу перед своей семьей и за сам факт появления на свет, и за имя, и за состояние, и за положение в обществе, и за блестящее образование, и еще за многое другое, Вронский, как и каждый из нас, не может не походить на мать с отцом и даже на других еще более отдаленных членов семьи. Как мать и брат, он до встречи с Анной вел разгульную жизнь, не считаясь с теми, кого влюблял в себя. Как отец, Вронский стал предприимчивым и, начав жить в собственном имении, сразу же без проб и ошибок повел дело в своем громадном хозяйстве так, как будто всегда этим занимался и сумел так проводить хозяйственную политику, чтобы приумножать состояние. "Дело его, все больше и больше занимая и втягивая его, шло прекрасно". "В делах большого хозяйства" "он был в высшей степени расчетлив и бережлив", "он решался на большой расход только тогда, когда были лишние деньги", "доходил до всех подробностей и настаивал на том, чтобы иметь самое лучшее за свои деньги".

Судьбе угодно было, чтобы Вронский вышел из той проторенной колеи, по которой так беспечно катилась жизнь его матери и старшего брата. Полюбив Анну, он оставил ветреную жизнь, стал нравственным человеком и хранил верность одной единственной женщине. Из гадкого утенка он превратился в прекрасного лебедя с благородным сердцем. Только мать его не желала отпускать сына из-под своего крыла и требовала платы за то, что дала ему. Это выражалось в том, что Вронский в конце концов оказался неспособным противостоять воле матери. Ни мать, ни старший брат не смирились с его выбором и не сделали Анну членом своей семьи. Вронский "через свою мать и брата все может сделать", - так высоко оценивала вес Вронских в обществе тетка Анны княжна Варвара. При желании его родные могли бы найти пути воздействия на Каренина, склонить его к разводу и легализовать положение Анны. Но им и в голову не могло прийти, что они могут и даже обязаны помочь Алексею. Они считали, что его страсть дело вредное и опасное, поскольку она уводила его с правильного жизненного пути.

Брат Алексея был придворным человеком, но он не имел своей позиции и целиком зависел от мнения матери - "я только хотел передать письмо матушки. Отвечай ей", - такими словами он снимает с себя и перекладывает на мать ответственность за недовольство братом. Позиция же матери была неизменной. В театре, когда знакомая Анны громко сказала, что позорно даже сидеть рядом с ней, графиня Вронская не сочла нужным церемониться с сыном, не отнеслась с уважением к его чувствам, не пыталась утешить его и как-то смягчить боль за тот позор, который испытала его любимая женщина. Графиня торжествует, подтрунивая над сыном, это не одна она, это весь высший свет наглядно показал сыну, какую презираемую всеми женщину он выбрал. "Я вас просил не говорить мне про это", - отвечает на слова матери Алексей. "Я говорю то, что говорят все", - парирует графиня.

Графине нет дела до того, что ее слова ранят сына еще сильнее. Сын причинил ей такую жестокую боль, что она получила право на ответный удар. Сын обманул ее в том, что для нее было дороже всего, он презрел и отринул ее честолюбивые мечты, а этого она не могла простить ему. Графиня не желает знать того, что Анна безмерно дорога сыну, что она для него дороже жизни. Она хочет любой ценой поставить сына на тот правильный с ее точки зрения путь, по которому сама шла по жизни и по которому идут порядочные люди, люди высшего света. Она идет на все, чтобы увести его с того порочного пути, на который он встал из-за этой дурной женщины. Она хочет снова властвовать над ним, и она добивается успеха.

Власть семьи

Последние полгода жизни Анны они с Вронским провели в Москве, где проживала графиня Вронская и где у нее был дом. Вронский осенью переезжает в Москву из своего имения "по делу дома", а накануне гибели Анны княжна Сорокина завезла Вронскому "бумаги и деньги от maman", она привезла "доверенности и деньги". По-видимому, графиня, желая, как она и раньше это делала, купить сына, начинает снова давать ему деньги и решает подарить сыну свой дом. И, если раньше сын избегал матери, не желая слушать ее нотаций и решительно отвергая ее претензии, то теперь их связывают общие дела. День смерти Анны он целиком проводит в имении матери в Обираловке. В этот роковой день Анна испугалась страшного сна и навязчивых мыслей о смерти, она слезно просила Вронского приехать, "ради бога, приезжай, мне страшно", так писала она ему. Он прочитал ее записку, находясь в доме матери, глядя на все ее глазами. "Я жила у себя в имении, и он был у меня. Принесли записку. Он написал ответ и отослал", - так через два месяца после гибели Анны рассказывала об этом эпизоде графиня Вронская. Алесей не вник тогда в слова Анны "мне страшно", ответ его был кратким, в нем не было слов нежности, утешения и поддержки, он отдавал официальностью: "очень жалею, что записка не застала меня. Я буду в десять часов". Он не собирался нарушать свои планы, он всегда возвращался после целого дня отсутствия именно в это время. На станции в Обираловке, где вскоре Анна убьет себя, служащий, передавая Анне эту записку, заметил ей: "Граф Вронский? От них сейчас тут были. Встречали княгиню Сорокину с дочерью". Юная пассия графини и ее мать только что приехали в дом графини, хозяева и гости вели светскую беседу, Вронскому было неудобно, невежливо и не по-светски прервать ее, вдруг встать и уехать.

Постоянные ссоры между Анной и Вронским, которые происходили все чаще и чаще, а к концу ее жизни сделались уже нормой, искусно инициировались его матерью. Сыну очень трудно противостоять матери, перед которой он всегда в долгу, в особенности, если у сына, как у Вронского, очень доброе сердце, что отличает его от матери; если "видно, что это рыцарь", если он герой, что "он в детстве что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды", отдал свое состояние брату, подарил немалые деньги вдове погибшего под колесами поезда сторожа, не для личной выгоды, а вступаясь за честь полка, потратил несколько дней, когда "мирил мужа с оскорбителями его жены", потратил баснословные деньги, целых сто тысяч на бесплатную больницу для народа...

Вновь обратимся к сказке Андерсена. Представим себе, что гадкий утенок, став прекрасным лебедем, снова попал на тот птичий двор, где он появился на свет и, обладая благородным сердцем, стал благодарить свою приемную мать утку. Утка, не обладавшая благородным лебединым сердцем и, имея практический настрой, потребовала бы от столь важной птицы, как лебедь, платы за то, что дала ему жизнь и выкормила. Весь птичий двор поддержал бы ее в том, что сын обязан проявлять сыновнюю почтительность, покорность и слушаться свою приемную мать.

Вронский, у которого было "мужественное, благородное" лицо, был человек военный, он не умел интриговать, незаметно, исподволь проводить свою собственную политику. Ложь и обман были чужды, неприятны и даже отвратительны ему. Зато графиня владела всем этим в совершенстве, иначе она не смогла бы сохранить незапятнанной свою репутацию при той развратной жизни, которую вела в молодости. Мать Вронского ненавидела Анну и искусно и незаметно заряжала этой ненавистью сына. Матери очень легко манипулировать сыном, даже если она находится на расстоянии от него. Для этого достаточно мысленно быть с ним на связи, с напряжением и упорством думать о нем, вести с ним внутренний диалог, в котором привычно расставлять собственные акценты. Графиня была способна делать это молча, без слов, с улыбкой любви к сыну на своих тонких губах. Для его же пользы она наполняла все его существо собственными ощущениями, переливая в него собственную энергетику и подчиняя сына своей воле.

Мнение матери подпитывалось и укреплялось мнением света. Живя одной семьей с Анной, Вронский не мог принимать ни у себя в имении, ни в Москве светских дам или супружеские пары, принадлежащие к тому великосветскому обществу, которое составляло привычный круг общения для них обоих. "Свет! - с презрением сказал он. - Какую я могу иметь нужду в свете?". "В свете это ад!", - говорил Вронский Долли. Только она была той единственной светской женщиной, исключая тетку Анны "всем известную княжну Варвару", которая наносила визиты Анне с Вронским и принимала Анну у себя. Посещали Анну исключительно мужчины, что невольно ставило ее вровень с дамами полусвета. "Она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала все возможное, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе". Вронский, конечно же, замечал тон "игривости, который был между нею (Анной) и Весловским", но не снисходил до объяснений. Рядом с Вронским Анна невольно становилась похожей на такую женщину, которые составляли общество Вронского до связи с ней. Вронского волновало не это, а то, что она не отпускала его, а он не мог чувствовать себя в форме без дружеского, приятельского общения. Он, с детства живя в казарме, привык всегда находиться в окружении товарищей, людей, близких по духу. С ними он чувствовал себя легко и непринужденно, он расслаблялся, снимал напряжение и отдыхал душой. Возвращаясь вечерами к Анне, он попадал в атмосферу безысходности, он не знал, как сделать так, чтобы жизнь их прояснилась, чтобы она наконец-то получила развод и он смог бы жениться и все пошло, как раньше, стало таким, как у людей их круга. Она ощущала, что на протяжении каждого дня он "продолжает вести свою независимую жизнь" и не думает о ней. Он возвращался в ореоле радости и беспечности, за день он совершенно отдалялся от нее. Это отчуждение вызывало в ней протест, и она старалась сгладить это в нем, чтобы он снова стал полностью принадлежать ей.

Вступив в отношения с матерью, получая от нее деньги, бывая у нее в гостях, Вронский невольно начинал испытывать отчуждение к Анне, которое внешне в словах или действиях никак не проявлялось. Но Анна чувствовала, что он чужой, "и, зная, что она губит себя", она "не могла ему покориться" и начинала с ним бороться. Даже в период их безоблачного счастья за полтора года до гибели после совсем короткой разлуки Анна "долго смотрела на него" "испытующим взглядом. Она изучала его лицо за то время, которое она не видала его". Она делала Вронского близким и своим. В конце романа она уже не помышляла об этом. Она не в состоянии была искоренить в нем тот дух протеста, который поселялся в нем за то время, пока они находились порознь. В последнее время она видела "явное выражение ненависти, которое было во всем лице и в особенности в жестких, резких глазах", у нее уже не было сил ни сладить, приять это, ни истребить, уничтожить.

Анна, как и Вронский, также была частью своей собственной семьи, про которую нам известно, что, несмотря на знатность, князья Облонские были обедневшими. Из представителей старшего поколения богатыми были Катерина Павловна и Петр Павлович, тетка и дядя Анны, но состоянием своим оба они были обязаны своим супругам. Еще одна тетка княжна Варвара замуж не вышла и всю жизнь была приживалкой в богатых семьях. Аркадий, отец Анны и Стивы состояния им не оставил, Анна жила за счет тетки Катерины Павловны, а потом - за счет мужа и Вронского. Мы знаем, что князь Петр вел веселую жизнь, ездил за границу, скучал в имении жены, жил в Петербурге и имел обыкновение напиваться "так пьян, что не мог войти на лестницу", лакеи вносили его домой на руках.

Магия семейных отношений кроется и берет исток в укладе жизни той семьи, в которой человек родился. Она кроется в истории его семьи, в тех неудовлетворенных претензиях и неоплаченных долгах, которые имеют в своем архиве предки и которые вместе с именем, внешностью, привычками и общественным положением передаются в наследство потомкам. Пока человек идет дорогой предков, пока Вронский в юности предавался разврату, пока Анна в законном браке шла на сделку с сердцем, предки видят в нем своего и помогают. Стоило Вронскому пойти своим путем и отринуть семейный опыт и ценности, полюбить одну женщину, отказаться от карьеры и власти, как близкие накидываются на него, именно так сделали его мать и брат. Тогда несчастья обрушиваются как на Вронского, так и на тех, кого он полюбил. Обрушиваются душевные и телесные недуги, физическая или духовная смерть. В родной семье Алексея никто любви не испытывал, близкие любой ценой старались отвадить его от этого безумия, чтобы оно не мешало спокойно жить, как живут в свете все.

Негатив, которым предки наделяют потомка, вызывает в нем неосознанный бунт, который чаще всего бывает направлен против партнера и принуждает обвинять во всех своих бедах и несчастьях именно этого, постороннего, чужого для его родной семьи человека. Вронский и Анна "считали друг друга неправыми и, выискивая любые предлоги, старались доказать это друг другу". Парадокс состоит в том, что такой подход отражает только внешний, самый поверхностный взгляд на супружеские отношения, маскируя суть, первопричину семейных неурядиц. Анна не скрывает, что ее бесит мать Вронского, которая ведет себя с ним так, как будто он свободен и не связан фактическими семейными отношениями с Анной. Это и в самом деле так, графиня Вронская спокойно и непринужденно сводит сына с княжной Сорокиной и даже сватает ее сыну. Бесит Анну и его неистребимая потребность в мужской свободе. Но он такой, какой он есть, он родился от этой матери, он не знал семейной жизни и был уверен, что если он не изменяет жене, то она и не может иметь к нему претензий. Вронского бесила ее ревность и желание удерживать его при себе, а также вечная претензия в том, что он ее не любит. Но Анна и сама хотела бы от этого избавиться, она, подобно Вронскому, также была гадким утенком в своей семье. Все то, что сводило ее с ума, лично ей не принадлежало, это было наведенным, она получила этот сомнительный подарок от собственной семьи через брата и его жену, когда спасала их семью. Он не мог разъединиться со своей, а она - со своей семьей, каждый в этой паре не мог отринуть то порочное наследство, которым вместе с именем, внешностью и всем остальным наделила их семья.

Бороться и разъединяться с семьей это как рубить сук на том родовом древе, которое питает человека жизненными соками и на котором он и сам пребывает. Для любящей пары есть выход, он может противостоять ее семье, а она - его. Он ничего не должен ее предкам, его не взрастило и не напитало ее родовое древо, а она состоялась без помощи его семьи, а потому ничем ей не обязана. Если бы они понимали это, если бы смогли не противостоять друг другу, а объединить свои усилия, то смогли бы освободиться от семейного гнета, от чар семейной магии. Если бы такое чудо случилось, то тогда семья Стивы снова оказалась бы на пороге неразрешимого кризиса, а у графини Вронской и ее старшего сына также возникли бы серьезные проблемы. Только этого не случилось. Рано состарившаяся, вечно занятая домом и детьми, махнувшая на себя Долли была не так проста, как это может показаться на первый взгляд. Как неоднократно повторял ее муж, Долли была "удивительнейшая женщина", "у нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, - она знает, что будет, особенно по части браков". Обладая этим даром, Долли не могла допустить того, чтобы Анна прозрела и поняла, что ее беды идут не от Вронского, а от нее и Стивы.

Долли пребывала в постоянных сношениях с Анной на всем протяжении романа. Выдавая себя за ее подругу, делая вид, что хочет помочь, она искусно вела свою собственную игру, делая это как подсознательно, так и вполне осознанно. Она всегда смотрела на Анну со стороны, как бы наблюдая и изучая то, какие перемены с ней произошли за то время, пока они не виделись. Привычно и непрерывно Долли дает оценку ее внешности, манер, поведения, быта. Причем более ни с кем, ни с одним из героев романа она в подобном стиле себя не ведет. В конце романа Долли, это "единственная женщина из прежних друзей Анны" и она ни на миг не отпускает Анну, они находятся в постоянном контакте и часто ездят друг к другу. Долли очень любила свою младшую сестру, обе они были единодушны в том, что за тот урон, который Вронский нанес Кити, бросив ее из-за любви к Анне, он достоен ненависти. Обе они жили с тем, что Анна, ставшая причиной несчастья Кити, это гадкая женщина и, увидевшись с Анной за несколько часов до ее смерти, "Кити была смущена той борьбой, которая происходила в ней, между враждебностью к этой дурной женщине и снисходительностью к ней".

В гостях в имении Вронского Долли неприятно было увидеть тетку Анны и Стивы княжну Варвару, "все прощавшую им (Анне и Вронскому) за те удобства, которыми она пользовалась". Долли в душе своей была твердо уверена в том, что и Вронский, а в особенности Анна виновны, но она не говорит своей подруге правды о том, что думает о ней. Во время визита в имение Вронского Анна не раз задает Долли вопрос: "Что же ты считаешь о моем положении, что ты думаешь, что?". Ответ Долли можно повернуть в разные стороны, он не прямой, он слишком расплывчатый и витиеватый. Она отвечает, что я "всегда любила тебя, а если любишь, то любишь всего человека, какой он есть, а не таким, каким я хочу, чтоб он был". Анна "задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли. - если у тебя есть грехи, - сказала она, они все тебе простились бы за твой приезд и эти слова".

Анна не видит, что все поведение Долли пронизано ложью и завистью. Долли лгала Вронскому, выдавая себя за друга Анны, она мысленно осуждала Анну с Вронским за неправильную семью, она завидовала и тому, что Анна красива и тому, что Вронский любит ее. Она вбивала клин между ними и делала это с чисто практической утилитарной целью. После ее отъезда из имения Вронского произошло еще одно, новое перераспределение энергии и сил между нею и Анной, которое, как и первое, случившееся в самом начале романа, пошло на пользу Долли и еще на шаг подтолкнуло Анну дальше вниз, к трагической развязке. После этого визита улыбка счастья навсегда исчезла с лица Анны, а Долли с новой силой и с радостью погрузилась в будничные, мелочные, повседневные заботы о своем многочисленном семействе.

ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ СВЕТ НОЧИ

Свет во тьме

В первый раз Анна и Вронский оказались наедине ночью на перроне станции Бологое по дороге в Петербург. "Страшная буря рвалась и свистела между колесами вагонов", когда он вдруг возник перед ней на платформе и "заслонил колеблющийся свет фонаря". "Ей не нужно было спрашивать, зачем он тут. Она знала это также верно, как если б он сказал ей, что он тут для того, чтобы быть там, где она". Она предугадала, именно этими словами он, спустя лишь одно мгновение, ответит на ее вопрос: "зачем вы едите?". В темноте она "видела или ей казалось, что видела, и выражение его лица и глаз". Эта способность слышать мысли и видеть в темноте вдруг возникла в ее голове только что, незадолго до того, как она вышла из своего спального вагона на заметенный метелью перрон. В спальном вагоне поезда она погрузилась в странное забытье, "она чувствовала, что глаза ее раскрываются больше и больше" и ощутила, "что все образы и звуки в этом полумраке с необычайною яркостью поражают ее". Тогда чувства ее обострились настолько, что обрели силу осознания. Вернувшись в свой вагон после того, как она столкнулась на перроне с Вронским и "обдумывая в своем воображении то, что было", "она чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их".

Неземной яркий свет, который зажегся тогда в поезде, озарял для нее их любовные свидания, происходившие в полной темноте августовской ночи на даче. Он приходил к ней в спальню после полуночи, когда все в доме уже спали. Чтобы не привлекать внимания, он привычно входил в дом из сада, "входил, ступая на всю ногу, чтобы не шуметь, по отлогим ступеням террасы", минуя парадное крыльцо. Она не зажигала свечей, чтобы не привлекать внимания, но ей было светло с ним, и это поражало ее. "Боже мой, как светло! Это страшно, но я люблю видеть его лицо, и люблю этот фантастический свет...".

На смертном пути в последние часы жизни все вокруг Анны снова озаряется лучезарным светом. Она как будто бы становится его источником и, направляя его по собственному произволу на себя или других лиц, ясно видит тайную суть происходящего. Она с легкостью управляла этим светом и, направив его на своих попутчиков в вагоне поезда, мгновенно высветила подоплеку их отношений. "Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них". "И Анна обратила теперь в первый раз тот яркий свет, при котором она видела все, на свои отношения с ним, о которых она прежде избегала думать". "Если я уйду от него, он в глубине души будет рад. Это было не предположение, - она ясно видела это в том пронзительном свете, который открывал ей теперь смысл жизни и людских отношений". "И ясность, с которой она видела теперь свою и всех людей жизнь, радовала ее". Она видела, что Долли "рада была моему несчастью", рада тому, "что я наказана за те удовольствия, в которых она завидовала мне". Анна видела, что "Кити ревнует и ненавидит меня".

Анна утрачивает способность видеть мир таким, каков он есть, с его светлыми и темными моментами. Взамен она обрела избирательную способность видеть только гадкое и уродливое, только то, что для нее высвечивается и отражается в кривом зеркале взаимной неприязни. Это напоминает то, как отражался мир в том зеркале из сказки Андерсена "Снежная королева", которое смастерил злой тролль. В нем лучшие из людей казались уродами, все прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все безобразное выпирало и делалось еще гаже. "Все мы ненавидим друг друга, как те извозчики, что бранятся", "я никого не ненавидела так, как этого человека (Вронского)", "и все мы ненавидим друг друга. Я Кити, Кити меня", - так думала она в эти последние часы жизни.

Анне в том пронзительном свете, который освещает ее путь к смерти, кажется, что ее добровольный уход освободит Вронского, он начнет новую жизнь и будет счастлив. На деле же все произойдет совсем иначе, жизнь без нее окажется для Вронского лишенной смысла. "Приятного мне в жизни нет", "жизнь для меня ничего не стоит", "я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то, то не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится", "как человек, я - развалина" - такими словами выражал он свое состояние через два месяца после ее кончины, отправляясь на войну.

Перед самым концом этот яркий свет вдруг оборачивается для нее беспросветным мраком. Все становится на свои места, теперь уже не смерть, а ее жизнь предстает перед ней яркой, светлой и радостной. А путь к смерти стал выглядеть темным, но, увы, уже единственным и неизбежным. "Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями".

Властный зов

Вронскому не была нужна смерть Анны, она искалечила его жизнь и превратила его в развалину, в живого мертвеца. Зато его брату и матери не повредило бы, если бы Анна окончательно исчезла из жизни Вронского, ведь эта неприличная связь достаточно уже запятнала семейную репутацию. Но у брата был и другой, чисто материальный аспект. Не менее четырех лет Алексей отдавал брату семьдесят пять тысяч в год, а, начав жить с Анной, прекратил делать это. Привычка жить на широкую ногу образуется быстро, а вот урезать бюджет почти вполовину старшему брату было нелегко. Очень нелегко, обладая доходом в сто семьдесят пять тысяч, вдруг начать жить на сто тысяч. Вряд ли, лишившись из-за Анны столь крупной суммы, Александр Вронский думал о ней с теплым чувством. Графиня не менее старшего сына желала, чтобы Анна исчезла с глаз младшего. Смерть Анны развязала бы его и могла бы стать неплохим выходом из того затруднительного и даже тупикового положения, в какое попал ее любимец Алексей. Меряя всех по себе, она не могла вообразить, что сын ее настолько сильно будет переживать смерть этой дурной женщины. Он "шесть недель не говорил ни с кем и ел только тогда, когда я умоляла его", - сетовала графиня через два месяца после гибели Анны. Разве могла она подумать, что утешит его не женитьба на княжне Сорокиной и не карьера, что единственным выходом для него окажется уход на войну. На эту войну "косо смотрят в Петербурге", - с неудовольствием замечает графиня. Она боится, что участие в войне может повредить репутации сына, она по-прежнему лелеет честолюбивые замыслы и надеется, что когда сын вернется и наконец-то начнет нормальную жизнь под ее неусыпным надзором, то поймет, что мать всегда желала ему только хорошего и будет благодарен ей за это.

Искаженное видение мира, когда тьма становится светом, а свет - тьмой мы найдем у Пушкина в его "Сказке о золотом петушке". Золотой петушок своим настойчивым криком звал царевичей, а потом и самого царя Дадона отправиться из столицы в военный поход в горы. Следуя в направлении этого зова, царь с войском приходят в тесное ущелье и видит картину, достойную кисти Верещагина: горы убитых солдат двух армий царя, трупы обоих сыновей, наследников престола, "меч вонзивших друг во друга", черной тучей лениво взлетают потревоженные людьми птицы падальщики, которых привлек запах смерти. Рядом с этими уже тронутыми разложением воинами стоит роскошный шелковый шатер. "Горе! Смерть моя пришла" - завыл царь, а за ним и все войско. "Вдруг шатер / Распахнулся... и девица / Шамаханская царица, / Вся сияя, как заря, / Тихо встретила царя. / Как пред солнцем птица ночи, / Царь умолк, ей глядя в очи, / И забыл он перед ней / Смерть обоих сыновей". Когда "славный царь Дадон" приводит свое войско в горы и оказывается перед шатром шамаханской царицы, тьма смерти и свет жизни, мрак ночи и дневной свет мгновенно, но незаметно меняются местами. Он приходит к шатру на исходе дня, но ему кажется, что с появлением царицы вдруг засияла утренняя заря и взошло солнце. Она - олицетворение смерти, она несет смерть, она и есть сама смерть, но ему кажется, что рядом с ней он только начинает жить, что у него еще все впереди. До смерти ему остается всего пятнадцать дней, а он, благодаря тому свету, который она излучает, как будто бы обрел вторую молодость, он влюблен и полон сил, а ложе его разделяет прелестная юная женщина.

Дадона, а перед этим обоих его сыновей ведет к месту их встречи со смертью властный зов, которому невозможно противостоять. Петушок и царица работают в связке. Они пришли в мир людей из одного запредельного пространства, а сделав свое дело, исчезают. Он, убив царя, улетает в неизвестном направлении, она также бесследно исчезает, "А царица вдруг пропала, / Будто вовсе не бывало". Петушок зовет в горы, в смертельные объятья царицы, а она убивает попавшую в них жертву. Вернее будет сказать, что своими руками она никого не убивала, она просто внушила сыновьям царя непреодолимую ненависть друг другу, каждый вдруг увидел в родном брате своего заклятого смертельного врага. Между братьями не могло не быть разногласий, трон один, а братьев двое, значит, кто-то из двоих лишний. Царица, подобно кривому зеркалу из сказки Андерсена, обладала даром даже небольшие противоречия между людьми раздувать в смертельную и непримиримую ненависть. Братья вступили в поединок, в котором не могло быть победителя. Обе их рати вслед за своими полководцами начали истреблять друг друга, истреблять своих друзей и близких, пока в живых не осталось никого.

Анна и Вронский также не в силах были противостоять утвердившейся в их жизни непримиримой ненависти, взаимной неприязни, невозможности совместной жизни, потребности бороться и самоутверждаться, но только не любить друг друга. Это привело их к такому же печальному концу, как и братьев в сказке Пушкина, они погубили друг друга. Остается расставить точки над i и поименовать тех, чей зов подтолкнул Анну к смерти и чей зов манил ее ехать умирать именно в Обираловку. Предоставлю это сделать читателям.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Трое в одной лодке

Из всех персонажей романа трое стоят особняком. Их выделяет три вещи, это способность искренне, беззаветно и преданно, с полной самоотдачей любить, потребность бескорыстно, повинуясь зову сердца, помогать людям и, наконец, тяга к добровольному уходу из жизни. Эти трое Анна, Вронский и Левин.

Они знают, что такое настоящая любовь, они всеми помыслами и делами доказали это. Каждый из них всегда готов прийти на помощь людям и немедленно откликается на чужое горе. При знакомстве с Вронским у Анны возникает порыв "что-нибудь сделать" для несчастной вдовы раздавленного поездом сторожа, Вронский немедленно жертвует несчастной женщине крупную сумму. Анна берет в свои руки дело спасения семьи брата, и, хотя все вокруг уже отказались от этого, доводит это безнадежное дело до конца. Вронский без просьбы и без благодарности со стороны брата отдает ему фантастические деньги семьдесят пять тысяч в год, спасает женщину из воды, спасает честь полка, строит бесплатную больницу для народа стоимостью в сто тысяч, а Анна не только помогает ему в этом, но многое берет на себя, разобравшись в тонкостях этого неженского дела. Левин взял на себя управление имением брата и сестры. "Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости - быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить", - так рассуждает о доброте мужа Кити. Когда Долли вынуждена была продать свое имение, чтобы заплатить долги мужа, Левин, "придумав одно-единственное средство, не оскорбив, помочь Долли, предложил Кити отдать ей свою часть имения".

При этой самоотдаче и помощи другим каждый из троих ни во что не ставит собственную жизнь и готов расстаться с ней. Левин был одержим тягой к самоубийству и не раз был готов покончить с собой, Анна бросилась под поезд, Вронский стрелялся, но выжил, а в конце романа идет на войну со словами: "я рад тому, что есть, за то отдать мою жизнь".

Издержки доброты

Доброта, проявленная по отношению к неблагодарным людям, таит немалую опасность. Взять, к примеру, Долли. Муж изменил ей, она впала в полнейшую прострацию, решила уйти от него и пустила дом с детьми на самотек. Она умоляет Анну: "Что делать, придумай, Анна, помоги. Я все передумала и ничего не вижу". Анна откликнулась, придумала, помогла и даже спасла. Долли ожила: "помни, Анна: что ты для меня сделала, я никогда не забуду. И помни, что я люблю и всегда буду любить тебя, как лучшего друга!". Долли и сама верит в то, что говорит, просто через полтора года обстоятельства кардинальным образом изменились, вместе с ними иначе стала мыслить и по-иному относиться к Анне и спасенная ею Долли. У нее появилась опора - семья сестры, она подолгу живет там с детьми, которых Левин и кормит, и опекает, а муж с его изменами отодвинулся в тень. Теперь Долли еще помнит, что "Анна спасла меня", но в ее мыслях появился новый и неожиданный для уставшей от жизни, изможденной и поблекшей матери шестерых детей поворот. "Я до сих пор не знаю, правильно ли я сделала, что послушалась ее (Анну) в это ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву. Я тогда должна была бросить мужа и начать жизнь сначала. Я бы могла любить и быть любима по-настоящему". "Я тогда еще могла нравиться, у меня оставалась моя красота", - продолжала думать Дарья Александровна". С таким настроем Долли приезжает в имение Вронского и сразу же начинает очернять все, что видит, притворяясь, что ей весело. Проходит еще немногим менее года, положение Долли еще более упрочилось, она теперь уже и сама берется опекать, она опекает сестру с новорожденным сыном и учит ее, как стать хорошей матерью. С помощью родных Долли начинает урезонивать беспутного мужа в его неуемных тратах. Когда перед самой гибелью Анна заезжает к ней в дом за поддержкой, Долли отмечает, что "никогда не видела ее в таком странном раздраженном состоянии". "С любопытством глядя на золовку", она мысленно торопит ее отъезд и не таит своего нетерпения, ей хочется поскорее выпроводить гостью, "в эту минуту мешавшую их (с Кити) беседе" о кормлении маленького Мити. Два с половиной года назад в этом самом доме Долли клялась, что Анна ее лучший друг, что она всегда будет ее любить. Ничего этого у Долли теперь и в мыслях нет. Расспрашивать, вникать, утешать, успокаивать, проявлять сердечное участие она не собирается. До визита к Долли Анна пребывает в сомнении, а после него - смерть уже представляется ей единственным выходом.

Кто знает, как поведет себя Долли, если Стива будет и дальше продвигаться, если он займет еще более высокое положение и переедет в Петербург. Он сможет стать, как Каренин, а Долли тогда сможет превратиться в гранд даму и стать, как Анна. Кто знает, будет ли при подобном и вполне вероятном раскладе Долли помнить, что Левины помогали ей и детям, как забыла она, что в благодарность за спасение обещала любить Анну, как лучшего друга.

Вестник смерти

Анне и Вронскому являлся во сне некий маленький бородатый мужик со взъерошенной бородой. Несмотря на мужицкое обличье, он владел немужицкой лексикой, он говорил на французском. Трижды он предвещает этим двум сновидцам смерть. В первый раз нас знакомит с ним Вронский, когда накануне свидания с Анной он заснул и "проснулся, дрожа от страха", ему привиделось, что мужик "маленький, грязный, со взъерошенной бородкой что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова", "но отчего же это было так ужасно?" - не мог успокоиться Вронский. В этот же вечер Анна рассказала ему, что "давно уже видела этот сон", в котором был "мужик, маленький с взъерошенной бородой и страшный". "Он нагнулся над мешком", он "копошится и приговаривает по-французски". От страха Анна проснулась, но "проснулась во сне" и камердинер мужа в ответ на ее вопрос, чтобы это могло значить, сказал, что она умрет родами. После этого ужасного пророчества Анна уже окончательно проснулась от сна. "Ужас был на ее лице и Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас".

Разговор любовников состоялся во вторник, в воскресенье Анна родила, после чего несколько дней находилась между жизнью и смертью. А Вронский ровно через неделю выстрелил в сердце, но промахнулся и выжил.

В ночь накануне гибели Анна во сне увидела, как все тот же "старичок-мужичок с взлохмаченной бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова". Этот "страшный кошмар, несколько раз повторявшийся ей в сновидениях еще до связи с Вронским", вызывал у нее особый ужас от того, "что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею".

Все три сна оказались вещими. Трижды мужик предвещал сновидцам скорую и внезапную смерть. Дважды от него удалось отбиться, Анна и Вронский были на волосок от гибели, но чудом избежали трагического конца. На третий раз мужик не сплоховал, Анна погибла.

Этот вестник смерти приходил к Анне в ее снах и раньше, "еще до связи с Вронским". Мужик не шутил, он знал, что делал, а делая свое дело, не обращал внимания на живых. Если верить сну, а сон про мужика действительно был вещим, то гибель ее была предрешена уже тогда, когда она стала жить в доме Каренина, хотя может показаться, что первый шаг на пути к смерти начался для Анны с получения слезного письма брата. Ведь не получи она это письмо, она не поехала бы в Москву, не познакомилась бы в дороге с графиней Вронской, а потом и с ее сыном, не узнала бы о "раздавленном человеке", вспомнив о котором на перроне станции Обираловка, Анна "поняла, что ей надо делать" и бросилась под колеса поезда.

Подлинное счастье Каренина

Алексей Александрович, "этот с виду самый холодный и рассудительный человек", человек с "усталыми глазами", "человек с этими мутными глазами", "с неподвижными тусклыми глазами", со "спокойною, неуклюжею походкой" и "зябкими ногами" улыбался тогда, когда это было необходимо, когда этикет требовали этого. Он улыбался "своею улыбкой, только открывавшею зубы и ничего не выражавшею", этой своей "усталой улыбкой" он улыбался, когда знал, что в настоящий момент положено улыбаться. "Особенною улыбкой" он улыбался жене в период их счастливого брака, а "презрительно улыбнулся" ей, а вернее будет сказать, ее портрету, когда восторжествовал над нею. После признания Анны в неверности он наповал сразил ее, написав ей письмо в официальном тоне, в котором высказал угрозу в адрес жены и сына. Он хотел, чтобы она наконец-то осознала, отдала себе отчет в том, что она в его власти, а потому должна считать за честь слепое следование его воле. К письму он приложил деньги, не забыв лишний раз напомнить жене, что личными средствами она не располагала. Каренин был рад тому, что поступил "сообразно с религией", что "не было ни жестокого слова, ни упрека" а был "золотой мост для возвращения". За этими красивыми словами стояла жгучая ненависть и презрение к жене, которая должна была получить "возмездие за свое преступление". Он хотел заставить ее мучиться и страдать и он добился этого, письмо прекрасно справилось с поставленной задачей. Параллельно с мукой и болью, страхом и безысходностью, в которые повергло Анну прочтение письма, произошло возвышение и торжество, усиление позиций и полнейший успех Каренина в битве с его многочисленными врагами по службе. Каренин сразил жену и на этой волне одержал новую блестящую победу. "Самодовольная улыбка" и даже "краска оживления покрыла лицо Алексея Александровича", когда он писал тезисы завтрашнего выступления, которое произведет фурор и сможет "возвысить его в карьере, уронить его врагов и потому принести величайшую пользу государству".

Успех ценой унижения другого, радость, возникающая в результате боли, прилив сил за счет упадка, торжество за счет бессилия, власть за счет порабощения ближнего, все это было тем стержнем, вокруг которого вращалась жизнь Алексея Александровича. Изо всех действующих лиц романа только Каренин так неотвязно и настойчиво погружался в мысли о мести жене и ее любовнику. Он был обуреваем этим, он не мог быть несчастным, не мог проигрывать. Даже победа над господами из враждебного министерства, а перепалка между министерствами была обычным делом, виделась ему, как масштабная операция, способная "принести величайшую пользу государству". Будучи отстраненным от государственной деятельности, Каренин по-прежнему пребывал в борьбе, он на бумаге бился с тем, "что думают и делают они, те самые, которые не хотят принимать его проектов, и были причиной всего зла в России". Он боролся со всеми "для общего блага - и для низших и для высших классов - одинаково". Мания величия, которой всегда страдал Каренин, и которая к концу романа довела до абсурда образ его мыслей, облекала его правом убирать со своего пути тех, кто обнаруживал его несостоятельность в любом вопросе. Тех, до кого было невозможно дотянуться, он уничтожал мысленно в своих красивым почерком написанных записках. Анна и Вронский стояли в этом списке противников Каренина на первом месте.

х х х

Очень трудно дать количественную оценку того, что один человек сделал по отношению к другому. Точной меры для этого никто еще не придумал. Иное дело деньги или материальные ценности, имеющие денежный эквивалент. Можно отметить, что Анна, не задумываясь о последствиях, вкладывала личные силы и пыл души в тех, кто ее окружал, что Вронский, "человек с очень добрым сердцем" помогал брату, сослуживцам и любил их, что Каренин служил России. Можно также отметить, что по мере того, как все они теряли силы, место на служебной лестнице, положение в свете и любовь, другие все это обретали. Но не будет ли опрометчивостью заявить, что те, кто преуспел и состоялся, обрели это за счет жизненной силы тех, кто вышел из игры. Лично мне очевидно и ясно, что Облонские и Левины обрели то, что Анна, Вронский, а также Каренин потеряли. Но, как сказала Анна, "сколько голов, столько умов", каждый думает своей головой и понимает столько, сколько ему дано понять. В мою задачу входило, прежде всего, показать внутренние связи между характерами и судьбами героев этого, по утверждению У. Фолкнера, самого великого романа всех времен. Хотелось бы увести читателей бессмертного романа от расхожих штампов в оценке поведения и намерений героев и подключить к анализу и размышлениям над их судьбами, а, следовательно, и над собственной судьбой.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Кто погубил Анну Каренину

Несчастья и счастье сирот

Хроника гибели

Как проходит любовь

Анна и другие

Семейная магия

Пронзительный свет ночи 212

Послесловие

Седакова Лариса Ильинична Непростительное Счастье Анны Карениной

Седакова Лариса Ильинична
Непростительное Счастье Анны Карениной