Lib.ru : Седакова Лариса Ильинична. Князь Василий Курагин Жизнь ради выгоды

Седакова Лариса Ильинична
Князь Василий Курагин Жизнь ради выгоды

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Комментарии: 1, последний от 23/11/2025.

Размещен: 13/09/2025, изменен: 13/09/2025. 52k. Статистика.

Скачать FB2

Аннотация:
"Важного и сановного князя Василия" ни в чем нельзя было "упрекнуть", если бы не его сыновья. Князь не мог понять почему, когда он "сделал для их воспитания все, что может отец, оба вышли дурни". Лицо его старшего сына Ипполита носило отчетливые следы вырождения и "было отуманено идиотизмом". Младший Анатоль не раз "дразнил отца, портя свою карьеру" и постоянно находился в центре крупных скандалов. "Этот Анатоль мне стоит сорок тысяч в год", "вот выгода быть отцом", - сетовал князь, который привык все мерить на деньги. Громадное состояние умирающего графа Безухова могло бы сильно поправить дела князя, тем более, что он был "по жене прямой наследник всего именья". Не церемонясь в средствах, не брезгуя ничем, князь попытался исказить волю умирающего и завладеть имением графа Безухова в обход сына графа Пьера, на которого граф написал завещание. Князь Василий напролом шел к своей выгоде и был почти у цели, но в дом умирающего явилась нищая княгиня Друбецкая, которая "давно вышла из света и утратила прежние связи", и она переломила ситуацию. Пока князь Василий делал все возможное, чтобы выкрасть завещание и уничтожить его, княгиня Друбецкая сделала все, чтобы Пьер повел себя в этот драматичный момент, как "достойный сын". Почтение к любящему отцу и исполнение сыновнего долга оказалось важнее расчета и выгоды. Справедливость восторжествовала и вместо князя Василия миллионное наследство графа получил его сын Пьер.

КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ КУРАГИН

ЖИЗНЬ РАДИ ВЫГОДЫ

"Вы знаете ли, что этот Анатоль

мне стоит сорок тысяч в год". "Вот

выгода быть отцом".

Князь Василий Курагин о сыне

АННОТАЦИЯ

"Важного и сановного князя Василия" ни в чем нельзя было "упрекнуть", если бы не его сыновья. Князь не мог понять почему, когда он "сделал для их воспитания все, что может отец, оба вышли дурни". Лицо его старшего сына Ипполита носило отчетливые следы вырождения и "было отуманено идиотизмом". Младший Анатоль не раз "дразнил отца, портя свою карьеру" и постоянно находился в центре крупных скандалов. "Этот Анатоль мне стоит сорок тысяч в год", "вот выгода быть отцом", - сетовал князь, который привык все мерить на деньги. Громадное состояние умирающего графа Безухова могло бы сильно поправить дела князя, тем более, что он был "по жене прямой наследник всего именья". Не церемонясь в средствах, не брезгуя ничем, князь попытался исказить волю умирающего и завладеть имением графа Безухова в обход сына графа Пьера, на которого граф написал завещание. Князь Василий напролом шел к своей выгоде и был почти у цели, но в дом умирающего явилась нищая княгиня Друбецкая, которая "давно вышла из света и утратила прежние связи", и она переломила ситуацию. Пока князь Василий делал все возможное, чтобы выкрасть завещание и уничтожить его, княгиня Друбецкая сделала все, чтобы Пьер повел себя в этот драматичный момент, как "достойный сын". Почтение к любящему отцу и исполнение сыновнего долга оказалось важнее расчета и выгоды. Справедливость восторжествовала и вместо князя Василия миллионное наследство графа получил его сын Пьер.

ПЬЕР ИЛИ КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ

Князь Василий Курагин был "светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха". "Влияние в свете", вот то единственное, что составляло "весь интерес его жизни", ничто другое не было ценным, значимым, важным и вообще достойным его внимания. Он был "состарившийся в свете и при дворе" важный сановник, который умел пользоваться людьми. Князь "не говорил себе, что вот этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия". "Но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было" и добивался собственной выгоды. "У него постоянно" "составлялись различные планы и соображения", "в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни" и которые были направлены на упрочение этого успеха и получение личной выгоды.

Он говорил на "изысканном французском языке" с "покровительствованными интонациями", сквозь которые нередко "просвечивало равнодушие". "Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы". Он по привычке говорил "холодным скучающим тоном", но только до той поры, пока тема разговора не задевала его за живое. В такие моменты князь был не в состоянии удерживать на лице маску светского человека и сквозь нее проступало что-то неподвластное светской учтивости, что-то не показное, а натуральное, что-то такое, что шло из глубины его души. Так происходило, когда речь заходила о его нерадивых детях. Он тогда начинал улыбаться "более естественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около рта морщинах что-то неожиданно грубое и неприятное". "Видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей", он замолкал, так как был не в состоянии найти выход из создавшегося положения. "Мои дети - обуза моего существования. Это мой крест. Я так себе объясняю", - говорил несчастный отец. Лицо старшего сына Ипполита "было отуманено идиотизмом", а младший был повеса, мот и ловелас, непригодный ни к какому делу. Точно такое "неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных", вдруг возникло на его лице поздним вечером в канун кончины старого графа Безухова. Князь решился тогда на серьезный разговор с племянницей графа Катишь о том, кто получит состояние умирающего.

Болезнь "известного богача и красавца екатерининского времени старого графа Безухова" была главной московской новостью конца лета 1805 года. Всех занимал вопрос, кому достанутся "сорок тысяч душ и миллионы" умирающего графа. Князь Василий имел все основания для того, чтобы завладеть всем несметным состоянием графа Безухова, так как он был "по жене прямой наследник всего именья". "Но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием". "Так что никто не знает, ежели он умрет", кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию". В канун смерти графа князь Василий "приехал к графу Кириллу Владимировичу, узнав, что он так плох". В доме графа проживали три его племянницы сестры Мамонтовы, старшая Катишь, средняя Ольга и младшая Софи. Граф любил составлять завещания, "мало ли он писал завещаний", - так со знанием дела говорила князю Василию княжна Катишь. Только за полгода да смерти граф составил самое последнее, которое было в пользу его незаконного сына двадцатилетнего Пьера и шло в обход князя Василия. Одновременно с этим завещанием в бумагах умирающего хранилось и письмо к государю, в котором "граф просит усыновить Пьера". И "коль скоро все кончится", "завещание с письмом будут передано государю", то "Пьер, как законный сын, получит все", - так со знанием дела рассуждал князь Василий. Он решил обойти законного наследника и единолично завладеть всем громадным наследством графа.

ТАЙНЫЙ СГОВОР

Ближе к ночи "с графом Безуховым сделался шестой уже удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет", тогда князь Василий понял, что медлить уже нельзя, и решившись на серьезный разговор со старшей княжной, пошел в ее комнату. Он долго безуспешно пытался достучаться до княжны, рисуя ей ту перспективу, которая ждет её с сестрами, если завещание в пользу Пьера будет обнародовано. "Ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он все имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру", - сказал он и "вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал или просто смотрела на него..." Княжна не принимала всерьез слова кузена, она "все также тускло и неподвижно смотрела на него" и повторяла то, в чем была уверена. "Пьеру он не мог завещать! Пьер незаконный". "Я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать...". Этим аргументом она желала "окончательно показать князю его неосновательность". "Я знаю, что завещание написано, но знаю также, что оно недействительно", - в ответ на неоспоримые доводы князя продолжала твердить свое княжна. "Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами не наследница". "Я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал". Тут только до княжны наконец-то дошло, что она может остаться в дураках. Она с сестрами давно уже считала дом графа своим и была уверена, что после его смерти им полагается воздаяние за то, что они якобы "всем пожертвовали для него". А теперь вдруг оказывается, что миллионы и сам этот дом может получить этот выскочка Пьер.

"Ты должна знать", где эти бумаги "и найти их", "знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание?" - спрашивал князь Василий с еще большим подергиванием щек". "Где оно; ты должна знать", - "нетерпеливо продолжал князь Василий". "И ежели завещание" не было уничтожено, "то наша обязанность" "исправить его ошибку, облегчить его последние минуты, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости", иными словами уничтожить завещание в пользу законного наследника Пьера. Князь Василий, несомненно, сделал бы это, но дело приняло иной оборот. Ничто не предвещало того, что такая незначительная персона, как княгиня Друбецкая, которая "была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи", повернет ход событий в том направлении, которого мало кто ожидал. Благодаря её точно выверенным действиям, направленным на то, чтобы сын графа проявил любовь и почтение к умирающему отцу, единственным наследником сорока тысяч душ и миллионов станет Пьер.

Племянницы графа считали Пьера за ничтожество, для них он был "как мертвец или зачумленный", а теперь из слов князя Василия княжна Катишь наконец-то поняла, что "наша часть" достанется ему. Она "злобно смотрела на своего собеседника", а голос ее "прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала". "Кроме самой черной неблагодарности", я "ничего и не могла ожидать в этом доме". "Я знаю, чьи это интриги", это "ваша милая Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину". Теперь княжна готова была на отчаянную и непримиримую борьбу с ней. "Ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке", - почти прокричала княжна, совершенно изменившись". Высказав все, что она думала о бедной родственнице, княжна открыла кузену, где граф Безухов хранил заветные бумаги. Завещание, которое княжна считала недействительным, но которое вместе с письмом к государю приобретало властную силу свершившегося факта, находится "в мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой". Им теперь предстояло взять из-под подушки этот портфель и затем найти, как исказить волю умирающего, придав этому поступку видимость последней воли графа.

У Катишь были все основания для ненависти к княгине Друбецкой. Она не могла простить ей то, что "прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно на Sophie, - я повторить не могу, - что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу", то есть написал завещание в пользу Пьера и прошение на имя государя о признании его законным сыном и графом Безуховым. Надо думать, что та информация, которую Анна Михайловна доверительно передала зимой своему дальнему родственнику графу Безухову, не была пустой сплетней или досужим домыслом, коль скоро она имела такие серьезные последствия, как кардинальное изменение завещания. Разговор между графом и княгиней происходил с глазу на глаз, но его содержание стало известно трем сестрам. По-видимому, граф счел нужным пересказать им суть разговора и укорить неимущих племянниц и в неблагодарности, и в том, что они порочат его имя.

Кузина Sophie, которой досталось от Анны Михайловны больше всех, была "веселого и смешливого характера". На таинстве соборования в ночь смерти графа, когда полагается молиться об отпущении грехов тяжело больному, она вела себя просто неприлично. В этой торжественной и благочинной обстановке Софи, "посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него". В те несколько дней, которые Пьер после смерти отца провел в его доме, в котором, естественно, был траур, Софи постоянно кокетничала с Пьером. "Самая младшая, хорошенькая с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его". Остановить Софи в ее безудержном веселье не мог ни умирающий дядя, ни траур по умершему. Легко можно вообразить, какое легкомысленное поведение она позволяла себе во время праздников, которые постоянно проходили в доме старого графа. "Во время балов в доме графа" среди дам в "бальных туалетах, бриллиантах и жемчугах на голых плечах" присутствовали, конечно же, и его племянницы. Если Софи не в состоянии была обуздывать свои порывы, достойно вести себя и не смеяться в минуту скорби, то какой же раскованной она была на балах, когда радость и веселье были нормой и сдерживать их не было необходимости.

БЕДНАЯ РОДСТВЕННИЦА

Княгиня Друбецкая принадлежала к одной "из лучших фамилий России", но ей пришлось "остаться вдовой без поддержки и с сыном" и влачить весьма жалкое существование. Княгиня была умна, расчетлива, ей были присущи завидное самообладание и выдержка, к тому же она обладала "приемами петербургской деловой барыни". Не стесняясь "своего крашеного шелкового платья", она входила "ко всем министрам, ко всей знати". Она говорила про себя, что я "еду сама на извозчике, хоть два, хоть три раза, хоть четыре - пока не добьюсь того, что мне надо. Мне все равно, что бы обо мне ни думали". Ее отличало "знание всех светских обстоятельств", более того, она научилась предвосхищать и предвидеть, к чему они могут привести и какую пользу они с сыном смогут извлечь из всего многообразия сложившихся ситуаций. Она не тушевалась при самых плохих раскладах, не принимала насмешки и неуважение со стороны важных лиц на свой счет, мгновенно умела придавать лицу то выражение, какого требовала ситуация и какое ей казалось уместным и, самое главное, выгодным для нее. Шаг за шагом она шла к поставленной цели - к обретению высокого положения и престижа для своего единственного сына Бориса, которого она любила "до обожания". Долгие годы живя в бедности и безвестности, она мечтала о богатстве и влиянии в свете, и она добилась своего. Если бы она "не была там, то бог знает, что случилось", а случилось бы то, что Пьер не стал бы ни графом Безуховым, ни владельцем миллионов, ни лучшим женихом России.

Днем 26 августа 1805 года, в канун смерти графа Безухова, эта дама исповедовалась своей близкой подруге графине Ростовой. "Обстоятельства мои до того дурны", "что я теперь в самом ужасном положении". Бывает и так, что "у меня нет гривенника денег" на извозчика. "Одна моя надежда на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, - ведь он крестил Борю, - и назначить ему что-нибудь на содержание", то "мне не на что будет обмундировать Борю". Для этого "мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка". С такими думами Анна Михайловна с сыном Борисом в середине этого дня отправилась к графу Безухову. Для того, чтобы войти во внутренние помещения дома, ей пришлось "нежным голоском" умолять швейцара, который "значительно посмотрев на старенький салоп", заявил, что "их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают". Анне Михайловне удалось уговорить швейцара, о ее визите было доложено, после чего она, сопровождаемая сыном, "бодро, в своих стоптанных башмаках, пошла вверх по ковру лестницы" туда, где были расположены "покои, отведенные князю Василию". "Заметив Анну Михайловну с сыном", "князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса". Анна Михайловна начала разговор первой, "как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда". Ей удалось сыграть на чувстве личного превосходства князя и затронуть тему его важности "пред покровительствуемою Анною Михайловной". Этим она втянула его в разговор и перешла к теме болезни графа, "выражая большую печаль на своем исплаканном лице". "Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухова и она поспешила успокоить его" и рассеять его подозрения.

Продолжая нащупывать тему для разговора, она заговорила о том, "исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может, его необходимо приготовить, ежели он так плох". Спасение души никак не зависит от богатства и знатности, так как перед Богом все равны, поэтому, перейдя к христианским ценностям, княгиня начала говорить с князем Василием на равных и даже солировать в разговоре. "Чего бы мне это ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего медлят княжны. Может, бог поможет мне найти средство его подготовить". В это время старшая княжна Катишь, "с угрюмым и холодным лицом" вышла "из внутренних комнат" и, "оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую", совершенно проигнорировала ее, точно так, как это только что сделал при встрече с ней князь Василий. Анна Михайловна и с нею, как и с князем Василием, вступила в разговор первой, а старшая племянница Катишь, в точности, как князь, на ее слова "ничего не ответила и даже не улыбнулась и тотчас же вышла", демонстрируя свое полное презрение к бедной дальней родственнице, что, впрочем, ни малейшим образом не задело Анну Михайловну. Она мгновенно оценила ситуацию и поняла, что князь с княжной представляют собой единую силу. Оба они, не сговариваясь, не только вели себя одинаково, они и думали об одном, но пока что еще не высказывались вслух. Невысказанное "относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба". "Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать", - заявила Анна Михайловна. Она уже "сняла печатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василия сесть подле себя". Войдя в комнату больного и убедившись, что "он в ужасном положении", она как-то естественно и незаметно вошла в роль главной родственницы и старшей женщины в семье.

Этот дневной визит стал для Анны Михайловны разведкой перед тем генеральным сражением, которое произойдет в ту роковую ночь смерти старого графа между князем Василием и старшей княжной с одной стороны и Анной Михайловной, опирающейся на любимого сына графа Пьера, - с другой.

ОБРАЗ ЛЮБЯЩЕГО СЫНА

Шестой удар, после которого граф уже никого не узнавал и окончательно утратил связь с реальностью, случился поздним вечером. Но незадолго до этого последнего удара, граф, "прямо указывая на его (Пьера) портрет, требовал его к себе". За Пьером, который в это время был на именинах в доме Ростовых, "было послано" и Анна Михайловна "нашла нужным ехать с ним". Она теперь была "еще смелее, чем утром", так как вела "за собою того, кого желал видеть умирающий", и поэтому успех ее "был обеспечен". Пьер пребывал в "состоянии неясности мысли" и "покорно следовал" за Анной Михайловной, хотя "и не понимал, для чего ему надо было вообще идти к графу", но "судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно". Чтобы обойти настырного швейцара, который днем не хотел пускать бедную и навязчивую посетительницу, "они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду". Теперь никто не видел, как "Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной" "задней лестнице". "Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Василием. Увидев проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее. Жест этот был так непохож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василия, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно через очки посмотрел на свою руководительницу. Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала". Она еще в свой первый дневной визит отметила, что эти двое действуют согласованно, а их приватный разговор, испуг и злоба, направленные против нее и Пьера, превратили это наблюдение в уверенность. Она была уверена, что этой ночью князь Василий и княжна Катишь что-то предпримут, что у них есть какой-то план, а потому начала неотступно следить за ними.

В отличие от князя Василия и старшей княжны Катишь, все силы Анны Михайловны этой ночью были направлены на то, чтобы перед Богом и людьми, перед всем миром показать, что коль скоро граф хотел перед смертью видеть сына, который у него "любимый был", то и сын также хотел видеть отца, попрощаться с ним и отдать ему последний сыновний долг. Пьер еще не стал законным сыном и называть графа "отцом ему было совестно", но Анна Михайловна в великолепной приемной дома графа, наполненной разнородными людьми, уже громко и уверенно говорит, что "этот молодой человек - сын графа". Она "особенно-почтительно и нежно-грустно" обращается к единственному сыну, которому предстоит тяжелое испытание - смерть горячо любимого отца. Эта реплика Анны Михайловны возымела действие, Пьер "заметил, что все перешептывались, указывая на него, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали". Люди увидели в нем наследника миллионов и старались чем-то услужить тому, кто назавтра поднимется так высоко, что окажется недосягаемым для них. Пьер "почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой-то страшный и ожидаемый всеми обряд, что поэтому он должен принимать от всех услуги".

В ночь смерти графа княгиня Друбецкая неуклонно вела Пьера к тому, чтобы иметь, как очевидица, все основания для того, чтобы рассказывать "всем знакомым подробности смерти графа Безухова". Надо сказать, что "подробности", которые "она рассказывала Ростовым и всем знакомым", были весьма далеки от реальных событий той ночи. Она рассказывала, что "последнее свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает - кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, так он был убит". "О поступках княжны и князя Василия она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шепотом".

На самом же деле к тому моменту, как Пьер в последний раз вошел к отцу, тот, доживая после шестого удара последние часы, полностью утратил связь с миром и говорить уже был не в состоянии. Искра сознания в последний раз промелькнула в его угасающем мозгу лишь для того, чтобы как-то, каким-то чудом переменить неудобное положение тела и повернуться лицом к стене. Сам он этого сделать уже не мог, а попросить кого-то - тем более. Можно ли говорить о трогательном прощании с сыном, когда отец находился в предсмертном забытьи. "Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку". Граф не мог ни на чем фиксировать взгляд, но, "покуда есть глаза, надо же глядеть куда-нибудь". Вот он и "смотрел на то место, где находилось лицо Пьера в то время, когда он стоял", тогда как Пьер уже сидел перед его кроватью.

РАЗГОВОР С БЕЗУЧАСТНЫМ ТЕЛОМ

В поведении князя Василия и княгини Друбецкой той роковой ночью было много общего. Анна Михайловна вела себя "с тем значительным видом, который" показывал, "что она точно знает, что делает". Точно также "с видом, который показывает, что он знает, что делает", вел себя и князь Василий. Княгиню и князя объединяло еще и то, что оба они в эту ночь наделяли умирающего полным рассудком, хотя он уже абсолютно утратил способность не только рассуждать, и принимать какие-либо решения, но даже просто узнавать и говорить. Различие между князем и княгиней состояло в том, какую цель в этой сознательной иллюзии одушевления чуть живого тела преследовал каждый из них. Князь Василий делал вид, что граф пребывает в полном сознании, чтобы, умирая, он успел сказать, что завещание в пользу Пьера было ошибкой. Граф, "верно забыл уже про него и захочет уничтожить", "все это сделалось в минуту гнева, болезни, а потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости".

Анна Михайловна напрямую никаких корыстных целей не преследовала, она "являла в своем выражении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом". Она руководила каждым шагом, каждым жестом сына, стараясь придать его последнему свиданию с отцом благообразность, почтительность и даже торжественность. Она сделала все, чтобы единственный сын стал центральной фигурой прощального ритуала, совершавшегося перед Богом и людьми, чтобы сын выглядел достойным преемником отца, чтобы именно он сидел у постели умирающего в последние минуты его жизни. "Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй". Пьер "исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул графа не дрогнули". Она "указала ему на кресло, стоящее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой". "Пьер встал, чтобы помочь слуге перевернуть графа" на другой бок. Тело графа приняло удобное положение лицом к стене, и "он забылся". "Анна Михайловна, заметив приходившую на смену" среднюю княжну Ольгу, предложила Пьеру выйти в приемную.

Письмо к государю и завещание в пользу Пьера не были тайной. Князь Василий с уверенностью говорил старшей княжне, что "письмо было написано, хотя и не отослано и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно или нет". Анна Михайловна также говорила, что "Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю..." о признании Пьера законным сыном. Знал о письме и завещании и адвокат дома Дмитрий Онуфриич. Просто вынуть эти бумаги из портфеля и уничтожить их было делом рискованным. Князь Василий решает придать своей интриге видимость исполнения последней воли графа. "Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что моё одно желание - свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам". Князь предлагал Катишь разыграть совершенно невероятную сцену - зайти к уже практически безжизненному графу, показать ему, ничего уже не видящему, завещание, услышать от него, в то время, как он уже не мог говорить, что завещание надо уничтожить. Затем они вышли бы, и князь громко и внятно сообщил бы о последней воле умирающего всем, кто был в доме, придавая лицу то выражение, какое счел бы уместным, и обливаясь слезами. "Свято исполнить его волю" было бы священным долгом для князя, что он и совершил бы, публично порвав завещание на части.

Связи князя Василия, его высокое положение в свете и близость не только ко двору, но и к самому государю, его авторитет и весь его солидный облик не допускали мысли о том, что он способен лгать. Для князя было вполне реально обратиться к государю с частной просьбой, и Анна Михайловна, когда просила за своего сына, уповала на это. "Так завтра вы доложите государю?", - спросила она князя. "Непременно", - отвечал он ей. Князь всегда находил, как выйти сухим из воды. Его нисколько не смущало, что на тот момент "больной лежал все так же безжизненно и неподвижно", а его "холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться". Свидетелей того, что на самом деле произошло бы у постели графа, когда ему показали бумаги, не было. После соборования в его комнате, откуда вышли Анна Михайловна с Пьером, находилась одна только средняя княжна Ольга, которая собственного мнения не имела. Она находилась в полном подчинении у старшей сестры, исполняла ее распоряжения и принимала "точно такое же выражение" на лице, как и у Катишь.

БИТВА ЗА МОЗАИКОВЫЙ ПОРТФЕЛЬ

Союзники смогли завладеть портфелем с документами во время соборования. "В середине службы" "старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам". "Больному дали что-то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий" "с тем же видом, который показывает, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо него, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни к высокой кровати". "От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места". Пьер "был рассеян", а Анна Михайловна - сосредоточена. Он был развлечен "наблюдениями над окружающими", а она ждала, какие шаги предпримут князь и старшая княжна и потому не спускала с них глаз. Легко было догадаться, что эти двое на торжественной церемонии соборования не просто так покинули свои места и подошли к кровати. Анна Михайловна не могла разглядеть, что им там понадобилось, так как кровать была "под шелковыми занавесами", но под подушкой людям свойственно хранить самое ценное... Скорее всего, они, как и раньше, действуя не сговариваясь, что-то незаметно взяли оттуда и вынесли из комнаты умирающего в заднюю дверь.

После того, как у графа возник последний импульс сознания, в результате чего его тело "перевернули на бок к стене", он с облегчением "вздохнул" и "забылся". В это время все "разнообразные, непраздничные люди", находившиеся в доме графа этой ночью, перешли в "маленькую гостиную", куда "Катишь велела подать чай". "В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем-то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что-то спрятала". Погруженный в себя Пьер лишь по жесту княжны краем глаза увидел, что она что-то спрятала. Анна Михайловна была намного зорче и к тому же мозаиковый портфель не такой уж маленький предмет, чтобы его можно было незаметно и быстро убрать с глаз. "Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит", - вдруг заботливо обратился к ней князь Василий, что было совершенно на него не похоже. Анна Михайловна почувствовала, что решающая минута наступила, что надо срочно действовать. "Пьер с Анной Михайловной прошли в маленькую гостиную", где "стоял чайный прибор и холодный ужин". Но Анна Михайловна не притронулась к ужину, и Пьер заметил, как она "на цыпочках выходила в приемную, где остались князь Василий с старшею княжной". Пьер "пошел за ней" и увидел, что "Анна Михайловна стояла возле княжны, и обе они в одно и то же время говорили взволнованным шепотом".

Перед лицом смерти дядюшки в княжне раскрылись такие стороны ее натуры, которых невозможно было ожидать и о которых она и сама не подозревала. "Я об одном не перестаю молить бога", "чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту" землю, с таких слов начала старшая княжна разговор с князем Василием о наследстве графа. Но как только она поняла, что единственным наследником может стать Пьер, тон и смысл ее речей вдруг стал совсем иным. "Голос, в то время, как она заговорила, прерывался такими раскатами, которых она, видимо, сама не ожидала". Старшая княжна, эта "строгая девица" перешла со слов об упокоении души графа к обвинениям в адрес Анны Михайловны. "Мне ничего не нужно, князь", - так говорила она князю Василию о наследстве, но прошло совсем немного времени и она, изменившись до неузнаваемости, стала в буквальном смысле биться за мозаиковый портфель.

В отличие от княжны, Анна Михайловна сумела сохранить достоинство, благородство и порядочность. Её поведение ни разу не вышло за рамки приличий, борясь за портфель, она ни разу не повысила голос, "голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость". Обращаясь к княжне, она называла ее "милая, добрая княжна". Все ее аргументы были проникнуты заботой о больном и благоговением перед только что свершившимся великим таинством соборования. "Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну", "кротко и убедительно говорила ей", что "не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена...". "Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его". Княжна в ответ не могла сдерживаться. "Что же вы молчите, mon cousin? - вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. - Что же вы молчите, когда здесь бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего? Интриганка!" "Мерзкая женщина! - вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель". Пьер "удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее все приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василия".

"Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу". Анна Михайловна схватилась "рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его отпустит. Слышны были только звуки усилий борьбы за портфель". Князь Василий решил, что для его репутации и для пущей убедительности будет лучше, если в комнату умирающего княжна пойдет одна. Он будет вести себя как незаинтересованное лицо и дожидаться ее выхода с известием о последней воле графа в приемной. Он решил сделать это дело чужими руками. "Князь Василий сидел на кресле", "щеки его сильно перепрыгивали", "но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам". Когда ситуация начала выходить из-под контроля, князь вмешался, обращаясь к княжне: "Пустите. Я вам говорю. Княжна пустила". "Анна Михайловна не послушала его". "Я беру все на себя. Я пойду и спрошу его". "Мерзкая женщина! - вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель". Поняв, что проиграл, "князь Василий опустил голову и развел руками". "В эту минуту дверь, та страшная дверь" "с шумом откинулась, стукнув о стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками". "Он умирает, а вы меня оставляете одну". Все, кроме Пьера, вошли в комнату графа. "Первая оттуда вышла старшая княжна", "при виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу".

"Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими медленными шагами", продолжая наделять Пьера тем, что он, как сын, должен, но не мог испытывать. Не только она одна, но и "все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал". "Это великая потеря для всех, не говоря о вас. Но бог вас поддержит". "Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы", - наставляла она Пьера. "Вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства". "После я, быть может, расскажу вам, что если б я не была там, то бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца". Анна Михайловна вышла из той страшной двери с пустыми руками. Скорее всего, она уже успела передать мозаиковый портфель адвокату дома.

ЗАБОТА О ЧУЖОМ СЫНЕ

Слух о том, что "князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории" разошелся в свете. Говорили даже, что после кончины старого Безухова "он уехал в Петербург очень сконфуженный". Дела же Анны Михайловны уже очень скоро, еще до начала зимы 1805 года поправились. По приезде Пьера в Петербург она, по-видимому, сочла необходимым нанести ему визит в своих "стоптанных башмаках" и рассказать о тех подробности страшной ночи, которые ускользнули от его рассеянного внимания. Она, конечно же, обрисовала те неприглядные роли, которые сыграли князь и княжна. Не забыла она рассказать и о том, что он стал и графом Безуховым, и одним из первых богачей России исключительно благодаря ее усилиям. Анна Михайловна каким-то шестым чувством ощутила, что ее миссия в эту страшную ночь заключалась в том, чтобы Пьер перед лицом смерти отца вел себя безукоризненно, чтобы его не в чем было упрекнуть, чтобы в эти последние минуты жизни отца сын проявил почтение, искреннюю печаль и заботу об умирающем. Входя в дом умирающего отца, Пьер "не понимал, для чего ему надо было вообще идти к графу". Через несколько часов под влиянием Анны Михайловны Пьер уже неподдельно страдал, сидя у постели отца. На лице его было "выражение ужаса", "Пьер почувствовал содрогание в груди и носу, и слезы затуманили его зрение".

Своего единственного сына Бориса Анна Михайловна любила "до обожания". На момент смерти графа Безухова оба молодых человека Пьер и Борис были бедны и оба были людьми "самой низшей иерархии". "Я не знаю, чего бы я не сделала для его счастия", - говорила Анна Михайловна про сына. "Забыв все унижения, через которые она прошла для достижения своей цели", мать делала все, что возможно, для блага своего Бориса, забота о котором сделалась смыслом ее жизни. Пьер вырос без матери, его отец лежал на смертном одре, он только что вернулся на родину из-за границы, где воспитывался с десяти лет, он совершенно не разбирался ни в жизни, ни в людях. Этот сирота вызвал в Анне Михайловне материнские чувства, которые были так сильно развиты в ней. И она по усвоенной привычке спасать сына, не раздумывая, на инстинкте стала спасать и Пьера. "Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов", - говорила она неопытному молодому человеку "с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки".

НЕРАДИВЫЕ ДЕТИ КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ

Занимаясь своими делами, князь Василий всего "менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду". Зло, которое он причинял, было неочевидным, но оно постоянно сопутствовало князю в особенности в тех его начинаниях, которые касались благополучия его семьи, а в особенности троих его нерадивых детей. Без вмешательства отца, дети князя Василия никогда не смогли бы занимать высокое положение в свете, а без успеха детей успех отца был бы неполным. Забота о детях постоянно отравляла его жизнь, "ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас", - так говорила князю Василию влиятельная фрейлина Анна Павловна Шерер. "И зачем родятся дети у таких людей, как вы?", - спрашивала она князя и он не знал, что ей на это ответить. Князю Василию нельзя было приписать ни распутство, ни буйство, ни пьянство, ни слабоумие, которыми отличались его дети. На первый взгляд может показаться, что дети пошли не в него, но при внимательном прочтении романа видно, что в детях князя только проявилось и вышло наружу то, что под маской учтивого царедворца искусно скрывалось их отцом.

Старший сын князя Ипполит "был поразительно дурен собой", и весь облик его носил следы вырождения. "Лицо его было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брезгливость, а тело было худощаво и слабо". "Из-за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно, или очень глупо то, что он сказал". Читатель знакомится с князем Василием и Ипполитом на вечере у фрейлины Анны Павловны Шерер, который состоялся в июле 1805 года. Князь Василий не любил тратить время понапрасну и "главной целью его посещения" вечера у фрейлины было то, что князь "желал определить сына" Ипполита "первым секретарем в Вену". Место это "старались доставить барону" Функе, решение принималось на уровне матери государя, которая "изволила оказать барону Функе много уважения". Анна Павловна была фрейлиной вдовствующей императрицы и ее приближенной и имела вес при дворе. Князь Василий не желал сделать зло барону, он только желал пристроить своего старшего сына идиота на такое место, которое было бы достойным высокого общественного положения его отца. Поэтому он постарался опорочить барона в глазах Анны Павловны и заявил, что "барон это ничтожное существо", хотя найти личность более ничтожную, чем князь Ипполит, вряд ли возможно. Князь Василий добился своего, уже в ноябре Ипполит вместо барона Функе "был секретарем посольства" в дипломатической миссии в Австрии. Его коллеги, российские дипломаты были "светские, молодые, богатые и веселые люди", а Ипполит "был шутом в этом обществе", все смеялись над ним, а сам "Ипполит смеялся громче всех". Вред, который заботливый отец нанес тем, что устроил это назначение сыну, очевиден. Был ущемлен достойный претендент барон Функе, была ослаблена дипломатическая миссия России из-за сотрудника, который не мог достойно представлять страну. Одно дело, когда Ипполит нес несусветную чепуху на вечере у Анны Павловны, которая благоволила ко всей семье Курагиных и расценивала его тупоумные анекдоты, как "светскую любезность". И совсем другое дело прием в дипломатической миссии, где правит протокол и несуразность в поведении дипломата бросает тень на страну, которую он представляет.

Младший сын Анатоль был повесой, "пил целые ночи, перепивая всех", за ним была не одна штука, "которая обычному человеку заслужила бы Сибирь", он с легкостью "прожигал десятки тысяч" и не был пригоден ни к какому делу. "Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру", "ему было все равно, что бы о нем ни думали". Анатоль "инстинктивно, всем существом своим был убежден в том", "что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе". Долги Анатоля "кредиторы требовали у отца", и отец, которому не нужны были скандалы вокруг сына, платил за него. То, что правдою и неправдою добывал отец, сын с легкостью, не раздумывая, спускал на свои увеселения. Анатоль "не был в состоянии обдумать", "как его поступки могут отзываться на других", он не принимал в расчет, хорошо или дурно он поступает, "одно, что он любил, - это было веселье и женщины". Отец сделал привычку из успеха, а сын - из веселья и женщин. Оплачивая долги, заминая выходки сына и его жестокие проказы, отец потакал разврату, разгулу и даже преступной жизни младшего сына. Без денег отца сын не смог бы вести такую порочную, праздную и никчемную жизнь и оставлять за собой несчастных, обиженных людей с искалеченными судьбами. "Во время стоянки его полка в Польше один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери". Анатоль "весьма скоро бросил свою жену" и вел себя как свободный человек. Сын знал, что бы ни случилось, отец сможет найти выход и спустить на тормозах любое его скверное дело.

Анатоль воспитывался в Париже и слухи о том, чем он там занимался, дошли и до Петербурга. Во время сватовства Анатоля к княжне Марье Болконской, жена Андрея Болконского княгиня Лиза "погрозила ему пальчиком. - Еще в Париже ваши проказы знаю!" "Ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела". Из Парижа Анатоль вернулся готовым и, как будто бы, специально созданным для роскошной кутежной жизни. Когда красавица Элен еще жила в доме отца, "Анатоль был влюблен в нее, и она была влюблена в Анатоля", "была целая история и от этого услали Анатоля". Эта неприятная история ни для кого не была секретом, Пьер Безухов узнал о ней, будучи еще женихом Элен. Женившись на ней, он "спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что не дура, чтобы иметь детей. И что от меня детей у нее не будет". "Воспитание в высшем аристократическом кругу" вряд ли могло научить Элен приемам контрацепции. Скорее всего, эту науку преподал ей Анатоль, который в Париже, как и в Москве, "предпочитал" порядочным женщинам "французских актрис", для которых эта тема была актуальной. "Где вы - там разврат, зло", - говорил Пьер жене и вполне осознавал, что она - "развратная женщина". По оценке Пьера Элен была к тому же "одна из самых глупых женщин в мире".

Брак дочери с богатейшим женихом России, графом Пьером Безуховым, - "это очень блестящая партия", и эту выгоду нельзя было упустить. Поэтому "князь Василий делал все, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери". Для отца это был великолепный и даже в некотором смысле уникальный шанс. Пьер был круглым сиротой, ему не с кем было посоветоваться, к тому же он был наивным, неопытным и еще очень молодым человеком. Солидного приданого за Элен не было, имения князя были расстроены. Красота Элен была слишком броской и вызывающей, к тому же репутация дочери князя Василия после романа с собственным братом была основательно подпорчена. Чего от нее еще можно было ожидать, отец боялся даже подумать, а потому ему хотелось поскорее сбыть Элен с рук, чтобы возложить ответственность за ее поведение на мужа. Элен подтвердила опасения отца, став вскоре после замужества любовницей Долохова, который "совсем компрометировал ее", так что дело это получило широкую огласку. "Она будет тебе хорошая жена...бог да благословит вас!" - умиленно со слезами на глазах говорил Пьеру будущий тесть. Реальность стала совсем иной, сколько горя, разочарований, горьких дум принес Пьеру брак с Элен. Да и стоила она ему немало, за семь лет брака Пьер потратил на жену более миллиона.

Пьер наблюдал жену и все семейство Курагиных не на публике, а за кулисами театра жизни. Он "вспомнил ясность и грубость мыслей, и вульгарность выражений, свойственных" Элен, когда она была у себя дома в узком семейном кругу и не рисовалась, как на публике. "Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя". "Подлая, бессердечная порода", - так со знанием дела говорил Пьер о семействе Курагиных.

"МОИ ДЕТИ - ЭТО

ОБУЗА МОЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ"

"Я сделал для их воспитания все, что может отец", - недоумевал князь Василий. Но "оба вышли дурни. Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль - беспокойный". "Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего", - так рассуждал отец про воспитание обоих сыновей за границей. Собственно, назвать воспитанием обучение сыновей, предоставленных самим себе и к тому же вдали от родины, вряд ли можно. "Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви", такими словами князь Василий идейно обосновывал свою нелюбовь к детям. Он обращался "к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям". Князь не любил своих детей, он вообще не был наделен даром кого-либо любить, хотя постоянно признавался в любви тем, кому по возрасту годился в отцы. "Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь...". Так говорил князь старшей племяннице графа Безухова Катишь, адресуя свое признание не только ей, но и двум другим ее сестрам. "Никогда никто не жаловался, что его слишком любили", - говорил он Пьеру, имея ввиду свою любовь к нему и заботу о его карьере и будущем. "Моя милая, моя дорогая, моя нежная Мари, которую я всегда любил, как дочь", - такими словами князь обращался к княжне Марье Болконской, хотя практически ее не знал. Для князя Василия существовало только то, что имело вес в обществе, что можно было выставить напоказ и что в сравнении с другими возвышало его и делало значительнее. Любовь, нежность, забота о внутреннем мире детей, все это так размыто, неопределенно и непонятно, для всего этого нет меры и потому просто невозможно дать оценку. Все это лежит в стороне от выгоды и влияния в свете. Нелюбовь, которая царила в его семействе и которую отец с рождения привил детям, привела к ущербности и внутреннему одиночеству Анатоля и Элен. Пьер так говорил о безвременной кончине своей жены Элен: "Такая смерть... без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль ее".

Под маской царедворца и влиятельного человека, обладающего безукоризненными манерами и безупречным светским тактом, князем Василием искусно скрывалась "подлая, бессердечная порода" Курагиных. Эта порода и ее отличительные семейные черты достались детям в наследство от отца и были у них, что называется, в крови. И отец, и двое младших детей могли сбросить напряжение и жить в равновесии с самими собой, только причиняя зло другим людям, в чем не отдавали себе хорошенько отчета. Анатоля вообще отличала "манера презрительного сознания своего превосходства". Анатоль и Элен притягивали людей своей уникальной красотой, раскованностью и вседозволенностью, а также тем, что каждому "было совершенно все равно, что бы о них ни думали" другие люди. Им чужды были угрызения совести, они не видели разницы между добром и злом, они были не в состоянии "обдумать, что выходило для других людей из удовлетворения" их вкусов. Их невозможно было вывести из себя, их отличала "способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность". Они всегда улыбались и шли по миру с чувством собственного достоинства, исключительности и избранности. Как будто эту "несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту" Элен и Анатоль получили в дар свыше за какие-то невиданные заслуги перед миром. И каждый был "сотворен богом", чтобы стать недосягаемым, неуязвимым и даже богоравным. Как и отец, Элен и Анатоль привыкли пользоваться людьми, как и отец, они руководствовались инстинктом и не умели думать. Они красовались подобно прекрасным хищным цветам, которые притягивают к себе насекомых чтобы потом насытиться этими доверчивыми жертвами.

Почти все герои романа прошли через Курагиных. Князь Василий волочился за старой графиней Ростовой, его сын Анатоль - за Наташей; старый князь Болконский "определил в коллегию" князя Василия, Анатоль сватался к его дочери княжне Марье, а князь Андрей страстно желал вызвать его после истории с Наташей на дуэль и ревновал жену к Ипполиту; старый граф Безухов был хорошо знаком с князем Василием, а его сын Пьер кутил с Анатолем и вошел в их семью, став мужем дочери князя Василия Элен; "первыми шагами в службе" князь Василий был обязан отцу княгини Друбецкой, сам он покровительствовал и ей, и ее сыну Борису; Долохов был другом Анатоля и любовником Элен; Билибин служил вместе с Ипполитом в Вене и был своим в салоне Элен; Марья Дмитриевна Ахросимова хорошо знала всю семью; то же самое можно сказать о фрейлине Анне Павловне Шерер. Всеми этими людьми Курагины пользовались, чтобы извлечь выгоду, повеселиться, причинить зло и до поры до времени оставаться безнаказанными.

Анатоль и Элен торопились и жить, и чувствовать, Толстой отпустил им для этого очень мало времени. "Мои дети" "это мой крест", - сетовал на судьбу несчастный отец. Князь Василий освободился от этой обузы в конце августа 1812 года, когда он одновременно потерял совсем еще молодых дочь и младшего сына.

Род Курагиных на князе Василии прекратится, даже если "покойный дурак" Ипполит и женится, то он вряд ли сможет оставить после себя полноценное потомство. По врожденному идиотизму он вообще обладал ограниченной дееспособностью.

В начале 1813 года овдовевший Пьер получил от князя Василия письмо, в "котором говорилось о долгах жены" и решил "ехать в Петербург покончить с делами жены". "Он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь".

Про жалось или иные человеческие чувства, которые должен испытывать лишившийся детей отец, в романе нет ни слова. "Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды", был вполне доволен жизнью, редко кому удавалось, находясь уже на седьмом десятке, все также с уверенностью идти в гору.

Комментарии: 1, последний от 23/11/2025.

Обновлено: 13/09/2025. 52k. Статистика.

Эссе: Культурология

Связаться с программистом сайта.

Седакова Лариса Ильинична Князь Василий Курагин Жизнь ради выгоды

Седакова Лариса Ильинична
Князь Василий Курагин Жизнь ради выгоды