В 'Критике чистого разума' (части I, параграфе IV) делением трансцендентальной логики на трансцендентальную аналитику и диалектику Кант утверждает в отношении трансцендентальной аналитики, что она '... должна быть, собственно, только каноном оценки эмпирического применения рассудка, ... ею злоупотребляют, если ее считают органоном всеобщего и неограниченного применения рассудка и отваживаются с помощью одного лишь чистого рассудка синтетически судить, утверждать и выносить решения вообще... Таким образом, вторая часть трансцендентальной логики должна быть критикой этой диалектической видимости, ... трансцендентальной диалектикой'. Субъективная дедукция задумана таким образом, как критика трансцендентальной аналитики, исходящая из осмысления ее собственных оснований и тем самым предваряющая их в качестве осмысления трансцендентальной аналитики, интерпретирующая самую осуществимую возможность ее склонности иметь содержание, быть значимой, иметь употребление. 'Субъективная сторона трансцендентальной дедукции не может отсутствовать, - пишет Хайдеггер, - но, пожалуй, ее эксплицитная разработка может быть отложена'. Таковы, по сути, и возражения Шеллинга Гегелю (Мюнхенские лекции, 1827 г.), возражения философу, не раскрывшему 'субъективность субъекта' в разработке логической природы философии. 'Отправным пунктом, - указывает Шеллинг, дистинктируя понятие субъекта с фихтеанским Я, герменевтическим Я, - было субъективное в его полное объективности, следовательно, оно было все-таки субъективным, а не только объективным, как Гегель определил своё первое понятие в качестве чистого бытия'. Трансцендентальная аналитика, следовательно, показывает себя в качестве возможности на деле осуществить 'расчленение самой способности рассудка с целью изучить возможность априорных понятий, отыскивая их исключительно в рассудке как месте их происхождения и анализируя чистое применение рассудка вообще', то есть выразить его в инобытии, представлении самого мышления, поскольку 'наивысшим триумфом науки было бы свести до сферы представлений именно то, что может быть только познано, если возвысится над представлениями, что, следовательно для себя не доступно в представлении, но доступно лишь чистому мышлению'. (Шеллинг, 'Дополнение к Мюнхенским лекциям из Эрлангенской рукописи') проблема выражаемости трансцендентальной аналитики есть интерпретация категории 'возможность', содержание такого вида, в котором идея этой категории является по совместительству идеей систематичности категорий, формационной структуры категорий, поскольку цель систематизации категорий заключается не в выражении их в качестве системы, откуда они затем с произвольной степенью уверенности почерпываются, а, напротив, в выражении системы, возможно более полном в категориях , ее употреблениям, исчезновением, использованием, что и составляет смысл, требующий образования понятия адекватности.
ДЕФИНИЦИЯ: Система категорий есть хронотоп (категория Бахтина). Исследования возможности, в качестве которой показывает себя трансцендентальная аналитика, есть, как справедливо полагает К.-О. Апель, соединивший герменевтическую и аналитическую традиции, трансцендентальная аналитика или 'трансцендентальная аналитика существования', предпринятая Хайдеггером в 'Бытии и времени'. А также поздним Витгенштейном. Сущность переворота в современном мышлении, произведенного посредством этих мыслителей, тем более отчетлива, что этот переворот выстоял перед 'Критикой чистого разума' в качестве ее собственной сущности, заключается в том, что трансцендентальная логика, 'логика, отвлекающая не от всего содержания познания', конституировалась в качестве части не только трансцендентальной аналитики существования или трансцендентной аналитики, а и в качестве части ее наброска только, трансцендентальной аналитике. 'Сущность значения - утверждает Гуссерль, - усматривается нами не в означающем восприятии, но в его материи, некоем тождественном интенциальном единстве, стоящим над множественностью восприятий, говорящих и думающих. 'Материей' восприятий, значений, в этом идеальном смысле, является вообще не то, что психология подразумевает под материей, т. е. не любая реальная часть или сторона восприятий'. 'Отношение тождества - говорит Фреге, - дано настолько определенно, что наличие различных видов его просто трудно вообразить'. Этот переворот есть в сущности поворот к бытию, указывающему себя посредством выразимости существа этого переворота сверхреальным, сверхчувственным предикатом (М. Хайдеггер) 'Основные понятия метафизики, а также критика Шеллингом концепции истинности Гегеля, как филологического скольжения по поверхности чувственной достоверности, грамматологического прикосновения, противопоставляя ему прикосновения филологическое. Не понятие предицирует бытие, а бытие предицирует понятия, причем таким образом, что предицирование понятия отношением к нему самого бытия, есть не бытие, есть, стало быть, 'небытие', идея, в этом смысле понятия исчерпывается, употребляется посредством предицирования бытия.
'Постав' ('императив приведения всего сущего в установленный статус, сперва познанности, потом организованности' В. В. Бибихин.) есть само это противо-поставление. Видоизменяя Гегелю, возможно, следовательно, утверждать, что, гуманитарный метод, поименованный 'пониманием', не есть 'лишь движение самого понятия' только 'в том значении, что понятие есть все и что его движение есть всеобщая абсолютная деятельность'. Метод гуманитарных наук есть, следовательно, конечная сила познания, античность фундаментального способа бытия человеком. Осуществляя понимания, аналитическая традиция доказала трансцендентальность логики в качестве выразимости техники интерпретации в сущности герменевтическая же традиция в лице например, Х.-Г. Гадамера, автора книги с характерным названием 'Истина и метод', указала рассудок, 'здравый смысл', индивидуализирующей функцией смысла, смыслообразующей функцией времени, референтом термина так называемого 'чистого смысла', или теологического ('... для Фомы Аквинского здравый смысл - это общий корень внешних чувств, а также комбинирующей их способности судить о данном, которая присуща всем людям'. Ф.- Г. Гадамер. Характерно в связи с этим, что математик Э. Галуа утверждал в свое время, что математики, почитающие себя в качестве аналитиков, на деле (это знаменитое аристотелевское 'на деле') комбинируют. 'Понимание' остается именем во всех науках, за исключением гуманитарных, таков сверхчувственный предикат гуманитарных наук). Представим, таким образом, разработку проблемы структуры феномена в качестве разведывания фундаментального вопроса: 'Что есть понимание?', выделяющего общий смысл целого употреблений и использований имени 'понимание'. 'Любое вопрошание есть поиск, - пишет Хайдеггер. - Любой поиск уже заранее руководится из искомого'. Искомое этого вопрошания есть 'чтойность' термина, самостоятельное свершение истины слова в языке. В. И. Молчанов в своей книге 'Время и сознание. Критика феноменологической философии' производит следующее реконструкцию структуры вопроса по Хайдеггеру: 'Формальная структура любого вопроса или вопрошания, согласно Хайдеггеру, состоит из спрошенного, 'того, о чем спрашивается - Gefragte), запрашивания у...' (Aufragen bei...), следовательно, опрошенного или допрошенного (того, к чему обращен вопрос, - Befragte) и выспрошенного (Erfragte), которое заключено в спрошенном - как собственно интендированное' и которое приводит к цели вопрошания. Суждение, идентифицированное в качестве вопроса, и квалифицируемое с точки зрения грамматики в качестве повествовательной формы есть, собственно говоря, суждение языка терминологии. Язык терминологии предвосхищает предмет трансцендентной аналитики ее феномен, исследуемое ее сущее есть термин, объект, наделяемый смыслом и являющий значение. Итак, субъективная дедукция категорий есть сама терминология. Выспрошенное эксплицитно-предположенную систему категорий критики чистого разума в качестве феномена самого мышления имплицитную запрашиванием у спрошенного, содержания определенного вида, экспликация которого есть реальная сторона этого содержания, имплицитная же - его номинальная сторона. Язык терминологии раскрывает себя в качестве языка - речения самого содержания, логикой которого является трансцендентная логика. Сущность термина покоится на поверхности чувственной достоверности дистинкции. Множество различений (distinctiones) проводится в онтологии средневекового схоластика Дунса Скота, более известного в качестве 'тонкого доктора'. Характерно, что его учение осуждения было темой диссертации Хайдеггера. Наиболее важным из этих различений представляется разграничение реального различения (distinctio realis) и формального различения (distinctio formalis). 'Примером реального различения является различие между формой и материей, формального - между общей сущностью вещи и ее индивидуальностью (неповторимой единичностью). Понятие 'distinctio rationis' умозрительного чисто логического различения Ф. Майрон определяет так: 'Те объекты различаются умозрительно, которые разграничиваются друг от друга с помощью акта сличения или мысленного сравнения' (П. С. Попов, Н. И. Стяжкин 'Развитие логических идей от античности до эпохи Возрождения'). Мышление трансцендентной аналитики есть сама дистинкция в трех ее ипостасях: реальной, формальной, умозрительной. Это дистинкция интендирована в качестве дистинкции языка и речи, онтичность языка терминологии, сущностью онтического характера которой является дистинкция дефиниции и существования. Существование бывает и реальным, что и выясняется этой дистинкцией, поскольку существование исчерпывается, исчезает, перестает существовать языком, т. е. номинальный его topos есть дефиниция самого бытия, реальный же - бытие Da-Sein - 'чтойность' самого языка в качестве индивидуализирующей функции времени. Существование в качестве самого бытия есть экзистенция, 'само бытие, к которому Da-Sein так или иначе может себя относить и всегда каким-либо образом) 'Da-Sein всегда понимает себя в качестве себя самой из собственной экзистенции', - пишет Хайдеггер, - оно есть, таким образом, понятийная структура лингвистического понятия языка, его topos 'здесь' и 'теперь', а также 'вдруг' языка. Ф. де Соссюр в своем курсе общей лингвистики отмечал: 'Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассмотренный в самом себе, и для себя'. Субъектом такого рассмотрения является язык терминологии, он - наличный субъект объекта 'языка, рассмотренного в себе самом', горизонт бытия языком, как онтический характер существования. 'Бытие и структура бытия выходят за пределы любого сущего - пишет Хайдеггер, - Бытие есть абсолютно трансцендирующее. Трансценденция бытия Da-Sein выделена, поскольку в ней лежит возможность радикальнейшей индивидуализации. Бытие есть. Таким образом, означивания смысла дистинкции синхронии и диахронии языка, как его существование между собственной формой и понятийной структурой, просходит сближение потенции и акта с сущностью и существованием, как в метафизике Фомы Аквинского, онтологизация проблемы выразимости. Итак, субъект-объектные отношения могут быть выражены как отношения объекта, языка-объекта чистой лингвистики и субъекта (метаязыка) - языка терминологии. Их выразимость есть 'рост' понятие отношения, поскольку именно такова его идея. Ибо в этом случае принцип индивидуации есть отношение письма и чтения. Отношение таких вот субъекта и объекта осуществляется триадой отображения (схемы), изображения (структуры), представления (модели), прошлого, настоящего и будущего времени этого отношения, поскольку отношения языка терминологии к самому языку есть отношения отображения, изображения и представления дистинктивной природе мышление трансцендентной аналитики, обрабатывающему духовное вещество языка-объекта языком терминологии. Категория обоснует себя как выразимость мышления, трансцендентной аналитики в терминологии, обоснование категории и есть интерпретируемый нами смысл, который необходимо удержать, не подкладывая в его основу понятийную структуру категории, поскольку категория есть теперь объект трансцендентной логики, случайный Х. Отношение таких вот субъекта и объекта есть отношение исчезающих количеств, бесконечно малых как 'конечных' гуманитарного познания, понимания, начало отношения понимания. Отношение дифференциации, исчезающего в интеллектуале, знаке исчезновения интегрального и дифференциального исчисления в гуманитарном исчислении, номинальной его стороне, руководимой экзинтенции, и реальной его стороне, руководимой из экзистенции. Понятие количества оказывается здесь производным от 'роста' понятие отношения исчезновения количества, ограничения возможности и далее идентифицировать то, что обозначает этот термин в качестве количества, предвосхищает его 'чтойность' в качестве понятийной структуры отношения. Отношение есть вещность трансцендентальной аналитики существования. Опыт мышления и трансцендентной аналитики есть опыт отношения некоторой сущности к чему-либо, показывающей себя в этом отношении, онтологический опыт, его суть в дистинкции филологии и логики. Первичное понятие этого опыта, начало, откуда развивается понятийная структура опыта, идея абсолютной идеи, понятийная структура абсолютной идеи есть феномен. Опыт отологии начинается и заканчивается в феномене. На формальную структуру феномена указывает согласно Хайдеггеру этимология греческого слова 'себя-в-себе-самом показывающее'. Феномен есть феномен термина, он есть, 'если схватывают уведомляющее, как то, что указывает на нечто, которое порождает это уведомляющее, но при этом всегда остается 'сокрытым' в самом уведомляющем', таково 'явление' феномена в качестве смысла термина.
Поскольку феномен есть субстанция онтологического опыта, 'онтология возможно только как феноменология' (М. Хайдеггер) Этот тезис радикально выражает субъект-объектные отношения через отношение лингвистики и терминологии, но в то же время тогда представляется возможность тематизации онтологии как отношения между филологией и логикой, реальной дистинкцией которого является дистинкция письма и чтения, формальной - 'дистинкции дефиниции' и существования, уморительной - дистинкции понятия и идеи. Существование есть существование содержания в качестве содержания текста. Феномен есть, в этом смысле, содержащее содержание. Означающее означаемое. Феноменология интересует нас, будет рассмотрена в качестве 'теории литературы' (С. С. Аверинцев), т. е. будет раскрыта в качестве символогии. Феноменология есть, следовательно, рассмотрение феномена в качестве ноумена. Самого себя. Трансцендентная аналитика есть, таким образом, референция феноменологии, теория литературы - ее аннотация, филология - десигнатор, логика - дефиниция, симеология - существование, предметность, лингвистика - коннотация, терминология - экспликация. Понимание есть дистинкция истины и метода гуманитарных наук. Если субстанция есть Бог-субстанция-Природа, то феномен, требующий образования понятия субстанции, мощь субстантивации как языковой, есть Бытие-Время-Истина, и в качестве субстанции самого себя (ноумена самого себя) есть субстанция сущность-символ-космос.
Феномен и сущность
Фома Аквинский в своем трактате 'О сущем и сущности' пишет: '... так как в полной мере и в первую очередь наименование 'сущее' применяется по отношению к субстанциям и только потом и как бы в определенном смысле - к акциденциям, то и сущность в собственном смысле слова истинным образом есть только в субстанциях, а в акциденциях она есть некоторым образом и в определенном смысле'.
'Первая простая субстанция' есть Бог, сама же субстанция, образования понятия которой требует смысл божественного в мышлении, мышления, мыслящего божественное посредством произведения субстанции, есть речь. Об этом говорит Х.-Г. Гадамер в своей статье 'О божественном в древнем мышлении греков': '... греческое мышление содержит в себе склонность к философской теологии, в особенности, как оно было оформлено у Платона и Аристотеля'. Теология эта тем более основательна, что сама речь понимается и осуществляется в качестве субстанции; субстанция, представленная греческим мышлением, всецело понимается, узнается, используется не иначе, чем в качестве речи, изъявляя тем самым свою невиданную, изумляющую до начала философии (ведь неслучайно Аристотель говорил об удивительном, как начале подлинного мышления) подчиненность философии теологии, где подчиняемость теологией философии мыслится философией в качестве посыла 'несокрытого', деривациями которого, в частности, являются логическая посылка или 'логос', вид или 'эйдос', род (место) или 'топос', дефиницией субстанции которых является 'фюсил', таков и смысл Da-Sein, вечного противоречия между означаемым и означающим, символизируемым и символизирующим, осмысленным и бессмысленным, из вечности которого и понимается время 'хоры' языка, пространства его в качестве онтологической функции. Таков мотив VII письма Платона: 'Это не может быть выражено в словах, как остальные науки, только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня., возникает в душе это сознание и само себя питает'. Бытие божественной сущности, сверхчувственный предикат, развертывающий и подкладывающий под форму созидания чувственное, есть проблема древнегреческого мышления, 'необходимость' Демокрита, согласно которой совершается истина греческой философии, ее судьба и предназначение. В V книге метафизики Аристотель говорит, что субстанция есть природа. 'Однако ясно, - пишет Фома Аквинский в главе I своего трактата 'О сущем и сущности', - что понятое таким образом, выражает сущность вещи - поскольку соотносится с ее специфической деятельностью, ибо ни одна вещь не лишена своей специфической деятельности. Что же касается наименования 'чтойность', то оно применяется на основании того, что выражено в определении. О сущности же мы говорим, поскольку благодаря ей и в ней сущее имеет бытие'. Предметом нашего рассмотрения будет, таким образом становление 'природы' терминологии, 'природности' как дополнительного основания сущностью терминологией сущности; где в качестве сверхреального предиката выражающего само понятие вещи, выступает сущность. Согласно концепту М. Хайдеггера ('Учение Платона об истине'), становление природы сущностью есть проблема выразимости, выразимость сущности 'несокрытого'. Бытие божественной сущности, сущности, в которой Бог выражает свое существование, доброй волей осуществляя нравственный закон', становит природу, которая любит скрываться' (Гераклит) сущностью, что и выражается в блаженстве блага, превышении им силой и достоинством всего существующего'. Блаженны, стало быть, подлинные философы. 'Те же, кого не назовешь подлинными философами, имеют лишь налет кажущегося значения, как люди, кожа которых покрыта загаром' (Платон, VII письмо). Вещь есть не просто существование собственной сущности, ведь есть выразимость собственной сущности, акт мысли, самое сложное в природе. Именно божественное, согласно Х.-Г. Гадамеру, обуславливает, детерминирует дистинкцию существования и выразимости, выводит из наименования, каков есть в качестве бытия связи 'есть' термин, в его смысл.
Суждение, посвященное выразимости природы в сущности, есть в основе своей суждение рефлективно-терминологическое. '... руководящее внимание к бытию, - пишет Хайдеггер, - произрастает из усредненного понимания бытия, в котором мы всегда вращаемся и которое в конечном счете принадлежит к сущностному строению самого Da-Sein'. 'Среднее' Аристотеля в качестве 'усредненного' Хайдеггера (пытавшегося, по мнению, например, постпрагматика Рорти, 'оживить' Аристотеля в своей прагматической ориентации периода 'Бытия и Времени') есть термин (horos; termina - предел). Что есть 'Термин'? 'Нам даже неизвестен горизонт, из которого мы должны схватить и зафиксировать смысл, - пишет Хайдеггер, - Это усредненное и смутное понимание бытия есть факт'. Само существование горизонта ('движущегося вместе с приближающимся к нему') есть значение термина его употребления, использования. Витгенштейн, обнаружив 'горизонт' лингвистики, факт существования у нее горизонта, смысла, из которого руководится значение как употребление. Суждение в качестве термина. Есть суждение существования, 'расчленяющей способности рассудка', нечто, существование чего есть существование трансцендентальной аналитики существования, то есть Ничто. Сущность современного мышления, ориентированного по отношению к Сущему прагматики, а не метафизически, воспроизводящего метафизику, как некоторый фон, полноту означающего, 'осмысленную лож', осмысление которой и есть экзистенция, представлена также и в том, что оно традиционно не занимается разведыванием того, что такое 'термин' (Это понимание традиционализма из ситуационализма коренится в метафизике, что Хайдеггер называл 'забвением истины бытия', кризисом западноевропейской метафизики как метафизики присутствия). Начало этой ситуации, ситуации опустошения означающего, положено 'Метафизикой' Аристотеля, философией трансцендентной сущности термина. Сущность термина метафизична, выразимость сущности термина есть проблема. 'Всякая же посылка есть посылка или о том, что присуще, или о том, что необходимо присуще, или о том, что возможно присуще... Термином я называю то, на что распадается посылка, т. е. то, что сказывается, и то, о чем оно сказывается, с присоединением глагола 'быть' или 'не быть'', - говорит Аристотель в первой книги первой аналитики. Термин есть, во-первых, результат трансцендентальной аналитики существования, во-вторых, его деривацией является бытие связки 'есть', в-третьих, термин есть субстантивация как 'бытие связки есть' онтическое. Невысказанное у Аристотеля это и невысказанное сущности термина. Сущность у Аристотеля в качестве сущности невыразимости сущности термина, сущность, следовательно, самой выразимости - это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем. Так выражается проблема самой проблемности (мыслительной операциональности) греческого мышления, проблемности, развившейся из проблемы бытия высшей сущности. Значение термина 'античность'есть значение в высшей степени теологически ориентированной философии. Сознавательное подчинение философии теологии, обретение философией на этом пути подлинности смысла и значения, посредством причиняемости мышления разуму, сосредоточенного внимания к вопрошаемости суждения.
'... тождество единства и множества, обусловленное речью, есть всюду, во всяком высказывании, было оно прежде, есть и теперь. Это не прекратится никогда и не теперь началось, но есть, как мне кажется, вечное и нестареющее свойство нашей речи' (Платон, 'Филеб'). Философия, таким образом, обретает тот смысл, в котором она является терминологией теологии ('Кратил'). Такова философская традиция греков, сознание ими теории мифологии. В самом деле, это 'не прекратится никогда и не теперь началось...', 'древние бывшие лучше нас и обитавшие ближе к богам, передали нам сказание, гласившее, что все, о чем говорится как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельное'.
Термин и есть 'сросшиеся воедино предел и беспредельное', таково его значение в качестве употребленного должным образом, 'есть' термина, есть рост этого срастания предела и беспредельного. Рост самого понятия о вещи. 'Мы всякий раз должны вести исследование, полагаю одну идею для всего и эту идею мы там найдем'. Абсолютная идея снимает свое абсолютное, доказывая себя идеей термина, рас-смотрения вещи в себе (деривацией которого является понятие вещи в себе), внутренним десигнатором времени, рассматриваемого в самом себе. Термин есть показатель операции времени, представленной в осмыслении и в именовании (означивании, символизировании). Если субстанция есть прежде всего духовная субстанция, субстанция понимания, то сама субстанция есть речь, ее целым является язык, посредством которого существует самое возможность теории, частями этого целого по поводу которых субстанция речи утверждает 'не то', 'не то', ... - части речи, дистинктируемые в целое и посредством грамматологии, монадами этой субстанции являются вопрошание, монадность которых заключена в их руководимости из запрошенного, акциденциями этой субстанции являются суждения, критикующие чистый разум. Весь смысл субстанции собирается в термине, его логика есть субстанциональная логика, субстантивация посредством термина, обретающего смысл времени в его поиске и разведывании посредством разрабатываемости языка. Постав, существо... (которого) есть сосредоточенное в себе устанавливание, которое оставляет истину собственной сущности и заставляет это отставление тем, что развертывается в поставлении всего существующего как состоящего в наличии, конституируется в таком поставлении и в качестве его господствует есть формализм термина, истинное мнение (не знание) о времени как смысле выразимости сущности (ведь единое показывается лишь посредством времени и, следовательно. все, что есть во времени, рассмотренном в самом себе, есть выразимость сущности), образ времени, представленный термином. Термин есть исток времени, 'то, откуда [оно] пошло и посредством чего... стало, чем оно есть и стало таким, каково оно' (М. Хайдеггер). Термин есть 'темное нечто, [которое] воюет со стрелкой часов' (П. Элюар, 'Сама жизнь') Выразимость сущности термином есть постав, термин есть то, что отставляет истину выражаемой сущности от саомй выражаемой сущности посредством собственного существования, приравниваемого к существованию выражаемой сущности. И то, следовательно, что заставляет это отставление опытом дефинирующего разума, он, следовательно, есть само Ничто. Так раскрывается сущность схватывания и сдерживания метафизического. Термин есть, таким образом, трансцендирование в поставе (скажем в состоянии постава) и еще в большей степени его собственная рефлексия, так и символ существования вопроса о смысле бытия в качестве укореняющего человеческую родовую сущность, бездомную как в имманентной, так и в трансцендентной философии. Термин есть трансцендирование в имманентность, абсолютное трансцендирующее, сознание отношение мышления к языку (деривацией которого является сознание субъекта), трансцендирующее в имманентном таким образом, что трансцендирует не только в его значение, но и, главным образом, в его смысл, в сущность чистого мышления, мышления, поворачивающего от языка к разуму. Иначе говоря, трансцендирование есть так и постольку, поскольку оно выражает сущность мышления. 'Сущности выражаются в грамматике', - писал Витгенштейн. 'Туда им и дорога', - обнадеживает нас термин. Ни трансцендентное, ни имманентное не находятся вне мышления, они погружены в чистый смысл выразимости сущности мышления, рассматривающего себя в себе самом, представлял теологию. Мышление рассматривающее себя в себе самом и в себе самом себя обнаруживающее есть теология, оно различает себя, становясь терминологией теологии, становя природу сущностью. 'Науке логике' современное мышление противопоставляет по контрасту, таким образом, феноменологичность самого ноумена, 'непосредственность абсолютного', 'несокрытость'. 'Наука логики', сама логическая идея есть, таким образом, феномен термина (вспомним подчеркнутую руководимость изложения 'Науки логики' из существа самой системы), ноуменом которого является феномен 'Энциклопедии философских наук', оказавшийся не ноуменом, а структурой феномена, негативным ноуменом, образом ноумена. Иначе говоря, возражение 'Энциклопедии философских наук' состоит в том, что 'воспринявший что-либо единое, тотчас же после этого должен обратить свой взор не на природу беспредельного, но на какое-нибудь число' (Платон) Число есть операция времени, дефиниция времени, как речение, topos выразимости, сущности. Выразимость сущности приблизительным образом есть истинность чего-либо сущности, само ничто, бытия же этого, что-либо ; лишаемого сущности, есть бытия термина, а не само бытие, отчетливое посредством термина которое есть время, как речь отчетлива посредством понятий (одна из дефиниций, проведенных Кантом в 'Критике чистого разума' как в тексте письма, что придает ей неизъяснимый характер сакрального текста).
Лишенность чего-либо сущности есть ничто, смысл производства состоит, таким образом, в движении 'от Ничто через Ничто к Ничто', иначе говоря, смысл производства в раскрытии им значения через употребление, подлинный же смысл, реальная, позитивная сторона этого движения раскрывается в произведении , движении от 'Ничто через Ничто к Нечто'. Пожалуй, Шеллинг справедливо отклоняет претензию Гегеля на прозрение в суть становления, ведь не проникая в само становление, выгораживая его только сущность, мы сосредотачиваемся на бытии связки 'есть', от нас ускользающем, принимаем это ускользание за ускользание самой природы, гипостазируем в качестве абсолютной идеи, не исследуя сознательно знаком и символом какой точки зрения является бытие связки 'есть'). 'Есть'. Значит, лишается сущности, только то и есть, что лишается сущности. Значение лишаемости сущности есть Нечто, смысл лишаемости сущности есть ничто. '... от сущего Ничто абсолютно отличимо... Ничто первоначальнее, чем Нет и отрицание'. Итак, поиск Ничто руководится из сущности термина, разрабатывание вопроса о Ничто есть терминология теории. Поиск Ничто руководится из знания того, есть сущность, сознание. 'Наше вопрошание о Ничто призвано продемонстрировать нам метафизику саму по себе'. Сущность есть отношение, опыт которого есть онтологический опыт.
'В каждый метафизический вопрос всякий раз включается также и вопрошающее человеческое бытие' (М. Хайдеггер, 'Что такое метафизика?') Ничто есть интеллектуал чистоты знания, отношение, сущность которого, будучи выразима, есть сама сущность, есть конструирование реальной философии в качестве лингвистической, устанавливание номинальной философии в качестве речевой или ноуменальной, т. е. философии, дистинкцией дефиниции и существования которой или, лучше сказать, дескрипцией существования которой является ноумен).
'Наука о феноменах, - пишет М. Хайдеггер, - означает таое схвачение своих предметов, что все, что рассматривается относительно них, разрабатывалось бы в непосредственном обнаружении и предъявлению Тот же самый смысл имеет тавтологическое в своей основе выражение 'дескриптивная феноменология'. Речь, таким образом, идет о ноуменологии, что она есть? Дескрипция есть дистинкция дефиниции и существования, внешнего и внутреннего, и дистинкция есть сама дескрипция. Сущность истины (М. Хайдеггер. 'О сущности истины') есть само действительное, приравненное дескрипции, существо адекватности как понятийной структуры, 'то, что делает истинное истинным' есть теология, которой подчиняет себя философия, выражая сущность истины, будучи терминологией теологии (как, например, в трактате Фомы Аквинского 'О сущем и сущности'). Сущность истины, выражаясь детерминирует термин, показывает причинность высшего рода, инаковую причинности физической как иллюзорной предмета неаристотелевой воображаемой логики. Вещь соответствует в отношении соответствования вещи и представления о ней, таков принцип адекватности, субстантивирующий речь. Сущность истины и есть сама сущность. С другой стороны сущность есть некоторое отношение. 'Предметы считаются с нашими познаниями', - говорил Кант, конституируя и устанавливая опыт дефинирующего разума (С. С. Аверинцев. 'Литературные теории Византии'). 'Возможность истины человеческого познания, если все сущее является сотворенным, имеет основу в том, что вещь и предложение равным образом отвечают требованиям идеи и потому соотносятся друг с другом в единстве божественного акта творения' ('О сущности истины'). Сущность истины выражается теорией литературы и в ее факте существует. Теория истины есть теория литературы в смысле подчиняемости философии теологии, в этой подчиняемости как онтологии, лишаемости сущности, выдвигается, в частности, Нус Анагсагора, которого за недостаточную причиняемость мышления теологической индивидуации философии критикует Платон, ведь Нус есть представление сущности истины как правильности, а не истинствования, на котором настаивает Сократ. Сущность истины в несоответствии предложения (высказывания) и ыещи, несоответствии правильности заключенного между ними соответствия. Проблема приравнивания предложения и вещи есть операция времени и понимания, содержание которой длительность, реальное - временность. Приравнивается несоответствующее, тогда исчезает приблизительность, становясь предметом рас-смотрения. Таково отношение. Всякое отношение есть поведение, его сущность - 'открытость отношения сущему' Высказывание есть неадекватное, отклоняющееся поведение, местность сущности истины. Высказывание литературного героя, который идентифицирует себя с автором литературного произведения. Сущность истины есть литература. Сущность истины выразима в теории литературы, значения, употребленного самим бытием. Свободна есть тогда предрассудок философии (позитивный предрассудок в терминологии Х.-Г. Гадамера), жизненный закон которой в подчиняемости ее теологии. Свобода есть самосущность, беспредметность рефлексии, неотрефлексированность терминологии теологии. Истина есть признак языка философии, где субъектом является язык чистой лингвистики, рассмотренный в самом себе, объектом - язык терминологии, предикатом - субстанция речи, истина есть такое сокрытие сущего, благодаря которому существует 'несокрытое'. Сокрытие сущего есть лишенность. Человеческое существо есть несокрытое сущего. Сущность истины - дистинкция бытия и сущего. Осуществление, или 'поведение' (Хайдеггер) это дистинкции есть сама природа. Таково существо, на наш взгляд, критики Шеллингом Гегеля, через систему которого, по мнению первого, исчез весь тот смысл. Который придавал остроту и напряженность западноевропейской традиции, систему, начинающую с онтологизации неосуществленной дистинкции герменевтической и аналитической традиции, с 'единства бытия и Ничто', превращения культуры в культ детематизирования ее оснований. Дело же, по мнению Шеллинга, заключается в том, чтобы неукоснительно отличать герменевтическую и лишь интерпретационную традиции философствования, на последнюю из которых, взятую в абсолютном смысле, и вышел Гегель, объявив свою систему 'логической структурой идее бога', в то время как по справедливости она должна пониматься как система 'становления природы логической структуры руководимого из Божественного в языке, образец теологии'. Еще Платон проводил в своих диалогах филологическим образом опыт диалогического разума, соблюдение которого (опыта) единственно и придает, по его мнению, подлинность опыту дефинирующего разума, опыт, заключающийся в сознавании того, что 'жизненный мир философии существует сущностями, подлинно существующим в качестве Ничто, а разум философии есть исследование той сущности, которую называют бытием, сущности, которая есть Ничто наиболее радикальным образом, во-первых, сущности, помимо которой существует только Ничто, каково оно есть в себе самом, во-вторых. Наука терминологии представляет из себя, таким образом, логическую структуру идеи сущности. Смысл диалога в качестве символической литературной формы в показе сущности как идеи некоторого вида, идеи времени. Идея времени есть осуществление выразимости сущности, осуществление ее природой. Дистинкцией бытия и сущего, каковая дистинкция и есть чистая величина (вспомним аргументы Сократа ('Федон') о величине роста, связываемые им с вопросом о противоположенности самих противоположностей, об их дистинктивной природе), суть природы здесь и теперь, показывается как становление природы сущностью. Итак, вот таково 'бытие идеального' (Шеллинг, 'Философия искусства'): дистинкция бытия и сущего производится природой, природа есть становящееся сущностью, сущность есть сущность истины, сущности, именуемой бытием, дистинкция бытия и сущего есть, следовательно, произведение самого бытия. Идея идеального есть время. Вот каково тогда 'бытие реального'. Время есть выразимость сущности, время есть Ничто, теория в качестве выразимости идеи идеального. (М. Хайдеггер 'Наука и осмысление'). Идея вырастает из понятия, не меняя себя самой, понятие, не меняющееся, рассмотренное в себе, вырастает из идеи, будучи ей противоположенным, ведь противоположное противоположено в целях прорыва к сказыванию о нем по природе, сказыванию 'О природе' (аргумент о противоположностях в связи с противоположностью жизни и смерти в 'Федоне'), ведь 'противоположно то, что возникает друг из друга' и язык, таким образом, есть, прежде всего, теория именования. Итак, произведение самого бытия есть время, божественное в языке. Теория именования есть, таким образом, осмысление, примирение противоположностей идеи и понятия как реального и номинального в различимости сущности в абсолютном тождестве, дистинкцией, осуществляемой самим бытием, отчетливой речью для разума, посредством самого бытия, то есть идеи и понятия, рассмотренных каждое в своем смысле и в своем значении, осмысленных и употребленных. Терминология теологии, таким образом, есть выразимость идеального в реальном и реального в идеальном, как вырастающих друг из друга, когда достигнуто их рассмотрение в себе. Софистика есть терминология греческого мышления. Софистика и схоластика различающиеся как 'вещь в себе ' и 'мыслящее рассмотрение вещей', окольцовывают 'Столп и утверждение истины' (П. Флоренский). Софистика, как мыслящее рассмотрение идеи в самой себе, как вырастает она из понятия ('мера всех вещей - человек', человек в 'Кратиле' есть 'очеловец', в смысле очевидец идеи, конкретной метафизики присутствия, конкретного релятивизма истины, как свершаемости истины бытия, отличной от того, как свершается происходящее, от становления, ведь вещь есть соответствующее идее раскрытие существа определений вещи. кроме которого есть лишь 'несокрытое'), обращение к смыслу того, что говорится о чем-то. Схоластика же есть онтология веры, обращение к значению высказываемого, причем в том смысле, что смысл и значение есть употребленные в теологии. Нас интересует подлинная, герменевтическая структура идеи бога, сама структура, неизмеримая со структурой логики, логикой идеи, понимание, а не интерпретация, всех дистинкций осуществляется в качестве некоторого опыта философская конструкция (Шеллинг) герменевтической структуры идеи бога. Трансцендентная логика теории мифологии. Схоластика и софистика есть кольцо операции времени, кольцо времени, деривацией которого является пред-рассудок, круг тавтологического движения мысли, выводящего себя из логики, круг, по которому должен двинуться рассудок, подчинивший себя разуму, убедившийся в необходимости этого подчинения на 'поверхности' практики, показавший себя как феномен чистого разума, круг, отли(ме)чаемый Хайдеггером в качестве силы мысли ('Исток художественного творения'), отвлекаемости мышления от мысли о чем-то к мысли о 'что-то', мыслящий 'не о чем-то, а что-то' (Н. А. Бердяев), где причина есть следствие, рассмотренные в самих себе, выражают друг друга друг из друга, круг как логическое правило дистинкции, формализм психоанализа и экзистенциального анализа бытия связки 'есть', группы преобразований Платона ('Парменид') в течение речи, имеющий длительность (осмысление) и обладающей временностью (разумным употреблением). Этот круг, охваченный кольцом времени, объемлющий его есть пространство пребывания Бога, не видимое пространство, в котором что-то о чем то за чем-то происходит, а невидимое пространство, трансцендуя видимого пространство, в котором происходит действительное что-то, подлинно само по себе, из-за которого происходит видимое пространство, изменение видимого пространства есть пребывание бога, гиперпространство. Круг тавтологии есть выразимость сущности в языке, поскольку теория есть некоторого вида язык.
С точки зрения онтологии всякое высказывание (теория) есть тавтология и это должно быть показано, разработка этого вопроса не может быть отложена. Такова идея терминологии.
Дефиниция:
Терминология есть дистинкция смысла и значения и ее структура и есть сама структура (герменевтическая структура идеи бога), логическая дистинкция есть выразимость сущности в идее, формальная дистинкция есть выразимость сущности в понятии, умозрительная дистинкция есть выразимость сущности в теории, дистинкция в терминологии есть выразимость сущности именуемой бытием, а не самого бытия. Одна ли и та же сущность выражается. Безусловно, нет, выражаются различные сущности при выражении одной сущности, что и означает подлинное выявление иного одному это сущности с логической точки зрения и в этом смысл выразимости новизны в онтологии, как уже имевшейся и бывшей. Таков факт онтологического опыта, 'всякое знание есть как бы припоминание', одновременного образования и высвобождения истины (сущностей, схватываемых и удерживаемых посредством выразимости). Сущность есть то. Что всегда одно и всегда другое, сущность есть знак существования того, что всегда одно и всегда иное, образ, к которому собираются все представления будучи образами, сущность есть сказывание о том, что '... то же самое не есть равное' (М. Хайдеггер), трудность и темнота осмысленного и некоторым образом употребляемого с вопрошанием о смысле бытия изъяснения, речения. Итак, вопрошание терминологии отнесенность этого вопрошания к вопрошанию о смысле бытия, ясный ум терминологии заключен в вопросе: Какова та дистинкция, которая требует образования понятия сущности, смысл которой 'искусство быть'? Этот вопрос оказывается вовлеченным в онтологию, что на него отвечает сама онтология, показывая, какой дистинкцией ее дистинкция бытия и сущего становится в терминологии, ей, это дистинкцией и будет сама терминология. Итак, сущность дистинкции есть то, как один ее член становится другим, рассмотренный в самом себе, т. е. мысляще, и примиряется с ним, будучи ему не равным, в силу рассмотрения, в осуществлении сущности. Сущность есть опыт дефинирующего разума, поскольку все, что происходит в этом опыте есть дефиниция, существование которой есть сущность. Предел бытия, 'граница, за которой теряются его собственные признаки: определенность, мыслимость. Граница эта (что строго доказано в 'Пармениде', должна быть иным бытия, пределом в сращении с беспредельным, просветом в субстанциональность речи, осуществляемую 'термином') есть '... необходимость границы за которой бытие отказывается от себя имеет и 'физическое' проявление, ... это не что иное, как место (chora)' (Доброхотов). Греческое 'choros' и означает термин у Аристотеля. Немыслимость хоры открыта элеатами в их парадоксах, которые разрешимы при анализе бытия связки 'есть', фундаментальной тавтологии опыта философской конструкции высказывания 'Хора есть пространство присутствия Бога' (Дефиниция). 'Хора' - это пространство, где кончается свет, где в славянском белом свете обретается вся метафизика света, пространство воображаемо неаристотелевой логики, исток образа и представления, как укорененных в дистинкции бытия и сущего. Дистинкция бытия и сущего есть эманация образа из представления, где номинальная выразимость эманации в языке есть образ; эта ддистинкция выражается посредством формальной дистинкции - произведения, логической - отношения, умозрительной - интерпретации. Предмет этой дистинкции обожженное сознание, наука, имеющая такой предмет, наукоучение понимания. Обожествление сознания есть восстанавливание его из литературы, доказание его сознанием самого себя, формализмом литературной идеи. Произведение литературы, исполненное на языке, в этом сущность поворота от сознавания к осмыслению. 'Хора' есть язык в качестве местности, пространства с инаковым временем, осуществимость природы: эйдос, логос, топос, бытие, время, истина сущности. 'Хора' есть след сущности, то различие в абсолютном тождестве в качестве которого вполне осуществима сущность, существо архиписьма (Ж. Деррида). Структура хоры есть творение. Творение есть след архиписьма, различие в абсолютном тождестве, мышление в качестве речения разума, отличное от мышления, внутреннее присущного языку, мышления, для которого смысл и значение есть особым образом структурированные холитические сущности, выражаемые в грамматике в качестве письменности, язык тогда в качестве языковой игры как сущности собственной истины, отличной от истины мышления своей душой имеет форму, мышление, внутренне присущее языку, есть грамматология, 'знакомство с простым символом' (Рассел), осуществляемое в языке. Язык есть существо, существо есть в языке, а не в мышлении. Язык есть трансцендентное мышление в своем существе, то есть когда он (язык) ему имманентен, он, стало быть, выражает своим существованием сущность трансцендентного, совершает имманентный процесс. Язык есть термин, дистинктирующий внешнее и внутреннее как литературных описаний, дистинктирующий трансцендирующее и имманентное, в этом смысле он не интерпретация и не понимание, а 'видение в определенном аспекте' (Витгенштейн), 'евнух души' (Платонов). Язык - 'прикалывание' письма к речи, таков он в качестве теории именования-творения, язык как бы прикалывает фреймы письма к фактам речи, языковым событиям, таков язык в качестве фактора, индикатора языковых событий, терминологического, существо же языка рассоединяет фреймы письма и языковые события речи, этим выражается его сущность, сущность значения, употребляемого мышлением в качестве акта осмысления, поворота мышления от языка к разуму. 'Действительное есть, таким образом, язык, рассмотренный в самом себе для себя. Индукция есть ноумен терминологии, коль скоро принцип 'семейного сходства' в многообразии языковых игр' (Л. Витгенштейн) есть принцип термина. Из принципа термина вырастает понятийная структура индукции. Традиционная логика в том смысле определяющая, например, через род и видовое отличие, не восприемля принцип 'семейного сходства', общения слов, фраз, предложений через значения, тем самым показывает себя как акт божественного, иночеловеческого творения. Идея бога есть смысл синтеза, выразимости сущности бытия в человеческом существе. Мышление есть абсолютное тождество, различать в нем под силу только разуму, это различение трудно вообразить, расчленение познавательной способности мышления, анализ пред-рассудка есть интеллект, язык разума. Молчаливый Будда современной науки. Кризис западной метафизики присутствия доказавшей созерцание присутствия всегда созерцанием в определенном аспекте, руководимом и употребляемом в аспекте вопроса о смысле бытия, пред-определения кризис концепции выразимости (логической, холитической, интерпретационной), требование иных видов выразимости, различающих в самом абсолютном тождестве, отношении тождества, например, в различности произнесения, видения, присутствия - выразимость такого рода есть выразимость сущности, смысл, речь и язык, значение онтологии, как самосущности речи. Итак, выразимость сущности есть философия речения, есть существование речи. Дефиниция: существование речи есть выразимость сущности, такова, на наш взгляд сущность становления. Вопрос о месте существования Бога есть, таким образом, коренной вопрос, от решения которого во многом зависит судьба онтологии. Если что и имеет судьбу, то только онтология. Бог есть уже в термине, пылинке космоса мышления, пространство существования Бога есть письмо ('хора'), вознесением ему молитв является чтение, время существования Бога есть дух, зримый его облик, как такового и существующего, есть речь. Истинность сказанного есть структура. Структура есть выразимость отношения тождества в отношении различия, тем самым находится чистый смысл и чистое значение, выразимость, следовательно, смысла в значении и значении в смысле, единовременный акт творения единовременного Бога. 'Хора' есть мысль о термине, считает Аристотель, рассматривающий мышление Платона как поэтичное в своей 'Поэтике', истинным образом охваченное теологией и репрезентирующее из кольца этой охваченности, как философию истинного мнения, осмысленной лжи; Аристотель критикует Платона с точки зрения 'естественной' дистинкции его творчества, совершенной впоследствии всей совокупностью неоплатонизма, дистинкции на философию блага (Платон) и философию языка (Прокл, стоики).Аристотель доказывает эту дистинкцию как речевую, дефинируя Благо как существование речи, кореня смысл в здравом смысле, логику в философии (визуализации) языка, что впрочем, и составляло смысл неписанности учения Платона, мифологическую практику его личности. Аристотель подчиняет свое мышление Платону, как существующей теологии, практики мифологии истинного мнения, аналитической мистике. Проблема бытия высшей сущность трактуется здесь как практика аналитической мистики души, имеющей безначальное начало - письмо. Сращение предела и беспредельного есть выразимость сущности в термине. Сущность есть само Ничто. Выразимость сущность в термине есть феномен ноумена. Визуализация выразимости сущности в термине есть 'Политика' Аристотеля, сама политика архиписьма, письменность которого слагается из следов (подсознательное) и различий чистого разума (бессознательное), самой визуализации. Визуализация сверхчувственных идей ради визуализации, формализм смысла бытия, акцептируемый термином, будучи употребленном и употребляемый в письме, как формализме бытия, есть политика, чувства политики есть чувства и страсти языка, поскольку действительное есть язык, а смысл политики реализации, т. е. хора действительного - мышления, внутренне присущи языку, занятое и поглощенное языковой игрой. Политика есть осмысленная ложь, осмысливающая язык как само бытие, 'обитель бытия', есть акт существования, совпадения акта письма и акта чтения. Письмо и чтение, а также существование не есть акт, есть понимание, истолкование, опыт вопрошания о смысле бытия, как 'семейного сходства' в мышлении (речении разума), мысли, в качестве употребления.
Акт есть деривация речения, в связи с этим политик, воплощенный акт сознает себя в качестве деривата речения, формализма письменности письма.
Термин есть показатель операции времени. Феноменологическая редукция есть, таким образом, сущность, рассматриваемая в самой себе. Дистинкция сущности и бытия есть метафизика, проблемой которой является онтология выразимости. Феномен есть выражаемость сущности посредством языка, ноумен есть выразимость, выраженность сущности посредством речи или 'конец света', конец метафизики света, начало метафизики письма, беспредпосылочное начало. Не случайно одним из знаменитейших предсказаний Леонардо было: 'Люди лишатся зрения'. Смысл жизни Леонардо видел в выразимости сущности, и он его там не видел (в неопределенном аспекте). Феномен есть интерпретация, ноумен есть 'видение в определенном аспекте', феномен есть номинальная дефиниция понимания, ноумен - его реальная дефиниция. Существование Ничто есть всегда иное этому Нечто существующему, и тоже самое самому существованию Ничто в качестве существования вообще. 'То же самое не есть равное' (М. Хайдеггер). Такова схолия умозаключения как 'схватывания умом', заключение умом своей безначальности собою самим. Мышление о существовании самом по себе из связи с существованием Нечто есть язык разума, дистинкция мышления и существования. Существующее (знающее, мнящее, представленное, представимое, образное и другое, как таковое), отмеченное печатью языка, дистинктивно, таков смысл Хаоса. (Хаос имеет смысл в качестве употребленного значения) Беспредпосылочное начало есть дериват разума, акт разума, есть акт творения беспредпосылочного начала, возможность есть благо, действительное есть добро, смысл бытия таким образом может быть обретен (либо не обретен) в дистинкции добра и блага, на которую выходит Платон в своем мифе о пещере. Прорыв греческой традиции христианской есть выразимость действительной сущности, сущности выразимости сущностей, неопределенного аспекта абсолютной выразимости видения в определенном аспекте, происходящей выразимости.
Выразимость прежде сущности (выражаемого) - таков тезис христианства, смысл его в том, что сущность не есть бытие, она есть небытие в определенном аспекте видения. Постав есть дистинкция мышления и действительного мышления, языка, отношения мышления и языка, становящегося отношением самого бытия. Отношение самого бытия есть критерий истины, и справедливо утверждает Витгенштейн, разрывая истину и критерий истины. Отношения сущности и феномена становящееся отношением самого бытия, есть языковое событие, событие происхождения ноумена. 'Язык есть показ' (М. Хайдеггер). 'Показывать' - значит, по крайней мере, знать нечто чистой величиной, видеть в определенном аспекте самого видения. Язык как показ есть исчисление некоторого вида, деривацией которого я является понятийная структура всякого исчисления, исчисления времени. Термин есть единица измерения времени, число числового ряда времени, ведь предел и беспредельное - первая пара, 'родители' всего сущего, и их 'порождения - числа - материнские наследные признаки и потому расходятся на два полюса: чет и нечет, и эти полюса вновь образуют связанную пару, рассыпаются на множество конкретных чисел'. Терминология (беспредельное) есть исчисление времени. 'Беспредельным можно быть или по потенции, или по численности, или по величине' (Прокл). Иначе говоря, метод терминологии - дистинкция (формальная, логическая, умозрительная). Результат терминологии как акта бесконечности (выраженной конечности - фундаментального способа бытия человеком) - термин, предел, бес-конечное - конечно. Процесс терминологии есть с номинальной точки зрения, видение в определенном аспекте, с реальной - 'семейное сходство' в употреблении значения. Время вычисляется онтологически только, математика, а с нею и физика выразимы в онтологии, они также 'показывают', что видно и из их развития (проблемы оснований математики, обратимость квантовой механики и теории относительности), в то время, как философия 'сказывает', употребляет язык в качестве некоторого значения, почему и имеет имя 'философия' (выразимость языка в качестве выражения его самого). Бытие изначальнее сущности, выразимость сущности бывает бытием, ее (выразимостиь сущности) имеет бытие. Видение бытия есть исчисление времени. Сознание бытия есть письмо. Само бытие есть человеческое существо, обитающее в речи (язык изначальнее бытия).
Метафизический экскурс раскрывает следующее: Истина бытия есть творение субстанции. Исчисление времени есть континуум-универсум (континуусы, целое науки в мышлении языка науки, науки как языка, универсум - целое философии в мышлении языка философии, рефлексии в то время как мышление языка науки есть трансценденция), есть субстанция, произведение субстанции. Интерпретация есть исчисление времени, исчисление времени есть след понимания, поскольку понимание есть письмо только, а никак не чтение. Интерпретировать - значит исчислять время интерпретируемого интерпретантом посредством интерпретанты, интерпретирование есть видение в определеленном аспекте выразимости сущности, в аспекте недостаточности традиционной концепции выразимости, ведь интрепретант - есть выразимость логически, интерпретанта - выразимость холитически, интерпретация - выразимость научно (терминологично). Результат интерпретации - термин, мера невыразимости выражаемого посредством традиционной концепции выразимости, выраженная посредством термина как имени на языке, понятном и доступном языку, сознанию сказывания, выраженная, следовательно, посредством чистой (истинной) величины времени. 'Мера всех вещей - человек, существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют' (Протагор). Чистая величина есть феноменологическая редукция, произведенная ноуменом. 'Логико-философский трактат' Витгенштейна есть теория интерпретации, исследование выразимости сущности в определенном аспекте, аспекте ее роли в трансцендентальной аналитике существования.
Как возможнее термин? Терминология в качестве поворота мышления от языка к разуму есть переход, видоизменение от триадического отношения (дистинкции) к бинарному (пропозиции), от триады: 'субъект, объект, предикат' к диспозиции: 'письмо, чтение', осмысление которого производит термин в качестве своего знака (символа), следа, ведь осмысление также есть письмо. Бытие гласит, что все 'человеческое, слишком человеческое', есть письмо (Кратил), это и сознание, и мышление, и рассуждение, и понимание , и даже душа. Время или 'Хронос' переводится в 'Кратиле', где перевод понимается как этот переход, изменение от языка к разуму, как 'чистое, девственное мышление', как письменность. Бес-смысленное и бес-конечное, как чистая (не числовая) величина смысла и конечного, выразимо и в качестве такового есть жизнь, приравнивания разумом самого себя письменности, творении веры. Мир есть при-мирение непротивоположенных, ведь след мира и есть только мир, 'несокрытое' мира есть бес-конечное, конечное в качестве акта, жизненный мир. Письмо и чтение есть непосредственность и опосредование письма, кроме которого есть лишь отношение разума к мышлению. Литература не есть реальный предикат разума, она не прибавляет ничего нового к понятию о разуме, она прибавляет к нему Ничто. Мышление есть цепь перерождений языковых событий с той их внешней стороны, которая наиболее далеко отстоит от бытия, в качестве 'суждений', предложений и т. д. Мышление есть выдвигание языкового события в Ничто. 'Где ужас, там и спасительное' (Гельдерлин) В Стихо-творении, сознании души, смысл и значение отпадают от суждений, фраз, предложений, завершая круг своего рождения, 'воздавая друг другу за нечестивость'. Дистинкция добра и блага, сознания души и сознания (времени) есть стиль. 'Стиль - это человек'. Разум есть человеческое существо. Термин есть трансцендирование в гиперпространство 'хоры', будучи употребленным, т. е. развернутым в свое значение и отпавший от него в качестве имени, время жизни ментальности, величина которого определяется 'реальностью неопределенности' (Г. Пири), степенью вообразимости в воображаемой неаристотелевой логике, (степенью уверенности - термин Больцано). Существование термина есть присутствие за переходом триадного отношение в бинарное абсолютного тождества, размышлением в отношении которого и является этот переход в качестве изменения от феномена к ноумену, таков смысл деривации западной метафизики к метафизике присутствия.
Что это за тождество? Что тождественно чему до неразличимости таким образом, что эта безразличность служит образцом понятийной структуры различения, предпринимаемого дискурсивным мышлением, каково, поскольку начало видения в определенном аспекте, семейственности в сходстве употребляемых значений. Мышление совершает поворот от языка к разуму, потому что выражает свою сущность в диалоге, ведь сущность есть всегда одно и тоже и иное.
Абсолютное тождество есть сущность, абсолютная выразимость которой есть диалог. Абсолютность чего-либо есть его бес-смысленность, бес-конечность, без-различие, без-рассудство, без-душие и т. д., т. е. видение в определенном аспекте смысла, конечности, различия, рассудка, души, начала, в аспекте выразимости сущности истины бытия. Сущность абсолютного тем самым есть внешнее сознание, внутренним которого является конечное. Тождество есть 'семейственность сходства' употребляемых значений, проявляющая себя в выразимости сущности истины бытия. 'Перевод абсолютного тождества', его расшифровка - видение в определенном аспекте семейного сходства значений, язык как показ. Дефиниция: Диалог есть показ бинарного отношения письма-чтения в качестве письма, есть некоторого вида язык, а именно: теория литературы, ведь теория есть некоторого вида (видения в определенном аспекте) язык, а здесь мы имеем дело с теорией самой речи, родовой сущности языка (письменности). Итак, отношения между какими именами есть, с одной стороны, изменение от триадического отношения к бинарному, с другой стороны - диалог, теория литературы. Это отношение как бы выстилает дно термина. Из горизонта этого отношения верна дефиниция6 метод исчисления времени есть диалог, опосредование (не средство) исчисления времени есть 'имагинативный абсолют', интерес к метафизике как языковому событию (Голосовкер). Средство есть 'осмысленная ложь', заблуждение 'людей о двух головах, средств не существует в природе', средство есть нечто неосмысленное. Нет нигде, 'ни на небе, ни на земле', ни одного средства. Средство есть абсолютная идея. Подобно тому, как математик не изобретает, а находит интеграл функции, так и интерпретатор находит смысл определенного значения, значение определенного знака, язык находит значение определенного знака, смысл определенного символа (интерпретант0, речь находит смысл определенного знака, значение определенного символа, письмо находит смысл неопределенного знака, значение неопределенного символа, чтение находит смысл неопределенного символа, значение неопределенного знака. Такова нереальность определенного. Странность, остранение (термин формалистической поэтики). Бытие сущности есть предмет терминологии. Речь идет не о том, что сущность узурпируется терминологией, о том же, что сущность есть предмет некоторой науки, небеспредпосылочное начало уже тем, что оно есть (доказано) беспредпосылочным началом традиционной концепции выразимости (логической, политической, научной). Фундаментальность онтологии заключается в том, что сущность есть сущность становления, становящего сущность, традиционная концепция выразимости сущности приравнивается, таким образом, к традиционной концепции невыразимости сущности (мифологической, магической, мистической), диалог которых исчисляет время сущности, именуемой бытием. Дефиницией смысла является время, поскольку его существование есть ни что иное, как осмысление, дефиницией значения является исчисляемость времени в терминах. Всякая система есть, во-первых, система знания, во-вторых, постав сознания, в-третьих, система исчислимости времени. Такова абстракция науки, отношение которой с Ничто принципиально затрудняется, как коренящееся. Выразимость невыразимого, если истолкование - предмет герменевтики. Диалог рожден как теория мифологии в качестве письменности самого письма. Философия в традиционной концепции невыразимости (мифологической, магической, мистической) выражает свою сущность следующим образом (метод Сократа так называемый). Философия есть исполнение желаний, причем исполняются только сокровенные желания, само 'несокрытое'. Таковы смысл и значения тезиса 'добродетель есть знание'. Где добродетель есть философия в качестве исполнения желаний, а знание исполнения желаний в качестве философии, номинальная и реальная дефиниция сознанием самого бытия, слиты, будучи самосущностью различания тождества единого и иного, видения в определенном аспекте и знания, дефиницией чего (различания) является тезис 'Я знаю, что я ничего не знаю'. Реальность есть мнящее мнение, мнение перед лицом истинного знания, фантазия чистого разума. Реальность есть имя, понятийная структура выразимости сущности. Прагматика коренится в солипсизме. Обладать реальностью, быть визуализированным, это акт чтения, актуальная бесконечность, опыт философской конструкции. Мышлению, обращенному к разуму, надлежит проявлять акт чтения, как потенциальное письмо, архиписьмо. Реальность есть Ничто, как оно выглядит для мышления. Реальность тогда есть структура феномена, для которого ноумен есть его горизонт, реальность есть термин рассмотрения феномена в качестве ноумен, а в качестве неосмысленной сущности термина - предел такого рассмотрения. Номинация (контр.: реализация) есть структурирование феномена в качестве ноумена, где структурирование есть переход от триадического отношения выразимой сущности к бинарому отношению сущности выраженной. Тезис же онтологизации: Феномен и ноумен суть одно и то же. Этот тезис финитен в том случае, когда феномен и ноумен есть феномен и ноумен сущности, прежде которой ее собственная выразимость. Мы мыслим тем самым сообразно правилам логики, открытие, не зная еще этих правил, но верифицируя и фальсифицируя, т. е. зная эти правила в качестве интуиции трансцендентной аналитики существования.
'... для того, чтобы ноумен обозначал истинный предмет, который следует отличать от всех феноменов, недостаточно освободить мысль от всех условий чувственного созерцания, а должно еще иметь основание допустить прочие чувственного созерцания другого рода созерцания, при котором мог бы быть дан такой предмет' (И. Кант). Созерцание такого рода, вероятней всего есть интуиция, интуиция, дистинктирующая интерпретацию и лингвоанализ, начинающая дискурс. Дистинкция феномена и ноумена есть вещность сущности истины, 'весомость мысли', 'вещь в себе' в качестве понятийной структуре выразимости сущности, вещность сущности есть пред-рассудок. Одно и то же есть феномен и ноумен - сущность.
'Явления, поскольку они мыслятся как предметы на основе единства категорий, называются феноменами. Но если я допускаю вещи лишь как предметы рассудка, которые, тем не менее, как таковые, могут быть даны в качестве предметов созерцания, хотя и не чувственного, то такие вещи можно назвать ноуменами' (И. Кант). 'Видение в определенном аспекте' есть трансцендентальная аналитика литературы, осуществляемая литературой в самой себе трансцендентальная аналитика существования. Язык есть. Существует не язык тогда, а, во-первых, тождество языка и идеи ('Филеб'), во-вторых, тождество языка и понятия, и, так как не существует абсолютное тождество, то вместо языка существует феноменологическая дедукция звука. Тождество языка и идеи в качестве диахронии, тождество языка и понятия в качестве синхронии, где синхрония и диахрония выражают реальный и номинальный аспект выразимости сущности в опосредовании языка, есть понятийная структура гармонии, феноменологическая индукция, осуществляемая Аристотелем. Витгенштейн говорил, что индукция 'есть нахождение простого закона с помощью логики'. Все существующее есть диалог, вплоть до вообразимости, а диалог с самим собой, лишь откровение есть диалог с другим. Редуцировать звук феноменологически - значит, произносить. Бессознательное есть пространство выдвинутости события в Ничто, формализм произнесения (произношения, внешнего произнесения). Есть не сущность, а обратимость времени, разумение, сущность есть смысл, требующий образования понятия горизонта, мышления, 'художественным творением' которого является сознание. Необратимость времени в термодинамике, по поводу которой сетует И. Пригожин, есть неразработанность теоретической науки в качестве терминологии, неотрефлексированность осуществления дистинкции символа и знака, тайна интеллекта. Сущность истины в обратимости времени, поскольку ход времени есть визуализация языковой идеи, с одной стороны, и произношение, с другой. Выразимость сущности истины есть интеллект. Дистинкция интеллекта и мистики есть сама природа, выразимость бытия вымысла сущности; лучшее доказательство ее существования, невозможное, как справедливо показал Кант в сводимости всех видов доказательств к онтологическому без исследования сущности термина, 'показательство' языка, ведь дистинкция высшей сущности и бога есть смысл поворота мышления от языка к разуму. Единственная цель всякой правильно осуществленной дистинкции - показание единого (такова, к примеру, концепция поведения в фильме 'Сталкер' у Тарковского, поведения человека в мышлении, где 'в отсутствии человека все приходит в движение', каждый раз все новые и новые конфигурации рефлексии). 'Хора' простирается и дает в себе место космосу, невидимо присутствуя в каждой его точке подобно гесиодовскому космосу' (Доброхотов). Мистика как теория мифологии есть родовая сущность греческой философии. Мифология в качестве филологии, истолкование языка богов, и даже терминологии, есть неизведанное пространство мысли, пространство опыта дефинирующего разума. 'Хора неоднородна и мало похожа на ньютоновское пространство ... в центре сферы должно быть больше всего хоры'. Терминология есть грамматология греческой философии, ведь хора - это след, программа разума, дистинкция философии и мифологии в качестве мистики. . Дистинкция есть процесс триадической выразимости сущности, имеющей своим результатом философию имени как предмет логики, следом, про- граммой которой (философии имени) является логика. Древнегреческая философия есть архиписьмо. Благо Платона и есть архиписьмо разума, миф о пещере выступает тогда в качестве архичтения, его сказывание есть письменность. Место (topos) есть тождество chora и hylé (материал), отличие хора и эйдоса ('смыслового источника рождения вещи'). Место есть след Логоса, след разума, ис-следования которого есть трансцендентная диалектика. Такова терминология в качестве металогики (в дистинкции ее с математической логикой, что не подвластно современному мышлению).
Письмо, рас-смотренное как ноумен, чтение, рас-смотренное как феномен, при дефииции книги (сущности письма) как адекватности письма и чтения, эксплицируют опыт дефинирующего разума, абсолютизируя его тайну в виде номинального и реального терминов, определителей времени, архиписьма и архичтения. Итак, ноумен греческой философии есть письмо разума, ее феномен - чтение мышления, поворачивающегося к разуму в определенном аспекте, видении; в поиске ноумена в структуре феномена, точки зрения с которой феномен представляет из себя структуру, референциальной точке, опыт нахождения которой есть опыт экспликации понятийной структуры самой структуры, изменение от феномена к ноумену. 'Время и бытие' не было написано, так как не сознана была теория, дистинктирующая время и бытие, не сознано было ее значение как употребление, не был найден язык для нее, как говорил сам Хайдеггер, подобно этому, по тем же причинам Эйнштейном предполагалась каузальность общей теории гравитации общей теории относительности.
Феномен и символ
Ничто есть исчислимость времени в терминах. Нас будет интересовать в этой главе выразимость сущности различения. Различение происходит из-за иного. Иное феномену есть символ topos связки 'есть', 'временной связки' (Авиценна) - время Ничто произнесения, пространство Ничто - само письмо. 'Ничто перед Нет и отрицание' - утверждает Хайдеггер. 'Нет и отрицание есть след языка письма разума, стиль мышления. Ничто, таким образом, впервые показывает себя в дистинкции позитивной философии и мистики, целью осуществления которой (в этой дистинкции) является различение негативной философии и мистицизма'
Симвология, метод и формы которой Аверинцев С. С. справедливо отличает от научных, есть математика исчислимости времени, метаматиматика. Предмет символогии - Ничто, вид существования структуры самой по себе. Сама структура есть ничто. Творчество позднего Хайдеггера - неудача 'Времени и бытия', подобная неудаче Гете в во второй части 'Фауста', Канта в 'Критике практического разума', Гегеля в 'Энциклопедии философских наук'. Лишь Шеллинг избежал этой неудачи совей 'Философией тождества'. Теория дистинкции времени и бытия рассыпана по этим и многим другим произведениям. Структура в качестве сущности выразима в Ничто. Симвология есть, следовательно, выразимость сущности структуры. Ничто, каково оно есть, рассмотренное в самом себе и для себя, есть дистинкция символа и символогии. Символ - это феномен ноумена, ноумен, рассматриваемый в самом себе и себя в самом себе обнаруживающий, о трудности невозможности чего в качестве видения в неопределенном аспекте говорил Кант. Трудности такого рода свидетельствуют об укорененности философии в человеческом бытии. Отношение символа к феномену есть руководящая идея к пониманию досократики, письма чистого разума в качестве теории мифологии. Таково мнение Платона, полагающего в основание своего деконструктивизма досократики идеи тождественного и иного и конструируя из них космос в 'Тимее'. Конструирование в философии - это конструирование демиурга, творение им мифа, абсолютного письма чистого разума. Идея тождественного и идея иного есть номинальная и реальная дефиниции конструирования в философии, дефиницией которого в опыте дефинирующего разума является деконструктивизм. Мы имеем, таким образом, дело с отношением символа и феномена. Отношения символа и феномена, которое становится отношением самого бытия, есть идея единого, так об этом говорит Сократ Пармениду в прологе к трансцендентной диалектике единого и иного в диалоге 'Парменид'. В отношении символа к феномену возможно исследовать, как должна происходить подчиняемость философии теологии, именно в этом отношении приобретается опыт дефинирующего разума.
Абсолютная идея этого опыта есть идея единого, 'идея всеединства', поскольку сущностью опыта дефинирующего разума является 'критика отвлеченных начал' (Вл. Соловьев), их очищение. Опыт дефинирующего разума есть опыт того, что есть опыт архичтения, опыт письменности, опыт выразимости абсолютной идеи в понятии. Рефлексия опыта дефинирующего разума есть опыт дистинкции символа и знака, опыт абсолютного тождества в качестве опыта различания модусов обладания и бытия. Значение временной связки 'есть' значит глагольной формы 'иметь', смысл временной связки осмысливается как глагольная форма 'быть', видение временной связки в определенном аспекте - глагольная форма 'обладать'. Опыт опыта дефинирующего разума, рефлексия бытия связки 'есть' в качестве Ничто, есть опыт идентифицирующего разума. О такого рода опыте говорит Р. Барт в своей книге заметок о Японии 'Империя знаков'. Итак, 'иметь' - значит в каком-то смысле быть, а именно быть в качестве знака, быть - значит в каком-то смысле 'иметь', а именно символ, или, говоря в собственном смысле, бывать знаком (хотя бы изредка), обретать символ. Дистинкция символа и знака есть чистая дескрипция бытия связки 'есть', начало мистики, в качестве которого существует сама структура. Структура как становление сущего (самого по себе сущего) сущим (абсолютным субъектом, сущность которого выражается в теологии) есть исчислимость времени, ведь, как утверждает Платон в 'Филебе', 'извлекая суде из владычества самого сущего', необходимо обращать мысленный взор не на природу беспредельного, а на идею числа, так и демиург в 'Тимее' '... устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы называем временем'. Мышление, которое выражает свою собственную сущность, совершает рефлексию, мышление о мышлении выражает ее в качестве времени, исчисляет конечное время проблемы, поставленной перед ним им самим, как концепт, теорию разрешимости этой проблемы. 'Ведь не было ни дней, ни ночей, ни месяцев, ни годов, пока не было рождено небо, но он уготовил для них возникновение лишь тогда, когда небо было устроено'. Наука не дает действительного знания, это комбинирование интерпретаций, синтез их трансценденций и экзистенций, наука есть сознание, функция синтеза или анализ. Наука - это катарсис 'человеческого существа', в качестве такового она есть ис-следование следов письма в дистинкциях, бытие чистой структуры. Наука есть принцип свободы в качестве письменности. След, дистинкция, письмо, структура... 'Все это - части времени, а 'было' и 'будет' суть виды возникшего времени, и, перенося их на вечную сущность, мы незаметно для себя совершаем ошибку. Ведь мы говорили об этой сущности, что она 'была', 'есть', 'будет'; но, если рассудить правильно, ей подобает одно только 'есть'; между тем, как 'было' и 'будет' приложимы лишь к возникновению, становящемуся во времени, ибо и то и другое суть движение' (Платон). Время есть движение самого бытия, деривация бытия в качестве математики, математика есть выразимость сущности самого времени, а не сущности бытия, выразимой во времени, ведь '... возникшее есть возникшее и возникающее есть возникающее..., и небытие есть небытие: во всем этом нет никакой точности'. Если круг тождественного в 'Тимее', ведь он есть 'единообразное движение на одном и том же месте, дабы о тождественном они всегда мыслили тождественно', то круг иного есть исчисление символов, математика в конструировании посредством символов цельного бытия космоса, мир которой есть мир символа, деконструктивизм полноты означающего, рождающий Ничто, перводвигатель времени, самую суть первотолчка, 'ведь все это - виды времени, подражающего вечности и бегущего по кругу согласно законам числа'. Мистика есть прежде всего теория мифология, ведь операция времени есть логическая дефиниция откровения, где номинальной дефиницией является термин бытия, а реальной - термин истины, определители времени (временности как выразимости определенной сущности) бытия и истины. Итак, становление природы сущностью есть одновременное в качестве смысла одновременности становления сущего сущим (абсолютным субъектом). Иначе говоря, бытие термина есть исчислимость времени, есть суть становления, которое есть одновременность, как отрицание исчислимости времени, становления природы сущностью (теологического становления) и становление сущего сущим (абсолютным субъектом, религиозного становления). Суть же этого отрицания выразима в Ничто, в этом и состоит операция времени, ведь 'Ничто перед нет и отрицание..., само себя ничтожит'. Опыт идентифицирующего разума, идентифицирующего себя в культуре, есть изменение от мистицизма к диалогизму, от драмы невыразимости божественной сущности к встрече с трансцендентным Богом, где мистицизм выступает в качестве аналитической функции герменевтики диалогизма. Идентификация есть становление отношения символа к феномену отношением самого бытия, произведение образа, стихотворения, пространство в его действительном отношении ко времени, четвертого измерении.
'Это - воспреемница и как бы кормилица всякого рождения' ('Тимей'). Встреча с трансцендентным Богом не есть исполнение желаний, в этом, на наш взгляд, суть прорыва греческой традиции, совершенного библейской, поспешность которого, как и всякого прорыва, сказывалась в перенесении различения желаний на сокровенные и мнящееся в сферу Ничто. Каким образом отношение символа к феномену, этой встречи означаемого с означающим, различения и различания, есть ноумен, бытие в царстве этой встречи? Исток европейского реализма в бинарном отношении мистицизма и диалогизма, возникшем в связи с неподлинностью либеральной теологии, показанной в 'Логико-философском трактате' Витгенштейна в качестве 'прикалывания языковых выражений к языковым фактам'. Бинарное отношение мистицизма и диалогизма есть опосредование ноумена посредством структуры феномена, индекса про-исхождения языкового события, осмысленных отношений между означаемым и означающим, различения и различания. Изменения от мистицизма к диалогизму есть поворот мышления от языка к разуму в определенном аспекте 'видения в определенном аспекте'. Время и пространство есть дистинкция, деривация которой являются операциональные связи логики. Время и пространство = дистинкция = структура. Такова сущность трансцендентной эстетики. Символ и знак = десигнация = сущность. Такова сущность трансцендентной логики. Смысл и значение 'операции' число. Такова сущность трансцендентной аналитики. Бытие и истина = осмысление = языковое собыитие. Такова сущность трансцендентной диалектики. Сущность есть язык в качестве теории, ее выразимость есть дистинкция времени и бытия, дистинкция имманентизма и трансцендентализма, поиск смысла бытия. Синтез есть дистинкция трансцендентной и имманентной эстетики, трансцендентной и имманентной аналитики, диалектики, логики, обратимость времени, номинация синтеза структура, реализация синтеза - постав.
Ничто есть, с одной стороны, структура, с другой стороны, постав, синтез есть эманация Ничто. Ин-формация есть инкарнация структуры, постав, существо поворота мышления от языка к разуму. Постав есть хронотоп. Интеллект есть дистинкция структуры и хронотопа, поле ин-формации или гравитационное поле, разум языка.
Платон отвращает душу мышления от е плоти - языка в своей трансцендентной диалектике, обращает ее к разуму, указывая всю трудность такого обращения как тайну, сокрытие которой есть осуществление нравственного закона. История античной философии есть, таким образом, терминология в ее отношении к философии, ведь философия есть равновесие филологии и логики, гармония филологии и логики, ее теория есть теория самой мистики ограничения о-пределение драмы мистики диалогизма. История философии есть интуиции в качестве структуры феномена, т. е. интуиция самого ноумена. Интуиция есть становление отношения идеи и понятия, как символа и феномена друг друга, отношением самого бытия, рассмотрения чистого, не-языкового отрицательно-языкового отношения.
Интуиция есть языковая интуиция, ее номинальной дефиницией является экзистенция, реальной - интенция, субъективная индукция, феноменологическая редукция зрения. Субстанция есть обращение речи в язык, творение сущности и в этом смысле она - субстанция времени, т. е. время - единственное, что субстанционально, в этом смысле, история философии есть терминология. Прежде всего, это проблема именования начала, где, во-первых. Именование совершается согласно теории мифологии, поиски имени, в качестве следа которого выступает понятийная структура.
Смысл божественного в мышлении древних греков, по мнению Х. Г. Гадамера, состоит, во-первых, в том, что чтением письма чистого разума, как чистой формой их адекватности, формой символогии философии имени, является мифология, и, во-вторых, в том, что поиск начала досократикой опровергается Аристотелем, как неосмысленный, будучи показан терминологией философии имени: начало досократики для Аристотеля есть материя, самодовление и автаркия визуализации языковых идей, источник как откровений, так и заблуждений литературного толка, т. е. в определенном аспекте недействительных, как и трактует Платон материю, в качестве формализма откровения. 'Апейрон' Анаксимандра есть чреватость Ничто, (подобно тому, как Ничто есть чреватость полнотой, конкретный релятивизм отрицаний беспредельного как предчувствие природы числа, необходимости подкладывать под вечность определенный род созерцание времени, 'чтойность' языка).
Подчиняемость философии теологией впервые подвергаемая здесь рефлексии открывает использование мифологии как теории, развертывающей 'время картины мира' опыта дефинирующего разума, из чего все вещи получают свое рождение, в то все они и возвращаются, следуя необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за нечестивость. 'Анаксимен все причины вещей свел к беспредельному воздуху' (Августин), впервые осмыслив опыт дефинирующего разума как опыт онтологический, понятийный опыт бытия, первый интерпретируя 'апейрон' в качестве концепта теории мистики, укорененного в философской традиции, смысл подчиняемости философии теологии во времени как картине, которого есть 'апейрон'. Досократика есть движение самого Бытия от мистицизма к диалогизму, существо человеческого существа, встречи с трансцендентным Богом в выразимости сущности самой сущности.
Гераклит - это имя мистицизма, он знает сущность всякой теории в качестве мистической. 'Все обменивается на огонь и огонь - на все, подобно тому как золото обменивается на товары, а товары на золото'. Отношение Гераклита к мифологии - филологическое: 'одно и то же живое и умершее, проснувшееся и спящее, молодое и старое, ибо первое исчезает во втором, а второе в первом. Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто из богов, ни из людей...', а он был, есть и будет словом, логосом, мирами,, становящимися термином (хорой), мирами не становящимся.
Итак, философия есть (в качестве учения) выразимость теории мифологии, бытие временной связки 'есть' для мистики, причиняемой разуму в качестве опыта дефинирующего разума, подчиняемой теологии посредством логики - редукции зрения, посредством филологии феноменологической редукции звука. 'Гераклит учит, что вечный круговращающийся огонь есть бог, судьба же - логос (разум), созидающий сущее из противоположных стремлений' (Аэций) Особая тема - тема игры у Гераклита, игры языковой, именно это тема доказывает использование Гераклитом теории мифологии и, быть может, наиболее радикальное во всей досократике, ис-следование следа письма чистого разума, чтением которого выступает сама мифология. Аристократизм Гераклита - грамматология души, ведь 'прекраснейший из досократиков' обезображен грамматологией до неузнаваемости по сравнению с родом богов, рекущих свободно. Гераклит - человек, потерявший зрение, выразивший его в логике ради филологии, ребенок, подражающий слепцу Гомеру, играющий в языковую игру, в литературу, в которую всерьез играет Гомер. Логос Гераклита есть ноумен. 'Хотя этот логос существует вечно, недоступен он пониманию людей ни раньше, чем они услышат его, ни тогда, когда впервые коснется он их слуха. Ведь все совершается по этому логосу, и, тем не менее, они оказываются незнающими всякий раз, когда они приступают к таким словам и делам, каковы те, которые я излагаю, разъясняя каждую вещь согласно ее природе и показывая, какова она'. Досократика есть, таким образом, теория мистики в том смысле, что мифология есть для нее феномен, а мистика - ноумен, бытие же ее присутствует в подчиняемости философии теологии в качестве опыта дефинирующего разума, структурой же феномена является языковая интуиция досократики, интенцией которой является логика, экзистенцией - филология, результатом этой интуиции, понимаемой как процесс, является грамматология. Ноумен в качестве структуры феномена, рассматриваемый как ценность, есть предмет пифагорейской школы, ее смысл - терапия души, измученной в попытке представить себя в качестве грамматологии, следа письма чистого разума. Ноумен как число - вот личность Пифагора, хотя бы все известные нам приписываемые Пифагору высказывания оказались плодом чистого вымысла, ведь такова философия самого имени личность.
Пустота пифагорейцев, производящая числа посредством пневматосферы, есть пустота означающего. Пифагор находил математику в качестве решения задачи о том, 'как возможна чистая математика', с двумя неизвестными - филологией и логикой, задачу, поставленную Гераклитом в области осмысления понятийности жизни. Пифагор производит переход от представления мышления о своем отношении к языку, образа, к представлению мышления о своем отношении к разуму, первообразу Верность находит, наконец, свое выражение в бессмертии души, как становление природы числа сущностью. 'Действие и сущность числа должно созерцать по силе, заключающейся в декаде. Ибо она велика и совершенна, все исполняет и есть начало божественной, небесной и человеческой жизни. Без нее же все беспредельно, неопределенно, неясно' (Филолай).
Миф есть письмо чистого разума, чтением которого является литература, его ближайшее и первичное определение - 'неписанная речь, след письма чистого разума', есть интенция, различение-различание этого письма - экзистенция, сказ этого письма - интуиция. Сообразно с этим позитивное учение о государстве, выражая радикальный туш Платона, 'государство не есть реальный предикат' (Атлантида) изъясняется в форме мифа. Платон подражает происходящему по природе, сущности выразимости сущности, зарождению диалогизма из мистицизма, или, точнее, из-за мистицизма, выдвижения языкового события в Великое Ничто, зарождения письма из античной драмы, комедии, трагедии ('Поэтика' Аристотеля). Миф есть становление сущего сущим (абсолютным субъектом), само несокрытое, относящееся к мифу как термин к терминологии. 'Несокрытое' есть хора пространства мысли, язык тогда есть не язык, а сказывающий миф, 'обитель бытия'. В элеатской школе 'одержимость' досократиков теорией мифологии, как языком особого рода, рода, природа которого есть природа числа, Ничто которого есть миф, истина которого есть время, проявляется сильнее всего. Начинает эта школа совершенно ровно. Ксенофан подражает Гомеру, литература для него есть схватывание целого метафизики, терминология сущего. Задел Ксенофана в элейской школе - невыразимость языка, выражающая его, как невыразимый, в качестве среднего термина философии и теологии.
Парменид, вершина досократики, подготовленная всем ее развитием, вершина, с которой началось как поверхностное понимание досократики, так и ее означение, осмысление, именование, увидела за терминологией символогию, род созерцания времени, видами которого являются атомы-термины. Парменид выразил язык в речи, сущность языка речью. 'Быть' у Парменида впервые отделяется от 'иметь' через соотношение 'не быть'. Метафорика Ксенофана ('Истины круглой моей неустрашимое сердце'), распространенная на мистицизм в качестве гносеологии (трансцендентной диалектики) мифологии ('люди о двух головах'), становится символогией бытия, где метафора есть знак символа. Претворенного филологией ('Слово и мысль бытием должны быть') и сотворенного логикой ('одно и то же есть мысль и то, о чем мысль существует'), структуры акта существования, как адекватности письма и чтения, диалогизма и мистицизма, '... ибо ведь без бытия, в котором ее выраженье мысли тебе не найти'. Парменид находит смысл бытия, как и Пифагор находит смысл структуры, но уже в задаче с тремя неизвестными, филологии, логики, математики, в стихо-творении, способе существования литературы. Образ есть деланье сущего сущим, дистинкция термина и метафоры. С Зеноном в досократику встраивается наука, чистая наука, бытие самой теории, выразимость сущности языка, находящая прибежище в языке, разработанном фундаментальным разведыванием вопроса о смысле бытия посредством времени (теории языка как теории), что доказывает существование теории у мистицизма. Апории Зенона устанавливают тот факт существования языка в качестве теории, подобно тому, как парадоксы современной науки осмысляют теории в качестве некоторого языка. Язык указывает всегда на иное. На вещь в себе. А именно? Рассуждение о величине сущего есть рассуждение о величине, а не о сущем, рассуждение о несуществовании движения, есть рассуждение о несущесвовании, а не о движении. Рассуждение о существовании времени есть рассуждение о в времени а не о существовании, так как прежде необходимо выяснить, что рас-суждается в рассуждении, где смысл отличается от значения и значение от смысла в рассуждении как длительности.
Рассуждение есть превращение логического комплекса суждений, знака осмысленного выражаемого, посредством интуиции в цепь происхождения во времени (расчленяющей способности речи) языковых событий; выдвигание человеческого бытия в Ничто. Эмпедокл первый понимает созерцание мистицизма как подкладывание в созерцание вечности определенного рода созерцания времени, с одной стороны, и подведение созерцания вечности под понятие определенной речи, с другой. 'Эмпедокл больше, чем другие, обращался к причинам' (Аристотель). Заглавие фисиологических поэм 'О природе', тематизирует их как становление природы сущностью посредством письма, где интуиция есть определенность созерцания вечности как 'видения в определенном аспекте'. Для Эмпедокла уже очевидно, что осмысление бытия есть стихотворение. 'необходимость, которую большинство зовет судьбой, Эмпедокл называет одновременно Любовью и Враждой' Ренессанс досократики, пик которого приходится на софистику, связан с именами Анаксагора и Демокрита. Мистицизм, конструирующий теорию мифологии, по сути своей деконструктивизм досократики, ее претворение в вещь философии, миф ('... подобен беспорядочно рассыпанному сору самый прекрасный Космос'). Язык был разработан фундаментальным вопросом о смысле бытия настолько, что стал терминологией (был совершен деконструктивизм языка), и в нем могло зародиться мышление, как разрабатывание, продолжение этого вопроса, как логика. Анаксагор и Демокрит - реалист и номиналист холистической досократики, гомеомерии Анаксагора суть универсалии понятия мифа, понятийная структура мифа; атомы Демокрита суть универсалии - идеи мифа, интуиции, открепляющиеся от языковых интуиций; в связи с этим особенности их философствования таковы: у Анаксагора - 'показ', у Демокрита - объяснение мира.
Впечатление смысла бытия есть изменение от феномена к ноумена, поворот от осуществления структуры временем к деривации обратимостью времени структуры. Пространство жизни Бога - пространство. В котором обратимо время, в мыслимом пространстве время необратимо согласно деривации термодинамики. Структура есть деланье символа знаком, знакомство посредством языка с 'простым символом' (Б. Рассел), в этом смысле софистика есть структурализм досократики, деконструктивизм структуры, разработка фундаментального вопроса о смысле бытия посредством терминологии, терминологической редукции метафизики, мерой существенности которой является выдвижение языкового события в нее (в Ничто, что и становит природу беспредельного природой числа, ведь ничто - целое метафизики). 'Мера всех вещей человек, существующих, что они существуют, несуществующих, что они не существуют'. (Протагор) Критерий истины есть показ того, что любое рассуждение есть сказывание мифа. Горгий, как известно, учил, подобно Канту, что бытие не есть реальный предикат. И это говорит о том, что его занимала проблема бытия высшей сущности. 'Есть только структура', - утверждает софистика. 'Сперва, как говорит Продик, следует изучить учение о правильности имен' (Платон), терминологику. Структура феномена есть теория действительного, 'время картины мира', поскольку практика есть феномен чистого разума. В феноменологии, согласно Хайдеггеру, '... не сказано о том, что составляет место трансцендентального, ... но как раз возникает проблема: каков вид бытия сущего, в котором конституируется 'мир'? Это центральная проблема Бытия и времени, т. е. фундаментальной онтологии Da sein' Место трансцендентального - хорос, вид бытия сущего - структура, где всякий вид бытия сущего есть дистинкция. Знак есть субстантивация глагола 'иметь', символ - субстантивация, в качестве дистинкции символа и знака есть экспликация времени. Гуссерль пишет: 'Хайдеггер транспонирует или поворачивает конститутивно феноменологическое прояснение всех регионов сущего и универсального, тотального региона мира в антропологическое'. Антропологическое - это не 'человеческое, слишком человеческое', Ницше, антропологическое обречено вращаться в кругу определений иного и мыслить каждый круг своего вращения в качестве прорыва, 'проекта'. Хотя оно всегда лишь срыв мышления из разума в язык, 'поперечная интенциальность', антропоцентризм поэтому есть выразимость сущности техники (логическая, холитическая, математическая, диалогическая), выразимость метафизики в физике, приравненности вопрошания о смысле бытия к визуализации языковых идей.
Феномен и космос
Несокрытое есть диалогизм. Сказывание мифа, проявление себя как сказывание об ином мифу, встрече с трансцендентным Богом в пространстве хоры при разведывании фундаментального вопроса о смысле бытия. Византийский мыслитель Пселл пишет: 'Платон принял учение Пифагора, но он сделал нечто важное, а именно, придал этим учениям доказательства'. Несокрытое, иное, о чем всегда сказывается миф, показывающий 'видению в определенном аспекте', это всегда иное, есть письмо человеческого существа, чтением которого является философия в своем родовом определении (созерцании вечности); таковы и шесть дефиниций философии, 'выстроенных' Иоанном Дамаскином вначале своей 'диалектики': 'Филоосия есть сознание сущего в качестве сущего, то есть природы сущего..., философия есть познание божеского и человеческого, то есть видимого и невидимого..., философия есть попечение о смерти, как произвольной, так и естественной..., философия есть уподобление богу..., философия есть искусство искусств и наука наук, философия есть любовь к мудрости'. Философия есть, таким образом 'привходящее бытие', она есть в качестве разрабатывания языка посредством разведывания фундаментального вопроса о смысле бытия. След письма человеческого существа есть 'эйдос', идея письма, его различение-различание, 'индивидуализирующая функция' есть космос. Философия Аристотеля есть, таким образом, опыт понимания философии, идентифицирующий по сути опыт, раскрывающий себя в качестве опыта дефинирующего разума, письмо самого языка, чтением которого является философское учение об идеях, из опыта дефинирующего разума (экспликандуума опыта идентифицирующего разума) почерпнуты фундаментальные дефиниции Аристотеля, дефиниции сущности, силлогизм, первой философии и т. д. Философское учение об идеях - предмет, рас-суждающий. Платона и Аристотеля, и правда здесь, на внешний взгляд, скорее на стороне Аристотеля, но философия есть то, что иное именно философскому учению об идеях (экспликат важнее экспликандуума), это и показывает Платон, а кое-где и утверждает прямо ('Софит'), совершая радикальное отрицание философского учения об идеях в самих его корнях как забвения истины бытия, отрицание это столь радикально, поскольку совершается самим бытием, ведь 'Ничто перед Нет и отрицанием'. Отношение философии к философскому учению об идеях есть набросок терминологии. Если лекция есть также сказывание об ином тому, о чем она повествует, а, следовательно, о мифе, о лекции, как форме существования идеи Блага, ведь сказывается, осуществляется в форме идеи Блага лекция, то лекция Платона о Благе или 'Неписанное учение' Платона есть высший пункт мысли греческой философии, ее фундаментальная рефлексия, сказывание о мифе, которое стало сказыванием об ином - письме человеческого существа, под чтением которого понимается письменность (сюжеты Платона о 'произносимости' букв, 'непроизносимости' слогов, теория языка как историчности следа письма в 'Кратиле'). 'Неписанное учение' есть учение о выразимости сущности человеческого существа в письме. При этом эксплицируется понятийная структура языкового события, выразимость сущности как сущности письма в природе числа.
Триадическая структура триады (суть всеобщность и строгость априорного знания) производна от бинарного отношения письма разума и письма языка, отношения, к которому присоединяется или встраивается в него средний третий член: письмо человеческого существа; принцип триады выражает сущность конечным временем, подобно тому и из-за того, как вместо мистицизма хотя бы немного существует диалогизм, эта выразимость есть процесс, помимо которого существует лишь природа числа, из-за которой (природы), становящейся сущностью, этот процесс и происходит. 'Неписанное учение' Платона разведывает философское учение об идеях в качестве чистой структуры, опыта разума, дефинирующего сущность обратимости времени, а именно, мистицизма в качестве теории мифологии.
Сущность прежде дефиниции, сущность есть сама дефиниция, и в качестве таковой есть время. Если феноменом, рассматриваемым Платоном в своем неписанном учении, является знанием (образом, взирая на который, оно творится, является наука, в особенности в ее древней, греческой форме, например, парадокс несоизмеримости отрезков), то есть то в знании, что есть само знание, а не бытие связки 'есть' в знании, экзистенция и интенция посредством науки; ноуменом этого учения является идея структуры, как смысл превышения идей Блага 'достоинством с силой всесуществующее'. Структура есть видение в определенном аспекте, а именно из науки, хоры - референциальной точки, устроенной в начале мышления, действительного знания, бытие по ту сторону горизонта, к которому движется и не может приблизиться знание науки, практикующая симвология. Смысл бытия в пустоте означающего там, где больше всего пустоты, ведь пустота означающего есть хора, в дистинкции символа и знака смысл бытия есть в качестве дистинкции, ведь значением дистинкции символа и знака является пустота означающего., и о полноте, завершенности и цельности означающего можно говорить лишь в относимости смысла бытия к означающему, разрабатывании языка разведыванием фундаментального вопроса о смысле бытия. Идея философии есть письмо человеческого существа, ее понятие есть мистицизм, ее теория есть теория литературы (литература есть критерий философии), структура философии, как одной из символогий мышления, есть диалогизм. Неслучайно предмет философии Аристотеля, сближающего первую философию с наукой, само письмо в качестве сущности. Сущность есть письмо. 'Сущность есть та, которая не говорится ни о каком подлежащем' (Аристотель).
Итак, структура в качестве структуры феномена есть трансцендирование в поставе, дистинкция образа и представления. Аристотель тем самым включает себя в игру платонизма, из которой выходит победителем, но победителем именно игры, как было сознано позднее, его положение тем самым двусмысленно. И есть рефлексия самой этой двусмысленности как подлинного акта существования.
Неслучайно именно Аристотеля, а не Платона принимает Фотий, 'хитроумный политик, церковный деятель первого ранга, вдохновитель деятельности Кирилла и Мефодия, трезвый и оригинальный литературный критик..., для Фотия существуют две вещи и ничего между ними: с одной стороны, церковное вероучение и сопряженная с ним идея непреложного авторитета, с другой - культура ума как таковая, в принципе подчиненная запросам теологии, но фактически имеющая много простора для самоцельной игры... Аристотель благонадежнее Платона не в последнюю очередь потому, что не прелагает собственного религиозного творчества, которое состояло бы в неясном отношении с библейскими откровениями церкви' (С. С. Аверинцев).
При-знак философии в том, что вне нее не остается бытие связки 'есть', ведь религия есть ее симвология, хотя это и значит, что религиозное творчество философа менее 'вкоренено', чем бездомный мистицизм Аристотеля. Итак, миф мистицизма есть не само мышление, как мыслит Аристотель, а космос, произведенный мышлением в повороте от языка к разуму. Чтение есть согласно Гадамеру, язык, в качестве диалога 'вещей самих по себе' и 'бытия самого по себе', есть диалог. Письмо есть диалога 'зла' и 'добра', где добро есть смысл выразимости, а зло - смысл невыразимости, опосредованием, выразимостью которого является личность; письмо, таким образом, есть речь, речение. Адекватность письма и чтения, диалог человеческого существа и человека есть сознание человеческого существа.
'Мир без сознания' (Подорога), телесность духа, телесность ответственности, 'topos', претворенный в 'horos', есть Книга (Книга Бытия), систематизм времени в качестве значения времени, творение смысла в качестве смысла бытия, онтологическое целое литературы, преодоление риторики как особого рода отношения знака к миру литературой, 'выздоровление' от риторики (Ницше). Мер без сознания есь хора, неньютоновское пространство встречи с трансцендентным Богом, стремление к которой есть начало мышления. Ньютоновский характер этого пространства заключается в его абсолютной непроницаемости и неразличимости, превосходящей физическую, и в одновременной полноте присутствия в нем и Ии самим. Свободной от каких бы то ни было закономерностей, его первое изменение - значение, второе - смысл, третье - время и, наконец, четвертое - бытие.
Автор 'квантовой механики' этого пространства - Фреге с его статьей 'Значение и смысл', 'теории относительности' этого пространства - Маркс. Чистое различие есть дистинкция, ноумен есть математика, феномен этого ноумена общая теория функция Вейерштрасса, ноумен этого феномена - теория комплексного переменного Римана.
Таким образом, время реферируется как Dasein, или дизайн (см. определение дизайна, выдвинутое в 1964 г. в Бельгии на Международном конгрессе дизайнеров: 'дизайн - произведение внешних качеств вещей, и, главным образом, не только внешних качеств, но тех структурных и функциональных взаимосвязей, которые превращают вещь в единое целое, как для изготовителя, так и для потребителя'), поскольку 'тотальностью всего земного' для современной философии является термин, теория письменности, деконструирующая письменности; денотируется же время как 'диферанс', дифференциал (тж. см. математическое понятие дифференциала, доказавшее высшую математику мета-физикой). Дизайн письменности есть словесность, дифференциал письменности есть письмо. Разрыв словесности и письма есть архиписьмо. Время есть то, в чем разыгрываются языковые события. Термин есть измерение времени иначе, чем часами, измерение происходящего времени, в то время как часы есть произведение формализма времени. 'Время сейчас, когда я смотрю на часы? Что такое это сейчас? Располагаю ли я Сейчас? Есть я Сейчас? Есть каждый другой Сейчас? Тогда были бы временем я сам и каждый другого был бы временем? - Время попадается прежде всего в изменяемом сущем... Время есть нечто, в чем может фиксироваться настоящий момент? '
Архиписьмо есть целое времени, трансцендентная апперцепция времени в качестве Ничто, понимания, концептуализированного Эйнштейновой теорией относительности, из-начальность ньютоновского пространства, как смысла, субъективно дедективно выводимого из смысла бытия. 'Несколько тезисов из Эйнштейновой теории относительности: Пространство есть само по себе ничто; нет абсолютного пространства. Оно существует лишь посредством содержащихся в нем событий. Нет никакого абсолютного времени, также никакой абсолютной одновременности'. Время есть формальный закон, смысл и существо всякого формального закона, превращающего феномен в ноумен. Наука есть формализм времени философии (герменевтики).
Если интенциализм есть отношение в качестве взаимности со стороны трансцендентального субъекта языка, то экзистенциализм есть отношение в качестве взаимности со стороны трансцендентального объекта (времени, трансцендентного объекта). Дистинкция трансцендентного и трансцендентального есть 'рассеяние диферанта', воспламенение настоящего в буберовское Ты.
Дистинкция есть ослепление мышления, о котором говорит Платон в мифе о Пещере, феномен умственного зрения, мир теней есть язык в качестве употребления, ведь если язык есть мера бликов, метафизика света, то физика естественного света языка, сознательное ослепление мышления есть особого рода владение языка, при-знак существования термина в языке, термин фокусирует 'световые' возможности языка, волновой характер синхронии и диахронии, 'чернящий луч' рефлексии, осмысляющий мышление.
Переход от 'сейчас' к 'сейчас' есть изменение от феномена к ноумену.
Риторика
Введение
Одно только знание оказывает ныне сопротивление нигилизму. Родившийся как подручное средство 'переоценки всех ценностей' цивилизации, обретя в себе источники собственного развития, он стал невероятно избыточен по отношению к 'технической' своей цели. 'Прирост' нигилизма коренится в недостатке того особенного его вида, подобного крупицам стоящего металла в пустой породе, что, собственно то и выполняет всеобщее предназначенье нигилизма как явления истории человечества. Потому-то и современное состояние мысли раскрывается сознанию как экологически не продуманное высокотехнологическое производство нигилизма, исследование и использование тех масс нигилизма, что порождаются самой повседневностью, проснувшимся в ней инстинктом самосохранения. Из такого осмысления 'внешнего вида' нигилизма возможно почерпнуть и некоторые его определения. Одним из наиболее глубоких смыслов нигилизма оказывается необходимый характер избыточности деконструкции, как не только метода мышления, но и его истины, то есть метода мышления, непрерывно переходящего в его истину, истинность. Деконструкция известная мышлению как монотонное следование информационной связи между обособленными конструкциями, знаками, как процедура, непосредственно связанная с речевым опытом мышления, обратилась в отсутствие надежной теории информации, отличной от кибернетической ее профанации, в сдвинутый 'с мертвой точки' письма числовой ряд референтов, денотатов, коннотатов, десигнаторов и т. д., создающий иллюзию 'схватывания' непосредственного речевого опыта. Ошибка неограниченного использования деконструирует, отсутствие ясных критериев смысла и ограниченности, сути и природы. Непонимание того, критериями-анализаторами какой теории, какой предметной области они являются, состоит в невыделенности особенностей числового ряда, соответствующего речевому опыту, особенностей его событийности, ведь особенности и смысл числового ряда суть приближенные признаки событийности, вспомогательным средством которой этот ряд является, выражающие меру этой приближенности. Переходя от опыта письма к речевому опыту, т. е. мысля в первых своих определениях, мы встречаемся с иной событийностью, изображение которой с помощью традиционных логических исчислений или самой их возможностью только, не соответствует действительности речи. Логика или даже терминология письма, будучи приложена к речевому опыту, скорее показывает, демонстрирует сама себя, совершая так называемые 'логические открытия', нежели раскрывает суть для речевого опыта. Логика в используемых современной мыслью контекстах, может совместив в ходе продуктивного истолкования только с 'видимым', тем, что имеет место в сути дела зрения. Логика, основной творец и производитель конструкций разного рода, использующий для придания им семиотической подлинности деконструкцию, подобно тому, как детерминизм в отношениях между терминами создает терминологию, не имеет сколько-нибудь существенного отношения к услышанному, тому, что имеет принципиальное значение в сути дела речи. Эту мысль вкладывали все наиболее глубокие исследователи логики, забывая при этом ее продумать, ибо мысль менее всего подобна техническому открытию или изобретению, которые можно использовать в готовом, раз и навсегда заложенном виде.
Продумывание этой мысли, задающееся вопросом о сути дела продумывание всякой мысли до (логического ли?) конца и составляет суть дела этой книги. Избыток логики самой по себе в нашей жизни, по крайней мере логики самой по себе в нашей жизни, и при этом недостаточность некоторых подлинных видов логики для решения трансформирующих в нечто бесформенное в отсутствие таких логик вопросов, и являются ясным признаком присутствия нигилизма в повседневности, признаком, отчетливо отсылающим нас в его сторону, е его корням, к его жилищу в сознании, признакам, ограничивающим сами границы нигилизма.
Нигилизм есть движение, направленное в сторону, противоположную знанию, если под знанием понимать некоторую направленность сознания на свойственный его вниманию предмет. Коль скоро в данном исследовании последнее основание нашей повседневности мы обнаруживаем в наших мыслях, то всякое исследуемое нами движение является движением смысла. Таким образом, нигилизм есть движение смысла от самих вещей к человеческому сознанию, есть своего рода 'жизненный мир' вещей, существование вещей в меру предельной своей осмысленности, сущности. Нигилизм есть и та пустота. Которая действительно находится между человеческим сознанием и вещами, невнимание к которой приводит к роковым последствиям, развивает логику безумия, и невозможность эту пустот прояснить с помощью зрения и слуха без участия мышления, и подсознательное расположение этой пустоты, и, наконец, предвосприятие, движение которого только и возможно в этой пустоте и более того насущено востребуется ею.
Эта пустота является преградой для логики на пути к освоению речевого опыта мышления. Эта пустота является защитой, которую обрадует речевой опыт мышления, опасаясь быть поглощенным логикой. Логика бытия пустоты, той раз-несенности человеческого сознания и вещи, которая, порождая силу речи, заставляет работать самовозвеличивающийся логический разум, заставляет его покрывать рас-стояния с все более нарастающей скоростью такого покрытия, означения. Нигилизм, таким образом, это средство мышления заставить логику, это гордый, себе довлеющий разум, работать в недрах повседневности, воспитывать в нем заботу о сущности человека. Нигилизм есть голос самой вещи, на которой начинаются все дефиниции человеческой сущности. Увиденный возможно более полно нигилизм есть увиденная вещь, услышанный, или слышимый нигилизм есть речь вещи, разговор двух и более вещей, мир вещей. Нигилизм есть полнота присутствия вещи для нее самой , счастье вещи, целостность ее 'внешнего вида'. То же, что делает человеческой сознание с самой вещью и ее присутствием, нигилизмом, есть само Ничто, то есть нечто в высшей степени логически определенное. Таким образом, как идеализм, невозможность ничего сделать с вещью для человеческого сознания, так и материализм, раскрывающий безграничные для человеческого сознания возможности проделывать с вещами разнообразные опыты, изменяя их в нечто иное, оказываются двумя сторонами необходимо противоречивой иллюзии, имя которой Ничто. Борьба материализма с идеализмом, сопутствующая жизненному миру крупного философа как скверный характер, как непрерывное осквернение и отравление характера, есть внутренний покой, сосредоточенность и равновесное положение, одним словом, стихия Ничто антипсихологизм его присутствия.
Ничто есть безграничность логики как логики, представление о письменности, тела мышления, воспринимаемого в мысли по образу и подобию повседневного восприятия. Ничто есть также граница логики только как логики, употребленной мыслью и в мысли. Ничто есть одновременно и непосредственный контакт и близость тел мышления (риторических фигур, значений, суждений, предложений, смыслов и т. д.) и страх перед отсутствием такого контакта, соприкосновения, страх перед страхом непрерывной неосуществимости чего-то очень существенного в соприкосновении тел мышления. Ничто есть также наивная и непосредственная вера в то, что нечто существенное в соприкосновении тел мышления каким-то особым образом и образует его телесность, присутствие мышления в повседневности, впервые понимающее отношение человеческого сознания и вещи как действительную проблему, не приносит в жертву религии, науке либо искусству.
Ничто есть вопрос человеческого сознания о вещи как таковой. Ничто адресовано каждому представлению человеческого сознания о вещах. Вещи окружают человека, вещи выжидают человека, но боятся гераклитового огня, который вот уже как тысячи лет развел человек, высек различием из тождества бытия и мышления. Вода Фалеса, воздух Анаксимена и беспредельное Анаксимадра одинаково равно принадлежат человеческому сознанию и вещам, образуя глиняные ноги досократики начала античной философии и культуры. Огонь и иные стихии, а также геометрические фигуры и сам космос существуют в античной философии не на поверхности тел мысли, а на поверхности вещей, размещаемых письмом античной философии, и даже Аристотелю удается лишь обозначить эту ситуацию мысли, подменив вещи животными в качестве посредников с человеческим сознанием, подтолкнув начала тождества бытие и мышление своим перводвигателем, логики открытия Ничто, известным Платону как Благо, и выдавая замедленную картину грандиозного опадения и разрознения космоса за вековое устройство космоса, 'атомную книгу' Демокрита, смешавшего пустоту с полнотой, вызвав к жизни интеллектуальную радиацию, пятую невыговоренную стихию античной классики, поразившую в первую очередь Платону до воспевания однополой любви, культуры непонимания жизни.
Вещи есть стена, забрасываемые, запахиваемые в человеческое сознание, непосредственно в подсознание, прорастающие в повседневность, систему культов возделывания жизни в вечность. Вещь состоит из Ничто, окружающего ядро вещи, в котором 'вместе все вещи были'. Ничто есть также существование в сущности вещи всех вещей вместе и только посредством такого сосуществования существование каждой одной простой вещи. То, что ничто существует - ясно даже переписчику трудов Аристотеля, давшему жизнь слову 'метафизика', сквозь туманную и монотонную историю которого, возвеличивающую скорее филологию, нежели философию и уж тем более невнимательную к мышлению, просвечивает присутствующее в повседневности Ничто, продлевающее ситуацию отсутствия встречи сознания с вещью до истощения речевых сил.
Ничто есть мера различия в осуществленном тождестве бытия и мышления, и, как таковое, является основой всякого представления. Для того, чтобы представить что, нужно иметь Ничто. Не имея хотя бы чего-либо осмысленного или имея его в избытке, невозможно составить о чем-либо правильное мнение. Невозможно записать нечто, не зная письма.
Мысль начинает с Ничто, обращаясь к письма и в письмо, воплощаясь в письменности, повседневности письма. Ничто есть прежде всего обращение человеческого сознания к письму, устремление человеческого существа в письменность, постепенное втягивание его в нее. Ничто адресуется к тем что, которые неясны и не очевидны именно как что письма. Ничто отпугивает от зрения, из увиденного почему среди что не-письма, остаются только Что письма и Что, которое прочнее письма, письму, этому рассудку повседневности, необходимые. Ничто есть поворот телесности сознания стороной, задом к вещи - что не-письма, другой, иной письму. Все только писалось, ничто не было прочитано. 'Все' только писалось, Ничто не было прочитано. Таково отношение между 'Все' и 'Ничто', именуемое 'чтение'. Отношения письма и чтения, как видим, предшествуют отношениям бытия и времени, или достаточно для своего осуществления отношений 'Все' и 'Ничто', на которых незыблема логика, но вот таков смысл этого предшествования, где мы с ним встречаемся в сознании. Предшествование одного отношения другому есть ситуация посредничества, есть часть бытия посредника, смысла осуществимости обоих отношений, оборачивающего отношение противоречие между ними в силу существования Ничто, изолирующего каждое из этих отношений от всех прочих отношений. Вообще говоря, всякое отношение есть, прежде всего, предшествование, и, во-вторых, именно это предшествование - предшествование письма бытию. Отношение как событие на пределе своей осуществимости есть наиболее частный, обыденный аспект предшествования, изнанка предшествования. С другой стороны, отношение в начале только свой осуществимости есть проявляющееся понятие времени, проявление которого дальнейшее расходится с непрерывностью осуществимости события отношения, что позволяет говорить о временном законе. Из этого становится ясным, что единицей измерения времени, как сутью его длительности является не число, но прежде всего суть дела времени, поскольку единица измерения предмета есть подход к предмету как к ценности. Что делает время? Время предшествует. Такой подход по времени называется грамматическим и обусловливает саму возможность грамматики. Чему что предшествует время? Бытию письмо предшествует время. Как оно это делает? - это вопрос об измерении времени, действительный вопрос о ценности времени, о времени как о ценности. Ничто есть начало оценивания ценностей, великая иллюзия их переоценки. Как таковое, Ничто положило начало со времени Ницше жестокой игре мыслящего человечества, игре в письменность, в исчезновение в письменности. Лучше уж быть втянутым в политику, чем в письменность. Таков аргумент филологов от Ницше до Гамсахурдиа. Переоценка всех ценностей есть кружение речи вокруг ценности, воронка, сквозь которую уходит смысл высказывания, обнажая логическое дно речевой непрерывности. Переоценка всех ценностей есть погоня за беглой речевой непрерывностью: куда она ушла, где она появится, скрывшись в лабиринте логики. В действительности же, мы сами бежим от речевой непрерывности, для которой переоценка всех ценностей есть только фон первичного их оценивания, наиболее полно осуществленного мыслью. Для нас до сих пор более привычно иметь дело с Ничто, нежели с речевой непрерывностью, с Речью. Ничто, вместе с нами на его поверхности бежит, заслышав приближающийся гул речи. Несут его ноги античного атлета, который всем хорош, но никак не догонит черепаху без сознания тождества бытия и мышления. Как нам с поверхности Ничто переместиться на поверхность речи, слыша в ее непрерывности голос книги бытия повседневности. По поверхности письма, именуемой 'текст'. Что же означает это перемещение? Ответ: Чтение текста. Необходимость этого перемещения связана с тем, что то, что находится на поверхности ничто, непрерывно изменяется, теряет свой первоначальный облик, изменяет его на противоположный, в каждый новый следующий момент времени предшествования является иным, нежели в предшествующий; на поверхности же речи созданы все условия на жизни мышления, есть обильные ландшафты смыслопорождения, означаемы мирно соседствуют с означающими, тождество отождествляет по-гречески, различие различает по-христиански, центр и периферия, верх и низ связаны - разделены вектором времени, изменяющим свое направлении внимания сознания, в то время как поверхность ничто представляет из себя зону, где все непрерывно изменяется неосмысленно и в отсутствии человека, где устойчив только смысл ничто, который нисколько не более полон, чем само Ничто. Горе и смех нам, представляющим себя прочно обеими ногами стоящими на земле, а не на этих поверхностях, ибо сколько же испытывает такое сознание толчков, шараханий, сползаний, скольжений, одним словом, подсознательного, внешне уверенно стоя на земле, как Петр Великий. Стоим ведь мы не на земле, а на под-сознании.
Стояние на под-сознании, оно же 'столп и утверждение' моста между поверхностями Ничто и Речи, по которому перебирается чтение, феномен повседневности, и есть знание. Таким образом, знание всегда предназначено для другого человека. Знание есть возможность чтению другого человека осуществиться. Как таковое знание есть прежде всего противоречие зрения и слуха, становящихся значением и смыслом непрерывности речи, осуществляемой мышлением, порождающее тело всякого отношения - символ. Зрении и слух не видны и не слышны, их действительное существование на поверхности человеческого сознания доказывается и ощущается ясно и отчетливо обыденным сознанием. Конечно, я, пишущий эти строки, вижу и слышу нечто сейчас, но при этом имею дело с собственным сознанием, а не со зрением и слухом, отношение которых с моим сознанием прояснятся в мною в осуществлении собственной жизни, в употреблении самих времени и бытия. Дело не в том, что моим рассуждениям о зрении и слухе, требуется дать какие-либо научные подтверждения - эти рассуждения рас-суждают просто зрение и слух, продумывают мысль о том, что, оказывается, человек не из одного источника получает знание только, а по меньшей мере из двух, что уже само по себе делает невозможной метафизику, неиначе, как только случайное заглавие одной из книг Аристотеля, значение которой в целом тоже достаточно условно, непреходящ же смысл, выражаемый Аристотелем. 'Метафизика' задумана Аристотелем как отвлечение от смысла речи, раз-влечение человека на Ничто и вещь. Поэтому символ есть слышимое и видимое противоречие зрения и слуха, с одной стороны мысли доносящееся, с другой - виднеющееся, т. е. нечто, существующее на деле, непосредственно стоящее на подсознании, озирающееся по сторонам, вслушивающееся в просторы и тем самым вглядывающиеся в слух, существующий, как видение, письменность на поверхности сознания, вслушивающийся в зрение, существующее как речь на поверхности сознания. Человек, обладающий действительной простотой зрения и слуха, воплощающий в силу этого действительное противоречие, именуется 'бог'. Тайна имени бога скрывается как самонаговор гениев перед самовозвеличивающимся разумом, как самопредставление гениев, оплодотворяющее культуру. Тысячи пришествий Христов восприняла культура, не став лучше, но предохраняясь. Опыт бога есть тень, подобие, завеса действительного повседневного опыта, стыдливое сокрытие опыта обыденного сознания. В показе опытом бога, как средством, опыта обыденного сознания и состоит суть дела литературы, сравнения двух этих опытов. Одно дело - поиск бога в письменности - литература, другое дело - поиск бога в повседневности, соседствующий с опытом обыденного сознания - риторика. Риторика есть вечное возвращение жизненной цели, сохраняющиеся в поисках бога в повседневности, забываемой логики. Риторика, не возвращающаяся простотой восприятия есть логика. Риторика есть образующее начало повседневности из масс письменности, в которой вечно существует обыденное сознание. Риторика есть способ существования восприятия, само присутствие всякого восприятия. В самом безусловном и необходимом для мышления смысле, риторика есть человеческое тело. Первый шаг к восстановлению в мысли бессмертной человеческой души есть восстановление в мысли человеческого тела. Человеческое тело есть посредник между описанием, поверхностями, понятиями даже, мыслями, числами, в конце концов, одним словом, всем тем, что значимо для мышления и необходимо противоречиво в отсутствии мыслимого человеческого тела. Без возникновения в мысли человеческого тела событие речи не способно произойти, поэтому возникновение или уничтожение чего-либо в мысли - суть дела риторики, измеряет время как ценностное отношение между моментами времени. Знание науки не только увиденное в крупнейших открытиях, но и впервые здесь услышанное, вносит свой клад в оценивание человеческого тела, в образовании человеческой телесности - ценности, оказываясь вместе с религией вечным возвращением одного и того же знания, повседневного представления о риторике. В риторике, наконец, происходят события истории, обращающие человечество в письменность и к письменности, воспринимаемой как историческое знание.
Уже существует поверхность текста о риторике, внутри которой и будет происходить дальнейшее изложение, сводящееся к измерению радиуса, формы привязки и опыт доказательств смыслов этой поверхности. Искушенный читатель увидит автора на все более дальних расстояниях от этой поверхности, спускающимся вглубь, увидит, как автор это делает, что он предпринимает перед каждым моментом спуска, пока автор, наконец. Не превратится в исчезающую точку и не скроется из виду, но и после этого до читателя будет доноситься голос автора, причем все сильнее, рядом и все ближе, и, наконец, перед тем, как умолкнуть, навсегда, автор произносит одно лишь слово, каждому читателю свое, и слово это пребудет, ради него все и затеяно. Это и будет ответ на вопрос о том, что такое риторика.
Основной текст
Риторика надежно представляет человеческое тело в мысли. В то же время, имея где-либо в мысли дело с риторикой, мы имеем дело непосредственно с человеческими телами. Обнаруживая в мышлении действительное наличие риторики, мысль понимает, что выступает в некоторое существенное отношение со своим инобытием, не с мыслью, как ей привычно, но и с человеческим телом. Как таковая, риторика означает существование самодоказательного человеческого сознания - обыденного сознания, как повседневной телесности человеческого тела, с одной стороны, и человеческой телесности повседневности, с другой стороны. Искушенному читателю, отведавшему разных направлений современной мысли, наверное, покажется сомнительным еще одно обращение к самодоказательному сознанию, а именно обыденному сознанию, ни с чем, кроме повседневности, дело не имеющему, да еще с тем, чтобы, возобновив работу, связанную с именем Декарта, обрести очевидные основания, принципы, которые можно было бы распространить на все мышление, подобно тому, как распространяется предложение в современном романе. Такая свободная работа выглядит едва ли не произвольной, обходя стороной вынесенные на поверхность в каждом мало-мальски заметном течении мысли основании, от которых сплошь и рядом зависит, а то и в целом производится как различный продукт, обыденное сознание, что демонстрируется целыми сериями эвристических приемов, заимствованных из фактов повседневной зависимости обыденного сознания от случайных и мелких вещей, приемов, что придает убедительность риторике этих направлений и делает их привлекательными. Обрабатывая опыт обыденного сознания, его повседневные привычки, эти направления вдруг переходят к проблема, лежащим вне его компетенции, как бы выполнив по отношению к нему все отягчающие обязательства и получив, наконец, возможность заняться достойным сознания делом. Однако, очень скоро оказывается, что вне обыденного сознания, ощущая более его так удручавшее ранее присутствие, исследователи теряют всякую свободу своих исследований, превращающихся в невразумительное проговаривание некоторым неочевидным образом необходимых истин, стиль исследования все более и более клонится к описательному, нежели становится работой с действительным предметом , и, наконец, ничего не остается более, нежели выдать эти исследования за строгость научной дисциплины, представляющее невразумительное как невысказанное. От исследователя, если это хороший исследователь в любой области знания, всегда остается знание о двух-трех привычках обыденного сознания, нескольких простых его умениях, навыках или о предрассудках случае научного, религиозного или исторического знания, вокруг которых кружилась его мысль, пока не пришла к своему повседневному итогу, запечатлевшись в человеческой памяти настолько, насколько она не пыталась эти очевидности скрыть, употребляя для этого всевозможные принципы, теории, понятия, и исчезая в человеческой памяти по мере сокрытия очевидностей обыденного сознания теми подручными средствами мысли, которые употребляются ею в для объяснения несокрытости обыденного сознания от мысли, прорывающейся к подлинной несокрытости, несокрытости обыденного сознания. Несокрытость обыденного сознания, его самодоказательная достоверность выражается в привычках обыденного сознания. Привычка обыденного сознания есть тайна природы, поскольку природа сама по себе есть достоверность обыденного сознания, очевидность его существования. Законы природы, каковы бы они ни были, описывают событие подкрепление той или иной привычки обыденного сознания совершаемое посредством риторики. Привычка обыденного сознания заключает в себе всю конечную мощь человеческих аналитических свершений. Сама речь есть привычка обыденного сознания. Язык или так называемая 'письменная речь' отличаются от речи так же, как дурная привычка отличается от хорошей. Разберем это подробнее. В самом безусловном и необходимом смысле, привычка обыденного сознания сама по себе есть не что иное, как зрение. Иначе говоря, привычка обыденного сознания должна быть понята как суть дела зрения, дело зрения должно быть прежде всего увидено и услышано как привычка обыденного сознания, т. е. так, как оно непосредственно видимо и слышимо - несокрыто. Так проясняется зрение. Коль скоро обыденное сознание обладает достоверностью самой по себе в том смысле, что сама достоверность является ни чем иным, как другим именем присутствия обыденного сознания, которое (это присутствие) должно же иметь для себя какое-то имя, ведь присутствие существует и само по себе независимо от того, что только собирается быть, присутствовать, то зрение и слух как осмысленные восприятие оказываются творимыми обыденным сознанием посредством в целях осуществления непрерывности своего присутствия. Иначе говоря, зрение и слух как восприятия возникают в обыденном сознании при употреблении им своей достоверности для собственного присутствия. Зрение и слух в качестве устанавливаемого в обыденном сознании устанавливающего соответственно есть нечто, по преимуществу одно и то же, а именно: становление обыденного сознания самим собой - образование присутствия обыденного сознания, именуемого Хайдеггером 'Dasein'. 'Dasein' есть становление присутствия обыденного сознания и не есть присутствие обыденного сознания, благодаря чему возможна хайдеггеровская аналитика повседневности. Становление присутствия обыденного сознания означает только само себя, и это является надлежащим указанием на присутствие другого обыденного сознания, направляющего на себя зрение и слух, источники становления присутствия обыденного сознания, берущие оба свой исток из непрерывности речи, которую они непосредственно видят и слышат, т. е. в которой они коренятся и из которой происходит. Речь, понятая как непрерывность, в этом понимании образует вещь-предмет видение и слышание, то, что делает видении и слышание телесными, телесно исполняемыми направленностями обыденного сознания. Нечто имеет смысл, будучи исполняемо телесно в направлении обыденного сознания - таков критерий осмысленности чего-либо. Встречающегося в повседневном опыте человека. Итак, прежде чем видеть и слышать, осуществляя собственную жизнь, человек должен увидеть и услышать вещь. Т. е. войти в то существенное отношение с собственной речью, которое именуется 'риторика'. Иначе говоря, видение и слышание вещи сами по себе немыслимы без видения и слышания вещи, образующейся в речи, лежащей на речи, находящейся на подсознании вблизи символов, очагов непрерывного и непрекращающегося становления присутствия обыденного сознания. Видение и слышание не сами по себе, посланные обыденному сознанию от другого обыденного сознания либо самой повседневности, мыслимы и осуществимы, следовательно, доходит до места подсознания, настолько, насколько предварительно и приуготовляющее увидена и услышана вещь, т. е. от того насколько велик речевой опыт обыденного сознания. В этом смысле письмо как послание одного обыденного сознания другому, либо откровение самой повседневности, есть иное выражение величины речевого опыта обыденного сознания, и, как таковое, раскрывается как представление обыденного сознания о риторике. Представление есть происхождение зрения и слуха из достоверности обыденного сознания, телесно оно выражается становлением отсутствия обыденного сознания, становлением зрения слышанием и становлением слышания зрением. Полноты присутствия обыденное сознание достигает временным отсутствием, отсылая себя посредством письма повседневности и возвращаясь на место - человеческое 'Я' - посредством чтения письма, произнесения в-слух увиденного в письме, т. е. становление присутствия обыденного сознания. Становление присутствия обыденного сознания начинается с представления и им заканчивается. Таков след мысли, так невидная и неслышная проходит через обыденное сознание мысль, являясь его собственной достоверностью, достоверностью достоверности обыденного сознания, т. е. сверхдействительностью, перебирающей все обыденное сознание, будучи сама перебираема перебираемым, ощупываема ощупываемым, ощущаема ощущаемым, представляема представленными. След мысли и есть ход мысли. 'Есть' только мысль, движение же мысли не 'есть'. Двигается не мысль, но представление, которое стоит ближе всего к нам в повседневности, по которому мы и измеряем повседневности мыслями. Мышление и есть такое измерение повседневности мыслями, образующее ценности, измеренные рас-стояния, связывания различного в повседневности речью, образующее действительность обыденного сознания. Представление есть. Таким образом, телесность человеческого тела, восприятие чего-либо в повседневности по образу и подобию человеческого тела. Представление имеет смысл позы собственного тела в повседневности, как она значима для обыденного сознания. Представление есть схваченная в мысли обыденного сознания поза его собственного тела и имеет смысл собственности обыденного сознания на собственное человеческое тело. Представление задается вопросом о телесности человеческого тела, о собственности обыденного сознания на его собственное тело, являющийся частной в случае слуха и общественной в случае зрения. Зрение и слух выражаются собственностью обыденного сознания на собственное тело, общей с другими обыденными сознаниями в случае зрения, что и выражается термином 'метафизика' т. е. вместе и после увиденного осуществляемое единство обыденных сознаний, присущей только одному обыденному сознанию в случае слуха, что и выражается термином 'риторика', достоверностью обыденного сознания, которая достовернее всякой достоверности и именуется 'повседневностью'. Достоверность есть показывающая себя телесность, таким образом, достоверность обыденного сознания есть скрывающая себя телесность, скрывающаяся в зрении и слухе, прячущаяся перед представлением, на поверхности письма, над поверхностью речи, всегда присутствующая в Книге. Телесность человеческого тела есть мыслимость человеческой мысли, сама возможность мышления, коренящаяся в повседневности. Что значит, что возможность коренится? Это значит, что как обыденное сознание живет благодаря повседневности телесностью обыденного сознания, так и мысль живет благодаря мышлению телесностью мысли. Иначе говоря, по отношению к повседневности, действительному единому, есть обыденное сознание, действительное многое, и только на перекрестье этих отношений есть единое само по себе. Вера в обыденное сознание, и многое само по себе, достаточность этой веры для истинности обыденного сознания, а вместе - досто-верность, выбор между мышлением и повседневностью, выбирающий и повседневность и мышлением посредством действительной мысли обыденного сознания. Телесность обыденного сознания есть завершение в обыденном сознании собственного тела как человеческого тела, тела, имеющего смысл, дающего саму возможность говорения как простого наличия телесности.
Если становление присутствия обыденного сознания есть человеческое восприятие (человеческое 'Dasein' - 'Это есть'), то 'то, что есть', наличное бытия есть телесность и как представление, т. е. возвращение-оборачивание телесности в восприятие, постав наличного бытия в вот-бытие, есть говорение, 'внешний вид', идея риторики. Движение мысли от телесности к восприятию, осуществляемое посредством представления в говорении, есть уже покой, идея достоверности обыденного сознания. 'Это', 'Dasein', восприятие осуществимо, поскольку есть другое обыденное сознание, другой человек, другое 'Это', 'Dasein', восприятие, и оно читает эти строки, что по(раз)вворачивает проблему доказательства бытия высшей сущности в горизонт - достоверность обыденного сознания, осуществляемый как чтение. Горизонт всякого имени есть достоверность этого имени, письмо-чтение. По мере приближения чтения к письму, письмо удаляется, а чтение продвигается по Книге, 'человек выдвигается в Ничто', познает Вещь саму по себе посредством расстояния до горизонта. Недостижимость горизонта вещи делает вещь в ее самых конечных постижениях конечностью наших отношений с конкретным горизонтом. Предел, который ставит человеческий разум попытками достижения горизонта, есть не запрет перед непосильностью либо призрачностью цели, но конечная истина вещи, понимаемой как рас-стояние повседневности, качественная ее характеристика, и как горизонт мышления - временящееся бытие обыденного сознания. Что значит, что человек имеет дело с вещами и верит в бога? Это значит, что человеческое 'Я' оказываясь. Пребывая в обыденном сознании двигается по направлению к видимому его горизонту и вслушивается в повседневность, проясняя неявный речевой гул посредством риторики; таким образом, человеческое 'Я' исследует обыденное сознание, осваивает его речью, говорением, болтовней даже. Обыденное сознание есть жизненный мир человеческого 'Я'. В этом смысле сознание бога или суть дела гения раскрывается как прорыв человеческого 'Я' к самой повседневности. Прорыв этот начинается с сознания представления как нацеленности обыденного сознания на повседневность, окна в повседневность на телесной оболочке обыденного осознания. Так как обыденное сознание имеет множество телесных оболочек, образуемых риторикой как непосредственным продолжением человеческого тела, то мышление, проявляя волю к телесности, должно усилием этой воли осуществлять изменение пространства обыденного сознания к выстраиванию его представлений в единую проходимую линию, напротив друг друга расположенных 'окон'. Торный путь представлений. Открытость обыденного сознания посредством (через) всех своих представления и есть прорыв человеческого 'Я' к повседневности; выход Я к повседневности есть вхождение в Я телесности от повседневности, а не растворение, либо разрушений телесных оболочек обыденного сознания.
Усилие обыденного сознания к несокрытости своих представлений путем образования действительного телесного ряда представлений, означающего непрерывность риторики, именуется волей к телесности, волей к телу, ценящейся в повседневности как показывающей, обособляющей пространство между подсознанием и сверхсознанием, двумя крайними возможностями обыденного сознания. Несокрытость представлений раскрывает их как средства вслушивания человеческого Я в повседневность. Обыденное сознание есть сложнейший аудиолокатор космоса повседневности человеческого 'Я', существо устройства которого коренится в риторике, употребляющей явление телесности, особого свойства речи, проявляющегося в условиях мышления под воздействием мысли. Свойства сверхпроводимости смысла через образование действительного рода представлений, обуславливающего телесное присутствие риторической фигуры. Риторическая фигура удостоверяется следующей последовательностью представлений: присутствием - простым наличием обыденного сознания; говорением - приведением обыденного сознания посредством речи в состояние восприятия; отсутствием - выведением посредством языка, 'письменной речи' обыденного сознания из состояния восприятия в состояние представления, таким 'оставлением' человеческого тела обыденным сознанием, которое наиболее полно представляет человеческое тело, каково оно есть в повседневности, ведь представление есть отказ, дарующий бытие отказанному, отнимая бремя его у отказывающего. Риторическая фигура есть 'внешний вид' обыденного сознания, средство осуществления обыденным сознанием своего присутствия, вид доказательства бытия обыденного сознания. Риторическая фигура и есть сущность вещи, 'внешний вид' идеи, идея идеи.
Естественная и искусственная делимости риторики на риторические фигуры и есть соответственные проблемы, известные под именем 'математика' и 'физика'. Обе эти проблемы имеют единственный исток: образование единой риторики из риторических фигур как видов временного опыта (экспозиция, дедукция, выведение самой риторики из видов риторического бытия). Именно в горизонте этого вопроса обретает смысл проблема отношения части и целого, единого и многого, к чему направляется и 'Парменид' Платона, прописывающий проговаривание 'риторической фигуры' как в сторону отсутствия, так и в сторону присутствия обыденного сознания, что стало возможным благодаря письменному опыту образа обыденного сознания Парменида к речевому опыту образа обыденного сознания Сократа. Риторическая фигура есть конкретное значение (представление) связки 'есть'. Смысл связки 'есть' состоит в том, что есть более тонкое и существенное присутствие человеческого голоса, нежели его 'жанр', интонация, само произношение, и присутствие это несокрыто. Это не покой - то физический, нейролингвистический анализ звуковой природы человеческой речи. Это - обыденность нашего сознания, истина достоверности самой по себе, осмысляющее действительным образом начало повседневности, продумывание самого по себе. Риторика есть способ основать мысль на осмыслении существа человеческого голоса как содержания обыденного сознания и, как такового, как того вида бытие, в котором конституируется мир человека, жизненный мир человеческого 'Я'. Человеческий голос и есть человеческое присутствие в мире, благословленное повседневностью. Тезис связки 'есть' как всякий тезис есть некоторое расстояние, расступание, разряжение повседневности перед обыденным сознанием и, как расстояние - измерение посредством речи, употребляющее идею горизонта, представляет из себя риторическую фигуру, заданную последовательностью трех представлений телесности, иной обыденному сознанию: суждением - присутствием письменности в повседневности; предложением - существованием письменности в повседневности в виде текста, письмом; высказыванием - отсутствием письменности в повседневности, достигаемым посредством чтения, выведения письменности из состояния существования в состояние сущности. Тезис связки 'есть' есть, таким образом, измерение, ограничивающее бытие письменности в повседневности. Измеряю, следовательно, уменьшаю, употребляю. Человеческий голос есть нечто большее, нежели нам представляется. Человеческий голос есть основание тезиса связки 'есть', а именно действительность, 'вешний вид'всякого суждения, идея всякого предложения, теории всякого высказывания - 'Эйдос' всякого слова. Смыслом слова является не его значение, но человеческий голос. Бытие этого мира обретает свою конечность в противоречии человеческого голоса и обыденного сознания. Разберем это противоречие подробнее. Риторика есть прежде всего пространство речи. С точки зрения науки - это, по меньшей мере, так называемое четырехмерное пространство. Но с точки зрения обыденного сознания это пространство просто и односложно, поэтому ход нашего рассуждения будет вполне сопоставим с первым знакомством с пространством в науке, запечатлевающим в памяти понятие 'измерение пространства', 'числа измерений пространства', 'графических представлений пространства', 'соотношение пространства и времени'. Под этими понятиями усматриваем мы одну и ту же риторическую фигуру пространства, связанную более с существом риторики, нежели с наукой. Пространство речи есть телесность события речи.
Событие речи изображается в письме риторическими фигурами и познается посредством чтения - выведения риторики - принципа из различных видов риторического рационализма - таково существование риторических фигур и интерпретации текста. На деле же события речи несокрыто как мысль обыденного сознания, особое взаимодействие мышления с повседневностью, именуемое телесностью, несокрытым присутствием единой риторики, воплощенной конечным образом бесконечности человеческого существования. Веществом, заполняющим пространство риторики является письменность, основанная на конечном числе представлений обыденного сознания, относительно неизменных. Пустотой пространства риторики с одной стороны образовано (ограничено) обыденным сознанием, с другой стороны ограничено человеческим голосом. Обыденное сознание образует бытие пространства речи. Пространство речи имеет время и бытие, существует во времени и в бытии. Внешним видом пространства речи является образование имен вещей. Изображением пространства речи или первичной записью служит бытие языка письмо, лежащее на определенной глубине обыденного сознания и извлекаемое оттуда человеческим голосом. Противоречие, таким образом, действительно существует как предмет речевого опыта мышления, в чем сомневались многие философы, как-то Маркс, Гегель, и оно несокрыто как одновременное существование непротиворечащих безразличных друг другу двух типов - сил речи: осмысленной или смысловой речи, она же вопрошающая речь и означающая речь, она же отвечающая речь. Первая речь принадлежит человеческому голосу и представляет из себя путь в повседневности от времени, вида риторики, к бытию, риторике самой по себе. Вторая речь принадлежит обыденному сознанию и представляет из себя обратный путь в повседневности от бытия, риторики самой по себе, ко времени, виду риторики. Первая речь представляет из себя риторическую индукцию и именуется 'экзистенция' существование человека в повседневности. Вторая речь представляет из себя риторическую дедукцию и именуется 'интенция', направленность обыденного сознания на себя самого, изменяющая повседневность в меру своей осуществимости. Первая речь основывает себя на слухе, в ней происходит лишь то, что может быть только услышано. Вторая речь основывает себя на зрении, в ней совершается то, что может быть только увидено. Осуществляемое мышлением в повседневности взаимодействие двух речей - противо-речие создает эффект присутствия. Фон обыденного сознания - время 'Я' и часа самого бытия - бытия 'Я' в пространстве риторике несокрытого мышления, образуемой своей несокрытости саму идею расстояния, разнесенности телесности обыденного сознания в разные дальние стороны для свободного становления мышления, осуществления действительной непрерывности мысли. Пространство риторики и есть сама несокрытость. Время Я и есть само время. Бытие Я и есть само бытие. Время Я есть одно я. Бытие Я есть другое я. Оба Я есть в Я. Я есть оба Я: Я времени и Я бытия. Смысл бытия в его несокрытости. Несокрытость есть, и она есть пространство риторики. Несокрытость есть общий смысл - исток зрения и слуха, различающий зрение и слух для образования бытия восприятия, избавляя мышление от господства образов бытия восприятия, господства письменности. Письменность образуется в пространстве риторики из символов риторики на основании риторической символогии. Письменность есть непрерывность риторического символа. Риторический символ есть посредник между риторикой и каким-либо типом риторических фигур, выявленных до непосредственности их присутствия. Риторический символ есть риторическая функция, выявляющая различия между значением и символом как таковыми. Риторический символ состоит из знака, означаемого и означающего и представляет собой машину представления. Письменность есть значимость риторики для времени человеческого бытия. Значимость есть существование письменности самой по себе как присутствие риторики в мире. Письменность не сама по себе есть возможность отсутствия риторики, тело риторики, телесность риторики. Телесность есть то, что всегда только и описывается, предмет, 'то, что есть' письменности. Телесность есть то, что, описываясь, предстает. Телесность есть то, что пишется, и то, что используется в письме - письменность. Телесность есть то, что нужно, чтобы писать. Писать значит иметь тело. Писать, значит, и быть телом. Писать, значит, становиться телом. Читать, значит, иметь обыденное сознание. Итак, письмо есть время тела. Чтение есть время обыденного сознания. Письмо-чтение есть время противоречия, время человеческого голоса. Бытие обыденного сознания, бытие тела, бытие человеческого голоса есть то, что несокрыто, присутствует здесь, теперь и сейчас у истоков великой литературы. Оно есть и есть то, что не есть ни письмо, ни чтение, что лишено письменности. Здесь, теперь и сейчас, как они даются речи. Осмысленная речь представляется письмом. Означающая речь представляется чтением.
Необходимо понимать, что пространство риторики видно при чтении, слышно при письме, ощущается в письменности, осмысленно воспринимается в мышлении, наличествует в повседневности, является рассудком в обыденном сознании, противостоит человеческому голосу, несокрыто, как слух раскрывает риторическое пространство как зрение, скрывающееся риторическим пространством. Зрение прежде всего видит имена вещей, как они есть сами по себе. Слух прежде всего слышит во всем имена вещей. Имя вещи есть то, что не есть ни письмо, ни чтение. Имена вещи существуют сами по себе как услышанное и увиденное. Если же вещи принадлежат либо письму, либо чтению, каковой фонт лежит в основании риторической теории категории. Из вещей, а не из букв состоит письменность, из вещей, совокупность которых - 'богатство' образует горизонт обыденного сознания. Письменность есть противостоящее телесности окружение обыденного сознания. Имя вещи образуется не в сочетании букв, а в сочетании письменности и телесности, раскрывающих нам одно и то же - риторику. Имя вещи есть тождество идей вопроса и ответа как таковых. В пространстве риторики возникают идеи. Вопрос есть возникновение идеи. Ответ есть исчезновение идеи в понятии, появление понятия, присутствие которого завершается возникновением идеи. Вопрос, таким образом, образуется на поверхности самого ответа, представляющего из себя первичную меру отстояния представления от воспринимающего человеческого 'Я'. Образование вопроса на поверхности понятия есть становление части понятия ответа, начало делимости понятия - непрерывности того или иного вида риторики на риторические фигуры-идеи. Вопрос нарастает на ответ после долгого пребывания ответа в мысли. Пребывание ответа в мышлении, а понятие в мышлении всегда пребывает как ответ, есть перемещение смысла в мышлении по мышлению от одной повседневности к другой сообразно непрерывности речи. Вопрос о смысле чего-либо есть знак прохождения этого смысла через мышление, такое место смысла в пространстве риторики расположение смысла по времени и бытию. Смысл есть жизнь риторического пространства, которую проживает обыденное сознание, зачиная в мышлении мыслью человеческий голос. Человеческий голос - дитя мышления и обыденного сознания, которое зарождается в теле мышления, оплодотворяемом мыслью обыденного сознания. Обыденное сознание и мышление образуют семью, проживающую в речи как в доме, воспитывающую человеческий голос. Обыденное сознание есть мужское начало человеческого голоса. Противоречие мышления и обыденного сознания и определяет пол человеческого голоса. Вступающий в противоречие с полом человеческого тела, определяющее половую жизнь человеческого тела. Смысл эротики коренится в противоречивости половости человеческого голоса половости человеческого тела, верящего в свое обладание человеческим голосом. Жизнь риторического пространства выражается половостью человеческого голоса. Слышимость человеческого голоса и есть его половость, собирающая зрение во взгляд, видящее человеческое тело ведущим половую жизнь. Обыденное сознание в отсутствие мышления и повседневности стремится сделать человеческий голос бесполым, искривить, исказить пространство риторики, что до определенного предела приводит к совершенно противоположному результату. Обыденное сознание давит на пространство риторики, на свое подсознание. Давление обыденного сознание на подсознание лишь добавляет пола в голос. Риторическое давление, осуществляемое силой речи, подсыпает пола в голос, настаивая представлением голос как напиток телесности, приятно возбуждающий мышлением, оставляя в неприкосновенности непосредственную половость человеческого тела, совершенно не занимаясь ею. Половость человеческого тела есть становление повседневности повседневностью. Половость человеческого голоса есть само присутствие повседневности. Риторическое давление есть атмосфера, в которой живет человеческое 'Я', ощущая это давление только через письменность. Опыт, который мы проделываем этой Книгой, сродни опыту Поиска. Он показывает наличие в человеческой природе риторического давления. Письмо и чтение, составляющие эту книгу простым присоединением друг к другу, минуя посредство литературы, с той лишь проговариваемой оговоркой, что из этой книги выкачана телесность, т. е. что она не описывает увиденное и услышанное автором в жизни как действительное, не могут растащить в разные стороны самые мощные обыденные сознания, хотя обе половинки Книги никак не скреплены друг с другом, ведь риторика есть проект Книги, которую невозможно (трудно) растащить обыденными сознаниями, возобновив былую беззаботность, привычность обыденного сознания, продолжая осуществлять зрение и слух вне внимании к речевому опыту. Зрение и слух могут осуществляться иначе, нежели это привычно обыденному сознанию, а именно непривычным образом проходя через речь как соответственно значение и смысл имени вещи. Восприятие еще раз пропускается через орган восприятия теперь уже волею обыденного сознания, а не вещи, воспринимаемой восприятием. Сама речь есть орган восприятия Орган восприятия есть половой орган человеческого голоса. Осмысливающая речь есть мужской половой орган человеческого голоса. Человеческий слух есть половой акт человеческих голосов. Человеческое зрение есть следствие полового акта человеческих голосов и его причина одновременно.
Человеческий голос есть тело человеческого Слова. Речь есть жизнь друг с другом, повседневность человеческих голосов. Слово есть душа человеческого голоса. Слово не может быть записано, но всякая запись осуществляется благодаря Слову, ведь запись есть обыденное сознание человеческого голоса, мысль обыденного сознания человеческого голоса. Истинная запись, схватывающая телесность человеческого голоса, есть мысль человеческого голоса, мысль обыденного сознания человеческого голоса. Настоящее письмо есть бытие человеческого голоса. Настоящее чтение есть время человеческого голоса. Письменность есть колея в мышлении пути человеческого голоса от времени к бытию, прокладываемая пространством риторики. Смысл слова есть повседневная жизнь человеческого голоса. Значение слова есть половая жизнь человеческого голоса. Телесность сама по себе образуется в отождествлении смысла и значения слова, означивании. Письменность сама по себе образуется в различении смысла и значения слова, в осмыслении. Итак, 'вот' есть человеческий голос, его бытие несокрыто, и пространством его бытия является значение слова, временем же его бытия является смысл слова. Слово не есть имя вещи, как человек не есть воспринимаемое им. Именование присуще языку, речи письма, но не речи самой по себе. Имя вещи есть 'что' телесности. Имя человека есть 'что' письменности. Имя есть образующее начало подлинности человеческих отношений. Имя есть восприятие человеческим голосом через говорение самой речи, ощущение речи голосом. Слово есть припоминание человеческим голосом своего бытия - 'вот-бытия'. Слово есть событие такого припоминания, выражающееся смыслом слова с помощью 'принимающего' это выражение значения слова. Слово есть возможность при-слушивания к человеческому голосу и видение с человеческого голоса, примыкание к подлинному бытию, со-бытие. Слово может прислушать нечто к голосу, чтобы оно там было, и увидеть нечто с голоса, что оттуда бы то ни было больше не увидеть. Таково исполнение желаний человеческого Я. Голос выстлан желаниями, вожделениями даже человеческого 'Я', заворачивающимися в раковину слуха, в ушную раковину, существующую внутри такой вещи, как глаз, непосредственный исполнитель желания. Человеческий глаз 'подносится' мыслью к человеческому уху. К человеческому глазу прислушиваются, слыша в нем шум речи, в пучинах которой и образуется человеческий глаз, образуется как жилище живого существа, высыхающего вне речи. Осуществляя восприятия, человеческое сознание ничего не делает, - оно все уже проделало и присутствует и само его присутствие только означает осуществление человеческим сознанием своего восприятия. Не восприятие порождает желание, но желание порождает восприятие, слух порождает зрение. Слух как осуществленное желание порождает зрение как желание неосуществленное, порождающее в свою очередь, неосуществимость желания саму по себе, противоречащее осуществленному желанию, начинающему, следовательно, использование мышлением осуществленного желания, различающее осуществимость с желанием посредством осуществимости желаемого восприятия. Осуществимость желаемого восприятия, образующее образ телесности самой по себе как осмысленности обыденного сознания и есть 'внешний вид' мышления, - человеческий голос. Телесность мышления образуется, таким образом, не мысль, но человеческим голосом. Телесность сама по себе есть мыслимость чего-либо, мир, осуществленный как мир человека выполнением его письменности. Как человек имеет честность, выполняемую совестью посредством забот в царстве любви, так мир имеет письменность, выполняемую чтением посредством письма в царстве Книги. Письменность есть имение мира, ойкумена, заселенная именами вещей. Письменность есть по-местье, владение уделом, наделом территория речи. Письменностью владеет писатель. Мыслитель отличается от писателя точно так же, как одаренный или бездарный человек отличается от хозяйственного либо легкомысленного помещика. У писателя есть письмо и чтение, у мыслителя может быть одна только мысль. Мысль эта показывает то, как, имея время и бытие, т. е. сознавая обыденное сознание как ценность, мы имеем и письменность, и где мы ее имеем. Проблема отношения обыденного сознания к внешним мирам есть прежде всего проблема письменности самого мира, того вида бытия мира, с которым имеет дело обыденное сознание, сознавая, что вид бытия, в котором этот мир образуется, есть собственный голос обыденного сознания, порождающий события внешнего для обыденного сознания мира. Существо мира есть Солнце Книги, восходящее над поверхностью моря письменности. Таков мир в записи речевого опыта мышления, соответствующие волновые линии выразимости с горизонтом некоторого фона осмысленности, единого тона события. Мир также может быть увиден как равномерность пространств прописывания, заслоняющих фон осмысленности телесностью письма. Иначе говоря, в мире есть пустота письма и в мире есть полнота письма, необходимые условия для существования письма. Зрение и слух есть, таким образом, некоторые существенные состояния мысли: поворот и приуготовление поворота письма от одной повседневности к другой. Мысль все время поворачивает. Мыслящий поворачивается в повседневности.
Письмо есть бытие в мире риторики, попадание в пространство риторики, подлинный мир, мир повседневности, как он образуется из письменности. Слова есть слепые выпуклости пространства - письменности, образующиеся из-за существования этого пространства посредством прописывания, обследования его телесностью человеческого голоса, прикасающийся к телесности письменности. Слово есть ответствование телесности письменности телесности человеческого голоса, обнаруженное телесностью голоса в поисках телесности обыденного сознания телесность письменности, вид бытия в телесности мира наряду с телесностью человеческого голоса. Слово есть амбре телесности в зловонном развернувшемся нутре обыденного сознания. Слово есть 'запах' телесности, указание на нечто, не выразимое в зрении и слухе. Зрение и слух есть время и бытие письменности как выразимости смысла в значении, образовании образа осмысленности - значимости. 'Запах' телесности есть деятельность этой выразительности, чистая длительность, представляющая пространство самого времени. Запах телесности есть атмосфера пространства риторики, действительность его действительного существования. Запах телесности противо-речит запаху тела, т. е. источается речью. Если тело издает запах все целиком, то запах имеет только та телесность, которая существует в виде точки. Обесточить телесность, т. е. лишить осмысленности грамматику, - значит лишить телесность 'запаха', слово - 'аромата'. 'Аромат' слова образуется из разных составов грамматики, естественной грамматики непосредственного речевого опыта. 'Аромат' слова чует критик чистой телесности, не связанной с телом. Он-то и пробует соединить разные грамматические составы, настои разных смыслов. Сам ум есть аромат слова. Аромат слова есть соприкосновение двух тел в телесности речи. Аромат слова есть бытие человеческого голоса, источение же этого аромата есть время человеческого голоса. Само противоречие есть, таким образом, источение аромата ароматическим телом, призывность человеческого голоса. Именование вещей есть ароматизация риторического пространства, насыщение ума смыслом. Воспользование ароматом слова есть именование людей несокрытая суть непрерывности речи. Подавление именования вещей именования людей вызывает зловоние, обладает непосредственным паралитическим действием речевого опыта. Именование людей составляет сущность письма и существование чтения, насаждение ароматом слова. Человек именуется по идее запаха его тела. Имя человека, а не его запись только, есть запах его человеческого тела. Такой перепад от пространства и времени вещи ко времени и бытию вещи есть заглубление мысли языком. Пространство и время рассматривают вещь, время и бытие ее слышат. Пространство и время есть глаз и ведущий глаз. Время и Бытие есть ухо и ведущее ухо. Путь от времени к бытию есть распознавание человеческим голосом ведущего уха. Ведущее ухо есть запах инерции человеческого тела, определяющий телесность. Риторика есть запах инерции человеческого тела. Инерция человеческого тела есть непрерывность речи. Человеческое тело, если на него не действуют риторические силы, либо действие этих сил скомпенсировано, либо существует как Ничто, либо записывается. Человеческое тело желается, если оно риторизировано, т. е. если действие на него риторически сил, осмысления, означения и т. д. в самом общем смысле имеет конечное значение, если эти силы противоречат друг другу. В повседневности человеческое тело двигается только по инерции. Письмо есть существование самого тела в представлении тела о самом себе. Письмо ведется ведущим ухом. Чтение ведется ведущим глазом. Телесность есть самопонимание письма, про-грамма письма. Письмо не есть бытие грамматики (она есть ароматический состав Слова), письмо есть бытие про-граммы, записи аромата слова, записывающего себя посредством человеческого голоса на человеческом теле. Письмо построено программатически, но уже чует телесность. Чтение приуготовляет письмо к изживанию грамматики, победе над грамматикой, преодолении грамматики в телесности, преодолении вещи в имени, бытия в обыденного сознания в бытии, времени в речи. Грамматика имеет правила, но не может ими воспользоваться, телесность же ведет игру по правилам грамматики. Грамматика есть уход и вечное возвращение одного и того же - полового чувства человеческого сознания, самого события пола. Кроме повседневности обыденного сознания есть еще телесность человеческого сознания, находящиеся друг с другом в действительном противоречии, закладывающие основы пространство риторики, пространствующем риторику. Грамматика есть бытие противоречия телесности и повседневности, временем которого является обыденность сознания. Осмысление грамматики есть, таким образом, сила человеческого голоса, ведущаяся от обыденного сознания к грамматике в риторике. Грамматика придумывается риторикой до конца так, что ее вовсе не остается в наличии. Непосредственно продумывает грамматику человеческий голос. Время продумывания человеческим голосом грамматики есть глагол, видение которого как продумываемого человеческим голосом, есть суждение. Бытие продумывания человеческим голосом грамматики есть имя существительное, слышание которого и есть высказывание. Наконец, продумывание человеческим голосом самого продумывания человеческим голосом грамматики, есть прилагательное, запах чего и есть чутье письменности. Итак, продумывание человеческим голосом грамматики есть образование частей речи как проявляющихся ценностей речи. Связь грамматики с частями речи случайна, как случайна связь произведения человеческого гения с подручными средствами исполнения этого произведения. Грамматические правила есть причины сущего, условия его возникновения и уничтожения, в то время как письмо является причиной самого бытия. Сущее отличается от бытия тем, чем ценность отличается того, ценностью чего она является. Грамматические правила есть не правила самой речи, но средством образования речью телесности высших ценностей. Грамматика есть языковое представление, т. е. образование телесности записи в повседневности записи. Грамматика есть структура предложения. Иначе говоря, предложение лишено грамматики, оно неизмеримо больше грамматики в грамматическом же смысле, смысле образования образов грамм телесности, имеющих некоторую массу, взвешиваемых в речи. Единицей грамматики является грамм. Граммы есть массы телесности, перемещающиеся в пространстве риторики, посредством которых несокрыта письменность. Граммы подвержены действию речевых сил. Осмысливающие тела обуславливают их взаимное тяготение друг к другу скрепляют их, не дают достаточно далеко удалиться друг от друга. Означающие силы замедляют или вовсе останавливают их движение. Противоречие же осмысляющих и означающих сил, будучи продумываемо означает движение масс телесности. Противоречие есть непроявленность события как события речи, непроявленность которой несокрыта сама речь. Сама грамматика есть присущая несокрытости непроявленность, т. е. структура несокрытости, скрывающая несокрытость как несокрытость телесности и раскрывающая несокрытость как сокрытость повседневности. Существительное означает половость человеческого тела как сокрытие сознанием этой половости в мысли. Глагол означает несокрытость существительного как фундаментального события пола. Прилагательное означает участие человеческого голоса в существовании существительного посредством глагола. Основным грамматическим правилом, таким образом, является несокрытость частей тела речи. Речь прячет одни части речи, выставляет напоказ другие. Сообразно грамматике ело речи состоит из частей речи. Таким образом, ни понятие, ни идея, ни теория, ни что другое, происходящее с телом речи, не является непосредственно речевым телом, а означает события, с ним происходящие. Душой тела речи является человеческий голос. Сознанием тела реи является человеческое восприятие. Повседневностью тела речи является зрение. Телесностью тела речи является человеческий слух. Человек, существующий в мире природы, есть речь, существующая в пространстве риторики. Время жизни тела речи есть обыденное сознание. Бытие тела речи есть мышление. Типологией речевого тела является язык, затем сознание речевого тела, самозаписывание сознания речевого тела, внутренний голос речевого тела. Язык есть голос тела речи. Человек с обыденным сознанием и мышлением в мире человеческой природы - повседневности, образующим человеческим голосом, есть речь с чтением и письмом в риторике, образуемой литературой, противоречим телесности и письменности. Мир масс телесности, имеющий своей основой письменность, в комках смысла которого и своего места в нем пребывает речь, наделенная автором письмом и чтение, мир, законом которого является риторика, природа речи, есть мир литературы. Мир литературы не есть ничто, Ничто приуготовляет мышление к восприятию мира литературы, противоречащего миру обыденного сознания. Ничто есть что человеческого восприятия, восприятия литературы как конечности телесности бытия человека. Ничто противостоит грамматике как пред-ставление Ничто. Ничто ставит себя так или иначе в отношении обыденного сознания, что является сутью дела грамматики. Проявление обыденным сознанием Ничто как представления грамматик, есть представление само по себе. Мир литератур есть прежде всего мир представлений, существующих не как представление, но как занятие и лишь литературе одной открытые как представление. Представления есть вожделения, эротические фантазии, жизнь тела самой речи. Представление есть 'хочу' речи. Продуманные представления делают речь зрелой, вырабатывающей массы телесности, граммы, обеспечивающие иммунитет речи, защищающие ее от разрушительных смыслов, значений. Грамм видим в речи только при чтении письма, только под языком. Мы смотрим в язык, направленный на речь. И видим граммы. Граммы без языка только слышимы, но не видимы. Язык есть структура литературы, средство технологии литературного ремесла. Язык открывается и совершается речью. Зрение и слух есть одно и то же - грамм, его расстояние от поверхности самого себя и сама поверхность. Восприятие есть, таким образом, измерение в граммах, образующее ценность массой в грамм. Само образование есть измерение. Зрение и слух есть потенции человеческого восприятия, которые реализует принцип Я. 'Я' есть увиденное и услышанное как видимое и слышимое. 'Я' есть аромат слова. 'Я' есть прежде всего Я речи. Тело Я есть прежде всего тело речи. Тело человеческой речи есть мысль, обращающаяся к человеческому голосу. Путь от времени к бытию есть ветвление мысли, образующее Я само по себе, форму мысли. Форма мысли есть не понятие, не идея, не суждение, но Я само по себе. Я есть абсолютная несокрытость, действительность самой действительности. Человеческое Я есть структура самого бытия, момент времени мира литературы, временное измерение риторики. Человеческое Я есть исследование более сложных эффектов риторики, чем перемещение масс телесности в речи. Человеческое Я есть самое явление риторики, пространство риторики как явление риторики. Человеческое Я есть противоречие между сущностью риторики, ее временем, и существованием риторики, ее пространством. Человеческое Я есть бытие риторики. Сущность есть направленность от поверхности восприятия к его центру, совпадающему в своем отстоянии от поверхности с самой поверхностью. Существование есть нечто, лежащее за пределами поверхности восприятия, т. е. существующее, ибо все, что имеет какое-либо отношение к поверхности восприятия, не существует. Существующая сущность есть несуществующая сущность - ценность. Сущность ценности есть измеримость ценности, существование ценности есть неизмеримость ценности, ее переоценка, показ. Ценность есть знание обыденного сознания, познавшего сущность значимого для него события, совершающего о пространстве риторики. Человеческое Я собирает ценности обыденного сознания как произведение его искусства. Человеческое Я есть начало опыта обыденного сознания, есть некоторым несокрытым образом вся его длительность. Сама вещь есть человеческий опыт. Ее мыслимость является сущностью человеческого опыта - ценностью. Ее протяженность является существованием человеческого опыта - человеческим Я. 'Я' есть непосредственное поворачивание человеческой мысли, 'забирание' ее в ту или другую сторону при письме. Противоречие сущности и существование опыта сознания осуществляется мыслью поворачивающей человеческое тело. Основной формой всякого движения (прямолинейного, криволинейного и др.) является поворачивание, т. к. основной формой времени является предшествование. 'Я' поворачивает ее вокруг своей оси, будучи притягиваемо мыслью, которое уходит и вечно возвращается для той или иной телесности. К нам обращена всегда видимая сторона Я, и закрыта от нас слышимая. Сознавая, мы видим я, наблюдаем за ним, но не слышим его. Мысля, мы мыслим человеческое Я. Так устроено человеческое слово, содержащее в себе бесконечные массы письменности, бесчисленное множество риторических миров.
Слово есть Вселенная человеческой мысли. Оно не имеет пространства. Его имеет риторика. Оно не имеет времени. Его имеет сознание. Оно не имеет бытия. Его имеет мышление. Оно есть все то, что не есть письменность; все то, что не есть то, что не есть; все то, что есть. Если человеческий голос есть все то, что мы видим перед собой, видим собой, то Слово есть то, что мы слышим в себе, слышим собой. Произнесение слова и есть литература, запись человеческого голоса. Философия есть сама возможность записи человеческого голоса и в этом смысле она раскрывается как отсутствие самопоказа человеческого голоса, скромность человеческого голоса. Подлинная философия есть продумывание человеческого голоса самого по себе. Философия также не способна к продумыванию слова, она есть форма слова. Форма есть знание, ремесло ценности. Форма есть поверхность, отстоящая от самой себя на принципиально возможное расстояние от этой поверхности. Форма есть мысль о том, что всякая поверхность есть рас-стояние, ведь поверхность есть существование ценности сознания, а расстояние есть сущность ценности сознания, ведь всякий путь есть прежде всего состояние от времени к бытию. Форма есть распространение грамматики телесности посредством структуры. Грамматика распространяется в граммах, самоизмеримых самостях ценностей. Пространство, время и бытие риторики действительнее пространства, времени и бытия самих по себе, имеющих ничтожный вес в граммах. Грамматика измеряет вес речевого предмета: существительным, глаголом, прилагательным или какой другой частью речи он является, с тем чтобы было письмо. Письмо есть то, что становится в речевом пространстве риторики. Письмо есть прежде всего одновременное существование речевых предметов, частей речи. Речевые предметы есть выявляющиеся формы письма, созревание письма как взрослого тела речи. Если образование предложения имеет своей основной образование телесности тела речи в восприятии речевых предметов мыслью, то образование текста имеет совей основе противоречие тела речи с речевой повседневностью. Письмо есть такое соединение частей тела в речь, в котором участвуют два тела речи, речь автора и речь читателя, проникающая в речь автора речью героя произведения. Письмо есть осмысление речевого предмета его образующее. Смысл телесности письма состоит в образовании речевого предмета, формой существования которого является письменность, языковой след. Таким образом, тела риторического пространства бывают двух видов: речевые тела и речевые предметы. Литература полна противоречий - риторических тел и риторических предметов, непосредственных соприкосновений писателя и читателя, соприкосновений сознаний и даже тел. Отношение писателя и читателя могут и не ограничиваться прикосновениями: это может быть и разговор, и обладание и даже насилие, все это допускается противоречием речевых тел и речевых предметов. Симпатии человеческого (телесного) мышления на стороне речевых тел. Симпатии вещного (письменного) мышления на стороне речевых предметов. И речевой предмет и речевое тело стремятся заменить друг друга, имея для этого достаточного опыта.
Итак, речь, понятая нами как действительность человеческой жизни обступают нас со всех сторон и изнутри. Речь является питательной средой для непрерывно размножающихся речевых предметов, большое разнообразаие которых указывает на некоторые новые проявляющиеся механизмы человеческой жизни. Это движение, происходящее в начале речи, оказывает непосредственно воздействие на ее конец, образованнее жизнеспособного речевого тела, тела самой мысли. Речевое тело есть тайна присутствия обыденного сознания в повседневности. Речевое тело, его иммунитет, забота о нем есть закон единства человеческой личности как противоречие между тем, что в опыте обыденного сознания принадлежит ему абсолютно, и тем, что в опыте обыденного сознания принадлежит ему относительно. Речевое тело есть непосредственное противоречие, условие и причина осмысленности речи, подлинности письма, особенности чтения. Само человеческого Я есть Я речевого тела. Речевое тело есть тело самой жизни, жизни самой человеческой жизни. Само пространство риторики есть Ничто в сравнении с речевым телом. Речевое тело есть душа литературы, сущность сущего, ведь сама речь и литература выполняют соотношение бытия и сущего, непосредственного осуществления времени бытия. Речевое тело, обладающее в высшей форме всем тем, чем обладает человеческое тело, с которым, наконец, происходит все то, что сбывается с человеческим телом, действительно существует под именем мышления и образует величайшую тайну человеческой жизни. Речевое тело есть указание в то направление, где скрывается загадка человеческой жизни. Сама литература есть некоторое умение речевого тела, а может быть даже повседневное его существование. Существующее существует лишь по отношению к речевому телу. Всякий человеческий опыт есть опыт обнаружение в речевом опыте прямо посреди речевых предметов речевого тела. Сам же речевой опыт есть научение речевого тела мыслить прямо посреди речевых предметов (суждений, высказываний, понятий, идей, представлений и т. д.). Сама истина в своей несокрытости есть не что иное, как мысль речевого тела.
Заключение
Речевой предмет находится от речевого тела на некотором расстоянии, покрываемом речью. Расстояние от речевого тела до речевого предмета, данное в речи, именуется 'тезисом'. Прикосновение речевым телом к речевому предмету, образующее значения, которыми присутствует речевые предметы в речи, невидимого без преодоления расстояния, существующего между речевыми телами и речевыми предметами. Это расстояние само по себе означает ту особенность всякого противоречия, что всякое различие в гораздо большей степени является противоречие, чем само противоречие, инобытие различия. Подобно тому, как тождество является в гораздо больше степени различия, или само различие, расстояние является инобытием речи. Инобытие есть такое отношение времени и бытия, в котором время является большим бытием или само бытие и, соответственно, бытие является большим временем, чем само время. Инобытие, таким образом, есть отражение само по себе. Отражение бывает разных видов: 1. отражение речевого тела - экзистенция; 2. отражение речевого предмета - интенция; 3. отражение бытия - трансценденция; 4. отражение времени - рефлексия4 5. отражение противоречия - риторизация. Отражение - лишь отражение, мысль парирует удар, наносимый повседневностью обыденному сознанию. Отражение отводит отражающим в отражаемое, обращает его против самого себя, в противоречие. Суть дела отражения и объясняет нам, что противоречие между более и менее белым гораздо большим, чем между белым и черным. Ничто не является лишь отражением только в том случае, если выражает какую-либо особенность, степень отражения. Степень отражения отражает само отражение. Всякое отражение подражает. Степень отражения выражает не умение отражения подражать, но нечто, в подражании чему происходит отражение. Человеческий слух, таким образом, есть степень человеческого зрения. Зрение подражает. Слух отражает подражаемое. Зрение отражает подражающее. Речевое тело есть существо всякого подражания. Само отражение есть восприятие речевого тела, осуществляемое речевым телом, создающее посредством зрения иллюзию восприятия речевого тела обыденным сознанием. Человек, отражая бытие, парируя его просвет, остается сами собой благодаря речевому телу, направляющему обыденное сознание в сторону, где менее всего вероятна возможность отражения. Речевое тело предчувствует возможность отражения, выполняющееся последовательностью: экзистенции - предмета подражания; интенции - метода подражания предмету подражания; трансценденции - самому подражанию отражением предмету подражания; рефлексии - методу подражания отражением предмета подражания, и, наконец, риторизацией - непосредственностью отражения, оконечивающей бесконечность подражаний. Подражание есть становление отражения в отражении.
Идея риторики: Все жизни, все вещи, окружающая нас и содержащаяся в нас самих природа, и, наконец, само человеческое сообщество являются в высшем смысле слова частями речи, ее содержаниями и формами, элементами и основаниями, значениями и смыслами. Повсюду наш жизненный мир встречается с сами собой, теряя и возвращаясь к самому себе. Повсеместно жизненные ситуации оказываются значимыми проявлениями обыденного сознания, воспроизводящего повседневностью собственную сущность, лишенную каких бы то ни было противоречий, вечную и неизменную, не осмысливаемую в значениях процессуальности, эволюционности. Повсеместно достается пустоте либо чужому мышлению то личностное, что не способно осмыслить речь как предметность всякого предмета, объективность всякого объекта, субъективность всякого субъекта. Одним словом, как сущее всякого существования. Познание существования сущего как пути к сущности речи, посредством которой речь открывает себя в многообразии своих проявлений, - вот идея мышления, сберегающего собственную сущность, мыслящую смысл слова, то есть мышление в его высших формах. Существование речи есть инобытие мышления не только в законченных и совершенных его формах, но и в ощущениях, восприятиях человеческой личности, принципиально возможных способах и самоосуществления и присутствия. Речь есть бытие, соприсутствующее высшей форме мышления явственно и осознанно, и неявно обнаруживающееся и проникающее в соприкосновение с элементами мыслимости сущего. В действительности не существует ни одного объекта, предмета, субъекта. Которые не представляли бы из себя в своей основе не что иное, нежели некоторое особенное событие речи, и речи не какой-либо отдельной, исключенной из общего списка-каталога речений, а речи как таковой, как она дана, встречается в опыте обыденного сознания. Речь в ее телесном естественном выражении образует сущность обыденного сознания, именно в обыденном сознании встречаясь в чистом виде, сама по себе. Именно представление речи, совершающееся в обыденном сознании, является первичным представлением, лежащим в основании всех представлений, используемых сознанием, мышлением в науке, культуре и иных формах человеческого самоосуществления. Опыт обыденного сознания, хранящий в себе некоторое знание о человеческой речи, является безусловным и основным источником как нашего исследования, так и самой риторики. Именно укореняясь в опыте обыденного сознания, опыте непосредственного восприятия и встречи с человеческой речью, прочно и независимом опираясь на такого рода опыт, риторика, наконец, открывает себя в качестве сбывающейся, совершенной и законченной метафизики, царицей наук, обосновывающей господство науки в человеческом знании. Всякое познающее исследование мира причастно риторике, и имеет в себе подлинность в силу этой причастности. Риторика собирает и воплощает в себе все многообразие не только человеческого знания, но и принципиального незнания о сущности мира, становясь его, незнания, существенным объектом. Поскольку речь является вопреки представлению филологии о ней не только сущностью мира, но и его существованием,, осмыслением и мерою, то риторика, будучи событием, свершающимся самоосуществлением самой речи, являет собой само содержание формы мыслящего освоение действительности, именуемой 'человек'. Риторика открывает в себе всю полноту и очевидность мира, производя предметное многообразие содержания идей, подобных идее достоверности. Риторика является последним и завершенным, окончательным знанием человека о Боге, о сущности мира и о самом себе.
Все люди от природы стремятся к дому. От вещей тянутся к слову. От времени возвращаются к бытию. От метода уходят к истине. От языка стремятся к мышлению. В самом безусловном и необходимом смысле, все люди от космоса стремятся к повседневности. Из знания добывают они сознание себя. Доказательство тому любовное отношение человека к слуховому восприятию, особенного знаемое в музыке, распознаваемое там как бы во второй раз, так как в первый раз это любовное отношение к слуховому восприятию проявляет себя в речи как произнесение слов само по себе, как, следовательно, наш собственный голос. Слух отличается от зрения тем нечто, являясь во всех прочих отношениях нашего рассмотрения ничто и, следовательно, совпадая во всех этих отношениях со зрением, как совпадают все восприятия в воспринимающем себя ничто, которым восприятие открывается мышлению, которое высказывается в речи, а без этого высказывания существует самым простым способом, а именно отсутствием всяких способов, которые были бы необходимы для того, чтобы дать этому нечто саму возможность присутствия. Для того, чтобы исследовать это нечто, необходимо понимать, что это нечто и есть то, что делает возможным не только какое-нибудь зрительное восприятие, а само зрение, то есть является той истиной, которая добывается таким воспринимающим познанием мира, который мы и именуем 'зрение'. Здесь необходимо нам хотя бы частично, подобно героям мифов, победить тот неизбывный предрассудок, будто зрение истинным образом связано с глазами, а слух есть дело органа слуха, уха. Не может удовлетворить нас и та мысль, которая не является даже мыслью, что есть некоторый подлинный глаз, всевидящее око, и всеслышащее, сверхчувственное ухо. Не удовлетворяет оно нас не потому, что мы отрицаем их существование, как раз напротив, чтобы иметь дело с этими органами чувств, а не их понятиями, либо с представлениями о них, мы и не принимаем этот взгляд, как относящийся к другому вопросу, нежели вопрос о существе событий зрения и слуха, каковым может быть одно только существо - существо мысли, которое мы именно в этом смысле образователя зрительных, слуховых и других восприятий и называем телом мысли.
Мышление - дом восприятия самого по себе, так что слух есть посещение этим воспринимающим себя нечто собственного дома, где оно было взращено, вскормлено, где проявило себя, научилось говорить и изменяться. Зрение же есть исход восприятия из собственного дома, возвращающегося только голосом. Личность восприятия самого по себе, вступающего в те или иные отношения с мышлением, и есть мысль, или, точнее говоря, тело мысли, кожа мысли. Восприятие делается зрительным, слуховым или другим восприятием только вступая в отношение с мышлением, выдвигаясь своим ничто в ничто мышления, по отношению к которому ничто восприятии есть нечто, то, или становления ничто, оставаясь ничто по смыслу ничто, то, следовательно, что есть ничто. Восприятие же само по себе существует независимо от мышления, и в той независимости и коренится свобода мышления, присущность мышлению природы, естества, вынашивания и порождения восприятия, дитя любви мышления и мысли, закон которой выражает смысл бытия, проявляющий себя необходимо так, и не имеет ровно никакого отношения к смыслу восприятия. Восприятие есть только присутствие смысла бытия в мире, и обращаться к нему в познании системы бытия так же необоснованно, как обращаться к незначительному, хотя и подручному, близкому, зная о существовании лучшего, совершенного. Смысл бытия познается в мышлении мыслью, в отсутствии восприятия самого по себе, в отсутствии ничто, которое одно только (это отсутствие), конечно, не может делать такое познание достаточно обоснованным. Восприятие само по себе никак не участвует в событии мысли в мышлении, наконец, в событии самого мышления, также в том, как мысли из ничто делает нечто, как мышление растворяет ничто, как вода растворяет камень. Восприятие ни в каком из своих проявлений, которые безусловно существуют и существеннейшим для человека образом, не имеет отношения к течению мышления, к тому, 'как' течет мышление и 'что' в нем течет, безусловно так же, что все эти 'как' и 'что' не имеют отношения к мысли еще в большей степени, если это возможно, чем для восприятия, ведь восприятие не существует для мышления, которое ведь не является бытием, чтобы все существующее для него существовало бы, мысль же для мышления существует, так что кроме мысли для мышления есть только повседневность и одна она. Таким образом и должно быть разобрано, пониматься знание: как относящееся к мышлении.; как не имеющее никакого отношения к восприятию. Так 'тело', слово, которое употребляется нами, как и всякое слово, для осмысления того, чем оно само и является, для осмысления человеческого тела, речевого тела и т. д., есть само по себе, как тело, указывающее на тело, показывающее само себя другим, присутствующее тело, само осмысливается как тело мысли в телесности мышления, отношение мысли к мышлению, восстанавливая свой истинный смысл. Всякое понимание есть прежде всего понимание того, что ни мышление, ни мысль не начинаются с восприятия и на нем не останавливаются, и то, что делает так, ни мыслью, ни мышлением не является, потому что самое важное в мышлении и мысли - правильно начаться и ре задержаться на несвойственном, что, собственно говоря, оно и то же.
Воспринимается слово. Это обстоятельство делает необязательным включение в наше рассмотрение восприятия, потому что слово в отличие от вещи есть такой предмет, нечто, сущностью которого является ничто, то есть всякое 'не то', 'не это', иначе говоря. Слово есть не только подлинный предмет восприятия, но и восприятие само по себе. Слово не только воспринимается, но и воспринимает. Существо восприятия самого по себе заключается в том, что слово само себя воспринимает, в том, что слов есть слов и только как таковое себя показывает. Зрительность, звуковость и всякая другая личность восприятия есть признаки восприятия как присутствия слова иначе, нежели его произношение. Присутствие слова как его произношение, как дело голоса есть нечто более простое, нежели нам представляется в начале отношений между мышлением и мыслью, оно есть вещь, именно присутствие слова, основанное на голосе, и называют словом 'оно'. Слово есть Я, как не нуждающееся в восприятии. Оно есть вещь, как то восприятие, в котором не нуждается Я, которому оно известно как смысл слова, открывающий Я как безразличие слова к восприятию. Слово есть Ты как оно само есть, вне всякой связи и отношения к восприятию, вне, стало быть, и безразличия к восприятию. В самом безусловном и необходимом смысле, слово, не имеющее отношений с восприятием. Сосуществующее с ним в мире, есть: во-первых, Я; во-вторых, Оно или Вещь; в-третьих, Ты. Это слово ведет речь о повседневности, в ней присутствует, является частью того, целым чего является повседневность, частью сознания, отношения мышления к мысли. В повседневной речи есть слова, значения которых не только означают, но и осмысливают другие слова. Это означает, что повседневность в буквальном смысле состоит из слов, из того единственного, что существует и имеет сущность, независимую от этого существования, является означаемым, означающим, образующим числа, имеет значение, смысл, обладает значимостью, является тем нечто, что существует кроме того, что мы видим, и, следовательно. кроме того, что знаем, тем нечто, которое можно только услышать, ибо кроме того, что мы видим и слышим. Существует одно лишь только ничто, лишенное сущности, заключающей зрение в слухе посредством памяти. Память есть, следовательно, знание о повседневности, как состоящей из слов, существующей рядом имен, каждое из которых так соединяет означаемое с означающим, что это соединение вызывает к жизни это или иное слово, сущность которого есть воспоминание само по себе, отличающееся от ничто более, чем что бы то ни было из имеющегося в повседневности посредством зрения и слуха. Памятью из слов образуется повседневность, памятью приумножается ее телесность, самосохранение повседневности сущностью любви, слова, смысл которого является смыслом самой повседневности.
К интерпретации в прагматических системах
(Критика чистой лингвистики)
1.Прагматика: символический метод и истина
2.Логика и онтология
3.Прагматическая математика
Прагматика: символический метод и истина
Под прагматической системой мы понимаем такого рода систему, содержание которой финитно, поскольку представляет из себя не что иное, как выполнение логики для материала, подлежащего систематизации в данной системе, то есть материала определенного вполне. Подобно тому, как речь финитна посредством понятий, язык, на котором записываются предложения прагматической системы, финитен посредством идей. Это так называемый 'формальный' язык, употребление которого обозначается нами, как построенный соответствующих ему семантики, семиотики, синтаксиса и грамматики. Каждая из этих подлежащих 'формальному' языку дисциплин, в свою очередь являются прагматической системой, предложения которой также записываются на формальном языке. Язык, таким образом, предварительно определен нами как прагматическая система речи. Прагматическая система конструируется мышлением, понятие мышления или мыслящие мышление, таким образом, есть конструирующее прагматическую систему, мысли, следовательно, смыслят не что иное, как смысл языка, на котором записаны предложения прагматической системы. Из тавтологий такого рода следует дефиниция отношений присущностей (мыслимых и немыслимых, невообразимых) как системы аксиом евклидовой геометрии, являющейся целиком системой прагматической, что доказывается как существованием современной синтетической геометрии, так и такими классическими примерами, как, в частности, логическая природа V постулата. Поскольку отношение присущности есть в собственном смысле значение логики, существующее самостоятельно и не связанное вполне ни с одной из ее (логики) интерпретаций. Впрочем, имеющих, как показало современное развитие паранепротиворечивых логик и собственное, инаковое по отношению к математической адекватности - воспроизведению, значение, постольку мышление мыслит конструируемую им прагматическую синтагму, существующую длительно для мышления и герметично, так, как если бы оно заключалось пониманием синтетической геометрии. 'Образование понятия величины, - говорит Риман, возможно лишь в том случае, если предпослано некоторое общее понятие, связанное с допущением ряда различных состояний'. Необходимо должен быть десигнирован смысл, требующий образования понятия величины, причем таким непременно образом, что формирование некоторого общезначимого понятия тесно связано с осмыслением эффектов Геделя неполноты и даже непополнимости исчисления формального языка, мысль о котором, о некотором его закономерном существовании десигнирует тем самым этот гипотетический смысл. С точки зрения классической теории силлогизма десигнирование смысла выглядит следующим образом: пусть существуют референты фигур силлогизмов, их модусов, таковыми, в частности, для четырех фигур силлогизма являются соответственно средние термины М1, М2, М3, М4, смыслы атомарных предложений аристотелевской силлогистики. Предшествующие этим предложениям, то есть силлогизмам, тогда значением предложения силлогистики (S - P) является формальный силлогизм, его фигуры, модусы, средним термином которых является объект Q, именно в этом смысле тождественен средний термин разновидностей формального силлогизма. Формальный язык аристотелевской силлогистики, таким образом, как показали работы профессора Лукасевича, десигнируют смысл, требующий понятия объекта в силу размышления об эффектах неполноты этого исчисления.
Как известно, Фреге приходит к необходимости понятия смысла, анализируя различные суждения тождества. Смысл тождества (отношение ли оно, например, между объектами или между знаками объектов) десигнируется теорией объектов в логике. Задумывались о принципиальной неполноте исчисления этой теории, закодированной в по существо аристотелевской позициях Фреге, заключающейся в том. что объективность логики влечет за собой объективность логических объектов, Гуссерля об интенциональности логических объектов, мы приходим к выводу о том, что объектами логики являются сами формализованные языки, причем таким именно образом, что их различие (этих объектов) заключается в их грамматике, а именно, это могут быть формализованные, формализуемые, формализовавшие, формализующие, заформализуемые, переформализованные, формализующие особо и т. д. и т. п. языки, их же (объектов логики) тождество заключается в их синтаксисе, а именно нашими для каждого из них той позиции, той реферативной точки, со стороны которой на языке лежит печать формализации, конструирования его мышлением как прагматической системы.
'Отношение тождества, - утверждает Фреге, дано настолько определенно, что наличие различных видов его просто трудно вообразить'. 'Сущность значения, - говорит Гуссерль, - усматривается нами не в означающем восприятии, но в его 'материи', некоем тождественном интенциональном единстве, стоящим над множественностью восприятий, говорящим и думающим. 'Материей' восприятий, значений в этом идеальном смысле, вообще не то, что психология подразумевает под материей, т. е. не любая реальная часть или сторона восприятий'. Мы усматриваем здесь феноменологическое истолкование, чистую дескрипцию синтаксиса, каковой выступает для логики в качестве значения, самостоятельного, по себе существующего. Феноменологически описанием грамматики, символизирующей для логики смысл, как ясно, мы везде имеем здесь в виду конструирование мышлением финитной прагматической системы, предстающей для мышления независимо синтетической геометрией, являются теории логических объектов, Л. Витгенштейна, А. Мейпонга, Б. Рассела, теории истинности Тарского как концептуальное обоснование логического вывода, которые могут быть представлены виде программного тезиса Л. Витгенштейна: 'сущности выражаются в грамматике', принимая во внимание наше короткое замечание о том, какой эффект вызывает неполнота аристотелевской силлогистики, ведь именно сущность, 'называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, - это та, которая ни говорится ни о каком подлежащем и не содержится ни в каком подлежащем' (Аристотель) выражается в грамматике - такова речь, финитная посредством понятий, концентрированное выражение платонизма. Как известно, при рассмотрении любой системы аксиом возникает ряд вопросов, которые в частности, могут решаться и с помощью интерпретаций. Один из этих вопросов - вопрос о непротиворечивости системы аксиом. Мы всегда должны быть уверены, что, делая всевозможные выводы из данной системы аксиом, не придем к противоречию, т. е. не выведем какие-либо несовместимые утверждения. Появление противоречия означало бы, что рассматриваемой системе аксиом не может удовлетворять никакая система объектов и, таким образом, эти аксиомы ничего не описывают. Непротиворечивость системы аксиом может быть доказана построением какой-нибудь точной интерпретации этой системы.
Следует заметить, что в гильбертовском аксиоматическом методе, источником интерпретаций для всевозможных систем аксиом является теория множеств. Аналогично обстоит дело и с вопросом о не зависимости аксиом. Какая-либо аксиома называется независимой в данной системе аксиом, если она не выводима из остальных аксиом этой системы. Для доказательства независимости какой-либо аксиомы достаточно найти систему объектов, удовлетворяющую всем аксиомам, кроме исследуемой и не удовлетворяющую этой последней. Система аксиом является полной, если по присоединению к ней независимой аксиомы, она становится противоречивой. Поскольку объектом, на котором выполнимы и выполняются принципиально возможные системы аксиом, является объект логики, формальный язык, или формализм, то в этом случае следует признать, что непротиворечивость, независимость, полнота системы аксиом не является присущей им внутренне, но выражает такую сторону их интерпретации, как десигнация. Иначе говоря, полнота, непротиворечивость, независимость системы аксиом не существует вне десигнации, вне десигнации она спекулятивна, лишена, согласно финитизму Гильберта, интерпретации, полнота, непротиворечивость и независимость системы аксиом есть соответственно референт, денотат и десигнатор понятия десигнации, выполняемого мышлением, финитным посредством понятия формализма, или, говоря в самом необходимом и безусловном смысле, мышления, мыслящего смысл неполноты и непополняемости исчисления рассматриваемой системы аксиом, поскольку объектами канона такого мышления (логики) являются формализмы. С нашей точки зрения, теории множеств не является надежным основанием для аксиоматического метода, и более того, теория множеств своим собственным смыслом имеет единственно тот, который требует понятий противоречивости, неполноты, зависимости аксиом, работа в направлении чего и была проделана П. Геделем. Субъектами всякой теории, выполнимой на некоторой области, является логический субъект, и потому, следовательно, ее целью и организующий звеном является понятие некоторого вполне определенного формализма, результатами конструируемой прагматической системы, устраиваемого в ней и устраивающего ее самое вследствие того, что мышление строит его синтаксис и грамматику, двигаясь по канону логики. 'То, что производится инструментально (электрон, поле, поток и т. д.), - справедливо говорит Г. Башляр, - теперь рассматривается теоретическим мышлением как логический субъект, а вовсе не субстанционально. Если же какие-то субстанциальные остатки остаются, то они должны быть устранены; они свидетельствуют о наивном реализме, подлежащем искоренению... Какие духовные предчувствия заставляют нас сублимировать реалистические понятия? ... Нам представляется, что в пространстве между исчезновением некоего научного объекта и образованием новой реальности находится место для нереалистской мысли, для мысли, создающей опору своего движения'. Мышление лишь десигнирует, производя субстанцию, референцию прагматической системы, степень которой характеризуется числом формализмов, извлекаемых из нее мышлением, знающими ее как язык, обладающий своим синтаксисом и грамматикой, извлекаемых с интенсивностью и в порядке преодоления неполноты системы аксиом, о которой повествует формальный язык, спрятанный в теории, заостряя внимание именно на ее неполноте. Теоретическое мышление видит в теории речь, с ее синтаксисом, грамматикой, семантикой, семиотикой, прагматикой, в то время как теория сама по себе есть существующий формализм, а именно значение (объект логики), значимое для мышления, начало и конец конструирования. Существовать - значит, иметь значение, или, значение значит существование, субстанциональная логика с ее теорией существования, легшая в основу теории множеств, заменяется, таким образом, теорией значения, теорией (чего?) формализма, подобно тому, как теория существования является теорией субстанции и в концепции языка Куайна, в частности, имел в виду его номиналистические взгляды на язык и определения существования через квантификацию, другого смысла, кроме 'значение', существование не имеет, именно смысл, называемый нами значением, требует образования понятия существования. Когда мы говорим 'теоретическое мышление видит', мы понимаем совокупность глагольных форм 'знает' (узнает, познает и т. д.), что прежде значилось под понятием созерцания. Как известно, расширение сферы логического изучения состояло в том, что в отличие от логики кланов Аристотеля, сводившей все отношения между терминами суждения к объемным отношениям принадлежности и непринадлежности, включения и исключения, современная логика признает существование множества отношений другого типа. Таково же, на наш взгляд, развитие математики, подвергнувшее конструктивной критике теории множеств приобретенную в ней концептуальное значение. Отношение присущности,, включения должны быть оформлены вполне, что они из себя представляют и должны быть исключены, исключаемы и исключаться мышлением из области знания. Эти отношения необходимо должны быть рассматриваемы, как 'осмысленная ложь', называемые таким образом Платоном издержки конструирования мышлением прагматической системы, когда субъект теории из логического становится субстанциональным, конструирование - интуицией, мысли - символом, значения - формализмом, а мышления - прагматической системой. Отношение, таким образом, является значением понятия объекта, реферирующим классическую теорию силлогизма, или, иначе говоря, если мышление существует, то закон абсолютного различения лжи и истины не имеет для него ровно никакого значения, если выражать этот смысл в более ослабленной форме, исключая отношения присущности и т. д. субстанциальной логики, то мышление десигнирует значение смысла в отношении к этому коренному логическому вопросу, отношение же мышления к смыслу, концептуальное обоснование понятия отношения, то, что мышление его конструирует, используя речь, логику, понятия, финитную в речи, финитной посредством понятия. Смысл десигнируется понятием, самостоятельное, независимое по себе существование мысли, смысл мысли отношения к мышлению как интеллект, относящийся интеллект существует по себе, производит значение, реферируя, денотируя, десигнируя, коннотируя, вероятно именно это имел в вижу Ч. Пирс, подозревая, что 'понятие ... есть совокупность всех его следствий'. Понятие отношения есть, таким образом, требование, как и всякое другое философское понятие, на наш взгляд, требование формального языка, высказывание которого посвящены смысловой структуры теории логических объектов, излагают ее именно как структуру и только, подобные идеи содержатся в концепции логики отношений, представленной, в частности, у Ш. Серрюса в его 'Опыте исследования значения логики'. Логика отношений представляет из себя в этом смысле метаязыка, языком-объектом которого является язык логики предметов, и обладает по сравнению с ним более развитыми выразительными возможностями. Алфавит языка логики предикатов включает, как известно, следующие виды знаков:
2)x, y, z, ... - символы общих имен предметов; предметные переменные;
3)P1, Q1, R1, ... P2, Q2, R2, ... Pn, Qn, Rn, ... - символы для предикатов, индексы которых выражают их местность; предикатные переменные;
4)p, q, r, ... - пропозициональные переменные;
5), E - символы для кванторов; , - квантор общности, Е - квантор существования;
6)логические связки:
^ - конъюнкция
v - дизъюнкция
→- импликация
≡ - эквивалентность
ѓ - отрицание
7)технические знаки: (;) - правая, левая скобки.
Алфавит языка логики отношений, языка, формализующего язык логики предикатов, т. е. высказывающего о неполноте языка логики предикатов, будет выглядеть, следуя теории логических объектов-формализмов, следующим образом:
1)синтаксисы S1, S2, S3 ... - a, b, c;
2)грамматики Es1, Es2, Es3 - x, y, z;
3)семиотики λ1, λ2, λ3, ... (λ - постоянная Карнапа) - P1, Q1, R1, ... P2, Q2, R2, ... Pn, Qn, Rn (величина параметра λ выражает смысл теории значения, вес, который исследователь приписывает логическому фактору по сравнению с эмпирическим в процессе определения значения репрезентативной функции Карнапа; характеризующий апостериорную вероятность сингулярного предикатного вывода; как видно, мы пользуемся λ таким образом, что ее единственной интерпретацией является не число описаний состояния, индивидов, упоминаемых в свидетельстве, а математическое понятие числа, т. е. мы упоминаем здесь язык, формализующий λ-континуум Карнапа, подобно тому, как n-местные предикаты интерпретируемы в речи посредством понятия);
4)семантики: α1, α2, α3, (постоянные Хинтикки) - p, q, r.
'В терминах объективного подхода α может пониматься как параметр, выражающий количество беспорядка (или иррегулярности), существующего, вероятно, в универсуме, поскольку рассматриваются общие законы, или, в терминах субъективистского подхода, как параметр, представляющий ожидаемую исследователем величину этого беспорядка. В этом случае α сравним с параметром λ, который также может пониматься как мера беспорядка универсума или нашей веры, что универсуму присуща именно эта мера беспорядка... Разница между параметрами та, что α относится к индуктивному обобщению, а λ - к сингулярному выводу' (Л. Хинтикка).
5)S (смысл) - , P (значение) - E.
6)связки логики отношений.
Замечание: Поскольку кванторы формализуются как субъект и предикат логических исследований, переформулирование связок языка логики предикатов в логические связки языка, выражающего понятия отношений, производится, реферируя их обоюдное отношение к дизъюнкции, понимаемой конструктивно. А. А. Марков пишет: 'в конструктивной математике дизъюнкции понимания как осуществимости указания и верного члена, т. е. как потенциальная осуществимость конструктивного процесса, дающего один из членов дизъюнкции, который будет верным... Аналогично двучленным дизъюнкциям могут строиться и пониматься дизъюнкции трехчленные, четырехчленные и т. д. ... Когда в нашем распоряжении имеется список всех конструктивных объектов интересующего нас типа, причем этот список одержит более одного названия, высказывание о существовании конструктивного объекта, удовлетворяющего данному требованию оказывается равнозначным многочленной дизъюнкции, каждый член которой утверждает, что один из объектов списка удовлетворяет выдвинутому требованию, причем все объекты списка фигурируют в этом смысле в дизъюнкции'. Для исчисления логики отношений программа финитизма Гильберта представляется, таким образом, выполнимой, в частности, вопрос о непротиворечивости этой системы может быть решен средствами, которые в ней же формализуются, поскольку она своей интерпретацией имеет язык логики предикатов. Выражая язык логики предикатов посредством формальной системы и исследуя вопрос о непротиворечивости этой системы, мы выясняем границы приложения концепции языка логики предикатов, указываем пределы, в которых наверняка противоречий не возникает, или, иначе говоря, конструируем смысл, требующий образования понятия логики предикатов. Связки языка логики предикатов оказываются тем самым десигнациями, формализмами в речи, финитной тем самым посредством понятий, связок логики отношений, делегирующих собой смысл, требующий образования в финитной речи посредством понятий понятия же связок языка логики предикатов, значения классической формальной логики: материальная импликация (утверждает то же, что и дизъюнкция, первый член которой есть отрицание посылки импликации, а второй - ее заключение) → - & (конъюнкция).
Поскольку истинность и ложность многосоставных конъюнктивных суждений определяется правилом: конъюнкция истинна в случае истинности всех ее членов и ложна при ложности хотя бы одного из ее членов, то, следуя безразличию конструирования закону абсолютного различия лжи и истины, и следуя теории о разрешенных высказываниях и их прямых отрицаниях (конъюнкция двух разрешимых высказываний есть прямое отрицание их дизъюнкции, а также о том, что прямое отрицание всякого разрешимого высказывания есть разрешимое высказывание и всякое разрешимое высказывание есть прямое отрицание своего прямого отрицания), мы заключаем о том, что смыслами языка логики предикатов, формализмом, получающим интерпретацию в языке логики отношений будет материальная импликация' → . V
Таким образом, далее ясно, что строгая импликация → - V (дизъюнкция).
Как известно, дизъюнкция прямых отрицаний двух разрешимых &высказываний есть разрешимое высказывание. Если в первом случае с → мы имели дело с языком, формализующим принцип фальсифицируемости Карнапа, то во втором, очевидно, мы сталкиваемся со смыслом принципа фальсифицируемости Поппера, полемика по поводу этих принципов уже сама по себе доказывает существование языка логики отношений как такового, непротиворечивость которого доказывается средствами, формализующимися в его же системе.
Далее:
дедуктивная импликация Љ - (импликация) →
Под дедуктивной импликацией понимается та, что 'выражает выводимость своего заключения из своей посылки при данной совокупности правил вывода' (А. А. Марков).
Через дедуктивную импликацию определено редукционное отрицание, ее формализацией может служить концепция языка Куайна. V
Индуктивная импликация → - V (строгая дизъюнкция), так выразим смысл разрешимого высказывания. Индуктивная импликация реализует идею ступенчатой семантической системы. 'Имея формальный язык, пригодный для построения высказываний определенного рода, мы сможем оказаться в состоянии ввести дедуктивные импликации с посылками и заключениями этого вида. Однако сами эти импликации уже не будут выражаться формулами этого языка. Пожелав рассматривать эти дедуктивные импликации как высказывания, которые можно комбинировать с помощью логических связей, необходимо построить новый формальный язык'. Индуктивная импликация, формализуя смысл строгой дизъюнкции, истинной, или иначе существующей таким образом, и тогда только, когда истинен один и ложен другой ее член, выражает тем самым смысл понятия формулы, экспликация Ќ - (отрицание) '
Здесь уместно вспомнить концепции классического и неклассического отрицания с той единственно точки зрения, что как то, так и другое являются финитизмом десигнации понятия смысла и, поэтому,
Субстантивация, обозначается словом-знаком 'есть' - (эквиваленция). Эквиваленцию формализует слово 'есть', которое мы рассматриваем как ключевое в построении алгорифмом самого себя.
'Словами в алфавите А показывают конструктивные объекты, получающие в результате развертывание конструктивных процессов, ведущихся на основе следующих правил:
а) пустое слово ^ мы считаем словом в алфавите А;
б) если конструктивный объект Р уже оказался словом в алфавите А, то словом в алфавите А мы считаем также конструктивный объект PEs, где Es - любая буква алфавита А'.
К сему мы добавляем третье правило: исходным словам вербального алгорифма в алфавите А является слово 'есть', введя тем самым понятие выполнимого алгорифма. Формализм слова 'есть' будет служить в качестве интерпретации алгорифмом самим себе и движение его, состоящем в собственном достраивании по законам теоретико-семантической игровой концепции Хиптикки, он будет тем самым воспроизводить свой финитизм, т. е. присоединяющие, сокращающие, разветвляющие, удваивающие и обращающие алгорифмы на следующем шаге будут выступать для себя словами, их длиной, началами, концами, проекцией на алфавит и т. д., а вхождения и системы слов будут рассматриваться им самим как сочетание нормальных алгорифмов (распространение, замыкание, композиция, объединение, разветвление, повторение);
7. технические знаки , E - кванторы языка логики предикатов, выражающие соответственно стандартную и подстановочную интерпретации квантификации.
Технические знаки имеют следующую интерпретацию, носящую конструктивный характер: квантор существования языка логики предикатов на деле выражает стандартную интерпретацию квантификации, основными чертами которой является, 'во-первых, то, что такая интерпретация предполагает априорно заданную область объектов, и, во-вторых, что предполагаемая область объектов не пуста, т. е. содержит по крайней мере один объект. Стандартная интерпретация предполагает также референтативный характер формального языка, проявляющийся, в частности, в том, что имена формализованного языка указывают на существующие с точки зрения соответствующей теории объекта. Иными словами, стандартная интерпретация первопорядкового кванторного языка основана на понятии объекта', квантор общности языка логики предикатов, интерпретируется языков и в языке логики отношений, как подстановочная интерпретация
квантификации.
Этот знак означает таким образом, что переменная вводится аксиомой или определением без экзистенциального предположения, ведь в системе языка логики отношений происходи определение ее семантической категории, значения и характеристик использования, поскольку она уже имеется как константа в реферирующем язык логики отношений языка логики предикатов. Смыслом подстановочной интерпретации является таким образом:
1)выявление роли, которую индивидные константы играют в некотором языке логики предикатов;
2)замена имен языка функциями индивидных переменных согласно стандартной интерпретации квантификации;
3)замена предикатов пропозициональными функциями, определяемых самой подстановочной интерпретацией квантификации на выясненном вполне в исследуемых вполне в силу этого n-ных имен языка.
4)Правильное употребление технического знака определяется следующим образом:
а) технический знак Е употреблен правильно, если означаемая им формула выводима средствами языка логики предикатов.
б) технический знак употреблен правильно, если применен к выражению, не выводимому в языке логики предикатов.
Покажем полноту языка логики отношений, и его способность доказывать свою противоречивость, формализуемыми в нем средствами. Формализация языка логики предикатов в языке логики отношений есть такого рода перевод, который следует дедуктивной, нетривиально противоречивой теории, то есть такой, что если в ней есть формула такая, что как она, так и ее отрицание являются теоремами в этой теории и, когда есть, по крайней мере, одна формула, не являющаяся теоремой в этой теории. (Как известно, если логика, лежащая в основании этой теории, является классической (или одной из самых обычных логик), то теория является тривиальной, если и только если она является противоречивой. Тогда для изучения нетривиальных противоречивых логик необходимо построить новые системы логии Арруда, название паранепротиворечивости). Алфавит языка паранепротиворечивых логик, таким образом, содержит в себе (являясь формализацией значения языка логики предикатов):
1) S1, S2, S3 - субъекты; 2) P1, P2, P3 - предикаты; 3) в качестве логических связок - кванторы; его переменные пробегают по предикатным символам и пропозициональными функциям языка логики предикатов, основанным отождествления логических связок языка логики предикатов и его же кванторов является понятие сходимости языка логики предикатов, дофинитного смысла, требующего образования понятий об эффектах неполноты и непополнимости.
Таблицы истинности языка паранепротиворечивых логик, смысла перехода от языка логики предикатов к языку логики отношений, выглядят следующим образом (таблицами истинности мы показываем их потому, что в них эта истинность реализовывается формальными средствами):
Значения, которые принимают в них постоянные, есть значения переменные: 'неопределенно', 'определенно'.
Как видно, внешним символическим образом эти таблицы переписаны противоположно таблицам логики предикатов таблицы языка логики отношения превращены таким образом (именно сами таблицы) в правило употребления в нем технических знаков:
Итак, объектами логики, канона конструктивного мышления, являются формальные языки, формализмы. Следовательно, рассматривая систему, нас, в первую очередь, будет интересовать теперь ее морфология в силу исключения логикой понятия отношений присущности. Еще Гёте настаивал на таком подходе. Иначе говоря, интерпретируемый формализм есть морфизм, и поскольку, как уже было выяснено в теории логического объекта, формализм подлинен, если является морфизмом, морфизм - критериум и выражение его существования, практики, то формализм необходимо интерпретирует себя сам. Не различая, например, изоморфные системы, мы по существу рассматриваем схемы систем. Каждая схема определяет целый класс изоморфных между собой систем, и каждая система этого класса может представлять собой схему, если мы будем делать только такие высказывания, которые применимы к любой системе данного класса. Поскольку же отношения присущности не играют никакой роли в отношении между системами формализмов и формализмами, а эти отношения подчинены законам морфологии, то схема преобразуется в структуру, или, иначе говоря, структура показывает себя, исследует и изучает через схему. Для каждой схемы можно найти представителя, поскольку эта схема, выделяющая своего представителя, есть структура, то для этого нужно взять не произвольное множество с соответствующим числом элементов, а модельное множество Л. Хинтикии, характеризуемое теми свойствами, что если А&В входит в модельное множество, то А входит в него и В входит в него; если АvВ входит в модельное множество, то или А входит в него, или В входит в него, это множество является референцией морфизма.
Вообще говоря, нас будут интересовать те множества и структуры теории множеств, которые имеют референтативный характер, т. е. не исчезают при исключении отношений присущности.
Поясним это подробнее. Для определения истинности формул построенного языка введем понятие интерпретации. Поставим в соответствие формальному языку некоторую (возможно пустую) область объектов, схему формализмов. Переменные формального языка не 'пробегают' тогда по объектам дано области и по именам языка, или 'пробегают', а реферируют, означают структуру, 'пробегая' по референтным точкам, морфизмам. Морфизм выявляет индивидные контакты, отношение между схемой и структурой ('существующие объекты') выделяют сингулярный термин. Выявляется степень каждой предикатной буквы в силу сопоставления ей конкретной пропозициональной функции, на место аргумента которой подставляется морфизм (т. е. по определению эта функция должна приписывать n-ным элементам из объединения объектной области и совокупности имен языка значения истинности 'и' или 'л'). Множество в этом смысле есть десигнация десигнирования, оно, прежде всего, понятие.
Подмножествами модельного множества, таким образом, будут акцидентальные множества, т. е. которые удовлетворяют следующим условиям: А&B входит в акцидентальное множество тогда и только тогда, когда А входит в него и В входит в него; АvВ входит в него если и только если или А входит в него или В входит в него и т. д. Легко заметить, что морфизмом такого множества является множество Линденбаума - максимальное непротиворечивое множество формул, метод построения которого является стандартным методом доказательства теоремы полноты логических исчислений. Согласно референтативному характеру анализируемых нами (структурой в схеме) множеств, и акцидентальное множество выделяет из себя соответствующие двучленным отношениям множества, элементами которых являются упорядоченные пары (Si, Pi), множества выполнимости формул и лишением, смыслом выводимости составных формул из простейших, выводимости такого рода согласно статусу множеств выполнимости, что доказательство непротиворечивости системы доказывается средствами, формализуемыми в самой системе. Как видно, мы критикуем здесь понятие 'сущность'. Наша критика основывается на том, что '... так как в полной мере и в первую очередь наименование 'сущее' применяется по отношению к субстанции и только потом как бы в определенном смысле к акциденциям, то и сущность в собственном смысле слова истинным образом есть только в субстанциях, а в акциденциях некоторым образом и в определенном смысле' (Фома Аквинский, 'О сущем и сущности'). Понятие значения, на наш взгляд, превосходит, достоинством и силом понятием множества таким образом, что конструктивная теория множеств, предполагающая те множества, которые имеют референтативный характер, являются, следовательно, семантическими категориями, значением и характеристиками использования констант в системах исчислений, смыслом тем самым подстановочной интерпретации квантификации, подстановочных констант на места переменных, переводит константы одной формализованной системы в переменные другой, причем такой перевод есть перевод языковой, интерпретируемый в системе паранепротиворечивых логик, что и предполагает образование понятия морфизма. Конструктивная теория множеств является тем самым общей теорией квантификации, теорией смыслообразования, а не самого смысла, интерпретацией формализма смысла, поскольку она сама интерпретирует себя, лишенная отношений присущности между множествами.
Затем структура, исчерпывая себя схемой, образует множества, элементами которых являются упорядоченные тройки (S; синтаксис; P), назовем их прагматическими множествами или сигнатурами. Упорядоченная тройка = называется сигнатурой, если выполняются следующие условия: а) множества S и P есть выполнимые множества; б) множество F акцидентальное для множеств S и P. Как видно, эта схема исчерпывает структуру конструктивной теории множеств, показавшей себя таким образом.
Разъясним это подробнее, построив алфавит языка морфологии, формализующего язык логики отношений. Метафорическое изложение языка морфологии мы имеем, в частности, в статье Гёте 'Природа'.
Укажем на подобные контроверзы у Ч. Пирса ('горизонтальная регрессия бесконечности в отличие от вертикальной', теорема Пирса в топологии)
10.технические знаки 'и, л' - , E
уместно здесь вспомнить замечания А. Эйнштейна, Н. Бора, Гейденберга о 'простоте' формул. Таблицы здесь - правила употребления квазикванторов n, Т.
Добавим также, что доказательство собственной непротиворечивости в морфологии достигается формализуемыми в ней же средствами, поскольку это доказательство, будучи формализмом, интерпретируется адекватно в интерпретируемом языком морфологии языке логики отношений, снимающих в свою очередь обвинение в неполноте, интерпретируя языки логики предикатов, пустой формализации по отношению к нему, как логики понятия. Сделаем также замечание о том, что полнота системы доказывается той системой, которую она формализует, ее же непротиворечивость доказывается системой, которая формализует ее самое. Система морфологии в этом смысле система конъюнктивная, подобно тому, как система логики отношений импликативна, т. е. является логикой понятия, интерпретирующего импликативную конструктивную теории множеств, ее формальный язык по отношению к ней, как к речи. В собственном смысле, существуют не различные логики, математики, физики, не различные науки со стороны их точности и гуманитарности, а различные, различных измерений теории множеств, что впрочем, не слишком усложняет и в отношении них (этих теорем дело), поскольку множество прежде всего является понятием и, следовательно лишь его интерпретирующий, т. е. интерпретаций интерпретаций, конечно, как мы покажем далее, показав коррелируемость этих измерений (при этом следует помнить, что, объективистски выражаясь, субстантивация множества есть ничто; безусловно, здесь следует упомянуть русского философа Соловьева, его 'Критику отвлеченных начал') множество в этом смысле есть вспомогательное средство, формализующееся в системе и доказывающее ее непротиворечивость референцией интерпретации, экспликации, экспликатом которого является понятие. Рассмотрим карнаповскую теорию функции С, разработанную им в 'Логических основаниях вероятностей', и -систему, предложенную Карнапом позднее в 'Континууме индуктивных методов' в зависимости от того, существует или не существует непрерывный переход от одного описания состояния к другому, имеем мы дело с непрерывным или прерывным многообразием, отдельные описания состояния называются в первом случае индексами, или гёделевыми номерами, во втором - референциальными точками, общим понятием, предпосланным топологами, изучающей свойства геометрических объектов, сохраняющихся при непрерывных преобразованиях.
Как известно, конечное число независимых одночленных предикатов и число независимых индивидных констант имеет язык логики Карнапа. Определим их соответственно через референциальные точки и гёделевские номера. Образуемые из исходных предикатов Q-предикаты
где (+) Pj (x) означает Pj (x) или ~ Pj (x), рассматриваются нами как сумма топологий или некоторая теория множеств определенного измерения n (геделевского номера, то есть референтативный характер множеств, данных одновременно и заданного типа.
Конъюнкции из Q-предикатов, называются тогда конструктивной теорией множеств, теорией определенного референтативного типа, т. е. измерительный характер множеств. Назовем их поэтому суммой теологий.
S = Qji (α1) & Qj2 (α2) & ... & Qin (αn)
Областью рациональности уравнения Qi (x) будет совокупность рациональных функций коэффициентов R (p1, p2, p3).
Для уравнений Qi (x)=0 в той же области рациональности можно найти уравнение S = 0 такое, что корни данных уравнений будут выражаться друг через друга рациональностью. Уравнение S (α) в этом случае называется нормальным. Подстановки корней нормального уравнения образуют совершенную группу с простым делителем p, имея в виду иерархию типов чисел, снимаемую таким образом.
Всякое рациональное соотношение между корнями уравнения и элементами поля R инвариантно относительно подстановок группы.
Необходимое и достаточное условие разрешимости уравнения в радикалах состоит в разрешимости этой группы, условие разрешимости будет соответствовать уравнению.
Такова сущность программы трансфинитизма, прагматики в качестве теоретической дисциплины, крайней точкой зрения которой является кантианство, единственно предполагающее существование формализмов в речи. Как ясно, у программы трансфинитизима существует лишь одна крайняя точка зрения, и поэтому она может быть выражена также концепцией понимания в физике, сформулированной А. Эйнштейном в виде тезиса о реальности общих понятий, принципа дополнительности Н. Бора.
Совершенная группа с простым делителем избирается еще и потому, что подстановки корней нормального уравнения S (α) = 0 не исчерпывают Gp и образуют, точнее. Ей образуется также подстановки корней уравнения для всех логических связок языка логики предикатов и формализующих его языков, в чем и состоит необходимое и достаточное условие формализации Gp выражает, таким образом, субстантивацию связки 'есть' и служит исходным словом в алгорифме.
Трансфинитизм выражает тот факт, что объектом в подлинном смысле любой науки любой специализацией, является не опыт, не эксперимент, не уравнение, а математические понятия группы.
На вопрос 'что исследуется, что изучается?' следует, таким образом, отвечать 'понятие группы', трансфинитизм есть финитизм логики понятия. Математические суждения, высказываемые в этой главе получат демонстративное доказательство (так сказать, 'вокальный жест' (Мид), идуктивного доказательства) в следующей главе, здесь же они принимаются в виду допущения понятийной структуры, предшествующей образованию понятия 'величины', требующей имя величины. Прагматики - это ловцы душ ученых, они всесильны там, где бессилен ученый и индифферентны там, где всесилен ученый. Собственно говоря, эта глава посвящена схеме и схематизированию, понятию схемы, которое было подвергнуто и незаслуженно подвергается и поныне самой резкой критике, как в области философии, так и в области науки, а между тем, смысл, требующий образования понятия схемы весьма глубок и лежит у истоков чистого теоретического мышления, и состоит он, на наш взгляд, в том, что выражает и начинает прагматику мышления, будучи ее нетематизируемым основанием, иначе говоря, план для самого мышления выглядит конструирование мышлением прагматической системе, в каждой его десигнируемой ситуации, фазе, этапе, образе, десигнируемой теперь уже посредством самого понятия, его собственной финитности. Таким пониманием схематизма мы обязаны, по-видимому, Шеллингу. Оно дает нам право вместо термина 'схема систем' употреблять термин 'конфигурация'. Значением термина 'конфигурация' тогда будет выступать финитизм понятия арифметической формулы, поскольку трансфинитивно арифметическая формула представляет из себя любую комбинацию символов.
+, -, х, :, (,), =, 0, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9)
Понятно, что мы приступаем здесь к изложению трансфинитивной логики, поскольку ясно, что таких формул бесконечно много, но множество их счетно: существует соответствие между ними и множеством n натуральных чисел.
Чтобы установить это соответствие, начнем с того, что 'закодируем' символы: