Аннотация: Заочная полемика с Хабермасом по материалам его "Лекции о жизненном мире" http://www.russia.ru/video/nauka_habermas/
Х. С другой стороны, философия, даже если она выступает как наука, не сводится к нормальной научной дисциплине.
Ш. Где он увидел "нормальные научные дисциплины". Очевидно, речь идет о "научной картине мира" педантичного немецкого профессора, занудно тянущего безэмоциональную речь среди благовоспитанных сыновей бюргеров. В каждой науке сегодня вместо оснований - зияние. Нет теории иммунитета, нет завершенной и непротиворечивой теории чисел, нет фундаментальной теории происхождения норм права и т.д. Академическая наука - это насекомое, ползающее по краям этого зияния. Философия Хабермаса к такой вот науке, как раз, и сводится. Очевидно, у него достаточно липкие лапки, что удержаться на этом краю.
Х. Жизненный мир не предстает перед нашими глазами как теория, а напротив, мы находим себя в нем дотеоретически.
Ш. Вот-вот, поскреби академиста, и, в конце концов, перед тобой окажется ненавистник мышления, будет болтать о молчании, невыразимом, неязыковом, дотеоретическом. Это просто пещерное существо в контексте мифа Платона о пещере. Феноменология Гуссерля вся построена на отождествлении сознания (научно-математического, прежде всего) и жизненного мира. Хабермасу "двоечка" по истории немецкой философии ХХ века.
Х. Он нас захватывает и носит, в том смысле, что мы, как конечные существа, обращаемся с тем, с чем мы сталкиваемся в мире. Гуссерль говорит о "горизонте" жизненного мира и о его "приземлённой" функции. Жизненным миром является соответственно не переходимый, но интуитивно сопровождающий (нас) горизонт опыта. Он - фон наших присутствующих переживаний, за который нельзя зайти; нашего персонального, вытекающего из исторической ситуации, телесно воплощенного и коммуникативно-обобществленного повседневного существования. Мы осознаем себя перформативно, как переживающие субъекты, включенные в органические жизненные процессы, а также как субъекты обобществленные, то есть включенные в социальные отношения; а также как субъекты действующие, вмещающиеся в мир.
Ш. Жизненный мир - это опыт того, что только бытие есть, а небытия нет. Настоящая наука - важнейший инструмент такого опыта. А Хабермас нам повествует о "жизненном мире" человека манипулируемого, арендующего свой жизненный мир у институциональных структур: домохозяйка арендует у сериального зомбоящика, профессор арендует у кафедры. А будет нарушать правила аренды, то есть пытаться выскочить из маски, описанной Хабермасом как "переживающие субъекты, включенные в органические жизненные процессы, а также как субъекты обобществленные, то есть включенные в социальные отношения", то в полной мере испытает категорию "лишенности", станет "лишним человеком".
Х. Для того, чтобы пойти по пути от картин мира к жизненному миру - мне хотелось бы сначала пояснить три концепции - "жизненный мир", "объективный мир", и "повседневный мир" (1). Данные основные понятия служат для следующего шага в анализе развития картин мира в смысле освобождения от "объективного мира" от проекций "жизненного мира" (2). Трансцендентальную философию Канта мне хотелось бы в качестве третьей части представить, как ответ на проблемы, вытекающие из естественнонаучно опредмеченной картины объективного мира (3). Но данный образ усложняется в результате подъема гуманитарных и социальных наук. Они вводят биполярное опредмечивание нашего образа объективного мира и принуждают философию прийти к де-трансцендентализации деятельной субъективности, выходящей за рамки Гуссерля и Хайдеггера (4). Понятие жизненного мира основывается на различении между перформативным сознанием и фальсифицированным знанием. Своеобразный модус сопровождающего знания, которое является интуитивно достоверным, но имплицитно фоновым, которое нас сопровождает в наших рутинных ежедневных делах, объясняется тем, что мы осознаем жизненный мир только при выполнении актов, нацеленных на нечто иное. Точно так же, как мы переживаем страх потерять равновесие на поверхности зыбкой щебёнки, мы ощущаем, что краснеем по поводу постыдной ошибки, или когда вдруг ощущаем, что нельзя положиться на лояльность старого друга. Так бывает, когда мы разочаровываемся в некотором фоновом допущении, долго практикуемым нами - все это мы "знаем". В таких ситуациях нарушения исполнения жизненных функций раскрывает слои имплицитного знания - некоторое хабитуализированное умение (habitualisiertes Können) , некоторое привычное социальное отношение или жесткое убеждение. В принципе каждая из названных уверенностей может превратиться из ресурса общественной кооперации и взаимопонимания в особую тему, особенно в том случае, если возникают диссонансы. Поэтому феноменологически описанный жизненный мир можно понимать и как фон коммуникативных действий, и соотнести с процессами взаимопонимания. Тогда в центре горизонта жизненного мира уже не находится, как у Гуссерля, жизнь сознания одного трансцендентального Эго, а коммуникативная связь между, как минимум, двумя участниками, alter и ego. Для обоих участников коммуникации жизненный мир раскрывается, как сопровождающий горизонт, внутри которого актуальная встреча локализована в только перформативно присутствующих измерениях испытанного социального пространства и исторически пережитого времени. Данный подход из области теории коммуникации пригодится для выяснения основных понятий "жизненный мир", "объективный мир" и "повседневный мир".
Ш. Русская метафизика открывает солиптический мир как то методологическое основание, в котором изначально отождествлены (еще не растождествлены, не различены) теория (истинная наука) и жизнь сознания. Тот факт, что существует "три (профессорских - Ш.) концепции - "жизненный мир", "объективный мир", и "повседневный мир"", имеет отношение к истории Кафедры, но не к истории философии (истории мысли). Данная триада различения "означает" лишь в контекстах волюнтаристского дискурса, изгоняющего истину ради сохранения социально устойчивого академизма. Изгоняя науку ("научные картины мира"), Хабермас пытается обеспечить автаркию профессорского аутизма, которую ничто не должно потревожить. Шафаревич совершенно прав в том, что социализм (социальное) суть смерть. Этическая коммуникация Хабермаса - это вот какое общение: это сидение бюргеров под классическую музыку в зале перед гробом в социальной похоронной конторе. Социальный жизненный мир в своей завершающей, венчающей стадии - это мир украшенного покойника, маска лица которого социально умиротворена. Такая смерть бюргера - это и есть венец "пережитого", истина "жизненного мира", апофеоз "органической включенности индивида в социальные отношения". Русская метафизика мыслит "картины мира" как порождения истинного теоретического жизненного мира сознания. Гете писал: "Мы видим То, Что мы знаем". Русский метафизический солиптизм творит "внешний вид", действительность, ту картину мира, которую он наблюдает, сам себе транслирует, сознавая при этом, что за данной слоистой смысло-значимостной, гуманитарно-технотронной декорацией находится несрасчлененный, непрерывно-плотностный, истинно-конечностный мир бытия, открывающегося для субъекта единственным опытно-жизненным образом - образом пульсирующего Я.
Х. То, что не может быть истинным или ложным в форме высказываний, в строгом смысле и не является знанием.
Ш. "Мысль изреченная есть ложь". Однако, утверждает риторическая теория числа, существует речь непрерывная, в нерасчлененном виде, не разрубленная на куски (высказывания), являющаяся совершенной формой мысли. Таков, например, Новый Завет.
Х. Тому, что мы "знаем" таким интуитивным образом, мы можем придать эксплицитный вид, только оформляя его в виде описания, при этом модус исполнения просто "известного" растворяется, он как бы распадается. Исключением из этого правила выступают только иллокутивные акты. Иллокутивные составные части речевых действий, такие, как "я признаюсь, что врал тебе"; "я рекомендую тебе быть осторожным" или "я скажу тебе, что она придет" - выражают модус исполнения чего-то пережитого, интерперсональных отношений или убеждений как таковых, не представляя данный модус высказывания в явном виде. В нашей связи интересно только соотношение между "жизненным миром" и "объективным знанием", выражающимся в двойной структуре речевых действий. В процессе исполнения своих иллокутивных актов, говорящие принадлежат своему соответствующему жизненному миру, тогда как с использованием пропозициональных составных, данные акты относятся к чему-то в объективном мире. При коммуникативных действиях мы предполагаем этот объективный мир сообща, как совокупность объектов, с которыми мы соотносимся, существующий независимо от наших описаний, о которых мы можем высказать любые факты.
Ш. Хабермас продолжает заговаривать саму возможность мышления, испытывая, очевидно, перед ним священный ужас. Основа мышления - не описания, а ДЕФИНИЦИИ. Мышление суть опыт непрерывно "дефинирующего разума" (С. Аверинцев). Такова теоретическая сущность сознания как "машины мышления". Заигрывая с социумом якобы "ради философии", Хабермас желает эту машину поэтизировать для европейского обывателя, в этом случае профессор выступает в виде силиконовой модели, извивающейся на капоте перед толпой потенциальных покупателей. Извивания профессора, завлекающего к "машине сознания" университетско-академической марки, к самой структуре этой машины отношения не имеют, а есть лишь только способ продажи. Хабермас занимается метамаркетингом, продажей немецкого теоретического сознания, к созданию, а тем более к развитию которого он никакого отношения не имеет...Описание - в отличие от дефиниции - это комфортизация, благоустройство коммуникации, в то время как дефиниция (вывод дедуктивного процесса) - это поиск истины. Истина немецкого теоретического сознания, являющая собой вклад в историю мысли, - это дедукция, дефинитивная структура познание-формирования "объективного мира" (советую заглянуть Хабермасу в "Истину и метод" Гадамера). По Хабермасу, мы - интуитивные существа, выдающие результаты своего интуитивирования в виде формально-языковых описаний, образуемых обычаем коммуникационного оборота тех или иных сообществ. Да, таков современный европеец, "человек без свойств", "говорящий ни о чем", скользящий, как серфер, по краю смысла и бессмыслицы, принимающий решения исключительно формально. К этому стандарту уже и наши "версачиевые пидажки" подтягиваются. Интуиция же - это, на деле, "прострел" дедукции со сверсознаниевой скоростью, поскольку результатом дедукции как дефинитивного опыта мышления является накопление знаниевой энергии истины, индуцирующей резкое ускорение дедуктивного процесса.
Х. Это конечно не означает, что высказывания о жизненном мире, как таковом, были бы невозможными. При рефлексивном подходе участники могут воспринимать и свою собственную активность, как нечто имеющее место в мире. Ведь жизненный мир также является составной частью объективного мира. В нашем контексте речь не идет непосредственно о жизненном мире и объективном мире, а в первую очередь об "образе", который мы имеем об этом всеохватывающем объективном мире. Тем не менее, мы не можем оторваться от жизненного мира, присутствующем, как фон, внутри горизонта которого мы интенционально нацеливаемся на нечто "в мире", до тех пор, пока мы находимся в процессе исполнения своих активных действий. Но одновременно мы осознаем, что тот же объективный мир, в свою очередь, включает нас, наши сети интерактивности и их фон наряду с другими сущностями. Это накладывает отпечаток на наш включенный "повседневный мир", мир здравого смысла.
Ш. Интенциональность - это проблематика границы солиптического сознания (читал ли Хабермас Гуссерля?). Солиптическое сознание формирует разделенную "по полочкам" этого сознания действительность (стол, стул, чернильница....), взаимодействуя с нечто (с внешним, с тем, чему оно, сознание, непосредственно-погранично), каковое (нечто) находится в том корне этого сознания, что является его (сознания) истоком, "превосходит его достоинством и силой" (Платон). Несозданный солиптическим сознанием истинностно-конечностный мир - это субстанциональное время, оголенное в Я. Коммуницирующее человечество сращено своим сознаниевым корнем в субстанциональном времени. Русская метафизическая сращенность нации имеет такую интенсивность, что впору говорить о телепатической Я-коммуникации в субстанционально-временной сети Русского языка.
Х. Теперь все, что в мире происходит, можно отличать от мира в целом. Категориальное различение между сущностью и явлением принижает повседневный мир, как сферу просто явлений. Если миф еще не достиг самостоятельной теоретической "картины" мира в нашем смысле, то в дуалистических картинах мира осевого времени артикулируются философские и теологические понятия "объективного", всеохватывающего мира. Однако данное опредмечивание имело свою цену. Во всех этих картинах мира "жизненный мир" не проявляется, как таковой, а растворяется в явлениях "повседневного мира". Функционирующий соответственно на заднем плане жизненный мир исчезает за онто-теологическими опредмеченными картинами мира...Одновременно теоретическое знание об этом мире, которое больше не породнено с практическим разумом, утрачивает свою силу жизненной ориентации. Тогда эмпиризм разрабатывает те начала научной картины мира, против которых Гуссерль позже выдвинет обвинение в "объективизме". С теоретико-познавательной введенной механической картины мира кажется, что картина "объективного мира" очищена от всех проекций жизненного мира. Действительно жизненный мир вынужден спрятаться за фасадом познающего субъекта, который противостоит миру представимых объектов в целом. Данный субъект может себе представить и самого себя как объект в мире, включенный в каузальные взаимосвязи мира. Но дух, как ментальный, доступен для себя только в исполнительном модусе представления и действия. Дух in actu классическая теория познания понимает как ощущающее, воображающее и мыслящее сознание, и одновременно как самосознание, которое интроспективно представляет себе наличие у него представлений об объектах. Поэтому внеземное положение этих неудобных состояний сознания, так как они только перформативно присутствуют в переживаниях, было жалом для эмпирической концепции опредмеченного, включающего все каузально взаимосвязанные тела мира. Факты переживания до сих пор обращают внимание на удручающую неполноту естественнонаучного, объективирующего описания мира. Однако критика данной концепции не только ссылалась на громоздкий онтологический статус переживаний. Позиции, которые лица могут занимать относительно фактов или иных лиц, не являются переживаниями, которые могут быть или не быть, а есть акты, которые совершаются, и которые могут не удаваться.
Ш. Хабермас жалуется на утрату силы жизненной ориентации знания. Однако, он ошибается в понимании природы этой силы. Именно отказ от субстанционализма истины и аристотелевского тезиса метафизики, гласящего о том, что "все люди стремятся к знанию", а также расширение смыслов и видов общения "до бесконечности" и ослабляет разум, то есть разрешает вместо дефиниций заниматься описаниями (конформными и утилитарными дескрипциями), заменяет субстанциональные основания мысли незыблемостью Кафедры. Подлинную жизненную ориентацию знанию возвращает русская метафизика в качестве вкоренения мысли в субстанциональное время через жизненный опыт дефинирующего разума. Подлинная анти-энтропийная воля к утверждению жизненного мира выражена в фундаментальном тезисе Парменида о бытии (о несуществования небытия). Верность этому тезису составляет жизненную мудрость и риторическую силу русской метафизики, стратегический ориентир ("осевое время") субстанционального естества русского языка ("эллинистического языка", по Аверинцеву). Истинное переживание - суть продуктивность дефинирующего разума, интенционирующего саму историю. Идеальная модель настоящего разума - история как дедукция высшего разума. В этом смысле не Хабермас, а русская метафизика (риторическая теория числа) является наследником немецкой метафизики.
Х. Как философии, начиная с Галилея и Ньютона, пришлось разобраться с отрезвляющим взглядом современного естествознания на объективный мир, так она, начиная с Гегеля, должна была справляться с историческим взглядом гуманитарных и социальных наук на культуру и общество. В столь же незначительной мере, в которой философия в свое время не смогла избежать вопроса о субъективном духе, о статусе фактов сознания, так же она не может и уйти от вопроса, как можно разместить "объективный" дух социокультурных форм жизни в каузальном переплетении событий мира. Тем самым я приду к последней станции пути, на которой "жизненный мир" впервые выходит из тени философских картин мира. Удивительным образом исторические, социальные и культурные факты лишь очень поздно вызывают систематический научный интерес.
Ш. "Выход "жизненного мира" из тени философских картин мира" - это отмена, пробой философской защиты Личности и "освобождение" кладбищенского духа социального релятивизма, выход нигилизма из безд ничто, небытия, скованного прежде тезисом Парменида о бытии, это явление социального как смерти духа истины наяву. Кладбищенское спокойствие, украшенное "вечными" цветами, над которым царит языческая вера в упокоении и длящемся существовании падшего в смерть духа в памяти индивидов, которые, на деле, оглушены, оглуплены и озлоблены безумными плясками "вечно- современной" повседневности и купаются в обыденной "кипящей пустоте". Вне философствования разум не сберегается. "Последняя станция Хабермаса" - это конец западноевропейской метафизики и торжество мертвящей социальности. Впрочем, сей конец также оказался философом. Зовут (звали) Жак Деррида. Дальше действовать будем мы.
Х. Возражение вызывает не конструктивный и производящий набросок мира характер духа, а абстрактная общность и положение вне мира, которые якобы уводят законодательное трансцендентальное сознание от экзотического многообразия языков, культур и обществ... По этому пути к детрансцендентализации идет и Гуссерль со своей концепцией жизненного мира, но при допущениях, которые препятствуют нахождению ответа на поставленный им вопрос: "Можем ли мы удовлетворяться простым фактом, что люди являются субъектами для мира ... и одновременно объектами в этом мире"? Гуссерль и Хайдеггер наиболее остро увидели проблему расположения разума в жизненном мире: Действующая субъективность духа, при сохранении ее спонтанности при творении мира следует вернуть в измерение истории и интерсубъективно разделенного социального пространства таким образом, чтобы ее ассимилировать эмпирически в событиях в мире. Но, ни один из них не решил проблемы. Гуссерль, в конце концов, возвращается к некому трансцендентальному "изначальному Эго" по ту сторону от времени и пространства. Но и в поздней философии Хайдеггера обнаруживается, что всякая попытка детрансцендентализации субъективности, конструирующий мир, обречена на неудачу, пока трансцендентальный перепад между открытием мира посредством языка и событиями мира делает невозможным обратное воздействие. Иная картина получается, если "язык" не сводят к семантике языковых картин мира, а понимают его - как и сам Гумбольдт - прагматично, т.е. как коммуникативную практику субъектов, действующих, участвовавших в дискурсах, решающих проблемы и таким образом, обучающихся субъектов... Эта мыслительная фигура языка, как средства открытия мира, которое нуждается в оправдании на практике и оставляет простор для процессов обучения, подрывает старое трансцендентальное различение между деятельностью по конституированию мира и событиями, которые конституированы внутри мира.
Ш. Проблема расположения разума в мире решена риторической теорией числа, схватившей факел метафизического разума из обессилено упавшей руки почившей метафизики западноевропейской. Русский метафизический солиптизм - это удавшаяся в РТЧ, результативная попытка детрансцендентализации субъективности. Решение Проблемы - это новая парадигма хроноцентрического мира (третья - после парадигм геоцентрического (мифологического) и гелиоцентрического (научно-атеистического) мира) как жизненного мира солиптического сознания. Солиптическое сознание - это капсула (монада) субстанционального времени, в которой размещается разум, как в собственном естественном месте, тот самый хронотопный, дефинирующий разум, дедуцирующий жизненный мир продуктивных интенций и продвигающийся в хронопространстве переживания истины - переживания как страдания от отсутствия истины в ничто и переживания как созидания истинности посредством силы настоящего страдания. Разум удерживается и утверждается, продвигаясь в ничто, исключительно посредством верности бытию. Такова "картина мира" риторики, риторическая картина мира, показывающая как страдание разума "от ничто" делает речь истинной, выражающее-формирующей тождество языка и события посредством истинной мысли. Риторика - новый, более истинный по отношению к Логике, формализм мышления, охватывающий общий корень мышления и действительности - субстанциональное время. Хабермас утверждает, что ни Хайдеггер, ни Гуссерль не решили Проблему: "Гуссерль, в конце концов, возвращается к некому трансцендентальному "изначальному Эго" по ту сторону от времени и пространства. Но и в поздней философии Хайдеггера обнаруживается, что всякая попытка детрансцендентализации субъективности, конструирующий мир, обречена на неудачу, пока трансцендентальный перепад между открытием мира посредством языка и событиями мира делает невозможным обратное воздействие. Иная картина получается, если "язык" не сводят к семантике языковых картин мира, а понимают его - как и сам Гумбольдт - прагматично, т.е. как коммуникативную практику субъектов, действующих, участвовавших в дискурсах, решающих проблемы и таким образом, обучающихся субъектов". Риторическая теория числа суть непосредственное решение Проблемы: Гуссерль и Хайдеггер наталкиваются на "темную материю и темную энергию" мышления, языка и речи (трансцендентальное "изначальное Эго" по ту сторону от времени и пространства у Гуссерля, несоизмеримость языка и мысли ("дефисная философия", как это именует Хабермас) как "трансцендентальный перепад между открытием мира посредством языка и событиями мира" у Хайдеггера). Эту невыразимую темную энергию и темную материю "физики языка" РТЧ раскрывает как число (численность), изначальную (первую) форму слова, протоязык (первый язык), выражающее-формирующий численность (истинную материю, непосредственно наблюдаемый внешний вид действительности), то самое первичное тождество мысли и объекта в событии, которое являет субстанциональное время. Русская метафизика открывает такой непосредственный состав языка (состав слова), как число, посредством которого (числа) МЫШЛЕНИЕ переступает границу сознания и объекта, вступает, погружается в их субстанционально-временнОе тождество-различие, то есть ЖИВЕТ (тождество сознания и объекта) и ПЕРЕЖИВАЕТ (различие сознания и объекта).