Борис Аронович взял ручку и на чистом листе бумаги каллиграфическим почерком вывел:
"Я, Рабинович Б.А., учёный с мировым именем...".
Дальше дело не пошло. Во-первых, почерк Бориса Ароновича никогда не был образцовым. Во-вторых, его собственная фамилия на мировую известность явно не тянула. Наконец, в третьих, о научных достоинствах скромного фармацевта не догадывался никто.
В результате напряженной внутренней борьбы лист был нещадно смят и выброшен в дальний угол комнаты.
Не успел бумажный ком коснуться пола, как новая фраза легла на шероховатую плоскость свежего листа:
"Я, Рабинович Б.А., известный банкир...".
Банки у Бориса Ароновича, действительно, были. Стояли они на антресоли дружными рядами по 1 и 3 литра. Об этом не знал никто - многочисленные родственники и соседи могли запросить кредит, что явно противоречило личным убеждениям нашего героя.
Второй лист последовал за первым, и Борис Аронович с сожалением принялся за третий:
"Я, Рабинович Б.А., космонавт...".
Естественно, космическая версия была наиболее романтической, но тоже не выдерживала никакой критики - о том, что Борис Аронович боится высоты, знало, как минимум, полгорода. Участь третьего манускрипта была предрешена.
Четвертый лист бумаги имел одну выдающуюся особенность - он был последним. Над ним Борис Аронович думал особенно долго - итогом душевных терзаний стал подлинный шедевр:
"Я, Рабинович Б.А., великий русский писатель...".
Печатные буквы наносились на бумагу чрезвычайно аккуратно и строгостью форм возрождали безвозвратно утерянное искусство классических анонимок. При этом сермяжная правда кричала в каждом слове. Во-первых, то, чем занимался Рабинович вот уже несколько часов, иначе, чем литературным творчеством назвать было нельзя. Во-вторых, каждый приличный писатель чувствует себя великим. В-третьих, по паспорту Борис Аронович уже пятый год числился русским, что ничуть не умаляло его прочих достоинств.
Довести начатое дело не представляло большого труда и адрес ЖЭКа, куда заявление адресовалось, и суть просьбы о замене протёкшей трубы легли на "холст" с изяществом настоящего художника.
Опустошенный Борис Аронович подошёл к окну, за немытыми стёклами которого, в моросящих сумерках раздавался вой старой дворовой суки, извещавшей окрестности о рождении великого человека.