Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Л.В.Серова
ОГЛЯНУТЬСЯ НАЗАД...
Как быстро летит время. В этом году исполняется 50 лет со дня полёта Гагарина, а я так живо помню этот день, как будто он был вчера. Мы жили в горах, в Приэльбрусье. В этот день с утра не было света, и я пошла на электростанцию, чтобы узнать, что случилось. Там мне и сообщили эту потрясающую новость. Я бежала обратно по ущелью и сообщала её идущим навстречу. Верили не сразу. Конечно, к этому времени в невесомости уже побывали животные, и полёта человека ждали, и всё же это было настоящее чудо!
В те годы я уже "прикоснулась" к космическим исследованиям в лаборатории Николая Николаевича Сиротинина - в Киеве и в его Эльбрусских экспедициях, а через два года перешла в только что открывшийся Институт медико-биологических проблем, где проработала более 40 лет, занимаясь изучением эффектов невесомости в экспериментах с лабораторными крысами на биоспутниках "Космос".
Моя первая наставница - в физиологических исследованиях (и не только) Лилиана Сергеевна Розанова - Ляля - к сожалению, так рано и так давно ушедшая из жизни, в это время работала в журнале "Знание-сила". Она долго выслушивала мои восторженные рассказы, а потом уговорила писать. Благодаря этому, у меня сегодня есть возможность не только вспомнить эти годы с позиций моего сегодняшнего опыта, но и окунуться в реальные переживания тех лет. Есть люди, встреча с которыми определяет потом многое в твоей жизни - именно Ляля открыла для меня лабораторию Сиротинина, где побывала во время конференции, проходившей в Киеве, и вернувшись в Москву (мы учились на кафедре физиологии Биолого-почвенного факультета МГУ), уговорила меня поехать туда, что я и сделала в ближайшие зимние каникулы 1958 года...
МЕСТОПРЕБЫВАНИЕ СЧАСТЛИВЫХ
(Знание - сила N 5, 1967 г.)
Абхазцы называют Эльбрус Орфи-итуб -
Местопребывание Счастливых
В этой лаборатории делались удивительные вещи.
Наши студенты, побывавшие там на экскурсии, захлёбывались от избытка чувств: "Лечат коклюш и шизофрению в барокамере! Каждое лето - экспедиции на Эльбрус! Гипоксия во всех видах!"
Я еле дождалась каникул: гипоксия казалась мне (да и теперь кажется) самой интересной проблемой физиологии.
И вот я в Киеве и с замиранием сердца вхожу в кабинет заведующего этой необыкновенной лабораторией. Он посмотрел на меня без малейшего удивления, глянул в бумажку, которую я ему протянула, и сказал: "Очень хорошо, что на практику. Устраивайтесь в общежитие, а завтра с утра мы поднимемся в барокамере: вы, Людмила Ивановна и я. Ваша задача: на высоте 5000 метров возьмёте у нас кровь для анализа".
Так началось моё знакомство с лабораторией Института физиологии АН УССР, которой руководит доктор биологических и медицинских наук, профессор Николай Николаевич Сиротинин.
На следующий день мы действительно поднялись в барокамере. На высоте 5000 метров мне стало не то чтобы совсем плохо, но довольно тоскливо - не до взятия проб крови. Это пришлось делать самому Николаю Николаевичу.
Главным чувством, которое надолго овладело мной, было удивление. Не успели мы выйти из барокамеры, как Николаю Николаевичу принесли мисочку с тёмной, на вид очень аппетитной массой. Оказалось, что это жареные моллюски - те самые, что встречаются на грибах. Говорят, они вполне съедобны - их едят жители Огненной Земли. Главное же достоинство слизняков в том, что они потребляют очень мало кислорода и поэтому они - безусловно кандидаты в "пищевые объекты" космического корабля. А условия пребывания человека в замкнутом пространстве будущего космолёта тоже исследовались в лаборатории.
Потом мы смотрели недавно смонтированный фильм "Дети на Эльбрусе". За несколько лет до этого возник спор, кто лучше переносит недостаток кислорода: взрослые или дети. И вот была организована экспедиция в горы с участием детей сотрудников лаборатории (самому маленькому было одиннадцать месяцев). Там-то и был снят этот фильм, который потом неоднократно показывали на научных конференциях. Спор решился в пользу детей.
Вообще в этой лаборатории всё делали сами: поднимались в барокамере, пробовали непривычную пищу. А на мои расспросы отвечали: "Да что моллюски! Вот когда..." Например, несколько лет назад, занимаясь изучением простудных заболеваний, мои новые знакомые во главе с заведующим лабораторией вызывали у себя экспериментальную простуду, погружая ноги в воду со льдом.
В лаборатории всесторонне изучают влияние на организм недостатка кислорода, - изучают гипоксию.
Природа позаботилась об учёных и создала горы - естественную гипоксическую лабораторию. Чем выше в горы, тем ниже общее барометрическое давление и соответственно давление кислорода. На высоте 1000 метров атмосферное давление на 12 процентов меньше, чем на уровне моря, а на высоте 3000 метров - на 31 процент. На больших высотах человеку "нечем дышать"
Но вот что интересно. Первый подъём на 8-9 тысяч метров для неподготовленного человека может кончиться трагически. А повторные подъёмы на небольшие высоты, наоборот, оказываются очень полезными; в этих случаях организм успевает мобилизовать приспособительные механизмы, направленные на борьбу за кислород: в крови увеличивается количество гемоглобина, углубляется дыхание, расширяются кровеносные сосуды. В результате кислородное голодание тканей уменьшается - человек привыкает к высоте. <...>
Летом я еду на Эльбрус с сиротининской экспедицией.
Едем в товарном вагоне - везём подопытных: черепах, кроликов, полозов, собак. В Минеральные Воды приехали только через неделю, грязные и несчастные: по дороге у нас убежала бесценная подопытная собака, которая уже несколько лет подряд ездила в экспедиции. Погрузили вещи на машины и отправились в Терскол. Вот и указатель: "До Эльбруса 102 километра". Ночь и дождь.
Черно, у самой дороги сереют скалы, где-то шумит река. На поворотах подбрасывает так, что голова стукается о верх кабины (шоссейной дороги до Эльбруса тогда ещё не было). Потом машина остановилась. Высота 2200 метров. Мокрая трава по пояс. Спички не зажигались. В незнакомой черноте кое-как перетащили вещи в дом и, едва поняв, что всё кончено, уснули тут же на сваленных матрасах.
Утром началась работа. Мне предоставлена полная самостоятельность: вот ваша тема, вот животные - работайте!
И тут выясняется, что я ничего не умею. Как, например, взять кровь у двухметрового полоза или записать дыхание у черепахи? Во-первых, надо достать полоза из клетки. Ситуация сложная - я боюсь полоза, а полоз - меня. Я, конечно, больше. Ещё в Киеве, до поездки в горы, был неприятный случай, когда полоз, которого я несла по лестнице, вырвался и обвился вокруг рук и, кажется, шеи. Обвитая полозом, я уговаривала себя, что он не ядовитый, а просто действует по типу небольшого удавчика, - но всё-таки... Не помню, как я водворила его на место.
Кровь у полоза берут из сердца. Для этого его надо привязать к длинной палке - не очень крепко, чтобы не сдох, но достаточно крепко, чтобы не удрал и не крутился. Даже человека нелегко заставить лежать и не шевелиться, а что говорить о полозе, для которого положение пузом кверху совершенно противоестественно! Наконец, с десятой или пятнадцатой попытки, полоз привязан. Теперь: где у полоза сердце? Где-то вот на этом участке. Показывают участок длиной сантиметров в десять. Ещё через полчаса, сначала методом ощупывания, а потом методом проб и ошибок нахожу нужное место и шприцем беру кровь. А в клетке ждут своей очереди ещё семь полозов.
А за ними - черепахи. С кровью у них проще. Над сердцем в панцире просверлено отверстие, снял защитную прокладку - и сердце как на ладони. Зато зарегистрировать у черепах дыхание куда сложнее, чем у полозов. К черепашьей шее прикрепляю петельку, готовлю установку для записи. Кажется, всё? Действительно, всё - черепаха спрятала голову в панцирь! Сижу, жду - минуту, три, пять. Ура! - голова показалась. Опять готовлюсь к записи. Приготовилась - голова опять в панцире. Начинаю сердиться. Стучу по панцирю, пытаюсь вытащить лапы - не помогает. Черепаха - это вам не дворняжка, которую можно соблазнить сахаром. Здесь всё на добровольных началах. Хочу - работаю, а нет - сидите и ждите. Галина Александровна Леонтьева, работающая в лаборатории уже больше двадцати лет, пытается меня утешить: "Это ещё ничего, а вот когда мы брали кровь у гималайского медведя..." Пожалуй, она права: черепахи не медведи и даже не вараны (слегка уменьшенная копия дракона острова Комодо), с которыми имеет дело та же Галина Александровна. Черепаха не откусит вам палец, даже если вы ей очень надоедите своими исследованиями.
Наконец работа кончается. Но тут в ущелье спускается туман, закрывая горы. Работа кончилась, и день кончается тоже.
В конце июня в Терсколе выпал снег. На высоте 2200 метров это большая редкость - снег среди лета. Он лежал на зелени, на цветах, лежал и не таял - один день, другой, третий. Никто не был к этому готов. Единственная печка, на которой варили обед, не успевала сушить мокрые носки и куртки. Тёплого вивария не было, клетки с животными стояли в летнем фанерном домике.
Николай Николаевич сказал озабоченно: "Любовь Владимировна, я боюсь, как бы у полозов не началась пневмония. Хорошо бы взять их на ночь в спальный мешок".
Мне стало не по себе - восемь двухметровых змей в спальном мешке! Заметив мой испуганный взгляд, Николай Николаевич поспешил успокоить: "Ну ладно, полозов возьму я, а вы возьмите черепах". С этого дня, когда я вечером добиралась до палатки, где по термометру было минус два, в спальном мешке меня ждали двенадцать ледяных черепах. Но я вспоминала, что на их месте могли быть полозы и, согревшись этой мыслью, засыпала.
...Через несколько дней со всеми животными мы перебрались на высоту 3250 метров. Потом - на 3700. Домики, стоящие здесь, называют Ледовой базой. Дальше - только снег и лёд, даже летом.
В лаборатории на Ледовой не повернёшься, и я устраиваю себе рабочее место на улице, благо погода хорошая. Стол едва помещается на единственной ровной и свободной от снега площадке. Передо мной скалы круто обрываются вниз, за ними как на ладони цепь Главного Кавказского хребта, а кругом снег, но солнце светит, и тепло - работать можно. На этот раз моя задача - определить как меняется в горах устойчивость тканей к повреждающим агентам: холоду, отравлению, нарушению дыхания. Размещаю на столе инструменты, батарею реактивов, приношу подопытных - мышей, но пока я всё это делаю, налетает ветер, приносит неизвестно откуда тучи, - начинается снег. Перебираться в дом долгое дело, да и некуда: вся полезная площадь давно занята. Закрываю стол клеёнкой, одеваю плащ. Так и сижу, согнувшись, не отводя глаз от секундомера, и время от времени ныряю с головой под клеёнку - перекладываю ткани из реактива в реактив. <...>
Со времени моей первой поездки в горы прошло восемь лет Эльбрусскую базу теперь не узнать. Давно нет палаток и фанерных домиков, в которых мы когда-то работали. На берегу речки Терскол в ближайшие годы должен вырасти трёхэтажный лабораторный корпус. Николай Николаевич мечтает о лаборатории на вершине Эльбруса. Кратер Эльбруса он предлагает использовать для моделирования условий жизни на Луне. Даже подняться на Эльбрус сложно - высота почти шесть тысяч метров даёт себя знать. А жить и работать тут?
Скоро лето. Я опять собираю рюкзак, готовлюсь к новой экспедиции. На этот раз я возьму с собой дочку. Ведь дети хорошо переносят гипоксию, а ей уже пять лет. Я покажу ей облака у ног и незабудки под снегом. В свободное время мы будем путешествовать из лета в зиму и наоборот, будем слушать шум сосен, шум воды, шум гор...
Ну, здравствуйте, горы - местопребывание счастливых!
____________
Сколько лет прошло с тех пор! Моей старшей дочери больше сорока. А Николая Николаевича давно нет. Мы успели отметить с ним его 80-летие, а потом уже без него - конференциями - 90, 100, 110 лет. Девяностолетие отмечали в Терсколе - в новом роскошном лабораторном корпусе. На стене повесили мемориальную доску. Съехался народ из разных уголков тогда ещё живого Советского Союза. Десятки докладов. Много интересного. И вдруг слышу, что профессор М. (присутствующий в зале) установил, что адаптация к гипоксии повышает общую устойчивость (резистентность) организма к повреждающим воздействиям. И в следующих докладах - то же самое. Не выдержав, встаю и говорю, что это сделал за много лет до того Николай Николаевич Сиротинин, память которого мы собрались почтить, и сделал, работая именно на этой базе, где мы собрались! Надо было видеть, как на меня набросились докладчики и надо отдать должное М. (по-видимому, это были его ученики), который встал и сказал: "Оставьте её (то есть меня) в покое. Это правда".
Как быстро растёт трава забвения...
________________
Но вернёмся снова назад - в то время надежд и фантазий. Вот ещё одна моя статья тех лет - прямое продолжение первой.
САМАЯ ВЫСОТНАЯ
( Знание - сила N1, 1968 г. )
Мы живём на Приюте Одиннадцати. Утром четверо ушли ещё выше, на приют Пастухова - это небольшая снежная площадка на высоте 4800 метров на склоне Эльбруса, там стоит сейчас наша палатка.
Днём погода отличная, а к вечеру - туман, метель, да ещё и гроза начинается. На девять часов назначен сеанс радиосвязи с верхним лагерем. Наш радист, Володя Корницкий, долго и безуспешно возится с рацией - связи нет. К ночи снег падает уже сплошной стеной. Но делать нечего - надо ждать утра...
Утром картина та же. Ребята притихли. Все думают об одном и том же: ночуют наши на Приюте Пастухова или ушли выше? Где их застала метель? И вообще, где они? "Пошли им навстречу, - предлагает кто-то, они даже верёвок не взяли. Как будут спускаться в таком тумане?" Выглядываем на тропу - колючий снег бьёт в лицо, в двух шагах ничего не видно. Но вдруг ветер относит на миг клочья тумана, и там, где до метели была тропа, появляются серые фигурки - это они!
А через пятнадцать минут мы уже раздеваем покрытого снегом Владимира Ивановича Данилейко, похожего на новогоднего Деда Мороза, даже сосульки на бороде. "Ничего, ничего, ребята, - говорит он, - я сам, я не замёрз"...
Удивительная вещь - горы, внизу лето, а у нас зима. Между зимой и летом несколько часов пути. Где ещё встретишь такое?
Но главное, что приковывает к горам внимание учёных - это гипоксия. <...> Где предел высоты, на которой можно жить без ущерба для здоровья? Где кончается "хорошо" и начинается "плохо"?
Конечно, недостаток кислорода можно создать и на уровне моря - в барокамере. Но "горная" и "барокамерная" гипоксия - далеко не одно и то же. Горы - это ещё и повышенная ультрафиолетовая радиация, ионизированный воздух, резкие перепады температуры. В общем, барокамера - хорошо, а горы - лучше.
Но на высоте 3000 метров гипоксия - не гипоксия. Надо подниматься и работать выше. Легко сказать - работать, если единственные дороги на больших высотах - тропинки, выбитые вашими собственными ногами. Средство передвижения и связи - те же ноги; а грузы перевозятся на ишаках, да не на всяких, а на каких-то особых, единственных в своём роде, достать которых практически невозможно.
Была бы высоко в горах постоянная, удобная для работы лаборатория! Но реально ли это?
Интервью первое
с профессором Николаем Николаевичем Сиротининым
Про то, что это реально
- Есть много баз и станций, расположенных выше 3000 метров, - говорит Николай Николаевич. - Наша лаборатория на Ледовой базе Эльбруса находится на высоте 3700 метров, в Калифорнии есть лаборатории на высотах 3800 и 4340 метров, а в Перу - даже на высоте 4880 метров. Пока это самые высотные лаборатории мира. А мы уже много лет мечтаем о лаборатории на восточной вершине Эльбруса: высота здесь - 5595 метров. Давление - пол-атмосферы. Температура летом - до тридцати, а зимой - до семидесяти градусов мороза. Работая в таких условиях, можно решить не одну интересную задачу. Кстати, восточная вершина - кратер потухшего вулкана. Совсем спастись от ветра здесь не удастся, но всё-таки какое-то укрытие будет.
- Этим летом, - продолжает Николай Николаевич, - мы поставим на вершине Эльбруса утеплённый лабораторный домик. Вернее, попытаемся поставить: ведь детали домика придётся сбрасывать на вершину с вертолёта. А это непросто: обычно вертолёты так высоко не поднимаются...
Задача экспедиции - жить и работать на вершине. Сначала работать - ставить домик, а потом жить в нём и снова работать - проводить физиологические исследования.
Состав экспедиции: сотрудники и испытатели лаборатории.
Найти обычных испытателей - не проблема, но в том-то и дело, что на этот раз "обычные" не подходят. Нужны синтетические личности: испытатели, они же грузчики, альпинисты, строители и обязательно - просто хорошие ребята. Но долго искать не пришлось. Они нашлись сами и сразу пятеро: аспиранты-физики киевских институтов, старые друзья. Условия их мало интересовали: в горы - на любых условиях, на что же ещё людям отпуск?!
Забегая вперёд, я хочу сказать, что день, когда эти ребята появились в лаборатории, был счастливым: нам здорово повезло. Они не совершали ничего сверхъестественного или героического, а просто делали всё легко и весело: поднимали сотни килограммов груза, уходили на вершину в снег и туман, приходили с вершины, усталые и мокрые, и безропотно отдавались в руки исследователей-физиологов. Но это - забегая вперёд...
А пока основной отряд экспедиции во главе со старшим научным сотрудником Владимиром Ивановичем Данилейко обосновался на Приюте Одиннадцати. Первая задача - акклиматизироваться. Ведь барометрическое давление на вершине почти вдвое ниже нормального, поэтому всех нас ожидает серьёзная гипоксия. Привыкая к ней, экспедиция постепенно поднимается всё выше и выше. Сначала мы жили в Терсколе, потом стали подниматься по склону Эльбруса - на Новый Кругозор (3000 метров), на Ледовую базу (3700 метров) и теперь вот уже две недели живём здесь, на высоте 4200 метров. <...>
Домик, который будут ставить на вершине, пока стоит у подножья, на берегу речки Терскол. Здесь хозяйничает Павел Белошицкий - один из авторов проекта домика и главный специалист по его сборке.
Домик металлический, с галереей из оргстекла - очень симпатичный. Но кажется он малоустойчивым. Удержат ли его растяжки на вершине - зимой, на ветру? Главное же, как грустно шутят в экспедиции, чтобы домиком не занялись туристы, поднимающиеся на Эльбрус: растащат по кусочкам на сувениры, - никакая прочность не спасёт.
На Приюте Одиннадцати кругом снег, с одной стороны - тропа вниз, с другой - вверх, с одной стороны скамейка, с другой большой камень. Вот и всё. Никуда не денешься. Днём сидим на камне и с помощью бинокля изучаем тропу, ведущую к вершине: каждый день кто-нибудь из наших ребят уходит по ней наверх - на Приют Пастухова, или ещё выше. Одни уходят, другие возвращаются, чтобы, отдохнув день-другой, опять идти наверх. <...>
Сегодня все в сборе. Вернувшаяся с Приюта Пастухова четвёрка успела отогреться, даже Владимир Иванович превратился из Деда Мороза в обычного руководителя нашего отряда. Мы сидим в его комнате, говорим о делах и планах.
Интервью второе
с Владимиром Ивановичем Данилейко
Про то, как надо готовиться к Олимпийским играм
В этой экспедиции мы надеемся узнать и кое-что такое, что может пригодиться уже сегодня, - говорит Владимир Иванович. - Все знают: очередные Олимпийские игры будут проходить в Мехико, на высоте 2240 метров, и спортсменам придётся не только соревноваться друг с другом, но и бороться с неизбежной на высотах кислородной недостаточностью. Так как же надо готовиться к Олимпийским играм? Очень просто, скажете вы, - надо тренироваться на высоте 2200 метров. Так считают и многие физиологи спорта. А может быть, всё гораздо сложнее: может быть, стоит дать спортсменам "запас высоты", тренируя их на трёх или даже четырёх тысячах метров? На какой высоте надо тренироваться, чтобы работоспособность максимально выросла? Вот главное, что лично мне кажется сегодня самым интересным. <...>
Интервью третье
с Валей Мацыниным
Про то, как работается на вершине Эльбруса
Мы ещё спим, когда появляется Валя Мацынин - он работал и ночевал на вершине.
Все вмиг просыпаются, Вале не дают даже переодеться - засыпают вопросами: Ну как? Очень тяжело? Как спали? Как работали? <...>
- Да нет, ничего, - говорит Валя, нашей акклиматизации хватает. Только о сборке домика пока и говорить нечего.
Оказывается, вертолёт сбросил груз далеко от выбранного удобного места. Значит, домик, прежде, чем собирать, надо ещё перетащить. Детали домика металлические, тяжёлые и, главное, нести их не очень удобно. Накануне выпал снег, так что теперь на вершине - по колено и выше.
Спали ребята на вершине неважно - тяжело дышать.
Всю ночь изучал крышу палатки, - говорит Валя, - она покрывается инеем, такие смешные мохнатые узоры. Но хуже всего, что в палатке на вершине всего два места, - значит, остальным надо ежедневно подниматься с Приюта Одиннадцати и потом, после работы, спускаться вниз. Подъём до вершины- это шесть-восемь часов дороги. И после подъёма не спать и даже не бежать вниз, а ещё несколько часов работать: таскать тяжёлые детали домика, проваливаясь в снегу, на ветру, от которого не спасёшься никакой пуховкой, - и всё это на высоте 5595 метров.
- День отдыха! - командует Владимир Иванович. - Завтра снова на вершину.
День отдыха - это обычная работа в лаборатории, вернее, необычная, так как лаборатории здесь нет. Представьте себе большую до тумана прокуренную комнату. Спальные мешки на полу и на раскладушках. В углу лыжи и рюкзаки. Здесь же вся наша "бородатая компания": Толя смотрит в микроскоп, считает эритроциты в только что взятых пробах крови. Обгоревший Жора, лёжа на раскладушке, босой ногой крутит ручную центрифугу (с механизацией у нас туго - выезжаем на рационализаторских предложениях). Владимир Иванович, пользуясь тем, что все в сборе, пытается устроить очередную летучку. И среди всего этого шума и гама на единственном свободном клочке территории непонятно как разместилась и священнодействует Галина Александровна Леонтьева. Её энергии можно только удивляться - утром Галина Александровна поднимается к нам с Ледовой базы (это два часа пути, и всё время вверх), целый день берёт кровь для анализов, а потом отправляется вниз, в Терскол, где осталась её нетранспортабельная аппаратура. Тут только и начинается её основная работа.
Да и ребята-испытатели выбираются из лаборатории после анализов, когда уже темнеет, - света нет, ничего не поделаешь: "день отдыха" кончается, а надо ещё позаботиться о воде - её добывают из снега, о дровах, о продуктах. Собственно, продукты у нас давно кончились, и если бы не наш повар Лидия Тимофеевна, мы давно погибли бы голодной смертью. Когда ребята уходят наверх в три часа ночи, Лидия Тимофеевна не спит, чтобы напоить их горячим чаем. И хотя одиннадцать взрослых детей для неё одной многовато, она находит ещё время, чтобы кому-то сварить борщ, кого-то угостить оладьями, кому-то помочь в разговоре с немецкими или чешскими туристами. Наша Лидия Тимофеевна знает пять языков. Немецкий язык она выучила в фашистском концлагере. Тогда ей было 17 лет...
Интервью четвёртое
с одним опытным альпинистом
Про то, что всего этого не может быть
Моего собеседника зовут Володя. Он симпатичный парень и отличный альпинист - мастер спорта с многолетним стажем, на его счету больше десятка "пятёрок", то есть восхождений высшей категории трудности, и даже несколько семитысячников. Я начинаю с ним разговор о лаборатории на Эльбрусе и тайно думаю: отпуск у ребят кончается - надо спускаться вниз, а домик успели только перетащить - не собрать. Может быть, Володя со своими товарищами поработают с нами пару дней - что им Эльбрус после семитысячников. Но интервью оказывается неожиданно коротким.
- Слышал я об этой эпопее, - говорит Володя, - ничего у вас не получится. Лично я в горах пятнадцать лет, но залезть на Эльбрус и тут же работать - озолоти меня - не соглашусь. Да это и нереально: сидеть в палатке - ещё куда ни шло, но работать?! В общем, поищите дураков... Нашли?! Не болтай глупостей. Этого не может быть...
Приказ - спускаться. И мы подчиняемся. Да и соскучились по лету. Когда долго сидишь на снегу, можно и забыть, что сейчас, между прочим, август...
Последний вечер в нашем Терскольском лагере. Последние сборы, последние дела в лаборатории - у кого-то берут кровь, кто-то катается на велоэргометре. На кухне, как всегда, колдует Лидия Тимофеевна.
Потом темнеет. Мы, бросив все дела, выстраиваемся на поляне перед лабораторией, ребята зажигают факелы, и Паша Диброва вручает нам значки за восхождение на Эльбрус. Некоторым надо бы ещё и за ночёвку на, вершине, но таких значков пока нет. Здесь же, около Паши, стоит Дима с бутылкой и кружкой - запиваем значки кислым вином. А потом в небо взлетают ракеты, зелёные и красные, - наш прощальный салют...
Надо, наверное, заглянуть вперёд и рассказать о том, что "операция "Эльбрус-67" кончилась успешно. Домик стоит на восточной вершине Эльбруса. Сейчас, когда я пишу эти строки, ему уже несколько месяцев.
Но пока всё это - впереди. Сейчас около лаборатории грузят машину - это новая группа сотрудников лаборатории собирается наверх, они должны доделать начатое нами, если, конечно, повезёт с погодой. <...>
Ночью я сижу у реки, подставив лицо звёздному небу. Август. Звёзды падают мне в глаза, - и я загадываю желания: чтобы всё было хорошо, чтобы в Терсколе построили новый корпус, а на вершине - собрали домик. И чтобы в этом домике можно было работать, изучая гипоксию и моделируя условия жизни не только на Луне, а, может быть, и на Марсе. Луна серым диском висит над ущельем. Где-то там море Радости и озеро Сновидений - так далеко и так близко...
__________________
В те годы эта тематика была очень популярна - где-то в шестидесятых была даже проведена конференция, которая называлась "Моделирование условий жизни на Луне на больших высотах Земли". Она проходила в Ереване, и мне удалось на ней побывать. Но специальная лаборатория для этих целей была построена только одна - на Эльбрусе. Я даже не знаю, долго ли она простояла, и что в ней удалось сделать - думаю, что немного - слишком тяжёлыми были условия для работы.
Это была моя последняя экспедиция в Терскол. В ближайшие годы я получила лабораторию, и моей задачей стала подготовка длительных экспериментов с животными на биоспутниках "Космос".
Космическая биология прошла два основных этапа. Задачей первого из них, связанного с именами О. Г.Газенко, А.М.Генина, В.И.Яздовского и их коллег, была разведка космических трасс, решение вопроса о самой возможности существования обитателей Земли в условиях космического полёта. Задачей второго этапа, начавшегося в конце 60-х годов, было детальное изучение структуры и метаболизма тканей животных, экспонированных в условиях невесомости, попытка подойти к пониманию механизмов действия этого фактора. Мне довелось принимать участие в работах второго этапа с самого начала - с зарождения идеи и разработки общих принципов и методов проведения полётных экспериментов.
Начиная с 1973 года, в течение двадцати лет в нашей стране были запущены десять биоспутников серии "Космос", на которых в условиях невесомости побывали микроорганизмы, растения и семена, тканевые культуры, беспозвоночные животные, холоднокровные позвоночные (рыбы, лягушки, тритоны, черепахи), яйца птиц и, наконец, млекопитающие - белые лабораторные крысы и обезьяны.
Наши исследования начались в тот период, когда уже было ясно, что человек может жить и достаточно эффективно работать в условиях невесомости. Был накоплен большой материал о влиянии факторов космического полёта на различные стороны жизнедеятельности человека. И всё же многие вопросы оставались нерешёнными. Открытым оставался и вопрос о том, какой ценой осуществляется адаптация к невесомости, не сопровождается ли она скрытыми патологическими изменениями во внутренних органах, неблагоприятными отдалёнными последствиями, снижением продолжительности жизни. "Человек победил боль и страх, он доказал возможность существования в условиях невесомости, - писал в эти годы замечательный врач Ипполит Васильевич Давыдовский - Правда, человек ещё не может сказать, это дело будущего - какой ценой он достигнет новых, более высоких форм адаптации". Ответить на этот вопрос можно было только на основе экспериментов с животными, прежде всего, с млекопитающими, экспонированными на борту космических летательных аппаратов в полётах разной продолжительности.
РАССКАЗ ОБ ЭКСПЕРИМЕНТЕ
(Знание - сила N 8, 1975 г.)
В небе столько звёзд-магнитов, а сила
тяготения привязывает меня к Земле.
(Антуан де Сент-Экзюпери, "Планета людей")
Среди биологических экспериментов в космосе особое место занимают два опыта, проведённых в последние годы на спутниках "Космос-605" и "Космос-690". Прежде всего, это были большие эксперименты - например, на спутнике "Космос-605" находились 45 крыс, а в многочисленных контрольных опытах на Земле использовали ещё несколько сотен животных. Кроме того, эксперименты были комплексными: в работе с животными участвовали биологи разных специальностей - физиологи, биохимики, морфологи. Перед ними стояла задача тщательно изучить все внутренние органы животных и ответить на вопрос, возникают ли в них в условиях невесомости серьёзные изменения - в функции, обмене, структуре?
История космических полётов развивалась у нас на глазах и всем нам памятна. Первые спутники с животными на борту, а потом апрель 1961 года - первый человек в космосе.
Сейчас, когда полёты в космос стали едва ли не будничным явлением и самые удивительные вещи подчас не удивляют нас, трудно вспомнить чувство ошеломления, которое охватило в те дни весь мир.
От невесомости ждали самых неожиданных эффектов. А возможна ли вообще жизнь в невесомости? - вот как стоял вопрос, который решали в полётах первых биоспутников.
Да, возможна. И всё же исследователи шли вперёд медленно и осторожно: сутки, двое, трое... Где тот предел, за которым наступит остановка, срыв, необратимые изменения? Конечно, человеческий организм сработан с запасом, опыт высокогорных восхождений и спортивных рекордов говорит о том, что запас этот велик. И всё же невесомость - это не просто трудно, это нечто принципиально новое, то, чего нет на Земле. Люди приспособились к земной гравитации, смогут ли они приспособиться к невесомости? Не повторим ли мы печальный опыт Антея, который потерял силы, оторвавшись от матери-Земли?!
Сила тяжести, в тенётах которой существуют все жители Земли, - что значит она для обитателей нашей планеты? <...>
С начала космической эры прошло совсем немного лет, и почти регулярные, всё более длительные полёты в космос значительно расширили наши представления о невесомости.
И всё же ответить на вопрос, что же она значит для обитателей Земли: можно ли жить в невесомости и как долго, возможно будет только после того, как мы заглянем внутрь организма - в его органы и ткани - и убедимся в том, что там нет необратимых патологических изменений. Разумеется, решить этот вопрос можно только в экспериментах на животных. <...>
Такие эксперименты в условиях невесомости имеют свои особенные трудности. И главная из них - создание систем жизнеобеспечения. Каждую крысу надо кормить, поить, надо удалять отходы, подавать свежий воздух. И всё это надо делать не как-нибудь, а так, чтобы условия были достаточно комфортными, чтобы они сами по себе не вызывали неблагоприятных реакций организма.
На земле были испробованы разные варианты "космических жилищ" для крыс, и все они не подходили - содержание в них плохо сказывалось на животных, крысы медленно росли, у них возникали изменения в крови и внутренних органах.
После долгих раздумий и обсуждений остановились на самом простом варианте - на свободном содержании животных в клетках-пеналах достаточно большого объёма. В каждой клетке была кормушка, куда подавали корм в виде пасты; поилка; лампочка, с помощью которой можно было создавать "день" и "ночь"; все отходы животных потоком воздуха уносились в сборник, расположенный под клеткой. Каждые 5 клеток-пеналов объединялись в один блок с общей системой подачи воды и пищи.
Конечно, такие условия достаточно физиологичны, это подтвердили и испытания - мы не могли отличить животных, долго проживших в описанной системе, от контрольных, даже тогда, когда использовали самые тонкие методы исследования.
Всё это так, но окажутся ли эти условия надёжными в полёте? Смогут ли, например, животные сами найти пищу в условиях невесомости?
Между прочим, К.Э.Циолковский предполагал, что нет. В "Грёзах о земле и небе", в описании полёта в невесомости есть такое место: "От ядовитых змей, хищных зверей и т.д. мы ограждались железной сеткой, следующей за нами по воздуху. Впрочем, неразумные твари были совершенно обезоружены... Большая часть их погибла, другая должна погибнуть, потому что они только случайно находили пищу и воду..." А что если он был прав?
Решить этот вопрос на земле невозможно. Конечно, крыса умное животное, и всё же предсказать её поведение в столь неожиданной ситуации было бы рискованно. Надо было хотя бы в коротком, но реальном космическом полёте испытать систему жизнеобеспечения. Такой случай представился на одном из спутников. За животными в полёте "наблюдала" кинокамера - они находили кормушку и с удовольствием уничтожали её содержимое. Вопрос был решён - на пути "свободного" содержания животных препятствий больше не было.
Животных для полёта на спутнике "Космос-605" отбирали долго и с пристрастием, и только около ста претендентов дошли до той стадии, когда каждому был выдан большой и красивый паспорт, подписанный многими очень серьёзными и очень ответственными товарищами. Наверное, это было впервые в мировой истории - паспорта для крыс!
Все они должны были погибнуть - это предусматривала программа эксперимента, - если не в полёте, в результате каких-либо случайностей, то после полёта: надо было получить их органы и ткани для анализа. И всё же... Очередной отсев проводился каждое утро, и физиономии забракованных были удивительно грустными - наверное, и звери предпочитают участие в хорошем, хотя и рискованном, и даже безнадёжном деле прозябанию в виварии...
У очень хорошего человека и художника Константина Алексеевича Коровина есть рассказы о животных, которые называются "Тайна":
"...Во время огромных снеговых заносов на юге России птицы с южных степей спустились все вниз, к самому морю. И в Крыму было много снега. Дрозды летели к домам и забивались в самые сакли татар.
На моей даче в Гурзуфе набились во все комнаты дрозды и пичужки, а утром рано пришли ко мне в комнату, к двери, печальные и покорные огромные птицы - дрофы. Вошли ко мне, как какие-то монахини, и грелись...
Пришли ко мне, пришли к татарам Тефику и Осману.
Почему они знали, что я, Тефик и Осман их не убьём, не съедим, не продадим, когда другие их били палками и резали. Они не пришли на дачи, где их изжарят. Почему они знали, что потом, когда стает снег, я повезу их, связанных, в больших корзинах в степь, выпущу на волю. Тайна... Мало мы знаем тайн. Если бы мы больше знали тайн, может быть, было бы лучше на земле..."
Когда я читаю эти строки, каждый раз думаю, почему же к нам привязываются наши питомцы, почему они так доверчивы - разве они не понимают, чем всё это кончится, не чувствуют? В общем-то участь белых лабораторных крыс настолько предопределена, что это знание у них могло бы просто передаваться по наследству.
Крысы удивительно умные звери, ласковые и доверчивые, и, что очень интересно, это только тогда, когда к ним есть индивидуальный подход, когда сам знаешь каждую "в лицо". Совсем другое дело - когда оцениваешь суммарный эффект целой группы: ты им чужой и они тоже чужие. И крысам нужен индивидуальный подход.
При отборе к полёту крысу обследуют почти так же, как космонавта-человека. Я хотела написать "настоящего космонавта", но ведь и наши крысы - настоящие, раз они были в космосе.
Наблюдения ветеринарного врача, микробиологические исследования, изучение поведенческих реакций и обмена - вот далеко не полный перечень исследований, по результатам которых отбирают животных для полёта.
Одновременно идут тренировки в работающей системе содержания, крыс приучают к изоляции, к поиску кормушки, поилки - пусть они на Земле обживают свой дом, в полёте хватит и других неожиданностей...
Последняя ночь перед посадкой в объект, перед началом эксперимента. Спускаюсь в виварий - крысы не спят. Они и вообще ночью активнее, чем днём, а сегодня, кажется, особенно - все до единой выстраиваются у края клеток на задних лапах, передними держатся за решётки, смотрят на меня и чего-то ждут. Зрелище настолько удивительное, что зову сотрудников посмотреть. Настоящий парад! Неужели они знают, что будет завтра?
Завтра мы посадим их в объект, и начнётся царство инженеров, а мы будем робко ходить около и просить, чтобы крыс вовремя покормили, создали нужную температуру...
Иногда я думаю: как много людей делают наш эксперимент, и какие это удивительные люди! И те, кто сделал для крыс космический дом - системы содержания, и те, кто сделал космический корабль, и те, кто дирижирует (именно дирижирует - иначе это не назовёшь) работами в большом и не очень уютном монтажном зале. Здесь нет ни дня, ни ночи. Дремлют сидя, дожидаясь "своего вопроса", "своей системы". Есть примета: ты можешь быть не нужен долго, но стоит уйти, и непременно потребуешься.
А потом ещё одно завтра. И ракета - у старта. И фермы, ждущие её, раскрыты, как гигантский серебряный цветок удивительной красоты. Потом крысы оказываются высоко-высоко, а я, стоя внизу, думаю, что они нас, наверное, ругают за то, что мы их бросили... Последние проверки, всё в порядке...
А потом старт и долгие 22 дня ожидания, ежедневного анализа и ожидания результата... Как-то там, в невесомости?!
Наконец мы встречаем наших питомцев на замёрзшем московском аэродроме, без оркестра, но всё же достаточно торжественно. Ну, здравствуйте, звери, узнаёте ли вы нас и не очень ли сердитесь?
Сегодня же ночью мы должны осмотреть животных и разбить их на три группы. Одни погибнут завтра, результаты их обследования дадут сведения о влиянии на организм длительной невесомости. Другие будут оставлены на месяц для изучения процесса реадаптации к земным условиям и затем обследованы по той же программе. Несколько крыс остаётся для изучения отдалённых последствий невесомости, темпов старения, жизнеспособности потомства...
В лаборатории всё уже готово к обследованию животных. Их ждут биологи и медики самых разных специальностей - физиологи, биохимики, морфологи...
А теперь - результаты.
Их можно разделить на две части.
1. Действительно ли невесомость - это совсем не страшно? Видимо, нет. Невесомость вызвала в организме животных изменения в работе и строении ряда систем и тканей. Крысы, побывавшие в полёте, отстали в весе от тех, которые остались на земле, длительное время после полёта у них был снижен аппетит. Был изменён газовый, электролитный и энергетический обмен. Изменения эти касались и целого организма, - например, общего газообмена и обмена в тканях и клетках.
Животные реагировали на невесомость по типу стресс-реакции, то есть общей реакции всего организма, которой он отвечает на различные неблагоприятные воздействия: возникали изменения в крови, костном мозге, лимфоидной ткани, надпочечниках. Подобные изменения называют неспецифическими, потому что они возникают в ответ на самые разнообразные воздействия и как бы не зависят от их природы.
Одновременно невесомость вызвала и специфические изменения, - в частности в мышечной системе, они связаны с уменьшением нагрузки на мышцы в полёте.
2. А так ли всё это страшно?
Видимо, тоже нет. Мы уже говорили, что эксперимент на крысах позволил впервые заглянуть внутрь организма, который перенёс длительную невесомость. Были исследованы практически все органы животных: сердце и сосуды, почки, печень, желудочно-кишечный тракт, нервная система, эндокринные органы. Животных было много, так что исследователи могли сделать вполне обоснованные выводы.
Оказалось, что при самом тщательном биохимическом, морфологическом и гистохимическом анализе жизненно важных органов крыс, перенесших 22-суточную невесомость, не удаётся выявить патологические изменения. Все те изменения, которые наблюдались, были обратимыми: через месяц после полёта наступала полная нормализация всех показателей, и животные, обследованные в этот срок, уже не отличались от контроля.
От четырёх крыс, оставленных для изучения отдалённых последствий невесомости, было получено многочисленное потомство, которое ни в чём не отличалось от потомства контрольных животных...
Мы живём в удивительное время. На наших глазах человек впервые в истории преодолел земное притяжение, взглянул на Землю из космоса, люди вышли на Луну, начали работать в космосе... И всё же нерешённых вопросов по-прежнему много. Будут новые полёты. Будут и эксперименты с животными...
У Веры Инбер есть стихотворение о рыжем сеттере Джеке, помните:
Хозяина Джек любил и жалел,
Что нет у него хвоста.
А кончается это грустное и очень доброе стихотворение так:
И люди сказали: - Был пёс,
А умер, как человек...
Так и наши крысы, хотя про них не написали стихов - ну, какие могут быть стихи о крысах? Только научные статьи - о механизмах физиологического действия невесомости...
_____________________
Из моего дневника - через несколько дней после запуска биоспутника "Космос-605".
10.11.1973 г. Снова дома и потихоньку влезаю в старую шкуру - отхожу от суеты и напряжения. Не верится, что всё это так даже на данном этапе, на 10 суток, независимо от того, что будет потом. После запуска сначала было ощущение потери: как кусок живого - оторвали, и нет его. А потом бурно-хорошее настроение. Голубой солнечный день, прозрачный повесеннему, и даже не по-весеннему, а какой-то единственный в своём роде. И огромные сосульки (больше метра!) за окнами нашего дома. И общее веселье. "Вы видели когда-нибудь такие сосульки?!" - "А Вы когда-нибудь видели главного конструктора, ломающего сосульки?!" - это про Златорунского, который доставал сосульки, стоя на одной ноге на окне второго этажа...
А перед этим старт - светлеющее небо и зарево рядом. Главное, конечно, транспортировка и вид старта с распахнутыми, ждущими фермами. А за ним река под обрывом, ели в снегу, и всё это выхвачено лучами прожектора - таинственное, необыкновенное. И люди - Олег Шифрин, Юра Лапутин, Следов, Агарков, как всегда солидный и серьёзный в чёрном костюме, хотя все кругом по-спортивному... А потом - совсем неожиданно - розовое утро в Вологде, мороз и деревья в ёжике инея, и иней на кремлёвских стенах, бой часов на колокольне и дали за рекой...
Дело в том, что приехав на вокзал, разгорячённые банкетом и чувствующие себя почти героями, мы с удивлением узнали, что билетов для нас нет. Прождав несколько часов, с трудом достали что-то в общем вагоне с пересадкой. Зато посмотрели Вологду...
Потом было ещё девять биоспутников, были работы на месте приземления, новые программы и методики. И всё же первый запечатлелся в памяти особенно. Для меня таким был ещё эмбриологический эксперимент на "Космосе-1514" в 1983 году - он был тоже первым в своём роде и, кроме того, это был собственный эксперимент нашей лаборатории. В остальных основной материал получали морфологи, которыми руководили Виктор Валентинович Португалов, Елена Архиповна Савина и Александр Самуилович Капланский, и биохимики, которыми руководили Мария Сергеевна Гаевская и Рубен Амбарцумович Тигранян, хотя, конечно, и нам всегда что-то доставалось. Длительность космических полётов колебалась от 5 до 22,5 суток (для крыс это - около 1/50 части жизни), и самым длительным был первый полёт...
В радиобиологическом эксперименте на биоспутнике "Космос-690", проведённом под руководством Юрия Григорьевича Григорьева и Юрия Павловича Дружинина, было установлено, что невесомость практически не влияет на течение лучевой болезни при облучении крыс непосредственно в полёте от бортового гамма-облучателя. Коэффициент модифицирующего влияния невесомости на радиочувствительность большинства физиологических систем организма оказался близким к единице и лишь по ряду критериев, относящихся к системе крови, составил 1,2.
В эксперименте на биоспутнике "Космос-936", которым руководили Ада Равгатовна Котовская и Вячеслав Иванович Корольков, в условиях невесомости впервые была апробирована искусственная сила тяжести.
В проведённом нами эмбриологическом эксперименте на биоспутнике "Космос-1514" впервые был решён принципиальный вопрос о возможности развития плода млекопитающих при действии невесомости на материнский организм. Было установлено, что в условиях космического полёта возможно не только поддержание физиологических функций у взрослых животных, но и нормальное формирование функций у развивающегося плода.
ШЕСТЬ ДНЕЙ ОДНОГО ОПЫТА
(Знание - сила N 6, 1985 г.)
"...Есть чудо внезапных страстей и схожая с чудом остуда, но чудо растущих детей - ни с чем не сравнимое чудо...". Не знаю, кому принадлежат эти стихи, услышанные мною на одной из конференций по проблеме индивидуального развития. Действительно чудо - чудо зарождения новой жизни, чудо развития и, наконец, чудо появления на свет... А возможно ли это чудо в условиях космического полёта, где нет силы тяжести, привычной для обитателей Земли? Может ли высшее животное развиться в условиях действия невесомости на материнский организм? Может ли оно родиться в этих условиях, вырасти, дать потомство? Какова роль силы тяжести в процессах роста и развития млекопитающих?
...Это было 19 декабря. Наш вертолёт приземлился первым. Спутник лежал на ровном как стол снежном поле, и солнце только-только показалось из-за горизонта. Крысы выглядели неважно, они бросились к нам, как только открыли крышку люка, и я заплакала - они не были похожи на беременных...
В истории Земли было по крайней мере три периода, когда её обитатели имели возможность реально ощутить изменение силы тяжести: выход живых существ на сушу, возвращение части из них в водную среду и выход в космическое пространство. Поразительное разнообразие окружающего нас животного и растительного мира говорит о том, что в первых двух случаях обитатели планеты сумели достаточно успешно приспособиться к изменению силы тяжести, сохранив способность расти и воспроизводить себе подобных. Однако не стоит забывать, что мы наблюдаем итог приспособления, не зная, сколькими потерями оно сопровождалось...
Эксперименты в космических полётах намного короче "экспериментов", проводимых самой жизнью на протяжении земной истории. Уже известно, что в космическом полёте может протекать полный цикл развития растений - от семени до семени, выращено в космических кораблях и несколько поколений насекомых. Но о высших животных подобных сведений пока не было совсем.
И вот в конце 1983 года в нашей стране был проведён первый в мире эмбриологический эксперимент с млекопитающими на борту космического летательного аппарата - специализированного биологического спутника Земли.
Крысы-самки были оплодотворены на Земле до полёта и помещены на биоспутник в период с тринадцатого до восемнадцатого дня беременности. Плод развивается у крыс двадцать два дня. Программа предусматривала всестороннюю оценку состояния матери и потомства, предполагалось получить от части крыс новорождённых, наблюдать за ними до половой зрелости и вывести следующее поколение животных - пока в земных условиях. Это было программа-максимум, на полное выполнение которой в первом же полёте мы, честно говоря, не рассчитывали. Мы понимали, что эксперимент поисковый, и предусматривали ряд резервных вариантов, вплоть до программы-минимум, рассчитанной на тот случай, если в невесомости беременность прервётся.
Всё ещё 19 декабря. Началось обследование животных, предусмотренное программой. Они сильно отстали в весе от контроля, из-за чего и возникло первое ошибочное впечатление. Все крысы оказались беременными, у каждой было двенадцать - четырнадцать плодов! Мы, конечно, надеялись на успех, но не на такой. А сил, чтобы кричать "ура", не осталось - так все устали.
Об эмбриологическом эксперименте в космическом полёте думал ещё К.Э.Циолковский, писавший о том, что плод должен в меньшей мере ощущать изменение силы тяжести, чем взрослое животное. Вообще, эта идея давно "висела в воздухе" и не претворялась лишь из-за трудностей, прежде всего, технических. Надо было накопить опыт работы с животными в космическом полёте и, главное, решиться на риск. Пожалуй, первым человеком, поднявшим вопрос о проведении эмбриологического эксперимента с млекопитающими, была доктор Ванда Бараньска из Варшавы, с которой мы до этого много лет сотрудничали в экспериментах на биоспутниках. Конечно, потом программа много раз менялась, и в конце концов от первого варианта почти ничего не осталось. И всё же именно она первая сказала: "Давайте это сделаем!" Задача казалась очень трудной, почти неразрешимой, по крайней мере в обозримом будущем. Но Ванда была уверена, что ей обычно везёт, и мы решились.
20 декабря. Возвращаемся домой. Основная работа ещё впереди: пять оставшихся крыс должны родить, и если они родят, нас ждут три месяца непрерывных исследований. А кроме того, ещё есть контрольные животные. Потом отдохнём. Это "потом" пока так далеко.
В Москве нас ждёт Джефри Ольбертс из Университета штата Индиана и с ним тридцать три огромных ящика с оборудованием, которое надо успеть установить и отрегулировать до крысиного рождения, поскольку оно предназначено для изучения поведения матери и потомства с первых же дней жизни. Это специальные клетки, позволяющие учитывать, как часто мать покидает детёнышей и как активно они ищут ушедшую мать, видеокамеры, стенды для изучения двигательной активности, развития слуха, зрения, обоняния.
22 декабря. Если крысята родятся, это случится через два дня. Крысы-мамы чувствуют себя неплохо, хорошо едят и прибавляют в весе. А пока мы с Джефри собираем аппаратуру. С утра поссорились из-за того, когда и как пересаживать крыс в новые клетки, потом помирились, включили музыку и работаем молча. Удивительно, если задуматься: в неспокойном мире, разделённом на части горами, морями, границами, два человека с противоположных сторон земного шара работают в одной комнате, до предела забитой аппаратурой, решают одну задачу - в две головы и четыре руки, и с одинаковым нетерпением ждут решения одного вопроса: родятся или нет первые млекопитающие, развившиеся в условиях космического полёта, как они будут расти? Ричард Киф, один из участников нашего эксперимента, как-то сказал: "Это не может быть моим или вашим. Это - общечеловеческое". <...>
23 декабря. До их рождения осталось меньше суток. На ночь я устраиваюсь в лаборатории, притащив из дома спальный мешок, - боюсь пропустить что-нибудь непредвиденное. Развитие плода в невесомости оказалось возможным. А что дальше? Сумеют ли крысята завершить развитие на Земле в острый период приспособления материнского организма к земной тяжести? Всё это впервые, и определённости нет никакой - одни вопросы...
Сейчас, когда эксперимент успешно завершён, этап подготовки со всеми его трудностями как бы ушёл в прошлое - словно его и не было. И трудности уже кажутся не столь страшными, и годы тяжёлой работы улеглись в короткие абзацы отчёта...
Прежде всего надо было выбрать стадию развития, на которой мы будем "вывозить" животных в космос. Дело в том, что чувствительность развивающегося плода к разнообразным воздействиям - величина непостоянная. Существуют так называемые критические периоды. В первом эксперименте, который ставил целью разрешение вопроса о принципиальной возможности развития плода млекопитающих в условиях невесомости, мы сознательно выбрали один из наиболее устойчивых периодов. Перед тем, как решиться на такой именно вариант, мы провели большое число наземных - модельных экспериментов. Надо было создать программу и научную кооперацию, разработать специальные методы исследования, отобрать и подготовить животных к полёту. Сейчас, задним числом, особенно жаль времени, потраченного на анализ возможных вариантов распределения материала, в случае, если число плодов будет минимальным. Каким исследованиям отдать предпочтение? Это были долгие часы и дни напряжённых споров, оказавшиеся ненужными...
24 декабря. Ура! Они родились! Утром, в десять часов появились на свет первые млекопитающие, прошедшие часть периода внутриутробного развития в условиях космического полёта. Крыса N 79, прозванная Акробаткой за привычку ходить по потолку клетки, родила тринадцать крысят. По этому поводу Джефри нашёл в одном из своих многочисленных ящиков бутылку сухого вина, и мы выпили за крысиное рождение. Не приходится сомневаться, что этот праздник был столь же необычным, как и рождение крысят, развившихся в невесомости. Но и крысы-мамы и крысята это заслужили, и мы пили за их рождение и здоровье.
Ещё две подопытные крысы родили в течение дня, а с двумя пришлось остаться на ночь...
Основной объём работ по эксперименту лёг на нашу маленькую лабораторию, в которой было всего двенадцать человек, и все - женщины. Поэтому, пожалуй, самая большая трудность заключалась в том, что с тех пор, как мы начали заниматься проблемой развития (немногим более четырёх лет назад) в лаборатории родилось восемь детей. И на вопрос о результатах экспериментов я обычно отвечала: "Пока не знаю, но эмбриолог родила девочку".
Мы болели и уставали, ошибались и учились на этих ошибках, и тем не менее наконец наступил день завершения полёта, определивший судьбу всех наших усилий. Теперь я могу сказать - прекрасный день!
Сейчас, когда крысята уже взрослые - и даже не просто взрослые, а старые, у них есть свои дети, и эти дети уже тоже почти старые, - трудно вспомнить все волнения и тревоги тех первых дней, все наши страхи. Работа начиналась в 8 часов и кончалась в 23 часа, ежедневно, включая 31 декабря и 1 января. На ночь нас сменяли автоматически работающие приборы, продолжавшие наблюдения за животными. И каждый день приносил свои неожиданности и заботы. В первые дни жизни погибло несколько крысят подопытной группы, в контроле таких случаев не было. Поскольку часть периода, когда у подопытных животных развивались органы, прошла в условиях невесомости, мы опасались, что по мере увеличения рабочей нагрузки, по мере роста и развития различия между группами будут прогрессировать. К счастью, это предположение не подтвердилось. Больше животные не погибали. Подопытные крысята росли, хорошо переносили разнообразные пробы и открыли глаза на день раньше контрольных.
Итак, развитие плода млекопитающих в космическом полёте возможно.
Надо отметить, что пребывание в невесомости сопровождалось достаточно серьёзными изменениями в организме крыс-матерей. У них значительно задержался прирост массы тела, замечены признаки стресс-реакции, есть изменения в кроветворных органах. А вот всё, что необходимо для воспроизведения потомства, у животных практически изменено не было, материнский организм сумел с высокой степенью надёжности обеспечить внутреннее равновесие развивающихся плодов. В подопытной группе они не имели патологических отклонений и лишь немного отставали от контроля по темпам развития. Различия между группами были небольшими.
Прошёл почти год, и участники эксперимента, завершив обработку полученного материала, собрались в Москве, чтобы обсудить результаты. Весь этот год мы не виделись, а только писали друг другу письма и решали спорные вопросы по телефону. Иногда на один-два дня приезжали сотрудники разных институтов и увозили полные сумки-холодильники замороженных биопроб. <...>
Собравшись на симпозиуме, мы говорили о результатах и думали о будущем. Получено много интересных данных, но это только начало. Мы изучили влияние невесомости только на один, наиболее устойчивый к внешним воздействиям этап внутриутробного развития млекопитающих. Есть все основания думать, что если содержать в невесомости плоды, находящиеся на других, более чувствительных стадиях развития, мы получим иные результаты. И, наверное, знаменательно, что именно в день открытия симпозиума наша лаборатория начала большой эксперимент на центрифуге, необходимый для решения этих вопросов. А сегодня, когда я пишу эти строки, у нас уже есть животные, развившиеся в условиях увеличенной вдвое силы тяжести, начиная с седьмого дня беременности и до момента рождения. <...>
Так вышло, что постоянно отмечая крысиные дни рождения, в свой собственный день рождения в этом году я оказалась далеко от дома - в Чехословакии, на конференции, где обсуждались результаты эксперимента и перспективы наших совместных работ.
Вечером мы сидели у костра под старым орехом с нашими пражскими друзьями, жарили шпикачки и говорили о будущем. Конечно, мы хотим изучить развитие плода в утробе матери, находящейся в невесомости, от начала до конца - от оплодотворения до рождения, а затем вырастить и несколько поколений млекопитающих на боту космического корабля. Когда это удастся сделать?
Садилось солнце, одинаково красивое в Москве и в Праге, во всех городах, где живут и работают наши друзья. Пахло травой и дымом. А в комнате наверху спала маленькая девочка, дед которой, влюблённый в проблемы космоса, написал на её двери: "Катя Сикора, заведующая лабораторией космической физиологии". Пусть она сделает то, чего не успеем мы...
_____________________
Во всех экспериментах на биоспутниках "Космос" работа с белыми лабораторными крысами проводилась одним и тем же коллективом, что позволило создать единую схему работ, совершенствовавшуюся от полёта к полёту. Этим коллективом была наша лаборатория - с самого начала, с подготовки полёта на биоспутнике "Космос - 605", и даже раньше - с "пробного" полёта на "Космосе-367". Хотя за это время много раз менялись название , номер лаборатории и её состав. От начала до конца всей серии экспериментов проработали только два сотрудника лаборатории: Наталья Александровна Чельная и я, а также Евдокия Егоровна Соколова, ухаживавшая за животными в виварии. Очень много сделали для успеха экспериментов В.Б.Пищик, И.А.Лангемак, З.И.Апанасенко, М.А.Кузнецова, Е.С.Мейзеров, Л.А.Денисова, С.Я.Иванова, Е.В.Снеткова, А.М.Пустынникова, А.В.Чуракова, по разным причинам ушедшие из лаборатории раньше.
Я до сих пор не могу без слёз вспоминать так рано умершую Светлану Николаевну Дерягину. При подготовке эксперимента на первом биоспутнике она была временно прикомандирована к нашей лаборатории, а потом, дождавшись, когда освободится место, пришла насовсем. Внешне обаятельная, всегда, несмотря на трудности, которых ей досталось с лихвой, излучавшая душевное тепло, наделённая самыми высокими человеческими качествами, она была одной их "движущих сил" лаборатории. В подготовке эмбриологического эксперимента на биоспутнике "Космос-1514" большая роль принадлежала Людмиле Александровне Денисовой, выпускнице кафедры эмбриологии МГУ им. М.В.Ломоносова. Моим многолетним помощником, неизменной палочкой-выручалочкой была Галина Михайловна Потапова. Её высочайшая квалификация и преданность делу позволили нам провести эксперимент по изучению влияния невесомости на время жизни эритроцитов - совместный с Генри Леоном из США - автором использовавшейся для этого уникальной и очень сложной методики. А сколько вафель и пирогов, испечённых её руками, съели за эти годы гости лаборатории, которым мы всегда старались продемонстрировать русское гостеприимство, несмотря на обстановку в московских магазинах...
Огромный объём работ и огромная ответственность легли на плечи инженеров. Чтобы их оценить достаточно простого перечисления того, что было создано при подготовке к полётам: сам космический летательный аппарат; системы содержания и жизнеобеспечения животных в полёте; аппаратура для гамма-облучения животных (для радиобиологического эксперимента на биоспутнике "Космос-690"); бортовая центрифуга для создания в условиях невесомости искусственной силы тяжести (для биоспутника "Космос-936"); полевая лаборатория для обеспечения комфортных условий при работе с животными на месте приземления. И сегодня мы часто видим по телевизору "потомков" этой лаборатории - при трансляциях с места приземления мобильных госпиталей МЧС...
В нашем Институте инженерными работами руководил Борис Андреевич Адамович, а их отдельными направлениями - А.Д.Носкин, В.И.Милявский, В.С.Магедов, В.К.Голов. Системы содержания животных делали в Ленинграде - в СКТБ "Биофизприбор" под руководством А.А.Златорунского и В.С.Полещука, систему регенерации атмосферы готовили горноспасатели из Донецка (тогда ещё не иностранцы!), а сама ракета и спутник приезжали на полигон в Плесецк из Куйбышева...
А как интересовались нашей работой солдаты на полигоне, сколько серьёзных, а иногда смешных вопросов задавали. "Девочка, ты не забыла положить суркам колбасу?!" - это ещё на Байконуре, на "Космосе-367". Сурками они считали крыс, девочкой меня, а колбаса действительно "имела место". Полёт был пробным, системы подачи пищи и спецкорма тогда ещё не было, и руководитель лаборатории питании выпустил специальный документ (как положено, утверждённый всеми инстанциями), согласно которому для кормления животных на борту рекомендовалась краковская колбаса. Естественно, что в ожидании полёта взятую из Москвы колбасу мы использовали по прямому назначению - в качестве закуски, и потом пришлось долго бегать в поисках замены, тем более, что документ предусматривал только определённый сорт, а с колбасой вообще были проблемы...
Эта работа подарила мне (да и не только мне) много новых замечательных друзей в разных концах Земли, позволила сравнить наши возможности и стиль работы с тем, что есть в других странах, позволила почувствовать единство мира, а себя - реальной частицей этого единства.
Из книги "НЕВЕСОМОСТЬ И ПРИСПОСОБИТЕЛЬНЫЕ
ВОЗМОЖНОСТИ МЛЕКОПИТАЮЩИХ" (Москва, ИПГМ, 1996 г.)
ГЕНРИ ЛЕОН
Сразу после того, как начались первые переговоры о совместных работах с американцами, Евгений Александрович Ильин, вернувшись из США, сказал мне: "Знаешь, Люба, есть очень простая методика - определение времени жизни эритроцитов. Всё автоматизировано: крысы дышат, аппаратура пишет. Поскольку крыс контролируешь ты, возьми ещё и эту методику". Я согласилась, понимая, как интересно провести такую работу в условиях невесомости. Когда спустя несколько месяцев автор проекта доктор Генри Леон приехал в Москву с аппаратурой, и я увидела, что это такое, отказываться было поздно. Речь шла об определении количества окиси углерода, выделяемой крысами при дыхании в течение месяца после космического полёта. Всё это - ежедневно и индивидуально для каждой крысы полётной группы и двух наземных контролей. Аппаратура занимала целую комнату. Воздух в комнате должен был иметь постоянную температуру. И одних притёртых кранов - до полусотни каждый день. Моё счастье, что когда-то много лет назад я работала с прекрасным специалистом по газообмену Феофанией Викторовной Спиридоновой, которая научила меня притирать краны "с закрытыми глазами"...
Для нас обоих - и для меня, и для доктора Леона - это был первый международный проект. Да и вообще в те годы (это был 1974-й) такого опыта никто не имел. Поэтому поначалу всё шло очень медленно и трудно. Каждый из нас демонстрировал партнёру свои рабочие приёмы и привычки, даже не пытаясь найти "общий знаменатель". Каждый раз, вынимая из ящика с оборудованием что-нибудь новое, Генри произносил одну и ту же фразу: "У нас это есть, а у вас?" Или: "Мы делаем так, а вы?" Речь шла о том, чтобы выбросить использованную стеклянную посуду, чего мы, конечно, себе позволить не могли. Много лет спустя, работая в США, я увидела, что и для них это не так уж типично. Но тогда я постепенно начинала чувствовать, что в моей душе закипает нечто - сама не знаю что. Тем более, что хотя стаканы, шприцы, пипетки и прочие мелочи у них были несравненно красивее наших, но ведь они приехали работать на нашем спутнике, стало быть и у нас что-то есть. К тому же первая неделя подходила к концу, а Генри (визит эффект!) всё никак не мог "заставить" свою аппаратуру работать.
В воскресенье мы решили сделать перерыв. Я повела наших гостей в Кремль и, поставив их на центральной площади с видом на все соборы, задала тот же самый вопрос, который доводил меня до белого каления целую неделю: "У нас это есть, а у вас?". Генри рассмеялся и сказал: "Извините, я всё понял. Мы - страна молодой культуры". С этого момента мы начали работать действительно вместе, и, как ни странно, через несколько дней к нам "присоединилась" аппаратура - она заработала.