Шалыт-Марголин
Пчела и бабочка

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Шалыт-Марголин (a.shalyt@mail.ru)
  • Размещен: 11/12/2008, изменен: 24/03/2009. 164k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая редакция. Исправлены обнаруженные опечатки. Уточнены некоторые эпизоды и добавлено послесловие. Первая редакция была размещена на авторском сайте в библиотеке Мошкова 11/12/2008.
    •   Александр Шалыт - Марголин
      
      
      
       ПЧЕЛА И БАБОЧКА
      
      
      
       Кинодрама
      Вторая редакция. Исправлены обнаруженные опечатки. Уточнены некоторые эпизоды и добавлено послесловие.
      Первая редакция была размещена на авторском сайте в библиотеке Мошкова 11/12/2008.
      
      
      
      
      
      Зарегистрирован в Российском Авторском Обществе в качестве сценария полнометражного художественного фильма за N 14527.
      
      Заверен в нотариальной конторе г. Минска. Регистрационный N2 -749.
      
      
      
       Минск 2008
      
       Противоположность любви - не отвращение.
       И даже не равнодушие. А ложь.
       Соответственно, антитеза ненависти - правда.
       Из 'Записных книжек' Сергея Довлатова
      
      Пролог.
      Один из городов России. Наши дни.
       Олег Сергеев входит в кабинет, снимает плащ, вешает его в шкаф, садится за стол, снимает трубку телефона.
      Сергеев. Доставьте Донатьеву.
       Через несколько минут в кабинет вводят очень красивую женщину лет сорока с бледным лицом и заметной проседью в волосах.
      Сергеев (обращаясь к Донатьевой). Садитесь. (Затем к сопровождающей). А вы можете быть свободны.
       Сопровождающая, женщина в милицейской форме, выходит.
      Сергеев (обращаясь к Донатьевой). Ольга Александровна! Буду краток. Картина для меня ясна. Материалы дела я сегодня же направлю в суд. Ваш муж, конечно же, находился на последней стадии рака. Однако, по мнению онкологов, один-два месяца у него всё же были. По заключению экспертов, вот оно (Сергеев протягивает его Донатьевой, та берёт в руки, читает), при вскрытии в его организме была обнаружена большая доза некоего вещества
      -- состав его сейчас уточняется, которое в таких количествах в течение пятнадцати, двадцати ... ну, максимум тридцати минут приводит к остановке сердца и имеет явно обезболивающий эффект. Так как в момент смерти рядом с вашим мужем, по вашим словам, находились только вы, да вы сами во всём признались, то окончательно обвиняетесь по статье 107 части 1 Уголовного Кодекса Российской Федерации -- 'Убийство в состоянии аффекта'.
      Донатьева. Почему в состоянии аффекта?
      Сергеев. По материалам дела. (Пауза.) Ну, а всё в дальнейшем решит суд. У вас есть вопросы?
      Донатьева (помедлив). Нет. (Пауза.) Я могу повидаться с дочерью перед тем, как меня?...
      Сергеев (удивлённо прерывает её). Что? (Cмущённо.) Нет. Я не намерен лишать вас свободы до суда. Ограничимся подпиской о невыезде. Думаю, никуда вы не сбежите. (Подписывает какую-то бумагу, протягивает её Ольге.) Вот. До суда можете быть свободны. Вас вызовут повесткой.
      Донатьева. Спасибо. Я вам очень благодарна.
      
      Сорок пять лет тому назад.
       Большой двор, разделённый пополам старыми сараями. Двухэтажный дом, имеющий общую стенку с четырёхэтажным. Рядом техническое здание. Зима. Фима Мандель (Манюня) выходит на улицу. Навстречу ему идёт Рома Григоришин (Ром). На них ушанки, зимние пальто, валенки с галошами.
      Фима. Ромка! Ты Алика не видел?
      Рома. Сейчас выйдет.
       Появляется Алик Кравченко (Пирог) - толстый неповоротливый мальчик. Всем троим по девять лет.
      Рома (обращается к нему). Ну что, Пирог, пойдём, прыгнем с сараев?
      Алик. Не могу. Мне родители не разрешают.
      Фима (хватает его за локоть). А они ничего не узнают. (Резко.) Ну-ка, пошли!
      Алик (упирается). Ребята, не надо!
      Рома (хватает его за второй локоть). Надо! Пошли!
      Алик (обращается к Фиме), Ты пойди, посмотри, глубокий снег или нет.
       Фима огибает сарай и становится внизу.
      Рома с Аликом взбираются на сарай и готовятся к прыжку.
      Рома (Алику). Не бойся. Сейчас возьмёмся за руки и вместе прыгнем.
       Берёт Алика за руку.
      Алик (обращается к Фиме). Глубокий снег?
      Фима. Да. Ты же сам видишь! Можешь спокойно прыгать.
       Алик смотрит вниз. (Пауза)
      Фима (после паузы). Пирог! Ты будешь прыгать?
      Алик (в ужасе). Очень высоко. Наверное, я не буду.
      Фима. Трус! (Пауза.) Подожди. Я сейчас взберусь на сарай, прыгнем все вместе.
       Фима огибает сарай, вскарабкивается на него, подходит к Роме с Аликом и берёт Алика за другую руку.
      Фима. Пошли!
       Все вместе прыгают.
       Алик начинает хохотать.
      Рома (обращается к Алику). Ну, как, понравилось?
      Алик (улыбается). Законно! Теперь буду всё время.
       Во дворе слышен голос матери Алика.
      -- Алик, ты где? Иди сюда!
      Алик выползает из снега и направляется к матери.
      Рома (Алику). Стой! Ты галошу потерял!
       Алик заходит в соседнюю часть двора, подходит к матери.
      Елена Сергеевна (Алику). Почему ты весь в снегу? Ты что, прыгал с сараев?
      Алик. Нет! (Пауза.)
      Елена Сергеевна. А где галоша? (Пауза. Алик молчит.) Где галоша?
      (Даёт ему подзатыльник). Где галоша? Ну-ка, домой. (Она хватает Алика за руку и заходит с ним в подъезд).
      Фима (Роме). Пошли отсюда.
      Рома. Куда?
      Фима. У меня есть деньги, купим в аптеке гематоген.
       Они выходят со двора.
       Во дворе появляется Натан Григорьевич - отец Фимы.
      Ему навстречу идёт старик Захарин.
      Захарин (Натану). Натан Григорьевич! Уймите своего бандита!
      Натан. Что такое?
      Захарин. Три дня назад сделал ему замечание. После этого у меня было выбито окно на кухне, и в самый мороз кто-то смазал солидолом дверную ручку сарая. Рука у меня прилипла, еле отодрал с кровью, так что пришлось идти в поликлинику.
      Натан. Почему вы, Евгений Владимирович, уверены, что это - Фима? Может быть...
      Захарин. Бросьте вы. Больше некому. Уверен. В нашем дворе среди ребятни его возраста только один бандит.
      Натан (Резко). Ладно. Я с ним поговорю.
      Захарин. Не 'поговорю', а надо снять штаны и всыпать.
      Натан. Нет. Штаны я снимать не буду. Жалко. Матери у него нет. И защитить некому.
       Не дожидаясь ответа Захарина, он уходит.
      
       Рома и Фима стоят возле аптеки и едят гематоген.
      Какой-то прохожий. Что едим, мальчики? (Внимательно смотрит.) Гематоген? Думаете, что там шоколад? Ошибаетесь! Знаете, из чего он сделан?
      Рома. Из чего?
      Прохожий. Из бычей крови! (Уходит.)
       Рома и Фима переглядываются, выбрасывают гематоген в мусорку. Их начинает выворачивать.
       Грустные, они заходят во двор.
      Рома (обращаясь к Фиме). А давай залезем на крышу, сюда (показывает на высотное техническое здание). Через чердак.
      Фима. Давай.
       Они залезают на крышу. На крыше скользко.
      Фима. Да отсюда видно полгорода.
      Рома (радостно). Э-ге-ге!
      Фима (повторяет). Э-ге-ге!
       В это время Рома соскальзывает к краю, кричит в ужасе.
      Рома. Фима! Фима! (Он успевает ухватиться за самый край, но зависает.)
      Фима. Ромка, держись! (Подползает к краю, начинает тащить друга за руку.) Держись! Миленький мой! Наконец ему удаётся вытащить Рому. Оба плачут. Рома первым приходит в себя.
      Рома. Ну, чего плачешь? Пошли отсюда.
       Они спускаются вниз.
       Внизу слышен голос Натана Григорьевича.
      Натан Григорьевич. Вы Фиму не видели?
      -- Кажется, видел вместе с Григоришиным возле этого здания. Может, полезли на крышу?
      Натан Григорьевич. Вот идиёты. Ну, если это правда, я им покажу. Своих не узнают.
       Рома и Фима выходят из подвала здания. Они слышали разговор.
      Рома. Сейчас твой батька нам всыплет.
      Фима (улыбается). Не всыплет. Он не видел. Не пойман - не вор.
      Они появляются во дворе, натыкаются на Натана Григорьевича.
      Натан Григорьевич. Где, орлы, пропадали?
      Фима. Гуляли.
      Натан Григорьевич. Гуляли? Уж не там ли? (Рукой показывает на крышу здания, где они только что были.)
      Рома (улыбается). Нет.
      Натан Григорьевич. Ладно. (Обращается к сыну). Это не ты разбил Захарину окно и смазал ручку от двери сарая машинным маслом?
      Фима. Не-а.
      Натан Григорьевич. Ну-ка, пойдём домой, поговорим.
       Фима ещё ничего не успевает ответить
      Рома. Я с Фимой!
      Натан Григорьевич (Фиме). Хороший у тебя друг! Ладно. Пошли к нам, пообедаем, поговорим.
       Все входят в подъезд.
      
      Начало лета.
       Рома с Фимой вместе выходят во двор.
       Алик во дворе ест мороженое.
      Фима (обращается к нему). Пирожок, пошли на 'Нам бы, нам бы'.
      Алик. У меня нет денег. Все истратил на пломбир.
      Фима. Я куплю. И ещё порцию мороженого.
      Алик. Пошли.
       Все втроём сидят в кинотеатре, едят мороженое. На экране - 'Человек-амфибия'. После фильма возвращаются во двор.
       Во дворе их ждут Лёник (брат Алика), Геных, Зюка и Дэвид (все ребята постарше на шесть-семь лет).
      Лёник (обращается к ним). Манюня, Ром, Пирог! Где вы ходите? Забыли, что сейчас репетиция? Пирожок! Ну-ка, становись сюда!
       Алик становится на скамейку.
      Лёник. (обращается к Роману и Фиме). А вы будете подпевать.
      Зюка. С чего начнём? (Берёт в руки гитару).
      Геных (достаёт скрипку). С 'Фонариков'.
      Дэвид (вынимает из футляра аккордеон). Конечно, с 'Фонариков'.
      Лёник. Это гвоздь программы. (Берёт в руки палочки, подходит к металлическому ящику.)
      Геных. Начали.
       Слышна музыка, и ударные, затем Алик поёт.
       Когда фонарики качаются ночные,
       Когда на улицу опасно выходить. -
       Я из пивной иду, я никого не жду,
       Я никого уж не сумею полюбить.
       На последних строчках все хором подпевают.
       Алик продолжает:
       Мне Дашка ноги целовала, как шальная,
       С какой-то вдовушкой пропил я отчий дом.
       И мой нахальный смех всегда имел успех,
       И моя юность раскололась, как орех.
       Все подпевают последние две строки.
       Костюмчик новенький, ботиночки со скрипом
       Я на казённые халаты променял.
       За десять лет немало горя видел,
       И не один на мне волосик полинял.
      
       Сижу на нарах, как король на именинах,
       И пачку 'Севера' мечтаю получить.
       Гляжу, как кот, в окно -- теперь мне всё равно:
       Я никого уж не сумею полюбить!
       Опять все повторяют последние две строки.
       В это время во двор входит Сергей Ильич.
      Сергей Ильич. Лоботрясы лоботрясами. Вы бы лучше двор убрали да книжку почитали.
      Лёник (обращается к нему). Что, Сергей Ильич? Репертуар наш не нравится? Так мы же можем и другое. (Моргает Алику.)
      Алик поёт, а все подпевают.
       Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем в кабак!
       Там бы, там бы, там бы, там бы пить коньяк.
      Сергей Ильич (в сердцах). Тьфу. (Удаляется.)
       Сзади слышен громкий смех. Затем:
       Мы идём по Уругваю - гваю,
       Ночь - хоть выколи глаза.
       Слышны крики попугаев -гаев
       И мартышек голоса.
      Сергей Ильич поворачивается к ним, компания продолжает петь:
       Нас поймали папуасы- асы,
       Будут жарить над костром.
       Будут шамать наше мясо - мясо
       И закусывать вином!
       Чтоб вы, черти, подавились
       Моим ломаным ребром!
      Сергей Ильич в удивлении открывает рот, ребята продолжают на тот же мотив:
       Не ходите, дети, в школу - школу,
       Не играйте там в футбол.
       Занимайтесь женским полом - полом
       И танцуйте рок-н-рол!
      Сергей Ильич крутит пальцем у виска и уходит.
      
       Вечер.
       Квартира Алика и Лёника.
       В комнате отец, мать, бабушка и Алик. Нет только Лёника.
      Мать (обращается к Алику). Скажи, пожалуйста, в который раз ты сегодня ходил на 'Человека-амфибию'? В пятый, в шестой?
      Алик. Я буду ходить на него, пока его показывают в кино. Там играет такая красивая женщина! Я такой никогда не видел.
      Отец (удивлённо). Да? И что ж ты понимаешь в женской красоте? И как? С носа в рот?
      Мать (отцу). Там играет Настенька Вертинская. Она действительно необычайно красива.
      Отец. Это я знаю. (обращается к Алику.) Ты мне лучше расскажи, что ты во дворе поёшь. Мы тебя в музыкальную школу определили не для того, чтобы ты был солистом в дворовом хоре. Так как? Каков репертуар?
      Алик. Всякое. 'Фонарики', например.
      Отец. 'Фонарики'? Это я знаю. Нет, ты пел что-то поинтересней. Колокольчики какие-то... Спой! Порадуй родителей.
       Алик поёт.
       Колокольчики-бубенчики звенят,
       Рассказать одну историю хотят.
       Как люди женятся и как они живут,
       Колокольчики-бубенчики споют.
      
       У Наталки, у соседки молодой,
       Мужичонка был задрипанный такой.
       Поистратил всю силёнку в стороне,
       Не оставил ничего своей жене.
      
      Голос бабушки. Какой кошмар! Чему ребёнка учат!
      
       Рядом с ними жил соседушка младой,
       Кучерявый симпатичный сам собой.
       И она была не прочь бы пошутить,
       Но боялась она мужу изменить.
      
       Раз приходит муж домой и говорит:
       --Дорогая, нам разлука предстоит.
       Уезжаю я из дому на три дня.
       Ты смотри-ка, не балуй-ка без меня.
      
       Муж уехал, на диване прилегла,
       Долго-долго уснуть я не могла.
       А уснула - вижу сон такой:
       Кто-то гладит меня нежною рукой.
      
       Испугалася Наталка, вся дрожит.
       А в ответ ей кто-то тихо говорит:
       --Не пугайся, не пугайся, ангел мой,
       Не мужчина я, а добрый домовой.
      
       Так три дня всё домовой и домовой,
       А наутро уходил к себе домой.
       А на третий день узнали, ну и что ж?
       На соседа домовой тот был похож.
      Мать. Как тебе это нравится?
      Отец (раздражённо). Что ты поёшь? Ты хоть, соображаешь, что поёшь? Тебе, как и Страшиле из 'Изумрудного города', надо вставить мозги. Кстати, вашим 'оркестром' дирижирует твой старший брат. Где он, этот балбес?
      Мать. У Зюки. В девять будет.
      Отец. Ничего. С ним я тоже разберусь. Давно ремня не получали.
      Бабушка. Может, не пускать обоих на улицу?
      Отец. Что вы, Анна Ивановна! Как это -- не пускать на улицу? Просто надо вставить мозги. Раз и навсегда.
      
      Через несколько дней.
      Квартира Алика.
       У него в гостях Рома и Фима. Играют в настольный хоккей.
      Рома. Сколько времени?
      Фима. Половина пятого.
      Рома. Пошли к сараям. Не забыли, что мы играем с восьмым домом? И Толик Баранов сегодня купил 'Лайку', угощает.
      Фима. Тебе что, мало 'Шипки'?
      Рома. Сравнил. 'Шипка' стоит девять копеек, а 'Лайка' -- двенадцать.
      Алик. Подождите! Помогите мне отодвинуть этот диван. Тут у Лёньки должен быть тайник.
       Все трое, пыхтя, отодвигают диван.
       На полу возле самой стенки стоит небольшой деревянный ящик. Алик аккуратно достаёт его, Рома и Фима внимательно наблюдают за ним.
      Фима. Пирожок! Ну, что там?
       Алик открывает ящик, вынимает из него водяной пистолет и две вырезки из журналов -- черно-белые фото обнажённых женщин.
       Все трое улыбаются.
      Алик. Теперь Лёнечка у меня попрыгает. Вот кто даст мне деньги.
      А не даст - расскажу родителям.
      Фима. Всё. Пора. Толик ждёт. (Троица выходит из квартиры. Фима обращается к Алику.) Ты захватил 'клоподавку'?
       Алик (достаёт из кармана маленькую тюшку). Захватил.
      Рома. А ты заесть взял?
      Фима. Да. Яйца вкрутую, хлеб, чеснок.
       Все выходят, идут за сараи.
      За сараями их ждёт дворовая компания. Высокий мальчик по имени 'Петя' и по кличке 'Петух' тут же задаёт вопрос:
      -- По сколько играем?
      Фима. Начнём по пятаку.
      Делают 'горку' из пятикопеечных монет.
      Петя достаёт большую массивную тюшку, и все по очереди её бросают. Начинается игра, в которой троица проигрывает.
      Петя. Ну, что? Сыграем по гривеннику?
      Рома. Сыграем. (Обращаясь к Алику.) Пирожок! Доставай 'клоподавку'. (Алик вынимает из кармана маленькую тюшку.)
      (Обращаясь к остальным.) Каждый будет играть свой тюшкой.
      Все ставят на 'горку' по десять копеек. Алик отдаёт 'клоподавку' Роману.
      Тот бросает и точно попадает - разбивает 'горку'.
      Роман (радостно кричит). Пирожок! Манюня! Тюк!
      Фима и Алик тут же подбегают и забирают все деньги. На этот раз троица выигрывает.
      Петя (берёт в руки 'клоподавку'). Хитрые! Ваша тюшка намного легче и удобней нашей.
      Фима. А почему мы должны играть вашей?
      Петя. Вот рахиты! Принесли с собой какую-то 'клоподавку', чтобы нас дурить.
      Рома. Сам ты, 'Петух', рахит!
      Начинается потасовка, в которой с одной стороны участвует 'троица' и Толик Баранов, который наблюдал за игрой, а с другой -- компания из соседнего двора во главе с 'Петухом'.
      Кто - то из окна второго этажа дома напротив басовито кричит:
      -- Ну-ка, из восьмого, быстро валите в свой двор! Что,'Петух', хочешь получить в лыч? Так я сейчас выйду и выделю!
      Ребята из восьмого дома быстро уходят.
       Толик Баранов достаёт пачку 'Лайки'. Все берут по сигарете, Фима протягивает каждому зажигалку, начинают курить.
      Рома. Хорошие сигареты. Лучше 'Шипки'.
      Толик. Так ведь дороже стоят.
       В это время слышен голос Толиной мамы:
      - Толик! Иди домой.
      Фима (Толику). Бросай сигарету.
      Толик бросает.
      Фима (протягивает ему кусочек хлеба, яйцо и дольку чеснока). На, заешь!
       Толик берёт еду и уходит.
       Оставшиеся продолжают курить.
      Рома (Фиме). А нам заесть хватит?
      Фима. Конечно.
       В это время во дворе внезапно появляется мать Алика.
       Рома краем глаза видит её.
      Рома. Атас!
       Рома и Фима быстро бросают окурки на землю, затаптывают. Алик машинально засовывает непогашенный окурок в карман своей курточки. Окурок дымит.
       Мать Алика с сумками подходит к ним ближе.
      Мать. Мальчики, что вы здесь делаете?
      Алик. Разговариваем.
      Мать (обращает внимание на дым из кармана). А что это у тебя такое в кармане?
       Суёт два пальца в карман с окурком, обжигается.
      Мать. А!! (Вытаскивает окурок, выбрасывает его). Затем даёт подзатыльник Алику, резко берёт его за руку.
      Мать. Пошли домой, курец! (Обращаясь к Роме и Фиме.) А вашим родителям я всё скажу! И твоей маме, Роман, и твоему папе, Фима!
      
       Кабинет следователя Сергеева. Наши дни.
       Олег работает за компьютером. Телефонный звонок. Он снимает трубку. Слышен голос начальника - Михаила Васильевича.
      Михаил Васильевич. Ты что, до суда отпустил Донатьеву?
      Сергеев. Отпустил.
      Михаил Васильевич. Наверное, ты сошёл с ума. С каких это пор потенциальных убийц отпускают под подписку?
      Сергеев (устало). Я всё согласовал с Кирьяковым и подписал у него разрешение. Вам не о чем волноваться.
      Михаил Васильевич. Как это не волноваться? (Ехидно.) Убийца разгуливает на свободе. Это что-то новенькое. Может, ты ей симпатизируешь как женщине?
      Сергеев (резко). Симпатизирую я ей или нет -- это уж, извините, Михаил Васильевич, моё дело. Но, очевидно, никакой общественной опасности Донатьева не представляет.
      Михаил Васильевич. Что ж, под твою ответственность!
      Сергеев. Разумеется.
       Вешает трубку. Затем обращается по селектору:
      - Алла Викторовна, зайдите, пожалуйста.
      В кабинет входит помощница.
      Сергеев. Алла Викторовна, составьте мне список всех знакомых, друзей, родственников, сослуживцев Григоришина и Донатьевой, имеющих отношение к лекарствам... (Пауза.) К новым препаратам, а ещё шире - к фармакологии.
      Алла. Хорошо. Сроки?
      Сергеев (улыбается). Чем быстрее, тем лучше.
      
      Квартира Ольги Донатьевой.
       Ольга на кухне. Поздний завтрак, которым её кормит тринадцатилетняя дочь Маша. Перед Ольгой творожная запеканка с изюмом, горячие бутерброды, дымящийся кофе. Маша рядом обнимает её за плечи, прижимается.
      Ольга. Как вкусно. Отвыкла я за это время от домашней еды. Ну, как ты?
      Маша. Мамочка, я ведь была не одна, а с тётей Светой. Ну, ничего. (Пауза.) А тебя отпустили насовсем?
      Ольга. Нет. Только до суда.
      Маша. Как до суда? Значит, тебя будут судить?
       Начинает плакать.
      Ольга (целует дочь, вытирает слёзы). Ну, ничего, ничего. Будем надеяться, что всё обойдётся.
      
      
      Ближе к вечеру того же дня. Кабинет Сергеева.
       Входит Алла Викторовна.
      Алла Викторовна (обращаясь к Сергееву). Список, о котором вы просили ещё полностью не составила, но один человек нуждается в пристальном внимании. Ефим Мандель. Близкий друг этой семьи и друг детства Григоришина. Довольно известный фармаколог. Даже своя лаборатория. Основная тема - фармакокинетика антидепрессантов. Вот все его координаты.
      Сергеев. Прекрасно. (Смотрит на часы.) Сегодня уже поздновато, а завтра с утра им займусь.
      Алла. Не получится. Он в длительной командировке за рубежом.
      Сергеев. Тогда без него навещу его лабораторию.
      
       Тридцать восемь лет тому назад.
       Кабинет Натана Григорьевича, отца Фимы.
       В кабинете письменный стол, шкаф с книгами, диван, по стенам развешаны картины. Во вращающемся кресле сидит человек - эксперт по живописи.
      Натан Григорьевич (обращаясь к нему). Так это не Репин?
      Эксперт. Вынужден вас огорчить. (Пауза). Много за него отдали?
      Натан Григорьевич. Много. Очень. (Пауза.) Мерзавцы меня обманули. Значит, фальшивка?
      Эксперт. Я бы сказал иначе. Блестяще выполненная копия. У вас лупа есть?
      Натан Григорьевич. Конечно. (Подходит к письменному столу, вынимает из ящика лупу.) Вот.
      Эксперт (берёт в руки лупу, подходит к картине, смотрит в один из уголков). Идите-ка сюда.
       Натан Григорьевич подходит.
      Эксперт. Читайте. Что здесь написано?
      Натан Григорьевич (читает). Чертков.
      Эксперт. Вот это и есть фамилия художника, который делал копию. А подлинник находится где-нибудь в приличной галерее, может быть, в Саратове, Горьком или Куйбышеве.
      Натан Григорьевич. А что этот Чертков?
      Эксперт. Да кто ж его знает. Несомненно, мастер своего дела. И вообще в русской культуре фамилия известная - друг, издатель и душеприказчик Толстого.
      Натан Григорьевич (в сердцах). Как же я так опростоволосился?
      Эксперт. Не огорчайтесь. Такое бывает и с более искушенными людьми. (Смотрит на часы.) Мне пора.
      Натан Григорьевич. Спасибо.
       Он провожает эксперта, закрывает за ним дверь, заходит в столовую. В столовой Фима и Рома. Они сидят молча, не притрагиваясь к еде.
      Натан Григорьевич. А вы что сидите? Я же сказал обедать без меня!
      Фима. Папа, у Ромки с мамой плохо.
      Натан Григорьевич. Ромочка! Что такое?
      Рома. Понимаете, Натан Григорьевич, мама в последнее время себя неважно чувствовала, осунулась. Пошла к врачу - послали на рентген. На рентгене увидели в желудке опухоль. Считают, что злокачественная.
      Натан Григорьевич. Что, так прямо и сказали?
      Рома. Почти прямым текстом. (Пауза.) Мама ночей не спит, плачет. И я вместе с ней.
      Натан Григорьевич. Вот что. Приводи свою маму ко мне на рентген. Так, сегодня какое? Двенадцатое? Послезавтра, четырнадцатого, часам к девяти утра. Завтра только обед, ужин исключается, и послезавтра утром тоже натощак. А плакать не нужно. Пока ничего не известно. И даже если известно - можно и нужно бороться.
      
      Рентгенкабинет.
       Натан осматривает мать Ромы, Наталью Романовну, что-то напевает себе под нос.
      Натан Григорьевич. Можете одеваться.
       Сам отходит от аппарата, садится за стол, пишет.
       Наталья Романовна садится напротив него, выжидающе смотрит.
      Наталья Романовна. Ну, что? Сколько у меня времени?
      Натан (поднимает глаза, улыбается). В каком смысле? Как сказал поэт: 'У нас с вами бездна времени'.
      Наталья Романовна. Шутите? Мне не до шуток. А всё-таки?
      Натан (глядя ей в глаза). Вы проживёте больше меня. Надеюсь, намного.
      Наталья Романовна. То есть?
      Натан. У вас нет никакого рака. У вас довольно редкая патология. Она не смертельна.
      Наталья Романовна. А вы не лжёте?
      Натан. Милая моя! Я слишком стар, чтобы врать. В молодости, бывало, этим грешил, особенно с женщинами. (Пауза.) Я вам напишу назначение, но можете быть спокойны. В какой клинике вам поставили предварительный диагноз?
      Наталья Романовна. В седьмой.
      Натан. Кто? Впрочем, можете не говорить. И так догадываюсь. Вот же неучи, незнайки! Давайте мы с вами перейдём в эту комнату (показывает кивком головы), попьём чаю, кофе.
      
       Наталья Романовна и Натан Григорьевич пьют чай в соседней комнате.
      Натан Григорьевич. Как же так, Наталья Романовна, вы одна? (Улыбается). Я считал, что такие женщины всегда замужем.
      Наталья. Отец Ромы бросил меня задолго до его рождения. Это было такой пощёчиной, что больше замуж я выходить не захотела. Хотя, наверное, много раз могла устроить свою жизнь. И неплохо. Сватались хорошие люди. Но я боялась и, конечно, никого из них не любила. Что мы всё обо мне да обо мне? А как Вы? (Наталья улыбается.)
      Натан Григорьевич. Фимина мама умерла при родах. Вы, наверное, знаете. А больше я не женился. Боялся, что у него будет не мать, а мачеха.
      Наталья. Но у вас была, кажется, первая семья.
      Натан. Была. Там двое сыновей, с которыми у меня прекрасные отношения. Есть внуки. Первая жена давно замужем. По-моему, счастлива в браке. (Пауза.) Был бы я помоложе - всё бы сделал для того, чтобы добиться вашего расположения. А так... Мне уже за семьдесят. Старый гриб...
      Наталья. Я бы за вас всё равно не пошла.
      Натан. Это почему?
      Наталья. А вы обманщик. (Улыбается.) Сами сегодня признались, что обманывали женщин.
      Натан. Вас бы я не обманывал.
      Наталья. Это вам только так кажется.
      Натан. Нет. Есть у нас с вами что-то общее. Даже корень у имени один и тот же: Наталья, Натан. От древнееврейского слова 'дарованный'.
      Наталья (смотрит на часы). Мне пора.
       Открывает сумку, вынимает бутылку коньяка.
      Натан (в сердцах). Вы с ума сошли! Уберите немедленно! Ваш Рома для меня как сын родной. Да и Вы не чужой человек. (Передаёт Наталье в руки несколько бумаг.) С данными рентгенографии и этой запиской подойдёте от моего имени к Николаю Григорьевичу Артамонову. Прекрасный терапевт и мой друг. Он вам всё скажет и даст рекомендации. И не волнуйтесь. Ничего страшного у Вас нет.
      Наталья. Спасибо. (Целует его в губы.)
      Натан (улыбается). Да. Как там у Островского? Этот поцелуй дорогого стоит.
      
      
       Средняя школа.
      Класс, где учатся Рома, Фима и Алик.
      Весна. Май. Учительница выходит в школьный коридор, зовёт завуча:
      -- Михаил Гильевич! Идите сюда!
      Михаил Гильевич, который идёт по коридору, оборачивается на зов, заходит в класс.
      Учительница. Посмотрите.
      В классе до начала занятий - несколько учеников. Учительница показывает исписанную и изрисованную парту.
      Михаил Гильевич (подходит ближе, читает надписи на парте). Через десять минут вас посетит Фантомас! Полный атас! Нецветайлов, я тебя люблю! (И снова). Через десять минут вас посетит Фантомас! Терпение, мой мальчик, и их теозавры будут нашими! (Пауза.)
      Так. Кто сидит за этой партой?
      Учительница. Никто. Она пустая.
      Михаил Гильевич. Чем-нибудь накройте её. Разберёмся потом.
       Он выходит, в класс заходят ученики.
       Идёт урок истории. Рома с Фимой сидят за одной партой, рядом с ними открытое окно. Сзади -- Алик.
       Рома и Фима складывают бумажные самолётики, и запускают их в окно. На крыльях каждого из самолётиков Рома пишет: 'ХодИте в плавках!', Фима: 'ХодИте голыми!'
      Наконец Фима складывает последний самолётик, на котором пишет: 'Всё это, братцы ...'.
       Снизу к окну подходит Михаил Гильевич вместе с учительницей и ловит эти самолётики.
       Дверь в класс открывается, входит Михаил Гильевич, смотрит на открытое окно.
      Михаил Гильевич. Мандель и Григоришин! Братцы вы мои! В учительскую.
      Рома. Михаил Гильевич, за что?
      Михаил Гильевич (улыбается). За бесплатные советы.
      Алик (встаёт). А я?
      Михаил Гильевич. И ты, Кравченко, тоже? (Пауза.) Значит, и ты с ними.
       Все трое встают, выходят.
      
       Учительская.
       Михаил Гильевич сидит за столом. Троица стоит напротив него. На стуле рядом лежат самолётики.
      Михаил Гильевич. Вот что, 'трио баянистов'. Мне ваши шуточки порядком надоели. Я от них устал. Я ещё сравню почерка того, что написано на этом (показывает на самолётики), с тем, что написано на изрисованной парте. Если совпадёт, то мало вам не покажется. А пока что завтра все с родителями ко мне. Думаю, что и стенгазету испортили тоже вы.
      Вся троица. Да вы что?
       Все вспоминают. Неделю назад в коридоре школы появилась стенгазета, посвящённая борьбе с курением. Среди агитматериалов, в частности, была известная фраза:
       'Капля никотина убивает лошадь!'
       Буквально через несколько минут в этом месте стенгазеты кто-то пририсовал лошадь в ковбойке с сигарой в зубах. Под рисунком красовалась надпись:
       'Кури, скотина, - помрёшь от никотина'.
       Скоро возле стенгазеты стали собираться и ученики и учителя. Во время большой перемены возле неё уже стояла огромная хохочущая толпа. Казалось, что сюда пришла вся школа. Михаил Гильевич подошёл последним. Вначале тоже не удержался и улыбнулся, но потом быстро взял себя в руки.
      Михаил Гильевич. Кто это сделал? (Пауза.) Ничего, я найду.
       Он снимает стенгазету, сворачивает в трубочку, относит в учительскую.
      Рома. Михаил Гильевич! И на парте -- тоже не мы!
      Михаил Гильевич. Посмотрим. Проведём анатомическое исследование. (Улыбается.) Вскрытие покажет!
      
       Все трое идут домой. Рома посередине.
      Рома (Алику). Скажи, чего ты, пирог, влез? Он же нас схватил за жабры. Что тебе неймётся?
      Алик. В этот сложный момент я захотел быть с вами: с тобой и Манюней. (Задумчиво, по-философски.) Всегда проще делить вину на большее количество людей. Часть вины, приходящаяся на одного, становится меньше.
      Фима (Роме). Смотри, а он к десятому классу простые дроби, наконец, выучил.
       Все смеются.
      Алик. Одно неприятно - родителей вызвали в школу.
      Рома. Подумаешь! Не колышет. У меня всё равно сегодня праздник - у мамы не нашли ничего смертельного! (Начинает насвистывать мелодию песни 'Пчела и бабочка'.) Помните?
      У всей троицы перед глазами картина детства. Им по шесть лет. Они в гостях у Алика. На стуле - патефон, они втроём лежат на полу, слушают песню 'Пчела и бабочка', кейфуют. Алик от удовольствия ковыряет в носу.
      Рома (продолжает). А давайте, как когда-то...
      Фима. Давай!
       Рома начинает, Алик и Фима подхватывают:
       Раз пчела в тёплый день весной
       Свой пчелиный покинув рой,
       Полетела цветы искать
       И нектар собирать.
      
       А внизу по траве густой,
       За ней гусеница с тоской,
       Всё летит, устремив свой взор
       На пчелу и простор.
      
       Они проходят через большой двор. В самом его начале натыкаются на девочку трёх-четырёх лет, которая в песочнице пытается с помощью детского ведёрка сделать 'куличик', но у неё ничего не получается.
      Рома. Давай я тебе помогу.
      Рома делает ' куличик ', продолжает:
      Рома. Тебя как зовут?
      -- Оля.
       Рома. Хочешь, покатаем тебя на плечах?
      Оля. Хочу.
      Рома сажает её на плечи, вся троица продолжает двигаться по двору и петь:
       Утром сердце своё пчела,
       Этой бабочке отдала
       И они в голубую высь
       Вместе с ней понеслись!
      
       По лугам и морям, и садам
       Они вместе летают-
       Ароматом поят их цветы,
       Жизнь полна красоты!
      Слышен женский голос:
      - Оля! Ты где?
      Рома (обращаясь к Оле). Твоя мама?
      Оля. Да.
      Рома (спускает её на землю). Ну, беги!
      Фима. Что, мы так рано идём домой? Пошли на 'Чёртово колесо'.
       Они выходят со двора, поворачивают направо, заходят в парк культуры, бегут к кассе.
      
      Вокзал.
      Семья Алика Кравченко уезжает в Москву. Рома и Фима провожают его.
      Фима. Жаль, что так быстро пролетело время.
      Алик. Да. Быстро. Ребята, не огорчайтесь! Будем перезваниваться, переписываться.
      Рома. Ты уж, Пирожок, будешь писать. Знаю я тебя.
      Алик. Буду. Тебе и Манюне напишу сразу же. Остальным -- попозже. (Пауза.) Кто мог подумать, что отца переведут в Москву, в Гипротеатр?
       В это время на перрон из поезда выходит мать Алика.
      Елена Сергеевна (обращается к сыну). Сколько можно тебя ждать? Осталось три минуты, сейчас поезд тронется.
      Алик. Ну, всё, Ром! (Обнимает Рому.) Манюня! (обнимает Фиму.)
      
      Кабинет Натана Григорьевича.
       Грустные после проводов Алика, Рома и Фима сидят в креслах. Натан Григорьевич -- за столом.
      Натан Григорьевич. Алик пойдёт на физмат. Это я понимаю. А вы куда же?
      Рома (твёрдо). Я -- в медицинский. Хочу быть онкологом. Хирургом.
      Натан Григорьевич. Это ты из-за мамы?
      Рома. Мне того случая хватило. Тогда всё кончилось хорошо. Но никто не гарантирован. Поэтому если что случится, то я буду её лечить и спасать.
      Натан Григорьевич. Понятно... (Поворачивает голову к Фиме.) А ты как?
      Фима. Я вместе с Ромой.
      Натан Григорьевич. Тоже в медицинский? Но хирургом ты быть не сможешь. Руки неважные. Можешь попробовать микробиологом, физиологом. Голова у тебя ничего. А тебе, Рома, надо отдавать себе отчёт, что профессия, которую ты себе выбираешь, - самая трудная в медицине. Ты будешь постоянно сталкиваться со смертью. Постоянно. А иногда чувствовать своё бессилие, потому что быстро увидишь, что твоё вмешательство уже ничего изменить не сможет.
      Рома. Я знаю. Я готов к этому.
      Натан Григорьевич. Смотри, не пожалей.
      Рома. Этого не будет.
      Натан (улыбается). Я уже стар и, наверное, не увижу, как вы оба станете зрелыми специалистами.
      
       Середина семидесятых.
       Реанимация, в которой Натан Григорьевич находится с тяжёлым инсультом.
       В коридоре -- Рома и Фима.
      Врач (обращается к Фиме). Зайдите на минуту.
       Фима входит.
      Рома (врачу). Ну, как он?
      Врач. Вы студент-медик?
      Рома. Да.
      Врач. Фактически, безнадёжен. Очень большое поражение. Странно, что какая-то речь сохранилась. А в чудеса я не верю. Утешьте, как можете, своего друга.
       Фима выходит из палаты отца. На глазах слёзы.
      Фима (Роме). Зайди к папе. Он хочет тебя видеть.
       Рома заходит в палату, садится рядом с кроватью Натана Григорьевича.
      Натан Григорьевич (говорит тяжело, запинаясь, каждое слово даётся ему с трудом). Ромочка! Мальчик мой любимый. Ты мне как сын. Большая просьба. Возьми шефство над Фимой. Будь ему старшим братом. Боюсь за него. Шалопай растёт. Как он будет один, без меня? И себя береги тоже. Себя и свою маму. Чудная женщина. (Большая пауза.) И ещё. Если у него родится сын, попроси, чтобы назвал Ильёй. Чтобы внук у меня был Илья Ефимович. Как Репин - мой любимый художник.
      Рома. Хорошо.
      Натан Григорьевич. Поцелуй меня...
       Рома целует его в лоб, потом целует ему руку.
       Выходит из палаты и тоже не может сдержать слёз.
      
      
      
      Похороны Натана Григорьевича.
       Квартира Манделей. Многолюдно. На стуле Наталья Романовна, рядом Рома. Плачут. Фима поодаль.
      Наталья Романовна. Фимочка! Иди к нам.
       Фима садится рядом. Наталья Романовна прижимается к нему.
      Наталья Романовна. Запомни, наш дом - твой дом. И Роме и мне будет веселее и лучше, если ты будешь жить у нас.
      
      Середина семидесятых.
      Мединститут.
      Студенты перед началом лекции в коридоре обмениваются впечатлениями. Кто-то обращается к Валере Цыпляеву:
      -- Валера, ну как, заявление в загс подали?
      Валера. Да! Ещё позавчера! Ходили вместе с Нонкой, и её мамаша увязалась. Боялась, видимо, что я её обману.
      -- Много было людей?
      Валера. Да почти никого. Так. Жидочки какие-то.
      Пауза. Все молчат.
      Рома. Как ты сказал?
      Валера (удивлённо). Жидочки какие-то.
      Рома резко подходит к нему, хватает за пиджак, начинает трясти и приговаривать.
      Рома. Скажи мне, засранец, у тебя на свадьбе будет играть марш жидочка Мендельсона или похоронный?
      Валера (испуганно). Ты что?
      В это время раздаётся звонок, возвещающий о начале новой лекции.
      Чей-то голос:
      -- Ребята, вы что? Лекция начинается.
      Все заходят в аудиторию.
       Лекция по марксистско-ленинской этике. Аудитория спускается лесенкой. Лектор - Григорий Кузьмич Крашенинников.
      Крашенинников. И напоследок запомните. Вы естественники. На экзамене не 'размазывать манную кашу по тарелке'. Отвечать чётко, ясно, как я давал на лекции и записано в конспекте. Задаю вопрос 'Дружба' -- три пункта, 'Любовь' -- пять пунктов. (Пауза.) Я заметил, что некоторые вьетнамские студенты на лекциях по марксистско-ленинской этике читают 'Госпожу Бовари'. Спрашивается, что же они делают на лекциях по литературе?
      Фима. Наверное, читают марксистско-ленинскую этику.
       Аудитория начинает хохотать.
      Крашенинников. Помолчали бы вы, Мандель. Всюду вставляете свои 'пять копеек'. Сами здесь на птичьих правах. Вас скоро выгонят.
      Мандель. Слухи о моей смерти в стенах этого заведения сильно преувеличины.
       Аудитория хохочет ещё громче. Лекция заканчивается. Студенты выходят в коридор.
       Рома с Фимой идут вместе.
      В это время к Крашенинникову, вышедшему вместе со всеми из аудитории, пристраивается Клебанов.
      Клебанов. Объясните мне Григорий Кузьмич одну вещь, связанную с вашим предметом.
      Крашенниников. Слушаю вас внимательно.
      Клебанов. Смотрите! Вот эта женщина и симпатичная и чистая и хорошая и домовитая и любит тебя, но ты её не хочешь, и спать с ней не будешь!
      А эта и стерва, и дрянь, и гулёна, но тебе она нравится, ты её хочешь и как только она тебя поманит пальцем прибежишь и будешь с ней спать!
      Крашенниников. И что?
      Клебанов. А то, что причём здесь марксизм-энгельсизм ...
      Крашенниников. Что?
      Клебанов. Ой, простите! Марксизм-ленинизм, конечно ...
      Крашенниников. Вот за один ' марксизм-энгельсизм' я бы тебе сразу поставил 'кол' на экзамене.
       Клебанов. Понял. Извините. (Продолжает предыдущую фразу) ... И марксистко-ленинская этика, и ваши пять пунктов о любви?
      Крашенниников. Ты не прав. Мы не можем превращаться в животных.
      Клебанов. Но и любить по этим вашим пяти пунктам тоже невозможно.
      
      Рома и Фима слышать весь этот разговор. Фима при этом улыбается.
      Рома. Не знаю, что тебе так смешно. Ты действительно на грани вылета. Немоляев злой как чёрт. Надо же было на экзамене по акушерству и гинекологии на вопрос, что такое жёлтое тело, ответить - цвет кожи японца. Полное издевательство!
      Фима. А как могло быть иначе, если я учебник даже не открывал.
      Рома (ехидно). И почему же ты его не открывал?
      Фима. Из-за Снежаны.
      Рома. По-моему, её зовут Съезжана. У тебя точно из-за неё в мозги съехали набекрень.
      Фима. Если бы ты знал, Ромка, какие фокусы она показывала ночью...
      Рома. Если так пойдёт и дальше, то следующая женщина сделает из тебя полного дебила. (Пауза. Рома вздыхает.) А пока я не знаю...
      Фима. Вся надежда на тебя. Ты у нас любимец Немоляева.
       Они проходят мимо кафедры 'Акушерства и гинекологии'.
      Рома. Подожди меня здесь. Он должен быть на месте.
       Рома заходит на кафедру. Немоляев что-то пишет за столом.
      Немоляев. Здравствуйте, Роман. Знаю, зачем пришли. И не просите!
      Рома. Степан Аркадьевич! Прошу, выслушайте меня.
      Немоляев. И слушать ничего не хочу! Если бы ваш дружок просто и честно на экзамене сказал, что не знает, а он стал издеваться, куражиться...
      Рома. Он влюбился и поглупел. И ляпнул первое попавшееся слово. Поверьте. Такое бывает с влюблёнными людьми. Он всё исправит. Не отдавайте докладную в ректорат. Я вас очень прошу.
      Немоляев (набычился, молчит). Ладно. Так и быть. Прощу его на этот раз. Но только из уважения к вам.
      Рома. Спасибо. Назначьте ему дату. Всё выучит назубок и сдаст. Больше это не повторится. Я за него ручаюсь!
      
       Лаборатория Манделя. Наше время.
       Олег Сергеев вместе с заместителем Ефима - Петром Зыряновым проходит по лаборатории. Тот показывает.
      Зырянов. Здесь у нас новые препараты в стадии доработки. Тут - экспериментальные образцы. (Они проходят в следующую комнату.) Здесь - основное лабораторное помещение, химреактивы (открывает дверь в коридор). Туда дальше - виварий.
      Сергеев. Пётр Николаевич, а каких животных вы используете?
      Зырянов. Как обычно. Морские свинки, крысы, белые мыши, иногда, но очень редко, кролики.
      Сергеев. И сколько проходит времени с момента начала клинических испытаний до внедрения в практику?
      Зырянов. По- разному. Несколько лет. Мы должны убедиться, что препарат относительно безвреден, не имеет тяжёлых побочных эффектов.
      Сергеев. А инъекции животным делают все сотрудники лаборатории?
      Зырянов. Все, конечно.
      Сергеев. И заведующий?
      Зырянов (улыбается). Только строго между нами. Он не делает. Подозреваю, что у него плохие руки, и он не может попасть в вену. Только никому...
      Сергеев. Конечно. (Пауза.) А покойного Григоришина вы видели?
      Зырянов. Романа Андреича? Конечно. Он многократно здесь бывал. Жаль. Очень жаль. Царствие ему небесное. Какой был мужик!
      Сергеев. Хорошо его знали?
      Зырянов (укоризненно).' Знали'?! Да я ему был обязан! У моей тётки была онкология. Он её с того света вытащил. Конечно, я знал его хуже, чем Ефим Натанович. Они с Григоришиным были друзьями чуть ли не с детства. Но как- то мы втроём очень тепло посидели. Прямо здесь. (Улыбается.) Коньяк пили.
      Сергеев. Скажите, а когда Григоришин умер, Мандель был здесь или тоже в отъезде?
      Зырянов (твёрдо). Здесь. И был главный организатор похорон. Переживал жутко. Лица на нём не было. Я его таким никогда не видел. А в командировку уехал позже, недели через две после этих событий. А что?
      Сергеев. Ничего. Просто Григоришин был умертвлён каким-то неизвестным препаратом.
      Зырянов (удивлённо). Что?! У него же был рак в последней стадии.
      Сергеев. Рак-то раком. Но препарат при вскрытии был обнаружен. (Пауза.) В связи с этим завтра я представлю вам постановление прокуратуры об изъятии образцов всех ваших 'лекарств'.
      Зырянов (сухо). Пожалуйста. Подозревать - это ваша работа.
      
      Три друга: Алик, Рома и Фима в своём дворе.
      Рома (глядя на Алика). Пирожок! Как ты сдулся. Что? Тяжело в физтехе?
      Алик (обнимает по очереди друзей). Ром! Манюня! Ещё бы. Уже последние курсы. А к последним курсам студент физтеха из-за учебных нагрузок перестаёт отличать 'Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля, кобеля от суки'.
       Все смеются.
      Фима. Говорят, что у вас есть день круглосуточной игры в футбол?
      Алик. Есть! Команды в течение суток сменяют друг друга, а ночью зажигаем лампочки.
       Вся троица выходит на улицу.
      Алик (продолжает). А откуда вы всё так хорошо про нас знаете?
      Рома. Как же! Физтех - это легенда! А учебников и монографий на всех хватает?
      Алик. Учебников - да. А монографии есть очень редкие, поэтому бывает одна на пять человек. Читаем по очереди, строго ограниченное время для каждого.
      Фима. А если в отведенное время не уложился? Я, например, тугодум.
      Алик. Если кто-то из 'пятёрки' книжку пытается заныкать, тогда мы остальные четверо собираемся и даём ему в морду. (Пауза.) Да что мы всё обо мне да обо мне. А как вы? Девочки постоянные уже имеются?
      Фима (задумчиво). Тогда бы я у вас регулярно получал в морду.
      Рома (Алику). Слушай, скажи хоть ты ему. Может, послушает. Он, когда знакомится с девушкой или женщиной, играет на понижение.
      Алик. Это как?
      Рома. А так. Представляется ассенизатором, слесарем-сантехником.
      Алик (поворачивается к Фиме). Манюня, ты что это?
      Зачем?
      Фима (смущённо). Понимаешь (обращаясь к Алику), мне всё время кажется, что женщинам, когда я с ними знакомлюсь, нравлюсь не я сам, а что-то другое -- моя профессия, например. Поэтому...
      Рома (Фиме, резко). Прекрати! А? Представишься ты ей сантехником, попросит она тебя починить в квартире кран или унитаз. И всё на этом кончится. Не сможешь. Руки у тебя из задницы растут. Сразу опозоришься.
      Фима. Не-а. Не опозорюсь. Я вот тебя пошлю. Скажу, что я - бригадир сантехников, а ты - рядовой член моей бригады. Ты всё сделаешь прекрасно. В этом я уверен. У тебя-то руки растут откуда нужно. (Пауза.) Каков риск? Никакого риска! Ну, соблазнишь её. Одной больше, одной меньше. Подумаешь. Для близкого друга разве жалко?
       Рома в удивлении открывает рот. Алик хохочет.
      Рома (обращаясь к Алику). Пирог! Подумать только, какая наглость и щедрость одновременно.
      Алик. Ребята! Чего мы бесцельно бродим по улицам? Пойдём, обмоем встречу.
       Они идут втроём, нежно обняв друг друга (Рома в центре), напевают свою любимую 'Пчелу и бабочку', проходят через тот же двор, что и пять лет назад, подходят к девочке лет девяти, которая прыгает через скакалку.
      Рома (обращается к ней). А можно прыгнуть вместе с тобой?
      Девочка. Можно.
      Рома. Ну-ка, джигиты, помогите!
      Алик и Фима с двух сторон крутят скакалку. Рома с девочкой, взявшись за руки, прыгают через неё.
      Рома (девочке). Как тебя зовут?
      Девочка. Оля.
      Рома. Спасибо, Оля.
       Троица в обнимку дружно направляется в кафе, продолжая напевать.
      Сидят за столиком в кафе. Алик в центре.
      Алик (Фиме). Смотрю, Манюня, волосы у тебя редеют.
      Фима. Да. Мы тут в институте, группа лысых и лысеющих, собрались вместе и написали письмо в Новосибирск. Там у них изобрели какое-то чудодейственное средство 'Мивал'. У морской свинки волосы отрастают на пять сантиметров.
      Алик. И что?
      Фима. Они нам ответили, что средство находится в стадии эксперимента и об окончательном результате говорить пока рано. (Пауза.) Мы ведь не морские свинки, а сухопутные...
      Рома. Ай, Пирожок. Слушай ты его больше. Он (показывает на Фиму) учится почти что в женской группе, где одна девочка красивей другой, и имеет в этом 'малиннике' бешеный успех, несмотря на свою плешь.
       Алик смеётся.
      Алик (смеётся). Манюнька! Ромчик! Как же я по вас соскучился. Давайте выпьем за встречу.
       Он обнимает обоих, и вся троица поднимает бокалы.
      
       Середина девяностых годов.
       Большое здание, на фасаде которого написано: 'Областной онкологический центр'. В центральные двери беспрерывно входят и выходят люди.
       Роман Григоришин проходит по коридору, заходит в ассистентскую, надевает халат и шапочку, затем входит в большую комнату. За продолговатым столом сидят сотрудники центра. Во главе директор - Николай Савельевич Курнаков.
      Курнаков (обращаясь к Роману). Вот, Роман Андреевич, наше новое пополнение. Прошу любить и жаловать. (Представляет по очереди.) Светлана Евгеньевна Черепнина, Михаил Иванович Кунцевич, Ольга Александровна Донатьева.
       Все названные директором по очереди начинают подниматься.
      Курнаков. Сидите, сидите! Не надо вставать! (Продолжает, улыбаясь.) Все окончили институт с красными дипломами, имеют печатные труды и стаж работы. А Ольга Александровна, вдобавок, любимая ученица Павла Сергеевича.
      Роман. Павлищева? Вот как? (Обращается к Ольге.) Что же не пошли в науку?
      Донатьева опускает голову, собираясь, что-то ответить.
      Курнаков (Роману). Ты задаёшь банальные вопросы, на которые есть банальные ответы. (Ехидно.) Этот вопрос я уже задавал Ольге Александровне. (Пауза.) Ей захотелось живого дела. Устраивает? Кроме того, надеюсь, что практика не помешает продолжить научную работу.
      
      
      Операционная.
       В центре Роман. Рядом Ольга и ещё один ассистент.
      Ольга (обращаясь к Роману). Зачем вы убираете придатки? По-моему, нет необходимости. Опухоль малюсенькая, и ...
      Роман (резко прерывает её). А вас разве не учили, что в этом случае придатки убираются всегда? (Пауза) Да. Опухоль действительно маленькая, но расположена очень плохо. И потом вы разве не знакомились с результатами биопсии?
      Ольга (упавшим голосом). Нет.
      Роман. Тогда бы вы не задавали глупый вопрос, 'Почему я убираю придатки'. (Пауза.) Очень низкая дифференциация. (Обращаясь к ассистенту.) Как давление, пульс?
      Ассистент. Девяносто на шестьдесят, пятьдесят два.
      Роман. Ну, ничего. Большая кровопотеря. Влейте ещё крови. (Пауза.) Заканчиваем.
      
       Они втроём входят в ординаторскую, снимают халаты. В ординаторской ещё несколько человек. Вся троица садится в кресла. В ординаторской оживлённо разговаривают.
      Ольга (объявляет). Ставлю чайник! (Обращаясь к Роману). Роман Андреевич! Вам что? Чай, кофе?
      Рома (читая какую-то рукопись). Если можно, кофе без сахара.
      Ольга. Хорошо. (Открывает банку.)
       В это время в ординаторскую врывается врач.
      Врач (резко обращается к Роману). Вы подали на меня докладную Курнакову?
      Роман (поднимая глаза, тоже резко). Да! Хотите объясниться? Тогда, может, выйдем?
      Врач. Не вижу необходимости!
      Роман. Вот как! Что ж... Пожалуйста. Что должен делать профессиональный онколог, если его коллега обнаруживает у пациентки запавший сосок и ничего не предпринимает?
      Врач. Я не обратил внимания.
      Роман. Не обратили внимания? Это же было видно без очков! Сумасшедший дом. Какой вы тогда онколог? (Пауза.) Хорошо, что пациентка оказалась мнительной, не успокоилась и пошла на приём к Ильиной.
      Врач (пытается продолжать.) Но я...
      Роман (резко его прерывает). И это не первый случай. В прошлом году вы пропустили опухоль толстого кишечника при явно настораживающих симптомах. Не назначили ни колоноскопии, ни даже ректороманоскопии. Я бы таких, как вы, гнал не только из онкологии, но и из медицины вообще.
       Врач поворачивается и, не говоря ни слова, громко хлопнув дверью, выходит. Кто-то из пожилых врачей обращается к Роману:
      -- Зачем так резко?
      Роман. Это ещё очень мягко. У нас работа более опасная и ответственная, чем у сапёра. Сапёр, если бомба найдена, а район эвакуирован, рискует в крайнем случае своей жизнью, и больше ничьей. А мы постоянно рискуем чужой.
       Молчание. Пауза.
      Чей-то голос.
      -- Что мы всё о делах да о делах? Давайте на пару минут расслабимся.
      В ординаторской включают телевизор. Идёт реклама.
      Голос диктора. Нина Евгеньевна приводит себя в порядок, надевает новое платье, выходит из дома. Через пятнадцать минут из своей квартиры выходит Дмитрий Иванович. Как вы думаете, где они встретятся?
       Голос ассистента кафедры Евсея Калмыкова.
      Калмыков. В постели! Где ж ещё?
      Голос диктора (бодро). Конечно в магазине 'Сапфир'.
      Калмыков. Вот дебилы! В стране резко падает рождаемость, а они про какой-то 'Сапфир'...
       В ординаторской начинается сумасшедший хохот.
      Роман (тоже смеясь). Ты неисправим, Евсей.
       Ольга, улыбаясь, подносит Роману чашку кофе.
      Ольга. Ваш кофе. Успел остыть.
      Роман. Спасибо. Ничего страшного. (Кладёт свою ладонь на тыльную сторону ладони Ольги. Та не убирает свою руку, смотрит в глаза Роману.)
      
       Конец рабочего дня. Роман с большой группой коллег идёт по коридору, направляясь к центральному входу. Внезапно его окликает регистратор - Дина Львовна.
      Дина Львовна (обращаясь к Роману). Роман Андреич! Хотела с вами посоветоваться по поводу двоюродного брата.
       Все останавливаются.
      Роман. Слушаю.
      Дина Львовна. Осунулся. Плохо выглядит. Аппетита никакого. Говорит, что болит, когда ест. Взяла я 'Большую медицинскую', посмотрела, похоже на дивертикул. А как вы думаете?
      Роман (удивлённо). Что я могу думать? Надо обследоваться, сделать необходимые анализы, рентген. Так, за глаза, ничего сказать не могу. Дивертикул? (Пожимает плечами.) Не знаю, не знаю. Где живёт ваш брат?
      Дина Львовна. В Воронеже.
      Роман. Надо идти и обследоваться. Насколько я знаю, там хорошие гастроэнтерологи.
      Дина Львовна. Боится, что что-нибудь найдут.
      Роман. Ну, знаете ли! (Пауза.) Надо обследоваться, и чем быстрее, тем лучше.
       Наконец, все выходят из Онкоцентра.
       Большинство идёт по главной улице. Роман отделяется от толпы и поворачивает направо. Кто-то его окликает:
      -- Роман, ты что, не домой?
      Роман. У меня ещё дела.
      Чей-то голос. Ты что, не знаешь? Он ходит на Интернет в городскую администрацию. Нашёл какие-то сайты по онкологии, изучает их.
      -- Зачем?
      -- Хочет помочь своим больным, иногда даже безнадёжным.
      
      Квартира Ветровых.
       В большой комнате двое: Роман и пожилая женщина.
      Роман (обращается к ней). Ну, как он, Наталья Ильинична?
      Наталья Ильинична (плачет). Плохо. Очень плохо... Ничего не ест, мучается от болей, по ночам стонет. Перевели на наркотики, но мало помогает. (Всхлипывает.) Вернее помогает на короткое время, а потом опять.
      Роман. Сейчас спит?
      Наталья Ильинична. Кажется, нет. Посмотрю.
       Она встаёт, направляется в спальню.
      Роман. Я могу к нему зайти?
      Наталья Ильинична. Узнаю. (Выходит из спальни). Заходите!
       Роман входит в спальню.
       В постели лежит мужчина, исхудавший, желтовато-серого цвета.
      Роман (обращаясь к нему). Здравствуйте, Михаил Игнатьевич! (Садится на стул рядом. Берёт руку больного и кладёт в свою ладонь.) Как вы?
      Михаил Игнатьевич. Хвастаться нечем. Вы всё видите и всё знаете. (Пристально смотрит Роману в глаза). Кажется, мы подружились, когда вы меня оперировали. Только честно - сколько у меня времени? Сколько мне осталось? (Роман не успевает ничего ответить.) Только не надо мне говорить, что я выздоровею. Каждый раз, когда закрываю глаза, думаю: только бы их не открыть. Скорей бы, скорей бы... Я так мучаюсь, так страдаю. И за что это всё? Кажется, сильно не грешил. Ради всего святого, помогите мне тихо и безболезненно уйти. Прошу вас, заклинаю. Я не должен так мучаться.
       Михаил Игнатьевич отворачивается к стене и начинает беззвучно плакать.
      Роман (грустно). Ну, не надо, не надо...
       Он выходит из спальни, заходит в столовую, где его ждёт Наталья Ильинична.
      Наталья Ильинична (спокойно). Знаю, о чём Миша вас просил... Я присоединяюсь к его просьбе. Вы для нас самый близкий человек. Ближе никого нет.
      Роман. А дети?
      Наталья. Дети разъехались. И что мы им? Приедут раз в месяц, поохают, поахают, поплачут вместе со мной -- и назад. А Миша мучается. Роман Андреич! Вы подарили несколько лет жизни моему мужу. Подарите ему лёгкую смерть. Вы ведь, наверное, знаете, как это делается?
      Роман (встаёт). Не знаю и ничего не обещаю. Буду думать.
      
      Дни лечебного факультета.
      Пресс-конференция преподавателей.
       Преподаватели сидят за продолговатым столом. Аудитория спускается 'лесенкой'. В зале оживлённо. Спереди -- врачи, лаборанты. Фима Мандель опоздал. Он стоит и заглядывает в приоткрытую дверь. Видит Донатьеву. Замечает, что её взгляд направлен в одну точку - на Романа.
       Слышится голос декана факультета.
      Декан. Итак. Заканчиваем нашу пресс-конференцию. Последний вопрос Вам, Роман Андреевич! (Поворачивается к Роману, зачитывает вопрос).
      Ходят упорные слухи, что в медуниверситете вводится гуманная мера: встреча с вами на экзамене будет заменена четвертованием. Правда ли это?
      Роман (улыбаясь и пристально вглядываясь в аудиторию). Мужайтесь, мои дорогие! Это всего лишь слухи.
      Раздаётся общий хохот.
      Декан (тоже улыбаясь). Вот на этой весьма оптимистической ноте мы и завершаем пресс-конференцию. Спасибо.
       Все встают, выходят из аудитории.
       Роман замечает Фиму.
      Роман. Привет. Ты мне очень нужен. Пройдём ко мне.
      Фима. Привет.
       Они проходят по длинному коридору, поворачивают за угол и заходят в небольшой уютный кабинет.
      Роман. Что у тебя нового?
      Ефим. Ты имеешь в виду препарат?
      Роман. Не только, но и препарат тоже.
      Ефим. А, ничего. Текучка. Послезавтра лечу в Льеж, на конференцию фармакологов. Поставили мой доклад по фармакокинетике антидепрессантов.
      Роман. Поздравляю. А как всё-таки...
      Ефим. Препарат? Почти готов.
      Роман. Что значит 'почти'?
      Ефим. Нужна неделя-полторы, чтобы всё проверить. (Пауза). Ты твёрдо решил?
      Роман. Да. Речь идёт, конечно, только о больных, дни которых сочтены, которые всё понимают и не хотят мучиться.
      Ефим. Ты хоть понимаешь, какую ответственность на себя берёшь?
      Роман (вздохнув). Понимаю. Но и предавать их не намерен. Врать им я не могу. Это было бы просто смешно. (Пауза.) Человек должен уходить из жизни достойно, без боли и страдания.
      Ефим. Смотри. Ты рискуешь своей свободой!
      Роман. Я рискую в первую очередь своей совестью.
      Ефим. Хорошо. Я приеду из командировки и через несколько дней дам тебе готовый препарат.
      Роман. Спасибо.
      Ефим. Я заметил, что одна из женщин, присутствующих на пресс-конференции, смотрела на тебя, не отрывая глаз. (Улыбается.) Хорошенькая. Мне даже показалось её лицо знакомым.
      Роман. Где она сидела?
      Ефим. По-моему, во втором ряду, третье или четвёртое место справа от кафедры.
      Роман. А ... Это наша новая сотрудница Оля Донатьева.
      Ефим. Кажется, она на тебя запала.
      Роман (улыбается). Не дури мне голову.
      
      Врачебный консилиум.
      Профессор. Я категорически против оперативного вмешательства ЦР в случае Скворцова. (Обращается к Роману.) Не понимаю, Роман Андреич, зачем его мучить. Опухоль явно неоперабельна. Вы это знаете не хуже меня. У него пару месяцев в запасе. Можете мне дать внятный ответ на вопрос, что даст операция?
      Роман. Да. Я всё знаю. Знаю, что шансов -- ноль. Четвёртая стадия. Отдалённые метастазы. Но он сам хочет, потому что надеется. И мы не должны, не имеем права убивать эту надежду. Иначе он умрёт раньше смерти.
      Профессор (с усмешкой). Как вы сказали?
      Роман (повторяет). Умрёт раньше своей смерти.
       Все молчат.
      Профессор. Это что-то новенькое! Хорошо. А если вы потеряете его на операционном столе? Сердце у него слабое, и опухоль такова, что он может погибнуть от обильного кровотечения, потому что вы не сможете его остановить из-за обширных метастазов.
      Роман. На операционном столе? Что же, Николай Михайлович Амосов как-то назвал смерть на операционном столе 'хорошей смертью'. Я с ним согласен. Это, по крайней мере, смерть в борьбе, а не в муках и страданиях.
      Профессор. Вот как? Амосов? Уже и авторитеты в ход пошли? Тогда так: академик Зильбер, если желаете знать, операции подобные той, которую хотите сделать вы, назвал 'эгоизмом близких'.
      Роман. Тут нет общих рецептов. Всё зависит от конкретного случая. Где-то это может и 'эгоизм близких', но в данном конкретном случае это не так.
      Зав. отделением. Подведём итоги. Каково будет коллективное мнение?
      Один из хирургов. Мы согласны с Романом Андреевичем.
      Зав. отделением. А что это вы за всех говорите?
      Все (почти хором). Поддерживаем Григоришина.
      Профессор. Я категорически против.
      Зав. отделением. А я, пожалуй, воздержусь.(Пауза.)
      Профессор (обращаясь к зав. отделением). Под вашу ответственность.
      
      Операция.
       Роман поворачивается, смотрит на Ольгу, задумывается.
      Кто-то из ассистентов. Роман Андреич, зажим!
       Роман как будто не слышит.
      -- Роман Андреевич? Вы что, не слышите?
      Роман (поворачивается). Простите, задумался.
      
      После операции в ординаторской.
      Зав. отделением. Рома, ну как?
      Роман. Всё, что можно было в этой ситуации сделать, мы сделали. Теперь надо попробовать несколько методик, чтобы продлить ему жизнь.
      Зав. отделением (улыбается). Я смотрю, у тебя подобралась прекрасная команда из молодых. Ты доволен?
      Роман. Вполне. Только надо бы сделать одну замену.
      Зав. отделением. Какую?
      Роман. На место Донатьевой поставить Черепнину.
      Зав. отделением (удивлённо). Почему? Что, Ольга Александровна не справляется?
      Роман. Справляется прекрасно. Просто мне будет удобнее оперировать с Черепниной.
      Зав. отделением. Странно.
       В это время кто-то из врачей заходит в ординаторскую.
      -- Роман Андреич, Скворцов проснулся, хочет вас видеть!
      Роман. Сейчас иду.
      
      Квартира Романа Григоришина. Обед.
      Жена Романа (с укором). Ты практически не бываешь дома. Ни я, ни твой сын тебя не видят сутками. Может, ты переселишься в клинику?
      Роман (спокойно). Когда ты выходила замуж, я тебя предупреждал, что берёшь в мужья хирурга-онколога. Мне тогда казалось, что ты всё понимаешь. Сыну я, как могу, уделяю внимание.
      Жена. Это вообще ничего. У него в этом году выпуск и поступление в институт.
      Роман. Я постараюсь.
      Жена (презрительно). Про себя я уже не говорю.
      Роман. Наверное, я виноват, но ты ведь особенно и не скучаешь! У тебя, насколько я знаю, есть друзья среди мужчин. (Улыбается.)
      Жена. Что?! Да как ты смеешь?! При таком муже, который сутками пропадает на работе...
      Роман. Всё. Проехали. Просто наша семья давно стала формальностью. Я конечно, виноват, но ведь и ты... У тебя появились интимные приятели довольно давно. Тебе со мной было скучно. Это стало очевидно с самого начала. Зачем же тогда надо было брать меня в мужья? Мы давно это поняли и сохраняем видимость семьи только ради Кирилла.
      Жена. Тише, он услышит!
       В это время в другой комнате раздаётся телефонный звонок.
      Роман (кричит сыну). Кира, возьми трубку!
      Кирилл. Папа, тебя твой друг!
      Роман поднимается из-за стола, выходит в соседнюю комнату, берёт телефонную трубку.
      Роман. Фимка, привет! Когда прилетел? (Удивлённо.) Неделю назад? Что же не звонил? (Пауза.) Понятно. Необходимо увидеться, и чем быстрее, тем лучше. У тебя? Во сколько? В пять? Хорошо.
      
      Квартира Ефима Манделя.
      Роман и Фима сидят в креслах. Посредине журнальный столик, на котором две чашки дымящегося кофе, коньяк, большие коньячные рюмки, лимон, печенье.
      Фима (берёт в руки картонную коробочку без этикетки). Вот, собственно, всё готово. Ты твёрдо решил?
      Роман. Да. Мне только страшно испытывать это в первый раз.
      Фима (вздыхает). Когда-то этот первый раз должен быть? Так или иначе, раньше или позже любой препарат испытывают на людях. Другое дело, что это - дорога в один конец. Поэтому я тебя и спросил: ты твёрдо решил?
      Рома (закрывает глаза). Да. Если бы ты знал, как они мучаются ...
      Фима. Представляю. (Передаёт коробочку в руки Романа.) Бери.
      Роман (кладёт коробку в сумку). Спасибо.
      
      Квартира Ветровых.
      Роман (обращаясь к Наталье Ильиничне). У меня всё готово. Ещё раз: Вы и Михаил Игнатьевич твёрдо решили?
      Наталья Ильинична. Да. Он этого ждёт как манны небесной. Мучается жутко.
      Роман. Так что, прямо сейчас?
      Наталья Ильинична (твёрдо). Да. (Пауза.) Только очень прошу Вас, не уходите сразу же. Подождите в этой комнате, пока всё не закончится.
      Роман. Хорошо.
      
      Спальня.
       На кровати лежит Михаил Игнатьевич. Роман делает ему укол в вену. Рядом на стуле Наталья Ильинична. Роман вытаскивает шприц.
      Михаил Игнатьевич (Роману). Благодарю вас за всё, что вы для меня сделали.
       Роман, не говоря ни слова, обнимает его, прижимается и быстро выходит в соседнюю комнату. Становится у окна, на глазах у него появляются слёзы.
       Через десять--пятнадцать минут в комнату, плача, входит Наталья Ильинична.
      Наталья Ильинична. Вот и всё. (Роман подходит, обнимает её). Спасибо вам.
      Роман. Что вы, голубушка?!
      Наталья Ильинична (продолжая плакать). Эти десять--пятнадцать последних минут - единственное светлое пятно за последних три месяца.
      Он сказал, что ему не страшно, что боль ушла. Говорил абсолютно чётко, ясно, как давно уже не говорил.
      Роман. Мне ещё побыть?
      Наталья Ильинична. Спасибо. Уже не надо. Сейчас позвоню родственникам -- они здесь рядом живут; оповещу детей, чтобы успели на похороны.
      Роман. Если вам понадобится какая-нибудь помощь - не стесняйтесь! Всегда готов.
      Наталья Ильинична. Спасибо. Я знаю. Храни вас Бог.
      Роман уходит. За ним закрывается дверь.
      
      
      Ольга сидит на диване, завернувшись в плед. Рядом - Маша. Раздаётся телефонный звонок. Ольга снимает трубку.
      Ольга. Света? Не ожидала.
      Света. Почему не ожидала? Я ведь всё это время была с Машей.
      Оля. Нет, я вообще не ожидала звонка, а не конкретно твоего. После того как меня арестовали, народ перестал нами интересоваться. (Пауза.) А тебе, дорогая, спасибо за всё.
      Света (смущённо). Не за что. Мне ведь сказали, что тебя сегодня до суда отпустят, поэтому-то я и не пришла. (Пауза.) Скажи мне, когда суд?
      Ольга. Начало в понедельник.
      Света. Ну, держись. Я на днях у тебя буду.
      
      В кабинете Сергеева кроме него Алла Викторовна.
      Алла Викторовна. Полной экспертизы всех препаратов, изъятых в лаборатории Манделя, пока что нет. На это потребуется достаточно времени. Однако предварительный, так сказать, экспресс-анализ показал, что среди изъятых препаратов нет препарата, обнаруженного в теле Григоришина.
      Сергеев. Но отдельные компоненты?
      Алла Викторовна. Если разложить препарат на отдельные компоненты, то тогда 'суммарно' его можно купить в аптеке. (Усмехается.) И самое главное -- почитайте заключение, даже в этом случае у нас только некоторые компоненты.
      Сергеев. В таком случае доказательной базы по участию Манделя в этом деле у нас нет. Предъявить ему пока нечего. (Пауза.) Хотя, не сомневаюсь, он имеет непосредственное отношение к этому делу. Но официально отозвать его из командировки мы не можем.
      Алла Викторовна. А почему вопрос с препаратом возник только сейчас?
      Сергеев. Вы, наверное, знаете, что до меня дело вёл Филиппов. Он быстро установил, что обвиняемая - Донатьева. Она и не отрицала. Потом ему поручили другую работу, и дело передали мне. Как только это случилось, начальство тут же стало давить: 'Передавай дело в суд! Чего возишься? Всё ясно. Сроки'.
      Алла Викторовна. А почему вообще вскрывали? Ведь всё же было ясно. Онкология в последней стадии.
      Сергеев. Да. Это так. (Пауза.) Первая жена Григоришина настояла. Его хоронили из Онкоцентра. Очень многие хотели попрощаться. По звонку из прокуратуры приехали судебные медики, которые и произвели патологоанатомическое исследование. (Усмехается.) У Клавдии Васильевны, первой жены Григоришина, в прокуратуре есть близкий друг. Интимный. На очень высокой должности. Не буду называть его имени. По-моему, и сейчас то, что дело хотят ограничить только обвинениями в адрес Донатьевой, идёт от этого друга.
      
      Ординаторская.
       За столом - операционная бригада. В центре - Роман.
      Роман. План завтрашней операции ясен. Так как стадия начальная, проводим её в щадящем режиме. Какие будут вопросы?
       Общее молчание.
      Роман. Вопросов нет.
       В это время к ординаторской подходит Ефим. Он видит в распахнутую дверь всех присутствующих, замечает, как Ольга с любовью смотрит на Романа.
       Его берёт за локоть главврач центра.
      Курнаков (обращается к Ефиму). А что это вы, Ефим Натанович, как бедный родственник стоите в коридоре? Могли бы и зайти (кивком головы показывает на ординаторскую). Вы здесь не чужой.
      Ефим (улыбается). У них свои разговоры. Не хочу мешать.
       Главврач заходит в ординаторскую.
      Курнаков (обращаясь ко всем сразу, шутливо). Дамы и господа! Вы, надеюсь, не забыли, что в пятницу мой юбилей? Все приглашаются к семи в 'Нежность'.
      Роман. Не забыли, Николай Савельевич, не забыли.
      Курнаков (Роману). А вас за дверями ждёт ваш друг.
      Роман. Спасибо. (Обращаясь к коллегам.) Если вопросов нет, тогда всё.
       Все встают и выходят в коридор.
       Роман выходит вместе со всеми и видит Фиму.
      Роман (Ефиму). Привет. Ты мне очень нужен.
      Ефим. Взаимно.
       В это время к Роману подходит Ольга.
      Ольга. Роман Андреич, можно вас на пару минут?
      Роман (Ефиму). Подожди ещё пару минут, я сейчас.
       Роман и Ольга отходят к окну, подальше от остальных.
      Ольга. Почему вы меня отстранили от операций в своей бригаде? Я что, не устраиваю вас как ассистент?
      Роман. Нет, что вы. Просто Черепнина с того момента, как попала в центр, очень редко ассистирует на операциях. У неё почти нет практики. Она может деградировать как хирург-онколог. Мало того: вдруг вы поедете в командировку, на стажировку или заболеете? Что тогда?
      Ольга. Это неубедительно. Слабо.
      Роман пожимает плечами. Ольга отворачивается к окну. Ефим замечает, что на глазах у неё появляются слёзы.
      Фима входит в кабинет к Роману.
      Ефим. Ну, как всё прошло?
      Роман (сухо). По словам жены, а теперь уже вдовы твой комбинированный препарат дал тот эффект, на который мы рассчитывали: полное обезболивание, отсутствие страха, ясное сознание.
      Ефим. Значит, будешь продолжать?
      Роман. Только при наличии трёх условий: полной обречённости, невыносимых страданий и настоятельной просьбы как самого больного, так и его родных и близких (Пауза.) Знаешь, если со мной случится что-либо подобное, дай мне слово, что позволишь воспользоваться твоим препаратом.
      Ефим (дрожащим голосом, глядя Роману в глаза). Ты с ума сошёл! (Повторяет.) Ты просто сошёл с ума!
      Роман. Ладно. Поговорим о чём-нибудь более весёлом.
      Ефим. У меня к тебе просьба. Послезавтра я уезжаю на месяц в Голландию. Командировка сразу в несколько лабораторий ведущих фармакологических фирм. Присмотри за квартирой. Вот ключи. Полей цветочки, и вообще... В нашем доме за последнее время обворовали две квартиры. Вынесли всё. Причём лезли туда, где наверняка знали, что хозяева уехали. А так, если кто-то будет постоянно появляться и иногда ночевать, они не полезут.
      Роман. А почему ты сына не попросишь? Или вконец испортились отношения с Ильёй и бывшей женой?
      Ефим. Ничего подобного. Со Светланой у меня давно напряжёнка, а с Ильёй всегда были хорошие, ровные отношения. (Пауза.) Просто парню скоро восемнадцать. За месяц он превратит квартиру в бордель. Я не хочу своими руками создавать для этого идеальные условия.
      Роман (берёт ключи). Ладно. Тады присмотрим.
      Ефим (улыбается). Знал, что ты мне не откажешь.
      
      Банкетный зал ресторана 'Нежность'.
       Сотрудники Онкоцентра празднуют юбилей Курнакова. Уже довольно поздно. Часть сотрудников за банкетным столом, остальные курят или танцуют.
       В зале играют танго. Роман танцует с Ольгой.
      Роман. Вам ещё не надоело на банкете?
      Ольга. Честно?
      Роман (улыбается). Конечно!
      Ольга (морщится, потом улыбается). Ужасно надоело.
      Роман. Тогда уйдём отсюда.
      Ольга. Неудобно.
      Роман (останавливается, обнимает Ольгу за талию). Что тут неудобного? Уйдём по-английски.
      Ольга. Мы стоим на месте. (Пауза. Потом она решительно берёт Романа за руку). Пошли.
       Они тихо и быстро спускаются по лестнице вниз. Роман помогает Ольге надеть пальто, одевается сам. Они медленно идут по улице. Уже темно.
      Ольга. Куда пойдём? (Поёживается от холода). Как-то зябко.
      Роман. Есть у меня одно хорошее местечко.
       Роман достаёт ключи от Фиминой квартиры.
       Ольга и Роман в пустой Фиминой квартире.
      Ольга. (Рассматривает книги в кабинете, обращается к Роману) Ты где?
      Роман. Сейчас. Я приготовлю чай.
       Он входит с подносом. Ольга в это время поворачивается к двери. Роман, глядя на неё, непроизвольно наклоняет поднос. Одна из чашек падает и разбивается. Роман ставит поднос на журнальный столик. Ольга пытается наклониться, чтобы поднять осколки чашки. Роман не даёт этого сделать, обнимает её. Они целуются.
       Утро. Роман и Ольга в постели. Ольга целует его.
      Ольга. Ну и что мы будем делать?
      Роман. Что делать? Я собираюсь прийти домой и всё рассказать. Моя семейная жизнь давно превратилась в руины. Наверное, я сам в этом виноват больше всех, но поддерживать всё в таком состоянии не буду. Даже ради сына. (Пауза.) Он взрослый - поймёт. И потом, я люблю тебя!
      Ольга (ещё раз целует его). И я тебя. Очень. А ты давно любишь меня?
      Роман. Почти сразу, как ты появилась в центре. Но по-настоящему понял это только вчера.
      Ольга (с ухмылкой). И поэтому ты решил гнать меня с операций?
      Роман. Именно поэтому. Ты меня так возбуждала, что я боялся сделать не то, что-нибудь пропустить. Тогда...
      Ольга (не даёт ему договорить). Роман! Да ты эротоман! А, Роман?
      Роман (гладит Олю по щеке, волосам, целует её, улыбается). Наверное.
      Ольга. Сколько же времени нашей любви?
      Роман. Почти год. С того момента, как ты попала в наш центр.
      Ольга (задумчиво). У тебя почти год, а у меня -- почти двадцать пять.
      Роман (удивлённо). Ты что, с ума сошла? Тебе неполных двадцать восемь?
      Ольга (насмешливо). Когда я с тобой первый раз встретилась?
      Роман. Год назад в центре.
      Ольга. Роман! (Начинает петь.)
       Утром сердце своё пчела
       Этой бабочке отдала,
       И они в голубую высь
       Вместе с ней понеслись.
      Ты разве не помнишь девочку Олю, которой однажды помог в песочнице, потом катал её на своих плечах, а через пять лет вместе с ней прыгал через скакалку? Неужели ты меня не узнал?
      Пауза. Глаза у Романа расширяются. Он непрерывно целует лицо Ольги.
      Роман (возбуждённо). Оля! Это невозможно! Неужели это была ты? Никогда не верил в такие вещи. Это судьба, судьба...
      Ольга (улыбается). Подожди, я встану, накину на себя что-нибудь.
      Она встаёт с постели, набрасывает на себя махровую простыню, проходит в противоположный угол спальни, к старому трюмо. Увидев листок бумаги, поднимает его.
      Ольга. А вот твой друг оказался более наблюдательным, чем ты и оставил записку.
      Роман (удивлённо). Какую записку? Прочти.
      Оля (читает записку Фимы). 'Ребята! Оля и Рома! Располагайтесь здесь, как у себя дома, и живите сколько хотите. Холодильник забит едой. Бельё или новое или только что из прачечной. Best regards'.
      Роман (громко смеётся). Как тебе нравится? Вот сводник. Ещё и издевается: best regards!
      Оля (смеясь). Но он же уехал в зарубежную командировку, а там рабочий язык - английский.
      Роман. Подожди, подожди. Я уже ничему не верю. Надо проверить, в какой он командировке. Может, это блеф? (Хватает трубку телефона, база которой находится рядом с постелью.) Набери сейчас его рабочий номер 275341 и попроси к телефону Ефима Натановича. Мой голос там слишком хорошо знают.
      Ольга. Сегодня же суббота!
      Роман. Ну и что? Он и его сотрудники часто работают по субботам. Попробуй.
       Ольга берёт трубку, набирает номер.
      Ольга. Ефима Натановича можно? Что? Будет минут через десять--пятнадцать? Хорошо, я перезвоню. Кто звонит? Одна знакомая. (Выключает трубку.)
       Роман и Ольга смеются.
      Роман. С ним не соскучишься. Ладно. Иди ко мне.
       Оля сбрасывает махровую простыню и ложится в постель к Роману.
      Роман (целует её пальцы). Почему они у тебя такие холодные?
      Ольга (улыбается). Не знаю. Они у меня такие почти всегда.
      Роман (протягивает руки к низу живота). Зато там тепло, даже жарко.
      Ольга. Там и должно быть тепло. Оттуда ребёночек появляется. Хочешь ребёночка?
      Роман. Хочу.
       Они целуются.
      
      Рабочий кабинет Манделя.
       Роман сидит напротив Фимы. Пьют кофе.
      Рома. Так ты сразу её узнал?
      Фима (чуть прищурясь). Почти. Долго думал, где же я мог её видеть. И потом молниеносно - детские и студенческие воспоминания. (Пауза.) По тому, как она на тебя смотрела, понял - влюбилась. Да и ты... Когда случайно услышал, что ты отстранил её от операций, сообразил, что и ты втюрился.
      Роман. Постой, не дури голову! Ты это услышал буквально за пять минут до того, как предложил мне присмотреть за квартирой в твоё отсутствие.
      Фима (ехидно). Именно в эти пять минут мне в голову и пришла шальная мысль соединить два любящих сердца, то бишь тела.
      Роман. У! Сводник!
      Фима. Возможно. Жить, пока у вас не утрясётся с жильём, будете в моей квартире, причём столько, сколько надо.
      Роман. А где будешь жить ты?
      Фима. Это не твоя печаль.
       Роман резко обрывает его.
      Рома. То есть как это -- не моя печаль? Нет! Я не могу.
      Фима. Уверяю тебя, что всё в порядке. У меня есть несколько мест, где я спокойно смогу жить.
      Рома. Так. Твои многочисленные дамы?
      Фима. Так точно. У меня даже установлена очередь. По списку.
      Роман (смеётся). Ты никак не угомонишься!
      Фима (твёрдо). Я - свободный мужчина, и нечего тут читать мне мораль.
      Рома. Мы можем жить у моей мамы.
      Фима. Зачем стеснять Наталью Романовну. Пусть привыкнет к твоей новой жене. Как она, кстати, поживает?
      Роман. Ничего. Давление только иногда...
      Фима. Надо к ней заглянуть, давно не виделись. Передавай ей привет, и своей будущей жене тоже.
       Роман допивает свой кофе.
      Роман. Передам.
      Фима. Ну, всё. Ключи от квартиры остаются у тебя. Я только сниму со связки ключ от почтового ящика.
       Роман протягивает Фиме связку ключей, тот снимает с неё маленький ключ и кладёт к себе в карман.
      
      Квартира Ольги Донатьевой.
       Ольга собирает большой чемодан на колёсиках. Муж сидит в кресле рядом. Ольга поворачивается к мужу, тот поднимает голову и зло смотрит на неё.
      Ольга. Можешь меня ударить, если тебе станет легче.
      Валера (муж Ольги). Не надейся! Я тебе не доставлю такого удовольствия. Дрянь!
      Ольга. Можешь сто раз произносить и это слово, и даже хуже. От этого ничего не изменится. И потом... Ты ведь тоже не безгрешный.
      Валера. Что ты имеешь в виду?
      Ольга. Твою связь с Дашей Челноковой. Ты думаешь, что я про неё ничего не знала?
      Валера (зло, ехидно). Так вот в чём дело? Ты решила мне отомстить?
      Ольга. Ничего я не решила! Твоей связи больше двух лет. Если бы я захотела мстить, то мстила бы уже давно, так как всё знала с самого начала. Просто ещё тогда, как сейчас, собрала бы вещи и ушла.
      Валерий. Что ж этого не сделала?
      Ольга. Не знаю. Мы часто что-то делаем по инерции. Просто сейчас я сильно полюбила.
      Валерий (ехидно). Смотри-ка!
      Ольга (продолжает). Если бы я этого человека встретила до нашего брака, то этого брака просто бы не было. Поверь, мне ничего от тебя не нужно. Квартиру я тебе оставляю. Детей у нас нет. (Вздыхает.) Прости, если можешь, но обманывать тебя не хочу и не могу, хоть ты меня обманывал.
      Валера. Всё-таки ты мстишь.
      Ольга. Нет. Я не мщу -- я люблю другого. (Пауза.) Свои книги заберу попозже.
       Она закрывает чемодан. Кладёт ключи от квартиры на стол, надевает пальто и выходит.
      
      Ординаторская.
       Много врачей, которые разбились на группы. Каждая группа обсуждает своё. Довольно шумно.
      Роман и Ольга сидят на диване рядом. Роман держит Ольгу за руку, но на них никто не обращает внимания.
      Рома (громко, чтобы слышали все). Друзья мои! Прошу слова!
       Все замолкают.
      Роман (продолжает). Хочу сообщить всем вам, что со вчерашнего дня я и Оля (он на неё смотрит, та улыбается) стали мужем и женой.
       Возгласы. Удивление.
      Кто-то. Как -- мужем и женой? Вы это серьёзно?
      Роман. Вполне.
      Голос. А как же ваши семьи?
       Роман ещё не успевает ответить.
      Ольга. Распались.
       Роман обнимает Ольгу, прижимает к себе.
      Евсей Калмыков. Ну, Григоришин! Ну, змий! Кто бы мог подумать?!
      Роман. По - крупному в нашей компании будем отмечать это в выходные, а сегодня мы приглашаем всех слегка посидеть в 'Вершине' прямо сейчас, после работы. Сильно раскатывать губу не будем - завтра две сложных операции.
      Все вразнобой. Принимается. Не откажемся.
      Гена Левченко. Извини, Рома, но я не пойду!
      Роман. Почему? (Пауза. Обращается к Левченко.) Что с тобой происходит? Ходишь, как в воду опущенный. Три дня назад не мог оперировать - руки дрожали. Что-то случилось? Может, в семье?
      Левченко (опускает голову). В семье.
      Роман. Может, я чем-нибудь смогу помочь? Выйдем, поговорим в мой кабинет?
      Левченко (поднимает голову). Не надо. Я могу и здесь. (Пауза.) Понимаете, Петя, сын, собрался жениться.
      Чей-то голос. Слышали. И что?
      Левченко. Девочка очень красивая, из медучилища. Альбина. Вот. Всё на мази. Подали заявление. Обменялись кольцами. За день до регистрации она ему заявляет: 'Люблю я только тебя, но у меня есть ещё один человек. Сразу же с ним порвать не смогу. Только постепенно. Поэтому один день в неделю буду спать с ним, остальные - с тобой. Что ты расстраиваешься? Тебе же всё достанется, а ему чуть-чуть'.
       В ординаторской - гробовая тишина. Слышны лёгкие смешки.
      Калмыков. Да! O tempora, o mores! А вообще, какая, я бы сказал честность, искренность, чистота и прямота! Да и святая простота! Она ведь могла всё то же самое делать тихо, никому ни о чём не сообщая. Но в принципе, здесь всё как в известном анекдоте.
      Чей-то голос. Что за анекдот? Расскажи.
      Калмыков (продолжает). 'Русская, немка, итальянка и француженка возвращаются с какого-то известного курорта. Русская (садясь в купе): 'Ну, всё. Сейчас приеду домой, расскажу мужу, как ему изменяла.'
      Немка: 'Боже, какая смелость!' Итальянка: 'Боже, какая честность!'
      Француженка: 'Боже, какая память!'
      Наша жизнь всё больше и больше напоминает анекдот.
      Кто-то. Евсей! Прекрати ёрничать! Видишь человеку не до смеха!
      Левченко. На этом дело не кончилось. (Замолкает).
      Роман (обращается к Левченко). Продолжай!
      Левченко. После того, как Петя бросил этой кольцо в рожу, он ночью пытался покончить с собой. Хорошо, что я почувствовал неладное, вовремя тихо вышел из спальни и прямо-таки вытащил парня из петли, которую он смастерил в ванной. Пока я его держал за руки, жена вызвала психбригаду.
      Роман. И что теперь?
      Левченко. Петя в психбольнице, в жутком состоянии - ни на что не реагирует. Жена всё время плачет, у неё - нервный срыв. Да и я -- сами видите, в какой форме.
      Роман. У кого он там?
      Левченко. У Кагана, в суицидах. Этот Каган - очень замкнутый. Подходов я к нему не нашёл.
      Роман. Я его хорошо знаю. Мы уважаем друг друга. Виктор Абрамович человек сложный, но хороший.
      Калмыков (прерывает Романа). Cложный человек? Тоже мне характеристика. Как будто ты, Ромка, простой! (Все начинают улыбаться.)
      Роман (продолжает). Гена, я тебе даю слово, что сейчас же позвоню ему и попрошу, чтобы он уделил твоему Пете особое внимание. Всё будет хорошо. Поверь мне. А сейчас пойдём, развеемся. И захвати, пожалуйста, свою жену. Я поговорю с ней по душам, попытаюсь успокоить.
      Калмыков. А вообще, Гена, надо применить старый как мир и проверенный способ: клин вышибить клином! Твой Петька -- прекрасный анестезиолог. Нам такие позарез нужны. Емельянов вот-вот уйдёт на пенсию. А в Центре медсестрички одна другой краше. (Подходит, открывает дверь ординаторской). Смотри, какие здесь порхают
      птички - кардюдюлечки. Как в раю. Бездна красавиц! Твой сын просто обалдеет от такого выбора!
      Все в ординаторской дружно смеются.
      Роман (смеётся вместе со всеми). Подождите меня минут десять - пятнадцать. Я только позвоню Кагану, и мы пойдём.
      
       Вся компания дружно выходит из ординаторской и направляется к выходу.
       У выхода Роман тормозит, завидев Дину Львовну. Все останавливаются вместе с ним.
      Роман. Дина Львовна! Всё забываю спросить, как ваш родственник? Брат, кажется? Он обследовался? У него что-нибудь нашли?
      Дина Львовна. Обследовался. Ничего особенного не нашли.
      Роман. Ничего особенного? А всё-таки?
      Дина Львовна. Да ничего такого.
      Роман. Тем не менее...
      Дина Львовна (нехотя). Ну, нашли маленький рачок.
       Вся компания столбенеет.
      Роман. Маленький рачок? Дина Львовна, да вы что? Это у вас юмор такой? Чего? Пищевода?
      Дина Львовна. Да. Операция прошла успешно. Сейчас назначили курс лечения.
      Роман. Ладно. Если что, обращайтесь. Привозите для консультации.
       Оживление.
       Чей-то голос. Нет,-здесь не соскучишься.
      Компания выходит на улицу и движется к кафе.
      Калмыков. Недавно прочёл в Интернете биографию Кристиана Барнарда.
      Оказывается, первая жена развелась с ним из-за того, что обнаружила в его в сейфе любовные письма от Джины Лоллобриджиды. Вот дура! Да если бы я у своей Оксаны нашёл любовные письма, скажем, от Джорджа Клуни или Ричарда Гира, так я бы ею гордился!
      Чей-то голос. У тебя жена, Евсик, молодая и красивая женщина. Так что всё впереди. Как знать. Может, ещё и будешь гордиться!
       Все начинают дружно смеяться.
      
      Кабинет директора Онкоцентра.
       За письменным столом - Курнаков, напротив - бывшая жена Романа - Клавдия Васильевна.
      Клавдия Васильевна. Всё понятно. Мне хотелось бы знать только одно: у вас здесь онкоцентр или бордель?
      Курнаков. Я попросил бы вас, Клавдия Васильевна, всё же выбирать выражения.
      Клавдия (с ухмылкой). Да? Да что вы? Мне кажется, я называю вещи своими именами.
      Курнаков. Не вижу никакой проблемы в том, что ваш муж полюбил другую женщину. Это часто случается в жизни.
      Клавдия. Не передёргивайте. Устроили здесь... Эта другая женщина его ассистентка. Вы должны были её уволить, как только стало известно...
       Курнаков её перебивает.
      Курнаков. Стоп. Во-первых, до самого последнего момента ничего не было известно. Ваш бывший муж и Ольга Александровна тщательно скрывали от посторонних глаз свои отношения. И правильно делали. Это касается только их двоих. (Пауза.) А во-вторых, сейчас не старое время, в чужие постели как-то лезть не принято. Не вижу повода увольнять прекрасную сотрудницу из-за чьих-то прихотей.
      Клавдия. У него сын. Эта шлюха...
      Курнаков (резко её прерывает). Не надо никого оскорблять, а то я вас попрошу из кабинета.
      Клавдия. Она влезла в чужую семью, разрушила...
      Курнаков. Ну уж, так и разрушила? (Пауза). Клавдия Васильевна, давайте начистоту. У вас были и в данный момент есть любовники. Даже я со своими двояковыпуклыми (Курнаков снимает очки) очками их видел. Наш город - большая деревня. Мы встречались в общих компаниях. Они вас сопровождали. Вы не очень пытались это скрыть. Роману мы ничего никогда не говорили. Но что уж из себя сейчас строить оскорблённую добродетель или невинность? Не знаю, как лучше сказать. А сын у вас уже взрослый и, думаю, всё поймёт.
      Клавдия (резко и грубо). Моя личная жизнь - моё дело и вас не касается, а эти молодожёны ещё вспомнят обо мне.
      Курнаков (морщится). Только не надо никому мстить. Есть такой неписаный закон: злые и мстительные люди часто становятся нашими пациентами.
       Клавдия резко поворачивается и выходит из кабинета.
      Курнаков (вдогонку). Всего вам самого доброго.
      
      Небольшое кафе.
       За столиком -- Роман, Фима и приехавший из Москвы Алик Кравченко.
      Алик (обращается к обоим). Хочу сообщить, хлопцы, пренеприятное известие. Уезжаю в Канаду. Насовсем.
      Фима. Чего это?
      Алик. Родные мои переехали ещё три года назад. Мать, отец, семья брата. А вот сейчас и моя семья. Жена спит и видит. Дети тоже 'за'. Я вначале упирался, но... Вижу, что наука здесь никому не нужна.
      Роман. И что? Больше не увидимся?
      Алик. Почему? Приедете ко мне в гости. Как только обустроюсь - вызову к себе.
      Фима. А в какой город ты едешь?
      Алик. Мои ближайшие родственники уехали в Торонто. А я с семьёй в Эдмонтон. Там в университете для меня есть место. Промедлю - потеряю.
      (Затем достаёт из кармана миниатюрную коробочку) А это вам на память.
      Фима (раскрывает коробку, в ней маленькая тюшка). 'Клоподавка'!
      Алик. Она самая.
      Фима вынимает 'клоподавку' из коробочки, любуется ею, передаёт Роману.
      Роман (берёт 'клоподавку' в руки). Здорово, что ты её сохранил.
      Кладёт тюшку в коробку.
      Алик. Ну, кого ждём?
      Рома. Одного дорогого мне человека. С минуты на минуту должен появиться.
       Фима улыбается.
      Алик. Что-то вы от меня скрываете. Какими-то загадками изъясняетесь 'дорогого мне человека'...
       В кафе входит Ольга и подходит к столику.
      Рома (Алику). Знакомься! Это - моя новая жена. Оля.
      Алик (встаёт с места). Здравствуйте. Очень приятно. (Внимательно смотрит на неё, продолжает). Что-то лицо мне ваше знакомо.
      Рома. А ты помнишь девочку, которой мы, когда она была совсем маленькая, помогли сделать песочный куличик, катали на плечах, а потом через пять лет прыгали вместе с ней через скакалку?
      Алик (удивлённо обращается к Оле). Так это были вы? Фантастика! Где же вы познакомились с моим другом?
      Рома. На работе. Оля попала к нам в Онкоцентр.
      Алик (шутя, обращается к Роману). Тогда ты катал свою будущую жену на плечах, теперь будешь носить на руках.
       Все смеются.
      Фима (наливает шампанское). Давайте выпьем.
      Алик. А почему ты Ольге ничего не налил?
      Рома. Ей сейчас нельзя!
      Алик. Вот как?
      Роман (обнимает Ольгу, та прижимается к нему). Да. Ждём. (Пауза.)
      В это время ансамбль в кафе начинает играть песню 'Пчела и Бабочка'. Все удивлённо смотрят друг на друга. Фима улыбается.
       Роман (Фиме). Твоя работа?
      Фима (гордо). Да.
      Роман. Когда это ты с ними успел договориться?
      Фима. Да уж успел. А тебе что, не нравится?
      Алик. Успокойся, нам всё нравится! (Обращаясь к Роме.) Можно мне потанцевать с твоей женой?
      Роман. Давай, если она согласна.
      Алик приглашает Ольгу, и они идут танцевать. Роман наблюдает за танцующими.
      Роман. Знаешь, вот сейчас, когда мы собрались втроём, как тогда, в детстве, да ещё и любимая женщина, которая ждёт ребёнка, у меня такое ощущение, что попал в рай.
      Фима. У меня тоже.
      
      Проходит десять лет.
       Квартира Григоришиных. Выходной день. Обед. За столом Ольга, Роман и их дочь Маша.
      Ольга (обращается к Роману). Что ты ничего не ешь? Невкусно? Что-нибудь случилось? Ты последнее время осунулся, плохо спишь. Надо сходить, обследоваться. Когда ты последний раз делал гастроскопию?
      Роман. При чём здесь гастроскопия? У меня всё Кира Савельева из головы не выходит. Я виноват...
      Ольга (резко прерывает его). Ты ни в чём не виноват.
      Роман. Нет. Виноват. Надо было проявить твёрдость и настоять на повторной операции.
      Ольга. И что бы это дало? Ровным счётом ничего. Уже были метастазы и в яичниках, и в толстом кишечнике.
      Маша. Мама, а что такое метастазы?
      Ольга (ласково обращается к Маше). Кисуля! Ты уже поела?
      Маша (удивлённо). Поела!
      Ольга. Тогда я тебя очень прошу: иди погуляй. У нас здесь с папой взрослые разговоры, и тебе пока рано об этом знать.
       Маша недовольно встаёт из-за стола и выходит в соседнюю комнату.
      Ольга (продолжает). Так что успокойся. Надо взять себя в руки, и обследоваться тоже надо.
      
      Кабинет директора центра.
       За столом Курнаков, напротив в кресле -- Роман.
      Курнаков. Что-то на тебя, Роман Андреич, жена жалуется. Совсем отбился от рук.
      Роман (хочет что-то возразить). Я...
      Курнаков (резко прерывает). Нечего самоедством заниматься! Я детально знакомился с историей болезни Савельевой. Никто бы там ничего не смог сделать. Никто. В настоящий момент. Может быть, когда-нибудь... И ты тоже не Господь Бог. (Пауза.) И надо пройти все обследования. Гастроскопию последний раз делал бог знает когда. Флюорографию два года пропускаешь. Конечно, тут моя вина, что не проследил. Но больше этого не будет. Если завтра же не сделаешь гастроскопию - не допущу к работе.
      Роман. Ладно.
      
      Квартира Григоришиных.
       В кабинете Романа двое -- Ольга и Фима.
       У Ольги на глазах слёзы. Она курит.
      Фима (обращается к ней). Ну, хватит, хватит его отпевать. Я разговаривал с Курнаковым, с ребятами. Небольшое новообразование в средней трети желудка. Метастазов нет. Надо быстро убирать, и нечего плакать.
      Ольга (в сердцах). Я знала, что этим может кончиться. Дикий режим, который он сам себе установил. Постоянный стресс, переживания за больных.
      Фима. Но до того, как вы поженились, всё было гораздо хуже. Режим, вообще, был зверский.
      Ольга. Что сейчас говорить!
       Пауза.
      Фима. Кто его будет оперировать?
      Ольга (затягивается). Сейчас есть несколько вариантов, но наиболее вероятно, что Миша Китайчик.
      Фима. Китаец? Так он же в Москве.
      Ольга. Ради такого случая специально приедет на операцию.
       В это время в кабинет входит Маша.
      Ольга. Доча! Выйди, пожалуйста, мне нужно поговорить с дядей Фимой. Я потом к тебе сама зайду.
       Раздаётся телефонный звонок. Слышен голос Курнакова.
      Курнаков. Ольга Александровна? Михаил Аркадьевич приехал, уже ознакомился со всеми данными. Операция - послезавтра утром. (Пауза.) Что вы молчите?
      Ольга. Я вас внимательно слушаю, Николай Савельевич. И большое спасибо.
       Ольга тушит сигарету.
      Курнаков. Не за что. Рома - близкий мне человек. Миша, Михаил Аркадьевич, считает, что операция рядовая и перспективы у Романа хорошие. Не волнуйтесь.
       Курнаков вешает трубку.
       Пауза.
      Ольга (Фиме). Ну вот. Операция послезавтра. Будет делать Китайчик.
      Фима. Я всё слышал. Вы громко говорили. Ты пойдёшь к нему сегодня?
      Ольга. Да. (Смотрит на часы.) Уже совсем скоро.
      Фима. Можно мне к нему на пару минут заглянуть?
      Ольга. Конечно. Но лучше после семи.
      Фима. Тогда я пошёл. (Фима встаёт с кресла, обнимает Ольгу.) Уверен, всё будет хорошо. Только держись, не раскисай! (Уходит.)
      
      Одноместная палата.
       На кровати - Роман.
       Входит Курнаков, с ним Китайчик.
      Курнаков. Как, Роман, настроение? Привёл твоего эскулапа.
      Китайчик (улыбается). Рад тебя видеть! Правда обстановка неподходящая, но исправим.
      Роман. Привет, Китаец!
      Курнаков. Всё. Я пошёл, а ты поговори с Михаилом Аркадьевичем.
       Курнаков выходит.
      Китайчик. А чего такой мрачный?
      Роман. Я не мрачный, я - сосредоточенный.
      Китайчик. На чём? Ни о чём не думай! Опухоль маленькая, расположена благоприятно, метастазов не наблюдается. Послезавтра уберём. (Улыбается, шутит.) Ужо я тебя располосую за все твои колкости на конференциях.
      Роман (улыбается). Давай, давай. (Пауза.) Надеюсь, с момента нашей последней встречи ты уже стал кандидатом наук? У тебя там добротного материала на три диссера и даже на докторскую.
      Китайчик (резко). Нет, и не собираюсь.
      Роман. Почему?
      Китайчик. Неохота заниматься оформлением.
      Роман. Господи! Защитил бы по докладу.
      Китайчик. Всё равно надо оформлять. Лень возиться, собирать бумаги. И потом... у меня не сдан минимум по языку.
      Роман. А что так?
      Китайчик. Перевожу и говорю вроде неплохо, а когда читаю, забываю, что это английский, и делаю это по буквам, как в немецком. Последний раз меня выгнали с экзамена за то, что опять забыл и вместо Черчилль прочитал Хурхель. (Улыбается.)
      Роман (тоже улыбается). Анекдот.
       В это время в палату заходит Ольга.
      Китайчик. Наверное, к тебе пришла жена!
      Ольга (представляется). Ольга!
      Китайчик. Очень приятно. Михаил. (Пауза.) Я пошёл. (Выходит.)
      Ольга (целует Романа). Чего скис?
      Роман. Я не скис.
      Ольга. Все считают, что всё пройдёт гладко, без последствий. (Встаёт.) Я к тебе буду заходить ещё много раз. Я сегодня дежурю. И завтра тоже.
      Роман. Зачем? Ты же вымотаешься! А с кем будет Маша?
      Ольга. Со Светой. Тебя хотел видеть Фимка.
      Роман. Давай его сюда.
      
       Фима сидит на стуле возле кровати Романа.
      Фима. Ни о чём не думай. У тебя захватили самое начало. Хорошо, что твоя жена оказалась такой бдительной.
      Роман. Я ни о чём и не думаю. (Пауза.) И всё-таки, возвращаясь к тому нашему разговору, дай мне слово, что в крайнем случае я смогу воспользоваться твоим препаратом.
      Фима (вскакивает со стула, кричит). И думать не смей! Псих! Это к тебе не имеет никакого отношения. Ты понял? Я вообще его уничтожу!
      Роман. Что? Препарат? Это ты зря. Ты же прекрасно понимаешь, что есть случаи, в которых он просто необходим.
      Фима (в сердцах). Это не твой случай.
      Роман. Будем надеяться. И не обижайся. Это - жизнь.
      
      Две недели спустя. Онкоцентр.
       Ольга проходит по коридору, встречает Курнакова.
      Курнаков. Как Роман Андреич? Восстановился после операции?
      Ольга (уверенно). Да.
      Курнаков. Зайдите ко мне на пару минут в кабинет.
       Ольга и Курнаков проходят в кабинет.
       Курнаков заходит последним, закрывает за собой дверь, поворачивает шпингалет.
      Ольга. Что-нибудь случилось?
      Курнаков. Ничего особенного. Вчера во второй половине дня пришли результаты гистологии. К сожалению, низкодифференцированная...
       Ольга от неожиданности садится в кресло возле письменного стола.
      Ольга (упавшим голосом). Да? Что же делать?
      Курнаков. Что делать? Защищаться. Проверяться. Быть всё время начеку. Лечиться. (Пауза.) Трагедии пока нет. Есть масса методик.
      У Ольги на глазах появляются слёзы.
      Курнаков. Плакать не нужно. Думаю, что всё будет хорошо, но проверяться надо будет часто.
      Ольга. Не с его характером!
      Курнаков. А вот это уже, милая вы моя, зависит от всех нас.
      
       Ольга звонит в дверь квартиры. На двери табличка с фамилией 'Павлищев П.С.'.
       Дверь открывает высокий седой человек, опирающийся на палку. Это - научный руководитель Ольги, Павлищев.
      Павлищев. Здравствуй. Проходи.
      Ольга. Спасибо, Павел Сергеевич.
       Они проходят в квартиру.
      Павлищев. Куда пойдём -- на кухню или в кабинет?
      Ольга. Мне всё равно.
      Павлищев (чуть подумав). Тогда пошли в кабинет. Там уютней. Проходи, садись в кресло, а я пока сварю кофе.
      Ольга. Может, не нужно?
      Павлищев. Как это -- не нужно?
       Ольга проходит в кабинет, затем оборачивается.
      Ольга. Вам помочь?
      Павлищев. Сам справлюсь.
       Через несколько минут он появляется в кабинете, двигая перед собой столик на колёсиках. Ольга не знает, как начать, берёт чашку в руки.
      Ольга. Как Вы, Павел Сергеевич?
      Павлищев. Плохо. После смерти Лизы у меня нет сколько-нибудь заметных стимулов к жизни.
      Ольга. А дети, внуки?
      Павлищев. Это всё не то. Её мне никто не заменит.
      Ольга. Как вы здесь справляетесь один?
      Павлищев (улыбается). Пустяки. Мне нужно так мало.
      Ольга. Но у вас был инсульт.
      Павлищев. В основном я отстроился. Только правая нога ещё не очень хороша. (Пауза.) Не в этом дело. Нет желания жить. (Пауза.) Оленька! Ты ведь пришла не для того, чтобы узнать, как я живу? Так ведь. Об этом можно поговорить и по телефону. Ты пришла поговорить о муже?
      Ольга (опускает веки). Да.
      Павлищев. Я знакомился с результатами гистологии. Видел стёкла.
      Ольга (удивлённо). Когда?
      Павлищев. Меня приглашали посмотреть, когда было готово. Я ведь в молодости начинал как гистолог. Ты ждёшь, что я тебе скажу? Врать не буду, не имею права. Мерзкая форма, клетки незрелые.
       У Ольги на глазах слёзы.
      Павлищев (продолжает). Но если это отбросить - общая картина довольно благоприятная. (Начинает перечислять.) Метастазов пока нет. Организм крепкий. Локализация не худшая. Могла быть хуже. Теперь самая большая опасность от тех клеток, которые могли 'оторваться' от основной опухоли, где-то осесть и временно 'заснуть' под действием препаратов. (Далее поясняет.) Значит, как я вас всех учил? Алгоритм понятен. Надо всеми способами добивать эти клетки. Их бывает тяжело обнаружить, но тем не менее... (Улыбается, внимательно смотрит на Ольгу.) Не вешать носа! Всё поправимо, если интенсивно бороться. Как тут не вспомнить известную притчу о двух лягушках, попавших в сметану? (Накрывает своей рукой руку Ольги.) И в этой борьбе можешь рассчитывать на меня. Если нужна моя помощь, совет, участие - можешь обращаться в любое время дня и ночи.
      Ольга ( встаёт с кресла). Спасибо, Павел Сергеевич! (Целует его в щёку, обнимает, плачет.)
      Павлищев. Ну-ну. Не надо плакать. Пока не вижу повода. (Пауза). Романа ознакомили с результатами гистологии?
      Ольга. Пока не успели. Была даже мысль показать ему чужие стёкла.
      Павлищев. Зачем? Глупость. Надо сказать и показать всё как есть. Он - профессионал, и врать ему не стоит. Когда поставите в известность, пусть свяжется со мной, зайдёт, посидим, поговорим, постараюсь его успокоить.
      Ольга. Не надо его успокаивать. Он и так держится спокойно.
      Павлищев. Вот и славно.
       Павлищев провожает Ольгу до двери.
      
       Ефим и его заместитель Зырянов в кабинете.
      Фима (резко). Почему сразу не сообщил, что Оля арестована?
      Зырянов. Да я сам об этом только недавно узнал.
      Фима. Недавно? Когда это?
      Зырянов. Пару недель назад, случайно. Пришёл следователь, потребовал документацию, образцы препаратов, компоненты... Был в растерянности. Меня самого таскали к следователю.
      Фима. Тем более, сразу надо было дать мэйл, факс.
      Зырянов. Ефим Натанович, вы же понимаете, что я не специально. Вы были в важной командировке. Думал, обойдётся.
      Фима (с укором). 'Обойдётся'... (Пауза). А что следствие...
      Зырянов (прерывает его). Так следствие давно завершено. Уже неделю как идёт суд.
      Фима. Как суд? Так быстро?
      Зырянов. Почему быстро? (Улыбается.) У вас была длительная командировка, и вы просто не заметили, как течёт время.
      Фима (закрывает глаза). Так. Понял. Ну, хоть фамилию следователя, его координаты можешь дать?
      Зырянов. Конечно. Вот. Он мне оставил свою визитку. (Достаёт, читает.) Олег Алексеевич Сергеев. И все координаты, включая мобильник.
      
      Кабинет Сергеева.
      Сергеев. Очень хорошо, что вы приехали, Ефим Натанович, но суд уже начался.
      Фима. Но я один несу ответственность за смерть Романа. Оля здесь ни при чём.
      Сергеев (улыбается). Вы хотите сказать, что она не знала и ни о чём не догадывалась?
      Фима. Но смертельную инъекцию Роману сделал я.
      Сергеев. А вот в это, извините, не верю. По свидетельству все, близко знающих вас людей, у вас, пардон, отвратительные руки, и в вену попасть вы не сможете.
      Фима (с иронией). Да? А как же я делал инъекции животным? И потом-- вы что, считаете меня живодёром? Что, я мог этот препарат, не проверив на животных, испытывать на людях? Или у меня были сообщники?
      Сергеев (задумчиво). Что ж. Логично. Теперь осталось только одно: прийти на суд и убедить в этом присяжных. (Пауза.) У меня к вам остался только один вопрос. (Он берёт ампулу в руки, внимательно её рассматривает.) Я, конечно, сейчас же его отдам на экспертизу, но верю, что это именно тот препарат. (Задумывается.)
      Фима. Вы хотели задать мне какой-то вопрос.
      Сергеев. Да. После выемки мы тщательно проверили все материалы вашей лаборатории, но этого препарата там не было.
      Фима. Ничего удивительного. После синтеза я его тут же унёс домой, где и хранил в маленьком сейфе. Если бы вы произвели выемку у меня дома, то быстро бы его обнаружили.
      Сергеев (разводит руками). На это у нас санкции не было. (Пауза.) Так что сейчас идите в суд.
      
      Ефим Мандель вспоминает.
       Он встречает Ольгу на улице.
      Фима. Ну, как вы?
      Ольга. Только вчера вернулись.
      Фима. Вы были только во Франкфурте или ездили ещё куда-то? По письмам я не понял, почему так долго.
      Ольга. Я тебе не обо всём писала. Были проблемы.
      Фима. У тебя есть минут пятнадцать?
      Ольга (смотрит на часы). Минуть десять--двенадцать от силы.
      Фима (берёт её за локоть). Успеем. (Пойдём, выпьем кофе).
       Они сидят в маленьком бистро.
      Ольг. (опустив глаза). Понимаешь, после тщательной проверки оказалось, что недобитые клетки есть. Немного, правда. И курс терапии был необходим. Стоило это недёшево.
      Фима. Но деньги достали?
      Ольга. Да! Помог тот человек, который приглашал. Лёня. Леонид Юрьевич Севцов, мать которого Ромка просто спас, вытянул с того света.
      Фима. А. Помню, как же. Ну и?
      Ольга. Сейчас вроде нормально, но они сказали, что регулярно, раз в три-четыре месяца, надо проверяться и, возможно, принимать дополнительный курс лечения. Лёня заверил, что все расходы он возьмёт на себя.
      Фима (вздыхает). И, слава богу. Хорошо, что есть такие люди как этот Севцов.
      Ольга (с грустью). Да уж.
      Фима. А что за терапия? Химия?
      Ольга. Ой, нет. Какая-то комбинированная: химиопрепараты были, но кроме этого гормоны, специфические иммуномодуляторы. Точно не скажу. Какая-то новая методика.
      Фима. Хорошо, что всё это есть в арсенале.
      Ольга. Теперь только осталось уговорить Романа, чтобы он регулярно там проверялся. (Смотрит на часы.) Мне пора. (Встаёт.)
      Фима (решительно). Уговорим. Надавим.
      
      Фима продолжает вспоминать.
       Директор центра Курнаков заходит в кабинет к Роману. В кабинете кроме Григоришина молодые ординаторы, с которыми тот ведёт занятия.
      Курнаков. Роман Андреич, может, я не вовремя?
      Роман. Мы уже закончили. (Обращается к присутствующим.) Больше вопросов нет?
       Кто-то отвечает:
      -- Пока нет.
      Роман. Хорошо. Может, появятся к следующему занятию.
       Присутствующие выходят.
      Курнаков. Ты пропустил уже сроки одного обследования и собираешься пропускать другое?
      Роман. Николай Савельевич! Я не могу сейчас уехать. Никак.
      Курнаков. Почему? (Ехидно.) Что, ты уж такой незаменимый, что никто из хирургов не сможет вместо тебя встать за стол?
      Роман. Дело не в этом. У меня несколько сложных больных, которых я бросить не могу. Им понадобиться интенсивное лечение как раз после операции.
      Курнаков (сухо). Это - не твоя забота. Это - дело радиологов и химиков.
      Роман. Ошибаетесь. Как раз эти методы для больных, о которых идёт речь, оказались неэффективными. Нужна гормонотерапия. И тактику здесь знаю только я.
       Курнаков пытается что-то возразить, но Роман опережает его.
      Роман. Не спорьте. Я знаю лучше. Их можно и нужно вытянуть. У меня уже были подобные случаи. Если из-за того, что меня не было на месте, они погибнут, я себе этого никогда не прощу. А со мной... Конечно, буду отбиваться. Но тут как повезёт. Что будет, то будет. Я - фаталист.
      Курнаков. С тобой разговор - общение с глухим.
       Он поворачивается и выходит из кабинета Романа.
      
      Зал суда.
      Председательствующий. Позовите Павлищева.
      В зал, опираясь на палку, входит Павел Сергеевич. Он медленно подходит к пюпитру. В зале шум.
      Председательствующий. Должен предупредить вас ответственности за дачу ложных показаний.
      Павлищев. Можете не предупреждать. Я знаю.
      Председательствующий. Павел Сергеевич, может быть, вам лучше сесть? Будете давать показания сидя. Это допускается в отдельных случаях.
      Павлищев (сухо). Спасибо. Я не хочу, чтобы для меня было сделано исключение.
      Через несколько минут.
      Председательствующий. Всё это мы уже в разных вариациях слышали. Что вы можете сообщить нам по существу дела?
      Павлищев. По существу дела? Если вы судите Ольгу Александровну, судите и меня. Моя жена Лиза тяжело и мучительно умирала от рака матки. Мы с ней договорились, что когда страдания станут невыносимыми, я ей сделаю смертельную инъекцию.
      Прокурор. Но вы ведь её не сделали?
      Павлищев. Не успел. Я должен был её сделать поздно вечером, а днём моя Лизонька умерла от кровотечения - метастаз разорвал крупный сосуд. (Пауза.) Насколько я понимаю, приготовление к убийству - тоже преступление. Так что судите и меня. Я должен сидеть на этом месте (показывает в сторону Ольги) рядом с моей ученицей.
      Прокурор. То есть вы хотите сказать, что готовили убийство, которое вам помешали совершить обстоятельства?
      Павлищев. Я не хотел сказать, а уже сказал... В вашей системе координат это, может быть, и убийство. В моей - избавление от мук.
      Прокурор. Ну, знаете ли, есть закон, который такое деяние однозначно трактует как убийство. И его никому не дозволено преступать, даже такому известному человеку, как вы.
      Павлищев (устало). Не все жизненные ситуации можно ввести в закон. Есть случаи, когда действующий закон бессилен.
      Председательствующий. Неужели в случае вашей супруги ничего другого, кроме этой инъекции, нельзя было сделать?
      Павлищев. Ничего. Наркотики почти не действовали. Только я один видел, как она страдала. Это был единственный выход. Если бы я не пытался это сделать - просто предал бы её. На это я пойти не мог. Я ведь любил свою жену, и люблю до сих пор...
      Прокурор. У меня больше нет вопросов.
      Председательствующий. А у защиты? Нет? Тогда вы свободны.
      Павлищев (выходя из зала). Если вдуматься - мы к животным относимся гуманнее, чем к людям.
      Прокурор. Что вы имеете в виду?
      Павлищев. Владельцы домашних животных, чтобы те не мучились, с помощью ветеринаров, усыпляют их. Плачут, но усыпляют. И, заметьте, не спрашивают у своих любимцев -- кошек, собачек ни разрешения, ни согласия на это.
      Председательствующий. Павел Сергеевич! Мы вас хорошо поняли.
      
      Комната свиданий.
       В ней -- Ольга и Ефим. Их разделяет перегородка.
      Фима. Почему ты мне ничего сразу же не сообщила?
      Ольга. Что бы это изменило? (Пауза.) За всё отвечаю я. Не хватало ещё, чтобы тебя таскали и привлекали.
      Фима. Ошибаешься. За всё отвечаю только я. Я приготовил и дал этот препарат.
       Ольга молчит.
      Фима (продолжает). Почему ты здесь? Сергеев мне сказал, что до суда он тебя отпустил под подписку.
      Ольга. Вот именно. До суда. До суда этим делом распоряжался Сергеев. А как только дело попало в суд, им стали распоряжаться совсем другие люди.
      Фима. Думаю, что здесь приложила свою руку мадам ... Клавдия Васильевна.
      Ольга. Возможно. Но не хочу заранее думать плохо.
      Фима (в сердцах). Да что тут думать? И так всё ясно. Все знают, что один из её бойфрендов -- высокопоставленный сотрудник городской прокуратуры. (Пауза.) С кем сейчас Маша?
      Ольга. Не волнуйся. Со Светой Черепниной.
      Фима. А твоя мама?
      Ольга. Ей и так тяжело. Больные ноги и трое внуков у старшего брата.
      Фима. Понятно. (Пауза.) Ты не должна здесь находиться! Я сделаю всё для того, чтобы тебя оправдали! Ресурсы есть!
      Ольга. Что ты задумал? Только не надо делать глупостей и жертвовать собой.
      Фима. А тебе не надо меня останавливать.
      
      Квартира Олега Сергеева.
       Он на кухне обедает с взрослой дочерью.
      Дочь (обращается к Сергееву). Почему ты ничего не ешь?
      Олег. Ты что, забыла, что я сегодня к семи иду в ресторан? У нас двадцатилетие окончания факультета.
      Дочь. Ты стал исчезать по вечерам. Наверное, у тебя кто-то появился.
      (Вздыхает.) Я понимаю. Десять лет, как мама погибла. Природа берёт своё.
      Олег (удивлённо). Во-первых, не так часто. Во-вторых, даже если кто-то появится всерьёз - твоего места не займёт.
      Дочь (улыбается). Я тебе не верю!
      Олег (удивлённо). Ты что, меня ревнуешь? К кому? К чему? И что в таком случае прикажешь делать мне, когда в твоей жизни появится мужчина? (Смотрит на часы.) Мне пора.
       Встаёт из-за стола, целует дочь и выходит из кухни.
      
      Комната для свидетелей в суде.
       Ефим Мандель ждёт вызова. Он вспоминает.
       Роман лежит на кровати укрытый пледом. Рядом -- Фима. Ольга в соседней комнате.
      Роман (обращается к Фиме). Ну вот, дружок, мы и пришли к нашему старому разговору.
      Фима. Но...
      Роман (обрывает его). Только не надо пытаться меня обмануть. Судя по локализации болей, цвету кожи, общему состоянию метастазы уже в печени и брюшине. Дни мои сочтены. Зачем мучаться? Надеюсь, что ни ты, ни жена меня не предадите. Зайди к Оле в соседнюю комнату.
       Ефим выходит в соседнюю комнату.
      Ольга. Ну, что он?
      Фима. Просит воспользоваться эвтаналом (Вздыхает.) Да. Не думал я...
       В это время из соседней комнаты слышен голос Романа.
      Роман. Идите сюда!
       Ольга и Ефим заходят к нему.
      Роман. Что вы решили?
       Ефим продолжает стоять, лицо его каменеет. Ольга опускается в кресло возле Романа, начинает горько плакать, целует Романа в лоб, щёки, губы.
      Ольга (причитает). Ромочка! Нет, не хочу, не могу.
      Роман (спокойно). Я уже мучаюсь. Ты хочешь, чтобы я мучился ещё больше?
      Ольга (продолжает его целовать). Нет, нет!
       Воспоминания Ефима прерывает голос:
      -- Мандель! Вас вызывают в зал суда.
      
      Ефим Мандель даёт показания в качестве свидетеля защиты.
      Ефим. Роман был не просто хирург-онколог, а онколог с большой буквы. Врач от Бога. Обычно в онкологии, как и везде в медицине, работа хирурга заканчивается после завершения операции. Потом - добрые напутствия больному и пара-тройка советов. На этом всё. Дальше - дело радиологов, химиотерапевтов или врачей другого профиля, например иммунологов. Но Роман был исключением. Он определял индивидуальную тактику лечения для каждого больного и многих просто вытаскивал с того света. А уж когда появился Интернет... Сейчас некоторые люди называют Интернет помойкой. Для помойных котов - это, конечно, помойка. А для подобных Роману - Интернет был мощным вспомогательным средством, способствующим спасению больных. И надо сказать, что тут ему удавались вещи фантастические. Благодаря умелой и индивидуально подобранной тактике лечения многих онкобольных не побоюсь этих слов, Григоришину удалось выбить из лап смерти, так что для них наступал синергетический эффект, то есть они доживали до новых поколений лекарств.
      Прокурор (резко). Всё это мы знаем. Давайте ближе к делу.
      Ефим. Но были случаи, когда и он становился бессилен. И немало. Такие случаи известны каждому онкологу. Когда болезнь заходила слишком далеко, и уже ничего нельзя было сделать. При безграничном доверии между ним и его больными, Роман не мог им врать. Они всё понимали. И тогда в один прекрасный момент он принял решение: 'Если я не могу им помочь как врач, то помогу им хотя бы без боли и страданий уйти из жизни'.
      Председательствующий. Это что? Эвтаназия?
      Ефим. Да, Ваша честь. Можете называть это и так. Лёгкая смерть. Избавление от мук. При этом, как врач и человек, он считал возможным сделать этот шаг только при наличии нескольких условий: неизбежности в обозримом времени тяжёлого и мучительного конца, полного доверия между ним и больным, настоятельной просьбы пациента и его близких. Однако он считал, что человек, уходящий из жизни, должен идти на такой шаг сознательно, и потому поставил передо мной как перед фармакологом следующую задачу: синтезировать новый препарат, который в достаточной дозе можно использовать для этой цели. (Пауза. Ефим пьёт воду). Этот препарат должен был обладать тремя важными свойствами: быть сильным обезболивающим, подавлять чувство страха и тревоги, то есть быть из ряда антидепрессантов, синтезом которых я занимался последние пятнадцать лет, и, наконец, по возможности, сохранять ясное сознание. Последняя задача оказалась наиболее трудновыполнимой по установлению оптимальной дозы, но, кажется, её удалось решить. (Пауза. Ефим опять пьёт воду.) Сердце онкобольного в последней стадии подорвано интоксикацией. Если заставить его работать на полную мощность, выбрасывая большое количество адреналина, оно довольно быстро останавливается. Десять, пятнадцать, двадцать минут, в зависимости от состояния больного. Рома назвал это 'эффектом первого марафонца'. Как там в учебнике истории? Помните? Первый марафонец, прибежал с криком: 'Радуйтесь, греки! Мы победили!' -- и упал замертво. У него было здоровое сердце, но оно не выдержало бега на дистанцию в сорок два километра. А в этом случае: 'Радуйтесь, любимые! Я победил! Я победил смерть'. Рома был человек бесстрашный, и тот препарат, который мы вместе создавали, помогал победить страх перед смертью. Человек уходил спокойно, без страха и боли.
      Прокурор. Вы понимаете, что совершили вместе со своим покойным другом преступление, умертвляли людей?
      Ефим (резко, надменно). Что? Преступление? Представим на секунду средневековую Испанию или Италию. Инквизиция сжигает на костре очередного еретика. И вдруг находится человек, близкий друг осуждённого или просто добрая душа, который к тому же хороший арбалетчик. Он стреляет, попадает точно в сердце, и муки сжигаемого немедленно прекращаются. Ни у одного здравомыслящего человека не повернётся язык назвать стреляющего убийцей. Всем ясно, что убийца -- инквизиция и костёр, а он - избавитель от нечеловеческих мук.
      Прокурор. Это всё слова.
      Ефим. Слова... Неужели жизнь нас с вами ничему не учит? Вот относительно недавний и вопиющий пример. Француженка Шанталь Себир, бывшая учительница из города Пломбир-де-Дижон и мать троих детей, страдала эстезионейробластомой - неизлечимой формой рака носовой полости. (Ефим разворачивает большую фотографию женщины с обезображенным лицом. В зале раздаются стоны.) Злокачественная опухоль привела к обезображиванию лица, потере зрения и вкуса, а также многочасовым приступам нестерпимой боли. Женщина обращалась во французский суд, а также к президенту Саркози с просьбой разрешить её лечащему врачу провести эвтаназию. Однако суд счёл её требования противозаконными. Президент Франции встречался с её лечащим врачом, и тот подтвердил, что медицина в данном случае бессильна. Бедная женщина планировала уехать в Швейцарию, где эвтаназия легализована, но не выдержала и покончила жизнь самоубийством. Если учесть, что, по сообщениям печати, Шанталь Себир была правоверная католичка, то можно понять, какие страдания она испытывала, если решилась на такой шаг, который является тяжким грехом. (Пауза.) А насчёт того, что вы назвали Романа преступником... Вы были на его похоронах?
      Прокурор. Нет.
      Ефим. На эти похороны пришло полгорода. Старожилы не припомнят ничего подобного. Движение по проспекту Декабристов было перекрыто на полчаса, пока гроб на руках несли до катафалка. А когда его выносили из административного корпуса Онкоцентра, то вся гигантская толпа зааплодировала. Я до того никогда не видел, чтобы люди рыдали и аплодировали одновременно. (Пауза.) Он спас даже не сотни, а тысячи людей. Так что назвать его убийцей не просто кощунственно, а мерзко.
      Прокурор. Я бы попросил, Ваша честь...
      Председательствующий. Да. Если вы...
      Ефим. Я всё понял. И ещё. Почему мы всё время лицемерим? Человека при нестерпимых болях сажают на сильные наркотики. Но ведь они точно так же у онкобольных ослабляют сердечную деятельность. Только медленно. То есть это та же самая эвтаназия, но только пролонгированного действия - растянутая во времени. Кого мы пытаемся обмануть? Самих себя?
      Прокурор. Как же быть в таком случае с клятвой Гиппократа?
      Ефим. Клятва Гиппократа писалась почти две с половиной тысячи лет тому назад. Жизнь за это время ушла далеко вперёд, и её невозможно подогнать под эту клятву. В ней есть разные слова - например, об отказе от абортов. Но в настоящее время хорошо известно, что есть ряд случаев, когда аборт необходим по медицинским показаниям, иначе есть высокая вероятность потерять роженицу во время родов, даже при наличии современных средств.
      Прокурор. Если не секрет, как вы назвали свой препарат?
      Ефим. Если брать чисто формальное название, составленное из обозначений химических соединений, лежащих в основе препарата, то это будет длинное слово, которое никому ни о чём не скажет. Если же брать по смыслу, то мы с Романом его в данной дозировке назвали 'эвтанал', хотя в маленькой дозировке его вполне можно назвать 'эйфорин'.
      Прокурор. Вы и ваш покойный друг, очевидно, в Бога не веровали, иначе бы не посмели отнимать жизнь, которую не вы дали.
      Ефим. Господин прокурор! Мы с вами говорим на разных языках и, по-видимому, никогда не поймём друг друга. Конечно, зачатие человека - почти всегда божий промысел, но вот уже появление его на свет - дело медицины, иначе женщины рожали бы без помощи акушера. За миллионы лет существования рода человеческого эта ветвь медицины проделала гигантский путь в своём развитии. И всё для того, чтобы человек рождался без асфиксии, болезней -- то есть достойно приходил в этот мир. Так не будет ли логичным сделать так, чтобы он так же достойно, без страданий и мучений уходил, если срок его земной жизни предопределён? По крайней мере, предоставьте ему свободу выбора!
      Председательствующий. Вы тут произнесли 'почти всегда'.
      Что вы имели в виду?
      Ефим. Те многочисленные случаи, когда женщина не может естественным способом забеременеть, выносить или родить здорового ребёнка. Тогда ей на помощь самого начала приходит медицина, многочисленные программы -- например, 'Ребёнок в пробирке', и не только эта. (Пауза.) Всё идёт к тому, что в ряде случаев по медицинским показаниям процесс зачатия и соития придётся разделить. Скажите, в канонических книгах какой религии об этом сказано? Жизнь шире любого религиозного канона. То есть её нельзя вместить ни в какой канон. Почему же вы хотите смерть - естественное окончание жизни вместить в канон?
      Прокурор (морщится). Только не надо нам тут читать лекцию по научному атеизму. (Пауза.) У меня ещё один вопрос. Судя по материалам дела, у вашего друга после операции был диагностирован рак в начальной стадии. Если это так, то он что - не хотел лечиться и, стало быть, не хотел жить?
      Ефим. Чепуха. Я почти не знаю людей, которые бы так любили жизнь и хотели жить, как Роман. Он был очень счастлив в повторном браке. Обожал жену и дочь, любил Кирилла - сына от первого брака, свою профессию, друзей, коллег по работе. Да. У него была начальная стадия рака. Но кроме понятия 'стадия', есть ещё понятие 'форма'. Так вот, форма у него была тяжёлая. Форма в данном случае - форма клеток. Низкодифференцированная. Клетки незрелые, сильно отличающиеся от нормальных и быстро делящиеся. Даже на ранних стадиях такие опухоли могут давать метастазы. Причём так как клоны клеток малы, их бывает весьма тяжело обнаружить. Для этого нужна специальная, очень чувствительная аппаратура, которой в нашем городе нет. И соответствующее прицельное лечение, которое также на местном уровне обеспечить невозможно. За таким лечением надо ехать. В Москву, во Франкфурт, например. В тамошней клинике и предлагали Роману регулярное наблюдение и лечение.
      Прокурор. Что же мешало вашему другу принять это предложение?
      Ефим. Совесть.
      Прокурор. Что?
      Ефим. Да, я не оговорился. Совесть. Поездка во Франкфурт для контроля и лечения занимала достаточно времени. Он и боялся, что упустит это время для борьбы за жизнь конкретных людей. Не раз мне говорил, что 'в онкологии, как в шахматах: необходимо вести атаку без потери темпа, иначе проиграешь партию, а значит -- жизнь человека'. Если бы такое случилось, то есть кто-то из его больных умер из-за того, что Роман в этот момент занимался собой, он бы себе этого не простил. Он был не по времени совестлив. Пожарный, который вытаскивает людей и животных из огня, тоже ведь не думает в этот момент о своей жизни, хотя запросто может погибнуть, например, угореть. А любая онкология - тот же пожар, только в организме человека, распространяющийся с разной скоростью, в зависимости от целого ряда факторов. (Пауза). (Ефим пьёт воду). Совесть -- основная суть Клятвы Гиппократа. После операции Роман прожил три года. Он принимал терапевтические курсы у себя в Центре. По-видимому, этого было мало. Да. Три года. Но скольких он за последних три года успел спасти! Их жизни - самый лучший памятник ему. (Пауза.) Уверен, его рак не являлся наследственным. Рома его заработал в результате непомерных перегрузок и стресса. (Пауза.) Ромка решил стать онкологом, когда в юности его матери, Наталье Романовне, поставили диагноз 'рак', который, к счастью не подтвердился. Мать умерла совсем недавно, в глубокой старости. Слава Богу, не дожила до его смерти. Но Роман всегда относился к пациентам, как к Наталье Романовне. Ставил себя на место их близких.
      Председательствующий. Мы слишком далеко ушли от темы. Скажите, скольким своим больным Григоришин сделал смертельную инъекцию?
      Ефим. Шести. Роман был седьмой.
      Председательствующий. Шести? (Смотрит в какую-то бумагу.) Постойте. Здесь у меня список ещё из шести свидетелей со стороны защиты. Это что же...
      Ефим (обрывает его). Да, Ваша честь. Это самые близкие люди тех, кому Роман помогал уходить без боли и страданий. Как вы правильно заметили, они все свидетели со стороны защиты, а не обвинения. Все они благодарны Роману, были на его похоронах и горько плакали. Конечно, не только они.
      Прокурор. Понятно. А ему самому инъекцию сделала подсудимая.
      Ефим. Нет. Этот укол ему сделал я.
      Председательствующий. Вы? Вы хотите сказать, что Григоришину помогли уйти из жизни вы, а не его супруга?
      Ефим. Да, ваша честь.
      Председательствующий. Но ведь она не могла не знать об этом?
      Ефим. Конечно. Это его жена. Ни я, ни она не могли его предать. В сложившихся условиях отказать ему в этом - значит обречь на мучительные страдания. (Пауза.) Так что на скамье подсудимых должен сидеть я, а не Ольга Александровна. Она не хотела ввязывать меня в это дело, и поэтому взяла вину на себя.
       Замешательство. Пауза.
      Председательствующий. Скажите, ваш друг брал расписки с родственников тех, кому это делал?
      Ефим. Нет.
      Прокурор. Какая беспечность! Он запросто мог угодить под суд.
      Ефим (устало). Наверное, мог, если бы люди, с которыми он имел дело, оказались непорядочными. Но между ними и Романом установилась такая степень доверия, какая бывает между очень близкими людьми. В порядочности этих людей он был абсолютно уверен и поэтому не хотел их обижать расписками.
      Председательствующий. Так. Дело принимает неожиданный оборот. Если то, что вы говорите, -- правда, вы становитесь не просто соучастником, а основным обвиняемым, и дело должно быть направлено на дополнительное расследование.
      Ефим. Это правда, Ваша честь.
      Прокурор. Скажите, и что?... Вы сделали смертельную инъекцию и дальше...
      Фима. Быстро попрощался с ним, поцеловал и ушёл в другую комнату.
      Прокурор. Ушли?
      Ефим. Да. У него оставалось минут пятнадцать, и я не имел права мешать ему попрощаться с любимой женщиной, с Олей.
      Председательствующий. А дочь?
      Ефим. Дочери в этот момент не было дома. И очень хорошо, что не было. Это зрелище не для психики двенадцатилетней девочки.
      Прокурор. Стоп. Вы не могли сделать этот укол. Насколько мне известно, у вас плохие руки...
      Ефим. Плохие. Но не до такой степени, чтобы я не попал в вену. Хотите, проведём эксперимент? Мои сотрудники знают, что я попадал в вены морским свинкам и крысам, так что мог сделать такую инъекцию и человеку. Я приведу десяток свидетелей и попаду в вену любому желающему в этом зале. Слухи о моих дрянных руках сильно преувеличены. Конечно, они были дрянными по сравнению с Ромкиными, но вполне терпимыми по сравнению со многими другими.
      Председательствующий. Ладно. Допрос закончен. Попросил бы вас никуда не уезжать из города.
      Ефим. Я и не собирался. Если надо - дам подписку. (Пауза.) И ещё напоследок. В жизни мне крупно повезло, что рядом был Рома. А, вообще, два таких уникальных человека - он и мой отец. И когда отец умер, Рома мне во многом его заменил, хоть мы с ним были одногодки. Не встречал человека чище, благородней, красивее и сильнее, чем Роман.
      Прокурор (морщится). Да ладно. Это уже дешёвый пафос, не имеющий отношения к делу.
      Адвокат. Ваша честь, я протестую против цинизма со стороны обвинения.
      Председательствующий. Протест принимается.
      Прокурор (обращается к Ефиму). Всё-таки, я считаю, что ваш друг смалодушничал. Умереть ведь тоже надо уметь.
      Ефим (возмущённо). Смалодушничал? Рома никогда не был малодушным! Всегда был волевым, подставлял свою грудь под удары. Для него стать червём было страшнее смерти, которой он не боялся, а презирал. Именно поэтому заставил её играть по своим, а не по её правилам. И не хотел, чтобы его мучительный конец видели жена и дочь. Особенно, как я уже говорил, боялся за дочь. (Пауза.) При этом он верил, что когда-нибудь рак научатся побеждать на любой стадии. Но мы ведь живём и умираем не когда-нибудь, а сейчас. (Пауза.) Да. Вот именно. Умереть надо уметь. Но это умение не универсальное, а индивидуальное.
      Когда-то утописты строили проекты всеобщей счастливой жизни. Не получилось и, в принципе получиться не могло! Так и нет проекта универсальной смерти. Это, как и жизнь - проблема индивидуального выбора. Каждый её решает по-своему -- кто в больнице, кто в хосписе, а кто и так как Рома, и некоторые из его больных.
      Председательствующий (обращаясь к Ефиму). Мы поняли, что вы хотели сказать о своём друге. Ваш допрос непозволительно затянулся. Вы свободны.
      Ефим (председательствующему). Ваша честь, могу я задать ещё один вопрос прокурору?
      Председательствующий (резко, с раздражением). Я же сказал - вы свободны!
      Прокурор (обращается к председательствующему). Ваша честь, разрешите свидетелю задать мне вопрос.
      Председательствующий (недовольно обращается к Ефиму). Ладно. Задавайте.
      Ефим (прокурору). Вы смотрели фильм 'Полёт над гнездом кукушки'?
      Прокурор. Разумеется.
      Ефим. Он вам понравился?
      Прокурор. По-моему, это - шедевр.
      Ефим. И у вас ничего, связанное с фильмом, не вызвало чувство протеста?
      Прокурор (удивлённо). Нет!
      Ефим. Как же? Макмерфи, которого с помощью специальной операции превращают в 'растение', душит его друг - индеец. Душит, правда, из гуманных соображений, но разве это не убийство?
      Прокурор. Но это же искусство!
      Ефим. И что? Всё равно это убийство человека, превратившегося в беспомощного ребёнка, который сам уже ничего решить не может.
      А то о чём мы говорили на суде - добровольный осознанный выбор взрослого человека. И потом, вы говорите 'искусство'. Разве фильм Скорцезе 'Последнее искушение Христа' - не искусство? Однако какой протест он вызвал у церкви и христианских организаций?
      Ефим собирается выйти из зала.
      Председательствующий (обращается к нему). Всё - таки, никуда не уезжайте из города.
      Ефим (поворачивает голову). Ваша честь! Я всё понял, и мне не надо повторять дважды.
      
      Ресторан
       Юристы празднуют двадцатилетие окончания выпуска. За большим столом Олег Сергеев и его соученики.
      Олег. Ребята, давайте выпьем за наших преподавателей. (Все поднимают бокалы. Олег оглядывает присутствующих, продолжает.) Так... А почему я не вижу Костю Марчука?
      Чей-то голос. Он умер.
      Олег (в замешательстве ставит бокал с шампанским на стол). Как умер? Я же его год назад видел. Он был здоровым и жизнерадостным человеком.
      Тот же голос. Рак. Кажется, поджелудочной.
      Олег (резко). Почему мне никто ничего не сообщил?
      Другой голос. Многие сами узнали уже потом. Его жена была в таком состоянии, что не смогла всех оповестить.
      Олег. Кошмар. Был человек, и нет. (Задумывается.) У кого-нибудь есть телефон вдовы?
      Много голосов. Да. Сейчас дадим.
       Олег в это время достаёт из внутреннего кармана записную книжку, заглядывает в неё.
      Олег. Не надо. У меня есть телефон Кости.
      
      Зал суда.
       Допрос последней свидетельницы, Шестаковой.
      Прокурор (обращаясь к ней). Всё это в разных вариациях, Лидия Серафимовна, мы слышали от пяти предыдущих свидетелей.
      Шестакова. Я сообщила то, что могла сообщить. Ничего другого сказать не могу. Мой муж очень страдал от болей, по ночам стонал. Наркотики почти не помогали. Спасибо покойному Роману Андреичу, который избавил его от этих мучений. То, что мой Андрей прожил ещё четыре года, целиком и полностью заслуга Григоришина. Все остальные онкологи давали ему от шести до девяти месяцев. Не более. И только Роман Андреич нашёл оптимальную тактику лечения, которая позволила так продлить жизнь моему мужу.
      Прокурор. Вот вы сказали, что решение об эвтаназии было принято вашим супругом в ясном сознании. Но у него была мощная раковая интоксикация. А это действует на мозг.
      Адвокат. Ваша честь, я протестую! Обвинение задаёт вопросы, не имеющие прямого отношения к делу.
      Председательствующий. Протест отклоняется. (Обращается к Шестаковой.) Продолжайте.
      Шестакова (прокурору). Я понимаю, о чём вы. Хотите сказать, что мой муж из-за интоксикации был не в себе. Это не так. Он был адекватен. За день до кончины у нас побывал нотариус, который может подтвердить, что Андрей был в ясном сознании.
      Прокурор. Ещё надо проверить, были ли все эти больные обречены.
      Адвокат. По каждому из них имеется заключение экспертизы и нотариально заверенный документ о желании добровольно уйти из жизни.
       Прокурор (мрачно). Видел. Хотел бы я посмотреть в глаза тем нотариусам, которые заверяли эти документы.
      Адвокат. Они просто выполняли свой долг. Больше ничего.
      Прокурор (ехидно, адвокату) А вы хорошо подготовились к процессу.
      Адвокат. Мы знали, что имеем в вашем лице профессионала высокого класса.
      Председательствующий (резко). Давайте прекратим этот обмен любезностями! (Обращается к свидетельнице). Больше вопросов нет. Вы свободны.
      (Пауза)
      Адвокат. Вчера, заглянув в бумаги покойного Григоришина, его дочь Маша обнаружила записку следующего содержания, написанную его рукой (Читает вслух.)
       'Я ухожу из жизни добровольно, осознавая как онколог с более чем тридцатилетним стажем, что борьба с заболеванием, обнаруженным у меня на данном этапе, в настоящее время тщетна. Для этой цели я использую инъекции специального препарата, под условным названием 'эвтанал'. Эту записку я пишу на случай, если возникнут вопросы к моим близким друзьям или жене, Ольге Александровне Донатьевой.
      Роман Григоришин Число, подпись'.
      Председательствующий (адвокату). Передайте через судебного пристава.
       Тот передаёт.
      Прокурор. Ещё надо выяснить подлинность записки. Григоришин ли её писал?
      Курнаков (сидящий в зале). Это почерк Романа. Ручаюсь. У нас в центре десятки документов, написанных его рукой. Любая экспертиза это подтвердит.
      Председательствующий. Хорошо. (Обращается к Ольге.) Почему этот важный документ всплыл именно сейчас?
      Ольга. После смерти мужа мне и дочери было очень тяжело зайти в его кабинет. В нём каждая вещь напоминала о Роме. Мы с Машей договорились по крайней мере первые полгода в него не входить.
      Маша находится тут же, в зале суда, и вспоминает.
      Роман зовёт её в комнату.
      Роман. Машенька, иди сюда!
       Она подходит.
      Роман. Подай, пожалуйста, листик бумаги и конверт. (Та приносит.) Хорошо. И теперь какую-нибудь большую книгу, чтобы мне было удобно писать.
       Роман лёжа пишет записку, кладёт её в конверт, затем подаёт конверт дочери.
      Роман. Положи его в средний верхний ящик стола, только чур, сейчас не читать! Найдёте его с мамой, если что-нибудь произойдёт.
      Маша выходит в соседнюю комнату, затем подходит к Роману, садится рядом с его постелью.
      Роман. Ты уже взрослая девочка и знаешь, что люди умирают. Это может произойти и со мной.
      Маша (начинает плакать). Папа! Ты что?
      Роман (продолжает). Если это случится -- а мама у нас молодая и красивая. Так ведь? Через какое-то время она может встретить достойного человека. Не мешай ей. Хорошо? Ты вырастешь, выйдешь замуж, у тебя будет своя семья. Зачем маме оставаться одной?
      Маша (ничего не может ответить, только глотает слёзы). Папа, не надо! Мы с мамой не сможем без тебя.
      
      Олег Сергеев в доме покойного Константина Марчука.Он за столом с его вдовой Антониной Ильиничной.
      Антонина Ильинична. Спасибо, Олег, что пришли.
      Олег. Плохо, что я не был на его похоронах.
      Антонина. Простите, бога ради. Но я тогда была в состоянии прострации и сообщила только родственникам и паре друзей, которых знала лично.
      Олег. Сильно страдал?
      Антонина (плачет). Очень.
      Олег. А обезболивающие, наркотики, наконец?
      Антонина. Ничего уже не помогало.
      Олег. Его оперировали?
       Антонина сидит отключившись.
      Антонина. Что вы сказали? Оперировали? Да, но это была операция только по названию. Метастазы уже проросли в печень. Сделали проток для желчи.
      Олег. А кто оперировал? Не Григоришин?
      Антонина (твёрдо). Нет. Какой-то Соколовский.
      Олег. Почему 'какой-то'?
      Антонина. Я так и не узнала, что это за хирург. С ним контачили пару раз, и Костю передали химикам, а те через довольно короткое время сказали, что помочь бессильны. (Пауза.) Если бы Григоришин! Говорят, это был врач, который до конца боролся за жизнь каждого своего больного.
      Сергеев. Да. Это, наверное, правда. (Пауза. Олег наливает себе и Антонине водку в стопки.) Давайте помянем Костю.
      Антонина (берёт рюмку в руки). Давайте.
      
       Зал суда. Последнее слово Ольги Донатьевой.
      Ольга. Я очень благодарна Ефиму Натановичу Манделю за то, что поддерживал меня всегда, и особенно в трудную минуту, за то, что благородно решил взять мою вину на себя. Последний укол Роману сделала я. Я любила его и отказать в этом была не в праве. Как уже было ранее сказано, в противном случае я бы его предала. Я согласна с моим мужем: если человек тяжело и неизлечимо болен, жестоко страдает, он должен иметь право выбора... (Пауза.) Да если бы не Маша, я бы ушла вместе с ним. Потому что такого в жизни у меня уже никогда не будет. Два раза так не бывает. И даже один раз -- почти никогда. Я, наверное, большая грешница, потому что любила мужа больше, чем дочь. Вернее сказать так: в моей любви к дочери было часть любви к мужу, потому что Машенька очень похожа на Рому.
      
      Ольга вспоминает.
       Она сидит возле постели Романа, держит шприц.
      Ольга (плачет). Ромочка, я не могу.
      Роман. Ну что ты, моя радость. Зачем тебе, чтобы я мучился? Ты когда-то успокоила моё тело и душу. Успокой меня теперь навсегда.
       Ольга плачет всё сильнее.
      Роман. Не надо плакать. Я прожил неплохую жизнь. А последние тринадцать лет, когда мы были вместе, - просто фантастика.
       Он сжимает, разжимает кулак, чтобы Ольге было лучше попасть в вену. Ольга вводит препарат. Роман постепенно угасает.
      Роман. Знаешь, мне действительно хорошо. Скажи Фимке, что в этом вопросе у нас есть единомышленник среди онкологов -- Эдик Терещенко. И пусть обо всём напишет Пирожку в Канаду.
      Ольга (плачет). Я люблю тебя...
      Роман. И я тебя... (Голос Романа становится всё тише.) Ты ещё молода, не нужно оставаться одной.
      Ольга. Не говори так.
       Роман закрывает глаза и умолкает.
      Ольга (рыдает). Ромочка! (Целует его лицо.)
       Ольга выходит в соседнюю комнату, где её ждёт Ефим.
      Ольга. Всё кончено. (Лицо её окаменело.)
      Фима. Мне можно к нему зайти?
      Ольга. Да.
      Ефим заходит в комнату к Роману. Плачет. Возвращается. Обнимает Ольгу.
      Фима. Тебе лучше побыть одной?
      Ольга. Да. Скоро придёт Маша. Я тебе позвоню.
       Фима одевается и уходит.
       Ольга в прострации ходит по пустой квартире. Звонок в дверь. Появляется Маша.
      Ольга. Маша! Нашего папы больше нет.
       Маша рыдает, подбегает к ней, обнимает: 'Мама!'
      
      Парк возле здания суда. Возле парка большое количество людей.
      Чей-то возглас. Оправдана и освобождена в зале суда.
       В толпе ободряющие радостные крики.
       Из зала выходят люди, в числе которых Ефим. Ему нехорошо. Он держится за сердце, проходит через толпу, идёт в парк, садится на скамейку. Острая боль за грудиной. Фима принимает таблетку нитроглицерина, закрывает глаза, видит сцену детства. Они с Романом высоко на крыше. От радости кричат: 'э-ге-ге'.
       Роман соскальзывает к краю.
      Роман (в ужасе). Фима! Фима! (Успевает схватиться за самый край, зависает.)
      Фима. Ромка, держись! (Подходит к краю, тащит друга за руку.) Держись, миленький мой!
       Но удержать Романа он не в силах, и тот падает. Фима истошно кричит.
       В этот момент он теряет сознание.
      
       Ольга выходит из зала суда в обнимку с дочерью. Её приветствует толпа.
      Ольга (удивлённо). А где Фима?
       Кто-то показывает по направлению к парку.
       Оля и ещё несколько человек заходят в парк.
      
       Ефима уносят на носилках в реанимобиль. Много людей.
      Ольга (Маше). Поедем вместе с ними.
      Маша. Хорошо.
      
      Через три дня.
       Ольга в вестибюле клиники разговаривает с лечащим врачом Ефима.
      Врач (обращается к ней). Что вам сказать? Инфаркт. Был кардиогенный шок, остановка сердца. Задняя стенка. Поражение не очень большое. Сейчас состояние средней тяжести. Думаю, что всё будет хорошо. Сократительная функция миокарда неплохая. Да и сосуды в основном, кроме двух... Так что, когда состояние кардинально улучшится будем думать о шунтировании.
      Ольга. А разве в нашем городе делают?
      Врач (улыбается). К нам раз в месяц на пару дней приезжает Шаталов. В качестве шефской помощи, со своими ассистентами и заодно обучает нас.
      Ольга (удивлённо). Да? Не знала.
      Врач. Скажите, а что могло послужить толчком?
      Ольга. Сильный стресс. Смерть близкого друга.
      Врач. А вы кто будете?
      Ольга. Вдова этого близкого друга. Друга звали -- Роман Григоришин.
      Врач (с удивлением). Вот как?
      Ольга. А вы что, знали моего мужа?
      Врач. Кто же в нашем городе не знал Романа Андреича?
       Пауза.
      Ольга (показывает жестом на дверь палаты). Можно мне его повидать?
      Врач. Только недолго. Он ещё очень слабый.
       Ольга тихо заходит в палату. Фима лежит, закрыв глаза, открывает их.
      Фима. Напрасно ты меня спасала. Я не хочу жить!
      Ольга. Ему бы это желание не понравилось. Ты должен жить. Теперь -- за двоих.
      Ольга выходит из палаты. С врачом разговаривает молодой человек лет двадцати пяти, похожий на Ефима.
      Ольга (обращается к нему). А вы, стало быть, Илья? Илья Ефимович?
       Илья. Да. А вам откуда известно моё имя?
       Ольга (прерывает его). Много слышала о вас от вашего папы. Даже знаю, что вас так назвали в честь Репина.
      Илья. Это -- правда. (Пауза.) Понимаете, папе сейчас нужен уход, а я должен уехать в длительную командировку в Испанию...
      Ольга. Не волнуйтесь. Можете быть спокойны. Я буду ухаживать за вашим отцом.
      Илья. Спасибо.
      
      Эпилог
       После этих событий проходит два месяца. Ольга и Маша, обнявшись, стоят у могилы Романа. Ольга слышит, что за их спинами - человек. Оборачивается. Это - Олег Сергеев. У него в руках букет цветов, который он кладёт на могилу.
       Затем он подходит к Ольге.
      Олег (говорит, опустив глаза). Ольга Александровна! Простите меня, если сможете. Я был уверен в вашей виновности до тех пор, пока (голос его дрожит, он повторяет последнюю фразу)... до тех пор, пока не понял одну простую вещь. Если бы со мной случилось то, что случилось с вашим мужем, - я бы, конечно, захотел, чтобы рядом оказалась такая женщина, как вы.
       Олег медленно поднимает голову.
      Ольга. Спасибо.
       Ольга с дочерью поворачиваются, чтобы выйти с кладбища.
      Олег. Вы на машине?
      Ольга. Нет!
      Олег. Разрешите вас подвезти.
      Ольга. Хорошо.
       Они втроём выходят с кладбища. Сергеев подходит к своей 'Хонде', открывает заднюю дверь. Ольга с дочерью садятся сзади, Олег - спереди.
       Сергеев включает зажигание.
      Олег. Куда вас везти?
      Ольга. Во вторую клинику. (Обращается к Маше.) Поедем, кисуля, проведаем дядю Фиму. Он после операции.
      Маша. Поедем.
      Ольга. Если бы не он, мы бы с твоим отцом стали мужем и женой гораздо позже, а ты была бы сейчас совсем маленькая.
      Олег (ведёт машину). А дядя Фима -- это Мандель?
      Ольга. Да.
      Олег. Что с ним?
      Ольга. Был инфаркт, но сейчас поправляется.
      Олег. Передавайте ему большой привет от меня. Хороший мужик. Значит, он во второй?
      Ольга. Да. В кардиологии. В послеоперационном блоке.
      Олег. Надо будет мне тоже его проведать.
      
      Больничный коридор.
       Ольга с Машей стоят в халатах. В руках у них авоськи с фруктами, соками.
       Рядом - палатный врач. У Ефима - отдельная палата.
      Ольга (врачу). Как он?
      Врач. Очень даже ничего. Вчера проверяли шунты. Работают хорошо. А что это вы столько с собой принесли? Ему ведь много нельзя. Тут ему и так нанесли.
      Ольга. Может быть, нужно что-то из лекарств?
      Врач. Нет. У нас всё есть. У него много спонсоров: его институт, завод лекарственных препаратов и даже ваш Онкоцентр.
      Ольга (удивлённо). Онкоцентр?
      Врач. Да.
       Она видит в приоткрытую дверь, что Ефим, закрыв глаза, слушает музыку через наушники.
      Ольга. А что это он слушает? Разве ему можно?
      Врач (улыбается). Если музыка спокойная, не возбуждающая, то двадцать--тридцать минут можно. Тут ему сотрудники принесли старые шлягеры, вот он и балдеет...
       Ольга с Машей тихо заходят в палату, ставят принесенное на тумбочку рядом с Фимой. После этого Ольга снимает с Фимы наушники, включает внешний звук. Фима открывает глаза, видит напротив себя на стульях Ольгу и Машу.
       Из динамиков тихо льётся:
       Утром сердце своё пчела,
       Этой бабочке отдала
       И они в голубую высь
       Вместе с ней понеслись.
       Ольга и Маша улыбаются.
      
      
       Послесловие.
      
      Через год на могиле появился памятник. Группа врачей, в центре которой Роман, склонилась над операционным столом. На столе рак, которому он скальпелем отсекает клешни. На памятнике надпись:
      'Роману Андреевичу Григоришину от благодарных граждан'.
      
      
       Конец.
      
      
      
      
      Александр Эммануилович Шалыт-Марголин.
      Минск, Беларусь.
      
      a.shalyt@mail.ru, alexm@hep.by, Ruta.Shalyt@gmail.com
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Шалыт-Марголин (a.shalyt@mail.ru)
  • Обновлено: 24/03/2009. 164k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.