Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
ХЕМИНГУЭЙ. ЭПИГРАФЫ ДЛЯ ГЛАВ
Роман
Глазами Хэдли
(Введение в тему)
Всего полстолетия назад, когда СССР лишь вступал в эпоху хрущевской оттепели, сексуальной революции и джаза, в каждом доме, считавшем себя продвинутым, на кухне или в другом укромном уголке, висел портрет Папы, осеняющего окружающих мудрым, добрым, ободряющим взглядом.
21 июля 2009 года исполнилось бы 110 лет американскому писателю, нобелевскому лауреату Эрнесту Хемингуэю, кумиру целого поколения. К этому событию приурочена публикация нижеследующего произведения в электронной Библиотеке Мошкова. В бумажном варианте весьма ограниченным тиражом роман выйдет в конце июля.
Кто такая Хэдли, и в 1950-1960-х мало кто ведал. Ну, начинающая пианистка, осложнявшая жизнь и парижский быт талантливого писателя. В самый неподходящий момент родившая ему сына. И вообще - дама, почти в тридцать лет, вышедшая замуж за 22-летнего юношу. И к тому же в декабре 1922-го потерявшая чемодан с полным архивом Хемингуэя.
Сегодня слово Хэдли Ричардсон Маурер-Хемингуэй.
P.S. Автор просит прощения за плохое владение французским..
Пролог
Все истории, если продолжить их достаточно далеко, заканчиваются смертью, и тот не правдивый рассказчик, кто утаит это от вас.
Эрнест Хемингуэй
Дурные вести всегда поступают неожиданно. Когда утром 2 июля 1961 года Хэдли Маурер узнала о случайном выстреле из ружья, который разнес Хемингуэю череп, она невольно воскликнула про себя: "Бедный, бедный, бедный Эрни!" Однако не без удовлетворения человека, чей прогноз оправдался, подумала: "А можно ли было ожидать иного конца? Это был, понятно, совсем не случайный выстрел".
Хемингуэй, вероятно, устал от самого себя, от успеха, от окружающего мира. Его судьба до сего дня складывалась более чем благополучно. О его достижениях могли только мечтать обычные люди. Но, как оказалось, войн, талантливых книг и любви прекрасных женщин для полного счастья недостаточно. Более важно - не наскучить себе самому...
Накануне Хэдли приобрела месячный пансион в одном из фешенебельных пригородов Майами, ее соседями были милые старики и старушки, очевидно из двойной фамилии вынесшие, что она и есть та самая Хэш. Однако Хэдли не старалась казаться внезапно овдовевшей супругой, хотя и не пресекла за завтраком то и дело проскальзывавшей по отношению к ней предупредительности окружающих.
Она, не оглядываясь, даже не краешком уха - краешком сознания, улавливала за своей спиной:
- Они поженились в 1921 году. И у них есть сын Джон Хэдли Никанор Хемингуэй, сейчас ему под сорок. Но они развелись, когда мальчишке было четыре года...
- Да, да, как раз после того, как она сумела вскрыть любовную связь между Хемингуэем и своей лучшей подругой Полин Пфайфер...
- Однако, как я слышала, они переписывались до последнего дня...
- Говорят, она очень талантливая пианистка. И к тому же чувствительна, начитана и интеллектуальна...
- Еще при жизни он стал мифом, кумиром целого поколения. Папа Хем казался нам святым, вот ему мы верили...
- Насколько мне известно, и Хэдли, и Полин, и Марта, и Мэри - сильные интересные женщины...
...которые этим отличаются от нередко безликих безвольных героинь, населяющих романы Хемингуэя, - безмолвно завершила последнюю услышанную реплику Хэдли. Твердым шагом она прошествовала к себе. Телевизор в ее номере работал не переставая.
Днем позвонил из Европы, Хэдли не расслышала откуда точно, Пол, удивился, что она еще не знает о новости: Хэдли разыграла удивление и старалась говорить с ним об Эрнесте как можно более бесстрастно. Хотя Хемингуэй был постоянной темой их разговоров, ей не хотелось ранить семидесятичетырехлетнее сердце Маурера. К счастью, слышимость была отвратительной.
Пол Маурер был на двенадцать лет старше Хемингуэя. Он сделал блестящую карьеру на журналистском поприще: будучи спецкором "Чикаго Дейли Ньюс" еще в 1929 году, на двадцать четыре года раньше Хемингуэя, получил Пулитцеровскую премию за серию материалов о политическом положении стран вечно бурлящей Европы. Хэдли, познакомившаяся с сорокалетним Полом в середине 1920-х годов в Париже, в полной мере могла оценить эти работы - они были, возможно не такими яркими, как у Хемингуэя, но более глубокими, аналитичными. Пол к тому же был признан по обе стороны океана и как талантливый поэт - автор сборников поэзии, самыми известными из которых были собрания поэм "Время Франции" и "Время Европы".
- Ночью разболелась голова, я была, как в вакууме, - объяснила она. - И сейчас болит.
Хэдли и вправду чувствовала недомогание, приняла успокоительные и легла в постель. Пол Маурер был, само собой, достоин большего. Должно быть под влиянием этого всю жизнь он внутренне противопоставлял себя Хему, хотя внешне старался своих чувств не проявлять. "Нам необходимо интеллектуальное мужество, а не романтические мифы о героях-одиночках, - цитировал он кого-то. - Хемингуэй слишком ограничен, его герои молчаливы, замкнуты в себе. В его книгах описываются только бокс, бой быков, драки, ловля форели и прочие мужские утехи. Стиль Хемингуэя и стилем-то не назовешь - настолько он прост".
Хэдли не сомневалась, что Пол женился на ней, первой жене Хемингуэя, в полной уверенности, будто отбил ее у соперника. Впрочем, разве можно в любви отличить победу от капитуляции? Хэдли вполне допускала, что сама вольно или невольно создала и взлелеяла эту иллюзию.
Но ей все равно было удивительно и приятно, что Пол в его годы испытывает чувство ревности к ней, семидесятилетней старухе. Она, разумеется, сознавала, что сгущает краски, ее тренированному телу не вылезающей из бассейна женщины могли бы позавидовать девять из десяти сверстниц, но все же нечаянно поймав на себе взгляды совершенно незнакомых людей, она понимала, что направлены они на миссис Хемингуэй, а не на миссис Маурер. "И этот музейный экспонат еще таскает ноги?", - читалось в них.
Когда-то Хэдли нашла в себе силы, стерпев все унижения, расстаться с на глазах взрослевшим Эрнестом. Теперь Хем сам расстался с лишенным радости творчества, утех, дальних путешествий и опасных приключений миром.
- Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб, - рисуясь, говаривал за стаканом виски Эрнест. У него были свои понятия о чести.
Хэдли снова коснулась регулятора громкости, которую уменьшила было, едва услышала в трубке голос мужа.
- Эрнест Хемингуэй, - вещал кто-то взахлеб за кадром, - слыл великим жизнелюбом и любимцем женщин. Был фанатично предан правде, а если и уклонялся в сторону, то только для того, чтобы хоть немного оживить скучную типографскую краску. Его жизнь так невероятна и невозможно увлекательна, что голливудским сценаристам едва ли хватит воображения, чтобы воссоздать ее в кино. Папа Хем, помимо неоспоримого вклада в литературу, участвовал в трех войнах, охотился в Африке, ловил рыбу и выслеживал немецкие подводные лодки, дрался, выпивал, был четырежды женат. Историческое значение трагической кончины писателя подобно тому, как если бы вдруг обвалился один из краеугольных камней в мировоззрении нашего поколения.
"В сущности, он стал заложником образа, созданию которого в большой мере сам же и способствовал", - безмолвно дополнила тележурналиста Хэдли. Для нее не было затруднительно ответить на вопрос о причинах и обстоятельствах гибели писателя, который был ее мужем в течение пяти лет и с которым она потом поддерживала чисто дружеские отношения. Более того, Хэдли не прерывала связей и со всеми новыми женами Хемингуэя. Она плеснула немного ликера на дно стакана.
- Хемингуэй встретил свою первую большую любовь в Италии, где во время Первой мировой войны он восемнадцатилетним юношей принимал участие в боевых действиях, - говорил телевизор. - Там в госпитале после ранения он познакомился с хорошенькой двадцатишестилетней медсестрой Агнес фон Куровски. Они полюбили друг друга.
"Со стороны Агнес это чувство, безусловно, не было столь уж серьезным и вряд ли стоит воспоминаний - разве что как пикантный курьез", - подумала Хэдли и сделала первый крошечный глоток. Крепкий дринк привычно обжег гортань. Хэдли, по странному стечению обстоятельств имевшая возможность наблюдать только примеры серьезнейшего и ответственного отношения к слову и фактам высокими профессионалами, очень удивлялась вольным методам подбора и проверки материала большинством известных ей сегодня журналистов.
- Вскоре после выписки Эрнеста, - между тем продолжал телевизор, - она послала ему письмо, в котором мимоходом сообщала, что обручена с итальянским герцогом и собирается выйти за него замуж. По словам самого Хемингуэя, эта новость буквально потрясла его, с повышенной температурой он слег в постель. Потом написал ответ, но не ей, а подруге: "...пусть Агнес, возвращаясь, споткнется на сходнях и вышибет свои проклятые зубы..." Тем не менее, для будущего писателя эта потеря обернулась приобретением. Прообразом милой кроткой Кэтрин Баркли в написанном спустя годы романе "Прощай, оружие!" стала именно Агнес фон Куровски.
"Теперь, кажется, настает моя очередь, - Хэдли "освежила" напиток. - Итак..." - Она подняла стакан.
- После окончания войны Хемингуэй возвращается в Штаты, однако он мечтает о Париже - городе, ставшем в начале 1920-х годов Меккой для подающих надежды литераторов. Эта поездка стала возможной благодаря его браку с двадцатидевятилетней Элизабет Хэдли Ричардсон, получившей довольно приличное наследство, - на мониторе семейный портрет молодых Хемингуэев, Париж, Монпарнас.
"Как хорошо сошлось, что язвительный и не понимающий условностей Пол Скотт Маурер в Европе и не видит этой идиотской передачи местной телестанции штата Флорида", - успокаивала себя Хэдли, потому что журналист неумолимо продолжал читать свой закадровый текст:
- Заручившись рекомендательным письмом от известного писателя Шервуда Андерсона, Хемингуэй с женой приехали в Париж, где достаточно быстро сблизился с такими видными литераторами, как Эзра Паунд, Гертруда Стайн, Джеймс Джойс. Кстати, именно из-за небрежности и рассеянности Хэш, как ласково называл жену Хемингуэй, он лишился рукописи своего первого почти законченного романа и некоторых других работ. Хемингуэй нашел в себе силы успокоить совершенно убитую этой пропажей жену, но боль от этой потери преследовала его всю жизнь.
Хэдли усмехнулась и снова отхлебнула из стакана: в прессе чаще приходится встречать формулировочку: "Элизабет Хэдли Ричардсон, вошедшая в историю главным образом тем, что безвозвратно потеряла рукопись первого законченного романа Хемингуэя".
- Чемодан, битком набитый архивами Эрнеста, украли на Лионском вокзале в Париже, - подсказала она телевизору.
Уже на другой день, не сговариваясь, они с Полом вернулись домой. Для них обоих Хем не был чужим человеком. Они знали, что им придется принять участие в церемонии похорон.
...Идэ фикс Хемингуэя было постоянно утверждать себя как мужчину "№1" во всем - и по атлетическим данным, и по способности пить, оставаясь на ногах. Доступный собутыльник, не допускающий однако никого в свои глубинные тайники индивидуалист, отшельник с репутацией превосходного охотника и рыболова, чье появление на людях никогда не оставалось незамеченным. Он, считавший гордыню смертным грехом, привык играть на публику и вместе с тем оставался, в сущности, застенчивым, скромным и легко ранимым человеком. Признанный мастер слова подчас был не в состоянии сесть за обычное письмо. Всю жизнь Хемингуэй пытался исправить дефект речи, были у него проблемы и с грамматикой.
Хемингуэй был четырежды женат - три раза на светловолосых журналистках, но в первый раз - на рыжей пианистке Хэдли Ричардсон, от лица которой будет идти наше дальнейшее повествование. Хэдли здесь не претендует на истину в последней инстанции
КНИГА ПЕРВАЯ
Chapter I
Так начались путешествия юного Хемингуэя. И продолжались они всю остальную жизнь.
Хэдли Ричардсон Маурер-Хемингуэй
1
"18 августа 1918 года
Письмо к родным Милан
Дорогие родственники. Сюда я включаю и дедушку, и бабушку, и тетушку Грейс. Большое спасибо за 40 лир! Очень кстати. Вот так штука, дорогие, но мое ранение точно наделало много шума! Сегодня получил "Оук ливс" и оппозиционную газету и уж начал подумывать, что вы меня недооценивали, пока я жил под семейным крылышком. Большее удовольствие может доставить только чтение некролога о собственной гибели.
Знаете, говорят, в этой войне нет ничего смешного. И это так. Не скажу, что война - ад, уж очень заездили такие слова со времен генерала Шермана, но раз восемь я предпочел бы угодить в преисподнюю. Может статься, там не так скверно, как на этой войне. Например, в окопах, когда во время атаки в группу людей, среди которых стоишь и ты, прямым попаданием угодил снаряд. Снаряды не так уж страшны, если нет прямого попадания. Конечно, может задеть осколком. Но при прямом попадании на тебя градом сыплются останки товарищей. Буквально сыплются. За шесть дней, проведенных в окопах на передовой всего в пятидесяти ярдах от австрийцев, я прослыл заговоренным. Надеюсь, так оно и есть. Вы слышите постукивание - это звук моих костяшек о доски на койке.
Что ж, теперь я могу клятвенно поднять руку и заявить, что был обстрелян фугасными минами, шрапнелью, химическими снарядами, ручным "гранатометом", снайперами, пулеметами и в дополнение ко всему аэропланом, совершавшим налет на наши позиции. Правда, в меня еще не бросали ручной гранаты, но винтовочная граната разорвалась довольно близко. Возможно, ручная граната еще впереди. И после всего получить только пулеметное ранение и осколки мины, да и то, как говорят ирландцы, наступая в направлении тыла, это ли не везение. Что скажете, родственники?
227 ранений, полученных от разорвавшейся мины, я сразу даже не почувствовал, только казалось, будто на ноги мне надели резиновые ботинки, полные воды. Горячей воды. И колено повело себя как то странно. Пулеметная пуля стегнула по ноге словно обледеневший снежок. Правда, она сбила меня с ног. Но я поднялся и дотащил своего раненого до блиндажа. У блиндажа я просто рухнул. Итальянец, которого я тащил, залил кровью мой китель, а брюки выглядели так, словно в них делали желе из красной смородины, а потом прокололи дыры, чтобы выпустить жижу. Капитан, большой мой приятель - это был его блиндаж - сказал: "Бедняга, Хем, скоро он О. В. П.". Это значит "обретет вечный покой". Из за крови на кителе они решили, что у меня прострелена грудь. Но я заставил их снять с меня китель и рубашку. Нижней рубашки не было, и мой старый торс оказался целехонек. Тогда они сказали, что я, возможно, буду жить. Это меня бесконечно ободрило. Я сказал капитану по итальянски, что хочу взглянуть на ноги, хотя мне и было страшно. Итак, мы стянули брюки, и мои конечности были на месте, но, бог мой, в какое месиво они превратились. Никто не мог понять, как мне удалось пройти сто пятьдесят ярдов с такой ношей, простреленными коленями и двумя здоровенными дырками в правом ботинке. Кроме того, я получил еще свыше двухсот легких ранений. "О, - сказал я, - мой капитан, это пустяки. В Америке такое может любой. У нас главное не показать противнику, что мы разбиты!"
Тирада эта потребовала некоторого напряжения моих лингвистических способностей, но я с ней справился и тут же отключился на пару минут. Когда я пришел в себя, они потащили меня на носилках три километра до перевязочного пункта. Дорога была перепахана снарядами, и санитарам носильщикам пришлось идти напрямик. Как только заслышат большой снаряд - жж ух бум, - так сразу меня на землю и сами плашмя рядом. Теперь мои раны болели так, словно 227 дьяволят впивались когтями в тело. Во время наступления перевязочный пункт эвакуировали, так что в ожидании санитарной машины мне пришлось два часа проваляться в конюшне, крышу которой снесло снарядом. Когда машина пришла, я приказал им проехать дальше по дороге и подобрать раненых солдат. Машина вернулась, полная раненых, и меня погрузили в кузов. Артобстрел все еще продолжался, и где то позади ухали наши батареи, и 250- и 350 миллиметровые снаряды, грохоча как паровоз, проносились над нами в сторону Австрии. Потом мы слышали их разрывы за передовыми позициями, и снова свист большого австрийского снаряда и грохот взрыва. Но наши палили чаще и более крупными снарядами, Потом сразу за нашим навесом заговорили полевые пушки - бум, бум, бум, бум, и 75- и 149 миллиметровые снаряды, шипя, полетели к австрийским позициям, и пулеметы трещали, как клепальные молотки, - тат а тат, тат а тат.
Два три километра меня везли в итальянской санитарной машине и потом выгрузили в перевязочном пункте, где оказалось полно знакомых офицеров медиков. Они сделали мне укол морфия и противостолбнячный укол, и побрили ноги, и извлекли из них двадцать восемь осколков разной величины. Они великолепно наложили повязки, и все пожали мне руки и, наверное, расцеловали бы, но я их высмеял. Пять дней я провел в полевом госпитале, а затем меня перевезли сюда, в базовый госпиталь.
Я послал вам телеграмму, чтобы вы не волновались. В госпитале я пробыл один месяц и двенадцать дней и надеюсь через месяцок выйти отсюда. Хирург итальянец здорово поработал над моей правой коленкой и правой ступней. Он наложил двадцать восемь швов и уверяет, что я смогу ходить не хуже, чем до сих пор. Раны все затянулись, и инфекции не было. Он наложил гипс на правую ногу, чтобы сустав сросся. У меня осталось несколько оригинальных сувениров, которые он извлек при последней операции.
Пожалуй, теперь без болей я буду чувствовать себя даже неуютно. Через неделю хирург намерен снять гипс, а через десять дней он позволит мне встать на костыли.
Придется заново учиться ходить.
Это самое длинное письмо из всех, что мне доводилось писать, а сказано в нем так мало. Поклон всем, кто обо мне справлялся, и, как говорит матушка Петингил, "Да оставят нас в покое, дабы могли мы пребывать в семьях своих!"
Доброй ночи и всем моя любовь.
Эрни"
2
Когда уже смеркалось, в вытянутом, как гигантский железнодорожный вагон ангаре кегельбана начался вечер вопросов и ответов, посвященный памяти лауреата Нобелевской премии, писателя Эрнеста Хемингуэя. Основным выступающим был профессор университета штата Флорида.
Мне хотелось знать, что прежде всего интересует людей. Я не сомневалась, что стоит ступить на землю любого из штатов родной страны, и прежде всего Нью-Хемпшира, где я постоянно проживаю, и меня заставят публично делиться воспоминаниями, предположениями и гипотезами по поводу жизни и гибели моего бывшего мужа. Надо сказать, что так и сталось, теперь фактически я главный эксперт по Хемингуэю. Только не получаю за это денег.
Публика собралась совершенно разнообразная, как это всегда бывает на массовых мероприятиях в период летнего отдыха. Правда, не было привычного барабанного боя, синкоп местного бэнда, но прозвучали торжественные звуки Государственного гимна США. Хотя стук о крышку стола тяжелых пивных кружек присутствовал, как и шелест и хруст употребляемого попкорна. О, да встреча устроена пивной компанией, догадалась я. Дай-то Бог прибыли и процветания ей! Благодаря ее креативщику присутствующие узнают что-то новое для себя и вспомнят много забытого со школьной скамьи о великом писателе и гражданине Соединенных Штатов Америки.
- Эрнест Миллер Хемингуэй, погибший сегодня утром, - начал без вступления профессор, - был рожден 21 июля 1899 года в южной передней спальне дома № 439 по Северной авеню Оук-Парка, штат Иллинойс. Когда ему было шесть лет, их одна из самых уважаемых в городе семья, переехала в новый дом под № 600 по Северной авеню.
Матерью Эрнеста была Грейс Холл Хемингуэй, отцом был Кларенс Эдмондс Хемингуэй. Его сестер звали: Марселина, рожденная 15 января 1898 года; Урсула, рожденная 29 апреля 1902 года; Маделайн, рожденная 28 ноября 1904 года; Кэрол, рожденная 19 июля 1911 года. Его единственный брат, Лестер, родился 1 апреля 1915 года, таким образом, он почти на шестнадцать лет был младше Эрнеста.
Хемингуэй учился в средней школе Форрест Тауншип в Оук-Парке. Там он и приобрел свой первый опыт в области журналистики, участвуя в издании школьной еженедельной газеты "Трапеция"...
Вопрос: А в каком институте он учился?
- У Хемингуэя не было серьезного систематического образования.
Вопрос: Семейный летний дом Хемингуэя был расположен в северном Мичигане, на озере Валлун, тогда озеро Медведя, что около города Петоски. За какой проступок Эрнест преследовался Мичиганской охотинспекцией, когда ему было шестнадцать лет?
- Хемингуэй с сестрой плавали вдоль акватории Валлунского озера в одной из их семейных лодок, когда он увидел редкую синюю цаплю. Исходя из того, что ее чучело могло бы стать прекрасным дополнением к отцовской коллекции птиц и животных, он выстрелил в птицу. Завернув цаплю в газету, они спрятали ее в памятное место и последовали дальше. Когда они возвратились, птица уже ушла.
Они никому не сказали о происшествии. На следующий день, когда Эрнест на другом берегу помогал соседу сушить сено, к ним в дом явился охотинспектор и объявил матери Эрнеста, что должен арестовать молодого человека за содеянное. Грейс не оправдывала сына. Дядя Эрнеста Джордж повел его к судье, и тот, выслушав нарушителя, приговорил его к небольшому штрафу и тут же освободил.
Это было единственное столкновение Эрнеста с законом, которого он никогда не забывал. Более того, он использовал некоторые полученные тогда впечатления как основу для ряда рассказов о Нике Адамсе.
3
Вопрос: В каком виде спорта Хемингуэй впервые был отмечен?
- Хемингуэй, вступая школьником в футбольную команду, прибавил к своему году рождения еще пару лет. Ему поверили, потому что он был почти шесть футов ростом и весил 150 фунтов. Он был неуклюжим подростком, а ноги у него были такими большими, что ни одни футбольные ботинки со школьного склада по размеру не подходили ему. Лучшее, на что Эрнест мог рассчитывать при таких физических данных, это скромная позиция во второй или даже третьей линиях. Доктор Кларенс Хемингуэй, несмотря на очевидное, трогательно стремился стать свидетелем спортивного триумфа сына. Он всюду сопровождал команду и неоднократно пытался убедить тренера и капитана в том, что его сын является лучшим линейным в лиге. Как нередко случается, слово материализовалось. По итогам сезона Эрнесту была на вечные времена на свитер нашита большая оригинальная эмблема.
Вопрос: Какой была первая оплачиваемая трудовая должность Хемингуэя?
- С 1917 года Хемингуэй работал помощником полицейского репортера в "Канзас-Сити Стар", штат Миссури. Всегда отличавшийся самостоятельностью, Хемингуэй не пошел ни в престижный колледж - мечту мамы, ни в медицинскую академию, как того хотел отец, а поступил в одну из лучших американских газет. Там он познал несколько незыблемых правил, которым следовал всю жизнь: - Пиши короткими предложениями. Первый абзац должен быть кратким. Язык должен быть сильным. Утверждай, а не отрицай. Избегай обветшалых жаргонных словечек. Избегай прилагательных, особенно таких пышных, как потрясающий, великолепный, грандиозный, величественный и т.п.
Всего в правилах этой газеты было сто нормативных пунктов. Эрни проработал там в соответствии с договором шесть месяцев, а затем завербовался водителем санитарной машины американского Красного Креста на войну в Италии.
Следующие опущенные мной несколько вопросов и ответов касались обстоятельств ранения Хемингуэя у Фоссальты. И далее:
Вопрос: Какую роль в судьбе Хемингуэя сыграла Агнес фон Куровски?
- Агнес Ханна фoн Куровски, как говорят, была высокой, темноволосой девушкой, которая родилась в Вашингтоне, округ Колумбия. Она приобрела профессию медсестры в больнице Бельвю в Нью-Йорке и была направлена Красным Крестом в Милан, Италия, в отделение грудной хирургии, где Хемингуэй выздоравливал от полученных на фронте ран. Агнес была добра, щедра, полна бурлящей энергии и умна, любила людей. Девятнадцатилетний Хемингуэй безумно влюбился в Агнес. Она произвела на него такое впечатление, что стала прообразом героини одного из самых главных его произведений.
Вопрос: В превосходном рассказе Хемингуэя "В чужой стране" говорится о методах реабилитации его ног в больнице в Милане, Италия. Цитирую: "Здание госпиталя было старинное и очень красивое, и мы входили в одни ворота и, перейдя через двор, выходили через другие, с противоположной стороны". Как долго продолжалось лечение и когда Хемингуэй смог вернуться в Соединенные Штаты?
- Хемингуэй, в соответствии с медицинскими показаниями, имел возможность находиться на излечении в Италии в течение пяти месяцев. Он возвратился в Нью-Йорк 21 января 1919 на борту парохода "Джузеппе Верди" в сопровождении сослуживца. Тот передал по приезде в Чикаго Эрнеста из рук в руки его отцу, который привез сына в Оук-Парк.
Вопрос: 8 января 1920 года Хемингуэй сел на поезд, следующий в Канаду, чтобы поступить работать в газету "Торонто Стар". Нельзя ли рассказать поподробнее об этом важном для становления молодого журналиста периоде?
- Если судить непредвзято и честно, работа в "Торонто Стар" была скорее маркетингового, рекламного характера. Представленный руководителю рекламного объединения обоих изданий Хемингуэй стал каждую неделю получать тысячи счетов от социально заметных гражданок Торонто, арендовавших оригинальные картины местных художников.
Но, понятно, Эрнест, попутно старался вникать и в тонкости выпуска крупной ежедневной газеты, а также еженедельника, входившего в состав медиа-холдинга. Рвение молодого человека не осталось незамеченным. Позже он даже был представлен главному редактору "Торонто Стар".
После окончания контракта в Канаде Хемингуэй с приятелем бросились искать счастья в Чикаго. У Эрнеста вышли деньги, и они решили разделить доход друга, пока Эрнест найдет себе работу. Каждый день они ходили в греческую закусочную за углом, где работал афро-американский повар. Считается, что с этого ресторана-закусочной списано место действия известного рассказа Хемингуэя "Убийцы". На основе этого рассказа студией "Юниверсал" в 1946 году была снята лента продолжительностью 105 минут. Звездой фильма по праву стал Берт Ланкастер - "Швед". Фил Браун - "Ник Адамс". Режиссером был Роберт Седмак, сценарий написали Энтони Вайлер и Джон Хьюстон.
Вопрос: В начале ноября 1920 года Хемингуэй в Чикаго встретил молодую особу. Насколько мне известно, она и стала первой его женой. Извините, но я запамятовал ее имя.
Вот те на! Но, если вдуматься, почему люди должны помнить имя первой жены даже выдающегося человека?
- С девушкой по имени Элизабет Хэдли Ричардсон Хемингуэй познакомился в начале ноября 1920 года в квартире Смита, дом № 1230 по Норт Стэйт авеню в Чикаго. Это была высокая, темно-рыжая особа (особа!!!) из Сент-Луиса, штат Миссури.
Хэдли родилась 9 ноября 1891 года - последней из шестерых детей. Она была непринужденной, импульсивной, нежной девушкой, доверчивой и любящей людей. Хэдли посещала серьезный колледж Брин Маур, почти профессионально играла на фортепиано. Высокая, стройная, с приятной внешностью, Хэдли была музыкальна, начитана, отличалась ровным характером. В сентябре молодые люди поженились.
Ее возраст приближался к критическим двадцати девяти годам, и она, должно быть, готовилась принять снисходительный, чисто американский титул spinsterhood - эта сумасшедшая старая девица.
4
"Да этот так называемый профессор просто спятил!", - возмутилась я и уселась поудобнее, так как речь уже пошла о венчании и медовом месяце в летнем доме Хемингуэев..
Вопрос: Почему Хэдли опоздала в церковь на собственный обряд венчания?
- Перед венчанием невеста вымыла голову, а густые волосы ни в какую не спешили сохнуть
"Я не помню, были ли в то время фены или их еще не было, - подумала я, без особого волнения вспомнив тогдашний переполох. - А что вообще было в Соединенных Штатах в 1921 году? Ну, автомобили, ну, радиоприемники, ну, холодильники... Даже кондиционеры! А фенов, насколько я помню, не изобрели".
Вопрос: В какую страну была первая зарубежная командировка журналиста Хемингуэя?
- Это не была, строго говоря, командировка. Эрнест и Хэдли решили пожить в Париже, Франция. Они пересекали океан в середине декабря 1921 и прибыли в Париж за три дня до Рождества. Эрнест имел договоренность с "Торонто Стар", что присылаемые им корреспонденции, подготовленные на свой страх и риск, будут без промедления публиковаться и оплачиваться сполна. Эти кабальные, в сущности, условия скрашивало то, что Хемингуэй, оставаясь вне штата издания и, освобождая "Торонто" от какой-либо ответственности за себя, был совершенно свободен при поиске и отборе материала. Но молодой паре абсолютно не на что было бы жить, если бы не регулярно получаемые Хэдли из Америки чеки доверительной собственности.
Они остановились в отеле "Джекоб" - теперь отель "Англетер". Это жилье было еще в Америке рекомендовано другом, который только что приехал из Парижа. Там было чисто и сравнительно дешево.
Вопрос: К тому времени уже очень известный писатель Шервуд Андерсон подготовил для Хемингуэя рекомендательные письма американским литераторам, осевшим в Париже. Профессор, вы не могли бы напомнить, именно кому?
- Четыре известных экспатрианта, кому адресовал свои письма Андерсон, были: Гертруда Стайн, жившая совместно с компаньоншей по имени Алиса Б. Токлас, известная как коллекционер работ Пикассо и других современных живописцев, а также как самостоятельный автор.
Сильвия Бич, ей принадлежал книжный магазин "Шекспир и Компания". Знала всех видных литераторов, включая ирландского писателя Джеймса Джойса. Эзра Паунд, непревзойденный поэт из Айдахо, который жил в Англии перед войной, обладал большим влиянием в литературных кругах Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Луи Галантье, сотрудник Международной Торговой палаты, знал французский как родной. Помогал переводить книги Шервуда Андерсона.
Вопрос: Какой тираж был у первой изданной Хемингуэем книги? И если можно, коснитесь последующих изданий.
- Первая книга Хемингуэя, увидевшая свет в августе 1923 года, называлась "Три рассказа и десять стихотворений". Она была издана тиражом 300 копий. В 1925 году вышла мало кем замеченная книга рассказов "в наше время".
Мне вспомнилось, что тогда все задавались вопросом: "Почему заголовок набран в нижнем регистре?" Эрнест обычно отвечал со смехом: "А чтобы услышать, как вы спросите это!"
Вопрос: Вы не сказали, каким тиражом вышла вторая книга Хемингуэя.
- Предполагался такой же ограниченный выпуск - 300 экземпляров. Но фактически было напечатано только 170 копий, вследствие небрежности французского печатника, использовавшего не тот вид бумаги при репродуцировании портрета Хемингуэя в начале книги. А через год, в 1926 году, широкое признание принес Хемингуэю его роман "И восходит солнце", более известный в мире под названием "Фиеста". В 1929 году, эта слава была прочно закреплена вторым из ранних романов Хемингуэя "Прощай, оружие!".
Вопрос: Почему Эрнест и Хэдли в августе 1923 года выехали из Парижа в Канаду?
- Они ожидали ребенка и хотели, чтобы он родился на территории США. Эрнест к тому же надеялся заработать денег, сотрудничая с "Торонто Стар". 10 октября 1923 года в 2 часа ночи родился мальчик Джон Хэдли Никанор весом семь фунтов пять унций.
Вопрос: Кто были крестным отцом и крестной матерью Джона Хэдли Никанора?
- Крестным отцом и крестной матерью ребенка стали Эрик Эдвард Дорман- Смит и Гертруда Стайн.
Взяв Джона на руки впервые, вдруг вспомнила я, Эрнест сразу дал ему прозвище Бамби - такую медвежью основательность имела теплая пухлая ручка сына.
Вопрос: Каково было значение песенки "Dix bis Avenue des Gobelins"? Я чуть не прослезилась от внезапно нахлынувших воспоминаний, но ответ профессора меня вполне удовлетворил:
- Эрнест и Хэдли научили сына песне: "Dix bis Avenue des Gobelins?" - адресу, где Бамби живет, чтобы была гарантия не потерять мальчика в громадном мегаполисе. В случае чего, он мог вспомнить песню и спеть ее тому, кто его нашел.
Это был не наш адрес, захотелось уточнить мне, а адрес нанятой для сына няньки, которую всегда можно было застать дома.
Вопрос: Я слышала довольно любопытную историю приобретения Хемингуэем картины Миро "Ферма". Ведь это был королевский подарок для его тогдашней жены Хэдли, не правда ли?
"Правда, правда!", - чуть прямо со своего места не закричала я.
- Это было в 1925 году, - сказал профессор. - Большой, 48 на 55 дюймов, яркий холст, написанный испанским гением Хуаном Миро, Хемингуэй мечтал подарить Хэдли на ее тридцать четвертый день рождения. Нужно было срочно найти 5000 франков, а где их взять? Основную сумму помогли взять в долг друзья, но пришлось использовать и умение играть в кости. И наконец шедевр кисти самого Хуана Миро помещен над кроватью в жилище Хемингуэев. Вскоре художник самолично прибыл и остался доволен тем, что картина попала в хорошие руки и как ее разместили.
- Сейчас разрыдаюсь! - довольно громко и не скрывая сарказма, проговорила сидящая впереди и чуть правее дама. - В то время картина стоила сущие пустяки - где-то 250-300 долларов. Это и есть эквивалент по тогдашнему курсу 5000 франков.
Мне нестерпимо захотелось стукнуть ее стулом по голове. Конечно, Хемингуэй в таких ситуациях был более принципиальным. Мы уже не жили вместе почти десятилетие, но я никак не могла не вникать, хотя бы со стороны, в перипетии жизни Эрнеста. Тем более, что все годы мы не теряли связи. Испанская Гражданская война, вторая из трех войн, в которых Хемингуэй принимал участие и на опыте которой потом родился "По ком звонит колокол", была наиболее политически ангажированным периодом жизни Хемингуэя. Как раз в то время он помог привлечь финансирование для производства пропагандистского фильма "Испанская земля", осуществленного голландцем Йорисом Ивенсом, а сам написал и прочел его закадровый текст. Орсон Уэллес, приглашенный, чтобы сделать запись комментария, хотел изменить некоторые из фраз, которые показались ему излишне напыщенными. При просмотре фильма, самостоятельно поправленного Уэллесом, они сошлись с Хемингуэем в рукопашной. В ход пошли не только кулаки, но и стулья. Комментарий европейских газет к этому необычному поединку был кратким: "Два американских тяжеловеса примирились позже при посредничестве бутылки виски". А вот Уэллес, бестрепетно отметивший плоскую, резкую монотонность Хемингуэя, которая сопровождала весь фильм, завоевал право на бессрочный и беспроцентный кредит в некоторых издательствах.
5
За воспоминаниями, похоже, ушло немало времени. К действительности меня вернул новый, еще более болезненный вопрос.
Вопрос: Почему покончил с собой отец Эрнеста, доктор Кларенс Хемингуэй, 6 декабря 1928 года?
Опытный профессор ответил исчерпывающе.
- Доктор Кларенс Хемингуэй, - сказал он, - серьезно страдавший стенокардией, диабетическими осложнениями, постоянной потерей сна в результате существенных финансовых потерь на фондовом рынке, выстрелил себе позади правого уха из старого револьвера Смита и Вессона 32 калибра в спальне второго этажа его дома в Оук-Парке, штат Иллинойс.
Вопрос: Говорят, дядя Полин, Гас, купил дом для них с Хемингуэем, едва они женились?
- Это был обычай дядюшки Гаса - покупать дом для молодоженов, едва кто-то из членов их клана женится. В данном случае, стоимость сделки составляла восемь тысяч долларов. Дом являлся уникальным для Ки-Уэста: из кораллового камня, с прилегающей недвижимостью. Дому было почти восемьдесят лет.
Как и следовало ожидать, был поднят традиционный вопрос о чемодане. Суть его вот в чем. Молодой Хемингуэй писал много, но ранние его вещи не попали в печать и даже не сохранились: чемодан с рукописью почти законченного романа, восемнадцатью рассказами и тридцатью стихотворениями был похищен в дороге у его жены. Дело в том, что 2 декабря 1922 года Хэдли Хемингуэй упаковала три папки беллетристики Эрнеста Хемингуэя, чтобы взять их в Швейцарию, где Хемингуэй освещал Мирную конференцию в Лозанне. На Лионском вокзале в Париже Хэдли поместила сумки в свое купе и отошла за газетой и некоторыми мелочами. И по возвращении обнаружила, что чемодан с рукописями мужа украден. Хемингуэй еще долго не мог прийти в себя. Теперь он должен был начать все сначала.
Но, понятно, не без намека повторяется в литературных кругах и следующая история. Однажды в 1920-х, Эрнест Хемингуэй собрал все свои рукописи, чтобы сдать в издательство. Но прежде решил еще раз их отполировать до совершенства. Поэтому все их сложил в чемодан и поручил жене доставить его в Лозанну. В конечном счете, издав свои произведения в изумительном едином томе, он намеревался произвести большое впечатление как автор. Книга, к сожалению, так и не вышла.
- Хэш проявила безответственность и крайнюю невнимательность, - клеймил лектор первую жену Хемингуэя, не подозревая, что она находится тут же, в зале. - Эрнест пытался заставить Хэдли лететь самолетом (это в 1922 году! Да у нас таких денег не нашлось бы!) и присоединиться к нему. Вместо этого она решила путешествовать поездом. Она упаковала все его рукописи в отдельный маленький чемодан - таким образом, Эрнест смог бы продолжить свое работу в течение рождественского сезона. За исключением двух рассказов, - продолжал профессор пересказывать жеванное и пережеванное, - все материалы, даже черновики (!) были в чемодане. Не исключено, что Хэдли намеренно сделала так, чтобы проводник взял багаж и понес в ее купе. В течение считанных мгновений сумки находились вне поля зрения Хэдли. И этого было достаточно, чтобы чемодан с рукописями был украден.
В любом случае получается, что я и только я украла поклажу где-то по дороге.
Проходят годы и десятилетия, но не утихают споры о злополучном чемодане. Согласно некоторым биографам, у Хемингуэя была причина для фальсификации событий. Как выразился Николас Дельбанко, такой маневр оказался "плацдармом для победного воздушного десанта". Хэдли однажды села на поезд в Париже, чтобы посетить Хемингуэя в Швейцарии, и по его запросу не довезла до места чемодан, полный якобы предстоящей работы.
Примечательно, что и друг Хемингуэя Эзра Паунд расценил эту неудачу как "удар удачи": когда будут восстанавливаться рассказы, сами собой забудутся слабые части, и только лучший материал возникнет в памяти.
Проблема на самом деле существует, говаривал он: просто Хемингуэй потерял чемодан! Позже Эрнест многое восстановил из утраченного - то, что счел приемлемым.
Пол Маурер до конца своих дней сильно сомневался в справедливости присуждения Хемингуэю Нобелевской премии по литературе в 1954 году.
- Хемингуэю надо благодарить деву Марию, ведь прошло явно политическое решение, - рассуждал он, если разговор касался этого вопроса, а он сам собой возникал довольно часто. - Вспомни, сколько возни было как раз в те годы вокруг присуждения Нобеля по литературе Шолохову и Пастернаку? Да разве можно было сравнивать русских гениев с нашим шалопаем?
Я тихо улыбалась, потягивая из бокала красное.
- Его сопровождает такая красивая легенда, - помолчав, промолвила я.
- Еще добавь сказку о "неотразимой ауре" Папы! - совершенно ровным тоном проговорил Пол. - Кстати, дорогая, тебе известно, откуда возникло это прозвище?
Мне было известно, но я спросила:
- Откуда же?
- Он сам придумал его на террасе "Клозери де Лила"! - победно воскликнул Пол. - А было Папе в ту пору 27 лет.
Приятно, когда муж ежедневно старается делать для тебя открытия!
- Спокойной ночи, милый!
6
После выхода книги Николаса Дельбанко "Потерянный чемодан" Пол Маурер будто обрел союзника в отстаивании своей точки зрения. Он уже совсем не сомневался, что инцидент с чемоданом был специально подстроен. Ведь Хемингуэй в те годы весьма охотно, пространно и со знанием дела рассуждал о теории литературы в парижских кафе, но предъявить на суд публики ему, в сущности, было нечего, говорил Пол.
Мне были близкими подобное понимание подноготной памятного случая и его трактовка Дельбанко - по крайней мере, в двух сценариях наши с автором взгляды смыкались.
Но одновременно я никак не могла уяснить свою роль в этом деле, потому что даже неискушенному человеку было ясно, что за полторы недели активного отдыха в горах времени для работы над огромным объемом рукописей не выкроишь. Я боялась какого-нибудь отчаянного поступка со стороны становившегося все более неуравновешенным и импульсивным Эрнеста, так как положительных ответов из издательств все так и не было.
"В Альпах следовало бы избавиться от этого груза прошлого раз и навсегда. Советую и тебе не изучать эти папки, а поступить именно так. Кажется, я делаю совсем не то. Надо кончать с этими экспериментами", - подобных слов из уст Эрнеста я боялась больше всего. И не только потому, что вложила так много в предприятие под именем Хемингуэй. Я выращивала великого писателя, а не психопата.
"Этот инцидент был разрушительным для них обоих так же, как и для их брака...", - в этом своем утверждении Дельбанко был безусловно прав.
- Психологи уже давно стали обнаруживать истоки явной неадекватности поведения Хемингуэя в отдельных ситуациях, - констатировал Пол. - Среди них самые явные - тяжелая наследственность, душевные травмы, ранний алкоголизм.
- Но, если встать на другую точку зрения, не покажутся ли не совсем ловкие действия Хемингуэя вполне естественными для внутренне свободного, не стесняющегося проявлять присущие ему качества юмора, доброты и романтизма человека? И если бы Эрнест был другим, состоялся ли бы он как писатель? Ведь невозможно отрицать, что искусство может придавать очарование даже ужасам - в этом, быть может, его благословение, а быть может, проклятие. Искусство - это рок.
Но, оказывается, Маурер имел ввиду несколько иное. Как обычно в ясную безветренную погоду, мы коротали вечер на открытой террасе, откуда хорошо была видна гладь озера.
- Поставим вопрос более прямолинейно и жестче. Обладает ли человек свободой распоряжаться собой, в частности, правом на самоубийство? - спросил будто бы сам себя Пол Скотт Маурер. - Безусловно, мир абсурден: все мы рождаемся случайно, существуем в непрерывной борьбе и умираем случайно. Мы жаждем счастья на земле и к тому же еще и вечной жизни, что, конечно, опять же абсурдно из-за непропорциональности желаемого и выполнимого.
- Выходит, мы живем в абсурдном мире - без потребностей, без целей, без сущности, - произнесла я, не скрывая сомнения. - Но я не считаю, что неудачи должны восприниматься человеком как повод для отчаяния.
- В абсурдном мире любой выбор возможен, даже самоубийство. В любимом русском произведении Хемингуэя, романе Достоевского "Бесы", Кириллов, захваченный идеей свободы, убивает себя, чтобы доказать, что Бога не существует и человек волен распоряжаться своей судьбой как ему заблагорассудится.
- Это и есть одна из граней абсурдного в нашей жизни и смерти, - поддакнула я и попыталась развить мысль Пола. - Разве не нелепо, что Хемингуэй в итоге интенсивной творческой жизни, путешествий и приключений вдруг покончил с собой. Одни рассматривают этот поступок как слабость, трусость и смертный грех. Другие, напротив, склонны видеть в нем преднамеренный выбор, требующий концентрации силы воли и храбрости, что может осуществить только закаленный профессионал. Он знал, какова она, смерть, исчерпывающе показал это знание в "Смерти после полудня", книге, где смерть - ритуальная работа. Тореадор это художник, следует восхищаться его элегантностью, храбростью, точностью. Это не кровопролитие, а драматическая конфронтация жизни и смерти, потому что смерть регулирует жизнь. Страх может быть преодолен, трусость одиозна, а ремесло вечно. Работа всегда облагораживает жизнь.
- Наверное, ты права, - согласился Пол. - Самоубийство Хемингуэя должно рассматриваться именно в этом контексте. И все же имеет значение, умирает ли человек в двадцать лет или в пятьдесят. Самоубийство разрушает любой возможный будущий выбор, ведь оно отрицает появляющуюся волю к жизни. Смерть, как бы она ни выглядела, далекое от гуманности зрелище, а самоубийство к тому же представляет союз с абсурдным. Выходит, надо крепко подумать, прежде чем убить себя.
- Жизнь подобна горе, - вспомнила я древнюю мудрость. - И человек живет до тех пор, пока карабкается вверх. Надежда, вновь возникающая на горизонте, - это вершина, которую предстоит достичь.
- Должно быть, Сизиф олицетворяет человека двадцатого века? - улыбнулся Пол Скотт. - Несмотря на знание, что все смертны, он без устали катит свой камень вверх, потому что результатом своих усилий считает достижение достоинства и счастья. Он не сомневается, что когда поднимет груз на вершину, скала опять скатится в долину, и он должен будет начинать подъем снова и снова. Несмотря на все трудности, обреченный на очередную неудачу Сизиф посвящает себя этому. Такова трудовая судьба людей во всех поколениях.
- Далеко не все достигают значительных высот - справедливого вознаграждения и признания, как, скажем, Хемингуэй, получивший Нобелевскую премию, - поняла и приняла я выводы Пола Скотт Маурера. - Однако, усилия Сизифа - это стремление к высотам, которое придает осмысленности существованию в мире без цели. Другими словами, это - катализатор.
- Мы живем в мире, в котором смерть - арбитр жизни, пусть Хемингуэй и не развивал свои размышления по этому поводу. Но эпиграф-притча о леопарде, открывающий "Снега Килиманджаро", без сомнения, метафорическое видение Хемом его ремесла. Хотя в эпиграфе заявлено, что никому не известно, что леопард искал на такой высоте, сочинения Хемингуэя предполагают, что он знает это точно. Аналогия между охотой и творчеством очевидна. В конечном счете, смерть леопарда и смерть Хемингуэя являются напоминанием об усилиях, которые Сизиф прикладывал к подъему скалы, - сделал окончательный вывод Пол. - Так же, как Гюстав Флобер, Хемингуэй полагал, что создание произведения искусства сродни восхождению на высокую гору. Горовосходитель упорно поднимается, даже если это означает умереть в снегу от переохлаждения или сердечной недостаточности, или от отека легких, или от кислородного голодания - в двух шагах от вершины.
Жизнь и работа Хемингуэя, думала я уже в постели, готовая ко сну, свидетельствуют о его таланте, выносливости и упорстве. Произведение искусства, если взглянуть правде в глаза, всегда в точности равно своему создателю. Оно не может быть больше, чем он, как не может быть и меньше. И персонажи его произведений под стать автору. Джейк Барнс не теряет завидного присутствия духа, несмотря на полученное на войне ранение. Фредерик Генри выживает, несмотря на окружающий его ужас войны. Фрэнсис Маккомбер преодолевает свою слабость. Роберт Джордан остается преданным Марии и делу, которому служит. Старик Сантьяго, не обращая внимания на свой почтенный возраст и преследующие его неудачи, демонстрирует, что он - все еще чемпион. Несмотря на абсурдное, достижения Хемингуэя доказывают, что есть различие между смертью в возрасте двадцати лет и смертью в возрасте пятидесяти лет. Его жизнь демонстрирует, что усилия Сизифа тоже несут свои плоды.
7
- Микроб, поразивший Эрнеста, легко передается друг другу в семье. Посмотри, как кончили его ближайшие родственники. Не будем заглядывать в глубь веков, смерть доктора Хемингуэя потрясла писателя. Он называл поступок отца трусостью, хотя и понимал, что тот пожертвовал собой во имя семьи: чтобы помочь близким с помощью страховки выйти из материальных затруднений. После смерти отца Эрнест распорядился высылать постоянную сумму матери. Мысль о самоубийстве отца преследовала Хема всю жизнь.
Но в 1961 году сам Эрнест снес себе череп выстрелом из английской крупнокалиберной двустволки. Некая умственная болезнь стала проклятием их рода. Ведь кроме названных, две из его сестер, и единственный брат также покончили с собой; двое из его троих сыновей прошли курс электрошоковой терапии.
Я не стала напоминать Полу, что мой Бамби, самый старший сын Хемингуэя - отец живых, здравствующих и процветающих Марго и Мэриэл, еще в юности поклялся не уступать искушению самоубийства.
- Пусть все видят, - заявил он тогда, - как долго Хемингуэи, если захотят, могут жить.
Но Пол Маурер, практически с Первой балканской войны близко знавший Эрнеста, стал приводить убийственные, на его взгляд, примеры.
- Без комментариев, посмотрим на эти факты непредвзятым взглядом, - предложил он.
Я терпеливо приготовилась слушать. Сотни подобных историй сыпались, как из рога изобилия, из разных источников информации, но приводимые сейчас Полом, в сущности, были совсем безобидными.
...К Хемингуэю как-то в Солнечной долине, в ресторане, подошел неизвестный и спросил: "Где тут восходит солнце?". Хемингуэй любезно ответил. "Спасибо, г-н Хемингуэй", - сказал человек. Некоторое время спустя он снова подсел к Хемингуэю. "Привет, г-н Хемингуэй", - сказал он и потом, оглядываясь, воскликнул: "Привет, Эрнест!"
Поощренный любезными поклонами Хемингуэя, человек продефилировал мимо столика писателя еще раз. "Привет, Папа!" - кричал он. На этот раз Хемингуэй, набычившись, поднял его руки, как победителю на ринге, и проревел: "Hellooooo! и Goodbyyyyye!"
"...Париж - это банкет, который всегда с тобой". Любимая еда Эрнеста Хемингуэя - сырой лук на намазанном маслом хлебе. Чтобы облегчить муки голода в одну из особенно трудных парижской зим, Эрнест решил обратиться в Люксембургском саду к своему богатому охотничьему опыту. При этом крошечный сын спал в коляске. Замысел был до гениальности прост. В присутствии жандарма, ревностно исполняющего свои служебные обязанности, надо было спокойно сидеть в кафе за стаканом вина. Но как только страж порядка удалялся, необходимо было подманить голубей припасенной горсткой зерна, постараться поймать несчастных птиц и, молниеносно свернув им шею, спрятать теплые мягкие тельца под одеялом у Бамби. Дома голубей готовили и съедали. ...Контракт Эрнеста Хемингуэя со Скрибнерами содержал важный пункт, мешающий издателю изменить без разрешения автора даже отдельное слово в его рукописях. Читая "Смерть после полудня" знаменитый редактор Скрибнеров Максуэл Перкинс столкнулся со словом "fuck" и решил согласовать возникшую на ровном месте проблему с руководителем фирмы Чарльзом Скрибнером. Скрибнер, однако, собирался срочно уехать из офиса. "Мы должны будем обсудить это подробно после обеда", - сказал босс, со вздохом достав блокнот-поминальник, озаглавленный "Что надо сделать сегодня". Скрибнер размашисто вписал крупными буквами "fuck" и уехал на обед. Хемингуэй впоследствии со смаком рассказывал об этом случае, особенно женщинам.
...Патрик принес показать отцу свое первое произведение. Хемингуэй внимательно прочел рукопись, прежде чем возвратить ее сыну. Изменения были внесены в одно-единственное предложение. "Но, папа, - попытался пожаловаться Патрик. - Вы изменили только одно слово". "Если это - точное слово, - ответил Хемингуэй, - это уже много".
Я вспомнила, что требовательный к себе Хемингуэй пересмотрел заключительную страницу "Прощай, оружие!" 39 раз. А вводный параграф "Фиесты" - почти 100 раз. ...Скотт Фицджеральд, - Пол торжествующе взглянул на меня, - был невысокого мнения относительно человеческих качеств Эрнеста. "Он всегда старался угодить тем, кто что-то мог сделать для него", - заметил Скотт.
А я, между прочим знала, что Фицджеральд даже был готов убить Хемингуэя из ревности. "Но Эрнест так хорошо пишет", - плакал Скотт на моем плече. Вообще Хемингуэю суждено было безошибочно попадать в различные драматические ситуации, это неотъемлемая часть имиджа Эрни, его харизмы.
- Забавно, - сказала я, - было узнавать из газет о гибели Хемингуэя, после того, как только что разговаривала с ним по телефону. И звонил он из какого-нибудь кафе в Венеции.
...Эрнест Хемингуэй стал лауреатом Нобелевской премии по литературе ровно через пять лет, как ею был отмечен Уильям Фолкнер. Надо сказать, они оба не очень высоко ценили друг друга. Фолкнер, например, громогласно заявлял, что Хемингуэй "никогда не использует слова, побуждающие читателя полезть в толковый словарь".
- Ничего Фолкнер не понимает, - парировал Хемингуэй. - Он, что, действительно считает, что я не знаю слов по десять долларов? Знаю. Мне они хорошо известны. Но есть более простые и более точные слова, вот их-то я и использую.
- Ну не хвастовство ли это? - повернулся Пол ко мне.
- Я думаю, здесь хвастовство присутствует в высказываниях обеих сторон, - примирительно проговорила я.
...- Эрнест Хемингуэй освещал, как испанскую Гражданскую войну, так и Вторую мировую войну Мы подчас встречались с ним на фронтах как военные корреспонденты и старались быть в авангарде войск, - сказал Пол.
И я, слушая Маурера, понимала, насколько все это было не просто.
В 1944 году Хемингуэй вместе с американскими частями моторазведки вошел в небольшой французский городок в столичном предместье, где с местными партизанами организовал круговую оборону. Вид на горизонте оставленного немцами, подернутого дымом пожаров Парижа вызвал у него слезы: "В горле у меня запершило, потому что впереди раскинулся жемчужно-серый и как всегда прекрасный город, который я люблю больше всех городов на свете".
Войдя в Париж и обосновавшись в номере отеля "Ритц" со своими заросшими и вооруженными до зубов приятелями, которые готовы были пристрелить всякого, кто обидит их Папу, он долго и бурно праздновал победу.
- Но в Париж мы не имели права входить раньше французских регулярных легионов и формирований маки, - горячо, как будто все это происходило вчера, продолжал Пол. - Однако Хемингуэй во главе собранного по дороге отряда из бродяг и клошаров опередил всех. Они осели в "Ритце" и стали корзинами требовать подать "Вдову Клико". Когда пробил час расплаты, денег оказалось мало. Хемингуэй зашел по старой памяти к Пикассо, но художника дома не оказалось. И Хемингуэй оставил корзину, на которой написал: "Пикассо от Хемингуэя". Когда корзину открыли, там аккуратными рядами размещались ручные гранаты.
- Ну разве так поступают нормальные люди?
Маурер достал сигару.
- Общеизвестный, но забытый факт. Как раз в те дни, когда мир праздновал победу над фашизмом, один старый администратор отеля передал Хемингуэю чемодан с рукописями, который хранился в "Ритце" с 1920-х годов. Это был не тот чемодан, который ты якобы потеряла?
- Нет, похоже, это был другой чемодан. Но, выясняя все эти тонкости, ты, милый, забыл упомянуть, что как раз в "Ритце" и именно в эти дни Хемингуэй и провел свои первые ночи с Мэри Уэлш, - заметила я как бы мимоходом. - В номере, заваленном винтовками, гранатами и пустыми бутылками, слушая, как на улице распевают "Марсельезу", - уточнил Пол Маурер.
В конце 1945 года, когда Эрнест развелся с Мартой, в одной парижской газете появилась заметка, озаглавленная: "Колокол звонит по трем оставленным женщинам Хемингуэя".
Chapter II
Ничто не отбирает больше духа у человека, чем трусость и страх.
Эрнест Хемингуэй
8
"3 марта 1919 года
Джеймсу Гэмблу
Оук Парк, Иллинойс
Дорогой вождь, знаешь, я бы написал тебе и раньше. В моем дневнике в течение месяца было нацарапано на первой странице "написать Джиму Гэмблу". Каждый день, каждую минуту я корю себя за то, что меня нет с тобой в Таормине. У меня дьявольская ностальгия по Италии, особенно когда подумаю, что мог бы быть сейчас там и с тобой. Честно, вождь, даже писать об этом больно. Только подумаю о нашей Таормине при лунном свете, и мы с тобой, иногда навеселе, но всегда чуть чуть, для удовольствия, прогуливаемся по этому древнему городу, и на море лежит лунная дорожка, и Этна коптит вдалеке, и повсюду черные тени, и лунный свет перерезает лестничный марш позади виллы. О, Джим, меня так сильно тянет туда, что я подхожу к замаскированной книжной полке у себя в комнате и наливаю стакан и добавляю обычную дозу воды, и ставлю его возле потрепанной пишущей машинки, и смотрю на него некоторое время, и вспоминаю, как мы сидели у камина после одного из обедов... и я пью за тебя, вождь. Я пью за тебя.
Бога ради, пока можешь, не возвращайся в эту страну. Поверь знающему человеку. Я патриот и готов умереть за эту великую и славную страну. Но жить здесь, черта с два!
Нога молодцом, родные в порядке, было здорово снова увидеть их. Кстати, они не узнали меня, когда я сошел с поезда. У меня было бурное, но приятное путешествие домой. Три великолепных дня на Гибралтаре. Я одолжил штатский костюм у какого то английского офицера и съездил в Испанию. Потом, как всегда, несколько сумасшедших дней в Нью Йорке... Здесь из меня пытались сделать героя. Но ты и я знаем, что настоящие герои мертвы. Будь я действительно смельчаком, и меня бы не было в живых...
Написал несколько чертовски хороших вещей, Джим. И начинаю кампанию против филадельфийской газеты "Сатердей ивнинг пост". В прошлый понедельник послал им первый рассказ. Пока, конечно, молчат. Завтра еще один рассказ отправится к ним. Я намерен послать им так много рассказов и все такие шедевры (нет, голова моя не вскружилась), что им придется купить их по крайней мере в целях самозащиты...
...Невеста моя все еще в забытом богом местечке Торре ди моста за Пьяве... Она пока не знает, когда вернется домой. А я откладываю деньги. Можешь себе представить? Я не могу... Вот что значит не пить и быть за тридевять земель от друзей. Может быть, теперь, когда я исправился, я ей больше не понравлюсь, правда, исправился я не окончательно...
Знаешь, мне бы так хотелось быть с тобой,
Хемми".
9
Мои сестры знали толк не только в продукции калифорнийских виноградников, но и в гороскопах, которые очень удачно составляли чуть ли ни с детства. Когда я окончательно решилась выйти замуж за Эрнеста, на больших листах миллиметровки за несколько часов был изображен астральный портрет моего суженого, который впоследствии, как показала жизнь, практически полностью оправдался. Исходной точкой было принято 8 утра 21 июля 1899 года. В гороскопе Хемингуэя, утверждали мои доморощенные астрологи, планеты расположенные над и под горизонтом, делятся поровну, что указывает на равновесие между открытостью и потребностью подняться выше того уровня, который связан с рождением в конкретной семье, с одной стороны, и субъективностью вместе с врожденными инстинктами, с другой. У него семь планет к востоку и три к западу от Меридиана, что указывает на способность, а главное, желание самому разобраться в возникающих проблемах и всегда использовать без остатка свою свободную волю.
Можно видеть, что все планеты находятся в пределах двух третей гороскопа, оставляя свободным один сектор в 120 градусов. Такая ситуация часто связана с человеком, который тратит много труда, чтобы преуспеть. В качестве двигателя в этом механизме выступает Плутон. Он подталкивает моего жениха к действию и играет важную роль в его гороскопе, поскольку это наиболее высоко расположенная планета. Исходящая от Плутона движущая сила постоянно побуждает Хемингуэя доказывать себе и окружающим собственную ценность и важность, и что он и только он будет распоряжаться собственной жизнью.
От Плутона - стремление рисковать и играть с опасностями, и чем опасность ближе, тем острее ощущение. Принцип Хемингуэя - все или ничего. Он многогранен, склонен к сочувствию, его планы и настроения часто меняются, у него прекрасная интуиция.
Управитель гороскопа Меркурий во Льве указывает на человека, который живет скромно, уединенно, но занят не только своей частной жизнью, но и стремится к неведомому. Личность Льва тянет к драматическим переживаниям, романтическим приключениям, он стремится быть в центре общественного внимания, пользоваться славой, испытывать гордость в связи со своей ценностью и достижениями, наслаждаться творчеством, радостно вести к свету. Эти разнообразные чувства могут привести к тому, что такая сложная натура, как Хемингуэй, так и не найдет равновесие между своими, борющимися между собой ипостасями.
Но когда дела касается идей и людей, нерешительность и колебания, которые часто проявляются в других ситуациях, сводятся к минимуму. С Марсом в качестве центральной планеты Хемингуэй приобретает энергию, которую может направить на литературную работу, с которой мечтает связать свою жизнь.
Еще сестры добавили, что расклад звезд твердо обещает Хемингуэю одаренность в искусстве, честолюбие, славу и богатство. Но это будет уже не с тобой. Хемингуэй тебе нужен до рождения вашего первого ребенка, а ты ему - пока не остынет его неуправляемая юношеская страсть. А так вы люди с разной судьбой и с разным будущим. Таким образом, я не испытывала иллюзий относительно продолжительности своего первого брака.
Но, конечно, особое значение в гороскопе Хемингуэя сестрами совершенно справедливо, как показало время, придавалось Солнцу. Под знаком Солнца Хемингуэй относительно легко достиг успеха в избранной области после того, как решил стать репортером и посвятить свою жизнь литературной работе.
Солнце является сердцем этого гороскопа - оно здесь выражает самое главное. Вообще говоря, место, где находится Солнце, указывает на то, в чем человек будет блистать, а Хемингуэй хотел блистать между всеми своими друзьями и во всех общественных ситуациях, в которых он оказывался. Так что все, что видели в нем люди, было только той частью, за которую отвечает Солнце, все остальное было сочетанием влияния Солнца и влияний остальных планет. Это хорошо просматривается в прочитанной мною гораздо позже версии Хемингуэя о том, как он познакомился с кинозвездой Марлен Дитрих:
"Знаешь, как мы познакомились, Немка и я? Однажды, когда я занимался контрабандой, я плыл на шикарном пароходе "Il de France", правда, третьим классом, но один мой приятель, плывший первым классом, одолжил мне свой запасной смокинг и сумел провести меня в ресторан на ужин. Кое-кто уже начал есть, когда на верху лестницы появилось это совершенно невероятное нечто в белом. Конечно, это была Немка. В длинном облегающем вечернем платье. Совершенно очевидно, что она была мастерицей в искусстве, которое называется "произвести впечатление", и сейчас она давала урок своего ремесла. Она без необходимости, только демонстрируя себя, задержалась наверху, а потом медленно начала спускаться вниз, чтобы подойти к тому месту, где Джек Уитни заказал праздничный ужин. Конечно, после того как она появилась в зале, никто из присутствовавших не прикоснулся к еде. Когда Немка дошла до стола, все мужчины повскакивали со своих мест, чтобы предложить ей стул. Но она уже всех пересчитала и сказала, что их вместе с ней получится, увы, тринадцать. Она сказала, что ей, конечно, жаль, но она слишком суеверна, чтобы тринадцатой сесть за стол, и повернулась, чтобы уйти, но тут я воспользовался замечательным шансом и под предлогом спасти общество предложил ей свое, четырнадцатое место. Так мы и познакомились. Достаточно романтично, не так ли? Может быть я эту историю продам Дареллу Панику".
Эта ситуация характерна для одиннадцатого дома с Солнцем, с управителем гороскопа во Льве и с управителем Солнца в пятом доме. Но вот как Марлен, "Немка", описывает ту же встречу: "Этот симпатичный молодой человек предложил решение дилеммы, перед которой я оказалась, а потом он сел за стол и в течение всего вечера больше не проронил ни одного слова".
Асцендент в Деве с управителем в двенадцатом доме соответствует версии Марлен, сильно противоречащей версии милого лжеца Хемингуэя. А мои сестры еще за двенадцать лет до этого пришли к выводу, что с таким человеком связывать себя узами брака серьезной девушке не следует. И особенно потому, что он подвержен земным порокам - от пьянства до членовредительства, мягко выражаясь. Последнее я не совсем точно поняла, тем более, что ясновидение с ходу дало отказ, едва коснулись воскресенья, разделявшего на равные половины 1961 год. Это тоже показалось непонятным, но логичным. И я в любом случае решила подобрать то, что щедро отломил мне господь Бог почти что на четвертом десятке лет.
10
Сейчас, на склоне лет, я отчетливо сознаю, что судьба человека решается на зеленом сукне казино под названием жизнь, где карты сдают хитрость, зависть, подлость, лицемерие и двоедушие. И что нередко все сполна получает тот, кто умеет выждать. Моя жизненная стратегия случайно или неслучайно всегда сводилась как раз к этому.
Все детские и отроческие годы меня, в отличие от Эрнеста, можно было назвать, исходя из воспитания, домашним ребенком. Я родилась 9 ноября 1891 года, под знаком Скорпиона, в семье, принадлежащей к высшему сословию города Сент-Луиса, и в момент встречи с Хемингуэем мне приближался тридцатый год. У меня были две старшие сестры и старший брат, таким образом, я была младшим ребенком в семье, что тоже имело немало своих плюсов и минусов.
Мать была чрезвычайно религиозным человеком, к тому же имела необычную страсть - ее болезненно интересовали психические проявления личности. В сущности, она всерьез претендовала на сан психиатра-любителя и с высоты своего увлечения старалась проникнуть в индивидуальные особенности своих близких. Наш отец, однако, обладал весьма мягким характером, да еще пристрастием к горячительным напиткам. Ему не хватало динамизма, напористости, агрессивности, чтобы достичь делового успеха. Традиционное семейное занятие на фармацевтическом поприще отцу не приносило морального удовлетворения. Он покончил с собой, когда мне было двенадцать лет.
Считаю, что сходство наших негромких по натуре, деликатных отцов и решило позже многое при моей встрече с Эрнестом Хемингуэем. Но пока я была в полной власти своей матери, которая рассматривала меня как носительницу саморазрушающих отцовских генов. Мать считала меня готовым сломаться в любой момент физически хилым подростком, поэтому, как ни печально констатировать, я была лишена естественных детских радостей. И в юности мне внушалось, что неприлично девушке концентрировать свои помыслы на одежде, на современной моде. Поэтому в кругу своих сверстниц я часто ощущала себя застенчивой и неуверенной, чуть ли не изгоем. ЈТолько фортепьянные упражнения давали мне возможность выразить тщательно скрываемые мной движения души, обуревающие меня чувства.
Когда мне было семнадцать, мать затеяла давно обещанное детям европейское турне. Довольно скучное плавание через Атлантику скрасилось встречей с четой Саймонов и их великовозрастным сыном, который любил уединение и которого я почти не видела. Госпожа Саймон была одаренным музыкантом и предложила мне протекцию для обучения музыке в Вашингтоне, но мать потребовала, чтобы я закончила последний год средней школы дома. Понятно, невозможно было устоять перед ее фанатичным напором.
- Домашняя работа - лучшая терапия, - утверждала она. - Редкое дело так быстро приносит видимые результаты, а следовательно, и полное удовлетворение.
Я была разочарована и опустошена. Еще один, более страшный удар постиг нашу семью через два года, когда погибла при пожаре моя любимая сестра Доротея. Я вернулась домой на летние каникулы после завершения первого курса колледжа Брин Маур в Пенсильвании, и мне все было не мило. Была противна мысль об обыденном будущем, об обычном доме, о предсказуемом муже. Я рассматривала брак как западню. Единственной отдушиной была музыка. И нет ничего удивительного в том, что первые свои нежные порывы я готова была отдать новому педагогу по фортепьяно, показавшемуся мне весьма возвышенным человеком, Харрисону Уильямсу, но он не счел возможным ответить на мои чувства взаимностью.
С годами я начала терять уверенность в себе, короче говоря, стала чувствовать себя старой девой. Я даже отказалась от музыкальной карьеры. Незаметно для себя я сдружилась с семьей Блэкманов, своим укладом так похожую на среду, из которой я вышла. Должно быть, у меня не хватило характера, но после переселения Блэкманов в Калифорнию, я снова попала под влияние своей властной матери. Мимо ее зоркого взгляда не проходила ни одна моя обнова, которые, впрочем, она обожала примеривать на себя. К тому же мама злословила по поводу всех моих новых знакомств, особенно с молодыми людьми.
В конце жизни мама тяжело болела, и мне в течение нескольких месяцев пришлось посвятить себя заботе о ней. После ее смерти в конце 1920 года я почувствовала себя совсем одинокой на белом свете: как бы мы не относились друг к другу - близкий человек остается близким навсегда. К тому же, привыкшая к постоянной, пусть и навязчивой опеке матери, я не имела представления, как мне теперь жить дальше. К одиночеству в конце концов привыкаешь, но примириться с ним трудно. Меня поддержало письмо старой школьной подругиЈ по имени Кейт Смит, которая пригласила погостить у нее недельку-другую в Чикаго.
Кейт организовала небольшой прием в честь моего приезда, и здесь-то я познакомилась с Эрнестом. Первое впечатление от негоЈоказалось сильным, но это не было следствием его чисто физической привлекательности, хотя внимание молодого человека, что скрывать, льстило. Главным в личности Эрнеста, даже при том, что он был на восемь лет младше, было непередаваемое ощущение напряженной работы мысли, способности чувствовать больше и сильнее, чем многие нас окружающие.
Запомнилось, как он, несколько более торжественно, чем требовал момент, заявил мне, единственной его собеседнице:
- Кто не был на войне, не имеет права говорить о ней!
Понятно, он безудержно бравировал своим боевым прошлым, а также любовными победами, что в общем-то нехарактерно для выходца из американской глубинки. Его склонность к выпивке по поводу и без повода меня не беспокоила, потому что в те годы в Америке выпивали практически все.