Аннотация: В рассказе описан эпизод из жизни учёного. Показано, как и какими трудами добывается научная истина, и что надо иметь за душой для этого.
Формула
Ю. Шестопалов
Подходя по длинному и широкому коридору к лаборатории, я ещё издали заметил полоску дневного света, падавшую на пол примерно в том месте, куда я шёл. И действительно, подойдя, я увидел, что высокие двойные двери лаборатории, обычно закрытые, на сей раз были распахнуты настежь. Зайдя внутрь, я сразу почувствовал атмосферу обычной суматохи, сопровождавшую скорое завершение очередного проекта и отправку спутниковой аппаратуры на космодром.
В лаборатории царило оживление. Из дальнего угла, закрытого от меня стеллажами, доносились весёлые деловые голоса. Слышно было, как Витя, технический руководитель проекта, весело раздавал указания, кто и где должен что-то брать, успевая между делом вставлять шутки и подтрунивая над нерасторопным сотрудником. Тот не оставался в долгу, но взять верх над Витей в такого рода дуэлях было сложно, и потому после каждого Витиного ответа раздавался дружный смех. Тем не менее, судя по приближающемуся шуму, дело двигалось, и вскоре в проходе показалась процессия. Оказывается, это тащили аппаратуру в 'климат', специальную камеру, имитирующую условия в космосе, где аппаратура должна была пройти цикл испытаний. Сама рама с укреплённой на ней аппаратурой, разумеется, не тяжёлая, так как при запуске каждый грамм на учёте, но нести её не очень удобно, тем более в узком проходе.
Я быстро отодвинулся в сторону, между рабочими стеллажами. Заметив меня, группа мимоходом поприветствовала моё прибытие, за несколько секунд мимолётной интонацией продемонстрировав весь спектр отношений к моей скромной персоне - от почти братской Васиной теплоты и до плохо скрываемой раздражительной неприязни Бирюкина. Последний был один из тех немногих людей, которые по каким-то причинам испытывали ко мне неприятные чувства. Помимо плохого характера, когда некоторым людям окружающие досаждают просто своим присутствием, у некоторых таких 'доброжелателей' моя личность вызывает раздражение где-то на физиологическом уровне. Думаю, в данном случае у Бирюкина это обычная подсознательная неприязнь самоуверенной посредственности к тем, кто отличается от среднего значения. Ну что ж. В конце концов, я не красная девица, чтобы всем нравиться.
Студент Гоша, одновременно и деловым, и приветливым голосом попросил закрыть за ними двери, что я немедленно и сделал, как только шумная компания стала удаляться по коридору в сторону грузового лифта.
Гоша мне положительно нравился. Придя на четвёртом курсе в лабораторию, где как студент он предположительно должен был провести последующие три года, Гоша тут же устроился на полставки инженера, надел белый халат, и моментально влился в коллектив. Иногда встречаются счастливые люди, которые сразу находят своё место в жизни. Гоша был одним из них. И так быстро все привыкли к нему, что уже никто даже не мог представить лабораторию без него, а сам он, по-видимому, тоже понял, что нашёл 'своё место под солнцем', и всей душой отдался работе. Гоша был инженер по призванию. Он просто родился для этого, и все это понимали - даже две женщины лаборантки, в задачу которых входили заказ комплектующих и другая подсобная работа, и которые больше интересовались содержимым магазинов и профсоюзной деятельностью. Гошин вид уже сейчас внушал уважение. Он был среднего роста, довольно крепкий, с прямой основательной осанкой и серьёзным и спокойным лицом с умными глазами за стёклами несильных очков от близорукости. Аккуратная причёска из русых волос не бросалась в глаза, но тоже добавляла ему солидности. Хотя Гоша и был студент, к нему относились как к инженеру, да собственно он и выполнял работу инженера, и делал это основательно, квалифицированно и изобретательно.
Витя тоже из нашего института. Несколько лет назад он закончил аспирантуру, защитился, и остался работать в лаборатории, быстро став руководителем проектов, благодаря своей хватке, энергичности бывшего хорошего спортсмена, самбиста, и конечно сообразительности и интересу к своему делу. В общем-то, для большинства, как и для Вити, работа была нечто большее, чем просто средство заработать на жизнь. Здесь были и неподдельный интерес к разработкам, и желание сделать передовую аппаратуру, и элемент служения общему делу, и ответственность перед коллективом и заказчиками. Одним словом, целый комплекс чувств и мотиваций, у каждого со своими особенностями, без которых невозможно год за годом напряжённо и качественно работать над ответственными проектами. Атмосфера в лаборатории была хорошая, творческая, а отношения между многими были дружескими, уважительными, и одновременно тёплыми.
В отличие от Гоши или Вити, по натуре я не инженер. Конечно, я могу выполнять кое-какую инженерную работу, и, собственно, не раз это делал, но меня тянет к более общим, научным вещам. Как аспирант, пока я выбрал для себя область интерпретации спутниковых данных, где надо хорошо чувствовать физику явлений и проявлять определённую математическую изобретательность. От методов интерпретации не так уж мало зависит. Собственно, зачастую сама конструкция аппаратуры определяется методами обработки измерений и тем, какую информацию аппаратура будет поставлять или какие функции осуществлять. Так что здесь инженерные и научные аспекты перевязаны. Иногда удаётся придумать какой-нибудь математический метод, который даёт возможность определить такие характеристики, которые ранее невозможно было 'вытащить' из измерений. И тогда такой метод может оказать существенное влияние на конструкторские планы. Так что моя работа тоже небесполезная.
По-осеннему прозрачное утреннее солнце светило в высокие окна лаборатории. Над высокими домами, через долину напротив, распахнулось глубокое безоблачное осеннее небо. В парке перед домами видны были деревья с остатками жёлтых и красноватых листьев. Красиво...
Любование картиной поздней осени было прервано появлением моего научного руководителя, он же начальник лаборатории. Сергей Тихонович и по манерам и по характеру был именно таким, каким широкая публика представляет себе ещё дореволюционного профессора. По научной части я находился в 'самостоятельном плавании', добровольно уйдя от технической тематики. Однако Сергей Тихонович, имея большой опыт, по мере сил помогал мне в работе, в том числе подкидывая задачи, которые требовали основательного научного подхода. Иногда это были общие идеи о возможной аппаратуре для оценки тех или иных характеристик земных покровов или атмосферы, а иногда возникали проблемы с обработкой данных, поставляемых уже запущенной в космос аппаратурой. Обработкой данных занимались несколько организаций, в зависимости от решаемых задач, и сами технические задания на производство определённой аппаратуры были следствием весьма интенсивных переговоров, технических совещаний и многочисленных консультаций. Однако и это не всегда гарантировало успех всего проекта. Хотя и нечасто, иногда уже после запуска приходилось искать решение, выворачиваясь, как уж на сковородке, чтобы всё-таки извлечь необходимые данные из уже проведённых измерений. Объективная реальность штука многофакторная, всё сложно предусмотреть, и потому ошибки и сбои это неотъемлемая часть нашей жизни.
Сергей Тихонович пригласил меня в свой кабинет, и после обязательного в таких случаях доброжелательного расспроса, чем занимаюсь, приступил к делам. А дела оказались далеко не блестящими. Выяснилось, что один из спутников исправно поставлял требуемые по техническому заданию измерения, однако заказчики не могут 'вытащить' из них то, что им требуется. Перепробовав, что было в их силах, они обратились к Сергею Тихоновичу, хотя формально предъявить претензии к нашей лаборатории было нельзя - аппаратура соответствовала техническому заданию. Но поскольку в успешном результате традиционно были заинтересованы все участники, на такие вещи внимания особо не обращали, и каждый просто делал то, что было в его силах, чтобы обеспечить успех общего дела.
На сей раз проблема оказалась довольно деликатной. Метеорологический спутник, с некоторыми техническими добавлениями для других целей, неточно определял параметры атмосферы при наличии облачности. Ошибка была намного больше расчётной, так что немалая доля измерений в итоге превращалась просто в труху, причём именно там, где получение информации было наиболее критично. Я для этого спутника, ещё будучи студентом, рассчитывал и собирал один из каналов, однако методы обработки информации разрабатывали сами заказчики.
Я сидел, внимательно слушал Сергея Тихоновича, и, как обычно бывает в таких случаях, поначалу в голове не возникало ни одной мысли. Знакомое состояние. Надо дать мозгу ассимилировать информацию, как-то переварить её в глубинах подсознания, и дождаться, когда он выдаст в сознание или ответ, или запрос на получение дополнительной информации. Так случилось и на этот раз. К концу рассказа Сергея Тихоновича подсознание легонько постучало наверх, и начало тихо шептать, что, скорее всего, вариации поглощения радиосигнала в атмосфере существенно больше расчётных, и в итоге метеорологи просто не могут 'зажать' решение своей системы уравнений, которое из-за этих непредвиденных ошибок соответственно 'разбегается'. Или расползается - кому как нравится. На самом деле это была лишь одна из многих возможных причин. Могли быть проблемы с калибровкой сигнала, ориентацией спутника, разного размера зондируемых областей из-за разности длин волн в разных каналах, и куча других причин. И тем не менее, на сей раз подсознание шептало именно насчёт больших вариаций поглощения радиосигнала, хотя это была, пожалуй, наименее очевидная причина.
Принято думать, что учёные пишут формулы, и эти формулы открывают перед ними загадки мира. Ничего подобного. Картина мира формируется в голове учёного прежде всего на интуитивном уровне, вследствие процесса постоянного взаимодействия с реальным миром, по разным каналам, и постоянной подстройки этой картины к новому знанию. Однако при этом новое знание, как правило, не переписывает прежнее, а ассимилируется с ним, постепенно приводя к качественным изменениям нашего понимания мира, или какой-то общей проблемы. Главное, это понять проблему на интуитивном уровне, хотя математика, безусловно, может быть в этом хорошим подспорьем. Но только подспорьем. Формулы, это один из инструментов познания и количественной формулировки проблемы и её решения. Суть, фундамент успешной научной (а впрочем, и любой другой) деятельности, это глубокое интуитивное понимание задачи, когда все многочисленные значимые факторы чётко и ясно увязаны в единое целое и ассимилированы подсознанием. А вот чтобы проблема 'ушла' в подсознание, для этого надо хорошо поработать и сознательно собирать, осмысливать и сопоставлять исходную информацию.
Но какой бы не казалась верной первая догадка, надо проверить и другие возможные причины. Я высказываю свои соображения, и Сергей Тихонович их выслушивает. Но, в общем-то, проблема из моей сферы, так что в итоге мне передаются полномочия, тут же по телефону согласовывается мой визит к метеорологам, и на этом я покидаю рабочий кабинет. На выходе нахожу Сашу, старшего научного сотрудника, с которым мы делаем кое-что вместе, обсуждаем текущие вопросы, недолго ломаем голову над очередной расчётной головоломкой, и в итоге я подправляю формулы. Вместе смотрим, какие изменения внести в компьютерную программу, и в этом занятии незаметно проходят часа три. Всё, пора к метеорологам! Вроде что надо, мы обсудили, и теперь дело за Сашей всё пересчитать. Я ещё успеваю перекинуться несколькими фразами с Васей, моим приятелем по институту, усатым и весёлым красавцем, и вообще хорошим и справедливым человеком. Потом мы немного поговорили с Гошей, и я рысью, скорее чтобы просто размяться, чем от недостатка времени, пробегаю по коридору, выскакиваю на лестничную площадку и скатываюсь вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней.
Метеорологи
У метеорологов я застреваю надолго. Вообще-то мне нравится общаться с ними, равно как и с почвоведами и географами. Почему-то среди них много увлечённых людей. Может, оттого, что они ближе к природе, а вернее постоянно имеют дело с природными явлениями. А что ещё может быть интересней, чем объективная реальность, как философы называют окружающий нас мир. Ответ простой - ничего. Всё остальное - это модели, приближение к реальному миру, а значит заведомо беднее и схематичнее, чем любое явление природы.
Обычно, когда специалисты разных наук начинают обсуждать один и тот же предмет, сразу в глаза бросается разница мировосприятия, не говоря уже о разном наборе методов, подходов и инструментов, используемых в исследованиях. Но у меня с этим больших проблем нет. Я давно понял, что лучше всего не ожидать, когда географ начнёт разговаривать с тобой на языке физика, а просто провести пару недель в библиотеке и почитать учебники и книги по географии и геоморфологии, или почвоведению, или гидрометеорологии. Тем более читать об этом интересно.
И вот мы вместе с тремя научными сотрудниками продираемся через объёмистые отчёты, машинные распечатки, графики, таблицы. Как люди, все они разные, но неподдельный интерес и озабоченность проектом у всех примерно одинаково сильные. Сергей, высокий и худощавый новоиспечённый (кстати, на наших спутниковых данных) кандидат наук, лет тридцати пяти от роду, держит наготове несколько правдоподобных версий, которые пытается активно подкрепить в процессе обсуждения. Его тёзка, серьёзный и сосредоточенный Сергей Викторович, ветеран метеорологических исследований в стране, пытается понять проблему, отбрасывая вариант за вариантом, и постепенно выстраивая для себя ясное и чёткое видение ситуации. Хорошая традиционная научная школа, основа которой получить наилучший результат наименьшей ценой и в кратчайшие сроки. А для этого действительно надо уметь быстро отфильтровывать лишнее и постоянно очищать поле деятельности от мусора, напрямую продираясь к сути проблемы. Марина Фёдоровна, начальник отдела, а также профессор, говорит немного, по сути, но видно, что в голове у неё идёт напряжённая работа. Взаимопонимание у нас, за некоторыми небольшими шероховатостями, вызванными моими пробелами в знании метеорологии, практически полное. Я на ходу улавливаю или догадываюсь об определённых метеорологических нюансах, а собеседники по ходу дела восполняют пробелы в моём метеорологическом образовании. Благодаря неплохому знанию физики и математики, а также общей эрудиции, я без труда, как губка, впитываю новые знания и тут же начинаю использовать их так, как будто родился с ними. Хороший стимул может очень сильно улучшить мыслительные и познавательные способности. А у меня стимуляция мощная - проблему надо решить быстрее, потому что своих дел хватает, тем более от меня зависит работа других людей, для которых я должен выдавать расчётные задания. А с другой стороны, чем дальше, тем мне становится интересней, потому что я начинаю чувствовать, что на сей раз попался по настоящему крепкий орешек, и, скорее всего, с ценным ядрышком.
Часа в три мы все сходили в столовую, затем вернулись в отдел, и уже без перерыва продолжили осуждение часов до девяти. Я всё больше и больше утверждаюсь в своей первоначальной догадке, как плугом перепахивая все близлежащие окрестности и отбрасывая одну возможную причину за другой. Усталые, мы, наконец, выходим из здания, и тепло, как старые знакомые, прощаемся. На улице темно и тихо. И сразу приходит ощущение поздней осени.
С Сергеем Викторовичем нам по пути до станции метро, и мы, не в силах сразу переключиться на что-то постороннее, продолжаем обсуждать те же проблемы, но уже в спокойном раздумчивом темпе, предложенном Сергеем Викторовичем.
- Много разных факторов, трудно всё охватить. Казалось, мы всё учли, и тем не менее, здесь какая-то принципиальная проблема. Дело явно не в технике. Все приборы работают как надо, к телеметрии претензий нет, программа расчётов протестирована на десять раз.
И неожиданно он заканчивает: 'Тем и интересна наука, верно?' И ожидающе глядит на меня.
Мне приходится взять передышку, чтобы переключиться в несколько иное русло. Некоторое время мы молча шагаем по тёмной улице. Слышно, как по булыжной мостовой, вдоль трамвайной линии, ветер неспешным порывами метёт пожухлые осенние листья. Я думаю, и постепенно выстраиваю ответ. Почему-то не хочется отделываться общими фразами.
- Наверное, Вы правы. Наверное. Фигурально выражаясь, нами движет желание освоения новых пространств, неведомого. Не всех, конечно, но, похоже, у Вас это основное жизненное горючее. Уйдёт это, что останется? Семья, дети - важно? Конечно. Но, скорее всего, это уже категории другого качества. Вот мы с Вами целый день 'вгрызались' в неведомое пространство. С одной стороны - проблема, головная боль, обязательства, престиж организации, личный престиж, и всё из этой обоймы. А с другой стороны - загадка, неразгаданная тайна. И, скорее всего, тайна природы, а не технологический фактор. Тянет её разгадать? Ещё как! Зачем? Да потому, что она покоя теперь не даст!
Мой спутник некоторое время молчит, и снова стало слышно, как сухо шелестят гонимые ветром листья. Наконец он начинает говорить, с какими-то светлыми интонациями в голосе.
- Я думаю, что мне повезло в жизни. Ведь я против своей воли попал в метеорологию. Да. А потом так увлёкся, что ни о чём другом больше и думать не мог.
Я даже не знаю, что ответить на это.
- А знаете, Сергей Викторович, я как-то сразу это в Вас почувствовал. Не скажу, что позавидовал, потому что мне и самому задача интересна. Но вот в чём я не уверен, что такого рода интерес у меня сохранится на всю жизнь. Что-то мне подсказывает, что в какой-то момент могу запросто всё бросить и заняться чем-то совсем другим. Скорее всего, это будет другая область науки, но не обязательно. В конце концов, вопрос в самореализации, которую требует моя природа, всё моё существо. Хорошо, если кто разглядел издалека свою путеводную звезду, как Вы, в виде научной деятельности и, даже более того, как конкретную область науки, и она повела Вас по жизни. А если тебе интересен мир вообще, как тогда быть?'
- Значит, Вам надо продолжать искать своё, - убеждённо говорит Сергей Викторович.
- Может быть, может быть... Не знаю. А что если вот такие 'переходы' между областями и есть моё? Может такое быть? - задаю я, скорее всего, риторический вопрос. Не получив ответа, продолжаю: 'Вы знаете, последнее время на ум всё чаще приходит одно интересное замечание из книги о Латинской Америке, о талантливом учёном по фамилии Гонгора, который так и не смог реализоваться, несмотря на все его многочисленные таланты и энергию. Среда не позволила. Вы никогда не слышали о Сестре Хуане? Другой пример загубленного таланта . И никому дела нет. А главное, и не будет. Общество накладывает ограничения, и в какой-то момент - а впрочем, совсем недавно - я начал это чувствовать. Говорят же, плетью обуха не перешибёшь. Конечно, от человека тоже многое зависит, кто спорит. По крайней мере, я бы хотел так думать. Но как-то постепенно прихожу к мнению, что жизнь тоже не лыком шита, и может вносить весьма существенные коррективы, особенно если чуть-чуть расслабишься. Сейчас кажется, что сил много, а сколько их на самом деле, и где предел? И как так сделать, чтобы и реализоваться, и не надорваться душой и телом?'
- Интересная мысль, - в лёгком замешательстве комментирует он моё высказывание, и продолжает: 'В истории были люди, которые успешно занимались многими научными дисциплинами, и даже одновременно добивались значительных успехов в искусстве. Но их было немного. Меня такие люди всегда удивляли, я не мог понять, как они мыслят. Как можно утром написать замечательную поэму, а вечером вывести важную математическую формулу? Вы когда-нибудь задумывались над такими вопросами?'
Задумывался ли я над такими вопросами... Хорошо. Я отвечу. Не уверен, что стоит отвечать, но отвечу. Ночь коварное время, провоцирует на откровения, о которых утром, скорее всего, будешь жалеть...
- Задумывался. Несколько дней назад, повинуясь какому-то внутреннему зову, сам толком не осознавая, что делаю, я сел к столу и написал первое в жизни стихотворение. В один присест, со всеми правками и переписываниями минут за десять. Стихотворения пишут многие, согласен. Но я немного разбираюсь в поэзии, и когда через два дня перечитал написанное, то понял, что написал хорошее стихотворение. Конечно, могу ошибиться, но я увидел хороший потенциал. Ну, а насчёт моих формул Вам известно.
Глянув на Сергея Викторовича, в свете фонарей станции метро, к которой мы подошли, я увидел на его лице смесь недоверия, смятения и досады. Разговор для него становился явно в тягость. Всё. Как говорят математики, я вышел за область определения. Зашёл, так сказать, в область 'неизведанного', и кроме разочарования ничего там не нашёл. Ну что ж. Ошибочка вышла. Ладно. Сергей Викторович говорит что-то о надеждах и самонадеянности молодости, но контакт утерян. Ясно, что он не понял того, о чём я хотел сказать, и я уже замкнулся. Но, тем не менее, мы вполне дружелюбно прощаемся, и он с явным облегчением, что избавился от странного собеседника, идёт на автобусную остановку, а я спускаюсь в метро.
Вечер
К половине одиннадцатого я добираюсь в Нахабино, в общежитие железнодорожников, где живу в комнате моего приятеля, который сейчас в армии. Оглядываю свою спартанскую обитель, и на память приходит высказывание из недавно прочитанной книги о Латинской Америке, написанной Джоном Кроу: 'Those who have nothing else to glory in, glory in their hard lives. It is a proof of the fiber, a tribute to their race.' - 'Те, у кого нет никакой другой возможности прославиться, находят славу в своей трудной жизни. Это доказательство сути их характера, дань своей расе.' Так ли уж прав автор книги? Как будто, если бы у людей была любая другая альтернатива, они бы обязательно предпочли её своей трудной жизни? Не думаю. Не все. А занятия наукой, если по-настоящему, это ведь тоже добровольно выбранная тяжёлая жизнь. Да, для многих просто работа. Но для меня гораздо больше. Может, я и не прав, может быть... Хочу ли прославить себя научными открытиями или ещё как-то? Наверное. Впрочем, как и любой другой нормальный человек. Но не это для меня главное, далеко не самое главное. В конце концов, 'а судьи кто'? Но тогда остаёшься сам с собой, и отныне сам себе судья. Слушай своё сердце и доверяйся своему внутреннему чутью? А точно, что оно у меня правильное? Не всегда, не всегда... Но ведь и не хуже, чем у других, верно? Я вспомнил, как получилось сегодня с Сергеем Викторовичем. Мелькала же мысль, что не стоит так далеко заходить с ним в откровениях. Ведь ясно было, что не поймёт. Не послушал себя. Говорят же - молчание золото, слово серебро. Учиться мне ещё и учиться жизни.
С такими мыслями я переодеваюсь, съедаю полбатона хлеба, запив его литром молока, превратившегося в кефир, и начинаю готовить расчётное задание для Саши на завтра. Время летит, и вот уже половина первого, когда пора ложиться спать. Но что планировал, успел сделать. Спать, спать...
День второй
Около шести я проснулся, совершенно выспавшимся и прекрасно отдохнувшим. Сегодня сухо, и в темноте я бегу по направлению к деревне Малиновка. Нащупывая дорогу под ногами, сбегаю вниз, к плотине, потом бегом поднимаюсь наверх по косогору, и дальше своим обычным маршрутом мимо станции в лес, где подтягиваюсь, делаю прыжки из глубокого приседа, и всё в этом роде - обычная утренняя зарядка. Выбежав на пригорок, с которого через долину видно дома на окраине Нахабино, я вдруг ощущаю, что делаю всё это как на автомате, хотя уже давно окончательно проснулся. И вдруг понимаю, что уже который месяц моя эмоциональная жизнь как будто под гнётом. А ведь когда-то именно эмоции составляли суть моей жизни, её главное наполнение, и они всегда были красочными, объёмными, волнующими, и собственно ценность жизни как таковой и представлялась как постоянный красочный калейдоскоп этих эмоций - глубоких, всепроникающих, одухотворённых.
- Нда... - говорю я вслух, продолжая в утренних сумерках разглядывать открывшуюся передо мной панораму. А что я могу сейчас сделать? Я же как гайка в работающей машине, не выскочить. Дальше, дальше... И как долго? Да кто его знает. И я гоню подальше от себя эти мысли. А зря. Как раз на такие вопросы и надо отвечать в первую очередь. Это остальное может подождать.
В лаборатории я решаю текущие дела с Сашей. На сей раз расчёты прошли нормально, так что двигаемся дальше, и я начинаю Саше объяснять наши дальнейшие задачи. Потом снова еду к метеорологам. На сей раз мне надо уточнить кое что с Сергеем, и, пожалуй, пока информации будет достаточно. Вместе мы 'пропахиваем' ещё пару толстенных отчётов с раскладными графиками и диаграммами, и к трём часам я понимаю, что можно закачивать. С Сергеем мы идём в столовую, где непринуждённо переключаем разговор на посторонние темы. Говорит больше Сергей, в котором всё ещё живут эмоции от недавней защиты диссертации. Я слушаю, поскольку и мне в недалёком будущем предстоит пройти похожую процедуру. Но, похоже, у Сергея проблем было много. Не думаю, что в нашем институте, где защита кандидатских дело довольно рутинное, придётся решать многие из тех организационных дел, о которых говорит Сергей. Несмотря на непринуждённость разговора, я чувствую, что у Сергея на языке вертится вопрос о наших общих проблемах. В конце концов, он не выдерживает, и напрямую спрашивает, есть ли у меня какие идеи. Не вникая в детали, я высказываю ему свои соображения насчёт сильных вариаций поглощения радиосигнала в облаках. Сергей недолго думает и присвистывает: 'Стой! Но тогда решение никогда не сойдётся, верно?' 'Верно', - без особой печали отвечаю я. 'Что же делать?' - в растерянности, скорее как мысли вслух, задаёт вопрос Сергей. 'Пока не знаю', - по-прежнему беспечально отвечаю я, поскольку и в самом деле понятия не имею, как вывернуться из этой ситуации. Но я также знаю, что проблемы имеют решения, весь вопрос в том, чтобы их найти, и насколько они будет дорогостоящими.
- А ничего, Сергей. Давай подумаем два-три денька, потом снова встретимся, обсудим. Сергей без особого энтузиазма соглашается. Я могу его понять. Просмотрев теперь всё, что они делали, мне ясно, что вряд ли они что ещё придумают, так что на Сергея и остальных надеяться нечего, а надо засучивать рукава, и начинать думать. Все исходные данные я загрузил в голову, и теперь пусть работает подсознание, время от времени стимулируемое срочностью работы. Эх, знать бы мне, что на сей раз всё будет не так просто!.. Жизнь тем и интересна, что она не использует шаблоны. Ситуации, события могут быть похожи, но они никогда не бывают одинаковыми. И об этом не мешает помнить.
Зри в корень
Последующие дни не дали заметного продвижения. Задача постепенно оформилась в голове и приобрела ту 'декартовскую' степень ясности, когда все многочисленные детали соединились друг с другом в единое прозрачное целое, и я мог легко видеть и контролировать все аспекты проблемы одновременно. Почти сразу я понял, что единственный способ решить задачу, это найти способ точно учитывать собственное излучение земли. Облачность для радиоизлучения это, вообще говоря, полупрозрачная среда, так что принимаемый сигнал складывается из двух составляющих - излучения облаков и излучения земли, проникающего через облака. Последняя составляющая по непонятным причинам и вносила большие ошибки в измерения. Вскоре стали понятны и причины, когда я расписал соответствующие уравнения и прогнал их через компьютер. К тому времени я начал ощущать радиоизлучение, что называется, своей печёнкой, поэтому мне удалось не увязнуть в компьютерных расчётах, и довольно быстро получить количественные оценки. И тогда стало понятно, что без знания некоторых параметров, а особенно температуры поверхности Земли под наблюдаемой областью атмосферы, нам, как говорится, 'нечего ловить'. Вывести нужные уравнения - в предположении, что температура известна - не составило большого труда. Можно, конечно, воспользоваться метеоданными по температуре, и это поможет спасти какую-то часть данных, над теми регионами, где имеются такие данные, однако по большому счёту это не было решение проблемы. Вся идея запуска спутника и состояла в получении подробной информации об атмосфере, а данные о температуре, полученные на метеорологических станциях и кораблях, были очень разряжённые по поверхности Земли. Потом, во многих местах наземные измерения проводились два раза в сутки, тогда как спутник описывал виток раз в час.
Мы ещё раз встретились с метеорологами и я объяснил ситуацию. Они немного приободрились, но я понимал, что они преувеличивают возможности использования наземных данных о температуре, и посоветовал им особо не обольщаться, а продолжать искать решение. Было не похоже, что они прислушались к моему совету. Всегда кажется, что за каждой следующей дверью хранится что-то особенное, что разом решит все проблемы. Эффект новизны?.. Или надежды?..
Я продолжал размышлять над проблемой. Как упоминалось в начале, помимо метеорологической аппаратуры, на спутнике были установлены ещё дополнительные измерительные каналы, которые предназначались для исследования земной поверхности. На них то я и направил своё внимание. Размышления были простые. Характеристики сигнала зависят от пяти основных параметров, включая температуру поверхности земли. Если бы я мог составить пять уравнений, то у меня было бы пять неизвестных, и если бы система была хорошо определена (в математическом смысле), то теоретически её можно было решить. В общем-то, при определённых условиях можно решать системы уравнений, когда число уравнений и число неизвестных не совпадают, но в моём случае такие условия не выполнялись. Я продолжал исследовать другие возможности, но постепенно начинал осознавать, что мне надо каким-то образом связать характеристики излучения, принимаемого по неметеорологическим каналам, с температурой, и таким образом 'вытянуть' её из измерений. Сидя допоздна за узким конторским столиком у себя в Нахабино, я выводил и анализировал уравнения. Постепенно, как мне казалось, я сумел избавиться от необходимости определять два параметра, что сразу увеличивало стабильность и точность возможного, но пока несуществующего, решения. Но, как известно, 'суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет', и мои догадки и уравнения надо было подтвердить или опровергнуть экспериментами.
Когда я рассказал о необходимости проведения экспериментов, Сергей Тихонович посетовал, что сейчас время горячее, помогать мне некому, и придётся самому всё организовывать на полигоне. Полигон находился в пределах Московской области, однако чтобы добраться до него к восьми часам, мне надо было выезжать на первой электричке в четыре утра. К тому времени я уже не раз проводил там эксперименты, так что особых проблем не возникало. Я знал людей, аппаратуру, на какие 'кнопки', в буквальном и переносном смысле, надо было нажимать, и дела продвигались быстро. Однажды я помог этой организации с проектом, в котором они хорошенько увязли, и начальство об этом помнило.
После дождей погода наладилась. Неяркое осеннее солнце даже чуть пригревало днём, и на полигоне я провёл совсем неплохое время, большей частью с лопатой в руках, строя из песка и земли разные модели неровной земной поверхности и проводя измерения. Эксперименты подтвердили мои расчёты. Мы с работниками полигона, зачехлив аппаратуру, законсервировали её на хранение, и тепло попрощались, сдружившись за эти несколько дней. Как потом при встрече рассказал один из них, я их увлёк своими рассказами о решаемой проблеме, и потому они так охотно помогали. Когда люди понимают, что они делают, и знают, что от их усилий зависит успех общего дела, к которому они чувствуют свою причастность, любая работа, что называется, в руках горит. А вот когда человека делают винтиком, каплей смазки в бездушной машине, тут уже отношение совсем другое, и результаты соответственно безликие.
Однако даже с тремя параметрами система уравнений не решалась. Против моих ожиданий, решение на компьютере разбегалось из-за сильной зависимости параметров в этих диапазонах волн. Я уже потратил много времени на эту проблему, так что начинали страдать мои дела, и пару раз, когда я, что называется, 'завёлся', я еле-еле успел вовремя подготовить расчётные задания для других задач, которые формально для меня были намного важнее, для чего пришлось два раза не спать вообще. Организм, правда, держал за счёт хорошей физической формы, но в общем-то я понимал, что в таком режиме надолго меня не хватит. Надо было тем или иным образом побыстрее развязываться с этой задачей.
Финал
В четверг я проснулся часа в четыре утра. Было тихо. Машинисты пригородных поездов видать уже ушли на работу. В голове была спокойная ясность и сон полностью улетучился. Я начал думать о своей задаче. Вскоре в мозгу как будто выплыло чёткое понимание, почему решение 'разбегается', и следом я не то что даже сообразил, но почувствовал, как эта нестабильность может исчезнуть. Если бы я сумел найти аналитическое решение, что я уже не раз пытался безуспешно сделать, то оно за счёт определённых компенсирующих физических факторов должно быть устойчивым.
Я был прижат к стенке. Либо я нахожу аналитическое решение, либо все мои труды идут прахом. Я встал, сходил в общий умывальник, умылся, и в майке сел к столу, твёрдо вознамерившись на сей раз найти решение. Я не заметил, как рассвело, не слышал шума в коридоре, очнулся только когда начал заметно мёрзнуть - в комнате было градусов четырнадцать, не больше. Вспомнив, что мне надо в лабораторию, я мигом оделся, и по шпалам побежал на станцию, в надежде успеть поймать последнюю электричку до дневного перерыва. В лаборатории я быстренько сделал что хотел, предупредил, что завтра не приду, и отправился в Нахабино, по пути купив продукты у метро. Быстро перекусив, я сразу засел за расчёты. После восьми вечера я около часа побегал по лесу за Малиновкой, добежав до Дедовска, следующей станции и города, и вернувшись снова засел за формулы. От начальных уравнений не осталось и следа, так как постепенно я вывел новые. Хотя до решения было далеко, каким-то чутьём я ощущал, что пока хоть и в потёмках, но всё же иду по верному пути. Просто чувствовал, что делать надо вот так, а почему, даже не задавался вопросом.
В час ночи я заставил себя лечь спать. Но ещё не было шести, когда я уже бежал вдоль Волоколамского шоссе к Желябино, не особо замечая, где нахожусь, поскольку часто бегал по этому маршруту, а сейчас, когда голова была занята задачей, вообще бежал 'на автомате'.
После пробежки до вечера выводил свои уравнения. Незаметно я впал в состояние какого-то ожесточения. Было такое ощущение, что назад дороги нет. Я просто не мог допустить, что теперь не выведу эту формулу для температуры. Теперь не только интеллектуальные, но все силы моей души были брошены в ненасытную утробу этой проблемы. Я наращивал и наращивал напор, доходя временами до остервенелости. Задача по-прежнему не была решена, но хоть и медленно, я всё же продвигался вперед, преодолевая возникающие препятствия. В другое время я бы хоть как-то отметил свою изобретательность, с которой разрешал возникающие одну за другой проблемы, но сейчас это было неважно. Я просто чувствовал, что голова работает нормально, и это было то, что мне сейчас было необходимо. Иногда решение приходило быстрее, чем я это даже осознавал. В девять вечера я чуть ли не с криком оторвал себя от стола и заставил совершить пробежку, после чего снова засел за формулы и уже не вставал до часу ночи. Решение казалось уже близко, и мне очень хотелось закончить сегодня, но где-то в глубине души я понимал, что до завершения ещё далеко. Если я вообще найду решение. Казалось, что теперь каждая клеточка моего тела жила одной этой целью. В какой-то момент мелькнула мысль: 'Хотел бы я делать что-то более прогнозируемое... Но теперь об этом говорить поздно, и остаётся только продолжать двигаться вперёд. Хорошо бы ещё при этом знать, в какой стороне это 'вперёд'...'.
Сон к счастью был глубокий. И хотя я проснулся около пяти, он всё-таки освежил, а пробежка до Желябино окончательно привела меня в рабочее состояние. Эти дни я ел мало, да и аппетита, сказать по правде, не было. Видать, организм переключился на потребление внутренних ресурсов. Тем не менее, к вечеру я решил сходить в магазин, хоть что-то взять. Погода была самая осенняя - промозглая, с налетающим то и дело мелким холодным дождём. Тяжёлые, почти чёрные облака низко нависли над землёй. 'Да, такая облачность уж поглощает излучение так поглощает', - мелькнула в голове мысль. Магазин находился буквально за углом, так что времени я практически не потратил. Я уже несколько дней ничего не варил, и питался мало, редко и всухомятку, но сейчас это волновало меня меньше всего. Около девяти вечера снова пробежался до Желябино, на сей раз задержавшись там подольше в лесочке, где провёл хорошую тренировку, подтягиваясь на ветках деревьев, прыгая на месте, подтягивая колени до груди, и делая другие упражнения. Надо было как-то сбить напряжение последних трёх дней, но даже интенсивная тренировка и пробежка мало помогли, и я по-прежнему находился в состоянии лихорадочного возбуждения. 'Ну и ладно, едем дальше', - сказал я себе, снова усаживаясь за стол, когда прибежал назад в Нахабино.
В час ночи я опять диким усилием воли заставил себя прервать работу и лечь спать. За день я два раза заходил в тупик, и начинал с отправной точки, но пока неудачи не обескураживали меня. В глубине души я чувствовал, что основное направление правильное, а тупики дело житейское. Главное не углубляться далеко по неверной дороге. Вовремя остановиться - большое дело. И пока это чувство меры меня не подводило.
Утром, в воскресенье, когда около пяти часов утра под холодным осенним дождём я бежал вдоль безлюдного в это время Волоколамского шоссе, я впервые почувствовал совсем не характерный для меня приступ отчаяния. 'Эй-эй!' - строго я сказал себе, - 'Ты, парень, кончай! Всё нормально. Дела двигаются! Держи напор!' Сказывалось напряжение последних дней, когда все силы были брошены на решение задачи. Увещевания помогли, и после пробежки я опять засел за формулы. После обеда я вспомнил, что с субботы ничего не ел, и попытался съесть немного хлеба и запить кефиром из прокисшего молока. Однако аппетита по-прежнему не было, и я не стал себя мучить, оставив мысль о еде. 'Раз организм не хочет, ему виднее', - решил я, и доверился на этот счёт мудрости природы.
Вечернюю пробежку я отменил. Решение казалось близко, я рвал и метал, понимая, что отдаю задаче последние, уже запредельные силы. Около двенадцати ночи я получил формулу. Подставил в неё тестовые значения, задав температуру триста градусов Кельвина, однако ответ не сошёлся. Пересчитал ещё раз - нет, не сходится. Я был уверен в правильности самого подхода, однако, видать, сделал ошибку в алгебраических преобразованиях. Вернулся в то место, где я был уверен в правильности промежуточных вычислений, и начал выводить формулу дальше.
Был третий час ночи, когда я закончил вывод, подставил тестовые значения, и получил искомые триста градусов Кельвина. Бешеная радость, как кувалда, обрушилась на мой организм, истощённый четырьмя днями напряжённой умственной работы. Сильнейшие эмоции прорвались как вода из рухнувшей плотины. В следующее мгновение я остатками разума успел осознать, что если я немедленно что-то не сделаю, ослабевший мозг просто не выдержит этой чудовищной разрушительной радости, и через несколько секунд я просто сойду с ума. Я, как сидел на табуретке перед столом, боком упал на пол, постаравшись как можно сильнее стукнуться об пол, чтобы причинить себе сильную физическую боль, и начал как сумасшедший кататься по полу и биться об него, извергая из себя дикий, первобытный звериный рык и ударяясь изо всей силы о стены и немногочисленную мебель. Остатками сознания я понимал, что только сильная физическая боль может перебить это ужасное состояние сильнейшего нервного возбуждения. Думаю, не один человек проснулся в общежитии в те минуты от звериного крика и ударов, когда сознание медленно возвращалось ко мне, а сумасшедшая радость постепенно ослабевала, выпуская ослабленный мозг из своих смертельных объятий.
Я перестал кататься по полу и, свернувшись калачиком у стены, вконец обессиленный, лежал неподвижно на полу, ощущая во всём теле боль от ударов о пол и стены. Потом поднялся и, нетвёрдо стоя на ногах, оглядел разгромленную комнату. Табуретка была безнадёжно поломана. Её части разлетелись по разным углам. Железная кровать была сдвинута, дверь платяного шкафа внизу, где тонкая фанера, была пробита. В дыре были видны острые фанерные щепки. Как это я так сумел дверцу ударить?.. С содранных локтей по рукам струйками стекала кровь и часто-часто капала на пол.
'Нда... Позанимался наукой. Что, нравится?' - вслух спросил я себя, чтобы хоть что-то сказать. Голос был какой-то чужой и хриплый. Но в душе, при том при всём, продолжалась теплиться радость. Стоило оно того? Трудно ответить с абсолютной уверенностью. По-моему, стоило. Хотя многие меня не поймут. Но себе я сам судья.
Послесловие
Формула на деле оказалась боле важной, чем я думал вначале. Фактически, одним из её следствий было открытие интересного физического эффекта, который использовался в разных приложениях. Я привёл её в автореферате диссертации, но на тот момент только один человек понял её значение. Остальные, по обыкновению, ничего не рассмотрели, включая официальных оппонентов. Тот один, кто осознал её важность, попытался присвоить себе авторство, но я успел опубликовать статью, которая на моё счастье попала к умному рецензенту в журнале, да и в диссертации формула была, так что авторство от меня в тот раз не уплыло. А с тем человеком, который попытался присвоить результат, у меня потом были хорошие отношения. Бывает, бес попутал.
Однако потом, когда я перестал заниматься этой тематикой, всё равно авторство присвоили другие, опубликовав результат, немного под другим видом, за границей, воспользовавшись развалом страны и царившим в стране бардаком. Хотя, сказать по правде, они были далеко не единственные, кто присваивал мои результаты. Времена такие настали. Жизнь крепчала, народ дичал, и все моральные устои на глазах рассыпались в труху. А уж как за границей 'заимствовали' мои разработки, так просто 'со свистом', и такой беспримерной наглостью, что аж оторопь берёт. Конечно, украсть неизмеримо легче, чем придумать. А поскольку теперь всё на деньги меряется, то соответственно и тормозов никаких. Вот так. Да-а... Народ!.. Но проблема в том, что без моральных устоев, без нравственности, ни одно общество не может долго существовать, и никакого прогресса по большому счёту не будет. И в том числе - научного.
Недавно прочитал в какой-то статье, по-детски радостной и наивной, что кто-то, находящийся у бюджетного 'краника', выделил деньги на давно необходимые научные исследования. Статья многословная, но вся её суть содержится в последнем абзаце-восклицании, прославляющем этого благодетеля, и железобетонной уверенности, что проблема наконец-то решена. Именно 'решена', а не 'будет решена'. Автор даже не задаётся вопросом, а смогут ли учёные решить проблему, потому что в его голове навсегда отпечатался стереотип-знамение современной эпохи, что наличие денег тождественно решению любой проблемы, в том числе научной задачи. А суть-то в том, что дело не в деньгах. Одними деньгами много проблем не решишь. Тейлор, один из создателей водородной бомбы, сказал как-то в интервью, что дело не в том, что выделяют мало денег на научные исследования, а в том, где взять учёных (настоящих учёных), чтобы дать им деньги. За деньги настоящий учёный с полной отдачей работать не будет, да и вообще никто за деньги свою душу в работу вкладывать не будет, не только учёный. А вот за идею учёный будет даром работать, и даже наоборот, свои деньги тратить. Наука, творчество, это не просто работа. Это служение, это горение, это жажда познания и вдохновлённый подвижнический труд. В поэме 'Нити' у меня есть такие строки.
Простая истина познанья
Навроде хлеба добыванья:
И тот же пот, но солонее,
И то ж мученье, но светлее.
И чтобы яснее донести эту мысль до тех, кто её способен понять, я и написал рассказ. Жизнь, это гораздо больше, выше, чище и неизмеримо красивее, чем принято об этом думать. Основная её ценность и заключается в чистоте и красоте, в высоких идеалах и возвышающих мыслях, и вдохновенном труде на благо общества, а значит и своё собственное. Потому что человек существо глубоко социальное, и вся жизнь его связана с обществом. Он и человек-то исключительно потому, что живёт в обществе. А в одиночку он моментально становится зверем, мало чем отличающимся от обезьян. Точно. Подтверждений тому более чем достаточно. И пусть говорят, что надо спуститься на землю, что каждый сам за себя, а жизнь это жестокая борьба за выживание. Конечно, будет борьба за выживание, если именно такую жизнь устроить, поставив всех в такое положение, что они как цепные псы будут рвать друг друга на части. Но ведь можно и по-другому жизнь организовать. Хорошо, счастливо, по-человечески. Можно.