Шестопалов Юрий Константинович
Королева. Сборник рассказов

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Шестопалов Юрий Константинович
  • Размещен: 03/11/2016, изменен: 03/11/2016. 385k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  • Скачать FB2

    • Ю. К. Шестопалов

    "Королева"

    Сборник рассказов

    AKVY*PRESS


    Copyright No 2011 by Yuri K. Shestopaloff

       All rights reserved. Permission is granted to copy or reprint the book portions for educational or academic non-commercial use worldwide.
      

    ISBN 9780987778512 (978-0-9877785-1-2)

    Library of Congress Control Number:  2011916769

       Published by AKVY Press
       Toronto, Canada; Coral Springs, USA, Florida
       Web site: www.akvypress.com
      

    Copyright No 2011 Юрий К. Шестопалов

       Автор сохраняет за собой все права. Разрешается копировать часть содержания для некоммерческого использования.
      
       Опубликовано издательством AKVY Press, Торонто, Канада. Интернетовский адрес издательства: www.akvypress.com
      
       Аннотация
       Книга включает рассказы, ранее опубликованные в периодических изданиях и получившие признательные отзывы многих читателей. Рассказ "В горах" был переведён на английских язык и издан отдельной книгой. Книга получила тёплые отзывы англоязычных читателей и хорошие рецензии в литературных обзорных журналах.
      
       Annotation
       The book "Queen. Collection of short stories", includes stories written by Yuri K. Shestopaloff, which were earlier published in different periodic journals and on-line. The author's short stories were received warmly by many readers; the author was thanked for the ingenuity and humanism of his stories, intriguing plots and literary skills, which gave the readers many minutes of enjoyable reading. Overall, these are literary writings, in a classical style, of an educated and intelligent person, who has a clear understanding of modern societies and adheres to eternal human values.

       Обложка книги
       Обложка книги изготовлена автором. Использована фотография В. Шестопаловой, сделанная в Москве (передняя обложка), и фотография Ю. Шестопалова в Национальном Парке Банф, провинция Альберта, Канада.
      
       Cover design
       The cover has been designed by the author. Photos by Valentina Shestopaloff (Moscow, front cover) and by Yuri Shestopaloff (Rocky Mountains, Alberta, Canada, back cover).


       Much steeper stairs than these we'll have to climb.
      
       (Нам предстоит преодолеть намного более крутые ступени, чем эти.)
      
       Данте


    СОДЕРЖАНИЕ

    ОБ АВТОРЕ 6

    ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА 7

    КОРОЛЕВА 13

    Предисловие 14

    Знакомство 16

    Общежитие 38

    Эпилог 47

    В ГОРАХ 51

    Предгорье 52

    Ночлег 60

    День второй, верста восьмая 62

    Колина история 64

    Непогода 67

    Озёра 69

    Ночёвка на озере 73

    Перевал 77

    Второй перевал 84

    К вершине 90

    Выход 95

    Спуск в долину 97

    Эрге-Барлык 101

    Эпилог 104

    ДРАКА 105

    Детские впечатления 107

    Самбо, занятия спортом 109

    Школьные драки с "самбистом" 115

    Животное 118

    Послесловие 124

    НОЖ 127

    Детские впечатления 128

    Принятие риска 131

    Главное - не бояться 133

    Практика - критерий истины 135

    ДЕРЖИ МАРКУ, СЫНОК! 141

    Знакомство 142

    В гостях 152

    Арсений 155

    Встреча в автобусе 158

    Эпилог 163

    МАШЕНЬКА И МЕДВЕДЬ 165


    Об авторе

       Шестопалов Ю. К. занимается разработкой математических методов обработки данных и моделирования, включая применения в биологии, финансовой математике, дистанционном зондировании, электродинамике, и программной реализацией разработанных им методов. Он автор статей по философии, в частности связанных с развитием диалектики и её приложений. Закончил Московский физико-технический институт, там же аспирантуру, доктор технических наук, профессор, автор двенадцати книг по специальности и девяноста публикаций. Из его поэтических произведений Омским книжным издательством ранее была издана поэма "Нити". Издательство AKVY Press выпустило два издания сборника стихов и поэм "На Повороте", второе дополненное, а также два издания сборника рассказов.
       Различные художественные произведения - стихи, рассказы, юмористические заметки - регулярно публикуются в периодической печати. Совместно с другими авторами издаёт интернетовский журнал "Мысли" (www.shestopaloff.ca).
      
      
      
      
      

    Предисловие автора

       Перед вами вторая книга моих рассказов. Она написана на русском языке. Больно это видеть, но буквально на моих глазах он стремительно вырождается, трансформируется в месиво из американизмов и бывших русских слов, которые используются не по их назначению и смыслу в жаргонной речи. (Вот вам пример: "давить на бампер", то есть приближаться к впереди идущей машине). Этот жаргонный язык становится основой современного языка в России. Такой язык уже сейчас сложно назвать "русским", а дальше ситуация может только усугубляться, если не принять срочных мер. Но ощущение такое, что принимать их некому. Толпа, по обыкновению, закоротила предохранители почти у всех, так что даже если кто-то и выскажется на эту тему, это будет глас вопиющего в пустыне. Кстати, толпа обычно выделывает такие па не сама по себе, а по инициативе, зачастую вполне сознательной, немногих людей.
       Засилье американизмов в современном российском языке катастрофическое. Бездарно уничтожается одно из самых ценных сокровищ любого народа, его язык. А ведь это основа объединения общества, нации, но такое впечатление, что мало кто понимает, что то, что сейчас происходит, это одичание и дремучесть, какое-то первобытное варварство. Конечно, можно мне возразить, что мол, знаешь, дорогой радетель русского языка, сейчас нам не до этого. Есть проблемы посерьёзнее, чем язык. Но это не так. Проблемы не существуют изолированно друг от друга, они сплетены в клубок. Хотим мы того или нет, но решить проблемы по порядку не получится. Как минимум, придется решать одновременно несколько ключевых проблем, иначе толку не будет, а будет "тришкин кафтан", когда, решая одну проблему, тут же порождают десяток новых.
       Язык - это соединительная ткань общества. Вы можете представить себе организм без соединительных тканей? Верно, нет соединительных тканей, нет организма. Фон Гумбольдт, один из самых выдающихся деятелей просвещения Германии, говорил, что язык, это сосуд, который выплавляет общество и национальные отличия. Корни русского языка уходят в далёкую древность, его прародитель прото-индо-европейский язык, из которого произошли в итоге европейские языки. И где же он зародился? На территории современной России, в степных регионах южной части, как о том пишет Д. Энтони в своей фундаментальной работе "Лошадь, колесо и язык".
       Дорогие читатели! Любите, используйте в своей речи русский язык, берегите его! Вы не представляете, какое это бесценное сокровище, насколько он развит по сравнению с другими языками. Думаю, многокрасочная палитра русского языка богаче и выразительнее чем изобразительные способности любого другого. Его грамматика на удивление гибкая и естественная; в сочетании с богатейшим словарным запасом позволяет без труда выразить самые глубокие и насыщенные мысли, с их тончайшими оттенками, причём в любой области человеческой деятельности. Гармония русского языка, его мелодичность, поэтичность и образность вызывают почти что священный трепет, а также нескрываемую зависть, хотя бы тех же английских поэтов, которым намного труднее писать стихотворения по причине фонетической и грамматической ограниченности английского языка.
       Используя русский язык, можно вызвать такие волшебные и волнующие чувства, такую силу эмоций, по сравнению с которыми "Девятый вал" Айвазовского покажется мелкой рябью на утренней глади лесного озерка. И это богатство, великолепие, созданное великими трудами предшественников, их гением и провидением, уничтожается без всякой причины, походя. Убивается современными варварами, которые считают себя цивилизованными людьми, и которые даже гордятся своей терпимостью ко всякого рода извращениям, навязанным им чужестранцами и своими недоумками, не помнящими родства, которые с каким-то идиотским фанатичным упорством, выворачивая свой язык и выламывая челюсти, вставляют в свою убогую речь не менее перекорёженные по произношению и смыслу английские слова, которые ни один англоговорящий в принципе никогда не поймёт. Зачем?!
       Насаждаемые вместе с американизмами понятия инородны и иногда враждебны культуре, породившей одно из самых высочайших достижений человеческой цивилизации - русский язык. Они хороши для американцев, для их жизни, и они были выработаны их эволюционным развитием и стали органичной частью их культуры. И замечательно! Но когда полностью вырванные из контекста лексические конструкции начинают высаживаться на почву, абсолютно для них не приспособленную, происходят страшные вещи, как это мы можем видеть сегодня, когда уничтожается величайшее сокровище, жемчужина мировой цивилизации. То, что делают сегодня с русским языком, это хуже чем топить печку картинами Леонардо да Винчи, намного хуже. Посмотрите, что вам предлагают взамен! Какофонию английских слов, перемежаемых русскими, вырванными из контекста и изуродованными до неузнаваемости их неправильным склонением и жаргонным использованием.
       Поймите, русский и английский языки несовместимы, это два концептуально разных языка, в основе которых качественно разные типы мышления. Вы не сможете выразить ясно мысль на смеси русских и английских слов, но это также означает, что вы не сможете ясно мыслить. Если воспользоваться химической терминологией, то они в смеси дадут суспензию, но никогда раствор, уж очень они разные, несовместимые языки. Да, в русском языке много адаптированных слов, но французских, английских немного. Эти слова действительно адаптированы, и имеют соответствующее фонетическое звучание, склонение, род, в полном соответствии с правилами грамматики русского языка.
       То, что происходит сейчас, это не адаптация, а насилие и надругательство над языком. Это всё равно что насыпать морской песок в сахарный, и думать, что всё нормально, потому что и то и другое песок. Но проблема в том, что такой песок невозможно положить в чай, и он также непригоден для бетонной смеси. То же самое происходит сегодня с российским языком. Используя эту словесную мешанину, невозможно нормально выразить мысль. (Я видел, каким убогим языком, а вернее, на какой чудовищной смеси русских и английских слов, написаны многие директивные правительственные документы. Местами вообще непонятно, о чём идёт речь.) В то же время, такая языковая суспензия абсолютно непригодна для общения с англоговорящими. Есть ли какая-нибудь польза от такого языка? Ответ напрашивается сам собой - никакой.
       Так что может статься, что мои рассказы очень скоро будет некому читать. А жаль, откровенно говоря. У меня есть хорошие вещи, и мысли, полезные для жизни. Да и написаны некоторые рассказы совсем неплохо, литературным языком. И ещё важно то, что я пишу о настоящей жизни, не виртуальной. В конце концов, назначение литературы (я имею в виду настоящую литературу, а не оторванные от жизни истории с примитивным содержанием), это помогать людям открывать для себя реальный мир, находить в нём своё место. При этом сюжет может быть фантастическим, но он способен отражать полноту и глубину реальной жизни, и в этом нет противоречия. Возьмите, например, "Lord of the rings". Казалось бы, произведение фантастичней некуда, и, тем не менее, это добротное литературное произведение. (То, что из него сделали потом, я имею в виду игры и фильмы, имеет мало общего с оригиналом.) И наоборот, автор может претендовать на воспроизведение реальных событий, но их описание не выявляет глубинных причин происшедшего, не показывает характер участников во всей полноте и не даёт полной картины событий, представляя их как набор фрагментов.
       Возьмите, например, Чехова или Солженицына. Ведь у них нет ни одного нормального персонажа - либо гротеск, либо такая убогость, что скулы сводит. То, что оба стали известными, мало связано с качеством их литературного творчества. У Чехова кое-что было, на определённую публику, и как фрагменты информации о жизни и настроениях тогдашнего общества. Потому он и почитался в советское время - идеологически был очень полезен, как порицатель прежнего уклада жизни. Интересно, что Сомерсет Моэм не жаловал Чехова и, по-моему, у него для этого были веские причины, как он их изложил в книге "Подводя итоги". А ведь его мнение шло вразрез с тогдашним восторженным отношением в Европе к стилю написания рассказов Чеховым. Что касается Солженицына, то это сплошная идеологическая конъюнктура и нездоровое желание славы. А так, весьма посредственный писатель. Прямо чувствуешь, с каким удовольствием оба юродствовали, выписывая свои сюжеты и своих персонажей.
       Задача литературы многолика, и в то же время все её направления, жанры, взаимосвязаны общими принципами и целями верхнего уровня. Должна ли литература развлекать? Конечно! А почему нет? Читателю должно быть интересно читать написанное. И в то же время, параллельно, тот же самый рассказ должен включать воспитательную, образовательную нити, учить людей думать, понимать общество, природу человека, давать ему полезные для реальной жизни знания. Литература должна учить людей гражданской ответственности, умению самостоятельно мыслить и принимать взвешенные решения, учитывая баланс интересов личных и общественных. Надо ли учить людей, как найти своё место в жизни и прожить достойную и по настоящему красивую жизнь, а не потратить её в бесконечной погоне за бездуховными голливудскими стереотипами, чтобы в конце ощутить пустоту и усталость и понять бессмысленность всех усилий, в которых прошли несколько десятков лет единственной жизни? Риторический вопрос, верно? Надо ли учить, советовать людям, как воспитывать детей, или все это уже и так знают? Не думаю. Скорее всего, ситуация обратная. Так что настоящей литературе много что предстоит сделать, но пока те немногие произведения, которые действительно могли бы принести пользу людям и обществу, просто исчезают в лавине посредственных поделок, которыми, чувствуя конъюнктуру, борзописцы наводнили рынок книжной и кинематографической продукции. Проблема также в том, что эти поделки-однодневки одновременно извращают читательские вкусы, насаждают примитивизм и бездуховность, дают поверхностное, а зачастую просто оторванное от реальной жизни представление об обществе, взаимоотношениях людей, нравственных и культурных ценностях. Понятно, что общество не становится от этого лучше, да и людям самим от этого жить не легче. Собственно, выбора только два - либо деградация, либо прогресс. Это два противоположных несовместимых явления, и поэтому если закрывать глаза на некоторые разрушительные по своей сути процессы, и в то же время пытаться добиться прогресса в других направлениях, то такая стратегия работать не будет. Примеров можно привести множество, когда именно такой подход в итоге приводил к катастрофам. Кстати, причина взрыва супер-новых звёзд по сути та же самая - несовместимые противоречия между термоядерными процессами синтеза, одни из которых выделяют энергию, а другие её поглощают (синтез железа). Как ни далёкой кажется такая аналогия, на деле общественные процессы развиваются по схожим принципам; в основе описанных физических процессов и общественных лежит один и тот же фундаментальный закон природы об использовании и распределении ресурсов между различными процессами.
       Надо понимать, что борьба за умы и души людей между сильными мира сего продолжается. Несмотря на сегодняшнее засилье одной идеологии, она не всесильна. Более того, я могу точно сказать, что она ущербна и обречена на вырождение. Плохо, если вместе с этой идеологией заодно выродится и человечество. Так что расслабляться и благодушествовать не время, если кто хочет оставить этот мир в пригодном для жизни виде своим потомкам, да и сам ещё хочет пожить по-человечески. Наоборот, время начать осознавать эпохальность происходящих событий и их судьбоносное значение для будущего. А без ясной головы и самостоятельного мышления, постоянно находясь в сегодняшнем грязевом потоке, который извергают средства массовой информации, переломить неблагоприятный ход событий будет невозможно, ни на личном, ни на общественном уровнях. Мой совет, учитесь думать и понимать настоящую жизнь, чувствовать те настоящие пружины, которые приводят в движение окружающий нас мир. Какие это пружины и каким они сделают мир, зависит от также от нас самих, нормальных людей, желающих жить по-человечески, то есть радостной осмысленной жизнью, наполненной интересным и полезным трудом и для себя самого и для общества, в котором мы живём.
       Польза для общества в итоге возвращается нам сторицей, это тоже надо понимать. Ещё Макиавелли, который был незаслуженно демонизирован в глазах широкой публики, заметил, что города богаты общественным богатством, а не личным. И от себя могу добавить к этим словам пример. Находясь в Сан-Хозе, городе в центре так называемой "Силиконовой долины", где размещены богатейшие компании мира и где крутятся такие деньги, что по сравнению с ними бюджеты многих государств выглядят довольно скромно, вы ни за что не догадаетесь, что находитесь в таком месте, до того непритязательно оно выглядит. А причина одна, почему эта денежная "манна небесная" не просыпалась на улицы этого города - богатство находится в руках немногих индивидов, которые ни с кем не хотят делиться своим благополучием. Их понимание процветания ограничивается размерами собственных вилл и своих кораблей и самолётов, и это и есть их потолок общественной, социальной зрелости. Прямо скажем, невысокий потолок, и в этом смысле им до Макиавелли как пешком до Луны. Но ведь именно такие люди во многом определяют нашу жизнь. Так что есть о чём задуматься, верно?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Королева

      
      
      
      
      

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Предисловие

       Если читатель, прочитав название рассказа, ожидает сразу увидеть выход на сцену королевы, то нам придётся его разочаровать, но только немного, и только в плане этих конкретных ожиданий. Просто выход королевы, а в нашем случае появление, надо подготовить. Такие персонажи никогда не показываются первыми, и тем более в одиночестве, но предстают перед нами хотя бы со свитой, а их появление сопровождается, как минимум, прологом. А так, кроме этого соображения, во всём остальном вашему вниманию предстанет как бы обычная, но в чём-то всё равно уникальная человеческая история; как, впрочем, любая история из жизни людей. И раз уж я это сказал, то надо добавить, что я не знаю ничего интересней реальной жизни, хотя живу далеко не первый год, и успел поездить и походить по белому свету, причём без особой спешки, присматриваясь, потому что суть не в том, чтобы много увидеть, а в том, чтобы много разглядеть и понять. Я также читал разные сказки и фантастические рассказы, и многие из них мне нравились. Но всё равно, в итоге, по мере взросления, помаленьку умнея, я понял, что настоящая жизнь гораздо интересней и неизмеримо более многообразна, чем любая выдумка. Просто надо уметь и учиться это видеть.
       И ещё в нашей истории будет аспирант. Я сначала хотел говорить о нём в третьем лице, то есть называть "он" и ввести его в наш рассказ под каким-нибудь именем. А потом подумал - да что там душой кривить. Ведь на самом деле это было никакое не третье лицо, а я сам, и решил, что так и буду писать: мол, когда-то давно было такое время, что я был молод и был аспирантом. Обычно, когда люди слышат слово "аспирант", оно сразу настраивает их на серьёзный и немного скучный лад. Представляются страшно учёные занятия, какие-нибудь головоломные формулы, постоянная напряжённая работа мысли и даже некоторая отрешённость. Но в моём случае никаких таких особых атрибутов учёности не было, а если и было, то немного. Отрешённости не было точно - я всегда был любознательный до окружающей меня жизни. Не то чтобы я интересовался, как живут соседи, а просто жизнью как таковой, во всех её проявлениях, и мне было одинаково увлекательно её наблюдать и в ней участвовать. Да и жил я в таком месте, где аспиранты обычно не появляются, уж очень они инородная субстанция для таких мест. А я ничего, вполне вписался в обстановку, и меня там все считали за своего.
       Вы спросите, что же это за место? А я отвечу - вы же мои читатели, и это просто моя обязанность удовлетворять вашу здоровую любознательность. Но только здоровую. Всё хорошо в меру, и далеко не всё следует выставлять напоказ. Особенно, если мы хотим жить в гармонии с окружающим миром. Да, так вот. О дислокации и общей обстановке. Это было небольшое двухэтажное общежитие для семейных железнодорожников. Правда, там не все были семейные, и я в том числе. Дом стоял на окраине посёлка Нахабино, что в Подмосковье, километрах в тридцати от Москвы. Но тогда это была, откровенно говоря, глухомань. Само место отделялось от основного посёлка железной дорогой и депо по обслуживанию пригородных поездов. Так что с одной стороны общежития было железнодорожное депо, а с другой несколько частных домиков. За ними находилось заросшее деревьями кладбище, а уже потом асфальтированная, но в колдобинах дорога упиралась в Волоколамское шоссе. В сторону от дороги, за общежитием, стояли два пятиэтажных дома, а потом начинался спуск в овраг, перегороженный плотиной, за которым находилась маленькая деревушка со сладким названием Малиновка. Вот такое место.
       Ещё вас, скорее всего, интересует вопрос, как я там оказался - обычно аспирантам дают хотя бы койку в общежитии их института. Но ведь я не сказал, что жил там легально. На самом деле, я жил в комнате моего товарища, который играл в регби за команду высшей лиги "Локомотив", но потом его забрали в армию, строить БАМ, а я стал жить в этой комнате. Я мог бы жить в общежитии, но я не хотел. То ли надоели временность и суета студенческого житья, то ли ещё что, но только на последние два года учебы я обосновался среди железнодорожников и их семейств. Понятно, что всё равно это была в большой мере бесприютная жизнь. Но поскольку я уже давно, сразу после школы, уехал и стал жить один, то для меня это было как бы нормальное положение дел. Но только "как бы". На самом деле я догадывался, что на свете есть и другая жизнь, более обустроенная и в душевном и в житейском плане, чем моя. Но когда ты молод, а жизнь, кажется, только начинается, то такой статус перекати-поля переносится более-менее нормально. Иногда что-то прорежется, как бы увидишь себя и свой неустроенный быт со стороны, но тут же оно и уходит.
       Для занятий наукой это было самое подходящее место. Кроме этого, делать мне там было абсолютно нечего. Глухомань, и этим всё сказано. Хотя, честно говоря, первые два года аспирантуры мне было не до учёбы. Вернее, учёба была не на первом месте. Я тренировался в сборной одного спортивного общества, по академической гребле, и на деле я был больше гребец, чем аспирант. Академическая гребля занятие нелёгкое, и тренировки были изматывающими, иногда двухразовыми. Потом, надо было ездить то туда, то сюда, зимой мы много бегали на лыжах в разных местах, и всё это требовало времени и сил. Но что-то я делал и по научной части. Зимой мы в будние дни тренировались в гребном бассейне, недалеко от Кремля, и после тренировки я шёл в Ленинскую библиотеку, и уже там занимался до позднего вечера. А потом добирался на метро до железнодорожной платформы "Войковская", и через темноту заснувшего Подмосковья ехал на пригородном поезде в Нахабино. В шесть утра подъём, еду на тренировку, потом в библиотеку, и цикл повторяется. Иногда вместо библиотеки я сразу ехал в Нахабино, и там занимался, обычно до пол-первого ночи, а потом укладывался спать. И так три или четыре дня подряд. Но потом организм восставал против такого издевательства над свободолюбивой человеческой природой, и требовал разнообразия. Ну, а я не противился. И тогда я заканчивал свои занятия пораньше, часов в пять, и отдыхал весь вечер. А потом, отдохнув и набравшись снова молодого задора и творческих сил, входил, как самолёт в штопор, в очередной свой четырёхдневный цикл, с тем чтобы в последний момент выйти из него. Так истребитель входит в пике, с рёвом проносится над самой землёй, и снова уходит в стремительный полёт. А в моём случае это был следующий виток трудового порыва в поисках научной истины и продвижения к спортивным достижениям.

    Знакомство

       В тот день, пресытившись рутиной жизни, организм сказал своё твёрдое "Хорош!" моим занятиям наукой часа в четыре. Я взглянул в окно. Там голубело весеннее небо, и лучи послеполуденного солнца весело освещали площадку перед домом, где были детская песочница, газгольдер, и многочисленные столбы с бельевыми верёвками между ними. Дальше, у сараев, стояли в ряд несколько высоких тополей с уже распустившимися листьями. Они ещё несли на себе следы весенней свежести, и я как-то сразу осознал, что всё, наступила весна. За окном весело орали во всю глотку дети железнодорожников, да и сами железнодорожники и члены их семей степенно переговаривались, стоя в группах или сидя на лавочке возле детской площадки, и изредка прикрикивая на молодую поросль, если ребятишки начинали проказничать.
       Весна для меня не пришла, когда мы несколько недель назад вытаскивали лодки из хранилища, эллинга, и спускали их на воду, поёживаясь от совсем не весеннего холодного ветра. И как-то мимо меня прошло это чувство, когда я каждое утро шёл по железнодорожному пути на станцию и наступал на замёрзшие за ночь весенние лужицы, а лёд хрустел под ногами, и надо было смотреть под ноги, чтобы не раскатиться на шпалах, прихваченных утренним инеем. Как-то все эти признаки весны прошли мимо меня, и я ощутил её только сейчас. И сразу душу наполнило сладкое детское ощущение праздника. Не календарного, а просто праздника души, когда хочется весело кричать и радоваться неизвестно чему, ощущая своё молодое и сильное тело, и брызжущую из него энергию, и желание прыгать, бегать, толкаться, может, начать с кем-нибудь бороться от избытка чувств. И вот в таком настроении я и в самом деле несколько раз подпрыгнул и постучал ногами по боксёрской перчатке. Она была подвешена выше уровня головы на лыжной палке, прикреплённой к платяному шкафу. Потом я оделся соответственно весенней погоде, и пошёл наверх, на второй этаж к Володе.
       По беспечному настроению людей на улице и их количеству в это время дня я догадался, что сегодня был выходной. У меня был свой календарь, привязанный к тренировкам и научной работе, и дни недели там хождения не имели. Иногда на этой почве у меня возникали конфликты с внешним миром в виде закрытого машинного зала, когда мне позарез надо было что-то посчитать, и поэтому я не любил выходные - они сбивают с рабочего ритма и привносят в жизнь много других неудобств.
       Володя, в отличие от меня, имел прямое отношение к железной дороге. Он работал сварщиком шестого, высшего, разряда в строительном отделе Рижской железной дороги. А до этого он трудился на разных стройках, так что к своим тридцати годам успел поколесить по стране, но не успел обзавестись семьёй. Мы с Володей одного роста, под метр девяноста, и одного веса, около девяноста килограмм. Володя жилистый, так что когда глянешь на него, даже непонятно, откуда там взяться девяноста килограммам. Говорит он степенно, взвешенно, слегка наклоняя свою большую голову с прямыми русыми волосами приятного, чуть пепельного оттенка. Лицо у него с крупными, несколько аскетическими чертами и нависшими надбровьями, но его оживляет ироничная и добродушная не то улыбка, не то ухмылка. Володя нормальный парень. Не против выпить, но так его часто можно застать читающим книги, или разучивающим что-то на гитаре, по самоучителю.
       Вот и на этот раз, отворив полуприкрытую дверь, выходящую в общий коридор, я нашёл его сидящим с гитарой на кровати, перед ним лежал самоучитель игры на гитаре, и Володя старательно перебирал струны, воспроизводя какую-то мечтательную испанскую мелодию из классического репертуара. Я нашёл глазами кухонную табуретку, с нечаянным скрежетом подтянул её по полу под себя, и молча стал слушать Володины музыкальные упражнения. Ждать пришлось недолго.
       - "Вот. Разучиваю", - повернув ко мне голову, с ироничной улыбкой сказал Володя, как бы немного сам удивляясь, что я застал его за этим занятием.
       - "А неплохо получается", - ответил я. Меня и в самом деле зацепили романтические переливы старинной испанской мелодии.
       - "Ну уж!", - степенно и немного смущённо ответствовал Володя. Но видно было, что похвала ему приятна.
       Тем не менее, он отложил гитару и осведомился насчёт моего желания отведать чайку с печеньем. Надорванная пачка печенья "Привет" стояла на слегка захламлённом столе, который исполнял свою многоликую роль в зависимости от ситуации. Но я решил сразу перейти к делу. Душа моя стремилась из Нахабино.
       - "Поехали, Володя, в Москву. Может, в кино сходим или ещё куда. Найдём чем заняться. Поедем!". Володя был не из тех, кого надо долго уговаривать. Если он решал, что предложение ему подходит, он начинал действовать сразу.
       - "Поехали", - спокойно сказал он, поднимаясь, и одновременно протягиваю руку к брюкам, висящим на гвозде, недалеко от кровати. Платяной шкаф у него был, но он предпочитал держать повседневную одежду под рукой, развешанную на гвоздиках, вбитых в стену прямо возле спинки кровати.
      
       Мы сидим в электричке, а за окном проплывает весеннее Подмосковье, и в воздухе разлита нега тёплого и солнечного дня, дополнительно одухотворённая воскресным настроением. И всё как-то у меня переплетается вместе: и этот день, и неспешная Володина беседа, повествующая о делах в их строительной организации.
       - "Я ему говорю, что ты, Ахонин, дурак. Так слушай, что тебе умные люди говорят. Зачем ты там кольца бетонные сгрузил? Я же тебе говорил, что выроют канаву, их оттуда не достанешь. Ведь так и случилось!" - это Володя продолжает свою историю о том, как недавний выпускник строительного техникума, назначенный прорабом, дал маху, приказав разгрузить бетонные кольца для канализации в неудобном месте. Володя его предупреждал, но тот, почувствовав себя начальником, счёл за унижение прислушаться к Володиному совету, за что потом все поплатились неделей каторжной работы по перекатыванию этих колец в весенней грязи, вручную, в другое место. Так что понять тёплые чувства Володи к новоиспеченному прорабу можно. Вообще-то мне эта строительная организация тоже не чужая. Я там иногда подрабатываю, в основном занимаясь ремонтом обломанных краёв железнодорожных рамп, используемых для выгрузки вагонов. И Ахонина я тоже знаю. Въедливый, немного и вправду туповатый, но исполнительный и ответственный парень. И говоря "дурак", Володя не пытается его оскорбить, но больше констатирует некоторый недостаток сообразительности.
       В таких разговорах проходит вся поездка. Ощущение весны во мне не ослабевает, но мирно уживается с будничной беседой и разными соображениями, высказанными Володей во время пути. У станции метро "Войковская" афиша кинотеатров. Мы наудачу выбираем фильм, "Блеф", и отправляемся в какой-то клуб, расположенный на другом конце Москвы.
       В фойе кинотеатра, перед сеансом, обычная атмосфера и ожидания, когда откроются двери кинозала, и праздничного настроения - всё-таки народ находится на отдыхе, да и весна даёт о себе знать. Даже здесь, в полутёмном фойе, украшенном картинами местных художников и репродукциями более известных, не покидает ощущение весеннего настроения. Народ не спеша облизывает мороженое в вафельных стаканчиках и медленно передвигается от картины к картине, группами и поодиночке.
      
       После фильма, выйдя из кинотеатра, мы в потоке зрителей медленно продвигаемся по направлению к улице. Впереди сбоку двигается группа девушек, но я как-то не обращаю на них внимания. Володя толкает меня в бок: "Посмотри, интересная картина", - и кивает головой на девушек. Я некоторое время смотрю на них, и вскоре начинаю понимать, что имеет в виду Володя. В группе пять-шесть девушек, по виду явно не местных, не москвичек. И все они, несмотря на разный рост, телосложение, и одежду, всё равно смотрятся одинаково. Все, кроме одной. Как-то она уж очень выделяется среди этой группы своим спокойно-доброжелательным видом, естественностью и безмятежностью. Всё это легко можно определить и по её лёгкой походке, и живому лицу, которое мне видно лишь в профиль, и весёлым интонациям её голоса, обрывками долетающим до моих ушей. Хорошая девушка, кто спорит. Володя синтезирует своё впечатление в одном слове, сказанном с долей восхищения, к которому каким-то образом примешались и смятение, и сожаление.
       "Королева!.." - и видно, что смутил Вовину душу вид этой девушки, но так же понятно, что дальше этого ничего никогда не последует. Может, и вспомнит Володя её сегодня вечером, старательно перебирая струны гитары, но так и останется она для него как актриса в кино, недосягаемая, словно из другого мира.
       Но то Володя. Я же нахожусь в состоянии деятельного возбуждения, когда цель действительно становится лишь поводом для движения. И я начинаю потихоньку оттеснять со своего пути бывших кинозрителей, прокладывая в толпе дорогу к девушкам, а вернее, к одной девушке, поскольку остальные её спутницы меня в этот момент не интересуют. Вскоре я поравнялся с ней, и сумел разглядеть её лицо и всю её получше. Володя чётко, в одном слове, сумел выразить суть того явления, что предстало моему взору. Именно явления. Такие данные можно заполучить только от природы, которая вдруг ни с того ни с сего расщедрилась, и выдала, как говорят шахтёры, "на гора" по максимуму, с полной отдачей. Вообще-то описывать красивых девушек занятие неблагодарное, всё равно что-нибудь упустишь или переврешь, но и не описать в данном случае нельзя, хотя бы примерно, а остальное пусть дополнит ваше воображение.
       Роста она была такого, что многие назвали бы её высокой, а другие сказали бы, что она заметно выше среднего роста - смотря кто и в каких регионах. Самый хороший рост для красивой девушки. Густые волосы тёмные, но не чёрные, и такие, что обращают на себя внимание своей волнистостью и шелковистостью. Лицо хорошего человека, открытое и живое, с красивыми правильными чертами, оттененными белизной нежной и здоровой кожи. Хорошо сказал Поэт, и трудно что-то добавить к его "белолица, черноброва...". Но не меньше обращают на себя внимание её фигура и походка, лёгкая и свободная. Трудно даже решить, что больше притягивает взгляд, лицо или на диво пропорциональная и женственная фигура, со слегка отведёнными назад плечами и гибким девичьим станом. И видать, совсем неглупая девушка, скорее даже умная, и сильна она умом практическим и природным. Можно ли что ещё было увидеть? Кто-то, может, разглядел бы больше, но моё первое мгновенное впечатление было вот такое.
       Я выдвигаюсь в поле зрения, чтобы меня заметили, и спрашиваю первое, что приходит в голову: "Меня глубоко интересует Ваше мнение о фильме", - хотя на самом деле меня, конечно, интересует собеседник. Разговор между девушками тут же прекращается, и я удостаиваюсь внимания всей группы. Краем глаза отмечаю, что кто-то смотрит на меня в изумлении, кто-то с любопытством. "Королева", давайте пока будем называть её таким образом, отвечать не торопится, но быстро и внимательно изучает незваного интервьюера. Где-то на каких-то внутренних весах в итоге было принято мнение в мою пользу, и я получаю несколько неожиданный для меня ответ, высказанный свободно, с лёгкой весёлостью в мелодичном приятном голосе.
       - "Вы знаете, фильм забавный, но не более того, и кроме игры хороших актёров, особо обсуждать там нечего". Вот это номер! На ходу, мгновенно, так чётко и, пожалуй, верно, синтезировать такой ответ! Извините, девчата, в таком случае мне надо подойти поближе и рассмотреть получше. И я отжимаю в сторону часть её свиты, а она как будто освобождает возле себя немного места, слегка сдвинувшись в сторону, и теперь мы идём рядом. Где-то неподалёку, сзади, я чувствую Володино присутствие. На всякий случай оглядываюсь, и вижу, что Володя действительно следует в моём фарватере. На его лице нет ни возможной при таком раскладе ревности, но зато присутствует удивлённое любопытство - как-то оно пойдёт там дальше? А как оно может идти в таких ситуациях? Откровенность на откровенность, ничего не надо изображать из себя, потому что имеешь дело с умным человеком. Даже если бы и возникла такая фантазия, что в моём случае довольно противоестественная ситуация, всё равно моментально раскусят. И я просто говорю что думаю, и это единственное, что может сработать в моём положении, если я действительно хочу довести дело до момента, когда будет удобно представиться.
       - "Хорошо сформулировано, мне нравится! Очень верно отражает мои смутные подсознательные ощущения. Не то чтобы пустышка, но ведь, как Вы верно подметили, и польститься не на что. А игра каких актёров Вам понравилась?" - и мне действительно интересно узнать её мнение, но больше для того, чтобы лучше понять, с кем же я имею дело. На сей раз она ненадолго задумывается, и следует ответ, сказанный в той же доброжелательной и весело-предупредительной тональности. Я отмечаю, что тембр её голоса представляет самостоятельную ценность.
       - "Это добротная итальянская комедия со всеми её отличительными атрибутами. Весь актёрский состав хороший, ровный. Слишком много гротесковых ситуаций в конце фильма, не думаю, что он от этого выиграл. Челентано хороший актёр, но надо быть итальянцем, чтобы оценить его игру в полной мере".
       - "Вы случайно не кинокритиком работаете?" - срывается у меня глуповатый вопрос, и чтобы как-то сгладить впечатление, мне приходится добавить пояснение, - "Я просто не мыслю в таких терминах, однако мне тоже кажется, что в конце фильма они переборщили со своим нереалистичным блефом. Но я как-то не подумал, что для итальянцев это может пройти, и пройти "на ура". Это интересное наблюдение".
       - "Это моё предположение, не стоит относиться к нему серьёзно. Я такой же зритель-любитель, как и все остальные, просто некоторые вещи нельзя было не заметить", - Королева двумя предложениями восстановила статус-кво, выровняла наше положение, и переводит разговор в другое русло, перехватывая инициативу.
       - "А в каких именно терминах Вы предпочитаете мыслить?", - с шутливыми интонациями в голосе спрашивает она. И мелодичный и богатый тембр голоса как будто добавляет что-то от себя, подсказывая ответ. Вечером Володя, сам заведя разговор, скажет о её голосе: "Фортепьяно, а не голос. Концертное фортепьяно". Не знаю, может быть, но только для точности сравнения надо бы добавить арфу и ещё какие-нибудь музыкальные инструменты, поделикатнее. А так сравнение довольно точное; Володя молодец, суть уловил чётко.
       Я отвечаю на её вопрос: "Я как-то стихийно пытаюсь мыслить в терминах здравого смысла, но это непростое дело. Потом, недостаток общения с реальной жизнью не способствует развитию этого навыка", - я просто говорю, как оно есть, не пытаясь придумать ответ покрасивее, и интонации моего голоса откровенные и естественные. Моя открытость щедро вознаграждается.
       - "Вы правы! Сложно управлять эмоциями и следовать голосу разума. А какого рода препятствия, если не секрет, отделяют Вас от кипучей гущи реальной жизни?" - и я ощущаю искренний интерес в вопросе, как он был задан, и отмечаю "кипучей", это из Маяковского. Но мне неохота объясняться, что я аспирант, по нескольким причинам. Во-первых, это может звучать как хвастовство, а потом, я сам себя не чувствую аспирантом, для меня это всегда было временное положение, промежуточный статус, от которого никак было не отвертеться. И потому я решил, что лучше помалкивать об этом.
       - "О, это временное явление. Я делаю своего рода дипломную работу, и приходится много времени проводить в библиотеках, машинных залах с вычислительными машинами. И то и другое плохая замена живому человеческому общению", - я абсолютно искренен в своём ответе. Но я осветил только одну сторону своего бытия, и это было тут же замечено. И после этого я подумал, что, наверное, и "своего рода" было взято на заметку.
       Королева немного играет, строя свои ответы. А, впрочем, как и я. Но это отнюдь не словесная дуэль, и даже скорее мы подыгрываем друг другу, стараясь отвечать и задавать вопросы в тон. Но, в общем, беседа течёт без напряжения.
       - "Ваше студенческое настоящее, как Вы сказали, не вызывает сомнений. Но меня смущает Ваш откровенно спортивный вид, который, согласитесь, трудно приобрести в библиотеках. Нестуденческая внешность Вашего товарища тоже обращает на себя внимание", - и я должен согласиться с замечанием.
       - "Здесь нет никакой тайны и противоречия. Помимо учебы, приходится заниматься академической греблей, а это где-то восемь тренировок в неделю. Что касается Володи, то Ваша проницательность, откровенно говоря, меня просто поражает. Действительно, Володя сварщик, классный сварщик. Своё профессиональное образование он давно закончил, а сейчас проходит жизненные университеты. Очень хороший парень, кстати, и мы с ним соседи".
      
       Разговаривая в таком ключе, мы двигаемся по улице. Володя завёл беседу с подружками, и его солидные, почти отеческие интонации, привносят в разговор позади нас атмосферу спокойствия и быстро установившегося доверия. Добродушные Володины шутки воспринимаются благодарной публикой хихиканьем и, похоже, Володя проводит время неплохо. Мы доходим до станции метро, где Володя деликатно прерывает меня, и, глядя больше на мою спутницу чем на меня, оповещает о своём желании расстаться с компанией. В конце речи он находит время взглянуть и в мою сторону:
       - "Ну, счастливо", - напутствует он меня.
       - "Спасибо, Володя! До вечера!"
       Он ещё прощается с девчатами, и только потом, уже обернувшись назад на ходу, бросает великодушное: "Да не за что!" А вокруг продолжает млеть тёплый весенний вечер, с первыми дуновениями вечерней прохлады.
      
       Весь путь так и прошёл в разговорах, и я только отмечал пункты пересадок да основное направление движения. За время разговора я выяснил довольно много деталей. Девушки все иногородние, приехали в Москву работать, и живут в общежитии на Варшавском шоссе, почти у кольцевой дороги. И все работают на "ЗИЛе", автомобильном заводе. Но если в отношении остальных девушек у меня не было никаких проблем в смысле соответствия их внешнего вида и тем, чем они занимались, то я как-то плохо представлял, что может делать на заводе Королева. К тому моменту мы уже шли от троллейбусной остановки по направлению к их общежитию, отстав позади остальных девушек. В обычной жизни Королеву звали Ниной. Мы уже познакомились, и как-то быстро сошлись характерами. В чём-то мы были родственные души, но в чём именно, я пока не понял. С ней было хорошо и легко, и, судя по её поведению, моё общество ей тоже было не в тягость. Мы по-прежнему обращались друг к другу на "Вы", но это не мешало. И потому я без особых колебаний задал вопрос.
       - "Нина, я как-то плохо представляю, чем Вы можете заниматься на ЗИЛе. У меня нет никаких предрассудков на этот счёт, я сам шабашник, подрабатываю по строительной части на железной дороге, но скажите, какое поприще соответствует Вашим данным?"
       Нина улыбнулась каким-то своим мыслям, и ответила просто: "Я работаю заместителем заведующего заводской столовой. Такое вот моё поприще. А до этого работала экономистом и занималась технологическим переоборудованием, в нашей же столовой. Впрочем, последние обязанности остаются на мне, но зато добавились новые".
       - "А Ваши подружки?"
       - "Это Верины подружки, а с Верой мы вместе живём. Вера и Оля у нас в столовой, а те две девочки в сборочном цехе", - и подождав, шутливо добавила: "Ещё вопросы по работе есть?"
       - "Есть. А интересно в столовой работать?"
       - "Мне интересно. Заведующий спит и видит, как он скоро уйдёт на пенсию, так что в основном хозяйство на мне".
       Когда она сказала о столовой, я машинально представил что-то вроде студенческой столовой, но потом быстро сообразил, что ЗИЛ, это огромный завод, и столовые там должны быть соответствующие. Так оно и оказалось, когда Нина рассказала, что из себя представляет их предприятие питания. Это, конечно, не студенческая столовая в нашем небольшом институте, посетителей у них тысячи, и оборудование самое современное.
       Но тут мы подошли к подъезду общежития. Солнце уже совсем приготовилось опуститься за горизонт, заранее распустив небогатое малиновое зарево по холодеющему небу, на котором замерли тёмно-сиреневые закатные облака. Стало прохладно, и несильный ветерок без обиняков давал понять, что весна ещё не лето. Мы немного постояли у высокого крыльца. Она сказала, как её найти, дала свой телефон на работе, и по ситуации надо было расставаться.
       - "До свиданья, Нина-Королева", - учтиво, с шутливыми интонациями в голосе сказал я. Она удивлённо подняла брови: "Почему Королева?"
       - "Это Володина инициатива. Наверное, он монархист в душе".
       Она улыбнулась и спросила: "А Вы?"
       - "А я за братство всех хороших людей и равноправие, но не уравниловку. И я плохо, можно сказать, совсем плохо, отношусь к королям и прочим солнцеподобным. Но для королев, настоящих Королев, я могу сделать исключение".
       - "Я надеюсь, у нас ещё будет возможность поговорить и на эту тему, а сейчас я начинаю беспокоиться, успеете ли Вы доехать до Нахабино к ночи, всё-таки ехать далеко. До свидания, и хорошо Вам добраться до дома".
      
       Чтобы согреться, я пробежал пару троллейбусных остановок вперёд по Варшавскому шоссе, периодически оглядываясь, не появится ли троллейбус. Быстро стемнело. Потом я долго ехал в троллейбусе один, а он пролетал остановки, и только подвывали электродвигатели, да слышно было, как клацали пантографы троллейбуса на соединениях. В окна, открытые днём пассажирами, врывался холодный беспокойный ветер и гулял по салону. Позади мчащегося троллейбуса, где-то далеко за Варшавским шоссе, угасала бледная полоска уходящего дня, а впереди была ночь с приближающимися огнями города. Ближе к станции метро пассажиров прибыло, и троллейбус стал останавливаться на всех остановках. На душе было на удивление тихо и спокойно, и никаких таких мыслей не возникало. Я прижался лбом к стеклу окна, прикрыл сбоку ладонями поле обзора, чтобы не мешал свет из салона, и просто смотрел в черноту ночи за окном, где свет от наплывавших уличных фонарей выхватывал ярко-зелёную придорожную траву и бордюры дороги. И в таком умиротворённом состоянии я добрался до Нахабино. Володино окно на втором этаже светилось, и я сразу пошёл к нему. Дверь на сей раз была полностью прикрыта, из-за неё доносились приглушённые звуки телевизионной передачи. Я постучал, и тут же раздался громкий и приветливый Володин голос: "Заходи, товарищ! У нас всегда открыто!"
       Я зашёл. Володя в ленивой позе полулёжал на кровати и смотрел в противоположную от двери сторону, на экран телевизора, пристроив длинные ноги на стуле. Он через плечо, не спеша, посмотрел в сторону двери, узнать, кто пришёл. Увидев меня, он резко убрал ноги со стула и сел на кровати, повернувшись ко мне. На лице его было написано плохо скрываемое любопытство. Но Володя человек деликатный от природы, да и марку держать надо, как бы оно там не было интересно.
       - "Чайник ещё тёплый, наливай. Печенье на столе, и я тебе сейчас сыра немного дам". С этими словами он встал, вышел в коридор, где у него был холодильник, и через несколько секунд уже резал для меня сыр. Пачка печенья уменьшилась с тех пор, как я видел её последний раз. Я присел к столу на кухонную табуретку, дотянулся до предположительно чистой кружки, и налил себе ещё теплого чая. Я пил чай, и кусочки сладковатого печенья прямо-таки таяли во рту. Сыр добавлял чуть солоноватый, но приятный сытый привкус. Всё-таки я здорово проголодался.
       Володя, выполнив свои хозяйские обязанности по приёму гостей, вернулся к просмотру телепередачи, давая мне время подкрепиться. Наконец я доел всё печенье, сходил на общую кухню помыть кружку, и вернулся в комнату. Володя уже выключил телевизор, и удобно устроился на кровати в позе ожидания.
       - "Ну как, Константиныч, всё нормально прошло?" - начал он разговор. Тон голоса вроде и нейтральный, и по обыкновению иронично-внушительный и доброжелательный, а всё равно чувствовалось, что Володю прямо-таки разбирает любопытство. Я не стал его томить, и вкратце описал события, последовавшие после его прощания. Володя задал несколько вопросов, чем занимаются девушки, выслушал ответ. Потом он какое-то время молчал, раздумывая, и наконец, глядя перед собой в стену, вдумчиво высказал свои соображения.
       - "Понимаешь, такие девушки встречаются редко. Очень редко. Ты говоришь, она заместитель заведующего зиловской столовой. В её возрасте, на такой должности... Хм... Умная девушка. И с такой внешностью! Много бы я дал... Но я ей не пара".
       - "Пара, не пара... Кто это, Володя, знает. Посмотри, какие классные парни иногда женятся на ком, и наоборот. Любовь, Володя, зла. Пришло время распуститься цветку, и он распускается, он не может долго ждать. Зов природы называется, и никуда ты от этого не денешься", - неторопливо и беспечно обобщил я свои соображения насчёт матримониальных дел.
       - "Спасибо за утешительные слова, но факт остаётся фактом - глядела-то она на тебя, а на меня она пару раз взглянула, и от этого тоже никуда не денешься", - спокойно, и как-то без особых эмоций, возразил Володя. "Есть у девушки интерес ко мне, или нет, это я могу быстро понять. И в данном случае я был интересен ей постольку, поскольку был с тобой. И не более. А для меня, как поётся, "самая лучшая песня не спета, самая лучшая девушка где-то". И будем надеяться, что всё ещё впереди, и моя Королева ждёт встречи со мной".
       Я первый раз видел Володю в таком настроении. Я вообще был удивлён, услышав такие его разумные и романтические речи. Как будто открыл в человеке залежи, о которых даже не подозревал. Мне было нечего ответить на эти слова, и я промолчал. Но Володя не мог вот так сразу оставить тему. Он отметил внешние достоинства Нины, и это и был один из моментов, когда он сравнил богатый тембр её голоса с концертным фортепьяно, но говорил он о ней так, как если бы речь шла об известной актрисе, уважительно и с восхищением. Впрочем, деликатный Володя очень скоро переключился на тему футбола, мы ещё немного поговорили, и я отправился спать.
      
       Следующие два дня прошли как обычно. По понедельникам у нас было две тренировки, с утра "на воде", а вечером в зале, где мы два с лишним часа "тягали" штангу и прочее тяжелоатлетическое железо. Но в основном это была штанга. Мне нравились эти тренировки, когда надо мобилизовываться, чтобы поднять максимальный вес. Скажем, вес на штанге сто тридцать килограмм, а для меня это уже близко к предельному, и надо выполнить толчок. Подходишь, берёшься за холодный гриф, с режущей ладони насечкой, концентрируешься, мгновенно проигрываешь всё движение в голове, а потом как будто уходишь в сторону, отключаешь сознание, и даёшь телу самому выполнить всё движение. И это работает. Но стоит сознанию вмешаться в работу, и всё пропало. Та же штанга, с тем же весом, еле дотягивается до уровня груди, и бессильно падает на помост. Такое дело. И в жизни то же самое. Если не идёт изнутри, и начинают влиять посторонние соображения, или соображения посторонних, то скорее всего толку не будет. Но как, скажите, как научиться слушать своё сердце и делать то, что ты действительно хочешь, как определить, что действительно твоё?
      
       В среду после тренировки, уже находясь в библиотеке, я позвонил Нине на работу. Трубку взяла женщина и скороговоркой, что-то, по-видимому, делая одновременно ещё, бросила: "Столовая". Я уже было хотел попросить, чтобы позвали Нину, но вовремя сообразил, что не стоит, лучше официально - женщины, пойдут разговоры, что какой-то мужчина звонит явно не по работе.
       - "Мне бы с заместителем заведующего поговорить". В ответ она высказала обрадованное предположение: "Вы из транспортного цеха? Давайте быстрей, вы там что, через северный полюс к нам добираетесь?!" Мне приходится её огорчить.
       - "Из транспортного вам позже позвонят, мне по другому вопросу". Мой собеседник явно разочарован, но что я могу поделать. Мне слышно, как она кричит в сторону: "Нина Петровна! Возьмите трубочку!" И спустя несколько секунд я слышу весёлый энергичный голос: "Слушаю!"
       Мне приятен тембр её голоса, хотя и несколько искажённый телефоном.
       - "Ну, а я тогда буду говорить!" - шутливо отвечаю я, не здороваясь. Она узнаёт меня по голосу, и чувствуется, что ей приятно меня услышать. Я предлагаю встретиться, почему-то будучи в полной уверенности, что сбоя не будет, но увы - сегодня она не может, у неё какая-то тренировка. Вот те раз.
       - "А что за тренировка, и когда она заканчивается?"
       - "Ручной мяч, а заканчивается в девять", - и я слышу нотки сожаления в голосе. Ну что такое девять часов вечера для меня! И я предлагаю просто проводить её домой после тренировки. Она обеспокоивается, что будет поздно, а мне далеко добираться, но я уже принял решение, и теперь переубедить меня трудно. В итоге мы договариваемся встретиться, она объясняет, где находится спортивный комплекс, и заставляет меня пересказать, как я понял местоположение. Есть же в Москве запутанные места!
       Из библиотеки я отправляюсь пораньше, и не зря. В Замоскворечье народ, похоже, разбрёлся по домам, так что даже спросить некого. Больше по наитию, чем сознательно, нахожу спортивный комплекс, нужный мне вход, и попадаю в тихий и просторный вестибюль. Вахтёр в тёмно-синей форменной одежде вопросительно смотрит на меня, пока я двигаюсь к его столу.
       - "А что, отец, команда по ручному мячу закончила тренировку?"
       - "Да нет, вон слышишь, всё бегают". Я прислушиваюсь, и в гулкой тишине фойе становятся слышны глухие крики и трель свистка. Мне приходит в голову мысль.
       - "Послушай, отец, я пойду посмотрю, как они играют", - и вижу сомнение и колебание в глазах вахтёра.
       - "А кто там у тебя?" - спрашивает он, оттягивая время для решения.
       - "Знакомая. Хорошая знакомая", - и весь мой вид демонстрирует чистоту и искренность намерений.
       - "Ну, иди. Ты лучше на балкон поднимись. Это вот во вторую дверь, и там по лесенке, и он рукой показывает, куда идти. На лестничной клетке темно. Я безуспешно пытаюсь найти выключатель, а потом, держась за перила, на ощупь поднимаюсь по лестнице. Наличие двери я угадываю по щёлочке света. Нащупываю дверную ручку, и оказываюсь на балконе. Снизу раздаются крики, слышен топот ног. Отодвигая со своего пути стулья, я подхожу к краю балкона и заглядываю вниз. Мне виден почти весь спортзал. Девчата бегают, передают друг другу мяч, прорываются через защиту к воротам противника, прыгают вперёд, и уже в падении бросают мяч, а сами потом скользят по полу. Ничего себе занятие. Жёстко девушки играют. Тренировка идёт к концу, но страсти на площадке накалены до предела. Очень быстро нахожу глазами Нину. Скажи мне кто три дня назад, что вот эта девушка, которую Володя назвал Королева, играет в ручной мяч, не поверил бы. Эти напор, резкость, эта стремительность и сила бросков и жёсткость, бескомпромиссность в борьбе с защитой противника... Что-то я явно упустил при первом знакомстве, какие-то важные черты характера не разглядел. Я озадачен. Где были мои глаза, или я решил для себя, кто она такая, и этим удовлетворился, раз и навсегда создав для себя представление о ней? Век живи, век учись, а смотреть надо всё время. Вчера было одно, завтра другое.
       Я как-то незаметно стал "болеть" за её команду. А они были молодцы, оправдали мои надежды. Раздаётся длинный свисток, тренер выходит на площадку, а вокруг собираются девчата; все, можно сказать, "в мыле", всё ещё тяжело дышащие, и возбуждённые игрой. Тренер что-то говорит, они ему возбуждённо отвечают, что-то доказывают. В общем, идёт обсуждение игры. Мне тут больше делать нечего, и я, опять на ощупь, спускаюсь по тёмной лестнице. Вахтёр на сей раз встречает меня намного приветливее и явно расположен к беседе.
       - "Что, закончили? Здоровые девки, кровь с молоком. Я видел, как они играют. Это ж страсти господни, как они толкаются, да падают. Регби, чистое регби".
       - "А у вас и регбийная команда есть?" - так, просто чтобы поддержать разговор, спрашиваю я. Вахтёр как бы даже обижен.
       - "А как же, в первой лиге играют!" И тут меня осеняет, что, судя по игре, и команда по ручному мячу не такие уж любители.
       - "Слушай, отец, а вот эти девчата, они что за команда?" - и уже спросив, я понял, что своим вопросом вселил подозрение в душу вахтёра. Он, прищурившись, внимательно смотрит на меня.
       - "Так ты ж сказал, что там твоя хорошая знакомая? Как же ты не знаешь, что она за сборную общества играет?" - и мне действительно нечем крыть его козырь.
       - "Знаешь, отец, тут такое дело. Я познакомился с ней недавно, а она как-то не сочла нужным сообщить мне такие интересные детали о себе", - говорить правду чаще всего самое лучшее, что мы можем сделать. И потом, не надо помнить, где и когда слукавил. Раз приняв такое правило - с некоторыми исключениями, потому что правил нет без исключений - настолько облегчаешь себе жизнь! Так что вахтёр мне поверил. Мы с ним ещё потолковали о том, о сём, а вскоре послышались голоса, и в фойе начали выходить девушки. Нина сразу направилась ко мне, по пути обернувшись и попрощавшись с остальными. Я было взял у неё спортивную сумку, но она, увидев, что у меня уже есть своя, забрала её назад.
       - "Ничего, я сильная", - заверила она меня.
       - "Я видел".
       - "Что ты видел?" - и так вот мы перешли на ты, и в этом не было грубости, но даже скорее наоборот, признание близости наших отношений.
       - "Я смотрел с балкона, как вы играли".
       - "Как, Трофимыч пустил?!" - вахтёр услышал своё имя и ответил за меня.
       - "Пустил, пустил. За погляд денег не берут", - пошутил он.
       - "Ну что, идём?" - спросила она.
       Мы попрощались с Трофимычем, и вышли на улицу. Было темно и тихо, и довольно прохладно. Слышны были затихающие голоса ушедших вперёд девушек.
       И в метро и троллейбусе было мало народа. Мы сидели рядом, прижавшись друг к другу плечами, и разговаривали о всякой всячине. Я рассказывал о себе, она что-то из своей жизни, но некоторые темы мы обходили, и я чувствовал, что ещё не время задавать более откровенные вопросы. Пока я выяснил, что около года назад она приехала из Орла, где работала после института, занимаясь экономическим планированием на заводе. С её слов это была очень интересная работа, где надо было много знать и быстро разбираться в реальных проблемах. В Орле у неё родители, два старших брата и много других родственников. В общежитии они живут с Верой, которую я видел в первый день, хотя обычно девушки живут по четыре человека в комнате. В ручной мяч начала играть ещё в школе, перед отъездом из Орла играла в городской команде. Она не особо развивала эту тему, но я так понял, что уровень у неё довольно высокий. Ещё она играла в баскетбол, но в итоге ручной мяч победил. Я спросил, пробовала ли она другие виды спорта, кроме игровых, но она сказала, что ей нравятся игровые виды, игра в команде: "Люблю быть среди людей", с улыбкой добавила она. Я понимал, о чём идёт речь. Часто, играя в футбол, я ощущал команду как единое существо, на поведение которого ты можешь влиять, но которое также влияет на тебя. Что-то в этом есть, в командных играх, какое-то другое качество, чем в индивидуальных видах спорта. С Ниной было просто хорошо, и тема разговора не имела особого значения.
       Нить беседы мы направляли вдвоём, и это было как приятная игра, как будто мы играли дуэтом. И ещё я обнаружил, что она чувствует любую глубину контекста разговора, по крайней мере ту, что была досягаема для меня. Разумеется, она не могла знать каких-то специфических студенческих шуток, равно как и я не понял бы многое из её профессионального опыта, но мы и не трогали такие темы, нам без этого хватало, о чём говорить. Было какое-то интересное состояние. Не надо было думать, что было, и заботиться о том, что будет, но вся жизнь как будто сосредоточилась в одном этом разговоре, в ощущении её тёплого плеча, и как будто ничего больше нет, да и не надо, за пределами постепенно пустеющего троллейбуса. Это был как островок в безбрежном временном пространстве нашей жизни, который был и жил сам по себе, как бы без связи с нашим остальным бытием. Так в детстве можно было построить себе шалаш в укромном месте, и не думать о том, что происходит за его пределами, наслаждаясь просто уединённостью.
      
       Она не дала проводить её до общежития, но настояла, чтобы я быстрей отправлялся домой, и даже проводила до остановки. Когда мы ждали троллейбус, я загородил её от холодного ветра, а она прислонилась ко мне спиной. Прямо передо мной были её тёмные шелковистые волосы, а руками я держал её за плечи, ощущая их податливость. Вскоре подошёл троллейбус, и путь до Нахабино повторился почти один к одному. И снова на меня нашло какое-то спокойствие и созерцательное настроение, и не было никаких мыслей. Нет, что-то мелькало в голове - Трофимыч, отчаянные Нинины прыжки с мячом в руках и её хлёсткие, резкие броски по воротам, и жёсткие столкновения с защитой противника. И выплывало это ощущение, когда мы касались плечами друг друга, и когда потом она прислонилась ко мне спиной на остановке, а я загораживал её от ветра. И хотя на завтра было много дел - день обещал быть плотным и надо было продумать кое-какие вещи - я как-то не давал обычным заботам проникнуть внутрь и замутить моего тихого созерцательного настроения. Завтра будет завтра. И всё.
      
       Весна всё полновластнее вступала в свои права. В Подмосковье это почти всегда хорошее время. Тихое и солнечное, безветренное раннее утро в обрамлении свежей нежной зелени не может не вызывать какого-то радостного подъёма в душе, когда я иду на станцию, привычно подстраивая шаг, чтобы наступать на шпалы. Ещё слишком рано. Я иду в полном одиночестве мимо спящего посёлка, и только ранние весенние птахи изредка оживляют утреннюю тишину своим заливистым щебетанием.
       Дни так и идут своей чередой, и дел вроде хватает, но как-то всё успевается, хотя ритм довольно напряжённый. Хоть я и привык переключаться от интенсивных физических нагрузок на умственную деятельность, но иногда, особенно после занятий штангой, мне надо часа три, чтобы отойти от тренировки и сосредоточиться на занятиях. Обычно в таких случаях я сплю где придётся. Я могу делать это, положив голову на стол в Ленинской библиотеке. В метро, если мне ехать больше пяти минут, я могу приказать себе спать, и буду спать до нужной мне станции, хотя бы по моим ногам ходили пассажиры и вагон был забит до отказа. Я уж не говорю о своей способности уснуть в электричке, а в автобусе я могу спать стоя, равно как и просто прислонившись к стенке. Иногда неделями не удаётся поспать больше трёх-четырёх часов, особенно когда приходится проводить эксперименты на предприятии в другом подмосковном городе, куда я выезжаю на первой электричке, в четыре часа утра. Но за счёт своей способности спать в любом положении, в течение дня добираю сколько-то сна, и жить можно. Более того, чувствую себя всё время бодро, в тонусе. Как говорят военные, "ремни держат". Главное, особо не расслабляться.
       Мы провели с Ниной несколько вечеров. Один раз, в воскресенье, ходил смотреть игру их команды. Я в спорте не новичок, и хотя игровыми видами спорта профессионально не занимался, да и вообще я по натуре свободный художник, могу оценить уровень игрока, хотя бы из общих соображений. Нина была и сильный игрок, и ключевой в командном плане. Этот момент надо пояснить. В командных играх, помимо индивидуального мастерства, очень важное значение имеет организация игры всей команды как единого целого. Поэтому такое значение придаётся игрокам, у которых есть стратегическое видение ситуации, умение донести это видение до команды и организовать игру, заставить команду действовать как единoе существо. И это самые ценные игроки; хотя хорошие нападающие, конечно, тоже нужны. И всё же последних найти легче, чем организаторов. И вот Нина и была таким организатором. Глядя на её игру, я подумал, что, при подходящих условиях, она могла бы выйти на очень хороший уровень, может быть, сборной республики, а то и страны, данные для этого у неё были.
       После игры я ей сказал о своих соображениях. Она, похоже, сама знала себе цену, и сказала, что сборная хотя и реальная, но не такая уж близкая цель, как мне представляется, но она сама чувствует, что хорошо прибавила в мастерстве за последний год. И это не было хвастовство. Это не была нескромность, скорее наоборот. Спортсмен, хороший спортсмен, должен чётко понимать, где он находится по отношению к другим, чтобы быстрее прогрессировать. Так что это было просто взвешенное суждение профессионала, какой у неё уровень, и что надо сделать, чтобы добиться определённых успехов. Точно так же я планировал, какое занять место на предстоящих соревнованиях, и что я должен для этого сделать. Потом она порассуждала, над чем ей ещё надо работать в спортивном плане. И уж совсем интересный поворот её мыслей был, чем она может компенсировать какие-то особенности. Например, недостаток массы подвижностью и жёсткостью.
       Интерес вещь хорошая, и для меня самого это был один из самых притягательных моментов в спорте, но когда выходишь на такой уровень, спорт становится работой, и работой нелегкой. Наверняка для большинства девушек в команде игра в ручной мяч была основным занятием, за которое они получали зарплату, квартиры, а для Москвы квартирный вопрос вещь немаловажная. Было интересно узнать, как сама Нина смотрит на занятия спортом, и я спросил её об этом. Ответила она откровенно.
       - "Да, у нас девчата из команды в основном только числятся на работе, а на деле играют в команде. Я бы тоже могла, но пока успеваю и работать и тренироваться. Конечно, то, что я в команде, имеет значение. И с жильём надо как-то вопрос решать... Это если я хочу в Москве остаться". Последнее замечание меня заинтересовало, что значит "если", и какие есть ещё варианты, но спрашивать было неудобно.
       Потом, после игры, мы с ней бродили по городу, а под вечер оказались в парке "Сокольники", и провели там время до темноты. Мы посидели в кафе, побродили по аллеям, а потом зашли на танцплошадку. Мы танцевали, и музыка в основном была хорошая, спокойная, и даже когда она перемежалась более бодрыми ритмами, мы продолжали с ней танцевать что-то вроде импровизированного убыстрённого танго, добавляя для вариации размашистые движения из бальных танцев. Нас это веселило, и мы на ходу угадывали намерения друг друга и успевали подстраивать свои встречные движения. И не было у нас ни ведущего, ни ведомого. Как только кто-то задумывал движение, он заранее как бы обозначал своё намерение, и другой тут же его поддерживал. В один из моментов она показала, что сейчас откинется спиной мне на руки, и я даже успел глазами подтвердить, что понял её намерение, и надёжно поддержал её, а потом чуть более сильным движением, чем надо, показал, что готов принять её на другую руку. Она поняла мой замысел, и в каком-то гимнастическом движении, как бы взлетая вверх, вывернулась в другую сторону, снова прогнулась назад, и упруго упала на мою подставленную руку. Под платьем я ощутил её тело, чуть самортизировал, и вернул её в вертикальное положение. Она как будто приземлилась, чуть присела, и не потеряв ритм, взметнулась с вытянутыми руками вверх, и сделала полный оборот, разметав свою причёску.
       В основном танцевали ребята и девушки моложе нас, но какое нам до этого было дело. Мне недавно исполнилось двадцать пять лет, а Нине было двадцать три с половиной, и как-то трудно чувствовать себя в таком возрасте ветеранами. Хотя кому как. Некоторые и в двадцать лет ведут себя как пенсионеры, и наоборот. Не в возрасте дело, а в отношении к жизни. В общем, хорошо мы потанцевали, от души, и были благодарны друг другу и за чувство ритма, и за импровизации, и просто за то отдохновение, которое даёт бездумная отдача музыке и быстрым и ритмичным танцевальным движениям. Что-то глубоко сидит в нас, изредка выплёскиваясь наружу таким вот образом. И её близость во время танца ощущалась каким-то приятным и пронизывающим чувством, смешанным с музыкой, ночной темнотой, и влекущим, не отпускающим ритмом.
       В тот день, по возвращении, мы ещё постояли возле общежития. Прежде чем встать у стены, Нина посмотрела вверх и убедилась, что на нас ничего не свалится сверху - над нами был небольшой карниз.
       - "Могут и сбросить что-нибудь, народ тут простой обитает", - пояснила она меры предосторожности.
       Я прислонился спиной к стене и держал её за талию, а она положила руки мне на плечи, как будто мы с ней всё ещё танцевали, и в таком положении мы и разговаривали. И как фон, всё время присутствовало какое-то интересное чувство, какое-то подсознательное ощущение, что находишься рядом с красивой девушкой. У нас давно, практически сразу, установились близкие, уважительные и очень дружеские отношения, которые со временем только укреплялись. И, тем не менее, в моём отношении к ней компонента её женской привлекательности если и не доминировала, но хорошо присутствовала. А впрочем, странно было бы, будь оно по-другому.
       Она со смехом рассказала, как ей приходится предпринимать меры, чтобы работники столовой не очень-то растаскивали продукты. Сколько-то всё равно утащат, не убережёшься, да и сам заведующий считает, что "нельзя быть у воды, и не напиться", но надо держать народ в рамках. Работники ходят через заводскую проходную, много не утащишь, но всё равно умудряются, привязывая продукты, а то и по паре кур, на верёвку и опуская под юбки.
       - "Ужас! Мне подумать страшно, как они через проходную идут с этими курами, прямо из холодильника", - смеётся Нина.
       - "Что ты, есть такой отважный народ, ничего не боится", - заверяю я её. "Я думаю, некоторые это просто из любви к искусству делают, им даже не столько продукты нужны, сколько острые ощущения".
       - "Может быть", - соглашается Нина. "Мне одну так и пришлось уволить, просто какой-то клинический случай клептомании. Главное, остальные, глядя на неё, как с ума посходили. Поддон для котлет утащили. Ну кто дома столько котлет будет готовить? Глупость какая-то". И, слегка покачиваясь назад и вперёд в моих руках, заканчивает: "Как только её уволила, тут же воровство прекратилось. А что мне оставалось делать?" - и она смотрит мне в глаза, как бы спрашивая моё мнение. А по мне, так правильно она сделала. Со всеми не нанянчишься, и многие по-хорошему просто в принципе не понимают, воспринимая доброе отношение как слабость, которой надо воспользоваться в своих целях.
       Но пока я так ни разу не коснулся вопроса, почему она уехала из Орла, и она тоже обходит этот вопрос стороной. Значит, время ещё не пришло. А может, и никогда не придёт.
      
       Как-то я встретил её после работы, и когда мы уже подъезжали к общежитию, я спросил, нет ли поблизости места, где можно искупаться. На меня иногда находит такое, что хочется залезть в воду и охладиться. Оказалось, что неподалёку есть не то пруды, не то котлованы, где по выходным можно видеть отдыхающих. Мы сошли и направились к прудам. Купающихся там не было, но на глинистых берегах седели несколько рыбаков. Я разделся, и с наслаждением погрузился в довольно прохладную мутновато-голубоватую водицу. Нина ждала меня на берегу. Она нашла в лесочке деревянную колоду, притянула её на берег, и сидела на ней, поджидая меня и задумчиво глядя куда-то вдаль.
       Одеваясь, я забыл на кусте маленькое махровое полотенце с легкомысленными лимонными и зелёными поперечными полосками - я обычно брал его на тренировки. Вспомнил об этом только когда проводил её до общежития. Со смехом сказал ей о пропаже, и тут же забыл об этом. Каково же было моё удивление, когда она при очередной встрече подала мне полиэтиленовый кулёк, в котором по лимонным и зелёным полоскам я сразу узнал своё полотенце.
       - "Каким образом?!" - в изумлении воскликнул я.
       - "Я утром заехала, нашла его", - просто ответила Нина. Я представил, как она ранним утром, когда на траве серебрится холодная роса, а кругом нет ни души, пришла на пруды, чтобы найти пропажу. Там днём-то не очень уютно себя чувствуешь, а с утра в этом месте просто жутковато находиться одному. И что-то всё-таки подвигло её на этот поступок.

    Общежитие

       Как произошёл этот эпизод, я и сам толком не отдаю себе отчёта. Спонтанно. Иногда так бывает. Ничего не планируешь, не ожидаешь, а оно раз, и случается. И тогда всё именно так и произошло.
       Я проводил Нину домой, после того, как мы сходили в кино. На улице накрапывал дождь, и на сей раз мы зашли в подъезд общежития. Наверх вели несколько ступеней, и уже там располагалась конторка вахтёра общежития. Мы простились, Нина, поднявшись по ступенькам, одарила меня улыбкой, помахала рукой, и пошла по коридору. Я замешкался внизу, доставая куртку из-за начавшегося дождя. В это время вахтёрша поднялась и пошла по коридору в сторону, противоположную той, куда ушла Нина. Я, особо не понимая, зачем это делаю, просто из озорства, без всяких задних, а впрочем, и передних, мыслей, взлетел по ступенькам, мягко пробежал по коридору, увидел вход на лестничную клетку, и свернул туда. Мне были слышны быстрые шаги наверху, это по лестнице поднималась Нина. Перепрыгивая через несколько ступеней, я быстро догнал её. Ситуацию она оценила быстро.
       - "Смотри, это женское общежитие. Надо чтобы тебя никто не увидел, тут же доложат. Идём тихонько, я пойду вперёд", - и мы продолжили подниматься наверх. На восьмом этаже Нина вышла в коридор, а я остался на лестничной площадке. В коридоре было тихо. Звякнули ключи, Нина открыла дверь, и показала мне рукой, чтобы я шёл за ней. Через несколько секунд я закрывал за собой дверь. И тут Нина не смогла удержаться от смеха, и расхохоталась, бросив сумку на пол и держась руками за стену. Отсмеявшись, она на мгновение прислонилась ко мне, потом легонько толкнула в грудь, и, всплеснув руками, без тени упрёка в голосе произнесла, глядя на меня всё ещё смеющимися глазами: "Зачем?"
       - "Не знаю. Может, из-за дождя", - мне и вправду трудно было объяснить свой поступок.
       - "Ладно. Заходи, гостем будешь". Не нагибаясь, нога об ногу, сняла босоножки, подобрала сумку и прошла в комнату. Я разулся, поставил свои туфли поближе к двери, и зашёл следом. Я представлял, что она живёт в комнате, но это была как небольшая квартира. Маленькая квадратная прихожая, из неё дверь в ванну, сбоку встроенный шкаф, и прямо дверь в комнату.
       Я ожидал увидеть обычную казённую мебель общежития, и каково же было моё удивление, когда увидел хорошо обставленную комнату.
       - "Это у вас что, стандартный набор?" - поинтересовался я.
       - "А, мебель", - догадалась Нина. "Да нет, я купила. Уютней. Я ведь всегда дома жила, не привыкла к общежитию".
       Комната была средних размеров, но уютная, как игрушечка, и придраться было не к чему, если бы я даже захотел. Она состояла из двух частей, обозначенных мебелью. Судя по тому, как Нина привычно прошла к письменному столу у окна, это была её часть. Нарядный обеденный стол с вазой посередине и вязаными салфетками, макраме, стоял как бы на нейтральной территории, но был сдвинут немного к окну, так что относился больше к Нининой половине. Я выдвинул подальше стул, стоящий у обеденного стола, и сел на него, лицом к окну, боком к столу. Она попросила меня отвернуться, чтобы переодеться, потом подошла, присела на корточки, положила руки мне на колени и заглянула снизу в глаза: "И что мы будем делать, дорогой мой гость?" И сама же ответила: "У нас будет ужин, но его надо приготовить". И в этот момент послышался звук ключей, вставляемых в замочную скважину, дверь отворилась, и обернувшись, я увидел в коридоре Веру. Но она меня пока не заметила. И только разувшись, и войдя в комнату, она остановилась в дверном проёме, как поражённая громом. За всё это время мы с Ниной не произнесли ни слова.
       - "Добрый вечер, Вера!" - приветливо и предупредительно произнёс я. Вера, наконец, обрела дар речи, и поздоровалась. Она небольшого роста, но такая плотная, моторная. Округлое девичье лицо, приятное и живое, обрамлено непослушными волосами каштанового оттенка, и из-за этого она немного похожа на подростка. По возрасту она моложе Нины, ей девятнадцать лет. Ещё раньше Нина, рассказывая о ней, как-то обронила, что она у Веры вроде мамы. Нина спросила, не поможет ли Вера ей на кухне, и та, быстро переодевшись, вскоре ушла на общую кухню. Нина, заверив меня, что они скоро вернутся, и сунув мне несколько книг, ушла следом.
       Я начал листать книги. Это были повести Валентина Распутина, переводы рассказов Сомерсета Моэма, какой-то французский переводной роман, напечатанный мелким шрифтом, имя писателя мне ни о чём не говорило. Самая толстая книга, к моему изумлению, оказалась "Преступлением и наказанием" Достоевского. Глянув на книжные полки с задвигаемыми стёклами, приобретаемые, по-видимому, постепенно, я смог разглядеть имена Льва Толстого, Пушкина, довольно много книг из серии "Жизнь замечательных людей", книги о путешествиях, экономике, по кулинарии, а скорее по технологиям, связанной с кулинарным производством. Книг было много, и подобраны они, скажем так, по делу. У меня не было сомнений, что Нина девушка и мыслящая, и начитанная, но как-то до сих пор мы не затрагивали особо эти темы, хотя несколько раз я обращал внимание на её комментарии по разным поводам, в которых она использовала литературные произведения. Чтение тоже такая вещь, что кому-то от него польза, а кто-то просто глотает книги, ища пищу для эмоций, но не для ума, и не осмысливает прочитанное. Судя по библиотеке, Нина относилась к первой категории читателей, прочитанное она обдумывала.
       Ужин и правда приготавливался быстро. Вскоре на столе парил в тарелках борщ, по-видимому, из утренних запасов, подогретый; омлет с луком и приправой был свежеприготовленный, для борща была поставлена сметана, Вера принесла овощной салат, и вскоре стол был сервирован для ужина, и очень прилично. Если учесть, что вся моя кухонная утварь включала кастрюлю, алюминиевую сковородку и миску, то можно догадаться, что для меня это был просто роскошный стол. Вера явно чувствовала себя неловко, и мы попытались её развеселить. Думаю, Володя бы добился того же результата за пять секунд, нам же понабилось несколько минут совместных усилий, прежде чем Вера несмело хихикнула первый раз. А рассмешил её рассказанный мною случай, когда я пытался выжать лёжа штангу весом сто сорок килограмм, находясь один в зале. Выжать вес я не смог. И вот лежу я в полутёмном зале, мне всё сильнее давит на грудь неподъёмная штанга, с которой я ничего не могу сделать. Кое-как выполз из-под неё. И когда я показал, как извивался, постепенно скатывая штангу с себя, Вера уже смеялась во весь голос. Потом они ушли мыть посуду, а когда вернулись, Вера ещё раз переоделась и ушла.
       Нина села на стул, напротив меня, и глядя мне прямо в глаза, примирительным голосом сказала: "Давай решим, что делать дальше. Время одиннадцатый час, ты ещё успеешь добраться до дома. Через вахту как-нибудь проберёшься. Если я тебя оставлю здесь, то придётся беспокоить Веру. Тогда я буду спать на её кровати, а ты на моей", - она помолчала, что-то ещё хотела добавить, но не сказала. Я примерно догадывался, что она могла добавить, и был благодарен ей, что она не стала этого говорить. Значит, она мне действительно полностью доверяла. Я ответил: "Мне неудобно беспокоить Веру, но если удастся уладить вопрос, мне бы хотелось остаться с тобой. Случай. Когда мы ещё вот так сможем побыть одни".
       Нина ушла, и вскоре вернулась с Верой. Видно было, что они уже обо всём договорились. Вера взяла свои вещи, и, попрощавшись, ушла, а мы остались одни. Как-то сразу стало тихо-тихо, а мы сидели напротив, смотрели друг на друга, и ничего не говорили. Но не было никакого чувства неловкости, как бывает, когда возникает неловкая пауза в разговоре, и нечем её заполнить. Я мог начать говорить в любой момент, но мне было приятно смотреть на неё, а она как будто понимала это, и давала рассматривать себя. И сама рассматривала меня. Но вопрос, который по какой-то ассоциации возник в моей голове, никак нельзя было назвать романтическим.
       - "Нина, а как получилось, что ты давно занимаешься, в общем-то, атлетическим видом спорта, а фигура у тебя такая женственная?" - неожиданно вырвался у меня вопрос. Но, казалось, он её особо не удивил.
       - "Ты знаешь, я тоже думала об этом. У меня, видать, мышцы плотнее, чем у других", - ответила она. "При той же нагрузке мне не надо большой массы. Вот они особо и не растут. Хотя мы и штангой занимаемся. Правда, веса небольшие, чтобы не закрепощать мышцы". Потом помолчала немного, и добавила: "Я ведь в зеркало смотрюсь. И мне тоже хочется нравиться. Но не всем подряд".
       Я вспомнил о книге Достоевского, и спросил, что её так заинтересовало в романе. Она подумала, в лице, как мне показалось, мелькнуло мгновенное колебание, говорить или нет, и последовал удививший меня ответ: "Наверное, наказание без преступления", - и серьёзно посмотрела мне в глаза, в ожидании, надо ли что-то добавить. Разумеется, надо, сказало вопросительное выражение моего лица. Она встала, прошла к письменному столу, на котором лежала книга, а я в это время придвинул другой стул, вплотную к моему. Нина подошла, села рядом, и мы соприкоснулись плечами. Развернула книгу на коленях и быстро нашла и зачитала сначала страницу с известными рассуждениями Раскольникова, имеет ли он право, а потом ужасающую сцену убийства Лизаветы, положила книгу на стол, и прокомментировала прочитанное, повернувшись ко мне. И я тоже развернулся на стуле и повернулся к ней, так что мы сидели совсем близко-близко, лицом к лицу. Глядя мне в глаза, она говорила, размышляя, но чувствовалось, что мысли были продуманы раньше.
       - "Человек на пустом месте, из-за своей неудовлетворённости жизнью, придумывает какие-то бредовые идеи, а потом начинает претворять их в жизнь, и вот к чему это приводит. Понимаешь, меня поразило в какой-то момент, что результат-то один и тот же, будь на месте Раскольникова какой-нибудь уголовник. Какое значение имеют все его самооправдания после свершённого? Только то, что они привели его к этому именно таким путём, и всё! Нет ему никакого оправдания после содеянного! Всё измеряется конечным результатом. Иначе можно далеко уйти, слишком далеко, и оправдать что угодно". Она смолкла, отвела глаза в сторону и смотрела куда-то в пространство. Я подождал, не будет ли она продолжать, и потом высказал своё мнение.
       - "В каждом деле надо добираться до сути. Но суть многогранна, и часто это не просто сделать. Да и критерии меняются. И результат в этом смысле действительно спасение, твёрдая почва под ногами. В случае с Раскольниковым вопросов нет. Результат ужасный, и человек этот ужасен. Но не всегда можно так однозначно интерпретировать результат. Скажем, с точки зрения сегодняшнего дня результат хороший, но в будущем он приведёт к ненужным осложнениям. Это ведь как взглянуть, насколько широко и глубоко видеть всю картину", - и я сделал ударение на "всю".
       - "Понимаю, надо смотреть дальше. Только где взять такую подзорную трубу?" - я пожал плечами, показывая, что у меня нет ответа, и добавил.
       - "Единственное, что я знаю, это то что всегда надо думать. Надо осмысливать, собирать информацию. Готовые рецепты не работают, или работают плохо. Если есть голова на плечах, надо использовать её, на всю катушку". Нина вздохнула.
       - "Если бы всё так было просто. А душа, куда её девать, когда она говорит одно, а разум подсказывает другое?"
       - "Советовать легко, я знаю. И всё же, если можешь, то взвесь ещё раз, соедини свой разум и сердце воедино, найди решение, и тогда уже действуй без колебаний, даже если для этого надо наступить на горло собственной песне и сделать себе больно. Всем не угодишь, ты это знаешь".
       Нина выпрямилась на стуле, вытянула руки вверх, а потом резко опустила их и снова повернулась ко мне. Её лицо было совсем близко, и хотя я сосредоточился на разговоре, ощущение её какой-то одухотворённой красоты как будто окатило меня волной.
       - "Был у меня в Орле парень, Серёжа. И всё у нас с ним было хорошо. А у меня была самая настоящая любовь, и для него я была готова на всё. Это было как сумасшествие. Сладкое сумасшествие. А потом, "красивая и смелая дорога перешла" ", - процитировала она слова песни Анны Герман. Помолчала, и закончила: "И всё кончилось. Было больно, очень больно, а они ходили по нашей улице. И тогда я уехала". Она сказала всё это без горечи, и во всё время, пока говорила, голос был спокойный и ровный, и её прямая осанка не поменялась, и она так же смотрела мне в глаза. А я не знал, что и ответить. Но потом слова пришли сами, и произошло это потому, что во время нашего общения как-то выработался между нами стиль разговора убирать всё лишнее, и говорить деликатно, но напрямую.
       - "Теперь понятно. Действительно, ты оказалась наказанной, не сделав никому ничего плохого. Но так бывает, и нередко. Во всяком случае, не надо воспринимать такие события трагично. Я уверен, по жизни тебе придётся испытать такую несправедливость ещё не раз и не два. Надо относиться к таким вещам проще и быть готовым защищать себя, а не надеяться на чью-то милость, кто бы это ни был, хотя бы и любимый человек. Ангелов нет, у всех есть какие-то свои особенности. По жизни не пройдёшь, не споткнувшись. В тот момент, когда захотел выиграть, ты должен принять возможность проигрыша. Чем выше ставки, тем больнее поражение, одно без другого не бывает. Тебе было хорошо, но ведь это было? Чем-то за это пришлось заплатить, и может плата была несоразмерна, но это уже случилось, надо просто принять, залечить рану и жить дальше. Жизнь ведь не кончилась". Она слушала и машинально накручивала на палец прядь волос. Раньше я не замечал за ней такой привычки. Она распустила прядь и положила руки на колени.
       - "А теперь он мне пишет. С ней он расстался давно, сразу как я уехала. Думаешь, мой отъезд повлиял?"
       - "Сложно сказать. Может быть. Скорее всего, да", - я так действительно подумал; не то чтобы я пытался её утешить, да она и не нуждалась в утешении. Просто я пытался понять ситуацию. И потом продолжил: "Ты его лучше знаешь. Если в него влюбилась ты, то как ни зла любовь, это должен быть нормальный парень. Все спотыкаются. То, что он сделал по отношению к тебе, не здорово, но влюбленность страшная штука, она плохо контролируется. Со мной один раз такое случилось. Я, правда, сумел быстро избавиться, но до сих пор помню это ужасное чувство. Это болезнь, тяжёлая, и я просто ненавидел себя за это. Потом, если он тебе уже год пишет, тоже о чём-то говорит".
       - "Он и переговоры заказывал, но я не пошла. Не смогла пойти", - задумчиво добавила Нина.
       - "Давно это было?" - живо поинтересовался я.
       - "Последний раз месяца два назад...".
       - "Не знаю, что и сказать. Я ведь к тебе тоже неравнодушен. Но давай подумаем. Что-то мне подсказывает, что ты готова на примирение, или как там это назвать. Одним словом, если бы не эта размолвка, ты не против быть вместе с ним. Как минимум". И говоря это, я вполне осознавал, к чему может привести дальнейшее развитие событий, и моё такое активное участие в них.
       - "Я думала. Если это случилось раз, может случиться снова".
       - "Верно. Но так же верно, что за одного битого двух небитых дают. Если он, извини, не донжуан, а это, похоже, так и есть, то выводы он сделает. Потом, тебе тоже надо будет определённые усилия приложить. Ты же с людьми работаешь, знаешь. Не надо думать, что твой избранник идеальное существо. Он такой же человек, и ты на него сможешь влиять точно так же, как на Веру, которая, как я понял, в тебе души не чает. И ты можешь заставить людей зависеть от тебя. Главное, не переборщить, всё надо делать в меру, а ты её чувствуешь. И тогда, если смотреть на супружество как на повседневное дело, которое само по себе не существует, но требует постоянной заботы и неустанной работы, всё у вас будет в полном порядке".
       Я закончил свою речь. На душе было пусто. А потом меня начал разбирать смех. Получилось как в рассказе О' Генри "Трест, который лопнул". Я сам отрезал себе все пути. И в этом смехе было и моё разочарование, и радость за Нину, что вот таким образом разрешились её проблемы. Хотя ничего больше не было сказано, я чувствовал, что она в итоге примет такое решение. Кто-кто, а она уж точно человек разумный. Чего я не мог сказать в этот момент о себе.
       Она дождалась, когда я отсмеюсь, а потом просто сказала: "Прости, пожалуйста". И было видно, что она искренне сожалеет, что наше знакомство неожиданно пришло к такому концу. Я тоже сожалел, но по другим причинам. А с другой стороны, я понимал, что именно такая развязка, если и не была предрешена, но самое лучшее решение в данной ситуации. Я мог бы попробовать переломить ситуацию в свою пользу, но только зачем?
       - "Да не за что просить прощения. Мне было хорошо с тобой, и если у тебя всё сложится нормально, то это совсем небольшая плата. Один совет. Не торопись! Всё подготовь, проверь на десять раз. Встреться с Серёгой, здесь или к нему съезди, посмотри всё на месте и не принимай решения заранее. Может, имеет смысл вам здесь жизнь начать, если поладите. Не знаю, стоит ли возвращаться на старое место. Он, кстати, кто по специальности?"
       - "Механик. В конструкторском отделе", - быстро ответила Нина. Было видно, что она внимательно слушает меня. (Да, везёт некоторым механикам оказаться в нужное время в нужном месте, мелькнула у меня мысль.)
       - "Ну, это тогда не вопрос, он себе здесь работу найдёт. Потом, у тебя со спортом здесь хорошо дела идут. Хотя, хотя... Дети важнее. А впрочем, там уже сами разберётесь, если у вас устроится. Главное, смотри на это как на дело, которое необходимо выполнить правильно и хорошо, и заниматься им надо постоянно. Как с транспортным цехом", - я вспомнил, как звонил ей первый раз на работу.
      
       Вскоре мы легли спать. Лёжа в кроватях, мы переговаривались, спать обоим было неохота. В один из моментов разговора она сказала: "Ты ведь не студент". О, это интересно!
       - "Верно! А как ты догадалась?"
       - "В самый первый раз ты оговорился, сказал, что делаешь "своего рода" диплом. Но даже не это главное. Какой-то ты слишком независимый для студента. Студенты так себя не ведут. А ты сам по себе."
       - "Кто же я тогда, по-твоему?" - мне стали любопытны её дедуктивные способности.
       - "Я думала об этом. На работу каждый день тебе ходить не надо, и спорт для тебя тоже не основное, я же это вижу. Судя по всему, ты аспирант. И я понимаю, почему ты представился первый раз студентом."
       - "В яблочко!" - а что я ещё мог сказать? - "Знаешь, Нина, мне кажется, после такого жизненного урока, и слегка подправив некоторые идеалистические представления о жизни, с твоим умом тебе удастся избежать многих ловушек".
       - "Хорошо бы", - задумчиво ответила она. И мы продолжили разговор.
      
       Часа в три ночи мы наконец уснули. Я спал беспокойно, скорее дремал. Под утро я проснулся. Светало. Я лежал, и было тихо-тихо. И вдруг утреннюю тишину прорезал истошный вопль с улицы: "Лимитчики! Вставайте!" Лимитчиками называли рабочих, приехавших в Москву обслуживать сибаритствующее население Москвы. Их прописывали на ограниченный срок, называлось, "по лимиту". "Лимитчик" было несколько оскорбительное слово. Меня как подбросило. Я выглянул в окно. Внизу, наискосок, стоял мужик, по виду типичный грузчик из овощного магазина. Я посмотрел, можно ли открыть окно, и быстро сообразил, как это сделать. Оконная рама отошла с шуршащим звуком. Так! Теперь нужен метательный снаряд, и я шарю глазами по комнате. А вот и он! Рванулся к столу, схватил бутылку газировки и, вернувшись к окну, с чувством запустил её в сторону орущего, чтобы спугнуть его. Она упала совсем близко, на газон, и даже не разбилась, но хорошо его напугала. Мужик аж подпрыгнул от неожиданности. Заматерился, и предпочёл ретироваться. Я удивился своему поступку, но, в общем-то, понимал, почему это сделал. Мне надо было сорвать на ком-то злость не злость, но чувство досады. Благородство, оно тоже не беспредельно. Нина проснулась на шум, и лёжа в Вериной кровати, молча наблюдала за моими военными действиями, приподнявшись на локтях. Когда я, убедившись, что мужик остался цел и невредим, закрыл окно и повернулся к ней, она лежала на спине и беззвучно хохотала.
      
       А с вахтой всё обошлось. Я твёрдыми шагами шёл по коридору, а на меня, сидя в своей конторке, с открытым ртом остолбенело смотрела вахтёрша. Подходя, я завозмущался недовольным скандальным голосом: "Какого чёрта вы с утра мне покоя не даёте! Тумблер включить не можете, сразу электрика звать! Сами без рук что ли, на кнопку лень нажать!" - изобразил я из себя вызванного электрика. Я не спеша подошёл к вахте, взгромоздил свою спортивную сумку на конторку и навис над вахтёршей: "Короче, мать! Всё сделал. Больше не звоните. По крайней мере, в мою смену". Вахтёрша торопливо ответила: "Не будем, не будем!"
       - "Вот так", - тяжело, с чувством, сказал я, сдёрнул свою сумку с конторки, и не спеша сошёл вниз по ступенькам. На улице меня догнала хохочущая Нина, которая шла сзади и наблюдала всю сцену.

    Эпилог

       Последующие события развивались быстро. Быстрее, чем, может, мне бы того хотелось. Серёга ковал железо пока горячо. Нина, раз решив, тоже не откладывала дела в долгий ящик. Где-то через неделю я позвонил, и мы договорились, что я подойду в общежитие. Я приехал раньше, чем было намечено. Попросил проходившую мимо девушку зайти в Нинину комнату и позвать её. Но вышла Вера. Она была явно озабочена. Увидев меня, очень обрадовалась, и едва мы с ней вышли на улицу, где млел тёплый летний вечер, тут же начала горячо говорить.
       - "Ой, Вы знаете, тут такое, такое! К Нине приезжает её парень, с которым она когда-то дружила!"
       Я почти услышал, как с лёгким хрустальным звоном разбилась последняя капелька надежды, которая, оказывается, всё ещё жила в моей душе. Я поскрёб затылок, и ответил: "Ну, в общем, этого следовало ожидать", - и спокойно посмотрел на Веру.
       - "Так Вы знаете уже? Что у неё там парень?.." - Вера была совершенно сбита с толку.
       - "Да, знаю. Нина сказала", - у Веры в голове, видать, всё совсем перепуталось.
       - "А как же Вы? Вы же вот с Ниной... Ну тогда, ночью... Я думала, вы поженитесь. Вы так подходите друг другу! А Нина, она очень хорошая!" - Вера, видать, говорила всё это больше для себя. Надо было её успокоить.
       - "Вера! Тогда, ночью ничего не было."
       - "Как?!" - я даже близко не мог себе представить, что у человека могут так широко открываться глаза.
       - "Да так. Ты же знаешь, что парни, наоборот, всегда хвастаются, если переспят с девушкой или женщиной?"
       - "Да-а?!" - придвигаясь ко мне, в изумлении выдохнула Вера. Я искренне пожалел её, что она скоро лишится Нининой опеки. Ей бы она пригодилась - ещё с год, как минимум.
       - "Да точно! Зачем мне тебя обманывать?" - и мой аргумент подействовал. Вера поверила. Почему-то всегда сложнее добиться, чтобы тебе верили, когда говоришь правду.
       - "Какие вы странные с Ниной!"
       - "Да мы-то обыкновенные. Это остальные странные."
       - "Вон Нина идёт", - и Вера показала рукой за мою спину. Я обернулся. Улыбаясь - видать, заметив нас - в нарядном ярком платье к нам приближалась Королева. Мы с Верой стояли на дороге, а она шла по возвышающемуся тротуару, и это усиливало впечатление.
      
       Вечер мы пробродили по окрестностям, и Нина сообщила о своих планах. Сейчас на несколько дней приедет Серёжа. Потом, в зависимости от результата встречи, она может быть съездит с ответным визитом в Орёл. Посмотрела на меня, как я воспринимаю эти новости. А я нормально их воспринимал. Она что-то хотела ещё сказать, но удержалась. И правильно. Говори, не говори, дело сделано. Всё понятно без слов. И она мне не чужая, и я ей вроде тоже, но так вот оно получилось. На прощание она благодарно прижалась ко мне, я её обнял, и мы так долго стояли, каждый думая о своём. А потом её рука, от локтя до кончиков пальцев, скользнула в моей ладони; на мгновение наши пальцы сомкнулись, и я ушёл.
      
       Было темно, когда я добрался в Нахабино. На втором этаже, в Володиной комнате, горел свет. Я поднялся наверх и постучал в дверь. Раздался степенный и приветливый Володин голос: "Заходи, товарищ! У нас открыто!" Я вошёл. Последовала обычная процедура чаепития, но на сей раз без заварки, а напившись кипятка, я вкратце изложил Володе, чем в итоге закончилось моё знакомство с Королевой. Володя долго молчал, а потом крутанул головой и, глядя в сторону, на экран телевизора с приглушенным звуком, резюмировал: "Да, Константиныч, неожиданный поворот. Но я так понял, ты сам её отпустил. Добровольно. Я бы не смог, стоял бы до конца. Да... Эх, Нина-Королева!" И мечтательно вздохнул. Я не стал комментировать его высказывание.
       - "Володь, выходной завтра. Может, с утра на Темирязевские пруды съездим, искупаемся? А потом я на тренировку". - Володя в таких делах долго не раздумывал, и если решал, то сразу. Он поднял кверху указательный палец, зафиксировал его в воздухе, и решительно произнёс: "Поехали!"
      


      
      
      
      
      

      
      
      
      
      

      

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

      
      
      
      
      
      
      

    В горах

      
      
      


      
      
      
      
       С какого же момента надо начать этот рассказ? Идя по жизни, мы постоянно совершаем поступки, которые тем или иным образом определяют наше будущее. Как будто бы сеем семена, которые потом взойдут, принося нам либо полезные плоды, либо ядовитые и колючие растения, что потом будут отравлять наше существование. Хорошо, если недолго, а то ведь бывает, что и всю оставшуюся жизнь. А этой жизни, положа руку на сердце, не так уж много нам отведено, если брать по большому счёту. Так что надо посматривать, что мы там сеем сегодня, чтобы завтра, как говорится, не было мучительно больно за свою беспечность, или наивность, а то и просто глупость.

    Предгорье

       Бортовой "Камаз" упорно, не снижая скорости на ухабах, гнал по грунтовой дороге, постепенно забираясь в горы. Над нами нависла низкая облачность; на её фоне быстро передвигались неприветливые серые облака, которые на протяжении всего пути то и дело выбрасывали заряды мелкого и колкого на скорости снега. И мы и наши рюкзаки частенько подпрыгивали на кочках, так что приходилось всё время держаться одной рукой за борт кузова, или за скамью, а другой придерживать пляшущий рюкзак. В данный момент дорога пролегала вдоль горной реки, широкие пенистые шиверы которой то и дело выглядывали между прибрежными холмиками. Недавно выпавший снег на холмах был изъеден вытаевшими проплешинами короткой порыжелой прошлогодней травы. Была вторая половина апреля, снег в этом месте, видать, уже полностью сходил, но последние дни зима снова заявила о своих правах морозами и снегопадами.
       Дорога постепенно отошла от реки и начала заметно забирать вверх. Мы, группа туристов из шести человек, уже около часа ехали от Акдавурака к началу нашего маршрута по Туве, откуда нам предстояло пройти по горам около двухсот километров, "взять" штук семь серьёзных перевалов, и "по дороге" взойти на несколько вершин.
       "Камаз" перед этой поездкой перевозил уголь. Когда мы в Акдавураке залезли в кузов, который напоминал плохо очищенный угольный бункер, Серёга бодро, со знанием дела сказал: "Антрацит, узнаю по блеску". На что я, не удержавшись, тут же прокомментировал: "О, да, это в корне меняет ситуацию! А я-то думал, что это бурый уголь. Ясное дело, заработать силикоз от антрацита или даже просто задохнуться в нём гораздо приятнее!"
       Немногословный Коля только сдержанно улыбнулся на наш трёп, а Мышкин, похоже, даже не обратил внимания - где-то в далёкой теперь нетуристской жизни он работал монтажником на стройке. Он и выглядел как монтажник из фильмов пятидесятых. Повыше среднего роста, поджарый, с обыкновенным лицом и рабочей, немного тяжеловатой, а скорее основательной, из стороны в сторону, походкой. Не сказать, чтобы лицо было открытое, но и не так чтобы Мышкин со всеми своими человеческими особенностями был тайна за семью печатями. Читать по его лицу можно было примерно как обыкновенный понятный почерк против печатного шрифта.
       В этом плане Серёга, несмотря на его открытость и весёлость, был более многослойный. Он работал в школе, преподавателем физкультуры. Это был весёлый неунывающий малый, со всегда готовой историей на любой случай жизни, поговорками и прибаутками. За видимой лёгкостью характера чувствовались ум и твёрдость, да и тело его, нормального размера, жилистое и сильное тело бывшего борца, кое что говорило о характере его обладателя. Форма и содержание взаимосвязаны. Так, к примеру, Цезарь знал, что внешний облик хорошо соотносится с внутренним содержанием. Потому он и опасался Кассиуса с его поджарым мускулистым телом и постоянно работающим умом. И оказался прав, подтвердив это наблюдение ценой своей жизни.
      
       На скорости ледяной ветер закручивал угольную пыль, и мы все были как шахтёры после смены в забое. Пыль и мелкая крошка приникли под одежду и неприятно чувствовались на всём теле. Качественный антрацит, если это действительно был он, хрустел на зубах и запорашивал глаза. Рюкзаки были перемазаны не меньше, чем мы сами. Я мужественно продолжал держать свой прыгающий тридцатикилограммовый рюкзак на коленях, желая уберечь его хотя бы от чёрной грязи, которая образовалась на полу кузова, где уголь перемешался с растаявшим снегом.
       В начале пути некоторые из нас уже высказали свои соображения руководителю похода, Гене, ответственному за "фрахтовку" машины. Эти дружелюбные упрёки сводились к тому, что, мол, надо смотреть, на чём собираешься перемещаться в пространстве, и что эта угольная "душегубка" не самое лучшее транспортное средство, какое можно было найти в Акдавураке. Уж чего-чего, а машин в этом месте хватает, поскольку там находится горно-обогатительный комбинат. Гена недовольно огрызнулся, что раз не нравится, сами бы и искали, а так берите что дают, после чего сам сел в кабину с шофёром. Гена небольшого роста, для своего обыкновенного сложения довольно сильный, но не двужильный. На этот счёт у меня какое-то чутье. Может, от многолетних занятий спортом, не знаю, но, скорее всего, это врождённое чувство. Лицо у Гены сосредоточенное, и даже когда он смеётся, всё равно эта сосредоточенность присутствует. И при всём при том, он немного простоват. Примерно как идёшь по снежной тропинке, всё нормально, а потом раз, и неожиданно поскользнешься. Так и с Гениной простотой. Всё хорошо, хорошо, а потом Гена раз, и удивит. И не чем-то таким хорошим, а наоборот. Работал Гена по строительной части. По моим представлениям, он был нормальный мужик, но его простоватость настораживала. И для себя я сделал такую заметку ещё во время подготовки похода, решив, что на Гену особо полагаться не следует. Я вообще считаю, что идя по жизни, ни на кого не надо слепо полагаться. Люди разные, ситуации различаются, жизнь меняется, всё время. Сам смотри в оба.
      
       Искать другой транспорт не было времени, так что мы "взяли", что приготовил для нас от своих организационных талантов и житейского разумения Геннадий, и попытались обустроиться как можно лучше. Мы пытались загораживаться пологом, который нашли в машине; Мышкин героически некоторое время ехал стоя, но на ледяном ветру даже его продубленная строительная кожа не выдержала. В общем, очень скоро мы все пропитались угольной пылью.
       А впрочем, особо пенять было не на кого. Нашему отъезду предшествовал незначительный эпизод, который, может быть, тоже повлиял на скоропалительное Генино решение. Утром мы пришли в тесное помещение почты, чтобы отправить телеграмму в турклуб (таким образом они потом могли проследить наш маршрут, а это надо для присвоения спортивной квалификации). Какой-то местный житель прямо-таки ломился без очереди, крича, что он тут самый главный. Послушав его неубедительные доводы, я в итоге взял нахального мужичонку, тувинца, подмышки и вынес его из очереди. Бывшие там соплеменники, обидевшись за своего товарища, вышли на улицу, и устроили шумное обсуждение этого события, так что даже нам внутри были слышны их крики. В итоге они вынесли коллективное решение меня зарезать, о чём, по-видимому, в соответствии с местным этикетом, меня уведомил их гонец, молоденький парнишка-тувинец. Было ясно, что они просто брали меня "на пушку". Не те люди, чтобы благородно уведомлять противника о своих кровожадных намерениях. Я со смехом посоветовал гонцу взять нож подлиннее и наточить его получше. Но самое интересное было то, что Гена принял их заявление всерьёз, и стал сторониться моей компании. Может быть, из опасения попасть под горячую руку народных мстителей в обещанной резне, которую его возбуждённое воображение превратило в реальность. Из-за этого, когда я потом предлагал Гене свой опыт общения с водителями на стройках, Гена побоялся взять меня с собой на переговоры. Может быть, я делал это недостаточно настойчиво, наивно полагая, что такое несложное дело как поиски машины можно отдать на откуп любому. Но я ошибся! Я вообще часто ошибаюсь, надо сказать, хотя всегда одним из рассматриваемых вариантов бывает и правильное решение. Вот что досадно!
      
       Вскоре проплешины травы исчезли, и теперь всё кругом было покрыто снегом, которого становилось всё больше. Водитель "Камаза" уже давно ехал по снежной целине; видать, по наитию чувствуя дорогу. Наверное, он ездил здесь раньше, и просто помнил, где проходит дорога, или по каким-то одному ему знакомым ориентирам не сбивался с пути. Наконец мы выехали на пригорок, с которого открывался вид на неширокую горную долину, поросшую смешанным лесом; темным, почти чёрным на белом снежном фоне. Всё, приехали. Мы выгрузились на снег, Гена рассчитался с водителем, отдав тому четыре литра спирта и какое-то несуразное количество денег, что вызвало возгласы изумления.
       "Гена, да за такие деньги и за четыре фляжки спирта мы бы междугородний автобус нашли, с туалетом!" - не удержался от комментария Серёга.
       Гена, по-видимому, и сам понимал, что дал маху, и на сей раз даже не огрызнулся, а промолчал. Я тоже подивился такой несколько односторонней коммерческой сделке, но ничего не сказал - какой смысл теперь это обсуждать, дело сделано. Спирт как продукт питания меня, в отличие от некоторых других участников похода, не интересовал, но я понимал его экономическую ценность, как мерило стоимости услуг и товаров, и его особую значимость в нашем туристском деле, полном неожиданностей.
       Меня больше докучала угольная пыль. Не ходить же мне с ней три недели. Ветер был не сильный, и теперь, не на ходу, казалось не так холодно - было, может, градусов восемь-десять ниже нуля. Другого случая не будет, решил я, надо мыться. И с наслаждением начал снимать с себя всю одежду, до нижнего белья, и выхлопывать её от чёрной пыли. Проделав эту гигиеническую процедуру, я начал зачёрпывать пригоршнями снег и как бы мыться. Помыв таким образом снегом лицо, я увидел, насколько же был грязный. Снег стал просто чёрным. Гена с Володей в это время рассматривали карту, Серёга тоже минимально приводил себя в порядок, хотя полностью не раздевался, а Мышкин, слегка обтерев лицо, занялся фотоаппаратом. Угольная грязь его, похоже, не беспокоила. Есть счастливые люди на белом свете! Есть!
       Коля сначала переобулся, а потом, увидев мои манипуляции, присоединился ко мне, и тоже разделся до трусов, обнажив своё коренастое мускулистое тело, и начал тереть его снегом. Коля ростом чуть повыше среднего, но сложен хорошо, крепко. Увеличь его раза в полтора, и получится копия былинного богатыря Ильи Муромца, только с вихрастой говолой. Стоя рядом со мной и натираясь снегом, он вполголоса, вдумчиво, но неодобрительно, прокомментировал Генины таланты так бесславно транжирить общественные деньги и достояние.
       "Я так думаю, за четыре литра спирта здесь можно парадную колонну машин нанять, с флагами и оркестром, и через три недели они бы нас ещё и встретили", - подытожил он свою оценку Гениной предприимчивости. Но говорит он это весело, со своей обычной доброжелательной улыбкой, как бы между делом - ни сожаления, ни досады в его голосе не чувствуется. Ощущается, что он рад, что наконец-то выходим на маршрут. Коля настоящий турист, такой горный бродяга. Но порядок в делах любит. И без этого тоже, кстати, нет настоящего туриста, слишком много неожиданностей приходится встречать по ходу дела, и надо быть к ним готовым. А готовиться, как известно, надо заранее, без спешки, продумав всё по-человечески и соответственно настроившись.
       Я испытываю какую-то тихую радость от предстоящего похода, предвкушая непонятно что, но хорошее. Где-то далеко остались обычные дела, которые мне тоже нравятся, но они другие. А сейчас всё, что составляет мой мир, это горная долина перед нами, занесённая снегом, темный лес метрах в четырёхстах, стена которого резко контрастирует со снегом, да пасмурный ветреный день с низкими облаками. И мы, шесть человек, стоящие на открытом и просторном пологом склоне. Сверху мы выглядим, наверное, как маленькие, чуть шевелящиеся чёрные точки на белом пространстве. И это и есть весь мой мир, как это бывает, когда вступаешь в полосу отчуждения, отрезая, отстраняясь от своей прежней жизни, которая в этот момент как бы останавливается, замирает, сжимается в маленький, чуть заметный комочек где-то в глубине души. И так он и будет спать там, этот комочек, пока не придёт ему время снова оживиться и заявить о своих правах. Но это будет потом, а сейчас он ничем не напоминает о себе, но всё внимание поглощают простые и понятные заботы. Например, сейчас просто надо помыться, и я всей душой отдаюсь этому незатейливому делу, тем более что становится холодно, и пора, пожалуй, начинать одеваться.
       Самая мерзлявая часть тела в такого рода снежных процедурах, это подошвы ног. Может оттого, что они плотно соприкасаются со снегом, но только у меня это самое слабое место. Так я могу валяться в снегу, нырять в него, но первыми начинают замерзать именно ступни. Вот и в этот раз, ноги я мыл в последнюю очередь, но замёрзли они у меня первыми.
       "А ничего, разогреемся на ходу!" - говорит Коля, который тоже подзамёрз от нашей не то водной, не то снежной процедуры. Народ, наконец, разобрался со своими неотложными делами, навьючил рюкзаки, и потянулся вверх по пологому склону. Судя по карте, нам надо выйти на гребень, и уже по нему подниматься дальше. Надо пройти предгорье, заросшее лесом, а там уже начнутся настоящие горы. В Туве граница леса относительно невысокая, чуть больше двух километров. Потом недолго идут кустарники, а дальше только снег да камни, и там, в высокогорье, нам и предстоит провести всё время похода.
       Мы с Колей помаленьку, уже у самой границы леса, догоняем ушедших вперёд. Коля мне понравился. До похода я его не знал, познакомились, можно сказать, у самолёта. И так постепенно, за те два дня, что добирались до места, приглядываясь друг к другу, почувствовали родственные души.
       Из остальных участников я знал Володю, моего школьного товарища. Он недавно отслужил два года офицером в армии, строил что-то большое и нужное на Дальнем Востоке, так что перерыв в походах у него был приличный. Сейчас он работал начальником отдела в строительной организации. Володя был мой друг. В школе мы сидели за одной партой, вместе плавали - у моряков говорят, ходили - на парусной шлюпке, и вообще много чего делали вместе. Володя личность неординарная. Такие люди встречаются очень редко. Он сочетал в себе и ум, и чёткую социальную ориентацию, нацеленность на общественный успех. И это не был карьеризм, в том-то и штука. Володя болел душой за общее дело, ему нравились масштабные дела, в которые вовлечено много людей и которые требуют напряжения и отдачи всех сил. Он работал не за деньги. Как всякому сильному мужику, ему нужно было дело по плечу, этого требовала его деятельная и общественно ориентированная натура. Ему нужен был производственный коллектив, который бы он мог организовать, нацелить на дело, хотя сам процесс ему тоже нравился. И была лишь одна особенность его характера, которая меня всегда настораживала. Это некоторый авантюризм. Володя мог ввязаться в мероприятия, шансы на успех в которых были сомнительны, надеясь напором и изворотливостью как-нибудь повернуть дело в свою пользу, хотя оснований для такой уверенности было немного. Это качество можно рассматривать как достоинство, когда действительно необходимо рисковать, а по жизни, если хочешь прожить её полноценно, приходится рисковать постоянно, тем или иным. Но если риск переходит какую-то грань, которую надо всегда чувствовать, то тогда такое качество превращается в недостаток, и может привести к большим проблемам.
       Мышкин когда-то учился с Володей, но не доучился. Что-то когда-то у него было за душой, и даже немного оставалось, но необязательность, какие-то не то инфантильность, не то разгильдяйство, да и, по-видимому, характер работы, неуклонно уменьшали эту компоненту его личности. Он, похоже, это понимал, как-то по инерции старался "держать марку" рабочего с широкими интересами, для подкрепления своего воображаемого социального статуса, но обыденная рутинная жизнь его быстро засасывала, и он этому не противился. А вообще он был ничего.
       Насчёт рабочего-интеллигента, с широким кругозором, это был такой образ, созданный в то время. Были поставлены соответствующие фильмы, и кто-то, как всегда бывает, следовал в своём развитии положительным, хотя и не очень жизненным, примерам. А в целом мы все были нормальные люди, получившие примерно одно воспитание, жившие примерно в одной среде, и потому изначально достаточно хорошо понимавшие друг друга. Хорошо это или плохо? Да не знаю. Во всяком случае, возможность быстро находить общий язык, я считаю, дорогого стоит, а ориентированность на социальные потребности, когда учат думать не только о себе, но и об обществе, в котором живёшь, тоже неплохая вещь. Плохо когда одна часть думает также и об обществе, а другая только о себе.
      
       Коля работал инженером в железнодорожной мастерской сигнализации и связи. По возрасту он был лет на десять старше меня. Коля был молодец. Все делают ошибки, делал их и Коля, но меньше, чем многие другие. Он и людей понимал, и правилам своим не изменял. И порядочность была одним из его главных правил. Ну и остался я, со своими занятиями как бы научной работой, а фактически со статусом "шабашника". Я сам находил так называемые хоздоговора, где придётся, и в процессе их выполнения, если позволяла тематика, попутно занимался научными разработками. Нашёл договор, платят. Не нашёл, сижу без денег - такое тоже бывало в моей "научной" практике.
       Согласно табели о рангах, с туристкой точки зрения, кроме меня, народ был опытный. Гена, как руководитель, за этот поход должен был получить мастера спорта по туризму, если всё закончится благополучно; или горному туризму, я особо не интересовался такими деталями. Наверное, горному - мы же по горам ходили - хотя как там всё засчитывается, я не знаю. Мне было просто интересно попутешествовать по горам. Формально я был новичок, и по-хорошему меня не должны были брать в этот сложный поход. Но Володя поручился за меня, и Гена с некоторой неохотой, с настороженностью, включил меня в группу. Так-то я ходил в походы, в том числе в одиночку, но мне никогда в голову не приходило рассматривать это занятие как спорт. Поход, это было просто интересно.
      
       Снега в лесу поначалу было не очень много, но всё равно мы шли гуськом друг за другом, изредка меняясь, кому идти первым. В лесу было тихо и печально, то ли от пасмурной погоды, то ли просто от того, что на меня нашло такое настроение. Вначале это был смешанный лес с невысокими деревьями; по-видимому, из-за холодного климата и бедной почвы. По мере набора высоты лес стал полностью хвойным, в полном соответствии с предписаниями учебника природоведения четвёртого класса, содержание которого я всё ещё помнил. В смысле ориентации всё было просто - иди себе в лесу, по гребню, который должен был вывести нас на высоту примерно тысячи семисот метров. По лесу ходить не очень интересно, но куда деваться, раз Гена проложил такой маршрут. Допустим, ему виднее.

    Ночлег

       Незадолго до сумерек мы нашли более-менее ровную площадку на склоне, остановились, и стали готовить ночлег. Надо было сварить еду, поставить палатку. Было относительно нехолодно, так что такие горячие ребята как Серёга и Коля разделись до свитеров, и в таком виде занимались обустройством нашей стоянки. Мышкин вспомнил, что забыл зашить палатку, да и со спальниками у него была проблема, замок не работал. Ну разгильдяй, что тут ещё сказать! Достал нитки, иголку, и начал ремонтировать палатку, за которую был ответственным. Я подивился такой беспечности. Ну а если бы сейчас крутила метель, что бы он делал? Даже в дороге времени было более чем достаточно, чтобы заняться ремонтом - сутки мы провели в Новосибирске, ничего не делая - ожидали самолёт. Коля, встретившись со мной взглядом, дал понять, что тоже обратил внимание: "Ну ребята дают!" - сказал он с улыбкой, мотнув головой. Замечание относилось и к Мышкину, и к Володе, который тоже срочно занялся починкой своего спального мешка.
       Гена, человек по природе пунктуальный, сдержанно осведомился, нельзя ли было обойтись без открытия таёжной швейной мастерской. Но "ребятам" эти намёки были, что называется, "до лампочки". "Подумаешь!" - сказал Мышкин, - "Сейчас починим, будет лучше новой". Гена промолчал. Напрягать обстановку в первый день похода ни к чему, помаленьку участники притрутся друг к другу, тогда будет проще, а пока ситуация и погода дали нам небольшую фору и можно закрыть глаза на такие мелочи.
       А вообще было хорошо. Конечно, в лесу не видно далеко, и эта ограниченность обзора лично мне мешает. Но всё равно, приготовив еду на костре, и расположившись вокруг него есть, мы почувствовали, что поход и в самом деле начался. Было тихо, только позвякивали изредка ложки о кружки, да поскрипывали деревья, вершины которых раскачивал несильный ветер. Снег кругом лежал чистый и нетронутый таянием - весна на эту высоту ещё не добиралась. Быстро, прямо на глазах, темнело, и таёжная ночь полновластно вступала в свои права. Лес, и без того тёмный, как будто ещё ближе придвинулся к костру. Так всегда бывает, даже летом, что наступает такое чувство, будто жизнь осталась только на маленьком пятачке земли, возле костра, а кругом одна таинственная и непроницаемая темнота.
       Но это у меня. А Мышкина и Володю обуревали другие чувства. Насытившись и получше устроившись у костра, они глянули друг на друга, и, не сговариваясь, заорали песню. Честное слово, я бы с удовольствием написал "запели", мне не трудно. Но тогда бы я покривил против истины. "Ка-ка-о! Да на сгущенном молоке! Ка-ка-о! Стакан дрожит в моей руке!" - разносилось по ночному зимнему лесу. Я никогда, ни до, ни после, не слышал этой песни. Думаю, они сочинили её сами ещё в студенческие годы. Песня получилась неплохая, а главное, исполнение было искреннее и с воодушевлением. А в конце песни, по сюжету, лошадь выпила ведро какао. Вот так всегда и бывает. Надеешься, ждёшь, а оно бац - и приехали! Тупик, станция Шепепетовка, и извольте, граждане, вылезать в холодную ночь.
       Потом мы ещё поговорили, сидя у постепенно догорающего костра. Серёга рассказал несколько смешных историй из своей преподавательской практики. Человек он был наблюдательный, и для меня было откровением, что иногда разница в видении жизни между быстро взрослеющими девушками-старшеклассницами и их сверстниками-ребятами так велика. Но, судя по Серёгиным историям, в которых ребята часто демонстрировали чисто мальчишеское отношение к окружающим, так оно и есть.
       Гена просветил нас насчёт завтрашнего дня. Несколько часов нам предстояло подниматься вверх по замёрзшему ручью. Или небольшой горной реке. По-прежнему ничего не будет видно, но с точки зрения прохождения маршрута вариант неплохой, однако при том маленьком условии, что мы не будем проваливаться сквозь лёд, что отнюдь не исключено на горных реках. Мы с Колей ещё при свете дня рассмотрели его карту, и примерно представляли, о чём идёт речь. Потом мы все забрались в палатку, поворочались в темноте, устраиваясь на ночь, и уснули.

    День второй, верста восьмая

       Люблю я вылезать из палатки утром в незнакомом месте. Знаешь, что всё будет совсем по-другому, чем вечером, когда останавливаешься на ночлег. Вот и на этот раз, стараясь не наступить коленями на чьи-нибудь ноги, я в полутьме на четвереньках пробираюсь к выходу, расстёгиваю немного полог, и выползаю наружу. И сразу же пришло ощущение скорой перемены погоды. Слышно, как в вершинах деревьев дует стабильный и довольно сильный ветер. "Такой точно что-нибудь надует", - мысленно говорю себе. И, скорее всего, ничего хорошего. Внизу, под деревьями, пока тихо. Но иногда более сильные порывы ветра ощущаются и здесь. Вокруг стоянки видны немногочисленные следы мелких животных. Вот явно в сторонке прошла лиса. А так в природе подсознательно чувствуется какая-то обеспокоенность, наверное, скорой непогодой. Откуда приходит это ощущение, неясно. Может, от тревожного шума ветра вверху, покачивающихся стволов деревьев, сумрачного утра, и низких тёмно-серых облаков, быстро пролетающих вверху, между игольчатыми вершинами сосен и елей. И как-то тоже поддаешься общему настроению, как будто подстраиваешься под заданную музыкальную тональность. И сопровождают её сильные, в основном минорные, аккорды.
       Снег ощутимо поскрипывает под ногами. Судя по этому скрипу, температура градусов пятнадцать ниже нуля, да и лицо со сна слегка начинает пощипывать морозец. Мы с Колей дежурные, надо заниматься делом. Коля, как будто прочитав мои мысли, тут же высовывает свою вихрастую голову из палатки. На лице бродит сонная улыбка, глаза со сна немного заплыли. Так приятно видеть его дружескую физиономию в не очень-то уютном сегодня лесу.
       Костёр разводит Коля. У него уже наготове кусочки плексигласа, которые часто используются опытными туристами для растопки. Я занимаюсь дровами, достаю продукты, хожу за водой к недалёкому ручейку, в котором ещё с вечера нашли промоину. Мы почти не разговариваем, каждый знает, что ему надо делать. И вскоре уже негромко, но весело потрескивает костёр, над котелком появляется пар, и вообще жить становится веселее. Надо присматривать за кашей и костром, но это мы делаем между делом, сосредоточившись на разглядывании Колиной карты. С подъёмом по ручью более-менее ясно. Скорее всего, кто-нибудь провалится, но это ничего, на ходу ноги снова подсохнут. В конце концов, можно будет переобуться в сухие носки, когда закончим подъём. Дальше надо будет идти по высокогорной долине, а потом уйти налево в распадок (распадок - это вроде горного ущелья, но только немного пошире), подняться по нему до следующей горной долины и затем продолжать подниматься вверх вдоль цепочки горных озёр, довольно больших. Распадок узкий, и вообще их там несколько, близко друг от друга, так что надо будет смотреть внимательно, чтобы не проскочить и не уйти дальше или свернуть не в том месте. Долина примерно через четыре километра заканчивается цирком, считай тупиком. Вроде по карте всё понятно. Однако в горах на деле ориентироваться непросто, тем более в горной стране, когда ущелья и долины идут как попало. Иногда бывает, что в одно место выходят несколько распадков или ущелий, и в таких случаях легко уйти в неправильном направлении.
       Народ постепенно, поодиночке, очнулся ото сна; кто выполз из палатки, а кто и просто выкатился на снег. Вскоре все окончательно проснулись, чему немало способствовал морозец. И вот мы деловито, в отличие от расслабленной вечерней трапезы, завтракаем. Позвякивают ложки о металлические кружки, которые в походе служат и миской, и стаканом. Зимний лес уже не кажется таинственным, как вечером, но воспринимается буднично, как будто мы в нём провели неделю. Костёр догорает, дым то устремляется вверх, то стелется по земле, и при этом не угадаешь, в какую сторону. Сегодня его тянет в основном на Мышкина, но он даже не морщится. Просто не замечает. Я не люблю запах дыма. Некоторые говорят, что им даже нравится, когда одежда пропахнет им. Это не я. Когда этот запах со мной пару недель, меня потом начинает с него тошнить. Ради тепла и приготовления пищи я готов перетерпеть некоторые неудобства, но не больше. По мне лучше таскать примус с бензином. А, впрочем, в горных походах костёр туристская экзотика, в высокогорье его разводить не из чего.
       Ребята и правда опытные туристы. Всё у них получается быстро, и будто между делом. И глазом не успели моргнуть, как свернули палатку, упаковали рюкзаки. Всё, можно идти дальше. Как говорится, спасибо этому дому, пойдём к другому. Ещё раз оглядели стоянку, не забыли ли чего, хорошо ли затушили костёр, и вперёд.
      
       Идти по ручью нетрудно. Иногда встречаются небольшие замёрзшие водопады, метра по полтора-два. Идущий первым ледорубом вырубает ступеньки в ледяной стенке, и, подстраховывая друг друга, остальные по ним выбираются наверх. Ширина ручья в среднем порядка пяти метров, хотя иногда сужается до трёх. Берега довольно крутые, на них вплотную к ручью растёт густой хвойный лес. Поэтому мы и не обходим замёрзшие водопады, легче вырубить в них ступеньки, чем огибать их по берегу. Там, где узко, ветви почти смыкаются над головой. Внизу тихо, но наверху всё сильнее задувает ветер. То ли от того, что мы поднимаемся выше, то ли оттого что погода всё больше портится. Скорее, второе.
       Первым проваливается Серёга. Повернулся что-то сказать, и тут же угодил в промоину, не видимую под слоем снега. Но намочил он только одну ногу. Переобулся, надел сухой носок, и пошёл дальше. Вскоре Мышкин "поддерживает компанию", но он даже не считает нужным переобуться, так и двигается дальше. Тоже можно. На ходу ноги высохнут, но есть шанс натереть ногу мокрым носком. Народ по разным поводам вспоминает подходящие случаи из своей туристкой практики, в основном происшествия, имеющие какое-то отношение к нашему мероприятию.

    Колина история

       Как-то Коля попал в поход с группой из девяти человек, в которой руководитель похода подряд принял несколько ошибочных решений, когда они попали в серьёзный переплёт из-за неожиданного в то время года сильного снегопада. Ещё до снегопада он послал вперёд двух ребят покрепче, чтобы те приготовили палатку к приходу остальной группы. Маршрут пролегал по довольно широкой горной долине с выходящими в неё ущельями, которые, как уже здесь упоминалось, часто называют "распадки" - горы как бы "распадаются", образуя проход. Договорились о месте, где они должны были поставить палатку и ждать группу, обустраивая ночлег. Но в снегопаде ребята проскочили это место и ушли дальше. Как они потом рассказали, в какой-то момент дезориентировались, и вообще нечаянно свернули в распадок, вместо того чтобы продолжать двигаться по долине. В горах, да ещё во время снегопада, сделать такое совсем несложно. В конце концов, они поняли, что заблудились. Палатка у них была, но практически не было еды.
       В группе были две девушки, которые быстро устали, когда пошёл сильный снег и началась метель. А скорее всего, они просто испугались. В общем, очень скоро они не смогли идти дальше. У этой группы была еда и небольшая палатка на четырёх человек. Девушки отказались двигаться, будучи деморализованы непогодой и тем что идти стало ещё труднее. В такой ситуации очень многое решает настрой, даже не силы. Силы ещё могут быть, но если деморализован, или охвачен страхом, то можно погибнуть или заполучить серьёзные проблемы в относительно несложной ситуации. А правильный настрой мобилизует и умножает силы.
       И в этот момент, когда девчата совсем пали духом, руководитель принимает ещё одно неправильное решение. Он решает оставить девушек одних, с тем, чтобы вернуться за ними потом. Коля с самого начала был против, чтобы разбивать группу, и видя, как девушки слабеют на глазах, вопреки решению руководителя, остался с ними. Остальная группа ушла, а девушки совсем потеряли присутствие духа. Валил сильный снег, температура опускалась прямо на глазах. Коля поставил палатку, и как мог, поддерживал и ободрял девушек. Заставил их выпить немного спирта, уложил в один спальный мешок и устроил их потеплее, собрав для этого всё одежду, какая у них была.
       А метель к тому времени разыгралась не на шутку. Руководитель, да и остальные, ушедшие с ним вперёд, поняли, что отосланных ранее вперёд парней не найти, и стали искать хоть какое-то место, чтобы переждать непогоду, да к тому же быстро надвигалась ночь. В итоге они нашли место под наклонённой скалой, более-менее загороженное от ветра и снега, как-то минимально обустроились, и провели ночь, прижавшись друг к другу.
       Наутро непогода продолжалась. Двое парней, которых отослали с вечера вперёд поставить палатку, оказались практически без еды. Были у них какие-то витамины, но что от них толку. Так что им волей неволей надо было переходить на подножный корм, который был укрыт снегом, или идти искать остальную группу. И они пошли назад, увязая по колено в снегу. Недостаток еды не такое уж страшное дело, организм без особых проблем переключается на внутреннее потребление, но у разных людей процесс может проходить по разному, и некоторые переносят недостаток пиши болезненно. Потом, при интенсивной физической нагрузке голодный организм не успевает снабжать энергией. И эти двое, видать, плохо были приспособлены жить без пищи. Как это обычно бывает, по "закону подлости", они разминулись с группой без палатки, но зато случайно заметили палатку, где были Коля с девушками. К тому времени снег прекратился, и благодаря этому они не ушли ещё дальше. А могли.
       А Коля решил, что нечего дёргаться, надо сидеть на месте, и ждать, когда остальные вернутся к ним. Он убедил пришедших ребят, что необходимо набраться терпения и ждать других парней, хотя пришедшие хотели идти искать остаток группы. А получилось как Коля и предсказал. Группа ночевавших под скалой, из которых часть обморозилась, в итоге вернулась к ним, и произошло воссоединение, но не очень радостное, потому что народ был в основном деморализован создавшейся ситуацией. Руководителя похода разжаловали, и вместо него надежды на спасение возложили на Колю. А он, видя плачевное состояние большей части туристов, решил не продолжать поход, а побыстрее вывести их с маршрута к какому-нибудь жилью. Сообразуясь с выпавшим снегом, он выбрал самый лёгкий путь и через два дня вывел группу к деревне, из которой уже на нанятой машине они добрались до ближайшего городка. Больше они вместе никогда в поход не ходили, да и вообще избегали встречаться друг с другом.
       Да, такое дело. Когда не хватает моральной стойкости и физических сил, не стоит замахиваться на многое. Да и правильное руководство в сложной ситуации имеет важное значение, чтобы объединить людей, воодушевить их, и сообща найти выход из ситуации. А тот руководитель, он всё один решал, и никаких других мнений слушать не желал, сам был сильно умный. В норме, дела надо делать вместе. Коллектив сила, если правильно его организовать и народ подобрался нормальный, понимающий и способный идти на компромисс ради общего дела. А для того "начальника" на первом месте был вопрос личного престижа. Уж очень хотелось свою власть показать над всеми. Ну и показал. И вот что из этого вышло.

    Непогода

       Мы так и продолжаем идти по замерзшей реке. Ощущение такое, что наша группа вышла давным-давно, хотя прошло только три часа, как мы на маршруте. Однообразие дороги не то чтобы удручает, всё-таки не по тротуару идём, надо посматривать под ноги, чтобы не провалиться, да и замёрзшие водопады не дают расслабиться. Больше докучает замкнутость, по крайней мере, меня - вокруг стеной стоит лес, и что там дальше, не видно.
       Ещё часа через два деревья как-то разом проредились, и стали заметно ниже. Открылся вид на горный хребет справа от нас, снежные вершины которого скрыты облаками. Впереди, метров на четыреста вверх, возвышается голый и неприветливый почти отвесный склон горы, на котором даже снегу не за что зацепиться. Мы покидаем ложе замёрзшей реки, и забираем влево вверх. Довольно крутой склон сплошь усыпан большими камнями, размером с рюкзак и больше. Пробираться по ним не очень удобно, всё время приходится помогать руками. Некоторые камни "живые", то есть начинают двигаться, когда пытаешься опереться на них. При этом раздаётся утробный каменный звук, сопровождающийся характерным скрежетом одного большого камня о другой. Мышкин, обнаружив такой неустойчивый валун, каждый раз с тревогой в голосе предупреждает об этом остальных. Наверное, это такой туристский этикет. Остальной народ как-то не придаёт этому никакого значения, и продолжает молча и трудолюбиво карабкаться по склону. Со стороны мы напоминаем больших муравьёв, которые на четырёх конечностях упрямо следуют какому-то первобытному зову, влекущему их наверх. Большой опасности эти валуны не представляют, но лучше в таких случаях рассыпаться веером, чтобы, если такой камень покатится, ненароком не придавить идущего следом товарища по поискам приключений во льдах и снегах высокогорья.
       Минут через сорок после такого увлекательного карабканья мы попадаем в настоящую горную долину. Мне и правда было интересно лезть по этом камням, пробудилось какое-то детское любопытство - а что там, выше? Наверху, в долине, ещё можно изредка встретить низкорослые кустики, но, в общем, это уже настоящие горы. И от этого в душе появляется какая-то радость. Как бы теперь всё, теперь мы на месте, и начинается настоящий поход. А то, что было до этого, была просто необходимая прелюдия.
       Почти отвесный, крутой склон горы, который мы видели снизу, остался справа. Долину ограждают не очень-то приветливые, дикого вида заснеженные горы, скорее горные цепи, с разводами тёмно-серых скальных выходов, на которых из-за крутизны не держится снег. Эти горы уже внушают уважение, и как-то быстро понимаешь, что предстоящий поход по горам разительно отличается от нашего спокойного подъема по замёрзшей реке. Это была даже не разминка, а так, детская прогулка.
       Погода как будто решила подтвердить эту мысль. Здесь, наверху, в отсутствие спасительной защиты леса, задувает хороший ветерок, метров до двадцати пяти в секунду. Заметно похолодало, и сухой и жесткий снег чувствительно сечёт кожу на лице. Наше счастье, что нам идти по ветру.
       Мы вытягиваемся гуськом, и идём примерно посередине долины. И на меня вдруг находит странное состояние. Мне становится хорошо и уютно, а душу наполняет тихий беспричинный восторг. Как будто эта бесприютная горная долина мой родной дом. Я действительно чувствую себя отлично, хотя, казалось бы, чему тут радоваться - задувает чуть ли не штормовой ветер, метёт снег. Много чего скрыто в человеке. С точки зрения нормального обывателя, ну чему можно радоваться при таком раскладе? Что холодает на глазах? Задувает сильный ветер? Какое-то совершенно иррациональное чувство, но я даже не пытаюсь его осмыслить. Мне хорошо, и о чём ещё тут говорить? Глаза жадно впитывают суровую прелесть непогоды, угрюмость крутых заснеженных гор с серыми отвесными стенами. Чем дальше мы продвигаемся по долине, тем выше и круче становятся горы, и кажется, что долина сужается. А может, она и в самом деле становится уже. И как-то подбираешься изнутри, настраиваешься не то на борьбу, не то преодоление каких-то трудностей. Возникает чувство, что шутки кончены, теперь ничего игрушечного, всё по-настоящему. Это поход, настоящий горный поход, с возможным риском для здоровья и порой жизни, где требуются и силы, и умение выживать, порой в непростых ситуациях, и при этом двигаться и двигаться, преодолевая километр за километром, каждый день решая поставленные задачи и добиваясь целей, невзирая на усталость, непогоду, холод. Это идёт изнутри, заложено в нашей человеческой природе, которая и позволила выжить и развиться не таким уж сильным физически существам. Так что не надо наступать на горло своей собственной человеческой песне, но прислушиваться к ней и следовать своим внутренним устремлениям, какими бы странными они не представлялись некоторым. Это их проблемы. А каждый человек должен делать своё дело, для которого он больше всего подходит, для чего его подготовила эволюция и предыстория его предков.
       Как хотите, но это дни настоящей полной жизни, хотя многим такие слова могут показаться противоестественными - подумаешь, идёшь и идёшь себе по горам. Но так могут сказать только те, кто по горам, настоящим диким горам, никогда не ходил, кто не ощущал эту грань, которая отделяет наше обычное, без риска для жизни, существование в городах, от ситуации, когда само выживание становится вполне осязаемой, рутинной ежедневной задачей. Конечно, многие так думают, пребывая по инерции в благодушном уверенном состоянии, что ничего такого с ними не может случиться в горах. Эта слепая уверенность в том, что нам многое должно прощаться, заложена в нас жизнью в обустроенных городах. Но это самообман - реальные опасности гораздо ближе, чем многим это кажется. Если мы не забиваемся в щель, чтобы как-нибудь бочком прожить эту жизнь, то остаётся небольшой выбор - приходится всё время идти по грани. Можно привыкнуть и к этому, но суть дела не меняется - хочешь жить полноценно, отвечай за себя сам и ни на кого не надейся. И будь готов рисковать.

    Озёра

       Дело идёт к обеду. Уже несколько раз низкие облака накрывали долину, так что временами мы двигаемся в густом тумане. Ветер сильный, облака набегают внезапно. Ещё несколько секунд назад мы так весело топали по свежему скрипучему снегу, по обеим сторонам вздымались угрюмые горные хребты в беспокойной вуали кружащего снега, и вдруг всё жизненное пространство сворачивается как в какой-нибудь математической операции, до нескольких метров. И даже спина Серёги, идущего в нескольких шагах впереди, начинает расплываться в серой мгле. Один раз на нас нашло, видать, огромное облако. Мы шли и шли, а мгла не кончалась. В конце концов, Гена забеспокоился и достал компас. И всё равно мы упёрлись в итоге в скальную стенку. И откуда она тут взялась?.. Мы взяли влево; скоро облачность улетела вперёд, и нам открылся такой желанный жизненный простор. Ну, если не простор, то, по крайней мере, возможность видеть долину на двести-триста метров вперёд тоже чего-то стоила. В общем-то, понятно, что никуда мы не денемся отсюда, но и передвигаться галсами в тумане, тыкаясь, как слепые котята, в скальные стенки, тоже неинтересно.
       Мышкин уже давно не то бредил, не то мечтал об еде. Он успел предложить вариантов пять обеденного меню, прежде чем нам попалась вросшая в снег и долину огромная скала, за которой, похоже, можно было укрыться от ветра и мелкого колкого снега - он не переставая сыпался из облаков. Ещё раньше мы подобрали остатки корявых стволов маленьких деревьев, измученных ветреным и холодным климатом гор, и быстренько соорудили из них костёр. На скорую руку сварили суп, побросав в него остатки копчёной колбасы и пару пакетов супового концентрата. Вскипятили чай, отогрели над костром замёрзший хлеб, и получилось вполне сносно; по крайней мере, появилось чувство сытости.
       Народ, похоже, чувствует себя нормально. То чувство, о котором я уже говорил, что как будто подбираешься внутри, когда восприятие обостряется, распространилось, похоже, на остальных. Все выглядят и ведут себя как-то собранней - расчётливей, что ли. Перемена в поведении небольшая, но всё равно чувствуется. Нам остаётся пройти километров семь по долине, а затем надо будет уйти влево в другую не то долину, не то широкий распадок, и подняться вдоль двух горных озёр, и там уже по распадку подняться ещё до одного, совсем крохотного озерка. Где-то возле него мы, скорее всего, и заночуем. План хороший, не помешала бы облачность или ещё какие препятствия. Кто его знает, какие там могут быть сюрпризы.
       Мы пакуемся, надеваем рюкзаки, и двигаемся дальше. Темп немного замедлился, усталость даёт о себе знать, да и подъём стал круче. Лямки рюкзака давят на плечи, и я периодически сдвигаю их то в одну сторону, то в другую. Мы помогаем себе ледорубами, опираясь на них, когда пробираемся по камням, а так несём их в руках. Пока идти нетрудно. До похода я два месяца почти каждый день проходил километров по шесть с рюкзаком, в который клал двухпудовую гирю. В двенадцатом часу ночи выходил из дома, и шёл вдоль подъездной железной дороги, которая шла вокруг посёлка, а потом выходил на старую взлётную полосу, которая упиралась в военный аэродром, и шёл по ней примерно два с половиной километра, до поворота на деревню. Взлётная полоса была уже за городом. Место, прямо скажем, глухое. С обеих сторон в темноте тянулись заснеженные поля, за которыми угадывался лес. В такое время, зимой, мало кому захочется гулять в таком месте. Так что чаще всего за всю дорогу я не встречал ни единого человека. Пару раз какие-то искатели приключений, по виду солдаты-самовольщики из аэродромной службы, пытались задираться, но каждый раз я вынимал из кармана полукилограммовый молоток, который на всякий случай брал с собой, и это помогало прояснить изначальное недопонимание реальной ситуации. Так что к походу физически я был готов, да и вообще всегда старался держать себя в хорошей физической форме. Привычка. Не думаю, что кроме меня и Коли остальные ребята занимались чем-то подобным при подготовке к походу. Коля, я знаю, для тренировки ходил по Иртышу. А скорее всего, не только для тренировки, просто душа его требовала преодолевать какие-то расстояния, обязательно с трудностями, и обязательно на природе.
      
       Погода в горах меняется быстро. Разом куда-то делись облака, разъяснило, и над нами распахнулось начинающее вечереть холодное голубое небо. В самый раз! Мы как раз подходили к началу долины с цепочкой озёр, вдоль которых нам предстояло подниматься дальше, и надо было её не пропустить. В незнакомом месте в горах заблудиться проще простого, особенно когда попадаешь в горную страну, где природа-мать как нарочно создала каменный хаос. По карте вроде всё понятно, но на местности, стоит сместиться на двести метров, и ландшафт меняется порой неузнаваемо. Конечно, не все места такие, и когда горная цепь хорошо выражена, заблудиться сложно. Но в нашем случае промахнуться мимо нужного распадка, как говорится, проще пареной репы.
       Мы поднимаемся на небольшую каменную гряду, и вот перед нами первое озеро. Оно выглядят по-зимнему. Местами снег со льда сдуло, и его холодный и очень тёмный аквамариновый цвет вселяет ощущение какой-то невероятной заброшенности всего места. Долина и в самом деле выглядит как какой-нибудь марсианский пейзаж. Камни и снег, собранные в самых причудливых комбинациях, её единственные сокровища.
       После камней идти по озёрам одно удовольствие. Надо только быть внимательнее в начале, где сочатся, а местами даже журчат, слабенькие от мороза ледяные струи и ручейки. Лёд в таких местах тонкий, и даже осторожный Коля едва не провалился, соскользнув с обледеневшего камня. От греха подальше мы с ним обходим такие места по прибрежным валунам. Остальные, глядя на нас, тянутся следом, и только упорный Мышкин продолжает движение по льду. Но чудес на свете не бывает. Для того, чтобы проскакать по обледенелым камням двадцать метров одного нахальства недостаточно, и в конце концов, раз провалившись, он тоже предпочитает неудобный, но зато сухой путь по прибрежным валунам. Да что там прибрежным! Вся долина засыпана ими! Местами, между озёрами, эти валуны, наваленные друг на дружку, высотой по пояс, а то и по грудь. Но ничего, двигаемся как-то, кто как может. Я немного рискую, широко шагая с камня на камень, благо длина ног позволяет, зато передвигаюсь быстро. Гена предпочитает чаще сползать с одного валуна и снова залезать на следующий. Мы с Колей уже давно идём впереди. Остальные, похоже, подустали и тянутся сзади. Пройдя второе озеро, мы останавливаемся и поджидаем остальных. И тут я замечаю, что как-то очень быстро и сильно похолодало. Ветер просто ледяной, и только прыганье по камням не дало мне обратить внимание раньше. На вскидку, градусов тридцать мороза, и похоже на этом дело не остановится. С нашим снаряжением лучше бы было потеплее. Солнце уже снова упрятано не то горами, не то облаками, но пока светло, и у нас где-то часа полтора до темноты.
       Подтянулся народ, и мы обсудили ситуацию. Резкое похолодание заметили все, но тем не менее решили двигаться до намеченной точки - маленького третьего озерка, уже в самом цирке. (Горный цирк, это когда долина или распадок упираются в тупик, так, что горы окружают с трёх сторон.) Завтрашний день и так обещает быть тяжёлым, поскольку нам придётся брать почти четырёхкилометровый перевал. И этот лишний час подъёма сделает его ещё более утомительным. Глядя, как подустал народ, я начинаю не то что испытывать беспокойство, но как-то понимаю, что физическая форма у некоторых, прямо скажем, не в пике.
       Мы снова навьючиваем рюкзаки, и движемся дальше. Но что за дорога! Ни до ни после я больше никогда не встречал такого. Представьте стоящие стоймя каменные столбы яйцевидной формы, по два-три метра высотой, а между ними проходы, такие, что человек может протиснуться. И такая экзотика метров на шестьсот впереди, если глаз не ошибается. Как образовалось это творение природы, для меня до сих пор загадка. Скорее, в этом месте летом днём плюсовые температуры, а ночью подмораживает. Вода с окрестных хребтов днём течёт между этими валунами, ночью замерзает. Из-за этого процессы эрозии интенсивные, и в итоге вода промыла множество путей и образовала такое чудо природы. Даже несмотря на леденящий ветер, я озадачился происхождением этого каменного леса. Но идти через него, или по нему, непросто. Ступаю по верхушкам камней, но это всё-таки рискованно. Пробую пробираться между ними, но продвижение сразу сильно замедляется. И я снова скачу по верхушкам каменных столбов. Коля следует моему примеру. Остальные комбинируют. Где расстояние большое, сползают между камнями вниз, а потом снова выбираются наверх.

    Ночёвка на озере

       Но рано или поздно всё кончается. Мы выходим к каменной гряде, наверху которой, скорее всего, наше озерко. После больших валунов подъём по осыпи из камней размером с очень большой арбуз просто детская прогулка, и скоро мы выбираемся наверх. Ну и ветрище! А холодно-то как! И это при том, что от нас пар валит от тяжёлой работы. Спустя неделю рюкзаки полегчают, но пока их вес ощутим, особенно при прыжках по валунам. Я гляжу вниз, и в начинающемся снегопаде вижу часть распадка, по которому мы только что поднимались. Трёхметровые каменные столбы отсюда кажутся вполне безобидными; этакие болотные кочки, между которыми угадывается пустота. Но рассматривать горные пейзажи особо некогда, да и холодно. И мы побыстрее спускаемся на лёд, под защиту берега. Всё озеро метров семьдесят в длину. Лёд за зиму оседал, по мере того как падал уровень воды - зимой снега не тают. Первый уровень на высоте метра два с половиной над озером; остатки толстого обломанного льда аккуратно опоясали озерко. По-видимому, он долго висел, прежде чем рухнуть под собственной тяжестью, иначе рядом был бы другой похожий ледяной пояс.
       Разглядывать всё это интересно, но непогода разыгралась не на шутку. Хорошо, нас загораживает сколько-то берег. Пока нам относительно везёт. И мы начинаем готовить установку палатки. Железа у нас хватает, мы тащим с собой альпинистские крючья, так что вколачиваем их в лёд, разворачиваем и ставим палатку, прикрепляя верёвки к вбитым крюкам. Пока мы этим занимаемся, подтягивается остальной народ, и сразу подключается к работе. Настроение немного возбуждённое, как будто даже рады непогоде. Может, так оно и есть, в конце концов, что-то заставило нас всех идти в поход, и может эта возможность испытать всё по-настоящему одна из причин?
       Теперь надо приготовить ужин. И тут нас ждал сюрприз. Мышкин с Серёгой в Акдавураке взяли этилированный бензин для примуса. Ну что за разгильдяйство! В такую погоду о приготовлении пищи на улице не может быть и речи, и приходится разводить примус на этилированном бензине в палатке. Но этилированный бензин - яд, и я как-то плохо переношу этот удушающий запах. Остальные тоже не в восторге, но терпят эту отраву. Меня же почему-то прямо выворачивает. Химия такое дело, тонкое. В чём-то биохимия моего организма оказалась несовместимой с этим бензином. Мне становится совсем нехорошо, и я выползаю наружу. Постепенно стало немного легче. Минут пятнадцать выдерживаю непогоду, но потом ледяной ветер и мороз загоняют меня в палатку. Ну и душегубка! В конце концов суп из концентратов сварен, вода как бы для чая нагрета, и примус выключен. Но я, похоже, уже успел отравиться. Мне совсем нехорошо. Немного надо некоторым людям, вроде меня, чтобы полностью выбить их из колеи. А всё было так хорошо! Мы так весело поднимались по распадку; как горные козлы, скакали по камням, но в моём случае такой хороший день завершился совершенно бездарно из-за двух разгильдяев и нежного химического устройства моего организма. Снаружи завывает ветер, но в палатке хоть и холодно, но терпимо. Повозившись, устраиваемся на ночлег. Все устали, и не до разговоров.
      
       Спать я не могу, меня мутит. Промучившись часа два, и так и не заснув, выползаю наружу. Ветер не ослабевал всё это время. Надо мной чёрное холодное небо с застывшей на нём сияющей луной. Почти полная луна освещает хорошо, и мне видно озерко и за ним очертания крутых горных пиков. Из-за яркого лунного света и безжизненного горного пейзажа картина представляется какой-то неземной, нереальной. Но зато вполне реален чудовищный холод и пронизывающий ветер. Ну, это уже ниже сорока градусов, мне даже термометра не надо. Я предпринимаю попытку облегчить своё состояние рвотой, но лучше мне после этого не становится. Зато слёзы застилают глаза, и я еле могу дышать. Пожевал снег, и полез в палатку. Сегодня я спал с края. Пока я созерцал лунные горные пейзажи, на моё место сполз Володя. Я втискиваюсь между ним и полотном палатки. Назад вернуть его не удаётся. Володя, намаявшись за день, спит как бревно. Так то бы оно ничего, но пенопластовый коврик остался под ним, и теперь я лежу фактически на льду, тонкий спальник и днище палатки в таких случаях не в счёт. Мой бок прижат к полотну палатки, и тоже мерзнёт. Ну и дела!
       И вот я лежу на спине, сна ни в одном глазу, и постепенно замерзаю. Я просто втаиваю в лёд, а тело постепенно промерзает. Я знаю, что температура тела падает. Хотя принято считать, что наша температура постоянна и равна тридцати шести и шести десятым градуса, на деле это не так. Известно, что от болезни она может повышаться. Но она может также повышаться при сильной физической нагрузке, когда тепло не успевает отводиться, или когда слишком жарко. Температура тела может и уменьшаться, когда становится холодно. Во всяком случае, у меня такой механизм точно присутствует. В таких случаях тело остывает до какого-то предела, но ниже температура уже не опускается. Я не знаю, насколько, и было бы интересно измерить. Но то, что остывает, это точно. Когда после такого охлаждения начинаешь двигаться, всё тело словно "скрипит", как будто оно деревянное. Постепенно, в течение минут пятнадцати, этот "скрип" исчезает, тело разогревается, и начинаешь чувствовать, как кровоток восстанавливается до нормального. По-видимому, в таком замерзшем состоянии метаболизм обеспечивается не только аэробными, то есть потреблением кислорода, но в значительной степени и неаэробными процессами обмена.
       Медленно тянутся бессонные часы. Было бы мне ну хоть чуточку теплее, если бы лежал на моём коврике не Володя, а я сам, может, и уснул бы под утро. Но когда спина втаяла в лёд, а бок через тонкую ткань палатки всё время ощущает леденящий морозный воздух снаружи, это невозможно, холод чувствуется так, что не забудешься. Наконец, в палатке начинает светлеть от занимающегося восхода. Ну и ночка! Отравление продолжает давать себя знать, хотя теперь это не воспринимается так остро. От бессонной ночи и холода все чувства притупились, и я живу как бы "на автопилоте". Что-то там в голове функционирует, какая-то маленькая часть мозга, но не более того.
       Очумелый от того, что всю ночь не спал, и последствий отравления, я выползаю на четвереньках наружу и в два приёма, небыстро, встаю на ноги. Ветер, если и стих, то совсем немного. На небе нет облаков, но воздух затянут дымкой. Мороз, похоже, с ночи не ослабел, и леденящий ветер просто перехватывает дыхание. Днём здесь, может, и потеплеет немного, но ведь мы поднимемся выше, где будет ещё холоднее. Так что рассчитывать на благоприятную погоду сегодня не приходится.
       В палатке послышалось шевеление, раздался Серёгин голос, который спал с противоположного от меня края палатки. Тёплыми, ласковыми словами он отмечает необычно низкую температуру для этого времени года. По его версии, именно это обстоятельство, а также теснота палатки привели к тому, что его правый бок мёрз всю ночь, из-за чего он толком не выспался. Я его понимаю. На самом деле у Серёги было более выгодное положение - всё-таки он спал с подветренной стороны. Если бы он лежал на моём месте, думаю, речь была бы ещё более эмоциональной.
       Пока приготавливали пищу, завтракали, укладывали рюкзаки и палатку, я немного отошёл от бессонной ночи. Жаль, день тяжёлый сегодня. Но раз уж так получилось, куда деваться. Навьючиваем рюкзаки и по скрипящему под ногами снегу, покрывшему озеро, отправляемся в путь. Отойдя немного, я оборачиваюсь. Ещё можно различить следы стоянки, но уже к вечеру позёмка занесёт следы нашего пребывания, и берег озерка станет таким же девственным, как он был когда мы с Колей вчера спустилась на лёд. С той стороны, откуда мы пришли, видно нагромождение гор с серыми проплешинами не закрытой снегом породы, но теперь уже не понять, где проходит распадок, по которому мы пришли. Пояс обломившегося льда, как бордюр, украшает крутой каменистый берег озерка, приютившего нас на ночь. И в душе поднимается какое-то щемящее чувство. Может, от понимания, что уже никогда не увидеть мне больше этого озерка, что это мгновение жизни, украшенное суровой, первозданной красотой девственной природы, единственное и уже никогда неповторимое.

    Перевал

       Моё очумелое состояние мало-помалу облегчается. Движение разогрело тело, разогнало кровь, и стало легче. Термометра у нас нет, поэтому температуру определяем методом экспертной оценки. Каждый высказывает предположение, и затем результат усредняется. Теплее всего кажется Мышкину, по его мнению, сейчас минус тридцать семь градусов. Остальные единодушно решают, что никак не меньше сорока мороза. В общем-то, это не досужие развлечения. На ходу, когда занят преодолением трудного участка, можешь не уследить, и что-нибудь обморозить. А так, помня, что день холодный, будешь повнимательней. Всё-таки одеты мы не для такой погоды, легче, чем надо. В моём случае, надо будет особенно следить за ногами, ботинки у меня так себе, совсем не для этой погоды. Я хотя и поддел две пары носков, но пока мы сворачивали лагерь, ноги всё-таки замёрзли. Я отстаю от группы, и держась рукой за камень, попеременно делаю сильные махи то одной, то другой ногой. В полном соответствии с законами физики центробежная сила нагоняет кровь в конечности, и ноги немного отогреваются. Так я и буду потом делать махи ногами при каждом удобном случае, и только это и спасёт меня от иначе неминуемого обморожения.
       Маршрут сегодня сложный. Несколько часов подъема, всё вверх и вверх, переходя с гребня на гребень и делая траверс по склонам, а потом мы должны выйти в горный цирк, из которого уже будем "брать" перевал.
       Сегодня идти интересно. Почти всё время надо напрягаться, карабкаться вверх. Опасностей особых нет, надо просто посматривать, где идёшь, чтобы случайно не свалиться с крутого склона. Но даже и тогда максимум что можно повредить, это заполучить ссадины - склоны крутые, но не настолько, чтобы не остановиться. Надо не растеряться, и побыстрее "зарубиться" с помощью ледоруба, пока не разогнался. Я люблю такие маршруты. Мне не нравится, когда надо карабкаться по скальным стенкам. И вертикальную высоту я как-то не очень переношу. Когда под тобой несколько десятков метров отвесной стены, чувствуешь себя каким-то не то чтобы беспомощным, но зависимым от случайностей. Твоя жизнь зависит от верёвок и крюков. Да, снаряжение хорошее, но только всё равно не по себе. Не контролируешь ситуацию полностью. А может, это от отсутствия опыта. Но только приобретать такой опыт мне неохота. А так, как сейчас, лазить по горам, это нормально, это мне нравится.
       Ножки мои, ножки... Замерзают... Как только вижу место, где можно стоять хотя бы на одной ноге и зацепиться руками за выступ, я начинаю делать махи ногами. Чувствую, как кровь постепенно, с каждым махом, приливает к уже плохо ощущаемым ступням. Мало-помалу начинаю снова чувствовать пальцы на ногах. Склоны крутые, но ровно настолько, что я чувствую себя на них уверенно. Будь чуть покруче, и было бы уже по настоящему опасно. А так ничего. Грань, почти грань, и я её хорошо чувствую. Пока делаю махи, поглядываю на парней. Если вчера, когда маршрут был относительно безопасный, напряжённости не чувствовалось, то сегодня уже по-другому. Каждый оценивает ситуацию по-своему. Кто-то преувеличивает опасность, а кто-то, наоборот, её недооценивает. Коля идёт собранно, внимание концентрированно, но внутри он спокоен, как гладь воды на летнем озерке в тихое предрассветное время. Серёга подобран, и серьёзность ситуации вызывает у него скорее спортивный азарт. Мышкин, похоже, вообще не чувствует никакой опасности, привыкнув к высоте на своих стройках. Гена, по-видимому, тоже не думает об опасности, карабкается себе без всяких задних мыслей, и всё. Он, как и Мышкин, даже не представляет, что здесь можно свалиться и свернуть себе шею. Володя давно не ходил по горам, и, похоже, переоценивает опасность, и это видно по его напряжённым движениям. Вот это плохо, потому что боязнь, страх, ослабляют контроль над ситуацией.
       Мы как раз делаем траверс вдоль крутого склона, переходя с гребня на склон, потому что гребень, по которому только что шли, уходит круто вверх. Фактически, на нём стоит огромная скала из более крепкого камня, так что эрозия её мало тронула по сравнению с окружающей породой. Склон состоит из сплошных выступов. Мы и двигаемся по ним, цепляясь руками за камни и пристраивая ноги на узких карнизах, на которые едва помещается один ботинок. За счёт крутизны склона снега не так много, видно выступы, и передвигаться несложно. Но надо быть внимательней, чтобы не сорваться. Мы делаем траверс по склону, и снова выходим на тот же гребень. Несмотря на физическую нагрузку, ощущение холода не отпускает. Тело, за исключением рук и ног, особо не мёрзнет, но ледяной воздух обжигает при каждом вдохе. Мы идём в тёмных очках, чтобы защитить глаза от ультрафиолетового излучения. Иногда я их снимаю, и тогда картина меняется. Природа выглядит более сурово, и то, что в очках воспринималось как дымка между двумя горными цепями, на деле оказывается угрюмой хмарой, похожей на надвигающуюся бурю.
       Время подходит к одиннадцати, когда мы наконец выходим в цирк. У-ух! Впечатляет! Мы как будто находимся в кратере остывшего вулкана. Вокруг нас цепь неприветливых гор, а впереди высоко вверх уходит перевал. Высота, это ладно. Но эта крутизна, да при таком обилии снега... На деле всё оказалось серьёзней, чем это следовало из описания. Перевал выгнулся к нам дугой. Подход к нему ещё так сяк, но потом сразу начинается крутизна, и чем выше, тем подъём становится круче. Гена с Володей обсуждают маршрут, разглядывая карту, мы стоим и слушаем. В конце концов Гена предлагает идти почти в лоб, взяв немного влево, а потом в крутом месте идти немного вдоль склона, постепенно поднимаясь вверх. Наподобие того, что мы делали, когда обходили скалу на гребне. Мы с Колей переглядываемся, и без слов понимаем друг друга - нам обоим такой вариант не нравится, и я осторожно подвергаю сомнению Генино предложение. Гена недоволен, здесь всё-таки он руководитель. Но мне на это наплевать. За мою жизнь я отвечаю сам, и не собираюсь передоверять её Гене. На таком склоне в конце зимы скопилась чёртова уйма снега. При такой крутизне, если мы не вызовем лавину в начале передвигаясь вдоль склона, мы подрежем слой наста, и уж тогда мы скорее всего точно спустим на себя лавину. На этом перевале два года назад погибло несколько человек, надо было Гене получше подготовиться к нему. Но он упорно стоит на своем. К разговору подключается Коля. Мы показываем Гене на почти непреодолимую крутизну склона в последней трети предлагаемого им маршрута, но Гена явно недооценивает его крутизны. И тогда у меня зарождается подозрение, что Гена как-то не очень хорошо чувствует стереоскопию гор, что у него просто небольшие проблемы с бинокулярным зрением. Может, этим и объяснялось его спокойствие на склонах? В конце концов, очень неохотно, но Гена сдаёт свою позицию.
       Мы с Колей предлагаем уйти далеко влево, и подниматься до гребня цирка там, где склон ещё не такой крутой. Затем, под защитой скал, цепочкой идущих пониже гребня, начать продвигаться вверх, уходя вправо. И уже от последней скалы, когда до седла перевала останется метров триста, карабкаться прямо вверх. Мы с Колей единодушны, что это самый безопасный маршрут, Серёга нас поддерживает.
       Уже подъём до гребня показал, что взять перевал будет непросто. Мы проваливались в снег чуть не по бёдра, и чем выше мы поднимались, тем снега было больше. Вскоре мы уже брели по пояс в снегу, и склон становился всё круче и круче. Когда мы добрались до первой из цепочки скал, народ уже здорово подустал. А впереди было ещё минимум четыреста с лишним метров по вертикали, а это немало. Идти под защитой скал оказалось немного легче. Склон был крутой, и снега на нём было поменьше. Холод, похоже, только усиливался. Да нет, холод был просто жуткий! Солнце светило с той стороны перевала, наш склон был в тени, как, впрочем, почти весь цирк. Я всё чаще делал махи ногами, но они быстро замерзали до бесчувствия снова. Мне даже трудно сказать, сколько длился подъём. Может, часов пять, но мне казалось, что вечно. К последней скале я шёл впереди. Как-то инстинктивно я сразу начал смещаться чуть правее, чтобы быстрее попасть под её защиту, на тот случай, если сойдёт лавина. И она сошла. Я уже был под самой скалой, когда раздался характерный звук, от которого наступает растерянность, потому что понимаешь, что что-то произошло, но не понимаешь, что именно. Последовала небольшая пауза, снег с правой стороны тронулся. Мы все находились под защитой скалы. Мимо, буквально в считанных метрах от нас, летел снег, поднималась всё выше мелкая снеговая пыль и лезла в нос, липла на лицо. Слышны были редкие утробные звуки камней, катящихся где-то там, в несущемся снегу. Слева от скалы небольшая лавина тоже сошла, но она была значительно слабее, фактически, сошёл лишь небольшой язык снега.
       Лавина закончилась. Сползали только запоздалые струи снега, но и они быстро останавливались. Постепенно снежная пыль усела, но ещё долго в воздухе чувствовались мельчайшие ледяные частицы. Событие возбудило Мышкина. Только что он еле полз следом за мной, а теперь живо обсуждал увиденное зрелище. Цирк и так сверху выглядел неприветливо, а теперь, после схода лавины, внизу вообще царил какой-то туманный тёмно-свинцовый сумрак.
       Я надеялся, что теперь, когда часть снега сошла, идти будет легче. Ничего подобного. Лавина только в малой степени задела намеченный нами маршрут - идти прямо вверх, на перевал. Снега осталось больше, чем нам бы того хотелось. И всё же этот участок был чуть менее крутой, чем тот, где сходила лавина. До этого мы шли в цепочке. Первый, по грудь в снегу, прокладывал траншею, сколько мог, а потом отваливался в сторону, уступая дорогу позади идущему. Но народ выдыхался всё быстрее, и впереди идущие менялись всё чаще. Мы с Колей как могли, тянули нашу группу, но в конце концов, к последней скале, выдохся и Коля. Надо было идти дальше, но все стояли, опустив глаза. Делать нечего, кому-то надо вытягивать нашу группу наверх. Я обогнул скалу и начал пробираться вверх. Следом за мной потянулся остальной народ.
       Тут даже нельзя сказать, что я "карабкался". Я "плыл" в снегу. В книге о Тенцинге Норгее, покорителе Эвереста, описываются похожие эпизоды, когда они ничего не могли сделать в такой же ситуации, и вынуждены были поворачивать обратно. Такое сложно описать. Перед тобой снег по грудь, наступаешь на снег, пытаешься хоть как-то удержаться повыше на склоне, но ничего не помогает. Снег подо мной сползает, и я оказываюсь на том же самом месте. Под ногами нет опоры, никакой - всё плывёт! И я бессильно барахтаюсь в снегу, совершенно беспомощный на этом крутом склоне, заваленном снегом. Очень скоро я выдыхаюсь, и отступаю в сторону. Гена идёт следом. Он тут же останавливается, и тупо глядит себе под ноги. Остальные делают то же самое. Мои попытки как-то подвигнуть Гену хотя бы немного пойти впереди ни к чему не приводят. Он стоит, как столб, и делает вид, что ничего не воспринимает. Или в самом деле дошёл до бесчувственного состояния? Ладно, чёрт с тобой, думаю я, и продолжаю прокладывать дорогу. Ещё несколько раз я пытаюсь заставить хоть кого-нибудь идти впереди, но тщетно. Вид у всех такой, что будто никто ничего не соображает, и всё, что они могут делать, это тупо следовать за мной. Мной овладело чувство какой-то остервенелости. Чёрт с вами, дойду я до этого перевала. И я начинаю ожесточенно торить дорогу вверх, уже не обращая внимания на идущих за мной. Я наваливаюсь на снег с вытянутыми вперёд руками, и сползаю с ним вниз. Затем, найдя опору на этом снегу, поднимаюсь немного вверх, туда, где только что был стащенный мной вниз снег. Я уже не думаю о том, хватит ли у меня сил, а просто ожесточенно делаю эти движения, как автомат, иногда буквально по сантиметрам продвигаясь вперёд.
       Мне трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем я почувствовал, что подниматься стало чуть легче. Я глянул вверх. До перевала оставалось, может, метров пятьдесят по вертикали, и склон стал чуть положе. Но только чуть. И тут я почувствовал первый приступ тошноты. Но я не обратил на это внимания, и продолжал так же ожесточенно продираться вверх по грудь в снегу. На перевал я вышел ещё ничего. Тошнота не отступала, но было терпимо. Но буквально через несколько минут мне стало очень плохо. Такая дикая физическая нагрузка на этой высоте не прошла даром. В общем-то, четыре тысячи метров не такая уж большая высота, если успел акклиматизироваться, но на это надо несколько дней, которых у нас не было. И от недостатка кислорода при сильной физической нагрузке у меня началась горная болезнь. К нагрузке добавилась ещё и бессонная ночь, и всё вместе и привело к тому, что состояние моё очень скоро стало хуже некуда. Меня выворачивало наизнанку; тошнота была такая, что я еле стоял на ногах. За всё надо платить. Пожалел кого-то, ну так сам и расплачивайся. Всё нормально, пенять не на кого.
       Постепенно остальные следом за мной выбираются на перевал, и как-то сразу оживают. И откуда силы взялись?! Ещё недавно шли за мной, как сонные мухи, еле ползли в снегу, а теперь разговаривают вполне нормальными голосами. Моё состояние нельзя не заметить, меня то и дело "поласкает", теперь уже желчью. Поставили диагноз, "горная болезнь". Вот спасибо, а то я сам не знаю, что со мной произошло. Ладно, теперь просто оставьте меня в покое. Сейчас мне ни до кого.
       У меня нет никакой обиды - в конце концов, я сам решил подниматься впереди. А вообще ситуация интересная. Вот так и познаётся человеческая природа. Мы же животные, разумное начало в человеке слабенькое, и как только чуть "поприжало", тоненький налёт разумного быстро улетучивается. Вот такие мы, люди. И значит ожидать от нас особо нечего. Вот только не надо морочить голову, что мы "разумные". Далеко не все. И даже те, о которых такое можно сказать, ведут себя разумно только в узких рамках, когда ситуация более-менее благоприятная и можно себе позволить проявить какие-то разумные человеческие качества, какую-то социальность. Я потом имел возможность многократно убедиться в правоте своих мыслей, которые тогда, на перевале, пришли мне в голову.
       Здесь, наверху, светит солнце, и от него стало теплее. И даже в моём плачевном состоянии я не могу не заметить красоту гор. Эх, если бы не горная болезнь, какие бы глубокие, волнующие чувства сейчас поднимались в моей душе! Я бросаю взгляд в сторону горного цирка, из которого мы пришли. Ну и неприветливое же место! Сумрачное, и даже отсюда чувствуется, как оно пронизано леденящим холодом.
       Склон, по которому нам надо спускаться, сияет на солнце девственной белизной снега. Мы надеваем рюкзаки, и Гена снова предлагает мне прокладывать дорогу, теперь уже вниз по склону. Ну что за народ! Вот уж точно, дай человеку послабление, сделай ему что-то хорошее, он тут же примет это как должное, и уже будет считать, что отныне ты обязан это делать всегда. Я не очень вежливо посылаю Гену подальше, и Коля первым начинает спускаться вниз. Теперь, вниз, идти не трудно. Склон этот положе, чем тот, по которому мы только что поднимались. В одном месте Володя оступается и летит вниз, но быстро "зарубается" и останавливает падение. Впрочем, спуск неопасный, далеко по такому склону всё равно не улетишь; как-нибудь, да остановишься. Снег глубокий, и повредиться при падении сложно.
       К закату солнца мы успеваем спуститься на пологий и довольно широкий в этом месте гребень, с которого видно живописную, уходящую вниз горную долину, покрытую снегом. Возле скалы, напоминающей с этой стороны огромный треугольный парус, мы находим относительно ровный участок, на котором можно поставить палатку. Расчищаем место от снега, и скоро стоянка приобретает жилой вид. Еду готовим снаружи. Мне хоть по-прежнему плохо, но я через силу заставляю себя выполнять необходимую работу, как могу. Не сидеть же сложа руки в сторонке, всё-таки не на прогулке в парке. В походе каждая пара рук нужна, каждому дело находится. Пока готовим ужин, ставим палатку, каждый делится своими впечатлениями о сегодняшнем дне. И из разговоров стало ясно, что на подъёме каждый в той или иной степени испытал чувство, что подняться не удастся, уж очень тяжело было передвигаться в снегу. Гена вообще собирался поворачивать обратно. Понятно. То есть всё-таки это я вытянул группу на перевал. Но никто об этом даже словом не обмолвился; вроде, что об этом говорить. А зря. В моём плачевном состоянии слово благодарности не повредило бы. Но никому такая мысль в голову не приходит. И что я сегодня такой чувствительный?.. Это от болезни, а так вряд ли бы я обратил внимание на эти мелочи.
       Попытка поесть для меня кончилась неудачей. Уже после первых ложек меня вывернуло наизнанку. Благо, я успел метнуться в сторону, чтобы не испортить аппетит компании. Ну ладно, придётся немного попоститься, пока легче не станет. Прежде чем заползти в палатку, я ещё раз бросаю взгляд на сумеречную долину, и даже в моём состоянии не могу не отметить её тревожной дикой прелести.

    Второй перевал

       Как ни странно, но большую часть ночи я спал. Проснулся, чувствуя слабость, но, по крайней мере, особо не тошнило. Снаружи задувал ветер, но не такой сильный, как в предыдущий день. Погода, похоже, налаживалась. Светало. Я потихоньку, стараясь не тревожить остальных, выполз из палатки. На востоке занималась утренняя заря. Небо вверху имело чуть уловимый зеленоватый оттенок. Наверное, от мороза. Холод не был таким лютым, как вчера, но градусов под тридцать было. Долина была залита мраком, и видны были только цепочки хребтов со снежными вершинами, слегка освещёнными восходом. Я застыл и любовался этой картиной, пока окончательно не продрог, после чего снова заполз в палатку. Вскоре и остальные проснулись и начали вставать. Надо было готовить завтрак, разбираться с маршрутом на день, и так далее - обычная походная рутина, когда на каждое дело приходится тратить усилий в три раза больше, чем в обычной жизни, будь то приготовление пиши, надевание ботинок, смена носков.
       Сегодня нам надо спуститься немного в сторону долины, а потом снова идти вверх, чтобы взять ещё один перевал, немного ниже, чем накануне, и судя по карте, не такой крутой. Так что вскоре мы уже были на маршруте. Взошло солнце, и то ли действительно стало теплее, то ли его присутствие подействовало психологически, но только мороз уже не так чувствовался, и дышать можно было без напряжения, не обжигая лёгкие. По мере того, как мы спускались, даже снега становилось меньше, так что идти было относительно нетрудно, где-то по колено в снегу. После вчерашнего подъёма это были детские игры.
       Но вот мы дошли до места, с которого начинался подъём на перевал. В отличие от вчерашнего маршрута, когда мы фактически преодолевали гребень горы, сегодня нам надо было пройти между двумя горами. Перевал выглядел как большая зазубрина, края которой образованы довольно крутыми гребнями двух соседних гор. Мы остановились, и стали прикидывать, где лучше пройти. Склон горы слева был чуть положе, но и снега на нём было больше. Так, на глаз, возможность схода лавины была, но именно в этом месте небольшая. Я, что называется, печёнкой чувствовал, что большой опасности нет. На сей раз Гена не так уверенно предлагал маршрут, скорее выносил на обсуждение своё предложение. Между горами образовалось небольшое, но глубокое ущелье. Гена предлагал подниматься по правой стороне этого ущелья, а потом идти прямо вверх. Особых возражений ни у кого не было; в принципе, предложение было нормальное. С правой стороны видны выступы породы, значит снега там поменьше, хотя это же означало, что и склон там круче. В бинокль можно было различить множество уступчиков и карнизов на этом склоне, а ближе к началу ущелья шла неровная цепочка скальных выступов, высоту которых с такого расстояния было трудно определить. Скалы заслоняли друг друга, поэтому было невозможно понять, есть ли между ними проход, и это было единственное обстоятельство, которое смущало меня. Но сам маршрут был, конечно, интересней. И мы пошли направо, обходя ущелье, и одновременно поднимаясь на склон горы. Чувствовал я себя уже более-менее, и хотя слабость и тошнота оставались, по сравнению с утром состояние улучшилось.
       Я представил, как сверху выглядит наша цепочка. Крохотные тёмные точечки на белом снежном фоне огромной горы, которые как будто стоят на месте, таким медленным, наверное, кажется наше движение сверху. Но здесь, внизу, наше движение заметно. Мы также по очереди прокладываем тропу в снегу. Снег немного выше колена, и идти нетрудно. Я не делаю скидки на моё состояние, и топчу дорогу наравне со всеми.
       Но вот склон стал круче, и начались выступы и карнизы. Мы на всякий случай связываемся верёвками, в три связки. Здесь надо быть поосторожней. Свалишься, будешь катиться до дна ущелья. Мы с Колей пошли впереди. Меня прямо тянет к камням и скалам, откуда-то изнутри поднимается желание полазить по ним, так что я даже временами забываю о своём состоянии. Впрочем, ненадолго, тошнота и слабость очень скоро снова дают о себе знать. Мы карабкаемся по уступам, обходим каменные выступы, и постепенно приближаемся к скалам, на которые я периодически поглядываю, задирая голову вверх. Мне и интересно быстрее до них добраться, и в то же время не отпускает подозрение, что там может не быть прохода. Мы благополучно проходим несколько скал, пробираясь по камням возле них, и вскоре упираемся в скальную стенку высотой метров десять-двенадцать. Вот чёрт! Мы с Колей начинаем рыскать вокруг, ища, нет ли где прохода, но, похоже, другого пути нет. Можно подняться вверх по крутой расщелине, но тогда мы попадём к основанию другой скалы, и есть ли там проход, сказать нельзя, снизу не видно. Я всё-таки поднимаюсь по расселине на несколько метров, в надежде разглядеть, что там дальше, но всё что я вижу, это продолжение другой скальной стенки. Я спускаюсь вниз и докладываю результаты обследования подтянувшимся участникам группы. Делать нечего, придётся карабкаться по стенке. Это именно то занятие, которое я так не люблю!
       Мы снимаем рюкзаки и начинаем доставать железо для восхождения. И начинается нудная работа по вбиванию крюков, и мы помаленьку навешиваем верёвки, меняясь на стенке. То ли от высоты, то ли от недавней болезни, но только когда моя очередь, рука быстро устаёт вбивать крюк, и мне приходится несколько раз отдыхать, прежде чем я могу продолжать работу. С подъёмом по стенкам такое дело. Редко будешь бить крюки, далеко придётся лететь, если сорвёшься. Начнешь забивать часто, медленно будешь подниматься. Выбираешь что-то среднее, в зависимости от рельефа стены. Но, в общем, дело у нас идёт споро. Вот Коля исчезает из виду, выбравшись наверх, забивает где-то там последний крюк, и "лифт" готов. Правда, вместо мотора будут работать наши ручки и ножки. Мы вытягиваем сначала наверх рюкзаки, а потом поднимаемся сами и выдёргиваем верёвки, какие можем. Сверху высота кажется не такой уж маленькой.
       И снова мы карабкаемся по камням, осторожно пробираемся по карнизам, цепляясь руками за выступы, и постоянно подстраховывая друг друга. По пока всё обходится без приключений. Когда я в очередной раз поднимаю голову, то с удивлением обнаруживаю, что перевал уже не так уж далеко. Увлёкшись лазанием по камням, я даже не замечаю время. Перед самым перевалом нам опять встречается скальная стенка, мы идём вдоль неё вправо и вверх, и находим несколько выступов, по которым вроде бы можно подняться. Я подсаживаю увесистого Колю, который, тем не менее, легче меня. Он забирается на первый выступ, закрепляется на нём, и помогает подняться мне. Потом так же мы перебираемся на следующий выступ, и так до конца, пока не вылезаем наверх. Крюк бить неохота, и мы наматываем верёвку на каменный выступ, и сбрасываем её вниз, чтобы остальные могли подняться. Вскоре мы все в сборе, собираем верёвку, а до перевала остаётся совсем чуть-чуть.
       И вот мы стоим на перевале, с которого открывается великолепнейший вид на две величественные горные долины. Впереди самая настоящая горная страна с зазубренными пиками гор, покрытых вечными снегами. Ниже пиков нагромождение гор не таких высоких, и в самых причудливых комбинациях. Позади нас долина, откуда мы пришли. По сравнению с тем, что открылось нашему взору впереди, она кажется мирной и теперь даже уютной. Всё познаётся в сравнении.
       Полюбовавшись на горные виды и передохнув, мы начинаем спуск. Он крутой, но терпимо, верёвки нигде навешивать не надо. Мы по-прежнему идём в связках, и предосторожность не лишняя. Склон такой, что можно и не остановиться, если слетишь, да и торчащие камни при падении представляют серьёзную опасность. Когда впереди спускается Коля, я собираю веревку в руку, и закрепляюсь, чтобы, если он сорвётся, задержать его падение, и самому не сорваться. Потом мы меняемся ролями. И так постепенно мы проходим крутой участок и выходим на более пологий склон. Снимаем рюкзаки и ждём остальных, упав спинами на снег и обсуждая, где лучше идти дальше.
       Первыми появляются Серёга с Геной, а вскоре "на пятых точках" к нам скатываются с весёлыми возгласами Мышкин с Володей. Теперь все в сборе, и можно обсудить дальнейшие планы. Решаем пообедать, для чего быстро топим снег на примусе и, припивая тёплой водичкой, съедаем свой сухой паёк. Я ем осторожно, опасаясь, как бы желудок не передумал насчёт пищи, принимать или нет. Но вроде обошлось. Без движения мороз очень скоро даёт о себе знать, особенно быстро это чувствуют ноги, по крайней мере, у меня. Мороз может и не тридцать градусов, но что-то около этого, и даже горячий Мышкин на сей раз соглашается с остальными. Но зато ветер сегодня терпимый.
       Мы смотрим последующий маршрут по карте. На сей раз нам надо спуститься пониже в долину, на высоту около трёх тысяч метров, и где-то там надо будет переночевать. На следующий день нам надо пройти по долине, скорее горному распадку, километров двенадцать, и снова идти на перевал. Судя по густоте линий горизонталей, подъём довольно крутой. Где-то недалеко от перевала нам надо будет разбить лагерь, и из него взойти на первую вершину. Вроде всё понятно, пошли. И мы навьючиваем рюкзаки, и продолжаем спуск. Ноги у меня окончательно замёрзли, и, найдя удобное место, где я могу руками держаться за камни, делаю махи ногами до тех пор, пока снова не начинаю ощущать пальцы ног, после чего бросаюсь вдогонку за парнями, ушедшими вниз по склону.
       Мы чуть было не дали маху на спуске, но, как говорится, "чуть" не считается. Гена, невнимательно посмотрев карту, перепутал немного направление, и повёл к началу не того распадка. Уклон становился всё круче, и мы забеспокоились, как бы нам не свалиться в какую-нибудь пропасть вместе с кучей снега. Мы заставили Гену достать карту и начали разглядывать её, пытаясь сориентироваться на местности. На карте должен был быть виден характерный скальный выступ в горе справа от нас, но с нашего места мы его не видели. Я начал сличать карту и наше местоположение. В конце концов, сориентировались, и поняли, что мы идём немного в другую сторону, к очень крутому склону. Фактически, к пропасти, в которую мы, похоже, уже начали спускаться. Ещё сотня метров, и мы бы полетели вниз. Гена и сам вскоре сообразил, куда он нас вёл. Мы молча разворачиваемся и поднимаемся по нашим следам вверх по склону.
       В горах расслабляться нельзя. Казалось, мы только что преодолели две скальные стенки, "взяли" серьёзный перевал, благополучно спустились вниз по крутому склону, и тут же, чуть ослабив внимание, едва не улетели в пропасть. Прямо не по себе от такого недостойного легкомыслия. Досадно.
       Мы подходим к началу нужного нам распадка, который на поверку оказывается расщелиной, и, страхуясь, осторожно заглядываем вниз. Да-а! Вот это местечко! Если когда мне придётся описывать спуск в преисподнюю, не надо будет напрягать своё воображение. Достаточно вспомнить это место. Крутые, местами почти отвесные, стены узкого ущелья изрезаны вдоль и поперёк трещинами и расселинами, со сплошной чешуёй каменных выступов всевозможной формы. Дна ущелья не видно, оно скрыто от нас таинственным мраком. А может, и не таинственным, и это ощущение тайны порождено моим воображением. Или желанием увидеть что-то необычное. Приглядевшись, мы рассмотрели совсем неплохой маршрут для спуска. Метрах в тридцати внизу вдоль левой стенки шла полочка, которая постепенно спускалась вниз. Как именно далеко, разглядеть было невозможно. Странно было обнаружить среди этого хаоса и нагромождения камней такой путь. Правда, до полочки пришлось опускаться на верёвках, но зато нам потом удалось по ней сойти вниз, до дна ущелья, пока не начались валуны. Они были самого разного размера, некоторые крупные, размером по пояс, а то и по грудь. Камни были завалены снегом, и идти было не очень удобно. Наступаешь, и не знаешь, то ли найдешь ногой опору, то ли провалишься до бедра. Так мы и пробирались по снегу через эти валуны до самого выхода из ущелья. Там расстояние-то было метров шестьсот-семьсот, но мы замаялись, трудно было идти. Прибавьте к этому полумрак, царивший в ущелье, неприветливые нависшие над нашими головами тёмные стены, и вы поймёте нашу радость, когда наконец-то впереди мы увидели просвет. Стены ущелья постепенно раздвинулись, и мы оказались в распадке, заваленном каменными осыпями. Снега было относительно немного, чуть пониже колена, так что дальше идти было и веселее и быстрее.
       Нам хотелось уйти подальше по долине, чтобы завтра иметь резерв времени для перевала, но скоро стало понятно, что на сегодня нам хватит ходьбы по горам, всё-таки усталость давала о себе знать, и мы решили остановиться. Метров через пятьсот нашли удобное место, относительно ровная площадка под скалой, и стали разбивать лагерь. Спустя час мои спутники спали, как говорится, без задних ног. А над долиной носился холодный, одинокий и бесприютный ветер, теребя полотнище палатки, да раздавались какие-то странные, непонятного происхождения, звуки. Не то снег оползал на склонах, не то где-то далеко срывались камни. Но что я точно знал, это то, что кроме нас в этой долине не было ни единой человеческой души, и в этом плане опасаться было абсолютно нечего. С этой мыслью я провалился в сон.

    К вершине

       Описывать следующий день в деталях, наверное, не стоит. Хотя и этот день остался памятным для меня, и поскольку я чувствовал себя довольно сносно, моё восприятие было больше открыто эмоциям, которые вызывали великолепные горные виды. Это не было виды, которые можно увидеть на картинках, когда величественные горы возвышаются во всей своей красе на фоне голубого безоблачного неба. В моём случае это были больше неожиданные ракурсы уходящей вверх горной долины, какая-нибудь неприступная скала, почти полностью перегораживающая ущелье, или цепочка не то огромных валунов, вросших в землю, не то небольших скал, между которыми нам приходилось зигзагами пробираться по колено в снегу, будто в каменном лесу.
       Понимая, что день предстоит тяжёлый, мы вышли со стоянки затемно. Рассвет только чуть забрезжил, но в темноте уже можно было различить дорогу. К девяти часам мы подошли к подножию перевала, и где-то часа в четыре "взяли" и сам перевал. Подъём был средней сложности. Почти всё время мы шли в связках, пришлось много карабкаться по камням, зато не было стенок и нам ни разу не пришлось воспользоваться верёвками. Я так увлёкся лазанием по камням, что для меня была некоторая неожиданность, когда подъём закончился и дальше подниматься было некуда - мы вышли на перевал. Большую часть склоны были довольно крутыми, так что маршрут почти всё время держал в напряжении, и время бежало незаметно. Погода была неплохая. Пару раз сквозь быстро несущиеся облака проглядывало солнце. Температура так и держалась около тридцати градусов мороза. Хороший был день. Такой... Как бы правильно сказать, неповторимый.
       Мы не хотели спускаться далеко вниз после перевала. Как я уже говорил, на следующий день с того же гребня мы должны были взойти на первую из намеченных вершин. Но мы шли вниз, и всё не находили места, где можно было установить палатку. В конце концов, мы решили поставить её на относительно широком выступе с небольшим уклоном внутрь, так что с него нельзя было скатиться вниз. Мы как могли утрамбовали ногами площадку, а кое-где подсыпали снега, чтобы хоть как-то выровнять поверхность выступа, и на утоптанную поверхность поставили палатку. Один бок палатки прижался к каменной стене, а другой находился в полуметре от края выступа, под которым было метров семь воздушного пространства. Это была не самая удобная ночёвка, но вряд ли можно было найти на такой высоте что-нибудь получше. И хотя Серёга с Мышкиным для порядка добродушно поворчали, устраиваясь на ночлег, все понимали, что на сей раз лучше потерпеть неудобства ночлега, чем завтра набирать по вертикали лишние двести-триста метров.
      
       Наутро нас ждали два сюрприза. Во-первых, испортилась погода. Ветер за ночь усилился, и для подъёма на гору это служило дополнительным препятствием. Периодически налетали облака, так что даже на нашей высоте, пока мы приготавливали завтрак, нас то и дело накрывало облаками. И ещё снова похолодало. Гена и Мышкин выглядели какими-то квёлыми. Не то заболели, не то переутомились вчера. Я не один заметил это. Коля, видно из тех же соображений, деликатно осведомился у Гены, как тот себя чувствует. Гена напрямую сказал, что не очень здорово. Мы посовещались, и решили, что пусть Гена с Мышкиным остаются сегодня в палатке, а мы вчетвером пойдём на гору. Видно было, что такое решение пришлось Гене по душе. Переходы и перевалы давались ему нелегко, я это видел. Гена молодец, терпел, и порой к вечеру можно было заметить, что он идёт, как говорится, на одних "морально-волевых".
       Мышкин, в отличие от Гены, явно огорчился, что не сможет пойти на вершину. Но у него, похоже, была температура. Даже сквозь его задубелую кожу на лице проглядывал лихорадочный румянец, и его явно знобило. Какой из него сегодня восходитель. "Сиди уж в палатке", - сказали мы ему. Мы взяли с собой немного еды, снаряжение для восхождения, сразу одели на ботинки "кошки", и вылезли из палатки на леденящий ветер. Мышкин вышел нас проводить, и когда мы отошли метров на тридцать, я обернулся и увидел, что он всё ещё стоит на ветру, в какой-то растерянной позе, как будто решает, не пойти ли ему вслед за нами. Как-то не ожидал я от него такого, мне он казался более беспечным. А ему, видать, нужен был этот подъём. А для чего, кто же знает. Я вот тоже хочу добраться до вершины. Меня, конечно, привлекает сам процесс лазания по камням. Но и на вершину взойти тоже хочется. Как бы поставил задачу, и выполнил, и это приятно. "Конец - делу венец", - говорит народная мудрость. А чтобы добраться до этого конца, порой приходится приложить усилий в десять раз больше против того, как оно представлялось в начале. Потому и доходят до цели один из десяти, а то и меньше. Какая цель ещё, от этого тоже зависит, какой отсев будет.
       Двумя связками мы быстро вышли на перевал и, не останавливаясь, пошли по гребню. Если бы не сильный с порывами ветер, почти встречный, идти было бы ничего. Но гребень был узкий, и при порывах ветра приходилось напрягаться, чтобы устоять на ногах. Снег на гребне был плотный, и в "кошках" идти было удобно. Вначале и справа и слева склоны были умеренно крутые, так что если упадёшь, можно зарубиться ледорубом при падении. Но затем склон слева постепенно стал очень крутой, и мы инстинктивно жались вправо - туда, где склон был чуть положе. На пути нам периодически встречались "жандармы", большие каменные столбы, которые мы обходили по склону, а так подъём проходил без приключений. Мы забирались всё выше и выше. Окрестные горы постепенно уходили вниз, и открывался всё более далёкий вид на окружающую горную страну. Облака по-прежнему иногда налетали, но ветер быстро уносил их, и вообще их стало меньше, чем с утра. Гребень становился постепенно круче, и теперь мы больше не шли, а карабкались по камням. В один из моментов мы поднялись как бы на небольшую вершину на гребне, и нам стало видно основной пик. До него оставалось не так уж далеко, может, метров двести пятьдесят по вертикали. Погода налаживалась, и пару раз проглянули кусочки голубого неба. Главное, облаков стало меньше. Я ещё отметил, что подъём проходит хорошо, всё пока идёт гладко. И для меня это служило больше сигналом, что не надо расслабляться. Мы не в таком месте, чтобы не ожидать сюрпризов. Ещё накануне я внимательно прочитал описание маршрута, сделанное альпинистами, поднимавшимися здесь четыре года назад. Судя по их описанию, подъём был серьёзный. И у меня не выходило из головы упоминание о месте, где гребень становится крутым с обеих сторон, и надо проходить этот участок по снежному карнизу. Но пока мы до него не дошли.
       Мы в связке с Колей были впереди, когда добрались до этого места. Было такое ощущение, что часть гребня просто отвалилась, образовав острое лезвие на протяжении метров двадцати. Пройти в этом месте по гребню было невозможно - слишком узко, да ещё гребень поднимается уступами. Никакого снежного карниза не было в помине. Гребень немного закруглялся в этом месте вправо, так что мы могли полностью видеть только одну сторону. С другой стороны, метрах в пяти внизу, было что-то вроде узкой полочки, и в принципе это мог быть вариант для обхода. Но было неясно, какая ситуация за поворотом. Справа мы, по крайней мере, видели весь участок. Чтобы понять, в какую ситуацию мы попали, представьте себе внутренний склон вулкана с крутой, чуть ли не вертикальной, стенкой. И вот по такой стенке нам надо как-то преодолеть метров двадцать, и при этом ещё подняться вверх метров на шесть-семь. Пока мы разглядываем препятствие, появляются тяжело дышащие Серёга с Володей. Посовещавшись, решаем навешивать верёвки с правой стороны, где видно весь участок. Было бы сегодня ну хоть чуть теплей! У меня опять проблема с замерзающими пальцами на ногах, которые приходится постоянно отогревать махами при каждом удобном случае.
       Первым на стену отправляется Коля, а мы его страхуем, для чего я подцепляюсь к Володе с Серёгой. После Коли моя очередь. Распластавшись на стене над пропастью, я вбиваю несколько крюков, и возвращаюсь назад. Серёга вбивает два крюка от того места, где я закончил, и мы видим, как он начинает подниматься вверх. Непонятно, зачем он это делает, ведь можно сорваться, хотя тот участок чуть менее крутой. Крюк, конечно, задержит, но сколько-то Серёга всё равно пролетит. Рискует парень. Мы кричим ему, но он, похоже, не слышит, и так и продолжает подниматься, пока не добирается до гребня уже на той сторонe. Там он забивает крюк, и путь готов.
       До вершины нам встретилось ещё несколько трудных мест, но такого уже не было. В одном месте мы вбили три крюка, чтобы обойти очередной каменный столб, но это больше для того, чтобы удобней было возвращаться назад - там было довольно круто. Я в очередной раз поднимаю голову - вершина уже совсем рядом! Спустя несколько минут мы с Колей стоим наверху - дальше идти некуда, мы в самой высокой точке. Вскоре поднимаются и Володя с Серёгой. На наше счастье, облаков не так много, и в некоторых направлениях видно далеко-далеко. Коля делает круговую съёмку, чтобы потом доказать, что мы были на вершине. Находим банку с запиской тех туристов, чьим описанием маршрута мы пользовались. С тех пор сюда никто не поднимался. Странно. А может, и пытались, но повернули назад из-за того места, где узкий гребень. Любителей вбивать крюки над пропастью не очень много. Я тоже не из их числа, но так не бывает, что делаешь только то, что нравится. В любом деле есть рутинная работа. Я смотрю кругом, как будто "впитывая" в себя вид заснеженных горных пиков и цепей, и душу наполняют какие-то хорошие щемящие чувства. Можно разглядеть большое озеро, которое уже в Монголии.
       Мы довольно быстро закоченели на ветру, пора отправляться в обратный путь. Спуск проходит без проблем. Усталость чувствуется, всё же сегодня нагрузка была хорошая. На спуске стали быстрей замерзать ноги, и я всё чаще останавливаю Колю, чтобы сделать махи ногами. У Коли ноги тоже мёрзнут, но не так, как у меня, обувь у него получше. Мы аккуратно перебираемся через "Лезвие", как мы назвали место, где навешивали верёвки, и двигаемся дальше. Ветер теперь дует почти в спину, и по крайней мере лицо не так мёрзнет. Вот и перевал, с которого мы начали подъём. Разумеется, никаких следов нашего пребывания, все давным-давно занесено и приглажено ветром. Подходят Володя с Серёгой, и я замечаю, что Володя идёт как-то неуверенно.
       - Володь, что случилось? - спрашиваю его, наклоняясь на ветер в его сторону.
       - Да с ногами что-то. Не заметил, отморозил, что ли, где-то на спуске.
       Мы спускаемся вниз по склону, чтобы хоть немного уйти от ветра, и там Володя разувается, чтобы растереть ноги. Однако они в таком состоянии, что растирка уже не поможет. Прихватило большую часть обеих ступней и, видать, он уже давно идёт с обмороженными ногами. Занялся бы он ими раньше. Но я знаю, почему так случилось - он слишком сконцентрировался на спуске, и перестал контролировать остальные факторы. Но теперь что-то советовать бесполезно. Володя отогревает ноги с нашей помощью, обувается, и мы продолжаем спуск.
       Мы вернулись, когда уже начало смеркаться. Мышкин с Геной нас радостно встречают. Гена говорит, что Мышкин нас уже давно ждёт, даже снаружи стоял, всё высматривал, не идём ли. Но радость встречи и возвращения омрачена тем, что Володя обморозил ноги. Серёга тоже немного отморозил ступни, но не сильно, он-то сможет продолжать идти, но Володя, я так подозреваю, вряд ли. Утром будет видно, но я чувствую, что ситуация складывается серьёзная. С такими ногами он не ходок, и не только по горам.

    Выход

       Проснувшись, я первым делом интересуюсь Володиными ногами. Сидя на спальном мешке, он показывает распухшие сине-багровые ступни. Вариантов особых нет, надо выходить с маршрута. Вопрос, всем вместе, или Володе и ещё кому-то. И я понимаю, что этот поход для меня закончился. Я его не оставлю в таком состоянии. В итоге решаем, что мы с Володей идём на выход, а остальные продолжают двигаться по маршруту. Мы намечаем самый короткий путь, с тем, чтобы в итоге выйти к тувинскому селению Эрге-Барлык. Коля отдаёт нам свою карту, мы берём себе минимум продуктов и два спальника, чтобы соорудить из них какую-то крышу над головой. Почти вся поклажа входит в мой рюкзак. И мы отправляемся в путь. По нашим расчётам, за три дня мы должны добраться до села, но это если Володя сможет идти. А иначе... А что иначе? Какие у нас есть ещё варианты? По мне, лучше бы всем уйти с маршрута. Тогда, если Володя не сможет идти, все вместе мы бы его донесли. А иначе его придётся нести мне, одному, а далеко ли я смогу с ним уйти? Вес у него немаленький, за восемьдесят. Но Володя не хотел, чтобы из-за него не состоялся поход, и заверил остальных, что сможет идти. А может, он сам так действительно считал. Как бы то ни было, но, с моей точки зрения, мы рисковали, принимая такое решение. Да, поход имеет значение, но рисковать из-за него жизнью человека... Нет, тут я не согласен.
       Володя молодец. Идти ему больно, но он идёт, опираясь на мою руку. А погода сегодня просто подарок. Дождались, наконец. На безоблачном морозном небе ослепительно сияет солнце. Мороз хороший, но зато ветер хоть и сильный, но ровный, и на солнце его леденящее дыхание чувствуется не так сильно.
       Так мы и бредём с ним весь день "под ручку", и уже к обеду у меня на левом локте, там, где он опирается, образуется здоровенный синяк. В правой руке у меня ледоруб, на который приходится время от времени опираться, преодолевая камни, угадываемые по очертаниям снежного покрова. В обед мы всухомятку закусываем, допиваем воду из фляжки, захваченную со стоянки и которую я несу под курткой, чтобы вода не замёрзла. Потом я набиваю во фляжку предварительно сжатый руками снег, и укрепляю её на животе, чтобы снег постепенно растаял. Можно и снег есть, чтобы утолять жажду, но как-то неохота. По мере того, как снег тает, я добавляю новый. Так что пока так решаем проблему с водой. А впрочем, пить особо неохота.
       Уже в сумерках я замечаю два небольших валуна, лежащих рядом. Мы подкапываемся под них, выгребая снег, так, чтобы образовалось место, где можно будет лечь вдвоём. Просвет между валунами мы забиваем снегом и утрамбовываем. Володя, несмотря на своё состояние, по мере своих сил помогает мне. Из двух спальников, сцепленных замками-молниями, сооружаем что-то вроде полога, потом укрепляем веревками этот полог за углы, так что две стороны лежат на валунах. Для противовеса я привязываю к противоположным концам верёвок откопанные из-под снега небольшие камни и опускаю их с другой стороны валунов. Один свободный край полога закрепляю изнутри камнями, а второй оставляю свободным, чтобы можно было заползти внутрь. Предварительно я положил рядом несколько булыжников, чтобы потом придавить края полога на ночь. Мы опять поели всухомятку, запивая водой из фляжки, разлитой по кружкам, заползли внутрь, и улеглись спать, подоткнув и придавив свободный край полога камнями. Мы надели на себя всё, что у нас было, чтобы компенсировать отсутствие спальников. В темноте я спрашиваю Володю, как он себя чувствует. Он говорит, что боль пока терпима, сами ноги особо не болят, но больно наступать на них. Ну и ладно, хотя бы поспит ночь. А если он ещё и спать не будет из-за боли, то тогда сил на ходьбу не останется.

    Спуск в долину

       На следующий день мы проснулись ни свет ни заря. Было ещё темно, когда мы позавтракали, пожевав строганины, сушёного мяса, и поели сухарей, запивая водой. Потом свернули спальники, собрали рюкзаки, и опять побрели вперёд. Сегодня наша задача спуститься в долину. Для этого мы выбрали путь, который приведёт нас к реке. По ней мы и рассчитывали идти большую часть дня. День был такой же солнечный, как вчера. Чтобы выйти к речной долине, нам пришлось перебраться через небольшую гряду. И тут я понял, насколько же у Володи серьёзно болят ноги. Вверх идти он практически не мог. Кое-как мы с ним выбрались наверх гряды. Сверху открылся вид на замёрзшую реку. В местах, где лёд не был занесён снегом, он искрился на солнце. Цвет льда был нежно-бирюзовый, изумительно красивый. Мы спустились на лёд, и Володя зашагал бодрее. Шли мы не быстро, так что я успевал разглядывать виды вокруг. Мне казалось, что можно бесконечно рассматривать это, казалось, навсегда застывшее, заснеженное горное царство. Искрился снег, поблёскивал и переливался иссиня-бирюзовыми оттенками лёд, кругом стояли молчаливые величавые горы, и мне на какие-то мгновения стало жалко покидать всё это великолепие. Конечно, устаёшь, конечно, мёрзнешь на ветру, спишь в палатке, лезешь из последних сил на перевалы и на вершины, питаешься чёрт те как; и потрескались руки от мороза, и заусеницы на них докучают, и ноги мёрзнут, и вообще много других неудобств в походе. Но только всё равно отступают все эти трудности перед каким-то глубоким внутренним желанием, считай, потребностью, заложенной в человеке, идти по этим горам вперед и вперёд, не представляя особо, что ждёт тебя там, какие испытания придётся претерпеть. Неважно. Но толкает изнутри сила, которой невозможно противостоять, да и не надо. Зачем наступать на горло собственной песне? Раз наступишь, два, а потом и петь больше не захочешь. Так что слушай своё сердце, и не давай заглушать его голос никому. И в том числе, самому себе.
      
       Река впереди делает поворот, уходя за скалу. Что там дальше, не видно. Наклон льда становится каким-то подозрительным, и я от греха подальше предлагаю выйти на берег. Мы огибаем поворот, и видим за скалой высокий застывший водопад, высотой метров двенадцать, как минимум. Вот с такой "горочки" мы могли бы запросто слететь, пройди мы ещё по реке метров пятнадцать. При таком падении мы бы точно свернули себе шеи. Ну надо же! До чего же много в горах ловушек, где можно погибнуть. Нет, тут расслабляться нельзя!
       Я был совсем маленький, может, лет в семь, когда первый раз задумался, как это получается, что человек такое слабое существо а, тем не менее, выживает. Какой бы ни был сильный человек, ему не справиться голыми руками с медведем, например. И получается, пришёл я тогда к выводу, что сила человека в основном в его уме и способности видеть, предугадывать события, придумывать инструменты и орудия, в способности быстро и правильно реагировать на ситуацию. И хотя я продолжал уважать сильных людей, и сам стремился стать физически сильным и выносливым, всё же умственное развитие с того момента для меня приобрело важное значение.
      
       Во второй половине дня мы спустились до высоты примерно три километра. Это я определил, увидев за одним из поворотов, что на одном из склонов внизу появилась тёмная полоска леса. Лёд всё ещё был крепкий, и не было повода для беспокойства, что мы где-нибудь провалимся, но я понимал, что в какой-то момент нам надо будет уходить с него. А это означало, что идти Володе станет намного труднее. Пока он ничего, держался, но судя по тому, как он всё больше опирался на мою руку, идти ему становилось тяжелее.
       - Ну что, Володь, доковыляем? - спросил я его шутливо, в попытке приободрить. На что он серьёзно ответил.
       - Знаешь, на сегодня меня хватит, может, на завтра на полдня, а там не знаю.
       Я тоже перешёл на серьёзный тон.
       - Ну тогда этого должно хватить, а там я схожу за подмогой. Нам надо спуститься, где тепло, чтобы я тебя мог одного оставить на некоторое время. Ничего, Володя, доберёмся! - и я действительно был уверен, что теперь мы доберёмся. Если Володя продержится сутки - а раз он сказал, то продержится - то нам этого должно хватить.
       Когда Володя провалился одной ногой в воду, я понял, что пора уходить с реки. Лёд местами становился ноздреватым, и подо льдом слышно было журчание воды. Мы вышли на берег и побрели вдоль реки. Скорость передвижения сразу замедлилась, наступать на камни ему было очень больно. Местами я тащил его на себе, где было много камней, там он уже не мог идти. И всё же к вечеру мы спустились до границы снегов. Река уже освободилась ото льда, и её шум приободрял. Мы уже были на уровне леса, а значит, сегодня можно будет развести костер и сварить нормальной пищи. Мы решили идти, пока не найдём места для ночлега.
       И нам повезло. Уже смеркалось, когда мы наткнулись на старые лесоразработки. Даже не лесоразработки, это громко сказано, скорее, деляна для рубки леса. Там была старая полуразвалившаяся избёнка, но переночевать в ней было можно. И там даже была маленькая чугунная печка. На ней мы и сварили гречневой крупы, побросав в котелок и остатки строганины. Но как ни странно, есть особо не хотелось, и аппетита не было. Только потом я понял, что в моём случае организм перешёл на внутреннее питание. Тем не менее, мы поели, я сходил ещё раз на реку, помыть посуду и набрать воды. Гречневой похлёбки мы сварили побольше, чтобы утром не терять время на приготовление пищи, а сразу отправляться в путь. И для этого у нас были причины. Двигались мы медленно, так что компенсировали небольшую скорость временем. Но была ещё одна причина. Рассматривая карту, мы обнаружили явно проблемный участок. Долина, по которой мы шли, упиралась в узкое ущелье, и там заканчивалась. Судя по карте, местами ущелье было очень узкое, а склоны крутые. Река, вдоль которой мы шли, сливалась с другой, так что поток воды в узких местах вполне мог занимать всё ущелье. И как там идти, непонятно. Единственное, что мы могли предпринять, это выйти как можно раньше, пока не начнётся таяние снегов, и воды в реке будет мало. Так мы и решили сделать.
       Мы поднялись часа в четыре. Ноги у Володи ещё больше распухли. Он уже до этого разрезал ботинки, чтобы засунуть в них ноги, а теперь пришлось разрезать их дополнительно. Мы поели похлёбки, собрались, и при занимающемся рассвете тронулись в путь. Километра через три долина закончилась, и началось ущелье. На деле ситуация оказалась даже хуже, чем мы предполагали. Река занимала всё узкое ущелье на протяжении половины пути. Но в чём нам повезло, это то, что во многих местах к стенам ущелья примёрз лёд. Уровень воды был метра на полтора-два ниже, а толстая кромка льда с обломанными краями, шириной где с метр, где меньше, тянулась вдоль стен ущелья. По ней мы и шли. Километров через пять ущелье начало помаленьку расширяться. Кромка льда попадалась всё реже, и приходилось всё чаше идти по каменным осыпям. Через них я опять перетаскивал Володю на себе. В конце концов, ущелье вышло в горную долину, река ушла вправо, а мы побрели вдоль подножия гор. Володя шёл всё медленней и медленней, и я понял, что запас времени у нас совсем небольшой.
       Мы встретили первый табун лошадей часа через два после того, как вышли в долину. Но людей возле него не было. Это был полудикий табун, пасшийся сам по себе. Потом мы встретили ещё лошадей, но там тоже никого не было. Когда через час мы увидели издалека третий табун, то мне показалось, что я разглядел там наездника на лошади. Я оставил Володю, и пошёл быстрее вперёд, в надежде его перехватить. С табуном действительно был старик пастух, в тувинской одежде, в старом ватном халате, не знаю, как он у них называется. Но по-русски он ничего не понимал. Я пытался ему объяснить, что нам нужна лошадь, но он то ли делал вид, что не понимает, то ли действительно не понимал. Пока я с ним таким образом "разговаривал", приковылял Володя. Он сел на землю, разул одну ногу и показал опухшую сине-багровую ступню. Мы показывали на лошадь, но старик только покачивал головой и сказал одно слово, "больница". Ага, всё же он какие-то слова знает! И я начал подозревать, что он просто прикидывается, что ничего не понимает. Просто не хочет давать лошадь. Я вынул деньги, предлагая ему, но он не стал брать. И тогда я начал свирепеть. Я понял, что старик нас дурит, прикидывается. Я вытащил нож и недвусмысленно пошел с ним к старику.
       И тут он всё сразу начал понимать. Вполне сносно он сказал, что даст нам лошадь, но чтобы мы оставили её в юрте, и он объяснил, как к ней пройти. Надо было перевалить через гору с правой стороны долины, а потом продолжать идти в том же направлении, что мы шли, но только уже с другой стороны горы. Он сел на свою кобылу, и тут я первый раз в жизни увидел, как ловят полудикую лошадь. Он подскакал к табуну. Тот испугался, шарахнулся от старика, но старик ловко раскрутил лассо и с первого раза накинул на шею лошади. Потом он оседлал её. Я помог Володе сесть на лошадь, и повёл её под уздцы на перевал. Мы перешли реку, которая в этом месте растеклась по долине многочисленными журчащими ручейками, причём я умудрился не намочить ноги, перескакивая с камня на камень, и начали подниматься вверх по склону. Склон был умеренно крутой, и лошадь, привыкшая ходить по горам, поднималась хоть и с трудом, но уверенно. Только считанные разы она подавалась сначала назад, не в силах преодолеть подъём сразу, но потом напрягалась и снова шагала вверх. В таких случаях я сильнее натягивал узду, не давая ей отступать далеко назад.
       Ещё часа через два после того, как мы одолели перевал, мы добрались до юрты, к которой с противоположной стороны подходила дорога. Видно было, что по ней иногда ездили автомобили. Володя спешился, мы отдали лошадь хозяевам, тувинцу и его жене, и расспросили, как нам добраться до Эрги-Барлыка. Когда будет машина, они не знали, может завтра, может через несколько дней. Связи с селом у них никакой не было. По карте до него было километров сорок с лишним, и по ситуации надо было идти. Володя теперь пристроен, а я доберусь пешком и вернусь за ним на машине. Найду какую-нибудь. И я отправился в дорогу.

    Эрге-Барлык

       Что это была за ходьба, лучше не рассказывать. Даже сейчас мне не по себе, когда я вспоминаю ту ночь. Мы уже прошли в тот день как минимум километров двадцать пять, и из них сколько-то я тащил Володю на себе, когда он не мог идти по каменным осыпям. Конечно, я устал. Но ноги у Володи были в плачевном состоянии. Местами обмороженные места лопнули, и я боялся, не было бы заражения. У нас была аптечка, мы как могли обработали раны, но надо было быстрей доставлять его к врачам.
       Я шёл и шёл по дороге, не останавливаясь. Скоро стало темно, и несколько раз я терял дорогу, но потом снова находил её, подсвечивая себе фонариком "жучком" и ориентируясь по рельефу местности - что я мог разглядеть в темноте. "Жучок", это такой фонарик, где надо всё время нажимать на рукоятку, чтобы он светился. Потом взошла луна, и стало светлее. Было часа два ночи, когда я вышел из предгорий и на плоской голой равнине, слабо освещённой светом луны, увидел огни села. Но они были так далеко! До селения было, по крайней мере, ещё километров семь.
       Временами меня одолевало желание просто упасть на землю и будь что будет. Но я понимал, что тогда засну, и могу просто замёрзнуть. Снега не было, но ночь была холодная. Сил у меня было немного, а одет я был легко - оставил всё лишнее с Володей. И я продолжал идти, хотя меня уже начало заносить в стороны. Я глядел под ноги, и изредка поднимал голову, только для того, чтобы убедиться, что огни села практически стоят на месте, нисколько не приближаясь. Никогда в жизни мне ещё не было так тяжело идти. Я находился в дороге уже двадцать два часа, пройдя за это время по горам больше шестидесяти километров. И я смертельно устал. Мысль упасть на землю появлялась всё чаще, но я гнал её от себя, как наваждение. В голове начало мутиться, и я уже стал плохо соображать, но всё равно в подсознании удерживалась мысль, что я должен идти, хотя временами я уже переставал понимать, зачем.
       Но кончилась и эта пытка. Я стучу в дверь первого дома, стоящего на окраине посёлка. Её открывает сонный тувинец, не говоря ни слова, проводит меня в комнату, и сгоняет с лавки своего малолетнего сынишку. Тот, сонный, идёт в общую комнату, где на полу вповалку спит вся семья, и как подкошенный падает на пол. В комнате горит свет. "Как они могут спать при свете?" - мелькает ещё у меня мысль, и я тут же отключаюсь, свалившись на лавку.
      
       Почти суточный переход подкосил мои силы. Самочувствие с утра было, что называется, надо бы хуже, да некуда. Но, тем не менее, меня держит сознание того, что надо закончить дело. Рано утром я уже возле поселкового гаража, но там ещё никого нет. Тут я соображаю, что в медпункте посёлка должна быть санитарная машина. Нахожу медпункт. Хотя медсестра там, водителя нет. Я не жду, когда он появится, но узнаю, где он живёт, и отправляюсь к нему домой. Приходится некоторое время уламывать водителя, чтобы он поехал. Он ссылается на трудную дорогу, недостаток времени, одним словом, тянет резину - ехать ему неохота. Я обещаю ему десять рублей, если он съездит за Володей и отвезёт нас к рейсу в аэропорт Кызыл-Мажалыка. Рейс один, я уже узнал, и нам любой ценой надо на него успеть.
       "Уазик" надрывно ревёт двигателем на подъёмах, когда мы едем в горы. Забрать Володю потребовалось пять минут, он уже был готов. Ещё через час с небольшим мы приближаемся к Кызыл-Мажалыку, торопясь на рейс. Я рассчитываюсь с водителем, помогаю вылезти Володе, и бегу в маленькое здание аэропорта. Билетов нет, рейс полный, но я нахожу пилота, и объясняю ему срочность ситуации. Если мы не улетаем, Володю надо будет везти в больницу здесь, а хотелось бы довезти его до дома. В самолёте "Як-40" в хвостовой части находится отделение для багажа, и там, на полу, мы и летим в Красноярск. В Красноярске делаем пересадку, и к вечеру мы в Омске.
       В больнице врач равнодушно посмотрел на Володины ноги, забинтовал и отправил домой, сказав что никакой гарантии дать не может, заживут ли ноги. "А если не заживут, то что?" - наседаю я на него. "Ну, ампутируют", - так же равнодушно отвечает он. Но меня такой исход не устраивает. Мы с Володиной женой отвозим его домой, а я еду к нашему общему приятелю, хирургу. Проблема в том, что он работает в другом районе, но мы обходим и это препятствие, договорившись с водителем скорой помощи, который даёт другой адрес, когда привозит Володю в больницу. Тут уже им занимаются серьёзно. Один из врачей предлагает ампутацию, но мы относимся к предложению как-то без энтузиазма. Так что они делают коагуляционную блокаду, и ещё что-то, чтобы предотвратить гангрену. В этих деталях я уже не разбираюсь. Я покидаю больницу уже поздно вечером и, обессиленный, еду домой в пустом троллейбусе. Теперь моя душа спокойна. Что я считал нужным сделать, и что зависело от меня, я выполнил. Теперь я хочу только одного - выспаться.
       За окном накрапывает мелкий холодный дождь, и маленькие капельки, увлекаемые встречным воздухом, как будто с усилием растекаются по стеклу. Деревья стоят по-зимнему голые, но снега нигде не видно. На улицах чисто, прибрано. Субботник уже прошёл, городские улицы почистили.
       Пора возвращаться в прежнюю жизнь. А перед глазами стоят заснеженные горные долины, величественные хребты, покрытые вечными снегами. В памяти выплывает вид "Лезвия". Потом я вспоминаю, как мы успели по обломанному льду пройти то узкое ущелье, до того, как оно наполнилось водой. И я понимаю, что не доходил по горам, что жалко мне, что пришлось выйти раньше. Но теперь то что, дело сделано. И нечего бередить душу. Будут ещё горы, утешаю я себя, но сам понимаю, что хоть и будут, но не такие и не сейчас. В жизни ничего не повторяется. Ни-че-го.

    Эпилог

       Володя провёл в больнице две недели. Ноги ему спасли, хотя окончательно он оправился только через год, и даже тогда через кожу можно было видеть водянистые волдыри. Но через полтора года и они исчезли.
       А ребята нормально прошли весь маршрут. Мышкин поднялся на две вершины, как он того страстно желал, а Гена получил мастера спорта по туризму - наверное, горному - что для него и было целью похода. Серёга, по его словам, прекрасно провёл время в хорошей компании, и для него это было основное, что он ожидал и получил от похода. Он больше всех сетовал, что нам с Володей пришлось уйти, потому что у нас была такая хорошая компания, которая, по его словам, редко собирается. С Колей и Серёгой мы потом ещё ходили в походы, а с Колей вообще подружились.
       И что ещё сказать в эпилоге, я даже не знаю. Бывают вот такие ситуации в жизни, что приходится выжимать из себя всё, на что только способен, и даже больше. Жизнь штука непростая. И у каждого есть граница, до которой он сохраняет в себе человеческое достоинство и самого себя как личность. Но она есть, такая граница, это я знаю точно, и не так уж она далеко у многих. И повезет тому, кто сумеет её не переступить даже в самых сложных ситуациях, но мобилизует всю свою волю и свой ум и сумеет с честью выйти из ситуации. Хотя, хотя... Непростое это дело. Совсем не простое.
      
      
      
      

      
      
      

      
      
      
      
      
      

      
      
      
      
      
      

    Драка

      
      
      

      
       Повествование в этой истории будет развертываться не торопясь, с отступлениями, как бы заглядывая по дороге в закутки, чтобы посмотреть, не осталось ли там что-то нужное, какие-нибудь, на первый взгляд, незначительные происшествия, которые могли бы помочь понять те события. А понять их надо, потому что они связаны с пониманием жизни сегодняшней. К сожалению, на жизненном пути нам приходится встречать дураков и идиотов, в том числе форменных дикарей, тупых агрессивных животных в человеческом обличье. Самое правильное в таких случаях не связываться с этими животными, но иногда дорожка может оказаться слишком узкой, и тогда поневоле приходится идти на столкновение. Жаль, что общественные устои столь благодушно относятся к таким особям. А они представляют собой страшную разрушительную силу, потому что убивают полезные, созидательные ростки в обществе. Эти животные могут только разрушать.
       И вот одна такая ниточка, связанная с этими представителями животного мира, зацепилась за мою душу, и тянется из прошлого, периодически цепляясь то за одно, то за другое событие моей сегодняшней жизни, которые периодически напоминают, в каком жестоком и безжалостном мире мы живём. Эти животные рядом с нами, и об этом всегда надо помнить, и всегда быть готовым к встрече с ними. Встретить их можно в любом месте: в тюрьме, в корпоративном офисе, среди руководителей стран. Их надо учиться различать, потому что многие из них умеют маскироваться под нормальных людей.
      
       А ещё эта история о том, что к жизни надо относиться серьёзно, в буквальном и переносном смысле, то есть ценить свою собственную жизнь и стараться понять её глубоко, не довольствуясь расхожими стереотипами. Дело в том, что вокруг нас всё постоянно меняется, и гораздо быстрее, чем это принято думать. Людям часто представляют жизнь как нечто законченное и известное. И в таком представлении она выглядит обструганной, а то даже и отполированной, где все части подогнаны друг к дружке, как детали давно производимого двигателя автомобиля. И как-то трудно зацепиться глазу за такую прилизанную жизнь, и скользит он, бедолага, по её поверхности, не видя никакой возможности пробиться вглубь, почувствовать её внутренние холодные лабродорские и тёплые гольфстримовские течения; не имея никакой возможности заглянуть в тёмные глубины и воочию увидеть тамошних обитателей и почувствовать всю серьёзность, необъятность и непредсказуемость нашего пребывания на этой планете. И в итоге вместо красивой и гармоничной жизни многие проживают какой-то любительский спектакль, сыгранный на подмостках, наспех сколоченных где-то на заднем дворе, из чего попало; и где декорации на сцене такие, что только мощь сегодняшних средств массовой информации, да наша привычка верить в чудо могут заставить вообразить их чем-то иным и лучшим.
       Конечно, порядок в государстве должен быть, и люди должны подчиняться правилам и законам общежития, но для этого не обязательно лишаться глубины жизни. Наоборот, понимание жизни помогает людям лучше ладить друг с другом и создавать лучшее общество. Всё хорошо в меру, в том числе послушность и терпимость, которыми очень быстро можно воспользоваться во вред самим людям. Жизнь штука многосторонняя, и каждый день открывает что-то новое. А сколько точно этих сторон, я, сказать по правде, не знаю, да оно может и не так важно. Главное, понимать это, и не идти по жизни с закрытыми глазами на чьём-то поводке, а самому прокладывать свои дороги. И если не забывать об этом, то прожить жизнь можно неплохо. Совсем неплохо!

    Детские впечатления

       Жил я в таком месте, о котором нельзя было сказать в полной мере, что это был город, хотя формально мы были районом города. Но, по сути, город тогда находился на другом берегу Иртыша, и значительно ниже по течению. А здесь была железнодорожная станция, несколько небольших заводов, элеватор, да многочисленные склады. Из-за оторванности от города наш посёлок жил вполне самостоятельной жизнью. И если кто ехал на правый берег, то говорил, что он "поехал в город". В общем, жизнь была какая-то полудеревенская, и народ был соответствующий. Как говорят классики философии, бытие, оно определяет сознание.
       Сам я никогда не был сторонником драк, да и вообще характер у меня мирный. В детстве, когда мне было совсем немного лет, я, правда, мог начать драку сам, но потом как-то мне это стало не нужно. Зато драки со мной начинали другие. Но всё равно, до седьмого класса ситуация была более-менее терпимая. Ну, подерёшься с каким-нибудь забиякой, но без особых последствий. Сила у ребятишек в этом возрасте ещё не та, чтобы с одного удара с ног свалить, или челюсть выломать, да и агрессивности особой нет - уровень тестостерона, гормона, во многом ответственного за агрессивность поведения, невысокий. Дрался я не так чтобы умело, но сила и ловкость были, и победить меня было непросто. Да и драки были либо один на один, либо я один дрался против двух противников, то есть силы были примерно равными. Но несколько раз были ситуации, когда недостаток бойцовских навыков оказывал мне плохую услугу. Я не мог игнорировать такие весомые и во многом болезненные факты, хотя никакого радикального решения придумать не мог.
       В школу я ходил с офицерской полевой сумкой, которая была у меня вместо школьного портфеля до седьмого класса включительно. Внутри сумки, сбоку, чтобы можно было быстро вытянуть, у меня находился железный стержень, кусок от железобетонной арматуры - такой, знаете, металл с насечкой. И в исключительных ситуациях я использовал эту железяку, как орудие обороны. Неожиданное появление на поле битвы холодного металла производило благотворное воздействие на рассудительность моих противников. Но не на всех, потому что некоторые не верили, что я могу ударить человека этим стержнем. А я мог, если человек напрашивался на грубость, да ещё когда таких было сразу несколько. Не то чтобы мне это легко давалось, или что я такой бесчувственный. Нет, конечно. Но я понимал, что другого пути у меня не было, раз уж я вытащил этот кусок арматуры. Теперь либо меня забьют до полусмерти, либо эти ребята в итоге дрогнут и отступят. И я, как будто бросаясь в холодную воду, бил нападавших по рёбрам, по рукам, по ногам - как получится. Но по голове я старался не бить, хотя мои противники придерживались противоположных взглядов. И, то ли насмотревшись фильмов, то ли наслушавшись хвастливых сверстников, норовили как-нибудь этак ловко, как в кино, свалить меня с ног ударом в голову.
       Когда я начал ходить в первый класс, моя дорога пролегала по улице, где в низеньком домишке жил горбун, нигде не учившийся инвалид лет шестнадцати. Он собирал вокруг себя хулиганистых парнишек, и те его слушались. Каждый раз, завидя меня, он цедил сквозь зубы матерные угрозы, но до поры до времени они меня не трогали. И всё же однажды, когда я возвращался домой, один из мальчишек сорвался с места и побежал за мной. Конечно, куда было мне, первокласснику, тягаться с четырнадцатилетним парнишкой. Он догнал меня, и на ходу сбил с ног. Я перекувыркнулся, уже в полёте наметил недалеко лежавшее полено (дровяное отопление отличная вещь!), и по приземлении сразу перекатился в его направлении. Схватив полено, я вскочил на ноги и начал размахивать им в направлении противника. Тот опешил, отпрянул, я рванулся от него со всех ног, не отпуская полено и придерживая им сумку. Почувствовав, что он снова меня нагоняет, я отпрянул в сторону, остановился, развернулся к нему лицом, и снова начал размахивать поленом. Ситуация повторилась, я опять начал убегать от него, и на сей раз он вскоре прекратил погоню. Но больше я уже по той улице не ходил, и весь год делал большой крюк, прибавив к своему школьному маршруту около километра и опасную ходьбу по железнодорожному полотну Транссибирской магистрали - иной дороги не было, чтобы преодолеть виадук над железной дорогой. Это было опасное место, и на моей памяти там погиб не один человек. А что мне ещё оставалось делать? Я переживал из-за таких вот столкновений и драк, мальчик я был эмоциональный, с чувствительной натурой, и оскорбление, унижение человеческого достоинства воспринимал остро.

    Самбо, занятия спортом

       Вот так я и жил до седьмого класса. Но перед началом учебного года я как-то созрел, что ли, и понял, что надо что-то делать. Драки становились всё более лютыми, и надо было уметь защищать себя, или надо было начать спускать обидчикам и перейти в разряд тех многочисленных школьников, которые предпочитали периодически отдавать десять-двадцать копеек хулиганам, но зато не связываться с ними. И даже был специальный блатной термин для такого сбора подати. Но я так поступать не мог. Это был даже не вариант для рассмотрения. Я скорее предпочёл бы, что меня убьют, чем стерпеть унижение.
       Я записался в секцию самбо в городе, на стадионе "Динамо". На тренировки я ездил с утра, а потом сразу ехал в школу. Дорога занимала много времени, да и вообще было много других неудобств, но я всё равно продолжал ездить три раза в неделю. Ещё я записался в кружок радиолюбителей, тоже в городе, но там занятия были по вечерам. В общем, в тот год я много ездил в город. Когда после тренировки я приходил в школу, до уроков оставалось время, и я проводил его в библиотеке, где наша библиотекарь разрешала мне самому заходить в хранилище и выбирать книги. Я пристраивался где-нибудь между стеллажами, и читал книги и журналы. В тот год я прочитал много книг о спортсменах и о спорте. Ещё мне запомнились скрип снега в темноте и лёгкий снегопад из меленьких снежинок, когда я морозным вечером возвращался с радиокружка. Ветра не было, и было так хорошо и приятно идти по тёмной заснеженной улице, хотя мороз был градусов за тридцать в те дни.
       Я и до секции самбо любил бороться, и у нас это было одно из самых любимых развлечений среди ребятишек, да и среди взрослых тоже. Но в секции всё было по-другому. Там как-то перемешали возрастные группы, и часто мы тренировались со взрослыми спортсменами. А я оказался в секции вообще младшим по возрасту. Хотя я и был крупным для своего возраста, и вес у меня был шестьдесят килограммов, но всё равно разница в возрасте в три года была значительная, и это чувствовалось.
       И вот после нескольких тренировок один из таких парней-спортсменов, лет восемнадцати, решил использовать меня в качестве манекена. И давай бросать меня на ковёр, как только мог. Я чувствовал своё полное бессилие и какую-то несправедливость во всём этом. А он, не то красуясь перед другими, не то наслаждаясь своей силой, продолжал изгаляться надо мной. И тут что-то во мне поднялось. Я рассвирепел, и готов был одновременно растерзать моего противника и расплакаться. Но я не плакал. Мало-помалу я освоился, и начал оказывать какое-то сопротивление. И уже у него не так всё гладко получалось. Он нарочито грубо, жёстко, хватал меня за куртку, сильно дёргал, и при этом ухмылялся, демонстрируя своё превосходство. В самбо есть такой приём, когда борец тянет противника на себя, падает на спину, и перебрасывает его через себя, уперев свою ногу в живот противника. Я разгадал вовремя замысел моего врага (а в тот момент он и был для меня ненавистный враг), увернулся от ноги, направленной в живот, и, соскользнув с его ступни, изо всей силы приземлился коленом ему на лицо. Под своей коленной чашечкой я почувствовал хруст, это ломалась носовая перегородка, но в тот момент я ни о чём таком не думал, а просто зафиксировал этот хруст, и понял, что сейчас мы начнём драться. Что-то вроде тени страха пронеслось у меня в душе, но ярость и жгучее чувство обиды тут же убили его. Я был готов драться, и мне уже было всё равно, что будет со мной. Тут же вскочил на ноги, в полной готовности использовать всё, что было в моих силах. Я был готов выцарапать ему глаза, кусать, царапать, бить головой - что угодно, готов был защищать мою жизнь и моё достоинство любыми способами. Мой враг сам напросился на это.
       Но произошло неожиданное. Мой противник продолжал лежать на ковре, хотя он не потерял сознание. На лице было много крови, он лежал и корчился от боли, перекатываясь с боку на бок и подтянув колени к животу, а руками зажав лицо. Из под его ладоней струйками, в разные стороны, бежала кровь. К моменту, когда я приземлился коленом ему на голову, остальные борцы прекратили свои занятия и стояли кругом нас, подтянувшись на бесплатное развлечение. Я ждал, что сейчас придётся иметь дело с дружками потерпевшего, а таких было человека три. Стоял и ждал нападения. Они вроде шевельнулись, но потом так и остались на месте. Я прошёл сквозь кольцо борцов, стоявших в каком-то оцепенении, зашёл в раздевалку, оделся, и ушёл из зала. Никто меня не преследовал, и никто мне ничего не сказал. И только в каком-то скверике, среди крутившейся на холодном ветру осенней листвы, уже далеко от стадиона, я дал волю своим эмоциям. И в этом чувстве было не только, и даже не столько, обиды и ощущения содеянной несправедливости. Это было горькое чувство утраты, какой-то свершившейся необратимости, через которую навсегда уходило что-то хорошее и светлое. Как будто навеки закрывалась дверь в праздничный зал, в котором раздавали новогодние подарки, а впереди ждала тяжёлая и длинная дорога в зимней ночи, сквозь метель и леденящий встречный ветер.
      
       На следующую тренировку я шёл с тяжёлым чувством. В борцовском зале со мной особо никто не разговаривал, всё шло как обычно. Я ещё опасался, что меня подкараулят после тренировки, и потому постарался выйти с другими ребятами, надеясь, если что, отгородиться ими и убежать. Бегал я неплохо, до этого три года ходил в секцию лёгкой атлетики. Но и после тренировки обошлось, никто меня так и не тронул.
       Примерно через месяц, сблизившись с некоторыми ребятами, я узнал, что же спасло меня от неминуемой расправы. А спас, можно сказать, случай. По всем законам жанра я нарушил неписаное правило, что новички всегда терпят обиды от более опытных борцов. Какая зараза установила такие порядки, я не знаю. Но правила были примерно как в армии, где так называемые "деды" издеваются над новобранцами, "салагами", а потом бывшие "салаги" становятся "дедами" и начинают издеваться над вновь прибывшими солдатами. И то, что я сделал, было вопиющим нарушением этого ублюдочного "порядка". А тренер был такой, что ему было всё равно. У него вообще были какие-то свои интересы, не имеющие отношения к работе. Но в тот день на тренировку пришёл курсант школы милиции, такой боевой и шумный парень. Я и до того видел его несколько раз, и он даже проводил пару тренировок, когда тренер куда-то исчезал. И когда я ушёл, он быстро оценил ситуацию, и понял, что эти ребята мне не простят, и даже не столько самой травмы, как моё покушение на святая святых - их уголовный порядок, когда такие как я должны беспрекословно терпеть издевательства старших. И он им сказал, что если они меня тронут, то будут иметь дело с ним. И, по-видимому, он сказал это достаточно убедительно, что даже их мозги восприняли этот совет.
       Год спустя я встречу его в довольно неожиданном месте - на плодоовощной базе. Под новый год в город завезут много яблок, и курсанты школы милиции придут их разгружать. А я тоже окажусь там, только буду разгружать другой состав. Он будет таким же уверенным в себе и громкоголосым, и у курсантов он будет за старшего. Конечно, он меня не узнает, да это и не важно, а по ситуации даже и не нужно. Я подойду к нему, дам несколько советов, как лучше организовать выгрузку - я там до этого работал, и знал уже, как и чем можно удлинить транспортёры. Хотя он был такой независимый и шумный, что, казалось, к нему не подступись, он внимательно отнёсся к моим советам, и вскоре курсанты начали удлинять транспортёры. Малость, конечно, но хоть как-то я смог отблагодарить его. Кто его знает, как бы оно всё сложилось без его заступничества.
       Мало-помалу я пообтёрся в секции, сошёлся близко с несколькими ребятами, хотя все они были старше меня года на три-четыре. С одним из них, Сашей, я часто работал в паре. Я и сам физически неслабый, но этот был просто феномен. Он мог зажать меня так, что я вообще ничего не мог сделать. И я как-то начал понимать, что одной силой в жизни не обойдёшься. Постепенно я изучил его сильные стороны, и научился просто нейтрализовать их, не допуская ситуаций, где бы он мог воспользоваться своей медвежьей хваткой. Не всегда это получалось, но как-то помаленьку мы с ним сравнялись. И этот ли факт стал причиной, или ещё почему, но только мы с ним подружились. Он был хороший и надёжный парень, и с ним было как-то спокойно. А разницы в возрасте не чувствовалось.
       "На всякое ядие есть своё противоядие", - это я усвоил от отца давно, и усвоил твёрдо. Проблемы имеют решение. Если решений нет, то это означает одно - мы о них не знаем. Но путь к осознанию таких простых истин далёк, и не каждый его проходит. И силе я стал противопоставлять то, что было моим преимуществом. От природы, а вернее, от моих предков и родителей, я довольно гибкий, и реакция у меня неплохая. Ну и соображение какое-то имелось - без этого тоже по жизни сложно шагать. И так вот помаленьку, постепенно, я учился не попадать в ловушки других, и сам учился готовить такие ловушки. И было в этом что-то от игры в шашки, в которые я любил играть. Задумываешь комбинацию, заманиваешь противника. Начинаешь, например, с уловки, оттесняя противника назад, делая вид, что хочешь провести какую-нибудь заднюю подножку. Его ответная реакция - чуть податься вперёд, и тогда ты быстро подныриваешь и как бы начинаешь проводить бросок через бедро. Его ответ - подогнуть колени и отклониться назад. И вот для этого-то и была вся предыдущая игра. Быстро переносишь свою ногу назад, за его ноги, на уровне колен, подбиваешь, и одновременно скручиваешь противника назад и вбок. И он летит на ковёр. Конечно, сила нужна для таких маневров, но не Геракла, и я вполне справлялся с такой задачей. Ситуация на ковре меняется быстро, всё время надо придумывать что-то новое, на ходу менять решения, корректировать их. И думать, думать... А иначе в момент скрутят в бараний рог, подловят на болевой приём, и колоти потом ручонкой по ковру - мол, сдаюсь, ваша взяла.
       Вскоре после Нового года проводили соревнования, я тоже выступал со старшими ребятами. Хотя это была не моя возрастная категория, но как-то меня пропустили на соревнования. Конечно, я хотел всех победить! Но я понимал, что мои мечты просто нереальны. Я и не победил, да и не мог. Не было у меня ни навыка, ни опыта, да и большая разница в возрасте сказывалась. Три года в этом возрасте много значат. Тем не менее, несколько схваток я выиграл, и это было не так уж плохо. Да и те, что я проиграл, проиграл в упорной борьбе, отработав по максимуму до последней секунды.
       Но эти же соревнования практически поставили крест на моих занятиях самбо. Где-то в судейских протоколах, уже во время подведения итогов соревнований, выплыло, что я моложе, чем дозволено правилами соревнований. Было и второе обстоятельство, хотя, может, и не такое существенное. Ещё до этого я начал смутно подозревать, что самбо, несмотря на весь его ореол, не самое лучшее средство для моих целей. В драке надо наносить быстрые и сокрушительные удары, там мало возможностей для захватов, бросков через бедро. Вообще, драка, это весьма скоротечное мероприятие, и тому есть много причин. Бокс намного лучше подходит для этой цели, и уж совсем хорошо приспособлено для драк каратэ. Я это говорю не понаслышке, поскольку потом занимался и тем, и другим. Но даже с учётом малой приспособленности самбо для моих задач, я всё равно бы продолжал заниматься. Однако моё положение в секции стало непонятным. Никто меня не выгонял, но просто как-то рукой махнули. Вроде, ну ходи, если хочешь, чёрт с тобой. В общем, какое-то положение второсортного человека. И я перестал ходить. Если бы я знал, что в городе была ещё школа классической борьбы, я бы, наверное, перешёл туда, да и ездить мне было бы ближе. Но я не знал о существовании этой хорошо оборудованной спортивной школы, в которой могли заниматься ребятишки класса с шестого. В начале восьмого класса я начну туда ходить, но потом жизнь сделает поворот, и мне уже будет не до спорта, и даже не до учёбы.
      
       Всё это время я продолжал ходить в секцию лёгкой атлетики, хотя и весьма нерегулярно. Там занятия проходили по вечерам, и вёл секцию директор городской спортивной школы, который жил в нашем посёлке. Звали его Сергей Михайлович, и это был один из самых замечательных людей, которых я встретил в своей жизни. Мы с ним не теряли связи даже после окончания школы, да и когда я вернулся в город после учёбы, я продолжал заходить к нему. Но это было потом. А тогда он ругал меня за пропуски тренировок, но у меня накладывались занятия в радиокружке, а там мне до поры до времени было интересно. Тем не менее, связи с секцией лёгкой атлетики я не терял, и когда идея с самбо умерла, я снова стал регулярно ходить на тренировки. А они были интересные - Сергей Михайлович был мастер своего дела.
       С лёгкой атлетикой вообще была интересная ситуация. Пожалуй, для этого вида спорта я не очень подходил по своим данным. За три года занятий я ни разу не занял даже призового места. Ни в каком виде. И только в середине седьмого класса я начал занимать призовые места, а к весне всё-таки вышел на уровень, и выиграл подряд несколько соревнований, включая первенство области в беге на восемьсот метров. И всё же, я думаю, это было не моё. Сыграло роль, что я по природе универсал. Например, по складу ума я точно не программист, но когда понадобилось, я мог хорошо программировать. А вот уже системный дизайн сложных программ совсем другое дело, здесь я был как рыба в воде, хотя у меня образование инженера-физика. Так и со спортом. Начав заниматься боксом, я уже через четыре месяца стал чемпионом области, в каратэ я освоился месяца через четыре. Придя после занятий этими боевыми видами спорта в академическую греблю, уже через месяц-полтора я вышел на уровень; хотите верьте, хотите нет, но я не обманываю - какой мне смысл? Только тогда я понял, что я был просто создан для академической гребли в большом спорте, по всем параметрам, и приди я туда раньше, многое было бы по-другому в моей жизни. Как важно познать себя глубоко и полно, все свои слабые и сильные стороны, и реализоваться по максимуму, найти своё место в жизни, продраться, прорваться к нему, попасть в него, как патрон в патронник. Вот на что не надо жалеть ни сил, ни времени.

    Школьные драки с "самбистом"

       Я никому не говорил, что хожу в секцию самбо. Но так получилось, что в начале учебного года туда забрёл мой одноклассник. Посетил он только одну тренировку, но зато рассказал в школе, что я занимаюсь самбо. А мне от такой известности был один убыток. Тут же, чуть ли не в очередь, ко мне потянулись всякие хулиганы и просто задиристые ребята. Как же, подраться с самбистом, показать ему кузькину мать, чтобы потом в кругу свих приятелей рассказать о великой победе. И началась серия драк престижа, в основном с девятиклассниками и восьмиклассниками. Сверстники как-то меня не трогали, а десятиклассники, видать, поумнее были, да и несолидно им было связываться с семиклассником. Желающих оказалось много, нападали на меня по трое, четверо, редко по двое. То, что они имеют дело с самбистом, снимало в их глазах все ограничения, и позволяло нападать на одного толпой. А, впрочем, многие из них и на других точно так же налетали всей сворой.
       Как-то в ясный солнечный день я заходил в школу, а у нас в школе были три входных двери, и тёмные тамбуры между ними - Сибирь, надо беречь тепло. Я зашёл в первый тамбур, со света ничего не видя, и тут же получил удар в лицо. Быстро нагнулся пониже, нащупал противника, и начал наносить ответные удары. Но нападавших было двое, их глаза уже адаптировались к темноте, так что мне пришлось нелегко. Противники мои были братья-близнецы из восьмого класса. Оба высокие, жилистые и сильные, и оба занимались боксом. В общем, противники были серьёзные. Драка была скоротечной, но кровь они мне успели пустить, так что пришлось сразу же после драки идти в туалет и приводить себя в порядок. Вскоре туда пришёл один из нападавших, по тому же поводу. Подняв голову над чугунной раковиной, испачканной моей кровью, я с удовлетворением констатировал, что и для него это мероприятие не прошло бесследно. Под глазом быстро багровел здоровенный синяк, из разбитой губы сочилась кровь. Тем не менее, эти красноречивые атрибуты не помешали ему хвастливо заявить, что они меня хорошенько проучили. Я не стал вдаваться в полемику, потому что давно понял, что с идиотами лучше не иметь никаких дел вообще.
       Голова от ударов гудела, но так было терпимо, и я пошёл на занятия. Губы были разбиты изнутри, о зубы, так что снаружи особых повреждений заметно не было. Братья учились в первую смену, у них занятия закончились, но, тем не менее, до звонка на урок они успели раструбить по школе весть о своей победе. И потому на первой же перемене к двери нашего класса началось паломничество. Любознательный народ пришёл посмотреть на избитого отличника, да ещё и самбиста. Предвкушение такого зрелища не могло не греть душу. Но снаружи я выглядел более-менее нормально, и этот факт вызвал искреннее разочарование набежавших зевак. Голова продолжала гудеть, но я не стал распространяться на эту тему, хотя, думаю, этот факт мог хотя бы немного сгладить разочарование доброжелательных посетителей.
       Братья удовлетворили свои амбиции, и даже по-своему стали уважать меня. А я их не очень уважал. Вернее, я их не уважал совсем, и даже не задавался вопросом, почему. Не заслуживали они уважения, вот и всё. Как-то раз один из братьев в шутку толкнул меня на выходе из школы. Я с подсечкой потянул его на себя, он потерял равновесие, и я без затей воткнул его головой в стену. Он был в зимней шапке, так что особого вреда это ему не принесло. Но я показал, что по-прежнему готов идти кость в кость, и они оставили меня в покое. Зато другие задиры забывать обо мне не собирались. И я шёл через этот седьмой класс как сквозь строй, получая удары, отвечая сам, и всё время я должен был быть начеку. Противники распускали слухи о моём очередном сокрушительном поражении, и согласно этим легендам, на мне не должно было быть живого места, но я как-то продолжал ходить в школу, и не только мог передвигаться на своих ногах, но даже боролся и бегал. Что сказать о тех ребятах? Даже и не знаю теперь. Раньше я бы, наверное, возмущался, что как вообще это можно, на одного, ведь это нечестно, да ведь и искалечить можно ни за что ни про что. Нет, без серьёзных травм не обошлось. И швы мне накладывали, и отлёживаться мне приходилось, и, бывало, неделями не мог нормально ходить или есть, да и для будущей жизни не прошли бесследно эти драки, и аукаются они болями то там, то сям. Но серьёзных увечий всё-таки удалось избежать, и на том спасибо. Так вот, никаких претензий я к тем ребятам не имею. Нет, я никого не простил, и вообще отпущение грехов не по моей части. Для меня они как тогда были хулиганами или идиотами, такими они и остались. Тут другое. Ну, вот такие они, и ничего с этим нельзя поделать. Такая вот дурацкая животная материя выросла, таким образом биологическая натура и среда их сформировали, и в итоге такие вот у них мозги получились. Мне их не поменять, а в этом случае, какие могут быть претензии? Да, среда влияет, и воспитание свой отпечаток накладывает, но ведь и природные задатки дают себя знать, да ещё как. Ветер дует, снег идёт, дождь накрапывает - мы ведь не злимся, не негодуем. Принимаем всё как есть. А люди, по большому счёту, та же природа. Что толку на них злиться? Долго мне пришлось к этому пониманию идти, потому что воспитание сильно мешало - вера в человека. Остапу Бендеру хорошо было, ему повезло, что он к тридцати трём годам столкнулся с Корейко и, спасибо тому, потерял веру в человечество сразу и насовсем, согласно версии Остапа. А мне пришлось долго от иллюзий избавляться. До сих пор продолжаю этим заниматься, и частенько уроки даются несоразмерно дорого. Как же легко и просто можно было бы жить на белом свете, если не обращать внимание на дураков и животных в человеческом обличье!.. Сколько же сил было и продолжает тратиться впустую, на иллюзии о человеке вообще! Но, поверьте мне на слово (если непонятно, о чём речь идёт), я не жалею о цене, которую приходится платить за это знание и его подкрепление. В моём случае оно примерно того и стоит.
       Есть проблема - решаем, и ни о чём не беспокоимся! Первая, что ли? Как-то до сих пор решали, значит, есть шанс, что и на сей раз сможем. А нет, тоже ладно. Примем, как оно есть, утрёмся, и пойдём дальше. Какие вопросы! Жизнь штука и сложная, и простая. Вы ударили меня по правой щеке? Ну что ж, я разворочу вам скулу слева, чтобы впредь не повадно было, если правилами игры это дозволяется. Всё! Больше ничего не надо выдумать в этом случае. Ситуация проще пареной репы! А ведь иной накрутит на это простейшее событие столько разных соображений, что сам чёрт ногу сломает. А если правила игры такие, что ничего нельзя сделать? Ничего не позволяется и ничего не допускается, и скорее невиновный за решётку угодит, если он осмелится хоть как-то противостоять произволу, чем преступник? Надо уходить, и от конфликта и из такой страны, потому что эта страна рано или поздно убьёт в человеке всё живое, сделает его недееспособным, стерилизует все в нём все человеческие чувства и стимулы на всё оставшееся безрадостное существование.
       Да, сложная штука жизнь... Но надо её проще делать. Самому. И только самому, надеяться на других нечего.

    Животное

       А теперь мы подходим к основному событию этого рассказа. Из-за этих постоянных драк жизнь моя мёдом и так не казалась. Но она, жизнь, казалось, постановила в тот год продемонстрировать мне ещё более широкий спектр неприятностей, как будто решив: "Что уж там, давай, вали теперь всё до кучи!" И скрестилась моя жизненная дорога с тропой Животного. Я не буду называть его фамилию, или придумывать для него другое имя. Он не заслуживает ни того, ни другого. Это было просто Животное, и именно с большой буквы. Им двигала его животная суть неразборчивого в средствах, неумного, но сильного самца.
       Я знал его со второго класса. Тогда учительница заставляла меня помогать готовить ему уроки, и я сходил несколько раз к нему домой с этой благородной миссией. Но потом я взбунтовался, и перестал помогать ему с уроками. Уже тогда он был совершенно неблагодарным животным, и я очень быстро это почувствовал. Отец у него был бандит-рецидивист, и он рано начал приобщаться к уголовной жизни. Он был ненамного старше меня, года, может быть, на полтора, но быстро сформировался, и в свои неполные шестнадцать лет это был здоровый и сильный мужик. Его физическое и умственное развитие завершилось к этому времени окончательно, и это была вполне взрослая особь. Похожие люди встречаются нередко, они как-то быстро и рано вырастают, и дальше уже такими и идут по жизни. Он быстро осваивался в уголовной среде. Наш посёлок был небольшой, а он к тому же жил недалеко от Иртыша, то есть в нашем "околотке", так что слухи об его "успехах" на этом поприще быстро доходила до меня. Понятно, какая ждала его дорога, но пока он был на свободе, и причинял людям неприятности. В школе он появлялся не часто, но регулярно, иначе бы у него были проблемы с милицией, где он давно состоял на учёте. Он сидел на последней парте, сразу за мной, и просто отсиживал уроки. Учителя его не спрашивали. Животное не грубило учителям, да и вообще он был из другого мира, и совсем не интересовался ни школой, ни одноклассниками. Его интересы были совсем другого рода, и со школой они никак не пересекались. А в своей уголовной среде он уже тогда был фигура. Я слышал, что он хорошо и ловко дрался, в том числе со взрослыми мужиками. Такие истории быстро становятся достоянием общественности. Я также слышал об уголовных преступлениях, в которых он был участником, и не думаю, что это были выдумки, но пока он оставался на свободе.
       И так бы и сел он в тюрьму, и не осталось бы у меня о нём никаких воспоминаний, не зацепи его чем-то моё существование. Я нигде не переходил ему дорогу, у меня вообще не могло быть никаких точек соприкосновения с ним, за исключением места жительства. И всё же он меня... Да, надо сказать - возненавидел, хотя вначале я хотел сказать "невзлюбил". За что - непонятно. Может, просто потому что я был другой, из чужого ему мира. Но это Животное вбило себе в голову, что оно должно меня подмять, растоптать. Может быть, в компенсацию своей убогости. Так бывает, и в животном мире вообще, куда, естественно, входим и мы, люди, такое происходит сплошь и рядом. Ломать - не строить. Уничтожать намного легче, чем созидать. Мы были слишком разные, чтобы избежать конфликта. Так Геродот высказал своё мнение о неизбежности столкновения между греками и персами. Я бы его не тронул, на кой ляд мне сдалось это животное? Но у него на этот счёт было другое мнение. И он начал готовить повод, приставая ко мне по разным пустякам. Всё. Драки не могло не быть. Вопрос был только, когда это случится. И, в общем, всем скоро стало ясно, что столкновения не избежать. Ребятишки просто чуют такое напряжение, оно будто повисает в воздухе; так в сырую погоду с изоляторов высоковольтной линии стекает, потрескивая, электричество.
       Я понимал, что на сей раз соотношение сил явно не в мою пользу. Он был и намного тяжелее, и здоровее, а главное, он был опытный боец, практиковавшийся в уличных драках с малых лет, да ещё прошедший школу своего отца, бандита-рецидивиста. В какой-то мере, это было совершенное для этих целей животное - сильное, ловкое, и бесстрашное. А что я мог противопоставить ему? Я и драться-то толком не умел по сравнению с ним. А ему нужно было унизить меня. Всем было ясно, что он уже покинул мир нормальных людей. И уходя, он напоследок хотел уйти победителем, как это представлялось его убогому пониманию жизни. Интеллект, разум, всё это было недоступно его разумению, но внутренне он всё равно чувствовал свою ущербность, и его животной натуре надо было затоптать то, что он не понимал, но что существовало и имело ценность в глазах других людей. И для него это был единственный способ заявить о себе последний раз в чужом для него мире, и уже тогда навсегда покинуть его.
       Я догадывался, что он мог использовать кастет, но если он будет уверен в своих силах, то будет драться без него, чтобы поднять ценность своей победы. И, скорее всего, дело обойдётся без холодного оружия, размышлял я, хотя до конца не был в этом уверен. Животное, оно и есть животное, какой с него спрос.
      
       Драка произошла на последней перемене. За окном школы было темно, занятия в остальных классах закончились, и наш класс оставался один на весь последний третий этаж. Я куда-то ходил, и уже почти поднялся до конца, когда в последнее мгновение глянул вверх, каким-то шестым чувством угадав, что мне наносят удар. Я не смог полностью увернуться, но всё-таки своим движением ослабил удар и, теряя равновесие, спрыгнул вниз, на лестничную площадку. В следующее мгновение он был тоже там, и началась драка. Я никогда ещё не сталкивался с такой животной силой, я прямо чувствовал почти непобедимую мощь его сильного и ловкого тела, и на какие-то мгновения чувство бессилия и отчаяния охватило меня. Я не буду говорить, какие повреждения он мне нанёс в самом начале. Их было вполне достаточно, чтобы многие на моём месте прекратили или не смогли бы продолжать драку.
       Эта тварь знала своё дело. Он выплеснул такую разрушительную мощь, что я ничего не мог противопоставить. И всё же я начал отвечать. Я бил, в основном промахивался, но редкие мои удары всё же достигали цели. Скорее всего, в итоге он бы меня забил. Но один мой удар всё же потряс его, и это был единственный момент, который и спас меня. Я ударил не рукой - тогда я ещё не мог наносить таких ударов, для этого нужна долгая практика. В какой-то момент он пошёл на меня, я вцепился в него, потянул на себя и ударил со всей силы головой в лицо. Это сейчас я пишу так, будто всё это спланировал и так искусно претворил в жизнь. На самом деле ничего такого не была. Я вообще почти ничего не соображал от болевого шока. Просто в какой-то момент, уже после удара, я отметил, что ударил его головой, и ударил сильно. И после этого его удары ослабели. А я бил и бил, не заботясь о защите, и ощущая его удары как толчки, которые мешали мне наносить удары. Я ничего не чувствовал, я был в полубессознательном состоянии, и всё, что я знал, это что я должен наносить и наносить удары. Там был момент, когда мы оба обессилели, и какое-то время стояли друг против друга, наклонившись вперёд и дыша, как загнанные лошади. Я понял, что это был момент для прекращения драки, он был готов к этому. Но я, непонятно откуда, собрал остатки сил, и снова ударил его. Он ответил, и мы продолжили драться. Потом мы снова обессилели, и снова какие-то мгновения стояли друг против друга, и я снова двинулся вперёд, а он отступил назад и не попытался меня ударить. И тогда стало понятно, что драка закончилась. Я был совсем в плохом состоянии, и было непонятно, почему я не теряю сознания. Разом пришла какая-то дикая боль. Это был болевой шок. Именно тогда я понял, как можно умереть от боли. От невыносимой боли. Я кое-как начал спускаться по лестнице, на автомате, направляясь, по-видимому, в туалет.
       А дальше я как-то плохо помню, что было. Я смутно припоминаю, как вошёл в класс, когда уже шёл урок, покачиваясь, подошёл к парте, с трудом вытянул свою полевую сумку из неё, и, также покачиваясь, мимо учительницы пошёл к выходу, думая только о том, как бы не упасть. И никто мне ничего не сказал. И только у двери у меня мелькнула мысль, какое-то беспокойство, насчёт учительницы. Она была хорошая женщина, и справедливая. Но то, что произошло, не должно было произойти, и в этом была какая-то её вина, её неправильность. Только что меня чуть не убили, и я это не выдумывал. Сила испытываемой в тот момент боли не обманывала меня, что я был недалеко от смерти. Нельзя давать убивать людей, вот так запросто, ни за что ни про что, под предлогом, что, мол, молодые парни сами разберутся между собой. Пусть, дескать, таким образом закаляются и готовятся к жизни. В моём случае это был перебор, и перебор далеко за рамками разума. Какое там к чертям собачьим "закаливание", если позволять животным в человеческом облике забивать людей до смерти?! Он что, меня первого так разделал? Ведь эта тварь свои удары не на боксёрской груше отработала, а на живых людях. Сколько людей это животное искалечило таким образом, кто считал?
       Что-то вот такое промелькнуло тогда у меня, когда я в полубессознательном от боли состоянии выходил из класса. Это было чувство, на тот момент невыразимое словами, как будто меня долго обманывали, и вот, наконец, я прозрел. С детства я принял эти правила игры, какими бы они ни были жестокими, хотя где-то в глубине души я всегда ощущал их неправильность, ущербность. Ладно, каждый сам за себя в ответе. Принимаю. Но должна же быть мера, а у этих правил меры не было, и за всем этим навязанным образом стойкого и мужественного бойца скрывалась волчья суть этих законов. Я говорил, что от людей многого не ожидаю. Но вот насчёт того, что можно создавать условия, в которых людей можно убивать, и закрывать на это глаза, пользуясь благовидными предлогами, тут я не согласен. А ведь именно так и устроена жизнь, что в ней по большому счёту разрешено морально и физически убивать людей.
       А потом я помню себя уже недалеко от дома. Наш дом стоял на берегу, в низине. Сверху, с бугра, я обратил внимание, что и он, и соседние дома погружены в темноту. На мгновение я удивился, подумав, что у меня что-то со зрением, но потом догадался, что это просто отключили электричество. Благодаря темноте, никто не заметил, в каком я был состоянии. Мне сказали принести дров, и я ещё сходил за дровами, хотя этому у меня уже просто нет объяснений. Откуда я брал силы?! По-моему, я на ходу на короткое время периодически отключался.
       Почему родственники не заметили моего ужасного состояния?.. Да как-то так сложилось, что на меня не обращали внимания. Своих забот, видать, хватало. Как я теперь понимаю, моё существование вообще было каким-то фоном для остальных. Делаю я там что-то, как-то живу сам по себе, и ладно. Главное, никому не мешаю, неприятностей от меня нет, и исправно тяну лямку возложенных (а скорее, взваленных) на меня рутинных обязанностей, вроде дров, угля, уборки, нескольких огородов, воды принести, мусор вынести, в магазин сходить, печь затопить, картошки начистить и всё в этом роде. В общем-то, ничего плохого в этом нет, но всё должно быть в меру. В чём-то детям нужно помогать, как-то учить жизни, всё-таки не взрослые, и какой бы ты ни был сообразительный, самому до всего трудно дойти. Сейчас вспоминаешь, и думаешь: "Ё-моё!" При моих многочисленных способностях приложить все силы, чтобы заставить думать о себе как об одном из многих, обыкновенном заурядном человеке, сером кусочке безликой толпы, и уготовить мне такую участь? Да, дела... Так что на моё состояние никто не обратил внимания, потому что на меня не обращали внимания вообще, за исключением тех редких случаев, когда я что-то забывал или не успевал сделать по хозяйству. Это ни плохо, ни хорошо. Просто так оно было.
       Я лёг спать в темноте. Думаю, что я просто потерял сознание, и в таком бесчувственном состоянии и пробыл почти до утра, потому что уже следующую ночь я не мог спать от боли, а когда всё-таки забывался, мне говорили, что я кричал и будил родных. Почему кричал, не спрашивали, а сам я никому ничего не говорил. У меня даже в мыслях такого никогда не возникало. Мои проблемы, и мне их решать. Всегда так было, сколько себя помню, и я не представлял, что может быть по-другому. Взрослые жили в своей жизни, я в своей, и между собой они не пересекались.
       Один раз, когда мне было лет десять, я умирал от заражения, возникшего из-за долго гноившейся раны на ноге. Рану я сам лечил, как мог, никому о ней не говоря, но она была глубокой и не заживала несколько месяцев, и в итоге произошло заражение всего организма. Я лежал ночью в полубессознательном состоянии, в бреду на меня валились со страшным скрежетом огромные стеклянные кубы, и когда я то ли просыпался, то ли сознание ненадолго возвращалось ко мне, я чувствовал только равнодушие к себе и своим мукам. Мне уже было всё равно. Теперь, когда уже в более зрелом возрасте мне довелось чувствовать дыхание смерти, я могу безошибочно сказать, что той ночью я действительно умирал. Для многих умирающих смерть воспринимается как заурядное событие, как ни странно это может звучать. Всё остальное - выдумки живых.
       Под утро, руководствуясь каким-то животным инстинктом, я всё-таки сумел сесть, несмотря на дикую температуру и уже совсем плохое состояние, и начал раздирать засохшие корочки своей раны. В сером сумраке хмурого осеннего утра я мог разглядеть, как из раны обильно потёк зеленоватый гной. Было очень больно, но я продолжал выдавливать его, видать на подсознательном уровне понимая, что в этом моё спасение, а гной всё тёк и тёк. Это действительно помогло, и я выжил. Как-то организм справился в тот раз с заражением. Но даже тогда мне в голову не пришло кому-то сказать об этом. Это были мои проблемы. Так меня научили.

    Послесловие

       А животное как-то незаметно исчезло из моей жизни. Ещё какое-то время он сидел позади меня, а потом его не стало, и никто о нём никогда не вспоминал. Убогая тварь, которая хотела затоптать меня в грязь, чтобы я никогда не поднялся. А я не поддался. В тот раз я выстоял. Да, я понёс потери, и потери большие. Когда-нибудь мне будет нанесён такой удар, что я уже не оправлюсь, я это знаю. Но всё равно у него не получилось то, что он хотел. И это, пожалуй, самое главное в рассказанной истории. Потому что пока наш дух не сломлен, пока мы уважаем себя и сохраняем своё достоинство и отвечаем сами за себя, не перекладывая на чужие плечи свои заботы, всё нормально. Тогда и с другими проблемами можно справиться.
       Но надо понимать, что всему есть предел. Можно зайти за грань несколько раз, но потом просто не выдерживает организм - он ведь тоже не железный, и рано или поздно ресурсы закончатся. Воля, желание, что-то, может, и будет, хотя без нужной энергетики организма и воля страдает. Не останется физических ресурсов, чтобы залечить очередную рану, на этот раз последнюю. Если повреждение серьёзное, то никаким волевым желанием его не залечишь. Всё имеет свои пределы. И тогда приходит спокойное понимание, что вот и настал конец твоему жизненному пути. Ты просто другой, чем требовалось для этого общества, да и вообще для этого мира, и твоя душевная организация изначально была слишком уязвима, чтобы в какой-то момент не пропустить смертельный удар. И нанесён он будет не в открытом бою, но тебе подло и коварно всадят в спину нож те, от кого ты этого не ожидал, и скорее всего какая-нибудь неблагодарная тварь, которой ты делал добро, и именно за это, за то, что ты отнёсся по-человечески к тому, кто этого не заслуживал. По сути, тебя начали убивать с самого начала; постепенно, раз за разом нанося травмы, физические и душевные, и всё это накапливалось, так что в конце концов какая-то очередная из них прикончила тебя. Надо было меняться, становиться как все. Но ты этого не стал делать. И вот теперь приходится платить по счетам. Всё просто. В общем-то, и раньше это понимал, но надеялся как-нибудь пробиться. Не получилось. Жаль, что столько задумок не успел осуществить, да и вообще как-то многое по-дурацки получилось, и даже сделанное наверняка всё пойдёт прахом, бесследно уйдёт в небытие, не будучи понятым и востребованным. Как будто не жизнь, а черновик прожил, в котором девять десятых из "написанного" зачёркнуто, хотя усилий было затрачено уйма. Но в итоге смог сделать только малость. Не хватило сообразительности, упорства, способности следовать своему уму-разуму, который, как оказалось на поверку, был не так уж плох. Зачастую ведь самой малости не хватило, может и надо-то было единое слово поддержки, когда уже близок был, и нутром чувствовал, что двигался в правильном направлении. В какой-то момент понимаешь, что надо было дольше плыть против течения, жёстче стоять за свои интересы, поменьше думать о других и не попадаться на дешёвые трюки "доброжелателей", а на деле эгоистичных и беззастенчивых манипуляторов, кто бы они не были. Но теперь всё. Теперь это не имеет значения. Впереди - ничего. Даже не тьма, не пустота, но ничего. Вот такая штука жизнь. Как говорил отец: "Жизнь-жестянка..."
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Нож

      
      
      
       Вообще-то рассказ этот будет несколько странный. Герой в нём будет и, разумеется, не нож, а реальный человек. Но внешние события, как таковые, не будут играть в нём заметную, и правильнее даже сказать, основную роль, потому что действие будет больше относиться к внутреннему состоянию нашего героя, который по ходу повествования должен как-то разрешать свои сомнения и преодолевать страхи. Основной участник истории далеко не безупречный человек, в смысле, что он отнюдь не бесстрашный, но такой нормальный, обыкновенный человек со своими вполне человеческими достоинствами и слабостями. А так подумать, у кого их нет? У всех нас свои особенности, ангелов среди представителей рода человеческого не наблюдается. Так что не надо особо придираться к нашему герою. Может, имеет смысл понять его, и даже проявить некоторое великодушие к его обыкновенным человеческим качествам. Он ничем не лучше и не хуже других людей, насколько я знаю наше странноватое человеческое племя, претендующее называться иногда разумным (может, в какой-то части обоснованно, точно не знаю). Конечно, нам нравятся сказки, и мы любим идеализировать отдельные личности и делать из них героев и кумиров. Чем-то нас это привлекает, и это неплохо, если придаёт нам самим силу и заставляет следовать хорошему примеру. Но с другой стороны, надо также понимать, что все мы - просто люди, которые могут только в какой-то степени приобрести черты, которыми так чудесно украшены характеры и деяния выдающихся личностей и легендарных героев. И вот где-то здесь и лежит грань, которая и будет нашей путеводной нитью в предлагаемом рассказе. Или истории из жизни, кому как нравится.

    Детские впечатления

       В детстве я боялся ножа. Откуда взялся этот страх, я не знаю, но у меня такое ощущение, что он был со мной всегда. Нож казался мне страшным оружием, против которого мой детский ум и противопоставить-то ничего не мог. Я помню, что когда мне было лет пять, острое холодное лезвие обоюдоострого бандитского ножа, который мне довелось несколько раз видеть у ребятишек постарше и взрослых, не то что вселяло ужас, но какое-то бессилие и чувство неотвратимости. Я прямо ощущал, как такой нож проникает в тело, и режет, с нестерпимой острой болью, мою детскую плоть. Вот такие картины рисовало моё детское воображение.
       У отца на груди был шрам, слева, в районе сердца, и я помню, что ещё совсем маленьким спрашивал, как он появился. И я не понимал, как отец мог так спокойно, и даже посмеиваясь, говорить о том, что заполучил его от ножевого ранения в молодости.
       - Смотреть надо лучше и соображать быстрее, - отвечал он на мой вопрос, как это случилось. А в детали не вдавался. Не то что там была какая-то тайна, а просто он не придавал значения этому случаю. Остался жив, и ладно; спасибо старшему брату, что не дал второй раз ударить, а потом дотащил до фельдшера. Это всё, что я знал об этом событии. И уже моё детское воображение добавляло детали, и все они были какие-то страшные, и не думаю, что правдоподобные. В жизни всё происходит проще, чем нам это представляется. Даже смерть приходит обыденно, и человек не ужасается ей и не переживает какие-то особенные чувства, а просто принимает её. И самые неприятные вещи, или, наоборот, радостные, случаются как-то обыденно. Хотя в последнем случае радость окрашивает событие в свои весёлые тона и это запоминается, и надолго. Вообще, я не хочу, чтобы рассказ воспринимался мрачно. Просто так оно действительно было, и не сказать об этом в контексте рассказа нельзя, иначе будет непонятно, о чём вообще идёт речь.
       Будет неправильно думать, что я пассивно относился к возможности когда-нибудь заполучить удар ножом. Само по себе событие не казалось таким уж невероятным, и я слышал периодически, что кого-то "порезали". Ребята во дворе, а потом в начальных классах школы, иногда показывали приёмы, как можно уберечься от ножа, и я их внимательно анализировал. И каждый раз с разочарованием убеждался, что приём не спасал наверняка. Всё равно оставалось много возможностей и для повторного нанесения удара, и можно было легко повредиться во время первого удара, если неточно выполнить защитное движение. "Знатоки" также показывали, как надо правильно бить ножом, чтобы уж наверняка не промахнуться, но это только вселяло в меня дополнительную опаску, поскольку сам я никого не собирался резать - мои мысли были о защите. Один раз в меня бросал нож взрослый соседский парень, который ненадолго вышел из тюрьмы. Я успел упасть на землю, нож просвистел надо мной, а потом я быстро вскочил на ноги и дал дёру.
       А ещё показывали разные фильмы, в которых героям по ходу дела приходилось разоружать противника с ножом. И всё у них получалось гладко, ловко, без всяких проблем. И такой, всегда благополучный, поворот дел вызывал разные мысли. С одной стороны, ну вот же, люди как-то справляются с вооружёнными бандитами, а с другой, какой-то внутренний голос подсказывал, что ведь это кино, в котором играют актёры, и всё у них заранее отрепетировано.
       Как-то после просмотра фильма, в котором был эпизод драки с ножом, я уговорил своего приятеля, Гену, попробовать самим, насколько правдоподобна идея разоружить вооружённого противника. Я где-то читал, что десантники для тренировки используют резиновые ножи. Ну, а мы просто нашли нетолстый садовый шланг, и отрезали от него по куску, имитируя холодное оружие. И начали пробовать, как можно блокировать удар, да ещё и выбить нож. Но как-то у нас плохо получалось. Потом к нам присоединились ребятишки постарше, и испортили нашу затею. Еле удалось забрать куски шланга. Тем не менее, мы ещё несколько раз уединялись и пробовали отрабатывать приёмы. Что-то получалось, но всё равно чувства, что ты можешь контролировать ситуацию, не было.
       Почему-то меня не пугал особо кастет. Для меня главное было, что не насмерть, а так я считал, что раз заживёт со временем, то как бы и волноваться нечего. Несколько раз мне приходилось сталкиваться с ситуацией, когда приставали ребята постарше, пугая кастетом. До драки дело не доходило, я умудрялся убегать. И только один раз мне не повезло. Я решил сократить дорогу из школы, и пошёл через небольшой парк. А там таких любителей сокращать дорогу поджидали хулиганистые ребята постарше, чтобы отбирать деньги. Ну, такие обыкновенные подростки-бандиты. Для наших мест событие довольно ординарное, но на сей раз была разница - это были какие-то залётные, скооперировавшиеся с местными хулиганами. Деньги я отдавать не собирался, а парк я знал, как свои пять пальцев. Так что, увидев их и поняв, в чём дело, я тут же сорвался с места и нырнул в кусты. Он погнались за мной, но не всей толпой, а разделившись, и двое всё-таки сумели перехватить меня почти у дыры в заборе, через которую я собирался ускользнуть. Сзади наседали преследователи, и я, не останавливаясь, врезался головой в живот одному из преграждавших дорогу. Руки были заняты - я держал школьную сумку, прижимая её к себе на бегу. Тот от неожиданности упал, но и я свалился вместе с ним. Я сумел сразу вскочить, но тут-то второй и ударил меня кастетом по голове. Я видел, как он наносил удар, но уже не успевал увернуться, только отдёрнул голову. Это движение, видать, мне и помогло. На моё счастье, довольно сильный удар пришёлся скользом. На ногах я устоял, и, не медля, продолжил движение к спасительной дыре в заборе, через которую и выпрыгнул на проезжую улицу. В горячке я не чувствовал вначале боли, видел только, что крови течёт много. Но, в общем, всё обошлось вполне благополучно, кость не была повреждена, так что недели через две раны зажили. Но будь вместо кастета нож, я думаю, ситуация развивалась бы по другому. Однако пока случай проверить мою догадку не подворачивался, да оно и к лучшему.

    Принятие риска

       Весной в шестом классе начались соревнования по лёгкой атлетике - я занимался в спортивной школе. Я бегал на средние дистанции, включая восемьсот метров. Особенность этой дистанции состояла в том, что раньше все участники забега стартовали вместе. Потом, через несколько лет, правила соревнований поменяли, и бегуны стали стартовать раздельно, каждый на своей дорожке, а в конце первого круга они сходятся и последний круг бегут вместе. А тогда мы все срывались со старта и бежали плотной группой. Восемьсот метров дистанция скоротечная, и каким придёшь в забеге, сильно зависело от того, какое место займёшь в начале. Поэтому конкуренция всегда была жёсткая именно на первых ста метрах, которые приходятся на поворот. Наверное, слишком жесткая, раз потом поменяли правила. Тренер ставил меня в забеги со старшими школьниками, на разных соревнованиях, так что частенько я бегал со старшеклассниками.
       Один раз мы бежали кросс вдоль берега Иртыша, и местами дорожка пролегала прямо по-над обрывом - весеннее наводнение размывало берег, он обрушивался, и поэтому иногда тропинка шла буквально в метре от края. Глиняный обрыв был крутой, но невысокий, самое большое метра четыре до воды, а внизу, у кромки реки, росли ивовые кусты. И вот когда мы пробегали в одном из таких мест, два парня из одной команды устроили мне "коробочку". Один встал впереди, а второй сбоку сзади, и начали отжимать меня к обрыву. У меня оставался только один выбор - резко отстать, отпустить их вперёд, чтобы отойти от обрыва. Я уже так и собирался сделать, поняв, что другого выхода нет, иначе они столкнут меня с обрыва, но не успел. Тот, который был сбоку, сделал мне подножку, и одновременно толкнул к обрыву. Толчка я не ожидал. Я ещё успел как-то сгруппироваться, летя вниз по глиняному склону, а потом начал цепляться за ветки тальника, и тем замедлил падение, но всё равно я скатился до самой воды, прекратив падение уже в сером речном илу, где в довершение моих бед ещё и измазался. Когда я выбрался наверх, забег был уже далеко. Бежать за ними не было смысла, и я пошёл пешком на финиш, как говорится, "мотая сопли на кулак", до того мне было обидно.
       Потом я ещё раз падал, уже на дорожке стадиона. Подставили мне подножку в тесноте на старте специально или нечаянно, я не знаю. Но результат был обескураживающий. Я перекувыркнулся несколько раз на гаревой дорожке, и в кровь разодрал и локти, и колени. Но на сей раз я не сошёл с дистанции, а побыстрее встал и побежал дальше. И даже нормально пробежал, по крайней мере, не последним. А это был не такой уж плохой итог для меня, всё же я был в шестом классе, а в забеге были старшеклассники.
       Для себя я ещё придумал такой способ уменьшить вероятность падения. Я посчитал, на сколько длиннее будет дистанция, если со старта я побегу по внешней дорожке. Оказалось, разница не зависит от радиуса круга, и определяется шириной всей беговой дорожки и как долго бежать по ней. В моём случае, если на обгон требуется метров пятьдесят-шестьдесят, разница составит метра три. Это немало, но как плата за уменьшение риска с этим можно было смириться. И я стал иногда пользоваться своей домашней заготовкой. Пока плотная группа бегунов жалась к бровке и каждый боролся за место под солнцем, я обходил всю группу по внешней дорожке и вставал во главе забега. А там уж как получится.
       Тогда ко мне и пришло понимание, что раз уж я начал бегать восемьсот метров, мне не уберечься от падений и травм. Это только вопрос "когда". Я мог принимать меры предосторожности, накапливать опыт, придумывать тактику, но всё это могло уменьшить вероятность падения, но отнюдь не исключить его. Надо было или принять эту неизбежность, или прекратить бегать на восемьсот метров и другие дистанции, где участники бегут тесной группой. И я принял правила игры. Но что самое интересное, после этого на душе стало спокойно. Я выходил на старт готовым кувыркаться по дорожке, но тут же встать и бежать дальше, если я буду способен это сделать. Иногда участнику забега повреждали икру шиповкой, и в таких случаях из-за глубокой раны продолжать бег было невозможно; я несколько раз был свидетелем, как бегуны в таких случаях сходили с дистанции. Одним словом, я был готов к борьбе. Что бы ни случилось, сделаю всё возможное, что зависит от меня, а там уж как получится. Что будет, то будет - я это приму.

    Главное - не бояться

       Моя проблема с боязнью ножа снова выплыла уже в восьмом классе. Я тогда работал грузчиком на комбикормовом заводе, и в силу характера производства - тяжёлая работа в грязи и пыли, в три смены - там было много бывших и будущих уголовников. Они периодически напивались, и иногда дрались, в том числе с ножами. Одного вообще чуть не зарезали, он долго лежал в больнице, но выжил. Мне запомнился такой эпизод. Как-то раз один из таких оголтелых вытащил нож в ответ на замечание Трифоныча успокоиться. А Трифоныч мужик был уважаемый. Так вот, увидев нож, Трифоныч без затей схватил лом, стоявший неподалёку, и плашмя ударил им нападавшего. Тот так и рухнул. Что меня удивило, это спокойствие и будничность, с которыми была проделана эта незатейливая воспитательная процедура. И ещё я отметил, что и мне не было страшно при виде ножа. Может, сказались присутствие Трифоныча и его спокойствие, не знаю. Но страха не было, это точно.
       А потом, уже в институте, я занимался боксом и каратэ. И в этих видах спорта ты принимаешь, по большому счёту, те же правила игры, что и на беговой дорожке. Выходя на ринг или татами, ты знаешь, что при любом раскладе тебе достанется удар, и не один. И ты готов к этому. Весь вопрос, как уменьшить их количество и нанести больше ударов самому.
      
       Уже будучи студентом, довелось мне как-то работать в строительной шабашке в Омской области. Было нас всего шесть человек. Работа была довольно однообразной - мы строили типовые двухквартирные домики, работая в день едва ли не по двенадцать-четырнадцать часов. Не хватало материалов, надо было искать их самим, на это уходило время, и работа хоть и продвигалась, но всё больше с каким-то надрывом; того гляди, что скоро всё остановится. Но каждый раз мы как-то изворачивались, находили где-нибудь цемент или кирпич, транспорт, чтобы это доставить - не спрашивайте, как - и работа продолжалась. А трюк был в том, что денег нам практически не платили, за исключением небольшого аванса, а по договору обещали заплатить, когда мы закончим все три дома. То есть мы фактически были на крючке у руководства колхоза, и они нам, естественно, не помогали. Думаю, расчёт был, что мы всё равно не успеем построить, и тогда они нам не заплатят, а потом быстренько закончат строительство сами или наймут какую-нибудь строительную организацию. Договор заключал не я, но когда разобрался, что к чему, было уже поздно искать другую работу. И я решил остаться, надеясь непонятно на что, скорее всего, на чудо.
       Мы жили в центральной усадьбе, но это было довольно унылое место. Обычно шабашки не такое скучное мероприятие, всё-таки молодые ребята, но эта была невеселой. Думаю, в основном из-за кабального договора и постоянных неувязок с материалами и техникой. Да и местное население по своей природе попалось какое-то недружелюбное и угрюмое. Мы в этой деревне были нежеланные пришельцы, и это постоянно ощущалось по разным поводам.
       И вот после трёх недель непрерывной работы у нас возник очередной перебой с цементом. Мы решили попытать счастья в городе, который находился в ста двадцати километрах, а заодно устроить выходной. Четверо отправились в город, а двое, и я в том числе, остались караулить наше хозяйство и материалы. Местные быстро пронюхали об ослаблении нашего трудового коллектива, и воспользовались моментом. И как только наши товарищи уехали, к нам заявилась местная шпана. И так получилось, что ответ пришлось держать мне. Один из них демонстративно поигрывал ножом, другие недвусмысленно показывали, что и у них есть холодное оружие.
       Разговор происходил возле дверей школы, представлявшей собой небольшое здание с четырьмя классами и учительской. Здесь мы жили. А в коридоре при входе мы хранили инструмент, в том числе ломы. И я просто протянул руку за дверь, нащупал лом, и не торопясь вытянул его наружу. Взяв лом в обе руки, я спокойно сказал этому недоумку: "Убери нож, если хочешь говорить по человечески, а то я сейчас переломаю тебе хребет ещё до того, как ты успеешь "мама" сказать". И он смутился. А я спокойно и довольно миролюбиво продолжил: "Ребята, если есть проблема, давайте обсудим. Я, к примеру, понятия не имею, в чём дело". Они помаленьку разговорились, сначала с обиженными интонациями в голосе, а потом ничего. Оказывается, один из наших, уехавших в город, решил приударить за местной красавицей, а они якобы обиделись. На самом деле, судя по их поведению, да и вообще по всей обстановке в этой деревне, они просто искали повод, чтобы подраться с "городскими". Я поинтересовался, обидел ли наш ухажёр чем их королеву красоты. Оказалось, их заело, что она предпочла городского местным "орлам". В таком духе мы поговорили минут десять, и постепенно прониклись чем-то вроде взаимного уважения, а скорее, ощущением, что каждая из сторон готова отстаивать свои интересы до конца, и лёгкой победы ожидать не приходится. Порешили на том, что если кто из наших обидит местных дам, и они попросят защиты, тогда будем разбираться, а пока оставим эти дела на усмотрение самих непосредственных участников. В общем, приличия были соблюдены, местных парней я в должной мере уважил. Тем в тот раз тогда и разрешился вопрос. Без происшествий в тот строительный сезон не обошлось, уж очень у местных был сильный зуд подраться, а когда ищешь повод, всегда найдёшь. Но это уже другая история, а в том эпизоде мы расстались мирно. Не скажу, что вид ножа развеселил меня, но и не напугал особо. Опаска была, но такая, разумная, когда не теряешь голову от страха, но просто собираешься и находишься в состоянии боевой готовности.

    Практика - критерий истины

       И так вот, мало-помалу, из меня уходил этот детский страх перед ножом. Ничего не бывает наверняка. Начиная любое дело, тем самым принимаешь возможность неудачи, поражения. Старайся сделать его лучше, и всё. Покажи, на что способен, подготовься, продумай всё что можно, не ленись! Это то, что реально можно сделать, это в моей власти. А там уж как получится. И с ножом то же самое. Не надо бояться, делай своё дело. Не получится - что ж, бывает. Смотреть лучше надо и соображать быстрее. Правильно, выходит, отец говорил.
       Получилось, что кроме изучения, скажем так, теории, мне пришлось ещё и попрактиковаться в этом деле; причём изначально ситуация отнюдь не обещала такого развития событий. На ту пору я жил в студенческом общежитии, в южном районе Москвы Зюзино. Как-то ранней весной, уже вечером, я обнаружил, что у меня нет хлеба, и решил сходить в магазин.
       На улице было темно. Пешеходные дорожки покрылись льдом. Мои ботинки с подошвой для бесснежных регионов скользили, как коньки на льду, так что вначале я даже подумал, не вернуться ли. Было тихо и немножко морозно, как бывает ранней весной перед скорым таянием снегов, как будто природа затаивается, замирает ненадолго, перед тем как начнёт шуметь весенняя капель и, искрясь в лучах яркого весеннего солнца, зажурчат весёлые ручейки. Я шёл по тёмной пустой улице в сторону Балаклавского шоссе, возле которого был хлебный магазин. В ночной тишине раздавался хруст тонкого весеннего льда, когда я наступал на замёрзшие лужицы. Трудно сказать, зачем я пошёл, можно было вполне обойтись без хлеба. Скорее, просто засиделся и мне нужен был повод прогуляться.
       Магазин был уже закрыт. Я постоял возле тёмной витрины, прислушиваясь к тишине, и раздумывая, стоит ли идти в другой магазин, и в итоге решил вернуться в общежитие. Минуту спустя я увидел, что мне навстречу идут два человека. Подойдя поближе, я разглядел двух крупных молодых мужчин, не спеша двигавшихся по обледенелой пешеходной дорожке. Проходя мимо них, я взял в сторону, но тут один из них неожиданно схватил меня за грудь и притянул к себе. Мужики явно искали приключений. Я знал, что надо делать в таких случаях. Вместо того, чтобы вырываться, я наоборот подался к нему, хватка его ослабла, и тут я ударил его в лицо и вырвался из его рук. Не стой я на льду, я бы тут же нанёс ещё несколько ударов, позиция была удобная, а напарник был позади него. Но было скользко, и я не стал испытывать судьбу, а повернулся и побежал в сторону Балаклавского шоссе. Адреналин делал своё дело. Мозги работали как компьютер. Сзади я слышал крики и топот погони. Я не мог быстро бежать, всё-таки скользко, а у подошв моих ботинок совсем плохое сцепление на льду, я с ними всю зиму мучился. Так что я продолжаю бежать "на второй передаче", теперь уже по Балаклавскому шоссе. Здесь немного светлее от фонарей. Вижу довольно большой кусок оттаявшего асфальта, останавливаюсь и разворачиваюсь. Я встречаю авангард моей погони обманным движением левой и тут же, сразу, наношу прямой правой. Почти классика, как когда-то учил меня тренер по боксу Игорь Львович Миклашевский, отрабатывая этот удар со мной "на лапах", боксёрском тренировочном снаряжении. В эти доли секунды я успел разглядеть противника. Крупные мужики, этот на сотню килограмм потянет, пожалуй, и в таких делах я обычно не ошибаюсь. Но вот подоспела подмога, которую я встречаю уже ударом ноги в живот. Есть такой удар в каратэ, называется йоко-гери, когда бьёшь ногой, ориентируя ступню в горизонтальной плоскости, пяткой немного вперёд. Хороший удар - надёжный, и блокировать его не так легко. Этот второй чуть посуше, но повыше и тоже здоровый, чёрт. То-то они такие отважные, чувствуют свою силу. Пожалуй, с двумя такими мне будет сложно совладать, тем более первый уже снова в боевой готовности. Ладно. И я разворачиваюсь и бегу дальше по шоссе. Дорога идёт вверх. Снова нахожу оттаявший ото льда пятачок, и теперь первым прибывает тот, который пожилистей. На сей раз он наготове. Мой удар ногой блокируется, но ногу он захватить не смог. Затем следует его удар правой - неплохой, кстати, кто-то же натренировал эту сволочь. Я уклоняюсь, и, как говорится, от всей души, с чувством, отвечаю боковым правой, вложив в него всё что полагается: силу и ног, и туловища, и руки, соединённые вместе одним движением. Я слышу под рукой характерный звук "хрясь", и понимаю, что акт возмездия состоялся. Снова разворачиваюсь и бегу дальше, на сей раз в надежде, что дело сделано. Но, к сожалению, я ошибся, так просто мне от них не отвязаться. Есть же настырный народ!
       Я уже выбежал наверх, к спортивному магазину, когда понял, что преследователи не отстанут. Нахожу оттаявшее место и поворачиваюсь лицом к противнику. "Зарежу!" - с чувством прорычал громила, бросаясь не меня. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Ну ладно, охота приключений, свербит желание подраться, мало ли таких любителей. Но этот и в самом деле вытащил нож. И ситуация мгновенно поменялась. Теперь мне было не до шуток, дело приняло серьёзный оборот. Из обыкновенной хулиганской драки дело грозило перерасти в убийство. А вот это мне уже совсем не понравилось. Не страх, но возмущение и какой-то приступ дикой злобы захлестнули меня. Хорошо, вас двое, чувствуете свою силу, и захотелось приключений. Я тоже хорош, не нашёл другого времени сходить за хлебом. У нас у всех, так сказать, "рыло в пуху", каждый несёт свою долю ответственности за инцидент. Но нападать с ножом - это перебор, совершенно неджентльменское нарушение этикета московских окраин. Вот и пришёл момент, которого я когда-то так боялся. Но никакого страха не было, вся моя жизнь подготовила к нему. На поверку всё оказалось куда как проще, чем когда-то рисовало моё детское воображение. Я делаю обманное движение левой рукой и наклоняю туловище тоже влево и немного назад, так, чтобы он в попытке достать меня потянулся в эту же сторону и открыл свою левый бок. Он принимает моё движение "за чистую монету", вытягивает левую руку в попытке схватить меня за одежду, с тем, чтобы потом воткнуть нож правой рукой. Но я против его ожиданий резко смещаюсь вправо и наношу дикой силы "маваши", боковой удар ногой сбоку, под поднятую руку в районе сердца. Противник падает как подрезанный. Практически, всё. Мне даже думать не надо было - руки и ноги всё делали сами, автоматически, я только как бы со стороны наблюдал за своими действиями. У меня на память от этого события остались бывшие новые брюки с лопнувшей поперёк штаниной в районе ягодицы, когда я наносил удар. Брюки из-за характера повреждения починить оказалось невозможно, ремонту они не подлежали. Но я особо и не жалел. Да что там брюки... Вообще ни о чём не надо жалеть, зачем тащить за собой груз упущенных возможностей и несбывшихся надежд? Он только помешает увидеть новые возможности, а они всё время появляются. Если смотреть.
       Вот и вся история. Как я говорил в начале, никакой я не рыцарь без страха и упрёка. Я обыкновенный человек, со своими слабостями. Я делаю ошибки - как и все, впрочем. Одним словом, ничто человеческое мне не чуждо. Но я знаю, что мы, люди, многое можем. У нас достаточно и ума, и сил, но надо уметь правильно их использовать, надо учиться этому, верить в свои силы и свои способности, и не поддаваться на провокации тех, кто пытается всячески вселить неверие в наши силы, принизить нас. Таких особей, к сожалению, нам приходится встречать по жизни немало. И это могут быть не только отдельные люди, но и безликие системы, организации и целые страны, и их суть тоже надо учиться распознавать.
       Вообще, я уверен, что все эти герои без страха и упрёка сплошные выдумки. Нет их. А если есть, то это какие-то ненормальные, что-то у них не в порядке с психикой. А так, любой человек на многое способен, в том числе преодолеть свои страхи, какие бы они ни были. Что я знаю точно, ничего и никого не надо бояться. В любом случае, от этого может быть только хуже, потому что страх, во всех его формах, парализует наши силы, и в первую очередь мыслительные способности. Понимать опасность и трезво оценивать её, это нормально. А панически, на животном уровне испытывать страх, этого нельзя допускать, от этого надо избавляться, иначе жизнь будет совсем неинтересной. Причём вся.
      
      
      
      
      
      

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Держи марку, сынок!

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       В жизни я встречал много разных людей. Имеются в виду не встречи приезжающих откуда-то издалека, например родственников и знакомых, хотя такое со мной тоже случалось. Я также не имею в виду официальные "встречи на высшем уровне". От этих "уровней" сегодня я нахожусь ещё дальше, чем в начале жизненного пути. Да, так вот, о встреченных на жизненных путях людях. В общем-то, в каждом человеке можно найти что-то интересное и поучительное для себя, но это зависит от того, как на человека взглянуть. Иногда такие знакомства оставляют глубокие впечатления, и потом нет-нет, да и вспомнишь о них, а то и с благодарностью воспользуешься знаниями о жизни, приобретёнными благодаря встрече с этими людьми.
       В этом отношении история, которую я собираюсь рассказать, для меня до сих пор осталась незаконченной, и в ней по-прежнему есть неразгаданная тайна, которую я уже никогда не узнаю. Конечно, для рассказа неплохо было бы придумать какой-нибудь хороший и интересный конец, и по правилам жанра это вполне позволительно, но я оставлю всё так, как оно было на самом деле. В точном отображении реальных событий и их неприкрашенности тоже есть своя особая прелесть. Хотя, откровенно говоря, такая точность тоже относительна, и всё равно мы воспринимаем жизнь через призму нашего опыта, эмоционального состояния, и в любых воспоминаниях есть что-то от нас самих, от наших желаний и нашей личности.

    Знакомство

       Начало этой истории было ничем не примечательным. Всё было обыденно и заурядно, как моросящий с утра до вечера холодный осенний дождь, когда резкие порывы ветра с дробным стуком то и дело бросают на оконные стёкла заряды дождя. На ту пору я работал на комбикормовом заводе грузчиком и одновременно учился в восьмом классе. Завод находился на самой далёкой западной окраине Омска. К нему примыкала продовольственная база, и за ней уже начинались бесконечные прозрачные берёзовые колки, как местные называют берёзовые рощи, перемежаемые заснеженными полями. Был конец октября, но зима уже вступила в свои права, и мороз с удовольствием давал знать о себе быстро коченевшим на ветру лицом и пробиравшимся под куртку леденящим ветром. Снега было немного; местами выглядывала чёрная мёрзлая земля, от чего казалось ещё холоднее.
       Я разгружал вагон с пыльными отрубями, наваленными в вагоне до самой крыши, привычно орудуя мехлопатой. Она представляла собой дюралюминиевый лист с приделанным к нему тросом. Трос через систему блоков подсоединялся к электромотору. Я оттягивал мехлопату в вагон и устанавливал её таким образом, чтобы она зацепила побольше отрубей. В это время, реагируя на остановку, реле подключало электромотор, и он начинал тянуть лист дюралюминия. Притащенные таким образом к выходу вагона отруби ссыпались в бункер внизу, и из него по транспортеру уходил в хранилище. Работа была незатейливая, но физически довольно тяжёлая.
       Было воскресенье, и хотя завод работал круглосуточно, это всё равно каким-то образом чувствовалось. А может, ощущение праздника жило только в моей душе. Тем не менее, в редкие минуты отдыха, пока переставляли вагоны, я с удовольствием разглядывал низкие серые облака, быстро пролетавшие в просвете между крышей рампы и толкаемым локомотивом вагоном. Человеку немного надо для хорошего настроения. Главное - внутренний настрой.
       Это был, наверное, уже четвёртый вагон в тот день, когда в проёме вагонной двери появился силуэт человека. Скрежеща мехлопатой по полу вагона, я "довёз" очередную порцию отрубей до выхода, и они ссыпались в бункер. Я остановил работу и поздоровался с пришедшим. Им оказался мужчина лет пятидесяти пяти, на вид довольно крепкого сложения, и ростом заметно выше среднего. Лицо у него было спокойное, взгляд дружелюбный, но немного отстранённый, как будто он в это время думал о чём-то своём. На нём было короткое осеннее пальто, с высоким и сейчас поднятым воротником. Пальто было не очень-то по погоде. Обыкновенные, не новые, но вполне приличные брюки, а на голове видавшая виды чёрная кроликовая шапка, завязанная на тесёмки сверху. Руки он держал в карманах пальто. Прежде чем начать говорить, он некоторое время рассматривал меня, как будто что-то прикидывая, а потом спокойно спросил:
       - Юра, это ты, верно? - я ответил, что меня действительно так звать, но есть ещё один Юра, он сейчас на меловом складе. Тогда он уточнил.
       - Меня Зинаида Ивановна попросила сходить, директор продбазы, - начал он разговор.
       Я знал, что Зинаида Ивановна была заместителем директора продовольственной базы по выгрузке, но никак ни директором. На продбазе я иногда выгружал вагоны после работы, или в те редкие дни, когда на заводе было мало своих дел, и тогда я заканчивал смену пораньше. У них было свои грузчики, но иногда сразу приходило много вагонов, и тогда им нужна была помощь. Железнодорожные пути на продбазу проходили через территорию завода, так что мы обычно могли предположить заранее, когда у них начнётся "аврал". Посыльный, скорее всего, был по мою душу.
       Я поинтересовался, что надо выгружать, но пришедший уклончиво ответил, что он точно не знает, и лучше бы я сам побыстрее сходил к ней и всё выяснил. Сказав это, он отвернулся и посмотрел в сторону, как бы давая понять, что его миссия посыльного на этом завершена и что он вообще здесь человек незаинтересованный. Работа у меня заканчивалась через час, и я сказал, что он может передать Зинаиде Ивановне, что где-то через час с небольшим я приду. На этом разговор вроде был закончен, и я снова потянул мехлопату в вагон. Однако мужчина сразу не ушёл, а ещё немного постоял и с любопытством посмотрел, как я работаю. Я пошутил, предложив ему попробовать, но он отрицательно мотнул головой и серьёзно прибавил: "Пожалуй, это не для меня". Я не стал продолжать разговор, и вскоре он ушёл.
        
       Закончив выгружать этот вагон, я не стал начинать другой, а пошёл в бытовку, в которой было совсем мало народа, быстро помылся в душе, с удовольствием смывая отруби, прилипшие к вспотевшему телу, а потом засохшие, и оттого раздражавшие кожу. Потом я соорудил себе гардероб, для предстоящей работы на продбазе, и по железнодорожным путям, похрустывая лежавшим на шпалах снегом, оправился на продбазу.
       Зинаиду Ивановну я нашёл возле конторы, окружённую бригадирами грузчиков и шоферами, которым она одновременно весело и деловито, но с властными нотками в голосе, давала указания. Это была высокая статная женщина лет тридцати двух, как говорится, кровь с молоком, из той категории, которую принято называть русской красавицей. Пожалуй, даже самому взыскательному ценителю женской красоты придраться было не к чему. В случае с Зинаидой Ивановной природа не поскупилась на тщательную и филигранную "отделку" своего создания.
       Я встал в стороне, с тем, чтобы она могла меня заметить, когда освободится. Место, где я стоял, находилось немного на пригорке, так что с негo можно было разглядеть вагоны метрах в ста пятидесяти от меня, стоявшие на железнодорожных путях в несколько рядов, и которые я мог видеть в просветах между складами.  Судя по количеству вагонов, сразу пришли три рефрижераторные секции, каждая, скорее всего, из десяти вагонов. Кроме того, между рефрижераторными вагонами выглядывали высокие крыши обычных грузовых. Это действительно была авральная ситуация, даже если бы такое количество вагонов прибыло в будний день. А сегодня, в воскресенье, тем более. Однако я не представлял, чем мог помочь Зинаиде Ивановне, чтобы она специально посылала за мной. Один человек погоды всё равно не сделает, а собрать сегодня, в выходной, бригаду из знакомых грузчиков на заводе я не смогу.
       В стороне стояло несколько грузовых машин. Возле них я заметил человек десять мужчин, и среди них того, кто приходил ко мне. Встретившись с ним глазами, я помахал рукой. Он ответил сдержанным жестом. Если сам он выглядел более-менее прилично, то стоявшие рядом с ним спутники производили не столь выгодное впечатление. Одежда на них была менее опрятная, у многих сильно поношенная. Их лица, если воспользоваться восточным выражением Ходжи Насреддина, "не были отмечены печатью мудрости". Равнодушные и в то же время настороженные взгляды некоторых из них выдавали неуверенное состояние. Стояли они тесной группой, не разговаривая друг с другом, и каждый смотрел кто куда. Странная компания, решил я для себя, после чего отвернулся от них и продолжил свои наблюдения. Начало зимы всегда вселяло в меня какие-то хорошие светлые чувства. В воздухе ещё как будто витали пронзительность и прозрачность поздней осени, но уже выпал первый снег и мороз был вполне настоящий, зимний. Чёрная земля, замёрзшая неровными комками, местами выглядывала из-под снега, а заросли пепельно-серого бурьяна хорошо сочетались с этим первым снегом и разнокалиберными проплешинами замёрзшей земли. Хотелось просто бродить без цели по этим заснеженным полям, продираться через сухой бурьян, и так к идти и идти, пока не выйдешь к какому-нибудь полустанку, где останавливаются электрички. А потом долго ждать поезда, стоя на продуваемой холодным зимним ветром платформе, рассматривая заснеженные поля и перелески, оцепеневшие в зимней спячке.
        
       Весёлый голос Зинаиды Ивановны вскоре отвлёк меня от такого созерцательного настроения.
       - Юра-а! Давай подтягивайся! - я оглянулся на голос, и увидел, что она машет рукой в мою сторону, подзывая к себе.
       Надо сказать, что в её отношении ко мне, помимо того, что касалось работы, было что-то одновременно материнское и женское. И по-моему, поводом к такому отношению послужила следующая история. Как-то мы выгружали вагон с яблоками. Машину, гружёную доверху тридцатикилограммовыми ящиками, не удержали тормоза и она начала скатываться с рампы, которая в этом месте закачивалась, и потому была ниже и имела наклон. А поставить двигатель на передачу водитель забыл. Колёса были немного вывернуты, так что продолжи машина движение, результат был бы печальный - скорее всего она бы упала с рампы боком, на железнодорожные пути. Водитель и заведующая складом, оцепенев, стояли в стороне и не двигались. Я как раз был в кузове этой машины, заканчивая укладывать штабель. Увидев, что машина поехала, я быстро сообразил, что произошло. Благим матом, во всё глотку, я заорал другим грузчикам: "Тащите доски!" Я имел в виду доски, которые прибивают изнутри вагона поперёк дверного проёма, на время перевозки. Перед выгрузкой мы их оторвали и сложили возле вагона, на рампе, но с противоположной стороны. Одновременно я одним движением спрыгнул из машины на рампу, и начал кидать под колёса поломанные ящики с яблоками, которые отставляли в сторону во время выгрузки. Эти ящики не остановили движение машины, но замедлили его. Тем временем грузчики подтащили доски, и в два приёма мы сумели остановить машину, уже недалеко от края рампы. Так случилось, что Зинаида Ивановна была неподалёку, и случайно стала свидетелем этой сцены. Видать, моя удаль не оставила равнодушным её женское сердце, хотя для меня самого это происшествие лишь привнесло живое разнообразие в монотонную работу и не имело никакого значения. Откровенно говоря, сделал я это больше от весёлости характера, чем из желания во что бы то ни стало предотвратить неприятное событие. Я не видел большой трагедии, если бы машина упала на рельсы. Железка и есть железка, что её жалеть. Грузчики, которые тоже приняли участие в остановке машины, весело посмеялись над растерявшимся водителем, и на том инцидент был исчерпан. Однако Зинаида Ивановна с тех пор не особо торговалась со мной насчёт цены за выгрузку, а иногда даже немного прибавляла сама. Но и я её никогда не подводил, понимая, что тепло хороших отношений, как и костёр, надо постоянно подпитывать.
       - Видишь, что творится? - начала она разговор со мною.
       - Серьёзное дело! - весело ответил я. - Похоже, три мехдесятки сразу. Но боюсь, что сегодня от меня пользы немного, народ отдыхает.
       - Да знаю, - отмахнулась Зинаида Ивановна. И продолжила - Я вот что придумала. Видишь тех мужичков? - и показала рукой в сторону группы, где стоял тот мужчина, что приходил ко мне на завод. Я молча кивнул головой, пока не понимая, к чему она ведёт.
       - Это бродяги, зимуют у нас в котельной, и я их не трогаю. Хоть и конченый народ, но как никак, живые души. А сегодня такая ситуация, что хоть сама иди ящики таскать. Может, какая-то польза от них будет. Выбери из них кто получше, и возьми на выгрузку вагон из мехсекции. Если силы останутся и они не разбегутся, ещё один возьмёте. Деньги я на тебя выпишу, а ты им заплатишь потом.
       Предложение Зинаиды Ивановны меня сильно озадачило. Набрать бригаду из бродяг?.. Хоть я был и рослый парнишка, но всё равно на ту пору мне было четырнадцать лет, а это взрослые мужики, к тому же бродяги, и наверняка некоторые с судимостями. На нашем заводе работало много бывших уголовников, и мой опыт общения с ними был не в их пользу. Так что я старался держаться от них подальше. Но просила Зинаида Ивановна, и я понимал, что ситуация действительно у неё тяжёлая, и каждая пара рук сегодня на учёте. Она, видя мои колебания, добавила.
       - Вроде у них вон тот, в пальто, ничего мужик. Он и привёл их сюда. Ты с ним как-нибудь договорись, может, вдвоём заставите их работать. Я понял, что речь идёт о том мужчине, который приходил ко мне.
       - Ладно, Зинаида Ивановна. Попробую. Но если что, не обижайтесь. А почему деньги на меня только?
       Она весело объяснила: "Да они же бродяги! У них документов нет. А по расценкам так. Три с полтиной тонна за первый вагон. Но это если выгрузите. А если нет, по два за тонну. Возьми вагон у второй двери пятого склада". Сказав это, она посмотрела на меня, и не было в её взгляде обычной Зинаиды Ивановны, весёлого и властного заместителя директора, но мелькнуло на мгновение что-то то ли женское, то ли материнское, а может и то и другое вместе.
       Три с полтиной за тонну была очень хорошая цена, но для этого надо было выгрузить весь вагон. Невыгруженные вагоны, это была головная боль для всех. Желающих закончить выгрузку было немного, а вагоны занимали место у склада. Отогнать их на другие пути было сложно, особенно в такие дни, как сегодня, когда все пути и так заставлены. Я вспомнил, что надо бы достать рабочие рукавицы для своей будущей бригады, и попросил дать "голицы", так они назывались. Она, уже разговаривая с шоферами, вынула из кармана связку ключей, отделила один из них и подала мне всю связку со словами: "Возьми у меня в кабинете, в шкафу справа от двери". Этот жест можно было расценивать как знак полного доверия. Я сходил за рукавицами, вернул ей ключи и, слегка поскальзываясь на утоптанном снегу в своих кирзовых сапогах, направился к своим будущим напарникам по работе.
       Пока я подходил к ним, у меня было несколько секунд, чтобы решить, как общаться с ними. Смешно было строить из себя начальника. Они были взрослые мужики, а я в их глазах был пацан, и в этом они были правы. Но в то же время я не мог вести себя с ними как мальчишка, поставить себя в зависимость от них, потому что тогда с этими людьми мы точно не выгрузим вагон. Сами по себе они работать не будут, их надо будет заставлять. Довольно испитые физиономии некоторых из них не оставляли в этом никакого сомнения. И тогда я решил, что единственно правильное решение в такой ситуации - это быть независимым от них и показать, что мой единственный интерес только выполнить работу, и что во всём остальном мне нет до них никакого дела. Я решил общаться с ними через мужчину, которого мне порекомендовала Зинаида Ивановна. С тем я подошёл к группе, произнёс общее приветствие, и спокойно обратился к выбранному мной вожаку, не глядя на остальных.
       - Кроме меня и Вас, нам надо ещё восемь человек. Четыре будут в вагоне и шесть на складе. Сами решите, кто пойдёт.
       Обычно, чтобы нормально заработать, мы выгружали вагон вчетвером. Однако в этом случае я решил, что теперь не до заработка, и лучше перестраховаться, чтобы наверняка выгрузить вагон. Никто даже не задал вопрос о деньгах. Это было странно. Выходит, их это тоже не волновало.
       Услышав сказанное мною, мужчина заметно взволновался, судя по движениям и оживившимся глазам, но виду не подал. Быстро и деловито оглядел группу, назвал имена четырёх человек, и сказал, что они могут возвращаться. На двоих из них это не произвело никакого впечатления, а на лицах двух других даже появилось какое-то облегчение. Ну и работнички мне попались сегодня, подумал я. За исключением этого мужчины, остальным, похоже, предстоящая работа была просто в тягость.
       Мы направились к складу, и пока шли, я узнал их имена и раздал рабочие рукавицы. Тот, который приходил ко мне, назвался Арсением. Из остальных внятно сказали свои имена человека четыре, а невнятную скороговорку остальных я не разобрал. На складе уже знакомая мне заведующая Маруся чуть не потеряла дар речи, когда мы молчаливой группой появились в её конторке. Мне пришлось приложить усилия, чтобы убедить её, что пришедшие не обворуют склад. Чтобы успокоить заведующую, мы решили, что я и Арсений будем работать на складе, приглядывать за остальными, да и надо было показать, как правильно складывать ящики в штабели. Затем я с остальными прошёл в вагон, и показал, что им надо делать, после чего вернулся в склад, снял куртку,  запустил транспортер, и мы начали работать. К моему удивлению, часа два работа шла без происшествий, хотя я всё время ожидал какого-нибудь подвоха. Раза два я выключал транспортёр, каждый раз минут на десять, для отдыха. Для меня это была вторая смена, и усталость давала о себе знать. Однако я знал, что вот так, с частым отдыхом, смогу дотянуть до конца работы. Но вот ящики на конвейере стали приходить всё реже и реже. Что-то там произошло, и надо было идти разбираться.
       Я остановил транспортёр, и мы с Арсением, согнувшись, пролезли в окошко для транспортёра, пересекли рампу и зашли в вагон. Трое наших "коллег", окружив четвёртого, кричали на того. Из сплошного потока мата я понял, что его обвиняют, скажем так, в недобросовестной работе. Обвиняемый, высокий худой мужчина с несколько измождённым и испитым лицом, как мог отвечал на обвинения. Арсений вмешался в перепалку, и остановил поток брани. После недолгого разбирательства мы решили, что высокого надо бы заменить. Не привыкший к тяжёлой физической работе, да к тому же, видать, некрепкий от природы, он просто быстро выдохся. Арсений сказал ему, кого прислать из кочегарки на замену, и тот ушёл. Сам он остался работать в вагоне, а я вернулся в склад и мы продолжили работу. Где-то через полчаса он к нам присоединился, так как на смену высокому пришёл вызванный Арсением работник.
       Возвращаясь от штабеля к транспортёру, я услышал за штабелями какой-то подозрительный шорох и решил на всякий случай взглянуть, что там происходит. Один из наших работников отдирал от ящика с овощными консервами деревянную планку. Я остановил его и со скрытой злостью сказал: "Прекрати и иди работать! Из-за тебя нас сейчас всех отсюда выкинут, и не заплатят ни копейки". Но мужик попался тёртый и не очень-то обратил внимания на мои слова.
       - Да ладно, от них не убудет! - ответил он, продолжая отдирать планку.
       - Слушай, ты что, не понял, что я сказал?! Бегом отсюда! - напустился я на него.
       С этими словами я схватил мужика за шиворот и потащил от ящиков. Притащив его к транспортёру, я позвал Арсения. Когда он подошёл, я уже остыл, и более-менее спокойно попросил его объяснить своему товарищу, что мы пришли сюда работать, а не воровать, и что если кто-то думает по-другому, то нас всех в момент выкинут из склада и ничего не заплатят. Виновный заговорил первым, оправдываясь и упирая на то, что давно не ел кабачковой икры и просто не мог удержаться. Мне было понятно, что это отговорка, но эта детская причина рассмешила меня, и я пообещал, что после работы принесу ему банку кабачковой икры.
       Дальше мы работали без приключений, и вот, наконец, лёжа на конвейере, прибыл один из работавших в вагоне и сказал, что они всё выгрузили. Маруся выписала нам справку, сколько тонн мы выгрузили, я аккуратно свернул её и положил во внутренний карман. Теперь мне надо было подписать её у Зинаиды Ивановны, а дальше предстояло иметь дело с бухгалтерией. По моей просьбе Маруся от своих щедрот выдала банку кабачковой икры, которую я вытер от пыли рукавом куртки и торжественно вручил недавнему нарушителю спокойствия, закончив процедуру под общий смех словами: "Кушай, Эльдар, поправляйся". Эльдар, это таким необычным именем звали нечистого на руку члена нашей импровизированной бригады.
       Мы вышли из склада. Короткий зимний день догорал розоватым заревом на тёмном морозном небе. Я устал, и оттого все чувства несколько притупились, однако всё равно этот закат и вся окружающая обстановка вызвали какое-то вневременное ощущение, как будто всё вокруг застыло, зависло. И в то же время я понимал, что этот миг и этот закат стремительно уходят, ускользают в небытие, и что их исчезновение никак не остановить. И оттого сладко щемило на душе и хотелось вновь и вновь переживать это чувство вневременности и вбирать в себя догорающий зимний закат, окутанный в неподвижную морозную дымку.
       Хотя мы мало разговаривали во время работы, однако несмотря на это и разницу в возрасте и, скажем так, занятий, всё равно совместная работа нас сблизила, и прощались мы уже как знакомые и в какой-то степени на равных. Мужики делали вид, что они не придают значения работе, однако по каким-то косвенным признакам, по тону голоса, можно было понять, что сознание того, что они сделали какую-то полезную работу, доставляет им приятные чувства; по крайней мере, некоторым из них.
       Я рассказал, когда в кассе предположительно будут выдавать деньги, и спросил, где их найти, если что, хотя я уже знал, что они живут в котельной, стоявшей на отшибе на территории продбазы. Они не стали объяснять, где их искать, но дружно заверили, что будут ждать меня возле конторы в указанное время. На том мы простились.
       Зинаиду Ивановну я нашёл в коридоре конторы и подписал у неё справку. Стоя, она завизировала её на стене, поставила расценку - обещанные три с полтиной, - а потом с интересом расспросила, как прошла работа. Чтобы повеселить её, я в лицах рассказал об истории с банкой кабачковой икры. То ли мой импровизированный спектакль был удачным, то ли у неё было весёлое настроение, но только она потом долго хохотала, до слёз, от смеха обессилено положив обе руки мне на плечи, между приступами смеха повторяя понравившиеся ей фразы из моего представления. Я поймал себя на мысли, как прихотливо могут складываться отношения между людьми. Ещё три месяца назад я был для неё один из многих безликих временных рабочих, приходивших подрабатывать на выгрузке вагонов, и между нами была дистанция огромного размера. А потом происходит какое-то стечение обстоятельств, тебя выделяют из общей толпы и устанавливаются более близкие и, в какой-то степени, более равные отношения. Похоже, служебная иерархия не всегда самое главное из того, что определяет взаимоотношения между людьми.
       На том и закончился мой рабочий воскресный день. Дома я ещё доделал уроки, которые были заданы на понедельник, и едва голова коснулась подушки, я тут же провалился в бесчувственный сон. У меня так иногда бывает. Постепенно усталость накапливается, и затем в какой-то день, в любое время, я могу не то чтобы даже уснуть, а просто бесчувственно отключиться на несколько часов, и разбудить меня в таком состоянии практически невозможно.

    В гостях

       В пятницу я работал во вторую смену, с четырёх до полуночи. Зная, что в бухгалтерии продбазы могут возникнуть вопросы с нарядом, да и очередь в кассу после воскресного аврала будет большая, я приехал пораньше. Где-то в третьем часу я уже стоял возле стола бухгалтера, пожилой женщины с полностью седыми, коротко остриженными волосами, и усталым добродушным лицом, и пытался добиться от неё, прошёл ли наряд. Но она то ли была занята, то ли ей неохота было рыться в нарядах, но только она отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, и не стала ничего смотреть. Делать было нечего, и я встал в очередь в кассу, в надежде увидеть своё имя в платёжной ведомости. Касса открывалась только в три часа, так что сорок минут я провёл в полном бездействии, слушая разговоры стоящих в очереди мужиков. В неспешных дебатах доминировал высокий здоровенный грузчик, который своим громоподобным голосом и говорливостью легко перекрывал всех остальных выступавших. Основная тема, по-видимому, особо гревшая его душу, была связана с тем, как он ловко сумел добыть ведро некреплёного вина из больших бочек, за недостатком места временно выгруженных прямо на рампу. Потом мужики долго обсуждали, можно ли напиться некреплёным вином, но тут открыли кассу, и я так никогда и не узнал ответ на этот вопрос, по-видимому, важный для собравшихся.
       Кассирша нашла в ведомости мою фамилию и выдала причитавшиеся деньги. Я отложил свои деньги подальше, а остальные приготовил отдать работавшим со мной. Едва я вышел на улицу, освещённую неярким зимним солнцем, как сразу увидел всю группу, стоявшую неподалёку от крыльца конторы. Сегодня во взглядах не было такого напряжения, как когда я увидел их первый раз. Подойдя, я поздоровался и сразу сказал, что всё нормально, деньги получил, и спросил, хотят ли они, чтобы я каждому выдал по отдельности, или отдать им всё сразу. Они дружно решили, чтобы я сам выдал каждому по отдельности, сколько кому причитается. Я специально попросил у кассирши купюры помельче, так что выполнить их просьбу не составило труда. Одну часть я на своё усмотрение поделил между высоким мужчиной, отправленным Арсением за заменой, и его преемником - невысоким и не очень опрятным мужиком в темно-синей телогрейке и серой солдатской шапке. Лицо его трудно описать, до того оно было обыкновенное, разве что не очень ухоженное.
       Получив деньги, они не спешили их спрятать, а продолжали держать в руках. Я догадывался, что должно было последовать за раздачей. После того, как я отдал деньги последнему, Эльдару, кто-то предложил отметить "это дело". Тут же они скинулись по рублю и отрядили двух человек в магазин за водкой и закуской. Я посчитал своё дело выполненным, и собрался уже уходить, когда неожиданно для меня Арсений движением поднятой руки привлёк моё внимание, и немного оправдывающимся голосом сказал: "Это, Юра... Пойдём, посидишь с нами. Мужики просят". Я смешался, не зная, что ответить. Сказал первое, что пришло в голову.
       - Спасибо, но я ведь не употребляю, - имея в виду, что не пью водку. На что Арсений ответил, что я правильно делаю, но он имеет в виду просто посидеть, поговорить. Я сильно сомневался, что "мужики" действительно хотели пригласить меня в гости. По-моему, это был такой народ, которому понятие гостеприимства было глубоко чуждо. Они уже достаточно опустились на дно жизни, чтобы не испытывать таких чувств как благодарность или признательность. Весь мир для них был злой и враждебный, и это оправдывало их такое же отношение ко всем остальным. Так что я понял, что приглашение было инициативой Арсения, однако было непонятно, какими соображениями он при этом руководствовался,
       До начала смены оставалось ещё минут пятьдесят, и я согласился. Не то чтобы я чувствовал какую-то обязательность, но мне было любопытно посмотреть, как они живут в котельной, такой коммуной. Хотя до котельной ближе было идти через территорию продбазы, мы прошли какими-то закоулками, и потом через дыру в заборе, как бы с тыла, вышли сразу к котельной. Там, в полутемном углу за котлами, стояли не то кровати, не то сбитые из досок нары с разномастным тряпьём на них. Перед нарами стоял длинный стол, сбитый из досок, и вдоль него скамьи. Были там ещё несколько старых кособоких шкафчиков и тумбочек, расставленных то там, то сям, и пожалуй это была вся обстановка их жилища. Пока я под гостеприимные комментарии Арсения осматривал жилье, прибыли "гонцы", посланные в магазин за водкой и закуской. Мужики уселись за стол, кто-то нарезал хлеб, невесть откуда появившееся сало, несколько луковиц. Всё это и купленные плавленые сырки разложили на газетках, и начался, так сказать, пир горой. Пригласили кочегара, налили ему полстакана водки, которые он по-молодецки "принял на грудь" и занюхал луком, после чего продолжил исполнять служебные обязанности.
       Я сидел рядом с Арсением. Для порядка намазал себе плавленого сыра на кусок хлеба, и неторопливо ел, больше разговаривая с ним и с любопытством разглядывая своих недавних компаньонов по работе в их "домашней" обстановке. Они быстро хмелели, хотя выпито было немного. Постепенно языки развязались, а в голосах появились нотки самодовольства. Я был назван "правильным пацаном", на что я только неопределённо махнул рукой, как бы давая понять, что, мол, спасибо за похвалу, но не стоит на это обращать внимание. Потом они начали рассказывать свои истории, которые каждый из них, наверное, уже много раз рассказывал, но тем не менее слушатели согласно кивали головами и особо не перебивали, несмотря на опьянение, дожидаясь своей очереди поведать душещипательную повесть своей не то настоящей, не то выдуманной для других жизни. В основном в их рассказах фигурировали неверные или неблагодарные жёны, но изредка появлялся негодяй-начальник или оперуполномоченный, не проявившие должной чуткости и понимания тонкой душевной организации рассказчика. К моему удивлению, Арсений не пил, а задумчиво ел хлеб с салом, периодически похрустывая на зубах луковицей, и запивал свой ужин водой из большой алюминиевой кружки. Он поглядывал на меня, расспрашивал, но не чувствовалось, что ему интересна моя жизнь. Да я и не вдавался особо в детали. Так, работаю, да в школу хожу. Времени у меня было немного, чтобы рассиживать с ними, я и так уже задерживался, так что довольно скоро поднялся и распрощался с честной компанией. Прыгая по заснеженным шпалам, с риском поскользнуться на них, я побежал к себе на завод, полагая, что на этом история со срочной выгрузкой яблок полностью завершилась.

    Арсений

       Против моих ожиданий, эпизод получил продолжение. Похоже, он натолкнул Арсения на какие-то мысли и у него появились непонятные для меня планы. На следующий день он неожиданно пришёл ко мне на завод, по-видимому проникнув туда, как и в первый раз, по железнодорожным путям, однако времени разговаривать с ним не было. В тот день я работал с напарником, к тому же вагонов с зерном на выгрузку было много, и мы, что называется, "рвали и метали". Он ждал некоторое время, но потом, поняв, что я так и не освобожусь, договорился прийти завтра перед работой, чтобы, как он выразился, "потолковать за жизнь".
       Разговор на следующий день свёлся к тому, сколько можно заработать на выгрузке вагонов на продбазе, работая таким образом, как в прошлый выходной. Я его явно разочаровал, объяснив, что много так не заработаешь, потому что авралы случаются не часто, и что продбаза, во избежание воровства, наоборот всячески заинтересована использовать штатных грузчиков, а не случайных рабочих. Видя его разочарование, я поинтересовался, сколько бы он хотел заработать. Я знал несколько мест в городе, где можно было работать за наличные. Арсений ответил не сразу. Оценивающе посмотрев на меня, он всё же ответил на вопрос: "К апрелю мне надо тысячу шестьсот". Выходило, что он должен зарабатывать по триста рублей в месяц, а это большие деньги. Я не знал, чем ему помочь. Случайными заработками столько не наберёшь, о чём я ему сказал напрямую. По выражению лица нельзя было сказать, что он сильно огорчился, но даже на его непроницаемом лице можно было уловить какое-то чувство досады.
       Я был далёк от мысли, что Арсений уголовник. Его внешность, манеры и речь выдавали в нём скорее бывшего небольшого начальника, каким-то непонятным образом опустившимся, и в итоге попавшим в компанию бродяг. И всё же у меня была какая-то опаска в отношении него, скорее всего из-за его нынешнего положения, так что я предпочёл бы не иметь с ним общих дел. И трудно меня обвинить в таком отношении - люди вообще стараются держаться подальше от чем-то, или кем-то, запятнанных персон и групп, и при этом не важно, насколько справедливы обвинения. Часто достаточно бросить тень подозрения на честного человека, чтобы от него все отвернулись. И я, мальчишка, просто следовал общепринятым стереотипам, особо не задумываясь, насколько это правильно. Как ни крути, в моих глазах Арсений прежде всего был бродяга, человек без паспорта, и это был основной фактор, определявший моё отношение и мою настороженность. Правда, в отличие от многих людей, которые при этом ещё испытывали бы чувство превосходства, во мне такого чувства не было. Где-то на интуитивном уровне я понимал, что расстояние между его положением и моим не так уж велико, как это могло показаться на первый взгляд. Ещё несколько месяцев назад я учился в школе, был отличником, с интересом читал книги и разные научные и технические журналы. Я занимался в секции лёгкой атлетики, и даже занимал первые места на городских и областных соревнованиях. И хотя для меня это не имело большого значения, но всё же в своей школе и даже районе я был, по моим масштабам, уважаемым человеком. Ничто, казалось, не предвещало, что очень скоро я буду, как каторжанин, работать в вечной пыли и грязи, постоянно недосыпая из-за ночных смен и долгой дороги на работу и с работы, через весь город, в насквозь промёрзших автобусах. И моё прошлое положение хорошего ученика сейчас ничего не значило. Оно осталось в прошлом, а сегодняшнее состояние сразу поставило меня в самые низы социальной лестницы. И я это хорошо чувствовал, понимая, что даже любой двоечник, учащийся в школе, находится в лучшем положении, чем я, со всеми своими способностями и природным умом, но по сути отторгнутый от той среды в силу обстоятельств, которые я не смог преодолеть более достойным способом. Отчасти в силу недостатка жизненного опыта, а частично из-за заниженной самооценки, чему немало и целенаправленно способствовала также окружающая среда. И надо сказать, что такие резкие ухудшения социального статуса бесследно не проходят, но накладывают отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Однако также надо отдать мне должное, что, обладая от природы оптимистичным характером, я всё-таки не озлобился, но сумел остаться более-менее нормальным человеком и сохранить в душе светлые надежды на будущее, несмотря на всю ту грязь, в буквальном и переносном смысле, которую мне довелось увидеть.
       Разговор происходил на улице, недалеко от проходной завода. Арсений, простившись, уже отошёл метров на двадцать, когда у меня в голове родилась комбинация, как он мог бы заработать требуемую сумму. Однако я сдержал свой порыв и не стал его окликать. Тем не менее, когда после работы я ехал в пустом ночном автобусе, машинально вглядываясь в холодную неприветливую темноту за окном, я снова вернулся к этой мысли, рассматривая проблему Арсения примерно как если бы я решал задачу по математике. Он мог подрабатывать в складах на продбазе, если бы его туда пускали. Там всегда есть небольшие работы. Платят там немного, но если за день успеть поработать в нескольких складах, можно набрать в общей сложности рублей пятнадцать-двадцать, причём такая работа будет на каждый день. Конечно, рабочий день мог продолжаться двенадцать-четырнадцать часов, но насколько я понимаю, для Арсения это не критично, если только ему не надоест это занятие. Другой вопрос, как он будет получать деньги, если у него нет документов.
       Потом я как-то незаметно задремал и спал, пока водитель не разбудил меня на конечной остановке. Я вышел на пустынную ночную улицу. Заметала небольшая метель. Снег как будто перетекал под ногами струйками, быстро наметая наискосок дорожки свежие, хрустящие под ногами полоски. Хотелось одного - быстрее добраться до постели, и всяки мысли об Арсении отошли куда-то далеко, на задний план, и вскоре исчезли совсем. Как будто у меня других забот нет - у самого хлопот, если уж разобраться, полон рот. Где уж мне ещё о других думать. Самому бы хоть как-то выплыть по этой жизни.
        

    Встреча в автобусе

       Меня всегда обескураживало, что человек в большой мере является игрушкой в руках случая. Конечно, я понимаю, что семена должны упасть на подготовленную почву, чтобы что-то проросло, однако случай играет в жизни людей роль, и тем большую, чем менее человек способен контролировать свою жизнь. И в этот раз случай, думаю, повлиял на дальнейшую жизнь Арсения. Я встретил его через несколько дней на автобусной остановке, когда ехал на работу. Он был в том же коротком пальто, и другого у него, видать, не было. Судя по его неторопливому виду и равнодушным глазам, дела у него шли не очень хорошо, и вполне вероятно, что он оставил мысль о заработке. Когда мы уже сидели в автобусе на заднем сиденье и разговаривали о пустяках, я неожиданно для себя задал ему вопрос: "Арсений, а можно я спрошу, зачем тебе понадобились эти деньги?" Я не думал, что он ответит на мой вопрос, однако против моих ожиданий он ответил вполне откровенно, хотя и со сдержанной усмешкой: "Да тут один из наших чудиков сказал, что за такие деньги можно справить паспорт в Средней Азии, и он знает, к кому надо обращаться. И вроде так оно и есть, я ещё у других спрашивал". Сказал он об этом как о деле прошлом, которое его уже не интересует. Я тоже не торопился со своим предложением, решив узнать о нём побольше, раз он сегодня в таком откровенном настроении. И я начал осторожно вызывать его на разговор, начав издалека.
       - Арсений, я как-то плохо представляю, что у тебя общего с этими мужиками. Мне кажется, ты птица более высокого полёта". Как бы отвечая взаимностью на моё откровение, он ответил:
       - Мне тоже кажется, что твоё место не в вагонах с комбикормом, но как ты там оказался, верно? - и не дожидаясь ответа, продолжил. - Ну, как оно бывает. Достигаешь какого-то положения, появляются деньги, возможности, откуда-то выплывают смазливые бабы, начинаются пьянки-гулянки, и вроде понимаешь, что ни к чему хорошему такая дорожка не приведёт, а остановиться не можешь. И катишься, как Колобок, только не Лисе на язычок, а прямым ходом на скамью подсудимых за растрату. А потом уже поздно одуматься. Приходят милиционер с ревизором, и  тогда выбирай - либо тюрьма, либо в бега. А в тюрьму ой как не хочется, и страшно. И тогда бежишь, куда глаза глядят. Страх жуткая вещь... Слышал выражение, "душа в пятки"? Это о таких, как я. Ум куда-то уходит, и ничего не остаётся, один страх, и гонит он вперёд, и нигде нет тебе покоя от него, ни днём ни ночью. Я уж скоро год как в бегах, и только-только от страха отходить начал, вот как испугался".
       Произнеся на едином дыхании этот длинный монолог, он посмотрел на меня, а я, не отводя взгляда, внимательно глянул ему в глаза. И увидел боль. Тяжёлую, безвыходную мужскую боль. Да, дела. Вот как оно бывает, оказывается. Правду или нет он сказал, кто его знает. На уголовника-рецидивиста в бегах Арсений не похож, но догадайся, что у него на уме. Как бы самому в историю не влипнуть с моими добрыми намерениями. Как любит приговаривать Трофим, пожилой грузчик на заводе, "добрые дела безнаказанными не остаются". У меня ещё крутился на языке один вопрос, но я не знал, как его задать. Выходит, раньше Арсений выпивал, но я же видел, что в котельной мужики даже не предлагали ему выпить. Значит, среди них у него прочная репутация непьющего. Но я хотел до конца выяснить этот вопрос.
       - Слушай Арсений, я так понимаю, ты теперь вообще не пьёшь, верно? - он с некоторым удивлением посмотрел на меня, и ответил, глядя в сторону; по-видимому, уже сожалея, что втянулся в этот разговор.
       - Да уж попил, на всю жизнь хватит теперь расхлёбывать. С тех пор ни капли. Удержусь ли, не знаю. Но только для меня это последняя соломинка. Упущу её, потеряю всё. А так хоть какая-то надежда остаётся в жизнь вернуться.
       Теперь я вроде выяснил что хотел, но всё равно не мог придумать, как он сможет пристроиться работать на продбазе. Всё же я рассказал ему о такой возможности. Вначале он отнёсся скептически, вполне справедливо полагая, что попасть работать в склады в его положении практически невозможно. И тогда у меня возникла мысль поговорить с Зинаидой Ивановной. За склады она не отвечала, но может что-то посоветует. На сей раз я не стал откладывать дела в долгий ящик, а проехал ещё одну остановку и мы пошли с ним к конторе продбазы. Там я нашёл Зинаиду Ивановну, и спросил, нельзя ли пристроить человека работать в склады. Узнав, о ком идёт речь, она сразу сказала, что за такого просить не будет.
       - Ага, Юра, нам только твоих бродяг в складах не хватало. К нам же каждый день милиция на патрулирование приезжает. Да из них каждый второй наверняка в розыске, неужели ты не понимаешь?
       Потом она немного сменила тон, и уже примирительным голосом сказала: "Если сами договоритесь со складскими, я закрою глаза. Но имей в виду, ты за него поручаешься, но ведь сам его не знаешь. Ой, не связывался бы ты с этим делом!"
       Что верно, то верно. И всё же я чувствовал, что Арсений бы не подвёл. Если уж у него хватило воли бросить пить в такой ситуации, то уж с соблазном украсть ящик сгущёнки он совладает.
       Я вышел из конторы, и на вопросительный взгляд Арсения ответил, что ходатайствовать за него Зинаида Ивановна не будет, но зато "закроет глаза" на присутствие постороннего человека на территории базы. Окружными путями, минуя проходную, мы вышли к Марусиному складу, и вскоре разговаривали с ней в её конторке. Не буду описывать, на какие ухищрения нам пришлось пойти, но только в итоге мы договорились, что Арсений будет работать на складе, а справки Маруся будет выписывать на моё имя. Потом, зарекомендовав себя у Маруси, Арсений уже сам договорился насчёт работы в других складах, и таким образом начал движение к своей цели.
      
       Та зима мне показалась длинной, хотя никаких заметных событий не произошло. Она была заполнена тяжёлой изнуряющей работой, и учёба была на втором плане. Тем не менее, хотя в моём положении это было непросто, я старался хорошо учиться, видя в этом для себя единственную возможность удержаться на плаву и когда-нибудь вырваться из этой среды. Я даже неплохо написал работу по математике на областной олимпиаде, и для меня это много значило - в моих глазах это давало шанс на будущее, и служило стимулом наращивать усилия в этом направлении.
       Несколько раз мы работали с Арсением - выгружали вагоны с яблоками, пришедшими к Новому году, печеньем, один раз вагон с рисом, упакованным в большие неподъёмные мешки. Поведение Арсения поменялось в лучшую сторону. Он повеселел, освоился на складах и, насколько я понимаю, зарекомендовал себя толковым работником. Конечно, работа была нехитрая, но кое-какие навыки всё равно были нужны, и умение спланировать, что куда сгружать тоже ценилось. Вообще-то это была работа заведующих складов, но Арсений много что взял на себя добровольно, и тем заслужил доверие работодателей. Деньги за него получал я, и к счастью, это никого не волновало, иначе нашу игру легко было разрушить - вся эта платёжная схема, можно сказать, была шита белыми нитками. Арсений, когда ему было надо, мог быть вполне обходительным и поддержать разговор, и это тоже укрепляло его положение. Он считал своим долгом при каждой получке давать мне "за труды" пять рублей, и я не возражал. В конце концов, я тоже тратил время на походы в бухгалтерию и поддержание там хороших отношений, насколько это было возможно в моём положении.
       В один из дней конца марта, когда зима помаленьку начала сдавать свои заснеженные позиции, на продбазу пришло много вагонов с мороженой треской, так что понадобились дополнительные руки. Арсений пришёл на завод, оповестить меня об этом, и после второй смены, в ночь, мы начали выгружать из рефрижераторных вагонов длинные тридцатикилограммовые картонные коробки с треской, в холодильник продбазы. Мы выгрузили один вагон, и на сегодня мне было достаточно. Всё-таки я перед этим отработал напряжённую смену. Но оставался ещё один вагон, и выгружать его было некому. Зинаида Ивановна, которая к моему удивлению всё ещё была на базе, хотя время шло к четырём часам утра, озорным мальчишечьим свистом остановила меня, когда я уже почти дошёл до проходной. Я собирался пойти на завод, чтобы до утра поспать в бытовке, а потом ехать в школу.
       - Юра, выручай! - обратилась она ко мне. - Этот вагон держит всю мехсекцию. Если мы не отправим её до утра на станцию, нам такой штраф придётся за простой заплатить, что никакой квартальной премии народу не видать. Твоего приятеля и двух наших грузчиков я уговорила, но нужно ещё хотя бы одного человека, иначе не успеть до утра. Арсения она никогда не называла по имени, хотя поименно знала всех грузчиков и шоферов.
       Вот чёрт! Ну и ситуация. Я уже и так ног под собой не чую, а после ещё одного вагона просто упаду и не встану. Эх, и что бы мне раньше не убраться!.. Но всё шло к тому, что рано или поздно мне придётся отплачивать молчаливое разрешение Зинаиды Ивановны работать Арсению на складах.
       - Ладно, Зинаида Ивановна. Но надо поесть нормально перед этим, я часов восемь ничего не ел.
       - Да о чём разговор, - ответила она. - У нас с голоду не пропадёшь. Начинайте, через сорок минут накормлю.
       Я вернулся к холодильнику, где Арсений и два грузчика уже открыли вагон, и начал снова таскать казавшиеся теперь тяжеленными коробки с рыбой. Не прошло и часа, как присланная Зинаидой Ивановной женщина с весовой пригласила нас поесть. Еда прибавила сил, однако бессонная ночь и почти две смены непрерывной ломовой работы подкосили меня. Я уже еле таскал ноги и меня покачивало. Я держался, но, похоже, начал засыпать на ходу. В то же время Арсений, поздоровевший на работе в складах, трудился как одержимый. Что уж им двигало, трудно сказать. Конечно, сегодня он хорошо заработает, это верно. Но так, как он, за деньги не работают. Видно было, что он душой болел за то, чтобы вовремя выгрузить этот вагон, как будто в этом сосредоточились вся его надежда на будущую нормальную жизнь. Если он оказывался рядом в вагоне, то помогал мне брать коробки на плечо, а в холодильнике принимал их, чтобы мне было полегче. В один из моментов он приободрил меня: "Держи марку, сынок!" И сказано то было всего ничего, но скорее даже не слова, а чувство, с которым они были произнесены, в котором как будто сконцентрировались желание и воля закончить работу, возымели эффект, помогли мне как-то воспрянуть духом. Потом мне не раз предоставлялся повод вспомнить эти слова. Трудно бывает держать марку. Особенно когда всё и вся против тебя.
       В общем, выгрузили мы вовремя этот вагон. С одной из последних коробок Арсений зачем-то срезал алюминиевый жетончик, служивший, как я понял, меткой завода, где была заморожена рыба. Я хоть и был почти в бесчувственном состоянии, всё-таки спросил его: "Зачем тебе это?" Он серьёзно ответил: "На память". Я слабо удивился такой символике, но сейчас мне было ни до чего.
       Мотовоз тут же начал выталкивать всю мехсекцию с территории продбазы. Заведующая выписала справку. Два грузчика сели в машину, присланную Зинаидой Ивановной, чтобы отвезти их домой. Рассвело. День обещал был солнечным. Мы с Арсением, не сказав ни слова, крепко пожали друг другу руки, и разошлись в разные стороны - он в котельную, а я поплёлся на автобусную остановку. Устал я смертельно. Потом, я так уставал только ещё один раз в жизни. И могу точно сказать, что такое напряжение даром не проходит. За него приходится платить. И чаще всего - несоразмерно большую цену.

    Эпилог

       Прошло ещё несколько недель. Весна вступала в свои права. Каждый день грязные снеговые кучи уменьшались в размере, и всё больше было вытаявшей из-под снега чёрной земли с прошлогодней травой. Перед началом вечерней смены мастер, молодая женщина Лида, перехватила меня, когда я поднимался по лестнице в бытовку грузчиков. Она сказала, что утром, перед началом смены, приходил мужчина, по описанию Арсений, и просил передать мне пакетик, обязательно "в собственные руки". При этом Лида с любопытством поглядела на меня и добавила: "Такой серьёзный мужчина". Затем она достала из внутреннего кармана своего пальто свёрнутые в несколько раз листочки, туго перемотанные крест-накрест шпагатом, затянутым на несколько узлов - видать, чтобы никто не мог развязать. Шпагат надо было резать, но нож у меня был в бытовке. Лида стояла в ожидании. По-видимому, ей было любопытно узнать, что это было за послание, которому необычный отправитель придавал такое значение. Отношения у нас с ней были хорошие, вполне доверительные. По какому-то поводу я об этом говорил Арсению, и то, что он передал своё послание именно через неё, не было случайностью. Делать было нечего, надо было как-то удовлетворить её любознательность - она это заслужила. Я оглянулся вокруг. Мы стояли на площадке металлической лестницы, перед входом в бытовку, и единственное, что могло пригодиться для моих целей, был нижний острый край металлического уголка, из которого были сделаны перила. В несколько приёмов я перетёр нитку шпагата и размотал остальные нити. Во всё это время Лида не проронила ни слова, но было видно, что мысленно она соучаствует в моих действиях. Я развернул бумаги, и неожиданно из них выпал алюминиевый жетончик, в котором я тут же узнал заводскую метку с рыбной коробки. Подобрав жетончик и показав его недоумевающей Лиде, я посмотрел бумаги. Это были справки со складов продбазы, по обыкновению выписанные Арсением на моё имя. Я объяснил Лиде, что это были за бумаги, не особо вдаваясь в подробности. Она была несколько разочарована, но кратко изложенная история с жетончиком ей понравилась и в какой-то мере скомпенсировала ожидания. Жизнь на заводе была хлопотливой, но однообразной, особенно для молодой женщины, и потому её интерес к чему-то выходящему за рамки обычной рутины был вполне понятен.
       Лида удовлетворила свою любознательность, мы попрощались, и она ушла. Однако для меня послание Арсения было загадкой. Он никогда не передавал справки таким образом. Жетончик мог означать только одно - больше я Арсения не увижу. Таким образом он оповестил меня о своём не то скоропалительном отъезде, не то бегстве. Ненадолго у меня в душе появилось беспокойство, как бы и мне не влипнуть в какую-нибудь неприятную историю. Я вспомнил предупреждение Зинаиды Ивановны, которое она высказала, когда я просил её помочь с устройством Арсения на работу в склад. Однако, подумав, я пришёл к выводу, что мне не о чем беспокоиться. Тут у меня возникла мысль посмотреть бумаги повнимательней, может, он что написал. Я зашёл в бытовку. Здесь было светлее, чем на площадке. На обратной стороне одной из справок я нашёл крупно, наспех написанные тупым тёмно-синим карандашом слова: "Оставь себе". С этим было понятно. Имелись в виду деньги, которые я мог получить по справкам. Рядом стояла заглавная буква "А", что должно было означать "Арсений", но больше ничего не было.
       Странно было, что Арсений так неожиданно исчез. Не было никакого разговора о скором отъезде. Трудно даже предположить, что могло случиться. Может, он решил, что денег теперь достаточно, и решил побыстрей поменять свой незавидный статус бродяги на жизнь нормального человека, для чего в одночасье собрался и поехал в Среднюю Азию, добывать паспорт? Но почему он тогда не дождался, когда я получу его деньги, а оставил справки мне? Скорее всего, что-то произошло, уж очень неожиданно и слишком торопливо, торопливо для него, он уехал.
       Не думаю, что за Арсением числились какие-то уж совсем тёмные дела. Не походил он на такого человека. А ошибки, это ошибки. Хорошо бы их не совершать, да только никто не застрахован от этого. Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Сложная штука жизнь... Как необъезженный конь. А может, это сами люди - как необъезженные кони?
      
      


    Машенька и медведь

      


      
      
      
      
      
      
      
       Последнее время Машенька часто просыпалась среди ночи. Снаружи в неказистую медвежью избушку беспрепятственно проникали тревожные и пугающие звуки дремучего ночного леса. Всё чаще ночами слышалось шуршание затяжного осеннего дождя. Лёжа на неудобной лавке возле печки, Машенька представляла, как под порывами холодного ветра с оголившихся ветвей кустов и деревьев утром на неё будут сыпаться мелкие капли, попадая за шиворот уже изрядно изношенной кофточки, и непроизвольно поёживалась. Укрывалась она плохо выделанной шкурой задранной медведем овцы. Шкура была жёсткая, и даже гнулась с сухим треском. Спать под ней было неудобно, а теперь, когда дело шло к зиме, ещё и холодно. Но ничего другого не было, и Машенька уже давно смирилась с этим неудобством. Это всё ерунда, говорила она себе. Шкуру можно потерпеть. Гораздо хуже было другое - этот ненавистный медвежий плен.
       Как в кошмарном сне ей вспоминался тот злосчастный день, когда она отправилась с подружками по грибы в дремучий лес. Знать бы тогда, в то прелестное солнечное летнее утро, какой "подарок" заготовила для неё судьба! А впрочем, при чём здесь судьба? Конечно, всегда есть внешние обстоятельства, которые могут помешать, но если человек хочет, если у него достаточно знаний о людях и окружающей природе, если у него натренированный ум и достаточно практических навыков, то он многое может сделать в своей жизни, даже если обстоятельства складываются неблагоприятно. Главное, это правильный позитивный настрой на жизнь, как учил тренер лыжной секции Сергей Михайлович. А он такой человек, что зря говорить не станет. Конечно, в её случае обстоятельства просто фантастические. Скажи кто четыре месяца назад, что придётся ей жить пленницей в одной избушке с медведем-мутантом в глухом дремучем лесу, она бы весело посмеялась, и тут же забыла этот бред. Однако жизнь на поверку оказалась куда как более изобретательной и многоликой, чем любая людская фантазия.
       Ох, и лихо ей пришлось первое время!.. Тут Машенька отвлеклась от своих ночных мыслей - завозился в углу медведь, зачмокал по-звериному во сне. Прислуживать медведю, хотя бы и мутанту, занятие ещё то. И всё же эти месяцы плена не сломили Машенькину волю, как ни тяжело ей приходилось. Да, страшно было. Так страшно, что от одних воспоминаний и сейчас волосы на голове дыбом встают. Когда над ней первый раз нависла эта громадина, больше двух метров и под четыреста килограммов веса, в пятки ушло сердечко двенадцатилетней Машеньки. И уж как она ни визжала и не брыкалась, как не царапала эту звериную морду, но только не удалось ей вырваться из поганых лап. А когда это чудище вдруг ещё как бы и заговорило, тут вообще Машенька чуть чувств не лишилась.
       И всё же правильное школьное и семейное воспитание и хорошие природные задатки сделали своё дело. Жизнь научила Машеньку, что за свои права и интересы надо бороться, и что дела делаются, если правильно к ним подойти. Дружный и морально здоровый коллектив учеников и учителей школы, а также доброжелательные односельчане из их Солнечной деревни оказали на Машеньку самое благотворное влияние, раскрыли в ней лучшие человеческие качества, и в том числе общественные устремления. И сейчас, в эти месяцы тяжёлых испытаний, она всё время чувствовала как бы моральную поддержку друзей, семьи, учителей и всех знакомых. Она знала, что о ней помнят, что были приложены все силы, чтобы отыскать её в дремучем лесу, но этот хитрый мутант каждый раз ускользал у них из рук. Знали бы её товарищи, с каким хитроумным животным они имеют дело и как ловко он может запутывать свои следы. Машенька сейчас изучила его повадки. Многие люди всё равно умнее самого умного животного, если только страх и всякие предрассудки не парализуют его волю и не затемняют его разум. Конечно, от самого человека и от воспитания многое зависит. Как говорит дедушка, свинья везде грязь найдёт, равно как и некоторые люди, которые даже в самые чистые отношения и самые светлые понятия сумеют привнести пошлость и убогость своих мелких душонок.
       Мысль о побеге у Машеньки появилась буквально с первых дней ненавистного плена. Человек свободное существо. Любая неволя для него унизительна. С этим Машенька никогда бы не смирилась. И это сильное прекрасное чувство, это всепоглощающее желание свободы жило в ней даже тогда, когда, казалось, надежда на освобождение почти умирала. Так, одна лягушка, попав в кувшин с молоком, барахтается и в конце концов сбивает масло и выбирается на волю, а другая вскоре безнадежно складывает свои лягушачьи лапки и тонет в том же молоке. Нет, Машенька не из тех, кто вот так просто даст себя утопить. Мы ещё посмотрим, кто кого!
       Много пришлось познать и передумать Машеньке в эти четыре месяца. Расчётливей и холодней стал её ум, пришлось ей кое-что пересмотреть в своём моральном кодексе. Одно дело, когда с хорошими людьми рядом живёшь, которые ведут себя по-человечески, и от которых знаешь что можно ожидать. Когда тебя не обманывают, ты и сам других обманывать не будешь. А в её теперешней ситуации от таких былых иллюзий пришлось избавляться, как ни болезненно было менять прежние представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Обманывать нехорошо - так она была воспитана с самого раннего возраста. Однако, попав в такую передрягу, Машеньке пришлось пересмотреть незыблемость этой морально-этической концепции. Хочешь, не хочешь, но в её положении надо было расширять арсенал средств, и как бы оно ей не претило, но пришлось применять и хитрость и обман, потому как кроме разума Машеньке противопоставить своему захватчику было нечего. Тут уж кто кого, дело нешуточное. Ставка, без всяких натяжек, жизнь Машеньки. Смириться с судьбой и навеки остаться в дремучем лесу с этим животным? Да полно, это даже не вариант для рассмотрения. Столько интересного на белом свете, так здорово делать разные хорошие дела с товарищами, узнавать новое, соревноваться на лыжах, путешествовать по миру! Столько реальных и чудесных возможностей открыто перед ней! И вместо такой красивой и значимой жизни, наполненной одухотворённым созиданием, провести свои годы в глухом лесу с медведем-мутантом?! Да ни за что!
       План побега у Машеньки созрел не сразу. Пришлось пересмотреть массу вариантов, которые при внимательном анализе имели разные изъяны. Ясно было, что у неё только одна попытка, и потому действовать надо было наверняка. Чтобы усыпить бдительность своего тюремщика, Машеньке пришлось прикинуться смирившейся со своей участью, и даже выказывать весёлость и доброжелательность, что этому чудищу нравилось. Да оно любому приятно, когда рядом находится весёлый и хороший человек, даже такому зверью. Так, постепенно, добилась она хорошего расположения и в какой-то степени доверия. До поры до времени Машенька не знала, как использовать эти стратегические преимущества, но она чувствовала, что в какой-то момент они ей помогут.
       Идея пришла неожиданно. Освобождая короб с дровами, Машенька по обыкновению подивилась его величине, и тут её осенило. "Стой, так ведь я запросто могу спрятаться в этом коробе!" Но тут же возник следующий вопрос, а каким образом сам короб попадёт в деревню? Несколько дней мучилась Машенька в поисках решения. Но кто ищет, тот находит. Со дня на день мог выпасть снег, и тогда передвигаться по лесу станет сложно, даже мутанту. В отличие от обычных медведей, в спячку он не впадал, всю зиму шатался по лесу, по ночам забирался в деревни, часто вместе со своими сородичами, такими же мутантами-отморозками, где они задирали скотину.
       Выбрав удобный момент, Машенька подластилась к своему тюремщику и уговорила его известить дедушку и бабушку о том, что она хотя бы жива. Медведь, конечно, сразу не согласился, но Машенька предприняла ещё несколько попыток и в конце концов ей удалось уговорить это чудище проявить акт милосердия к своей пленнице и отнести Машенькиным родственникам пирожки, в качестве подарка.
       Дальнейшее было делом техники. Напечены пирожки, Машенька прячется в большой берестяной кузов, сверху ставит блюдо пирожков, и закрывает крышку короба. Сердечко её бьётся как сумасшедшее, но голова работает чётко. Всё-таки сказывается спортивная закалка и воспитанное семьёй и школой умение стойко преодолевать жизненные препятствия. А без такого воспитания трудно было бы Машеньке, а скорее всего, невозможно, придумать этот план и осуществить побег из неволи. Но пока дело не сделано, так что праздновать победу рано. Мутант здоровый, чёрт! Ломится через кусты, того гляди, короб ветками разорвёт. В одном месте приостановился. Машенька вся напряглась в кузове - что он такое задумал? А он пробормотал что-то насчёт пирожков, вроде, подкрепиться не мешает. А ведь обещал не есть пирожки, животное! Ну да ладно, Машенька такой оборот дел предвидела, и ещё раньше инструктировала своего посыльного, что будет наблюдать за ним с высокой ёлки. Так что как только он начал снимать короб, Машенька ему и говорит, что де мол высоко сижу и вижу, что ты собрался пирожки сам съесть. Мутант, конечно, подивился, но вроде бы ничего не заподозрил, и пошёл дальше. Ещё пару раз он пытался добраться до пирожков, но Машенька пресекла и эти попытки. Хотя, надо сказать, каждый раз её в жар кидало от мысли, что план будет разгадан. Вот же оно, спасение! Рядом совсем, ещё чуть-чуть!
       Но вот короб перестало так трясти, как раньше, да и ветки прекратили его царапать. Значит, вышел медведь из леса. Вдруг остановился. Машенька аж дышать от волнения перестала. Ну давай, давай! Пройди ещё немного! Медведь нерешительно, как будто понукаемый Машенькиными заклинаниями, снова двинулся вперёд. Спустя пару минут Машенька услыхала лай собаки. За ней и остальные деревенские волкодавы подхватились. А псы то в Солнечной деревне не на привязи! Лай всё ближе, ближе, и заметался мутант, не знает что делать! А что тут делать, дёру надо давать! А тут ещё короб за спиной мешается! К чертям его собачьим! Сбросил быстрей короб, и наутёк. И не видит, как из короба Машенька вместе с пирожками на землю выкатилась. Собаки мимо неё промчались и дальше, за медведем. А Машенька сидит на земле и ревёт от всех этих переживаний и счастья, что удалось ей вырваться из тяжкого плена. И сладко так видеть деревенские дома, и плетни, и крышу школы. Тут её обнаружили ребятишки, народ сбежался, расспросы, что да как. Ну, в общем, понятное дело - человек, считай, из могилы вернулся. Конечно, торжество, все рады радёшеньки. Сергей Михайлович её себе на плечи посадил, и так и нёс через всю Солнечную деревню до дома. И такое ликование царило во всём селе по поводу её благополучного возвращения!
       А наутро Машенька уже в школе была. До того стосковалась по людям, до того ей радостно и хорошо было, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни на компьютере описать. Конечно, жизнь штука сложная, гладко свою жизнь никто не проживает. Но всё же человек должен жить среди людей, если он человеком хочет оставаться. А уж какую жизнь люди создадут, от них самих зависит. Что другое, а это Машенька теперь прочно усвоила. Поняла, что свою судьбу люди сами должны устраивать, что никому нельзя передоверять такое важное дело. Люди сильны своими правильными и хорошими делами и своим единством, когда один за всех и все за одного. И тогда, если действовать с умом, такую красивую жизнь можно создать, что любая прекрасная сказка будет по сравнению с ней просто бледной тенью. Ну и конечно, надо уметь не только создать, но также и защитить эту красивую жизнь от всяких мутантов, оборотней и прочей нечисти.



    Книги Ю. К. Шестопалова

    Авторский сайт: www.shestopaloff.ca

      
       Yuri K. Shestopaloff, "Science of inexact mathematics. Investment performance measurement. Mortgages and annuities. Computing algorithms. Attribution. Risk valuation", 2009, 592 p.
       Yuri K. Shestopaloff. "Sums of exponential functions and their new fundamental properties, with applications to natural phenomena", 2008, 152 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Growth and Replication of Cells and Other Living Organisms. Physical Mechanisms that Govern Nature's Evolvement", 2009, 82 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Mortgages and Annuities: Mathematical Foundations and Computational Algorithms", 2010, 287 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Mortgages and Annuities: an Introduction", 2010, 206 p.
       Yuri K. Shestopaloff. "Sums of exponential functions and their new fundamental properties, with applications to natural phenomena", Second Edition, 2010, 196 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Physics of Growth and Replication. Physical and Geometrical Perspectives on Living Organisms' Development", 2010, 174 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Properties and interrelationships of polynomial, exponential, logarithmic and power functions with applications to modeling natural phenomena", 2010, 230 p.
       Yuri K. Shestopaloff, Collection of poetry "Na Povorote". Poem "Niti", 2010, 287 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Short Stories. Travels and Adventures. Humour", 2010, 322 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Design and Implementation of Reliable and High Performance Software Systems Including Distributed and Parallel Computing and Interprocess Communication Designs", 2011, 226 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "In the Mountains", 2011, 120 p.
       Yuri K. Shestopaloff, Alexander Yu. Shestopaloff, "Solving the Puzzle of IRR Equation. Choosing the Right Solution to Measure Investment Success", 2011, 108 p.
       Yuri K. Shestopaloff, "Growth and replication of living organisms. General law of growth and replication and the unity of biochemical and physical mechanisms", 2011, 214 p.
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    AKVY*PRESS

    www.akvypress.com

      
      
      
      
      
      
       David Anthony, "The Horse, the Wheel and Language", 2007, Princeton University Press.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
      
      
      
       - 2 -
      
      
      
      
      
      

    - 3 -

      
      

    - 7 -

      
      

    - 8 -

      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       Предисловие автора
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       Королева
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       В горах
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       Драка
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       Нож
      
      
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       Держу марку, сынок!
      
      
      
      
      
       Ю. К. Шестопалов
      
       Машенька и медведь
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • © Copyright Шестопалов Юрий Константинович
  • Обновлено: 03/11/2016. 385k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    • Связаться с программистом сайта.