Жизнь познается по-разному. В основном до людей что-то доходит через набитые шишки, и то при условии, что удар был очень болезненным и следы остались надолго. А чаще всего как оно бывает - долбанулся где-то, да так, что искры из глаз посыпались и чуть сознание не потерял. А через полчаса уже все забыл, и готов снова биться о ту же балку или наступать на те же грабли. Такова наша человеческая природа; приходится смиряться с её, мягко говоря, несовершенством, и соответственно проживать свою жизнь как получится. А получается обычно через пень-колоду. Конечно, в своем воображении человек приукрасит прожитую жизнь, и попытается других убедить в своих фантазиях, но сути дела это не меняет. Как и прожитой жизни.
И тем более ценным представляется жизненный опыт, когда узнал что-то о будущем загодя, благодаря своим наблюдениям и соображениям. И об одном таком откровении, до которого сам додумался, и хочу рассказать. Но по пути моя память забредет в другие закоулки, так что если кто торопится, но тем не менее хочет узнать об этой истории, должен прыгнуть сразу в середину повествования.
Дело было во втором классе. В школе, в которой закончил первый класс, надстраивали третий этаж, чтобы сделать из восьмилетки среднюю. И на весь учебный год учеников распределили по другим школам, которых было немного - район был маленький. Сам Омск располагался на правом берегу Иртыша, а этот район был на левом, да ещё далеко вверх по течению, и существовал сам по себе. По образу жизни, населению и его занятиям, а главное, по общему духу, он больше походил на райцентр, расположенный где-нибудь на периферии области.
Зачем я это говорю? А чтобы вы поняли, в какой неторопливой и сонной жизненной атмосфере происходила моя мыслительная деятельность. Делать там было особо нечего, и времени у меня в золотые времена детства всегда было вагон и маленькая тележка. Пищи для ума было немного, особенно до школы. Книжек мне не читали, а сам я грамоте по малолетству не разумел. Ну и, естественно, телевизора у нас не было, как и у подавляющего большинства, впрочем, и в кино я тоже не ходил. В общепринятом смысле я был довольно отсталый парнишка. При проверке зрения перед школой я не смог назвать каких-то зверушек на таблице. Нет, зрение у меня было в порядке - просто никогда не видел таких зверей. Возле дома они не водились, а о других мне узнать было неоткуда. Доктор, молодой мужчина, долго дивился моей недоразвитости - даже для нашего заштатного района, по его мнению, я был уникумом в смысле дремучести и невежества. Впрочем, его удивление меня не смутило. Ну, не знаю, и не знаю. А зачем мне о них вообще знать? Я, например, знал, как запрягать лошадь, хотя, конечно, полностью сделать это самостоятельно не мог - просто силенок не хватало для этого. И без особых проблем управлял лошадьми - и на повозке, и в санях. Конечно, натягивать вожжи мне надо было изо всех сил, чтобы остановить лошадь. Но ведь справлялся. И на лодке мог грести, и огород вскапывал. Не такой уж я был дефективный, как доктор представил ситуацию. Сам-то он вряд ли бы сумел запрячь лошадь, к примеру. Лучше уметь делать простые нужные дела, чем знать о вещах, которые никогда не понадобятся.
Я вот сейчас дожил до возраста, когда любая власть на любом континенте, причастная к пенсионным выплатам, будет сердечно рада побыстрей увидеть мое бездыханное тело в дешевеньком гробу. Нет, совсем не от того, что там обязательно плохие люди (что тоже бывает, впрочем). Это по-детски искреннее и открытое желание власть предержащих объясняется просто - покойникам не надо платить пенсию. И за всю мою длинную и неинтересную жизнь мне ни разу - заметьте, ни разу! - не понадобилось знание о жирафах. И о носорогах. А также, думаю, о других экзотических животных, которых я тогда не смог назвать глазному доктору. То есть, как показала моя жизнь, зря доктор упрекал меня в невежестве. Невежество не в том, чтобы что-то не знать. А в том, чтобы не знать того, что надо для нормальной человеческой жизни и тебе самому, и обществу, в котором живешь.
А вот ещё зигзаг моей памяти, который даже не пытаюсь оправдать какой-то связью с заявленной темой. Когда мне было шесть лет, поздно вечером, около полуночи, я иногда ходил встречать маму после работы - она работала до одиннадцати вечера в городе, и пока добиралась до дома, было уже около полуночи. Помню, той осенью были очень темные ночи. Так-то я хорошо видел в темноте, но те ночи были какими-то необыкновенными. Тьма была просто кромешная. Даже при моем зрении приходилось напрягаться, чтобы разглядеть раскисшую от осенних дождей дорогу с глубокими колеями, проходившую между штакетником, которым был огорожен барак железнодорожных рабочих, и высоким сплошным забором с тремя рядами колючей проволоки поверху. Вооружался выломанной штакетиной, и расползаясь ногами во тьме на раскисшей от осенних дождей дороге, шел к остановке. До неё было метров девятьсот, может даже меньше, но на ту пору, да ещё по грязи, путь казался дальним. Но главным в этих походах было даже не расстояние, а острое осознание того, что я выходил за пределы своей зоны обитания, а значит - в соответствии с неписанными законами того места - оказывался на вражеской территории. Так что штакетина была совсем не лишней. Но что интересно, все эти походы сошли мне с рук, и меня никто не тронул. Редкие прохожие не обращали на меня внимания, а ребятишек на улице к счастью уже не было. На остановке, под одиноким фонарем, изредка стояли взрослые, ожидавшие автобуса. Иногда среди них попадались довольно пьяные и шумные мужики. Но даже если никого не было, я все равно никогда не выходил на свет, а располагался подальше, в тени. К счастью, на следующий год мама устроилась на другую работу, где не было вечерних смен. Так что нужда ходить по ночам отпала.
Загадка осеннейраспутицы
В эту осень я решил важный для меня вопрос. Все осенние месяцы, до первых октябрьских морозов, была распутица, и приходилось постоянно ходить по грязи. А это было нелегко - и скользко, и грязь вечно налипала на сапоги, делая их порой неподъемными. И я недоумевал - почему осенью всегда грязь? И этот вопрос не давал мне покоя. Спросить кого-то мне в голову не пришло. И совершенно напрасно, должен сказать. Добрый совет, да ещё вовремя - большое дело! Но вот как-то не было принято спрашивать, и - что ещё хуже - слушать те редкие добрые советы, которые иногда давали умные люди. Просто все проблемы и вопросы было принято решать самому, и соответственно не было такой культуры общения, когда и спрашивать люди учатся, и других слушать. И не просто слушать, а ещё и критически размышлять по поводу услышанного.
Но вернемся к атмосферным осадкам и их взаимодействию с почвой. Я время от времени так упорно и целеустремленно думал над этим вопросом, что прямо чувствовал, как напрягаются мои шестилетние мозги. (По жизни я понял, что многим это чувство не знакомо. Для таких счастливчиков могу сказать, что чувство сродни очень сильному и продолжительному напряжению мышц, когда они уже отказываются держать напряжение, но каким-то диким усилием воли продолжаешь его все равно удерживать.) Но несмотря на все мои усилия, ответа все равно не находил. Однако постепенно круг моих предположений сужался. Первым я отбросил предположение, что осенью выпадает больше осадков, чем летом. Ну да, осенью дожди затяжные, но ведь они не сильные, и наверное воды выпадает примерно одинаково что летом, что осенью. Почему я так решил - не знаю. И, тем не менее, я был уверен в своей правоте. Может, просто потому, что не видел особых причин, чтобы было по-другому.
Не помню, как долго я бился над этой загадкой природы. В детстве время растянутое. Неделя тогда была как месяц сейчас, а может и полтора. Ответ был найдем эмпирически, то есть из наблюдений. К вечеру мне надо было принести дров для печки. Дождя не было, но поленья сверху поленницы были сырыми. Что такое растапливать мокрые поленья, я знал не понаслышке. В общем, выбирал те, что посуше. Но какие-то частично все равно оказались подмоченными, и даже в сумерках хорошо была видна граница между сухой и мокрой древесиной.
Придя домой, сложил дрова возле печки, и отправился к себе в угол играть со своими разными железками, назначение многих из которых не знал, но они мне все равно нравились. Из всего этого добра, которым дорожил, пытался собирать разные вещи с помощью винтиков, гаек, хомутов, болтов и маленьких струбцин. Пытался даже сверлить что-то, но без навыка часто ломал сверла, а достать новые было непросто.
Играл пока совсем не стемнело, так что еле мог различать свои железки. Спохватившись, что пора растапливать печь, включил свет и начал строгать лучину из сухого соснового полена, для растопки. Полено попалось занозистое, и я начал перебирать дрова в поисках более подходящего. И в этот момент обратил внимание на поленья, которые точно принес частично мокрыми. Но сейчас граница между сырой частью и сухой исчезла! И тут в голове появилась какая-то смутная догадка. Я eщё точно не мог сказать, какая именно, но предчувствие, что где-то тут кроется тайна постоянной осенней грязи, было безошибочным. И я начал напряженно думать. Очень напряженно. Азарт помогал держать напряжение. Я был уверен, что будь то полено на улице, оно бы не высохло. Вся разница была в том, что дома было намного теплее, чем на улице. И все. Значит, дело в тепле. И как только пришла эта мысль, тут же появился образ капель воды, падающих на раскаленную плиту, и мгновенно испаряющихся, и на глазах высыхающих луж после летнего дождя, и другие картинки, подтверждающие, что все дело в тепле - чем теплее, тем быстрее сохнет почва. А осенью все время холодно, земля долго не просыхает, и оттого все время грязь. И когда я наконец понял, в чем загадка вечной осенней грязи, мне стало очень хорошо. Мне и так было неплохо. Но тут радость открытия прямо окрылила.
Растопил печку, посидел немного возле неё на корточках, наблюдая, как пробивается прыгающий свет огня в щелях возле чугунной дверки. Убедился, что дрова разгорелись, и отправился к себе в угол. Однако возбуждение и радость открытия ещё некоторое время оставались. Но в детстве все происходит быстрее, и вскоре я снова увлекся своими железками.
Непостоянство бытия глазами второклассника
Ну, вот мы почти и добрались до моих мыслей во втором классе. Не знаю, надо ли говорить, что учительница у нас была неумная. Вроде первая учительница, может, и не стоило об этом упоминать. Но тогда будет непонятно, почему вообще в моей голове возник этот фундаментальный вопрос бытия. А возник он именно из-за противоречий между той лубочной картинкой воображаемой жизни, которую бездумно вбивала в бедные детские головы учительница, и реальной действительностью. Однако ставить в вину учительнице такое неадекватное воспитание вряд ли стоит. Её саму в свое время напичкали пропагандой по полной программе. Соображения своего у неё не было. Чему и как выучили, на то и детишек натаскивала. Власть владела страной и народом, и всем остальным богатством страны. Она же печатала деньги. И в том числе платила учительнице. Ну, значит, она и должна была работать на эту власть. Она и работала. Все просто.
И учительница вешала лапшу на наши детские уши, какая это замечательная страна, в которой нам посчастливилось жить, потому что во всех других странах детишкам живется плохо. А в некоторых даже очень плохо. И под её руководством мы распевали песни, которые уже тогда воспринимались в чем-то неприятными, пугающими, и какими-то казенными. Говоря это, я не пытаюсь создать впечатление, отличное от того, как оно всё тогда чувствовалось. Наоборот, мне интересно восстановить те события так близко к реальности, как только можно. Вот для примера слова одной песни: "Дарит нам страна подарки от имени Октября. Дворцы, тенистые парки, веселые лагеря." Дворцов я тогда в своей жизни не видел, и даже не подозревал об их существовании. Парк у нас в районе был - "Имени 22 декабря 1918 года" (дата, когда провалилось восстание большевиков). Но я туда боялся ходить. Там часто бегали какие-то подростковые банды, вооруженные финками, и отбирали деньги у случайно забредших прохожих. Называлось занятие "шкулять". Из-за забора я видел, что в парке были качели и карусель, но самому мне развлекаться там не довелось. Да ещё мелодия песни была унылая, и от неё за версту отдавало каким-то угрожающим официозом. Но особенно в песне меня настораживало слово "лагеря", хотя бы и с прилагательным "веселые". В пионерском лагере мне тогда побывать ещё не довелось, и "лагерь" для меня означал только одно - место, где находились заключенные. Оно же - колония. Либо общего, либо строгого режима. Всё. Других ассоциаций не было. И таких лагерей было полно вокруг города Свободного, где мы жили до переезда в Омск. Да и в разговорах взрослых лагеря тоже частенько упоминались только как места содержания осужденных - в основном, когда туда сажали кого-то, что случалось нередко, или говорили, что для посадки картофеля лесоперевалке выделили землю возле лагеря, он же двадцать шестая колония общего режима. И когда мы приезжали на поле сажать картофель, то, действительно, обнаруживали там эту самую колонию - с забором, колючей проволокой и сторожевыми вышками по углам и в середине.
Только вы, пожалуйста, не думайте, что я всё придумал. Именно такие чувства к этой песне я тогда испытывал. Просто сейчас описываю их взрослыми словами. И также не пытаюсь сказать, что это было плохо или хорошо. Это понятия относительные. Просто так оно было. И всё.
А учительница рассказывала об успехах страны во всех сферах жизни, науки, промышленности и сельского хозяйства. И с её слов получалось, что все значительные открытия уже сделаны, все знаменательные события произошли. На дно Марианской впадины опустились, в космос слетали, комбайны построили, атомный ледокол взломал все льды Арктики, полярники освоили Северный полюс и Антарктиду. И так далее. Что ни возьми, все сделано, построено, открыто, уже известно. И с её слов выходило, что мне, собственно, уже и нечего будет делать, когда вырасту и стану жить в нашей замечательной в стране. И вот это слово - "наша", постоянно подчеркивалось. Причем не только учительницей, а везде. И постепенно я сам начал воспринимать страну как "нашу". А ведь до школы такого восприятия не было. Окружающий мир был таким, каким он был на самом деле, без всякого школьного промывания мозгов, и страны как таковой там не присутствовало. Было просто место, где мы жили - двор, улица, река Зея, её приток недалеко от дома, лесоперевалка, сопки вокруг города, с цветущим, благоухающим багульником по весне; река, бурлящая в ущелье, широко разлившаяся в половодье Зея, которую долго переплывали на лодке, а потом собирали на другом берегу дикий зеленый лук, большими охапками. И ещё была власть - многоликая, вездесущая, непонятная, а самое главное - всегда воспринимавшаяся как враждебная. И это ощущение действительности никуда не исчезло, осталось, и со временем только обрастало новыми деталями, подтверждающими такое восприятие. Но наряду с этим - я считаю, правильным - представлением о жизни, школа также сумела привить искусственное понимание страны вообще, как некоей реальности, хотя на самом деле понятие страны - абстракция, за которой если что и стоит, то только как попало собранные разнородные, и нередко несовместимые и противоречивые, составляющие, скленые какой-нибудь идеологией. Например, правящая верхушка и народ, которые всегда находятся в противоречии и противодействии, хотя этот факт обычно прикрывается словоблудием о единстве власти и народа. В общем, с понятием страны школа все-таки сумела запудрить мне мозги - это приходится признать. И с тем, что страна "наша", тоже. (На деле она такая же "наша", как тамбовский волк мне товарищ.) В итоге в голове моей существовали два разных представления о действительности, которые постоянно конфликтовали друг с другом, и в разные моменты верх брало то одно, то другое. Нельзя так над детьми издеваться. Слишком жестоко. Даже для людей.
Пожалуй, такая раздвоенность сознания, это самый худший вариант, который не дает человеку двигаться в своем развитии, постоянно тормозит его. Гораздо лучше было бы быть полным идеалистом, свято верить в справедливость страны, строя и в коммунистическую партию, а затем на полном ходу столкнуться с реальной жизнью, которая бы вдребезги разбила такое видение, чтобы затем через боль и разочарование обрести новее адекватное представление о действительности.
Так что, с одной стороны, мне внушали, что партия неустанно заботится о трудящихся и обеспечивает им мир, труд на вечные времена; что войны не будет, потому что гады-капиталисты, потенциальные агрессоры, боятся нашей сильной, могучей страны, вооруженной самым лучшим оружием, и руководимой самыми умными, честными и преданными стране и народу людьми. А народ, разумеется, беззаветно предан партии и готов по её зову все как один подняться на защиту социалистических завоеваний. А с другой стороны, со шпалопропиточного завода периодически приходила так называемая "комиссия" в сопровождении милиционера, и отбирала у людей выловленные в Иртыше шпалы, упавшие с барж во время выгрузки. Милиционер заставлял людей таскать эти шпалы через крутую насыпь в грузовик, который в таких случаях сопровождал "комиссию". И милиционер - представитель власти, и "комиссия", были в моих глазах врагами, которые отбирали у нас деньги - шпалу можно было продать за полтора рубля. И за ней надо было сплавать на лодке, притянуть её к берегу, вытащить. Понятно, что выловленные шпалы норовили тут же спрятать подальше. Но частенько находились "доброжелатели", которые услужливо показывали комиссии тайники мужиков.
В конце концов, вытканное учительницей идеологическое полотно начало меня озадачивать. Что-то в нем было не так. По обыкновению, ни с кем не делился своими мыслями. Да ещё так получилось, что наш класс весь год был на отшибе, и никак не пересекался с остальной школой. Учеников других классов мы вообще не видели целый год. Учительница была единственной ниточкой, связывавшей нас со школой. Помещение отвели на самом верху, на четвертом этаже, куда надо было долго подниматься по боковой лестнице. На маленькой лестничной площадке были вход в классную комнату, которая в норме была подсобным помещением, да вход в спортзал, который в нашу смену всегда был закрыт. И в итоге ребятишки из класса в смысле школьного познания жизни, можно сказать, варились в неестественном соку, выжимаемом учительницей из своих далеко не самых светлых мозгов, насквозь индоктринированных советской партийной пропагандой. Опять же, не воспринимайте сказанное как критику той власти. Точно так же сегодня власти во всем мире индоктринируют людей капиталистической пропагандой, и ещё неизвестно, что хуже. Все правительства так или иначе промывают населению мозги как им выгодно - обычное дело.
В общем, осенью, когда начались затяжные дожди, до меня дошло, что надо самому разбираться со всей той мурой, которую учительница каждый день вливала нам в уши. Начал с вопроса, что меня ожидает в этой жизни. Нарисованная учительницей картина вечного мирного благополучия вызывала у меня, пожалуй, самое большое недоверие. Как-то не верилось. И я начал думать. Сидел я на последней парте, в ряду у стены. А стол учительницы был напротив ряда у окна, потому что в помещении был выступ, который мешал поставить стол посередине. То есть я находился в самой дальней от учительницы точке, и это давало возможность заниматься своими делами, в том числе делать уроки на следующий день и думать о посторонних вещах. И вот за несколько дней я выписал на листке даты войн и неурядиц в стране, начиная с 19-го века, используя в том числе заранее купленный настенный календарь с отрывными листочками. И получалось, что в любом интервале времени в двадцать лет, а то и чаще, обязательно случались какие-то большие пертурбации - войны, эпидемии, голод, социальные и политические катастрофы, и так далее, так что под раздачу попадали все, никому не довелось прожить жизнь спокойно. Каждому поколению досталось лиха. Каждому - без исключений. Регулярность цифр на листочке не оставляла сомнений, что и дальше будет продолжаться в том же духе. Дело не в партии и народной власти - катаклизмы случались при всех властях, а при большевистской власти напасти были даже чаще и губительнее, чем при царском режиме. Почему именно, этим вопросом я не задавался. Но факт был бесспорным даже для меня.
Согласно моим прогнозам, в скором времени у народа должны были начаться проблемы. Газет я не читал на ту пору (сейчас, к слову сказать, тоже могу неделями не открывать). Однако, как говорится, земля полнилась слухами. Даже до меня доходили разговоры о конфликтах с Америкой и возможной ядерной войне - в связи с Карибским кризисом. В магазинах не было хлеба, и мне самому приходилось часами стоять в очередях, ожидая подвоза. Иногда хлеб не привозили, и тогда я беспечально шел домой, размахивая пустой авоськой. В очереди народ сквозь зубы крыл Хрущева и власть. Хлеб на ту пору был некачественный, по пятнадцать копеек, и быстро плесневел. Так себе был хлеб, но и ему были рады. То есть жизнь сразу и предоставила доказательства правильности моих рассуждений. Но войны не случилось. Джон Кеннеди, тогдашний президент Америки, был видать поумнее Хрущева - человека глубоко неумного, как я понял впоследствии, почитав его мемуары. А попадись на той стороне такой же недоумок, думаю, война была бы неминуемой. В общем, пронесло.
А следующую напасть на страну, согласно моему листочку, следовало ожидать в середине восьмидесятых. Но в масштабах моего детского времени эти даты представлялись где-то в бесконечности. Конечно, в моих рассуждениях было больше наивности, чем здравого смысла, и совпадение дат с последующими реальными потрясениями в большой степени случайно. Но главный вывод был сделан правильный - на благополучную жизнь, обещанную учительницей, надеяться не приходилось. Достанется всем, и мне в том числе, причем обязательно по полной программе - решил я. И воевать, скорее всего, придется, как отцу с его братом и моему погибшему на войне деду, и многим другим родственникам, и голод будет, и несправедливость, и тюрьмы не миновать. (Не потому, что совершу преступление, а просто потому, что в той моей детской жизни большинство людей прошли через лагеря и тюрьмы, и такие вещи воспринимались вполне обыденно.) И помотаться придется по белу свету в поисках лучшей доли. Всё у меня будет, как у других людей - простых людей, не тех, что во власти. Хорошо бы, чтобы не намного хуже. И так оно примерно всё и случилось, как открылось мне моё будущее тогда, во втором классе.
Помню, за окном моросил осенний дождь. На перемене я подходил к окну, смотрел на затянутое низкими серыми облаками небо, на затуманенный дождем горизонт. Почти все деревья стояли голые, без листьев, с темными мокрыми стволами и ветвями. Внизу улицами и закоулками лежала частная застройка. В представшем мне откровении всё воспринималось серым, застывшим, чужим. Но главное - временным, преходящим. Эпизод из жизни. А что дальше - да кто его знает. Но только не та радужная картинка, которую рисует учительница. Зачем она это делает? Она что, не стоит в таких же очередях, как и я? Или про тюрьмы и лагеря не знает? Ну, муж военный. Может, у них в военном городке нет таких очередей за хлебом. Да только ерунда это всё. Жизнь все равно найдет, не спрячешься. Всем достанется, кто не во власти. И не уйти от этого, не убежать. Разница будет только в том, что кто-то сумеет живым пройти через всё это, а кто-то нет. Вы бы, учительница, чем сказки рассказывать, лучше бы учили, как не попасть под раздачу, как уберечься от власти, чтобы она не раздавила, не подставила, не ободрала бы полностью, как липку, не заслала бы в очередной Афган или Сирию в качестве пушечного мяса. И что надо делать, чтобы в случае чего побыстрей убраться из страны. И как выжить потом в этой самой загранице. Приболели мне ваши арктические ледоколы... Равно как и все страны, правительства которых только и смотрят, что бы ещё с меня содрать, какие новые налоги придумать, и как побыстрее превратить в бессловесное, бессмысленное, послушное животное. Человек может прожить свою жизнь хорошо, и даже замечательно. Но при одном условии - если он сам за себя отвечает и сам о себе заботится. Но именно это мешают сделать ему все власти и подавляющее большинство окружающих, рассматривая других людей как инструмент, сырье, смазка, средство для достижения ИХ целей, и соответственно пытаясь запрограммировать мозги людей таким образом, чтобы они послушно превращались в нужное им СРЕДСТВО.
Да, странная штука жизнь. Уже закапывать пора, а так до конца и не понял, что же это было.