Наталья затеяла уборку. Гремела ящиками в шкафах, опустошая, драила полки, перебирала разный хлам на антресолях, накопленный еще до переезда родителей на другую квартиру.
Они переехали три года назад очень удачно, в дом-новостройку на соседней улице. А Наталью с мужем и первоклассником Сережкой оставили хозяйничать в двухкомнатном государстве привычно замызганных шкафов и диванов.
Сережа рос отличником. Это была гордость и мука Наталии, особенно первые классы. Не сразу, конечно, далось. Было все: и уговоры, и посулы - только пиши, читай, занимайся! Доходило до истерик - чаще у мамы, реже - у сына. Срывались и дикие оскорбления, и побои, которые тихий Сережа принимал, бросая косые затравленные взгляды и жутко вскрикивая " Мамочка, не надо!.." Невнятные крики порой мерещились Наталье ночью сквозь сон и были причиной резких, горяче-липких пробуждений.
В этом году Сережу решили учить музыке. Пел он всегда неплохо, а инструмент в доме был старинный, еще бабушкино приданое - маленький немецкий рояль на львиных лапах.
Лет десять со смерти бабушки инструмент не открывали, да и ключ был утерян, а сам рояль так вписался в нагроможденные на него полки, связки книг и всякое барахло над ним и под ним, что в этой пестроте почти не был заметен.
Собственно, желание Натальи освободить рояль и было причиной такой грандиозной уборки. Ведь все снятые и вынутые вещи, как то: старые часы, связки журналов, окаменевшие корки от апельсинов и целый ряд шкатулок различного материала, цвета и формы - немедленно требовали нового адреса, а это в свою очередь сулило новые переоценки и перестановки.
Наталья прибила к стене в коридоре гвоздь и, водрузив неподъемные древние ходики, набрала "сотню" по телефону. Сережка через пару часов явится. То-то удивится, застав дом вверх дном. Впрочем, надо спешить. Уроки - дело святое, для этого нужен покой.
Снова подскок, с табуретки на крышку рояля. А там что, в углу?.. Большая резная шкатулка вишнево светилась, утопая в желтых рулонах чертежей. Да ведь это бабушка подарила ей в седьмом классе. И перстень, и сережки. Все куда-то делось, все изжилось... Что в ней?.. Какой-то хлам, бумаги. Письма... Вон от Таньки Стрижак, после школы вышла замуж, укатила в Саратов... А вот фотография Сережки-ляльки в коляске с лентами... А самая большая пачка, почти все, - от того Саши, или А., как он любил подписываться. Чудной все-таки был парень, где он сейчас... А шкатулка прекрасная, старинная, глубокая. Сложить все бусы, заколки, часы и прочие красы и прямо вот такую прелесть - в коридоре, у зеркала, на специальную полочку...
Что же с письмами... Беречь этот хлам? Переплести, может, с золотым тиснением, а? " Письма друга детства"...
Еще Витька не дорылся, он бы ей устроил друга детства...
Наталья выхватила первое попавшееся и пробежала глазами несколько строк:
"...Мое солнышко, сегодня дождь, и ты не гуляла. Я в твои окна все глаза проглядел. Может, ты заболела?.. А если я надоел тебе - пожалуйста, прости. Мне не с кем больше разговаривать..."
Такое не выбросишь - неизвестно, куда попадет. Кто прочтет, поиздевается?.. Спрятать?.. Забудешь про них, найдет Сережка... Да, это надо только жечь. А печки нет. Не костер же разводить в квартире. А если мелко-мелко порвать и в мусоропровод...
Наталья взяла еще письмо.
"...Мне ничего от тебя не надо, слышишь?..
Я только хочу, чтобы ты знала: ты - самое прекрасное чудо, которое случилось в моей жизни. Я хочу беречь все, что нашел в тебе, с тобой - и ничего больше не надо..."
Она почти не помнила их содержания. Надо бы, конечно, перечитать. Может, спрятать до завтра, не торопясь, а пока закончить уборку...
Завтра стирка, и телемастер придет, и продукты кончились: замотаешься, забудешь, бросишь, найдут...
"...Ты стала совсем взрослой. Наверное, взрослее меня. Еще бы - муж, дом, заботы. А у меня ничего не изменилось. Может, зря я тебя тревожу. Может, не ты виновата, а просто я свихнулся, заболел от одиночества, а ты, себе на беду, стала моим дорогим кошмаром? Не придавай значения. Я совершенно счастлив, уверяю тебя. Только знать, что ты на самом деле есть, живая, и все у тебя хорошо..."
А если отнести их маме? Подкинуть незаметно, спрятать... Найдут, вернут... Мать порой бывает удивительно бестактна. И на свадьбу - ведь это она пригласила этого А., надо же было додуматься. Вот уж вправду было "горько", если не кисло.
Прямо вручить матери на хранение - ненадежно, с ее
непредсказуемым характером...
Вот если бы отдать их бабушке... Вот кто умел хранить секреты... Даря Наталье шкатулку, бабушка шепнула: "Это для твоей главной тайны, Натали..." - и рассмеялась.
Когда бабушку схоронили, горевали, кажется, недолго. И как погорюешь, когда по всей квартире неслось музыкальное гульканье пятимесячного Сережки. Знай успевай: кашки, ползунки, прогулки... Тогда мирному сосуществованию большой семьи из оставшихся представителей трех поколений очень не хватало жилых метров и углов. Сейчас метры есть, а не хватает бабушки.
Наталья бережно разгладила три письма и начала рвать листы. Они поддавались трудно.
Каждое письмо приходилось вынимать из конверта, разворачивать и потом уже рвать. Скоро пальцы занемели, и от усталости выступили слезы.
"... Тихая моя, - мелькали строчки. - Молчи, я все о тебе знаю. Мы были в одной капельке льда, занесенной из другой Галактики. Я все это помню и тебе расскажу, молчи и слушай..."
И правда, бред сумасшедшего. И где он брал эту бумагу - она не рвется, и будет ли гореть?..
... И что ты меня теперь мучаешь, скоро сын придет из школы, голодный... Ага, тебе ничего не надо от меня, я знаю... Такие, как ты, от большой любви к человечеству нечаянно рожают детей, а потом стреляются или сдают их в приюты, а в лучшем случае таскают, голодных, с собой по земле. Вот кто ты, проклятый отшельник. Я сразу поняла тебя, и сказала тебе, что ты - не жилец, проживи ты хоть сто лет, хоть на Сахалине, хоть на полюсе...
Из конверта выпала фотография. Четверо бородатых и дорога через какой-то каркас, где железными буквами:
" Полярный круг"...Который из них?.. А, вот он. Глаза беспомощные - ведь он так плохо видел. Очки не надевал: конечно, выпендривался, для нее! Может, потому и считал красавицей - не мог разглядеть как следует...
И туда, в Заполярье, рванул, конечно, из-за нее: доказать. Что, что доказывать, кому доказывать? Себе докажи: плюнь и растопчи, вот и будешь мужчиной.
Не замечая, Наталья уже ревела в голос, бормоча и причитая.
...Ты и не знаешь, как я сына выходила... И знать не хочешь, ведь правда?.. А Витька мой по две смены, лишь бы я с Сережкой, дома... Доползет, бедняга, с конвейера домой и на диван, а я ему ботинки снимаю... А в воскресенье долбит огородик под высоковольткой, чтоб Сережке - живой витамин...
Она схватила фотографию. Поверхностная пленка тянулась, лица деформировались, его лицо все уворачивалось от ее хищных пальцев, белые трещины, как разряды молний, лупили рядом, но мимо. Жалко скорчившись на последнем клочке, его лицо все-таки распалось и погасло...
Наталья сгребла остатки писем и все селкие клочки в объемную теннисную сумку и, обувшись, накинув шубу, вышла во двор.
Взгляд ее остановился на мусорных баках. Вывалить в бак и поджечь... Ну да, пенсионерки-доброхотки поднимут лай. Вон, уже с полдюжины уставились в окна, любопытствуют про нее. Во дворе невозможно...
Пройдя сквозь арку, Наталья пошла по набережной. Привязать бы камень да в воду... Но лед кругом, январь. И что за бумага такая, она до конца света не размокнет.
На другом берегу запестрели гаражи. То, что надо.
Наталья перебежала мостик. Уютно уселась на снег под стеной одного из гаражей, закурила и не спеша стала складывать домик из писем.
= Вот он, твой дом, - бормотала она, чиркая спичкой. - Карточный домик...
= Извините, у вас закурить не найдется? - раздался над нею ломкий басок. Трое парней лет четырнадцати возвышались рядом, понимающе улыбаясь. Она протянула им пачку.
Кажется, они не хотели уходить и сели тут же, с любопытством глядя на крошечный костер, тонущий в сугробе.
= Жжем компроментирующие документики? - спросил тот, что просил закурить.
Наталья молчала.
= Простите, мадам. И прощайте. Желаю удачи...
" Как вороны на падаль" - неожиданно злобно подумала она им вслед.
Однако стало холодно, а письма все не кончались. Она машинально протянула руки к огню.
= Греешься... - мертво прошелестело внутри.
" Солнышко мое, не замерзай, я скоро приеду..." - ярко занялась очередная строчка.
Пошли серые, одинаковые конверты с армейским штемпелем. Кажется, в армию она ему что-то писала.
А когда он вернулся - невероятно, утонченно-стройный, с изможденным и как бы обожженным лицом, они сутками бродили по городу , и не было встречного, который не проводил бы их глазами.
Наталья ожидала бурного признания, потока страсти и разрешения всего, чем в 19 лет мучают девушек бессонные ночи.
Родители, кажется, потихоньку готовились к свадьбе.
Но "этот осел" вел себя так, словно дал обет молчания. Вскоре после армии он поступил в Строгановское училище, что было хоть и не вовсе неожиданно, но как-то нелепо.
Раза три он водит ее в мастерскую, пытался лепить ее лицо, каждый раз начиная заново, но часа через полтора-два сплющивал в комок все, что сделал, и убегал.
Последний раз она прокралась за ним. Он сидел на краю ржавой ванны, курил и плакал, размазывая грязь по щекам.
Испугавшись, она ушла и больше его не видела. Лишь на свадьбе, по загадочной прихоти мамы.
Да, больше она его не видела. Знакомые говорили неопределенно - то ли куда-то уехал, то ли вовсе пропал. А кто-то сказал, что он работает на кладбище по гранитным делам и зашибает бешеные деньги. Но это было маловероятно: люди с такими глазами денег не делают.
Наталья докурила вторую сигарету, бросила в костерок остатки писем и быстро пошла домой.
Ключ долго не слушался немеющих от холода рук.
Сняв пуховый платок, она накинула его на зеркало и тут же, с ужасом, стянула. ( " Как при покойнике..." )
В комнате, в углу, валялась пустая шкатулка, словно пустая колыбель.
" ...Только знать, что ты живая..." - всплывало в памяти. Сильно дрожа, она побрела в кухню, поставила на огонь чайник.
" Милая... - звенел в голове его тонкий голос. - Ангел мой... Ангел мой..."