Аннотация: Загадка есть загадка. Чтобы узнать, в чем она состоит, надо потрудиться прочесть этот текст до конца.
Шел к концу второй и, увы, последний день посещения столицы Италии. Неутомимая Елена, несмотря на годы и не вполне здоровые ноги, с утра добросовестно водила группу петербургских туристов по улицам и площадям, аренам и форумам, фонтанам и лестницам, соборам и музеям Рима, стремясь оставить в их памяти как можно больше ярких впечатлений и светлых воспоминаний о Вечном городе, в который была влюблена сама. Не надеясь удержать все увиденное и услышанное в памяти, Юрий Николаевич время от времени, часто на ходу, вносил в записную книжку какое-нибудь ключевое слово, рассчитывая потом, на досуге разобраться в этом "кроссворде" и восстановить события дня. В начале тура он старался фотографировать все наиболее значительные объекты осмотра и достопримечательности, но после того, как убедился, что почти все это есть в купленных им прекрасных цветных альбомах издательства Бонеки, решил снимать преимущественно разные уличные жанровые сценки. Уже были запечатлены художник, искусно копирующий Мадонну цветными мелками на флорентийской мостовой, римский торговец жареными каштанами со всей своей утварью, смуглый юноша, предлагающий кока-колу в сувенирных бутылочках с вытянутыми и причудливо деформированными горлышками, живописная группа карабинеров в темно-синих мундирах с алыми лампасами, пестрые ватиканские гвардейцы (в нарядах от самого Микеланджело), монахини... Попал на пленку и коллега по туру, известный питерский ученый, в момент, когда он с шутливым восторгом демонстрировал спутникам сувенирную тарелку с портретом римского папы Иоанна-Павла II, с которым оказался поразительным двойником.
Только что были осмотрены площади Испании и Народа, и группа спешила обратно по той же самой Виа дель Бабуино, которая вела их к Пьяцца дель Пополо несколько минут назад. Спешила потому, что приближалось время закрытия церкви Сан Пьетро ин Винколи, где было так необходимо увидеть микеланджеловский шедевр - "рогатого" библейского Моисея. Елена шла во главе группы, растянувшейся вдоль тротуара, слегка прихрамывая, но довольно ходко, так что зазевавшимся туристам грозило быстро потерять ее из виду и догонять чуть ли не бегом. Тем не менее, наблюдательный Юрий Николаевич еще при первом проходе по улице обратил внимание на показавшуюся ему странной скульптурную композицию, расположенную на тротуаре у порога церкви. Странной она выглядела потому, что никак не вязалась с пышностью и великолепием художественного убранства улиц Флоренции и Рима, к чему уже стали привыкать глаза.
На возвышении из грубых неотесанных камней располагалась статуя какого-то старца, который полулежал, опершись на левый локоть. Плешивую голову с жидкими усами и бородкой скульптор сохранил светлой (цвета камня, из которого была изваяна статуя), а остальное тело, похоже, покрыл черной каменной крошкой, желая, как предположил Юрий Николаевич, одеть таким способом старца во что-то вроде монашеской рясы, покрывавшей его до самых пят. Уже по одному тому, что статуя была так тщательно задрапирована, можно было заключить, что создавал ее далеко не Микеланджело - этот вдохновенный певец обнаженной натуры. Подумать, что изображен какой-то религиозный деятель, заставляло, кроме черного одеяния, размещение статуи у входа в храм. Стена за спиной старца, грубо замалеванная красной краской, была превращена в столь знакомую глазу петербуржца самодеятельную доску объявлений, наклеенных прямо на штукатурку, и Юрий Николаевич решил, что это послания верующих к своему небесному покровителю с разными житейскими просьбами. Перед статуей на тротуаре стояла прямоугольная каменная чаша, доверху наполненная водой, а из "скалы" под старцем торчала коротенькая металлическая трубка, из которой сочилась тонкая струйка.
- Что за странная статуя? - спросил Юрий Николаевич гида, когда они снова поравнялись со скульптурой, спеша к Моисею.
Бегло взглянув на старца, Елена почему-то с оттенком раздражения бросила:
- Извините, не знаю. Никогда не обращала на нее внимания.
Кажется, она немного обиделась за те многочисленные художественные шедевры, впечатление от которых не смогло заглушить в ее "клиенте" интерес к какому-то дрянному изваянию, недостойному даже разговора о нем.
"Ладно, - успокоил себя не в меру любознательный турист, - сделаю-ка я еще один нетривиальный снимок, а в Питере попробую разобраться, что за каракатицу я запечатлел". И щелкнув затвором фотоаппарата, он бросился вдогонку удаляющейся группе.
Следующий день тура, проведенный в Венеции, был столь же захватывающе интересным, как и предыдущие, и не покидавшее Юрия Николаевича восторженно-праздничное настроение не омрачило даже случившееся с ним конфузное происшествие.
Доведя группу до площади Св. Марка, Елена показала туристам все ее достопримечательности, сводила внутрь одноименного собора, а затем предложила желающим самостоятельно (за отдельную плату) осмотреть интерьеры величественного Дворца Дожей, назначив время и место последующего сбора... Насладившись искусством Веронезе, Тинторетто и других художников, украсивших своими творениями залы дворца, постояв под мрачными сводами Новых тюрем и бросив сквозь мутное оконное стекло Моста вздохов "последний взгляд осужденного" на канал Рио ди Палаццо, Юрий Николаевич вышел на площадь и взглянул на часы. До сбора оставалось еще более часа, спутники куда-то разбрелись, и он решил без спешки побродить в лабиринте живописных венецианских улочек, чтобы в полной мере впитать в себя дух уникального города. А дух этот был не только символическим, неосязаемым, навеянным долгой историей, литературой и неповторимым сочетанием архитектуры и воды. Он был также и вполне материальным, исходившим от многочисленных ресторанчиков, кафе, баров, пиццерий, фруктовых лавок и развалов, парфюмерных и цветочных магазинов, но больше всего от встречавшихся чуть ли не за каждым поворотом каналов, благоухавших ароматом морских водорослей и тины. Эта-то тина и сыграла с Юрием Николаевичем злую шутку. Выйдя на маленькую площадку перед очередным горбатым мостиком через очередную водную преграду, он увидел уходящие под воду каменные ступени и решил спуститься по ним, чтобы проверить, так ли уж тепла средиземноморская водичка в этот далеко не летний (октябрьский) день, как уверял один молодой энтузиаст из их группы, который накануне ради возможности искупаться ранним утром на пляже в Остии не поехал на ночлег в загородный отель, а скоротал ночь до открытия метро на лестничной площадке в одном из римских домов.
Для долгих раздумий не было времени, и Юрий Николаевич смело шагнул вниз. В следующее мгновение он уже, как говорится, не чувствовал под собой ног, но не потому, что переменил шаг на стремительный бег, а по причине своей совершенно неэтичной распластанности на ступенях, оказавшихся покрытыми слоем скользкой жижи в палец толщиной, которую он не заметил из-за сходства по цвету с мокрым камнем. От погружения в мутно-зеленую воду выше колен его и, главное, висевший на груди дорогой фотоавтомат, взятый напрокат у друга, спасло, кроме тривиального провидения, то, что, упав навзничь, он машинально уперся в ступени руками. Вес тела выдавил из-под ладоней предательскую смазку, и скольжение прекратилось. С большим трудом, соблюдая запоздалую осторожность, бедняга медленно перевернулся, подтянул ноги и на четвереньках выкарабкался на сухое место. Подняв голову, он обнаружил, что сам превратился в одну из венецианских достопримечательностей, так как на мостике и площадке начала скапливаться разноплеменная туристская публика и, указывая на него пальцами, оживленно обсуждать забавное событие, свидетелями которого посчастливилось быть, не делая, однако, никаких попыток как-нибудь помочь бедолаге. Требовалось срочно забиться в какую-нибудь шхеру подальше от людских глаз и попытаться привести себя в порядок. Поспешно покинув арену, Юрий Николаевич юркнул в безлюдный переулок и постучал в первую попавшуюся дверь, на которой успел заметить надпись "Институт Сан Джузеппе". Ему открыли две пожилые женщины в строгих монашеских платьях. Всплеснув руками, они провели его в туалет, где был умывальник с холодной водой, вручили полотенце и оставили одного... Остаток вечера до посадки в автобус Юрий Николаевич провел в стороне от оживленных улиц, высушивая на себе едва отмытые от жирной грязи брюки...
Вскоре после возвращения в Петербург он держал в руках пачку свежеотпечатанных фотоснимков, в том числе заинтересовавшей его статуи. К этому времени его интерес к ней не только не ослаб, но даже усилился. Не потому, что он высоко оценил ее художественные достоинства. Их не было видно с самого начала, и, чем больше он рассматривал снимок, тем карикатурнее казался ему этот валяющийся на земле, с чем-то вроде пьяной ухмылки на лице, старикашка, из-под которого к тому же еще и что-то вытекало. Нет, причина интереса была в другом. Слишком кратковременное пребывание в Риме не удовлетворило в Юрии Николаевиче давнюю жажду познания этого города, а лишь еще больше разожгло аппетит. С помощью альбома Бонеки, а также купленных открыток и собственных фотоснимков он получил возможность рассмотреть все подробно, не спеша, в разных ракурсах и даже порой с высоты птичьего полета. Постепенно город становился для него все более знакомым, близким, своим. Он прочел заново и перечитал повторно несколько книг о Риме и происходивших в нем событиях, включая сочинения Джованьоли, Стендаля, Гоголя, Ирвинга Стоуна, Альберто Моравиа и даже супруги знаменитого физика Ферми, и вскоре почувствовал, что обладает знаниями на уровне, по меньшей мере, среднего экскурсовода, что подтверждали его домашние, друзья и некоторые коллеги по туру, с которыми он продолжал поддерживать знакомство. Но все это были знания об общеизвестных местах и достопримечательностях, они преподносились как бы на тарелочке, в готовом виде, а в характере Юрия Николаевича было доискиваться до всего самому. Эта черта привела его в свое время в науку, и он сумел сделать в нее свой скромный вклад именно благодаря страсти докапываться до корня. Вот и в случае с римской статуе он опять уподобился голодной рыбе, заглотавшей наживку, и у него теперь не оставалось иного выхода, как начать, вернее, продолжить с удовольствием жариться на привычной сковородке дотошного исследовательского труда, превратившись на этот раз из профессионального технаря в искусствоведа-любителя. Его любознательность подогревалась и тщеславной мыслью, что, если поиск завершится успешно, то в далеком Риме, где ему, безденежному пенсионеру, едва ли посчастливится побывать вторично, будет одно не очень приметное место, про которое он сможет с полным правом думать: "Это - мое!". И эта мысль будет приятно согревать его.
Начал он с того, что, внимательно рассмотрев туристскую карту Рима, отыскал на улице Бабуино два маленьких голубых квадратика, обозначавших церкви. Рядом с той, что была ближе к площади Испании, стояла надпись "Сан Атанасио". Именно возле нее была сфотографирована статуя, поэтому было естественно в первую очередь предположить, что она изображает того самого святого, имя которого носит церковь. Будучи атеистом и профаном в церковных вопросах, Юрий Николаевич поблагодарил судьбу, давно поселившую его в городе, где действует единственный в России историко-религиозный музей. Туда и поспешил он в надежде получить какие-нибудь разъяснения. Увы, даже в этом специфическом учреждении о статуе "святого", изображенного на фото, ничего сказать не смогли. Нашли только, что старичок сильно смахивает на древнегреческого философа Платона, а также сообщили, что итальянское имя Атанасио соответствует русскому Афанасию, о жизни (житии) которого можно прочесть в церковной книге под названием "Четьи Минеи". Труд этот многотомный, святые расположены в нем не по алфавиту, а по дням то ли рождения, то ли смерти, то ли канонизации (официального зачисления в небесные академики), поэтому найти там жизнеописание искомого лица не сведущему в церковных делах человеку оказалось далеко не просто. К счастью, в Публичной библиотеке нашлась небольшая книжица, составленная как будто специально для тех, кому недосуг рыться в пудовых томах. Небольшой она была потому, что в ней были представлены только самые главные христианские святые, так сказать, небесное начальство. В их числе оказался и наш Афанасий.
Его жизнь складывалась поначалу довольно благоприятно. Уже в 28 лет он дослужился до сана архиепископа в ныне египетской, а тогда древнеримской Александрии. Но тут на его святительском пути вырос некто Арий, провозгласивший с церковного амвона (он тоже был священником), что Христос не рожден от Бога, а сотворен им. Казалось бы, какая разница, был бы человек хороший, но это была ересь. Шел только четвертый век со дня рождения Иисуса, обычая сжигать еретиков на кострах еще не было, поэтому Ария всего лишь упекли в ссылку. Но у него нашлись защитники, уговорившие императора Константина простить Ария и вернуть под начало Афанасия. Принципиальный архиепископ воспротивился и этим навлек гонения на себя. За без малого полвека оставшейся ему жизни он пять раз изгонялся из города, около двадцати лет провел в ссылках и заточении.
Столь грустная биография позволяла допустить, что пребывающий в весьма плачевном состоянии человек, изображенный в статуе, есть не кто иной, как сам Св. Афанасий. Факт его многолетнего пребывания в тюремных подземельях не только не противоречил скульптурному образу, но наводил на мысль, что святой мученик изображен во время очередной отсидки после очередного клеветнического измышления оппонентов-арийцев. Тем более что голова статуи, в общем, походила на иконописный лик Афанасия, помещенный в книжке.
Но, как мы уже заметили, дотошный Юрий Николаевич не мог успокоиться на этой догадке, тем более что научная сотрудница Эрмитажа, куда он тоже обратился, специалистка по искусству Италии, скептически отнеслась к его гипотезе и высказала мнение, что каменный дед - это просто одна из многочисленных в Риме фонтанных скульптур, т.е. изваяний, призванных лишь декорировать водные источники и не несущих никакой иной смысловой нагрузки. Тем самым она приравняла загадочного дедушку к разной водяной и околоводяной живности вроде Нептуна и драконов, дельфинов и тритонов, львов и морских лошадок, наяд и сатиров.
Такой поворот дела тоже не устраивал неугомонного искусствоведа-надомника. Ведь он же не только что родился, успел много чего повидать, в том числе немало фонтанов, украшенных скульптурой, и это всегда было нечто, призванное радовать взор, доставлять людям эстетическое наслаждение. Всплыли в памяти великолепные образцы фонтанного зодчества в королевском Версале и царственном Петергофе, восхитительный ансамбль фонтана Треви... Несомненно, не только пропагандистские, но и украшательские цели преследовал автор позолоченных красавиц, окружавших чашу фонтана "Дружба народов" на главной выставке Москвы. Даже забавный флорентийский "Поросенок", упорно выплевывающий обратно монетки туристов, был не только симпатичен, но и по-своему монументален. На фоне всей этой благодати невозможно было представить, чтобы старинному ваятелю позволили уложить возле римского фонтана с целью его украшения подозрительную личность, весьма похожую на бездомного бродягу, люмпена, попрошайку с церковной паперти (возле нее-то он как раз и расположился). Нет, такую версию тоже нельзя было принять без убедительных доказательств.
Кто же может обладать достоверными сведениями по данному вопросу? А ведь, наверное, что для римлян это никакой не вопрос, и, чтобы получить ответ, достаточно обратиться к кому-нибудь из них. Но как найти римлян и вообще итальянцев, находясь в Петербурге? А если послать письмо в Рим, то кому конкретно его адресовать? К тому же писать надо по-итальянски, а Юрий Николаевич, будучи технарем, владел только английским, и то, как указывал в анкетах, "со словарем". Поразмыслив, он решил начать поиск римлян среди коммерсантов и студентов.
В нескольких магазинах, торговавших одеждой и мебелью итальянского производства, живых итальянцев не оказалось, но были в избытке лица "кавказской национальности". Случайно удалось узнать о существовании и местонахождении совместной с итальянцами фирмы, работающей в области телефонизации. Грозный вахтер не пустил Юрия Николаевича в недра офиса, но дал номер местного телефона. На звонок приветливо отозвалась какая-то барышня, но после того, как узнала причину обращения, резко охладела. Поняв, что имеет дело отнюдь не с клиентом фирмы, она ответила, что у них достаточно своих проблем, и повесила трубку.
Юрию Николаевичу посоветовали обратиться в университет, где есть люди, связанные духовно с Италией и ее столицей как своим предметом (филологией), так и тем, что побывали там лично. Так он вышел на профессора Кирилла Петровича Демина, большого знатока в своем литературоведческом деле, итальянской истории и культуре. Но и Демин, вглядевшись в фотографию, с огорчением признался, что видит такую статую впервые и ничего о ней не знает. Потом он добавил:
- Где, говорите, стоит статуя? У церкви? Так напишите письмо священнику, Уж он-то наверняка все знает и сумеет объяснить. Статуя у входа в церковь должна иметь какой-то религиозный смысл, иначе она стояла бы где-нибудь в сторонке.
Не долго думая, профессор набросал по-итальянски текст короткого обращения к святому отцу. Юрий Николаевич хотел, чтобы в письме было выражено сожаление в связи с невозможностью возместить расход по отправке ответа, но Кирилл Петрович замахал руками:
- Что Вы, не надо. Это только обидит священника.
На почте Юрий Николаевич старательно переписал письмо начисто и вложил его вместе с фото статуи в международный конверт, написав на нем печатными буквами по-итальянски:
Его преосвященству монсиньору церкви Сан Атанасио.
Улица Бабуино,
Рим,
Италия.
По правде говоря, он не очень рассчитывал получить ответ. Ведь через Рим ежегодно проходят сотни тысяч, если не миллионы туристов со всего света, и они наверняка надоедают до чертиков тем жителям итальянской столицы, которых не кормит туризм. Поэтому вряд ли его преосвященство захочет тратить время на удовлетворение, да еще письменное, любопытства рядового туриста из далекой России.
Поиски римлян среди петербургских студентов шли медленно. Но вот однажды в телефонном разговоре Кирилл Петрович сообщил, что по пути на работу в автобусе услыхал за спиной итальянскую речь и, обернувшись, увидел двух собеседниц, в одной из которых узнал коллегу, а второй оказалась молодая итальянка с роскошным именем Стефания, приехавшая из северо-итальянской провинции для учебы в университетской магистратуре. Демин рекомендовал попробовать обратиться за помощью к этой девушке.
Прошло несколько дней, в течение которых Юрий Николаевич пытался выйти на Стефанию через деканат по работе с иностранными студентами. Дело осложнялось отсутствием там городского телефона. Понадобился личный визит в университет, чтобы передать итальянке записку. И вот однажды вечером Тамара игриво позвала мужа к телефону:
- Юра, кажется, тобой стали интересоваться молодые иностранки.
Да, легкий акцент выдавал в Стефании нерусского человека, но фразы она строила на удивление правильно и говорила довольно бегло, без усилия.
- Мне передалы, что Вам нужьна помощь, - сказала она. - Что Ви хотите?
Юрий Николаевич рассыпался в благодарности за звонок и извинении за беспокойство, после чего поведал о своей проблеме. Стефания ответила, что твердо ничего не обещает, но попробует навести кое-какие справки.
- Но как Вам это удастся? - поинтересовался Юрий Николаевич, сочтя невежливым так быстро заканчивать разговор. - Вы ведь, кажется, живете не в Риме?
- А разве для Вас это имеет значение? - прозвучал ответ, в котором послышалось легкое раздражение.
- О, нет, конечно, не имеет. Просто я подумал, что не римлянку моя просьба, возможно, затруднит больше, чем мне хотелось бы.
- Пусть Вас это не беспокоит. Вы искусствовед?
- Нет, я человек техники, но люблю разгадывать не только технические загадки.
Сказав это, Юрий Николаевич тут же сообразил, что поступил опрометчиво, ибо его признание могло снизить готовность итальянки помочь ему, любопытствующему, оказывается, не из научного, а сугубо личного, дилетантского интереса. Поэтому он поспешил добавить:
- Ваша страна настолько очаровала меня, в первую очередь, своим искусством, что я поневоле стал самодеятельным искусствоведом.
- Ну, ладно, летом я поеду домой на каникулы и, если что-нибудь узнаю, позвоню Вам осенью.
На том и порешили. Особых надежд этот разговор не сулил, да и до осени было еще далеко. Поэтому Юрий Николаевич продолжил свой упорный поиск. Снова и снова рассматривал он фото в надежде обнаружить какие-то новые детали, проливающие свет на тайну статуи. Теперь ему казалось, что прищур глаз у старичка стал хитроватым, а углы губ под нависающими на них усами слегка раздвинулись в иронической усмешке. "Ну что, касатик, - как бы говорил дедок, - надеялся раскусить меня с наскока? А я не так прост. Изволь-ка потрудиться, если хочешь знать, с кем имеешь дело".
Наступила пора заняться записками, наклеенными на стену позади статуи. Предполагая, что они написаны прихожанами церкви и могут содержать имя "святого", Юрий Николаевич сфотографировал статую так, что на снимок попало и несколько подобных листков. Похоже, что наклеивались они задолго до фотографирования, так как вид имели далеко не свежий. Солнце, ветер и дожди успели поработать над текстами, сделав их трудно читаемыми даже теми, кто знает итальянский. Внесли свою лепту и дворники, пытавшиеся сорвать листки, но сумевшие сделать это лишь частично, так что некоторые слова и словосочетания оказались утраченными. Чтобы различить форму букв, Юрию Николаевичу пришлось напечатать часть стены с листками при большом увеличении, а потом еще рассматривать этот фотоотпечаток через лупу. Увеличенные буквы потеряли в четкости, но все же в итоге удалось понять, какого рода послания находятся на стене и к кому они обращены. К Св. Афанасию и церкви они не имели никакого отношения и никаких просьб не содержали. Это были гневные воззвания с выражением протеста и требованиями. Два из них, написанные, как и остальные, от руки и довольно коряво, хотя и печатными буквами, начинались словами "Итальянцы, тревога". Всего листков, в которых можно было хоть что-то разобрать, оказалось четыре, и тема всех текстов была одна: сообщалось о попытке неизвестного преступника совершить покушение на некого Марио Мартини и его 20-летнюю подругу. Орудием преступления была "бомба с газом метаном под высоким давлением". Похоже, что если не оба молодых человека, то, по крайней мере, юноша остался невредим, потому что два текста были написаны от его имени. Поскольку "бомбист" остался неизвестен, в листовках рассылались обвинения всем силам зла на Земле от пакостников местного масштаба до мафии, фашизма, расизма, папства и США. Из "местных" упоминался премьер Андреотти и его министры. Судя по тому, что коммунизм среди сил зла не фигурировал, покушались, если не на коммунистов, то уж на комсомольцев точно.
Так или иначе, но вопрос, не дававший покоя Юрию Николаевичу, оставался пока без ответа. Неужели злополучные бумажки оказались на стене именно за спиной статуи, а не правее или левее, или вообще на другой стороне улицы, на стене другого здания совершенно случайно? Что-то в это плохо верилось. И пытливый исследователь продолжал изучать тексты с настойчивостью заправского криминалиста, сосредоточившись на тех словах, которые поначалу казались нечитаемыми. Каждый крючок и закавыку он заменял наиболее похожими буквами латинского алфавита, стремясь слагать из них словоподобные сочетания, после чего сверялся по словарю, есть ли такие слова в итальянском языке, и, если есть, проверял, как укладывается их перевод в смысловую ткань русского текста. Это занятие было не в тягость, а даже развлекало, ибо было сродни разгадыванию ребуса.
И вот под натиском столь непреодолимого желания найти хоть одно слово, имеющее отношение к статуе, из череды едва различимых закорючек составилось и это вожделенное слово - statua. Больше того, выплыло и ее, статуи, название - Babuino.
"Так вот, значит, кто этот ехидный старичок, лежащий у брега вод, - обрадовался Юрий Николаевич. - Это восточный кочевник, завершивший долгий изнурительный переход через безводную пустыню и отдыхающий возле животворного источника в каком-то оазисе. Видимо, в его честь назвали и улицу, и фонтан на ней". Для полной уверенности Юрий Николаевич раскрыл энциклопедию, но сразу обнаружил, что ошибся, перепутав "бабуина" с созвучным "бедуином". Последний действительно кочевал по Аравийской пустыне, а бабуин при всем желании не мог делать этого самостоятельно, так как был не человеком, а животным. Энциклопедия гласила, что это обезьяна из рода настоящих павианов, распространенная в Центральной и Восточной Африке, окраску шерсти имеет желтоватую, за что ее называют еще желтым павианом, и часто содержится в зверинцах.
"Час от часу не легче! - вознегодовал Юрий Николаевич. - Если бабуин - обезьяна, то с какой стати было называть в его честь одну из центральных улиц столицы страны, связывающую две прекрасные площади, а потом еще и воздвигать на ней одноименный фонтан, придав к тому же обезьяне облик человека преклонных лет? Ну, названию улицы еще можно придумать какое-то объяснение. Например, почему бы ни предположить, что бабуин был любимой обезьяной римского папы, и тот повелел увековечить таким способом ее светлую память. Но почему у статуи столь нехарактерный для приматов лик? Впрочем, у приматов - не лики, а морды, но ведь язык не поворачивается назвать мордой переднюю часть головы, увенчанной плешью, усами и бородой и имеющей сходство, как было замечено музейным работником, с лицом древнего философа".
Теперь, когда стало известно название статуи, имело смысл поинтересоваться историей наименования одноименной улицы, ибо в ней могла скрываться и тайна фонтана.
Порывшись еще в словарях, Юрий Николаевич узнал, что итальянцы в разговорной речи иногда употребляют слово "бабуин" в смысле "дурак". Так что не исключено, что дед, похожий на большого ученого, был на самом деле не такой уж и умница, а даже совсем наоборот. Но, если допустить, что странные обитатели этой "виа" не придумали когда-то ничего лучшего, чем назвать ее улицей Дурака и, прогуливаясь по ней по вечерам, ублажать взор зрелищем соответствующего фонтанного изваяния, то почему они прибегли к замене столь привычного бранного словечка, которым люди начинают "обласкивать" друг друга едва ли не с детсадовского возраста, его двусмысленным зоологическим аналогом? И, поскольку Юрий Николаевич был самого высокого мнения о жителях города древней культуры, то он решительно отринул малейшие подозрения в интеллектуальной недостаточности даже той их части, которая проживала некогда в окрестности церкви Сан Атанасио.
Неожиданно позвонил Кирилл Петрович:
- Не знаю, обрадует или огорчит Вас моя информация, но, кажется, я уже знаю, кто изображен в статуе.
- И кто же?
- Вот тут-то и кроется причина огорчения. Это не человек.
- Опоздали, уважаемый Кирилл Петрович. Я уже знаю, что это обезьяна, та самая, в честь которой названа улица, но поверить в это при всем желании не могу. Вы же сами видели фотокарточку. Хоть морды обезьян иногда напоминают человеческие, за что их и называют человекообразными, но ведь не настолько же. Нет, тут что-то не так.
И Юрий Николаевич рассказал, из какого источника и каким способом получил свои сведения.
- А у меня источник более надежный, - возразил Демин. - Это путеводитель по Риму на итальянском языке, оказавшийся в личной библиотеке у одной моей знакомой. Автор книги уделил несколько строк и Вашей статуе.
- И что же там написано?
- Что это статуя силена.
- Силена? А кто это?
- Да Вы же сами сказали, что обезьяна. Только не бабуин, а силен или, что то же, львинохвостый макак.
- Вот те на! Значит, все-таки обезьяна. А там не сказано, кто и когда изваял эту так мало похожую на себя макаку?
- Увы, сказано только, что статуя была разрушена и недавно восстановлена.
- Это когда же "недавно"?
- Год не указан.
Сообщение профессора породило у Юрия Николаевича противоречивые чувства. Преобладала радость от появления хоть и неожиданной, кажущейся нелепой, но все-таки более или менее официальной (печатной) информации, положившей конец одним лишь предположениям. Теперь надо было срочно раздобыть эту книгу и попытаться выжать из нее еще что-нибудь, прочесть ее, как говорится, между строк. Ведь оставался-то всего лишь пустячок: узнать, каким образом и при каких обстоятельствах то ли у бабуина, то ли у макака появилась столь бесспорная человеческая голова. А не могло ли случиться, что при разрушении статуи обезьянья голова была утрачена или украдена кем-нибудь из захватчиков, не раз приходивших на землю Рима, а при восстановлении, о котором упомянул Демин, заменена человеческой, взятой у какой-нибудь другой, тоже разбитой, статуи? Не в этом ли причина, что по цвету голова резко отличается от остального тела (пардон, туловища), покрытого чем-то, похожим на каменный уголь? Для туловища обезьяны такая шершавая поверхность вполне уместна. Но дело не только в поверхности, но и в позе. Вряд ли может обезьяна лежать на боку, облокотившись на руку (пардон, лапу), подобно римскому патрицию после обильного чревоугодия. Эта поза - чисто человеческая, не свойственная никакому животному. Бывает, правда, что иной скотине приходится принимать несвойственное ее телу в природе положение, например, слону сидеть на ягодицах и даже делать стойку на одной передней лапе. Так это же в цирке после долгой дрессировки. Неужели неизвестный скульптор, создавая фонтан, украсил его скульптурой не простой обезьяны, а специально выдрессированной изображать пресытившегося вельможу? Смех, да и только!
Вскоре Юрий Николаевич снова был в Публичке. Поскольку ни автора, ни названия книги Кирилл Петрович не назвал, то в отделе генерального каталога пришлось вписать в бланк запроса просто "итальянский путеводитель по Риму". И велико же было удивление и досада на себя за то, что не догадался обратиться с этим запросом раньше, когда любезная сотрудница через считанные минуты поставила на стол целых три ящика с библиографическими карточками, так или иначе относящимися к заявленной теме. О Риме, его многовековой истории, великолепной архитектуре, замечательных памятниках, уникальных храмах и музеях разные авторы не уставали писать уже не одну сотню лет. Разумеется, преобладали книги на итальянском языке, но были и на английском, французском, немецком, польском, венгерском... Естественно, не могли обойти эту тему и соотечественники, поэтому для разминки Юрий Николаевич начал с просмотра книг на родном языке. Авторы увлеченно и со знанием дела описывали Колизей, развалины древних форумов, собор Св. Петра, площадь Навона, музеи Ватикана и прочие жемчужины Рима. В одном путеводителе упоминалась и улица Бабуино как один из трех лучей, разбегающихся от площади Народа, но этим дело и ограничивалось. То, что располагалось на самой этой улице, было, видимо, не столь значительно как в историческом, так и в культурном смысле, чтобы обращать на него внимание читателей. Главными, всемирно известными достопримечательностями ограничивались и книги на знакомом английском языке. Судя по толщине томов, самую полную информацию содержали все-таки книги итальянцев. Поэтому, вооружившись словарем, Юрий Николаевич снова, как при расшифровке текстов "комсомольских" листовок, погрузился в мир неведомого ему языка славных обитателей Апенинского "сапога". И его труд не остался без награды.
В одной из книг Юрий Николаевич прочел, что интересовавшая его улица в очень давние времена, несмотря на небольшую протяженность, состояла из двух частей. Одна называлась Орто ди Наполи (Неаполитанский огород), потому что там с 1500 года жили колонисты из Неаполя (тогда другого государства), а вторая - Кавалетто, т.е. по-русски Кобыла, но под "кобылой" подразумевалось отнюдь не гужевое животное женского пола, а установленное в этом месте пыточное орудие для наказания преступников. Но вот в 1545 году к власти в Риме пришел папа Павел (Паоло) III, и улица стала именоваться Паолиной. И, наконец, в 1576 году при папе Григории XIII здесь, перед фасадом дворца Черази, соорудили фонтан, украсив его статуей какого-то Силена, которому, однако, "народ дал прозвище Бабуин", что и послужило причиной присвоения улице названия, дошедшего до наших дней. О том же сообщала и еще одна книга, но в ней после слова Силен в скобках стояло уточнение - Макак.
"Так вот, оказывается, где собака, вернее, макака зарыта, - обрадовался находке Юрий Николаевич, - не статуя обязана своим появлением уже существовавшему названию улицы, а ровно наоборот, причем улицу переименовали не в честь подлинного имени статуи, а согласно ее народному прозвищу". Такое решение представлялось весьма необычным. Всплыл в памяти факт из истории родного города, когда антимонархистски настроенная часть петербуржцев наделила насмешливым прозвищем Пугало странноватую на вид конную статую царя Александра III, установленную на Знаменской площади. Но ведь никому не пришло тогда в голову переименовывать в связи с этим саму площадь. Правда, позднее она все равно получила другое название, но к статуе оно не имело никакого отношения.
Чем же так не понравилась римлянам обезьяна силен, что они стали обзывать ее чуть не Дурой? Впрочем, о том, что силен - обезьяна, Юрий Николаевич знал пока только со слов Демина, и это надлежало еще проверить. Отечественная энциклопедия подтвердила, что под именем "силен" действительно скрывается обезьяна, но не из рода павианов, а из рода макаков, и у нее, что часто бывает с теми, кто скрывается, есть еще два имени: вандеру и львинохвостый макак. Таким образом, информация профессора подтвердилась, но вопросов после этого меньше не стало. Дело в том, что среди примет силена указывались "густая черноватая шерсть, черное лицо (гм, все-таки лицо!), обрамленное длинными волосами, и пушистая кисточка на конце хвоста", как у льва. Проверить наличие кисточки и вообще хвоста у статуи не было возможности, так как Юрий Николаевич успел сфотографировать ее только анфас; "угольное" покрытие туловища можно было при некотором воображении принять за "черноватую" шерсть, но вот с "лицом" получвлась полная неувязка. Мало того, что белое при всем желании не назовешь черным (это под силу только гипертрофированным упрямцам), но не только цвет, а и черты "лица" никак не походили на вандеро-макакские.
Так, может быть, "народ Рима", тоже почерпнув в свое время из каких-то литературных источников (энциклопедий в XVI веке еще не было) знания о внешнем виде обезьян, потому-то и не пожелал называть вслед за скульптором его статую Силеном, что она была ничуть не похожа на описание именно этого примата, зато как две капли воды походила на другого - бабуина? Чтобы ответить на этот вопрос, требовалось порыться в энциклопедиях и узнать, как выглядят бабуины. Описание их "портрета" Юрий Николаевич нашел в "Британской энциклопедии". Она сообщала, что "у типичного представителя этих короткохвостых четвероногих голова большая, с большими щечными мешками, морда голая, длинная, усеченная на конце". "Ну, и где же были глаза тех римлян, которые нашли большое сходство голов каменного деда и бабуина? - возмутился Юрий Николаевич. - Да нет же абсолютно ничего общего". К тому же и окраска шерсти у бабуина оказалась не черноватая, а вовсе даже желтоватая, по другим источникам - оливковая. Единственным аргументом в пользу принадлежности дедули к бабуинам, а не силенам, который не имел возможности ни принять, ни оспорить Юрий Николаевич по все той же причине, что не видел, как выглядит статуя, так сказать, с кормы, мог быть ее отнюдь не львиный хвост. У некоторых бабуинов хвосты отличались от львиных не только тем, что были короткими, но и своей весьма неблагородной формой, за что их владельцы именовались "обрубко-хвостыми" и даже, какой позор, "свино-хвостыми". Вот эту-то укрывшуюся от взора Юрия Николаевича деталь и могли подметить наблюдательные неаполитанские огородники и занятые на "кобыле" палачи и их жертвы (в перерывах между пытками), чтобы ни минуты не сомневаться в дальнейшем, что перед ними определенно не силен, а бабуин. Других оснований для замены авторского названия статуи словом Бабуин у населения Рима, полагал Юрий Николаевич, быть не могло.
Но кто, черт возьми, сказал, что среди Силенов были только обезьяны? Никто. Напротив, энциклопедии свидетельствовали, что среди них был, во-первых, один древний летописец, пребывавший в походном лагере легендарного Ганнибала и оставивший потомкам немало сведений из истории Второй Пунической войны между Карфагеном и Римом. Кроме него Силеном называлось также одно древнегреческое низшее божество, старый сатир, воспитавший и постоянно сопровождавший бога растительности, вина и веселья, покровителя виноградарства и виноделия Диониса (у римлян - Вакха, Бахуса или Либера). И если древний летописец, видимо, из скромности не оставил нам никакой информации о собственной внешности, то увидеть сатиров не представляет сейчас большого труда благодаря тому, что они были одними из излюбленных персонажей художественных полотен старых мастеров кисти (Рубенса, Ван Дейка и др.) на мифологические темы. У них - козлиные ноги и хвост, а голова и руки человеческие. Вечно пьяные благодаря принадлежности к алкогольному ведомству, они бродили по лесам, музицировали и занимались любовью с нимфами, после чего отсыпались. В произведениях изобразительного и театрального искусства эта братва обычно составляла свиту Диониса, обступая как его самого, так и своего старейшину Силена, маленького, пузатого, со вздернутым носом и плешивой головой. Как правило, он восседал верхом на осле, но иногда его изображали сидящим на кожаном мехе с вином или отсыпающимся на нем же после очередных бурных возлияний.
"Ба, да это же по виду практически один к одному мой каменный друг! - встрепенулся Юрий Николаевич. - Тут и лысая человеческая голова наличествует, и несомненные признаки пристрастия к спиртному". Ведь он с самого начала подозревал, что старичок - явно не дурак выпить, и признать в нем твердокаменного алкаша с солидным питейным стажем мешало только расположение статуи у входа в церковь. И вот теперь все сходилось как нельзя лучше: ведь мифический Силен - все-таки божество, хоть и не из высших, а раз так, то где же ему быть расположенным, как не вблизи святого места. Что же касается аморального образа жизни, который он ведет, то это не только не порок, а, можно сказать, священная специальность, божественная профессия, присвоенная ему древними язычниками. Шероховатое покрытие всего туловища ниже шеи легко объясняется тем, что оно соответствует неухоженному шерстяному покрову тела бомжующего козло-бога. А бесформенный камень, на который опирается локоть левой руки статуи - это, по-видимому, не что иное, как то, во что неумолимое время превратило скульптурное изображение винного бурдюка.
Однако чувство удовлетворения, которое испытывает любитель бега, впервые достигнув финиша марафонской дистанции, памятное Юрию Николаевичу по физкультурным увлечениям еще сравнительно недавнего прошлого, посетило неукротимого силеноведа ненадолго. Хорошо, конечно, что удалось, наконец, отыскать персонаж, столь близкий по многим параметрам к сохранившемуся с XVI века загадочному каменному образу. Но ведь оставался так и не выясненным вопрос о наличии у статуи хвоста, его длине и форме, ибо окажись он у нее не козлиным, каким по логике должен быть у всех нормальных козлоногих богов, а с пушистой кисточкой на конце, вряд ли удалось бы небрежно отбросить столь серьезное свидетельство в пользу принадлежности фонтанного Силена к львинохвостым макакам. На ту же мельницу лило воду и сообщенное, как мы помним, в одной итальянской книге второе название статуи - Макак. В отличие от Бабуина, о нем не говорилось как о прозвище, придуманном веселым народом, а просто было приведено два названия: Силен и, в скобках, Макак. Но что такое макак, который не прозвище? Только порода обезьян. Отсюда вывод: статуя изображает, конечно же, силена, это уже бесспорно, но вот какого? Как это ни печально, но не исключено, что все-таки не того, который сатир. Хочешь - не хочешь, а эту версию просто так отбрасывать было нельзя. Требовались дополнительные факты и новые аргументы.
Продолжая рыться в книгах, Юрий Николаевич с удовольствием рассматривал иллюстрации с видами Рима, особенно репродукции старинных картин и гравюр, показывавших, как выглядели знакомые ему места в далеком прошлом. Однажды он натолкнулся на старинные изображения площадей Испании и Народа, причем в обоих случаях художники выбрали места, с которых делали рисунки, так, что в поле их зрения попадала и просматривалась на гравюрах в убывающей перспективе улица Бабуино. Не могло быть и речи о том, чтобы разглядеть на ней маленький фонтан, но так этого хотелось, что рука невольно тянулась к лупе.
"Если фонтан такой старый, то почему бы какому-нибудь книжному иллюстратору не обратить на него внимания, если не за художественные достоинства, то хотя бы из уважения к возрасту, - нащупывал упорный следопыт новый путь поиска. - Не может быть, чтобы при наличии упоминаний о нем в текстах книг никто не захотел показать читателю, как выглядит этот престарелый силено-бабуин". Не хотелось Юрию Николаевичу думать, что он не сможет увидеть статую нигде, кроме фото, сделанного им самим. И вот однажды, перевернув очередную страницу книги на немецком языке, он ощутил устремленный на него знакомый насмешливый взгляд. Озаренное сатирической ухмылкой лицо было помещено крупным планом рядом с общим видом фонтана, где, кроме каменного изваяния, присутствовал живой человек - молодая женщина, набиравшая из фонтана воду. "Должно быть, снимок делался во время отключения воды в соседних домах", - невольно подумалось практичному Юрию Николаевичу, живавшему некогда в засушливой Одессе.
Итак, есть очередная находка. Даст ли она что-нибудь для прояснения загадки статуи или, как было уже не раз, напустит нового тумана? Текста в книге было мало, большую часть составляли фотографии и подписи к ним. Под фото Силена было написано:
"Фонтан с фрагментом одной древней статуи; голова старика - плохо подходящее дополнение".
Ну, так и есть, опять вместо ответов - все новые и новые вопросы. Во-первых, почему "фрагмент"? Разве Силен - это не вся статуя, а лишь часть ее? Чего же в ней недостает? На вид, вроде, все на месте: руки, ноги, голова... Голова? Стоп, а, может быть, все-таки правильным было предположение, что голова у статуи не своя, не родная, а приставленная позже, после трагической утраты обезьяньей? Она действительно, мягко говоря, не очень подходит к туловищу, "плохо его дополняет". Но, если это обезьяна, то почему автор книги выразился так таинственно - "одна древняя статуя"? Написал бы "древняя статуя обезьяны с человеческой головой", и все было бы ясно. А раз не написал, значит, либо не знал, что это за статуя, либо, узнав, допустим, от женщины, набиравшей воду, что это "бабуино", не поверил, засомневался (как усомнился теперь и наш герой) и для страховки выбрал формулировку, не обязывавшую впоследствии оправдываться.
Конечно, предполагаемый поступок неизвестного (Юрию Николаевичу, по крайней мере) лица, восстанавливавшего обезглавленную статую и позволившего себе столь безнравственно прилепить к нечеловеческому туловищу голову пожилого человека, на первый взгляд, шокировал. Страшно подумать, во что превратились бы шедевры древнегреческого искусства Венера Милосская и Ника Самофракийская, лишенные, как известно, некоторых своих фрагментов, попади они в руки этого нахала. Но, с другой стороны, дополнили же поздние скульпторы верхними конечностями Лаокоона с сыновьями и Аполлона Бельведерского, и никто их за это не осудил. Более того, будучи в Риме, Юрий Николаевич узнал, что знаменитый символ этого города - статуя волчицы, кормящей грудью младенцев Ромула и Рема, создавалась в два этапа, разделенных между собой столетиями. Волчица появилась на свет задолго до основания столицы и была делом рук этрусского ваятеля, а малышей к ней пристроил уже в XV столетии нашей эры кто-то из римлян, кажется, Антонио Полайоло. При наличии столь авторитетных прецедентов дополнение человеческой головой простой фонтанной статуи выглядело совершенно невинным шагом, легкой игрой художнической фантазии.
Размышляя таким образом, Юрий Николаевич обратился к нескольким страницам текста в начале книги и, углубившись в них, обнаружил абзац, повествовавший о римских фонтанах, в украшении которых присутствовали забавные мотивы и веселые нотки. Такими были фонтаны "Свинья" и "Кошка", расположенные на одноименных улицах (оказывается, называть улицы в честь фонтанов было у римлян в порядке вещей). "Сюда же относился, - сообщал автор, - и не существующий более фонтан "Бабуин", созданный в конце XVI века и давший свое имя соответствующей улице. Его темой послужил сатир с сосудом для воды". Ну, над тем, что сатир носил имя Бабуин, Юрий Николаевич теперь смеяться не стал, ибо уже знал, что это не имя, данное от рождения, а прозвище, кличка. Поистине же смехотворным было другое - сообщение, что сатир, ха-ха, имел обыкновение носить с собой емкость, наполненную...обыкновенной водой. Это же просто себя не уважать!
Итак, подозрение в том, что автор книги так и не решил для себя, кого он сфотографировал, обезьяну или сатира, отпало. Все-таки - сатира! Но в таком случае голова старика у него вполне оправдана. И никакое она не "дополнение", плохо или хорошо "подходящее", а совершенно законная часть тела, имевшая полное право находиться на шее Силена изначально.
К слову, позволено будет заметить, что вопрос о принадлежности некой конкретной головы именно данному конкретному туловищу не всегда имеет столь же принципиальное значение. Даже если это туловище не каменное, а вполне одушевленное и притом человеческое. Больше того, бывает несущественно и само ее, головы, наличие или отсутствие. Даже в тех случаях, когда туловище руководящее. Вот пример. В одной из интермедий театра великого Аркадия Райкина туловище большого начальника попробовало являться на службу без головы, но подчиненные ничего не заметили, потому что уровень руководства не изменился. Случай, казалось бы, анекдотический, тут бы посмеяться и забыть, Но рассказывают, что на гастролях в Лондоне эту сценку играть категорически запретили, расценив ее как слишком прозрачный намек на английское правительство. Там почему-то решили, что в других странах безголовых правителей не бывает. Но это так, к слову.
Удивление Юрия Николаевича вызвало утверждение немецкого автора, что фонтана больше нет. Как же нет, если он сам его сфотографировал, да еще не в одиночку, а в присутствии, по меньшей мере, одного свидетеля - попавшей в кадр молодой римлянки? Неужели потом, во время подготовки книги к изданию кто-то сообщил немцу об акте вандализма в отношении ни в чем не повинного фонтана, и этот факт пришлось отразить в тексте? Уж не тот ли это случай, о котором говорил Кирилл Петрович по телефону? И не по этой ли причине изменился фон, на котором теперь смотрелся Силен? Ведь в XVI веке фонтан украшал фасад светского здания - дворца какого-то вельможи, а ныне за спиной старого сатира была церковь. Маловероятно, что поменялись местами дворец и храм, скорее, поменял место фонтан, и как раз тогда, когда его принялись восстанавливать.
Не считая возможным прекратить поиск при наличии такого количества важных и интересных вопросов, не нашедших пока ответов, Юрий Николаевич упорно продолжал перелистывать книгу за книгой. А поскольку, как в песне поется, кто ищет, тот всегда найдет, то новая информация через какое-то время всплыла на поверхность, ничуть не будучи при этом легковесной.
Выяснилось, что еще совсем недавно, в 1955 году, туристу, пришедшему на улицу Бабуино для осмотра одноименного фонтана, советовали не отчаиваться, не обнаружив его на положенном месте перед фасадом дворца Черази. Чтобы увидеть "древнюю обветшалую статую Силена, полулежащего, подобрав под себя козлиные ножки", гласил текст, следовало пройти во внутренний двор этого дома, куда сатира убрали в 1870 году, потому что фонтан стал помехой все более возраставшему уличному движению. Каменную чашу перенесли на другую улицу и стали использовать как поилку, а двух дельфинов, украшавших фонтан вместе с Силеном (так вот почему сатира обозвали всего лишь "фрагментом"), безвозвратно утеряли. Позже фонтан все-таки вернули на улицу, но, чтобы он не мешал транспорту, решили установить на тротуаре в самом широком его месте, которое нашлось у порога греко-католической церкви Св. Афанасия. Тут-то он и предстал в нынешнем виде перед озадаченным Юрием Николаевичем.
Оказалось, что обидной кличкой Бабуин статуя обязана отнюдь не всему "народу Рима", а только девушкам из близлежащих кварталов, нашедшим почему-то в козло-человеке несомненное сходство с африканской обезьяной. А вот некий кардинал Децца пошел гораздо дальше не смышленых в мифологии девиц и, приняв Силена за Св. Джироламо, стал почтительно снимать перед ним шляпу. Этот курьезный исторический факт вполне оправдывал аналогичную ошибку Юрия Николаевича, который, правда, шапку перед мнимым Св. Афанасием не ломал.
В 1798 году французские солдаты, не встретившие сопротивления при вступлении в столицу Папского государства, почему-то ополчились против... некоторых римских статуй, в том числе Силена, и размалевали их красной краской, остатки которой, уверяла книга, сохранялись на теле сатира вплоть до середины XX века. Все эти статуи, начиная с некоего Пасквино, с давних пор, еще с XVI столетия, объединяло общее итальянское название "parlante", что значит "говорящие". Прочтя об этом, Юрий Николаевич вспомнил, что, расшифровывая "комсомольскую" листовку, не захотел ломать голову над похожим словом, стоявшим между словами "statua" и "Babuino", решив, что это либо описка Марио, либо результат неправильного прочтения какого-то другого итальянского слова (вспомним, какого труда стоило Юрию Николаевичу это чтение). Мысль, что слово "parlante" может быть напрямую связано с немой фигурой из камня, как-то не посетила тогда его голову. И вот теперь оказалось, что такая тесная связь имеется, а раз так, то придется заняться выяснением ее происхождения и причины столь неадекватного отношения воинственных французов к беззащитным каменным изваяниям.
Однажды на исходе лета Юрий Николаевич, будучи в гостях у приятеля-юбиляра, рассказал о своем затянувшемся искусствоведческом расследовании, последних находках и возникающих на каждом шагу новых вопросах и направлениях поиска. Поскольку слушатели проявили живой интерес, он предложил желающим изложить собственные версии касательно "говорящих" статуй и причины надругательства над ними французов.
- Да будет позволено мне предположить, - несколько церемонно начал Олег Борисович, самый большой из присутствовавших дока по части электронной техники, - что в эти старые римские статуи вмонтированы громкоговорители, которые периодически включаются, чтобы поведать туристам и зевакам о богатой и сложной судьбе как самих статуй, так и их ваятелей.
- Вашу версию можно было бы принять, если бы термин "говорящие" возник сравнительно недавно, уже после изобретения грамзаписи, а не в XVI веке, - резонно возразила Наташа, звукооператор драмтеатра. - К сожалению, я не видела ни одну из этих статуй, но, может быть, все они имеют приоткрытые рты, и это делает их похожими на говорящих людей, ораторов. Кажется, существует даже поверье, что если вложить в такой рот палец, то он при определенных условиях, не помню каких, может быть откушен.
- Вы все перепутали, - всплеснула руками Лариса Викторовна, служившая в городском архиве и не переносившая по этой причине исторических неточностей. - Такое шутливое поверье действительно есть, но оно относится не к статуям, а к древней каменной маске, стоящей в каком-то римском храме и именуемой "Устами истины" за то, что, якобы, наказывает лжецов указанным Вами способом. Что касается Бабуина, то у него, я видела фото, снятое Юрием Николаевичем, рот закрыт. Нет, я думаю, что слово "говорящие" в применении к произведениям искусства имеет не прямой, а иносказательный смысл. Представьте, что вы смотрите на прекрасную работу художника-портретиста, восхищаетесь ею и думаете: "Какое выразительное лицо, как много оно говорит мне об этом человеке!" Портрет как будто разговаривает с вами. Так почему бы не предположить, что и говорящие статуи - это просто очень выразительные скульптурные произведения, глубоко раскрывающие внутренний мир изображаемых лиц?
- Предлагаю тост за глубокий внутренний мир старика Силена и всех, кто разделяет его точку зрения на содержимое винного бурдюка, - провозгласил всеобщий любимец и весельчак Саша, откупоривая привезенную Юрием Николаевичем из тосканского городка Кьюзи бутылку молодого кьянти.
О малярных упражнениях французских вояк все слышали впервые, но тут же вспомнили, как совсем недавно толпы россиян, опьяненные победой гласности над тоталитаризмом, тоже вымазывали краской и тоже красной, а иногда даже свергали с пьедесталов фигуры наиболее одиозных коммунистических персон. Но если этими людьми двигал праведный гнев и жажда расплаты за народное бесправие, то чем мог так разъярить французов какой-то плешивый бурдюконосец? Разве только тем, что у статуи бурдюк был не настоящий, и из него не вытекала горячительная влага.
- А не идет ли традиция мазать статуи краской, цвет которой иногда ассоциируется с позором, подхваченная нашими соотечественниками, от тех самых французских оккупантов Рима? - прозвучал вопрос.
- Нет, французы просто издевались таким способом над римлянами, упиваясь легкой победой, - вступил в дискуссию виновник торжества Сергей Львович, слывший среди своих знатоком истории. - Известно, что Наполеон во время итальянской кампании не только не призывал своих подчиненных блюсти неприкосновенность произведений искусства, но приказывал снаряжать обозы для вывоза их во Францию, и некоторые шедевры не возвращены Италии по сей день. Правда, в 1798 году сам Наполеон воевал уже в Египте, и в Рим вступили войска генерала Бертье, но и эти вели себя не лучше.
- Простите, - подала голос недавняя выпускница художественного института Элеонора, - но для глумления над римлянами больше подошла бы черная краска, а тут красная. Может быть, это был своеобразный отголосок недавних революционных событий во Франции, ведь нас приучили связывать красный цвет прежде всего с революциями.
- И напрасно приучили. В XVIII веке красный цвет был во Франции цветом не революции, а войны, и вывешивание в городах красных флагов означало призыв к мужчинам идти в армию.
- Как это красный цвет не был цветом Французской революции? - обрадовался студент Костя возможности блеснуть своей начитанностью. - А что Вы скажете о знаменитых фригийских колпаках, которые носили санкюлоты? Они-то точно были красными.
- Да не ищите вы в действиях французов политический смысл, - провозгласил Алексей Дмитриевич, игнорировавший все общественные образования, кроме партии любителей пива. - Я читал, что в древности окраска статуй была обычным делом, завершавшим их создание. Вот французы, среди которых, наверное, тоже нашлись любители пи..., э-э, чтения книг о древнем искусстве, и решили шутки ради придать старым римским статуям их первозданный вид.
После столь оживленного импровизированного "коллоквиума" Юрий Николаевич, вдохновленный заинтересованностью дружеской аудитории, продолжил поиск с удвоенной энергией. В книге, где упоминались "говорящие" статуи, это название встретилось в двух местах, и в обоих случаях их перечень возглавляла мраморная фигура какого-то Пасквино. Чтобы узнать, кто он такой и за какие заслуги римляне воздвигли ему памятник в центре города, Юрий Николаевич вновь отправился в библиотеку и обложился энциклопедиями. Некоторое время спустя он уже знал, что эту статую постигла та же участь, что и Силено-Бабуина, а -именно: сначала у нее было имя, данное ей при "рождении", а потом неистощимый на забавные выдумки народ поменял его на нынешнее прозвище. Похоже, что страсть переименовывать статуи была у римлян в крови: древнеегипетскую богиню Изиду они перекрестили в "Мадам Лукрецию", античного оратора обозвали "Аббатом Луиджи" и т.п.
Судьба же статуи "Пасквино" оказалась такова, что если бы римские власти реализовали идею Олега Борисовича и вмонтировали в нее громкоговоритель, то ей очень даже было о чем рассказать людям. Древний скульптор изваял двух греческих героев Троянской войны, один из которых, живой, несет тело другого, погибшего в битве. Относительно имен героев мнения ученых разошлись: то ли это Аякс Теламонид с трупом Ахилла, то ли Менелай с трупом Патрокла. Найденная при раскопках, эта статуя была отнесена к лучшим произведениям классической скульптуры и установлена в 1501 году на одной из римских площадей. На ее беду рядом оказалось жилище то ли башмачника, то ли портного по имени Пасквино, упражнявшегося в свободное от ремесла время сочинением сатирических стишков, получивших по его имени название п а с к в и л е й. Решив, что более подходящего места для их публикации не найти, автор стал вешать листки со своими произведениями прямо на мрамор статуи. История умалчивает, понес ли он за это какое-нибудь наказание. А ведь мог понести, так как дерзнул высмеивать сильных мира сего вплоть до самого главы государства и католической церкви - папы римского. Но, видимо, папа и вельможи сочли ниже своего достоинства реагировать на колкости плебея, и это привело к тому, что в дальнейшем эпиграммы и злободневные шутки разных авторов стали появляться не только на этой, но и на других статуях, а также на их пьедесталах и ближайших стенах домов. Все же не всегда властям удавалось их полностью игнорировать, о чем свидетельствовал три века спустя (в феврале 1829 года) в своем римском дневнике Стендаль: "У статуи Пасквино поставили часового. На ней находят прелестные стихи". Со временем сложилась традиция своеобразного диалога между такими статуями: на одних помещали вопросы, на других - ответы, одни предлагали темы, другие их развивали, т.е. как бы беседовали друг с другом. Вот почему их, в том числе и нашего славного Бабуино-Силена, прозвали "говорящими".
Это открытие позволило по-иному взглянуть на расклеенные за спиной козлоногого божества листовки Марио. Стало ясно, что появились они здесь отнюдь не потому, что покушение на молодых людей произошло где-то поблизости. Причина была в другом: Силен и в наши дни остался "говорящей" статуей, и возле него, следуя той самой традиции, продолжают вывешивать пасквили с обвинениями в адрес тех, кого современные пасквино причисляют к силам зла на планете и виновникам всех своих бед, вплоть до бытовых. И если за спиной Силена теперь не простая стена, а фасад храма, то тем хуже для храма. Спасибо еще, что бумажки наклеивают не на саму статую, покрытую козлиной "шерстью", а на ровную гладкую стену, с которой их легче соскабливать. А если лень соскабливать, то можно, ведь, просто замазать краской.
Подумав о краске, Юрий Николаевич внезапно ощутил себя ищейкой, взявшей след, ибо почувствовал, что стоит на пороге раскрытия последней тайны Силена, связанной с его столь странными взаимоотношениями с французами. Краска! Да в руках оккупантов она могла быть всего лишь удобным средством борьбы против ставших неугодными им пасквилей. Это лишь поначалу римляне встретили солдат Бертье как освободителей и торжественно провозгласили на Капитолийском холме республику, а папу Пия VI лишили светской власти и выгнали из Рима. Но постепенно "гости" стали раздражать свободолюбивых итальянцев, что отразилось на содержании и направленности пасквилей.
Однажды потерявший терпение "Пасквино" изрек: "Все французы - воры", на что другая "разговорчивая" статуя немедленно ответила: "Не все, а Buonaparte". Поскольку последнее слово можно перевести на русский как "значительная часть", то это позволяло рассматривать ответ, как чуть ли не оправдание французов, которые, мол, далеко не все зарились на чужое. Современный читатель может недоуменно пожать плечами: "Где же тут сатира?" А секрет в том, что это слово означает также и фамилию Наполеона, и получалось, что главный вор среди французов - их кумир и будущий император. Так что сатира была слегка завуалированной.
Реакцией "Пасквино" на ужасный шторм, случившийся вскоре после опубликования в Риме наполеоновских декретов, был несколько богохульный стишок:
Всевышний, тот, что наверху,
нам бурю посылает,
А тот всевышний, что внизу,
лишает нас покоя.
И между этими двумя
влачимся мы - изгои.
Заметив подобные словесные выпады в свой адрес, подумал Юрий Николаевич, остроумные французы, не преуспевшие, однако, в эпистолярном жанре, решили, видимо, противопоставить сатире не ответные стихи, а краску, заложив тем самым традицию, которой, похоже, и по сей день неукоснительно следуют римские дворники, случайно или намеренно используя краску того же колера, которая была в избытке у франзузского каптенармуса.
Для проверки этой догадки Юрий Николаевич извлек на свет свой фотоснимок и внимательно изучил при помощи лупы стену церкви позади Силена. Так и есть! Под красной краской местами проступали контуры крупных букв, написанных более темной, возможно, черной краской. По-видимому, это были недостаточно тщательно замазанные фрагменты каких-то слов, еще недавно красовавшихся на стене. Вслед за этим Юрий Николаевич вновь обратился к немецкой книге со снимком фонтана, оживленным фигурой женщины, набирающей воду. Снимок был не цветной и не позволял определить, какого цвета краской пытались, тоже не очень успешно, замалевать плоды настенной "литературы" несколько десятков лет назад. Но то, что само подобное творчество и тот же способ борьбы с ним процветали и в те годы, снимок подтверждал бесспорно.
Тем временем минули университетские каникулы, и пришла пора объявиться побывавшей на родине Стефании. Правда, теперь, когда Юрий Николаевич сам узнал о статуе довольно много, интерес к информации итальянки несколько угас. Но оставалась надежда, что девушка сообщит нечто такое, о чем невозможно узнать из книг. Любопытен был и способ, каким она получит свои сведения, даже если они будут повторением уже известного. Фантазия услужливо рисовала Юрию Николаевичу такую же схему действий итальянки, по какой пошел бы на ее месте он сам. А он отправился бы в Риме в музей городской скульптуры и попросил показать документы, относящиеся к объекту его любознательности. Уж они не оставили бы места никаким кривотолкам и сомнениям. Но Стефания в Рим, скорее всего, не ездила, а, в лучшем случае, написала или позвонила своим знакомым, и результат зависел от них, от их заинтересованности, обязательности и наличия свободного времени.
Прошла, однако, неделя, другая, минул уже месяц нового учебного года, а обещанного звонка от Стефании не было. Юрий Николаевич мог бы сам разыскать ее в университете, но его останавливала мысль, что он может показаться чересчур навязчивым. "Раз не звонит, значит, ничего не узнала или вообще забыла о моей просьбе", - решил он, не слишком огорчаясь, как давно уже безо всякой обиды относился к отсутствию ответа от земного представителя Св.Афанасия. "У людей свои заботы, посерьезнее моих", - успокоил он себя.
Но телефонный звонок из университета все-таки раздался.
- Здравствуйте, уважаемый Юрий Николаевич, - прозвучал бодрый голос профессора Демина. - Давненько мы с Вами не общались. Что у Вас нового? Что ответил монсиньор? Как поживает Ваш загадочный римский любимец силен?
- Рад Вас приветствовать, уважаемый профессор. К сожалению, святой отец мне не ответил. Видимо, ему не до меня и вообще его раздражает всякое напоминание о присутствии скандальной языческой статуи перед фасадом храма, который из-за нее приходится уродовать краской. Что касается самого Силена, то надеюсь, что за минувший после моей встречи с ним год его не упрятали опять подальше от людских глаз. Все-таки этой реликвии уже больше четырех столетий, и хотя бы за это она достойна внимания и уважения.
- Даже несмотря на то, что это всего лишь фигура обезьяны, - охотно согласился Кирилл Петрович.
- А тем более учитывая, - в тон ему продолжил Юрий Николаевич, - что это вовсе не обезьяна.
- Как не обезьяна? Ведь мы же с Вами, кажется, расходимся лишь в том, из какой она породы - бабуинов или силенов. А в том, что это обезьяна, лично я ничуть не сомневаюсь.
- Сожалею, что вынужден Вас огорчить. Вы оказались правы только в том, что статуя действительно изображает силена, но это не порода обезьян.
Понадобилось подробно изложить недоверчивому профессору все, что уже знает читатель, чтобы поколебать его убежденность в своей правоте. Уж больно не хотелось авторитетному ученому, привыкшему к безоговорочному вниманию студенческой аудитории, признать свою ошибку.
- Это надо же, - разочарованно гудел он в трубку, - но ведь я на днях беседовал с итальянской студенткой, которая, кажется, по Вашей просьбе наводила справки о статуе.
- Со Стефанией?
- Да, с ней. А разве она Вам еще не звонила?
- К сожалению, нет. И что же она сообщила о статуе?
- Немного. Подтвердила, что это обезьяна. Так, якобы, ответили ее римские друзья.
Читатель ошибется, если решит, что Юрий Николаевич поставил на этом точку в своем расследовании. Поступить так мешало отсутствие письменного подтверждения его гипотезы о причине взаимного неуважения французов и каменных пасквилянтов. Для заполнения этой бреши он стал направлять запросы в разные культурно-исторические учреждения Рима и Парижа. Не будем заострять внимание на том, где и как он добывал адреса, ибо тешим себя надеждой, что читатель уже сумел оценить его настойчивость и исследовательский порыв. Письма уходили одно за другим, но оставались безответными. С таким же успехом можно было писать на тот свет. Огорченный силеновед готов был уже прийти к выводу, что не отвечать на письма - это национальная итало-французская черта. Но потом сообразил, что это, скорее, признак не национальной принадлежности, а рыночного общества, где никто никому ничего не делает даром, ввиду чего никто ничего даром и не просит (даже нищие на Западе маскируются под трубадуров). Ответ на, согласитесь, непростой вопрос Юрия Николаевича требовал дорогостоящих затрат времени и умственной энергии ученых в области истории искусства, а наивный силеновед вознамерился получить его просто так, "на халяву".
Оставалось обратиться непосредственно к итальянскому автору книги, в которой сообщалось о факте малярного вандализма французов. Но книга вышла почти полвека назад, и это оставляло мало надежды на то, что автор жив и поныне. Выручило обнаружение в библиотеке еще одной итальянской книги, изданной немногим больше десяти лет назад, в которой та же фраза оказалась повторенной почти слово в слово, но автор был уже другой. Обратиться к этой даме, ибо книгу написала женщина, можно было без опасения, что письмо не успеет застать ее среди здравствующих. За ее адресом Юрий Николаевич обратился в миланское издательство, попросив ответить по номеру факса одного из петербургских музеев его научному сотруднику, любезно согласившемуся на это. Вопреки ожиданию ответ на этот раз пришел и даже довольно быстро. Из него следовало, что автор книги - "professoressa" из Рима. Но ни ее адреса, ни номера телефона в письме не было. Редакция сообщала только, что переслала ей письмо Юрия Николаевича с просьбой ответить на его вопрос.
Опять потянулись дни, недели, месяцы томительного ожидания. Не выдержав, Юрий Николаевич отправился в итальянское консульство. Ему повезло, что, во-первых, там нашлась телефонная книга Рима и, во-вторых, в ней не оказалось ни одного другого абонента с такими же именем и фамилией, как у писательницы. "Не сомневайтесь, это именно та, кого Вы ищете", - заверили его. Имея номер телефона, можно было позвонить в Рим, но для этого требовалось, как минимум, уметь говорить по-итальянски. На помощь пришла библиотекарь консульства, симпатичная петербурженка, работавшая у дипломатов по найму. Она сказала, что ее мама, владеющая языком, едет на днях в какой-то итальянский город и может оттуда связаться с писательницей. Мама перед поездкой жестоко простудилась, но, набрав таблеток, все-таки улетела. Таблетки ей не помогли, пришлось на три дня лечь в больницу. И тем не менее обязательная женщина не отказалась от своего обещания позвонить в Рим. Ей ответили, что писательница, увы, находится в зарубежной поездке и вернется лишь месяца через два. Поблагодарив добрую землячку и извинившись за причиненные хлопоты, Юрий Николаевич стал обдумывать следующие ходы. Для него наиболее удобно было бы обратиться к итальянке по факсу или электронной почте, удобных тем, что позволяют общаться весьма оперативно, не требуя вместе с тем владения устной речью. Но, не зная ни номера факса, ни электронного адреса писательницы, он не мог воспользоваться этой связью. Проблема была в том, как их добыть, где отыскать.
И тут, в самый разгар поиска, ему позвонил из музея тот самый знакомый:
- Мне очень неудобно, но оказывается, факс для Вас лежит в нашей канцелярии уже четыре месяца, а мне сообщить об этом почему-то не сочли нужным. Я, конечно, пожурил секретаршу, но что толку, дело уже прошлое. Впрочем, очень сокрушаться в связи с этим не следует, потому что писательница не сообщила Вам практически ничего нового. Можете лично убедиться в этом, забрав у меня ответ.
Получив факс в руки, Юрий Николаевич прочел (перевод почти дословный):