Я УЖАСНО РАД ТЕБЯ ВИДЕТЬ!
Иногда я посещаю отдаленные уголки своей памяти. Бывает, в год раз, не больше. А то вдруг на одной неделе сразу два. Это может случиться дома, когда утром в спешке собираешься на работу и в гоѓлове одна мысль: не опоздать! Или же в каком-нибудь другом месте. На отдыхе или в командировке... Бредешь, жадно вглядываясь в незнакомые, но будто уже когда-то виденные дома, дворы старинных кварталов. Чужой воздух странно возбуждает, с жадным любопытством всматриваешься в иную жизнь, соприкасаясь на мгновение. Вот женщина выносит мусор, мелькает тень за приоткрытой дверью, чей-то голос вспыхивает и немедля гаснет... Думаешь, а что если остаться в таком маленьком захолустном городке, прилепиться и тихо, не торопясь плыть...
Сворачиваешь направо, потом налево, еще пара поворотов и попадаешь на тот самый угол. Желтая облупленная краска на полуобвалившейся штукатурке. Свет серый, ровный, мягкий, приятный для глаз. То ли воспоминание похожее на сон, то ли наоборот... Место обозначено пересечением двух переулков, чудом сохранивѓших свои названия. Сивцев Вражек и Староконюшенный. Под ногами темный, зернистый, будто вымытый асфальт. Еще метров двадцать и наша школа. Надвигается восторженное лицо Баси. Толстые стекла очков, большой приплюснутый нос. Приветливая улыбка: «Я ужасно рад тебя видеть! Ужасно!» Даже неловко от такого. Улыбаюсь в ответ: «Я тоже, дружище!» Его дом примыкает к школе. Родители смешные у Басина. Два невысоких толстячка. А вот его старший брат несмешной. Крепкий черноволосый красавец. Всегда серьезен и сосредоточен. Тоже небольшого роста, но совершенно иной породы. Случайно затесался в эту компанию.
Бася учится плохо, несообразителен, а брат окончил школу с медалью. И вообще, Бася не пользуется успехом у сверстниц. Мы снисходительно добры к Басе. А ему хочется говорить и говорить. Но его голос совершенно неслышен. Как остановился на углу, так и стоит. Я кричу ему, чтобы он немедленно шел домой. Вот и мать зовет его то ли обедать, то ли ужинать. И каждый раз я уверен, что все это можно переиграть. Скажем, я выхожу чуть позже и иду не по Большому Афанасьевскому, правда, тогда он назывался улицей Мясковского, а проходным двором. И звонит мне перед этим не Дима, а Мишель. Или остановился, шнурок развязался. Или... можно придумать сто, тысячу «или». Мало ли всякой случайной чепухи меняет человеческий путь? Тогда бы я мог совершенно спокойно запереть этот никому не нужный чулан. А ключ выбросить в окно, выходящее на глухую кирпичную красную стену. На нее смотрят все окна нашей квартиры, кроме одного. Из него виден кусок бульвара и если прижаться сбоку к буфету, то и часть площади. Я люблю смотреть на стену. Особенно под вечер, она становится сиреневой, а зимой покрывается легким пушком инея. В ней черное окно. Там голубиное гнездо. Только один раз в этом черном окне показалась женская голова. Это было очень странно. Белое лицо... А может быть, во сне мне приснился другой маленький сон. И не было никакой женщины. Еще была видна крыша соседнего дома. И небо. А живущие ниже видели только стену. Скорее всего, им было наплевать.
Я спускаюсь по широкой лестнице с каменными ступенями. Многие сотни, если не тысячи пар ног прошлись по ним, вытоптали их и в итоге сделали глубокие плавные выемки. Я могу проскочить целый пролет в огромном прыжке, слегка опираясь на перила. Я почти лечу. Это совершенно фантастический прыжок. Даже не верится теперь, что я мог так прыѓгать-летать. Забегаю во двор, а из него попадаю в каменный колоѓдец, образованный стенами домов. Будто ненароком подхожу к полуѓподвальному окну. А на самом деле за этим и пришел. Там великоѓлепная женщина с обнаженной спиной. Я прижимаю нос и рот к стеклу. Буквально расплющиваю о него лицо. Хочу напугать эту бесстыдницу, любующуюся своим роскошным телом. Ничуть не бывало! Она только довольно хохочет в ответ. Она работает официанткой и нещадно обѓсчитывает клиентов. А если те возмущаются, пишет на обратной стоѓроне счета свой домашний телефон. Я просто уверен, что она так делает. Уж слишком развратные у нее глаза. И еще она очень сентиментальна. Может заплакать в кино от какой-нибудь ерунды. Женщин подобного поведения легко растрогать дешевой мелодрамой. Когда я целовался с Наташкой, то думал об этой официантке. Не очень-то благородно с моей стороны. Но сейчас осень, и мне некогда. Я должен следить за полетом птиц, тех самых перелетных, с пластинки... Что-то раздражает в подобном мерном чередовании. Весной - туда, осенью - обратно. Какая-то роковая обязанность, от которой легко сойти с ума. Как чередование серых будней, которое ожидает меня после школы. Птицы летят, изредка моргая своими белесыми веками. Но многим все равно. Они смотрят только вперед, говорят только о будущем и в конце концов падают в пропасть, как слепые. Они со слезами на глаѓзах будут вас уверять, как им страшно и скучно. Но это лишь для того, чтобы вам понравиться...
Я перелезаю через невысокую разрушенную каменную стенку и попадаю в соседний двор. Взрослый парень с размаху бросает в меня теннисный мячик, который больно ударяет меня в лоб. За что?! Слезы катятся по моему лицу, и я с воем бросаюсь на обидчика, размахивая кулаками. Но он лишь с гадкой ухмылкой держит меня на расстоянии длинной рукой. Скорее домой! Надо отомстить! Собрать бронированный кулак! Три-четыре танковых дивиѓзии! Но брату неохота связываться, и он лишь отмахивается: «Какоѓго черта ты туда поперся?» Там чужой монастырь, и он просто боится туда соваться. Отец же считает, что нельзя вмешиваться в детские дела. Сами как-нибудь разберутся. Его боевые ордена аккуратно лежат в длинной шкатулке. Он, не торопясь, ставит пластинку в трофейную радиолу. Скрип, шорох. Наконец голос с воодушевлением: «Летят перелетные птицы в тумане дали голубой...» Снова во двор, надо что-то делать! Но, слава богу! Обидчик уже наказан. Он потом швырнул мячик в другого мальчика. И его отец привязал хулигана к водосточной трубе. Сейчас можно подойти и рассчитаться за все. Бандит приказывает его развязать. Но мы только хохочем от души. И это тоже опасно. Не век же сидеть ему на привязи! Кто же тогда будет издеваться над слабыми и трусами? И потом ему надо поиграть в «пушок» - подбрасывать ногой тряпочный мячик. «Пушок» не должен упасть. Дурацкое занятие. Кто больше набьет. Нас это совершенно не волнует. Мы родились после войны, и у нас другие игры. Мы ходим в школу с портфелями, а не с военными планшетками. Мы осторожны и все время взвешиваем, что сделать и сказать.
Вокруг много шпаны. Они крепко спаяны и ходят стаями. И самый мерзкий из них, Семчук, появляется рядом с Басей. У него светло-голубые, рано выцветшие глаза. И гнилые зубы. Он нас ненавидит. Он настоящий подонок. А мать у него учительница. Семчук где-то уже изрядно набрался. И жадно докуривает бычок, обжигая пальцы. Он нечленораздельно угрожает Басе. Его можно сбить одним щелчком. Он хил и неопасен. Но за ним клан матерой шпаны. И мы в оцепенении стоим и смотрим. Бася еще что-то весело лепечет и вдруг бросается бежать. Семчук матерится, его раздражают Басины очки. Качаясь, он пускается вслед за Басей. Почему Бася сразу не ушел домой? Зачем надо обязательно доводить все до развязки? Будь то фарс или трагедия... Или же мы замечаем лишь то, что доведено до конца? А тысячи, миллионы неоконченных сюжетов проскакивают мимо нас...
Они уже пошли по второму кругу. Бася с приклеенной улыбкой и чуть не падающий на поворотах Семчук. Они бегут-бредут по малому кругу - мимо школы, через проходной двор, на Афанасьевский и снова на злополучный угол, где мы по-прежнему стоим в оцепенении. Бася, пробегая, растерянно говорит нам: «Ну, пристал гад! Что делать, не знаю! Теперь будем бегать, пока не упадем». Наташка говорила, что в Зоологическом музее, когда все рассматривали с брезгливым любопытством какого-то заспиртованного урода, Бася к ней прижимался. Я сильно разозлился тогда, но только рассмеялся в ответ.
Бася с Семчуком пошли по третьему кругу. И тут неожиданно возник Басин брат. Он сразу все понял. Остановил Семчука. Тот что-то ему сказал. После чего Басин брат коротко двинул Семчука в челюсть. Тот, вскинув вверх руки, театрально грохнулся на тротуар.
- Уби-ил! Нехристь окаянный! - заголосила вынырнувшая откуда-то старушка с рыжей лисой на плечах.
Народ быстро окружил место происшествия. Через несколько минут появилась милицейская коляска. В нее погрузили Семчука, а Басин брат уселся позади милиционера. В этот момент он посмотрел на нас с брезгливым недоумением и произнес:
- Ну что же вы? Друзья, называется! Не могли это дерьмо успокоить?
Милицейская коляска укатила. Бася нисколько на нас не обиделся. После школы все разъехались кто куда...
Большая длинная жестяная коробка на колесах с застекленными отверстиями. На крыше два длинных усика. А внутри мы. Движется, плавно покачиваясь, как корабль в темноте. Троллейбус... Народу немного. Впереди женщины. Несколько мужчин. Сбоку паренек читает толстую книгу. А на предпоследнем сидении мы с женой. Обсуждаем соседей и знакомых. Оттачиваем свой и без того острый ум психологическими этюдами. Я могу отжаться от пола сорок раз. Хорошо бегаю и прыгаю. Мои мышцы превратились в стальные канаты. Я преуспел в боксе и карате. Мне тридцать лет. Обычно я двигаюсь по одному, досконально мне известному маршруту. Дом - работа - дом. В метро знаешь, в какой вагон надо сесть, чтобы оптимально выскочить на переѓсадку. И вдруг неожиданное отклонение. Троллейбус, незнакомая улица, темнота... Все тихо, мирно, а неуютно почему-то...
Остановка. Входят пятеро. Движения резковаты. Чуть неспокоен разговор. Но все в пределах нормы. Ничего такого, чтобы насторожиться. Хотя пятеро - это уже нехорошо. Да и паренек с книжкой как-то изменился. По-прежнему водит глазами по странице, будто читает. Но уже ясно, что ему не до того. Так, видимость создает. А я уже знаю все, что было, что будет и свою будущую вынужденную роль. Может, что-то от нас все-таки зависит? Почему мы, такие разные и чужие, соединились в этой проклятой коробке? В этом замкнутом пространстве? Я продолжаю разговор. Но уже без огонька. Прикидываю возможные варианты. Хотя это совершенно ни к чему. Один из пятерых отделяется и подходит к читающему пареньку. Ласково спрашивает:
- Ну, здравствуй, Витек! Что, интересная, наверно, книжка?
Тот пожимает плечами и бледнеет от такого вопроса. Кажется, будто беседуют два друга. И в троллейбусе народ не обращает на это никакого внимания. Больше всего меня удивляет тупость жены. Неужели можно быть столь ненаблюдательной? А тот, один из пяти, начинает ласково уговаривать Витька выйти с ними на следующей остановке и обсудить каких-то знакомых девчонок. Витек говорит, что рад бы выйти, но очень спешит. «Ну хоть на пару минут?» - кротко упрашивает его знакомый. Но даже отъявленный глупец в такой ситуации поймет, что выходить нельзя ни на пару минут, ни на любое другое время. И собеседник понимает, что никакими уговорами, никакой нежной лаской не удастся выманить Витька из троллейбуса. Витька, который любит читать толстые книги. И собеседнику от этого грустно. Да и остальные четверо, которым вроде бы до всего этого нет никакого дела, с сожалением покачивают головами да шевелят пальцами с красивыми наколками. Но ударить просто так даже такому-этакому трудновато. И собеседник по-прежнему тихо и ласково, но с упреком говорит Витьку, что непонятно, зачем тот, сука, кого-то кому-то сдал. Очень быстро завел себя собеседник и сразу же бьет Витька по лицу. Тот и не думает закрываться. Подходят остальные, быстро мелькают руки. Только слышатся глухие удары.
Заорали женщины, обрушивая гнев на проклятую шпану, от которой приличным людям ну никакого житья нет! Мужики впереди закоченели. Жена шепотом:
- Как же так?! Ну что же ты?!
Медленно поднимаюсь. Ну почему все задано наперед? Почему? Пятеро... Может, не станут связываться... Да и одежда неудобная. Правда, есть и плюсы. Узкий проход. Резко вклиниваюсь между ними и юным книголюбом. Начинаю выжимать этих к дверям. Слава богу, остановка! Двери открываются. Выпихиваю их. Последнего несильно ногой. Для острастки. Шофер почему-то не закрывает двери. Боится, сука! Да я тебя!.. Те лезут обратно. Ну тут женщины налетели на водителя. Закричали. Наконец, тронулась несчастная коробка. Движется плавно, как корабль в темноте...
Может, удастся все же запереть тот пыльный чулан. А ключ выбросить в окно, выходящее на глухую кирпичную красную стену?..
Недавно на вечере встречи в школе я столкнулся с Басей. Постаревшее восторженное лицо, объятия: «Я ужасно рад тебя видеть! Ужасно!»
(C)