Сей рассказ предваряет события, приведшие к коронации Елизаветы Второй.
Когда впервые прозвучит полное титулование ЕИВ (Ея Императорского Величества).
Божиею поспешествующею милостию, Мы, Елизавета Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская; Царица Казанская, Царица Астраханская, Царица Польская, Царица Сибирская, Царица Херсониса Таврического, Царица Грузинская; Государыня Псковская и Великая Княгиня Смоленская, Литовская, Волынская, Подольская и Финляндская; Княгиня Эстляндская, Лифляндская, Курляндская и Семигальская, Самогитская, Белостокская, Корельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгарская и иных; Государыня и Великая Княгиня Новагорода низовския земли, Черниговская, Рязанская, Полотская, Ростовская, Ярославская, Белозерская, Удорская, Обдорская, Кондийская, Витебская, Мстиславская и всея северныя страны Повелительница; и Государыня Иверская, Карталинская и Касардинская земли и области Арменская; Черкасских и Горских Князей и иных Наследная Государыня и Обладательница; Государыня Туркестанская; Наследница Норвежская, Герцогиня Шлезвиг-Голстинская, Стормарнская, Дитмарсенская и Ольденбургская и прочая, и прочая, и прочая.
И наш герой окажется вовлеченным сначала в спасение жизни и чести венценосной наследницы, а затем и в дела сугубо политические...
Впрочем, все свершится через несколько дней, а сейчас, сегодня девятого сентября две тысячи двенадцатого года, на Москву обрушился совершенно тропический ливень.
И черная трость с эстетским резным набалдашником - ручной работы - недешевая штучка, понимающий человек только прищурится завистливо али одобрительно (служанка принадлежала к первой категории, провела аккуратным, хоть и ненаманикюренным пальчиком по аватажному узору: два питона сплелись то ли в схватке, то ли в любовном экстазе, сминая упругими телами траву и цветы, восхитилась: "Ах, какая красота") и трость оказалась водворена в серебряное ведерко, по форме похожее на подстаканник для карандашей великанов из сочинений декана собора Святого Патрика, англичанина, заслужившего обожание и любовь ирландцев.
Что было совсем не легко. Лондонско-Дублинские отношения никогда не напоминали братскую нежность. В этой непростой ситуации поддерживать угнетенных, писать о свободе и равноправии, даже и с юмором, было делом вовсе нешуточным. Дерзкие политические игры, как всем известно, редко заканчиваются счастливой и сытой старостью главного затейника. Джонатан, сочинивший прославившие его памфлеты, много лет танцевал на бочке с порохом и ухитрился уцелеть. У него было сердце воина, язык поэта, взгляд философа, скептицизм въедливого исследователя и детское умение наслаждаться простыми радостями повседневной жизни: такими, как чашка вкусного чая и сухие ноги после долгой пешей прогулки в дождь.
Егор не считал себя истинным поклонником англо-ирландского писателя, создавшего к восторгу читающей публики всех возрастов помимо упомянутых нами политических воззваний и писем, четыре чудесных истории про приключения Гулливера. Просто пользовался в работе (необходимой для здоровья страны, но безусловно не первостатейной, если не сказать отвратительной, в глазах обывателей) одним из изобретенных им слов. В Управлении Внутренних Дел наиболее отпетых и бессердечных арестантов, с легкой руки Егора, привыкли называть ЙЕХУ.
Один такой экземпляр подчиненные Егора третьего дня наконец исчислили, приметили, вели и должны были вскорости прихватить с уликами. Доказательства нашлись железобетонные. У этого йеху имелась склонность к самолюбованию, плюс увлечение фотографией. В сумме сие означало - сделанные на месте преступления снимки. С жертвой и собой - таким сильным, удовлетворенным. А наводнившие жизнь человечества иноземные и отечественные гаджеты почти совсем исключают для подонка в этой ситуации возможность сдержаться, не сделать компрометирующий кадр.
"Брать мерзавца! Немедля! Каленым железом выжигать такое зверство! Пример прочим подать!" - взревел четверть часа назад подписавший ордер Глава Управления генерал-аншеф Максим Максимович Штольц, узревший пару снимков и экспертизу их подлинности.
Вот только тонкий аромат высоких сфер в деле наличистововал. И отнюдь не случайно жандарм Соколов, не сказавший об том ни полслова начальству, сегодня наносил поздний визит сенатору Головкину.
В малом дворце Его Превосходительства (покойный батюшка которого был личным другом императора Алексея Кроткого и обзавелся за время долгого царствования благодетеля несколькими приметными особняками и парой поистине королевских архитектурных ансамблей) было тихо и пустынно. Несмотря на самый что ни на есть расцвет высокого светского сезона. Дворецкий, сопровождающий Егора в неспешном путешествии по анфиладе комнат, оформленных в остро модном четверть века назад екатерининском стиле, выглядел на все немалые золотые рубли своего жалования, т.е. великолепно! Косая сажень в плечах, орлиная посадка головы. При всей худобе, упрятанного в классический сюртук тела, силища в нем угадывалась немалая. Размеренная походка и особая выправка говорили о гвардейском прошлом. Что казалось довольно странным. Офицеры редко, какова бы ни была причина отставки с военного почетного поприща, становились прислугой, пусть и у сенатора! Впрочем, Соколов позволил себе быструю улыбку - еще меньшей популярностью могла похвастаться жандармерия. Ассенизаторы (так именовали себя на внутреннем жаргоне сотрудники Управления Внутренних Дел, корпус АС) слишком дурно пахнут и не вызывают в жителях желания лобызаться и нежничать при встрече. Привычный мировой порядок.
У заокеанских коллег те же грабли. Силовых ведомств несколько. У офицеров власть над подчиненными немалая, в отличие от жалования. Человеку со слабыми моральными принципами и сильными желаниями нелегко устоять, лапки так и тянутся сами, ухватить что-нибудь, да и присовокупить к личной собственности, так что отделы внутренних расследований без дела и там не сидят. В трудах погрязли, в хлопотах. Пользу отечеству приносят. А дети их родительскими должностями не похваляются. Почему-то... И в элитные клубы - службистов, занятых вычислением и поимкой крыс, привычно не приглашают. Дескать, отвратительным, недостойным делом заняты господа. Кодексы чести не блюдут, в бельишке грязном роются.
Приятель и коллега Егора - Джон, напившись русской водки, всегда заводил песнь о том, как кривятся его сокашники, узнавая, где именно строит карьеру их друг, враз становящийся бывшим. Егор Джона отчасти понимал. Просто для него, приютского отребья, знающего дно и поддонье жизни, чужое мнение представлялось лишь информацией о пристрастиях и взглядах данного человека, не более того. Но не у всех персон такая толстая, старательно наращенная, бронированная кожа, чтоб любые шпильки да уколы отскакивали и падали звяк-звяк, обломавшись.
Коридор совершил плавный поворот влево, ковры под ногами поменяли цвет, а картины на стенах из портретов стали сплошь батальными сценами.
Рукой облаченной в белую тонкую перчатку - иной дворянчик лишь мечтает попробовать кожу этакой выделки на ощупь - дворецкий распахнул высоченную, как на въезде в съемочный павильон, дверь, ведущую в кабинет господина. Голос у дворецкого был негромкий, четкий и чрезмерно сухой, вот-вот треснет сверху донизу, как бумажная ширма под ударом трости. Впрочем, когда это визиту жандарма радовались в благопристойном обществе?
-Проходите, ваше благородие.
Соколов не без удовольствия шагнул внутрь. Понимая, что сам он ничуть не краше пресловутого йеху в эту секунду. Ибо человек, которому он нес омерзительную весть - был родственником его врага, князя Игнатия Трубецкого. И это делало мелькнувшую в сердце жандарма радость отвратительной.
-Гражданин Соколов?
У желчного невысокого человека, высохшего от старости, на лице полыхали совсем молодые изумрудные глаза. Тонкие губы выплюнули обращение, скривились. Уязвить хочет, пригорюнился Егор. Трудновато беседа пойдет, а и ладно, не привыкать. Он расправил плечи и огляделся. Ясно, кресла для наглого жандарма не приготовили. В просторном кабинете, кроме великолепного старинного стола и составляющего ему пару антикварного стула с высокой спинкой, да еще книжных шкафов вдоль стен - другой мебели не имелось. Хотя... Стремянка, с лесенкой для залезания на верхние полки - вполне могла выручить.
-Прошу прощения, но Господин Соколов. И вам доброго дня, сударь.
Вот так, сразу в стойку фехтовальную, выпад, ответ, выпад, ответ. Соколов зевнул, улыбнулся и совершил задуманную эскападу. Взял стремянку, развернул, да и присел на одну из ступеней, словно на табурет, хоть его и не приглашали. Сделав вид, что устроился поудобнее, повозившись немного, он посмотрел сенатору в глаза, с уверенностью и одновременно миролюбием сильного человека. Не признаваться же, что в спину впились жесткие ребра конструкции для такого употребления непредназначенной. Итак, он замер в позе собранной, деловой, а не вульгарной. Сенатор от такого поведения нежданного гостя испытал афронт, отложил в сторону перьевую ручку, скрестил худые руки на груди и пробулькал сердито, хотя и с ноткой ошеломления.
-Слушаю вас. И прошу быть кратким.
Поскольку гость хранил молчание, а смотрел внимательно (довольно пошлый, но действенный прием) сенатор продолжил говорить сам.
-Мне недосуг проводить время с вами, господин жандарм. Что за дело у вас ко мне? Очередная брюхатая горничная уверяет, что я отец будущего малютки?
Соколов расцвел в нежнейшей и ядовитейшей улыбке. Зная, что зубы у него, ах, подавитесь вы все, какие зубы - такую красоту не один стоматолог не сотворит, даже и лейб. Вон как вывернулся разговор, сразу в нужном ключе. С чего бы фортуна делала такой подарок жандарму? Наверное, есть доля истины в сплетне, что Соколов в фаворе у мифологической дамы с характером, кого она колесом прибивает, ломая кости, кого возносит ввысь. Все лишь прихоть ее, случай. Забавная теория, но фортуну на всякий случай Соколов мысленно поблагодарил. В диалоге же он вернулся к иным женщинам, вполне земным.
-А есть такая особа? И, разумеется, просит ассигновать на рождение и воспитание малютки?
-Таких особ, Сударь мой, по две в месяц изыскивается. Вот и держу цельный штаб адвокатов. Отбиваться от проходимок с проходимцами.
-Наследника нет. Состояние изрядное. И все ли эти... особы... из прохиндеев? Может, у кого из них и была возможность обзавестись Вашим ребенком?
Сенатор презрительно пожал плечами. Что означало - наплевать. Нет мне дела до бастардов, если случайно и наличиствует где какой...
-А наследник имеется. Дело решенное. Мой племянник Виталий. Ввожу в курс всех дел. Через пару недель на именинах объявлю.
-Валерий Алексеевич. Простите, господин Сенатор. Беседа у нас приватная. Но в Ваших интересах быть откровенным. Вы сейчас поймете почему. Посмотрите на эти снимки. Припоминаете какую?
Три хорошеньких юных личика. Типаж понятен. Шатенки. Узкое лицо с острым подбородком. Пухлые губы. Гладко убранные волосы. Похожи, как сестры... и с горничной, что открывала дверь тоже, кстати, выглядят родными.
Сенатор раздраженно отшвырнул фотографии. Одна слетела со стола на пол. Егор потянулся, поднял. Назвал каждую, вновь выкладывая в аккуратнейшую линию, перед глазами вельможи.
-Марианна Симони, итальянка из Римского Ритца. Александра Ефимова, массажистка из салона мадам Ренуар. И?
-Ленка. Лена. Забыл фамилию. Кондитерша из булочной Филлипова.
-Ваши трофеи?
-Сударь мой, выбирайте выражения. Я не охотник. Просто одинокий человек. Имею желания, сообразные мужской природе. Имел. С полгода уже обхожусь без сих прелестниц и их товарок. В чем дело? Зачем у меня на столе эта галерея, да еще и вашими руками выставленная?
Сенатор изволил взять с блюдца чашку тонкостенного мейсенского фарфора, с хрупкой узорной ручкой и насквозь прозрачным донышком, с остывающим, как его сердце чаем, заваренным без ситечка, (прихоть, так ему больше нравилось) начал медленно пить. Глоток за глотком. Кадык на морщинистой черепашьей шее вздрагивал. Других примет, что негостеприимный хозяин волнуется, не замечалось.
-Господин сенатор, все они были в положении, на разных сроках. Ваше участие к их состоянию доказать с помощью медэкспертизы возможно. Хотя это и затруднительно. Тем более, что в случае с Александрой, вы не единственный потенциальный отец. Девушка вела жизнь не монашескую. Считалась перспективной этуалью.
-К чему мне все это знать, сударь?
-Они все убиты и прежестоко. Изнасилованы, запытаны, избиты, животы взрезаны, дети изъяты и умерщвлены, при чем тельца нерожденных младенцев убийца забирал с собой, не оставляя на месте преступления.
Головин поперхнулся, подавился чаем, захрипел. Уронил чашку на пол. Красивые глаза его налились кровью. Егор подхватился моментально, летом перебросил себя через широченный стол, вмиг оказался за спиной у старика, вздернул его под руки, встряхнул как след несколько раз. Сенатор с задушенным рычанием всхлипнул, изрыгнул не туда угодивший глоток чая с длинными цветочными лепестками, да и задышал наконец.
Дверь бахнула, словно ее тараном вынесло. В кабинет ворвался дворецкий, по такому случаю назначивший себя в драбанты, а ведь точно оказался с военным прошлым, вон как верно держит револьвер, рука не дрожит, дуло метит жандарму в лоб. Призы за меткость в стрельбе брал, не иначе. Егор плавно, чтоб не спровоцировать защитника, поднял обе руки вверх, сделал шаг в сторону от сенатора, которому всяко разно уже помог ожить, под ногой капризно и громко хрустнула чашка... Чтоб ее! Разлетаясь на тысячу драгоценных осколков. Нервы у дворецкого оказались прочнее, чем опасался Егор. Пальбы на шум не случилось. Не пришлось под стол нырять.
Сенатор махнул ладонью. Второй он опирался о спинку стула. И не без труда просипел.
-Спасибо, вон. Вон отсюда, все хорошо.
Опустили разом. Егор руки, а дворецкий капризную английскую машинку для убийства.
-Так ли, Ваше Превосходительство?
-Изыди. Этот господин спас мне жизнь, я поперхнулся. И, к сожалению, последнюю папенькину чашку растоптать изволил. Это уж ты помог. Вон. Понадобишься - позову.
Дворецкий смерил сторожким взглядом Егора и, попятившись, исчез. Дверь закрылась неслышно. Сенатор вышел из-за стола, на котором в луже пролитого и выплеванного чая плавали какие-то письма. Брызгами были украшены и фотографии, которые Егор взял, чтобы убрать в конверт.
-Оставьте. Признаю, что знаком, не просто знаком. С каждой из них я... Девочек убили из-за... меня? Из-за возможности моего отцовства?
-Да.
-Как скверно. Наврядли это возможно. Имею в виду, что я отец. Два брака. Ни одного ребенка. Шанс, что дети мои - совершенно мизерный.
-Кто-то не хотел рисковать.
- Cuip'rodesi? Cui Ьопо? Вы клоните в сторону Виталия? Что он нанял какого-то мизерабля, совершившего такие злодейства?
-Нет. Это дело рук самого Вашего племянника, сударь. И хорошо, что еще не объявленного наследником. Будет меньше шума.
-Полноте.
Сенатор уже собрался. Удар он держать умел. Сдвинул брови, запыхтел, но глаза сверлят жандарма и сверкают, как огни у далекой машины на ночном шоссе. Егор достал второй, более пухлый конверт с фотографиями, и парой служебных записок, показывать каковые он не имел права, но упрямого старика следовало убедить.
-Суд назовет его виновным. Вне всякого сомнения.
-Вы с ума сошли, милейший.
-Отпечатки пальцев... Свидетельства очевидцев. А главное... Мой сотрудник втайне изъял часть личной коллекции фотографий, которую Виталий хранит в бюро, дома. На снимках также отпечатки его пальцев. Снято на пленку, не на цифру. Есть негативы. Также с его пальчиками. А что было снято - извольте видеть.
Егор опасался инфаркта или глухого истерического сопротивления. Как же. Любимого племянника шельмуют... Вторым вариантом ожидал он попытки подкупа или давления на свою низкорожденную персону. Третьим - бессмысленной вспышки гнева. И начинал уже корить себя за опрометчивость. Зря, зря ввязался и пришел.
И тут старик его удивил.
Сенатор читал мгновенно, выводы делал моментально, а решения принимал еще быстрее. Старая школа. Воин и чиновник высокого ранга в отставке. Ох, не за просто так был его батюшка личным другом императора. Головкин тоже немало понимал и мог. Встал напротив Егора. Хоть он и был ниже ростом на добрых пять вершков, но сейчас словно вырос, и как-то ухитрялся смотреть глаза в глаза. Да и голос стал совершенно другим.
-Мальчик, ты пришел ко мне за деньгами или властью? Чего ты хочешь?
Егор собрал и эти снимки с бумагами, убрал во второй конверт. Оба сунул во внутренний карман форменного кителя. Ответил негромко.
-Вы слишком близки к престолу Ваше Высокопревосходительство, чтобы скандал такого уровня не отразился по всей высшей сфере. Борзописцы поднимут волну, которая... не улучшит общественные настроения. И так господа не ленятся, пишут много и усердно. А интеллигенция читает и ворчит.
-Что ты хочешь?
Он все еще педалировал "ты". И взгляда не отводил.
-Погасить волну. Арест будет завтра утром.
-А если...
-Прятать и вывозить не надо. Найдут. Да и я не дам уйти. Не тот случай, чтобы отпускать. Не шалун, зверь. Слишком много людей в курсе. Проболтаются непременно. Но не про вашего наследника, а про племянника. А может и деньги ваши пригодятся. Сегодня пятница. Вечером воскресенья нужен такой скандал, такая буря, чтобы...
-Чтобы трагедия, случившаяся с Вит... графом Полоцким прошла едва замеченной. Все понял. Будет газетам, что пережевывать и кроме моей беды. Я поговорю с Ви.., с ним. Он должен мне признаться, не суду... Перед тем, как...
-До свидания, Ваше Превосходительство.
Егор кивнул и пошел прочь. Размышляя застрелится сегодня ночью племянник, или отравится.
-Стойте, сударь.
Егор не успел обернуться. Узкая в бабочках коричневых пятен кисть руки легла ему на предплечье.
-Я ничего не знал. Ты можешь мне не верить. Я не знал.
Егор кивнул уважительно и вышел. Дворецкий, чуть не сшибая его с ног, опрометью кинулся в кабинет. И там закурлыкал, как голубка над птенцом. Надо же, и у этого сухаря, есть совсем другой голос. Взволнованный, нежный. А теперь уже опять сухой и четкий. Он соглашается, он подчиняется приказам. Дверь за спиной Егора затворилась.
Осознав, что провожать не будут, Соколов лег на обратный курс по длинному коридору самостоятельно, без занятого иным делом лоцмана. У большей части предков на портретах были фирменные ярко-зеленые глаза. Они поглядывали на жандарма с презрением, холодно, с усмешками. И только пара фантастических красавиц взирала благосклонно и нежно. Женщины... Женщины всегда любили Егора, кем бы ни были они, и кем бы ни становился он. Вот и хорошенькая, как картинка на конфетной коробке - горничная, сладко улыбнулась, постаралась незаметно прикоснуться пальцами к его руке, подавая зонт. Присела куртуазно в глубоком реверансе, скромно опустив глазки долу. Раскраснелась. Губка прикушена, ах, ах, какой господин и не спросил имени, не оставил карточки с номером...
Бедная дурочка, твое счастье...
Егор вышел в ночь, хлопнул огромным прочным зонтом, он как дракон черными крыльями, распахнулся щитом над головой хозяина. Небо ревело взахлеб над горем сенатора, быть может, разом лишившегося не только возможных бастардов и вполне законного наследника, но и много чего еще. Нежных отношений с младшей сестрой, матерью Виталия, например. Спокойной старости с семейными визитами и размеренной, хоть и редкой светской жизнью. Ничего этого теперь не будет. Ни внуков, ни надежд на сохранение фамилии. Еще и часу тому не прошло, как наглый молодой жандарм сорвал с заносчивого старика тогу величия, да и потоптался по ней. Тьфу. А рубикон перейден. И вспять не обернуть ничего. Не признать своим ни одного малыша, не воспитать подобающего преемника. Поздно.
Егор пришел в фамильное гнездо знаменитейшего рода, увядшего, и чуть было не опозоренного навеки, пешком, хотя внедорожник у него был многим графам и купцам на зависть. Самый что ни на есть моднейший, надежный, совместной сибирско-японской сборки красавец. Да еще и оттюнингованный как следует в авто-ателье у друга Силантия Левшова. Вовсе не напрасно сдиравшего за услуги своих мастеров с владельцев машин по три шкуры. Оно того стоило. Черный "Федор" (модель назвали в честь величайшего бойца рубежа тысячелетий) нынче вечером томился в гараже под домом.
От дворца сенатора Головкина, вольготно раскинувшегося на набережной до Милютинского переулка, в котором уже пару лет обитал Соколов, было совсем не пять минут хода. Ближе к получасу, это если не спешить. Ну, а куда торопиться? Все важное успел. За сегодня налетался по столице на "Федоре", накрутил километров. Разумно устроенное движение транспорта радовало. Слава Богу, не французы какие, с узенькими дорогами, да знаменитыми на весь мир пробками. У русских не только душа широкая, но и проспекты в городах. Не только пироги слоеные, но и линии транспортные, с большим количеством подземных и надземных трасс. То-то иноземцы с непривычки пищат от восторга да головами вертят. Когда поверху, на страшенной высоте, по тоненьким эстакадам пролетают скоростные электрички, да чуть медленнее и ниже скользят себе автобусы и минивэнчики. Лепота. Вовсе не на паутину это похоже - на кружево. Узорами покрыто голубое столичное небо, свободное от эстакад только над красными кремлевским башнями. И как ярко сверкают на них золотые двуглавые орлы, кресты и один мусульманский полумесяц, в честь единения народов империи, на угловой Юсуповской уже сто лет обретающийся. Время от времени прочие верующие - иудеи, да буддисты, просят и себе по башне. Прения разводят в Думе. И то депутатам хлеб. Пусть разбираются.
Давечи Егору коллеги вручили моднейший роман, антиутопию господина Полякова-Мурлыкина. В коей описывались уму непостижимые страсти, про то, как живет Россия, лишившаяся сто лет назад Императора.
Егор расхваленную приятелями книженцию пролистал, из любопытства, но читать внимательно не стал, хоть и бойко описано, уж слишком паскудные чувства в душе зашевелились. Жить в мире, который глумливо и сочно представлял литератор - не было ни малейшего желания. Это же надо измыслить такую ересь: доллары стоят многократно дороже рублей и все измеряется в них, дети чиновников обучаются в Англии, машины с мигалками нагло нарушают правила, носятся хоть по встречке, дети в детдомах мрут от голода, бандиты откровенно дружат с милиционерами. Что за слово такое, вообще - милиция? Хорошо, хоть войну отечественную выиграли. Даже странно, что справились. Егор подумал, что больная фантазия литератора уж точно подстегивается чем-нибудь покрепче простой и честной водки.
Размашисто перекрестившись на купол Храма Святого Евпла, Егор свернул к дому.