Шушкевич Юрий
Пристань живых (2017)

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Шушкевич Юрий (yuri_shushkevich@mail.ru)
  • Обновлено: 02/12/2017. 393k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
  • Иллюстрации/приложения: 1 штук.
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Нигде и никогда в истории не рождалось столько проектов "городов Солнца" для преображённого человечества, как в России после великого и страшного 1917 года. Грандиознейшая из утопий не должна была сгинуть бесследно, вместе с крахом идеи всемирной справедливости.Один из тех прекрасных городов мечты мог воплотиться в скрытой от посторонних области, куда переселяются души, неинтересные для преисподней, но также и не успевшие за свою короткую жизнь заслужить однозначного пропуска в светлый рай. Где нет прежних вождей, однако живы труд, отвага и надежда.

    • Юрий Шушкевич

    ПРИСТАНЬ ЖИВЫХ

    Футуристическая баллада

    0x08 graphic

      
      
      
      
      
      
       В скрытой от посторонних области параллельного мира, где поселились души подвижников советской эпохи, начинаются разрушительные процессы, заставляющие её обитателей искать пути возврата в реальность. Внезапное появление у загробной пристани гостя из современной Москвы ускоряет ход событий и приближает трагическую развязку, касающуюся не только мертвых, но и живых. И только воскрешённая из забытья панорама Грядущего, символически разворачивающаяся в финале, становится альтернативой зловещим планам международной секты мизантропов, замысливших поработить Землю.
       Содержание:
      
       Из Москвы - в Москву
      
       Град мечты
      
       А вы могли бы?
      
       Villa Dignidat
      
       Нечеловеческий форсайт
      
       Небесные мстители
      
       За новым солнцем
      
       Эпилог
      
      

       Героям и жертвам Великой русской революции 1917 года посвящается

    Из Москвы - в Москву

       Летний московский вечер вступал в права, оттеняя гудение моторов на Садовом кольце аккордами побирающейся у перекрёстка компании уличных музыкантов и разнообразя городской шум праздной болтовнёй. С пятачка возле недавно открывшейся рюмочной доносился голос зазывалы: "Наша водка целебная, спокойно пейте каждый день!"
       Однако дела у зазывалы шли не ахти, охотников исцелиться набиралось немного. К тому же, несмотря на холодный июнь, было душно.
       Разумеется, в расположенном по соседству судейском особняке к подобным радостям жизни симпатий не питали.
       Федеральный судья - располневший от малоподвижной работы великан в возрасте едва ли более сорока, однако с лицом обрюзгшим и неизменно печальным,- картинно поморщившись, затворил окно. В кабинете властелина права воцарилась тишина.
       Хозяин кабинета бесшумно опустился в удобное кресло, жестом приглашая замершего у порога посетителя последовать его примеру и присесть на гостевой диван.
       Посетитель - господин куда более пожилой, но аккуратный, подтянутый, с ухожённой эффектной бородкой, утопающей в седине,- быстро кивнул и потянулся было расстёгивать портфель, чтобы извлечь какие-то записи. Однако судья неуловимым жестом дал понять, что предпочитает разговор без бумаг.
       -- Не позавидуешь вам, с ненормируемым-то графиком!-- почти скороговоркой произнёс эффектный старичок, откладывая бумаги в сторону.-- Скоро девять - а вы всё на посту!
       -- Равно как и вы,-- равнодушно ответил судья и зевнул, символически пронеся ладонь мимо рта.-- Разве кто мешал дознавателю оформить задержание сегодняшним вечером?
       -- Согласен, тогда бы с утра завтрашнего и рассмотрели... Задержанный, правда, сутяга ещё тот - трижды протокол перечитывал, слова лишнего не ввернёшь!
       -- В таком случае - расскажите о нём поподробней. Что вам удалось узнать?
       -- Если честно - в том, что я узнал, нет ничего особенного. Работает в математическом институте, в графическом отделе...
       -- Что же это за отдел такой?
       -- Насколько я смог разобраться - отвечает за графики да прогнозы...
       -- Простите, что перебил, продолжайте.
       -- Да, да... По происхождению задержанный - коренной москвич, разведен, бывшая жена с детьми - за границей. Не состоял и не привлекался - так, по крайней мере, следует с его слов, но я не думаю, что он темнит. Вот и всё, пожалуй.
       -- Фамилию не напомните?
       -- Шахматов.
       -- Шахматов, Шахматов... Интеллигенция... Ботаник, поди,- ведь так?
       -- Именно так. Я, разумеется, попытался выяснить, с какого перепугу он нанёс телесные повреждения сотруднику органов,- но не преуспел, увы.
       -- А что же он говорит?
       -- Задержанный утверждает, что сотрудник, не разойдясь с ним на тротуаре, сам зацепил его плечом. После этого он якобы сделал шаг в сторону - но сотрудник вернулся и схватил за локоть. Шахматов, не желая конфликта, снова отступил - но сотрудник, очевидно решив, что тот готовится к удару, ударил сам. И понеслось...
       -- Складно сложено.
       -- Он божится, что было именно так. Даже настоял, чтобы его версию также записали в протокол. Утверждает, что не имел возможности распознать под гражданской одеждой сотрудника, действовавшего под прикрытием. А когда узнал, что ему в качестве меры пресечения грозит заключение под стражу - побелел буквально. Просил сделать всё, чтобы ограничились домашним арестом, готов выехать не место происшествия и всё показать, как было - по его версии, разумеется... Так-то вот. А у вас, простите, есть какая-то другая информация?
       -- У нас, как вы знаете, нет оснований не доверять сотрудникам органов, так что оставим всю эту лирику... Лучше поведайте: вы не заметили при общении с задержанным чего-либо странного, неожиданного?
       -- Нет... право, ничего. Обычный представитель поколения, которое росло с планами на прекрасную жизнь, а оказалось, в большинстве своём, в... заднице, простите.
       -- "В заднице", если рассуждать по-вашему, оказался не он один, но это не означает, что надо в отместку нападать на работников правопорядка и творить произвол. Впрочем, что же это за поколение такое особое?
       -- А вы не замечали? Почти всех, родившихся в 1967-м, то есть в год, когда отмечали пятидесятилетие революции, тогдашнее общество растило в убеждённости, что им первыми предстоит зажить при коммунизме. Ну или, по крайней мере, суждено увидеть, как зацветут яблони за полярным кругом или люди начнут летать в космос, словно на вахту в Тюмень. А вместо этого - облом аккурат, когда после института надо в жизнь вступать! Кто был постарше и в жизни уже успел освоиться - выдержали, те, что младше,- приспособились. А эти несчастные - они словно зависли между двумя мирами. Я много таких встречал, и изложенная закономерность для меня вполне очевидна.
       -- Хм, а вы, я вижу, ещё и философ, интересно рассуждаете... Но я не о том хотел спросить: вы не почувствовали, что за задержанным могут стоять какие-либо покровители, большие родственники, влиятельные друзья? Понимаете, к чему я клоню? Статистики ведь неспроста утверждают, что в столице едва ли не каждый бомж через пару рукопожатий знаком с самим Президентом!
       -- Что вы, я же профессионал! Нет за ним никого, и это совершенно определённо! Простите за специфический жаргон, но этот Шахматов по жизни даже не фраер - просто баран, лох тупорный, чистый лузер! Даром что в уважаемом институте стол занимает... Так что жену, за бугор от него сбежавшую, отлично понимаю!
       -- Спасибо, теперь мне более-менее понятно. Будем действовать!
       -- Я вам ещё не всё рассказал... хотя, согласен, это ничего не меняет.
       -- Бросьте, уже десятый час, закругляться давайте. Когда вниз спуститесь - скажите секретарю, чтобы открывала заседание, уложимся, думаю, за полчаса. Я через пять минут подойду.
       Визитёр быстро встал, поклонился и вышел из кабинета, сильно расчихавшись на лестнице, где ночная смена таджикских рабочих, уверенных, что рабочий день в присутственном месте завершён, начинала штукатурить. Судья же с помощью модной машины сварил себе чашку крепкого кофе, плеснул туда несколько граммов коньяка, выпил не торопясь, после чего, глубоко и печально выдохнув, полез за мантией в амарантовый шкаф.
       В эти самые минуты человек с невыигрышной фамилией Шахматов сползал по стене в соседней комнате с железной дверью, где хранились мешки со шпатлёвкой и куда некоторое время назад он был водворён молчаливым приставом. Его дыхание то и дело сбивалось, а на лице застыла гримаса изумления и боли. Поскольку вентиляционная вытяжка из кабинета судьи, вскрытая в результате затянувшегося ремонта, доносила все звуки, несчастный Шахматов против собственной воли был вынужден прослушать состоявшийся разговор с первого и до последнего слова.
       Более всего его поразили не циничные рассуждения о своём несчастном поколении и даже не оскорбительные определения в собственный адрес - нет, он был повержен и раздавлен свершившимся на его глазах беспримерным, чудовищным предательством. Ибо аккуратный господин, только что беззаботно и цинично беседовавший с судьей, был никто иной как его адвокат, государственный защитник, тот, кому он безоглядно поверил и перед кем, нисколько не опасаясь, был готов распахивать душу!
       И было бы ради чего: кто-то на тротуаре зацепил его плечом, он отошёл, его снова зацепили, он вежливо поинтересовался: "Что, простите, не так?"- однако вместо ответа поймал удар в грудь, а сразу же после - ещё и в шею; тогда он попытался защититься, неловко шлёпнул хулигана и громко позвал на помощь - наряд полиции оказался тут как тут, но и бесчинник вышел вовсе не хулиганом, а "сотрудником при исполнении",- и теперь из-за этого дурацкого происшествия ему, за всю жизнь не обидевшему мухи, шьют настоящее уголовное дело! И если исповедальная беседа с адвокатом вселяла надежду, что это сфабрикованное от начала и до конца дело будет прекращено, то невольно подслушанный разговор всё превращал в фарс!
       Сокрушённый горячим приливом обиды, Шахматов не заметил, как в железной двери провернулся ключ замка, как пристав провёл его в пустой судейский зал, как в этом зале следователь-дознаватель что-то зачитывал с листа, адвокат пожимал плечами и несколько раз без энтузиазма начинал говорить, но судья недобрым взглядом исподлобья прервал его, после чего, грустно покачиваясь, со стола судьи спланировала на пол какая-то бумажка, а её никто не стал поднимать. Сознание вернулось, лишь когда судья отрешённым голосом начал зачитывать постановление:
       "На основании представленных фактов... учитывая возможность для задержанного скрыться... принимая во внимание отмеченное экспертизой наличие алкоголя в крови... удовлетворить ходатайство об избрании в качестве меры пресечения - заключение под стражу!"
       Нетрудно было заметить, как переглянулись пристав с секретарём - приговор оказывался неожиданно, чрезмерно суровым!
       -- Что, что, простите?-- переспросил изумлённый Шахматов.
       -- Обжалование осуществляется в установленном порядке,-- равнодушно оборвал его судья, сгребая со стола бумаги.
       -- В какой изолятор везти?-- тихим голосом поинтересовалась секретарь.-- Мы же наряда не заказывали!
       -- В СИЗО-2,-- равнодушно буркнул судья и, обращаясь к приставу, произнёс повелительно:-- Вот вы отвезёте!
       -- Бутырки нынче не принимают,-- усталым голосом ответил немолодой пристав.-- В Лефортово придётся...
       -- Везите в Лефортово. Оригинал постановления только не посейте!
       И с этими словами судья, ни с кем не попрощавшись, покинул зал. Секретарь запечатала и протянула приставу конверт с постановлением.
       Пристав, вздохнув, подошёл к Шахматову и ласково тронул того за плечо:
       -- Что, друг горемычный, поедем? Не сбежишь от меня без конвоя?
       Шахматов не проронил в ответ ни слова, однако и без этого было ясно, что, поверженный и раздавленный приговором, он в лучшем случае сумеет без посторонней помощи доковылять до автомобиля.
       -- Чёрт, а ехать-то нам в край неблизкий,-- пробубнил пристав, помогая Шахматову покинуть судебный зал.-- Надо бы "на дорожку"! Пошли, вместе посетим, как по уставу полагается...
       В конце бокового коридора плотники натягивали на петли дверь, за которой находился туалет. Попросив одного из них "подежурить снаружи", пристав заперся в кабинке, оставив узника на пару минут в совершеннейшем одиночестве.
       В этот момент к потухшему Шахматову вернулось самообладание.
       "Что же это происходит? Произвол! Кто дал им право арестовывать меня, за что? Нет, это не недоразумение, это беззаконие и самоуправство! Ведь я не совершил ровным счетом ничего плохого, надо найти на них управу, только как? Ведь сейчас меня бросят в камеру с уголовниками, с этого момента я навсегда сделаюсь одним из них, и тогда все мои оправдания будут выглядеть как рассуждения психбольного о полном здоровье! Нет же, нет, туда мне нельзя, надо во что бы то ни стало бежать, но только как бежать отсюда?"
       Взгляд упал на свежеоштукатуренный оконный проём: рама из-за ремонта была удалена, и проём прикрывала лишь испачканная побелкой плёнка, закреплённая на штапиках.
       Решение созрело мгновенно. Забыв даже выяснить, на каком он находится этаже, Шахматов с неожиданной силой рванул прочь задубевшую плёнку.
       В лицо ударил пьянящий воздух свободы, напитанный вечерней свежестью вперемешку с ароматами ресторанного гриля. Спустя мгновение он находился уже на влажной от росы траве газона, а ещё через несколько секунд - низко пригибаясь и не совершенно разбирая дороги, удирал прочь от судейского особняка, пуще прочего боясь различить позади себя звуки погони.
       Забыв о подземном переходе, уклоняясь от злобно гудящих автомашин, он бегом пересёк Садовое кольцо, промчался по Спиридоновке, нырнул в приоткрытую калитку роскошного домовладения, откуда задворками выбрался к Гранатному переулку, перебежал к Вспольному и далее устремился куда-то ещё, не разбирая дороги и сторонясь ярко освещённых мест.
       Когда бежать с непривычки сделалось невмоготу, Шахматов юркнул под проездную арку, встретившуюся на пути. Внутри арки находился глухой двор, в центральной части плотно заставленный ночующими машинами, а по периметру густо заросший высокими тополями и почти неосвещённый; Шахматов подыскал под деревьями наиболее тёмное место, и там притаился.
       Положение его было безнадёжным и фантастически несправедливым. В довершении к надуманному инциденту и последовавшему жестокому решению судьи, которое можно было списать на случайность, теперь он совершил настоящее преступление - побег. Побег настоящий, засвидетельствованный людьми и задокументированный видеокамерами,- так что отныне, разумеется, не будет к нему ни снисхождения, ни пощады... Придётся прятаться и как можно скорее из Москвы бежать - к престарелой ли тётке в Хвалынск, к другу ли в Сыктывкар - не всё ли равно, поскольку хорониться придётся и там, ибо поздно или рано его всё равно схватят... Так что же, что же он натворил, как неразумно и глупо, поддавшись эмоциональному порыву, погубил собственную жизнь!
       Едва эти мысли сложились и пронеслись в голове, Шахматов ужаснулся даже не безнадёжности своего положения - ужаснулся предчувствию, что весь этот поток отчаянья и боли внутри, раскручиваясь и усиливаясь, прикончит его значительно раньше, чем в его судьбе сумеет состояться любой другой поворот. Лоб сразу же сделался мокрым от пота, и следующая мысль была о том, что именно так, должно быть, неожиданно и скоро к человеку приходит смерть...
       Поэтому когда на улице послышалась полицейская сирена, а мертвецки-жёлтый свет фонарей взорвался красно-синими проблесками полицейских мигалок, беглец испытал облегчение - его скорая поимка приближающимся патрулём обещала не допустить непоправимого.
       Шахматов постарался восстановить сбившееся дыхание и даже неожиданно для себя улыбнулся - однако в этот самый момент откуда ни возьмись раздался оглушающий рёв мотора вперемешку с хрустом сминаемых кустов. Спустя секунду в арку со стороны улицы ворвался огромный трёхосный грузовик с фарами под светомаскировкой, с тёмной кабиной и высоким брезентовым тентом, отчаянно раскачивающимся поверх кузова.
       Шахматов непроизвольно привстал из своего укрытия и зажмурился - страшная махина, задевая и тараня припаркованные легковушки, неслась прямо на кирпичную стену! Однако в момент, когда уже должен был произойти смертельный удар, в стене непостижимым образом образовался проём, и грузовик, не понеся ни малейшего ущерба, с грохотом исчез в отворившемся тоннеле.
       Не веря своим глазам, потрясённый Шахматов несколько секунд глядел ему вслед, удерживая взор на быстро удаляющемся красном огоньке катафота под переливы и свист десятка проснувшихся сигнализаций. В этот момент возле арки заскрипели тормоза, прозвучала вперемешку с отборной бранью команда - и подоспевший полицейский наряд, стуча каблуками, устремился во двор.
       Шахматов немедленно осознал, что всё случившееся только что на его глазах тянет на разбирательство в сотню раз более строгое, нежели ему довелось пережить за утренний случай, когда он всего лишь кого-то неосторожно толкнул в одном из близлежащих переулков... Вновь отчаянье застило рассудок и сорвало с места, заставляя безотчётно бежать в направлении странного тоннеля, который отныне становился его единственным спасением.
       До последнего наш герой не был уверен, что открывшийся в кирпичной стене тоннель - не результат оптического обмана. Однако как только он в него углубился, звуки преследования немедленно прекратились, а впереди обозначилось далёкое свечение, позволяющее различать дорогу.
       Не смея обернуться, Шахматов продолжал бежать километр или значительно более, и лишь когда понял, что его изнеженный сидячей работой и городским образом жизни организм изнемогает, то, тяжело дыша и неуклюже загребая руками воздух, начал переходить на шаг.
       Сердце продолжало бешено колотиться, однако сделалось возможным оглядеться по сторонам.
       Непостижимым образом после самого что ни на есть столичного центра он обнаружил себя в местности совершенно негородской - до самого горизонта простиралось огромное поле, отчего-то не по-июньски соломенно-жёлтое; туда же, в направлении к горизонту, его пронзала стрелой шоссейная дорога, по которой он столь долго и бессознательно бежал. А чуть впереди, от небольшого перекрёсточка, сворачивал в сторону петлявый просёлок, ведущий к зеленеющей невдалеке одинокой роще.
       То ли по велению внутреннего голоса, то ли просто выбрав путь наиболее короткий, Шахматов, едва отдышавшись, двинулся в сторону рощи.
       Приблизившись, он обнаружил за её пышной ветвистой стеной берег водоёма - такого же необъятного, уходящего за горизонт, при этом странно-спокойного, с неподвижной чёрной водой. Подойдя к самой кромке, он умылся этой водой и даже против обычной предосторожности сделал несколько глотков, чтобы утолить жажду.
       Вполне успокоившись, он решил вновь осмотреться - и тут же разглядел невдалеке одноэтажную деревянную хижину, расположенную столь близко у воды, что любое волнение должно было способно проникнуть вовнутрь, растечься по полу, оставляя после себя следы беспорядка,- однако аккуратный вид и спокойная ухоженность свидетельствовали о том, что волнения и бури хижине не грозят.
       Действительно, не чувствовалось ни ветра, ни малейшего дуновения воздуха, а на небе не было заметно ни единого облачка.
       Ещё раз оглядевшись, он направился к хижине. Не решаясь сразу зайти в открытую настежь дверь, он с осторожностью постучал по деревянному косяку, прислушался, затем снова постучал - и лишь заслышав изнутри чей-то негромкий кашель и шаркающие шаги, улыбнулся от радости, что встретил посреди этого безмолвия первую живую душу.
       -- Кто там?-- раздался предсказуемый вопрос, произнесённый красивым мягким баритоном, после чего на пороге возник хозяин жилища - худощавый мужчина средних лет, с красивыми серыми глазами, с короткой стрижкой и усами шеврон. На нём была защитного цвета гимнастёрка, видавшая виды и многократно чинённая, однако смотрящаяся аккуратно, которая в отсутствие ремня ровно и прямо спускалась по узкой талии на серые шаровары, заправленные в хромовые сапоги. Гимнастёрка была по-вольному расстёгнута на два крючка, а сапоги, напротив, начернены до парадного блеска.
       Человек в гимнастёрке с любопытством рассматривал застывшего в недоумении Шахматова и, немножко подождав, снова поинтересовался:
       -- Вы ко мне?
       -- Да, наверное,-- ответил Шахматов, определённо растерявшись.-- Вы первый живой человек, которого я здесь встретил.
       -- Хм, вы правы, в этом достаточно пустынном округе я, пожалуй, буду один. А как же вас сюда занесло? Откуда вы?
       -- Я из Москвы... Попал, правда, в одну неприятную ситуацию, пришлось бежать.
       -- Голубчик, ну что же вы так! Что с вами случилось?
       -- Меня хотели арестовать и мне пришлось бежать. Впрочем, почему я вам это рассказываю? А вы, простите, кто?
       -- Черёмухин. Погиб в конце 1920-го года, это здесь знает каждый. А поскольку вы, как я вижу, этого не знаете, то я могу заключить, милостивый государь, что вы преставились совсем недавно.
       -- О чём вы говорите - как это я преставился?-- возмутился Шахматов.-- Разве я мог умереть, если я не умирал?
       -- А вы и не умирали. В момент земной кончины умирает, как известно, только бренное тело, люди же освобождаются от него и отказываются в местах иных. В частности - здесь.
       -- Вы шутите? Или я наблюдаю сон?
       -- Я не шучу, и сновидением, право, тоже не являюсь.
       -- В таком случае, я тоже не являюсь покойником, простите.
       -- Понимаю вас... Трудно, должно быть, с непривычки, соглашаться с подобным, особенно в случае, когда кончина неожиданна и преждевременна. Но ведь это - объективная реальность, как говорили марксисты, а с реальностью - не поспоришь. Кстати - мы стоим друг перед другом едва ли не на вытяжку, а с какой стати? Проходите в сад, там всё и обсудим лучше.
       Действительно, за хибарой располагался обширный старый сад, где имелось несколько скамеек и плетёное кресло, которое Черёмухин поспешил предложить гостю.
       Опустившись в его удобное покачивающееся ложе и втянув в ноздри приятный аромат влажной листвы, Шахматов укрепился в уверенности, что переживает не более чем наваждение, которое вскоре уступит место привычной и вполне объяснимой реальности.
       Однако человек, поразительно напоминающий белогвардейца, разве что без погон, быстро уяснил, что схоластический спор ни к чему не приведёт, и потому принял решение сам всё объяснить.
       -- Место, где мы находимся, действительно расположено по другую сторону земного бытия,-- начал он, присев на скамейку напротив и заложив ногу за ногу.-- Однако оно весьма близко к покинутому земному долу - та же земля, то же почти небо и те же люди, которым, как я думаю, дана возможность доделать то, чего в прежней жизни они не успели.
       -- То есть вы желаете сказать, что мы - в раю?
       -- Увы,-- ответил Черёмухин, впервые за весь разговор смутившись и опустив глаза.-- Если бы это был рай - мы бы слушали ангельское пение и видели над головами вечное золотое солнце. А здесь даже обычного солнца нет - неужели вы не обратили на это внимание?
       Шахматов нахмурил брови и попытался вспомнить, что мог видеть, когда стоял посреди залитого осенним светом поля. Действительно, светила над головой он не наблюдал, а видимый свет изливался из всего небесного купола.
       -- Да, действительно, солнца нет,-- пробормотал он испуганно.-- Неужели тогда мы в аду?
       -- Успокойтесь, голубчик, это не ад, я точно знаю. Хотя бы потому, что не замечено здесь среди нас явных грешников, насильников, убийц и лгунов. Думаю, что эта область - особая, нечто вроде чистилища. Говорю об этом с большой долей условности - поскольку это явно не католический пургаторий, в котором души искупают незакрытые грехи, ибо почти все, кто находится здесь,- атеисты. И место это также не является признаваемой православной церковью неопределённой областью между двумя полюсами потустороннего бытия, из которой души ещё возможно вымолить молитвой живых,- поскольку за нас, здесь живущих, вряд ли кто молился прежде и уж точно не помолится впредь.
       -- Параллельный мир, выходит? Современная физика допускает существование параллельных миров...
       -- Не буду этого исключать, тем более что многие из знакомых мне людей рассуждают примерно в таком же ключе...
       -- А много ли, простите, людей здесь находится?-- с недоверием поинтересовался Шахматов, движением глаз изображая, что наблюдает пока вокруг лишь пустынное пространство.
       -- Многие тысячи,-- с улыбкой ответил Черёмухин.-- Большая их часть проживает в Москве Новейшей.
       -- В Москве Новейшей? Я знаю "Новую Москву", которую учредили между Калужским и Киевским шоссе... А что у вас?
       -- Единственный здесь город, удобный и прекрасный, какой и должна являться Москва. Широкие проспекты, потрясающие воображение здания... Как я понимаю, после моей кончины множество архитекторов, художников и просто увлечённых людей мечтали построить на месте нашей древней столицы "Город Солнца". Мне трудно судить, как вышло в реальности, из которой вы пришли, но в этой, здесь - определённо получилось.
       -- И что - они все там живут?
       -- Разумеется. В Москве Новейшей нет бараков и коммуналок, каждый занимает площадь сообразно потребности. И когда вы к нашему обществу присоединитесь - будете, право, вполне довольны.
       В ответ Шахматов недоверчиво покачал головой.
       -- Жилищный вопрос, как известно, самый противный и трудноразрешимый, особенно в российской столице, какой бы она ни была - первой ли, второй, знаете ли... Почему же тогда вы сами не проживаете в пентхаусе?
       -- Отчего я живу в халупе на берегу? Во-первых оттого, что обладание многокомнатными апартаментами с галереями в оранжерею и аванзал, где приятно беседовать с друзьями, лежит за пределами моей потребности. Ну а во-вторых - я всё-таки человек не совсем из их круга, и оттого мне лучше находиться на природе. Не разрывая привязанностей, предпочитая жить по собственному укладу.
       -- М-да, вы буквально вашей информацией ошеломляете... требуется время, чтобы всё осмыслить.
       -- А вы спрашивайте, мне несложно отвечать. К тому же вы - приятный собеседник.
       -- Спасибо, я, право, давно комплиментов не слышал. Знаете ли что - расскажите тогда о себе и своих знакомых, как вы их называете... или, хотя бы, что вы делали в той, земной то есть, жизни?
       -- Какие могут быть теперь секреты? По происхождению я - потомственный дворянин, родился в Санкт-Петербурге в 1887-м. Первым из своего рода решил изменить военной карьере и выучился на естествоиспытателя - мне представлялось, что в наступающую новую эпоху потребуется не столько воевать, сколько изобретать и строить. Однако с началом германской войны был мобилизован, под штандартами Государя Императора дослужился до лейтенанта, а при Временном правительстве сделался майором. Когда же к концу 1918-го окончательно разверзлась смута - долго колебался, чью сторону выбрать. В результате бессонных ночей и сметенных диалогов с самим собой выбрал сторону красных - прежде всего оттого, что не мог спокойно глядеть, как мои вчерашние товарищи ради своей победы готовы в угоду западным союзникам Россию делить и резать по живому. Служил военспецом при красных штабах под Уфой, на Волге и в дни польского похода, после за Крым воевал... Был на отличном счету и имел от советской власти множество наград, поскольку свято верил, что проливаю кровь за справедливую и прекрасную новую жизнь. Когда брали Крым, вызвался в парламентёры - донести до офицеров армии Врангеля, что командарм Фрунзе лично гарантирует каждому жизнь и безопасность, если оружие сложат. Меня из них многие помнили по старой жизни и потому согласились поверить, тем более что я вызвался остаться с ними в качестве живой гарантии обещания моего командарма. Увы, затем всё пошло не так. Фрунзе из Крыма отозвали, а в ЧК сделали вид, что ничего о том обещании не знают. Так что на этом эпизоде мой роман с новой властью, стартовавший столь бурно, и оборвался.
       -- Понимаю вас. Но что же именно произошло?
       -- Произошло то единственное, что должно было произойти с каждым, для кого небезразлична честь. Я остался с офицерами, которых по своей наивности и малоопытности столь чудовищно обманул и предал. На допросе в ЧК назвался фамилией матери и в тот же день был утоплен в трюме баржи вместе с тремя тысячами несчастных. Подобной смерти врагу не пожелаешь - когда вода покрывает тебя с головой, то организм отчаянно пытается откашляться, словно допускает наличие надежды снова однажды вдохнуть воздух, а при этом мозг, зная, что надежды нет, вовсю готовится к смерти и пролистывает стремительно прожитую жизнь... Лёгкие, будто автомат какой, сами по себе ошалело откашливаются, вместо воздуха захватывая воду, а перед глазами - почему-то мать, растирающая мне горло ароматной мазью и кутающая колючим шерстяным шарфиком, чтобы моя давнишняя младенческая астма не переросла в туберкулёз... Этот кашель и здесь меня временами настигает, простите...
       Было заметно, как Черёмухин, напрягая мышцы лица, пытается предотвратить внезапно собравшийся приступ, однако оказывается вынужден отвернуться, чтобы позволить залпу кашля вырваться наружу.
       -- Будьте здоровы!
       -- Бросьте, иначе и нельзя! Здесь ведь нечем болеть.
       -- Да, но вы всё равно рассказываете с болью. Как несправедливо судьба с вами обошлась!
       -- Ничуть, ведь я, если во всём честно и беспристрастно разобраться, своим переходом на сторону красных нарушил присягу. Всемогущим Богом клялся всуе, выходит так...
       -- Но ведь вы же своим поступком тот грех сполна искупили! Должно быть, где-нибудь поблизости живут ваши друзья-офицеры, разделившие с вами последние страшные мгновения?
       -- Увы, я не встретил здесь ни одного из них, равно как никого из своих родственников или товарищей по университету и службе. Их здесь нет.
       -- А кто же тогда здесь обитает?
       -- Здесь живут люди, состоявшиеся, насколько мне дано судить, уже при новой власти. Несколько человек лишь имеется, с которыми я подружился в штабе РККА под Царицыном, об остальных могу судить только по рассказам. Видимо, из-за того, что моя внезапная вера в идеалы, провозглашённые советской властью, действительно была искренней и отчасти святой, я оказался в приюте для тех, кто вполне сознательно за неё погиб... Кажется, с 1920-го года я тут один. Все остальные окончили земной путь несколько позже, в тридцатые и сороковые. Самый младший из здесь живущих, если мне не изменяет память, покинул прежний мир в начале шестидесятых. Ну а вы?
       -- Что я, простите?
       -- В каком году с вами свершилось то, через что мы все давно проследовали?
       -- Вообще-то, знаете ли... Но если так рассуждать, по-вашему,- то в 2017-м.
       -- Шутить изволите?
       -- Почему?
       -- Потому, что область, в которой мы находимся, давно затворена. Затворена, как я понимаю, где-то с той поры, когда в прежние великие идеалы - пусть великие больше на словах, на бумаге плакатной,- люди бросили верить и стали стремительно меняться. Я не вправе давать этим переменам собственную оценку, однако могу предположить, что изменившись тем или иным образом, они уже не смогли бы укорениться в нашей среде. Для них, вероятно, открыты другие посмертные врата. Однако помилуйте!- ваш случай заставляет задуматься. Год 2017-й - ведь это столетняя годовщина революции. Может быть, ваш приход как-либо с этим связан?
       -- Не думаю. Уже больше четверти века в России совершенно другая власть, а советские праздники продолжает чтить лишь горстка ностальгирующих по старым временам. Юбилей революции действительно имеет место быть, но его никто не отмечает, поверьте!
       Похоже, эти слова произвели на собеседника Шахматова сильное впечатление. Он молчал почти минуту, скрывая напряженность размышлений за разглядыванием сухой травинки, зацепившейся за носок сапога, и накрепко сцепив пальцы обеих рук.
       -- А ведь зря, что не отмечаете,-- произнёс он наконец.-- Напрасно. Революция - причём не обязательно та самая революция, которую люди запомнили и записали в календарях, а безусловный переворот во всей прежней жизни,- непременно должна была состояться! Без переворота, без вселенской той встряски Россия быстро и бесславно закончила бы существование своё.
       -- Спорное утверждение. Ещё Столыпин говорил, что достаточно было двадцати спокойных лет, чтобы никто усилившуюся Россию не узнал!
       -- Абсолютно риторическая фраза. Европейские державы не дали бы России тех двадцати спокойных лет по-любому. А если бы неведомым чудом эти двадцать лет вдруг и образовались - какое, скажите, могло быть развитие, когда те, кто мечтал и был готов ради своей мечты работать, не покладая рук, были в абсолютном большинстве всего лишены, ну а те, кто всё имел - мечтать и работать принципиально не могли и не желали? Как прикажете иначе было данное противоречие разрешить?
       -- Жизнь как-нибудь разрешила бы сама. И не случилось бы стольких напрасных жертв! Ведь на одного романтика революции сотни, тысячи подлецов повыползали из щелей, как тараканы!
       Шахматов неожиданно подумал, что в пылу завязавшегося спора он мог своего собеседника зацепить или обидеть, и было бы чего ради - во имя набивших оскомину разговоров, кто больше прав, белые там, красные!.. Не глупо ли - ведь ему требуется не исторический диспут вести, а выбираться из этого места, пусть если даже по ту сторону тоннеля, в Москве нормальной, привычной и живой, его поджидают приставы с полицейскими, пусть! А Черёмухин, при всей своей загадочности,- пока единственный в этом странном пространстве, кто способен помочь разобраться и подсказать дорогу. Поэтому спор необходимо прекращать во что бы то ни стало!
       Но пока Шахматов придумывал, на какую другую тему увести разговор, бывший военспец собрался с ответом:
       -- Я бы не стал преувеличивать роль в революции подлецов, хотя в иные моменты их оказывалось достаточно много. Только какое нынче это имеет значение? Те, кто воспользовались революцией для наживы и сведения личных счётов, давно поглощены бездной, которая для подобных и предназначена. Были в революции также подлинные мученики, сродни святым, и они все как один нашли достойный приют в вечности. Причём не всегда мученики эти страдали и погибали под красными знамёнами, но обязательно - во имя правды, которая, как делается очевидным спустя годы, когда шелуха опадает, в конечном итоге всегда одна. Ну а мы с вами, коль скоро здесь находимся, убереглись от ада, но и не стали ангелами. Позитивная же суть революции предназначалась именно для подобных людей, умевших работать и мечтать на грешной земле. Ведь вы же сами - один из нас, даже если и пожаловали сюда из более поздней эпохи. Зачем лишаете себя причастности?
       -- Простите, но вы ошибаетесь!
       -- Не думаю.
       -- Нет, вы ошибаетесь,-- решительно возразил Шахматов и для убедительности поднялся с кресла.-- Я хоть и родился в стране, ещё не прекратившей строить коммунизм, но все взрослые годы свои живу в обществе совершенно противоположном по духу и сути, и до последнего времени был этим худо-бедно удовлетворён. Как человек вы мне очень симпатичны, но я, тем не менее, совсем не такой, как вы и все ваши товарищи здесь находящиеся, уж поверьте.
       -- Странно... Либо в вас сейчас говорят эмоции, либо в самом деле непонятно, каким ветром вас сюда занесло.
       -- Как занесло? Очень просто. Рассказываю. Федеральный судья вынес по мне несправедливое решение. Я решил бежать. Спрятался от полиции в глухом дворе за Спиридоновкой. Меня искали по всей округе и вот-вот должны были схватить - как вдруг в старой кирпичной кладке образовался огромный проём, и в него с улицы, не сбавляя скорости, ворвался огромный грузовик! Я бросился вслед за грузовиком - и вот, оказался здесь...
       Теперь настала очередь встать со скамейки Черёмухину. Он одёрнул гимнастёрку и прошёлся несколько раз взад-вперёд по садовой дорожке.
       -- Тогда вы действительно не умерли,-- объявил он тоном, каким врачи обычно объявляют диагноз.-- Невероятно... Чемодуров, как всегда, переоценил свои возможности...
       -- Да, да, я не умер, я, конечно же, не умер, не мог же я так легко умереть!... А что же тогда произошло?
       -- Случилось то, о чём я давно предупреждал,-- ответил Черёмухин с внутренним усилием, выдающим засевшую глубоко внутри обиду.-- Нельзя мотаться из мира в мир и думать, что всё останется без последствий!
       -- Такое действительно возможно?
       -- Если вы правду о себе сказали - то зачем спрашиваете?
       -- Но всё же... Подобное не укладывается в голове. Способ перемещения неочевиден...
       -- Ещё как очевиден! Ведь именно я когда-то ту проклятую червоточину обнаружил и предположил, что её можно подобным образом использовать.
       -- Червоточину? То есть портал? Вы обнаружили?
       -- Хм, всё-то вы знаете - портал! Красивое слово! Ну, пусть будет портал. Да, это я его нашёл и даже немного поначалу исследовал. Затем доложил, куда надо. Ну а дальше Чемодуров уже сам всё решал и распоряжался.
       -- А кто это такой?
       -- Чемодуров-то? Предводитель наш, первое лицо, вроде председателя ВЦИК... Уважаемый, но весьма сложный человек. И в ваш мир мотается только один, либо с самыми доверенными приближёнными, так-то... Разгоняются на грузовике - и пробивают плазму времени. Видимо, имеются у них какие-то с вашим миром вопросы, вот и пытаются таким образом их решать, несмотря на смертельный риск... Только как же они вас-то с собой подцепили?
       -- Я сам бросился в тоннель за грузовиком...
       -- Да не об этом я! Плазма не должна была постороннего пропустить, а пропустила. Какой-то сбой, физический эксцесс... Лично я, будь моя воля, предложил бы вам у нас насовсем остаться, ибо здесь и в самом деле неплохо и гораздо, должно быть, спокойнее, чем в вашем мире. Но вы, видимо, всё равно будете стремиться вернуться домой...
       -- Да, это так,-- не раздумывая, ответил Шахматов, полностью отдавая отчёт, что в эти минуты решается его судьба.
       -- Тогда вам к Чемодурову надо. Познакомиться, понравиться надо, войти в доверие и договориться, чтобы взял он вас с собой в очередную свою вылазку. Если, конечно, портал, как вы его называете, не закроется.
       -- А что, он закрыться может?
       -- В последнее время граница очень неустойчиво себя ведёт... Но вы не бойтесь - шанс обязательно есть. Тем более что вы живой, а жизнь - это всегда шанс!
       -- Спасибо вам, что рассказали всю правду,-- немного пришедший в себя Шахматов поблагодарил собеседника.-- Но как в таком случае следует действовать? Вы могли бы помочь мне познакомиться с Чемудоровым?
       -- Вы полагаете, я с ним на короткой ноге?
       -- Да нет... но математически доказано, что большинство москвичей знакомы с Президентом России через каких-то два-три рукопожатия.
       -- Это так у вас, а вот в Москве нашей - немного сложнее. Другие люди для этого есть, надо вас с ними попытаться познакомить... А знаете что - поедемте к Голохвастову! У Голохвастова круг общения куда шире моего, и я уверен, он поможет вам.
       -- Буду очень вам за это благодарен!
       -- Кстати, он известен хлебосольством, а уж меня простите - нет у анахорета яств, чтобы угостить гостя! Яблоками и тёрном питаюсь, это правда.
       -- Спасибо, я совершенно не голоден,-- поспешил уверить отшельника обрадованный переменой в собственной судьбе Шахматов.-- А далеко ли ваш знакомый живёт?
       -- У городской границы, надо ехать... Эх, в былые времена заложил бы по таком случаю шарабан - но только нет здесь лошадей!
       -- Почему?
       -- Почему нет?-- переспросил Черёмухин, и его лицо неожиданно сделалось серьёзным:-- Потому, наверное, что в той жизни лошадкам сверх всякой меры доставалось, нечего их здесь ещё гонять... На мототелеге поедете?
       Черёмухин провёл гостя к дальнему сараю, из которого выкатил старинный мотоциклет с коляской и изящной золотистого цвета надписью "Индиан", исполненной ломаным швабахером. Протерев льняной салфеткой пыль и немного повозившись с двигателем, он затем легко его запустил посредством архаичной педали.
       Повеселевший Шахматов ещё раз пробежался благодарящим взглядом по двору, по крыше хижины, постройкам на берегу и густым кронам склонившихся над водной гладью дерев, после чего поспешил залезть в коляску, прикрыв ноги и живот потрёпанным выцветшим дерматином.
       -- Ну-с, с Богом!-- негромко произнёс Черёмухин, садясь за руль, нахлобучивая на глаза гигантские очки-консервы и опоясывая длинным шерстяным шарфом больное горло.
       Поддал газу - мотор взревел на редкость и ровно и даже мелодично, столетний "Индиан" тронулся и, покачиваясь и вздрагивая от неровностей и кочек, бойко покатил по просёлочной дороге.
       Они ехали больше часа или двух. Вести беседу под грохот мотора и свист ветра было невозможно, поэтому всю дорогу Шахматов старался смотреть, анализировать и запоминать.
       Большую часть пути вокруг них простиралось всё то же самое бесконечное соломенное поле, заливаемое мягким осенним светом. Имея возможность приглядеться, Шахматов с удивлением обнаружил, что стебли соломы опустились на землю явно не во время последней жатвы, а много-много, наверное, лет назад, поскольку были равномерно покрыты слоем пыли и в иных местах надломлены.
       И никто, ровным счётом никто за всю дорогу им не повстречался.
       Однако живое тарахтение движка вперемешку со знакомым запахом мотоциклетного выхлопа убеждало, что всё происходящее вокруг - пусть неведомая, непостижимая, но всё же реальность.
       С какого-то момента вдали стали обозначаться очертания первых построек. Дорога из грунтовой обрела асфальтовый глянец, однако наслаждаться прекращением тряски довелось недолго: Черёмухин свернул на очередной просёлок, и спустя ещё несколько километров остановил мотоцикл у дощатого, выкрашенного поблекшей зелёной краской забора какой-то старой дачи.
       Дачная ограда, местами сильно покосившаяся, была буквально завалена лёгшими на неё ветвями огромных кустов сирени, и огромные, насыщенные ультрамарином сиреневые гроздья, фантастически цветущие вопреки срокам и временам, погружали всё, что могло скрываться внутри сада за забором, в благоуханное оцепенение.
       Погудев несколько раз клаксоном и сняв очки, Черёмухин успел сообщить, что человек по фамилии Голохвастов, к которому они прибыли - его старинный друг и соратник по битвам Гражданской войны. Простой и подлинный "сознательный пролетарий", до революции он трудился старшим мастером на заводе Бромлея, проживал с семьёй в четырёхкомнатной квартире на Страстном, на лето снимал дачи в Перловке и Абрамцево, и при всём при том являлся старейшим членом РСДРП(б), водил дружбу с Немировичем, Горьким и даже с самим Лениным. После, правда, "имел неприятности и много страдал".
       Черёмухин намеревался, должно быть, ещё рассказать, из-за чего именно страдал старый большевик,- однако в этот самый момент калитка отворилась, и их приветствовал тучный пышнощёкий мужчина в расстёгнутой белой косоворотке и кавалерийских галифе, такого же, как и сам Шахматов, возраста под пятьдесят, однако с глазами печальными и прочно удерживающими в своей глубине тайную мольбу о прощении.
       -- Товарищи дорогие, наконец-то прибыли, как же я вам рад!-- он обнялся и расцеловался с Черёмухиным, затем - долго тряс и пожимал руку новому гостю, после чего, сделав в сторону несколько шагов, выслушал от Черёмухина несколько разъяснений, произнесённых шёпотом.
       Утвердительно тряханув головой, он затем вернулся и театрально тронул гостя за локоть, приглашая пройти во двор:
       -- Прошу вас! Чувствуйте как дома!
       Шахматов едва успел с Черемухиным попрощаться, поскольку радушный хозяин буквально втолкнул его в узкую калитку, за которой начиналась выложенная валунами и заросшая крапивой садовая тропа.
       Эта тропа, несколько раз извернувшись, чтобы обойти стволы старинных лип и обогнуть плотно затянутый ряской пруд, вывела к двухэтажному дачному особняку, зашитому обшарпанной вагонкой, но с хорошо сохранившимися резными белёными наличниками на огромных окнах, с ажурным фризом под уносящимися в небо деревянными причелинами, исполненными замысловатыми орнаментами модерна, текущими снизу вверх, которые под самым коньком, собравшись на широком подзоре, вдруг неожиданно разрождались в огромный коловрат.
       -- Не обессудьте, товарищ, за скромное жилище ветерана классовой борьбы! Нет сил ремонтировать или в город переселяться! Но зато вот дорогого гостя принять - и силы, и возможности все как на подбор, при нас!
       В просторной столовой, в которую они прошли через заваленную всевозможным скарбом и старой мебелью террасу, их встретила миловидная женщина в кремовом домашнем платье с кружевными оборками.
       -- Марь Ильниш-шна, супружница моя неразлучная,-- представил её Голохвастов.-- Стол, видать, уже готов, проходите-ка, любезный, прямиком в столовую нашу!
       Действительно, посреди следующей комнаты стоял покрытый накрахмаленной скатертью огромный стол с целым набором яств, от варёной картошки, обильно сдобренной коровьим маслом, до заливной стерляди. В двух кувшинах ждали своего часа клюквенный морс и густой свежесваренный кисель, а в запотевшем графине - непостижимым образом взявшаяся в этом краю водка.
       -- Какой замечательный стол! Даже не верится, что мы находимся за гранью привычного мира и времён!
       Шахматов нарочно упомянул о непривычности здешнего мира, желая в разговоре с Голохвастовым подчеркнуть, что ему многое известно, и тем самым спровоцировать хозяина застолья на откровенность без обиняков. И проверить заодно, всё ли Черёмухин о нём поведал.
       Но Голохвастов совершенно не удивился прозвучавшему откровению:
       -- Ильинишны в том заслуга, моей нет. Знает она, чего мне в прежней жизни не доставало, вот и старается по мере сил восполнить. Располагайтесь, присаживайтесь, чувствуйте себя, как дома!
       Шахматов намеревался подбирать слова восхищения для каждого из яств по отдельности, чтобы вместе с ответами услышать, каким образом за гранью земного бытия берутся французский хлеб, малосольные огурцы, ломтики свежайшего сала с балыком и, конечно же, зарок и вершина всех добрых застолий - чистое и холодное хлебное вино!- как вдруг передумал, решив, что лучшим комплиментом с его стороны, подчеркивающим подлинное уважение к хозяевам дома, станут слова о том, что даже в своей реальной, если так можно выразиться, жизни он подобного изобилия не встречал.
       -- Трудно вообразить,-- решил он зайти издалека,-- но в Москве 2017-го года, откуда я сюда к вам угодил, угощение перестало быть праздником. Теперь это либо перекус на бегу, либо одна из форм удовлетворения тщеславия. Так что по сравнению с вашей эпохой мир определённо изменился, причём, увы,- не в лучшую сторону.
       Супруга Голохвастова, которая, похоже, была не в курсе, метнула в сторону гостя испуганный взгляд и одёрнула шаль. Однако хозяин стола продолжал оставаться невозмутимым и немного равнодушным.
       -- Я ведаю,-- ответил он спокойным тоном.-- А скверные перемены происходят из-за того, что люди забывают своё главное предназначение - трудиться для других. А если жить лишь для себя одних - тогда всё и выходит, как вы говорите.
       Шахматов отметил глубину мысли "простого рабочего" и поспешил её развить даже в ущерб трапезе, к которой они всё никак не приступали:
       -- Вы правы. Я готов вам многое интересного в этом ключе рассказать о нашем... точнее, о моём времени.
       Однако вместо очевидного, казалось бы, желания услышать рассказ о новых временах, Голохвастов несогласно замотал головой:
       -- Не обижайтесь, но ваше время меня не интересует. Не взыщите - ведь если задумываться всерьёз обо всём, что происходит и будет происходить после того, как личный путь завершён, то и отдохнуть-то не получится. А отдыхать - надо, обязательно надо. Что, Ильинишна, скажешь?
       Хозяйка в ответ только пожала плечами и произнесла как совершенно для неё очевидное:
       -- Ты всю жизнь свою для других трудился, не терзался хотя бы здесь!
       -- Э-эх, да не терзаюсь же я! Добрый она у меня человек... будто сама в прежней жизни по цветам порхала. Ну, не стану темнить, расскажу, как было всё, как до такой жизни я докатился. Будешь слушать?
       Переход на "ты" был неожиданен, но более чем уместен. Ведь с какого-то момента Шахматов начал испытывать к своим собеседникам искреннюю и глубокую симпатию и те, похоже, были готовы ответить взаимной теплотой.
       -- Ну, тогда слушай, милый человек, тебе, как говорится, суд вершить. Я к большевикам в партию раньше многих других вступил, ещё в пятом году на Пресню подвозил патроны... Но затем к революции охладел и даже верить перестал в её победу. В новую светлую жизнь - безусловно верил, поскольку в той, моей, слишком много грязи было вокруг, даже если грязь та меня лично не касалась... Верил в коммунизм как в Христа, зная, что когда-нибудь он придёт, но только не при этой жизни этой. А потом бах - и революция удалась, и меня, как старого большевика, судьба выносит на самый что ни на есть её передовой край!.. При Реввоенсовете служил, с Черёмухиным там и познакомился. Поколесили мы с ним по фронтам, ради светлой грядущей жизни бросая на смерть полки с дивизиями и убивая врагов без разбора, то есть таких же, как и мы, людей... В начале лета 1919-го стоим мы со штабом в Харькове, немного приходим в себя после боёв, там жизнь вполне мирная, даже Художественный театр на гастроли прибыл - правда, не столько для искусства, сколько хлеба ради. Дают "Дядю Ваню", которого я множество раз со сцены в Камергерском смотрел, и даже ещё, бывало, при здравствующем Чехове... И вот в финале молоденькая актрисочка в роли Сони вершит со сцены свой монолог знаменитый: мы, мол, дядя Ваня милый, будем с тобой до самой смерти работать, а потом Бог пожалеет нас, и мы отдохнём... Увидим жизнь светлую и изящную, на несчастья наши оглянемся с улыбкой - и отдохнём. Потом, как по тексту положено,- про ангелов, про небо райское в алмазах, про милосердия океан, но главное: всё то же - мы отдохнём! А я гляжу на неё - от худобы еле на ногах держится, и монолог творит уже не за свою героиню - за саму себя. Ждёт, то есть, когда смута для неё персонально завершится и она райские кущи узрит. Ну а я - я в райские кущи не верю, но и допустить, что в светлом будущем отдыхом другие наслаждаться станут, то есть те, кому лишь посчастливится ближе к коммунизму на свет родиться, а это чудо солнечное, эта прелесть живая умрёт от истощения в каком-нибудь жалком лазарете, и её на чужбине зароют в вонючую кладбищенскую грязь,- так, мол и так, отдохни-ка по передовому канону! - нет, не смог я совершенно подобного беззакония допустить! Сперва приказал актрисочку продуктами снабдить, с творогами разными и говядиной всего прежде, ну а после - предложение сделал, хотя и женат был, Ильнишна да простит... Зато ведь большое доброе дело вышло: возил в штабном вагоне, пристроил при красноармейском летучем театре, пробил курортный паёк, а после гражданской помог на большую сцену вернуться и до последних своих дней не бросал - чем плохо?
       -- И ведь не одной ей помог,-- со спокойствием в голосе подтвердила всё сказанное жена Голохвастова.
       -- Да, не одной... Жизнь короткая, не мог я ждать, пока мир и благоденствие восторжествуют во всемирном масштабе! Вторую такую же сердешную встретил в декабре 1920-го уже в Москве, куда на партработу меня вернули: на толкучке брошки последние меняла, чтобы фунт муки взять... Снова забрал к себе, накормил и обустроил. А по третьей жене пришлось даже с чекистами повоевать: разузнали, что при поступлении в институт скрыла благородное происхождение, да и предложили на выбор: либо в трудармию, либо подсадной уткой сделаться в какой-то их мутной спецоперации, белую дворянку изображать, чтобы сдавать затем с потрохами ей поверивших, под аресты подводить... В-общем, отбил тогда девицу у Менжинского с огромными трудами, спас. И так вот жил до двадцать девятого, строя новый мир и одновременно о жёнах своих заботясь, а там, гляди,- и о детях, как же без них... А всего революционных жён, если уместно так выразиться, у меня семеро было, Ильнишна восьмая. То есть первая, конечно же.
       -- Да, невероятная история,-- согласился Шахматов.-- Но поскольку законов и правил ясных в ту пору вряд ли имелось, а вы действовали по совести - нельзя вас осуждать. Иначе бы эти женщины погибли.
       -- Да, я так же точно мыслю. Хотя в нашем положении стоит ли о погибелях жалеть - ведь все мы в той жизни давно погибли и разбрелись по квартирам иным! Ильинишна теперь прочно со мной, а я уж навеки с ней - не иначе оттого, что поп нас венчал, крепко, выходит, это... А сердешных моих нет ни единой в этом округе - уж я бы нашёл, коль заглянула бы сюда к нам хоть одна! Если Боженька и в самом деле есть, то, видать, откомандировал он их всех в самый что ни на есть светлый и весёлый рай...
       Произнеся последнюю фразу, Голохвастов неожиданно замолчал, потупив взор. Затем, глубоко вздохнув, потянулся к водочному графину, чтобы разлить по рюмкам хлебное вино:
       -- Виноват, заговорил! А ведь мы даже за встречу не выпили!
       Шахматов с определённым недоверием поднёс наполненную до краёв рюмку к губам и понюхал - и в самом деле водка, невероятно лишь, откуда, как и почему? Залпом осушил - водка высший класс, пьётся легко, и хмель поэтому должен прийти лёгкий, нетягостный.
       Но едва подумав о хмеле, сразу встрепенулся: ведь ещё задолго до того, как водка могла начать действовать, он начал ощущать по отношению к своим собеседникам непередаваемую расположенность с глубочайшей симпатией, которые отворяли душу буквально нараспашку. Он сразу же вспомнил, что нечто подобное чувствовал при встрече с Черёмухиным; правда, тогда он, много споря, старался удерживать это впечатление под неусыпным контролем, боясь открыться сверх меры. Теперь же, выходило, ему больше нечего бояться!
       Сразу же в голове родилась следующая мысль: в мире, в котором он обнаружил себя, любое человеческое общение свободно от присущих земной жизни недоверия и страхов и потому льётся свободно и легко, при прочих равных не нуждаясь в еде и вине в качестве естественных катализаторов. С вином же, которое он только что пригубил и выпьет, наверное, много ещё, оно станет только задушевней. А поскольку место это очевидным образом не считается раем, то каким же фантастически сладким и бесконечно волнующим должно являться общение тех, кто сподобится рая настоящего!
       Это открытие, сделанное Шахматовым, было верным лишь отчасти: здешняя трапеза под сладкую водку нисколько не усиливали бесконечной приятности застольного разговора. Собственно, они и не были нужны, служа лишь данью доброй традиции и надёжным способом временами отвлекаться от беседы, чтобы что-то важное осмысливать и запоминать.
       -- Вы упомянули про двадцать девятый год,-- поинтересовался Шахматов некоторое время спустя, когда удалось перепробовать треть разносолов и ещё трижды выпить.-- А что в том году случилось?
       -- В двадцать девятом,-- Голохвастов улыбнулся с грустью во взоре,-- закончилось построение коммунизма в отдельно взятой семье. Я ведь всех своих жён с самого начала брал на полное и безусловное содержание. Всех по потребности обеспечил жилплощадью, даже выбил через Моссовет несколько квартир отдельных, устроил каждую на службу, что была бы по душе, с продуктами помогал - всё, одним словом, предпринимал, чтобы они у меня радовались - и отдыхали бы от ужаса пережитого!.. Когда же на содержание семейства партмаксимума моего хватать перестало - обратился в руководящие инстанции с просьбой бросить меня на объекты промышленности и стройки индустриализации... Имел именное разрешение до четырёх руководящих должностей совмещать! Все обо мне были в курсе - и Рыков, и Сталин... примером для других, правда, называть остерегались, но и препятствий не чинили.
       -- Но что же тогда произошло?
       -- А, в двадцать девятом-то? До двадцать четвёртого возглавлял я кожевенный трест, причём фигурировал там и со стороны продавца, и со стороны покупателя - сечёшь? Но не по душе мне была та работа, тем более что бухгалтер мой, решив, что это я по жадности под себя столько загребаю, однажды вытряс кассу и рванул на выходной в Ленинград, где имелось казино,- куш хороший сорвать рассчитывал и по-тихому затем взятое вернуть, но обернулось дело сие недостачей и судом... Я же после всего этого взял расчёт и из лёгкой в тяжёлую промышленность попросился. Колесил по стране с двадцать четвёртого без устали и покоя, словно двужильный,- Урал, Донбасс, Баку... В поездах спал, с телеграфных станций назначал совещания, верил, что каждой своей ночью бессонной, каждым авралом приближаю коммунизм, и уже тогда, при окончательном коммунизме - отдохну, наконец, и весь мир полюблю так, как никому доселе полюбить не удавалось! Потому что работать вместо людей при коммунизме станут заводы и машины на заводах, которые мы сегодня как раз и создаём,- для того вот и мотался, ни других, ни себя не желая. И домотался - аккурат в год великого перелома сердце вперёд меня вздумало отдохнуть. Задержался, помнится, в Нижнем Тагиле, накупил в свободный час целую гору игрулек для детворы своей - ты ж понимаешь, на семи квартирах форменный детский сад! - а после в гостиничном номере прилёг - и уж не встал. Коробку с куклами и заводными аэропланами Ильнишне на дачу курьеры доставили, так что уж она без меня радовала детвору... А гроб мой до Москвы в товарном вагоне везли - только не в устричном, как когда-то моего любимого Чехова из немецкого Баденвайлера на Родину последним путём возвращали, а в вагоне для скота... Так вот всё и прошло-пролетело. Одно утешает - семь душ, деток не считая, от верной погибели спас, позволил хоть немного порадоваться да пожить без забот, когда и жить-то иные не могли...
       -- Да, яркая у вас сложилась жизнь... жизнь всегда бывает яркой, если какой-то идеей озарена. А вы ведь, когда говорили про ваше понимание коммунизма, напомнили про одну из действительно великих идей - что в совершенном обществе работать за человека станут машины, и люди тогда смогут не только отдохнуть, но и безраздельно посвятить себя творчеству и любви. Такая идея действительно была популярна в ваши годы?
       Голохвастов утвердительно махнул головой, затем широко улыбнулся и ответил спокойно и гордо:
       -- Такой идей меня мой друг Черёмухин наградил, военспец и лучший в моей жизни философ! А произошло это, если верно всё помню, в самые безнадёжные дни, когда Деникин рвался к Москве. Доставили к нам в штаб пропагандистский ихний плакат: крестьянин, мол, вступай в Добровольческую армию, мы возвратим тебе свободный труд! Комиссар плешь с тоски лысит - к чему нам крестьянство в ответ призывать? Разругались мы тогда с комиссаром, которому всё пот да кровь подавай, а Черёмухин после говорит как о чём-то давно ему известном - не должно оставаться при коммунизме труда тяжёлого и пустого, пусть даже если труд этот трижды свободным станет - ведь человек сотворён всего прежде для полёта и песен! И сразу же объясняет, как всё должно быть там устроено, с помощью машин и электричества, которого посредством бесконечной энергии радия начнут получать бесконечно много... Ну а я - даром ли у Бромлея был старший мастер, я не просто машины знаю, но и помню отлично, как на моём коротком веку они смогли развиться от золотника парового к сложнейшим дизелям,- так что вот, сразу, в миг осознаю, какое прекрасное будущее ждёт освобождённое человечество, за что ныне борюсь и кровь невинных проливаю!
       Внимательно следившая за разговором Ильинишна отчего-то здесь грустно вздохнула.
       -- Я немного в курсе этой теории,-- произнёс Шахматов.-- Она не связана с одним лишь коммунизмом, просто вследствие прогресса, по мере роста производительности труда, от человека будет требоваться работать всё меньше. Во многих буржуазных странах уже вовсю готовится переход на рабочую неделю из четырёх и даже из трёх дней. Но вот как занять высвобождающееся от обязательного труда время - человечество не знает до сих пор! Большая часть людей к творчеству категорически не готова и поэтому использует это время для утех похоти или развлечений больной головы.
       -- Черёмухин знал, как нужно поступать. У него за каждой идеей, которую он выдвигал, имелся целый трактат понимания, что, как и для чего! Помнится, он говорил, что сознание преображённого человечества проникнет в высший эфир, напитается его соками и смыслами, которые уже не позволят жить по-старому. С солнцем светлейшим сольётся! И только подобный обновлённый человек будет отныне и впредь владеть миром!.. Не знаю только, оставил ли он только записи свои о том на вашей, так сказать, земле...
       -- Черёмухин интереснейший человек. Жаль, не удалось ему пожить ещё, хотя бы с вами вровень...
       -- М-да... Но философию эту свою или, скорее, даже веру, он мне сполна сообщить успел, так что она посильнее революционного гарема в оставшиеся годы меня согревала!
       -- Да, подобная вера у многих в те годы должна была присутствовать... Странно, что такой человек в здешнем мире занимается простым созерцательством возле озера. Выходит - или созерцательство тоже есть род творчества, или я чего-то не понимаю?
       -- Наверное, и в самом деле ты не всё пока понимаешь,-- Голохвастов долил из графина рюмки и приподнял свою.-- Думаешь, Черёмухин бесконечность часов пытается сосчитать? Не-ет, всё гораздо сложнее гораздо. Он ничего тебе не рассказывал?
       И внимательно посмотрев на собеседника, опрокинул содержимое рюмки вовнутрь себя.
       -- О своей теперешней жизни - нет.
       -- Ну, тогда слушай. У него и здесь очень важная задача, едва ли не важнее всех прочих наших. Наблюдатель он и исследователь!
       -- Исследователь чего?
       -- Нашего будущего, не стану темнить. Разрушается понемногу наш удел, этот наш мир загробный, запредельный... Раньше - просто начинала трястись земля на далёких окраинах, а после тьма их накрывала, полосами отщипывала. Тьма настоящая, в которую не вступить, ни мыслию проникнуть... Это мало кого волновало по первоначалию, учёные наши лишь придумали название "окраинная эрозия", да и успокоились на том. А вот в последнее время начались подлинные катастрофы! Ни с того, ни с сего целые поселения и кварталы проваливаются в бездну - со всеми сразу, кто в них живёт! Недавно посёлок полярников так вот в одночасье сгинул. А чуть раньше - поглотила тьма огромный квартал, где жили под полсотни из знаменитой бригады комсомольцев, которую на строительстве метро в 1933-м завалило грунтом на адской глубине... Выходит, словно повторно трагедия та давнишняя повторилась! И случаев подобных - многие десятки, не счесть!
       -- Вы страшные вещи рассказываете, я ничего не знаю об этом,-- с трудом выдавил из себя поражённый Шахматов, вытирая салфеткой выступивший со лба пот.
       -- Вот и мы тоже не знаем причин сего несчастия,-- тихим голосом продолжил рассказывать Голохвастов.-- Очевидно лишь, что эрозия та окраинная вразнос пошла! Посему было решено установить на границах посты наблюдения, и первый и важный самый - у Черёмухина, как у главного среди нас философа и естествоиспытателя.
       -- Да, это правильное назначение,-- согласился Шахматов.-- А есть ли какие-то результаты - в смысле, есть ли понимание, что именно происходит?
       -- Увы. Но люди когда-то тоже ни огня, ни света электрического не ведали. Поэтому надо наблюдать и изучать - так, глядишь, и поправим дело.
       Шахматов вспомнил свой непостижимый переход в этот загадочный мир и немедленно подумал, что описанные его собеседником катаклизмы могут быть связаны с регулярными путешествиями здешних обитателей в мир земной через таинственный портал, периодически открывающийся в районе Малой Никитской, всегда славившейся явлениями мистического порядка... Черёмухин в разговоре упоминал, что подобными путешествиями занимается лично здешний Предводитель Чемодуров, к которому он, к слову сказать, и направляется. Вот, стало быть, и подвернулся и повод объединить два вопроса в одном!
       -- Черёмухин рассказывал про портал, или по-вашему, "червоточину", да и сам я имел честь в ней побывать. Я не исключаю, что неприятности могут быть связаны с переходами между мирами - взаимодействие физически различных пространств всегда нестабильно, понимаете ли... Здесь подобными вопросами занимается лично Предводитель Чемодуров, к которому я и направляюсь. Возможно, я чем-то сумею помочь. У вас же имеются выходы на Чемодурова, могли бы вы посодействовать мне поскорее с ним встретиться?
       -- Да знаю я!-- театрально провёл рукой Голохвастов.-- Выходы есть, но только не прямые. Посему вот и решаю, как правильнее будет тебя к товарищу Чемодурову направить, чтобы без сбоя, наверняка... Придумаю что-нибудь, обязательно придумаю. А ты - поешь-ка пока получше, мало кто ещё возьмётся тебя так потчевать, Ильинишна вон шницель горячий несёт...
       Приятное во всех отношениях застолье, если не брать в расчёт тревожных новостей, должно было завершиться поздним вечером, однако за старинной тюлевой занавеской, нечаянно отогнутой вздумавшим прогуляться по комнате Шахматовым, светилось дневное небо.
       Несмотря на обилие испитой водки, в голове совершенно не присутствовало хмеля, а явившиеся с началом трапезы дружеская расположенность и открытость были по-прежнему горячи и сильны.
       Голохвастов ненадолго вышел к себе в кабинет, чтобы "позвонить" - оказывается, здесь работают ещё и телефоны! Должно быть, телефоны старинные, с толстыми медными проводами, поскольку завалявшийся в кармане шахматовского пиджака дешёвенький смартфон не подавал ни малейших признаков жизни.
       Пока Голохвастов звонил, добрейшая Мария Ильнична водрузила на стол кипящий самовар и предложила угоститься домашними эклерами с ореховой начинкой - разумеется, такими же бесподобными, как и все яства в этом невероятном старосветском доме.
       Вскоре вернувшийся в столовую Голохвастов объявил, что договорился с неким Лембергом, который "Москву Новейшую построил" и оттого "обладает всеми нужными на товарища Чемодурова выходами". Лемберг в городе проживает, и ехать к нему предстоит на дачном поезде.
       -- Когда отправляется поезд?-- поинтересовался обрадованный Шахматов, уплетая за вкуснейшим чаем третье или четвёртое пирожное.
       -- Ешь спокойно,-- махнул рукой Голохвастов.-- Всегда успеем!
       Шахматов решил не спешить, поскольку новое путешествие, каким бы захватывающим оно ни оказалось, вряд ли могло потягаться с уютной и умиротворённой атмосферой голохвастовской дачи, напоминающей скорее старую барскую усадьбу, где вполне смогли бы разместиться все многочисленные жёны и дети старого большевика, однако которую по странной прихоти загробной судьбы ему приходилось содержать в опустошённом одиночестве на пару с первой и единственной венчанной женой.
       И только усидев с хозяевами дачи почти остывший самовар, наш герой, искренне вздохнув, засобирался в путь.
       Голохвастов проводил его до станции - шли пешком по широкой просёлочной улице, где за покосившимися заборами, подпирающими огромные клубы беззаботно цветущей сирени, изредка просматривались сидящие в глубине буйных зарослей старинные деревянные дома. Но на вопрос, много ли дачников проживает по соседству, Голохвастов дал понять, что он здесь, пожалуй, будет один, а если кто куда вдруг и подселился - то он того не ведает.
       Дачная станция представляла собой низенькую земляную платформу с дощатой будкой-павильоном, в которой можно было укрыться в случае дождя. Ни кассы, ни семафора, ни домика смотрителя с прочими станционными атрибутами здесь не имелось, что сразу же породило мысль о том, что железнодорожное сообщение либо отсутствует, либо осуществляется крайне нерегулярно. Однако едва они поднялись на платформу - как послышался короткий гудок, и вскоре из-за поворота пути показался старинный паровоз с огромной красной звездой на фронтоне и вырывающейся из трубы широкой струёй дымного жара.
       Задолго до платформы паровоз начал со скрипом тормозить, обдавая паром всю округу, и вскоре остановился, протянув вдоль платформы три сидячих вагона.
       -- Ну, бывай, друг,-- Голохвастов похлопал по плечу.-- Счастливого пути!
       -- Спасибо огромное за всё!-- ответил Шахматов, и тут же с ужасом подумал, что совершенно не ведает, куда и кому он отправляется.-- Только где мне выходить? Меня встретят?
       -- Не бойся, всё хорошо будет!-- Голохвастов помог открыть дверь и подняться по ступенькам в тамбур.
       Паровоз сразу же свистнул и тронулся, утопив в облаке пара удивительного искателя счастья, машущего на прощание широкой ладонью с невыводимыми трудовыми мозолями.
      
      

    Град мечты

      
       Тоже махнув на прощание пару раз, Шахматов прошёл в вагон, где разместился на лакированной деревянной лавке. В вагоне он находился совершенно один и, как ему показалось с платформы при посадке, два другие вагона тоже шли пустыми.
       Поезд набирал ход, проносясь по знакомой с утреннего путешествия сухой равнине, на которой не было видно ни дорог, ни жилья.
       Несколько станций, таких же крошечных и пустынных, состав проследовал без остановки.
       "Странно, я даже не поинтересовался, как долго мне ехать и где сходить,-- с грустью подумал Шахматов, и тотчас же изумился появлению в проходе человека в железнодорожной форме, должно быть, кондуктора или помощника машиниста.-- А у меня и билета нет... равно как и денег. Хотя существуют ли тут деньги?"
       Однако человек в форме учтиво поклонился и, не задав ни единого вопроса, мягким приятным голосом сообщил, что "на Центральном вокзале вас будет встречать товарищ Лемберг, он предупреждён". А на вопрос, как долго ещё предстоит ехать, ответил, что "дорога пролетит незаметно", после чего спокойным шагом удалился прочь.
       Судя по неменяющимся видам из окна, до города ехать было ещё прилично, и Шахматов, немного придя в себя, продолжил анализировать увиденное и услышанное. Он ещё раз поразился той высочайшей степени теплоте и приятности человеческих коммуникаций, которая существует здесь по факту и не требует, как в обычном мире, для своего побуждения ни малейших усилий и даже порции алкоголя. С другой стороны, он не мог не заметить, что люди общаются здесь мало и нечасто, хотя все вроде бы дружны и знают друг друга даже не через пресловутые два рукопожатия, а едва ли не напрямую. Черёмухин, который выполняет важнейшую, государственную, если так уместно выразиться, работу, наверняка знаком с Чемодуровым лично, однако посылает к тому через цепь посторонних людей. Отчего так и зачем? Чтобы просто познакомить его с их потусторонней жизнью поподробней? Или смысл этого окольного кружения - в чём-то другом?
       Перебирая под равномерный перестук колёс разные варианты ответов и подвергая каждый из них всесторонней оценке с помощью интуиции, Шахматов понемногу пришёл к парадоксальному заключению, что чрезвычайная замкнутость обитателей здешнего мира - мера скорее вынужденная, поскольку при отсутствии естественных для мира "настоящего" ограничений и преград диалоги и дружба превратилось бы в бесконечную песню счастья, которая, согласно всем представлениям, должна звучать лишь в раю, а эта область, как ни крути - всё же есть нечто другое.
       Однако большой беды, наверное, здесь не содержится, поскольку этот приют для душ, не вкусивших на земле положенного счастья, благоустроен и вполне приятен, жить в нём не зазорно. И коль скоро он, Шахматов, тут оказался, ему надо не просто пройти свой маршрут любознательным туристом, а ещё и попытаться по случаю разобраться в вопросах бытия, жизни и смерти, знание которых, безусловно, его обогатит. Хотя если вспомнить, что по возвращении в Москву его, обогащённого этим неземным знанием, схватят равнодушные малограмотные полицаи и водворят за решётку по вздорнейшему навету - руки опускаются, и жизнь уже не в радость...
       Понемногу преодолевая естественную от подобных мыслей робость, он понемногу, украдкой начал задумываться над тем, что, быть может, не стоит ему столь рьяно искать возвращения обратно, а лучше попытаться задержаться в этом мире, а то, быть может, и остаться насовсем,- как вдруг за окном взметнулись каменные стены пакгаузов, за которыми стали один за другим вырастать красивые многоэтажные дома-башни, расцвеченные, словно корабли в парадном строю, разноцветными флагами и украшенные многочисленными скульптурами и горельефами.
       Послышался отчаянный тормозной скрип, и облако пара снова растеклось под вагонным окном, заполнив платформу до самого вокзального входа. Неожиданно над облаком протянулась чья-то узкая кисть под выглядывающей из парусинового рукава белоснежной манжетой, скреплённой серебряной запонкой, после чего утончённые пальцы собрались в пучок и звучно постучали по оконному стеклу.
       Шахматов вскочил с лавки - и тотчас же, глянув поверх облака пара, встретился с красивыми карими глазами, приветливо и весело глядящими из-под широкого поля летней шляпы с архитектурным значком на гарнировке.
       Он кивнул головой и - сразу же поспешил к выходу из вагона.
       У ступеней его встречал стройный высокий гражданин в лёгком бежевом костюме с накладными, по моде конца двадцатых, карманами.
       -- Лемберг,-- представился он.-- Отныне я весь в вашем распоряжении!
       -- Очень приятно, я - Шахматов.
       И, немного замявшись, добавил:
       -- Вы, наверное, в курсе, что я оказался у вас в результате весьма странного происшествия? В то же время здесь великолепно - замечательные люди, интересный мир... Польщён вашей заботой - прибыть ради меня на вокзал!
       -- Ну, что вы, какие пустяки!-- отшутился Лемберг.-- Разве я мог отказать товарищу Голохвастову - ведь я ему очень многим обязан!
       -- Да, Голохвастов - замечательный человек. Жаль, что его земной путь оборвался столь преждевременно.
       -- Согласен с вами. Но именно ему я должен быть благодарен за собственный взлёт, ведь именно он незадолго до своего инфаркта обратил на меня внимание и ввёл в круг творцов новой архитектуры.
       -- Да, мне говорили, что Москва Новейшая - ваших рук творение.
       -- Это лишь отчасти так,-- ответил Лемберг, показывая своему спутнику проход на привокзальную площадь.-- Мои идеи, если можно так выразиться, сформировали пространственный каркас, а вот архитектурные решения использовались самые различные, от Щусева до, простите, Жолтовского.
       -- А почему вы против Жолтовского?-- в лёгком недоумении поинтересовался Шахматов.-- Ведь в той, в моей, то есть, Москве дома Жолтовского считаются настоящим украшением!
       -- Жолтовский остался человеком прошлого, а зачем воспроизводить то, что давно прошло? Я и с самим Щусевым, бывало, спорил до хрипоты, когда обсуждали генплан столицы. Вроде бы человеком он был нового времени - а постоянно барахтался в плену каких-то старых слабостей: церкви, например, хотел сохранить, переделав их в концертные залы. А зачем? Для новых людей новые залы следовало бы построить!
       -- Говорят, в церквях атмосфера намоленная,-- безучастно заметил Шахматов, давая понять, что совершенно не спорит, а просто поддерживает разговор.
       -- Да, намоленная. Но намоленность та на девять десятых связана с трагедией и скорбью - ведь в церковь не от радости, в основном, шли. А прошлую скорбь следует во что бы то ни стало стереть и забыть.
       Шахматов собирался было вновь дежурно возразить - но не успел, поскольку в этот момент они вышли на площадь, где от увиденного перехватило дух.
       Огромная площадь, от которой разбегались во все стороны широченные улицы-проспекты, была застроена домами потрясающей красоты, удивительно гармонично сочетающими архитектуру ампира, модерна и баухауза. Отделанные прекрасным светлым камнем фасады и ризалиты с башнями и аркадами протягивались через всё её пространство и скреплялись в единый ансамбль многочисленными нитями карнизных поясов и фризов, где-то полных декора, а где-то - нарочито аскетичных и лишённых уравновешивающей симметрии; для одних зданий мощные капители и декорированные рустовыми выступами углы создавали утяжеленность, визуально закрепляя в разбегающейся перспективе, на других же многочисленные пилястры и колонны уносили взгляд наверх, к небу, где в туманной дымке, за башнями, ротондами и апсидами, просматривались громоздящиеся вдали огромные купола дворцов и свечи невиданных прежде небоскрёбов. Ряды каштанов и лип, тянущиеся вдоль бесконечно широких тротуаров, придавали последним сходство с бульварами Парижа, а берущие начало под буйством зелени огромные, вразбег, эффектные праздничные лестницы, обрамлённые ажурными балюстрадами, неспешно восходили к высоким стилобатам домов-дворцов, наперебой приглашая всякого путника проследовать в прохладный полумрак своих парадных.
       Пока Шахматов с восхищением рассматривал город, несколько раз меняя направление взгляда и по множеству раз возвращая его к понравившимся местам, Лемберг молчал, не скрывая тонкой и немного ироничной улыбки.
       -- Потрясающая архитектура! Никогда не поверил бы, что такое возможно! Неужели это всё вы?
       -- Не перехваливайте. Особенностью этого места является то, что о чём люди в старой жизни мечтали достаточно искренне и сильно, здесь исполняется быстро и легко. Щусеву, не в пример, было в вашей Москве куда сложнее.
       -- И не только, думаю, одному Щусеву... Вы же знаете, должно быть: я пожаловал к вам сюда из Москвы 2017-го года, и должен в этой связи признаться, что нынешняя Москва в сравнении с вашей - в подмётки не годится! Хотите - объясню почему?
       -- Да нет, спасибо. Не стоит того. Я в курсе, что рассказывал Чемодуров о современной Москве, куда он предпринимал, как мне известно, несколько дерзких вылазок... Я знаю почти всё, что сделано там по градостроительной части, и не только по ней одной... И если хотите знать моё мнение - мне это неинтересно.
       -- Да, но это же тот самый случай, когда сравнение подтверждает вашу правоту и приоритет!
       -- Бросьте, перед кем мне тягаться приоритетами? Если желаете знать правду - мне неинтересно будущее, то есть ваше настоящее, равно как и настоящее тех, кто придёт после вас. Ведь оно - не моё, и посему не мне его оценивать и судить. Давайте-ка лучше пройдёмся немного по бульвару - там по пути, кажется, будет несколько интересных перспектив!
       Они пересекли площадь, проследовали по бульвару, затем свернули на проспект, откуда, действительно, открывались ещё более захватывающие панорамы и архитектурные виды. По пути их обогнали несколько легковых автомобилей и начали встречаться пешеходы, многие из которых приветствовали архитектора и его спутника.
       Шахматов не мог не отметить, что "появились, слава Богу, люди" - ведь до сих пор ни с кем, если не считать двух его визави и странного кондуктора в вагоне дачного поезда, он в Москве Новейшей не встречался и потому имел основания допускать, что отсутствие "третьих лиц" могло быть проявлением какого-нибудь невралгического сна. Но теперь, поскольку лица, никоим образом не зависящие от общения с ним, начали, наконец, возникать, демонстрируя все свойства людей самостоятельных и живых, считать всё происходящее результатом болезненного помрачения было решительно нельзя.
       Однако если взамен сна перед ним простирается неведанная реальность с неясным для него в ней исходом, стоит ли себя этой реальностью успокаивать?
       Между тем Лемберг, приняв молчание своего собеседника за готовность слушать дальше, объяснил, почему человеческое будущее интересует его менее всего.
       -- Вся история человечества "по ту строну" определяется нехитрым законом: сначала люди создают тот или иной идеал, а после - к нему стремятся, не боясь при этом ввязываться в страшные, кровавые дела. Но это бессмысленно и глупо, поскольку идеал достигнут не будет никогда. Когда я жил "там", были одни идеалы, в сегодняшнем мире - другие, завтра придут следующие, а что в итоге? Безумная и бесполезная гонка за призрачным счастьем, которое недостижимо в принципе.
       -- Да, вы правы... Но без этой гонки не было бы ни истории, ни цивилизации. Да и люди в таком случае мало бы чем отличались от бесхитростных творений природы, вроде зверей или птиц.
       -- Лучше птиц,-- усмехнулся архитектор.-- Но звериное начало в человеке настолько сильно развито, что цивилизации на всех своих этапах приходилось его сдерживать посредством идеальных представлений. Люди многое перепробовали, пока не нашли, что лучшим из идеалов является религиозный миф. Цивилизация продержалась с этим мифом несколько тысячелетий, но и он начал с какого-то момента распадаться. Идея коммунизма казалась хорошей заменой религии, но и она повторила старую ошибку, сделав условием своего торжества преображение человека. А человек, увы, не преображается.
       -- У вас здоровый цинизм,-- Шахматов растерялся с ответом и потому решил отвесить формальный комплимент.
       -- Не более чем результат длительной работы над собой.
       -- Но как, как в таком случае вам удалось построить такой прекрасный город? Или вы не сразу пришли к нынешним выводам?
       -- Ещё там понимание рождалось, только не сразу. Поначалу мне очень много приходилось трудиться и было не до философии. Мои проекты получали высокую оценку, но в работу почему-то не шли. Потом, правда, я узнавал их под другими именами - но с каждым годом нарастающего забвения это обстоятельство заботило меня всё меньше и меньше... А вот что заботило по-настоящему - к началу своей болезни я стал понимать, что архитектура, даже самая совершенная и прекрасная, не изменит человека. И ни искусство, ни даже поэзия - ни за что не изменят. Единственное, что способно заставить человека начать меняться, и меняться быстро,- это горячая и искренняя благодарность за собственную жизнь, вроде той, которую люди переживают после внезапного избавления от чего-то страшного, вроде катастрофы или смерти... Но обычно подобная благодарность заканчивается парой молитв и несколькими добрыми делами, а дальше - дальше всё возвращается в прежнее болото. А коммунизм ведь строить надо, останавливаться-то нельзя! И вот, в 1937-м году, когда звёзды смерти над страной взошли, я начинаю понимать, что найден, наконец, способ подобную благодарность поддерживать сколь угодно долго, способ чудовищный, когда человек должен постоянно трудиться над собой, чтобы не оказаться жертвой молоха. Понимаете? Так вот, когда я весь этот дьявольский механизм до конца осознал, то уже не имел сил ни заниматься самосовершенствованием, ни бороться с болезнью, которая в 1940-м меня и доконала... А оказавшись здесь - легко и быстро выстроил этот город! Строил и как память по собственным наивным мечтам, и как место, максимально приближенное к идеалу - чтобы те, кто попадёт сюда, просто бы могли здесь спокойно и счастливо жить, не задумываясь ни о будущем, ни о других вещах, неблагодарных и смертельно опасных.
       Закончив говорить, Лемберг не дал ни малейшего знака о готовности выслушать ответ, а просто продолжил идти, скользя прямым взглядом по куполам и вальмам своих красавцев-домов. Шахматов тоже долго молчал, глядел под ноги и считал шаги.
       -- Спасибо, вы мне многое объяснили,-- произнёс он наконец.-- Конечно, это подлинное счастье, что вы оказались в этом удивительном месте и смогли воплотить свой идеал. Но ваша формула, как мне кажется, не решает всех проблем - ни у вас, ни тем более в том мире, откуда я... Смотрите - мой здешний опыт минимальный, однако я не могу не видеть, что абсолютного покоя нет. Голохвастов, как мне показалось, очень сильно грустит и готов до бесконечности пить водку, хотя тут от неё невозможно опьянеть... Черёмухин по-прежнему мечтает о прекрасном будущем, напитанном чистым творчеством... Да и Предводитель ваш, как я могу судить, вместо того, чтобы предаваться покою, мотается зачем-то в наш мир, и не без риска, должно быть... Не может, наверное, человек жить без какого-то идеала будущего даже здесь, за гранью бытия!
       -- Это вопрос веры,-- ответил Лемберг, грустно улыбнувшись.-- У многих, особенно у Черёмухина, вера не прекращается даже здесь, и отсюда рождаются надежды и планы что-либо изменить. У меня же ни надежд, ни планов подобных нет, что, впрочем, достаточно странно для человека, в роду которого числились несколько раввинов! Хотя если разобраться - еврейская религия прямо говорит, что творца следует больше бояться, чем любить. Ведь бытующие представления о райских кущах, которые дожидаются праведников,- это собрание субъективных мнений и снов, ибо ни сам Творец, ни его пророки почти ничего на сей счёт людям не сообщали. Отсюда столь желанный для миллионов небесный рай вряд ли достижим. А вот построить подобие рая на земле считалось возможным - по крайней мере мои предки, ждавшие мошиаха, нового царя, первыми заявили об этом во всеуслышание. Странно, что огромный русский народ, на протяжении веков веривший исключительно в абстрактное небесное царство, столь легко и некритично воспринял этот постулат, пришедший из чужой среды!.. Думаю, он просто устал верить в то, что не сбудется никогда. Так или иначе, но коммунизм сначала состоялся, потом исчез, а поиск новых идей, в которые можно было бы продолжать верить, идёт, как и шёл всегда. Я не против - если людям необходимо, пусть верят и пытаются с этой верой измениться, это по-любому лучше, чем самосовершенствоваться под давлением террора. Но только ко мне это всё не относится, ибо я - неисправимый безбожник.
       Шахматов вздохнул с определённым облегчением:
       -- Да я, в общем-то, тоже в религиозности не замечен. Единственное, во что стараюсь веры не терять,- это нравственные принципы, так сказать. Но вот тут, у вас, особенно когда я увидел этот ваш город новый, хочется верить во что-то более сильное и значимое. И у многих здесь должно быть подобное настроение. А вот вы, мне кажется, просто перегорели. Построили город, воплотили мечту - это же очень много, бесконечно много для человека даже с учётом "второй серии" жизни! Отсюда, должно быть, и одиночество ваше...
       -- Да нет, не отсюда... Я ещё в той, старой, жизни отказался от учеников, хотя очень многие хотели у меня учиться и со мной работать... Считал, что если что-либо по-настоящему прекрасное создано - то и нечего повторять. То есть пытался, подобно Фаусту, остановить мгновение... Жена, к слову, за это постоянно попрекала меня, называла мою позицию грехом и считала, что за этот грех я когда-нибудь ответ понесу. Но - обошлось, как выяснилось.
       -- Я, разумеется, не склонен тому верить, но Черёмухин говорил, что считает это место чем-то вроде чистилища, в которое попадают души с небольшими грехами. Если так - то тот ваш грех вполне простительный.
       -- Простительный, непростительный - я вас умоляю! Давайте лучше сменим тему и послушаем джаз! Глядите - вон там играет отличный оркестр, а рядом - открытое кафе. Вы ещё не пробовали кофе на том свете?
       -- Разумеется нет, только чай. Но теперь - с удовольствием!
       В перспективе проспекта зеленел обширный сквер, по мере приближения к которому из-за высоких акаций доносились звуки знакомой мелодии. За деревьями, на невысокой каменной эстраде, играл небольшой оркестрик, а внизу, за столиками кафе, наслаждались свинговыми импровизациями несколько праздных слушателей.
       Лемберг с Шахматовым заняли крайний столик, и пожилой официант в расшитой ливрее сразу же принял заказ.
       Архитектора, разумеется, здесь знали, поскольку очень скоро, как только пьеса дозвучала до конца, к ним с эстрады спустился статный мужчина в белоснежной концертном костюме.
       -- Середчно рад поприветствовать! Вы нынче с гостем?
       -- Да,-- ответил Лемберг, пожимая протянутую ладонь.-- Это товарищ Шахматов. Он из Москвы. Но только из той, другой.
       -- О, очень рад вас видеть!-- приветствовал нашего героя музыкант.-- Я - Корневский, дирижёр и руководитель этой замечательной джазовой банды! По прошлой жизни, правда,- физик-теоретик, хотя погиб в 1938-м на лесоповале в печорской тайге. Так что нахожусь на третьей по счёту работе, и нравится она мне не меньше первых двух!
       Официант поспешил принести три бокала шипящего "Абрау", и они стоя выпили за встречу. После этого дирижёр дал знак музыкантам, чтобы они продолжали играть без него, и присел за столик.
       -- А вы какой кофе заказали?-- поинтересовался он сразу же, как зазвучала новая пьеса.-- С ореховым ликёром или имбирным шоколадом? Здешний шоколатье не ведает, похоже, предела совершенству!
       -- Я всему сливки предпочитаю,-- ответил Лемберг без эмоций.-- А вот гость пусть попробует с ломтиками ананаса!
       -- Ананасы в шампанском?-- решил сыронизировать Шахматов, вспомнив стихи Северянина.
       -- Мороженое из сирени!-- расхохотался дирижёр.-- Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа! А вы видали здешнюю сирень? Не гостили ли часом на даче у Голохвастова?
       -- Да, гостил. Сирень в его саду меня и в самом деле потрясла! Действительно, потрясающее место, невероятная страна! Город-идеал, джаз с бандонеонами, какого я никогда не слышал прежде, вечная, неотцветающая сирень... Всё-таки знаете, товарищи,- что бы вы мне тут не говорили и в чём бы не убеждали, но это место оч-чень похоже на рай настоящий!
       Лемберг, глотнув шампанского, отвечать на комплимент не стал, зато Корневский весело рассмеялся.
       -- Всегда приятно слышать приятное! Но мы, учёные, пусть даже и бывшие, ни в рай, ни даже в ад не верим. А у этого чуда имеется вполне конкретный автор.
       -- Как есть автор? Неужели?-- Шахматов от неожиданности едва не поперхнулся.
       -- Да, математик Торсилин из Казанского университета. Талантлив был до чрезвычайности, а вообще-то - просто гениален. В своё время стажировался в Гёттингене у самих Минковского и Гилбрейта по новейшим моделям математических пространств. Поскольку я в прошлой жизни тоже подобных тем касался, то докладываю вам, что Торсилин изучал пространства с бесконечной размерностью, которые от привычного трёхмерного мира отличаются кардинально и непостижимо. Более того, рассматривая мысли людей как числовые множества, своего рода отрезки или бесконечные лучи - для кого как!- он ставил эксперименты, используя, в частности, музыку Скрябина, позволяющую проникать в тонкие миры. Он сумел доказать, что в бесконечном множестве бесконечных пространств существуют сходимости в виде математических конусов, через вершины которых абстрактная точка может перемещаться в области, недоступные для любых других преобразований... Вы изумлены - я, наверное, непонятно объясняю?
       -- Всё понятно, продолжайте,-- поспешил уверить Шахматов.-- У меня ведь тоже образование математическое. Неужели вы хотите сказать, что мы все оказались в одном из таких миров?
       -- Сперва там оказался сам автор открытия после своей преждевременной кончины. Как и многие русские интеллектуалы, он симпатизировал революции, но не был готов сделать решающего выбора. В результате в 1919-м его сгоряча расстреляли - то ли деникинцы, то ли чекисты, теперь уже не разберёшь. Но, видимо, в момент смерти он сумел воспользоваться какими-то тайными вычислениями и преобразованиями, в результате чего его душа... или субстанция типа души, которая остаётся от человека после земной кончины, очутилась в одном из этих неведомых потусторонних закоулков. А затем сюда потянулись и другие - в основном, публика ему под стать, приличная и интеллигентная, горячо поверившая в новый мир, но по каким-то причинам не дождавшаяся его построения на грешной земле. Закоулок наш постепенно начал расширяться и превращаться в полноценную страну, над которой всегда светит солнце, хотя солнца этого мы не видим... А вскоре и выяснилось, что строить здесь можно быстро и легко - достаточно сильно пожелать и чётко вообразить предмет желания! Архитектор вот и постарался более других!.. Но вы же и дачу Голохвастова видели с неувядающей сиренью - чувствуете, каков человек?! Не заметили ничего? Это же точная копия дачи Саввы Мамонтова из подмосковного Абрамцева!
       -- Потрясающе!-- на автомате вырвалось из уст Шахматова, поскольку его мозг лихорадочно анализировал и запоминал услышанное, стараясь не пропустить ни единой детали.
       -- Ничуть. Если ещё классики марксизма на заре XX века писали, что электрон столь же неисчерпаем, как и атом, то отчего мы не должны соглашаться с неисчерпаемостью, скажем, малоизученных квантовых переходов?
       -- Всё равно потрясающее... И одновременно - так вот просто, невероятно! Захотел, подумал, помечтал - и сразу всё получил: и новый мир, и дома, дачи...
       -- И ещё шампанское, как же без него,-- весело уточнил вчерашний физик. И тут же добавил уже серьёзным тоном:-- Хотя далеко не всё удаётся здесь создавать, что пожелаешь. Удаётся лишь то, что могло иметь место в прошлой, земной жизни, но в силу каких-то причин там не состоялось. Возьмите вот Москву Новейшую - она такая нынче, какой, по-видимому, могла и должна была стать Москва прежняя, если б не трудности да эксцессы. И в Нью-Йорк её уже не точно переделать.
       -- Да, здорово,-- согласился Шахматов.-- Но ведь все воплощённые планы и мечты - всё равно есть прошлое! А для жизни необходимо, по-моему, чтобы и какое-то будущее присутствовало в голове. Или вам как-то иначе удаётся в будущее заглянуть?
       -- Нечего туда заглядывать, я же всё вам, кажется, объяснил,-- раздражённо и неожиданно вторгся в разговор Лемберг, до этого момента предпочитавший заниматься смакованием кофе.
       -- Да, конечно,-- Шахматов поспешил поправиться.-- Интересно бы знать, что думает сам Торсилин. Вот бы с ним встретиться!
       -- Увы!-- словоохотливый Корневский сразу погрустнел.-- Математик Торсилин как создал этот оазис, так и первым, похоже, погиб от провала на границе... Вам же про "окраинную эрозию", про то, как тьма целые куски, целые поля земли нашей вырывает и губит - слышали?
       -- Да, я наслышан об этих печальных вещах,-- ответил Шахматов, с нескрываемой грустью удостоверившись в том, что поведанные ему Голохвастовым тревожные новости - не вздор и не мелочь.-- Но неужели до сих пор ничего с этим явлением не понятно и нет способов защиты?
       -- Пока нет,-- твёрдым голосом произнёс физик, и в этот же момент по скучающему лицу Лемберга проскочила гримаса боли.-- Пока нет.
       Воцарилась неприятная, пугающая тишина. И чтобы её развеять, учёный-джазмен решил изменить тему разговора.
       -- Поскольку научного или практического решения не имеется, приходится стоически и терпеливо исполнять и слушать западную музыку, например эту! Знаете, чем западная музыка отличается от восточной и любой другой?
       -- Я музыкант неважный, расскажите!
       -- Ну вот вам простой пример, от которого проведём логическую цепочку. Скажем, вы обыватель: пусть и простой, но с гражданским чувством и образованием, живёте в царскую эпоху, и вас совершенно несправедливо и нагло обижает какой-нибудь полицейский пристав, подкупленный соседом-лавочником, и обида эта не разовая, а будет длиться вечно, вы знаете доподлинно. А бороться не можете - либо боитесь, либо сил нет у вас. Или, скажем, обижают вас в эпоху более позднюю: завистник строчит на вас донос в НКВД и вы оказываетесь под угрозой ареста. Для вашей новейшей эпохи, откуда вы пожаловали, сами что-нибудь подобное сочините, связанное с такой же сильной и вопиющей несправедливостью. Итак, что вы предпримите, если у вас нет возможности бороться, но есть возможность своё положение изменить?
       -- Придумаю тогда какой-нибудь окольный путь для борьбы с беспределом...
       -- Нет, мы же договорились, что бороться нельзя - ни прямо, ни опосредованно. Итак, ваши действия?
       -- Перееду в другое место.
       -- Отлично! Только вот место, в которое вы переедете, будет не в соседнем уезде, где всё точно так же обстоит, а за границей. За границей! И не в неведомый Китай вы отправитесь, а прямиком на Запад - в Германию ли, Англию, Америку... Хотя человек вы умный и догадываетесь, что и там попадаются негодные приставы, доносчики и негодяи. Тем не менее, вы туда поспешите - и знаете почему? Потому, что по здравом рассуждении вы придёте к выводу, что если уж и "там" вас обидят - то всё, вариантов для нового побега нет, придётся терпеть и как-нибудь выживать. А почему здесь не пытались потерпеть и повыживать? Да потому, что слаб духом человек, особенно когда имеется представление, что его беды могут быть преодолены простым перемещением в пространстве за склонением солнца!
       -- Хорошо, но причём тут музыка?
       -- При том, что переместившись за солнцем в закатный край, человек лишается надежды что-либо ещё раз изменить, и потому отныне вынужден терпеть. Это не смертельно, терпение многим обогащает, однако жить без великой надежды, которая прежде была с тобой - ох как это непросто! И в западной музыке подобное в полной мере отражено - умение страдать и веселиться с тем, что пребывает исключительно при тебе, то есть без надежды! У Моцарта, если помните, повсеместно, даже в самых светлых произведениях рассыпаны ноты безысходности и смерти. То же у Бетховена, у Паганини, Шопен целиком соткан из них... Мы играем джаз, который вроде бы весел и энергичен, а на деле - мы импровизируем переписанными в обратном порядке моцартовскими гармониями, где прежние ноты смерти перетекли в аккорды бодрости и наслаждения, энергично и изящно бегущие по кругу, выхода из которого по-прежнему нет! Послушайте, как мои орлы наяривают "Ля Компарсу" кубинца Лекуоны - там словно многоликая толпа марионеток шатается из стороны в сторону красиво и томно, все пребывают в наслаждении от этой завораживающей красоты, но за очерченный круг не способен вырваться никто!
       Шахматов прослушал несколько тактов и после поинтересовался шёпотом:
       -- Выходит, через ваше искусство вы отождествляете свой мир с миром закатным и тоже не видите ничего впереди? То есть просто живёте, пока живётся, и наслаждаетесь, пока наслаждается?
       -- Вы умный человек,-- ещё более тихим шёпотом ответил дирижёр.-- Мы, конечно, думаем и ищем, но не всё нашим возможностям подвластно, увы...
       -- Хорошо, но хотя бы другую по настроению музыку вы могли бы исполнить? Восточную, например, о которой вы упоминали.
       -- Разумеется. Эй, Степан,-- громко крикнул он саксофонисту,-- сымпровизируй-ка что-нибудь по линии Чайковского или из струнного квартета Бородина!
       Оркестранты обескуражено переглянулись - но после короткого замешательства и нескольких неудачных соло над притихшей вечерней площадью зазвучала сердечная мелодия, знакомая с детства. Обрадованный переменой, Шахматов поудобнее устроился в плетёном кресле, чтобы сполна ею насладиться. Корневский имел по-всему довольный вид, глазами и губами посылая оркестрантам какие-то профессиональные знаки, лица отдыхающих в кафе преобразились оживлённым вниманием, а прохожие на тротуарах останавливались, заинтересованно вслушиваясь в волнующие гармонии.
       Неожиданно послушался звук скатившейся со столика чашки и следом - громкое сипение, переходящее в хрип:
       -- Воздуха, дайте воздуха!
       Архитектор Лемберг, закатив глаза и схватившись рукой за сердце, сползал со стула и непременно бы рухнул на плиты, если б Шахматов не успел подхватить его за плечи и затем сразу же вместе с дирижёром не водрузил на стоявшую невдалеке банкетку с мягкими подушками.
       -- Доктора срочно!-- прокричал с эстрады кто-то из музыкантов, прекративших играть.-- Есть ли кто здесь врач?
       Но до того, как это успели это прокричать, от дальнего столика уже бежала к месту происшествия молодая хрупкая женщина в светлом крепдешиновом платье, на ходу расстёгивая сумочку, к которой был пристёгнут маленький значок с изображением красного креста. Подбежав, она сразу же прощупала пульс и заглянула в глаза, раскрыв пальцами сомкнутые веки.
       -- Это сердечный сбой,-- заключила она без тени сомнений.-- Его необходимо срочно домой отвезти.
       -- Может быть, в больницу?-- предложил Шахматов.
       Хрупкая женщина, уже начавшая делать какой-то массаж, подняла голову и посмотрела на него с изумлением:
       -- У нас же нет больниц! Дома отлежится и восстановится. А вы что - с ним пришли, его друг?
       -- Да, да, но я совершенно не знаю, где он живёт...
       -- Ничего страшного, я знаю, мы с ребятами его отвезём,-- решительно вмешался в разговор дирижёр и бывший физик.-- Эх, не стоило нам менять репертуар!
       Джазмены тем временем заканчивали сноровито переносить инструменты в багажник огромного восьмиместного автомобиля, сверкающего хромом, а после, взявшись вчетвером, с осторожностью доставили Лемберга в салон своего авто. Корневский поспешил за руль, машина с шумом завелась и рванула прочь.
       Внезапно оказавшийся в одиночестве и без чьего-либо попечения Шахматов, испуганно оглядевшись, поспешил за помощью к незнакомке:
       -- Простите, моя фамилия Шахматов... тут всё так внезапно случилось, Лемберг заболел, а он должен был помочь мне встретиться с Чемодуровым по одному очень важному делу. Не подскажите, как мне быть, к кому обратиться?
       Женщина замерла и с изумлением взглянула на просящего помощи. Её глаза были добры и немного печальны.
       В этот момент подошёл её спутник, возраста значительно более старшего, в летнем костюме-тройке и с таким же отчасти грустным, отчасти сосредоточенным красивым лицом.
       -- Чем могу помочь?
       -- Моя фамилия Шахматов...
       -- Простите же, простите, мы не представились,-- поспешил оправдаться пожилой мужчина.-- Это Анастасия, моя родная сестра, она служила фронтовым фельдшером и потому медицину знает как "Отче наш". Ну а я - Виноградов, конструктор. Странно, но мы совершенно не знакомы с вами!
       -- Да, конечно, и этому есть причины,-- растягивая свой ответ, Шахматов на ходу соображал, что должен и не должен сообщать о себе в обществе, где все, похоже, ведают друг о друге всё. И вспомнив, как дирижёр Корневский без лишних вопросов принял его невероятную данность, тоном уже более уверенным, но всё же не без сомнений и трепета, добавил:-- Я из Москвы. Только, увы, из Москвы той, другой.
       Брат с сестрой недоумевающе переглянулись.
       -- Мы все в какой-то степени из той Москвы,-- спокойно и с достоинством в голосе ответил конструктор.-- Я, например, покинул столицу СССР в 1958-м, то есть значительно позже, чем моя юная сестра, в середине июня 1941-го откомандированная в госпиталь возле нашей новой границы и уже оттуда не вернувшаяся.
       -- Понимаю вас... Мне, право, стыдно за себя, поскольку я родился значительно позже всех этих событий и покидал Москву совершенно другую, когда и Союза Советского уже более четверти века как нет... Да и не умирал я вроде бы, а оказался у вас через портал, то есть "червоточину"... Оттого мне и надо срочно переговорить с вашим Предводителем - это важно не только для меня, но и для всех, кто здесь живёт!
       Конструктор Виноградов озадаченно покачал головой.
       -- Понимаю вас. История необычная. И вы уже со многими общались здесь по вашей проблеме?
       -- Конечно. С Черёмухиным на озере, с Голохвастовым, с несчастным Лембергом... С ним, кстати, точно ничего страшного не случится, не инфаркт ли это был?
       -- Совершенно ничего страшного,-- поспешила с ответом сестра конструктора.-- Просто отчего-то произошёл сбой ритма, и ему не стало хватать кислорода. Я сделала массаж грудной клетки и восстановила дыхание, а несколько дней домашнего отдыха его полностью восстановят.
       -- То есть инфаркта не было?
       -- Даже если и был бы инфаркт - какая разница?-- с категоричностью отрезал Виноградов.-- У нас же всё равно не умирают. Поболеть - пожалуйста, запросто, а вот умереть - нет, умереть второй раз никак нельзя! Хм, а ведь вы и в самом деле - человек из другого мира!
       -- Всё, что я говорю о себе - чистая правда.
       -- Да мы и не сомневаемся. Врать, наверное, у нас технически возможно, однако я за свои шесть десятков лет, здесь проведённых, не припомню, чтобы кто-либо из наших говорил неправду. Отсюда нет оснований не доверять вашим словам, дорогой наш человек! Так, значит, вам надо встретиться с Предводителем Чемодуровым?
       -- Да, именно с ним.
       -- Можно через начальника границы попробовать,-- предложила Анастасия.
       Но старший Виноградов покачал головой.
       -- Ему сейчас не до этого. Я лучше помощнику позвоню, он меня отлично знает, так будет верней. Но в таком случае - за чем дело стало? Поедемте к нам домой, там отдохнёте и дождётесь аудиенции!
       Машина Виноградовых была припаркована на стоянке за углом. Это был новенький, с иголочки "Опель-Кадет", восхищённо взглянув на который Шахматов вспомнил слова бывшего физика, ныне дирижёра о том, как силою мысли в этом мире возникают кварталы, проспекты и, наверное, автомобили. И Шахматов решил сделать конструктору комплимент.
       -- Если я правильно понял Корневского, то все объекты материально мира возникают здесь благодаря силе мысли и желанию совершенства. И глядя на вашу машину, в последнем ещё раз убеждаешься!
       Но Виноградов в ответ рассмеялся:
       -- Это он вам про вещи монументальные поведал, а вот к транспортным средствам применимо, увы, другое правило.
       -- Какое же?
       -- Все автомобили, автобусы, торпедные катера и самолёты, оказавшиеся здесь, в прежнем мире прошли через катастрофы, в которых погибали те, кто ими управлял и находился внутри. После войны, когда меня наградили Сталинской премией, я купил этот трофейный "Опель" у одного генерал-майора и больше десяти лет ездил на нём, пока не разбился на обледеневшем повороте... А джазмены отвозили Лемберга в домашний санаторий на том самом "Пульмане", который со всем оркестром рухнул в пропасть на горном серпантине в районе Сочи незадолго до войны.
       -- Но, помнится, Корневский говорил, что его земной путь оборвался на северном лесоповале.
       -- Да, это так, поскольку Корневский - дирижёр приглашённый. А их собственный тогдашний шеф отправился из Кисловодска в Сочи на поезде, и потому уцелел и прожил чуть ли не до ста. Говорят, любовница отговорила его на авто ехать.
       -- Какое значение, кто отговорил!-- Анастасия решительно не согласилась с братом.-- В конце-концов, кто бы ни была та женщина, она спасла ему жизнь! А ведь жизнь, земная жизнь, всё равно лучше и важнее, чем продолжение нашей жизни здесь!
       -- Анастасия добра бесконечно,-- ласковым голосом ответил на её замечание брат.-- Временами мне кажется, что она - просто святой человек.
       Шахматов, устроившись на переднем пассажирском кресле, хотел было это утверждение поддержать, однако услышал произнесённое сзади тихим, слегка извиняющимся голосом:
       -- Святых здесь нет...
       Но в этот же момент громко завёлся мотор, и машина стала медленно выруливать со стоянки на мостовую.
       -- Город видели?-- ревностно поинтересовался конструктор, разгоняясь по широкому и прямому проспекту.
       -- Только прошёлся пешком от вокзала до кафе...
       -- Ну, тогда вы не видели почти ничего!
       Конструктор Виноградов решил устроить для своего нового знакомого настоящую экскурсию по Москве Новейшей. Несколько раз его автомобиль на умопомрачительной скорости пересекал город по осевым магистралям, на которых светофоры всегда горели зелёным, затем заложил несколько кругов по опоясывающим кольцам. Поток впечатлений из окна машины превосходил любые ожидания; изумление перетекало в восторг, а из восторга рождалась гордость за прекрасный и совершенный город. Парадные фасады, галереи, арки, башни, бельведеры, фонтаны на площадях, волнующая зелёная прохлада парков и бульваров - всё сливалось в один беспрерывный восторженный поток!
       По ходу поездки Виноградов временами давал пояснения, кто из его знакомых живёт в том или ином из домов, называя фамилии, многие из которых Шахматов помнил из новейшей истории. Но в то же время имена других не менее знаменитых деятелей прошлого не упоминались ни в какой связи, что свидетельствовало о том, что в этот невероятный потусторонний округ попадали далеко не все.
       Из имён же, которые прозвучали, Шахматов отмечал людей самых различных, включая тех, чей жизненный путь всегда почитался добродетельным, а также, как ни странно, относимых современным мнением к другой когорте, вплоть до душителей и сатрапов. Уточнять причины подобного несоответствия Шахматов не решился, благоразумно рассудив, что лучше будет заняться этим по возвращении назад, в Москву обычную и прежнюю,- разумеется, если возвращение состоится...
       От периодически возникающих мыслей о неясности собственной судьбы ему становилось грустно и тяжело, и если бы не новые виды с восхитительными явлениями зодчества, в изобилии открываемые для него заботливым гидом,- Шахматов определённо бы закис.
       -- А это не узнаёте?-- поинтересовался конструктор, сбрасывая скорость при приближении к колоссальному сооружению, буквально подпиравшему небесный свод.
       -- Да, да, знакомое что-то... Но подобный размер, высота - н-нет!..
       -- Это знаменитый Дворец Советов, только выше в десять раз. Но поскольку в Советах мы не нуждаемся - власть у нас здесь изначально самая что ни на есть народная и всеобщая,- то назвали его Дворцом Счастья. В память, наверное, о том великом счастье, которое мы все когда-то хотели построить на прежней земле. Поднимемся на смотровую галерею?
       Оставив машину у одного из подъездов, они прошли вовнутрь колоссального здания, которое совершенно не охранялось, и где несколько красиво одетых мужчин и женщин, встретившихся по пути, приветствовали Виноградовых как старых знакомых. Скоростной лифт с мраморной облицовкой за считанные секунды вознёс их под самые облака.
       Внизу, доколе хватало взора, простирались бесчисленные кварталы, разрезаемые уходящими в бесконечность путями сообщений. На домах, приближенных к центру, кровли были из меди, местами в патине, но сработанной навеки, аккуратно и красиво. Далее шла застройка малоэтажная, которую выдавали крыши из черепицы. Пригороды с дачными особняками терялись в туманной дали, и разглядеть из было невозможно.
       -- Сколько же людей здесь проживает?-- переведя дух, поинтересовался Шахматов.
       -- С дачными предместьями - около четырёхсот тысяч. Такой же, между прочим, была численность населения нашей старой Москвы весной 1945-го года, то есть до того, как жители стали возвращаться из эвакуации и с военной службы. Хотя город наш может вместить миллионов тридцать или даже сорок, причём - без уплотнения, в уже имеющихся домах. А если построить города-спутники дополнительно - то и сто, и сто пятьдесят миллионов, никто не считал...
       -- Четыреста тысяч душ - но ведь это не так уж и много! Как я понял, здесь должны находиться те из советских людей, кто погиб или скончался от времён революции до конца пятидесятых, так ли это?
       -- До начала шестидесятых, до полёта советского человека в космос,-- уточнил Виноградов.-- Те, кто покидал мир позже, к нам почему-то не приходили - наверное из-за того, что к тому времени их мир уже слишком сильно отличался от нашего.
       -- Хорошо,-- согласился Шахматов и, почесав подбородок, провернул в голове несколько вычислений.-- Смотрите: если на момент революции на будущей территории СССР проживало, насколько я помню из статистики, 150 миллионов, перед началом войны население выросло до 190, а к 1960-му достигло 210 миллионов, то, зная известные исторические потери и применяя усреднённые коэффициенты естественной убыли, мы находим, что за этот период земной мир покинули... порядка 180 миллионов соотечественников. Из них до 40 миллионов погибли во время Гражданской и Великой Отечественной войн, а также в годы репрессий, а 140 миллионов - от несчастных случаев, болезней и старости.
       И, едва произнеся эти цифры, он замер, пораженный их масштабом и глубиной встающих за ними в полный рост человеческих трагедий.
       -- Вы правы,-- по спорщицкой привычке немного растягивая слова, согласился с прозвучавшим расчётом Виноградов.-- Здесь действительно должны жить двести миллионов. Но их почему-то нет...
       -- Посмотрите на те кварталы за восьмиугольной площадью,-- вступила в разговор Анастасия, и её голос звучал взволнованно-тревожно.-- Там должны были поселиться те, кто не вернулся с войны. Но все дома, новые и удобные, стоят пустыми... Мы ждали их, невернувшихся, ждали здесь, построили для них город-сад - однако они почему-то не пришли... А вот за тем виадуком - целая цепь кварталов для погибших из-за клеветы и ложных доносов. И опять же - из них нет почти никого, никто не пришёл, тысячи, целые тысячи домов стоят почти пустые! Были ещё построены прекрасные усадебные города для крестьян, для колхозников - но в них вообще никого нет. Почему так - я не знаю, никто не знает, но жить с мыслью об этом действительно очень тяжело!
       Воцарилось молчание, которое прерывалось лишь резкими посвистываниями ветра, имевшегося на высоте. "Всё как в настоящем мире,-- думал Шахматов, продолжая внимательно разглядывать бесконечность незаселённых кварталов.-- Такой же точно свежий ветер и те же разговоры о вещах понятных и знакомых, обращённых к прошлому... В своём мире, откуда я пришёл и куда надеюсь вернуться, мы тоже, как ни странно, в основном говорим о прошлом - что происходило на самом деле, кто виноват, что можно было изменить... И говорим об этом, кажется, целую вечность, без перерыва. Хотя говорить следует о будущем, а прошлое - лишь изредка, по памятным датам вспоминать. Выходит, мы будущее подменили прошлым и желаем видеть впереди лишь то, что давно миновало. И чтобы понять эту очевиднейшую вещь, мне стоило попасть сюда, где будущего, в отличие от нас, уже не может быть в принципе!"
       Ему сделалась понятной причина болезненности Лемберга, открыто признающего, что будущего не существует, и сразу же стало бесконечно жаль находящихся с ним на смотровой колоннаде двух романтиков, которые, разумеется, об этом знают, однако вместо того, чтобы честно признать, готовы вечно обращать свои взоры назад и строить догадки по поводу того, чему уже ни помочь, ни изменить. И поскольку утешить их было нечем, требовалось произнести хотя бы доброе слово:
       -- Если бы я был человеком церковным и верил в рай, то я бы ни секунды не сомневался, что миллионы отдавших свои жизни на войне и безвинно убиенных должны были отправиться именно туда, сопровождаемые ангелами и ласкаемые вечным светом. Но это нынешнее место, как мы знаем, хотя и не относится к привычному материальному миру, имеет объяснимую природу, описываемую теориями многомерных пространств и квантовой механики... Поэтому я вижу в нём слепок с вашего земного прошлого, в котором, как мне кажется, устранено присутствовавшее там зло, а всё достойное и хорошее - сохранилось. Отсюда очевидно, что церковным раем ваш удел не является, это лишь феномен, который требует изучения и осмысления. Но ведь вы-то, вы-то! Вы-то как раз достойны рая, и рая самого светлого! Вы же, Анастасия, погибли в первые дни войны, спасая жизни солдатам, творя дело святое! Почему же вы здесь, не там?
       Снова образовалась долгая пауза, скрашиваемая завыванием ветра и редкими городскими звуками, проникающими снизу.
       -- Ну вот, вы только что и доказали существование рая,-- ответил, наконец, конструктор, улыбнувшись.-- Рая изначально нет, но поскольку мы с сестрой, согласно вашему убеждению, должны находиться в нём, то рай должен существовать.
       -- Да нет же, я просто рассуждаю...
       -- Никто на этот вопрос не знает ответа,-- продолжил Виноградов.-- Находясь здесь, мы можем лишь утверждать, что человеческие мысли и незавершённые дела иногда имеют шанс реализоваться после биологической кончины человека. И оттого, какими те мысли и дела являлись, зависит и поствитальное, если так позволите выразиться, бытие. Рай и ад каждый ваяет для себя сам.
       -- Нет, я не могу согласиться с тобой,-- неожиданно возразила брату Анастасия.-- Если погибшие на войне фронтовики не прибыли к нам сюда отдохнуть и насладиться мирным покоем, то это вовсе не означает, что они продолжают вести бой где-то на небесах! Я соглашусь скорее даже с тем, что для них нужно было не дома с фонтанами отстраивать, а огромное, бесконечно огромное поле засеять цветами, всеми-всеми, самыми лучшими цветами на земле, чтобы они цвели без перерыва и чтобы в их шёлковых, ласковых объятиях можно было бы глядеть в бесконечное небо - часами, сутками глядеть, целую вечность!..
       -- Может быть, в каком-то другом измерении такое поле и существует,-- мягко, тихим голосом поддержал её мысль Шахматов.
       -- С радостью готов подобное допустить,-- столь же негромко ответил Виноградов,-- но как практик, привыкший к определённости, совершенно не могу верить в умозрительные вещи.
       -- А вот я, не обижайся, верю,-- твёрдо возразила Анастасия.-- Я верю, что должен, обязательно должен быть рай настоящий, где при вратах апостол с ключами, и где Христос утешит не вкусивших земной радости. Жаль, я никогда там не окажусь.
       -- Почему?-- поинтересовался Шахматов с осторожностью.
       -- Потому что грех на мне. Я от ребёнка отказалась...
       Конструктор сразу же резко оборвал её, не дав договорить:
       -- Не казни себя в который раз, сестра! Ты же сделала аборт, чтобы не сорвать командировку в медчасть на границе, сделала ради жизни других! И если бы не немецкий авианалёт, ты бы могла спасти сотни, тысячи человек!
       -- Могла. Но не спасла ни одной,-- ответила Анастасия, отворачиваясь.
       Разговор, начавшийся столь приятно и легко, явно заходил в тяжёлый тупик, и Шахматов попытался разрядить обстановку, обратив внимание на парящий над городской окраиной лёгкий самолёт.
       -- Это Алмазов, наш ас,-- с удовлетворением от смены темы прокомментировал Виноградов.-- Он из самых здесь "молодых", угодил к нам после авиакатастрофы стратегического бомбардировщика в 1962-м, помнится, году со всем своим героическим экипажём... Даже тут неба не забывает!
       Изящный спортивный самолётик со старомодным пропеллером, словно напоказ, сначала залёг в продолжительный разворот, затем описал вертикальную петлю, после которой серебряной каплей на острие светлого вертикального луча устремился прямо в небо.
       -- Мастерски пилотирует,-- согласился Шахматов.-- Видимо, море и небо - две стихии, которые людям не дано забывать даже оказавшись по другую сторону...
       Они долго, с вновь возвратившемся удовольствием и отчасти восторгом следили за полётом, о чём-то каждый вспоминая и, возможно, снова мечтая, как когда-то в былые юные времена. В какой-то момент сильно отдалившийся от города самолёт превратился в едва различимую точку, которая, сверкнув напоследок ярким взблеском в темнеющем небе, исчезла из вида.
       -- Небо темнеет,-- заметил Шахматов.-- Мне почему-то казалось, что у вас здесь всегда светло. Ведь нынешний мой день - очень долгий.
       -- Да, здесь действительно долгий день,-- подтвердил Виноградов.-- Сумерки напоминают белую ночь над Ленинградом. Ночь тёмная, но при этом очень короткая. И такой порядок, признаюсь вам, значительно лучше для человеческой жизни... Что ж! Тогда, насладившись видами,- едем домой, будем готовить вашу встречу с нашим руководством?
       Столь же быстро на восхитительном мраморном лифте они спустились с колоннады вниз, погрузились в юркий трофейный "Опель", и спустя пятнадцать минут Шахматов осваивался в жилище Виноградовых.
       Брат и сестра проживали в совершенно безразмерной квартире на третьем этаже огромного, насыщенного послевоенным ампиром здания. Сколько в квартире было комнат, пять или все десять, сказать невозможно, поскольку Шахматов успел побывать только в нескольких из них. В то же время убранство было более чем скромным: в гостиной имелись стол с буфетом, в гостевой спальне - комод да железная кровать с хромированными набалдашниками, а кабинет конструктора поражал обилием простых сосновых полок, заставленных книгами и свитками чертежей. Рабочий стол был тоже завален - по всему выходило, что своей работы конструктор не прекращает.
       Правда, в гостиной вдоль стен теснились вазы, полные роз потрясающей красоты.
       Анастасия накрыла стол, и за чаепитием Шахматов ощутил такой прилив теплоты и благодарности к хозяевам, что от души пожелал этому дому всегда оставаться столь же гостеприимным и сердечным. Но неожиданным образом реакция конструктора на заурядный комплимент оказалась отнюдь не дежурной.
       -- С некоторых пор мы стараемся не употреблять в отношении будущего наречие "всегда",-- ответил он, вернув чашку на стол, и в этот момент его пальцы задрожали.-- На границах области развивается непонятный процесс разрушения, против которого наши знания и практические возможности бессильны. Исчезает, словно проваливается в какую-то бездну, земля. Исчезают люди. И хотя говорится, что нельзя дважды умереть,- повторно, выходит, они там умирают...
       -- Да, я в курсе,-- с искренней грустью в голосе Шахматов подтвердил свою осведомлённость, слегка наклонив голову.-- Действительно, очень печально. Я тоже размышлял об этом, и у меня есть несколько соображений на сей счёт, поэтому выслушайте их как человек науки. Пространство, в котором мы здесь сейчас находимся, связано, по-видимому, с предельными многомерными топологиями, а потому - хотя бы в силу известной теоремы Швейцера - крайне нестабильно. Во-вторых, нестабильность может усиливается возникновением "червоточин", известных вам. В-третьих, квантовый характер переходов...
       -- Бросьте, всё проще гораздо!-- Виноградов, не поднимаясь, с резкостью рубанул рукой по воздуху, словно стирая с университетской доски неправильные формулы.-- Просто какой-то непостижимой прихотью природы и истории здесь представилась возможность построить то, что мы не смогли и не сумели построить при жизни, в своей стране под названием СССР! А ведь мы очень, очень многое хотели построить и совершить, наверное, даже больше, чем суммарно желали люди во все предыдущие эпохи! Не просто отвоевать землю у соседа, завести латифундию или даже Кёльнский собор взметнуть к небесам - нет, речь шла о принципиально новом обществе, о новой жизни, о новом человечестве! Разумеется, не было у нас ни ресурсов, ни техники для всего этого беспредельного созидания, да и жизни наши оказались до обидного коротки. Даже бесконечная атомная энергия, которую мы мечтали видеть в машинах, призванных творить вечное изобилие, сделалась чудовищным оружием... Но, видимо, импульс мы всё равно задали такой, что даже на том свете тьму пробило, круги по мирозданию побежали...
       -- Да, да, о чём-то подобном рассуждал Корневский... Это всё так, но необходимо докопаться до физических основ данного феномена, иначе невозможно будет противостоять катаклизмам!
       -- Не успеем докопаться, вот в чём беда! Нет у нас технических возможностей изучать здешнюю природу столь же системно и тщательно, как когда-то изучали там, да и времени, я боюсь, уже не хватит. Эрозия слишком быстро развивается, да и не "окраинная" она уже, а самая что ни на есть метящая в центр! Те, кто по долгу службы этих вопросов касаются, давно, давно и безвозвратно сон потеряли...
       -- Я уже говорил вашим товарищам,-- аккуратно и негромко взял слово Шахматов, напрочь забыв про остывающий чай,-- что готов всем, чем только способен, вам помочь. Коль скоро я здесь оказался и обладаю отличной от вас природой, то обладаю, соответственно, и рядом других возможностей, так что это можно использовать, чтобы во всём разобраться и напасти остановить! Я готов при встрече с Чемодуровым предложить свои услуги, потрудиться для общего блага!
       -- Ваши слова делают вам честь, но, знаете ли,- человек не столь всемогущ, как ему временами представляется, а жизнь земная, то есть та единственная, в которой он способен творить реальные дела, до слёз коротка. Обещайте Чемодурову что угодно, однако запомните: ваша главная задача - вернуться домой. К себе домой! И живите на земле вашей счастливо и долго, радуясь солнцу и восхищаясь каждым мгновением бытия!
       Шахматов был смущён прямолинейностью прозвучавшего совета и хотел из приличия возразить, однако его опередила сестра конструктора:
       -- Тебе же надо позвонить в приёмную! Позвони в приёмную, договорись о встрече как можно скорее!
       Шахматов понял, что его не желают подвергать ни малейшему риску и будут стремиться вернуть в привычный мир как можно оперативней. Поэтому он произнёс то единственное, что он мог в сложившейся ситуации сказать:
       -- Спасибо. Но я всё равно буду думать о вас. Я ведь математик, я достану из архивов труды Торсилина и разберусь, чего бы ни стоило, с искажением топологии, относящейся к вам...
       -- Всё проще, всё на самом деле гораздо проще,-- не пожелал разделить этого порыва Виноградов, повторив полюбившуюся формулу и отхлебнув остывший чай.-- Вот что я по этому поводу думаю, позвольте объяснить. Наш мир не может быть не связанным с миром вашим хотя бы потому, что все наши узловые установления были заложены там, да и мы все, как ни крути, пришли из него. Отсюда катастрофические явления, атакующие нас сегодня, объясняются тем, что в последнее время мир ваш настолько круто и непоправимо меняется, что идёт разрушение последних струн, которые незримо нас связывают... Вам же известно, что Чемодуров первую Москву регулярно посещает, и делает это он, поверьте, не из туристического любопытства. Определить пытается, что именно надломилось там, у вас.
       -- Если всё дело в этом, о чём вы только что сказали,-- тихим голосом проговорил изумлённый Шахматов,-- то тут должна уже заведомо быть пустыня! Советского Союза давно нет. Нет ни страны, ни тех, кто её строил. Нет даже тех, кто бы продолжал в неё верить - в такую, какой та страна замышлялась. Поэтому если струны между мирами существуют - что же ещё должно развалиться и расшибиться в мире реальном?
       -- Возможно, обрыв струн происходит не сразу, или не все они для нас с вами очевидны... Во всяком случае, Чемодуров несколько раз собирал наших интеллектуалов - просил найти тот или иной способ что-нибудь переучредить, перезаложить фундамент... Хотя, боюсь, пустая эта затея. Если дело действительно в струнах, то новых подобного рода связей с вашим новейшим обществом мы заведомо протянуть не сможем, так что когда старые оборвутся окончательно, кончится и Новейшая Москва.
       -- Вы полагаете, что эрозия не остановится и станет фатальной?
       -- Да, ограничений я не вижу. Просто произойдёт предсказанный когда-то в древности конец света - только не в вашем мире, где его многие ждут, а тут.
       -- Вы меня просто убиваете! После того оптимизма, который я здесь впитал, после всех замечательных встреч - услышать о неизбежном конце? Просто невозможно...
       -- Почему невозможно? Мы же с вами разобрались, что это - не рай, разве не так? А если верить преданию, то вечным и бесконечным может быть только рай настоящий, увы. Так что придёт конец и нашему затянувшемуся благоденствию. В общем-то, каждый здесь сообразно своей информированности это понимает, и все мы понемногу готовимся к катастрофе. Так что уезжайте отсюда домой, помните нас и ещё долго, долго живите! Пойду же звонить в приёмную!
       Виноградов неспешно поднялся из-за стола и, слегка шаркая по дубовому паркету, направился в кабинет.
       Потрясённый Шахматов поинтересовался шёпотом у его сестры:
       -- Неужели это всё правда?
       -- Я не знаю... Честно не знаю! Одно понятно - даже здесь нет нам покоя!
       Анастасия явно сожалела, что ничего не предвещавшая чайная беседа перетекла к вещам в высшей степени неприятным и поэтому, выдержав небольшую паузу, решила гостя приободрить:
       -- Не переживайте так сильно, всё, быть может, обойдётся. Надежда не должна погибать прежде нас самих.
       Вскоре в столовую вернулся озадаченный конструктор.
       -- Представьте только - из приёмной они сами собирались мне звонить! Очередное ЧП: лётчик Алмазов умудрился пропасть! Начальник аэроклуба рассказывает, что в районе Долгой Балки он приблизился к какому-то невзрачному облачку - и вдруг весь вспыхнул и пропал без следа! По всему выходит, что очаги эрозии через атмосферу заходить стали и уже достигают границ города! В правительстве, если честно, паника, всех наших спецов собирают на срочное совещание, машина за мной вышла.
       И, взглянув на озабоченного Шахматова, добавил:
       -- Не беспокойтесь, я обязательно о вашей проблеме переговорю. Обязательно!
       Шахматов немедленно вспомнил недавнее любование с колоннады высшим пилотажем и странную яркую вспышку, после которой отдалившийся спортивный самолёт перестал быть различим. "Неужели все рассказанные мне здесь страшные вещи начинают происходить на глазах? Так буднично, просто - был, летал, наслаждался небесной ширью - и исчез навсегда?"
       Виноградов скрупулёзно перебрал и уложил в портфель многочисленные записки, отпечатанные на пишущей машинке, дополнив их бумагами с рукописными пометками.
       Когда нужные для совещания материалы были собраны, он неожиданно охнул:
       -- Сестра, я совсем забыл, что обещал отвезти инженеру Лукашевичу чертежи и пару справочников! Сделай милость, съезди к старику, он с утра ведь ждёт! И гость наш, если пожелает, сможет немного развеяться!
       И, не притворив дверь до конца, уехал.
       Анастасия, грустно вздохнув, сначала прибралась на столе, а после переложила в большую холщовую сумку оставленные братом книги и несколько чертёжных свитков. На вопрос, что за справочники требуется отвезти инженеру, объяснила:
       -- Брат был крупным конструктором в железнодорожной области и последние годы той своей жизни посвятил разработке нового типа паровоза. Я не знаю всей его науки, но он говорил, что хотел заменить паровую машину на какую-то турбину, работающую на угольном газе, и поставить конденсаторы, возвращающие пар. Такие паровозы, считал он, могли бы пробегать от Москвы до Урала без единой заправки и остановки, и при этом обладать невероятной мощью! Он не только без остатка посвятил себя этой идее, но даже отказался от учеников - много молодёжи желало с ним работать, но он из-за нехватки времени всем подряд отказывал. А потом Правительство СССР принимает вдруг решение паровозов больше не строить - для него это был страшный, беспощадный удар, вся жизнь прахом пошла... Сколько он ни писал, что его турбина лучше тепловоза и электровоза - никто даже слушать не жалел. Ну а потом, когда всё было кончено, случилась та страшная автоавария. Брат оставил мир в совершеннейшем одиночестве, никому не нужный, на похороны лишь несколько старых знакомых пришли... Хорошо, что хоть здесь встретил меня, немного ожил, если так по старой памяти выразиться уместно. И по-прежнему продолжает своими паровозами заниматься, с Лукашевичем на пару.
       -- Я неважный знаток железнодорожной техники,-- ответил изумлённый Шахматов,-- но из вашего рассказа скорее всего следует, что ваш брат изобрёл парогазовую турбину. Сегодня такими турбинами никого не удивишь, и они действительно считаются самым эффективным типом тепловых двигателей. Выходит, он просто опередил время.
       -- Как, наверное, и многие здесь у нас...
       Собрав всё для поездки, они спустились на улицу, где Анастасия села за руль "Опеля". Поскольку она оставалась в лёгком платье и без сумочки, Шахматов не мог не отметить, что ни документов на машину, ни водительских прав она с собой не принесла - ибо вряд ли подобные бумажки востребованы в этом удивительном и по-своему совершенном граде!
       Миновав несколько уже знакомых улиц и площадей, они выбрались на проспект-шоссе и взяли курс в направлении дачных окраин. На одном из дорожных указателей Шахматов обнаружил поворот к Долгой Балке - к тому самому месту, над которым совсем недавно бездна поглотила самолёт. От мысли, что очаг эрозии может в любой момент перекинуться с неба на землю, сразу же сделалось не по себе,- однако Анастасия вела машину с таким совершеннейшим спокойствием, которое быстро вернуло ему надежду.
       Посёлок, в который они прибыли уже затемно, состоял из многих десятков добротных двухэтажных особнячков, выстроенных в замысловатых и неповторяющихся вариациях органического стиля конца 1920-х. Анастасия пояснила, что здесь проживают известные учёные.
       Инженер Лукашевич, совершенно седой, но бодрый и жизнерадостный старичок, был встрече чрезвычайно рад. Он как дочь расцеловал Анастасию и чрезвычайно долго, пока та представляла своего спутника, рассказывая о его необычном появлении и предстоящей встрече с Чемодуровым, тряс его ладонь обеими руками. Затем, отдавая долг трудам Анастасии, с огнём в глазах он перебрал привезённые ею книги, развернул один из чертежей и провозгласил, слегка покачивая головой:
       -- Если вы хотя бы раз в жизни имели удовольствие восхищаться красотой детали совершенной формы и обработки, или если вы знаете, как нагрузить балку или консоль таким образом, чтобы она, внешне недвижимая и бессловесная, чувствовала бы себя хорошо,- о, тогда вы понимаете смысл труда настоящего инженера! В своей жизни прежней я часто не обращал на эти моменты внимания, отселе теперь навёрстывать приходится, вы уж простите!
       -- Бросьте, зато сколько мостов вы в той прежней жизни возвели!-- не согласилась Анастасия.-- Брат рассказывал, вами восхищаясь, что целых двадцать!
       -- Двадцать мостов с учётом ученических, милая моя, а авторских у меня всего семь, семь, и не единым более! Ибо свой самый главный мост я так и не построил и продолжаю над ним работать, сам, правда, не зная, зачем...
       -- Полноте,-- не согласился Шахматов,-- насколько я понимаю, семь авторских мостов - это более чем достойный результат!
       -- Да нет же, молодой человек, нет... Восьмым должен был стать невиданный прежде мост через Обь или Енисей в их широчайшем нижнем течении. Пролёт в несколько километров, без единой опоры или подвесок! Если вы немного в данной сфере разбираетесь, то не поверите, скорее всего, пустым мечтателем меня наречёте. А я между тем придумал конструкцию арки более эффективную, чем у моего учителя Белелюбского, по лекалам которого отгрохали мост в австралийском Сиднее, якобы в мире самый длинный!
       Шахматов понимал, что перечить пожилому человеку, ностальгирующему по прошлому, неуместно, но в то же время он не мог скрыть сомнений профессионала:
       -- Несущая арочная конструкция длиной более километра вряд ли возможна, это доказано математически.
       -- Это надо ещё посмотреть, кто и как такое доказывал!-- с решительностью не пожелал соглашаться старик, явив сущность упрямую и целеустремлённую.-- Все мои расчёты и выкладки лежат здесь, в нескольких шкафах, любой может перепроверить, хотя трудился я без вычислительных машин, с одной лишь логарифмической линейкой! Спецификацию на особый сорт стали разработал, сам Орджоникидзе обещал её поставить в план, но потом вдруг выяснилось, что из-за моей стали не выполнят плана по какой-то другой стали, артиллерийской, и заявку мою отложили... Покуда ждал - а прождал я всю тогдашнюю жизнь свою!- мне приходилось строить обычные мосты из обычного железа. Мосты как мосты, меня за них хвалили и сталинскими премиями награждали, а я вот не видел в них того инженерного идеала, о котором, как теперь могу судить, с молодых лет тайно мечтал...
       -- Но ведь мосты же ваши стоят, служат людям...
       -- Пока служат... Но я ещё бодрый и здоровый был, а волноваться за них уже начал. Сталь не та, нет той красоты, о которой мечталось, не ловится сечение золотое! Все наперебой меня успокаивали, твердили, что на ближайший век прочности у мостов хватит, а я желал, чтобы и через триста, и через пятьсот лет они бы стояли, как влитые! Так что это тревога бесконечная и непреходящая сделалась моим главным недугом... Когда я в последний раз заболел - морфий физическую боль снимал, а эта боль не девалась никуда, продолжала меня точить и изничтожать... И даже здесь не могу отвертеться от мысли, что ведь знал, подлец, всё мог сделать по-другому - а не сделал, не добился, чтобы выплавили и прокатали именно нужную для подлинного дела сталь, и чтобы фермы мостовые не стонали, как водится, под тяжёлыми поездами, а пели бы от той лёгкости, с которой нагрузке ответствуют и противостоят!
       -- Зря вы так волнуетесь. Я не слышал, чтобы какой-либо из старых мостов в бывшем СССР вдруг рухнул или потребовал бы срочного ремонта. Значит, и с вашими всё в порядке.
       -- Нет, не зря, молодой человек, не зря... Хотя знаете - коль скоро вы "оттуда"!- не сочтёте ли за труд побывать у каждого из тех семи мостов и хотя бы сделать по несколько фотокарточек? Я объясню, где фотографировать надо - раскосы, пяты, подпруги... Вы же с самим Чемодуровым намерены общаться? Так вот, скажите ему, что я просил, он заберёт у вас эти фото, поскольку он часто мотается к вам туда!
       Шахматов поспешил согласиться исполнить эту немного сумасшедшую просьбу, и покуда инженер хорошо сохранившимся чертёжным почерком выписывал на листе почтовой бумаги названия и места нахождения своих семи мостов, попросил что-нибудь рассказать о Чемодурове - в конце-концов, ему предстоит со здешним Предводителем судьбоносная встреча, а он почти о нём ничего не знает!
       -- Чемодуров прекрасной души человек,-- сообщил Лукашевич, протягивая записку.-- Он из чекистов. Я к чекистам всегда относился с осторожностью, поскольку каким бы замечательным ни был человек на той службе, он часто вынужден исполнять далеко не самые умные и гуманные приказы. Чемодуров же от того гнёта давно освободился, заплатив самую высокую из цен: он был, кажется, старшим майором госбезопасности, то есть птицей важной и полёта высокого, имел заслуги, держал в подчинении массу сотрудников - а когда в тридцать седьмом понял, что его вот-вот арестуют, а вместе с ним заметут и всех его товарищей-подчинённых,- то сам вызвался на операцию по взятию какой-то банды, и первым на бандитские наганы пошёл! То есть спас и солдатика, которого бандиты при своём обнаружении обязательно должны были застрелить, и полсотни подопечных от ежовской расправы уберёг. Так-то вот... А награду за тот поступок он уже здесь получил - к нему жена спустя много лет пришла, которую он не чаял увидеть даже на том све.. то есть как раз на здешнем свете, не на том!.. ибо на том, он был уверен, её должны были вместо него расстрелять или при лучшем исходе сослать пожизненно в Восточный Казахстан. А оказалось - пенсию ей за его героический поступок худо-бедно определили, и прожила она свой оставшийся век достойно... Поэтому, когда будете с Чемодуровым общаться, имейте всё это в виду. Он в чём-то может быть жёсток и неприятен, но на подлость или измену - никогда не пойдёт!
       Разговор с Лукашевичем продолжался ещё некоторое время, однако злоупотреблять гостеприимством старого инженера было нельзя - Анастасия и Шахматов вскоре тепло с ним попрощались и, возвратившись в успевший остыть автомобиль, тронулись в обратный путь.
       Царила уже настоящая ночь - пусть и короткая, как предупреждал Виноградов, но чрезвычайно тёмная, из-за чего в этом не вполне приспособленном для случайных гостей мире становилось неуютно.
       На середине пути, где возле шоссе стоял обративший на себя внимание путевой указатель к Долгой Балке, Анастасия неожиданно спросила разрешение заехать на несколько минут в одно из мест, которое она назвала дорогим для себя и чьё название произнесла быстрой скороговоркой.
       Разумеется, Шахматов возражать не стал, хотя немного и озадачился: сворачивать глухой ночью с освещённой дороги в тёмный район, где может случиться невесть что, по всем канонам представлялось затеей малоприятной и опасной.
       Заглушив мотор, Анастасия оставила машину возле шлагбаума, закрытого на замок со следами многолетней пыли, и предложила пройти вперёд шагов на тридцать или пятьдесят. Шахматов не без опаски проследовал за ней и остановился неподалёку.
       Видимо, это и была та самая Долгая Балка, поскольку впереди перед ними чернело уходящее в бесконечность безразмерной протяжённости пространство. Едва различимая на переднем плане заросль кустарника расступалась, обнажая обрывающийся в черноту крутой склон. Сколько ни пытался Шахматов разглядеть вдали за кустарниками какие-либо признаки рельефа или рукотворных построек - не было видно ровным счётом ничего, словно впереди распахивалась всепоглощающая, безжалостная бездна. И тем более удивительным возле самого её края было услышать радостный возглас Анастасии: "Глядите!"
       Он поднял глаза - и увидел, как в чёрном небе причудливо кружились несколько белоснежных снежинок. Бесшумно покачиваясь, они медленно приближались к невидимой земле и где-то уже там, внизу, успев несколько раз блеснуть между ветвями и стеблями травы, навсегда терялись. Но им на смену спускались снежинки новые, которых постепенно становилось всё больше и больше, и от длительного наблюдения за этим бесконечным и завораживающим хороводом в глубине души пробуждалось необъяснимое волнение.
       -- Снег? Почему идёт снег?-- шёпотом спросил Шахматов, подойдя к Анастасии. Ещё более он изумился, когда обратил внимание, что его спутница по-прежнему одета в лёгкое летнее платье. Впрочем, он и сам был одет по-летнему, не ощущая при этом ни малейшего холода или хотя бы предзимней свежести.
       А снег между тем продолжал падать всё сильнее, выбеливая небо и плотной пеленой заволакивая даль, черневшую впереди. Снегом окутывались и края земли, обретая прежде размытые в темноте поверхности и границы. То, что недавно казалось прорвой, превращалось в гигантский многокилометровый овраг, пугающий глубиной и непроходимостью. "Тут бы пропавший вчера самолёт пригодился",- едва успел он подумать, как услышал ответ на свой вопрос:
       -- Это очень странно и непонятно, но снег здесь идёт ровно тогда, когда я сюда прихожу. Если мы уедем сейчас - он прекратится, а когда рассветёт, внизу будут одни лишь острые камни, к которым никто не спускается. Но я не просто люблю на этот снег смотреть - я чувствую, что мне необходимо здесь бывать, приходить сюда как можно чаще...
       -- А что находится по другую сторону балки?-- спросил Шахматов, словно опасаясь из привычной обыденности переходить к вещам высоким и тонким.
       -- Там край, за которым - настоящая бездна, должно быть. Туда отроду никто не ходил и ничего там не строили.
       -- Бездна...-- задумчиво произнёс Шахматов.-- Кругом бездна. Бездна под нами и над нами, бездна на той земле и здесь... Бездна, если задуматься, везде, и она в миллиарды, в триллионы триллионов раз значимее и обширней, чем человеческая жизнь, где бы та ни протекала. А люди со всеми их желаниями, властью, деньгами - лишь жалкие песчинки и щепки, которых природа в конце-концов поглотит и перемелет...
       -- Об этом страшно думать,-- согласилась Анастасия.-- Я почему-то никогда не думала об этом, не задумывалась, что человек безразмерно мал... Человек действительно мал, но всё же, мне кажется, он не неразличим... Да, да, он различим, и это совершенно точно! Ведь для меня каждая из этих снежинок - чья-то душа, которая не пропала в космосе бесследно, а хотя бы в виде этой крошки является на короткий миг, когда о ней кто-то вспоминает! И я вот вспоминаю всех, кого за свою короткую жизнь повидать успела... особенно вспоминаю свою медсанчасть, когда в первый день войны её на рассвете разбомбили: на зубах вкус кипящей свежей крови, и в воздухе тот же запах крови, перемешанный с дымом... Я, наверное, к тому времени уже умерла, и душа над землёй приподнялась - и потому медленно пролетая над нашим лагерем, где всё было в огне, продолжала видеть и чувствовать каждую чужую рану, каждый боли всплеск... Потом - темнота, по-своему тоже бездна, какие-то вихри, водовороты, стенания... Я по первости пугалась, мне было страшно ужасно, но понемногу я убедила себя, что худшему уже не бывать, и потому смогла успокоиться. Ну а далее - оказалась здесь: обстроилась, как-никак зажила, не ведая, что кого-то из родных своих дождусь... ну вот, дождалась брата. Но ведь очень много, очень много других людей должны были прийти сюда, а их нет, и это - несправедливо! Я боюсь, я не желаю верить, что все они в бездне растворились. Оттого, наверное, придумала себе это утешение - возле бездны стоять. Один раз так постояла, второй - а потом увидала, что как постоишь - снежинки летят! Отойдёшь в сторону или мысль изменишь - снег прекращается. И при этом не холодит, не леденит - так что же это, если не человеческие души, неприкаянные и всеми позабытые?
       -- Возможно,-- с искренней грустью ответил Шахматов.-- Земная наука, встав на позиции материализма, как-то упустила из виду, что человек гораздо сложнее простого биологического объекта. А коль скоро есть в человеке нечто вроде души, то должно иметься для неё и пристанище. Поэтому религия правильно про рай говорила. А как начали всё это высмеивать, как верить в райские кущи перестали - так эта неприкаянность и пришла. И едва ли не каждый, кто в XX веке умирал, с ней соприкоснулся.
       -- В рай к Богу и раньше было трудно попасть, за это молиться надо, а мы не молились. Оттого я и хожу сюда... хожу, и прошу своими словами, ибо молитв не знаю ни одной, за каждую прошу снежинку, за каждую душу... Понимаю, что со стороны это глупость, вздор - но иначе не могу. Вы уж простите меня, я ведь не должна была вам об этом рассказывать. Посмотрели бы просто, как среди вечного лета красиво снежинки кружат - и поехали бы...
       -- Нет же, себя не вините...
       Разговор прервался. Снег по-прежнему продолжал падать, но значительно слабее, из-за чего в ночном небе вновь стали обозначаться растущие чёрные пятна.
       Вскоре снегопад полностью прекратился, отпустив с небосвода последнюю снежинку необыкновенной красоты. Словно в благодарность, та снежинка медленно спланировала к руке Анастасии и там растаяла, превратившись в каплю, напоминающую чью-то слезу.
       Встречать рассвет возле Долгой Балки не было смысла, поэтому спустя короткое время они благополучно возвратились в город. Виноградов задерживался на совещании, поэтому Шахматов, не без труда упросив Анастасию не тратить более сил на проявления гостеприимства, уединился в конструкторском кабинете - сначала занимая себя изучением корешков многочисленных книг, а затем задремав в кресле.
      
      

    А вы могли бы?

       Утром конструктор вернулся, обрадовав Шахматова новостью, что Чемодуров на месте и ждёт с ним встречи.
       Он сопроводил его до подъезда, посадил в служебную машину и пожелал успешной беседы. Через несколько минут наш странник по широкой, застланной красным ковром лестнице входил в правительственный дом. Как ни странно, руководящие органы располагались не в пафосном Дворце Счастья, а в средней величины четырёхэтажном здании - правда, столь же монументальном и прекрасном, как и все остальные дома в Москве Новейшей.
       Шахматов полагал, что по пути к высшему руководству невероятного города-государства ему придётся миновать, как водится, целый ряд приёмных и постов проверки - однако, к своему изумлению, он был сразу же проведён в просторный кабинет с достаточно скромным убранством, в дальнем углу которого за видавшим виды дубовым столом работал Предводитель Чемодуров.
       Чемодуров, статный мужчина в возрасте за пятьдесят со слегка отёкшими от очевидной бессонницы веками и выразительными глазами серого цвета, с короткой стрижкой, призванной скрыть седину, носил френч защитного цвета без петлиц и иных знаков различия. Коротким знаком он пригласил гостя подойти поближе, после чего поднялся из-за стола и протянул свою ладонь.
       "Ну вот,-- подумал Шахматов,-- теперь через одно это рукопожатие я буду знаком, видимо, и со Сталиным, и с Троцким! Интересно, его внешняя расположенность ко мне - настоящая, или же элемент игры?"
       Однако расчёт на то, что Предводитель первыми же своими словами задаст предстоящей беседе тон, не оправдался. Предложив гостю присесть, он вменил ему и обязанность открыть диалог:
       -- Расскажите, кто вы.
       Собираясь с ответом, Шахматов старался смотреть прямо, и поэтому в какой-то момент их взгляды пересеклись. В глазах Чемодурова он разглядел бесконечную усталость и тревогу, на фоне которых предстоящий разговор должен был выглядеть никчемным; поэтому, не желая обременять Предводителя ещё одной заботой, он решил представить свою историю как недоразумение, которое может быть исправлено решительно и быстро.
       -- Я Шахматов, математик из Москвы. Родился в 1967-м... Спасибо за хороший приём... Позавчера я случайно стал в след вашему грузовику в момент, когда тот преодолевал портал в районе Малой Никитской... в результате я оказался здесь. Я очень благодарен вашим товарищам... вашим коллегам за содействие и помощь. Очень красивый город у вас, и общество едва ли не идеальное. Но всё же - я не отсюда, и мне очень бы хотелось вернуться назад.
       Чемодуров ответил после долгой паузы, в первой части которой он буквально прожёг Шахматова отяжелевшим взглядом, после чего этот же взгляд, сделавшийся завораживающе-холодным, обернулся вовнутрь, к надёжно скрытым от внимания посторонних тайниками памяти и закоулкам души.
       -- Решение нами уже принято,-- произнёс он затем властно и спокойно.-- Мы выпустим вас.
       -- Спасибо вам огромное!-- поспешил ответить Шахматов с нескрываемой благодарностью.
       -- Совершенно не за что. Я единственно хотел бы добавить, что вы должны ясно понимать: согласно всем жизненным законам выпускать вас не следовало бы, поскольку, побывав здесь, вы стали носителем чувствительной информации. Поэтому, отпуская вас, мы идём на очень большой риск.
       Шахматов всеми силами старался сдерживать стремительно нарастающее волнение, готовое пробить слабеющую защиту со стороны рассудка, обрушившись в неуправляемый, смятенный ужас.
       -- Простите, я не подумал об этом... Но в произошедшем нет моей вины... Я буду молчать, я клянусь!..
       -- Оставьте оправдания, лучше выпейте воды,-- оборвал Чемодуров поток извинений и клятв, переставив поближе к математику хрустальный стакан и наполнив его прохладной водой из графина.-- Расскажите-ка лучше, как вы оказались возле грузовика? Час ведь был ночной, и место - глухое.
       -- Я прятался от полиции и приставов.
       -- Прятались? А что же вы натворили?
       -- Вы не поверите - ничего! Накануне днём получил удар от человека в штатском, попробовал сопротивляться - хотя, знаете ли, чисто для проформы, ведь спортсмен и драчун из меня никудышный! - ну и сразу же был задержан по обвинению в нанесении телесных повреждений сотруднику органов, якобы работавшему "под прикрытием". Доставили меня в суд для избрания меры пресечения. Был уверен, что меня под подписку о невыезде отпустят - а продажный судья перед самым заседанием тайно встречается с адвокатом, выясняет обо мне все подробности, личные и служебные, после чего зачем-то принимает решение бросить меня в застенок... Вы не верите?
       -- Нет, почему же? Продолжайте, пожалуйста.
       -- Меня выручило, что час был поздний и такого приговора никто не ждал. В суде не нашлось полицейского наряда, в тюрьму меня должен был немолодой пристав везти. На дорожку, как положено, мы заглянули в уборную, а там - ремонт, рамы нет в окне, ну - я и выпрыгнул, да бежать. Пересёк Садовое, Спиридоновку... где-то за Вспольным заскочил в какую-то арку и спрятался в зарослях от погони. Потом увидел ваш грузовик, увидел, как он врезается в стену, как открывается тоннель - и я сразу же туда! Вот и оказался у вас... Первым человеком, которого я здесь встретил, был Черёмухин. Он сразу рекомендовал мне искать выход на вас, отвёз для этого на дачу к супругам Голохвастовым... Далее я общался с Лембергом, с Корневским, с братом и сестрой Виноградовыми, с инженером Лукашевичем... Спросите их, они всё подтвердят!
       -- Не волнуйтесь, всё уже давно подтверждено и переподтверждено! Мне одно лишь немного непонятно - как это вы узнали детали разговора вашего защитника с судьёй?
       -- Вы не поверите, но это тоже благодаря ремонту в судейском особняке! Меня заперли в комнате рядом с кабинетом судьи, и я всё слышал через разобранную вытяжку!
       -- Складно, согласен. А что за "сотрудник органов" вас ударил - не в курсе?
       -- Понятия не имею. Какой-то спортивный тип... Толкнул меня на тротуаре безо всякой причины.
       -- А что вы делали на тротуаре? Вспомните, это очень важно.
       -- Важно? Я просто стоял. Я остановился.
       -- Просто так на тротуарах не останавливаются. Вспомните, из-за чего точно вы остановились - газету развернуть, шнурок завязать?
       -- Хм! Нет, конечно. Я остановился, чтобы прочесть мемориальную доску на стене какого-то дома... если это действительно столь важно. Просто я по жизни своей человек любознательный - всегда всё читаю и запоминаю, на всякий, так сказать, случай. И в этот раз заинтересовался - что за дом, кто в нём жил...
       Ещё не завершив последней фразы, Шахматов ужаснулся собственной глупости - ведь свойство любознательности в его положении сродни приговору, который будет вынесен теперь не только без адвоката, но и без судьи - вынесен самой сущностью здешней обители, навряд ли заинтересованной в том, чтобы чужая любознательность раструбила о её существовании на целый свет!
       Однако Чемодуров среагировал неожиданно:
       -- Любознательность, соединённая с наблюдательностью - хорошее свойство. Знаете ли, товарищ Шахматов, мы хотим попросить вас об одном деле... Оказать нам одну услугу очень хотели бы вас попросить.
       Шахматов, уже готовый выслушать безжалостный вердикт, буквально воспрянул духом и подтвердил обрадовано:
       -- Конечно же, я готов! О чём речь?
       Чемодуров вздохнул и, поднявшись из-за стола, несколько раз прошёлся по кабинету, словно ещё раз все взвешивая и сосредотачиваясь на главном. Затем он перенёс один из гостевых стульев и присел напротив своего собеседника.
       -- Ваше появление здесь хоть и удивило нас, но не скажу, что сильно. Гораздо сильнее нас волнует другая проблема. Некоторое время назад стали пропадать наши люди, наши граждане. Сначала мы полагали, что все они становятся жертвами окраинной эрозии, о которой вы наверняка от моих товарищей слышали, однако затем стали появляться свидетельства того, что некоторые из них оказываются на вашей половине, в вашем земном, "реальном" мире. И многим из них, судя по всему, приходится у вас не сладко.
       -- Я первый раз слышу об этом!-- изумился Шахматов.-- Стало быть, в процессе окраинной эрозии возникают условия для перехода в прежнее пространство... потрясающе! Тогда - слушайте: я же математик, я знаю теорию пространств Гилбрейта, разыщу труды Торсилина, всё это можно распутать, чтобы эрозию остановить! Я готов этим заниматься двадцать четыре часа в сутки, я найду решение, клянусь!
       -- Спасибо, это интересное предложение,-- произнёс Чемодуров, немало удивлённый научным поворотом.-- Об этом стоит подумать. Но всё же пока я хотел сказать о другом.
       -- Да, пожалуйста, конечно!
       -- Хорошо. Из-за этих неприятных вещей мы приняли весьма рискованное решение изредка ваш мир посещать. Нашли с Черёмухиным "червоточину" или, как вы выражаетесь, портал. На вылазки эти отправлялся исключительно я сам с несколькими подготовленными и проверенными людьми. Мы собрали много информации и начали многое понимать. Однако случилась неприятность - во время одной из таких операций исчезла моя жена, Зоя Нордштерн. Её исчезновение - не только моя личная трагедия, поскольку пропал человек горячо любимый и беззаветно преданный, но и большая опасность для всех нас - ведь Зоя по долгу службы является носителем важных секретов. Поэтому мы должны Зою найти и вернуть.
       -- Понимаю вас. Я готов помогать, чем сумею.
       -- Спасибо, ведь я хотел просить вас именно об этом. Само же дело заключается вот в чём. Поскольку Зою мы искали и продолжаем искать, нам удалось установить, что задержана она была вашими полицейскими при тех же примерно обстоятельствах, что и вы - немотивированная придирка, потасовка и скорый арест. Оттого я и расспрашивал вас столь подробно о том, что происходило с вами на тротуаре, уж не обессудьте! Правда, в отличие от вас, сбежать Зоя не смогла и была вместо тюрьмы водворена в психиатрическую клинику. Мы выяснили также, что в ту клинику были направлены и несколько других наших товарищей, непредумышленно оказавшихся в современной Москве. Отсюда для нас очень важно узнать, где именно они содержатся сегодня, что с ними происходит и каким образом их можно освободить.
       -- У меня имеется знакомый психиатр, я попытаюсь выяснить через него.
       -- Вряд ли знакомый психиатр поможет. Очень сдаётся, что наших хватают не просто так, а в силу какой-то научной или даже политической программы - мы не знаем пока. Отсюда содержатся они под большим секретом, а в дом скорби к ним, как вы можете догадаться, не пустят ни адвокатов, ни даже родственников, если таковые объявятся. Поэтому существует лишь один способ разузнать и помочь - попытаться проникнуть туда же. Точнее - тем же образом туда попасть.
       Шахматов задумался.
       -- Вы хотите, чтобы я разыграл психа?
       -- Совершенно нет. Нужно будет появиться в определённом месте и вести себя определённым образом, чтобы обратить на себя внимание. После этого, скорее всего, вы окажетесь в том же заведении и даже, не исключено, в той же палате, откуда попытаетесь определённым образом нас известить.
       -- Скорее всего, я окажусь в ближайшем участке,-- Шахматов покачал головой.-- Там мою личность быстро установят и арестуют за попытку побега, за ту самую. И не в психушку отвезут, а в следственный изолятор.
       -- Я понимаю,-- невозмутимо возразил Предводитель.-- Такой риск существует, и ежели он случится, вы отсидите в застенке несколько недель, после чего вас отпустят за неимением оснований подвергать настоящему наказанию. Однако значительно больше шансов на то, что вас сразу же определят в известное место.
       -- Простите, но почему? Разве я действительно на психа похож?
       -- Разумеется нет. Но если вас примут за одного из наших, то всё будет, скорее всего, так, как я сказал. В силу неизвестного нам порядка, действующего на вашей стороне, вас постараются как можно быстрее доставить на обследование.
       -- А что они будет делать со мной? Я же ведь нормальный человек, как все они, и я смогу им это доказать!
       -- Именно по этой причине у вас будет возможность выйти из игры и освободиться, когда сочтёте нужным. Но я очень хочу просить вас немножко потерпеть и провести в той клинике какое-то время, хотя бы несколько дней, чтобы собрать информацию. Поймите, другого способа сделать это у нас нет, увы. Вы - единственная надежда. Поможете?
       Шахматов изобразил задумчивость и замолчал, сосредотачиваясь перед ответом. Разумеется, делалось это исключительно для проформы, поскольку ничего другого предложить с его стороны было нельзя.
       -- Хорошо,-- произнёс он затем, расправив плечи.-- Я помогу. Честно помогу, потому что мне самому теперь интересно, что происходит!
       На том и порешили. Чемодуров сказал, что к "червоточине" они отправятся во второй половине дня, поскольку если совершить переход в указанное время, в Москве настоящей будет предрассветное утро - время наиболее безопасное, когда полицейских клонит в сон после ночных нарядов, а дворники ещё не вышли на работу.
       Чтобы занять образовавшиеся свободные часы, помощники Предводителя предложили Шахматову покататься по городу или навестить новых знакомых - однако он благоразумно отказался, не желая перед предстоящим опасным делом отягощать себя новыми впечатлениями и эмоциями. Поэтому часы ожидания он провёл, перемещаясь между вечнозелёным садом во внутреннем дворе правительственного здания, где шумели кипарисы и цвели магнолии, и богатой библиотекой, в которой обнаружил массу редких изданий навсегда ушедшей, казалось бы, эпохи.
       В нужный час Шахматов с Чемодуровым погрузились в великолепный правительственный "Паккард" и выехали к месту проведения операции.
       Покидая удивительный город, Шахматов не знал, стоит ли с ним прощаться навсегда, поэтому просто в очередной раз напитывался его архитектурным богатством и волнующими панорамами.
       Они долго, очень долго ехали по пустынному соломенному полю, тому самому, что встретило его сразу по прибытии, и наконец остановились вблизи знакомого урочища, где в утлой хижине на берегу Реки времён проживал незабываемый Черёмухин - золотопогонник, поверивший в новую жизнь, философ и мечтатель. Шахматов понадеялся, что Черёмухин подойдёт, чтобы переговорить и проститься,- однако, судя по всему, порядок перемещения через таинственный портал исключал присутствие посторонних.
       Они оставили комфортабельный "Паккард" и прошли к поджидавшему на краю поля трёхосному "Студебекеру". Шахматов сразу же узнал грузовик, за кузовом которого для него открылся тоннель в сей загадочный мир. Добротная ленд-лизовская машина, немало, должно быть, успевшая поколесить по дорогам Великой Отечественной войны, была готова к новому невероятному путешествию.
       Водитель "Паккарда" помог проверить состояние грузовика и вскоре ушёл, оставив путешественников по пространствам и временам совершенно одних. Шахматов заметил, что здесь, в поле, перед стартом рискованного и, не исключено, смертельного трюка с лица Чемодурова сошёл образ арбитра и вершителя, который придаёт власть, и на дело с ним отправлялся простой и бесконечно усталый человек.
       -- В старой Москве у нас будет крайне мало времени,-- сообщил Чемодуров, взглянув на посеребрённые ручные часы.-- Я передам вас нашему товарищу, который пребывает там на нелегальном положении, и подробные инструкции вы получите от него. И ему же передадите всё, что разузнаете. Вам же я пока хочу сообщить информацию особой важности, которую вы можете использовать в самом крайнем случае для мотивирования нужных людей. Вы хорошо запоминаете?
       -- Вроде бы на память не жалуюсь...
       -- Тогда запоминайте!-- и с этим словами Чемодуров развернул бумажку с многочисленными цифрами.
       -- Это запоминать?
       -- Да. Разбейте на разряды, привяжите к каким-нибудь словам или образом - вы же математик, мне ли вас учить?
       Шахматов напрягся - и постарался числовую последовательность запомнить.
       -- Да, вроде бы зафиксировал. Через пару минут надо бы только перепроверить. А что это?
       -- Цифры в верхней строке - это накопительный счёт в Банке Англии. Цифры в нижней - секретный пароль. В тридцать седьмом году на этом счёте лежало несколько миллионов фунтов стерлингов, в ваше время, надо полагать, их с набежавшими процентами там будет значительно больше. Счёт номерной, знание пароля достаточно, чтобы получить к нему доступ.
       -- Вы хотите сказать, что я могу отдать эти миллионы за нужную информацию?
       -- Да. Только не прогадайте. Платите только за информацию безупречную и точную. Разбить хранящиеся на счёте деньги на части возможности у нас, к сожалению, нет.
       -- Я понял,-- ответил Шахматов и сразу же, отдав бумажку и закрыв глаза, вслух произнёс секретную цифирь.-- Всё правильно?
       -- Да, всё верно.
       Шахматов непроизвольно улыбнулся - память и в самом деле не подводила!
       Однако после, немного помолчав, счёл нужным поинтересоваться:
       -- Если этот счёт действительно существует, и на нём лежат миллионы - почему вы не боитесь, что я не воспользуюсь ими сам?
       Прозвучавший вопрос был не просто дерзким и провокационным, но и порождал чудовищные догадки: ведь если подобной деликатной информацией делятся без каких-либо условий и гарантий, то это значит, что у делящегося есть возможность в случае обмана обманувшего наказать! А чтобы наказать, требуется держать в настоящей Москве не единственного "товарища"-нелегала, а целую подпольную сеть, которую бывший чекист вполне мог основать и до поры держать в "законсервированном" состоянии. Ну а в таком случае всё может оказаться совершенно не так, как до сих пор представлялось, и вменённые ему розыски Зои Нордштерн могут быть прикрытием какой-нибудь грандиозной спецоперации, которую готовят в его городе и стране воскресшие из прошлого люди-тени! Например, из-за обиды на крушение идеалов и убиение созданной ими страны намереваются учинить государственный переворот!?
       Но в тот же миг Шахматов вспомнил про удивительный и прекрасный город с улыбчивыми и доброжелательными людьми - разве могут такие замышлять зло? И какое им дело до России нынешней, о которой архитектор Лемберг, помнится, даже не желал ничего слушать?
       Шахматов почувствовал, что между полюсами двух взаимоисключающих версий вот-вот вспыхнет раскалённая дуга, и тогда вся его академическая рассудочность полетит в тартарары, а заветная последовательность цифр навсегда выскочит из памяти. Но ответ Чемодурова уберёг от когнитивного взрыва:
       -- Вряд ли вы пожелаете теми миллионами воспользоваться, поскольку они все - прокляты и в крови.
       -- Да... но ведь чьё-то страдание и кровь можно выявить, наверное, на любых деньгах?
       -- Нет, эти деньги прокляты навсегда. Счёт был тайно открыт Нафталием Френкелем в его бытность при начальстве в Соловецком лагере. Этот Френкель - прирождённый подлец и аферист, его в начале двадцатых должны были расстрелять в Одессе, однако он сумел подкупить тамошних чекистов, и те вместо расстрельной стенки отправили его валить лес на Соловки. На Соловках он быстро вышел в прорабы и добился расконвоирования, а после, когда сумел наладить продажу леса, что валили заключённые, пароходами напрямую в Англию - приговор ему вовсе отменили и продвинули в руководящий состав. Затем его отозвали в Москву, где доверили возглавить отныне уже весь ГУЛАГ. Ну а на тайный счёт, который ему помог открыть английский капитан, забиравший с Соловков строевую древесину сверх записанной в судовой коносамент, стали стекаться комиссионные едва ли не со всех заграничных продаж, что шли через наши миллионные, увы, лагеря. Мой отдел в НКВД эту аферу почти раскрыл, но хитроумному Френкелю удалось меня опередить. Если вам кто рассказывал о моей судьбе, то знайте - причина моего фактического самоубийства кроется именно в этом... Френкелю же на земле повезло больше - он дожил до старости и умер в домашней постели. Правда, последние свои годы он коротал в добровольном заключении, не имея возможности ни прогуляться по бульвару, ни даже спуститься во двор - бывшие лагерники его узнавали, подходили и били наотмашь, как только могли... Забавно, что московские милиционеры, тоже зная старика Френкеля в лицо, обычно предпочитали не вмешиваться... Ну а счетами своими он воспользоваться не сумел, это я знаю достоверно. Номера счетов с тридцать седьмого года у меня лишь одного, ну а теперь, стало быть, и у вас. Не боитесь?
       -- Что деньги прокляты?
       -- Да. И счастья они своему обладателю точно не принесут.
       -- Тогда, выходит, хорошим людям их не стоит отдавать?-- уточнил Шахматов, обрадованный благополучным разрешением едва не сокрушившей его дилеммы.
       -- Хороший человек без денег всегда поможет,-- ни секунды не сомневаясь, ответил Чемодуров.-- Так что вы уж сами решайте. Тем более, что советчик по деньгам я плохой: здесь, как вы, наверное, уже поняли, денег нет, и никогда впредь этого зла не будет!
       Более ни о чём серьёзном они не говорили. Но перед тем, как залезть в кабину "Студебекера", Чемодуров достал из кармана крошечную фотокарточку:
       -- Это моя Зоя. Я не могу вам эту карточку отдать, поэтому постарайтесь так же запомнить её лицо во всех подробностях, портрет словесный сформируйте и в голове держите...
       Мотор "Студебекера" неторопливо завёлся и на удивление молодцевато затарахтел; громко хлопнули и затворились тяжёлые стальные двери. Шахматов ещё раз огляделся по сторонам: бесконечное поле, белёсый туман... А было ли всё это? И что предстоит впереди?
       Когда двигатель прогрелся в достаточной степени, Чемодуров стронул машину и сразу же стал набирать быстрый ход. Его пассажир, предчувствуя турбулентность, поспешил упереться в пол обеими ногами и схватиться за держатель. Обороты мотора ежесекундно возрастали, молодцеватый перестук поршней сменился надсадным рёвом, снаружи громко засвистели зеркала и обводы. Воздух впереди в какой-то миг неожиданно и сильно задрожал и начал расплываться, словно над раскалённой плитой.
       Шахматов зажмурился - и они ворвались, влетели в этот расплав на чудовищной скорости, вокруг всё обрушилось, потемнело, пронзительно завыло и затрещало, пронеслись огненные всполохи - и затем накрыло неведомой оглушающей волной, как если бы совсем рядом ударили в огромные колокола.
       Очнулся Шахматов от страшного скрипа тормозов - грузовик отчаянно тормозил, окружённый утренним полумраком, в одном из привычно-знакомых переулков, после чего, юрко свернув в другой и немого углубившись, встал под густой тёмно-зелёной кроной возле железной двери, ведущей в подвал. Спустя короткое время дверь отворилась, и из подвала показался одетый в дворницкую робу немолодой мужчина с немного смуглым заспанным лицом. Глазами поприветствовав Чемодурова, он принял из его руки конверт и сразу же был представлен:
       -- Это товарищ Мамедов из Закавказской организации. Передаю вас ему на поруки.
       И, не попрощавшись, прыгнул в кабину, спеша стремительно отъехать прочь.
       Шахматов, получив вежливое приглашение пройти в подвальное помещение, на несколько секунд задержался, чтобы послушать, как долго будет оставаться различимым звук мотора. Поначалу этот более чем узнаваемый отныне звук стал затихать на удалении, однако затем он возрос, резко и бурно - и после короткого сухого хлопка внезапно оборвался. Сжатые от напряжения губы Шахматова тронула улыбка - судя по всему, Предводитель со своим "Студебекером" благополучно телепортировались обратно.
       Тогда он спустился в подвал, оказавшийся наполовину складом инвентаря, а на половину другую - жилой комнатой.
       -- Прошу пожаловать в мой лофт!-- вежливо пригласил "товарищ Мамедов", стягивая с плеч дворницкий жилет.-- Ведь именно так подобное жильё сегодня называется?
       -- Я не знаю, поскольку проживаю в старой развалюхе в Зюзино. После вашей Москвы Новейшей туда даже не хочется возвращаться.
       -- М-да,-- согласился Мамедов.-- Для меня это тоже большая загадка. Там, за границей земного бытия, исключительно силою мысли и красоты построен город-сад. Здесь же, где есть всё - камень, металл, машины,-- города перенаселены, скучены и малопригодны для жизни. Не знаете, отчего так?
       Шахматов не был готов с ответом, да и не требовалось отвечать, поскольку Мамедов вскрыл конверт и углубился в изучении оставленных Чемодуровым инструкций.
       -- Всё понятно, я так и предполагал,-- произнёс он затем, скомкав бумагу и поджигая её старинной бензиновой зажигалкой.-- Что ж! Придётся вас легализовать в новом качестве.
       -- Я должен сделать вид, что сошёл с ума?
       -- Одного этого мало,-- возразил засекреченный дворник, продемонстрировав недюжинную проницательность и знание обстановки.-- Здесь нынче каждый второй, похоже, с больной головой ходит, и никого это не волнует совершенно. Вы должны сделать так, чтобы в ваше сумасшествие поверили.
       -- Хорошо. Что именно для этого я должен предпринять - закукарекать, раздеться и пройтись голышом напротив Кремля?
       -- Кремль - не то место, откуда вас заметят. Чемодуров, наверное, вам объяснил, что всё должно происходить в районах вполне определённых. Одним из таких мест, ближайших отсюда, будет, пожалуй, станция метро "Улица Коминтерна", нынче по-вашему "Александровский сад". Вам потребуется одеться не по времени и не по сезону - подойдёт, думаю, ватная телогрейка 1940-го года... Ну а чтобы наверняка - возьмёте старинный автомат, спрыгните на рельсы и сделаете вид, что намерены стрелять по милиционерам!
       -- Боюсь, что эти милиционеры меня и примут прежде психушки, если поезд раньше не собьёт,-- ответил Шахматов, негодующе морщась. Предложенный план действий вызывал в нём явный протест.
       Однако дворник-нелегал просчитал все варианты:
       -- Если примут сейчас, ранним утром - то да, угодите прямой дорогой в следственную часть. А вот если вечером, ближе к полуночи, то пока первые товарищи с вами будут разбираться в станционной каталажке, товарищи вторые успеют подъехать и забрать вас с собой в качестве особо ценного сумасшедшего.
       -- Милиция, точнее полиция, так просто меня не отдадут.
       -- В других местах, может быть, и вправду не отдадут, но только здесь будут действовать особые правила.
       -- Вы уверены? Ведь от этого для меня едва ли не всё зависит!
       -- Доверьтесь моему опыту.
       Разумеется, подобного рода устная гарантия Шахматова устроить никак не могла, но других вариантов, и в самом деле, не имелось. Даже когда двороник-чекист, вновь облачившись в робу, делавшую его неотличимым от миллиона московских гастербайтеров, отправился мести мостовые и Шахматов остался в "лофте" один, уйти было нельзя, ибо после его памятного побега из здания суда сотни уличных видеокамер, соединённых в сеть по распознаванию лиц, едва ли позволили бы ему добраться до Зюзино, пробив мгновенную ориентировку на арест.
       Поскольку времени до вечера было более чем достаточно, за отсутствием иных дел Шахматов решил предаться меланхолии, вспоминая прожитую жизнь и с грустью перелистывая страницы своих несбывшихся надежд.
       Однако Мамедов вернулся, против ожидаемого, весьма скоро, словно не желая оставлять подопечного с печальными мыслями наедине. Шахматов решил, что в интересах дела будет правильнее познакомиться с ним поближе и потому, прогнав с лица следы уныния, поинтересовался, словно у старого знакомого:
       -- Вы, должно быть, с Чемодуровым вместе служили?
       -- Да нет. Уже после жизненных передряг познакомились,-- чуть улыбнувшись, ответил Мамедов, польщённый вниманием к своему прошлому.-- До тридцать восьмого я находился на нелегальной работе: считался эмигрантом-мусаватистом [мусаватисты - сторонники националистической буржуазной партии, находившейся у власти в Азербайджане в 1918-1920 гг], держал в Париже небольшой ресторан, а на деле - выполнял различные задания из Москвы, в том числе и по линии особой важности. Когда же почти всех нас без разбора заподозрили в троцкизме, ресторан пришлось закрыть, а вскоре и всё остальное в той жизни для меня закрылось.
       -- Понимаю вас. Хотя до сих пор не могу взять в толк: неужели Троцкий обладал таким авторитетом и влиянием, что из-за страха перед ним была поднята невиданная волна репрессий? Я много мемуаров читал - все авторы утверждают, что в эмиграции Троцкий сделался чуть ли не маргиналом.
       -- Да, это именно так. Беда проистекала не из личности Троцкого, а из-за того, что в ней соединились и слились все тогдашние страхи по поводу нашего проигрыша мировому капиталу.
       -- Никогда так не считал...
       -- И не вы один. Но судите сами. Революция и в христианской России, и в исламском Закавказье победила потому, что за многие века на этой земле взросла великая идея справедливости. Я называю её великой, потому что справедливость та являлась бескорыстной, совершенно бескорыстной. Поверившие в неё бросали уют, богатства, успешную жизнь, рвали с родственниками и знакомыми - и отнюдь не затем, чтобы после революции возвратить всё это сторицей, а совершенно бескорыстно, ради счастья грядущего мира. И в те годы мы, по большому счёту, не власть помещиков и буржуазии свергали, а ваяли этот новый, невиданный мир. Ничего не просили для себя, лишь будущее счастье человечества наградой и оправданием нам служило! Даже когда приходилось в пылу борьбы творить насилие и проливать кровь, многие из нас искренне считали, что в грядущем мире все те жертвы будут сочтены и прославлены. Один комиссар, помнится, так это объяснял: "Когда построим коммунизм - выпьем красный портвейн памяти!". И Троцкий в те годы примерно так же рассуждал и мало чем от других отличался.
       -- Но тогда что же поменялось после?
       -- После? После выяснилось, что желанного коммунизма мы быстро, руками одного-двух поколений, построить не сумеем. Подвижники, что уцелели из тех, ещё ходивших в народ и на баррикады, состарились, и прежние их порывы теперь уж мало что значили. А вскоре на смену идеи бескорыстия и долга, той идеи, которая из России вышедши буквально целый мир объяла, вновь стали возвращаться цену имеет, всё торгуется и продаётся. Правда, противники наши, отдадим им должное, поработали над нажива и расчёт. То есть снова стала побеждать мораль, которая была прежде: ты - мне, я - тебе, всё идеи, великие и непримиримые, бескорыстия и наживы, сцепились в смертельном поединке! А кто победит тем, чтобы идею всемирной продажности облагородить и очеловечить. И вот в результате что вышло: две - тогда было совершенно непонятно. Ведь идея наша, начав понемногу у нас же угасать, стала пробуждаться в других местах земли, а идея враждебная - из всех щелей к нам просачиваться.
       -- А при чём же тогда Троцкий? Он же, как-никак, до самой смерти оставался сторонником коммунизма?
       -- При том, что поскольку противником он был наиболее близким, "своим", так сказать, это развернувшееся противоборство стало с ним лично отождествляться! Ведь что получалось, когда продажная идея поперёк нашей пошла: не нужно теперь ни геройства, ни альтруизма, требуется лишь горстку вождей подкупить - и дело в шляпе, вожди подкупленные отведут народные массы и целые государства прямиком туда, куда негодяям только и надо! И когда у нас поняли, что этот циничный подход работает намного лучше всех наших вместе взятых, то первым, кого заподозрили в той измене, в переподкупе, оказался именно бывший наркомвоенмор! Ну а дальше - дальше и другие, кто хоть в чём-то был с ним связан и к чему-то причастен... Понапридумывали, что Троцкий - агент всех разведок сразу, погубили из-за ничтожных подозрений сотни тысяч честных людей, ну а следом - следом война, которая, как я уже теперь понимаю, выкосила под корень последних подвижников и идеалистов... Так вот и продула наша великая и новая для человечества идея буржуазному райку, где всё за века выкуплено и законтрактовано на очередные века вперёд!
       -- Не со всем готов согласиться, но последнее утверждение - стопроцентно моё!-- зачем-то торжественным голосом провозгласил Шахматов, до этого момента сохранявший скептицизм.-- Действительно, в нынешнем мире всё подчинено деньгам всецело и безальтернативно, вместо долга нравственного - везде исключительно долг денежный! Мои современники к этому привыкли и смирились, поэтому вам, должно быть, не очень у нас здесь уютно.
       -- Я об уюте не задумываюсь, ведь профессиональный нелегал обязан ко всему привыкать. Хотя спорить не стану - в вашем мире я не наблюдаю ни малейшей ценности, и будь моя воля - взорвал бы его весь!
       -- Не жестоко ли?
       -- Жестоко. Но поймите и вы, что из всех людей, которые сегодня топчут эту землю, ценность для меня представляет лишь жизнь пропавшей Зои, да и ваша. Как только найдём Зою - сразу же возвращусь в Москву Новейшую, ни секунды тут не задержусь! И вам готов в том помочь, ведь Чемодуров о вас высокого мнения... Впрочем, если вы пожелаете здесь задержаться, тоже в накладе не останетесь, всё это вашим останется, не тащить же с собой...
       И с этими словами Мамедов, сдвинув давно нечищеный коврик и приподняв половицу, извлёк из подпола тяжёлую сумку, доверху набитую пачками пятитысячных купюр.
       Шахматов никогда прежде не видел воочию такого количества денег - было понятно, что разведдеятельность нелегального дворника поставлена на широкую ногу.
       -- Спасибо, мне чужих денег не надо,-- ответил Шахматов после короткого раздумья, причём ответил, следует признать, исключительно по лекалам долга, поскольку в его небогатой жизни обладание даже одной красно-розовой пачкой могло бы многое изменить. Однако после разговора с троцкистом-бессребреником выказывать заинтересованность в стяжании примитивных земных благ ему совершенно не хотелось.
       Вместо этого он предпочёл напомнить о суровой реальности:
       -- Не боитесь, что ваши коллеги-дворники вас разоблачат? Ведь для нынешних мигрантов из Азии вы не просто умны, а глубоки бесконечно, вас глаза ваши могут выдать!
       Но Мамедов лишь улыбнулся в ответ:
       -- Глаза не выдадут, поскольку среди соратников по метле я давно ненормальным считаюсь, а таких на Востоке обижать не принято. Осталось теперь вот и вас в психа обратить!
       Но перед запланированным на глубокий вечер превращением в психа Шахматову вместо продолжения приятной беседы пришлось подвергнуться инструктажу.
       Прежде всего, Мамедов вручил ему крошечный, размером с горошину, радиомаяк, позволяющий отслеживать местоположение:
       -- В клинике вас, скорее всего, досконально обыщут, поэтому постарайтесь от него перед обыском избавиться. Я же смогу точно отследить, куда вас привезут.
       -- Скорее всего, на Загородное шоссе [на Загородном шоссе расположена знаменитая Московская психиатрическая больница N1 им.А.Алексеева (в прошлом - имени П.Кащенко)]...
       -- Скорее всего место будет другим,-- со знанием дела возразил Мамедов,-- так что потрудитесь сохранить этот датчик до конца.
       Затем он извлёк из портфеля новое устройство, ещё более крошечное.
       -- Это второй датчик местонахождения. Он отключён, для включения требуется продавить ногтем вот эту внутреннюю кнопку... Вы приведёте этот датчик в действие накануне вашего с Зоей бегства, чтобы я встретил вас и забрал. Встречать и забирать я буду вас на "Студебекере", так что не обознаетесь.
       -- Чемодуров по такому случаю вернётся?
       -- Каким образом, ведь связи с ним нет! Второй "Студер" мой, он находится здесь и надёжно замаскирован на заброшенной стройке невдалеке.
       -- Понятно... Но если у меня могут отобрать первый радиомаяк, то как я сохраню второй?
       -- Второй придётся в вас вживить.
       -- То есть как это так - вживить?
       -- Я всё сделаю, у меня есть ланцет и хирургическая нить.
       -- М-да... Выходит, сбывается библейское пророчество, что принимаю я дьявольскую печать на правую руку свою! Последние времена настают!..
       Произнеся с досадою эти слова, Шахматов тотчас же пожалел, что в разговоре с неисправимым атеистом-большевиком упомянул пророчество из книги Откровения Иоанна - зачем, разве оно несёт для него какой-либо смысл?
       Однако тот среагировал спокойно и по делу:
       -- Я немного в курсе этого пророчества и полагаю, что оно относится прежде всего к принимающим правой рукой искусственные блага взамен благ подлинных. Вам же рука потребуется здоровой. Поэтому операцию придётся провести на мягком месте, уж извините!.. Лучше не откладывать на последний час, я всё сотворю за пару минут!
       Обескураженный Шахматов не стал возражать, лишь неуклюже встал, с неохотой развернулся и начал медленно спускать штаны. Мамедов же, устало выдохнув, сноровито обработал ягодицу спиртом, сделал обезболивающий укол, после чего запихнул вторую горошину в надрез и наложил крошечный шов.
       -- Жаль, что вы не видите и не похвалите меня,-- заявил он в завершении операции.-- Комар носа не подточит! Чиряк себе, и чиряк...
       -- Спасибо. Будут ли ещё какие инструкции, а то я хотел бы немного перед делом подремать.
       -- Да нет, мы всё обговорили. Запомните ещё номер моего мобильного телефона. Звоните только в самый последний момент, поскольку с вашими нынешними технологиями меня через полчаса обязательно запеленгуют, так что я со своим "Студером" должен буду находиться где-нибудь уже совсем вблизи вас... И тогда оттуда - сразу же в лучший из миров! Э-эх!..
       Шахматов выучил наизусть номер телефона Мамедова и решил более ни о чём не спрашивать. Снимая пиджак, чтобы подремать на топчане, он обнаружил в одном из карманов собственный смартфон - совершенно забытый за ненужностью во время пребывания в Москве Новейшей, однако здесь способный вновь пригодиться.
       -- А что мне с моим телефоном делать?-- поинтересовался он.
       -- Да ничего, можно прямо здесь и выбросить - в лечебнице у вас его всё равно отберут. Впрочем - лучше оставьте, ведь вы, я вижу, так пока и не решили, куда предпочтёте отправиться после того, как завершите работу. Если решите тут остаться - деньги найдёте там, где я показал. Ну вот и всё, вроде бы всё обговорили... Отдыхайте тогда, набирайтесь сил!
       Мамедов продёрнул занавеску между жилой и складской частями дворницкой, сам удалившись на нежилую половину. Шахматов же, утомлённый и перегруженный впечатлениями вперемешку с тревожными предчувствиями, недолго и тяжело поворочавшись на топчане, вскоре забылся крепким сном.
      
      

    Villa Dignidat

      
       Когда достаточно стемнело, Мамедов с Шахматовым выдвинулись из дворницкой в направлении Никитских ворот, по возможности обходя дворами людные и хорошо освещённые места. Впервые с момента ареста Шахматов шагал по Москве, не пряча лица; чудной же одежды можно было до поры не стыдиться, поскольку его новое облачение Мамедов упаковал в здоровенный рюкзак, который тянул сам.
       Они бегом пересекли Большую Никитскую и далее задворками через Скатертный и Хлебный переулки подошли к Арбату. Шахматов, напрочь забыв о конспирации, дёрнулся было к кинотеатру "Художественный", однако опытный Мамедов молча увлёк его в тёмные заросли, за которыми открывался вход в неведомый подвал.
       В глубине подвала Мамедов высветил электрическим фонариком железную дверь, после чего, вынув из рюкзака какие-то приспособления, быстро вскрыл на ней замок. За дверью начинался низкий сводчатый коридор, по которому они прошагали в полной темноте метров триста, до небольшой площадки, откуда вниз вела древняя стальная лестница и было слышно протяжное гудение сквозняка вперемешку со знакомым шумом поездов метро.
       Здесь Мамедов извлёк из рюкзака и отдал Шахматову пару поношенных кирзовых сапог, телогрейку и настоящий, леденящий пальцы фронтовой автомат ППШ. Не дав прийти в себя, он отогнул пояс его брюк и спорол перочинным ножом все шильдики, способные свидетельствовать о современном пошиве. Преображение Шахматова свершилось, пути назад не было, поскольку бывший на математике пиджак чекист, дабы не оставлять следов, забирал с собой.
       Прошептав последнее напутствие, Мамедов попрощался с ним и сразу же исчез.
       Грустно вздохнув, Шахматов начал спуск вниз.
       Лестница вела прямиком в тоннель метрополитена, заканчиваясь у крошечной тумбы с надписью "Эвакуационный выход". От тумбы в сторону станции вели едва освещённые редкими лампами в полнакала пешеходные мостки, по которым Шахматов шёл минут пять, испытывая первобытный страх от ожидаемой встречи с мчащимся навстречу поездом. К счастью, тоннель был нерабочим, рейсовые составы по нему не проходили.
       Приблизившись к месту, где чёрные кружала тюбингов сменялись ослепительной белизной станционного зала, он подождал, пока стоящий у посадочной платформы метропоезд тронется в обратный путь, после чего, чуть не свернул плечом светофор, спрыгнул на рельсы. И тотчас же, издав какой-то нечленораздельно-гортанный клич и для зачем-то выставив руку с автоматом далеко вперёд, ринулся на станцию.
       Несмотря на пустынность позднего часа, его сразу заметили: сначала с откуда-то с платформы послышался громкий женский вопль, после - чей-то смех, за ним - громкий гомон подвыпившей компании, сопровождаемый многочисленными вспышками мобильных фотокамер. Не обращая на всё это ни малейшего внимания, Шахматов неуклюже добежал по межрельсовой канаве до середины платформы, после чего, снова что-то воинственно прокричав и прицелившись автоматом в темнеющий за изгибом пути встречный тоннель, развернулся и зашагал назад.
       Возникший в этот момент на платформе полицейский капитан пронзительно засвистел и начал расстёгивать кобуру. В ответ Шахматов вскинул автомат к плечу и стал целиться - но отчего-то не в полицейского или быстро растущую рядом с ним толпу зевак, а в безобидные светильники под потолком.
       Одновременно с этим он начал громко выкрикивать неожиданные даже для себя самого лозунги об "ошибке истории", "о продажных политиках" и о чём-то ещё в подобном роде, проделывая это бессистемно, но горячо. Публика на платформе теперь уже нисколько его не опасалась - наоборот, продолжала фотографировать и обсуждать, временами даже отпуская в его поддержку что-то противоправительственное.
       Воспользовавшись моментом, когда пришелец из прошлого повернётся к платформе спиной, полицейский стремительно спрыгнул на рельсы и ловким приёмом, выхватив из его рук автомат, сбил с ног, приперев лицом к пропахшей пылью и креозотом шпале.
       По платформе тотчас же прокатился неодобрительный гул, однако вскоре стих: группа служителей метро в сопровождении подоспевшего полицейского усиления, дождавшись объявления по громкой связи об "отключении тока", спустили на пути специальную лестницу, по которой Шахматова подняли на платформу и, заломив до костного хруста руки за спину, отконвоировали в полицейскую келью. И уже когда дверь в келью закрывалась, по громкой связи всех радостно известили о "подаче поезда на путь" и "восстановлении движения".
       Шахматова швырнули на табуретку, двое полицейских из усиления крепко держали его за плечи, а храбрый капитан, усевшись за столом напротив и быстро доложив по телефону обстановку, долго искал среди многочисленных бумаг и листовок с портретами объявленных в розыск чистый бланк протокола задержания. Однако когда бланк был найден, раздался телефонный звонок и было отчётливо слышно, как властный голос с другого конца провода потребовал применить к задержанному "особую инструкцию".
       -- Ну что ты будешь делать!-- в сердцах выпалил капитан, повесив трубку и отодвигая протокол в сторону.-- Снова не дадут чудика в отчёт записать! Что же за место здесь проклятое такое? И зачем я сюда из Медведково перевёлся?
       Шахматов немедленно сообразил, что выбор станции "Александровский Сад" для его явления миру был отнюдь не случаен: по всему выходило, что отчего-то именно в этом месте неведомые волны мироздания выносили в современность потусторонних обитателей. Ведь далеко не все из них, должно быть, в отличие от Чемодурова с Мамедовым, имели возможность контролируемо перемещаться через пространственно-временной портал!
       И тогда не другим ли таким же местом являлся угол Вспольного и Гранатного переулков, где он, коренной москвич Шахматов, также несколько дней назад был задержан, будучи, очевидно, ошибочно принятым за одного из подобных пришельцев? Тогда понятно, отчего судья, наплевав на закон, без каких-либо оснований присудил его к аресту, а роль продажного адвоката сводилась не к защите, а к соответствующему тайному допросу!
       ...Вскоре во исполнение пресловутой "особой инструкции" в полицейское помещение прибыла команда мордоворотов в белоснежных халатах. Пока трое из них, приняв Шахматова из рук полицейских, застёгивали на его запястьях наручники, четвёртый быстро подписал у капитана какие-то бумаги, оставив тому что-то вроде расписки.
       Когда всё было подготовлено, чтобы Шахматова забрать и увезти, в дверях кельи неожиданно возник старший полицейский чин с внешностью завзятого служаки, потрясающий двумя бумажными листами:
       -- Стоп! Задержанный не псих по "особой инструкции", а сбежавший из-под ареста житель Москвы! Вот справка из системы распознавания лиц, а вот - розыскной циркуляр!
       -- Не может такого быть,-- со спокойствием возразил старшему полицейскому один из белохалатников, с неохотой демонстрируя какую-то корочку.
       -- Может!-- отказывался соглашаться полицейский начальник.-- Этот тип деранул прямиком из Дома правосудия, отказавшись признавать вынесенную ему меру пресечения!
       -- Ну, стало быть, он и есть сумасшедший,-- ничтоже сумняшеcя завершил спор обладатель таинственной корочки.-- Ведь нормальные люди из наших судов не бегают, и решения исполняют!
       Ничего не добившийся полицейский был вынужден подвинуться в сторону, уступая дорогу странной процессии, сопровождающей закованного в наручники человека в стёганке и потёртых сапогах. Ловя взгляды изумлённых пассажиров, они поднялись с платформы в станционный вестибюль, у дверей которого, прямо на тротуаре, их поджидал автомобиль с медицинской раскраской.
       Запустив мигалку и взревев сиреной, в нарушение всех правил автомобиль развернулся через встречную полосу и помчался по Новому Арбату в западном направлении.
       "Точно не в Кащенко везут, прав был чекист!"-- только что успел подумать Шахматов - и сразу же отключился после введённого ему снотворного укола.
       К счастью, медицинский сон был недолгим,- Шахматов очнулся, когда новые незнакомые люди, расстегнув наручники, начинали стягивать с него одежду, чтобы облачить в больничную пижаму, до сходства напоминающую робу арестанта.
       Во время переодевания он сумел, несмотря на сохраняющуюся слабость, извлечь из кармана радиогорошину и, изображая размашистым движением высвобождение застрявшей в рукаве кисти, незаметно её выбросить в приоткрытое окно.
       Без каких-либо возражений он позволил проделать с собой все манипуляции, включая обмер головы и взятие крови на анализ. После этого его отвели в закрытый бокс с крошечным зарешеченным окошком под потолком, в котором продержали в полном одиночестве до середины наступившего дня.
       Навестивший его в боксе пожилой доктор измерил давление, ощупал железы на шее и зачем-то ещё - печень, после чего, присев на принесённую с собой алюминиевую табуретку, попросил Шахматова "рассказать о себе".
       -- Хорошо,-- ответил Шахматов.-- Я расскажу о себе, но только после того как узнаю, где я нахожусь и почему.
       -- Ну что же вам ответить?-- произнёс доктор после короткого раздумья.-- По какой причине вы здесь находитесь - вы, должно быть, знаете лучше меня. Что же касается места - то, право, у вас нет оснований жаловаться на судьбу. Вам повезло оказаться не в городской дурке, а в экспериментальной частной клинике "Villa Dignidat". Достаточно?
       -- Отнюдь. Что это за вилла, где она...
       -- Если я скажу, что "Villa Dignidat" находится на Рублёвке - вас это устроит?
       -- Ни в коем случае!-- возразил Шахматов, догадавшись, что теперь у него появилась возможность безнаказанно хамить.-- Если это Рублёвка - то кто будет за всё платить? Я выношу протест!
       -- Не протестуйте,-- успокоил его доктор.-- Клиника работает на основе международной лицензии, поэтому платить вам ни за что не придётся.
       -- Тогда скажите, когда меня отсюда отпустят.
       -- Ну... вы спешите, наверное. Сначала вас обследуют хорошенько, потом - начнут лечить...
       -- Обследуют на что? Какой у меня предварительный диагноз?
       -- Хм... я предполагаю, что у вас одна из форм трансграничного расстройства. Когда вы последний раз употребляли алкоголь?
       -- Я не пью.
       -- Согласен, ведь анализы не выявили у вас ни малейших следов. Но это только подтверждает диагноз, который я вам ставлю в предварительном порядке.
       -- Трансграничное расстройство?
       -- Именно так. Для начала вам требуются сон и покой.
       -- Не буду спорить с вами, доктор,-- здесь Шахматов решил изменить тон и отныне демонстрировать дружелюбие.-- Но помимо сна и покоя мне требуется ещё и общение. Я не могу находиться в одиночной камере, не могу без прогулок!
       -- В самом деле не можете? Ну хорошо, это же ваше право, я постараюсь решить вопрос в вашу пользу!
       С этими словами доктор, не простившись, покинул бокс, захватив табуретку с собой. "Красивые слова, ничего он, конечно же, не решит,"-- рассуждал Шахматов, ворочаясь на койке.-- Выбраться из этого застенка мне будет не просто, да и то, если не помру здесь с тоски..."
       Но умереть с тоски пациенту не позволили - вечером, когда стемнело, его вывели на прогулку, позволив в одиночестве провести двадцать минут на ярко освещённой и огороженной стальной сеткой площадке в глубине какого-то парка, из-за высоких деревьев которого невозможно было что-либо разглядеть.
       На следующий день уже следующий доктор попытался разговорить его на предмет биографии - когда родился, где жил, кто родители, друзья и сослуживцы. У Шахматова имелась согласованная с Мамедовым легенда, согласно которой он, законный обитатель Москвы Новейшей и вообще гражданин 1887 года рождения, стал жертвой окраинного провала, после которого обнаружил себя возвращённым в будущее в тоннеле метро, ведущем едва ли не под самый Кремль. Однако если на эту "Villa Dignidat", замаскированную под частный дурдом, действительно доставляли всех случайно попавших в Москву 2017-го года обитателей параллельного мира, то имелся шанс на очной ставке с кем-либо из таковых допустить непростительную ошибку. Ошибаться же в планы Шахматова не входило, наоборот, для поисков Зои ему надлежало попытаться войти с пациентами-узниками в полноценный контакт.
       Поэтому он затворился в молчании и не стал отвечать ни на один из вопросов. И тем самым одержал первую победу - обескураженный доктор, покидая его бокс, пробормотал что-то про "одиночество" и "необходимость контакта".
       Столь необходимый "контакт" был предоставлен Шахматову на следующий же день - его перевели в двухместную палату, где находился подобный ему товарищ по несчастью.
       Когда сосед назвал свою фамилию - Шахматов ахнул и напрочь позабыл, что все разговоры в палате непременно записываются и прослушиваются. Ведь его сосед оказался тем самым Алмазовым - лётчиком, пируэтами которого он восхищался с балюстрады Дворца Счастья, и чей крошечный самолётик поглотил возникший над городом эрозионный провал.
       По известной причине Алмазов находился на "вилле" несколькими днями долее, пребывал в депрессии и даже отказывался бриться, из-за чего его от природы выразительное и мужественное лицо сделалось совершенно отчаянным. Встреча с Шахматовым приободрила его и короткое время спустя вывела едва ли не на полную откровенность. Однако Шахматов глубоким шёпотом напомнил лётчику о прослушке и тут же предложил создать безопасный способ коммуникации.
       Этот способ был придуман им буквально сходу, чем он не без оснований имел право гордиться.
       Шахматов сообразил, что как пилот старой школы, Алмазов не мог не знать азбуки Морзе, требовалось лишь малость - обучить тридцати двум комбинациям точек и тире самого Шахматова. Для этого решили разыграть неопасную и малопонятную для посторонних игру в слова: Алмазов называл какое-либо слово и знаками на пальцах демонстрировал тире и точки крайней буквы - Шахматов старался комбинацию запомнить, после чего называл собственное слово, крайнюю букву которого Алмазов снова обозначал кодом Морзе. Прекрасная память помогла Шахматову освоить морзянку буквально за сутки, и уже на следующий день, стремительно выстреливая точками и тире на кончиках собственных рук, он известил Алмазова, что прибыл сюда по личному распоряжению Чемодурова с заданием помочь всем угодившим в беду товарищам, а также спасти Зою.
       Однако ответ, полученный от Алмазова после выражения вполне объяснимого восхищения, был неутешительным: никого из "наших" здесь он не встречал, а о пропавшей Зое не слышал ничего.
       Дни проходили в бесконечной пустоте: пациентов кормили, навещали врачи, измеряли давление и пульс, задавали небольшое число вопросов о Москве Новейшей, всякий раз разных, словно взятых из какого-то научного плана, после чего давали немного погулять и почитать старых книг. При этом ни малейших разъяснений по поводу их будущего, ни даже намёков на таковое не поступало. Крепкие стены, решётки на окнах и высокие густые деревья, окружавшие виллу-тюрьму, надёжно изолировали узников от внешнего мира. Шахматов даже утвердился в мысли, что "Villa Dignidat" может быть расположена вовсе не на Рублёвке, где обязательно присутствовали бы звуки посторонней жизни, а в отдалённом от столицы лесном захолустье.
       Также было неясно, находится ли кто ещё, помимо них, в многочисленных корпусах-коттеджах, оборудованных собственными площадками для прогулок, исключавшими случайные встречи.
       Однажды из-за ремонта ограждения их во время прогулки отвели на площадку соседнюю - и там Шахматову случайно удалось обнаружить странные рисунок и надпись, выполненные на деревянной спинке скамьи каким-то заострённым предметом, вероятно камнем или осколком стекла: пятиконечная звезда с удлинённым правым лучом, рядом латинская буква "N" и пушкинская строка внизу: "Товарищ, верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья!".
       Определённая старомодность находки сразу наводила на мысль, что рисунок и надпись были выполнены кем-то из "своих", из-за перипетий времени и пространства вновь угодивших в земной мир, где в силу какой-то неизвестной причины всех их ждёт судьба быть пойманными и водворёнными в этот странный застенок. Тем самым полностью подтверждалось сказанное Чемодуровым и Мамедовым, но тут же возникал и вопрос новый - где они все теперь? Вилла в настоящий момент времени была пуста, об этом говорили тщательные наблюдения, не выявлявшие ни малейших признаков постороннего присутствия подобных им сидельцев, и к тому же выводу подводила отнюдь не лишняя при нехватке фактов интуиция.
       Сразу закрутились в голове нехорошие мысли: эта "вилла" - лишь промежуточный пункт! Только вот перед чем? Перед перемещением куда-либо ещё в другое, новое место или, страшно подумать, перед ликвидацией? Ведь последнее более чем вероятно, тем более что и законы, и действующие нравственные представления вполне могли позволять подобное по отношению к людям, которых официально не существует! Но коль скоро так, то речь может идти не о каком-нибудь примитивном убийстве с целью замести следы или стереть память, а об использовании в неведомых научных экспериментах. И так, скорее всего, и есть, иначе бы содержали их в чумном бараке для мрущих от горячки, а не в лесном коттедже с удобствами!
       Дождавшись, пока взметнувшаяся от последней мысли до небес волна праведного гнева немного опадёт, Шахматов попытался успокоить себя тем, что у него всё же есть возможность заявить и доказать свою нормальную человеческую природу и тем самым избегнуть грустной участи стать расходным материалом в каком-нибудь загадочном опыте. Правда, в этом случае придётся сесть в тюрьму за тот дурацкий побег - но плевать, ведь пожизненного срока за побег не дадут!
       Однако если выяснится, что он попал на "виллу" по ошибке, то дадут ли ему возможность уйти отсюда просто так, вот ведь в чём вопрос! Многие знания есть многие печали, а этот случай особенный, не похожий ни на что, имевшее место прежде... Очень жаль, что он не подумал об этом, когда соглашался выполнить просьбу Чемодурова. Точнее, надо было согласиться, но сразу же после телепортации удирать знакомыми переулками, что было сил, звать на помощь, возвращаться любой ценой в привычный и безусловно лучший для него, Шахматова, мир!
       Разумеется, эта мысль была произнесена глубоко внутри, так что прогуливавшийся в отдалении Алмазов знать о ней о не мог. Пожалев себя, Шахматов следом пожалел и его, разбирающегося во всём происходящем значительно меньше, и вскоре пришёл к заключению, что единственным разумным выходом всё же является выполнение чемодуровского поручения. В конце-концов, у него нет обязательства доставить Чемодурову супругу живой и невредимой, ему достаточно вернуться лишь с информацией о её судьбе, а там, если Зоя ещё жива, пусть бывшие чекисты, нелегалы и боевые лётчики сами, без его участия, придумывают следующую спецоперацию! Он же вернётся в нормальную Москву, заявится прямиком к толстому судье, чтобы сдаться, отсидит положенный срок и продолжит вести жизнь обычного, никому ничего не должного гражданина!
       Довольный этим решением, он поднялся со скамейки и вновь взглянул на странную надпись. Внезапно его осенило: пушкинская строка посвящена, как всем известно, казнённым декабристам, декабристы же издавали альманах "Полярная звезда", позднее их профили появились на обложке другой "Полярной звезды", возобновлённой Герценом, буква "N"- это Nord, ну а всё вместе с нацарапанной звездой - это Нордштерн, Полярная звезда, то есть фамилия и символ той самой пропавшей Зои! Значит, Зоя точно здесь была, получена первая зацепка!
       Он подошёл к Алмазову и завязал пустопорожний разговор, чтобы, не привлекая внимания, с помощью морзянки пальцами сообщить эту восхитительную новость и предложить принять участие в розыске других подобного рода свидетельств.
       Увы, соединённые усилия не дали ни малейших результатов - ничего более обнаружить не получилось.
       Пустые дни сменяли один другой, усиливая тревогу и обостряя предчувствие, что совсем скоро в их положении случится драматический и необратимый поворот. До боли острое понимание, что надо что-то срочно предпринимать, накатывало приступами, и во время одного из таких приступов Шахматов потребовал от осматривавшего его врача срочной встречи с "врачом главным". Разумеется, о причинах подобной срочной встречи Шахматов ответил уклончиво, сообщив лишь, что он хотел бы передать тому информацию "исключительной важности".
       На следующий день в сопровождении трёх санитаров-конвойных Шахматова препроводили в административной коттедж, в котором располагался кабинет главного врача. Его обладатель носил фамилию Сытин и, надо признаться, пользовался ей по-праву: он был грузным и некрасивым, с лицом расплывшимся и вот-вот готовым треснуть, с толстыми губами и недобрым прищуром маленьких круглых глаз. Шахматов сразу догадался, что разговор окажется непростым, однако на ходу менять разработанного плана не стал:
       -- Прежде всего я хотел бы поприветствовать вас и узнать, из-за чего наше лечение задерживается и когда я могу рассчитывать на выписку.
       Сытин, лишь слегка приподняв свою наклонённую над письменным столом голову-тыкву при неподвижных плечах, недовольно фыркнул:
       -- Ваше лечение осуществляется по экспериментальной программе, согласованной международными инстанциями. Вы чем-то недовольны?
       -- Жаловаться здесь и в самом деле не на что, кроме разве что на то, что собственно лечения я не наблюдаю. Ни уколов, ни таблеток.
       -- А что, вам покоя с комфортом мало? Из терапевтических факторов в вашем случае они едва ли не самые важные. Но можем и поколоть. Что, в самом деле хочется?
       -- Нет, конечно. Но мне хотелось бы знать две вещи.
       -- Две вещи? Ну, давайте...
       -- Во-первых, я хотел бы знать перспективу моего нахождения в вашем заведении, и могу ли я быть отсюда переведён куда-либо ещё, например...
       -- Ваша перспектива - пока находиться здесь,-- с резкостью прервал его Сытин.-- Второй вопрос!
       -- Второй вопрос... Второй вопрос - это судьба одного человека, который, возможно, мог оказаться здесь до меня.
       -- Ну, валяйте. Тут многие находились.
       -- Меня интересует судьба Зои Нордштерн.
       Произнеся это имя, Шахматов, осмелев, позволил себя заглянуть главному врачу в глаза. И сразу же заметил, как ровно горевшее в этих глазах злое пламя передёрнулось от секундного смятения. Но только секундного, ибо сразу же затем это пламя вспыхнуло с новой, удвоенной силой.
       -- Я не храню в памяти фамилии пациентов и справок не выдаю!
       -- Но я знаю, что эта женщина здесь была, я знаю это точно.
       -- Откуда знаете?
       Поскольку к тому времени все доступные скамейки, деревянные поручни и кора деревьев в местах прогулок были досконально обследованы на предмет других надписей, которых, увы, не оказалось, Шахматов со спокойной душой ответил, что нашёл Зоин автограф на скамье.
       Сытин в ответ пробормотал что-то нечленораздельное, после чего зачем-то взвизгнул:
       -- Все вопросы? Уведите его!
       В дверях кабинета тотчас же возникли амбалы-санитары.
       -- Ещё на парочку минут оставьте нас, мы не договорили,-- вежливым голосом попросил их Шахматов. И, подождав, когда амбалы шагнут обратно за дверь, обратился к главврачу полушёпотом:
       -- У меня есть предложение для вас. Выгодное предложение... в обмен на свободу мою... и соседа моего, Алмазова. И ещё - если что-нибудь про Зою Нордштерн вы знаете, просто информация любая... Смотрите - там много миллионов британских фунтов, они все будут вашими! Я сообщу номерной счёт и пароль... Давайте договоримся...
       -- Ишь ты!-- неожиданно громко, на весь кабинет, чтобы слышно было далеко за дверью, отозвался Сытин на прозвучавшее предложение.-- Деньги мне, значит, предлагаешь?
       -- Простите, я готов отдать вам или вашей организации абсолютно всё, что у меня есть на этой земле,-- ответил Шахматов после прилива отчаянья и стыда.-- В обмен на дорогое для меня, но вряд ли ценное для вас. Счёт подлинный, можно обратиться в Банк Англии и всё там проверить.
       -- И сколько же там денег, дорогой вы мой?
       -- Полагаю, что от двадцати до двадцати пяти миллионов. Причём фунтов, которые, заметьте, доллара дороже.
       -- Двадцать пять с шестью нулями... Для кого-то, действительно, это деньги, и деньги большие. Однако меня они не интересуют, вот так-то!
       -- Я не знал, что вы богатый человек, простите... Но ведь для других людей, для общества в целом, которое во многом нуждается, эти деньги должны стоить значительно дороже, чем важность моя для медицины... Подумайте, пожалуйста...
       -- И думать не стану! Люди до сих пор живут устаревшими представлениями, ну а вы - так вообще архаичными. Деньги! Бумажки цветные! Сегодня они ещё что-то значат, а вот завтра - они не будут нужны, так-то! Понимаете? Не-нуж-ны! Мир скоро без денег начнёт обходиться, как при вашем коммунизме предполагалось, если не забыли, ха!
       -- Простите... я об этом не подумал.
       -- Подумаете в палате! Всё! Помощники, марш сюда, уводим пациента!
       Амбалы-конвоиры с грохотом шагнули в кабинет. Шахматов, опустив глаза, развернулся и понуро направился в их сторону.
       -- Если об общественном благе сильно беспокоитесь,-- крикнул ему вслед Сытин,-- оставьте мне пароль, я передам счёт в детский фонд!
       -- Детям не пойдёт на пользу!-- еле слышно пробурчал Шахматов, хорошо помнивший историю этих проклятых денег и отныне намеренный навсегда о них забыть. Если, конечно, у него будет время хранить забвение внутри себя и сам он не окажется предан забвению навеки.
       Вернувшись в палату-камеру, он в сердцах метнул Алмазову, что "всё пропало", отказался от прогулки и улёгся спать, чтобы хотя бы подобным образом отвлечься от мыслей, сокрушающих душу. Надо признать, что подобно многим узникам Шахматов всё чаще начинал пользоваться сном в качестве спасения от переживаемых тягот, благо на "вилле", в отличие от тюрьмы настоящей, возможность предаться чарам Морфея специальным образом не пресекали и не ограничивали.
       Затем в голову стали являться одна за одной мысли о самоубийстве, которое, наверное, можно было совершить с помощью подобранного где-нибудь во время прогулки бутылочного осколка - ведь нашла же такой Зоя, чтобы нацарапать свой автограф. И не им ли затем она могла вскрыть себе вены - в таком случае реакция главврача Сытина на вопрос о Зоиной судьбе становилась более чем объяснимой! Но выйти из царства мертвых, чтобы снова умереть,- о нет, всё это было настолько неведомым, необычным и недоступным для осмысления человеческим умом, что Шахматов очень скоро затею с самоубийством прекратил.
       Он так бы и чахнул на пару с лётчиком, если б не внезапное открытие, которое он в очередной раз совершил благодаря своей наблюдательности: во время осмотра, что проводил прибывший из Америки на практику молодой аспирант-интерн, Шахматов обнаружил на обложке его иностранного блокнота аккуратно выведенную чернилами знакомую звезду с удлинённым правым лучом.
       Поскольку точно такая же звезда была изображена на памятной надписи, Шахматов дождался очередного прихода аспиранта и под предлогом демонстрации несуществующей "болячки" зашёл вместе с ним в ванную комнату. Притворив дверь и отвинтив на полную мощность водопроводный кран, шум от которого должен забивать аппаратуру прослушивания, он с волнением в голосе обратился к иностранцу:
       -- Мне кажется, вы единственный здесь человек, который способен нам помочь! Нам необходимо во что бы то ни стало выбраться отсюда, поскольку будущего здесь у нас нет, ведь вы отлично знаете, кто мы такие и откуда пришли. Нет ни малейшего смысла изучать нас, и вы должны это понимать. Помогите бежать - я отплачу вам чем могу! У меня есть английский счет без хозяина с конца 1930-х, я отдам его вам... Скажите - я, может быть, что-либо ещё сумею устроить для вас. Только скажите и помогите, умоляю вас!
       Произнеся всё это, он сразу же пожалел, что впихнул в одну просьбу столько различных мыслей - ведь иностранец явно знал русский язык не вполне хорошо и мог многого не разобрать. Или, что значительно хуже,- сделать вид, что вообще не понимает.
       Поэтому решив, что мосты по-любому сожжены, Шахматов осмелился коснуться сокровенного:
       -- Я видел звезду на вашем блокноте, такую звезду рисовала одна лишь Зоя Нордштерн. Она здесь была, я знаю это, и вы с ней общались! Ради всего святого - если вы знаете где она сейчас, то помогите и ей!
       Несколько мгновений аспирант-интерн глядел на Шахматова ошалелыми глазами. Судя по всему, смысл обращённых к нему просьб он понял точно.
       Затем совершенно неожиданно на его лице случилась перемена: со скул сошло ожидание судороги, а в глазах блеснул огонёк вполне очевидной искренности.
       -- Да, да,-- с сильным акцентом залепетал он в ответ,-- я знаю Зоя, я встречался Зоя, она фантастический женщин! Но я не знаю Зоя сейчас, я только предполагать, я нет права информировать, понимаешь?
       -- Спасибо вам хоть за это,-- ответил Шахматов, расплываясь в неконтролируемой улыбке.-- Но вы могли бы разузнать про Зою, что с ней случилось и где она теперь? И потом - помочь нам отсюда бежать?
       Иностранец на короткое время задумался, после чего неожиданно сообщил:
       -- Я имею право рассказать only [только (англ.)]: Зоя нет здесь! Здесь международный программ, тотальный секьюрити!
       Несколько мгновений потребовались Шахматову, чтобы новую информацию осмыслить и выработать предложение:
       -- Давайте отсюда бежим и уедем во Владивосток!
       -- Not Владивосток! Not Земля! Можешь забрать меня в твой инфернал?
       -- Инфернал? Вы имеете в виду другое пространство, в котором находится Москва Новейшая?
       -- Да, да, Москва Новейший! Возьми меня, это важно очень! Вместе быть отсюда бежать!
       Предложение, поступившее от иностранца, буквально взрывало мозг: побег возможен, однако какой ценой? Что это за человек, что случится, если забрать его собой? А вдруг это лазутчик, шпион? Москва Новейшая и без того переживает тяжелые времена, её будущее не столь уж и ясно, так что если вдруг произойдёт из-за американца какая-нибудь диверсия - мало никому не покажется! А с другой стороны - есть ли у них иной выход?
       И что это за международная программа, что за невиданный секретный эксперимент с неограниченным бюджетом, объектами которого становятся случайно пересекшие границу миров люди из прошлого и в котором ему, Шахматову, уготована участь либо бессловесной жертвы, либо избавителя!
       Решение требовалось принимать молниеносно, чтобы внезапно явившийся со стороны иностранца благородный порыв не рассыпался из-за встречных сомнений. Однако Шахматову, привыкшему всё в жизни подвергать строгому логическому анализу, никак не удавалось тем же путём выработать оптимальную стратегию. Всё выходило, как говорится, фифти-фифти: ровно половина шансов на то, что американец поможет и не предаст, и столько же - что предаст и загубит.
       Шахматов уже вполне был готов дополнить статистически равный счёт извечным сомнением в искренности "из-за бугра приехавших", которое бы однозначно склонило чашу выбора к вежливому отказу. Однако в этот момент он снова вспомнил звезду с удлинённым правым лучом, который, если смотреть от себя, шёл со стороны сердца! И коль скоро неведомой интуицией он разгадал эту тайну, то странный американец, не поленившийся перенести ту звездочку к себе в блокнот, также должен был её разгадать. А коли скоро так - он что-то понял и чему-то поверил. Теперь же, стало быть, поверить должен он, Шахматов!
       И наш герой, прижав губы к самому уху необыкновенного аспиранта, с полной искренностью и убеждённостью пообещал тому, что заберёт его с собой в невиданный параллельный мир, в котором они, быть может, найдут ответы по любым вопросам. Утверждение самонадеянное, но абсолютно уместное в ситуации, когда земля буквально уходит из-под ног!
       Блэйк - так звали американского аспиранта-интерна из Университета Калифорнии - во избежание подозрений поспешивший завершить странную встречу как можно скорей, пообещал в течение нескольких дней разработать план побега.
       Эти дни Шахматов провёл в радостном предвкушении скорых перемен, не забыв поделиться хорошей вестью с лётчиком, уже понемногу начавшим угасать. В какой-то момент он даже поймал себя на мысли, что с детским нетерпением жаждет возвращения не в родную зюзинскую квартиру и институт, о которых почти совсем перестал думать и вспоминать, а в потустороннюю, как ни крути, реальность, которую, стало быть, он с некоторых пор воспринимает как свой подлинный дом. И не исключено, что аспирант-американец, успевший что-то узнать об этой реальности со слов Зои, стремится туда точно же за тем!
       Блэйк не обманул - во время очередного своего прихода он тайно известил Шахматова, что в ближайшее время их с Алмазовым отправят самолётом в научный центр в Соединённые Штаты Америки. Отправлять будут "через карго", то есть через грузовой терминал, в шереметьевский аэропорт повезут на медицинском автомобиле с вооружённой охраной, предварительно усыпив снотворным. Блэйк также должен лететь в Америку в качестве сопровождающего, однако снотворные инъекции, скорее всего, будет делать другой доктор, но Блэйк постарается заменить нейролептик безобидным физраствором. Для побега необходимо, чтобы кто-то из их "друзей извне" смог заблокировать кортеж до подъезда к аэропорту, нейтрализовать охрану, извлечь, забрать и уйти от погони. Для связи с "друзьями" Блэйк тайно передал Шахматову мобильный телефон, а также необыкновенно хитроумной формы торцевой ключ, которым медицинский фургон отпирается изнутри.
       Также Блэйк известил, что в остающееся время он вряд ли сможет ещё раз наедине навестить их палату, поэтому сигналом к тому, что отправка в Америку вот-вот должна состояться, станет выстрел из его спортивного пистолета, который он произведёт якобы для отпугивания померещившегося во время прогулки дикого кабана.
       Всё, что относилось к намеченному побегу, развивалось столь хорошо, что Шахматову пришлось настоять, чтобы воспрянувший духом Алмазов сдерживал эмоции и при общении с персоналом "Villa Dignidat" внешне оставался по-старому подавленным и кислым.
       Несколько дней прошли в томительном ожидании, прежде чем откуда-то из парка тишину августовского вечера не нарушил громкий пистолетный выстрел - обещанный "товарищем Блэйком" долгожданный сигнал!
       Шахматов немедленно рванул в ванную, врубил воду на полную и набрал на оставленном Блэйком телефоне номер Мамедова. Кратко доложив обстановку и услышав в ответ лаконичное: "Понял, добро!"- следующим делом он с помощью бутылочного осколка, в своё время тайно принесённого с прогулки для совершения самоубийства, вскрыл давно затянувшийся на ягодице шов и извлёк спрятанный под кожей радиомаяк. Вдавив ногтем кнопку активации, он повертел устройство в руках и, после недолгого раздумья, засунул обратно, склеив края раны нашедшемся у Алмазова куском лейкопластыря. Ещё раз обсудив посредством морзянки возможный план действий при побеге, товарищи разлеглись на кушетках в ожидании решительных перемен.
       Действительно, перемены не застали себя ждать. Когда стемнело, в палату зашли четверо в белых халатах и потребовали повернуться на спину, чтобы сделать уколы. Шахматов побледнел, вспомнив о свежем пластыре на ягодице, который выдавал все их приготовления с потрохами. К счастью, медбрат сильно спешил и вколол шприц в ляжку.
       Теперь приходилось изображать глубокое забытьё, в глубине души надеясь, что свободолюбивый американец действительно смог подменить растворы и настоящий сон не придёт. Разговаривать и делиться впечатлениями было категорически нельзя, однако вскоре и без этого стало ясно, что лётчик крепко спит, отчаянно храпя и присвистывая. Это означало, что либо Блэйку удалось подменить только один шприц, либо биохимия организма Шахматова всё же была немного не такой, как у остальных здешних невольников.
       После полуночи явились люди с носилками, погрузили спящих и отнесли в микроавтобус с медицинской расцветкой. Судя по звукам снаружи и отблескам включившейся мигалки, которые сквозь приоткрытые веки удавалось различать на крошечном окошке под потолком, впереди к поездке изготовилась машина сопровождения.
       Разговоры снаружи, ведомые в полголоса, вскоре стихли, и процессия тронулась в неведомый, пугающий неизвестностью путь.
       В салоне микроавтобуса, едва освещённом ночным светильником, за носилками оставили присматривать молоденького доктора, в основном занятого игрой на своём мобильном телефончике; двое сопровождающих разместились в кабине с водителем. Плюс не менее трёх человек поехали в автомобиле охраны - итого семеро! Хорошо, если одним из них является товарищ Блэйк, но всё равно шестеро против двух, один из которых невесть когда проснётся,- сила несопоставимая! Единственная надежда - на Мамедова, но что сможет бывший чекист против этой оравы предпринять, и сможет ли вообще?
       Они долго ехали в абсолютной снаружи темноте - видимо, по глухому лесу, затем началась освещённая дорога. Воспользовавшись моментом, когда молоденький доктор отвернётся, чтобы переместить свой телефончик в зону, где лучше проходил сигнал, Шахматов сумел приподнять голову и прочесть один из дорожных указателей - теперь, действительно, они катили по Рублёвке. Шахматов отлично знал, насколько хорошо охраняется эта правительственная трасса, где едва ли не под каждым кустом работают камеры и в изобилии дежурят многочисленные патрули,- проводить здесь захват и бегство с помощью допотопного мамедовского "Студебекера" представлялось верхом безумия!
       Ну а дальше - дальше в любое время суток загруженный восьмиполосный МКАД и шоссе в Шереметьево, где шансов на успешный побег ещё меньше...
       Повторно воспользовавшись возможностью подсмотреть в окно и обнаружив, что они проехали Раздоры - последний перед столицей посёлок на Рублёвке,- Шахматов с тоской решил, что отныне всё кончено.
       Однако спустя минуту спереди раздался чудовищный треск и скрежет мнущегося железа. Отчаянно завизжали тормоза, всё посыпалось и полетело вперёд. Ещё не понимая, что происходит, но прекрасно отдавая себе отчёт, что этот шанс - последний, Шахматов извлёк из кармана торцевой ключ, вскочил - и немедленно со всех сил огрел им по затылку непутёвого доктора, занятого розыском улетевшего на пол гаджета. Далее он отпер замок двери, широко её распахнул, после чего, взвалив на плечи безмятежно спящего Алмазова, выбрался с ним вместе на улицу.
       Картина увиденного впечатляла: автомобиль эскорта с пробитым и парящим радиатором валялся перевернутым на крышу, беспомощно вращая полураздавленным проблесковым сигналом; мотор микроавтобуса был необратимо смят столкновением, колесо пробито, а его водитель вместе с Блэйком вытягивали из кабины главврача Сытина с рассечённой бровью и наливающимся под глазом огромным синяком. Из перевернутой машины с охранниками доносились громкий стук и проклятия - видимо, её двери оказались заблокированными, в результате чего никто из секьюрити не мог оттуда выбраться.
       И над всей этой эпической картиной разгрома бесстрастно возвышался чёрный силуэт всепроходимого "Студебекера", пробравшегося сюда, по-видимому, через лес вдоль усовской железнодорожной ветки и сумевшего заблокировать кортеж буквально в последний момент.
       Обнаружился и Мамедов - отбежав за кузов "Студебекера", он стоял с автоматом наизготовку, готовый к отражению огневой атаки. Шахматов, тяжело волоча на себе друга, бросился к нему:
       -- Товарищ Мамедов, это Алмазов, наш лётчик! Куда его? Не бойтесь, охрана в легковушке заблокирована!
       -- В кабину давай!-- рявкнул Мамедов.-- И сам туда же!
       В этот момент Шахматов вспомнил про Блэйка.
       -- Мы должны ещё товарища Блэйка забрать! Блэйк, где ты, в кабину скорее!
       Блэйк оказался рядом и, молнией вскочив на подножку, оглядел кабину:
       -- Too little space for three! [слишком мало места для троих! (англ.)] -- прокричал он на родном языке, чтобы не тратить время на выстраивание иностранной фразы.
       -- Тогда куда?
       -- Truck body!
       -- В кузов так в кузов!-- тотчас скомандовал Мамедов, отлично помнивший языки со времён службы в иностранных резидентурах.-- Только живо, скоро здесь будет полиция!
       Втроём они затащили спящего Алмазова в открытый кузов, положив возле борта и подперев пустым патронным ящиком. Неожиданно раздались выстрелы - кто-то из запертых в перевёрнутой машине охранников сумел расчехлить оружие и открыл огонь.
       Несколько пуль просвистели над головами, заставив рухнуть на дно кузова.
       Чтобы появилась возможность кузов покинуть, Мамедов прополз к заднему борту и дал из автомата короткую очередь. Шахматов, из своего неистребимого любопытства высунувший в этот момент голову, ясно видел, что пули по касательной прошлись по перевёрнутому днищу легковушки, не причинив никому внутри неё вреда.
       Воспользовавшись затишьем, они выпрыгнули из кузова и разделились - Шахматов с Блэйком вдоль обращённого к столице безопасного правого борта поднялись в кабину, а Мамедов перед тем, как сесть за руль, вздумал мельком осмотреть место побоища. Увы, преподанный охранникам урок во вразумление не пошёл: из легковушки снова раздалась стрельба, и Мамедову пришлось отходить назад, отвечая на выстрелы короткими очередями.
       Как опытный боец, Мамедов отлично видел, что благодаря наклону, с которым лёг на крышу автомобиль охраны, пули оттуда не способны поразить кузов или кабину "Студебекера", однако из окна, обращённого к шоссе, при определённом умении грузовик было несложно достать в момент разворота и отъезда.
       Чтобы устранить опасность, Мамедов рухнул наземь и по-пластунски пробравшись к автомобилю с охранниками, решил вопрос сухой и короткой очередью.
       Затем, уже вскочив за руль, прокричал громко, чтобы никто не сомневался и не осуждал: "Руку гаду прострелил, только руку!"
       Взревев мотором и накрыв округу облаком кислого выхлопа от допотопного бензина, легендарный ленд-лизовский тягач с беглецами неудержимо рванул в сторону Москвы, оставив уже тормозивший возле места ДТП полицейский наряд в полнейшем недоумении. С не меньшим недоумением провожали грузовик сонные полицейские и на столичном посту ГИБДД, очевидно приняв его за участника киносъёмок или военно-патриотического мероприятия.
       -- Да, чудная машина,-- оценивающе высказался о достоинствах "Студера" Шахматов, решивший, что теперь вполне можно перестать бояться.-- Говорят, в годы войны сильно нашим помогла!
       -- Я ту войну не застал, не знаю,-- неожиданно равнодушно отозвался Мамедов.-- Нам бы сегодняшнюю пережить...
       И действительно, в районе Крылатских Холмов за ними началась погоня.
       Один полицейский автомобиль встроился "Студебекеру" в хвост, а два других, легко его обогнав, попытались прижать к обочине. Однако Мамедов не обращал на преследователей ни малейшего внимания, из-за чего один полицейский "Мерседес" вскоре оказался протараненным и, несколько раз развернувшись на скорости и с трудом удержавшись на колёсах, беспомощно уткнулся мордой в какой-то столб вблизи Малой Филёвской.
       Звук от пистолетных выстрелов, тотчас же произведённых полицейскими из "хвоста", был с трудом различим за могучим рёвом мотора и свистом ветра. Не обращая на стрельбу ни малейшего внимания, Мамедов, почти не тормозя, круто развернулся, чтобы вырваться на Кутузовский проспект.
       На самой широкой и шикарной улице столицы, сплошь залитой светом от фонарей и рекламы, как обычно кипела бурная ночная жизнь, пылали неоном вывески ночных клубов, тормозили и брали разгон красивые иномарки богатеев наперегонки с дорогими мотоциклами подрастающего поколения очередных хозяев страны. Однако в какой-то момент всё это великолепие оказалось прижатым и притёртым к обочине потоком невероятной погони: теперь уже добрая дюжина полицейских седанов и джипов, отчаянно визжа сиренами, слепя мигалками и чем-то наперебой угрожая через мощные громковещатели, пытаясь взять в клещи тёмный и угловатый грузовик, словно сошедший с забытых лент военной кинохроники. А тот, вместо ожидаемой покорности, только и знал, что презрительно игнорируя любые попытки его подрезать, деловито набирал скорость, спеша к Новоарбатскому мосту, а следом, как было очевидно преследователям, явно должен был взять курс едва ли не на самый Кремль!
       Последним обстоятельством можно объяснить появление над ночным городом двух боевых вертолётов, откуда по странному грузовику, который перед въездом на мост словно по команде был пропущен полицейской погоней на несколько корпусов вперёд, открыли ураганный огонь из автоматических пушек.
       Шахматов, в отличие от сидевшего за рулём Мамедова сохранявший возможность наблюдать за обстановкой, взревел от бессилия и стиснул зубы в первобытном страхе - шансов на спасение от прицельного огня с воздуха не существовало ровным счётом никаких! Тем более что прямо по курсу, со стороны Кремля, поднимались в небо два новых геликоптера, и пролившиеся с них огненные трассы заключили их несчастную допотопную машину в безвыходный и убийственный мешок!
       Блэйк, в последние минуты гонки почти переставший дышать, был мертвецки бледен, а с началом огня с небес - и вовсе потерял сознание.
       Однако спустя несколько мгновений Шахматов, пребывавший не в сильно лучшем состоянии, с изумлением обнаружил, что несмотря на ураганный огонь грузовик продолжает мчаться, мотор по-прежнему ревёт, а все находящиеся в кабине - живы. Проявив любопытство и присмотревшись, он обнаружил, что смертельные линии трассеров обрываются на удалении нескольких десятков метров от них, оставляя огненные брызги-всполохи и высвечивая в воздухе какие-то странные перламутровые переливы, словно обозначающие границу и защиту.
       Когда "Студебекер" сбрасывал скорость, чтобы развернуться в сторону Новинского бульвара, всполохи и переливы угрожающе начали приближаться, а как только вновь пошёл на разгон - стали отдаляться прочь. С изумлением и восторгом Шахматов осознал, что вокруг грузовика образовалось неведомое спасительное поле, останавливающее пули. Душу тотчас же озарила надежда, что этот фантастический экран позволит им не пропасть и уйти.
       Надменный и невозмутимый, словно античный герой, Мамедов вёл грузовик прямиком к тем местам, где находилась конспиративная дворницкая и где для Шахматова вся эта странная история когда-то началась.
       Как только "Студебекер" свернул на Малую Никитскую, обескураженные вертолётчики заложили разворот и ушли, то ли не желая вести стрельбу над плотной застройкой, то ли убедившись в её вопиющей бесполезности. Продолжить преследование рискнули лишь несколько полицейских, но и те, ошалело тормозя и съезжая на тротуары, к счастью для всех безлюдные и пустые, были вынуждены в изумлении замереть, когда взбесившийся грузовик, позаметав следы по переулкам и в очередной раз неистово ускорившись, прямым курсом понёсся на старую кирпичную стену.
       Однако непостижимым образом стена в последний момент разошлась - и ночной нарушитель, не понеся ни малейшего ущерба, только моргнув напоследок чудом уцелевшим на задней раме красным глазом катафота, с грохотом исчез в отверзшемся тоннеле.
      


    Нечеловеческий форсайт

      
       Не пытаясь сдерживать счастливой улыбки, Шахматов с радостью в душе вглядывался в знакомый пейзаж, теперь уже совершенно привычный и куда менее обременённый тяготением его прежней неудачной жизни,- с огромным, до самого горизонта, соломенно-жёлтым полем, с уносящимся в бесконечность лучом шоссе и неподвижимым воздухом под светящимся куполом небес, заменяющем солнце.
       Сидевший рядом Блэйк, понемногу приходивший в себя после стрельбы и погони, выглядел растерянным и изумлённым, ибо вместо посмертных мытарств, к которым он, похоже, уже внутренне подготовился, за пыльным стеклом кабины грузовика, где ещё несколько минут назад свистели пули, теперь во всей своей физической полноте раскрывалась другая жизнь.
       И только привычный к перемене миров бывший разведчик Мамедов продолжал вести грузовик не поведя бровью и не проронив ни единого слова, будто бы это запредельное шоссе являлось продолжением снова сделавшегося мирным столичного проспекта.
       Справедливости ради надо сказать, что Шахматов поинтересовался у Мамедова возможностью сделать короткую остановку, чтобы проверить состояние лётчика Алмазова, которого в состоянии сна погрузили в кузов - вдруг с ним что не так? Но Мамедов ответил, что "здесь уже не умирают", так что если лётчик не погиб "там"- значит всё будет с ним в порядке.
       По пути Шахматов не мог не заметить в отдалении знакомой приозёрной рощи, где в своё время повстречался с Черёмухиным, однако шальная идея попроситься туда заехать сразу же отступила из-за тревожного осознания незавершённости: ведь полученное им задание до конца выполнено не было, причём вопросов отныне становилось только больше.
       Он также поймал себя на мысли, что с некоторых пор рассуждает не как обладатель новейшего российского паспорта с двуглавым орлом, а как гражданин Москвы Новейшей, ценящий взятые здесь обязательства значительно выше норм гражданского долга и закона, оставшихся по ту сторону тоннеля. Тем более что его собственный двуглавый паспорт, как на грех символично, был изъят во время первого ареста и пребывал в деле у продажного судьи. "Ну и пусть там пылится до скончания веков!-- утешал себя Шахматов.-- Если судьба подарила мне шанс начать в новом мире новую жизнь, я просто обязан этим шансом воспользоваться!"
       Так, каждый погружённый в свои мысли, они провели в кабине "Студебекера" несколько долгих часов, и лишь когда впереди стали обозначаться и на глазах расти туманно-синие силуэты фантастического города, Мамедов объявил, что путешествие подходит к концу.
       Они остановились на краю поля возле отдельно стоящего здания, составленного из кубов и полусфер в духе Мельникова и Корбюзье, в котором, как решил Шахматов из-за нескольких антенн на крыше, располагалась какая-то закрытая служба. Выбежавшие из здания незнакомые люди приветствовали Мамедова, к тому времени уже успевшего заглушить мотор и соскочившего на землю; спустя несколько мгновений туда же подтянули провод полевого телефона, по которому Мамедов сделал доклад о прибытии.
       Шахматов деликатно толкнул Блэйка: "Всё, мы приехали. Пора выходить".
       -- Мы приехали? Отчего так скоро?-- поинтересовался Блэйк на чистейшем, академически верном русском языке. Очевидно, преодоление границы земного бытия означало и преодоление земных барьеров общения.
       -- Куда ж скорей!-- ответил Шахматов с выражением бывалого знатока.-- Правда, поскольку поездки в центр города на грузовиках здесь не приветствуется, нам придётся дождаться легковой машины.
       -- Абсолютно не страшно! А что - это и есть впереди ваша новейшая Москва?
       -- Да, Москва Новейшая, как здесь её зовут. Город света и мечты, который удалось воплотить только в этой, новой жизни...
       -- Но это же прекрасно, и это вовсе не инфернал, как я прежде думал! Я влюблён в этот город!
       -- Наверное, Блэйк, чтобы влюбиться в город по-настоящему, надо в нём побывать и пожить. Но это, уверен, вопрос лишь нескольких часов!
       -- Да, разумеется, но я много знаю о Москве Новейшей из рассказов Зои... Зоя была готова часами рассказывать мне об этом городе, в который, с её слов, влюблены абсолютно все, кто оказывается в нём...
       -- И это правда. Жаль только, что мы не смогли Зою разыскать и вернуть сюда.
       -- Я знаю, где находится Зоя, я всё расскажу вашему правительству, и мы, я убеждён, поможем ей вернуться!
       Неожиданно из-за спины послышался знакомый голос.
       -- Неужели приехали?
       Это был Алмазов, сумевший самостоятельно выбраться из кузова, но всё ещё немного сонный и бледный.
       -- Приехали!-- полуобняв, потрепал его по плечу Шахматов, в компании с новичком Блэйком куда увереннее чувствуя себя в роли здешнего старожила.-- Вот самый счастливый из нас человек: лёг, заснул - и перенёсся прямо из тюрьмы в лучший из миров!
       Алмазов улыбнулся, но и тут же поморщился - видимо, не желая прослыть нахлебником:
       -- А что, разве имелись проблемы?
       Шахматов намеревался ответить другу в столь же полушутливом тоне, однако в этот момент из-за угла авангардного здания вырулил легковой автомобиль до боли знакомой из кинохроник прошлого марки. Мамедов о чём-то быстро переговорил с шофёром через опущенное стекло, после чего позвал Шахматова с Блэйком "на доклад к шефу". Алмазову он велел оставаться, пообещав в ближайшее время прислать за ним врача и машину до дома.
       Несмотря на то, что маршрут поездки к правительственному кварталу не предполагал посещения наиболее выигрышных в части архитектурных достоинств мест города, Шахматов, пользуясь возможностью, постарался организовать для Блэйка полноценную экскурсию, словно от её успеха зависело, полюбит ли американец Москву Новейшую или нет. Однако подобные опасения были абсолютно неуместны, поскольку Блэйк буквально с первых же минут выказывал к неземной столице самую искреннюю неравнодушность.
       К обоюдному огорчению, знакомство с проспектами и башнями вскоре пришлось прервать: не доехав до Дворца Счастья, шофёр повернул к правительственному особняку, где Предводитель сам, вопреки протоколу, лично встречал гостей у парадного входа. И так же, вопреки ожидаемому, предложил для беседы не кабинет, а уютный внутренний дворик под сенью четырёх берёз, чьи утончённые кроны были ностальгически прекрасны, а ажурная игра теней располагала к неспешной и обстоятельной беседе.
       -- Искренне рад вашему возвращению,-- начал разговор Чемодуров, когда все расселись, а помощник доставил на стол крепкий чай в добротных посеребрённых подстаканниках, с колотым сахаром и россыпью апельсиновых монпансье в стеклянной вазе.-- Стало быть, предположение о том, что наши товарищи, случайным образом оказывавшиеся в современной Москве, задерживаются и помещаются в особую клинику, подтверждено полностью...
       Шахматов отлично понимал, что за длинной фразой, которой Предводитель был вынужден начинать разговор, скрывался главный вопрос, и поэтому постарался перейти к нему как можно скорее.
       -- Да, совершенно верно. Я сам, можно сказать, дважды испытал практику подобных задержаний на собственной шкуре. Стоит кому-либо в несовременной одежде или с непохожим поведением появиться в известном треугольнике между Тверской и Пресней - как его хватают и действуют далее через продажных судей или некую "особую инструкцию", которой полицейские подчиняются безропотно. Очевидно, что с Зоей была такая же история.
       -- Но Зою вы ведь не встретили, это так?
       -- Да, печально об этом говорить... Но я нашёл доказательства, однозначно свидетельствующие, что Зоя находилась в той же клинике... точнее даже не в клинике, а в эдакой привилегированной тюрьме, "Villa Dignidat", спрятанной в лесу где-то за Звенигородом. Изображение полярной звезды и строчка из стихов про декабристов однозначно были нацарапаны на скамейке её рукой. Да и товарищ Блэйк с Зоей лично много раз общался, ошибки тут не может быть.
       -- Да, разумеется,-- голос Чемодурова сразу же сделался озабоченным и немного печальным.-- Товарищ Блэйк... мне уже рассказали о вас, я восхищён вашим дружественным поступком и чрезвычайно вам благодарен. Но вы уж простите мою дотошность, старый долг службы, знаете ли, заставляет проявлять сомнения: что подвигло вас бежать вместе с нашими людьми? Ведь поступок ваш совершенно нетипичен и труднообъясним. Некоторые из моих коллег уже высказали мнение, что вы, возможно, прибыли сюда с определённой задачей, как принято в известных кругах говорить... Лично я разделяю и верю, что мотивы ваши были искренними, но всё же?..
       -- Вы думаете, что я - шпион?-- определённо обидевшись ответил Блэйк.
       -- Нет, что вы! Ведь именно для того, чтобы к этому слову даже не приближаться, я и выразился столь иносказательно. Могут существовать многие сценарии и варианты. Возможно, что вы парламентёр и, зная, что судьба Зои представляет для меня великую ценность, намерены что-либо предложить. Если это так - то скажите, ведь я ваш друг и более других желаю завершить эту историю наилучшим образом!
       -- Простите, товарищ Предводитель,-- ответил Блэйк, пожимая плечами и глядя на Шахматова, словно испрашивая поддержки,-- но я действительно вызвался бежать к вам сюда по собственной воле. Я общался с Зоей больше двух недель, и она обратила меня в свою веру, сделала неофитом - так, кажется, это будет по-русски? Ваш город мне снился по ночам, поэтому когда мой новый друг предложил мне сюда перебраться - я согласился немедленно! Понимаю и предвижу - моё объяснение выглядит для многих нелогичным и труднообъяснимым, но это лишь оттого, что за ним стояли сначала эмоции, и только потом - разум. Я увидел, что прекрасная утопия оказывается настоящей реальностью, и потому решил в эту реальность попасть. Ведь другого такого шанса у меня могло и не быть...
       -- А кем вы работали на пресловутой "Villa Dignidat"? И что стоит за всем за этим?
       -- Да, конечно, я должен был именно с этого начать. Я считаюсь аспирантом, проходящим практику после медицинского университета, но в то же время я ещё и физик. Меня привлекли в проект менее года назад. Это очень интересный и странный проект, и я лучше сначала расскажу о нём.
       -- Разумеется!
       -- Проект этот чрезвычайно закрытый, у него даже нет общепринятого названия. Мы в шутку называли его "Инферно", но это только в шутку... Он вырос из старой идеи мормонов - вы же знаете, кто такие мормоны? - так вот, проект вырос из их старой идеи управлять загробным миром. Мормоны для этого колесили по всей планете, составляли списки умерших людей, строили родословные таблицы, изучали связи, пересечения - одним словом, эта работа велась ими десятилетиями без реальных результатов, просто как религиозная практика, на которую не жалели денег, ведь мормоны - богатейшая церковь в Америке... И так, вероятно, было бы и сейчас, если б двадцать пять лет тому назад в Бостоне не были переведены и опубликованы записки одного русского математика. Кажется, его фамилия была Торсилин, он разрабатывал теорию особых пространств, скрывающихся в мире трёхмерном, привычном нам, и придумывал способы перемещения между ними. Затем один видный психиатр из Нью-Гемпшира объединил разработки Торсилина с теориями Фрейда, Юнга и Адлера - отныне выходило, что человеческие представления о потустороннем царстве не ограничиваются одной лишь сферой бессознательного, в чём после Фрейда все были убеждены, а связаны с физической реальностью, в которую можно проникать, опираясь на формулы Торсилина... Я понятно объясняю - ведь вы, кажется, изумлены?
       -- Нисколько,-- ответил Чемодуров.-- Продолжайте, пожалуйста.
       -- Хорошо. В конце 1990-х на всё на это обратили венчурные футурологи и инвестировали в продолжение исследований колоссальные деньги. Я не знаю всех подробностей, но мне известно, что к проекту были подключены лучшие силы по квантовой механике и оптике, задействованы первоклассные лаборатории, а на сверхмощных компьютерах начали просчитывать уравнения волновых полей, которые теоретически обосновал русский математик. И спустя ряд лет пришёл результат: с помощью возобновляемой квантовой передачи удалось доказать, что подобного рода инфернальная область действительно создана, что её существование стабильно и с ней возможен информационный обмен! Несколько лет ушло на изучение и верификацию сделанного открытия, после чего в 2007-м, кажется, году американский Конгресс специальным закрытым актом распространил на эту область суверенитет Соединённых Штатов, да-да, именно так... В спецкомитете Конгресса были убеждены, что владение устойчивой областью в параллельном мире для Америки значительно важнее, чем обладание колонией на Луне.
       -- Тогда я ничего не понимаю,-- прервал Блэйка не скрывающий своего изумления Шахматов.-- Молодцы вы, что сделали открытие, нашли такую вот область - ну и исследуйте теперь на здоровье! Только зачем вам нужны люди, случайным образом выпавшие из аналогичной, должно быть, области другой, то есть из нашей? Ведь всех "наших", пойманных в современной Москве, как я понимаю, после выдержки на "вилле" зачем-то отправляют в Америку, и нас везли в аэропорт для того же самого! Что бы было с нами сейчас, если б не товарищ Мамедов со своим чудо-грузовиком?
       -- О, как раз это я знаю очень хорошо!-- продолжил Блэйк, определённо гордый от внимания.-- Когда я получил приглашение, это был уже большой федеральный проект, в котором работали сотни лучших специалистов. От мормонов осталось только место, где расположен исследовательский центр, он находится в штате Юта, в пустыне... Кстати, центр носит то же самое название, что и клиника, то есть "Dignidat", иначе "Достоинство"... Так что мы действительно должны были прилететь через Нью-Йорк или Атланту именно туда, если бы не ваш человек.
       -- И если бы не ваша помощь, Блэйк,-- Шахматов снова решился вклиниться в рассказ, дабы не упустить несколько моментов, показавшихся ему важными.-- Но пока вы не продолжили, поясните: почему Россия сотрудничает с Америкой по этому более чем странному проекту, ведь во всех других областях наши страны сегодня - едва ли не враги? И почему вам нужны исключительно обитатели Москвы Новейшей, ведь пленников проверяют и выдерживают на "вилле", как я теперь понимаю, как раз для того, чтобы не отправить в Америку какого-нибудь случайного бомжа!
       -- Да, вы правы, назначение подмосковной клиники состоит именно в этом. Ведь если из-за какой-то случайности эксперименты в Америке будут произведены над обычным гражданином, это будет считаться нарушением американской конституции. А с Россией у Америки действует секретное соглашение, как мне объяснили,- это одна из тех немногих сфер, где сотрудничество выгодно для обеих сторон. Выходит, результаты экспериментов важны и для руководящих элит России.
       -- Эксперименты, сплошные эксперименты - я так и думал!-- печальным голосом произнёс Чемодуров.-- И что же это за эксперименты проводятся там у вас?
       -- Я знаю только их малую часть, поймите... Например, считывание информации о человеке из фокальной точки, в которой пересекаются лучи от зеркала или фотообъектива. Оказывается, то из фокальной точки информация от них сканируется совершенно другой... Используются зеркала из что если ваши люди, оказавшиеся на реальной земле, физически ничем от остальных людей не отличаются,циркония, тестируются разные диапазоны излучений... Очень интересны методы квантовой интерференции в сверхпроводящих кольцах, например...
       -- Но для чего?-- воскликнул Шахматов.
       -- Главная цель проекта - научиться с помощью квантовых преобразований переносить в инфернальную область, созданную Америкой, живых людей. Ну и обратный процесс, разумеется.
       -- И это всё?-- изумился Предводитель.
       -- Насколько я в кусе дела - то да. Это главная цель.
       Чемодуров задумался, и после нескольких минут размышления ровным и спокойным голосом объявил:
       -- Полагаю, что ваши соотечественники избрали странную политику. Значительно проще договориться с нами, мы готовы принимать у себя американских учёных, и пусть исследуют на здоровье область нашу, тем более что в ней бездна интересного. Вы могли бы от моего имени предложить руководству вашего проекта подобное сотрудничество, вашим собственным возвращением показав, что вы не сошли с ума, а мы - не блефуем? Разумеется, сотрудничество начнётся при условии, что все наши товарищи будут возвращены назад.
       Блэйк сразу замялся - было видно, что прозвучавшее предложение он считает неприемлемым.
       -- Это будет очень, очень трудно сделать,-- ответил он тихо, с трудом подбирая слова.-- Ведь некоторых из ваших людей в ходе экспериментов уже переместили туда, в американский "инферно", а вернуть назад пока не удалось... Это же исследовательский этап, поймите, не всё проходит гладко...
       Воцарилась тишина, в которой самым громким звуком стало падение нескольких отлетевших берёзовых листков на каменный пол.
       -- И сколько же таких жертв у вас?-- холодно поинтересовался Чемодуров.
       -- Я думаю, до нескольких сотен. Поймите, все эти опыты совершенно секретны, а мой допуск ограничен. Но небезразличной для вас Зои Нордштерн в том списке нет, я уверен.
       -- Почему?
       -- Во-первых, её ведь отправили в Америку сравнительно недавно, ну а во-вторых - её не станут утилизировать, поскольку она - ценный источник...
       -- Утилизировать? Я не ослышался?
       -- Да, именно такой термин там используется... Но в английском языке его значение не столь негативное, как у вас.
       Чемодуров в ответ только покачал головой:
       -- Как убийство не назови, легче не станет... Товарищ Блэйк, я ни в чём вас не виню, наоборот, я по-прежнему восхищаюсь вашим поступком, а у информации, которую вы нам предоставили, нет цены. Поэтому давайте на этом совещание завершим. Слишком много требуется теперь осмыслить. Полагаю, что мы должны обуздать эмоции и сосредоточится на решении, которое всё же предполагало бы переговоры с американцами, ведь товарищей наших необходимо любой ценой спасать, мы не имеем право оставлять их на погибель... Надо созвать большое совещание с учёными, поэтому поезжайте, товарищ Шахматов, к конструктору Виноградову, расскажите ему всё как есть, пусть готовит предложения и состав экспертов... А вот товарищу Блэйку надо бы отдохнуть.
       -- Он был бы счастлив, если бы ему показали город,-- взял слово Шахматов.-- Может быть, попросить архитектора Лемберга экскурсию провести?
       Но Предводитель в ответ покачал головой:
       -- Лемберг в последнее время сделался что-то слишком мрачным. Лучше пусть Корневский по городу повозит. Я сделаю распоряжение.
       Из дворика под берёзами они вернулись в парадную особняка, Чемодуров вызвал для Блэйка автомобиль, а Шахматова пригласил зайти в кабинет. Специального разговора не предполагалось, Предводитель, похоже, просто не желал оставаться с тяжёлыми мыслями один на один.
       Шахматов, отлично понимая эту свою роль, стал вербально моделировать ход возможных переговоров с американцами: что предложить, чем пригрозить... Возможность использовать Блэйка в качестве своеобразного залога была сразу же отметена - ценности для матёрого проекта юный интерн не представлял ни малейшей, а после его бегства сюда бывшие коллеги вполне могли бы и пожелать от него избавиться. Оставалось одно - заинтересовать американцев возможностью посещать с научными целями Москву Новейшую, ведь это куда продуктивнее, чем зондировать пресловутую собственную "область" с переменными успехами и непонятными перспективами.
       Чемодуров с такой идеей согласился, и тогда Шахматов стал продумывать, каким образом, опираясь на сообщённые Блэйком отрывочные сведения об американской программе, следует составить научный план, от которого те не смогут отвертеться и который, в то же самое время, не нанесёт Москве Новейшей ущерба.
       Попутно родилось предположение, что тревожащие Москву Новейшую явления, от окраинной эрозии, пожирающей пространство огромными кусками, до появление пресловутых червоточин - результат и последствие американских экспериментов, ведь тонкие пространства не могут не быть взаимонезависимыми. Шахматов вспомнил, что говорил на сей счёт Виноградов: из-за политических и социальных перемен в "большом мире" рвутся невидимые струны, соединяющие Москву Новейшую с её земным прообразом, после распада СССР этот процесс делается необратимым, и в перспективе их затерянный мир ждёт коллапс. Теперь же, если предположение было верно и виной всему оказывались американские эксперименты, то несчастья можно остановить, если правильно договориться.
       Чемодуров, сперва этой возможностью воодушевившись, вскоре, однако, приуныл:
       -- Нам придётся договариваться с государством, сначала разрушившим Советский Союз, а теперь разрушающим и наше пространство, ровным счётом ничем им не угрожающее! Боюсь, они предложат нам исключительно капитуляцию.
       Шахматов ответил, взвесив каждое слово:
       -- Если бы речь шла о судьбе нескольких десятков человек, попавших в сети чужого эксперимента, то можно было просто усилием воли о них забыть... Объявить трагическими жертвами во имя благополучия остальных. Однако если разрушения на окраинах имеют ту же причину, то нам остаётся либо ждать всеобщей гибели, либо, вступив в переговоры с врагами, сохранить для себя хотя бы минимальный шанс... Выиграть время, чтобы разобраться в причинах наших несчастий и найти, быть может, единственно годный выход!
       -- Вы правы,-- согласился Предводитель,-- других вариантов, похоже, не просматривается. Тогда, давайте-ка, вернёмся к этим вопросам на Совете экспертов.
       -- Товарища Блэйка будем приглашать?
       -- Не стоит, пусть в себя приходит. После экскурсии его отвезут на стадион, сыграет там футбол в составе джаз-команды. Так что - не волнуйтесь, отдыхайте тоже.
       Однако отдохнуть не получилось: буквально сразу же затрещал телефон на столе, Чемодуров ответил - и было видно, как его усталое лицо вновь напряглось в болезненной судороге.
       -- Что-то ещё случилось?-- спросил Шахматов, застыв на выходе из дверей кабинета.
       -- Да. Вы притащили с того света кого-то ещё одного, кто прятался под брезентом в кузове, и около часа назад этот тип угнал мамедовский грузовик!
       -- Не может такого быть!
       -- Может. Он запомнил дорогу и рванул как раз туда, где мы обычно прорываемся в старую Москву. Черёмухин сумел остановить его буквально в последний момент.
       -- Сумел остановить?
       -- Да, догнал на мотоцикле и умудрился багром вырвать из двигателя свечные провода.
       -- А удалось ли угонщика схватить?
       -- Нет, ведь Черёмухин был один и без оружия. Но за беглецом уже выслали патруль.
       Шахматов вернулся в кабинет, спросив разрешение занять гостевое кресло. Чемодуров молча кивнул, несколько раз прошёлся взад-вперед по ковру, стараясь глядеть в сторону, после снова вернулся за стол и занялся просмотром бумаг. Лицо его было по-прежнему мрачным, а глаза выглядели потухшими.
       Спустя час или два - время летело быстро - сообщили о поимке и о том, что задержанного "везут в Правительство в сопровождении большой группы добровольцев".
       -- Он что, этот задержанный, силён как Самсон?-- риторически прокомментировал новость Шахматов.
       -- У нас даже простых наручников нет,-- с горечью в голосе отозвался Предводитель.-- Думали ведь, мечтали, что заживём здесь, наконец, без насилия и всяческой тюремной мерзости...
       Прошло ещё несколько часов, прежде чем грохот шагов на лестнице возвестил о прибытии добровольческого эскорта, доставившего задержанного.
       Шахматов мгновенно узнал в беглеце главного врача Сытина, только на этот раз не в халате, а в модном дорогом костюме, в котором тот собирался лететь через океан.
       -- Какая встреча!-- со злостью выговорил главврач, неприлично сплёвывая на ковёр.-- Что, калифорнийский интерн вас бежать подговорил? Гадостный тип, сразу мне не понравился.
       -- А вы зачем тогда сами залезли в кузов?-- ответил Шахматов, решил на правах старого знакомого заодно и открыть беседу с главврачом.-- Ведь если ваша программа столь пристально интересуется тонкими мирами, вам стоило воспользоваться шансом изучить один из них. Ваш американский коллега именно этим сейчас и занят у нас.
       -- Не смешите - тоже мне коллега! Что этот недоумок может знать?
       -- Для начала - хотя бы о ваших опытах с телепортацией посредством квантовой оптики.
       -- Ишь ты! И много, интересно, он вам подобных бредней наговорил?
       -- Достаточно,-- вмешался Чемодуров так, что было непонятно, ответ ли это или приказ остановиться.-- На вашем месте я не стал бы задираться! Подумайте - и тогда, возможно, мы сможем переговорить о серьёзных и важных для вас вещах.
       Сытин задумался на секунду - и выпалил залпом, скривив толстые губы в презрительной гримасе:
       -- Не о чем мне с вами говорить! Думаете, не знаю я вашего городка? Мне о вас давно всё выложили, от бытовых сплетен до топографических карт! Не вижу посему, товарищ дорогой, необходимости говорить с вами ни о серьёзных, ни даже о глупых вещах.
       Чемодуров покачал головой:
       -- Зачем тогда рисуетесь? В чём тогда ваш интерес?
       -- Да не в чём! Просто вы смешны, извините уж!
       Поведение Сытина становилось откровенно неприличным, в результате чего Шахматов предложил позволить дать ему перевести дух - не исключено, что сильный стресс от пережитых потрясений был всему виной.
       Действительно, после получасовой паузы Сытин стал выглядеть немного более уравновешенным и менее дерзким, однако держался по-прежнему надменно.
       В новом туре беседы Чемодуров решил не упускать инициативы:
       -- В ваших интересах оказать нам посильную помощь, а мы, в свою очередь, поможем вам вернуться туда, откуда вы к нам угодили. Согласны?
       -- Хм, интересно, в какого рода помощи вы нуждаетесь?
       -- Нам требуется установить контакт с руководством вашего проекта. Мы готовы предоставить научную информацию и даже пригласить ваших исследователей для работы сюда, к себе, если они не побоятся пересечь границу миров. В качестве ответного же хода мы должны получить назад наших товарищей, а также гарантии, что ваш проект не будет применять по отношению к нам разрушающих воздействий.
       -- А что, вы такие воздействия ощущаете?
       -- Это не имеет значение. Вопрос задан, думайте.
       -- Мне не о чем думать. Сами думайте.
       -- То есть вы моё предложение отвергаете?
       -- Разумеется, отвергаю. Зачем договариваться с теми, кого скоро не станет!
       -- Ну и ну! В таком случае объясните, будьте добры.
       -- А я не злюсь! Просто очень, очень скоро не станет вашего городка! Хотя городок, насколько я краем глаза увидал, вы соорудили не самый скверный.
       Услышав такие слова, Чемодуров буквально пронзил Сытина взглядом исподлобья:
       -- Я не привык рассматривать пустые угрозы. Если за сказанным вами что-либо стоит - поясните!
       -- С удовольствием! Для начала вам было бы полезно узнать, что вы сейчас разговариваете с человеком, в своё время открывшим миру теории Торсилина, а затем нашедшем у старика массу ошибок и сумевшем их устранить.
       -- Но ведь вы же медик, как вы могли разобраться в сложнейших построениях, и по сей день доступных лишь единицам?-- не удержался от вмешательства в разговор Шахматов.
       -- У вас, дружище, плохая память,-- рассмеялся Сытин, теперь более чем внимательно рассматривая задавшего вопрос.-- Правда, равно как и у меня. Иначе бы я признал в вас тогда, в своём кабине, не пришельца из эпохи строительства коммунизма, а бывшего студента Мехмата МГУ, разве не так? Который в оную бытность пару раз совершенно точно пересекался со студентом Физтеха, то есть со мной. Поскольку мы оба - одного года рождения и курса, стало быть, одного. Не узнаёте?
       Шахматов тоже вгляделся в лицо Сытина - и в глубине души с отчаяньем пожалел, что не распознал в хамоватом главвраче бывшего вундеркинда, с которым он действительно в годы юности имел пересечения на олимпиадах и студенческих конференциях. Выходит, медицинская должность служила лишь прикрытием, и отныне перед ним - противник умный и опасный.
       -- Да, я узнаю вас, пожалуй. Но в таком случае объясните сделанный вами невесёлый прогноз на профессиональном языке.
       -- Уж нет, лучше на нормальном, чтобы все понимали!-- Сытин кивнул поочерёдно в сторону Чемодурова и Виноградова, незадолго до этого вошедшего в кабинет.-- Не знаю, что наговорил обо мне этот сумасшедший лирик Блэйк, но я точно не за сто долларов от Сороса собирал по библиотекам и вывозил в Америку торсилинский архив! И не за сто миллионов, даже если б мне кто и заплатил их тогда, в нищем 1992-м! Я голодал, в обносках ходил, молодость свою потратил, но в результате не только разобрался в торсилинских уравнениях, но и сумел значительно дальше него продвинуться. Потому и являюсь сегодня в Проекте вторым человеком, управляющим директором от Российской Федерации!
       -- В таком случае, коллега, вам следует поскорее с нами договориться,-- Шахматов поспешил воспользоваться паритетом.-- Сегодня отношения России с Америкой катятся под откос и, неровен час, вашу должность сократят.
       -- Не волнуйтесь, проект будет развиваться в неизменной виде до последнего дня на Земле.
       -- Ну вот,-- улыбнулся Шахматов,-- сначала вы нас пугали локальным концом света для людей-теней, а теперь пугаете концом света глобальным, для всей планеты. Раскройте же карты тогда!
       Но прежде чем ответить, Сытин выдержал театральную паузу:
       -- Почему бы и не раскрыть? Ведь всё давным-давно предопределено, всё катится по рельсам.
       -- Что же именно?
       -- Ну, во-первых, это переход вашей, то есть здешней, где мы сейчас находимся, квазипространственной области к состоянию неустойчивости. Торсилин в своих расчётах проглядел ряд возмущений, которые я восстановил и тщательно просчитал. Переход вашего удела в критически неустойчивое состояние - вопрос лишь времени, причём времени весьма и весьма короткого. Именно в силу этого обстоятельства я спокойно вам хамлю, поскольку знаю, что без меня вы очень скоро погибнете, растворитесь вместе со всем вашим городом-садом в межзвёздном тумане. Ну а со мной - со мною вы трое, по крайней мере, будете иметь шанс на продолжение бытия.
       -- В качестве подопытных кроликов на "Villa Dignidat" или в самой Юте?
       -- Это уж как мы договоримся! Но вы не бойтесь, на самом деле экспериментальный этап близится к завершению. В тонких пространствах нами создана стабильная область, аналогичная здешней, при этом её длительному равновесию, в отличие от вашей, ничто не угрожает, уж поверьте! И ещё мы научились перемещать в эту область не только воскресших мертвецов, но и нормальных людей. Разумеется, не биологические тела, а квантовые образы. Но главное - даже не это. Главное в том, что мы научились их возвращать обратно, и первая тройка волонтёров, совершивших вояж в искусственный загробный мир, уже снова на Земле и проходят всестороннее обследование. Мониторить ход которого вы, уважаемые товарищи, мне мешаете.
       -- Хорошо,-- возобновил участие в беседе Чемодуров, до этого ловивший буквально каждое слово высокопоставленного пленника.-- Предположим, мы соглашаемся сотрудничать с вами и проектом вашим. Что вы нам тогда дадите?
       -- Прежде всего, я с вашей помощью возвращаюсь в нормальную Москву. Там, правда, нам всем, включая меня, придётся пройти ряд не очень приятных испытаний и проверок, но таковы уж законы жанра, простите! Далее - мы летим в Америку, и спустя некоторое разумное время в форме информационных сущностей телепортируемся в область, управляемую из нашего Центра. И затем, проведя в этой более чем комфортной и со вкусом обустроенной области определённое время, возвращаемся обратно, в грешный мир.
       -- Чтобы когда-нибудь в нём снова умереть?
       -- Зачем? Уж по крайней мере вы,-- здесь Сытин торжествующе взглянул на Шахматова,-- вы должны знать, что биотехнологии XXI века позволяют продлевать функционирование биологических систем едва ли не до бесконечности! То есть вечная жизнь - не дар небес, а результат приложения ума и технологий. Равно как и всё остальное, что требуется для безбедной вечной жизни,- источники неограниченной энергии, автоматические заводы, 3D-принтеры и биореакторы, обеспечивающие живущих материальными благами и следящие за экологическим балансом. Так что хотите верьте, хотите нет, но жить мы будем счастливо и бесконечно долго. Хотя вот вы,-- обратился он одновременно к Чемодурову и к выглядывающему из-за спины у того конструктору Виноградову, пребывающему от услышанного в совершеннейшем изумлении,-- вы в это не верите, я отлично вижу. Но поверить придётся.
       -- Простите меня, старика,-- с тщательностью в формулировках включился в разговор конструктор,-- но только что вы сказали о вещах невозможных! Ведь когда-то мы, совершившие русскую революцию, именно о подобных технологиях мечтали, рассуждая о коммунизме, но отводили на их становление сотни, если не тысячи, предстоящих лет трудов и поисков человечества! Однако если отныне, всего лишь спустя каких-то сто лет после революции, все эти фантастические технологии уже созданы, если они существуют in vivo и просто ждут своего часа - то чего ждёте вы? Их необходимо немедленно и самым широким образом повсеместно распространять, и тогда избавленное от страданий и нужды преображённое человечество отплатит вам искренней и вечной благодарностью!
       Однако Сытин, скривив ухмылку, только покачал головой.
       -- А вы, я вижу, действительно все на подбор идеалисты и гуманисты неистребимые... Слушайте же, не будет никакой благодарности от человечества, быдло не умеет благодарить, неужели вы так и не взяли это в толк!? Человечество нынешнее - далеко не то, что было хотя бы прежде, пускай даже в вашем времени,- это теперь страшная толпа, обуреваемая биологическими инстинктами, которую можно держать в узде только применяя отношения насилия и долга, хотя издержки от этого, не буду приукрашать действительность, с каждым годом делаются только выше... Современная экономика всё меньше и меньше в людях нуждается, а они по-старому продолжают считать себя венцами творения и требовать прав! Такое не может продолжаться бесконечно, нынешнее человечество скоро себя убьёт, точка! И только небольшое число избранных, которые сумеют совершить предложенный нами переход в безопасную область и затем вернуться на планету Земля, вновь ставшую девственной, по-праву смогут наследовать вечную и безоблачную жизнь!
       -- Вы предлагаете и нам войти в число этих счастливчиков?-- поинтересовался Чемодуров.
       -- Ну, наконец-то, я рад! Поняли! Именно об этом-то речь! Так что думайте, товарищи, думайте, других вариантов нет, всё грохнется уже в самое ближайшее время. Берите с собой родственников, подруг - душ десять или пятнадцать по вашей линии я смогу в Проект пристроить.
       -- А остальные?
       -- Остальные? Да ничего особенного с остальными. Мы же не грустим об опадающих листьях или траве, исчезающей под снегом - ведь природа! Вот и здесь - всё сделает природная стихия, поэтому не следует на сей счёт страдать. Прежние, несовершенные миры обречены исчезнуть, и они непременно исчезнут, грустить о том не стоит. Будет построен мир новый, удобный и благородный. Зелёные луга, влажные дубравы, водопады чистейшей воды, люди без изъяна и тайных пороков, поскольку они, свободные и неограниченные в своих желаниях и возможностях, станут подобны олимпийским богам. Чем не коммунизм? Но только это будет не вашим коммунизмом, превращающим человечество в муравейник,- это будет вечным триумфом сверхлюдей, людей-богов!
       -- Вы обмолвились, что наша квота - пятнадцать?-- уточнил Шахматов.-- Тогда сколько наберётся счастливчиков по остальным квотам - я из реального мира имею в виду?
       -- Не более сотни-другой тысяч. Но телепортируются только десять тысяч, остальные - это уже сегодня тщательно отобранные эмбрионы, замороженные на километровой глубине в специальной шахте в центре Америки. Там они спокойно переживут контролируемый конец света.
       -- А первые десять тысяч - кто они?
       -- Самые разные. Разумеется, среди них есть политики и главы корпораций, но есть также квота для учёных, спортсменов и творческой публики - те пока ни о чём не знают, в нужное время их просто соберут и отправят без лишний разговоров в фантастическое путешествие. На Россию, между прочим, отведено пятьсот мест, и заполнены пока они далеко не все. Так что если имеются у вас достойные родственники-потомки - могу поспособствовать. Поэтому думайте, не ломайте дурака!
       Все слушавшие Сытина переглянулись - никто не осмеливался ответить первым. И снова, вопреки протоколу, инициативу взял Шахматов.
       -- Вы сказали, что эмбрионы уже заморожены и помещены в шахту - значит ли это, что сроки всемирного коллапса известны точно?
       -- Ну ведь вы же математик, сами и догадайтесь!-- ответил Сытин, презрительно поморщившись.-- Заодно посчитайте, чему равна равнодействующая броуновского, биологического движения миллиардов двуногих животных? И сравните её с градиентом воли подлинной элиты, осознающей свою миссию!
       -- Значит, конец света будет не природным, а рукотворным, товарищи,-- резюмировал Виноградов, для важности поднявшись со стула.-- Наш уважаемый оратор с друзьями телепортируются куда-то там к себе, установив на замедление взрыватели сотни-другой водородных бомб, переждут, пока пепел осядет, и вернутся затем на очищенную от человеческого рода Землю. Разве не так? Если это так, то ваше предложение мерзко и неприемлемо!
       -- Зато оно разумно,-- парировал Сытин.-- Лучше задумайтесь о вашей собственной "земле", так сказать. Она уже разрушается первой и вскоре рассыплется без каких-либо бомб!
       Но Виноградов только этого и ждал:
       -- Это потому что из-за вашей подлой политики рвутся последние струны, связующие нас с прежней Родиной! И Родины нашей большой из-за вас таких не стало, и людей на земле от великих мечты и творчества вы отвратили в стадо, которое теперь грозитесь стереть с её лица! Если моё мнение в этих стенах чего-нибудь значит, то я - я решительно против! Предложения гнусного не принимать, а господина этого - спровадить обратно с первой же оказией!
       -- Да,-- усмехнулся Сытин,-- так я и знал: другого от вас, романтиков, ждать не приходится. Ну а вы, коллега, что вы скажите?
       Шахматов, понимая, что для осмысления всей этой невероятной информации требуется время, намеревался было взять тайм-аут - однако прозвучавший в его адрес вопрос заставлял определяться на ходу. И ему пришлось, вопреки рациональной предусмотрительности, отвечать по отзвуку сердца, сжигая мосты:
       -- Предложение провокационное и подлое, идти у него на поводу - нельзя!
       Теперь очередь была за Предводителем. Тот молчал минут пять, теребя в пальцах то перо, то свёрнутый в самокрутку листок бумаги. Наконец он произнёс:
       -- Согласиться с предложенным я не могу, и с большим удовольствием отправил бы гостя назад, откуда он нам на голову свалился... Тем не менее, товарищи, нам не стоит спешить, ведь мы не за одних лишь себя в ответе. Поэтому пусть господин мирно и комфортно проведёт время, а мы ещё ночью соберёмся, да всё предметно обсудим.
       Совещание завершилось, Сытина вывели из кабинета. Шахматов вытер со лба обильный пот и поинтересовался, когда планируется созывать ночное совещание.
       -- Не знаю пока,-- против обычного немного неуверенно ответил Чемодуров.-- В таких сложных делах прежде всего надо, чтобы страсти улеглись. Поэтому вы тоже передохните, сил наберитесь.
       -- А друг наш ситный в тюрьме посидит?
       -- У нас же здесь отроду не было тюрем! Погостит пока в одном из свободных домов, по городу погуляет, смягчится душой, быть может. А там мы на свежую голову соберёмся и решим коллегиально, как поступать дальше. Выход должен быть, обязательно должен быть!
      
      

    Небесные мстители

       "Отдыхать" Шахматов отправился к Виноградовым.
       Как и в первый к ним визит, Анастасия снова накрыла чайный стол, а возле кабинета конструктора по-прежнему возлежали стопки всевозможных справочников и свитки чертежей, словно от его работы зависело что-то важное и спасительное.
       -- Голова кругом!-- заявил Виноградов, поставив остывать чашку с горячим чаем и с каким-то отчаянием откинувшись на спинку стула, издавшую недовольный треск.
       -- У меня заявления Сытина всё не выходят из головы,-- признался Шахматов.-- Я общался с ним, когда был в заточении на "вилле", он мерзавец конченый, но сегодня он просто вышел за все рамки допустимого! Угрожать гибелью целому миру, при этом обещая спрятать избранных счастливчиков в тонком пространстве, чтобы после вернуть и владеть безраздельно всей Землёй без остатка - такое в голове не помещается, это вообще за пределами добра и зла!
       -- Мне кажется, о подобных вещах даже задумываться не стоит,-- заметила Анастасия.
       -- Наверное, он всё-таки он блефует,-- с готовностью поддержал её скептицизм Шахматов.-- Причём блефует по-крупному: не просто добивается, чтобы мы его вернули, но ещё и вернули с добычей, то есть со всеми теми из наших, кто ему доверится.
       Однако Виноградов покачал головой.
       -- Но тогда встаёт вопрос - а зачем мы ему в виде новой добычи нужны? Пополнить коллекцию мертвецов воскресших? Тогда ради чего, за что ему платят деньги, какова конкретная и понятная цель его проекта? Ведь кроме той, о которой он нам рассказал, я других радикально не вижу!
       -- Но уничтожить жизнь на планете желанием узкой группы лиц невозможно! Если даже они без видимой причины взорвут у себя водородные бомбы, то не факт, что взрывы последуют на других континентах! Если им удастся развязать войну и нанести ядерный удар, скажем, по России или Китаю, то наряду со сценарием всеобщей погибели есть и другие сценарии: например, есть возможность перехватить ракеты или вообще не наносить удара в ответ, если это даст шанс жизнь человечества спасти! В конце-концов, в современных ракетах точность давно взяла верх над мощностью, поэтому даже в случае срабатывания всех накопленных в мировых арсеналах боеголовок глобального конца света, скорее всего, не последует.
       -- Вы, друг мой, исходите из здравого смысла, в то время как припасённое мерзавцами решение может оказаться совершенно неожиданным. Например, они могут создать и выпустить в природу широчайший шлейф убийственных микроорганизмов с самыми разными этиологиями, против которых человеческий иммунитет окажется бессильным! Или подорвать глубинным термоядерным зарядом истончённую земную кору в Йеллоустонской кальдере - не слышали о такой?- и тогда гигантское вулканическое извержение с триллионами тонн пепла погубит на Земле всякую жизнь, разве что кроме самых океанских глубин. А когда пепел осядет - негодяи вернутся и заселят освобождённую планету.
       -- В таком случае самое разумное для нас - изолировать Сытина, не позволить ему вернуться. Тем самым реализация планов подобных приостановится.
       -- Вот именно, разве что только приостановится! Я бы и рад прочертить между нашим и земным мирами границу навсегда, но мы, похоже, стали слишком зависеть от того, что в том мире происходит! По границам всё рушится с пугающим ускорением, эрозия превратилась в настоящую катастрофу! Уже не единицы - сотни, тысячи наших жителей исчезают, целые посёлки в бездну проваливаются... скоро и городу, пожалуй, не сдобровать. Так что насчёт "критической неустойчивости" Сытин прав на все сто процентов.
       -- Тогда как же поступать?
       Лицо Виноградова напряглось, и он процедил с нескрываемой болью:
       -- Эвакуироваться отсюда всем нам надо бы, и чем скорее, тем лучше! Чемодуров-то с Зоей потому и начали тайно в вашу капиталистическую Москву наведываться, чтобы выяснить, можно ли нам обратно возвратиться в прежний мир, когда здесь всё в тартарары полетит.
       От услышанного Шахматов даже привстал:
       -- Потрясающе! Но как? Воскрешение вас, так сказать, из мертвых было бы абсолютным шоком для всех в моей нынешней стране. А ваши взгляды, мировоззрение - сегодня таких и близко нет! Ни люди, ни тем более власти вас не поймут и не примут!
       -- Мы тоже это быстро уяснили и потому начали прорабатывать варианты, чтобы воскреснуть где-нибудь в сибирских пустынях отшельниками-староверами. Или даже на Тибете. Во всяком случае, для земного общества, каким бы оно нынче ни являлось, мы бы не стали нахлебниками.
       -- Конечно, но если отшельничествовать, то вряд ли вы станете шить сапоги, а Лемберг - пасти овец.
       -- Совершенно не надо упрощаться! С моим багажом знаний я освою современную инженерию быстрее и лучше любого студента, а Лемберг многих ваших архитекторов заткнёт за пояс. Но даже не это главное - мы можем поделиться правилами подлинного общежития, основанного на уважении и братстве, новые идеи в человечество вдохнуть! Возьмите хотя бы Черёмухина - думаете, он там на своём озере червоточины сторожит? Это лишь внешне, а на деле - на деле за свои без малого сто лет жизни здесь он переосмыслили и развил все лучшие философские идеи человечества, на что у их создателей не хватило, по понятным причинам, собственных лет! Представляете, каким богатством он готов с человечеством поделиться, как совершенно иначе после подобной встречи может измениться судьба всей цивилизации? Всё, что вынашивают Сытин и ему подобные - всё это забудется и отлетит, как шелуха, люди душою воскреснут и обретут, быть может, подлинное для всех и для каждого бессмертие!
       -- Давайте тогда срочно думать, как эвакуацию организовать.
       -- Думать, думать... Не один год уже думаем, не просто это всё... Душ тридцать-сорок, что в кузов чемодуровского "Студебекера" поместились бы, давно сбежать могли, но такое невозможно, немыслимо, потому как ведь спасать надо безусловно всех.
       -- Но тогда - как же?
       -- Только думать и искать!.. Изучать физику всего того, что вокруг нас сложилось, разбираться в загадках... Этим и занимаемся. Пейте же чай, остывает!
       ...После чая, как и в прошлый раз, Виноградов вспомнил, что обещал позвонить инженеру Лукашевичу. Но поскольку телефонный звонок ничего не прояснил - то на ночь глядя засобирался в гости к старому приятелю, попросив сестру его подвезти.
       -- Прогуляетесь с нами?-- предложила Шахматову Анастасия.
       -- Если как в прошлый раз - то с огромным удовольствием!
       Действительно, высадив неугомонного брата возле особняка инженера, Анастасия, ещё раз спросив разрешения, прежней дорогой направила "Опель-Кадет" к Долгой Балке.
       Снова, заглушив мотор и оставив машину возле шлагбаума, они подошли к обрыву, за которым чернело безразмерное пространство, проваливающееся в бесконечность. И снова над расходящейся все стороны бездной спустя некоторое время завился, закружил таинственный снег.
       Бесшумно покачиваясь в неподвижном воздухе и на несколько мгновений замерев вдоль линии взора, снежинки возобновляли свой путь, чтобы исчезнуть у невидимой земли, но в то же время как бы посылая тайный сигнал другим, которые в умноженном количестве продолжали просыпаться с ночного свода, становящегося белым от их нарастающей бесконечности.
       -- Когда мы уйдём, снег прекратиться?-- едва слышно спросил Шахматов.
       -- Да. Ведь это точно человеческие души - они существуют, пока о них хоть как-то помнят и задумываются.
       Он утвердительно кивнул головой, не став продолжать разговора. Снег падал, небосвод белел от миллиардов крошечных светильников, но бездна, простиравшаяся впереди, по-прежнему оставалась пугающей и непреодолимой.
       И лишь когда фантастический снегопад начал затихать, Шахматов прошептал Анастасии:
       -- Когда-нибудь и наши души, и души всех без исключения так же точно полетят. Природу не обмануть...
       Анастасия не ответила, и в этот момент Шахматов с изумлением и безрассудным внутренним страхом начал осознавать, что он готов полюбить эту юную женщину, погибшую за двадцать шесть лет до его собственного рождения, полюбить чувством не обычным, а исключительно своей духовной внутренней сущностью, которая в этот миг словно возродилась для такой невероятной любви, полюбить, как можно полюбить только фантастический светлый образ, нетленный и бесконечный.
       Он испугался, что это чувство из него может выплеснуться и разом похоронить его рассудительность, бесстрашие и авторитет, без которых он не сумеет сделать то, что должен сотворить и ради чего, вероятно, призван сюда самой судьбой. Поэтому он взял себя в руки, сконцентрировался на проблемах прежних, и, стараясь размышлять исключительно о них, провёл оставшийся путь и предутренние часы в собранности и молчании.
       Утром, выйдя на бульвар, чтобы прогуляться, он повстречал Блэйка - тот был совершенно счастливым. Сбиваясь с одной истории на другую, Блэйк безостановочно рассказывал о своих впечатлениях, о джазе, о футболе, о каком-то ночном концерте, а также о том, что кузина одного из музыкантов, в начале XX века эмигрировавшая за океан, вероятнее всего является его прабабушкой. Теперь же он ждёт, что Алмазов выполнит данное ему обещание и пригласит полетать на раритетном поршневом истребителе.
       Общение с Блэйком Шахматова приободрило, тем самым подготовив к очередному нокаутирующему удару,- разыскавший его на бульваре помощник Чемодурова дрожащим и испуганным голосом сообщил, что ранним утром Сытин, самостоятельно покинув выделенный ему особняк, отправился за город вне шоссейной дороги - и вскоре исчез, став жертвой внезапного и неожиданного для этого района "обвала пространства".
       Попросив помощника оповестить о случившемся как можно большее число экспертов, Шахматов поспешил к особняку, ожидая экстренного сбора. Однако встретивший его собственной персоной Предводитель сообщил, что совещание состоится вечером.
       В коротком разговоре Чемодуров подтвердил, что трое свидетелей наблюдали произошедший на городской окраине внезапный "обвал", в котором вместе с несколькими пустующими постройками сгинул их не то пленник, не то гость. А поскольку до сих пор достоверно неизвестно, означает ли попадание в "эрозионное схлопывание" безусловную погибель, или же за ним может скрываться неизвестный тип телепортации, то и нельзя полностью исключать, что мизантроп Сытин не возвратится к своим к прежним делам и планам.
       -- Мне всё-таки кажется, что этот негодяй должен был сгинуть в бездну. Ведь Бог, если Он есть, не может таких жалеть.
       -- В том-то и дело - если есть! А поскольку я в Бога, как вам хорошо известно, не верю, мне требуются только факты. Или наши безошибочные решения, которые любые угрозы перебьют. Готовьтесь, вечером будем такие решения принимать!
       Чтобы использовать время, остававшееся до вечера, Шахматов отправился гулять по бульварам и паркам. Но ни ублажить себя джазом Корневского, ни завести с кем-либо очередной умный разговор не получилось - город сильно опустел. Из знакомых повстречался только Блэйк - выяснилось, что катание на довоенном истребителе "Чайка" в последний момент отменили, так как Алмазову пришлось срочно куда-то уезжать. Однако жизнерадостный Блэйк скучать не планировал, поскольку, как признался, спешил на встречу с юной ленинградской поэтессой.
       Вечером, вернувшись в Дом Правительства, Шахматов был поражён обилием автомобилей и многочисленной толпы, собравшейся у подъезда. Пускали далеко не всех. Шахматова провели в просторный зал с огромным столом, покрытым зелёным сукном, и с небольшой трибуной. Шторы были опущены в пол, помещение освещалось многочисленными светильниками-канделябрами на бронзовых кронштейнах, жёлто-красный свет которых усиливал тревожность и заставлял сосредоточиться.
       Зал был полон, и Шахматову не без труда подобрали место за столом. Участникам совещания, вошедшим после него, пришлось стоять.
       Чемодуров, сидевший во главе стола, решил не подниматься на трибуну и просто привстал. Обведя собравшихся внимательным взглядом, он одёрнул френч и открыл заседание.
       При этом было видно, что он заметно волнуется, из-за чего его обычно ровная речь зазвучала отрывисто и угловато.
       -- Товарищи! Мы проводим экстренный совет. Вы все отлично знаете причины, по которым нам пришлось собраться, но, тем не менее, я ещё раз кратко повторю. Наша область, наша пристань, наше здешнее отечество - да, отечество, я не побоюсь так сказать,- оказались не просто в опасности, а под угрозой гибели. То, что мы прежде называли окраинной эрозией, стало настоящей бедой, катастрофой. Только сегодня с утра произошло до пятнадцати провалов, мы не можем найти более тысячи человек... больше тысячи наших братьев и сестёр сегодня исчезли, и мы не знаем отныне их судьбы. Мне страшно это произносить, но лучше бы они растворились в космической бездне, чем были бы вынесены в основной мир, где их будут ловить, словно зайцев, чтобы затем водворить в лабораторию...
       По залу пронёсся возмущённый гул, в котором Шахматов явственно различил ноты отчаяния.
       -- К сожалению это так, товарищи. Теперь нам известно достоверно, что речь идёт о крупном международном проекте, который осуществляется на территории Североамериканских Штатов при самой активной поддержке от страны, которая являлась когда-то нашей Родиной... Горько говорить, но именно в Москве хватают большую часть тех их нас, кто из-за усиливающейся нестабильности наших границ оказывается в основном мире. Цель же проекта сводится к созданию и обустройству области типа нашей, однако полностью управляемой с Земли и при этом, как они надеются, более устойчивой. И такая область уже создана.
       -- Так это из-за неё, выходит, у нас рушатся земля и небо?-- раздались из зала возмущённые голоса.
       -- Очень похоже, но мы не можем утверждать со стопроцентной точностью. Но что вот в чём уверены наверняка - так это в том, что все наши разрушения связаны с крушением в основном мире не просто одних лишь наших идеалов, но и всех правил, законов человеческих... А проект тот вообще выходит за любые рамки... Расскажите лучше об этом вы, товарищ Виноградов.
       Но конструктор Виноградов, приподнявшись со стула, только покачал головой:
       -- Простите, товарищ Предводитель, но я не могу об этом говорить. В голове такое не укладывается!
       -- Хорошо, тогда скажу я, как я это всё понимаю. Они приняли решение за несколько коротких лет построить своеобразный коммунизм. Но не наш прежний коммунизм для всех народов и каждого из людей, светлый и гуманный, о каком мы грезили и ради которого проливали кровь, а эдакий искусственный раёк для горстки правителей и богатеев. Сегодня в их мире имеются все нужные машины и лекарства, чтобы те избранные могли не работать и получать по самой полной потребности, и при этом, не болея и не старея, жить сотни лет, если не вечно. Но для этого требуется очистить землю от остальных, и технологии, как надёжно извести человечество под корень, у них тоже припасены. Ну а перед тем, как смертоубийство миллиардов стартует,- сами они переберутся в тонкий мир, как раз в ту собственную тонкую область, создание которой они сейчас завершают, круша и раскачивая наш удел. Когда же на очищенном от народов земном шаре сделается снова возможно жить - они возвратятся назад, чтобы отныне властвовать над целым миром вечно и беспредельно.
       В зале началось волнение, послышались выкрики, хлопки, топот и громыхание стульями. На лицах одних читались протест и ненависть, другие выглядели опустошёнными.
       -- Надо что-то делать!
       -- Как действовать будем?
       -- Погибнуть всегда успеем!
       Чемодуров с трудом успокоил собравшихся.
       -- Да, товарищи, погибнуть мы всегда успеем. Но наш долг - попытаться этот дьявольский план сокрушить. И наш Президиум после долгого обсуждения и дебатов принял единственно возможное решение - на корню уничтожить проект "Dignidat", нанеся по его центру на территории Североамериканских Государств удар водородной бомбой.
       -- А разве у нас такая есть в наличии?-- сразу же выкрикнул кто-то с галёрки.
       -- К счастью или несчастью - да, имеется. Хорошо известный всем вам бомбардировщик, на котором в 1962-м разбился экипаж товарища Алмазова, стоит в резерве на третьем аэродроме далеко не пустой. Похоже, настало для него время поработать.
       Снова зал загудел, в адрес Чемодурова наперебой посыпались вопросы и предложения, на что Предводитель выразительным жестом дал понять, что считает дискуссию излишней.
       -- Спокойно, товарищи. Все технические вопросы накануне были обсуждены, решение о бомбардировке врага согласно нашему Уставу мы имеем право утвердить узким составом Президиума. Но поскольку этот вопрос - значимости исключительной, я прошу вас всех спокойно высказывать доводы или критику, после чего мы примем окончательное решение голосованием.
       Зал ещё немного пошумел, затем начались выступления с мест. Главным доводом против предложенной Чемодуровым бомбардировки Америки являлось опасение, что тем самым будет развязана мировая ядерная война, в которой человечество имеет точно такие же шансы погибнуть. Оказалось, что даже те из присутствующих, которые при своей земной жизни не застали атомной эпохи, полностью осознавали, о чём идёт речь и чем чреват вызов стране, по уровню своей мощи оставившей далеко позади прежних противников СССР в лице Англии или Германии.
       Шахматов, как наиболее сведущий в современных земных вопросах участник совещания, высказался предельно ясно:
       -- Даже если мы закрасим на бомбардировщике старые советские звёзды, его опознают и сочтут летящим с территории нашей бывшей Отчизны. Америка нанесёт по России, по Москве немедленный ответный удар, и тогда на каждую горсть погибших негодяев придутся миллионы невинных жертв, моих соотечественников и ваших потомков. Поэтому если у нас здесь действительно имеется термоядерный боеприпас, то я бы предложил, используя его в качестве угрозы, заставить американцев отпустить угодивших в их сети наших товарищей. Вернув их сюда, мы попробуем с их помощью разобраться, что именно в американском центре происходит и тогда, не исключено, сможем найти противоядие против разрушений. И также ещё я хочу добавить, что одиночный бомбардировщик вряд ли до Америки долетит - противник, располагая современными средствами ПВО, сможет его подстрелить и сбить великое множество раз!
       Высказанные доводы были ясны и понятны, в зале воцарилась тишина.
       Предводитель снова взял слово.
       -- Шанс долететь у нас есть, и шанс реальный. Во время последней операции в "большой" Москве мою машину обстреливали из авиационной пушки - но, как оказалось, на скорости вокруг наших средств передвижения образуется невидимый экран, обладающий защитной прочностью. Бомбардировщик же - не грузовик, его скорость куда больше, так что долететь, скорее всего, у нас получится. А вот вступать в переговоры с американцами нам категорически не стоит - даже забрав наших товарищей из плена назад, мы не сможем за короткое время выработать защитные меры, тогда как наши противники в состоянии исполнить планы собственные с предельной быстротой. Ну а насчёт войны - войны мировой мы постараемся не допустить, меры предпримем. Подумайте и взвесьте!
       Чемодуров сел, в зале возобновилась дискуссия, однако на этот раз предметная и адресная. Быстро стало вырисовываться множество трагических исходов, каждый из которых сулил миллиардам живых людей гибель при сохранении для кучки негодяев шанса на выживание. Спровоцированный авианалётом апокалипсис в случае неудачи представлялся лишь немногим менее губительным для человечества, нежели апокалипсис, заранее подготовленный международной шайкой мизантропов. И только один вариант обещал большинству жизнь, а негодяйской верхушке гибель,- тот самый, за который предстояло голосовать. Если, конечно же, его удастся осуществить в параллель с "предпринимаемыми против войны мерами", о содержании которых Чемодуров не спешил распространяться.
       Когда результат дискуссии стал вырисовываться с достаточной очевидностью, у Шахматова закружилась голова, а перед глазами понеслись, расходясь и сливаясь, чёрные круги - он, всегда стремившийся прожить жизнь мирно и незаметно, оказывался свидетелем и прямым участником событий масштаба и значимости поистине судьбоносных и вселенских! Он не был готов принять и разделить невероятную ответственность, и поэтому поднявшийся в его ушах шум невольно отгораживал его от перемен великих и страшных. Но скрыться и сбежать от них было уже невозможно.
       Перед тем, как должно было начаться голосование, Шахматов услыхал, как кто-то шёпотом поинтересовался у Чемодурова о судьбе Зои, со всей очевидностью находившейся в месте, которое предстояло бомбить. Предводитель ничего не ответил, но было заметно, как на его лице заиграли желваки и увлажнились уголки глаз.
       После голосования Чемодуров подошёл к Шахматову:
       -- Хочу просить вас лететь в составе экипажа. Чтобы не допустить мировой войны, на борту должен находиться человек, знакомый с современными средствами связи.
       -- Я готов,-- ответил Шахматов, холодея внутри,-- но кроме никому не нужной сегодня морзянки я не знаю ничего!
       Однако в этот же момент оказавшийся рядом Мамедов протянул Шахматову его смартфон, когда-то оставленный при переодевании в метро.
       -- Он работает и заряжен, а денег на его номер я успел перевести достаточно,-- пояснил бывший нелегал-чекист.-- Придётся пользоваться тем, что есть...
       После того, как большая часть участников совещания, частью возбуждённых, частью встревоженных и подавленных, начали разъезжаться, наш герой в компании Чемодурова, Алмазова и нескольких доселе незнакомых лиц отправились на "третий аэродром".
       На аэродром они прибыли, когда начало светать. Там не имелось ни привычных масштабных построек, ни площадок, ни частокола мачт с флюгерами - только длинная взлётная полоса, во многих местах заросшая травой, и гигантский реактивный четырёхмоторный бомбардировщик, застывший в её самом начале.
       -- Вот он, мой красавец "М-3", дальний стратегический,-- пояснил Алмазов, натягивая на голову выцветшую пилотку.-- Осенью 1962-го, когда Карибский кризис бушевал, наш авиаполк в полной боевой перебросили на авиабазу в Шауляе, откуда я и отправился над Атлантикой в свой крайний полёт... В бомбовом отсеке лежит РДС-37 - это на тот момент самая мощная водородная бомба наша, три миллиона тонн тротила, если память не изменяет. В кабине - полётные карты со всей Америкой и Канадой, вряд ли они принципиально с той поры изменились. Цель мы уже нанесли - товарищ Блэйк помогал, хотя, скажу, далось ему это с трудом огромным и с превеликими сомнениями... Заправлен борт по горло, так что, может, и на обратную хватит. Остаётся удалить пломбы и ввести коды взрывателей, что записаны в секретном конверте,- да вот и сам конверт этот уже несут, из спецкабинета... Ну и надо ещё, чтобы экипаж былое мастерство вспомнил. Знакомьтесь!
       К командиру начали по очереди приближаться старые бойцы:
       -- Помощник командира, второй пилот Игумнов!
       -- Штурман Берг!
       -- Борттехник Надирханов!
       -- Верхний стрелок-радист Петрухин!
       -- Кормовой стрелок Глазастов!
       -- Постановщик помех Гонгадзе!
       Приняв приветствия, Алмазов скомандовал:
       -- Лейтенант Гонгадзе, вы остаётесь. Вместо вас полетит товарищ Шахматов.
       Подвели стремянки, открыли люки, экипаж начал готовить бомбардировщик к полёту. Шахматов крутил в руках свой смартфон, пока что здесь не работающий, и вспоминал подзабытые фразы на английском, с помощью которых ему предстояло убедить американцев в том, что поскольку их атакует самолёт из далёкого прошлого, то развязывать в ответ ядерную войну - бессмысленно, как и бессмысленно с прошлым воевать.
       Вскоре к нему подошёл Чемодуров.
       -- Сердечно благодарю вас, что вы согласились лететь. Конечно, лететь должен был я, однако товарищи запретили мне даже думать об этом, поскольку я необходим здесь. Тем более я не уверен, что не дрогну, когда придётся сбрасывать бомбу туда, где томится моя Зоя...
       -- Да, ужасная жертва... Но если только так можно спасти остальных... я не знаю, право. Я бы не хотел возвращаться... хочу тоже остаться там!
       -- Не думайте так. Вам надо обязательно вернуться. Всем надо вернуться. Возвращайтесь!
       Незадолго до взлёта на поле прикатила машина с Черёмухиным, привезшим свежий расчёт области на небесном своде, через которую самолёт имеет шанс прорваться в "большой мир". Сразу стало понятно, что вероятность вырваться в "реальность" - всего лишь маленький шанс, подобно тому, как мизерным, должно быть, шансом измеряется успешное выполнение задания, и ещё более крошечным, ничтожным,- успешное возвращение назад. Вот почему, заняв в тесной гермокабине кресло постановщика помех и пристегнув ремни, Шахматов до самого последнего момента не переставал прощаться со всем, что мог различать через обращённую к нему узкую полоску пыльного иллюминатора.
       ...Когда громовым форсажем взревели турбины, и огромный самолёт, сработанный более шести десятков лет назад, в страшной тряске и раскачке пронёсся по полосе, немного лишь успокоившись, когда под крылом запел упругий воздух, Шахматов, наконец, смирился с реальностью происходящего и задумался над тем, как следует выполнять свой служебный долг.
       В отличие от путешествий за грузовиком и на грузовике, телепортация бомбардировщика произошла чрезвычайно быстро - внезапно налетевшая тень, темнота, несколько сильных толчков, после которых мрак сменяется быстротечным перламутровым сиянием,- и вот уже знакомая по воздушным путешествиям с "Аэрофлотом" картина белоснежной перины облаков и отчаянно голубого неба с ослепительным привычным солнцем наверху, от которой хочется умилиться и забыть о всех бедах, земных и неземных! "Если мне и даже Алмазову, видевшему это солнце совсем недавно, больно и страшно думать о предстоящей войне, то каково это делать остальным, не видевшим солнца аж со времён Карибского кризиса, когда состоялся их роковой полёт?"
       И действительно, в гермокабине воцарилась полнейшая тишина, молчала связь со стрелками на удалённых постах, и среди всех внутренних звуков, различимых за мощным гулом четырёх двигателей, только громкий стук хронометра означал бег времени и продолжение жизни.
       Наконец, раздался усиленный динамиками голос командира:
       -- Товарищ штурман, сориентируйте по местонахождению!
       -- Есть, товарищ командир, начинаю привязку!
       "Долго он привязываться будет, если неизвестно, где мы из дырки выскочили",-- подумал Шахматов, запуская на своём смартфоне геолокацию. И вскоре в наушниках прозвучал его восторженный голос:
       -- Мы возле Балтики летим! Похоже, за Шауляем пробились, где прежде пропал самолёт!
       Вскоре штурман официально эту информацию подтвердил и запросил у командира, прокладывать ли маршрут над международными водами или же через Швецию.
       -- Чтоб до цели быстрее добраться прокладывай!-- скомандовал Алмазов.-- Интересно, когда начнут нас запросами-угрозами терзать?
       Вскоре радист доложил, что поймал на резервной частоте запрос о принадлежности и цели полёта и поинтересовался, что отвечать.
       -- Мы ж наши звезды на плоскостях не затирали?-- с азартом в голосе буквально прокричал Алмазов.-- А раз не затирали, то отвечай, что в воздухе - борт ВВС СССР, такой-то воздушной армии, такого-то героического полка! Посмотрим, как запляшут супостаты!
       -- Так точно!-- отозвался радист, и на двух иностранных языках в открытом эфире отбил ответ.
       -- Ну что?-- поинтересовался вскоре командир.
       -- Пока ничего, нет реакции! Переваривают, должно быть!
       Бомбардировщик уже покидал воздушное пространство Норвегии, когда реакция с земли, наконец, последовала. Выведенный радистом на громкую связь иностранный голос на ломаном русском известил, что названный борт разбился в 1962-м году и поэтому не может совершать полёт, а также не имеет права совершать полёт под флагом страны, которой давно не существует.
       -- А ты ответь ему, что может! Ну а коль не верит - пусть подлетит поближе посмотреть, встретим голубя!
       Однако русскоговорящий диспетчер, получив разъяснения, всё равно не унимался. Он сообщил, что находится на горячей линии с Москвой, которая не подтверждает полётов в этом районе своих бомбардировщиков, из-за чего их считают воздушными хулиганами или террористами. Воздушные хулиганы, по решительному утверждению диспетчера, будут наказаны штрафом и заключением в тюрьму, а террористы - уничтожены.
       -- Что станем отвечать?-- поинтересовался радист.
       -- Ответь, что мы подтверждаем ранее сообщённые сведения и готовы подтвердить их ещё раз при очной встрече!
       Действительно, вскоре очная встреча началась: с обеих сторон по курсу появились истребители.
       -- Два норвега, два датчанина,-- спокойным голосом прокомментировал появление эскорта второй пилот.
       Истребители НАТО, легко обогнав тяжёлый бомбардировщик, выразительно покачали крыльями, обнажив под ними целую коллекцию ракет.
       -- Грозят нам, гады, товарищ командир,-- не выдержал штурман.-- Может нам горизонт сменить?
       -- А толку-то? Летим, и не обращаем внимание!
       Минут через тридцать, устав демонстрировать ракеты, один из истребителей, заложив петлю, переместился в хвост и выпустил оттуда длинную очередь из автоматической пушки. Посланные в качестве предупреждения трассирующие снаряды проследовали достаточно высоко над головой.
       -- Это оттого, что мы над Исландией летим, над международными водами поостереглись бы стрелять,-- предположил штурман.
       -- Кормовой стрелок к открытию огня готов!-- прозвучал рапорт, но командир в ответ распорядился огня не открывать. Было ясно, что он ждёт, когда после завершения серии угроз истребители ударят на поражение, и их огонь, если всё пойдёт по плану, уткнётся в спасительный экран. А если экран, выручивший при погоне в Москве, над Атлантикой не сработает или сработает недостаточно хорошо? В этом случае у них не будет ни малейшего счастья.
       Наконец, долгие и томительные минуты ожидания взорвались радостным криком кормового стрелка:
       -- Есть экран, работает! Снаряды рикошетят, фашист их чуть в обратку не словил!
       -- Поздравляю!-- спокойно, но с очевидной радостью в голосе отозвался командир.-- Хотя нет у меня к ним ненависти, как к фашистам настоящим. Те, которых мы бомбить летим, в тыщу раз фашистов хуже, а этих просто жаль, не знают они ничего. Отстанут, поди.
       Действительно, вскоре четвёрка натовских истребителей, не решившись повторить огонь на поражение, развернулась и ушла. Полёт над Атлантикой продолжился в странном одиночестве - даже гражданские лайнеры, встречавшиеся в начале пути на различных эшелонах, здесь полностью исчезли, уведённые диспетчерами на другие маршруты и высоты. Молчала и рация.
       -- Представляю, какая сейчас у американцев из-за нас работа кипит,-- прокомментировал образовавшуюся паузу второй пилот.-- Ну ничего, ближе к Гренландии начнём с ними беседовать!
       Спустя полчаса радист известил, что американцы, наконец, вышли на связь, и снова перевёл радиообмен на громкую трансляцию.
       -- Борт без номера, вы идентифицированы как стратегический бомбардировщик конструкции Мясищева,-- зазвучал голос с земли теперь уже на весьма хорошем русском.-- Использование вашего бомбардировщика запрещено международным договором 1972 года! Россия вашу принадлежность отрицает, другие страны бывшего СССР - тоже. Немедленно сообщите, кто вы такие и какова цель вашего полёта, иначе вы будете уничтожены! Предупреждаю - вы будете уничтожены!
       -- Ишь, ещё и предупреждает, и немедленно!-- взорвался Алмазов.-- Радист, потрепи-ка ему нервы, запроси, что это за договор, потому как я никаких договоров в 1972 году не подписывал и не читал!
       После транслирования встречного вопроса на земле возникла заминка, и затем тот же голос, принадлежащий, скорее всего, какому-то бывшему соотечественнику, с явной растерянностью и отчасти вежливо сообщил:
       -- Я передал ваш вопрос офицеру, подождите!
       -- Как, так ты ещё и не офицер!
       Но вместо ответа на радиолинии раздался треск, и связь прервалась.
       Красавец-бомбардировщик ровно и уверенно продолжал полёт на выбранном эшелоне, понемногу опережая утреннее солнце. Они уже находились в западном секторе Атлантики, и штурман, с явным удовольствием смакуя знакомые с навигационных практик географические названия, произносил одно за другим имена местностей и городов по курсу и вблизи: залив Фокс, Лабрадорское море, Новая Шотландия, Галифакс... Шахматов воспользовался минутами затишья, чтобы лучше приглядеться к товарищам по экипажу,- и был поражён, с каким умилением и восторгом каждый из них вглядывался во фрагменты сверкающего неба и тени далёких островов, попеременно различимые через створки пилотского фонаря, как не могли они надышаться привычным воздухом и насладиться подлинным солнечным светом, столь же будничным, сколь и фантастически невероятным, когда знаешь цену всего оставленного на Земле...
       "От таких красот несложно и о задании забыть,-- тотчас же пронеслось в голове.-- Эх, не учёл Чемодуров, что ещё минут десять полёта такого - и всё, можно приводняться где-нибудь у диких северных скал, разбивать палатку из аварийного комплекта, рыбы наловить - и зажить в гармонии со всем целым миром... пока, конечно, этот мир сюда не нагрянет и водрузит каждого из нас в персональную клетку, да с индивидуальным запором!.. А поскольку водрузит непременно, выход, увы, у нас только один - лететь, и каждый здесь, как бы ни хотелось обратного, всё отлично понимает..."
       Эта сладостная и одновременно горькая пауза оборвалась внезапным треском и стальным голосом из трансляции:
       -- Мясищев-три, говорит штаб североамериканской противовоздушной обороны! Вы вошли в зону нашей ответственности и скоро пересечёте границу Канады! Предлагаю вам немедленно начать снижение для последующей посадки в аэропорту Сент-Джонс! Повторяю - требую посадить самолёт в Сент-Джонс!
       -- Так он предлагает или требует? Товарищ радист, передайте ему, что в Сент-Джонс мы залетим позже - попить кофе с шоколадом, а пока будем следовать по утверждённому маршруту!
       --... Мясищев-три, сообщите ваш маршрут! Срочно сообщите ваш маршрут!
       Разумеется, Алмазов не имел намерений делиться с кем-либо на неприятельской территории деталями маршрута, поэтому ответа с его стороны не прозвучало. Однако Шахматов позволил себе усомниться в правильности такой линии:
       -- Я бы сообщил американцам, не раскрывая деталей, что именно мы собираемся бомбить. В этом случае есть шанс, что они успеют людей вывезти из своего Центра, в том числе наших людей, люди наши не погибнут...
       -- Сообщим, только чуть позже... Гляди-ка, что это!
       Справа по курсу внезапно вспыхнуло багровое солнце - и миллионами осколков-брызг расплеснулось по гигантской полусфере.
       -- Думаю, это современная зенитная ракета "земля-воздух" по наши души взорвалась, товарищ командир,-- прокомментировал увиденное штурман.-- А экранчик-то, выходит, и от ракет бережёт! Эх, нам бы такой да в прежние мирные времена!
       Скоро последовали ещё несколько таких же точно взрывов - совершенно неслышных из-за глухого для любых звуков барьера, однако, тем не менее, впечатывающихся в сознание первобытным ужасом от лавы огня, завораживающе-картинно несущей смерть. Которая, к счастью, в последний момент оказывается вынуждена отступить, в бессильной ярости прожигая облака и обрушивая вниз раскалённые осколки, на глазах теряющие свою убийственную ярость.
       Не прошло и минуты после атаки - как снова затрещало радио.
       -- Мясищев-три, Мясищев-три, сообщите цель вашего полёта! Сообщите цель полёта, это важно для обеспечения безопасности!
       -- Интересно, о какой это он безопасности - нашей или своей?-- усмехнулся доселе молчавший борттехник, однако Алмазов с закипающей решительностью расставил всё по местам:
       -- Цель полёта - бомбить вас! Понял? Так и передай - бомбить вас будем, гадов!
       -- Вы не имеете права бомбить!-- затрещал ответный голос.-- Вы нарушаете закон! Кто вы? Вы группа террористов?
       -- Нет, мы группа энтузиастов!
       -- Повторите ещё раз, кто вы?
       -- Энтузиастов! Неужели не ясно?
       На противоположном конце возникло замешательство, разрядившееся в очередной не менее неожиданный вопрос:
       -- Вы располагаете каким-либо оружием?
       Услышав вопрос про оружие, Алмазов тотчас же ощупал свой лётный костюм:
       -- Вот те на, забыл в суматохе табельный пистолет... Товарищ радист, сообщите им лучше, что имеем на борту водородную бомбу РДС-37 в три мегатонны!
       Ответа не последовало, радиосвязь оборвалась.
       Очередная пауза длилась около получаса, за которые самолёт, не встречая пока что нового противодействия, преодолел большую часть пути над Канадой и приблизился к американской границе.
       Затем по трансляции раздался тот же голос, только на этот раз взволнованно-растерянный:
       -- Мясищев-три, слушайте, у нас есть основания думать, что вы говорите неправду! Ваша бомба не может существовать, она снята с вооружения много десятилетий назад! Мы поддерживаем прямую связь с Москвой, и русские это подтвердили.
       -- Ну вот, первая хорошая новость,-- раздался довольный голос командира.-- С Москвой они держат связь, стало быть понимают, что мы действуем сами по себе, то есть войны мировой из-за нас точно не последует. Ответьте им поэтому, товарищ радист, так: пусть запросят в Москве историю нашего славного борта - в каком году в крайний полёт отправился, с каким вооружением и что далее приключилось. Пусть думают и разбираются, а мы пока подлетим поближе к границе американской.
       -- Уже пересекли границу, товарищ командир!-- уточнил штурман.
       -- А ведь точно пересекли!-- согласился второй пилот.-- Глядите-ка, истребители! Целая стая на нас прёт!
       По лобовому курсу стремительно вырисовывалась чёрная стая, знаменуя своё появление чуть заметными вспышками отправляемых навстречу ракет. Несколько мгновений спустя этот ракетный рой, достигнув невидимого экрана, превратился в весёлый салют, просыпающийся на облака.
       Между тем эскадрилья, высланная на перехват, разделилась на две группы, которые, на огромной скорости зайдя в виражи, развернулись - и по новой понеслись навстречу, отметившись ещё одним эффектным, но напрасным залпом.
       Снова вираж - но только теперь несколько истребителей уходят назад и оттуда, с параллельного курса, открывают по бомбардировщику шквальный пушечный огонь с тем же неутешительным результатом. После чего один из атакующих не выдерживает - и то ли в стремлении произвести залп с более короткой дистанции, то ли отважившись на таран, нацеливается прямиком в левое крыло - и немедленно завершает свой полёт грудой обломков, среди которых, к счастью для пилота-смельчака, угадывается спасительное парашютное облачко... После этого ещё несколько разрозненных очередей - и поредевшая эскадрилья ретируется вниз, под облака.
       -- Эх, нам бы в той старой жизни такую защиту!-- мечтательно произнёс борттехник.-- Царил бы тогда вечный мир...
       Воспользовавшись вернувшимся затишьем, Шахматов решил попробовать с помощью своего смартфона ознакомиться с последними новостями. Выяснилось, что на земле царили смятение и ужас.
       Новостные ленты и сообщения в социальных сетях пестрели предположениями одного другого страшней, малоутешительными прогнозами и призывами спасаться в подвалах, карьерах и тоннелях метрополитена. Одни авторы усматривали за происходящим беспрецедентную атаку арабских фанатиков, другие упирали на то, что раз атакует самолёт из прошлого, а из прошлого могут атаковать только мертвецы, то и конец света - не за горами. Правительства России и Китая, чтобы подчеркнуть непричастность, сняли с дежурства значительную часть ядерных ракет и дали приказ своим подводным крейсерам всплыть на поверхность. Всевозможные пасторы призывали американцев в остающиеся до начала бомбардировки минуты покаяться за все бесчисленные прегрешения и успеть перечислить пожертвования. Многие владельцы личного оружия публиковали в Сети брутальные фотосессии с винчестерами и ремингтонами навскидку, сопровождаемые клятвой пустить себе пулю в лоб как только по радио известят, что термоядерный взрыв состоялся.
       При этом почти все были уверены, что воскресший из далёкого прошлого неуязвимый советский бомбардировщик намерен сбросить смертоносный груз непременно на Йеллоустонский вулкан.
       -- Товарищ командир,-- обратился Шахматов к Алмазову,-- я тут новости почитал - американские трудящиеся паникуют и через одного собираются стреляться, поскольку уверены, что мы летим бомбить Йеллоустон. Может, примем немного восточней, через Небраску и Канзас,- тем самым успокоим трудовой народ!
       Поскольку Алмазову во время подготовки к полёту подробно рассказали о зловещем вулкане, способном в случае пробуждения погубить целый мир, он сразу же выдал штурману соответствующее указание, а Шахматову - разрешение "оповестить землю".
       -- По радио?
       -- Да нет, лучше по вашему каналу.
       Было понятно, что командир даёт Шахматову возможность наряду с успокаивающим сообщением также переслать без лишнего шума информацию об их действительной цели, тем самым давая пленникам шанс быть оттуда эвакуированными вместе с персоналом.
       Шахматов быстро отбил на смартфоне нужное послание и дождавшись, когда его успешная отправка будет подтверждена, довольный тем, что сделал всё, что должен был сделать, принялся со спокойным интересом разглядывать проплывающие под крылом пейзажи.
       Весёлые разноцветные прямоугольники полей на бескрайних пространствах Великих равнин сменялись зелёно-желтыми тонами прерий, за которыми темнеющими рубцами начинали проступать каньоны и горные хребты. С неподдельным интересом и грустью Шахматов наблюдал за переменой земных картин: "Невероятно, ведь это же та самая знакомая и любимая с детства земля за Канзасом, где находились Волшебная страна с Изумрудным городом! Как же безжалостна эта наша жизнь, превращающая сказку в бесконечную жестокость!"
       -- Ну что, успокоились, видать, басурмане, не атакуют больше!-- прервал течение его мыслей громкий голос командира.-- Скоро ли для нас работа?
       Штурман ответил, что осталось перелететь через горы Юинта, и как только это произойдёт - он попросит Шахматова посредством его чудо-телефона ещё раз уточнить географические координаты для точного выхода на цель.
       Обречённая покорность, с которой задиристые американцы, исчерпав все возможности остановить полёт "М-3", были готовы принять близящийся с каждой минутой термоядерный удар, вряд ли могла объясняться безлюдностью места, где располагался злополучный Центр. За ней вполне мог скрываться какой-то план противодействия - например, как предположил Шахматов, попытка послать на перехват ракету с ядерным зарядом, против которого их защитный экран вряд ли устоит. Поэтому чем меньше расстояния оставалось до цели, тем сильнее на борту нарастало тревожное ожидание.
       Молчаливо проводив взглядом каменистые вершины Юинта в обрамлении мрачных тёмно-зелёных лесов, Шахматов сообщил штурману полученные со смартфона точные координаты, и вскоре тот доложил о выходе на цель.
       В кабине воцарилась напряжённая тишина.
       Алмазов вполголоса отдал приказ о "готовности номер один" и медленно, словно до самого последнего момента надеясь на иное, включил активацию взрывателей термоядерного боеприпаса, после чего перевёл тумблеры, управляющие высвобождением и сбросом бомбы, в боевую позицию. Второй пилот, уменьшив обороты турбин, направил бомбардировщик в снижение. Стало слышно, как свистит под блистерами воздух, отпевая последние секунды вконец обветшавшего, но всё же ещё такого уютного и привычного старого доброго мира.
       Вынырнув из-под облаков, самолёт Алмазова стремительно нёсся к цели, оставляя позади сухие каньоны и пурпурно-красные каменные плато. Где-то промелькнули несколько крошечных ферм, хозяевам которых можно было только пожелать поскорее забиться в какие-нибудь щели и подполья, затем снова потянулись каньоны да камни... Сколько секунд осталось - двадцать, десять, пять? Неужёли - всё?
       -- ...Глядите, товарищи, что это?!-- взорвал тишину изумлённый возглас штурмана.
       -- Вижу, вижу, разбираемся!-- негодующе прокричал в ответ командир.-- Сброс отменяю, на второй круг заходим!
       Шахматов прильнул к стеклу иллюминатора - и обомлел: впереди по курсу, куда должна была отравиться их заветная РДС-37, к небу поднимались густые клубы чёрного дыма. Крошечные с высоты, но очевидно на деле огромные и страшные вблизи земной поверхности языки пламени в ненасытной пляске пожирали многочисленные здания и ангары, где-то обнажая и предъявляя небу обугленные чёрные остовы, а в других местах испепеляя всё сущее внутри жирным нефтяным огнём.
       Получше присмотревшись, он разглядел над заревом и клубами дыма напоминающих огромных стрекоз, растопыривших крылья, тёмно-серые силуэты восьмимоторных бомбовозов, которые продолжающими просыпаться из их чрев бесконечными гроздьями фугасов завершали ликвидацию исследовательского центра, самого таинственного и закрытого в человеческой истории.
       -- Что, опередили нас?-- Алмазов отказывался верить глазам.
       -- Похоже, что да. Нет смысла развалины бомбить!..
       -- Сволочи!..
       -- Командир, высота уходит, надо срочно на третий круг закладываться...
       -- Уходим на третий! И всем смотреть в оба - нет ли где вертолётов или машин, была ли эвакуация?..
       Однако, описав вокруг сожжённого Центра несколько расширяющихся с каждым витком кругов, никто не сумел заметить ни единой машины, пылившей бы по пустыне, ни сверкания где-либо вдалеке вертолётных лопастей.
       -- Сто процентов, все внизу погибли,-- первым решился озвучить неутешительный результат второй пилот.-- Подчистую спалили, виновных и безвинных.
       -- Лишь бы только не мы... Своих убивать!.. Фашисты, настоящие фашисты...
       В этот момент снова затрещала трансляция:
       -- Мясищев-три? Вы нас слышите? Ваша цель была только что уничтожена звеном Б-52 американских ВВС, поэтому вы должны немедленно прекратить полёт! Вы слышите? У вас больше нет законной цели!
       -- Знает, гад, что говорит,-- процедил сквозь зубы Алмазов.-- Э-эх, зря мы им подсказку дали... Хотя они допёрли бы и так, куда это воскресшие мертвецы вздумали лететь...
       -- Будем тогда обратно к Шауляю возвращаться?-- робко поинтересовался Шахматов.-- Топлива-то хватит?
       -- На кругосветку хватит, ведь для нас расход - треть обычного, "Студебекер" чемодуровский ни разу, говорят, не заправляли... Но по пути домой, правда, мы кое-что сделаем ещё...
       -- Что именно сделаем, товарищ командир?-- поинтересовался второй пилот.
       -- Негодяев всё-таки накажем... Одним словом, выношу, товарищи, своё мнение на ваш суд, слушайте и решайте. Бомба наша переведена в активное состояние, с ней мы теперь домой точно не вернёмся, разве что Шауляй или родную Москву с собою вместе в атомный пепел обратим. Посему отбомбиться нам по врагу придётся обязательно, иначе вхолостую пропадём. Не знаю как у вас, но у меня же к этому государству есть свой, личный счёт: летом 1953-го, в последний день корейской войны, они предательски сбили над Китаем наш ИЛ-12, на котором из Порт-Артура во Владивосток возвращалась группа флотских медиков, а в её составе - и моя невеста, младший санинструктор... Все на том борту погибли, американцы даже пустого извинения не стали приносить,- оттого до последнего дня службы своей я мечтал за то злодеяние с ними поквитаться. Понимаю отлично, что причина тому глубоко личная, и оттого прошу вашего согласия, товарищи. Дадите согласие - отомстим негодяям, откажите - взорвёмся сами, коль уж так выпало нам. Не знаю даже, как правильнее тут поступить...
       Предложение, прозвучавшее из уст командира, было настолько неожиданным и выходящим за все привычные рамки, что в кабине установилось гробовое молчание. Шахматов, при возникновении подобных ситуаций обычно первым бравший слово, теперь понуро молчал, не в состоянии постичь глубину той бездны, в которой оказался его товарищ. Откажешься от мести - обесчестишь себя навек, исполнишь - океан невинной крови прольёшь. В подобной ситуации, когда сделать разумный выбор невозможно, резонно пожелать себе умереть - однако после того, как он лично погостил на том свете, уверенности, что за гробом его будут ожидать забвение и покой, не было ни малейшей.
       Поэтому убедившись, что всеобщее молчание означает признание за командиром право на последнюю месть, Шахматов, аккуратно подбирая слова, постарался хотя бы что-нибудь в предстоящем плане изменить к лучшему:
       -- Отмщение должно обязательно состояться, однако сбрасывать жуткую бомбу на беззащитный Нью-Йорк я бы категорически не стал. Полагаю, что бомбить следует какой-нибудь значимый военный объект.
       К изумлению, Алмазов с воодушевлением ухватился за возможность смягчить страшный приговор, сразу же поинтересовавшись у штурмана:
       -- Какие значимые военные объекты у нас по обратному курсу?
       -- База ВВС США Уайтмен в Миссури и база Скотт в Иллинойсе,-- доложил тот, сверившись с картами.-- Но главные базы сосредоточены у них возле столицы, и первая среди них - это база Эндрюс.
       -- Тогда что - идём на Эндрюс? Если никто из экипажа не против - быть тому. Или имеются возражения?
       -- Уточнение одно есть,-- взял слово Шахматов.-- Давайте их заранее предупредим, чтобы у людей из столицы и окрестностей была возможность спастись. Пусть мощь нашу сполна прочувствуют - ну а мы лишь объект уничтожим, греха лишнего не возьмём...
       -- Поздно нам о грехах думать, ну да ладно!-- согласился Алмазов.-- Товарищ радист, сообщите американцам в таком случае о наших уточнённых планах, чтобы часа два на эвакуацию или покаяние у них имелось!
       Но пока радист был занят передачей, штурман высказался в том плане, что с базой Эндрюс может случится прежняя история - её разбомбят сами американские лётчики буквально у них на глазах.
       -- Пусть бомбят,-- не стал возражать Алмазов, ведя отныне свою речь с какой-то страстной отрешённостью.-- Главное - это чтобы понимали они, за что мы боремся... Я ведь добрый от природы, в детстве, когда по кошкам из рогатки стрелять приходилось, нарочно в сторону целился... простил бы и теперь им всё - да и был таков. Но нельзя, невозможно так вот запросто простить им тот наш ИЛ из Порт-Артура, нельзя... Ведь то мщение за погибших товарищей, за невесту мою, расстрелянную на транспортнике беззащитном, до дна всю мне душу выело, единственной сделалось целью в жизни... Нет, лучше бы я сгинул после своей катастрофы, погас бы навек, чем остался где-то существовать с такой вот искалеченной и одинокой навеки душой... Негодяи взорвутся и пропадут навсегда, а моей душе - томиться в вечности, целую вечность горе это без конца переживать - как, скажите, такое вынести, с чем соизмерить?
       Тот, кто в этот момент отважился бы взглянуть на Алмазова, поразился застывшей на его лице гримасе нечеловеческой, бесконечной боли.
       Шахматов с молчаливой обречённостью ожидал, когда истекут последние отпущенные для мира часы. Похоже, только он один на борту "Мясищева" понимал, что взрыв трёх мегатонн на авиабазе, расположенной в нескольких милях от американской столицы, окажется куда страшнее, чем пробуждение Йеллоустонского вулкана,- понеся утрату, в миллион раз превышающую все свои потери за предыдущие века, Америка не сможет удержаться и разнесёт в бесконтрольной злобе полмира. Разве может справедливость, относящаяся к нескольким людям из прошлого века, оплачиваться такой бесконечно великой ценой? Но с другой стороны, эта предстоящая цена оттого и взметнулась до небес, что первоначальное зло не было отмщено... Библейский принцип "око за око", стало быть, есть не красивая философема, а одна из основ жизни, и если долго её игнорировать, то бесконтрольное зло мир захлестнёт и захватит. Так неужели именно ему и его товарищам выпала сегодня горькая и неблагодарная доля этот бесконечный поток мирового зла остановить?
       После долгих минут тишины, в которые даже начинало казаться, что всё происходящее - страшный сон, вновь заговорило радио. На этот раз - мягким и обворожительным женским голосом:
       -- Привет, на "Мясищеве"! Меня зовут Элла, я нахожусь в Вашингтоне. Мы знаем, у вас на борту имеется современный смартфон, ведь вы отправляли сообщение над Северной Дакотой! Вы можете включить смартфон и зайти на сайт с очень лёгким именем, который только что был создан специально для вас?
       -- Что это они там задумали?
       -- Посмотрим...
       Шахматов без энтузиазма включил своё электронное устройство и поднёс поближе к стеклу для уверенной связи. Всемирная сеть в мгновение ока установила соединение с нужным сайтом, на котором, как оказалось, транслировалось какое-то видео, сопровождаемое подстрочным комментарием на русском и английском языках. Посмотрев немного, Шахматов всё понял, после чего передал смартфон командиру:
       -- Взгляните!
       На видео велась прямая интернет-трансляция с изумрудной лужайки подле ухоженного пригородного дома, оцепленного по периметру людьми в одинаковых тёмных костюмах, и где на дальнем плане был различим силуэт военного вертолёта. Вскоре камера показала, как несколько рослых мужчин выкатывают с крыльца коляску со сидящим в ней дряхлым стариком.
       "Это бывший лейтенант ВВС Джон Маршалл, ему девяносто лет, он участвовал в Корейской войне и является последним остающимся в живых американских лётчиков, четвёрка которых 27 июля 1953 года сбила советский ИЛ-12 над нейтральной китайской территорией...-- громкий фальцет комментатора из динамиков смартфона был хорошо различим в кабине, несмотря на шум.-- Сейчас я попрошу мистера Маршалла назвать себя..."
       Старик что-то неразборчиво пробормотал в поднесённый к его губам микрофон.
       "Лейтенант Маршалл! Вы действительно тот человек, который в 1953-м сбил над Маньчжурией советский "ИЛ"?-- прозвучал второй вопрос.
       В ответ снова последовало что-то маловразумительное, неуловимо напоминающее "Yes, sir! [Да, сэр! (англ.)] ". И в этот же момент возле каталки образовался человек в белом халате, который внезапным порывом разорвал на старике сорочку ниже ключицы и тотчас же всадил в плечевую мышцу приличного калибра шприц.
       Беспристрастная камера сразу же переместилась на лицо бывшего лейтенанта, на котором умиротворённая расслабленность внезапно сменилась маской ужаса. Глаза старика помутнели и закатились, подбородок отчаянно задрожал, из-под края губы потекла мутная слюна.
       "Только что лейтенанту Маршаллу была введена смертельная инъекция... пульс исчезает... всё, констатируется смерть, лейтенант Маршалл мёртв! Экипаж "Мясищева", обратите внимание,- лейтенант Маршалл был только что казнён, он понёс наказание за совершённый в пятьдесят третьем году военный проступок! Американское правосудие наказало виновного в гибели русского самолёта, теперь у вас не должно быть оснований применять непропорциональный ответ! Пожалуйста, на "Мясищеве", будьте благоразумны, если у вас остаются материальные претензии - срочно сообщите на землю, мы предпримем всё, чтобы их удовлетворить!"
       И следом информация о казни престарелого лейтенанта была повторена по радиоканалу. Бортрадист подтвердил, что информация принята.
       Алмазов что-то пробормотал, молча возвратил смартфон и отвёл глаза, сразу же ослабив хватку рук на штурвале и равнодушно уставившись в единственную точку какого-то прибора.
       Видя это, второй пилот осторожно принял на себя управление, держа курс прямым и неизменным. Штурман дважды известил экипаж о приближении к цели - однако, не услышав ответной команды, сделал вид, что что-то изучает на карте.
       Несколько раз с земли по радио повторялось обращение к экипажу, однако понимающий радист всякий раз убавлял звук.
       Когда затянувшееся молчание сделалось совершенно невыносимым, Шахматов не нашёл ничего лучше, как пошутить:
       -- Вот и разжаловали Маршалла...
       Правда, шутка не удалась, все продолжали хранить молчание.
       Лишь Игумнов, второй пилот, чуть слышно прошептал неожиданное: "Зря спешили... Мне отмщение, Аз воздам, речет Господь..."-- и едва заметным движением пальцев, стронутых со штурвала, тихо перекрестил воздух.
       Спустя короткое время штурман известил, что полёт проходит над океаном, а государственная граница Америки - позади.
       -- Ну вот и отбомбились,-- теперь уже голосом безучастно-ровным произнёс Игумнов.-- На новый круг, что ли?
       -- Не будет нового круга,-- ответил Алмазов.-- Прямо летим... Прямо...
       По его тону и виду было понятно, что разговаривать и что-либо обсуждать он более не намерен.
       Однако разговоры между остальными членами экипажа вскоре понемногу возобновились.
       -- Всё равно, тряханули мы Америку знатно,-- высказал вполголоса своё мнение радист.-- Никому, похоже, такого не удавалось! Трусливая, оказывается, Америка страна!
       -- Я бы не стал говорить, что она трусливая,-- возразил борттехник.-- Просто Америке повезло - она ни разу не сталкивалась с равной или превосходящей силой, оттого слишком уверовала в избранность. Так что не зря, не зря мы с того света напомнили им, где раки зимуют.
       -- Вряд ли напомнили, хотя от бесчестья и спасли,-- с грустью отметил штурман.-- Зато теперь, когда всё для них позади осталось, они постараются, чтобы о нашем полёте поскорей забыли. Объявят проявлением массового гипноза, талантливым радиоспектаклем или чем-нибудь в подобном роде.
       -- Я думаю, товарищи,-- примирительно высказался Шахматов,-- что главная цель нашего полёта состояла не в наказании, а в устранении угрозы, которую создавал для миров реального и тонкого небезызвестный Центр. А поскольку Центра больше нет - нет и угрозы ни для земного человечества, ни для Москвы Новейшей, куда, надеюсь, мы скоро все вернёмся. Если, разумеется, освободимся от груза своего...
       От смертоносного груза решили освобождаться над серединой Атлантики. Алмазов, к тому времени преодолевший смятение, вернул управление и смог опустить тяжёлый самолёт на высоту нескольких десятков метров над неспокойной океанской зыбью.
       Перед этим в ходе импровизированного технического совещания было решено, что взведённые в боевое положение датчики водородной бомбы, призванные обеспечить срабатывание на расчётном расстоянии от земли, при погружении в солёную воду скорее всего замкнутся и не успеют послать импульс на детонацию.
       Так и произошло - рухнув в океан, чудовищной силы боеприпас молчаливо отправился на глубину, вместо сокрушительного подводного взрыва обдав бомбардировщик на прощанье россыпью солёных брызг.
       Сбросивший нагрузку самолёт с лёгкостью и удвоенной мощью быстро набирал высоту, озаряемый из-за киля заходящим солнцем и твёрдо держа курс на восток, медленно заполняемый ночной теменью.
       За Шауляем, по еле заметным перламутровым отблескам в чёрном, словно сажа, небе, штурман сумел найти нужную переходную область и направить машину прямиком к ней.
       Удар, затем ещё удар, провал, беспросветная мгла - и, наконец, привычное струящееся свечение со всех сторон, только на этот раз отчего-то тёмно-серое, почти ночное, хотя по хронометражу над Москвой Новейшей в это время должен царить обычный светлый день... Но зато уже впереди - знакомые огни посадочный полосы третьего аэродрома, стало быть, они дома, смертельная во всех отношениях операция благополучно завершена и теперь, наконец, всё будет расставлено по местам!
      
      

    За новым солнцем

      
       Самолёт ещё катился по полосе, а взоры экипажа были прикованы к ближайшим окрестностям картиной необъяснимых и пугающих перемен.
       Деревья в аэродромной роще все лежали на земле, словно кто-то прошёлся по ним гигантской косой, и зелёная их листва ещё не успела пожухнуть. Служебный домик стоял без кровли и с разбитыми вдребезги стёклами, рядом трепыхались лоскуты порванного ветроуказателя, а рулёжная площадка была рассечена глубокими трещинами, при пересечении одной из которых у бомбардировщика надломилась стойка шасси.
       Когда открыли люки - в лицо ударил острый запах гари, а в лучах продолжающих гореть посадочных огней завьюжились хлопья сажи. Из расколотого резервуара тёк керосин, напитывая землю и угрожая вспыхнуть от малейшего огня. Что за силища могла подобное разорение сотворить - оставалось за гранью понимания.
       Героев никто не встречал, телефонная связь не работала, не было и дежурной машины, чтобы отсюда выбраться. К счастью, за накренившимся забором удалось обнаружить и завести допотопный грузовичок, на котором лётчики поспешили в город.
       Дорога хранила следы всё той же недавней катастрофы. Анализируя разрушения, Шахматов предположил, что где-то поблизости мог произойти эрозионный обвал невиданного масштаба, вызвавший сотрясение земли и ветер ураганной силы. Никто не стал с ним ни спорить, ни соглашаться.
       Шоссе у городской окраины было завалено грудой камней от рухнувшей метеорологической башни, поэтому грузовичок пришлось бросить и далее следовать пешком. Шли быстро и молча, словно в военной колонне. Но вскоре дружный и слаженный экипаж начал распадаться - коротко попрощавшись, друзья расходились, а вернее разбегались к своим домам.
       Некогда парадные и ухоженные городские улицы были перекрыты поваленными деревьями и усеяны мусором, автомашины перевёрнуты, парковые скамейки - раздавлены и смяты, киоски, трельяжи, тумбы - разбиты сплошь и повсеместно... Свет горел лишь местами, иные фонари отключались целыми линиями прямо на глазах, и тогда прокладывать путь приходилось под отсветы огня пожаров, занимающихся во многих местах.
       Собственно Москвы Новейшей более не существовало - подавляющая часть жилых зданий была сильно повреждена или вовсе лежала в руинах, отчасти продолжали держаться лишь высотки, нанизанные на стальные каркасы. Дворец Счастья доминировал над городом как и встарь, только отныне вместо ажурных ограждений и ротонд в нём зияли чёрные провалы, а на одном из верхних этажей за чудом уцелевшими стёклами ярко полыхало пламя, превращая весь его отныне в гигантский маяк, притягивающий беду и разгром.
       Люди на улицах разорённого города почти не попадались, а те, что встречались,- мало что могли объяснить. Но из рассказов, которые Шахматову удалось услышать, выходило, что минувшим вечером исчезла едва ли не половина страны. Разверзшаяся бездна поглотила не только большую часть полей и дачных предместий, но и значительную часть города, а поднявшийся следом невиданной силы ураган сносил уцелевших жителей, словно пушинки. Сгинули десятки, если не сотни тысяч... Правительственный квартал полностью разрушен, связь не работает, противостоять стихии нет ни малейших сил, и отныне те, кто выжил, завидуют исчезнувшим.
       Шахматов, отказываясь верить глазам и не желая более слушать страшных рассказов обречённо скитался между развалинами, раздавленный и жалкий. Он неожиданно понял, что бездна - это не что-то философско-отвлечённое и щекочущее нервы при академической болтовне, а неумолимая реальность погибели, навсегда стирающая твоё имя из памяти вселенной, погибели окончательной и абсолютной, которую невозможно ни отсрочить, ни отвести, ни умилостивить упоением на иной результат. И теперь эта бездна распахивалась перед ним во всей своей страшной беспредельности, перечёркивая короткий опыт знакомства с благоустроенным загробным государством, подарившим надежду на то, что с последним земным вздохом человеческое бытие имеет шанс на продолжение.
       В какой-то момент он понял, что перемещаться по пепелищу нет ни малейшего смысла, и потому остановился посреди бывшего городского сада, от былой красоты и ухоженности которого оставались лишь обугленные кусты роз и топиары, заваленные черепками разбитых скульптур. Он был готов стоять так часами, парализованный очарованием конца, если бы кто-то вдруг не тронул его за рукав. Это был Корневский, физик-теоретик и по совместительству джазовый дирижёр.
       -- Еле вас узнал! Смотрю - знакомый профиль, а распознать - не в силах. Как вам наше светопреставление?
       -- Как и всем, должно быть,-- печальным голосом ответил Шахматов, в то же время испытывая определённую надежду от встречи со знакомым человеком.
       -- А я радуюсь хотя бы тому, что Лемберга похоронил. Каково ему, архитектору, быть свидетелем гибели собственного детища?
       -- Лемберг умер?
       -- Не совсем. Здесь же невозможно умереть, можно только исчезнуть, в бездне сгинуть. Когда вся эта катавасия началась, Лемберг слёг с очередным сердечным приступом. Я поскольку был у него - бросился вызывать врача, но телефоны не работали, а "Пульман" мой раздавило гигантским вязом. Лемберг сразу сообразил, что это - конец, и упросил перетащить его на соседнюю улицу, где уже начинал воздух гудеть. Вы же знаете - перед близким провалом воздух необыкновенно гудит, словно ток через него пропускают! Я просьбу выполнил, усадил его на уцелевшую скамью, и он тогда же сказал, что останется здесь ждать, когда всё для него прекратится. Моё предложение поберечься - отверг, заявив, что считает себя умершим и теперь нуждается только в погребении. Едва уговорил меня отбежать на безопасную сторону - как земля из-под ног стала уходить, затем вихрь, какой-то дикий свист, следом тьма... Так что всё, закончилась Москва Новейшая, пожили всласть!
       -- Вы же физик - как думаете, с чем весь этот ужас может быть связан? Эрозия по окраинам ведь не вчера началась, и её объясняли тем, что в "большом мире" постепенно отказываются от здешних принципов... Распад СССР, капитализм...
       -- Ха! Вчера, как говорят, наши на атомном бомбардировщике летали что-то в Америке бомбить. Вот и разбомбили, верно, что-то для нас очень важное!
       Шахматов весь побелел, но быстро взял себя в руки:
       -- Я был в составе того экипажа и точно говорю - мы отправили бомбу в океан! Но американцы, испугавшись термоядерного взрыва, разнесли фугасами свой научный центр в Юте, где, как выяснилось, ими ставились опыты с аналогичным нашему тонким пространством. И если эти пространства были каким-то образом связаны, переплетены между собой, то вот, выходит, и результат!
       -- Я наслышан об американских опытах,-- ответил Корневский,-- ведь у нас не принято секретничать. И знаю также, что именно американцы замышляли, из-за чего другого выбора у нас не оказалось. С точки зрения физической теории, для поддержания в устойчивом состоянии свой части тонкого мира американцы могли использовать ежесекундно обновляемые расчёты квантовых состояний, осуществляемые на сверхмощных вычислительных аппаратах, которых у нас, разумеется, здесь не имеется. Стало быть, когда эти американские компьютерные аппараты были уничтожены, рухнула одна из стен, потянув за собой остальные.
       -- Но если выражаться образно, то эта рухнувшая стена была незаконно пристроена к нашим!
       -- Да, незаконно, но ведь мы никак не могли этому помешать с нашими древними технологиями и пониманием природы вещей почти вековой давности! Более того, я уверен, что американцы не просто эту свою стенку к нашей прислонили, как вы выразились, а ещё и залезли в наш огород. И хорошенько в нём поковырялись, в своих-то интересах!
       -- Невероятно! Тогда и начальная эрозия получает объяснение...
       -- Увы.
       -- М-да... Но если это всё так, если вы всё это знали - то почему вы не пришли на Совет экспертов? Почему не остановили наш безрассудный полёт?
       -- Давайте отойдём отсюда куда-нибудь подальше,-- вместо немедленного ответа предложил Корневский.-- А то, боюсь, я не успею договорить...
       Шахматов прислушался - воздух над разорённым садом начинал надсадно гудеть, предвещая что-то нехорошее,- и сразу же поспешил за Корневским.
       -- Да, да, готов слушать...
       -- Только лекции от меня не ждите - всё просто до безобразия... Помните - Лемберг постоянно твердил, что не видит будущего? Человек, построивший лучший город мира, всеми почитаемый, словно живое божество,- и вдруг не видит будущего? Как такое возможно? А дело в том, что Лемберг, выросший то ли в австрийской Польше, то ли в Германии, рассматривал коммунизм как проект исключительно западный. Стартовать и состояться коммунизм должен был непременно в Европе, в Россию же он попал случайно, когда мировая война спутала все карты.
       -- Не могу согласиться: про национальные истоки и смысл коммунизма в России писал ещё Бердяев...
       -- Это не так, после революции русские выдумали собственную теорию коммунизма, которая не имеет с коммунизмом настоящим, то есть западным, ничего общего. Главный мотиватор при коммунизме - это чувство долга, неважно, морального или денежного. В России сделали упор на долг моральный, попытавшись скрестить коммунизм с религией, на Западе же поняли, что ничего не может быть лучше долга, выраженного в деньгах. Однако оба пути завели в тупик, только с интервалом в десятилетия. Западная цивилизация, проклиная коммунизм русский, допустила ту же ошибку, занявшись переделкой людей. Лемберг первым из нас это понял, и потому не видел будущего вообще.
       -- Помнится, при этом он ещё говорил, что для подлинного будущего требуется преображение человека...
       -- Хм, для него тезис о преображении являлся не более чем предикатом, логической переменной... Лемберг был атеистом и мог признавать только преображение, творимое человеческими разумом и руками. А таковое, как он разобрался уже находясь здесь, совершить невозможно! Мы ведь здесь все прежними остались, разве что от гнева и зла, переполнявших нашу первую жизнь, сумели немного очиститься...
       -- Печальный вывод,-- с искренней горечью произнёс Шахматов, остановившись возле обгоревшего каркаса кинотеатра или клуба с обвалившейся наполовину стеной.-- Выходит, вот мы пришли, куда должны были прийти...
       -- И ведь действительно пришли!-- усмехнулся Корневский, указывая рукой на белеющий в чёрном провале здания концертный рояль.-- В таком случае, надеюсь, я не обижу своей игрой ни вас, ни безмолвие руин!
       Сказав это, он при каком-то дерзком отчаяньи и одновременно испрашивающе-печально улыбнувшись, с молодецкой резвостью устремился к провалу. Отыскав вместо табурета ящик, он взгромоздился на него, осадил пиджак, поправил манжеты, картинно занёс над клавишами длинные пальцы - и с выражением проиграл первые такты "Интернационала"!
       Затем, обернувшись к Шахматову, рассмеялся:
       -- Не ждали? Знаю, вы ждали другую вещь, от которой прежде ваши глаза горели в изумлении! Сгинувшие ребята мои больше её не исполнят, поэтому я за себя сыграю на бис!.. Итак, "Ля Компарса"! Та самая "La Comparsa" Лекуоны, самая западная из всей западной музыки вещь, поскольку красиво и честно рассказывает, что за линию заката уйти не дано никому, и потому надо просто радоваться мгновениям бесконечного карнавала, в который при лучшем для людей исходе перетекает жизнь, когда будущего нет!
       Зазвучала и понеслась знакомая мелодия, сотканная из взрывных аккордов и постоянно возобновляемых крещендо, которые виртуозному Корневскому удавалось выделывать из буквально считанных нот, словно он подбирал и с отчаянной силой вбрасывал в окружающее пространство все без исключения крупицы земной гармонии и нерастраченной задиристой стати.
       -- Та-та, та-та-та.. Ля-ля, тара-тата... Не грустите, Шахматов, принимайте жизнь такой, какой она есть, получайте удовольствие от каждого её мига, от каждого поворота, наслаждайтесь, пока это ещё возможно! Тара-тата, тара-тата... Помните, что все человеческие идеи - это лишь красивые выдумки, в союзе с которыми людям проще переносить тяготы бытия! Э-эх!... Пам-пам... Пара-пам-парам! А теперь берегитесь, Шахматов, убегайте отсюда! Да не стойте же вы как истукан, бегите немедленно, бегите же!
       Под ногами задрожала земля, в воздухе страшно загудело и раздался чудовищной силы удар. Замолчал рояль, заваленный рухнувшими со стен кирпичными глыбами, и следом невнятный прощальный крик Корневского вместе с грохотом обвала растворился в дымящейся пустоте, границей которой служил неровный излом бывшей мостовой...
       Шахматов обнаружил себя буквально на самом его краю, за которым, насколько хватало взора, теперь зияла та самая беспредельная бездна, в сравнении с которой даже Дантов ад со старинных гравюр казался пристанищем, не лишённым приятности. Первой его мыслью было спрыгнуть, отправиться туда, чтобы навсегда прекратить весь этот ужас, однако инстинкт заставил его отползти. А когда он убедился, что всё ещё стоит на твёрдой земле - то отвернулся и побежал прочь, куда глядели обезумившие глаза, не держа внутри себя ни цели, ни надежды.
       Провал, в котором Корневский исчез, оказался первым ударом в новой серии бедствия, практически подчистую уничтожившего остатки города. Рухнул Дворец Счастья, сложились дома-небоскрёбы, а ураганные вихри доваливали последние платаны на бывших бульварах. Отчасти неразрушенным катаклизмом оставался только центральный проспект с примыкающей полосой земли. По нему Шахматов не столько шёл, сколько полз, хоронясь от убийственных порывов и камнепадов. В иных местах ширина уцелевшего пространства вдоль проспекта не превышала и сотни шагов, делая его похожим на тянущийся в неизвестность горный гребень, ошибочный шаг в сторону от которого сразу же уводит в пропасть.
       Вместе с большей частью города исчезли и зарева пожаров, худо-бедно освещавшие путь во мраке. Отныне темнота вокруг сделалась совершенно непролазной. Временами что идти, что ползти из-за темноты становилось невозможным, и Шахматову приходилось подолгу лежать, вцепившись израненными пальцами в вывороченные корни и бордюры в ожидании то ли просвета, то ли окончательного решения собственной судьбы.
       ...Очнувшись после одного из таких погружений в забытье, Шахматов случайно разглядел впереди какую-то область, показавшуюся чуть более светлой - точно на неразличимом в ночи далёком поле белел снег. Он поднялся с земли и, собрав в кулак остатки сил, зашагал в том направлении - совершенно не понимая, чем заснеженное поле лучше чёрной копоти руин.
       Когда, практически обессилев, он ковылял последние метры к заросли кустарника, за которым заснеженное поле, наконец, должно было открыться, то заметил в просвете хрупкую женскую фигуру.
       Услышав шум шагов, женщина обернулась, и он сразу же узнал сестру конструктора Виноградова.
       -- Анастасия, это вы... Вы живы?.. Где теперь все?-- немедленно вырвалось из груди.
       -- Вы? Вы уцелели, вот как здорово!-- с радостью отозвалась Анастасия.
       -- Да... Но где все остальные, что с городом?
       -- Не знаю... Города, похоже, нет.
       -- А люди? Неужели их тоже нет?
       -- Я третий день здесь, и не встречала никого... Вы - первый.
       -- Значит, все погибли... Это я, это я виноват! Я должен был отговорить Чемодурова лететь бомбить тот американский Центр, это всё из-за меня, из-за меня случилось!
       -- Да нет же! Успокойтесь, вы не виноваты ни в чём! Если из-за работы американского института у нас давно начали разрушаться окраины, то рано или поздно погибло бы и остальное. Разве кто-либо был в силах это отменить?
       -- Всё равно вина на мне, я вполне мог остановить Чемодурова, он ко мне прислушивался, но я смалодушничал, струсил... Отчего я не погиб под камнепадом!?
       -- Если не погибли, значит, так нужно,-- без тени игры ответила ему Анастасия.
       -- Согласен, мне за мой поступок нельзя легко погибать. Я должен сначала увидеть и пережить всё, что натворил.
       -- Вы ничего не натворили,-- сказала Анастасия тихо.-- Я знаю это точно.
       -- Почему?
       -- Потому, что вы не искали выгоды для себя. И там, наверху,- вас не осудят.
       -- Наверху... А разве там, наверху, кто-либо есть? Ведь если бы кто-то имелся там, наверху,- вряд ли бы он допустил, чтобы всё это случилось.
       -- Не спорьте... Ни вы, ни я - никто всей истины и порядка не знает.
       -- Ладно. Действительно - зачем спорить? Чему бывать, того не миновать... Если нам выпало встретиться здесь - что ж, будем здесь оставаться и ждать конца.
       -- Не говорите же так, пожалуйста! Ах, если бы я знала хоть одну молитву - я бы вымолила, обязательно бы вымолила, чтобы всё стало хорошо... А так мне приходиться обычными словами просить об этом - поэтому, пожалуйста, не говорите ничего против моих слов!
       -- Вы святой человек, Анастасия, но вряд ли нам с вами поможет даже высшее заступничество! Оставаться жить посреди этого хаоса - такого врагу не пожелаешь!
       -- Все равно не судите... Я ведь всем жизни прошу, каждому...
       Шахматов подумал, что любые речи отныне прозвучат притворно, и поэтому молча сделал несколько шагов в сторону, где имелась возможность присесть на поваленный ствол. То ли покрывавший поле снег делал окрестности немного более светлыми, то ли тьма после пика своего торжества отступила на полдюйма - но теперь в тёмно-серой пелене худо-бедно удавалось различать ближайшую обстановку.
       Правда, оптимизма это не прибавляло, поскольку ледяной холод, проникающий с поля, грозился завершить то, что не успели обвалы и камнепады.
       ...На поваленном дереве Шахматов отыскал место, где одну из ветвей можно было использовать в качестве спины сидения, и, устроившись там, задремал. Сколько времени прошло - сказать невозможно, как невозможно и допустить, что в том чудом уцелевшем осколке странного удела время вообще могло оставаться.
       Но очнулся он от радостного возгласа Анастасии:
       -- Смотрите! Это же солнце!
       Шахматов протёр глаза - и увидел, как откуда-то из-за дальнего края заснеженного пространства, пробиваясь сквозь туманную мглу, прямо в лицо струится и бьёт розовый луч.
       -- Странно,-- ответил он, непроизвольно зевнув.-- Ведь даже в лучшие дни здесь не бывало солнца, вместо него всё небо целиком понемногу светилось... Возможно, это что-то другое.
       -- Да нет же!-- возразила Анастасия с неожиданным упрямством.-- Это должно быть именно солнце, что же ещё может восходить кроме солнца?
       Шахматов с неохотой поднялся, чтобы получше разобраться в происходящем. Странный луч по-прежнему продолжал бить, становясь с каждым мгновением пронзительно-ярче; тьма понемногу отступала, делая окрестности различимыми. Вскоре он узнал это место - рощу возле Долгой Балки, куда регулярно наведывалась Анастасия, куда в лучшие дни она дважды привозила его и где волшебным образом начинался и затем затихал неведомый и странный снегопад.
       Теперь же небо было серо-пустым, а снег покоился на земле толстым ровным слоем, начинаясь от них в десяти шагах и далее теряясь в тумане. Можно было подумать, что снежные хлопья, которые Анастасия за множество раз вызывала из-под небесного купола, теперь собрались здесь все вдруг в ожидании чего-то необычного и важного.
       Предощущение перемены заинтриговало Шахматова, и он постарался приглушить успевший развиться в нём настрой на безысходность.
       Неожиданный источник света разгорался всё ярче, вслед за первым лучом туманную пелену вскоре пронзили несколько других. Стало значительно светлей, и с интересом следивший за этим рассветом Шахматов стал допускать, что он действительно наблюдает восхождение какой-то горячей и светлой звезды. Но оставаясь в плену своей учёной мнительности, он по-прежнему не был готов назвать эту звезду солнцем, а восхождение - восходом, ибо не знал точно своего местопребывания и сторон света.
       -- Господи! Глядите же, глядите, как вспыхнет сейчас восток!-- внезапно прокричала Анастасия в нескрываемой радости.-- Это ведь не обман, солнце настоящее, а это значит - мы не погибли!
       И едва она произнесла - как внизу, в густом клубящемся тумане, но уже понемногу из мрачно-серого становящемся светлым и местами даже переходящем в полупрозрачный флёр, внезапно ударил в уши звонкий, хорошо различимый металлический лязг!
       Шахматов с Анастасией в изумлении переглянулись - и, не сговариваясь, шагнули к краю балки.
       Железный лязг несколько раз повторился, за ним послышался приглушённый, стравливающий подсвист - и вдруг из тумана, словно пробка из бутылки, мощно вырвался наверх столп горячего воздуха, за широкими струями которого всё ещё слитая туманная даль задрожала и ожила, начав рассыпаться в весёлых огненных переливах.
       Затем словно кто-то невидимый немного сдёрнул густую пелену вниз - и взору сперва открылся великолепный тёмно-синего цвета железнодорожный вагон, замерший возле блестящего свежим лаком чугунного упора; через секунду показались паровозный тендер, изогнутая крыша кабины - и вот уже красавец-локомотив невероятных размера и силищи высился на сверкающих рельсах, обильно сбрасывая горячий пар, готовый в любой момент сорваться и унести прицепленный к нему вагон, словно пушинку, в неведомую даль.
       Не успели они поделиться друг с другом восхищением - как из приоткрывшейся двери вагона раздался знакомый голос:
       -- Сестрёнка, какое счастье, что ты здесь! Скорее сюда! И вы приходите!
       Это был конструктор Виноградов. Его лицо светилось от счастья, на лацкане массивного двубортного пиджака золотом горел какой-то орден, а схваченный фигурной запонкой белоснежный край рукава совершенно не вязался с грязью и копотью недавнего разорения.
       Анастасия бросилась к брату, Шахматов устремился за ней.
       -- Всё, наконец-то сбылась мечта моя!-- взбудораженный Виноградов, приспустившись на вагонную подножку, поспешил с ходу объяснить происходящее, не заботясь о логике и срываясь в скороговорку.-- В этом паровозе - моя лучшая турбина, новейшие конденсаторы, одним словом, всё то, над чем я работал, у него отныне невероятная мощь и запас хода - страшно подумать, до самого Урала и даже дальше, я не успел посчитать! Мы с инженером первыми поедем, как и положено конструкторам, ну и вы присоединяйтесь, не бойтесь! Не рванёт, не рухнет!
       -- Зачем же людей пугать?-- раздался из тамбура голос инженера Лукашевича.-- Всё теперь будет не просто хорошо, а решительно отлично!
       -- А куда мы поедем?-- с живостью поинтересовалась Анастасия.
       -- Туда!-- небрежно махнул рукой Виноградов в сторону разгорающегося светила.
       -- Но там же раньше был непроходимый овраг на много километров! А теперь всё, поди, ещё больше провалилось!
       -- Эх, душа моя,-- поспешил успокоить её Лукашевич,-- ты же просто главного ещё не видала!
       И с этими словами, протиснувшись из-за спины конструктора, он молодецки спрыгнул с подножки и сделал несколько шагов от вагона в сторону.
       -- Гляди-ка!
       За краем обрыва, обозначившемся на коротком расстоянии впереди, где по-прежнему клубился туман, скрывая бездну под собой, устремлялся к небу невероятной величины и высоты арочный портал. Большая часть гигантской железной фермы ещё не успела освободиться от тумана, но было очевидно, что этот мост превосходит всё, что когда-либо знала земля. Могучие пояса, балки и ригели, выполненные из стали невероятной прочности и скреплённые аккуратными рядами клёпки, сплетались в конструкцию немыслимых крепости и масштаба, усомниться в достоинствах которой не посмел бы даже безнадёжный циник.
       -- Неужели это и есть ваш мост?-- с изумлением воскликнул Шахматов, знающий толк в нагрузках, изломах и эпюрах.
       -- Конечно,-- ответил Лукашевич, отчего-то вдруг застеснявшись.-- Тот самый мост, о котором я мечтал и над которым всю жизнь свою не переставал трудиться. Причём, похоже, он даже определённо лучше... Но это точно он - я узнаю свои схемы, свои узлы!..
       -- Хватит болтать, по коням!-- загремел голос конструктора.-- Товарищ инженер, прошу вернуться на почётный пост, уже трогаемся! Сестрёнка, если тебе с нами, стариками, скучно - следом с молодёжью поезжай!
       Инженер проворно поднялся в вагон, чудесный паровоз оглушительно свистнул, разгоняя паром застоявшиеся у земли клочья тумана,- и невероятный состав отправился в путь, на глазах набирая скорость.
       Чуть качнувшись на стрелке, удивительный поезд выкатился на главную колею и оттуда, под ещё один отчаянно-весёлый гудок и бодрый колёсный перестук, устремился к фантастическому мосту. Вскоре стало слышно, как в ажурных раскосах мостовой фермы запел воздух, вытесняемый стремительным бегом локомотива. Красная отметка тормозного фонаря, зажжённого в торце вагона, чрезвычайно долго оставалась различимой за туманными полосами в просвете арочного портала, и ещё значительно дольше колёсная дробь, изменившись в тональности, свидетельствовала о том, что состав, оставив земной подпор, безопасно и легко преодолевает бездну.
       -- Посмотрите, что вокруг твориться!-- вскрикнула Анастасия, едва отведя взор от моста, сверкающего и горящего во встречных потоках света.
       Шахматов обернулся - и застыл ошеломлённый.
       По обе стороны от опустевшего рельсового тупика, насколько позволял видеть отступающий туман, на невесть откуда взявшихся новых железнодорожных путях красовались больше дюжины поездов, каждый составленный из величайшего множества вагонов, вытянутых в многокилометровые тёмно-зеленые ряды. Вряд ли бы в обычной жизни нашёлся локомотив, способный всю эту бесконечность стронуть и увлечь - однако хорошо различимые в головах невероятных эшелонов гигантские паровозы, сконструированные Виноградовым, со всей очевидностью были способны и не такое.
       Проходы между вагонами быстро заполнялись людьми, за редкими исключениями совершенно незнакомыми, ибо их лица прежде не встречались на улицах Москвы Новейшей. Пассажиры были самыми разными: гражданские в одежде нарядной и повседневной, студенты, военные... Промаршировали танкисты, все сплошь с лицами в копоти и пыли, прошагал экипаж моряков, на чьих бескозырках красовалось имя погибшего краснофлотского линкора. А от вида бравых полярников и комсомольцев-метростроевцев, считавшихся сгинувшими в самых первых давнишних провалах, делалось светлее на душе.
       Стали подтягиваться крестьяне, кто в дерюге, кто в изношенных телогрейках, бабы в платках вязаных и набивных... Люди постоянно откуда-то прибывали и, подчиняясь неведомому распорядку, растекались по перронам и грузились в поезда. Повсеместно раздавались звонкие детские голоса, а соединённый топот тысяч ног, сопровождаемый громыханием вагонных дверей и нарастающим многоголосьем под залихвацкие звуки далёкой гармошки с обрывками знакомых песен усиливал впечатление вершащегося на глазах грандиозного исхода библейского масштаба и силы.
       Когда очередной состав был под завязку заполнен и уже посылал беспокойные гудки к отправлению, к последней вагонной площадке успел подбежать молодой пограничник с забинтованной головой и овчаркой на плетёном поводке. Выглянувший кондуктор, оказавшийся бывшим официантом из музыкального кафе, сперва сердито закричал, что "с собакой нельзя",- однако разглядев на шерсти у пса незаросшие следы от убийственной пулемётной очереди, молча помог всем подняться в вагон.
       Едва этот состав тронулся, набирая ход и устремляясь к сверкающему в ослепительных потоках света мосту,- как тотчас же стал готовиться к отправлению следующий.
       Вглядываясь в лица на перроне, Шахматов с удивлением обнаружил там Корневского - тот был жив, здоров, наряжен в белоснежный концертный пиджак и окружён друзьями-музыкантами с подругами, женами и детьми. Было заметно, как один из джазменов что-то эмоционально Корневскому объясняет, после чего несколько человек куда-то с ним вместе бегут - и вскоре, поддерживая за руки, приводят архитектора Лемберга. В отличие от своего приятеля, Лемберг по-прежнему имеет болезненный вид и, неловко жестикулируя, пытается выразить непонимание происходящим - однако Корневский что-то убедительно тому объясняет, после чего все дружно забираются в вагон... Раздаётся протяжённый, оглушающий гудок - и спустя минуту ещё один состав устремляется навстречу солнцу, поднимающемуся всё выше.
       Некоторое время назад Анастасия предупредила Шахматова, что спустится вниз к путям, чтобы поздороваться с обнаруженной там одной из подруг,- да так и не вернулась, очевидно повстречав кого-то ещё или что-то важное разузнав. Поэтому Шахматов тоже решил не оставаться от происходящего в стороне.
       Возле рельсов его кто-то весело окликнул - это был совершенно счастливый Голохвастов в окружении своих многочисленных жён и бесчисленного роя детей, многие их которых, тем не менее, могли потягаться возрастом и статью с отцом. В изумлении Шахматов обнаружил, что некоторых из детей Голохвастова он знает - один в годы его юности считался маститым актёром, а другой летал в космос.
       -- Всё, друг сердечный, всё!-- буквально ревел ему в ухо старший Голохвастов, не желая размыкать крепчайших дружеских объятий.-- Вот теперь настанет настоящая новая жизнь!
       Шахматов усмехнулся, про себя подумав, что большевик-богоискатель уже дважды имел основания называть свою жизнь новой - после революции в штабном вагоне-гареме, а также в Москве Новейшей, на мамонтовской даче. Однако тот, натурально прочитав данную мысль в его голове, поспешил с уточнением:
       -- Бог ведь Троицу любит - вот и с третьей попытки счастье-то и состоится! Двигай, товарищ, с нами!
       Шахматов согласился и пообещал Голохвастову, что отправится чуть позже, поскольку должен ещё "кое с кем переговорить".
       И буквально сразу же, едва сделав в сторону несколько шагов, встретил Блэйка - подобно всем остальным, американец не сгинул после недавнего катаклизма, и теперь, здоровый, бодрый и весёлый, держа за руку свою юную ленинградскую спутницу, что-то эмоционально объяснял у подножки вагона.
       Поприветствовав товарища Блэйка и перекинувшись с ним парой дежурных фраз, Шахматов шёпотом поинтересовался, что именно тот знает о предстоящем путешествии и не рискует ли он, всё же оставаясь здесь гостем из мира живых, отправляться в прекрасную, но слишком уж призрачную даль.
       -- О, нет!-- рассмеялся Блэйк, ослепительно улыбнувшись.
       После чего его лицо сделалось торжественно-серьёзным и он с прозелитской убеждённостью заявил, что "никогда не передумает отправляться в Рай":
       -- Там ведь Рай, поезда идут прямиком в настоящий Рай!
       И для пущей убедительности добавил на родном языке:
       -- Amazing opportunity! No return tickets! [Фантастическая возможность! Никаких обратных билетов! (англ.)]
       Обнявшись с Блэйком, на соседнем перроне Шахматов столкнулся с друзьями-лётчиками из бомбардировочного экипажа. Пилоты обнимались с приятелями, сумевшими целыми и невредимыми вернуться из заточения в сгинувшем Центре. Ну а сам Алмазов был вместе с очаровательной молодой женой, о гибели которой в небе над Маньчжурией скорбел долгие десятилетия, и теперь, словно в восполнение потерянных лет, весь светился молодостью и красотой.
       Пока Шахматов болтал с товарищами, его разыскал Мамедов, бывший чекист и нелегал,- по-прежнему аккуратный и немногословный, зато без привычной печати бдительности и неуловимой профессиональной издёвки. С ним рядом стоял статный юноша в довоенном лётном комбинезоне.
       -- Это сын Чемодурова, в 1941-м его штурмовик сгорел под Смоленском. Мы не можем отыскать Предводителя, а сын не желает отправляться без отца. Пусть лучше сам объяснит...
       Молодой человек, с длительной непривычки теряясь в сложных формулировках, объяснил, что отказывается ехать один. Отец же, по его мнению, вряд ли получит разрешение "отправиться к свету", поскольку имел неосторожность "отдать приказ о бомбардировке Америки".
       Шахматов всё немедленно понял.
       -- Ваш отец,-- ответил он юноше по коротком размышлении,-- не замышлял войны и убийства, а был вынужден отвечать силой на явное зло. О его правоте говорит тот факт, что бомбы на свою землю сбрасывали сами американцы. И они же, к слову, испугавшись гнева нашего командира, поторопились собственными руками прикончить его обидчика, показав казнь девяностолетнего старика в прямом эфире. Но эти с позволения сказать "акты справедливости" были столь запоздалыми и притворными, что у нас всё равно оставалось право ударить по Америке бомбой чудовищной силы, о которой вы, должно быть, в ваши годы даже и не помышляли. Однако бомба в итоге ушла на океанское дно, мы не стали мстить совершенно, так что экипаж бомбардировщика, как видите, отправляется к свету. Поэтому и у вашего отца нет оснований оставаться здесь, ищите же его!
       И он пообещал юноше, что предпримет все усилия для розыска Предводителя.
       Чтобы приступить к выполнению этого обещания, ему снова пришлось вернуться на пригорок, к краю рощи, откуда всё начиналось.
       Картина грандиозного исхода завораживала и поражала. Огромный, непостижимый вокзал продолжал на глазах разрастаться в обе стороны, разгоняя туман очередными рельсовыми линиями, возникающими невероятным образом в параллель имеющимся, с новыми бесконечными сцепками поездов и сказочными чудо-паровозами впереди них, изрыгающими жар вперемешку с клубами пара. А освободившееся от облаков голубое яркое небо наконец-то открыло взору всю величественную красоту невероятного, кажущегося совершенно бесконечным в своей протяжённости моста, соединяющего последний край земли с чем-то невиданным и прекрасным.
       Толпы на перронах смотрелись теперь вполне привычно, непривычно было только видеть, как на дальних склонах, где по-прежнему ещё лежал снег, зарождается странное, таинственное движение, поднимающее с земли тысячи, тысячи тысяч, многие миллионы человек! Люди восставали буквально из снега, словно подтверждая некогда произнесённые Анастасией слова о том, что снежинки, летевшие с ночного небосвода, были живыми душами, ждавшими часа своего. Теперь же, выходило, что этот час, наконец, настал, и бесконечные колонны и полки тех, кто не явился в своё время в выстроенные специально для них в Москве Новейшей огромные красавцы-кварталы, восставали из небытия, отрясая с одежд своих вековой прах и дивясь новому солнцу.
       Целые армии военных, добровольцев и партизан, сложивших головы на бесчисленных фронтах Отчизны, толпы колхозников и заводских рабочих, согбенных от бесконечных, до последнего вздоха, трудов и тягот, шеренги молчаливых лагерников и каналармейцев, разномастные компании артистов и студентов, лихие казачьи сотни, представители всех без исключения народов и племён, шахтёры, ополченцы, несколько наркомов, группа писателей, молодежь с инженерными значками, школьники, дети, физкультурники, ворошиловские стрелки и сталинские соколы, иностранцы-иммигранты, рискнувшие ради новой жизни на стройках Магнитогорска и Дальнего Востока бросить Пенсильванию с Тосканой, первые атомщики, убитые радиацией, седовласые старцы и отчаянные весёльчаки, мрачные провидцы и ещё многие, многие следом за ними на глазах восставали из тлена, чтобы отправиться в волнительный путь. Словно вся Красная Русь целиком, необъятная и неизъяснимая, за минувший страшный век не единожды умытая кровью, но и не растерявшая надежд и светлой веры, очнулась, наконец, от гробового сна и, прибыв на эту неземную пристань, теперь вся приходила в движение, которое отныне никто не был в силах ни остановить, ни задержать.
       Потрясённый Шахматов зачарованно взирал на это всеобщее воскресение, будучи согласным наблюдать и наслаждаться им часами,- как вдруг заметил впереди ослепительную вспышку отчаянно-синих глаз.
       Он всё немедленно понял и, ринувшись вниз, быстро отыскал в толпе обладательницу удивительного взора.
       -- Вы Зоя? Я узнал вас.
       -- Да, да,-- прозвучало в ответ.-- А вы есть тот самый удивительный человек, который меня разыскивал?
       -- За исключением того, что ничего удивительного в себе я не нахожу, да и найти вас я не смог.
       -- Всё равно... Зря, очень зря вы согласились меня искать. Ведь столько трагедий произошло из-за этих поисков!
       -- Трагедия связана с безнадёжностью,-- возразил ей Шахматов,-- а здесь - здесь финал, похоже, другой. Не переживайте, пожалуйста.
       -- Спасибо, но я переживаю также за то, что и вы, и множество людей вслед за вами были вынуждены из-за меня оставить привычную жизнь и рисковать смертельно. Неужели я сделалась каким-то символом?
       -- Не совсем. Но помните - вы же сами, находясь в застенке, нацарапали стеклом на скамеечной доске две пушкинские строки про "звезду пленительного счастья"? Вот за этой звездой мы и продвигались... Ну а вы, с вашей прекрасной романтической фамилией, просто на какое-то время стали её земным олицетворением!
       Зоя стушевалась от неожиданного, но совершенно справедливого комплимента, и воспользовавшись этой заминкой, Шахматов увлёк её на поиски мужа и сына.
       Сын-лётчик легко нашёлся в компании друзей-пилотов, из-за какой-то мелочи не успевших погрузиться в ушедший эшелон и поэтому продолжавших что-то оживлённо обсуждать на гудящем перроне. Его нечаянная встреча с матерью сопровождалась взрывом неудержимой, бесконечной радости и светлых слёз.
       Чемодурова удалось отыскать лишь некоторое время спустя. Предводитель был занят спором с воскресшим математиком Торсилиным, который со всей учёной решительностью настаивал, чтобы тот не складывал с себя руководящих полномочий. Однако, не успев объяснить творцу Москвы Новейшей, что в Москве Небесной, надо полагать, его руководящая должность вряд ли будет необходима, Чемодуров, не задумываясь, прекратил схоластический спор ради горячих и трепетных объятий с женой и сыном, с которыми возвращалось счастье, казавшееся потерянным навсегда.
       Шахматов решил этому счастью не мешать, и потому незаметно удалился.
       Но вскоре ему вновь пришлось пережить обжигающую сопричастность к ещё одной нечаянной встрече.
       Как не мог он не узнать Черёмухина - на это раз при полном параде, в щегольской офицерской форме, которой совершенно не мешало отсутствие погон,- так и невозможно было не распознать в миниатюрной стройной женщине, одетой в старинное шёлковое платье с кружевным жабо и при шляпке с вуалью, его горемычную старушку-мать. Они вдвоём вот-вот должны были взойти на площадку - но отчего-то задерживались у вагона, и всё это время она своим нежным, воркующим голосом, преисполненным интонациями, давно канувшими в прошлое, что-то объясняла сыну. И ещё - всё норовила повязать ему на шею тёплый шерстяной шарф, которым когда-то кутала в далёком детстве его больное горло, а он в ответ нежно улыбался и пытался её убедить, что давно и прочно избавился от кашля.
       ...Солнце уже вполне достигло зенита, тысячи поездов успели отчалить в свой фантастический путь, унося в сверкающую бесконечность миллионы пробудившихся душ. Бескрайнее поле, протянувшееся над бывшим оврагом, начинало понемногу пустеть, и освободившиеся от вагонов рельсы горели в солнечных лучах, словно щедрой рукой разлитое серебро.
       Вновь забравшись на пригорок, Шахматов созерцал эту картину с упоением и радостью. Неожиданно он почувствовал, как кто-то ласковое коснулся тонкими пальцами его запястья.
       Он обернулся - рядом с ним стоял белокурый мальчик, сущий ребёнок, одетый в лёгкую матроску, шортики и в сандалиях навырост.
       -- Кто ты?-- негромко и приветливо обратился к нему Шахматов.-- Ты, должно быть, кого-то потерял?
       Мальчик посмотрел на Шахматова доверчивыми, огромными голубыми глазами:
       -- Я ищу свою маму. Вы не видели нигде мою маму?
       Внезапная и острая боль пронзила сердце Шахматова, ибо он совершенно не знал, как этому мальчику помочь.
       "Надо бы до поры его пристроить в какую-нибудь семью с детьми-ровесниками... Надо обязательно ему помочь, надо утешить..."-- прокручивал он в своей голове различные варианты ответа, не находя, что выбрать и предпринять - как вдруг увидел внизу Анастасию.
       Он взял мальчика за руку и скорым шагом направился к ней, резонно полагая, что женская забота для потерявшегося ребёнка будет значительно лучше его скупых увещеваний.
       Однако едва Анастасия их увидела - как сразу же вскрикнула и бросилась навстречу.
       -- Мальчик, мальчик мой!-- шептала она, отчаянно прижав его к груди и безудержно целуя.-- Прости же, прости меня!
       И едва переведя дыхание - снова и снова его целовала, обливаясь слезами и шепча, словно заклинания, неразличимые для чужого уха слова, имена и всё прося, прося у ребёнка прощения.
       Сомненья прочь - это был её сын, тот самый, что злою волей судьбы был потерян юной медсестрой перед началом войны, растворившись в миллионах последовавших жертв и бесконечных скорбей, однако не забытый и всё же вымоленный у жестокого рока.
       Мальчик тоже узнал мать, хотя прежде не мог её видеть,- и, вытирая своим нежным пальчиком материнские слёзы, стараясь казаться серьёзным и важным, сразу же попросил:
       -- Мама, мама, давай сядем скорее в поезд! Поезд скоро отъезжает!
       Вышедший на площадку пожилой кондуктор - тот самый, в вагоне которого Шахматов когда-то добирался до города с голохвастовской дачи,- помог Анастасии с малышом подняться и пройти в вагон, после чего напомнил застывшему на перроне Шахматову, что поезд отправляется.
       -- Я поеду, но чуть позже!-- прокричал в ответ Шахматов под последний гудок и лязг вагонной сцепки.
       Когда поезд тронулся, то он до конца бежал по платформе рядом с приоткрытым вагонным окном, из которого счастливая Анастасия вместе с сыном весело махали ему ладошками и звали с собой.
       И затем, безнадёжно отстав и остановившись, он долго-долго, покуда поезд не растворился в сверкающей вечности, ответно махал рукой им вослед.
      
      

    Эпилог

      
       Белёсый свет неторопливо струился из-за плотно занавешенных окон, отражаясь от стен и потолка и растекаясь по такого же белёсого цвета мебели, словно стремясь осадить и усыпить всяческое желание что-либо предпринимать или волноваться по пустякам.
       И только когда над головой ухнуло басовитое приветствие, многострадальный Шахматов понял, что очнулся.
       -- Ну, наконец-то!-- продолжал греметь бас.-- Долго же вы, уважаемый больной, в себя приходили! Шутка ли - угодить под грузовик!
       -- Под какой, простите, грузовик?-- ничего не понимая, пробормотал Шахматов дрожащим и рассыпающимся голосом.
       -- Под десятитонный, ясное дело. Угол Гранатного и Вспольного - гибельное место, особенно, когда сломан светофор. Но сразу же после вашего ДТП в мэрии провели совещание, и теперь там укрепят тротуар новейшей гранитной плиткой!
       И следом второй голос, мягкий и даже немного певучий, добавил:
       -- Анестезиологам здешним памятник пора ставить за искусственный сон! Пока вы сладко почивали, хирурги вам две операции успешно провели. Скоро сможете скакать!
       Услышав про операции, Шахматов усилием воли разжал глаза.
       Источником баса являлся тучный великан лет едва за сорок, однако с лицом обрюзгшим и рисовано-печальным. И что удивительно - до мельчайших деталей внешнего облика и манеры говорить походивший на подлеца-судью, едва не отправившего нашего героя коротать время за решёткой.
       А тот, кто выступал следом и казался помягче, был пожилой аккуратный господин с ухожённой эффектной бородкой, утопающей в благородной седине,- вылитый продажный адвокат!
       -- Кто вы?-- тихо вымолвил Шахматов, приготовившись к худшему.
       -- Я шеф нового проекта, в котором отныне вы работаете,-- вполне дружелюбно ответил басовитый.-- Просто моё представление в вашем институте состоялось вечером того дня, когда вы, мой милый, под грузовик угодили.
       -- Ну а я - научный координатор,-- назвался второй собеседник.-- Пока над вами колдовали доктора, я имел возможность изучить вашу диссертацию и научные статьи, и теперь обязан заявить прямо: вы - гений, и в нашем новом проекте на вас - огромные планы!
       -- Не знаю,-- безучастно процедил Шахматов.-- Голова раскалывается. Какой я теперь математик, какая с мною таким может быть наука...
       -- А вот здесь вы уж нам доверьтесь!-- великан-директор не дал ему закончить жалобу.-- Обследование показало, что ваш когнитивный потенциал сохранён на все сто! Подлечат вас ещё немного от остеохондроза - и за работу, с возвращёнными силами!
       -- За работу... За какую, простите, работу?.. Столько лет ведь не было никакой серьёзной работы в институте...
       -- Раньше не было, теперь есть,-- развеял сомнения верткий координатор.-- Проект запущен поистине грандиозный, с международным финансированием! Предстоит нечто доселе небывалое - разработать алгоритмы, позволяющие переписывать информацию из человеческого сознания на искусственный внешний носитель. Только представьте - флэшку к уху поднёс - и всё на ней, что плескалось в мозгу, от пин-кодов кредитки до давно забытых ювенальных воспоминаний и даже наследуемого бессознательного!
       -- А зачем это, для чего?-- от неожиданности услышанного Шахматов даже попытался привстать.
       Но шеф, очевидно радеющий о его здоровье, не позволил ему нарушить постельного режима, ласковым нажатием поверх плеча вернув обратно на подушку.
       -- Понимаете,-- начал объяснять он голосом теперь негромким, но оттого не менее решительным и исключающим любые возражения,-- в руководящих наднациональных кругах недавно было принято решение о бесперспективности дальнейшего существования человечества. Людей стало слишком много, и они сделались совершенно неуправляемыми. К тому же, после отработавшей своё теории Маркса, сегодня не просматривается ни одной другой, которая была бы способна хотя бы лет на сто человечество объединить и сорганизовать. Поэтому решено ввести в действие комплекс мер, которые, как ни печально об этом говорить, приведут к вырождению и самоуничтожению всех без исключения человеческих особей, остающихся на Земле.
       -- Так вы что - ядерную войну замышляете?-- Шахматов отказывался верить услышанному.-- А как же вы сами будете тогда, если кирдык настанет абсолютно всем?
       -- Ну, зачем же сразу - и ядерную войну!-- поспешил развеять его сомнения предупредительный координатор.-- Как только будут ослаблены некоторые удерживающие узы и сняты долговые ограничения, люди сойдут с ума и сами себя истребят. Нас же в это время уже не должно быть на планете, десять тысяч волонтёров переживут трудные времена в международной колонии на Марсе, работы по созданию которой уже вовсю идут. Кроме того, в шахте под Красноярском на километровой глубине уже заморожены сто тысяч отобранных эмбрионов.
       -- Что же касается персонально вашей задачи, господин Шахматов,-- продолжил излагать главную тему бас-великан,-- то она велика и благородна. С помощью уникальных алгоритмов, которые вы разработаете, на квантовые носители, способные пережить любой космический катаклизм, будет записано всё человеческое прошлое: наука, культура, мысли, мечты... И как только на очищенной Земле станет возобновлён новый род для счастливой и вечной жизни, вы создадите невероятное, наделённое высшим градусом искусственного интеллекта существо, которое в этом прекрасном новом мире будет нести и развивать лучший опыт прошлых поколений! Управление рукотворной душой нового человечества станет вашей, Шахматов, судьбой и триумфом! И не грустите о тех, кто уйдёт навсегда,- за них мы выпьем с вами красный портвейн памяти! Кстати, ваш комфортабельный бокс в марсианской колонии уже запроектирован, он будет между французской кухней, азиатской лабораторией и кампусом британских учёных!
       От услышанного Шахматову сделалось тошно и горько:
       -- Я никуда не полечу, я болен...
       -- Бросьте, вам совершенно не следует так рассуждать!-- голосом ласковым и тихим поспешил успокоить его координатор.-- Вы просто устали, очень устали от бесконечной и никчемной вашей суеты... Бедный, бедный Шахматов, вы плачете... Вы не знали в своей жизни радостей, но погодите, Шахматов, погодите... Мы построим лучший мир - и отдохнём. Мы отдохнём!
       Шахматов закрыл глаза - и почувствовал, как вернувшееся столь некстати сознание вновь покидает его, и он весь несётся и проваливается в какую-то некончающуюся бесконечность. Перед мысленным взором замелькали сначала угловатые геометрические фигуры, затем - ударили раскаты грома, занялся нескончаемый пожар, стали вспыхивать и сразу же гаснуть далёкие звёзды.
       После этого его объяла и увлекла звенящая, ледяная пустота.
       ...Он ощутил себя снежинкой, крутящейся с миллиардами таких же точно ледяных корпускул в холодном чёрном облаке, где нет ни верха с низом, ни запада с востоком,- лишь стужа и неизбывная тоска.
       Когда же он не выдержал и тихо попросил о спасении, то неведомый вихрь подхватил его - и понёс из мельтешащего круговорота далеко прочь.
       По-прежнему кругом пребывала чёрная темень, однако в конце полёта, когда присутствие земли отчасти сделалось различимым, он, заприметив далеко внизу какой-то стальной отблеск, предпринял всё, чтобы к нему устремиться.
       И произошло чудо - снежинка аккуратно и точно спланировала на блестящую поверхность давно остывшего и уже успевшего подёрнуться ржавой паутиной рельса, уложенного в колею, ведущую к едва различимому во мраке силуэту гигантского моста.
       Шахматов немедленно всё понял - и красивая снежинка с многогранным кристаллом-сердцем и причудливыми лучами-антеннами, возгоревшись последней надеждой, тотчас растаяла, превратившись в крошечную каплю слезы на холодной стальной колее, по которой уже никто не проедет.
      
      
      
       Москва
       28.06.2017 - 21.08.2017
      

    Другие книги автора

    Монографии и публицистика

      
       Шушкевич Ю.А. Восточный шанс. М., Спутник+, 2005. В монографии, написанной к столетию русско-японской войны, анализируются экономические и политические предпосылки продвижения России на Восток начиная с XVI века. Одна из ключевых идей работы состоит в обосновании того факта, что за Уралом, несмотря на расхожие представления о "каторжном крае", формировалась во многом альтернативная Россия, которую Александр Блок позднее назовёт "новой Америкой". Экономическое развитие восточных территорий не только во многом было свободно от государственного вмешательства и патримониального контроля, но и отвечало глубинным архетипическим ожиданиям русского народа. К сожалению, внутренняя и внешняя политика империи, по-прежнему определявшиеся интересами высшей бюрократии и феодальными мифами, после поражения в русско-японской войне лишили Россию "восточного шанса" на мирное обновление.
      
       Шушкевич Ю.А. Футурология кризиса. М., Соц.-политич. мысль, 2011. Книга посвящена исследованию возможных путей развития мировой цивилизации в условиях нарастающего дефицита ресурсов и глобальных изменений, происходящих под воздействием прогресса. Большое внимание уделяется анализу экономических и социальных проблем России в контексте возможностей общества к трансформации в ответ на вызовы времени.
      
       Шушкевич Ю.А. Параллельная Россия. М., Соц.-политич. мысль, 2011. Исследование возможностей построения "параллельной России", основанной на перспективном технологическом укладе, кооперативных отношениях и развитом самоуправлении с целью мягкой трансформации корпоративно-олигархического строя в направлении общества нового типа.
      

    Художественные произведения

      
       Шушкевич Ю.А. Вексель судьбы (исторический роман). Изд. Воробьев, 2014-2015. Герои романа, воскресшие из фронтового прошлого и оказавшиеся в современной России, стремятся, как и мы, к мирной и счастливой жизни, однако не могут уклониться от бремени однажды принятого долга. Раскрыв тайну древнего сокровища Ордена тамплиеров, когда-то привезённого в нашу землю и навлёкшего на Россию страшные испытания и беды, а ныне под фанфары прогресса уносящего человечество в пропасть глобальной долговой экономики, им удаётся отыскать подлинные пути к спасению и преображению мира. Что происходит затем -- погибают ли они в жестоком столкновении с реальностью или просто уходят, чтобы в нужный момент прийти к нам вновь, -- решать читателям.
      
       Шушкевич Ю.А. Повести о маленьких людях и больших надеждах (сборник). Изд. Воробьев, 2016. На страницах новелл "Судьба полицейского", "Ласковая заимка" и "Вешние воды, новые времена", созданных в 2012-2106 гг, нашли отражение непростые и полные драматизма судьбы современников, а также героев из антиутопического будущего, в котором нынешний мир, продолжающий развиваться по законам наживы и произвола, имеет все шансы вскоре себя обнаружить.
      
       Шушкевич Ю.А. Плохое время для любви. Изд. Воробьев, 2017. Беллетризованные воспоминания о переломной эпохе конца 1980-х -- начала 1990-х годов
      
      
      
      
      
      
      
      

    2

      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Шушкевич Юрий (yuri_shushkevich@mail.ru)
  • Обновлено: 02/12/2017. 393k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.