Шел субботний неспешный разговор. А куда спешить? На дворе к вечеру разыгралась неожиданная для этих теплых краев метель. В такую погоду только и кейфовать в уютной комнате на мягком диване.
Если даже и возникал спор, то истины в нем не рождались, потому что нужды в этом не было. А говорили о том, что люди, дескать, за последние тысячи лет нисколько ведь, в сущности, не поумнели. Больше информации еще не значит - больше ума. А что касается опыта, то в чисто житейских вопросах каждому поколению приходится добывать его заново. Предрассудки? На смену одним приходят другие...
Петрович слушал все это из кухни. Считалось, что подавать на стол - его хобби. Чепуха, конечно, но бог с ними, пусть уж так считают, не разубеждать же. Хотел спросить у жены, где миска для салата, но жена тоже была увлечена разговором, и Петрович решил обойтись глубокой тарелкой.
"По-моему, не только не поумнели,- подумал он,- а даже наоборот. Без конца толкут воду в ступе..."
И еще он подумал, что сама мысль эта верна, но мы, высказывая ее, все-таки глубоко, хотя, может быть, и не осознанно, лицемерим, ставим все же себя выше далеких предшественников. И не только далеких. Дети, как правило, считают себя умнее родителей и уж конечно - дедов. Может, причиной тому старческая немощь? Умом каждый вроде бы понимает, что она неизбежно уготована и ему, но сердцем до поры никто этого не приемлет. В двадцать каждый чувствует себя вечно юным и бессмертным. В двадцать каждый отмахивается от старости, относится к ней так, будто у него лично есть альтернатива.
Как бы это поточнее выразить? В двадцать каждый смотрит на стариков, как на неудачников, с высоты своего везения и удачи.
Но суть не просто в двадцатилетних. Они только один из примеров. Можно привести множество других. Мы готовы признать, что человек, который столько-то тысяч лет назад открыл: "дважды два равно четырем", был гением, однако сегодня эта его гениальность "нас не колышет", как говорят молодые, не производит на нас никакого впечатления. Едва ли не каждый чувствует себя готовым совершить это открытие. Подумаешь, великое дело!
Разговор был переменчив. Никто почти друг друга не слушал. Каждый произносил свой монолог. Это было как в опере, когда одновременно поют трое или четверо, и каждый - свое. Или как в эфире, когда на одной волне собьются несколько станций. Одна передает концерт поп-музыки, другая футбольный репортаж, а третья обзор печати. Но в опере это заранее принятая условность, от которой, видимо, никуда не денешься, на радиостудии диктор просто не знает, что происходит в эфире, а здесь ведь сидят рядом, собрались, чтобы, так сказать, пообщаться, и не слышат друг друга, будто глухари на току. Слышат и слушают только себя.
А между прочим, все - прекрасные люди. Друг Вася - испытаннейший мужик, единственный недостаток которого в том, что он почему-то стыдится своей профессии ветеринара Хотя можно понять - где-нибудь в овцеводческом совхозе был бы первый человек, а в этом никчемном городке, куда его зашвырнул открывшийся вдруг злой туберкулез, только и дела, что лечить комнатных собачек.
Петрович познакомился с ним лет 10-12 назад в горах, где Василий свирепствовал, выводя какую-то паршу в отарах. Провонялый креозотом или еще какой-то едкой гадостью грубый коновал - таким было первое впечатление. Нужно сказать, что Василий делал все, чтоб оно было именно таким. Намеренно делал. И сейчас иногда работал под неотесанную деревещину, его голос разносился "по всей квартире"... Но что за библиотека была у этого чудака! И о каждой книге он имел свое суждение. Основных направлений в этой библиотеке было два - военные мемуары и русская поэзия. В томики современных поэтов были вложены журнальные и исписанные от руки листочки. Они, пожалуй, и заставили Петровича впервые глянуть на Василия повнимательней.
Тогда, на сельской своей квартире, проведя рукой по корешкам книг, Василий сказал, будто оправдываясь:
-Покупаю, потому что здесь это просто.
Но и в городе, где хорошие книги приходилось не без труда доставать, он отнюдь не забывал о своей библиотеке.
Да что говорить - симпатичен был Петровичу Василий, и его жена симпатична, и собственная жена, естественно, тоже. А вот же - слышат и слушают только себя.
Петрович не без озорства присоединился к этой странной дискуссий, включив кофемолку. Взвизгнув, она перекрыла все голоса. Однако на этот визг реагировали только Гена и сиамская кошка Дита. Остальные просто стали говорить громче. А Гена поднял голову, оторвал от груди свою ассирийскую бороду и рассеянно посмотрел в сторону кухни. Встретив его взгляд, Петрович подмигнул. Дита тоже бросила взгляд - он был холодным и осуждающим. Диту визг раздражал, и она ушла в другую комнату.
-Труба зовет,- провозгласил Петрович, появляясь из кухни. - Гена, помогите...
Бородач Гена тоже был чудный парень, написавший интересную работу о влиянии итальянского Возрождения на культуру Северного Причерноморья. В истории Петрович разбирался не так чтобы очень, но когда позапрошлым летом его свел с Геной интерес к пещерам и пришлось недели две жить лагерем в горах, подружился с парнем и узнал немало интересного о старинных башнях и замках с полуразрушенными зубчатыми стенами, которые разбросаны по всему побережью. Даже специально прочел кое-что и снова побывал кое-где, хотя раньше считал, что совсем неплохо знает эти места.
А почему бы и не почитать, не побывать? Это же такое удовольствие - открыть для себя что-то новое! Петрович был благодарен Гене за этот пробужденный тогда интерес еще и потому, что он натолкнул его не некоторые практические соображения. Именно с тех пор он начал проталкивать всюду, где мог, мысль о том, что наряду с проектированием крупных водохранилищ надо восстанавливать ту древнюю сеть водоснабжения, которая существовала еще при греках и генуэзцах. Конечно, в масштабах нынешнего многолюдья она даст не так уж и много, но что-то даст, а при нашем безводье пренебрегать ничем нельзя. Будущее, ясное дело, за крупными водохранилищами, а в еще большей степени - за опреснением морской воды, но почему бы не взять, как это делали древние, в гончарные трубы бьющий из-под скалы родничок, почему бы не довести его до сада, цистерны или придорожного фонтана? Сколько мертвых фонтанов в наших краях! Сколько забытых источников!
Долг платежом красен. Петрович был рад, что, в свою очередь, натолкнул Гену на мысль написать работу о водоснабжении средневековых поселений по материалам археологических исследований. Работа обещала быть интересной. Петрович надеялся, что со временем она станет серьезным подкреплением его нынешних практических планов.
Одним словом, свои люди.
Когда на столе появились вино и закуски, разговор стих. Петрович забрался в свой угол дивана, давая понять, что с этой минуты все обречены на самообслуживание, и налил себе из глиняного кувшина подогретой матрасы.
- Так сколько будет дважды два? - спросил он.
- А это смотря чего дважды два,- улыбнулся Гена. Тоже верно.
Все давным-давно говорено и переговорено. При желании можно было "завести" молчавшего до сих пор Гену. Тоже ведь говорун-солист. Впрочем, нет. Гене нужен оппонент. Уж он бы доказал, что "больше информации", действительно, еще не так много значит. Да и как понимать - "больше информации", если она, как считает Гена, в общем-то касается частностей. А что мы знаем об искривлении пространства-времени, которое вроде бы делает нашу Вселенную замкнутой и конечной? Что знаем о самой Вселенной, которая, полагают, родилась из взрыва несколько миллиардов лет назад? Как пишет один ученый, "в целом мы приходим к представлению, что Вселенная была порождена в некой катастрофе и, вероятно, к катастрофе же стремится..."
Гену с некоторых пор завораживали такие слова, и Петрович понимал его. В молодости он сам переболел этим.
Да, Гену можно бы "завести", тем более, что заводится он с полуоборота. Но стоит ли?..
- Видел я как-то печатку, - сказал вдруг Гека. - В золотой оправе голубой вертящийся халцедон. А на нем вырезана цапля. Только и всего. Чудо! Говорить об этом - пустое. Нужно видеть. Фактура камня использована просто гениально - голубое небо и в нем птица. Сделано неповторимо. Лучше невозможно.
- Ну и что? - привычно подкинул реплику Петрович.
- А то, что вырезал эту цаплю хиосец Дексамен две с половиной тыщи лет тому назад...- Гена сделал паузу, чтобы, наверное, дать возможность остальным осмыслить услышанное, эти "две с половиной тыщи лет тому назад". - Видел золотые бляхи: пантера, олени, какой-то зверь задрал лошадь. На первый взгляд, стилизация точь-в-точь под нынешний модерн. А им по двадцать шесть веков. Раскопаны в скифских курганах...
Так. О чем пойдет речь дальше, Петрович знал: о том же - все уже было; если что-либо движется вперед, то технология...
А может, и вправду - было? Декаданс просто по-другому назывался в позднюю античность, о реализме говорить не приходится, сюрреализм - да это же Босх...
Зазвонил телефон. Междугородные долгие звонки. Петрович поморщился. Именинников в доме не было, новогодние праздники уже месяц как отшумели. Междугородный звонок в субботу вечером не сулил ничего приятного. Хотя бы не из Ростова - там жила у своего младшего сына много болевшая последнее время теща.
-Борис Петрович? Это Светлана. Здравствуйте. Я к вам с бедой. Алик пропал...
Да. Так и есть.
Черт дернул этого Алика взять три дня отгула на работе и отправиться с приятелями в горы. Им, видите ли, захотелось поснимать зимнюю натуру. Тоже хобби. Теперь без этого нельзя. Один собирает значки, другой разводит кактусы или стоит на голове по системе йогов, а эти снимают кинофильмы...
Однако что-то нужно предпринимать. Насчет того, что Алик "пропал", эта пичуга, конечно, преувеличивает. Не такой вроде бы Алик парень, чтобы пропасть. Но двое его приятелей еще вчера днем спустились с верхнего плато в лесничество после страшной пурги, которая разыгралась наверху. Алик же остался в дощатой будке - резиденции жившего здесь летом чабана. Почему остался? Аппаратура, машина - как бросить? М-да... Это сколько он уже там? Полтора суток. Одежонка, наверное, так себе, еды, как сказали те два деятеля, что спустились,- полбуханки хлеба и банка сгущенки. Из топлива - топчан, стол и две табуретки, оставленные чабаном. Небольшой запас дров сожгли раньше - сутки пурговали втроем. Эти двое рассчитывали добыть в лесничестве трактор, чтобы вытащить свою машину. Алик их за тем и послал. Но пурга не утихомирилась, и с трактором ничего не вышло. Хорошо, что хоть сами не пропали, добрались до людей...
Светлана начала довольно бойко, а теперь (Петрович это чувствовал) вот-вот готова была разреветься. Вообще это не вязалось с его представлением о ней - всегда уверенной в себе, шустрой. Взгромоздится на высоченные каблуки, навертит башню из волос - все вверх тянется. При таком росточке не мудрено. Алику своему до плеча не достает. Петровичу, когда случалось видеть ее, хотелось улыбнуться. Правда, встречаться приходилось не так уж часто - когда приезжал в управление.
- ...Так когда вам позвонить, Борис Петрович? Вся надежда на вас...
- А у себя вы кому нужно сообщили? Если дело серьезное, придется поднимать всех.
"Вот тебе и субботний вечер..." - подумал Петрович.
-Кто это? - спросила жена.
Она и до этого не спускала с него вопрошающего взгляда, хотя Петрович уже махнул успокаивающе рукой, показывая, что звонок-де не из Ростова.
- Светлана, работница управления. Труба зовет...- добавил он, будто про себя, потирая высокий от залысин лоб. - Доставай, мать, теплое белье, мохнатый свитер, носки и ботинки.
- Ты-то при чем? - деланно удивилась жена.
Зря она это сказала при посторонних. Какие ни есть друзья-приятели, а кой о чем и при них говорить не стоит. Не понимает. Сколько ни втолковывай - не понимает. Наедине Петрович ответил бы: "А ты хочешь, чтобы я переполошил людей, отправил их к черту на рога, а сам остался допивать вино в теплой квартире?" Она напомнила бы о возрасте, радикулите и недавно перенесенной пневмонии, он буркнул бы что-то в ответ. Одним словом, все-таки поговорили бы а сейчас Петрович и отвечать не стал. Он снял трубку и начал звонить Валерке Калесиди.
За помощью обратились к Петровичу, но помочь мог только начальник горно-спасательного отряда Валерка - фанатик своего дела, или, как сами они теперь говорят, "фанат", но без отчаянности и надрыва. Тихий, ровный парень. Начальником его никто не назначал, и отряд никто не организовывал. Да, по существу, и не было никакого отряда. Просто несколько человек занимались в свободное время скалолазанием и исследованием пещер. Как-то о них даже писали в местной газете. Что-то вроде секции при спортобществе. Но когда в горах случались несчастья, обращались к ним. А куда еще обращаться? Единственная привилегия, которой удостоились ребята,- некоторым вне очереди поставили на дому телефоны.
Валерки дома не оказалось.
-А что случилось? - спросила его мать. - Опять спасаловка?
Спросила озабоченно, но без неудовольствия и раздражения. Петрович ответил все-таки уклончиво:
-Поговорить нужно...
-А я шапочку шерстяную не успела ему довязать...
Слово "спасаловка" так не вязалось с обликом толстой, медлительной старухи-гречанки. Сына она обожала и наверняка тревожилась во время этих "спасаловок" - ребята, случалось, и обмораживались, и кости ломали. Однако где его искать, сказала сама, не дожидаясь вопроса.
Валерка пошел к друзьям в общежитие - уже удача.
В общежитии гремела музыка, и это мешало говорить. Собственно, говорил Петрович. Валерий сказал всего несколько слов. Сначала отозвался:
-Да.
Потом подтвердил, что говорит он:
-Я.
Потом единственный вопрос:
- Где это произошло? И наконец сказал:
- Хорошо.
Петрович даже растерялся:
-Что - "хорошо"?
Он ждал каких-то слов, вопросов, выражения чувств... Валерка ответил:
-Будем принимать меры.
Боясь, что он сейчас положит трубку, Петрович торопливо сказал:
- Постойте! А где сбор? Когда?
- Через час. Возле милиции,- отвечал Валерий, заканчивая разговор.
- Почему возле милиции? - Петрович вопросительно посмотрел на Гену. Тот объяснил:
- Машину-то дает милиция,- и заторопился:- Я тоже пошел собираться.
В прихожую Гену проводила и закрыла за ним дверь жена. Они еще о чем-то говорили, Петрович даже знал о чем ("Вы там присматривайте за ним... Не пускайте его особенно...") и досадливо морщился. А вообще он испытывал прилив воодушевления. Во-первых, был уверен в успехе предприятия. Алика они вытащат! Петрович хорошо знал те места. Боже мой, да он сам однажды влип там в историю! Двое суток в тумане, густом, как сливки, и липучем, как вата. Трудно было определить, что это вокруг тебя - дождь, морось или еще черт знает что. Если мельчайший дождь, то он не шел, а как бы сочился и притом со всех сторон. Во всяком случае, было такое ощущение. Помнится, Тогузов сказал: - У меня, по-моему, даже кости промокли.
Сказал и вдруг пропал. Вот видимость была! Человек шагнул прямо в карстовую воронку. Хорошо, что она оказалась неглубокой - в этом Тогузову удивительно повезло. Когда Петрович сполз к нему, Тогузов сказал:
-Не пойму, сломал или вывихнул...
К счастью, только вывихнул, и не ногу, а руку. Правда, когда они вылезли, у Тогузова появились боли в спине. Сколько же он потом провел на ногах с трещиной в позвонке?
Железный парень! Ни разу не пожаловался. Только в речи зазвучал кавказский акцент - обычно он говорил как бы подчеркнуто правильно, а сейчас сил на то, чтобы контролировать себя, не было.
Где он, кстати, сейчас, этот Тогузов? В поле больше не вернулся - врачи не позволили.
В конце концов они тогда наткнулись в горах на кошару, из которой доносился жалобный вой. Дверь была закрыта на щеколду, в щели торчала бумажка. На ней каракулями значилось: "Выпустите собаку". Какой-то подонок запер здесь пса. Зачем ему это понадобилось - понять было невозможно. Сначала, когда они открыли, собака вырвалась на волю, носилась, как ошалелая, вокруг кошары, принюхивалась, искала какие-то следы. Петрович, помнится, еще подумал тогда: "Самое удивительное, что она ищет следы Обожаемого Хозяина, того самого подонка, который запер ее..." Так и не найдя ничего, пес запросился назад.
Петрович уложил Тогузова и стал разводить огонь в железной печке.
И тогда, и сейчас он несокрушимо верил, что все обойдется, будет хорошо. Он всегда верил в хорошее. Да разве существуют такие положения, из которых нет выхода?!
Выход и в самом деле нашелся. Нужно же, чтобы в тех местах оказался на охоте Василий с напарником. До чего все в мире переплелось! Как потом выяснилось, они шли на барсука - барсучий жир, говорят, помогает при чахотке. Но это и то, что у Василия, которого Петрович не видел с полгода, вдруг обнаружили туберкулез, выяснилось уже потом, а тогда "коновал" (так они его между собою называли) отложил все свои дела, и через несколько часов у кошары уже сигналил газик-вездеход с синими ветеринарными крестами. Василий и собаку забрал с собой - она так и прижилась у него. Он же вправил Тогузову вывих и первым сказал о возможной трещине в позвоночнике. Ночевали у него в селе, а утром Тогузов был уже в областной больнице.
Обо всем этом Петрович вспоминал теперь, шнуруя ботинок на толстой рифленой подошве.
Давненько, черт возьми, не приходилось подниматься зимой в горы. Ах, как это будет хорошо! Алика они, конечно, вытащат. Это во-первых. А во-вторых, время от времени такие встряски человеку просто необходимы, чтобы он не вообще, а в совершенно конкретных обстоятельствах чувствовал надобность своего существования для других. Спасибо малышке, что позвонила! Она знала, кому звонить!
Свитер, куртка (какая прелесть эти современные легкие, теплые, непромокаемые куртки!), запасные носки. Меховую безрукавку можно в рюкзак.
Петрович подмигнул Василию, который молча наблюдал за сборами. Да, вот бы кто - Василий - пригодился в этом случае, но ему нельзя. Что поделаешь - нельзя. А нам пока, слава богу, можно. Еще не вышли в тираж. Труба зовет!
Василий поднял выпавшую из рюкзака алюминиевую в сукне солдатскую фляжку и подошел к столу. Петрович увидел, что он переливает во флягу бутылку коньяку. Вот это дело! Глоточек коньяку в ином случае - штука незаменимая. И Алику мы первым делом дадим выпить... Сам Петрович посягнуть на эту бутылку не решился бы - ее принес сегодня Василий: "Будем пить кофе с коньяком", но теперь не отказываться же!
- Вот мы и готовы.
Петрович поднялся, чувствуя себя бравым и подтянутым. Ему доставляло удовольствие стоять так вот в грубых башмаках на блестящем паркете и видеть не тревогу, нет, но все же некоторое беспокойство в глазах жены.
Так и должно быть! Он даже начисто отрешился от того едва заметного раздражения, которое жена последнее время вызывала в нем то этими брюками (они совсем не шли к ее располневшей фигуре уже немолодой женщины), то обилием кремов и мазей, с помощью которых она сражалась с морщинами, то своей назидательностью матроны. Петрович совсем не хотел, чтобы его жена была матроной - оставалась бы милой, немножко несмелой женщиной, какой всегда была.
Они уже вышли в прихожую, когда зазвонил телефон.
-Постой,- сказала жена и метнулась назад в комнату. - Тебя.
Пришлось возвращаться.
- Да.
- Это я, Гена,- услышал Петрович в трубке.- Полный отбой.
- Что? - не понял Петрович.
- Отбой тревоги, говорю.
- Что случилось? Машины не дают?
- Да нет же. Все в порядке. Просто ваш Алик оказался молодцом и час назад сам спустился вниз. Только что сообщили.
- Ну и слава богу,- сказал Петрович, помолчав.- А я уже выходить собрался. Все хорошо, что хорошо кончается,- добавил он.- Тогда возвращайтесь пить кофе с коньяком.
- Да нет уж, Борис Петрович. Не буду суетиться.
- А как насчет завтрашнего? Остается в силе?
Они собирались в воскресенье погулять всей компанией и поесть где-нибудь шашлыки с уличного мангала.
- Тоже не выйдет. Получил телеграмму от Томки. Просит привезти ей теплые сапоги.
- Ну и приехала бы сама за ними.
-Приказано явиться мне, так что сами понимаете...
Тома, Генкина жена, была сейчас на врачебных курсах в областном центре.
-Ладно. Кланяйтесь ей.
Петрович положил трубку.
-Мальбрук в поход собрался,- сказал он, разоблачаясь.- Женщины вечно недооценивают мужчин. Малышка подняла шум, когда Алик уже подходил, наверное, к лесничеству...
Он испытывал странную неловкость, особенно перед Василием, и, чтобы снять ее, предложил:
-А что, если мы свернем шею этой фляжке так просто, без помощи кофе?
Василий поднял руку, голосуя "за".
С коньяком они справились довольно лихо, но даже после этого Петрович долго не мог заснуть.
Гулять на следующее утро по городу ему не захотелось, хотя покрытые снегом кипарисы и магнолии были и странны и чудо как хороши. Мальчишки на улицах, пользуясь случаем, играли в снежки...
Петрович провалялся в постели до половины десятого. В двенадцать он позвонил на квартиру Генке. Телефон долго не отвечал, потом трубку сняла Тома.
- Давно приехала?- спросил Петрович. - Только зашла. Не разделась даже. Автобус еле пробился. На перевале такие заносы...
- Геннадий еще не вернулся?
- А ну его! Вечно какие-то фокусы. В доме все перевернуто. Вы-то хоть знаете, где он? Знал же, что я приеду...
Петрович помолчал, потом сказал, мучительно морщась:
- Ты не волнуйся. Один парень в горах застрял. Ночью сообщили, ночью они и поехали. Надо же человека выручать...
- А кроме него, некому, да? Это опять Валерка его втравил? Вернется - бороду по волоску выщиплю...
- Правильно, Томочка,- рассмеялся Петрович.- Пусть лучше по девкам и кабакам шляется. А то всю неделю вечерами сидит дома, а стоит жене на порог, как его и след простыл...
Петрович знал, чем растопить Томкино сердце.
-Так уж и все вечера...- сказала она с деланной сварливостью, улыбаясь в то же время. Петрович закрыл глаза и увидел эту молодую, счастливую, пожалуй, даже самодовольную улыбку. "Быстро они, шельмы, вживаются в это
амплуа..."
С собственной женой Петрович не заговаривал до конца дня, отвечал ей односложно, и она с непривычной покорностью приняла это. Малышке звонить не стал: раз сама не звонит, значит, все в порядке.
Во вторник, возвращаясь с работы, он увидел на углу возле почты Гену и Валерия. Путь Петровича лежал мимо них, но можно было свернуть направо и пройти домой сквериком. Петрович повернул. У него даже скулы свело от мысли, как глупо будут выглядеть ребята при встрече с ним. "В конце концов,- убеждал он себя,- ничего особенного не произошло. Не взяли - их право. Главное-то ведь сделали - пробились сквозь снег и метель, спасли человека. А то, что не захотели морочить себе голову с неким пожилым гражданином,- это уж им виднее".
Нет, нет. Петрович не мог поставить в неловкое положение этих отличных ребят, не мог заставлять их врать или оправдываться. Впрочем, и видеть их сейчас, если говорить по совести, ему не хотелось.