Сегодня народ гуляет. 7-ое ноября заменили 4-ым. И я гуляю. К вечеру пошла в Лефортовский Парк.
Иду по Центральной Аллее. Думаю, почему порой вокруг тебя возникает агрессия. Анализирую разные случаи из жизни. Вдруг слышу за спиной грохот - это с огромной высоты деревьев с треском упали на асфальт толстые сухие сучья. Вороны несутся сквозь черные голые ветви вестниками зимы. Через короткое время чувствую позади себя агрессивный комок целенаправленной мужской энергии. "Привет"! Оборачиваюсь. Неадекватный косоглазый подросток на голову выше меня. Я - возмущенно: "В чем дело!?" Отступает. Ну, почему ко мне все время тянет одержимых! Неужели придется до старости от подростков отбиваться!
Смеркается. Предзимний холод, но земля еще отдает накопленное за лето тепло. Вдалеке, у кирпичной стены, кто-то разжег костер. Как славно горит - с нимбом из искр. Пруды подернуты льдом. Лишь на одном остался полуостров незамерзшей живой воды. В ней кружится невообразимое количество уток и селезней. Какие-то пожилые люди кидают им кусочки хлеба.
Я тоже кормила уточек, когда жила в Англии. В Парке Святого Джеймза. Потому что сама в то время не доедала. Ведь я жила в богатейшей семье. Поэтому и не доедала. Теперь, когда внутри нашей страны образовалось государство богатых, все хорошо понимают: степень жадности прямо пропорциональна количеству материальных благ. Но в 1989 году, в Лондоне, это было для меня шоковым откровением.
"You want to feed the world", - сказал мой друг Майкл Брейво, наблюдая за тем, как я крошу в пруд свой единственный сэндвич, заменявший мне обед. - "And - an appreciating audience."* Действительно, все одобряюще следили за моими действиями. Пока самого не клюнет, не проникнешься состраданием. Теперь я - an appreciating audience - смотрю, как узловатые руки кидают в пруд кусочки мякоти. Естественно, сколько получают пенсионеры! Вот они и жалеют уток.
Однажды, после службы в Соборе Казанской Божьей Матери на Красной Площади, я увидела, как человек с костылями подавал милостыню инвалиду на коляске. Он хорошо его понимал. А в это время, "не повернув головы качан и чувств никаких не изведав"**, мимо шли равнодушные здоровые, лоснящиеся благополучием мужчины в костюмах я-уж-не-знаю-от-кого..
Еще вспоминаю, как Хоулден Коулфилд*** думал, куда зимой деваются утки from the Central Park. И как его грубо осадил таксист, с которым он решил поделиться кусочком своей души. Нельзя делиться душой. Душу надо беречь. Улыбайся безумному миру, помогай нуждающимся, но к душе никого не подпускай.
Мой взгляд ловит маленькая кукла в розово-бело-голубом комбинезоне. И радостно улыбается. Так могут улыбаться только дети - от всего сердца, наполненного Царствием Божиим. Улыбаюсь в ответ. Молодая мамаша сразу же вздергивает свой остренький носик и разворачивает куклу ко мне спиной. Но кукла все равно оборачивается - продлить дружбу. Машу ей рукой. Жаль детей. Им так хочется раскрыться навстречу людям, а их затыкают уже в младенчестве. Необходимость - в нашем сумасшедшем мире.
Как-то раз, когда по Москве невозможно было пройти из-за луж, я брела по Большой Никитской (в смысле по Герцена) по щиколотку в воде к метро Баррикадная. Передо мной шел мальчик лет двенадцати. Мы разговорились, и он пожаловался на своего тренера, который ругает детей за опоздания. "Он говорит - твои проблемы". "А ты ему ответь: "Нет, миленький, это не мои проблемы, это - проблемы нашего города", - посоветовала я. За эту микроскопическую толику понимания мальчик сразу же возгорелся ко мне любовью и очень расстроился, когда выяснилось, что ему - на троллейбус по кольцу, а мне - на переход к метро. Он явно не хотел расставаться так быстро.
В другой раз я ехала зимой в трамвае после Литургии в Донском Монастыре в очень высоком состоянии намоленности. Сидела у окна, а рядом примостился маленький мальчик. И вдруг он приникает ко мне, как если бы я была его Ангелом-Хранителем. Заглядываю ему в глаза. Рядом стоит его бабушка с другой пожилой женщиной. Видя эту сцену, бабушка улыбается: "Нашел родную душу". Потом добавляет: "Верующие люди - странные". Да, странные. "Strangers to the world."****
Огибаю пруд. Сейчас это - самое красивое место в Парке, полуовальная полынья, где, как в расплавленном броме с серебром, отражаются фонари, трепещут, словно факела, под водой. На зеркальной поверхности незастывшей воды крутятся золотые воронки, созданные виражами уток. Камера, естественно, дома.
У пруда - еще один одержимый. Бандитского вида мужик средних лет в кепке раскачиваeтся, словно маятник, и искоса поглядывает на меня. Помните, у Бродского, некий человек (кажется, это был сбежавший узник) добирается до горного перевала и, прежде чем начать спуск в долину, хочет полюбоваться пейзажем, но тут же спохватывается, понимая, что "в этом скверном мире" подобное созерцание красоты может стоить жизни. Ведь он - на вершине, его отлично видно и получить кусок свинца в грудь ничего не стоит. Вот и я понимаю, что "в этом скверном мире", любуясь отражением фонарей, можно получить в лучшем случае в глаз.
Возвращаюсь назад. На том же месте, где меня пытался "склеить" косой подросток, вдруг снова оказываюсь в коридоре мужской агрессивной энергии. Опять он! Только теперь - глаза в глаза. Захлопываю дверь коридора и, не оборачиваясь, иду вверх по Аллее Зажженных Фонарей. Передо мной грохаются на асфальт толстые сухие сучья. Вороны несутся сквозь черные голые ветки крылатыми вестниками зимы. Как на картине Ван Гога "Поле". Впервые я увидела ее в Амстердаме. Черные вороны на фоне синего-пресинего вечернего неба несутся над полем спелой ржи. Картина сразила меня своей экспрессией - любовь с первого взгляда. Когда зашла в магазин купить подарки, глаза притянулись к элегантному темно-синему галстуку. Это для брата. Позже, в автобусе, показала красивый гастук собратьям-художникам - мы выставлялись в Брюсселе: "Русские художники. Искусство XXI века". "Без Ван Гога никуда", - замечает кто-то. И тут на расширяющемся книзу клине я увидела несущихся над полем ворон на фоне темно-синего ночного неба. Значит, в магазине душа, без моего ведома, узнала поразивший ее образ. Генотип не меняет своих программ.
Собратья-художники смеются: "А фотографу что подаришь? А спонсору? У Слободкиной - столько мужчин, не напасешься денег на подарки"! Вместе загибаем пальцы: "Брат, племянник, отчим, дядя, четыре кузена фон Брэмзэна, три личных фотографа, два видео оператора, два звукооператора, начальники и исполнители TV ЮВАО, развешиватель картин, водитель, спонсор..." А Владимир Кругликов, безотказно и безвозмездно выполняющий все мои компьютерные работы. А мои галерейщицы Елена Титова и Анна Левычкина, двигающие мое искусство - в люди. Где взять деньги, чтобы отблагодарить всех любящих меня! Всех, помогающих мне! Что я могу дать им, тратящим силы и время на участие в моих проектах, кроме своего расположения и молитвы!
Подхожу к дому. На стене около входной двери рядом с надписью образцовый подъезд жирным фломастером выведено: пошив одежды для собак. И телефон. Не хватало только коврика для мыши.***** И Козьмы Пруткова: "Он делом занят был иным - вязал набрюшники родным".
*"Ты хочешь накормить мир. И - благодарный зритель" (англ.)
** из Маяковского
***Хоулден Коулфилд - главный герой романа Сэлинджера "Над пропастью во ржи". From the Central Park - из Центрального Парка (англ.)
**** "My child is still a stranger to the world", - объясняет Капулетти Парису, когда тот сватается к Джульетте. Переведено: "Она совсем еще ребенок". Что-то в таком переводе есть, но смысл в том, что она - еще в Боге, отстранена от мира. Так же и верующие люди - отстранены от мира, вот дети к ним и тянутся.
*****Компьютерный анекдот: человек из XIX века оказывается в супермаркете в наше время. Вернувшись назад, рассказывает про нас: "Нет, ну, они, конечно, совершенно сумасшедшие. Ну, ладно, витамины для кошки, ну ладно, попонки для собак, но коврик для мыши!"