Слободкина Ольга
Лелик и Болик (из книги "Островитяне")

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Слободкина Ольга (olga_slobodkina@mail.ru)
  • Размещен: 15/01/2025, изменен: 19/02/2025. 105k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
    •   ЛЁЛИК И БОЛИК
      
       (из книги "Островитяне)
      
       Рассказ 7
      
      
      
      (Рассказ 1 - "Дыханием Ангелов"
       Рассказ 2 - "Упорядоченный Люцифер"
       Рассказ 3 - "Зверев и Павленин"
       Рассказ 4 - "История с Черным Конем"
       Рассказ 5 - "НЛО"
       Рассказ 6 - "Домик на высоте птичьего полета")
      
      
      
      
       Почему мне хочется бесконечно писать об Острове и его обитателях, в смысле, паломниках? Да потому что те времена и события отошли в прошлое и теперь живут только в области сознания, да и многих паломников уже нет с нами...
       Трудно в это поверить. Все так быстро...
       Остров стал совсем другим. Туда приезжают другие люди...
       Поэтому мне и хочется рассказывать о том, как было, когда все энергии Великого Потухшего Вулкана проходили через нас, возрождая утерянное человеческой цивилизацией торжество жизни и творчества.
       Наверное, мы приближались к тому метафизическому экстазу, который бурлил в Библейской долине и пределах Кара-Дага при извержениях Великого Вулкана, когда изливалась магма, создавая причудливые скульптуры скал, пляжи, усыпанные цветной галькой и полудрагоценными камнями, уютные бухточки, а потом возникали источники свежей воды...
       Во всяком случае, мы понимали свою причастность к этому сотворению. Не почувствовать было невозможно! И, конечно, каждый, в ком тлела хоть искра творчества, начинал вибрировать вместе с этой Божественной стихией и творить...
       В тот год, о котором пойдет речь, я приехала на Остров не впервые. Все меня уже знали, и общение шло полным ходом. Одновременно появлялись и многие новые знакомые, и я радостно делилась своим опытом и открытиями с неофитами.
       Понять, кто истинный паломник, а кто - заехал случайно, не представляло особой сложности. Те, которые сразу влюблялись в Остров, не обращали никакого внимания на сар`аистое жилье, а растворялись в его небывалой Благодати, а те, которые жаловались и ныли, сразу же получали от нас диагноз и направление: "В Ялту"! Там вам будут и хоромы, и ковры, а здесь - извините - нечто несравнимо большее.
       Так вот, благодаря моей общительности и любви к Острову, многие ко мне шли и хотели задружиться.
       В 94-ом году, например, меня так захватило общение, что времени на поэзию почти не оставалось, и стихи получились весьма средние. Поэзия требует длительного уединения... Я так и не могу найти тот "Стихотворный Дневник 1994 года". Но он, разумеется, где-то лежит...
       А год, о котором пойдет речь... 90-ый, если не ошибаюсь. То есть, пятый мой год на Острове.
       Как-то раз я возвращалась из чайной со знакомыми...
       О, эта чайная! Целый мир, созданный Чайницей Ниной. Там царил дух трав - чабреца, полыни, мяты... Дух нежности и приветливости... Дух поэзии и мечты. Приятные деревянные столики и стульчики, отделанные деревом стены, букеты из сухих цветов и лунарием, да мало ли что еще... И все это отражало душу Нины, ее воображение и поэтичность.
      
      Вечером, когда фортепианный голос
       наполняет чайную наравне с ароматом мяты... и роз,
       целующим ночные деревья,
       сознание поднимается с паром
       и сначала парит под плафоном,
       а потом, невидимкой, - на крышу
       и - к Звездам Несметности Ночи.
       Там неустанно Пушинки-Ангелы
       лелеют голоса фортепьяно
       в пальцах летящего музыканта,
       в лицах сидящих за столиками.
      
       Вот какую Чайную создала Чайница Нина.
       Кара-Даг, Тихая Бухта, куда мы ходили через Бухту Мертвых, Дом Нины Владимировны, Парк и Чайная... Кстати, она располагалась в Парке.
       Ну, а дальше... дальше то, что находилось за пределами и все равно внутри Острова, - Baraq Köl, гора Узун-Сырт, откуда совершали свои рисковые полеты дельтапланеристы (и многие бились), Верхние и Нижние Оттузы, Старый Крым...
       Мы ходили везде.
       Все принадлежало нам.
       Несметно!
      
       Итак, я возвращалась из Чайной со знакомыми, и вдруг мы услышали очень высокий, почти детский голос, который просто жаждал присоединиться к нам. "Это кто там пищит"? - со смехом спросила одна из знакомых. Голос принадлежал девушке. Она сразу обозначила свою причастность к Острову и к искусству.
       И как-то незаметно мы начали общаться. Я не имела определенной компании. Просто рядом возникали то те, то другие паломники.
       Девушку звали Тата. Тата Толикова. Она профессионально занималась художественным стеклом вместе со своей напарницей, которая, как я поняла позже, и генерировала, в основном, творческие идеи. Но они хорошо уживались в пространстве своих стеклянных фантазий. И обе закончили Строгановку.
       Напарницу звали Ната. Ната Голикова.
       "Прям. Лёлик и Болик", - сказала моя кузина.
      Да, забавно у них сложилось. Однако внешне они не выглядели, как сестры-близнецы. Тата - более высокая и стройная, с голубыми глазами, с длинной стрижкой. А Ната - более приземистая и коренастая, с короткой стрижкой и, вроде бы, тоже обладательница голубых глаз. Но при всем различии они не контрастировали, а дополняли друг друга.
       Они обитали в домике на территории Литфондовского парка, куда их отправил папа Таты - он заведовал отделом поэзии одного из Столичных журналов (от него-то она и унаследовала эти голубые глаза, которые впечатляли членов Литфонда гораздо больше, нежели его стихи, по крайней мере, женскую половину). И вместе с ними приехали их дети. С Татой - девочка Саня. С Натой - сын Исмаил.
       Постепенно мы стали ходить вместе в Тихую бухту. Тогда я еще не имела ПРОПУСКА в Кара-Даг. Мы туда попали однажды с экскурсией. О, первое впечатление! Я его описала в "Упорядоченном Люцифере".
       А первое впечатление от Кара-Дага - по воде, вдоль всего Вулкана - я получила гораздо раньше. В самый первый мой раз, в 1983-ем (который у меня стоит отдельно от остального паломничества, так как я приезжала не одна). Эх! Найти бы ту черно-белую пленку! Куда она могла деться! Должна быть где-то. Не выбросила же я ее.
      
      
       Oh, how it shook me for the first time -
       all these cliffs
       (with crevices,
       black flows of lava)
       hovering in the lofty skies,
      
       guttural seagulls' cries,
       fluffy flowers on the bushes
       and the rhythmic roar of the waves
       caressing the shore,
       licking the pebbles,
      
      
       little bays
       giving refuge to wild olives,
       gigantic stone sculptures
       up to their waists in the water
      
       and the non-extinguished spirit
       of the extinct Volcano...
      
      
       Как-то раз мы с Натой пошли на этюды. О, это уже 91-ый год. Мне тогда исполнилось 32, Нате - 33 или 34, Тате - 35. Боже мой! 34 года назад. Когда я думаю о 1930-х годах, они мне кажутся глубоким прошлым, ретро эпохой. Но та эпоха отстоит от моего рождения всего на 30 лет, даже на 28. А отложишь 30 от сегодня, так это для меня - вчерашний день.
       (И в скобках - короткий эпизод: в какой-то молодежной компании со мной оказалась Саня, дочь Таты, и сказала: "Моей маме 35 лет"! Ее слова вызвали вдох ужаса... Для присутствующих 35 ощущалось, как запредельная старость. Время, возраст... все относительно...)
       Ну, вот, пошли на этюды. Сели на краю расселины, на краю разрыва породы. Ната развернула картон и захохотала низким зловещим тоном персонажа древнего эпоса: "Ха-ха-ха"!!! Предвкушая, как она сейчас это запечатлит.
      
       Живописная мощь.
       В развороте - картон.
       Каменный хвощ -
       Хамелеон.
      
      
       Разноцветный обрыв
       Катится вниз.
       Будто толщу прорыв,
       Съехала рысь.
      
      
       Изогнулся залив
       И расплавилась медь.
       Запах диких олив
       И небесная твердь.
      
       июнь 1991
      
      
       Здорово у нее получилась та пастель. Их соседка по домику потом долго восхищалась.
       А я тогда только начинала.
      
      
       Запах моря мешается с запахом краски.
       Не дается мне цвет, исчезает мгновение,
       На кудлатое небо гляжу я с опаской,
       На измены его настроения.
      
      
      
       Облака проплывают в неспешном величии,
       Солнце в прятки играет с косматою свитой.
       Его прихоть в пространном, прозрачном обличии
       На холмы и пригорки излита.
      
      
       Что же мне остается? Сидеть любоваться.
       Сохнут краски от вольностей горного ветра.
       Мне ли, Боже, с тобой в красоте состязаться!
       В ускользающем таинстве света...
      
      
      
       24 мая 1991
      
       ***
      
      
       Эчки-Даг. Этюд
      
      
       Я не знаю, как мне рисовать
       Этих братьев трехглавую сущность.
       Иль не стоит и копи ломать
       О кустарника пышную кучность?!
      
      
       Иль не стоит мне сердце пилить
       О шершавые серые скалы?!
       Может, лучше совсем отложить?
       Переждать вдохновения обвалы?
      
      
       И послушной волною стучать
       О покладистый галечный берег
       Или просто блаженно молчать
       В каменеющем сфинксовом теле?
      
      
      
      
      
       Да, в тот год, в мае-июне 91-го, мы много общались.
       Тата, например, написала такой лист - я сидела к ней спиной, в белой куртке, на Тепсене, повернувшись к морю, и рисовала, а она рисовала меня на обрыве.
      
       Увидев эту работу, моя проницательная подруга Катя (о ней еще пойдет речь в рассказе "По системе Иванова") воскликнула: "Такое впечатление, что ты дышишь Островом, а она питается тобой"...
       Горькая правда, к сожалению. Но мне сейчас не хочется углубляться в негатив. Пусть останутся только светлые воспоминания. Хотя тогда такое обстоятельство утяжеляло состояние.
      
       И все же с Татой мы пошли вместе на Легенер. Легенер - ступенчатая Скала в Кара-Даге "Легена" по-татарски - "лоханка, ванна", Легенер - Скала с ваннами.
      В самом деле, Легенер спускается к Нижним Оттузам гигантскими каменными ступенями, углубления в которых всегда заполнены дождевой водой.
      
      
       Прогулка по Легенеру
      
      
       Мы вверх карабкались по голым скальным плитам
       К неведомым, невиданным легенам.
       И тайны света были нам открыты
       На подступах к мистическим легендам.
      
      
      
       Легены поднимались по ступеням,
       Все время к Высоте, все время к Богу,
       И мы вставали молча на колени,
       Как будто в Небо видели Дорогу.
      
      
      
       Легена-сердце и легена-ванна...
       Кончаются огромные ступени...
       И в воздухе - весенняя лаванда
       И горечь отцветающей сирени.
      
      
      
       23 мая 1991
      
      
       Проникли мы туда совершенно нелегально. Просто поднялись вверх с дороги на Верхние Оттузы, но, слава Богу, никто нас не остановил. Иначе - не избежать бы неприятностей.
      
       На подступах к Легенеру валялось огромное количество фанерных ящиков, как будто их туда завезли и сгрузили. "Долина ящиков", - прокомментировала Тата. Ну, ничего, остроумно. Правда, на тот момент она меня так заболтала (она могла заболтать до полусмерти), что я уже не могла адекватно реагировать на ее юмор. Только чуть кивнула головой...
       - За какие же грехи вы такое терпите! - воскликнула Татина соседка по домику.
       Эта реплика относилась ко мне и к Лене, Татиной родственнице, которая приехала на Остров с двумя детьми (о ней Вы уже читали в "Упорядоченном Лицифере").
       - Грехов у нас много, - со смехом ответила Лена.
       - Жаль мне вас, бедных, - не унималась соседка. - Идите, гуляйте, вы же отдыхать приехали, а тут вас замордовывают... Я вообще только - здрассьте, и всё!
      
       Ну, всё! Хватит на эту тему.
      
       А теперь - белая куртка, персонаж еще одного стихотворения 91-ого года.
      
       Надувается белая куртка, как парус.
       Коктебель оглушает пространство ветров.
       Я сквозь стены стекла прохожу, не стараясь,
       Мимо моря и неба, долин и садов.
      
      
       Расплескался залив бирюзой океана.
       Бегемот* с Кара-Дагом регатой идут.
       Надувается куртка... И вверх, как ни странно,
       Поднимает меня мой смешной парашют.
      
      
       _________________________
       *Бегемотом я называю мыс Хамелеон
      
      
       Потом Тата и Ната уехали в Столицу, а я осталась, вздохнула с облегчением и стала ходить в Кара-Даг. Тогда еще - без пропуска. Просто по договоренности с егерем. Было довольно-таки страшно. Но я представляю, как бы мне завидовали... Однако на тот момент мы еще не дожили до Интернета, и опубликовать мой поэтический дневник я не могла.
       Вот этот дневник.
      
      
      
       Часть Вторая
      
      
      
      
      Два профиля*
      
      
      
       "Нам ли, брошенным в пространстве,
       Обреченным умереть,
       О прекрасном постоянстве
       и о верности жалеть..."
      
       О. Мандельштам
      
      
      
      Я ухожу в предгорья Пирамиды
      Из скальных трещин с профилем поэта.
      Он не родился, а в горах Тавриды
      Давно уж сложены его приметы.
      
      Всё живопись - кусты, овраги, тропы...
      Другим поэтом сей предел исхожен.
      Растресканной земли босые стопы
      Касались мягко... В профиле, не схожем
      
      С поэтом первым - молча, терпеливо
      Он Солнца ждет, как Божество Вулкана.
      В нем воплотилась страсть земного взрыва.
      Он - Сфинкс, он - Изваяние Великана.
      
      
      А тот, чей взгляд так углубился в небо,
      Рисующее то углем, то мелом,
      При жизни-то ни разу здесь и не был,
      Лишь проплывал на паруснике белом.
      
      О, Боже! Дай мне подышать пространством...
      Акация, глициния, софора...
      Два профиля с прекрасным постоянством
      Глядят на мир - спокойно, без укора.
      
      
      __________________________________________
      * Волошин (Кара-Даг) и Пушкин (Сююрюк-Кая)
      
      
      
      10 июня 1991
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Жара
      
      
      
      Спины диких холмов - словно шкуры облезлых гепардов.
      Солнце жжет человечье тело, гигантская лупа.
      Одурела жара, не жалеет ни хиппи, ни бардов.
      Раскаленное Время в Пространство уставилось тупо.
      
      
      Если сверху смотреть, видишь пастбище катамаранов.
      По зеркально степи они носятся, как водомерки.
      Вязко сохнет во рту от желтеющей соли катранов.
      Легенер* возбуждает кипение в своей этажерке.
      
      
      Запотевшие скалы устроили в мареве давку.
      Ошарашены пеклом пригорки, лысеют до срока,
      И залив закрутило сверкание в шальную удавку.
      Вдохновение хлынуло во время - просто морока.
      
      Я вожу по картону измученной беличьей кистью,
      Но дробится осколками трещин Сююрю отражение.
      И не видно уже ни воды, ни деревьев, ни листьев -
      Все ослепло в стекле солнцеглазого воображения.
      
      Открываются поры источников, поры сознания.
      Я могу захлебнуться в расплавленной лаве полудня,
      Но еще отбывать и терпеть мне земное изгнание -
      Выплывает душа из миражного, жидкого студня.
      
      
      _______________________
      * скала на Кара-Даге
      
      
      
      
      
      12 июня 1991
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
      В ритмах Айги
      
      
      
      
      Как серебрится вода...
       Вновь восходящее Солнце
       кладет на нее пирамиду сверкающих листьев
       вершиной на Запад.
      
      
      Как притихают поля
       в предчувствии раннего ветра,
       несущего радость шептания шуршащим колосьям.
      
      А небо все пишет, и пишет
       картины из света...
      
      
      
      
      
      16 июня 1991
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
      
      Вдоль Кара-Дага
      
      
      
      
      
      Мы плыли вдоль хребтов... Вулкана морды
      Дышали тяжко, черные драконы.
      Здесь память Времени хранила форты,
      Застылой огне-магии законы.
      
      
      Индийские слоны в попонах стертых
      Всходили на вершину Града Мертвых.
      И гроты с ревом сглатывали водоросли,
      Густую бахрому утесов стертых.
      
      
      Иван-Разбойник взял мешок заплечный
      И онемел, чуть отойдя от края.
      По грудь в воде, о Богатырь беспечный!
      Мечтал приблизиться к пределам Рая.
      
      
      Скала-Ворота, Скальный Парус гибкий,
      На страже Лев Морской, Маяк отвесный...
      И крики чаек, как щипки на скрипке,
      Пунктирный ритм мелодии чудесной.
      
      
      Всё схлопнулось, сошлось в единый профиль
      Поэта-Сфинкса, словно и забыто.
      Лишь Черт, от зависти, что он - не Мефистофель,
      Наружу выставил одно копыто.
      
      
      
      
      
      16-17 июня 1991
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
      Львиная Бухта
      
      
      
      Я приблизилась к скалам соломенной куклой
      В одиноком пространстве - от края до края -
      И увидела храма облупленный купол,
      В Золотые Ворота на лодке вплывая.
      
      
      В молчаливом безлюдье парили утесы
      И глядели на Львов, охраняющих бухты,
      И органное эхо негромкого плёса
      Разбивалось о стены зазубренной муфты.
      
      
      И душа уносилась, и странно ей было
      В одиноком пространстве неспешных потоков.
      Только небо, как лодка, все плыло и плыло -
      Без любви и надежд, без угроз и упреков...
      
      
      
      
      
      
      
      17 июня 1991
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      В Разбойничьей Бухте
      
      
      
      
      В здешних скалах, должно быть, селились монахи.
      Так спокойно пространство, как в храме пустынном,
      И поросшие водорослями черепахи
      Камнеглыбые панцири кажут картинно.
      
      
      Крокодил развернулся и, зубы оскалив,
      Замерла его ярость в усилии тщетном.
      Равнодушные волны и это ласкали,
      Ни на миг не дивясь чудесам несусветным.
      
      
      В ку-клукс-клановской шапке, немые глазницы,
      Ни тревоги, ни страха - Тюремная Башня.
      Распростертый огонь ей уж больше не снится,
      Только сыпятся сверху агаты и яшма.
      
      
      Тишина напитала расселины, щели,
      Тьму шершавых пещер, гротов скошенных пасти
      И уснула в глубокой своей колыбели,
      Как ушла на покой от докучливой страсти...
      
      
      
      
      
      
      17 июня 1991
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      Вечером
      
      
      
      Море шелка открылось. Дневная усталость
      Пядь за пядью в него неустанно вплывала
      Одинокой фигурою, экая малость!
      И не двигался шелк, ни единого балла.
      
      
      В раскаленном пол`удне пространство сжималось,
      Разморенное тело немело от жажды
      И, казалось, до лавы оно разжиж`алось,
      Растеклось насовсем, показалось однажды.
      
      
      Пуд за пудом сходила усталость подспудно,
      И душа открывалась, а это немало,
      И на спину Верблюда в пространстве безлюдном
      Выливался закат светло-серо и ало.
      
      
      
      
      
      
      
      17 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
       В заповедно-недоступном Кара-Даге
      
      
      
      
      
      Так вот он, Профиль, вот они, Короны.
      Рукой подать - невероятно близко.
      В лощине - скумпий розовые кроны,
      Пушистые, как кисти тамариска.
      
      
      Тропинка пробирается сквозь травы,
      Огромных одуванчиков головки,
      А справа Кара-Даг возносит главы.
      Я над обрывом прохожу по тропке.
      
      
      О, Царство! Ты глумишься надо мною.
      Я здесь одна. Запретное лесничество.
      Ты отделяешь крепостной стеною
      Меня от Бесконечности Космической.
      
      
      Я - вверх, но там Огонь Окаменелый,
      А сзади - море. Не уйти отсюда.
      Душа, как ветка сломанной омелы,
      В тревоге ждет несбыточного чуда.
      
      
      
      
      19 июня 1991
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
      В Восточной Сердоликовой Бухте
      
      
      
      
      1. Из моря выплыло чудовище,
      В утесы вглядываясь зорко.
      "Целёхонько мое сокровище.
      Парчовой яшмы т`олста корка.
      
      
      И сердоликовые стены
      На месте, где им д`олжно быть.
      Ох, не люблю я перемены.
      Ну, ладно. Можно дальше плыть".
      
      
      Я слушала, стесн`я дыхание,
      Выглядывая из-да глыбы.
      Не выдали меня создания
      Громады скальной, а могли бы...
      
      
      
      
      
      2. Игуана спускается с гор
      И ворочает брюхом в воде.
      Снисходительный каменный взор
      В непрозрачном покое... Мол, де
      - Что строчишь ты, зелена трава!
      Твоя жизнь - на реснице слеза.
      Я - Вулкановых Ливней Вдова.
      А тебе-то куда, бирюза!
      
      Я ведь знаю, как было, что есть
      И могу угадать наперед.
      Из неделей мне месяцы плесть,
      Лет и весен следить оборот.
      
      
      - Не сердись, Непонятная Мощь!
      Ты ведь тоже - сама не своя
      И не в силах себя превозмочь.
      Ты - рабыня, никак не Судья!
      
      
      Наступило молчание... Лишь Понт
      Тянет волны - вперед и назад.
      И уставился за горизонт
      Игуаны мутнеющий взгляд.
      
      
      
      
      
      
      
      3. Страх и тяжесть. Тяжесть и страх.
      Я к вам - из мира. Я - не монах.
      В душу запретную смотрит Аллах.
      Я - христианка в Бухте Барах...
      
      
      Мне разрешили! Я здесь не краду!
      В небе пустынном плывут какаду.
      
      
      Ссыпалось что-то. Бул-тых-х-х! И... ф-ф-ф-ах!
      Тяжесть какая! Помилуй, Аллах!
      
      
      
      Что это бросили скалы вниз?
      В гаммы плёса. Пожалуйста! Please!
      
      
      
      Чайка залаяла: Ах-ах-ах-ах-ах!!!
      Лучше уйти мне... Ведь я - не монах.
      Не мусульманка, как хочешь, Аллах!
      Не египтянка! Не Таиах!
      
      В мир возвратиться? О, ужас! О, страх!
      Чайка хохочет: Ах-ах-ах-ах-ах!!!
      
      
      
      
      19 июня 1991
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      В Гравийной бухте
      
      
      
      Я купалась нагая, как древний мой пращур,
      У подножья высокого Скального Града,
      А с вершины глядел притаившийся ящур,
      Как глядят на добычу и чают - награда.
      
      
      Я за глыбу ушла. Раскаленные камни
      Возжелали ожегов - ступить невозможно.
      Потерялся рюкзак. Не найти. Ох, тоска мне.
      Волны острую гальку кругл`ят осторожно.
      
      Тень от глыбы сползала все ниже и ниже...
      Вдруг я слышу, как хлопают каменно крылья.
      Бусы страха сознание униженно нижет.
      Не оставь меня, Боже! Спаси меня, Илия!
      
      
      Я над миром лечу - не сама, но несома.
      Глянул ужас в глаза издевательски-дико.
      Тяжесть мрака парила в душе невесомой.
      Бесконечное море так странно-безлико.
      
      
      Я проснулась. Одна. Ящур вытянул шею.
      Неподвижные крылья в немощи жалкой.
      И по скалам вокруг стаи чаек белеют.
      Разноцветье скумпий спускается балкой.
      
      
      Рядом - рыжий рюкзак, сандалеты и шорты.
      Солнце стало помягче, приблизился вечер.
      Покидать мне пора заповедные форты.
      Неба занавес тих, и печален, и светел.
      
      
      
      
      19 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
       На Кара-Агаче
      
      
      Кара-Агач. Мистический рельеф.
      Душа вулкана - на горе отвесной.
      Куриные бога. Семь стройных дев
      Над безграничным полотном окрестным.
      
      
      Я увидала неба чистоту
      И образ крыльев, в воздухе распятый.
      Там Радость набирала высоту
      Над городом-музеем скальных статуй.
      
      
      
      
      
      
      19 июня 1991
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      В пляжной сумке, на дикой оливе,
      Я забыла бумагу, картон...
      И теперь, если чем хрусталик и полн,
      Так это - подсчетом потерь,
       сверканием волн
       и тональностью тем
       налетевших ветров,
      изменяющих полутон
       воды в Коктебельском заливе.
      
      
      
      
      21 июня 1991
      
      
      
      
      
      
      
      А ночью Кара-Даг иной -
      Картонный, вырезанный, плоский.
      Шершавая спина - дугой.
      У лап - сияние полоской.
      
      
      Не смеют звуки возмутить
      Его покой, его дыхание.
      И сердце укрепляет нить
      С нагой природой Мироздания.
      
      
      
      20-23 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
       Прогулка в Нанниково
      
      
      
      В полях Тавриды напряженность слуха
      Расщеплена трещотками цикад.
      Морской залив, словно большое ухо,
      Коль поворотишь голову назад.
      
      А по холмам после дождя ночного
      Сползают тени свежих облаков.
      Весь мир - рождение красочного слова.
      Озер осколки, лежбища быков.
      
      Квадраты виноградников так четки.
      И леность лоз по рельсам лезет ввысь.
      Мои шаги - молитвенные четки.
      Сознание, как беличья кисть,
      
      
      Проводит взглядом по изгибам склона,
      Грунтованного твердою рукой,
      И пишет небо - ясно, озарённо,
      Как будто и не знается со мной.
      
      
      
      
      24 июня 1991
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Огромность воздушного света
      Колышет пределы пространства,
      Готовя рождение лета,
      Осеннее непостоянство,
      
      
      
      Где `отцвет персидской сирени
      Сольется с расцветом акаций
      И лилий тигровые тени
      Мелькнут среди парковых граций
      
      
      И выжженность трав побуревших,
      Сезонная линька окраин,
      Зажжется огнем переспевшим
      Сентябрьских таин.
      
      
      
      26 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
      
      
       K. в день отъезда
      
      
      
      
      Стены беленые, тонкая нить абажура,
      Чайная роза уснула в граненом стакане.
      Вещи укладывать - грустная процедура.
      И через сутки очнуться в московском капкане.
      
      
      В дождь отъезжаешь ты. Кажется, тоже примета.
      Нежно по комнате бродишь, о чем-то мечтая,
      И оставляешь два месяца жаркого лета,
      Осень и слякотность Средневекового Рая.
      
      
      Взгляд углубляется, но... выдает настроение
      Комнаты. Дочка в кроватке играет.
      Что не уложено? Палочки? Спички? Варенье?
      Дождь - по стеклу, как собака заливисто лает.
      
      
      Крым отправляется в Царствие Памяти странное,
      Где, что ни день, что ни час, - фаворит и опальный.
      Нечто в тебе созревает неясно-желанное.
      В воспоминаниях воздух - хрустальный.
      
      
      Шляпы - в пакеты, а мусору таять, сожженному.
      Мыслей мудреный узор, словно нить абажура.
      Все же глаза устремляются к Небу Бессонному.
      Вещи укладывать - грустная процедура.
      
      
      
      
      
      июнь 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      Порыжели склоны. Середина
      Лета незаметно подползает.
      Разлетелись облаков седины,
      Замерла душа, но чует, знает
      
      
      
      Узость всезатворнической схимы,
      Радость Покаяния и Причастия.
      Все земное кажется ей мнимым,
      Веры нет в болезни и несчастья.
      
      
      Остаются пути и зацепки,
      Прошлое - как мертвая колода.
      Разжимаются обид прищепки.
      Только запах зреющего меда.
      
      
      Запах клюквы, ладана и свечки,
      Запах чистоты Большого Храма.
      И душа - как у Христа на печке,
      И Небес Святая Панорама.
      
      
      Вот Он, Монастырь! Залив Молитвы!
      Мостик в Отчий Дом! Спасения Якорь!
      И стихи Ветхозаветной Битвы,
      С Ангелами борющийся Яков.
      
      
      Бесполезны с Ангелами войны...
      Старчества светильник не сгорает.
      Благодатью просторы полны.
      И Священный Трепет в Кущах Рая.
      
      
      
      
      27 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
       Здесь и Там
      
      
      Здесь небо чертит белые полоски
      И море так послушно Океану,
      А Там - сережки, талии, березки,
      Светлей и ниже Купол, как ни странно.
      
      
      Здесь Осень понаставила заплаток,
      А Там-то - полысело, посерело.
      И не видать ни тентов, ни палаток.
      Уж изморозь взялась за голо дело.
      
      
      Здесь начинаются декабрьские ливни
      И море рвется от тоски на части,
      А Там уж холод всаживает бивни
      В набухшие бока воздушной страсти.
      
      И снова в небе - белые полоски -
      Замкнулся Круг, послушный Океану.
      И новые сережки и березки.
      Все снова повторилось, как ни странно.
      
      
      
      30 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      Кара-Даг втянул голову в плечи.
      Мой последний, прощальный вечер.
      Запрокинешь - Звездное Вече,
      На воде - фонарей падь.
      
      
      Над обрывом - огонь в доме.
      У окна, словно лик на иконе,
      Человек... Оттого мне бездонней
      В одинокое море вступать.
      
      
      Я плыву фосфорической рыбой,
      Звезды в сердце спуститься могли бы,
      Но меж нами - Пространство глыбой.
      Видно, долго терпеть и ждать.
      
      
      Тень, непризнанный тела наследник.
      Выбираюсь на берег - ледник!
      И колеблется лунный медник.
      Уезжать! Уезжать! Уезжать!
      
      
      
      30 июня 1991
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      
      
      
       На теплоходе
      
      
      
       1.
      
      
      Бурлит шампанское в турбинах теплохода,
      И Солнце треугольностью блестящей
      Ложится н`а воду, и чаячая мода -
      Кружить над мачтою... Нет-нет, не настоящий
      
      Июльский полдень провожает память,
      Напитанную сотворением края,
      Чтоб очертания холмов меняя
      Своею красотой мне сердце ранить.
      
      
      
      
      
      
       2.
      
      
      
      Последний мыс съедает панораму
      Излома скал, раздробленных жарой.
      Я превращаюсь в каверзную даму.
      Пока я здесь, но путь лежит домой.
      
      
      Да, на холмах еще покоя складки
      И морем движет нужная Планета,
      Но в голове в московском беспорядке
      Снуют дела удушливого лета.
      
      Даруй мне, Боже, радость возвращения
      (Летит монета в винтовую пену)
      И скованного сердца воскрешение -
      Освобождение от плена.
      
      
      
      
      1 июля 1991
      
      
      
      
      
      
       Острову, не прощаясь
      
      
      
      Variations
      
      Увидеть бы твой осенний изыск
       в затушеванных гравюрах средневековой Японии,
       сутулые фигуры роскошных гор
       и бесподобный коллаж сухих трав.
      
      
      Скитаться в горах, как само одиночество,
       где разгуливают разве что облезлые лисы да кабаны,
       и жить, словно Ветер,
       или отшельник...
      
      
      С покорностью вступить в моросящее пространство, в слякоть
       и в пеструю измену, великую линьку природы,
       и не променять Мир Сентябрьских Штормов
       на смерть души в городе...
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Увидеть бы осенний твой изыск
      В японской затушеванной гравюре,
      Роскошных гор сутулые фигуры
      И испытать внезапной встречи риск.
      
      
      Скитаться одиночеством в горах,
      В доисторических развалах Кара-Дага,
      И жить, словно сама отвага,
      Как будто ты отшельник иль монах.
      
      
      И в слякоть моросящую вступить,
      Приемля черно-белую измену.
      И мир ветров, как жизненную мену,
      Не променять на смерть.
      
      
      1 июля 1991
      
      
      
       * * *
      
       В поезде
      
      
      
       1.
      
      На Север мчались мы. Взбесившийся Закат
      На фоне черных крон, отточенности листьев
      Пронизывал глаза, рвал окна - все подряд
      Сознанием своекорыстия.
      
      
      
      Когда же схлынул шторм и бледное лицо
      На небе проступило ликом Савла,
      Сверкнуло лезвие, озерное кольцо,
      Прекрасно-одинокое, как сабля.
      
      
      
       2.
      
      
      "Не пилите опилки"
       Д. Корнеги
      
      (то есть не думайте о прошлом)
      
      Скорый поезд не пилит опилки.
      Он - Стрела. И несется стрелой.
      То грохочет, как камнедробилки,
      То взлетает зеленой змеёй.
      
      
      Извивается в смерчевом вихре -
      По степям, по полям, по лугам.
      Вечереет, цикады затихли,
      Домочадцы сидят по домам.
      
      
      Скорый поезд о прошлом не тужит.
      Где становится - там и покой.
      А в Москве уж готовится ужин -
      Возвращается дочка домой.
      
      
      Замелькали российские рощи
      И скворечни садовых заплат.
      Загорелые крымские мощи
      Возвращаются с моря назад.
      
      
      
      
      2 июля 1991
      
      
      
      
      
       Возвращение в город
      
      
      Синий город.
      Драный забор.
      Месяца ворот.
      Ночь, как шатер.
      
      
      В Небе - Ангела два крыла.
      В будках - волки. Глаз факела.
      
      
      Через дорогу шмыгнула смерть.
      Глазки-бусины, грязная шерсть.
      
      
      
      Спину разрезали фары глаз.
      Морщины - порезами. Пьяный сказ.
      
      
      Кто-то дерется за чей-то мозг.
      Взгляд из колодца - всплесками розг.
      
      
      Крыса - Смерть,
       Смерть - Дверь,
      в ней,
       поверь, -
      Лук Порей.
       Life is a tale...*
      
      
      Светлеет город.
      Немеет забор.
      Линяет ворот.
      Роняет шатер.
      
      Утро снится
      Спящим глазам.
      В руке - синица.
      Вам не отдам.
      
      
      _______________________
      *"Life is a tale
       told by an idiot
      full of sound and fury,
       signifying nothing"
      
      W. Shakespear
      
      июль 1991
      
      
      
       http://lit.lib.ru/editors/s/slobodkina_o/kok91.shtml
      
      ***
      
      
       В конце 80-х - начале 90-х я еще ездила на Остров с гитарой. Тата поразилась моим пением и спросила: "А почему ты этим голосом не разговариваешь"? - "Потому что я им пою", - ответила я.
       Вот этот голос:
      
      https://art-rosa.ru/files/open/aid-51
      
       А в 92-ом я начала работать в Московском бюро журнала Nesweek и, конечно, сразу же озадачилась тем, что могу писать не хуже американцев. Но только об искусстве - не о политике же!
       Когда я пришла на выставку Таты и Наты в Центральный дом художника, Ната сказала: "О, она теперь будет получать больше всех нас - вместе взятых"!
      
       Да, Newsweek платил хорошо. На 1/5 часть моей зарплаты могла в 92-ом прожить месяц большая Московская семья.
       Меня взяли офис-менеджером, но быстро поняли, что я - худшая секретарша в мире (это правда) и быстренько перевели меня в переводчики. Я как-то раз прочитала об одной английской писательнице (и неплохой) - она работала секретаршей and loved her secretarial jobs, но это - не про меня.
       Я лучше посуду помою, или пол, чем тупо сидеть весь день "на деске" "чугунной задницей", как это у нас называлось (в то время, как корр'ы и фотокорр'ы гоняли по всей Москве и чувствовали себя просто превосходно!), звонить вымаливать никому не нужные интервью (making things happen - так любили говорить американцы), принимать заказы с канц. товарами и прочей сермягой, необходимой в офисе, (и все это - на бешеной скорости, потому что "Нам нужно срочно! Быстро"! Уффф...), а также встречать каждого, кто входил в дверь и сразу же упирался глазами в мой деск.
       (Кутузовский проспект дом 9 корп. 2 кв. 78. Ночью разбуди, выпалю без ошибки! Вбилось в голову навсегда).
       И еще организовывать бытовые услуги нашим начальницам - зав. бюро и корр., например, договариваться о чистке ковров в их элитных квартирах на Кутузовском проспекте. А дачи они снимали: одна - на Николиной горе (куда смогла приехать, вместе с нами, всего один раз за неимением времени. Хозяин даже звонил в офис и удивлялся, почему они там не бывают, а Динда, наш корр., ответила: "That's none of his busieness"!), вторая - в Переделкино, причем, дачу известного писателя, который эмигрировал в США. Я тоже думала снять эту дачу, только в середине 80-х, - у бывшей жены писателя Киры Л.
      
       Да, я стала фри-лэнсовым переводчиком, но меня уже и это не устраивало.
       Я с трудом переносила выпендреж американцев: какие они - великие писатели! "Писатели", в смысле writers, (по-нашему- журналисты) они были, как бы это сказать помягче,... - весьма условные.
      "Короткими предложения и сразу - к пойнту". i.e. to the point", - сказала Н.Л., девушка из Питера. В 26 лет она уже умудрилась стать корреспонденткой, всячески это подчеркивала ("Корреспондентка Л. - Newsweek correspondent L.!" И за скобками слышалось - не чета вам, совкам!) и держалась американкой, но отличалась, в основном, расторопностью моторно-реактивного формата... "So eager to sell her soul," - сказала о ней R.J., хорошенькая англичанка с длинными вьющимися волосами (в пору Изольду с нее писать!) Она подрабатывала у нас в Newsweek, не помню, как именно (какую-то тех работу выполняла), и дружила с одним известным поэтом, гораздо более знаменитым, чем папа Таты (он потом уехал в Америку).
       А уж наша обслуга бывшего УПДК (Управления по обслуживанию дип. корпуса) вообще вела себя так, будто офис существует для их личных нужд - они решали там все свои дела, страшенно гордились тем, что им платят валютой, и сидели у меня на голове в общем холле, в то время, как корр. запирались в своих отдельных комнатках, и не таких уж маленьких.
       Короче говоря, - интеллектуальный недогруз+бесконечные разговоры ни о чем/обо всем обслуживающего персонала - at the top of their voices, они же считали себя пупами земли и знали абсолютно все и прежде всего то, что не имело никакого отношения к работе (что не подвергалось никаким сомнениями, так же как водка Absolut, которую очень уважал наш водила).
       Голова у меня шла кругом. Я спасалась поэзией Ольги Седаковой.
      
       "Ну, ты пообщалась с крупномасштабными личностями", - усмехнулась мама, видя мое удрученное состояние.
      
       В общем, назрело время что-то в жизни менять. Так дальше продолжаться не могло!
      
      
       Я приехала к Тате и взяла у нее интервью, первое интервью в моей жизни!
       Рассказывала она интересно, идеи у них, конечно, были и философия творчества имелась. Не просто так лепили...
       Я все записала, но получилось, что статью эту я смогла опубликовать только спустя два года и не в The Moscow Times, лидирующей и амбициозной англо-язычной Московской газете, куда меня пригласил на приеме Newsweek (в роскошной, отделанной резным деревом, приемной зале ЦДЛ) один из редакторов газеты, сын Джо Клайна, автора книги о Президенте "Primary Сolors" (Джо приезжал к нам в Newsweek, и меня попроcили провести с ним экскурсию по Красной площади etc), а в The Moscow Tribune, которая считалась второсортной по отношению к The Moscow Times.
       Ната сказала: "Ну, если одну статью два года писать..." Я засмеялась.
       Но когда она увидела шрифт, которым я набрала статью на фирме моего отчима дяди Юры, она его оценила. "Такие буквы красивые..." Мне тоже очень понравилось. Для Вашего понимания замечу - в то время многие авторы еще писали статьи от руки. Компьютеры стояли, в основном, в офисах.
      
       В The Moscow Times я попала позже, в 1998-ом, устав от бездарной редакции The Moscow Tribune, и уже по другому каналу - через жену нашего нового Ньюисуиковского шефа, японку, которая там работала. Просто так с улицы не брали. Когда я увидела, как эта японка входит в Ньюсуик, я тут же бросилась к ней, и ... все стало хорошо.
       А когда приносила статьи в газету сама, я слышала примерно такой текст: "No, it will take a lot of time to put it into shape". Hmmm...
      Наша фотографиня Моника сказала мне потом: "Ты всегда так скромно сидишь, а тут бросилась к ней..."
       Но я знала, что мне нужно. Сидеть в Ньюсуике сделалось невыносимо, отдавать статьи в The Moscow Tribune для гильотинирования тоже...
      
       В Москоу Таймз, конечно, случались свои казусы, но реже. Уже хорошо.
      А то, когда пишешь о двух скульпторах, которых ты интервьюировал несколько часов, а потом видишь в газете, что все их работы атрибутированы с точностью до наоборот, как потом смотреть им в глаза!
      К тому же они были друзьями моей мамы. Она и направила меня к ним в мастерскую. Эта мастерская... Клуб общения единомышленников-шестидесятников. Замечательное место!
       Кроме того, в The Moscow Times я получила отзыв Ген. Консула США на публикацию моего рассказа "На добрую память от Гр. Полякова". Правда, редактор назвал рассказ по-своему - "Timeless Memories of Youth and Simple Love." Гм... гм... И под его пером (в смысле комп. клавишами) румяная соседка превратилась в Румынскую женщину... (Где он видел румынок в Москве конца 70-х!) Но это ладно.
      В редакцию The Moscow Times пришел пакет с дип. почтой, а в нем - книга рассказов WIlla Cather and a letter of admiration by Tomas R. Hutson. Мне позвонила моя редакторша (она, кстати, и в Newsweek тоже поработала одновременно со мной) и сказала, что для меня - письмо. "От кого"? - "Ну, он работает в ПосоЛстве"... Я помчалась в офис и увидела, что... пакет вскрыт. В нем лежала визитка Ген. Консула США Томаса Р. Хатсона. Аааа..., работает в ПосоЛстве... Ну, ничего...
      Я спросила, как к нему попал мой рассказ. Дженин ответила: "Well, they have subscriptions". Ну, здорово.
      В Newsweek все уже знали. Пришлось тут же дать книгу почитать новой office manager. Потом я не могла начать читать ее сама долгое время - энергетика восхищения перебилась первым прочтением. Но... что поделаешь. Кстати, это известное дело: если, например, молодой человек стесняется и просит своего друга позвонить любимой девушке, с ней начнет встречаться друг...
      Один рассказ из этого сборника Collected Short Stories я все же перевела.
      Вот этот перевод:
      
      http://lit.lib.ru/editors/s/slobodkina_o/sadoc.shtml
      
      
      
       Аll right - вернемся в Тате и Нате. Статья о художественном стекле - моя первая публикация в англо-язычной прессе. Хотя статьи эти назывались не статьями (articles), а историями (stories).
       Редакторша пришла от моей story в полный восторг ("There is a lot of effort behind it", - воскликнула она, когда я приехала забрать опубликованную статью из редакции. Еще бы не effort! Все было пропущено через душу и выписано со тщанием), но когда я открыла статью..., я осталась без текста... Это же надо все так перепахать и перекалечить...
       Мой брат прочитал и сказал: "Ну, они для своих пишут. Их поймут".
       Они-то, может, и поймут, а как же я!!! Я же совсем не так написала. К тому же название одной работы взяли из ниоткуда.
       Однако Ната отнеслась к этому очень легко, когда я сообщила ей о том, что шазета переврала название их работы: "Еще сделаем". И посоветовала мне не спорить с редактором - "Большего добьешься. Оставила статью, улыбнулась и ушла"...
       Так что же - на все закрывать глаза, что ли! Короче, я приезжала (Интернет еще не вошел в обиход) и считывала корректуру.
       Вскоре им это надоело, мне позвонила зав. редакционного отдела:
       - You come and check on the editors' work!
       - But they make mistakes!
       - No, they don't.
       Вот такой продуктивненький диалог получился... Ну, что скажешь...
       К тому же обозначились проблемы и с выплатами. Газета тогда работала "по-черному". Платили 10 центов за слово, и слова считались вручную из расчета 5 слов в строчке, хотя их могло быть и больше. У них "на деске" сидела хорошенькая девушка с восточным именем и считала слова в статьях, тыкая в них шариковой ручкой.
      
      Когда она считала слова в моей статье о студии X-mas Films, где я работала переводчицей, неожиданно появился владелец газеты (сын англичанина и русской разведчицы. Или наоборот? - русской женщины и английского шпиона? Точно не помню, но что-то в таком роде) и бросил ей: "Не трудись. 60".
       Это он имел в виду 60 долларов. Но статья была на целую страницу и по самым скромным подсчетам заплатить мне должны были 120 долларов, отнюдь не 60. Я посмотрела на нее. Она пожала плечами: "Ну, идите к Антону. Он так сказал".
      Когда я шагнула к нему в офис и поинтересовалась, не думает ли он, что я пишу на русском, а я как раз пишу на английском (такой я придумала маневр на пути к нему, чтобы отвоевать свои деньги), он ответил: "А что я? Пусть считает"! Как будто 3 минуты назад не давал никаких команд...
       И так каждый раз ... все время что-то - присказка нашей шефини в Newsweek:"There is always something..."
      В общем... нервотрепка.
       После выхода первой статьи я месяц не появлялась в газете, а когда принесла новую, на меня посмотрели с вопросом: "......."? А я просто приходила в себя...
       Но я уже поняла, с кем имею дело.
       Редакторы газеты - англичане и американцы, которых не брали на работу на родине, и вот, они прознали, что можно хорошо устроиться в Москве и называться не как-нибудь, а "стилистами".
       В придачу снимали такое жилье, о каком у себя и мечтать не моги. Иногда одну квартиру на двоих - из экономии.
       И воду можно лить, сколько хочешь, - и горячую, и холодную. Также болтать по телефону - часами. Мы тогда платили помесячно - и за то, и за другое. Счетчиков не было. Только на электричество, и все равно выходило - копейки.
       Цены на продукты смешные. Билеты в кино, в театры и на концерты тоже. И еще можно ездить в Египет, в Турцию и в Таиланд - за бесценок. И на лошади скакать, и в теннис играть. И Музеи, и усадьбы - что хочешь.
       Все доступно и все - в твоем распоряжении.
       Это не Лондон. И не Нью-Йорк.
      
      Вот такие ковбои, так сказать, "стилисты" сидели за компьютерами в The Moscow Tribune and in The Moscow Times. Излишне упоминать, что о нашей культуре они не имели ни малейшего...
      
      Динда прочитала мои первыe stories - о стекле Таты и Наты и о студии X-mas Films, где я работала переводчицей (они делали получасовые анимационные фильмы по Шекспиру), пока мы ехали на очередное интервью, углубившись в тексты так, что, казалось, забыла об окружающем мире, а водила мечтал о водке Absolut и, слава Богу, молчал (потому что когда он начинал говорить, не затыкаясь, мозги от интенсивности его речи разлетались на куски).
      "They are both very good", - резюмировала она. И тут же добавила: "But it's very very difficult to get published in the West".
      Ну, ничего, подумала я. Пока что здесь поживу. Однако через год меня приняли в магистратуру Нью-Йорского Университета - в это дело меня втянула Корреспондентка Л.(она уже училась в Columbia University и страшно скучала), а Динда дала мне рекомендательное письмо. Отдельная история...
       О периоде моей работе в этих газетах и других англоязычных журналах можно написать еще один рассказ. Буду пытаться по мере сил и времени, если Бог даст и поживу еще...
      А сейчас - Лёлик и Болик.
      
      Итак, статья опубликована, иллюстрацией выбрали Стеклянного грифона с ключами от тайн, в конце указывались контакты их мастерской и часы работы выставки в ЦДХ, где в то время экспонировалось их стекло.
      С коммерческой точки зрения все было замечательно.
       К тому же я так вдохновилась, что написала целый цикл стихов.
      
      
      СТЕКЛЯННЫЕ ФАНТАЗИИ
      
      
      First Fantasy: ОТРАЖЕНИЕ (Тройное зеркало)
      
      Размышляя о композициях из стекла...
      
       Сквозь многоликость преломлений
       На радуге душевных граней
       Играет Луч Соединений
       Несметностью своих созданий.
      
       Создание - мастер. Он играет
       Несметногранностью стекла
       И в луч ее соединяет,
       Когда и радуга мала.
      
       На хрупкие его творения,
       Ловя души полунамек,
       Глядит сквозь грани преломления,
       Как в зеркало, и мой зрачок.
      
       Октябрь 1994 года
      
      
      Second Fantasy: Композиция из стекла "РУКА ПРЕДСКАЗАТЕЛЯ"
      
      
      
       Пальцы Египта. Пустыни.
       Звери. Тягучие линии.
       Плавится мягкий металл.
      
       А Предсказателю - маяться.
       Дай Бог, душа не обманется.
       В небе - лишь Солнца кoралл.
      
       Зыбкие линии времени
       В потустороннем забвении
       Судьбы земные творят.
      
       А Предсказателю - маяться.
       Дай Бог, душа не обманется.
       Сам-то уж, видно, не рад.
      
       Пальцы растут из пустыни...
       Жизнь ваша будет отныне -
       Четко очерченный круг.
      
       А Предсказатель все мается.
       Может, душа и обманется.
       В сердце - пространный испуг.
      
       Но продолжаются линии...
      
       25-26 сентября 1994 года
      
       Third Fantasy: СТЕКЛЯННЫЙ ТРИПТИХ:
      
      I. БАШНЯ НЕДОВЕРИЯ
      
       Недоверчива Башня, наклонна,
       И стеклянно ее изумление,
       Словно реки из Вавилона
       Снизу вверх потекли в сомнении.
      
       Недоверие... О, Мадонна!
       Из души твоей тихо пл`ыло,
       Обретая образ... Колонна
       Колоннада архитектоник
       В бесконечности струй застыла.
      
       Г`ибки стебли ростков недоверия
       И упруги, но состояние
       Изменилось, и тает феерия
       Неустойчивого Мироздания.
      
       Недоверия Башня наклонна...
       Ускользает стеклянный гений
       По течению рек Вавилона,
       Задевая грани сомнений...
      
       23-24 сентября 1994 года
      
      
       II. ВРЕМЯ ТЯНЕТСЯ
      
       "Я выдуваю свои стекольные мысли".
       Т.
      
       Когда ждешь, все предметы становятся, словно смола.
       Время тянется, вязнет в провалах... Видение? Явь?
       Растекается блюдо, и вот... водопадом с обрыва стола,
       Как в замедленном фильме сознания, пускается вплавь.
      
       Удлиняются вазы, и призрачный дым сигарет
       Так мучительно долго струится под лампой - то слева, то справа,
       Переходит в дыхание вечера, ночи, и даже рассвет
       Заполняет пространство - стеклянная жидкая лава...
      
       осень 1992 года
      
      
       III. НОЧНЫЕ КОТЫ
      
       "Однажды я вышла на улицу и увидела, что облака похожи на разорванное
       письмо. В чем воплотить кусочек неба, кусочек ночи?
       Письма тоже непростые рвутся. Почему-то возник образ кота и кошки на
       крыше". Т.
      
       Почему же кусочки письма так летят из окна,
       Словно листья иль крылья, - порхают, уносятся Ветром?
       Равнодушному Ветру не все ли равно, где играть
       Разорвавшейся страстью, обрывком чужого привета?
      
       Во дворе, перед лицами нелюбопытных домов,
       Или просто прибить его к крышке подвального люка,
       Этот белый осколок вчера непрочитанных слов,
       Этот выплеск безумия, сердцу ненужная мука.
      
       А теперь, это - Cерая Кошка стеклянно глядит
       На исписанный призрак любви - без конца, без начала.
       Леденеющий Ветер Вечерний на Кошку сердит -
       Она видела всё и густой темноты поджидала.
      
       Скоро время - стихать деловым каблукам.
       Скоро время - шуршать и шептаться взъерошенным листьям.
       Тогда можно забраться повыше - к ветрам, к облакам,
       К непрочитанным порванным письмам.
      
       осень 1992 года
      
       Fourth Fantasy:НА ВЫСТАВКЕ.
      
       "Воздушный Замок"
       "Корабль Дураков"
       "Песчаные Часы"
       "Хранитель"
       "Музейные Редкости"
       "Охотники"
       "Трофей"
       "Падение Икара"
       "Детский Страх"
      
       Я вошла в этот странный Замок
       Из стеклянных осколков неба,
       Фиолетово-ломких крыльев
       Уплывающих облаков.
      
       Я вдохнула дыхание хрупкой
       Невесомости, тонких Ангелов,
       А внизу угрюмое море
       Рыл тяжелый Корабль Дураков.
      
       Я увидела капли Времени,
       Что стекали на дно Пирамиды
       По сверкающим гладким ст`енам
       Золотых Песочных Часов.
      
       И Хранитель Музейных Редкостей -
       Горделивый Грифон с ключами -
       Молча слушал звонкое эхо,
       Ударявшее в Чашу Весов.
      
       Шли Охотники в шкурах трофейных
       По тропическим ярким джунглям
       И тянули гортанную песню
       Под высокой радугой снов,
      
       И когда Икарова дерзость
       Взмыла к Солнцу на воске - ах!
       Паутинную нить фантазий
       Разорвал Детский Алый Страх.
      
       август 1993
      
       Fifth Fantasy: Композиция "ТРОЯНСКИЙ КОНЬ"
      
       Троянский конь топочет у ворот,
       Троянский конь размахивает флагом,
       И кажется он мне стеклянным магом,
       Играющим в беременный живот.
      
       Но в животе младенцев нет как нет,
       И детских снов не видит Дух Высокий.
       Конь режет флагом воздух синеокий.
       Он - вероломство. Вот его секрет.
      
       Троянский конь топочет у ворот.
       Ворота открывают по ошибке.
       Остекленело, с каверзной улыбкой
       Троянский конь бросается вперед.
      
       24 сентября 1994
      
       Sixth Fantasy: Плач над разбитой композицией "ТИГРОВЫЕ ШКУРЫ"
      
       Наташе в утешение
      
       Разбились Тигровые Шкуры -
       Кто-то сместил их мыслью,
       И утром они лежали
       Беспомощно на полу.
      
       Господи! Как все хрупко!
       Ты водишь волшебной кистью
       В душе, но плачет художник
       Стеклянного чуда в углу.
      
       О, если Твое Дыхание
       В Непреходящем Потоке
       Поднимет нас над утратой,
       Горечь обид растворя,
      
       Тогда задрожат в сознании
       Бегущие эти строки,
       И боль перейдет в улыбку,
       Ни слова не говоря.
      
       сентябрь 1994
      
       Seventh Fantasy: круг замкнулся... и снова
       ОТРАЖЕНИЕ ИЛИ ТРОЙНОЕ ЗЕРКАЛО
      
      
       Из цикла "Д`ома"
      
       Я на руке держу часы
       И фокус зрения разъединяю.
       Мои глаза - волшебные весы.
       Игру себе в безделье не вменяю.
      
       Я левым глазом вижу циферблат -
       В нем отражается цветов букет.
       И правым глазом вижу циферблат -
       В нем отражается резной буфет.
      
       А есть еще и третьи часы -
       Те, настоящие, что я держу в руке.
       И в них - мои глаза, волшебные весы,
       И стрекоза на ярком потолке.
      
       Но кто-то, глядя мне в глаза,
       Хихикает в усы.
       Не отражает образа.
       Не знает про часы.
      
       Он все глядит - глаза в глаза...
       Часы в моей руке.
       В его глазах я - стрекоза
       На ярком потолке.
      
       конец октября 1994
      
      
      И все было бы ничего, но почему-то этот мир устроен так, что - где добро, там сразу же появляется зло, и где созидание - там разрушение.
      
      Родственница Таты - Лена (из истории с Люцифером) не преминула мне передать, что Неля, мать Таты, сказала: "Примазывается к чужой славе"... Это - про меня. И в то время, как другие "писатели" брали с художников деньги, как за инспирированную рекламу, но я ни с кого ничего не брала - мне платила газета, и я считала: этого достаточно. А взяла бы с них 100 долларов, так кланялись бы в ножки и благодарили бы. Так устроен человек.
      
      
      Люди любят денежки платить.
      А когда им даешь просто так,
      Они начинают хамить.
      
      Позже моя арт менеджер Рузанна скажет, что в Московских арт кругах ходили слухи о моей неподкупности. Я усмехнулась "себе в рукав"/up my sleeve. А меня, собственно, никто и не пытался подкупить, хотя бы хорошим отношением.
       Художникам, о которых я писала, моментально сносило голову - ими же заинтересовалась английская и американская пресса!!! И в эту снесенную голову им не приходило, что мне их просто рекомендовали - их же друзья. Надо же помочь бедолагам!
       Они начинали изображать из себя неоцененных гениев (а на меня смотрели как - "да что ты вообще можешь понимать в искусстве"! Забывая о том, что их 5 минут назад достали из-под дивана), и уже не могли остановиться.
       Это, конечно, выглядело комично, хотя вообще-то довольно неприятно. Но я терпела - я стала автором. А это - не "чугунная задница" "на деске".
       К тому же мой интерес к изобразительному искусству перекрывал это "завидное" отношение.
       Но все же оно со временем наскучило, Хотя признанные и талантливые вели себя нормально, я стала больше писать о выставках в Третьяковской и вела страницу по истории русского искусства в Passport Magazine, к большой радости Директора Англо-Американской Школы - они пользовались моими статьями, когда водили туда учеников.
       О чем он не преминул упомянуть на приеме в Riz Carlton Hotel, где мы отмечали 5-летие журнала. Dress code - Moscow chic!
      Ну, шик, так шик. Я пришла в длинном расшитом атласном платье декольте, в черной шляпе с полями и маминых черных перчатках 60-х годов - выше локтя. Все онемели. Наверное, их "шик" такого не подразумевал.
      Ну, да ладно. Это - еще одна из многих историй, моя работа в Passport Magazine. Началась она в 2007 году.
      А мы еще в середине 90-х.
      Когда Тата прочитала мои стихи, она страшно разнервничалась, стала говорить, что нет, они не могут их вывесить рядом с работами, лучше где-нибудь в коридоре. А еще лучше, в туалете,)) подумала я.
      Но ничего не сказала - все в душе. Я ведь не просила, чтобы мои стихи иллюстрировали их работы в Центральном доме художника на Крымском валу. Просто вдохновилась. Вот и все.
      Лена не удивилась. "Да, она всегда так. Начинает трясущими руками считать свои гроши. Художница-то никакая. Ты видела работы, с которыми она поступала"?
      Я их видела и очень озадачилась. Работы действительно... даже не то, что детские... и даже не бездарные, а просто - очень неумелые и не творческие (о профессионализме там вообще речь не шла), но я подумала, что Тата нашла себя в "стекле".
      "Благодаря Нате", - добавила Лена.
      Ну, как бы ни было, стекло у них получилось интересное. И обе были довольны своим тандемом.
      "Это только Неля так может, - резюмировала Лена. - Из ничего - художника и из ничего - поэта". Она имела в виду Татиного папу, который заведовал отделом прозы Столичного журнала и писал заодно стихи. Стихи из-под его пера выходили... гм-гм...
      Мои стихи он к публикации не принял, сказав, что я, безусловно, человек очень глубокий, а такие стихи - только для записной книжки. "Но как же Вы любите Остров"! - воскликнул он. А можно его не любить? - подумала я.
      "Ну, ты должна его простить", - сказала Ната.
      А я и не обижалась. Вскорости я получила письмо от Бродского - рукописную рецензию на мою подборку. На кого я после такого могла обижаться! Это письмо я разместила на внутренней стороне обложки моей рукописной книги.
      
      http://lit.lib.ru/img/s/slobodkina_o/waydoc-2/index.shtml
      http://lit.lib.ru/s/slobodkina_o/waydoc-2.shtml
      
      Стихи свои я ему отправила, потому что случайно (вообще я не читаю газет) увидела в "Московских новостях" статью о нем, где он говорил, что ему часто приходят стихи "оттуда", (в смысле, "отсюда"), и порой очень неплохие.
      А что же я-то сижу, подумала я.
      О ту пору меня попросили поработать в Wall Street Journal, где шефом служил муж нашей Newsweek'овской шефини Динды. Оттуда я и оправила Бродскому подборку моих стихов - with a pouch, i.e. дип. почтой.
      Как смеялся надо мной этот шеф, Adi, когда я спросила, можно ли отправить мои стихи Бродскому.
      Но хорошо смеется тот, кто умеет смеяться. Я хочу сказать, кто смеется, не задевая чувств других, - а просто потому что весело.
      Отработав три недели в WSJ, я уехала на Остров, а когда вернулась, мне позвонил Adi: "Тебя ждет письмо". - "От кого"? - спросила я. - "От Иосифа Бродского".
      Моя душа воспарила.
      
      Стоял июнь 1995 года.
      
      
      Но вернемся к художественному стеклу. Позже Тата сказала, что - да, обязательно устроим выставку со стихами, но я почувствовала, что мне уже все равно. Мне хотелось дружбы и хороших отношений, а когда пошла такая свадьба, причем - ни для чего, даже не из-за денег, а просто - из страха, что их затмят. Я бы наоборот обрадовалась, если бы кто-то, вдохновившись моим творчеством, дал бы мне ответное творчество - о моем... Ну, Бог Судья.
      
      Мама ходила в ЦДХ, но на другую выставку стекла, на коллективную, и поведала мне, какая получилась великолепная выставка и что "Корабль дураков" Лёлика и Болика затерялся среди ярких работ других художников. Добавила, что никогда бы не обратила на него внимания, если бы не моя статья и рассказы о них: "Не то, что славы, известности-то маломальской нет".
      
      Известность, конечно, имела место быть, но в узких кругах, "стекольщиков" - так их называли.
      
      И все же я продолжала с ними общаться, хотя первые звоночки прозвучали уже довольно отчетливо, даже резко. Но я всегда даю людям шанс пересмотреть свое поведение. К сожалению, такая тактика, как правило, приводит только к худшему.
      
      Дружба дружбой, но по больше части я работала - переводила, писала в The Moscow Tribune, иногда меня призывали в Newsweek перевести интервью (запомнилось интервью с Генералом Габрузом, живым свидетелем Карибского кризиса) или посидеть день-два "на деске", подменить новую офис-менеджершу. Она только что закончила американский университет, вышла "там" замуж за американца, а вообще - родом из Питера, где училась на библиотечном факультете, и отлично вписалась в сплоченный коллектив жлобов-обслуги УПДК.
      
      Спустя какое-то время Тата оповестила меня о том, что у них - новая выставка, где они повесили мои стихи и все спрашивали, кто я такая и что это за имя. Я не ходила. Привкус горечи оставался, хоть я и старалась не обращать внимания.
      
      А потом произошла "история с собакой", как ее обозначила Лена и всегда ее так и вспоминала.
      
      Но прежде, чем мы к ней приступим, я хочу сказать о хорошем. Ведь "история с собакой" положила конец нашей дружбе.
       В 90-е Тата уже начала заниматься реставрацией и подарила мне несколько старых икон - Николу Угодника, Крещение и Богоматерь с младенцем. Она их не успела закончить. Так они и стоят до сих пор. Она мне даже показывала, как наносит на доску липкую субстанцию (олифу?), накрывает изображение прозрачной калькой, та прилипает, и тогда можно снять слой...
      
       Я написала стихотворение. Найти его не смогла, но постепенно вспомнила:
      
       Мне реставратор подарил икону...
       Угодника Святаго Николая.
       Сквозь слой олифы вижу Время Оно...,
       Затертую поверхность высветляя.
      
      Здесь облупилось, там буграми вспухло.
      Священный лик закрыт иною краской,
      И выражение образа пожухло...
      К работе приступаю я с опаской...
      
      Прости меня, Святитель, коль невольно
      Я грубой неумелою рукою...
      Мне небрежение чувствовать так больно -
      Я плачу в глубине души с тобою...
      
       И еще одну креативную вазу подарила, с тенью. Свое творение. Симпатичная вещь. Кажется, она у меня разбилась во время ремонта. О, материальный мир! Ты остаешься только в памяти... Тот ремонт поглотил также часть моего рассказа "М`арэ" (что жаль - сюрреалистическое описание отношений Марэ и ее отца) и... афишу, подписанную Питером Бруком на постановке "Вишневого сада" в Театре на Таганке. Я сначала не хотела подписывать (мне такое всегда казалось странным), но все переводчики и тех. персонал подписывали у него. Тогда я тоже решила подписать. Жаль, что она растворилась в ремонте, эта афиша. Хорошо бы сейчас ее показать в одном из моих видео - My Creative Life.
      
      И самое главное - Тата направила меня к отцу Георгию в Царицынский Храм. Я исповедалась ему (на нескольких листах написала - самая важная исповедь моей жизни), которая положила начало моему духовному восхождению. Молитва отца Георгия и его наставления сыграли на этом пути ключевую роль.
      
      
       Итак, "История с собакой"
      
      История эта столь же промыслительная, сколь и прискорбная. Она произошла 1 января, в Новый год. Накануне мне позвонила бабушка и стала страстно вопрошать, почему же ко мне никакой друг не придет? Она тщетно пыталась повторно выдать меня замуж. И я, вместо того, чтобы отшутиться, начала спорить, возражать, доказывать. Короче, бабушка расстроилась. Мама мне потом сказала, что они все заболели... А я, чтобы снять напряжение, решила отправиться к Тате на Олимпийский.
      Я знала, что Неля держала овчарку.
      После происшествия Лена мне поведала, что собачка неуправляемая, вернее управляемая хозяйкой, и нужно вести себя в присутствии Нели, как полный ноль. А если ты начнешь себя проявлять, она может дать мысленную команду... Да, лучше поздно, чем никогда...
      Ну, вот. Мы сидели на кухне - Тата, ее папа, Неля и я. Говорили... не помню о чем... Помню только, как папа Таты выдал афоризм (не афоризм): "Боязнь подхалимажа переросла в открытое хамство по отношению к начальнику". Ну, ничего. Мы посмеялись.
      И вдруг в дверь ворвалась овчарка и бросилась ко мне. Тата успела схватить ее двумя руками за морду, отвела в комнату и закрыла, но не заперла.
       А когда я собралась уходить, обнаружила, что моя шуба лежит в комнате (наверное, на вешалке не нашлось места или?). И я, забыв о том, что там сидит собака (а, скорее всего, я и не видела, в какую именно комнату ее отвели), прошла от вешалки по прихожей и открыла дверь... Мгновенно на меня бросился этот волкодав и сильно покусал руки.
       Каково же было удовольствие Нели! Оно разлилось по всей квартире. Она просто засияла: "Ничего страшного. Акупунктурная точка! Открывается новое сознание"!
      Когда я, пролежав в дикой боли и стрессе, передала эту историю своей коллеге по Ин. Яз'у, она так возмутилась: "Трахнуть бы ее по башке - сразу открылась бы акупунктурная точка, мозги бы и встали на место, а еще лучше поджечь эту квартирку с охранной собачкой"!
      Я, конечно, не собиралась мстить, даже в мыслях, но меня покоробила реакция Таты - когда я спросила, делали ли они собаке прививку против бешенства... Она начала на меня орать, что собака у них чистая и т.д. Как будто виновата была я.
      Да, я была виновата - резко ответила бабушке, которая желала мне только добра. И тут же получила "подарок" Неба...
      Бедная Лена чуть не заплакала: "Представляю, как ты шла к этой комнате, ни о чем не подозревая, Тата стояла в коридоре, сонная, и не предупредила, а Неля предвкушала свой триумф - сама вышла на мою послушную собачку".
      Да, это не секрет - собаки исполняют желания хозяев. У нас в подъезде тоже жила овчарка. Однажды она с хозяйкой вошла ко мне в маленький лифт, я немного сжалась, но женщина сказала: "Она не тронет. Она - такая же спокойная, как я". И я расслабилась, увидев, как собака умиротворенно села на пол.
      Лена потом сообщила, что Тата переживала и ругала себя: "Что я делаю"! But the damage was done.
       Кончено, не нужно все мерить по себе. Мы всегда жили открытыми гостеприимными домами - и семья папы, и семья мамы. Две большие профессорские семьи. Трех-четырех комнатные квартиры в хороших домах, дача недалеко от Столицы, "Волги", поездки на море с друзьями, с коллегами, на машинах. Всех мы привечали, угощали, одаривали вниманием. Мама вспоминает, как однажды собралось много гостей за большим столом в гостиной с эркером, а меня отправили спать. И вдруг все увидели маленькую девочку в ночной рубашонке и маминых туфлях на высоких каблуках: "Дорогие гости! Пожалуйста, не уходите"! Родственники из других городов тоже уважали у нас пожить и сделать все свои дела, а бабушки для них готовили, подавали, убирали... Дедушки, благодаря своему положению, устраивали судьбы многих. Такое бы никогда не могло случиться у нас. Мы любили людей, ценили общение.
      
      Думаю, Тата хотела ко мне хорошо относиться. Просто в ней боролись конфликтные чувства - интереса к личности и зависти, ну, а Неля - вне дискурса, там все ясно.
       Вообще Тата с Натой бедствовали временами. Потом появлялись заказы и все шло хорошо. Во времена Государства Рабочих и Крестьян они работали на стекольном комбинате, где им платили. Но с наступлением новой экономики жизнь усложнилась.
       А у меня - бесперебой: И Альбион, и другой Континент, и Newsweek, и X-mas Films, и переводы, и ученики... И - на фортепиано, и на гитаре... Об этом же сказала и Лена: "Тебе трудно не позавидовать. Всегда веселая, красиво одетая, всегда при творческой работе, при деньгах, при путешествиях, при загранице. И живешь одна - никто тебе на мозги не капает. Тут еле-еле концы с концами, а ты ремонты закатываешь... Еще и в Кара-Даг пропуск дали..."
       Кстати, когда я решила "закатить ремонт", Тата привела меня в один магазин и ткнула пальцем в рулон на какие-то убогие обои: "Вот эти бери, а не за 200 долларов с Кутузовского! Представляешь, сколько ты сэкономишь"!
      А я не собиралась экономить, я хотела сделать, наконец, красиво, ощутила себя настоящим дизайнером, разработала концепцию всей квартиры, а не - один закуток сделала, через 5 лет - другой, а первый уже развалился...
      Потом она еще многословно выдавала по телефону абсурдные идеи на счет того, как мне сделать потолки, но я слушала в пол уха - мне бы такое не подошло.
      Когда я начала работать в Newsweek, все они занимали у меня деньги. Я как-то раз посмеялась, что уже и творог не могу себе купить на рынке, но мне сказали, что они меня спасают от - не помню чего, что есть в рыночном твороге... Н-дааа...
      Пару раз Тата побывала у меня в гостях и сделала несколько бестактных замечаний об остановке (а я только что приехала с Другого Континента - какая еще обстановка! Ее квартиру комментировать не буду. В Государстве Рабочих и Крестьян большинство квартир имели такой же вид) и так пренебрежительно смотрела фотографии, сделанные "там", что порвала несколько страниц прекрасного альбома.
      Фотографии изумительные - храню. Нам тогда такая жизнь и не снилась. Шел 90-ый год.
      Я привезла несколько чемоданов подарков с Другого Континента и, как купец, долгое время их раздавала. Тате досталось красивое платье и осенние сапоги. Но и тут некоторые родственники остались недовольны...и не преминули выговорить мне... С тех пор я решила больше не заниматься подобной благотворительностью - не угадаешь, это раз, и во-вторых, люди почему-то думают, что раз ты себе такое можешь позволить, значит, у тебя самой значительно больше. А я истратила "там" все заработанные деньги - просто хотелось поделиться и порадовать своих... Но брат был счастлив - я привезла ему отличную куртку и маску для ныряния, его первая маска. Светлый человек!
      Лена потом скажет, что Тате хорошо бы научиться справляться со своей завистливостью. Ну, наверное...
      Когда Тата поняла, что я уже решила - No, thank you, она обиженно произнесла:"Ты начинаешь общаться, а потом говоришь себе - зачем мне это надо"!
      Да, действительно... Сначала, вроде, ничего, потом раскрывается... Но я не люблю общаться поверхностно - какой в этом смысл! Поэтому друзей так мало, знакомых - море, а друзей... На каждом этапе жизни у меня все же были друзья. Многих уже нет...
      Позже, когда мы давно не общались, Художница по коже на мой вопрос о том, как дела у Таты ответила: "Как она? Учит"! Я: "Кого"? - "Всех"! - "Чему"? - "Жить". "Ну, значит, у нее все хорошо", - заключила я.
      
       Когда осенью 93-его я уехала в паломническую поездку в Израиль, Тата сказала (за глаза, сами понимаете, кто передал): "У богатых - свои причуды".
       Но я думаю, дело не в этом. А в свойствах души. Кому-то жилось лучше, чем мне, и намного. К тому же никто из них не знал мою личную биографию с ее, мягко выражаясь, выкрутасами. Просто если в тебе есть зависть, она проявится. А я почему-то не завидовала никому даже на самых страшных этапах моей жизни. Я всегда шла своим путем, принимая свою судьбу, какой бы они ни была. Не жаловалась. Хотя многие содрогнулись бы, если бы узнали,... - но я не рассказывала, да и кому это надо.
       Только в стихах:
      
      
       Я могу думать о снеге,
       Черных февральских деревьях,
       Вьющих мудрёный орнамент
       Тонких закрученных веток.
      
       Я могу думать о птице,
       Тающей в белых полотнах,
       Крылья расправить сознанию,
       В новое небо вступить.
      
       Я могу думать о море,
       Пристани под Кара-Дагом,*
       И за пределом оставить
       Образы страшной зимы...
      
      
      
       Однако в перестройку и в начале 90-х, когда появились новые возможности, я работала везде, насколько позволяли силы и время - и за деньги, и за гроши. Например, перевела роман Пенелопы Лайви для издательства "Слово". Мне заплатили 70 долларов. Американцы не верили: "70 dollars for a book!" Но такие настали деньки. За художественный перевод перестали платить. Однако это не значило, что я готова была отказаться от любимого дела. Для сравнения - мой день устного перевода стоил тогда 100 долларов, а книгу я делала 8 месяцев.
      Короче говоря, так я жила в тот период. Были, конечно, и трудности. "Но эта песня не том..."
       У Таты и Наты тоже имелась коллекция хороших воспоминаний. Они часто ездили работать в Переславль-Залесский, в Дом Творчества на Сенеже. Без конца я от них слышала: "Мы на Сенеже! Мы на Сенеже"! В Италии побывали ("Разница есть", - выдохнула потом Ната, имея в виду, по сравнению с нами). Особенно впечатлил меня их рассказ о Международном конгрессе по художественному стеклоделию, где художники обжигали в печи свои изделия. "Ааааа.... Я тооооже хааа-чу". Для меня это прозвучало так ново, так необычно...
      На Сенеж я потом съездила сама. Много позже. На зимние каникулы. И написала там небольшую поэмку:
      
      http://lit.lib.ru/s/slobodkina_o/senezhdoc.shtml
      
      Так, что еще было до истории с собакой?
       Одна выставка островитян в Столице, на окраине. Я туда принесла акварель, подаренную мне художником-паломником на Острове. Работа приятная. Но Тата, увидев ее, решила, что это - мое произведение, и начала издеваться.... Ну, можно пережить. Особенно вспоминая ее рисунки.
       А я участвовала в другой выставке, в Центре. Мне дали целую вертикальную витрину.
      
      ДИПТИХ V
      
       I.
      
      На выставке - море цветов
       и маленькая витринка
       плотных моих акварелей,
       моих не от мира сего,
       маленьких strange-планетян -
       среди коктебельских камней.
      
      
      Я стою - гордый создатель
       мистической инсталляции
       в духе Сююрю.*
      
      Тени - сирень или кобальт.
       И Свет Невещественный льется
       в Средневековом Потоке.
      
      
       II.
      
      Маленькие инопланетяне
       мистической инсталляции.
       Пейзажи невиданных снов.
      
      "Странные", - мне говорят.
      "Нравятся", - мне отвечают.
      
      Мистика? Дух? Иль фантазия?
       Частицы планет не от мира сего,
       частицы души на кусочках бумаги.
      
      Сирень. Фиолетовый. Кобальт.
       Состояние сердца?
       Образы макро-сознания
       в миниатюре?
       Иль отголоски Любви,
       раскрывающей
       Мудрость
       Бессмертия?
      
      
      10 ноября 1998
      
      _________________________
      *Сююрю - Кая (скала на Кара-Даге)
      
      Там же впервые читала и свои стихи, написанные на Острове. Все были в полушоке. А я после того вечера решила, что никогда больше не буду читать на выставках Островитян. У меня возникло такое чувство, что... Ну, не будем о грустном. Ничего же не произошло.
      В целом я жалею, что не продолжила рисовать - преуспела бы, особенно в графике. Назад не прокрутишь, всего и все равно не успеть.
      
       Да, вот еще что! Как-то раз в начале 90-х мы поднялись вечером на Тепсень - Тата, Саня, Ната, Исмаил и я. И я рассказала им историю с "тарелками" НЛО и историю с Люцифером. Этот рассказ произвел на Исмаила такое впечатление, что он набросал целую серию рисунков. Причем, мои рассказы у него слились воедино. Я помню один лист, где я молюсь (это из истории с Люцифером, когда я зависла на скале за час до заката), а надо мной летают НЛО. Хорошие у него получились рисунки. Он мне их подарил. Где-то лежат...
      
      После происшествия "с собакой" я виделась с Татой и Натой всего несколько раз.
      Однажды на выставке (не помню какой), где ко мне подошла повзрослевшая Саня и сказала: "Тетя Оля! Приходите к нам. Собака теперь на даче. Она Вас больше не тронет". Детская непосредственность...
       В другой раз в одной элитной галерее, куда пригласили высокопоставленных ново-русских дам для покупки художественного стекла. Меня тоже пригласили на ту выставку, т.к. эта галерея очень успешно продавала дизайнерским студиям мои арт фотографии - целыми сериями.
       Тата еще ничего, а вот Ната со мной пообщалась весьма агрессивно. Я с вопросом посмотрела на нее. Она ответила: "Потому что ты только начала"!
       Ну, и что, - подумала. - Мне кажется, я перед тобой ни в чем не виновата.
      Но вслух ничего не сказала - все в душе. Я была о ней лучшего мнения.
      И последняя встреча - собрание художников перед поездкой в Нормандию. Я не знала, что увижу их там. Тата сказала с улыбкой: "О, собираются старые знакомые"... А Ната вообще отвернулась и не смотрела на меня, сделав холодное отстраненное лицо.
       В Нормандию я поехала в следующий раз, а перед этим состоялась роскошная поездка с выставками в Брюссель. Весна 2003 года. О ней - целый стихотворный дневник "The First European Journey of Arts". Но об этом - чуть позже. И не в этом рассказе.
       Еще я случайно увидела Тату в метро. Выражение ее лица сказало мне о том, что она обрела нечто, чего давно ждала и что, как она считала, ей и причиталось судьбой. От Художницы по коже я узнала, что Тата вышла замуж, за лесничего, и очень счастлива. Какой год? Наверное, 95-ый-96-ой.
       Я позвонила им в мастерскую. Тата обмолвилась о своем замужестве. Я спросила, кто он. Ната что-то проговорила рядом, и Тата со смехом ответила: "Вот мне тут подсказывают - мужчина".
      Ну, что же - большое достижение, серьезно. Мужчин не так уж много.
      "Святой человек", - заметила потом Художница по коже.
      
      С Натой я больше не виделась. С Татой случайно встретилась после прогулки в Парке. Она пригласила меня к себе. Но не на Олимпийский проспект, где жила с дочкой, мама и папой в былые времена, а в однокомнатную квартиру Нели в Тушино, рядом с Парком.. Мы немного посидели, она показала мне ткани - она тогда ткани расписывала, спросила о моих фотографиях, и я ушла. Разговор не клеился. Или я просто не хотела общаться...? К тому же она предложила фоном поставить беседу с известным священником. Я попросила ее не ставить. Можно ли слушать серьезную беседу, болтая о своем... Она все как-то иначе воспринимала, в т.ч. Христианство. Я ее даже один раз спросила, имея в виду ее modus vivеndi: "Так в чем же тогда Христианство"? - "Ни в чем"! - ответила она. Дальше углубляться не буду.
      
      И все же вспоминаются какие-то смешные моменты. Однажды Саня вредничала, и Тата ее упрекнула: "Ну, что ж ты такой вредный заяц"! - "Я не вредный заяц"! - обиделась Саня. - "Полезный заяц"? - переспросила Тата, и мы засмеялись.
      
      Вот, пожалуй, и всё.
      А в конце 2016 года я узнала о смерти Наты...
      Трудно в это поверить. 57 лет всего...
      Мне сообщила художница Л., с которой я ездила на выставки в Нормандию. Л. - известная ныне керамистка, конечно, знала и Нату, и Тату.
      В 2016 году ушли в Лучший Мир друзья из тур. клуба, мой дядя Ларс von Bromssen, один мой ученик, один мальчик из детства (сын маминой подруги), еще люди... Обвальный год. А Ната умерла в 2015. Инсульт. И, не приходя в сознание...
      Позже Художница по коже расскажет мне, что сын Наты Исмаил стал наркоманом, шагнул вниз из окна больницы, где его лечили, но выжил, хоть и искалечился... А Ната постоянно прикладывалась к бутылочке, вынимая ее из-под кровати...
      Состоялась посмертная выставка в одной из Столичных галерей. Там экспонировалось художественное стекло и Таты, и Наты. И годы жизни Наты...
      Тяжело об этом писать. Ведь Ната всего на год старше меня...
      А вообще... это так жестоко - продолжать жить после того, как умирает друг или близкий человек. Но таков этот мир. И мы вместе с ним...
      У Таты все хорошо, как говорит Художница по коже, (они сидели за одной партой в Ялтинской школе - в Москву семью Таты перевезла Неля, а ХПК сама справилась неплохо - живет в Царском доме в центре рядом с галереей, где мы все и выставлялись на выставке "Остров и Кара-Даг"). Тата очень счастлива с мужем. Обитает в лесу, в хороших условиях. Занимается иконописью. И стала совсем другим человеком (ну, дай-то Бог!) Саня тоже вышла замуж, родила сына. Отец Таты умер... Неля - на Олимпийском с сиделкой...
      Художница по коже также рассказала мне, какие Ната создавала великолепные вышивки в последние годы жизни... И что она хочет их собрать и устроить выставку...
      
      Вы можете сказать, что я - очень мрачная дама - почти все мои рассказы кончаются смертью главных героев.
      Но ведь и сама жизнь поступает так же.
      К ней можно относиться, как угодно.
      Ромен Гари, например, считал, что "жизнь - это всего лишь материал для художественной литературы".
      Высказывание, вызывающее улыбку..., но "каждый пишет, как он дышит"...
      А вообще жизнь - это не наш проект.
      Мы в нем - актеры, занятые в одной постановке. У каждого - своя роль. И главное - не перебивать реплики других. Свои учи и декламируй.
      Однако жаль... Жизнь такая короткая... И если людям есть, что дать друг другу, зачем отравлять все завистью...
      Ну, вот и все, что я хотела сказать на тему из того, что я думала.
      А думать, как известно, очень вредно, особенно женщинам...
      
      
      январь 2025
      
      P.S. И последняя мысль (надеюсь, не самая вредная) - если бы я распорядилась своей личной жизнью так же правильно, как профессиональной, я бы не ездила на Остров и никогда не познакомилась бы с главными героями моих рассказов, а жила бы с любимым мужем - сначала в Индии, потом - в Англии.
      
      
  • © Copyright Слободкина Ольга (olga_slobodkina@mail.ru)
  • Обновлено: 19/02/2025. 105k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
    • Связаться с программистом сайта.