1.


Дыхание, ты невидимый стих!
 Постоянно вкруг жизни души -
ход свой вершит
  чистое
    Мировое Пространство.

Контр вес, где я возникаю ритмично.
 Одинокость волны! Я твое постепенное море.
Ты, бережливейшее
 из всех возможных морей,
завоевавших пространство.

Сколько мест в том пространстве
 внутри у меня! Много ветров мне,
как сын.


Узнаёшь меня, Воздух?
  Ты, полный пейзажей, что были моими...
Ты, некогда гладкая кожица,
  округлость и лист моих слов...



 
                   2.



Как иногда - впопыхах -
  примет от Мастера лист
истинный штрих,
    так же вбирают в себя зеркала
  девушек
одиноко-святые улыбки,
  когда они пробуют утро, одни,
иль в молитвенном свете.


И в дыхании божественных ликов
  потом -
только
  свет отраженный.


Что увидят глаза,
  глядя на отсвет камина,
на мерцание
  медленно тающих `углей?
Жизни мгновения уходят
  и безвозвратно.



О, Земля! Кто знает потери твои?
  Только тот,
кто еще славословит
  и несмотря ни на что 
воспоет
  сердце,
рожденное п`олно.


 

                   3.


Зеркала! Никто еще
   не описал
вашей сути в своем бытие.
 Вы - 
   в промежутках пространств:
так
 дыры дробят решето.


Вы расточительны 
 и раскрываетесь в залах пустых,
  словно леса, глубоки, 
если смеркается...
    И, словно 
 шестнадцатирогий олень,
  люстра проходит сквозь ваше
непостижимое уединение.



Иногда
  вас наполняют картины -
кажется, некие образы входят в вас смело,
  других 
вы отсылаете прочь боязливо. 



  Но красота остается, 
пока
 по Ту Сторону 
   в цельные щеки
вдруг не ворвется
  чистый свободный Нарцисс.



                    4.


Вот этот зверь,
  которого и не было во век.
Но...
  они того не знали
и всякий раз любили -
   его походку, шею, стать,
даже и свет из молчаливых глаз.


  Хотя его и не было во век.
И все же...
  так они любили,
что начал появляться чистый зверь.
  Они всегда за ним держали место,
и в этом чистом с выемкой пространстве
  легко он поднял голову свою
и вряд ли уж нуждался в бытие.


  Зерна они ему не задавали,
возможностью кормили,
   чтоб он был.
И столько сил 
  вложили в зверя,
что вырастил он рог на лбу.
  Единый рог.


И, белый,
  пришел он к юной деве
и пребывал 
    и в зеркале,
  и с ней.



                    5.


Мускул цветка,
  Анемоны,
что на лугах по утру
  раскрывается мало-помалу,
пока в его недра 
 не изольется
  полифония 
яркого света небес.


В тихой цветущей звезде
  напрягается мускул -
нескончаемая сенситивность...


Иногда
  так одол`еется он полнотой,
что когда тишина 
 предвещает закат,
  он едва ли и может вернуть себе
в стороны раскрытых краев лепестки.


Скольких миров ты - решение,
  сила?
  
Мы, насилия дети, дольше продлимся.
  Но когда,
в какой нашей жизни
  станем мы столь бесконечно открытыми
и восприимчивыми...



                   6.


Роза,
  ты восседаешь на троне,
а в старину была чашей 
  с простым ободком.

Для нас же ты - полный
  бесчисленный цвет,
неистощимая сущность.


Сокровища св`етятся:
  одеяние вкруг одеяния,
вкруг тела,
  что само есть сияние.

Но твой отдельный листок
  одновременно собою являет
уклонение и отречение
  от 
ризы любой.


Века, 
    века нас манило 
 благоухание твое
рождая сладчайшие в мир имена,
  и 
в воздухе вдруг застывало,
  как слава.


И все же
  не знаем мы,
как нам назвать тебя точно,
  все время гадаем...
И возвращаемся воспоминанием
  к вымоленным и молчаливым часам,
проведенным с тобою. 




                          7.


Цветы, 
 наконец-то 
вы породнились с руками,
  что все приводят к порядку
(девушек руки -
  прежних времен и сейчас),
вы, что лежите так часто
  от края до края
на садовом столе,
  слегка поврежденные 
и утомленные,
 в ожидании воды,
  что вас к жизни вернет
от начавшейся Смерти...

И теперь
  вновь вы подняты
меж полюсами 
 струящихся 
  пальцев чувствительных,
благодеяния коих
 могут быть больше, 
намного,
 ваших предчувствий...

Легкие, 
  когда вы очнулись в кувшине,
 нехотя
и остывая,
  вновь отдавая 
пространству тепло 
 девушек,
  как покаяние,
как мрачную тяжесть греха,
  что сорвал вас,
вы возвратилися мысленно
 к тем
(правда уже без корней), 
   с кем союз вы скрепили
в цветении.



                        8.


Вы, 
  немногие,
 в детстве когда-то
  игравшие вместе в садах,
что разбросаны в городе.

Мы находили друг друга
  и робко,
не сразу
  пытались дружить;
как Агнец, толкующий Стих,
  мы говорили в молчании.

Если порой
  мы приносили 
друг другу и радость,
 ничье это было.

Чье это было?

Вкруг нас коляски катались,
  отчужденно и - мимо,
дома обступали нас крепко,
  но лживо,
и ни один никогда не узнал бы нас.

Было ль реально что-либо?
 Ничего. Только мячи.
Великолепный изгиб.
  Даже не де-
ти...
 Но иногда
  один из них
вдруг выходил,
  преходящий,
под мячик летящий...



Памяти Эгона фон Рильке 


                           9.

Вы, судьи,
  не славьте себя
за отмену железа на шеях
  и пыток ненужных.

Ни одна не поднимается шея
  и ни единое сердце
из-за того,
  что вас сдвинула нежно
милосердия капля желанная.


Что
  сквозь времена 
получил эшафот,
  то и вернет,
как дети
  игрушки свои
в прошлых рождения дни.


В высокие, чистые,
  словно ворота, 
    сердца открытые
 иначе входит Господь
   Истинной Кротости.


Войдет Он, Могучий,
  и заберет
сияющих в круге святых:


больше, чем ветер, -
  устойчивым суднам громадным,
не меньше,
  чем 
тихие тайные чувства,
  что завоюют нас молча внутри,
как играет с собой безмятежно
  дитя сочетаний
безмерной любви.




                             10.


Машина - угроза всему, 
 обретенному нами,
если осмелится в духе воспрянуть,
  не быть в послушании.


Где уж не блещет
  благословенных рука колебаний,
в решительной стройке
  все жестче
режет машина камни.



И никогда не отстанет,
  где хоть раз мы ее оставляем.
В тишине запертых фабрик
  сама себя маслит.



Она - это жизнь,
  считает, что все лучше знает.
С равным намерением и созидает,
  и разрушает.



Но пока что еще
  зачарованным кажется нам бытие.
В сотне точек источник бьет,
   игра Чистых Сил.
Кто потревожит его
  без изумления,
чтобы колена не преклонил?


Пред Не-
   выразимым
 слабеют слова,
и му-
  зыка,
вечно-но-
 вая,
из дрожащих камней
 строит себе
в непригодном пространстве
  Божественный Храм.

                         



                          11.




Многие правила смерти
  возникли спокойно
и приняли нормы порядка
  с тех самых времен,
как ты, человек.
  одолевающий всё,
охотиться начал.


Но больше сетей и ловушек
  я знаю тебя,
парусины лоскут,
  что для приманки висел
в карстовых впадинах.


Мягко спускали тебя,
  как если бы ты
знаком мира служил,
  что отпраздновать д`олжно.

Но затем:
  край твой закрутит батрак
и -
   из впадин на свет
выбросит тьма
  горсточку бледных
неверно-летящих 
 ночных голубей.
Но и это - в порядке вещей.

От наблюдателя вздох сожаления далек,
  не только от егеря или охотника.
Этот является заблаговременно,
  бдит,
чтоб свершить то,
  что поступок влечет.


Убийство есть форма нашей бродячей тоски.
Но все, что случается с нами,
  чисто в Сияющем Свете.


 

                         12.



Желай перемен. 
  Будь вдохновенным для пламени,
что, ускользнув от тебя,
  превращениями блещет.

Каждый начертанный дух,
  что земным овладел,
любит в размахе фигур 
  поворотный момент. 


Что себя запирает в пути,
  цепенеет.
Может, мечтает оно,
 что в безопасности будет
  под защитой неброского серого?
Подожди: большая жесткость и строгость
  издали предупредит
меньшую жесткость и строгость.
 Горе мне!
Молот отсутствия поднят уже!



Кто себя изольет, как источник,
  тот познает само Узнавание,
и Оно восхищенно его поведет
  сквозь Веселые Царства,
что закрываются часто в начале
 и начинают с конца.


Любое Пространство из Счастья,
  что с удивлением проходят они, -
дитя или внук расставаний.



И
  преображенная Дафна
 с тех пор,
как она 
  лавром себя ощутила, 
хочет,
 чтоб ты
  изменился бы в ветре.





                    13.


Будь впереди всех расставаний,
 как будто бы они уже прошли,
словно минувшая зима.


Ведь среди зим
  есть бесконечная одна,
что,
  пере-
зимовав, 
  придется сердцу
пережить.


Всегда будь мертвым в Эвридике
 и с пением восходи,
и в отношение чистое
  хвалу верни.


И здесь, среди исчезновений,
  в Царстве Конца,
звенящим будь стеклом,
 что звонко
  уже успело раз-
   бить-
ся.


Живи, одновременно знай Небытие,
  ту бесконечную причину
всех твоих искренних вибраций,
  чтоб совершенно их исполнить
на сей раз.


К использованным,
  равно 
к бесчувственным, 
  немым богатствам
    природы полной,
невыразимое число,
  добавь себя,
    ликующего,
и разрушь весь счет.


   

                                  14.


Посмотри на цветы,
  что земному верны.
Нам дают их на время -
  от судьбы и до края судьбы,
но... кто знает!
  Оплакав свое увядание,
может, они сожалеют о нас.


Всё желает парить.
  И только мы ходим кругом, 
   обузы,
и ложимся на все,
  словно груз,
 в восторге от тяжести.
      Мы для всего -
  как занудный учитель,
в то время, как вещи
  наделены Вечным Детством.

Если бы кто-то
  взял их в свой сон сокровенный
и сладко заснул бы:
  как легко он проснулся бы,
преображенным бы вышел на следующий день,
  из тех  разделённых глубин.

А может, и вовсе остался бы,
  а они бы цвели и хвалили его,  
обращенного в новую веру,
  подобного только Земле,
единого с молчаливыми братьями, сестрами,
  посреди всех ветров и лугов.




                             15.


Устье фонтана,
  ты - дающий рот,
неисчерпаемый источник чистоты
 и мраморная маска на лице
струящейся воды.

На заднем плане - акведук.
  Издалека
спускаются могилы - мимо -
 по склонам Апеннин
и речь твою несут...
  Она прольется
с подбородка
  стареющих чернот 
в чашу фонтана...
  
То - твое ухо:
  спящее, лежащее,
в которое всегда ты говоришь.
  Ухо Земли.
Только Земля с тобою говорит.
  Кувшин подставишь под струю воды,
и ей покажется,
  что ты ее уж перебил...





                            16.



Место,
  что мы разрываем всегда
и которое вновь заживает,
  есть Бог.


Мы резк`и в своем вечном порыве -
  узнать,
а Он - 
    щедр и светел.


Даже дары освященные, чистые
  Он принимает бесстрастно в Свой Мир,
давая свободу всему
  и оставаясь всегда неподвижным.


Только мертвые пьют
  из источника,
что мы услышим и здесь,
  когда Бог молчаливый
кивнет им,
  умершим.


До нас донесется лишь шум.
  И Ангец попросит бубенчик
из инстинкта смирения.



                              17.


В каких орошаемых вечно-блаженных садах,
  на каких деревах,
   из каких иноземных бутонов,
теряющих нежно свои лепестки,
  созревают плоды утешения?

Этот плод без цены,
  ты найдешь его там,
на истоптанном необозримом лугу
  своей вечной потери.

Будешь порой размышлять о размере его,
  о твердом его естестве,
о гладкой его кожуре
  и потом -
отчего это быстрая птаха не побила его до тебя;
  о черв`е, что ревниво приполз...

Значит ли это, что Ангелы знают деревья,
  странно растимые
медлительным и потаённым садовником,
  чтобы они плодоносили нам,
нам, не владеющим ими...

Могли ли когда-либо мы,
  духи, фантомы,
своим скороспелым и увядающим быстро обычаем
  разбить тишину
первозданного лета?




                          18.


Танцовщица:ты превращаешь
 все преходящее в шаг.
Как это нужно тебе!
  И этот вихрь под конец,
древо движения...
  Разве оно не владело 
всем трудно давшимся годом?


И в безмолвии
  вдруг
разве же не расцветала
  вершина его,
чтобы кружение твое
  могло
заметаться вокруг?


И над тобой -
  разве не Солнце,
    не лето
и не тепло,
  о, безмерно,
не от тебя ли 
 и исходило оно?


И плодон`осило, да,
  древо экстаза.
И не плоды ли покоя его -
  кувшин,
взволнованный зрелостью,
 и более зрелая ваза?


И на картинах:
  не остался ль рисунок -
росчерк взметнувшихся темных бровей,
  н`а стену брошенный
водоворотом твоих же теней?




                         19.


В избалованном банке,
  интимное к тысячам,
золото где-то живет.
  Но этот нищий слепой
даже для медных монет-
  потерянный край,
пыльный угол в шкафу.

И в магазинах 
 деньги, 
  как дома:
одетые, мнимо, в шелка
  и в меха, и в гвоздики.

Он же стоит, молчаливый,
  затаивши дыхание,
а денежки дышат -
 проснутся и снова уснут.

Как может к ночи закрыться
   ладонь эта вечно-открытая!
Завтра судьба ее снова на паперть вернет,
  и протянется, жалкая, -
светлая и бесконечно болезная.


О, если б когда-нибудь
  некий свидетель
с удивлением постиг бы
  ее постоянство
и стал прославлять -
  так,
как может сказать лишь поющий,
  так,
как слышат одни Небеса.




                            20.


Среди звезд.
  О, далеко!
И все же
  во сколько раз дальше то,
что мы здесь познаём.

Некто,
  к примеру, ребенок...
и тот, кто с ним рядом,
  второй -
о, как далеко!
  Непостижимо!


Судьба.
  Она нас измеряет, возможно,
своими подъемами,
  что кажутся странными нам.

Подумай, сколько таких расстояний
  от мужчины до девушки,
если она его любит,
  но избегает...


Всё далеко -,
  и никогда
не смыкается круг.
  Посмотри,
из блюда
 на веселом накрытом столе -
странные рыбьи глаза. 

Рыбы туп`ы...
  Так считалось одна-
жды.
  Кто зна-
ет?



Но есть ли местечко такое
  на краешке крайнем,
где возможно познать
 язык этих рыб
  бессловесных?




                             21.



Пой о садах, мое сердце,
  которых не знаешь;
отлитых в стекле,
  недосягаемых, чистых.

Вода и розы персидских ковров Исфахана 
    или мерлушки ширазской,
  пой о них сч`астливо,
славь несравненных.

Покажи, мое сердце,
  что ты не скучаешь по ним никогда.
А они-то и помнят тебя, 
  пока зреют их смоквы, 
 как ты ласкаешься с в`етрами их,
  что дуют в лицо 
меж цветущих ветвей.

Избеги той ошибки - 
 ты ничего не лишился,
  решение приняв, в смысле: быть.
   Шелковой нитью вошел ты в плетение ткани.

Какой бы картинкой 
  внутренне ты ни являлся бы,
(пусть даже каплею боли),
почувствуй,
 насколько пригоден весь славный ковер.




                      22.



Но...
  несмотря на судьбу -
прекрасные потоки бытия,
  сбивающиеся в парковые фонтаны,
или, словно каменные атланты,
  фланкирующие 
высокие порта-
  лы 
 и под балконами встающие на дыбы!


О, медный колокол,
 чей язык 
каждый день разбивает
  уныние будней.
Или колонна в Карнаке,
  одна,
и еще и еще...,
  что пере-
живёт
 почти вечный свой храм.


Сегодня
  опрокинет все лишнее,
такое, как спешка, и - мимо:
   из плоского желтого дня
  в огромную, 
ослепительную,
  великолепную ночь 
света.


Но безумство растает,
  не оставив следа.
Виражи, дуги, изломы полета 
 в воздухе
  и те, что их гонят, -
   ничто не напрасно.
Но только,
  как игры ума.





                           23.

Ты позови меня
  единственно в тот час,
что беспрерывно противостоит тебе:
 так близко умоляет,
словно лицо собаки,
  но отвернется всякий раз,
как только ты решишь,
  что взял его себе.


Все, `отнятое так, -
  больше всего твое.
Свободны мы.
 И там, 
где мы считали,
 что нас ждут,
  откажут нам.



Мы, боязливые, 
  опоры бы желали,
но молоды мы слишком иногда
  для старости
и слишком ст`ары для того,
  чего и не бывало никогда.



Мы справедливы только там,
  где славим, жизни вопреки,
ибо мы - ветвь, металл
  и сладость зреющей беды.






                              24.



О, это наслаждение,
 ты всегда ново!
Из рыхлой глины...
  Почти никто не помогал отважным
первопроходцам.
  И все равно
вокруг благословенных
  морских заливов
вставали города.
  И все равно 
кувшины наполнялись 
    водой и маслом.


О, Боги!
  Сначала мы
планируем их 
  в дерзостных набросках,
которые потом
   судьбе угрюмой
 разрушить суждено.


Но
  они бессмертны.
И нам д`олж-
 но 
слушать -
 их,
  тех,
кто в конце услышит нас.


Нас, поколения сквозь века, 
  отцов и матерей,
всегда переполняют
  дети грядущего.
Однажды
   они, поднявшись,
нас потрясут.


Мы, мы, рискующие бесконечно,
  какое Время мы имеем тут!



 Смерть молчаливая,
только Она и знает,
 что есть мы,
   и в выигрыше бессрочном пребывает,
когда нас всех берет взаймы.




                                      25.



Прислушайся.
  Слышишь -
работают первые грабли;
  вновь человеческий ритм
в тишине замирающей
  ранней и крепкой весны.



Грядущее кажется нам не безвкусным,
  а то, что уж часто случалось,
кажется новым теперь.
 Вечно желанное
  так и не взял ты.
Оно обладало тобой.



Вечером
  даже и листья
вечнозеленого дуба
   выглядят так,
будто в будущем бурыми станут.
  Иногда и ветра дают знак.



Чернеют кусты.
  Но удобрения 
лежат,
  как пресыщенный черный в полях.



И
  каждый час проходящий
станет моложе.



                              26.


Как тревожит нас птичий крик...
 Однажды раздавшийся крик.
Но как наполняют дворы
  крики играющей детворы!



Плачут по случаю.
  В промежутки пустот
Мирового Пространства
  (в них исчезают
неразрывные птичьи крики,
  так мы исчезаем во снах)
вгоняют они
  клинья пронзительных визгов.



Увы! Где есть мы? Свободней
  бумажного змея,
веревку сорвав,
  мчимся по воздуху
в облаке смеха,
  ветрами разорваны в прах.



Поющий Господь!
 Приведи эти крики в гармонию.
Пусть они с шумом проснуться
  и, как течение, несут
голову, лиру.



                           27.

Существует ли Время Вселенское,
Что и замок в скале разобьет?
И когда же в Богах бесконечное сердце
Демиург превзойдет?

Неужели мы столь разруш`имые,
Как Судьбе нас хотелось создать?
Обещания детства глубинные
Остаются ли только в корнях?

О, и призрак всего преходящего,
 не проходит ли он, словно дым,
  сквозь
   доверчиво воспринимающего,
как то, что есть мы, гонимые...

Все ж мы стоим чего-то
  в глазах Неизменных Сил,
   мы, Бога обычай...




                          28.



Приди же и уйди.
  Почти еще ребенок,
в мгновение закончи танца шаг 
  и - к чистому созвездию того танца,
в котором
  мы превосходим 
бесчувственную тленную природу.
  
Только когда Орфей запел,
  она смогла воспрянуть так.


Ты была тронута тогда,
  слегка удивлена,
увидев,
  как долго дерево решало,
идти ль ему с тобою в слух.


И все же
  ты это место знала,
где лира высоко звучала,
  неслыханный 
срединный круг.


Для этого-то ты
  прекрасный танца шаг
с надеждой испытала - вот оно!
  Чтобы однажды
к святому празднеству привлечь
   лицо и поступь друга своего.





                             29.


Друг молчаливый расстояний премногих,
 почувствуй сейчас, как дыхание твое
расширяет пространство.

В перекрытиях, в балках темнейших,
 на которых подвешены колокола,
позволь зазвенеть себе.

То, что тебя поглощает,
  окрепнет от мощи такой.  
Так иди, превращайся, меняйся.
  Что есть твой самый болезненный опыт?
Если горько питье, стань вином.


В этой огромной ноч`и
  будь магической силой
на перекрестке своих ощущений,
  их странных скрещений.



И если земное тебя позабудет,
 скажи молчаливой Земле: я бегу.
И бегущей воде: я живу.




                     


                                            Конец