|
Голубой дружок
|
|
|
Был в истории России день, когда член ЦК КПСС, в прошлом Первый секретарь Свердловского обкома КПСС, а в будущем первый Президент России Борис Николаевич Ельцин всенародно объявил о своём выходе из партии. Поступок исключительный по своей смелости, дерзости и, как тогда казалось, принципиальности.
В те времена в тихом, спокойном Таганроге у здания горкома КПСС (это впоследствии его стали называть "Белым домом", а тогда ещё просто - горком партии) обитала свора разномастных, разношерстных, беспородных собак. Где именно они жили, никто не знал, да, похоже, что и не было у них постоянного места жительства. Поэтому дворовыми их нельзя было назвать, так как никакого двора у горкома не было, но и к бездомным они как будто не относились, всё-таки определённое место у них было. Горкомовские они были, точнее и не скажешь.
Днём они грелись на лужайке у бюста Ленина, по ночам бегали по центральной улице и окрестным дворам в поисках пропитания. Прохожих они не трогали, жили тихо, мирно, в своё удовольствие и зла никому не причиняли. Разве что иногда выстраивались вереницей и долго сопровождали какого-нибудь незадачливого гражданина, вышедшего прогуляться на центральную улицу со своей породистой псиной, когда та была в привлекательном положении. Но и преследовали они не назойливо, на почтительном расстоянии, словно осознавая своё пролетарское происхождение и ничуть не кичась горкомовской принадлежностью.
Но вот настал день, когда с высокой трибуны прозвучало заявление Б.Н. Ельцина.
Среди двуногих существ это событие произвело сильное впечатление. Прогнозировали дальнейшую нелёгкую жизнь партийного деятеля, обсуждали, спорили. Никто и не предполагал, что чужое слово "президент" на долгие годы станет неизменной приставкой к его фамилии.
Четвероногие же друзья человечества отнеслись к этому событию равнодушно, вовсе не подозревая, чем для них может закончиться этот политический демарш. Солнце продолжало греть так же тепло, помойки в соседних дворах были такими же сытными, а породистые домашние псины такими же пахучими. И только один небольшой пёс, с короткими лапами и длинной чёрной шерстью, отделился от греющейся на лужайке горкомовской своры, перебежал дорогу и скрылся во дворе театра.
Обследовав двор, он нашёл его вполне пригодным для обитания. Правда, здесь не нашлось приличной помойки с пищевыми отходами, в основном валялись старые деревянные и металлические конструкции, обломки декораций и реквизита, но зато он нашёл здесь миску с водой и немного еды, оставленной сердобольными работниками театра для местных кошек. Миска хоть и пованивала кошками, но вода была чистая, питьевая, а еда свежая, собранная с домашнего стола. Кроме того, напротив служебного входа в театр была ещё одна дверь, из-под которой заманчиво тянуло запахом жареного мяса. Там была кухня кафе "Театральное".
Закончив обследование, перебежчик уселся посреди двора и стал ждать.
Какие-то люди входили в театр и выходили из него. Кто-то подошёл к нему, погладил, почесал за ухом. Такое обращение было непривычным, но приятным. Пёс дружелюбно лизнул погладившую его руку, улегся, перевалился на спину и, поджав лапы, завилял хвостом.
Прозвали его - Дружок.
Уж не известно кто первый так назвал его, но кличка прижилась.
Дружка полюбили, и многие стали считать своим долгом принести ему что-нибудь вкусненькое. Поварам из кафе, которые иногда выходили подышать свежим воздухом во двор театра, он тоже понравился.
Вскоре у него появилась собственная консервная банка с питьевой водой и миска для еды.
Жизнь началась сытная и спокойная. Кошачья еда его больше не интересовала, да и сами кошки тоже. Правда, как любой умный пёс, он быстро ориентировался в ситуации и, если кто-то из актёров начинал призывно повторять, глядя на него: "Кошка! Кошка!", Дружок громко лаял, но больше из желания угодить, чем из ненависти к кошачьей породе.
Иногда можно было наблюдать: если кошка, опасливо глядя на него, стремилась подойти к своей еде, он гордо отворачивался и, дабы соблюсти субординацию, делал вид, что не замечает её. Если же кто-то при этом указывал ему на происходящее безобразие и кричал: "Кошка!..", приходилось выполнять свои собачьи обязанности. Он нехотя гнал её до ближайшего дерева, затем возвращался и снова отворачивался.
Дружок стал быстро толстеть и вскоре превратился в большую мохнатую сардельку на коротких лапах. У него появилась одышка, но это не мешало ему нести службу. Служебные же обязанности сложились у него как-то сами собой. Кажется, его никто не учил, не дрессировал, не натаскивал. В отличие от господ актёров, которым всегда кажется, что они способны на гораздо большее, чем дано им от господа бога или поручено режиссёром, Дружок сам определил для себя обязанности, которые были ему по силам и которые он с честью выполнял.
Он знал всех работников театра и даже их знакомых, которые лишь иногда появлялись в театре, но стоило переступить порог постороннему, незнакомому человеку, не имеющему к театру никакого отношения, громкий призывный лай был слышен даже в зрительном зале. При этом он практически никогда не лаял на приезжих, пусть даже впервые появившихся актёров и режиссёров, словно чуял в них, даже не по запаху, а издалека, по внешнему виду, собратьев по искусству. Если же он всё-таки лаял на приезжих театральных работников, то среди местных актёров сразу же проносился слух: нет, не наш человек. Чаще всего так и получалось: режиссёр, приехавший на переговоры о разовой постановке и облаянный Дружком, уезжал ни с чем.
Ещё Дружок не позволял себе лаять во время спектакля, словно понимая, что нельзя мешать братьям актёрам и что на это время его полномочия несколько сокращены. Даже если во время антракта незнакомые, посторонние зрители выходили покурить во двор театра, Дружок старался избегать встречи с ними, и прятался либо под лавку во дворе, либо под диванчик на вахте.
Кроме охраны двора, Дружок вместе с дежурным вахтёром совершал ночные обходы театра. Он точно знал маршрут и, прежде чем в каком-то месте появлялся вахтёр с фонариком, слышалось тихое цоканье когтей по паркету, тяжёлое частое дыхание и возникала из темноты серьёзная морда Дружка.
Если в гримёрке допоздна засиживались актёры, тайком отмечая какое-нибудь событие, Дружок заходил, оглядывал всех, - нет ли среди них посторонних (если были, то несколько раз для приличия гавкал, но быстро успокаивался), дожидался вахтёра и шёл дальше. Даже предлагаемая со стола закуска его не задерживала. Служба есть служба.
За эту службу, кроме сытного питания, ему позволялось ночевать на вахте, где всегда было тепло и уютно.
Но однажды пронеслась по театру новость: оказалось, что Дружок с нестандартной сексуальной ориентацией.
Поговаривают, что вот, мол, такие-сякие эти актёры: и внимания повышенного к себе требуют, и интриги за кулисами плетут, чтобы первенство своё утвердить, и лезут из кожи вон, чтобы зрителю понравиться, и румяна на себя накладывают, и ресницы наклеивают, и вообще не мужское это дело себя на сцене за деньги показывать. А если уж пошёл человек в актёры, значит, не всё у него там с психикой в порядке. И не только с психикой, с сексуальной ориентацией тоже.
Ну разве будет нормальный мужик перед другими мужиками, сидящими в зале, выкаблучиваться, что угодно делать, на ушах стоять, лишь бы понравиться?
Насчёт психики спорить трудно, это дело специалистов. Хотя, конечно, вполне здоровыми эту категорию людей считать трудно. Но разве среди других профессий все люди нормальные? Разве может нормальный человек быть у нас учителем, врачом, инженером при нынешней зарплате? Если он, конечно, взяток не берёт, честно работает, не халтурит, с шабашки на шабашку не бегает. У него нормальная психика?
А если вам нужно решить какую-то проблему, но решение это не совсем вяжется с бюрократической инструкцией? Или даже её решение соответствует инструкции, но при этом какой-то чиновник должен взять на себя ответственность. И вы, например, несёте этому чиновнику взятку, а он от неё отказывается, но при этом решает вашу проблему не так, как ему выгодно, и даже не так, как по инструкции положено, а нормально, по-человечески, так, чтобы вам лучше было. Будете вы считать его нормальным? Вы же сами непременно решите: либо он вас не за того принял, либо чего-то испугался, либо просто дурак.
В общем, с актёрской психикой вопрос спорный.
Что же касается этой самой, сексуальной ориентации, то среди актёров не больше встречается нестандартных, чем среди врачей, педагогов, спортсменов, чиновников, парикмахеров, художников, музыкантов и прочей, так сказать, интеллигенции. Встречаются, конечно, но не больше. Просто актёры больше на виду, у них профессия такая.
Вот среди рабочего класса, среди пролетариата подобные особи действительно встречаются гораздо реже. Но и с уровнем интеллекта это как будто связывать нельзя, если уж среди четвероногих наших друзей такие аномалии происходят. Впрочем, насчёт собачьего интеллекта не только в сравнении с пролетариатом, но даже с интеллигенцией, в отдельных случаях поспорить можно.
В общем, дело это житейское. Тут уж, видно, кому как на роду написано.
За Дружком и прежде кое-что подозрительное замечали. То актриса как-то свою собачку привела, когда та в завлекательном положении была. Всё волновалась, как бы Дружок с ней во время репетиции чего не сотворил. А Дружок никак и не прореагировал. То псы какие-то, то ли друзья его бывшие по горкомовской компании, то ли со стороны, подбегут к забору, Дружок к ним выскакивает. Во двор не позволял им забегать, на служебной территории посторонним делать нечего. А за забором эти псы его обнюхают, полижут, он с ними и убежит. Иногда вскоре, иногда к утру, вернётся. Потом целый день отсыпается, отдыхает.
Но мало ли куда он там с ними бегает. Это уж его собачье дело. Службу исправно, добросовестно несёт, и ладно. А выходные всем полагаются, даже помощникам младшего сторожа.
Но однажды, поздно вечером, когда никого в театре, кроме вахтёра, уже не было, забежал прямо во двор огромный наглый бродячий пёс, да прямо посреди двора Дружка и...
А Дружок и не сопротивлялся, не лаял, не рычал, а как будто даже с удовольствием эту процедуру воспринял.
Так всё и открылось.
Хуже относиться после этого к Дружку в театре, конечно, не стали, правда, кто-то высказался:
- Один пёс вместе с Ельциным из партии вышел, и тот "голубым" оказался. Обидно...
Кое-кто после этого Дружка даже жалеть больше стал, больше подкармливать.
Дружок совсем разжирел. На лето стричь его стали, но и это не помогало, одышка сильно мучила.
Продолжал он добросовестно нести службу, и дослужился до актёрского звания. Дали ему роль в спектакле. Выходил на полных правах и даже не мешал играть актёрам, а наоборот, помогал и аплодисменты зарабатывал.
Поговаривали даже о том, чтобы исходящий реквизит на него выписывать. Хоть он и не особо нуждался, но дело принципа, раз работает в спектакле, положено кормить.
К тому времени Б.Н. Ельцин уже Президентом стал, и партию, из которой вышел, распустил, и демократию объявил, и страны, в которой все мы, хоть и не очень роскошно, но мирно жили, не стало. Распался Советский Союз, а вместе с ним, как нам объяснили, и тоталитарное Советское государство.
А при расцвете демократии вдруг оказалось, что всё зло у нас в тихом, спокойном Таганроге от бродячих собак. И на людей они ни с того, ни с сего нападать начали, и всякую заразу среди тех же самых людей разносить, и вообще, прежде всего от них житья не стало. Они, как будто и раньше, при старой власти, вели себя не очень хорошо, но тогда не до них было. А теперь вот самое время от них избавиться.
В первую очередь, конечно, бывших горкомовских, а теперь "белодомовских", извели.
По ночам стал по городу милицейский "уазик" с прицепом для легкового автомобиля разъезжать. Зазвучали в ночной тишине выстрелы, заскулили под кустами бродячие и загулявшие дворовые собаки. Убитых в прицеп навалом сбрасывали, даже не накрывали, так почти до самого утра по городу и возили.
Дружка на ночь в театре стали запирать, чтоб под отстрел не попал.
Потом как будто собачья война поутихла. То ли истребили всех, то ли у власти дела поважнее появились.
Стали Дружка выпускать. А он за время этой собачьей войны, видно, сильно соскучился. Убежал однажды со своими любовниками и...
Кто говорил, что в ту ночь опять отстреливали, кто говорил, что это его уцелевшие горкомовские псы увели и за прошлое предательство загрызли до смерти. Или, может, рэкет собачий на него наехал, узнав о его сытном, безбедном житье, а Дружок делиться своими театральными привилегиями не согласился. Время неспокойное, смутное настало, неизвестно, кто кого, за что и когда, загрызть может.
Но не вернулся Дружок, и никто не знает, что там на самом деле было.
Остался театр без сторожа, как будто осиротел.
Пытались другого пса завести, - не получается. И кормили, и поили, не приживаются, и всё.
Может быть, при следующих политических переменах повезёт, прибежит какой-нибудь, приживётся.
Поскорей бы. В сиротстве-то, без сторожа, жить не больно весело.
|
|
|