copyright(C)Соколов Глеб Станиславович Все права защищены
Копирование без ведома Автора запрещается
События, имеющие отношение к этой истории, происходили не все сразу. В нашем рассказе мы не всегда станем передавать их именно в той последовательности, в которой они случались. О некоторых, более важных, расскажем раньше, хотя на самом деле они произошли позже, к другим, менее значимым, напротив, обратимся с некоторой задержкой. Это позволит тем, кто интересуется историей о тюремном паспорте, лучше проникнуться ее духом.
Глава первая.
ВРЕМЯ СГУЩАЕТСЯ
Лишь изредка по пустой улице Матросская тишина мимо мрачных домов проезжал на высокой скорости легковой автомобиль. Какое-нибудь такси, отвозившее домой завсегдатаев ночных клубов. Или проскакивала машина, в которой катил молодой человек, возвращавшийся из поздних гостей домой.
Здание, которому обязана эта московская улица своей известностью - тюрьма - возвышалось, точно крепость, на той стороне улицы, которая ближе к реке. Оно занимало собой едва ли не целый квартал. Сторона тюремного четырехугольника, что выходила на узенькую улочку, тянувшуюся от Матросской тишины до набережной Яузы, венчалась крытой галереей для прогулок.
Около четырех часов утра, когда жители близлежащих домов спали крепким сном, а по Матросской тишине иногда даже и в течении пятнадцати минут не проезжало ни одного автомобиля, со стены прогулочной галереи начал спускаться толстый альпинистский трос. Он быстро достиг первого этажа тюрьмы. Не дотянув полутора метров до слегка припорошенного снежком асфальта, остановился. Едва это произошло, на самом верху - под крышей прогулочной галереи - появился человек. Зажав трос между ступнями ног и вцепившись в него руками, он соскользнул с края стены и начал быстро спускаться вниз.
На беглеце был надет черный спортивный костюм, перчатки. Ноги обуты в кроссовки.
Когда он преодолел примерно половину расстояния до асфальта, на улочку, что вела к реке, из темноты выскочила темно-синяя автомашина 'Мазда'. У тротуара - как раз напротив того места, куда должен был приземлиться беглец в тренировочном костюме, она резко затормозила.
Человек в черном спортивном костюме продолжал быстро спускаться по альпинистскому тросу вниз.
Вот кончик троса проскользнул между кроссовками беглеца, тот перестал сжимать ступни, ноги его разлетелись в стороны. Он еще несколько раз перехватил трос руками и через мгновение отпустил его, полетев с высоты примерно полутора метров вниз.
Беглец, - известный в уголовных кругах вор по кличке Жора-Людоед, - ловко приземлился на асфальт, умудрившись не упасть, не коснуться его руками, - лишь присев на корточки. Но тут же распрямился в полный рост, повернулся. Взгляд его уставился на темно-синий автомобиль, который Жора-Людоед давно, еще спускаясь по тросу вдоль стены, заметил у тротуара.
Вор сделал несколько энергичных шагов к машине, распахнул заднюю дверцу. Не успел он ее захлопнуть, как автомобиль резко рванул с места.
Альпинистский трос остался висеть вдоль тюремной стены.
За много лет до побега Жоры-Людоеда из тюрьмы 'Матросская тишина'
Впечатлительный и нервный школьник - художник-маринист в театре на премьере лермонтовского 'Маскарада'
Примерно за полгода до вечера в театре впечатлительный ученик одной из московских школ, по примеру приятеля, закурил и стал выпивать. Пить он еще не умел, и можно сказать, что вся эта история в театре произошла с нервным и впечатлительным школьником во многом из-за непривычки к вину.
В эти же месяцы он стал встречаться с одной школьницей. Правда, она шла навстречу его ухаживаниям словно бы с неохотой.
'Зачем только она встречается со мной? - терзался школьник. - Наверное, потому, что я очень настойчив и ей кроме меня не с кем проводить время. Возникнет на ее горизонте другой ухажер и она тут же расстанется со мной'.
У впечатлительного подростка начал складываться, как он сам его называл (он чувствовал, что это именно он) 'комплекс неполноценности'.
Вдобавок, словно бы нарочно стараясь ускорить развитие 'комплекса' подружка впечатлительного школьника начала при каждой встрече говорить ему, что он одет немодно, да и вообще... Как она выразилась, 'просто никак! Лучше голым ходить, чем в таком прикиде'.
Перед вечером в театре было отмечание чьего-то дня рождения на квартире, где все школьники ужасно перепились. Особенно, как наименее опытный, напился их нервный одноклассник.
Пьяный он нагрубил своей подружке - она тоже была на этой вечеринка, а потом, когда они с другими школьниками отправились на улицу проявлять молодецкую удаль, упал в лужу с машинным маслом, которое натекло из работавшего на улице старенького компрессора.
Впечатлительный школьник спьяну не особенно расстроился, но на следующее утро, когда он проснулся в их с матерью маленькой однокомнатной квартирке, мать сказала ему, что накануне он перепачкал свои брюки, куртку и даже шапочку, и теперь их остается только выбросить.
А следующим вечером нервный школьник должен был идти в театр. Билеты он приобрел еще до пьянки по просьбе своей подружки, которой очень хотелось побывать на разрекламированной премьере лермонтовского 'Маскарада'. При этом через чур впечатлительный школьник не знал, чем хорош спектакль, билеты на который так дорого стоят, да и в театр ему идти совсем не хотелось, так как он к нему никогда в жизни никакого интереса не испытывал.
Но в чем он теперь пойдет в театр? Кроме той одежды, которую испортил, у него никакой другой нет. Мать, инженер в производственной компании, зарабатывала мало и покупкой модной одежды сына не баловала.
Хоть не ходи в театр. Но было жалко уже купленных билетов, да и встречу с подружкой назначили еще до злополучного дня рождения.
'Нет, надо идти!' - с тоской думал школьник.
- Я поглажу тебе старые брюки... Правда, они будут немного коротки. И наденешь старую курточку, - сказала мать.
Школьник представил рукава старой курточки, из которой он, как и из брюк, давно вырос. Края рукавов будут недоставать до запястий сантиметров на двадцать!
'Зачем я только родился! Если даже штанов модных для меня в этой жизни не нашлось!' - подумал нервный школьник и со злостью посмотрел на мать, уже копавшуюся на полках стенного шкафа в поисках старых брючек.
Подружка на свидание не пришла. Впечатлительный школьник понял, что после грубостей, которые он наговорил ей на дне рождения, между ними все кончено...
'Может быть, она придет прямо в театр? - подумал он. - Нет, вряд ли...'
Постояв немного на морозе, - а день выдался особенно холодный, - он было направился домой, но вспомнил, что день субботний, а значит - мать дома, а не на работе, как обычно... Идти домой, объяснять все матери (деньги на билеты он выпросил у нее, значит, ей будет обидно, что он так никуда не пошел), слушать ее ворчание не хотелось.
В театре он до этого был всего один раз, еще совсем маленьким, и сейчас театр представлялся ему как-то очень слабо и неопределенно. Что-то вроде кинотеатра, только в центре города, - так ему казалось. Ну ничего: посидит, подремлет там два-три часа...
Ему больше всего хотелось побыстрее вернуться домой. Там он займется делом, которым увлекся в последнее время - рисованием картины: Трафальгарское сражение, бой британской и французской эскадр. Для этого полотна, которое он создавал с помощью цветных карандашей и намеревался вставить в самодельную раму и повесить над своим диванчиком, он собрал массу справочных сведений и теперь неплохо разбирался в парусных кораблях девятнадцатого века.
'Вырасту, стану художником-маринистом! - думал впечатлительный школьник. - Стану продавать свои картины за бешеные деньги. Накуплю себе кучу модной одежды и шикарный автомобиль!'
Он посмотрел на свои ярко голубые носки (и где мать такие только купила!), торчавшие между краем коротких серых брючек и верхом коричневых ботинок, и отправился в театр.
***
Что до театра, то нервный школьник - художник-маринист по-прежнему, как и всегда, не испытывал к нему интереса, а потому спектакль, на который он теперь шел, не волновал его вовсе.
В какой-то момент он понял, что единственное, чего ему сейчас хочется - это спать. Вообще, он пребывал теперь в крайне утомленном и безразличном состоянии. В метро впечатлительный школьник пытался дремать и ни о каком театре и о том, что ему предстоит в нем увидеть, совершенно не думал.
В таком дурном и заспанном состоянии, все еще в мыслях о злосчастной масляной луже, о своем 'Трафальгарском сражении', в таком одурелом и сонном состоянии он и вышел на улицу на одной из станций метро в центре Москвы. Где находится театр, он знал со слов тетушки из театрального киоска, продавшей ему билет. Впечатлительный школьник художник-маринист шел и дремал на ходу. Кажется, даже кровь перестала двигаться в нем. Он не шел, а плелся - только бы отбыть повинность...
'Да ну его, этот театр!.. Знал бы, как все получится, - и не тратился бы на эти билеты!..' - рассуждал в эти минуты впечатлительный школьник.
***
Он еще не знал, что его ждет в будущем. Нет, не в самом ближайшем, которое приближалось к нему театральным зданием, а в том, которое наступит вместе с его зрелостью. В том будущем он окажется уже не нервным неуверенным в себе подростком, а взрослым, довольно эксцентричным мужчиной. Тогда и станет явью кошмар... Нет, на этой улице впечатлительный школьник еще ничего не знает. От момента, когда кошмар материализуется, его отделяет полтора десятка лет.
Впрочем, и место действия этого будущего кошмара расположено не здесь, не на этой центральной улице с театром...
Где-то в пяти, может быть в шести или семи километрах от театра стоял дом постройки начала двадцатого века. В тридцатые годы прошлого века его изуродовали, пристроив с боков пару неуютных флигелей с широкими окнами. Флигели с тех пор достраивали и перестраивали, отчего здание стало бесформенным и выглядело уродливо.
Такие же странные, бесформенные и неуютные, постройки - во всем этом квартале. Эту выделяет в сравнении с другими просторный подвал.
В нем-то и произойдет через годы то странное, невероятное и дышащее во все стороны леденящим ужасом, о чем впечатлительный школьник в этот предтеатральный момент даже и не подозревает.
А пока он посматривал по сторонам словно с неохотой. А еще - с брезгливостью. Вернее сказать, это была обычная презрительная невнимательность человека, который знает наверняка, что вокруг нет ничего достойного его взгляда. Да уж какое там внимание! Разве только к очередной луже с машинным маслом, которая может оказаться где-нибудь на дороге!.. Нервный школьник шел, как привык ходить у себя на городской окраине, уткнув нос в воротник курточки, из которой давно вырос, и пока не видел по сторонам ничего, кроме обычных, унылых картин зимнего города.
Когда до театра оставалось пройти три дома, что-то вдруг начало твориться: время странным образом сгустилось, кровь в нем по каким-то неясным причинам потекла быстрее. Один за другим, точно из-под земли, возникали на улице перед театром люди. Тут и там они притягивали его внимание, а едва ли полминуты назад впечатлительный школьник - художник-маринист вообще ни на что не хотел смотреть. О, если бы нервный школьник в ту секунду мог трезво дать себе отчет о том, что происходит!.. Но он не мог, потому что время невероятным образом стремительно уплотнялось... Здания за два - за три до театра сразу несколько образов обожгло его. Случайные уличные картины - какую связь они имели с ним?!. Словно бы были направлены именно против нервного школьника, воображавшего себя будущим художником-маринистом, и страшно ранили его болезненную впечатлительность.
Вот молодая красивая женщина с тонким удивительным лицом, одетая в изящную шубку из ослепительно блестевшего меха мгновенно застряла в его воображении - точно хлесткий и страшный удар обрушился на впечатлительного школьника!
'Да она такая, словно, чтобы сильнее ударить мне по нервам, подчеркнуть, как я в своем жалком клоунском наряде не подхожу к ее красоте! Словно бы хочет развить во мне сильнее 'комплекс неполноценности' в тот момент, когда даже подружка меня бросила!' - пронеслось в голове нервного школьника.
Тут и там люди завораживали его так сильно, что он не мог отвести глаз. Вот человек в белом шарфе и с непокрытой головой ступил из такси на мороз и важно миновал несколько шагов до подъезда, держа руки в карманах и ни на кого при этом не смотря. Он даже чуть не сшиб завороженного уличными картинами и еле двигавшегося впечатлительного школьника. Этому человеку в белом шарфе еще предстояло сыграть свою роль в вечере в театре. А в тот момент из вихря впечатлений, произведенных этим человеком, в сердце болезненно впечатлительного школьника остались только гордая непокрытая голова и белый шарф, и надменное, удивительно умное лицо... Кто он? Впечатлительный школьник скрутил вслед ему шею, споткнулся обо что-то, упал - вдобавок на улице перед театром было слишком скользко. Но встретить дворника было теперь немыслимо, потому что простая, неброская фигура дворника была в этой картине не к месту. Мир, в котором неказистые дворники чистят улицы, за несколько домов до театра куда-то пропал вместе с миром болезненно впечатлительного школьника, миром маленькой квартирки, в которой он жил с матерью, школой, в которую он ходил, даже с миром парусников и морских пейзажей.
Сверкнули отраженным электрическим светом наручные часы, - ярко блеснули на холеном запястье надменного и умного человека в белом шарфе, когда он прикрывал дверцу большой шикарной машины. Таких часов не было у впечатлительного школьника!
В мире, где впечатлительный школьник создавал свое 'Трафальгарское сражение', где работала инженером в бедной производственной компании его мать, где была их маленькая однокомнатная квартирка, таких часов не было ни у кого.
Впрочем, про тот мир, в котором он находился еще тридцать минут тому назад, даже и не стоило думать!.. Он бы только зря потерял время! Потому, что того мира здесь вовсе не существовало.
Но странные идеи и предположения одолевали в эту минуту впечатлительного нервного школьника: те люди, что так страшно поражали своими яркими образами его измученную 'комплексом неполноценности' больную натуру, появлялись перед ним вроде бы и не преднамеренно, а случайно, но в его мыслях то и дело сквозило, хотя это было еще только одно лишь смутное и неясное подозрение: все это наложение образов, которое школьник как будущий художник-маринист очень остро чувствовал, их одновременное возникновение перед ним, совпадение всех этих человеческих появлений спланировано заранее. Разве же не нарочно впечатления так страшно накладывались друг на друга? И это предположение, сделанное нервным, измученным 'комплексом неполноценности' школьником, было в истории вечера в театре самым главным, наиглавнейшим из всех прочих обстоятельством.
В тот миг его поразило следующее невероятное наблюдение: точно, несмотря на зиму, прямо на улице в городе работал огромный гипнотический кабинет. Да что там, зима тоже была 'со всеми ними', как думал болезненно впечатлительный школьник, в сговоре!.. С кем именно?!. Ах, конечно, в тот момент в его рассуждениях не было таких подробностей!.. 'С ними' вообще, а в частности: с красавицей, с надменным человеком в белом шарфе. Зима позволяла им носить блестящие шубы и экстравагантные шарфы, которые столь шли им, и без того прекрасным и удивительным.
Они все хотели развить в нем 'комплекс неполноценности', унизить его, подчеркнуть его ничтожество!
Но только ли с ними, именно ли с ними была в сговоре зима?!. Он не стал раздумывать и об этом: история с ужасными и блестящими впечатлениями, которые за несколько домов до театра обрушились на его душу, была пронизана ужасной тайной, которую ему с ходу было не разгадать, как бы он ни старался. Эта тайна была страшна и чревата неожиданными разгадками, и в происходившем можно было ожидать всего: любого и от любого...
Конечная цель гипнотического сеанса была достигнута за несколько мгновений: он был поражен и раздавлен обрушившимися на него впечатлениями. Он не видел изъянов ни в чем и ни в ком вокруг. Куда нервный школьник ни кидал взгляд - везде жгло, поражало блеском и больным, убийственным очарованием. Будь впечатлительный школьник в спокойном состоянии, он бы мог холодно взглянуть на разыгрываемый, по его представлению, прямо на улице спектакль и тотчас разглядел бы во всем - и в людях, и в зданиях центра Москвы - многочисленные изъяны, которые разве что не лежали на самой поверхности. Нервный школьник вычислил бы за 'спектаклем' много убогих изнанок, и ему бы стало легче. Но именно теперь он был не в состоянии этого сделать. Где там вычислять?! Сонливость, расстройство из-за испорченной одежды, унижение из-за гнусного наряда, что был на нем теперь, - все обстоятельства действовали против болезненно впечатлительного школьника.
Но с момента своего невероятного предположения о гипнотическом кабинете, с той самой минуты, как это предположение только появилось в его мыслях, болезненно впечатлительный школьник ни на секунду не забывал, что его изначальное состояние в этот вечер повстречавшимися случайно персонажами тщательно учтено, а то яркое впечатление, которое повстречавшиеся персонажи пытались на него произвести и, надо сказать, удачно производили, - так вот, это впечатление было продумано и просчитано до мелочей.
Таким образом у нервного школьника в тот вечер за каких-нибудь четверть часа родилась собственная теория заговора: только заговор этот был направлен не на свержение каких-нибудь там правителей, а на разрушение его, будущего художника-мариниста, душевного равновесия, слом его хорошего настроения.
Много позже, уже повзрослев, и не став никаким художником-маринистом, а превратившись в обычного ай-ти менеджера, работающего на складе, впечатлительный школьник, - звали его, кстати, Сергей Кузнецов, - от этой теории заговора перейдет к разработке другой теории - теории революции в настроениях.
Ведь если настроение можно сломать, опрокинуть, как, например, сейчас, то можно его и улучшить. Для этого нужно в настроении произвести революцию.
Революция может быть произведена не только в обществе, но и в одном отдельно взятом человеке. Таким человеком Сергей Кузнецов решил сделать себя. И он придумал себе прозвище - новое имя - псевдоним, который казался ему очень революционным, правда, он точно не мог сказать себе, почему - Томмазо Кампанелла.
Сергей Кузнецов - Томмазо Кампанелла. Революционней не придумаешь. Да здравствует революция в настроениях!
Глава вторая.
ТЯЖКИЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ
'Мазда' долго мчала по улицам города, пока, наконец, впереди не показалась широкая асфальтовая лента кольцевой автотрассы. Было видно, что даже в этот ранний час по ней уже движется большое количество машин.
Человек, сидевший за рулем 'Мазды', - в ней, кроме него, находился Жора-Людоед, - сбавил скорость и не доезжая до пересечения с опоясывавшей город магистралью, свернул на широкий проспект. По нему уже тоже двигалось множество автомобилей. Правда, большинство грузовиков и легковушек направлялось не в сторону городской границы - как 'Мазда', а наоборот - к центру.
Автомобиль, в котором находился известный вор, некоторое время двигался по проспекту. При этом он держался правой обочины и не превышал установленную в городе максимальную скорость.
Сидевший за рулем уголовник старался не привлекать внимания полиции. Впрочем, стражей порядка нигде не было видно. Не было их и на пересечении проспекта с одной второстепенной улицей, которая бежала в сторону окраины, к кольцевой автодороге. И уж тем более не оказалось стражей порядка на съезде с этой асфальтовой ленты, петлявшей по промышленной зоне, на кольцевую автодорогу.
Вскоре автомобиль уголовников съехал с широкой кольцевой автодороги на загородное шоссе. По нему он двигался недолго и свернул на какую-то узкую дорогу местного значения. Затем выкатился на трассу, что вела из столицы в область. Это была широкая, оборудованная по самым современным нормам дорожного строительства автомагистраль. Днем и ночью в обе стороны по ней без устали двигались автомобили.
'Воровозка' и здесь поехала в одном из правых рядов, давая обгонять себя попутным автомобилям. Так она двигалась примерно пятнадцать километров. Потом свернула с автомагистрали вправо на шоссе местного значения. По нему легковушка, в которой сидел беглец из 'Матросской тишины', двигалась около десяти минут. Затем свернула на другое шоссе, такое же неширокое. Оно петляло между разросшихся пригородных поселков.
По сторонам асфальтированной дороги бежали какие-то неряшливые складские базы, ангары, из которых велась торговля строительными материалами. Попадались и просторные дворы за заборами, на которых стояли бетономешалки, валялись мешки с цементом.
А то вдоль шоссе начинали идти длинные вереницы убогих деревенских построек - старых деревянных домов. С резными наличниками на окнах, с протоптанными в снегу вокруг домов дорожками, с поленницами дров. Реже встречались выделявшиеся посреди всего этого убожества двух и трехэтажные особняки, окруженные добротными заборами.
Но целью путешествия автомобиля, внутри которого сидел беглец из 'Матросской Тишины', был вовсе не такой современный загородный дом. Легковушка остановилась на окраине старой деревни, у сгнившего и кое-где рассыпавшегося деревянного частокола.
Из двери покосившегося домика, едва машина остановилась у его забора, вышел тщедушный, маленького роста паренек в тренировочном костюме и в кроссовках, в незастегнутой телогрейке. Очевидно, он стоял только что у окна и сквозь щель в висевших на нем грязных занавесках, смотрел на дорогу за забором - ждал, когда подъедут гости. Потом быстро сунул руки в рукава телогрейки, накинул ее на плечи, вышел из дома.
Сидевший на пассажирском кресле рядом водителем уголовник, которого звали Петро, открыл дверь и, посмотрев по сторонам, выбрался из автомобиля. Следом покинул 'Мазду' и Жора-Людоед.
Парень в спортивном костюме, тем временем, отпирал ключом массивный замок, висевший на калитке.
- Вот, Людоед, это, конечно, не гостиница 'супер люкс', но тебе все равно понравится здесь больше, чем на киче, - проговорил Петро. - Завтра появятся хозяева, родители этого парня. От них можно всего ожидать. Но первые сутки ты сможешь отсидеться здесь. О том, что ты тут, никто не знает.
***
Уличные картины!.. Они действовали на впечатлительного и нервного школьника тем более странно и поражали тем неприятнее, что он только совсем недавно брел, подняв воротник куцонькой курточки, думая всего-навсего убить время, намереваясь тихонько отсидеться в темноте зрительного зала. А что было здесь, перед театром?!. Наоборот, здесь, кажется, не хватало его одного. Притворно случайные, притворно 'уличные', яркие люди, встреченные сегодня, ждали только его одного! Он или кто-нибудь такой же, как он, был им необходим на роль зрителя, потому что без него, случайного и до последней секунды ничего не ожидавшего зрителя, громадная затея по произведению ярких впечатлений на улице перед театром была полностью лишена смысла. И вот вместе с кровью, что теперь разгонялась по жилам с удвоенной скоростью, в нервном школьнике распространялась злость: как это исподтишка и нечестно - он ни капельки не ожидал встретить такие яркие, ранившие впечатления и не был подготовлен к ним ни в малейшей степени!.. Что же это они, как же это они? Неужели вот так вот - нарочно! - подкараулили его, когда он был заспан, не имел времени разобраться, что к чему, а одежда на нем - такую еще надо постараться найти, такую надевают только клоуны в цирке! Так то же клоуны, профессионалы, которые смешат намеренно и получают за это деньги!.. Это то же самое, что неожиданно ударить только что вставшего с постели, еще не проснувшегося человека!.. Какие подонки!..
Что касается цели удара, то впечатлительному школьнику она была понятна еще определеннее: показывая ему, какое он, впечатлительный школьник, ничтожество, персонажи, встреченные на улице перед театром, - все эти бессчетные красавицы в шубках и мужчины в шарфах, обернутых вокруг шей по-модному, - подчеркивали и оттеняли свое великолепие. Таким образом, впечатлительный школьник был уже полностью уверен: это заговор влюбленных в себя персонажей против него, которого они хотели поразить своим великолепием.
Конечно, в своих мыслях, которые скакали более чем лихорадочно, впечатлительный школьник употреблял слово 'заговор' в очень ограниченном значении - ведь он же не сошел с ума, чтобы действительно разглядеть заговор в уличной толпе. Он мысленно произносил это слово с тем оттенком, чтобы наверняка хотя бы самому себе подчеркнуть: здесь нет непреднамеренности и случайности. Наоборот, события с самого начала должны были развиваться именно так, как они и развивались.
'Впрочем, черт с ним со всем!' - решил впечатлительный школьник.
***
Когда до театра оставалось пройти каких-нибудь несколько десятков шагов, впечатлительный школьник титаническим усилием попытался изменить свое настроение: отчаянно постарался оживить уже едва дышавшее воспоминание о своей картине 'Трафальгарское сражение', забытое предвкушение того, как он ее наконец-то закончит и повесит в прекрасной самодельной раме на стену.
Из последних сил нервный школьник попытался помечтать о том, как он станет успешным художником-маринистом и станет наслаждаться популярностью и богатством.
Но все же те несколько десятков шагов, что впечатлительный школьник прошел до входа в театр, на который набрел в точности по указаниям продавшей билеты тетушки из театрального киоска, произвели на него самое тяжелое действие. Мечты о 'Трафальгарском сражении' и великолепном будущем успешного художника-мариниста, конечно, помогли настроению, но не столь действенно, как он рассчитывал.
'Совершенно спланированное и продуманное дело... Спектакль, за которым, стоят придумщики, они же - исполнители. Все ловко и подло рассчитали... Надо сказать, им, гадам, удалось на высшем уровне. На самом высшем уровне!..'
От вечерней улицы перед театром у него рябило в глазах.
Перед самой дверью театра впечатлительный школьник машинально посторонился и обождал: почти одновременно с ним, но все же на какие-нибудь мгновения позже, ко входу в театр, не от метро, а с противоположной стороны улицы, от отъехавшей огромной, блестящей, пахнувшей деньгами черной машины, от тротуара напротив, не ожидая, пока проедет поток машин, вынуждая их всех притормаживать и останавливаться, немного скользя ботинками по запорошенному снегом асфальту, подошел роскошно одетый человек с удивительно прямой спиной, без перчаток, хотя было сильно холодно, в золотых, с драгоценными камнями перстнях и таком же белом шарфе, как тот, что был надет на человеке, которого впечатлительный школьник видел совсем недавно.
Деньги, деньги, деньги - легкое дыхание исходило от этого человека в воздухе...
Впечатлительный школьник как-то совершенно естественно обождал, пока человек с удивительно прямой спиной пересечет улицу, не спеша потопает, отряхивая снег, начищенными до блеска ботинками и пройдет в здание театра, ни на кого не глядя, в том числе на впечатлительного школьника, ожидавшего его, пропускавшего его и чуть ли не дверь ему придерживавшего.
Впечатлительный школьник немного пришел в себя и удивился: чего это он так расстарался, придерживая дверь, и зачем проявил такое почтение к этому незнакомому человеку?.. Тем более - впечатлительный школьник только теперь осознал это - совершенно никакого яркого впечатления, подобного тому, что произвели на впечатлительного школьника красавица в шубке или гордый человек в белом шарфе, этот человек с удивительно прямой спиной на него не произвел. Почему-то предполагаемое наличие у человека с удивительно прямой спиной больших денег не произвело на впечатлительного школьника никакого, тем более яркого и болезненного впечатления.
'Странно, - подумал впечатлительный школьник. - А ведь только что меня грела мысль о том, как я разбогатею, когда стану продавать свои картины морских сражений! Значит, деньги - это хорошо... Но только что они не произвели на меня никакого впечатления... Непонятно!'
Задолго до того, как вор в законе Жора-Людоед оказался в тюрьме 'Матросская тишина', а потом и совершил из нее дерзкий побег с помощью переданного ему 'вертухаем' - тюремным охранником - альпинистского троса, он сидел в компании с вором, которого звали Петро, на одной квартире.
В этой 'однушке', расположенной на самой окраине Москвы возле кольцевой автодороги, воры отсиживались после удачного ограбления. Выходить на улицу было опасно. Запертые в четырех стенах коротали время за пьянством и бесконечными разговорами.
Петро был склонен к беседам 'по душам'. Теперь, оказавшись в компании известного вора, изнывая от ничегонеделанья, лез к Людоеду с разговорами 'за жизнь'.
- Скажи, Жора, вот мы с тобой знаем, что вору положено к деньгам относиться с пренебрежением, не ценить их. Презирать их и не уважать, - говорил Петро. - Зачем же из-за денег мы рисковали, что нас застрелит вооруженная охрана, а?.. То из-за чего мы, воры, готовы отдать жизнь, мы же и презираем!
- Так и есть, Петро! - откликнулся Людоед, валявшийся на старенькой продавленной тахте. - Потому что деньги для вора - все равно, что бормашина для одного моего знакомого стоматолога. Ему нужна была хорошая новая бормашина, чтобы хорошо лечить клиентам зубы, чтобы получить от них деньги и купить на них пистолет. Без этого пистолета он не мог осуществить свою главную цель - убить одного знакомого, к которому он ревновал свою жену. Без этой бормашины шагу ступить не мог, а на самом деле думал вовсе не о ней... Ни бормашина, ни деньги ничего не значат без самого главного, именно того, для чего они нужны и о чем никто не говорит, но что, тем не менее, существует и о чем все думают. Как думал о своем пистолете и о будущем убийстве соперника мой знакомый зубной врач. Поэтому-то тот врач, я думаю, тоже не очень впечатлялся ни от денег, ни от бормашины. Ни даже от пистолета. А вот труп его знакомого - вот это, думаю, произвело на него впечатление...
***
Черной бесконечной ночью, минуя погруженные во тьму северные полустанки, из Края Полярных морей прибежал в Москву закоптелый пассажирский поезд.
Когда он замер возле перрона, над столицей забрезжил рассвет. Пассажиры, выбиравшиеся из дверей вагонов, были сонными. Их измучило непредвиденно затянувшееся путешествие.
Когда поезд выехал с конечной станции - небольшого городка на севере России - в одной из точек его маршрута случилась катастрофа. Состав с цистернами столкнулся лоб в лоб с дизельной дрезиной. Цистерны повалились на бок, загорелись.
Это было 'узкое' место железнодорожной системы. Чтобы объехать его, надо сделать крюк в несколько сотен километров.
Десятки поездов застряли на своих маршрутах. Тот, что подкатил к вокзалу, должен был прибыть в столицу еще вчера.
В одном из его купе в Москву приехал тот самый человек с чрезвычайно прямой спиной. Фамилия этого человека - Таборский. Правда, в последнее время Иннокентию Таборскому приходилось называться другими именами - он скрывался от правосудия.
Перед глазами Таборского все еще стояла станция, на которой они остановились примерно два часа назад. На ней их поезду пришлось задержаться на непредвиденных тридцать минут.
Из окна купе Иннокентия виднелся вагон другого поезда, - в отличие от поезда Таборского, он прибыл на эту станцию давно и был загнан на крайний путь подальше от маленького вокзала. Предназначался для перевозки заключенных.
Дверь того вагона находилась с той его стороны, что была не видна Таборскому. Но сбоку торчал 'автозак'. Виднелись солдаты с автоматами. Мелькали выбиравшиеся из вагона, чтобы тут же забраться в тюремный грузовик, заключенные.
Картина произвела на Иннокентия тяжкое впечатление. В 'столыпине' он прежде не путешествовал, но тюремный опыт у Таборского был. Страшные воспоминания!
Тюрьмы Таборский боялся больше смерти. Такое чудовищное, неизгладимое впечатление она на него произвела.
При виде вагона, перевозившего заключенных, воспоминания о ней ожили. Впрочем, они никогда не оставляли его надолго.
Это случилось в молодости. Он был арестован по делу о мошенничестве при получении кредитов. Дело вскоре закрыли, Таборского выпустили. Но за неполных четверо суток, что провел в следственном изоляторе, Иннокентий испытал такой животный ужас перед тюремными реалиями, что в дальнейшем, стоило ему услышать где-нибудь слово 'тюрьма', на лицо падала тень, настроение портилось. Он становился раздражительным. Одна мысль сверлила мозг в такие минуты: 'Господи, только бы не попасть туда снова!'
Но он занимался такими делами, при которых вероятность очутиться за решеткой существовала постоянно.
И рад бы найти спокойное занятие. Но доходы, к которым привык, могли обеспечить Таборскому лишь его нынешние дела.
***
Иннокентий хорошо знал Жору-Людоеда, был его партнером в некоторых делах.
Жора-Людоед не разбирался в коммерции. Не умел вложить добытые деньги. Таборский выгодно размещал средства Людоеда. Вместо него и для него регистрировал коммерческие предприятия, следил за их работой, назначал людей. Контролировал по указке Жоры работу управляющих некоторых прибыльных столичных компаний. Большую часть доходов, само собой, отдавал Жоре. Но не забывал и о себе.
Людоед презирал занятия бизнесом. Если и удавалось Жоре путем угроз и вымогательства завладеть какими-нибудь ценными активами, предпочитал побыстрее продать их, а деньги поместить в надежное место: в тайник, сейф какого-нибудь особняка или в банковскую ячейку.
Таборский и в этих случаях получал, разумеется, немало. Но ему-то хотелось размаха! Стать настоящим крупным бизнесменом, - пусть и имеющим за своей спиной криминального 'шефа'!
С Жорой-Людоедом такая карьера невозможна.
'Почему Жора считает бизнес делом, недостойным воровского звания? - размышлял Таборский. - Недаром его считают человеком странным, чуть ли не психбольным... И вот такая личность - мой единственный 'козырь'. И то - бывший! Если б не он - я был бы лишь владельцем нескольких фирм, балансирующих на грани банкротства, злостным неплательщиком налогов, махинатором и комбинатором...'
Настроение Таборского, и без того подавленное, стало просто ужасным. Все прежние его провинности перед законом - ерунда по сравнению с историей, в которую в последний месяц угодил благодаря все тому же Людоеду.
Глава третья.
МОДА НА ТЕАТР
За много лет до побега Жоры-Людоеда из тюрьмы 'Матросская тишина'
Впечатлительный школьник уже было опять начал думать про 'Трафальгарское сражение', самодельную раму для него, будущий успех художника-мариниста, но вдруг, вдогонку, еще разик представил, как только что держал дверь и при этом не испытывал совершенно никаких болезненных чувств из-за проходившего через нее богатого человека с удивительно прямой спиной.
'Странно!' - подумал впечатлительный школьник.
То, что человек обладал большими деньгами, не произвело на впечатлительного школьника никакого яркого впечатления. Он не отнес его к 'заговорщикам'.
'Нет, действительно, странно!' - впечатлительный школьник даже хмыкнул. В гардеробе он оказался следующим по очереди за человеком с удивительно прямой спиной. Впечатлительный школьник с наслаждением снял с себя куцонькую куртчонку. Вот когда ему стало полегче: ведь свитерок на впечатлительном школьнике был ему вполне по размеру, даже немного великоват.
Впечатлительный школьник краем уха расслышал, как гардеробщица говорит человеку с удивительно прямой спиной:
- Купила, все, Таборский, как ты велел. Твой букетик за приполком у меня стоит, вот!.. С тебя, значит, пятьсот долларов. Уж не знала, как и сказать... Но ты же сам велел денег не жалеть... Как мне денег не жалеть?.. Я ведь, в отличие от тебя, Таборский, к ним не привычная...
Впечатлительный школьник поразился: букет должен был быть очень шикарным, если он стоил целых пятьсот долларов!
- Вы себе-то накиньте,- добродушно проговорил Таборский. - Пусть будет шестьсот.
- Ой, да что ты! Я уже накинула вообще-то! - ответила гардеробщица неестественно жеманясь, отчего ее сморщенное личико приобрело комичное выражение. - Ну, уж если ты, Таборский, настаиваешь: шестьсот, так шестьсот!
Таборский, ничуть не огорчившись из-за того, что гардеробщица, похоже, вела себя с ним не совсем честно, полез во внутренний карман пиджака, но бумажник застрял в кармане, и Таборский принялся с усилием его оттуда вытаскивать.
К тому времени за завистливым школьником уже пристроились в очередь к гардеробу еще два человека. Наконец гардеробщица взяла его куртчонку.
Таборский, чертыхаясь, уронил на пол позолоченную, инкрустированную бриллиантами шариковую ручку, которую только что извлек из кармана.
- Чертов карман: слишком узок для моего бумажника! - самодовольно проговорил он и взглянул на гардеробщицу, явно ожидая прочитать на ее лице восхищение его туго набитой 'мошной'.
Тут же, вслед за ручкой, он выронил из кармана на пол еще и несколько сложенных вчетверо листов бумаги с какими-то записями и пять или шесть банкнот по пятьсот евро. Впечатлительный школьник, обернувшись, заметил, что взгляды, которые стоявшие в очереди люди бросали на обладателя плотно набитого бумажника, полны раздражения, а вовсе не восхищения его 'богатством'.
- Плотно я его сегодня набил!- сказал про бумажник Таборский и хохотнул. Стало ясно, что он пьян.
Гардеробщица сварливым голосом прикрикнула на него:
- Отошел бы уж лучше, Таборский, в сторонку, да там бы свое богатство тихонечко-то и вытащил!
Стоявшие в очереди к гардеробу люди стали смотреть на Таборского с нескрываемым презрением.
- Ну что, не завидуете вы мне? - пьяно хохотнул Таборский, неожиданно и прямо взглянув на людей в очереди. Как-то криво усмехнулся. - Не завидуете моим деньгам? Это плохо!
- Да презираем мы их! - с насмешкой сказал дядька, стоявший позади впечатлительного школьника в очереди. - А вам бы я, молодой человек, посоветовал протрезветь, прежде чем в театр-то приходить!
- Ладно, хватит!.. В мои молодые годы выпить чуть-чуть - не грех. И потом я уже совершенно трезв... Презирают они мои деньги... Надо же! Для чего же я тогда стараюсь?! - Таборский опять рассмеялся.
Таборский уронил на пол какую-то сложенную вчетверо бумаженцию.
Впечатлительный школьник подобрал с пола ручку и бумагу, протянул человеку с необыкновенно прямой спиной.
Таборский вытащил наконец свой бумажник из черной прекрасной кожи. Блестящий, большой, по всему было видно - туго набитый купюрами, небрежно вытащил из бумажника сразу большущую пачку денег, отсчитал шестьсот долларов, передал их гардеробщице. Та взяла их и тут же воровато посмотрела по сторонам. Очередь уже проявляла сильное и нескрываемое нетерпение.
Таборский небрежно скомкал остальные купюры и сунул их обратно в бумажник. Сделал он это крайне неловко, так что денежные билеты до половины остались торчать наружу и едва тут же не высыпались из бумажника на пол. Затем Таборский взял протянутую нервным школьником ручку и бумагу и впихнул их в узкий карман вместе с бумажником и номерком от пальто. Медленно пошел куда-то... Кажется, к двери на улицу, покурить в предбаннике - теперь следить за Таборским впечатлительному школьнику мешала колонна.
- Молодой какой, денежный, - сказали откуда-то сзади, из очереди. Впечатлительный школьник убрал свой номерок в карман, но от гардероба еще не отошел, так что продолжение разговора было ему слышно...
***
В тот день, когда Жора-Людоед и Петро отсиживались после ограбления в 'однушке' и беседовали 'за жизнь', Жора-Людоед сказал подельнику еще такую вещь:
- Так что деньги - это вроде бормашины, только инструмент. Но вот для добычи чего этот инструмент нужен - это вопрос очень сложный. Тут, как я думаю, существует что-то вроде моды. В каждый период времени она у людей разная. Знаешь, вот сейчас театр - не в очень большом почете. Никто туда особенно не ходит. Все фильмы из Интернета скачивают. А было время - все от этих театров с ума сходили, все норовили в них попасть, самые главные люди были актеры и режиссеры, оказаться в их компании было все равно что моему стоматологу пристрелить своего знакомого - главная цель жизни.
- Значит, Людоед, деньги ворам нужны, чтобы следовать моде! - вывел пьяным голосом свое заключение Петро.
- Что ж, можно и так сказать, - согласился Людоед. - И мода эта - страшная штука, потому, что она калечит. Потому, что если ты этой моде не соответствуешь, то ты как будто и не живешь вовсе, ты себя как будто ходячим мертвецом чувствуешь. И что самое страшное - никто никогда в существовании этой моды не признается. Как будто и нет ее вовсе, хотя только она и есть самое главное... К примеру, если модно кататься на велосипеде, а у тебя есть только самокат - то тебя как будто и нет вовсе. Или ты плывешь на лодке, а модно лететь на самолете, то ты тоже - вроде как живой труп...
- А кто же эту моду выдумывает? - спросил Петро.
- Люди, страшная человеческая толпа. К примеру, если мода на театр, то больше всего представителей этой толпы ты можешь встретить перед входом в театр, если мода на путешествия - то ищи эту банду модников в аэропорту... Они, падлы, сильны и влиятельны, кого угодно отравить своим ядом могут. Но никогда в том, что он есть и вся эта мода существует, не признаются. А чувствуют все это лучше всех, знаешь, кто?
Петро вопросительно вскинул брови.
- Маленькие дети, подростки и мы... воры! - ответил Жора-Людоед.
***
Жора был арестован по какому-то странному, выглядевшему 'подставой' поводу. Какое-то идиотское хранение наркотиков, которые Людоед никогда не употреблял, предпочитая им алкоголь. Одновременно полиция принялась 'трясти' всех, с кем Людоед был связан.