Солодов Роман Николаевич
И сгоит Джоконда

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Солодов Роман Николаевич (rsolodov@hotmail.com)
  • Размещен: 01/06/2011, изменен: 01/06/2011. 511k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:

       +
      
      
       РОМАН СОЛОДОВ
      
      
      
      
      
      
       И С Г О Р И Т Д Ж О К О Н Д А .
      
       (футурологический роман)
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1.
      
      
       Он несколько секунд с недоумением смотрел на экран компьютера, а потом рассме-ялся. Цифра на экране была смешной - 6.28. Два пи. Будь у компа чувство юмора, он бы су-мел оценить шутку. Но пока что еще не создали электронику, способную шутить. Нет спроса на юмор в программах - нет компьютеров. Возникнет потребность, тут же найдутся умельцы. Ответ, выданный машиной, был тем более смешон, что объектом исследования было светило, желтый карлик, масса которого составляет 99.8% от массы всей солнечной системы. И воз-раст сравнительно молодой - чуть больше четырех с половиной миллиарда лет. Кстати, уточненный возраст помогли определить те же компьютеры, в программу которых заложили модели звездной эволюции. Солнцу по всем подчетам осталось жить чуть больше пяти мил-лиардов лет. Хватит на все, что придет на смену человечеству. Смешно даже думать, что че-ловек в его современном виде просуществует еще... О миллиардах лет не может быть и речи просто потому, что разум не в состоянии охватить этот временной промежуток. Не обнимешь необъятного, справедливо заметил Козьма Прутков.
       Да плевать было Петру Ивановичу Синявину на трансформацию человечества через миллионы лет. Его не волновало, что через через каких-нибудь пятьсот - семьсот миллионов лет Солнце так нагреет Землю, что на ней жить нельзя будет. Его не волновало даже, если это произойдет не через миллионы лет, но через столетия. Даже через два. Через одно! Нет! У не-го дочь вот-вот родит внука. Ему почти наверняка жить до ста с лишним - медицина не стоит на месте. Так что через век пусть солнце светит как светило все годы его жизни. А компью-тер вздумал пошутить. Скорее всего он неверные исходные заложил в программу. Потому и шутка насчет шести и четверти. Ладно, надо забыть об этом...
       Пахнуло неуютным. Лучше повторить. Может, он с массой ошибся на порядок или не-сколько. Ведь по той, какова она сегодня, Солнце не может превратиться в сверхновую. Да и заметили бы уже с самого начала существования астрономии. Какие-либо майя или китайцы уже записали бы в узелках и трактатах... Может, с природой пятен намудрил? Ладно, чего га-дать - повторим. Начнем вводить все заново. Масса, плотность вещества в ядре, температура, скорости вращения ядра и оболочки, параметры протон-протонной термоядерной реакции... И задействовать надо два компа. Благо Виктор Ефимыч в отпуске, и его машина простаива-ет. Два компьютера синхронно шутить не станут. Это не парный конферанс. Миров и Новиц-кий, Шуров и Рыкунин... Кумиры Совка. Кто-то их еще помнит?
       На следующий день он с некоторым зудом в душе ожидал результатов. Они отпечата-лись почти одновременно с разницей во времени запуска программ. На обоих экранах были одинаковые цифры, почти не отличающиеся от первоначальных дух пи.
       Надо уйти в отпуск... Сейчас же, немедленно. Он же не хочет прослыть сумасшедшим или сойти с ума на самом деле. А перед отпуском он позвонит Стиву, коллеге, можно ска-зать, другу, если у американцев вообще это понятие совпадает с русскими представлениями о дружбе. Обмен деловыми и семейными визитами, статьи в соавторстве, совместные организа-ции конференций...
       - Стив? Привет. Как дела?
       - Я в порядке. Как у тебя?
       - А черт его знает.
       - Что такое?
       - Ты можешь оказать мне услугу?
       - Все, что в моих силах.
       - Это как раз в твоих. Мне нужно, чтобы ты посчитал, когда наступит конец света.
       - Это не спешно, Петр. У меня много работы сейчас.
       - Интересно, какой?
       - Долго рассказывать. Закончу, пришлю статью...
       - Стив! Не надо присылать. Это ничего не изменит. Понимаешь... - он понял, что не может выдать Стиву эту убойную информацию. Надо, чтобы Стив сам решил проверить. Но что сказать? Сидел с закрытыми глазами и ждал слов Стива. Дождался:
       - Не слышу тебя, Петр.
       - Я здесь.
       - У тебя депрессия? С чего это вдруг? С дочкой все в порядке?
       - Да. Сижу, жду звонка, когда повезут рожать. Бессмысленно все, Стив. Наша работа, профессия, вообще жизнь, дети, внуки...
       - Не понял тебя, Петр. Мы сэкономили человечеству миллиарды, когда убедили прави-тельства не тратить деньги на борьбу с глобальным потеплением.
       - У меня ощущение, что эти миллиарды человечеству не понадобятся. Никогда!
       - Да о чем ты? Я начинаю беспокоиться за тебя.
       - Посчитай срок до конца света. Не забудь ввести поправку Маркова - Роу.
       - Хорошо. Но...
       - Минутку, Стив, - перебил Синявин. - Если можно, начни сегодня. У тебя рабочий день только начался. Жду твоего звонка завтра. Могу тебе только сказать,что я проделал это дважды на двух компьютерах и получил один и тот же результат.
       - Какой? Что солнце взорвется не через пять миллиардов лет, но через один?
       - Ты знаешь мое отношение к миллиардам. Жду звонка, Стив. Бай, - Петр Семеныч вы-ключил мобильник. Потянулся к бумагам на столе и тут его обожгло. Зачем все! Только что его работа рухнула в бездну. Единственная надежда на Стива! Завтра он позвонит, и они раз-берутся в чем его ошибка. А до того... Да его сейчас вырвет!
       Он выскочил из лаборатории, зажав рот ладонью, чтобы не расплескать блевотину, неудержимо рвущуюся из глотки. Наткнулся на секретаршу директора института.
       - Петр Иваныч!.. - начала было щебетать она, но замолкла, увидев выпученные глаза начальника лаборатории, который пробежал мимо нее к туалету.
       В последний раз в своей жизни Петр Иваныч блевал в далекой юности, когда перепил "Старки" на Новый год. Он забыл, насколько мерзко все это. И сейчас, полусогнувшись, он продолжал выплескивать из себя в раковину желто-коричневую жижу. Потом долго смывал все, помогая себе салфетками заталкивать блевотину в узкое сливное отверстие, жидким мы-лом долго очищал руки, нюхал ладони, которые несли запах извержений, и все никак не мог избавиться от него.
       Почему его вырвало? От страха. Как это страшно, оказывается, знать точную дату своей смерти. Все может случиться - самолет грохнется, машина столкнется, бандит ножом ударит, кирпич на голову упадет... Да тысячи причин, по которым человек оказывается "вне-запно смертным". Но знать точно, когда умрешь - вот ужас, описанный Достоевским, вот му-ка смертная, которая продлится шесть с небольшим лет. Да кто ж такое выдержит? Как люди с этим справятся? Такое знание убьет человечество раньше, чем взорвется звезда. А, может, скрыть? Как?! До сих пор никто кроме специалистов не знает, как создать атомную бомбу. И слава Богу! Иначе б человечество давно уничтожило себя как Воронья слободка. Но когда речь заходит о солнце, за которым наблюдают сотни профессионалов, то скрыть грядущую катастрофу будет невозможно. Только осознание неизбежной близкой смерти - что такое шесть лет! - для всех сразу, вскроет такие глубины в человеке, о которых он и не подозревал в своей плоской жизни.
       Не стоит паниковать раньше времени. Завтра позвонит Стив и все устаканится. Он ку-пит ему бутылку хорошего коньяка, нет! отличного коньяка, дорогого, за несколько сот дол-ларов и пошлет по "Америкэн Эспресс". А сейчас надо поехать домой и ни о чем таком не думать. Если получится.
       Катю не обмануть. За эти десятилетия, что они вместе, она уже научилась читать по его глазам, губам, даже ушам, которые начинали по-детски гореть, когда уличали в неискрен-ности. Да и он тоже не был слеп. Сразу определял, когда Катя чем-то недовольна. Как и она, он вцеплялся в жену клещем и не отодрать было, пока не выяснял, в чем дело. Это помогло им удержать семью в любви, потому что скверное не накапливалось с годами, но распределя-лось во времени небольшими, растворимыми дозами в их вкусном семейном супе.
       Он вышел на теплую летнюю улицу. Надо спуститься в метро и поехать домой в Кун-цево, которое волею власть имущих на его глазах превратилось из окраины столицы в феше-небельный район, а Рублевка стала символом... Сейчас уже это не важно. Недолго ее обита-телям осталось, подумал он и с удивлением поймал себя на том, что злорадствует. Почему? Ведь раньше ему было плевать, как они там тусуются. Хватит врать себе: было не плевать. Сейчас-то уже все равно. Хотя шесть лет срок приличный, чтобы устать от безумств и на-чать... В том-то и дело, что начать уже не получится. Поэтому те, кто прожигает жизнь сего-дня, будут это делать с удесятеренной энергией до конца света. Это уж наверняка. Чего ради меняться... А хотя, кто им даст это делать? Кто станет на них работать? Ладно, эти философ-ские размышления луше оставить на потом, когда Стив позвонит. Тогда у него появится мас-са времени на раздумья о бренности.
       Не поедет он домой. Не хочет видеть жену - бывает такое? Еще как. Но сегодня он просто боится ее, чего никогда не было.
       - Катя, - он прижал мобильник к уху.
       - Да, Петя, - отозвалась Катерина Семеновна.
       - Я сегодня поздно. Выпью с коллегами. Не жди меня, ложись спать.
       - Хорошо.
       Они почти неслышно посопели в трубки.
       - Все? -спросила она.
       - Да.
       - Ты ничего не хочешь сказать?
       - А чего ты ждешь?
       - Мне показалось, у тебя неприятности.
       - С чего это вдруг?
       - Неприятности всегда вдруг. Так что?
       - Да все в порядке.
       - Ну, хорошо. Пока, - она повесила трубку.
       Он не поедет домой, пока она спать не ляжет. Придется где-то ошиваться. Он даже не знает, куда пойти, как время убить. Что ему делать, шестидесятилетнему мужику, когда до-мой нельзя, а планов на вечер никаких не составлено. Даже интересно. В театр, в кино? В хо-роший театр билетов не достать. Да и зачем ему театр? Зачем ему кино?
       Он брел по улице, куда ноги несли. Переходил на зеленый свет светофоров, дисципли-нированно стоял на красный, сворачивал в какие-то дворы, боковым зрением отмечая мельте-шение детворы в песочницах, мамаш и бабушек сидящих на скамейках, пустые столики. Ра-ньше за такими играли в домино, оглушая двор ударами костяшек. Куда исчезли игроки? От-вет прост - домино исчезло как вид дворового отдыха. Его поколение домино уже не интере-совалось. А чем оно интересовалось? Что превалировало? Знать ответ уже не нужно.
       Сегодня с той минуты, когда он узнал будущее, история, как и домино, больше не ин-тересует его ни в каком виде. Когда человечество узнает о своем близком конце, оно тоже пе-рестанет интересоваться историей. Сегодня он единственный в мире человек, который может с высокой вероятностью предсказать, что будет интересовать людей в коротком будущем. Ну, например... Нет! Он не хочет об этом думать во всяком случае до завтра. До звонка Сти-ва. Он не хочет об этом думать еще и потому, что это страшное знание ничего не дает.
       Надо выпить хотя бы пива, чтобы исчезло гнусное ощущение во рту после рвоты. А вот и пивная по имени "Бар". Петр Иваныч зашел внутрь и огляделся. Ничего не изменилось с той поры, когда он был молод и заходил в стоячку, под названием "ПНИ". Так они называ-ли пивную напротив института. Сколько было выпито пива там вместо лекций, страшно вспомнить. И пиво-то было дрянное, с сегодняшним не сравнить. А поглощали его в количес-твах недоступных сегодняшнему организму. Сейчас трудно себе представить, что когда-то он и трое его друзей выпили в сидячей стекляшке на Дорогомиловской сорок шесть кружек жи-гулевской мочи с мелкими креветками и сухариками, и благополучно добрались до дома. Эх, молодость, молодость...
       Он взял пенную кружку, чуть-чуть недолитую до нормы, но в голову не пришло "тре-бовать отстоя пены", как было написано раньше на плакате позади продавщицы. Не заводи-ться же из-за безделицы. Традиция московских пивных не доливать требует уважения хотя бы в силу ее возраста. Она появилась до его рождения, останется... Стоп! Через шесть лет ни-чего не останется. Но сегодня никакая конкуренция недолива не отменила. Подошел к столу и жадно опустошил половину, по молодежной привычке посолив ободок кружки. Холодный в меру напиток освежил рот. Стало полегче. Было бы совсем хорошо, не дави на него этот груз знания.
       - О! Наш человек, - услышал он. - Пиво солит. Давненько я такого не видал.
       За соседним столиком стояли двое. Один примерно его возраста с гривой немытых волос, с заросшим щетиной лицом, неряшливо и скудно одетый, второй помоложе, лет соро-ка, с лицом, за которым его обладатель ухаживал, и, судя по одежде, явно не бомж.
       - А что? Сейчас уже не солят? - вступил в беседу Петр Иваныч, понимая, что любой ответ будет служить приглашением к разговору. Шапочному знакомству, которое оборвется на выходе из бара или продлится до входа в метро, в крайнем случае до пересадки. Ему это и нужно было. Даже больше чем просто знакомство. Забрезжил план, как избежать вопросов дома, когда он туда вернется. Катя все равно спать не будет.
       - Давай к нам, - сказал мужик помоложе.
       - Даю, - он подобрал кружку и причалил к их столику.
       Небритый сразу перешел к делу:
       - Третьим будешь?
       - Ого! - удивился Петр Иваныч. - А я думал, тройки исчезли вместе с Совком.
       - Исчезли, - подтвердил молодой. - Просто совпало. Оба оказались не при деньгах, а выпить захотелось. Так как?
       - Можно. Сколько надо?
       Оба вытащили из кармана червонцы. Видно было, что деньги уже пересчитывали.
       - Девяносто у нас. Полтину добавишь, дополнительный бульк твой.
       - Давайте деньги, - протянул руку Петр Иваныч.
       - Это ты давай, - сказал молодой. - По возрасту за бутылкой мне бежать. Здесь поку-пать - в три раза дороже. А магазин как раз напротив.
       - Давай, давай, - Петр Иваныч не убрал руку и разбогател на девяносто рублей.
       Он подошел к прилавку и жестом показал, что хочет бутылку водки, три бутерброда с семгой, три кружки пива и три стакана. Вытащил из бумажника тысячерублевую купюру и вернул туда девяносто рублей вместе с небольшой сдачей. Махнул рукой, подзывая моло-дого собутыльника. Когда тот подошел и раскрыл рот удивленно, Петр Иваныч сказал ему:
       - Давай отнесем. Один не справлюсь.
       Когда они подходили к столику, небритый поднял все три кружки одной рукой, во вторую взял солонку и рукавом протер поверхность круглого столика. Поставил кружки на место, и исчезла ясность кому какая кружка принадлежит. Они споро расставили все, и Петр Иваныч по праву хозяина стола открутил пробку.
       - Я Петр Иваныч. Будем знакомы.
       - Петр Семеныч , - улыбнулся его ровесник.
       - Петр Василич ,- сказал молодой, и Петр Иваныч тоже улыбнулся.
       - Ну что ж, тезки. Предлагаю продлить удовольствие и не засасывать свою треть за один прием, - он начал разливать водку по стаканам, наполняя их на пятую часть. - У меня дети голодные дома не плачут. Надеюсь у вас тоже. Так как вы?...
       - Я только за, - сказал Семеныч. - Меня дома никто не ждет. А насчет провести время в приятной компании, какие могут быть возражения.
       - А меня дома обождут, - поддержал Василич. - За что чокаемся, Иваныч? Ты угоща-ешь, твое слово первое.
       - Чокаться не будем. Это поминки, - Петр Иваныч поднял стакан.
       - О! Кто у тебя помер? - сочувственно спросил Семеныч.
       - Человек.
       - Да понятно, что не собака...
       - И собака его. И лошадь. Все, в общем.
       - Это что ж за несчастье такое, - Василич поставил стакан на стол.
       - Да такое. Всех коснулось. И сделать ничего нельзя.
       - Ну, тогда пусть земля ему будет пухом, - вставил традиционные слова Семеныч.
       - Не будет.
       - Кремация?
       - Можно и так назвать. Да! Точное слово нашел, Семеныч. Ну, давайте.
       Они выпили и дружно замолотили челюстями, уничтожая семгу.
       - Что ж это за человек такой, что и собака его погибла и лошадь? - спросил Василич.
       - Недоступный он моему разуму... - начал было Петр Иваныч.
       - Чапаев, что ли? - проявил эрудицию Семеныч.
       -Да нет. Где Чапаев и где мы. Хотя... и Чапаев тоже. Однозначно определить, каков этот человек - невозможно. Какое слово найти, чтоб им одним обозначить его возможности. Способен? Невыразительно. С него станется? Горазд? Не знаю я... История за ним тянется - кровавая и великая. Он сметал цивилизации и создавал новые... Лучше, хуже... Не важно это сейчас. Он взмахивал рукой, и вот тебе город из трупов... А если вернуться к этому невыра-зительному слову... то давайте скажем - он способен на все: на великие дела, на любой немы-слимый подвиг, на открытия, которые меняют жизни миллионов, он способен привить себе чуму, чтобы испытать лекарство, и с него станется проявить крайнюю жестокость, оставить после себя пустыню с холмом из человеческих черепов, а собак он может кормить людским мясом, на близнецах поставить медицинский эксперимент, он пригреет сироту, поделится по-следним куском и сожжет людей в сарае, а в камеры запросто и деловито отправит миллио-ны... Он велик и ничтожен, гениален и глуп как пробка, он великодушен, щедр, скуп доне-льзя и ограбит родную мать за гроши. Он оставляет после себя великие памятники в искус-стве, архитектуре, литературе - он божественен в своем творчестве, и способен на воровство, убийство, грабеж, насилие над беззащитным существом... Во имя ложных идеалов он лишает права на жизнь детей и женщин, он может превратиться в грязную каплю в потоке толпы и убивать невинных, а может преградить путь безумству погрома... Какой путь он прошел - от пещер до космоса, какая страшная и вместе с тем великая история была у него...
       - Ты не о человеке, - догадался Василич. - О нас! Это мы знаем.
       - Сами добавить можем. Грамотные, - сказал Семеныч.
       - Конечно можете! Но я не Микельанджело - вот он умел представить человека как создание космическое, Божье. А я только перечисляю...
       - А зачем? - спросил Семеныч. - Все это известно. Но мы же не собираемся хоронить человечество. Оно нас еще переживет и дай ему, как говорится...
       - А кто сказал, что переживет? Если человек внезапно смертен, то почему человечес-тво нет?
       - Не понял я тебя, Иваныч, - нахмурился Василич.
       - Мужики. Я не спрашиваю о вашей профессии. Мне это не важно. Но могу сказать, что согласно моей всем нам осталось чуть больше шести лет. Всем без исключения.
       - Ты хочешь сказать, землю взорвут? - с напряженной улыбкой спросил Василич.
       - Кто же это, интересно. Какой такой Осама бен Ладен? - усмехнулся Семеныч.
       - Солнце.
       Сказано было тихо, но в пивной наступило молчание, как будто он всех оповестил о смертном приговоре. Вскоре гул голосов вернулся.
       - Да ладно тебе, Иваныч. Солнце слишком мало, чтоб вот так взорваться. Мы тоже, знаешь, не лаптем щи хлебаем, - сказал Василич.
       - Да уж, ты не смотри, что на нас рубашка из мешка, - сказал Семеныч, проведя рука-ми по своим лохмотьям. - Ужастики свои для лохов оставь.
       - Ну и хорошо, мужики. Давайте еще выпьем, - он взял бутылку и разлил водку по стаканам.
       - А все же? Чего это ты вдруг? Ты кто будешь?
       - Астрофизик я, мужики. За солнцем как раз и наблюдаю. Я знаю...
       - Небось доктор солнечных наук? - спросил Василич.
       - Можно и так назвать. Я начал заниматься солнцем еще в детстве и делаю это всю жизнь. Я знаю о нем все, что знает человечество, и в это знание вложена моя частица труда. Я знаю о солнце такое, чего знают человек десять - пятнадцать на всей земле. Мы говорим о нем между собой на человеческом языке, но, мужики, вы ничего не поймете из наших разго-воров, как не поймете разговор медиков о болезни пациента... Солнце для нас сегодня, как тело человека для паталогоанатома. Мы стали выходить на уровень прогнозов, не предсказа-ний разного рода шарлатанов, но прогнозов, как оно себя поведет и как отразится это на на-шей планете. Я знаю солнце, как хороший повар свою кухню, как крестьянин поле, как ста-левар мартен, как... Я люблю его любовью верующего к своему божеству, которое дает ему жизнь, радость и наслаждение... Я могу говорить о солнце не останавливаясь. Жена влюби-лась меня за страсть к этому светилу, я знаю много стихов о нем... И вот я узнал, что солнце предало меня и мою любовь... Начиная с сегодня прогноз остался только один: взрыв через шесть лет. Все остальное не имеет никакого значения. Давайте еще выпьем.
       Он разлил остатки водки по стаканам, всем досталось поровну. Они молча подняли стаканы, и Василич сказал:
       - А все же, давай-ка выпьем за то, чтоб ты ошибся. Жалко человека да и собаку его...
       - Не веришь ты мне, Василич. Ну и правильно. Уж больно страшно.
       - А все же, Иваныч, как ты узнал-то? С какого бодуна ты решил проверить?
       - Мужики, сложно это.
       - А ты все же попробуй. Судьба человечества на кону. Ты представь, что все узнают! Что будет с людьми...
       - Да я сам об этом думаю. Не знаю, что будет. Фантазии нехватает.
       - Так все же... как узнал?
       -Ты, Василич, все надеешься, расскажу, ты меня на чем-то поймаешь и докажешь, что ошибаюсь. Если бы так... У меня на коллегу из Штатов надежда. Я попросил его вычис-лить. А решил проверить потому, что увидел странности в поведении пятен.
       - Это которые на солнце, - уточнил Семеныч.
       - Они самые. Чтоб понятней, я вам Чернобыль в качестве примера. Вот было все в по-рядке. Вдруг оператор нажимает не ту кнопку, и станция идет в разнос.
       - Там не так было, - проявил эрудицию Василич.
       - Я о принципе сейчас. Была ошибка человеческая. Когда я читал, мне страшно дела-лось: пол ходил ходуном, здание трясло как карточный домик...
       - Если б не Телятников с ребятами, страшно подумать, что было бы, - сказал Василич.
       - А там Телятникова не будет. Здание начнет ходить ходуном уже лет через пять. А через шесть так грохнет, что планета наша, вернее, головешка окажется на орбите Нетпуна.
       - Это что ж за оператор такой... - начал было Семеныч.
       - Не знаю! - почти выкрикнул Петр Иваныч. - Не ведаю... Кто это и почему он не ту кнопку нажал, не тот ключ повернул... я даже не знаю, когда он это сделал, может, миллион лет назад, может, тысячу, может, сто!.. Но система в разнос пошла...
       - Уж не на Бога ли ты намекаешь, Иваныч? - пренебрежительно спросил Василич.
       - А я еще несколько часов назад о нем не думал. Он к моей жизни отношения не имел. Я вот не мог сопоставить создание вселенной с моей личностью. Несколько разный масштаб. Даже планета наша и вселенная - вещи несопоставимые. Так, пылинка в мироздании...
       - А сейчас, значит, вспомнил? - спросил Семеныч.
       - А что делать? - безнадежно спросил Петр Иваныч. - У меня дочь вот-вот родит. За-чем? Что мой внук успеет увидеть?
       - Представляю, как сейчас заголосят святоши всей мастей. Вот оно, наказание господ-не за грехи... Как побегут в церкви неверующие, - произнес Семеныч. Лицо его посмурнело, он взял кружку.
       - А сколько шахидов появится, чтоб успеть в рай попасть, - добавил Василич.
       - А вот это вряд ли. Все войны станут бессмысленны. За что воевать? - отозвался Петр Иваныч.
       - Постой, Иваныч. Мой сын сейчас к вступительным экзаменам готовится. Зря полу-чается? - Семеныч поставил кружку на стол.
       - А школы тогда зачем? - мрачно усмехнулся Василич.
       - А это уже не нам решать, мужики. Мне кажется...
       "Что я делаю", подумал он. "Кому рассказываю? Эти люди придут домой и станут пу-гать домашних концом света! Хочу от Кати скрыть, а им все выдал! Как и задумал. Они же почти поверили и... не избили меня. Надо назад отыграть".
       - Ты, Семеныч, говорил, что тебя дома не ждут. А у тебя сын к экзаменам готовится. Не складывается...
       - Да при чем тут... Ты, профессор, мОзги-то мне не компостируй. Договаривай, что сказать-то хотел, - Семеныч взял кружку.
       - Давай, давай, профессор, - поддержал его Василич. - Колись.
       - Что вы хотите услышать? Что я пошутил? Хорошо! Я пошутил... не будет конца све-та. Как я вас, мужики?
       - А за такие шутки морду бьют, говорил бессмертный Остап, - сказал Василич.
       - Вот ты, Семеныч, одет как бомж, а речь у тебя как у доцента с кандидатами.
       - А про меня пишут - не вписался в перемены. Вот и работаю здесь на рынке грузчи-ком. Силушка, слава Богу, пока есть, и ум еще не пропил. Так что насчет солнышка ясного?
       - Нас переживет.
       Семеныч спокойно, как будто делал это каждый раз, когда соображал на троих, выпле-снул в лицо Синявину недопитое пиво.
       - Пошел отсюда, гад, - поддержал его Василич. - За эти полчаса ты мне сердце испор-тил. У меня ж тоже ребенок есть и второй готовится... Ты когда шутил об этом подумал?
       - Мужики, вы чего там?! Совсем с ума посходили? - подали голос с соседнего столика.
       - Эй вы, сейчас милицию позову, - вступила в конфликт продавщица.
       - Не надо милицию, Лидочка. Щас он сам уйдет, - повернулся к ней Василич.
       Петр Иваныч вытирал лицо бумажной салфеткой. Теперь можно ехать домой. План сработал.
       - А за что ты его так, Семеныч? - спросил еще один мужчина.
       - Дурак он и шутки у него дурацкие. И ведь почти убедил... А торпеда мимо прошла.
       - Да о чем вы?
       - О чем? Да этот мудак сказал, что солнце наше взорвется через шесть лет. Астрофи-зиком себя назвал, - дал пояснение Василич.
       - Он псих, гоните его! - подумав, сказал мужчина. - Солнце не может взорваться. А как же мы...
       Петр Иваныч не смог сдержаться. Он начал истерически хохотать. Сквозь смех он ощущал толчки и удары, которыми награждали его Василич и Семеныч, когда выкидывали на улицу. Боли не было. Она пришла потом, когда обнаружил себя, стоящим на проезжей части и поднимающим руку, в попытке остановить частника. Губы разбили, глаз, как и по-лагается по законам избиения, начал заплывать.
      
       2.
      
       Петр Иваныч ждал звонка Стива дома. Катерина Семеновна сразу же согласилась с ним, что идти на работу в таком виде не стоит.
       На плите шипела скороварка, в которой томилась картошка с мясом, обещая в ско-ром времени превратиться в любимый мужем гуляш, щи из кислой капусты уже сварились, водочка стояла в холодильнике, ожидая своего часа, селедочка была нарезана, сдобрена под-солнечным маслицем и обложена кругляшками репчатого лучка, салатик из помидор и мало-сольных огурцов, заправленый оливковым маслом с густым запахом бальзама, уютно поко-ился в салатнице. Так они обедали редко. Как правило обходились вторым и салатом. Но по случаю подбитого глаза жена решила порадовать мужа и хоть как-то поднять его настроение.
       Она видела, что Петр Иваныч ждет звонка. Но на вопросы, муж сказал только:
       - Катя, не трогай меня. Позвонят, все скажу.
       - Кто? Рекетиры?
       - Какие рекетиры?
       - Ну, которые тебя вчера избили.
       - Да что ты... Почему ты не веришь? Просто в пивной не сошлись характерами... Ка-ким рекетирам мы с тобой нужны? У нас что? Бизнес? Миллионы в банке? Сколько раз тебе говорить - не смотри детективно-сериальное дерьмо. И потом, что получается - рекетиры сначала напоили, а потом избили?
       - Рекетиры всегда за здравие начинают, это во первых. Бьют потом. А во вторых, ты никогда не заходил в пивные.
       - Раньше еще как заходил. Просто с тобой не забалуешь. Ты помнишь, как отшила меня, когда я пришел на свидание с запахом? Кружку позволил. Одну.
       - Помню, Петя, - мягко сказала она. - Я была просто убита тогда. Неужели этот интел-лигентный парень, который мне так нравится, способен прийти к девушке на свидание под градусом?
       - Тогда...А сейчас я наверняка знал, что приду домой в дым пьяный, и ты меня не вы-гонишь.
       - Еще бы. За все наши годы такого ни разу не было. Можно и простить. Один раз.
       - Потому и зашел в пивную. Молодость решил вспомнить.
       - И о чем же вы говорили, что тебе так досталось?
       - Не помню. Слово за слово...
       - А кто тебе должен позвонить? Ты смотришь на телефон, как будто твоя судьба ре-шается.
       - Тебе легче станет, если я скажу - Стив?
       - А-а! Это по работе. Ничего страшного. А чего сразу не сказал? Что за тайны мад-ридского двора?
       - Кать. Давай пообедаем.
       Звонок домашнего телефона заставил его вздрогнуть. Он судорожно схватил трубку.
       - Алло?
       - Петр Иваныч? - услышал он голос зятя.
       - Да, Валера. Слушаю тебя.
       - Ну, отвез я Лену. Воды у нее пошли...
       - В добрый час, - вздохнул Петр Иваныч.
       - Я возьму трубку, - сказала Катерина Семеновна и вышла из кабинета.
       - Как она?
       - Спокойна как мать героиня. Как будто в десятый раз рожает. Меня домой отправи-ла. Но я не ушел. Буду ждать сына. А там увидим, кто на этот свет выйдет на долгую и счаст-ливую жизнь.
       - Давно могли бы знать.
       - А зачем? Интересней, когда не знаешь.
       - Не всегда, Валера. Не всегда.
       - Я сейчас представляю, Петр Иваныч, как он в детский садик пойдет, в школу, в ин-ститут, женится, я дедом стану, как вы им станете не сегодня-завтра...
       - Алле? - послышался голос жены, и Петр Иваныч повесил трубку и стал бить себя кулаком по голове, доводя до боли. Заныл подбитый глаз, напомнили о себе расплющенные кулаком Василича губы.
       - Неужели придется рассказывать, что ребенок Валеры, кто бы ни родился, до школы не доживет? Нет! Пусть лучше не знают. Он был идиотом вчера и правильно ему дали по ро-же за длинный язык. Он будет молчать. И Стиву звонить не надо было. Он бы все равно уз-нал, но пусть не от него. А от кого? От индуса Рави Джохи? От братьев-близнецов китайцев, Бо и Джун Фу? От француза, Бертрана Дюма, который также помешан на солнце, как и он. Кого еще вспомнить.? А! Перуанец Гарсия Гомес, всегда подчеркивающий, полушутливо, что он потомок жрецов-майя и потому знает наше светило лучше чем остальные. За его спи-ной века наблюдений. Еще во времена, когда греки считали, что солнце это бог в колеснице и тех, кто это оспаривал даже казнили, его предки, наблюдая за светилом уже предсказывали затмения и засухи. Кто еще? Остальные... профессионалы, конечно, и до страшной истины тоже дойдут. Во всяком случае, приоритет русской науки в этом открытии никто оспаривать не будет. Боже! О каком приоритете речь? Кончились приоритеты.
       А, может, Стив не стал вычислять? Отложил просьбу коллеги на потом. Надо позво-нить и сказать, что это необязательно, что он все проверил и нет никакой нужды в вычисле-ниях. Пусть занимается своим делом и пришлет статью, когда закончит. Да. Так и надо сде-лать. А он должен был помнить высказывание, что никогда не надо действовать по первому порыву души.
       Он потянулся к трубке, и в этот момент телефон зазвонил. Рука дернулась к аппара-ту, но Петр Иваныч не снял трубку.
       - Петя, это тебя. Стив, - улышал он голос жены.
       Помертвев внутренне, Петр Иваныч снял трубку.
       - Хэлло?
       - Хай, Петр. Я звоню из приемной помощника президента по национальной безопас-ности. Он мой друг и потому мне удалось пробиться к нему на прием уже сегодня. Думаю, что уговорю его устроить мне встречу с президентом. О твоем открытии я сообщу только ему. Надеюсь, ты тоже никому не сообщал. Буду держать тебя в курсе. Как ты сам?
       - Как? Как ты думаешь, Стив, если у меня дочь рожает, а зять говорит, что моему вну-ку суждена долгая жизнь?
       - Так у тебя внук! Поздравляю...
       - С чем, Стив?
       - С новой жизнью.
       - На шесть лет?
       - Надо уповать на Бога, Петр.
       - С каких это пор ты стал уповать на Создателя?
       - С момента, когда компьютер выдал мне результат два пи. У тебя столько же?
       - Да. Только я не знаю, кто родится. Лена еще не родила, а пол ребенка они не выяс-няли. Но давай к делу. Как ты собираешься это скрыть? Рано или поздно Рави Джохи, Гарсия Гомес или вездесущие китайцы обратят внимание на перемены.
       - Вот об этом я и буду говорить с президентом. Ты ж понимаешь, Петр, эту информа-цию надо скрывать как можно дольше. Иначе... - Стив замолчал.
       - Бертрану ты рот не заткнешь. У нашего француза принципы - не должно быть науч-ных тайн, когда речь идет о вселенной.
       - Ему придется наступить себе на горло, - жестко сказал Стив. - Я думаю, уже сегод-ня ему все скажут.
       - А китайским братьям-близнецам тоже сегодня? И индусу? И еще десятку других на-блюдателей, пусть не нашего ранга, но все равно способных выяснить истину?
       - Координаты большинства известны. Остальных уже сегодня вычислят. Не в афганс-ких пещерах сидят.
       - У нас в России говорят: всех не перевешаешь.
       - Петр, послушай меня. Это уже не наша с тобой забота. Для нас главное, предупре-дить руководство наших стран, чтобы оно предотвратило анархию на планете.
       - По твоему, путь безумие продолжается, как будто у нас впереди миллионы лет?
       - О каком безумии речь?
       - Да, ты прав. В этом мире все разумно. Разумна пропасть между золотым миллиар-дом и остальным населением, между самоубийством безработного от отчаяния и олигархом, который за ужин тратит двадцать-тридцать тысяч и не моргнет, разумны взрывы в подземках и расстрелы врачей за аборты, еще где-то разумно убивают за власть, устраивают войны из-за личной ненависти и за сферы влияния, бессмысленные склоки за приоритеты, за клочок зем-ли в Иерусалиме, который объявляется святыней и потому за него тоже убивают...
       - Это не безумие, Петр. Это жизнь человечества, и человек, переживая тот или катак-лизм, изживает свои предрассудки. Сама история тому доказательство. Многобожие, инкви-зиция, сегрегация, нацизм, мировые войны, атеизм перестал быть преступлением, неравенс-тво полов ушли в прошлое...
       - Атеизм и неравенство полов в прошлое? Расскажи об этом мусульманину в Пакиста-не, Стив.
       - Все равно стало лучше. Безумие начнется, когда все узнают.
       - А как ты себя представляешь безумие? В чем оно выразится? Ведь надо еще прожить эти шесть лет.
       - О! Извини. Мне надо идти. Вызывают. Привет Катерине. Бай, - Стив отключился.
       - Бай, Стив, - проговорил в пустоту Петр Иваныч и повесил трубку.
       Он вышел из своего кабинета и прошел на кухню, где стол был уже накрыт.
       - Ну что Стив? - спросила его жена. - Стоил его звонок твоих нервов?
       - А я не нервничал.
       - Маленькая ложь порождает большое недоверие, Штирлиц. Колись давай, супруг.
       - Экая в тебе смесь из сериалов, дорогая. Как ты еще литературу ухитряешься препо-давать?
       - Так что Стив?
       - Да что тебе Стив?! - Петр Иваныч взял холодную бутылку и свинтил пробку.
       - Да потому что я тебя видела весь день. Ты места себе не находил. А сейчас как буд-то решение принял.
       - От тебя не скроешь. Я выдвинул одну сумасшедшую гипотезу и решил проверить ее на Стиве. К моему удивлению он ее подтвердил. Сказал, что это может быть нобелевка. Те-перь можно и за работу взяться. Может, тебе рассказать в чем суть?
       - Уволь, - жена села за стол - Ну, давай за Лену. Она сказала хорошую фразу насчет своих родов: чего я буду волноваться, когда до меня такое миллиарды женщин тоже впервые проделывали.
       - Вот давай за нашу мудрую дочь и выпьем, - под осуждающим взглядом жены Петр Иваныч положил себе на тарелку два куска жирной селедки и поднял рюмку с финской клюк-венной водкой.
       - Не гляди ты на меня с укоризной. Давай забудем о моем высоком давлении.
       - Так и быть. На сегодня, - согласилась жена.
      
      
       3.
      
       Рабочий день Президента Российской федерации подходил к концу. Осталось про-смотреть еще несколько бумаг не великой спешности и можно будет двигаться домой. Навер-няка охрана уже зашевелилась, следуя ритуалу отъезда их шефа с работы. Сегодня был спо-койный день, без визитов иностранцев, без больших заседаний, один из сотен дней, которые уйдут в лету, не оставив о себе памяти. Побольше бы таких. Не пустых, деловых в меру и без истерик чрезвычайных ситуаций.
       Телефонная трель удивила Президента. Звонок был по телефону, который использо-вался им для связи с главами других государств. Он даже посмотрел на блокнот, на листках которого было записано расписание на сегодня. Никаких звонков не планировалось. Что-то случилось, если требуется его участие.
       - Да? - он снял трубку.
       - Господин Президент. Американский президент на линии, - мужской голос был бесстрастен.
       - Соединяйте, - голос Президента был спокоен, как будто американский президент звонит каждый день для дружеской беседы. Последний раз они обменивались звонками по случаю подготовки еще одного договора об ограничении ядерных вооружений. Вот тогда звонки следовали чуть ли не каждую неделю. Американцу очень нужен был этот договор. Ему нужен был успех, которого у его страны уже давно не было. Пусть он в этом винит пре-дыдущую администрацию. Но что сейчас-то случилось? И где? Северная Корея? Нет. Аме-риканец позвонил бы в Пекин. У России уже нет рычагов влияния на корейского людоеда. Иран? От тегеранского минигитлера всего можно ожидать. Но санкции заработали, до бомбы их путь удлинился на годы. Израиль? Вот уж головная боль, которую устроил Сталин всем народам. Нет. Он бы знал... Россия отслеживает ситуацию на этом нефтяном пятачке, где на-родам вдруг в одночасье надоели их тираны. Но там, как и в Африке, кстати, ни черным мул-лам ни мусульманским фанатикам не удалось погреть руки на революциях. Запад многому нучился со времен Картера, который тупо профукал Иран. И сегодня у них давно нет поводов для свары из-за этого континента. Чавес? Венесуэлец не стоит звонка. С Грузией на сегодня тоже нет проблем. Гораздо больше их с новыми псевдогосударствами. Но это не касается американцев. Так что?
       - Господин Президент? - послышался голос американца.
       - Да. Как дела? - тон голоса американца напряг русского.
       - Все в порядке. Вернее, не все...
       - Что случилось?
       "Не пригласить ли переводчика"?
       - У меня важная информация. Она была доставлена мне сегодня нашим ученым. Он пробился ко мне на прием вне моего расписания. И его сообщение стоило того. Но он ссы-лается на работу коллеги, который является вашим ученым. Наш только подтвердил его вы-воды. Имя вашего парня Синявин Петр. Возьмите ручку и запишите пожалуйста его теле-фон: 666-23-25. Записали? Отлично. Я бы посоветовал вам связаться с ним уже сегодня. Как я уже говорил, его открытие стоит этой спешки. Если нетрудно, позвоните мне завтра и расска-жите, с какому выводу вы пришли. Обменяемся информацией. Привет супруге.
       - Спасибо. Тоже самое, - Президент повесил трубку и сразу же нажал кнопку вызова помощника.
       Вошел помощник, сравнительно молодой человек, к которому Президент обращался на "ты" в силу его возраста и разницы в положении.
       - Вячеслав. Вот тебе телефон и имя. Узнай, все что можно об этом человеке и свяжи меня с руководителем службы безопасности. Если он на месте, пусть придет. Я буду ждать его и тебя с информацией об этом ученом. Да, это ученый, - пояснил Президент в ответ на вопрос, заданный поднятием бровей.
       Когда помощник вышел, Президент встал из-за стола и начал расхаживать по кабине-ту. Дошел до окна, повернул обратно и вдруг ощутил как растет злоба на этого "парня". По-чему он узнает о каком-то открытии русского ученого от американского президента? Как так получилось, что важная информация, от которой может зависеть безопасность страны, оказа-лась в руках американцев? Почему эти так называемые ученые не ставят интересы страны превыше всего? Сколько случаев в истории, когда ученые предавали свою родину! "Това-рищ" Фукс своим предательством позволил Союзу быстро создать атомную бомбу. А него-дяй Гамов оказал неоценимые услуги американским атомщикам. А сколько ученых сбежало после холодной войны? Такое ощущение, что видишь паническое бегство табуна от пожара. Тысячи светлых голов, которые могли бы приносить пользу России. Ну не может пока страна дать им такие же условия как в этих Штатах... Но ведь Россия не Африка, где просто ничего нет. Работать-то можно! Неужели все упирается только в деньги?
       Стук в дверь прервал его размышления.
       - Да, - сказал Президент.
       Вошел помощник с листком бумаги.
       - И это все о нем? - прищурился Президент.
       - Да. Краткие сведения. О нем, профессии, семье.
       - Докладывайте.
       - Синявин Петр Иваныч. Шестьдесят лет. Женат, двое детей. Сын и дочь. Доктор фи-зико-математических наук. Докторскую защитил тридцать лет назад. Профессия астрофизик. Работает в РАН-е. Печатается в научных журналах отечественных и зарубежных один или в соавторстве с американцем Стивом Вилсоном, перуанцем Гарсией Гомесом и еще... Является одним из соавторов обращения астрофизиков к правительствам и главам государств с призы-вом не тратить деньги на бесполезную борьбу с глобальным потеплением, но обратить вни-мание на сохранение окружающей среды в промышленных регионах во имя здоровья людей.
       - Вспомнил! - воскликнул Президент. - Так это он был одним из авторов обращения. Дальше.
       - Часто ездит за границу на симпозиумы, в командировки, выступает с докладами, пи-шет книги. Теперь о членах его семьи.
       - Это лишнее. Удалось связаться с руководителем службы безопасности?
       - Да. Он был на пути домой и уже повернул машину. Будет вот-вот.
       - Сразу же ко мне без доклада. Листок оставьте мне. Сегодня придется задержаться.
       - Слушаюсь, - помощник положил листок на стол и вышел из кабинета.
       Президент сел за стол и взял листок. Машинально пробежался по строчкам, посвя-щенным членам семьи. Слегка поднял брови, увидев чем занимается сын профессора. Не по стопам папы пошел. Но сам папа-то... Чем он мог поразить американца, этот астрофизик? А ведь поразил! Кто такие эти астрофизики? Что-то связанное с солнцем. Ну и что? Солнце оно и есть солнце, Человечество над ним не властно. Может, еще чем-то... Нет. Пишет статьи о нашей звезде и только... Что он, Президент, знает о солнце? Да ничего, если с точки зрения науки. Потому и гадать не надо, чем мог русский шестидесятилетний "парень" так напугать американца. А то, что он был напуган, так это и к бабке ходить не надо.
       Открылась дверь, и вошел руководитель службы безопасности.
       - Добрый вечер, господин Президент.
       - Добрый, Николай Афанасич. Садитесь. Вот взгляните на эту бумагу. Это наш уче-ный, который навел страх на президента Соединенных Штатов. Американец настолько испу-гался, что позвонил мне и посоветовал встретиться с этим парнем, как он его назвал, сегодня же.
       Николай Афанасьевич взял листок и надел очки.
       - Астрофизик. Это по поводу солнца. Что может быть страшного? Солнце взорвется?
       - Ну, это из области черной фантастики. А вас не удивляет, что американец мне зво-нит, а не я ему?
       - После развала Союза уже нет. Страх исчез. Эти ученые живут в своем мире, и наши геополитические проблемы их не волнуют. Они давно уже обмениваются информацией через наши головы. Проконтролировать это практически невозможно. Цензура все же нужна в ин-теренете..
       - Поднимите этот вопрос. Либералы и Запад поднимут такой вой, что мало никому покажется.
       - Плевать на них. Интересы страны дороже. Кому-то мы даем по рукам, но это их не останавливает. Я думаю, что наш позвонил своему коллеге в Штатах и сообщил что-то, а тот уже пошел к самому президенту. У меня нет другой теории. Во всяком случае надо вызвать этого Синявина и допросить. Я это сделаю.
       - Нет. Я хочу поговорить с ним сегодня же. В этом кабинете. Попрошу вас устроить свидание. Меня эта ситуация раздражает безумно. Можете воспользоваться моей связью.
      
       4.
      
       Звонок телефона оторвал Петра Иваныча от дремы в кресле с откидывающейся спин-кой и выдвижной подставкой для ног, в котором он любил переваривать обед. Он позволял себе час отдыха перед вечерней работой за письменым столом. В ответ на укоризны жены, что это способствует ожирению, ссылался на Черчилля, который после обеда просто ложился спать в свою постель как бы Ковентри ни бомбили, прожил достаточно долгую жизнь, и да-же стал человеком номер один двадцатого века.
       Дочь родила! Сейчас Катя вбежит в кабинет с радостным известием. Другого повода для звонка быть не могло. Все близкие знали о привычке Петра Иваныча вздремнуть и не бес-покоили звонками. И действительно вошла жена, но на лице ее не было радости. Он усилием ног мгновенно сложил кресло и встал.
       - В чем дело, Катя? Лена?
       - Это тебя, Петя. Из канцелярии Президента.
       - Какого президента? - притворился Петр Иваныч, сразу догадавшись откуда звонят.
       - У нас их много?
       - Да у нас их развелось, как собак нерезаных. Не поймешь сейчас, кто президент, - он подошел к телефону и взял трубку.
       - Алло?
       - Профессор Синявин, - мужской голос в трубке начальственен. На том конце связи человек не сомневался, что женщина свяжет его именно с Синявиным и больше не с кем.
       - У телефона.
       - Вам звонят из администрации Президента Российской федерации. Президент хочет встретиться с вами сегодня. За вами уже выслана машина. Будьте любезны, не покидайте квартиру.
       - А-а...
       - Если у вас были планы, отмените их. Президент сегодня ЖЕЛАЕТ встретиться с вами.
       - Хорошо, - Петр Иваныч послушал гудки отбоя и повесил трубку.
       - Удивительно бесцеремонны эти сильные мира сего. Вот он вынь ему да полож ему Синявина именно сегодня.
       - Президент позвонил по поводу твоей нобелевки?
       - Кать. Мне надо собраться. Есть поглаженная рубашка? Вернусь, все расскажу.
       "А если не вернусь? Как Стив сказал: "это не наша с тобой забота. Для нас главное, предупредить руководство". Надо позвонить ему".
       На звонок Стиву ответил оператор, что абонент временно недоступен. Петр Иваныч дрогнул. Неужели и в Штатах могут вот так запросто изолировать человека? Конечно могут! Еще как!! И никого ордера на арест испрашивать не будут. Это только в их кино добродетель торжествует. А что тогда говорить про Россию? Вот сейчас увезут его к "президенту", потом заедут за женой, "что-то уточнить" и все!.. И пропадет он точно также как его дед в тридцать восьмом за принадлежность к дворянскому роду Синявиных. За то, что предок его навсегда вошел в историю России как великий флотоводец. Дед ушел молча, покорно, навсегда...
       Нет, это паранойя. Она уже вошла в кровь его, это страх, который сидит в печени, от которого ни он, ни жена никогда не избавятся, и только дети его стали нормальными людьми. Ну, Володю вообще ничем не испугать. И до него трудно добраться. А Лена? Что с ней будет, когда она выяснять пойдет, куда делись ее тихие, мирные родители. Интеллигенты, удержав-шиеся на поверхности в девяностые, работающие по специальности и ни в чем не замешан-ные. Совсем ни в чем! Она свяжется с братом, и Володя пойдет выяснять, и вот тогда у кое-кого могут возникнуть проблемы. И все разрешится само собой через шесть лет. Не останется даже микробов.
       Как же быть сейчас? Он не пойдет к "Президенту" как баран под нож. Сказать все Кате?
       Нет, надо иначе. Он доверяет своей жене абсолютно.
       - Катюш. Я напишу записку, а ты отправь ее, если не позвоню через два часа после моего отъезда к Президенту. Ты знаешь адреса моих коллег. Вот по каждому из этих адресов ты отправишь то, что я сейчас напишу. Если же я позвоню, то ты вернешь мне записку не чи-тая. Хорошо?
       - Хорошо, - просто ответила жена. - Иди пиши и одевайся. Не забудь черные очки. Неприлично в таком виде показываться перед главой энергетической державы, которая с ко-лен встает.
       - Я всегда любил тебя за чувство хорошее юмора, - бросил он, уходя в свой кабинет.
       "Дорогой друг. У меня просьба к тебе, позвонить мне завтра в любое удобное для тебя время. Если ты не сможешь со мной связаться, то прошу тебя (не удивляйся) рас-считать время до взрыва нашего светила с учетом новой информации, которую ты уже получил. С данными (6.28 лет), которые ты получишь, можешь поступить как хочешь. Но только знай, что Стив и твой покорный слуга ею уже поделились со своими правительст-вами и исчезли", - написал он по-английски. Вложил листок в конверт.
       В спальне начал переодеваться. Рубашка уже ждала его вместе с галстуком
       - Кать! - крикнул он, застегивая пуговицы на рубашке.- Пинжак надевать?
       - Я бы надела, - отзвалась она. - Президент как никак.
       - Ну, он меня не за наградой приглашает. А на улице жарко.
       - У них в машине наверняка кондиционер. Надень, может, Президент холод любит. Будешь мерзнуть у него в кабинете.
       - Ты победила, - он снял с вешалки пиджак.
       Выйдя из спальни, он остановился напротив полок с книгами. На переднем плане на всех полках до пола теснились сувенирные мелочи, купленные в разных странах.
       - Как все же хорошо, Катюш, что мы покупали эти безделушки. Вот соломенный ежик - пах соломой года три после того, как купили его. И сразу вспоминаю нашу поездку по всей Германии... А вот этот будьдог с тросточкой - Лондон, стеклянный клоун - Венеция, а вот...
       - Петь, я тоже люблю наши сувениры. Но не беспокойся. Я не буду спрашивать, зачем тебя везут к Президенту. Расскажешь сам, когда вернешься. Очки не забудь.
       - Наверняка он скажет, чтоб снял. Толку-то...
       Звонок в дверь прервал их диалог.
       Катерина Семеновна встала с кресла, но Петр Иваныч выставил руку.
       - Я открою.
       Он не спрашивая открыл дверь и увидел мужчину, одетого в черный костюм.
       - Да?
       - Петр Иваныч Синявин? - мужчина не скрыл удивления, увидев синяки.
       - Это я. Что? Не похож с этими синяками?
       - Извините, Петр Иваныч. Но хотелось бы взглянуть на паспорт. Работа такая.
       - Да, конечно, - Петр Иваныч положил руку на грудь и вспомнил, что паспорт лежит не в потайном кармане пиджака. - Прошу вас. Заходите. Я сейчас принесу.
       Он отвернулся от двери и пошел в квартиру, не оглядываясь.
      
       5.
      
       В кабинете во главе стола сидел легко узнаваемый Президент России, а в торце еще один господин, лицо которого ничего не говорило Петру Иванычу. Они не встали при появ-лении ученого.
       - Здравствуйте, господа, - слегка наклонил голову астрофизик.
       - Здравствуйте, - синхронно ответили ему.
       - Знакомьтесь. Руководитель службы безопасности страны Николай Афанасич Ба-рыкин, - представил Президент господина, сидящего визави.
       Николай Афанасьевич коротко кивнул, и Петр Иваныч понял, что рукопожатий ожи-дать не приходится.
       - Прошу садиться, Петр Иваныч, - Президент указал на стул.
       - Спасибо, - Петр Иваныч сел.
       - Вы уже догадались, зачем вас вызвали? - спросил Президент.
       - Честно говоря, нет. И могу сказать, что хотел бы ясности с самого начала. С чего это вдруг сам господин президент заинтересовался моей персоной.
       - Вы не вставили слово "скромной". Отсюда вывод - кое-какие догадки у вас все же имеются, - вступил в разговор Николай Афанасьевич.
       - Кофе? - спросил Президент.
       - Спасибо, нет. Давление, знаете ли. Минералки, если можно.
       - Можно, - Президент нажал кнопку селектора и, не дожидаясь ответа, отдал приказ. - Вячеслав! Бутылочку минеральной и две чашки кофе.
       - Со льдом, если можно, - с извиняющейся улыбкой добавил Петр Иваныч.
       - Минералку со льдом, - понятливо проговорил Президент и отпустил кнопку. И без перерыва, как будто продолжал прежнюю тему - Вы не могли бы снять очки?
       - Извините, но боюсь не понравится вам, - Петр Иваныч снял очки.
       - Где это вас так? - чуть сморщился Николай Афанасьевич.
       - В пивной, - не соврал Петр Иваныч.
       - За что?
       - Я имел неосторожность сказать, что москвич, а болею за "Зенит". И мне тут же вре-зали. У нас народ не любит предателей. Вообще, ощущение, что нужна большая война. Аг-рессии в народе накопилось выше крыши. Я могу надеть очки?
       - Нас это не смущает, - не дал разрешение Николай Афанасьевич.
       - Приступим к делу, - строго сказал Президент.
       - Я весь внимание.
       - Нет, Петр Иваныч. Это мы будем внимательно слушать ваше объяснение, почему о вашей персоне знает американский президент, который настолько заинтересовался вашим открытием, что позвонил и посоветовал встретиться с вами, не откладывая в долгий ящик. Ко мне не так просто попасть.
       - Я знаю. Мои коллеги как-то раз...
       - Мы слушаем вас.
       Женщина, одетая как официантка, вошла в кабинет после стука в дверь, толкая перед собой тележку, на которой стояли три чашки с кофе, две бутылки с минералкой, стаканы со льдом. Она дотолкала тележку до стола, расставила чашки с кофе, воду, стаканы и, коротко кивнув, вышла.
       Петр Иваныч налил себе полный стакан и выпил.
       - Так вот. Я все же закончу насчет коллег. Теперь выясняется, что они могли и не при-ходить к вам на прием. Не нужно уже... В этом суть моего открытия.
       - А можно яснее? - Президент взял чашку с кофе, Николай Афанасьеивч последовал его примеру.
       - Можно. Это даже не открытие. Это вычисления, связанные с природой солнечных пятен. Через шесть с небольшим лет нас не будет.
       - Вы хотите сказать, что... - Президент замолчал, давая слово Петру Иванычу.
       - Да.. Я хочу сказать, что солнце взорвется. Оно перестанет существовать.
       - А почему об этом узнал американский президент?
       - Это просто. У моего коллеги, которого я попросил проверить мои расчеты, есть зна-комый. Он помощник президента по национальной безопасности. А у меня таких знакомых нет. Попробуй я пробиться к вам с этим открытием, оказался бы в сумасшедшем доме. Меня бы никто и слушать не стал.
       - Так вы только потому позвонили американцу? - спросил Николай Афанасьевич.
       - Да почему вас так волнует, кому я позвонил? - вспыхнул Петр Иванович. - Неужели после моего сообщения вас еще интересуют вопросы приоритета и научного величия России? Кто раньше? Почему? До вас что, господа? Еще не дошло?
       - Успокойтесь, Петр Иваныч. Надо сначала убедиться в верности ваших расчетов, - примирительно поднял руку Президент.
       - Проверяйте. Поверьте мне, не будет более счастливого человека на земле, если вы найдете ошибку. У меня дочь рожает. Я свой стресс уже пережил. Могу признаться, меня вы-крутило наизнанку.
       - И что же вы собираетесь делать?
       - Я?! Меня интересует, что вы собираетесь делать! Мы с женой бОльшую часть жизни прожили и сожалеть будем о внуке и миллионах других детей, которым не придется пожить. А вот как сделать, чтобы дети не были съедены теми, кто сойдет с ума, вот это уже ваши про-блемы. За вас народ голосовал. Отработайте кредит доверия, пожалуйста... И учтите! Спасе-ния не будет. Ни подземные пещеры, ни километровые стальные шахты... ничего не спасет! Даже не думайте строить. Сидайте на дно, не тратьте, кумэ, силы.
       - А почему вы думаете... - начал было Николай Афанасьевич.
       - Это вы подумали, что можно, - непочтительно перебил его Синявин. - А я знаю, ми-кробы не выживут. Будет обугленая головешка без следов атмосферы. Либо планету разорвет на части, как человека при прямом попадании.
       - Вы уже думали об этом , - заметил президент.
       - Да. Всю ночь не спал. Без шуток. Честно, я не знаю, что можно придумать. Шахту вырыть, поместить туда всю информацию о нас, поставить вольфрамовый постамент. Авось те, кто сюда прилетит через миллион лет по нему найдут, кто мы были. А что будет в эти шесть лет с человечеством не знаю.
       - А вы думаете, что-то будет?
       - Да. Во всяком случае за счастливую судьбу оставшихся от двадцатого века диктато-ров я не поручусь. У народов страх исчезнет. Люди захотят пожить как люди в оставшиеся годы.
       - Я думаю, что распада государственных структур надо будет ждать не раньше чем лет через пять, - сказал Николай Афанасьевич. - А до этого люди будут сохранять надежду, что все обойдется.
       - Пять? Примерно за год до взрыва солнце начнет пульсировать . И тот объем радиа-ции, которое оно будет испускать, убьет все живое на поверхности. В Штатах мы с женой ви-дели в пещере такой склад на случай ядерной войны. Американцы сохранили как память. За-бавно было видеть штабеля коробок с туалетной бумагой шестидесятых годов. Вот в таких пещерах можно протянуть до взрыва. А потом - все.
       В кармане пиджака зазвонил телефон. Петр Иваныч вытащил его.
       - Можно? Жена знает, куда я поехал и, если звонит, значит это важно.
       - Да, пожалуйста, - кивнул Президент.
       - Алло?
       - Петя?
       - Да, Катя.
       - Родила. Девочка. Три сто. Лена в полном порядке. Поздравляю и целую.
       - Спасибо за новость. Очень рад. Завтра с утра поедем. Хорошо?
       - Конечно. Нет спешки. Как у тебя?
       - Кать...
       - Все поняла. Бай, - жена отключилась.
       - Господа! У меня внучка родилась, - печально улыбнулся Иван Петрович.
       - Поздравляю, - сказал Президент.
       - В добрый час, - добавил Николай Афанасьевич.
       - Спасибо. Я могу уйти? Мне кажется, я выдал всю информацию, которая вам нужна.
       Президент и Николай Афанасьевич переглянулись.
       - И все же. Хотелось бы узнать о ваших планах. Вот как вы себя поведете. Вы, облада-тель монопольной нформацией.
       - Насчет этого Я думаю, меньше чем через месяц любой астрофизик будет об этом знать.
       - Астрофизики кроме солнца еще чем-то занимаются?
       - Космосом, господа!
       - А все же. Как вы себя поведете? - вернулся к вопросу Николай Афанаьевич. Он сде-лал пометку в своем блокноте.
       - По моей персоне не надо делать выводов. Тому несколько причин. Первая - я верю теперь абсолютно, что конец неизбежен. Вторая - я трус и меня вырвало от страха перед бли-зким концом света. Я знаю солнце, я знаю механизм, который запустил этот процесс.
       - Вы знаете? - сразу же спросил Николий Афанасьевич.
       - Да. Но это ничего не меняет.
       - И все же, что же это такое?
       Петр Иваныч помолчал немного, собираясь с мыслями.
       - В двух словах - вы знаете, что такое система с обратной связью?
       И снова он помолчал, ожидая ответа. Не дождался.
       - Будем считать, что знаете. Так вот. В кибернетике есть такое понятие, как коэффи-циент обратной связи. Если он больше единицы, то вся система идет в разнос. Человек может изменить его на меньший, и она начинает работать нормально. Вот у нашего светила образо-вался такой коэффициент. А человека нет. Уповать остается только на Бога. Взрыв неизбе-жен, - Петр Иваныч налил себе еще один стакан и снова выпил до дна.
       Собеседники в своим чашечкам не прикоснулись.
       - Перемены будут огромны и не пользу власть имущих, - закончил Петр Иваныч.
       - Вот насчет поведения светила, - сказал Николай Афанасьевич. - Действительно ник-то не сможет предсказать, что нас ждет в эти годы со стороны солнца?
       - Врать не буду, не знаю. Могу только предположить, что можно смоделировать пове-дение весьма и весьма приблизительное. Нужны будут самые мощные компьютеры. С нашей стороны - со стороны астрофизиков - вы получите всю необходимую информацию о солнце. Я и мои коллеги обязательно предоставим ее.
       - Иными словами, вы собираетесь проинформировать своих коллег в разных странах о ваших расчетах.
       - Мои коллеги все равно сами дойдут до этого. У вас есть другие предложения?
       - Хотелось бы, Петр Иваныч, чтобы вы, все же, обождали бы с дележом информации.
       - Хорошо, - кивнул астрофизик. - Как долго?
       - А что? Невтерпеж?
       - Извините, Николай Афанасич. Но мне мне не нравится ваш тон. Хочу предупредить, что весьма скоро ваши подчиненные будут просто посылать вас. У них исчезнет страх за ка-рьеру, за деньги, детей... за всё. А сейчас я хочу домой, - Петр Иваныч надел очки и встал.
       - Не будем задерживать. Но с информацией все же повремените. Мы вам сообщим, - Президент нажал кнопку.
       - Не проблема. Но не удивлюсь, если завтра мне придет сообщение такого рода от ин-дуса, перуанца, француза или китайцев.
       - А, может, и не придет, - усмехнулся Николай Афанасьевич.
       - Ну, их место пребывания легко вычислить. Не Осама бен Ладен. Всю необходимую информацию для солнечных расчетов вы сможете получить от меня завтра на моей работе. Думаю, вы найдете меня с той же легкостью как и моих коллег.
       - Вячеслав. Проводите Петра Иваныча. Пусть профессора отвезут домой, - сказал Президент вошедшему помощнику.
       Когда за гостем закрылась дверь, он сказал:
       - Мне понравился этот человек. Знай я его раньше, обязательно ввел бы в наши струк-туры. Но теперь об этом поздно говорить. Я хочу позвонить американцу. Сейчас там час дня.
       - И что вы ему скажете?
       - Скажу, что поговорил с нашим ученым и теперь в курсе всего. Спрошу, что он со-бирается делать.
       - У американца.
       - Да, Николай Афанасич. У американца. Теперь-то уже не все ли равно? Или вы все еще надеетесь, что обойдется?
       - Да, - с фальшивой твердостью сказал Николай Афанасич. - А что остается делать?
       А вы, господин Президент верите?
       - Я поверил, но надеюсь на чудо. Иногда оно случается. Случалось же нечто ирра-циональное в истории планеты.
       - Например?
       Президент нажал кнопку.
       - Вячеслав. Соедините меня с американским президентом.
       - Например? - он отпустил кнопку и повернулся к собеседнику. - Как из одноклеточ-ных возникли сложнейшие организмы? У науки нет рационального объяснения.
       - Хорошо, пусть хотя бы так. Но что будем делать с его зарубежными коллегами? Мы над ними не властны.
       - А ничего. Не отстреливать же. Пусть публикуются с апокалипсическми прогнозами. Не будем ни опровергать, ни подтверждать.
       Зазвонил телефон, и Президент снял трубку.
       - Алло?
       - Американский президент на линии, - услышал он бесстрастный мужской голос.
       - Господин президент?
       - Да. Я слушаю.
       - Я виделся с нашим ученым.
       - Ваш вывод?
       - Нужна проверка.
       - Обязательно. Я уже дал задание стратегическому центру посчитать. Наш ученый уже предоставил всю нужную для этого информацию. Центр не будет знать, что разговор идет о солнце. Как поведет себя объект с такими-то параметрами. Если мы получим другой результат, я сразу же позвоню.
       - Мы тоже будем считать. А если астрофизики правы? Что собираетесь делать?
       - Пока ничего! - категорическим тоном ответил американец. - А вы?
       - Я почти решил, что мы не будем мешать коллегам нашего ученого публиковать дан-ные своих расчетов. Ни опровергать, ни подтверждать.
       - На сегодняшний день это разумно. Но у других может быть иное мнение.
       - Вы имеете в виду китайцев?
       - И их тоже. Мы известим руководителей тех стран, где есть астрофизики. А как они отреагируют, предсказать нельзя. Во всяком случае, их мнение надо выслушать.
       - Одну минуту, господин президент, извините, - Президент увидел, что Николай Афа-насьевич подает ему знаки.
       - Да, пожалуйста.
       Президент закрыл микрофон рукой и вопросительно посмотрел на Бырыкина.
       - Я считаю, что астрофизиков надо изолировать. Всех. И как можно скорее. Проверка должна быть проведена без указания на источник опасности.
       - Американцы так и поступили.
       - И надо законсервировать все обсерватории. Чтоб никаких наблюдений. Это единст-венный способ избежать всемирной паники, - сказал с напором Николай Афанасьевич.
       - Ты не паникуй раньше времени, Николай. Береги сердце, - ответил Президент и поджал губы. Он снял руку с микрофона.
       - Господин президент?
       - Да, я слушаю
       - Извините за отключение. Но есть мысль, что астрофизиков надо изолировать.
       - Полностью?
       - Всегда можно найти место, куда их упрятать.
       - Я сейчас не готов к этому разговору, - уклончиво ответил американец.
       - Я не был готов к этой идее минуту назад. Но надо понять одну вещь - осталось то-лько шесть лет. И нет уже смысла думать о правах десяти или двух десятков людей. Важно сейчас, чтобы человечество не сошло с ума от страха.
       - Надо подумать, - в голосе американца Президент услышал сомнение.
       - Надо. И прежде всего надо известить те правительства, где есть такая наука.
       - Да уж. Гаитян информировать не станем.
       - Я думаю, можно исключить всю Африку, - развил идею американца Президент.
       - Допускаю. Но ваша идея об изоляции ученых мне кажется все же несколько ради-кальной.
       - Господин президент. Наша задача сегодня избежать паники. Иначе человечество и шести лет не протянет. А кто знает, как солнце себя поведет через год, два... Кстати, надо закрыть все обсерватории. Обидно будет погибнуть от бунтов, анархии, бандитизма до взры-ва. А вдруг коэффициент обратной связи опять вернется к значению меньше единицы. Вы ме-ня понимаете?
       - Да. Доктор Смит объяснил на пальцах, как это работает.
       - Наш ученый... в общем, они мыслят одинаково. Недаром коллеги.
       - Значит по вашему надо максимально возможно скрыть эту информацию.
       - Если изолировать знающих и закрыть обсерватории - это нетрудно проделать при наших возможностях - то народы могут вообще ничего не узнать.
       - У нас спросят про обсерватории, если их вдруг закрыть без толковой причины. Мне надо подумать и посоветоваться. До завтра, господин президент.
       - Бай, господин президент, - Президент повесил трубку и повернулся к Николаю Афа-насьевичу. - Будем оповещать все руководство после получения результатов.
       - И премьера тогда же?
       - Премьер уже завтра все будет знать.
       Николай Афанасьевич машинально кивнул.
       - Засиделись мы, Николай Афанасич, - Президент встал из-за стола..
      
       6.
      
       Николай Афанасьевич опустил стекло, отделяющее его от водителя.
       - Виктор. Останови здесь. Я хочу пройтись.
       Водитель прижал машину к тротуару. Хотел было выйти, чтобы открыть заднюю дверь, но Барыкин не позволил. Он вышел из "Ауди" и подошел к машине сопровождения.
       - Можете ехать домой. Ничего со мной не случится. Свободны.
       Через несколько секунд он с нажимом повторил:
       - Я сказал - свободны. Могу я побыть один на улице? Езжайте...
       Машина тронулась и влилась в медленный поток.
       - Я не помню такого, - сказал шофер.
       - Я тоже с тех пор как охраняю его. Но ведь нас сегодня вернули с пол-дороги. Инте-ресно, что случилось? Неужели снимают? - сказал сидевший с ним рядом. - Это плохо.
       - А какая разница? Без работы не останемся. Не этого, так другого охранять будем.
       - Другой своих приведет, - сказал водитель.
       - Да мы с этим на новое место уйдем. Кого сейчас вообще снимают? Переводят с мес-та на место.
       - Ты прав, Кеша. Мы всегда будем при деле. Ну что, ребята, в гараж?
       - Давай в гараж и по машинам. Итак дома заждались, - заключил разговор сидящий сзади..
      
       Николай Афанасьевич шел по улице, скудно освещенной фонарями, не замечая ред-ких встречных. Это была одна из московских улиц в центре Москвы, где выстроенные новые дома разноцветными клыками торчали из-за спин старых строений. Новостройки были тем более ценны, что улицы, на которых они стояли были тихими и невдалеке от культурной и тусовочной жизни столицы. Там на Тверской было еще шумно и людно, а здесь жизнь уже замерла до следующего дня. Он захотел присесть и попытался открыть ворота, запирающие дворик. Не тут то было. Нужен был ключ или знание кода. Одна попытка, вторая... Раньше можно было зайти и посидеть на скамейке. Но в девяностые развелось слишком много же-лающих отдохнуть, заняв при этом всю скамейку. Потому жители этих двориков отгороди-лись от беспокойств и страха. Сегодня бомжи практически исчезли из этих районов, пере-местившись непонятно куда, а запоры на воротах остались как память о "лихих" годах . На-до было все же в загородную резиденцию податься. К жене, к роскошной мебели, к телевизо-ру с немыслимо большим экраном, к бару со коллекционными коньяками, погребку с мароч-ными винами... Здесь хорошая уютная квартира, уже немного осталось дойти, обставленная, но никто не ждет. Можно позвонить, приедет... Совсем нет настроения. Надо вернуться на большую улицу и поймать частника. Звонить службе не стоит. Усталость страшная. С чего это вдруг? Мешков с мукой он не таскал. Неужели из-за этого астрофизика? Но вот двор без решеток, можно войти. Наконец-то. Лавочка ждет.
       Николай Афанасьевич сел и устало закрыл глаза. Еще утром день не обещал ничего плохого. Сводка была обычной, глазу не за что зацепиться. Домой поехал в хорошем настрое-нии. И надо было президенту его вернуть. Никого другого не нашел?
       А теперь сиди и думай, что же будет? Через шесть лет ничего!
       А что было? Жизнь без высоких дум и чувств. А ведь как у большинства молодых ро-ились мечты, страсти, желание послужить человечеству... Променял все на работу в ГБ и ни-когда не рассказывал при случайных знакомствах, где служил. Если честно, тогда было стыд-но. А сейчас и случайных знакомств быть не может. Встречу с ним еще надо заслужить. Под-нялся до уровня приобщенных. Богат. Но если кто-то подумает об откатах, то будет сильно ошибаться. Время откатов на его должности безвозвратно ушло в прошлое.
       А слово-то какое: откат! Как гнусно звучит "взятка". Что-то в нем нафталинное. Сра-зу вспоминаются Гоголи, Чеховы,... А тут само благородство в звучании - откат. Откат ору-дия при выстреле... откат волны от берега... Знающие разделяют эти два слова: взятка, мол, одно, откат совсем другое - возврат части данных средств. Но фактической разницы между ними нет.
       И нет этих слов на его должности. Ты хочешь завести дело? Нет проблем. Тебя ре-комендовали, за тебя поручились... У тебя будет дело, будет крыша, будет гарантия от рей-дерства. Только вот возьми в долю... нет не меня, ни в коем случае. Мою тещу, например. Что? Ну, у нее прекрасный опыт, связи - все же жена полковника из моей же конторы... И о проценте только с ней, не со мной... Вот и все. Теща, жена, брат жены, сыновья подросли... Так и набегает. И все при деле... Все работают. Никакого рекета.
       Друзьями были сослуживцы. Если их можно называть друзьями. В их заведении само слово "дружба" звучит неестественно. С одним из них он познакомился через жену, которая привела подругу со своим мужем к ним в дом. Не знал он тогда, во что это выльется. Оказа-лось, что его новый приятель запоминает буквально со студенческой скамьи всех, с кем его сводила судьба. При том, что он профессионально недоверчив и даже мнителен, но друзьям доверяет. Этот приятель твердо придерживается пословицы: "старый друг лучше новых двух". И потому по мере его роста обеспечивалась карьера и самого Николая Афанасьевича, который оказался достаточно умен, чтобы поддерживать отношения. Приятель рос и вместе с ним автоматически должны были расти те, кому он доверял. А иначе зачем дружить, если друг остается где-то внизу служебной лестницы и никак не сможет помочь в случае нужды. Друг, даже если он бездарен и неспособен к большой работе, все равно должен иметь силу и влияние, чтобы стать надежной опорой. Конечно, приятель приятелем, но будь сам неплох. И чтобы сделать настоящую карьеру, ему пришлось переступать... Не время вспоминать.
       С годами он смог убедить себя в правильности выбранной им дороги, как это проис-ходило со многими из его сослуживцев, которые, шагая по ней, постепенно начинали иск-ренне верить в свою исключительность и потому позволяли себе то, чего не позволят рефлек-санты. Он не нуждался в оправданиях. А после слов приятеля: "Задание выполнено, мы у вла-сти" вообще все сомнения исчезли вместе со страхом. Все, что он делал сначала для семьи, затем для своих и в третью очередь для страны было правильным.
       До прихода этого паршивого астрофизика. Эта тля, которую он может и сегодня еще растоптать, двумя словами разрушила его мир, который он выстраивал с упорством муравья для спокойной обеспеченной старости на Адриатике, где проживают счастливые люди прос-то по факту рождения в тех местах. Для них тоже все кончится через шесть лет. Но по край-ней мере они-то... Да пошли они к черту, думать о них. А о чем еще думать? О жене? Сыно-вьях? Он думал о них всю жизнь и теперь... А что вообще делать? Кому он нужен? Кому во-обще что-нибудь нужно? Шесть лет... Да все кончится раньше. Люди просто перебьют друг друга. Попробуй они приехать уже через пару месяцев на свою виллу. Да она будет занята кем-то, кому раньше и в голову бы не пришло такое. Просто понравится какому-либо мафи-ози... А кто будет служить этому мафиози? А как же законы? Законы перестанут существо-вать много раньше Какие законы, если все закончится через шесть лет? Государства переста-нут быть связаны договорами. В той же Швейцарии спросят - откуда столько денег у вас, господин хороший? И конфискуют. А чего бояться? Россия ни с кем воевать не станет. Нечем будет. Ее армия точно развалится. Кто захочет терять время в казарме? На недра России всем будет плевать. На любой закон положат с прибором. Кто защитит его семью? Кто будет отлавливать воров, грабителей, насильников, убийц? Милиция? Да они первыми пой-дут грабить! И чего эти звери будут бояться? Больше шести лет все равно никто не получит! А кто согласится работать за те деньги, которые они получают? Все захотят легкой жизни! Такой же как у его детей сейчас! Во что вообще превратятся деньги? Сколько будут стоить золото и бриллианты? Кому нужны будут картины, скульптуры?..
       Сердце опять закололо. Надо достать нитроглицерин. Сейчас, сейчас...
       Дикари будут править бал. Дикари в камуфляже будут врываться в зловонные дома без света, воды... и избивать, насиловать, забирать остатки еды , уводить детей... Цивилиза-ция? Да какая к чертям цивилизация! Не устоит она перед напором дикости. Надо о чем-то другом... Нельзя впадать в панику... а то сердце может не выдержать, вон как колотится в горле... Где же бутылочка с нитро... О черт! Он же забыл ее в другом пиждаке. Надо глубоко вдохнуть, раз, еще раз... чего так колет, как это больно оказывается... а ему еще надо... он еще очень нужен... кому? Он никому уже не нужен...
       Николай Афанасьевич Барыкин судорожно выхватил из кармана пиджака мобильник, слабеющей рукой попытался сдвинуть пластины, и телефон выпал из его ладони. Он начал нагибаться за ним и ощутил вкус крови во рту. Это еще сильнее напугало его. Понял в после-дний момент, что его слабое сердце все же не выдержало. Его убили ужас перед коротким бу-дущим и знание точной даты смерти.
      
      
       7.
      
       - Алло? Бертран!
       - Здравствуй, Петр. Что с тобой? Кто тебя так?
       - Здравствуй. Маленький диспут в пивной. На тебе новые очки и ты закурил! Столько лет боролся и... А-а... ты получил мое послание и посчитал.
       - Да. Я получил и посчитал. К сожалению все верно. А это самые дорогие очки. Нет смысла откладывать деньги на старость. Ты бы знал, с каким удовольствием я затягиваюсь. Но давай к делу. Ваше правительство проверяло твои расчеты?
       - Да. У нас посчитали на самых мощных компьютерах, и американцы, сделали то же самое. Более того, они ввели в систему мгновенный учет всех составляющих. И теперь у них идет такой же отсчет времени до взрыва, как отсчет их национального долга каждую секунду.
       - Ну, это уже глупости от незнания...
       - Стив не стал их разубеждать. Кстати, я говорил с Джохи.
       - А я китайцами.
       - А с кем из них?
       - А какая разница? По скайпу их вообще не отличить. Если звонит один, значит у вто-рого такое же мнение.
       - Так что?
       - А что индус?
       - Ему позвонили из канцелярии премьер-министра и попросили заткнуться со своими выводами.
       - Китайцы мне сказали то же самое. Им приказали молчать.
       - Вот видишь разницу, Бертран? Индия страна демократическая, а Китай нет. А тебе звонил президент?
       - Нет. Премьер.
       - И что ты?
       - А я послал...
       - О! Что ты собираешься делать?
       - Опубликоваться. Но ты, Петр, не думай... Я сошлюсь на то, что ты был первым. Приоритет останется за тобой.
       - Ты шутишь...
       - Нет. Почему ты так решил?
       - Да потому что приоритеты. уже не имеют значения, как и история. Бертран! Это, конечно, твое право поделиться с человечеством, но подумай о последствиях.
       - О чем ты?
       - О чем? Один из помощников нашего президента присутствовал при разговоре. Он умер в тот же вечер. Разрыв сердца. Его убил страх. Твое сообщение может убить тысячи.
       - Петр. Это наш старый спор. Сейчас он уже никакого значения не имеет. Все всё ра-вно умрут через шесть лет. Что такое шесть лет!...
       - Что такое шесть лет? Это шесть лет жизни для тех кто любит, женится, рожает... моя дочь родила!..
       - Поздравляю. Она знает?
       - Еще нет. И не хотел бы...
       - Ну, это уже не от тебя зависит.
       - Да, я знаю. Но надо дать людям эти шесть лет!..
       - Да никто им не даст! Уже года через три солнце такое выкинет, что все поверят. И пусть лучше те, кто хочет иметь детей, воздержатся от деторождения. Что увидят их дети? Чудовищную вспышку? Что ощутят? Страшную боль?
       - Не ощутят.
       - Да, ты прав, - Дюма коротко и горестно покивал. Поднял голову. - Но все равно... нельзя сейчас рожать. Пусть те, кто еще может, делают аборты. Вот для этого надо оповес-тить людей. Держать человечество в неведении нельзя.
       - Да. Знания просочатся. Но пойми разницу между слухами на Интернете и заявлени-ем такого авторитета как ты. Причем это заявление не осмелится опровергнуть ни одно пра-вительство.
       - А почему? Еще как осмелится. Чего этому правительству терять? Что его не выберут на следующих выборах? - Бертран коротко хохотнул и развел руками. - Да плевать будет на-шему президенту, вашему, да любому на следующие выборы. Для них закончилось время от-ветственности за свои слова, Петр. Извини. В дверь звонят. Кто бы это? Я открою и вернусь.
       Пространство экрана недолго оставалось пустым. Незнакомое Петру Иванычу лицо заполнило его.
       - С чем имею честь? - спросило лицо по-французски.
       - Простите, я не говорю по-французски. А вы кто? - по-английски спросил Петр Ива-ныч. - И где Бертран?
       - С кем все же имею честь? - незнакомец перешел на английский.
       - Я Синявин Петр. Коллега Бертрана.
       - А! К сожалению Бертран умер.
       - Как умер? - выдохнул Синявин.
       - А как умирают? Открыл дверь и умер. Я думаю, это сердечный приступ. Он курил... совершенно не берег сердце. А вы не курите?
       Петр Иваныч холодной рукой подвел курсор к красному кружку отключения скайпа и нажал кнопку. Сразу же же раздались гудки вызова. Звонил убийца Бертрана.
       Синявин выбежал из кабинета.
       - Катя, Катя! - вскрикнул он, устремляясь на кухню.
       - Что случилось? - Катерина Семеновна показалась в дверном проеме. Поверх одеж-ды на ней был передник.
       - Бертрана убили на моих глазах.
       - Как убили?!
       - А так! Позвонили в дверь, он открыл и его убили.
       - За что?
       - За знание, Катя. И меня убьют за это же. И всех нас... кто может предупредить чело-вечество о гибели через шесть лет. Надо бежать!..
       - Куда?
       - Не знаю, но надо... Слышишь? Это звонит убийца Бертрана. Он хочет меня задер-жать до прихода тех, кто убивает. Да сбрось ты этот передник! Бежим отсюда!..
       - Погоди, Петя!...
       - Что погоди?! Ты мне не веришь?
       - Да успокойся ты. Бежать надо, но не с пустыми руками, - нарочито спокойно сказа-ла Катерина Семеновна, снимая передник. - Забери все деньги из ящика. Я пойду сумку на-полню бельем.
       - Да купим все...
       - Деньги и документы забери, - она проскользнула мимо мужа и исчезла в спальне.
       Петр Иваныч бросился в кабинет, где по-прежнему раздавались гудки вызова. Рванул ящик, выгреб оттуда все деньги, паспорта и засунул их в карман джинс. Потянулся к кнопке отключения компьютера, но остановил себя. Пусть думает, что хозяин еще дома. Требовате-льно зазвонил телефон. Дернулся к нему, но застыл. Смотрел на аппарат как женщина на на-сильника и не мог принять решения. Телефон замолк на полузвонке, и Петр Иваныч выско-чил из кабинета. Через гостиную вбежал в спальню.
       Катерина Семеновна выгребала из шкатулки свои золотые украшения, сметая все под-ряд. За годы их счастливого и безбедного проживания у нее накопилось достаточно много до-рогих вещиц. Только у нее. Он однажды позволил жене купить ему золотую цепочку и с тех пор носил не снимая. А у жены было что надеть и на что посмотреть.Трубку Катерина Семе-новна прижимала к уху плечом и спокойно вела разговор с невидимым собеседником.
       - Нет, я не буду звать мужа. Когда Петр Иваныч в ванной, он всегда недоволен, если его беспокоят, извините за наши интимные подробности... Конечно он вас дождется. Он ни-куда не собирается... Ага!.. Через полчаса вы будете. К тому времени он наверняка выйдет и даже успеет переодеться. Не надо?.. А-а... Хорошо, ждем, - она отключила трубку и бросила ее на кровать.
       - Что ты делаешь?
       - Мы отсюда надолго, Петя. Может, навсегда. А золото еще в цене не упало. Они бу-дут минут через десять. Надо уходить.
       - Через полчаса, - глупо поправил он.
       - Это они сказали. Они жертвам не верят, даже когда жертвы не догадываются, что они жертвы, - она стала выдергивать ящики комода и сноровисто забрасывать в сумку белье. - У нас минуты, Петя. Забери из ванной наши принадлежности. Быстро. Я жду тебя у двери.
       Когда он подошел с маленькой сумочкой, в которой уместились все их туалетные принадлежности, она сказала, открывая дверь:
       - Никогда не думала, что профессия астрофизика станет такой же опасной, как у на-шего Володи. Я взяла телефоны.
       - Я позвоню ему, - сказал он, забирая у жены спортивную сумку. Понял, что она наби-та не только бельем. - Пришло время.
       Они вышли на площадку и услышали, как поднимается лифт. Переглянулись и быс-тро пошли вниз по лестнице.
       Лифт остановился не на их этаже, и Катерина Семеновна перевела дух.
       - Я уже стала думать, как мы выйдем из подъезда и упремся в их машину.
       - Я подумал об этом же. Давай быстро.
       Они подошли к серой "Тойоте" и быстро сели в салон. Он бросил сумку на заднее сидение, завел машину, и они выехали со двора.
       - Останови через несколько кварталов. Нам надо подумать, что будем делать дальше. Мы на этой машине далеко не уедем. Они введут какой-либо "Перехват" и нас захомутают.
       - Я не помню, чтобы по этому плану вообще кого-то поймали.
       - Мы будем первыми, если продолжим так ехать. Поверни-ка на Пионерской направо, потом налево и направо. На Герасима Курина поговорим. Там милиция не ездит.
       Он остановил машину напротив огороженной проволокой автостоянки и выключил мотор. "Тойота" затерялась среди других иномарок.
       - У тебя есть план? - спросил он.
       - Нет пока. Я думаю.
       - Давай уедем из Москвы.
       - Ты еще скажи на дачу. Нас всерьез ищут. Остановят либо на трассе, либо с поезда снимут. Нам из столицы некуда ехать. Тем более с твоим фингалом. Угораздило тебя...
       - Угораздило. Я имел неосторожность сказать в пивной, что солнце взорвется. И полу-чил, когда дал задний ход.
       - То есть?
       - Когда сказал, что пошутил.
       - Я б тебе тоже врезала за такие шутки. Ладно, к делу. Нам надо залечь на дно пока синяк не сойдет.
       - У нас есть запасные хаты? Или как это... лежбище!
       - У нас есть друзья. Давай звонить. А потом выкинем телефоны.
       - А-а... Понял.
       - Видишь, как полезно сериалы смотреть.
       - Кому звонить будем?
       - Только не твоим. К ним придут. Позвоним Вере. К ней - никогда. И квартира у нее трехкомнатная. Они нас выдержат с неделю другую.
       - А что с машиной?
       - А здесь и оставим. Договоримся со сторожем. Заплатим ему пять сотен и никто ее не тронет. На Кунцевской возьмем частника и поедем к ним с тихой грустью.
       - Ты сначала позвони. А потом я Володе. Мне кажется, самое время.
       - Ты прав. Но знаешь, позвони-ка ты кому-нибудь из коллег. Индусу, американцу...
       - И что?
       - Узнай, как они. Что-то не так, наши страхи имеют под собой основание. А если все в порядке...
       - Я домой не вернусь в любом случае, - он перегнулся назад и достал телефон из сум-ки. Включил и послушав отключил.
       - Он мертв, Катенька. Какие еще доказательства. Нами занялись серьезные люди. Они не хотят, чтобы народ знал.
       - Ну, это же глупость. Все равно люди узнают.
       - От кого? Если перебить носителей знания. Да таких как я, раз два и обчелся. Вот из-вели жрецов майя, и с тех пор никто не знает, что в этих узелках написано. Одни гадания.
       - Возьми мой телефон.
       - Да! Ты ж симку недавно сменила. Надеюсь, органы не извещала. Надо будет позво-нить Лене, предупредить, чтобы молчала.
       - Надо будет сказать ей о солнце.
       Он помолчал немного и пробормотал:
       - Она только что родила. Я не смогу сказать ей, что ее дочь умрет через шесть лет.
       - Сможешь. Звони своему индусу или китайцам. А что американец?
       - У него телефон не работает. Я правда звонил давно...
       - Звони, звони...
       Он еще раз перегнулся назад и достал телефон жены. Включил и набрал номер в дале-кой Индии, в очередной раз удивляясь про себя, как изменилось все за несколько лет. Совсем недавно, чтобы позвонить в другой город в своей стране надо было заказывать разговор.
       - Алло? Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с господином Джохи... Что?! Как? Ког-да? Он мне звонил сегодня...
       Петр Иваныч отключил квакающий телефон и повернулся к жене.
       - До Джохи уже добрались. Его брат сказал, что он умер от сердечного приступа. Он никогда не жаловался на сердце. И Бертран от сердца. У этих убийц совсем нет фантазии.
       - А сколько ему было?
       - Около пятидесяти. Ты знаешь, что важно... Ведь он согласился молчать, когда ему позвонил сам премьер. Это Бертран просто послал своего премьера подальше. Во Франции демократия. Вот и послал.
       Катерина Семеновна взяла из его безжизненной руки телефон и набрала номер подру-ги. Петр Иваныч раскачивался и бормотал еле слышно:
       - Это я их убил. Я... Не было звонить, не надо было их вмешивать, не надо было счи-тать... А я их убил...
       - Вера? Привет, дорогая... Да все нормально. Приедем, расскажем... Когда? Сейчас и приедем. Надеюсь, не поздно? Прекрасно. Я всегда знала, что могу рассчитывать на тебя. До встречи, - она отключила телефон и повернулась к мужу.
       - Хватит причитать, Петр. Ты не виноват, что не знаешь психологии власть имущих. Они до конца будут держаться за статус кво. Тем более теперь. Что их остановит? Разоблаче-ния в прессе, страх проиграть выборы? Эта малина для плебса закончилось! Человечество вступило в новый этап.
       - Короткий.
       - Да. Но они хотят протянуть как можно дольше. Ты и Стив как настоящие ученые предупредили их, а они... Что сделано, то сделано. Иди договорись со сторожем.
       - А как насчет Веры? Мы ведь и ее вмешаем. Имеем ли мы право?
       - Имеем, - жестко ответила жена. - Во время войны люди прятали евреев, рискуя жиз-нями. И евреи не были их друзьями. Сегодня мы с тобой те же евреи. Нас надо спрятать. Пос-мотрим, на что годятся наши друзья. А Володе пока звонить не будем.
       - Почему?
       - А что он может сделать? Спрятать нас? Как? Если они свяжут его и нас, ему надо будет подумать о своей безопасности прежде всего.
       - А они свяжут, - сказал Петр Иваныч. - Я на столе президента видел бумагу обо мне и моей семье. Но не мог разглядеть подробно - шрифт мелковат.
       - Тогда надо звонить и предупредить.
       - Нет, не будем. Он в той же системе, что с нами хочет покончить.
       Через несколько секунд молчания Катерина Семеновна сказала:
       - Как они тебя напугали. Володю за Павлика Морозова стал держать.
       - Катя, ты не поняла...
       - Я все поняла.
       - Я о том, что за нами охотятся во всем мире. Профессионалы против лохов. Лохи - это мы. И мне действительно страшно. У нас нет шансов, и Володя ничем не может помочь. И то, что он там, делает только хуже. Ты все правильно сказала - чем быстрее мы на него вы-ходим, тем быстрее нас убивают. Потому что он в той системе, и полностью засвечен, а не потому, что он Павлик Морозов. Ну, ты даешь.
       - Забыли. Едем к Вере, там будем думать. Сейчас бесполезно, - Катерина Семеновна открыла дверь машины.
      
      
       8.
      
      
       Владимир Петрович Синявин уже давно не носил свою настоящую фамилию. Началь-ство знало его как Пантелеева, Зубова, Лифарева, Каранина, Антонова, коллеги только как Пантелеева, но все рассматривали его как безотказную машину для выполнения спецзада-ний, на которые его посылали достаточно часто. Он оправдывал доверие руководства. Про-колов не было. А работать приходилось порой с весьма непростыми для убийства личнос-тями типа Саши Македонского, иорданца Хаттаба и им подобных. В список его также вхо-дили женщины, старики, старухи... Негодяев хватает в любом возрасте. Если приказывают устранить старика, значит этот старик того заслуживает. Ну и что, что преступник до седых волос дожил. Сейчас ему надо платить по старым или новым счетам. Пол для Синявина тоже значения не имел. Он знал, что женщина может быть хуже любого отморозка.
       О результатах его работы пресса не знала. А когда в газетах все же появлялась инфор-мация о печальной судьбе какого- либо авторитета, то журналисты писали, что вор в законе умер от несчастного случая, либо кончил жизнь самоубийством - в это никто не верил, но у полиции других объяснений не было. Иногда писали, что человек умер от рук своих же поде-льников, либо при разборках с бандитами других кланов, либо в результате ссоры со своей женщиной. При этом он все же ухитрялся убить ее в последний момент. Но никогда не пи-сали, что в результате смертей рвались налаженные связи, а канал, по которому как наточен-ные коньки по льду скользили нежелательные для государства грузы, вдруг превращался в шипастый и заусенистый отрезок дороги, невозможный для перевозки.
       Владимир Петрович не задавал вопросов и его ни о чем не спрашивали.
       Однажды его послали на очередное задание, и он выполнил его, но не до конца. Оста-лся ребенок, который тоже должен быть умереть. Он сам связался с руководством - случай редчайший, чтобы ребенка забрали, и впредь никогда не давали ему заданий, если среди объ-ектов его работы могут быть дети.
       Ему ответили, что учтут его пожелание, но... Он должен был выполнить задание пол-ностью, и даже, если были сомнения, не задавать слезливых вопросов о целесообразности, этичности и прочей дребедени. Он пообещал, даже извинился, зная, что больше не получит заданий такого рода, и потому извинения дались легко. Но потом ему пришлось демонстри-ровать свое умение, когда его попытались наказать. После того как три агента, посланные на его устранение, получили травмы, а его начальник, войдя утром в свой кабинет, обнаружил записку Пантелеева, в которой говорилось, что ему это надоело, и еще одна попытка приве-дет к безвозвратным жертвам, и вообще - он заждался нового задания, от него отстали. Нача-льник проклял тот день, когда он отобрал лучшего выпускника Рязанского десантного учили-ща для работы чистильщика и обучил его всему возможному и даже невозможному, чтобы превратить в совершенную машину для убийства. Через два дня все счета в банках были вос-становлены, крупные суммы были тут же сняты Пантелеевым, а через неделю он получил новое задание, с которым, как всегда, справился.
       Личной жизнью Владимира Петровича начальство не интересовалсь. Руководитель удивился бы, узнав, что у него есть жена и дети. Но их не было, как у большинства профес-сиональных убийц. Ему хватало женщин на одну ночь. В них не было недостатка. Возникало желание расслабиться, он шел в ресторан, кафе или бар, и там всегда находилась одинокая душа, готовая разделить с ним постель. Повторений почти не было.
       Но однажды его зацепило. Думал, что будет как всегда, но затянуло в первую же ночь. Ему было хорошо, как редко бывало, и он решил продолжить знакомство. Лара была старше его, у нее подрастала дочь Лера. Девчонке было чуть больше тринадцати, она уже начала формироваться в женщину, но еще оставалась полудевочкой, которая с интересом вглядывается в зеркало и отмечает перемены в подростковом теле.
       Он начал оставаться у Лары, привязываясь все больше и больше к ее телу и голосу. Понял с некоторым замешательством, что возникает чувство, доселе неиспытанное. Так уж случилось, что о юношескую влюбленность лба себе не разбивал. В пятнадцать узнал, что та-кое секс и с тех пор жил в убеждении, что это только наслаждение, от которого никогда не надо отказываться. Тем более, если женщина предлагает его сама. Так у него и было. Он был красив, но не запоминающейся красотой секс идола, крепок телом, но без бугров культурис-та, грамотен на уровне интеллигента средней руки - спасибо родителям, и потому успех в охоте на женщин ему сопутствовал. Да они сами шли ему в ладони. И с Ларой было также. Она легко пошла на близость в первое же знакомство, но на ночь не осталась. У нее была дочь, которую она не хотела оставлять одну. Просила не провожать, но он довез ее до дома. Взял телефон и через два дня позвонил.
       - Алло? - послышалось в трубке мецо-сопрано. И заволновался вдруг. А если она не захочет его видеть?
       - Привет, Лара.
       - О! Вот уж не думала услышать.
       - А почему? Что я, зря телефон брал?
       - Брал. Но звонить не обещал.
       - Обещал, раз брал.
       - Я не настолько проницательна, Володя. Чего ты звонишь?
       - Хочу увидеться.
       - С удовольствием. Врать не стану. Было хорошо. Но...
       - Да?
       - Ого! Моя минипауза выдала тебя с головой.
       - Это почему?
       - А ты не дождался продолжения фразы. Чисто мужское нетерпение.
       - Так что?
       - Ничего. Сегодня не могу. У меня дочь прихворнула, не хочу ее оставлять.
       - Ладно.
       - Но ты можешь приехать, если хочешь, - быстро добавила она, как бы опасаясь, что он повесит трубку.
       Он понял, что это проверка и не рассердился. Пусть это будет пропавший вечер, но не все же время ее дочь будет болеть.
       - Я еду. Что любит твоя дочь?
       - Черную икру, но сомневаюсь, чтобы она помнила ее вкус.
       - Хорошо. Еще что?
       - Не вздумай икру привозить. У тебя с юмором что-то... Володь, а кем ты работаешь?
       - А что?
       - Да ничего. Просто ты как-то легко на икру согласился.
       - Могу себе позволить. Я еду. Давай номер квартиры.
       - Десять. Жду, - она повесила трубку.
       По дороге к ней он заехал на рынок, купил банку черной икры, цветы, красное вино. Почему-то считал, что в обмазанной глиной бутылке вино лучше. А вечер даром не пропал. У нее оказалась двухкомнатная квартира с разнесенными комнатами. Ему понравилась дочь. Тонкая совсем девочка с длинными ножками, копной каштановых волос и синими глубокими глазами. Чем-то она напоминала Киру Найтли, но без болезненной худобы последней. И не-похоже было, что больна. Сидела с ними за столом, делом подтверждала слова матери о люб-ви к черной икре. Они с удовольствием уговорили бутылку, и он предложил сбегать еще. Но натолкнулся на ее удивленный взгляд и понял, что погорячился с предложением. Ничего! У него будет время исправиться.
       Она преподавала в школе русский язык и литературу. Он тут же заметил, что его мать тоже преподает литературу. Но в университете. Отец - астрофизик. Доктор всяческих наук... Один из авторов письма десяти о неизбежности изменения климата. Но увидел, что эти мате-рии Лару не интересует, она не слышала о таком письме.
       Часы показывали десять, пора было и честь знать. Он начал откланиваться. Лара ска-зала , что проводит. Он сообразил, что к чему. Да и нетрудно было догадаться по ее глазам. Они быстро оделись под удивленным взглядом дочери и вышли на площадку. Спустились на один пролет и оказались в объятиях друг друга. Желание было неудержимым. Он начал рас-стегивать пуговицы на плаще, но она, обхватив его, прижала к себе, и он уже не мог справи-ться с ними. Нашел ее рот...
       - Совсем с ума посходили, - услышал он ее шепот. - Как дети...
       - Пошли вниз, - хрипло сказал он.
       - А здесь не можешь? - улыбнулась она. И он понял, что "здесь" у нее когда-то случа-лось, как и него.
       - А ты?
       - О! Давно это было... чтоб по подъездам... - спокойно призналась она.
       - Вот и у меня давно. А внизу машина. Пошли же...
       В машине они забрались на заднее сидение, и он начал срывать с нее колготки вместе с трусами... она помогала ему... Казалось бы, что могло получиться путного из этой страсти, из неистового желания близости... а как было хорошо!.. Все получилось, она была счастлива, и он тоже. Им повезло, как везет влюбленным - никто внимания не обратил на подрагиваю-щую машину.
       Он стал ночевать у нее. Дочь привыкла к его визитам, они перешли на ты, хотя мама была инстинктивно против. А ему нравилось ее кокетство, ее полудетские заигрывания до тех пор, пока не понял с испугом, что страсть к взрослой женщине у него усиливается, когда он начинает думать о дочери. Да! Стоит ему представить эту девочку в тот момент, когда он ласкает ее мать, в нем как будто все вскипает. Он становится сильнее, а желание заняться лю-бовью неистовым. Вспомнил роман, который так и не удосужился прочесть: "Лолита". Там судя по разговорам его знакомых была та же ситуация. Купил книгу и прочитал на одном дыхании.
       Эк как выразился по поводу члена: "она держала в неловких руках скипетр моей стра-сти", подумал он, попав на первые страницы романа. Сейчас так не напишут. "Нимфетка" - неужели в этой Лере есть что-то демоническое? Не замечал. А впрочем, что он знает о демо-нах? Он, атеист до мозга костей, живущий в плоском мире, сам плоский, неспособный даже понять человека верующего в высшее. А вот это Гумберт точно подметил "сказочно-стран-ную грацию и душеубийственную прелесть". Лера может убить душу. "Надобно быть худож-ником или сумасшедшим...дабы сразу узнать... маленького смертоносного демона в толпе обычных детей... Стоит еще не узнанная и сама еще не чувствующая своей баснословной власти".
       Как пишет, зараза! Но к Лере это не относится, он же не сразу бросился мыслями на ее тело. А хотя... Почему вдруг охватила страсть на втором свидании, с которой он не мог со-владать и уталил ее только бешеным сексом в машине? Нет, нет, он не Гумберт, которого тя-нуло к девочкам всю его жизнь и который пытается доказать, что ничего нет лучше секса с малолеткой. Его всегда устраивали женщины, которых Набоков описал с натурализмом от-торжения. Во попал! Что же делать? Для Гумберта сомнений не было, но он педофил по при-роде своей. А он-то нормальный человек и на девочек смотрел исключительно как на детей. Ну, Лера уже давно не маленький ребенок. Тринадцать лет со всеми вытекающими из этого возраста физиологиями. Так как же быть? У нимфеток нет прыщиков на коже, говорит Гум-берт. У Леры тоже нет. Ему не равняться с Набоковым в описании девочки, да и не пишет он роман. Можно напридумывать слов, описывающих подростка и ее части тела - руки-плетки с окончанием длинных пальчиков, плоский живот с аккуратным пупочком и родинкой рядом - увидел, когда она топик надела, и многое другое... Но зачем искать слова? Заметил однако, что у нее дома он любит мать с большей страстью. И она это заметила:
       - Володь. А мне лучше с тобой у меня дома. С чего бы это?
       - Микроклимат, - неуклюже отшутился он.
       - Нет, - не захотела она принять его шутку. - Что-то другое. Но что?..
       Дочь! Надо что-то делать, пока не дошло до случайных прикосновений, за которыми следуют полудетские игры, полуобъятия, полуслучайные касания разных частей ее тела - на-бор действий, ведущий к соблазнению невинной девочки, к овладению ею, к запретному нас-лаждению, с которым ничего (согласно мнению Гумберта) сравниться не может. У него есть возможности оставаться с этой девочкой наедине. Он на работу не ходит, она возвращается из школы много раньше матери, сама идет в руки. Неделя, другая... и всё. Он уверен в успе-хе, хотя бы потому что нравится этой паршивке. Он ловит ее взгляды, в которых уже почти не осталось ничего детского... Да! Это возможно сначала посадить на колено, потом поцело-вать невинно в шейку, потом...
       Он поймал себя на том, что тяжко дышит. И все же он не Гумберт, который должен был покупать витамины, чтобы избежать конфуза, когда ему придется спать с матерью Лоли-ты. "Конфуз мог произойти из-за недостатка чувства, когда придет время явить могучее и нетерпеливое пламя". Ну, это ерунда набоковская. С женщиной, даже если она не нравится, всегда можно быть настоящим мужчиной. Ему приходилось притворяться для выполнения задания. Бабы оставались довольны и в расслаблении становились болтливы как мужики. По-рой им рта не заткнешь. А Гумберт - педофил. Плюс еще чувствительная сволочь. Ведь сразу подумал об убийстве матери. Еще размышлял о способе...
       Владимир Петрович мрачно усмехнулся. Приди ему такое в голову насчет Лары, он одновременно с решением ее убить уже знал бы, как это сделать - женщина бы исчезла, и ни у кого не возникло бы подозрений, что это его рук дело. Профессионал. А Набоков тоже хо-рош. Делает читателя жертвой своего таланта: всасывает его в шкуру этого педофила. Еще бы не стать им, когда Набоков обещает ему неземное блаженство от обладания ребенком.
       А если, все же, он дойдет до этих мыслей? Тем более, что мать не откажется от его предложения пожениться. Пока что она ни о чем не подозревает. Он ни разу не видел ревни-вого взгляда, когда девочка висла на нем в присутствии матери или когда обучал кое-каким приемам. Ну да! Ей в голову не приходило, что Лера может стать объектом желания. Стран-но. Неужели ее жизнь прошла настолько далеко от грязи педофилии? Счастливая...
       Владимир Петрович оборвал резко и навсегда. Сказал, что уезжает в очередную ко-мандировку, позвонит, как вернется. Сменил номера телефонов, перестал появляться в своей квартире, переехав в другую - у него было три квартиры (об одной из них не начальство не подозревало), даже поменял машину. При желании по ней можно найти человека. Пара ме-сяцев тоски и постепенно все пришло в норму. Он опять начал встречаться с женщинами, как до знакомства с Ларой.
       Лера никогда бы не наткнулась на него в толпе, потому что он всегда был професси-онально насторожен. Через год после его ухода от Лары, ее дочь вышла из-за угла на Тверс-кой, тут же разулыбалась во весь рот и пошла на него с раскрытыми руками.
       - Володя! Как я рада, - она обняла его, пользуясь своим правом девочки на объятия со взрослым мужчиной, который при определенном раскладе мог бы и отцом быть. Разве не-возможно быть отцом в шестнадцать лет? Лара родила свою нимфетку в восемнадцать.
       - Чему же это ты рада? - он постарался прижать к себе так ее тело, чтобы не ощутить его маленьких выпуклостей. И мягко отодвинул ее в сторону.
       - Да хотя бы тому, что ты живой и здоровый. Когда ты исчез, мама только одно и го-ворила, чтоб ты был здоров.
       - А что со мной могло случиться? - он пошел по улице, ощущая ее руку, которую Ле-ра ухитрилась просунуть между его рукой и телом.
       - Тебе лучше знать.
       - Не понял...
       - Ну, мама говорила, что ты такой же бизнесмен, как она физик. Она призналась мне потом, что ощущала опасность, исходящую от тебя. Как флюиды... Она говорила, это к луч-шему, что ты исчез. Для нее и для меня...
       - Неужели она меня боялась? - Володя был неприятно удивлен.
       - Нет! Что ты!.. Никогда даже в мыслях не было. Но она говорила, что ты можешь быть очень опасен для твоих врагов.
       - У меня нет врагов.
       - Живых...
       - Ты точно как моя мама - она тоже стреляет цитатами из триллеров.
       - Володь! А почему ты исчез? Вы не ссорились.
       - Зачем тебе?
       - Не мне. Маме...
       - Мама не причем.
       - Ну тогда я... Ой! Вон кафе-мороженое. Володь, угости девочку шариками. Обожаю шарики, особенно шоколадные...
       - Лера! -он отановился и мягко высвободил руку. - Не будет тебе шариков. Ты ведь куда-то шла?..
       Он видел ее глаза, которые наполнялись детской обидой, и старался глядеть жестко, понимая, что еще несколько фраз, и он повезет ее к себе домой - она поедет просто из детс-кого любопытства, ничего не подозревая, и там сотворит с ней нехорошее, о чем потом всю жизнь будет жалеть. Более того, он не отпустит сразу, будет делать с ней, что проделывал с ее матерью с их обоюдного согласия... А у этой девочки не будет спрашивать разрешения, тем более, что она его не даст. И еще он понимал с тоской, что ничего не прошло, его грехов-ная страсть к Лере не остыла и потому лучше будет, если он никогда ее больше не увидит. Через несколько лет? Эта девочка в качестве взрослой женщины? Зачем?
       Больше он не встречал ни ее, ни мать. Прошло больше года.
       Новое задание от получил через электронную почту. Как всегда был стандартный текст, по которому непричастный не мог догадаться, что речь идет об устранении человека. В данном случае пожилой супружеской пары. В сообщении еще говорилось о срочности выпол-нения задания. Сделать все надо было в буквально в день получения приказа. Указывалось место пребывания супругов и выражалось желание устроить все так, чтобы выглядело это как неудачная попытка ограбления, которая закончилась трагически. Сообщалось в качестве при-меты, что у мужчины подбит глаз, и он может носить темные очки. Также говорилось о про-гулках по несколько километров. Два раза в день гуляет. Утром и вечером. Жена часто со-провождает его. В приложении давалась фотография пары.
       Владимир Петрович вспомнил отца, у которого была такая же привычка. Он брал ма-му с собой. Оба приходили "усталые, но довольные". Отец измерял давление и говорил, что прогулка лучшая таблетка, ибо у него теперь младенческие цифры. Можно сьесть кусочек се-ледки. У мамы с давлением было все в порядке.
       Он открыл приложение. На него смотрел отец с подбитым глазом и в спортивном кос-тюме. Его сняли на прогулке с близкого расстояния.
       Владимир Петрович испугался второй раз в жизни. В первый раз это было на даче, ко-гда ему было семь лет, и он по просьбе матери выносил горшок с писульками сестры. На него напал соседский петух. Мальчику стало страшно на одну секунду, но не больше. Он ударил петуха горшком и, когда петух отлетел в сторону, выплеснул на него остатки содержимого. Потом швырнул в петуха посудину и с криком побежал на него, обратив агрессора в бегство. Вот на ту же секунду он испугался и в этот раз. Даже не мелькнуло, что надо связаться с на-чальством и выяснить в чем дело. В его жизни начальство не ошибалось. Почему на этот раз оно допустило ляп? Все в порядке - есть приказ, надо выполнить. А то, что начальство не проверило толком исполнителя, просто забыв его первоначальную фамилию, так это можно отнести к фантастической удаче семьи Синявиных и русскому головотяпству.
       Он вспомнил первого убитого им человека. Такое запоминается, как первая женщи-на. Тогда не было сомнений: отморозок, на которого не могли найти управу. А остальных он забыл. Их было много, но только сейчас он задал себе вопрос: а, может, не все они заслужи-вали смерти? Что его отец ни в чем не виноват, Владимир Петрович не сомневался. Он знает отца. Нет человека, которого он уважал бы больше. Не всегда был с ним согласен.
       Как-то раз они поговорили всерьез на философские темы. Володя обычно не спорил, но однажды его задели разглагольствования отца о неестественности такого образования как Советское государство:
       - Понимаешь, Володя, Совок, как мы теперь его называем, потому и продержался все-го 70 лет, что не отвечал потребностям человека. Когда-нибудь историки будут приводить в пример именно это образование, как образец аномалии в развитии. Права человека в Совке были нонсенсом.
       - Пап! Тебя цитирую: Совок унаследовал политику царей, когда самодержец - всё, ос-тальные его холопы, а режим, чтобы выжить, должен воевать постоянно. Сталин вместо вой-ны придумал осажденную крепость, что позволило ему расправиться со всеми его врагами. Мнимыми, настоящими - это сейчас неважно. Он победил, вопросов нет. Поэтому твой ин-теллигентский плач по поводу прав человека и недопустимости внесудебной расправы оставь для кухни. Сегодня надо строить государство на том фундаменте, который нам достался. Ос-тальное развалили. Приходится быть жестоким. А иначе ничего не построишь.
       - Значит Достоевский с его слезинкой ребенка ничего не стоит. И можно насиловать людей во имя светлого будущего.
       - Ой! - сморщился Володя. - Пап, это удачный литературный выверт. Пойми, России не нужно светлое будущее. Ей нужно нормальное настоящее. Какие к чертям слезинки. За та-кими хлесткими фразами ничего нет. Террорист, убийца серийный, торговец живым товаром и прочая нечисть, до которых у правосудия руки коротки - все они права на жизнь не имеют.
       - Все равно надо судить!..
       - Ты собери доказательства, поймай, а он за это время убьет еще, продаст девчонку развратнику, сделает наркоманом школьника...
       - А кто берет на себя право убивать?
       - Государство. Есть люди...
       - Люди?..
       - Да.
       - Оставим это, Володя. Со временем ты поймешь, что эти люди тоже ошибаются.
       Этот разговор был с полгода назад и они к нему не возвращались. Зачем раздражаться лишний раз, если переубедить друг друга не невозможно. Но сегодня Владимир Петрович на-верняка знал, что его руководство ошиблось. Он не собирался что-то доказывать. Сначала ну-жно спасти родителей. А разговоры потом.
       У двери он повернулся и оглядел комнату на прощание. Хорошо обставлена, но холод-ная. Ощущается отсутствие постоянной женщины. Все как-то по-мужски, без тепла семейно-го. Вот даже сувениры, которые ему и сестре привозили в подарок старики, стоят у них иначе на полках книжных шкафов. И спальня такая же. Ничего нет кроме широкого траходрома, двух тумбочек, пары литографий с обнаженными женщинами и комода, из которого он выт-ряс смену белья, носки и несколько рубах. Все придется бросить. Квартира-то казенная. Как и вторая. В нее он тоже не зайдет. Здесь и там его долго будут ждать. Терпеливо, пока не убьют. Не дождутся. Он все забрал что мог, включая пачки денег и паспорта, которые хранил в сейфе.
       Он повезет своих на свою третью квартиру, о которой никто не знает. Они переканту-ются там несколько дней пока он сделает им документы, по которым они смогут покинуть страну. Он переправит отца и мать на запад, у него есть эти возможности, и их долго не смо-гут найти. А пока будут искать, он выяснит в чем дело, почему отец попал в список на унич-тожение и попробует выторговать их жизни в обмен... А что он может предложить? Сейчас он не будет об этом думать. Надо ехать по указанному адресу и ждать, пока отец и мать вый-дут на традиционную утреннюю прогулку.
       Потрясающе! При сегодняшних возможностях он не может ни предупредить их, ни даже просто связаться. Сразу же засекут, подслушают и примут меры. Хорошо, что он не ус-пел навестить сестренку с новорожденной. Наверняка за ней уже наблюдают, фиксируют всех, кто приходит к ним в эти дни с поздравлениями. Мог бы попасть к кадр. А дальше все ясно - ему никогда бы поручили устранение его отца. Больше того, могли устранить и его, чтобы не помешал.
       Все, пора спасать.
      
      
       9.
      
       Черный "Ленд-Ровер" остановился в двух шагах впереди от быстро идущих по тро-туару супругов, одетых в спортивные костюмы. Открылась задняя дверь, и они услышали голос сына:
       - В машину. Быстро...
       Синявины были настороже все дни, что жили у подруги Катерины Семеновны. Впры-гнули в автомобиль с максимально возможной для них скоростью. Машина рванула с места еще до того, как Петр Иваныч захлопнул дверь. Несколько секунд все молчали. Владимир Петрович больше смотрел в зеркало заднего вида, нежели вперед, чтобы определить, удалось ли ему использовать фактор неожиданности.
       - Володь, - подала голос мама.
       - Сейчас, мам. Дай мне минуту, - отозвался сын.
       После того, как машина влилась в основной поток, Володя на секунду повернулся к родителям:
       - Привет, родные. Сразу вопрос. Ты знаешь, почему за тобой охотятся?
       - Привет, Володя. Знаю, - спокойно ответил отец.
       - О! Уже легче... Так в чем дело?
       - А ты откуда узнал? Мы тебе не звонили, - вступила в разговор мама.
       - Это неважно сейчас.
       - Важно. Моя история никуда не уйдет. Через минуту услышишь. После того, как ты скажешь, откуда узнал.
       - Я в туалете подслушал разговор тех, кого отправляют убивать. Была названа твоя фамилия и место ваших прогулок. Звонить не стал, потому что ваши телефоны уже прослу-шиваются, и они могут выйти на меня. А тогда я не смог бы помочь.
       - В каком туалете?
       - На Лубянке, папа. Где я еще работаю? Иногда захожу по нужде... По большой, изви-ни за натурализм. А слух у меня острый, ты сам знаешь. А теперь... как ты стал врагом госу-дарства?
       - Запросто. Государство стало убивать за знание. Вот есть у меня знание того, что зем-ля наша через шесть лет перестанет существовать.
       - Что?!
       - Осторожней! Машину не разбей...
       - Не разобью. Объясни...
       - Через шесть лет солнце взорвется.
       - И что? - через долгую минуту молчания приглушенно спросил сын.
       - Ничего. Рванет так, что от земли головешка останется. Вот и все.
       - Нет. Не понимаю А что меняет твоя смерть? Почему надо убивать?
       - Это просто, сын, - сказала мама. - Такими знанями обладают всего несколько чело-век на земле. Если их убрать...
       - Убить, - внес ясность отец.
       - Если их убить, то никто не будет знать, что случится. И можно жить дальше спокой-но. До конца. А теперь представь, что люди узнали. Как ты думаешь, они по-прежнему будут пахать на тех, на кого пашут сегодня?
       - Не знаю, - через паузу ответил Владимир.
       - Вот тебе ответ, почему за нами объявлена охота. Француза и индуса уже убили. Ду-маю, что Смита убили тоже. Хотя могли куда-то спрятать, чтобы отслеживал процессы. Нас ведь совсем немного...
      
      
      
      
       10.
      
       Директор Специальной астрофизической обсерватории Российской академии наук Ве-галин Семен Петрович сидел в своем кабинете. На столе перед ним лежали графики, снимки ночного неба со звездами, таблицы...все, что нужно для традиционного полугодового отчета. Но Семен Петрович в данный момент рассматривал фотографии ландшафта, которые были сделаны его сотрудником. Их предполагалось разместить в Интернете на страничке их стан-ции взамен старых. Сотрудник увлекался фотографированием и достиг в этой области кое-каких успехов. Даже выставлялся. Его фотографии выгодно отличались от тех, которые сей-час висели в Интернете. Дело это было нужным. Вот такая информация, не имеющая прямого отношения к работе, способствует привлечению новых людей. Не каждый поедет в Карачае-во-Черкесию в добровольную ссылку на несколько лет. Конечно, есть энтузиасты, но пола-гаться только на романтиков в их деле нельзя. А красивые виды с водопадами, ушельями, горами, покрытыми вечными снегами (хорошо получилась западная вершина Эльбруса), наличие оленей (можно охотиться) на фотографиях могут поспособствовать. Горнолыжная трасса с красивыми лыжницами тоже не последнее дело.
       Раздался стук в дверь.
       - Войдите, - сказал Семен Петрович, продолжая рассматривать фотографии.
       Вошла незаменимая секретарша. Он всегда возил с собой эту женщину. Их секс по-началу не выходил за рамки секса между подчиненной и шефом, когда он овладевал ею в ка-бинете. Они часто встречались до начала рабочего дня, со страстью отдаваясь друг другу на его столе, на ковре или диване... Он был женат, но его ровные отношения с женой были скуч-ны. Секретарша оказалась женщиной его мечты, устраивая его во всех отношениях. Но разве-стись, оставить двух детей, он не мог еще и потому, что боялся потерять работу. Любовница не сообщала ему об абортах и ни на что не претендовала, зная, что у его жены есть возмож-ность испортить ему карьеру навсегда. Он женился на дочке академика еще в институте и до встречи с секретаршей думал, что сделал удачный шаг в своей жизни. После тридцати пяти понял, что есть совсем другой секс, о котором не знал. Не подозревал даже, что он может быть неистово сладким. Она была младше его на десять лет, и порой ей хотелось избавиться от сексуальной наркоты. Он не удерживал, она сама возвращалась к нему, с тоской убежда-ясь, что не может найти мужчину, способного заменить ее немолодого уже любовника. Так он и жил, раздираясь между домом и женщиной, которую - он понял уже давно - любил по настоящему. Кстати, жена догадывалась. Нетрудно было, когда он, меняя служебные каби-неты, обязательно привозил в новый одну и ту же деталь интерьера. Супруга относилась к этому спокойно, ибо сама была не без греха и знала, что любовница его мужа - прекрасный работник, которой можно доверять абсолютно. Но никогда не простила бы мужу его ухода. В интеллигентном обществе декорум прежде всего.
       - Семен. Там приехали какие-то военные. Ты им нужен.
       - Не сказали, чего им надо?
       - Нет. Хотят только с тобой.
       - Зови, - пожал плечами Вегалин.
       - Мне они не понравились. В камуфляже, вооружены. Ни здрасте...
       - Сколько их?
       - В приемной трое. Но во дворе еще несколько машин и пустые автобусы. Там их много.
       - Чего это? Обсерваторию будут оборонять от боевиков? Слава Богу у нас их нет.
       - Пока,- добавила секретарша.
       - Послушаем. Ты не выходи из кабинета, когда они войдут. Только если попросят.
       - Хорошо, - секретарша пошла к двери.
       - Нина. Никакого кофе. Это не международная делегация. О них заранее извещают. А эти свалились как снег на голову. А, может, они просто заблудились?
       Секретарша не ответила и вышла, оставив дверь открытой.
       - Прошу вас, господа военные, - услышал он ее голос.
       В кабинет вошли три офицера. Шкафы, как называл Вегалин людей крупной комплек-ции. Старший по званию был майором. Нина Павловна вошла последней и прикрыла дверь. Майор покосился на нее и слегка махнул рукой - оставайся.
       - Здравствуйте, господа офицеры, - встал им навстречу Вегалин. - Чем обязаны?
       Майор вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку и передал ее Вегалину.
       Это была копия, отпечатанная с компьютера.
       "Уважаемый Семен Петрович!
       Прошу Вас оказать максимально возможное содействие майору Степнову и его спутникам в закрытии обсерватории. Хочу сразу предупредить, что решение об окончате-льном закрытии станции было принято на самом верху и обсуждению не подлежит".
       Смертный приговор обсерватории был подписан директором РАН-а.
       Вегалин тупо смотрел на письмо, которое с точки зрения протокола не укладывалось ни в какие рамки. Такое письмо можно написать приятелю, с которым находишься в прекрас-ных личных отношениях и просишь об услуге, либо врагу, предлагая ему безоговорочную капитуляцию. Но не директору станции, в распоряжении которого более четырехсот человек персонала.
       - Это что? Шутка? - Вегалин положил бумагу на стол.
       - Нет. Сегодня же весь персонал должен покинуть обсерваторию, - майор поднял ру-ку предупреждая выступление директора. - Попрошу вас не задавать лишних вопросов. Я по-лучил приказ очистить станцию сегодня, обесточить ее, вывести генератор и все оборудова-ние из строя и забрать с собой все отчеты за последние полгода. Научные труды сотрудни-ков тоже было бы неплохо заполучить. Но я понимаю, что последнее условие невыполнимо. Пусть оставят себе - не пригодятся никогда. Я понимаю ваши чувства, но это приказ. Обсуж-дению не подлежит.
       - Это для вас обсуждению не подлежит. А я человек сугубо гражданский и привык обсуждать.
       - Вернетесь в Черсесск, и там все обсудите.
       - Нет уж. Я все же позвоню, - Вегалин потянулся было к телефону, но майор оказался быстрее. Он вырвал шнур из аппарата.
       - Что вы себе позволяете? Майор!
       - Я выполняю приказ, господин директор. Никаких звонков, никаких обсуждений. Я предлагаю вам собрать весь персонал в... как вы это называете... в ленинской комнате.
       - В общем зале, - подала голос секретарша.
       - В общем зале. И там я сделаю объявление.
       - Но у нас сейчас эскперимент, люди не могут прерваться... Многолетний труд пойдет насмарку, - Вегалин вставил слово "многолетний" в надежде хоть как-то повлиять на реши-мость майора выполнить приказ.
       - Вы еще не поняли, директор? Вы уже, - майор выставил палец, - не директор. Вы уже никто. Я отдаю приказы. Все ваши замеры, результаты, отчеты... обо всем этом забудьте. Станция закрывается навсегда. И мне это начинает надоедать. Я вам русским языком говорю - все кончено, а вы дурачка из себя строите.
       - Я постарше вас, майор и попросил бы...
       - Не просите. Я выполняю приказ! Не моя вина, что вы не врубаетесь.
       Они не заметили, как секретарша покинула кабинет. В приемной она взяла трубку и набрала московский номер.
       - Алло? - женский голос
       - Президиум академии? - тихим голосом спросила она.
       - Да. Кто это?
       - Это ты, Марина Васильна?
       - О! Нина. Какими судьбами? Ты откуда звонишь?
       - С обсерватории. Откуда еще?
       - А-а!.. Слушаю.
       - Тут к нам пришли военные. Какие-то чудовищные хамы. Закрывают станцию.
       - Да. Есть приказ правительства закрыть все обсерватории кроме пулковской.
       - Но почему? Неужели из-за денег? Даже в войну не все закрывали.
       - Нина. Не ты первая звонишь. Собирайте вещи и уезжайте. Советую подумать о де-ньгах и выбить из вашего главбуха зарплату вперед. Пока, Нина. Удачи тебе в новой жизни, - в трубке послышались гудки отбоя, которые оборвались мертвой тишиной.
       Нина подняла голову. В руке офицера были ножницы, которыми он обрезал телефон-ный шнур.
       - Вас же предупреждали не звонить никому. Что за морока с этими гражданскими. Русского языка не понимают.
       - Как же я персонал теперь извещу?
       - А вот, по местному, - военный снял трубку с другого телефона и протянул ей.
       Нина Павловна положила трубку на аппарат и пошла в кабинет.
       - Семен Петрович. Я позвонила в Москву. Они в курсе всего. Это по всей стране.
       - Ничего не понимаю, - Вегалин театрально сел в кресло, изображая бессилие.
       - Собирайте людей, господин Вегалин, - сказал майор, и военные вышли из кабинета.
      
       Людей собирали два часа. За это время военные сумели превратить действующую об-серваторию в груду бесполезного металла, пластика и кремния с помощью молотков, авто-матов и пистолетов. Они входили в лабораторию вместе директором и тут же дергали вниз рубильник на силовом щите, вырубая электропитание. Плоские экраны вминались, подвер-гаясь неспровоцированному нападению автоматными прикладами, а в корпуса компьютеров посылались пистолетные пули. Надо было отдать должное военным: действовали они акку-ратно: просили ученых отойти в сторону и потому не было никакой угрозы жизни персонала. Но видно было, что военные полные профаны в компьютерной науке: стреляли на поражение хард дисков. Дискеты и флешки вытаскивались из компов и столов и разбивались молотками. Они хотели применить автоматы когда подошли в большому телескопу - видно было, что у военных руки чесались расколошматить шестиметровое зеркало, но майор, уступая мольбам директора, решил его сохранить. Зато разбили все остальное. На протесты, порой весьма гро-могласные и даже оскорбительные, внимания не обращали. О физическом сопротивлении речь заходила, но осталась неуслышанной погромщиками в форме.
       - Приказ из Москвы, - только и отвечал Вегалин на громкие или безмолвные вопро-сы. - Сам ничего не понимаю. Не оскорбляйте военных - они выполняют приказ начальства.
       - Приказ начальства - закон для подчиненных, - проявил знание военных порядков один из сотрудников.
       Военные исполняли приказ без колебаний, с солдатской сноровкой.
      
       Зарплату сотрудникам, выстроившимся в аккуратную очередь перед его окошечком выдавал бухгалтер, потому что кассир был в отпуске, и потому правило двух ключей соблю-дено не было. Но деньги были. Бухгалтер привез некоторую сумму для расчета с местными, у которых не было никаких карточек, и директор распорядился выдать ее на руки. Сомнения буха в правильности своих действий росли. Когда в окошечке показалась знакомая до знания имени физиономия, он догадался спросить:
       - Коль! Что происходит?
       - Ну ты даешь, Викентий. Так царство небесное проспишь. Станцию закрывают. И не только закрывают, ломают к чертям собачим. В моей лаборатории все компы перебили, дис-кеты и флешки переломали, бумаги выгребли... Мой начальник в обмороке лежит. Сердце прихватило... Да! И телефоны все разбабахали, позвонить невозможно. Ты деньги-то давай... Ишь, застыл.
       Мысли Викентия Сергеевича были далеки от проблем обсерватории. Напрасно он раз-брасывается деньгами. Зачем отдавать их в чужие руки, когда у него свои имеются. И новая семья в виде молодой жены, мечтающей уехать из дыры, которую кто-то назвал столицей. Теперь у них появится такая возможность. Больше того, они за границу уедут - паспорта есть! Рубли на евро он внизу поменяет. На пару лет спокойной жизни им хватит. А там они поглядят. Уж если обсерваторию крушат на миллионы - он-то знал, чего стоит одна только электроника - его искать не будут.
       Когда в амбразуре появилась очередная физия с ожиданием во взгляде, он сказал:
       - Перерыв на пятнадцать минут. Не расходитесь, - и захлопнул окошко.
       Увидь его сотрудники обсерватории, они засомневались бы в его словах.. Викентий Сергеевич начал засовывать по карманам пачки еще не распечатанных пятисотрублевок и сторублевок, жалея, что введенная система расчетов с сотрудников через карточки не дает ему возможности ограбить обсерваторию по полной программе. Как было раньше - деньги привозили мешками с охраной... Ладно, чего об этом думать! Он стремительно опорожнил ящик, в котором лежали деньги, подбежал к сейфу, раскрыл его и запихнул в потайной кар-ман все, что лежало в нем. Не густо, но хоть шерсти клок. Не забыл и чековую книжку. В Черкесске он сможет ею воспользоваться. Связи-то нет. Во всяком случае он рискнет снять со счета обсерватории как можно больше. Но зарываться не будет. Снимет сумму, которая не вызовет подозрений в банке. Его там хорошо знают Но об этом потом. Теперь оставалось са-мое трудное: пройти через толпу сотрудников. Викентий Сергеевич перекрестился и открыл дверь кабинета. Не задерживаясь пошел мимо людей на выход.
       - Когда вернетесь, Викентий Сергеич?
       - Как и сказал - через пятнадцать минут. Не расходитесь, господа.
       Главбух не оглядываясь спустился с лестницы, вышел из административного здания, прошел мимо автобусов и грузовиков с военными и сел в крошечный "Опель".
       - Викентий Сергеич! - окликнула его женщина. - А я к вам. Вы надолго уезжаете-то?
       - Через час буду, - он завел машину и уехал навсегда.
       Женщина прошла в здание, поднялась на второй этаж и увидела очередь в кассу. Лю-ди вполголоса обсуждали закрытие обсерватории. Высказывались самые невероятные пред-положения: конкуренция среди астрофизиков, рейдерский захват... Натужно смеялись над глупостью военных, которые стреляли в хард-диски. Армия! Что с нее взять. Но преобладало признание полного непонимания происходящего. Почему?.. За что?..
       - Уже выстроились? - удивилась она. - Главбух только через час будет.
       - Ладно тебе, Наташа, - сказал ее сотрудник. - Через пятнадцать минут. Он сам сказал.
       - А мне сказал - через час. Он в свою машину садился. Уехал на моих глазах.
       Люди начали переглядываться.
       - А чего это он потолстел? - спросил один из них и подошел к двери. Подергал.
       - Надо послать за запасными ключами к секретарше, - высказался кто-то.
       Подошедший к двери резко обернулся.
       - Нет больше секретарш и директора... Вы что, еще не поняли?
       - А что мы должны понять? - спросила Наташа.
       - Что началась новая жизнь. Главбух это понял первым! У меня ощущение, что мы от-катываемся в средневековье, когда знание приравнивалось к ереси, а его носителей сжигали. Ну, тогда было понятно... А сейчас-то чего? Станцию на миллионы баксов разворотили, а нас трухлявые доски остановят?
       Он профессионально ударил ногой по двери и вышиб ее из косяка. Первым вошел в кабинет бухгалтера, первым увидел, что люди ограблены. Раззявленная пасть сейфа не остав-ляла в этом никаких сомнений. За ним остальные.
       - Вот теперь ясно, почему он потолстел. Деньги под рубашку спрятал.
       - Наши деньги...
       - Догнать эту сволочь...
       - Он далеко не ушел...
       В комнату вошли Вегалин и майор.
       - А как это вы сюда зашли? - начальственно удивился директор.
       - А что? Вы еще директор? - спросил его каратист.
       - Не понял...
       - Если вы директор, то тогда ваш бухгалтер забрал все деньги и смылся. Не по вашему приказу?
       - Вы отдаете себе отчет?.. начал было Вегалин, но его бесцеремонно перебили:
       - Я- то отдаю. А вы? Ограбили весь коллектив, а вы вместо того, чтобы попросить во-енных вмешаться и остановить похитителя, качаете права, которых у вас уже нет.
       - Мы не милиция, - обронил майор. Его явно забавляла пикировка.
       - Да я не о погоне. У вас рации. Вы можете связаться с гаишниками, чтоб задержали.
       - Это попробуем, - майор вышел из комнаты.
       - А вас помню. Вы приходили ко мне по поводу солнечных пятен. Как вас, извините, забыл? - обратился к каратисту Вегалин.
       - Да какая вам разница. Хотите уволить? Я сам ушел. Вот узнаю, что с бухом и уеду отсюда навсегда. С этой станции, с этого края... Все! Начинаю новую жизнь., - он вытянул палец по направлению к безмолвствующей толпе и обвел им людей. - И вам советую. Здесь больше нечего ловить.
       Стремительно вышел из комнаты.
       - Вы извините его. Володя проводил расчеты по солнцу. Он говорил, что может быть настоящее открытие. И в последний момент... за какой-то час до конца работы программы, пришли эти, разнесли его комп и поломали все дискеты с исходными данными. Размолотили все флешки. Я его с трудом удержал. Иначе б они его убили обороняясь. С ним лучше не связываться. У него черный пояс по карате, и еще по какой-то костоломной гадости, - сказал один из сотрудников.
       - Я пришел, чтобы пригласить вас в актовый зал, - тихо проговорил Семен Петрович.
       - А зачем нам туда? - спросила его Наташа.
       - А-а... Майор сказал людей собрать, - задумался Вегалин над словами майора.
       - Зачем? - спросил кто-то из толпы. - Что он скажет?
       - Ну-у... Объяснит, в чем дело...
       - А вам, господин Вегалин, он не объяснил, когда пришел?
       - Нет. Предъявил письмо, подписанное Президентом Академии наук о закрытии стан-ции и сказал, что у него приказ.
       - Разгромить станцию, - в тон бывшему директору сказала Наташа.
       - А... Да. Нина Павловна звонила в Москву, ей все подтвердили.
       - Так зачем нам собираться? Вы все сказали, - недоумевающе поднял руки вверх друг Володи. - Я пойду за своими вещами, сяду в автобус и поеду вниз. А в актовый зал - нет. Мо-жет, они нас расстрелять хотят. Я теперь не знаю...
       - Да захоти они нас расстрелять, уже давно вывели бы к пропасти и порешили бы. У тебя паранойя, Глеб.
       - Тебе рассказать, как это делают? Сгоняют поначалу всех в кучу, и потом только... В зал не пойду. У кого машина? Кто возьмет с собой?
       - У меня, - отозвался еще один в очереди. - Я сейчас еду, если пропустят.
       - Бухгалтера пропустили, и нас пропустят, - сказал Глеб и вышел из комнаты.
       За ним заторопились все. Через несколько мгновений в пустую комнату вернулась не-молодая сотрудница. Она сгребла все монеты, лежащие на столе, подергала ящики и, увидев в одном из них трубочки, составленные из монет одинакового достоинства, быстро рассовала их по карманам халата.
      
      
       11.
      
       Володя быстро ходил поперек комнаты от книжной стенки к стене. Хватался за го-лову. Родители сидели в креслах и провожали его взглядом.
       - Я не понимаю, - повторял он раз за разом. - Я ничего не понимаю... Как это оно мо-жет взорваться?
       - Ты еще спроси, а мы как же? - устало сказал отец.
       Володя открыл было рот, чтобы задать именно этот вопрос, а потом до него дошло, что это демонстрация собственной глупости.
       - Знаешь, папа, я сейчас о Ленке подумал. Ведь нет человека ее счастливей. Вот как ты ей скажешь?
       - Да она сейчас вся в догадках, куда ее родители подевались, - сказала Катерина Се-меновна. - И не позвонишь. Наверняка ее телефоны на подслушке.
       - Ужас, - Володя сел на софу, стоящую в комнатной нише. - Что делать будем?
       - У нас нет идей, - сказала мама.
       - Да ладно вам, нет идей. Наверняка ведь думали об этом.
       - Думали. Все думали. И мы и Вера и ее муж... Как там они? Их-то не убили? Надо по-звонить. Дай телефон.
       - Не дам. Засекут сразу же. Да ничего им не сделают. Зачем убивать тех, от кого ни-чего не зависит.
       - А что зависит от твоего отца?
       - У папы имя, мама. Стоит ему сослаться на свои регалии и премии, ему поверят. А кто поверит Вере?
       - Главное, я ничего не собирался рассказывать. Меня попросили молчать, и я готов был. Бернар хотел...
       - Значит они решили подстраховаться.
       - Кто они?
       - Кто?! Те, кого мы выбирали.
       - Я в последний раз голосовал в девяносто шестом за Ельцина, а потом все, - про-бурчал отец. - Выборы кончились.
       - Они уже тогда кончились, - вставила мама.
       - Ой, родители! Оставьте сейчас историю. Кому она теперь нужна.
       - По тебе получается, Володя, что мы всегда выбираем негодяев.
       - Да. Потому что выбираем политиков, а они все - стопроцентные подонки. Порядоч-ные там не выживают - среда уж больно ядовита. Вот нет там порядочных, нет - и все...
       - Какие слова! И это я слышу от эфэсбешника. Что ж ты им служишь, Володя? - наро-чито широко открыл глаза отец.
       - А с сегодняшнего дня я им не служу, - тихо ответил сын.- Еще вчера я был уверен, что действую на благо государства...
       - Ты что! - взвился отец. - Такой наивный? Твое руководство обогащалось на глазах у всего мира... Превратило страну в феодальную малину, где слабый виноват только в том, что волку жрать хочется, а законы... Законы можно попирать ногами.
       - А чем еще можно попирать? - не могла пройти мимо словесного огреха Катерина Семеновна.
       - Кать! Я тебя умоляю. Сегодня хотя бы не надо меня русскому учить.
       - Извини...
       - Отец! Я ж не слепой... Просто считал, что одно к другому отношения не имеет. И ес-ли я кончаю с отморозком, к которому не подступиться, то делаю это на благо всех. Теперь знаю, что это не так.
       - Увидел их сущность, потому что речь зашла о твоих законопослушных родителях, - добавила мама.
       - Да, сын. Когда все всерьез, они поступают как паханы. Убивают! Но знаешь, я пони-маю, когда в России такое... Но Франция, Штаты...
       - Да какая разница, отец! - с силой сказал Володя. - Штаты, Швеция, Дания... демок-ратия, диктатура... Природа человека везде одна. Везде задушат, когда всерьез. Я, вот, думал переправить вас на запад... Но теперь понимаю, это бессмысленно. На вас охота по всему ми-ру идет.
       - А здесь нас не найдут? - спросила мать.
       - Нет. Эта квартира ни на одно из моих имен. Посидишь дома еще пару дней, чтобы фингал сошел и гуляйте сколько угодно. Да я думаю, что быстрее разрулю ситуацию.
       - Как?
       - Пока не знаю. Но разруливать ее надо быстро. Вам сварить кофе? - Володя встал.
       - Мне да. Папе не стоит.
       - Кать! Оставь меня в покое с давлением. Шесть лет я протяну...
       - Тоже верно, - усмехнулась жена. - Вари, сын, на всех.. У тебя еда-то есть?
       - Откуда? Я в этой квартире последний раз уж не помню когда и был. Сейчас выйду, куплю. У нас здесь универсам. Заодно прикуплю телефоны и сделаю пару звонков.
       - Иди, давай. А я пока сварю кофе , - мать встала, готовая идти на кухню.
       - Не торопись. Я буду звонить начальству, а для этого мне надо отъехать из этого спа-льного района в другой, потому что будут сечь.
       - Володь, Позвони Вере, скажи спасибо, - сказал отец.
       - Позвони Лене, чтоб не волновалась. Ей вредно сейчас, - добавила мама.
       - И купи селедки и черного, - закончил отец.
       - Сейчас дорвешься, - мать осуждающе махнула рукой.
       - С компом акккуратней. Не пишите никому, - уже стоя в дверях, сказал сын.
       - У меня идея, - вдруг сказал отец. - Ты иди, сын. Я ее пока в голове прокручу. Иди, иди. Все равно сейчас не скажу.
       Когда за сыном закрылась дверь, Петр Иваныч усмехнулся:
       - Володька-то весь в меня.
       - С чего это ты?
       - Вспомни, как я ментальным диссидентом стал. На большее смелости нехватило.
       - А-а, это. Да! В один день. Был космомольцем, верил...
       - Ты тоже была комсомолкой и тоже верила.
       - Пока к нам в руки первый самиздат не попал. Что это было, Петя?
       - "Крутой маршрут" Гинзбург, матери Аксенова.
       - Да, да... И все рухнуло в одночасье.
       - А с Володей тогда не получилось. Плевал он на самиздат.
       - Да, я помню его слова: мое поколение здесь не при делах. Не интересуюсь.
       - Сейчас у него причина покруче "Крутого маршрута".
      
      
       - Алло? - басовитый голос полковника ФСБ был спокоен, хотя он знал, кто звонит. Этот номер был доступен очень немногим. А Синявин даже не подумал позвонить с другого телефона. Зачем, когда он этот выкинет после короткого разговора.
       - Здравствуйте, товарищ полковник.
       - Здравствуй, майор. Ты где?
       - В Москве, - Синявин ясно представил себе, как полковник жестами дает указание операторам начать отслеживание. - Спешу доложить, что задание выполнено. Трупы моих родаков спущены в канализацию. Жду очередного приказа. И готов дальше служить на благо великой родины.
       - Ты не ерничай. Мог бы... - полковник умолк.
       - Что я мог, товарищ полковник? Сказать, не трогайте их? Чтоб меня вместе с ними убили?
       - Ты людоедов из нас не делай. Мы входим в положение.
       - Вот только не надо, товарищ полковник. Давайте ближе к телу...
       - А о чем ты собираешься говорить, Синявин?
       - О! Вы вспомнили мою настоящую фамилию! А где вы раньше были?
       - Я в таком тоне не собираюсь вести беседу. Не забывай о суббординации, майор.
       - А я уже не майор с сегодняшнего дня. Меня нет больше в органах.
       - У нас за выход два рубля. И что же ты собираешься делать? Скрываться всю жизнь? И родителей прятать?
       - Господин полковник, а сколько мне осталось по вашему?
       - Не знаю, не знаю... Но наши возможности тебе известны как никому. Нашли же мы твоих родителей, хотя они считали себя в безопасности.
       - Надеюсь, вы не тронули их друзей.
       - Мы их даже не допрашивали.
       - Так вы не знаете, почему получили приказ на моих родителей?
       - Зачем. Приказ был спущен с самого верха. Такой уровень не обсуждается.
       - Так. Ваши уже летят в мою сторону. Выйду на связь через пятнадцать минут, - Си-нявин сломал телефон и завел машину. За пятнадцать минут он уедет достаточно далеко. И пора переходить к делу. Пусть полковник узнает, что ему недолго осталось.
       - Слушаю тебя, Синявин, - полковник ждал звонка.
       - Не посылайте за мной, товарищ полковник. Выслушайте.
       - Никого я не посылал. Говори.
       - Вы получили приказ убить моего отца только потому, что он владеет информацией.
       - А то ты не знаешь, что это такая же причина, как и все остальные.
       - Но эта информация о том, что через шесть лет жизнь на земле закончится. Вот и все.
       - Не понял...
       - Солнце взорвется. Отец высчитал. Ошибки быть не может.
       - Что ты ерунду несешь? Майор! Ты давно у врача был?...
       - Да подумайте сами. Кому мог помешать мой отец, который всю жизнь занимался то-лько солнцем и рекетира от террориста не отличает? Зачем убивать астрофизика?
       - А... - полковник замолк, прокручивая информацию.
       - Вот и я о том же. Я перезвоню через пятнадцать минут.
       - Погоди, погоди, майор. Я клянусь, сейчас никто тебя не отслеживает.
       - Хорошо. Но я все сказал. Не верите мне, позвоните начальству. Тому, кто отдал при-каз на уничтожение. И спросите о причине. Хотел бы послушать, как вам будут врать.
       - А зачем же спрашивать? Я сам назову. Интересно, кому он прикажет меня убить? Вряд ли у них там есть еще отделы, о которых мы не знаем.
       - Сколько иронии, товарищ полковник. Крамолой запахло.
       - Ладно смеяться. Чего ты хочешь, Синявин?
       - А быстро я вас перевербовал. Пять минут и без всяких фокусов.
       - Мы теперь все в одной команде. Об образовании детей в Кембридже можно не ду-мать. Так чего ты хочешь?
       - Отмены приказа на уничтожение меня и моих родителей.
       - Тебя никто не приказывал...
       - Да ладно вам, полковник, - бесцеремонно перебил собеседника Синявин. - Я авто-матически попал в список. Я это знаю. Уничтожьте его. Уберите людей из квартиры родите-лей и из моих тоже. Я буду осторожен и проверю.
       - Можешь не проверять. Начались другие игры.
       - По инерции, полковник... И я хочу сказать, что, если с моих родителей хоть воло-синка упадет, молния ударит в них или их машину, кирпич на голову... В общем, вы понимае-те. Я начну убивать.
       - Не строй из себя дона Корлеоне. Ты еще молод, Синявин.
       - А я говорю теперь, что думаю, Георгий Валентиныч. Другие времена грянули. Так как насчет квартиры моих стариков? Хотелось бы сегодня. У них ни одежды, ни смены белья - ничего нет. А они люди немолодые и тепличные.
       - Сейчас я позвоню. Не отключайся,- полковник отключил Синявина, который сразу же завел машину и уехал с места переговоров. Через долгую минуту, когда полковник вышел на связь, он прижал к тротуару "Ленд-Ровер".
       - Там проблема. Телефоны не отвечают.
       - Позвоните по их мобильникам. Сколько их там?
       - Двое. Звонили уже. Никто не отвечает. Ты там не был, случайно?
       - Я бы не стал играть, Георгий Валентиныч.
       - Хорошо, мы пошлем людей. Сам не хочешь подъехать?
       - Чтоб меня пристрелили? Они ж ничего не знают. Может, напились... Посылайте лю-дей . Я позвоню через пару часов. Мне предков кормить надо. Пока, - Синявин отключился от полковника и набрал номер Веры.
       - Алло? - услышал он встревоженный голос подруги матери.
       - Вера, это я. Володя.
       - Какой Володя?
       - О! Вера. Сын Катерины Семенны, Володя Синявин. Предки просили передать, что с ними все в порядке. Они благодарят за гостеприимство. Я знаю, что с вами тоже все окей. Это так?
       - Да. Погоди, Володя, - заторопилась подруга.
       - Извините, Нет времени. Они вам позвонят не позже чем завтра-послезавтра, - Воло-дя отключил телефон и набрал номер сестры
       - Алло? - услышал он мужской голос.
       - Валера! Я тебя поздравляю...
       - Ой! Володя! Спасибо.
       - Как Ленка?
       - Уже дома. От маленькой Кати не оттянуть. Дать ее?
       - Не надо. Передай наши поздравления. Мы приедем на днях.
       - Погоди! Так ты знаешь, где родители?
       - Да. Они со мной.
       - А что случилось?
       - Валера. Еще раз наши поздравления. Мы уже любим Катю. Все в порядке, - Володя сломал телефон и выкинул его останки в урну.
      
      
       12.
      
       Бывший сотрудник обсерватории Владимир Васильевич Попов быстро сориентиро-вался в столице России, хотя она изменилась с тех пор, когда он был здесь в последний раз. Он заказал координаты Синявина в службе информации и пошел бродить по городу. Был по-трясен новой Москвой. Ему все нравилось, кроме автомобильных пробок - машин было сли-шком много на его взгляд, и воздух оставлял желать. Но он понимал, что у претензии к горо-дскому воздуху у дикого ребенка гор будут всегда. А новые дома были хороши, обветшалых строений, вид которых ранил глаза и душу, когда он был в последний раз, почти не осталось. Убрали чудовищную стекляшку, торчавшую синим пеналом над Манежом. Правда, при этом убрали и сам Манеж, застроив его каким-то уродством с конями. Походил по бутикам, но бы-стро понял, что лучше не расстраиваться и скромно уйти. Цены убивали морально. Это ж как надо было зарабатывать, чтобы купить хотя бы кроссовки. Такие же, или почти стоили в Чер-кесске на порядок дешевле. Никак не мог приноровиться к скорости, с которой ходили мос-квичи - все куда-то торопились, а добрая половина прохожих разгововаривала сама с собой. Он не сразу догадался, что это телефонный треп.
       Такого количества рекламы он не мог даже себе представить. Порой казалось, что то-лько на асфальте ее нет, и ее появление - дело времени. Приспособят под нее и тротуары и проезжую часть.
       Стал беспокоиться насчет еды. А вдруг цены даже в забегаловке тоже на порядок вы-ше провициальных. Нет. Все обошлось. Накормили его варениками с приличным чаем в сто-ячке на вполне приемлемую сумму. С голоду не помрет. Да и не собирается он здесь задер-живаться.
       В информационной службе ему выдали все координаты Синявина Петра Ивановича. Можно звонить.
       - Алло? - услышал он голос явно не пожилого человека.
       - Можно Петра Ивановича?
       - А кто его спрашивает?
       - Меня зовут... - и вдруг он подумал, что нужно назвать любую фамилию. Все равно этот Синявин его не знает. Они птицы разного полета. Он приехал в Москву, чтобы расска-зать ученому о странном поведении солнечных пятен. Синявин был для него высшим автори-тетом. Как жаль, что эти военные паскуды не дали ему закончить расчеты. Он сунулся было к Вегалину, узнать телефон Синявина, но секретарша даже не пропустила его. Чертова любов-ница шефа охраняла его кабинет не хуже Цербера. В институте, где работал Синявин, сказа-ли, что он болен и тоже отказались дать номер домашнего телефона. Вот тогда он принял ре-шение поехать в столицу, разобраться с проблемой, а потом на родину в Екатеринбург искать работу. Жалко, что главбуха так и не поймали, придется сократить свое пребывание в Моск-ве. Но уже дошло, что даже с двухмесячным окладом ему здесь делать нечего. Не больше чем на неделю хватило бы. И то, если б экономил по-черному.
       - Петров Василий Владимирович, - с секундной паузой ответил он.
       - А по какому вопросу?
       - А вы, простите, коллега Синявина, что спрашивате? Он дома или нет?
       - Минутку.
       - Синявин у телефона, - раздался в трубке мужской голос. Тоже не принадлежал стар-цу. Но бывает такое, что голос сохраняется долгие годы.
       - Здравствуйте, господин Синявин.. Меня зовут Петров Василий Владимирович. Я как и вы астрофизик. Работал в обсерватории. Хотелось бы встретиться и поговорить на тему солнечных пятен.
       - А что такое?
       - Да понимаете... Надо поговорить. У нас какие-то дикие события произошли. Обсер-ваторию нашу разгромили.
       - Как это разгромили?
       - А так. Приехали военные, показали приказ о консервации и разворотили все что мо-жно было. А вы что? Ничего не знаете?
       - Это странно. Вы не могли бы подъехать прямо сейчас?
       - Могу. Но мне в институте сказали, что вы больны, потому и позвонил вам домой. Вам удобно будет?
       - Да. Адрес знаете?
       - Да. Только не знаю, как добраться.
       - До Кунцевской. Выход из последного вагона. И увидите группу светлых двенадца-тиэтажных домов. Там спросите улицу. Нажмете кнопку домофона, вам откроют. Приезжай-те, - в трубке послышались гудки отбоя.
      
       - И что мы с ним будем делать? - спросил коллега Владимира Синявина.
       - А как ты думаешь, почему мы здесь сидим?
       - Мы ждем хозяина.
       - Чтоб ликвидировать его. Тебе не кажется это странным?
       - А что странного? Вдруг окажется идиотом и вернется. Бывало такое. Ты вспомни...
       - Я не об этом. Хозяин квартиры - ученый. Мы никогда еще не занимались учеными.
       - Да мало ли...
       - Да не мало ли, Гена... Мы, конечно, убийцы, но я не робот. Ты на полки посмотри. Да мы о половине авторов даже не слышали. У него своих книг целая полка. На разных язы-ках. Он даже для детей пишет. Я из этой книжки, - оперативник снял в полки большую по формату детскую книгу, на обложке которой была нарисована солнечная система и показал ее сослуживцу, - за час узнал о нашей системе больше, чем знал всю жизнь. А нам прика-зали его убить. Я не могу... Вот впервые не могу!.. Потому и позвал, что этот парень расска-жет нам в чем дело.
       - А он-то откуда знает?
       - Он хоть что-то знает. Он расскажет нам, чем занимается Синявин.
       - Саша! Для этого он не нужен. Я тебе отвечу - солнцем! - Гена начал раздражаться и обвел рукой полку с книгами Синявина.
       - И за это его убивают? Да бред какой-то, - воскликнул Саша. - Потому говорю, нель-зя быть роботами. А потом на суде ссылаться на приказы начальства. Не помилуют, Гена!
       - А когда нас нормальным судом судили? Приведи пример, идеалист. Чтобы нас осу-дить, мало всю верхушку поменять, Сашенька. Ментальность народа изменить надо. Мы не-прикасаемые!
       - Но не там, Гена! - Александр поднял палец вверх. - Я потому сюда пошел служить, что знал - мне ничего не будет. Меня защитят, чего бы я ни делал. Не ссы против ветра и все будет окей. А сейчас впервые задумался. Вдруг! В этой квартире...
       - Давай позвоним Георгию Валентинычу, - Геннадий достал мобильник из кармана пиджака.
       - Ни за что. Я перестал ему верить. Хочу сам разобраться. Спрячь мобилу. По дружбе прошу.
       - Уговорил, речистый. Только допрашивать его будешь ты, - Геннадий положил теле-он в карман.
       - Допрашивать? Я поговорить хочу. Может, скажет что-то такое, и мы поймем.
       - Вообще-то ты прав. Надо разобраться. Кстати, ты обратил внимание на это фото? - Геннадий указал на семейное фото Синявиных, обрамленное в рамку.
       Оно стояло на книжной полке и на нем были все четверо. Сам Синявин, его жена, их сын и дочь. Снимок был любительским, сделан на природе. Семья стояла в ряд - дети по бо-кам. Володя стоял возле Катерины Семеновны, но только знающий их семью мог с уверенно-стью сказать, что эта женщина его мать. Катерина Семеновна выглядела настолько молодо, что спокойно могла сойти за старшую сестру. Если лица остальных членов семьи были доста-точно ординарны, то ее лицо выделялось как выделяется драгоценный камень среди своих менее благородных собратьев. В ее руке была сигарета, козырек бейсболки сына затенял верхнюю часть лица. Они были сняты в момент произнесения "волшебного" слова "ч-и-и-з".
       - Еще бы. Ты тоже заметил? Его сын - вылитый Пантелеев. Фото, к сожалению, сде-лано лет десять назад и бейсболка некстати. Вот добавь этому парню червонец...
       - Все равно не уверен. Ты много видел, чтоб Пантелеев улыбался? Но сходство явное.
       - Вот смеху будет, если это его отец.
       - Вот тогда нам с тобой, Сашенька, будет не до смеха. Не дай Бог...
       - Это ты прав. Пантелеев даже среди нас считается волком. Порвет нас, как тузик грелку.
       - Саша! Только без цитат этого... Я тебя умоляю.
      
       Когда звякнул домофон, Александр, не спрашивая, нажал кнопку открывания дверей.
       - Какой этаж? - услышали они голос "Петрова".
       - Четвертый, - ответил Генадий и шутовским движением рук показал на входную две-рь - открывай гостю.
       - Кто будет Синявиным? - спросил Александр.
       - Ты конечно. Мы ж договорились. Я даже не знаю, чего спрашивать.
       - Тогда ты открывай. Я пойду в комнату. А еще лучше в кабинет.
       - Глупости это. Ты знаешь, что к тебе гость. Тебе и встречать.
       - Я ученый, а ты при мне. Как секретарь будешь Тебе открывать.
       Раздался звонок, и Александр убежал внутрь квартиры. В кабинете он сел за письмен-ный стол и огляделся. Снял пиджак и повесил его на спинку кресла. Снова сел в кресло, но ощущение самозванства оставалось. Сейчас он не вписывался в этот интерьер, хотя не пер-вый раз садится за этот стол. Но тогда он бегал по порнографическим сайтам. А сейчас будет изображать профессора. Потому смотрелся самозванцем и ощущал себя лишним в этом каби-нете. Вот убери его отсюда, и все станет естественней. Впервые в своей жизни он испытал чу-вство неполноценности, хотя отсутствием самомнения не страдал. "Не место красит челове-ка" вспомнилось ему кстати. Сейчас он оценил мудрость пословицы.
       Господи! У него кобура подмышкой. Сорвал с себя сбрую и засунул в ящик стола.
       Геннадий открыл дверь. Увидел на площадке плечистого мужчину такого же возрас-та, как и он, в кожаной куртке, джинсах, небогатых туфлях. Через плечо перекинута туго набитая спортивная сумка.
       - Здравствуйте. Заходите, - Геннадий отступил назад, открывая проход.
       - Здравствуйте. Я Петров Василий Владимыч. Мне нужно переговорить с профессо-ром Синявиным.
       - Проходите, - Геннадий показал рукой, куда идти и закрыл за посетителем дверь. В эту секунду он понял, что этот Петров наверняка знает профессора в лицо. В книгах есть фо-тография Синявина, а этот астрофизик знаком с его трудами.
       Он почти побежал на Поповым, догнал, воспользовавшись его заминкой и указал на кабинет. Когда Попов вошел, Геннадий стоя за его спиной, несколько раз резко покачал ру-кой, в надежде, что партнер поймет. Когда Петров недоуменно обернулся, Геннадий успел сделать безразличное лицо.
       - Извините, а где профессор? - спросил Попов, даже не поздоровавшись с сидевшим в кресле Александром.
       - Профессора сейчас нет, - тут же сориентировался Александр.
       - Вы проходите, - повел рукой Геннадий.
       Попов прошел в кабинет и остановился возле стола. Огляделся, задержав взгляд на се-мейной фотографии, и Александр выругал себя, что не убрал ее. Попов вопрошающе посмот-рел на него.
       - Садитесь, - указал на кресло эфесбешник.
       - Простите, а вы кто? - задал прямой как стрела вопрос астрофизик.
       - Я?
       - Да, вы. На Синявина, извините, вы не похожи, на сына его тоже не тянете, - Влади-мир Васильевич указал рукой на фото. - Даже близко не стоите. А где профессор? И еще раз. Кто вы? - Попов даже не подумал принять любезное предложение.
       - А вы, все же, садитесь, - услышал он голос подошедшего к нему Геннадия.
       - Извините, господа, но раз пошла такая пьянка я предпочту уйти. И что, никого кро-ме вас в квартире нет?
       - Вопросы здесь задаем мы, - попытался прояснить ситуацию Геннадий.
       - Разве? - весело удивился Попов и внутренне напрягся.
       Может, все и обошлось бы миром, но убийцам не повезло. Попов еще не отошел пос-ле погрома и готов был сцепиться с кем угодно. Он чутьем понял, что между этими людьми и разгромом обсерватории есть связь.
       - Вас что-то не устраивает? - вкрадчиво спросил Александр и встал.
       Попов оказался между ними. Не испугался. За ним был не только черный пояс, но и приличное знание "Крав Мага", рукопашного боя, науку которого преподавали в израильс-ком спецназе. Владимир Васильевич считал его лучшим видом борьбы. Как-то набрел на его описание в Интернете, поразился простоте и эффективности и начал обучаться самоучкой. А потом повезло: познакомился с парнем. который прошел подготовку в Израиле и готов был поделиться знаниями. Попов преуспел и в этой науке.
       - Всё. Меня вы не устраиваете, прежде всего. У вас есть документы, которые дают вам право меня спрашивать?
       - Так ты еще и права качаешь? - Геннадий сделал шаг вперед.
       - О! Мы с вами свиней пасли. Вы из гебе? Или из группировки?
       - Нет, Саша, ты глянь как этот фрайер забыковал, - через Попова обратился к напар-нику Геннадий. - Совсем распустились людишки.
       И вдруг, вытянув голову по направлению к Попову, рявкнул:
       - Документы!
       - Сейчас, - испуганно ответил Попов. Он сбросил сумку с плеча, а они не насторожи-лись. Засунул руку за пазуху и наотмашь врезал ребром ладони по горлу Геннадия. Не потра-тил мгновения на осмотр результатов нападения. Знал, что противник сзади уже оседает на пол. Успел повернуться к Александру и схватил его за грудки второй рукой. Резко рванул на себя эфесбешника и повалил на письменный стол. Удар в основание шеи, в точку, куда бьют, чтобы лишить противника сознания, свое дело сделал.
       Последней мыслью Александра было, что зря он расстался с пистолетом Успел бы выхватить и пристрелить нападавшего. А еще ученым себя назвал.
       Попов двумя руками рванул на себя обмякшее тело и уложил его рядом с Геннадием. Заметил рукоятку пистолета, которая высунулась из-под его пиджака. Облегченно вздохнул и, отстегнув ремешок, вытащил оружие. Это был "Глок" с глушителем. Попов обошел пись-менный стол и сел в кресло. Огляделся и выдернул шнур питания из принтера.
       Первым зашевелился Геннадий, завертел головой, приходя в себя, полез за пазуху и замер - пистолета не было. Наконец он увидел парня, который сидел за столом и, помахивая пистолетом, указывал на кресло. Геннадий догадался, что ему предлагают сесть.
       - Отдай пистолет, дурак, - сказал он сиплым голосом.
       - Ни за что. И ты. Садись в кресло рядом, - сказал Попов пришедшему в себя напарни-ку. - Садись, садись.
       Когда оба угнездились в креслах, Попов встал из-за стола и передернул затвор, вгоняя пулю в ствол.
       - Прошу меня выслушать, внимательно. Ваши жизни зависят от вашего прилежания.
       Итак! Я вас очень боюсь. Без шуток, я трус. И потому при первом же резком движении нач-ну стрелять. От страха. Как это часто происходит в жизни - не в кино, но в жизни. И буду де-лать это до тех пор, пока вы не умрете. Вам ясно?
       - Ясно, - ответил Геннадий.
       - Прекрасно. И второе - вы ответите на мои вопросы. Я не буду вас пытать, я просто не умею. Но если вы станете врать, и я это пойму, я опять же открою стрельбу. Мне уже нече-го терять. А вам есть что - ваши жизни. Это тоже ясно?
       - Ясно, - ответил Александр.
       - И вот еще что. Придвиньте кресла друг к другу. Вот так. А теперь... - он бросил им шнур питания, и сложил руки так, что ребра ладоней и локти касались друг друга. - Сделайте так с вашими руками и обмотайте руки шнуром. Да, да, вот так, - одобрил он, видя как агенты привязали себя друг к другу.
       - Итак, начнем. Вы кто? Да не смотрите вы друг на друга... Нужен честный ответ. Я уже догадался. Мне нужно подтверждение. Итак еще раз - вы кто?
       - Мы из ФСБ, - солгал Александр. Их контора не подчинялась ФСБ.
       - Я так и подумал. А почему вы здесь? Да ладно вам смотреть друг на друга! Никако-го терпения нехватит. Говорите...
       - Нас прислали сюда, чтобы арестовать Синявина Петра Иваныча.
       - О! Я ощутил запах вранья. Вы, как вас по имени? - обратился он к Геннадию.
       - Геннадий. А он Александр.
       - Вы бросили короткий взгляд на Сашу, значит он соврал. И еще - вы арестовываете с помошью "Глока" с глушителем и без ордера на арест? Еще раз! Почему вы здесь? Ребята, я не шучу со стрельбой, - в доказательство Попов поднял пистолет дулом к потолку и начал медленно опускать его в направлении офицеров.
       - Хорошо, хорошо, - сдался Геннадий. - Мы здесь, чтобы устранить его.
       - А он, что? Один проживает в этих апартаментах?
       - Нет. С женой.
       - Значит и жену тоже...
       - Если она дома окажется.
       - Понял, - соврал Владимир Васильевич и задал главный вопрос: - А за что?
       - Мы не знаем, - сразу же ответил Александр.
       - Ха! Еще раз соврете, пристрелю как собак, - Попов уже не играл с пистолетом. Сра-зу направил его на Геннадия. - За что?
       - Да не знаем мы! - вскрикнул Геннадий. - У нас было задание. Устранить, если он вернется сюда. Он исчез пару дней назад вместе с женой. Его наверняка ищут.
       - И найдут. Как тебя найдут в любом случае, - добавил Александр. - Ты бы лучше...
       - Еще слово в таком тоне и я застрелю тебя, сволочь, - сквозь зубы проговорил Попов и внутренне его передернуло - он он не любил мелодраматизма. Можно было спокойней. Но вдруг понял, что его сквозьзубие не было игрой. Он в самом деле ощутил отвращение к этим двоим. Пришли в чужую квартиру, сидят в ней, чтобы убить хозяина, когда тот вернется и даже не знают, за что. Хуже палачей. Те знают причину. Он впервые видит живых катов.
       - Значит так. Вы будете сидеть смирно, а я полезу в комп Синявина. Может, найду в чем дело. Вы обещаете не дергаться?
       - А куда мы на х...р денемся, - сказал Александр.
       - Да нам теперь самим интересно, - добавил Геннадий. - Мы потому тебя и позвали, что надеялись на ответ - за что? Нас прислали сюда... астрофизик, не шпион... детские книж-ки пишет. И тут ты позвонил, коллегой представился...
       - Все ясно - оборвал Геннадия Попов. Ударил по кнопке "Enter" и экран засветился.
       Увиденое поразило Попова. Это было порнографическое фото, на котором немолодой мужик голый от пояса вниз, держал за развинутые ноги совсем молодую голую девочку, а за кисти рук ее держала полураздетая взрослая женщина. Взрослые блудливо ухмылялись, а де-вочка судя по раскрытому рту и выпученным глазам кричала. Попов взглянул на название сайта и увидел "Incest.com". Тут же закрыл его.
       Стало противно. Отношение к порнухе у него было нормальным, как у всякого здоро-вого мужчины, но детской не переносил. Тем более порнографии, где втаптывались в грязь семейные ценности. Судя по всему кто-то из этих придерживался другого мнения. Не думать же ему на хозяина квартиры. Попов посмотрел на них, встретился взглядом с Александром, который тут же опустил глаза.
       - Ты, - сказал он. - Останешься жив если, вытри все. Не позорь хозяина, извращенец.
       - Ладно, сотру, - хмуро сказал Александр. - Ты ищи давай, почему мы здесь.
       Попов вышел на десктоп, нашел иконку "Sun" и открыл сайт. Побежал глазами свер-ху вниз по лестнице строчек, не забывая бросить короткий взгляд на сидящих в кресле. И вдруг замер - увидел информацию, которую сам вводил в компьютер, чтобы понять, что про-исходит. Забыв об агентах, он уже неторопливо начал спукаться вниз по строчкам, кивая в со-гласии с Синявиным и гордясь собой. Он, будучи никем в мире астрофизиков, шел тем же путем что и знаменитый ученый. Шорох испугал его. Он схватился за пистолет, как хватается за него человек, которого внезапно разбудили, и он мгновенно реагирует на мнимую угрозу, направляя оружие на ворвавшегося в его сны. Но тревога оказалась ложной. Агенты просто усаживались поудобней. Увидев направленный на них пистолет, они застыли.
       - Ты чего? - спросил Геннадий, увидев испуганное лицо Владимира Васильевича. - Мы не двигаемся.
       - Вот и не двигайтесь, - астрофизик положил пистолет на стол, повернул голову к ко-мпьютеру и через несколько секунд снова взглянул на агентов. Лицо его светилось счастьем.
       - Ребята! Я кажется нашел, - проговорил он тихо.
       - Что ты нашел? - спросил Александр.
       - Нашел! Нашел!!! - заорал Попов.
       - Да скажи, что? - не выдержал Геннадий, завидуя человеку, способному быть счаст-ливым от нахождения какой-то паршивой научной истины. Даже не своей.
       - Погодите, погодите, ребята. Дайте мне еще пару минут, я все объясню.
       В эту секунду зазвонил телефон. Рука Попова дернулась к нему, но он вовремя оста-новился. Поглядел на агентов, как будто совета спрашивал. Геннадий пожал плечами.
       - Много было звонков?
       - Это первый, -ответил Александр.
       - Тогда и брать не будем.
       Телефон смолк и сразу же зазвонил мобильник. Геннадий дернул было свободной рукой, чтобы вытащить его из кармана, но Попов навел на него пистолет.
       - Не вздумай, Гена, - с нарочитым спокойствием сказал он. А у самого мысли мета-лись. Звонило их начальство. Не получив ответа, они пошлют сюда команду, с которой он ни-когда не справится. Да и желания связываться не было. Но как уйти, когда он почти до конца дошел!
       Мобильник замолчал, и сразу зазвонил телефон Александра, который уже даже рукой дергать не стал.
       - Умница, - одобрил его бездействие Владимир Васильевич.
       - Это начальство звонит... - сказал Геннадий.
       - А то я не догадался. Вот что, мужики. Десять минут у меня еще есть. Потом я убегу, а вы наведете здесь порядок и позвоните. Вы умные, причину придумаете сами. Не отвлекай-те меня, если хотите узнать, что происходит с нашим светилом.
       Он снова уткнулся в экран компьютера и начал спуск по информационным ступень-кам. Через пять минут сказал с усмешкой:
       - Этого не может быть. А у меня нет времени перепроверить. Я где-то ошибся... Нет! Это не я ошибся!.. Это Синявин!.. Боже мой! Какой ужас!.. И он узнал об этом... Он-то навер-няка перепроверял... Боже мой! - Попов закрыл лицо руками и начал раскачиваться в кресле.
       - Да что там?! - не выдержав пытки незнания вскрикнул Геннадий.
       Попов опустил руки, и они увидели потерянные глаза ученого, который взял пистолет и начал раскачивать им.
       - А-а-а... гы-ы... а-га... Н-не может быть... Это безумие...
       Он отбросил пистолет на стол и встал. Обошел стол и, забрав свою сумку, пошел на выход. Услышал вдогонку голос Александра:
       - Ты, ученый, мать твою...Будь человеком... Скажи нам!..
       Он повернулся к ним. Увидел, что они лихорадочно развязываются. Спокойно сказал, удивляясь, что не срывается на крик:
       - Через шесть с небольшим лет взорвется солнце. Вот и все. Выводы делайте сами.
       Вышел из комнаты.
       Они посмотрели друг на друга и продолжили развязываться.
       - Не зря ты его позвал, - сказал Геннадий, потряхивая освобожденной рукой.
       - Ты чего? Не врубился?
       - А во что я должен врубаться? Он все сказал. Что делать будем?
       - Позвоним начальству и скажем, что... - Александр умолк. - А я не знаю, что сказать.
       - А вот то и скажем, что приходил его коллега и сообщил нам эту новость.
       - И мы его отпустили.
       - Да! - заорал Геннадий. - Нам не приказывали шлепать всех астрофизиков, мы не знали, что обсерватории крушат по всей стране, чтобы люди не узнали правду! И если сейчас придет Синявин, я пальцем его не трону. Все, Саша! Все! Я больше здесь не работаю... Я вот только не знаю, известно ли это Георгию Валентинычу. Если он знает, то вдвойне сволочь.
       - А если нет? Ты думаешь, он всегда знает, почему мы должны убивать людей по его приказу?
       - А мне плевать теперь. Знает, не знает... Какая разница. Узнает от меня. Давай наве-дем порядок, и я уйду. А ты, если хочешь...
       - Я не хочу, Гена. Я тоже уйду. Не забыть бы порнуху стереть. Я сам позвоню,- Алек-сандр достал из кармана пиджака свой мобильник.
       - Почему не отвечали, капитан?
       - По техническим причинам, товарищ полковник.
       - Хорошо. Разбираться будем завтра. Жду вас в девять ноль ноль. А сейчас наведите порядок в квартире, чтоб не было следов вашего пребывания и покиньте ее. До завтра, - пол-ковник отключился.
      
      
       13.
      
       Попов перешел Рублевку по подземному переходу в районе Кунцевской и довольно быстро остановил такси. Назвал адрес и услышал в ответ несусветную цену. Отторгнул гра-бителя. Тут же перед ним частник встал как лист перед травой. Владимир Васильевич при-готовился к такой же цене, но услышал, что до Профсоюзной доехать можно за полторы сот-ни. Это было приемлимо. Он решил поехать на работу Синявина. Там наверняка должны бы-ли знать страшный прогноз. Не может быть, чтобы Синявин не проинформировал свое нача-льство. В конце концов закрывали-то их обсерваторию с подачи Академии. Он задаст вопро-сы руководству. Какие? Он и сам не знал.
       Его не удивляло, что с ними поступили как с бессловесным стадом. В России так бы-ло почти всегда. Исключение - семнадцатый, когда граждане выбрали "неправильный" сос-тав Думы. Но сейчас он ворвется в кабинет директора, и пусть секретарша попробует его уде-ржать, как это сделала любовница Вегалина. Сегодня такой барьер не сработает. Он спросит директора и даст ему по роже, если тот станет увиливать от ответа.
       Теперь не надо думать о карьере, защите диссертаций, своей семье, которую он так и не завел. Родители не в счет, они свое пожили - страшно так думать о людях, которых он лю-бит, но они разделят судьбу человечества в достаточно пожилом возрасте. Можно сказать, им даже повезло - немощная старость им не грозит, а навидались в своей жизни они достаточно. Поймал себя на том, что родителей не жалко. А вот Славку можно пожалеть, хоть у него по-сле армии мозги набекрень. Вернулся сам не свой. В неофашисты подался. А все равно брат и потому жалко. Молодой совсем... И тоже нет семьи. А он развелся без детей. И уже никог-да не будет. Можно выбросить мысли о своей будущей старости - он и раньше-то об этом не задумывался. Работал в свое удовольствие, делал научную карьеру, подумывал о том, что со временем надо начинать откладывать на будущее ... Жил как живет человечество. Оно не бу-дет так жить.
       С этим покончено. Он уже сейчас становится другим человеком в другом мире. Могла ли ему прийти в голову пещерная мысль набить морду директору академического института? И как меняется он, так будут меняться люди вокруг него. Им не удастся скрыть ЭТО. Рано или поздно о конце света узнают. И надо уже сегодня готовиться к грандиозным переменам, ожидающим общество. Да и уцелеет ли само общество при этом знании?
       Ладно, плевать ему на общество. Надо подумать, что он будет делать в эти годы. Пока что никаких идей. Он силен, умеет драться - вот это наверняка пригодится в новом мире, и... И это всё, что он имеет для жизни в будущем мире. Шесть лет надо есть, одеваться, бегать за бабами - без этого никак нельзя. Во гульба-то начнется. Презервативы надо сейчас купить, завтра уже не достать будет. Бабы потребуют их как обязательное условие - кому охота зале-тать, зная, что сын или дочь больше шести лет не проживут. Исчезнут желающие лечить бес-плодие - эти-то как раз испытают мелкое удовлетворение, Никому не нужно будет искуст-венное зачатие... Да что ему эти проблемы как и многие другие! Не обнимешь необъятное.
       Что он будет жрать? Кто станет выращивать для него хлеб? Добывать нефть и уголь? Подавать электричество в его дом? Ой!..И об этом сейчас лучше не надо. А вот пистолет не-плохо было бы забрать, теперь пригодился бы - видит Бог!..
       Бог! Почему о нем он подумал в последнюю очередь? Да потому что Бог не был ну-жен. Обходился он без Создателя, жил просто, по совести. Не воровал, не грабил, не убивал, чтил родителей своих, пару раз переспал с женой приятеля - не друга, приятеля. Ну, она была шлюхой, давала всем желающим. Что там еще? Первую заповедь он чтил, потому что никог-да не думал, что могут существовать другие божества. Но это совсем не означало, что он при-знавал Бога за реальность. Просто о других божках речь не заходила, а вот о еврейском Боге он знал, как знали все вокруг.
       Его отношение к Богу было отношением астрофизика, который лучше других осоз-нает масштабы галактик и вселенной и потому никак не может умственно примирить созда-ние космоса с его звездами, планетами, черными дырами, расстоянием между ними в милли-оны световых лет с разговором между Богом и первыми людьми. Это ж несовместимо. Как примирить создание законов действующих во Вселенной и вопрос Бога к Каину: где брат твой? Попов не видел связи между сложнейшим взаимодействием всех природных элемен-тов, включающих живые организмы, и договором, который Бог заключил с Авраамом. Кто такие Адам, Каин и Авраам по сравнению тем же фотосинтезом. Кто такой Иаков по срав-нению со сменой времен года и всеми живущими на земле живыми организмами, в каждый из которых Бог заложил способность к эволюции. Как можно верить в Тору, когда жизнь, созданная Творцом, неизмеримо сложнее любых легенд?
       Ограниченный в своем материализме, Попов не знал ответа на свои недоумения, не мог понять он замысел Бога, который создал человека именно для того, чтобы существовала вселенная с ее сложнейшими законами. Без человека, с его способностью взглянуть на звез-ды и осознать их величие, разнообразие и множественность, вселенной нет, ибо зачем она ну-жна, если некому восхититься Божьим творением. Без человека весь мир как тело без души.
       Но почему именно сейчас Владимир Васильевич начал думать о Боге? Он вспомнил о нем всуе, а потом уже никак не мог выкинуть из головы мысли о Создателе.Он дал себе ответ после коротких размышлений. Нельзя обойтись без Бога, когда начинаешь думать о причи-нах, превративших солнце из звезды умираюшей в скорую - невероятно скорую - сверхно-вую. А о ком еще думать, как не о Боге, которому одному-единственному подвластно соз-дать условия для рокового изменения. Уж если он Вселенную сотворил, то что стоило ему изменить течение процессов на солнце таким образом, что вся эта сложнейшая система уп-ростилась до механизма, у которого отказали тормоза или закрылись клапаны, через которые выходил пар - да можно придумать сотни сравнений, суть которых сводится к одному резуль-тату: будет взрыв! Будет смерть! Для всех. И единственное утешение, что это случится не се-годня, но завтра - через шесть лет.
       Хорош был бы Бог, если человек всегда понимал бы его замыслы. И сегодня, как это было во все века, когда глад, мор и война обрушивались на человечество, люди спросят: за что, Господи? Мы просто жили, молясь тебе, прося простить нас за наши маленькие грешки, смиряли гордыню свою, не роптали на ежедневную тяжкую участь нашу... а ты обрушиваешь на нас Бич господень, и его орды оставляют после себя пустыню там, где светилась жизнь, ты нагоняешь на нас черную смерть и вместо городов остаются чумные кладбища, ты не вмеши-ваешься, когда брат идет на брата с войной и убийством, допускаешь голодомор там, где зем-ля никогда не отказывала в обильном урожае, позволяешь истреблять миллионы невинных в газовых камерах... А сегодня ты решил покончить со всеми нами? Надоели мы тебе? Жесто-костью? Безверием своим с одной стороны и звериным фанатизмом с другой? А, может, ты создаешь где-то на похожей планете новых Адама и Еву, и потому мы уже не нужны? Отра-ботаный матерьял! Нет, этого замысла по уничтожению всего живого он никогда не поймет просто потому что не считает себя "достойным" такой кары. Так есть ли Он, или нет Его?
       - Приехали, - услышал Попов слова водилы и вернулся на землю.
       Он вышел из машины и сразу уткнулся в запертые двери института, в котором рабо-тал Синявин. За ними никого не было, хотя рабочий день только только должен был закон-читься. Посмотрел через стекло в мертвую темноту холла. Удивительно. Неужели институт тоже разгромили, как и обсерваторию? Здесь больше было нечего ловить, и он пошел по ули-це, бессознательно повторяя путь Синявина. Принял решение уехать уже сегодня же, скорее всего поездом. Дорога его успокоит, взвинченность от всего узнанного спадет и ко времени приезда в Екатеринбург он сможет здраво рассуждать.
       О! Он конечно убит, но жрать-то все равно надо. Да и пивка выпить в этом "Баре" не помешает. Наверняка и закусон найдется. Надо зайти. И он зашел и конечно увидел там Пет-ра Семеныча вместе с Петром Василичем. Завсегдатаи допивали свое пиво. К их невезению Попов встал рядом с их столиком и, совсем не желая этого, подслушал разговор двух Петров. Сначала он не обращал внимания на их речи, воспринимая их как обязательный в таких слу-чаях фон. Сразу слышишь внезапно наступившую тишину. А о чем говорят люди за сосед-ним столом, он и слушать не хотел.
       ... - А вот тот чудак до сих пор из моей бестолковки не выходит, - говорил Петр Се-меныч..
       - У меня тоже. Запал он мне с его шестью годами, - поддержал его Петр Василич.
       - А ты помнишь как он говорил о солнце? Я ведь чуть было не поверил...
       Вот теперь Попов стал прислушиваться, поначалу не допуская даже мысли, что гово-рят они о Синявине.
       - От этого мудака у меня чуть было крыша не поехала... Как он тогда о любви к свети-лу и что оно его предало...
       - Ага! Знаешь, Петя, я вот уверен, что он этот... как его...
       - Астрофизик, - встрял в их диалог Попов, не поворачиваясь к ним.
       - Да, точно! - поддержал его Петр Семеныч. Через несколько секунд он сообразил, что нужное слово сказал не собеседник, но человек с соседнего столика.
       Они повернули головы друг к другу и обменялись взглядами.
       - А ты что? Тоже из этой компании? - недружелюбно спросил Петр Васильевич.
       - Из этой.
       - Ты тоже будешь уверять, что нам шесть лет осталось?
       - Такой же сумасшедший как тот старик? - уточнил молодой Петр.
       - Считай, что такой же. А что?
       - А вот то! Тому мы морду набили, когда он сказал, что пошутил. Дескать, забудьте все, шутки это... проверял я вас...
       - Ну и получил в глаз.
       - Значит, вы избили старого интеллигентного человека только за то, что он пошутил?
       - А ты что? Заступник? - агрессивно осведомился Петр Васильевич.
       - Нет. Я мститель, - усмехнулся Попов.
       - О! Видали мы таких мстителей, - Петр Васильевич в знак серьезных намерений обошел стол и встал рядом с тезкой. Поставил кружку с пивом на стол.
       Старший Петр последовал его примеру. Оба стояли они как раз напротив Попова открытые для нападения.
       - Мужики! - Попов продолжал держать кружку в руке. - Прощенья просим. Я пошу-тил насчет мстителя. Но, как я понимаю, с вами разговаривал мой знакомый. Так что он вам сказал? Что через шесть лет солнце взорвется?
       - Да! А ты откуда знаешь? Он тебе тоже говорил?
       - Извините. Вот он вам сказал поначалу, а потом что? Откуда шутка?
       - Так он сначала расписал, как оно рванет, да почему, а потом, когда мы стали гово-рить о наших детях, на попятный пошел, Сказал, что пошутил.
       - Вот тут мы ему и дали... - с удовлетворением закончил Петр Васильевич.
       - Он сказал, что пошутил, а вы ему за это дали, - в последний раз уточнил Попов.
       - Не так было, - поправился Петр Семенович. - Он сказал, что пошутил, а я со злости ему пиво в лицо плесканул. Чтоб не шутил в другой раз. Тоже мне боцман нашелся.
       - Ну да. Торпеда мимо прошла, - щегольнул знанием старого анекдота Владимир Ва-сильевич и добавил. - А когда он начал смеяться...
       - А чего он начал смеяться? - быстро перебил его Попов.
       - Да тут один спросил, а мы как же?
       Попов засмеялся. И не успели мужики отреагировать, он выплеснул содержимое кру-жки в лицо Петру Семенычу.
       Он расправился с ними одной левой, держа кружку в правой. Посетители ничего не заметили и потому не оценили мастерства Попова. Удары его были почти беззвучны. Это в кино раздаются звучные и эффектные шлепки и хлопки. А здесь рука находила точную цель в мягких частях их тел, и после коротких тычков они осели на пол, с раскрытыми от боли зева-лами, лишившись дара речи на долгую минуту, не говоря уже о способности к сопротивле- нию. Барменша, занятая обслуживанием нового посетителя, даже не заметила избиения. По-пов покачал головой, сожалея о выплеснутом пиве.
       - Вставайте, - сказал он им. - Я сейчас возьму еще кружечку - хорошее здесь пиво - вернусть и все объясню.
       Мужики с трудом встали и дружно задышали, набирая воздуха. Когда они окончате-льно пришли в себя, Попов подошел к ним с наполненой кружкой и теми же самыми бутер-бродами, что приносил Синявин. На себя и на обоих Петров. Поставил на стол и жестом по-казал, что они могут присоединиться к его трапезе.
       - Значит так, - начал он с места в карьер. - Вы избили великого ученого, который уз-нал, что планета наша погибнет. Он пытался рассказать это вам, неучам, но вы не захотели даже выслушать. Вам ведь правда не нужна!.. Зачем? Потому вы задаете идиотские вопросы, а как же мы? Да! - Попов вперился глазами в Петра Семеныча. - Мы все погибнем! Это до-казано... Это доказано хотя бы тем, что на Петра Иваныча Синявина - так зовут ученого - объявлена всесоюзная охота, чтобы вы - быдло - не узнали правды! Уже разрушены обсер-ватории, чтобы никто из астрофизиков не докопался до истины.
       - А зачем его убивать и почему обсерватории? - Петр Васильевич забыл о бутербро-де,.который держал в руке..
       - Чтоб власть имущие ездили на ваших горбах по-прежнему, как будто ничего не слу-чится.
       - Да. Его Петр Иваныч звали, - пробормотал Петр Семенович.
       - Точно, - кивнул головой младший Петр. - Не врешь, значит...
       - Ну, мужики... Я балдею на вас. Вы верите любой херне, которую несут вам по зом-боящику. Шарлатанам типа Жириновского или Петрика и не верите в научное открытие. Ка-кой-то пещерный уровень.
       - Ты конечно крутой, но быдлом нас обзывать-то не стоит, - сказал Петр Семеныч.
       - Не буду. Но мне обидно стало за науку и Синявина. Он честно хотел предупредить вас, первых людей на земле, которые об этом узнали, а вы... А-а! - махнул рукой Попов.- Вместо того, чтобы обдумать, как прожить оставшееся как можно лучше, избили его.
      
       Петр Васильевич поднялся на четвертый этаж пятиэтажки, где была его квартира, от-крыл дверь, вошел и тихо тихо закрыл за собой дверь. Привычно обежал глазами обшарпа-ные стены, потек на потолке, облупившуюся краску на дверях, потертый линолеум. Не будет он заниматься ремонтом и класть паркет. Покупать новую мебель тоже не станет. Чего он еще теперь не будет делать? После разговора в пивной - как этот гад дерется! Удар под ло-жечку был такой силы, что неясно, как живым остался. И Семеныч лег рядом и потом приз-нался, что не заметил, как этот супермен врезал. Но дело не в этом. Черт бы с его умением драться, тем более что своим парнем оказался, спокойным, выпил с ними... Все объяснил... А жизнь его после разговора стала другой. Не будет он заводить детей больше, не станет выби-вать повышение по службе, мечтать о другой работе ... Деньги, накопленные на ремонт и ме-бель, они теперь потратят на... На что? Поедут в Турцию. Не были ж за границей ни разу. Же-не шубку справят, пусть походит напоследок... О, Боже!... А как они поедут, когда все узна-ют? Кто их повезет?..
       Он закрыл глаза и прислонился к стенке.
       - Опять? - услышал он голос жены. - Ты же слово давал, Петя... Ты ж держался... А сейчас опять на ногах не стоишь? Ну чего ты молчишь?
       - Позови пацана, - ответил он, не открывая глаз.
       - Зачем? Опять воспитывать начнешь?
       - Позови, прошу тебя, - отозвался он тихо и открыл глаза.
       Жена стояла перед ним. Вытертая безрадостной жизнью женщина, с плохо покрашен-ными волосами, почти потерявшая фигуру молодости и не восполнившая эту потерю женст-венностью, которая приходит к счастливым женам в их сорок. Беременность ее не была заме-тна. Какое счастье, что она еще может сделать аборт.
       - Сергей! Тебя папа зовет. Оторвись от ящика, - крикнула она. Приглядевшись к мужу она поняла, что он совершенно трезв. Только тоска непонятная в глазах.
       Из комнаты вышел сын. Заморыш десяти лет, в очках, с вихром на макушке.
       - Подойдите сюда, - сказал Петр Васильевич. - Да подойдите, не укушу.
       Когда они приблизились к нему, он обнял жену и сына, прижал их к себе, и они к их потрясению поняли, что он плачет.
      
      
       14.
      
       Полковник ФСБ Лифанов Валентин Георгиевич, закрыв за собой дверь, окинул взгля-дом собравшихся в его кабинете сотрудников и удовлетворенно кивнул: Синявин пришел. Это было важно, потому что майор был его лучшим исполнителем "деликатных" дел.
       Разговор был долгим вчера вечером, после того как он он отвез своих родителей к ним домой. Полковник поначалу ничего не мог противопоставить напору и злобе Синявина, который обвинял его персонально в том, что из него сделали нерассуждающего убийцу, спо-собного во имя интересов элиты убивать невинных. Полковнику попытался убедить бунтов-щика, что майор действовал исключительно в интересах государства, даже в случае с его от-цом. Услышав такое, Синявин захлебнулся, а потом начал виртуозно материться. Полковник резко оборвал его:
       - Заткнись, щенок! Слушай, что тебе я говорю.
       - Да почему я должен...
       - Да потому, что я старше тебя. Тебе насрать на мое звание, но на мой возраст я срать не позволю. Ты будешь слушать? Или бросай трубку к чертовой матери, завтра же сдай табе-льное оружие - у тебя оставшегося хватит на роту... И иди куда хочешь, делай что хочешь, зарабатывай как хочешь... Мы не будем тебя искать, себе дороже, у нас будут другие цели, другие задачи. Ничего общего с тем, что было в прошлом.
       - А что это за задачи, товарищ полковник?
       - О! Товарищ полковник. Ты заинтересовался... Так знай, что при мне в нашем под-разделении никогда не смешивались два несовместимых понятия - государство и вожди.
       - Ну, конечно...
       - Я тебе сказал - при мне. И я не вру.
       - Я буду в девять. Но предупреждаю - вы меня не убедили.
       Сейчас он сидел так, что со спины к нему невозможно было подойти и наверняка под пиджаком у него был пистолет, если не два. Ну и пусть сидит со своими пистолетами.
       Только у полковника был стол, за которым он вел совещания. Его подчиненные сиде-ли в креслах, свободно раскинутых по комнате. Записей не велось. Люди слушали, выступа-ли, спорили... для этого достаточно было мягких кресел. Помимо Синявина в кабинете нахо-дилось еще двенадцать человек. Он бы собрал все двадцать пять, но люди были по большей части в отпусках. Наступило затишье. Как перед бурей. Он проинформирует отсутствующих потом. Для всех кроме Синявина новость о конце света будет убойной.
       - Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, - начал полков-ник, почему-то думая больше не о самой новости, которую он вместе со своей женой пережи-вал всю ночь, но о том, чтобы совпасть с текстом великой пьесы. Кажется ему удалось сохра-нить его нетронутым.
       Как жена плакала, как она убивалась за них самих, за детей и внуков... Он утешал ее, говоря, что еще ничего толком неизвестно. А она в ответ говорила, что будь у него сомнения, не стал бы он говорить такое.
       - Через шесть лет взорвется солнце и жизнь на земле прекратится.
       Десять человек переваривали это фантастические слова несколько секунд, потом по-вскакали с воплями, которые выразили их общую одинаковую реакцию. А трое сидели не-подвижно и полковник понял, что Геннадий Углов и Александр Плетнев уже знают об этом. Интересно, как они-то об этом узнали?
       - Тихо! - полковник поднял руку. - Садитесь на места.
       Он обождал несколько секунд пока все усядутся.
       - Эту новость вы будете переваривать потом вместе со своими женами, друзьями и любовницами. Она перестала быть секретом.
       - А когда она вообще стала известна, товарищ полковник? - встал Геннадий.
       - Когда я вам позвонил, а вы не ответили. Почему, кстати? По каким таким техничес-ким причинам?
       - Мы не ответили, из-за коллеги Синявина. Он сказал, что в таком случае он не рас-скажет нам, почему мы на охоте. И получили ответ.
       - А-а! Так вот кто залезал в комп отца, - отозвался Синявин.
       - Да. Его зовут Петров Василий Владимирович. Он из какой-то обсерватории, кото-рую грохнули военные. Но есть сомнения, что это его настоящее имя, - сказал Александр и повернулся к полковнику. - Так вы не знали до этого?
       - Вы подвергаете сомнению мои слова, капитан? - безразлично спросил полковник.
       - Никак нет, товарищ полковник
       - Тогда слушайте мою версию. Синявин первым узнал о грядущей катастрофе. Ско-
       рее всего он вышел на высшее руководство и... - полковник умолк, подыскивая верные слова. Он знал что именно они определят будущее их отдела и его собственную судьбу.
       - Я могу рассказать, - начал было Синявин и встал с кресла.
       - Сядьте, Синявин. Я не закончил. И молчите, - полковник увидел, что Синявин хочет высказаться. - Я вам дам слово. Так вот. Очевидно было принято решение максимально за-секретить информацию Синявина. Для этого потребовалось устранить его и еще несколько человек по всему миру - его коллег. Закрыть обсерватории в стране, чтобы никто не узнал о грядущей катастрофе. Ибо знания такого рода обязательно приведут к хаосу и анархии на всей земле. Да, майор, - полковник посмотрел на Синявина, - было решено устранить вашего отца и еще несколько человек во имя сохранения земного порядка.
       - А то журналисты не стали бы копать, почему это обсерватории крушат, - прогово-рил Синявин.
       - Стали бы, - пожал плечами полковник. - А вы считаете, что они всегда получали от-веты на свои вопросы?
       - У нас - нет. В Штатах...
       - В Штатах? Они до сих пор не знают, кто Кеннеди убил. Руководство всегда отболта-ется или найдет козла отпущения, -полковник замолчал на секунду, осваивая новую мысль заскочившую ему голову, а потом выдал ее с улыбкой превосходства. - А кто вам сказал, что в Штатах тоже крушат обсерватории?
       Синявин открыл было рот, но не нашелся что ответить. А Лифанов продолжал насту-пать:
       - Радикальные меры, товарищ майор, были предприняты не для того, чтобы продол-жать ездить на горбу несчастного населения, но для его же пользы. Требуется время для под-готовки целого свода законов по новым обстоятельствам. Время! Ваш отец и еще несколько человек в мире могли этого времени не дать.
       - Черт с ним, - Синявин махнул рукой. - Что сделано, то сделано. Но почему именно эти люди решают жизнь человека? Кто они? Это ведь не только у нас - во всем мире захоте-ли уничтожить знание. Кто дал им право решать?
       - Майор! Давай без демагогии, - встал один из офицеров. - Ты сейчас завелся, потому что о твоем отце речь. А будь кто чужой, ты бы согласился, что всемирный порядок важнее жизни десятка человек. Наша работа на этом стоит. Почему для твоего отца исключение? Его уже никто трогать не собирается, - офицер сел в кресло.
       - Я понимаю про порядок, - Синявин встал. - Ради него мы убивали врагов государс-тва различными способами. Чего только мы ни делали. Мы были профессиональны, послуш-ны и не задавали вопросов, как и наши предшественники в двадцатом веке Но сейчас все это кажется мне сплошным обманом, в который нас заманили красивыми словами, что есть такая профессия - защищать родину... Мы это делали, чтобы Абрамович мог купить самого дорого-го футболиста для своей команды, чтобы у нашей верхушки были самые дорогие в мире лич-ные самолеты, ну и прочие мелочи типа дорогих шлюх, вилл в заморье... Вот за это мы рабо-тали... Мне это стало ясно, когда решили убить моего отца только потому, что он мог нару-шить статус кво, которому в любом случае осталось шесть лет. Я не хочу больше защищать это. С меня хватит, - Синявин полез за пазуху.
       Реакция его коллег была поразительной: они либо метнули руки в карманы пиджаков, либо стремительно засунули их за пазуху, а четверо даже встали, и в руках вставших блесну-ла сталь стволов... Синявин увидел это.
       - Ребята, - широко раскрыл он глаза и поднял руки кверху. - У вас крыша поехала? Я конечно с оружием, но палить не собираюсь. Не дергайтесь. Я медленно.
       Из-за пазухи он вытащил руку с пачкой паспортов. Положил их в кресло.
       Полковник, напрягшийся как и его "ребята", рассмеялся. Вслед засмеялись осталь-ные. Смех был насильственным, но ситуацию все же разрулил. Вскочившие спрятали ору-жие и сели.
       - Они мне больше не нужны, - Синявин повернулся к полковнику.
       - Майор. А как быть с Хаттабом, которого ты... мы отравили? Тоже, чтоб у Абрамови-ча была самая большая яхта?
       - Да, Георгий Валентиныч. Приди Хаттаб к власти, у еврея не было бы этой яхты. И вообще никакой. Прецедент уже создан, - Синявин повернулся к коллегам. - Кто со мной? Кто не хочет больше обслуживать поганую элиту?
       Встал Александр Плетнев. За ним медленно, как бы принимая решение именно в про-цессе вставания, поднялся Геннадий Углов. Встал еще один оперативник...
       Полковник видел такое неоднократно. В кино, где к одинокому диссиденту постепен-но присоединялся весь коллектив. Этот заштампованный прием производил впечатление на зрителей, но не на полковника, который как раз знал, что коллектив всегда оставляет восстав-шего в гордом одиночестве - всем хочется кушать, есть семьи, существует страх перед после-дуюшим наказанием, в конце концов. Жизнь не кино. Но сейчас перед ним наяву развертыва-лась кинематографическая драма. Это надо было пресечь.
       - Я не сомневаюсь, что каждый из вас найдет себе работу - громко сказал он .- Такие асы нужны будут до конца света. Вас будут нанимать для защиты олигархов, их жен и детей. Но кто?.. Я вас спрашиваю, кто обеспечит порядок на эти годы после того, как страна нач-нет разваливаться? Кто будет устранять безумцев, которые как ядовитые грибы появятся с лозунгами типа "не будем ждать, умрем сейчас", кто будет драться с бандами, которые обя-зательно воспухнут, чтобы убивать людей, насиловать, отнимать хлеб у слабых и жить по принципу "Умри ты сегодня, а я завтра". Милиция? В ее теперешнем состоянии? Наша рус-ская армия, где правит бал уголовный дембель! Именно оттуда вылезет самое страшное... Будет такая замятня, что мало никому не покажется. У них же оружие и никакого страха не будет. Из всей армии останется небольшая часть таких же как мы. Их надо будет обучать уличным боям, снайперской стрельбе...
       Полковник видел, что его слова отскакивают от офицеров, потому еще трое встали во время его речи, присоединяясь к мятежному майору. Пришло на ум выражение "как об стен-ку горох". Но он не знал, что еще сказать, хотя ощущал, что говорит правильные вещи.
       Он не мог предвидеть, что руководству каждой страны придется столкнуться с такого рода проблемами. Уровень сложности будет разным - для норвежцев один, для южноафрика-нцев другой. Но каждая страна будет решать эти проблемы с той или иной степенью жесто-кости. О гуманизме в битвах с мерзавцами и психопатами общество забудет. Решать пробле-мы будут быстро, круто и даже безжалостно, как решали их в крепостях, когда орда под сте-нами готовится к штурму, и нет времени рассусоливать с внутренними врагами.
       А полковник думал, что раньше не надо было тратить время на убеждение того же Синявина. Сегодня его правильные речи не работают, ибо всего лишь одно предложение стартующее со слов: "через шесть лет"... поменяло мысли этих людей. Им же теперь не о де-тях своих думать, но о том, чтобы новых не родить. Отсутствие далеких перспектив сильно упрощает жизнь. Те, кто принимали решение об устранении Синявина и его коллег были правы. Уж если на его глазах рассыпается элитное подразделение, то что будет со всем ми-ром! Просуществует ли он отпущенные ему шесть лет? Что-то вертелось в голове , но совсем не оформившееся, как у близорукого, у которого нет очков, и он видит что-то напоминаю-щее фигуру вдалеке.
       Майор Синявин понимающе улыбнулся полковнику и развел руками, как бы говоря то, что во всем мире безмолвно говорят разведенные в стороны руки: "Ничем не могу по-мочь. Они не хотят вас слушать. Я тут не причем".
       И вдруг полковник понял, что надо сказать. Все стало ясно. Если уж эти слова не по-действуют, значит он ошибся в своих подчиненных. Они обыкновенные убийцы, пусть лов-кие, тренированные и смелые... Но таких можно найти сегодня с той же легкостью, как грязь после дождя на проселочной дороге. Он поднял руку:
       - Шесть лет! - почти закричал он. - Шесть лет надо еще прожить. Это не завтра и да-же не через год. А вы хотите чесать вместе со стадом, которое панически несется от огня и растаптывает всех слабых? Вот во что может превратиться человечество, если у него не будет пастырей и защитников. Шесть лет надо прожить с достоинством. Достоинство! Честь! - он ударил кулаком по столу. - Вот что должно определять ваше отношение к катастрофе. Вы офицеры! Вы элита! Так останьтесь ею... - он умолк и тихо почти шопотом закончил - Не разочаровывайте меня.
       К его удивлению Синявин сел первым. После того, как расселись в креслах осталь-ные, майор поднял руку.
       - Говорите, майор, - разрешил полковник.
       - Неужели вы хотите, чтобы мы вернулись к тому же порядку вещей?
       - Нет, - быстро ответил полковник. - Ни в коем случае. Отныне ни одного приказа не будет отдано вам без его предварительного обсуждения. Отныне мы будем предлагать свои услуги руководству и сами решать, выполнять ли поручения этого руководства.
       - Будем на правах наемников? Так надо понимать, господин полковник? - сказал один из офицеров.
       - Не совсем, Виктор, - обернулся к нему Синявин. - Наемники выполняли приказы бездумно. А мы будем принимать решение совместно. Будем руководствоваться теперь не интересами Абрамовича и компании, но просто людей, защищая их жизни от отморозков.
       - А платить кто будет? - спросил Виктор.
       - А кто нас распускал? - спросил полковник. - Зарплату будем получать как всегда получали.
       - Да ну. Это детские резговоры. Кто платит, сразу поймут. Стоит нам один только раз не выполнить их приказ, - сказал Плетнев. - Мы, кстати, его уже не выполнили. Вам ведь отчет давать о Синявине, полковник.
       - Давайте все же товарищ полковник. Я как-то больше привык.
       - Отвыкать не надо. Виноват, товарищ полковник, - встал и согласно кивнул Плетнев.- Так как, все же?
       - Садитесь, Плетнев. Я сегодня докладываю руководству. У меня найдется что ска-зать даже самому Президенту, если за мной будете вы.
       - Саша! - насмешливо сказал Синявин. - Когда воевода ставит новые условия, а за спиной у него дружина с острыми мечами, князь соглашается. Пока-то он найдет новых. Они будут платить нам из страха, чтобы мы не прервали их жизни раньше чем солнце взорвется. И они будут это делать, зная наши возможности. У них профессиональная охрана, но мы профессиональней. От себя могу сказать: если увижу приказ, исполнение которого идет на пользу Абрамовичу, я его не выполню. Никогда.
       - Никогда, - встал Плетнев.
       - Никогда, - встал Углов.
       - Никогда, - с этим словом один за другим вставали офицеры, как бы давая клятву.
      
       15.
      
       И все же полковник Лифанов волновался, сидя в приемной своего начальника. От не-го он получал приказы, ему только отчитывался, зная, что у того выход на Самого... Там, на-верно, идет какое-то обсуждение. А ему уже спускают непреложный и не обсуждаемый при-каз. По какой статье идут деньги на их содержание полковник не знал, да и не хотел. Суммы росли с учетом инфляции и премиальных за выполнение задания, а его секретарь уже распре-делял их на банковские счета офицеров, не обижая себя и полковника. Его подчиненые ни-когда не жаловались на скудную руку государства.
       При восстанавлении счета Синявина, положили туда дополнительные суммы, что символизировало приглашение к миру и было компенсацией за причиненные неудобства. Синявин понял правильно это жест. Снял деньги для личных нужд, и это не вызвало вопро-сов. Тоже мне нужды - сколько машин можно купить на эти бабки! Они посчитали с секре-тарем - две, но хороших... С тех пор он выполнил несколько труднейших заданий. И надо же случиться такому проколу с фамилией. Его вина и ничья больше. Забыл, черт возьми. Склероз? Этот, как его... альцхаймер начал осаду мозга? А получилось-то к лучшему. Пол-ковник задал себе вопрос: хотел бы он остаться в неведении вместе со всем человечеством или знать ужасную истину? И твердо ответил - знать!
       А что будет сейчас? Сейчас он должен оказаться мужчиной. Давно уже перед ним не стоял этот выбор. Он хорошо выполнял свою работу, но к мужским качествам это отношения не имело. Ему приходилось вживаться в образы террористов и уголовников - в общем всех тех, с кем воевало его государство. Но даже полевая работа не делала из него мужчину. И вот сейчас в этой приемной он должен выбрать такую линию поведения, чтобы руководство стало бояться. Да, да! Именно бояться - он наше точное слово. Без угроз, крика - в этих ка-бинетах вообще не орут... Может, и орут, но на него еще никогда. Генерал-лейтенант Ваганов тоже должен осознать, что пришли новые времена.
       - Товарищ полковник! - услышал он голос секретаря.
       Секретарь рукой показывал на дверь кабинета.
       "Сейчас увидим, осознал ли генерал", подумал Лифанов, открывая дверь.
       - Разрешите, товарищ генерал? - спросил он.
       - Входите, полковник, садитесь, - ответил ему генерал Ваганов, мужина лет сорока с небольшим. Раньше в таких годах выше подполковника почти невозможно было найти в их системе. А сейчас стремительный карьерный рост удивления не вызывал. И человек, сделав-ший такую карьеру не обязательно был гением. Ценились качества, зачастую не имевшие от-ношения к профессионализму.
       - С чем пришли, полковник? - спросил его генерал после формального обмена слова-ми о здоровье и семье. Ритуал, не имеющий отношения к делу, был краток, но необходим с точки зрения генерала, который считал, что так быстрее устанавливаются доверительные от-ношения, и подчиненные будут меньше врать.
       - Пришел доложить, что профессор Синявин жив и...
       - Почему? - реакция генерала на слово "жив" была мгновенной.
       - Да потому что исполнитель узнал о причине убийства и передумал исполнять при-каз. Он посчитал его бессмысленным.
       - С каких это пор ваш исполнитель стал думать? - с нарочитым сарказмом спросил генерал. - Вы что, полковник, постарели?
       - Не настолько чтобы впасть в маразм, товарищ генерал.
       - Не понял вас, - генерал произнес классическую фразу начальника, у которого подчи-ненный забыл свое место и надо напомнить ему, кто он есть.
       - А вы, господин генерал, знаете, почему должен был умереть Синявин?
       - Что?!
       - Я задал простой вопрос, господин генерал и хотел бы знать ответ. Потому что знаю причину. А вы?
       - Полковник! Вы уволены. Покиньте кабинет! - генерал встал и навис грузным телом над полковником.
       - Да пожалуйста, - автоматически встал полковник. - Я-то проживу шесть лет, а вот за вашу жизнь без моей защиты не поручусь.
       - Вы это о чем? Это что? Угроза?
       - Нет, что вы. Это знание того, что будет с вами, когда узнают все о конце света. Кто у вас останется, когда не нужно будет думать о карьере и будущем детей? Кому вы будете ну-жны с вашими миллиардами? Их у вас, кстати, отнимут. Я предлагаю защиту от анархии. За мной профессионалы. Они уже согласны защищать порядок. А кто будет за вами?
       - Это что за профессионалы, которые задают вопросы? - генерал сел в кресло, а пол-ковник остался стоять. Теперь уже он нависал над генералом.
       - А вот это и есть новые времена. Теперь каждый ваш приказ будет обсуждаться. И других профессионалов у меня для вас нет.
       - Россия еще не оскудела талантами. Найдем новых. А вы, полковник, совсем забы-лись, что шантажируете руководство страны...
       - Генерал! Это вы забыли, сколько осталось. Кого вы найдете, когда все узнают. Я на-пример, никогда бы не пошел в нашу систему, - полковник сел в кресло не дожидаясь разре-шения.
       - Новым будем платить как директорам банков, освободим от обязанностей перед законом и дадим привилегии, которые не снились...
       - Обучим мастерству убивать, как это делают мои ребята, - в тон генералу продолжил полковник. - Сколько на это уйдет времени. А вертикаль скорее всего рухнет почти сразу. Люди все видят и не захотят мириться с неправдой. Найдутся мерзавцы, которые поведут лю-дей на штурм.
       - На штурм чего?
       - Да чего угодно. Просто, чтоб злобу выместить... Самое забавное, что лозунг "все от-нять и поделить" будет нормально звучать. На шесть лет всем хватит. Кто будет устранять лидеров, чтобы загнать людей обратно в стойло? Ваши новобранцы?
       - ОМОН...
       - ОМОН? Вот это самое страшное. Я бы уже сегодня распустил эту банду. Иначе они организуют свои общины и будут жить в ваших виллах, заставят обслуживать себя и будут насиловать ваших дочерей. С чего вы решили, что они будут вам подчиняться? Что вы може-те им предложить, если они сами все заберут. Милиция? Сами знаете, какая у нас милиция.
       - Армия...
       - Боюсь, что с офицерами поступят как в семнадцатом. Утопят либо расстреляют.
       - Вы хотите сказать, что без вас вообще все рухнет? - генерал постарался усмехнуть-ся. Но глаза выдавали. В них плескалась неуверенность.
       "Боже мой", подумал Лифанов. "Они же голые. В нас, в исполнителях их власть и сила. В том, что мы разделены и в случае необходимости всегда можно одних натравить на других. А когда слуги уходят - короли беззащитны. Их может ограбить и убить любой, у кого силы больше".
       - Товарищ генерал. Путч ГКЧП провалился потому что главарей не поддержало сред-нее звено армии и партаппарата. Им смертельно надоело убожество их жизни. И сейчас... Чего еще ждать! Отдельных квартир к лохматому году? Реформ? Люди захотят перераспре-деления богатства, чтоб пожить напоследок. У вас поддержки не будет. Именно ваш круг отождествляют с неравенством, коррупцией и прочими прелестями вертикали.
       - Я уже ощутил перемены. Два дня назад вам бы в голову не пришло говорить такое.
       - Я шепчу, а улица будет орать! Толпу легко убедить, что на шесть лет хватит всем.
       - А почему вы так уверены, что осталось шесть лет? Кто знает, может, все отменится. Шесть лет большой срок даже для солнца.
       - А-а! Так в душе вы не верите.
       - Не верю. Даже когда мы проверили программу Синявина вместе со штатниками, ко-гда китайцы подтвердили, когда на самом секретном совещании в истории человечества ре-шили судьбу этого Синявина и еще десятка ученых, я все равно не верю. И знаете, сколько найдется таких неверующих?
       - Извините, товарищ генерал. А как вы проверяли? Неужели всех, кто проверял тоже убили? - Лифанов улыбнулся, давая понять, что это предположение не больше чем шутка.
       - Да.
       - Как? - Лифанов широко раскрыл глаза, все еще не веря словам начальника.
       - Конечно, нет - генерал сморщился. - Дали параметры, объект не назвали, получили заключение - будет взрыв. Время до взрыва не было обозначено. Но мы поняли, что Синя-вин прав.
       - А кто давал параметры?
       - Сам Синявин и дал на следующий день после встречи с президентом.
       - Так, может, он...
       - И американец? А индус? Китайцы?... Они что? Враги себе?
       - Ну да. Шуткой тут не пахнет. Но вы все равно не верите?
       - Не верю. Мы не получили ответа, когда все это грохнет.
       - Последняя надежда. Но столько же найдется тех, кто поверит. Человечество быстро поймет, что солнце не астероид, с которым расправится Брюс Вилис, не геологическая ката-строфа, от которой можно спастись, выстроив очередной Ноев ковчег, и не техногенная, ко-торую устроили ученые. Над солнцем властен только Бог. И можно еще вопрос?
       - Да?
       - Кто отдал приказ о разрушении обсерваторий? На Западе тоже развалили? Я что-то не слышал. Зачем такой вандализм? Бред какой-то.
       - Запад - не Россия, где сначала все крушат до основания, а потом начинают думать.. Там ничего не тронули, кроме нескольких человек, от которых могло что-то зависеть. А у нас кто-то молясь лоб разбил. Концов уже не найдешь. Оставим это. Что мне докладывать прези-денту?
       - Правду. Пора ему услышать. Скажите, что Синявин выходит на "Эхо" с рассказом почему закрыли обсерватории и стали за ним охотиться. Ведиктов уже дал согласие на его выступление. Я его понимаю. У него миллион запросов по поводу обсерваторий, а ответа вразумительного нет. Когда Синявин позвонил и представился, он аж захлебнулся от вос-торга.
       - А как же он мог без нас... Да мы бы никогда этому Синявину... - генерал смолк, по-няв неуместность претензий к контролерам. Их никто не предупреждал о Синявине.
       - Вот именно. Контролеры ничего не знали. Сами виноваты - не ввели их в курс. Но Синявин причину не назвал. Сказал, что только в студии объяснит.
       - Можно перехватить... - воодушевился генерал.
       - Кто будет перехватывать? Мои ребята как раз стали охранять его. Он дойдет до ра-дио. Уже сегодня. И думаю, что завтра начнется новая эра. Так что подумайте над моим пред-ложением.
      
       16.
      
       Главный редактор "Эха" был небрежен во всем. Из-под распахнутого ворота мятой клетчатой футболки виднелась белая майка. Полуседые волосы как всегда торчали в разные стороны, щеки и подбородок закрывала борода, за которой редактор ухаживал плохо. Когда он раскрыл рот, чтобы поздороваться с Синявиным, ученый увидел скверные зубы и удивил-ся: дантисты были дороги в России, но глава " Эха" наверняка не было последним человеком по уровню зарплаты.
       Из под линз на Синявина смотрели любопытствующие глаза, но было видно, что ре-дактор не ожидал чего-то сенсационного или страшного. Сейчас он получит объяснения, за-даст приличествуюшие этим объяснениям вопросы и закончит передачу за пятнадцать минут, удовлетворив любопытство аудитории. Населению было плевать на проблемы астрофизиков, ибо к суровым реалиям повседневной жизни они отношения не имели. Скорее всего эта бу-дет очередная проходная передача, без каких не обходится ни одно радио на земле, но такие передачи нужны. Он бы не позвал этого ученого, кстати, весьма уважаемого человека в кру-гу астрофизиков, одного из соавторов знаменитого письма десяти - они не сделали передачу на эту тему, о чем редактор впоследствии сожалел. Но дела творились действительно стран-ные - обсерватории России не только закрывались, но подвергались подлинному разгрому, как будто уничтожали рассадники вредных знаний. Хорошо, людей не трогали. И вот у его радио появилась уникальная возможность объявить стране, почему. Упустить такой шанс было бы непростительной ошибкой профессионала, за которого он себя по праву держал. И еще: у него скопились сообщения о внезапных смертях астрофизиков в разных странах. Причины были разными - автокатастрофы, остановки сердца, шальная пуля при какой-то разборке в баре... Общим было то, что жертвы были крупными величинами, соавторами Синявина по письму. Мимо таких совпадений нельзя было пройти. Он был уверен, что Си-нявин не знает об этом. Сейчас он его огорошит и попросит дать объяснения.
       Ведиктов представил Синявина и задал первый вопрос, как всегда начав с долгой преамбулы:
       - Известно, что в нашей стране были остановлены все исследования, которые прово-дились астрофизиками. Работы не только были остановлены, но станции практически разру-шены, что делает невозможным их дальнейшую эксплуатацию. Петр Иваныч Синявин позво-нил мне и предложил дать свое объяснение того, что происходит. А происходит нечто бес-прецедентное в мире науки - уничтожается знание. Причем знание, которое не грозит чело-вечеству ничем. Солнце есть солнце, и мы над ним не властны. Но чем больше мы будем знать о нем, тем легче нам будет жить, хотя бы потому, что мы можем быть готовыми к лю-бой неожиданности, которое выкинет наше светило. Я верно все излагаю, Петр Иваныч?
       - Нет.
       - А в чем моя ошибка?
       - А вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос или все же дал объяснения, почему все это происходит?
       - А-а... Почему все это происходит? - Ведиктов оказался молодцом. Он растерялся в душе от тона ученого, от явного неприятия его преамбулы, но мгновенно собрался и виду не подал. Он столкнулся с человеком, который совершенно не хотел играть в игры, принятые практически на всех радиостанциях, где ведущему дается право быть главным в разговоре и вести свою линию. Ведиктов пожалел, что эфир прямой и ничего поделать уже нельзя. Хотя придраться не к чему: Синявин не хамил.
       - Так вот, - начал Синявин. - Все это происходит по одной причине. Через шесть лет... - он умолк и опустил голову.
       Молчание затягивалось.
       - Что через шесть лет, Петр Иваныч? Солнце взорвется? - Ведиктов хотел шуткой раз-рядить напряжение, почему-то скопившееся в студии.
       - Да, - почти неслышно ответил Синявин.
       - Что, да? - с усилием спросил редактор, вдруг поняв, что Синявин уже все сказал и добавлять нечего.
       - Солнце взорвется через шесть лет, - Синявин поднял голову и посмотрел в камеру. - Жизнь на Земле прекратится. Погибнет всё. Руководители стран, где есть настоящие астро-физики - Гаити, к примеру, в этом участия не принимало - постановили уничтожить тех, кто об этом знал или мог узнать. То есть, убить. А в нашей стране еще решили разрушить все обсерваторрии, непонятно зачем. Меня тоже хотели убить, и спастись удалось чудом. Мне кажется я ответил на все ваши вопросы. И теперь позвольте мне уйти, - Синявин встал, но Ведиктов замахал руками, призывая его сесть.
       - Постойте, постойте. Вы сказали, что было принято решение об убийстве людей?
       - Да, - легко ответил Синявин. - Почему вас это удивляет?
       - А вас нет?
       - Нет, - Синявин сел на место. - Но вы не ответили, почему вас это удивляет.
       - Мне кажется, что каждый нормальный человек должен быть потрясен этим решени-ем. В конце концов это не сборище руководителей мафиозных кланов. Собирались главы ци-вилизованных стран...
       - А мафиози - те же руководители. И они думают о спокойствии в их кланах и воз-можности работать дальше. Потому и принимают жестокие решения.
       - Знаете, Петр Иваныч, мне трудно разговаривать на уровне ерничества. Вы как будто не понимаете...
       - Стоп! - резко сказал Синявин, и Ведиктов умолк, как будто ему в рот кляп вбили. - Это вы не понимаете. До вас еще не дошло! А главы правительств потому и наверху, что не дураки. Вы можете называть их как вам угодно. Но до них дошло.
       - Что дошло?
       - Что осталось шесть лет. И надо их прожить. Неужели вы думаете, что руководство только и делало, что охотилося на меня все эти дни?
       - Не думаю, - усмехнулся Ведиктов.
       - Вот именно. За эту неделю во всех странах готовились пакеты законодательных и нормативных актов в связи с новым временем. Я понимаю президентов. Их решение было вполне логичным. Они хотели подготовиться к неизбежным катаклизмам, которые обязате-льно возникнут, когда люди узнают.
       - Ну, есть еще Дума...
       - Да оставьте, - не сдержал гримасу презрения Синявин. - Я уверен, что первым ука-зом президента будет роспуск Думы, как абсолютно ненужного органа. Сегодня она превра-тилась в аппендикс. Правда от нее и раньше было толку как от козла молока. Так что потеря небольшая. И потому чем позже человечество узнает, тем меньше вероятность его преждев-ременной гибели.
       - Если вы на их стороне, я не вижу логики в вашем приходе сюда.
       - Меня хотели убить. А я дал слово, что буду молчать самому президенту. Мой колле-га из Франции не хотел связывать себя. Его убили одним из первых. Никому из нас не было доверия. Потому и принято было жестокое решение. А сейчас после моего визита сюда нет смысла убивать нас. Но мне кажется, что вы еще не в теме. Забудьте об убийстве астрофизи-ков. Забудьте о правах человека в их нынешнем виде - все упростится. Люди быстро забудут о том, что сегодня на первых полосах газет. Что страна катится к пропасти, о вырождении на-ции, о вертикали... Знаете, придется забыть об огромном количестве тем. Я с этим живу бо-льше недели и мне уже все равно, кто убил поляков в Катыни или Кирова в Смольном, мне уже плевать на историю моей страны... и плевать на то, кому будет принадлежать Кавказ или Курилы. Я уже стал другим человеком. И через неделю многие станут. Возникнут другие проблемы...
       - Да понятно, что другие. А вы можете их назвать?
       - Только одну: как прожить эти шесть. Не погибнуть... Я, может, хочу посмотреть на солнце перед смертью! И у меня есть надежда на чудо. А вдруг!.. И я не хочу умирать рань-ше времени, как и большинство других людей... Шесть лет, господин Ведиктов, это срок!
       - Вы сказали о надежде на чудо. Есть надежда?
       - Только на то, что Создатель передумает.
       - Ну, это... - разочарованно проговорил Ведиктов.
       - А у меня, как у ученого нет другого объяснения того, что произошло с нашей звез-дой. Она по всем известным нам законам не должна была взрываться. Создать условия, ве-дущие к взрыву под силу только Богу.
       - Или есть такое законы, которые мы еще не открыли.
       - Ну, если вам от этого легче, примем вашу гипотезу. Но тогда исключается надежда, - Синявин усмехнулся и встал. - Честь имею, господин Ведиктов.
       - До свидания, - не встал Ведиктов.
       - Еще пару слов к зрителям и слушателям, если позволите, - Синявин повернулся к ка-мере, не сомневаясь, что эти пару слов ему дадут сказать. Снял темные очки и мягко похло-пал по синяку под глазом, который ему предложили загримировать перед началом передачи. Но он отказался, зная, что в этом случае его обращение к людям будет звучать убедительней.
       - Да, конечно, - покивал головой главный редактор.
       - Я заработал синяк, когда объявил о конце света и тут же оказался виноватым. И по-тому сегодня обращаюсь ко всем людям на земле.. Никого не обвиняйте. Я уверен - найдутся головы, которые поспешат обвинить в конце света ученых, евреев, грешников. Козлов отпу-щения искали всегда при любых неудачах. Когда думали, что находили убивали как отдель-ных людей, так и целые народы. Но сейчас могу повторить только мудрые слова главного ре-дактора - мы не властны над солнцем. Вот и все.
       Синявин исчез с экрана и перед зрителями остался Ведиктов, который смотрел в ка-меру и молчал. Он, может, впервые в жизни не знал, что сказать. Понимал, что такую новость сразу переварить невозможно.
       - Мне кажется,- начал он медленно, - что мое молчание, это лучшее свидетельство то-го, какого уровня новость мы с вами услышали. Выше может быть только новость о том, что взрыва не будет. Я считаю, что всем нам надо молиться об этом. Больше мне нечего сказать вам, дорогие слушатели. Вот совсем нечего.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ЧАСТЬ II
      
      
       1.
      
      
       Передача с Синявиным была в эфире утром и потому нельзя было сказать о Петре Ивановиче, что "на следующий день он проснулся знаменитым". Слава со всей тяжестью прыгнула на его немолодые плечи в день интервью. Уже днем его имя и фотографии были на телевизионных экранах всех новостных каналов. "Русский ученый предсказывает конец све-та"! "Русский дает человечеству только шесть лет"! "Русский медведь превратил в медведя все биржевые рынки мира"! "Русский за один день отправил миллиардеров в историю". Ком-ментаторы только разводили руками, когда на экране появлялся ученый, стучащий пальцами по своему синяку. Последнее обращение Синявина к людям было переведено на все языки цивилизованного мира. И впервые, может быть, говоруны, способные выдать черное за бе-лое и наоборот, а также найти черную кошку в черной комнате где ее нет, ощутили свое бес-силие. О чем можно было спорить, тем более, что правительства стран, где занимались аст-рофизикой как бы подтвердили правоту ученого, убивая его коллег. Комментаторы привыкли заниматься формированием общественного мнения - им за это платили хорошие деньги, и они отрабатывали их в поте лица своего. Эти люди были настоящими профессионалами, ко-торых уважали даже их враги. Но в тот день да и в последующие несколько они молчали. По-том началось такое, как будто не было этого выступления. Возникли вопросы, на которые на-до отвечать незамедлительно. Но это было потом.
       А Петр Иваныч купался в потоке славы и страдал от нее. Апофеозом был его портрет на обложке журнала "TIME", который был выпущен в авральном порядке через два дня после выступления ученого. В журнале Синявин был назван не только человеком года, столетия, двухтысячелетия, но человеком номер один на все времена. Кроме того, журнал объявил, что он закрывает тему людей года на все на шесть лет и вернется к ней только в случае, если бу-дет объявлено об ошибке Синявина или о таком изменении процессов на солнце, что это при-ведет к отсрочке взрыва. Вот тогда сообщивший эту благостную новость затмит славу Синя-вина. А пока что нет смысла этим заниматься.
       Фотографии Синявина были опубликованы во всех газетах. Печаталась его биография с подробным описанием научных работ, всех книг, которые он издал, наград, которые он по-лучил. Не забыли о семье - прекрасный семьянин с двумя детьми, недавно ставший дедуш-кой. О старшем сыне только упомянули. Конечно вспомнили "письмо десяти". Но теперь по словам журналистов Синявин не был просто соавтором, но автором и идейным вдохновите-лем этого письма, которое выдавали чуть ли за пророческое. Остальным девятерым посчаст-ливилось оказаться коллегами великого ученого, который привлек их для придания веса сво-им гениальным мыслям.
       - Сволочь этот журналист. Он из меня крошку Цахеса делает, - резюмировал Петр Иваныч, прочитав очередную статью о себе. Он отбросил газету в сторону и взял стакан с джином с журнального столика.
       - Может, хватит тебе славой упиваться. Умные люди этим не занимаются. Да и какая тебе разница, - урезонила мужа Катерина Семеновна. - Эту статью никто из твоих соавторов читать не будет. Они по-русски не читают. Да и сколько их осталось после сафари на вас.
       - Стивен уцелел. Ты можешь представить сцену, когда журналисты стали задавать во-просы о его убийстве, а пресс-секретарь вдруг вывел Стива на подмостки? Гул затих как у Пастернака. А сам пресс-секретарь появился без галстука.
       - А чего это он?
       - Того, Катя! Чтобы показать всю ненужность соблюдения протокола. Ему не задали ни одного вопроса насчет правильности наших вычислений. Журналисты все поняли по его внешнему виду.
       - Как жаль, я пропустила пресс-конференцию. О чем спрашивали?
       - Ты знаешь, журналисты задавали толковые вопросы. Все же в этих агенствах про-фессионалы сидят. Например, вопрос о деньгах и кредитных картах. Как будут вестись расче-ты, осуществляться покупки и так далее...
       - И что?
       - Начнем с того, что ты была неправа насчет цен на золото. Золото только поднялось на торгах, что остались от бирж. Тут показали то, что называлось "полом" биржи. Несколько растерянных трейдеров гуляют с тихой грустью между компьютерами. Долгое воскресенье...
       - А почему золото поднялось?
       - Люди хотят поносить красивую вещь перед концом света.
       - А вот то, что мы видим в фильмах - золотые бруски в хранилищах. Если их перепла-вить на украшения...
       - Государства не торопятся.
       - Значит еще надеются... - понимающе кивнула Катерина Семеновна.
       - Понятия не имею. Знаю только, что с деньгами поначалу было принято решение - принимать везде любую валюту любого государства. Пусть гуляет весь мир! Закончилось понятие доллара и евро как мирового эталона. Ты приедешь из... черт его знает, из любой страны, из Сомали, пойдешь в банк и тебе поменяют твои деревянные на любые деньги.
       - А где товары на всех?
       - В мире накопилось столько барахла, что хватит одеть и обуть все население на де-сять лет вперед. Тем более, что рожать перестанут, а заводы будут работать. Но это быстро отменили, когда из какой-то африканской глуши в Швейцарию приехала обезьяна и привезла два чемодана только что отпечатанных купюр. Они еще краской пахли - настолько плохо бы-ли сделаны. И потребовала на них настоящие зеленые. Вот тут все поняли, что погорячились. Тряпки -то есть, а вот Роллс Ройсов и Мерсов на всех не хватит. Отменили обмен в тот же час. Обезьяна ничего не получила, зато ее снабдили бесплатным билетом на обратный рейс. В экономклассе. Так что пропасть между золотым миллиардом и бедными все равно осталась.
       - Но люди-то остались на поточных линиях и в шахтах как и раньше. Я думала разбегутся.
       - Еще как остались. Но на новых условиях. Власть и хозяева мгновенно перестрои-лись. Рабочий день не больше трех- четырех часов. Оплата за восемь. Нет смысла извлекать прибавочную стоимость. Это понятие исчезло, как исчезли уже ипотека, государственные до-лги, кредитные карты, долгосрочные кредиты... вообще все долгосрочные проекты замороже-ны до того времени, пока не выяснится, что твой муж все же ошибся.
       - Хорошо бы...
       - It's my only dream,* - почему-то сказал он по английски и продолжил на родном уже языке. - Хотя я знаю, что после этого многие захотят меня убить.
       - Да тебя уже сейчас хотят убить. Ты бы хоть раз взглянул на почту.
       - Ты ее смотришь - мне этого хватает.
       - Каждый десятый конверт с угрозой. Каждый десятый, Петя... А это только начало. Уже слишком много перемен не в пользу сильных мира сего.
       - То ли еще будет! Ой-ё-ёй, - он помолчал и с тоской продолжил:
       - Вот и Лена смотрела на меня как будто это я виноват, что ее дочь не проживет бо-
       льше шести лет. А какая внучка!.. На тебя похожа.
       - Говори, говори... - грустно усмехнулась жена и через паузу добавила.- Ты бы видел глаза дочери. Тебе что? Было трудно сказать, что есть надежда? Ну соврал бы...
       - Кать, не надо.
       - А почему не надо? Позвони завтра и скажи, что появилась слабая...
       - И пусть хранит в секрете. А почему, когда все человечество ждет?
       - Да потому что дочь! И только что родила. Вот сказать ей - Леночка, появилась кро-хотная надежда. Совсем микроскопическая... Но! Никому ни слова. Соври, Петя! Ты даже не представляешь, как изменится ее взгляд. Она ж тебя обожала. Я даже ревновала...
       Петр Иваныч улыбнулся:
       - В нашей семье все по Фрейду. Я помню, как наш маленький паршивец заявил - ма-ма, ну как ты могла выйти за такого папу. Но я тебя к Володе не ревновал.
       Катерина Семеновна тоже улыбнулась воспоминанию, но сразу же посуровела:
       - Я знаю твою способность менять тему. Сделай это для Лены.
       - А ты сама скажи.
       - Мне веры нет. А тебе будет. Сегодня ты в твоем ё...ном солнце номер один на зем-ле. Ты один можешь надежду дать.
       Петр Иваныч несколько секунд переваривал высказанное в первый раз истинное отно-шение жены к страшному известию. Он тоже сделал всего лишь один шаг касательно когда-то любимого им желтого карлика.
      
       - --------------------
       * Это моя единственная мечта.
      
      
       - Не могу, Катя. Нету ее... Пойми, будет только хуже, если я дам надежду, а потом ска-жу - увы, доченька. Не состоялось. Да позвони я сейчас на любую станцию, на Аль Джазиру! и скажи им, что у меня есть новости, в секунду примчатся с камерами, даже не спросив ка-кие новости. Да и сколько таких матерей еще будет. Скольким уже поздно аборты делать. Каждую секунду пять новорожденных на планете!
       Он помолчал немного.
       - Меня по-хорошему удивляет, что их почти не убивают. Если честно, я боялся, что это будет часто. Во всяком случае об этом не пишут.
       - У матерей рука не поднимается. Это в нашей женской природе заложено Богом.
       - Ну и слава ему, - Синявин допил джин и сразу же налил еще, разбавив его тони-ком. - Кать, пожалуйста, принеси лед.
       Вот то, что жена без слов о том, что надо следить за давлением, пошла на кухню тоже было свидетельством великих перемен в их доме. Катерина Семеновна принесла несколько кубиков льда в пиале, бокал с долькой лимона и тоже сотворила себе коктейль.
       - За тебя - в один голос сказали и чокнулись гранеными бокалами.
       - Петь. А вот теперь скажи мне. Знай ты, во что это выльется, пошел бы на "Эхо"?
       - Побежал бы! Такая слава мне и не снилась. Я сейчас самый, самый... Чего только ни просят меня возглавить, в чем только ни поучаствовать. Раньше мнение Синявина никого не интересовало. А теперь без него ни одно сборище обойтись не может. Приятно быть свадеб-ным генералом.
       - Я серьезно...
       - А с другой стороны - это ужас. Я теперь не могу спастись от инфаркта. Ты пом-нишь, как я вышел на улицу на следующий день после "Эха" и тут же вернулся. Теперь я по-нимаю звезд, которые по роже бьют за направленный на них фотоаппарат. Знал бы...
       - Петь! Я серьезно. Ты давал слово Президенту и собирался его держать. Не будь этой идиотской охоты никто б не знал.
       Он встал с кресла и подошел к окну. Посмотрел вниз.
       - Караулят. Уже почти месяц прошел! Сколько можно. Вот больше людям делать нечего. Спустись, скажи им, что не выйду я сегодня.
       - Не спущусь. Они и меня защелкают. Ты бы отошел от окна. На крыше соседнего дома вполне есть место для снайпера.
       Он засмеялся, но от окна все же отошел.
       - Кать! Тебе все же вредно смотреть триллеры. Раньше думал, чего звезды замки себе покупают? А сейчас жалею, что нет у нас замка. Может, купим?
       - Ты знаменит, но совсем не богат. Это две большие разницы.
       - Разбогатеть -то мы можем. Достаточно мне слайс пиццы сожрать в рекламе, изоб-разить счастье на роже и получим больше твоего любимого Горбачева. Надо ли?
       - Теперь незачем. Тем более, что у богатых все отнимают...
       - И делят, - закончил он мысль жены. - И заступиться за них бедных некому. Особен-но за русских. Перемены в в отношении к ним на Западе тектонические. Как в экономике.
       - Ну, миллиардеры все равно будут получать свои миллиарды, пусть частями.
       - Но я бы хотел сразу, говорил Остап. Не получится у них, как у Остапа. Выиграли те, у кого был кэшевый бизнес - но это ж крохи в экономике. А миллиардеров не осталось. Их миллиарды были в акциях, которые теперь ничего не стоят.
       Он уселся в кресло и включил ящик. Лицо его приняло отсутствующее выражение - на экране были новости. Диктор невозмутимо начал новую тему:
       - Экстренное сообщение из Северной Кореи...
       - Неужели и там проснулись? - вскрикнул Петр Иваныч.
      
      
       2.
      
       В тот раз все было не как всегда, хотя началось стандартно: ночью переплыли гра-ницу на большой лодке, а пограничники посмотрели в другую сторону. Они тоже люди и от долларов хотят иметь свои маленькие радости. На китайской стороне пограничников не было видно. Вообще-то они тоже стоят, но к соседям относятся снисходительно. Понимают, что людьми движет одно желание - накормить досыта свои семьи. В недалеких девяностых даже по признанию властей от голода умерло четверть миллиона человек, а по заграничным под-счетам свыше двух миллионов. Можно было подумать тогда, что власть даже устроила голо-домор, чтобы избавиться от стариков - старше семидесяти погибло девять из десятка. Конеч-но в этом было виновато катастрофическое наводнение (так думает большинство народа), но не начальство, которое с голоду не подыхало. Радио призывало корейский народ сплотиться более монолитно вокруг полководца Ким Чен Ира, с единой волей и душой поддержать его руководство, еще решительней сокрушить все агрессивные происки американского импери-ализма и победоносно завершить трудный поход к процветающей державе, где будет силь-ная власть, и народ будет жить, никому не завидуя, в полном достатке. Злые языки говорили тогда, что без треклятого американского империализма погибших было бы раза в три больше.
       А отец Чен Су Ю умер. Она навсегда запомнила его скелетное тело и кости на лице в том месте, где их никогда не было видно. Отец умирал молча, он вообще был тихим челове-ком. Когда по решению начальника, с которым он поспорил - даже не поспорил, но высказал свое мнение - его выслали вместе с женой в в спецзону, где он должен был работать по две-надцать часов за скудный паек, он и тогда не кипел негодованием. Чен Су Ю родилась в этой зоне и прожила там достаточно долго, чтобы освоить ее ужасы и считать, что другой жизни не бывает. Все, что рассказывала ей мама, которая не дожила до освобождения - сказка. А потом отца освободили, и они переехали в город, где Су Ю познакомилась с другой жизнью. Освободили потому, что начальник отца оказался в опале и исчез. Отец, узнав об этом, напи-сал письмо Самому, в котором указал, что сидит по навету покойного преступника. Вот так случилось чудо. Отца заставили долго славить великодушие Величайшего полководца всех времен. Их перевели из группы враждебной силы в группу нейтральной. Отец сказал ей, что возвращение в группу дружественной силы, где он был до опалы, невозможно, но Су Ю все равно была счастлива, когда вдруг увидела, что колючей проволоки нет, нет вооруженной охраны, можно забыть о крысином мясе и приглашать людей к себе в гости, ездить по стране (после получения спецразрешения от местных органов или старосты жилищного блока, где они были прописаны), и много других вещей.
       Потом она попала в армию, и ее определили в группу оружейников, которые возвра-щали к жизни огнестрельное оружие. К концу службы разбирала и собирала пистолеты и ав-томаты с закрытыми глазами. Ей удавалось пострелять из ТТ и Калашникова. Командир тира, насмешник и весельчак ( весельчак в меньшей степени), чьей любовницей она была (на секс такого рода в армии порой закрывают глаза, если любовники не демонстрируют своего уме-ния на людях), сказал, что у нее талант. Она могла определить марку пистолета по звуку выс-трела и, разобрав его, выяснить, будет ли он вообще стрелять. Армия ей вспоминалась потом как хороший эпизод в ее жизни. Достаточно сказать, что только там она впервые испытала продолжительное чувство сытости и познакомилась со смывным унитазом. А обязательные и тошнотворные политзанятия на нее не влияли: любовник не боялся, что девушка донесет и двумя фразами разрушал все штампы агитаторов. За три с половиной года службы у нее вы-работался стойкий иммунитет к официальной пропаганде и пробился первый росток ненавис-ти к режиму и Величайшему полководцу.
       В институте ненависть подросла, когда увидела, что мировая словесность ей факти-чески недоступна. Литература, которую она должна была преподавать школьникам, подава-лась в таком урезанном виде, что о серьезном ее изучении и речи быть не могло. Постепенно она возненавидела Ким Чен Ира до судорог, но, естественно, тщательно скрывала свое чувс-тво за улыбкой и кивками, когда речь заходила о его мудром руководстве - а кивать и улы-баться ей приходилось весьма часто, как и всему народу. Пела она и песни, в которых про-славляли отцов нации - папу и сына. В них, как на картинах, сынок ухитрился посражаться с японскими империалистами уже в трехлетнем возрасте.
       Она ушла из школы, где преподавала за кило риса в месяц и стала торговать кукуруз-ными макаронами на черном рынке, который расцвел в ХХI веке с молчаливого согласия местных властей. Муж ее, наполненный той же ненавистью к власти, помогал ей чем мог. Су Ю быстро поняла, что нищенской торговлей прожить можно, но лучше помереть чем так жить. Китай был рядом. Ей сам Бог велел заняться контрабандой.
       Она впервые перешла границу в 2007 году, когда Великий руководитель устал от эко-номической независимости части народа и решил навести порядок с деньгами. Обменивали только сто тысяч вон на новые деньги из расчета один к ста. Тогда она побежала покупать! Торговцы продавали обезумевшей толпе любое дерьмо, пока не поняли сами, что деньги, вы-хваченные ими из потных ладоней обезумевших покупателей, ничего не стоят, ибо ни один банк не примет у них больше ста тысяч. Поддавшись общей панике, она купила товара на во-семьсот долларов. До реформы он стоил двадцатку. Все деньги ушли на барахло. Она оста-лась ни с чем и ей не стало легче от того, что козлов отпущения, ответственных за эту рефор-му, расстреляли. Их еще через несколько лет постреливали. Как и во время голода элита не пострадала. Ей разрешили обменять миллионы.
       Ночь была темна, река покрыта льдом, и она оказалась в Китае, где надеялась найти родственницу, проживающую неподалеку от границы. Абсолютно потеряная, она наугад сту-чалась в двери домов в надежде на чудо, и оно свершилось. После десятой или двадцатой по-пытки ей открыла дверь добрая душа и, когда она выговорила имя своей тетки, мужчина провел ее к нужному дому, где жила сестра матери, Кин Ха Ен.
       Ей во времена великого голода помогли уйти в Китай торговцы людьми. Китаец пла-тил за невесту из Кореи от четырехсот до шестисот долларов и получал девушку в возрасте от двадцати до двадцати девяти лет. Не для сексуальных утех. Будущую жену! Хотя случа-лось по разному. Тетка в то время была старше, но ее красота искупила избыток возраста. Се-мья этих денег не видела, но, чтобы избавиться от лишнего рта без сомнения продала тетку с ее согласия. Мечтала вдоволь поесть. Ей повезло. Муж, которого она впервые увидела только переступив порог его дома, оказался вдовцом с двумя взрослыми детьми и престарелыми ро-дителями, за которыми надо было ухаживать. Он оказался добрым человеком.
       А для Чен Су Ю, постучавшейся в дверь их дома тем зимним утром, началась новая жизнь. Прежде всего ее накормили. Она сметала еду, не уставая удивляться про себя, что на столе есть свежие овощи в такое время года. Тетка и ее муж приняли участие в ее судьбе: ссу-дили деньгами и свели ее с людьми, которые продали ей товар. По первому разу ссуда ей по-казалась баснословно великой. А потом дело пошло, и она расплатилась с ними.
       Какой широкий ассортимент товаров был в Китае, который совсем недавно загибался от культурой революции и был в таком же состоянии, что и ее родина сегодня. А сейчас мож-но было найти все, что душе угодно и даже сверх того.
       Как-то раз на задворках рынка, куда она добралась по наводке одного из знакомых ей торговцев в поисках дешевых кухонных ножей, их хозяин, не разобравшись толком, кто пе-ред ним - пьян был в умат, предложил заодно китайский ТТ. Всего лишь один. Она отшат-нулась в страхе. Да и он сообразил, что клиент не по этому делу, а пистолет в соседней стране - не товар, но смертоносная бесполезность. Хмель выскочил из его головы со сверх-световой скоростью, его аж залихорадило от усилий перевести все в шутку. Он мгновенно скатился до уровня цены, с которой она начала торг за ножи.
       - Не надо покупать мое молчание, - сказала она холодно. - Я уже сказала, что ничего не слышала. Я даже не знаю, что такое ТТ. Так что возвращайтесь на прежнюю позицию и продолжим наш торг. Сразу скажу, что уступать много я не намерена.
       Больше она в тот район не заходила, понимая, что ей повезло остаться в живых.
       На границе ждала лодка. Мзда пограничникам - и все! Теперь уже было делом техни-ки распределить принесенную контрабанду между ее постоянными покупателями. Опасно было? Еще бы. Люди из Министерства общественной безопасности уже давно проникли во все поры общества и избавиться от них невозможно. У нее не было сомнений, что ее фами-лия среди других в списке, который лежит в сейфе начальника пограничников. Он тоже в до-ле, он тоже хочет сладко поесть, этот цепной дракон власти, хотя на это даже намекать нель-зя. Один из контрабандистов что-то вякнул по этому поводу. Он сгинул. Тут же. Так что из-менись порядки на границе, приди новая метла, окажись начальник наряда в плохом настрое-нии, все закончится в минуту. Трудовой лагерь распахнет свои широкие объятия. Но другой жизни она уже не могла себе представить. Постоянное ощущение риска будоражило. Она по-нимала, что именно такое состояние души ей по сердцу и потому не сбегала в Южную Ко-рею. Была еще причина - сын, служивший в армии. Ему бы не поздоровилось.
       Но даже в этом опасном промысле ей чего-то недоставало. Но чего? Она чувствовала что это недостающее находится совсем рядом. Еще шаг, другой, и ее жизнь наполнится но-вым смыслом. Придет, придет, говорила она себе, я узнаю, я пойду по новой дороге, какой бы опасной и короткой она ни была.
      
       В этот раз тетка встретила ее почти равнодушно. Дома никого не было кроме нее. Сразу убежала на кухню, где судя по запахам готовились блюда поистине императорского уровня: пампушки на пару - мяньтоу, лапша, клецки, жареные трубочки корня лотоса, бара-ний шашлык и суп из баранины с кусочками хлеба. Обязательная в таких случаях утка по пе-кински истекала соками в кастрюльке. Были и сладости - фрукты в горячей карамели.
       Чен Су Ю никогда не видела такого разнообразия еды в одном месте. Тетка поставила на стол только сервизную чашку и сервизный чайник с круто заваренным чаем. Даже не зе-леным, с которого начинаются все прааздничные обеды в Китае. Если тетка и не собиралась кормить племянницу, а было понятно, что угощение готовилось не для нее, то все равно бы-ло несколько странно. Она не была гостем такого уровня, чтобы перед ней расставляли празд-ничную посуду. Обычно это были старые пиалы со, стершимися от многолетнего употребле-ния серебряными ободками.
       - Гостей ждете? - спросила гостья, осторожно приподняв чашку за фигурную ручку.
       - Да. Сын моего Ли возвращается со всей семьей. Он пошел на вокзал их встречать. Так что ты не уходи. Будешь обедать с нами.
       - О! Спасибо за приглашение. А что? Вся семья в отпуск приехала? Вот радость.
       - Нет. Я же сказала - возвращается. Насовсем.
       - Как это насовсем, тетя? Что случилось?
       - А ты что? Не знаешь разве главную новость?
       - Какую?
       - Вот это да. Мы тут только и плачем над нею, а вы совсем ничего не знаете.
       - Да в чем дело?
       - Понимаешь, Су Ю, у нас этого официально не объявляли, но мы все же слушаем ра-дио и смотрим новостные каналы. А вы совсем как на необитаемом острове.
       - Наши приемники и телевизоры только Пхеньян принимают. Так что случилось, что сын дяди Ли со всей семьей бросил свое хозяйство на Амуре и вернулся? Русские собрались силой и все же выгнали?
       - Русские? - тетя усмехнулась. - Они смирились с потерей. Все шло согласно планам, и через два - три поколения китайцы бы мирно аннексировали все, что нужно. Но теперь это оказалось ни к чему. Было принято решение отозвать поселенцев и вернуть их в родные мес-та. Речь, конечно, о тех, кто захочет вернуться. Сын моего Ли захотел. Он уже купил кварти-ру в Даньдуне с видом на реку. Будет тебя в бинокль разглядывать.
       - А почему Китай отказался от экспансии на север? Новая политика?
       - Да. Ты видела как скукоживается воздушный шар, из которого выпускают воздух? Вот так и с моим мужем было, когда он услышал эту новость, кстати, пришедшую из Рос-сии. Он поначалу не поверил, в это невозможно поверить! Да и сейчас многие не верят, ру-кой машут.
       - Да во что, тетя?! Долго вы будете меня томить?
       - Обожди, услышишь. Я ведь специально не говорю. Две минуты роли не играют. Я тебя готовлю к этой новости через политику Китая, которая никогда не стала бы меняться, несмотря ни на какие катаклизмы, ибо дело не в политике, не в том, кто сидит в кресле Пред-седателя, но во всемирной экспансии этого народа. Когда гребцов много, лодка и в гору под-нимется. И все шло как полагается. Китай тихо, без суеты занимал свободные ниши, посте-пенно выдавливая всех конкурентов со всех континентов. Никакой спешки. Зачем, когда за ним будущее. И вот теперь возвращаются люди из Приморья, отзываются специалисты из Африки, Далай-лама приезжает в Лхасу. Старики стали получать пенсию, безработные - пособие. Больше нет ООН в прежнем виде. За этой организацией остались функции прокор-мления тех народов, которые никогда себя прокормить не могли. Вас, например... И без всяких условий. Можете делать свою маленькие бомбы - кому они нужны.
       - Тетя. Вы говорите, что рухнул мировой порядок - я правильно вас поняла?
       - Да.
       - Но почему?
       - Ты уже готова мне поверить?
       - Абсолютно, - Су Ю усмехнулась. Уж очень тон тетки был многозначителен.
       - А ты не смейся. Не до смеха...
       - Да говорите же, Ха Эн, - с невольным раздражением воскликнула Су Ю, задержав на весу чашку с чаем.
       -Ты чашку-то верни на блюдце. Выронишь от неожиданности и ошпаришься.
       Су Ю медленно опустила чашку на блюдце.
       - Через шесть лет человечества не будет. Солнце взорвется и уничтожит все живое на нашей планете.
       Поначалу новость отскочила от Су Ю как ядро от крепостной стены. Бомбардиры в таком случае закладывают новый заряд, зная, что в конце концов их усилия увенчаются успе-хом. Стена покроется трещинами, выбоинами, и в ней рано или поздно образуется пролом, куда хлынут осаждающие. Но в данном случае второго ядра не понадобилось. Стена миро-понимания кореянки рухнула, подняв густое облако пыли, которое мешает разглядеть пер-спективу.
       Но через минуту уже она поняла - вот то, что она искала! Вот ответ на ее мысленные вопросы, которые она задавала себе последние годы. До этой минуты ее жизнь была расписа-на на годы вперед, и больше чем на два -три дня Су Ю не загадывала. Никогда не задумыва-лась, что будет через несколько лет, просто зная, что и в будущем она будет переходить гра-ницу, пока ее не закроют на семь замков, отовариваться в Китае разного рода товаром, номе-нклатура которого будет меняться в зависимости от запросов людей. Муж будет рядом, сын вернется из армии и скорее всего тоже подключится к ее противозаконной деятельности - когда он приезжал в отпуск, то никаких возражений по поводу ее занятия не высказывал, хо-тя о Великом полководце говорил с придыханием. Но родители не спорили с ним, зная как промывают мозги в армии. Выбить из него дурь за несколько дней отпуска невозможно. По-требуются годы!
       И вот теперь этих лет осталось только шесть. Шесть лет заниматься контрабандой? Зачем? Чтобы выжить. А зачем выживать? Разве ее жизнь на родине стоит того, чтобы цепля-ться за нее последние шесть лет, задыхаясь от страха, что схватят, посадят или даже расстре-ляют в назидание другим? А этот людоед будет по-прежнему наслаждаться жизнью, прожи-вая ее в роскоши своего дворца среди преданых ему драконов, у которых привилегии, не снившиеся простым людям... И так будет до тех пор, пока солнце не взорвется от ярости?
       А что она может сделать? Никогда не спрашивала себя, потому что знала ответ - все безнадежно. Люди будут цепляться за то, что они считают жизнью, надеяться на лучшее бу-дущее, но на смерть во имя этого будущего не пойдут. А когда его нет? Когда нет надежды на милость убийцы, на то, что удастся избежать острого меча варвара, ворвавшегося в город, что людоед насытится и перестанет жрать твоих детей, когда... Неужели и сейчас, оповестив ее народ о неизбежном конце всех без исключения, невозможно будет поднять его из грязи, в которой он лежит лицом вниз. Это надо сделать... Да! Она это сделает. Она начнет это делать сейчас.
       - Тетя! Ты не удивляйся тому, что я скажу, но мне нужна твоя помощь.
       - Что угодно.
       - Помоги мне составить листовку.
       - Листовку?
       - Да. У меня нет другой возможности донести до людей это известие.
       - И не надо.
       - Да почему не надо?
       - Да потому, что число самоубийств взлетело до небес. Семьями в три поколения ста-ли убивать друг друга - старики, родители, дети... И это все по городам, потому что в селах знать ничего не знают и продолжают жить как жили. Вот поэтому. Откачали как-то одну ма-му, спросили. Так она сказала, что не хочет, чтоб их только что родившийся ребенок через шесть лет стал понимать, что такое смерть и просить родителей о спасении. Лучше сейчас. Ты же знаешь, что Ли не хотел детей, и это было моим единственным огорчением. Просила... А он отвечал, что я нелегалка и у детей будут большие проблемы. Два аборта... А сейчас счастлива, что их нет.
       - Тяжкое это счастье, - проговорила Су Ю, вспомнив о сыне, который в отпуске толь-ко и говорил о том, что женится и одарит мать внуками. Внуков не будет.
       - Счастья в этом мало. Но честное слово, все лучше чем маленькие дети. Как подума-ешь, что... - тетин голос дрогнул, но она взяла себя в руки.
       - У нас теперь презервативы самый большой дефицит. Смели с полок в считаные ми-нуты. Включу телевизор - реклама только противозачаточных средств, а на машины дают га-рантию шесть лет. Все заведения, где боролись с будущим раком, исчезли как дым. Вот как будто их не было. Радиологи переучиваются на гинекологов - аборты делать. Зато секты ка-кие-то образовались, нет им числа. Спасение предлагают.
       - Какое спасение? Как?
       - Какая разница. Но и здесь появились проходимцы или фанатики. Из грязного источ-ника и вода грязная. А люди идут за ними. В надежде на чудо. Не надо сеять ветер, Су Ю.
       - Без ветра трава не колышется. Не могу. Как представлю, что эта сволочь еще шесть лет будет измываться над народом...
       - Да какие шесть, Су Ю! Грядут еще большие перемены, и твою страну они не мину-ют, как бы вас не ограждали от всего мира. Не торопись...
       - Не могу, тетя, - Су Ю встала и вышла из-за стола. - Дай мне пару листиков бумаги и ручку. Я сама напишу.
       - Поживи еще шесть лет.
       - Это не жизнь. Не узнай я об этом, цеплялась бы... А сейчас не хочу. Пусть погибну уже завтра, но лучше так чем никак.
       - Здесь против власти никто не поднялся. Во всяком случае я не слышала. А наши коммунисты тоже не подарок.
       - Ваши по сравнению с нашими - детишки розовые. У вас коммунисты кончились, когда Ден Сяо Пин реформы ввел. Осталось одно название... Партия и частная собственность - вещи несовместные. Тетя! Мы это обсуждали много раз за этим столом. Не стоит повторя-ться. Вот у нас - коммунисты, в Камбодже тоже были коммунисты...
       - Но это не факт, что народ поднимется против людоеда, - сказала тетка, выдвигая ящик в комоде. Достала блокнот и ручку. Отдала племяннице. - Пиши. И что ты будешь с ней делать? Наклеишь на доску объявлений райкома партии?
       - Нет. Я поеду в Даньдун. Найду типографию, где есть корейские шрифты.
       - Домашнего принтера тебе мало?
       - Мало. Мне нужны тысячи листовок.
       - А деньги?
       - Есть. Это будет мой последний товар.
       - Ну, как говорит мой Ли, если есть деньги, можно и с богами договориться. Садись за стол и сочиняй. Не помешаешь.
       "Братья и сестры. Мы самые счастливые люди на планете, потому что не знаем, как страшно живем. Мы настолько счастливы, что готовы жить под людоедом еще годы и годы в надежде, что когда-либо станет полегче, и мы никому не будем завидовать. Легче не станет! И времени на это не будет!
       Через ЧЕТЫРЕ ГОДА ВСЯ ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ ПРЕКРАТИТСЯ потому что солнце взорвется и уничтожит все, включая воздух и воду. Взрыв убьет всех нас, включая людоеда, который уже знает об этом, но хочет до последнего дня своей жизни пить кровь из наше-го народа.. Может, хватит? Пришло время жить как живет сегодня весь мир, все люди на земле, которые уже знают, что конец неотвратим и близок. Пусть мы воробьи только, а он свирепый тигр ,но вспомним, что, сотни воробьев и тигру могут глаза выклевать. А нас не сотни - нас миллионы! Убьем тигра. Когда народ един, он непобедим".
       - Две пословицы ухитрилась вставить. Сразу видать учительницу литературы, - усмех-нулась тетка. - А почему четыре? Шесть.
       - Шесть это долго. Четыре самый раз...
       - Как ты думаешь, знает кто-либо у вас о том, то будет?
       - Наверняка. У людей есть приемники, которые ловят Сеул.
       - Тогда зачем листовки?
       - А затем, что люди не могут признаться. Передачи слушают под одеялом и ни с кем не делятся из-за страха. Я тебе сказала, а ты донесла на меня - потому люди играют в незна-ние. А листовки, когда они полетят над городом, могут взорвать людей, потому что я про-читал, на моих глазах другой прочитал, третий... Все узнают! Этого уже не скрыть. Не скро- ешь, что через четыре года все кончится. А если так, то зачем терпеть эту сволочь!
      
       - Вот не думал, что увижу тебя еще раз. Ты тогда напугалась больше меня. Я после тебя неделю не жил, все ждал, что придут по твоему доносу. Чего пришла? Еще ножей?
       - ТТ.
       - Что?!
       - Ты меня слышал.
       - Сегодня я не пьян и потому спрошу, зачем тебе?
       - Ты всех спрашиваешь или только я удостоилась?
       - Это не ответ. И кстати о пистолете. Тебе ТТ или ТИП пятьдесят один?
       - Китайский дешевле, но русский надежней.
       - ТТ у меня нет. Откуда они у нас?
       - А зачем тогда спрашиваешь?
       - А затем, что в прошлый раз ты говорила, что вообще не знаешь, что это такое. А се-годня я слышу речь знатока.
       - Значит я время не теряла. Так будет ТИП?
       - А где гарантии, что за мной не придут, когда тебя схватят с ним? Я не хочу поми-рать раньше чем через шесть лет. Ты знаешь наши закон: человек, продавший орудие прес-тупления несет такую такую же ответственность, что преступник, который его использовал.
       - Мне для самообороны. Грядут новые времена. У нас многие перестанут цепляться за жизнь, когда узнают о шести годах. Я ответила на твой вопрос?
       - Неубедительно. Только оружие подорожало после этой новости. Особенно пистоле-ты, Узи, и другие штучки для комнатного боя.
       - Мы договоримся. Неси.
       - А ты неплохо освоила китайский.
       - Жрать захочешь, всему научишься.
       - Обожди меня здесь, - торговец еще раз осмотрел женщину, стоящую перед ним.
       Свыше сорока, спокойствие на приятном лице, плоском как у большинства кореянок, коротко стриженная, как и положено в Северной Корее, но не завитая, что уже является неко-торым отклонением от их шаблона. Под стандартной одеждой - черной юбкой и не заправ-ленной внутрь белой кофтой, обычное для этого возраста тело. Тело женщины, способной пе-ренести тяжкий груз, но не изуродованное постоянным физическим трудом. Через плечо пе-рекинута дешевая сумка, в которой наверняка лежат деньги на пистолет. Но как осмелела!
       Впрочем, сейчас многие осмелели. Когда стало ясно, что больше шести лет не про-жить в любом случае, люди перестали бояться многого из того, что раньше могло их остано-вить и прежде всего наказания в виде долгого тюремного заключения. Правда до него дошли слухи, что пойманых преступников стали расстреливать на улице, на глазах у толпы, если по-лицейский на месте преступления считал, что оно тянет на больший срок. Никаких судов! Сам он не знает, насколько верны эти слухи. А хочет ли он проверить их на себе? Ведь если ее поймают, придут к нему и определят, что преступление тянет на срок больше шести, тут же расстреляют. Есть одна маленькая закавыка - а будут ли теперь его вообще искать, если даже она попадется? Кому нужно? Государству, которому осталось шесть лет? Можно риск-нуть, тем более, что не похожа она на банковского грабителя и вообще на грабителя.
       По сравнению с их предыдущей встречей он мог сказать, что сейчас появилась в ней какая-то особенность, он не мог понять в чем дело, но ощущение, что эта женщина приняла какое-то решение крепло в нем с каждой минутой разговора, хотя она ничего особого не сказала. В общем, деньги еще не отменили и скорее всего отменят в последнюю очередь. А, может, она покупает пистолет для кого-то другого. Ведь с оружием надо уметь обращаться. Это в кино человек впервые хватается за пистолет и сразу же попадает. В жизни так не быва-ет. Чаще всего пуля летит черте куда, только не в цель, потому что новичок не ожидает от-дачи, либо слишком крепко сжимает рукоятку пистолета..
       Но его построения полетели к чертям, когда он увидел, как женщина надавила на пу-говку защелки магазина и левой рукой подхватила пустую обойму, как будто делала это всю жизнь. Проверила нет ли патрона в патроннике, для чего взвела курок и оттянула затвор на-зад. Отпустила затвор и спустила курок. Зацепив выступающим концом магазина пружину за загнутый выступ, отодвинула ее назад, освобождая ось от затворной задержки...
       Меньше минуты, и на столе лежали семь основных деталей ТИП-а. Ее интересовал ударник - не спилен ли. Удовлетворенная осмотром, она с той же скоростью собрала писто-лет, затем взвела курок и, отведя затвор в крайнее заднее положение, резко отпустила. На-правила ствол пистолета в стену и нажала на спусковой крючок, проверяя на слух работу ударно-спускового механизма. Осталась удовлетворенной.
       - Беру. С одним магазином.
       - Вот это да! - не смог скрыть восхищения торговец. - Когда успела научиться?
       - Меньше знаешь, крепче спишь.
       - А почему одна только обойма?
       - Я думаю, больше не понадобится, - сказала она и вдруг пробормотала про себя. - Эти бы использовать...
       - Что?!
       - Сколько?
       - Триста долларов!
       - Ага! Разбежалась... Любую половину.
       - Не понял...
       - Либо первую, либо вторую.
       - Во Владивостоке такой стоит пару тысяч. А в Японии...
       - Неинтересно, - перебила она торговца. - И мы не во Владивостоке. Двести и не цента больше.
       - Двести восемьдесят.
       - Найду другого, - она сделала вид, что поворачивается к нему спиной, но задержа- лась. - Ты думаешь, я не знаю, как достать пистолет? Да мне любой торговец пневматикой поможет. Как спрашивать, я знаю. Двести двадцать мое последнее слово. Сказать тебе, сколь-ко ты на нем наваришь?
       - Черт с тобой, - сдался он.
       - Чего это ты так быстро уступил? - спросила она, передавая ему доллары.
       - О далеком будущем думать перестал, - пересчитывая деньги ответил он. Закончив, достал из кармана полностью заряженную обойму, которую она сразу вставила в пистолет. Не стесняясь задрала низ кофты, обнажив живот, и засунула пистолет под пояс юбки. Когда она опустила кофту, пистолет исчез, подтвердив свою легендарную плоскостность, которая позволяла ему быть незаметным под верхней одеждой.
      
      
       Заседание руководства Особого административно - стратегического округа длилось уже два часа, а толку никакого не было. Руководители округа, собранные в полном составе, согласно кивали на все, что вещал им член Политбюро Трудовой партии Кореи, член .Цент-рального военного комитета той же партии, первый зампред ГКО , член Оперативной группы ставки ВГК, начальник главного политического управления Корейской народной армии, ви-це- маршал Чо Кен Рок одетый как и руководитель Северной Кореи во френч из прекрасного сукна, с неизменной авторучкой, кончик которой выглядывал из кармана. Вполне упитанный товарищ. Впрочем, все собравшиеся на это совещание худобой не страдали. Таково основное отличие начальников от рядовых. Простому корейцу не позволено полнеть. Сразу возникает законный вопрос - откуда у него ежедневные мясо, масло и молоко, как у высокопоставлен-ного чиновника?
       Начальник уже высказался по поводу чудовищного преступления: два дня назад, над городскими домами запорхали листовки возмутительного содержания с прямым призывом к убийству Величайшего вождя. Какой-то контрреволюционер догадался использовать трубу теплоцентрали, которая была на профилактическом ремонте, и засунул в дымоход сотни ли-стовок. Они были вышвырнуты из трубы восходящим потоком воздуха. Ветер разнес их по улицам и переулкам, скверам, бульварам, они планировали на крыши домов и сараев, на бал-коны, во дворы личных владений, где невозможно проследить, кто читал их, кому передал... Они падали на землю, и люди подбирали их, не подозревая об содержании. И читали!
       Почему в листовках написано четыре? Не может быть, чтобы автор не знал точного срока? Зачем уменьшено количество лет? Чо Кен Рок думал об этом не переставая. Ему каза-лось, что найди он верный ответ, то и автора можно будет отыскать. На поимку уже броше-ны лучшие люди из Министерства общественной безопасности, которых он привез с собой из Пхеньяна. Эти найдут! Уже выяснили, что бумага, на которой были напечатаны листовки, из Китая. Понятно, что и типография китайская. В Корее к типографии не подойдешь. К сожале-нию китайцы не разрешили сыщикам пройти по типографиям приграничных городов - еще месяц назад не было проблем с кооперацией. А сейчас... даже причин не объяснили. И это братья по классу!
       Зараза от этих листовок стала распространяться с удивительной скоростью. В тот же день в парке молодой парень вытащил из сумки маленький приемник, на глазах у всех наст-роил его на волну южнокорейской станции и установил максимальную громкость. Нагло про-демострировал всем, что плевать ему на законы, запрещающие иметь приемники, с перемен-ной частотой настройки. Мгновенно собрал толпу. Те, кому положено, арестовали его, но не тут-то было! Толпа не только освободила контреволюционера, но намяла бока исполнителям закона. Напрасно те показывали удостоверения, при виде которых раньше законопослушный гражданин - а таких в стране почти сто процентов - автоматически впадал в ступор. Толпа же отреагировала на документы, как бык на красную тряпку. Еле ноги унесли... И милиция не подъехала - рвение стало таять на глазах. На танцплощадке диск-жокей поставил мело-дию со словами, в которых не только не упоминался Великий руководитель, но пели по-анг-лийски. И никто не возмутился! Наоборот! Пошли выламываться под музыку, и опять же не нашлось ни одного нормального гражданина, который остановил бы беспредел. Всего два дня прошло, а рабочие уже не вышли на традиционно-бесплатную работу по выбиванию на скале цитаты из бессмертного высказывания Великого вождя. Договорились? Кто-то ночью уже измазал экскрементами несколько портретов на центральной улице города... Пришось срочно снимать все остальные. Как жаль, что невозможно арестовать весь город, изолиро-вать его жителей от всей страны, население которой еще не знает, что через шесть лет все закончится.
       Великому тоже не удастся уцелеть. А он начал было говорить о многокилометровой шахте, которую надо успеть вырыть за шесть лет с бункером для автономного проживания, чтоб воздуха и продовольствия хватило на десятки лет... Вот тут-то Чо Кен Рок увидел, что началась революция в верхней части пирамиды, которую выстроил Ким Ир Сен для себя и своего сына и поставил свою династию во главе ее. Пирамида, в основании которой были на-родные массы, на втором слое коллективы, на третьем чиновники и на вершине сам Ким Ир Сен оказалась весьма устойчивым сооружением, как и все пирамиды. Рухнул Советский Со-юз, изменил коммунистическому делу Китай, перемены произошли громадные во всем мире, а их строй устоял, как устояли в веках египетские пирамиды, победив само время.
       И вот случилось! Прежде на совещаниях узкого круга, когда надо было говорить по существу вопроса, всегда находились подхалимы, которые в ответ на сумасшедшую идею вождя с восторгом закатывали глаза и говорили, что она гениальна. Приходилось приклады-вать значительные усилия, чтобы он отказался от очередной глупости. А сейчас ни один не поддержал идею шахты. Никто не дал себе труда в очередной раз подстелиться.. Вождю быс-тро доказали, что смысла в шахте нет, как нет смысла в создании космического корабля, спо-собного вырваться за пределы солнечной системы с экипажем избранных, чтобы они на этом корабле, как в фантастических романах, размножались до тех пор, пока не найдут планету приспособленную к человеческой жизни. Нет таких технологий у человечества.
       То, что сын Ким Ир Сена погибнет вместе со всеми, грело душу. Он в тайнике души презирал Ким Чен Ира за одержимость роскошью и подозревал, что народ тоже относится к великому полководцу без особого почтения. Сколько потрачено на любимые им баснословно дорогие марочные коньяки, коллекционные вина, парфюмерию, драгоценности, машины... На женщин! Нехватает ему своих кореянок - требует выписывать дорогих проституток из-за гра-ницы, которым надо платить за молчание безумные деньги... Тоже мне великий палковводец, не только не выигравший ни одного сражения, но и не принявший участия даже в маленькой стычке с врагом. Разве что на картинах разного рода блюдолизов... Ладно, хватит о нем.
       - Так что надумали, товарищи? - спросил Чо Кен Рок, оглядывая понурившихся ру-ководителей района. - Я дал вам время.
       Ответом было молчание. Кто-то поднял глаза на второго человека в партийной иерар-хии, посмотрел на него пусто и снова опустил. И по этому взгляду первый заместитель пред-седателя ГКО вдруг понял, что эти люди перестают бояться и переходят в новую стадию вза-имоотношений между начальствоим и подчинеными. Им становится все равно. Не слишком ли быстро началось разложение.
       - Мне нужен список контрабандистов. Надеюсь, он у вас есть! Иначе вы годами жра-ли хлеб зря.
       - Так точно, есть, - встал из-за стола полковник. Он раскрыл папку и достал лист бу-маги с фамилиями. Но не принес список лично. Пустил по рукам, промолвив: "Передайте".
       - Все они уже арестованы? - Чо Кен Рок взял список.
       - Никак нет. Мы не получили указаний.
       - Вам нужны указания на арест нарушителей? Среди них надо искать! Кто еще кроме них мог принести эту отраву!
       - На той стороне проживают до тридцати тысяч перебежчиков. Любой из них мог сподобиться, - осмелился возразить полковник. Помолчав, он добавил тихо.- Когда узнал.
       - Но не любой может перейти границу. Требуется умение, связи, знакомства среди по-граничников, которые жиреют на взятках... Мы в Пхеньяне не слепые и читаем отчеты осве-домителей. Я не верю в спонтанный переход границы... Не Европа. Сегодня же арестовать всех по этому списку и допросить с пристрастием. Да! С пристрастием! Надеюсь, этому вас, полковник, учить не надо! Протоколы допросов мне на стол завтра же. Я еще задержусть здесь в вашей дыре... На день. Меня государственные вопросы ждут!
       - Простите, товарищ вице-маршал, - полковник вытащил из нагрудного кармана ките-ля листовку и развернул ее. - Но вот это на сегодня и есть самый главный государственный вопрос.
       - Откуда у вас эта листовка, полковник?
       - Мне принес ее сержант. И он задал только один вопрос, товарищ вице-маршал. Раз-решите повторить?
       - Разрешаю.
       - В листовке правда написана?
       - Нет!
       - Как это нет?
       - Солнце не взорвется через четыре года! Оно вообще... Над этим работают...
       - Кто? Наш великий вождь взялся решить эту проблему?
       По собравшимся прошел смешок, немыслимый еще два дня назад.
       - Вы арестованы, полковник. Немедленно покиньте совещание и отправляйтесь под арест. Ваше дело будет решать трибунал.
       - Слушаюсь, товарищ вице - маршал, - вытянулся полковник. Он отодвинул стул и вышел из-за стола. Их глаза встретились, и член оперативной группы при ставке ВГК прочи-тал в них насмешку, которая.была подкреплена легким изгибом губ.
       Он вышел за дверь, и начальник главного политуправления Корейской Народной Ар-мии вдруг понял, что разговаривать больше не с кем. Оставшийся в кабинете чиновники ни на что не годились. Вице-маршал взял список контрабандистов. Против некоторых фамилий был указан адрес проживания и возраст. Не были указаны прежние профессии этих людей. Не родились же они контрабандистами. Упущение, которое тоже поставят в вину полковни-ку, когда станут судить. Он не проживет эти шесть лет. Надо об этом позаботиться.
       Раздался стук в дверь, и она открылась без разрешения вице-маршала. Вошел пол-ковник, на лице которого читалось удивление.
       - Разрешите обратиться, товарищ вице-маршал?
       - Говорите, - кивнул Чо Кен Рок, понимая, что у полковника экстраординарные све-дения. Будь иначе он отправился бы прямым ходом в комендатуру под арест.
       - Пришла женщина. Утверждает, что знает автора листовок, и кто их разбросал над городом.
       - Для таких организована приемная. Почему сюда?
       - Она принесла доказательства, что не выдумывает, в отличие от всех остальных, ко-торые просто доносят на соседей или коллег по работе. Сказала, что хочет сообщить вам лично.
       - Вводите, - воодушевился вице-маршал.
       Полковник ввел Чен Су Ю, одетую в белую кофточку, свободно ниспадающую на такого же цвета юбку. Через плечо на ремне висела дешевая сумочка.
       Сердце женщины билось так, как будто оно хотело вырваться за пределы костяной клетки и улететь в небо, где обитают свобода и простор без всяких границ. Где есть солнце - демократичный механизм, ибо он одинаково светит всем без исключения, обогревает всех одинаково и сожжет всех сразу, когда придет его время взорваться. Она не доживет. Она не доживет и до завтра. Даже через несколько минут ее не станет. Но Чен Су Ю думала только о том, что ей невероятно повезло, потому что из Пхеньяна из-за нее приехал один из главных людоедов и была горда этим.
      
       Когда она прощалась с мужем у реки, через которую он уходил в Китай, он в послед-ний раз предложил свою кандидатуру на роль, которую она приготовила себе.
       - Нет, господин мой. Ты и близко не подойдешь. Тебя же станут обыскивать. Куда ты запрячешь пистолет?
       - А тебя не будут?
       - Я надеюсь. Ничего больше не остается. Я им покажу листовки. Это отвлечет. А по-том, я лучше тебя стреляю. У меня больше шансов убить кого-либо из них. Хотя бы одного...
       - Ты все же глаза-то опускай. Догадаются по ним о твоих намерениях...
       - Я притворюсь. Не привыкать. Не умей я притворяться, меня б давно повесили.
       - Надеюсь, наш сын недолго будет страдать, - сменил он тему, смирившись с ее реше-нием. Надо было уходить, а он никак не мог расстаться с женщиной, которую всю жизнь лю-бил, которой верил и которая, надо быть честным, им руководила. Она и сейчас настояла на своем. Ночью они занимались любовью как в молодые годы, а в перерывах он уговаривал ее уйти в ним в Китай. Она ведь сделала свое дело. Народ уже не вернуть в то состояние, кото-рое было два дня назад. Он наткнулся на каменную стену.
       - И я надеюсь, что его убьют сразу же. Прощай, - она обняла мужа в последний раз, сняла с руки две пары китайских часов, который приготовила для наряда пограничников, со-гласившихся за эту огромную по масштабам Северной Кореи взятку закрыть глаза на то, что мужчина сейчас уйдет в Китай.
       - Передашь им у самой воды, - сказала она мужу. - И сразу же прыгай в реку, пока они не передумали. Могут взять часы и застрелить. Я обожду. Если они начнут стрелять, твоя смерть не останется неотмщенной.
      
       И вот она в кабинете партийного секретаря особого административного округа. Уви-дела столы, стоящие буквой "Т", сидящих за нами людей - все мужчины, почти неразличи-мые из-за одинаковых френчей, упитанных рож, торчащих из кармана авторучек, коротких причесок и однотипных очков. Даже не мечтала о такой удаче.
       Когда вошла в помещение горкома партии подошла к окошечку, где выдавали пропу-ска, то в ответ на ее слова, что она принесла листовки, мужчина лениво ответил:
       - По коридору первая дверь направо. Там сдавать. Пропуск не нужен.
       - Но я знаю, кто это сделал, - не солгала Чен Су Ю.
       - Это туда же. Только вторая дверь.
       Она отошла в растерянности. Ее план добраться до секретаря горкома обвалился. Придется ждать на улице в толпе и попробовать застрелить его, когда он выйдет. Как обид-но... И тут она увидела полковника, который спускался по лестнице. Узнала. Это был глава пограничной службы их округа. Пусть будет он!
       - Товарищ полковник, - подбежала она к нему. - Я принесла листовки.
       Она полезла в сумочку и вытащила пачку листовок. Столько не соберешь по улицам.
       - Посмотрите. Я на самом деле знаю, кто это сделал. Я хочу показать их секретарю, я хочу получить награду! - она сделал паузу и произнесла застенчиво. - Часы.. Подарок от Ве-ликого вождя.
       - Фамилия?
       - Чен Су Ю.
       Полковник нахмурился, вспоминая, где он видел или слышал эту фамилию. Затем его чело прояснилось.
       -Так он был прав, - удивленно пробормотал он, и Су Ю поняла, что ее достали бы в течение дня.
       Полковник задумался на несколько секунд, не зная, что решалась его судьба - пожить или умереть здесь же.
       - Покажете их члену Политбюро. Вам повезло. К нам из-за них приехал сам товарищ вице-маршал Чо Кен Рок. Следуйте за мной, - решился он и повернул назад.
       Когда они вошли в приемную, охрана вице-маршала подобралась. Надо обыскать со-гласно протоколу.
       - Это со мной, - поднял руку сказал полковник, и охрана отступила. Полковничьи по-гоны сыграли роковую роль.
       Полковник ввел ее в кабинет и закрыл дверь.
       Чен Су Ю как слепая пошла к столу, сопровождаемая полковником. Она двигалась к вице-маршалу, точно определив, что он сидит на вершине буквы "Т". Но первая пуля будет не ему. Она задрала низ кофты и резко выдернула пистолет из-за пояса юбки. Повернулась к полковнику и нажала на спусковой крючок. Пистолет не надо было взводить - она знала, что никто не даст ей на на это даже секунды. Она взвела его еще у реки и даже не поворачивала курок, что обычно делают во избежание случайного выстрела. Рискнула, и риск оказался оп-равданным.
       Когда пограничник увидел пистолет, то последней мыслью его было, что на женщине траурная одежда. Так одеваются смертники или приговоренные к смертной казни. Он должен был догадаться.
       Выстрел. Знакомая отдача подбросила руку, но пуля нашла свою цель. В голове пол-ковника появилась красная дырка. С этим все. Единственный, кто мог остановить ее в этом кабинете, упал на пол бездыханным.
       Она повернулась к вице-маршалу и увидела его застывший взгляд. При том, что она была в дичайшем напряжении, этот взгляд напомнил ей сцену из фильма "Крестный отец", который она смотрела три раза, принеся из Китая дискету. Там была сцена, в которой Майкл Карлеоне убивал бандита, организовавшего покушение на его отца. Так вот сейчас у маршала был такой же застывший взгляд, как у начальника полиции, когда Майкл навел на него рево-львер для второго выстрела. Чиновника ждала та же судьба, Она в один прыжок оказалась возле него и, приставив оружие к его голове, нажала на спуск. Пистолет не подвел. Есть вто-рой! Есть главный! Есть один из тех, кто убил ее родителей, заставлял жрать крысиное мясо, насиловал ее страну, ее народ... Она воздает сегодня за все сполна!
       Спуская курок в третий раз - пуля нашла свое место в голове секретаря округа - она пожалела, что не приехал Сам! Но чудес и счастья и так достаточно на сегодняшний послед-ний день ее жизни, чтобы она ощутила ликование, сродни любовному экстазу, когда забыва-ется все и остается только упоение. Никогда не думала, что в мгновения расстрела людей мо-гут возникнуть такое сильное ощущение свободы и бесследное исчезновение страха. Ради та-ких моментов можно долго терпеть. И пусть это зверье не осознает своей гнусности, все рав-но! Убийство подонков не пройдет бесследно для ее несчастной страны.
       До чиновников наконец дошло, что происходит. Они повскакали с мест и толпой по-бежали к дверям кабинета. И потому, когда охрана ворвалась в помещение, она была буква-льно смята обезумевшим от ужаса стадом. Это позволило женщине выстрелить еще два раза в спины чиновников. И оба раза она не промахнулась к своему удовлетворению. Не зря ее давнишний любовник говорил, что у нее талант. Больше она не стреляла. Лежащий на полу охранник первым же выстрелом - хорошо обучали - убил ее. Остальные пули он всаживал уже в мертвое тело.
      
       Ким Чен Ир всматривался в экран монитора, на котором высвечивалось пространство впереди его поезда. Камера, установленная на тепловозе, исправно показывала впереди мост через реку, разделяющую его страну и Китай. Оставалось совсем немного до границы, когда поезд начал замедлять движение. Причем Великий вождь ощутил это только тогда, когда по столику неторопливо пополз стакан с чаем. Ким Чен Ир приоткрыл занавеси и увидел, что поезд на самом деле встает. Столбы возле дороги перестали мелькать, но неторопливо про-плывали мимо окон его вагона. А на мосту по мере приближения поезда вырисовывалось препятствие, которое объехать было невозможно. На путях стоял товарняк, а пространство возле путей было забарикадировано так, что пройти через него пешком тоже было нельзя.
       Ким Чен Ир нажал кнопку вызова охраны. Охрана в его поезде выполняла роль про-водиков по совместительству. Когда в купе вошел охранник, Великий вождь брюзгливо ска-зал ему:
       - В чем там дело? Пошлите людей разобраться.
       - Так точно, Великий вождь.
       - Жду доклада через десять минут. Идите.
       На экране монитора появились люди его охраны. Они толпой шли к мосту, который находился совсем близко от тепловоза. Подошли к грузовому вагону, с которого начинался товарняк и вступили в переговоры с невидимыми собеседниками. Не прошло и пяти минут, как охрана повернула обратно. И вот тут случилось странное. Люди дошли до края моста и вдруг как по команде порскнули в разные стороны как стайка воробьев на земле, в которую бросили камень. Кроме одного они все исчезли из пространства обзора камеры. Этот один и был тем самым охранником, которого вызывал к себе Ким Чен Ир.
       - В чем дело? - спросил его Великий вождь, когда тот вошел в купе.
       - Китайцы отказываются пропускать ваш поезд. У них приказ из Пекина.
       - А куда делась моя охрана?
       - Разбежалась, товарищ Кир Чен Ир, - охранник неспешно достал из-под полы пид-жака пистолет.
       - Вы что? Хотите меня застрелить? -ошеломленно взвизгнул Ким Чен Ир.
       - Хочу. Но не буду, - охранник выщелкнул из обоймы Глока патроны, оставив один. - Я оставляю его тебе, чтоб ты сам решил в каком виде тебя разорвет народ, который уже под-ходит к твоему поезду. Сбежать хотел, людоед? Не выйдет. Советую застрелиться. Тогда ра-зорвут только тело. Не застрелишься - разорвут живьем.
       Охранник положил на стол пистолет и вышел из купе не оглядываясь.
      
      
      
      
      
       3.
      
       Отец рассказал тогда, что новость оглушила его. Такое уже случилось однажды, бо-лее тридцати лет назад: Советский Союз вломился в Афганистан. Тогда он только недавно закончил факультет экономики и менеджемента при университете в Джидде и думал продол-жить дело своего отца.
       Ярость на этих гяуров была неистовой. Им оказалось мало Средней Азии, где они осквернили веру огнем и мечом. Они захотели пойти дальше.
       Он сразу поехал в эту дикую страну и поднял зеленое знамя борьбы с неверными. Это знамя поникло после великих побед Саладина и завоеваний Османской империи. Средне-вековый защитник веры стал кумиром отца с тех пор, как он познал историю ислама, полную великих достижений.
       Моджахеды считали русских непобедимыми в рукопашных схватках. Отец личным примером доказал абсурдность этого. Он и его двухтысячный отряд побеждали в этих сраже-ниях раз за разом, и воины Аллаха в конце концов поверили в свои силы. Да! Тогда вера отца в Аллаха в очередной раз получила подтверждение, ибо только Аллах мог сделать так, что он оставался невредимым.
       Отец победил, и русские навсегда покинули Афганистан со стыдом. Они понесли по-зор вглубь своей страны, и она развалилась на куски, не вынеся его тяжести. Он по праву считал себя одним из главных архитекторов распада СССР. Он нанес гяурам первое серьез-ное поражение. Оно стало началом великого исторического перелома!
       Он сумел повернуть ход истории мусульманского мира, который 11 сентября 1683 го-да потерпел поражение под Веной и начал отступать на всех фронтах. По словам отцам после той трагедии мусульмане только наблюдали, как Запад становился центром культуры, обуче-ния, развития науки, военной техники, искусства и стремительно уходил в отрыв от мусуль-манского мира.
       Каково было отцу услышать издевательский смех министра обороны Саудовской Аравии, когда он в девяностом году предложил королескому дому свою помощь в изгнании Саддама Хусейна из Кувейта. Да. У него было всего лишь двести бойцов Аль Каэды и ему требовалось еще сто тысяч безработных молодых людей готовых пожертвовать своими жи-знями во имя святого дела свободы. Он--то знал: сто тысяч бойцов под его знаменем, только начало. Королевская семья тоже это знала. Она испугалась потенциальной армии Бен Ладе-на. Потому он получил оскорбительный отказ и стал персоной нон грата в королевстве.
       Министр указал отцу на миллионную армию иракцев и танки и сказал, что им помо-гут американцы. Им нужна бесперебойная нефть. Отец понял, что для королевской семьи он был никем и им же остался, каковы бы ни были его заслуги перед верой и мусульманским миром.
       На землю Аравию ступили неверные. В составе их армии были даже евреи. Женщи-ны носили шорты, водили машины, их головы не всегда были покрыты. Все они потребляли алкоголь! Сброд топтал святую землю мусульман! И продолжал осквернять ее после разгро-ма Саддама. Вот тогда отец объявил американцам священную войну. Его не смутило, что они оказались много сильнее русских. Гяуры вышибли Хусейна из Кувейта с поразившей тогда отца легкостью. Их поход на Багдад был прогулкой. При правильной войне американцы за счет технического превосходства сметут любую армию мира в считаные дни. Их не победить в рукопашной как русских.
       Но они преувеличивают значение своих потерь. Они сбросили атомные бомбы на Японию, чтобы не терять солдат при штурме островов. Рейган мгновенно вывел войска из Ливана после взрыва казармы шахидом. Один мученик изменил вектор развития событий на Ближнем Востоке. Один человек! Или там еще кто-то был в кабине... (Отец говорил ему, но он сейчас уже этого не помнит). Американцы не добили иракцев во время Войны в пустыне. Испугались лишних убитых.
       Вот тогда отец нашел способ борьбы с ними. Способ дешевый и устрашающий. Так в свое время устрашали всех руководителей стран Востока беспощадные асассины. От их разя-щих ударов не было защиты. Террор!
       Последовали взрывы посольств и корабля. Сигнал американцам был послан. Они его не поняли. Что ж, сказал тогда отец, пусть ощутят удары воинов ислама на своей земле. Надо бить по их правительственным учреждениям - тогда их руководители по настоящему испуга-ются. Страх великая сила! Они перестанут быть либеральными, они ожесточатся! Они начнут игры на его поле, по его правилам. Тогда он сможет выиграть войну с неверными, потому что такими как он, они никогда не станут. Таким как он можно только родиться. Отец гово-рил правду - воины Аллаха такого уровня только рождаются.
       Так и было поначалу задумано с самолетами - нанести удар по Вашингтону. Но Атта, этот великий воин Аллаха, подсказал отцу лучшее решение: башни! Они нагло возвысились на всем миром и стали символом финансовой мощи не только американцев, но всего Запада. Пентагон, Конгресс или даже Белый дом - все это легко восстановить, а значит забыть, гово-рил Атта. А Близнецов запомнят. Ведь первая попытка сковырнуть их не удалась. Тем силь-нее будет эффект от их разрушения.
       В шахидах не было недостатка. Человеку с Запада никогда не понять, почему ислам рождает героев, готовых пожертовать собой. И он не понимал, пока отец не рассказал ему об одном эпизоде из его жизни. Это даже эпизодом назвать нельзя - просто наблюдение умного человека, способного делать выводы из увиденного.
       Отец был в Лос Анджелесе. Вечером прошелся по их голливудскому бульвару. Неза-бываемое впечатление: огни рекламы, музыка из каждой двери, клубы, афиши кинотеатров, дискотеки, кафе со спиртным... молодые люди бесстыдно обнимавшие полуголых девок, це-лующиеся на глазах у всех пары... даже явные содомиты не скрывали своих пристрастий... И никому нет до этого дела! Молодые люди наслаждались грехом и не считали это позором!
       А потом он вернулся в Мекку, где даже кино запрещено! Молодые люди в тюрбанах глазеют на витрины, что-то покупают. Женщины в бесформенном черном тоже что-то поку-пают, либо с зарытыми паранджой лицами толкают перед собой коляски с детьми... И все! Какое уж тут веселье. Плюс полное отсутствие политической жизни - королевство со дня основания пребывает в социальной коме, хроническая безработица, постоянное чувство уни-жения в собственной стране, ибо ты никто, вынужденное безделье, ощущение бесполезности - и вот тебе готовый шахид, которому надо обещать РАЙ за его самопожертвование! Найти героев, севших в их Боинги на подвиг во имя Аллаха, большого труда не составило.
       А для отца наступил час всемирной славы. О нем узнали миллиарды людей. Сразу! Тысячи новорожденных мусульман получили имя Усама. Его проклинали и благословляли на всех континентах. Отец тогда не упустил момента. Начал создавать образ, равный образу самого пророка. Его видели гарцующим на коне, идущим с посохом по горам Афганистана, стреляющим из его любимого автомата Калашникова - отец говорил, что этот русский гений должен был родиться мусульманином. (Сподвижник отца по секрету сказал ему, что отец не вырывал оружие из рук русского в бою, но подобрал у убитого). Отец посылал фетвы всему миру, и люди всей планеты внимали его речам. А как отец говорил! Он никогда не говорил так в кругу семьи - дома они слышали приказания и видели палку. И не только видели... Но в разговоре с человечеством он не повышая голоса, был мягок, убедителен...
       Когда он навестил отца в Афганистане после этого терракта - это была их последняя встреча лицом к лицу, отец сказал, что Омар оказался настоящим мусульманином, который чтит законы гостеприимства. Не чета королевской семье. Ему передавали оскорбительные слова Омара о нем и его людях. Его можно понять - почему пришлые арабы считают, что могут поучать местных, как соблюдать религиозные обряды? Никому не понравится. Но од-ноглазый не передал его американцам, но потребовал от них доказательств вины за разру-шенные башни. Их не было! Да и как он мог передать гяурам человека, который не только был его гостем, но и оказал великую услугу. Уничтожение Шаха Массуда было правильным шагом. Массуд был и его личным врагом. Живи он сейчас, кто бы слышал о Карзае и его продажной семейке... А доказательства появились, когда мир получил пленку с речью отца, где он в ответ на громкие восторги гостей по поводу первого самолета, спокойно сказал - это еще не все! И все увидели второй самолет. Куда уж яснее. Отец скорее всего сознательно ос-тавил эту улику в разрушенном доме в Кандагаре. Путь мир знает, кто стоит за этими актами. А им, его детям, пришлось плохо. Почему у отца вдруг взыграла гордыня, и он не удержался от похвальбы? Сегодня они уже не получат ответа - отца больше нет.
       У него была связь с ним. Он каждый день сидел в одном и том же кафе, в которое невозможно было заглянуть с улицы и, попивая кофе, терпеливо ждал связного, который, проходя по этому кафе, всегда оставлял на столе послания от отца. Мимоходом, не задер-живаясь ни на мгновение. Еле заметный жест рукой, и крошечный диск оказывался на сто-лике под газетой, которую он читал. Подхватить его и положить в карман не представляло уже никакой трудности. Ни разу не было накладки. В этих посланиях отец отвечал на его вопросы. А их было много. Почему погибают невинные, отец? Ведь среди них мусульмане!
       Да, погибают! Что ж! Пророку в шестьсот тридцатом году при штурме города при-шлось отдать приказ об убиении невинных граждан - это была военная необходимость. Вот и они порой убивают невинных. Уж очень велика разница в силе между Америкой и мусуль-манским миром. Они вынуждены подходить гибко к запрету на убийство непричастных, если это помогает священной борьбе.
       Главный вклад в создание образа отца внесли те же американцы, когда вышибли Омара и его воинство из городов Афганистана. Вот тогда папа ушел в пещеры. И мусуль-мане поняли аллюзию - он сам это слышал от посторонних людей! Пророк тоже прятался в пещерах от врагов, в пещере родилась и воплотилась в жизнь идея Корана, в пещере пророк вынашивал планы своих сражений и принимал друзей!..
       Он знал о том даже, как строится рабочий день его великого отца. Он начинается до рассвета и заканчивается глубокой ночью. Отец принимает посетителей в дискомфортных условиях - никаких кресел, столов с зеленым покрытием, стульев с мягкими сидениями и спинками, кондиционеров, холодильников, телевизоров с экранами во всю стену, компью-теров, громадных окон... Все сведено в средневековой простоте.
       А потом отец получил великий подарок от их президента. Буш вторгся в Ирак!
       Кадры плачущей девочки, в дом которой вломились американские солдаты и постави-ли семью на колени, обошли весь мир. Аль Джазира выжала из этих слез максимум. Наверно не было мусульманской семьи, где бы не сжимались кулаки у мужчин и не текли слезы сост-радания у женщин. Мусульмане воочию увидели, как крестоносцы унижают их. В обращении он сказал тогда: "Неверные ворвались в наш дом как когда-то врывались в дома наших пред-ков крестоносцы. И в этот раз мы полны решимости сражаться с ними". Отец нашел точное слово - унижение! И он вбивал его в головы мусульман раз за разом! Оно пробуждает нена-висть. Ничто не может сравниться с ненавистью по полноте ощущений. Она действует на че-ловека как наркотик и приносит счастье, когда свершается воздаяние. Утоление ненависти, это как утоление многодневной жажды, как оргазм мужчины, который овладел вожделенной женщиной - что может быть слаще!
       Да! Буш сделал отцу великий подарок. После его вторжения у Аль Каэды не было отбоя от будущих шахидов. Еще бы! Американцы оказались настолько глупы, что показали фото, на которых пленнъх травили собаками в тюрьме Абу Граиб. Они не только признали пытки, но посмели нагло утверждать, что это необходимо! Добавьте миллионы иракцев, ко-торые хлынули в пограничные с Ираком государства. Сколько молодых женщин и девочек пошли в дамасские, каирские, бейрутские, стамбулские дома терпимости, чтобы прокормить свои семьи. А мужчины пошли в шахиды, желая отомстить за унижение братьев по вере и честь своих женщин.
       Они стали взрывать не только американцев, но и единоверцев, которые голосовали за новое правительство в Ираке, за новую конституцию, за новую жизнь... Получили! Глупые крестоносцы решили, что "миссия закончена", когда они вошли в Багдад. Его бойцы дали на-стоящий бой американцам. Они убивали их тысячами, покалечили десятки тысяч...
       Но как же так, отец, ведь самоубийство противоречит Корану! Конечно, последовал ответ отца! Но разве первые христиане не шли добровольно в львиные рвы, не становились к столбам под град стрел или камней? Они сознательно выбирали смерть во имя своего Христа, становились мучениками веры. Шахид, погибая за веру, становится таким же мучеником. Пе-ред ним открывается дорога в рай. Но ты, сын, не торопись... Ты еще будешь нужен отцу.
       Надо признать, что Буш заслужил уважение отца - президент поступил как должен был. Настоящий мужчина не стерпит унижения, которому ежедневно подвергали его отца. Мозаичное лицо старшего Буша на полу центрального входа лучшей багдадской гостиницы ежедневно оттаптывалось сотнями ног. Отец понял чувства благодарного и любящего сына, которого папа сделал президентом большой страны. Его солдаты ворвались в отель с отбой-ными молотками наперевес.
       Отец достойно отблагодарил Буша, дважды выступив с угрозами как раз перед выбо-рами две тысячи четвертого. Американцы дрогнули. Буш стал президентом второго срока..
       И все же он не понимал, чего добивается отец? И западные люди разводили руками в недоумении - чего хочет Аль Каэда? Ведь никаких требований - только взрыв за взрывом в десятках городов в десятках стран! Само название стол брэндом. У каждой Аль Каэды свои планы, свои задачи. Порой этим именем прикрывают чисто уголовные деяния. Не беда. Отец сказал ему - его задача измотать Штаты финансово и морально, заставить их уйти со священ-ной земли. На земле Ирака создать исламское государство и дать решительный бой амери-канцам. Заставить всех неверных уйти с Ближнего Востока. Ради этого отец готов был сра-жаться всю жизнь, которую оборвал рейд проклятых американцев.
       Надо, все же, признать, что влияние отца постепенно начало сходить на нет. Все меньше и меньше удачных операций. Он, честно говоря, уже забыл, когда была удачной последняя. Запад спохватился. Их силовики заработали по-настоящему. Когда начались вол-нения в Тунисе, Египте и других странах мусульманского мира, ни у кого не возникло иллю-зий, что Аль Каэда на этом может погреть руки и вернуть уже утраченное влияние. Завахири даже не подумал о возвращении на родину - понимал, что сразу же посадят и разговаривать не станут.
       Внезапная гибель папы потрясла его. Но еще больше потрясло, что отец не был в пе-щерах - проживал с комфортом в богатом доме, с женами, со слугами... Как же так! Он-то думал, что отец его - подвижник. А у папы нашли ваягру, коллекцию порнографии - врут! Образ героя померк, на поверку оказалось, что герой - стастолюбивый старик, стареющий, ничем не отличающийся от всех остальных. И как хорошо, что отец не дожил до новости, потрясшей весь мир.
       Все обречены по воле Аллаха.
       Американцы уже объявили о безоговорочном выводе всех войск из Азии и Европы. Они торопливо выходят из Афаганистана, военную технику просто взрывают. Они уходят и со святой земли. Цель достигнута! Но это не заслуга отца.
       В страшный прогноз поверили израильтяне и палестинцы. Отец признавал, что по от-ношению к нему и его людям палестинцы гостеприимностью не отличались, хотя ХАМАС выступил с нужными речами по поводу смерти героя всех мусульман. Но когда отец был жив Аль Каэде не удалось пустить корни среди ХАМАС-а. Там хватало своих идеологов самоу-бийства. Кроме того, палестинцы опирались на международную поддержку, а союз с отцом никак этому не способствовал. Но его поразила скорость, с какой прекратилась вражда между евреями и арабами. Обоим народам надоела перманентная война и ее идеологи...
       Дурак Машаль был убит своей же охраной после призыва не поддаваться на провока-цию западных агентов сионизма, распускающих нелепые слухи о взрыве солнца, но удесяте-рить усилия по уничтожению сионистского образования. Ночи не пережил. Его люди устали. Им захотелось напоследок нормальной жизни с сексом не на ходу, с едой не на бегу и без по-стоянной игры в прятки с израильскими спецслужбами. ХАМАС мгновенно распался. Навяз в зубах он у палестинцев со своей неистовостью в выполнении законов шариата.
       На глазах удивленного мира стороны быстренько договорились о границах, поселени-ях, Восточном Иерусалиме и беженцах, которые и не рвались обратно. Им уже дали равные права с коренным населением. Израиль получил своего Шалита, и выпустил всех палестин-ских заключенных. Обо всем можно договориться, если обе стороны заинтересованы в успе-хе и впереди общая судьба. Надежда на численное превосходство арабов в будущем рухну-ла. Во первых нет этого будущего, а во вторых евреи хлынули в Израиль отовсюду, и их чи-сло скоро перевалит за десять миллионов. Последние годы жизни люди этой нации захотели провести на своей, священной для них земле.
       Но с упертыми и теми, кто решил заслужить милость Аллаха и открыть себе дорогу в рай посредством террора - нашлись и такие - поступают безжалостно. Израильский спецназ с разрешения руководства ФАТХ-а и при полной поддержке населения - жители сами выдают таких - не отлавливает террористов в Газе и на Западном Берегу, но убивает их на глазах у всех. Если террорист попадается, его конец неотвратим и скор. Ставят к ближайшей стенке. Никакого суда, никаких тюрем, никаких протестов. Мир сразу же потерял интерес к Ближне-му Востоку и начал заниматься своими проблемами. Либералы вместе с арабскими СМИ пе-рестали лить воду на мельницу Завахири - уже не отца - по поводу "зверств сионистов".
       Аллах больше не хочет борьбы с неверными. Аллах дает понять, что жизнь отца ока-залась пустой тратой времени и сил. Аллах подарил эти шесть лет его единоверцам, чтобы они искупали грех недостаточного рвения в вере!
       Но коли так, то люди в преддверии страшного и близкого конца должны мысли свои обратить к Аллаху, ему служить в первую очередь. На первый взгляд так и есть. Мечети пе-реполнены, на ежегодный хадж прибыло рекордное число пилигримов. Но выйдя из храма, люди устремляют свои мысли к праздности, развлечениям, похоти, разгулу!.. В Багдаде пере-стали нападать на винные лавки, и мусульмане открыто посещают их. На улицах опять поя-вились женщины в миниюбках как при Саддаме. В Мекке молодежь устроила демонстрацию, на сей раз требуя открытия кинотеатров, клубов и дискотек, и королевская семья сразу же ус-тупила. Второй раз она сумела избежать революции. В Иране был краткий период гражданс-кой войны, которая закончилась бегством Ахмадинеджада в неизвестном направлении. Его стражи разбежались со скоростью тараканов, когда посреди ночи включают свет на кухне. Муллам повезло меньше, что естественно. Их авторитет ушел в песок. Восставшие шли с ло-зунгом: "Жить шесть лет"! После победы мир с удивительной быстротой снял все санкции.
       У мусульман испарилось желание сражаться с крестоносцами...
       До него дошли сведения о добровольной сдаче властям людей Аль Каэды. Процесс принял лавинообразный характер. Их выслушивают... и отпускают на все четыре стороны. Их прощают, дают возможность прожить последние годы без страха быть пойманными и убитыми, ибо тех, кто не сдается стали уничтожать без колебаний.
       Перебили всю Аль Каэду в Сомали. В стране, которая фактически была под ее влас-тью. Вдруг нашлись силы, которые сломали хребет организации в считаные дни. Говорят, что приглашали самих израильтян, среди которых нашлось немало желающих повоевать. Даже не за деньги... Что, что, а воевать израильтяне умеют. Вот уж народ Давидов! И кто это при-думал, что они трусливы? Их беспилотники, снайперы и спеназовцы не оставили никаких шансов его бойцам. И местные туда же... убивали их как бешеных собак. Хотели даже зап-ретить хоронить в назидание живым, но испугались эпидемий.
       Также быстро покончили и с пиратами. Флоты всего мира бросились в этот район, как будто больше нечего делать. А им действительно стало больше нечего делать. Стоило при обыске рыбацкой лодки найти ржавый пистолет, лодка без слов топилась вместе с экипажем. И никто не возмущался! Все заложники были освобождены в результате мгновенной опера-ции русских, еврейских и американских спецназовцев. И опять же - никто не вытпил по поводу жертв среди мирного населения. А они были - жены и дети пиратов...
       Сейчас, когда Аль Каэда сдулась, ее руководителям все равно некуда податься. И его отцу, будь он жив, тоже было бы некуда пойти. В какой стране его простили бы? Сейчас Завахири и ему подобным остается только молиться, чтобы их как Машаля не расстреляли свои же люди, которые клянутся им в верности. Чем горячее они клянутся, тем меньше им веры. А он, его сын, теперь будет доживать вместе со всеми, и не бояться, что убьют, мстя за дела его отца. Никому уже нет дела до мертвого Усамы Бен Ладена. И это хорошо!
      
      
       4.
      
       - Уважаемые дамы и господа! Прежде всего хочу поблагодарить вас за столь, призна-юсь, неожиданное предложение, которое я получил от секретариата ЮНЕСКО, возглавить комиссию по спасению культурных ценностей человечества. Это большая честь, которую я, буду откровенен, никак не заслужил. И должен заметить, что сегодня не вижу в современном обществе личности, подобной да Винчи, Микельанджело или Шекспиру, которая соответст-вовала бы масштабу задачи, стоящей перед этой комиссией. Я не называю ее нашей комис-сией, просто потому что не смогу принимать участие в ее работе в силу моей некомпетент-ности. Это не поза, уважаемые члены комиссии, но констатация факта. Честно могу сказать, что восхищаюсь вами, сидящими к этом зале. Вы дали согласие принять участие в этой гран-диозной работе, прекрасно отдавая себе отчет в том, что никогда не узнаете, удалась ли ваша затея сохранить все то, что, как вы считаете достойно спасения.
       Буду откровенен. Я как астрофизик не верю в существование НЛО, зеленых человеч-ков и прочей дребедени, которой занимаются уфологи.
       Если вы заметили, слово "откровенно" я произношу не в первый раз. Это не случай-но. Для человечества наступило время откровенности. Люди не озабочены больше карьерой, накоплением богатства, судьбой будущих поколений, наследством для своих детей или вну-ков по причине всем известной. Можно не притворяться. Не терпеть хамство начальника, и не уступать моральному насилию. Распадаются семьи, где люди не захотели больше насило-вать себя, живя с нелюбимым или нелюбимой. Но на семейных обломках создалось наверно не меньше новых союзов, основанных на любви, которую раньше надо было скрывать раз-ным по причинам. Мы стали лучше во многих аспектах нашей жизни, хотя новое состояние человечества далеко не всем по душе. Вот и я буду откровенен с вами.
       Мне кажется затея со спасением артефактов бесполезкой. Но осуществить ее надо. И вот почему. У человечества сегодня достаточно ресурсов, чтобы прокормить себя, одеть, дать приличное жилье практически всем. Есть также средства на спорт, развлечения, туризм. И потому у нас есть возможность создать подземное убежище, в котором собранные о челове-честве сведения, созданные им шедевры, знания людей об окружающем их мире, космосе смогут просуществовать... я даже не знаю, сколько миллионов земных лет они должны суще-ствовать, чтобы до них добралась рука инопланетянина. Это при условии, что нашу планету не разнесет в клочья взрывом. До сих пор физики еше не посчитали, каковы же будут послед-ствия. Представим себе нашу землю не разорвет. Она будет отброшена на орбиту Нептуна, станет обугленной головешкой, но уцелеет как единый безжизненный, безвоздушный шар типа Луны. Таково, к сожалению, ее будущее. В нем заложен благоприятный для артефактов вариант.
       Как вы знаете, разрабатывается проект запуска космического корабля, способного выйти за пределы солнечной системы и находиться в космосе достаточно долгое время, что-бы он смог добраться до созвездия Альфа Центавра, где... Где никого нет, будем опять же откровенны. Меня приглашали на обсуждение и я высказался категорически против такого запуска, считая это пустой тратой сил и средств.
       Посудите сами. Заранее прошу извинения за несколько цифр. Солнце в секунду про-ходит расстояние в двести семнадцать километров. Современный космический корабль до-бавляет к этой скорости совсем немного. Это всего лишь микроскопическая доля светового года. Световой год - это не время! Расстояние. До ближайшего созвездия четыре световых года. Значит по земным меркам пройдут миллионы лет - считать сейчас не хочу - прежде чем корабль достигнет... Я даже не знаю, чего он достигнет. Скорее всего ничего. Рассчитывать, что современный металл выдержит температуру абсолютного нуля все это время - значит просто себя обманывать. Но!.. Представьте, что корабль долетел до трассы, по которой про-ходят корабли инопланетян со скоростью, которая позволяет совершать межпланетные пу-тешествия. Фантазировать, так фантазировать! И если инопланетяне выловят человеческий корабль, вскроют его, то есть надежда, что они что-то увидят. По крайней мере координаты того, что было когда-то Землей во вселенной. Но сюда они все равно не прилетят даже из любопытства. Если таковое качество, присущее только земным млекопитающим, у них есть. Однако ракетчики воодушевлены задачей: создание корабля, способного выдержать перелет к другой галактике хотя бы виде астероида, потому что нет такого горючего, которого хва-тило бы на это путешествие. По крайней мере им есть чем заняться.
       Я сознательно сказал о "руке" инопланетянина. Но кто будет этот планетянин? Чело-векоподобным? Медузоподобным? Рептильноподобным? Насекомоподобным? Каковы шан-сы на то, что у инопланетян будут руки, глаза, воспринимающие мир так, как сегодня вос-принимаем его мы? Глаза, способные оценить гениальность создателя Моны Лизы? Не стоит себя обманывать - сюда никто не прилетит. До этого уголка Вселенной никому нет дела кро-ме людей и Бога.
       И все равно. Создавать убежище надо. Хотя бы для самих себя. Вот представьте себе помещение размером с большой зал и туда надо заложить все то, что составляет гордость зе-млян. Я думаю, что никакого зала нехватит. За тысячелетия мы создали достаточно много, чтобы этим гордиться. Поэтому перед вами, господа, стоит задача отобрать лучшее из каж-дой области человеческой деятельности, включая даже такие вещи как ванную комнату, ту-алет... и с таким объяснением, чтобы это было понятно даже медузоподобному инопланетя-нину. Сегодня я призываю вас забыть о том, что вы американцы, французы, русские, китай-цы... прошу прощения у тех, чью нацию не упомянул. Нация в таком деле значения не имеет. Артефакты должны представить человечество в лучшем виде - поэтому виселицы, гильоти-ны, газовые печи не нужны. Как не нужны должны быть пушки, танки, бомбы, военные са-молеты, автоматы... История человечества должна быть приглаженой... В этой связи не очень понятно место литературы в наследии. Подавляющее большинство великих книг - книги о насилии в той или иной форме. Даже Евангелие. А не упоминать о литературе нельзя. Ничто не сравнится с ней по влиянию на ум и мировоззрение человека. Но это на мой взгляд. А те-перь поставьте себя на место инопланетянина. Ну разве он сможет понять, почему люди с та-ким сладострастием уничтожали друг друга, вырезая целые народы, от которых остались то-лько географические названия. Перед вами действительно стоит трудная задача, господа
       Я заканчиваю. Есть один очень важный момент: с нашим исчезновением исчезнет вся вселенная. Она ведь существует только потому, что существуем мы. Тогда вся ваша работа становится бессмысленной, и Мона Лиза должна сгореть вместе с Лувром.. Но если вселен-ная не исчезнет, то это значит, что ней есть миры, похожие на нас. Хотелось бы, чтобы ино-планетянин, познакомившись с нашей цивилизацией, осознал громадность потери для все-ленной в связи с нашим исчезновением. А для этого вы в вашей работе должны сами ощу-тить это. Иначе это будет просто набор предметов, не вызывающий никаких эмоций у тех, кто выйдет на оплавленный взрывом солнца вольфрамовый обелиск, раскопает шахту и вой-дет в нее. Спасибо за внимание. Позвольте мне откланиться.
       Петр Иваныч Синявин наклонил голову в знак признательности жидким аплодисмен-там и не оглядываясь вышел из зала, оставив за собой тридцать человек. Эти люди были еди-нственными чиновниками, которые остались от огромного штата ЮНЕСКО. Организация была распущена вскоре после того, как исчезли сомнения в правоте русского астрофизика. Правительства всех стран уполномочили оставшихся составить список всего лучшего, что создано было человеческим гением за его историю.
      
       Он увидел Катерину Семеновну там же, где и оставил. Жена сидела за пластмассовым столиком, покрытым бумажной скатертью, на которой разместились чашка кофе, бокал с во-дой, пачка американских сигарет, дешевая зажигалка и пепельница. Катерина Семеновна ку-рила и разглядывала прохожих. В парижских кафе вынесенные наружу стулья всегда ставят так, чтобы можно было осматривать улицу. Супруги увидели друг друга одновременно.
       - Ну как ты выступил? - спросила Катерина Семеновна, когда муж подошел к столи-ку. - Уговорил? Или тоже ничего не вышло.
       - Конечно нет, - Петр Иваныч сел за стол. - Ну почему люди должны отказываться от бессмысленной работы, если за нее хорошо платят и возникает ощущение собственной полез-ности. Как же! Они будут спасать шедевры и создавать новую историю человечества через артефакты.
       - Петя! Твоей задачей было убедить их в бессмысленности такой работы. Сейчас не деньги главное. Ты упомянул об исчезновении вселенной?
       - Да.
       - Ты сказал им о практической невозможности посещения этого уголка галактики кем-то разумным, если это разумное вообще существует?
       - Да.
       - Ты сказал им...
       - Катя. Я им все сказал, - перебил жену Петр Иваныч. Он жестом подозвал официанта и на английском заказал ему кофе и два абрикосовых пирожных. Повернулся к жене, достал из пачки сигарету, повертел ее и засунул обратно.
       - Да, Петя. Не стоит начинать заново. Никакого удовольствия не получишь. Сколько лет ты уже не куришь?
       - Не помню, - он взял стакан воды и через ее соломинку отпил. - В глотке пересохло. В общем, зря мы сюда приехали... Я мог и сидючи в Москве отказаться от этого.
       - Почему это зря? Как раз хорошо прокатились. Съездили за их счет в Париж. Я впер-вые летела в бизнес - классе. Оплачена хорошая гостиница, вполне приличные суточные. И ты не будешь просиживать на этих глупых заседаниях. У нас еще три дня. Сколько успеем посмотреть! Или тебя беспокоит, что деньги человечества зря расходуются?
       - Уже нет. Это раньше я возмущался засилием бюрократии и тем, что она находит се-бе работу за мой счет. Судя по деньгам, которые я получил, они в этом ЮНЕСКО хорошо жили на наши деньги. А насчет посмотреть - мы с тобой в этих Черемушках уже два раза были. Кроме Лувра и десятка музеев с храмами смотреть нечего.
       - Знаю, знаю о твоем отношении. Согласна. Все дома одинаковы - это не Рим. Даже Монмартр надоел. Но все равно красиво. Не надо о Черемушках. Там уродство...
       - Не будем о Черемушках. Сегодня у меня одна причина для беспокойства: моя дочь видеть меня не хочет. Не только видеть. Но и слышать. Ты, может, объяснишь?
       - А ты ответь себе на вопрос: почему так резко сократилось количество друзей?
       - Стареем. Это естественно.
       - Не надо себя обманывать, Петя. Нас не хотят видеть.
       - Ты мне этого не говорила.
       - Я думала, ты сам понимаешь причину. Чего ее обсуждать. Уже не изменишь.
       Он долго молчал.
       - Но я не виноват в этом, - наконец выговорил он.
       - Ты плохой вестник. А такому раньше башку рубили. Сейчас не рубят - просто не хо-тят общаться. Зачем? Ты одним только появлением напоминаешь о том, что ждет всех нас.
       - А тебе каждое утро?
       - А мне деваться некуда.
       - А так бы ушла?
       - Нет, конечно, - сразу же ответила она. - Ну куда я от тебя? Вот... Нет, это не наш случай.
       - Ты о чем?
       - Я о том, что женщина порой живет с никчемным человеком, который еще ужасно с ней относится и даже изменяет... В общем - скотина. А она все равно с ним...
       - Ну, это явно не наш случай, - он отпил кофе и отхватил кусок пирожного, даже за-крыв глаза от удовольствия.
       - Конечно не наш, - она взяла второе пирожное и тоже со смаком откусила. - Какая здесь выпечка! Ни одна страна не сравнится. Но мой пример с женщиной... Она не бросает никчемного мужика, потому что любит. Вот бывает такое. И я тебя люблю. Какое мне дело до твоего открытия и до солнца, пропади оно пропадом. Как жизнь изменилась!..
       - По этому городу не скажешь. Как было здесь пять лет назад хорошо осенью, так и сейчас хорошо. Еще три дня, Париж, я не хочу домой, - он достал бумажник и вытащил из него двадцать евро. - Хватит за два кофе и два пирожных? Или ты еще что-то заказывала?
       - Нет. Я думаю, хватит. Слушай! Давай задержимся во Франции. Нас дома особо ни-кто не ждет.
       - В общем да. Работы мы оба лишились.
       - Еще бы. Гуманитарные факультеты во всех университетах накрылись медным тазом. Кому нужно теперь знание фонетики и прочей муры.
       - От университетов вообще осталась половина. Меня удивляет, что еще ходят на лек-ции. А школы живут. Детей загнали в школы, как коров в стойла, - он допил кофе и отста-вил чашку в сторону.
       - А не загони их, на улицы носа не высунешь. Как представлю стаи молодых волков, мающихся от безделья... Правильно сделали, что поблажки детям не дали, - она тоже покон-чила с кофе и пирожным.
       Обсудив проблемы образования в мире, супруги вернулись к своим делам.
       - Слушай, Петя. Давай махнем на Ривьеру. Там возьмем машину, проедемся вдоль мо-ря. Снимем отель в каком -нибудь городишке, отдохнем как люди, - она повернулась, ища глазами официанта. Покрутила указательным пальцем в воздухе. Этот жест, обозначающий "счет, пожалуйста" стал уже международным.
       - А как с билетом на самолет? У нас через три дня обратно.
       - Попробуем поменять. Не выйдет - заплатим, - беззаботно сказала она. - Сходи еще раз в ЮНЕСКО. Может, они помогут.
       - После моей речи сегодня? Вряд ли. И потом, Катя. На Ривьере сейчас самый сезон. Цены наверняка кусаются.
       Она повернулась к Петру Иванычу, посмотрела ему в глаза и медленно сказала:
       - Когда-то мой муж был способен на спонтанные поступки. Помню, как махнули с ним на Памир. На авось... И какой кайф схватили. А сейчас он над златом чахнет как царь Кащей. Нам еще сто лет жить?.. Ты чего, Петя!
       - Да откуда злато? Нам выдают в банке как всем. Ежемесячно в зависимости от суммы вклада.
       - Знаю, знаю. Ну и что? Нам хватит, Петя!.. Сколько можно ужиматься?
       - А я ужимался когда-нибудь? - он слегка повысил голос. - Ты могла упрекнуть меня в скупости?
       - Нет. Но почему сейчас? И не кричи на меня.
       - Скажи спасибо, что не бью.
       - Не бьешь, значит не любишь.
       - В следующий раз докажу любовь ногами.
       - Бей, Петруша. Только не по голове, - она положила ладони на свои густые волосы, как бы предохраняя голову от ударов.
       - Она у тебя слабое место. Приму во внимание, - он обошел стол и нежно поцеловал жену в макушку. Вернулся на место.
       Катерина Семеновна задумалась над ответом и рассмеялась. Подняла пальчик:
       - Один ноль.
       - Ты права, Катюша,- он недолго помолчал. - Что-то старческое нашло. Поедем, во-просов нет.
       С некоторым удивлением посмотрел на официанта, который не принес счета. Рука Си-нявина с деньгами повисла в воздухе. Он не собирался отдавать деньги, не получив бумажки с цифрами.
       - Простите, месье, - официант с интересом сморел на Петра Иваныча. - Мы не месье СинявИн?
       - Да-а, - удивленно протянул Петр Иваныч.
       - О-ля-ля! Какая честь, - заулыбался официант. - Я вас узнал!..
       - Простите, - по английски сказала Катерина Семеновна. - Но, к сожалению, мы не го-ворим по французски.
       - Какие проблемы, - тут же перешел на английский официант. - Я вас узнал по фото в газетах. Вы теперь знаменитость. Это честь, что вы зашли к нам...
       - Хорошо, спасибо, - Синявин был польщен и приятно удивлен. - Вам дать автограф?
       - О! Это потом. Мой хозяин хочет поговорить с вами, если не возражаете. Он ваш вос-торженный поклонник. Как и я, кстати. Прошу вас. Не уходите. И спрячьте ваши деньги. Все за счет заведения.
       Официант убежал, оглядываясь и делая жесты рукой, как бы пытаясь остановить по-четных посетителей, хотя Синявины не собирались никуда уходить.
       - Теперь уже не уйдешь, неудобно, - со вздохом сказала Катерина Семеновна.
       - Не собираюсь. Интересно, что скажет хозяин. Хотелось бы узнать, с чего это я стал героем его романа, - Синявин с удовольствием вложил деньги в бумажник.
       - Он не женщина, надеюсь, чтобы ты стал героем ее романа.
       - Поймала, поймала. Ты еще скажи в очередной раз, что я русского не знаю.
       - Для интеллигента знаешь вполне прилично. А вот и наши хозяева.
       В полумраке дверного проема возникли фигуры официанта, который нес на подносе бутылку красного вина и четыре бокала, и хозяина, мужчины лет сорока, стройного как и бо-льшинство французов в этом возрасте, одетого в дешевый, но хорошо выглаженный костюм, черные штиблеты сверкали, отражая свет лучей осеннего солнца, рубашка с расстегнутым во-ротом было белоснежной.
       Она подошли к столику, и официант быстро расставил бокалы и разлил вино. Хозяин поднял бокал и на почти совершенном английском произнес кратчайшую речь таким тоном, как будто награждал победителя гонки Тур де Франс:
       - Я поднимаю этот бокал за человека, который изменил жизнь нашей нации. За вас месье СинявИн и вашу супругу. За женщину, которая достойно разделяет судьбу великого ученого.
       Синявины встали, слегка ошеломленные. Все четверо чокнулись и с удовольствием выпили очень хорошее вино. Официант тут же откланялся.
       - Я, конечно, польщен, мистер...- начал ответную речь Синявин
       - Мистер Анри Божо, к вашим услугам, - хозяин повел рукой, приглашая садиться. И сел сам.
       - Моя жена Катрин, - представил Катерину Семеновну Синявин.
       Француз элегантно склонил голову и, не дав больше Петру Иванычу слова сказать, начал свою речь.
       - С вашей помощью, месье СинявИн, французы получили исторический шанс встать с колен.
       - Ой! - скоморошно схватилась за сердце Катерина Семеновна.
       - Мадам? - обернулся к ней владелец кафе.
       - Извините. Ничего, ничего. Продолжайте, - Катерина Семеновна стушевалась под укоризненным взглядом мужа..
       - Позвольте мне объяснить, - решил внести ясность Петр Иваныч. - Этот термин ши-роко используется в нашей пропаганде, и уже набил оскомину.
       - А! У нас украли, - махнул рукой француз. - Он был изобретен еще в прошлом веке Национальным Фронтом. У Франции много крадут. Но позвольте вернуться к нашей теме. Наша страна всегда была магнитом для иностранцев, но с шестидесятых годов большинство пришельцев стали составлять так называемые "цветные". Они предпочли жить на пособия и не утруждали себя интеграцией в нашу культуру, которая, как мне кажется, заслуживает ува-жения всего мира. Надеюсь, с этим вы согласны, господа.
       - Еще бы, - горячо закивал Синявин. - Я рос на русской литературе и вашей. А имп-рессионисты...
       - Петя, - охладила мужа Катерина Семеновна.
       - Извините. Я хотел сказать, что согласен с вами.
       - Спасибо. Они помногу рожали, Франция стала смуглеть, но все равно продолжала великодушно тратить огромную часть средств на их поддержку. Практически во всех городах страны возникли арабские кварталы, в которых половина жителей никогда не училась, не ра-ботала и не собиралась. Я уже не говорю о том, что их вклад в преступность был огромен. Но, это все общеизвестные вещи, и я не должен заострять на это внимание моих гостей. Важ-но то, что работающий француз содержал своими налогами эту массу, этот наркоманный балласт, - последние слова владелец произнес не скрывая злости, - из-за которого страшно стало выходить на ночную улицу, а моя дочь, например, боялась ходить в школу. Даже там она не имела защиты от арабов, которые к несчастью оказались ее одноклассниками. Фран-цузских детей буквально терроризировали...
       - Мы читали об этом, - не удержалась Катерина Семеновна. - Наш писатель, он здесь давно, описывал этот ужас. Но где были преподаватели?
       - Вот в этом все и дело. Они проповедовали либеральный подход - ах! меньшинство нельзя обижать, ах! они от нас натерпелись в годы колониализма... И прочая дребедень... Все шло к тому, что завтра иммигрант стал бы кушать мой луковый суп, спать с моей женой или дочерью... Но теперь благодаря господину СинявИну, - француз сделал уважительный жест рукой в сторону ученого, - либеральный кошмар уходит в прошлое.
       - Я польщен, конечно, но честно говоря, пока что не вижу в этом процессе моего учас-тия, - Петр Иваныч не желал вмешиваться во внутренние дела суверенного государства.
       - О! Вы даже не представляете, как ваше открытие перевернуло всю страну. Мы из-менились буквально за одну ночь. Нация поняла, что у нее появился исторический шанс. На следующий же день, господа, я подчеркиваю - на следующий же день двух арабских подрос-тков вышвырнули из школы, где училась моя дочь. А вы знаете, что такое сегодня быть выг-нанным из школы?
       - У вас нет, - покачал головой Синявин. - А в России с этим стало строго.
       - Во Франции это означает мгновенную депортацию семьи иммигрантов или чудови-щный штраф для коренных жителей. Страна не может позволить, чтобы подростки болтались по улицам. В общем, общество сразу излечилось от заразы либерализма. Арабов и всяких прочих негров сегодня депортируют, можно сказать, за плевок на тротуар. Исчезло лицеме-рие - мы стали называть вещи своими именами. Париж будет белеть, господа... Недавно ар-мия расстреляла банду подростков из арабского квартала. Живых не осталось, но никто не пикнул!. А вспомните, что творилось совсем недавно из- за случайной смерти какого-то му-сульманского хулигана. Мы вернули смертную казнь!..
       - О! В России тоже вернули, - вставила Катерина Семеновна.
       - Как во всех странах Европы. Если француз - получи социальную защиту, если миг-рант - работай, веди себя прилично, но не рассчитывай больше на льготы. Хватит и того, что наши страны и банки в одночасье простили все долги третьему миру. Это миллиарды и мил-лиарды! Мы остались великодушными. За все перемены мы благодарны вам, господин Си-нявИн, - хозяин разлил по трем бокалам оставшееся вино.
       - Спасибо еще раз, господин Божо. Но вот насчет исторического шанса не могу, к со-жалению, согласиться с вами. За шесть оставшихся лет...
       - О-ля-ля! - протестующе выставил руку француз. -Извините, что перебил. Я не ду-маю, что солнце взорвется. То есть, я не сомневаюсь в верности ваших расчетов. Но верю в Бога и знаю, Он не даст людям умереть так скоро. Что-нибудь сделает. Давайте за это выпь-ем, - хозяин встал.
       - С удовольствием, - поднял бокал Синявин и тоже встал. - За вашу веру.
       Когда они подходили к невыразительному подковообразному зданию ЮНЕСКО, окна которого настоятельно требовали помывки, Синявин повернулся к жене.
       - Знаешь, Катюш, этот лепеновец никогда не позволили бы себе таких высказываний перед иностранцем еще три месяца назад. А теперь... - он усмехнулся.
       - А теперь... - традиционно повторила жена его последние слова и понесла свой моно-лог: - ...он говорит "мусульманский хулиган", и ты не можешь возразить. Твои слова будут либеральной дребеденью. Вот что - что, а либерализм умер. "Эмнисти интернэшнл" само-распустилась через неделю после тебя.
       - Еще долго думали, - непримиримо сказал Синявин. - Ведь там совсем скурвились. Каких-то людоедов защищали.
       - А знаешь, мне кажется, историю человечества можно поделить на два этапа: до тебя и после.
       - Ага. До Христа и после... Подумай только, с кем живешь, - он поднял вверх указате-льный палец. - Ну, Катька... Фантазии у тебя.
       - Пришли. Иди давай, мессия. Посмотрим, сохранилась ли финансовая дисциплина в этой международной конторе.
       Он вернулся к ней с удивленным лицом. Сел рядом с ней и в ответ на ее вопросите-льный взгляд достал из кармана распечатку и перевязанную банковской лентой пачку денег:
       - Финансовая дисциплина тоже вмэрла. Я их понимаю: никаких тебе восьмерок, двад-цаток, саммитов, научных симпозиумов, философских конференций, образовательных прог-рамм - все кануло в лету. А деньги остались. Вот наша с тобой доля - здесь десятка. За учас-тие в программе по спасению, - он разорвал обертку и выкинул ее в мусорный бачок. На гла-зок поделил стопку пополам и отдал жене ее часть. Свою положил в карман пиджака.
       - Во дают! Это ж какие деньги они тратили, когда в силе были! Ты ж отказался, - она положила деньги в сумочку.
       - Никого не интересует. А вот это распечатка на два билета в Москву с открытой да-той. И это еще не все деньги - он похлопал по нагрудному карману.
       - Сколько еще?
       - Кать! Заначка. Ты чего...
       - Заначки только для подкаблучников. А ты меня потоптать грозился. Изверг. Не прощу.
       - Прав был Верховенский - вас, баб, не поймешь.
       - Ты мне зубы -то не заговаривай, любитель Достоевского. Колись.
       - Еще две с половиной пятью бумажками. Так что на Ривьеру можем поехать на ма-шине. Посмотрим замки Луары, отдохнем как люди. Я буду представляться в ресторанах, и благодарные французы будут нас кормить задаром.
       - Или избивать, - в тон мужу закончила жена. - Вспомни синяк под глазом.
      
       Они любили вечерние часы в путешествиях. К этому времени никаких сил на ресто-ран уже не было, ноги гудели от прогулок по узким и кривым улочкам очередного музейного городка и подъемов по крутым лестницам в храмах и башнях, а шеи отдыхали от непрерыв-ного задирания голов для разглядывания картин и витражей... Тогда они садились на балконе, сервировали крошечный столик несколькими сортами сыра и бутылкой красного вина. Нето-ропливо уговаривали ее за беседой, поглядывали сверху на отходящий ко сну городок.
       Сейчас они озирали огромный морской залив, уже черный в наступившем мраке с дви-жущимися огоньками невидимых в ночи катеров и яхт, и грозди разбросанных огней вдоль морского берега, уходящие вдаль вправо, влево и вверх к такому же черному небу, на кото-ром хватило места млечному пути, звездам и светлячкам пролетающих самолетов.
       - Благословенный край, - проговорил он. - Я думаю, что это самое счастливое место на всей планете.
       - Ты о Ривьере?
       - Да. Ни войн, ни полезных ископаемых, ни религиозных распрей... и так столетиями. Вот ты обратила внимание, как они ходят эти местные? Они никуда не торопятся. Это чувст-во, что никуда не надо торопиться, я, например, ощутил только в этом году, когда работу по-терял... А они так живут с рождения. Теплое море, земля, долгая весна, которая перетекает в сравнительно мягкое лето, почти полное отсутствие зимы - так, пара недель для разнообра-зия. Я пытаюсь вспомнить сейчас, что у них происходило в прошлых веках. Именно здесь, на Ривьере. И не могу...
       - Значит ничего страшного не происходило, - как всегда подхватила Катерина Семе-новна. - Ведь что мы помним - битвы, революции, завоевания, казни... А у них ничего такого, ты прав... Может, африканские пираты и норманы в средневековье грабили потихоньку, чтоб жизнь совсем медом не казалась, но когда это было. А так - плати налоги королю или респуб-ликанцам и живи себе счастливо... Повезло аборигенам.
       - Немцы здесь были, но как пришли мирно, так и ушли. И никаких макИ, потому ник-то не пострадал. А весь остальной мир жил в какой-то сумасшедшей гонке за богатством и славой, за место под солнцем, которого всем хватало.
       - И все кончилось в секунду. Опять же благодаря тебе, кстати.
       - Кать, оставь ты это "благодаря". Я прошу... Солнце уравняло всё одним ударом. Но ты права: гонка закончилась. Люди стали оглядываться вокруг себя и увидели мир, каков он есть, а не тот, что навязывала пропаганда. Вот уж что точно сдохло, так это пропаганда. Всег-да бы так, - он взял бутылку и разлил оставшееся вино в бокалы. - Вот видишь, что значит дорогой номер. В других из стаканчиков пили.
       - И вино было подешевле. Раньше тебе в голову не пришло бы купить бутылку за па-ру сотен евро. Вот так вы, мужики, и пропиваете свои заначки, - она взяла было сигарету, но отложила в сторону.
       - Оно стоит этих денег. Кстати, я впервые пью такое дорогое. Спасибо ЮНЕСКО.
       - Может, на обратном пути еще раз зайдешь? - усмехнулась Катерина Семеновна.
       - Обязательно. В долг попрошу. Может, дадут.
       - По шее.
       Они легко рассмеялись. Им было хорошо от сознания, что впереди еще несколько лет беззаботной жизни, когда еще есть силы, и не надо их тратить на бессмыслицу, называемую карьерой.
       Катерина Семеновна негромко запела любимую песню мужа. У нее был идеальный слух и мягкий голос. В ее репертуаре были только Окуджава и Зыкина. Жена пронесла через их жизнь песни Окуджавы еще с поры их уже далекой юности. Она нечасто пела и никогда не делала этого в компаниях, даже если у кого-либо находилась гитара, на которой она вполне прилично играла. Только для мужа и детей, зная, что они любит ее пение. Сейчас и без гита-ры было здорово. Ее пение точно легло на их настроение.
      
       После дождичка небеса просторней,
       Голубей вода, зеленее медь
       В городском саду флейты да волторны
       Капельмейстеру хочется взлететь.
       В городском саду флейты да волторны
       Капельмейстеру хочется взлететь.
      
       Ах, как помнятся прежние оркестры
       Не военные, а из мирных лет
       Расплескалася в улочках окрестных
       Та мелодия, а поющих нет
       Расплескалася в улочках окрестных
       Ты мелодия, а поющих нет.
      
       С нами женщины, все они красивы
       И черемуха - вся она в цвету,
       Может, жребий нам выпадет счастливый
       Снова встретимся в городском саду
       Может, жребий нам выпадет счастливый
       Снова встретимся в городском саду.
      
       И из прошлого, из самой печали
       Как ни сетую, как там ни молю
       Проливается черными ручьями
       Та мелодия прямо в кровь мою
       Проливается черными ручьями
       Та мелодия прямо в кровь мою.
      
       Все остальные звуки исчезли для Петра Ивановича. Он вслушивался в слова песни, по-нимая, что такое, наверно, мог написать только человек, который в состоянии был сравнить довоенную жизнь с послевоенной и увидеть трагическую разницу между двумя эпохами. Это ж надо, как повезло стране, которой в ту войну особо не везло, даже совсем не везло, что один из ее бесчисленных солдат остался жив, чтобы потом воплотить в немногих стихах о войне все то, что пережило его поколение.
      
       Катерина Семеновна увидела , что глаза мужа стали влажными. Ее это не удивило. Она знала, что когда заходит речь о той войне, муж становится сентиментальным и даже не-похожим на себя человеком. Обычно выдержанный, спокойный, ироничный, он преображает-ся, как будто задевается его обнаженный нерв. Вспомнила, как в какой-то компании загово-рили о зверствах русских солдат в Германии, о том, как насиловали несчастных немок. Тема была модной. Ее муж поначалу молчал, а потом встал с кресла и вышел на середину комнаты, как бы принимая на себя все будущие упреки в квасном патриотизме. Он начал говорить ти-хо, постепенно повышая голос, но до крика не опустился:
       - Может, кто-то уже забыл, во что превратилась страна, когда Гитлер решил освобо-дить нас от еврейско-большевистского владычества. Забыл об остовах печных труб в бесчис-ленных деревнях, о повешенных мирных жителях, о сотнях тысяч убитых солдат, чьи серые шинели покрывали поля, так что снега не было видно, о том, что от дивизий оставалось по двадцать штыков. Не от рот, и даже не от батальонов, но от целых дивизий, которые бросали на штурм без артилерийской подготовки. Воевать не умели? Да, не умели! Но Гитлера это не извиняет, потому что никто его не звал. Вот понимаете, не звали его!.. И не надо мне про Советскую власть. У меня дед погиб от рук коммунистов, и я никогда им этого не прощу. Этим скотам, которые насиловали мой народ больше семидесяти лет. Но Гитлера мы не зва-ли!.. И не просили его освобождать нас. Мы не просили его о бомбардировках наших горо-дов, о танках, сметающих в труху хаты вместе с их обитателями, о расстрелах заложников, о карательных эскпедициях... Обо всем ужасе, который они обрушили на нашу родину. И я по-нимаю израненного русского солдата, который жил себе в глухой деревне и не знал, что та-кое водопровод. А когда пришел в Германию и увидел достаток, который ему даже не снился, то он спросил себя - чего они к нам полезли? Чего забыла у нас эта чистая немецкая сука, от которой еще духами пахнет и на которую пахали наши бабы? Ах! Изнасиловали двадцать ты-сяч берлинок! Кто и как сумел посчитать это количество в берлинском аду? Тот, кто забыл, что только в сорок первом немцы каждый день убивали по пятнадцать тысяч молодых, здо-ровых мужиков, имевших несчастье поднять руки! Чего этих свиней жалеть, если наступ-ление идет хорошо, и колосс на глиняных ногах вот-вот рухнет. Пятнадцать тысяч каждый день! Десять нью-йоркских башен! Эта сволочь, посчитавшая немецких сук, забыла что в Бабьем Яру похоронено больше двухсот тысяч человек. Или евреи не наши граждане? Или нам плевать на беларусов, которые так и не восстановились после войны? На обезлюдевшие деревни средней полосы России? На умерших от голода во время войны и после нее? Мне не жалко немок и немцев. Они получили то, что заслужили. И немцев не оправдывает, что Гит-лер всего лишь опередил нас. Плевал я на гнилые гипотезы предателя. Тем более, что план "Барбаросса" был разработан еще в сороковом. Плевал я на стратегические ошибки рябого вурдалака. Я знаю, что Гитлер напал! Не мы на него - он на нас!
       Ее муж тогда пожал плечами, натолкнувшись на молчание, и сел в кресло. Но сразу же встал, подошел к столу, на котором еще оставалась обильная трапеза, и сидела часть гос-тей. Налил водки.
       - Я хочу выпить за тех, кто попал в плен и погиб там. За них отдельно, как и "за тех, кто в МУР-е", никогда не пили. Как можно за военнопленных, за людей второго сорта? Чего за них пить. Кто-то присоединится? Или уподобимся Новодворской, которая старательно ку-льтивирует вину русского народа перед всем миром?
       Катерина Семеновна встала, подошла к мужу и взяла свою рюмку. Он налил ей водки. Оглядел присутствующих. И под его усмешливым взглядом "застольные" гости наполнили рюмки и оторвали задницы от стульев, остальные вместе с хозяевами стали подтягиваться к столу.
      
       После минутного молчания он нараспев повторил последние две строки песни и за-кончил:
       -Знаешь, Катюш. Мне сейчас так хорошо, что я умри я эту минуту, был бы счастлив. Но, - он поднял руку, предупреждая ее слова,- при одном обязательном условии. Чтобы все вернулось на круги своя. За это я готов...
       Звонок мобильника прервал речь Петра Иваныча. Он повернул голову в сторону звон-ка, глазами отыскивая телефон.
       - В куртке, - жена указала пальцем на новую куртку, брошенную на кровать.
       - Чтоб я без тебя делал, - пробормотал он, неохотно вставая со стула. Начал шарить по карманам, раздражаясь на беспрерывное телебомканье аппарата. - Да где же он, паскуда.
       - В потайном, - спокойно сказала жена.
       - Есть, - он вытащил телефон, посмотрел на экран и пожал плечами. - Не знаю такого номера.
       - Значит реклама. Да отключи ты его. Кому мы нужны.
       - Не, не могу. Люди звонят, значит хотят что-то сказать.
       - Автомат звонит. Сейчас предложит новые памперсы для стариков.
       - Мне еще рановато. Но юмор твой всегда обожал, - он прислонил телефон к уху.
       - Алло?
       Послушал, опустил телефон, зажал его ладонью, удивленно посмотрел на жену.
       - Кремль
       - Отдохнуть не дадут, сволочи, - проговорила Катерина Семеновна.
      
       5.
      
       Герой Ичкерии, получивший это звание в 97-oм году за "мужество и героизм, прояв-ленные в борьбе с российскими войсками", кавалер ордена "Герой нации", Герой Российской федерации, получивший это звание в 2004 году за "мужество и героизм, проявленные при ис-полнении служебного долга", кавалер ордена " За заслуги перед Отечеством" IV степени по-лученный за "мужество, отвагу и самоотверженность, проявленные при исполнении служеб-ного долга", кавалер "ордена Мужества", двухкратный обладатель медали "За отличие в ох-ране обществнного порядка", обладатель медали "За заслуги в проведении Всеороссийской переписи населения", обладатель почетной грамоты Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации, кавалер ордена "Имени Ахмата Кадырова" полученного за "заслуги в восстановлении государственной власти и личный вклад в дело защиты отечест-ва", кавалер ордена "За развитие парламентаризма в Чеченской республике", обладатель ме-дали "Защитник Чеченской республики", полученной "за заслуги в становлении Чеченской республики", кавалер медали "10 лет Астане", кавалер ордена "Аль-Фахр 1 степени за "сох-ранение целостности народа и России", обладатель медали " За участие в контртеррористи-ческой операции на территории Чеченской Республики", обладатель медали "За службу на Кав-казе", обладатель медали "За укрепление уголовно-исполнительной системы Российс-кой федерации, кавалер Золотой звезды "Честь и Достоинство", обладатель звания " Заслу-женный защитник прав человека", кавалер алмазного ордена национального фонда Российс-кой Федерации "Общественное признание", обладатель почетных знаков "Мир и Созида-ние", "За достижения культуры", лауреат премии "Россиянин года", обладатель званий "Почетный гражданин Чеченской республики", "Заслуженный работник физической куль-туры", "Человек года 2004" в Чеченской республике, "Заслуженный строитель Чеченской республики", "Почетный член Российской акадении естественных наук", победитель премии "Аксакал" в номинации "Кавказский политик 2008", а также член бюро Высшего Совета партии Единая Россия, кандидат экономических наук, защитивший диссертацию на тему "Оптимальное управление договорными отношениями между основными участниками строительного производства", почетный академик Академии Наук Чеченской республики, почетный член общественной организации Российской академии естественных наук, по-четный профессор Современной Гуманитарной академии, почетный профессор Чеченского университета, руководитель Комитета по компенсационным выплатам, председатель прави-тельственной комиссии по пресечению незаконного оборота наркотиков, секретарь региона-льного отделения партии "Единая Россия", генерал-майор милиции МВД, председатель антитеррористической комиссии республики, мастер спорта по боксу, глава спортивного клуба "Рамзан", президент футбольного клуба "Терек", единовластный, за исключением ее гор и зеленки, владелец Чечни вот уже полчаса маялся в приемной Президента России. Такого никогда раньше не было.
       Стоило войти в приемную, как секретарь вскакивал и открывал перед ним дверь в ка-бинет Президента, не давая слова сказать. Да и не нужно было. Он всегда приходил точно в назначенное время, чтобы не дать повода для упрека в в неуважении высшего руководители страны. Это неважно, как он к Президенту относится на самом деле. Никого не касается. Хо-рошо, что не изобрели пока что такого прибора, который может в мысли человека влезть на-прямую. В эффективность детектора лжи не верил. Во всяком случае он всегда соблюдал вне-шний пиитет перед московским правителем.
       Надо отдать должное москвичам. Они не ставили его в неловкое положение, не зада-вали вопросов, не выговаривали ему за всякую мелочь, которая время от времени случалась в Чечне. Не было разговора и по поводу правозащитницы. Ему не пришлось оправдываться, хотя сработали неуклюже - на глазах у людей среди бела дня втащили в машину. Грубо! По-нятно было, что операция пройдет безнаказанно, но приличия пока что надо соблюдать. Он потом выдал исполнителям... Каялись, клялись, что не повторится. Нет, грех жаловаться, с кремлевскими можно спокойно работать и уживаться. Они не лезут в его монастырь со сво-им уставом. Есть же у русских хорошие пословицы... И он к ним не лезет. Пришлось пообе-щать, правда, что расстрелов подобных тем, что случились на Ленинском проспекте и набере-жной больше не повторится. Дал обещание с легким сердцем, тем более, что и надобность в таких акциях отпала. Перебиты практически все, кто вначале был его союзником, но не по-шел с ним до конца. Прочь мысли о прошлом. Кто постоянно пережевывает прошлое много-го не добивается.
       Сейчас все стало иначе. Он это ощутил почти сразу после того, как какой-то Синявин открыл, что солнце взорвется через шесть лет. Этого ученого, он бы сам своим кинжалом. по его цыплячьей шее! Рраз!.. От уха до уха. Сделать ему кровавую ухмылку... Чтобы кровь брызнула, как из барана на бойне. Теперь -то чего. Пусть живет. Но в кавказских горах ему лучше не появляться.
       А Чечню он выстраивал по своим калькам, каким должно быть государство. Чтоб на-род в нем уважал законы и знал - если кого-то хватают на улице, то это только для блага го-сударства и по его указанию. А потому не надо идти в свидетели. И чтобы никому в голову не пришло даже, что это могут быть бандиты, или похищается невеста, потому что бандитам в его государстве места быть не должно, а девушки на улицах должны чувствовать себя спо-койно. Покрой волосы, надень длинную юбку, желательно черную, и иди без страха хоть в мечеть, хоть магазин, хоть на работу... Никто тебя чадру надевать не заставляет. Он хотел вы-строить процветающее государство, которому завидовали бы соседи, чтобы они считали за честь, когда к их девушкам сватаются чеченцы. Он не узкий националист, он за интернацио-нальные браки между чеченскими юношами и горянками других народов.
       Только без русских шлюх. Они для мужских утех, а в чеченскую семью их лучше не вводить. Но чеченка, все же, должна выходить за своего же чеченца. И ни в коем случае ни за русского. Это не мужчина, ленивая пьянь, невежественная, не желающая знать обычаев его народа... Продажен как раб. Когда началась война с ними, каждого второго русского можно было купить. Не за дорого. И покупали. А где еще можно было достать оружие... А сейчас та-кое ощущение что уже девять из десятка можно купить. Да русский невесту свою продаст, ес-ли посулить хороший выкуп. За каких-то пятнадцать лет этот народ изменился только в худ-шую сторону. Растерял остатки чести, гордости... Русский стал похож на собаку, которая ли-жет руку хозяину за объедки с его стола. Нет. С русскими мужчинами настоящего дела заво-дить нельзя. Тем более родниться. Какие от них могут быть дети. Из осленка коня не вырас-тишь. Не зря страна очищается от русских. Два врага под одной крышей не уживаются.
       Он хотел, чтобы чеченцы избавились от вечной славы волков Кавказа, потому что в его государстве чеченцу уже не надо будет грабить соседа своего. Для благосостояния у Чеч-ни есть нефть, и есть Россия, которая исправно платит дань. Но сегодня для выполнения ве-ликой задачи пока что приходится брать в заложники, похищать и даже убивать родственни-ков тех, кто в горах, сжигать их дома, убивать всех кто мешает идти вперед... А как можно построить без жестокости? Без насилия государства не создавались в истории человечества. В конце чеченцы поймут, что жестокость была нужна для их же блага. Будущие поколения... Не будет будущих поколений!
       Все изменилось после новости с солнцем. Сам он не верит и будет ждать, когда объя-вят, что этот Синявин - враг всего человечества - напутал что-то там в расчетах. Он хоть и кандидат наук - ха, ха... однако не знает, что там можно напутать. Но пусть Синявин напута-ет. Он должен напутать, обязан, потому что его дети еще не выросли и не успели стать муж-чинами и женщинами, чтобы продолжить его род. Его жена, любимая женщина, той же но-чью завела разговор о предохранении. Никогда этого не было между ними, и Аллах наградил их шестью детьми. Они не собирались останавливаться. А тогда он как на скалу налетел... Нет, она не сопротивлялась, но стала умолять со слезами... И он уступил, хотя ничего такого в их доме не было никогда. Он вообще впервые в жизни уступил женщине.
       А на следующий день столкнулся с ситуацией, казавшейся немыслимой. Оказалось, что в его республике нет презервативов. То-есть, до новости резинки лежали в аптеках, но спросом не пользовались. Население, все же, верующее в основной массе своей. Он послал своих людей, чтоб принесли - купили, достали, изъяли, конфисковали... Все вернулись с вы-тянутыми мордами - нету! За пару часов все раскупили в аптеках и универсамах. До драк доходило, пока очередь сама не организовалась - не больше двадцати упаковок на руки. Только женатым. И по домам с обысками не пойдешь - не оружие и не ваххабистская ли-тература, не конфискуешь. Его помошник тогда еще в Москву звонил - там те же проблемы! Но обещали оказать содействие - вот уж не думал, что придется этим заниматься на государ-ственном уровне. Спас положение, как это было во все времена дефицита, черный рынок, вспухший на следующий день после паники. Конечно никто вопросов не задавал, откуда у барыг западноевропейские и американские резинки. Его люди купили товар. Никакой кон-фискации - зачем выставлять свое имя на позор. Сейчас дело наладилось - спасибо Китаю. Уже снабжает весь мир. Солнце, может быть, и взорвется, но Китай остался верен себе. По-говаривают, правда, что качество оставляет желать... Но выбирать не приходится. Его это не касается. Получает лучшие резинки в мире.
       К нему пришел один из его друзей, Хасан - птица невысокого полета, но человек вер-ный, настоящий друг, еще со школы, на которого он мог положиться как на себя. Хасан знал свое место в охране и не приставал с воспоминаниями детства. Надо заметить, что за время правления, его охрана внешне пообтесалась, люди перестали быть похожими на заросших бо-евиков, только что спустившихся с гор и не знающих, что такое этикет по отношению к жен-щине. Но он знал, что это только внешние перемены. Суть их осталась прежней: конь нравит-ся свой, а жена - чужая. Потому, появится возможность возьмут женщину силой. А все оста-льное потом, если вообще будет желание на это остальное.
       Хасан отставал от своих друзей во внешнем преображении. Пиджак на нем обтягивал тело, как кожа овечий курдюк. Но оказался впереди в понимании новой ситуации.
       - Я хочу жениться, хозяин, - Хасан смотрел в сторону, что было на него непохоже.
       - Хорошее дело, Хасан. Чего ты в сторону смотришь? Когда свадьба? Кто невеста?
       - Невеста - русская женщина. Я с ней давно.
       - Я знаю, что давно. Хотел поговорить об этом. Но ты меня опередил, - он помолчал немного.
       - Совсем с ума сошел? Зачем тебе русская... - Герой России во время осекся.
       Подчиненный подчиненным, но невесту Хасана лучше не трогать, кто б она ни была. Это также опасно как обматерить его с упоминанием матери.
       - Я ее давно люблю.
       Непривычно звучали эти слова из уст чеченца по отношению к русской женщине. Он знал об этой связи - ему положено знать, чем дышит охрана. Но в голову не пришло, что эта баба - он видел ее фото - ничего особенного, пухлая, голубоглазая, из платка выбиваются белесые волосы, завоюет сердце чеченца настолько, что тот потеряет голову.
       - Ну и живи раз любишь. Теперь -то чего...
       - А разве не говорится в Шариате, что прелюбодеяние это смертельный грех?
       - А где ж ты раньше был?
       - А я теперь точно знаю, что больше шести лет не проживу. Я не хочу умирать в гре-хе. И чтоб она тоже.
       - А хочешь, мы тебе мусульманку найдем. У нас избыток женщин из-за войны. И сва-дьбу сыграем, что надо...
       - Спасибо, хозяин. Только теперь не надо думать о прибавлении народа. Можно и по любви... Она перейдет в нашу веру. Она согласна.
       - Ну хоть на этом спасибо. А ты подумал, что я не смогу держать тебя рядом с собой?
       - А почему?
       - Да потому, что русские - не наши друзья. Я не знаю, что она тебе ночью нашепчет. Я должен доверять своим людям без сомнений. Нам придется расстаться.
       - Хорошо, - неожиданно легко сказал Хасан. - Шесть лет мы как-нибудь проживем.
       Герой Ичкерии во время вспомнил, что никакого "а после" не будет.
       - Уйди с глаз моих. Не ожидал я от тебя...
       - Уйду. Только позволь мне совет дать.
       - Какой еще совет?
       - У тебя дочь подросла. Выдай ее замуж. Не откладывай.
       - Да она еще... - он умолк, поняв, что подвигло Хасана на такие слова. Раньше его ох-раннику в голову не пришло давать советы хозяину в таком деликатном деле, как замужест-во дочери.
       Народ как будто с ума сошел. Детей стали женить и выдавать замуж безоглядно. Кто раньше вспоминал о завете пророка, который говорил: "Если к вашей дочери будет свататься религиозный и доверенный мужчина, то выдавайте него дочь свою"? Пророк не упоминал ни богатства, ни положения... Но все смотрели - кто жених, и сколько у него денег... Возраст значения не имел. А сейчас не глядят на положение в обществе. О каком положении речь, ес-ли детей у детей все равно не будет. Но произошло неслыханное - дети сами решают. В шко-лах стали сговариваться. И попробуй откажи... Девушка сразу начинает угрожать уходом из дома. И если раньше отец или брат могли сделать с такой дочерью все, что хотели - честь семьи превыше всего - то теперь и это понятие рухнуло. Брат оказывался на стороне сест-ры!.. Он тоже хочет жениться как можно скорее...
       А как расцвело многоженство! Особенно отличаются вернувшиея с гор. Там после объявленной амнистии остались только полные отморозки и его кровники. Прощеных можно понять - долго постились и потому дорвались до тел. И как его упрекнешь - сразу на Про-рока сылаются - до четырех жен можно иметь. И плевать им на народную мудрость, которая гласит, что только глупый, разбогатев, заводит вторую жену. Берут вторую и даже третью еще не успев разбогатеть.
       И никогда уже не разбогатеют. Он сам налетел на конфискацию конюшен вместе с лошадьми. Даже продать не успел. И куда пойдешь жаловаться? Какой суд, какой эмир или султан примут его заявление... Какие суды в Европе приняли заявления россиян, которые не смогли доказать, что конфискованная у них недвижимость приобретена на законные деньги? Причем европейцы как-то уж очень быстро разобрались, у кого имущество куплено на чест-ные - таких оказалось очень мало. У Георгиева ничего не отняли. Ему рассказали, как брез-гливо сморщился судебный чиновник, принимая жалобу на действия местного муниципали-тета в Швейцарии. Сказал только: "У нас очередь. Через шесть лет как раз подойдет. Разбе-ремся". И что поделаешь? Сейчас на той вилле местные дети носятся по многочисленным залам... И так везде!.. Яхту Абрамовича арестовали как только она зашла во французский порт для пополнения топлива. Ни одна морская собака не продала горючку в открытом море. Он слышал, что Ромка только рукой махнул... А что еще ему осталось делать? Не объявлять же войну Франции. Чукчи, конечно, за него горой, но войско из них никакое...
      
       Петр Иваныч в очередной раз удостоверился, что он человек наивный. Не только на-ивный, но глуповатый. Никогда не поймет, чем руководствуются власть имущие, когда реша-ют судьбу человека.
       Как было раньше. Царь Давид возжелал жену своего полководца и потому решил от него избавиться. Он был царем! Вот это важно. Его ментальность отличалась от ментальнос-ти простых смертных. Он воплощал суть верховного владыки. Если хотел жену подчиненно-го своего, он ее брал и никаких угрызений совести по этому поводу не испытывал. И, если он при этом не убивал подчиненного, тот был счастлив, что живой остался. И люди понимали, что царь в своем праве, как до Давида и после в таком же праве были все деспоты! Чего бы эти деспоты ни творили.
       У Бога, правда, было другое мнение.
       Прошли века, прогремели сотни революций и восстаний. Человечество пришло к по-ниманию равенства всех граждан перед законом, и потому никто не возражал, что Саддама Хуссейна повесили за все его дела. А суть власть имущих не поменялась. Вот что-то проис-ходит с людьми, когда они получают власть. Стопроцентно был прав Гегель, когда сказал, что всякая власть развращает, неограниченная - развращает неограниченно.
       Синявин видел, что у Президента в глазах нет даже намека на смущение. Когда его ввели в кабинет, он наивно думал, что Президент начнет с сожаления, что приказал убить его. Ведь это сделано было по его приказу! Синявину не требовалось признание вины. Черт бы с ним! Ну сказал бы, по крайней мере, что это было недоразумение, его не так поняли... Винов-ные наказаны... Хотя бы в такой форме извинился. Близко ничего не было. Пожал руку уче-ному, указал на стул, сел в свое кресло и, не задав вопроса о самочувствии, или, как он про-вел отпуск, сразу же приступил к делу.
       - Петр Иваныч. Мы предлагаем вам вернуться на службу.
       - Куда? С нуля придется начинать.
       - Пулково осталось нетронутым.
       - Насколько я помню, у Пулкова был несколько другой профиль. Потому оно уцелело.
       - Перепрофилируем. Все необходимое будет доставлено в кратчайшие сроки. Вы не могли бы составить список?
       - Могу. Но мне нужны будут люди. Профессионалы.
       - Это понятно. Ваши коллеги сидят по домам, никто не скрывается. Мы их отыщем и предложим работу.
       - Надеюсь на добровольной основе.
       - А как иначе? Сейчас насильно мил не будешь. Да кто откажется. Работа по специ-альности, хорошие деньги, возможность узнать первым, что солнце передумало... Я бы сам пошел...
       - Я бы вас не взял, господин Президент, вы уж извините.
       - Вам професионалы нужны.
       - Дело не в этом.
       - А в чем?
       - В двух медведях в одной берлоге. Кем бы вы ни были, пусть даже уборщиком, ваша привычка руководить свою отрицательную роль сыграет. А мне нужны будут лояльность и вера в меня как в научного руководителя.
       Мелькнула мысль и тут же исчезла. Не успел ухватить. Черт! Что-то важное было.
       - Почему отрицательную? - сощурился Президент.
       - Понимаете, у конторы должен быть один руководитель. И сотрудники должны быть ему лояльны. О какой лояльности мне может идти речь, если вы будете там отсвечивать. Да-же в должности уборщика.
       - Справедливо. А мне в глаза тычут, что только своих привечаю.
       - Так ведь контора - не страна. Без оппозиции, противников в борьбе за власть стране плохо.
       - У меня другое мнение. Ладно, оставим этот треп.
       - Оставим, - легко согласился Петр Иваныч. Этого человека уже не переделать. - Вот вы сказали, солнце передумает.
       - Ну это я фигурально. Вы ж понимаете...
       - Я понимаю. Мне понравилось выражение. Я тоже хочу в это верить. Я разговариваю с моим американским коллегой по скайпу. Он уже работает, и у меня вся информация по сол-нцу. И пока что... - Петр Иваныч пожал плечами и покачал головой.
       - Пока что. Но вы же понимаете, что государство, которое первым узнает о переменах получит преимущества перед остальными.
       - А! Вот что вас волнует. Стратегическая позиция. Первым занять место на холме, что-бы атаковали снизу, - Петр Иваныч усмехнулся и горько добавил. - Ничего не меняется. Хо-рошо. Давайте о работе. Мне что? Надо будет жить в Пулково?
       - Нет. Ездить, конечно, придется. Сейчас такая связь, что постоянно жить совсем не-обязательно. Все результаты сразу на экране. И таких экранов у вас будет много.
       - Это хорошо. Как в детективных сериалах. В жизни я такого не видел.
       - Увидите. Это уже не новость. В одном из армейских штабов у вас будет свой пункт связи, кабинет, компьютеры... В общем, все что закажете. Вот туда придется ездить. Машину мы вам выделим.
       - А как разбираться с таможней? У меня нет никакого желания с ними связываться.
       - А вот за это не беспокойтесь. Для меня любой товар из-за границы идет помимо та-можни. С этим не будет затруднений. С таможней скоро вообще не будет проблем.
       - Давно пора. Теперь по поводу откатов.
       - Каких откатов? - нахмурился Президент. - Откаты в прошлом...
       - Вас обманули! - притворно удивился Синявин. - Откаты бессмертны и безграничны. Я не хочу с этим связываться. Мои взятки выше гаишников не поднимаются. Я помню, как составлялся бюджет нашего института. Откаты в нем были неотъемлемой частью. А мы нау-кой занимались! Вот вам стишок о чиновниках:
       Бери, большой тут нет науки.
       Бери, что можно только взять
       На что ж привешены нам руки
       Как не на то, чтобы урвать.
      
       - Не слыхал такого... - сухо сказал Президент.
       - Это не о наших - о екатерининских. В восемнадцатом веке написано. Пока Катя Ве-ликая была жива, ничего с ними нельзя было поделать. А потом Павел попытался навести порядок. За это и убили.
       - Ваше дело - наука! Вашему будущему директору откатов давать не придется.
       Синявин поднял руки.
       - Есть еще пожелания?
       - Да. Я думаю, вам не составит труда сделать такое же соединение с моим коллегой из Штатов. Или как?
       - Свяжемся со штатниками и подсоединим, - сразу ответил Президент. - Будете обща-ться с ним не по скайпу.
       - По скайпу все равно буду. Проконтролировать нельзя.
       - А есть что скрывать? - снова прищурился Президент.
       - Всегда найдется. Когда мне начинать?
       - Когда хотите.
       - Тогда сейчас. Я в вашей приемной составлю список оборудования и передам помош-нику. Кстати, могу одновременно составить список нужных людей.
       - Мы так и думали, что вы это сделаете. Кто ж еще?
       - Мне не хотелось бы откладывать поездку в Пулково. Желательно принять участие в монтаже оборудования. И... В общем, где и у кого я могу ознакомиться со всеми деталями? Не хочу занимать ваше время.
       - Оно на вас выделено, и мы его еще до конца не использовали.
       - О! Какие все же перемены даже у вас. Ведь раньше наверно минуты рабочего дня считали. А теперь можно расслабиться на галерах.
       - Далась вам эта фраза, - сморщился Президент.
       - Извините. Уж очень она образная. Но я не представляю, чем вас можно занять, гос-подин Президент. У нас с вами настолько разные миры, что даже не знаю, совместимы ли они вообще.
       - Так уж и не совместимы. Что же мы, на разных планетах обитаем?
       - Да. У меня порой такое ощущение, господин Президент, что никогда еще не было столь огромного разрыва между властью и нами.
       - Кем это вами?
       - Интеллигенцией. Сейчас об этом нет смысла говорить. Если не возражаете, встре-тимся, когда солнце передумает, - Петр Иваныч улыбнулся, давая понять, что шутит.
       - Хорошо, - усмехнулся Президент и добавил серьезно. - По такому случаю обещаю вам встречу.
       Он встал, давая понять, что аудиенция закончена.
       - Петр Иваныч. Мой помошник ответит на все ваши вопросы.
       -Хорошо,- Синявин тоже встал. Его взгляд упал на стол Президента. И среди бумаж-ного хлама он к своему удивлению увидел маленькую статуэтку медведя, вставшего на зад-ние лапы.
       - Дочь подарила, - проследил за его взглядом Президент. - Чтобы не забывал, что жи-ву в краю диких медведей.
       В эту секунду Синявин поймал мысль, которая ускользнула от него в начале разгово-ра с президентом. Сейчас он вцепился в нее и за несколько мгновений сумел мысленно сфор-мулировать для себя, что означает ситуация двух медведей в одной берлоге. А когда выстро-илась гипотеза, то сразу же задал себе вопрос: хватил ли у него смелости заговорить об этом с Президентом, уже заранее зная, какова будет его реакция на эту тему.
       Хватит ли у него смелости спросить о Ходорковском . Его посадили именно потому, что президент в начале двухтысячных увидел в молодом олигархе медвежонка, который че-рез каких-либо лет через пять вырастет в медведя такой мощи, что в одной России им никог-да не ужиться. На стороне этого медвежонка огромные деньги, аналитический ум, деловая хватка, харизма, красноречие, жесткость и даже жестокость, которая необходима, когда пра-вишь такой страной как Россия... У этого парня, уже сейчас задающего неудобные вопросы - никто кроме него не осмеливается - будут все преимущества чтобы победить в гонке за пре-зидентское кресло.
       Хватит ли у него смелости или он только на кухонные разговоры способен. Нет, не хватит. Не может он. Боится. Неужели он никогда не выдавит из себя раба? Чертов Чехов... Но ведь сын его преодолел этот страх и назвал вещи своими именами. Володя, кстати, рас-сказал им, кем он работает. Но сейчас не о Володе речь, о нем, пожилом человеке. Неужто он не перешагнет через себя?
       С другой стороны, кто ему этот Ходорковский? Да никто. Из племени комсомольских работников, которых он всегда презирал за бесхребетность, лень, флюгерность, лицемерие и ханжество.
       Никогда еще Синявин не презирал себя как в эти минуты. Он раскрыл рот, чтобы за-дать вопрос и не смог.
       - Вы что-то хотели спросить? - заметил Президент его колебания.
       - А-а... Нет. Все в порядке.
       - Все же вы меня удивляете. Я второй раз встречаюсь с вами. Тогда вы меня удивили своей независимостью в суждениях. И сегодня.
       - А что сегодня? Я своего мнения не выражал
       - Выражали. По поводу медведей в берлоге. Откатов... При этом вы даже не спросили, какая у вас будет зарплата. Вам все равно? У меня создалось впечатление, что вы настолько обрадовались работе, что она застила вам все остальное. У вас есть личные пожелания, испо-лнение которых от меня зависит?
       - Ходорковский, - Петр Иваныч физически ощутил как одновременно с сильными ударами в грудную клетку его сердце рухнуло вниз, куда-то в область желудка.
       Президент не ожидал этого слова и потому сначала на его обычно невозмутимом ли-це появилось удивленное выражение. А потом глаза его стали злыми. Он в упор посмотрел на стоящего перед ним пожилого человека. И налетел на взгляд, в котором полыхало торжество. Этот муравей торжествовал, как наверное торжествовал бы Сизиф, втолкнувший наконец ка-мень на вершину горы. Президент не мог понять причину.
       - Дался вам этот... - Президент не смог найти слова, адекватого его отношению к это-му зеку.
       - Эти. Их двое, - уже спокойней уточнил позицию Синявин.
       - Ну, Лебедев...
       - Я понимаю насчет Лебедева, господин Президент. Потому и назвал одну фамилию.
       - Мы с вами сейчас один на один. О нашем разговоре никто, надеюсь, не узнает, - Президент сел в кресло и указал Синявину на стул, продолжая говорить. - Даже ваша жена, с которой у вас, насколько мне известно, прекрасные отношения. Вот ответьте: почему вы так беспокоитесь именно о нем? Мало в стране несправедливостей? Ведь большинство считает, что правильно посадили. Почему же вы так? Что он вам? Да сядьте вы, наконец.
       Синявин сел на стул. Он говорил спокойно и не было заметно даже, что выбирает сло-ва. Как будто его речь была заранее записана, отрепетирована, и он просто повторяет выучен-ное наизусть:
       - А мы всегда были в меньшинстве в этой стране. Со времен Пушкина, как только воз-никли. Нас всегда не любили, не хотели слушать, презирали и обвиняли во всех смертных грехах. После переворота нас первыми объявили "врагами народа", обозвали говном нации, распинали на всех проработках, с особым сладострастием гнобили в лагерях, против нас уст-раивали процессы и кампании... А мы продолжали существовать, работать, творить. С нами никто ничего не мог поделать. Нас покупали, заставляли идти в стукачи, и кто-то покидал на-ши ряды, оттопыривая карман для привилегий в виде премий, дач, громадных тиражей, поез-док за границу, незаслуженных званий заслуженных или народных и так далее... А в наш ор-ден вступали новые молодые люди, даже не подозревая об этом и не зная, на что они себя об-рекают. И тоже начинали болеть за страну, думать о ее судьбе, тихо возмущаться, но это ти-хое возмущение порой забивало громогласие ящиков и радио... Я не могу дать определение, что такое русский интеллигент. Не знаю его. Но смогу распознать, кто есть интеллигент из двух людей, одинаково образованных и читающих одни и те же книги. После общения с ни-ми. Один будет интеллигент, а второй - жлоб. Пробы ставить негде. Мы уникальное явление в развитии мировой цивилизации. Роль нашу в этой стране не переоценить. Просто все это закончится через шесть лет. По этой же причине вы отменили все выборы. Чего его там дер-жать на варежках. Я пойду, господин Президент, - Синявин легко встал со стула. - Как мы и договаривались, списки людей и оборудования я составлю в приемной и передам помошни-ку. Буду ждать звонка.
       - У них будет УДО в течение этого месяца., - сказал Президент, не вставая с кресла.
       - Это хорошая новость. Спасибо, - Синявин пошел к двери. У двери он обернулся к Президенту:
       - Надеюсь - до свидания. Помните, вы обещали.
       Он открыл дверь и увидел, как стремительно находит на него молодой бородатый че-ловек с золотой звездой на лацкане пиджака. Узнал его через секунду - владыка Чечни. И тот узнал профессора. Его глаза, безразлично смотрящие на выходящего из кабинета ученого, су-зились. Изменился не только взгляд - все лицо. Оно выражало откровенную злобу, как будто Синявин был его кровником. Ученый посторонился, ибо чечен шел на него с явным намере-нием столкнуться.
       - Ты Синявин, - сказал горец.
       - Не тычьте мне, - тут же ощетинился Синявин. - Вы у себя со стариками тоже на ты?
       - У тебя... - он взглянул в глаза Синявина и поправился. - У вас, что? Есть новости по солнцу? Какие?
       - Пока нет.
       - Очень жаль, - проговорил чечен и вошел в кабинет.
       Столкновение цивилизаций в этот раз закончилось благополучно для гуманитарной.
       Помошник протянул Синявину два блокнота. На одном было написано: "СПИСОК ОБОРУДОВАНИЯ", на втором: "СПИСОК РАБОТНИКОВ".
       - Заранее приготовили? - удивился Синявин. - Не было сомнений, что соглашусь?
       - Просто в списке на эту работу вы были первым, - поставил его на должное место по-мошник и подсластил пилюлю. - Да какие сомнения? Вы ж сами позвонили.
       - Но не поводу себя. Мне нравится быть пенсионером, - пробормотал Синявин, заби-рая блокноты.
       Он отошел к столику. Открыл второй блокнот. На задумываясь вписал первую фами-лию: Попов Владимир Васильевич. Екатеринбург.
       Недавно получил письмо от молодого астрофизика. Тот в начале описал все, что слу-чилось с ним в доме ученого. Синявин понял, что охотились за ним с размахом и поблагода-рил Господа за то, что у него такой сын. Уже лежал бы закопанный вместе с женой. Его аж передернуло от мысли, что Катю могли тоже убить. Далее Попов, извиняясь за вторжение в его компьютер, дал понять, что двигался в том же направлении. Поведение солнечных пятен показалось ему необычным настолько, что он составил программу, но получить результаты не смог. Военные разрушили все, что можно. Он успел остановить программу и начал перека-чивать данные на флешку. Но ее выдернули из компьютера и раздавили тяжелым армейским ботинком, а компьютер расстреляли. Нехватило буквально пары часов. Он просит поверить, что тоже был на пути к страшному открытию. Не для того пишет он письмо, чтобы встать в один ряд с ученым, которого глубоко уважает. Но потому, что ему кажется необходимым продолжать наблюдения за светилом. К его голосу не прислушаются. Он ведь не Флеров, ко-торый согласно легенде с фронта написал письмо Сталину о возможности создания атомной бомбы, и это письмо дало толчок к атомным разработкам. Но вот если Синявин постучится в Кремль, то к его голосу прислушаются. Сам он в полном порядке. Работает охранником, хо-рошо платят, но... получи он возможность вернуться на станцию, сделал бы это немедленно за самые маленькие деньги.
       Синявин позвонил в Кремль сразу после прочтения письма, досадуя, что эта простая мысль не пришла голову, и ему хватало информации, которой питал его Стивен Смит.
       Кто будет смотреть за порядком в обсерватории, обеспечит ее нормальную работу? И здесь у Синявина не было особых сомнений. Вегалин Семен Петрович. При нем обсервато-рия, в которой взрос Попов, работала вполне прилично.
       Было одно обстоятельство. В старые времена оно было бы необоримым препятствием для назначения Вегалина. Он ушел от жены на второй день после выступления Синявина на "Эхе". Ушел как настоящий мужчина - с одним чемоданчиком. К секретарше. Бывшая жена Вегалина прибежала к отцу с требованием расправиться с неверным. А что мог сделать ког-да-то всесильный папа-академик? Ничего. Вся сила папы ушла в песок. Папа поделился бе-дой с другом, тот еще с кем-то... Сплетня долетела до Катерины Семеновны. Она тут же рас-сказала об этом мужу.
       Вегалин ушел на содержание государства, предварительно добившись от органов аре-ста бывшего главбуха обсерватории. Он стучался во все кабинеты начальства силовиков до тех пор, пока бухом не занялись всерьез, только чтоб бывший директор отстал. А когда заня-лись, нашли стремительно почти со всеми деньгами. Прятаться тот не умел, а Интерпол про-должал работать, как и работал до. Привезли буха как миленького вместе с деньгами из Гре-ции и тамошний суд не принял никаких заявлений от его адвоката. В Россию - и всё! Здесь ему дали по максимуму - шестерку. Пусть до взрыва померзнет в местах не столь отдален-ных, а не погреется на греческих пляжах. Об участии Вегалина в поимке вора написал Синя-вину Попов, который приятно удивился, получив перевод со своей зарплатой. Вегалина надо будет найти и предложить работу в Пулково. И плевать на гнев его бывшего свекра. А если в список добавить секретаршу, то почти наверняка Вегалин согласится. Надо будет узнать ее фамилию. Значит так и напишем: Вегалин Семен Петрович - директор станции, его секретар-ша - Нина Павловна. Можно без фамилии. Узнают, когда позвонят Вегалину и спросят о ней. Кто еще?..
      
       Герой России не ожидал такой новости. Он гадал, зачем его вызвали в Кремль и не мог найти ответа. Раньше, когда он открывал ногой дверь в кремлевские кабинеты, ему была известна повестка дня, и он мог подготовиться к обсуждению или спору. Как правило он по-беждал, и ему доставляло удовольствие видеть, как после очередной уступки его собеседники пытались спрятать глаза налитые ненавистью.
       Но теперь не о чем было спорить. Исполнилась мечта Дудаева, Басаева, Гелаева, Мас-хадова и тысяч других - всех тех, кого он вместе со своим отцом предал во имя своего наро-да. Дудаевы не понимали, что народ надо было спасать от русского медведя, который в ярос-ти готов был размазать его нацию по склонам гор. Да, русские сильнее просто потому что их больше. И сейчас он узнал, что они уходят. Вот и вся новость, коротенькая по словам, но с долгими и скверными последствиями для будущего всего Кавказа. Русские уходят из всех прикавказских республик кроме Осетии. Понятно почему - те тоже христиане, и потому Рос-сия не может бросить единоверцев на заклание мусульманам. Кстати, они выводят войска из Южной Осетии и Абхазии, бросая республики на произвол судьбы. Шайтан бы с ними, с этими псевдогосударствами. Чечня становится государством! Ни радости, ни счастья... Всего на шесть лет. Но не в этом дело.
       Президент, который обычно садился за небольшой столик напротив него, сейчас си-дит в своем кресле, отделившись от него большим столом. Подчеркивает дистанцию. Главное в том, что Россия прекращает платить дань Чечне. Он так и сказал! Все субсидии прекраща-ются с момента объявления об уходе русских. Все! Думайте теперь сами, где взять деньги, как составлять бюджет, опираясь исключительно на свои ресурсы и так далее... У России просто нет денег, учитывая, что она, как и все развитые государства, взяла на себя ответ-ственность за безработных. То есть, люди спокойно могут не работать и получать вполне приличное содержание. К удивлению скептиков никто особо не кинулся на шею государству. Люди как работали, так и работают - за бОльшие деньги и меньшее время. И вот теперь у России нехватает денег на своих русских. Почему она должна оплачивать содержание ингу-шей, чеченцев, лезгинов и прочих народов, которые дружно ненавидят Россию, берут с нее дань и презирают русских? От русского населения на Кавказе остались ошметки. Россия по-нимает чувства чеченцев и потому берет на себя обязательство обустроить русские семьи, которые уедут с Кавказа... На это тоже нужны деньги.
       Президент замолчал, выжидательно глядя на чеченца. Молчание затягивалось. Навер-но руководитель России ожидал благодарности, восторга... Все это выглядело утонченным издевательством над здравым смыслом. Не может сейчас Кавказ становиться свободным. Не время еще... Но его и не будет. Оставалось уповать на ошибки этого Синявина - кстати, шея у старика отнюдь не цыплячья. Нормально сложен для своего возраста, по жилистости аксака-лу не уступит. О чем это он?.. О своей стране надо думать. О том, что между народами Кавка-за накопилось столько взаимной злобы, что пламя вспыхнет даже не от спички или искры - от мысли!.. Кто будет арбитром, если Россия уйдет? Между собой они не договорятся. Это раньше зарядить ружье время требовалось и можно было подумать, а теперь автоматы быстрее мысли... И денег не будет. Все строилось на российские миллиарды! У них ни дорог, ни сел нормальных, ни больниц... Ничего толком не было, но деньги давали. Чечне хватало и на стройки мечетей и на свадьбы, такого размаха, что русским даже не снилось такое гуляние с разбрасыванием "франклинов" и одариванием новобрачных пятикилограммовыми слитка-ми самородного золота. Нет. Так легко Россия не отползет. Надо говорить. И говорить он должен как мужчина.
       - Это хорошая новость, господин Президент. Было бы еще лучше, прозвучи она в на-чале девяностых. Тогда не было бы жертв со стороны обоих народов и не накопилось бы сто-лько взаимной ненависти. Увы, мы не услышали слов о независимости со стороны великой России.
       - Знал бы где упаду, соломки подстелил, - сухо сказал Президент. - Претензии к по-койному Ельцину. Но теперь великая Россия исправляет старые ошибки своих руководит-елей. Так что привезете в Грозный хорошую новость. Поздравляю!.. Международное призна-ние вам обеспечено, потому что Россия вас признает первой. И потому вопрос о легитимнос-ти независимости не стоит на повестке дня. На Ближнем Востоке палестинцы провозгласили свое государство в одностороннем порядке, Израиль только пожал плечами, не признал, но и воевать не стал. А вас признают!
       - А зачем воевать, когда осталось шесть лет?
       - Вот и я о том же. Зачем нам держать вас в своих объятиях? Живите себе свободно. Кто знает, может, солнце передумает...
       - Передумает?
       - Это не я сказал. Синявин - вы его видели. Пока что оно не передумало, но мы начи-наем вести за ним наблюдение. И кто знает... А независимость вам уже обеспечена. У вас все условия для хорошего старта - нефть есть, трудолюбивое население... что там еще у вас...
       Он издевается, понял чечен. Он просто счастлив, что стряхивает нас со своей шеи и не скрывает этого. Еще пара минут такого разговора, и он мне язык покажет, как показывал его всему миру, когда нагибал под себя Россию. Сейчас моя очередь ударить.
       - Господин Президент. Мы оба согласились, что признание независимости в девянос-тые было бы лучшим шагом. Но этого не произошло. К сожалению. И потому между наши-ми народами, будем откровенны, накопилось очень много взаимной ненависти. Мы с вами не на митинге. В моем народе очень сильно такое понятие, как кровная месть. Знаете, как труд-но удерживать людей от выполнения того, что они считают своим священным долгом перед погибшими. И какие средства приходится тратить на то, чтобы люди сидели на месте, но не ехали в ту же Москву и не взрывали себя в метро и аэропортах. Где ж их взять в разоренной Чечне? Люди верно оценивают вашу помощь в восстановлении. А что они скажут, когда эта помощь испарится? Сколько появится новых шахидов! Или вы думаете, что можно устано-вить железный забор между государствами, как это сделали израильтяне?
       - Я так не думаю, - сухо сказал Президент. - Можете не продолжать. Вы хотите ска-зать - мы же не на митинге - что Россия по-прежнему должна откупаться от террора. Я верно понял?
       Чечен не ответил на прямой вопрос, но выразительной мимикой и пожиманием плеч дал понять - да, должна, если хочет спокойно жить.
       - Я прошу меня извинить, - встал Президент. - Не уходите.
       Он подошел к стене кабинета, и она раскрылась. Президент исчез в проеме вновь об-разовавшейся двери. Тут же из него вышел пожилой полковник с папкой в руке. Он сел на-против чеченца за маленький столик и раскрыл папку. Протянул ему несколько листков.
       - Что это? - чеченец не скрыл удивления.
       - Это результаты испытаний, - скрипучим голосом ответил полковник.
       - Каких еще испытаний? Чего? Химического оружия?
       - Нет, конечно. Химическое оружие запрещено. Что вы...
       - А тогда, что это?
       - Мне поручено сообщить вам о результатах испытаний нашей новой ракеты.
       - А мне-то зачем, - чеченец отбросил листки, и полковник, пожав плечами, вложил их в папку.
       - Вы конечно знаете, что наша новая ракета прошла целую серию испытаний и пока что нам не удается с ней справиться. Эта ракета называется "Булава".
       - Да знаю я...
       - Так вот. Мы направляем ее на север, а она, сволочь, летит на восток. Мы ее на Кури-лы, а она падает возле Мурманска. В общем, проблемы. Но мы не остановимся.
       - И что? - начал было раздражаться чеченец, но тут до него стало доходить. Он вы-жидательно посмотрел на полковника.
       - А то. Мы в случае теракта в России проведем очередное испытание. Направим раке-ту на Новую Землю, а она упадет на Грозный. Да еще техник по ошибке привинтит атомную боеголовку вместо болванки. У нас на атомных складах чисто русский бардак. И уверяю вас, господин Герой Ичкерии, что никто в мире не пикнет. А от города останется то же что и от Хиросимы.
       Полковник смотрел на чеченца. Глаза его ничего не выражали, но властелин Чечни ощутил тяжесть взгляда. Вот так смотрят люди, которым нечего терять, и надо либо убить, либо оставить в покое навсегда. Иначе будет взрыв, после которого не останется живых. Че-ченец не отводил взгляда, но ощутил, что на него сейчас смотрит не пожилой человек, а стра-на, которую довели, страна, которая сломала хребет Гитлеру, когда он довел ее до края. И ну-жно забыть свои глупые мысли о ничтожности русских. Сотрут его маленький народ с лица земли и не оглянутся.
       - Мне поручили передать следующее, - вдруг продолжил полковник. - Русские люди заслужили отдых. Последние шесть лет они хотят пожить спокойно, без имперских амбиций его правителей и временщиков. Мой народ, - полковник слегка постучал себя в грудь, можно сказать, чисто символически, - хочет дожить спокойно! Он это заслужил своей многострада-льной историей. Кстати, вашу звезду Героя можете оставить прямо здесь. Дома у вас лежит звезда героя Ичкерии - она вам больше подходит. Честь имею, господин Герой, - полковник встал и пошел было на выход, но остановился как бы задумавшись. А потом повернул назад и навис над чеченцем.
       - И не вздумайте открывать карты. Россия не блефует. У нее на руках флеш-рояль.
       Он покинул кабинет не оглянувшись. Президент не вернулся, и чеченец понял, что аудиенция закончена. Можно ехать домой. Он снял звездочку и положил ее на стол.
      
       6.
      
       - Лерка! Ну чего ты ломаешься?
       - Не хочу...
       - А чего ты?..
       - Не хочу, Валера. Убери руку... Ну... Вот так.
       - Интересно. Ты одна такая на весь класс. После объявы Синявина все твои одно-классницы за неделю потеряли невинность. Только ты несешь ее как писаную торбу.
       - Валер! Писаную торбу не носят, с ней носятся.
       - О! Сразу видно, что мама училка по русскому.
       - Я сказала, убери руку... Ну, сказала же тебе... Я сейчас уйду... Да не лезь ты... Да ну тебя... Слов не понимаешь.
       - Ты что? Сдурела? Больно!
       - А я тебе говорила: не лезь куда не надо. Валер... Ты пойми, я пришла к тебе потому что не боюсь. Ну где ты еще найдешь дуру, которая пойдет на хату к парню под его честное слово? Тем более сейчас... Шесть лет! Шесть лет!... Тоже надо прожить, между прочим.
       - Но ты же пришла...
       - Еще раз - не боюсь. Я справлюсь с тобой.
       - Да-а?... Ну попробуй...
       Возня...
       - Ой! Ты что! Шуток не понимаешь?
       - У меня под юбкой, Валерочка, нет места для шуток.
       - А где ты этому научилась? Я такого никогда не видел...
       - У мамы был бойфренд - я тебе о нем не рассказывала?
       - Нет.
       - Ну так вот. Кстати, сын того самого Синявина. Настоящий мужик. Спеназовец, хотя и скрывал.
       - А ты как узнала, что супермен?
       - А так и узнала, что показал, как избавляться от приставучих. Он учил - бойся стаи, никакое умение не поможет. Вот скажи ты мне, что будет еще кто-то из класса - никогда б не пришла. А как с одним - научил. Знаешь, в нем было что-то...
       - О! Ты даже задышала неровно, как будто он тебя уже...
       - Да ты что! Он был материн любовник. Мне тогда только тринадцать стукнуло.
       - Лолите было не больше...
       - Я тоже читала. Но там этот Гумберт был педофилом. Просто ему Лолита подверну-лась, а так нашел бы еще кого-то. А Владимир Петрович?.. Нет.
       - Конечно нет. Небось потискал тебя, когда обучал приемам.
       - А вот и нет... И вообще, не трогай его.
       - Да не буду...
       - И меня не лапай...
       - Я что? Совсем не нравлюсь тебе?
       - Нравишься.
       - А тогда чего? Ты мне тоже очень. Ты ж пришла ко мне... А сейчас динамишь.
       - А я что тебе сказала по мобиле?
       - Что, что...
       - Нет! Что я тебе сказала? Забыл? Я напомню - ничего не будет. Я тебя честно преду-предила. А ты сказал - все равно приходи... Мог бы кого другого позвать. Наташку Суслину - она по тебе сохнет. Уже бы давно поимел... Как другие имели.
       - Да имел я ее... Но ты-то почему не хочешь?... Боишься залететь? У меня презики...
       - Нет, Валер я пришла, потому что мне хорошо с тобой. Ты, кстати, неплохо целуешь-ся... Я не возражаю...
       Долгая пауза.
       - М-м-м... Нет! Все, Валер, все... Я пошла. Не надо меня удерживать...
       - Послушай, Лерка... Ну ты же видишь, как я заведен. Что ты как нерусская...
       - Какая?
       - Да шутка такая. Сделай что-нибудь, чтоб мне легче стало... Вы же, бабы, можете...
       - Да что?.. О-о! Не надо ремень расстегивать... Нет, нет...
       - Ну пожалуйста, Лерочка... Посмотри на него...
       - Да на что там смотреть... А то я порнухи не видела...
       - Ну Лер, ну... молодец... вот так... да-а...давай, давай...
       - Да помолчи ты, брошу...
       - О-о-о-х!..
       Молчание.
       - А в рот не могла взять?
       - Вот у вас всегда так: сначала в руку, потом в рот, потом... Могла. Но не хочу. Я те-бя пожалела, потому и сделала это. А так - не могу! Вот не могу я, Валер, просто так... Пони-маю - чего проще. Секунда боли, через которую все бабы проходят и вперед... А я не могу. Не знаю, почему... Вернее, знаю. Любви хочу. Понимаешь - любви!.. И чтоб мужчина был. Не как ты - о презиках или "имел я ее"...А чтоб мужчина.
       - Как твой Владимир Петрович?
       - Да, как он!
       - Дура ты... На твои неполные пятнадцать только педофилы.
       - Да, дура. Иди, подмойся...
      
       Придя домой, она первым делом юркнула в ванную комнату. Тщательно отмыла ла-дони. Посмотрела на себя в зеркало. Все в порядке - можно выходить под придирчивый взгляд мамы.
       Когда Лера вошла в комнату, мама сидела за столом, лицом к двери, как будто ждала дочь. Так оно и было на самом деле.
       - Как прошла встреча?
       - Никак. Скучно было, - Лера села напротив мамы в торец стола.
       - Ну, Валера все же сын интеллигентных родителей. Их не было?
       - Конечно не было. Стал бы он звать. Но сразу скажу - не беспокойся, ничего такого тоже не было.
       - Да я не беспокоюсь. Чего волноваться, если Дума закон о браке для таких как ты малолеток рассматривает.
       - Со скольки?
       - Педофилам в Думе раздолье. С четырнадцати. Как у мусульман.
       - Да? Вот здорово.
       - С четырнадцати в брак. А остальное - по старому. За растление сажать будут.
       - Сразу замуж выйду. А от школы семейных будут освобождать? Или надо будет хо-дить на эту мутотень.
       - Обсуждают. Ладно... Ты ужинать будешь?
       - Можно. Чего у тебя там?
       - Пельмени.
       - А икра? - традиционно спросила Лера, уже заранее зная традиционный ответ.
       - Икру, если захочешь, будешь в другом доме кушать, - вдруг ответила мама. И после паузы ударила. - Тебе Владимир Петрович звонил.
      
       Лариса Васильевна взяла трубку, не подозревая к какому обвалу приведет этот зво-нок. Очередной сопляк звонит ее дочери. Ей звонили много реже. А за Лерой началась на-стоящая охота, и количество охотников до ее тела росло с каждым днем. Дочь просила запи-сывать, кто звонил и брать телефон. Она потом сама решала, кому отзванивать. Таких "счаст-ливчиков" было немного. Но даже звонки в ответ ничего еще не значили. Как правило даль-ше одного свидания дело не двигалось. Мать видела, что Леру никак не устраивали не только ее сверстники, но и парни постарше. Возникало ощущение, что дочь как-то вдруг переросла их и смотрела на незадачливых кавалеров сверху вниз. Взглядом женщины уже все повидав-шей, даже уставшей от романов и флирта.
       Откуда у нее, четырнадцатилетней соплячки, такое отношение? Мать догадывалась, но не хотела формулировать. И уж тем более обсуждать свою догадку с Лерой. А если она верна? Навсегда запомнился рассказ дочери о случайной встрече на Тверской. Лера пришла в слезах. Володя, с которым она была на ты - он был ее другом, наставником, учителем во мно-гих делах - вдруг оказался хамом трамвайным. Она сразу догадалась о причине и мысленно поблагодарила бывшего любовника за нормальное отношение к девочке. Не воспользовался ее доверчивостью, не искалечил психику подростка. Уже за это спасибо. А дочь она в тот мо-мент даже возненавидела. Но скоро поняла, что Лера не причем. Как можно винить дочь в том, что взрослый мужик влюбился в нее и потому порвал с матерью. Испугался своей гре-ховной страсти. Со временем все прошло, и Лариса Васильевна вспоминала короткую связь - даже романом не успела стать - с печальной теплотой. Ей было хорошо с Володей. Во всем хорошо. Ее не интересовало, чем он занимается, кому служит. Володя был рыцарем по отно-шению к ней.
       - Аллё?
       - Здравствуй, Лара, - услышала она голос Володи после долгой паузы. Хотела даже повесить трубку.
       - О! Здравствуй, Володя. Чего молчал? Боялся, что укушу? Какими судьбами?
       - Как поживаешь?
       - Твоими молитвами. А ты?
       - Работы много.
       - Какой, Володя? Я ведь так и узнала, кем ты работаешь.
       - Бизнес, Лара. Не спрашивай, какой. Ничего противозаконного. Даже наоборот. А как твоя школа?
       - Володь. Ты же не за тем звонишь, чтоб узнать о школе. Говори, чего надо?
       Молчание.
       - Я слушаю, Володя...
       Молчание.
       - Ну, ты даешь. Говори... я не кусаюсь. Ты знаешь.
       - Помню. Позови Леру.
       - Ее нет дома, - привычно ответила она, и как будто холодная рука схватила ее сердце. Схватила и стала сжимать трепещущий комочек, выдавливая силы из тела. Ноги отказали, и она рухнула на диван. Не будь его, упала бы на пол. Было не до анализа, но в этот момент она поняла, почему сбивает с ног страшная весть - вся сила человека в адреналин уходит. Трубка стала настолько тяжелой, что она опустила руку. Вестница что-то проквакала коротко и замо-лкла. Она ощутила возвращение силы по мере того как заколотилось сердце. Подняла трубку.
       - А зачем тебе Лера? - как можно более холодно спросила она.
       - Ты знаешь, зачем! - исчезла неуверенность в голосе мужчины. Она услышала Воло-дю, который иногда вызывал страх. Не по отношению к себе. Но когда ощущала в нем целе-направленную и беспощадную силу.
       - Володь... она же девочка, - умоляюще сказала она.
       - Ну и что? - сразу же отреагировал он. - Я долго ждал, Лара. Я не хочу больше.
       - Я не позволю... - попыталась она сказать это как можно тверже. Ничего не вышло.
       - Ты?! - она зримо увидела, как он усмехнулся. - Только один человек может мне не позволить. Лера. Вот я хочу выяснить - можно уже или еще ждать.
       - Хорошо. Оставь телефон. Я скажу ей, - она взяла ручку и приготовилась записывать на очередной страничке очередной телефон в столбце номеров. Этот номер не будет проход-ным. Выхода все равно не было. Не запиши она, он приедет сюда на своем "Ленд-Ровере", с цветами, дождется ее или просто поднимется в их квартиру и все узнает.
      
       - Мне?! - вскрикнула Лера.
       Лариса Васильевна потеряла надежду. Она смотрела на дочь и глаза ее, помимо ее во-ли, наливались слезами. Она знала, что стоит ей моргнуть, они покатятся по щекам, и дочь все увидит. У Леры хорошее зрение. Проиграла мать дочери - нечастый вариант в жизни че-ловечества. Она проиграла Володю с той минуты, как он в первый раз вошел в ее квартиру и улыбнулся, увидев девочку- подростка. Тогда ничего не заметила.
       Ведь, когда после Володи нашла мужчину, приятного во всех отношениях, и тот толь-ко взглянул на Леру, она избавилась от него сразу же. Взгляд напугал. Такое ощущение воз-никло, что он уже проигрывает ситуацию обоих женщин в одной с ним постели.
       Лера никогда не думала, что способна на жесты из мыльных опер типа "Богатые то-же плачут". Когда они с матерью наблюдали за действом - бесконечный сериал быстро надо-ел - им было смешно наблюдать за мелодраматическими поступками персонажей. Неужели нельзя быть проще? Но сейчас она бросилась к матери и вдруг увидела себя на коленях перед ней. Не просто подошла, не нагнулась, не обняла... На колени встала и уткнулась головой в материнские джинсы. Хватило только на одно слово:
       - Мама.
       - Уйдешь? - спросила мать девчонку, которой еще не было пятнадцати лет. Такое не-мыслимо было всего лишь четыре месяца назад. До Синявина - так многие стали называть время до его выступления - она бы взяла в руки мужнин ремень, который неподвижно висел в шкафу и напоминал ей о погибшем муже, когда она натыкалась на него. Она взяла бы его и отстегала дочь за одну только мысль о сыне ученого. Вряд ли отстегала бы, если честно. Но пригрозила бы... Вряд ли пригрозила бы тоже, но... нашла бы слова возразить, сделала бы все, чтоб не отпустить. Пошла бы... Куда б она пошла?.. Как сейчас некуда идти и жаловаться не-кому, так и тогда... Но все дело в том, что Володя не позвонил бы ТОГДА. Не звонил же он годы! А что сказать сейчас?
       Лариса Васильевна моргнула и слезы, растрачивая себя на мокрые дорожки, облег-ченно покатились по щекам. Лера подняла голову, и мать увидела слезы в глазах дочери. Вот момент, когда можно было броситься друг другу в объятья и все простить. Мать отодвинула Леру и встала.
       - Звони. Он, может, не по этому звонил.
       - А зачем еще? -дочь встала с колен и Лариса Васильевна впервые с удивлением за-метила, что Лера почти сравнялась с ней в росте.
       - А я откуда знаю. Володя не педофил.
       - Я не Лолита, мама.
       - А кто?
       - Лолита не любила его. Вот совсем... Потому и сбежала в конце концов. Я не сбегу...
       - Знаешь, дочь. Я хочу, чтоб ты ему надоела. Пусть он привезет тебя на своем "Ленд-Ровере", высадит, скажет, что позвонит и на оставшиеся пять с лишним лет исчезнет из тво-ей и моей жизни. И чтоб это случилось как можно быстрее. Ключ от квартиры у тебя есть.
       - Но почему?!
       - Да потому что совместная жизнь - это не только секс, каким бы он ни был, - Лариса Васильевна махнула рукой и пошла на кухню.
       - А я знаю, почему ты не хочешь моего счастья. Ты его сама любишь!
       - После его звонка уже не люблю, - остановилась в дверях Лариса Васильевна. - Он плохой человек. И ты это поймешь. Хорошо бы не после абортов или не дай Бог ребенка.
      
       Владимир Петрович спал на широкой кровати. Он лежал на спине, и только чресла его были покрыты простыней. Лицо было умиротворенным, иногда легкая улыбка трогала губы. Так спит молодожен на второй день день после свадьбы, когда счастье первой брачной ночи еще не покинуло его, а вторая только закрепила это чувство.
       Лера сидела на краешке постели и с умилением смотрела на своего возлюбленного. Она впервые проснулась раньше мужчины и потому никогда не видела его спящим.
       Два дня назад он привез ее на уставленную цветами квартиру. Достал из холодильни-ка бутылку французского шампанского. Стол уже был накрыт деликатесами, о которых Лера даже не подозревала. Только черная икра была знакома. Ее было в избытке. Он подарил ей кольцо с бриллиантом. К ее удивлению кольцо точно совпало с размером безымянного паль-ца. Включил музыку - негромко потекла ее любимая мелодия.
       - Ну что, Володь. Сделано все как в лучших домах. Девушка потрясена, девушка...
       - Да помолчи ты, - насмешливо сказал он. - Ты хочешь подвал с продавленным дива-ном? И чтоб рядом твои подружки визжали? Даже интересно - почему нормальное отноше-ние к женщине...
       - К девушке...
       - О! Сбылась моя мечта. Я счастлив. Но, если честно, мне плевать. Так вот, почему нормальное отношение к девушке воспринимается как... я не знаю. Как пошлость... как что-то старомодное, покрытое вековой пылью... Тебе не нравится все это? Для тебя старался. Не играй в нигилизм - это тупик и разрушение. Оцени!
       - А я ценю, - стушевалась она под его напором. - Мне нравится...
       - Шампанского за это не получишь, - он открыл бутылку, не дав пролиться вину.
       - Но я же извинилась!
       - Тебе еще рано пить спиртное. Даже пятнадцати нет.
       - Через месяц. Это как же!.. Трахаться можно... а бокал шампанского нельзя? - иск-ренне возмутилась она.
       - Трахаться можно. Даже нужно. Мы этим будем сегодня заниматься. Всю ночь, зав-тра весь день и вторую ночь...
       Конечно он налил ей шампанкого и не один бокал. Вино растворило ее страх перед близостью. И он сделал все, чтобы она не боялась, но только ждала. Когда же!.. Конечно он сдержал свое слово. Она не ожидала такого неистовства, силы, жестокости, когда она грызла зубами подушку, чтобы не орать от боли и наслаждения, такой нежности, когда она плыла в клубящейся темноте, протыкаемой огоньками двух свечей, не раз, не два раза... неоднократ-но... умения, когда усталость испарялась под его жаркими ласками, и тело заполняло жела-ние еще, еще, еще... Она не знала даже, что такое может быть. Она вспомнила мать и поняла, почему та возненавидела ее и не сказала доброго слова на прощание, когда открыла дверь на лестницу, где Володя ждал ее дочь.
       Два дня они занимались только любовью и не знали, чем занимается остальной мир. Наверно не осталось места в квартире, где бы они ни сливались в одно целое... Она выучила его тело, его шрамы - их было немного, но они были достаточно внушительны, чтоб она по-няла, что к легитимному бизнесу они отношения не имеют. Но она не задала ни одного воп-роса. Не до вопросов было...
       Холодильник у Володи был большой, но все же опустел наполовину, и Лера думала, что скоро наступят будни и надо будет идти в магазин. Этот скорый приход серой прозы вызывал смутную тревогу, которую она гнала от себя, не желая заглядывать далеко вперед Сейчас она была счастлива. А что будет дальше - не хотела об этом думать. Пусть он думает - мужчина, ему сам Бог велел.
       - Привет, Лерка - он открыл глаза и улыбнулся ей. - Ты сегодня молодцом. Раньше меня проснулась. Иди поставь чайник, и сделай пару бутербродов пока я приведу себя в по-рядок.
       И опять она не заметила усилий его мышц, но он уже стоял на полу во всей мужской красе. Но сейчас Лера почему-то отвела глаза от его слегка небритого лица, выпуклой груди, пластинчатых мышц живота, паховых волос, над которыми не было даже намека на вечную морщину, всегда возникающую у толстеющих и стареющих. А под ними отдыхало то, что было необходимым элементом любовных ласк. Она брала это в руки, она ласкала это, она... Она делала все, что нужно, чтобы доставить ему и себе радость.
       Но сейчас наступало время разговоров о дальнейшем. Как все будет? Что он скажет, когда придет из ванны свежохонький, выбритый, даже слегка надушенный и... готовый к но-вым ласкам. Неужели и сейчас он понесет ее в постель после еды как это было вчера? Надо поговорить!..
       Он вошел на кухню полностью одетым, и Лере даже стало неловко за свой халатик. Она налила ему чай - кофе он не любил, а он накинулся на бутерброды.
       - Слушай, Лерочка. Мне надо на службу. А ты...- он замолк на несколько секунд.
       - Да. А что я?
       - А ты делай что хочешь, - он достал из заднего кармана бумажник и вытащил оттуда тысячерублевые кредитки. Их было много. Не считая положил на стол.
       - Карточку и баксы не даю. Потребуют документы. Пойди купи себе чего-нибудь... в кино... Хотя у меня все кино дома.
       - Володь. Ты разве не знаешь, что я не могу шляться по улицам?
       - Как это?
       - А вот так! Я школьница. Меня первый же мент сцапает. И мать вызовут - почему дочь не в школе. И штраф такой, что тебе придется платить. В стране может быть любой бар-дак, но школа - святое! Менты даже взяток не берут на эту тему. Ты не знал?
       - Извини, Лерка. Я забыл, - он помолчал с озадаченным видом и воодушевился. - А тогда иди в школу. Я тебя довезу. Ранец у тебя с собой. Чего еще... Или ты стесняешься?
       - Чего?
       - Тогда все решено. А после школы - домой.
       - Куда домой?
       - Ко мне, куда еще - он вытащил из кармана пару ключей и тоже положил на стол. - Это для тебя дубликат. Я проверил, оба работают. А вечером пойдем куда-либо. Или дома по-сидим, - через секундную паузу он сморщился. - Ой! Совсем забыл... Я ж сегодня иду на день рождения сестры. О черт!
       Он посмотрел на Леру, как будто она должны была вывести его из неловкой ситуа-ции. Но Лера не собиралась ему помогать. Она молчала и только смотрела в глаза своему мужчине.
       Владимир Петрович разыграл забывчивость. Он проснулся с мыслью о том, как ска-зать Лере, что не возьмет ее к сестре. Не может он привести в компанию взрослых девочку-подростка как свою возлюбленную. Сегодня можно наврать ей. И завтра... А потом?
       Когда ему было двадцать, мать отмечала свой день рождения и пригласила сослужив-цев с кафедры. Ее руководитель, пожилой мужчина в глазах Володи, лет за пятьдесят ему пе-ревалило, пришел с молодой женщиной - ровесницей Володи - и представил ее как свою же-ну. Девочка просидела весь вечер за столом, раскрывая рот исключительно для приема пи-щи. Гости были интеллигентными людьми и делали большие глаза только за спинами ново-испеченных супругов. Володя помнит, как ему было стыдно за пожилого человека. Сегодня он понимает, что профессор ничего постыдного не сделал. Старик был в своем праве. Чего еще ждать? Лучших времен? У него их уже не будет. Вот и с Лерой он так.
       Но ей не двадцать и даже не восемнадцать. Хотя сейчас на него смотрела взрослая же-нщина. А он не знал, что сказать. Врать каждый раз о сверхурочной работе, которой у него никогда не было?
       На что рассчитывал? Вопросы всплывали, а как будет с родственниками, друзьями, сослуживцами? Знал, что Леру никуда не приведешь. Страсть к нимфетке все застила. Сколь-ко осталось жить? Почему надо ждать? Потом, потом... О завтрашнем дне он подумает завт-ра. И вот наступило это "потом" и это " завтра". Этика "приличного" общества какой была "до Синявина", такой и осталась после. Не поймут и осудят. Проблема выросла перед ним во всем объеме, и он понял, что каждый раз решать ее придется не в пользу девчонки. Лера это-го не заслужила.
       Молчание затягивалось, становилось неприличным.
       - Володь, - спасла его Лера от первого выяснения отношений. - Не надо отвозить. По-езжай на работу, а я в школу. Закажи мне такси. Через полчаса. Я успею одеться, приведу се-бя в порядок. А вечером поговорим. Окей?
       - Окей, - Владимир Петрович очень постарался, чтобы слово прозвучало равнодушно. Отсрочка приговора была дана только до вечера.
      
       Лера смотрела на кольцо, лежащее на прикроватной тумбочке. У нее не было сомне-ний насчет оставленных Володей денег - все забрала. Для него это все равно мелочь, хотя для мамы двухмесячная зарплата. Но кольцо... Она решила взять. Надела на палец, покрутила ла-дошкой - красиво. Никогда у нее такого близко не было и уже не будет. Кольцо было из гла-мурного мира. Не суждено ей попасть в мир роскоши, так пусть хотя бы бриллиант будет как память о двух днях счастья. Открыв холодильник, она не задумываясь взяла одну из оставши-хся баночек черной икры. Заметив пропажу (если вообще заметит), Володя только улыбнется.
       "Володя, родной. Я вернулась к маме. Она оказалась права: секс - это еще не все. Но эти два дня на все шесть лет. Лера".
      
       7.
      
       В одном из окон уродливой хрущебы спального района Екатеринбурга - в Эльмаше или Химмаше - это может быть любой из многих спальных районов столицы Среднего Урала в два часа ночи горит свет. Третий этаж, двухкомнатная квартира. В ней проживают Поповы. Старших дома нет. Они заночевали на даче, готовя ее к зимнему сезону. На пятиметровой ку-хне, стены которой выложены нищенским кафелем, братья - Владимир и Слава. Они должны были давно спать, но засиделись за разговором. Он оказался настолько важен для обоих, что бутылка водки стояла на столе опорожненная наполовину. Стандартная закусь - соленые огурцы урожая этого года и грибки еще от прошлогоднего сбора, полукопченая колбаса, сыр, порезанные куски серого хлеба, зеленые стручки лука - занимала пространство кухонного стола вместе с пластиковыми бутылками кока-колы и минералки. Кокакольная наклейка была самым ярким пятном на кухне. Привинченная к стене над столом лампа с розоватым абажу-ром бросала достаточно света только на стол. Углы кухни, особенно в местах соединения с потолком чернели смутно, не как днем, когда их темнота подчеркивала давнишнюю нужду хотя бы в косметическом ремонте.
       Владимир сидел за столом и с тоской оглядывал кухонное пространство. Он почему-то вспоминал благородную обстановку синявинского кабинета, в котором не могло быть ме-ста ни одному предмету из квартиры его родителей. Вот ничего из всей обстановки нельзя было бы внести в тот дом. Он видел много роскошных квартир, дворцовых залов, спален... В кино. Но никогда ему не приходило в голову сопоставить виденное с тем, что стояло в карти-ре его предков. Там своя компания, у родителей своя. А после того как он попал в кабинет ученого, совершенно лишенного какой-либо роскоши, а потом пришел к родителям, он вдруг понял, насколько широка пропасть между ними и Синявиными. Не перепрыгнуть.
       Брат, дожевав бутерброд, наливал кока-колу, с удовольствием глядя на бежевую пену, заполняющую бокал. Бросил туда пару кубиков льда, вызвав тем самым дополнительный взрыв пенной активности. Отпил несколько глотков и слегка отрыгнул.
       - Пардон, Володя. Кока всегда так на меня. Люблю... Это пиндосы хорошо придумали.
       - Ты всегда был сладкоежкой. В ней сахара - слона свалить можно.
       - Ну теперь-то чего... За шесть лет от диабета не успею помереть.
       - Опять же ты прав.
       - А я везде прав.
       - Слав. А вот этого не надо. Я вообще не могу понять, как ты... нормальный парень без тараканов в голове превратился в неофашиста. Вот пришел из армии и тебя как будто подменили. Что там было, Слав?
       - Что? - брат налил себе водки и выпил, не пригласив Володю присоединиться.
       Он смотрел на брата и даже в полумраке Володя догадывался, что во взгляде Славы не было братской любви. Сейчас он вернулся на три года назад в армию. Тянулось молчание, но Володя не подталкивал его к исповеди. Нельзя. Надо ждать.
       - А вот я скажу тебе что. Знаешь, когда ты имеешь дело с нацменом, то, если он один - нормальный парень. И даже другом может быть... Но если среди них ты становишься нац-меном - против тебя возникает стая. Она будет грызть тебя, пока не сожрет. Пока не сдох-нешь! Вот я так в армии попал... Офицеру было насрать, а... В общем, - Слава махнул рукой. - И не надо мне о братстве народов...
       - И что они с тобой?.. - .Володя бледнел от мысли, что они могли сделать с братом, и наливался злобой против хачиков и чурок... Вот попадись ему сейчас кто-то из них. Он упот-ребит все свое умение, чтоб навсегда оставить калекой. Неужели Славку опустили? Или в манечку превратили?.. Но ведь не тюрьма - армия, все же...
       Слава пригляделся к Володе и догадался, какие мысли обуревают брата.
       - Не думай. Мой анал не пострадал. Я сказал им - пусть одного, но убью, как только до автомата дотянусь. Отстали, но рабом я побывал. Пока часть не сменил.
       - А как это удалось?
       - Проверка была из штаба округа. Я к полковнику пробился. Объяснил... На колени перед ним встал. И знаешь, только после армии, понял его слова: "Мы, русские, должны помогать друг другу. Кто еще кроме нас самих". И перевели... Дослуживал уже нормально.
       - А чего ты понял?
       - Что этот полковник был первым неофашистом, которого я встретил. Вот только ска-жи ему об этом, он бы мне морду разбил, - Слава усмехнулся и снова посуровел. - Таких пол-ковников много, а признаться в любви в России почему-то стыдно. Руднев не стыдился свое-го членства в черной сотне.
       - Какой еще Руднев?
       - Который "Варягом" командовал. И твой любимый Федор Михалыч у нас был бы в большом почете, как и Менделеев, кстати...
       - При чем тут Менделеев? Что ты несешь, Слава?
       - Я несу? Менделеев был членом черной сотни. Ты почитай статьи Федора Михалыча. Будь он жив, ему бы нашлось место в наших рядах, и он бы не отказался, если б видел во что превратили русских. Ты что думаешь? У нас только сопливая молодежь? Нет, дорогой. Писа-телем был наш руководитель, которого шлепнули на твоих глазах, и ты единственный, кто видел убийцу. Так и не вспомнил, где его видел?
       - Не могу. Сидит заноза, что видел где-то, а где, когда, и кто это - не вспомню.
       - А вспомнишь, пойдешь к ментам?
       - Нет, - после молчания ответил Володя.
       - Почему?
       - Убили сволочь - и черт бы с ним. Это из-за него твоя толпа разнесла пятиэтажку, в которой жили эти несчастные чурки. Скольких убили!.. Даже детей! А ему ничего! А он был не только против хачиков и чурок.
       - Меня там не было. А насчет бездомных и алкашей он конечно загибал, - поморщил-ся Слава.
       - А насчет нарков? Он ведь только о психах молчал, чтоб уж совсем не стать Гитле-ром. Те душевнобольных под корень изводили, неполноценных стерилизовали. Все ради здо-ровья нации. И вот новость о солнце. Остынь, наконец. Оставь людей в покое! А у него ниче-го не изменилось. Как вещал о чистоте крови так и продолжал. Скольких просто убили с его подачи? Я не о погроме, о котором... Ты подсчитывал? Ведь люди стали бежать из города... Он превращал чумазый Екатеринбург в стерильную площадку для своих экспериментов. И правильно, что убили...
       Володя налил себе и брату водки. Они отсалютовали друг другу стопками и выпили. Слава как всегда запил колой, Володя хрустнул огурцом и продолжил нарочито спокойным голосом:
       - Сейчас много случаев, когда шлепают самовидвиженцев. Ведь - сволочи! Почуяли, что центральная власть ослабла и спешат погулять, думают, управы на них нет. А откуда ей взяться, если менты и местный ОМОН только помогает произвол творить. И гуляют! Дань заставляют платить, девочек насилуют - феодализм во всей красе... Кущевка нервно курит в сторонке. А кого им теперь бояться. А управа-то находится, Славочка. Только если раньше улита едет когда-то будет - комиссии, фигиссии, высокое начальство из Москвы, опроверже-ния, обвинения в сторону либералов, что нагнетают... А сегодня без церемоний... Раз! И пыш-ные венки на гроб. И все опять спокойно в регионе. Как в свое время в Анголе.
       - В какой еще Анголе?
       В африканской. Был там Савимби - ты не помнишь... Жирный людоед, главарь Уни-ты... Неважно. И воевали ангольцы до бесконечности. И вдруг убили его. Через неделю за-кончилась вся война. Как не было. И с нашими местными, кто из грязи в князи, точно также - раз! Никакая охрана не спасает. И все спокойно. Никто на место этого князька не стремится. Понимают люди - длинная рука Москвы, никуда не делась. Я уверен, что вашего фюрера шлепнул москвич. Уж очень профессионально все было. Вот до сих пор перед глазами...
       - Ой! Ты уже раз десять мне рассказывал. Хорош. Давай, все же, вернемя к нашим ба-ранам.
       - Давай. Только о чем еще говорить.
       - Так вот. Я хочу сказать, что в наших рядах полно интеллигенции.
       - Что?! - взвился Володя. - Интеллигент никогда не будет орать "русской земле рус-скую власть". Ты не путай образованщину с интеллигенцией.
       - Кстати насчет образованщины. Исаич тоже был нашим человеком, - продолжал на-пирать Слава.
       - Антисемит - не обязательно неофашист, - неуверенно проговорил Володя.
       - Вот объясни. Почему русский не может громко сказать, что он любит родину. Как мы дошли до жизни такой? Почему кавказцы не стыдятся говорить вслух, что они красивые, сильные, смелые, а мы, русские, только глаза отводим. Ты когда в Черкесске жил, как ходил? К стенке жался или посередине тротуара?
       - У меня было другое. Мне объяснили там, что Россия не на пустое место пришла, ко-гда к Черному морю пробилась. Вычищала адыгов и черкесов под корень, что твой геноцид... И они помнят. Так что у хачиков твоих свой счет.
       - Да пожалуйста. Только я за Ермолова не ответчик. ... Вот сейчас Россия уходит с Ка-вказа. Ты знаешь, что это означает?
       - Представляю. Но это еще не повод...
       - Не повод, не повод... - скоренько согласился с ним Слава. - Но понимаешь, Володя. Вот ты мне упреки бросаешь в национализме и ксенофобии... А посмотри что получается. Россия ушла из Средней Азии, русские там рабы. В Прибалтике - граждане второго сорта, на Кавказе от когда-то многочисленного населения русских остались одни ошметки. А сейчас все вернется к ситуации, когда русских там вообще не было. К началу девятнадцатого века. Их либо вырежут, либо выгонят, раздев догола. А ты мне говоришь, что это не повод для объявы Россия только для русских.
       - Россия - не только русские...
       - Ой, - махнул рукой Слава. - Не надо либеральной демагогии. Татар никто никуда не выселяет. Мы различаем...
       - Бьете не по паспорту, а по морде... Сколько ни в чем не повинных таджиков вы заре-зали?
       - А сколько они зарезали ни в чем не повинных русских? Володя! Давай так. У тебя есть что мне возразить по большому счету? Без либеральной болтовни о равенстве и братст-ве. Почему мы не можем как другие?
       - Да какие другие? В Германии законы о фашизме остались. Только вскинь руку - присядешь на все шесть. Конец света будешь в камере встречать. Везде за фашизм как пре-следовали так и преследуют. У нас только...
       - А ты подумай, почему?
       - А что тут думать? Вы ж опора власти...
       - Ой! Не надо. Опору власти не расстреливают в баре. Когда мы возникли в начале девяностых...
       - Ты возник... Сколько тебе тогда было? Под стол пешком бегал...
       - Не перебивай. Наших было тогда несколько человек. А теперь? Десятки тысяч! Ты подумал, почему так?
       - Потому что замятня случилась, а при ней наверх вылезает сволочь.
       - Насчет замятни не спорю. Только что-то уж много сволочей вылезло. Тебе не кажет-ся? У Гитлера тоже было немного сподвижников. А после выборов - остановить желающих было нельзя. Вся Германия за ним пошла...
       - И к чему пришла?
       - Так кто ж ему виноват, что он параноиком оказался. Евреи ему покоя не давали. Гонялся за ними по всей Европе. Не трогал бы их - до сих пор сидел бы в своем Берлине.
       - А-а! Так это евреи его свалили...
       - А кто еще?
       - У тебя паранойя, Слава. Как у Гитлера. Ты еще "протоколы" вспомни... ритуальные убийства... Да ну тебя к черту!.. Не было в нашей семье антисемитов.
       - Я не антисемит, - протестующе полднял руки Слава. - У меня в приятелях евреи...
       - Ты не оригинален.
       - Да я ничего против них не имею, - Слава встал. - Ты обожди. Я сейчас.
       - Во, во, отлей, а то тебе моча в голову ударила.
       - Я отолью, но я не только за этим встал. Сейчас принесу, - Слава вышел из кухни.
       Володя подцепил вилкой скользкий гриб и положил его в рот. Пережевывая кислую мякоть, с неудовольствием думал о том, что не может убедительно возразить брату. Понима-ет, что Славка неправ, а нужных слов нет. И насчет Достоевского не поспоришь. Антисеми-том был, пробы ставить негде. И поляков не жаловал - а тогда Польша была большой зано-зой, не меньшей чем Кавказ сегодня. А стань проблемой немцы, полил бы великий писатель и немцев, тем более что натерпелся от них в Баден Бадене. Так чем не неофашист? Да, гений... Ну и что? Среди нацистов тоже были гениальные ребята.
       Вдруг пронзило - они же разговаривают так, как будто впереди у них долгая жизнь и брата необходимо вытащить из этой мерзости. А вытаскивать уже не надо - неофашизм прак-тически сдулся в стране после исторического - смешно так говорить, но что есть, то есть - выступления Синявина на "Эхе". Вот он рос как опухоль. Нормальные люди проводили ана-логию с раковым заболеванием, которое лечится кардинальными методами. Иначе не оста-новить. Но власть в лучшем случае равнодушно взирала на это, и ни о каком лечении речь не шла. А после выступления Синявина, когда скоренько были убиты два руководителя местных отделений неофашистских организаций в Новосибирске и в их же Екатеринбурге, у рядовых нашлись быстро нашлись свои личные дела, не имеющие к неонацизму никакого отношения. Никто не рвался занять их места, не было выступлений с криками: "Это наш город, это наша страна. Русский порядок или война". И кавказцев не обвиняли, хотя, казалось бы, кто еще кроме них. Как-то быстро создалось мнение, что убитые лидеры не вникли в новую ситуа-цию и продолжали красно-коричневое дело, считая его святым. А их предупредили, что это время закончилось и надо сворачиваться. Кто? На этот вопрос ни у кого ответа не было, но мнение о том, что предупреждение все же состоялось и не было принято во внимание уби-тыми, было твердым.
      
       Если мысленно поднять потолок бара, и посмотреть сверху на происходящее в нем, то можно получить прекрасный пример броуновского движения. При том, что яблоку было нег-де упасть, молодежь еще ухитрялась танцевать, обниматься и выяснять отношения. В баре не курили по взаимному негласному соглашению между владельцем бара и посетителями, хотя запрет на курение был снят почти повсеместно с большей скоростью нежели вводился. Сме-шно было думать о раке и эмфиземе в старости, когда о самой старости речи быть не могло. Стойка бара, напоминала речную косу, которую обтекал людской поток с одной стороны, а с другой носились два бармена, порой достигая скорости челноков в ткацком станке. Стена за ними была покрыта зеркальными пластинами, на полках частоколились бутылки с красивы-ми этикетками. На противоположной от стойки стороне бара стояли столики со скамейками, под потолком вертелись блестящие шары щедро разбрасывая зайчики света по всему поме-щению.
       За одним из столиков в окружении прыщавых почитателей и двух накрашенных де-виц восседал парень, которого Владимир Попов принял за местного фюрера. МОлодец был статен, белокур, волосы свободно спадали назад - викинг, одетый в кожаную куртку, вместо железных доспехов. Меча тоже не было. Не было и рубашки под курткой. Но наличествовала майка с глубоким вырезом, в котором умещался подлинный железный крест времен Второй Мировой, закрывающий часть черепной татуировки. Судя по всему викинг рассказывал ис-торию, которой внимали окружающие. История могла быть интересна, потому что практиче-ски все поставили кружки с пивом на стол, забыв на время о жажде. А, может, имитировали интерес перед вожаком. Викинг увлекся, начал размахивать руками, имитируя удары, лицо его исказилось, он постепенно становился похож на волка.
       А волки, как известно, жалости к жертве не знают. Они всегда загрызают ее до смер-ти, никогда не позволят уйти, даже если сыты. Такова волчья натура. Они способны безус-танно резать травоядных стадо за стадом только потому, что коровы, олени и овцы не могут дать отпора и являются потенциальной едой, пусть в данную минуту ненужной. Недаром их во все века ненавидели простолюдины, и в фольклёре народов они были символом зла и жестокости.
       Попов сидел за стойкой на высоком стуле и слегка возвышался на толпой. Он заме-тил викинга в зеркале и, не поворачивая головы, равнодушно смотрел на танцующих, по-дыскивая себе партнершу на вечер. Ему понравилась одна из девиц, сидевшая рядом с подру-гой, которая прижималась к викингу. Поэтому он с интересом наблюдал этим столиком, пы-таясь разобраться в отношениях между ней и рассказчиком. Нет. Ничего не было общего. Скорее всего девушка попала в компанию из-за подруги, липнувшей к викингу. А тот, как и положено покорителю женских сердец, третировал ее до какого-то момента, а потом, закон-чив рассказ, вдруг притянул ее к себе и начал целовать взасос. Девчонка не вырывалась, и никто особого внимания не обратил. Подруга скучающе отвернулась и стала оглядывать зал. Она задержала взгляд на Попове, и тот понял, что пора переходить к делу.
       - Слушай, друг, - обратился он к соседу по стойке. - Окажи любезность. Попридержи местечко.
       Сосед повернул к нему голову, и они оглядели друг друга. На мужчине была мешко-ватая серая куртка, джинсы, кроссовки - ничего особенного. На стойке лежала бейсболка, ря-дом стояла начатая кружка пива. Он не только по возрасту не подходил этому бару, где боль-шинству не было и четверти века. Одет был совершенно не вызывающе. Не было на нем ни-чего такого, что привлекло бы внимание самки. Пришел пивка попить.
       Сосед кивнул. Но сделал это так, как будто разрешал .Владимиру отойти. Попов слез со стула и пошел к девушке. Он хмурился, но не потому, что не понравился ему разрешитель-ный жест соседа, но из-за внезапно возникшего ощущения, что где-то видел этого мужика. Но где - вспомнить не мог, и это раздражало. Подойдя к столику, он выдавил из себя улыбку и старомодно спросил девушку.
       - Разрешите вас пригласить.
       Девушка осмотрела его сверху вниз и наклонила было голову в знак согласия, но вме-шался викинг:
       - Ты мог бы меня спросить.
       Остальные воззрились на пришельца. Владимиру достаточно было короткого взгляда, чтобы навсегда вычеркнуть всех из списка потенциальных противников. Пять мокрогубых пацанов не представляли для него угрозы. Викинг был интересней. Но Владимир не хотел ни-каких конфликтов. Девица не стоила этого. Сейчас самое время отойти с достоинством. Най-дет другую. Вообще, он сделал ошибку, что подошел.
       - Не вник в картину. Испаряюсь, - Владимир даже приподнял руки в знак мирного из-винения.
       - Но я не твоя телка, Виталик, - вдруг решила проявить самостоятельность девушка. - Иркой своей распоряжайся, - и повернулась к Володе, считая, что точки над и расставлены. - Ну ты как? Пойдем потопчемся.
       Это было совсем некстати. Володя даже подумал, что его провоцируют. В любом слу-чае он оказался меж двух огней. Выглядеть явным трусом в глазах девушки не хотел, но и на-рываться на драку с толпой юнцов из-за шалавы в его планы не входило.
       - Не советую, - проговорил викинг и добавил. - Братэлло.
       - Желание дамы - закон, - сделал выбор Владимир, но руку не протянул.
       Девушка встала и одновременно с ней встал викинг. В его руке оказалась кружка с пивом. Он водрузил ее дно на плечо девушки.
       - Сядь, Натик, а то намочишься. Фрайер сейчас передумает.
       Теперь можно и отступить, не потеряв лица.
       - Не стоит оно того, чтобы ходить мокрой, - Володя с натужной доброжелательностью улыбнулся и сделал шаг назад, не желая сразу поворачиваться спиной к столу. И уперся в ко-го-то, что было не мудрено в такой тесноте. Но увидел, что лицо викинга изменилось. Исчез-ла агрессивность, он заулыбался и начал отодвигать Ирину, как бы освобождая место.
       - Вадим Родионыч! Пришли все же. Не ожидали, - заговорил викинг. В голосе не бы-ло страха, только почтительность.
       Володя тут же повернулся и уткнулся взглядом в мужчину средних лет, одетого в хо-роший костюм, с галстуком под цвет костюма и рубашки. Хорошо начищенные мокасины за-вершали вполне приличную картину. Пришелец показался даже инородным телом в этом ба-ре. Он бы не один - сзади него стояли два быка, рассматривающие Владимира.
       - Виноват, - извинился Владимир.
       - Ничего, ничего, - доброжелательно улыбнулся ему Вадим Родионыч. - У вас что? Конфликт намечался?
       - Никакого конфликта, Вадим Родионыч, - тут же вступил викинг. - Зачем нам, рус-ским людям, конфликтовать между собой.
       Вот тут до Попова дошло кто перед ним. Главарь местного отделения неофашистов Маратов Вадим Родионыч. Его труды в виде вырезок из газеты Слава дал почитать брату. Никакая газета не опубликовала бы прямые призывы к изгнанию инородцев из губернии и очищению города от пены из бомжей, алкоголиков и наркоманов. Такую газету под названи-ем " Послезавтра" издавал сам Вадим Родионыч. Владимир с отвращением прочитывал по-громные строчки, признавая, что автор их литературного таланта не лишен. Это было обидно, потому что ядовитой литературе надо было противопоставлять не менее талантливую журна-листику. А людей равных Маратову (псевдоним, наверное) по литературному мастерству в Екатеринбурге он не видел.
       Недаром эта сволочь взяла себе такой псевдоним. В восемнадцатом веке провокаци-онные статьи Марата озлобляли обезумевшие толпы настолько, что люмпенская сволочь за один погром убивала десятки людей. После статей Маратова находили забитых досмерти в подвалах подворотнях и переулках и привозили людей с рваными ранами в больницы, чья вина была в смуглом цвете кожи и "нерусском" разрезе глаз. А апофеозом был погром в пя-тиэтажке, где обосновались гастарбайтеры из Средней Азии со своими семьями. Пока при-ехали пожарные и милиция убитых уже насчитывали десятками. Шуму было много, но из "центра" никто не приехал.
       А жаловаться было дважды некому: не было людей, способных сформулировать суть претензий к погромщику, не говоря уже о том, что прокуратура не принимала жалоб такого рода. Рассматривались дела чисто криминальные. Если подозреваемый в убийстве доживал до суда, что было нечасто, то суд приговаривал его к расстрелу, лишая виновного возможнос-ти прожить даже шесть лет. "Шесть лет еще надо заслужить" говорил Генеральный проку-рор, определяя этой смутной фразой суть нового судопроизводства. Дела о разжигании наци-ональной розни, клевете, мошеничестве и многие другие не ушли из судов чисто формально. Их рассмотрение все время переносилось до тех пор, пока истцы не начинали понимать - без-надежно все. Государству это не нужно.
       - Да. Никакого конфликта, - охотно подтвердил Владимир и сделал было шаг в сторо-ну, чтобы обойти этих троих.
       - Тогда давайте познакомимся, - Маратов протянул руку. - Маратов Вадим Родионыч.
       Как это трудно, оказывается, не пожать протянутую руку. Тем более, что за ним стоят быки, которые по жесту их хозяина готовы разобраться с ним. Давно Владимиру не приходи-лось так напрягаться. Много легче было в кабинете Синявина. Там у него не было сомнений как поступать - их было двое, и он знал свои возможности. А сейчас против него армия - за-топчут, как затаптывают несчастных "черножопых", попавшихся толпе, которая ищет на ком бы сорвать беспричинную, но постоянную злобу.
       - Попов Владимир Васильевич. Извините, не могу... - выдавил из себя астрофизик.
       - А-а, - понимающе кивнул Маратов и сразу же повел рукой, приглашая присоедини-ться к компании. Не впервой, видать, сталкиваться с отказом от рукопожатия. - Но все равно. Прошу к столу. Присядем, о делах наших скорбных покалякаем.
       - Можно вопрос?
       - Конечно. Да вы садитеь.
       - Сначала вопрос.
       - Слушаю вас.
       - Вы верите, что через шесть лет нас не будет?
       - Нет, - тут же ответил Маратов. - Ерунда это все. И никто за этим столом не верит.
       - Тогда у нас нет тем для разговора. Я астрофизик. Честь имею, - Попов по кошачьи обогнул троицу и вернулся к своему месту за стойкой.
       В мыслях у него была Шарлотта Корде, зарезавшая Марата в его ванне. Тоже мне ре-волюционер - принимал посетительницу в голом виде. Он что, думал, она трахаться к нему пришла? Вот тогда нашлась женщина, которая остановила вакханалию убийств из-за его ста-тей. Знала что потеряет - голову. И не могла не убить. Владимир вспомнил картину Мунка на эту тему. Вот где правильно художник воплотил суть события - желтоволосая женщина на его полотне стояла как Немезида, от мести которой не было спасения.
       А сейчас? Почему он не свернул шею этому подонку? Ведь знает как... Быки? Можно было успеть... Нет. Жить хочется, пусть даже только лишь шесть лет. На Шарлотту Корде он не тянет.
       - Спасибо, - сказал он мужчине и взгромоздился на свой стул. Схватил свою стопку и опрокинул в рот содержимое. Встретился взглядом с барменом и жестом показал, что надо наполнить посуду. Пока бармен наливал ему виски, Попов обернулся и посмотрел в сторону столика, за которым должен был находиться Маратов. Духовный лидер сидел в центре ком-пании лицом к танцующим. Он завладел вниманием окружающих, поставив "викинга" на его второе место. Теперь слушали его. И даже Натик не скучала. Внимала его речам с раскрытым ртом. Вот он и уйдет с ней, безразлично подумал Владимир.
       Он повернулся к своему соседу, и сердце его остановилось. Сосед смотрел в зеркало, а на плече лежал толстый цилиндр пистолетного глушителя. Пистолета же не было видно из-за мешковатости куртки. Маленький фрагментик слегка поворачивался и тоже был почти незаметен на сером фоне. Сосед не поворачивал голову в сторону зала. Сейчас его даже не интересовало, что кто-то видит его оружие. Все было подчинено одной задаче: навести пис-толет на жертву через отражение в зеркале.
       Владимир мог бы помешать ему. Но мысль заскочила в голову и тут же вылетела на-ружу. Понял, что погибнет, если влезет в это дело. Сосед не станет рефлексировать - убьет. А потом все равно покончит со своей жертвой.
       Володя смотрел на фрагмент цилиндра и видел, как замер стальной стержень. Негром-кий хлопок выстрела, исчезновение глушителя... и сразу же приказ соседа:
       - Не вертись. Смотри в зеркало.
       Володя машинально подчинился и увидел, как откинул голову Маратов, получив пу-лю в лоб. А все кто рядом с ним замерли в ступоре. Сосед оставил деньги на стойке, неторо-пливо надел бейсболку, слез со стула и растворился в толпе танцующих. Только после его ис-чезновения грохот музыки был заглушен традиционным женским визгом.
      
       - Славка! - закричал Владимир и заходил возбужденно по маленькой кухне. Три шага в одну сторону - окно, разворот - три шага в другую - стена... - Ты скоро там?
       - Иду, иду, - Слава вошел на кухню, неся с собой пачку листов. - Чего орешь?
       - Я вспомнил, кто это был! - восторженно выпалил Владимир.
       - Кто? - тоже вскрикнул Слава, сразу поняв.
       - Ты не пойдешь в полицию?
       - Да ты что. Если ты не хочешь...
       - Не хочу. Во первых он получил, что заслужил. А во вторых, тебе моя жизнь должна быть дорога.
       - У меня другое мнение насчет заслужил.
       - Оставайся с ним...
       - А при чем тут твоя жизнь?
       - Да при том, что меня застрелят как единственного свидетеля.
       - Согласен. Буду молчать как рыба об лед. Но кто это был? Ты скажешь, наконец?
       - Это был сын Синявина. Я сейчас вспомнил бейсболку, которую он надел после выс-трела и узнал. В такой же бейсболке он был на фото в кабинете Синявина. Помоложе. Той фотографии лет десять. Теперь сразу все на свои места.
       - Не понял... - Слава сел за стол и начал перекладывать листы с текстом на них.
       - А вот смотри. О самом Синявине писали столько, сколько о президенте не писали. Кто он, кто его жена - кстати, красивая была баба еще десять лет назад. Атас!..
       - Кто о чем...
       - Да я не о сексе сейчас. Она мне в матери годится. Так вот. О нем писали, о ней, о его дочери, что дедом заделался. А о сыне - кратко и невнятно. То ли есть он, то ли нет его...
       - И что?
       - А теперь мне понятно, почему самовидвиженцы недолго живут. Москва их убирает руками таких как Синявин. Причем, обрати внимание - губернаторы отказались посылать все деньги в Москву. И никого не убили. Все на своих местах, кормят людей, дома строят... Дело делают. А отморозкам типа Маратова места нет. Здорово! Но как он его... я такого трюка да-же в кино не видел. Вот это киллер. Надо выпить, - Владимир подошел к столу и налил себе водки и предложил брату. Слава кивнул.
       - Ты что? За киллера собираешься выпить? - удивился он. - Без меня...
       - За Синявина старшего. За коллегу, за ученого, за отца такого парня... Вот уж кто из-менил нашу жизнь. Давай, Слав.
       Они чокнулись и выпили. Слава как всегда запил горечь сахаром, Владимир остался верен огурцу.
       - Не понял, все же.. А как твой Синявин узнал, что Маратов туда придет?
       - Хороший вопрос, - озадачился Владимир. Он подумал немного и нашел, как ему по-казалось, верный ответ: - Вас пасли. Другого варианта я не вижу. Вас пасли и направляли... А теперь вы не нужны. Ни вы, ни "Наши", ни Селигер - никто!.. Маратов этого не понял, он продолжал в том же духе, и потому его нашла пуля.
       - Да, ты прав. Мы самораспустились сразу же после его убийства.
       - Ты чего мне принес? - Володя с брезгливым выражением ткнул в славины листки. -Если антсемитскую пропаганду, можешь сразу выкинуть. Я даже смотреть не буду.
       - Нет. Это доклад одного теоретика по поводу евреев. Очень интересно. Почитай. Там никаких "протоколов", никаких ритуальный убийств - никакого такого... Всего этого, как ты любишь говорить, бреда собачьего. Мы не только "Майн Кампф" читаем. Там о народе как таковом. Почитай, поймешь, почему к ним так...
       - Сейчас? Четвертый час ночи, Слава.
       - Да. Ты прав. Пошли спать.
      
       "Сколько раз говорил Бог Аврааму, что будет он прародителем великого народа, что цари произойдут от него. Так и случилось. Пошло от Авраама воистину бессмертное племя, бессмертный народ, равного которому не было и не будет уже на земле. Их немного по сравнению с другими великими народами. Сегодня миллионов тринадцать... Капля в чело-веческом море. Но влияние их на мир поистине огромно. Они везде сегодня... Сегодня они совершенно не похожи на классический облик еврея - толстогубого, носатого кривоногого, пузатого иудея, которого так любили карикатуристы третьего рейха... Но еврей - всегда ев-рей! Он живуч как живучи его предки, которых фараон египетский изнурял непосильными работами, а они множились тем скорее, чем сильнее их изнуряли.
       На первый взгляд евреи, создавшие государство на клочке земли ни в какое сравне-ние не шли с великими народами - персами, египтянами, китайцами... Но они послужили основой для просвещения целого мира посредством христианства и магометанства. Только они довели свою хронику до начала сотворения мира - какая должна была быть самоуверен-ность у этого народа. И, доведя хронику до начала всех начал, они пронесли ее через сотни поколений до сегодняшнего дня, невзирая на происки их многочисленных врагов. Кто пом-нит сегодня имена Амалека, Апиона, Мафенона, Амана и других ненавистников евреев. А Самсона, Давида, Соломона - все знают... Римляне рассеяли их по всему свету. Казалось бы, знайте свое место, растворитесь в других народах, оставьте о себе только воспоминание... Но именно тогда возникает образ Агасфера. Вечный жид явился олицетворением всего еврейско-го народа. Обратите внимание на слово "вечный". И начинается самое интересное - воздейс-твие евреев на весь человеческий род через христианство, возникшее в недрах этого народа.
       Первое время христианина не отделяли от еврея и потому христиан преследовали как преследовали всегда презренных евреев. А потом, когда христианство окончательно отдели-лось от евреев и начало свое победное шествие по миру, что мешало христианам покончить в этим народом, не признавшим Христа? Ведь под ударами христианской церкви пали культы всех местных богов. Еврейский Бог, Бог жестокий, бескомпромиссный как и сам народ не оставил никаких надежд на выживание Одину, Зевсу, Юпитеру... Христианство было безжа-лостно к язычеству. Почему же уцелели евреи? Ответ прост для тех, кто хоть немного знает историю. Для остальных рассмотрим подробней этот феномен.
       В IV-V веках жил теоретик христианства, один из главнейших отцов христианской церкви Августин Блаженный. Вот он сформулировал концепцию христианско-еврейских взаимоотношений, которая просуществовала больше тысячи лет. Ее называли "теологией презрения". Августин признал евреев избранным народом. Но такими, по его мнению, они были до прихода Христа. Они не приняли его проповедей и потому потеряли избранность, но... и вот тут мы подошли к главному постуллату Августина: согласно ему у евреев остался духовный потенциал, который позволит им во конце концов признать Христа, принять его учение и вернуться в свою страну. Поэтому евреев можно и нужно презирать, унижать, из-бивать, держать в гетто, но нельзя убивать! И тем более нельзя их заставлять насильно при-нимать христианство под страхом смерти. Ведь есть Божественное предсказание, что они сами примут его. Но только сами!
       Авторитет Августина был настолько велик, что Ватикан разрешал евреям вернуться в иудаизм, если те были крещены насильно.
       Кто руководил пером Августина, что он написал такое? Ведь не будь этого постулата - не было бы сегодня этого народа среди нас. Для меня, как исследователя истории этого народа, это навсегда останется загадкой. Кроме руки их Бога я не вижу других объяснений.
       Пошли дальше. Церковь первого тысячелетия была чиста в вере и запрещала ростов-щичество, не поощряла торговлю... А как развиваться без займов? Откуда деньги, кто их даст без процента даже самому предприимчивому купцу? Нишу заполнили евреи! Хотим мы этого или нет, но этот народ стал двигателем прогресса! Он субсидировал предприятия госу-дарей. Любви к ним это не прибавило - наоборот. Их возненавидели за то, что они требовали уплаты долга и жалости не знали. Шекспировский Шейлок готов был вырезать кусок мяса из тела должника. Выдумка гения? Нет! Таким тогда видели еврея. Что бы он потом ни говорил, вы его уже не полюбите. А кто любит своего заимодавца? Поэтому евреям не забывали напо-мнить, что они грязные, что они христопродавцы, что они отравляют колодцы и пьют кровь христианских младенцев, что у них нет чувства родины. Их запирали в гетто. Вот говорят гетто, гетто... А ведь это не так просто. Нации Европы жили в гетто - у каждой была своя страна. А еврей всегда хотел беспрепятственно кочевать по земному шару, он всегда притя-зал на право жить среди других наций и народов. Еврейские общины составляли государство в государстве. Родиной еврея были другие евреи. В рамках гетто евреи имели дело с еврейс-кими властями и относились к христианским как к чуждым и враждебным. По этой причине основная масса людей Израиля не поддавалась ассимиляции. Они, как говорила Лара из "Доктора Живаго" предпочли остаться "избиваемым всеми отрядом". Да! Их били все кому не лень. Подводя итог этому длительному периоду, можно сказать, что церковь относилась к христианству как к старинному дворцу, который нуждается в подпорках, а к иудаизму как к крепости, которую необходимо постоянно бомбардировать и куда надо вводить войска.
       Так продолжалось до Лютера, который сломал запретительные каноны католической церкви. Христиане достаточно быстро овладели умением евреев давать в долг под процент, освоили вексельное дело, занялись торговлей, ремеслом... Можете себе представить какие об-винения в еврееизации посыпались на головы протестантов со стороны ревнителей истиной веры. Во Франции их стали называть полуевреями. И доля истины в этом есть. Презренное ростовщичество перестало быть презренным в глазах кальвинистов и протестантов.
       А евреи постепенно скатились к состоянию, которое кроме жалости и презрения к ним ничего больше не вызывало. Семнадцать столетий прошло после разрушения храма и не было видно ни малейших признаков облегчения для этого народа. Недаром один из немногих защитников евреев в конце XVIII века писал: "Этот народ рожден для унижения, несчастья и интриг. Если угодно, это особый народ, выродившийся, которому чужды слава, честь и все, что приятно человеческому сердцу". Ничего себе защитничек скажет кто-то. Однако не забу-дем, что так думало подавляюще большинство. Вспомните "наше все": "ко мне постучался презренный еврей". А Пушкина не упрекнешь в антисемитизме. Не Гоголь и не Достоевский. Однако новизна отношения к евреям в том, что по тезе автора это не вина евреев, но резуль-тат того положения, в котором они оказались. Автор просит пересмотреть "безумные законы в пользу евреев и запретить их использование в будущем". Евреи исправятся, если общество будет к ним справедливо. Такой подход к евреям был в новинку, как была в новинку сама идея Просвещения! Деятели просвещения меньше всего думали о евреях как о страдальцах. Для них важно было равенство всех граждан. А если все - то почему исключать евреев? И вот теперь пора переходить к следующему пункту нашей темы: это эмансипация и возрожде-ние евреев.
       Начнем с эмансипации. Просвещение привело к тому, что часть евреев отказалась от традиционного иудаизма и посчитало свою религию религиозным предрассудком. Из среды отступников вышли философы, которые заняли видное место в пантеоне немецких филосо-фов. Доходило до того, что репутацию можно было завоевать только через поддержку в ка-ком-либо еврейском салоне. Но не забудем, что в этих салонах управляли выкресты, кото-рые, хотели они этого или нет, становились антисемитами. " Еврейство внутри нас должно быть уничтожено даже ценой нашей жизни., это святая истина". Так писала хозяйка самого модного берлинского салона, который посещался князьями, дипломатами и людьми искус-ства. Религиозные обращения, получение дворянства, аристократические браки, переезды в мегаполисы того времени, где легче затеряться... потомки богатых евреев той эпохи растворя-лись в христианской среде. Но вообще было немыслимо, чтобы огромная группа людей, иг-рающая существенную роль в области товарообмена и производства оставалась в зависимос-ти от дискриминационных законов. Революционная Франция предложила всему миру карти-ну полной эмансипации, и этому примеру последовало большинство стран. Началось возрож-дение евреев как нации, способной занять свое место в ряду других. С позиций истории ев-реи в кратчайший период стали силой в Европе, с которой нельзя было не считаться. Они на-копили много золота, они строили дворцы, заказывали картины, писали романы, музыку, стихи... В области изящных искусств евреи прежде всего добились превосходства как музы-канты. Как было ни унизительно, но евреев использовали как ступеньку для известности и карьеры. Они кредитовали самого папу, и Ротшильду было позволено поцеловать ему руку! Наступила эпоха, когда банки встали во главе государства. Банк Ротшильдов оказывался хо-зяином положения как в политической так и в финансовой ситуации. Дом еврейских банки-ров играл более значительную роль нежели правительства. "Король Франции"! восклицала жена Нессельроде после обеда у одного из Ротшильдов. Их власть стала чем-то вроде рока, которого невозможно избежать. Ротшильды не хотели войны, и Европа не воевала почти со-рок лет до Крымской кампании! А будь они заинтересованы - началась бы война. То же са-мое происходило практически везде. Еврей, лишь надавно вышедший из гетто, конечно ока-зывался более приспособленным к борьбе за жизнь, потому что он прошел суровую школу. Ведь вырваться за пределы гетто могли только те евреи из тысяч, которые проявили исклю-чительную способность к обогащению благодаря любым способам извлекать выгоду из си-туации. Конечно они оказывались на голову выше местных купцов и ремесленников, кото-рым не пришлось проходить через столь суровую школу. Освобождение обитателей гетто вызвало смятение во всей Европе! За исключением Англии. Почему? Да потому что англи-чане в тот момент владели половиной мира. Что им евреи! Они дело делали, и потому еврея поставили своим премьер-министром. Англичане пришли к антисемитизму только после победы большевиков, испугавшись за свои владения в Индии. Тогда и Черчилль стал анти-семитом, говоря что "этот народ создал иную систему морали и философии, которая насто-лько же глубоко пропитана ненавистью, насколько христианство - любовью". Когда же в двадцать втором году страху англичан пришел конец - они увидели, что большевизм не пе-ресекает границ победителей - антисемитизм практически исчез в Англии.
       Однако вернемся к эмансипации.
       Как бы евреи не хотели слиться с остальным обществом, оно инстинктивно отторгало их, ощущая в них враждебную силу. Вот тогда в Европе заговорили о расе, о чистоте крови - это была ответная реакция на наступление евреев по всем фронтам. Заговорили о том, что бояться надо не явного еврея, но скрытого, который скрывает свою сущность, который якобы растворяется в половинках и четвертинках... Бояться надо еврея, который отринул от себя свою веру и стал атеистом, пошел в революцию, в террор!.. Все качества, присущие его пред-кам, все равно в нем остались. Он все равно враг человечества и мысли его только о всемир-ном господстве его расы. Потому и Маркс в глазах расистов был и остался евреем, хотя боль-шего антисемита еще надо поискать. "Химерическая национальность еврея - это националь-ность корыстолюбца и торговца". Первый коммунист все общество рассматривал как совер-шенно еврейское, потому что оно было порабощено деньгами. В Европе ХIХ века распрост-ранилось мнение, что евреи победили мир западной цивилизации и поработили его. Все на-столько прониклись еврейством, что ничто уже не может спасти Европу от крушения. "Мож-но подумать, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть политикой, внутренними делами, нравственностью государств". Так писал Достоевс-кий. Казалось, никто не может остановить великую еврейскую миссию и диктатура евреев лишь вопрос времени. Евреи стали хозявами жизни, а народы превратились в их рабов.
       Чем были вызваны такие мысли? Ответ один - страхом! Социальным и политическим страхом перед этим народом, который благодаря своим расовым качествам сумел противос-тоять всем преследованиям. Не избежала этого страха и наша страна. В 1878 году газета "Но-вое время" с испугом писала о непреодолимом подъеме жидов. Самодержавие остановило этот подъем с помощью знаменитого указа о "кухаркиных детях", когда были установлены пресловутые процентные нормы. Куда пошли евреи, которым поставили баррикады на дороге к образованию? На другие баррикады - в революцию! Не зря правящие круги отождествляли евреев с революционерами. Монархисты называли их офицерским корпусом революции. По-коление евреев, выросшее при двух последних Романовых, последний из которых не только ненавидел их, но панически боялся, оказало огромное влияние на современный мир. Но с другой стороны чем жестче были ограничения, тем выше были доходы полиции - взятки оценивались в десятки миллионов рублей золотом. Куда стали бежать евреи из России? Куда угодно! Тогда стали говорит о земле обетованной, тогда первые поселенцы из России появи-лись на земле пустынной Палестины. А в нашем народе недаром родилась пословица: вор прощеный, что жид крещеный - веры им нет! Поэтому можно всегда сказать, что тысячи ев-реев, принявших самое активное участие в перевороте семнадцатого и последующих событи-ях - евреи! Евреи сегодня не любят, когда им напоминают об этом отрезке истории. Их мож-но понять - гордиться нечем. Классифицируем наиболее активных деятелей революции: Ле-нин, Троцкий, Свердлов, Сталин, Дзержинский, Зиновьев, Каменев. Четыре еврея, один гру-зин, один поляк, один русский. Но при ближайшем рассмотрении оказывается , что в этом русском была четвертинка еврейской крови. Однако будем справедливы, здесь вступает за-кон, согласно которому преступление одного еврея являются преступлением всего народа, успех небольшой группы интеллектуалов как успех всего народа, а преступление одного рус-ского или немца являются преступлением данного человека и не более того. Поэтому на це-ремонии разжалования Дрейфуса толпа орала: "Долой евреев"! но не "Долой Дрейфуса".
       И вот тут мы переходим к самой трагической странице евреев - Холокосту. Гитлер и его соратники поняли, что единственный способ покончить с этим страхом перед евреями, это их уничтожение. Надо заметить, что семена зоологического антисемитизма Гитлера упа-ли на хорошо удобренную почву. Нигда в Европе ненависть к евреям не была так сильна и прежде всего потому, что нигде в Европе евреи так не ассимилировались с коренным наро-дом как в Германии. Они не поняли, что происходит, когда пришел к власти Гитлер. Потому не побежали все сломя голову. Мы такие же немцы как и вы, говорили они. У меня Желез-ный крест за Первую Мировую. Почему меня посадили в лагерь? Я спас тысячи немцев сво-ими операциями. За что меня отстраняют от хирургии? Я сам писал статьи о засилии евреев в банках. Почему меня выгоняют с работы? Это я основал патриотическую ассоциацию. По-чему вы меня исключаете? Они не хотели слышать определявшего их статус выражения Геб-бельса: "Когда еврей говорит по немецки, он лжет". Когда антисемит Рузвельт не пустил ко-рабль с евреями в Штаты, и те вынуждены были вернуться в Европу, Гитлер получил ясный сигнал: за этот народ никто заступаться не будет. Он никому не нужен. С ним можно делать все что угодно. Так оно и оказалось - никто не поднял голоса по поводу уничтожения евреев. А оставшиеся в Германии евреи буквально опустили руки и тупо надеялись, что все обойдет-ся. Конечно под такое отношение к евреям была подведена теоретическая база. Гитлер сое-динил расовую доктрину (превосходство арийской расы) и политический антисемитизм ( за-хват нервных центров общества - печать, суды, сцену, кафедры в университетах и так да-лее)... и получил расовый антисемитизм. Сразу же евреи оказались низшей расой и одновре-менно враждебной. Исполнителей воли фюрера уже не интересовало, что думает человек, какое у него вероисповедание, ощущает ли этот человек себя евреем, знает ли он о том, что он еврей... Все это уже не имело значения - евреи переставали быть объектом предрассуд-ков, дискриминации и даже ненависти. Никакой злобы к евреям убийцы в Освенциме не ощущали - они выполняли задачу уничтожения народа. Как сейчас говорят: ничего личного - только бизнес. Ненависть ощущали народы, где евреи были их соседями. Потому еврею на захваченной немцами территории было некуда податься. Его выдавали немцам или сами уби-вали. Все кому не лень. Не буду останавливаться на подробно на Холокосте. Кому интересно, советую прочитать речь прокурора на процессе Эйхмана. Скажу пару слов о последствиях - исчезла целая культура, которая создавалась веками. Культура местечек, из которых беско-нечно выходили те, кто прогрызал себе дорогу в элиту европейского общества практически во всех областях ее деятельности. По ним судили обо всем народе, из-за них на всех евреев обрушивались кары земные.
       И казалось бы - не восстать им из пепла печей. Суждено им бродить по Европе, как сегодня бродят цыгане, не имея ни пристанища, ни родины. А евреи все равно возродились. Более того, они уже свердержава Ближнего Востока! За шестьдесят лет они успели несколько раз разгромить арабские армии, создать атомную бомбу, выйти на передовые позиции в хай-теке, они даже обучают китайцев выращивать рис...Назовите год за последние двадцать, ког-да еврей не получал бы нобелевку. Да как же не бояться этого народа. Почему шейхи не хо-тят Израиль? Да потому прежде всего, что они боятся евреев. Они понимают, сними с них ог-раничения, и их режимы закачаются, как в свое время закачались режимы Европы, когда с ев-реев сняли запреты... Такая это нация - она разрушительна для старого доброго, традицион-ного мира, она вносит смуту в установившийся порядок, она материалистична и отрицатель-на. И нечего жаловаться евреям на антисемитизм - он будет всегда присутствовать в умах людей, потому что люди в принципе хотят порядка, спокойствия... А еврей разрушает все!.. Может, он и хочет быть равноправным членом мирового сообщества, но не может, потому что все равно начинает доминировать. Он никогда не будет этого выпячивать - вы часто слы-шали крики: я еврей и потому гениален? Он будет отказываться от своего еврейства - нет, нет! Я не еврей! Вот потому его будут все время затирать, давить, не пущать... Этот замкну-тый круг никогда не будет разорван.
       Еще несколько слов о характере еврея и можно будет переходить к выводам."
      
       Володя не успел перевернуть предпоследнюю страницу доклада. В комнату вошел брат, который спал в спальне родителей. Слава увидел, что читает Володя.
       - О! Ты все же решил почитать? Ну как тебе?
       - Да никак. Он кто? Из ваших? - Володя отложил листки и встал с дивана, на котором обычно спал брат. Володе ставили раскладушку, когда он приходил в гости и засиживался допоздна. Он снимал однокомнатную квартиру в другом спальном районе, но ночевал там то-же не часто. По большей части в загородном доме бывшего олигарха, у которого служил ох-ранником. При приеме на работу сдал жесткий экзамен - уложил на травку двух быков, про-вел SUV по чудовищной дороге на время, быстро догнал сына олигарха, который с удовольс-твием принял участие в экзамене. Даже пострелял - но тут не отличился. Приняли. Олигарх, хоть и бывший, платил хорошо. Дал инструктора по стрельбе, и Володя быстро освоил эту науку. Получил разрешение на оружие - благо "после Синявина" эта процедура значительно упростилась. Олигарх не хотел понимать, что времена изменились, и его неуловимый сын на фиг никому не нужен. Он считал, что береженого Бог бережет. Работа у Володи была не бей лежачего Казалось бы, доживай себе последние годы, не думай ни о чем. Нет. Скучал по сол-нцу. Все бы отдал за возможность наблюдения. Ждал ответа от Синявина на свое письмо - его не было, и Владимир с тоской думал, что ошибся в этом человеке. И все же не верил, что мировая слава - кто ему какой-то Владимир Попов - вскружила профессору голову настоль-ко, что он забыл о своей обязанности ученого перед человечеством.. Когда прочитал в газе-те, что Синявина пригласили возглавить комиссию ЮНЕСКО по спасению артефактов, он со-всем расстроился. Из Синявина стали делать свадебного генерала. Теперь он будет председа-тельствовать на бессмысленных заседаниях, которые никому не нужны кроме тех, кто там за-седает. Да и им тоже не очень.
       - Из наших. Но ты же видишь, он не антисемит, - гнул свое Слава.
       - Не знаю. Не согласен я с его тезой, что евреев надо бояться. В этом антисемитизм. Он местный?
       - Нет. Приехал из Москвы лекции читать. Покойник пригласил. Я после лекции по-дошел, и он дал мне этот ксерокс.
       - Он что? За уничтожение евреев?
       - Да кто ж об этом в открытую... Отморозки только.
       - А сколько тех, у кого это мечта, порой, единственная? Дай им волю... Как этих
       прикажешь называть?
       - Ты выводы прочитал?
       - Не буду. Не интересно. Он приезжал "до Синявина"?
       - После. И знаешь, что он мне сказал?
       - Что?
       - Он сказал , что единственный положительный момент во взрыве, это уничтожение евреев.
       - Он отморозок. Вот я бы на твоем месте задал бы ему один вопрос. Один, Слава!
       - Какой?
       - Вот если бы этот... - Володя схватил листки и перебрал их. - Ага! Блаженный напи-сал бы, что евреев надо уничтожить. Их бы вырезали в два-три десятилетия. Как всех, кто не принял Христа... Что б вы делали, антисемиты? На кого б вы выплескивали свою блевотину? Какой бы еще народ вы сделали козлом отпущения? Ведь нет другого такого. Я еще не встре-чал добрых антисемитов - злобы в них больше чем достаточно. Вот куда б вы ее девали? Ведь она б вас задушила, вы б захлебнулись в собственной желчи. Да вы памятник должны евреям поставить.
       - Слушай, а чего ты их защищаешь? Что тебе эти жи... евреи?
       Владимир долго молчал.
       - Да ничего. Я к ним никак не отношусь, - наконец ответил он. - Как говорил великий Ролан Быков: "Я не склочник, я за справедливость".
       - Между прочим, твой Быков тоже еврей.
       - Да ну! Не знал, - Володя покрутил головой. - Только еврей мог так гениально сыг-рать скомороха. Слушай, а мы, Поповы, не евреи? Вы же родословную всех копаете. Может, ты раскопал и теперь скрываешь? Мне-то можешь признаться, я тебя не выдам.
       - Пошли жрать. Я завтрак приготовил, - сказал Слава и вышел из комнаты.
       - А ты все же... - начал было Владимир, но звонок мобильника прервал его. Он посмо-трел на номер. Звонил не хозяин.
       - Алло?
       - Владимир Васильевич Попов? - услышал он мужской голос.
       - Он самый.
       - Вам звонят по поручению Синявина из РАН-а. .
       - Я слушаю, - встрепенулся Владимр.
       - Он рекомендовал вас для работы в Пулково. Так огрганизуется постоянная станция наблюдения за солнцем. Возглавлять научную часть будет сам Синяивин. Вам будет предос-тавлена квартира в Пулково и вполне приличный оклад.
       - Я согласен, - торопливо сказал Владимир. Сердце его забилось. Мечта сбылась. - Когда начинать?
      
       8.
      
       Их разделяло восемь часов, и потому друзья сравнительно редко общались по скайпу. Профессор Смит работал до пяти и к тому времени, когда добирался до дома, в Москве было уже полночь-заполночь. Синявин спал. Но суббота была их, и они отводили душу в часовых беседах. Говорили обо всем кроме солнца. Для этой темы хватало общения на работе два ра-за в неделю, когда Синявин приезжал рано утром, чтобы застать американского коллегу в ла-боратории. Подключали Владимира Васильевича к своим беседам, молчаливо признав его ра-венство с ними. Глядели друг на друга с больших экранов. Попов, находять в Пулкове, пока-зывал графики и снимки. Сравнивали их с американскими результатами, и Попов делал свои умозаключения. Мэтры их не оспаривали. Изменений не было - солнце стремительно двига-лось к коллапсу. Было только одно слабое утешение - скорость движения не менялась. Пока. По закону должна возрастать. Почему она не растет, спрашивал себя Петр Иваныч? Должна же... Но свой вопрос держал при себе. Еще нехватало выходить с этим вопросом на публику - убьют! Припишут ему по глупости желание ускорить процесс и поди докажи какому-либо идиоту, что он не причем. Уже был прецедент, когда охрана - к Синявину приставили охрану - едва успела остановить мужчину, который с криком: " Из-за тебя, сволочь"!! набросился на ученого во время его традиционной прогулки. Потом ему рассказали, почему мужик психа-нул: его жена долго страдала бесплодием, угробили огромные деньги, ездили в Израиль лечи-ться. Забеременила (были на седьмом небе от счастья) и сделала поздний аборт, когда узнали о конце света. Мужик не готовился к нападению. Он случайно столкнулся с Синявиным и спонтанно вскипел. После этого случая Катерина Семеновна не преминула поднять пальчик - я тебе говорила, пусть охраняют, а ты возражал! Кто оказался прав?
       В одну из суббот на Смита что-то нашло и, обычно сдержанный в проявлении чувств, он вдруг заговорил откровенно:
       - Знаешь, Петр, я ведь тебе жизнью обязан.
       Слово "Петр" американец произнес без малейшего акцента. Начиналось их общение с "Пьетр", как говорили все иностранцы, которые общались с Синявиным. Только Смит путем тренировок добился правильного произношения. Надо заметить, что напрягаться особо не пришлось.
       - Да? - удивился Синявин. - Я тебя из горящего дома вынес?
       - Не смейся. Когда меня взаперти держали после решения глав правительств.
       - Это было безумие, Стив. Но причем тут я?
       - Это была паника, Петр, - не согласился с ним американец. - Они запаниковали...
       - О! Извини, Стив, что перебиваю, но разреши сначала мне пару слов.
       - Вперед.
       - У меня появился комплекс вины перед человечеством.
       - Какой еще комплекс? Ты все сделал правильно.
       - Я не об этом. Думал, общество пойдет вразнос. Начнется вакханалия грабежей, ван-дализма, убийств... Помню, как в кабинете президента предрекал всякие ужасы. Один из его помошников даже умер от страха после моих пророчеств. В общем, я думал о людях хуже чем они оказались на самом деле. Подсознательное высокомерие ученого свою роль сыграло. А человечество оказалось молодцом. Не ожидал.
       - Ну, Петр, перемены все равно огромны. У нас...
       - Извини, Стив, я закончу. Перемены в основном не в худшую сторону. И знаешь, я тогда понял, что поговорка о каждом народе достойном своего правительства абсолютно не-верна. В нашем с тобой случае правительства оказались недостойны своих избирателей. Все причем. И демократически избранные и тоталитарные. Одно дерьмо! Но ты что-то хотел о том, как я тебя спас. Мне даже интересно.
       - Они заехали ко мне домой и попросили проехать с ними к моему другу - Советнику по национальной безопасности.
       - Извини. Кто они?
       - А черт их знает. Какая-то спецслужба, о которой никто не подозревает. Не ребята из Ленгли, не тем более полицейские... Не знаю, кто они. Не представились. Но обманули легко. Привезли меня в загородный дом. И сказали, что придется мне здесь немного пожить. Все удобства, газеты, телевизор во всю стену, выпивка в баре без ограничений, озеро для купа-ния... Вот уж поплавал.
       - Я помню. Ты был членом эстафетной команды в университете. А комп?
       - Нет. Никакой связи с внешним миром. А наплавался я вдосталь. Но уплыть от них не пытался. И знаешь, как страшно было... Я напивался каждый вечер. Они были вежливы, предупредительны... Но я узнал, что ощущает заложник, когда захватывают банк, и говорят: сейчас будем стрелять по одному пока не выполните наши невыполнимые условия. Почему я?! Пять минут назад я зашел сюда по своим делам, не думая, сколько я еще буду жить. Знал только, что долго... Я здоров!..
       - Да не волнуйся ты...
       - И вдруг понимаю - а жить-то осталось минуты, - уже спокойней сказал Стив. - И сделать ничего нельзя. Твоя жизнь уже зависит от чужой воли, от чьего-то решения... Прези-дента. И такое состояние длилось не день, не два... Сейчас позвонят и все. Меня здесь грох-нут либо повезут, и я поеду и буду ждать, когда они меня убьют. Либо утопят - если у них есть чувство юмора.
       - А почему ты решил, что могут убить?
       - Газеты. Один досужий журналист обратил внимание на одновременную смерть не-сколько астрофизиков в разных странах. Мне хватило. И тут я увидел тебя, когда ты обрати-лся ко всему миру и показал на свой синяк. В эту же секунду я понял, что буду жить. Незачем меня убивать. Более того, они пальцем меня не тронут. Пусть только попробуют! Ты не пред-ставляешь, как я заорал на моих убийц! Они выскочили из комнаты, а я орал, орал, орал... Я хватал бутылки со стойки и швырял им вслед! Они лопались, запах спиртного кружил голо-ву... Успокоился через... Даже не знаю. Счастье, что буду жить затмило всё! Так что, спаси-бо тебе, Петр.
       - В любое время, - засмеялся Синявин. - Послушай. А что дальше было? Тебя отвезли домой, выкинули из машины и всё?
       - Не выкидывали...
       - Ну ты меня понял.
       - Да. А что еще?
       - Не позвонили, не вызвали, не извинились...
       - Так меня ж никто не убивал, как тебя... когда тебя Володя спас. Кстати, он из такой же службы, что и те, кто меня в доме держал. Тебе не кажется?
       - Кажется. И кстати, у меня ощущение - у него сейчас много работы. И это хорошо.
       - Какой? И почему хорошо? Что может быть хорошего в работе убийц? Ты меня изви-ни, конечно.
       - Извиняю. Понимаешь, Стив... - Синявин вдруг понял, что ему не хочется объяснять американцу особенности его родины, где жизнь человеческая никогда особо не ценилась. Его сын убивает отморозков и не испытывает угрызений совести. Так надо, и говорить больше не о чем. Страна Стива тоже далека от совершества. Еще как далека! Но доказывать это амери-канцам бессмысленно. Они считают себя лучше других. В чем-то они правы. Нет. Он не бу-дет рассказывать это американцу. Не поймет. Потому что штатник. Чужой.
       - Стив, это между нами, мужчинами. Ни слова Леоноре. Договорились?
       - Абсолютно, - Стив был заинтригован.
       - Ты читал "Лолиту"?
       - Конечно.
       - Мой Володя попал в такую же ситуацию. Влюбился в нимфетку.
       - О! И что?
       - А то, Стив, что спасается он только работой. Приходится много ездить по стране, а она у нас большая. Потому я и сказал - хорошо, что у него много работы. А иначе б не знаю... Катя говорила, он места себе не находит. Он с ней поделился как с матерью. Володя всегда был ближе к жене, чем ко мне. Вот так, Стив... Солнце солнцем, а проблемы все те же.
       - И нимфетка-то как к нему?
       - Да в том-то и дело, что прибегает. Звонок - и она уже у него в квартире. И не выхо-дят из нее, пока он нового задания не получит.
       - А тогда какие проблемы?
       - Ей пятнадцать, ему тридцать. И все, что отсюда вытекает. Он пойти с ней никуда не может. Ей в школу надо каждый день. У нас с этим строго.
       - У нас теперь тоже.
       - Вот она утром от него в школу, потом к нему и лежат взаперти. А он уезжает, она к своей маме. Никакой другой жизни.
       - Come on, Петр! Ничего страшного. Через два года закончит школу...
       - Извини, Стив! А ты понимаешь, что такое два года жить взаперти?
       - Теоретически. У меня сын в Комиссии по условно-досрочному освобождению. Он часто делится. Не преувеличивай страдания Володи. Они счастливы, я уверен. Я думал, у не-го ментальные проблемы из-за его работы. Знаешь, как бывает...
       - Ну, он же не в расстрельной команде, чтоб с ума сойти.
       - Тогда забыли. Кстати, ты видел эту нимфетку?
       - Нет. И не хочу. Не могу смотреть на ребенка, зная, что она любовница моего трид-цатилетнего сына. Моя дочь видела, сказала - красивая. И все. Красивые женщины переве-лись, что ли? У него их было как у петуха в курятнике. Чего он именно в ней нашел?
       - Тайны секса неисповедимы. В тебе, Петр, христианское воспитание бушует. Перей-ди в мусульманство - перестанешь возмущаться. Там даже тринадцать в порядке вещей.
       - Спасибо за совет, Стив. Подумаю. Может, гарем заведу.
       - Катя тебе заведет. Сразу шары оторвет.
       - Это ты прав. Лучше не рисковать. Что у тебя нового?
       - Да новостей много. Одна из них - великое переселение народов. Имигранты поехали домой миллионами. На родину захотели. Сразу столько проблем... Те, кто был против них, за-ткнулись. Евреи едут пачками в Израиль. Рядом со мной три семьи сразу. Такого у нас не бы-ло. Ко мне пришел мой сосед. Мы дружим семьями. Он сказал, дети настаивают. Хотят назад на родину предков. Отец им - какие предки! Ваши предки приехали сюда с Украины после погромов в конце позапрошлого века. Никогда в Израиле не были. А сын ему - папа! Наши предки жили в Израиле, на земле, завещаной нам Богом. Если Создатель решил, что мы дол-жны умереть в солнечном пламени, то пусть это будет на родине. Отец им - ваша родина Америка! Вы здесь родились... А дочь ему - а мы все равно ощущаем себя чужими. Все рав-но, даже когда никто не намекает, не говорит впрямую, что ты кайк... А мы видим - не свои, чужие мы... И знаешь, что она ему еще сказала?
       - Да?
       - Она сказала - я не хочу, чтобы мои друзья защищали меня от антисемитов. Я хочу чтоб напоследок их вообще не было вокруг. Надо ехать!
       - Не уговорил он детей?
       - Дети его уговорили. Он даже вспомнил псалом, в котором говорилось, что наступят времена, когда дети будут учить своих родителей.
       - У нас похожая ситуация. Тоже едут... Полные атеисты, с хорошей работой, положе-нием... а едут. В Израиле сейчас столпотворение. Ладно, хватит о них. Мир не из одних евре-ев состоит. Что еще?
       - Марихуану разрешили. Вдруг вспомнили, что и героин продавался в аптеках в нача-ле двадцатого века... С наркобаронами расправились. Народ!..
       - Как это? У них же охрана...
       - А охрана тоже не на Луне живет. И ее достали. Люди всегда знают, чем занимается сосед. В Мексике мужчинам раздали оружие. Тут же нашлись инструкторы, и толпа мгновен-но перебила всех главарей. Охрана разбежалась, разграбив у них все, что можно... Такие пе-ремены, Петр! Сын, кстати, очень загружен. Ты не представляешь, сколько подано заявлений после тебя.
       - И что?
       - Требуют милосердия. К ним пришло заявление от Чепмена. Седьмое по счету.
       - Это кто?
       - Убийца Леннона.
      
       Это было не лучшим местом в стране. Более того, одним из худших и печально изве-стно прежде всего тем, что там сорок с лишним лет назад восстали залюченные, и все закон-чилось кровавой баней. А сейчас оно всплывает в новостных сайтах только потому, что один из ее обитателей регулярно подает прошение о помиловании и получает столь же регулярный отказ.
       Аттика! Тюрьма для убийц, приговоренных к пожиненному заключению, Заведение с исключительно строгим режимом, и общество не выступает на стороне осужденных, какие бы вопли о зверствах охранников оттуда ни доносились. Веры заключенным нет. Да и почему им надо верить? Они убийцы. Они лишили невинных людей жизни. Но даже среди них есть один, который по праву заслужил ненависть миллионов людей. Он убил Джона Леннона.
       Сегодня Марк Чепмен никак не напоминает того молодого человека с одутловатым лицом, подстриженного под "битла", который вызвал шок у всего мира, выпустив четыре пу-ли в певца.. Подбородок почти исчез, и волос поредел - время берет свое. Но суть его не из-менилась. Как был он пустым местом, ничтожеством, таким он и остался. Из-за той боли, ко-торую он причинил людям, он заслуживает то, что имеет сейчас.
       Но в последние месяцы он впервые задумался о том, стоило ли стрелять. Причиной была новость, взбудоражившая весь мир - взрыв солнца. У него было время для размышле-ний - одиночная камера дает все возможности подумать о чем угодно. Он и думал - вспоми-нал свою никчемную жизнь, синее небо на Гавайях, фанатическую страсть к "Битлам", жену, увлечение христианскими идеями, еще что-то по мелочи... А больше и нечего вспомнить в свои пятьдесят с лишним. Большая часть из них прошла в этой одиночке. Один раз вышло так, что на прогулке с ним оказался еще один заключенный. Охрана не успела опомниться, как этот узник вцепился ему в глотку и начал душить. Еле успели оттащить. Он оказался бит-ломаном. Вот это было ярким пятном в его тюремной жизни. И кстати, когда ему отказывали в освобождении, то издевательски напоминали именно этот эпизод - убьют, если мы вас ос-вободим. Никто вам защиту на федеральном уровне предоставлять не будет. На вас объявят охоту, найдут и убьют. Мы беспокоимся о вашей безопасности. Кстати, такая охота явится еще одим подтверждением вашей же правоты. - о вас помнят и будут помнить в веках! Вы же этого хотели.
       Да! Он именно этого хотел. Как наверно хотел того же Ли Харви Освальд, ничтожес-тво, изменившее курс страны. Тоже навсегда вошел в историю. И он знал, его имя навсегда будет связано с именем гения. Через сотню лет, через два столетия, три... до тех пор пока бу-дет существовать музыка в очередной биографии Леннона при каждом упоминании великого певца и композитора, будут упоминать и его. Был убит! Убит?! Кем?!! Кто посмел убить че-ловека, сутью которого были мир, любовь и музыка! А вот сносочка внизу странички с при-мечанием редактора - Чепмен Марк. А самые любопытные в любом поисковике одним кли-ком мышки могут найти его фото. И запомнят! Пусть как самого подлого рок-негодяя. Какая ему разница - плевал он на мнение людей. Миллионы, более достойные, известные в свое время, талантливые, уйдут в небытие, а он останется. Пусть приклеенным к имени Леннона, но останется. А что еще надо, о чем еще мечтать! Его жизнь удалась. Ведь тысячи втайне ме-чтают о славе Герострата. А человечество запомнило только этого поджигателя. И то, спро-си, чем прославился грек? Почти никто не ответит правильно. Помнят имя, а с чем оно связа-но уже забыли. И правильно - что такое храм Артемиды. Очередное строение в ряду многих. Леннон же был уникален, и потому он был уверен, что превзойдет славу знаменитого поджи-гателя. Люди и сегодня помнят, как он уселся на асфальт рядом с истекающим кровью гени-ем и начал читать свою любимую книгу. Какую? Уже забыли, естественно. "Над пропастью во ржи". А вот его поведение - оно запомнилось. Ну почему его не казнили? Ведь просил же... Тогда б он умер с сознанием исполненного долга перед самим собой. Он внес свое имя в анналы истории. По крайней мере музыкальной истории.
       И вот теперь все рухнуло. Не будет памяти в веках. Ничего не будет. Его имя исчез-нет вместе с исчезновением человечества. Даже много раньше - кто вообще будет вспоми-нать о Ленноне, когда придет срок коллективной гибели. Люди не будут думать о музыке. Его никто не вспомнит. Скорее всего он не доживет до взрыва. Кому охота проводить после-дние дни, охраняя мерзавцев. Их всех, кто сидит в этой тюрьме перебьют, чтобы избавиться от этой малоприятной работы. Как он соскучился по свободе! Поехать куда хочешь, жрать когда захочешь, но не по расписанию и не одно и то же. Идти, никуда не сворачивая, миля за милей по Бродвею, а не вышагивать, считая шаги, по периметру тюремного двора или крохо-тной камеры...Встречаться с женщиной, спать с ней... Пойти просто посидеть, послушать тех же "Битлов" в каком-либо ретро-кафе... Ложиться спать, когда хочется спать, днем и не на этой опостылевшей ему узкой постели - на широкой поперек, раскинув руки... Окунуться в море... Увидеть океанские просторы не на маленьком экране телевизора, но в яви... Он хочет на свободу! Десятилетия он сидел здесь, он отдал свой долг обществу, он наказан, он все по-нял. Он встанет на колени перед людьми, пусть его простят, есть же в них милосердие. Тем более, что Леннона все равно не вернуть, сколько бы он ни сидел.
       У него есть шанс. Он знает, что комиссия по освобождению в высшей степени либе-ра-льно относится к прошениям по помилования. Освобождены старики, сидящие пожизнен-но и забывшие за что сидят, освобождены жулики - даже Мэдофф вышел на свободу! Осво-бождены торговцы марихуаной - ее разрешили, чего их держать... Тюрьмы пустеют и никто не возмущается. Люди стали добрее, понимая, что последние шесть лет всем хочется прожить как людям, но не как отверженным. Не выпускают серийных убийц - этим суждено встретить конец в камерах. Да и как выпускать, если у таких сдвинуты мозги и им все равно, сколько лет жить людям. Вообще с убийцами разбираются индивидуально и бывают случаи, когда все же выпускают.
       Но он-то не убийца по найму и тем более не серийный. Хотя, если честно, эти четыре пули были выпущены во всех четырех. О, если б там они были все четверо, как на той знаме-нитой фотографии, где их сняли переходящими улицу по зебре. Он бы не промахнулся по всем. Тогда!.. Но сейчас он хочет на свободу.
       - Господа! - начал свою речь Чепмен, сидя перед тремя членами комиссии по услов-но-досрочному освобождению. Женщина и двое мужчин смотрели на него со вниманием и ожидали, что он скажет. Он знал их - они ему отказывали и ему было понятно, что движет ими. Но сегодня... Это последняя попытка. Сейчас или никогда. Надо быть смиренным.
       - Больше тридцати лет прошло с тех пор, как я убил Леннона. Да, я убил одного из лу-чших людей на этой планете. Двигали мною желание прославиться и остаться в веках в памя-ти людей. Мне было тогда двадцать пять. Я считал себя взрослым человеком, время которого уходит и нет никаких возможностей как-то выделиться на фоне всех остальных. Потому я сделал это. Сейчас, когда прошло больше тридцати, я думаю только о том, что случись невоз-можное, и вернись я в те годы, будучи в сегодняшнем состоянии ума, я никогда бы и близко не подошел к этому человеку. У меня было достаточно времени, чтобы осознать всю глуби-ну моего предательства по отношению к человечеству, потому что Леннон принадлежал все-му миру. Я нанес этому миру рану, которую невозможно залечить, она будет кровоточить в памяти людей всегда. Сейчас я понимаю, что слава Герострата есть слава позорная, непрос-тительная и прощения мне на самом-то деле нет. И наверно я никогда уже не обратился бы с просьбой о помиловании, не узнай о грядущей катастрофе. Уже осталось меньше шести лет. Я прошу вас, я умоляю... поверить в то, что сегодня перед вами другой Марк Чепмен, кото-рый все оставшиеся годы будет нести в себе чувство глубочайшей вины перед всем миром. Я закончил, господа. Я смиренно буду ждать вашего решения. И каким бы оно ни было, я при-му его со склоненной головой.
       Он замолчал и опустил голову, как бы говоря этим жестом - вы видите перед собой глубоко раскаявшегося человека, которому больше нечего сказать.
       - Ну что ж, - услышал он женский голос. Всегда начинала говорить она. Он даже не знал, как ее зовут - они ему не представлялись. - Вы можете идти. Вас известят о нашем ре-шении.
       Все как раньше. Его известят об отказе. Бухнуться на колени? Не поможет. Почему даже сейчас ему нет прощения? Чепмен не мог этого понять. Он встал, оглядел их в надежде найти в лицах хоть каплю понимания. Но как и всегда их лица были бесстрастны. Он повер-нулся к двери и пошел на выход, сопровождаемый охранником.
       Когда закрылась дверь, члены комиссии переглянулись. Женщина взяла две печати в руки слегка потрясла ими. На одной было выгравировано: "ОТКАЗАТЬ", на второй "УДОВ-ЛЕТВОРИТЬ".
       - Какую печать будем освежать? - спросила она, приоткрыв коробку с пенопласти-ком, пропитанным чернилами.
       - А что вы сами-то думаете, Маргарет? - спросил ее мужчина.
       - Я что думаю? Я уже в прошлый раз склонялась к помилованию, но вы и письмо Око Йона меня переубедили. Но сегодня письма от старушки нет, хотя ее известили. И...
       - Минутку, Маргарет. Извините, что перебиваю. Позвольте мне сказать пару слов, -вступил в разговор второй мужчина.
       - Конечно, Джорж. В прошлый раз вы были достаточно убедительны. Хотелось бы услышать, что вы сегодня скажете.
       - Я внимательно выслушал мерзавца. Он упирает на то, что жить всем нам осталось шесть лет. Уже даже меньше. Солнце не меняет своего решения. Мой отец, как вы знаете, ас-трофизик, и держит руку на пульсе светила. Смею вас уверить, что даже малейшее изменение в поведении звезды станет мне известно в тот же день. Пока что нет новостей. И Чепмен прав - нам осталось немного. Но какой из этого следует вывод?
       - Что можно быть милосердным, Джорж, - ответила на риторический вопрос Марга-рет.
       - Согласен. Но почему к мерзавцам? Что изменилось?
       - Да как что! Перемены огромны. Ты разве сам не видишь? Мы Мэддофа отпустили. Самого Мэддофа, который разорил тысячи, оставил их без средств к существованию... - возразил ему мужчина.
       - Да, оставил, Рональд. Но сегодня это уже не имеет значения. Людям не нужны пен-сионные фонды, не нужны миллиарды, чтоб делать новые миллиарды... Вот это ушло. Никто не помрет из-за жулика, никто не впадет в нищету от его действий. Он наказан хотя бы смер-тью своего сына. Практически все государства накопили достаточно средств, чтобы поддер-жать всех, кто может нуждаться. Несколько стран Африки, у которых никогда ничего не бы-ло - им помогают. Там тоже никто не помирает теперь. Но я о другом...
       Джорж замолчал.
       - О чем, Джорж? - не выдержал молчания Рональд.
       - А скажите, врачи перестали делать операции и не вытягивают больше больных с то-го света? Не отвечайте, я еще приведу примеры. Гинекологи перестали спасать недоношен-ных? Фермеры перестали обрабатывать поля и собирать урожай? Шахтеры спускаться в за-бои на опасную работу? Могли бы спокойно уйти на пособие и жить все шесть припеваючи. Копы не гоняются за преступниками?
       - Они теперь чаще стреляют, - заметила Маргарет.
       - Да. В этом перемены. Бандитов стали кончать на месте, и никто особо не возникает.
       - Насильников и педофилов тоже, - добавилла Маргарет. - Последние были сильно ра-зочарованы, что отношение к ним не поменялось.
       - Лекарства не выпускаются? Музыка больше не звучит? Люди перестали ходить в музеи?
       - О! Теперь вообще не попадешь. Как будто с цепи сорвались - все хотят на искусст-во полюбоваться, - согласился Рональд. - А какие открылись частные галереи!.. Шедевры те-перь приходи и смотри. Дворцы и виллы, куда раньше не подступиться - пожалуйства! И ни-каких краж!..
       - А туризм? Такого наплыва никогда еще не было... Биржи, которые рухнули в день объявления Синявиным конца света, возродились. Не те масштабы, не тот объем, но они ра-ботают. Еще примеры? У меня их сотни...
       - Достаточно, Джорж, - сказал Рудольф.
       - Если достаточно, то могу сказать, что мы, люди, оказались достойны своего звания и своих предков. Не стали дикарями, не развалились на кланы, не впали в вандализм...
       - Не впадай в патетику, Джорж. Ближе к делу, - остановила его Маргарет.
       - Тогда почему эта сволочь, еще большее ничтожество чем он было до убийства, дол-жен получить помилование?
      
       Джорж Смит вытащил из кармана мобильник и нажал кнопку
       - Да? - услышал он голос отца.
       - Не волнуйся, папа. Мерзавец будет сидеть.
       - Спасибо, сын.
      
      
      
      
       9.
      
       Петр Иваныч Синявин и Владимир Васильевич Попов перешли на новый уровень от-ношений после ночного разговора в Пулкове. Профессор приехал с рутинной инспекцией, ко-торая была чистой формальностью, потому что станция делала свое дело и делала его хоро-шо. Не вина была работников, что не было обнадеживающих известий.
       Семен Петрович Вегалин после нескольких недель лихорадочной активности, когда надо было закупить оборудование, смонтировать, отладить, запустить... впал в администрати-вную спячку и большую часть времени проводил со своей женой - секретаршей. Был счаст-лив. Он возил ее в Питер, водил в рестораны и музеи, возмещая недостаток внимания за пре-дыдущие годы. Это был их медовый месяц. Науку Семен Петрович забросил. Понимал, что это излишне, когда ею занимаются Попов и Синявин. Он будет только путаться у них под ногами. Небольшой штат сотрудников не доставлял хлопот директору. Руководство свелось к тому, что он отбивался от астрофизиков, желающих получить работу в Пулкове, а не сидеть на шее у государства.
       Все знали, чем занимается станция и хотели быть первыми, кто узнает о великой но-вости, что взрыв откладывается или его вообще не будет. В это верили страстно, как верова-ли в божественность Христа в средневековье. Поначалу каждое утро радио многих стран на-чинало с сообщения, что новостей о солнце нет, а потом перестали об этом сообщать. Не сто-ит ежедневно напоминать о грядущей катастрофе отсутствием новостей.
       Ночное бдение, когда ученые засиделись за чашкой кофе в лаборатории, вылилось в разговор, который поначалу не понравился Синявину. Но потом он успокоился, ибо Попов, рассказывая об убийстве Маратова, восхитился его сыном. И никаких больше чувств кроме восхищения Синявин не услышал.
       - Понимаете, Петр Иваныч, я впервые в жизни увидел профессионала в работе. В кино мы все это видим. А вот так... через зеркало... А вы знали о его возможностях?
       - Нет, Володя. Вы позволите мне называть вас так?
       - Конечно. Сочту за честь. Но если вернуться к тому случаю... - Володя замолчал, подбирая слова.
       - А вы помимо восхищения его умением одобряете это убийство?
       - Да, - после некоторой паузы твердо ответил Володя. И торопливо продолжил. - Я никогда бы этого не одобрил, не появись солнце в нашей жизни.
       - А какая разница?
       Попов помолчал.
       - Я ведь читал статьи Маратова. И когда встретил, хотел ему шею свернуть. А он мне руку протянул.
       - Пожали?
       - Нет. И так начал гордиться собой, а через минуту ваш сын... Я понял какая пропасть между мной и вашим Володей. Я только на болтовню способен, хотя у меня черный пояс по карате и еще кое-что... А ваш сын не болтает - дело делает. Его надо было убить! Чтоб дру-гие люди жили. До вас можно было как-то бороться... хотя государство не жаждало. А после вас - да кого это волновало... Какой суд... Он весь город против нацменов настроил.
       - Как видите взволновало. Мой сын наверняка не по собственной инициативе стрелял. Приказ был.
       - Да, вы правы. Значит в Москве поняли, что нет другого выхода.
       - Наверно, - вздохнул Синявин. - Но я при своем мнении остался: нельзя стрелять без суда.
       - Вы за смертную казнь?
       - Конечно. Ее отмена - это было верхом глупости.
       - Странно. Либералы обычно против. А вы либерал.
       - Надеюсь, это не ругательство? - улыбнулся Синявин.
       - Нет, конечно. Я сам такой. Но считаю, что маратовых сегодня надо убивать. А на-счет смертной казни... было много за и против.
       - Я приведу пример: бандит захватывает заложников и стреляет их по одному. Поли-ция убивает его. Все рукоплещут. Так?
       - Ну?
       - А теперь другой сценарий. Полиция только ранит мерзавца. И что? Теперь его не-льзя казнить? Почему?
       - Черт его знает, - пример профессора смутил Попова. В самом деле - почему?
       - Так что мы с сыном на разных флангах, а вы как раз посередине.
       - Еще кофе? - встал Попов
       - Нет, спасибо. Пойду спать. Мы не увидимся завтра. Точнее уже сегодня. Связь дер-жим по-прежнему. Не забывайте контактировать со Смитом.
       - А-а... Будете контачить со своим сыном, не говорите ему обо мне, - застенчиво улы-бнулся Попов.
       - Конечно, - понимающе кивнул Синявин. Ему в голову не пришло посмеяться над Володиными страхами. Помолчав, он добавил. - Но вы тоже держите язык за зубами.
       - Конечно. Никому, - честно глядя в глаза Синявину солгал Попов.
       Надо позвонить брату сегодня же, напомнить о молчании, подумал он. Через паузу добавил:
       - Это в моих интересах. Я единственный свидетель.
       Синявин нахмурился. Он поначалу не вник в смысл слов Попова. Потом дошло:
       - Да, вы правы. В вашем случае, Володя, молчание - жизнь.
       Два интеллигентых человека с легкостью переступили черту, за которой начиналось пособничество преступлению.
      
      
      
       10
      
       Они с напряжением смотрели друг на друга через большие экраны. Стивен Смит, Си-нявин Петр Иваныч и Попов Владимир Васильевич. У Попова были новости, и он только что изложил их. Подносил графики и снимки к экранам камер. Убирал их и с надеждой смотрел на непроницаемые лица своих старших коллег. Ученые молчали.
       - Что скажешь, Стивен? - наконец прервал молчание Синявин. - Ты не мог пропус-тить эти изменения.
       - А я их не пропустил, - тут же ответил Смит.
       - А тогда почему?!... - взорвался Попов, но Синявин резко оборвал его.
       - Володя! У них не принято орать на работе. Не Россия. Спокойней... Я понимаю, вы хотите попасть на обложку "Таймс". Если вы правы - попадете.
       - При чем тут обложка? - еще раз вспыхнул Попов. - Да я...
       - Володя, успокойтесь. Будет время, купите себе чувство юмора. Хотя бы на рубль. Давайте к делу.
       - Если Попов прав, то я тебе не завидую, Петр, - сказал американец.
       - Да. Меня убьют, - спокойно ответил Синявин.
       - Почему? - искренне удивился Попов.
       - Не будьте наивным, Володя. Из меня сделают хорошего козла отпущения. За все перемены, которые далеко не всем нравятся.
       - Но ты не беспокойся. Мальчик неправ. Я проанализировал изменения - время до взрыва осталось прежним.
       - Вы использовали вашу программу? - спросил Попов.
       - Нет, молодой человек. У меня достаточно опыта, чтобы определить на глазок.
       - Господа! Дайте мне час. Володя - покажите мне все графики, снимки с шестого по пятнадцатый, данные активности - в общем, все изменения за последние сутки.
       - Я это делал, Петр, - недовольно сказал американец.
       - Я верю. Только сам хочу убедиться. Пересылайте снимки, Володя. Встретимся че-рез час.
       Через час Синявин вошел в комнату связи и вызвал коллег. Они появились на экранах мониторов, и на их лицах, как на листе бумаги, читался один только вопрос: ну что скажешь, Синявин? Петр Иваныч не стал их томить ожиданием:
       - Ничего хорошего, господа. Я проаналировал, как ты, Стив, говоришь, на глазок, ин-формацию Володи и к сожалению пришел к другому выводу. Взрыв будет скорее, чем мы ра-ньше думали. Увы! У человечества осталось еще меньше времени. Да так и полагается по всем законам термодинимики и прочего... Вот так, господа. Володь, вам придется обождать с портретом на обложке "Таймс". Но...
       - Не надо никаких "но", - непочтительно перебил его Попов. - Знаю, что вы скажете. Давайте еще обождем, потом еще... А я уверен, что прав.
       - Не надо за меня говорить. Я привык сам за себя. У меня есть предложение. Вы гото-вы выслушать?
       - Да, - сразу сказал Попов.
       - Я догадываюсь. Могу сказать тебе, Петр, что сегодня не хочу принимать в этом уча-стие. У Норы день рождения, круглая дата, мы собираемся... И тратить вечер на введение но-вых данных в программу я не желаю.
       - О! Мои поздравления Норе и нежный поцелуй. Ты прав. Не горит...
       - У вас не горит, - вмешался Попов, который понимал все, что было сказано на анг-лийском. - У меня горит!
       - Прекрасно. Флаг вам в руки, мальчик. А я пошел домой. Завтра вы меня известите о результатах. Ведь ответ вы получите не раньше завтрашнего дня. Всех вам благ, - Стив отк-лючился, показав великолепные зубы в прощальной улыбке.
       "Вот это да", подумал Синявин. "Как быстро все возвращается на круги своя".
       - И это ученый? - презрительно спросил Попов.
       - Да, Володя. Это ученый, поверьте мне. Он не пойдет на день рождения, пока не за-пустит программу с новыми данными. Он уже хочет быть первым. Теперь речь снова, как и все века раньше, пойдет о приоритете. И я вам советую вспомнить историю вашего тезки. Может, он и был первым в радио. Но патент получил Маркони. И наш результат должен быть первым. Сейчас идите отдыхать, я пока введу в мою программу вашу информацию. Затем перекинем ее в ваш комп - он быстрее моего. Завтра утром я приеду, и мы вместе увидим результат.
       - А хорошо бы я оказался прав, - мечтательно сказал Попов.
       - Я буду молиться за это.
       Они запустили программу в компьютере Попова и теперь оставалось только ждать.
       Дома Синявин ничего не сказал Катерине Семеновне. Он прилагал неимоверные уси-лия, чтобы казаться тем Синявиным, к которму привыкла его жена. Наверное, впервые ему это удалось скрыть свои мысли.
      
       Рано утром проснулся, встал, не разбудив жену, оделся и вышел на улицу. Поймал та-чку и поехал на свой "командный пункт". Войдя внутрь, он соединился с Поповым и увидел его неотрывно смотрящим в экран компьютера.
       - Володя? Доброе утро.
       - Посмотрим, какое оно доброе, - без улыбки ответил Володя, заставив себя оторвать-ся от экрана.
       - Вы можете перенести изображение и на мой монитор тоже? - спросил Сингявин.
       - Конечно, - ответил Попов, и через несколько секунд на мониторе возник экран с бе-гущими по нему цифрами и строками.
       - Сколько по вашему осталось?
       - Да минут пять, я думаю, - ответил Попов, не подозревая, какую бурю эмоций в душе ученого он вызвал этим ответом.
       Через пять минут определится будущее всего человечества и даже, может быть, всей вселенной. Каких-то пять минут!.. В голове зазвучал мотив шлягера пятидесятых "пять ми-нут, пять минут"... Музыка звякнула несколькми тактами и вылетела из головы, как бы поняв неуместность своего присутствия.
       Синявин встал на колени, не заботясь о том, видит ли его Попов, закрыл глаза и сло-жил руки, как это делают индусы во время молитвы.
       "Боже всемогущий! Ты же знаешь, что этот мир ничего не будет стоить без нас, без людей способных оценить твое творение. Без человека этот мир как тело без души. Мы же необходимы тебе, потому что только мы в этой вселенной способны любить и творить как ты, Господи! Тебе нужны наши страдания, сомнения, падения и ошибки, потому что - ты знаешь это - после них мы способны подняться даже выше ангелов. Прости нас, Господи за все наши прегрешения, за нашу гордыню, за все наши пороки... Мы показали в этот короткий миг, который ты нам отпустил для размышлений, для переоценки нас самих, что мы способ-ны быть великодушными, добрыми, милосердными... Да! Наша вина перед тобой велика и ничто не сможет ее искупить. Потому я обращаюсь к тебе, твой смиренный раб - просто про-сти нас, прояви свое великодушие по отношению к нам, не дай нам сгореть в племени твоего светила, которое давало нам жизнь и было нашим благословением. Оставь его нам как преж-де и ты увидишь, всю меру нашей благодарности к тебе!.. Не делай этого, Боже! Дай нам шанс, дай нам еще один шанс, как ты делал это раньше, когда прощал грешников и давал им возможность для исправления. Я умоляю тебя!..
       Он услышал восклицание Попова. Есть результат.
       Петр Иваныч Синявин открыл глаза.
      
      
       К О Н Е Ц .
      
       1.2.2011 Р. СОЛОДОВ
      
      
      
      
      
       132
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Солодов Роман Николаевич (rsolodov@hotmail.com)
  • Обновлено: 01/06/2011. 511k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.