Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis0208/parus.jpg)
Расплата
(повесть из сборника "Ах, эта любовь-бесстыдница...")
1
Телефонную трубку поднял дежурный по отделению милиции капитан Платонов. Глядя в запотевшее окно на падающие с деревьев листья, на барабанившие по стёклам капли дождя, вспомнил чёрную мокрую очередь за водкой, растянувшуюся по Невскому проспекту, и уныло переспросил:
- Фамилия? Говорите медленнее, записываю...
- Сергей Владимирович Вьюгин, - нёсся из трубки взволнованный женский голос.
- Сколько лет?
- 34.
- Вы жена?
- Нет, я сестра. Он не был женат. Оставил записку: просит никого не винить. Жил в квартире один.
- Так что же вы от нас-то хотите? Звоните в "скорую", пусть устанавливают факт смерти, и хороните. Вы же не из деревни всё-таки, должны понимать: у нас своих дел хватает.
- Я бы хотела всё-таки, чтобы приехал следователь.
- У вас что, какие-то сомнения?
- Да. Я живу не в Ленинграде, в Днепропетровске. Получила вчера вечером телеграмму: "Срочно вылетайте брату тяжело болен соседи". Ну, я сразу же позвонила брату по междугородке, но он к телефону не подошёл. Я поняла, случилось что-то серьёзное - положили, наверное, в больницу. Сегодня утром поехала в аэропорт, и вот я, наконец, здесь. Квартира не заперта, брат в кровати мёртвый, а соседи - даже не знают ничего. По-моему, тут что-то не так...
- Хорошо, гражданка Вьюгина, я перезвоню сейчас...
- Я теперь не Вьюгина, я Ткачук - по мужу. Ольга Владимировна.
- Хорошо, Ольга Владимировна, я сейчас перезвоню в Управление, чтобы выслали оперативно-следственную бригаду, а вы - ждите. Сообщите, пожалуйста, ваш адрес и телефон. Вернее, не ваш, а вашего брата, - поправился капитан.
- Улица - Гражданская, дом... Записали? Это рядом с каналом Грибоедова, центр города. Квартира - 72, телефон...
Дом был старой постройки, добротный. Квартира покойного Вьюгина состояла из двух комнат с высокими потолками, кухни, кладовки и большой ванной комнаты. Следователь, майор милиции Вдовин, прихватил с собой и бригаду, и стажёра - молодую некрасивую женщину, окончившую недавно институт по специальности криминалиста. "Криминалист" этот, Елена Васильевна Шведова, стажировалась у майора уже месяц, и он, ознакомившись с обстановкой на месте происшествия, решил поручить это мелкое расследование ей. Ничего сложного в нём, по его мнению, не предполагалось, "вещдоки" были налицо, соседи тоже подтвердили, что насилия быть не могло, и он решил, что окончательное доследование можно поручить Шведовой - останется ещё на пару часов и разберётся сама. Кстати, и самостоятельные выводы пора ей уже делать, так что пусть привыкает оформлять всё и документально.
Не нравились Вдовину только число и год на календаре, последний листок которого хозяин квартиры почему-то не оторвал - "13 октября 1988 года". И число, и год с точки зрения цифровых примет были нехорошими. 13 - это чёртова дюжина, а 88 - сплошная бесконечность, в которую уходит всё мёртвое. Из опыта Вдовин знал, когда к делу примешивается что-либо, идущее от чёрта, жди пакости, которая рано или поздно, но всё равно откроется. Такая уж примета.
Вслух ничего этого он, разумеется, не сказал, чтобы сотрудники не трепались потом о его "суевериях", тем более что дальше он подумал совсем уж несусветно: "Сволочь лысая с кровавым пятном! С алкоголиками он борется! Даже возле мавзолея нет теперь таких очередей, как за водкой. Это же надо придумать! Жизнь - всё хуже и хуже, а он последнего утешения лишает народ. Люди в очередях унижаются, душат друг друга, а ему хоть бы что! "Перестройщик", мать его в душу!"
Надевая фуражку и дождевик, майор вспомнил умершего Хрущёва. По совету этого бывшего вождя хлебные заводы страны начали подмешивать в муку ради её экономии всякую дрянь. Ленинградцы в ответ стали прибивать такие хлебные буханки гвоздями к заборам - десятками тысяч! - и мелом писали: "Ешь, Никита, это сам! А мы наелись в блокаду!" Потом деятельный "кукурузничек" учудил с налогами на фруктовые сады, и вся страна принялась вырубать на корню яблони и вишни. Подумал: "Ну, с тем дураком все гнались за Америкой. А с этим умником, к чему придём?.. Опять к какому-нибудь позору на весь мир?"
- Елена Васильевна, если вдруг обнаружите что-нибудь важное - в жизни всякое бывает! - поставьте меня об этом в известность. Но, мне кажется, никаких осложнений с этим самоубийством быть не должно. Так что действуйте по своему усмотрению, сообразуясь с обстановкой, - произнёс майор, прощаясь. - Ни пуха вам!..
- К чёрту, - тихо откликнулась Шведова по-студенчески, боясь, очевидно, сглаза. Она вообще была какой-то несчастной на вид. Сутулилась, словно её придавила жизнь. Вот и теперь, когда майор ушёл, она постеснялась держать без надобности фотографа и врача и тут же отпустила их. Кроме дополнительных расспросов, делать было уже нечего, и она, оставшись из бригады одна, стала приглашать на беседу новых соседей.
Жильцы 100-квартирного, казалось, окаменевшего от горя, дома, в котором вчера ушёл из жизни молодой человек в расцвете сил, ничего нового следствию не прибавили. Все они знали покойного Серёжу давно, любили за красоту и скромность и были тоже удивлены, как и Шведова, что он мог такое сделать с собой. Работал человек на "Ленфильме" инженером по кинооборудованию, неплохо там зарабатывал, со вкусом одевался, и нате вам - выпил сразу чуть не полсотни истолчённых в ступке таблеток! Ещё недавно увлекался парусным спортом на яхтах. Бывало, правда, что посещали его квартиру молодые женщины - так ведь холостяк! Однако, ни скандальных пьянок, ни громкой музыки допоздна - этого никогда не было. Тихо жил человек.
Словом, никто не мог объяснить добровольного ухода Сергея на тот свет - причин не было. Но Шведова недаром много лет училась криминалистике. Она знала: так не бывает, чтобы не было причин для самоубийства. Значит, какая-то всё же была. И хотя первый день опросов соседей показал, что для заведения "Дела" мотивов не было, тем не менее, после похорон выяснилось, что одна из соседок, которая жила этажом выше покойного, горько расплакалась на поминках и призналась, что видела Сергея за несколько часов до его смерти на почте - отправлял вечером какую-то телеграмму. А когда уходил, сказал ей: "Прощайте, Ира, больше мы, наверное, не увидимся". "Уезжаешь, что ли? - спросила она. И добавила: - Телеграмму послал, чтобы встречали, да?" Он не ответил. Только странно посмотрел на неё, и пошёл. А на другой день она вот узнала, что его уже нет на свете.
Обо всём этом сообщила Шведовой после поминок сестра Сергея по телефону. Утром Шведова вновь приехала к ней, прихватив с собою фотокопию предсмертной записки Сергея. Выслушав ещё раз рассказ Ольги Владимировны о разговоре соседки на поминках - самой соседки не оказалось в доме, уехала на работу - Шведова отправилась на почту, которая обслуживала близлежащие кварталы. Почерк на записке и на телеграфном бланке оказался идентичным. Шведова вернулась к сестре покойного снова и, нажимая на кнопку звонка, укоряла себя за то, что сама не додумалась проверить, кто отправлял телеграмму: "Вот майор умеет работать! А я - не только не выполнила его указания от растерянности, но и забыла о них. Потому что бездарь...А ведь майор первый высказывал мысль, что надо бы проверить на почте, кто отправлял телеграмму. Ещё сказал: "Такие телеграммы обычно запоминаются дежурными приёмщиками. Возможно, вспомнят, каков был и отправитель? В общем, на всякий случай надо поинтересоваться, кто подписался фамилией соседа Вьюгина. И откуда он знал, что Вьюгин хочет покончить с собой? Откуда знал адрес его сестры? Может, это сам Вьюгин и сделал?"
Открыв дверь и увидев расстроенное лицо Шведовой, сестра Вьюгина спросила:
- Вы что-нибудь забыли у меня?
- Нет-нет, Ольга Владимировна. Я к вам уже просто так... Понимаете, мне кажется, что за Серёжиным уходом из жизни что-то всё-таки есть. Нет-нет, не в смысле какого-то криминала, нужного милиции! А какая-то тайна, ушедшая вместе с ним в могилу. Ваша соседка, Ирина Курлыкина, знает об этом, мне кажется, чуточку больше, чем рассказала. Я была у неё на работе, но она ничего нового мне, собственно, не добавила. Но по ней видно, очень уж она убита смертью вашего брата. Меня это трогает чисто по-человечески, не по служебному долгу.
- Ну, а что сказали вам на почте?.. Вы проходите.
- Всё подтвердилось, как мы с вами и предполагали. Серёжа отправлял вам телеграмму сам. У него её не хотели даже принимать, потребовали паспорт, чтобы убедиться по обратному адресу, что он сосед Вьюгина. Но он так искренне говорил им, что ему некогда было думать о паспорте, что его соседа, мол, увезла "скорая" и сосед сам просил его вызвать сестру и дал ему её адрес, что ему, в конце концов, поверили - спешил человек - и отправили телеграмму. А его самого очень даже хорошо запомнили и точно описали мне. Ну, главный аргумент, конечно, что очень красивый, расстроенный и интеллигентный молодой человек. Потому и поверили, что покорил своим видом.
- Господи, господи, ну, как он только всё это мог?..
- Видимо, боялся, что вы будете извещены о его смерти нескоро, и потому позаботился известить вас заранее.
- Я так и подумала. Хотел, чтобы я лично похоронила его. - Ольга всхлипнула. - Это ужас, ужас! Идти на почту, чтобы пригласить... на собственные похороны!
- Да, это ужасно, - согласилась Шведова дрогнувшим голосом. - Такой красивый! Даже в гробу. Понимаете, вот я... некрасивая, знаю это... Меня и муж потому оставил. А умирать - я всё равно не хочу. Почему же он-то?.. Да и время какое интересное началось.
- Меня тоже это мучает, - доверчиво откликнулась Ольга, почувствовав в голосе Шведовой искренность и неслужебную участливость. - Я тут рылась в его ящиках и нашла несколько фотоальбомов, тетрадей, исписанных его рукой. Какая-то видеокассета в специальном пакетике. И знаете, на всех фотокарточках после 68-го года - я разглядела это только теперь - у него трагическое выражение глаз! На более ранних снимках - глаза, как у всех обычных детей. И весёлые есть, и беззаботные. На некоторых, правда, всё равно серьёзные не по возрасту. А счастливыми и даже озорными они у него были только до 9-ти лет. На одной фотографии - он, ну, будто светится весь изнутри! А потом - пошли трагические... Словно знал свою судьбу наперёд. А у вас, простите, давно муж ушёл?
- 3 года уже. Развелись мы в 85-м.
- Значит, вы с маленьким ребёнком теперь?..
- Нет. К счастью, я не хотела беременеть - поздно поступила в институт, боялась, что не окончу тогда. А он, видно, разглядел меня за год в домашней обстановке, и бросил. Сейчас мне уже 28-й пошёл.
- Ой, простите, пожалуйста, что полезла к вам в душу! Я не хотела, так вышло...
- Да ничего, всё уже отгорело.
- У меня тоже много чего произошло, а всё равно не забывается. Вы присаживайтесь, пожалуйста, я вас чаем угощу. Вон, какая погода скверная: четвёртый день уже льёт! И холодно стало. У нас в Днепропетровске сейчас самые приятные дни - нежарко, буйство красок на листьях, виноград. А тут...
- Значит, отвыкли вы от родных мест. Вот появится солнышко, пойдут снова грибы. А в Петергофе?.. Знаете, как будет красиво! Ещё не зима, ещё не замерла жизнь.
За столом они быстро почувствовали неуловимую нить, которая их мгновенно сблизила, как это бывает у женщин, исстрадавшихся от душевной боли. И Ольга Владимировна принялась рассказывать:
- В 66-м, когда Серёже было 12 - в городе как раз показывали, хорошо это помню, кинофильм "Никто не хотел умирать" - так вот, у нас тогда повесилась мама.
- Ой!..
- Да, повесилась, у себя на работе. Она этажной буфетчицей работала в гостинице. Мне было 15 лет. А устроилась она на эту работу, когда меня и на свете не было - она тогда ещё только познакомилась с моим отцом. Он остался в войну в блокадном Ленинграде один и, несмотря на лютый голод, выжил. А мою будущую маму, когда её дом рухнул от бомбы, вывезли из Ленинграда. Вместе с другими детьми, которые остались, как и она, без матерей. Куда-то в Башкирию. Там она воспитывалась в детдоме до 17-ти лет. А когда окончила школу, вернулась в Ленинград. Здесь уцелела, оказывается, её родная тётка, которая и сообщила ей, что её отец - мой дедушка, значит - погиб на фронте. Тётка эта тоже осталась совершенно одна, но - в двухкомнатной квартире. Только вот после жизни в блокадном Ленинграде сделалась она такой жадиной, что изводила маму попрёками за каждую мелочь! Мама училась тогда в ремесленном, хотела даже уйти в общежитие. Но ей отказали, так как у неё была уже площадь. И мама, из-за нищенской жизни, да тёткиных попрёков и связалась с блатными ребятами в своей ремеслухе. Научилась там курить, выпивала с горя. А потом - и без горя уже. Привыкла.
Другой мой дедушка, по папе - был писателем до войны. К нему любил заходить одинокий сосед Фёдор Николаевич - за книжками, просто поговорить. А когда дедушка погиб в ополчении, а бабушка померла вскоре от голода, Фёдор Николаевич, который был поваром при военном госпитале, стал прикармливать папу. Папе 12 лет тогда было. Фёдор Николаевич его даже на службу в этом госпитале определил; что-то вроде сына полка - ему и срок службы в зачёт шёл. А после войны папа демобилизовался. Образование у него - 7 классов всего, да и то последние 2 класса при госпитале доучивался. Вот Фёдор Николаевич и пристроил его на поварские курсы. Хорошее, мол, дело: ни при какой жизни не пропадёшь. А потом и к себе на работу взял - рядовым поваром. Госпиталя того уже не было, Фёдор Николаевич в ресторане при гостинице работал. Он ему, ну, прямо вместо родного отца стал. Отстоял за ним дедушкину квартиру - можно было хоть жениться, хоть семью заводить. К тому времени папа познакомился с мамой в каком-то кинотеатре и встречался с ней. Он помог ей - всё через того же Фёдора Николаевича - устроиться помощницей буфетчицы в гостинице. А потом и женился на ней. Он очень любил её, ну, и прощал ей всё.
- Что прощал?.. - не поняла Елена Васильевна.
- Я же вам говорила, мама любила выпить. Она пристрастилась к этим выпивкам ещё больше, когда стала работать в буфете. Время - вечернее, полно всяких бутылок - и с беленьким, и с красненьким. Начальства в гостинице по вечерам нет. А потом она стала пить и днём, когда оставалась в свободные от дежурства дни дома одна. Это он мне рассказал сам. Уже после того, как она у себя в подсобке повесилась. Папа был тогда шеф-поваром. Фёдор Николаевич - умер на пенсии. Так вот папа говорил, что она старалась подменяться на своей работе так, чтобы находиться дома в такое время, когда он - на работе. Это ещё до моего рождения было. Но папа, я уже говорила вам, сильно любил её и всё ей прощал. Понимаете, она хотя и была алкоголиком, но с золотым характером! Всем верила, всем сочувствовала, была доброй и открытой для всех. Её и с работы не увольняли поэтому. Недостач - у неё не было. Никогда не было и жалоб от клиентов. Так что, кроме нотаций от заведующего, дальше дело не заходило. Да и вид у неё был симпатичный. Её хотя и ругали подруги по гостиничной работе, но и любили все.
А потом она вдруг родила третьего ребенка. Это уже после Серёжи, когда и не думала больше рожать, но прозевала с абортом и родила опять девочку. Вот с этого и началось у неё затмение... Девочка родилась с типичными признаками дебильности: голова - большая, туловище - нормальное, а ноги и руки - опять ненормальные. Коротенькие. Мама запила тогда ещё сильнее. А когда девочка однажды вывалилась из своей коляски и убилась - стукнулась головкой об пол - мама чуть с ума не сошла. Она ведь была в декретном отпуске, находилась дома и даже не пила в ту ночь, а всё-таки "прозевала" ребёнка. Ну и, естественно, считала себя виноватой во всём. И в том, что девочку родила ненормальной, и в том, что недоглядела за ней. Она не могла смотреть в глаза близким. Сразу же после похорон позвонила к себе на работу, договорилась там с кем-то, и на следующий день ушла в свой буфет. А там напилась ночью и повесилась, не сказав никому ничего.
- Ой, господи!..
- Нормальной у неё успела родиться только я, - буднично уже продолжала рассказывать Ольга. - А Серёжа рос, помню, с какими-то странностями. Особенно, когда ему стало 14. Не улыбнётся никогда - всё о чём-то думал, думал... Потом я вышла замуж в 71-м году и уехала с мужем в Днепропетровск. Он закончил у нас тут свой институт, мы поженились и уехали жить к его родителям. Они ему там и место для работы подготовили, зажили мы с хода хорошо. А когда есть свой дом - нам они выделили в нём 3 комнаты - есть свой сад, достаток, то мы, женщины, сами, поди, знаете, забываем о родителях. Правда, я приезжала 2 раза к отцу. Папа больше не женился, жили они с Серёжей вдвоём. Вижу, какие-то невесёлые оба, словно не рады. Я больше с тех пор и не ездила. Только открытками к праздникам обменивались, словно чужие.
А в 78-м году, когда Серёжа окончил институт оптики и стал работать на "Ленфильме", умер и папа. Всегда такой крепкий был, здоровяк - и вдруг рак желудка. Никогда не думала, что такое возможно. Обычно повара толстые, заплывшие жиром. А папа был подтянутым от природы, сильным. Не курил. И вообще был красивым мужчиной. И вот такая страшная болезнь! Видно, провинился у нас кто-то в роду, что начались такие напасти.
Остался, значит, Серёжа один здесь. Всё у него было, что можно только молодому человеку пожелать! Родители в своё время зарабатывали хорошо, особенно мама. На питание - почти не тратились. И мебелью хорошей обзавелись, и одежды было полно, и обуви. Серёжа мне даже писал, что хотел купить себе "жигули". И тоже вот - нате вам! Чего, казалось бы, не хватало? Соседи говорят, и девочки были у него хорошенькие, да и женщины иногда приходили.
О женщинах, правда, говорили, что ходили сначала к отцу, когда овдовел. Одну я даже видела - молодая совсем. Была и на похоронах, и на поминках. Я не осуждала отца за это. Он ведь ещё молодой был, когда мама умерла. Что же ему?.. Не больной, не монах! А жениться не хотел, как он сказал мне, из-за Серёжи. Мачеха в доме - это конец радостям для ребёнка, дело известное. Вот он и...
- А почему же Серёжа и при маме рос таким невесёлым, как вы говорите? Он не писал вам?
- Нет, не писал. Он вообще никому не открывался. Да мне уже и не до него было: самой стало невесело - начал чудить муж... Должен приехать завтра. Как я тут одна со всем этим?.. - Ольга обвела глазами обстановку в комнате. - Тут нужны мужские руки и сила. Да только руки-то у него - уже не лежат ко мне. Здесь, из ЖЭКа, прислали человека: чтоб освобождала жилплощадь. А мне ещё Серёжину дачу за городом надо продать. Голова кругом идёт от всего. Так что мне уж не до Серёжиных дневников...
- Дневников? - удивилась Шведова. - Он что, писал дневники? - Ей это показалось странным для парня.
- Ну, тетрадки-то... я их мельком посмотрела... Но, похоже на дневники. Скрытные люди... это, говорят, любят - доверять бумаге, а не близким.
- А можно мне посмотреть?
- Смотрите... Что уж теперь, всё равно помер.
- А вы ещё долго пробудете здесь?
- Наверное, с неделю ещё, не меньше. Пока всё подготовим, да упакуем к отправке. Да ещё дачу надо продать. Жалко мне квартиру терять - в центре ведь! А я, дурочка, выписалась, когда уезжала. Был бы и у меня теперь свой угол, если что...
- Так можно взять, да? Где они у вас?..
- Берите. Только там - детское всё, годы, когда уже мамы не стало. Я открыла, почитала маленько... - Ольга достала из стола несколько толстых тетрадей в клеёнчатых переплётах. - Читать - тяжело, я и не захотела. Удивилась только, что написано ярко. Будто сама всё это вижу...
Дневники Сергея Вьюгина Шведова читала у себя дома, в спокойной обстановке, под дождь. Мать с отцом смотрели телевизор в своей комнате, потом улеглись спать, а она, потрясённая открывшейся ей тайной, дочитала исповедальную драму до конца. И будто живым видела этого пышноволосого молодого человека с тёмными, сдвинутыми к прямому носу, бровями, серыми тревожными глазами и крепким, с ямочкой, подбородком. На всех фотографиях у него были красивые сочные губы, предназначенные для поцелуев, любви. А он взял вот и лишил себя жизни. Елена Васильевна вспомнила, каким лежал он на кровати. Такой яркий, красивый. Жить бы да жить...
Особенно подействовали на воображение Елены Васильевны последние страницы дневника, когда Сергей уже решился на самоубийство и был предельно искренним в своих записях. Оказывается, он писал это, чтобы выговориться перед самим собой, поэтому не лгал. Он был уверен, что перед смертью уничтожит все тетради, а тогда уже примет смертельную дозу таблеток, которые умышленно копил, получая их по рецептам врачей. Но уничтожить написанное, видимо, помешали тяжёлые переживания, охватившие его в последние часы. Ещё бы! Человек думал уже о том, что вот пойдёт он сейчас на почту, отправит сестре телеграмму от имени соседей, чтобы она немедленно приехала, вернётся домой, отключит телефон, истолчёт таблетки и растворит их в кружке с сухим вином. Напишет затем записку, чтобы никого не винили в его смерти. Сожжёт дневники и видеоплёнку. Выпьет вино с фенобарбиталом и... умрёт. Известно и то, что почти так он всё и совершил. Но, думая о предстоящей смерти, наверное, забыл сжечь то, что хотел, выпив сначала из кружки смертельное снотворное и погрузив себя этим сразу в ужас предстоящего. Конечно же, было от чего забыть!..
Елена Васильевна была уверена в том, что он забыл. Ведь всё уже было приготовлено к уничтожению - и сложенные стопкой тетради в верхнем ящике стола, и видеокассета. Под утро она уже знала из его дневников, что запечатлено на кассете, и обдумывала, как просмотрит её на работе через телевизор с приставкой для видеокассет. Понимала она и то, что нужно организовать всё так, чтобы никто, кроме неё, не увидел этой видеозаписи. А потом нужно будет что-то придумать, чтобы эту плёнку никогда не смогла увидеть и сестра Сергея. Это понимал и хотел этого и сам Сергей перед смертью.
Уснуть Елена Васильевна уже не могла и, стоя перед окном и глядя в хмурую уличную темень, думала о вечной темноте, о том, как шёл туда несчастный молодой человек, и ловила себя на том, что не только жалеет его, но и думает о нём, как о живом...
2
Впервые влюбился Серёжка через 2 года после смерти матери - ему было 14 лет. Но влюбился не в девочку из своего 7-го "Б" класса, а в учительницу по истории Викторию Глебовну. А потом оказалось, что в тот год - показывали как раз кино "Мёртвый сезон" - и остальные мальчишки в классе влюбились в неё же. Это открытие поразило его. А через некоторое время ещё больше поразило другое открытие. У всех мальчиков произошло половое созревание весной, когда пришло тепло. И как только в классе появлялась Виктория Глебовна - она приходила в лёгких летних платьях, и вся её фигура, ноги соблазнительно обнажались - мальчишкам, смотревшим на неё во все глаза, хотелось её.
Третье открытие произошло летом. Серёжка узнал, что Лёнька Мальцев из 8-го "А" дрочит. Об этом сообщил Борька Лопатин, отдыхавший прошлым летом с Лёнькой в одном пионерском лагере. Он сам видел это, когда Лёнька был в густых кустах возле речки и смотрел, как загорала на берегу пионервожатая из 9-го "В" Женя Бахметьева.
- А как он это делает? - спросил Серёжка.
- Да ты чё, с луны, что ли? Не знаешь, как дрочат?
- Не знаю.
Борька удивился, но "технологию" объяснил толково, благо была простой. Серёжка попробовал дома, увы, ничего не получилось - ни удовольствия, ни возбуждения. Решил, что делать это надо, видя перед собою девочку, как Лёнька Мальцев. С того дня он стал ждать лета, когда можно будет поехать в пионерский лагерь, где будет много раздетых загорающих девчонок.
Однако и летом, в пионерском лагере, когда Серёжка повторил опыт Лёньки, глядя из кустов на загоравшую на берегу пионервожатую Женю Бахметьеву, ещё больше похорошевшую и превратившуюся в настоящую женщину, то перчик у него возбудился, но удовольствия, которое должно было последовать за этим, он так и не испытал. От мысли, что предаёт любимую Викторию Глебовну, перчик его вдруг ослаб, и никакой жидкости из него не вылилось. А Борька говорил, что от удовольствия даже челюсти сводит.
И всё-таки начало просвещению было положено. Серёжка узнал вскоре, продолжая следить за Женей, что она тоже уходит иногда в кусты. Но не одна, а со своим одноклассником, пионервожатым другого отряда Володей Сорокиным, с которым вместе готовилась к поступлению в педагогический институт имени Герцена. К своему изумлению Серёжка увидел, что в кустах эта парочка отбрасывала в сторону учебники, снимала с себя майки и трусики и "трахалась", как говорили мальчишки про такие дела. Траханье заключалось в том, что Володя-вожатый ложился с торчащим перчиком на голую вожатую Женю и под её постанывания с силой дрыгался на ней. Серёжка и до этого теоретически представлял себе половой акт, но, как говорится, "живьём" увидел его впервые и сгорал от желания тоже. Даже представил себя на месте Сорокина, а под собою Викторию Глебовну с её роскошным развалом бёдер, и у него тут же резко увеличился перец. Приспустив с себя трусы, он начал мастурбировать, почувствовал сладостную истому, а затем и оргазм, от которого, действительно, свело челюсти. Из перца вылетела беловатая струйка, и Серёжка понял, что это и есть счастье.
Вернувшись из лагеря домой, он вновь представлял себе по ночам Викторию Глебовну под собой, но того яростного возбуждения, которое охватывало его каждый раз, когда он охотился в лагере за "счастливой парочкой", как он её прозвал про себя, и, выследив, начинал своё искусственное счастье, у него почему-то больше не возникало. Решив, что причиной этому является его хилое здоровье и вид, он купил себе на книжном базаре инструкцию по развитию мышц специальными упражнениями и принялся за домашние тренировки по так называемому методу "культуризма", который тогда ещё не утвердился официально в Советском Союзе, но переводы с иностранных брошюр уже были. Теперь Сергей мечтал о счастье "живом", а не искусственном. Вот станет красивым и сильным, и какая-то женщина сама захочет его и ляжет с ним в кустах, как Женя Бахметьева с Володей Сорокиным. Все говорили, что за границей началась какая-то сексуальная революция, и женщины там не ждут, когда мужчины позовут их в постель, а сами выбирают себе партнёров и не стесняются этого. Поэтому, мол, и в Ленинграде, куда всё заграничное приходит на 10 лет раньше, чем в другие города Советского Союза, эта "революция" уже начинается тоже. В школах после 7-го класса почти не осталось девственниц, все девчонки трахаются либо со старшеклассниками, либо с мужчинами старше себя на 10-15 лет. В девственниках пребывали в основном мальчики - не было "товарного" взрослого вида. Но и они водились в их революционном городе только до 9-го класса.
К следующему лету внешний вид у Серёжки поразительно изменился. У него появилась фигура и осанка атлета, да и сам он чувствовал, как с каждым месяцем становится всё мощнее, мышцы у него после упражнений с гантелями и гирями так и переливаются под кожей. На него стали засматриваться девчонки из 7-х классов, он это почувствовал. Но худющие "сепельдявки" не привлекали его - ему хотелось живого счастья с роскошным телом женщины. А вот женщины всё ещё не обращали на него внимания.
В своём "культуризме" он был осторожен и не доводил тело до бросающихся в глаза гипертрофированных форм, оставаясь внешне юношей, а не "Гераклом". Однако его перчик вёл себя по-прежнему - "капризничал". И только летом, когда Серёжка опять попал в пионерский лагерь и вновь стал выслеживать для себя какую-нибудь парочку и наблюдал за нею во время их живого и азартного счастья, счастье неживое, от мастурбаций, посетило его опять.
Через 2 года, в 1971 году, Серёжка закончил школу и выглядел настоящим атлетом-мужчиной. Однако, чтобы "откатить от армии" и узнать живое счастье с женщиной, нужно было поступить в институт, иначе вместо счастья его будет ждать казарма. Была и другая причина, из-за которой он ни в коем случае не хотел попасть в армию. Врач, который ощупывал в военкомате его детородные органы, начал вдруг задавать ему, допризывнику, идиотские вопросы о самом интимном, а потом ещё и повёл к председателю медицинской комиссии. Там уже была очередь из других парней, бракуемых невропатологом и хирургом, и Серёжке пришлось ждать. Сев на стул возле тонкой стенки-перегородки, он, недовольный "балаганом", который устроил председатель комиссии двум "сачкам", не желающим "послужить родине", стал прислушиваться к глуховато доносившемуся разговору, который происходил в это время за стеной между каким-то военкоматовским начальником и, судя по обращению, старшим лейтенантом, привезшим сюда допризывников из школы. Старший лейтенант оправдывался:
- Товарищ майор, а что я могу сделать? Как можно выполнить план по призыву, если негодных к строевой службе с каждым годом становится всё больше и больше! Даже пресса пишет, что за последние 10 лет резко возросло число одних только нервных заболеваний. А сколько ещё других!.. Так это - среди населения вообще. Последствия, так сказать, нервного века и урбанизации. А среди молодёжи - у нас увеличилось число дегенератов, детей алкоголиков с наследственными пороками. Плюс ещё эти... "МТС".
- Какие ещё "МТС"?
- Импотенты. Которые, как в известном анекдоте, "могут только ссать". Вот врачи и пишут эту аббревиатуру в их допризывные карточки - "МТС". Чтобы нам было понятно, а допризывникам - нет.
- Ну и ну! - смешливо пророкотал за стеной майорский басок. - Не сила машинно-тракторной станции - МТС, а "может только ссать"!
Старший лейтенант, судя по тону за перегородкой, обиделся:
- Я согласен, что нельзя призывать дегенератов. Таких, как допризывник Фришман. Этот - рождён в кровосмесительном браке: отец и мать - брат и сестра. А почему нельзя призывать этих "эмтээсов"? На вид - настоящие жеребцы!..
- А вот задумается такой ваш "жеребец" на посту возле склада с порохом или с горючим... о своей несчастной судьбе... да и решит покончить с собой.
- И что? - вопросил подчинённый с вызовом в голосе.
- Как это - что! Возьмёт, да и покончит сначала со складом - подожжёт его там или взорвёт. А потом уже - и себя. Тогда что? Или перестреляет в караульном помещении своих счастливых сослуживцев во сне. А виновной в этом - останется армия! Так, что ли? Вот и не призываем!
- Я как-то даже не подумал о таком, - признался старший лейтенант озадаченно. - Но всё равно мне от этого не легче. Мы уже отбраковываем почти 40% призывников по различным статьям! А кто будет служить? На замену прежнего призыва людей не хватает!
- Этот вопрос поставлен перед правительством, - успокоил майор. - Обещают, что часть ограничений в скором времени будет снята.
- Пока обещают, а у меня - вон уже сегодня: одних только "психов" 11 человек! Да дегенерат Фришман. Да 3 "эмтээса". Двое - дети алкашей, почти что дебилы. Врачи говорят, скоро и наркоманы появятся, как в Америке - в больницах уже появились.
- Ну, а я, что` могу сделать?! - грубо оборвал майор перебранку. Слышно было, как вышел - хлопнула дверь.
К разговору за стеной "кабинета" председателя комиссии - этакого отгороженного толстой фанерой закутка, никто, кроме Сергея, не прислушивался, своим галдежом были заняты. Наконец, председатель комиссии освободился, отпустив "сачков" по добру, по здорову, и пошептавшись о чём-то с хирургом, который привёл Сергея, спросил его деловым тоном:
- Травматических повреждений или аномального развития - нет?
- Внешне - всё вроде бы в норме, я внимательно его осмотрел. Но смущает реакция при нажатии на яички - почти отсутствует.
- Ну, хорошо, давайте посмотрим его ещё раз, вместе.
Теперь Сергея осматривал и ощупывал его мошонку сам председатель. Закончив, раздумчиво произнёс:
- По-моему, это - не "МТС" всё-таки. Да и посмотрите вы на него! Атлет! Пенис - развит нормально. Возможно, с нервами что-нибудь?.. Покажите его ещё раз невропатологу: пусть осмотрит повнимательнее. Теперь "слабая реакция" - обычное явление среди молодёжи. Не редкость, хочу я сказать.
- Слушаюсь, товарищ подполковник.
- Я думаю, в армии, на свежем воздухе, у всех у них организмы окрепнут, и реакция станет нормальной. Так что, давайте запишем ему "годен без ограничений", а? Вы только полюбуйтесь, ну, кто нам поверит, что мы честно забраковали такой экземпляр!..
Врачи разговаривали о Сергее, словно о жеребце, присутствия которого не стеснялись. Это настолько оскорбило его, что он тут же возненавидел и военных врачей в белых халатах, надетых поверх офицерских френчей с узкими погонами, и армию вообще, решив, что "свежего воздуха" ему хватит и дома, без службы у этих скотов; что он никогда больше не станет показывать им свой член и мошонку для такого беспардонного осмотра.
Была ещё зима, времени было достаточно, и он начал готовиться к приёмным экзаменам в институт с такой отдачей всех сил, что к лету решил подавать документы не куда попало, где конкурс будет поменьше, а в ГОИ - государственный оптический институт имени Вавилова, один из самых престижных в городе. И поступил в него, блестяще сдав сначала выпускные экзамены на аттестат зрелости, а затем и приёмные в институт. Это было его первой победой: не в какой-то там "учительский" поступил!.. Жизнь учителей он видел - работали много, а получали копейки за свой труд. Да и не работа это, а каторга - современные ученики своим поведением напоминали скорее уголовников, а не детей, об этом знали все. А "оптика" - не только престиж, но и перспектива на будущее.
Однако с "траханьем" у Сергея перспектив по-прежнему не было - слишком застенчивым рос. А для ведущей роли в сексе надо уметь держаться нагло. Увы! Он всё время боялся осрамиться в решительный момент. Где уж тут нагличать, когда не было элементарной уверенности в себе. К тому же в личной жизни у него как раз начался самый разнастоящий "испытательный срок".
Занятый мыслями о половой слабости, он так и не научился любить, принимая за любовь очередное желание к очередному красивому телу женщины или девушки. Мечтая о живой близости с нею, он только об этом и думал, полагая, что в очередной раз влюблён. И когда к нему сама стала набиваться в гости соседка, живущая этажом выше - учился уже на втором курсе и никак не мог взять в толк, что его тоже может кто-то хотеть и любить - то повёл себя с нею, как беспомощный школьник. Ирина Курлыкина была замужней женщиной, у неё рос мальчик 4-х лет, а муж был форменным алкоголиком - не просыхал. И вот она, будучи старше Сергея на 6 лет, оказалось, положила на него свой глаз. Да он даже и не понял сначала ничего, когда она встретила его вечером на лестничных ступеньках вопросом:
- Что, Серёженька, из института идёшь?
- Из спортивного общества, Ирина Ивановна.
- Небось, голодный, как волк?
- Да, проголодался немного.
- Помочь тебе с ужином?
- Зачем, я сам. Отец оставил, я думаю, чего-нибудь.
- На работу, что ли, ушёл?
- Ага, на сутки. - Сергей достал ключ и вставил в замочную скважину.
- Можно посмотреть, как вы тут живёте одни?
- Пожалуйста. - Он открыл дверь. - Проходите. Думаете, мохом, что ли, заросли? Нет, мы за чистотой следим не хуже женщин!
Сергей разделся, помог раздеться и соседке, от которой пахнуло на него духами, непонятной свежестью и чистотой одежды, будто она не с работы возвращалась, а наоборот, шла из дому на свидание. И лицо было похорошевшим, и глаза сияли. Обычно она была раздражена, шумела у себя наверху на мужа, казалась растрёпанной и неряшливой, а тут не узнать прямо - совершенно другая женщина! И говорила странно:
- Алкаш мой отвёл Алика к моей маме, а сам подался, как всегда, по своим помойкам. Думает, раз я буду заниматься сегодня стиркой, то ему можно бражничать до полуночи, козёл вонючий! А я вот возьму, да и не стану его обстирывать. Пусть живёт, как свинья, в своей комнате! Алика жалко. А то бы давно ушла к маме.
- Вы что же, не любите его, что ли?
- Господи, да за что же его любить-то?! Козла вонючего.
- Но ведь это... наверное, ужасно?
- Конечно, ужасно. - Женщина неожиданно всхлипнула, жалея себя.
Сергей смутился. Не зная, как вести себя, предложил:
- Чаю хотите?..
- Хочу, Серёженька. Только я сама, ладно? Где у тебя чайник, на кухне?
- Да, всё там.
Так они очутились на кухне. Хлопоча с чайником, чашками и блюдцами, стоявшими на полках в красивом шкафу, соседка обрадовано не умолкала:
- А что это я тебя с девочками никогда не видела? Есть у тебя девочка?
- Да некогда как-то... - Сергей покраснел. - То лекции, то друзья, спорт...
- Серёжа, это никуда не годится! Такой видный парень, такой красивый, и...
- Ну, что вы! Какой уж там...
- Самому, может, и не видно. А с боку... Да с тобой любая молодая женщина пошла бы!
- Куда? - нелепо спросил Сергей. И покраснел ещё гуще.
- Как это, куда? В постель, конечно. Ты же не монах? Женишься-то - нескоро ещё! Что же тебе... не надо, что ли?
Теперь он просто не мог смотреть на неё - запылал. И ощутил неожиданное желание, рванувшееся внизу в его мужскую плоть. Это было как при появлении "счастливой парочки" в кустах: от неожиданности происходящего у них там, у него - тоже мгновенно возникало возбуждение. А вот, когда он заранее думал о близости с женщиной, готовился к этому, то ничего не получалась. Или получалось, но слабо.
Видимо, Ирина была опытной в интимных делах - сразу уловила возникшую в нём перемену. Он и не заметил, как она вплотную приблизилась к нему и, обдавая жаром пылающего лица, доверительно ворковала почти что на ушко:
- Ты что, ещё не пробовал, что ли? Ну, скажи, ну, признайся... Хочешь, я сейчас отдамся тебе?
- Хочу, - пролепетал он, чувствуя, как она обнимает его, целует в губы и прижимается к нему внизу своим пылающим местом. Возбуждение в нём стало таким сильным, что перешло в ломоту.
Ирина и это почувствовала. Протянув руку в сторону, выключила под чайником газ и, увлекая Сергея за собой в его комнату, принялась там его раздевать. А когда он, сгорая от желания, стал торопливо доканчивать раздевание сам, она тоже быстро и ловко разделась и предстала перед ним совершенно нагой. Тело её было горячим, когда прижалась к нему. Целуя его в губы, шею, поглаживая спину, она потянула его на кровать, и он очутился там, как-то само собою, на ней. Тогда ловко просунула руку ему под живот, взяла его напрягшуюся плоть и ввела в себя, простонав:
- Миленький мой, хочу тебя, люблю тебя, люблю... а, а-а... у-ми-раю-у!..
В ту же секунду "умер" на ней и он, чувствуя, как сладко извергается в неё, дёргается в последних любовных конвульсиях от неповторимого счастья. Ибо новому счастью не суждено было повториться, хотя эта добрая женщина и шептала:
- Ничего, Серёженька, ничего, это у тебя так быстро с непривычки. Ты не переживай, сейчас отдохнёшь, и всё получится, как надо, успокойся. - И целовала, целовала его без конца, прижимаясь к нему, елозя своим горячим мыском.
Однако нового желания у него не возникало. Ирина сказала, что это у него, должно быть, на нервной почве, пройдёт, и они расстались. Она уходила счастливой, что-то нежно мурлыкающей, а он остался полурадостным, полунесчастным, и долго не мог уснуть, то мечтая о новой близости с Ириной, то мастурбируя свою плоть до тех пор, пока не произошёл новый оргазм. А когда он, наконец, произошёл, Сергей обрадовался: "Ага, значит, всё-таки он у меня действует, и счастье возможно!.."
Успокоенный, он заснул. Но в дальнейших встречах с Ириной у него с возбуждением словно заклинило. Он стеснялся перед нею своей наготы, того, что его член не возбуждается, и уж совсем растерялся, когда она стала ему его гладить и возбуждать искусственно. Однако "возбуждались" у него только щёки - просто сгорали от стыда. И он понял, что ничего больше не сможет. Кончилось у них тем, что Ирина посоветовала ему сходить к врачу и добавила:
- Ну, не может же такого быть, чтобы такой вонючий алкаш, как мой Генка, мог, а такой здоровый и непьющий, как ты - не мог. Тут что-то с нервами, по-моему. Ты сходи к врачу, не стесняйся! А когда поправишься - только скажи: да я мигом к тебе! Я же люблю тебя... - И непонятно почему, расплакалась.
Выхода не было - на карту было поставлено счастье, и Сергей пошёл на приём к частному сексопатологу, адрес которого взял у знакомого парня по спортивной секции. Тот проговорился как-то, что лечился у этого доктора и вылечился. Ехать надо было на Васильевский остров, на 9-ю линию.
Шёл дождь со снегом - хуже такой погоды трудно и придумать даже бывалым ленинградцам. Все дома и улицы Васильевского, словно прочерченные под линейку, казались Сергею мрачными и сырыми. Небо в сплошных низких тучах давило не только на плечи ветром и мокрым снегом, но и на душу, сжавшуюся где-то в груди под тоскливо дёргающимся сердцем. Голые деревья, выстроившиеся вдоль линий улиц, словно солдаты, идущие в плен в колонну по одному, были наклонены в одну сторону - туда, куда они шли и куда дул северный ветер, гнавший сетку дождя и снега. Картина была удручающей.
Из-за мрачного настроения Сергей хотел было повернуть назад, но превозмог себя, так как уже поднялся на третий этаж и стоял перед дверью с нужным ему номером. К счастью, доктор, открывший дверь, оказался старичком опытным, тут же увёл его к себе в "кабинет", не дав старушке и рыжему коту даже рассмотреть его. И деликатно выяснив, что происходит с Сергеем, сказал:
- Надеюсь, вы понимаете, что с вашей стороны должно быть полное доверие к врачу и стопроцентная искренность. Иначе я могу поставить неправильный диагноз, и тогда никакое лечение вам не поможет.
- Да, я понимаю это, - сказал Сергей, догадываясь по богатой обстановке в квартире и в "кабинете", что старый врач, вышедший, должно быть, на пенсию, практикует у себя на дому очень успешно и не испытывает недостатка в клиентах. - Я очень много читал специальной литературы, пил настойки женьшеня, элеутерококка и представляю, что со мною происходит, и что необходимо говорить только правду.
- Ну, то, что вы пили настойки - это неплохо. А корень женьшеня - вообще полезен. Но вот то, что вы начитались всякой литературы, это уже хуже, это может и помешать.
- Почему?
- Чем больше человек знает и понимает, тем больше умножает он свои скорби, - ответил тощий, снежно-белый от седины, старичок. И Сергей, продолжая слушать его и проникаясь к нему доверием, подумал: "Видимо, знающий... И очень интеллигентный. Наверное, из коренных ленинградцев".
Старик тем временем развивал мысль дальше:
- А угнетённое состояние духа при половой слабости... Я правильно вас понял: вы жалуетесь на половую слабость? Так вот, угнетённое состояние при таких явлениях лишь усугубляет эти явления. Об этом, кстати, и в Библии сказано: уныние - такой же грех, как и недовольство данной нам Богом жизнью. Да вы не смущайтесь, не смущайтесь, молодой человек. Половая слабость в наш бурный век - явление в мужской среде распространённое. Так что не вы первый, как говорится, не вы и последний. Но чаще всего это излечимо, если слабость не носит травматического или врождённо-наследственного характера. Просто, бывает, начитаются молодые люди разных книжечек, а потом "находят" и у себя точно такие же "признаки". От мнительности. Начинают самолечения, стесняются женщин и сами наживают себе так называемый "комплекс неполноценности". Было такое у вас, нет?
- Да как вам сказать, уважаемый Георгий Максимилианыч... Мне кажется, я начал читать, когда уже понял, что у меня не всё в порядке.
- А как вы это поняли?
Покраснев и, обдумывая, говорить или нет о мастурбации, Сергей молчал. Но врач тут же напомнил:
- Не стесняйтесь, говорите всё! Мы же условились...
И Сергей рассказал, что к нему редко приходило возбуждение само по себе, от естественного, что ли, внутреннего желания. Что он подглядывал за парочками, уходящими в кусты, и, глядя на них, мастурбировал. Что и мастурбация не всегда проходила у него удачно. И, наконец, словно освободившись от тяжёлой ноши, заключил:
- Может, у меня всё... от этого? От мастурбации? Говорят, это очень вредно для психики.
Врач безобидно и тихо рассмеялся:
- Кто вам это сказал - что вредно? Чушь несусветная! Онанизмом люди занимались с древних времён. Например, неженатые мусульмане, не имевшие средств, чтобы внести калым родителям невесты. Древнеримские воины в длительных походах. Заключённые в тюрьмах. Да и теперь занимаются - и солдаты, и матросы, и застенчивые студенты, и даже старички, оставшиеся без жён, но не утратившие мужских способностей. Никакого вреда мужчине мастурбация не приносит, запомните это! Только снимает нервное напряжение, вот и всё. Так что, как говорится - на здоровьице! А теперь - снимите, пожалуйста, брюки: я вас осмотрю... Нет, снимайте лучше всё!
Осмотр привёл доктора в восхищение:
- Да вы же - прямо древнегреческий атлет! Какие мускулы, какое прекрасное сложение! Думаю, что с вами у меня не будет хлопот.
- Это правда, доктор? - обрадовался Сергей. - Вы не утешаете меня?
- Утешаю. Но не ради самого утешения. А потому, что верю в то, что говорю. Плоть ваша - кровью наполняется, то есть, способна к половому акту. Да вы и сами признались мне, что один раз близость с женщиной у вас всё-таки была, получилась. Стало быть, ваша подруга права - у вас не всё в порядке с нервной системой. Умная у вас подруга, просто молодец! Остаётся лишь выяснить, нет ли патологической наследственности со стороны ваших родителей?
"Вот оно! - обмер Сергей. - Мама была алкоголиком и неуравновешенной, потому и... Дурная наследственность... я погиб..." - И приготовившись к самому худшему, рассказал врачу историю с матерью.
Выражение лица у старика изменилось. Он протянул:
- Да-а, это меняет дело. На кого вы похожи? На мать, на отца?
- Мне кажется, в большей степени на отца.
Старик обнадёживающе улыбнулся:
- А с отцом у вас всё в порядке?
- По-моему, да, - ответил Сергей, как всегда, неуверенно, ибо неуверенность во всём стала его второй натурой. - Отец - не курит. Пьёт - тоже редко и мало. Только в праздники или под хорошее настроение.
- А вы сами?
- Совершенно не пью и не курю.
- Ну, это и по вам видно. - Врач повеселел. И возвращая Сергею искру надежды, пообещал: - В таком случае, если ваш отец здоров, а подвела только матушка, всё ещё можно поправить. Но для этого вы должны усвоить главное: не пить и дальше! Не курить! Укреплять нервы точно так же, как вы это сделали с мускулами. Вон, каких результатов достигли! Стало быть, если проявите такую же настойчивость и в укреплении нервной системы - результат будет. Для этого вам нужно бывать на свежем воздухе по 2-3 часа в день. Обливаться по утрам холодной водой. И - самое главное - вот это я прошу вас буквально зарубить себе на носу! - никогда больше не думать в интимной обстановке о том, что вы "не сможете". Ни в коем случае! Напротив, убеждайте себя ежедневными аутотренингами, что вы всё можете! Что вы - уверены в себе! Что вы - ничего этого не боитесь больше. А только - хотите. Хотите и ещё раз хотите! Хотите всегда, везде, в любых обстоятельствах и ситуациях! Ведь хотите же, разве не так? - На Сергея уставились умные, ободряющие глаза, из которых излучались уверенность и доброта.
- Да, хочу, - честно и на этот раз уверенно признался Сергей. - Но, как мне кажется, - тут же соскользнул он в привычную неуверенность, - я боюсь осрамиться. Боюсь, что у меня не получится. Ну, и это... мастурбирую.
- Господи! Да я же говорил вам: через это прошли все школьники, солдаты. Онанизм лишь снимает психическую нагрузку. Так что можете продолжать это, сколько вам нужно. Когда появится у вас постоянная женщина, сами забудете про своё невинное увлечение. Вот так-то, молодой человек! Да при вашей внешности, с вашими физическими данными - я бы вообще не тужил! Так что начинайте уже с сегодняшнего дня прогулки, невзирая на погоду. Обливайтесь по утрам холодной водой. Плюс - ежедневный аутотренинг. И всё у вас образуется. Никакого особого лечения, особых стимуляторов вам не требуется - вы не старик! И не создавайте себе комплекса неполноценности сами! Иначе вы действительно возненавидите свою матушку и будете не уверены в себе уже навсегда. Вы поняли меня?
- Спасибо, доктор, мне кажется, я понял.
- Да оставьте вы эту вашу привычку: "мне кажется"! Ничего вам не кажется! Вы знаете, уверены в себе. И ещё вот что - поговорите откровенно с отцом: как у него обстояло с мужскими способностями в молодости? Да и теперь тоже. Кстати, почему он у вас не женился до сих пор? И если у него никаких комплексов неуверенности в себе не было, то считайте, что всё в порядке будет и у вас. Я вам просто гарантирую это!
Сергей ушёл от врача окрылённым - рад был, что признался во всём. Да и погода переменилась на дворе, словно тоже улучшила своё настроение. Перестал идти мокрый снег. Сквозь разорвавшиеся тучи выглянуло солнышко, и мир стал не таким мрачным. Подобрели глаза прохожих. Ожили воробьи. Резкий ветер потерял злой мокрый напор. И Сергей начал строить планы на будущее: "Нужны прогулки на воздухе, обливания? Займусь парусным спортом. Там это всё в комплексе: вода, воздух. Только бы скорее наладилось". Пить и курить он и без предупреждений врача не собирался - достаточно было примера матери перед глазами. Но было обидно: пила и курила она, а вот расплачивается за её грехи - он, не курящий и не пьющий.
Отец удивился вопросу Сергея об интимной жизни. Ответил, что не женится вовсе не потому, что у него что-то разладилось со здоровьем, а совсем по другой причине - не хочет, чтобы в доме у них появилась мачеха. И добавил:
- Я в этих делах, сынок, неутомим. Может, и женился бы, чтобы "не снимать" каждый раз новую "раскладушку" на одну ночь, да нет теперь хороших женщин моего возраста, чтобы жениться на них. А напороться ещё раз на испорченную жизнь я не хочу. Да ты сам, посмотри вокруг, что за женщины у нас в Ленинграде! Это тебе не пушкинские времена, когда он тут ходил по Невскому молодым и встречал чистоту в глазах. Нынешняя Анна Керн, если не пьёт, то больна или курит. Либо изменяет мужу. Или просто стерва, обозлившаяся на жизнь. Не выношу женского мата! А у нас они теперь кроют похлеще мужиков на каждом шагу. Разве это женщины? Разве они созданы для семьи? Лучше уж проживу один как-нибудь. Зато и ты не будешь обижен...
Владимир Петрович не хотел говорить сыну всей правды о себе. Он давно жил с молодой женщиной, с которой познакомился на работе в гостинице. Он был на первом этаже шеф-поваром в ресторане, а она на третьем этаже горничной. Устроила её туда подруга покойной жены, тоже буфетчица. Девчонка закончила 10-летку, приехала поступать в ленинградский университет откуда-то из-под Малой Вишеры, что в 150-ти километрах по Октябрьской железной дороге на Москву. Словом, из каких-то глухих болотных мест, где её оставила мать, жившая после того в Ленинграде. Вот к ней она и прибилась. В тот, 1968-й, год Серёжка перешёл в 8-й класс, начались как раз события в Чехословакии, а эта Зойка провалилась на экзаменах. Ну, буфетчица Валентина и пожалела её, будучи соседкой её матери и зная все обстоятельства этой злополучной семьи.
Обстоятельства были такими. Учась в деревенской школе, оставленная там родной матерью, Зойка писала стихи, много читала и, будучи восторженной и романтически настроенной, приехала поступать на филологический факультет. Решилась она на этот подвиг потому, что мать, давно бросившая Зойкиного отца в деревне, сама пригласила её к себе. До замужества мать была городской, и, выйдя замуж за приехавшего в командировку колхозника, быстро разочаровалась в деревенской жизни и своём муже-рохле. Завербовалась к геологам куда-то на север и, оставив мужа с годовалой девочкой, исчезла. Отец у Зойки был добрым и ласковым, сам девочку и купал, и мастерил ей куклы, и сказки рассказывал. Бабушка, мать отца, потерявшая мужа на войне с Германией, тоже с радостью ухаживала за внучкой, кормила и обстирывала, и жилось Зойке дома радостно и привольно. Мачехи в доме не было, отец почему-то не женился больше, хотя и жил, не таясь, с Агафоновой, деревенской вдовой старше себя и с тремя детьми на руках. Зойка, несмотря на то, что была наполовину сиротой, росла девчонкой весёлой. От отца знала, что мать её переехала с севера жить в Ленинград, устроилась там на каком-то заводе во вредном цеху и вышла замуж за алкоголика, у которого была своя комната в коммунальной квартире. Детей заводить от алкоголика не стала, словно знала наперёд, что муж этот напьётся где-то зимой и, возвращаясь домой, упадёт под чужим забором и замёрзнет, запорошенный ночной белой метелью - типичная судьба многих алкашей России.
Один раз мать приезжала к отцу в его Кирилловку, чтобы посмотреть на дочь, на которую даже алиментов никогда не платила - отец не захотел подавать на неё в суд, как не принимал от неё ни посылок, ни переводов. Наверное, поэтому ничего не чувствовала к матери и Зойка - не помнила её, стеснялась. Мать пожила с нею 2 недели, расплакалась и уехала. Потом, когда подошёл срок Зойке учиться дальше, да и бабушки уже не было на свете, мать стала писать и отцу Зойки, и ей самой, чтобы приезжала выбиваться в люди в Ленинград - уж больно умной и начитанной показалась ей дочь. А соблазняла в университет ещё и тем, что не надо будет жить в общежитии, что своя, мол, комната есть. Вот Зойка и приехала. И хотя на нужный ей факультет не поступила, из Ленинграда уезжать не захотела. Поняла, что сама она не подготовится в деревне к новым экзаменам, как надо. А в Ленинграде можно было поступить на подготовительные курсы.
Однако чтобы попасть на эти курсы, нужна была не только ленинградская прописка, но и работа по месту жительства. Образовался замкнутый круг, именуемый "Ленсоветом". Чтобы устроиться на работу, Зойке надо было прописаться к матери в её коммуналку, а этого просто так в Ленинграде не пробьёшь. И если бы не соседка матери, которой Зойка понравилась своей деревенской чистотой и искренностью, может, и не прижилась бы Зойка в Ленинграде. Но Валентина Ивановна была не просто богатой деньгами буфетчицей, а ещё и пробивной и пронырливой бабой, прошедшей через медные питерские трубы и чёртовы житейские зубы. Она не только устроила в своё время собственную отдельную квартиру, но пробила прописку и Зойке, устроив сначала спектакль в "Ленсовете": "Господи, да что же это у нас за город мировой революции и справедливости, если не позволяет дочери поселиться в комнату к родной матери пролетарке! Ведь это ж, если узнает об этом "Би-би-си", от нас отвернётся весь мировой пролетариат!"; а затем устроила Зойку и на работу в гостиницу. Народная артистка, не меньше! Прорвать оборону на подготовительных курсах ей было уже, как 2 пальца облизать - успела тётя Валя и там протаранить всех.
Дальше Зойке, правда, не повезло - провалилась на университетских экзаменах снова. Ходила опухшей от слёз, но в деревню, к родному папане, опять не вернулась - засосала её северная столица своими музеями, библиотеками, историческими памятниками. Это такая сладкая отрава для восторженной души, которая знает, что вот по этим самым улицам ходили студентами и Гоголь, и Достоевский, и цари, и знаменитые министры, и декабристы, да и теперь сколько интересных людей ходит! Ой, люленьки!.. Наставляй лишь ушки да слушай - поинтереснее сказок папани и бабушки. Только вот папаня там, в Кирилловке болотной, вдруг запил ни с того, ни с сего. От этого у Зойки разрывалась на части душа, а всё же работу не бросила. Ездила, правда, в отпуск к отцу, да что толку - не придумали ещё учёные лекарства против тоски. А затосковал он оттого, что отшила его от себя колхозная вдова - не нужен больше бабе, переставшей ощущать себя женщиной. Ну, и обошлась с ним, как Советская власть с нею самою: износила преждевременно и отвернулась. Дальше - живи, как хочешь. А он тут же и самому себе как бы ненужным стал - махнул на себя. Способ этот тоже не новый для русского человека. Зойка решила остаться в деревне, чтобы отец не тосковал. Но он отговорил: "Не в тебе дело, люленька! Государство у нас плохое, тут ты не поможешь". "Да чем же плохое-то?". "А ты послушай вон ночные радиоголоса, - отец кивнул на радиоприёмник "Рекорд", - быстро поймёшь всё. Нету у нас человеческой жизни, потому как всё - против человека. Обман один, а не государство. Соцлагерь!"
Зойка слушала чужое радио каждую ночь, когда утихал вой уставших глушителей на коротковолновых диапазонах. Особенно ей понравилась "Немецкая волна", говорившая обо всём без злобы, спокойно, на хорошем русском языке. И Зойка запланировала: "Ну, люленьки, всё! Куплю и я себе приёмник. Махонький такой, на батарейках. А берёт, говорили девчонки, лучше больших. Как токо вернусь в Ленинград, будет первой же моей покупкой! А я, дурочка, ещё не верила им..."
Не верила Зойка "им", "девчонкам" - это нелегальным проституткам, которые сами познакомились с нею в гостинице. Эти тоже слушали иногда. Она ещё удивлялась им: какие умные, черти! И знают всё на свете, и красивые, а вот счастья тоже нет.
Знакомство началось с того, что одна из них попросила её узнать, кто будет дежурить ночью по этажу. Если "коридорная мымра" - Элеонора, то...
- То что? - заинтересовалась Зойка.
- Пошли в буфет, там тебе всё объясню. Выпьем по рюмочке вина, поговорим...
- Я не пью.
- А шоколадные конфеты любишь?
- Откуда же у меня деньги на такие конфеты?
- А ты не переживай, конфеты и кофе - куплю я. Хочу угостить тебя.
Зойка вспомнила, как "угостили" её однажды студенты на подготовительном, и лицо её нахмурилось:
- Скажи лучше по-честному: зачем тебе нужно меня угощать? В свою компанию хотите затянуть, что ли?
- Вот, дурочка-то! - искренне удивилась проститутка. - Зачем нам лишняя конкурентка?
- Не знаю, это уж вам лучше знать, раз подмазываетесь.
Проститутка усмехнулась:
- Ты девочка неглупая, догадливая, но всё-таки думай, прежде чем обижаться. - И призналась Зойке. - Нам требуется от тебя узнавать только одно: в какие ночные смены будет дежурить на твоём этаже Элеонора.
- Зачем вам?
- Мы этим мымрам платим, чтобы не мешали нам проходить в номера, понимаешь? А ты - работаешь на "нашем" этаже... Через тебя нам легче всего узнать, когда на дежурстве Элеонора. Это такая завистливая сволочь! Лучше уж совсем не приходить, если она!
- Почему?
- И с нас берёт, и милицию может вызвать, если вдруг испортится настроение.
- Так я тебе и без конфет могу... Зачем тебе тратиться?
Поняв Зойкину доброту и простоту, с нею перезнакомились и 2 подруги Зины - Ольга и Женя. Угощали потом её и конфетами, и ликёром, и дарили даже цветы, когда узнали поближе. В общем, завязалась не то, чтобы дружба, но полное взаимопонимание на почве "счастливой советской жизни", о которой открыто рассказывали радиоголоса, а девчонки - уже по секрету - Зойке: "А знаешь, что вчера передавал "Голос Америки"?.." Делились и рассказами о своей жизни. Вернее, начались-то общие разговоры именно с этого - что трудно жить.
Господи, много ли Зойка зарабатывала? Если бы не мать, призналась она, то и на простейшее существование не хватило бы. Вот тогда "нелегалки" и стали рассказывать ей про ночные радиоголоса - у каждой из них был свой маленький приёмничек, чтобы отвлекаться в свободные от клиентов ночи. Ну, и невольно узнавали, как живут люди за рубежом. Потом появилась потребность слушать такие передачи постоянно.
- А заразиться не боитесь? - спросила однажды Зойка.
- Боимся, - призналась Ольга, старшая. - Но есть ведь и предохранительные средства. А Зина - так вообще только с "чистыми" соглашается иметь дело. К сомнительному типу не подойдёт. Да и предохраняться не ленится, даже под киром.
С Владимиром Петровичем Зойка познакомилась сама - влюбилась в него. А он это знакомство принял за обычное дело - он всех сотрудников гостиницы знал. А тут было как раз общее профсоюзное собрание, Зойка, севшая рядом, что-то спросила его, вот с тех пор как-то и пошло всё само собой: "Здравствуйте, Владимир Петрович!" "Привет, Зоечка! Как молодые дела?" "Да вот зарплаты не хватает на жизнь. За одни обеды во время дежурства высчитывают чуть ли не третью часть!" "А ты приходи вниз ко мне, я тебя бесплатно всегда накормлю. На кой тебе в буфете?.. Вот и не будут высчитывать". Она поблагодарила, но "вниз" не пошла, зная от "нелегалок", что за всё в жизни "нужно платить". И вообще она столько всего узнала от них, что поумнела на 100 лет вперёд, хотя и собственный горький опыт уже был.
Однако он сам успокоил её, встретив утром в вестибюле, когда шёл на работу, чтобы принимать смену. Поздоровавшись и удивившись тому, что приезжает с нею, видимо, в одном автобусе - откуда ему было знать, что она приезжает раньше и, поджидая его появления, прячется возле гостиницы - он спросил:
- Что же ты не пришла обедать в моё прошлое дежурство? Ведь в одни и те же дни ходим на работу!
- А я беру теперь с собою "тормозок".
- Ну и напрасно.
Вот тут Зойка отважилась на прямоту, вспомнив анекдот, который рассказали ей "нелегалки" про кавказца, пригласившего русскую женщину в ресторан. Сидит он с нею за столиком, ужинает, выпивает, а тут музыка. Подходит к его столу русский: "Можно вашу даму пригласить на танец?" И так он подходил и приглашал её дважды. А когда подошёл в третий раз, кавказец вспылил. Стуча вилкой по тарелке, выпалил: "Паслюший, дарагой! Я иё ужинаю, я иё и танцевать буду!"
И Зойка ответила:
- Девочки говорят, Владимир Петрович, что бесплатного ничего не бывает, за всё надо платить!
- Да ты что, Зоечка! Как могла такое подумать? Ты же мне - в дочери годишься! У меня сын почти ровесник тебе. Я же от чистого сердца тебя приглашал!
Ой, люленьки! Как же она обрадовалась его словам, ну, прямо расцвела вся. Но это оттого только, что у него не было грязных помыслов по отношению к ней. Однако тут же и расстроилась. Раз он думает о ней, как о дочери, то рассчитывать на ответную любовь нечего. Небось, есть где-то и женщина. А Зойка интересует его не больше, чем все остальные сотрудницы. Никаких перспектив, стало быть. К тому же своим ответом она дала понять, что не продаётся за обеды. То есть, сама же обрезала всякие надежды, да ещё и обидела его.
И всё-таки перед обедом он позвонил ей на этаж и сказал, что проголодался и ждёт её. Она решила пойти. Обед вдвоём с ним в отдельном кабинетике прошёл счастливо и непринужденно - даже выпили по стакану сухого вина. Он рассказал ей, что живёт после смерти жены один, с сыном. Она это знала, так как давно всё выведала о нём - иначе, разве посмела бы заводить знакомство с женатым человеком! И, в ответ на его доверие, рассказала ему о своей жизни. Посочувствовав, он вдруг спросил:
- А какие девочки говорили тебе, что за всё надо платить?
За окном кабинета проплывали белые пароходы по Неве, красивые яхты, и Зойка, мечтавшая об алых парусах и капитане в образе Владимира Петровича - Грин, кстати, сочинил свою повесть, находясь в этом же городе - призналась, что это говорили ей нелегальные путаны - так они сами себя называют - но что люди они хорошие, умные и щедрые, пусть он не думает... И добавила:
- Я, правда, не дружу с ними, но... сочувствую. Особенно Зине. Она - чистая, не к каждому пойдёт. И вообще они все несчастливые, это злая жизнь их заставила...
- А ты не могла бы познакомить меня с этой Зиной?
- Зачем?! - вырвалось у Зойки поражённо.
Он сначала тоже вроде бы застеснялся. А потом, глядя перед собою на стол и о чём-то думая, негромко произнёс:
- Понимаешь, устал я один жить без жены. Жениться - нет никого на примете, да и не хочу, пока не женится сын. Мачеха в доме - это что бочка с порохом, которая рано или поздно, но взорвётся.
Зойка молчала. Тогда он приступил к главному:
- Ну, а к таким девицам, как твои путаны, я сам подойти не решаюсь, хотя и видел их тут не один раз. Во-первых, боюсь подхватить дурную болезнь. А, во-вторых, не умею говорить с ними и стесняюсь. А тут, ты вот говоришь, что Зина эта - чистая и приятная из себя. Да главное-то в том, что ты - знакома с ней!
Зойка раскраснелась до пожара на лице и шее, и с обидой смотрела на него - вроде была готова расплакаться. И парусников на Неве уже не было - одни, нагруженные углём, чёрные баржи тянулись с натугой против течения. Хотелось встать и уйти. Но она постеснялась. Это ж будет выглядеть - вместо благодарности за обед - как оскорбление. Так ведь получится? Более всего не хотелось ей этого - это ж конец.
- Ну, так что, Зоечка? Переговоришь с Зиной обо мне, а?..
Зойка, словно робот, автоматически пообещала, заторопилась к себе наверх и торопливо ушла, чтобы он не видел её обиды на него. Впрочем, откуда ему было знать, что она любила его. Находясь уже у себя, в дежурной комнате, где опомнилась от всего, она поняла, надо избавляться от своего чувства "к подлому повару". И чтобы это произошло как можно скорее, чтобы не страдать больше потом, она привела к нему в очередную их смену эту Зинку на обед. Сказав наедине, сколько нужно заплатить Зине, и сколько "коридорной мымре" за то, что предоставит свободный номер на пару часов, Зойка ушла, оставив ему Зинку в компаньоны на обед вместо себя. В "дежурке" она упала лицом вниз на диван и разрыдалась. Думала, что уже всё, кончились её встречи с ним.
Однако судьбе угодно было распорядиться по-другому, хотя с Зинкой у Владимира Петровича всё произошло и обошлось без каких-либо осложнений. Но, переспав с нею ещё несколько раз, он вдруг разыскал Зойку сам - она не показывалась ему на глаза вот уже месяц - и рассказал ей, что Зина ему не подходит, и он хотел бы, чтобы Зойка подыскала ему другую подружку.
Выслушав его и не глядя ему в лицо, покусывая побелевшие губы, Зойка спросила:
- А чем же это Зина вам не понравилась? Сами же хотели, чтобы чистая была и на мордочку чтобы приятная.
- Понимаешь, Зоенька, - признался он, ничего не замечая, - я ошибся. - И тут же заторопился, увидев, что Зойка резко и несогласно дёрнула плечом. - Нет-нет! Чтобы чистая - это обязательно! Это - хорошо. Но мне важнее, оказалось, не лицо, а тело. А у Зины - фигуры-то как раз и нет. И блондинка. А мне, оказывается, больше тёмненькие по душе. Вот, как ты, понимаешь?
Не ожидая такого от себя, Зойка тоже перешла вдруг на "ты" и, деланно усмехаясь и глядя в сторону, ляпнула:
- Тогда тебе, Володя, надо было "снимать" меня, а не Зину. Но у меня - сам видишь - смазливой рожицы нету. И других чистых женщин - я тоже не знаю. Ты уж теперь как-нибудь сам, а меня - уволь! Соображаешь?..
Поражённый догадкой, он изумлённо спросил:
- А ты что, разве пошла бы?..
- Ой, люленьки! - изумилась и Зойка. - Неуж и правда, не знаешь себе цены? - И смотрела на него и с любовью, и с удивлением.
- Зой, а какая ж у меня цена? Не понимаю тебя...
- Вот глупый-то! - расцвела Зойка в милой ответной улыбке. - Да вы же - видный, красивый мужчина!
- Так ведь старше тебя лет на 20!
- Ну и что? - Зойка на мгновенье, по-былому, застеснялась, но тут же, отогнав что-то от себя, проговорила: - Да я с вами... пошла бы и за спасибо! На что мне деньги, я же не... - Она замолчала, не смея произнести "продажная путана".
Так началась у Владимира Петровича интимная близость с Зойкой, переросшая затем в сложные и серьёзные отношения. Зойка оказалась не только "тёмненькой" и женщиной "в его вкусе" из-за отличной фигуры, но ещё и влюблённой в него. Правда, черноволосая, скуластенькая, с чёлочкой на лбу, она не производила особого впечатления своей внешностью - не то китайский тип женщины, не то монгольский. Только глаза неожиданно запоминались с первого взгляда своей "русскостью". Из-под припухших, нависающих век с тёмными пиками ресниц, они смотрели светло-серыми хрусталиками. Да ещё врезалось в память её искреннее "Ой, люленьки!", когда всплескивала маленькими узкими ладошками от изумления или детского восторга. Но отсутствие яркой красоты в её лице компенсировалось золотым характером, к которому Владимир Петрович привязался не меньше, чем к её темпераменту и изумительно красивому телу. Да и была она не только страстной любовницей, а ещё преданным другом. К тому же призналась ему в своей горькой истории, которую, кому попало, не рассказывают. Её изнасиловали 2 студента, когда она поступала в университет после "курсов". Обещали ей помочь в дополнительной подготовке, чтобы получила на экзаменах проходной балл, а вместо этого завлекли к одному из них на квартиру, напоили вином, совершили своё подлое дело и уехали потом куда-то в Сибирь со строительным отрядом на всё лето. Вернулись к занятиям только осенью, разве докажешь чего?.. Из-за них она и провалилась второй раз, хотя и подготовилась. Потому что не в себе была от обиды и горя - кто её теперь замуж возьмёт, без девственности? Будучи деревенской простушкой, она совершенно не знала городской жизни.