Заложники (отрывок из книги 9. Рабы-невидимки, ч.1)
1
Осенью 1943 года Гитлер понял, что наступательные операции вдоль побережья Чёрного моря окончены, что командующий 17-й армией генерал-полковник Руофф не годится для обороны Крыма, который теперь у Сталина на очереди, и назначил на место Руоффа генерала инженерных войск Эрвина Энекке. Штаб армии Энекке разместился в Керчи, где находились также другие штабы: корпуса генерала Альмендингера, танковой дивизии, югославской дивизии хорватов, 6-й кавалерийской дивизии румын и словацкой дивизии подполковника Голиана. Штаб авиадивизии находился близ аэродрома в Катерлезе - это чуть западнее Керчи, в степной низинке. Керчь, как и Севастополь, была укреплена в качестве основных крепостей Крыма с давних времён. Она не давала возможности войти в Крым с востока, Севастополь - не давал подойти к полуострову с моря, а Перекоп - тоже традиционная крепость - преграждал вход с севера. Но инженер Энекке, обследовав территорию, которую должна была оборонять его 17-я армия, нашёл слабое место в этой обороне. В степном районе южнее Керчи, всего в 20-ти километрах, вход на берег охранял от вторжения русского десанта небольшой порт в татарской бухте Камыш-Бурун, наполненной военными катерами и быстроходными эсминцами. Правда, между двумя озёрами на пути десанта был ещё посёлок Эльтиген, укреплённый пехотным гарнизоном, но этого, считал Энекке, мало для сопротивления, если десант будет крупный. Однако начальник керченского гарнизона Альмендингер заверил его, что Керченский пролив в этом месте очень широк и русские не решатся подставить свои корабли под удары авиации с воздуха, эсминцев с моря и береговой артиллерии с мыса Токил. К тому же, Эльтиген находится под прикрытием 10-ти батальонов, устроивших свои пулемётные и миномётные гнёзда на береговых высотках. А в другом месте путь на Керчь преграждают болота.
И всё же заверения Альмендингера не успокоили Энекке до конца. Он спросил:
- Сколько времени потребуется, чтобы в случае угрозы с юга снять танки с северного плацдарма и перебросить на южный?
- Сутки, может, немного больше, - ответил корпусной генерал.
- Почему так много на преодоление каких-то ста километров?
- На Еникальском полуострове, где наши танки сейчас рассредоточены, нет пресной воды - воду приходится доставлять из Керчи. На южном плацдарме - такая же безводная степь. А продвижение танков почти что по песку - это всё равно, что в пустыне.
- Понятно. Я считаю, что в связи с этим необходимо укрепить проходы на Керчь в районе Эльтигена рядами колючей проволоки.
Войска Северо-Кавказского фронта, освободившие Таманский полуостров и оттеснившие немцев в Крым, по стратегическим соображениям Ставки в Москве должны были разделиться. Часть 18-й армии генерала Леселидзе после доукомплектования и отдыха должна передислоцироваться для дальнейших боёв за освобождение Украины, а 56-я армия генерала Петрова и приданные к ней дивизии, освобождавшие Северный Кавказ, преобразовывались в части Отдельной Приморской армии, которые под командованием генерала Петрова теперь обязаны ворваться в Керчь и начать освобождение Крыма с востока. Нужно было разрабатывать план операции, и Петров, находившийся со своим штабом в станице Крымской, засел за крупномасштабную карту Керченского полуострова, который в свою очередь состоял из Еникальского полуострова на севере и равнинной полупустыни на юге, где в древности находилась знаменитая Киммерия, по имени которой назывался и нынешний Керченский пролив: Боспор Киммерийский. Пролив этот был узким на севере - 5 километров, но за ним, перед самой Керчью, путь преграждали, словно бесчисленные доты, устроенные в степи самой природой, вулканические грязевые холмы высотою до двухсот метров, занятые на вершинах пулемётами, миномётами и лёгкими орудиями, пристрелявшими каждый квадратный километр. На юге, против Тамани, пролив достигал 30-ти километров, но зато за ним путь на Керчь преграждали всего 10 батальонов из 98-й дивизии немцев, да портовая команда из Камыш-Буруна.
Командующий задумался. На карте, подготовленной оперативным отделом штаба, были обозначены оборонительные сооружения, проволочные заграждения, естественные преграды и номера частей, удерживающих оборону. На южном берегу за проливом, между озёр Чурбашское и Тобечикское, был обозначен посёлок Эльтиген, который генерал обвёл красным кружком, рассматривая, где обозначены заграждения из колючей проволоки, высоты, причалы для судов на берегу и предполагаемые минные поля в проливе. Что выбрать? Десантирование на севере через узкое место пролива, но с линией обороны на суше, не уступающей линии Маннергейма в Финляндии, или же слабую оборону на юге, но смертельную для флота в широком месте пролива, где можно потерять все суда и десант?
На носу генерала армии сухо поблескивали стёкла пенсне. Блестела и гладко обритая голова, подёргивающаяся от давней контузии, но серые умные глаза на полном одутловатом лице были, хотя и тусклыми, однако внимательными. Командующий был высок, тучен. Усы, опущенные книзу, придавали ему выражение человека усталого и добродушного. В армии недавно введены погоны, и генерал в пенсне, с новым орденом Суворова на генеральском кителе был похож на генерала царских времён.
"Что делать, что делать? - думал он. - Ни нападение на Керчь с севера, ни тем более с юга, ничего не дадут, кроме огромных потерь. На месте Энекке сейчас я бы не сдал Керчь даже втрое превосходящим силам противника. Керчь - это орешек, покрепче Новороссийска, и мы её, по всей вероятности, не возьмём, вот в чём загвоздка. А вот весной, когда наши продвинутся далеко за Днепр, немцы сами оставят Крым и морем уйдут на Одессу. Значит, самым правильным сейчас было бы не воевать здесь с ними, а просто не выпускать их из Крыма, чтобы не помогали своим на Украине. И потерь не будет, и Крым весной будет нашим, надо только его обложить, как медвежью берлогу, и ждать. Зато сколько солдат сохраним для войны! Но как доложить обо всём этом Сталину? Даже слушать не станет, не только что не пойдёт на такое - ждать. Для него, хоть умри, а к годовщине революции победу подай! Вот и выходит, чтобы поднять дух советского народа на праздники, надо выпустить дух навсегда из десятков тысяч тех же советских людей. А протестовать, доказывать, он сразу по прямому проводу: "Ви что, с ума там сошли, господа генерали!.." И повесит трубку.
И всё-таки Иван Ефимович доложил в Ставку свои соображения. Ещё не всё, мол, готово к наступлению, не подошли резервы, кончаются последние тёплые дни и задует норд-ост, десанты в штормовую погоду - это большие потери, да и невозможно будет развернуться с танками, артиллерией, огромным количеством солдат на таком крохотном плацдарме, как северная часть Керченского полуострова - 14 километров фронта всего! Возникнут скопления, по которым начнёт бить вражеская авиация. А вот если запереть немцам выходы из Крыма здесь у него, и ещё одной армией на Перекопе, весной немцы сдадут Крым без боя, уйдут морем сами. Вот в море и топить их, вместо того, чтобы теперь они топили нас. Немцы, мол, не дураки, не останутся сидеть в Крыму, как в ловушке, когда наши войска начнут подходить к Одессе.
Однако аргументы генерала армии на Сталина не подействовали, а обещание взять Крым весной без крови и мучений вызвало лишь раздражение, как сообщил маршал Тимошенко, прибывший в Тамань в качестве представителя Ставки для контроля за боевыми действиями по овладению Крымом с востока. Он привёз с собою сухую сводку Ставки о положении на Правобережной Украине, где в это время находились крупнейшие группировки немецких армий "Юг" Манштейна и "А" Клейста, имеющих почти 2 миллиона солдат, 2200 танков, штурмовых орудий и миномётов. Общее же превосходство советских войск - а они были наступающей стороной - оказалось сравнительно небольшим. Нельзя было снимать с этого фронта не только армию или корпус и заткнуть ими выход немцам из Крыма на Перекопе, но даже одну дивизию. Поэтому, чтобы отвлечь крымские силы немцев на себя, Петрову было приказано начать наступление на Керчь в ночь на первое ноября и ни на какие дальнейшие отсрочки не рассчитывать. Со стороны Перекопа в наступление на Крым перейдут войска 4-го Украинского фронта под командованием генерала Толбухина.
Петров чуть не вскрикнул от обиды: "Где же логика? Наступать со стороны Перекопа силы есть, а не выпускать немцев через Перекоп, чтобы предотвратить их удар во фланг нашим наступающим войскам, так нет даже дивизии!" Но, увидев мрачное лицо маршала, понял, говорить уже бесполезно. В Москве Сталин решил за них всё сам, а с ним не поговоришь - "Верховный деспот", распоряжающийся миллионами судеб по настроению. Захочет, и десятки тысяч людей останутся жить, не захочет, погибнут, пойдут ко дну, взорвутся, ему это не важно. Важно, чтобы все помнили и не забывали: Сталин решений не меняет, Сталину перечить и что-либо доказывать, когда он ведёт победную войну, нельзя - вот это самое главное для него.
Нужно было что-то придумывать, чтобы обмануть немцев, как-то перехитрить их, чтобы взять Керчь. А если уж взять не удастся, то хотя бы удержаться на Еникальском полуостровке и не давать им возможности выходить на помощь к своим, отвлекать их ударные силы на себя. Но для этого нужно ухитриться сохранить как можно больше своих сил при переправе через пролив. Тут нужен опыт морского десантирования и специальные тренировки, пока погода не испортилась. Иначе при штормовой погоде все будут только гибнуть, учиться будет некогда.
Командующий, интеллигентный по воспитанию и добрый по натуре, знал, что такое война, и всегда жалел людей. Вот и теперь задумался над тем, как ему осуществить переброску своих войск на крымский берег с наименьшими потерями и в короткий срок, чтобы не подставить себя на воде ударам авиации с воздуха. Ясно, что плыть надо только ночью. Ясно, что первыми должны плыть на плоскодонных судах люди, которые смогут сбить противника с берега и дать возможность подплыть к захваченным причалам судам, имеющим глубокую подводную осадку, с танками и артиллерией, продовольствием и боеприпасами. Такие суда близко к берегу не подойдут, им нужны причалы. Да и солдат надо учить - как грузиться на суда, как выходить? Это пехота, не моряки.
Зная, что 1139-й полк из 18-й армии генерала Леселидзе участвовал при взятии Новороссийска в форсировании Цемесской бухты, Иван Ефимович решил: "Вот кто будет учить пехоту десантированию!" И позвонил в штаб Леселидзе. Генерала на месте не оказалось, трубку снял какой-то полковник из политотдела Брежнев. От него Иван Ефимович узнал, что 1139-й полк входит в 318-ю дивизию, которой присвоено звание "Новороссийская" и которой командует теперь вместо раненого 11-го сентября полковника Вруцкого полковник Гладков, назначенный генералом Леселидзе. Что полковник Гладков был до этого начальником штаба у Вруцкого, а сейчас на своё место поставил начальником штаба полковника Бушина. Заместитель комдива - по-прежнему полковник Ивакин.
Радуясь тому, как толково и обстоятельно этот полковник Брежнев докладывает, Иван Ефимович спросил:
- Да нет, где находится его штаб, номер телефона и имя-отчество, если знаете?
- Конечно же, знаю. Имя-отчество - Василий Фёдорович Гладков, - по-южному "гэкнул" Брежнев, называя фамилию. И сообщил номер телефона и адрес его штаба, добавив: - Гладкову 42 года, кадровый офицер. Служит в армии ещё с гражданской войны.
- Да ну?! - обрадовался Иван Ефимович, начавший свою службу в армии тоже с гражданской войны. - А в форсировании Цемесской бухты он участвовал, не знаете?
- Участвовал. Я лично провожал их всех в бой, а недавно присутствовал при вручении им боевых наград.
- Спасибо, товарищ полковник, за обстоятельный доклад. - Генерал повесил трубку и тут же потребовал соединить его с Гладковым.
Гладков был на месте, тоже обстоятельно доложил обо всём, и Петров обрадовано воскликнул:
- Василий Фёдорыч, так ваш 1139-й полк - это же готовый костяк для будущего десанта через пролив! Как вы считаете? Ведь десантирование для пехоты - дело не простое.
- Да, высадка десанта - дело сложное, товарищ командующий. От солдат требуется не только мужество и стойкость, но и готовность к разным случайностям.
- Например?..
- Допустим, мотобот, на котором ты плыл, не смог подойти к берегу и нужно высаживаться в воду. Что надо сделать в первую очередь? Кому первому прыгать? Как это делать?
- Ну, и как же?
И опять последовал неторопливый и обстоятельный рассказ о том, что первыми должны прыгать в воду те, у кого есть спасательные надувные жилеты, чтобы проверили глубину: можно ли прыгать с грузом остальным? Если нельзя, то надо заранее знать, что брать с собой, кроме автомата и патронов, завёрнутых в непромокаемые резиновые мешочки, а что оставлять на палубе. Кому потом подтягивать к берегу шлюпки с грузом, а кому вступать в бой.
- Или другой вариант, - продолжал хрипловатый от курения басок, - ты плыл на плоту, и трос к мотоботу неожиданно оборвался. Что делать?
- Ну?..
- Если на море волнение, в первую очередь нужно сохранить равновесие на плоту, чтобы не перевернуться. А для этого людям необходимо распределиться по всей площади, а не шарахаться в середину от захлёстывающих волн. Понятно я говорю?
- Очень понятно, товарищ полковник! - похвалил генерал. Спросил: - У вас найдутся ещё толковые десантники, которые завтра же могли бы начать наглядное обучение в широком масштабе?
- Найдутся. Куда и во сколько надо прибыть? Кто их будет встречать? Сколько они там пробудут?
- Извините, Василий Фёдорыч, это надо обдумать, я вам перезвоню, когда буду готов к ответу. Согласую сейчас всё, с кем надо, с Леселидзе и позвоню.
- Слушаюсь: дежурить у телефона!
Генерал улыбнулся, вешая трубку: "Вот кого я назначу командовать десантированием на Эльтиген!" И тут же понял, что план всей операции по захвату Керчи в его голове, наконец-то, сложился. Решение обмануть немцев, заставить их поверить, что наступление на них будет с юга, укрепилось в нём окончательно. Значит, надо действительно начинать обучение поведению на море завтра же.
"И не только на море, - пришла новая мысль. - Как брать высотки и выбираться на берег 30-метровой высоты - тоже надо учить: не на пляжах их высадят!"
Через 2 дня гладковцы уже обучали часть бойцов, как нужно держаться на воде и при высадке, как грузиться на баржи и сейнеры, где размещать грузы, какие сначала закатывать, чтобы выгружать потом в первую очередь. Другую часть бойцов учили брать высоту на Фанагории. Это была крепость на кубанской земле, которую брал когда-то ещё сам Суворов. Петров приехал туда смотреть на учения лично.
По дороге то и дело встречались свежие воронки от снарядов и бомб, искорёженные немецкие танки и пушки. Понаблюдав за карабкающимися бойцами, командующий велел шофёру рулить к морскому берегу Тамани, чтобы посмотреть, что делается там, а заодно и на берегу немцев за проливом. В бинокль должно быть хорошо всё видно, тем более что солнечно, ни дождя пока, ни туч вдали - всё ещё ясная погода, хотя и ветреная уже.
В Тамани, где был когда-то герой Лермонтова Печорин, генерал приказал шофёру остановиться возле памятника наказному атаману запорожцев Антону Головатову. Посмотрел и, вздыхая от исторических воспоминаний, поехал дальше - к проливу. Там тоже ему пришлось тяжело вздохнуть, и не один раз. Пожаловался адъютанту:
- Наша главная беда сейчас в том, что мы не можем скрыть от немецкой воздушной разведки сосредоточения наших войск. Да и визуально им видно с того берега, что мы тут делаем. Впрочем, и мы видим, что они делают.
В бинокль действительно было хорошо видно, что немцы начали укреплять оборону своего порта в Камыш-Буруне и пристреливались по пустым бочкам в проливе, которые разбросали их военные катера. Поняв, зачем они это делают, Петров подумал: "А, значит, не исключают всё-таки возможности высадки десанта с юга! В таком случае, если сделать наступление на Керчь со стороны Эльтигена внешне убедительным и настойчивым, то немцы смогут поверить в конце концов в мою "логику" наступления - на войне, безумные на первый взгляд, планы нередко осуществляются. И если Энекке снимет свои танки и часть артиллерии с севера и направит их на Эльтиген, это может дать нам возможность, если быстро переправим десант на севере, разорвать немецкую оборону на полуострове Еникале. Главное, успеть тогда высадить на берег танки! И ворваться в Керчь пехотой вслед за ними".
На военном совете, собранном в штабе в срочном порядке, он изложил план всей операции. После уточнений, внесённых начальниками штабов воинских соединений, согласования действий с командованием авиации и военно-морским флотом, план взятия Керчи выглядел так.
На Эльтигенский плацдарм десантировать дивизию полковника Гладкова.
1139-й полк во главе с начальником штаба дивизии Бушиным и батальон морской пехоты Белякова - погрузить на суда в Таманском порту. Командирами морских отрядов, которые повезут этот десант, назначить Трофимова и Гнатенко.
1137-й полк подполковника Блбуляна погрузить на суда вместе с командиром дивизии Гладковым на пристани Кротково. Командирами морских отрядов назначить Сипягина и Бондаренко. Первым должен высадиться в Эльтигене со своей штурмовой группой старший лейтенант Калинин на катере N028.
1131-й полк во главе с начальником штаба полка полковником Ширяевым, с батальоном морской пехоты капитана Григорьева должен отправиться на вражеский берег с пристани Соляное. Командиры морских отрядов - Глухов и Жидко.
Начало погрузки для всех полков и частей - 18.00. Начало форсирования пролива - в 24.00. За 15 минут до подхода к берегу, после доклада об этом командира десантной дивизии по радио - дальнобойной артиллерии полковника Малахова открыть огонь через пролив по береговой обороне противника. Авиационное обеспечение наступления возложить на авиацию Черноморского флота под командованием генерала Ермаченкова и на воздушную армию генерала Вершинина. Командующим десантными судами назначить контр-адмирала Холостякова. Все плавсредства разделить на 6 десантных отрядов: по 2 на каждый десантируемый полк и приданными к нему батальонами морской пехоты.
Остальные части 56-й армии - десантировать в последующие дни по ходу развёртывания наступательных операций.
За последними, заключительными, словами приказа скрывалось самое главное, о чём знал только сам Петров и высшее руководство его армии. Десантирование 318-й дивизии полковника Гладкова на Эльтиген не будет иметь подкрепления в последующие дни, так как остальные части армии Петрова будут ждать совершенно иного приказа под станцией Фонталовской. И десантировать будут, если немецкий генерал Энекке поверит, что наступление на него ведётся со стороны Эльтигена не на Эльтигенский берег, а на Еникальский, через узкое место пролива, чтобы успеть высадить советские танки на берег, пока немецкие на него не вернулись. Вот почему основные войска будут ждать под Фонталовской на сухопутье, а не на мысе Чушка, песчаная коса которого ближе всего к вражескому берегу. Раз русских десантников нет на Чушке, стало быть, русские действительно не собираются форсировать узкое место пролива. Значит, они в самом деле пошли на Эльтиген, то есть, решились на отчаянный шаг, полагая, что противник им не поверит и не будет встречать их там. Громадный риск, но он может и принести успех русским, если они сумеют доплыть до Эльтигена. Тут уж судьбу и немцев, и русских будет решать не только быстрый манёвр - кто первым придёт в Эльтиген, русский десант или германские танки с севера - но и обыкновенное военное счастье, не учитывать которое тоже нельзя. Сдадут нервы у Петрова, и он прекратит высадку на Эльтигенский берег - проиграют наступление русские. Ошибётся генерал Энекке в своём убеждении, что в широкой части пролива бессмысленно переправляться, и не пошлёт на юг танки, а русские, тем не менее, высадятся - проиграет оборону он. Вот ещё на что рассчитывал Петров и о чём знали его сподвижники. Но они понимали, что если дивизия Гладкова будет знать об уготованной ей участи - стать смертниками ради общей победы, то от неё нельзя будет ожидать высокого мужества и героизма на берегу, который встретит их прожекторами, колючей проволокой, артиллерийским и миномётным огнём, бомбами с воздуха, и стало быть, им не удержать плацдарма, за который можно будет зацепиться. А надо, чтобы удержали, чтобы не было паники, чтобы Энекке поверил в наступление русских. Значит, надо скрывать от своих солдат и командиров жестокую правду и продолжать и на другой день видимость десантирования, пока не выдержат нервы не у своих, а у генерала Энекке. Ну, а в общем-то, там как Бог даст... Приходилось рассчитывать и на это, раз уж при личной доброте, но по жестокости войны пришлось взять на душу такой тяжкий, невыносимый грех. А всех, кто уцелеет на Эльтигене, надо будет представить к Геройским звёздам. И вообще, в ходе этой войны вряд ли где ещё будут такие невыносимые условия - это не реки форсировать, хотя и там не до шуток. Там берега относительно плоские, глубина не морская, волны не такие, как на море, и фронты пошире - можно рассеяться хоть как-то, рассредоточиться. А здесь будут косить пулемётами и снарядами, бомбами и миномётами по скоплению живых тел - Боже, сколько же будет загублено молодых жизней!
Прозванный "Богом обороны" за удержание Одессы в начале войны, Севастополя, а потом и Туапсе, Петров лучше других знал, какие страшные потери несёт наступающая сторона даже на широком участке, где есть возможность ложиться, вскакивать и бежать, маневрировать. А что сделаешь, сидя на сейнерах, на баржах и плотах, медленно продвигающихся на крутых волнах и обстреливаемых с берега, с воздуха и с быстроходных морских катеров? А подрывы на минных полях! Сколько тысяч всплывёт потом трупов без единой пулевой раны и даже царапины! Просто утопленники войны.
Не переставая думать об этом и по ночам, генерал стонал, мучился бессонницей, вспоминая, как солдаты и офицеры его армии, желая остаться живыми, учились на суше рвать проволочные заграждения, делать проходы в макетах минных полей, грузиться на катер и мотобот, выгружаться на берег при крутой волне, а потом лезть по скалам наверх. А сколько будут тянуть на себе патронов, гранат, харчей "сухого пайка"! Но не каждый из них, пройдя столько мучений, доберётся до берега - кому-то суждено утонуть, даже ни разу не выстрелив. Тут и бездушному человеку не уснуть от таких мыслей, а уж совестливому и подавно. И командующий чужими жизнями впервые подумал о Сталине с краткой ненавистью: "Сволочь. Ведь не надо же сейчас наступать на Крым!"
Ещё не подошёл срок наступления, ещё прибывающие каждый день резервы не прошли учений о поведении на воде, а погода уже начала портиться по-настоящему, по-осеннему. Над проливами задождило, задул норд-ост. По ночам стало туманить, а по утрам на берег с рёвом шли злые и пенные валы. Похоже, что и Бог был против того, чтобы люди наступали в такую тяжкую пору. А время "Ч" неумолимо приближалось, как и прятавшийся где-то в море шторм - его приближение уже показывали все барометры: давление везде дружно падало, а ветер стал посвистывать.
В день десантирования ветер уже выл, небо с утра заволокло низкими тучами, и Петров с тоской подумал: "Господи, только шторма нам теперь и не хватало!" И решил лично подбодрить отплывающих добрыми словами и напоминанием, что высаживаться на вражеский берег лучше всего между озёрами Чурбашское и Тобечинское. Там берег не такой уж крутой. И - сразу же наступать на посёлок Эльтиген. А группе прикрытия на берегу отсекать катера и суда немцев, и береговую охрану от нашего десанта, который будет продолжать высадку. Затем - спешным маршем, братцы, на Керчь!
Понимая, что посылает дивизию Гладкова на верную смерть, и узнав уже на месте в Тамани, что маршал Тимошенко досрочно присвоил звание капитана старшему лейтенанту Калинину, который должен первым высадиться на вражеский берег, а полковник Брежнев, провожавший 1137-й полк вместе с генералом Леселидзе, обещал всем "боевые награды" (вот у кого должность хорошая, никаких тебе переживаний и ответственности: провожай, да обещай!), Иван Ефимович, одетый в свой неизменный серо-зелёный бушлат до колен и носивший полевую фуражку с зелёным козырьком, разрешил Гладкову устроить для своих офицеров застолье с шампанским и водкой, чтобы у людей хоть немного повеселело на душе. А сам пошёл смотреть на солдат, готовящихся к погрузке.
Остался доволен: чтобы укрыться от дождя и обнаружения скопления людей с воздуха, солдаты выкопали в крутом жёлто-ракушечном берегу пещерообразные ниши и прятались в них с вьючным снаряжением. Молодцы! Даже балагурили там в ожидании погрузки. Быстро темнело, а суда к причалам что-то не подходили, где-то задерживались.
С одной стороны, хорошо, что наползал туман, всё кругом пенилось, клокотало, грохотало, в шуме дождя потонул шелест мелкого холодного дождя, и немцы могут прохлопать высадку десанта в темноте при такой погоде. А с другой-то - как на чужом берегу высаживаться самим? Да и удастся ли подойти к нему? И плавающую мину из-за тумана не увидишь, даже если будет рядом!
Из двух бухт-портов, где стояло 130 судов для десантников, поступило, наконец, сообщение, что выходят - задержка произошла из-за тяжёлых условий погрузки продовольствия и других грузов: слишком мотало суда на волне. Но вот эти катера, мотоботы, тендера, 2 сейнера с плотами и одна морская баржа стали появляться из темноты, направляясь по очереди к причалам. Десантники, сидевшие в нишах под берегом с пулемётами, автоматами, гранатами и миномётами, с другим снаряжением, курили, прислушиваясь к рёву моря, и с тревогой поглядывали на взлетающие вверх всплески волн с пеной и брызгами. А когда у причалов начали швартовку первые катера, стали переговариваться, определяя, кому на какой идти и грузиться. И как только судёнышки запрыгали на одном месте на крутой, не на шутку расходившейся волне, десантники, которые узнали, наконец, номера своих судов, устремились к ним, а подбежав к причалам, начали, словно на учении, быструю погрузку. С каждым новым десятком запрыгнувших на палубу, навьюченных, как мулы, солдат, судёнышки проседали в воду всё глубже. На некоторых вода уже летела на палубу, перехлёстываясь через борта. Лица у смотревших на это из ниш стали суровыми. Опять дружно закурили - может, в последний раз. Кто его знает, у кого какая судьба...
Дольше всего возились с погрузкой на баржи и на плоты пушек-сорокапяток. Пушка - не миномёт, пупок развяжется, пока её поставишь на нужное место и закрепишь там при таком мотании на волнах. А ещё и личного барахла сколько у каждого!..
Погрузкой медсанбатов распоряжался хирург майор Трофимов. Сначала пропускал на суда врачей, затем медсестёр, а потом уже дюжих санитаров, подобранных из самых сильных мужчин. Невысокий, коренастый, он обладал звучным баритоном, и его было слышно всем. Погрузил он своих толково и быстро. Солдаты, пошедшие по прогибающимся сходням на кренящуюся с медиками палубу, были в плащпалатках - шторм надвигался уже на саму Тамань. И как ни торопились все, погрузка армады из 130-ти судов закончилась только к 3 часам ночи. График операции был нарушен, и адмирал Холостяков не знал теперь, когда генерал Кариофилли, ответственный за артподготовку по вражескому берегу, откроет огонь. Расписание изменилось: откроешь огонь раньше срока, и немцы насторожатся, а потом и встретят во всеоружии - внезапности появления наших судов не получится.
Размышляли о том же и десантники, вглядываясь в штормовую ночь:
- Неужели немцы в такую погоду и время не спят?
- А ты что, разве не видел вчера ихнюю "раму" в небе? Значит, не спят, если не дураки.
- Так не видно же ни хрена!
- А часовые тебе на что? Включат прожекторы, ракеты начнут в небо пускать. Первый раз, что ли? Знаем их повадку!
- Спят, не спят - это ладно. Ты молись Богу, чтобы на морскую мину не наскочить! Сразу полетишь к чайкам, а потом к рыбам!
- А чаек-то чевой-то и не слыхать, а?
- Дура она тебе, што ль, в такую погоду летать!
- Тимохин, Оноприенко! Рацию, смотрите, не намочите! Останемся тогда без связи.
Раций везли с собой несколько - в каждом полку. Выйдет из строя одна, можно вести передачу и приём с другой. А остаться на вражеском берегу без связи - это гибель, это понимал каждый, и потому за рациями смотрели особо. Знали и позывные: у командующего фронтом - "Сосна", у своего командира - "20-й". Ну, и у тяжёлой береговой артиллерии - тоже какой-то, чтобы просить поддержать огоньком, радист знает.
В первом эшелоне кораблей шли плоскодонные суда, во втором - суда с глубокой осадкой. Как только первые разгрузятся на берегу, сразу подойдут ко вторым и заберут с них десант к себе, чтобы опять подвезти людей и технику к самому берегу. Так было задумано. Так рассчитывал командующий фронтом Петров, ожидавший в штабе сообщений по радио о ходе операции. Главной его задачей было теперь обмануть немцев, заставить их поверить, что десантирование разворачивается на Эльтигене.
А вот задачей комдива Гладкова было зацепиться за плацдарм и продержаться на нём до подхода второго рейса кораблей адмирала Холостякова. И он, как и договаривались, сообщил по радио за 15 минут до высадки на вражеский берег генералу 18-й армии Кариофилли и полковнику Малахову, командовавшему береговой артиллерией от военно-морской базы Новороссийска, чтобы открывали огонь. Однако заработали только батареи военно-морской базы: 742-я, 130-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Магденко, и 743-я, капитан-лейтенанта Спахова. Батареи Кариофилли почему-то задержались. Поддержки с воздуха тоже пока не было - темно, можно ударить и по своим.
После первых же разрывов тяжёлых снарядов на берегу там вспыхнули прожекторы, взлетели в небо осветительные ракеты, и все суда с десантниками запрыгали на освещённых волнах, словно на сцене в театре. Немецкие 150-миллиметровые орудия открыли по ним ураганный огонь. После чего разрывы на мысе с немецкими орудиями усилились - заработала, наконец, артиллерия генерала Кариофилли. Но набрал силу и шторм - к берегу прорвались только 2 быстроходных катера с отчаянными десантниками капитана Калинина, остальные суда всё ещё не могли подойти. С мыса Токил немцы продолжали освещать их двумя уцелевшими прожекторами и вели по ним огонь, как когда-то на учениях по бочкам. Только теперь на пустых железных бочках освещён был громадный плот с миномётами, артиллерией и людьми, который то вздымался, то опускался на волнах, и мотобот, тянувший на тросе баржу. Катер с тросом от плота был пока в темноте. Рёв волн, ветра и гул двигателей на судах заглушали взрывы снарядов на воде - были видны фонтаны воды, но взрывы не были слышны: немое смертельное кино. 2 раза снаряды немцев попали в воде по собственным громадинам-минам, и столбы воды, взметнувшиеся в небо, показались ужасными.
Но вот ударили светом и береговые прожекторы из Камыш-Буруна, полосуя своими голубыми щупальцами ночь и волны. Стало видно, что несколько судов уже тонули - там метались обезумевшие люди, но криков не было слышно. Шторм трепал переполненные десантниками суда, освещаемые жутким светом ракет в кошмарной ночи.
И снова над одним из тяжёлых катеров лопнула осветительная ракета. Не успела она в чёрной ночи истаять, как катер наскочил на морскую мину. Взрыва, в общем смертельном гуле, опять слышно не было. Сверкнул ослепительный клубок молний, и катер, разламываясь надвое в гибельном свете и взметнувшейся вместе с ним вверх воде, рухнул в темноту и воду уже навеки. Видеть это было невыносимо.
Через минуту, с другого катера, который шёл рядом с погибшим, пришло по радио сообщение: только что взорвался на мине и затонул катер, на котором был штаб 1131-го полка, вместе с полковником Ширяевым. Гладков не выдержал и приник к морскому биноклю, вглядываясь в то место ночи, где лучи прожекторов скрещивались с другими судами, принося немую смерть. Там вспыхнул ещё один катер, тянувший за собою на тросе тяжёлый плот на железных пустых бочках. Трос вдруг лопнул, скручиваясь на воде, хлестнувшей гитарной струной, и плот мгновенно исчез из поля зрения бинокля куда-то в темноту, а может, в безымянную вечность истории - разве же сразу это узнаешь. Проклятая война! Ну, зачем нужно было Гитлеру лезть и захватывать чужую страну? Всё равно ведь подавится. А отрыгивать кровью приходится всем.
Так и не сумев подойти к вражескому берегу, комдив Гладков, на рассвете, когда уже бомбила немцев наша авиация, и на берегу было всё в огне, узнал из сообщений по радио, что 5 его десантных батальонов всё-таки высадились, зацепились там и ведут бой против 10-ти батальонов немцев. Просят поддержки. Что мог он им ответить? Адмирал Холостяков решил отвести на день уцелевшие суда назад, чтобы не потерять их в проливе. А ночью везти десант снова...
Катер, на котором находился Гладков, подорвался на мине. Был убит командир морского отряда Сипягин, полковник Ширяев и остальные пропали. Из воды вытянули только троих. Гладкова это поразило: "Надо же! Такой силы взрыв, контужены, холодная вода - и уцелели!" Он же знает, с каким тяжёлым снаряжением сидят на борту десантники - гранаты, боеприпасы, сухой паёк, мокрая пудовая одежда в воде, нож, котелок, да мало ли чего ещё, никакой спасательный пояс такого веса не выдержит. Однако же, вот спаслись. Значит, не судьба им ещё - будут мучиться на войне дальше, чтобы в конце концов... может, и погибнуть. От таких мыслей муторно делалось на душе, хотя на полсуток и сам получил у судьбы отсрочку, спасся и возвращается в тепло, где можно выпить водки и поесть горячего. Но как теперь смотреть в глаза другим?..
2
Первыми бросились в воду при подходе к эльтигенскому берегу десантники из морских батальонов, показывая пример остальным. Очутившись в воде по грудь, накрываемые волнами с головой, они устремлялись к берегу, на ходу доставая резиновые мешки, в которых хранились магазины с сухими патронами, вставляли их и, сбив первых немцев, бежавших к берегу, дали возможность остальным десантникам спускать на воду шлюпки с пулемётами, патронными ящиками, миномётами и продовольствием. Капитан Калинин, лежавший на берегу и не дававший своим огнём подниматься и немцам впереди, оглянулся назад. На берегу, в свете начавшегося дня, чернели трупы десантников-моряков, выбрасываемые крутыми волнами из моря. Вдалеке всё ещё мотались то вверх, то вниз тяжёлые суда с десантами - не могли подойти по мелководью.
- Радист! - заорал Калинин. - Ну, что там они телятся? Запроси!..
- Сообщают, что уходят! - откликнулся радист откуда-то сзади, сидя возле переносной рации с невысокой антенной. - Сейчас появится, говорят, немецкая авиация. Вернутся вечером!
Но тут появилась своя авиация - штурмовая. Родные краснозвёздные Илы обрушились на береговую оборону немцев с такой силой, что те прекратили обстрел судов, и с них успели приплыть на лёгких катерах и шлюпках ещё 3 батальона. Остальные, вместе со штабом дивизии и комдивом, с госпиталем, продовольствием, боеприпасами и пушками, уплыли назад.
- Вперёд, на Эльтиген! - закричал Калинин, вскакивая. Мокрые чёрные бушлаты и зелёные ватники тоже вскакивали и дружно бежали вперёд, надеясь не столько на успех в бою, сколько на то, что согреются на бегу.
- Попусту не стрелять! Экономить патроны!.. - неслось откуда-то. И десантники экономили. Что поделаешь, вечная русская традиция на войне: нет снарядов, не хватает винтовок, орудий, еды или фуража - уж чего-нибудь, да не хватает, а ты воюй. В то время как у немцев всегда и всего навалом: берут техникой, а не преградами из трупов.
Слава Богу, хоть авиация в отечестве, наконец-то, на ноги поднялась. Вон сколько этих штурмовиков настроили! Ох, и дают же просраться немцам на их высотках - всех повышибали оттуда за 10 минут! А какие трофеи сразу достались! И миномёты с минами, и "шмайссеры" с бесчисленными ящиками патронов. Вот только еды, суки, не держат на передовой - в столовых привыкли жрать, да возле кухонь, если не до столовых. А так, всё есть. Хоть Гитлер, спасибо ему, умеет снабдить и чужого солдата. Даже рома во флягах убитых полно - тут же стали им греться, повеселели.
- Гитлер, правда, не рассчитывал ставить и нас на своё довольствие, но, всё равно, мужик, видно, хозяйственный!
- Не на довольствие, а на удовольствие! - рассмеялся какой-то чёрный, подсохший бушлатик, прихлёбывая из фляги.
- Тише, братва! - прикрикнул с вершины скалистой высотки радист, настраиваясь на волну "Сосны". - Командир будет докладывать о нас штабу на том берегу!
Докладывал командующему фронтом на его вопросы и комдив Гладков: "Сколько подразделений высадилось? Что удалось сделать? Зацепились за берег?" И простоватый на вид, курносый, комдив отвечал честно:
- Точных сведений, товарищ командующий, у меня пока нет. Главным силам высадиться не удалось - шторм! Но за берег - зацепились. Там капитан Калинин и с ним - батальонов 5, не больше. Командующий десантной флотилией, чтобы не потерять все суда от вражеской авиации...
- Знаю! - прервал Петров. - Холостяков согласовал со мной этот вопрос. Задержись он с отходом ещё на час, и были бы вы сейчас все в море! Хорошо, что наши "ястребки" прикрыли вас перед подходом к Тамани - во время подошли...
- Сбили 5 самолётов над проливом, и немцы отвязались от нас, я сам это видел, - охотно подтвердил Гладков.
К командующему подошёл его адъютант:
- Товарищ генерал, только что капитан Калинин доложил из Эльтигена, что посёлок ими захвачен. При нём - 5 потрёпанных батальонов. Захватили пленного, тот сообщил, что Эльтигенский плацдарм охраняют 282-й немецкий полк из 98-й дивизии, 46-й отдельный сапёрный батальон, присланный из Керчи ставить проволочные заграждения, и портовая команда в Камыш-Буруне. Всего у них - 10 батальонов. У наших потонула в проливе половина миномётов и артиллерии, и мало осталось боеприпасов. Просят помощи, а пока - держатся на трофеях, захваченных у немцев.
- Хорошо, - угрюмо сказал Петров, - передайте, что днём будем поддерживать их с воздуха штурмовиками, а вечером снова направим десант. Пусть держатся, большего пока обещать не могу. Что генерал Энекке? Не посылает ещё танки и артиллерию на Эльтиген?
- Нет, товарищ командующий, пока не посылает.
- Это хорошо, что не посылает, - пробормотал Петров, чуть было не ляпнувший при Гладкове, что это плохо. А Гладков словно ожил после шока:
- Товарищ генерал, а можно мне со своим штабом высадиться в Эльтигене сейчас, не дожидаясь вечера? - Считая себя в какой-то мере виноватым в том, что не высадился на вражеском берегу ночью и оставил там своих без командования, он добавил: - Немцы успокоились, не ожидают сейчас новой высадки, и мы, я думаю, проскочим, если сядем на хороший катер.
- Но что это даст? - спросил Петров, прикидывая в уме, сколько человек поместится на небольшом катере.
- Я понимаю, - заторопился Гладков, - в смысле помощи - это не много. Но когда солдаты увидят своё командование, боевой дух сразу поднимется! Появится уверенность, что их не бросили, и уж тогда мы наверняка удержим плацдарм - это в интересах каждого будет. В личных интересах! А то ведь, если что... выход у них там только один: уходить в степь или болота за озером. И плацдарм придётся брать с моря штурмом опять.
- Верно, Гладков! - загорелся от радости командующий. - Молодец, всё правильно рассудил! Я сейчас же дам команду, чтобы подготовили для вас катер и всё необходимое...
Однако, отходя к телефону, генерал погас и разговаривал с адмиралом Холостяковым уже бесцветным голосом. Слова Гладкова "появится уверенность, что их не бросили" ударили его в совесть, как в сердце, режущей болью. Хотя как-то невольно обрадовался предложенному Гладковым выходу. Но ведь сейчас он отправит Гладкова, а потом вынужден будет его бросить. Ну, не в полном смысле этого слова, будет поддерживать с воздуха самолётами, а по радио словами, но фактически бросит, если Энекке клюнет на живую "наживку" - дивизию Гладкова. Бросит, потому что вынужден будет тогда поддерживать всеми возможными силами уже не Гладкова, а основные силы, которые двинет на Керчь совершенно в другом месте. И хорошо, если успеет ворваться в Керчь быстро. Тогда будет шанс спасти Гладкова от гибели. А если "врываться" придётся долго? Тогда Гладков обречён. Ни в степи, ни в болотах остатки его дивизии долго не проживут без продовольствия и боеприпасов. И он, генерал, знает об этом уже сейчас, когда Гладков ещё перед ним живой и предан Родине, которая в лице генерала Петрова может его и предать, если дело обернётся для неё провалом. Этот Гладков просится на тот берег, чтобы не выглядеть предателем перед 5-ю своими батальонами, потому что он честный и порядочный человек. А вот он, генерал Петров, тоже ведь, по своей сути, порядочный и честный офицер, не какая-то политическая проститутка, преследующая личные, корыстные цели, вынужден предавать не 5 батальонов, а целую дивизию по немилости сталинской Ставки, которая для него - олицетворение Родины. Выходило, что Родина у всех у них - солдат, офицеров, русских, украинцев, белорусов, татар и так далее - почему-то всегда жестокая, хотя и "матушка". Почему? Почему на этой земле действуют законы не гуманности и добра, а законы звериной и ортодоксальной "философии", если можно так квалифицировать философию. И у немцев тоже - почти такая же философия. А вот у французов и англичан - почему-то другая: помягче, почеловечнее. В чём дело?..
Понимая, что он военный, а не философ, да и нет у него времени на долгие размышления и споры с самим собой, Петров отдал распоряжение готовить катер. И, чтобы не смотреть Гладкову в глаза, распрощался с ним издали, сказав, что тот может идти, готовиться, а у него тут много-де ещё других дел, и принялся названивать в штабы корпусов, дивизий. Одним словом, занялся тем, чем и должен заниматься командующий фронтом, а это значит, и судьбами людей, которые ещё живы и ждут его распоряжений. Жестокая штука не только какая-то символическая "Родина", но и сама жизнь, в которой все поедают друг друга - не ты, так тебя... И Петров перестал терзать себя, отбросив в сторону "интеллигентское самоедство" - тоже типично русская черта.
Положение у высадившихся на эльтигенском берегу было отчаянным, но с прибытием туда катера со штабом Гладкова, который прикрывали с воздуха "Илы", а дальнобойная артиллерия Малахова устроила ещё и дымовую завесу перед немцами, сидевшими в Камыш-Буруне, настроение в батальонах сразу изменилось. По радио оттуда пошли сообщения: "Держимся. Немцы забеспокоились, запрашивают у какого-то генерала подкрепления, как говорит наш переводчик, слушающий ихнее радио".
Ночью на вражеский берег высадились остальные части дивизии Гладкова с госпиталем и тылами - шторм чуть ослабел, да и учли опыт прошлой ночи кое в чём. А утром 2 ноября немцы, видимо, заколебались в своей вере, что через Эльтиген русские наступать не будут - наступают же! Вон сколько их прибавилось за одну ночь... Значит, в следующую высадятся очередные и будут так прибавляться и прибавляться каждую ночь. В Керчь полетели тревожные радиограммы, да, вероятно, и телефонные звонки. С аэродрома в Катерлезе эскадрилья за эскадрильей стали подниматься бомбардировщики и летели бомбить Эльтиген с воздуха. Их перехватывали советские истребители. В воздухе, как и на земле и на море, завязались кровопролитные бои. И, наконец-то, с севера, за Керчью, двинулись в направлении на Керчь, а потом и дальше на юг, немецкие танки. Генерал Энекке поверил Петрову...
Глядя в окно на всё ещё бушующий шторм, дождь и ветер, срывающий с соседних крыш черепицу, командующий фронтом генерал армии Петров обрадовано подумал: "Ага, клюнули на нашу удочку всё-таки!" Рад он был ещё и тому, что за все эти 48 часов нервотрёпки и переживаний не сделал ни единого упрёка никому, ни слова ругани не услыхал от него никто - людей не в чем было упрекать, делали всё, что в человеческих силах. Он был только благодарен им. Действительно, если бы не слаженная и точная работа дальнобойной артиллерии, не истребители и штурмовики с неба, поддерживающие десантников, и не беспримерный героизм самих десантников, 318-я дивизия была бы уже сброшена немцами в море.
Но лишь 4 ноября Петров окончательно убедился, что немцы обмануты: Энекке приказал идти на Эльтиген второй волне танков и тяжёлой артиллерии. Ум генерала Петрова торжествовал: "Всё, можно отдавать приказ войскам двигаться ночью, когда стемнеет, из Фонталовской к песчаной косе Чушка и грузиться на Азовский флот! Обещали, что в полночь весь этот малый флот подойдёт на 13-й километр Чушки, и можно десантировать. Только вот шторм, чёрт его подери, не кончается!" А сердце человека Петрова содрогнулось от печали: "Теперь танки задавят дивизию Гладкова!.."
3
Иван Григорьевич Русанов и Саша Ивлев попали в основной десант, планировавшийся к высадке на Еникальский полуостров за Керченским проливом на севере. Но когда начнётся этот десант, никто не знал - время "Ч" не объявлялось, да и самого приказа на это десантирование никто войскам нигде не оглашал. Что-то предполагалось, но куда, когда и как, не знали ни рядовые, ни офицеры. И вдруг, 4-го ноября - комбат Михалёв вызвал к себе всех командиров рот на срочное совещание в штаб полка. Комроты Саша Ивлев ушёл, а Иван Григорьевич нервничал и дожидался: "Видно, что-то важное: торопили, как на пожар! Значит, начнётся..."
Что начнётся - наступление ли, передислокация - Иван Григорьевич не знал, но уверен был, что это что-то нехорошее, потому что сон ему приснился плохой, а он в сны стал верить, когда очутился на фронте. Да и многие верили. Молились даже втихую, чтобы не вызвать насмешек - значит, и Бога вспомнили, и веру в него, забытую в мирное время. Война всё расставляет на свои места по настоящей цене, а не по государственной. Вот только жизнь на войне не ценится вообще.
Иван Григорьевич уже слыхал, что до вражеского берега под Эльтигеном добираются только плоскодонные суда, поэтому подумал: "Если пошлют туда и нас, то лучше бы попасть на судно с глубокой осадкой в воду. Тогда первыми под пули на берегу пойдут десанты с плоскодонных, отобьют немцев от берега, отгонят, глядишь, тогда и нам, за ними, будет полегче - не такие потери понесём. Бог даст, и уцелеем. А ещё лучше, если шторм наберёт силу, тогда вернёмся назад, без высадки..." Не успел он додумать ещё одну обиду, что у всех людей в стране предпраздничные дни, готовятся к выпивке и хорошей еде, а им придётся встречать 26-ю годовщину Октября не в тёплых домах Фонталовской, а где-нибудь на воде или на штормовом берегу под холодным дождём и пулями, как в дом влетел взбудораженный чем-то его родственник. Иван Григорьевич метнулся к нему:
- Ну, что вам сказали там, Сашенька?
- Да ничего хорошего, - ответил Саша, оглядывая притихших солдат. - С наступлением темноты выходим на марш к 13-му километру на косе Чушка, садимся там на суда Азовского малого флота и десантируем через пролив на тот берег. - Он достал карту 10-вёрстку, развернул её на столе и, водя по ней карандашом, стал объяснять: - Нашему полку - высадка на берег в районе деревни Опасная. Это - вот, как раз на траверзе Керчи почти.
Иван Григорьевич буркнул:
- Название какое хреновое: О-пасная!
- А вот рыбак один тут - по дороге попался - говорит, что там берег пологий и причалы есть, - возразил Саша.
- Может, были? - усомнился Иван Григорьевич. - Немцы ведь и снести могли...
Саша и на это нашёлся, что сказать:
- А если нас высадят севернее Опасной, возле посёлков с хорошими названиями - "Маяк" и "Еникале" - здесь, смотрите, - ткнул он карандашом, - так там, говорят, крутые скалы метров по 30, и к ним вообще не подойти в такую погоду, как сейчас. Да ещё немцы обстреливать будут сверху и могут осветить прожекторами. Вот уж где будет хреново, так это наверняка.
- Да я что, - стал оправдываться Русанов, - прожекторов, что ли, в морду хочу? Просто так сказал... про название. А в жизни бывает, как раз, всё наоборот: "Маяк" осветит тебя, как голенького с тазиком в бане, а "Еникале" - сделает калекой к едрени-фени!
Над шуткой коротко рассмеялись, и Саша продолжил:
- Комполка сказал, что для переправки одной только нашей дивизии - без складов боепитания и продовольствия, без медсанбатов и госпиталя, - загибал новоиспечённый лейтенант пальцы, - без танков и тяжёлой артиллерии, без тылов - и то потребуется около 150-ти мотоботов, сейнеров, катеров, барж и плотов на железных бочках! А как переправить всю нашу армию? Да ещё все тылы? Представляете, сколько надо времени? А у нас - всего две ночи!
Иван Григорьевич вздохнул:
- Так ведь и пролив заминирован, поди! И берег укреплён огневыми точками.
- Это само собой, - подтвердил Саша, - я сейчас не об этом. Я о скорости. Шторм не затих ещё, к тому же, немецкие катера будут встречать и освещать ракетами, чтобы смогла бомбить авиация. Поэтому наша задача - как можно быстрее очистить берег от немцев, чтобы успеть до подхода немецких танков перегрузить людей с судов глубокой осадки и свои танки - с плотов и палуб на баржах. Так что никакой пощады себе, братцы!
И опять Русанов согласился с лейтенантом:
- Кто же на войне жалеет кого? Вон, говорят, воюет тут вместе с нами сын командующего фронтом. Отец сына и то не жалеет: токо на последней подлодке разрешил ему отплыть, когда оставляли Севастополь. И сам с ним на этой же. Его сын, Юрием звать - капитан, не в штабе служит, а всё время на передовой.
Русанова поддержали, обращаясь гулом голосов к лейтенанту:
- Да что мы, не понимаем, что ль!.. Сделаем всё, что от нас зависеть будет.
- Я не к тому, что не надеюсь на вас... - потеплел голос у Саши. - Просто, чтобы вы знали обстановку. Со стороны Эльтигена на юге, если наши прорвутся, не будет ни одного "дота" впереди, ни одного проволочного заграждения или окопов - при на север, до самой Керчи! Сначала по степи, а потом - по высоткам... Вот она, карта. Прямо в центр города можно выскочить по этой холмистой гряде - на гору Митридат. У меня отец, в гражданскую, воевал здесь, в Керчи. Рассказывал, возле этого Митридата... входы в древние каменоломни есть - тысячи партизан там скрывались...
Усатый старшина из-под Запорожья, Кандыба, пожилой, как и Иван Григорьевич Русанов, даже ещё постарше, с сомнением проговорил:
- Ну, это ещё прорваться надо. Я тоже в гражданскую воевал. Так батько Махно нам повторював: "Нэ кажи гоп, покы нэ пэрэскочишь!"
Солдаты почему-то обрадовано загудели, а один спросил:
- Трофим Терентьевич, ты что, правда, видел этого батьку или для настроения заливаешь?
- Зачем мне заливать, шо я - сопляк какой или старый козак! Видел, от как и тебя. Только я ж служил в нёго, колы вин за красных був!
- А какой он был из себя? Говорят, грозный: кавалериста мог перерубить пополам!
- То брэхня, запомни! Малэнький вин, худый. Бэз правого лёгкого - опэрацию врачи исделали ему у тюрме. Дэ там рубаты! Брэхня.
Саша не мешал вспыхнувшему оживлению - пусть солдаты немного расслабятся. Да и уважал опытного и исполнительного старшину: умный был человек и хозяйственный. У него всегда вовремя все обуты, одеты, накормлены. И смелым был. Но то, что он живым видел Махно, удивило и Сашу. Хотя верил, конечно: Трофим Терентьевич врать не любил, Боже упаси!
Когда все угомонились, Саша разрешил курить и, сам закуривая, стал рассказывать солдатам, что их ожидало на Еникальском полуострове после прорыва вглубь:
- Впереди у нас будет, сказал комполка, от самых Оссовин и до Керчи - голая холмистая степь. Не встретится ни одного дерева для дров, ни одного колодца с пресной водой, так что сразу запасайте во фляги.
- А у Трофима Терентьевича фляга... не для воды! - пошутил кто-то. - Ему воды не надо.
Кандыба немедленно шутнику дал сдачи:
- А навищо мени вода, Востриков? Ты же мени виддасы свою, та шче и до моря сбигаешь, як я покажу тоби свою пляшку и пообицяю ковтнуты моеи водыци!
Солдаты дружно рассмеялись, а Саша заметил:
- Да, воды вокруг нас будет много! На юге - Чёрное море, на севере - Азовское, на востоке - Керченский пролив. Только вот как нам танки по этой воде переправить? Быстро не пронесёшься, не суша!
- От и нэ сушите соби мозги, товарышу лэйтэнантэ! Цэ, мабудь, справа адмиралив, а нэ наша, - весело отозвался Кандыба, - запомнить!
- Ладно, запомню, - пообещал Саша, знавший украинский язык и грубоватый, но меткий и сочный украинский юмор.
Из Эльтигена Петрову передавали, что десантники целый день отбивали атаки танков, подошедших из Керчи, и просили уже не подкреплений, видя, что корабли не приходят из-за усилившегося берегового обстрела из подоспевшей к немцам артиллерии, а просили сбросить с воздуха боеприпасы и хлеб. Людям нечем было стрелять, нечего есть - только трофейное - а на них волна за волной шли вражеские эскадрильи, танки и пехота на танках, стремившаяся во что бы то ни стало выбить десант из Эльтигена и не дать высадиться следующему. Немцы понимали, что ночью, когда опять начнётся туман и авиация не сможет работать, никакие осветительные ракеты не помогут - русские будут высаживать десантников снова, и тогда их удержать будет ещё сложнее. А если они прорвутся, то на севере их некому будет остановить, пока не доберутся по высоткам до самого города - танки на эти высоты не взберутся, велика крутизна. Вот и на эльтигенских высотках они не могут ничего поделать с русскими, отсюда и такая настойчивость авиации - выбить их хотя бы с воздуха. Лётчики бомбили 318-ю дивизию, не жалея ни боезапасов, ни себя, чтобы передохнуть, и делали вылет за вылетом, превращая, взрывами бомб, жизнь на земле в ад, а белый день в чёрную ночь. И если бы не краснозвёздные ястребки, и не штурмовики, сбрасывающие на парашютах ящики с патронами и консервами, наверное, русские десантники не удержались бы на своих сопках.
К Эльтигену от Камыш-Буруна были стянуты и 282-й стрелковый полк, и 46-й отдельный сапёрный батальон, и 2 моторизированных полка из Керчи. Петров, знавший об этом, думал теперь только: выдержит ли 318-я? Ведь нет продовольствия, не хватает боеприпасов, многие остались разутыми и раздетыми, когда бултыхались в море, чтобы не утонуть после прямого попадания в их судно. Одна треть состава, доплывшая до берега и встреченная там санитарами, лежала в полевом госпитале - и раненым, и простудившимся погреться негде. У врачей кончились свечи для освещения, и хирурги работали при чадящих коптилках, хрипло выкрикивая своим ассистентам и сёстрам: "Кохер!.. Пеан!" "Приготовиться к лапоратомии!" Работы хватало всем, приёмно-сортировочному взводу, операционному и эвакоотделению. Но хуже всех было всё-таки хирургам и сёстрам. Как делать в таких условиях полостные вскрытия или "лапоратомию", как говорят врачи? Как быть с "биксами" - металлическими сосудами для хранения стерильных материалов? Как быть с "автоклавами" - аппаратами для стерилизации под высоким давлением при большой температуре? Где хранить бутылки с эфиром, когда летают шальные пули? А холод, песок!..
И всё же люди держались пока, и не только не отступали, но даже перешли в наступление, когда их поддержали с воздуха штурмовики. 318-я продвинулась вперёд ещё на 3 километра, заливая своей кровью отвоёванную землю на ровном открытом месте, но и захватив то, ради чего совершила этот рывок - боеприпасы к трофейному оружию. Теперь у дивизии были немецкие автоматы с патронами в цинковых ящиках и несколько миномётов и пулемётов. И тогда, с новой яростью, на неё опять обрушились немецкие "юнкерсы". Но, может, это было и к лучшему - не лезла больше вражеская пехота, боявшаяся попасть под бомбы своей же авиации. Но с воздуха, как ни бомби, в степи многого не сделаешь. Другое дело наши штурмовики - эти самолёты шли низко и били по немцам прицельно из пушек и эрэсов, так называемых воздушных "Катюш". Только улетят одни, тут же появляются другие. И так весь день. У немцев же подобных самолётов, к счастью, не было.
На причалах, установленных на 13-м километре песчаной косы Чушка, начали погрузку штурмовые отряды, в задачу которых входило высадиться на Еникальском берегу первыми, прорвать полосу немецкой береговой обороны и закрепиться на отвоёванном плацдарме. Танки, артиллерию и тылы подвезут после этого суда помощнее, когда пехота прорвёт колючую проволоку и пройдёт через минные поля. Днём эту пехоту поддержат штурмовики, ослабив, правда, поддержку 318-й дивизии на Эльтигене, но, Бог даст, она продержится ещё сутки, и тогда немцам будет не до неё, придётся возвращаться в Керчь.
Погода продолжала оставаться штормовой, и катера, и тендера подходили к причалам на Чушке с трудом - их мотало на огромных волнах, швартоваться было тяжело. Свистел ветер, обдавая лица десантников брызгами и пригоршнями песка. Луны из-за туч видно не было, и грузить на плоты миномёты и пулемёты приходилось на ощупь. Да и пехота, обвешанная тройным запасом гранат, сухого пайка и патронов, тоже шла медленнее, чем было нужно. Отсутствие луны будет на пользу только в проливе, когда вражеские катера тоже будут работать вслепую.
Иван Григорьевич Русанов и Саша Ивлев, обвешанные десантным снаряжением, грузились на катер СК-035. Он сразу же просел в воду. И не удивительно: на катере около 15 человек команды, да село 32 десантника с грузами - патронными ящиками, запасными дисками для автоматов, пулемётами, гранатами, лопатами, кирками, продовольствием. На тросе за катером качалась на волнах небольшая деревянная баржа. Там тоже погрузилось более взвода солдат. Но вот бешеная посадка окончена, и катер, натужно выгребая сразу двумя винтами, медленно отошёл от причала.
Саша посмотрел на часы - пошло уже 5 ноября 1943 года. С моря резкими порывами налетал норд-ост, леденил лица, швырял тяжёлыми льдистыми брызгами. Катер то накренялся, зарываясь носом в волны, то выныривал снова. Остро запахло морскими водорослями, сырой рыбой. Разрываясь на ветру клочьями, начал наползать откуда-то туман - то чистая поверхность пролива и волны, с вздымающимся катером или баржой, то снова туман. Была даже опасность столкновения, но в колокола нигде не били - только смотрели во все глаза, боясь налететь ещё и на вражескую мину в воде. Да и впереди, когда минное поле кончится, легче тоже не будет: встретят прожекторами, ракетами, стрельбой из орудий и всех видов оружия, а на земле - колючей проволокой.
На палубу вышел из рубки морской лейтенант в чёрном лакированном плаще с капюшоном на голове, крикнул:
- А ну-ка, пехота, на правый борт маленько! Не видите, кренимся!
Часть десантников, обдаваемая шквалом брызг, перешла на правый борт. Лица у всех посинели от холода, кожа пошла пупырышками. И тут что-то случилось с правым двигателем. Катер потерял ход.
Иван Григорьевич подбежал к лейтенанту, блестевшему от воды:
- Товарищ командир, я дизелист. Может, нужно помочь?
- Дизелист? В машинное отделение, живо!
Не раздумывая, Иван Григорьевич исчез в люке, цепляясь своим десантным снаряжением за края. На него сразу пахнуло теплом, знакомым запахом солярки. Очутившись на подрагивающем от работы дизеля металлическом полу, он снял с себя навьюченный ранец, прислонил к нему автомат. Увидел возле второго цилиндра правого дизеля перепачканного моториста. При свете лампочки на потолке было видно, по его растерянной позе, что он не знает, что делать.
Ослеплённый яркой лампочкой, когда задрал голову, Иван Григорьевич развязал скрюченными от холода пальцами тесёмки на подбородке и снял с головы шапку-ушанку, которую только недавно получил. Боясь испачкать, он положил шапку на рукавицы, которые оставил на ранце, тыльной стороной ладони отёр вспотевшие от тепла веки и увидел, что моторист - совсем ещё молодой парень и, должно быть, неопытный.
- Ничего, сынок, сейчас мы его наладим - ободряюще сказал Иван Григорьевич. - Я на дизелях полжизни проработал. Ну, рассказывай, как он тут себя вёл перед тем, как заглохнуть?
- Да вот, понимаете, товарищ сержант, - начал парень торопливо, - я ему оборотиков сбавил, чтобы левый сильнее тянул, чтобы не валило нас влево, а он и заглох.
- Ты оборотики-то, наверно, резко убрал, а? - спросил Иван Григорьевич, прикладывая ладони к тёплой стенке цилиндра, чтобы скорее отогреть пальцы.
- Да вроде бы не очень, - неуверенно ответил матрос. - Правда, нас швырнуло как раз на волне.
- Запускать пробовал?
- Пробовал.
- Сколько раз?
- Да я не считал.
- Так ты же весь сжатый воздух поди израсходовал! Где у тебя баллон?
- Вот он, с вентилем и манометром.
Иван Григорьевич склонился к стрелке манометра на баллоне:
- Ну, конечно же! Ладно, ничего. Давай подсоединяй шланг к другому баллону, попробуем запустить от левого дизеля. А я пока маховичок проверну. Тут важно что, в таких случаях? Отвести поршень... от мёртвой точки. Тогда он легко заберёт. Токо ты воздух-то - открывай сразу на полную подачу, не жалей! Лучше один раз дать ему на всю катушку, чем несколько, но каждый раз помаленьку. Понял?
- Понял, товарищ сержант.
- Зови меня Иваном Григорьевичем, мне так на работе привычнее. А тебя-то самого - как?
- Митя.
- Вот и познакомились, Митя. Маховичок-то у вас на дизельке сколько весит?
- А хрен его знает, не взвешивали!
- В технике, Митя, всё надо знать. - Иван Григорьевич принялся проворачивать маховичок, проверяя, как он пружинит при нажатиях ломиком, по собственному ощущению. - В технике нет мелочей. А взвешивать - зачем же? В паспорте есть все данные.
- Если на мину наскочим, - обиделся парнишка, - всё равно пойдём ко дну сразу: лёгкая ли техника, тяжёлая...
- А ты не каркай, дурачок, тогда не наскочим, - резонно отозвался Русанов и на это. - Технику знать надо не для того, чтобы уверенным быть, что сразу потонешь, а для того, чтобы выжить с помощью знаний. А на войне - и приметы ещё не забывай: не каркай, чтобы не наложить потом в штаны, когда накаркаешь!
Саша в ожидании Ивана Григорьевича наверху думал о родителях, сестре - как там они? Неделю назад он узнал из сводки Совинформбюро об освобождении Днепропетровска от немцев. В тот же день отправил домой письмо-треугольничек, в котором сообщил, что здоров, воевал на Кавказе, награждён орденом Красной Звезды, встретил на войне Ивана Григорьевича Русанова, с которым подружился теперь и воюет вместе, хотя он и много старше, 1904 года рождения. Надписывая на конверте номер своей полевой почты, Саша хотел было добавить в письме намёк о родстве с Русановым, но в последний момент передумал и не стал добавлять, сообщил только, что Иван Григорьевич "этот" живёт в Киргизии, в райцентре Калининское. Ответа на письмо пока не было.
- Рано, Сашок! - резонно успокаивал его Иван Григорьевич. - Пока то, да сё, пока почту там наладят советскую - месяца 2 пройдёт, не меньше. Не тужи, откликнутся: уж кто-нибудь-то да жив!
Может, и откликнутся, размышлял Саша, но только разве легко ждать, когда целых 2 года ни одной весточки! К этому не привыкнешь. Не мог он привыкнуть и к погонам на плечах, которые надела сейчас вся Советская армия. Думал, как же так, ведь погоны - это символ царизма. Правда, теперь удобнее стало таскать автомат на плече - не так давил ремень, и заметнее стало, где командир, где сержант, а где рядовой боец. Но вот новые названия - "солдат", "офицер" никак не укладывались в его сознании. А многим из командиров это нравилось, знал.
После освобождения Новороссийска Саше присвоили ещё одну звёздочку, и стал он "товарищем лейтенантом" и командиром роты, заменив убитого ротного. Да ещё и по медали "За отвагу" они получили с Иваном Григорьевичем за форсирование Цемесской бухты и штурм города. Иван Григорьевич почему-то равнодушно относится и к чинам, и к наградам. Не пожелал брать на себя командование ротой, тоже мог стать офицером. А орденов не хотел из-за суеверия: чем больше, мол, наград, тем скорее убьют. А вот Саша наградам радовался и ждал их. Но медаль "За оборону Кавказа" была неожиданной - награда догнала их перед самым наступлением на Керчь. Дело в том, что у них с Русановым всё время менялись воинские части после переформирования. Вот медали "за Кавказ" и подзапоздали. Тем большей была радость для Саши - неожиданной. Про медали он тоже написал домой - родителям будет приятно. А то, что он уже командир, должно успокоить мать: не рядовой, которого все только "эксплуатируют" и посылают первым в атаки. Это лишь отец знает, что в атаки ходят все одинаково, а у матери своё представление об армии...
Своё представление было и у Саши, но об орденах. Почему-то более всего ему хотелось получить 2 ордена - "Отечественной войны" и "Красного знамени". Первый был уж очень красив - правда, теперь появились для старших офицеров ещё красивее ордена Невского, Кутузова, Суворова, но это для старшего комсостава, а вот "Отечку" и "Боевичок" Саше хотелось. Особенно "Боевичок" - он самый почётный на фронте. Показаться бы после войны в таких орденах отцу! Ему бы понравилось - отец уважал окопный героизм и знал ему цену. Он вообще был патриотом.
Катер на волне вдруг дёрнулся и пошёл быстрее. Все облегченно вздохнули: всё-таки на хорошем ходу быстрее можно увернуться и от мин, и от своих мотоботов или плотов, и от обстрела вражеских катеров. Не успели обговорить это, как на палубе появился Иван Григорьевич с ветошью в руке и в не подвязанной тесёмками шапке. Радостно доложил командиру катера:
- Неполадку устранили, товарищ лейтенант! Останавливаться не должен, я там подрегулировал оборотики.
- Добро, молодец! Как фамилия? - отреагировал командир.
- Сержант Русанов.
- Объявляю вам благодарность, товарищ сержант! И оставляю вас на катере до конца переброски десанта!
- Это почему же? - изумился Иван Григорьевич, забыв про устав. Лицо его омрачилось: - У меня своё командование, которому я подчинён. И задание.
- Что-о?! На палубе судна единственный командир, пока оно в море, Я! - отрезал морской лейтенант. - Я здесь отвечаю за всё, в том числе и за то, где от вас больше пользы родине, ясно?
- Ясно. Вон мой командир роты, - кивнул Иван Григорьевич в сторону Ивлева.
Моряк смягчился, понимая положение сержанта:
- Ничего, здесь вы нужнее. Нам ещё 2 рейса надо сделать. Вдруг дизель опять забарахлит? Сколько тогда людей берег не досчитается! Вы же их там один не замените? Так что ваш комроты поймёт меня. - Видя, что Русанов никак на его слова не реагирует, повысил голос: - Оставаться на катере! Повторите приказание!
- Есть оставаться на катере. Слушаюсь, - уныло поправился Иван Григорьевич, как требовал новый устав в связи с переходом на звания "солдаты" и "офицеры".
Тут уж вмешался и Саша:
- Оставайтесь, товарищ сержант. Оты`щите нас потом.
- Слушаюсь, - ещё раз ответил Иван Григорьевич, расстроенный вконец. Не тем, что боялся лишний раз испытывать свою судьбу на воде с минами - на берегу ещё больше будет шансов погибнуть, если уж ему суждено это. Разницы особой не было в том, где погибать, на суше или на воде. Просто он считал, что воевать веселее, когда рядом все свои, знакомые по прежним боям. Поддержат, помогут подняться, если сорвался куда, или вытащат. Вынесут с передовой, если ранят. Наверное, потому и не любят солдаты, когда их перебрасывают из части в часть или отвозят в дальний госпиталь, откуда к своим уже не вернёшься, а будешь привыкать к новым и приживаться к ним. Поэтому даже лечиться стремились, если ранение не тяжёлое, в простом медсанбате, который всегда рядом.
Из тумана неожиданно показался плоский вражеский берег. Катер, должно быть, заметили с берега тоже - из блиндажа на небольшом холмике стало посверкивать, а потом задёргались вспышками несколько пулемётов из темноты и вспыхнули прожекторы, осветив колючую проволоку и бегущих на неё людей в чёрных бушлатах, кидающих гранаты. Вдруг взлетели перед ними в воздух столбы с намотанной на них проволокой, и образовалось 2 прохода - это гранаты подорвали мины, поставленные между рядами заграждения. Мины продолжали взрываться то там, то сям и под ногами бегущих. Тогда в воздух взлетали вместе с землёю и бушлаты. Но за шумом работающих дизелей и воем ветра взрывов слышно не было, и опять всё виделось с моря, как в немом кино ночью.
- Приготовиться к высадке! - крикнул командир катера в рубку. И обернулся к десантникам: - Вы - тоже...
Катер по инерции ещё плыл на холостом ходу, затем ткнулся носом в берег, и тотчас 2 матроса сбросили сходни, и из носовой пушки комендор ударил по блиндажу на холме, продолжавшему посверкивать смертельными огоньками. Потом ещё раз и ещё. Остальные матросы стреляли из автоматов и отчаянно матерились, перебегая вдоль палубы к сходням.
- Быстрее! - подгонял командир катера спрыгивающих солдат. - Противник справа по борту! На берегу - прячьтесь за камни!
Но этого можно было и не говорить. Правее катера высадились уже с плота и мотобота и залегли за камни, ведя непрерывный огонь. 2 катера, пришедшие первыми, уже отходили назад, в туман.
Иван Григорьевич видел, как его солдаты побежали по берегу - в темноте не разобрать, кто. Потерял сразу из виду и Сашу. Солдаты падали, куда-то медленно переползали, прячась за бугорками и камнями, когда их освещал прожектор или пущенная немцами вверх ракета. Всё это было до боли знакомо и близко Русанову - игра в прятки со смертью. Каждый будет теперь в темноте вжиматься в землю, переползать вперёд, но не спешить, не кричать, не выдавать себя и не обгонять других. Со стороны посмотреть, так вроде и нет уже никого - ни наступающих, ни обороняющихся. Все превратятся сейчас в слух и зрение, и тут уж не поднять их ни криком, ни холодом, ни голодом. Будут лежать хоть вечность. Потом как-то само собой получится, что все уже подползли к главному рубежу перед высоткой или занятой противником деревушке, где можно по негромкому уговору вскочить, рвануться на одном дыхании и стремительно ворваться во вражеские траншеи, в которых чаще всего противника уже нет - тоже успел всё сообразить и куда-то провалился, словно сквозь землю, если атака наших удалась, либо вырваться из зоны обстрела, если нет впереди ни траншей, ни деревни. А если атака не удалась, то противник останется на месте. И хотя не будет рваться к тебе навстречу из своего укрытия, чтобы добить тебя, а будет продолжать сидеть и не высовываться, тем не менее, все свои незаметно отползут, отступят и, значит, наступление провалилось и ничего с этим не поделаешь. О том, что наступление не получилось, почему-то знает уже каждый, хоть никто и не объявлял этого через громкоговоритель, и каждый лежал вроде бы носом в землю и мало чего видел, уж во всяком случае, не весь плацдарм. А вот поди ж ты, в курсе, словно сам руководил этим боем, и ошибки быть не может. Чёрт знает, как это всё получается, но только получается именно так, а не по-другому. И, значит, завтра всё повторится снова, и опять никто не будет спешить, потому что война - дело смертельное, а на смерть, как известно, добровольно никто не торопится. И комбат будет орать из своего укрытия недолго - ему тоже этой дорогой идти вместе со всеми. Кричат, говорят, только в штабе. За срыв сроков. Но тот крик - чужой, не страшный, да и далёкий - не на тебя кричат, а начальство как-то открутится. На то оно и начальство, чтобы свалить всё на других, а самому выйти сухим, когда на него писают генералы. К тому же крик хоть и генеральский, а всё равно не пуля - обойдётся. Да и высотку или деревню всё равно немцы оставят потом, а наши возьмут новым боем. Выдохся немец, на блиц и победу уже не надеется. Значит, и у нас дело пойдёт, кому к орденам, кому к наказанию за промедление, но всё, что было до этого, всё равно позабудется - наступаем! Это за отступления Сталин давал приказы расстреливать. А теперь надвинутся новые высотки и деревни, значит, и новые заботы. Война дело тяжёлое, а потому и медленное - вон её, сколько ещё, впереди! Высоток этих не пересчитать... И под каждой из них, хоть с десяток, а сложат свои головы...
Так думал Иван Григорьевич, глядя со стороны на своих товарищей и сочувствуя им. Ему пока легче: уже не под пулями, а на катере, который стал отходить. На берегу рвались гранаты, мины и снаряды - там теперь самый ад, самое пекло. Но берег, а следовательно, и ад отодвигались всё дальше, море стало расширяться, ветер разогнал уже почти весь туман, и было видно, как навстречу шли новые катера и баржи. С вражеского берега по ним начала бить дальнобойная артиллерия - в проливе взмётывались вверх мощные фонтаны воды. Откуда-то, должно быть, с воздуха, велась корректировка огня - фонтаны перемещались к идущим баржам всё ближе.
В эту ночь катер, на котором оказался Иван Григорьевич, сделал ещё 2 рейса - второй прошёл удачно, как и первый, а вот третий, когда уже рассвело, закончился плачевно. Налетела эскадрилья юнкерсов, и пролив закипел от разрывов. Одна бомба разорвалась совсем рядом и сильно повредила обшивку. К берегу еле дотянули - не успевали откачивать воду, и она прибывала в трюме с каждой минутой. Только причалили, появились возле берега немецкие БДБ - быстроходные десантные баржи, охранявшие берег. И хотя немецких войск на берегу уже не было - их выбили по всему побережью штурмующие десанты, проклятые БДБ ринулись на катер с моря. Начался неравный бой. Матросы отстреливались из обеих пушек - носовой и кормовой, развернув их в сторону моря. И немцы разбили бы катер, если бы не выручили его с воздуха штурмовики, прилетевшие на помощь из Фонталовской. БДБ ушли в море.
И всё-таки положение на катере было плачевное - он тонул. Десантники спрыгивали с него прямо в воду и выскакивали на берег мокрыми по горло. Роба на них тут же заледеневала на ветру, и они превращались в живые сосульки.
Намок и Иван Григорьевич с командой, вычерпывая воду. Но спасти катер было уже нельзя - слишком много пробоин. И командир приказал снять только пушки и направляться в двух спасательных лодках к берегу. Сам же, после высадки на сушу, бросился куда-то к начальству - выяснять, что делать команде дальше. Оборачиваясь назад, он крикнул матросам:
- Идите в немецкий блиндаж!
Отогреваться в чужом блиндаже пошли всей командой. Поднялись на пригорок и увидели шедший бой за двумя деревнями в несколько десятков дворов. Немцы отступали, можно было идти в блиндаж.
В нос им шибануло резким запахом немецкого одеколона и порошка "Wanze", высыпавшегося из прорванных пакетов, валявшихся на полу. На пакетах была нарисована огромная вошь красного цвета, похожая на краба. Несмотря на отвратительный запах, немцы регулярно пользовались этим "ванце" и всегда возили его за собой, где бы ни воевали.
На полу валялись также пустые бутылки из-под шнапса, окровавленные бинты, цинковые ящики с патронами, забытый кем-то второпях цейсовский бинокль, банки консервов и разбитый ящик с галетами. Видимо, немцев вышибли из блиндажа неожиданно, и они покидали его в спешке, а может быть, и в панике. Дверь в блиндаж была разворочена - должно быть, гранатой. Её тут же починили и поставили на шпингалеты опять. Задувать перестало, и тепло больше не выходило наружу. Развели в печке огонь и принялись возле него сушиться и отогреваться. Кто-то догадался открыть несколько консервных банок, оставленных немцами. Их содержимое вытряхнули в котелок и стали разогревать на огне. Блиндаж наполнился ароматом мясной тушёнки.
- Жить можно, братва, а?..
- Ещё бы! Вот только шнапса, сволочи, не оставили! Выпили бы за их упокой.
- А ты бросил бы водку, если бы отступал?
- В 41-м бросали, говорят, и штаны, если немцы заставали врасплох где-нибудь в селе на ночёвке.
В блиндаже появился лейтенант, вернувшийся от начальства. Громко объявил:
- Катер затонул, всю нашу команду временно передают в качестве морской пехоты в войска. Но! Сегодня - передышка, а завтра - на передовую, - закончил он.
- Спасибо и на том, всю ночь не спали, - ответил за всех старшина первой статьи Гречихин, служивший на катере в должности боцмана. Поинтересовался: - Ну, а как там наши, развили успех, нет?
- Дошли, говорят, до укреплённой линии, а дальше - ни шагу. Взяли только завод Войкова перед городом и железнодорожную станцию с горой Митридат. Танков-то наших - нет до сих пор, не переправились. А немцы, поняв ошибку, уже возвращают свои из Эльтигена.
Иван Григорьевич подосадовал:
- Вот, сукины дети, до чего же быстро умеют маневрировать!
Лейтенант раздражённо заметил на это:
- Зато у нас, своей медлительностью в штабах, умеют погубить даже толковый замысел!
Боцман спросил:
- Так что, зря, значит, бросили на Эльтиген 318-ю? На погибель?!
Лейтенант огрызнулся:
- А ты спроси об этом тех, кто поставляет нам плоты и баржи! И когда им от штабников заявки приходят?
Иван Григорьевич, подсушивший свою амуницию, обратился к командиру катера официально, отдавая честь:
- Товарищ лейтенант, разрешите мне отправиться на поиск своей части?
- Успеете, - решил моряк, оглядывая сержанта, от бушлата которого шёл ещё пар - не просох до конца. - Поспите в тепле, обсушитесь по-настоящему. Там, - кивнул он на дверь, - негде будет...
Не зная, на что решиться, Русанов топтался на месте. Поняв его состояние, боцман поддержал своего командира:
- Оставайся, сержант, отыщешь своих завтра! А холодно будет у них в окопах, заходи в гости к нам ещё. Мы этот блиндаж теперь - никому: за собой забронируем! Дураки, что ли? Оставим пару матросов для поддержания огонька, ну и, чтобы в роли хозяев выступали, если что.
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis046/parus.jpg)