Сотников Борис Иванович
Книга 7. Сталин и красный фашизм, ч.1 (окончание)
Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 1 "Эстафета власти"
Книга 7 "Сталин и красный фашизм"
Часть 1 "Кремлёвские пауки" (окончание)
-------------------------------------------------------------------------------------------------
2
Сталин ещё до съезда понимал, что объединительный для всех большевиков, живущих в нерусских республиках, этот съезд может оказаться для него лично самым важным и главным в его жизни. Он рассуждал: "Партия большевиков - фактический Хозяин государства Россия. Ленин - олицетворение этого хозяина. И хотя Ленина на этом съезде не будет, он как глава Совета Народных Комиссаров России автоматически станет главою нового государства (а точнее, уже империи) Советский Союз. Кем при этом буду я? Если съезд изберёт секретарём объединенного ЦК большевиков Сталина, человека нерусского, но имеющего практический опыт руководства партией большевиков огромной России, то это будет выглядеть, во-первых, логично и демократично с точки зрения нерусских делегатов, а, во-вторых, и это самое важное, отсутствующий на съезде Ленин не сможет этому воспрепятствовать. И, следовательно, не Ленин, а я, Иосиф Сталин, буду фактическим Хозяином империи большевиков. Почему? Да потому, что после инсульта Ленин, как полагают врачи, не восстановится и не сможет стать действующим лицом, а будет какое-то время лишь числиться председателем СНК, пока не уйдёт в отставку. Поэтому Первым лицом в государстве СССР фактически будет кто? Разумеется, Сталин. И как разумный Хозяин, он никогда не допустит к государственному рулю Троцкого. Нужно только заранее сделать всё для того, чтобы делегатам и в голову не пришла мысль предложить в генеральные секретари ЦК ВКП(б) военного наркома Троцкого. Во-первых, у Троцкого нет никакого опыта руководить партией, да и большевиком он стал совсем недавно. А, в-третьих, для нерусских делегатов Троцкий считается русским, и это будет выглядеть недемократично: все главные посты в новом государстве и без того в руках русских евреев, да ещё и над партией будет главенствовать русский еврей. Это уж слишком...
Если довести, каким-то образом, эти мои рассуждения до сознания республиканских большевиков, то Троцкий не сумеет опередить меня как претендент на пост генерального секретаря ЦК ВКП(б). Но как, как это сделать ещё до съезда, не упоминая имени Троцкого?"
Было два пути. Первый: подговорить Калинина, Ворошилова, Бухарина, Дзержинского и других влиятельных людей (особенно же надеялся на Зиновьева и Каменева, с которыми организовал триумвират партийной власти в Политбюро ЦК, как бы заменивший временно Ленина в руководстве партией и её курсом): уж эти-то не пропустят кандидатуру Троцкого в генсеки из-за личной неприязни, не говоря впрямую о необходимости выдвижения кандидатуры Сталина. Надо, чтобы это произошло на съезде как бы само собою. А до съезда... был ещё второй путь: подготовить дальновидные тезисы к объединительному съезду по национальному вопросу, выступить с ними на заседании Политбюро ЦК РКП(б), которое должно одобрить их и принять решение об их опубликовании. Это был более надёжный путь, ведущий к созданию "общественного мнения" в партии.
Коба так и сделал. 24 марта газета "Правда" напечатала его тезисы, названные Бухариным "Национальные моменты в партийном и государственном строительстве".
Особенно Коба рассчитывал понравиться большевикам следующими мыслями, предлагаемыми для обсуждения на съезде:
"1. Развитие организаций нашей партии в большинстве национальных республик протекает в условиях не вполне благоприятствующих их росту и укреплению. Экономическая отсталость этих республик, малочисленность национального пролетариата, недостаточность или даже отсутствие кадров старых партийных работников из местных людей, отсутствие серьёзной марксистской литературы на родном языке, слабость партийно-воспитательной работы, наконец, наличие пережитков радикально-националистических традиций, всё ещё не успевших выветриться, - породили среди местных коммунистов определённый уклон в сторону переоценки национальных особенностей, в сторону недооценки классовых интересов пролетариата, уклон к национализму. Это явление становится особенно опасным в республиках с несколькими национальностями, где оно принимает форму уклона к шовинизму у коммунистов более многочисленной национальности, направленного своим остриём против коммунистов от малочисленных национальностей (Грузия, Азербайджан, Бухара, Хорезм). Уклон к национализму вреден в том отношении, что он, тормозя процесс высвобождения национального пролетариата из-под идейного влияния национальной буржуазии, затрудняет дело сплочения пролетариев разных национальностей в единую интернационалистическую организацию.
2. С другой стороны, наличие многочисленных кадров старых партийных работников русского происхождения как в центральных учреждениях партии, так и в организациях компартий национальных республик, не знакомых с нравами, обычаями и языком трудовых масс этих республик и потому не всегда чутких к их запросам, - породило в нашей партии уклон в сторону недооценки национальных особенностей и национального языка в партийной работе, высокомерно-пренебрежительное отношение к этим особенностям, уклон к великорусскому шовинизму. Этот уклон вреден не только потому, что он, тормозя дело формирования коммунистических кадров из местных людей, знающих национальный язык, создаёт опасность отрыва партии от пролетарских масс национальных республик, но и, прежде всего, потому, что он питает и выращивает обрисованный выше уклон к национализму, затрудняя борьбу с ним.
3. Осуждая оба эти уклона, как вредные и опасные для дела коммунизма, и обращая внимание членов партии на особый вред и особую опасность уклона к великорусскому шовинизму, съезд призывает партию к скорейшей ликвидации этих пережитков старого в нашем партийном строительстве.
В качестве практических мер съезд поручает ЦК провести:
а) образование марксистских кружков высшего типа из местных партийных работников национальных республик;
б) развитие принципиальной марксистской литературы на родном языке;
в) усиление Университета народов Востока и его отделений на местах;
г) создание при ЦК национальных компартий инструкторских групп из местных работников;
д) развитие массовой партийной литературы на родном языке;
е) усиление партийно-воспитательной работы в республиках;
ж) усиление работы среди молодёжи в республиках".
Не забыл Коба понравиться и беспартийным нерусским народам, предлагая изменения в государственном строительстве: "... в процессе совместной работы народов, - высшие органы Союза должны быть построены таким образом, чтобы они полностью отражали не только общие нужды и потребности всех национальностей Союза, но и специальные нужды и потребности отдельных национальностей. Поэтому, наряду с существующими центральными органами Союза, являющимися представительством трудящихся масс всего Союза независимо от национальности, - должен быть создан специальный орган представительства национальностей на началах равенства. Такое устройство центральных органов Союза дало бы полную возможность чутко прислушиваться к нуждам и потребностям народов, своевременно оказывать им необходимую помощь, создать обстановку полного взаимного доверия и ликвидировать, таким образом, наиболее безболезненными путями упомянутое выше наследство".
3 апреля 10-я Московская губернская партийная конференция избрала Сталина делегатом на объединительный съезд партий большевиков. И Коба, удовлетворённый своими безошибочными действиями и помощью своего тайного советника Лукашова, которому устроил квартиру рядом с Кремлём и который прекрасно подсказывал, о чём надо писать в "тезисах", а затем редактировал их, поехал 10 апреля к Ленину на квартиру вместе с Зиновьевым и Каменевым, чтобы поздравить мычащего вождя с днём его 53-летия. Тот, разумеется, ничего не ведал ни о подготовке к съезду, ни о том, что вообще творится вокруг него, да и не понимал, зачем пришли к нему гости. Но партийная троица хитрецов делала вид перед Крупской, встречавшей их чаем, что всё "в порядке", они "искренне надеются на выздоровление юбиляра и желают ему..."
Не знал и Коба, о чём думала Крупская, ставя перед ним стакан с чаем и вазу с печеньем. Если бы знал, может, и не приехал бы в гости к ней...
"И эта рябая рожа тоже здесь и что-то... желает Володе? Да смерти он желает ему, разве не ясно! А эти... "друзья" называются! Притащили его с собою, зачем?!. Не могли без него, что ли, приехать... Кому и чему после этого верить? Прав был Володя в начале марта, когда выяснил всё: "Ну, и глупо, что не призналась сама! Что значит, боялась навредить здоровью?"
Она уже не могла переносить вида Сталина: "До чего же противен, хам. Особенно вблизи! - думала она, направляясь в другую комнату за шоколадными конфетами. - Как только спит с ним бедная Аллилуева! Ведь ещё молоденькая совсем..." Подходя к буфету, вспомнила остальной мартовский разговор с мужем и его злые глаза и лицо, подумала: "А сама-то, разве по любви вышла за картавого и тоже некрасивого Ленина? Чем моё положение лучше Надиного? Счастья с ним не было у меня. Только несколько дней, когда ходила с ним в горы Швейцарии. А всё остальное - разве это была жизнь? Да и теперь: нелюбимая сиделка при больном начальнике... Ласкового слова не сказал за все эти годы: один визг и ругань на "контрреволюционеров". Прямо озверел от ненависти ко всем. И на меня накричал: "Если бы ты мне рассказала о хамской выходке Сталина сразу, я бы его в порошок стёр! А ты - боялась навредить, дурочка! И навредила, выходит, и себе, и мне. Сейчас мне его... не с руки гнать из правительства: он согласен извиниться. И дело затянется. К тому же и союз Республик я ему с Бухариным поручил. Я же не знал ничего! И только потому, что ты - безмозглая у меня!.. Как политик". Взяв конфеты, она обиженно поджала губы: "По-моему, Владимир Ильич, у тебя самого с мозгами не всё в порядке. Вот и мычишь теперь на своей кровати, - она посмотрела на уснувшего мужа с отвращением, - на радость этому скоту, который уже, вместо тебя, выступает в "Правде" с тезисами. Но не с "апрельскими", а с мартовскими..."
И вдруг её осенило: "А ведь этому кавказскому хаму можно было бы подсыпать в чай чего-нибудь такого, от чего и подох бы, придя к себе домой. Только нет у меня этого "чего-нибудь"! И как это я раньше не подумала об этом, вот уж истинно "безмозглая" дурочка! Ну, да ладно, это поправимо..."
В комнату к гостям Крупская вошла, несколько повеселев. Ставя конфеты, произнесла:
- Приходите, дорогие гости, когда Ильич поправится! Посидим за чаем тогда все вместе! - И даже улыбнулась.
3
Съезд оказался для Сталина настолько удачным, что и сам этого не ожидал, хотя и готовился к нему изо всех сил и всё предусмотрел. Во-первых, открывая его 17 апреля, он как исполняющий обязанности первого секретаря ЦК РКП(б) скромно объявил:
- Товарищи! Я думаю, что отчёт ЦК, напечатанный в "Известиях ЦК", в смысле деталей является совершенно достаточным, и здесь, в сегодняшнем орготчёте ЦК, его повторять не стоит.
Я полагаю, что организационный отчёт должен состоять из трёх частей.
Первая часть должна трактовать об организационных связях партии с рабочим классом, - о тех связях и тех аппаратах массового характера, которые облегают партию и при помощи которых партия осуществляет руководство рабочим классом, а рабочий класс превращается в армию партии.
Вторая часть отчёта, по-моему, должна трактовать о тех организационных связях и о тех аппаратах массового характера, при помощи которых рабочий класс связывается с крестьянством. Это - государственный аппарат. При помощи государственного аппарата рабочий класс, под руководством партии, осуществляет руководство над крестьянами.
Третья часть, и последняя, должна касаться самой партии, как организма, живущего своей особой жизнью, и как аппарата, дающего лозунги и проверяющего их осуществление.
Я перехожу к первой части отчёта. Я говорю о партии, как об авангарде, и о рабочем классе, как об армии нашей партии. Может показаться по аналогии, что тут отношения такие же, как и в области военной, т.е. партия даёт приказы, по телефону передаются лозунги, а армия, т.е. рабочий класс, осуществляет эти приказы. Такое представление в корне неверно. В политической области дело обстоит много сложнее. Дело в том, что в военной области армию создаёт сам командный состав, он сам её формирует. Здесь же, в политической области, партия своей армии не создаёт, а её находит, - это рабочий класс. Второе отличие состоит в том, что в военной области командный состав не только создаёт армию, но и кормит её, одевает и обувает. В политической области таких явлений мы не имеем. Партия не кормит, не обувает и не одевает свою армию, рабочий класс. Именно поэтому в политике дело обстоит много сложнее. Именно поэтому в политике не класс зависит от партии, а наоборот. Вот почему в политической области для того, чтобы осуществить руководство авангарда класса, т.е. партии, необходимо, чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии, при помощи которых она передаёт свою волю рабочему классу, а рабочий класс превращается из распылённой массы в армию партии.
Так вот, я перехожу к рассмотрению того, каковы эти аппараты, эти приводные ремни, соединяющие партию с классом, каковы эти аппараты, и что успела сделать партия за год, в смысле укрепления этих аппаратов.
Оседлав своего любимого конька о "приводных ремнях" партии, Сталин сделал интересный и умный доклад, в котором лягнул сначала Шляпникова, находившегося в тюрьме: "Владимир Ильич говорил ещё в прошлом году в своей статье о том, что политика наша верна, но аппарат фальшивит, что поэтому наша машина двигается не туда, куда нужно, и сворачивает. На это, как мне помнится, Шляпников, представитель аппарата профсоюзов, нашего основного приводного ремня, при помощи которого партия связывается с рабочим классом, заметил, что "шофёры, мол, не годятся." Но это, конечно, неверно. Совершенно неверно!"
Сталин выкрикнул эти слова, понимая, что под "шофёрами" Шляпников имел в виду троицу из ЦК партии и Политбюро ЦК в составе Зиновьева, Каменева и Сталина, как бы принявших от заболевшего Ленина временно партийную власть, и что Шляпников из тюрьмы - ему не возразит, а его друзья по ЦК профсоюзов - не решатся теперь на это также. А дальше продолжил свою мысль почти спокойно:
- Политика партии - верна, шофёр - великолепен, тип самой машины - хорош, он советский. А вот некоторые составные части государственной машины, то есть, некоторые работники в государственном аппарате - плохи. А, может быть, и... не наши! - Сталин обвёл зал орлиным взглядом, чтобы его личные враги поняли, что "святую троицу", в которой он состоит, лучше не трогать на этом съезде. Словно в подтверждение этой мысли, зал отреагировал аплодисментами из рядов приезжих делегатов.
Речь Сталина, отредактированная Лукашовым, была толковой и конкретной, а потому встречена съездом благожелательно. Поняв это по многочисленным аплодисментам, Сталин сам перешёл 19 апреля в нападение на своих противников в "заключительном слове":
- Товарищи! Заключительное слово будет состоять из двух частей: из первой, которая будет говорить об организационной практике ЦК, поскольку её критиковали ораторы, и из второй части, где я буду говорить о тех организационных предложениях ЦК, которых ораторы не критиковали, и с которыми, видимо, съезд солидаризируется.
Скажу сначала несколько слов о критиках доклада ЦК.
О Лутовинове. Он не доволен режимом нашей партии: нет свободы слова в нашей партии, нет легальности, нет демократизма. Он знает, конечно, что за последние 6 лет ЦК никогда не подготовлял съезд столь демократически, как в данный момент. Он знает, что непосредственно после февральского пленума члены ЦК и кандидаты ЦК разъехались по всем уголкам нашей федерации и делали доклады о работе ЦК. Он, Лутовинов, должен знать, что мы имеем уже 4 номера дискуссионного листка, где вкривь и вкось, именно, вкривь и вкось, разбирают и толкуют о деятельности ЦК. Но этого ему, Лутовинову, мало.
Покончив длинной критикой с Лутовиновым, Сталин обрушился на Осинского и Мдивани.
- Я не могу, товарищи, пройти мимо той выходки Осинского, которую он допустил в отношении Зиновьева. Он похвалил товарища Сталина, похвалил Каменева и лягнул Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдёт очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК за годы работы, с тем, чтобы постепенно, шаг за шагом, разложить всё. Если Осинский серьёзно думает преследовать такую цель, если он серьёзно думает предпринять такие атаки против того или иного члена ядра нашего ЦК, я должен его предупредить, что он наткнётся на стену, о которую, я боюсь, он расшибёт себе голову.
Наконец, о Мдивани. Да будет мне разрешено сказать несколько слов по этому, надоевшему всему съезду, вопросу. Он говорил о колебаниях в ЦК: сегодня, дескать, решают объединение хозяйственных усилий трёх республик Закавказья, завтра приходит решение о том, чтобы эти республики объединились в Союз Республик. Это он называет колебаниями ЦК. Верно ли это? Нет, товарищи, тут нет колебаний, тут система. Республики, независимые сначала, сближаются на хозяйственной основе. Этот шаг был предпринят ещё в 1921 году. После того, как оказывается, что опыт сближения республик даёт благие результаты, делается следующий шаг - объединение в федерацию. Особенно в таком месте, как Закавказье, где без специального органа национального мира обойтись нельзя. Вы знаете, Закавказье - это страна, где имели место: татарско-армянская резня, ещё при царе, и война, при муссаватистах, дашнаках и меньшевиках. Чтобы прекратить эту грызню, нужен орган национального мира, т.е. высшая власть, которая могла бы сказать веское слово. Создание такого органа национального мира, без участия представителей грузинской нации, абсолютно невозможно. Так вот, спустя несколько месяцев после объединения хозяйственных усилий делается следующий шаг - федерация республик, а спустя год после этого - ещё следующий шаг, как заключительный этап по пути объединения республик, - создание Союза Республик. Где же тут колебания? Это - система нашей национальной политики. Мдивани просто не уловил сути нашей советской политики, хотя он и мнит себя старым большевиком.
Он задал ряд вопросов, намекая на то, что важнейшие вопросы, касающиеся национальной стороны дела Закавказья, особенно в Грузии, решались, будто бы, не то ЦК, не то отдельными лицами. Основной вопрос в Закавказье - это вопрос о федерации Закавказья. Позвольте мне прочесть маленький документ, говорящий об истории директивы ЦК РКП о Закавказской федерации.
28 ноября 1921 года товарищ Ленин присылает мне проект своего предложения об образовании федерации закавказских республик. Там сказано:
"1) признать федерацию закавказских республик принципиально абсолютно правильной и безусловно подлежащей осуществлению, но, в смысле немедленного практического осуществления, преждевременной, т.е. требующей нескольких недель для обсуждения, пропаганды и проведения снизу;
2) предложить центральным комитетам Грузии, Армении, Азербайджана провести эти решения в жизнь".
Я списываюсь с товарищем Лениным и предлагаю: не торопиться с этим, подождать, дать некоторый период времени местным работникам для проведения федерации. Я пишу ему:
"Товарищ Ленин. Против вашей резолюции я не возражаю, если согласитесь принять следующую поправку: вместо слов: "требующей нескольких недель обсуждения" в пункте 1 сказать "требующей известного периода времени для обсуждения" и т.д., согласно вашей резолюции. Дело в том, что "провести" федерацию в Грузии "снизу", в "советском порядке", в "несколько недель" - нельзя, так как в Грузии - Советы только начинают строиться. Они - ещё не достроены. Месяц назад - их не было вовсе, и созвать там съезд Советов в "несколько недель" немыслимо, - ну, а Закавказская федерация без Грузии - будет бумажной федерацией. Думаю, что нужно положить 2-3 месяца на то, чтобы идея федерации одержала победу в широких массах Грузии. Сталин".
Товарищ Ленин отвечает: "Я принимаю эту поправку".
Через день это предложение принимается голосами Ленина, Троцкого, Каменева, Молотова, Сталина. Зиновьев отсутствовал, его заменял Молотов. Это решение было принято Политбюро в конце 1921 года, как видите, единогласно. С этого же времени ведёт своё начало борьба группы грузинских коммунистов, во главе с Мдивани, против директивы ЦК о федерации. Вы видите, товарищи, что дело обстояло не так, как тут его изображал Мдивани. Этот документ я привожу против тех неприличных намёков, которые здесь Мдивани пустил в ход.
Второй вопрос: чем, собственно, объясняется тот факт, что группа товарищей, во главе с Мдивани, отозвана Центральным Комитетом партии, в чём тут причина? Тут две основных и, вместе с тем, формальных причины. Я обязан это сказать, так как были упрёки против ЦК и, в частности, против меня.
Первая причина - это та, что группа Мдивани не пользуется влиянием в своей грузинской коммунистической партии, что её отвергает сама грузинская компартия. Эта партия имела 2 съезда: в 1922 году, в начале года, был 1-й съезд, и в 1923 году, в начале года, был 2-й съезд. На обоих съездах группа Мдивани, с её идеей отрицания федерации, встретила решительный отпор со стороны своей же партии. На первом съезде, из 122 голосов он собрал что-то около 18 голосов; на 2-м съезде из 144 голосов он собрал около 20 голосов; его упорно не выбирали в ЦК; его позицию - систематически отвергали. В первый раз, в начале 1922 года, мы в ЦК предприняли давление на компартию Грузии и, вопреки воле компартии Грузии, заставили принять старых товарищей (безусловно, Мдивани - старый товарищ, и Махарадзе - тоже старый товарищ), думая, что обе группы, большинство и меньшинство, сработаются. В промежутке, между первым и вторым съездами, был, однако, ряд конференций, городских и общегрузинских, где всякий раз группа Мдивани получала тумаки от своей партии, и, наконец, на последнем съезде Мдивани еле-еле собрал 18 голосов из 140.
Закавказская федерация - это организация, затрагивающая не только Грузию, но и всё Закавказье. Обычно, вслед за грузинским партийным съездом, собирается съезд общезакавказский. Там - такая же картина. На последнем общезакавказском съезде из 244, кажется, Мдивани еле собрал около 10 голосов. Таковы факты. Как же быть Центральному Комитету партии при таком положении, ежели партия, ежели сама грузинская организация не переваривает группу Мдивани? Я - понимаю нашу политику в национальном вопросе, как политику уступок националам и национальным предрассудкам. Эта политика, несомненно, правильна. Но! Можно ли без конца насиловать волю партии, в рамках которой приходится работать группе Мдивани? Нельзя, по-моему. Наоборот, нужно, по возможности, согласовать свои действия с волей партии в Грузии. ЦК так и поступил, отозвав известных членов этой группы.
Вторая причина, продиктовавшая ЦК отзыв некоторых товарищей из этой группы, состоит в том, что она сплошь и рядом нарушала постановления ЦК РКП. Я вам уже изложил историю постановления о федерации; я говорил уже, что, без этого органа, национальный мир невозможен, что в Закавказье только Советская власть, создав федерацию, добилась того, что мир национальный установлен. Поэтому мы считали в ЦК, что это постановление безусловно обязательно. Между тем, что же мы видим? Неподчинение группы Мдивани этому постановлению, более того: борьбу с ним! Это установлено как комиссией товарища Дзержинского, так и комиссией Каменева-Куйбышева. Даже теперь, после решения мартовского пленума о Грузии, Мдивани продолжает борьбу против федерации. Что это, как не издёвка над решениями ЦК? Таковы обстоятельства, заставившие ЦК партии отозвать Мдивани.
Мдивани изображает дело так, что, несмотря на его отзыв, всё-таки он победил. Я не знаю, что назвать тогда поражением. Впрочем, известно, что блаженной памяти Дон-Кихот тоже считал себя победителем, когда его расшибло ветряными мельницами. Я думаю, что у некоторых товарищей, работающих на некотором куске советской территории, называемом Грузией, там, в верхнем этаже, по-видимому, не всё в порядке.
Перехожу к товарищу Махарадзе. Он заявил здесь, что он - старый большевик в национальном вопросе, из школы Ленина. Это неверно, товарищи. В апреле 1917 года, на конференции, я, вместе с товарищем Лениным, вёл борьбу против... товарища Махарадзе. Он стоял тогда - против самоопределения наций; против основы нашей программы; против права народов на самостоятельное государственное существование! Он стоял - именно на этой точке зрения! И... боролся против партии. Потом он изменил свой взгляд (это, конечно, делает ему честь). Но всё-таки... не нужно ему было бы этого... забывать! Это - уже не старый большевик по национальному вопросу, а более или менее... молодой.
Товарищ Махарадзе предъявил мне парламентский запрос о том, признаю ли я, или признаёт ли ЦК - организацию грузинских коммунистов... действительной организацией, которой надо доверять? И если признаёт, то соглашается ли ЦК, что эта организация - имеет право ставить вопросы и предлагать свои предложения? Если всё это признаётся, то считает ли ЦК, что режим, установившийся там, в Грузии, нестерпим?
Я отвечу на этот парламентский запрос.
Конечно, ЦК доверяет компартии Грузии, - кому же ещё доверять?! Компартия Грузии представляет соки, лучшие элементы грузинского народа, без которых управлять Грузией нельзя. Но каждая организация состоит: из большинства и меньшинства. У нас нет ни одной организации, где бы не было большинства и меньшинства. И практически, мы видим, что ЦК компартии Грузии состоит из большинства, которое проводит линию партии, и из меньшинства, которое... не всегда проводит эту линию. Речь идёт, очевидно, о доверии организации в лице её большинства.
Второй вопрос: имеют ли право национальные ЦК на... инициативу, на постановку вопросов? Имеют ли они право вносить предложения?
Само собой, имеют, - это ясно. Непонятно только, почему товарищ Махарадзе не представил нам факты о том, что Центральному Комитету компартии Грузии не дают ставить вопросов, не дают вносить предложения и обсуждать их? Я таких фактов не знаю. Я думаю, что товарищ Махарадзе представит ЦК такие материалы, если они вообще имеются у него.
Третий вопрос: можно ли допустить тот режим, который создался в Грузии?
К сожалению, вопрос не конкретизирован, - какой режим? Если речь идёт о том режиме, при котором Советская власть Грузии стала вышибать в последнее время дворян из их гнёзд, а также меньшевиков и контрреволюционеров, если речь идёт об этом режиме, то этот режим не представляет, по-моему, чего-либо плохого. Это наш, советский режим. Если речь идёт о том, что Закавказский краевой комитет создал условия, невозможные для развития компартии Грузии, то я таких фактов не имею. Тот ЦК Грузии, который избран на последнем съезде компартии Грузии большинством 110 голосов против 18, этих вопросов перед нами - не ставил. Он работает в полном контакте с Закавказским краевым комитетом нашей партии. Если есть маленькая группа, течение, словом, члены партии, которые недовольны партийным режимом, то необходимо соответствующие материалы представить в ЦК. Там, в Грузии, уже было 2 комиссии для проверки таких жалоб, одна - комиссия Дзержинского, другая - Каменева и Куйбышева. Можно третью создать, если это нужно.
Этим я кончаю первую часть моего заключительного слова по организационной практике ЦК за год.
В заключение, несколько слов о настоящем съезде. Товарищи! Я должен сказать, что давно я не видал такого спаянного, одушевлённого одной идеей съезда. Я жалею, что тут нет товарища Ленина. Если бы он был здесь, он мог бы сказать: "25 лет пестовал я партию и выпестовал её, великую и сильную".
Раздались бурные, продолжительные аплодисменты. Сталин был доволен. Он был доволен всем, что произошло на этом съезде. Во-первых, он дважды объявил себя на нём учеником "великого Ленина" и продолжателем его "дела". Во-вторых, делегаты съезда без противоречий и какого-либо сопротивления (почти триумфально) избрали его генеральным секретарём ЦК ВКП(б), после чего ему уже было наплевать на то, как отнесутся к этому Ленин и его жена, когда Ленин начнёт выздоравливать (да и начнёт ли, вопрос, который ничего уже не изменит: Ленин упустил возможность отомстить, а Время никого и никогда не ждёт!). Наплевать ему было и на Бухарина, которого предупредил перед съездом, что для пользы общего дела "слегка" покритикует на съезде и его, чтобы делегаты (в особенности грузины) не подумали, что "русских Сталин не трогает", а сам, войдя в азартную критику, так лягнул этого Бухарина, что вряд ли тот останется теперь на его стороне после таких слов: "... одна группа товарищей, во главе с Бухариным и Раковским, слишком раздула значение национального вопроса, преувеличила его и, из-за этого национального вопроса, проглядела вопрос социальный, - вопрос о власти рабочего класса.
Для нас, как для коммунистов, ясно, что основой всей нашей работы является работа по укреплению власти рабочих, и после этого только встаёт перед нами другой вопрос, вопрос очень важный, но подчинённый первому, - вопрос национальный. Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно, я согласен с этим, - не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетённых наций, - это значит сказать несообразность. То, что у товарища Ленина является простым оборотом речи, в его известной статье, Бухарин превратил в целый лозунг. А между тем ясно, что политической основой пролетарской диктатуры являются, прежде всего и главным образом, центральные районы, промышленные, а не окраины, которые представляют собой крестьянские страны. Ежели мы перегнём палку в сторону крестьянских окраин, в ущерб пролетарским районам, то может получиться трещина в системе диктатуры пролетариата. Это опасно, товарищи. Нельзя пересаливать в политике, так же как нельзя недосаливать.
Следует помнить, что, кроме права народов на самоопределение, есть ещё право рабочего класса на укрепление своей власти, и этому последнему праву подчинено право на самоопределение. Бывают случаи, когда право на самоопределение вступает в противоречие с другим, высшим правом, - правом рабочего класса, пришедшего к власти, на укрепление своей власти. В таких случаях, - это нужно сказать прямо, - право на самоопределение не может и не должно служить преградой делу осуществления права рабочего класса на свою диктатуру. Первое должно отступить перед вторым. Так обстояло дело, например, в 1920 году, когда мы вынуждены были, в интересах обороны власти рабочего класса, пойти на Нарву.
Не следует поэтому забывать, что, раздавая всякие обещания националам, расшаркиваясь перед представителями национальностей, как это делали на этом съезде некоторые товарищи, следует помнить, что сфера действия национального вопроса и пределы, так сказать, его компетенции ограничиваются при наших внешних и внутренних условиях сферой действия и компетенции "рабочего вопроса", как основного из всех вопросов.
Многие ссылались на записки и статьи Владимира Ильича. Я не хотел бы цитировать учителя моего, товарища Ленина, так как его здесь нет. Но одно место процитирую. Тут всего 2 строчки, но они решают всё. Вот это надо зарубить себе некоторым не по разуму усердным товарищам. "По сравнению с "рабочим вопросом" подчинённое значение национального вопроса не подлежит сомнению для Маркса".
Второй вопрос - это о шовинизме великорусском и о шовинизме местном. Здесь выступали Раковский и, особенно, Бухарин, который предложил выкинуть пункт, говорящий о вреде местного шовинизма. Дескать, незачем возиться с таким червячком, как местный шовинизм, когда мы имеем такого "Голиафа", как великорусский шовинизм. Вообще, у Бухарина было покаянное настроение. Это понятно: годами он грешил против национальностей, отрицая право на самоопределение, - пора, наконец, и раскаяться. Но, раскаявшись, он ударился в другую крайность. Курьёзно, что Бухарин призывает партию последовать его примеру и тоже покаяться, хотя весь мир знает, что партия тут не при чём, ибо она, с самого начала своего существования 1898 год), признавала право на самоопределение и, стало быть, каяться ей не в чем. Дело в том, что Бухарин не понял сути национального вопроса. Когда говорят, что нужно поставить во главу угла по национальному вопросу борьбу с великорусским шовинизмом, этим хотят отметить обязанности русского коммуниста, этим хотят сказать, что обязанность русского коммуниста - самому вести борьбу с русским шовинизмом. Если бы не русские, а туркестанские или грузинские коммунисты взялись за борьбу с русским шовинизмом, то их такую борьбу расценили бы как антирусский шовинизм. Это запутало бы всё дело и укрепило бы великорусский шовинизм. Только русские коммунисты могут взять на себя борьбу с великорусским шовинизмом и довести её до конца.
А что хотят сказать, когда предлагают борьбу с местным шовинизмом? Этим хотят отметить обязанность местных коммунистов, обязанность нерусских коммунистов бороться со своим шовинизмом. Разве можно отрицать, что уклоны к антирусскому шовинизму имеются? Ведь весь съезд увидел воочию, что шовинизм местный, грузинский, башкирский и прочее, имеется, что с ним нужно бороться. Русские коммунисты не могут бороться с татарским, грузинским, башкирским шовинизмом, потому что если русский коммунист возьмёт на себя тяжёлую задачу борьбы с татарским или грузинским шовинизмом, то эта борьба его будет расценена как борьба великорусского шовинизма против татар или грузин. Это запутало бы всё дело. Только татарские, грузинские и так далее коммунисты могут бороться против татарского, грузинского и так далее шовинизма, только грузинские коммунисты могут с успехом бороться со своим грузинским национализмом или шовинизмом. В этом обязанность нерусских коммунистов. Вот почему необходимо отметить в тезисах эту двустороннюю задачу коммунистов русских (я имею в виду борьбу с великорусским шовинизмом) и коммунистов нерусских (я имею в виду их борьбу с шовинизмом антиармянским, антитатарским, антирусским). Без этого тезисы выйдут однобокими, без этого никакого интернационализма ни в государственном, ни в партийном строительстве не получится.
Если мы будем вести борьбу только с великорусским шовинизмом, то эта борьба будет заслонять собой борьбу татарских и прочих шовинистов, которая развивается на местах и которая опасна в особенности теперь, в условиях НЭПа. Мы не можем не вести борьбу на 2 фронта, ибо только при условии борьбы на 2 фронта - с шовинизмом великорусским, с одной стороны, который является основной опасностью в нашей строительной работе, и шовинизмом местным, с другой, - можно будет достигнуть успеха, ибо без этой двусторонней борьбы никакой спайки рабочих и крестьян русских и инонациональных не получится. В противном случае, может получиться поощрение местного шовинизма, политика премии за местный шовинизм, чего мы допустить не можем".
Сожалел Сталин только об одном. Что не предоставил мандат делегата на этот съезд своей жене, которая из-за этого не увидела его победного триумфа во всём. Единственный съезд, на котором его не тронули критикой или борьбой враги. Врагам нечего было сказать, так великолепно провёл Коба весь этот съезд и заключительное слово. Бухарин чётко наметил ему план, а Лукашов отредактировал доклад, после которого делегаты съезда почувствовали, что Сталин - это второй и, не менее умный, Ленин.
Счастливый, уверенный в себе (хорошо жить, дышать и работать без Ленина!), он 25 апреля закрыл съезд. Доложил обо всём Ленину через Крупскую по телефону. Был избран на первом же Пленуме Политбюро ЦК ВКП(б) во все государственные органы власти (стал членом ЦИК РСФСР и Советского Союза, членом Политбюро, членом ЦКК и т.д.), и вдруг, в середине мая, за неделю до отъезда Ленина в Горки, Крупская отмочила номер, который привёл Сталина в бешенство. Обрюзгшая от базедовой болезни, она явилась на заседание Политбюро, которое он проводил, с дикой просьбой: "Владимир Ильич сильно страдает от невыносимых головных болей и просит товарища Сталина достать для него яда на тот случай, если Ильич захочет прекратить свои мучения навсегда". Хотел сказать ей: "Вы в своём уме?" Но спросил вежливее:
- Вы ничего не перепутали, Надежда Константиновна? Здесь члены Политбюро, а не... убийцы!
- Но он очень страдает, - пролепетала старуха. - Бывают такие приступы, что он криком исходит от боли.
- Всё равно это не означает, - перебил её Коба, - что мы должны идти на преступление. Мы этого и врачам не пазволим. Он обращалься к ним?
Крупская растерялась:
- Он послал меня к вам...
- Почиму именна ка мне?
- Он сказал, что это может сделать только Сталин, человек, твёрдый, как сталь... - Курица, не выдержав взгляда Кобы, опустила глаза.
- Но Сталинь - генсек, а не палач!
Крупская повернулась и, не прощаясь ни с кем, молча ушла. Коба был озадачен: просьба была нелепой. Но, как ему показалось, он понял замысел Ленина - отравить Сталина ядом, который он сам же и достанет, вроде бы, для Ленина. Хотя со Сталиным этот номер не пройдёт! Сталин помнит урок Нико Паташвили и не станет больше пить чай, приготовленный Крупской, если придётся навестить Ленина по долгу, возложенному на него Политбюро. Удивляло другое: почему Ленин не боится последствий и решается на такую месть? "А может, это придумала сама "Лупоглазая"? - предположил он. И принял решение: "Ничего в доме Ленина ни пить, ни есть я не должен! Так как Ленин способен на самую остроумную ловушку".
4
- Коленька, что с тобой? На тебе прямо лица нет! - встретила Бухарина жена, когда он вернулся домой с очередного съездовского дня.
- Поссорился со Сталиным, - угрюмо ответил Николай Иванович.
- Ну и что... Как поссорились, так и помиритесь, ты же с ним в прекрасных отношениях.
- Был. А теперь, когда он, похоже, станет человеком "N1", после того, как Ленин уйдёт в отставку по болезни, этот хитрожопый интриган сделает всё, чтобы угробить меня.
- Ой, да за что же?!. - встревожилась умная и опытная Надежда Михайловна, знавшая все кремлёвские интриги и сплетни. В свои 38 лет, не имея детей, зато имея много свободного времени, она, раньше других женщин Кремля и раньше многих мужчин, поняла, что в правительстве преобладают не идейные цели, направленные на улучшение жизни народа, а личные, карьеристские, или откровенно рваческие. Что именно на этих, личных целях строятся все отношения и паучьи группировки. И потому не раз предупреждала своего, излишне доверчивого и излишне искреннего, Коленьку об опасности откровенных разговоров с кремлёвскими пауками. И даже поучала: "Больше слушай, и молчи. Не доверяйся улыбкам и словам, в особенности, опасайся тех, кто стремится к власти!" Поучала не потому, что муж был младше её на 3 года - это не разница - а потому, что знала слабости его характера лучше, чем он сам. Повторяла: "Это же не люди, а скорпионы в банке! И людоеды: съедят, улыбаясь, живьём!"
- Да я и сам не знаю, за что! - искренне изумлялся муж, снимая пиджак. - Поступил со мной, как неблагодарная тварь! Я ему помогал в "национальном вопросе" давно, ещё в Вене, когда он был тёмным болваном в этом вопросе. Помогал и теперь, когда он готовился к этому съезду. И вот "благодарность": назвал меня на съезде в своей речи "непонимающим сути национального вопроса"! Будто я всегда "грешил" против других национальностей, "отрицал их право на самоопределение". Когда я подошёл к нему после его выступления и спросил: "Как же вы могли заявить обо мне такое, Иосиф Виссарионович? Вы же прекрасно знаете, что я - никогда не был русским шовинистом!", он мне нагло заявил: "Но ми жи с вами, - передразнил Николай Иванович манеру Сталина говорить, - дагаваривались, что я - немного покритикую вас. Развэ не так?" Я ему: "Но то, что вы сказали сейчас обо мне, вовсе не критика, а явная ложь!" На что он мне и совсем по-хамски: "Какая ложь? В чём?.." "Да в том, что я - шовинист, не разбираюсь в сути национального вопроса! Вас Ленин посылал ко мне в Вену как к "неразбирающемуся", что ли? Ведь это вы не разбирались тогда. А теперь вы..." Вот тут он и отрубил мне: "Знаете, что, Бухаринь! Ви и на 7-м съезде виступали против Ленина, а сейчас - хатитэ прикриться Лениним, да? Не вийдет! Теперь и Сталинь - не тот!.." Я возмутился: "Скажите откровенно: при чём тут одно к другому? Что вы хотите этим сказать?.." Ну, и пошло, и поехало: в общем, поссорились. А насчёт "самоопределения" республик и выхода из Союза - он ещё, я думаю, убедится, кто был прав!.. При царизме не было разделения народов по национальному признаку, было по территориальному: "Закавказье", "Туркестан", "Татарстан"... и не было никакой национальной розни. А вот сейчас, в его родной Грузии, и начнётся...
- Что начнётся, Коля? - не поняла жена.
- Грузины почувствуют себя особыми, если выделятся из "Закавказья" в "Грузинскую Республику". Разве уживутся они с армянами или другими национальностями, которых там полно?! Да никогда! А в "Армении" - армяне с грузинами. В Грузии грузины станут считать себя главными, а в Армении - армяне станут главнее грузин. Пойдут такие распри, такая национальная рознь и раздоры, что не приведи, господи! Характеры у всех горячие, только и будут выяснять отношения - до ножей! А мирить их придётся кому? Нам, русским. Вот я о чём говорил и предупреждал. А он выставил меня, перед всеми, "русским шовинистом", сволочь такая!
- Ну ладно, Коленька, успокойся!.. - погладила его жена. И вдруг ойкнула: - Ой, мне что-то!.. - И навалилась на него, пытаясь удержаться на ногах. - Что-то с позвоночником...
Не понимая, что произошло, он довёл жену до кровати, уложил и, видя, что лицо её побледнело и покрылось каплями пота, принялся звонить в кремлёвскую больницу. Потом, ожидая врачей, продолжал возмущаться Сталиным, чтобы отвлечь жену от неожиданного приступа боли, который, похоже, стал утихать:
- Всё он перевернул против меня на 180 градусов! Спрашивается, зачем?.. Ничего не могу понять!..
- Да не принимай ты, всего этого, так близко к сердцу, - заметила жена и добавила: - Он и с женой, Наденькой Аллилуевой, не может общаться по-человечески. Надя говорит, что такой уж у него, противный характер: кому завидует, тому и гадит!
- Но я-то здесь при чём? Я ему - не соперник, да и чему завидовать?
- Ему виднее... Я его мало знаю. Но, когда он вблизи, и вижу его жёлтые глаза, как у злой собаки, рябые щёки и загнутые внутрь рта зубы, меня тошнит от его вида! И маленький, вёрткий... Чувствую в нём, почему-то, скрытного негодяя.
- Да, видимо, ты права: я тоже не раз ловил на себе его недобрый взгляд, - согласился Бухарин. - А теперь чувствую: не даст он мне новой квартиры побольше. А вот, какому-то Лукашову... из чекистов - дал отличную квартиру недалеко от Кремля, хотя у того, по сути, и семьи-то нет, а так... какая-то женщина, с которой он даже не зарегистрирован.
- Его личный осведомитель, что ли?
- Может быть, и так... А может, что-то другое их связывает. Ещё не знаю.
Раздался звонок, и Бухарин пошёл открывать дверь, сказав:
- Кого это к нам несёт так некстати?
- "Скорую" вызывали? - спросил мужчина в белом халате, когда Николай Иванович открыл дверь.
- Да, вызывал, - ответил он, не ожидая, что врачи появятся так быстро. По лестничному маршу поднимался ещё один. - Спасибо, что приехали. У моей жены случилось что-то с позвоночником.
Не предполагал Николай Иванович, что именно с этого злосчастного дня жизнь его из-за позвоночника жены пойдёт наперекосяк, а потом и вовсе закончится трагически. Диагноз, который установят врачи уже в больнице ("послегрипповое прогрессирующее осложнение на позвоночник"), окажется неправильным: жену, как выяснится позже, когда она сама вспомнит, укусил на даче какой-то жучок, а это был энцефалит, и лечить её нужно было по-другому. Но... как говорится в пословице, знать бы, где упадёшь, соломки бы подстелил. Её не настелили своевременно, и стелить всё дальнейшее стала злая доля, которая уже поджидала впереди. Николай Иванович, навещая жену в больнице, успокоился, думал больше о своих будущих отношениях со Сталиным, а не с женою, и потому ничего не предпринимал, доверившись врачам и надеясь на лучшее. Думал, что всё плохое, во всяком случае, пострашнее, чем у жены, произошло в другой семье, у Ленина...
Глава пятая
1
Коба в этот день тоже думал о Ленине: надо было навестить его в Горках, коль назначен ответственным за его лечение. Но ехать ему не хотелось: и Ленина ненавидел уже крепко, по-настоящему, а его жену, "Лупоглазую", просто видеть не мог, до отвращения. При мысли о Ленине на душе были всё-таки и приятные рассуждения: "Если даже и не подохнет от своего инсульта (это враньё, что он хочет прикончить себя ядом, "Рыжий" никогда не убьёт себя сам, ни за что!), то всё равно на посту предсовнаркома уже не останется; мычать, что ли?.." А вот при воспоминаниях о роже Крупской его трясло изнутри, и хотелось эту мерзкую бабу утопить в дерьме. А ехать придётся...
Он позвонил профессору Розанову:
- Собирайтесь, Василий Николяевич. Через полчаса паедим к Ленину в Горки. Надо будет асмотрет Владимира Ильича.
- Но я же хирург, а не терапевт, Иосиф Виссарионович, - запротестовал было опытный медик. Но Коба его прервал:
- Доктор, в апреле прошлого года разве не ви вхадили в кансилиум врачей у Ленина в его квартире?
- Входил как хирург, - согласился Розанов. - Потому что вопрос шёл об извлечении пули. А сейчас у Владимира Ильича - инсульт!
- Но речь идёт не а личении инсульта, - снова перебил Коба, - а о прастом медицинском асмотре састаяния болного. В газетах много всякого вранья а здаровьи Ленина, всякие там термини. А мне важьна услышат мнение не шяманов, а мнение старшева врача хирургическава атделения Салдатенковской балницы! Ви меня поняли, нет? Мне нужьна канкретика, а не терминалогия!
- Хорошо, - сдался врач, - только я, и без осмотра, знаю положение дел. Но, если надо поехать, значит, поедем. Буду ждать вас у выхода из больницы.
- Дагаворились. Ждите. - Коба повесил трубку.
Через час он был с врачом уже за Москвой. Дорога свернула в лес, и настроение при виде природы поднялось, да и разговор с Розановым произошёл приятный для Кобы. Спросил Розанова, скоро ли выздоровеет Ленин, добавив:
- Доктар, только честня: ни нада миня обманиват, ради утешени. Мне нужьна знат правду, ради деля: на какую помощь от Ильича - можьна рассчитиват, на какую - нет?
Понизив голос - сидели оба на заднем сиденье - Розанов кивнул на спину шофёра:
- Говорить, при нём, об этом, допустимо?
- Ета - мой механик-вадитэл, - ответил врачу тоже негромко, - гаварите, но не всё... Лючи - патише.
- Тогда слушайте... - ещё тише проговорил доктор, склоняясь поближе к уху Кобы. - Никогда... он уже не выздоровеет, до состояния, чтобы мог вернуться к работе. Инсульт - это же страшный удар крови в мозг! Кровеносные сосуды... истончились от многолетней, напряжённой умственной работы. Сидячей работы! Когда на стенках сосудов... откладывается всё! Как накипь в трубопроводе. Капиллярные трубки-сосуды... становятся от этого... хрупкими. А сердце у Владимира Ильича - мощное, здоровое: качает кровь, как хороший насос, подающий её на "верхний этаж" организма по... испорченным сосудам. Те - не выдерживают, и лопаются. Кровь попадает на нежные ткани мозга. А вот вывести эту, разлившуюся кровь, превращающуюся от разложения в яд... или, по меньшей мере, в грязь - не так-то просто. Я лично знаю мало случаев, чтобы больные возвращались после инсульта к работе. Или - долго после этого - жили вообще. Да вы сами, приедем, увидите, на кого он стал похож!..
Действительно, Коба увидел, когда приехали, Ленина, что-то мычащего Ленина, спрятавшегося, от страха перед ним, на своём кресле-коляске за спиною Крупской. Лицо выглядело дебильным, тупым. Так что осматривать его было практически незачем. И они, пообщавшись немного с Крупской и сестрой Ленина Маняшей, уехали. А на обратном пути в Москву Коба снова вызвал Розанова на разговор, когда они остановились в лесу справить нужду. Разговор для Кобы был ещё интересней прежнего. Он, вспоминая своё впечатление от вида Ленина, сказал:
- Да, у кажьдава чилявека - свая судба. Вон Яков Свердлов - умер от туберкулёза совершенно ещё маля дим. В то время, как другие живут с етай балезнью, да старости.
- А с чего вы решили, что Свердлов - умер от туберкулёза?
- Ну, как же!.. Он балель туберкулёзом лёгких ещё в ссилке, когда и я там находилься...
- Да мы его вылечили от туберкулёза ещё в 17-м году! - вырвалось у доктора. - А в 19-м - вскрытие показало, что он умер от яда! То есть, был отравлен. Разве вам это не известно?
- Ат каво?.. - удивился Коба.
- От своего друга Дзержинского.
- А он, ат каво ета узналь?
- От доктора Готье, который производил вскрытие. - Чувствуя, что сболтнул лишнего, Розанов стал извиняться: - Прошу прощения, что разглашаю правительственную тайну, но вы же... председатель Политбюро! И вообще имеете право знать всё. Если бы кто-то из второстепенных лиц, я бы ни за что...
- Не надо извиняца, доктор, я вас ни асужьдаю, - заметил Коба, чтобы успокоить врача. Но тут же добавил: - Ета харашё, что ви панимаете нидапустимасть разгляшени таких тайн. К удивлению, я биль не в курсе етава. А ат каво жи узнали ви?!.
- Тоже от Готье, мы же коллеги! Но... под большим секретом. Он ещё просил у меня совета: кому следует доложить о результатах вскрытия? Ленину или Дзержинскому? Я посоветовал Дзержинскому, так как такими делами должен заниматься он, чтобы выяснить, кто мог отравить Якова Михайловича.
- А ви сами, каво падазриваете? - задал хитрый вопрос Коба.
- Жену, конечно. Кого же ещё? - простодушно ответил доктор.
- Клявдию Тимафеивну?!. - изумился Коба тоже искренне. - Не-ет, ета исключинё! Свердлови много лет жили душя в душю. Я ему дажи завидаваль.
- Я этого не знал... - Розанов почувствовал себя, судя по тону, виноватым.
- Зато я знаю, - спокойно заметил Коба. - Так что убийцу нужьна искат в другом месте. А с Дзержинским - у меня будет асобий разгавор! Врачам известно об отравлении бившева председателя Савецкой власти, а Политбюро - нет! До сих пор! Стало бит, и Ленин ничиво не зналь, хотя в тот год биль савиршено здаров! Харошенькие парядки завёль Феликс!..
Розанов испугался:
- Иосиф Виссарионович! Прошу вас не ссылаться на меня, пожалуйста!
- Не переживайте, доктар, Сталину незачем на каво-та ссиляца, Сталин знает, как разговариват с таварищем Дзержинским! - В голосе Кобы прозвучали нотки не только недовольства, но и прямой угрозы - даже сам это почувствовал. Но по дороге домой передумал: "А что даст мне ссора с Феликсом? Надо будет сначала выяснить у него всю эту историю спокойно, а тогда уже... Вдруг у Феликса есть какие-то важные причины для не вынесения этого дела на Политбюро! Скорее всего произошла, видимо, какая-то ошибка с диагнозом. Иначе Феликс не стал бы замалчивать такой факт. Да, надо сначала выяснить всё мирным путём..."
Он так и поступил, встретившись на другой день с Феликсом, который, после приветствий, сам задал вопрос:
- Как там Ленин? Поправляется?..
- Феликс, толька ета - межьду нами: Ильичу амба! После таких инсультов, говорят врачи, к работе не возвращаюца.
- Ну, так и хрен с ним! - заключил Феликс, не любивший Ленина.
Вот тогда Коба и спросил:
- Феликс Эдмундович, а пачиму ни я, ни члени Палитбюро ничиво не знают аб отравлении Свердлова? Мне кажица, ви обязани били нам саабщит аб етом. Пачиму жи не саабщили?..
Расчёт Кобы был верным: Дзержинский растерялся от перехода с дружеского "ты" на официальное "вы", да ещё в такой, прямо-таки обвинительной, форме. Но тут же нашёлся и, тоже почти официально, однако и с нотками искренней доверительности, сообщил:
- Не торопитесь с выводами, Иосиф Виссарионович. Просто вы не в курсе, что Ленин... сам приказал мне молчать... об этом, деликатном для Советской власти... деле.
- То есть?.. - напомнил Коба, видя, что Дзержинский замолчал, достав папиросу и разминая её, чтобы закурить.
- Дело в том, что покушение на Ленина... организовал в конце августа 18-го года... сам председатель Советской власти. И Ленину не с руки было отдавать его тогда под суд. Представляете, что подумали бы о нас враги Советской власти?.. А так, когда Свердлов заболел, ему сделали не тот укол, и он скончался от него через несколько часов, не приходя в сознание.
- А жина Якова... зналя?
- Ну, что ты, Иосиф Виссарионович! Как она могла?.. Никто ничего не знал. А мне Ленин приказал молчать. Вот такая получилась история... Но, откуда тебе стало известно об этом ты?!. - удивился Дзержинский, снова перейдя на доверительное "ты".
Коба тон его принял и таким же тоном ответил:
- Лучше тебе етава не знат тоже, Феликс. Да, так будет лючи для всех! Сагласен?
- Понимаю, - согласился Феликс, - так будет лучше. С Лениным... шутить опасно, даже если и не вернётся к работе.
- Вот и харашё, - улыбнулся Коба Дзержинскому. - Значит, дагаварились?..
- Выходит, что да, если всем от этого только спокойнее. Я абсолютно уверен в том, что в Горках кто-то из моих чекистов держит Ленина в курсе обо всём, что происходит у нас здесь, в Кремле. Но кто, не выяснил. Кто-то к нему туда ездит отсюда. Поэтому ты прав: осторожность и держание языков, как говорят русские, за зубами, самое лучшее в нашем положении.
На этом они расстались, но про себя Коба не переставал изумляться: "Так вот, какой человек "Рыжий" на самом деле! Для него убить любого из нас - ничего не значит, я это теперь буду помнить и не забывать ни на минуту! Надо немедленно снять из Горок моего человека: если случайно попадётся там, мне будет хана тоже! У "Рыжего" найдутся свои люди и для меня, я в этом не сомневаюсь. Недооценил я вас, Владимир Ильич..."
В тот же вечер, в кабинете Дзержинского, Кобе пришла в голову и другая мысль: "Интересно, а не держит ли Ленин в своём сейфе золото и бриллианты, как держал Яшка Свердлов? А может, и ещё что-нибудь... Что, если взять, да и посмотреть? Ключи от его кабинета у меня есть, не выбросил. И если и ключ от сейфа Ленин оставил на прежнем месте, то почему бы не проверить?.."
Мысль эта не выходила из головы несколько дней, и наконец, он не выдержал и проверил, но не поздним вечером, как предполагал это сделать первоначально, а днём, подстраховав себя пачкой деловых бумаг. Если кто-то застанет, приготовил оправдание: "Решил занести в его кабинет скопившиеся у меня для него бумаги. Вернётся, и сразу прочтёт..."
К счастью, операция прошла спокойно и быстро. В "ленинском коридоре" было, как обычно теперь, пустынно - на приём к Молотову шли по другому коридору. И Коба проник в кабинет Ленина со своими ключами никем не замеченный. Закрыл за собою входную дверь на замок, нашёл на задней стенке сейфа жестяную задвижку, под которой висел ключ от сейфа. Однако ни золота, ни денег в сейфе не оказалось, хранился лишь пистолет, много всяких папок, самая нижняя из которых была обозначена двумя нулями "00", то есть, "совершенно секретно". В ней лежали какие-то документы, написанные на иностранных языках. Забрав эту папку в портфель, Коба закрыл сейф, повесил ключ от него на прежнее место, закрыл своим ключом кабинет Ленина, прислушался в "предбаннике". За дверью было тихо, быстро выскользнул в коридор, закрыл дверь на ключ и уже не торопясь, направился из здания Совнаркома к себе домой.
Дома, пообедав, он закрылся в своём кабинете и приступил к изучению секретной ленинской папки.
Его радости не было предела, когда понял, что один из документов, написанный на немецком, оказался программой какого-то масонского заграничного общества, которой должен был руководствоваться Ленин, в случае победы революции в Германии. Другой документ оказался денежным вкладом господина Ульянова Владимира Ильича в каком-то стокгольмском шведском банке на 250 тысяч крон, с приложенным к нему завещанием на имя Марии Ильиничны Ульяновой, проживающей в Москве.
Выяснив всё это с помощью взятых в кремлёвской библиотеке словарей, да и то лишь общий смысл, Коба уже не радовался: "Ну, и что мне это даст? Разоблачив Ленина как предателя партии, я дискредитирую этим и нашу партию, только и всего. Нет, произойдёт не только это: за нас примутся все наши враги, и наше правительство будет низложено, а я, как бывший нарком стану нищим, в лучшем случае. В худшем - тюрьма или бегство в Грузию. Зачем мне это? Стало быть, разоблачать Ленина нет никакого смысла. Что же делать с этими документами? Как мне поступать дальше?.."
Пока не знал, думал об этом 3 последующих дня и в итоге выработал простой и ясный план. Надо молчать, вот и всё. Ленин в Горках, лечится, но не вылечится и рано или поздно уйдёт в отставку. Даже, если он вспомнит о своей папке и хватится, то ничего тоже не станет делать, обнаружив кражу. А в Кремле скоро начнётся борьба за власть, и чтобы в ней победить наверняка, мне лучше всего сделать так, чтобы Ленин думал, что документы выкрал Троцкий. Тогда Ленин станет противником Троцкого и постарается обгадить его перед Политбюро, и Троцкий проиграет борьбу. А я, единственный человек, знающий правду, буду держать Ленина на этом крючке, если подброшу ему в сейф на место папки небольшую записку, отпечатанную на английском языке, который знает Троцкий. Это вселит в Ленина уверенность, что именно Троцкий выкрал папку, желая занять его место. Ленин будет топить Троцкого, но всё равно ему отставки не миновать по состоянию здоровья. А у меня руки будут развязаны, я спокойно подговорю Каменева, Молотова, Ворошилова и многих других оставить меня на посту генсека партии, и стану фактическим хозяином положения. Выходит, что мне пока и делать-то ничего не надо, а только ждать 13-го съезда партии, хорошо подготовиться к нему. И про записку не забыть: найти человека, знающего английский, чтобы перевёл и напечатал, но и не понял ничего, и не узнал автора записки. Вот задача, которую немедленно должен решить Коба Сталин!"
Когда всё сделал, как задумал, и с новым риском подложил готовую записку в сейф Ленина, решил съездить к нему в Горки с очередным визитом "заботы о здоровье вождя пролетариата", снова прихватив с собою добродушного Розанова.
К удивлению Кобы, Ленин в этот раз выглядел откормленным, лоснящимся от жира татарином, успешно преодолевающим свою болезнь и восстановившим способность выговаривать слова. Перед ним был не испуганный, высохший от болезни идиот, а человек с осмысленным взглядом, понимающим ситуацию. Он сидел в кресле-коляске, рядом стояла неприветливая Крупская с поджатыми губами и молчаливым вопросом в глазах: "Чего тебя принесло?"
Коба, выжав из себя подобие улыбки, поприветствовал:
- Добрый день вам! - Появилась в дверях и Мария Ильинична с фотоаппаратом через плечо на ремешке. - Решил вот навестить, узнать, как идут дела, заодно и принести свои извинения за допущенную грубость, если не возражаете... Владимир Ильич, кажется, пошёл на поправку, и я могу удовлетворить его пожелание...
Крупская неучтиво возразила:
- Нет, Иосиф Виссарионович, это серьёзный и неприятный для Ильича разговор. Лучше его отложить...
Глядя на Ленина, Коба примирительно согласился:
- Ладно, можно и отложить, если это повлияет на ваше здоровье, а можно и вообще к этому не возвращаться. Тем более, нет никакого смысла выносить наши личные отношения на уровень партии, которая занята более серьёзными вопросами. И всё же я считаю себя виновным в создавшейся ситуации, - Коба повернулся к Крупской, - и прошу ещё раз извинить меня.
Что им всем, этим Ульяновым, оставалось. Деликатно промолчали, а Мария Ильинична, которую Ленин хотел сосватать за Кобу в 17-м году, неожиданно предложила сфотографировать Кобу и Ленина на садовой скамье, и этим окончательно как бы закрыла неприятную для всех тему, к которой не следовало более возвращаться.
Жизнь почти сразу подтвердила предположение Кобы, что Ленина он недооценил. Уже в июле стало известно, что он научился говорить по какой-то системе, предложенной ему доктором Готье. Вместо недавнего мычанья, он уже почти правильно выговаривал даже труднопроизносимые слова. Но, будто бы, растягивал их произношение. Кобу это не на шутку встревожило: "Выходит, "Рыжий" скрывал от меня правду о своём состоянии? И даже от врачей скрывал! Зачем? А затем, что подозревает во мне врага, которого он боится, вот зачем. Но что он может мне сделать сейчас, когда вся власть, фактически, в моих руках. Зиновьев и Каменев - пешки в моей игре. Они лишь думают о себе, будто что-то представляют собою. А в действительности я смахну их с шахматной доски в любой момент, если понадобится. Но... пока надобности в этом нет, я буду поддерживать в них эту иллюзию. Пусть думают: Сталин не рвётся к единоличной власти потому, что боится не справиться с нею, что ему не обойтись без их помощи. Какие... ишаки, а считают себя львами! Ладно, будем продолжать нашу игру..."
И вдруг, в сентябре, Ленин снова напугал Кобу своим поступком, похожим на стремительное выздоровление: Коба узнал из шифрованной телеграммы Орджоникидзе, что Ленин пригласил к себе в Горки целую делегацию, состоящую из грузин, во главе с Махарадзе и Мдивани, для обсуждения "Плана автономизации". Серго не знал, что план составил Коба, хотевший сделать все национальные Республики Советского Союза не самостоятельными, как уже было при создании СССР, а лишь автономными по отношению к России. Этот план Коба послал Ленину в Горки для ознакомления. А тот, через голову Кобы, пригласил к себе грузинскую делегацию, чтобы выслушать их мнение. Естественно, Серго почувствовал в этом подвох со стороны Ленина, который выбрал делегацию не Украины или Белоруссии, а грузинскую, состоящую из врагов Кобы.
"Молодец, Серго, что предупредил!" - подумал Коба и ответил Серго так: "Жду всех вас из Грузии, во главе с тобой, у себя. Телеграфируй точную дату выезда и время прибытия Москву. Сталин". И начал готовиться к встрече. Но не у себя дома, а на квартире Лукашова, которая была рядом с Кремлём и в которой была третья комната, обустроенная специально для Кобы на те случаи, когда ему хотелось побыть одному вне семьи, вне Кремля и вне всяких дел и зависимости от кого-либо.
Послав на вокзал Лукашова встречать гостей из Тифлиса, Коба задумал ошеломить Махарадзе и Мдивани. И ошеломил, увидев входящих в его комнату Серго Орджоникидзе, Махарадзе, Мдивани, Думбадзе и Окуджаву. Пожав каждому руку и поздравив с прибытием в Москву, он объявил по-грузински:
- Завтра едем все вместе к товарищу Ленину в Горки для обсуждения... моего плана перестройки партийного и государственного подчинения Республик Советского Союза. Моё мнение Владимир Ильич уже знает, поэтому и пригласил меня. А мнение представителей республик - хочет выслушать от вас. Чтобы не занимать много времени у больного Ленина в Горках, я познакомлю сейчас вас с моим планом автономизации республик. А завтра вы обдумаете всё и выскажете свои соображения товарищу Ленину. Согласны?..
Разумеется, они были согласны. Но то, что Коба будет находиться в Горках на их встрече с Лениным тоже, разрушило их план нажаловаться Ленину на него в его присутствии. Вернее, расчёты Мдивани и Махарадзе. А Кобе встреча с ними сейчас, на квартире Лукашова, была весьма полезна: сможет потом выслушать мнение умного русского советника Лукашова обо всём, а возможно, получит и дельный совет для разговора с Лениным. Ведь разговор сейчас будет острым, так как грузины будут против автономии Республик вместо равноправной власти.
Приступив к чтению своего плана автономизации республик, напечатанного на русском языке, Коба предупредил собравшихся:
- Выступать будете, товарищи, на русском языке, чтобы завтра смогли выразить свои мнения товарищу Ленину. Это для вас репетиция...
И началось бурное обсуждение, которое мог слышать и Лукашов, сидевший в соседней комнате. Для этого Коба оставил дверь приоткрытой (для воздуха; все были курильщиками).
Ясное дело, делегаты не хотели автономизации и высказывали своё несогласие с грузинской горячностью, доходящей до криков. Коба тотчас же подловил их на этом:
- Вы сами... хотя бы слышите себя? Нет, не слышите. Вот такой ералаш, только сильнее в 10 раз! - будет на всех совещаниях общей власти Республик и в Верховном Совете СССР, когда соберутся представители остальных самостоятельных государств. Кто в одну сторону будет тянуть, кто в другую, третью - и получится базар! А если все республики станут автономными перед общей властью ЦИК СССР, то будет одна линия для всех, общая. Поняли разницу, нет?..
Понимать его не хотели. Не хотел этого понять на другой день и пожелтевший от болезни Ленин, встретивший их всех в Горках. Он, правда, немного растягивал слова, но был на удивление бодр и... недружелюбен по отношению к Кобе.
- Вы же, товарищ Сталин, лишаете своим планом все республики самого главного: са-мо-сто-я-тельности!
- Зато не будет базара. Не будет сотен и сотен лишних чиновников, представителей от каждой республики, которыми нам придётся заполнить все властные структуры СССР. Они - будут не нужны при общем ЦИК СССР!
Победил в этом споре, конечно, Ленин, поддержанный грузинами (кроме Серго). Коба внёс всех их в свой мысленный список врагов. План строительства власти в СССР остался ленинским. Потом было общее фотографирование. Затем сестра Ленина ещё раз сфотографировала Кобу рядом с Лениным на садовой скамье. Но разъехались они, несмотря на внешнее дружелюбие, окончательными врагами в душе. Коба это понял по глазам Ленина, который, чувствовалось, уже не боялся Кобы.
Хотя просьба Крупской о яде для Ленина была нелепой, Коба остался всё же озадаченным: ему казалось, что он разгадал замысел "Рыжего" - отравить его порошком, который он сам же и достанет, вроде бы, для Ленина. С этого момента Коба, боясь отравлений, всегда был начеку, всегда помнил урок пахана Нико Паташвили. "Я для Ленина, по его мнению, не тот человек, который способен заменить его. Ну, и хватит мучить себя опасениями. Хорошо, что я прошёл школу жизни и у таких учителей, как Ленин и Троцкий, и стал хитрее их. Просто так им меня не взять...
А что же делать дальше? Скоро Ленин вернётся в свой кабинет, обнаружит вместо исчезнувшей папки мою записку, сделанную мне одной старой учительницей английского языка, и что тогда?.."
Тут же одёрнул себя: "Хватит терзаться! Подумает на Троцкого, а не на меня. Молодец я, что придумал этот вариант! Что Ленин предпримет, это уже его забота. Мне только бы не прозевать его телефонные звонки: куда, кому и что при этом скажет. Не думаю, что станет рисковать собственной судьбой: захочет выиграть время, обдумать всё. Это не Троцкий: сразу ломать дрова!"
"Но, какой же засранец, а не специалист этот Розанов! Корчил из себя умного, а Ленин вот взял и опроверг все его прогнозы!"
Уже выключив свет, уходя из кабинета, вдруг опять испугался: "А что, если Ленин всё же подумает на меня и прикажет Дзержинскому арестовать меня и допросить под пытками?.."
"Нет, на это он не пойдёт! Какие у него основания для этого? Ленин - человек осторожный..."
И всё-таки было страшно...
Глава шестая
1
19 октября 1923 года Ленин, счастливый от мысли, что всё плохое уже позади, хорошо выспался и, чтобы избежать пустых восторгов кремлёвских сотрудников в связи с его возвращением на работу, пришёл в здание совнаркома, когда все уже сидели на своих рабочих местах, а в его коридоре никого не было. Он заранее предупредил утром Фотиеву по её домашнему телефону, что вернулся, но принимать сегодня никого не будет, зайдёт к себе в кабинет лишь на полчасика, а потом поедет на сельскохозяйственную выставку. И попросил её как управляющую делами никому не сообщать пока о его возвращении: "Сначала хочу убедиться сам в своих способностях работать и... в памяти. Иногда мне кажется, что с памятью у меня... ещё не всё в порядке. Так что не следует спешить с сообщениями и вам", -закончил он.
И вот перед ним знакомая, до сладкой радости, дверь, за которой его ждут, вероятно, не только секретарь Володичева и Аллилуева, но и многолетняя знакомая Лидия Александровна Фотиева. Он поздоровается с ними, немного поговорит, и - в родное кресло, к родному телефону. А затем вызовет личного шофёра с машиной и поедет, прихватив по дороге жену и Маняшу, на сельскохозяйственную выставку, вновь ощущая себя Хозяином России и её судьбы.
Его встретили букетом осенних астр Фотиева и миловидная жена Сталина Надя Аллилуева. Он поговорил с ними несколько минут о том, о сём, и очутился, наконец, перед своим рабочим столом. Молчал, чувствуя себя Наполеоном, вернувшимся в Париж. Молчал телефон. Замер в своей неподвижности массивный тяжёлый сейф. Ключ под задвижкой был на месте, и Ленин спокойно вставил его в дверцу, которую тоже спокойно открыл на себя, ещё не зная, что открыл её в свою новую и ужасную, как стальная могила, судьбу.
"Что это?!." Папки "совершенно секретно" на полке не было. Вместо неё лежал лист бумаги с английским машинописным текстом, который ошеломил его, словно удар палки по голове.
"Выбора у Вас нет, и потому примите мой добрый совет: продолжайте "болеть" в Вашей деревне. Если же начнёте борьбу со мною, Вам грозит позор и, возможно, расстрел. Если же, в нужный момент, Вы подадите заявление с просьбой об отставке по состоянию здоровья, это будет гарантией для сохранения прежним курса политики и Вашей судьбы и чести. В противном случае, документы, компрометирующие Вас, будут опубликованы, и дело всей Вашей жизни погибнет вместе с Вами. Советую сохранить всю эту историю в тайне, а Вашей жене и сестре - не совать свой нос в большую политику, дабы не навредить Вам. Итак, выбор за Вами".
"Это же Троцкий! - вспыхнула догадка, словно молния. - Какая же он, всё-таки, сволочь! А я, простофиля, верил ему, особенно после того, как он продал мне своего друга Свердлова. Конечно же, это он залез ко мне в сейф. Да он этого и не скрывает почти, оставив мне эту записку на английском с грамматическими ошибками. Значит, убеждён, что я ничего доказать не смогу, и что за ним стоит ещё и Красная Армия. Он лишь маскирует своё воровство и предательство от других, но не от меня, надеясь, что я приму его условия, так как выбора у меня, действительно, нет. А ему хочется занять моё место спокойно, без скандала, и даже станет продолжать политику нашей партии. Да, это сделал Троцкий. Нет никаких сомнений! И потому мне, до выяснения многих вопросов, не следует поднимать официального шума о пропаже из моего сейфа, чтобы не спугнуть Троцкого с его выжидательной тактики. Спугнув, я могу подтолкнуть его к опубликованию, и мне конец. Нет, пусть лучше надеется на моё "благоразумие", а я, выждав время, может, и придумаю выход из положения. Но... не убийством Льва Давидовича исподтишка. Такая попытка, вероятно, уже предусмотрена, и тогда документы опубликует кто-то другой, его сообщник. О, Троцкий недаром поставил памятник Иуде, так как настоящий Иуда, самый опытный, он сам! Стало быть, надо найти его сообщника, а пока... Я принимаю ваши условия, Лев Давидович! И только судьба нас теперь рассудит и ум: у кого окажется лучше. К сожалению, у меня сейчас голова ещё не в полном порядке. Но, как говорится, время лучший советчик и лекарь.
"А что, если это сделал Сталин? - шевельнулось сомнение. Но тут же его отверг: - Нет, Сталин на такое не решился бы, понимая, что я, не медля, дал бы распоряжение Дзержинскому, и через пару часов чекисты выдавили бы из него не только признание во всём, но и язык и жилы: "Где документы, у кого и так далее?" К тому же, Сталин знает и другое: евреи Кремля никогда не посадят его на моё место. Зачем же тогда рисковать жизнью? А вот Троцкий - и еврей сам, и за ним Армия, на этого у Дзержинского никаких силёнок не хватит. Ну, а кроме Троцкого и Сталина, какого-то третьего претендента - в Кремле нет".
Утвердившись в своей догадке, Ленин спрятал записку врага-невидимки в карман, закрыл сейф на ключ и вышел из кабинета. Увидев его, Фотиева испугалась:
- Ой, что с вами, Владимир Ильич?! У вас... у вас лицо стало чёрным.
- Я ухожу пока домой, а там видно будет... - ответил ей. - Наверно, придётся вернуться в Горки... Что-то у меня с головой опять. Извините, пожалуйста, я пойду...
- Может, мне вас проводить?
- Не надо, тут недалеко, дойду сам. Всего вам хорошего...
2
Сталин не знал, что Ленин рассказал сначала о случившемся сестре и жене, не сказав при этом всей правды, а лишь её суть:
- У меня кто-то выкрал из моего сейфа важную секретную папку с документами, которые можно использовать против меня как мотив для отставки с поста предсовнаркома. Полагаю, что папку похитил Троцкий, так как более никому это не понадобилось бы.
- Ой, - вырвалось у сестры, - так это же... - Она не договорила своей мысли: что этот конец карьеры для брата, перестроившись на вопрос: - Но откуда он узнал, что у тебя в сейфе есть компрометирующие тебя документы?
Ленин тоскливо предположил:
- Да ничего он не знал. Скорее всего, видимо, полез в сейф наугад, на всякий случай. И не ошибся...
Жена Ленина удивилась:
- Но зачем ты держал такие документы в рабочем сейфе? Разве нельзя было хранить дома? И, наконец, что это за документы? Почему мы с Маняшей ничего не знаем о них? А если бы ты... вдруг помер бы... Значит, весь политический удар обрушился на нас?..
Ленин обиделся:
- Вас это не коснулось бы, так как документы связаны с моим масонством, а не с вами. А, во-вторых, я был тогда здоров, и лучшего места, чем мой государственный сейф, не представлял себе. Как и того, что так неожиданно заболею.
Жена возразила:
- Но в тебя же стреляли! И ты мог погибнуть. И тогда был бы открыт официально твой сейф, а не сейф Свердлова, в котором он хранил огромную сумму денег, золота и бриллиантов.
У Ленина вырвалось:
- Откуда тебе об этом известно?
Вместо Крупской ответила сестра:
- Володя, не будь наивным, об этом знает весь Кремль. А то, что известно в Кремле, известно и Москве.
Он воспринял ответ сестры как намёк на то, что если кто-то побывал в его сейфе, то о документах знают, вероятно, уже многие, и попытался успокоить женщин:
- Я полагаю, что Троцкому невыгодно разглашать то, что он выкрал из моего сейфа.
- Почему ты так в этом уверен? - чуть не хором спросили обе.
Он так разволновался, что стал плохо выговаривать слова:
- Да потому, что, разоблачая меня в масонстве, Троцкий невольно опозорил бы и Советскую власть: в Кремле, мол, все одинаковы: жиды, ворующие чужое золото, как Свердлов, а теперь, мол, выясняется ещё, что это вовсе и не Советская власть, а жидо-масонская! Зачем это ему? Тогда моё кресло главы этой власти ему уже не сгодится. Нет! Он потому и молчит, хранит своё ограбление в тайне, что ждёт очередного съезда партии, на котором надеется получить власть легально. И опозорить захочет меня только в том случае, если его не изберут. А сейчас - ему не резон порочить меня, а в моём лице власть, которую он хочет получить и, вероятно, уже готовит себе сообщников к съезду, не раскрывая им пока свои карты относительно меня.
- А куда же он собирается деть тогда тебя и твой авторитет? - спросила Маняша.
- А никуда: на почётную пенсию, как больную лошадь, отслужившую свой срок.
Крупская воскликнула:
- Боже, какой цинизм!
Ленин остервенился:
- Да ты что, в самом деле, не представляешь себе, кто такой Троцкий, и вообще вся наша кремлёвская публика?! Чёрт знает что: словно ребёнок, проснувшийся на груди матери.
Крупская обиделась:
- В таком случае, скажи, кто ты сам тогда среди этой публики? Такой же циник, как и Троцкий.
- Что ты имеешь в виду? - взвизгнул Ленин. - Говори конкретно! Я люблю факты, а не общие слова!
Крупская всплеснула руками:
- Да ты что, Володя, забыл, как сдал под расстрел своего друга Малиновского? А за что посадил в тюрьму Шляпникова? Да и кто собрал в правительстве эту самую публику? Разве не ты?!.
Маняша хлопнула кулачком по столу:
- Прекратите эту безобразную ссору! Сейчас надо думать, что нам делать дальше, а не ссориться!
Ленин, весь красный, сразу обмяк, согласился:
- Маняша, ты как-то говорила, что единственный человек в Кремле, которого ты уважаешь и считаешь честнейшим, это Николай Иванович Бухарин. А не могла бы ты позвать его сейчас к нам? Только не по телефону... так как, я полагаю, наши телефоны, скорее всего, теперь прослушивает Троцкий.
- А зачем тебе посвящать в это дело ещё и Бухарина? - удивилась сестра.
- Я не во всё посвящать его собираюсь. Но есть мысль, которую следует обсудить только с ним!
Сестра насторожилась:
- Володя, что это за мысль? Я очень хорошо знаю настроения Николая Ивановича, работая при нём ответственным секретарём.