Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 2 "Особый режим-фашизм"
Книга 10 "Рабы-добровольцы"
Часть 4 "Плоды тирании"
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Глава первая
1
Кирилюк своё обещание сдержал. И хотя Остроухов уже не в первый раз шёл с Рубаном в шахту, всё равно к новой своей жизни не приспособился пока. Не мог привыкнуть к тяжёлому горняцкому труду, к сквознякам и к темноте, в которой приходилось работать. А главное, наслушались они в шахте разговоров о завалах и взрывах, и это пугало их больше всего. Этак ведь до лета можно и не дожить.
Действительно, беда ходила за шахтёрами по пятам. То в одном штреке ахнет взрыв, то бахнет в другом. Вывезут из завалов почерневшие обгорелые трупы, а работу не останавливают. Глядишь, начальство шлёт уже новых кандидатов в покойники. Ещё и не обучились, как следует, не поняли, что такое техника безопасности, а допущены уже к детонаторам, проводам, электромоторам. Зато умели пронести с собою в шахту спички, махру незаметно. Вот взрывы и не умолкали - словно адский фронт двигался под землёй. Раньше, когда сидели в конторе лагпункта и "списывали" бывших людей на тот свет как что-то незнакомое и невидимое, это не действовало на психику - абстракция. А теперь, когда насмотрелись на трупы вчерашних знакомых с выбитыми глазами или высунутыми от удушья языками, сердце холодил смертельный страх.
В середине февраля и Рубана, и Остроухова перевели помощниками взрывников к Анохину и Крамаренцеву. Работа, хотя и опасная, но для пожилых людей физически всё-таки выполнимая. Старшие взрывники подорвались недавно на "затаях" и покалечились, так на их место поставили Анохина и Крамаренцева, а Остроухова с Рубаном к ним в подручные.
- Обучитесь по ходу дела, - сказал бригадир. - Что значит, не знаете, как? Не хотите, чтобы ползадницы оторвало вместе с яйцами, поймёте, что к чему! - И пошёл. Уговаривать и убеждать здесь не принято.
Что было делать? Покорились. Но своим страхом и разговорами на тему, что надо бы почаще проветривать от метана штреки и забои, накликали, видно, беду сами. Хотя, конечно, не могли знать, что проклятый метан взорвётся именно в их штреке - тут судьба...
В тот морозный день, когда темно было и на поверхности - полярная ночь с сиянием над горой - они вошли под своды штольни, ещё ничего не подозревая и не чувствуя. Сразу лишь засквозило, но к этому все привыкли и молча шли дальше. Навстречу громыхал поезд вагонеток с углем. Прошёл, свернул влево, и опять исчез в темноте тоннеля. Снова над головой только редкие тусклые лампочки, да шпалы узкоколейки под ногами. А намеченные судьбой в покойники ещё ничего не знают, острят, привычно матерятся, будто идёт у них соревнование, кто хлеще завернёт матерное коленце. Людям, конечно, страшно, однако надеждой на хорошее живут. А Косая-то была уже рядом, затаилась и ждала, лёжа в коробке спичек, спрятанных курильщиком.
Свернули в свой штрек. Теплее стало, но и угарнее. Приподняв карбидки, потянулись цепочкой один за другим по правой стороне, мимо ленты транспортёра, выключенного электриком предыдущей смены. Кто-то в темноте зазевался и врезался в столб крепления. И опять сразу солёные шуточки, мат и дурацкий смех. А ведь дышать нечем...
Бригада Волобуева протопала к своим забоям. Вот первый из них, и несколько человек ныряют в него. Другой - и туда нырнули. Третий... Дальше нет пока ничего. Навалоотбойщики, нырнувшие в первый забой, дождались включения ленты конвейера, на которой лежали куски угля, и взялись за лопаты. Надо новый уголь бросать, выполнять свой план. Анохин с Рубаном ждали во втором забое, когда пробурят шпуры бурильщики. В третьем забое орудовал Крамаренцев с Остроуховым - осталось лишь зарядить шпуры, и подрывай.
- Ну, давай, Илларионыч! - скомандовал Крамаренцев. И стал готовить провода. Появились 2 бурильщика - внесли ящик с аммонитом. Один из них буркнул:
- 9 шпуров тут. - И посветил фонарём. - Можете начинать, мы пошли...
То же самое происходило и во втором забое - кончили бурение шпуров и там, там их было меньше. Рубан, помогая Анохину, молчал - боялся отвлечься. Молчал и Анохин, не любивший своего помощника. Одно у человека на уме: все мерзавцы, каждый должен быть сам по себе. Ну, и ещё хитрил. И всегда как-то пошло, по-мелкому. Анекдоты любил сальные, про женщин. Говорить им было не о чем, закладывали в шпуры аммонит, вставляли детонаторы, заделывали шпуры, зачищали концы проводников. Заделали, наконец, и последний шпур, Анохин приступил к монтированию цепи. В это время завыла сирена. Значит, в третьем забое Крамаренцев подготовил всё к взрыву, надо было уходить.
Минут через 5 раздался взрыв. Когда дым в штреке рассеялся - его выгонял переносной вентилятор - Крамаренцев сказал Остроухову:
- Всё, Илларионыч, можешь идти на отдых. А я проверю, не остался ли где "затай".
Крамаренцев ушёл, но появился маркшейдер и забрал Остроухова куда-то с собой, сказав Анохину:
- Заберу его у вас минут на 40. Нужен срочно один человек... - И увёл старика, не объясняя, куда и зачем.
Потом включил сирену Анохин и тоже произвёл взрыв. "Затаев" не оказалось и в его забое, можно было включать ленту транспортёра. Он позвонил по переносному телефону дежурному электрику и, прислушиваясь к тишине - лента всё ещё не двигалась - стал думать о том, как пойдёт сейчас вслед за Крамаренцевым в свою "библиотеку". Хотелось дочитать "Опыты" Мишеля де Монтеня. Философ рассматривал человека как самую большую ценность на земле, а не "винтик". Отстаивал право на сомнение в истинности любых догматов. Книга этого скептика настолько захватывала Анохина, что он поражался, как мог с такой книгой расстаться старик, продавший её Тане. Таня им рассказывала: "Берите, - говорит, - дитя, вы никогда не пожалеете об этой покупке и всю жизнь будете лишь благодарны мне!" "Зачем же продаёте?" "Кончилась моя ссылка, надо улетать. А багаж мой перешерстят, прежде чем отправят пароходом. И книгу, вместе с другими, могут изъять. Её уж не раз запрещали. Король Людовик 14-й - во Франции. Вслед за ним - проклял Папа римский. У нас тогда - Пётр 4-летним мальчиком был. В Россию книгу завезли и перевели лишь в 19-м веке. Но и у нас её судьба была разной..."
Видимо, ссыльный хотел. Чтобы книга попала в чистые руки. Анохин был благодарен ему. И Тане за то, что поверила в старичка и решилась купить. Уж он-то с такой книгой не расстанется! Крамаренцев, тот больше на учебники налегает, которые Таня покупает для него. Вот так и просвещаются теперь каждый на свой манер. Да плюс лагерная "академия". Хотелось стать людьми, чтобы подняться с четверенек, на которые правительство стремилось поставить народ.
Конвейер заработал, штрек наполнился снова шумом и пылью. Вернулась обычная жизнь. В которой не было места ни честным книгам, ни совести и доброте, ни чистому воздуху. Советская шахта. Советский лагпункт. Россия, загнанная в особый режим, прикрытая сверху молотом и серпом, как символом цели народа. А может, это и не советское всё? Только провозглашаемый догмат, против которого выступал ещё в 17-м веке Монтень. Хотелось разобраться...
Оставив Рубана на выходе из штрека, Анохин направился в "библиотеку". Кажется, заработала где-то вверху общая вентиляция, отсасывающая из всех штреков послевзрывные дымы и гарь. Под потолком штольни, там, где светили лампочки, стало видно, как потянулись на восток, будто низкие тёмные тучи, дымы и газы. Ещё подумал: "Опасная концентрация метана обычно и возникает вот после таких включений вентиляции. Нет, чтобы отсасывать постоянно! Электроэнергию берегут..." Но подумал как-то просто так, больше, пожалуй, по привычке - без серьёзного страха. Привык.
Крамаренцев уже откопал из-под породы их ящик с книгами и ждал. Появлению Анохина обрадовался, хотел о чём-то спросить, но услыхал голоса и шаги и, прикрыв рот рукой, призвал Анохина к молчанию. Голоса приближались, и Анохин с Крамаренцевым выключили на касках лампочки, а полами шахтёрских курток накрыли свои карбидные фонари.
Говорившие остановились. Один из них проговорил:
- Залезь тут куда-нибудь, и читай. Это - "Воззвание" против Сталина. Только не заляпай, смотри! Не одному тебе писано...
- Федя, а где достали такое? - спросил другой голос, заискивающий.
- Тебя это не касается.
- Не доверяешь, что ли?
- Не доверял бы, не позвал сюда. Где-то на шахте прячут. Кто - тебе лучше не знать.
- Понял. Не подведу.
- Для меня - теперь это дороже всего! Там есть такие слова, горло сжимается! Пошли, покажу одно потайное место...
Говорившие ушли, а Крамаренцев почувствовал, как у самого сжалось горло и свело на лице кожу. А потом в душу хлынула жаркая радость. Выходит, не даром рисковали они в цеху медеплавильного! Живёт "Воззвание", ходит уже по лагерям!..
Зашлась душа и у Анохина. Хотел броситься к другу от радости, но в тёмных пустотах вдруг блеснула подземная молния, а потом где-то далеко, примерно там, откуда они только что пришли, глухо ахнуло. Воя сирены перед этим, предупреждающего о взрыве в каком-нибудь забое, они не слышали. Да и не похоже это было на взрыв в забое - так рвётся в штреках газ. Они выхватили из-под курток спрятанные фонари и, включив лампочки на касках, побежали к своему штреку.
По штольне уже неслись заключённые из других штреков. Все мчались в ту сторону, откуда сверкнуло и ухнуло. На бегу сталкивались, матерились.
Беда стряслась в штреке, где работали бригады Волобуева и Мирошника. Анохин и Крамаренцев ворвались туда одними из первых. Метров 70 никаких разрушений не было - всё выглядело, как обычно. А затем наткнулись на поваленные брёвна креплениё и большую стену завала. Порода обрушилась сверху прямо на ленту транспортёра. Дальше - братская могила. Вся бригада там, за этой чёрной и молчаливой стеной, по которой всё ещё ссыпаются, словно живые, тёмные камешки. Там могли находиться сейчас и сами, случись взрыв на 8-10 минут раньше. А может, кто уцелел? Из тех, кто находился сбоку, в забоях. Надо срочно вызывать спасателей и разбирать завал...
В потолке штрека что-то потрескивало, сыпалась мелкая крошка породы. И вдруг за их спинами с треском лопнуло бревно старого крепления. Видимо, не выдержало после того, как рухнули в районе завала другие брёвна, и давление породы резко сместилось.
Все разом обернулись и увидели, как шарахнулись назад шахтёры, бежавшие к завалу. Хотели побежать и они. Но кровля не рушилась. И тут Крамаренцев увидел сапоги, торчащие из завала.
Кто-то уже позвонил по телефону, висевшему возле ленты транспортёра на выходе из штрека, и вызвал спасателей. Не дожидаясь их, Анохин и Крамаренцев принялись вручную выбирать из завала большие куски, чтобы освободить человека, ноги которого они увидели. Вероятно, он был засыпан не глубоко. Если не убило ударом по голове, то должен быть живым. Иначе, зачем же тогда каска?..
Под руками ничего не было, кроме широких лопат, с которыми прибежали навалоотбойщики. Поэтому возились минут 5, пока откопали. Спасённым оказался Рубан - ещё дышал. Видимых повреждений у него не было, быстро пришёл в чувство и рассказал, что в штреке остановился транспортёр, и бригадир послал его, как освободившегося, за дежурным электриком, который не отвечал на телефонные звонки. Только дошёл вот до этого места, как сзади рвануло так, что больше ничего и не помнит.
Слушавшие сочувственно вздыхали. Повезло, успел уйти от места, где взорвался скопившийся газ. Ну, а те, кто остался за стеной?.. Если б просто обвал, ещё можно надеяться...
Рубана увели появившиеся санитары. А прибывшие спасатели принялись за работу. Через 3 часа, когда первый завал был разобран, они устремились по штреку дальше. И сразу же наткнулись на липкую, окровавленную пилу плотников-крепильщиков. Посветив фонарями, увидели рядом и самого крепильщика, перерубленного пополам этой пилой, летевшей, должно быть, во время взрыва, как стальной лист, пока не врезалась в другого - этот свою пилу так и не выпустил. Его напарник был убит тоже, видимо, куском породы, попавшим в лицо - вместо лица месиво.
Кругом валялись старые брёвна креплений, сломавшиеся, словно спички. Однако, свод над головами в штреке как-то ещё держался и без брёвен. Оттуда лишь сыпались струйки чёрного песка. Крамаренцев смотрел на всё с ужасом.
- Все тут подохнем! - сказал кто-то мрачно и уверенно. - Сегодня сожгло бригады Волобуева и Мирошника, завтра - задавит и нас.
Словно накаркал. Над головами грозно затрещало, сверху стали падать глыбы породы, и спасатели, давя друг друга, ринулись к выходу. Анохин с Крамаренцевым выскочить не успели - на них кто-то упал, сбил с ног, и всех накрыло новым завалом.
Причудлива человеческая судьба. Только что радовались тому, что уцелели, спаслись, ан тебе нет - всё равно своё взяла.
Кирилюку сообщил о взрыве по телефону дежурный охраны шахты. Подробностей он ещё не выяснил, кричал, что взрыв произошёл в штреке бригад Волобуева и Мирошника. Спасти, говорил, пока одного человека. Как обстоит с остальными, не ясно. Знает лишь, что под землёй сейчас большая буза. Все заключённые бросили работу и требуют выхода из шахты. Заканчивая доклад, лейтенант предположил:
- Как бы не взбунтовались, товарищ майор! На всякий случай я вызвал дополнительную охрану.
- Правильно сделал, молодец! - одобрил Кирилюк. А себя клял: "Вот, пьяный дурак! Ну, зачем было ставить "Коршуна" на добычу? Мог ведь для них и безопаснее место найти под землёй. Сам похоронил 200 тысяч, старый х..! Даже не х.., а так - тряпочка в шкурке. Позволил себе угробить целый дом. Да где, в Сочи!.."
Простонав, словно от боли, Кирилюк позвонил шофёру: "Немедленно ко мне!" Затем перезвонил на шахту: "Будут трупы - складывать на шахтном дворе. Опознайте. Уцелевших - немедленно всех в лагерь!" Повесил трубку и начал одеваться.
- Что случилось, спросила жена, свешивая с кровати белые, как репа, ноги.
Посмотрел на неё - была ещё женщиной, хотела жить. А он её теперь вот не только лишил чисто женского счастья, но ещё и обещанный домик возле моря украл. Сжёг, алкаш моржовый! Нет, "моржовый" - это другое, этого у него уже нет. Просто - говнюк. Даже в рифму: Кирилюк - говнюк. Вот это правильно. Дерьмом придётся закусывать теперь в Сочи, а не осетринкой. Вслух же ответил:
- Газ опять в штреке взорвался.
На выходе из штольни зеков встречал усиленный конвой - выстраивал в колонны и уводил в лагерь. Скоро приедет начальство, пусть само разбирается, кто остался лежать в шахте, кого выдадут на гора покойниками, а кто отправлен в лазарет. Задача охраны - быстрее увести живых. А считать всех - будут потом. Подобьют общий итог, сделают заявочку в ГУЛАГ на новые души. Сгинувших - спишут по акту. "Несчастный случай". Из двух бригад, как стало известно, уцелело только четверо. "Меченый" старик - его зачем-то маркшейдер с собой забирал, рыжий верзила по кличке "Пузо", да 2 взрывника из политических - "Борода" и "Очкарик". Вот и весь "скребет" из дебета.
Двумя взрывниками оказались Анохин и Крамаренцев - всё-таки уцелели, бродяги, пожалела судьба. Маленько помяла, правда, когда споткнулась на них, но это не в счёт. Санитары говорят, немного подлечатся и опять будут работать не хуже, чем прежде. На зеках быстро всё заживает, как на собаках. Да и к весне дело пошло - оживут. Не их, знать, очередь...
2
Утром 5-го марта Анохин проснулся в больничном бараке от неясной тревоги. Было ещё темно. А прожекторы на вышках почему-то выключили. Не слышно было ни собак, ни окриков конвойных. Хотя по времени пора уже было выводить зеков на завтрак. Вместо этого доносилась откуда-то чуть слышная музыка - в темноте плыли скорбные торжественные звуки. Послушав их, Анохин догадался: фельдшер в своей каморке за стеной включил репродуктор. Но, что бы это значило?.. Раньше он не включал так громко - зеки не должны знать, что делается в мире. А тут... Да и невесёлое что-то.
Анохин протянул руку к соседней койке:
- Вася, спишь?..
- Нет, - ответил Крамаренцев, поднимая в темноте белевшую от гипса руку.
- Посмотри, сколько времени? Опять мне мучение без очков! Фельдшер обещает, правда, привезти из города сразу 2 пары, чтобы и в запас, да всё у него что-то не получается.
- Остались твои стёклышки в завале навечно, - согласился Крамаренцев, доставая здоровой рукой часы из-под грязной подушки. Это были большие карманные часы с крышечкой, на цепочке. Продал их Василию один вор, ещё в прежнем лагере. Разглядывая теперь в полутьме циферблат и стрелки. Крамаренцев проговорил: - Без четверти 7. Всю ночь снились обгорелые лица, "вохра" их рассматривает, а понять не может, где кто, чьи фамилии списывать. Голова от такого сна, как пустой колокол.
Скорбные звуки за перегородкой всё плыли, тревожили. Анохин догадался: от музыки он и проснулся. Но репродуктор вдруг умолк. Было слышно, вернулся фельдшер, и выключил. В коридоре уже гремели посудой санитары. Значит, принесут скоро завтрак.
За окном медленно яснело. Уже можно было различить вышки, столбы, бараки. Но настоящего дня, с ясным небом и долгим солнцем, не будет. Так, посветит немного молочным светом, раздвинет тучи, и снова начнёт медленно умирать - март, рано ещё.
Понемногу всё-таки развиднелось. Стало видно позёмку на сугробах. Снежная пыль взмётывалась под ветром белым дымком, скользила по ледяным корочкам наста. Струилась. Бесконечное и бессмысленное движение. Как жизнь в лагере. Метёт, метёт... Сколько жизней уж вымело на тот свет, а всё выдыхает и выдыхает судьба свой пар из души.
В лагере почему-то ещё не было ни построений, ни "шмонов". Тихо увели "шахтёров" на работу, и всё. Будто вымер лагпункт после этого. Может, мороз прижал выше нормы? Не было даже обычного мельтешения вольняшек, прибывших на работу из города.
Внимание Анохина привлекли 2 флага на вахте. Обычно там был приподнят на палке один. А в этот раз их было 2, и обе палки были наклонены немного книзу. Полотнища от этого казались, как бы, приспущенными. Всмотревшись в них пристальнее, Анохин различил и тёмную траурную кайму на флагах. Тогда догадался: кто-то умер. Большой, из правительства. Загнулся от "непосильной" государственной ноши. По бригадам Волобуева и Мирошника, небось. Флагов с траурной каймой не вывешивали. Разная здесь людям цена и после смерти. Равны они только перед Богом. Вот теперь этот "правитель" пойдёт с Волобуевым рядом там...
- Вася, умер кто-то, - прошептал Анохин. - Должно быть, из правительства. Траурные флаги на вахте повесили.
Догадка Анохина подтвердилась. Вошёл рыжий огромный Рубан - ходил вместе с санитарами за горячим завтраком - и, расставляя на тумбочки перед каждым чёрные алюминиевые миски с едой, шёпотом сообщил:
- Не слыхали?.. Товарищ Сталин умер!
- Да ну-у?.. - ахнули зеки дружным шёпотом. О Сталине они даже и не догадались подумать. Казался вечным. Словно обречён был на бессмертие по обязанности вождя, как Кощей Бессмертный.
Взяв миску и садясь на койку. Рубан мрачно проговорил:
- У лагпункте говорят, шо заключённым тепер - крышка!
Крамаренцев понял мгновенно. Умер великий вождь народов. А "враги" только и ждали этого часа всю жизнь. Чтобы задушить "дело революции". Смерть вождя для них - радость. И жалеть их теперь нечего. Будто прежде... жалели. Значит, будет новый террор. Под ложечкой у него засосало.
Рубан зашептал снова:
- Говорят, начнутся массовые репрессии.
Анохин, внутренне ликуя оттого, что подох тиран, бывший злее бешеной собаки, и что хуже не может быть после его смерти, а должно быть лучше, огрызнулся на Рубана:
- Да вы-то чего боитесь?! Вы же - по уголовной...
- Ой, не скажите уже так! - Рубан покачал большой стриженой головой. - Хто станет разбирать, по какой ты там статье? Есть уже русская поговорка: когда лес рубят, щепки летят. От и налущат с нас такой щепы, шо родственники уже и наших костей не найдут! Надо уже шо-то делать, пока не поздно. Я знаю, вы - люди тут грамотные, думайте. Шо можно уже, куда-то, написать? Шоб...
Крамаренцев перебил:
- Ну, вас-то - действительно не тронут! Вы же в дружбе с начальством. Лучше сами скажите, как вам это удалось? А то - "шо делать..." - передразнил он.
Рубан льстиво заулыбался, не забывая скрести из миски:
- От вас, хлопцы, не буду уже скрывать ничё! Вы ж сами знаете: и у лагерях есть люди, которые уже любят деньги. - "Гэкая", произнося слова нараспев и следя за впечатлением, которое производит, он загадочно продолжал: - У меня таки было немного тоже... Но, если начнутся уже массовые, могут таки добраться и до миня. Вы шо, не знаете этих подлецов?
Анохин насторожился:
- А зачем вы нам об этом рассказываете? Мы - люди маленькие...
- Не скажите так. Я ж таки ещё не совсем дурной, шоб не различать людей!.. Вы - мужики с головой. У лагпункте вас уже знают. - Рубан, кончив есть, наклонился к Анохину, который ещё жевал: - Говорят, у вас есть связь даже с Москвой!
В разговор вмешался Крамаренцев:
- Нет у нас никакой связи! Так и "Куму" скажите: всё это враки!
Рубан не обиделся:
- Ой, молодые люди, и ещё раз ой! Не торопитесь уже не доверять, и ничего плохого не произойдёт. Ручаюсь вам! Только не надо уже торопиться. - Он многозначительно, заговорщицки смотрел на Василия и его бороду. - Помните, был процесс врачей у прошлом году? Так от, говорят, шо они - не виноватые уже.
Анохин спросил:
- Откуда вам это известно?
- Я уже скажу вам. Только не щас. Когда доверять будете и вы.
Крамаренцев вставил:
- Вот тогда и поговорим.
Рубан обиженно запротестовал:
- Нас здесь - только трое. Те, шо у других кубриках, не слышат. Так зачем нам уже всякие тайны и фокусы? Говору вам, шо знаю, куда надо писать, значит, знаю. Если не хотите, так и скажите.
- Ну, и куда же вы предлагаете? - заинтересовался Анохин.
- Хто знает, - пожал Рубан плечами, глядя то на Крамаренцева, то на Анохина. Гадал, кто из них важнее? Анохин казался ему добрее, мягче. Хотя, чувствовалось, мог пойти и на крайность, если дойдёт до последней черты. - Может бить, типер надо писать Кагановичу? Я зна-аю... - повторил он, опять пожимая плечами.
- А что - Каганович? - спросил Крамаренцев насмешливо.
Рубан обиделся снова:
- Как это шо? С кем всегда советовался Сталин? С Кагановичем. Сталина - уже нет. Умные люди считают, шо все вопросы будет решать тепер Лазарь. Так говорат, и я в это веру.
Никто в лагере Рубану этого не говорил. Просто он верил в это сам, считая Кагановича вторым человеком в правительстве после Сталина. Неспроста же говорили, будто Сталин спал с племянницей Кагановича? А у Молотова - жену посадил. Значит, Лазарь главнее Молотова, хотя тот и по международным вопросам...
- Ну, свяжемся, допустим, с Кагановичем. И что вам это даст? - не оставлял Крамаренцев своего тона.
Рубан поднялся:
- Откуда я уже знаю - шо? Шо-нибудь даст. - Он сбавил гонор: - А шо мы уже теряем? - Направляясь к выходу, пообещал: - Если уже надо будет немного денег для этого, и вообще... лично вам - скажите. - И вышел.
Анохин, раздражаясь неизвестно от чего, бубнил:
- Не верю я в эти массовые репрессии! Всё должно быть, как раз, наоборот.
Крамаренцев завёлся тоже:
- У тебя что - есть гарантии? Вспомни Николаева! Человек с мировым именем!.. С его мнением - министры считались! Давно отсидел... А до сих пор живёт без права на выезд. Где же эта справедливость? А кто мы?.. Кому мы нужны?!
- Ладно! - Анохин выставил ладонь. - Что ты предлагаешь конкретно? Снюхаться с уголовщиной? Не думай, что Остроухов - просто несчастный старик! Птичка, видать, покрупнее Рубана. А тоже почему-то с ним заодно! И деньги есть... Так что же, по-твоему, нам с ними - по дороге?
Крамаренцев не соглашался:
- Зачем обязательно снюхиваться? А вот попробовать использовать их деньги - не вижу греха. Может, и в самом деле получится что? Не сидеть же теперь, сложа руки! - Василий перешёл на шёпот: - Сам подумай: подох этот гад! Отмежеваться - успеем, если будет надо...
- Вон как ты заговорил!.. И считаешь, что это - позиция? А радовался ещё вчера, что люди - наше "Воззвание" читают! На них ставил, а теперь - на этих, да?!
- А подохнуть в штреке в следующий раз - позиция?
Чуть не поссорились. И Анохин перевёл разговор на другое:
- Как ты себя чувствуешь? Рука - как?..
- А чёрт её знает... Никак не чувствую - ноет.
Уйдя каждый в свои безрадостные мысли, надолго замолчали.
И всё-таки одна радость сегодня была - рухнул идол, подох великий "вош", как говорил старик Федотыч. От себя Анохин добавил: "Подох великий вош социаклизма Иосиф Высранович Джуга-швили. А коли он высранович, то хоронить это дерьмо надо в сортире. Но завернут, видимо, в траурный гроб с красной каёмочкой и закопают под кремлёвской стеной Почёта. Ну, и блядская же у нас система! И создал её - этот Высранович... Не может же быть, чтобы в Кремле этого не понимали. Может, разберутся, наконец?.." И Анохин стал думать о сыне, жене. Размечтался, как найдёт их. Встретится. Потом - с Годуновым. А когда опомнился, понял - грёзы всё...
3
Как ни медленно идёт время, а всё-таки оно идёт: тик-так, тик-так, тик-так. Если прислушиваться, с ума можно сойти, сколько натикает за один только месяц. А если смотреть не на секундную стрелку, не думать о том, что с каждым ударом изнашивается сердце, а просто жить и работать, мыслить, то окажется, что жизнь движется согласно временам года. Не торопится, как лёгкая стрелка, но и на месте не стоит. Значит, прислушиваться нужно не к себе, а к пульсу времени, которое несёт заметные перемены. Только перемены спасают людей от однообразия и унылой тоски. Перемены толкают к действию...
Наступила в Норильске холодная северная весна. Майор Кирилюк по секрету узнал от писаря из Управления лагерей, что начальство собирается переводить его куда-то под Ростов-на-Дону. К осени, видимо, будет приказ.
И сразу майор заторопился - будто проснулся от долгого сна: "Чего тянуть резину с этим "Коршуном"? Он прав: трус в карты не играет! Ну, и что, если завалятся где-нибудь через год? Меня здесь - уже не будет. Да и не докажет никто ничего! Чем?.."
От рассуждения он перешёл к делу. Чувствуя, как возвращается к нему былая решимость, вызвал "на допрос" старика Остроухова и, отослав за дверь конвоира, с бодростью в голосе начал:
- Ну, как жизнь, Семён Илларионович? Видишь, к теплу идёт. Не пора ли нам обговорить детали ещё раз?
- Давай, голубь, давай! - откликнулся старик с живой готовностью. Даже какой-то будто свет плеснулся у него в жёлтых зрачках. Зачастил: - А то, гляжу, тут и действительно можно не дождаться. Если тянуть с этим... Прошлый-то взрыв, считай, чудом нас обошёл.
- Тогда присаживайся. И - вот что... Начинайте с Рубаном волосы отращивать. С кожей, мол, что-то на голове - нельзя стричь. Я фельдшера предупрежу, выдаст вам справки, чтобы конвой не трогал на "шмонах". Спите-то - рядом? Вот и заразились друг от друга...
"Коршун" от благодарности засветился:
- Спасибо те, голубь, спасибо! Я ведь и сам думал об этом. Не выехать нам из Норильска незамеченными, если с шахты уйдём стриженными! Не сидеть же в городе, пока отрастёт? Это же - риск! Нам из этих краёв быстрее надо подаваться подальше. Опять же и фотокарточки для паспортов потребуются. Без волос, что ли, фотографироваться?..
- А что, достали уже и чистые паспорта? - изумился майор.
- Пока ещё не достали, голубь. Твоей команды ждём.
- Значит, так: хватит ждать! - твёрдо проговорил Кирилюк, словно давая задание на разведку. - Действуйте! - И как бы между прочим напомнил: - Но и про обещанную сумму не забывайте. Чтобы всё было при вас, когда понадобится. Иначе - дело у нас не пойдёт...
- Сделаем, голубь, всё сделаем! - заверил Остроухов. Говорю же: команды ждём. Всё будет в аккурате и в срок.
Кирилюк закрыл дверь кабинета изнутри на ключ, достал, как в прошлый раз, из сейфа план шахты и, вручая его Остроухову, проговорил:
- Вот тебе копия! А у меня - настоящий. На твоём нет только никаких названий и даже заголовка. Бумажка, и всё. Если вдруг потеряешь или найдут у тебя - скажешь, нашёл. А что это такое - не знаешь, мол. Взял на подтирку. Но лучше будет, если у тебя его не найдут. Понял? - зловеще закончил майор.
- Не найдут, голубь. Я его так в одном месте припрячу, сам чёрт не откопает! А как заучу всё на память - сожгу.
- Годится, - согласился Кирилюк, не замечая, что начинает говорить словами сообщника уже и сам. - А теперь вот - гляди... Я буду показывать тебе, где и что расположено по своему плану, а ты - следи и замечай всё на своём. Видишь, синий пунктир у меня? Это ваш путь к вентилятору. Не напутай потом в шахте! А лучше всего - пройдите разок до взрыва по этому пути. Дам команду маркшейдеру, чтобы он вас... Нет, сам схожу с вами в шахту. Заберу вас из лагеря не в вашу смену. Вроде по расследованию одного дела.
- Вот это - хорошо, голубь! Лучше 1 раз увидеть, чем 100 раз услышать.
- Ну, к самому вентилятору - пойдёте вы без меня! - остановил Кирилюк преждевременную радость "Коршуна". Я вас... подожду только внизу.
И всё равно Остроухов думал о нём с теплом: "Умён майор, ничего не скажешь! Да и делает всё, кажется, по совести. Без подвоха..."
Кирилюк тоже удивлялся: лицо у "Коршуна" показалось не старым. Даже приятным. Настоящий профессор. Но тут "Коршун" вернул его к делу:
- Одно только смущает меня...
- Что? - Майор насторожился.
- Сколько придётся нам ждать этого нового взрыва? А если и шарахнет где, то ведь не у нас, думаю. На войне тоже, небось, слыхали, снаряд не бьёт в одно место дважды.
- Ну, и что? - спросил майор, не понимая, куда клонит Остроухов.
- Не бежать же нам после взрыва в другой штрек? Чтобы свои посчитали нас погибшими - т а м.
- Верно, - проговорил Кирилюк с досадой. И надолго задумался. Потом, словно на что-то решившись, загадочно произнёс, глядя Остроухову в глаза: - Но ведь и от вас с Рубаном может зависеть... Где и когда этому газу шарахнуть! А?..
Бух вздрогнул. Майор ждал, следя за ним.
Остроухов понимал, выхода у него нет. А всё же обдало душу морозцем. Шутка ли, зажарить для своего спасения 2 десятка людей! А может, и больше. Да и майор удивил. Неужто ему это - что кучку муравьёв истребить? Не зря говорят, чужая душа - потёмки. Однако. Не желая лезть в эту душу без спроса, боясь спугнуть её, опытный старик сделал вид, что согласился легко, и спорить не стал.
- Это верно, - произнёс он. - Всё, как говорится, в руце Божией.
Кирилюк, следивший за гаммой чувств на лице "Коршуна", едва заметно усмехнулся. Понимал, не божьи руки подвесят под кровлей штрека зажжённый фонарь, да ещё и накроют его тёмной тряпкой, чтобы не светился в темноте, но был взрывоопасен. Но продолжать этот разговор тоже не стал, разом оборвав всё и обыгрывая слова Остроухова про Бога:
- Ну, тогда с Богом!..
- К чёрту! - послал бух, боявшийся сглаза. И не заметил. Что продал душу.
На этот раз Кирилюк не улыбнулся.
- Ладно, поговорили. Сейчас конвойного позову... - И вдруг заметил, вставая: - А ведь тебе, Семён Илларионыч, плохо будет и с волосами. С одной стороны - они отрастут у тебя седые, а с другой - тёмные. Заметный будешь!
- Ничего, - буркнул старик, пряча листок с планом шахты в карман, - когда я буду отсюда далеко, начну брить голову, как татарин. Либо стану краситься, - мрачно пошутил он. - Чтобы моложе выглядеть.
Кирилюк тоже спрятал план. Потом, подойдя к двери, осторожно повернул ключ и, вернувшись к столу и осмотрев Остроухова с головы до ног, надавил на кнопку вызова. Дверь отворилась, вошёл конвоир:
- Уведите!
Шёл Остроухов под конвоем и думал. Деньги, какие нужны майору, по почте не пошлёшь, да и не на кого. Что же делать? Вызывать сестру или обождать? Уж больно много денег придётся ей с собою везти. Для Кирилюка только 100 тысяч. Да сколько ещё самим понадобится - не ясно. На документы - раз. На обратную дорогу - два. На непредвиденное - три. Тут такая сумма набирается, что и мужик задумается, как их везти. Ни спать, ни в сортир сходить, лишь возле чемодана сидеть сторожевым псом! В самолёте тоже рискованно. А потом, в Норильске? Что Лизавета будет делать с такой кучей денег, если с побегом затянется или отодвинется на неопределённый срок? Передать деньги на хранение Софье? Тоже риск. Бог знает, какие мысли могут появиться от таких денег у молодой женщины. Возьмёт, да исчезнет, как когда-то. Но уж в этот раз навсегда. Сиди тогда, где сидишь, пока не околеешь от тюремной житухи. Зачем же и себя губить, и Софью вводить в соблазн? Нет, такое дело можно доверить только Лизавете - она человек проверенный, не подведёт. К тому же горбунья, на что ей деньги? Своей семьи нет... У неё одна мечта: жить вместе. Если б не Софья, давно была бы рядом.
Семён Илларионович вспомнил 47-й год, реформу, когда Сталин менял деньги - 10 рублей на 1. Разорился бы тогда, если б держал свой капитал в бумажках. Хорошо, что купеческого происхождения и выучки, никогда бумагам не доверяли. Оттого не пропали ни при Керенском с его бумажками, ни после гражданской, ни при Сталине. Всю наличность превращал всегда в золото, бриллианты. Золото и камушки - оно всегда надёжно. При любой власти.
Вспомнился и отец. Вот кого надо всю жизнь благодарить за науку. Умён был Илларион Аристархович, жизнь знал и с фасада, и с изнанки. Все купцы пшеницей и пенькой занимались - отвозили в Азов, это проще. А отец 2 ювелирных магазина держал. Там и его научил, маленького Сеньку, разбираться сызмальства в камушках, да в золоте. Окончил коммерческое училище. Правда, в революцию крепко подразорили большевики. Ну, да чего теперь вспоминать то время. Не пропали же с сестрой! Золотишка и камушков осталось не только на разживу, а ещё и приумножилось. Теперь вот, другое дело, как с ними быть? Сюда ведь золотом не повезёшь - где его тут на деньги поменяешь, у кого? А майору - деньги нужны, сам он - тоже не поменяет. Грызть ему, что ли, это золото потом? Ему дом купить нужно! Видно, придётся бедной Лизавете опять ехать в Ростов, к старику Степану Петровичу Мурову. Только он сможет обменять на такую сумму. Вместе когда-то обделывали дела, ещё при НЭПе, и какие дела! Вспоминать, так сердце заходится от восторга. Нет, Степан Петрович на много сестру не обдерёт, постесняется. И в камушках сестра разбирается, да и расчёты между Муровыми и Остроуховыми давние. Не посмеет во имя многолетнего сотрудничества - зачем ему такие красивые отношения портить? Ещё и Остроухов ведь может сгодиться, своей судьбы не узнаешь. А в жизни - всякое случается. Сегодня - сижу я, а завтра - сядешь ты. Кто поможет тогда? Ну, и месть - тоже не последнее дело, если что. Побоится старичок на пакость идти - возьмёт с Лизаветы ровно столько, чтобы и ему выгода была, не больше. Иначе, какой же смысл и менять?
Вспомнил Семён Илларионович и другое, как переправляла ему сестра деньги в первый раз, когда он здесь очутился. Разменял ей камни на деньги Муров. А вот отправила она их в Норильск с матёрым вором. Деньги, правда, были не такие уж и великие, но всё же - 50 тысяч. Ну, и несколько золотых вещиц на подарки, на первое "знакомство" с начальством, чтобы дать почувствовать всем свою силу, чтобы условия жизни изменить себе в лагере. И вот этих-то денег и брошей ждал он, считай, целых 4 месяца. Думал уже всё, пропало. Хотел писать сестре, чтобы новые деньги везла, сама. Правда, Лизавете этого вора Муров рекомендовал. Но посомневаться пришлось всё равно крепко. И вот, пока он тут в лагере сомневался и тосковал по этим деньгам, вор уж и связь к нему в лагерь нашёл, и людишек нужных подкупил. Связал с ним норильскую уголовщину и предупредил, чтобы оказывали сидевшему полное содействие. Учтите, мол, большой силы человек!.. Себе за все услуги взял 15 кусков, как и уговор был. Иначе разве полетел бы он в этот холодный и далёкий Норильск по таким делам?
Содействие начали оказывать и впрямь. И питаться стал, как человек, и письма писать, кому надо, по новым каналам. Разумеется, за всё приходилось платить, либо обещать, но жизнь с тех пор изменилась. Тут уж и Софью к себе позвал письмом. Правда, очень долго ответа не было, уж и надежду потерял - думал, уехала куда-то. Но нет, откликнулась, когда сюда уже прикатила: продала с себя последнее золото, а добралась. Здесь и узнал всё от неё. Сидела, оказывается, без денег в своём Подольске. Дали где-то комнатёнку от городской власти, а домище и всё имущество - какая дорогая мебель была! - конфисковали. Как только выдержала, бедная! Но - не отреклась, приехала. И - в самое время. Только успела от вора последнее получить, как сел этот дурак сам. Боговал тут на полученные денежки, ну, и пырнул кого-то ножом в ресторане по пьяному делу.
Дальше всё пошло проще. Начала Лизавета слать переводы на Софью - мелкие, по 2-3 тыщёнки. Чтобы не вызвать подозрения у властей, да и саму Софью в искушение не вводить. Не любила сестра Соньку. Короче, мелкие деньги шли к нему регулярно. А вот с большими теперь как? Видно, придётся везти всё-таки самой Лизавете. Хватит испытывать судьбу на чужих людях.
Ещё Остроухов подумал о том, что надо предупредить и Рубана, чтобы и ему деньги везли. Скоро, мол, понадобятся. И на лапу, и на документы, и на дорогу. Сам майор, мол, сказал, а он чернуху, похоже, не мечет.
И ещё одну проблему надо было решать безотлагательно - послать хитрую телеграмму сестре, чтобы вылетала с деньгами. А Софье заказать у блатных в Норильске 2 паспорта. Лучше всего обратиться за этим к местному аферисту Пашке. У него этих паспортов - лишь скажи! Вопрос только, пора ли говорить? Может, подождать пока? Наклеить карточки и шлёпнуть Пашкину печать - недолго и потом, когда выберутся на свободу. А то почует, гад, что у Софьи есть деньги, пырнёт ещё... Правда, когда банился у Софьи, сам этого Пашку предупреждал: головы, мол, не сносить, если начнёшь бабу мою обижать или клеиться к ней! Холода вроде нагнал. А там один Бог знает, что может прийти этому Пашке в голову, если ударит моча. Ну, Софья тоже, вроде, не дура. Научил, как вести себя с подобной публикой. Но, если девка всё же погибнет, не жить тогда и Пашке, уж Семён позаботится о нём сам!
Этим Остроухов и утешился, входя в свой барак.
4
- Погодь-ка! - остановился бух в чужой галерее шахты и потянул носом. - Чуешь?
- Что - уже? - не понял Рубан. - Пришли?
- И здесь газом тянет, осторожнее с фонарём!
Дальше они пошли медленно, всё время принюхиваясь и осторожничая - чужое всё. Майор остался внизу. Они же - осваивали путь к вентилятору.
- Вот и 9-й! - уверенно пробормотал Остроухов, вновь останавливаясь.
Они стояли перед сквозным забоем, ведущим в 7-й участок. Из него надо выйти теперь в заброшенный штрек N2. Остроухов приподнял фонарь и пошёл, на ходу определяя направление. Рубан шёл следом - 2 сторожких волка, уже решившихся на страшное преступление.
На 100 тысяч Рубан согласился безропотно. Он хотя и мало ещё сидел, а на волю желал любой ценой. Понимал, дёшево такие дела не делаются. Посопел, прикидывая, сколько ещё денег понадобится на паспорт, на перелёт с женой, которую уже вызвал в Норильск с деньгами хитрой телеграммой, отправленной не ей, а её сестре, и согласился. Остроухов из этого понял, есть на чёрный день немалые денежки и у Рубана. Значит, всё обойдётся, как надо.
Это было чуть больше месяца назад. А на прошлой неделе и Лизавета известила Семёна Илларионовича о своём прилёте в Норильск. И, наконец, вчера узнали о прибытии жены Рубана. Пора было действовать, и они сообщили о своём решении Кирилюку. Тот, видно, тоже торопился от них избавиться, ждать себя не заставил...
Пробираясь теперь через отработанные забои, Остроухов думал о письме сестры. Лизавета извещала, что лекарств, сколько велел, привезла, но держит их не при себе, а в одном месте. В каком, естественно, не писала. Вышколил он её, не расшифровать то, что является тайной. А ведь молодец, что сообразила припрятать деньги. Хотя и у Софьи живёт. А всё может произойти.
Наверное, нашла какую-нибудь богомолку в городе, у неё и хранит чемоданы. Так уже было однажды, в Ростове. Богомолки - надёжнее любой сберегательной кассы! Купюры Муров дал, вероятно, самые крупные, чтобы поместилось всё в одном чемодане. Но как она его, бедная провезла в самолёте? Ну, да об этом ещё расскажет при встрече...
Вышли во второй штрек. Дальше и впрямь оказалось просто - прошли в самый конец и увидели над собой лаз к вентилятору. Всё, как на чертеже. Надо было лезть...
И опять впереди худощавый Семён, а за ним, словно паровоз, толстый и пыхтящий Рубан. Пыхтел всю дорогу, когда шли, пригнувшись, через забои и штреки. Смотрел всё на старые крепления. Столбы и столбы везде. Многие из них рухнули и валялись вместе с кусками породы на полу. Рубан переставал пыхтеть и в страхе смотрел на потолок. Не обрушится ли? Однако не сломали ни ног, ни шеи. И не завалило их. А вот здесь, когда оказались словно в тесном наклонном колодце и лезли вверх на четвереньках, Рубан перепугался совсем. Вдруг не доберутся, как он развернётся тогда назад? Ни за что ведь, при его комплекции... Если застрянут, никто не услышит и не поможет. Завоняться можно...
Час назад Кирилюк напутствовал их: "Выход вам перекроет решётка! Эту решётку - там прутья в палец толщиной! - вам и придётся перепиливать. Учтите, ветер будет такой, что притянет вас к этой решётке. Как листья с деревьев к стене! Вентилятор - сосёт 3 тыщи кубов в час! Не потеряйте там рукавицы..." И Остроухов теперь громко напомнил Рубану, чтобы не ныл:
- Смотри, не потеряй напильник и рукавицы! Попробуем, как будет пилиться решётка? А какой же из тебя будет пильщик без рукавиц?
- Тут, хотя бы уцелеть самим, а ты - рукавицы...
"Сволочь! - подумал Семён Илларионович. - Собирается угробить целую бригаду, а сам трусит, как баба. Пузач сраный!"
Вслух, однако, ничего не сказал. Лаз в гезенке делался всё круче, пришлось лезть почти на брюхе, чтобы не сорваться вниз, на голову этому Марку. Застрянет тогда, как крутое говно в кишке, на том и кончится их свобода... Хорошо ещё, что ветер помогал - был попутным, всасывал их наверх.
- Вот она, решётка! - радостно выкрикнул Остроухов, вылезая на площадку и хватаясь руками в рукавицах за прутья. Просунул голову наружу - клетки были большие, не проходили только плечи. И увидел над головой проплывающие в небе, белые, словно вата, облака.
Гудел где-то мотор и ветер. Они перестали слышать друг друга и почувствовали, что мёрзнут. Тогда дружно принялись подпиливать прутья решётки, чтобы потом не тратить много времени, а только чуть подпилить и отогнуть. Скрежета почти не было слышно, и они, прилипая к решётке, продолжали своё дело.
Кончив работу за 40 минут, спрятали напильники в земле, рядом с площадкой. Зачем рисковать и тащить их с собой ещё раз? Измазали подпиленные прутья решётки тёмной глиной и начали спуск вниз. И опять им помогал ветер, мешавший сорваться. Потом гезенк стал более пологим, и Рубан, снова шедший за Остроуховым, успокоился: всё, дорога проверена, можно готовиться к взрыву...
Глава вторая
1
Лаврентий Берия, маршал, палач, прорвавшийся вновь к высокой власти и знавший, что новый вождь государства Маленков любил называть себя не Георгием, а по-народному, Егором, льстил ему с показной страстью и темпераментом:
- Егор! Знаешь, что ждёт сейчас от нас цивилизованный мир? Перемен во внешней и внутренней политике! Начинать надо, я считаю, с внутренней.
- Что ты имеешь в виду?
- Если мы теперь, без промедления, объявим амнистию политическим заключённым, это будет расценено и Америкой, и Европой как отход от политики сталинского режима. И как переход на путь демократии.
Маленков в удивлении приподнял густые чёрные брови:
- Советуешь освободить тех, процессы для которых мы с тобой организовывали сами? Так, что ли?
- Во-первых, не сами. По приказам Сталина.
- Это не меняет дела. - Маленков начал раздражаться. - Надо же думать, прежде чем предлагать такие вещи! Тебе не приходило в голову, чем может закончиться такое заигрывание с демократией?
Берия рассмеялся:
- Не сердись, дорогой. Лаврентий - всё обдумывает на 10 ходов вперед, прежде чем предлагать. А, во-вторых, выслушай до конца. Зачем выпускать на свободу обязательно тех, кто будет потом нам мешать? Разве я тебе это хотел предложить? Как ты мог так подумать!.. Нет, конечно! В лагерях - много политических. Статья - бывает одна, а люди за ней - сидят разные.
Вытерев лысину нежным душистым платочком, маршал прошёлся по кабинету Маленкова. Говорить всё или... не до конца? Интуитивно почувствовал, что всего говорить не надо, прощупывающе продолжил:
- Егор! Я всё предусмотрел. Помнишь, Сталин приказывал брать людей за мешок колосков? За килограмм сахара! За опоздание на работу! Не хватало денег на бомбу Курчатова. На строительство новых объектов, так, нет? И Сталин приказывал идти на всё. Этих людей судили по 192-й статье. По ней меньше 15 лет не давали. И проходили они у нас в лагерях вместе с политическими. Я считаю, глава правительства Маленков должен прекратить эту несправедливость!
Мускулы на лице Маленкова расслабились.
- Ну, что же, об этом можно подумать, - согласился он.
- Подумай, дорогой! Хорошенько подумай! Ты - только что решил освободить колхозников от непосильных налогов. От разных долгов государству. Хочешь выдать им паспорта. Надо исправить и это дело. Освободи заключённых! Народ не забудет тебе этого.
Маленков улыбнулся:
- А ведь это мысль! Мне кажется, именно с заключённых и надо начать. А потом уж - колхозников...
Берия по-кавказски выбросил вперёд ладонь, резко растопырив на ней пальцы:
- Правильно, дорогой! Даже в царское время каждый новый император начинал своё правление с амнистии. Народ это хорошо помнит. И ждёт. Временное правительство после февральской революции начало свою деятельность тоже с амнистии политическим заключённым.
- Спасибо, Лаврентий, что напомнил о таком важном деле. Но это надо хорошенько обдумать тебе с Вышинским. Какие категории политических? По каким статьям... Чтобы и подходящее количество было и, чтобы без осложнений потом. Ну, ты меня понимаешь, надеюсь...
Берия понимал и был уже готов не только к разговору с Вышинским, но и заранее знал, что Маленков укажет именно на Вышинского, эту хитрую судейскую устрицу, проверенную в делах самого тонкого свойства. А также и то знал, что Вышинский ни в чём не пойдёт против маршала Берии, согласится со всеми его предложениями.
А предложения заключались в следующем. Осуждённых по 192-й статье, а их в лагерях много, выпустить по амнистии, но не всех. Кто-то же и работать должен остаться... Тут поступить так. Раз они всё-таки не политические, то для них сократить вдвое срок отсидки. У кого получится, что уже половину отработал, отсидел - можно выпускать. А у кого ещё остаётся немного - заинтересованнее будет работать.
С политической статьёй, 54-й - чтобы почувствовал весь мир, что новое советское правительство никакого отношения к сталинским репрессиям не имеет, коли выпускает политических на свободу - поступить надо так. Амнистировать только тех заключённых, которые получали по этой статье сроки до 5 лет. И приплюсовать к ним всех до единого из тех, кто был осуждён по статье 54, пункт 14-й. Таких наберётся в лагерях тоже немало. Вышинский - кабинетный судейский крючок и не знает в тонкостях, что творилось в лагерях при Гаранине. А Лаврентий знает...
Зачем отпускать на свободу настоящую "политику"?..
Маленков тоже понял, к чему это может привести. Освободятся, и начнут докапываться до всего на свободе. Требовать розыска и наказания виновных. Да и зачем лишать государство многомиллионной армии почти бесплатных работников? Это было бы непоправимым ударом для экономики страны. Пусть уж довымрут в лагерях до конца. Тогда и докапываться будет некому. А правительству - некого опасаться. Замазаны-то в этих "делах" все поголовно.
Под видом политических надо выпускать тех, кто всё равно в лагерях не работает, а только числится по 54-й. Но... по пункту 14-му. Этот пункт был придуман Гараниным именно для уголовников, отказывающихся от работы. Работа в лагере для уголовника - непереносимый позор по кодексу "Фени". Во избежание этого позора уголовщина шла на всё, вплоть до разрезания вен и собственных животов. И Гаранин, чтобы превратить ненавистных ему блатарей в осуждённых по политической статье, придумал в ней пункт "14" - за "саботаж". Но всё равно эти "политические" продолжали считать себя людьми "Фени", и на работе заставляли пахать за себя настоящих политических, доводя их до могилы непосильным трудом раньше срока. Вышинский всего этого не знал, лагерные переосуживания заключённых по новой статье его не касались.
Вероятно, не знал Вышинский и того, что срок 5 лет по статье "54" давали только в самом начале репрессивных лет. Потом таких заключённых переосуживали ещё раз уже в лагерях. Добавляли им новые сроки. Таким образом, заключённых политических со сроками до 5 лет в лагерях теперь попросту не было. А в Указе об амнистии это прозвучит хорошо. Чем больше будет перечислено статей и пунктов, тем внушительнее покажется всему миру амнистия. Перечисление одних лишь дополнений к статье "192" от буквы "а" до буквы "я" займёт сколько места! Но это всё - для неосведомлённых дураков, для демократии. Кто из них знает, что новым политическим подсудимым лепили в последующие годы сразу на всё катушку? Так что в действительности под амнистию попадут только воры, насильники и убийцы. То есть, лодыри-блатари, которым пристегнули "политику" формально по пункту "14" и которые практически лагерям не нужны. Работать останутся подлинные политики. А всё кровавое ворьё можно вернуть теперь народу в качестве его "исправившихся" друзей. Ну, а чтобы не так бросались они в глаза, пристегнуть к ним часть работяг от статьи "192", и пусть едут. Для отправки амнистированных создать при лагерях комиссии из местных лагерных управлений, бригады "освобождения". Они и подготовят на местах всю необходимую документацию по амнистии: кого выпустить, кому сократить срок, кого поманить надеждой, чтобы лучше работал. Будут тогда и волки сыты - мировое общественное мнение, и овцы целы - бесплатно продолжающая работать "политика" многомиллионных лагерных доходяг.
Планы у Берии были обширные, с далёким прицелом. Но и для заключённых они имели немаловажное значение. Душегубы рванут на волю, а без них и в лагерях жизнь начнётся полегче. Для Крамаренцева и Анохина, например, амнистия окажется тем "его Величество Случаем", который остановит над их головой топор судьбы, уже занесённый рукой Остроухова и Рубана. А был бы жив татарин Бердиев, бригада "освобождения", глядишь, припомнила бы по его документам, что начинал он свою судимость не по политической статье, что можно скостить срок и ему. Словом, когда Указ правительства об амнистии был готов и разослан по лагерям, там забурлили такие страсти, стали рождаться такие изумительные планы на изменения в судьбе, что им мог позавидовать сам Берия, давший изначальный толчок этому движению.
Майор Кирилюк, назначенный в своём лагере старшим по бригаде "освобождения", пришёл к простому, как огурец, открытию. Зачем Остроухову с Рубаном взрывать свой штрек и отправлять на тот свет здоровых исправных трудяг, если освободиться теперь можно и мирным путём? Без риска и крови. Не нужно будет даже скрываться под чужими паспортами и фамилиями. Нужно только переписать кое-что в их формулярах, поставить им обоим, а заодно и ещё трём богатым уголовникам из "воров в законе", статью "54", пункт "14", и все они подпадут под действие Указа об амнистии. Кому придёт в голову проверять судебные архивы, если амнистированные Рубан, Остроухов и "законники" никогда больше не появятся в тех местах, где их судили? Никому. Во всех лагпунктах амнистия целиком будет доверена таким, как Кирилюк. Никакие суды не будут проверять правильность амнистирования по судебным делам на такую прорву заключённых. Разве лишь по жалобам тех, кого амнистия обойдёт. Лишь тогда могут сверить статью с указанной в формуляре. А чтобы всех - извините! До этого отечественная бюрократия ещё не дошла, чтобы прибавлять себе работы.
Переделать формуляры на Остроухова и Рубана, подогнав их под нужные для амнистирования статьи и чуть "состарив" при этом запись - плёвое дело для Кирилюка. А потом и самого переведут отсюда под Ростов. Слух этот уже подтвердился: намечается такое дело на осень. Так что потом, в случае чего, в этой истории бюрократия не разберётся, даже если захочет. Надо только все допросные и прочие бумажки, заведённые на Остроухова с Рубаном, сжечь. Чтобы и следов никаких не осталось...
И Кирилюк вызвал к себе Остроухова и Рубана на переговоры опять. Надо было договориться насчёт денег окончательно. Он не сомневался в том, что они могут заплатить ему. Но всё равно это дело требовало обсуждения. Хотел даже повысить цену выкупа за свободу, но передумал. Начнут куда-то опять писать, потом ждать этих добавочных денег. А тут возьмут, да и переведут на новую службу раньше назначенного срока. Потеряешь тогда всё. Да и с амнистией нельзя резину тянуть. Документы лучше готовить вместе с другими, а не потом, когда схлынет основная масса, и внимание начальства обострится.
Дождавшись, когда конвоир, приведший заключённых в кабинет, вышел, Кирилюк объявил:
- Ну, вот что, господа хорошие! Пришло распоряжение правительства об амнистии для заключённых, осуждённых по известному указу Сталина "2-2" от 47-го года. - Кирилюк выждал, наблюдая за реакцией обоих. Но те лишь напряглись. Ничем не выдавая себя, ждали. Тогда он перечислил им статьи осуждения, которые подпадали под амнистию. Молчали опять. Спросил: - Ну, что же вы?..
- Так мы же тут ни при чём, - уныло произнёс за обоих бухгалтер.
Кирилюк откровенно усмехнулся:
- Если прошлый уговор остаётся в силе, могу изменить и в ваших формулярах статьи. Подогнать их под мелкое хищение. Тогда подпадёте под амнистию и вы. Смекаете?..
Глаза обоих зажглись. Поняли, не потребуется ни взрыва на шахте, ни бегства. Ничего, кроме денег. Кого же не устроит такой поворот судьбы? Остроухов даже подумал: "А что я те, голубь, говорил, когда ты у меня надежду хотел отнять!" Рубан же более всего был рад тому, что не понадобится скрываться под чужой фамилией.
Словно угадав их мысли, Кирилюк добавил:
- Но... появляться там, где вас забирали и судили, ни под каким видом, братцы, уже нельзя. Придётся жить в местах, как можно подальше от насиженных гнёзд. Поняли?
Они поняли сразу и это. Кивали: резон. И Кирилюк продолжил свои наставления:
- Вернётесь в барак - никому о вашей амнистии не рассказывайте. Спросят, зачем вызывали? Скажете, хотят перевести в другой лагпункт. И всё. Когда исчезнете отсюда, никто на это не обратит даже внимания. Поняли?
Кивали опять. Он перешёл к главному:
- Документы на вас представлю завтра же! Так что готовьте свой "выкуп"! Надеюсь, через неделю - будете уже возле своих баб. Я за вами приеду следом. На "газике". Вздумаете облапошить, сядете у меня снова. Я этот вариант предусмотрел! - В голосе майора послышалась угроза. - Объяснять, как я вас заберу?.. Как в лагере потом... вас прирежут?
- Не надо, - отозвался Остроухов, не задумываясь. Смотрел при этом преданно, светло.
Рубан поддержал:
- Та шо вы, гражданин майор! Мы ж вам верим.
- Вот и хорошо, - заключил Кирилюк. - Тогда у меня к вам всё. - А сам думал: "Свалю всё на писарей, если что... Да и эти, авось жить будут тихо после всего, не завалятся".
От успокоительных мыслей оторвал голос Остроухова:
- Только ведь и от тебя, голубь, должна быть какая-никакая гарантия. Что и мы свой "выкуп" бросили не на ветер... Напиши, как уговор был, расписочку. Что получил от нас всё сполна. Вот тогда уж ты точно - не попытаешься вернуть нас в лагпункт.
Кирилюк, словно в задумчивости, согласился:
- Ну, что же, резон в этом есть: уговор дороже денег. - И снова принялся наставлять их жить на свободе тихо, не высовываться, в противоречия с законами больше не вступать. - Это верная гарантия, что не загремите ещё раз. - А закончил с оптимизмом: - Тогда всем нам будет хорошо. И - что? Спокойно... - Дал почувствовать: и у него облегчение на душе, что так сладилось всё - без взрыва, непредвиденных последствий.
Радость на лице была не только у майора. Даже солнце, казалось, светило в этот день веселее, будто и его амнистировали по указу Берии. Работай теперь не за спасибо, свети в коммунизм! Глядя на него, жмурясь, расставались в кабинете на этот раз легко, почти что друзьями. Не было только вина и закуски.
2
Всё произошло так, как и должно было произойти.
Получив свободу, Рубан и Остроухов покинули лагерь, когда заключённых увели на работу. Кирилюк выехал за ними на своём "газике" через час - сам, без шофёра. Куда ехать, он знал. Но машину остановил, не доезжая до нужного дома за полквартала - мало ли что? И вообще, не хотел, чтобы видели его здесь на служебной машине.
Калитка во двор старухи Башкировой была закрыта. Окна - прикрыты ставнями, хотя день. Значит, уже прибыли, голубчики. Потому и тишина, потому и затемнение кругом. Чтобы чужой глаз, если что, ни на чём не смог бы остановиться. Ну, и правильно...
Майор знал, собаки в этом дворе не было - брехала у соседей, поэтому повернул на калитке щеколду смело. На крыльце оглянулся - не смотрит ли кто? Постучал.
В доме никто не шевельнулся - тихо, словно в гробу.
Постучал ещё, энергичнее.
Где-то внутри скрипнула дверь. Послышались лёгкие неторопливые шаги, и замерли возле двери.
Кирилюк опять постучал.
- Кто? - тихо спросил женский напрягшийся голос.
- Кум, - глухо отозвался майор, оглядываясь опять по сторонам. Нигде никого, брехали лишь собаки.
За дверью отодвинулся сначала засов, потом звякнул крючок, снятый с проушины, и дверь медленно заскрипела.
Держа в кармане пистолет - вдруг там, за дверью, стоит кто с ломом или топором? - Кирилюк негромко предупредил:
- Только без баловства, у меня пистолет! - Заглянув за дверь, он шагнул в тёмные сени.