Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis061063/parus.jpg)
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 2 "Особый режим-фашизм"
Книга 10 "Рабы-добровольцы"
Часть 6 "Под негласным надзором" (окончание)
-------------------------------------------------------------------------------------------------
2
В конце октября Крамаренцеву приснился сон. К раскрытому окну подошёл откуда-то через палисадник Анохин и, наступая на цветы, с обидой произнёс: "Что же ты, Вася, сына моего не навестил? Я ведь просил тебя. Столько лет прошло, Димке моему уже 20 почти!"
На этом месте Василий Емельянович проснулся и был поражен. Не тем, что мёртвый Анохин приснился и попрекал, а тем, что точно назвал возраст сына. Подсчитал вот в уме, почёсывая лысую голову - от волос один пух только остался - так всё и есть. Сын у Анохина родился, говорил, в 45-м, а теперь - кончается 64-й. Это же надо, чтобы так всё приснилось!.. А сам-то вот - свинья. Обещал, а не съездил.
Крамаренцев рассказал о сне жене только в пятницу, а в субботу уже собрался в Ленинград - недалеко ведь. Да и брата, порвавшего портрет Хрущёва, самый раз ехать вызволять - недалеко от Ленинграда "психушка". Но жена почему-то бурно запротестовала:
- Написал бы, прежде чем ехать! Может, его и в Ленинграде-то нет. И вообще - детство какое-то...
Василия Крамаренцева, решившегося ехать в Ленинград, чтобы вызволить из "психушки" брата, пришли провожать на вокзал Русанов и Порфирьев. Кончался уже ноябрь, летел мокрый снег, и друзья зашли в буфет при вокзальном ресторане - хотелось и согреться, и поговорить. А главное, предупредить Крамаренцева, чтобы не лез на рожон - КГБ при Брежневе мягче не стало, как все надеялись.
Выслушав советы, Крамаренцев спросил:
- Ну, а как идут дела у тебя, Алексей? "Моисей Коммунистыч" не роет под тебя больше?
- А хрен его знает, он же докладывает не мне. По-моему, все наши издательские бездельники копают сейчас под меня, чтобы уволить. Наши сотрудники разделились на 2 лагеря: на гробокопателей и на защитников.
Порфирьев удовлетворённо заметил:
- Для начала это неплохо. При неустойчивом равновесии сил возможны перебежчики. А так как "защитники" стоят за правое дело, может, вас станет и больше.
- Не знаю, Леонид Алексеич, цыплят по осени считают. А сейчас важнее то, с чем вернётся из Ленинграда Вася. Как бы его там самого не взяли.
Порфирьев озлился:
- А ты не каркай!
- Ладно вам, - осадил Крамаренцев. - Я ведь там буду не один. Обещали помочь из Риги латыши, с которыми я вместе освобождался из Норильска. Посмотрим!.. - обнадёживающе заключил он.
В Москве у Крамаренцева была пересадка, и он побывал в Верховном суде СССР у дежурного юриста-консультанта. Юрист этот был уже стар, опытен и, выслушав искренний рассказ Крамаренцева о личной судьбе и судьбе брата, просидевшего в ленинградской "психушке" уже столько лет ни за что, ни про что - портрет Хрущёва истоптал по пьянке у себя на квартире в присутствии знакомых - участливо ободрил:
- А что, я думаю, на этот раз у вас может и получиться... Хрущёв снят, ваш брат фактически прав. Да и кому какое дело до того, чей портрет топчет у себя хозяин дома? Никакого преступления в этом нет. На этом вы можете настаивать особенно. Ну, а признали его душевнобольным - ладно. Зачем же его продолжать держать в больнице, если у него есть родственники, а сам он ничем не опасен после принудительного лечения. На этом настаивайте тоже. Ведь лечили же? Пора сделать и передышку. Жизнь, мол, покажет, как он себя поведёт. Если плохо, можно вернуть в больницу. А пока, чтобы больной не переживал, пусть, мол, будет поближе к родственникам. Больной! А не заключённый. Вы поняли меня? - На Крамаренцева смотрели умнющие, сочувствующие глаза.
- Понял, спасибо вам! - светло посмотрел Крамаренцев на старика.
- Желаю удачи! - улыбнулся юрист. Эта улыбка и глаза согревали Крамаренцеву душу и в Ленинграде, когда добрался за городом до "психушки".
Прощаясь с консультантом, он спросил: "Я могу в больнице сослаться на вас? Что был, мол, в Верховном суде, консультировался..." "Конечно! - без колебаний ответил юрист: - Я могу вам даже выдать справку: такой-то гражданин обращался по такому-то вопросу, отвечаем..." Старик сел за пишущую машинку и тут же настрочил и текст ответа, и статью гражданского кодекса по правам граждан, на которые следует ссылаться. Поставил штамп Верховного суда СССР, число, месяц и год, исходящий номер на справке и, расписавшись, объяснил, как пройти к секретарю, чтобы тот поставил на справке печать. Занеся всё в свой дежурный журнал, посоветовал:
- Вы там, когда приедете, действуйте посмелее, не бойтесь! Уверенность клиента влияет на администрацию тоже. Если что, вот вам номер телефона - звоните! А ещё лучше, если они позвонят нам сами.
- Кто? - не понял Крамаренцев.
- Ну, главврач. Или кто там будет разговаривать с вами и решать вопрос. Возможно, гебист, курирующий психиатрическую клинику. Но он, скорее всего, не станет обнажать своё присутствие. А врачу я найду, что сказать. Моя фамилия - Алаторцев. 6 лет, сволочи, мучают человека! - завёлся он вдруг. Видимо, представил себя на месте брата Крамаренцева. - И в самом деле можно сойти с ума! Да и Хрущёва уже сняли, портрет которого он...
Впервые за всю свою жизнь Крамаренцев встретил порядочного человека, стоявшего на официальном посту стража законности - даже не думал, что такое возможно. Наверное, поэтому и сам повёл себя в Ленинграде уверенно, не по-рабьи.
"Во-первых, заступится Алаторцев, - рассуждал он. - Во- вторых, если я не вернусь в Днепропетровск, меня станет разыскивать Русанов. Обещал это твёрдо, когда расставались.
Сказал, будет действовать через Верховный суд. Ну, и в-третьих, позвоню сейчас в Ригу врачу Яну Брадису - тоже подскажет, что делать. Попрошу его предупредить ещё двух солагерников".
И действительно, всё пошло у него удачно. Ян оказался дома и с готовностью откликнулся на его просьбу:
- Ва-ся, рад тебя слышать! Приветы передам: можешь рассчитывать на нас! Главное в твоём положении сейчас - это решительность! Убеждай Верховным судом: тебе хороший человек попался! - кричал Ян в трубку. Его латышский акцент Крамаренцев узнал бы из тысячи. - Говори, что, если они не отдадут тебе брата, ты привезёшь к ним психиатра из Риги! Не бойся, называй им мою фамилию, поликлинику. Это подействует, я уверен!
Сомнения начались у Крамаренцева, когда уже ехал на электричке в сторону Выборга, где находилась в лесу секретная "психушка". Это были минуты не только сомнений, но и чуть ли не панического страха. Недавно разговаривал с Русановым и плакал: "Лёша, я же рассказывал тебе, как ездил в 58-м выручать Виктора! Они его там кололи наркотиками! Он уже 6 лет в одиночестве, 6 лет! Какой же я брат, если не поеду за ним сейчас. Надо торопиться, пока эти гады не очухались после снятия Хрущёва, не пришли в себя от разоблачений!" Русанов согласился с ним. А теперь вот снова готов был расплакаться: "Вдруг не отдадут? Как я буду жить, зная, что они творят с ним!.."
За полтора часа езды Крамаренцев обкурился до тошноты, "заиграла" в желудке застарелая язва, но всё-таки нашёл в себе силы для встречи с главным врачом, к которому проник на приём не через центральный вход, где было пропускное бюро, а в дальнем конце "территории" через щель в заборе, которую сам же расширил. Затем пробирался по тропинке в снегу, ведущей к административному корпусу. Шёл с портфелем, никто даже внимания не обратил на него.
"Правильно поступил! - решил он. - Незачем испытывать
судьбу из-за пропуска". И нырнул во входной подъезд. На втором этаже отдышался, нашёл знакомую табличку и, решительно открыв дверь, спросил у секретарши:
- У себя? - кивнул он на вторую дверь.
- Да. А вы кто будете? По какому вопросу?
- Я к нему только на секундочку.
Секретарша не успела и слова промолвить, как он отворил и эту дверь и, узнавая старого знакомого: "Слава Богу, всё тот же и почти не постарел!", бодро произнёс:
- Добрый день! Я к вам из Верховного суда СССР по делу моего брата Виктора Крамаренцева. Прошу вас пригласить его сюда...
- А в чём, собственно, дело? - На Крамаренцева изумлённо уставился, поднимаясь из кресла, главный врач гебистской "психушки".
Радуясь, что начальник оказался на месте, Крамаренцев очень естественно ответил:
- А никакого "дела" фактически уже нет. Просто наступило время отпустить Виктора домой. Вы его лечили целых 6 лет! Наверное, хватит, здоров?
Врач растерялся и, не зная, как вести себя, принялся искать что-то в шкафу, копался там, оттягивая время, наконец, достал какой-то журнал, положил перед собою на стол и начал листать.
Крамаренцев удачно этим воспользовался:
- Значит, так, уважаемый доктор. В 58-м году к вам привезли моего брата из Днепропетровска, как совершившего, якобы, ненормальный поступок: истоптал в пьяном виде портрет Хрущёва у себя дома. Выкрикивал, что Хрущёв не умел руководить страной, ну, и так далее. Теперь Хрущёв именно за это снят. И я приехал сюда, чтобы сделать вам официальное заявление...
- Какое? - насторожился врач. - Садитесь, пожалуйста, я слушаю вас.
Крамаренцев сел напротив и, не давая врачу опомниться, продолжил тактику решительного наступления: выручать Виктора! Они его там кололи наркотиками! Он уже 6 лет в одиночестве, 6 лет! Какой же я брат, если не поеду за ним сейчас. Надо торопиться, пока эти гады не очухались после снятия Хрущёва, не пришли в себя от разоблачений!" Русанов согласился с ним. А теперь вот снова готов был расплакаться: "Вдруг не отдадут? Как я буду жить, зная, что они творят с ним!.."
За полтора часа езды Крамаренцев обкурился до тошноты, "заиграла" в желудке застарелая язва, но всё-таки нашёл в себе силы для встречи с главным врачом, к которому проник на приём не через центральный вход, где было пропускное бюро, а в дальнем конце "территории" через щель в заборе, которую сам же расширил. Затем пробирался по тропинке в снегу, ведущей к административному корпусу. Шёл с портфелем, никто даже внимания не обратил на него.
"Правильно поступил! - решил он. - Незачем испытывать судьбу из-за пропуска". И нырнул во входной подъезд. На втором этаже отдышался, нашёл знакомую табличку и, решительно открыв дверь, спросил у секретарши:
- У себя? - кивнул он на вторую дверь.
- Да. А вы кто будете? По какому вопросу?
- Я к нему только на секундочку.
Секретарша не успела и слова промолвить, как он отворил и эту дверь и, узнавая старого знакомого: "Слава Богу, всё тот же и почти не постарел!", бодро произнёс:
- Добрый день! Я к вам из Верховного суда СССР по делу моего брата Виктора Крамаренцева. Прошу вас пригласить его сюда...
- А в чём, собственно, дело? - На Крамаренцева изумлённо уставился, поднимаясь из кресла, главный врач гебистской "психушки".
Радуясь, что начальник оказался на месте, Крамаренцев очень естественно ответил:
- А никакого "дела" фактически уже нет. Просто наступило время отпустить Виктора домой. Вы его лечили целых 6 лет! Наверное, хватит, здоров?
Врач растерялся и, не зная, как вести себя, принялся искать что-то в шкафу, копался там, оттягивая время, наконец, достал какой-то журнал, положил перед собою на стол и начал листать.
Крамаренцев удачно этим воспользовался:
- Значит, так, уважаемый доктор. В 58-м году к вам привезли моего брата из Днепропетровска, как совершившего, якобы, ненормальный поступок: истоптал в пьяном виде портрет Хрущёва у себя дома. Выкрикивал, что Хрущёв не умел руководить страной, ну, и так далее. Теперь Хрущёв именно за это снят. И я приехал сюда, чтобы сделать вам официальное заявление...
- Какое? - насторожился врач. - Садитесь, пожалуйста, я слушаю вас.
Крамаренцев сел напротив и, не давая врачу опомниться, продолжил тактику решительного наступления:
- Заявление такое. Если вы... как главный врач... не освободите из вашего учреждения... немедленно!.. совершенно здорового гражданина Виктора Крамаренцева... доставленного сюда для... в кавычках "лечения"... то я тут же позвоню в Верховный суд СССР вот по этому телефону... - Крамаренцев положил перед врачом справку, выданную ему в Москве Алаторцевым, - доложу, что за 6 лет... с моим братом проделано...
- Что проделано?!. - резко перебил врач.
- Это определит медицинский консилиум рижских врачей, во главе с психиатром Яном Брадисом!
Врач молчал, пытаясь придумать какой-то ответ, но ему это явно не удавалось, и Крамаренцев продолжил психологическую атаку:
- Затем я сделаю заявление корреспондентам иностранных газет, аккредитованных в Ленинграде, что вы... "лечили" в кавычках... здорового человека!
Врач опомнился:
- Но это ещё нужно будет доказать, товарищ, э... Крамаренцев...
- Разумеется, - легко согласился Василий. - За 6 лет... человека можно было: либо вылечить, либо сделать больным. Препараты, которые использовались при "ле-че-нии", можно определить по анализам крови. - "Молодец Ян, что подсказал пугнуть врача этой мыслью!" - подумал Василий и продолжал: - Поэтому, у нас с вами, товарищ главврач, осталось только 2 выбора на сегодняшний день: если вы не отпускаете брата, то я сообщаю об этом в Верховный суд. Тот ходатайствует о медицинской экспертизе - в Риге это уже согласовано. А я обращаюсь к иностранным корреспондентам: времена насильственных "лечений" в кавычках, мол, уже в прошлом, а вот под Ленинградом с этим почему-то не согласны. Либо вы отпускаете брата, и я оставляю вам расписку о том, что забрал его у вас, и никаких претензий не имею. Полагаю, что это - самый приемлемый вариант для всех. Ответы на мои запросы о здоровье Виктора, в которых вы писали, что он чувствует себя уже хорошо, я сохранил. Там ваши подписи, даты...
- Они сейчас здесь, с вами?! - быстро спросил врач.
"Слава Богу, что я это предусмотрел!" - отреагировал Василий мгновенно:
- Нет. Они в Ленинграде, у знакомых. Я им показывал и справку, - Василий забрал со стола справку, выданную ему Алаторцевым, - и ваши письма, другие документы. Сейчас - люди уже не боятся свидетельствовать. Ну, так, на каком варианте мы остановимся?
- Я должен посоветоваться, - повеселел врач. - Этот вопрос будет решаться не мною, так что о сегодня не может быть и речи. Но в принципе, я думаю, всё будет по-хорошему. Запишите мой телефон, - врач кивнул на тёмный аппарат на столе. - Значит, так...
- Спасибо, - записал Крамаренцев номер. - Когда позвонить?
- Завтра, в это время. Надеюсь, вопрос будет решён. Не забудьте прихватить письма! Сколько у вас их?
- 12!
- Вы там, у ваших знакомых, особенно не распространяйтесь о нашем диспансере. Это закрытое учреждение, как вы знаете. Да, а как вы попали ко мне без пропуска?
- Неважно. Я был уверен, что пропуска - вы мне не дадите.
Врач молчал. И Крамаренцев, поднимаясь, добавил:
- Передайте, пожалуйста, и тому, с кем вы будете советоваться, что вариант, который я предлагаю - лучший и для него. Если мой брат не превращён ещё... Вы мне его покажете?
- Да, покажу. Звоните завтра, тогда всё и выясним: как, что и когда? Вашего брата можно привести к норме довольно быстро.
- Благодарю. Значит, до завтра?
Врач наклонил лысую лобастую голову.
"Надо будет кого-то прихватить с собой: вдруг западня! - подумал Крамаренцев, выходя из кабинета. - Чтобы подняли шум, если я не вернусь. Как это я сразу, дурак, не сообразил!.." Тревога не покидала его.
3
Недаром говорится: пришла беда, отворяй ворота. Не успела Татьяна забыть похороны брата, стала умирать мать, так и не оправившаяся от потрясения. Сначала долго лежала в больнице, а когда врачи поняли, что на выздоровление надежды нет, выписали больную домой. Она сама на этом настояла:
- Доктор, я хочу умереть дома. Неужели нельзя исполнить последнюю просьбу умирающего человека? Я напишу расписку, чтобы никто вас потом не обвинял.
Дома Людмила Алексеевна попросила:
- Танечка, позови ко мне своего Алёшу. Я завтра, наверное, уже не смогу... Надо поговорить с ним перед смертью. Чтобы не держал на меня зла.
- Да нет у него никакого зла, мама. Он же добрый и всё понимает. Не надо терять на это последние силы, так ты никогда не поправишься!
- А я и не поправлюсь, дочка. Зови!
Глаза матери были огромными и молящими. И хотя знала, что Алексей не любил её, позвонила, чтобы пришёл:
- Алёшенька, она умирает и хочет услышать от тебя, что ты простил её. Приди, милый, ну, пожалуйста! Ты бы видел её глаза!..
Через час Русанов был у постели Людмилы Алексеевны, которая велела дочери выйти, а ему сесть рядом и, словно боясь, что не успеет, начала:
- Алёша, я знаю... всегда знала, что вы хороший человек, но согрешила перед вами и Таней и за это наказана. Не держите на меня сердца, простите!
- Ну, что вы, Людмила Алексеевна! Я давно вас простил.
- Алёша, это не всё. Не перебивайте, дослушайте... Я не боюсь смерти, потому что устала жить. Это честно, поверьте! У меня почти не было счастья, много лет. А поняла я, на чём держится интерес к жизни, только теперь. И хочу поделиться этим именно с вами, писателем. Потому что об этом, мне кажется, надо сообщить многим... - Она замолчала, чтобы передохнуть.
Он это понял:
- Вы не торопитесь, я подожду, спешить некуда.
- Вот именно! - обрадовано согласилась она. - А ведь всю жизнь торопимся. Куда? Зачем? Сколько ненужного делаем! А ничего в жизни не изменили: ни политикой, ни войнами. Всё только хуже от них. И вы туда же, в политику эту! Думаете, что-то измените?
- Не противься злу? Ну, вот вы не противились...
- Мой результат от другого, я не об этом. Я старалась жить, не обижая никого, не воюя ни с кем, не требуя...
- А меня и Таню?
- Вас я обидела случайно, желая спасти дочь.
- Причины можно найти на всё. Но кто берёт на себя роль Бога, тот преступно самонадеян.
- Как это? - не поняла она.
- Желая спасти кого-то, ломать жизнь другому человеку может лишь Бог. Однако и он не допускает этого, так как любит всех одинаково.
- Да, я согрешила, знаю. Потому и прошу прощения!
- Все так живут - грешат, а потом каются. Что же в этом нового? Но вы хотели мне сообщить что-то как писателю...
- Да-да, - вспомнила она. - Люди не должны вмешиваться в чужую жизнь. Отношения нужно строить на уважении и на любви. А всякое вмешательство - это насилие, вот. Кто вмешивается, тот считает себя умнее всех! А это - грех.
- Тогда Карл Маркс и Ленин - самые великие грешники: они больше всех вмешивались! А кому исправлять? Ой, простите меня, Людмила Алексеевна, я только утомляю вас, а мне бы хотелось...
- Ничего, теперь уже всё равно. Я думала, скажу вам что-то очень важное, а получилось, что лишь повторила вашу мысль: вмешиваться нельзя, мы не боги. Берегите Таню, она любит вас, как никого не любила!
- Я тоже её люблю, можете не сомневаться!
- Я не об этом... Она останется одна, у неё нет родственников!
- Мы с ней нарожаем детей, ведь дети - самые близкие родственники!
- Правильно, правильно... - горячечно обрадовалась тёща. - Именно это я и хотела вам напоследок. Воспитывайте, растите детей. Дети важнее всего... Чтобы продолжалась жизнь... чтобы было куда преклонить голову... А где Таня? Уехала, да?! - начала заговариваться Людмила Алексеевна. - Но я же забыла вернуть ей письмо!..
Алексей поднялся, позвал Татьяну:
- Танечка, похоже, я ей больше не нужен.
После похорон матери Татьяна нервно повторяла несколько дней одно и то же - странную, засевшую в её сознании мысль:
- Неужели на этом проклятье не кончится? Сколько же можно?!. А главное, сбывается и сбывается, даже на Володю перешло... И теперь вот сама...
- Ты о чём это, Таня? - не выдержал, наконец, Алексей.
- Не обращай внимания, это я так... от страха...
- Перед кем?
- Не обращай внимания, пройдёт.
4
Адрес жены Анохина, ставшей по фамилии второго мужа Заславской, Крамаренцев записал себе в записную книжку ещё дома, перед отъездом в Ленинград. По нему он быстро нашёл Людмилу Стапановну, которая сразу же вспомнила, что Василий Емельянович друг и солагерник её бывшего мужа и отнеслась с полным доверием, сообщив:
- Муж был на много старше меня и недавно умер. Старший мой сын от Анохина, Дима, учится в университете, а младшенький, от Заславского, ходит в школу, тут недалеко. Но вам, как я поняла, нужен зачем-то Дима. Так он уже ушёл и вернётся только к обеду. Будете ждать? Или как, заедете ещё раз, попозже?
Ответить Василий Емельянович не успел, зазвонил телефон, и Людмила Степановна сняла трубку:
- Слушаю... Димочка, ты? Вот как хорошо, что ты позвонил! У нас - гость Василий Емельянович Крамаренцев, из Днепропетровска. Друг твоего папы. Заехал специально к тебе: он тут проездом. Ты можешь сегодня пропустить лекции и приехать домой сейчас? Хорошо, ждём... - Она повесила трубку. - Вам повезло: минут через 40 будет здесь. Вы никуда больше не торопитесь?
Крамаренцев повеселел:
- Да нет, сегодня - никуда. Да и вашего Диму я не задержу долго. Расскажу ему кое-что об отце, его заветах, вот и вся моя миссия.
- Так вы - что, ради этого только и приехали? - удивилась Людмила Степановна. - Или ещё какие-то свои дела в Ленинграде?
- Да нет, дел, собственно говоря, больше никаких. Поговорю, и можно назад, в Москву. Поезда ходят часто, так что даже не обременю никого.
Она обиженно замахала:
- Ну, что вы, что вы! Можете жить, сколько потребуется, места хватит. В Ленинграде - столько музеев, памятных мест! Вы - первый раз или бывали у нас?
- Бывал, но мне... - стал он оправдываться, - не до музеев было тогда. Потому и к вам не зашёл даже - всё повылетало из головы! У меня тут брата держали... недалеко от Ленинграда. Да и до сих пор держат. Приехал вот вызволять.
- Как это? Где "держат"? Зачем? - не сообразила она. Потому и спрашивала - не из любопытства, машинально. Он это понял, ответил:
- В дурдоме, за политику. Но теперь, вроде бы, всё будет в порядке.
Видел по глазам - поверила. И чего-то сразу испугалась, настороженно спросила:
- А что вы собираетесь Диме рассказывать? Что, собственно говоря, за "миссия" такая, как вы сказали? - Тревожные глаза Людмилы Степановны так и впились в Крамаренцева. Добавила: - Вам, действительно, что-то поручал отец Димы или это только предлог?
Крамаренцев понял, несмотря на его заверение, что "теперь всё в порядке", она, видимо, не поверила ему и тревожилась, не втянет ли он в какую-нибудь историю и её сына. Поэтому горячо заверил:
- Не беспокойтесь, я действительно приехал по письменной просьбе Игоря Васильевича, последней, перед смертью. Просто хочу рассказать о нашей жизни в лагерях, наших идеях. Всё, как Игорь Васильевич просил. Только вот слишком поздно приехал, это - другое дело. Но пугаться вам - совершенно нечего.
- Мне это лучше знать. Дима, как и ваш Игорь Васильевич, слишком много уделяет места в своей жизни политике. А мне - этого не хотелось бы! Чего вы достигли с вашими идеями? Простите меня за резкость, но ваш вид - сам за себя говорит! Обо всём. Не хочу, чтобы и мой сын так выглядел!
- А вот это уже - хамство, - Крамаренцев поднялся, чтобы уйти. Но она страдальчески выкрикнула:
- Простите меня! Ради Бога простите и не уходите! Я не хотела вас обидеть... просто у меня так вышло. Я боюсь за сына... - И заплакала.
- Но ваш сын - уже не маленький. - Он всё ещё стоял и разминал сигарету. Пальцы у него дрожали, но спичек он не зажигал - направился к двери.
- Курите здесь, - опомнилась она, доставая из буфета блюдце и ставя его на стол. Дождалась, пока он закурит и сядет, спросила: - А при каких обстоятельствах Игорь поручил вам - если не тайна - эту поездку? И почему? Разве не мог сам встретиться? Или хотя бы написать?..
- Не мог, - жёстко проговорил Крамаренцев. - Перед тем, как повеситься, он написал мне большое письмо. Видимо, был уже в таком состоянии, что ничего не мог.
Видел, опять у неё остановились за стёклами очков увеличенные глаза, и опять в них было недоумение. Но вот шок прошёл, из её души вырвался стон:
- Как - повесился?! Разве Игорь... не просто умер?
- Нет, - жёстко повторил он, - не захотел больше жить и повесился у себя в комнате. На шкафе!
- Ой! Ой, Господи, прости ты меня несчастную!.. - Людмила Степановна залилась слезами и разрыдалась. Плакала долго, до икотки, пока не опомнилась и накапала себе в стакан с водой валерьянки. Потом, успокоившись, попросила его рассказать всё, что он знал.
Ощущая запах валерианы, разгоняя рукой дым, он ходил по комнате и рассказывал, а она слушала его - уже не плача, окаменев и почернев лицом. А когда кончил, попросила:
- Вы этого Диме - не рассказывайте. Ни в коем случае! Пожалуйста, я вас умоляю... Игорь нам долго не писал о себе, и я сделала запрос. Из райисполкома ответили - умер. Мы так и считали с тех пор.
- Да нет, что вы! Я и не собирался рассказывать ему об этом.
- Вот и хорошо, вот и ладно, - повторяла она, не зная, что делать.
- Муж ваш - давно умер?
- 2 года, как похоронили. Рак! - коротко ответила она. Помолчав, добавила: - Дима только теперь вернул себе фамилию родного отца. Не хотел обижать отчима.
Сын Анохина пришёл, как и обещал, через 40 минут. Лицом он был похож на отца, но, видимо, занимался спортом и выглядел сильным. Был аккуратен внешне, интеллигентен - типичный студент с толстым, напичканным книгами, портфелем из жёлтой кожи. Костюм на нём был светло-серый, не броский. Да и самого, если смешать с толпой, не отличишь, не упомнишь. Разве что по очкам: наследственная близорукость. На предложение матери сходить с гостем в кафе ничего не ответил. Вежливо познакомился, и после этого они пошли разговаривать на улицу - куда-то к набережной, в сторону университета, как сообщил Дмитрий.
Крамаренцев перед этим волновался, думал, что Дмитрию будет тяжело слушать рассказ об отце и его ранней смерти. Но тот воспринял всё спокойно, даже с некоторой скукой на лице, как и самого Крамаренцева, которому нисколько не обрадовался.
Дойдя до набережной, они сели в каком-то пустом скверике на скамью. Крамаренцев не захотел приглашать его в ресторан, хотя деньги для этого были. Нужного и душевного разговора, как он намечал себе, у него с молодым человеком не получилось. Хуже того, сын Анохина, кажется, совершенно не разделял идей своего отца и взглядов приехавшего по его поручению Крамаренцева. Правда, он не сказал об этом открыто, но зато задал насмешливый вопрос:
- Вы, что же, по-прежнему верите, что мир можно как-то насильственно изменить или исправить?
Крамаренцев еле нашёлся, как выйти из положения. Спросил сам:
- А вы? Нет?
Дмитрий поправил, знакомым до боли, жестом очки, заговорил с плохо скрываемой досадой:
- Вы слыхали что-нибудь об академике Сахарове?
- Да, - ответил Крамаренцев с тоской, - я регулярно слушаю радиопередачи из-за бугра.
- Так, что же вы, считаете, что нужны новые бессмысленные жертвы? Как с этим заслуженным учёным? Если уже его, трижды Героя, сняли с работы, запретили выезды за границу и выслали из Москвы, то с рядовыми несогласными и разбираться не станут! При Сталине расстреляли даже личного секретаря Ленина Горбунова, да и Крупскую игнорировали. А теперь втихую сажают людей в психушки.
На этот раз, обдумывая ответ, Крамаренцев долго молчал. Доказывать что-то? Сказать о брате? При этаком тоне? Бессмысленно. Человек уже сложился. Видимо, типичный приспособленец, понявший, что мира не переделать и, стало быть, нужно подстраиваться к нему. Таких уже много в стране. Обвинять за это - глупо и поздно. Надо было приезжать раньше и влиять. Раз этого не сделал, то и виноват теперь перед Анохиным сам, вдвойне. А может, и нет. Вряд ли, мать позволила бы "сбивать" своего сына с дороги. Значит, сейчас остаётся только самому послушать, что скажет этот новый гражданин России. За ним, наверное, целое поколение уже таких. Поэтому сказал:
- На жертвы - люди идут сами. А не потому, что их жертвенность кому-то нужна. У нас живут сейчас в полном бесправии и нужде сотни тысяч людей, освобождённых из тюрем по хрущёвской реабилитации. А тысячи крупнейших государственных преступников, как генерал Судоплатов, живут - после короткой отсидки в смягчённых условиях - в отличных квартирах! Обеспечены особыми пенсиями и даже привилегиями. А ведь Судоплатов - разрабатывал яды у Берии в особой лаборатории. И испытывал их потом на заключённых!
- И что вы хотите этим доказать? Павел Анатольевич Судоплатов был до войны разведчиком в Австрии и Германии.
- Всё-то вы знаете! А я хочу сказать вам простую, но страшную вещь. Правительство - снова преступно. Нигде в мире нет на свободе такого количества государственных преступников, как у нас, и ещё более огромного количества арестованных не за преступления, а за мысли. Правда, их держат теперь не в тюрьмах, а в психушках. Вот и задайте себе вопрос. Если правительство, состоящее из преступников и поддерживающее преступников, отказывает в поддержке своим жертвам, то нужны народу сахаровы, солженицыны, рассказывающие об этом, или нет?
- Ну, погубят Сахарова, как академика Вавилова, если не замолчит. Да и кому от его речей, кстати, заглушаемых, легче стало? Что дальше?
- А вы что предлагаете? - Крамаренцев возмутился. - Молчать всем и дальше?
- Я - ничего не предлагаю, - вымученно произнёс Дмитрий. - Я знаю только, что ничего не изменится. Так зачем тогда все эти бессмысленные жертвы?
- Ох, какой ты, оказывается, дальновидный! - взорвался Крамаренцев, переходя на "ты" с этим, как он был уже уверен, благополучным выкормышем. И выкрикнул: - Но нет! Ты - как раз предлагаешь. И очень опасную для будущего вещь: терпеть, сохранять себя от опасности! А потом - у нас будет не страна, а сплошное бесправие с гигантской мафией во главе. И ничего уже нельзя будет поделать: правительство и бандиты сольются! А народ - начнёт вымирать.
Сын Анохина поднялся.
- Знаете, что! - перебил он. - Я не желаю, чтобы со мной в таком тоне...
- Взрослый, да? - Крамаренцев поднялся тоже. - Предал родного отца, а теперь - хочешь удрать в кусты?
- Ну, вы!.. Полегче. Я - никого не предавал, и вы это знаете. Поэтому - нам лучше расстаться.
- Расстанемся, успеем. Только сначала - я нарушу слово, которое дал твоей матери. Таких, как ты - нельзя щадить! Не предавал он... "Умоляю вас, Димочке об этом не надо!.." Нашла кого жалеть... Отца твоего, небось, не пожалела!
- Знаете, что!.. - Дмитрий вспыхнул. - Я ухожу, если вы так о моей матери...
А сам не уходил - что-то его держало, Крамаренцев видел. И пока "выкормыш" не ушёл, пока сам не набросился на него с оскорблениями, которые сдерживал в себе из последних сил, врезал всю правду до конца:
- Уходи, слякоть! Но знай, отец твой - повесился из-за вас! Даже записки вам не оставил.
- Как повесился?.. - Сын Анохина будто с разбега напоролся на глухую стену. На глаза навернулись слёзы. И не уходил - смотрел сквозь очки на Крамаренцева.
- Как, спрашиваешь? А приехал тогда от вас, и у себя в комнате... Вбил гвоздь в шкаф, подогнул ноги, и всё... - Крамаренцев тоже смотрел в глаза. Им владела яростная беспощадность. Сглотнул ком, и дальше этой сволочи: - Не подумай, что от затмения или слабости... Слабые не вешаются. Просто не хотел больше терпеть, как ты вот... предлагаешь.
- Я - ничего вам не предлагал, - загнанно повторил Дмитрий.
- Предлагаешь, раз считаешь, что ничего не изменится.
- Да, не изменится. До тех пор, пока этот строй не изживёт себя, как Римская империя. Которая сгнила изнутри и развалилась.
- Ты хоть понимаешь, что говоришь? - вдруг спокойно спросил Крамаренцев. - Это же - противоестественно!
- Что - противоестественно?
- Ждать сотни лет, и гнев испытывать молча. Для людей - это противоестественно, говорю. Поэтому весь мир и бунтует всегда. А там, где угнетение невыносимо, происходят революции! Неужели тебе, учёному, это неясно?
- Давайте сядем, - тоже спокойно предложил Дмитрий, кивая на лавочку. - Никогда и никому ещё я не говорил этого. Но вам - скажу, раз вы так...
- Что ты мне можешь сказать? - насмешливо произнёс Крамаренцев. Но сел, закурил.
- Есть что сказать, не торопитесь... - Дмитрий сел тоже. - Отец, может быть, как и вы вот, поторопился...
- Ничего он не поторопился! - Крамаренцев почувствовал, опять в нём всё закипает. - Окно даже перед смертью раскрыл. Чтобы привлечь внимание соседей. Зима же! Дверь оставил незапертой, чтобы могли войти. Обдуманно делал всё, а ты!..
- Да погодите же вы, не о том же речь! - Дмитрий раздражённо поморщился. - Хотите знать правду о ваших революциях? Что это такое на самом деле?! Сплошная нищета после них десятилетиями и отставание от других стран. Вот тут, рядом с Ленинградом, живут финны в своём капитализме. Нет у них ни угля, ни других полезных ископаемых, и земля холодная для сельскохозяйственных культур, а живут их граждане в 10 раз лучше нас! Сам видел, когда ездили к ним в гости от университета. А вы - как и многие - о таком даже думать, наверное, не смели. А между тем...
- Да ты-то откуда можешь знать, что такое капитализм?! Если всю жизнь призываешь людей только к смирению, да терпению! Против живой природы идёшь!.. Ведь у всех этих судоплатовых - есть родственники. Друзья, сообщники. Если их не разоблачать, знаешь, сколько ждать придётся таким, как ты? Пока они сами сгниют. Они же у нас - красный фашизм устроили! Под нашим флагом!
- Василий Емельянович, ну, как вы не понимаете? Ничего уже не изменить - поздно! К этим представителям красного фашизма, как вы их называете - правильно называете, я с этим согласен! - тесно примыкают и представители торговли, преступники-цеховики со своими миллионами и другая богатая нечисть. Это же - миллионы людей! Возможно, процентов 30 от всего населения. Нельзя же быть до такой степени наивным, чтобы не видеть этого! Это же - стена. Её можно пробить только танками. А вы - предлагаете голыми руками. Рукописями Солженицына. Их - даже мало кто видит, эти рукописи. И вообще. За вами - не пойдут сейчас даже дети. Впрочем, наивных - теперь нет и среди детей. Они - всё понимают, и смеются над наивностью отцов. Не обижайтесь только, пожалуйста. - Тон был просительный, голос - усталый.
Крамаренцев курил и не знал: спорить? Подняться и уйти самому? "За что, за что? - жалила душу обида. - За то, что воевал с коричневым фашизмом и победил? За то, что был посажен своими фашистами, красными? Так победили вроде бы и этих. Вышли на свободу. А у власти - почему-то снова фашисты. Может, потому, что увидели, каких трусливых детей всюду вырастили! Вот он, сидит передо мной! И кто? Сын жертвы этих фашистов. Всё знает и понимает. И толкует, что против фашистских психушек, фашистского правительства никто не пойдёт. Что над нами будут смеяться даже дети. Не плакать, не жалеть - а смеяться! Так что же это - не предательство, что ли?" Однако уйти, как трус, без боя, Крамаренцев не мог. Хотелось узнать, в чем же наивность? Над чем собираются смеяться новые учёные умники? Яростно задавив на скамейке окурок, он спросил:
- Так. Значит, наивны? Смешны! А нельзя как-то бы поконкретнее, что ли? Кому мы кажемся дураками?
- Ну, зачем же так, Василий Емельянович? Никто вас дураками не считает. - Дмитрий вновь поправил очки знакомым жестом. Но был это не Анохин, нет. Тождество осталось лишь внешнее. А внутри - глумливая снисходительность вместо готовности идти на борьбу. Она-то и оскорбляла. А этот мальчишка, сопля вместо мужчины, не замечая ничего, глубокомысленно повторил: - Да, не считает. Но вы - были долго оторваны от жизни и потому, видимо, кое в чём остались наивными.
- Ты конкретнее - можешь? Не надо мне этого "кое в чём"! - тоже повторился Крамаренцев, но зло, раздражаясь. - Ты скажи, в чём именно, а не вообще! - "Ишь ты, внешне - в родного отца, жесты даже одни. А внутри - чужой весь, неясный..."
- Можно и конкретнее, если уж так настаиваете, - мягко вроде бы, но с внутренней угрозой произнёс чужой Дмитрий. А дальше - понёс, как на студенческой лекции: - Вот вы пострадали от сталинского режима и считаете, что все беды у нас - пошли и тянутся от сталинизма. А ведь этот режим начался ещё раньше. Я имею в виду его идейную сторону.
- То есть? - не понял Крамаренцев.
- Как бы это вам... Приятие жестокости, что ли, во имя так называемого "общего дела", борьбы классов и других "прелестей", связанных с насилием и террором.
- Ты - конкретнее, не юли! - опять раздражённо произнёс Крамаренцев. - Что имеешь в виду?
- Ну, во-от!.. Как только с вами кто не согласен, сразу повышенные обороты, начинаете голосом брать. Давайте договоримся: можно с вами начистоту? Чтобы без оскорблений потом, "контра" и прочие термины тех, кто заранее считает правым только себя.
- Давай. Но - не крути! - согласился Крамаренцев. - Голос-то появляется оттого, что не люблю, когда начинают крутить вместо...
Дмитрий опасливо посмотрел вокруг, негромко заторопился:
- Вот и хорошо, вот и ладно! Только не обижайтесь, пожалуйста. Иначе...
- Понимаю, крик в теоретическом споре - уже не спор, а крик. Излагай, я слушаю тебя. - Крамаренцев опять закурил и посмотрел на Петропавловскую крепость на другом берегу.
- Так вот, Василий Емельянович, - продолжил Дмитрий поставленным, как на лекциях, голосом, - я имею в виду сам большевизм, если говорить, как вы просите, без виляний. Большевики, да будет вам известно, начали с насилия над Учредительным собранием.
- А Корнилов шёл на Петроград против Временного правительства разве с мирными целями?
- И что? При чём тут Корнилов?
- При том, что он ведь тоже хотел взять власть не демократическим способом? А пулемётами. Такое было тогда время, вот что. Его нельзя теперь рассматривать с позиций сегодняшнего дня. А у тебя, получается - виноваты во всём только большевики.
- Но я же не закончил ещё свою мысль!..
- А я уже понял, куда ты собираешься ехать.
Молодой Анохин посмотрел на Крамаренцева впервые с удивлением: "А он не так прост, как на вид. С ним надо..." Однако продолжил свою мысль уверенно и спокойно:
- Ну, а развязывание гражданской войны на чьей совести? Ведь, по сути, началось безжалостное истребление так называемого бывшего класса "буржуев".
- А ты что же, не согласен с тем, что буржуев?..
- Дело не во мне. Надеюсь, вы понимаете это?
- А в чём?
- В том, что "буржуи" - тоже были частью народа, причём, далеко не худшей. Значит, большевики - готовы были уничтожить и часть народа без суда и следствия? Убивали беззащитных священников. А вот при старом режиме - нельзя было даже одного человека без суда. Большевики же...
- Ну, ты даёшь!.. - Крамаренцев растерялся от неожиданной постановки вопроса.
- Это не я даю, большевики. Ради своих фанатических идей они готовы были истребить несколько миллионов! Что и сделали при Сталине.
- Говорить - можно что угодно! Какие у тебя доказательства? Шла гражданская война! А царь - не расстреливал народ в 5-м году, когда рабочие поднялись на бунты?
- А если доказательства есть, тогда как? Правда, их мало кто знает у нас и интересуется. Даже если опубликовать - многие не поверят.
- Какие же это тогда доказательства?
- Дело даже не в них. Дело в том, что народ настолько уже отравлен ложью, что просто испугается. Не захочет поверить в свою жуткую историю.
Крамаренцева осенило:
- А может, ты сам вбил себе это в голову? Не задумывался? Все - в ногу, а ты один - "правильным путём", а?
- Я - не Хрущёв, - обиделся Дмитрий. - У меня желание, чтобы только выслушали. Хотя бы вот вы. Где уж мне соваться к народу! Бессмысленно.
- Почему?
- Затопчут, не дослушают. Разве по себе - не чувствуете?
- Понял тебя. Извини. Во что же ты тогда веришь?
- Верю, что когда-нибудь - всё равно придёт время, и люди отрезвеют.
- От чего отрезвеют? Ты же всё время, чёрт знает, что говоришь, а - без фактов! - снова сорвался Крамаренцев.
Дмитрий почти простонал:
- Господи, да есть факты, есть! На основании их я и пришёл к своим выводам.
- А если ты ошибаешься? Разве такого не бывает? И всё время крутишь, крутишь! Вокруг да около. Просто утомил уже. А хочешь, я по-другому отреагирую? Кто... ты... такой?! Можно ведь и так поставить вопрос. Ты что - самый умный?
- А, ну, поня-ятно-о!.. - протянул Дмитрий с вызовом. - Коперника и Галилея тоже не хотели слушать - ересь! Сильно умными себя считают. Но ведь кто-то же всё равно прозревает первым? Я не о себе... Это уже потом... все привыкают к новой точке зрения. А над первыми - можно глумиться, да?
- Да готов, готов я тебя выслушать! Но ты же не говоришь ничего, а только замахиваешься, намекаешь. Ты что - может, боишься?.. - догадался Крамаренцев. - Ме-ня-а?!. - обиделся он.
Дмитрий заговорил сразу с азартом:
- Хорошо, слушайте! Только не перебивайте, прошу вас, оставьте эту пролетарскую моду... Вот я вам начал - с чего, да вы перебили? Что большевики... ради своих фанатичных, не удивляйтесь, идей... готовы были на всё. Так?
- Ну, говорил, слышал я это уже. Дальше-то что?..
- А то, что и вы вот теперь - уже после смерти Сталина! - всё равно остаётесь на тех же позициях.
- Каких это?! Ты что?!
- Позициях большевизма.