Сотников Борис Иванович
1. Тиран Сталин 5/5

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 23/02/2022.
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Размещен: 24/03/2011, изменен: 22/01/2013. 250k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • 7. Романы: 1.Тиран Сталин, 2.Покушение на лже-аксиомы, 3.Взлётная полоса
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
    • Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
    []
    "ТИРАН СТАЛИН"

    (исторический роман, окончание)

    5

    Дома Сталин бурно поссорился с Яшкой, отказавшимся жениться на Ольге Голышевой, уехавшей в Урюпинск и родившей там сына. Узнав об этом от Лукашова, вождь, вызвав сына, встречавшегося с новой еврейкой, спросил его у себя в кабинете по-грузински:
    - Послушай, ты, недоумок, до каких пор ты будешь безответственным человеком, прикрываясь тем, что ты сын Сталина? Кто тебе дал такое право?!
    - А в чём дело, отец? И почему ты позволяешь себе разговаривать со мной в таком оскорбительном тоне?
    - Я - позволяю себе такой тон потому, что я - твой отец! Это - во-первых. А, во-вторых, я - Сталин, вождь огромного государства, в котором уже есть города моего имени: Сталинград, Сталин-абад, Сталино! Понял, нет, что это означает?
    - Нет, не понял. Если ты даже и великий человек, это не даёт тебе права так грубо разговаривать с родным сыном. Разве лев плюёт своему львёнку в лицо?
    - Ты - ещё не львёнок... это раз, - закипел Сталин.
    - А кто же я, если ты - Лев?
    - Ты - ничтожный шакал, это 2!
    - А 3, - вспылил Яшка, - это то, что ничтожные шакалы рождаются от ничтожных шакалов, а не от Львов!
    - Что-о?! Да я превращу тебя после таких оскорблений, знаешь, во что-о?!.
    - Знаю. В отравленный труп, случайно попавший под колёса машины...
    - Молчать, щенок!!
    - Молчу. Что дальше? В чём дело, отец?..
    Покраснев, как варёный рак, видно, поднялось кровяное давление, Сталин усилием воли взял себя в руки и, как можно спокойнее, произнёс:
    - Ты зачем бросил женщину, родившую тебе сына, и опять связался с еврейкой, на которой собираешься жениться, и уже подал заявление в ЗАГС?
    - Когда я хотел жениться на Ольге, она... не хотела этого, потому что я ей... разонравился. А когда узнала, что забеременела и... делать аборт уже поздно, то не захотел жениться на ней я. Потому, что полюбил другую. Но эта - не устраивает... тебя, отец! Так что же мне делать, скажи, если ты... такой великий и мудрый?
    - Ты что-о?!. - вновь повысил голос Сталин. - Издеваешься надо мной?!
    - Нет, отец, это ты всю жизнь издеваешься надо мной, а я - говорю тебе серьёзно, без всякой насмешки. Что, что мне делать?!. Стреляться ещё раз? Ты, между прочим, привык издеваться... не только надо мной: это стало у тебя душевной потребностью. Не замечаешь за собой?..
    Делая вид, что хочет закурить, Сталин принялся набивать табаком трубку, уминать. Затем, подавив в себе ярость, произнёс:
    - Ладно, оставим этот... неумный разговор. У меня есть деловое предложение к тебе: подавай заявление, документы для поступления в военную Академию. Только военная служба поможет тебе стать настоящим мужчиной и человеком.
    - А меня примут туда?..
    - А почему нет? Разве ты не здоров?..
    - Хорошо, отец: я - согласен. Ты - действительно мудрый и умеющий владеть собою человек. У тебя есть, чему поучиться. Спасибо!

    6

    23 января 1937 года начался судебный процесс над Рютиным, Пятаковым, Сокольниковым, Радеком и другими - всего 17 человек. Бухарин не стал даже читать газет, освещавших процесс - швырял их на пол, выкрикивая:
    - Не могу читать этот бред! До чего же дошёл "вождь народов", считает всех дураками... - И отключил заодно и радиоподхалимаж на стене.
    Однако от жизни не спрячешься - через несколько дней узнал от жены: суд не вынес, уже ставшего нормой, ленинско-сталинского приговора "расстрел" Радеку и Сокольникову, а только по 10 лет тюремного заключения с "особым режимом". Бухарин воскликнул:
    - Они заработали себе жизнь клеветой на меня! Особенно этот "Крадек", какая точная кличка! А Рютина - расстреляли, сволочи, первым!
    Жена, подумав, заключила:
    - Значит, эти - ещё для чего-то ему нужны. Но всё равно... он, использовав их, затем - уничтожит.
    - Почему ты так решила? - испуганно спросил он.
    - Ходят слухи, что скоро будет арестован Ягода.
    - Но это может знать, кроме самого Сталина, который свои планы, кому попало, не поверяет, только Ежов.
    - Именно от него и ползёт этот слушок.
    - Неужто кровожадный кавказец хочет устроить третье средневековое судилище? - пробормотал Бухарин вслух своё предположение. И с облегчением подумал: "Хорошо, что мама не дожила до ленинского октябрьского переворота!" Отец тоже без конца переживает и тоже с облегчением вздыхает: "Хорошо, что не узнала всего этого моя Любовь Ивановна!"
    И вдруг в феврале, когда Ягода был уже арестован, а Сталин готовился провести какой-то особенно важный пленум ЦК, в кабинете Бухарина зазвонил телефон, и мужской голос, поздоровавшись, назвал себя:
    - Это вам звонит из гостиницы "Москва" Николай Созыкин, однокурсник по институту Ани Лариной. Можно её пригласить к телефону?
    - Сейчас позову...
    Когда жена переговорила с этим Созыкиным, он поинтересовался:
    - Чего ему надо?..
    - Говорит, что работает инженером теперь на каком-то заводе. Приехал вот в Москву, и приглашает к себе в гостиницу, повидаться. Он - родом из Царицына, то есть, сейчас - Сталинграда. Он был у нас на курсе комсоргом. Неплохой парень... женился. Вот, пожалуй, и всё.
    - Откуда он знает, что ты вышла за меня замуж? И номер моего телефона, который ни в каких справочниках не числится, "закрытый"!
    - Понятия не имею. Вот повидаюсь, спрошу.
    - А если он не инженер, а... провокатор?
    - Ой, да ну тебя! Ты, Коля, стал таким подозрительным!..
    - Ничего удивительного. Во всяком случае, советую тебе: не рассказывай ему обо мне и Сталине ничего лишнего... Вообще ничего не говори об отношениях между нами!
    - Ладно, не буду.


    Бывшего сокурсника Анна узнала при встрече сразу, но увидела и перемены: возмужал, превратился в уверенного в себе мужчину, исчезло выражение былого добродушия в облике. Усмехнувшись, он спросил:
    - Что, изменился?..
    - Да, стал каким-то другим.
    - А в какую сторону: в лучшую, худшую?.. Вот ты, к примеру, расцвела вроде бы; в смысле красоты. А глаза - несчастные, как у брошенной хозяином собаки. Похудела; вид измученный. Что, плохо живётся замужем?
    - Да нет, муж у меня хороший. Но... ты же читал в газетах про него?
    - Нет, не читал. А что там?..
    - Да нападки без конца... Вот я от переживаний... и сохну: не чужой же он мне!..
    - Ну, я думаю, это скоро пройдёт. Говорят, товарищ Сталин дал команду арестовать Ягоду... Значит, наведёт порядок там у них!
    - Где это?.. - насторожилась она. - Газет, говоришь, не читаешь, а... в курсе! - И, наконец, уяснила: изменились у Коли Созыкина глаза - нехорошими сделались. Не то они "бегают" у него, не то он сам их... отводит.
    Словно почувствовав в ней перемену, Созыкин не ответил на её вопрос, а спросил сам:
    - Ты мне так и не сказала: в какую сторону я переменился-то? - И улыбнулся ей прежней, светлой улыбкой.
    - Ну, внешне - настоящим мужчиной стал. Но... ты - тоже неспокойный какой-то... - не нашлась она, как определить поточнее своё впечатление от него.
    Он начал оправдываться:
    - Зарабатываю - хорошо. Но работа - нервная, понимаешь... И ответственность...
    - А кем ты работаешь-то? Почему - нервная?
    - Оборонный завод. Не имею права рассказывать...
    - А в Москву приехал надолго?
    - Не от меня зависит! Прислали "подтолкнуть" выполнение нашего заказа. Да, а как товарищ-то Сталин относится к нападкам на твоего мужа? - перевёл Созыкин разговор на опасные рельсы, а глаза при этом стали внимательными-внимательными, словно ощупывал ими. Вопрос был провокационный, и она, спасая мужа, ответила:
    - Я думаю, что НКВД - обманывает Сталина. Отсюда и его отношение...
    Разговор после этого как-то сразу завял, а через некоторое время перешёл на "о том, о сём", словно на ступеньках эскалатора в метро, которое недавно открылось в центре, и иссяк вовсе. Настал удобный момент прощаться.
    Возвращаясь от Созыкина домой, Анна увидела, что из соседнего подъезда их дома, который был ближе к Троицким воротам в кремлёвской стене, вышел плотный, коренастый Орджоникидзе с броскими пышными усами. Направляясь к наркомовской машине, блестевшей чёрным лаком, остановился, заметив Анну.
    Она подошла. Несколько мгновений после приветствий он молчал, глядя на неё такими же скорбными, измученными глазами, как и она. Затем произнёс:
    - Я всё знаю, дэвочка. 18-го фэвраля пленум ЦК. Нада крэпица!.. - Пожал ей локоть и сел в машину.

    7

    Пока жена ходила к своему сокурснику на свидание, Бухарин, получив очередной номер "Известий", в котором уже не было его фамилии как редактора, обнаружил заметку, где сообщалось, что во Франции, в журнале "Социалистический Вестник" началось печатание большой статьи с продолжениями под названием "Письмо старого большевика", носящее резко антисоветскую направленность, и что за этим "старым большевиком" угадывается стиль Н.И.Бухарина, ездившего в прошлом году в Париж. Прочитав это, Николай Иванович обомлел: "Чёрт знает что, только этого мне сейчас не хватало! Что же делать? Позвонить Сталину и объявить, в знак протеста, голодовку? Нет, сначала надо выяснить всё через "своих" сотрудников, оставшихся в газете, а потом уже что-то предпринимать. А то получится, как в пословице про дурного звонаря, который бухнул в колокола, не заглянув в святцы, святой ли сегодня день?.."
    А когда вернувшаяся жена рассказала о своих подозрениях, он сразу догадался, что однокурсник Аннушки Созыкин, безусловно, агент НКВД, и что его звонок, каким-то образом, связан с заметкой в "Известиях". Спросил:
    - Анечка, а он похож на... приезжего человека?
    - В каком смысле?
    - Ну, как он выглядел? Человека "с дороги" ведь сразу видно: усталый, помятый.
    - Нет, не похож, - ответила жена, подумав. - Типичный москвич...
    - Я так и подумал. Посмотри-ка вот это, - ткнул он пальцем в газетную заметку. - Надо же, такому совпадению! На днях - Пленум, а тут, такая крутая каша заваривается, что можно и подавиться!..
    Глава шестнадцатая
    1

    Пока Бухарин, объявивший Сталину по телефону, что начинает голодовку, в знак протеста против непроверенных клеветнических публикаций, порочащих его имя, возмущался позицией "Известий", к Сталину приехал Орджоникидзе со своим проектом, порученной ему, резолюции, которую должен принять очередной пленум ЦК.
    С первых же строк, предлагаемой Серго резолюции, Сталина охватило недоумение, а потом, всё больше и больше, гнев. Стал чиркать на полях "проекта" такие оскорбительные замечания, что Серго, прочитав их, взорвался от обиды. Говорили по-грузински:
    - А ты что же хотел, чтобы я похвалил такой дурацкий проект? Ты какую задачу получил?..
    - Значит, я для таких задач - не гожусь, - обиделся гордый Серго.
    - А если не годишься, то зачем ты мне?.. Подавай в отставку!
    - Это - пусть решает ЦК.
    - Не беспокойся, решит, если понадобится! Ты кого жалеешь в своей резолюции?
    - Я - всех этих людей - знаю лично! Сам их себе подбирал. А теперь - во "вредители" их, да? Тогда, выходит, и я вредитель?..
    - А в этом, кстати, и надо разобраться, - зловеще пообещал вождь, глядя на Серго испытанным тигриным взглядом. - А Бухарина, Рыкова и всю эту компанию... ты - тоже знаешь?
    Серго упрекнул:
    - В прошлом году мы тебе - уже ручались за них, и ты сам потом убедился в их невиновности!
    - А в этом году, - возразил Сталин, - против Бухарина показывает - даже его школьный, многолетний друг! Сокольников. Так что` я должен делать, по-твоему? Закон - обязывает нас проверить всё ещё раз!
    - А если это... не закон, а твоя личная ненависть к Бухарину? - напрямую возмущённо спросил Серго.
    - Ты читал показания арестованных, которые я тебе показывал? - возмутился и Сталин. - Там - не только про Бухарина...
    Серго молчал.
    - Почему молчишь? Почему это... не нашло отражения в твоём "проекте"?
    - Ты сам знаешь, почему; всё, что там написано - липа!
    - Липа? Кто ты такой, а?..
    - Ну, кто я, кто?! - взбеленился вдруг Серго.
    - Хорошо, скоро ты - это узнаешь. Я тебе так всё объясню, что ты... сразу всё поймёшь и сообразишь... что тебе делать!
    На этом расстались. Серго уехал, взревев мотором машины за высоким забором дачи с такой силой, что Сталин подумал: "Как бы не выкинул какой-нибудь неожиданный номер, с него станется! Псих..." И, чтобы охладить перед Пленумом ЦК его пыл, решил немного пугнуть, и... проверить: как поведёт себя?
    Пугнул, конечно, по-своему... Зная, что 23 января состоялся закрытый суд над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым и другими, на который не пропустили ни Серго, ни Бухарина, желавших прощально посмотреть на лица подсудимых, "показания" которых (в особенности Сокольникова) вводили Бухарина в глубокую депрессию. Подозревая, что и Серго этот суд расстроил напоминанием о расстрельной судьбе брата, Сталин послал к нему на квартиру ночью 15 февраля, энкавэдистов с обыском. Пусть задумается, ишак!
    Вскоре в домашнем кабинете Сталина раздался телефонный звонок. Звонил Серго. Сталин ждал этого звонка, и был готов к нему.
    - Слушаю, - поднял он трубку. - А, это ты, Серго? - ответил он тоже по-грузински. - Почему не здороваешься, почему такой возбуждённый?
    - А ты не знаешь, да? Не знаешь, что у меня, члена ЦК, члена Политбюро ЦК, на квартире идёт обыск?
    - Обыск? Ну и что?
    - Как это?!. Ты не понимаешь, что это означает для меня?!
    - Погоди, не горячись. Никогда не надо горячиться, Серго. Разве ты не догадался, что это не обыск, а шутка?
    - Какая, к чёртовой матери, шутка? Проснись! Говорю тебе, обыск, настоящий! Приехали люди Ежова. У них - ордер, всё настоящее, я сам читал! Да ещё вручили мне протокол допроса моего брата Папулии, который жил, как ты знаешь, в Тбилиси.
    - А ты не подумал, для чего это всё?
    - Послушай, Коба, мне сейчас не до шуток, понимаешь? Жена перепугана, люди роются в моём кабинете, вещах!
    - Зачем роются, не догадываешься?
    - Нет, не догадываюсь. Я член ЦК и не давал повода...
    - Нет давал. Надо, чтобы ты понял, за кем тебе идти до конца! За мной, твоим другом, или за этой лисой, за Бухариным. На днях Пленум, а ты мне... что подготовил для этого?!
    - И ты решил это выяснить таким способом? Да?
    - Да. Тебе - надо почувствовать, что всё обстоит... очень серьёзно! Ты хорошо сделал, что позвонил мне. Сейчас позвоню Ежову, он отменит обыск.
    - А если бы я не позвонил? - Голос Серго дрожал, как натянутая струна.
    - Я знал: ты позвонишь.
    - И, после таких штучек, ты хочешь, чтобы я... шёл за тобой, да?
    - Извини, пожалуйста, не подумал, что это может тебя так напугать.
    - Скажи мне, куда ещё идти за тобой, дальше?.. К этим зверствам, да? К расстрелам, нет?
    - Ты с кем разговариваешь?
    - Я с тобой разговариваю. Я хочу понять...
    - Серго, не строй из себя дурачка! Ты - уже давно всё понял. Чего - хочу от тебя, чего - от других.
    - Покорности? Это я понимаю. Но, зачем ты идёшь... по пути Германии? Ты - большевик или национал-социалист?!
    - Как ты смеешь?! Я - сидел в тюрьме, когда ты... ещё сиську сосал!
    - А теперь, кто сидит у тебя в тюрьмах? Старые большевики, да? Которые шли против царя и сидели вместе с тобой? За что ты их сажаешь? За что расстреливаешь?!
    - Сажаю - не я, сажают органы. И приговоры выносит - суд, тоже не я. Что тебе от меня надо? Разве ты сам... не подписывал?..
    - Ты отлично знаешь, что все они - ни в чём не виновны!
    - Зиновьев не виновен? Каменев не виновен?! Ты - тоже причастен к ним. И не только к ним!.. Испугался, да? Теперь хочешь барашком прикинуться? Не выйдет!..
    - Да, испугался. Потому - что верил тебе, и шёл за тобой. Теперь - вижу: надо искупать вину кровью.
    - Брось болтать, будь мужчиной! Делай свой выбор, и кончим этот разговор. Мы с тобой грузины.
    - Нет, на этом, я с тобой - не кончу. Ты, как морфинист, который дорвался до морфия! Всё тебе мало...
    Чувствуя, что Серго неуправляем и орёт так, что, вероятно, слышно во всех комнатах (хорошо, что хоть по-грузински), Сталин попробовал сбавить тон:
    - Зачем ищешь ссоры, Серго? Повторяю, мы с тобой оба грузины, мы не должны ссориться. Неужели ты действительно мог подумать, что я дам тебя арестовать? Вспомни, как я тебя выручал, когда Ленин хотел тебя выгнать из партии за тот мордобой, помнишь?
    - Никакого мордобоя не было, ты не сравнивай!.. Я только вгорячах ударил этого меньшевика по щеке. А твои люди - отбивают почки! Да ты и сам уже видел выбитые зубы у Пятакова.
    - У тебя короткая память, Серго! Камо - на чьей совести!
    Серго возмутился:
    - А вот этого - не надо! Зачем перекладываешь чужой грех на меня?! Это было твоё распоряжение, и все такие приказы шли из Москвы в Тифлис мимо меня, к людям Ягоды.
    Вождь немного смягчился:
    - Я и теперь приказал арестовать твоих врагов в Грузии - Мдивани и Махарадзе, которые будут...
    - Я - не просил тебя об этом! - перебил Серго, ужаснувшись, что будут расстреляны и эти невинные люди.
    - Ну хватит! - потерял терпение вождь. - Через 3 дня пленум, все уже оповещены, твой Бухарин грозит мне голодовкой, а тут ещё и ты со своими фокусами!
    - Мой брат Папулия тоже грузин. И Сванидзе грузин! А куда ты их дел? По твоим приказам уже и грузин много мёртвых!
    - Замолчи! Иначе, никого не оставлю из Орджоникидзе! Ты меня знаешь.
    - Знаю. Ты - не грузин, ты убийца, вот твоё настоящее имя!
    В трубке пошли гудки, а в груди у вождя клокотала ярость. Тут же приказал соединить его с Ежовым и, когда тот снял трубку и, ещё не сонным голосом, ответил: "Слушаю, товарищ Сталин, Ежов", заговорил с ним, как о деле решённом:
    - Сейчас мне звонил Орджоникидзе. По-моему, он решил застрелиться. Я думаю, он даже должен это сделать. Ты меня понял?
    Ежов молчал, что-то обдумывая, затем переспросил:
    - Должен, говорите?
    - А зачем ему мешать? Пусть сделает это, если решил. Меньше будет мороки. Как думаешь, не будем ему мешать?
    - Вас понял, товарищ Сталин - не мешать.
    - Молодец, ты правильно меня понял. Он нервный, горячий. Пусть твои люди помогут ему сейчас, если надо.
    - Сейчас?
    - А зачем откладывать? Самоубийство - лучшее оправдание всему. Зачем позор такому человеку?
    - Понял, товарищ Сталин. Немедленно распоряжусь.
    - Всего хорошего. Доложить мне обо всём лично.
    Вождь повесил трубку.
    "Вот теперь разговор окончен, Серго. Ты меня знаешь, у Сталина слово с делом не расходится".


    Ежов появился в квартире Орджоникидзе минут через 40, тихо и незаметно, словно из-под земли вырос. Серго сидел за письменным столом в кабинете и писал заявление-жалобу в Политбюро на обыск, устроенный сотрудниками НКВД в его квартире, когда над ухом у него прозвучало:
    - Что у вас тут происходит, Григорий Константинович?
    Серго вздрогнул от неожиданности, снял очки, положил рядом с ними ручку на стол и, увидев Ежова, принялся с возмущением объяснять происходящее.
    Ежов перебил его новым вопросом:
    - Ваш наркомовский револьвер при вас, нет?
    - Вот здесь, - выдвинул Серго справа от себя нижний ящик стола.
    - Положите его пока на стол... - спокойно приказал Ежов, - мои сотрудники должны зарегистрировать, что он у вас на месте, сколько при нём в наличности патронов, номер, какой системы, и так далее.
    - Пожалуйста, - вытащил Серго пистолет, обойму с патронами и положил на стол. - Можете записывать...
    - Да не я же буду этим заниматься! - раздражённо произнёс Ежов и, обходя Серго за его спиною, якобы осмотреть положенный на стол наган, быстро достал из кобуры свой пистолет и, взведя курок, выстрелил из него Серго в затылок. Даже не вскрикнув от неожиданности, хозяин кабинета упал грудью на стол, обливаясь кровью. Ежов хладнокровно засунул свой наган в кобуру, и едва успел изобразить на лице изумление, как в кабинет ворвалась Зинаида Гавриловна. Увидев мужа окровавленным, выкрикнула:
    - За что вы его?!.
    - Вы с ума сошли!.. - осадил Ежов. - Он же сам себя... Я и сказать ему не успел, что произошла ошибка!
    - Да ведь он же... что-то писал! - Зинаида Гавриловна показала пальцем на очки, исписанный лист бумаги.
    Ежов быстро взял со стола револьвер Серго, обойму и, пряча их в свою полевую сумку на боку, торопливо возразил:
    - А это что... по-вашему?
    Хозяйка метнулась к телефону, но и тут её опередил Ежов:
    - Сначала я... вызову "скорую помощь"! - крутанул он ноль на диске.
    - Да какая тут "скорая", когда он уже мёртв! - выхватила она у карлика телефонную трубку. - Нужно позвонить Сталину! - И рыдая от горя и приговаривая: "Ой, господи, да что же это делается?!.", принялась набирать номер телефона квартиры Сталина.
    - Слюшию... - раздалось в ухо из трубки.
    - Товарищ Сталин, несчастье! Убили моего мужа...
    - Как ета убили? Кто убил?
    Губы Зинаиды Гавриловны прыгали, тело тряслось, словно в ознобе, она выкрикнула:
    - Да этот карлик, что пришёл! Ежовым 5 минут назад назвался...
    Голос Сталина в трубке стал жёстким:
    - Зина! Вислюшай миня внимателна... Если тибе дарага твая дочь... ни балтай, чиво папаля! Ти сама развэ виделя, что стрелял Ежов? Зачем викрикиваиш такие слова?!.
    - Но мой муж был в очках и что-то писал... На столе - какое-то заявление, всё в крови! Разве так стреляются?!. Хотите, я позвоню сейчас Бухарину и позову их всех?! Они подтвердят, что я говорю правду...
    - Зина, ни деляй етава, астанавись! Ни впутивай в ети деля Бухариня и ево симю! Им щас ни да етава, паверь мне! Разбирёмся давай сами. Если ета самаубийства, ми абъявим в газетах и па радиа, шьто Сэрго сканчалься ат паралича... Так будит лючи для всех, паверь мне! И для тибя тожи, ти же умная женщиня!.. - В ухо Зинаиды Гавриловны понеслись тоскливые гудки. Сталин повесил трубку, и несчастная женщина пришла в ужас от страшной догадки - лицо её исказилось от чёрной безвыходности и вынужденного молчания.


    Ежов прибыл к вождю только на рассвете. Доложил, что Орджоникидзе покончил с собой из личного оружия.

    2

    Утром 19 февраля должен был начаться пленум ЦК, на который пригласил Бухарина секретарь Сталина Поскрёбышев по телефону, добавив, что "вас, Николай Иванович, товарищ Сталин предупреждает персонально - прибыть в обязательном порядке, так как будет рассматриваться ваш вопрос", и потому Николай Иванович поднялся с постели на час раньше обычного. Включил на стене репродуктор, и услыхал траурную музыку. Диктор сообщил, что 18 февраля скончался от паралича сердца Серго Орджоникидзе, и что, в связи с этим, пленум ЦК переносится на 23 февраля.
    "Бедный Серго, не выдержал всего этого ужаса, хотя ни Радека, ни Сокольникова с Пятаковым ещё не расстреляли, так как они должны проходить ещё по какому-то судебному процессу, - подумал Николай Иванович и огорчился: - Наверное, зря я поторопился вчера послать в цека своё заявление о голодовке в знак протеста против шантажирования меня. Уже и сил нет от голода, а пленум откладывается... И как быть с вдовой Серго? Чем, кроме соболезнования, можно сейчас ей помочь? Только душу мучить..."
    В этот же день написалась - как-то сама собою - поэма о Серго, один экземпляр которой отправил по почте с письмом Зинаиде Гавриловне, другой - Сталину. Если бы знал, что этот скот, чувствующий себя вторым Лениным и "вождём", завёл у себя дома папку, подписанную по-грузински: "Мои подхалимы", в которую складывал газетные выступления о нём, а также копии выступлений на кремлёвских собраниях, то не послал бы ему поэму о Серго. Николай Иванович входил в число "подхалимов". Сталин положил в папку и копию записки в ЦК, написанной Бухариным и Рыковым, в которой они осуждали свою позицию, когда 17 ноября 1922 года их вывели из Политбюро по желанию будущего вождя. В записке они писали: "Мы считаем своим долгом заявить, что в этом споре оказались правы партия и её ЦК. Наши взгляды оказались ошибочными. Признавая эти свои ошибки, мы, со своей стороны, поведём решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии и, прежде всего, против правого уклона". Стыдясь своего малодушия и унижения, они вручили эту записку Сталину, уставившись в пол, не глядя в его насмешливые глаза.
    Полистав папку, вождь нашёл другое выступление Бухарина: "Сталин был целиком прав, когда, блестяще применяя марксистско-ленинскую диалектику, разгромил целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, формулированных прежде всего мною... Обязанностью каждого члена партии является... сплочение вокруг товарища Сталина, как персонального воплощения ума и воли партии, её руководителя, её теоретического и практического вождя".
    Дальше была речь Рыкова: "Я хотел характеризовать роль товарища Сталина в первое время после смерти Владимира Ильича... О том, что он как организатор побед наших с величайшей силой показал себя в первое же время. Я хотел характеризовать то, чем товарищ Сталин в тот период сразу и немедленно выделился из всего состава тогдашнего руководства".
    Речь Федосеева-Томского вождь, естественно, подколол следующей - "святая троица правого уклона": "Я обязан перед партией заявить, что лишь потому, что товарищ Сталин был наиболее зорким, наиболее далеко видел, наиболее неуклонно вёл партию по правильному пути, ленинскому пути, потому что он наиболее тяжёлой рукой колотил нас, потому, что он был более теоретически и практически подкованным в борьбе против оппозиций, - этим объясняются нападки на товарища Сталина".
    Листая папку, вождь наслаждался: "А вот как отозвался об этой троице в то время Киров. Это же было сказано им прямо в лицо, сидели и слушали: "... теперь они пытаются вклиниться в наше общее торжество, пробуют пойти в ногу, под одну музыку, поддержать этот наш подъём... Возьмите Бухарина, например. По-моему, пел как будто по нотам, а голос - не тот... Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском".
    Но была у вождя и папка чёрного цвета, в которую он заносил всех, кого ненавидел и хотел уничтожить, и даже хранил в ней особо злые высказывания о себе Троцкого, напечатанные в русских издательствах за границей. Его буквально трясло от двух из них: "Сталин, необразованный в философии, экономике, истории, обладал, однако, тонким чутьём на чужие умы и идеи и всё время быстро ловил, ориентировался практически, что ему поддерживать, умел выделять из чужого главные звенья.
    Сведение Сталиным марксизма-ленинизма к элементарным схемам резко затормозило в стране развитие общественной мысли, гнало застой".
    "Сталин - это всегда схема, догматизм, чёрное-белое, прокрустово ложе, и ещё раз схема и схема, примитивизм. Но он умел на практике воплощать в жизнь все свои примитивные "теоретические" положения, т.е. всегда приспосабливал свою практику под конкретные запросы своих теоретических выкладок. И от этого его правление страною выглядит ужасно.
    Догматизм можно сравнить с судном, сидящим на мели. Волны бегут, а корабль стоит. Но видимость движения сохраняется. Сталин подходит к идеологии сугубо прагматически: настоящая идеология должна функционировать внутри страны ПОДОБНО ЦЕМЕНТУ, а вид её - КАК ВЗРЫВЧАТКА".
    Перечитав "подлые строки" снова, вождь взорвался твёрдым решением: "Дам задание убить шакала за границей, во что бы это мне ни обошлось! Пусть подохнет, как и его Блюмкин, которого он насылал на своих врагов. Я найду на него своего "Блюмкина"!"
    С этим озлобленным настроением жил вождь и в дни пленума, прерванного похоронами Серго. Ему остро хотелось расправы над "Рыжим Бухариным", осмелившимся заявить протест своей голодовкой. "Революционер какой нашёлся! Увидел в Сталине чуть ли не главу царской охранки, а не великого государства! Я тебя, шакал, так проучу публичным унижением, что позавидуешь Зиновьеву с Каменевым..."
    Сталин вспомнил одну из сладчайших сцен в своей жизни, когда ему пришла в голову мысль в августе прошлого года привезти к себе в кремлёвский кабинет на "последнее свидание" Зиновьева и Каменева, приговорённых к расстрелу. Какой замечательной получилась встреча! Какой разговор, какие чувства были на заросших седою щетиной лицах!..
    Оторвавших от приятных воспоминаний, вождь переключился мыслями на открытие пленума, на котором продолжит расправу над Бухариным, ещё не знающим, какой сюрприз он ему подготовил и согласовал со своими клевретами. Радостно предвкушал: "На этот раз осечки не будет: вряд ли кто уже решится перечить, после смерти Серго, после проведённых новых арестов и всеобщего страха, поселившегося в Кремле. Теперь мой черёд торжествовать, и я приготовил вам к концу Пленума такой наглядный сюрприз, что вы и у себя дома, в постелях, будете помнить, что Сталина ничто не может остановить. А каждый из вас в отдельности - уже не сила, если я, на ваших глазах, расправился с личным другом Ленина, которому Ленин ещё в 23-м году выдал блестящую характеристику. Теперь вы для меня не сила, даже взятые все вместе. Вот почему я смотрю на вас, как на будущих покойников. Я рассматриваю сейчас каждого из вас лишь на один предмет: оставлять в живых или нет? Если оставлять, то пора втягивать вас в свою подковёрную деятельность. Почему воры и бандиты втягивают в свои тёмные дела и не замазанных в преступлениях людей? Чтобы снаружи организация выглядела чистой, а в случае провала, замазавшиеся "чистые", не решались бы на саморазоблачение и предательство остальных, потому что и сами уже завязли в преступлениях по-крупному. Вот так надо поступить и с новичками: с Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем - заставить их подписаться под расстрелом невинных, внушить, что виновны. А потом... дать понять им, что распоряжались судьбами невиновных. И они будут молчать об этом до самой могилы, как и Серго, как Анастас Микоян после поездки в Ереван, где разрешил арестовать стольких армян, что ему... лучше не появляться больше в Армении. Это древний способ, проверенный... А эти дристуны - и на пенсии будут твердить, что никакого давления на них от Сталина, никогда и ни в чём, не было, всё в Кремле шло по-честному... Хотя я-то знаю другое: абсолютно честных людей не бывает. Нравственные муки - это для дураков!
    Что представляет из себя Михаил Калинин, этот бывший рабочий, поучавший когда-то меня, семинариста Иосифа Джугашвили, азбуке интернационализма? Добрый, никчемный слабак. Можно оставить...
    Рудзутак? Этот - хитрый, осторожный, а в душе - мой враг. Значит, пойдёт в подвалы Ежова.
    Станислав Косиор? Такой же. Но начинать надо - не с него, а с его военного брата, Иосифа Косиора. Надо будет посмотреть после всего на реакцию этого. Двух Косиоров для одного ЦК, пожалуй, многовато.
    Павел Постышев? Этого я уже приближал к себе. Но, кажется, он так ничего и не понял - хочет быть принципиальным. Не знает, что стопроцентно принципиальным можно быть только в могиле. Если поведёт себя в прежнем духе и дальше, придётся, вероятно, удовлетворить его пожелание.
    Влас Чубарь? С этим всё будет зависеть от, уже арестованного, заместителя командующего войсками Ленинградского военного округа, комкора Виталия Примакова. Тут, вообще, скоро будет развёрнута совершенно другая кампания - против военных: Тухачевского, ездившего в Германию в 1931 году под видом генерала Тургуева; Якира, который учился в 1929 году в академии германского генерального штаба; Уборевича, Корка, Эйдемана, Путны, Фельдмана. Вот изучит Ежов ещё раз материал, присланный из Чехословакии Бенешем, подготовится, и можно будет начать, параллельно с "делом" Бухарина. Как арестуем, станут "показывать", тогда и решим, что кому суждено. Впрочем, ясно, что` суждено за... шпионаж и измену. А пока, пусть ещё поживут на свободе, походят. Поглядим, с кем встречаются. А когда проведу в резолюцию съезда своё предложение об установлении в тюрьмах и лагерях "особого режима", разработанного мною вместе с Ягодой, а теперь и с Ежовым, то страх разольётся и по всей стране: от Бреста до Владивостока".
    Глава семнадцатая
    1

    Новая беда, вернее, понимание её неотвратимости, пришла в семью Бухарина, когда Сталин, не вытерпев, прислал до начала пленума на квартиру Николая Ивановича ночью (решил воспользоваться тем же приёмом, что и с Серго) трёх переодетых энкавэдистов с ордером на выселение из кремлёвской квартиры. Однако не успели они взяться за дело, как тут же позвонил Бухарину по телефону, и, чуть ли не дружеским тоном, спросил:
    - Что там у тебя, Николай?
    Николай Иванович, изумлённый такой осведомлённостью, ответил:
    - Да вот, Иосиф Виссарионович, пришли выселять меня из Кремля. А я в проживании здесь - вовсе и не заинтересован. Прошу только, чтобы другое помещение позволило уместить мою разросшуюся библиотеку.
    - А ти атвэди трубку от уха, чтоби слишали и ани... атвёль?
    - Да.
    - И пашли ихь к чёртавой матэри! Всё! - И повесил трубку.
    Энкавэдистов словно ветром сдуло. Но зловещий удар по нервам был уже нанесён, тем более что именно в ту же ночь был выселен из своей кремлёвской квартиры Рыков. Жизнь после этого пошла в страхе ожидания чего-то ужасного. И оно наступило...
    22 февраля пришло извещение, что завтра начнётся Пленум ЦК, и что его повестка дня такова:
    1. Вопрос об антипартийном поведении Н.Бухарина в связи с объявленной голодовкой... Пленуму.
    2. Вопрос о Н.Бухарине и А.Рыкове.
    3. Организационные вопросы.
    Прочитав это, Бухарин решил на семейном совете с отцом и женой, что Сталин, видимо, не собирается исключать его из партии, если ввёл в повестку Пленума дополнительный пункт, а, видимо, хочет лишь ошеломить его и всех членов ЦК неожиданностью постановки вопроса в партийном плане, то есть, разыгрывает из себя человека, относящегося к затеянному позорному следствию НКВД, якобы, с недоверием. А это признак того, что исключения, вероятно, не будет.
    Деланно бодрясь перед перепуганной женою, он возмутился:
    - Какой идиотизм! Такие обвинения могут быть предъявлены только бандиту с большой дороги. А при чём же тут "антипартийность"?!. Ладно, явлюсь, не прерывая голодовки...
    - Я провожу тебя, - поднялась жена, одевшись потеплее.
    - Зачем? Я сам, голова - пока ещё не кружится...
    - Нет, я провожу. У меня какие-то нехорошие предчувствия.
    Она проводила его до самого вестибюля в здании "партийного царства" Сталина. Начали прощаться. Побледнев, Анна произнесла:
    - Зря ты, Коля, с этой голодовкой. Ты и так не оправился после прошлогоднего ареста - похудел настолько, что вся кожа обвисла, на старика стал похож.
    А чем ещё можно остановить этого идиота, каким иным протестом? Я показывал отцу текст "заявления" по поводу вынужденного самоубийства Томского, но он его забраковал: "Мол, только озлобишь. Разве можно теперь против НКВД вякать - сомнут, а то и расстрелять решатся!"
    - Ну ладно, миленький, иди. Но... из-за меня там - не сдавайся, ладно?
    - Хорошо, родная. Держись и ты, если что!..
    Расцеловались, и он вошёл в вестибюль. Там его встретил у вешалки осунувшийся, почерневший, похожий на длинную жердь, Рыков. Протягивая руку, заикаясь сказал:
    - Самым дальновидным из нас оказался, я думаю, Томский. Следствие - лишь называется следствием, а на самом деле - это расправа!
    Сдав свои пальто и шапки, они пошли по ступенькам вверх, в зал заседаний. Николай Иванович мрачно пошутил:
    - Поднимаемся, словно к грузинскому Богу на горе Арарат.
    - Арарат - это в Армении, там хороший коньяк. А мы идём...
    к грузинскому пауку, сумевшему оседлать Россию, из-за таких за-асранцев, как Молотов, Во-орошилов и остальные его подхалимы!
    Если бы Рыков и Бухарин пришли на 15 минут раньше, они бы видели, с каким презрением Сталин смотрел на своих подхалимов и на врагов, входящих в зал, которым недавно определял, кого из них оставлять жить, а кого - лишать жизни; не простой человек, а судьбоносный вождь, бросающий взгляды-гибель и взгляды-помилования! Он ещё вчера распределил им роли, кому и что говорить. Бухарина - планировалось валить "Письмом старого большевика", печатаемого в парижском "Социалистическом Вестнике", который был организован в 30-м году врагом Советской власти Мартовым, удравшим из России. Рыкова - надо уязвить его родством с братом - врагом Советской власти, и духовным родством с предателем Рютиным, напечатавшим своё антисоветское воззвание в 29-м году. Но главный расчёт вождь
    строил всё-таки на материале, подготовленном в НКВД Ежовым.


    В зале заседаний, видимо, их ждали, так как никто ещё не сидел, а толпились в проходах. С их появлением гул голосов оборвался, будто по команде. Николай Иванович хотел было протянуть руку Ворошилову, очутившись перед толпой, но тот повернулся к нему спиной; другие - опустили глаза; третьи - делали вид, что заняты разговором друг с другом. И только Уборевич сам протянул руку ему, а затем и Рыкову. Видевший всё это Акулов тоже подал ему руку, и сочувственно прошептал:
    - Мужайтесь, Николай Иванович.
    Понимая, что Акулов, как секретарь ЦИКа, знающий обо всём, что готовит им Сталин, предупредил его о какой-то смертельной опасности, Николай Иванович взглянул в сторону Сталина, стоявшего возле, пустующего пока, стола для членов президиума собрания. Тот смотрел на входящих с едва скрытой усмешкой и ждал. Как только расселись, прибывшие на Пленум из других городов, и в зале затихло, вождь поднялся и, подходя к каждому члену ЦК, стал вручать копии материалов обвинения против Бухарина и Рыкова, отпечатанные и размноженные в НКВД, у Ежова. Лица цекистов мгновенно серели, а пальцы начинали подрагивать. На этом и строился весь расчёт.
    Теперь осталось лишь предоставить трибуну для выступлений Ворошилову, Молотову, Кагановичу, и машина "большинства" заработает...
    Так он и сделал. Но, перед этим, устроил небольшое театрализованное представление.
    - Товарищи, прежде чем перейти к решению вопросов повестки дня Пленума, - начал он, - мне хотелось бы напомнить вам о некоторых перегибах, допущенных нами, в связи с арестами враждебных нам элементов. Товарищи, работающие на местах, стали забывать нашу Конституцию, хотя она и принята была нами только в прошлом году. А там ясно сказано, чёрным по белому, что сын - не отвечает за своего отца, брата или сестру. Однако даже в Москве уже имеются случаи, когда с работы увольняют членов семьи арестованного. Это - в корне недопустимо, товарищи! Это противоречит нашим законам и демократии.
    Знал, красивые слова о демократии надо говорить для усыпления бдительности. Чтобы народ продолжал верить: вождь страны Советов, товарищ Сталин, всегда стоит на страже порядка и справедливости в государстве. Газеты завтра же раструбят об этом его предупреждении на весь мир, как когда-то о его статье "Головокружение от успехов", напечатанной по поводу "перегибов" с насильственными вовлечениями крестьян в колхозы. Статья произвела огромное впечатление в народе, и авторитет вождя был поднят: Сталин к насилию - никакого отношения не имеет, во всём виноваты чиновники-перегибщики. А людей, как загоняли в колхозы силой по тайному приказу, так и продолжали загонять, только уже без лишнего официального шума. Даже можно было жаловаться, хоть самому Сталину. Ну, а если не было ответов на эти жалобы, значит, до Сталина они не дошли, чиновники-бюрократы не показали ему их. Вот так всё будет и с арестами, и увольнениями родственников: будут продолжаться... Но вождь... опять останется на высоте. Потому, что всё предусмотрел ещё в 1932 году, когда испытывал свою "философскую" систему разъединения людей на практике строительства Беломоро-Балтийского канала имени Сталина. Страх, животный страх на "свободе" перед партией большевиков, а в концлагерях - перед дневной охраной, и перед уголовниками - ночью; плюс звериный голод. Вот самые действенные способы подавлять не только баранов, именуемых народом, но и членов ЦК. Во главе этой пирамиды - должен стоять на мавзолее Ленина - фараон: стальной, несгибаемый и безжалостный. Сталин. А если уж кого арестуют с согласия самого вождя, как вот произойдёт сейчас, то сомневаться... будет не в чем: разрешил сам страж закона, стало быть, вина большая! О, вождь был великим мастером интриги, умел предусмотреть всё.
    Кончив речь в защиту демократии и справедливости, Сталин объявил:
    - Слово для чрезвычайного сообщения имеет товарищ Ворошилов.
    Вождь и тут всё рассчитал. Знал - это свой, этот не подкачает, а главное - известный герой гражданской войны, все его любят. Но почему любят, почему знают? Потому, что Ворошилова нашёл и выдвинул вождь. Прославил его, безвестного когда-то комдива, в газетах. Потому, что он нужен вождю за сговорчивый характер и способность пойти ради него на всё. Но главный расчёт сегодня был всё-таки на материалы, подготовленные в НКВД людьми Ежова, против них Бухарину не устоять.
    Ворошилов подошёл к трибунке и, не отрывая головы от бумаг, которые разложил перед собой, боясь смотреть в сторону Рыкова и Бухарина, сидевших в зале рядом, начал:
    - Товарищи, надеюсь, вы уже ознакомились с материалами наших органов безопасности? И понимаете, что в нашу среду, прикрываясь партийными билетами и высокими должностями, вновь проникли враги! Которых, как выяснилось, давно завербовали к себе на службу иностранные разведки, а теперь они чуть ли не в открытую, но... всё-таки прикрываясь званиями бывших "старых большевиков", печатают свою клевету на Советскую власть в парижских журналах, как вы уже знаете, и в газетах.
    Вождь, неотрывно следивший из президиума за выражением лиц Бухарина и Рыкова, заметил, как те быстро переглянулись и, видимо, поняв, что речь на этот раз пойдёт о них, смертельно побледнели и напряглись.
    Ворошилов продолжал бубнить:
    - Кое-что из их деятельности нам было известно ещё в прошлом году. Но отдельные товарищи из Политбюро тогда не согласились с этим, потребовали прекращения дела, и товарищ Сталин вынужден был...
    Ворошилова громко перебил холёный Лазарь Каганович, тоже сидевший в президиуме, рядом с Молотовым, у которого были точно такие же усы.
    - А может быть, эти товарищи из Политбюро опасались и за свою шкуру? Может, они были уже замешаны тоже?
    Над залом нависла зловещая тишина. Бухарин и Рыков о чём- то стали шептаться - видно было, что нервничали. Вождь понял: догадались, что прелюдии кончились и настала решительная борьба не на живот, а на смерть. Значит, сейчас начнётся схватка. Последняя, в которой надо победить. Проигрыш - смерть...
    Нахохленный, почти испуганный, Ворошилов продолжил выступление:
    - Да, товарищ Каганович, вполне возможно и такое. Ещё неизвестно, почему застрелился Орджоникидзе. И хотя народу мы официально сообщили в газетах, что он скончался от паралича, все вы понимаете, что сделано это было только ради спокойствия населения. У нас и без того достаточно развелось предателей, вредителей, диверсантов и шпионов.
    Сталин негромко перебил:
    - Оставим мёртвых в покое, товарищ Ворошилов. Тут есть живые, о которых уже известно всё, но они продолжают корчить из себя заслуженных большевиков.
    - Вот и я говорю, - закивал Ворошилов. - У делегатов Пленума на руках материалы, изобличающие таких махровых главарей предательства, как Бухарин и Рыков, как их приспе...
    - Что?! Что вы сказали, повторите?! - закричал Бухарин, вскакивая в страшном гневе. Губы его тряслись: - Как вы смеете такое заявлять?! Ещё не было никакого следствия, ещё ничего не доказано, а вы!.. Кто вам дал право оскорблять нас? Да ещё на Пленуме!
    Вместо растерявшегося от неожиданности Ворошилова ответил Сталин:
    - А ты не горячись так, Бухарин, побереги нервы, они тебе ещё пригодятся! Следствие уже идёт. Все эти дни тебе приносили что? Протоколы допросов арестованных. Их ответы и подписи. Зачем изображаешь здесь перед нами оскорблённую невинность? Ты же всё знаешь: в чём вас обвиняют, и кто обвиняет.
    Бухарин с гневом обратился к залу:
    - Товарищи! То, что мне приносили на дом, - сплошная фальшивка, вымысел! Сами подумайте, зачем мне или Рыкову, занимающему так же высокий государственный пост, вербоваться в какие-то рядовые шпионы? Что за чушь!..
    Сталин поднялся тоже:
    - Чушь? Но месяц назад был процесс над Пятаковым? Над Сокольниковым, Радеком и с ними ещё 14-ти. Разве они не занимали высокие посты? Однако же признались во всём, и это известно теперь всему миру. Арестован Ягода! Есть и другие лица, которые будут арестованы. Только мы не имеем права, пока, оглашать их имена, - заявил вождь с многозначительным видом. - Так что не надо мешать товарищу Ворошилову закончить его чрезвычайное сообщение.
    - А вы - не мешайте говорить мне! Вы - не председатель на этом заседании! - И уже к залу: - Товарищи! Меня Сталин обвиняет в том, будто это я написал "Письмо старого большевика", причём, по заданию, якобы Рютина.
    - Да, - вновь начал кричать Сталин, - ви - саобщники с Рютиним!
    - Да зачем мне этот Рютин, да ещё его "задание"? Я могу доказать это его же фразой: "Бухарин и Рыков - отработанный пар"! Это же - оскорбление! Что же я, по-вашему, идиот: выполнять задание того, кто меня оскорбил! А, во-вторых, то, что я ничего не выполнял и не писал, могу доказать простым сопоставлением стилей: моих текстов, и текста "Письма", которого я и в глаза не видел. Дайте мне этот текст!
    Рыков поддержал Бухарина выкриком:
    - Правильно! Я тоже прекрасно помню эту фразу про "отработанный пар", когда "Обращение" Рютина разбиралось на заседании Политбюро в 30-м году. И Рютина, после этого - посадили, на много лет! Как он мог давать какие-то задания Бухарину, если неизвестно даже, где он сидит?!
    Сталин взвизгнул:
    - Ани оба здесь врут! На кажьдом шагу, врут! Не верьте им, таварищи! Ани, как сказано в следствэних дакументах, били и саучастниками в заговоре: пакушени на Кирова! Вот.
    Бухарин заорал:
    - Опять нет никакой логики! Киров на том Политбюро защищал Рютина. Зачем же нам было организовывать покушение на него, если мы, по мнению Сталина, тоже были на стороне Рютина?!
    Рыков, обращаясь к Бухарину, махнул рукой на Сталина и его президиум:
    - Да ну их, Николай! Здесь бесполезно что-либо доказывать: они нам - не дают говорить, а членам ЦК - слушать.
    Бухарин схватился ладонью за грудь, где сдавило сердце, слабеющим голосом простонал:
    - Я... объявлял вам свой протест! Я объявлял... - У него закружилась голова, подкосились ноги, и он оказался сидящим на полу. Пришёл в себя, когда услыхал над собою слова подошедшего Сталина:
    - Ну, шьто Никаляй, каму ти абъявиль галядовку? Цека партии, да? Пасматри на сибя в зеркалё, на каво ти сталь пахожь? Савсем истащаль, асляб! Праси пращени у пленума за сваю галядовку!
    Вставать не хотелось из-за боязни упасть снова, и Бухарин ответил, сидя:
    - Зачем это нужно, если вы... собираетесь исключить меня из партии?
    - Такова ришения - пака ещё нет! - нагло соврал Сталин, посмотрев на членов ЦК, уже знавших обо всём, что будет дальше. И понимая, что те прислушиваются к его словам, добавил погромче: - Поднимайся! Иди на трибуню и праси пращени у пленюма! Нихарашё ти паступиль!
    Бухарин поверил. Сгорая от мучительного унижения, поднялся, поплёлся, побитой собакой с опущенным хвостом, к трибуне. Поднявшись на неё, объявил слабым голосом:
    - Прошу прощения, товарищи, за голодовку.
    Сталин, уже севший в президиум, приказал сытым самодовольным голосом:
    - Гавари громче, Бухаринь! Пачиму ти абъявиль... галядовку партии? Чем ана правинилясь перед табой?
    - Товарищи! - громче заговорил Николай Иванович. - Ни партия, ни цека - тут не при чём! Голодовка моя - вызвана была в состоянии крайнего возбуждения... в связи с необоснованными обвинениями... в мой адрес, которые... я решительно отвергаю! Но, если вы считаете, что моя голодовка направлена против вас, то я - отказываюсь от неё. В надежде, что чудовищные обвинения... будут с меня сняты. Но для этого я требую, в таком случае, создания... комиссии по расследованию... работы органов НКВД!
    Оглядев насупленные лица членов пленума, молчавших, словно на его похоронах, Бухарин почувствовал в душе странную опустошённость, отверженность, медленно сошёл с трибуны, дошёл до того места, где до этого сидел, и вновь сел. Зал никак не отреагировал на это, все повернули головы к трибуне, где заканчивал речь Ворошилов:
    - Мы не можем далее оставлять их на высоких постах, которые они занимают, и в партии - тоже.
    Выкрикнул из президиума круглолицый Молотов, сверкнув стёклами пенсне:
    - В первую очередь - гнать надо из партии!
    В зале вскочил Андреев, бывший рабочий, а теперь один из секретарей ЦК. Возмущённо добавил:
    - Вот именно, там им - не место!
    Андреева поддержал Жданов:
    - Им место - на скамье подсудимых! Существует чудовищный заговор, который теперь раскрыт!
    Рыков, обычно молчаливый из-за своего заикания, не выдержал:
    - Да опомнитесь же вы, товарищи! Что за охота на ведьм?
    Вождь был удовлетворён: его люди брали верх, разъярились и выкриками с мест дружно требовали исключения Рыкова и Бухарина из партии, предания суду. Дав всем накричаться и угомониться, он подошёл к Жданову и тихо ему сказал:
    - Сегодня - не будем их исключать. Переходи на доклад, который намечался на завтра. Предупреди и Молотова с Ворошиловым... - И вернувшись на своё место, громко объявил: - Слово предоставляется товарищу Жданову.
    Сталин спокойно сел, а делегаты почувствовали ужас. Тут уж не до вопросов, не до выступлений - лучше молчать и слушать, если уж за таких людей берутся. И - помалкивать обо всём и потом, чтобы самих не взяли. Смутное время...
    То же чувство ужаса испытывал и Бухарин, будто к нему в образе Сталина приближалась сама смерть. Знал, все показания арестованных - бред, паранойя. И вообще всё происходящее здесь, наяву, казалось дурной игрой, приснившейся во время трудной болезни. Не верилось, что в такое могут поверить нормальные люди. Но оно происходило уже. Сидели, слушали, верили. Потому что был уже суд и над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым. Действительно, кто мог поверить тогда?.. Теперь вот костлявая рука подбирается к собственному горлу. Надо как-то бороться против этого, защищаться. Немедленно. Но как? Что делать, если тебе не верят? Кричать, вскакивать без конца?
    Жданов деловито доложил о том, что страна приближается к выборам в Верховный Совет СССР по новой избирательной системе, и поэтому все партийные организации должны перестроить свою партийно-политическую работу в соответствии с этой новой системой.
    Поговорив затем о состоянии внутрипартийной демократии как о важнейшем условии нравственного здоровья партии, он заявил:
    - Нам не следует забывать, товарищи, указаний нашего генерального секретаря цека, который недавно сказал: "Хотя нам бьёт в глаза культурная работа диктатуры, - прочитал он по бумажке, не понимая смысла цитаты и пугаясь, что не сверил напечатанное машинисткой с оригиналом, понёсся читать быстрым говорком дальше, чтобы слушающие его не успели вникнуть, - органы подавления сегодня - так же нужны, как и в период гражданской войны. Мы не можем не учитывать, что, пока наши люди дремлют и раскачиваются, враги действуют! А в партии - обстановка сейчас непростая. Ряды партии редеют; в ней оказалось немало врагов", о которых вам доложит сейчас, более обстоятельно, товарищ Молотов.
    Заика Молотов из-за дефекта речи старался не вдаваться особо в политические оценки фактов, а сыпал более цифрами. Называл фамилии раскрытых "врагов народа", пробравшихся в тяжёлую промышленность, которой руководил нарком Орджоникидзе: Аристов, Язовских, Яковлев и другие, "мелочь". По его словам выходило, что всем этим разгулом "террористов и троцкистов" руководил Пятаков. Далее он сообщил ошеломляющие цифры осуждённых людей, по состоянию на "данный момент", из следующих наркоматов: Наркомтяжпром - 585 человек, Наркомпрос - 228, Наркомлёгпром - 141, НКПС - 137, Наркомзем - 102...
    Перечислив 21 ведомство, Молотов заявил:
    - Все эти вредители действовали, товарищи, по указаниям из троцкистского центра. Стратегия вредительства проводится ими под лозунгом Троцкого: "Наносить чувствительные удары в чувствительных местах". Об этом более компетентно доложит товарищ Ежов.
    Новый глава НКВД, Ежов, маленький, будто карлик, возник на месте Молотова как-то незаметно, каким незаметным был он и на работе. Этого тёзку Бухарина все привыкли видеть рядовым членом Организационного Бюро при ЦК, затем, с начала 1935 года, одним из секретарей ЦК. И вдруг, в конце 1936-го, Сталин, неожиданно для всех, заменил им, на посту наркома НКВД, Ягоду. А теперь все услышали первую речь этого наркома. "Карлик" принялся нагнетать обстановку, по которой выходило, что "враги" проникли всюду, и довёл зал своей, ещё более обширной статистикой, нежели у Молотова, до мрачной и молчаливой задумчивости: никто даже не перешёптывался. А когда перешёл к обвинению Бухарина и Рыкова, как и значилось в повестке дня, то все уже устали. Чего он им только не припомнил! И "правый уклон" от линии партии, и "пособничество кулацким восстаниям", и участие в тайной организации неудавшихся покушений на товарища Сталина, и в подготовке "дворцового переворота", и даже в причастности к убийству товарища Кирова. И всё это якобы следует из показаний и признаний врагов народа и советской власти. Никому не верилось во всё это, не хотелось и слушать. Стали выкрикивать: "Есть предложение перенести слушание вопроса о Бухарине и Рыкове на завтра!", "Хватит, мы устали!.." И "вопрос об антипартийном поведении Н. Бухарина, в связи с объявленной голодовкой", был перенесён на следующий день.
    Николай Иванович ушёл домой с надеждой, что завтра вся эта клеветническая чушь будет отвергнута членами ЦК на свежую голову, и он, впервые за неделю, "из уважения к пленуму", поел дома и уснул. Однако среди ночи проснулся, и сел писать страстную объяснительную записку, в которой отвергал все, предъявленные ему, обвинения. Позвонил Рыкову, который тоже не спал уже, прочитал ему текст своей записки и посоветовал сделать так же. Затем вновь сел за стол, и написал письмо Сталину. А утром - ещё и позвонил ему. Тот отвечал как-то уклончиво:
    - Никаляй, не паникуй. Разбиромса. Ми верим, что ти не враг. Но, раз на тибя "паказивают": Сакольников, Астров, Куликов и дрюгие, нада спакойна разобраца ва всём... Успакойся!
    - Да как можно даже подумать обо мне, что я - "пособник террористических групп"! - сорвался Николай Иванович на истерический крик.
    - Спакойна, Никаляй, спакойна! Разбиромся... - повторил Сталин, и положил трубку.
    Вскоре раздался звонок: звонил секретарь Сталина Поскрёбышев, приглашая Николая Ивановича на пленум снова.
    Каким же было удивление Николая Ивановича, когда явился на пленум и увидел, что Сталин сделал вид, будто даже не заметил его прихода, и объявил, что повестка дня "Уроки вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов" продолжается, и что слово предоставляется товарищу Ежову, который не успел вчера закончить свой доклад.
    Ежов, как и вчера, возник на трибуне как-то незаметно, словно и не уходил домой. А за спиною Николая Ивановича 2 члена ЦК обсуждали известие о том, что новый нарком называется теперь "Генеральным комиссаром государственной безопасности".
    "Какой ничтожный на вид и - "генеральный комиссар безопасности"! - враждебно подумал о Ежове Николай Иванович, рассматривая его. А тот уже "генералил" с трибуны:
    - За последние 2 месяца не припомню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников или руководителей наркомов, по своей инициативе, позвонил бы и сказал: "Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то сотрудник, займитесь этим человеком, что-то там неблагополучно..." Таких звонков - не было! Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя или троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защитить этих людей. Как вот было и с прошлогодним арестом Бухарина, Рыкова и Томского.
    После Ежова выступил полуграмотный Каганович:
    - Я, товарищи, буду уже краток, и освещу тольки факты вредительства на железнодорожном транспорти... - Он принялся зачитывать такой длинный список "вредителей", после которого не воспринималось уже и всё остальное, то, что он озлобленно выкрикивал в зал, возбуждаясь от собственных слов. - Я не могу назвать ни одной дороги, ни одной сети, где не было бы - "гэкал" он, - троцкистско-японского вредительства! Мало того! Нет, жодной отрасли жилезнодорожного транспорту, где не оказалось бы... всё тех жи, вридителев!
    Потом начались прения, которым, казалось Николаю Ивановичу, не будет конца. И опять, и этот день, ничем конкретным не кончился. Лишь по докладу Ежова было принято специальное постановление, что наркомат внутренних дел запоздал в борьбе с врагами, по крайней мере, на 4 года. НКВД вменялось: "довести дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов до конца, с тем, чтобы подавить малейшие проявления их антисоветской деятельности". А затем Сталин внёс предложение: "создать партийную комиссию из членов ЦК для рассмотрения вопроса: исключить из партии, или оставить в ней, Бухарина и Рыкова". Поимённо в эту комиссию были избраны: Молотов, Ворошилов, Варейкис и... вытиравшая украдкой слёзы Крупская, и сестра Ленина, Мария Ильинична Ульянова.
    Бухарин понял, хитрый интриган Сталин решил, во избежание кривотолков, прикрыть комиссию именем семьи Ленина. От стыда за свою бывшую помощницу Николай Иванович чуть сам не заплакал.
    В общем, первые докладчики только обрисовали "ландшафт", где водятся "враги". А пленуму было необходимо, как заявил Сталин, чёткое обоснование причин активизации врагов, и теоретическое обоснование программы борьбы с ними. И что он, выслушав завтра прения о политической сущности врагов, подготовит доклад "О недостатках партийной работы и мерах ликвидации двурушников в партии", с которым выступит в конце пленума.
    - А пока... вапрос по "делю Бухарина и Рыкова", каторие всё ещё числяца в кандидатах в члени ЦК, астаётся нерешёним, таварищи!..
    Все чувствовали, что вопрос, на самом деле, давно решён, что окончательная расправа, над неугодными вождю Бухариным и Рыковым, не за горами, и стали молча подниматься со своих стульев.
    Ещё острее ощущал и переживал эту оттяжку, уходя домой, сам Николай Иванович.
    "Что делать? Ну что можно сделать?!." - круглосуточно сверлила мозг одна и та же мысль, не находя ответа. Извелись от этой мысли и дома все - жена, отец, первая жена.

    2

    Роковой день настал утром 27 февраля. Первой жене Бухарина приснился нехороший сон. Будто она с мужем отдыхала в каких-то горах. Поднялся сильный ветер. Из-за туч с молнией вывалился орёл, камнем упал сверху на Колю, схватил его огромными когтями, взмыл вверх и унёс за чёрную тучу. А её снесло ветром с горы, и она полетела в пропасть. Проснулась от ужаса.
    Почувствовав, что сон к беде, она попросила нянечку-белоруску, которая ухаживала за нею и за сыном Ани Юрочкой, привести к ней Анечку. А когда та пришла, стала шептаться с ней:
    - Аннушка, это к беде, к беде! Что-то должно случиться с нами, какая-то страшная беда. Ты про сон не говори Коле, а предупреди, чтобы вёл себя сегодня на пленуме осторожно...
    Дурное предчувствие передалось от Надежды Михайловны к молодой жене Бухарина. Та поспешила к мужу:
    - Коля, надо поговорить...
    - О чём, Анечка?
    - Ты только не пугайся, Коленька, ладно? Давай попрощаемся, на всякий случай, по-человечески. У меня предчувствие, что Чингисхан снова тебя посадит...
    - Да, похоже на то, хотя в его обвинения ни один порядочный человек не верит. Уже начали арестовывать высшее военное командование. А на Украине... органы НКВД устроили - ты не поверишь даже! - соревнование между областями: кто больше выявит и арестует шпионов и "врагов народа"!
    У жены покатились горошинками слёзы по щекам:
    - Да что же он делает, Коля?! Может, он давно сошёл с ума, а вы ему подчиняетесь...
    - Ты бы послушала выступления его подхалимов!.. Попробуй, не подчинись!..
    - Да, да. Газету - стыдно читать: одни восхваления "великому вождю", "великому Сталину".
    - А с другой стороны, - изумился он, - ну как можно поверить, что в какие-то рядовые шпионы... пойдёт, например, маршал Тухачевский, которого арестовали вчера, как шпиона!
    - Да ты что-о, неужто и его?! Прямо косилка какая-то...
    Он зажал ей рот страстным поцелуем, и они, не ожидая от себя давно уже никакого желания, возбудились. Время ещё было, сколько - неизвестно. Сталин сказал, что позовут, когда будет принято решение. И Николай Иванович, оживший после близости и, почти счастливый, сел писать, задуманное в эти последние дни, "Письмо для потомков". Написав его, передал Аннушке для заучивания наизусть.
    А перед вечером ему позвонил секретарь Сталина, Поскрёбышев, и сообщил, что надо явиться на вечернее заседание Пленума. Николай Иванович стал прощаться с отцом. У Ивана Гавриловича начались судороги, он лежал на кровати с синим лицом и со стонами спрашивал:
    - Что за сумасшествие у вас там, в правительстве, происходит? Что происходит, Коля, объясни ты мне, старому недотёпе?!
    - Это долгий разговор, папа...
    - А коротко нельзя, что ли? Ты же академик, лекции людям читаешь!..
    - На такую опасную тему я лекций не читал, а потому, краткого варианта, у меня пока нет.
    - А о чём же ты выступал в Париже, что столько шуму было в газетах?
    - В Сорбонне я выступал против фашизма, читал лекции о необходимости сопротивления германскому фашизму, - с готовностью ответил Николай Иванович. И вдруг его осенила страшная мысль: - Погоди, погоди-ка, отец. А ведь, если кратко, то... в России происходит то же самое, что и в Германии! Или нечто очень похожее... Да-да, но об этом нельзя и заикаться! У нас - давно уже не партия, а партократия, то есть, власть большевиков над всеми: над советской властью, народом, над армией, над профсоюзами, комсомолом, над наркоматами культуры, просвещения, медицины. Партия переродилась, и превратилась в надправительственный фашистский орган, как в Германии! Только ты об этом - не ляпни где-нибудь по неосторожности! - опомнился он, что наговорил лишнего. - И сотворил всё это... и продолжает творить "великий насильник" Сталин. Вот что происходит. А все поджали хвосты, и молчат. Лижут ему задницу, из страха, что расстреляет, и не то, что за несогласие, а за... обыкновенное инакомыслие! Люди же - не бараны, реагирующие на всё одинаково. Но - это ещё Ленин придумал - принимать все правительственные решения голосующим большинством. Которое... состоит у нас из... полуграмотного пролетариата. И Сталин - задушит этим "большевизмом" кого угодно, даже гения, если он выскажет мысль, направленную не на угнетение, а на свободу Разума и Совести. Ты понял, отец?!.
    Опять звонок, опять Поскрёбышев:
    - Вы задерживаете пленум! Вас ждут...
    Николай Иванович не торопился: "Пусть ждут, хрен с ними!" Простился с первой женой, зайдя в её комнату. Бедняга, не могла уже говорить, наплакалась до икотки. Подержал её возле груди, прижав к себе и прошептав в ухо: "Что я могу поделать, милая?.. Видимо, такая у нас с тобою судьба... Прости, если можешь, и прощай!"
    Перед юной Аннушкой он опустился на колени и расплакался сам:
    - Прости меня, девочка, за твою загубленную жизнь! Я знаю, тебе будет тяжело. Воспитай ребёнка доброжелательным, это главное качество в Человеке. И - вне политики, подальше от Кремля, от Сталина и его змей. А ситуация в России, всё равно, когда-нибудь изменится, люди устали от зверств. Ты молода и, возможно, доживёшь, когда опять станут ценить в людях совесть, а не предательство. Не плачь, моя хорошая! Я, может быть, ещё сумею защитить себя, если будет открытый суд. Проси всех, кого сможешь, судить нас открытым судом. Не обозлись только сама, Анюточка, от этой, предстоящей тебе, жизни.
    И Анна, несчастная и добрая душа, тоже захлебнулась в слезах, произнеся жуткие, казалось бы, слова:
    - Хорошо, что папа умер в 32-м. Был бы он сейчас в тюрьме! Он ненавидел этого Сталина, как никто! А ты, милый, поклянись мне, что не будешь лгать на себя и на других, как твой одноклассник.
    - Анюточка, я не могу дать тебе такой клятвы, ты меня уж прости.
    - Почему?..
    - Мой одноклассник - не мог добровольно оболгать меня из-за своего сына, любовь которого ты отвергла. Его могли только заставить подписаться.
    - Прости меня, Коленька! Я не подумала, что там... Сейчас, об этом уже всем известно. Прости, если можешь. Я ведь знаю, ты добрый, а чуть не заставила тебя... - Дальше, из-за слёз, слов было уже не разобрать. Приходя к нему на свидания в его первый арест, она, наслушавшись правды о подвалах Лубянки, поняла: "Библейский ад находится не на Том Свете, он - в Москве, под Лубянской площадью. А его Вельзевул - стоит на памятнике в образе Дзержинского".
    Пришлось Николаю Ивановичу вырваться из её объятий, и одеваться уже на улице.


    Вечер был тёмным, безлунным, на душе было скверно. В вестибюле Николая Ивановича поджидал Рыков, и они пошли наверх вместе. На ступеньках их догнал Окулов и, остановив на площадке, стал рассказывать: "Днём, когда заседала по вашему делу парткомиссия, Сталин предложил - через Молотова, не сам, конечно - исключить вас из партии, предать суду и расстрелять. Но Крупская и Ульянова не согласились с такой формулировкой: "Ещё же, мол, не было ни следствия, ни суда! Разве можно так? Мы же не прокуратура..." Тогда Сталин настоял - только это, братцы, между нами! - Окулов приложил к губам указательный палец, - на такой формулировке: "Бухарин и Рыков заслуживают немедленного исключения из партии и предания суду".
    Пропустив Окулова вперёд, они подождали немного, чтобы собраться с мыслями, и поднялись тоже.
    Дальнейшее для них проходило уже, как в бреду.
    Кажется, они, войдя в зал, поклонились всем, но никто на их приветствие никак не отреагировал, в том числе и Окулов. Ни Крупской, ни Марии Ильиничны в зале не было, а Сталин, увидевший их, произнёс:
    - Вячеслав, ти хатель что-та сказат?..
    - Да, - поднялся Молотов за столом. - У нас тут есть заключение выбранной парткомиссии по делу Бухарина. Оно основано на изучении документов, и мне хотелось бы его здесь огласить. Разрешите?
    Сталин передал бразды правления Ворошилову:
    - Сегодня Клим тут хазяин, - демократично кивнул он на маршала, - спрашивай иво.
    Ворошилов разрешил:
    - Оглашайте, если заключение готово.
    И Молотов огласил:
    - Изучив материалы и документы, предоставленные нам органами государственной безопасности, мы, в составе... Правда, Крупская и Ульянова на сегодняшнее заседание пленума прийти не смогли, простудились. Но свои подписи поставили, могу показать...
    Слова сыпались легко, как камешки с горы, и заваливали Бухарина "фактами" печатания во Франции антисоветского "Письма старого большевика", заваливали уже и Рыкова, якобы продолжавшего связь с "преступником" Рютиным - вот уже по пояс, по грудь... Сталин не слушал, он знал наизусть, сам составлял это заключение ночью. Даже пошутил: "злоключение", закончив его писать. Теперь же только кивал. Как только камни сыпаться перестали, Ворошилов поставил заключение комиссии на голосование пленуму. Руки поднимались медленно, одна за другой. И поднялось их чуть более половины. Небывалый случай! Видимо, люди устали уже не только верить тому, что Бухарин и Рыков враги, но и устали бояться.
    Заворожено глядя в зал, Бухарин ёрзал на стуле. Надо было принимать какое-то решение, немедленно, иначе всё пропадёт, погибнет. И он поднял руку, прося слова. Ворошилов понял по его белому лицу, что будет каяться, а не требовать, и разрешил:
    - Слово предоставляется Бухарину...
    Потрясённый происходящим, Бухарин решил признать за собой хотя бы какую-то ошибку, чтобы не выглядеть самоуверенным и заносчивым - таких не любят на собраниях. Желая выглядеть объективным, и потому, достойным снисхождения, он негромко начал:
    - Товарищи! На прошлом заседании я уже просил прощения за свою ошибочную реакцию голодовкой на оскорбительные для меня обвинения. Но сегодня я хотел бы, чтобы вы...
    Услышав гул одобрения в зале, Сталин громко перебил: - Этого маля, Бухаринь, маля! Пасмотрите ви на нево: савершиль столька всяких приступлени и хочит атделяца извинением. Я би, на ево мести, на калени упаль перед партией, и раскаялься ва всём! Рассказаль би всё... А он?! Нет, Бухаринь, тибе не удасца разжялабит нас таким спосабам! - Сталин поднялся, показывая всем видом, что дело окончено и обсуждению уже не подлежит.
    Бухарин заторопился:
    - Товарищи! Разрешите мне всё же закончить... В прощальном письме к вам, товарищи, Томский написал, что не хочет больше жить, потому, что генсек опять нас арестует и будет приходить смотреть на издевательства над нами. "Лучше смерть, чем такие унижения, которые ждут не только нас, но и тех, кто будет пытаться защищать нас от его произвола!" - такими словами закончил он своё письмо. От себя - хочу добавить, вернее, спросить: что изменилось с тех пор в нашем ЦК? Застрелился лишь честный человек, член ЦК, не выдержавший клеветы. Но изменил ли стиль своей работы-травли генеральный секретарь партии? Ничуть! Как держал он курс на подавление неугодных ему членов ЦК, критикующих его, так и продолжает.
    Сталин, перекосившись от ненависти, выкрикнул:
    - Ти гавари, да ни загаваривайся! Сам, панимаете, завербовани агент, имеются сведения! Имеются! - поднял он руку. - А хочит свалит всё - на других!
    Бухарин напряг голос ещё сильнее:
    - Вот вам его методы! Вот вам его приёмы! Дошла очередь до меня с Рыковым, и он готов клеветать на нас, какую угодно чушь, лишь бы убрать со своей дороги! Сталин заорал, трахнув кулаком по столу:
    - Малчат, прэдатэл! Имеются дакументи!..
    Бухарин выхватил из нагрудного кармана бумагу, держа её над головой, объявил:
    - Товарищи! У меня с товарищем Рыковым - письменное заявление в Центральный Комитет! Пусть ЦК разберётся... Мы требуем от ЦК назначить партийное расследование действий НКВД, который фабрикует фальшивки, вроде тех, что вам вчера всунул генсек! А "чудовищный заговор", о котором кричал Жданов, действительно существует!
    В зале разом оборвался весь шум и стало тихо, будто лопнула струна. И в этой наступившей и такой неожиданной тишине Бухарин звонко договорил:
    - Да, заговор существует, товарищи. Но только возглавляет его - не Бухарин и Рыков, а Сталин и Ежов! Это они стремятся к личной диктатуре, основанной на полицейской власти над партией и страной!
    - Вон из етава заля! - закричал Сталин, зная, что в вестибюле, за дверью, ждут сигнала на арест сотрудники НКВД.
    Выходя из зала, Бухарин вдруг с ужасом вспомнил ночной звонок пьяного Сталина в 34-м году. Первой проснулась Аннушка, на которой Николай Иванович недавно женился. Подняла трубку, а затем, послушав, сказала:
    - Коля, это тебя... Сталин! По-моему, пьяный.
    - Слушаю, - взял он трубку.
    - Никаляй, хачу паздравит тибя с жинитьбай! Красивая, малядая жина. А мая вот памирля... Завидую тибэ! - И положил трубку: в ухо понеслись гудки.
    "Вот сволочь!" - подумал он и рассказал Ане о дурацком разговоре. Она мгновенно отреагировала:
    - Значит, жди от него теперь какой-то пакости. По хорошему - он завидовать не умеет.
    Она оказалась права. С того дня пакости от Сталина пошли одна за другой: возврат из членов ЦК в кандидаты; изгнание из редакции "Известий"; попытки поссорить с Серго; натравить других. И всё это под лицемерные похвалы вслух, когда нуждался в помощи, то ли по выработке Конституции СССР, то ли ещё в чём-нибудь. "Даже тост предложил за меня однажды. А когда узнал, гад, что моя первая жена встретила появление Аннушки в доме безо всякой обиды (напротив, обе привязались друг к другу, словно родные), житья от него не стало совсем. И от кого мог узнать об этом, скотина, неизвестно! Смягчился лишь, отсылая в Париж. Но, как только мы вернулись, тут же арестовал меня, хотя был в курсе, что жена недавно родила сына, и могла лишиться молока, из-за переживаний".
    За дверью он увидел энкавэдистов: "Ну вот, а теперь, видно, настал момент его окончательной мести мне: домой, похоже, уже не вернуться... Правильно сделал, что попрощался!.."
    - Следуйте за нами! - приказал подошедший к ним энкавэдист.
    Рыков, заикаясь, спросил:
    - К-куда?
    - Скоро увидите...


    В зале продолжалось заседание Пленума. К изумлению всех, слово для выступления попросил Постышев, и начал его в защиту изгнанных из зала Бухарина и Рыкова:
    - Товарищи! То, что товарищ Сталин выгнал из зала Рыкова и Бухарина, по-моему, выглядит некорректно. Это похоже не на заседание Пленума, а на заседание суда. Но мы пока ещё... не в суде. А вы, товарищ Сталин - не прокурор. Генсеку полагается выбирать выражения. Действительно, все эти так называемые "материалы следствия", розданные нам, Бухарин прав, нелогичны.
    Сталин вскочил с места:
    - А вот ета - уже аскарблени! Не генсеку Сталиню аскарблени, а органам бизапаснасти аскарблени! Да, ми ищё не в суде. Но что из етава следует? Из етава следует толька адно: суд - будит! Ета - я гарантирую вам, таварищи! А на сиводня - хватит заседат, таварищи, как гавариль ушедший ат нас паэт. Все устали...

    3

    Не успела семья Бухарина успокоиться после прощания с ним, как на квартиру явились энкавэдисты (13 человек, с нашивками мечей на рукавах) и предъявили ордер на обыск. Один из них, в белом халате, тоже с нашивкой на рукаве военного мундира, был врачом. Видимо, Сталин опасался, что может умереть от переживаний либо больной отец Бухарина, либо первая жена. И тогда, перед всем миром, обнаружится злодейская сущность расправы с семьёй Бухарина. Врач должен был предотвратить подобную ситуацию.
    Обыском руководил начальник следственного отдела НКВД, заместитель Ягоды, Берман, одетый в чёрный шикарный костюм, в белую рубашку с тёмным галстуком.
    - Оружие есть? - спросил он у Анны.
    - Есть, - ответила она, и полезла в ящик письменного стола мужа.
    Берман испуганно перехватил её руку, и забрал револьвер с дарственной надписью: "Вождю пролетарской революции от Клима Ворошилова".
    - Ещё есть?
    - Есть. - Отдала охотничье ружьё, привезённое Рыковым мужу в подарок из Берлина.
    Врач сидел возле отца Бухарина, лежащего на кровати после сердечного приступа с синим лицом и закрытыми глазами. 2 женщины энкавэдистки всё ещё рылись в вещах. Затем принялись просматривать архив Бухарина, швыряя на пол абсолютно всё: письма, документы, книги. Когда набралась целая гора, начали переносить её на грузовик, стоявший во дворе, и увезли. Однако Берман, обе женщины и несколько мужчин остались, и приступили к обыску домашних Бухарина. Обыскали под одеялом всё возле отца, принялись за жён, коляску с плачущим ребёнком, няню Пашу. Наконец, к 12-ти ночи, проголодавшись, устроили себе в кухне пир из продуктов хозяев дома - резали окорок, жарили яичницу на плите, подвыпив, хохотали. Берман, опомнившись, пришёл в комнату Анны приглашать её к ужину:
    - Вы... ничего не ели, Анна Михайловна! Может, решили, по примеру мужа, объявить голодовку?
    - Голодовку, я знаю, можно было объявлять в жандармской России, но сейчас, похоже, запрещено? Да и за один стол, с незваными гостями, я садиться не собираюсь.
    - Как хотите...
    - Лучше скажите, у кого теперь я смогу узнавать что-либо о муже?
    - А у меня и узнаете. Вот вам мой телефон, - написал он на клочке бумаги. - Моя фамилия - Берман. Матвей Берман, там меня все знают.
    Хорошо закусив в гостиной, "сотрудники" запели хоровую песню. Анна Михайловна, взяв на руки, расплакавшегося в детской комнате, сына, вошла в гостиную. Хор сытых голосов оборвался, энкавэдисты поднялись уходить. Однако женщины остались, объяснив:
    - Вы можете ложиться, а нам надо ещё перелистать в книжном шкафе все книги - вдруг там... что-нибудь между страниц... Потом опечатать надо шкаф, да и саму комнату библиотеки...
    Ушли они лишь под утро, опечатав шкаф и комнату. Потянулись первые дни мучительного одиночества, воспоминаний...


    Какой-то рок витал над их семьёй. Началось всё с похорон отца, человека жуткой внешности и судьбы. Но он был известным в России революционером, и потому его хоронили на Красной площади в Москве с пышными речами - это было в ноябре 1932 года. Речь о нём произнёс Луначарский. А через год, в декабре 1933-го, хоронили, на том же месте, уже самого Луначарского. И с того же места, где он говорил о покойном Михаиле Лурье, выступал Коля Бухарин, которого Анна к тому времени горячо полюбила. Но, ещё до похорон отца, ей был дан знак судьбы, как теперь казалось Анне. На юбилее Чарльза Дарвина, в 32-м году, докладчиками были Бухарин и Луначарский. Анна запомнила тот вечер навсегда, потому, что Луначарский, очарованный её красотою (всё-таки, когда тебе 18, это расцвет юности), попросил (сидели рядом):
    - Аннушка, разрешите мне посмотреть ладонь вашей руки... Я, однажды на даче у Горького, познакомился с его гостем -хиромантом, которого упросил обучить меня этому делу. Я ему - чем-то понравился, но ладонь моя - нет: дескать, долгой жизни не обозначено на руке. А вы, Аннушка - так юны, прекрасны, вот мне и хочется посмотреть: что же вас ждёт в вашей жизни?..
    Суеверной она не была, показала ему свои линии на ладони. А он, взглянув, помрачнел, и тихо-тихо сказал, не ей, а Бухарину:
    - Вашу Анечку ждёт страшная судьба! - И, видимо, поняв, что она услыхала, добавил: - Возможно, линии меня обманывают... бывает и так!
    А Коля горячо ему возразил:
    - Вы, я думаю, ошибаетесь, Анатолий Васильевич, как ошибся ваш хиромант, сказавший при мне такое же про Генриха Григорьевича Ягоду, который до сих пор живёт, как сыр в масле! Анюточка - обязательно будет счастливой! Мы будем стараться!
    - Старайтесь, Николай Иванович...
    При этом воспоминаний она заплакала: "А ведь прав-то оказался хиромант: Анатолий Васильевич - уже в могиле, а Ягода - в тюрьме. Да и Луначарский прав: чего в моей жизни хорошего?.. Видно, судьба родителей передаётся детям: мама моя умерла, когда я была ещё маленькой, а уж про судьбу папы - и говорить нечего!.. В общем, "не родись красивой, родись счастливой". Анна Михайловна принялась думать о своей жизни, жизни родителей, и не заметила, как стала обращаться к Судьбе, будто к живому существу, пытаясь не то разжалобить её, не то объяснить ей, как несправедливо сложились судьбы её родных.
    "Моё счастье, что добрая мамина двоюродная сестра, тётя Лена, болевшая туберкулёзом лёгких, взялась воспитывать меня, да так и осталась потом при отце, его второй женою. Настоящую маму я едва помню, её заменила мне тётя Лена. А судьба папы, со слов тёти Лены, складывалась так...
    Михаил Александрович Лурье взял себе после Якутской ссылки псевдоним (для конспиративной переписки с революционерами) - Ларин Юрий Михайлович. Его отец, а мой дедушка, Александр Лурье, был крупным инженером железнодорожного транспорта, жил в Петербурге и был близок ко Двору Николая Второго. Бабушка по отцу была сестрой православного иудея Игнатия Наумовича Граната, издателя знаменитого русского словаря. Перед родами (моего будущего отца) она заболела скарлатиной, получила тяжкое осложнение - прогрессирующую атрофию мышц, которая привела к внутриутробному поражению плода. Мой дед по отцу, Александр Лурье покинул её ещё до рождения сына, и оформил развод. Его сын Михаил родился с искажённым лицом. Его лечили у знаменитых докторов в Берлине. В юности он переехал жить в Симферополь, где в 1900 году ушёл в революционное движение. Потом переехал в Одессу, откуда был выслан опять в Симферополь под надзор полиции. Там он создал Крымский союз РСДРП, за что был сослан, сроком на 8 лет, в Якутию. В 1904 году бежал из Якутии в Женеву, где примкнул к большевикам. В 1905 году прибыл по заданию партии в Петербург, но был схвачен и посажен в Петропавловскую крепость, из которой его освободила революция 1905 года.
    Нелегально стал работать на партию на Украине. Был делегатом съездов партии в Стокгольме, Лондоне. В Сквире, где он жил, его дважды арестовывали и высылали в Сибирь. Из второй ссылки он бежал, и поселился в Баку.
    В 1912 он вновь эмигрировал за границу, где вошёл в августовский блок Троцкого, вместе с группой "вперёдовцев" и бундовцами. Через год вернулся в Россию, в Тифлис, где и женился, наконец, на моей маме, которая родила меня в 1914 году, когда папу уже арестовали и посадили в Тифлисе в Метехскую тюрьму. Из этой тюрьмы как неисправимого революционера его перевели в Петербургскую тюрьму. Там он тяжело заболел от простуды и стал помирать. Медкомиссия освободила его, отдав умирать родственникам мамы, но он... выздоровел, и выехал за границу. Однако началась война с Германией, и его оттуда интернировали в Швецию (по личному выбору) как не подлежащего мобилизации, по состоянию здоровья.
    Я росла, до марта 1917 года, у своего дедушки Граната, который был адвокатом в Петербурге. Бабушка, к тому времени, умерла от туберкулёза лёгких в возрасте 35 лет, оставив дедушке 6-х детей, старшей из которых была моя, разведённая, мама. Затем дедушка похоронил и её, в возрасте 22 лет - она умерла от того же заболевания. Затем скончался на 21 году жизни единственный сын дедушки, тоже туберкулёзник. В 1917 году отец приехал из Швеции, навестить в городке Горы Горки (под Петроградом) своего отца, Александра Лурье. Но тот встретил его так холодно и недоброжелательно, брезгливо глядя на его обезображенное болезнями лицо, что мой отец ушёл от него и больше никогда с ним не общался.
    Мне тоже было жутко смотреть на своего отца, когда он появился у дедушки. Но тётя Лена, приехавшая по вызову дедушки от своего отца из Белоруссии, чтобы воспитывать меня, не испугалась моего отца, решившего меня забрать. Она уговорила его отдать меня ей, так как в Петрограде было голодно, только что закончилась Февральская революция, и повезла меня к своему отцу в Белоруссию. Тётя Лена тоже была туберкулёзницей, ездила перед войной лечиться в Италию, замуж так и не вышла, считая себя никому не нужной, хотя внешне была очень красивой - с большими серыми глазами, с длинными пушистыми ресницами. Когда она вернулась, оставив меня у дедушки в Белоруссии, то нашла моего отца в номере гостиницы "Астория". У него в гостях находился Троцкий, которого на её глазах арестовала полиция. Мой отец в тот год женился на ней. Она стала мне мачехой. Они забрали меня к себе в марте 1918 года, когда переехали вместе с новым правительством Ленина в Москву.
    Живя у дедушки, я подзабыла папу, и потому, когда увидела его вновь, обезображенного болезнями, то так испугалась, что спряталась от него под кровать. Это было в гостинице "Метрополь", в номере 305. Но, как многие, настрадавшиеся в своей жизни люди, он оказался очень добрым и ласковым, и я быстро привыкла к нему и полюбила.
    Отец был тогда членом Президиума ВСНХ и Госплана и руководил отделом во ВЦИКе. Его глубоко уважал Ломов-Оппоков и даже начал писать впоследствии книгу о нём, но... не успел её закончить, так как был арестован в 1937 году, как и мой муж, как и маршал Тухачевский, которого хорошо знал и любил мой отец.
    С моим будущим мужем, Николаем Ивановичем Бухариным, отец познакомился в 1913 году, ещё до моего появления на свет. Бухарин жил тогда в Австрии, поехал в Италию, и там они встретились и познакомились. А с лета 1915 года и по 1916-й они жили оба в Швеции, по соседству. В 1918, когда отец с моей мачехой и мною жили в гостинице "Метрополь" в Москве, там поселился Бухарин, и прожил, как и мой отец, до середины 1927 года. Николай Иванович жил этажом ниже, под нами, в номере 205, в самом конце коридора, рядом с бывшим фонтаном. На месте этого фонтана он устроил целый зверинец, отгороженный сеткой. Вместе с Николаем Ивановичем (номер был трёхкомнатный) жил и его одинокий отец, Иван Гаврилович. В те годы к ним часто приходил в гости подвыпивший Сталин и цинично шутил: "Иван Гаврилович, чем вы сваиво сина делали, а? Хачу пазаимствоват ваш метод: ах, какой харёши у вас син, какой син! Да?" А я любила приходить к ним смотреть их зверюшек: лису, зайца, разных птичек.
    Зимой 1924 года Николай Иванович уехал в Горки к Крупской и позвонил оттуда поздно вечером к нам в номер, что Ленин умер "прямо у меня на руках". А мы знали ещё тогда, что Ленина он недолюбливал...
    Летом 1925 года мы отдыхали всей семьёй в Сочи, там отдыхал и Николай Иванович. Он называл меня не по имени, а по прозвищу, составленному из моей фамилии - "Ларочкой". А в 1927 году наши семьи оказались вместе на курорте в Евпатории, но я большую часть времени проводила не в своём номере, а в номере Бухариных. Николай Иванович был человеком весёлым, общительным, интересно обо всём рассказывал, брал меня с собою в горы на охоту. А когда уходил рисовать этюды, я часами наблюдала, как он рисует и карандашом (карикатуры, в которых я мгновенно угадывала знакомых мне людей, схваченных очень смешно, однако же, по-доброму), и красками, и при этом всё объяснял, сравнивал по вечерам вселенную со светлячками, огоньки которых светились со всех сторон. И людей он шутливо делил на "светлячков" и простых букашек, и всё время сочинял про них разные истории, изображал зайца, сову, ухал, как филин. Я не знала другого, настолько приятного человека, как он. Без него мир становился пустым и неинтересным. Он научил меня плавать, вёслами управлять лодкой. А дома, с родителями, мне было скучно.
    Бухарины переехали жить из "Метрополя" в Кремль по настоянию Сталина, который, как выяснилось потом, "подпитывал свою память" ежедневной лавиной исторических сведений из разговоров с Николаем Ивановичем.
    Полной противоположностью Бухарину в смысле обаятельности был Лаврентий Павлович Берия (тогда ещё Какуберия, "каку" ему посоветовал убрать из фамилии Сталин), мгновенно расползавшийся в приклеенной "мёртвой" улыбке при встречах со мною. Впервые я познакомилась с ним в 1928 году, когда приехала в Тифлис с отцом и мачехой, которых Миха Цхакая пригласил для участия в работе бюджетной комиссии по составлению бюджета Закавказья (Цхакая был председателем ЦИК Закавказья). В обсуждении этого бюджета принимал участие и начальник ГПУ Грузии Какуберия. Он предложил проводить заседания комиссии на его даче, расположенной возле Коджор в живописных окрестностях Тифлиса. Мне было тогда 14 лет. Увидев меня за ужином, он расползся в своей неискренней улыбке и воскликнул: "Миха, випьем за здоровье етай дэвочки! Пускай живёт ана долга и счастлива!" А смотрел на мою грудь, словно ощупывал меня своим взглядом.
    В другой раз я встретилась с ним в 32-м году, когда Алексей Иванович Рыков, со своей женой Ниной Семёновной, увезли меня от моего семейного горя (умер отец) в Крым. Там отдыхала семья Куйбышева: его дочь, сын и брат Куйбышева, Николай Владимирович, с женой. Сам Куйбышев в правительственном санатории пробыл недолго, и отправился на пароходе в Батум, прихватив и меня с собою, чтобы отвлечь от грусти. В Батуми Куйбышева встречал Берия, чтобы забрать в Тифлис на какое-то совещание, и снова восхитился мною вслух: "Вай, каво я вижю! Савсем взрослой стала, да? Красавицей!"
    В Тифлисе он опять увёз нас на свою дачу в Коджори, а затем, после окончания совещания, на отдых в Ликаны, и продержал там Куйбышева целых 10 дней; и ещё 10 раз расползался в хищной улыбке, и даже разговаривал, выказывая свой ум (чего никогда не делал Бухарин, которого я тогда уже любила так сильно, что рассталась с ухаживающим за мной сверстником Женькой Сокольниковым, сыном наркома финансов), был подчёркнуто гостеприимным (что тоже было несвойственно Бухарину, естественному и по-настоящему гостеприимному).
    Нет, Судьба моя горькая, дело было вовсе не в Женьке, с которым я вместе готовилась "бригадным методом" поступать на рабфак, потом вместе с ним там училась, и он влюбился в меня. Дело в Бухарине. Он, не желая мешать, перестал приходить к нам в гости. И что ещё хуже, я узнала от Стэна, ученика Бухарина, тоже положившего на меня глаз, что Бухарин спит с энкаведисткой. Я очень обиделась на него и, однажды, когда он всё же зашёл к нам, сказала ему об этом, и о том, что, из-за него, дала отставку Женьке (но в действительности я рассталась с Женькой потому, что мне стало с ним скучно, а без визитов Бухарина - пусто). Бухарин изменился в лице, и возмутился:
    - Дурак этот Стэн, хотя и талантливый учёный! Я посетовал ему, что не знаю, как избавиться от этой горничной, которая призналась мне, что вынуждена на меня доносить против её желания. А он, значит, взял и доложил об этом тебе...
    - Но ты же с ней... спал? - спросила я его в лоб. Мы давно уже были на "ты". А он мне на это:
    - Анечка, ты же не настолько наивна, чтобы не понимать простых вещей!
    - Каких это?.. - Мне стало обидно.
    - Я мужчина, не евнух, а у меня - нет жены.
    - Но я же тебя люблю, а не Женьку! - выкрикнула я.
    Однако он не понял, что ворота ему открыты, и тоже обиделся:
    - Отец Женьки - мой друг, с детских лет!..
    - Забудь про это, если любишь меня, и сделай мне предложение! Вернее, попроси моей руки у моего отца...
    - Готов хоть сейчас! Но он этого не одобрит, и прогонит меня! Шутка ли, 26 лет разницы!..
    - Ну, тогда - спи со мной, а не с этой... которую не любишь и не представляешь, как от неё избавиться... - Я разревелась, как маленькая. А он буквально зацеловал меня. Дома не было как раз ни отца, ни мачехи. И я... вернее ты, Судьба моя, соединила меня с любимым. В тот день я стала его фактической женой. А через 2 года после смерти отца, когда мы с Колей поняли, что проверили себя, и что ничего уже не изменится, пошли в ЗАГС. Вот как всё получилось. А теперь он... в тюрьме, и я плачу опять, и схожу с ума, по чьей Воле? Да, согласна: по моему желанию, но... по твоей Воле, Судьба. Которую разглядел на моей ладони Луначарский. Так сжалься же, если ты есть!.."


    В комнату плачущей Анны Михайловны, тихо въехала на инвалидном кресле, тоже заплаканная, Надежда Михайловна. Выдохнула:
    - Анечка, девочка, надо что-то делать: добиваться у этого паразита Сталина свидания с Колей! Ведь даже царские жандармы разрешали...
    - Надежда Михайловна, я звонила этому Берману. Сначала врал мне, изменив голос, что Бермана нету на месте. А когда я сказала напрямую, что узнала его голос, признался: "Да, это, действительно, я. Но, поймите же меня: идёт следствие! А до тех пор, пока оно ведётся, свидания с родственниками - категорически запрещены!" Я спросила его, а когда следствие кончится, ответил: "Этого никто не может сказать вам наперёд!" И повесил трубку.
    - Ладно... - вздохнула Надежда Михайловна. - Тогда я обращусь, видимо, к Сталину... по-своему!
    - Как это?..
    - Напишу ему письмо: что прошу меня исключить из... опоганенной им, партии, превращённой в орган палачей, и приму яд!
    - А где вы его возьмёте? - спросила Анна Михайловна в ужасе.
    - У меня он уже давно есть, милая. - И укатила к себе.

    4

    "Вождь народов" Сталин, помнивший о своих врагах абсолютно всё, помнил и о том, что заявление Бухарина и Рыкова, с просьбой разобраться в противоправных действиях московского НКВД и наркомата в целом, читали не только послушные его воле члены комиссии от ЦК ВКП(б), но и такие, как жена Ленина, Надежда Крупская, и его сестра, Мария Ильинична Ульянова. Поэтому, в первый же день после ареста Бухарина и Рыкова, он предупредил нового наркома Ежова, чтобы никаких пыток при допросах Бухарина и Рыкова не применялось. "Содержать каждава - в адиночной камере! Дать адноразовое "свидание" с жёнами: через телефон во внутренней Лубянской тюрьме; разрешить принят от них книги, если заключёние Бухарин и Риков папросят принести, и - несколька пачек чистай бумаги с карандашями. Никакой еди! Всё!"
    Анна Михайловна принесла Бухарину, названные им для написания книги "Деградация культуры при фашизме", материалы, которые находились в опечатанном шкафу, и 3 толстых пачки бумаги. Вручая следователю Когану передачу, Анна Михайловна спросила:
    - Не кажется ли вам, гражданини следователь, парадоксальным, что "фашистский наймит" работает над антифашистской книгой?
    Коган покраснел, но ответил спокойно и жёстко:
    - Меня - совершенно не касается то, о чём хочет писать заключённый. Но если вы будете касаться следственной темы, то мы с вами... видимся сегодня... в последний раз! В противном случае... я разрешу вам... лишь изредка звонить мне... Вот вам номер моего служебного телефона... чтобы узнавать о самочувствии вашего мужа. - Он сделал паузу, после которой вручил ей записку мужа: "Обо мне не беспокойся. Меня здесь содержат по правилам. Напиши, как там вы? Как ребёнок? Сфотографируйся с ним и передай мне фотографию. Твой Николай".
    Заметив, что она прочла, и успокоилась, следователь заявил:
    - Прошу вас написать мужу ответ сейчас.
    Она взяла у него авторучку и написала ответ.
    - Позвоните мне, - взял он записку, - через 2 недели, и приносите фото.
    Через 2 недели она позвонила. Отвечал ей кто-то другой, не назвав себя, и заявил:
    - Фото - не понадобится. Ваш муж здоров, но вы сюда - больше не звоните: следователя Когана в следственных органах уже нет, как и Бермана. - В трубке щёлкнуло, понеслись гудки, словно из Вечности, в которую канул бывший заместитель Ягоды Коган.
    Ночью, из этой вечности, вошли в квартиру советские фашисты, и грубо переселили оставшуюся семью из Кремля на окраину Москвы, в двухкомнатную квартиру. Отца Бухарина - лишили пенсии. За 2 дня до этого Надежда Михайловна, отправив в Кремль письмо Сталину, приняла яд. Но медики "скорой помощи", примчавшиеся через 10 минут, словно следили за домом, промыли ей желудок и не дали умереть. А этой вот ночью арестовали её и увезли (без инвалидной коляски) в подземную тюрьму на Лубянке. И Ежов доложил по телефону:
    - Товарищ Сталин, первая жена Бухарина уже в одиночной камере.
    - Как она там?
    - Лежит на полу, ругается.
    - Очин харашё! Кармит - едой, аблитой касторкай! Пуст деляит пад сибя. Кагда начнёт задихаться ат сваих испражнени - расстриляйте на палю как "врага народа": за аскарблени партии и - асквернени партбилета. Пахаранит - в общи яме, как сабаку, ни абмивая! Всё.
    Глава восемнадцатая
    1

    Бухарин, изолированный от внешнего мира в камере подземной тюрьмы, не подозревал, что рядом с ним, в такой же одиночке, умирает на полу, без какой-либо медицинской помощи, его первая жена, помещённая туда по личному распоряжению мстительного параноика Сталина. Не ведал Николай Иванович и о том, что второй заместитель Ягоды, Прокофьев, покончил с собою, когда к нему на квартиру заявились его сотрудники по отделу. Поняв по их лицам, что пришли "брать", он выдвинул до упора стальной язык английского замка на двери своего кабинета и, наклонившись, резко ударился в него виском. Смерть наступила мгновенно. Он лучше всех знал, что такое подземная тюрьма на Лубянке.
    А Бухарин в это время томился невыносимым ожиданием неизвестности. Но, когда получил бумагу, карандаш и книги, то почувствовал себя в привычных условиях для умственной работы и словно отключился от внешнего суетного мира. Наученный горьким опытом сидения в одиночной камере летом 1936 года, в этом году, чтобы не сойти с ума, Бухарин увлечённо писал о деградации советского партаппарата, не называя конкретных имён, дабы следственная цензура не обнаружила, кого он имеет в виду. "А там, что будет... Не верёвка же на шею! Значит, до конца Судьбы ещё далеко..."


    Судьбами в подземном Аду Лубянки распоряжался теперь Ежов, знающий, что все клевреты бывшего хозяина Лубянки, Генриха Ягоды, уже дают показания против него, уведённого на допрос, почему-то не к следователю, а к прокурору СССР Вышинскому, приехавшему в надземный корпус здания НКВД. Из его кабинета хорошо виден на площади памятник Феликсу Эдмундовичу, почерневший от времени, а может, и от сущности того, что он собою теперь символизирует. Сталин напутствовал "про-курвора Вишинскава", как любил произносить вождь:
    - Нада вам, Андрей Яну-аръевич, внушит Ягоде мисль... что если он... хочит ищё пажит на етом свети... то должин угаварит... сваиво со-камерника Бухариня... каторава к нему падселят в двухместнюю камиру... стат сгаворчивие са сваим следоватэлем. Без... питок. Пака... без питок. Как?.. Ета уже деля Ягоди. Пуст падумаит над етим...
    - Вас понял, товарищ Сталин. Сейчас пойду и поговорю с ним...
    - Правилна, таварищ Вишинский: сичас! Для етава... я вас и визвал. Паезжайте... Надеюсь, ви панимаите, насколька важьна... угаварит Бухариня... если ета - ниабхадима... самаму Сталиню!
    - Да, конечно. Я постараюсь...
    - Старайтес. Всиво харошива!..


    - Генрих Григорьевич, думаю, вы поняли, что это в ваших интересах? - закончил разъяснять Вышинский смысл задания Сталина. - Но... не забывайте... - Вышинский поднял голову, сверкнул стёклами пенсне и уставился на электролампочку в патроне на потолке двухместной камеры, которую решил лично осмотреть. Затем внимательно оглядел бывшего царя этого подземного царства. Царь похудел, сдал во всём, но был свежевыбрит начисто, без остатков клочка шерсти под носом, который делал его раньше похожим на Гитлера. От него не воняло парашей (значит, разрешили и помыться под душем). Да и камеру эту, похоже, помыли - попахивало хлоркой.
    - Ну, что же, камера, мне кажется, довольно в хорошем состоянии. Беседуйте с Бухариным, когда его к вам переведут, убеждайте... Но! Сами-то - не забывайте про патрон вверху!.. - Он вновь блеснул стёклами пенсне в электрическом свете.
    - Камера, - согласился Ягода, - одна из лучших, уж это мне известно. Как и про "жучков" в патроне. Можете не сомневаться!..
    - Значит, договорились, Генрих Григорьевич: ваша задача - найти с Бухариным общий язык без вмешательства Ежова.
    - Попробую... - неуверенно проговорил Ягода, хорошо знавший Бухарина по встречам на даче Горького: переубедить эрудита Бухарина не так-то просто. За что и уважал академика, имевшего своё мнение по любым вопросам, как и Горький.


    Ягода, в противоположность Сталину, оказался плохим актёром, разыгрывая радость встречи, когда в его камеру привёл Бухарина конвоир и заявил:
    - Это вам напарник по камере: будете сидеть теперь вместе!
    - И ушёл.
    - Николай Иванович?!. - "удивился" Ягода. - Какая неожиданная встреча! И где?! В тюрьме... Вот уж чего не ожидал, так это увидеть здесь вас! Но, тем не менее, я искренне рад тому, что моим напарником будете вы, а не какой-нибудь...
    - Да бросьте вы эти ваши фокусы, Генрих Григорьевич! - обиделся Бухарин. - Зачем кривить душой? Вы не могли не знать, кого к вам подселят: вы же... известны тут каждому начальнику, каждому охраннику. Небось, это подселение... кому-то необходимо для чего-то?.. И вас - не могли не известить об этом. Говорите уж прямо: для чего? Я ведь, если по-честному, тоже рад этой встрече: всё-таки знакомы... Но для меня - это, действительно, полная неожиданность! Только жизнь может преподносить такие сюрпризы... - Он протянул руку: - Ну, здравствуйте! И скажите, куда я могу положить сумку с книгами и бумагой?
    - Здравствуйте-здравствуйте и вы, Николай Иванович! Кладите на свой топчан... или под него. А что за книги?
    - Из домашней библиотеки. Разрешили писать книгу, пока будет тянуться следствие.
    - О чём?
    - Э, нет, сначала ответьте вы на мой вопрос: зачем меня... к вам? С какой целью?
    - Да цель-то - для всех тут одна: чтобы не затрудняли следствие ненужными увёртками, сопротивлением...
    - И вы... согласились?
    - А что же в этом плохого? Я - лучше вас знаком с здешними "порядками", и - советую: не осложняйте себе судьбу!
    - А разве у меня есть шанс её изменить?
    - Поручиться за это - не могу. Но... обещали, если вы...
    - Кто обещал? И что означает "если"? Пытки?..
    - Я понял так, что... сам Сталин. А насчёт пыток - вы правы.
    - Но я же, ни в чём, не виновен.
    - Верю, иначе и разговаривать бы с вами не стал.
    - Вы - тоже считаете себя... не виновным?
    Ягода понял по глазам Бухарина, что тот не сомневается в его виновности, и потому ответил несколько обиженным тоном:
    - Я всегда исполнял... не свою, а чужую... волю. А если бы отказался, меня уже не было бы в живых. Как не будет и вас, если... откажетесь.
    - Этим - вы меня всё равно не спасёте.
    Ягода жестами попросил Бухарина замолчать, проговорив:
    - Погодите, Николай Иванович, мне надо помочиться. Потом договорим. У меня что-то с мочевым пузырём... - А сам показывал пальцем на патрон на потолке. И когда Бухарин кивнул ему, что понял, Ягода пошёл к параше, открыл крышку и стал мочиться со стонами, приговаривая: - Что-то мне совсем хреново, я должен полежать. - Кончив мочиться, он лёг на нары и поманил к себе пальцем Бухарина. Когда тот осторожно подошёл к нему, стал ему шептать в ухо:
    - Теперь всё, что захотите сказать, говорите шёпотом мне в ухо, перемежая разговор каким-нибудь пустыми фразами. Потом - продолжайте разговор. Я же буду часто стонать, жаловаться вам на болезнь. - Он застонал: - Вот беда, а? Вы появились, я так соскучился по общению, а у меня - обострение... - И опять прошептал в ухо: - Так, почему это, я вас не спасу?..
    - Да потому, - начал шептать Бухарин в ухо Ягоде, - что Сталину - я не нужен больше живым. Ему важно лишь, чтобы я подписал клевету на себя, и вёл себя на суде соответственно этой клевете. А потом - мне вынесут приговор: расстрелять! А вас, возможно, оставят жить, чтобы уговаривать следующих сокамерников.
    Ягода согласно кивнул и показал рукой, чтобы Бухарин отошёл от него. Когда тот пересел на свои нары, Генрих Григорьевич громко спросил его:
    - Так о чём ваша рукопись? Как она вам пишется здесь?
    - Это длинный разговор, Генрих Григорьевич, а у вас - приступ...
    - Но слушать-то, а не говорить, мне уж не так трудно.
    - Да хотелось бы написать сначала - для будущей параллели - о том, как был арестован в 1864 году Николай Гаврилович Чернышевский и привезён из тюрьмы на Мытнинскую площадь для свершения обряда так называемой "гражданской казни" с табличкой на груди: "Государственный преступник". Его там заставили опуститься на колени и переломили над его головой шпагу, что означало лишения его офицерского чина. Затем был оглашён приговор суда: за революционные идеи, которые он высказал в своих печатных статьях, ему присудили 14 лет каторжных работ на рудниках, с последующей ссылкой в Сибирь на пожизненный срок.
    - Так это же... мягкое наказание, - заметил Ягода, постанывая.
    - А вы читали когда-нибудь, как потом, на каторге, над ним издевались заключённые? - спросил Бухарин.
    - Нет, не приходилось, - ответил Ягода. - Про Достоевского - читал. А что, собственно, вы хотите сказать своей брошюрой?
    - Важную, на мой взгляд, мысль о том, что ярлыки, которые мы наклеиваем сейчас на рабочих: "пролетарий", "сознательный рабочий" и другие - часто лишь вводят народ в заблуждение относительно подлинной сущности рабочих масс, среди которых полно подхалимов перед начальством, доносчиков, которые работают на полицию, и просто подловатых людей, готовых нагадить интеллигенту только за то, что он интеллигент.
    - Ну, и что вы этим хотите доказать?
    - Да то, что и вы... пользовались услугами таких доброхотов.
    Ягода вздохнул:
    - Думаете, ваша брошюра что-то изменит в жизни?
    - Не знаю. Просто хочу, чтобы люди поняли: нельзя арестовывать за... слова, что это - ведёт к деградации общества.
    Ягода кивнул на потолок, где был установлен микрофон. Бухарин махнул рукой:
    - А, снявши голову, по волосам, как говорится, не плачут.
    Словно в подтверждение жеста Ягоды об опасности, дверь отворилась, и Бухарина увели 2 конвоира на внеочередной допрос. А назад привели, примерно, через час. И Ягода, неожиданно для себя, даже обрадовался ему:
    - Ну, что там, зачем вызывали, и - кто?..
    - К Вышинскому, который приехал сюда со своим заместителем.
    - А зачем? Что предлагали?.. - обрадовался Ягода вновь, надеясь, что ему не придётся выполнять задание Вышинского.
    - Требовали, вернее, требовал не сам Вышинский, а его заместитель... кстати, политически совершенно малограмотный - чтобы я подписал новое идиотское обвинение: будто я был завербован в Париже, работать шпионом на французскую разведку. Не понимаю, как только Вышинскому - умный же человек! - не стыдно слушать "аргументы" своего зама-дурака.
    - Э, дураками многие только прикидываются, - заметил Ягода.
    - Это зачем же? - удивился Бухарин.
    - А чтобы не выделяться перед умным начальством. А он сам... допрашивал вас?
    - Нет, он сразу понял, что я, под такой дурью, не подпишусь.
    - Но почему, почему вы не хотите подписывать? Ведь, чем глупее обвинения, тем легче будет для вас на суде! Какой же смысл сопротивляться?..
    - А вы сами, разве не понимаете?
    - Хоть убейте, не понимаю!
    - Как рядовой человек, я мог бы подписать всю эту чушь, не доводя дело до выбивания зубов. А как Бухарин, известный всей Европе коммунист, с которым, как и с другими известными коммунистами, связаны надежды миллионов людей во всём мире, я не могу добровольно предать... не то, что сейчас происходит у нас в Советском Союзе... а всё то, что нами было обещано людям до революции. И если я подпишусь под тем, что я - шпион и прохвост, то это - ляжет пятном и на моих товарищей... их тоже будут считать прохвостами. Потому у нас всё и разваливается теперь. А вот если я предстану перед судом искалеченным, то... моему последнему слову... люди поверят!
    - Разве это рассуждения умного человека? Наивное ребячество! - вырвалось у Ягоды. - Николай Иванович, опомнитесь, вы - многого, вероятно, не знаете. Всё это - будет представлено на суде... вовсе не так, как надеетесь вы!
    - Погодите, дослушайте мою мысль... Вы думаете, что я, уезжая в Париж, не знал, что меня арестуют по возвращении?
    - Но ведь вам... выдали на руки... заграничный паспорт! Вы могли спокойно воспользоваться им и выехать из Парижа не домой, а куда угодно! Тем более что и жена была рядом с вами. То есть, у вас был шанс спасти себя! А вы - решили, что прощены и... вернулись. Неужели не понимали, что...
    - Да всё я понимал! - перебил Бухарин с обидою. - Но в чём это, и перед кем, я провинился? Что меня - надо было ещё и прощать! И - кому?.. Нет, это вы - не понимаете того, что удирать мне... словно провинившемуся воришке, не по-ла-га-лось!
    - Но не один же вы обещали народу; и не только вы... отказывались подписывать на себя клевету! Многие... старые... революционеры. И чего они этим добились? Ровным счётом - ни-че-го! Их - расстреляли... без всякого суда! И с вами... поступят... точно так же!
    - Думаю, что нет. Во-первых, обо мне - объявили, что будут... судить; что для этого я и арестован. А, во-вторых, о моём аресте уже известно всему миру! Потому... здесь... в этом подвале... и уговаривают меня!
    - Но о многих, кого уже расстреляли - за границей... даже не знают! То же самое... можно сделать... и с вами, и со мною: заболел, простудился после приговора, и умер-де в лагере. Никто и не вспомнит о нас!.. Да вы сами-то... вспомнили хоть раз о Рютине, его семье?.. А ведь ему 10 лет припаяли!
    Бухарин жарко покраснел:
    - А когда было вспоминать-то о нём? Нас самих офлажковали, словно волков. А насчёт того, что о нас не вспомнит никто, я был готов к этому, и оставил в Париже кое-какие заявления известным людям... на такой случай. Так что Сталину, с его амбициями и самолюбием, придётся меня судить публично!
    - И что это даст? Зачитают на суде ваше "признание" в сотрудничестве с иностранной разведкой, и всё. Чем вы докажете, что не признавались?
    - Своим "последним словом", в котором мне нельзя будет отказывать!
    - Почему?
    - Потому, что я - уже готов к смерти, и мне... терять нечего. А избитого, искалеченного - показывать на суде... будет и Вышинскому не с руки!
    - Ну хорошо, - согласился Ягода, - допустим, что вы добьётесь смерти без ярлыка предателя. Что это изменит?!.
    - Многое. Я - звал людей к честной цели! Которую... предал - не я! Кто превратил Советский Союз в тоталитарное государство? Не я! Не я и лишаю людей их надежды на то, что когда-нибудь жизнь станет лучше. Согласитесь, даже перед смертью... сознавать полную бессмысленность прошлой и будущей жизни - мучительно тяжело! Мне, например, невыносимо... верить в то, что всякое живое существо - это всего лишь пища... для другого, и так без конца! Без человеческих целей...
    - Да кто от вас требует, чтобы вы... приняли такие... империалистические цели?! - выкрикнул Ягода, чувствуя, что этот, в общем-то, наивный собеседник, готовый пожертвовать своей жизнью... достал его вдруг чем-то непонятным до печёнки. К тому же, с неожиданной убеждённостью, вонзился в эту печёночную совесть ещё глубже:
    - От меня... - чеканил он, - требуют: чтобы я... своим поведением на суде... принял... и укрепил... тиранический... строй, добытый Лениным в 17-м году... за деньги, взятые... у немцев.
    Ягода ахнул:
    - А вот этого... я от вас - не ожидал! Вы хоть понимаете, от чего отреклись сейчас и... куда повернули?!.
    - Понимаю, - твёрдо ответил Бухарин. - Перед смертью - всё видится острее и чётче. Строй прямого насилия был опробован человечеством ещё во времена Аристотеля. Я его, как раз, перечитывал, незадолго до ареста.
    - Это любопытно...
    - Не только любопытно... - выбросил Бухарин ладонь вперёд, словно останавливая сарказм Ягоды, который, видимо, никогда не читал древних философов Греции. И оставив Ягоду в недоумении, продолжил: - "Тиран, - писал Аристотель, - должен уничтожить всех выдающихся людей в стране, так как они... могут стать опасными. Он - должен закрыть все клубы и подобного рода учреждения и... остерегаться всего, что способно возбудить... мужество среди его подданных. Он - не может допустить существования литературных или каких-либо других объединений, в которых... обсуждаются важные вопросы".
    - Неужели в те времена... Аристотель мог это написать? - недоверчиво спросил Ягода.
    - Я процитировал вам, хотя и по памяти, но - почти дословно. А ещё он написал, что тиран - должен истреблять дружбу между ними и... иметь повсюду своих шпионов, - Бухарин уставился на потолок: - не только подслушивающих, о чём подданные разговаривают, но и следящих, чтобы они... не высказывали своего мнения... и, по возможности... вообще его не имели.
    Вот вам, в очень кратком изложении, основы тоталитаризма 22-го столетия... тому назад. Современный же тоталитаризм отличается от него, главным образом, развитием техники. Но техника, - опять взгляд на патрон вверх, - служит не народу, а... ему, тирану.
    Ягода, напуганный услышанным и "потолком", на всякий случай, громко произнёс:
    - Ну-у, Николай Иванович, это уж вы-ы... в другую крайность хватили! Ведь в основу нашего строя... было положено учение Ленина и Карла Маркса!
    - Ну и что же? Сам же Ленин - на практике - от него и ушёл в сторону, как только увидел, что, без насилия и запретов на свободу слова, ничего хорошего не получается. А Сталин, придя к власти, сделал из Ленина неприкасаемую икону. И насилие во всём... перешло в древний, тоталитарный режим, который обесценил человеческую жизнь... до роли винтиков! А народ - превратил... в покорное стадо. Не перед Законами, перед которыми все должны быть равны, как записано в Конституции, а... перед партией, которой... руководит один человек - её партийный чиновник, называемый вождём, ну и... его карательные органы. Вот что на практике получилось! Слежки за всеми; подслушивания; и - повальный страх перед партократией и карателями. Я - не могу, не имею морального права, укреплять режим всеобщей бесчеловечности.
    - Что же вы предлагаете взамен?
    - У меня уже нет выбора, остаётся только одно: ценой своей жизни... сказать на суде правду, которую, ещё до меня, высказал в своём "Обращении к членам ВКП(б)" Рютин, отдавший в январе за это свою жизнь.
    - А что это даст?!. - чуть ли не простонал Ягода, почувствовавший всем своим существом правоту и Бухарина, и Рютина, и собственную безвыходность.
    - Да ведь не я первый, и не я один, погибаю на этом костре. Люди всё равно задумаются над тем, что происходит. Нельзя жить без огонька надежды, зажжённого, пусть, и на суде.


    На слова Бухарина, подслушанные через микрофон в потолке и переданные Ежову, а тот Сталину, вершившему судьбами в огромном государстве-тюрьме, вождь тут же отреагировал по-кавказски:
    - Нимедлиня, сичас жи, саедини миня с Бухариним! Понял, нет?!
    Пока Бухарина вели в кабинет к начальнику тюрьмы, прошло минут 15, не меньше. Пока тот соединился со Сталиным, прошло ещё несколько минут, и голос вождя успел избавиться от грузинской горячности - в ухо Бухарину вошёл ровный, спокойный голос:
    - Сталин гаварит. Значит, так, падследствени Бухаринь: ти... считаишь деля, катораму Ленин атдал сваю жизин - бесчилявечним? И гатов заявит аб етом на суде? Так, нет?..
    - Кто вам об этом сказал? - дрогнул голос у Николая Ивановича.
    - Ниважьна, кто. Важьна другое: ета тваи слова или нет?
    - А вы что, уже назначили себя прокурором?
    - Тибе нужин пракурор, да? Ладно, жди пракурора!.. И ни забудь сваи слава про тирана и судбу Рютиня! - Сталин повесил трубку. Понеслись гудки. Душа Николая Ивановича стала наливаться страхом.


    Разговор с прокурором Вышинским состоялся незамедлительно:
    - Вы что себе позволяете, подследственный Бухарин?! - ворвался в кабинет начальника тюрьмы прокурор СССР Вышинский, с раскалённым до красна лицом. Но Бухарин уже успокоился после пережитого и подготовился к разговору.
    - А что я себе позволил незаконного, гражданин прокурор? Прошу вас: сформулируйте...
    - Ах, вот оно что!.. Желаете соблюдения формальностей?
    - Желаю, гражданин прокурор. - Вышинский увидел в глазах говорящего отчаянную решимость и понял, что взял с ним неверный тон: что он может поставить подследственному в вину? Подслушанный разговор? А как это доказать? Через "свидетеля" Ягоду, который тоже находится под следствием и вёл "дружескую" беседу?.. Бухарин - откажется. Что дальше?..
    И Вышинский круто переменил тон:
    - Николай Иванович, ну зачем этот спектакль, а?..
    - Но разве я его устраиваю? - последовал обезоруживающий ответ.
    - Скажите, чего вы хотите?
    - А чего хотите от меня вы?
    - Подписания следственных материалов: что с обвинениями, выдвинутыми против вас, вы - согласны. Более ничего.
    - Но эти обвинения - ложны до идиотизма!
    - Можете привести пример?
    - Могу. Где это видано, чтобы маршал или член правительства, как я, согласился дать завербовать себя иностранной разведке рядовым шпионом? Мы что, идиоты, по-вашему?
    Вышинский помолчал, потом ответил:
    - Хотите "следственный эксперимент" на тему: "Всё в жизни бывает"?
    - Хочу.
    - Тогда... до встречи...

    2

    Прошло 2 дня. Бухарин уже решил, что Вышинский блефовал насчёт "следственного эксперимента", поэтому, когда его привели в 11-м часу в расстрельную камеру с наклонным полом, душем и канавами для стока крови, то сначала обомлел от ужаса: "Хотят расстрелять, как собаку, без следствия, без суда и без обнародования в газетах свершившегося факта?" А потом, когда в камеру вошёл сам нарком Ежов, не знал уже, что и думать.
    Ежов достал какую-то бумагу из портфеля, который был у него в руке, и спросил:
    - Заключённый Бухарин, вы... всегда заявляли в своих выступлениях... о том, что вам дороги... судьбы и жизнь простых людей. А вот на встрече с прокурором отказались подписать то, что он вам предлагал.
    - А какая связь между тем, что мне "дороги судьбы людей из народа", и клеветой на меня, которую мне предлагают подписать? Не вижу логики...
    - Сейчас увидите... - Ежов приоткрыл дверь и кому-то крикнул: - Введите!..
    В тесную расстрельную гробницу вошёл энкавэдист кавказского типа и втолкнул к Ежову молодую, испуганную женщину, одетую всё ещё по-зимнему, с хозяйственной сумкой в руке. Женщина дрожала от страха, не от холода - в камере было тепло.
    Ежов обратился к ней:
    - Как вас звать, и кто вы?..
    - Евгения Михайловна. Самойлова... Сотрудница районной библиотеки, - прошелестел ответ.
    - Замужем? Дети есть? - продолжил Ежов допрос, вглядываясь в миловидное лицо женщины с тёмными округлившимися глазами.
    - Есть, 2 мальчика. 4-х и 6 лет.
    - А теперь скажите... вот этому заключённому, - Ежов ткнул пальцем в грудь Бухарина, заросшего седой бородой, - как вы сейчас... сюда попали? - Глаза Ежова стали жестокими. Бухарин почувствовал эту жестокость, исходящую от человечка, который был ниже ростом даже этой, в общем-то, невысокой женщины. Видимо, и она ощутила в нём беспощадного зверя: губы её запрыгали, она стала торопливо объяснять, откуда её привели:
    - Я шла на рынок за покупками... - Она приподняла сумку. - Сегодня у меня - выходной. А на Лубянской ко мне вдруг подошли двое военных, и один из них... вот он, - кивнула она на кавказца, приказал мне следовать за ними. Сказал, что задержат недолго: следственный эксперимент... Мне страшно!.. - Женщина всхлипнула. - Разве меня в чём-то подозревают?
    - Когда вас задержали?
    - Минут 20 назад.
    Ежов, по-прежнему источая злобу, обратился к Бухарину:
    - Николай Иванович, гражданка Самойлова говорит правду. Это я дал приказ задержать первую встречную женщину и привести сюда!
    - Зачем?! - изумился Бухарин.
    - Проверить экспериментально: не расходятся ли у вас слова с делом? - Он повернул лицо к женщине: - Евгения Михайловна, спросите у заключённого: считает ли он себя добрым человеком?
    Женщина ничего не понимая, молчала. Бухарин тоже не понимал, возмутился:
    - Объясните, что происходит? Что за спектакль?
    - Это - не спектакль, а эксперимент! И вы сейчас убедитесь в этом! - зловеще пообещал Ежов и перевёл взгляд на Самойлову: - Ну, спрашивайте его: "Вы добрый человек?.."
    Заикаясь от недоброго предчувствия, обомлевшая женщина обратилась к Бухарину:
    - Дедушка, вы добрый человек? - Из её глаз горошком покатились слёзы. Бухарин заметил, что кавказец за спиною женщины достал из своей кобуры револьвер, и резко повернулся к Ежову:
    - Что за идиотизм, гражданин нарком?!
    - Сейчас узнаете. Если вы не дадите согласия подписать документы, эта гражданка, мать двоих детей, умрёт на ваших глазах! Ну, согласны подписать во имя её жизни... или нет?!
    - Прекратите издеваться над нами! - выкрикнул Бухарин осипшим голосом. - Мы - люди, в конце концов, а не кролики для экспериментов нелюдей, сошедших с ума!!
    Женщина в ужасе взмолилась, падая на колени перед Ежовым и Бухариным:
    - Не надо-о-о, граждане, не надо-о! - И глядя жуткими глазами на Бухарина, закричала: - Пожалейте моих детей, де-ду-шка-а!.. Он же, действительно, не в себе - посмотрите на него-о-о!..
    Бухарин успел лишь разглядеть, как Ежов, похожий на взвинченного психа, кивнул кавказцу, выбулькнув горлом:
    - Кончай её!..
    Раздался выстрел женщине в голову, и она задёргалась на полу в смертельных конвульсиях. А Ежов, оторопевший не то от запаха пороха, не то от запаха хлынувшей на пол крови, заверещал:
    - Убрать заключённого из камеры! - И уже самому Бухарину: - Запомни, "добрый дедушка": завтра мы повторим эксперимент в твоём присутствии с другой женщиной, если не подпишешь! Послезавтра - с третьей!.. Их жизни с этой минуты - в твоих руках, защитник угнетённых! А чтобы ты... не смог убить как-то сам себя... с тебя круглосуточно не будет спускать глаз... Ягода. Понял?..


    В камеру к Ягоде Бухарина привели обессилевшим от шока, хватающим воздух ртом. Ежов, отошедший от вспышки психоза, прислал к нему в камеру даже тюремного врача. Бухарин нужен был Сталину живым и неповреждённым.
    Врач дал Николаю Ивановичу успокоительную таблетку, и ему приснилась самая приятная в его жизни встреча, которая была у него в Крыму в 1931 году. Но во сне он никак не мог насладиться ею полностью: не было какого-то завершающего счастья, мгновенья - вот-вот, вот-вот, а не получалось. И он проснулся, вспомнив, как всё происходило на самом деле...
    Отец Аннушки получил в то лето путёвку в санаторий чуть позже Николая Ивановича, отдыхавшего в Гурзуфе, и оказался в Мухалатке. Рядом, а всё же - разлука. И Аннушка вынуждена была уезжать от больного отца к Николаю Ивановичу под предлогами то предстоящей охоты, то рыбалки, оставляя его на попечении мачехи. Сказать им правду про свои взаимоотношения с Бухариным она не решалась - слишком большой была разница в возрасте: до "неприличия". В действительности же, "старыми" казались ей родители, а Бухарин - почти ровесником. Но объяснить им это было невозможно: не поймут... А вот Николай Иванович не только понимал её состояние, но и был молод душой, без всякой рисовки. Она чувствовала себя с ним сверстницей, давно была с ним на "ты", не ощущая при этом фальши, а потому и дорывалась до близости с ним, как все молодые влюблённые, которых нельзя, невозможно отрывать друг от друга.
    В ту, самую счастливую в его жизни, лунную ночь, произошёл у Николая Ивановича с нею в постели такой, послеблаженный разговор:
    - Что ты испытываешь ко мне, Солнышко?
    - А как ты думаешь, что`?..
    - Ну, как тебе сказать? Не знаю...
    - Вот и глупый ты! А ещё называешь себя Мудрым Лисом!.. Какой же ты "мудрый", если не понимаешь, что я - Солнышко, наполненное, до краёв, ласковым Счастьем. Понял теперь?
    - Теперь - понял.
    - А что испытываешь со мною ты?
    - А вот этого я тебе не могу сказать!
    - Это почему же? - кокетливо "обиделась" она.
    - Потому, что этого - нельзя делать!
    - Ой, вредина! Ну почему нельзя?
    - Заважничаешь, и разлюбишь.
    - В этом и заключается "му-у-дрость" мужчин?
    - Да.
    - Так это же не мудрость, а хитрость, о которой сказал классик: "Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей!"
    - Ух, ты, какая опытная "любовница"! Зато другой классик глубоко познал Россию! И в этом - ему не было равных мудрецов! - И продекламировал:

    Прощай, немытая Россия!
    Страна рабов, страна господ.
    И вы, мундиры голубые,
    И ты, послушный им народ.

    Она нежно поцеловала его в губы и прошептала:
    - А я давно, раньше папы, знаю, что ты - и Лермонтов одинаково ненавидите угнетение. И очень люблю тебя за это!
    - Спасибо. Я тоже тебя люблю.
    - За что, за молодость мою? - очень серьёзно и со страхом спросила она.
    - Нет, за недетскую мудрость, - тоже серьёзно ответил он ей, и добавил: - Там, где любовь друг к другу и цели жизни - совпадают, там любовь живёт - очень долго! Спасибо тебе, Солнышко, за это.
    Он подумал тогда, засыпая: "Какое счастье, что я встретил тебя, моё Солнышко, в этой жизни! Я знаю, буду счастлив с тобою всегда, и ничего мне больше не надо".
    Утром, ещё до рассвета (по часам), Николая Ивановича осторожно разбудил склонившийся над ним Ягода:
    - Не пугайтесь, это я, - негромко сказал он, - сейчас... там, наверху, - он показал на потолок, - спят тоже, и некому подслушивать. Так что можно немного, негромко поговорить, пока спит и наша охрана здесь. Что вчера с вами случилось?
    - А зачем вам это? Ведь мы же с вами - враги.
    - Были... Да и то, вряд ли, врагами, - ответил Ягода. - После знакомства с вами у Горького... и его прекрасных отзывов о вас... я стал относиться к вам с уважением, поверьте. - Тон был искренним.
    Николай Иванович поблагодарил:
    - Спасибо, верю.
    - А теперь мы с вами, пожалуй, друзья... По общему несчастью... - добавил Ягода, вздохнув. Помолчав, сказал: - Вчера - на вас лица не было. Так что произошло?..
    Николай Иванович рассказал, и вспомнив, как подтягивала женщина перед смертью ноги к животу, сокрушённо произнёс:
    - Ведь её... до сих пор ждут дети, муж. И никогда не узнают, куда она делась, исчезла! Где, - возмутился он, - в какой ещё другой стране, возможно такое отношение государства к своим гражданам?
    - Да нигде, - вздохнул Ягода опять. - Разве что... в Германии?..
    - Нет! - твёрдо не согласился Николай Иванович. - Там... хотя и фашизм... я там был в начале 35-го... но фашизм - по отношению к гражданам других стран. А для своих граждан... у них на первом месте - Закон, а не Беззаконие. Немцы - это "орднунг", дисциплина и порядок во всём. А вот, как назвать то, что творится у нас? Что это за государственный строй, по-вашему, если можно, с разрешения властей, схватить на улице женщину, мать двоих детей, и застрелить в подвале... чтобы напугать другого человека. "Эксперимент" пробуждения совести не в себе, а... во мне! С ума можно сойти!!.
    - Сойдёте, если будете думать только об этом. А, может, вы собираетесь стать Достоевским?..
    - Мне... уже никем не стать, кроме как покойником! - вздохнул Бухарин.
    - Не надо об этом! Никто не знает своей Судьбы... Значит, надо надеяться до... последнего, на этом Свете, - попытался подбодрить Ягода.
    - На чудо, что ли?.. Так ведь их не бывает, - безнадёжно махнул рукой Николай Иванович.
    - Откуда вы знаете! Всё бывает. В том числе и чудеса. А чем вам не чудо - хироманты, определяющие по линиям на руке... - вспомнил Ягода хироманта у Горького, который осмотрел у Генриха Григорьевича ладонь.
    - Не путайте: они, как раз, не чудеса предсказывают, а лишь ставят диагноз, по линиям нашего поведения: сколько и чего человек натворил! Хотя слова "творец", "творчество" имеют и хороший смысл.
    - Ну, я - ладно, хоть и по чужой воле, но натворил много мерзостей, за которые настало, видимо, время платить, - признался Ягода. - А вас-то... за что-о?..
    - Так об этом... хотелось бы вас спросить, Генрих Григорьевич! За что вы меня арестовали в первый раз?
    - Я? Да за то, что вы вернулись из Франции! Ведь могли же не возвращаться - у вас был, был шанс! А вы, понимая, что такое Сталин...
    Николай Иванович промолчал.
    - В прошлом году, по приказу Сталина, был отравлен в "дальних Горках" Максим Горький: не захотел писать о Сталине хвалебную книгу, - решился на откровенность Ягода. - Ему дали конфет, принесённых Ворошиловым.
    - И за это?!. - не поверил Бухарин.
    - Да, за это. А совсем недавно, 18 февраля этого года, Ежов застрелил - и тоже по приказанию Сталина - вашего соседа по квартире. В его домашнем кабинете.
    - Се-рго?! Наркома?!. - ужаснулся Бухарин, снова не желая верить.
    Ягода кивнул.
    - За что?.. - недоумевал Николай Иванович. - Откуда знаете об этом?
    - Откуда? Да у меня здесь... полно своих людей. А вот за что?.. Опять - ни за что: перестал угождать...
    - Но ведь и Ленин был такой же: сдал на расстрел своего друга, Романа Малиновского, - провёл параллель Николай Иванович.
    - Не только его, - поддержал тему Ягода. - Он даже и лично участвовал в убийстве. Моего родственника, Якова Михайловича Свердлова.
    - Боже мой, Боже мой! - схватился Бухарин за голову.
    - Николай Иванович, хочу вам посоветовать... - Ягода сделал паузу. И видя, как насторожился Бухарин, продолжил: - Не пытайтесь упорствовать на следующем допросе, не доводите дело до пыток, так как ни одной из них... вы просто не выдержите. Уж я-то знаю, что говорю. Вас свяжут, в голом виде, так, что вы - будете бессильны мешать. А затем вам загонят, в задний проход, раскалённое горло бутылки, и вы будете кричать от боли, пока, в итоге, не подпишете бумагу. Ну, а если сумеете это выдержать... иногда такое случается у очень сильных людей, как Рютин, которого я считаю самым смелым и мужественным человеком на свете, то от второй пытки - спасение уже невозможно. Вы будете медленно, мучительно умирать от... клизмы с дроблёным, до мелких игл, стеклом от электроламп, которые вопьются в прямую кишку.
    - Зачем вы мне об этом рассказываете? - содрогнулся Николай Иванович.
    - Из сочувствия к вам, чтобы удержать от бессмысленных попыток сопротивления. Не доводите Ежова до этого... Он - человек нервный. Вы думаете, легко смотреть на такие мучения и слушать душераздирающие крики?
    - А вам приходилось?.. - Бухарин понял, что задал риторический вопрос.
    - Это бестактный вопрос. Ведь пытают... врагов народа!
    - Простите. А вы... боитесь смерти?
    - А вот это - уже глупый вопрос, Николай Иванович. Смерти - можно не бояться в бою, да и то не каждому это удаётся. Но под пытками... храбрость и мужество - исключаются. Всё! Я устал на эту тему... Давайте поспим...
    Помолчав, Бухарин спросил:
    - Так что же мне делать?
    - Подписывайте бумаги, а дальше - суд и... быстрый расстрел, без мучений. Оправдания - не будет. Мне ведь и самому это предстоит.
    - Ну, что же, тогда прощайте!..
    Минут через 10 Ягода прошептал:
    - Спите, нет?..
    - Нет, не сплю, думаю.
    - Тогда знайте ещё вот что: смотреть на расстрелы... особо ненавидимых личных врагов... приходит в "смотровой бокс" сам Сталин. Особенно он был доволен и счастлив, увидев, как, перед расстрелом, Зиновьев... просил на коленях... перед палачом... пощады. А затем обделался. Надеюсь, вы... примете смерть с достоинством, как Рютин.


    На другой день, когда в камеру вошёл Ежов и приказал Бухарину собираться смотреть на расстрел ещё одной женщины, Николай Иванович попросил:
    - Не надо больше... Я подпишу...
    - Вот и хорошо, - подобрело лицо Ежова. И вдруг опять напряглось: - Только не вздумайте говорить об этом на суде! Во-первых, мы покажем тогда иностранным журналистам женщину-актрису, которая заявит, что лишь играла роль расстрелянной, чтобы проверить, так ли уж вы добры, как заявляли. А, во-вторых, мы вам потом вместо расстрела... сделаем особую клизму!.. Объяснить, что` это такое?!
    - Не надо... - сдался Бухарин окончательно.
    Ежов, достал из папки бумаги на подпись.

    3

    Лето и осень 1937 года пролетели незаметно для Сталина: в арестах военных, во главе с маршалом Тухачевским, в сладких следствиях с очными ставками-драмами. Суд над военными, в состав которого вошли маршалы Будённый, Блюхер, комкоры первого ранга Белов, Горячев, Шапошников, Алкснис, Каширин и Дыбенко, тоже промелькнул быстро - к дню рождения вождя все осуждённые были уже перестреляны, а их трупы закопаны в траншее, похожей на длинный военный окоп. "Отвоевавшись" с военными и будучи уже твёрдо уверенным, что на защиту Бухарина и Рыкова с их компанией никто не посмеет не то, чтобы подняться с оружием в руках, но и вообще что-либо даже вякнуть, вождь приступил зимою 1938 года к самому вожделенному для себя занятию - к суду по "делу Бухарина-Рыкова", на который ездил из Кунцевской дачи, чуть ли не ежедневно. Над залом суда была комната, запершись в которой, он наблюдал из окошечка, как из кинобудки, за происходящим, а слушал обвинения судей, сидя в радионаушниках. И наконец, ближе к весне, настал судный день с предоставления "последнего слова" обвиняемым, хотя всё для них было уже предрешено "судьбою" в лице вождя СССР "товарища" Сталина, который запретил пускать в здание суда иностранных журналистов. А из "своих" разрешил присутствовать только самым доверенным. Тем не менее, видимо, кто-то из них продал часть стенограммы с речью Бухарина за рубеж. Но и там газеты не имели права заявить о том, что это подлинные слова Бухарина, а могли лишь сослаться на "анонимный источник". Сталин понимал, наслаждение от "признаний" подсудимых, подвергнутым пыткам, может быть испорчено, но... не в Советском Союзе, а где-то... Ну, да на это можно не реагировать. Главное, чтобы не просочилось что-нибудь за рубеж от самого Бухарина, которого пыткам не подвергали и который не делал никаких записей, а держал всё в своей безупречной памяти. К тому же Сталин предусмотрел "возможность" прерывать его "последнее слово", если вдруг зарвётся или ляпнет что-то недозволенное: по сигналу, данному Сталиным из будки, Бухарина тут же выведут под конвоем для "малой нужды" за кулисы, где ему сделают уколы, ослабляющие память.


    Машина бежала по дороге легко, а думалось вождю тяжело. Сразу же, после вторичного ареста Бухарина, начал, через Ежова и Ворошилова, переговоры с этим Хитрым Лисом. Хотелось, чтобы он последовал примеру Зиновьева и Каменева - признал свою "вину", согласился на проведение судебного заседания по сценарию, который выработает для него следователь. За это Бухарину обещали сохранить жизнь. Его ещё не пытали, но... предупредили: не исключено, если допустит оплошность.
    Ежов продолжал тем временем новые аресты - путь для этого был расчищен, никто и ничему уже не препятствовал. А чтобы и в будущем никто не смог препятствовать ничему, существовала целая программа устранения даже потенциально возможных противников.
    8 мая 1937 года арестованный Медведев дал Ежову нужные показания, и тот, на их основании, арестовал 13 мая Артура Артузова - последнего, из всё ещё работавших в органах внутренних дел, соратника Дзержинского. Как только Артузов тоже дал "показания", но уже против Тухачевского, тут же Ежов закрутил дело о "заговоре в Красной Армии". В подвалах на Лубянке оказались самые видные представители армии: Тухачевский, Корк, Уборевич, Якир, Эйдельман, Фельдман, Путна и сотни их подчинённых, вплоть до командиров полков. Все потихоньку "раскалывались" и давали "показания". Страх перед восстанием военных исчез.
    Вождь усмехнулся, вспомнив, как пригласил к себе на беседу маршалов Егорова и Блюхера. Глядя на Блюхера, проговорил для обоих:
    - Вы, наверное, в курсе, что арестована целая группа военных во главе с маршалом Тухачевским. Но я не очень-то доверяю этим судейским крючкам. Поэтому хотел бы, чтобы следствие проходило под вашим личным контролем. Вы - люди военные, вам на месте будет виднее, где правда, где ложь. Дело слишком ответственное, поэтому я и решил вас побеспокоить...
    Оба кивали в знак согласия. Он знал: Егоров противник Тухачевского в оценке Польской кампании 20-го года, а Блюхер - соперничает с арестованным маршалом в славе. Не знал, правда, повлияло ли на ход событий то, на что он надеялся. Но, какая разница, если оба вызванных маршала подписали потом все протоколы и все "документы", изобличающие военных в "преступлениях", отлично понимая, что все эти бумажки - фикция. Значит, боялись. А раз так, то нечего их бояться, хотя за Блюхером и стояла на Дальнем Востоке армия, которой могло позавидовать иное крупное государство.
    А вот какой-то полковник Карбышев, всего лишь военный инженер, не захотел подписать обвинения против Тухачевского. Не побоялся и оставил своё "особое мнение" в синем конверте. А ведь в прошлом - царский офицер. Нет, среди людей бывают и люди, не только мыши.
    Уже пора было арестовывать и самого Блюхера с Егоровым, и намеченных к расстрелу членов Политбюро - старого холостяка-латыша Рудзутака, Постышева, Чубаря и Косиора. А Бухарин всё ещё не соглашался на судебный спектакль. Помнится, была жара, стояло знойное лето, когда вождь вышел из себя и шумнул на Ежова:
    - Ты что, не можешь его пугнуть по-настоящему?!
    - Но вы же не велели вырывать у него заявлений. Сказали, только добровольно чтоб.
    - Да. Мне нужны - лишь от него одного! - добровольные показания. Чтобы даже перед лицом смерти он не простил себе, что всё сделал добровольно, всех предал, и себя в том числе. Я знаю, он любит свою молодую жену. Недавно она родила ему сына. Вот и пугни его! Он подпишет им смертный приговор, если будет упрямиться. Я уверен, тогда сразу переменит свой тон, он у нас человек благородный: ведь пожалел же незнакомую ему женщину. А уж когда речь пойдёт о жене и сыне...
    Машина продолжала ехать в темноте. Сталин всё ещё был во власти вчерашнего и сегодняшнего дней, "был на суде". Всё там было расплывчато, неясно, словно проступало сквозь молочный туман или снежную позёмку.
    Так было и сегодня днём. Все карты спутал этот чёртов "любимец партии", когда Вышинский предоставил ему возможность задавать вопросы свидетелям обвинения. Но главную ошибку, считал сам, он допустил по отношению к Бухарину ещё в начале: не разрешил применять к нему пытки до суда. Хотелось, чтобы Бухарин сломался без применения силы, сделал всё добровольно. Вот это и было главным упущением. Если бы Бухарин прошёл через пытки, как Рыков и другие, он тоже вёл бы себя, как по писаному. Все, кроме Бухарина, понимали: если поведут себя на суде неосторожно, их снова будут бить, прежде чем расстреляют. А этот... один не знал, что такое пытки, и... вышел из-под контроля, хотя и был предупреждён. Недаром он все эти 3 дня что-то записывал во время суда, изучал метод постановки вопросов обвинителем, а потом сам так начал ставить перекрёстные вопросы то Яковлевой, то Камкову, то другим свидетелям, что те сразу запутались в своих показаниях, и дело пошло наперекосяк.
    Заглядывая в свои пометки, Бухарин обрушивал на обвинение удары, которые ошеломляли суд. Вышинский и Ульрих только и могли, что без конца прерывали его, но сбить с логики так и не сумели даже двумя, ослабляющими память, уколами. Напротив, постоянно сбивал всех он - и свидетелей обвинения, и своих же товарищей по скамье подсудимых, которые перед этим оговаривали и себя, и его.
    Используя ошеломительный набор каких-то странных двусмысленностей, увёрток, завуалированных намёков, логических хитросплетений и упорных опровержений, Бухарин всё время перехватывал инициативу у Вышинского, который, казалось бы, полностью вымотал его за эти 3 дня обвинениями, оскорблениями и "признаниями" других подсудимых, от которых можно было сойти с ума. Но он не сошёл, а старался повернуть любой вопрос философской его стороной или литературной, и каждый раз было непонятно, куда он клонит. А потом - бац, и очередное обвинение рассыпалось или выглядело смехотворным. Даже сам, сидя в комнате над залом суда, как в кинобудке, не понимал системы, придуманной Бухариным для самозащиты. Ему - нельзя было отрицать обвинений впрямую, он рисковал жизнью жены и сына. Поэтому его тактика была какой-то неуловимой. Он вроде бы ничего не отрицал, соглашался с обвинениями, а потом вдруг заявлял:
    - Прежде, чем ответить на ваш вопрос, о задуманном мною убийстве Владимира Ильича Ленина, в 18-м году, во время дискуссии о Брестском мире, разрешите задать вопрос свидетельнице обвинения, Яковлевой.
    - Задавайте ваш вопрос, - разрешил Василий Ульрих, мрачный и, как выяснилось, в конце концов, тупой русский немец, из военных судейских крючков. К тому же, маленький, лысый, с розовым поросячьим лицом и, подстриженными "а`ля Гитлер", усиками.
    - Варвара Николаевна, - обратился Бухарин к Яковлевой, - скажите, пожалуйста, вы хорошо знали Владимира Ильича? Ведь вы в партии с 4-го года, по-моему. Вам тогда было 20 лет, когда вы вступили в партию.
    - Да, я знала Владимира Ильича.
    - Сколько вам было лет, в 18-м году? Лет 35, не больше?
    - Я не скрываю своего возраста. Мне было 34 года. Но, к чему вам это?..
    - К тому, что мне, в 18-м году, было только 30. И в России я пробыл - после прибытия из-за границы - менее года. С Лениным виделся, и того меньше, живя в Москве каких-то месяца 4, не более. Скажите, можно было, за 4 месяца, успеть сделать, вместе с Лениным, Октябрьскую революцию, получить от него мандат в его правительство, затем, за это, люто возненавидеть его, да ещё сплести нити заговора? Как вы считаете? И с точки зрения психологии, и по времени.
    - Я не знаю, - проговорила Яковлева, не глядя на Бухарина. - Я тут показывала лишь то, что вы говорили в то время Манцеву, и мне лично.
    - Я слышал, что` вы... "напоказывали". И не обижаюсь на вас, ибо понимаю ваше положение. Тут и мужчины "показывают", а о женщинах и говорить нечего. У одного, нашего с вами, хорошего знакомого, появилась мода: он воюет не только с мужчинами, но теперь... и с женщинами.
    Ульрих, понявший намёк, заорал:
    - Подсудимый Бухарин, прошу без намёков, иначе я лишу вас слова.
    Реплика дурака Ульриха привела и самого в ярость: это же, прямо-таки, признание. Оно подбросило со стула так, что едва не уронил наушник, подключённый к аппарату подслушивания. Потому, что понял, теперь нельзя будет расстрелять жену Бухарина: все поймут, кого имел в виду Бухарин.
    "Сталин убивает женщин!" - вот как будет это звучать. Увёл, подлец, свою жену из-под расстрела! Пропадёт младенец - тоже станет известно всем: расскажет мать. Как здорово всё рассчитал! Даже моё самолюбие обернул против меня".
    Тем временем из наушника раздалось:
    - У меня ещё один вопрос...
    Увидев там, внизу, презрительную улыбку Бухарина, обеспокоился: "К кому? Ко мне? К Ульриху?"
    Бухарин, получив разрешение, уже задавал Яковлевой новый вопрос:
    - Варвара Николаевна, вы знали о том, что, после заключения Брестского мира, Владимир Ильич и его жена дружили со мной?
    - Я знаю только то, что я тут, на суде, показала. В 18-м году вы... хотели его арестовать; вы это слышали.
    - Да, действительно, из моих уст вырвалась фраза, сказанная мною в перерыве 7-го съезда: "Арестовать бы этого Ленина на 24 часа, чтобы сорвать заключение его мира с немцами, а тогда бы и выпустить!" Но теперь вы использовали её - против меня, хотя и понимали... её истинный смысл. Впрочем, сейчас речь не об этом. Я спрашиваю, вы в курсе, что мы дружили с Ульяновыми семьями, или нет?
    Не дождавшись ответа, Бухарин заговорил:
    - Когда Владимиру Ильичу в Горках стало совсем плохо, то Надежда Константиновна позвала из Москвы меня, а не кого-то другого. Ленин и умер у нас на руках. Вы хоть раз задумывались над этим, прежде чем давать ваши "показания"?
    На суде поражал своим безразличием к происходящему - Рыков. Сначала думалось, что свихнулся и не понимает, что речь идёт и о его смерти. А потом сообразил: Рыков увидел, что защищаться - бесполезно, всё предрешено, и, как умный человек, отключился от происходящего. Это злило. Хотелось, чтобы и Рыков переживал и цеплялся за жизнь, как все.
    Шофёр, почувствовав подъём в горку, прибавил газу, и машина пошла быстрее. Проклиная философский ум Рыкова, вождь в это время уже "слушал" последнее слово Бухарина на сегодняшнем, вечернем, заседании суда. Всё там вдруг переменилось, пошло кувырком, а остановить Бухарина было уже невозможно: "последние слова" обвиняемых, по неписаному правилу, в судах не прерываются. Так было заведено.
    Бухарин начал говорить негромким, обречённым баритончиком, облизывая сохнущие губы:
    - Гражданин Председательствующий и граждане судьи! Уже не впервые за эти 3 года перед вами предстают в качестве обвиняемых люди, которых, вы все, хорошо знали, которых знала и вся страна. И каждый раз, здесь - повторяется всё - с одной и той же, я бы сказал, странной... закономерностью. Вы только вдумайтесь: происходит... удивительно редкостное согласие, всех до единого, обвиняемых, с самыми чудовищными, а порой, и нелепыми... обвинениями, которые им тут... лишь предъявлялись, но никогда... не доказывались в ходе суда. Хотя цель у всех обвинений - была одна: отправить обвиняемых... на тот свет. И, в то же время, от обвиняемых... суд каждый раз... требовал доказательств своей невиновности. Не странно ли это? Обвинение считает фактом - вдумайтесь: фактом! - какой-то, несуществующий, план убийства Ленина, Сталина и Свердлова, и - ничем, кроме голого предположения, на "основании" заявлений... запуганных свидетелей... этого не доказывает! Какой же, в таком случае, тогда это "факт", позвольте спросить?
    Далее. Тут обвинитель заявил, что он "не знает других примеров суда, что это - первый в истории пример", когда на суд... "выходит и философия". Со своей стороны, я хочу к этому только прибавить: нигде в мире... ещё не было случая, чтобы так называемые "преступники"... совершенно не пытались оправдываться! Не пытались ничего отрицать из того, что им вменялось в вину. Напротив, присутствующие в этом зале только и слышали... совершенно обратное! Чем чудовищнее были обвинения, тем охотнее соглашались с ними... обвиняемые! Словно им была обещана за это награда - жизнь. Особенно дико звучали их "признания", зачитанные по следственным листам, где их вина... сформулирована... ими самими! Прямо-таки, в образцово патриотическом стиле... "прозревших" политработников! Так неужели же и в самом деле никто не хочет задуматься... над простым вопросом: почему? В чём тут секрет?
    Вот и сейчас, сидя в машине, сам ощущал, как был поражён новой находчивостью Бухарина. На этот раз Бухарин переменил тактику, стал говорить просто и ясно, без иносказаний. Только ясная логика, никаких недомолвок, уходов в сторону. Его расчёт был построен на неожиданности выводов, к которым он приводил суд своей, казалось, детской простотой. И снова у него всё срабатывало - это было видно даже по лицам Ульриха и Вышинского, которые изо всех сил старались показать безразличие к словам обвиняемого.
    Вождь, перекормленный газетными восхвалениями его "великой мудрости", "гениальности" и так далее, ни разу не подумал о том, что лишь извращённый, забалованный ум мог додуматься показывать журналистам такой суд, доходящий до идиотизма. Даже теперь, вернувшись памятью в зал "суда", похожего на театрализованное зрелище наглости и человеческого бесстыдства, Сталин не был раздосадован тем, что это он, "великий умник" - режиссёр этого паскудства.
    - Секрет, я думаю, - продолжал Бухарин, - многие уже поняли и разгадали. В суде... всё поставлено таким образом, что обвиняемым, очевидно, невыгодно не соглашаться с обвинением. Значит, кому-то нужно, чтобы всё выглядело так, будто нашей страной... вот уже много лет... руководили одни отпетые негодяи и предатели. - Бухарин с насмешкой посмотрел на Вышинского и, как бы предвидя его несогласие, ехидно согласился: - Может, оно, конечно, и так - руководят. Я не спорю. Но с теми, кто был отдан под суд и... расстрелян, почему-то... охотно сотрудничал Ленин.
    Вышинский не выдержал:
    - Ближе к делу! Говорите только о себе: у вас - последнее слово. Кстати, под вашими показаниями стоит личная подпись... Бухарина, - передразнил он его интонацию. - Никто вас силой не заставлял ставить её!
    Бухарин улыбнулся:
    - Да, я тоже... почему-то... вынужден был соглашаться, до поры, с самыми нелепыми обвинениями. Для этого... не нужно применять силу: бывают и другие способы...
    - Вы хотите сказать, на вас... оказывалось давление?! - угрожающе произнёс Ульрих.
    Бухарин продолжал улыбаться:
    - Нет, что вы!.. Но, сами подумайте хоть раз: зачем же мне... было отказываться от того... что я - японский, английский и германский шпион? Что японская разведка... завербовала меня ещё в марте 17-го года, когда я... только возвращался из Нью-Йорка в Россию... через Японию. Можно подумать, что японская разведка... уже тогда отлично знала, что в России... будет Октябрьская революция. Что она... непременно победит. А я, Николай Бухарин, стану при Ленине... одним из членов его правительства.
    Я подписал всё это! Чтобы суд... не увидел во мне упорствующего, нераскаявшегося преступника и смягчил приговор, не вынося мне... высшей меры наказания - расстрела. За чистосердечные признания... Я и теперь прошу учесть мою просьбу.
    Возвращаясь к своему... чистосердечному рассказу о японской разведке... я ещё раз задаю себе этот вопрос: у кого могло вызвать тогда сомнение... моё будущее? Разумеется же, ни у кого. Тем более - у японской разведки. Очевидности, как говорят журналисты, в доказательствах не нуждаются.
    А разве нужно доказывать, например, другой факт - что ещё ни одним государством... не управляло столько предателей сразу, как у нас? Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Радек, маршал Тухачевский, все его комкоры! Теперь вот - и Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский. Большинство из нас... Ленин знал лично. Что же произошло? Почему столько предателей... среди соратников Ленина? Кто и чем... их так удачно соблазнил?
    Ульрих взорвался:
    - Говорите только о себе, иначе я лишу вас слова!
    - Хорошо, гражданин Председательствующий, - согласился Бухарин: - Буду говорить о себе. Как мог я, член правительства такой огромной страны, устоять... против соблазна: подработать у какого-нибудь начальника германской разведки, имея положение гораздо более высокое, нежели у него самого? Рассчитывая, что на суде это поймут, я соглашался с таким... с позволения сказать, "обвинением" следователя и подписывал его. В противном случае, я не получил бы сегодня... возможности говорить перед журналистами: я - был бы уже или... "невменяемым" на почве переживаний, или... калекой на почве... самовредительства.
    А может быть, кто-то думает, что у всех нас здесь, - Бухарин кивнул на скамью подсудимых, - да и у тех, кто сидел на этих местах до нас - маршала Тухачевского, Каменева, Пятакова и других, - патологическая склонность к предательству? Или острое желание прирабатывать от жадности к деньгам... таким вот способом?
    Вышинский налился кровью:
    - Прекратите вашу иронию! Иначе, она будет квалифицирована - как нанесение оскорбления суду! И вы... будете лишены слова! - Он передохнул: - Вы подтверждаете ваши прежние показания о том, что вы... работали на иностранные разведки, или нет?
    Бухарин как-то неестественно осклабился - виден был даже воспалённый язык:
    - А вы, при вашем уме, разве не поняли? Как же могло быть по-другому? Вся логика моего поведения - только к этому признанию и сводится. Иначе, зачем же мне нужно было возвращаться после Февраля... в Россию?
    Вышинский, не желая создавать прецедента с лишением последнего слова, сел, разгневанно красный.
    Бухарин, с открытой насмешкой, продолжал в его сторону:
    - Но я... узнал: что иностранные разведки так хорошо платят, что не устоял! У меня - душевная потребность к предательству и... побочным, нетрудовым заработкам. Особенно, если по мелочишке. К тому же, по своей тупости, я никак не мог сообразить: зачем мне, члену правительства такого государства, необходим такой постоянный риск? И я продолжал, тупица, шпионить и рисковать...
    Вышинский махнул на него рукой и даже сделал вид, будто сплюнул: "Плети, Емеля, твоя неделя!" Не ссориться же с обречённым дураком?..
    И дурак, поняв это, продолжал свой кураж, от которого Коба беленел в своей "кутузке" наверху:
    - Я удивляюсь также и тому обстоятельству, что половину своей жизни ухлопал... на борьбу с царским самодержавием. А вторую - на писание книг по марксистской теории. Проще было ещё тогда, до революции, завербоваться в какую-нибудь иностранную разведку.
    Вышинский опять вскипел:
    - Да оставьте же вы, наконец, ваши дурацкие шуточки! Неужели не понимаете своего положения?
    - Оставляю. И хочу заметить по ходу... Один из свидетелей обвинял меня тут... в намерении арестовать правительство Ленина. А в новом правительстве - утвердить председателем Пятакова. - Бухарин снова развёл руки: - И опять я... не понимаю собственной логики. Какая же была бы от этого... выгода мне, Бухарину? Ведь я... и в прежнем правительстве... не был главным.
    Уличённый в глупости, вскочил Ульрих:
    - Но вы же не отрицаете, что хотели арестовать Ленина, а с ним и товарища Сталина со Свердловым? Или вам показать вновь... ваши прежние показания и... вашу подпись под ними?
    - Нет, я не отрицаю: давал, давал такие показания. Но здесь... на суде... я хочу задать вопрос самому себе: зачем же мне было всё-таки... заранее рассказывать тогда... о таких своих намерениях... Карелину и Яковлевой, Осинскому и Манцеву? Зачем нужно было выбалтывать... такой важный секрет... всему свету? Логично ли было это... в моём положении? Если я... не хотел быть... арестованным. Наконец, зачем требовалось тогда, в то время, арестовывать и убивать... ещё и "товарища" Сталина? Кем он тогда был, в 18-м году? Что он собою представлял как член правительства, чтобы мог... кому-то мешать? С меня хватило бы... и товарища Свердлова. Но обвинение, вопреки здравой логике, всё же упорно шло именно по этому пути, ведущему и к Сталину! 1
    Вот этого заявления проклятой лисы вождь и не вынес у себя в комнатке над судом. В груди всё загорелось синим пламенем, ненавистью. Какой шакал! Сталин для него - никто. Не представлял, видите ли, никакого интереса. А Яшка Свердлов - представлял!
    Дальше слушать Бухарина уже не мог. Получалось, что, к какому бы обвинению, с какой стороны не прикоснись, оно начинало выглядеть после слов Бухарина смехотворным. А кто их все придумывал, выдвигал? Особенно про покушение на Сталина. Даже себе не хотелось теперь признаваться, что не терпелось придать значительности своей персоне и в 18-м году. А эта помесь свиньи...
    "Ну, ладно же, шакал! Даром это тебе не пройдёт!.. Решил покуражиться перед расстрелом? Пиф-паф, и до свидания, всё кончено? Нет, Бухарин, ты глубоко заблуждаешься, ты ещё узнаешь Сталина..."
    Выводило из себя и то обстоятельство, что газеты, вероятно, уже набирали "речь" Бухарина. Но завтра никто не увидит в ней ни одного подлинного слова. В "Правде" будут сплошные "признания" и "покаяния".
    Ехал вот, и теперь понимал, что мыслит, как мелкий, базарный жулик, а не государственный деятель. Утешал себя тем, что правда не просочится за пределы зала суда. Однако утешение было слабым, и он, сидя в машине, злился.
    Никогда ещё, ни к одному из смертников, не ходил он в его камеру. А к Бухарину решил пойти. Хотелось отыграться за насмешку. Он никому не позволит открыто смеяться над Сталиным! Торжествовать будет только Сталин. Затем и поедет... Но, к сожалению, пока помнилось другое: что в газетной "речи Бухарина" будет написано: "Я признаю себя виновным в измене", "Я признаю себя ответственным и политически и юридически". "Это факт, и это я признаю". Так хотелось. Он и в "последние слова" других обвиняемых вписал от себя целые куски. Завтра эти "слова" появятся в печати тоже. У многих - с фигурами повтора, словами самобичевания: "Я несу полную ответственность", "Я достоин самого сурового приговора", "Я не прошу пощады, ибо недостоин". Зеленский, например, "скажет": "Я виновен в измене", "Я виновен в том, что, двурушничая и маскируясь...", "мои преступления перед партией, перед страной и перед революционным народом велики". Даже поморщился от мысли: "Он у меня предатель, а... как чтит революционный народ! Потому что раскаялся и осознал..." Тут же вспомнил, что Раковский будет признаваться в утренних газетах ещё более выспренно: "Я, как каторжник, прикованный к галере, прикован к "правотроцкистскому блоку" тяжёлой цепью своих преступлений".
    Да, когда писал, радовался: казалось, здорово, хорошо! По сути, весь судебный процесс почти, а это будет издано отдельной книгой, отредактировал сам. Не жалея времени и сил, вписывал туда свои мысли и слова. Если какой-нибудь филолог догадается и начнёт сличать стиль трудов Сталина со стилем отчёта о судебном процессе Бухарина, то в десятках мест обнаружит полное совпадение даже и в образе мышления с подсудимыми. Об этом тоже не хотелось теперь думать, потому что всё начинает выглядеть нелепым. Ну, кто, например, поверит в то, что Розенгольц "наговорил" о себе такое сам: "Троцкизм - это не политическое течение, а беспринципная, грязная банда убийц, шпионов, провокаторов и отравителей, это грязная банда пособников капитализма. Такую функцию троцкизм выполняет везде, во всех странах, в том числе и в Советском Союзе. Я хочу, чтобы вы мне поверили, поверили в искренность произносимых мною сейчас слов". Фу!..

    4

    Дома Сталин пообедал, крепко выпив, поспал часа полтора, велев перед этим коменданту разбудить, если не проснётся сам. Проснувшись, снова сел в уже пофыркивающую машину.
    - На Лубяньку, в тюрму! - приказал он шофёру, видя, как следом за ним ринулись на мотоциклах охранники. Часть из них, обогнав его, вырвалась вперёд, расчищая дорогу от людских муравьёв. Выпитое вино вернуло на время хорошее настроение, и он, поглядывая на зимние ели по бокам дороги, опустившие из-под снега свои ресницы, возликовал: "Ну, шакал, сейчас у нас с тобой будет "последний" в твоей жизни разговор! Ты - не умрёшь быстрой смертью от пули палача, ты - будешь умирать долго, от "особой клизмы", а я - буду смотреть, как ты корчишься от невыносимой боли! Но сначала - поговорим!.. Хотя по-русски мне думать труднее, конечно..."


    "Последний разговор" начался, когда уже наверху наступила темнота - опустилась на Москву, вползая чёрным страхом в испуганную душу "старикашки Бухарина", который, за месяцы сиденья в одиночной камере, превратился в дряхлую полусогнутую немощь. Увидев его таким при свете лампочки, осенённый новой удачной мыслью, радостно-возбуждённый, Сталин приказал:
    - Раздэнти иво доголя! Всё равно придёца раздиват, чтоби паставит клизму...
    Увидев немощного старика перед собою ещё и голым, Сталин усмехнулся:
    - Академик, да? Ну давай, пагаварим: "паследни разговор", так сказат!..
    - Пришёл получить садистское удовольствие? А мне вот - не хочется с тобой говорить! Не вижу смысла.
    - Зато я вижю. И гаварит тыбе - всо жи придёца!
    - Не придётся: не о чем мне с тобой... всё уже сказано...
    - Но, вед уже гаваришь!..
    - Всё, закончил. - Бухарин повернулся спиной, и Сталин мог видеть теперь только его голый зад.
    - Ах, ти, шакаль! Ни панимаишь, шьто я сичас с табой сделяю, да?!
    Бухарин молчал, и Сталин плюнул ему в голую спину. Вздрогнув, Бухарин резко обернулся и влепил "вождю" сильную и неожиданную пощёчину:
    - Ты - вор, Коба! Всё у тебя ворованное: и имя ты украл из романа Казбеги, и фамилию, и "труды" у тебя ворованные, и даже поступки не мужские - тоже воровские: плюнуть человеку в спину!
    Оторопевший вождь задохнулся:
    - Ах, ти, шякаль! Сволич! Ахрана!!! Сюда-а!!
    Вбежали двое:
    - Товарищ Сталин, что-о?!
    - Да какой он вам товарищ, он - не коммунист, он - мразь и убийца!
    - Связат иво! И - в расстрельни блок! На клизьму из стекля!!. - топал он ногами, озверев от ненависти.
    Бухарин, не вырываясь из дюжих рук, прохрипел:
    - Ну, что, палач, не получился у тебя задуманный разговор?!. А знаешь, почему? Ты - не умеешь говорить по-человечески, потому что ты - не человек! Ты - злобное животное!..
    Охранники принялись его бить, и он сразу же потерял сознание от страшных ударов под дых и по голове. Очнулся не скоро, на полу, в расстрельной комнате. Почувствовав острую, колющую резь в прямой кишке, зашёлся в ослабленном крике. Следователи Субоцкий и Шнейдерман стали "кончать его" головой об стенку, и он тут же, снова потеряв сознание, умер. Видимо, остановилось сердце.
    Сталин, до этого долго ожидавший в смотровом блоке начала пыток, психанул:
    - И здес миня абашоль, шякаль, падох!..
    Рядом с ним стоял, почти такой же, карлик - растерявшийся Ежов. Внутренний гнев Сталина выплеснулся на него в грузинском варианте: "Ах, ты, вонючка! Рад моему унижению? Ну подожди, скоро я и на тебя посмотрю, когда будешь подыхать!.."

    5

    На другой день Ежов выехал к Сталину в Кунцево. Сидя на заднем сидении, он обдумывал, что сказать вождю в первую очередь.
    "Надо предупредить, чтобы не разрешил доступ к трупам Бухарина и Рыкова иностранным корреспондентам, если захотят вдруг удостовериться в приведении приговора в исполнение".
    Ежов поморщился от утреннего видения. Лица убитых были изуродованы настолько, что невозможно было отличить, где Бухарин, где Рыков.
    К даче Сталина машина Ежова подкатила раньше назначенного срока на целых полчаса, и маленький нарком решил подышать лесным воздухом. Его не выспавшееся, помятое лицо понемногу ожило. Он был чисто выбрит, одет в шинель. Новый карлик, возомнивший себя Наполеоном, с презрением поглядывал куда-то вдаль, где он видел, должно быть, своё высокое будущее. Но ещё выше был забор вокруг дачи Сталина, к которой пора было идти.
    Вождь встретил его вопросом:
    - Газети привёз?
    - Вот... - Ежов подал "Известия" и "Правду".
    Вождь принялся просматривать газеты. Нашёл в "Правде" нужную строку "приговор приведен в исполнение" и, поглядывая на Ежова со странным, почти жгучим любопытством, подумал: "Пора приводить в "исполнение" и с этим. И с его женой. Какая странная у неё фамилия: Гладун-Хаютина! Тоже еврейка, как и жена Бухарина. Оба Николаи Ивановичи, и оба... - Сталин ухмыльнулся. - Наверное, эта Хаютина немало чего наслушалась от своего, много знающего, муженька. Зачем нам такие свидетели? А на его место - Лаврентия..."
    Ежов, поняв взгляды вождя по-своему, сказал:
    - Товарищ Сталин, есть одна просьба...
    - Слюшаю тебя: гавари.
    - В тюремном морге лежат сейчас трупы Бухарина и Рыкова, но...
    - Зачем в морге? Почему не в земле? - перебил Сталин.
    - Думал, кто-нибудь захочет посмотреть... - пробормотал Ежов. - Всё исполнено, как было приказано, - добавил он уже увереннее. - Вот только лиц не узнать. Разве что по волосам...
    - А вот аб етом - памалькивай! - рассердился вождь.
    - Я же и хочу об этом просить, товарищ Сталин. Надо, чтобы ни один из иностранных корреспондентов не был допущен к трупам. А то прочитают в газетах о приведении приговора, вздумают удостовериться. Понимаете, у них там... такая мода за рубежом.
    Сталин усмехнулся: "Да, в России другая мода. Пётр Первый приказал из-за этого пришить своему сыну голову после казни. Чтобы никто не узнал, что царевича Алексея зарезали, а не повесили, как должны были сделать по приговору. Ладно, мы ничего пришивать не будем".
    - Прикажи нимедлиня всех закопат. Кариспандентям скажешь: апаздали. Што ищё?
    - Больше ничего.
    - В живих кто-нибудь асталься?
    - Только Раковский и доктор Плетнёв. Оба старики, по 65 уже.
    - Па-кавказски - ета не старики, - недовольно заметил вождь.
    - Суд определил им, вы знаете, по четвертаку. И ещё Бессонову, - осторожно ушёл Ежов от щекотливой темы. - Втроём - 75... Надолго ли хватит?
    - Ладно. А этих... свидетелей... Карелина, Каца - или как там он, Камков по документям? - надо расстрелят тожи. Чтоби ни балтали о допросах.
    - А Яковлеву? - спросил Ежов.
    Сталин задумался: опять кто-нибудь скажет, что он воюет и с бабами. "Чёрт с ней, пусть живёт..."
    - Не надо, - проговорил он. - Предупреди толька!
    После паузы вождь продолжил, а Ежов не замечал уже его косноязычия.
    - Займись теперь Троцким. Всё ещё мутит воду за границей! Хочет создать там свой, Четвёртый интернационал.
    - Есть у нас один человек на примете, - многозначительно ответил Ежов. - Недаром ест свой хлеб: всё помнит, всё делает неукоснительно.
    - Кто такой? Впрочем, кто бы он ни был, в подробности - его не посвящай: никто не должен знать, от кого исходит приказ.
    - Характеризуют как человека абсолютно надёжного, владеет языками. Но... я ещё проверю всё сам.
    - Правильно, проверь. А пока - видимо, в скором времени - придётся пригласить в Москву товарища Блюхера. По-моему, настала его очередь... приехать к нам в гости, - Сталин тоже многозначительно посмотрел на Ежова.
    Нарком немедленно поддакнул:
    - Да, маршал Блюхер принципиальный человек. С Тухачевским и чай пил, и коньяк, а не дрогнул, когда надо было в прошлом году поставить свою подпись.
    Сталин ухмыльнулся в усы:
    - Попробовал бы он не поставить! Ну ладно. Мы тоже будем принципиальными. - Вождь выдержал паузу, полувопросил: - Кажется, у какого-то народа есть поговорка: кто предал друга, тот предаёт и себя. Так, нет?
    - Совершенно верно, товарищ Сталин. - Ежов преданно, по-собачьи, осклабился. Лицо у него было обычное, почти приятное.
    Сталин подумал, глядя на него: "Говорят, хорошо поёт - очень душевно. Ни разу не слыхал. А ведь давно крутится перед глазами: был замнаркома земледелия, потом - зав. Промышленным отделом в ЦК (после того, как съел Москвина, своего начальника, который и достал его откуда-то, с Северного Кавказа, кажется). Затем стал заворготделом в ЦК. Наконец, секретарь ЦК по оргвопросам, и - нарком НКВД. Сам арестовал в прошлом году Ягоду: по делу "правотроцкистского блока". Говорят, был соседом Бухарина по даче. Ничего, скоро будет соседом и по могиле".
    Невысказанная вслух острота развеселила вождя, но не позволяла рассмеяться, всё ещё сидевшая в голове, двусмысленность народной поговорки о предательстве друзей, которую только что вспомнил. Однако успокоил себя рассуждением, что среди всех уничтоженных по его приказам людей, личных друзей у него не было. Разве что Серго. Но тот "сам" убил себя, при чём же здесь Сталин?
    Вождь отвернулся от Ежова и принялся читать "Известия". Карлик, знавший привычки вождя, молча удалился. Настроение у него поднялось, стало хорошим: скоро, значит, и Блюхера, и Троцкого соборовать в дальний путь - к Харону...
    Откуда ему было знать, что и сам он побывал здесь, на даче Сталина, в последний раз. Выходит, всё же недостаточно изучил привычки вождя...
    Впрочем, вождь не стал спешить с осуществлением своего замысла. Он дал Ежову возможность арестовать Блюхера - летом, на сочинской даче Ворошилова, куда Клим заманил маршала и его жену, якобы на отдых.
    Сместил карлика лишь осенью. Зиму он руководил наркоматом водного транспорта. А летом 1940 года был расстрелян.
    Сейчас же, после ухода Ежова, вождь углубился в чтение "последнего слова" Генриха Ягоды, предшественника "ежовых рукавиц". "... Я хочу рассказать советскому суду, советскому народу о том, как человек, пробывший 30 лет в партии, много работавший, свихнулся, пал и очутился в рядах шпионов и провокаторов.
    Опозоренный, повергнутый в прах, уходя из жизни, я хочу рассказать мой печальный, трагический путь, который послужил бы уроком для всех, кто колеблется, кто не до конца предан делу партии Ленина-Сталина. Я тоже начал с колебаний...
    Вот куда приводят попытки однажды пойти против партии.
    Вот куда приводят они тех, кто поднимет руку против партии. Вот жизнь, вот логика падения..."
    Читая теперь это, ещё недавно написанное им самим, Сталин уже воспринимал его как чужое, будто и впрямь сказанное на суде Ягодой. Он даже видел перед собою узкое лицо Ягоды, его усики, его бегающий настороженный взгляд, и жалел, что уже нет в живых Свердлова: "Вот бы забегал, глядя на своего родственничка!.."
    "Интересно, каким будет на суде Ежов? Что придётся вписать ему в его предмогильное слово? Ведь знаю о нём всё, как и о Ягоде..."
    Да, лишь один Сталин знал истинную роль Ягоды в убийстве Кирова. Мавр сделал своё дело, мавра нужно было убирать. И Ягода с Запорожцем стали "виновниками". Для Ягоды же Сталин заготовил сам его "последнее слово"...
    "А ну-ка, как выглядит "последнее слово", отбывшего к Харону, Бухарина?.."
    "... Ещё раз повторяю, я признаю себя виновным в измене социалистической Родине, самом тяжком преступлении, которое только может быть; в организации кулацких восстаний; в подготовке террористических актов, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. Я признаю себя, далее, виновным в подготовке "дворцового переворота"..."
    Сталин улыбался. Так улыбаются авторы, увидевшие собственные произведения напечатанными. В каждой строке - свой стиль, своя душа, свой, неповторимый, способ мыслить. И хотя и Ягода, и Бухарин, и все остальные "мыслили" в его творении пошло и плоско, Сталину не бросалось это в глаза. Напротив, был доволен собой. Чувствовал себя не только вершителем людских судеб, но и великим человеком.
    Мысли вдруг перескочили на сегодняшнее, неотложное: как поставить во главе НКВД Лаврентия Берию? Замаран в грязных делишках с дашнаками ещё в 22-м году, и об этом... знает бывший помощник Дзержинского, Кедров, который... всё ещё работает в органах. Правда, Берия побывал уже секретарём ЦК Грузии, написал книгу о Сталине; Кедров промолчит о его прошлом. Молчит же сейчас, хотя и встречается с Лаврентием каждый день.
    "Кедрова придётся отдать Лаврентию сразу же, - подумал Сталин. - В знак благодарности за ту услугу, которую он оказал мне тогда, в Тифлисе. Отдам ему и Реденса, которого он заслал куда-то в Алма-Ату. Посмотрю, как запляшет тогда эта его квашня, Анна! Даже не скрывала своей ненависти ко мне из-за Нади!..
    Заодно можно будет убрать и другого "родственника" - Сандро Сванидзе. Женился на еврейке, понимаете, связался с богатыми тифлисскими иудеями...
    Лаврентий всё сделает, всё выполнит, не хуже Ежова. "Служил в 19-м году в контрразведке муссаватистского правительства в Баку? Работал на англичан? Ну и что?.. Служил, работал. Сотрудничал в 21-м году с охранкой правительства меньшевиков в Грузии? Сотрудничал. Вот и будет отрабатывать за всё это до самой смерти".
    "А Ежова - для меня больше нет, не должно быть! Как и Рудзутака, Постышева, Чубаря, Косиора. Придётся полностью обновить состав Политбюро. Чтобы никогда больше не было на пленумах такой свалки, как тогда. Хватит. Сталину - нужны новые люди, покорные его воле. От всех старых - нужно немедленно избавляться!"
    Сидя с газетой в руках, Сталин вдруг вспомнил, что в прошлом году не был расстрелян профессор военной академии инженер-полковник Дмитрий Карбышев, оставивший своё "особое мнение", в котором не соглашался с тем, что Тухачевский, Уборевич и Корк изменники. Следствие считал надуманным, факты - неубедительными, выводы - предвзятыми. И это позволил себе заявить бывший царский полковник, военспец! "Приобщить и его, в скором времени, к Блюхеру, что ли?"
    "Нет, - передумал Сталин, - зачем? Человек оставил для нас отличный документ, свидетельствующий о том, что всё делалось вполне профессионально и объективно. Одни - следствию поверили, но нашёлся и такой, что не поверил. Что с него взять - профессор, протирает штаны в академии. Может так быть? Может. Даже хорошо, даже нужно, чтобы так было".
    И Карбышев был сохранён.


    Перестав предаваться воспоминаниям, вождь уткнулся в газету и начал читать всё подряд о закончившемся в Москве судебном процессе по делу антисоветского "правотроцкистского блока". Его бывшие личные враги признаны теперь врагами всего советского народа и превратились в покойников; это грело. Но успокаиваться на этом он не собирался: были ещё враги, живые... Недальновидным - он оказался только относительно врагов внешних: назревала война между сходными режимами "насильственной государственной власти" - "коричневым" и "красным". Но победит всё же "красный" режим. Постепенно этот, удобный для Сталина, режим нагнетания страха расползётся на все сферы жизни в стране. Вот он-то и получит хитрое название - "особый режим", за которым прятал своё звериное лицо красный фашизм, применявший насилие над гражданами во всём, даже при подписке на газеты. Коммунисты, например, не будут иметь морального права не выписать себе на дом "Правду", хотя всегда понимали, что никакой правды в ней никогда не печаталось, а партия загребала на одних только "партийных" газетах, журналах и на так называемой "политмассовой литературе", выпускаемой миллионными, обязательными для закупки, тиражами, такие денежки, что можно было бы настроить на них миллионы квартир для граждан, вместо коммунальных бараков. Да и золотым запасом страны, намытым рабочими приисков, распоряжалась партия с её генсеком Сталиным во главе, а не министерство финансов. "Особым режимом" будет пропитан и весь "лагерь социализма", подчинённый воле тирана, который отдалит этот лагерь от демократического мира "железным занавесом" в политике и "Берлинской стеной" в Западном пространстве. После освобождения из сибирских тюремных лагерей солдат-победителей, в СССР наступит период формирования мужественных женщин и женственных мужчин, способных лишь к повиновению линии партии Ленина-Сталина. Этот исторический отрезок времени получит название "эпохи культа личности Сталина", подмявшей под себя 3 поколения генетических рабов, утративших "права Человека" и не сумевших вернуть их себе. Об этом - в следующем романе "Жернова истории".
    От Автора
    (вместо эпилога)

    Вождём мирового пролетариата, вторым Лениным, Сталин окончательно почувствовал себя после 27 февраля 1939 года, когда испустила в кремлёвской больнице последний вздох, отравленная по его заданию, жена Ленина, Надежда Константиновна Крупская. Сёстры Ленина - Анна Елизарова и Мария Ульянова - поумирали своей смертью: Анна - в 1935 году, "Маняша" - в 1936-м. Эти ему не мешали, а точнее, не могли помешать - "мошки". А вот Крупская, знал, вес в партии (пусть и теоретический) имела, и всегда ненавидела нового вождя, заменившего её мужа. С её смертью ленинским духом в партии даже и не пахло. От Сталина исходил всё сильнее и сильнее другой запах, запах паранойи, болезни, при которой не бывает заметных внешних признаков неполноценности человека. Всё, вроде бы, в порядке: логика, умственные способности. Но в психике, как правило, есть странности или так называемые "пунктики", на которых человек спотыкается, отходя от нормального поведения в сторону крайностей.
    Сталина было 3 таких "пунктика". Страх перед местью родственников тех, кого он приказал уничтожить. Этот страх толкал его на новые расправы, и число жертв (а стало быть, и "мстителей") росло. Второй "пунктик" заключался в мании величия. Сталин не способен был оценить значение собственной персоны, и потому совершал иногда поступки, граничащие с идиотизмом. Третьим "пунктиком" была патологическая тяга к власти над людьми любой ценой, что приводило его к садизму. Сам же он этих "пунктов" не замечал и считал себя психически совершенно здоровым человеком. В этом и заключался весь ужас положения людей, контактировавших с ним, в семье и на службе. Вот к чему привели эти взаимоотношения в итоге...
    К 1940 году по приказам Сталина были расстреляны 1108 делегатов XYII съезда (из 1225), 98 членов ЦК (из 139), избранных этим съездом, распущены 2 общества (за "ненадобностью"): "Общество старых большевиков" и "Общество бывших политкаторжан", уничтожены все честные члены правительства и руководители печати и радио. Так что Сталин открыл фактически новую эпоху красного фашизма в стране: "сталинизм". Красная Армия в этой эпохе лишилась почти всех талантливых маршалов и комкоров. Расстреляны были даже недавние члены суда Блюхер, Алкснис, Белов, Горячев, Каширин и Дыбенко, вместе с бывшим прокурором РСФСР Окуловым, который советовал Бухарину: "Мужайтесь, Николай Иванович!" Вождь, всегда опасавшийся мести, пощадил из членов суда лишь преданного ему Будённого, да Шапошникова, в котором хотя и чувствовал сильную личность, такую, как Рютин, но не верил, что этот военный интеллигент из бывших царских полковников способен поднять против него Красную Армию. Ликвидировал, на всякий случай, и карлика Ежова, носившего военный мундир НКВД и много знающего о его кровавых делах, а также своего личного телохранителя Паукера, проболтавшегося о пристрастии вождя к порнографии. Паукер снабжал Сталина рисунками известного российского художника-эмигранта С, на которых были изображены все существующие порно-"способы". Бессонными ночами Сталин рассматривал порнографический альбом, в который он наклеивал эти рисунки, приводившие его в эротический восторг. Паукер, скупавший эти "картинки" за границей через посредников, был расстрелян, но светлая память о нём - бесценные альбомчики - осталась при сладострастном старике в сохранности, и он продолжал наслаждаться ими до самой войны с Гитлером. Кстати, Гитлер не обезглавил немецкую армию от командных кадров. Напротив, в отличие от Сталина, он обеспечил армию танками, самолётами, автоматами. Сталин же был занят расстрелами родственников личных врагов, уже расстрелянных, картинками ненужных ему "способов", да слушанием хвастливой песни "Если завтра война". А когда это "завтра" наступило, и через 10 дней войны немцам в плен сдалось сразу полтора миллиона красноармейцев, которых не снабдили в полном объёме даже винтовками, и они могли разве что "разбить врага могучим (песенным) ударом", то от известия об этом вождь сам получил удар огромной силы. И повёл себя, как жалкое ничтожество: напился на даче водки и промычал приехавшим к нему маршалам Жукову и Василевскому: "Всё, делю Ленина типерь канец..." Маршалы с большим трудом вселили в него, не имеющего никакого военного образования, боевой дух. А после победы над Германией, вождь обокрал их, присвоив себе звание Генералиссимуса и турнув Жукова подальше от Москвы на должность рядового генерала.
    Соединив "философию" уголовника Нико Паташвили с политической хитростью Ленина ["хочешь быть Хозяином политической линии, проводимой тобою в управлении государством, добивайся принятия решений Центральным Комитетом твоей партии большинством голосов необразованных пролетариев, которыми должны руководить твои люди в ЦК], Сталин превратил своё правительство в политическую банду уголовного большевизма, имя которому - "коммунистический фашизм". Самое же страшное выяснилось, лишь спустя 8 десятилетий, когда народ, а точнее, его передовые умы - учёные, философы, писатели - поняли, что Ленин и Сталин изуродовали народную душу, посеяв в ней неверие в Добро и Справедливость, заставив покоряться насилию Власти Государства и вынудив приспосабливаться к выживанию подлыми способами, используемыми самой этой Властью: хитростью, лицемерием и циничным отношением к человеческой Личности и Жизни.
    Умный, но циничный и некрасивый, Ленин создал "большевизм" и власть партократии над государством, умерев несчастливым в личной жизни. А Сталин, не знавший добра и ласки от своих родителей, наделённый физическими недостатками и завистью к здоровым мужчинам, начал с мелкого воровства, не имея никакой профессии в свои 20 лет. Затем, подпав под влияние вождя Чёрной Магии Гюрджиева, стал оттачивать волю, обучился гипнозу и развил ум хищника. Ему, по слабости здоровья, нельзя было пить спиртного, а он пил. И будучи склонным к властолюбию, зависти и злобной мстительности, затесался в революционеры, что было созвучно его психологии, потому что любая революция - это всегда разрушение, то есть, служение Злу (кстати, девиз "Разрушай! И всё будет потом Твоё!" - пошёл от старозаветного древнего сионизма). А проходя через тюрьмы, ссылки, алкоголь, он подорвал своё здоровье окончательно и заболел в 1908 году паранойей, что было установлено тюремным врачом. Дальше пошло сплошное служение Злу, как и у всех насильников, прикрывающихся целями добра. В конце концов это привело Сталина к политической власти, кишащей соперниками-волками. Сама природа, словно специально, подготовила Сталина к борьбе с ними. Он развил свои природные способности к интриганству и предательству и победил, предав веру в Бога ещё в семинарии, веру в Добро - в ссылках, затем предал родителей, Грузию, уехав из неё навсегда, предал всех своих жён (венчанных и невенчанных), предал товарищей по партии, родного сына Яшку, а впоследствии и Ваську, и дочь "Сетанку", словом, всё, что только можно было предать. И, наконец, принялся, получив неограниченную власть, убивать соперников и их родственников, боясь мести. Сложился комплекс человеконенавистника. Из единомышленников по партии он делал "врагов народа" - тысячами. А затем начал сажать в тюрьмы и "сталинские лагеря" сам народ (боясь уже его мести) - миллионами! Такого размаха не знала история Человечества. Доносительство, подозрительность и страх превратили граждан во врагов по отношению друг к другу и к партии большевиков тоже. "Народ-враг"! Вот конечный результат "деятельности" Сталина. А когда он лично изобрёл ещё и "Особый тюремно-лагерный режим", назначая тюремное начальство из бывших преступников, а "ночную власть" - из уголовников, отбывающих срок вместе с нормальными людьми из "политических оппозиционеров" или просто споткнувшихся в какой-то ситуации, то "особый режим" пополз из тюрем и лагерей в повседневную жизнь советских людей, одетых в серые ватники и кирзовые сапоги, как у зеков, сделав эту жизнь в свободном "социалистическом лагере" невыносимой, отгороженной ещё и от остального мира политическим "железным занавесом".
    Я, автор этой книги, родился и вырос в эпохе "ленинизма-сталинизма", дожил до её развала, а затем и до власти "пещерного" или "джунглиевого" капитализма, представляющего собою на бывших постсоветских территориях смесь из отрыжки бывшего "красного фашизма" и из старой капиталистической вседозволенности, против которой восстал в своё время Карл Маркс. А потому могу заключить: душа бывших народов Советского Союза, созданного большевиками Ленина-Сталина, искалечена уже, видимо, навсегда. Это - народы-рабы генетические, неспособные к самозащите. Такой исторический переворот жизни тревожит меня настолько, что хочется крикнуть на весь мир: "Люди-и! Не позволяйте властвовать над вами новым лениным, сталиным, петрам, екатеринам, новым иванам грозным и другим параноикам, завистникам, несчастливым в личной жизни людям, не познавшим людской Доброты. Государством должен править Государственный Совет мудрых людей во главе, с выбранным ими, председателем. Основным качеством главы государства должна быть Доброжелательность характера! Если таковой нет, нет и места в управленческом органе такому человеку. К тому же и он, и все члены Госсовета обязаны проходить медицинское освидетельствование".


    Многим, даже старым людям, кажется, что при советской власти жилось лучше, чем теперь, при постсоветских властях в бывших Советских Республиках. Им кажется, что "и злая тварь мила пред тварью вдвое злейшей", как выразился Грибоедов. Но, давайте освежим нашу память. В первые же дни своей власти Ленин ввёл цензуру печати, против которой боролся при царе и которую отменило после Февральской революции Временное правительство. Таким образом, Ленин этим актом заткнул рот любым общественным мнениям, поступил, как антидемократ. Царизм критиковать было можно, Временное правительство можно, а сионистскую власть Ленина - нельзя.
    Далее. Ленин обещал установить в управлении государством диктатуру пролетариата, то есть, отдать власть российским рабочим. А собрал правительство преимущественно из евреев, которые принялись командовать и армией, и народом, прикрываясь хитрым лозунгом: "Народ, а не вожди и герои, творец истории". Прекрасно зная при этом, что народ - это слепая бульдозерная силища в мирное время и танк на войне. А вожди - это бульдозеристы и танкисты: куда повернут руль, то народ и сотворит - разрушит или построит.
    Ленин обещал передать помещичьи земли крестьянам, но не выполнил и этого обещания, обложив крестьян к тому же грабительской продовольственной продразвёрсткой.
    Но и это не всё. Издал Декрет о лишении избирательных прав таких групп населения России, как бывшие аристократы, офицеры, купцы, предприниматели, государственные чиновники, служители религий, учёные, журналисты - все они получили в народе меткое прозвище: "лишенцы". Лишение их равенства перед законом оттолкнуло миллионы "лишенцев" от Советской власти. Особенно несправедливым оказалось "примечание" к этому Декрету: дети "лишенцев" не имели права учиться в высших учебных заведениях России, заполненных молодыми "еврейчиками". А после церковного Всероссийского молебна 5 августа 1918 года во всех городах страны против власти "Ленина-антихриста" он запретил Постановлением совершать службы в православных храмах. Этим он лишил миллионы православных россиян права на вероисповедание, то есть поставил православие вне Закона (Ленин быстро сообразил, что оно - самый опасный для него враг, имеющий особое влияние на все сословия русского общества), хотя никаких законов в России уже не было вообще, как и Уголовного кодекса, судов, адвокатуры - они были отменены Советской властью с первых же дней её правления. Вместо прав и государственности Ленин ввёл единый "закон": "о чрезвычайном положении в стране", когда любые несогласия квалифицировались, как "контрреволюционные выступления", и "Революционный трибунал" выносил, в основном, "расстрельные" вердикты. Жизнь в таком "государстве" беззакония была превращена в глумление над "правами человека", над моралью и демократией. Фактически это был первый в мире фашизм, родоначальником которого стал Ленин, а евреи, тоже впервые в мире, осуществили свою конечную сионистскую цель: пришли к власти над народами России и принялись их "пожирать", согласно Завету Бога своего Яхве, калеча чужие судьбы, обычаи, нравственность и души.
    Коренной народ России, самый многочисленный и особенно унижаемый Советской еврейской властью, был русский. Бульдозерист Ленин направлял бульдозерную силу этого народа на разрушение "старого мира" гражданской войною. Рушилось всё: железные дороги, фабрики, заводы, люди, прежняя жизнь. Россия к 1920 году была превращена в тифозно-голодный концлагерь, над которым летали чёрным вороньём комиссары и каркали: "Да здравствует Свобода, Равенство и Братство!"
    Во время закладки подземной части мавзолея, куда поместили гроб с телом Ленина, были повреждены трубы городской канализации, и фекалии просочились прямо к "Антихристу", похороненному возле святых храмов православия. Патриарх Московский по этому поводу со вздохом изрёк: "По заслугам и "елей"!"
    "Новый мир" принялся строить вместо Ленина его ученик Сталин.
    Вернёмся к его личности, и подытожим, хотя бы вкратце, факты, свидетельствующие о зверствах и властолюбии этого выродка человечества, и коснёмся попутно роли подхалимов, ставящих памятники бывшим мучителям. О роли вождей (последователей ленинизма-сталинизма) и о "беспамятстве" народов, приученных забывать лучших своих защитников, сложивших головы под косилкой Сталина и сталинистов, разговор особый.
    Так, например, сегодняшний сталинист-последыш, лидер партии коммунистов России 2006 года, доктор исторических наук Г.А.Зюганов, выступил на канале "РТР-Планета" с заявлением "о необходимости восстановления величия товарища Сталина". Хотя как историк он не может не знать об "открытом письме Сталину" бывшего революционера и полпреда Советского Союза Ф.Ф.Раскольникова. Не ведая тогда ещё всей правды о Ленине (о деньгах, которые Ленин взял у германского Генштаба; о его властолюбии и самонадеянности; о его секретных письмах, призывающих к расстрелам даже по одному лишь подозрению), Раскольников выехал из России в Париж в 1938 году и там напечатал следующие строки:
    "Сталин! Вы предали идеи революции!
    ... Над гробом Ленина Вы принесли торжественную клятву выполнять его завещание и хранить как зеницу ока единство партии. Клятвопреступник, Вы нарушили и это завещание Ленина. Вы оболгали многолетних соратников Ленина - Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и других, невиновность которых Вам была хорошо известна. Перед смертью Вы заставили их клясться в преступлениях, которые они никогда не совершали, и марать себя грязью с головы до ног.
    А где герои Октябрьской революции? Где Бубнов, где Крыленко, где Антонов-Овсеенко, где Дыбенко? Вы арестовали их, Сталин! Вы растлили и загадили души Ваших соратников. Вы заставили идущих с Вами с мукой и отвращением шагать по лужам крови вчерашних товарищей и друзей. В лживой истории, написанной под Вашим руководством, Вы обокрали мёртвых и убитых, опозоренных Вами людей, и Вы присвоили себе их подвиги и заслуги. Вы уничтожили партию Ленина, а на её костях создали новую партию "Ленина-Сталина", которая служит удачным привратием Вашего единодержавия. Вы ренегат, порвавший со своим вчерашним днём, предавший дело Ленина. Вы торжественно провозгласили лозунг выдвижения кадров, но сколько молодых выдвиженцев гниёт в Ваших казематах? Скольких из них Вы расстреляли, Сталин? С жестокостью садиста Вы избиваете кадры, полезные и нужные стране: они кажутся опасными Вам с точки зрения Вашей личной диктатуры.
    Накануне войны Вы разрушаете Красную Армию и Красный флот - любовь и гордость страны, оплот её мощи. Вы обезглавили Армию и Флот! Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, во главе с блестящим маршалом Тухачевским. Вы истребили героев гражданской войны, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову военной техники и сделали непобедимой. В момент величайшей военной опасности Вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров. Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров? Вы арестовали их, Сталин!
    ... Пользуясь тем, что Вы не доверяете советским людям, настоящие агенты гестапо и японская разведка ловят рыбу в мутной, взбаламученной Вами, воде, в изобилии подбрасывая Вам подложные документы, порочащие самых лучших, талантливых и честных людей. В созданной Вами гнетущей атмосфере подозрительности, взаимного недоверия, всеобщего страха и всемогущества народного комиссариата внутренних дел, которому Вы отдали на растерзание Красную Армию и всю страну, любому "перехваченному" документу верят и притворяются, что верят, как неоспоримому доказательству.
    ... Вы уничтожаете одно за другим важнейшие завоевания Октября. Под видом борьбы с текучестью рабочей силы Вы отменили свободу труда, закабалили советских рабочих и прикрепили их к фабрикам и заводам. Вы разрушили хозяйственные организации страны, дезорганизовали промышленность и транспорт, подорвали авторитет директора и мастера, сопровождая бесконечную чехарду смещений и назначений арестами и травлей инженеров, директоров и рабочих как "скрытых, ещё не разоблаченных вредителей". Сделав невозможной нормальную работу, Вы под видом борьбы с прогулами и опозданиями трудящихся, заставляете их работать бичами и скорпионами жестоких антипролетарских декретов. Ваши бесчеловечные репрессии делают нетерпимой жизнь советских трудящихся, которые за малейшую провинность с волчьим паспортом увольняются с работы и выгоняются с квартир.
    ... Извращая теорию Ленина об отмирании государства, ка`к извратили Вы всю теорию марксизма-ленинизма умами Ваших безграмотных доморощенных "теоретиков", занявших вакантные места Бухарина, Каменева, Луначарского, Вы обещаете даже при коммунизме сохранить ГПУ.
    Вы отняли у колхозного крестьянства всякий стимул к работе. Под видом борьбы с разбазариванием колхозной земли Вы разоряете приусадебные участки, чтобы заставить крестьян работать на колхозных полях. Организатор голода, грубостью, жестокостью, неразборчивостью методов, отличающих Вашу практику, Вы сделали всё, чтобы дискредитировать в глазах крестьян ленинскую идею коллективизации.
    Лицемерно провозглашая интеллигенцию "солью земли", Вы лишили минимума свободы труд писателя, учёного, живописца. Вы зажали искусство в тиски, от которых оно задыхается и умирает. Неистовство запуганной цензуры, понятная робость редакторов, за всё отвечающих своей головой, привели к окостенению и параличу советской литературы. Писатель не может печататься, драматург - ставить свои пьесы на сцене театра, критик не может высказывать свое мнение, не меченное казенным штампом. Вы душите советское искусство, требуя от него придворного лизоблюдства, но оно предпочитает молчать, чтобы не петь Вам "осанну". Вы насаждаете псевдоискусство, которое с надоедливым однообразием воспевает Вашу пресловутую, набившую оскомину "гениальность". Бездарные графоманы славословят Вас как полубога, "рожденного от Луны и Солнца", а Вы, как восточный деспот, наслаждаетесь фимиамом грубой лести. Вы беспощадно истребляете талантливых, но лично Вам неугодных русских писателей. Где Борис Пильняк, где Сергей Третьяков? Где Тарасов-Родионов? Где Михаил Кольцов? Где Галина Серебрякова, виновная лишь в том, что была женой Сокольникова? Вы арестовали их, Сталин!
    Вслед за Гитлером Вы воскресили средневековое сжигание книг. Я видел своими глазами рассылаемые советским библиотекам огромные списки книг, подлежащих немедленному уничтожению. Когда я был полпредом в Болгарии в 1937 году, в полученном мною списке обречённой запретной литературы я нашёл мою книгу исторических воспоминаний "Кронштадт и Питер в 1917 году". Против фамилий авторов значилось: "уничтожить все книги, брошюры и портреты".
    Вы лишили учёных, особенно в области гуманитарных наук, минимума свободы научной мысли, без которой творческая работа исследователя становится невозможной. Самоуверенные невежды интригами, склоками и травлей не дают работать учёным в университетах, лабораториях и институтах. Выдающихся русских учёных с мировыми именами - академиков Ипатьева и Чичибавина - Вы на весь мир объявили "невозвращенцами", наивно думая их обесславить, но опозорили только себя, доводя до сведения всей страны и мирового общественного мнения постыдный для Вашего режима факт, что лучшие учёные бегут из Вашего "рая", оставляя Вам Ваши "благодеяния": квартиру, автомобиль, карточку на обеды в совнаркомовской столовой.
    Вы истребили талантливых русских учёных. Где лучший конструктор советских аэропланов Туполев? Вы не пощадили даже и его. Вы арестовали Туполева, Сталин!
    ... Зная, что при нашей бедности кадрами особенно ценен каждый культурный и опытный дипломат, Вы заманивали в Москву и уничтожали одного за другим почти всех полпредов. Вы разрушили дотла весь аппарат комиссариата иностранных дел.
    ... Во всех расчётах Вашей внутренней и внешней политики Вы исходите не из любви к Родине, которая Вам чужда, а из животного страха потерять личную власть. Ваша беспринципная диктатура, как колода, лежит поперёк дороги нашей страны.
    ... Чем дальше, тем больше интересы Вашей личной диктатуры вступают в непримиримый конфликт с интересами рабочих, крестьян, интеллигенции, с интересами всей страны, над которой Вы издеваетесь как тиран, дорвавшийся до единоличной власти.
    ... Бесконечен список Ваших преступлений! Бесконечен список имён Ваших жертв. Нет возможности их перечислить. Рано ли поздно советский народ посадит Вас на скамью подсудимых, как предателя социализма и революции, главного предателя, подлинного врага народа, организатора голода и судебных подлогов.
    Ф. Раскольников, 17 августа 1939 года".
    Прочитав это письмо, Сталин дал задание своему новому наркому НКВД Лаврентию Берия уничтожить Фёдора Фёдоровича Раскольникова (Ильина) за границей. Воспользовавшись тем, что Раскольников заболел там и лёг в больницу, как в 1935 году сын Троцкого, советские энкавэдисты под видом санитаров прокрались к нему ночью в палату и выбросили в окно "предателя Родины" - бывшего советского посла в Афганистане, Дании, Норвегии и Болгарии, бывшего командующего военным флотом советской России, затопившего под Новороссийском Черноморский флот в 1918 году, чтобы не достался германским оккупантам.
    Настала очередь зарубить в Мехико Л.Д. Троцкого-Бронштейна ледорубом. Это сделал в 1941 году испанский "коммунист"-наёмник Меркадер. Вина палача Лейбы Давидовича Бронштейна перед русским народом огромна. Но это всё же не повод для расправы с ним террористическим способом от имени государства. По-мальчишески честолюбивый, возомнивший о своих способностях, он взял себе имя царя зверей Лев, а фамилию у тюремного надзирателя Троцкого в одесской тюрьме. А ещё он считал себя "золотым Пером" в журналистике и написал целых 2, скучных для чтения, тома под названием "Сталин". В них он без конца колол своего врага унизительными эпитетами, вместо того, чтобы показать ничтожество Иосифа Джугашвили, взявшего себе псевдоним "Сталин", подразумевая твёрдость металла. Досадно, что Троцкий работал над этой рукописью несколько лет, лично был знаком и с характером Сталина, и с фактами его государственной деятельности, а свёл всё к фразам: "серое Пятно", "посредственность" и т.п. В книге Троцкого "Моя жизнь" тоже нет ни одной крупной или хотя бы оригинальной мысли, способной заставить читателя задуматься над жизнью. И получилось, что уникальнейший интриган и умнейший циник-прагматик Сталин выглядит в его книгах чуть ли не безобидным придурком, а не человеком, испортившим жизнь миллионам людей в России и уничтожившим даже запах демократии в огромном государстве, не говоря уже о том, что "интеллектуальное ничтожество" не может превратить в беспомощных подхалимов всех членов правительства и Политбюро своей партии. А читатели следующих поколений, знающие теперь о Сталине меньше историка Зюганова, но больше, чем Троцкий о последствиях ленинизма-сталинизма, уже не могут воспринимать двухтомник Троцкого о Сталине всерьёз, так как знакомы с трудами о Сталине Дмитрия Волкогонова, который написал свою книгу, опираясь на подлинные исторические факты, а не на "факты", изложенные писателем Владимиром Успенским от имени "тайного советника вождя", влюблённого в "величие товарища Сталина".
    Некоторые подлинные документы, к которым появился доступ, хочу привести в данном послесловии, чтобы прекратить спекуляции зюгановых и кандыбиных на государственных каналах телевидения. Итак, цитирую факты, которые добыли в 1961 году в Центральном Государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства доктора исторических наук Г.Арутюнов и Ф.Волков.
    "Заведующий Особым Отделом Департамента полиции 12 июля 1913 года. N2838.
    Совершенно секретно.
    Лично начальнику Енисейского охранного отделения А.Ф.Железнякову.
    Милостивый государь Алексей Фёдорович!
    Административно высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского Губернского Жандармского Управления ценные агентурные сведения. В 1908 г. начальник Бакинского охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского охранного отделения. Работа Сталина отличается точностью, но была отрывочная. После избрания Сталина в Центральный Комитет партии социал-демократов в г. Праге, Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связи с охранным отделением.
    Сообщаю, милостивый государь, об изложенном, на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.
    Примите уверения в совершенном к Вам почтении.
    Ерёмин".
    Входящий штамп Енисейского охранного отделения: "Вх. N65 23 июля 1913 г."
    Это письмо было послано из Петербурга в Красноярск, центр тогдашней Енисейской губернии, заведующим особым отделом департамента полиции министерства внутренних дел полковником Ерёминым. Документ свидетельствует: не позже 1906 года И.Джугашвили (Сталин) стал агентом царской охранки и добросовестно выполнял принятые на себя обязательства на протяжении нескольких лет, примерно до 1912 года.
    Требуется, конечно, тщательная экспертиза для установления подлинности этого документа силами видных криминалистов и историков. Как и всякий исторический документ, он требует самой тщательной и скрупулёзной проверки. Какие же имеются замечания в отношении его подлинности?
    Во-первых, стиль подобных документов обычно весьма специфичен. Мог ли работник департамента полиции писать начальнику енисейского охранного отделения о своём агенте, приводя его подлинную фамилию, а не кличку, как это было принято? Вопрос резонный. Но у нас есть на него собственный ответ. Предлагаем его для обсуждения. Дело в том, что к 1913 году И.Джугашвили (Сталин), как записано в документе, "стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с охранным отделением". То есть, хотим мы сказать, тем самым отпала надобность в жандармской конспирации.
    Во-вторых, в 1913 году начальником енисейского охранного отделения был М.А.Байков, а Железняков был его заместителем. Но это противоречие можно объяснить намеренной или ненамеренной ошибкой Ерёмина, который в бюрократическом рвении "повысил" должность А.Ф.Железнякова. Возможны и другие объяснения.
    В-третьих, подпись Ерёмина на донесении несколько отлична от его факсимиле. Однако нами проверены 6-7 подлинных подписей этого человека на документах, и они совпадают с подписью на донесении.
    Имеются и другие свидетельства, проливающие свет на невыясненные страницы биографии Сталина. Это прежде всего свидетельство ныне живущего в Москве на Кутузовском проспекте члена большевистской партии с 1916 года Ольги Григорьевны Шатуновской.
    О.Г.Шатуновская - не только старейший член партии, но и член Бакинской коммуны, личный секретарь чрезвычайного комиссара СНК РСФСР по делам Кавказа, председателя Бакинской коммуны Степана Шаумяна. В 30-е годы она была ответственным работником МГК ВКП(б). Незаконно репрессирована. После реабилитации стала членом Комитета Партийного Контроля и членом созданной в 1960 году под руководством Н.М.Шверника комиссии Президиума ЦК КПСС, которая проделала огромную работу по расследованию сталинских репрессий и реабилитации пострадавших от них.
    В беседе с нами О.Г.Шатуновская подтвердила, что, по словам Степана Шаумяна, "Сталин с 1906 года являлся агентом царской охранки". Напомним, что Сталин стал членом РСДРП в 1898 году. Своим близким товарищам по партии, в их числе и Шатуновской, Степан Шаумян рассказывал об обстоятельствах одного ареста на конспиративной квартире в Баку. Местонахождение этой квартиры знал только Сталин, которому Шаумян доверительно сообщил об этом. Явка была провалена. Шаумян был уверен, что выдал его в руки полиции Коба.
    Вот тут мы можем прямо ответить на вопрос читательницы С.Антоновой. В публикации А.Адамовича "Дублёр" (журнал "Дружба народов", N11, 1988г.) Сталин назван агентом охранки под кличкой Фикус. Это ошибка: агентом он был, но не Фикусом.
    В ЦГАОР СССР - в фондах Бакинского охранного отделения - имеется любопытный документ: донесение агента охранки Фикуса.
    "Бакинскому охранному отделению.
    Вчера заседал Бакинский комитет РСДРП. На нём присутствовал приехавший из Центра Джугашвили-Сталин Иосиф Виссарионович, член Комитета "Кузьма" (Ст.Шаумян - автор) и другие.
    Члены предъявили Джугашвили-Сталину обвинение, что он является провокатором, агентом охранки, что он похитил партийные деньги. На это Джугашвили-Сталин ответил им взаимными обвинениями.
    Фикус".
    Под кличкой Фикус, как мы дешифровали её по документам царской охранки, значился Давид Виссарионович Бакрадзе, он же Ериков Николай Степанович. В сводке агентурных сведений по городу Баку о партии социал-демократов за март 1910 года (документ под номером 5574), составленной Тифлисским охранным отделением по донесению агента Фикуса приводятся такие данные: "&2. В Бакинском комитете всё ещё работа не может наладиться. Вышло осложнение с Кузьмой. Он за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию...
    Между тем присланные Центральным комитетом 150 руб. на постановку большой техники (печатной - Авт.), всё ещё бездействующей, находятся у него, и он пока отказывается их выдать. Коба несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно, выражая Кобе недоверие".
    Видите, как? Степан Шаумян упорно не доверяет Кобе, выдавшему его явку охранке, считая, что тот находится на тайной службе.
    Об этих 150 рублях на установку техники для типографии сообщается и в сводке агентурных сведений по городу Тифлису N10170 от 23 июня 1910 года, посланной в департамент полиции по особому отделу: "В Балаханах (район Баку - Авт.) на промыслах Каспийского Товарищества в Забрате у машиниста Хачатурова хранится в разобранном виде в ящиках большая техника. У Степана Григорьевича Шаумяна, заведующего нефтепроводом Шибаева, хранится 150 рублей денег, отпущенных Центральным комитетом на постановку этой техники. Шаумян член Бакинского комитета; техника пока не ставится... Маленькая техника в ходу и находится у Балаханского вокзала, но где именно, пока неизвестно".
    Донесение подписано всё тем же очень хорошо осведомлённым об организации РСДРП города Баку Фикусом. Стало быть, несомненно, кто-то из видных деятелей партии точно доносил о её делах охранке.
    В той же сводке агентурных сведений, но уже по городу Баку, сообщается о серьёзных разногласиях в Бакинском комитете РСДРП.
    "Работа в организации, - говорилось в донесении, - приостановилась. Бакинский комитет не может собраться в полном составе. В воскресенье собрались лишь Слава (Владислав Минасович Каспарянц - Авт.), Шаумян и Канделаки - рабочий, новый секретарь союза нефтепромышленных рабочих. Обсуждался вопрос о предстоящей конференции и о необходимости выписать из Центральной России профессиональных работников, за отсутствием таковых в Баку: однако оказалось, что на это не найдётся средств, и вопрос остался открытым".
    Каждый шаг работы Бакинского комитета становился известным охранке. Её осведомитель, то есть поставщик информации Фикусу, был весьма компетентным и честно служил тайной полиции. Мы можем предположить, что им был И.Сталин.
    Слава - Владислав Минасович Каспарянц и его жена Варя были профессиональными революционерами. Они сотрудничали с В.И.Лениным в Женеве. Вернувшись в Россию, выполняли партийные и государственные задания.
    По данным О.Г.Шатуновской, в 1937 году Варя Каспарова была арестована и посажена в Новочеркасскую тюрьму. Здесь она сообщила следователю о том, что Сталин был агентом царской охранки. Об этом стало известно Сталину, пославшему к В. Каспаровой тогдашнего первого секретаря Ростовского обкома партии Бориса Петровича Шеболдаева с тем, чтобы он убедил её отказаться от подобных утверждений, иначе она погибнет.
    - Пока жива, буду говорить, что Сталин - провокатор, агент царской охранки. Я погибну, но от своих показаний не откажусь, - смело ответила Каспарова.
    Она погибла как жертва сталинизма. Погиб и большевик-ленинец Борис Петрович Шеболдаев. Разговор с Каспаровой позднее был передан сыну - Сергею Борисовичу Шеболдаеву, ныне доценту одного из московских вузов.
    А вот ещё некоторые данные о Сталине как агенте царской охранки. В 1937 году из Москвы в Киев был послан один из ответственных работников ОГПУ - искать компрометирующие материалы в киевских архивах на Бухарина, Рыкова и других "уклонистов". Там этот сотрудник нашёл документ о Сталине-Кобе, агенте царской охранки. Об этом он сообщил тогдашнему наркому внутренних дел Украины Балицкому. Тот не мог сам принять решение и сообщил о находке первому секретарю ЦК Компартии Украины С.Косиору, второму секретарю П.Постышеву и командующему Киевским военным округом И. Якиру. Сталину стало известно об этом. Косиор, Балицкий и Постышев были арестованы как "враги народа" и погибли. Судьба Якира тоже оказалась не слаще.
    Сотрудник ОГПУ смог скрыться за рубежом и отдал материалы о Сталине тогдашнему лидеру социал-демократов Гюисмансу. Эти материалы были переданы затем им Хрущёву.
    В своё время нам читали закрытое письмо ЦК КПСС о культе личности Сталина, где говорилось о гибели Постышева и других коммунистов-ленинцев. Остальные материалы о Сталине были доведены только до самого узкого круга - членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС.
    Почему же материалы о Сталине не стали полностью достоянием всех членов партии, всего народа?
    В 1962 году Ольга Григорьевна Шатуновская, будучи членом КПК и комиссии по реабилитации жертв культа личности, поставила перед ЦК КПСС вопрос об обнародовании материалов о Сталине как агенте царской охранки. Хрущёв сказал, что сделать это невозможно. "Выходит, что страной более 30 лет руководил агент царской охранки, хотя за границей и пишут об этом". Таковы были, по её воспоминаниям, слова Никиты Сергеевича.
    Конечно, было бы слишком смело взять на себя ответственность, что на основе этих документов можно сделать окончательный вывод о том, будто И.Сталин был агентом царской охранки. Требуется тщательный анализ подлинности приведенных документов и показаний старых членов партии. Хорошо бы, на наш взгляд, создать для этого специальную комиссию из числа работников компетентных органов, учёных, общественности. Думаем, что появятся и другие, ещё более неопровержимые документы, которые подтвердят нашу точку зрения.
    Нам видится среди причин преступлений Сталина тех гигантских проскрипций в отношении ленинской гвардии, политиков, военных, учёных, писателей, рабочих, крестьян и его стремление скрыть своё бесславное прошлое, уничтожить свидетелей. В то же время его служба в охранке лишний раз подтверждает беспринципность "отца всех народов", коварство, предательское отношение к своим сподвижникам, поиск во всём прежде всего личной выгоды.
    Комиссия ЦК партии под председательством М.С.Горбачёва по подготовке "Очерков по истории КПСС" отмечала: "Предстоит дать честный и откровенный анализ причин деформаций, отступлений от ленинской концепции социализма, исчерпывающе разобраться в том, почему в ходе преобразования страны под знаменем Октября, что явилось великим историческим подвигом нашей партии и народа, не было своевременно предотвращено возникновение и разрастание авторитарно-бюрократических извращений и их последствия".
    Мы не можем замолчать больные вопросы истории, потому что это значило бы пренебречь правдой, неуважительно отнестись к памяти миллионов невинных жертв беззакония и произвола".
    Комментарий академика А. Самсонова:
    "Прочитав предоставленную редакцией статью хорошо известных мне учёных докторов исторических наук Г.Арутюнова и Ф.Волкова, я, честно говоря, задумался: есть ли резон её публиковать? Не дробим, не мельчим ли мы главную тему исследования - истоки и сущность сталинщины, не уводим ли разговор от сути? После некоторых размышлений понял: нет, не уводим. Сталинщину нельзя оторвать от личности самого Сталина. Вникая в смысл его поступков и действий, мы тем самым глубже понимаем и суть самого явления, в какой-то мере и его корни. Более понятными становятся и организованные Сталиным репрессии, уничтожение старых большевиков-ленинцев как свидетелей его прошлого.
    Я, конечно, не во всём разделяю точку зрения авторов, документально подтверждающих версию о том, что Сталин был агентом царской охранки. Существуют иные - противоположные мнения. Оспариваются и сами документы, свидетельства. Но, во всяком случае, авторы правы в главном: надо предать гласности и тщательно изучить все документы, связанные с деятельностью Сталина, создав для этого компетентную комиссию. Умалчивать о том, что давно бродит в умах, попадает на страницы печати, нельзя. Следует дать однозначный ответ на поставленный вопрос: был или не был Сталин агентом царской охранки? А потому я за публикацию версии Г.Арутюнова и Ф.Волкова, основанной на научном поиске".
    Странная формулировка, если учесть, что известны имена жён членов правительства, посаженных Сталиным в тюрьмы на много лет - таких, например, как жены Молотова, Калинина, Бухарина и других, арестованных как "враги народа" только для того, чтобы досадить их счастливым любящим мужьям и держать их на коротком поводке, как послушных собачек. Жена Калинина была арестована по доносу о том, что плохо отозвалась в разговоре на кухне о Сталине. Избежала ареста из бывших соратников Ленина лишь жена Крыленко, Елена Розмирович, которая во время эмиграции была и его личным секретарём, и секретарём Заграничного Бюро ЦК. Почти всех остальных Сталин не забыл - приказал либо арестовать, либо расстрелять. Делать это ему было легко, так как наркомы внутренних дел Ягода и Ежов и прокурор страны Вышинский находились у него в кармане. А как только они оказались переполненными знанием о преступлениях Сталина, первые 2 были немедленно уничтожены, а с Вышинским расправиться просто не успел (донос уже был заготовлен) - подох сам. Но почему же всё это комиссия не опубликовала официально? Где "научный" подход?
    Я как писатель, посвятивший много лет изучению "эпохи сталинизма", изумлён сверхосторожностью учёных-историков, ДО СИХ ПОР так и не доведших "дело" Сталина до конца!! Только генетические рабы могут спокойно относиться к убогой "Советской энциклопедии", где продолжают числиться в "великих" такие личности как Пётр Первый, Екатерина Вторая, Ленин, Сталин, Л. Брежнев, лауреат Нобелевской премии М.Горбачёв - эти единоличные губители миллионов судеб. Пришло время переменить в умах общественности "мыслительное клише", вдалбливаемое ТРУСАМИ и ПОДХАЛИМАМИ, всегда сидящими в Кремле под задницами "Верховных правителей". Пора прекратить восхваление жестоких вождей. Надо создавать памятники Умным и Честным, вносить ИХ имена в Энциклопедию, написанную человеческим языком, а не суконно-бюрократическим. И не о партийной принадлежности человека, а о его семье, характере, делах. Ведь честных, умных и доброжелательных всегда уничтожали "вожди". А мы Злу - ставили памятники, присваивая ему звание "великий", а подлинно ВЕЛИКИХ ГРАЖДАН предавали... забвению.
    Романом-разоблачением "Тиран Сталин" хочу подать пример доводить дело до конца без трусливой наукообразной оглядки на мнение власть предержащих о "великих". Для меня важны факты тиранической деятельности Сталина, а они - бесспорны. И все об этом знают. Точно так же, как граждане современной Украины о том, каким "вождём" был Леонид Кучма, несмотря на отсутствие государственного суда над ним. Суд общественный давно уже вынес своё решение о нём. А общественный суд - есть суд Истории.
    Я с детских лет не заблуждался насчёт Ленина и Сталина, так как был наслышан об их "деяниях" от отца - политкаторжанина на строительстве Беломоро-Балтийского канала имени Сталина, и от деда, высказывавшегося о том, что "Ленин хуже всех царей испортил людям жизнь". Поэтому в своём очерке "Не мы выбирали себе эти дороги", посланном на международный интернет-конкурс, предложил осудить Ленина, Троцкого, Сталина и Брежнева Судом Истории и назвать режим их правления "красным фашизмом", чтобы поломать старое аморальное клише в печати об эпохе власти в СССР, канувшей в Лету вместе с этим государством.
    Но объём очерка не позволил мне сказать всё для того, чтобы переломить сознание миллионов людей. А романом достичь этого можно. И потому я продолжу перечисление убедительных фактов, отражающих садистскую психологию и преступную деятельность тирана Сталина.


    Как только был арестован Бухарин, Сталин приказывает переселить из Кремля в дом на Набережной возле Кузнецкого моста, в небольшую квартиру, жену Бухарина с грудным ребёнком Юрой, первую жену-калеку Надежду Михайловну с её няней Пашей и больного отца Бухарина, Ивана Гавриловича. А через 2 месяца лишает старика пенсии (отец "врага народа"). Расправляется с бывшей первой женою Бухарина, калекой Надеждой Михайловной, палаческим способом. Арестовывает и сажает в Бутырскую пересыльную тюрьму жену Бухарина Анну Михайловну Ларину-Бухарину (жена "врага народа"), хотя суда над Бухариным ещё не было, и вина его не была доказана. Арестовывает мачеху Анны Михайловны, отнимает у неё внука Юру и сдаёт его в детдом. Старик, отец Бухарина, не может забрать внука себе, так как ему не на что жить самому, а у сына-академика не оказалось никаких сбережений. Анну Михайловну отправляют из Бутырки в ссылку под Астрахань, где уже было много жён военных, осуждённых раньше Бухарина к расстрелу, от которых она узнала, что "косилка" Сталина не щадила ни матерей, ни детей. Если дети были взрослыми, их расстреливали, если малолетними, их отнимали у матерей и отправляли в детские дома для репрессированных и там не обучали даже грамоте. Анну Михайловну допрашивал в тюрьме следователь Андрей Свердлов, сын Якова Свердлова. Андрей оказался подлецом, избивал на допросах подследственных женщин. Бухарину, правда, не тронул, но над другими глумился, прижатый по заданию Сталина начальством: либо тюрьма самому, либо становись садистом. Выбрал садизм. Женился на дочери наркома по военным и морским делам Украины Николая Подвойского и его жены Нины (урождённой Дидрикиль, бывшей революционерки). Как следователь знал, что его тётка, Софья Михайловна Авербах, содержится в одном из сталинских лагерей, а его двоюродная сестра, дочь этой тётки и жена расстрелянного Ягоды - в другом. Но не шевельнул и пальцем, чтобы помочь им. Единственное, что он сделал, поражённый красотою Анны Михайловны Лариной, это согласился по её отчаянной просьбе сообщить, где находится её сын Юра (тогда он ещё был у мачехи Лариной). Сталин, следивший за судьбами всех родственников расстрелянных своих врагов (вместо того, чтобы заниматься государственными делами!), наслаждался их мучениями. Он разрешил отдать внука Юру Ивану Гавриловичу Бухарину, лишь когда старик тяжело заболел, слёг в больницу и стал беспомощным. Он маялся с внуком, пока не умер, и ребёнка опять сумела забрать мачеха Бухариной.
    Судьба Анны Михайловны Бухариной-Лариной оказалась (не ошибся всё-таки Луначарский) горькой. Из ссылки её вновь вернули по указанию Сталина в московскую тюрьму, где её лично допрашивал для пересуда новый нарком НКВД, палач Лаврентий Берия. Ну, как же, одолевало любопытство бабника: осталась ли красавицей бывшая знакомая? Увидев перед собой поблекшую, поседевшую от горя женщину, не тронул... Добавил лишь тюремного срока (таково было желание садиста параноика "вождя"). После окончания срока, новая ссылка, а не свобода. Анну Михайловну полюбил Фёдор Дмитриевич Фадеев, отбывший срок, и женился на ней. Но... неусыпный и неутомимый "государственный деятель" Сталин достаёт этих людей и в ссылке: мужа Бухариной опять сажают в тюрьму. Отбыв второй срок, тот вновь возвращается в ссылку к жене, устраивается там на работу. Но... не тут-то было. Сталин опять неутомим в своём садизме, и Фадеев снова оказывается в тюрьме. Отбыв третий срок, возвращается к жене в посёлок Тисуль и... умирает. Только летом 1956 года дождалась Анна Михайловна светлых дней - к ней приехал повзрослевший 20-летний сын Юра. Это стало, наконец, возможным, потому что партия "верных ленинцев" решилась осудить "культ личности Сталина". Можно было возвращаться в Москву. И жить там под "верным ленинцем" Хрущёвым. Затем под таким же ленинцем Брежневым, настроившим вместо сталинских лагерей "психушки", в одной из которых под Днепропетровском, в подвальной камере-одиночке, продержали с 1968 по 1991-й годы Юрия Гагарина, Звезду Человечества. Там он и скончался от судьбы, уготованной ему "ленинцами" из КП-эСэС.
    Другая судьба. 12-летний сын Ягоды прислал из детдома своей бабушке в Томский сталинский лагерь, где с нею встретилась Анна Михайловна Бухарина, 2 письма, следующего содержания:
    "Дорогая бабушка, миленькая бабушка! Опять я не умир! Ты у миня осталась одна на свете, и я у тибя один. Если я не умру когда вырасту большой, а ты станиш савсем старинькая я буду работать и кормить тибя. Твой Гарик".
    "Дорогая бабушка, опять я не умир. Это не в тот раз про который я тибе писал. Я умираю много раз. Твой внук".
    Рассказывая об этом в своих воспоминаниях, Анна Михайловна Бухарина пишет: "Мальчик так и пропал где-то, следов его не нашли". И сообщает о том, что бабушку Гарика, Софью Михайловну Авербах, тёщу Ягоды, сразу же после ареста Ягоды, арестовали вместе с её дочерью Идой, матерью Гарика, и с двумя сёстрами Ягоды и его старой матерью. Сестёр Ягоды, его жену Иду и Анну Михайловну Бухарину выслали в Астрахань, а тёщу Ягоды - в Томский сталинский лагерь, куда перевезли потом и Бухарину. Ягода и его жена, к этому времени, были расстреляны, а Гарику кто-то сообщил адрес бабушки, которая изрыдалась над его письмами, показывая их Бухариной. Старуху отправили из Томска по этапу на Колыму. Гарик - пропал. Мстить Сталину, по родовой линии Ягоды, некому.
    Чтобы современный читатель мог ярче представить себе эпоху ленинизма-сталинизма, хочу привести, кроме текстов из письма ребёнка, текст письма известного соратника Ленина по революционной деятельности, чекиста М.Кедрова. Он был основателем первых ленинских карательных лагерей на северо-западе России, и распоряжался, в 1919 году, судьбами "контрреволюционеров" под Архангельском; а его жена, Майзель-Кедрова, приходила к нему на работу и расстреливала (в архангельском концлагере) пленных офицеров по личному выбору. Ею лично было расстреляно, без суда и следствия, 87 офицеров, оставлены обездоленными их "члены семьи репрессированных" (ЧСР). И вот, сам Кедров оказался в 1937 году в лефортовской тюрьме, по распоряжению "товарища" Сталина. Письмо Кедрова было адресовано из тюрьмы в ЦК, то есть, тоже бывшим "товарищам":
    "Я обращаюсь к вам за помощью из мрачных подвалов лефортовской тюрьмы. Пусть этот крик отчаяния достигнет вашего слуха; не оставайтесь глухи к этому зову; возьмите меня под свою защиту; прошу вас, помогите прекратить кошмар этих допросов и покажите, что всё это было ошибкой.
    Я страдаю безо всякой вины. Пожалуйста, поверьте мне. Время докажет истину. Я - не агент-провокатор царской охранки; я - не шпион; я - не член антисоветской организации, как меня обвиняют на основании доносов. Я невиновен и в других преступлениях перед партией и правительством. Я - старый, не запятнанный ничем, большевик. Почти 40 лет я честно боролся в рядах партии за благо и процветание страны...
    Мои мучения дошли до предела. Моё здоровье сломлено, мои силы и энергия тают, конец приближается. Умереть в советской тюрьме заклеймённым как низкий изменник Родины - что может быть более чудовищным для честного человека. Как страшно всё это! Беспредельная боль и горечь переполняют моё сердце! Нет! Нет! Этого не будет! Этого не может быть! - восклицаю я. Ни партия, ни Советское правительство, ни народный комиссар Л.П.Берия не допустят этой жестокой и непоправимой несправедливости. Я твёрдо убеждён, что при наличии спокойного объективного разбирательства моего дела, без грубой брани, без гневных окриков и без страшных пыток - было бы легко доказать необоснованность всех этих обвинений. Я глубоко верю, что истина и правосудие восторжествуют. Я верю. Я верю".
    Дело Кедрова было пересмотрено, и он оправдан. Но Берия, не забывший контроля Кедрова за своей деятельностью ещё в Баку, не выпустил его из тюрьмы - началась война, и расстрелял под Саратовом в 1941 году во время эвакуации заключённых, "не заметив" оправдательного приговора.
    А вот документальная судьба революционерки-большевички Марии Ивановны Ефремовой - после самоубийства в 1936 году её мужа, Михаила Павловича Томского. В "царском" прошлом она отбывала ссылку вместе с Г.И.Петровским в Якутской губернии. А в 1938 году её арестовали вместе с двумя старшими сыновьями, которых расстреляли, а её, после отсидки тюремного срока, выслали вместе с её младшим сыном Юрием, ещё мальчиком, в Сибирь, на пожизненный срок.
    После 20 съезда (в 1956 году) её бывшей партии, ставшей называться КПСС, она написала письмо своему товарищу по царской ссылке, Г.И.Петровскому, прося у него совета: можно ли ей приехать в Москву, чтобы похлопотать о своей реабилитации и восстановлении в партии? Петровский ответил: "К нам, старикам, теперь отношение изменилось - приезжайте". Приехала, была тепло принята в Комитете партконтроля при ЦК КПСС, ей пообещали восстановление в партии и квартиру в Москве, дали путёвку в санаторий. Вернувшись из санатория, она пошла в КПК, чтобы оформить уже решённый вопрос. Однако старушка Томская слишком много знала о "правой руке" Сталина, Молотове, и ей заявили, что "рука" воспрепятствовала всему; возвращайтесь в свою ссылку. Она вернулась и там, от огорчения, умерла.
    Кто-то сообщил Хрущёву, что была-де Томская и что её "прогнали". Тот приказал послать телеграмму, чтобы возвращалась в Москву, что первоначальное решение КПК в силе. Но телеграмма опоздала. Вернулся лишь сын Томского, Юрий.


    Тирания Ленина-Сталина обошлась народам России и народам других бывших советских Республик в 60 миллионов человеческих жизней - масштабы, неслыханные ни для времён нашествия варваров, ни для времён разгула инквизиции, уничтожившей за 100 лет 300 тысяч еретиков в Европе. Ну, а финансовые убытки (не говоря уже об ограблении России немцами из-за властолюбия Ленина) при "корифее наук" Сталине привели Советский Союз к полной экономической отсталости от развитых капиталистических стран мира. Советские туристы, побывавшие за границей, возвращались домой поражённые изобилием продуктов и товаров на прилавках зарубежных магазинов, отсутствием в них очередей, в то время как очереди в стране Советов даже за самым необходимым были неотъемлемой частью нашей жизни. В России актуальной стала частушка:

    Богатеем понемножку
    С каждым днём, ядрёна мать -
    Нет бензина, нет картошки,
    Нечем жопу подтирать!

    Её пели в деревнях под гармошку поздними вечерами, когда на улице не было "чужих ушей". Но самым отвратительным явлением владычества "корифея" над народами СССР, любителя и ценителя порнографии, была советская пресса, возглавляемая "Правдой", и радио, которые изливали непрерывные потоки елейного славословия "вождю Человечества" Сталину.
    Хорошо помню, как моя матушка, слушая на кухне радио, громко восклицала:
    - Господи! Да когда же кончится это бесстыдство: наш "вошь" - самый-самый, любимый, мудрый, дорогой, гений человечества, светоч науки и прочее, и прочее, до одурения, до откровенного жополизательства на весь мир! Как ему-то, самому, не совестно, не тошнит это слушать?! Почему не запретил до сих пор?! Он - што, дурак или ненормальный совсем?..
    Отец мой шумел ей, читая газету:
    - Мари-ия! Пре-крати, соседи услышат!..
    - Да што мне соседи? Они - обзывают его похлеще! А ты-то - што читаешь? Разве правду? Не стыдно ему так газету называть? Это же - "Паскудство", "Наше враньё", или "Кривда Кремля"! А можно и поточнее: "Проституция"!
    - Мать, прекрати! Ребёнок слушает!..
    - Так он же у нас - не придурок. Отличник как-никак! Знает, где и что можно говорить. А дома - и мне надо душу отводить! Больше ведь негде...
    Нужны ли, после этих искренних чувств, какие-либо ещё разъяснения про эпоху тирана? Тем более что, ещё в годы побед Наполеона Бонапарта, Иоганн Гёте в своей трагедии "Фауст" сказал демократу устами Сатаны:

    Довольно, мой вассал!
    Мильоны душ дарю заране.
    Кто жопу чёрта лобызал,
    Не затруднится в лести и обмане!

    Сейчас, когда на дворе 21-й век, новой государственной властью уже негласно снят из правительственных наград орден Ленина. А до чучела Ленина в мавзолее всё ещё "стесняемся" добраться, чтобы выдворить его за черту города.
    В очерке "Не мы выбирали себе эти дороги" я уже писал о том, что хватит с нас "научных диссертаций" на тему "При Сталине был порядок, и сахар был слаще, и вода мокрее", хватит врать в учебниках истории о заслугах большевиков. Лучше завершить суд Истории над ними. Надо судить и Михаила Горбачёва, устроившего руками своих "гэкачепистов" государственный переворот в 1989 году, после которого "пропало" из ГОХРАНа СССР всенародное золото и, якобы, "обанкротился" ещё и Центральный государственный банк. А сам Горбачёв изображал из себя в Крыму президента-демократа, арестованного устроителями переворота. Потом переворот был подавлен Ельциным. Тот легко почему-то простил заигравшегося актёра Мишку и вернул ему власть над государством, оставшимся без денег и без золота. Стране был нанесён экономический удар такой же силы, как в 1918 году России, главою государственного переворота Лениным. И Союз Советских Социалистических Республик развалился в 1991 году, как большая, сгнившая на гнилом политическом корню, тыква. Причём, не без помощи личного врага Горбачёва, Ельцина, который сговорился с другими властолюбцами в Беловежской Пуще. Ну, а чтобы современному читателю всё было понятнее, привожу дословное разъяснение из брошюры "Два года в Кремле" (стр. 19), написанной бывшим депутатом Верховного Совета СССР, поэтом Украины Б.Олийныком. Эта брошюра была издана в 1992 году двухсоттысячным тиражом издательством "Днепр-книга" в Днепропетровске: "И Вы, Михаил Сергеевич, хоть и "первый немец" или "первый американец" - тоже всего лишь пешка в последнем ряду сатанинской игры.
    Но, в силу занимаемого положения, Вы - хотели того или нет - сыграли первую роль троянского коня, обитатели которого внедрились в сердцевину нашего духа. В результате содеяно то, что не под силу было на протяжении столетий самым коварным, изощрённым и жестоким врагам человечества, включая фашизм.
    И самый тяжкий грех, вольно или невольно ложащийся на вас - даже не реставрация капитализма, а в политическом разврате, когда Вы на глазах мирового сообщества поочерёдно отдавались то заокеанским, то западно-европейским лидерам.
    Возможно, и вопреки своей воле, но именно Вы открыли путь тем, кто с ног на голову перевернул исконные понятия совести, чести, достоинства, верности Родине, долгу и присяге, канонизировав как добродетели первой категории - ренегатство, жульничество, коллаборационизм, нигилизм, клятвопреступничество, наглое воровство, продажность, торговлю идеями и национальными святынями, оплёвывание истории, унижение воинов Великой Отечественной и ветеранов труда. Тем, кто натравил народ на народ - на чьих руках кровь Карабаха и Цхинвали, Баку и Сумгаита, Тирасполя, Шуши, Вильнюса и Оша - всех без исключения горячих точек межэтнических схваток".
    Брошюра Б.Олийныка - подробнейший документ, раскрывающий преступную деятельность М.Горбачёва, документ для суда, даже не требующий следствий. Тем не менее, при таком огромном тираже, он остался незамеченным в России даже, казалось бы, личным врагом Горбачёва, Ельциным, ставшим вождём России. С чего бы это?.. Никакого отклика! Не говоря уже о самом Горбачёве и Общественности России, которая (кто ей мог заткнуть рот?)... тоже промолчала.
    Сбежали за границу (конечно же, в США) главные охранники страны (и золота, конечно) генералы Бакатин и Кулагин, ставленники Горбачёва, знавшие, "за что" выбросили в окна, с высоких этажей, двух высокопоставленных чинов, тоже знавших, кто хапнул золото и куда его повёз. И опять молчок в Кремле, словно в мавзолее Ленина с навеки сомкнутым ртом.
    Но... до каких же пор это молчание будет продолжаться? Может, настало Время свершить Суд Истории над лукавым Мишей, умевшим говорить туманным языком: "Говорю, что думаю. Точно так же, когда обо мне говорят, что думают, а даже не думая, говорят. Почему же я, думая, не могу сказать?"; "Сегодня мы заложники одного человека, президента, у которого вся власть, а он, не только Ельцин в силу своих особенностей, а и другой, может быть, кроме Иисуса Христа, не справится с обязанностями супер-президентскими".
    Чем эти речи отличаются от анекдотической супер-демагогии в политике Горбачёва: "Оно и верно, оно и конечно. Оно - и не что-либо как, и не как-либо что. А что касательно, то и относительно. А то случись какое дело, вот тебе и пожалуйста: выбросят в окно".
    А ведь начинал свой путь вождя государства с яркой и громкой показухи в роли "смелого демократа", критикующего... даже САМОГО Ленина, непререкаемую икону. Приведу некоторые отрывки из этой его критической работы "Каков он был, ленинский НЭП?", перепечатанной в 1990 году независимой газетой Днепропетровска "Форум" N17(23).
    "Ленин... Многие считают, что его трогать не надо. Ленин - наше национальное достояние, святыня. Вроде как Бонапарт у французов. Уберите Ленина и... начнётся анархия? Раскол и гражданская война?
    Не знаю... Но с Лениным наша перестройка обречена. Если он - свят, то свят и Октябрьский переворот и непрерывное раскулачивание народа..., а тогда, что останется от надежд на правовое государство, на свободный труд с рынком, вместо госприёмки, на гражданское достоинство, вместо всеобщего государственного холуйства? Придётся выбирать: либо национальное возрождение, либо сохранение культа личности Ленина-Сталина. Бог в помощь!
    Для уяснения себе политической проблемы "Ленин и ленинизм" я бы очень рекомендовал познакомиться с полным текстом ленинского доклада "Новая экономическая политика и задачи политпросветов". Привожу несколько выписок из 44 тома (5 изд.).
    Сначала, как водится, об ошибках.
    Стр. 157: "... мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по развёрстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение".
    Горбачёвский комментарий: "Нынче в газетах ведутся учёные дискуссии о природе социализма. Никак не можем решить, где сам социализм, а где его деформации. А ларчик просто открывается: чтобы коммунистические вожди отобрали всё у всех, а потом по своему разумению распределяли, и выйдет у нас непосредственно коммунистическое производство и распределение. Нечего диалектику разводить!
    Коммунистические государства - отнюдь не изобретение ХХ века. Тяготение к коммунизму, лишение граждан частной собственности, подчинение их тотальной бюрократической пирамиде характерно для всех ранних форм такой теоретической государственности. Конечно, неимущими, и потому беззащитными, людьми и дурак сможет управлять. Политика заменяется террором. Но ни великий Инка, ни китайский император ХIY в. не додумались властвовать от имени "диктатуры пролетариата". В их времена были другие идолы. Но суть коммунистического метода властвования - та же: всё принадлежит государству, и все люди равны (нулю) перед его ликом".
    Ленин, стр. 159: "На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпим поражение более серьёзное, чем какое бы то ни было поражение, нанесённое нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским".
    Горбачёв: "НЭП, который сейчас пытаются выдать за новый путь в обновлённый социализм, Ленин характеризует однозначно - "сильнейшее поражение".
    Ленин, стр. 165: "Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение в стране с деклассированным пролетариатом...
    Не удалась лобовая атака, перейдём в обход, будем действовать осадой и сапой".
    Горбачёв: "Вот оно что! К коммунизму - тихой сапой!.. Ошибка Ленина-Троцкого - военный коммунизм - повлекла гибель миллионов наших соотечественников. И что же? Ленин постоянно напоминает: революция - вывела страну из империалистической бойни. Но позвольте, за время первой мировой войны население России возросло - на 8 млн., а за первые 4 года коммунистической диктатуры - сократилось на 15 млн. (2 млн. - эмиграция). После таких "ошибок" надо стреляться. Но Ленин - тот же "Сталин" - непоколебим. Хоть "сапой", а к коммунизму! Что за НЭП он удумал? Что ещё будет?"
    Автор Б.С.: Хорошо ещё, что в Германии свершилась в 1919 году своя революция, а то России пришлось бы выплатить и 60 млрд. долга немцам по Брестскому миру в счёт репараций. Такого экономического разгрома и людских потерь Россия не выдержала бы. Ленин - сбежал бы снова в родную ему Швейцарию (деньги от немцев у него ещё остались в банке Швеции), а народы России голод выкосил бы ещё наполовину. Если бы знал Бухарин о секретном докладе Ленина перед членами Политбюро, куда тогда Николай Иванович не входил, он бы понял истинный замысел Ленина о НЭПе. А так Бухарин принял НЭП Ленина всей душой потому, что полагал, что возвращение к частной собственности спасёт Россию от экономического банкротства, и боролся за интересы крестьянства, которое составляло более 70% от общего числа населения страны. Знай же он ещё и директивное секретное письмо Ленина наркому юстиции Курскому, которое приводит в своей статье Горбачёв, "об усилении расстрелов (скорых, без волокиты) населения, враждебно настроенного против Советской власти", то, наверное, и сам восстал бы.
    Горбачёв: "Содержательное письмо, ничего не скажешь. Впервые его напечатали полностью только в последнем издании Сочинений. Прямо-таки символ веры сталинистов. Тут и презрение к "буржуазной" судебной культуре, и призыв к "революционно-целесообразному порядку" (то есть, произволу Вождей), и указание в первую очередь уничтожать социалистов, а коммунистам - тройная кара. "Не угождать Европе", а продвинуться дальше в усиление вмешательства государства в "частноправовые отношения", в гражданские дела", а в другом письме, от 3 марта 1922 г., Л.Б.Каменеву: "... величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору".
    Горбачёв: "Кто дал власть над страной фанатику и террористу? Обычный ответ - Хозяина избрал 2 съезд Советов... С таким ответом можно спорить. Рекомендуем прочесть статью Н. Лызлова "Социализм и Россия" в журнале "Демократ" N5 за 1989 год".
    Горбачёв (комментарий по докладу Ленина о земле, т.35, стр.28): "При выборах в Учредиловку большевики получили 25% голосов, а меньшевики и эсеры 62%. Ленин должен был "уйти", но... "ушло" Учредительное собрание. Январь 1918 года - вот дата начала КРАСНОГО ФАШИЗМА в нашей стране. Сталинизм был запрограммирован самой сущностью коммунистического опыта над народами России. Тоталитарная экономика требует единоличного диктатора. Нельзя поделить власть, не поделив собственности".
    Как автор данного эпилога (Б.С.) целиком присоединяюсь к мнениям М.С.Горбачёва о Ленине. Но мне трудно не согласиться и с выводами Б.И.Олийныка в его брошюре "Два года в Кремле". Ведь М.Горбачёв испугался собственного подталкивания народов Советского Союза к перестройке от ленинско-сталинского фашизма к демократии. Развенчав в своей печатной работе ленинизм, он понял, что демократия теперь обернётся против него, и поступил в точности, как циник Ленин: придумал государственный переворот, идущий якобы от лидеров КГБ, но... неудачно. Пойманный на этом политическом мошенничестве, как говорится, с поличным, он заявит потом в своём публичном покаянии, показанном по телевидению: "Я сделал теперь свой окончательный идейно-политический выбор: нам нужен социалистический путь!" Но не раскрыл, какой именно. Если "шведский", основанный на частной собственности и рыночной экономике, но с социалистической защитой трудового народа от аппетитов акул капитализма, то я - "за".
    Полагаю, что Горбачёва спасла от уголовного наказания Нобелевская премия, полученная им за... согласие разобрать Берлинскую стену отчуждения. Но ведь Нобелевская премия - это не депутатская неприкосновенность для хитрецов. Однако хитрец, сделавший нищими почти 200 млн. граждан, до сих пор живёт, как сыр в масле, содержа свой "золотой фонд" в сохранности, и спокойно выступает на престижных каналах-нахалах телевидения. Он уже занесён в энциклопедию со знаком плюс, почётный гражданин огромного количества иностранных городов, Герой, и т.д., и т.п. Ему ещё и памятник могут поставить по привычной рабьей традиции славить не тех, кто заслужил, а тех, кто народ ненавидел. Как Брежневу, например, в Днепродзержинске. Стоит. Заслужил, угробив Звезду человечества в психушке.
    А вот поставить памятник несгибаемой Воле и Чести, Честности и Мужеству Мартемьяна Никитича Рютина не догадались в Москве. Забыт он и в энциклопедиях, и в истории государства. Его жену, Евдокию Михайловну, и обоих его сыновей, взрослого Василия, и юношу Виссариона, Сталин приказал расстрелять на другой же день после казни Рютина. Убили без предъявления обвинений, без суда, схватив точно так же, как и случайную гражданку Самойлову Евгению Михайловну, мать несовершеннолетних двух мальчиков. Такое "государство", такие были (и продолжали это "дело") советские "вожди". Забыли только о "шиле истории", которое почему-то всегда неожиданно выползает из её тёмного мешка и больно жалит в "заслуги" вождей по самую рукоятку.
    Именно таким шилом оказались письма (а их набралось в архиве одиночного Суздальского политического тюремного изолятора, где следователи-цензоры снимали с них машинописные копии и подшивали, 150, и все толстенные, с крупными мыслями о литературе, о культуре вообще, о политике и т.д.) умнейшего журналиста М.Н.Рютина. Вот что сообщил нам о них писатель Александр Борщаговский: "Письма Рютина обнаруживают пристального читателя современной литературы, нетерпимого к фальши и прислужничеству.
    В ноябре 1933 года, взволнованный только что перечитанным "Кандидом" Вольтера и полученным в тюремной библиотеке томом Гейне (тогда, до создания Сталиным "особого режима", ещё разрешалось заключённым одиночникам читать книги и переписываться с родными; оригиналы писем, правда, вымарывались чёрной тушью, если речь шла о "запретном", а копии писем тюремники оставляли себе чистыми - Б.С.), Рютин восклицает:
    "Каких всё-таки гигантов поэзии и сатиры дал конец 18-го и первая половина 19-го столетия! И когда с этими колоссами ставили рядом какого-нибудь Безыменского, "сатирика" Кальдова - какими лилипутами кажутся они! Так и напрашиваются слова Гейне: "Я теперь с горы высокой / Вниз смотрю. И там и тут / По могилам великанов / Люди-карлики ползут".
    Я не стану приводить "шильных" текстов здесь из его писем - это необъятное озеро. Скажу лишь, что досталась порка не только Безыменскому, Юдину и Киршону, Демьяну Бедному, Фёдору Панфилову за его "Бруски" и многим другим поэтам и писателям-приспособленцам, но даже и Максиму Горькому, не сумевшему написать о "советской" жизни ничего путного, зато сумевшему угождать Сталину и получавшему за это дачи и другие привилегии (сидя в тюрьме, Рютин не знал о "взрыве" Горького, сказавшего Сталину в лицо: "Уголовник ты, а не социалист!", и о том, чем закончилась эта драма).
    Я вспомнил о письмах Рютина к тому, что пора и современным журналистам колоть своими перьями приспособленцев-вождей и свершить над ними хотя бы Исторический Суд. А заодно и восстать против удушения вождями бывших Республик отечественных Культур, которых субсидируют по остаточному принципу.
    Всеми, перечисленными выше историческими фактами, я хочу доказать, что так называемой Советской власти, которая должна была советоваться и считаться с народным общественным мнением, в Советском Союзе никогда не было. А был только Символ в виде серпа и молота в государственном гербе, изображающий якобы власть трудового народа. Подлинный же символ власти тирании и деспотизма над государством носил на своей груди в виде чёрной татуировки черепа Сталин-интриган. Партия большевиков, которую он подмял под себя, и после его смерти традиционно продолжала бояться властных возможностей своих генсеков и осталась фашистской по сути, служа деспотизму из-за страха перед ними. Поэтому и Горбачёв, затеявший перестройку государственной власти в сторону её демократизации, почувствовав вкус единоличной власти, испугался, что расширяющаяся демократия, по которой все изголодались, сметёт его. И пошёл на хитро спланированный им государственный переворот руками КГБ, привыкшего к тому, чтобы перед ним все рабски трепетали. Что из этого получилось, на мой взгляд, правильно сформулировал писатель Б.Олийнык. Но то, что произошло потом в Украине, отделившейся от распавшегося Советского Союза, он в настоящее время либо не хочет понимать, либо лукавит, заигрывая с новой государственной властью "оранжевых", вновь подчинённой одному вождю над нею.
    Если история ничему не учит народ, нарождающийся с генетической психологией рабов из-за многовекового рабства предков, то это трагедия, которую можно преодолеть только печатным разъяснительным словом, написанным лучшими Рютиными страны и издаваемым крупными тиражами.
    К сожалению, это понимают и любители властвовать запуганным народом, помнящие формулу угнетателей: разделяй народ на его национальные части, и можешь спокойно властвовать! Все рабы, которые не принадлежат к национальности вождя, это - "чужие", на которых следует натравливать "своих". Это хорошо понял и знает нынешний, "пожизненный", украинский депутат Б.Олийнык, забывший, получая огромную зарплату, что любой национализм - это первый шаг к фашизму. А что вырастает из фашизма, известно всему миру. Новым Рютиным лже-патриоты отрежут голову, как журналисту Гонгадзе, и закроют писателям возможность печататься большими тиражами, чтобы не создавали общественного мнения о существующем несправедливом государственном строе, основанном на насилии, а не на демократии.
    Надсадный темп жизни у трудового народа, отсутствие материальных возможностей на покупку книг, дешёвая самодельная водка, вместо книг, телевидение, превращённое в развлекательный детективный инструмент, вместо просветительского, сделали из граждан государства обывателей, не читающих умной литературы и не задумывающихся над Смыслом жизни. Править таким населением, а не гражданами, легко и просто: не взбунтуется, даже если круглый год не подавать в краны горячей воды. Лучше оплачивать больничные листы за простудные заболевания граждан, нежели тратить из бюджета деньги на газ. "Экономисты"!..
    "Каков же выход?" - спросит читатель.
    Попробуем порассуждать вместе...
    Если все богачи не держат свои сбережения в банках Украины, а держат их в европейских банках, то что это означает? Наверное, то, что они не считают Украину надёжным государством, способным сохранить их капиталы и вернуть деньги, в случае надобности. И это недоверие не беспочвенно. В Украине часто меняются не только правительства и государственная политика, но и законы. Государство не один уже раз грабило через сбербанки своих вкладчиков денег и обманывало обещаниями расплатиться. Тем не менее, зная ситуацию, наши могущественные миллионеры и миллиардеры ни разу не попытались остановить нового оранжевого президента от торопливого стремления загнать Украину в НАТО. А ведь после вступления в НАТО стране потребуются огромные затраты на перевооружение и переоснащение армии, что ляжет тяжким бременем на нищенский народный бюджет и может привести Украину к банкротству. Знают наши олигархи и о том, что их "условные единицы" (не гривны!), лежащие в заграничных банках, работают не на Украину, что это разоряет отечественную экономику, а следовательно, и народ Украины, который пытается поддерживать её своими жалкими сбережениями, предназначенными на похороны и лекарства. Получается, что государство держится на нищем народе - он является фактическим "патриотом" страны. А раз так, то народ имеет полное моральное право требовать от Верховного Совета Украины принятия Закона о... "лишении прав гражданства Украины" всех, кто предаёт интересы Родины, вывозя украинские капиталы в заграничные банки, и выдворении их за пределы Украины. К Закону добавить ряд пунктов по осуществлению контроля за выявлением лиц, совершивших экономическое предательство. Это остановит новых "дельцов" от антипатриотизма, от желания поживиться за счёт народа, а народ сможет вздохнуть и начать оживление отечественной экономики, что повлечёт за собой и Возрождение отечественной культуры.
    М.Н.Рютин в своей публицистической работе "Сталин и кризис пролетарской диктатуры" писал, что предательство идей справедливости началось с борьбы за личную власть над партией после смерти Ленина, в которой победил интриган Сталин и принялся за уничтожение соперников. В этой сатанинской схватке за личное, общественное отошло на второй план, а затем и вовсе деятелям партии стало не до жизни народа, брошенного на произвол судьбы. А за 30 лет сталинского правления, чего уже не мог видеть и осмыслить Рютин, в партии, переродившейся в партократию, утвердилась традиция подчиняться одному человеку, перешедшая в раболепие, в занятие только личными проблемами и в удержание своего места в номенклатуре. Кому, в такой конформистской среде, нужен был какой-то там народ? Забота о нём осталась лишь на словах, а на деле народ испортили нравственно, и в нём массово плодятся генетические рабы, не способные к самозащите, а потому прозябающие в пожизненной бедности. Ну, а нищета жизненная, как известно, неизменно приводит к нищете и в философии.
    Так, нищий духом интриган Сталин, привыкший всё делать чужими руками и занятый "философией" удержания власти и нагнетания страха, обрёк на нищету в философии 3 поколения людей, в том числе и своё кремлёвское окружение. Об этом можно прочесть в моём следующем романе из цикла "Особый режим" - "Жернова истории", в главах о смерти Сталина в 1953 году. В настоящем же романе целью автора было показать, к чему приводит тирания человека, стоящего у государственного руля. Всю жизнь борясь с частной собственностью, не видя в ней главного двигателя прогресса, Сталин тем не менее не забыл положить в швейцарский банк несколько миллионов на имя своей дочери Светланы, которая из Индии заехала в Швейцарию, а затем, нигде не работая, жила припеваючи.
    Ну, а народы Советского Союза, погружённые в нищету философии, не могли создать и великой Культуры, закрепощённые рамками "социалистического реализма" во всех видах искусств. М.Н.Рютин в своё время писал: "Искусство не любит тирании, хотя тираны любят искусство". Но что` поощряли сталинские и ленинские премии в советском искусстве? Лакировку действительности, угодничество представителей искусства перед "социалистической" идеологией. Поощрялись (награждались) "воспеватели", а не представители критического реализма. Результат этой "культурной политики" налицо: Героев Социалистического Труда среди писателей оказалось много, их имена занесены в энциклопедии, а их книги-однодневки люди перестали читать, и это также отучило народ от чтения: кому интересно враньё? "Вечным" остался от советской литературы только Михаил Шолохов, награждённый Нобелевской премией за своё творчество лишь после смерти. При его жизни советская власть не захотела выдвигать его кандидатуру на эту премию, был выдвинут посредственный роман Б. Пастернака "Доктор Живаго", написанный, правда, великолепным языком. При таком, явно несправедливом, подходе литература не может активно развиваться. Но и это ещё не главный тормоз в развитии литературы.
    Писателям надо возвратить государственные издательства, которые незаконно перешли в частные руки и не выплачивают гонорары за писательский труд. Даже напротив, эти издательства обворовывают авторов, требуя с них деньги на издание их же произведений. Пока будет продолжаться этот откровенный разбой (ведь не требуют же владельцы предприятий или кинокомпаний денег со своих работников, а платят ИМ за их труд), до тех пор в Украине будет умирать литература, писатели будут издавать свои рукописи в других государствах, а украинская культура станет самой отсталой в Европе, и украинский народ отупеет окончательно. Ибо услышать что-либо полезное по телевидению это хорошо, но... вовсе не означает, что это полезное запоминается навсегда. Так как Слово, сказанное и даже услышанное - это пар, который рассеивается в воздухе и исчезает бесследно, а потом и забывается. А Слово напечатанное (книга) - вечно, оно остаётся с человеком, передаётся его детям и будет жить с ними, служить им. Людям важно знать свою Историю, её Героев, чтобы подражать им и учиться на их примерах, и тиранов, чтобы уметь распознавать их и не допускать к власти. Только знание Истории делает даже молодых людей опытнее, умнее, а следовательно, и уверенными в себе и в силе объединения с другими народами, понимая, что разъединение по национальным, изолированным, квартирам ведёт к отсталости. Любой национализм - это шаг к изоляции от внешнего мира и к дальнейшему возникновению фашизма в государстве. Народ при фашизме превращается из граждан в людское стадо, не способное справиться с тиранией.
    Интернационализм без тиранов - самая лучшая цель Человечества. Но призывы коммунистического Интернационала "разрушать всё до основания" вредны. Пора совместными усилиями СТРОИТЬ. Могучую, как гимн Интернационала, сочинённый композитором бельгийцем Пьером Дегейте`ром и французским поэтом Эженом Потье, справедливую жизнь. Люди всех стран, соединяйте усилия для этого! Изучайте историю не понаслышке, а по фактам и по результатам. Берегите Культуру и создавайте Законы против властолюбцев и государственных подхалимов, так как опаснее этих двух категорий людей - нет преступников. Воспитывайте своих потомков в доброжелательстве, а не в зависти и злости, в стремлении к равноправию, а не к равенству, которого не существует в природе. Будьте здоровы и счастливы!

    Конец
    6 апреля 2006 г.
    г. Днепропетровск
    ----------------------
    Ссылки:
    1. Подлинной, записанной речи Н.И. Бухарина, никто пока не предъявил. Известно лишь, что Бухарин обращался к Вышинскому с нескрываемым презрением. Американский специалист написал через 30 лет, что процесс Бухарина, "унизительный во всех отношениях, по справедливости можно назвать и его звёздным часом". Назад
  • Комментарии: 1, последний от 23/02/2022.
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Обновлено: 22/01/2013. 250k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.