Сотников Борис Иванович
Взлётная полоса,ч4.Мёртвая петля, 4/4

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Размещен: 31/07/2019, изменен: 31/07/2019. 331k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • 7. Романы: 1.Тиран Сталин, 2.Покушение на лже-аксиомы, 3.Взлётная полоса
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
    • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
    []
    Глава седьмая
    1

    Видя, что Чехословакия выходит из-под контроля, Брежнев дал команду Андропову, чтобы тот подготовил через свои секретные спецслужбы в Праге небольшой раскол в ЦК компартии этого государства, найдя среди чехов или словаков нужного человека, который бы возглавил новое марионеточное правительство. Такой человек был найден, им оказался 55-летний честолюбивый словак Густав Гусак, состоявший в чехословацкой компартии с 1933 года. Параллельно этому указанию было дано задание и генштабу СССР разработать план молниеносной оккупации Чехословакии советскими войсками на "случай", если Прага запросит оказать ей "братскую помощь" военной силой. Густав Гусак устроил в правительстве Чехословакии дискуссию "несогласия с политикой Дубчека" и заготовил "Обращение" к Брежневу нового правительства, которого ещё не существовало в природе, за "братской помощью", а генерал Павловский разработал в генштабе СССР десантную операцию по оказанию этой "помощи". Как только всё было готово, Брежнев, уже имея у себя на столе "документ" от "нового правительства" Чехословакии, в котором была "официальная" просьба о помощи, дал команду на осуществление плана генерала Павловского. Ночью 28 августа 1968 года над разными районами Чехословакии и над Прагой раскрылись в небе парашюты советских десантников, которые за 4 часа блокировали все стратегические аэродромы, танкодромы и электростанции, суверенного до этих часов, государства. В пражском Кремле была арестована вся "пражская весна", а её бывший (уже бывший) руководитель, первый секретарь ЦК КПЧ Александр Дубчек вывезен на советском самолёте в Москву. В его кресло сел Густав Гусак, глава "нового правительства", которое возникло, как узнали все соседние государства, несколько дней назад, и обратилось к Советскому Союзу за "братской помощью" против "раскольников", которые хотели "предать идеи социализма". Дескать, переговоры, проведённые недавно с ними советской делегацией в Закарпатье, ни к чему не привели, и потому-де пришлось "честным коммунистам" обратиться к братьям за помощью, дабы спасти Чехословакию от угнетения империалистами, так как те уже сплели на территории ФРГ заговор с подобными целями. Всё было грубо извращено, поставлено с ног на голову, но московский Кремль это уже не смущало: "против военного лома нет приёма". Не был тронут лишь президент Чехословакии, Герой Советского Союза, Людвиг Свобода - его не с руки было свергать, да и Брежнев надеялся, что превратит и его в свою марионетку. Внешне же, с точки зрения политической, неприкосновенность президента суверенного государства выглядела почти прилично, хотя с ним ни о чём не советовались и не спрашивали разрешения на арест членов его правительства.
    Когда президент США проснулся от звонка своего посла в Чехословакии и узнал, что в Праге русские танки, то был изумлён до растерянности: "Как?.. Ведь ещё вчера никаких советских войск даже близко от Чехословакии не было!" "Да, господин президент, вчера их не было. А теперь они уже стоят на границе с Федеративной Республикой Германией".
    В Праге, увидев едущие по улицам советские танки, какой-то студент по имени Ян Прохазка, узнав, в чём дело, облил себя бензином и в знак протеста поджёг. Весь мир был потрясён этим актом самосожжения. Не смутились только кремлёвские вожди в Москве. Объявили новое правительство, сформированное по их указке Густавом Гусаком, вполне законным и напечатали в "Правде" текст "Обращения" этого правительства к правительству Советского Союза за "братской помощью" от... "готовящегося вторжения в Чехословакию войск ФРГ".
    Потом была поездка президента Чехословакии Людвига Свободы в Москву, чтобы добиться освобождения из подвалов Лубянки Александра Дубчека и его возврата домой. "Блестящая" военная операция по высадке военного десанта в суверенное государство стала политическим позором СССР для всего мира. Но Брежнев продолжал делать вид, что "всё законно", а сам дал команду установить негласный надзор за правительством "дружественного" государства. По этому поводу в Москве моментально распространились ядовитые комментарии: "Старший советский брат чехословацких народов, приглашённый Гусаком в гости, приехал в Прагу на танке". В ответ на это Кремль сделал по-своему умный, но и подлейший ход: заставил правительства стран, входящих в Варшавский блок, ввести свои войска в Чехословакию тоже. Таким образом, позорную участь "старшего брата", въехавшего в Чехословакию незваным гостем на танке, разделили и остальные "братья" - поляки, восточные немцы, венгры, болгары, приехавшие в гости на своих танках. Против такой военной силы сразу нескольких государств никто уже не мог осмелиться и в будущем на повторение "пражской весны" ни в Польше, ни в ГДР, ни в других "братских" государствах. Ну, а не братские, чужие, тоже вряд ли отважатся на "военное возмущение". Ничего, что в дерьмо сел почти весь "соцлагерь", зато одним ударом убиты все будущие свободолюбивые зайцы. Чтобы неповадно было...
    А в Днепропетровске Хозяин, шедший утром на работу как обычно в сопровождении генерала Кашерова, угрюмо-озлобленно спросил:
    - Скажи мне от шо: чому твоё "Недреманое око" ничё не делает, той, из антисоветчиками?
    - Какое ещё око, Василий Мартынович? - изумился Кашеров.
    - Твой начальник отдела Герасименко. Это его так прозвали, как доложил Тур, наши писатели и журналисты. Так от он, мой заместитель по идеологии, говорит, шо, в связи с событиями у Чехословакии, местные антисоветчики подняли головы. Раскупают, той, "Руде право" у заграничному киоске нашей "Союзпечати" и рассказуют гражданам, шо в этой газете написано. А твой Герасименко, ноль внимания на это. Безобразие! За шо же ему государство тогда деньги, той, плотит?
    - Но мы же не полномочны запрещать продажу иностранных газет в городе: есть международное соглашение...
    - А хто тибе говорит, шо надо, той, запрещать? Рази низзя узять за жопу тех, хто читает эти газеты? И, той, пересказует их содержание. За это ж трэба головы знимать, а не цацкаться з нимы! Они ж плодятся, як комары на болоти! Потому, шо Герасименко в тибя - дэмократ!
    - Слушаюсь, Василий Мартынович! Я ему покажу, демократу, что надо не книжки на работе читать, а заниматься, чем положено. Я ему повышение на Москву испорчу...
    - Шо за повышение? - не понял Хозяин.
    - Из Москвы пришло распоряжение: перевести его на службу в КГБ СССР.
    - А шо, в нёго там есть "рука"?
    - Его знает Брежнев как эрудированного сотрудника. Может, он посоветовал Андропову?
    - Не! Ссориться нам из Москвою, той, не годится. Ограничьсь головомойкой. Насып ему у штаны бджол! - посоветовал Хозяин, отпуская от себя генерала в его "Серый Дом".
    После этого разговора заработал принцип армейского "домино": получивший "втык", передаёт его по субординации дальше - пинает в зад своего заместителя; тот - пинает нижестоящего, и пошла игра в домино, где подставляют не костяшки, а чужие задницы, и бьют тем больнее, чем дальше продвигается игра.
    В подчинении "Недреманого ока", отвечающего за негласный надзор, находилось несколько тысяч осведомителей, сотни папок в шкафах отдела с фамилиями платных сексотов, руками которых наполнялись эти папки: где, когда, кому и что говорил "объект". Подражали германскому пунктуальному гестапо. Если папка переполнится, как чаша терпения, "объект" вызывают в "Серый Дом" для принятия мер. Папка "А.И.Русанов" переполнилась последней каплей "Полкана" (Полюхова), влитой недавно, а тут и втык от генерала, идущий от самого Хозяина области, произошёл в унизительной форме, и подполковник Герасименко, любитель истории и сторонник демократических мер и принципов, задумался. Даже "Энциклопедический словарь" из шкафа достал, чтобы освежить память (шеф назвал его "гнилым демократом" и "кабинетным служакой"). Листая словарь и от обиды вздыхая, Евгений Александрович мрачно думал: "Жизнь - это, наверное, ежедневное выяснение отношений. Чем хуже взаимоотношения, тем хуже жизнь. А ведь демократия зародилась в древней Греции ещё до нашей эры... Вот, нашёл!" - увидел он в словаре слово "демократия". Прочёл: "... от греческого "demos" - народ и "кратос" - власть. Форма государства, основанная на признании народа источником власти, его права участвовать в решении государственных дел в сочетании с широким кругом гражданских прав и свобод. В классовом обществе демократия всегда является выражением диктатуры господствующего класса. В современных буржуазных государствах демократия отличается от иных политических режимов формальным признанием равенства всех граждан, провозглашением прав и свобод. Подлинная демократия возможна только в социалистическом государстве, где демократические права и свободы не только провозглашаются, но и гарантируются государством, обществом".
    Поставив словарь в шкаф, Евгений Александрович подумал: "Какая злая ирония жизнь! Мы вернулись назад, примерно, в 5-й век до нашей эры, когда в древней Греции олигархи приказали прислужникам сбросить с высокой скалы в море хромого баснописца Эзопа, который прочёл им вслух несколько своих басен. Хотя Эзоп был уже не рабом, а вольноотпущенником, то есть, равноправным гражданином Афин. Правда, он был не греком, фригийцем. А ведь наш баснописец Кротов сочинил 3 года назад, как докладывали сексоты, злую эпиграмму о судьбе этого Эзопа, построенную на рифме-ловушке.

    Однажды КГБ пришёл к Эзопу,
    И хвать его за... шляпу.
    Смысл этой басни ясен:
    Писать не надо басен".

    На душе от остроумной эпиграммы, казавшейся прежде смешной, стало ещё горше. Память подбросила другой интересный факт: "Отец демократии в Афинах Перикл тоже погиб в море, добровольно бросившись с той же скалы, чтобы не заразить чумой окружающих, как заразился от кого-то сам. Какое жуткое совпадение через 100 лет после Эзопа! Мистика? А я верю в судьбу и в английскую поговорку: "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет". Да, господин Случай сыграл роковую роль в судьбе не только многих великих людей, но и государств. Рухнули в небытие и Рим, и Византия. "Фортуна эст нон пенис, ин манус нон реципит!" - говорили древние римляне недаром. По форме - смешно: "Судьба - не пенис, в руку не возьмёшь". А по мысли - глубоко. Как, впрочем, и другая римская поговорка: "homo homini lupus est" - человек человеку волк. Разве не к этому мы пришли? Ну, да ладно. Что делать с Русановым? "Своя рубашка к телу ближе" - хоть и не древняя пословица, а правду отражает не хуже. Кто он мне? Спасать надо себя, а не его, вон сколько накапали на него! Могут спросить уже и с меня: почему никаких мер не принял?"
    Перед уходом с работы домой Евгений Александрович перечитал заявление Полюхова, которое тот принёс ему на Русанова лично как давнему сослуживцу, и вспомнил, что 5 лет назад на Русанова прислали "телегу" Штейнберг и писатель Великанов. Когда-то, а точнее, в 1949 году, Штейнберг пострадал за политику сам. В стране шла кампания по борьбе с так называемыми "безродными космополитами", а он, где-то на еврейской пирушке, ляпнул: "С какими там космополитами! Правительственные антисемиты расправляются с еврейскими учёными под видом борьбы с космополитизмом". На него донёс секретный сотрудник КГБ Голод, отец нового директора издательства, теперь уже покойный. И Моисея Абрамовича исключили из партии, а как беспартийного уволили из редакции областной партийной газеты, где он занимал должность заведующего отделом пропаганды и агитации. Пришлось перейти в рядовые корректоры в издательство, которое возглавил тогда бывший директор пивного завода Тарасочка. Там он через несколько лет как-то очистился от старой грязи, снова вступил в партию, перешёл в "опытные" редакторы, одним словом, воскрес из пепла, словно известная птица Феникс, и поссорился с Русановым.
    Мордвин Полюхов, выдвинувшийся в годы войны до полковника своей беспощадностью к бандеровцам, работая уже в "Сером Доме", пострадал, как и Штейнберг, на "еврейской почве". В 1952 году, когда ещё только заваривалась каша гражданской войны в Корее, он, ссылаясь на свой практический опыт, написал рапорт, в котором просил послать его в Северную Корею для выявления врагов социализма. Однако, вместо этого, его уволили из "Серого Дома" в запас. Дело в том, что в Москве шло, нашумевшее на весь мир, "дело кремлёвских врачей", а еврейка, жена Полюхова, где-то вякнула, что это - новый поход антисемитов на евреев, а не просто на врачей. Сама она была тоже врачом, а будучи женою заслуженного полковника, позволяла себе раскрывать рот шире, нежели другие граждане. И полковника не пощадили свои же: "homo homini lupus est". Напуганный превратностями фортуны, которая, как известно, не "икс", отставной полковник начал проявлять себя патриотом и принципиальным коммунистом вновь: если знаешь, где затаились враги, доложи! Он стал приносить в "Серый Дом", благо дорогу хорошо знал, а куда нести, ещё лучше, свои пространные заявления-доносы на врагов советской власти, которых чувствовал, как его охотничья собака фазанов, затаившихся в камышах, и "выявлял" их в "народном хозяйстве страны". Очередным из таких "выявленных" был Русанов, перешедший работать в "Оргтехстрой" из Трубного института. Сообщая о его зловредной деятельности, Кирилл Афанасьевич, по мнению подполковника Герасименко, может быть, и сгустил краски, но об уме Русанова был высокого мнения и полковник Дидусенко. А умный враг - самый опасный. И Евгений Александрович решил: "Пора с этим Русановым кончать игру в демократию! Сколько ещё терпеть? Да и зачем, когда в Чехословакии вовсю наступает реакция! А у нас антисоветские настроения стали расти, как грибы после дождя".
    Утром, придя на работу, он приказал своему помощнику капитану Ковалёву:
    - Вот вам номер рабочего телефона антисоветчика Алексея Ивановича Русанова, сейчас же позвоните ему и сообщите, чтобы немедленно явился к нам!
    - Слушаюсь, товарищ подполковник. Позвольте вопрос: будет промывание мозгов или... арест? Если арест, нужна санкция прокурора. Звонить прокурору?
    - Пока не надо. Решу во время допроса.
    Ковалёв отправился звонить Русанову из своего кабинета, а Евгений Александрович занялся изучением московской почты, рассылаемой секретной связью. Среди различных бумаг, присланных из КГБ СССР для ознакомления, одна информация оказалась настолько интересной, что он даже задумался. В заголовке стояло "План Даллеса. 1945."
    В годы тайной борьбы, начатой Сталиным, с "еврейским засильем" в структурах государственной власти, Евгений был здесь молодым гебистом, закончившим училище, и хорошо помнил, как тогдашнее руководство "Серого Дома" ссылалось на секретные "Протоколы собраний сионских мудрецов", написанные каким-то сионистом-каббалистом Ашером Гинцбергом. Фактически это была программа для сионистов, проживающих почти во всех странах мира. "Протоколы" инструктировали их, как можно и нужно захватывать власть в чужих государствах над их народами при помощи масонства. Начинать предлагалось с наиболее развитых государств, таких, как США, Англия, Франция и другие, где власть уже почти принадлежала еврейским банкирам и жидо-масонским ложам. Главным оружием захвата власти в очередных государствах считалось создание в этих странах подходящего идеологического и финансового климата, необходимого для развития анархий, террора и финансового влияния на правительства. Насилие должно было стать основным принципом сионистов в странах социализма, куда ещё не проникло масонство (развязывание репрессий в этих государствах, аресты, пытки, чтобы посеять среди населения страх), а хитрость и лицемерие - правилом для жидо-масонов. В Германии всё это уже было, в Советском Союзе тоже, но без масонства, однако спутала все планы война. Зато после войны форпостами прежней политики сионистов должны были стать жидо-масонские ложи и банки, с создания которых следовало приступать к задуманному покорению вновь.
    Любопытна была история появления самих "Протоколов", в которых сионист Гинцберг изложил свои идеи захвата власти в виде отдельных инструкций, связанных в единый план. Он прочитал его всемирному Еврейскому конгрессу на тайном закрытом заседании. Это было в Базеле, в 1897 году. Однако плану Гинцберга противостояли 2 европейских сиониста: германский профессор социологии 48-летний еврей Зюфельд (он был сыном раввина), женатый на немке и выступавший на конгрессе под псевдонимом Нордау, и еврей Теодор Герцль. Как более европеизированные и оттого умереннее, нежели каббалист-мистик Гинцберг, они раскололи конгресс на 2 противоборствующих лагеря, и программа "бешеного" сиониста Гинцберга была отклонена большинством голосов (не помог и выстрел в Нордау из пистолета, оцарапавший не столько жертву, сколько повредивший престижу плана Гинцберга). Тем не менее, молодой и горячий Гинцберг, к тому же, разозлённый неудачей, не сдался. Он разослал свою программу в ряд еврейских диаспор в странах Европы, надеясь, что ознакомившись с его планом не понаслышке, а собственными глазами, они приведут его на очередном конгрессе к победе. Но, вместо победы, произошла утечка информации. Тайная программа Гинцберга каким-то образом попала в Россию, и там была опубликована в 1905 году Сергеем Нилусом. Этот русский патриот предупреждал свою общественность о намерениях сионистов закабалить русский народ. План Гинцберга он почему-то назвал "Протоколами собраний сионских мудрецов" и всполошил ими всю Европу, кроме царского правительства, которое не восприняло "Протоколы" всерьёз. Этим воспользовались в Европе иерархи сионизма, напуганные размахом общественного озлобления против евреев. Зная, что разговоры о "Протоколах" не затихают уже во всём мире, они боялись катастрофического разоблачения своих идейных основ, так как "Протоколы" опирались на Моисеево "Пятикнижие" и Талмуд, фундамент иудаизма, и были насквозь пропитаны его духом. А потому, не жалея ни денег, ни энергии на то, чтобы замять поднятый С.Нилусом незатихающий скандал, они решили в 1937 году спасти свою репутацию хитростью. Полагая, что в Европе мало кто знаком с текстами еврейских священных писаний, и установив, что в библиотеках Берна нет переводов Талмуда ни на какой язык, главари сионизма устроили в Берне открытый суд и, подкупив его, "доказали" на нём, что "Протоколы", напечатанные Нилусом, "фальшивка". Разумеется, эта акция обошлась истцам недёшево, зато "невинность" сионизма была спасена ещё на 2 десятка лет. Тем не менее, о "Протоколах" вспомнили снова в Москве, когда Сталин, знакомый и с книжкой Нилуса, и с историей, связанной с её появлением на свет, организовал в 1952 году свой суд по "делу кремлёвских врачей", и КГБ, осведомлённый о многих тайнах мира, начал снабжать гебистов, работающих в областных комитетах КГБ, сведениями о сионистах, их планах. Кремлёвские евреи-врачи преподносились как одно из звеньев этого плана.
    Продолжая эту традицию просвещения сотрудников госбезопасности и после смерти Сталина, КГБ СССР известил свои областные организации о том, что в 1955 году в Буэнос Айресе вышла в свет книга "Всемирный заговор", раскрывшая, наконец, подлинные цели сионистов по захвату власти евреями над другими народами, что "Протоколы" Гинцберга, а не Сергея Нилуса, это - сливки с идей "Пятикнижия" и Талмуда, которые уже переведены многими государствами, и ни о какой подделке больше не может быть и речи. Сионисты на эту книгу не откликнулись, ну, а молчание, как известно, знак согласия: "Протоколы" - не фальшивка. Да и премьер-министр Израиля Бен-Гурион писал (ещё до создания этого государства) в нью-йоркской еврейской газете "Кемпфер": "Если бы у меня была не только воля, но и власть, я бы подобрал группу сильных молодых людей - умных, скромных, преданных нашим идеям и горящих желанием помочь возвращению евреев - и послал бы их в те страны, где евреи погрязли в грешном самоудовлетворении. Задача этих молодых людей состояла бы в том, чтобы замаскироваться под не евреев и, действуя методами грубого антисемитизма, преследовать этих евреев антисемитскими лозунгами. Я могу поручиться, что результаты, с точки зрения значительного притока эмигрантов в Израиль из этих стран, были бы в 10 раз больше, чем результаты, которых добились тысячи эмиссаров чтением бесплодных проповедей".
    Евгений Александрович вспомнил, как в Днепропетровске был пойман еврей, расклеивавший ночью на домах антисемитскую листовку. Примерно такому же провокационному методу учит и "Протокол" Гинцберга N8. Достав из шкафа брошюру с "Протоколами собраний сионских мудрецов", он нашёл протокол N8 и прочёл: "Кому поручить ответственные посты в правительстве? На время, когда ещё будет опасно поручать ответственные посты в государствах нашим братьям-евреям, мы их будем поручать лицам, прошлое и характер которых таковы, что между ними и народом легла бы пропасть, таким людям, которым, в случае непослушания нашим предписаниям, остаётся ждать или суда, или ссылки. Это для того, чтобы они защищали наши интересы до последнего своего издыхания".
    "А ведь всё это уже действует, - подумал Евгений Александрович, - и у нас, и в США, где президентов давно уже "рекомендуют", а затем и проталкивают в Белый Дом ("выбирают") еврейские банкиры-сионисты. А у всех наших членов правительства либо жёны еврейки, либо "рыльце в пуху". А сколько просто предателей или "невозвращенцев". В прошлом году из Москвы прислали портрет нашего гебиста Григория Климова - сфотографирован во Вьетнаме на строительстве авиабазы США, стал у них там известным писателем... Мой ровесник. Кто его сманил, чем?"
    Придвинув к себе полученную только что информацию "План Даллеса. 1945", он ещё раз удивился: "Тоже любопытный фрукт... В 1945 году он был руководителем политической разведки в Европе и сочинял этот "свой" план. В 1947 году, когда было создано ЦРУ, он возглавил в нём всю внешнюю разведку. А с 1953 по 1961 год находился на посту директора этого учреждения и, видимо, активно осуществлял вот этот "План Даллеса" на практике. Потом пенсионер, и вот опасно заболел и, как сообщают о нём, теперь находится в госпитале и может умереть. Ему пошёл уже 75-й год...
    Любопытно, что его сын провёл много лет в доме для сумасшедших. Впрочем, там же провела целых 20 лет и сестра президента Джона Кеннеди, убитого в Далласе. Зато брат Аллена Даллеса, Джон Форстер Даллес, был министром иностранных дел США и, возможно, тоже проводил политику, которую ему диктовали сионисты. Уж очень знаком, а вернее, похож план Аллена Даллеса на... "Протоколы".
    Подполковник взял один из листов "Плана" с отчёркнутыми синим карандашом абзацами - место о Советском Союзе - и прочёл отчёркнутое ещё раз: "... В управлении их государством мы создадим хаос и неразбериху, - писал Даллес 23 года назад. - Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу - всё это мы будем ловко и незаметно культивировать, всё это расцветёт махровым цветом.
    И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ их оболгать..."
    Вспомнив о заявлениях на Русанова евреев Штейнберга и Великанова, Полюхова, женатого на еврейке, Евгений Александрович неожиданно ощутил гневный прилив крови к щекам и, мысленно обращаясь к далёкому и больному Даллесу, пробормотал вслух:
    - Хотите, господин Аллен Уэлш, моими руками набросить на шею нашего умного парня удавку?
    В кабинет без стука вошёл капитан Ковалёв, обрадовано произнёс:
    - Разрешите, товарищ подполковник, поздравить вас с повышением по службе?!.
    - С каким повышением? У нас все места вроде бы заняты.
    - Вас - переводят в Москву!
    - Кто сказал? - спросил Евгений Александрович со счастливым изумлением в голосе.
    - Кадровик. Только что.

    2

    Алексей Русанов был на работе, когда его пригласил к телефону капитан Ковалёв и заявил, что ему надо прийти в КГБ.
    - Зачем? По какому вопросу? - спросил Алексей, чувствуя, как пересыхает во рту.
    - Это не телефонный разговор. Придёте, вам всё объяснят на месте, в кабинете N217.
    - Хорошо, - согласился Алексей, представляя себя уже Дубчеком. Положив трубку и написав на листке цифру "217", он тут же вспомнил кинофильм Михаила Рома "Человек номер 217", который шёл в 45-м году, сразу после окончания войны. Картина рассказывала об узниках гестаповских камер-одиночек. Именно в такой клетке, лишённый фамилии, обезличенный, Алексей ощутил и себя в государстве, где попираются не только законы, но и всё человеческое. За что вызывают? Что совершил он плохого? В то время как крупные государственные воры и расхитители находятся на свободе и командуют всем: кого лишить свободы, на какое государство набросить петлю для удушения: "Ах, мыслите не по-нашему, не по-воровски, придушим!"
    Алексей позвонил жене:
    - Танечка, меня вызывают в "Серый Дом". Сообщи об этом Леониду Алексеевичу по телефону из автомата.
    - Алёшенька, можно я пойду с тобой?
    - Нет, Солнышко, этого делать не надо, позвони, куда я сказал, и с ним обсудишь потом, как поступать, если я к вечеру не вернусь домой.
    - Я поняла, я всегда и во всём с тобой! Я люблю тебя. Мы тебя в беде не оставим, можешь не сомневаться!
    - Ладно, милая, хватит, не надо говорить лишнего. Я тоже люблю тебя, а себя считаю ни в чём невиновным. Просто мы патриоты и честные люди. О Юрии Алексеевиче мы... ничего не знаем! Запомни это и, в случае, если станут спрашивать и тебя, стой на этом твёрдо и до конца! А насчёт посылки с колбасой - да. Отправляли, это - не грех. Целую, пока! - Алексей повесил трубку, проверил ящики рабочего стола - ничего компрометирующего, как и полагал, не было - и пошёл, надеясь, что рабочие телефоны не прослушиваются: слишком много плёнок потребуется для записей, дорогое удовольствие!
    "Может, насовсем, - думал он по дороге, закуривая сигарету. - Вдруг, уже начинается новый 37-й год? Тогда и Танечку вышлют куда-нибудь в Сибирь вместе с Юлькой. И моих стариков... Господи, что же с ними будет? Я-то уж ладно, но их-то за что? Вот государство-лагерь, мать его в душу!"


    В комнате N217 Алексея встретил светловолосый, с небольшой рыжинкой мужчина лет 48-50, одетый в штатский серый костюм. Был он одного роста с ним и такой же комплекции - стройный, подтянутый. Голубые внимательные глаза, грубое "мужицкое" лицо, но с нежной, ухоженной кожей. Взгляд почему-то отводил, хмурился. Показал рукой на стул перед столом, сел сам и, поправив пластмассовый стакан с карандашами, раскрыл толстую, листов на 200, тетрадь, исписанную мелким почерком. Не представившись, с хода начал:
    - Алексей Иванович, чем вы недовольны?
    "Хам, - подумал Алексей, рассматривая бесцеремонного хозяина кабинета, который казался ему теперь почти ровесником. - Руки не подал умышлённо, хотя и не предъявил ещё не только обвинения, но и вообще ничего: я для него уже не "товарищ", а "гражданин". А он для меня, стало быть, "гражданин начальник"? Как Аршинов в лагере".
    Алексей знал, как нужно ответить на подобный вопрос, чтобы спрашивающий почувствовал себя хамом. Но, обдумывая "официальный" ответ, всё ещё молчал. Оба, словно примериваясь к поединку, смотрели друг на друга изучающе - кто чего стоит? Правда, "начальник" прочёл об Алексее всё, что ему о нём написали, а вот "гражданин Русанов" не знал о "начальнике" ничего. И потому ответил:
    - Не понимаю вашего вопроса.
    - Ну, чем вы недовольны, спрашиваю! - зло переспросил следователь. - Ведь давно уже тянется... Вам не надоело?
    - Что - тянется?
    - Ну, эти ваши разговорчики...
    - А что, разве свобода слова уже отменена?
    - Вы прекрасно понимаете, о чём я. Речь не о разговорах вообще, а об антисоветских разговорах.
    Русанов снова подловил подполковника на нелогичности:
    - Вы хотите сказать, о футболе говорить - можно, а иметь своё мнение о политике - нельзя? Правильно я вас понял?
    - Нет, почему же, у нас, согласно Конституции, можно находиться даже в оппозиции к существующему строю. Но... - Подполковник замолчал, торопясь придумать логичный ответ и понимая, что загнал себя в угол.
    Русанов ждал. И не дождавшись, подтолкнул:
    - Но... что "но"? Нельзя об этом говорить? Можно только думать и... "находиться"? - поддел он осторожно опять.
    - Я этого вам не говорил.
    - Тогда, зачем вы меня вызвали?
    Следователь налился праведным гневом, раздражённо перешёл от обороны в наступление:
    - Затем, что вы допускаете в своих высказываниях призывы к свержению советской власти! А это - законом запрещено! - "Вот так-то!.." - подумал он с удовлетворением.
    Русанов оторопел:
    - Кто же это вам сказал, что я призывал к "свержению"?
    - Неважно, кто. Важно, что призывали.
    - Тогда, наверно, не менее важно, чтобы вы смогли это доказать. В противном случае...
    - Не беспокойтесь, докажем.
    - А если нет?..
    - Это почему же? - В столе следователя раздался лёгкий писк.
    Русанов мгновенно потребовал:
    - Включите ваш магнитофон! Зачем вы его выключили?
    - Какой магнитофон?.. Нет никакого магнитофона...
    - Есть. А у меня - нет никаких расхождений с идеями советской власти. Но с практикой запугивания - как это делаете вы - есть!
    - Никто вас не запугивает...
    - А разве не запугивание - ваше утверждение, что меня можно по статье закона... на основании лжи, будто я призывал к свержению? Поэтому без магнитофонной записи дальнейшего допроса - я разговаривать с вами не буду!
    - Почему?..
    - Потому, что вы откажетесь потом от того, что нарушили моё право на равенство перед законом!
    - Чем же это я его нарушил?
    - Вы ставите своего осведомителя в преимущественное положение. Да ещё и не называете его фамилии!
    - Ух, какой вы, оказывается, многоопытный!.. А мы и не знали об этом. Недаром, значит, о вас говорят...
    - Меня не интересует сейчас, что вам говорят осведомители. Меня интересуют факты. Они у вас есть?
    - А что это вы так хорохоритесь? Будто вас тут кто-то боится!..
    - Это касается моей судьбы, потому и хорохорюсь. И - включите, пожалуйста, магнитофон, если действительно ничего не боитесь и совершаете правое дело, а не играете в "законность".
    - Да нет никакого магнитофона, понимаете!..
    Помолчав, следователь добавил:
    - Это не допрос. А беседа. Вы же не будете отрицать, что ездили к Солженицыну? Что не согласны с тем, что наши войска введены в Чехословакию. Или будете?
    - А кто... нас... туда приглашал?..
    - Значит, не отрицаете?
    - Не отрицаю. Это - моё мнение. Я могу иметь личное мнение? Или это запрещено?
    - Никто вам не запрещает, я уже говорил.
    - Тогда, в чём дело?
    - А к Солженицыну?..
    - Я - писатель. Он - тоже писатель, только покрупнее. Почему же один писатель... не может съездить... к другому, за советом? Или показать рукопись. Мы же не в лагере пока?!
    - Как будто вы не знаете, что Солженицын - антисоветчик! И уже сидел, кстати, за это!..
    - Но... ещё недавно... его печатали. Выдвигали на Ленинскую премию! Считали... жертвой культа личности. Как с этим быть?..
    - Не понимаю вас...
    - Что же тут непонятного? Вчера - значит, одно государственное мнение о человеке и его деятельности. Сегодня - другое. А завтра - возможно, будет и третье? Что опять он... хороший. А вы - уже торопитесь с выводами. И не только о нём...
    - Ну и что? Жизнь - это диалектика, не стоит на месте, а развивается. Разве у вас - не меняются мнения о людях?
    - Бывает, меняются. Но я же... никого не наказывал за это! А вот вы - хотите именно этого: наказывать людей за то, что они не поспевают за вашим, всё время меняющимся, мнением. То есть, за их мысли, а не за поступки. Но, разве можно наказывать за... мысли?
    Следователь вновь запылал яростью уязвлённого самолюбия:
    - Вы рано возомнили себя русским Экзюпери! Хотя и тоже лётчик-бомбардировщик в прошлом. Но вы - никому не известны. Не забывайте этого!
    Русанов отреагировал устало:
    - Антуану Сент-Экзюпери не нужно было защищать элементарную демократию и права свободного человека во Франции - он воевал против германского фашизма. Но... если бы он был на моём месте... и у нас - его тоже никто бы не знал.
    - Опять вы за своё!..
    - Не за своё личное "я" - в этом вся разница. Поэтому вам не следовало вызывать меня сюда, без оснований. Вы должны вызывать сюда шпионов, предателей родины. А вы - боретесь с патриотами!
    Следователь, хлопнув в раздражении ладонью по столу, припечатал:
    - Слушайте, "патриот"! Что вы всё время думаете, что мы тут... занимаемся не тем, чем положено? Вас мы вызвали, как раз - не без оснований! Основания - есть... - Красный от гнева, он достал из стола новенькую книжечку Уголовного кодекса Украинской ССР, развернул её на странице с закладкой и, протягивая Русанову, насмешливо произнёс: - Вот! Прошу ознакомиться со статьями 187 "прим", 190 "прим", 191 "прим" и другими, отмеченными значком "прим". Прочтите их, и напишите на листе бумаги - вот вам бумага, ручка - что вы... были ознакомлены с этими статьями. В будущем, в случае нарушения этих статей, будете привлечены к судебной ответственности... именно по ним. Так что вызывал я вас - законно, гражданин "законник"!
    - И потому вы... заранее... меня не уважаете? Не назвали себя, не подали мне руки, не произнесли слово "товарищ". А своего стукача Прошкина - уважаете, верите его лживым доносам.
    - Кто вам сказал, что он секретный работник? - изумился следователь.
    - Спросите любого в издательстве, и он скажет, что Прошкин и Левчук - стукачи! Их ненавидят за это все, но зато вы их цените и потому не поймали ни одного настоящего шпиона за все эти годы!
    - Почему это "потому"? - растерялся следователь.
    - Да потому, что такие же у вас "сексоты" и на автозаводе, и на других режимных предприятиях! Их же сразу видно: длинные уши, вечно прислушивающиеся ко всем, а если люди умолкают при них, то они провоцируют нас! Да ещё деньги получают за это.
    - Какие деньги, от кого?..
    - От государства, через вас. На каждую сотню рабочих - полагается один платный стукач. А на порядочных людей - вы заводите "дела". Разве не так?
    - Откуда у вас такие сведения? - пролепетал следователь.
    Алексей ответил ему на это вопросом:
    - Как вы думаете, сколько миллионов денег уходит в год на стукачей во всём государстве?.. Сколько жилья можно было бы построить на эти средства для народа?
    - Ну, вы говорите, да не заговаривайтесь! - опомнился следователь. Но Алексей не удержался и ляпнул:
    - Система, при которой борьба с инакомыслием важнее жилья, никогда не вызовет у меня уважения! Я - патриот, и - ни за какие деньги не продам свою честь и совесть! А вот прошкины - продают. Да и среди вас они есть, иначе, откуда бы всё знали про ваши "порядочки"?..
    - Прекратите! - Хлопнул следователь ладонью по столу. - Слишком много на себя берёте!
    Алексей поднял руки вверх:
    - Всё, прекратил. Можете продолжать ваш допрос... то есть, простите, "бе-се-ду". Давайте ваши "законы"... - Он уткнулся в уголовный кодекс и стал читать все, отмеченные "птичками", статьи. Смысл их сводился к тому, что лица, которые посмеют оскорбить честь советского флага, герба или же допустят в своих выступлениях охаивание советской власти, будут привлечены к судебной ответственности, и указывалось, на какой срок.
    Алексей был поражён. Разве это законы? Они же официально перечёркивают статью конституции о праве всех граждан на свободу слова. Ведь под эти законы можно подвести любое высказывание, и человека осудят за... мысли? А под "советскую действительность" подпадают любые выходки Хозяина области и его сатрапов: взяточничество, коррупция, да мало ли чего. Выходит, критика этих "недостатков" есть нарушение закона? Ничего себе "закон"! За частные разговоры, "порочащие", можно вызывать в КГБ и...
    Потом он дал подписку по установленной форме, что ознакомлен с указанными статьями, и поставил число, когда ознакомлен. И понял, с этой минуты - "шахматные часы", подключённые к его судьбе, пущены. То есть, своей подписью и числом он, как бы, утопил кнопку. Ход сделан, и часы затикали. А вот, когда теперь подполковник нажмёт свою кнопку, и утопит его, Алексея Русанова, неизвестно. Может, через месяц, год, а может, и завтра. Словом, когда ему вздумается. Ибо пришить человеку охаивание строя, всё равно что пуговицу пришить к пиджаку - очень просто. Высказал человек критику против антисанитарного состояния больницы, например, или против взяточничества государственного чиновника - всё это легко можно повернуть на охаивание не больницы, не чиновника, а государственного строя, системы, управляющей государством. Словом, этими статьями уголовного кодекса отсекалось право голоса вообще. Такого ещё не было ни в Испании фашиста Франко, ни в Германии Гитлера, нигде в мире. Но вот уже есть такие статьи в уголовных кодексах республик Советского Союза, и они действуют, коли утапливаются их кнопки практически.
    Следователь так и не стал доказывать Русанову "законность" вызова на "беседу" в КГБ - не показал ни согласия прокурора, ни каких-то других гражданских властей. Просто использовал "право" осведомителя оговорить кого угодно, и на этом "основании" своё "право" вызвать к себе с работы подозреваемого в инакомыслии для запугивания. А за часы, проведённые Алексеем у следователя, а не на работе, заплатит государство. Заплатит за это, собственно, не подполковник из своего кармана, а отец Алексея, другие труженики, вот кто заплатит. И всё это будет называться "советской демократией", и нельзя будет ни опротестовать этого произвола, ни куда-либо пожаловаться - нет таких органов в государстве. Поняв это, Алексей похолодел. Выходило, что самый жестокий режим наступил с узакониванием этих статей не где-то, где существуют похабные диктаторские режимы, а у него дома, на родине. И он, не зная, что с этим делать, в глубине души всё ещё не веря в серьёзность происходящего, попросил у следователя разрешения переписать себе эти уголовные статьи. На что тот ответил:
    - Прошу извинения, но мне некогда ждать, пока вы будете заниматься тут переписыванием. Купите себе кодекс в магазине или попросите в читальном зале библиотеки.
    - Разрешите закурить? - спросил Алексей. Следователь кивнул и задал новый вопрос:
    - Зачем вы ездили к Солженицыну? Только не надо... нам известно всё... Вы были у Солженицына?
    - Да, был.
    - О чём говорили?
    - Хотел показать ему свою рукопись.
    - "Россия на взлёте"?
    - Да, - ответил Алексей, удивляясь тому, кто мог их выследить или предать?
    - Ну, и что же, он прочёл ваш роман?
    - Нет, он занят своей работой, ему было некогда.
    - Он передал вам своё "Письмо"?
    - Какое письмо?
    - Ну, это... обращение к съезду писателей.
    - Нет, никакого письма он мне не передавал.
    - У нас, Алексей Иванович, другие сведения...
    Алексей пожал плечами:
    - Он не мог настолько доверять мне, чтобы...
    - Почему?
    - Потому, - соврал Алексей, - что потребовал у меня при знакомстве паспорт. Значит, не доверял.
    - Ну, хорошо, хорошо. А в "Новый мир" он вам... что-нибудь давал?
    - Зачем? Я сам отвёз им рукопись и сдал официальным порядком.
    - Ну, хорошо, - проговорил следователь, беря с приставки к столу высокую кипу бумаг и начиная её перелистывать. - Поговорим о вашем романе... - И начал цитировать целые куски из рукописи, самые "подлые", с точки зрения КГБ, места. Алексей всмотрелся в лежащую перед ним кипу и понял, это фотокопия страниц из его рукописи. Следователь, видимо, хотел удивить его своей осведомленностью, ошарашивающими возможностями КГБ, спросил:
    - А вы Симанова знаете?
    - Кто это?
    - Вы свою рукопись, ещё куда-нибудь, давали?
    - В "Молодую гвардию". Но я это делал официально, открыто. - Алексей не понимал, куда следователь клонит.
    - Как вы относитесь к писателю Кузнецову?
    - Который уехал в Англию?
    - Да.
    - Отрицательно.
    - Почему?
    - Не люблю тех, кто добровольно покидает родину.
    - Ясно. А что вы читали у Солженицына?
    - Всё, что выходило в печати.
    - Ну и как?
    - Сильный, честный художник!
    - А ведь он и против советской власти писал.
    - Не знаю, не читал.
    - А я читал, знаю. Так, как же?..
    - Может быть, в нём много обиды после лагерей?
    - Как вы к нему относитесь?
    "Сказать? Уклониться ещё раз? А, хрен с ним!.."
    - Я думаю, пройдёт время, и в Москве ему поставят памятник. Как всем нашим великим писателям.
    Опустив глаза, следователь молчал. Молчал он долго, закурил. Алексей тоже закурил, глядя на него.
    Потом пришёл молоденький, конфетного типа - "сладенький", красивенький помощник подполковника и тоже начался долгий, никчемный разговор о том, что и где Русанов говорил.
    - А вы знаете, Алексей Иванович, - подскочил молодой петушок, - что есть закон, запрещающий порочить советскую власть и вести антисоветскую пропаганду?
    - Да, уже знаю. Но и закон о свободе слова - тоже помню.
    - Так, как же вы, - не обратил он внимания на реплику Алексея, - уже немолодой человек, писатель, и ведёте такие разговоры!.. Например, говорили, что... служить в нашей советской армии - это лишь бессмысленно потерянные годы жизни! Говорили?
    - Я вёл речь о себе. Что считаю свои, 14 армейских лет, потерянными. Есть разница или нет?
    - Почему вы их считаете потерянными? - спросил следователь.
    - В "гражданке" за это время я достиг бы большего.
    - В творческом плане, что ли?
    - Да, - ответил Алексей. А сам "вычислил" ещё одного сексота. За время "беседы" он с неопровержимостью установил 4-х. Да 3-х знал сам по их грубой работе. Надёжную информацию о нём им гнали за все эти годы только двое, да и то с "коэффициентом" против "объекта". Правда, почти незначительным. Эти были умными и непьющими. Остальные - просто грязь подзаборная, мусор.
    Наконец, "клеветническая" тетрадь закрыта, начались вопросы о знакомых, товарищах. Один из них, как Алексей выяснил тут же, был тоже осведомителем. Но он и ему дал прекрасную характеристику, чтобы не подозревали никого, не вели, как за ним, слежку.
    И вдруг вопрос:
    - Ну, а вот такое, например, вы говорили: "нам теперь остались в жизни только пища, тепло и самка. Да ещё футбол по телевидению! Ни о чём другом помышлять уже нельзя"?
    - Нет, я такого не говорил, - подчеркнул Алексей, вспомнив, что писал об этом в письме, в частном. И сразу вспомнил, кому это писал.
    Следователь настаивал:
    - Хотите, покажем вам эти слова? Вы их написали. Своей рукой. Свой почерк - узна`ете?
    - Покажите, узна`ю! - воскликнул Русанов, прикидываясь простаком. "Если покажет, я поймаю его на неконституционных действиях: перлюстрация писем".
    Следователь остро посмотрел на него и... не показал. Спросил:
    - Чужие радиопередачи - слушаете?
    - Да. Попадёшь иногда не на ту волну, ну и, бывает, заинтересует. А что, нельзя?
    - Да нет, слушайте, если вам нравится. - Следователь устало вздохнул. - Слушайте, никто не запрещает. Можете даже в оппозицию по отношению к правительству стать. Имеете право...
    - А как же ваш закон о запрете "порочащих высказываний"? Ваш помощник сказал, что есть такой закон. Выходит, оппозиция - может только хвалить? Странное понятие у вас об оппозиции... - поддел Алексей.
    Следователь, наливаясь краской, промолчал и вернул разговор на обсуждение рукописи Алексея:
    - Я вам про Симанова говорил... Нате вот, почитайте... - Он протянул лист фотокопии рецензии на рукопись "Россия на взлёте". Внизу стояла подпись: канд. исторических наук, м-р КГБ Н.С.Симанов. Рецензия начиналась словами: "Не каждый год на редакторский стол попадают такие рукописи..." Затем шли комплименты способностям и таланту автора, затем последовало знаменитое для всякого отказа "но", и пошёл жёсткий укор в том, что рукопись страдает "идейными перекосами", что роман пропитан искренностью заблудшего автора и потому печатать его, в таком виде, нельзя.
    - Можно снять копию? - спросил Алексей.
    - Нет.
    - Откуда эта рецензия? Из "Молодой гвардии"?
    - Всё это узнавайте сами. - Следователь забрал фотокопию. - Обратитесь к её автору. Я думаю, вам не откажут.
    "Искать неизвестного майора? Где? - подумал Алексей и вспомнил пословицу: "Целовал ястреб курочку до последнего пёрышка". Обойдусь без рецензии".
    Потом следователь вручил Алексею несколько чистых листов:
    - Напишите ещё на имя генерала Кашерова объяснение: по поводу всех ваших высказываний, которые мы вам тут зачитали. - Следователь показал глазами на клеёнчатую тетрадь. - Форму изложения... я вам не навязываю - свободная... В конце напишете такие слова: "со статьёй УГК УССР N187 прим ознакомлен", и распишетесь ещё раз. Всё поняли?
    - Да. Но "высказывания"-то - со слов "стукачей", их надо ещё доказать!
    Следователь закурил, достал из ящика стола какую-то книжку и со скучающим видом принялся за её чтение. Алексей же, придвинув к себе чернильницу, взял ручку и быстро написал:
    "Мне предъявлено обвинение в разговорах, порочащих советскую действительность. Таких разговоров не помню, а потому и объяснить ничего не могу". Добавил слова, что "ознакомлен", и вручил это хозяину кабинета.
    - Это всё?! - изумился тот, прочитав.
    - Да, всё.
    Следователь усмехнулся:
    - Краткость - сестра таланта?
    Алексей пожал плечами, хотя было желание сострить: "Я брат таланта". Не решился. Следователь проводил его в коридор и там преобразился:
    - Алексей Иванович, - тихо заговорил он, уведя Алексея в закуток для курения, где никого не было, - а вы никогда не задумывались: зачем вам всё это?..
    - Что именно, это?
    - Ну, вся эта ваша... борьба, что ли? За так называемую справедливость. Ведь вам - уже под 40! Вы умны, талантливы. Могли бы построить себе неплохую карьеру. А вы... Я вас видел на похоронах. Вот и нет уже человека, который любил вас и советовал поберечься, пытался оберегать и сам.
    - Задумывался, - ответил Алексей, - простите, не знаю вашего имени...
    - Евгений Александрович.
    - Задумывался, Евгений Александрович. И не только теперь, а ещё в 20. Когда один тип сказал мне, что "все деревья - это лишь дрова..."
    - Ну, и?.. - оживился следователь.
    - Есть такая пословица: "Поживи ты для людей, поживут и они для тебя". Вот я, с тех пор, и живу по этой пословице.
    - А когда же люди... начнут для вас?.. - в голосе была насмешка.
    - Так они это делали всегда. Воевали с германским фашизмом, чтобы я... вырос свободным. Сеяли и пахали, чтобы мы с вами... были сытыми. 2 моих командира полка, по очереди, оберегали меня... от вас. А маршал Жуков - вытащил из тюрьмы. Ну, и так далее. Выходит, я пока... только расплачиваюсь с ними, отстаивая... их человеческие права.
    - Ну, и как, многих успели отстоять? - И снова в голосе насмешка.
    - Не знаю конкретно. Но то, что вы так всерьёз занимаетесь затыканием мне рта, свидетельствует о том, что в открытую делать это вы, несмотря на "закон" об "охаиваниях", всё-таки не решаетесь.
    - Полагаете, стесняемся?
    - Судя по событиям в Чехословакии, нет. Но своего народа, видимо, боитесь.
    - То есть?..
    - А вдруг прозреет. И сочтёт ваши действия незаконными. Вы сами-то уверены, что с нами поступают...
    - Ладно, оставим эту дискуссию.
    - Почему?
    - Потому, что у вас - неверное представление о советской власти. Отсюда и все ваши... заблуждения.
    - Спасибо и на этом, - Алексей твёрдо посмотрел собеседнику в глаза. - А в чём же, по-вашему, моё главное заблуждение? Ведь я - с идеями-то советской власти - согласен. Но с практикой...
    - Постарайтесь понять, вас окружает...
    Алексей вдруг перебил задыхающимся шёпотом:
    - Я - был лучшим лётчиком в полку! Но меня - уволили! Я стал лучшим редактором, но меня - сократили! Я стал профессиональным писателем, но меня... не принимают в профессиональный союз и не разрешают печатать мои произведения! Вам - не нужны специалисты, честные и чистые люди! Вам нужны... подхалимы, которые не умеют делать ничего полезного!
    Следователь тихо, но резко перебил тоже:
    - Вас окружают, Алексей Иванович, завистливые люди! Старайтесь... не говорить в их присутствии на подобные темы, и вы... доживёте до выхода всех ваших книг.
    - Я знаю, что стану хорошим писателем, но вы... не разрешите печатать мои книги! Их калечат цензоры, а вы - калечите мою жизнь. Всё опутано липкой паутиной лжи и подлости, которые не дают людям летать! Не я враг живой мысли...
    Следователь сурово произнёс:
    - Хватит! Успокойтесь. Хорошо, что мы не в кабинете, где каждое слово... - Он выглянул из курилки. Удостоверившись, что в коридоре никого нет, добавил: - Не забывай о дочери, не лезь на рога!
    Алексей опомнился:
    - Извините, пожалуйста, не выдержали нервы.
    Следователь молчал, но Алексей почувствовал, это не враг. А главное, плетью обуха не перешибить - глупо всё. И ещё раз убедившись в том, что хорошие люди есть везде, пообещал:
    - Постараюсь пожить для семьи.
    - Вот это правильно, Алексей Иванович, - улыбнулся следователь. - Желаю вам добра на этом пути! Прощайте, не хочу вам говорить "до свидания". Будем помалкивать, это теперь - самое лучшее...
    Наконец-то, логика и резон в словах следователя были. Но, с другой стороны, факты свидетельствовали о том, что подполковник вербовал себе на тайную службу либо дураков, либо мерзавцев и пьяниц, утративших совесть и стыд. Зарабатывая в КГБ свои 30 сребреников за предательство, эти иуды, зная вкусы своего "заказчика", многое сознательно перевирали для него, чтобы придать в его глазах вес и ценность своим доносам. Проще говоря, они сообщали ему то, что он хотел от них слышать. Уничтожая чужую судьбу, они не только зарабатывали на выпивку, но и укрепляли своё служебное положение. Один из них, некто Годущанский, продвинулся даже в заведующие отделом информации на областном телецентре.
    Отпуская Алексея, подполковник заметил:
    - Надеюсь, вы понимаете, что рассказывать о содержании нашей беседы нигде не следует?
    - Нет, - твёрдо возразил Алексей, глядя следователю в глаза, - я в вопросах порядочности, тем более в официально оформленных, за гласность. Почему нужно скрывать от людей официальную правду? Статьи - существуют? Существуют. Значит, ничего секретного в нашей "беседе" не было.
    - Дело ваше, - холодно заметил подполковник.
    - Ну, раз моё, тогда, тем более, - парировал Русанов, любивший логику и давно понявший, что его посадят, как только сочтут нужным. А пока не сочли, нечего заискивать перед ними. К тому же и каждый арест решается не этим рыжим, а этажом выше. Да и времена уже не те. Хрущёв, хотя и сволочь, а успел поломать вам сталинскую машину - уцелел благодаря этому сам, и нас теперь нельзя хватать без разбора, как прежде. Вот прокрутите плёночку с "беседой", и поймёте - оснований для ареста у вас нет. А если уж начнёте "посадки" с плеванием на законы, так не спасёт меня и самый покорный тон - всё равно упечёте.

    От автора

    В кинофильме режиссёра И.А.Савченко "Тарас Шевченко" есть эпизод, в котором поэт бьёт доносчика по щеке, а звук от этой пощёчины раздаётся в зале императорского дворца в Петербурге, когда там появляется царь. И пощёчина получается символической: наказан не только провокатор, но и царский режим, который олицетворял император России. Гениальная находка с переносом звука, как вспоминает постановщик фильма, родилась случайно: "заело" звук на несколько секунд в кинопроекторе, когда шёл просмотр смонтированной картины. Режиссёр мгновенно оценил ситуацию, остановил просмотр, велел перемонтировать звук на царя уже сознательно (открытия, как сказал математик Паскаль, ложатся на подготовленный ум), и миллионы зрителей восхищались потом этой звуковой кинометафорой.
    В моей жизни был тоже доносчик, с которым я встретился через много лет, после развала Советского Союза, когда всем стало ясно, что разрушителем прогнившего советского режима был не я и мне подобные, а те хозяева нашей жизни, которым служил доносчик. О причинах возможной гибели нашего государства (а гибель государства всегда влечёт за собою разорение и обнищание его гражданам) я писал в настоящем романе давно, ведь его четвёртая часть заканчивается только 1974 годом, когда до развала СССР было ещё 23 года, а до нового века и осмысления рухнувшей эпохи советского социализма 30 лет. Как же мне теперь уместить эти годы на нескольких страницах и дать брежневскому застою такую оплеуху, чтобы понятно было, к чему приводит добровольное рабство и деспотизм развращённых иерархов власти, а не наивных и светлых, как сказка, идей коммунизма? Средство одно: знать, где ударить, как говорил знаменитый учёный физик Пётр Леонидович Капица. И я решил перенести главного героя на четверть века вперёд, позволить там влепить пощёчину режиму, а затем вернуть героя назад, на ступеньки "Серого Дома", в август 1969 года, и пусть идёт он в своё нищенское будущее, в которое пришёл на самом деле я, автор романа. Дело в том, что в 1992 году мне показалось, будто моя жизнь, наконец-то, вырулила на взлётную полосу демократии по-настоящему, и хотя мне уже было почти 60 лет, самая важная часть жизни прожита, ещё можно было успеть выпустить в свет всё, мною написанное, и считать себя перед обществом Гражданином, выполнившим писательский долг...
    Ну, во-первых, в 1991 году развалился Советский Союз, возглавляемый очередным "вождём"-карьеристом из молодых "скорпионов" Политбюро КПСС Михаилом Горбачёвым, которого "кинули" скорпионы-заговорщики во главе с Борисом Ельциным, внутренняя звериная сущность которого была увековечена германским фотографом на обложке журнала "Шпигель" с такою потрясающей силой, что фотографу впору было присудить за этот портрет Нобелевскую премию.
    Затем наш украинский писатель Борис Олейник издал в Киеве брошюру-очерк "Два года в Кремле", в котором с осторожностью бывшего "товарища по партии" задал Горбачёву массу невинных риторических вопросов, "искренне" недоумевая как бывший депутат Верховного Совета СССР, почему могли случиться перечисляемые им пакости, допущенные "уважаемым" оппонентом. Получалось, что "уважаемый Михаил Сергеевич" хотел устроить тихий государственный переворот в СССР с помощью КГБ. А когда из этого ничего не вышло, кроме ареста заговорщиков из так называемого "временного правительства ГК ЧП", Горбачёва неожиданно выручил его личный враг Ельцин, заставивший якобы Горбачёва распустить КПСС. Затем Ельцин сам устроил заговор в Беловежской Пуще, развалив этим Советский Союз, который мешал всем вождям-ворам бывших советских Республик жить под гнётом Политбюро КПСС, которое состояло из них же. И "представители" этого Политбюро стали президентами "независимых" Республик.
    Брошюрой Б.Олейника все зачитывались, но президенту Украины, одному из главных пособников Ельцина по заговору в Пуще Леониду Кравчуку, она, видимо, пришлась не по вкусу, и её автор, Б.Олейник, не получил в "независимой прессе" Украины ни одобрения, ни хулы.
    Именно в это время в Днепропетровске вышла в свет моя книга "Запретные повести", состоящая из разоблачительных произведений, взятых мною из серии романов под общим названием "Рабы-добровольцы" с ошеломляющим предисловием от частного издательства "Южная Пальмира". Такого сдирания кожи с "ума, чести и совести эпохи" (чего сто`ит один лишь суд Всевышнего над КПСС!) никогда в советской литературе не было за все годы её существования. Но... слишком мал был (5 тыс. экз.) тираж книги.
    Тем не менее, повести пошли в чтение из рук в руки, и через два года книга была выдвинута обществом узников совести на Государственную премию Украины. Как-то на троллейбусной остановке я встретил моего друга, журналиста Анатолия Акимова, напечатавшего в 1988 году в "Днепровской правде" во время исполнения обязанностей главного редактора 230 страниц отрывков из моего романа о Сталине "Особый режим", который был восторженно принят читателями, но оболган впоследствии сионистами в московском журнале "Огонёк". Акимов радостно заявил мне:
    - Читал твои "Запретные повести" с огромным удовольствием! Поздравляю с выдвижением на премию! Вот теперь-то пришло, наконец-то, твоё Время. Уверен, скоро о тебе узнают и в России, начнут печатать, как когда-то Солженицына, а там и на Нобелевскую выдвинут: есть за что! У тебя ведь и в "сундуке" на 5 "Нобелей" лежат вещи! Но ты не забывай: первым открыл тебя как большого писателя - я! Помнишь?..
    Я помнил. Лауреат премии журналистов "Золотое перо" Анатолий Акимов был в курсе того, как я ездил в 1967 году в Рязань к Солженицыну с рукописью романа "Взлётная полоса", а вернулся от него со знаменитым "Письмом к съезду", в котором прозвучала историческая фраза: "Протрите циферблаты ваших часов, они у вас отстали от века!" Анатолий ведал и о том, что я настолько высоко оценил "Письмо к съезду", что размножил его и тайно распространял по вечерам в днепропетровских электричках. Знал он и о том, что в 1970 году о моей поездке в Рязань донёс стукач КГБ, и я был вызван в "Серый дом"; что "беседа" со мною там длилась несколько часов, но я не сказал ничего лишнего о своих единомышленниках; что подполковник КГБ взял с меня подписку о "примерном поведении", нарушение которого повлечёт за собой осуждение по статьям... Уголовного кодекса УССР, а затем показал мне рецензию кандидата исторических наук Н.Симанова (он же майор КГБ в Москве) на мою рукопись "Взлётная полоса", перефотографированную в издательстве "Молодая гвардия". Н.Симанов писал: "Не каждый день на редакторский стол ложатся такие рукописи!" Далее шёл честный разбор (себя в КГБ не обманывали) моих художественных удач и таланта. И вывод: "В виду идейных заблуждений автора - а они настолько искренни, что могут сбить с толка даже опытных коммунистов - печатать этот роман, несмотря на его яркие образы, язык и захватывающие сюжеты, не рекомендую". На столе у подполковника лежала копия моего романа, а в коридоре Евгений Александрович пожелал мне на прощанье больше помалкивать и не показывать никому новых рукописей, которые... "ещё увидят, я надеюсь, свет и принесут вам известность, а читателям пользу".
    - Неужели не побоялся? - изумился, помню, Анатолий.
    - Он, наверно, поверил в мою порядочность и в то, что я - "светлячок".
    - А что это такое?
    - Это моя классификация людей, - объяснил я. - Полезные люди освещают в темноте путь другим.
    - Хорошая мерка, - посмотрел он на меня с удивлением. - Не "звезда", что звучит как-то выспренно, а "светлячок". Есть такие ночные трудяжки. В Крыму.
    Так вот, в 1988 году он сказал мне при встрече в редакции "Днепровской правды", где он работал:
    - Прочёл я твой "Особый режим". И знаешь, захотелось помочь тебе хоть что-то напечатать из него: уж очень сильная вещь. Сейчас уже печатают в Москве о сталинских лагерях. Но чтобы и о самом Сталине, без принижения и оскорбительного тона, такого ещё не было нигде! Да и в твоей повести "Ночная радиограмма" масштаб невыдуманного героя, по-моему, шире Тараса Бульбы. Твой Батюк, бежавший из германского концлагеря, будучи всего лишь сержантом, организовал в Чехословакии партизанский отряд в 4000 человек! Это же дивизия. А главное, поднял на восстание против немцев всю Словакию! Но Героя вместо него получил какой-то майор из НКВД.
    - Да, в жизни так всё и было: Ивана Кононовича оклеветал в ночной радиограмме завистник Кокин. И хорошего человека увезли в Киев на самолёте и арестовали там как изменника! Правда, через полгода допросов всё-таки выпустили, но потом всё равно почти 20 лет длилась для него эта несправедливость! Хотя часть правды, что шило, вылезла из мешка истории. Меня возил к нему в Запорожье, когда он уже лишился обеих ног, Леонид Алексеевич Перфильев, редактор нашего Трубного института. Его допрашивали в Киеве по "делу" этого Ивана Кононовича. Я по гроб жизни благодарен Перфильеву, что познакомил с таким человеком! Под Братиславой стоит памятник с лицом Ивана Кононовича. А я увековечил его подвиг. К сожалению, я так и не смог опубликовать эту повесть о нём. Такова у нас "справедливость".
    И завязался у нас разговор о том, что если нет справедливости, то не может быть Свободы, Равенства и Братства.
    - А почему не может? - удивился Анатолий.
    - Потому, что умные не согласны на равенство с глупыми или наивными. Сильные со слабыми. Красивые с некрасивыми.
    - Вроде бы логично.
    - Даже в демократических государствах не всегда удаётся добиться, например, равенства граждан перед Законом. Богатые стремятся обойти этот закон деньгами, а члены правительства своим положением и связями. Власть денег над людьми бывает сильнее закона.
    Теперь о Свободе. Её не может быть полной. Жить в обществе и быть свободным от него, то есть, от установленных в нём правил, невозможно. Но право на свободу слова и печати в демократических государствах должно быть обеспечено каждому гражданину сполна. Лучше всех сформулировал это право философ Вольтер: "Я ненавижу твои мысли, но сделаю всё для того, чтобы ты мог их высказать".
    - Ух, ты-ы! - восхитился Анатолий. - Вот бы нам такого в Политбюро! Ну а насчёт "братства"?
    - С братством народов у нас получилось ещё хуже: титульные нации в каждой республике стали ярыми националистами по отношению к остальным народам, проживающим на их территориях. Так что лозунг "Да здравствует Свобода, Равенство и Братство!" - лишь красивые слова. Все революции заканчивались не установлением справедливости, а гражданскими войнами и разрушением экономик на десятилетия.
    - А как же быть тогда с угнетением? За что боролись наши деды?
    - А ты подумай, зачем в древние времена люди объединялись в племена? Чтобы легче было справиться с мамонтом. Зачем племена объединялись в княжества? Чтобы отбиваться от чужих княжеств, чтобы не попасть в рабство. Княжества объединялись в царства, царства - в государства, с той же целью: скопом легче и прожить, и отбиваться от врагов. У кого лучше и больше оружия, тот и побеждал более отсталых и слабых. Устанавливалось равновесие. Ну а внутри государств лучше жили более предприимчивые: становились богатыми, потом властью. Такова уж природа людей. Где правили плохо, там возникали бунты и Карлы Марксы. В Соединённых Штатах придумали эксплуатировать технику, а не людей, и Марксы и Ленины там стали не нужны. Хочешь быть богатым, учись, умней. Инженер Форд стал миллионером благодаря своему многолетнему труду, а не умению быстро воровать народные деньги. Главный стимул в капиталистическом мире и двигатель прогресса - частная собственность и рыночная экономика.
    - А Ленин стремился к социалистической экономике, - заметил Акимов. - Чтобы не было диспропорций.
    - Ну и чем кончил? Возвратом к капитализму... "на время". К НЭПу. Остальное - история нашего непрерывного отставания от капитализма.
    - Ладно, это я всё знаю. А при чём тут "природа людей"? Склонность к воровству, что ли? Так это существует и у капиталистов.
    - Я не об этой "природе". Мы должны брать пример с природы в смысле эволюционного развития, а не революционного. В природе как? Ручьи - сливаются в мелкие речки; те - в более крупные, которые прокладывают путь к Большой Реке. Образуется региональный водный бассейн, в котором закрепились все берега, русла, установился общий климат, как... государственный язык. Рыбы, раки, лягушки, выдры, бобры приспособились друг к другу, и жизнь идёт мирно. Пока Человек не пытается повернуть реки вспять. Своим "революционным" путём.
    - Значит, ты считаешь, что ничего изменять в жизни не следует?
    - Ну почему же? Я - за научные открытия, которые людям на пользу: ядерную энергию, но... без применения атомных бомб; биологию, но... без бомб с микробами смерти, и так далее. Главное, никуда не надо торопиться, всё тщательно обдумывать и жить без взрывов, как Большая Река.
    - Но тогда нас обгонят соседи, - возразил Акимов. - Какой-нибудь сверх-ядерной бомбой. Да и плохое в государстве - не отомрёт само, как и в Реке.
    - Так ведь Река - не застойное болото. Нужно лишь не перекрывать её... плотинами из цензуры, не мешать течению передовой Мысли, не доводить людей до бунтов.
    - Тебе надо бы в философы, - пошутил Акимов.
    - А я и так, как Диоген: в бочке КГБ сижу. Только вот Голоса нет, чтобы "за бугром" меня услыхали. Вместо этого слушаю их "голоса" Я.
    - А хочешь выслушать моё предложение? Оно хоть и не философское, но...
    - Давай, - согласился я, видя, что Анатолий решился на что-то отчаянное.
    - На днях мой "Главный" уезжает в отпуск и оставляет меня за главного. Я могу напечатать страниц 200 из твоего "Особого режима"! Как Сталин расправлялся с Бухариным, с евреями.
    Я опешил:
    - Послушай умного совета из новой басни Алексея Гавриловича Крылова:

    Однажды КГБ пришёл к Эзопу
    И хвать его за... шляпу.
    Смысл этой басни ясен:
    Писать не надо... басен.

    Анатолий бурно отреагировал:
    - Гениально! Лучше, чем у самого Эзопа. Сколько же у нас талантов!..
    - Это я тебе к тому, чтобы ты не наделал глупостей.
    - Спасибо, конечно. Но ведь твоё "недреманое Око" не тронуло тебя в 70-м... А сейчас о Сталине - уже, пожалуйста!
    - Тебя могут спросить: "Какое ты имел право печатать "поднадзорного"? И - "за шляпу"!..
    - А откуда я знаю, что ты "поднадзорный"? Они что, писали об этом в газетах, кричали по радио? - И вдруг что-то вспомнив, заторопился: - Погоди, погоди. Ведь у тебя же лет 5 назад вышла в свет книга "Две жизни". Значит?..
    - Ничего не значит, - перебил я. - Я эту книгу через цека пробивал. Написал Брежневу письмо, за которое, думал, придут, как к Эзопу...
    - Но книга-то - вышла!
    - Был роман: "Опасная работа". А после ножниц цензора превратился в повесть! 108 страниц вычерков! Даже название пришлось изменить на тихое "Две жизни".
    - А мне всё это неизвестно! Возьму и в первом же выпуске дам читателям объявление: "газета будет печатать большой отрывок из романа "Особый режим" с продолжениями". Деваться будет некуда и КГБ.
    - Дурак, испортят тебе карьеру. Потом. Или исключат из партии, как днепродзержинского поэта, которому я потом посылки посылал под Астрахань.
    Он задумался.
    И всё-таки решился, начав печатать "Особый режим". А когда вышло уже три номера, и никто его не ругал и не тревожил, он позвал меня по телефону:
    - Приходи завтра утром в центр, к газетным киоскам! Посмотришь вместе со мной, что там делается.
    Я был изумлён: за газетами с моим "Режимом" выстроились длинные очереди у всех трёх киосков. Покупали сразу по несколько экземпляров. В очереди протестовали: "Зачем вам столько? Ведь не хватит же всем". Один из купивших ответил:
    - Пошлю знакомым в Омск, разве там такое читали когда-нибудь! Да это же впервые в стране, даже в Москве такого не было!
    Акимов радостно произнёс:
    - Ну вот, теперь ты для всех "светлячок"! Поздравляю... Поздравь и ты меня: я понял, как надо делать Общественное Мнение.
    В очереди кто-то сочинял на ходу: "Говорят, автор - фронтовой лётчик, Герой Советского Союза, обиженный на Сталина, что тот не дал ему вторую Звезду. Потому и разрешили напечатать".
    Мы рассмеялись, и пошли в закусочную почти счастливыми.
    Обо мне тогда говорили с теплом, присылали письма в редакцию. Я их храню. Но был и донос в журнал "Огонёк". Какой-то харьковский читатель В.Юхт (позже я выяснил, кандидат наук, преподаватель университета), обращаясь к главному редактору журнала В.А.Коротичу, писал: "Спешу Вас уведомить..." что из Днепропетровска получил несколько номеров газеты, в которых печатается "махровый антисемитизм", а его автор... и т.д. Это письмо Коротич напечатал полностью. В.Юхт, подозревая меня в юдофобии всего лишь за приведенную мною коротенькую (исторически правдивую, теперь это известно всем) справку о количественном преобладании евреев в ветвях советской власти в 30-х годах, печатно оскорбил меня на весь мир.
    - Да не переживай, - утешил Акимов. - Этот Юхт, наверно, просто тёмный националист. Даже не знает, что к группе семитских народов относятся и арабы. А в твоём "Режиме" особенно поражает жуткое описание гулких шагов Сталина в подвалах Внутренней тюрьмы НКВД, когда он шёл ночью к Бухарину в камеру, чтобы поговорить с ним в последний раз и увидеть страх на его лице; а затем передумал вдруг и вернулся: унижение! Это потрясает... Но сионистам важна не художественность, а "неприкасаемость" к ним. Обо всех - можно, а о них... только с похвалой. Хотя бы поинтересовался, что ты за человек, позвонил бы в редакцию. Нет, считает себя вправе оскорблять писателя по одному лишь подозрению, полагая, что остальные люди не могут иметь другую точку зрения. Такие, как Юхт, даже Достоевского зачислили в "антисемиты"!
    - Так ведь Юхт понимал, что твоя редакция солидарна с автором, раз напечатала меня. Разве "его" Коротич напечатает мой ответ Юхту, если я назову его махровым сионистом? Тогда и Коротич... такой же, если напечатал подозрения Юхта, сознательно приписывающего мне отношение Сталина к евреям, чтобы отбить охоту и у других писателей к "неприкасаемым" темам.
    С тех пор прошло много лет. И я думаю: были бы в киевских редакциях такие журналисты, как Акимов, они, возможно, нашли бы способ создать общественное мнение и о "Двух годах в Кремле", и о "Запретных повестях". В те годы ещё можно было переломить в сознании людей мысль о том, будто всё делается у нас правильно и к власти пришли не те же самые интриганы из номенклатуры КПСС, а новые и чистые деятели. Ещё можно было убедить, что хоть они и "в новой коже, да сердце у них всё то же". Были, вероятно, и другие произведения и обзорные статьи для доказательства, но... всех нас опережали в "прихватизированной" печати блудливыми речами кравчуковцы, шло искусное удушение средств массовой информации. Да так, что и сам Кравчук как Президент растерялся, выпустив из рук главные вожжи управления: государственный Контроль. А там и срок его полномочий истёк. Купил себе "хатынку" в Канаде (на всякий случай: мало ли что?..) и отошёл тихо в сторонку, не жадничая, не протестуя. Умный человек. Прошёл по списку в депутаты... На пенсию не захотел жить.
    Новый же Президент (тоже не из хозяйственников, из парт-аппаратчиков) ничего не умел, стал учиться у своего более молодого и проворного секретаря. Пока учился, всё уже произошло без него или мимо него и привело в конце концов к тому, о чём сказано в "Слове к народу" коммунистами Украины. Так что в 92-м году предсказания Акимова о том, что пришло моё Время и мои произведения начнут всюду печатать, оправдалось с точностью "до наоборот". А через 9 лет, когда меня "случайно" пригласили на телевидение, я уже наверняка знал, что печатать меня в Украине никогда не будут, и что мне следует использовать на телевидении хотя бы рекламный шанс заявить о произведениях, которые мною написаны. А так как все эти произведения я отдал герою этого романа Алексею Русанову, наградив его частично и своею судьбой, то и эпизод с телевидением мне удобнее продолжить из этических соображений как произошедший с этим героем.


    Осенью 2001 года 65-летний Алексей Русанов, всё ещё подтянутый и бодрый, но с поредевшими на голове волосами, сидел на безлюдной скамейке парка имени Т.Г.Шевченко, раскинувшегося над скалистым, обрывающимся к Днепру, берегом. Держа в руках книгу Виктора Суворова "Ледокол", он глубоко задумался. С обложки на него смотрела игральная карта. Верхняя часть карты в виде валета "пик" была с лицом Адольфа Гитлера. На нижней, в перевёрнутом виде, красовался бубновый валет с изображением Иосифа Сталина в кителе генералиссимуса. Алексей оценил ум не только Автора книги, но и талант художника А.Быкова, вложившего в своих "валетов истории" мысль о сходстве двух фашизмов и их вождей. Заинтересовала и тыльная часть обложки с броским газетным текстом: "Эта книга написана профессиональным разведчиком, а не историком, и это резко повышает её ценность. Советские товарищи и их западные друзья будут в дикой ярости. Не слушайте их, читайте "Ледокол". Это честная книга".
    Привлекали и другие сведения об авторе книги: "4 года работал в женевской резидентуре ГРУ. Затем бежал в Великобританию. Приговорён к расстрелу. Автор 7 книг. Сегодня "Ледокол" опубликован на 11 языках".
    Непривычно было читать и обращение автора "к моему русскому читателю": "... Вторая мировая война - это термин, который коммунисты приучили нас писать с малой буквы. А я пишу этот термин с большой буквы и доказываю, что Советский Союз - главный её виновник и главный зачинщик. Советский Союз - участник Второй мировой войны с 1939 года, с самого её первого дня. Коммунисты сочинили легенду о том, что на нас напали и с того самого момента началась "великая отечественная война".
    ... Я не боюсь смерти. Страшно было умереть, не написав этой книги, не высказав того, что открылось мне. ... Мой главный источник - открытые советские публикации. Даже этого вполне достаточно для того, чтобы поставить советских коммунистов к стене позора и посадить их на скамью подсудимых рядом с германскими фашистами, а то и впереди. ... Ценность моих источников в том и заключается, что преступники сами говорят о своих преступлениях. ... Коммунисты сами признают, что руками Гитлера они развязали в Европе войну и готовили внезапный удар по самому Гитлеру, чтобы захватить разрушенную ими Европу. Декабрь 1987 года, Бристоль".
    Алексей, дочитав последние страницы книги, тяжело вздохнул, рассматривая сытое, смеющееся лицо автора, размещённое на её тыльной обложке. Владимир Богданович Резун, не боявшийся смерти, выглядел уверенным в себе крепышом, избравшим псевдоним "Виктор Суворов". В этой умной книге псевдоним автора показался Алексею единственной неразумной вещью, бросающейся в глаза и коробящей. Викто`р - это Победитель, ну, а Суворов это Суворов, но не Резун. Книга была правдивой. Плохо же на душе было оттого, что ради её публикации автор выдал военные секреты отечества и как-то слишком литературно-кокетливо просил за это прощения у русских читателей. Сам Алексей до сих пор не мог напечатать у себя на родине ни одной своей книги о подлости советского режима, но никуда убегать из-за этого не собирался.
    Душу придавила такая свинцовая тоска, что не услышал шагов подошедшего к скамье человека. Очнулся от возгласа:
    - Русанов, ты, што ль? Здравствуй! Давненько не виделись? Но я тя узнал сразу, как подошёл ближе.
    Голос был знакомый, с особенным твёрдым выговором звуков "ч" и "ш" - кажется, он любил говорить "жэншшына". Только по этому признаку и определил, когда поднял голову, что перед ним Полюхов. Старика разнесло, словно тесто, запаренное в бочке - не узнать. И глядя в его заплывшие, безбровые глаза-щёлочки, ответил:
    - Здравствуйте, Кирилл Афанасьич!
    - Ух, ты! - восхитился Кирилл. - Ты моё имя и отчыство помнишь. А вот я твоё, прости, забыл. Но зла на тебя не держу.
    - А за что же вам на меня? Это я на вас должен был бы...
    - И ты не держи, я те тоже ничего плохого не сделал.
    - Так ли?
    - Может, што и не так, я не помню. Вон скоко лет сплыло! Кончилась война в Афганистане. Так што надо уметь, как говорится, и прошшать, если и было што. Каки могут быть обиды?
    Русанов понял, старик ничего не забыл. Ну, что же, ладно...
    - Говорите, надо уметь прощать? Вот некий Суворов, сбежавший за границу, тоже просит прощения. Да ещё в какой красивой форме!
    - Этому? Не прошшу никогда! Чытал недавно тоже. Сволоч, предатель! Ни за што не прошшу!
    - Как это вы читали? Где?!.
    - Ты што, забыл, где я служил? - Чего-то испугавшись - это видно было по блудливо метнувшимся глазам - Кирилл, должно быть, на всякий случай, переменил тему: - Ты же вот не сбежал за границу, хотя тожа писатель. А Солженицын, к которому ты ездил в Рязань, кому теперь служит за границей? Как и этот Суворов. Миллионером там стал.
    - Да ведь он теперь известен всему миру как разоблачитель враждебного народу режима! Как не сломавшаяся совесть.
    - Совесть - это у тебя! Вот тебе и кажется, что все с совестью. Ты, я знаю, и местному стихоплёту посылочки посылал, когда его выслали под Астрахань.
    - Ну и что?
    - Не разбираешься в людях, вот что!
    - Это вы не разбираетесь: он гениальное стихотворение про нашу эпоху написал!
    - Какое?
    - "Аквариум - иллюзия свободы, вокруг свобода, а свободы нет!" - яростно процитировал Алексей.
    Но Полюхов не согласился:
    - В стихах я, может, и не разбираюсь, но чэловек твой "аквариум" - чужой!
    - Это чем же он вам не угодил?
    - Не мне он не угодил. Выступал против нашего строя, а теперь пытается восстановить своё членство в КПСС.
    - Может, ему дороги идеи, о которых многие мечтали.
    - Да ну тя! - отмахнулся старик. И добавил: - То он писал свои стихи по-русски, а в этом году печатает уже на украинском.
    - Ну и что? Это же его родной язык!
    - Да как это что! Он жа стопроцентный приспособленец! Он и в партию вступал, чтобы построить карьеру. Потому и писал на русском. Чтобы печатали ево стихи. А теперь заигрывает с украинцами. А в душе он - еврей!
    - Да откуда вы всё это берёте, знаете? Даже то, что я ему посылки...
    - Моя жена родом из Приазовья. А бабка твоего "гения" тожа оттудова. Еврейка.
    - Да поймите же вы, важна не родительская кровь или наследственность, а убеждения человека. То, как и кто его воспитывал!
    - Што с тобой спорить, если для тебя даже Суворов хорош человек!
    - А "Красные протоколы" Григория Климова вы читали? Тоже в Америке живёт.
    - Этаво не чытал, - равнодушно произнёс Кирилл.
    - Ну, и не читайте, - заметил Алексей.
    - Это почему жа?
    - Тоже "предатель". Да и не в коня корм... Хотя он и из КГБ.
    - Язык же у тебя!.. - обиделся Кирилл, и заторопился: - Ну, бывай, всего тебе!..
    Кирилл удалился. Наверное, уже навсегда. А Русанов, вспомнив о не вернувшемся на родину заместителе министра иностранных дел СССР Шевченко, предавшем своего начальника, престарелого и непотопляемого демагога Громыко и всех коммунистов из Политбюро вместе с их вождём Брежневым и верой в "светлое будущее" Советского Союза, подумал: "Какое мерзкое всё-таки было у нас государство! Сколько наплодило мерзавцев... И вообще на Руси никогда не было нормальной жизни. Здорово об этом написал в своей поэме Алексей Константинович Толстой. "Земля наша богата, порядка только нет". Этот рефрен проходит в его поэме от Владимира "Красное Солнышко" до наших дней:

    Умре Владимир с горя,
    Порядка не создав.
    За ним княжить стал вскоре
    Великий Ярослав.

    Что день, то брат на брата
    В Орду несёт извет;
    Земля, кажись, богата -
    Порядка ж вовсе нет.

    И всегда вся подлость шла от властителей и из-за власти. Ленин, Сталин, Хрущёв, Брежнев, Горбачёв, Ельцин. У нас вот Кравчук. Следующий будет лучше, что ли?"


    "Каков характер, такова и судьба" вспомнил Алексей мудрую русскую пословицу, которую хорошо уже проверил за свою жизнь. Судьбу определяют поступки человека, а их чаще диктует характер, а не рассудок. Правильные мысли приходят потом, как говорится, "на лестнице", когда уже нельзя изменить сделанного, когда "поезд ушёл". Так получилось и у Алексея. Давно знакомый ему поэт пригласил Алексея в свою телевизионную программу для писателей "От всего сердца", разговаривая с ним по телефону, как и прежде, по-русски. Алексей с удовольствием согласился прийти. Тот встретил его почему-то на "государственной мове".
    - Володя, зачем ты меня пригласил? - обиделся Алексей. - Ведь ты же знаешь, что я русскоязычный писатель. А про себя подумал: "Вот и всё, пора подводить итоги всерьёз: выхода в свет в Украине моим книгам не видать. "Неделя набоба" вышла случайно, прежний президент не успел запретить "ворожу мову" из-за привычки к интернационализму. А Кучма уже акклиматизировался в национализме, и стало быть... Господи, а ведь Украина исторически была двуязычной 200 с лишним лет! Что же это делается, если даже такой поэт, как Володя..."
    Поэт, почувствовав мгновенное отчуждение в голосе Русанова, перешёл на русский:
    - Ну тебя же давно, лет 40, если не ошибаюсь, не показывали. Зрители, может, забыли уже о тебе, что ты был в нашей литературе, и ещё живой, пишешь. Вот и расскажешь: о чём пишешь, что думаешь...
    - И ты дашь мне возможность сказать, что я думаю?!.
    - А почему бы и нет... Ты умный человек и талантливый писатель...
    - Только вот союз писателей Украины 30 с лишним лет держит моё заявление, но так и не принял меня в свои члены, - перебил Русанов.
    - ... тебя интересно будет послушать, - закончил свою мысль поэт. И добавил: - Какая тебе разница. Ты же член Международного сообщества писательских союзов. Но если хочешь, я напомню в Киеве о тебе: я теперь член правления союза писателей Украины.
    - Хорошо. А когда выступать?
    - Та хоть сейчас. Сядем и запишем на видеокассету.
    - Но я могу говорить, что захочу?
    Поэт задумался, произнёс:
    - Полагаю, ты согласишься с тем, что нигде ещё нет таких телеканалов, где можно говорить абсолютно всё.
    - И что из этого следует? - насторожился Русанов.
    - Да ничего особенного. Говори всё, что считаешь необходимым, но... в разумных пределах.
    - Ладно. Я продумаю своё выступление.
    Теперь насторожился поэт. Однако промолчал. Сказал он только перед записью, повторив своё условие:
    - Значит, так, Алексей Иванович: можешь говорить обо всём в разумных пределах, кроме... критики в адрес президента Украины и всего, связанного с так называемым "кассетным" скандалом, разразившимся в Верховном Совете. Нас предупреждает об этом каждый раз наше начальство официально.
    Алексей Иванович знал, депутат Верховного Совета Украины Александр Мороз принёс в зал заседаний магнитофонную кассету с записью телефонных разговоров Леонида Кучмы с министром внутренних дел Юрием Кравченко. Из записанного подслушивающим устройством разговора явствовало, что президент тайно приказал убить дотошного журналиста Георгия Гонгадзе, который подбирался к разоблачению правительственной мафии. Назрела необходимость опередить его, и журналисту Гонгадзе вскоре после этого телефонного разговора отрезали голову, а труп, раздетый донага, отвезли в лес и там бросили: видимо, торопились или кто-то помешал закопать.
    Слушание в зале Верховного Совета магнитофонной записи разговора Кучмы и Кравченко было показано по телевидению, и об этой сенсации узнал весь мир. Что же-де это за государство, в котором президент приказывает тайком убивать своих граждан, словно он не президент, а мафиози? Напуганный всем происходящим Кучма дал задание специалистам изготовить поддельную запись телефонного разговора с голосом Мороза, как доказательство того, что при современной технике можно сфабриковать любой компромат. Этим блестящим "шахматным ходом" президент якобы отвёл от себя подозрение в причастности к убийству журналиста, но киевские студенты и столичная общественность не унимались, требуя к себе на разговор президента, а если не придёт, его отставки. Президент к митингующим не вышел, сказав: "Почему я, президент, должен оправдываться перед толпой?" И дело с его разоблачением (как и с расследованием убийства, кто его совершил и кто заказчик) зашло в тупик. Майор Н.Мельниченко, подслушивавший разговоры президента по телефону, скрывался где-то за границей, и украинская пресса объявила его изменником и провокатором, завербованным врагами Украины скомпрометировать её гаранта Конституции. Видимо, после этого и поступило распоряжение всем средствам массовой информации не касаться более личности президента.
    - Ну, а критиковать советскую власть за прошлое, называть её "психушки" фашизмом можно? Я тебя не подведу этим? Вспомни обыск в твоей квартире!..
    - Та говори, кто тебе не даёт...- уныло разрешил он. - Чому ты замовк?
    - А я вот думаю... - Русанов вздохнул. - При советской власти у нас тоже был трудный переход от войны к мирным рельсам. Но он длился всего 3 года, несмотря на то, что были разрушены здесь все заводы и фабрики, шахты и рудники, не давал электроэнергии Днепрогэс. А теперь олигархам Украины досталось всё целенькое: и города, и заводы, шахты, атомные электростанции, передовая наука, лучшая в Европе плодородная земля, вся таблица Менделеева в ней, то есть, любые ресурсы. Да и прошло уже не 3 года, а 9! И что же?.. Продано Черноморское пароходство. Почти уничтожена угольная промышленность. Остановлены стройки: нет денег. Металлургическая промышленность едва пыхтит - загружена только на 20%. 3 миллиона безработных. Тысячи беспризорных детей. Ещё больше проституток. Тысячи инвалидов от рождения. Не хватает здоровых молодых людей для армии. Армия без денег: не тренируется, не летает, не водит танки из-за отсутствия полноценной техники. На одного работающего: два пенсионера, один безработный, пол-инвалида, пол-беспризорника, пол-солдата, пол-чиновника, пол-милиционера, пол...
    - Видкыля в тэбэ така статыстыка?
    - Дело не в статистике, в образности, чтобы ты понял, сколько на одного производящего приходится потребителей. Их же всех кормить надо. А зарплата у этого производителя - заплачешь! Нашу экономику олигархи разорили так, что мы очутились по жизненному уровню где-то в конце мирового списка.
    - И ты об этом хочешь по телевидению?.. - снова перешёл он на русский язык.
    - Да не бойся ты! Моё выступление, если оно тебе не по вкусу, подрежешь, сотрёшь с плёнки полностью или вообще не выпустишь в эфир. Но сам выслушать меня сейчас ты можешь?
    - Ты считаешь, что для меня это будет новостью?
    - Посмотрим...
    - Ладно, я слушаю тебя, продолжай.
    - Почти во всех наших 9-этажных домах не работают - во всех городах! - лифты. Каждое лето нашим гражданам отключают горячую воду: экономят на жителях газ, который продают за рубеж! Нельзя по-человечески ни помыться, ни содержать в чистоте посуду. А если стирка? Сколько времени приходится тратить на самые необходимые нужды! Да ещё периодически отключают электричество. Холодильники оттаивают, и продукты, закупленные впрок, портятся. В троллейбусах давка. Не жизнь, а тюрьма. Но журналисты, напуганные историей с Гонгадзе, молчат об ужасах нашей жизни. Уголь закупаем у поляков, а свои шахты закрываем. Давно прекращены все ремонтные работы на железных дорогах, заводах, мостах, всё выходит из строя, рушится...
    - Алексей Иванович, всё это я знаю и без тебя. Шо ты хочешь сказать в телевизор?
    - Хочу предупредить, что без ремонта начнутся аварии, катастрофы. Что обнищание народа всё увеличивается. Что население вымирает каждый год на 600 тысяч человек: это статистика! Не я так считаю. Нет лекарств. Вернее, они есть, но цена для большинства населения недоступна. А если больному нужна операция, где взять такие немыслимые деньги? Мы даже "скорую помощь" не можем вызвать теперь! Дорого. И лишились уже права распоряжаться собственными деньгами, положенными в государственные сберегательные банки: нам лишь один раз выдали 50 гривен! Ведь это же не государство, бандит, уничтожающий своих граждан! Нигде в мире нет такого безза...
    - Умирают старики, Алексей Иванович. Молодые редко. Да и долги эти в сберкассах - старые.
    - Старики это ведь люди, не бродячие собаки! Я говорю о вымирании нации. А молодые не доверяют свои деньги государству, не решаются заводить детей! Уезжают от нас в Россию, Америку, Канаду, куда угодно, лишь бы уехать из такого "аквариума".
    - А у России - шчо? Життя крашче за наше?! - взорвался поэт со злобою. - Шо ты носисся со своею Россией?!
    - А, вот оно что... Ну тогда я пошёл, нечего было меня и приглашать.
    - Та стой ты!.. Вжэ и сказаты ничого нэ можна, вжэ и образывся! Ты дай мэни вывод: до якого ты прыйшов высновку?
    - В тюрьмах кормят 3 раза в день и водят в баню. А мы похожи на рабов-вольноотпущенников в древней Греции. Имеем право ночевать у себя дома, но живём без тёплой воды, без ремонта труб, из которых течёт уже не только холодная вода ржавыми каплями, но и такого же цвета дерьмо. Полиция нас не защищает: человека могут избить при людях, даже зарезать, застрелить. Ведь до сих пор "дело Гонгадзе" ни с места. В стране полный "беспредел", а сказать об этом по телевидению или написать в газете...
    - Та пишут, пишут же, Алексей Иванович! Пишут всё, шо завгодно!
    - То, что пишут в бульварной прессе, это "порнуха", как теперь говорят, а не серьёзный разбор и критика нашей жизни.
    - А тэ, шчо ты кажэш, звэться "чернухою", тобто "сгущением красок".
    - Ты, я вижу, изменился, Володя, чуть ли не на 180 градусов.
    - То не я изменился, а жизнь изменилась. А ты отстаёшь от неё... Я понимаю, хочется, шоб всё наладилось поскорее, а нам не терпится и потому замечаем только плохое.
    - Ладно, тогда скажи, пожалуйста, чего хорошего я не заметил? Назови! Я люблю конкретности, а не "ля-ля-ля" вообще.
    - Ни, зробы свий высновок попэрэду ты! Якый в тэбэ высновок?
    - К коммунистам, хотя они и носят портреты Сталина, как иконы, люди идут потому, что все дружно считают: "раньше, при коммунистах, при советской власти было в 10 раз лучше!" Так думает почти весь народ. О чём это говорит тебе? Это же и есть вывод...
    - Мэни це свидчыть про тэ, шчо люды забулы про сталинськи таборы, рострилы, "психушкы". От про шчо!
    - "И злая тварь мила пред тварью вдвое злейшей", сказал Грибоедов. Вот тебе точный ответ.
    - Гаразд, Олэксию Ивановычу, шо ты хочеш вид мэнэ?
    - Дело не в тебе, а в том, что наше общество скоро не сможет существовать, наступит коллапс!
    - Ну й шо трэба робыты? Як боротыся з цым лыхом? - задал, наконец, он вопрос, которого так ждал от него Русанов.
    - А вот что. Нужно срочно добиваться изменений в нашей Конституции! Она удобна лишь для президента и его окружения. Нельзя, чтобы и дальше страной руководил один человек. Это всегда царь, деспот, беда для народа. Президентство надо отменить. Ввести закон, запрещающий преступное повышение цен. Снизить цены за лечение и образование, поставить эти министерства на государственную дотацию.
    - Но як цэ всэ зробыты?!
    - Умными выступлениями в газетах, по телевидению. Создать действенный комитет по защите прав Человека и мощное общественное мнение через профсоюзы, которые сейчас просто беспомощны.
    - Ну и як цэ ты почнеш робыты?
    - Давай обсудим вместе, с чего начинать уже сегодня. Я предлагаю: ты задашь мне вопрос: как я отношусь к недавнему прошлому, а я отвечу, что у нас был "красный фашизм". После этого легче перейти к вопросу о настоящем. Допустим, ты спросишь меня, как я отношусь... не к режиму Кучмы в целом, а к личности сегодняшнего председателя Совета Министров, который задавил нас повышением цен. А потом я выскажу мысли, которые только что изложил тебе.
    - А нас за цэ нэ визмуть за жопу? - серьёзно спросил поэт, дороживший работой на телевидении.
    - Думаю, что не возьмут. Покажи крупным планом мою рукопись о сегодняшнем дне Украины "Бордель". Я расскажу коротко, о чём она. Может, кто-то захочет её издать. После "Запрещённых повестей", мне кажется, читатели её раскупят нарасхват... А в следующей телепередаче - уже другой писатель - сделает второй шаг. И вот так, постепенно, можно организовать устойчивое общественное мнение, что систему власти и наше законодательство - надо менять! Вода камень точит... А если только терпеть всё и молчать, как рабы, ничего не изменится! Разве в Германии, у немцев, прошёл бы фокус с невозвращением денег вкладчикам? Ведь это же государство ограбило миллионы людей! Разорило всех стариков! Которым теперь даже лечиться не на что.
    - Цэ так, нимци николы б цёго нэ дозволылы!
    - Вот и подумай, почему? Почему возможно такое надругательство над правами народа? Это хуже фашизма!
    Телезапись началась вроде бы по сценарию Русанова. Он назвал старую власть "красным фашизмом" и предложил закон для новой, запрещающий преступное повышение цен. Однако поэт сразу же отгородился от такого продолжения:
    - Уважаемые друзья! Сегодня у меня в гостях человек, которого многие из вас, вероятно, забыли, а я даже побаиваюсь его, так непредсказуем он и резок в своих суждениях. Это писатель. Он привык думать, писать и говорить несколько непривычно... для нашего слуха. За что и пострадал, как и я, когда мы были с ним, как говорят теперь, диссидентами, то есть, в оппозиции к советской власти. Короче, сегодня у нас в студии писатель Алексей Иванович Русанов, автор произведений "Северные лётчики", "За колючей проволокой", "Запрещённые повести". А это вот - его новая рукопись, "Бордель", написанная о сегодняшних днях. Она ещё не опубликована, но автор принёс её показать вам, чтобы перейти к разговору... о наших, як то кажуть, "негараздах"...
    Русанов хотел объяснить зрителям, почему считает советский период нашей жизни "красным фашизмом", когда власти могли умалчивать об атомной катастрофе в Чернобыле; задать вопрос, куда делось всенародное золото из ГОХРАНа СССР; почему президент Кравчук (участник заговора в Беловежской Пуще о развале Советского Союза) не потребовал от бывшего Центробанка СССР деньги украинских вкладчиков; отчего в украинской прессе и на телевидении нет глубоких обзоров о "государственности" при президенте Кучме; кто из граждан Украины и за какие суммы "прихватизировал" крупные заводы, шахты, фабрики, пароходства, институты, созданные руками наших отцов и дедов. Но, почувствовав, что поэт, ведущий передачу, не станет касаться острых и важных вопросов жизни общества и, уж тем более, не даст говорить о проблемах русскоязычного населения, вынужден был следовать за ним по его пустопорожнему разговору, который поэт затеял экспромтом:
    - Как ты относишься к нашей землячке Юлии Тимошенко?
    Из газет и телевидения Алексей знал, что эту скороспелую миллионершу правительство России обвиняет в даче взяток российским генералам, но она как-то выкручивается из силков прокуратуры новыми взятками. И, понимая, что эта грязная история пока недоказуема, отшутился:
    - Отношусь, как к Жанне Д`Арк с Лысой горы.
    - А к новому премьер-министру Украины Виктору Ющенко? - последовал новый вопрос.
    Об этом у всех сведения были точными: Ющенко только что, следуя польскому примеру "шоковой терапии", "отпустил" цены на продукты питания до преступного противоречия с зарплатой и пенсиями граждан. Поэтому он ответил злее:
    - За увеличение цен на продукты питания он должен бы сидеть в тюрьме, а не руководить правительством!
    Откуда было знать, что Судьба вскоре наметит этого "шокового доктора" ещё в более высокое кресло-трон. Да и от этой телепередачи с претенциозным названием "От всего сердца" Алексей был уже расстроен вконец и, желая хоть как-то привлечь внимание зрителей к своим неопубликованным произведениям, торопливо принялся после записи на видеокассету никчемной "беседы", составлять их письменный перечень, чтобы люди смогли увидеть на экране хотя бы названия его романов. Потом режиссёр телепередачи отснял эти листы на видеоплёнку и подклеил её к "разговору". Поэта уже не интересовало это, и он, пытаясь задобрить Алексея, видя его сильно огорчённое лицо, подарил ему свою новую книжку, недавно выпущенную в свет с его крупным портретом на обложке, стихами и прекрасным украинским (мудрым в своей простоте) названием "Всэ було":
    - Ось тоби мий подарунок на згадку! Там е вирш, котрый тоби, мабудь, нэ сподобаеться, алэ... Шчо е, то е... Бувай! - Смущённо сунул Алексею руку и книжку и ушёл.

    3
    От Автора

    Настал важный для меня с исторической точки зрения момент (я вставляю документ, который отослал в Государственную думу России), когда необходимо продолжение от моего имени. А, с другой стороны, эта вставка сократит роман на несколько сотен страниц, раскрыв тем не менее причины развала эпохи "ума, совести и чести" и сущность новой "государственности" Украины, в которую вляпалось моё поколение из-за своего рабьего воспитания, сформировавшего новых рабов.
    Телезапись передачи "От всего сердца" состоялась 17 октября, в понедельник. Её видел у себя дома, сидя за обеденным столом (в 13 часов мало кто смотрит на экраны телевизоров), Анатолий Акимов. Позвонил:
    - Борис, а что это у тебя за роман в твоём списке неизданного: "Покушение на советские лже-аксиомы"? Ты никогда мне о нём не говорил...
    - Это не телефонный разговор, Толя! А как тебе передача: не понравилась?
    - Ладно, поговорим при встрече. А передача... Да как тебе сказать: местами, там, где ты успел вставить лыко в строку, мне было интересно. А там, где твой ведущий тянул одеяло на себя, прошлый век: дохлятина. Я думаю, что он не собирался привлечь внимание к тебе, а наоборот: он просто использовал тебя в своих целях.
    - Каких?
    - Ну как же! У него появился прекрасный повод, рассказывая вроде бы о тебе, выпятить своё диссидентство, объявить себя борцом, сосланным под Астрахань на химию, куда ты ему, забытому всеми, слал посылки. Но ты - это между прочим. А он - герой! Каким образом об этом ещё узнали бы?
    - Да Бог с ним! - остановил я Анатолия, зная, что он терпеть не мог этого поэта как человека. - Зато он в стихах обрисовал гениальный образ государства: "Аквариум - иллюзия свободы, вокруг Свобода, а Свободы нет!"
    - Сильно сказано, - согласился Анатолий. - Но у него недавно вышел в свет и другой... гениальный по своей подлости стих! Разве ты не читал?
    - Нет.
    - Жаль. Это в сборничке "Всэ було". Сборника я не приобрёл, но название помню: "Я - украинский националист!"
    - Не может быть, - вырвалось у меня. - Я подаренных стихов ещё не прочёл, некогда было. Но книжку листал и... не заметил.
    - Почему ты решил, что не может быть? Может, Боренька, может.
    - Да вроде бы стыдно образованному человеку заявлять о себе, что он - националист.
    - Времена меняются, и националисты гордятся сейчас и Мазепой, и Бандерой. Хотя напиши этот гений стихи на русском языке во Львове в 46-м году, Бандера зарезал бы его и напихал ему в живот эти стихи, как своим крестьянам зерно за то, что пошли работать в советские колхозы.
    - Ладно, прочту сам: он подарил мне этот сборник.
    - Да ну?! Тогда до встречи... Читай. Приходи ко мне обедать, всё и обговорим...
    Встреча эта оказалась последней: вскоре после неё Анатолий скоропостижно скончался от приступа поджелудочной железы. О стихе Владимира "Я - украинский националист" почти не говорили, потому что всё было ясно и так из "поэтических" строк, от которых я не мог прийти в себя, удивлённый и огорчённый. Ниже я ещё остановлюсь на этом...
    А пока, прихватив с собою толстую компьютерную рукопись "Покушений", я приехал домой к Акимову, недавно вышедшему на пенсию (его жена ещё работала), и мы уселись обедать вдвоём за большим столом. Но сначала он полистал мою рукопись, заинтересовываясь чуть ли не на каждой странице и изумляясь.
    - Борис, это что - ответ сионисту Юхту? Помнишь?
    - Помню, конечно, но мой ответ ему был напечатан в "Молодой гвардии" ещё в 90-м году, в первом номере. Забыл, что ли?
    - Нет, не забыл. Но то была короткая оплеуха, а тут у тебя, я вижу, целый роман-дискуссия со всеми сионистами вообще. Разве не так? Чем это вызвано?
    - Да тем, что сионисты добились самой невероятной победы над человечеством! Организация Объединённых Наций признала сионизм уже не реакционной идеологией расизма, как прежде, а... вполне демократической, "невинной". И никто в мире на это не отреагировал не то, чтобы протестом, но даже простым несогласием. Вот что меня удивило и подтолкнуло к написанию этого романа-дискуссии. Давайте говорить, господа, открыто!..
    - Наивный ты человек, Борис Иванович! Что же удивительного в том, что сионисты, без каких-либо дискуссий, продолжая жить по своему реакционнейшему Талмуду, дали взятку какой-то там "комиссии по еврейскому вопросу", и эта, никому пофамильно неизвестная, комиссия признала сионизм невинной девственницей.
    - Ну я-то как раз это понимаю. А коли так, получите, господа, и другое мнение, с фактами и доказательствами. И даже с моим восхищением так называемым "еврейским воспитанием" молодых иудеев, живших в Советском Союзе и не подозревающих о том, что "еврейство" - не национальный признак, а принадлежность к партийной идеологии, как "коммунизм" для КПСС.
    - Погоди-погоди, что ты такое мелешь?!. "Еврейское воспитание" и... коммунизм, КПСС?!. Разве это сопоставимо?
    - А "кабуцы" в Израиле, что такое? - задал я вопрос. - Но я под "еврейским воспитанием" подразумеваю не израильские "кабуцы" с удавшимся впервые в истории "маленьким коммунизмом". Я имею в виду достижения в воспитании советских иудеев.
    - Да почему иудеев-то, а не евреев?! - не понимал меня раскрасневшийся в горячности Анатолий.
    - Знаешь, что, давай я лучше прочту тебе отрывок из рукописи, и ты поймёшь, о чём идёт речь, прежде чем спорить со мной.
    - Ладно, давай. Только сначала выпьем по рюмочке.
    Я отыскал нужное место и стал читать вслух:
    - "... современных иудеев-правозащитников следует лишь приветствовать: они стремятся объединять честных людей на борьбу как с прошлым фашизмом, так и с настоящим. В синагоги они у нас не ходят. Талмуда не читали и, наверное, даже не задумываются над тем, что "евреи" - это вовсе не национальность. "Евреи" (в переводе на русский означает "другие") - это древнее название общества иудеев, принявших религиозное учение "иудаизм" и его правила поведения, приведшее со временем это общество к обособленному образу жизни и к "еврейству" - политико-религиозной идеологии, сходной с современным фашизмом. Наши же современные иудеи, считающие себя по незнанию этого вопроса "евреями", возможно, не знают и о том, что конечная цель еврейства - ожидание Мессии, который устроит суд над всеми не евреями и поставит евреев управлять ими".
    - Да брось ты делать из них невежд! - перебил меня Анатолий. - Всё они знали и знают!
    Я улыбнулся и продолжил чтение:
    - "Наши евреи считают сказками "божественное происхождение" иудеев, "особую еврейскую кровь" и "божественный дар талантливости во всём", которым-де Бог Яхве наградил иудеев, принявших веру в его законы. Не верят они и в "особое", свойственное только еврейскому образу жизни, воспитание".
    - Ой, - снова перебил меня Анатолий, - да наплевать им и на это воспитание, и на самого Яхве! Главное для них - деньги. Это сказал про евреев ещё Карл Маркс: "Деньги - Бог евреев!" На эти деньги они все учатся в лучших университетах, получают места в лучших лабораториях мира и делают там открытия. В этом и весь секрет их особой талантливости. Ладно, читай, что у тебя там дальше...
    Я опять улыбнулся:
    - И всё-таки секрет "еврейского воспитания" есть, - возразил я, - и он достоин восхищения и подражания.
    - Чего-чего?!. - насмешливо спросил он.
    - А вот чего... Ты сначала выслушай, что им вдолбили в головы за 2 тысячи лет...
    - Давай, я весь внимание! - В голосе вновь прозвучала насмешка. И я прочитал ему то, во что верил сам, и сформулировал психологию современных молодых людей, считающих себя евреями:
    - Вот как думают, мне кажется, наши евреи. Послушай, это их психология как результат "еврейского воспитания": "Я всего добьюсь, всё преодолею и всему научусь, потому что я - еврей, потому что другие евреи меня никогда не бросят, не оставят в беде. А там, где я не справлюсь, они помогут мне. Я никогда не унываю, не опускаю рук, потому что я - еврей".
    - Ну ты даёшь! - взорвался от возмущения Анатолий. - Так и хочется после твоих слов, как говорил Маяковский, "бежать, задрав штаны", за... евреями.
    Я возмутился тоже:
    - А наше воспитание лучше? Слыхал анекдот: "Иван, ты сидел?" "Сидел", - отвечает Иван Василию. "И я сидел, - отвечает тот. - А вот Николай не сидел. Давай и его посадим..."
    - Ну, знаешь ли, я тебя просто не узнаю`!
    - Ты лучше всё-таки дослушай, тут есть и твоя мысль... - придвинул я к себе рукопись и дочитал: - "Бог всех научных открытий и достижений Человечества - образование, а не Яхве. А так как на 1000 граждан самое большое количество людей с высшим образованием приходится на "еврейство", то и лауреатов Нобелевской премии там в процентном соотношении больше, чем у других народов. "Еврейство" - самое образованное общество в мире". - Я положил рукопись на стол и посмотрел в лицо Анатолию.
    Он смутился, спросил:
    - Ну и кому же у тебя всё это, - он кивнул на рукопись, - адресовано?
    - Это, как говорят теперь, виртуальный спор автора с Лениным и Сталиным.
    - Ого! Это же знаковые фигуры 20-го века! Разве можно с ними спорить на равных? Или, что ещё хуже, унижать, как Хрущёв Сталина.
    - А я и не унижал, и не равнялся, а избрал способ Бориса Олейника в его очерке "Два года в Кремле": вежливый, корректный, но и от исторических фактов ни на шаг, только факты, проверенные честными историками. Нам же всю жизнь твердили, что "народ творец истории", а я с этим категорически не согласен. Народ в мирное время - это трактор для строительства или вспашки полей, а в войну - танк, чтобы громить врагов. Куда его направят или натравят вожди, там он и делает, что ему велят. Так что творцы истории - вожди. Ну и разоблачение других "аксиом"-глупостей. Помнишь, 13 лет назад мы с тобой говорили о свободе, равенстве перед Законом?
    - Помню, конечно.
    - Ты был тогда искренним коммунистом, и я не хотел говорить, чтобы не обидеть тебя, о том, что не было у нас равенства даже между рядовыми членами партии и беспартийными. А ведь нас, беспартийных, было 200 миллионов, а коммунистов - только 18.
    - Ну это ты брось, Боря! В чём ты был не равен со мной, например? Считаешь, что сейчас лучше стало?
    - Нет, сейчас хуже. Но меня при Советской власти никогда не поставили бы директором книжного издательства или молочного завода. А тебя - пожалуйста.
    Он замялся, и я пошутил:
    - Как беспартийного меня не пускали, а то бы попросился в министры внутренних дел.
    Он удивился:
    - Зачем?
    - Да посадил бы в тюрьму кое-кого из Кремля.
    - А за что? - поинтересовался он. - Мотив?
    - За взяточничество, за что же ещё!
    Он засмеялся:
    - Да ведь раньше в этом хоть меру знали, был предел! А теперь - беспредел: миллионерами стали в одночасье: "прихватизация"!
    - Это верно, - согласился я. - Но все прихватизаторы - прежние: коммунисты высокого ранга и опыта.
    Он снова рассмеялся:
    - Ладно, не буду спорить. Договаривай, на кого ты в этом романе, кроме Ленина и Сталина, покушаешься ещё? Вернее, на что?
    - Это длинный разговор.
    - Ну и что? Давно не виделись. Куда спешить?
    - Согласен: моё "камо грядеши" уже закончилось в основном.
    - Я всегда рад тебе, великий трудяга. Это же надо, столько книг написать!
    - А что толку? Нет издателей.
    - Но ты всё равно "покушаешься" даже на аксиомы?
    - На лже-аксиомы, - поправил я.
    - Ладно, расскажи, что у тебя в этом романе ещё?
    - Да ответил, как мог, на "вечные вопросы" Человечества. А Советская власть с утра до вечера бубнила по радио и телевидении только об одном: о преимуществах социализма перед капиталистической системой.
    Он посерьёзнел:
    - А разве этого теперь не видно?
    - Да у нас ведь - не капитализм, джунгли! Даже профсоюзы стали "карманные". Всё отменено! Впрочем, у нас не было и социализма. Социализм был в Швеции. "Новые немцы" вернули нам деньги за "острабайтеров", а вот "новые русские" капиталисты, ограбившие наши сберкнижки, денег не возвратят. Не то воспитание: у коммуниста Хрущёва учились замораживанию.
    - Сдаюсь. Так на какие же вопросы Человечества ты ответил?
    - "В чём смысл жизни?", "Как стать человеку Человеком?"
    - И в чём же, по-твоему, смысл?
    - Есть русская пословица: "Поживи ты для людей, поживут и они для тебя". Сравни с постулатом Соломона: "Всё суета сует, кругом суета, и тлен, и ловля ветра". Жизнь, дескать, бессмысленна, и нечего дёргаться. На первый взгляд, действительно: смотрит человек в ночи в блистающее звёздами небо и ощущает себя ничтожной пылинкой.
    - А что изменилось с тех пор?..
    - Родилась первая и самая великая мысль на Земле: "Человечество - бессмертно". А это означало, что и дела людей бессмертны: ведь каменные мосты, храмы, железные дороги остаются следующим поколениям. Стало быть, человек - смертная пылинка, когда он один. А как только объединился в первое племя, появился и Смысл: "поживи для людей..." А это уже вторая великая Мысль Человечества: "Не обосабливайся. Объединяйся, а не разъединяйся!" Тому доказательство - стремление государств Европы объединиться в Евросоюз, чтобы сэкономить средства, избавившись от дубляжа во всём: в производстве товаров, охране границ, защите от бандитов.
    - Согласен. А чтобы "стать Человеком", как ты ответил?
    - Тут проще. Нужно стремиться к воспитанию в детях Доброжелательности. Это самое главное качество, определяющее в нас нашу человечность. Без Доброжелательности на Земле человек человеку будет волком - "гомо гомини люпус эст". Или Хамо-Запиенс вместо "Homo sapiens", то есть, человека мыслящего.
    Анатолий улыбнулся:
    - А какие остальные "вечные"?..
    - Остальные - это "Что такое Счастье?", "Кто виноват?" и "Что делать?" Ну, без Любви, ясное дело, счастья не может быть.
    - Но ведь крылатое римское изречение "любовь и голод правят миром" учитывает ещё и пищу.
    - Римляне подразумевали самку и пищу, а это не для человека мыслящего. Для Счастья нужна Любовь.
    - А каким образом узнать, "Кто виноват?" - продолжал улыбаться Анатолий. - Кстати, а как ты познакомился с героем своей повести "Ночная радиограмма"?
    - Хочешь сказать, что я не раскрыл "кто виноват в его судьбе"? Ошибаешься, раскрыл в полной мере. А познакомил меня с ним редактор "Трубного института" Леонид Алексеевич Перфильев, который повёз меня в августе 69-го года к Ивану Кононовичу Балюте в Запорожье. Я проговорил с этим человеком всю ночь, до самого рассвета. Хоть он был уже без обеих ног, но Личность, Человечище ощущаешь в нём с первого взгляда!
    - В повести он у тебя тоже Герой, каких не знала ещё украинская литература!
    - Спасибо, но мы отклонились от вопроса "Кто виноват?" Этот вопрос, - убеждённо заметил я, - каждое поколение должно определять для себя чаще всего и в зависимости от исторических ситуаций, чтобы выправить неблагоприятное положение вещей.
    - И что же ты можешь ответить на нашу историческую ситуацию?
    - Ответ длинный, но самый необходимый для всех нас.
    - Мне интересно. Я знаю, что ты всегда бьёшь точно по целям. Особенно в "Рабах-добровольцах". И думаю, надо сделать всё для того, чтобы о твоих романах узнало как можно больше людей. Как сказал один кинорежиссёр: "Скромность - это путь в никуда!" А надо проложить путь к общественности. Иначе, зачем было писать?
    К Анатолию подошла его огромная овчарка и лизнула ему руку. Отрезав ей колбасы, он спросил:
    - Ну так кто виноват в нашей исторической обстановке? И что надо делать, чтобы выправить положение?
    - Я думаю, начинать надо с всенародного признания в печати и по телевидению того, что в Советском Союзе, а следовательно, и в России, и в Украине, полсотни лет был хитрый фашизм. А всё, что сейчас у нас творится, это, во-первых, его последствия, а во-вторых...
    - Погоди-погоди! - остановил он меня. - Сначала дай определение: что такое "хитрый фашизм".
    - Фашизм, - пояснил я, - согласно определению в советском энциклопедическом словаре, это политическое течение, выражающее интересы наиболее агрессивных кругов буржуазии. Возникает обыкновенно в кризисные периоды, когда к власти приходит открыто террористическая диктатура наиболее реакционных сил моно-капитала. Важнейшие черты: крайние формы насилия против рабочего класса и всех трудящихся. Шовинизм, расизм и политическая демагогия.
    - Ух, ты-ы! - восхитился Анатолий. - На память?..
    - Почти, - кивнул я. - Отбросил только демагогию про коммунизм.
    - Но ведь Ленин не выражал интересов монополистического капитала, - поддел Анатолий.
    Я рассмеялся:
    - Советские энциклопедии сочиняли коммунисты, выдавая свою демагогию за аксиомы. Главное в фашизме - в "чёрном" ли итальянском, от чёрных рубашек, в "коричневом" немецком или в "хитром красном", советском (а он возник стараниями Ленина и его правительственных сионистов, в частности Троцкого, в 1917 году, в то время как в Италии - в 1922-м, а в Германии только в 1933-м) - это террористическая диктатура власти, то есть, открытое насилие. Но, давай вернёмся к Ленину. Нет, сначала к высказыванию Цицерона о несправедливости.
    - Я смотрю, ты глубоко копнул...
    - Цицерон сказал: "Несправедливость достигается двумя способами: или насилием, или обманом". Так вот, Ленин начал с насилия, свергнув законное Временное правительство, избранное народом после Февральской революции. Затем обманул все политические партии, собравшиеся в зал Учредительного собрания, чтобы выбрать, как обещало Временное правительство, постоянную власть. Помнишь, матрос Железняков наставил, по указанию Ленина, пулемёт на собравшихся и нагло заявил: "Господа! Караул устал..." Разве это справедливость? Ведь Ленин совершил преступление: государственный переворот силой оружия, а не "Великую Октябрьскую революцию"! Но и это не всё. На другой день, боясь разоблачений, он ввёл цензуру печати, лишив народ права на свободу слова в печати. Затем отменил все гражданские права на судебную защиту, все статьи уголовного кодекса, суды и следствия, заменив их единственным "законом" о "чрезвычайном положении в России", который позволил ему совершать расстрелы не только за "контрреволюционные" выступления или действия, но... и даже по одному лишь подозрению чекистов. После этого начались и бессудные массовые расстрелы. Затем, зная силу еврейской сплочённости, издал декрет о привилегиях для евреев как для наиболее угнетаемой нации.
    - Так ведь самый тяжёлый труд был у шахтёров, сталеваров, пахарей. Евреи тут...
    - Ему важна была их поддержка. На почве национализма. А как известно, национализм - это первый шаг к фашизму. Вероятно, Ленин не представлял себе всех последствий такого шага. А когда это воплотилось во власть насилия, объявил её диктатурой пролетариата. Вот и получился "хитрый" фашизм.
    - Ни хрена себе! - изумился Анатолий. И тут же усомнился: - А может, это был всё-таки не фашизм?..
    Я обозлился:
    - Видишь, как закомпостировали нам мозги враньём о самом "человечном человеке"! А что такое бессудные расстрелы за инакомыслие? Разве при царизме расстреливали революционеров без суда? А для Ленина все, кто с ним не согласен, мухи: убивай, вешай, что хочешь, делай! Даже детей царя, девочек, чего никогда ещё не было в мире! Да и всех великих князей - без суда, только за то, что родились на свет. Их жён и детей тоже перестреляли по его приказу. А ведь это уже садизм, а не просто фашизм. Рабочим - Ленин власти так и не передал, как и землю крестьянам. Да что говорить. Фашизм продолжался у нас все годы. Изгонялись из России учёные, писатели. Выселялась из квартир интеллигенция. Представь себе, что было бы, если бы Николай Второй приказал перестрелять всех большевиков-революционеров без суда, ещё в пятом году, вместе с Лениным, за... антигосударственную деятельность...
    - Но мы же всего этого... не знали! - заметил Анатолий.
    - Согласен, нам вдалбливали в голову, что идеи коммунизма - это мечта Человечества. Да, на бумаге так оно и было: прекрасные идеи. А на практике были расстрелы, издевательства, тюрьмы, лагеря. Что творилось при Сталине, ты знаешь и сам. Опять стопроцентный фашизм. На словах одно, нападки на чужой фашизм, чтобы мы не замечали своего. Поэтому я и называю его "хитрым".
    - Ну почему же, Хрущёв на 20-м съезде признал, что Сталин...
    - Надо было признавать фашизм, а не только "культ личности"! У всех членов Политбюро, в том числе и у Хрущёва, руки были в крови, как у гитлеровцев! Разве они не видели, что творили, не понимали, что это фашизм? Понимали. Но заявить об этом - боялись. Расстреляют молодые фашисты, Брежнев, другие.
    - Ну при Брежневе-то уже не расстреливали.
    - Кончился фашизм, да?
    - А ты как считаешь?
    - Представь, что ты врач, и ночью делаешь в своей брежневской "психушке" инакомыслящим здоровым людям уколы, от которых они превращаются в идиотов. А днём ты с партбилетом в кармане ощущал бы себя коммунистом после этого? А слухи о судьбе Гагарина...
    - Ты, пожалуй, прав, - опять сдался Анатолий. - Давай выпьем, а то я поверю и в то, что и про Юру Гагарина - правда. Парень он был открытый, бесхитростный, мог и о Брежневе ляпнуть!
    - Давай. За признание, что у нас был "хитрый фашизм", о котором многие не хотели думать, чтобы с ума не сойти без укола. Представляю себе, что чувствовал Юра все эти годы, находясь где-то в подвале, седея, старея, сходя с ума и от уколов, и от оторванности от жизни и людей. Какая жуткая судьба!..
    - Хватит, не надо! Боюсь, тебя не поймут, и твою книгу не напечатают. А тебя самого - как Юру... Ведь это же страшно: не "наш" он, этот фашизм. Не мой, и не твой...
    - Тогда чей? Назови.
    - А зачем, кому это нужно, если этой организации уже нет?
    - Всем нужно. Чтобы не возникали больше в нашем государстве вообще!


    После смерти Акимова я узнал из передач московских телеканалов много нового о Ленине, Троцком, о первом в мире, сионистском фашизме и понял, что у нас в Украине в это же самое время уже начался сходный процесс, националистический. А это значит, что первые шаги к фашизму, проделываемые под флагом якобы национального возрождения, могут пройти незамеченными - Верховный Совет молчит, заняв нейтральную позицию к фашистским выходкам во Львове по отношению к ветеранам бывшей Советской Армии, освобождавшим Украину от гитлеровцев. Значит, надо делать что-то самому. Какой же я после этого писатель-гражданин, если буду молчать. Надо написать умную глубокую статью в крупную газету. Не возьмут, отправить её в Россию председателю Государственной думы - там сейчас всё-таки утверждается демократия. Нужно только продумать и найти правильный тон и повод к такой статье...
    Однако подходящий повод появился у меня лишь через два года. Молчать и дальше было уже невозможно. Жизнь подвела нас, граждан Украины, сразу к двум предстоящим событиям: к выборам нового президента страны, а затем к празднованию 60-летия Победы нашего народа над германским фашизмом. С одной стороны, нужно было подводить итоги нашей жизни за прошедшие 60 лет, а с другой, начавшиеся выборы обнажили кризис собственной политической власти, сходной с фашизмом, о котором я говорил Акимову. Настала очередь объяснить это всем гражданам, и я написал следующее...

    Кто виноват в несчастьях народов
    и что надо делать
    (размышления к 60-летию Победы)

    "Я ненавижу твои мысли,
    но сделаю всё для того,
    чтобы ты мог их высказать"
    Вольтер

    - Что? "Никто не забыт, ничто не забыто"?.. Да враньё это всё, красивые слова! А хочешь знать моё мнение о жизни обманутого поколения? Хочешь услышать настоящую правду о нас?
    - Конечно, хочу. Ведь я же писатель, за этим и приехал к вам, - ответил я Ивану Кононовичу, безногому солдату Великой Отечественной, о котором мне было известно уже многое из очерка в "Известиях", а главным образом, от моего старшего друга, Леонида Алексеевича Перфильева, бывшего партизана из отряда имени Чапаева, созданного в Словакии Иваном Кононовичем в 1943-м году. Перфильев работал редактором Трубного научно-исследовательского института в Днепропетровске. Его я искренне любил за редкостную честность, два ордена "Солдатской Славы" и за энциклопедическую образованность. Теперь его уже нет в живых.
    - Леонид Алексеевич рассказал мне о тебе. Бывший лётчик. Никогда не состоял в партии, хотя и капитан. Стал писателем, "поднадзорным", и тебя перестали печатать. Уверен, не напечатают и то, о чём поведаю я. Но всё же расскажу...
    - Верите, что власть станет народной?
    - Нет, Советская власть, я думаю, уже не сможет стать честной, поскольку завралась навсегда. "Ум, совесть и честь эпохи" - это наглость, подлее заверений про погибших: "Никто не забыт, ничто не забыто". Всё переврано. Никто и никому не нужен. А дальше - будет ещё хуже, вот настоящая правда! Согласен?
    - Не знаю. С одной стороны, по логике вещей, от горькой яблони не должны вырасти сладкие плоды. Тем более, что Советская власть не просто прогнила или переродилась, но и начиналась с обмана. Об этом помнят старые интеллигенты. А с другой стороны, нельзя жить, не веря в то, что власть можно контролировать и сделать когда-нибудь честной.
    - А я не верю. У нас никогда не было справедливости, потому что покорность - уже в нашем характере. Есть даже пословица: каков характер, такова и судьба.
    - В жизни всякое случается, - заметил я. - Мой дедушка добром вспоминал Столыпина и тогдашнюю жизнь. А Ленина - проклинал.
    - Ну, Ленина - он, пожалуй, напрасно, жизнь испохабил Сталин.
    - Сталин - лишь продолжатель дела Ленина, поэтому и хвалил его. Вы же сами сказали про своё поколение, что оно обманутое!
    - Ну, мы с тобой почти из одного поколения: 10 лет разницы всего.
    - Согласен, - кивнул я. - И даже хочу написать роман о поколении, которое воспитывалось на идеях ленинизма: "Рабы-добровольцы".
    Он задумался. А потом начал свою горькую исповедь о прожитом, но не проклиная его, а пытаясь осмыслить. Ведь каждое поколение должно само ответить себе на вечные вопросы Человечества: "В чём смысл жизни?", "Что такое Счастье?", "Кто виноват?", если судьба поколения была испорчена, "Что делать?", чтобы исправить ошибки, и "Как человеку стать Человеком?"
    Настоящая фамилия Ивана Кононовича из Запорожья - Балюта. Воевал же он под другой...


    Перед въездом в Братиславу стоит холм, на вершине которого воздвигнут громадный памятник советскому солдату с автоматом в руках и... лицом Ивана Кононовича, которое скульптор-словак изваял по фотографии, сохранившейся у его жены, бывшей радистки отряда имени Чапаева. Она, тоже словачка, рассказала ему, как советский солдат Ваня сбежал из германского концлагеря в Словакию, организовал из нескольких русских беглецов и из местных парней небольшую группу партизан-диверсантов и обосновался с ними на вершине горы Шимонки в центре Сланских гор, вокруг которых была проложена железная дорога. Если представить себе эту местность в виде огромного циферблата, то в центре расположились партизаны, которым было видно всё вокруг: где железнодорожные станции, где мосты через речки, тоннели. Они намечали очередной объект и взрывали его, спустившись с гор. Слава о них пошла по всей округе, и отряд стал разрастаться. Учил бойцов военному искусству красивый, высокий, умный командир Ваня, освоивший словацкий язык. Добыли партизаны себе и радиостанцию. Потом появилась в отряде и молодая радистка Анна, и молодой партизан Александр Дубчек, и другие люди, ставшие известными впоследствии.
    Иван Кононович продолжил исповедь, глядя через окно на проплывающие в лунном небе (так поздно мы засиделись) лёгкие облака, на ярко блистающие звёзды:
    - Разросся наш отряд до размеров боевой дивизии. По рации мы установили связь с советским командованием. Как оказалось потом, на свою голову. Прислали к нам на самолёте майора НКВД, подлеца и завистника, который по моим записям о взорванных немецких эшелонах - с точным указанием: где, когда, сколько и чего мы наделали - понял, что тянет это всё на звезду Героя, соблазнился, и...
    Слушая, смотрел я на его мужественное, красивое лицо, поседевшую, лысеющую голову, и подумал: "Жаль, что не могу рассказать ему (дал клятву хранить в тайне) про нашу с Леонидом Алексеевичем поездку в 67-м в Рязань к Солженицыну, после которой я тайно распространял в электричках его "Письмо к съезду". Эх, какие в нём сильные слова: "Протрите циферблаты ваших часов, они отстали у вас от века!" Или: "А из могилы я выполню свой долг ещё успешнее, чем живой...""
    Иван Кононович, словно подслушав мои мысли, произнёс:
    - Ты веришь в судьбу?
    - Не знаю, так и не решил до сих пор. Но если она существует, то для чего-то же сохранила мне жизнь 5 раз, когда я был на волоске. Первый раз, когда отказал над Каспийским морем правый мотор, и я дотянул до аэродрома за Баку на стареньком поршневом бомбардировщике с перегревающимся левым мотором, ныряя под высоковольтные линии электропередач. В другой раз сорвался в штопор в облаках, в дождь, и вывел машину над самой землёй. Однажды случился пожар в воздухе под Ленинградом, и я ухитрился погасить пламя и сел в Пушкине на вынужденную. Бронеплита, установленная за мотором, настолько выгорела и истончилась, что мой радист после посадки проколол её иголкой (все солдаты носят иголку с ниткой в пилотке), словно чёрную копирку. Если бы огонь не погас, то через полминуты бензобак взорвался бы ещё в воздухе. Было и ещё 2 почти смертельных случая - это уже на реактивном "Ил-28", но... тоже обошлось.
    Иван Кононович улыбнулся:
    - Видишь, это - судьба! Только не для лётчика, а, видимо, для писателя. А если так, то тебе, значит, суждено исполнить что-то очень важное, и я прошу тебя: вот дослушаешь, и напиши обо мне всю правду! Что газетный очерк? В нём журналистка изложила только, что я не виноват. А про майора - ни звука! Он 20 лет проходил, гад, с моей Звездой Героя, которую украл у меня, а мои сыновья с детства ходили по Запорожью с опущенными головами: дети предателя! Каково? Разве это справедливо? Никто не забыт и ничто не забыто?!.
    - Но памятник-то стоит на холме под Братиславой - сами же только что показывали мне огромное фото! А это на века!
    Он простонал:
    - А кто знает об этом? Кто?! Несколько человек всего, да? А я чувствую, что скоро умру! Исчезну с лица земли - вот как эти облака - навсегда! А звезда, - он посмотрел в небо, - будет сиять на груди вора! Ты напиши об этом!! Что фронтовики были всякими, в том числе и ворами, и подлецами! Разве мало их скурвилось после войны? А как наступает День Победы - все одинаковы... Про Девятаевых, которых обгадила своя же, Советская власть, засунув их в сталинские лагеря, вместо того, чтобы заступиться, и не вспоминают теперь. - По его лицу покатились слёзы.
    Одёрнул себя, утёрся, спросил:
    - Напишешь?.. Я знаю, Советская власть не пропустит, не напечатает... А ты пошли куда-нибудь под псевдонимом, чтобы не пострадать самому. Зато и обо мне правду узнают. Туристы приедут в Братиславу и пойдут к моему памятнику. А?..
    - Выполню! - твёрдо пообещал я. - Но то, что сделал в прошлом году Брежнев с вашим солдатом Дубчеком и с другими словаками и чехами...
    - Задавили, - перебил он, - "Пражскую весну" танками. Читал... Так ведь и об этом, сколько вранья!.. Завтра в Словакии будут отмечать 25-ю годовщину нашего восстания против немцев. Только отношение к нам, советским, будет уже другое... - Он ушёл в себя, видимо, вспомнил что-то...
    Я тоже вспомнил. В мае 1944 года у моей матери выкрали на заводе из её рабочей тумбочки хлебные и "жировые" карточки, которые она только что получила в конторе на 3 месяца вперёд. Мы начали голодать. В середине июля, когда на колхозных полях скосили и убрали пшеницу, я отправился собирать оставшиеся на земле колоски. Вместе со мною пошла и девочка-соседка, страдавшая эпилепсией. Мы знали, что колхозные поля охранялись в соответствие с приказом Сталина.
    - Может, нас не заметят, вечер уже... - понадеялись мы.
    Заметили. Объездчики на конях. Побросав сумки с колосками, мы бросились наутёк. Да разве от коней убежишь? Люсю бить не стали, а меня стегали в две плети так, что в морды лошадей летела кровь из рассечённой спины (рубашка превратилась в лоскуты). Мы жили тогда в Киргизии, но объездчики оказались русскими: переговаривались и матерились на русском, злясь на меня за то, что я ухитрялся подлезать под животы их лошадей, храпевших и вздыбливающихся от запаха моей крови.
    - Дяденьки, не убивайте его, - закричала Люся, испуганно упав перед ними на колени. - У него папа на фронте!.. А-а-а!.. - Изо рта у девочки запузырилась пена, она потеряла сознание в припадке "падучей".
    Прекратив звериную порку, объездчики поскакали от нас прочь в степь, к малиновому от заката солнца горизонту. Красным был от крови и я, глядя на покрасневшие от стыда облака, плывущие куда-то на Запад, где ещё шла война и воевал мой отец, защищавший Родину от врагов.
    После войны (отец, тяжело раненный осколком мины в спину, всё-таки уцелел) мама рассказала ему, рассматривая страшный шрам на его рёбрах, о том, что и моя спина была изранена объездчиками, как на войне. Я в это время находился уже в лётной школе, куда меня отправил местный военком, спасая от голода. Спас он и мою маму, выдав ей 10 килограммов муки.
    - Да как же Борьку взяли служить? Ему же тогда и 17-ти не было! - удивился отец.
    - Это я упросила...
    - Когда это было?
    - В конце августа 44-го.
    - Я не об этом, - что-то подсчитывал он в уме. - Когда его убивали фашисты?!
    - В июле, после жатвы.
    - Да я же именно в июле был ранен в спину. И тоже на пшеничном поле, сгоревшем от огня. Вся пшеница была покрыта чёрной золой. Это случилось в Польше. Ползу к санитарам. И вдруг мальчишеский голос: "Отец, помоги!.." Приподнял я голову, метрах в 5-ти от меня наш солдатик лежит на спине и пытается собрать с горелой земли свои кишки, чтобы запихнуть себе в развороченный живот.
    - О, Боже!.. - покатились слёзы у мамы. Отец продолжал:
    - "Помогите... - проговорил парнишка. - Может, они..." - кишки, значит, - "ещё пригодятся мне..." А пальцы-то, красные от крови, уже не слушаются его, хотя сам при полном сознании. Я к нему, пока подполз, а он уже готов, помер, но глаза - синие, как у тебя, Маша, и у Бори, открыты, будто рассматривают уплывающие облака. И я подумал о нашем сыне: война, видимо, закончится ещё не скоро, вдруг и его призовут и будет лежать вот так же... Очнулся я уже в медсанбате.
    - В тот день, сынок, когда я рассказала отцу про твою спину и объездчиков, он напился так страшно, что я даже испугалась, такие он слова говорил про Сталина и его партию. Он ведь в молодости-то был арестован из-за происхождения: твоя бабушка была дворянкой, а он это скрыл в автобиографии при устройстве на городскую дизельную электростанцию. Во время проверки это выяснилось. Шло как раз строительство Беломорского канала, нужна была бесплатная рабочая сила, ему нашли какую-то статью и увезли туда. Тебе тогда было 2 годика. А вернулся, когда тебе было 5. Не успели нормально пожить - война... Невезучая у нас у всех судьба!
    Как в воду смотрела! В 1958 году меня уволили из ВВС при сокращении вооружённых сил СССР. Но я-то знал истинную причину. Меня уволили за нежелание вступать в ряды КПСС; не мог забыть "справедливости", которую прописала мне эта партия до глубины души на спине. Не забуду, как выглядело у неё на практике "равенство граждан перед Законом": искалечили мне судьбу, за что?..
    В 31 год, начиная жизнь с нового листа, я поступил в университет на филологический факультет и закончил его, написав книгу "Лётчики" и став писателем, несогласным с режимом "ума, совести и чести эпохи", который считал в душе фашистским. За инакомыслие, как выяснили теперь статистики из рассекреченных архивов КПСС, было расстреляно 20 миллионов граждан - мировой рекорд за всю историю Человечества! А сколько передовых умов было упрятано в "психушки", где их превращали в идиотов. Себя же КПСС превратила из партии в непогрешимую власть над Советской властью, вконец развратилась и стала похожей на труп Ленина в Мавзолее возле Кремля, про который юморист Жванецкий остроумно сказал, обыграв главный постулат "верных ленинцев": "Ленин умер, тело его гниёт, но дело его живёт". "Дело" же практически переросло в сплошное пьянство (рыба, как известно, гниёт с головы) по всей огромной стране, загнанной вождями в так называемый "застой", о котором мечтал директор ЦРУ США Ален Даллес ещё весной 1945 года, когда директором ещё не был, но уже произнёс речь на секретном совещании сенаторов, ставшую известной под названием "План Даллеса". Вот эта речь:
    "Окончится война, всё как-то утрясётся, устроится. И мы - бросим всё, что имеем... всё золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачение людей.
    Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдём своих единомышленников... своих союзников и помощников в самой России.
    Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательно необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства мы, например, постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьём у них охоту заниматься изображением, исследованием, что ли, тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино - все будут изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства - словом, всякой безнравственности.
    В управлении государством - мы создадим хаос и неразбериху...
    Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита - будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность - будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого... Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и морфинизм, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов - всё это мы будем ловко и незаметно культивировать, всё это расцветёт махровым цветом.
    И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит... Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ их оболгать и объявить отбросами общества..."
    Иван Кононович умер в 1973 году, многого не зная, но его слова о том, что "дальше будет ещё хуже", оказались пророческими. Находясь уже 12 лет в "беспомощном положении", в которое поставили меня по плану Даллеса отечественные "защитники государственной безопасности", я писал романы о том, что представляет собою Советская власть на самом деле, что любая революция и гражданская война - это экономическое и политическое безумие, отбрасывающее государство далеко назад в экономическую и духовную отсталость, о том, что коммунизм - это сладкая утопическая сказочка, которой Ленин посвятил 30 лет своей взрослой жизни, а затем "прозрел" с помощью миллионера Парвуса-Гельфанда, бывшего когда-то его "товарищем" по РСДРП, получил от германского Генерального штаба более 100 миллионов марок за предательство России и, придя к власти государственным вооружённым переворотом, вынужден был, чтобы сохранить её за собою, пойти на самые чудовищные поступки. Насильно свергнув буржуазное демократическое Временное правительство, готовившее на 25 октября 1917 года Учредительное собрание, которое должно было избрать демократическим голосованием постоянное правительство от всех крупных партий России, Ленин с первых же дней ввёл своим декретом цензуру печати, чтобы ни одна газета не могла бы критиковать его террористическое управление государством, разогнал Учредительное собрание, отменил все статьи уголовного кодекса "буржуазной" России, заменив их "положением о чрезвычайных мерах" по отношению к контрреволюционным высказываниям и действиям как отдельных граждан, так и партий с правом ареста их даже на "основании" подозрений сотрудников Чрезвычайных Комиссий, заменивших в государстве "буржуазную" жандармерию. И началась в России эпоха "чрезвычайщины": аресты по подозрению, выселение семей из квартир без расследования обстоятельств, без судов и адвокатов, без статей уголовного кодекса. Меру наказаний не только за действия, но и за высказывания определял заочный "Революционный суд": либо выдворение из страны за границу, либо в концлагерь под Архангельском, либо расстрел. Чаще всего объявлялся расстрел, чтобы не было волокиты с выселением и переселением в переполненные лагери. Затем, чтобы ускорить подавление "контры", стали применять массовые расстрелы. И всё это придумал юрист по образованию Ленин, считавший себя "социал-демократом". А чтобы избавиться от особо опасной для себя партии "социалистических революционеров" (эсеров), он спровоцировал "мятеж" этой партии в июле 1918 года, которого на самом деле не было. Зато Ленин издал декрет о запрещении в России всех "контрреволюционных партий". После покушения на него эсеров-террористов, тайно организованного председателем ЦИКа Свердловым, чтобы остановить террористический государственный режим "чрезвычайщины", устроенный неконтролируемым "вождём пролетариата", разорившим до основания бюджет государства и его золотой запас похабным миром с Германий, Ленин, выяснив, кто хотел его устранить, убивает главу Советской власти Якова Свердлова подосланным к нему врачом, сделавшим смертельный укол. Ленину не хотелось огласки, что Советской властью руководил бандит-заговорщик, и он сам становится на путь бандитизма: врач убивает Свердлова в присутствии Ленина. Вождь большевистской социал-демократии удовлетворён. Однако, видя, что Россия ограблена Германией неслыханно крупно (из одного лишь Севастополя немцы вывезли добра на 10 миллиардов рублей золотом), Ленин понимал, что такого разорения ему не простят ни православные иерархи церкви, ни казачьи и царские генералы. Он разрешил наркому Вооружённых сил Советской России устраивать массовые расстрелы бывших офицеров царской армии, офицеров "белой" армии, воевавших против Советской власти, и священников православия "с особой жестокостью", то есть, перед расстрелами выкалывать глаза, отрезать щёки и языки, чтобы парализовать страхом любого, кто посмеет задуматься о мщении (был издан специальный секретный декрет об этом). И началось массовое уничтожение: под Свияжском Троцкий приказал расстрелять 100 тысяч военнопленных, содержащихся в концлагере. В Крыму, и тоже по приказу Троцкого, было расстреляно 5 тысяч военнопленных, сдавшихся в плен по договорённости добровольно. В Москве Троцкий устроил массовый расстрел 500 высших военных чинов-пенсионеров, георгиевских кавалеров Русско-японской войны. Этих воинов-героев России Троцкий вызвал для "проверки документов" на Лубянку, а оттуда привёл на Лобное место на Красной площади, где и расстрелял поздним вечером из пулемётов. Ленин же расправился арестами с "Рабочей оппозицией" А.Г.Шляпникова, которая резко выступила против его политики в партийной дискуссии и на съезде партии. Только тяжёлый инсульт и смерть "вождя пролетариата", мечтавшего разжечь "мировую революцию", спасли народы России от его дальнейших безумств. Но его продолжатели так же управляли Советским Союзом методами устрашающего террора. Единственное, чего смогли добиться рабочие профсоюзы от Советской власти, это бесплатного медицинского обслуживания граждан и бесплатного образования. Сталин пошёл на это ради показухи "пролетариям всех стран", чтобы завидовали и объединялись против буржуазии. А в Одессе юмористы высказались на этот счёт: "Лечиться даром - это даром..."
    К сожалению, о янусовской двуликости Ленина знали в России не многие, лишь те, кто с ним боролся в гражданской войне и погибли, да уцелевшие за границей эмигранты. Остальные поколения советских людей имели о нём представление, как о "самом человечном человеке", "добром дедушке Ленине", мечтавшем построить для нас "светлое будущее", коммунизм. Наша вера в эту пропагандистскую государственную ложь подкреплялась чтением полусотни томов теоретических сочинений Ленина, где всё выглядело вроде бы логично. Все учебники истории были искажены, как и многие статьи в энциклопедиях. Поэтому мы ничего не знали о ленинской практике палачества, доходящего до вандализма и зверств, когда по его тайным приказам разрушали и грабили православные храмы, а священников уничтожали "с особой жестокостью".
    К этому времени я уже написал об Иване Кононовиче повесть "Ночная радиограмма", которую пока что прятал в надёжном месте и собирался отправить в журнал "Грани" во Франкфурт-на-Майне, но вынужден был повременить, потому что заварилась крутая каша в Днепропетровском КГБ против меня, как когда-то варили её и против Ивана Кононовича, которого я вывел в своей повести под фамилией "Батюк", указывая этим на его тесную связь с батькивщиной, то есть, украинской родиной. По матери я ведь тоже украинец, только росший до 17 лет в советской Киргизии.
    За 30 лет жизни под негласным надзором за инакомыслие я написал эпопею о судьбе четырёх поколений граждан Советского Союза, названную мною "Трагические встречи в море человеческом", оканчивающуюся развалом СССР из-за честолюбивых планов лидеров КПСС, невольно завершивших "План Даллеса". В эпопее показано, как передавалась эстафета власти от царя до Сталина включительно, как осуществлялся террор красных, рассказывается о гражданской войне, о правлении Ленина и Сталина, о последних советских поколениях, обманутых идеями ленинизма-сталинизма. Четвёртое поколение граждан 20 века даже не задумывалось о том, что главный постулат КПСС "Народ - творец истории" не выдерживает элементарной логики. Разве народ загонял сам себя в крепостное право? А затем в сталинские колхозы, в бесправие "особого режима"? Народ - лишь бульдозерная силища в мирное время или танк в военное. Куда повернут руль вожди-бульдозеристы или танкисты, там народ и сотворит: либо настроит заводов и домов, либо разрушит их. Но вождям выгодно сваливать свои неудачи и преступления на народ. Вот и придумали "аксиому". Но всех не возьмёшь под негласный надзор КГБ, поэтому брали тех, кто разоблачал обман. Об этом писал ещё 900 лет назад философ-поэт Омар Хайям:

    В нашем мире на каждом шагу западня.
    Я по собственной воле не прожил и дня.
    Без меня на верху принимали решенья.
    А потом бунтарём... называли меня.

    В настоящее время, когда правительство закрывает шахты и закупает уголь в Польше, оставляя своих шахтёров без работы, они стучат касками по асфальту. Это стало символом: хоть головой о стену, до правителей не достучаться. У днепропетровской поэтессы Наталки Никулиной протест против бездушия чиновников, задушивших высоким налогом книгоиздательское дело и лишивших писателей Украины их профессионального заработка, а граждан страны Общественного Мнения, выразился в ударе об асфальт, поставившем преждевременную кровавую точку в её поэтической судьбе - выбросилась с высокого этажа спиною вниз, глазами к немилосердному небу, прожив обессмысленную жизнь, краткую, как тире между годами рождения и смерти.
    Ну, а что делать мне? Неужто судьба писателей Украины, будь среди них даже гении, обречена на молчаливое отмирание? Кто знает, как стать человеку Человеком без литературы? Ведь и киносценарии тоже пишут писатели. В 1963 году, будучи поднадзорным писателем, я соблазнился объявлением участвовать в конкурсе без фамилий на лучший киносценарий для студии им. Довженко, и получил хорошую денежную премию за свой "Курс философии". Естественно, выяснив, кто автор, фильм не поставили. А теперь, вот уже 3 года, как я, находясь в "независимости", не могу пробиться с четырёх-серийным киносценарием "Личная жизнь Сталина" ни в печать, ни в кино. Привожу краткую аннотацию к нему:
    "Прочитав этот сценарий, читатель узнает: при каких обстоятельствах (была свидетельница) и за что Сталин застрелил свою жену Надежду Аллилуеву; сколько было детей у Сталина и от кого; как был убит по распоряжению Сталина нарком Серго Орджоникидзе; в каких интимных отношениях был Сталин в молодости со своей будущей тёщей Ольгой Аллилуевой; кто такая "тёща Европы"; где и как погиб на даче Сталина его старший сын Яков в июне 1945 года; о несоответствиях фактам в книге дочери Сталина Светланы "Двадцать писем к другу" и о других интересных исторических "мелочах". Киносценарий читается как захватывающий детектив".
    В 1992-м году украинский писатель Валентин Чемерис, напечатавший в альманахе "Борисфен" отрывок из моего романа, написал в предисловии к нему: "Судьба днепропетровского прозаика Бориса Сотникова, в прошлом полярного военного лётчика, похожа на аварийный полёт с вынужденными посадками". И словно накаркал мне очередную аварию: в 1994 году общество бывших узников совести выдвинуло мою книгу "Запретные повести" ("Неделя Хозяина", "Русская любовь", "Редкий случай") на соискание Государственной премии Украины. Такой острой критики Советской власти в художественной литературе Украины никогда не было. Тем не менее, комиссия по премиям даже не упомянула об этой книге в "Литературной Украине", хотя все 3 повести читаются с захватывающим интересом (это мнение днепропетровской общественности). Полагаю, что при таком отношении к русскоязычной литературе ни одной "русской" книге премия никогда не засветится.
    Иван Кононович! Много лет назад Вы совершили воинский подвиг, но Вашу судьбу обокрал "свой" фашист. Я совершил писательский подвиг, написав романы: "Пролог в безумие" - о Ленине, готовящем за границей революцию (безумие) для России; "Отречение Романовых"; "Плоды интриг" - о Керенском, Корнилове, Колчаке; "Чрезвычайщина" - о приходе к власти Ленина и о первом в мировой практике фашизме; "Преданные отечеством" - об офицерах-фронтовиках, поднявшихся на юге России против власти большевиков; "Взорванные судьбы" - о гражданской войне; "Двуличная власть" - о власти Советов, с которыми Ленин не советовался и не считался никогда, творя вместе с Троцким чудовищные преступления; "Враги народа", "Народ-враг" - о тиране Сталине; "Взлётная полоса", "Слепой полёт", "Обманутое поколение", "Мёртвая петля" - о последнем "советском" поколении, воспитанном на идеях ленинизма (цикл "Рабы-добровольцы"); и роман-дискуссию автора с Лениным и Сталиным "Покушение на лже-аксиомы". Но и меня, как и Вас, те же "товарищи" из "ума, совести и чести эпохи" загнали в молчание и неизвестность, о которой поэт Владимир Сиренко написал: "Аквариум - иллюзия свободы, вокруг свобода, а свободы нет!" "Государство-аквариум" - это такой же ёмкий и точный литературный образ, как "погибшие солдаты, превратившиеся в белых журавлей", который я считаю яркой вершиной мировой поэзии. Я пробыл рыбкой в этом аквариуме несвободы 30 лет, чувствуя у кислородного вентиля руки капээсэсовцев, готовых в любой момент перекрыть мне кислород, особенно после поездки в Рязань к А.И.Солженицыну, распространения его "Письма к съезду" в днепропетровских ночных электричках и многочасового допроса в КГБ (к счастью, следователь оказался честным и порядочным человеком). Жизнь в "аквариуме" подтолкнула меня назвать один из циклов моей эпопеи "Рабы-добровольцы". Если бы его издали в Украине, а читатели смогли прочесть, да ещё повесть "Бордель" о сегодняшней жизни наших женщин, полагаю, зауважали бы и автора. А многие читатели вспомнили бы те дни, когда они стояли у газетных киосков Днепропетровска в очередях, чтобы купить "Днепровку", печатавшую в 1988 году главы из "Особого режима", чтобы послать экземпляры газет знакомым и родственникам, живущим в других городах. Вот, какая у нас с Вами, Иван Кононович, судьба и характеры.
    Естественно, мне хочется задать вопрос нашей общественности: до каких пор мы будем считать, что у нас был социализм, а не фашизм, если всему Человечеству известно, что Гитлер тоже называл свой фашизм национальным социализмом. Средневековые инквизиторы сожгли на кострах и повесили около 60 тысяч "ведьм" и еретиков за 100 лет. А сейчас нам стало известно, что секретные папки КПСС хранили сведения о том, как в 1954 году в районе деревни Тоцкая советское правительство проверило влияние атомного взрыва на солдатах и офицерах и за один час искалечило здоровье 45 тысяч молодых мужчин, проливая крокодиловы слёзы о жертвах Хиросимы и Нагасаки и развешивая по стране лозунги "Здоровье каждого - богатство всех!" Не пора ли последнему главе правительства Советского Союза М.С.Горбачёву, молчавшему двое суток вместе с членами Политбюро об атомном взрыве на Чернобыльской АС, продолжавшей облучать радиацией население многих районов, признать официально, что родиной фашизма, то есть, бездушного террористического государственного правления, был Советский Союз, а его родоначальником коммунист Ленин, чтобы все народы бывшего СССР знали, что поклонялись не гению человечества, хотевшему им добра, а бессердечному диктатору-эгоисту, создавшему ради личной власти террористический режим, маскируемый его последователями враньём как о нём самом, так и о Советской власти в учебниках истории и в энциклопедиях, которые необходимо теперь переделывать, как и наше отношение к ним. Ведь это важно и для новых поколений. Почему нужно бояться этого и продолжать замалчивать наиважнейшие исторические факты? Чтобы честно двигаться вперёд и не повторять ошибки, надо распрощаться с хитрым прошлым безбоязненно. Ведь в рядах КПСС находились и миллионы порядочных, а также много и заслуженных людей, обманутых пропагандой.
    Если уж мы победили в страшной войне германский фашизм хотя и не умом, а числом, жертвуя при штурмах городов (непременно к 7 ноября!) десятками тысяч "лишних" парней, но зная, что война за независимость родного Отечества справедлива для нас, проявляли невиданный героизм и стойкость, то должны, обязаны победить и своих не демократов и исторически сложившуюся государственную недоброжелательность к рядовым гражданам. А для этого, в первую очередь, нужно возрождать Общественное Мнение в средствах массовой информации, ценить людей по истинным заслугам при их жизни и помогать им, а не предавать. Печатать яркие и честные книги о нашей истории, исправлять энциклопедии. А главное, не забывать на деле, достойных памяти людей, погибших за Родину. Из-за официального вранья у нас в Украине исчез, например, патриотизм, а из-за плохого качества жизни не стало доброжелательности, их заменили цинизм и жадность. 85% населения нищее, не может позволить себе купить книгу или подписаться на журнал. Высокие налоги уничтожили книгоиздательский бизнес. А всё это вместе взятое удушило отечественную художественную литературу, создающую правильный психологический климат в обществе. От нас уезжает в другие страны молодёжь потому, что дома плохая жизнь и плохие законы. Рыба ищет воду почище и глубже, а людям тесно в государстве-аквариуме, где "мутный-мутный свет, вокруг свобода, а свободы нет!" Нам следует добиваться (ведь это было даже при особом режиме Сталина) от государства взятия на себя расходов на образование молодёжи и, хотя бы частично, на медицинские операции в экстренных случаях. Я уж не говорю о последствиях, к которым может привести неосторожное обращение с национальными чувствами людей в многонациональном государстве: это самый чувствительный инструмент, который легко сплачивает людей в националистические группы, готовые к фашизму, к разъединению и вражде к "чужакам". Приведу конкретные примеры. Был у нас в Днепропетровске талантливый поэт, опубликовавший стихотворение, в котором написал, что он "всю жизнь нёс на своём горбу в коммунизм "старшего брата", то есть, русский народ, который получал зарплату, одинаковую с "младшими братьями" всех Республик, питался хамсой с капустой вдали от брежневских застолий и "чувства добрые он Литром пробуждал" в себе к Кремлю, который 19 раз менял цену на водку, не в силах определить ей истинную стоимость. "Самжэнэ" трест был последним утешением всех обездоленных, а Сашко взял и угодил не огромному и несчастному народу, которого оскорбил, а "шептунам" из осиного гнезда национализма. Если бы он написал, что всю жизнь вёз на своём горбу кремлёвцев из цека, это было бы верно.
    Другой пример. В присутствии актёров украинского драмтеатра начальник нашей областной культуры, писатель, цыкнул на одного из них: "А чому це вы розмовляєте ворожою мовою?", то есть, по-русски. В другом месте он назвал берёзу "не нашим деревом". Ну, а вершиной его ненависти ко всему русскому было намерение избавить от книжной тесноты библиотечные полки во всей области за счёт удаления книг на русском языке в запасники. Когда об этом узнала общественность, областному начальству пришлось переместить с должности в запас самого реформатора, а библиотеки оставить в покое. Потому что лишать огромное количество граждан, которые платят государству налоги наравне с украинцами, любимых книг (или песен по радио, подменяя их американскими), это не только низость, но и нарушение законов о равенстве прав.
    Тем не менее, воспалённое чувство ко всему русскому и к рядовым русскоязычным гражданам в слоях украинской интеллигенции (особенно в западных областях Украины) неспроста стало набирать размашистые обороты, доходящие до погромов "русских" книжных магазинов, как это было, например, во Львове. Так бывает всегда, когда резко падает жизненный уровень народа из-за войн или коррупции в правительственных кругах, которые, чтобы отвлечь от себя народный гнев, искусственно взвинчивают национальные чувства, закрывая втихую русские школы и издательства, московские каналы на телевидении, натравливают этим русских граждан на рядовых украинцев.
    "Разделяй народ на "своих" и "чужих", и властвуй, пока они будут выяснять отношения, дави на чувства" - формула древняя, как мир. А при положении, когда люди не живут, а "борются за выживание", национальное воспаление в народе срабатывает, как туберкулёз в гнилом климате: сначала воспаляются мозги, потом кричащие лёгкие, и возникает эпидемия политической чахотки, в которой чахнут и слабеют уже все, как "свои", так и "чужие". Синдром лже-патриотизма близок к шизофрении, но заражает массово. Дошло до того, что люди вздыхают и тоскуют по Советской власти. "И злая тварь мила пред тварью вдвое злейшей". Поэтому считаю своим долгом писателя разъяснить тем, кто не понимает разницы между патриотизмом и национализмом: патриотизм - это любовь к Родине, но без ненависти к соседям; а национализм - это сначала ненависть к соседу, даже к его песням и книгам, а затем уже показная любовь только ко всему своему, чтобы заслужить одобрение воспалённых соотечественников, то есть, опасная политическая показуха (как у депутатов из-за островка в Керченском проливе).
    Талантливый днепродзержинский поэт в сборнике "Все було" напечатал стихотворение "Я - украинский националист", в котором открыто поклялся именами гетмана Мазепы и Степана Бандеры, что перегрызёт горло тем, кто посягнёт на его независимость, намекая на исторические разногласия Украины с Россией с времён ещё Киевской Руси, когда Ярослав Мудрый обвинил своего брата Святополка, обозвав его "Окаянным", в убийстве мальчиков Бориса и Глеба и в расколе отечества, хотя на самом деле, как установлено теперь, княжеских наследников утопили в Днепре люди хитрого Ярослава. Намёки же поэта на героизм Мазепы и Бандеры, сотрудничавших, как известно, с захватчиками Украины, вообще отдают недопониманием исторического процесса расселения братских народов, полезности взаимообогащения их культур, а также общности жизненных интересов. Можно понять необразованных молодчиков, громивших "русские" книжные магазины во Львове, не знающих, что Мазепа, как и Ленин, не только сомнительный патриот, но и человек непорядочный, приказавший убить отца своей любимой женщины Марии Кочубей. Но сложно понять образованного поэта, знающего не только далёкую историю, но и то, что из нового государства-аквариума выбросилась на асфальт хорошо знакомая ему, задыхающаяся поэтесса-рыбка Наталка Никулина. Она, женщина, увидела, что в аквариуме многое изменилось в худшую сторону (хотя Хозяин был прежним у вентиля с кислородом, сменил лишь партбилет на крестик, а звание секретаря ЦК на звание президента). А мужчина, поэт, что, ослеп?.. Или захотел покрасоваться в образе героя-патриота, чтобы привлечь к себе внимание?
    Я знаю, среди талантливых поэтов не редкость несерьёзное отношение к жизни и собственным поступкам, когда воспалённые чувства опережают рассудок. Избави нас Бог от поэтов, не понимающих, что начнётся и чем это может закончиться, если русский поэт объявит себя русским националистом, поэт молдаванин - молдавским националистом, татарин - татарским, и так далее. Национальностей у нас в Украине достаточно, чтобы разгорелись оскорбительные страсти.
    А как понимать депутатов Верховного Совета, мужей-государственников, проголосовавших против придания русскому языку статуса государственного, не проведя по этому важнейшему вопросу всенародного референдума? Как понять их выкрики: "Ни пяди родной земли на Тужле не отдадим России!" Был ли в этом здравый смысл? Ведь случись война, к которой подталкивали депутаты, русских парней пришлось бы отправлять на фронт в одних вагонах с украинцами. Против кого? Против своих исторических братьев, союз с которыми нельзя разрушать, как Ярослав Немудрый. Это гибель для обоих братьев, а не выход. Разве это разумная политика? Нельзя унижать русскоязычное население, веками проживающее в Украине. Сейчас его 12 миллионов человек. Это приведёт людей к озлобленности. Страна, в которой искусственно подогревается шовинизм, обрекает себя на появление нового Ярослава, ненавидящего даже "чужие" деревья. Мы никогда не имели гражданских свобод и потому психологически не подготовлены, чтобы нами управляли по-хорошему. Мы с детства привыкли и не замечаем, сколь категорична, как удар топора, самая распространённая в нашем общении (даже в среде журналистов!) фраза: "Ты - не прав". Произнося её, мы ни на секунду не задумываемся о том, что присваиваем себе функцию Бога, знающего наперёд, кто прав, кто не прав. А хуже всего то, что мы заранее убеждены в собственной правоте. Можем ли мы после этого доверить власть над государством (то есть, над собою, над всеми нами) в руки одного человека? Воспитанный, как и мы, он, оказавшись в кресле президента, станет принимать антидемократические, деспотические решения, не считаясь с точками зрения других, которые по его "Божиему" мнению будут всегда не правы. Зачем же нам каждый раз испытывать судьбу, наступая на старые психологические грабли? Исторических примеров у нас уже предостаточно. Простейшим способом избавления от такой опасности является избрание в президенты человека, который готов, став Президентом, упразднить конституционным путём этот пост без особых потрясений, несогласий и криков. Было бы неплохо, мне думается, поставить во главе страны, допустим, Государственный Совет из 10 лучших представителей общества. Они изберут себе Председателя, и станут управлять государством коллегиально, разработав необходимые программы реформ.
    Ну и последнее: кто виноват во всех несчастьях, перечисленных мною и существующих в Украине: бульдозер-народ или бульдозеристы? Ответ, я полагаю, ясен. А вот за выбор бульдозеристов ответственны мы, молчуны. Где у нас смелое общественное мнение на телевидении? Где общественная поддержка выдающимся Личностям? Хватит бояться самих себя!
    Сотников Борис Иванович
    Октябрь 2004 года
    г. Днепропетровск

    Post scriptum

    Это невесёлое послесловие обязала меня написать сама жизнь, стремительно подтвердившая в конце ноября мои опасения и о назревании яростного национализма в нашем президентско-безответственном государстве, и о возрождении забытого всеми "Плана Даллеса", о результатах невведения русского языка в статус второго государственного. Вместе взятые, эти факторы раскололи народ на "восточников" и "западников". А главное, как показало Время, приведшее нас к новым выборам президента, народ понял недопустимость управления миллионами судеб одним человеком. Разве логично наделять его полномочиями чуть ли не Бога, зная, что абсолютная власть развращает человека абсолютно и не позволяет осуществлять надлежащий государственный контроль за его действиями. Если этот человек окажется самонадеянным властолюбцем с железным характером, это будет новый диктатор Ленин, жестокий и безжалостный; если с тяжёлым уголовным прошлым и психологией "пахана", будет новым тираном Сталиным; если окажется психопатом-садистом, получим нового "Грозного"; добрый, но слабовольный простак, как русский царь Фёдор, будет превращён в куклу Бориса Годунова, но это - в лучшем случае. В наше же время его быстро приберут к рукам умные теневики: трудно ли справиться с безликим, нерешительным человеком, втянув его в ошибку или уголовную грязь? А затем, запугав ответственностью, манипулировать им как угодно, обещая при этом, что не дадут кукле пропасть и после окончания срока её власти. Вот с этого момента и начинаются большие игры "в демократические выборы", преследующие главную цель: сохранить в неприкосновенности удобную систему единоличного управления государством, позволяющую от имени властителя управлять народом из-за его спины.
    Нужна ли народу такая система "государственной власти"? Ведь разумнее, чтобы страной управлял коллегиальный орган, назовём его, к примеру, Государственным Советом Украины. В него всенародным голосованием надо выбрать 12-20 лучших умов страны и профессионалов экономики, политики и науки, они изберут большинством голосов из своего состава Председателя Государственного Совета, решения и деятельность которого будут контролировать. Это отобьёт охоту и эгоистам-властолюбцам рваться к неограниченной власти, и политическим мафиям тратить деньги и разыгрывать спектакль, проталкивая "своего" кандидата. Прекратятся и расколы в народе. Именно такая политическая реформа, упраздняющая многие промахи Конституции и законодательств, нужна нам сейчас, а не замена одного президента другим, пусть и с ограничением полномочий. Смена правительств президентом тоже ничего не меняет, а лишь позволяет теневикам разрушать коррупцией власть, удушать общественное мнение и запугивать граждан. А ведь кроме отечественных теневиков существует ещё опасность вмешательства в "народные выборы" иностранных банкиров, заинтересованных получить своего президента в Украине. И, чтобы этот их ставленник победил, в ход запускаются не только огромные деньги на рекламу, подкуп телеканалов, но и психологическая обработка избирателей простым и понятным доводом: "Старая власть прогнила, недееспособна, её надо поменять, и только предлагаемый человек, обладая полномочиями, разрешит все проблемы!"
    Этот довод действует неотразимо. Нелюбовь к существующей власти в большинстве государств с нищенским жизненным уровнем понятна: власть - это всегда насилие, а если ещё власть обворовывает свой народ по-крупному, на миллиарды в валюте и держит эти "милли" в зарубежных банках, где они работают на развитие не своей, а чужой страны, да ещё безвозвратно забирает у своих граждан их сбережения, то нелюбовь граждан к власти перерастает в ненависть и им кажется, если есть спаситель, человек, которого все хвалят и на которого не нарадуются, то за него и надо голосовать. А уж он там разберётся с министрами за все народные мучения! И любовь к "умному человеку", который всё может и уладит, вырывается из глоток избирателей с площадей и улиц до небес, и вера в нового Спасителя катится по стране, как цунами. Он всё может, он всех свиней раскидает, он вернёт людям хорошую жизнь.
    Но так ли это на самом деле? Может ли один человек, да ещё и продавший себя "чужим интересам", исправить жизнь целого государства в короткий срок? Стоит лишь вспомнить, как исправлял её в России "гениальный" Ленин, оттолкнувший от власти "плохого" Керенского, и станет понятным, что один человек (хотя и в куче со "своими") - всего лишь пылинка, а не Бог.
    А теперь попробуем разобраться на примере прошедших в ноябре народных выборов президента, что у нас произошло и происходит.
    Сладкий запах неограниченной власти, исходящий от президентского кресла, сразу же в первом туре голосования выделил из "нищих" кандидатов двух победителей-протекционистов: от правительства - В.Ф.Януковича, от оппозиции, поддерживаемой деньгами банкиров США - В.А.Ющенко. А так называемые "народные защитники", такие, как Н.Симоненко с авторитетом "украинского Цицерона" или А.Мороз, получивший прозвище "Честного человека", и все остальные, не прошли. Из этого можно сделать вывод: у нас ещё далеко не правовое государство, а управляемое силой денег. Эта сила и однобоко организованная реклама оказались выше патриотизма и справедливости, хотя "победители" первого тура В.Янукович и В.Ющенко тоже были объявлены СМИ патриотами, да и сами настаивали на этом. Однако второй тур голосования (уже только за этих кандидатов) вдруг разделил народ Украины на два таких яростно противоборствующих фронта избирателей, что запахло гражданской войной и неисчислимыми бедствиями. В чём дело, что произошло? Казалось бы, какая разница, какой из кандидатов, для которых одинаково, по давно накатанной практике, фальсифицировались голоса избирателей, станет президентом? Стоит ли из-за этого враждовать народу? Многие считают, если бы не выкрик недальновидной, но, к сожалению, государственной деятельницы (шутка ли, народный депутат Верховного Совета!) Юлии Тимошенко "окружить Донецк колючей проволокой и взорвать там их горсовет!", то, возможно, противостояния и не было бы. Мне думается, причина не в истерическом выкрике. А в том, что русскоязычные избиратели снова почувствовали, как проблема выбора нового президента переросла в выбор их дальнейшей судьбы. Они и так лишены были равноправия депутатами Верховного Совета, отказавшими русскому языку в статусе второго государственного, несмотря на историческое двуязычие в стране. Не проведя всенародного референдума по этому важнейшему вопросу, то есть, пренебрегши мнением 12 миллионов граждан, депутаты фактически плюнули им в лицо. А теперь назрела опасность дальнейших оскорблений (закрытия русских школ, библиотек, отключения российских телеканалов и т.п.), если к власти придёт новый президент Ющенко, который ещё летом, до выборов, подготовил своих так называемых в народе "оранжевых" и к зимнему походу на Киев, и к подкупу телеканалов, и к захвату (блокированию работы) всех правительственных учреждений (а ведь это насилие). Он может поделить народ Украины на "своих" и "чужих" с их "ворожою мовою". Мова - "ворожа", а налоги - вне национальности, одинаковы для всех. Разве это справедливо? Однако все государственные лица, выступающие с анализом "событий в Украине", умалчивают о национальной причине разделения населения, как умалчивают и о явном иностранном вмешательстве в дела Украины: откуда у "оранжевых" такие деньги на всё, и такие смелые действия, выходящие за рамки Закона? Да и называют они их "революцией". Почему восточные области готовы отстаивать свои права на равенство вплоть до выделения в автономию? Зачем же по-страусиному уходить от этого опаснейшего вопроса?
    Разберёмся по-честному. Разве случайный выкрик истерички виноват в том, что население Украины разделилось на два лагеря? А может, виноват тёмный народ? Но где же тогда умные вожди? Чем они заняты? Созданием новых указов банкам о невыдаче кровных копеек гражданам-вкладчикам, чтобы... сохранить стабильность? Чего?
    Ограбить человека ночью, это разбой. А не выдать ему днём его собственность из банка (и уже не в первый раз в нашей истории!), это демократия? Кто привёл нас к этому? Разве Верховный суд вынес решение о переголосовании в пользу стабильности? Да и цена этому решению 130 млн.грн. Пока. А что будет потом?.. А не проще ли, чтобы народных бедствий в Украине больше не было из-за плохих вождей и огромных прав для них, немедленно исправить конституционные соблазны, законы? Может, следует запретить избирать в народные депутаты по партийным спискам, дабы они служили народу, а не закулисным хозяевам своих партий. И требовать от них ежегодного отчёта перед избирателями по телевидению. Нерадивых - отзывать. Но пока что Верховный Совет, то есть, всё те же депутаты, срочно внесли некоторые изменения лишь по проведению переголосования, да и те все (с подачи депутата Пинзеника из партии Ющенко) в пользу одного Ющенко, к которому вдруг примкнули "честный" А.Мороз и "дальновидный" Б.Олийнык, а действующий президент вообще отрёкся от бывшего "своего" кандидата В.Януковича. Всё это выглядит с точки зрения "государственности" как игра в поддавки какому-то теневому Хозяину и вызывает лишь недоверие.
    Много чего следует изменить и в самих себе: быть доброжелательнее к людям и не делить их на "своих" и "чужих". Не надо обманывать самих себя. Наш древний исторический родственник и друг - Россия, а не банкиры США, вооружающие миллионами долларов наших раскольников из любви к ним: тот, кто даёт, знает, что тот, кто берёт, отдаст потом в 100 раз больше (истина, которую проверил на России Ленин, а затем и многие предатели своих народов).
    У меня нет шахтёрской каски, чтобы стучать ею об асфальт. Поэтому стучусь последними строчками в совесть тех, кто поможет мне издать хотя бы в газете крупным тиражом (вслед за этими "Размышлениями") повесть о сегодняшнем дне Украины "Бордель". Больше нельзя об этом молчать!


    Перечитав эту статью ещё раз, я с содроганием в душе думаю теперь о своём литературном герое Алексее Русанове: "А ведь ему, когда он выйдет из "Серого Дома", предстоит пройти всё то, что я пережил. Кирилл Полюхов уедет с женой и сыном в Израиль. Эдик покончит с собой. А Русанов год за годом будет писать и писать правдивые романы, пока не разочаруется во всём. Наверное, не стоит мне дописывать историю его жизни в 21-м веке. Оставлю его в 1973 году. И роман будет намного короче, а главное, эпопею "Трагические встречи в море человеческом" необходимо закончить событиями ХХ столетия".

    4

    Обрадованный тем, что беда миновала, что жизнь прекрасна, а будущее не отнято, Алексей позвонил жене: "Всё в порядке, скоро приду", и по пути решил зайти в читальный зал городской библиотеки, затем к Порфирьеву, благо тот жил рядом, чтобы "выдать ему всё, что полагается" за его длинный язык, после чего уже домой - в счастье.
    В читальном зале он попросил уголовный кодекс Украинской ССР и впился в него, найдя статью "187". Но следующей статьи, "187 прим", в нём не было. И других статей со значком "прим" в нём не оказалось. На душе стало гадко. Значит, существует 2 кодекса? Обычный, для всех, и секретный, который дают прочесть тем, кого вызывают в КГБ. От остальной части населения эти статьи "прим" просто скрывают. Отлично понимают, что подумал бы о них весь прогрессивный мир. Типичная практика "государственности" с двойными стандартами в морали, политике, в международных отношениях и даже... в уголовном кодексе. Да здравствует "ум, совесть и честь эпохи" в статьях "прим", граждане!
    "Боже, какой идиотизм! - кипел Алексей, мчась к Порфирьеву, который был предупреждён Татьяной и должен вернуться с работы, скорее всего, раньше срока. - На что рассчитывают?.. А на что рассчитывал "Лекасев", выболтав нашу тайну? Разве это не идиотизм? А я ему, алкашу болтливому, верил как самому себе! Ну, засранец, я тебе сейчас устрою!.."
    Действительно, Порфирьев был уже дома, успел с расстройства "принять" раза 3 "по пеньдесят" и привычно торчал в своём окне первого этажа, как памятник, поджидающий приношения цветов. Алексей к нему буквально ворвался. Воззрившись на ожившее, обрадованное лицо, поднёс целый "букет":
    - Ты кому, мудак старый, говорил о нашей поездке к Солженицыну?! Я к тебе - прямо с допроса! Ты представляешь, что теперь будет с Виктором? Его же снова упрячут в психушку!
    Порфирьев испуганно возразил:
    - Никто его не тронет: я не сказал, что он был с нами. Честное слово, Лёшенька, поверь!
    - Да какое же оно у тебя честное! Кто мне давал клятву "никому об этом ни слова"?! А что сделал?! Продал, как Иуда! Только тот за "тридцать сребреников", а ты за что?! За бутылку водки? Или по "простоте душевной"?
    - Да почему ты решил, что я? Может, это Виктор?!
    - Ты соображаешь, что говоришь?! Взял, и выдал сам себя! Так, что ли? Как "унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла"? Говори, кому ты нас предал? Ты же признался!..
    - В чём я признался?
    - Что о Викторе ты... кому-то - не сказал. И что поэтому его не тронут.
    - Прости, Лёшенька, я рассказал о нашей поездке своему фронтовому товарищу. Взял с него клятву... - захныкал Порфирьев. - Это же не предательство?
    - А что?!
    - По простоте душевной, как ты выразился.
    - А он, значит - как ты? Плюнул на клятву и - по простоте душевной - в КГБ: тук-тук!..
    - Ну, не хотел же я этого! - разрыдался "Лекасев", чувствуя свою вину. - Не предполагал... Хоть убей меня, не мог даже подумать, что он - "сексот".
    - Эх, ты, ра-зведчик! Ведь договаривались же: ни-ко-му, ни звука! А ты... Какая же цена после этого твоим словам?!
    - Лёша, прости, если можешь. Я же ему доверял, как себе. Понимаешь, не терпелось поделиться. Ка-кого, мол, че-ловека видели! Клятву с него взял... Вот, сволочь!.. Но про Виктора он не знает.
    - Ну, что же, спасибо хоть за честность: будем знать теперь, кто стучит туда! Но, знай и ты: с тобой хорошо только водку пить. А серьёзное что... тебе доверять нельзя!
    Порфирьев слушал молча, не оправдываясь, и был несчастен. Алексею стало его жаль: предал ведь не он, другой. Не вынес его несчастного вида, и тут же всё ему простил, вспомнив свою недавнюю поездку в Запорожье к Ивану Кононовичу Балюте, после которой вернулся домой и написал повесть, понравившуюся Порфирьеву.


    Дома Алексея ждала не только Татьяна, вскрикнувшая от радости, но и Виктор Крамаренцев. Заулыбался:
    - Ну, что, обошлось?..
    - Да. Но с меня взяли подписку...
    - О чём?
    - О том, что не буду охаивать советскую власть; о неразглашении допроса. А настучал на меня один наш сотрудник из "полканов" и...
    - Каких ещё "полканов"? - встревожилась Татьяна.
    - Так сейчас называют, Танечка, полковников-отставников. Да ещё "Лекасев" случайно проговорился своему фронтовому товарищу о нашей поездке. Но, к счастью, не упомянул ничего о Викторе.
    Виктор запоздало обрадовался:
    - Я больше не вернуся сюда: встроился на работу в Москве. И обмен квартирами жена уже нашла. Правда, с дорогой приплатой. А за "письмо к съезду" следователь спрашивал? - обеспокоился он, зная, что "Письмо" перепечатывалось на машинке, которую он купил.
    Алексей успокоил:
    - Спрашивал. Но я сказал, что не брал у Солженицына никакого "письма", и на этом вопрос был закрыт. А какая там у него, в "Письме", концовка!.. Никогда не забуду: "Я спокоен, конечно, что свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы - ещё успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правды, и за движение её я готов принять и смерть. Но, может быть, многие уроки научат нас, наконец, не останавливать пера писателя при жизни? Это ещё ни разу не украсило нашей истории". Пока перепечатывал 10 раз, выучил эти слова наизусть! - похвалился Алексей.
    Татьяна похвалила его тоже:
    - Ну, ты ведь, Алёшенька, много текстов знаешь наизусть! Особенно из Салтыкова-Щедрина о "глуповцах".
    Виктор заметил:
    - В июле прошлого года передавали ночью "из-за бугра" статью академика Сахарова. Призывал к разоружению, объяснял последствия ядерной войны; предупреждал об экологической опасности - сильно много, мол, везде отравляющих веществ, а цистерны в нас не долговечны, та и ядерных отходов вже накопилось. А больше всего мне понравилось, как он красиво сказал о том, шо в нас не существует никакой демократии даже у помине! Ну, не так, как в Солженицына, конечно - этот Сахаров не писатель. Но тоже крепко вмазал! Брежневу теперь лучше заткнуться и молчать о "совести и чести". Да и какая там совесть!..
    - Танечка, у нас водка осталась? - спросил Алексей.
    - Осталась. Но я, когда ты позвонил, купила ещё 2 бутылки.
    - Ах ты, умница какая! - обрадовался Алексей. - Тогда готовь ужин, посидим...
    - А у меня уже всё готово: правда, на скорую руку. Сейчас накрою.
    - Накрывай! У меня такое хорошее настроение стало, братцы, что не только выпить, но и петь хочется!
    - Так вон же гитара! - кивнула Татьяна на стену, где висела 7-струнка. И словно предвкушая что-то очень приятное, поспешила на кухню.
    Пока Алексей настраивал гитару, стол был накрыт нехитрой закуской из рыбных консервов, и они, выпив за "благополучный исход", принялись есть. Потом Алексей взял красивый густой аккорд и запел новый, недавно появившийся романс на стихи Ярослава Смелякова, ровесника Константина Симонова.

    Если я заболею,
    к врачам обращаться не стану.
    Обращаюсь к друзьям
    (не сочтите, что это в бреду):
    постелите мне степь,
    занавесьте мне окна туманом,
    в изголовье поставьте
    ночную звезду.

    Бугорком согнутого пальца Алексей разгладил на губе шелковистые лермонтовские усы, посмотрел на красавицу жену и, переполненный и любовью к ней, и счастьем, и прекрасными словами романса, стал необыкновенно красивым и сам. Глаза - синие, вдохновенные, роскошный, с тончайшими оттенками грусти, баритон, густые вьющиеся волосы с молодым блеском, владение гитарой. Всё это поразило Татьяну настолько, что она не выдержала и бросилась мужу на шею, не стесняясь гостя. Принялась целовать своего суженого, словно почувствовала вдруг, что жить осталось недолго, будто смерть уже гонится за нею курьерским поездом и скоро трагически оборвёт и молодую жизнь, и любовь, и надежды на счастье, на воспитание крохотной Юльки с такими же, как у отца, синими глазами, смотревшими на них из детской кроватки, в которой она стояла, держась ручонками за спинку.

    Я ходил напролом. Я не слыл недотрогой.
    Если ранят меня в справедливых боях,
    забинтуйте мне голову горной дорогой
    и укройте меня одеялом в осенних цветах.

    Порошков или капель - не надо.
    Пусть в стакане сияют лучи.
    Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
    вот чем стоит лечить.

    От морей и от гор так и веет веками,
    как посмотришь - почувствуешь: вечно живём.
    Не облатками белыми путь мой усеян, а облаками.
    Не больничным от вас ухожу коридором, а Млечным путём.

    Глядя на влюблённую в мужа Татьяну, дослушав, как умер последний аккорд, Виктор вдруг вспомнил:
    - А ведь это стихотворение я уже слыхал, только давно-давно.
    - Оно было написано за год до войны с Германией, - уточнил Алексей. - Но музыку сочинил кто-то лишь теперь.
    Таня всхлипнула:
    - Боже мой, какой прекрасный романс! Не слыхала ничего лучшего! А слова-то, какие чудесные!..
    Все молчали - что тут скажешь?..
    Не выдержав этой неожиданной тишины, Виктор разрядил обстановку:
    - А знаете, "Голос Америки" сообщил, когда Солженицын сидел, его жена выходила без него замуж за другого. Потом вернулася до Солженицына, но так и не развелась со вторым мужем. А теперь он ушёл от неё и, навроде, живёт из какой-то медсестрой Светловой, а на его первую жену - набросился КГБ с расспросами о "подпольной" деятельности Александра Исаевича.
    Алексей, посмотрев на жену, произнёс:
    - Мне кажется, она не предаст его во второй раз. Так что зря стараются... А вот, почему он оставил её, это - для меня загадка!..
    Когда Виктор ушёл, Алексей взял чистый лист бумаги и написал: "Наука - это радиотелескопы, направленные в звёздную бесконечность, и микроскопы, изучающие процессы в клетках организмов. А учёные - это люди, указывающие Человечеству путь в близкое и далёкое будущее, но получающие в нашей стране денег на науку меньше, чем КГБ на слежки за учёными, писателями, журналистами, вообще за гражданами. Общественное Мнение у нас - постоянно удушается. А государство, в котором его нет - недальновидно, и обрекает себя на постоянное отставание во всех сферах жизни. Но ведь и мировой прогресс страдает от недополучения наших открытий. - Алексей задумался и дописал: - Наверное, это происходит потому, что КГБ относится к учёным и писателям, как к мошкам или пылинкам: одной меньше, одной больше, какая разница! А прихлопывает всегда лучших, Личностей, у которых меньше рабьего страха в глазах. Личности - крупнее, их легче выловить из общей массы: Горьких, Вавиловых, Сахаровых, Солженицыных..."

    5

    Весной 1971 года Алексей Русанов получил из Москвы 2 рецензии на свою рукопись "Россия на взлёте", и сильно расстроился, хотя одна из них, написанная московским писателем Евгением Николаевичем Герасимовым, была восторженной. А расстроила его, вернее, вывела из себя, рецензия ровесника, печатавшегося в "Новом мире", Виталия Сёмина, в прозе которого он не видел ни особой художественности, ни бунтарства, ни интересных мыслей. И вот этот "середняк" закрыл ему дорогу в журнал, видимо, из зависти, а может быть, даже из трусости или боязни ответственности. "Аргументы" его были надуманными, притянутыми за уши, "никакими", а вывод на фоне первой рецензии выглядел чудовищно несправедливым. Во всяком случае, один из рецензентов был явно нечестен. Кто? Ни тот, ни другой Алексея не знали. Какой же смысл Герасимову восторгаться? Стало быть...
    - Напишу-ка я письмо в защиту литературы Брежневу! - воскликнул Алексей, передавая рецензии жене.
    - Зачем? - удивилась Татьяна. - От кого ты её хочешь защитить?
    - А вот, от таких критиков, как Сёмин. Вообще от дурной так называемой "советской критики". Помнишь, я тебе говорил, что представляет из себя наша литературная интеллигенция? Приспособленцы, руками которых душат прогрессивную литературу!
    - И что тебе даст обращение к Брежневу?
    - Пусть задумается, а не пора ли ослабить петлю, наброшенную на горло литературы? Тогда и сёмины будут посмелее. А то он, до сих пор, остался в душе "остарбайтером". Пару раз напечатался у Твардовского, так уж, чёрт знает, что о себе возомнил! А чтобы его печатали и дальше, он с готовностью грызёт тех, на кого показывают ему пальцем "товарищи" из Комитета по печати, а может быть, и из Комитета на Лубянке. Там на учёте все бывшие "остарбайтеры"!
    - Но, если это не так?
    - Ладно, прочти рецензии, а я засяду за письмо Брежневу, и за копии с него - крупным писателям.
    И действительно, засел. Закончил лишь к субботе, и вспомнил поездку в Запорожье. Как примчался к нему Порфирьев и восторженно объявил:
    - Лёшенька! - начал он с порога. - Ты всё хотел найти на Украине героя, равного гоголевскому Тарасу Бульбе. Так вот, едем! Я покажу тебе его живьём, как говорится. Только этот - будет покрупнее фигуры Тараса!
    - А где он, далеко?
    - Да рядом, в Запорожье. 90 минут на "Ракете" от речпорта до речпорта. Этот человек командовал в Словакии народной дивизией, которую сам создал и поднял на восстание. Твой отец его знает. В этой партизанской бригаде был и Александр Дубчек. Там - такая головокружительная история, ахнешь! Возьми "Известия", почитай, как издевались потом над этим Батюком целых 20 лет кагэбисты! Дети успели вырасти в семье "врага народа", а отец-то, оказывается, Герой из героев!
    Прочитав очерк московской журналистки о подвигах Игоря Константиновича Батюка, Алексей загорелся:
    - Едем! Ты его тоже знаешь, что ли?
    - Да, и я, и твой отец. Прихватим его с собой в Новомосковске. Это было, когда мы вошли в Словакию на выручку к нему. Рядом с нами шла чехословацкая дивизия генерала Кратохвила, сформированная в Советском Союзе. Заместителем у Кратохвила был Людвиг Свобода. Оба владели русским языком, получили за ту операцию Героев. Говорю же, целая история для романа!
    Алексей с горечью подумал: "Романа, правда, не получилось, только повесть, с которой никуда не сунешься из-за КГБ, да и сам "герой из героев" внезапно умер. И Твардовский, как передают "голоса из-за бугра", лежит в кремлёвской больнице при смерти - надорвался...". Алексей посмотрел на жену, перепечатывающую его письма Брежневу, Константину Симонову, Владимиру Тендрякову и Василию Быкову в защиту литературы. А та печатала и думала о нём: "Воспламенился теперь каким-то новым замыслом, а прекрасную повесть "Тихие люди", которую уже начал писать о наших рабах-обывателях, снова отложит. Героика для него важнее..."
    "Тихие люди" произвели на Татьяну впечатление даже тем, что идея показать, в каких условиях зарождается в душах рядовых граждан рабство, оказалась и ёмкой по смыслу, и родилась в подлинном жизненном случае. Дряхлая старушка-соседка по квартире попросила Алексея нарвать ей одуванчиков для лечения ног. Эти травки росли за их большим домом возле дворов частного сектора. Вот там и поразила его непонятная озлобленность владельцев этого "островного" мирка, обособленного от города частными заборами. На него набросилась злющая баба лет 50-ти:
    - А ну, не рви тут ничего! Я сюда выпускаю пастись свою козу.
    - Ну, и выпускайте, - ответил Алексей. - Надеюсь, одуванчики она не ест?
    - А тебе они зачем?
    - Сделаю настой для больной соседки.
    - А я тебе говорю: уходи!
    Шедший мимо участковый остановился, начальственно спросил:
    - Петрикова, ты чего раскричалась на человека?! Земля эта - не твоя, общая!
    - Та рази ж я кричу? - заискивающе заулыбалась женщина. - То у меня голос такой. А люди мы - тихие, вы ж знаете нас...
    - В том-то и дело, что знаю. Снега зимой у вас не выпросишь! Зато жалобы писать на других, чуть что - готовы даже по пустякам!
    Отрываясь от воспоминания, Татьяна вздохнула, и почему-то связала с Петриковой московского "тихого" писателя Сёмина. Написанная им, "тихая" рецензия возмутила на этот раз и её, когда вчиталась в неё повнимательнее. Поняла: "Начал "за здравие", и вдруг запел "за упокой". Странно как-то..." Глаза её вновь побежали по строчкам:
    "Пишет Русанов с большим запалом, со страстью, со знанием своего материала. Его легко, например, представить одним из офицеров того самого лётного соединения, о котором он рассказывает. И в том, как он строит свой роман, есть не только смелость гражданская, она несомненна, но и очень заметная смелость писательская. "Россия на взлёте" - произведение многоплановое, эпическое по замыслу, в нём действуют представители самых разных жизненных слоёв нашего общества, и являются они перед нами почти каждый раз в остроконфликтной ситуации. Всё это говорит и о писательском темпераменте автора, и об уровне его профессиональной подготовленности.
    Однако, к сожалению (говорю "к сожалению", потому, что и автор, и его книга вызывают симпатию), литературное произведение такого масштаба оказалось не по силам А.Русанову.
    Правда, запала ему хватило от первого до последнего слова. Но..."
    Дальше Татьяна читала уже с негодованием, понимая, что Сёмин подгоняет рецензию под свой тезис, чтобы рукопись всё-таки отклонить, что это ему почему-то необходимо сделать. А когда закончил, наконец, перечислять нужные ему для отказа "мотивы", то почувствовал, вероятно, неловкость, и решил позолотить пилюлю. Написал: "В утешение я мог бы сказать А.Русанову, что книги, написанные таким языком и на таком литературном уровне, как "Россия на взлёте", печатались, печатаются и, видимо, будут печататься. Уровень этот, несомненно, отмечен "проходным" баллом, но ведь это как раз то самое, с чем так яростно полемизирует А.Русанов".
    "Свинья! - подумала Татьяна. - Где это у нас печатаются такие вещи, да ещё и печатались?! А главное, противоречит собственной же логике, зная, что Алёша "яростно полемизирует" с политическим режимом в стране, а не с какими-то литературными канонами. Интересно, кто же дал ему задание "зарезать" рукопись? Надо будет спросить Алёшу. Он говорил, что Твардовский не мог дать такой команды, что за его спиной "режут" иногда Борисова и Берзер. Но, почему? Не сказал. Сказал лишь, что "зарезанную" рукопись у него неожиданно попросил заведующий отделом прозы в редакции "Молодой гвардии" какой-то Сякин, узнавший, что Алёша ещё не выехал из Москвы и живёт в гостинице - кто-то ему дал номер телефона. Лёша вручил ему рукопись. Тому она тоже понравилась, но вернул её через месяц почтой в Днепропетровск с запиской: "Вещь замечательная, но... напечатать не сможем". И только теперь Алёша выяснил на допросе в КГБ, что рукопись в "Молодой гвардии" была перефотографирована, а какой-то майор Симанов написал рецензию на неё - "не каждый год на редакторский стол ложатся такие рукописи..." Алёша кричал: "Сволочи! От них разбегаются за границу такие писатели, как Аксёнов, Войнович, Владимов! А "коммунисту" Брежневу и горя нет с его "умом, совестью и честью эпохи"! Ну, ладно же, придёт время, я ему напишу, что ждёт страну с такой идиотской цензурой!.."
    Татьяна, помнится, возразила: "Лёшенька, ты ведь распространял письмо Солженицына о том же!" А он возразил: "У Солженицына - сильно резко. А я попробую мягче, и со ссылкой на зарубежных писателей. Полагаю, сообразит, что я - не враг родному отечеству..."
    Вздохнув, Татьяна подумала, беря в руки черновики писем Брежневу, Симонову, Тендрякову и Быкову: "Вот и написал. Надеется привлечь к себе внимание этими копиями знаменитым писателям. Сказал: "Поймёт, что это письмо читают Симонов, Тендряков, Быков, а те, ясное дело, дадут почитать и другим... может, задумается, а?.."
    Татьяна горько усмехнулась: "Это "Ильич"-то задумается? Алкаш и бабник!.. Эх, Лёша-Лёшенька, пустое это всё. Их надо только стрелять, как Мария Спиридонова генерала Луженовского или, как Засулич. А ещё лучше бы - как в Александра Второго, чтобы тряслись от страха! Их можно - лишь испугать: ведь трусливые же все". Развернув папку с письмами, она принялась читать письмо мужа Брежневу. Ссылаясь на статью Г.Куницына "о задачах литературы" и на статью Алана Силитоу "Сквозь тоннель", муж писал: "Противоядие художественному застою - это писатель, творящий новые образы, новые ситуации... Между писателями, не отступающими от знакомых образов, и писателями, создающими новые образы, всегда происходит борьба. Их соперничество настолько острое, что не следует ещё больше утяжелять задачу писателя со стороны... Там, где народ и правительство становятся единым целым, художественное процветание одного оказывает поддержку другому... Авангард искусства - это живой дух общества. Искусство, которое живо и находится в конфликте с окружающим миром, возбуждает энергию тех, кто к нему приобщается, оно тревожит и обостряет успокоившийся ум".
    Письмо было программным, большим. Муж написал много интересного и важного затем от себя, без ссылок на чужие статьи. Но, чем дальше Татьяна читала его, тем всё более чувствовала и понимала, что секретари Брежнева даже не покажут ему письма - не в коня корм. Они моложе и умнее своего начальства, и знают правило: "не раздражай, оно и не будет вонять". В Кремль бесполезно стучаться. Там нет патриотов. Это затхлый бездонный колодец. Даже собственное эхо не возвращается оттуда. Так что не будет никакого отклика.
    Прочитав призывы мужа к Симонову, Тендрякову и Быкову, Татьяна разволновалась: "Алёшенька, милый, любимый мой! Ты же, такой умница, знаешь людскую психологию, а стучишься в закрытые двери, словно наивный ребёнок! Ведь промолчат и они. И, конечно же, никому не покажут, чтобы не возникали вопросы: "Вы ему ответили? Что?.." А кто-нибудь ещё возьмёт и стукнет искусствоведам в "штатском": "А Симонов, знаете ли, показывает писателям странное письмо какого-то Русанова..." И уже этого достаточно, чтобы превратиться в молчаливого раба и не "высовываться". Лёшенька, ты же наизусть знаешь Щедрина. А про "премудрого пескаря" забыл. На что ты надеешься?" - Охватив голову руками, взмолилась:
    - Не надо посылать эти письма, не надо!
    - Нет, надо! - отрезал муж. А она вспомнила рассказ Василия Емельяновича о том, как его пригласил генерал Кашеров к секретарю обкома, чтобы поговорить о его брате, а после какой-то ссоры там, по-хамски оскорбил Василия Емельяновича в коридоре матерными словами.
    И вот теперь, с отчаяния от слов мужа, к ней явилась тоже детская идея: "А позвоню-ка я Кашерову! Проверю на храбрость..." Эта шальная мысль возникала у неё и когда мужа вызвали на допрос. Но тогда она лишь хотела выяснить у Кашерова, если муж не вернётся домой, в чём его обвиняют. У главного редактора газеты, в которой она работает, на столе лежал маленький телефонный справочник "для служебного пользования", изданный в типографии КГБ, в котором были "закрытые" номера служебных и домашних телефонов высших должностных лиц города и области. Из него она выписала номера телефонов начальника областного КГБ. Но муж вернулся с допроса, и она не стала звонить генералу. Однако теперь вспомнила про номера, и решилась позвонить ему на дом. День был не рабочим, не захотела обращаться к нему по имени и отчеству, а только подумала: "Если трубку возьмёт кто-то из членов семьи, сразу же отключусь". Но к телефону подошёл он сам и, видимо, по привычке, а может, ждал звонка от кого-то по службе, представился:
    - Кашеров слушает.
    - Как вы относитесь к революционерке Марии Александровне Спиридоновой?
    - Кто это?
    - В 906-м году убила Тамбовского губернатора Луженовского за жестокость.
    - Кто со мной говорит, спрашиваю?! Ни здравствуйте, понимаете, ни тебе до свидания, а сразу...
    - Ну, попрощаться мы ещё успеем, - холодно перебила Татьяна. - А вот здороваться с вами - я не могу. - Она предусмотрела весь разговор до мелочей, вспомнив рассказ мужа "Сволочь и патриот". Этот лже-патриот должен теперь задать ей вопрос: "Почему?" И он его задал:
    - Почему?
    - Потому, что подпольная организация "Новая Народная Воля" решила вас либо скомпрометировать перед КГБ СССР, либо, если это не удастся, и вас не выгонят со службы, то ликвидировать террористическим путём. Люди для этого уже готовы.
    - Послушай, ты что, сумасшедшая, да? Или напилась, и не понимаешь, кому ты звонишь?! Кто ты такая?!.
    - Ну, если мы перешли уже на "ты", тогда слушай... Моя фамилия - Софья Перовская, а мой муж Степняк-Кравчинский. Устраивает это тебя?
    - Оставь свои дурацкие шутки! Я знаю историю не хуже тебя! Их давно нет в живых, а ты...
    - Как и генерала Мезенцева и царя Александра Второго. Очередь - за твоё хамство и жестокость - за тобою!
    - Да ты что, сволочь, себе позволяешь?! Кто ты такая?!.
    - Я не сволочь, я кандидат наук. А ты - не патриот.
    - Ну, нет! Я как раз патриот. А вот ты, докажи мне, что ты "кандидат"! А ну, скажи хоть что-нибудь по-учёному...
    Она и к этому была готова, повторила мысль мужа, высказанную им и понравившуюся ей:
    - Ну, что же, "Патриот", слушай. Поговорим тогда о производительных силах и производственных отношениях... Производственные отношения в государстве определяют уровень развития общества. Если они похожи на отношения "хозяев жизни" и их рабов, то общество уверенно движется не к патриотизму, а к безразличию ко всему, а самое главное, к безразличию к своим производительным силам. Вследствие чего эти производительные силы резко отстают от развитых стран.
    Он молчал, продолжал слушать её, и она, удивлённая этим, спросила:
    - Ну, как, хватит для начала или продолжать?
    Он перешёл вдруг на "вы":
    - Так как же вам, образованному человеку, не стыдно так со мной разговаривать, а?
    - Но вы же разговариваете с людьми, которых приводят к вам, на языке тюремного ворья! А когда с вами, только чуть пожёстче, но без мата и пошлости, так сразу не нравится?
    - Мне лично не нравится, что вы, учёная, а не читаете газет. Партия подводила в позапрошлом году, совсем недавно, итоги развития наших производительных сил за 50 лет, итоги великих достижений советской власти, а вы...
    - Ну, и что мы имеем через 50 лет при вашей "демократии"? Цензуру? Всеобщую слежку за людьми? Ведь "лично ваш комитет", как вы любите произносить, не пресек деятельности ни одного шпиона! Зато ваши психушки уже наполнены такими учёными из нашего народа, как математик Плющ! А неравенство перед законом? Самое распространённое явление! За свободные высказывания - негласный надзор. Мы окружены армией ваших стукачей, которым вы платите, кстати, из народного кармана. Ну, и образец "равенства" по-вашему - это печатание "кремлёвских" денег, которые придумал для себя и своей номенклатуры ваш вождь под рубрикой "для внутреннего пользования". Эти деньги - дороже американских долларов! Приплата - опять же, из нашего кармана - к вашей "зряплате"! Вот, какие получаются итоги, на самом деле. И если эти "достижения" будут продолжаться и дальше, в стране наступит финансовая катастрофа, крах! Проедание народных средств без их восполнения, разве это...
    - Замолчи, тварь! - заорал генерал в трубку. Видимо, сидел у себя в отдельном кабинете или просто не было в доме никого. - Ты решила, что умнее других, и я тебя не поймаю, да? А вот и поймаем! У нас в городе не так уж много кандидатов наук из баб. Перешерстим всех!
    - Ну, и примитив же ты, "Патриот". Пока вы там будете "шерстить", а я - даже не из вашего города, смотри не останься без шерсти сам! Наша организация состряпает на тебя такие "улики", что и в тюрьме не отмоешься, там тебе ещё уголовники добавят! Сделают из тебя "петуха"...
    - Ох, ты, какая многоопытная сволочь! Сидела, что ли? Откуда знаешь про "петуха"? - Но голос был уже не тот: в нём подрагивал прокравшийся, наконец, осмысленный страх. Кашеров поверил в "организацию". А поверив, понял, как легко в государстве всеобщей подозрительности обгадить человека так, что всю жизнь от него будут все отворачиваться. - Кто тебе дал мой телефон?
    - Андропов. Могу дать и его телефон. Хотите?
    - Если надо будет, узнаю сам, - всё ещё раздражённо проговорил генерал, но в голосе уже явственно звучала и опасливость, а возможно, и страх перед неизвестностью. Откуда знать, кто эта женщина в самом деле? Может, действительно связана с какой-то московской организацией - уж больно смело и уверенно себя чувствует. А вот с ним никогда ещё такого не было: появилась неуверенность. И он опять перешёл на "вы":
    - Не пойму я вас: к чему всё это, чего вы хотите?
    - А я вам это сразу сказала. Забыли? Так что с Юрием Владимировичем вам всё равно придётся иметь дело.
    - Кто это? - встревожился голос.
    Татьяна, когда собиралась звонить Кашерову в день вызова мужа на допрос, подумала и про Андропова. Готова была даже поехать к нему в Москву, чтобы вызволить мужа. Поэтому узнала всё, что было известно, и про него. А уловив в голосе генерала тревогу, презрительно "удивилась":
    - Вы что же, не знаете, как зовут вашего главного начальника?!. Ну и ну!
    - А вы его, откуда знаете? - схитрил напустивший в штаны служака.
    - Мы много чего знаем! Я имею в виду организацию. Я - лишь выполняю поручение.
    - Какое поручение?
    - Позвонить вам.
    - А зачем? - спросил Кашеров откровенно дрогнувшим голосом.
    - Чтобы жил теперь в страхе, и не хамил людям. А дальше - дело уже не моё.
    - Так вы что, больше и не позвоните мне?
    - А вы хотите, чтобы я вам позвонила ещё?
    - Да.
    Она деланно усмехнулась:
    - А, понимаю: хотите засечь телефон. Но это пустое занятие.
    - Почему пустое?
    - Не удастся. Всё продумано, мы профессионалы в делах конспирации.
    - Сомневаюсь...
    - Ладно, чтобы вы убедились, принимаю ваш вызов, "Патриот": позвоню как-нибудь ещё. Но, уже не домой, а на службу. Всего!..
    - Подождите, не вешайте трубку! - заторопился Кашеров. - Я сейчас схожу на кухню, там у меня чайник на плите... И тогда договорим. Я вам тоже хочу сказать кое-что.
    - Ну, что же, сходите. Убедитесь... - Татьяна повесила трубку и метнулась к отвёртке, лежащей наготове возле коробки подсоединения телефона к линии. Несколько секунд, и телефон был отсоединён. Выжидая, она подумала: "Ну-ну, иди к соседу, звони на АТС, чтобы засекли! А вернёшься к трубке, не будет уже ни звука!" Но тут же её охватил ужас: "А вдруг телефон не отсоединится? Тогда мы с Алёшей пропали! Какая же я торопливая дура!.."
    Подсоединив телефон снова, она вернулась к аппарату, дрожащей рукой сняла трубку и... успокоилась: появился длинный зуммер. Если бы шли гудочки, это означало бы, что её телефон у генерала на "крючке", можно засекать, откуда был звонок. С благодарностью к Аршинову, она подумала: "Больше из дому я ему звонить не стану. Да и голос придётся изменить, чтобы забыл мой настоящий. А хо`лода под шкуру я тебе, хам, ещё нагоню! Чтобы и спать не мог потом спокойно!"
    Мужу, когда он вернулся домой, Татьяна об "игре" с Кашеровым не сказала - побоялась, что не разрешит "доиграть". Да и счастлив он был без меры: начал писать повесть о командире партизанской дивизии.
    - Танечка, солнышко, ты даже представить себе не можешь, ка-кую удивительную историю отца и сына я хочу писать! "Лекасев" прав: эта пара, куда значительнее Тараса Бульбы и его сыновей! Так что, мне предстоит не повесть, а, возможно, целый романище! И цензура, может быть, пропустит: такой подарок украинскому народу нельзя запретить! Да, кстати, о настоящем отце этого запорожского героя забыл я его расспросить. Так в повести я дам ему в отцы Батюка, которого знал Николай Константинович! Помнишь, он говорил об этом в Феодосии, да мы не обратили внимания. Но теперь, в художественном произведении я сделаю всё ещё интереснее, чем было в жизни! Я сочиню, что Николай Константинович был единственным человеком, оставшимся в живых, который знал, как погиб отец Батюк. Погиб трагически, но как герой! И сын оказался героем: был вывезен из Запорожья молодым человеком в Германию в 41-м году, бежал в Словакию, организовал там партизанский отряд, затем поднял на восстание всю Словакию, когда партизанил. Но его геройство и подвиги присвоил себе какой-то майор Коркин из Саратова, энкавэдист. Получил вместо него звезду Героя Советского Союза. А настоящий герой и по сей день опозорен. Вернее, был опозорен. Сейчас в его деле уже разбираются... Но он-то остался без обеих ног! А его дети выросли с опущенными головами: дети "предателя". Ух, как я это всё закручу!..
    - А кто же взялся за восстановление справедливости? - поинтересовалась Татьяна.
    - Одна журналистка, вот, как и ты. Спецкор "Известий". Такой очерк, оказывается, напечатала про него, помнишь, Порфирьев приносил перед отъездом? Игорь Константинович даже расплакался, когда прочитал.
    - Ты этот очерк привёз назад?
    - Ну, конечно же!

    6

    История, которую Татьяна прочла о неизвестном ей безногом герое Батюке, ещё более подогрела теперь её ненависть к мерзавцам из КГБ. А тут муж принёс домой стихотворение какого-то тульского поэта Олега Афанасьева о рабах, которое он переписал из одного московского журнала. Оно тоже подстегнуло её к действию...

    Привыкший к славе и победам,
    Прикрывший лаврами чело,
    О поражениях и бедах
    Не хочет слышать ничего.

    Он - Рим. Ему рабов хватает,
    Привыкнувших молчать.
    Он - празднует, и не желает
    Ничем свой праздник омрачать.

    Вот потому гонца из провинций,
    Что про опасность мчал сказать,
    Он, как за грубую провинность,
    Приказывает - наказать!

    А та опасность - всё страшнее,
    И снова скачет в Рим гонец.
    И снова, получив по шее,
    Гонец умнеет, наконец.

    Гонец молчит и еле дышит,
    Не говорит уж ничего -
    Иль только то, что хочет слышать
    Рим всемогущий от него.

    А рядом шёл уже Атилла
    Вдоль варварских рядов.
    И Рим - погиб. Ему хватило
    Молчать умеющих рабов.

    Татьяна воскликнула:
    - Так ведь и Кремль - как Рим! Точно такой же.
    Муж улыбнулся:
    - Танечка, ещё 2600 лет назад Марк Туллий Цицерон, выступая в римском сенате, сказал, обращаясь к сенаторам: "Первый закон истории - бояться какой бы то ни было лжи, а затем - не бояться какой бы то ни было правды". А у нас, как и в Риме, несмотря на предостережение Цицерона, страх повязал души людей мёртвой петлей, концы которой находятся: один - в КГБ, а другой - в Кремле. Стоит Брежневу дать команду, и КГБ затянет свой конец, как над всей Чехословакией. Так что...
    - А я, Алёша, как-то сидела в библиотеке и выписала высказывание, написанное в общем томе "Карл Маркс, Фридрих Энгельс": "Цель, для которой требуются неправые средства (как вот в случае с Чехословакией) - не есть правая цель". А "из-за бугра", я как-то слушала ночью в прошлом году, "голоса" сообщали, что Никита Хрущёв бегал возле своей дачи в подмосковном лесу с сачком для бабочек и с фотоаппаратом. А по вечерам диктовал на магнитофон свои "Воспоминания". Представляешь себе, что это за "воспоминания"? Засадил преподавателя военной академии генерала Григоренко, профессора истории, в психушку, а теперь пишет... Ну, писал бы, допустим, Молотов, человек грамотный и не пьющий, а то алкоголик с 5-классным образованием.
    Муж с её насмешкой не согласился:
    - Молотов - стопроцентный раб и трус. Он даже не подумает написать что-то серьёзное, не то, чтобы решиться на это практически. Впрочем, из трёх писателей не побоялся ответить мне на письмо лишь Василь Быков. Правда, на четверть странички, но всё же. Симонов и Тендряков промолчали. Ну, а Хрущёв, я думаю, при всей его малограмотности, может всё же отважиться на поступок. А при его честолюбии, даже рассказать о Кремле вещи, от которых Брежнев обоссытся. Поэтому, я полагаю, за "Кукурузником" установят такую слежку, что и всех его бабочек достанут из сачка и допросят с пристрастием!
    Татьяна съязвила:
    - Да где же этот старый пьяница собирается напечатать свои "воспоминания"? Сам же, поганка лысая, ужесточил цензуру, и без того жестокую! А сейчас захотелось свободы слова.
    - Не свободы ему хочется, а очиститься перед нами от дерьма, которое Брежнев приказал вылить на него. Обида его захлёстывает. И выход у него только один: переправить магнитофонную плёнку куда-нибудь за границу. Как другие. А что? Может, мы ещё будем ему благодарны за это. Когда-нибудь...


    В воскресный день у Татьяны отчего-то было тяжёлое настроение, и она решила съездить в Новомосковск. Она всей душой полюбила свекровь, ставшую ей доброй и заботливой матерью. Неожиданно захотелось прижаться к ней, посидеть рядышком, заодно и побыть с дочерью. Да и день выдался какой-то серый, не по-весеннему неприютный, словно плаксивая осень. И сон нехороший приснился. А Мария Никитична мастерица разгадывать сны и утешать. Господи, какое счастье, что послал ей, сироте, утешение.
    Муж усадил её на мотоцикл, передал привет старикам, но, судя по голосу, не рад был тому, что она вернётся лишь к вечеру. Ну, да что теперь, и без того настроение грустное...
    Доехала она быстро, но перед спуском к речке, где жили старики, её догнал, словно неслышно подкрался, мелко заморосивший дождь. Сначала увидела над лесом, по ту сторону речки, низко идущие сизые облака, а потом везде зашуршало, и на тропинке, покрытой прошлогодней листвой, стало мокро и скользко ехать на мотоцикле. В молодой листве деревьев дождь словно с кем-то шептался. Захотелось, вроде бы без причины, поплакать. И Татьяна заторопилась к свекрови...
    Мария Никитична встретила её с такой тёплой радостью, с таким счастьем в глазах, что настроение Татьяны сразу изменилось, но, обнимая свекровь за плечи, она всё же расплакалась - уж очень трогательно Мария Никитична прошептала ей, целуя в глаза и щёки:
    - Здравствуй, наше Солнышко, наша красавица ненаглядная! Уж как я рада тебе, нет слов! А мне вчера и сон приснился хороший! Ну, как вы там?.. Как Алёша?..
    - Спасибо, здоров, передаёт вам привет! А вы со мною - ну, прямо, как Алёша! Он тоже меня зовёт Солнышком.
    - Он же любит тебя, милая, не чает души в тебе! Да и как же не любить такую?!.
    - Я его тоже люблю, мамочка! Да так, что сердце иногда начинает дёргаться в груди, как у воробья. Даже дыхание замирает и вся душа.
    - Ну и хорошо, это же счастье, Танечка! - погладила её свекровь по кудрявой голове. Позвала: - Отец! Смотри, кто к нам приехал... - И снова к невестке: - А не пора ли тебе родить нам ещё и внука? Да фамилию сменить на Алёшину. Зачем оставила себе девичью?
    - Так ведь у меня все документы на Куликову. Это фамилия моего папы. Я потом расскажу вам, в чём тут причина, - пообещала Татьяна. - Дело было в суеверии мамы... Я расскажу вам после, расскажу...
    К ним шёл из сада, мокрый от дождя, Иван Григорьевич в плаще - оказывается, накрывал в огороде скошенную траву для кроликов. Обрадовался тоже:
    - Вот, Танечка, теперь у меня и повод есть! Просил вчера водочки, а Маша отказала: "повадился", говорит. А что я, пьющий, что ли?..
    - Так я вам привезла! - обрадовалась Татьяна, целуя свёкра в колючие щёки. - Как чувствовала!.. - Она передала ему сумку: - Там и колбаска копчёная.


    В Днепропетровск Татьяна вернулась, прихватив с собою из огорода свекрови валявшуюся поллитровую стеклянную банку без дна. Рядом стояли ещё 3 такие банки с рассадой из семян помидоров. Татьяна её помыла, попробовала в неё говорить, как в телефонную трубку, и сразу поняла: это именно тот "мегафон", который ей нужен для разговора с "патриотом" Кашеровым. Сомнение было лишь в том, пройдёт ли в банку часть телефонной трубки с микрофоном?
    "Ладно, на месте видно будет", - сунула она баночку в сумку перед тем, как попрощаться. Обед прошёл "под рюмочки", в дружеской беседе. Татьяна решила, что поступила правильно, съездив в гости. И повидались, и настроение выправилось, и рассказала про суеверие своей матери, и про свой сон. Вчера ей приснилась какая-то цыганка, предлагавшая погадать. Но и во сне она вызвала у неё тревогу, и Татьяна отказала цыганке. Свекрови тоже сон не понравился, однако утешила: "Пустое. Раз ты ей отказала, ничего и не будет. А вот история с твоей мамой, это меня прямо пугает. Плохая была у тебя бабка: разве можно проклинать родителей? Какие бы ни были!.." Губы у Марии Никитичны дрожали, она не могла даже скрыть охватившего её страха. Успокоилась только тем, что решила пойти в церковь, поставить Богородице свечу и просить о прощении и снятии греха с невинной невестки.
    В дороге Татьяна успокоилась тоже - а может, это усталость и водка подействовали. В Днепропетровск она въехала, забыв обо всём, думая только о муже: "Ещё 5 минут, и увидимся! Господи, какое счастье, что он у меня есть!.."
    Из окна 4-го этажа, где теперь жила Татьяна с мужем и дочерью, виден весь Днепр, фермы железнодорожного Мерефа-Херсонского моста, протянувшегося с левого берега реки на эту сторону, часть парка имени Тараса Шевченко справа, на возвышении. Красивое место. А главное, тихое...
    Направляясь домой, Татьяна вспомнила про "мегафон" в сумке, посмотрела на часы - 18.15. "Позвонить? Вдруг на работе..." Будка с телефоном-автоматом есть возле кафе при гостинице - тоже по пути. "А почему бы и нет?" Остановила мотоцикл. Зашла в будку, достала банку-мегафон, опустила монетку и набрала служебный номер генерала. Оказывается, ещё не ушел - снял трубку:
    - Кашеров слушает...
    Она просунула трубку с микрофоном в банку, проговорила словно в бочку:
    - Это я, выполняю обещание...
    - Кто этот "я", не понял?
    - Ну, как же так, генерал-"Патриот", вы же сами просили меня позвонить.
    - А, это вы, товарищ "Кандидат"? Что-то у вас с голосом... я не узнал вас.
    - Это мегафон, в целях конспирации. Вы же прошлый раз назвали меня "сволочью", и приготовили аппаратуру записать мой голос.
    - Зачем так всё усложнять? Ну, погорячился я - с кем не бывает?.. Прошу извинения. Здравствуйте!
    - Вечер добрый.
    - Так, что вы хотите?
    - Хотели чего-то вы. А я высказала уже всё, добавить мне нечего.
    - Так уж и нечего? Да бросьте вы этот свой мегафон! Был такой красивый голос, а теперь "бу-бу-бу", "бу-бу-бу".
    - Ничего убирать я не буду. Говорите, что вы хотели, и кончим на этом!
    - Я не могу щас... Не та обстановка...
    - Ясно. Позвоню в другой раз... - Татьяна повесила трубку, спрятала банку в сумку и вышла из будки, улыбаясь: "А неплохо всё получилось..."

    Глава восьмая
    1

    Жизнь во многом похожа на игру, но это всё-таки не игра. А кто иногда забывается и начинает превращать её в игру, тот подвергает себя порою смертельной опасности. Лёгкость, с какою прошли несколько разговоров Татьяны с генералом КГБ, притупила в ней бдительность, и умная, в общем-то, и решительная женщина и журналистка стала допускать ошибки. Сначала мелкие - увлеклась "игрой". Потом более крупные - ограничила свои телефонные разговоры с "тупым служакой" всего лишь 5-ю городскими будками, из которых ей удобно было звонить. Да, она каждый раз звонила не из предыдущего автомата. Но... это был всего 1 из 5-ти вариантов, что не представляло особого труда взять под неусыпный контроль все 5 одновременно. А летом она совершила 2 "прокола" уже по-настоящему: на взятых под наблюдение автоматах дважды засекли "странную женщину", которая приезжала на мотоцикле, в телефонной будке надевала на трубку какой-то непонятный предмет, а затем стремительно, будто опытный гонщик, уносилась от будки так, словно за нею гнались.
    Генерал Кашеров, записавший все 12 разговоров на магнитофон, понял: "Сволочь", которая его пугает своей многозначительностью, возможно, блефует. Но, как бы там ни было, "бабу эту пора ловить, а дальше видно будет, что с ней делать? Если удастся доказать вину, дорога одна - в тюрягу. А нет, напугаю до усёру, и отпущу..." Кашеров в глубине души побаивался всё же и мести, несмотря на то, что "баба". В одном из разговоров с нею, когда он попытался её пугнуть тоже, она сказала: "Знайте, если хоть что-нибудь со мною случится, вам конец, "Патриот": наши мужчины, в отличие от ваших, не ленивы и доводят дело, когда нужно, до конца!" И повесила трубку. Еле дождался потом её звонка и уже не пытался ей угрожать. Но поймать решил всё-таки твёрдо. Устал: возраст не тот...
    Татьяна тоже почувствовала какую-то опасность и решила не звонить дураку - да и сон опять приснился ей нехороший 2 дня назад. Приснилась бабушка, Татьяна Павловна Бахметьева. Повинилась: "Прости меня, милая, что страдаете из-за меня. Но ты - будешь последняя, кто терпит. Больше не пострадает никто". "А как же я, бабушка?.." "Узнаешь, когда встретимся..."
    Сон показался зловещим: разговаривать с умершими считалось не к добру.
    23-го июля ей предстоял напряжённый день. Нужно было съездить в Кривой Рог, спуститься там в шахту "Гигант-Глубокая", взять интервью у бригады скоростной проходки Шумейко, посмотреть, как работают, подняться "на-гора" и вернуться домой, чтобы к 25-му положить на стол редактора готовый репортаж к очередному выходу газеты.
    Самым интересным для Татьяны было попасть в шахту - никогда не бывала под землёй. Поэтому 23-го она поднялась до рассвета, выпила чашку кофе, заела булочкой, которую намазала маслом, приложив пластинку голландского сыра, и метнулась во двор, где был теперь построен небольшой гараж с погребом для картошки. Мотоцикл был заправлен ещё с вечера, коляску Алексей отделил от него, и она легко его вывела из гаража, закрыв за собою железную дверь на замок. А затем - только ветер за ушами! Дорога в такую рань обычно свободна, ехать надо было далеко, 120 километров, и она полетела, как ласточка, легко стелясь над асфальтом шоссе. Недаром у неё на шлеме-каске, в лобовой части, была отпечатана с цветной "переводной" картинки летящая ласточка. Выжимая то 100, то 120 километров, она домчалась к месту быстро.
    Потом было знакомство с начальством, которое перед её красотою прямо-таки расстилалось: "Такая женщина прилетела из Днепра на мотоцикле!" Это были 40-летние инженеры, знавшие толк не только в горном деле, но и в жизни. Шутили с нею, улыбались, старались понравиться. Она, весёлая и жизнерадостная, улыбалась им тоже. Затем был спуск в клети. Тёмные штреки, по которым ехали вагонетки с рудой. Светлячки шахтёрских лампочек. Она получила инструктаж, и тоже шла в каске с лампочкой. И, наконец, забои, в которых, согнувшись, работали горняки из бригады Шумейко.
    Татьяна растерялась, увидев, что никакого "героического труда" нет, а есть тяжкий труд каторжников. И поняла, "рекорды" проходки здесь не из-за передовой советской техники - техника была допотопная, а за счёт сноровки рабочих и "потогонки". Ну, "потеть" - дело в государстве привычное, а вот, как об этом написать, она не знала.
    После поднятия "на-гора", её повели в столовую, хорошо и вкусно накормили, а в конце рабочего дня она уже снова неслась по дороге. Однако шоссе на этот раз выглядело по-другому - сотни машин. В Большой Софиевке она заправила бачок бензином "Б-72" и понеслась дальше, радуясь тому, что скоро будет дома.
    В Днепропетровск въехала в 8 часов вечера - было пока светло - а через 15 минут (в городе движение мучительнее, по сравнению с полевым) оказалась уже возле парка Чкалова, откуда раза 2 или 3 звонила "Патриоту". Вспомнив, что на багажнике у неё лежит в сумке стеклянная банка-мегафон, которую забыла выбросить, Татьяна решила: "А позвоню-ка я этому мерзавцу на прощанье ещё раз! Последний..."
    Для того, чтобы подъехать к знакомой будке телефона-автомата, стоявшей недалеко от въезда в парк за общественным большим туалетом, нужно было проехать с проспекта Карла Маркса метров 70, поставить мотоцикл возле старой акации, снять с головы шлем, достать из сумки банку, положить её в каску и... пройти к будке.


    Вот уже 5-е сутки генерал Кашеров установил почти круглосуточное наблюдение за 6-ю телефонами-автоматами города, в которых предполагалось появление женщины на мотоцикле. Если она будет говорить в телефонную трубку через какое-то устройство, это и есть подозреваемая и её необходимо задержать. В каждую группу выделялся один мотоцикл, 3 сменяющих друг друга мотоциклиста из оперативщиков, а в двух местах "наибольшей вероятности", как парк Чкалова и телефон-автомат возле гостиницы у нового здания цирка, было выделено ещё и по одной "Волге" с водителем и начальником группы захвата. Установить номер мотоцикла, а заодно и его владелицу из-за темноты ни разу не удалось, да и "объект" уже трижды исчезал быстро и неожиданно. Женщин, получивших права на вождение мотоцикла, было всего 15, но ни одна из них под подозрение не подходила - либо у них были безупречными биографии, либо настолько далёкий от "криминала" или "политики" образ жизни, что оперативный совет сошёлся на версии о том, что мотоциклистка "приезжает из другого города либо из района". Мотоциклисты-оперы, как и оба начальника групп захвата на "Волгах", снабжены были милицейскими телефонами "Ласточка". Слышимость этих "Ласточек" простиралась всего на 3 километра, но, в случае погони, сочли, что этого будет достаточно - не радиопередатчики же с собой таскать! Крайние сроки дежурства - до 24-х часов; самой операции - после 10-ти дней дежурства. Первые 4 дня ничего не дали, и вся затея "захвата" стала казаться исполнителям нелепой, а приказ ("при задержании не грубить, физического насилия не применять, лишь установить личность и факт "хулиганства по телефону") выглядел смешным. Разве "хватание" этой бабы и привоз её в КГБ - не физическое насилие? А если она, допустим, начнёт вырываться или укусит? Так ей что, и по морде заехать нельзя?.. Какая-то игра, а не серьёзная операция: намёки на политическую диверсию, а прямого указания на то, кого надо изловить, нет. На 5-е сутки дежурили уже вяло, без особого внимания и интереса к этой "горе-операции".


    Сойдя с мотоцикла возле акации и положив в каску стеклянную банку, Татьяна вдруг остро почувствовала опасность - показалось, что как-то неестественно задёргались в "Волге", стоявшей метрах в 15-ти от неё, двое мужчин: один за рулём, а второй рядом с ним, что-то выхвативший из кармана и вроде бы взволнованно проговоривший: "Второй, второй, я - первый. Похоже, объект появился, проверьте! Приём".
    Войдя в красную будку автомата, чувствуя нервный озноб, она торопливо набрала номер телефона не Кашерова, смотревшего в это время телевизор у себя дома, а свой домашний телефон. Трубку снял муж:
    - Слушаю, - спокойно сказал он.
    А вот она, испытывая уже не просто волнение, а настоящий страх - мимо будки прошёл какой-то мужчина, пристально посмотревший на неё, заторопилась:
    - Алёшенька, это я. Нахожусь уже в городе, но мне надо сделать один звонок... Тут за мной, похоже, следят "искусствоведы в штатском". Так, если что, посмотри потом в поварской книге раздел "грибы". Страница 222. 3 двойки. Стоит в кухне, на полке. Ну, всё, всё! До встречи! Минут через 25. Целую.
    Татьяна повесила трубку, взяв из шлема банку, поставила её на пол и вышла, надевая на ходу шлем на голову, а затем побежала к мотоциклу. Включая зажигание и беря руль в руки, она снова услышала в вечерней тишине голос: "Второй, второй, она уходит! Преследуем!.." Сомнений больше не было, убрала ногой подставку, вскочила в седло, дала рукояткой газ, и с места рванула на выезд из парка.
    Всё-таки она была не только отчаянным человеком, но и азартным: "Ладно, преследуйте! Посмотрим, что у вас получится на вашей колымаге!.." Она ещё не знала, что "Второй" - это опер-мотоциклист, заспешивший по команде "Первого" к своему мотоциклу, спрятанному в кустах. Решив, что легко уйдёт от неповоротливой "Волги" по узким проулкам, она прикинула: "Начиная с поворота на улицу Серова, сверну потом сразу влево, потом опять влево и на проспект возле "Дворца пионеров". А там видно будет... Главное, домчать до танка в конце. Оттуда вниз, к "Памятнику Славы". От него влево, на мою Набережную. И через 3 минуты я уже в своём дворе и в гараже!"
    План был разумным. От "Волги" она оторвалась, ещё не доехав до Горного института. Но... её всё время преследовал сзади, даже в узких улочках, треск мотоцикла. А после танка она оглянулась и увидела позади мотоцикл. Поняла: "Ах, вот оно что, у вас был предусмотрен и мотоциклист! Значит, сразу домой мне сейчас нельзя. Уйду от него по железнодорожному мосту, на ту сторону Днепра. Уж гебист на такой фокус не решится?! А с той стороны вернусь домой по Новому мосту. Опоздаю?.. Зато не узнают, где я живу. Не поймут, что я жена Алёши. Странно, а как же они меня вычислили, если не знают до сих пор, кто я? Иначе давно уже забрали бы дома. Ай, да "Патриот"! Оказывается, не такой уж и дурак?.. Но всё равно - загадка. А я в такие загадки больше не играю, хватит! Да и вообще, дура: ну, зачем было связываться? И себя могла подвести, и Алёшу. Ой, какая же я всё-таки идиотка!! Ведь уже был сигнал от бабушки!!! Значит, нечего было и ехать в этот парк, где мне устроили засаду и ждали.
    Ой, Господи! Так теперь они, значит, и номер мотоцикла установили? Правда, в сумерках, может, тот тип, что заглядывал, и не рассмотрел? Да он и пошёл не к моему мотоциклу... А если и видел, то надо ещё доказать: за что меня задерживать? Го`лоса-то - настоящего, моего - у них нет! А в первый раз у генерала не было наготове магнитофона. Так что, посмотрим..."
    Выскочив после памятника Славы на железнодорожный переезд, Татьяна, сбавив газ, резко свернула влево и поехала по шпалам железнодорожной колеи, уходящей на подъём к Мерефа-Херсонскому мосту. Оглянулась. Мотоциклиста не было...
    Приноравливаясь к езде по тропинке между двумя колеями железной дороги - буквально между концами шпал - она прибавила скорость, думая о часовом на въезде на мост: увидит в сумерках или нет? Если бы не огромный диск рано взошедшей луны над Днепром, может, и не увидел бы... "А вдруг спит в своей будке? Да хотя бы и не спит, но "кемарит". Пока услышит треск мотоцикла, пока выбежит, я уже проскочу... - подумала она. - Ах, бабушка, бабушка, ну, зачем тебе было проклинать своих родителей? Ведь это всё из-за тебя!.."
    Сзади послышался треск мотоцикла. Оглядываться нельзя, вильнёт руль! Увеличивая скорость ещё, она торопливо подумала: "Всё-таки решился, "искусствовед" сраный!" И тут же услыхала где-то сзади, ещё далеко, нарастающий шум идущего поезда и предупредительный гудок. Всё в её груди затрепетало от страшного предчувствия, да и часовой выскочил из будки - но не в военной форме, "вохровец". Наставил винтовку, что-то кричал...
    Она, повернув рукоять газа, рванула вперёд и проскочила. А когда оглянулась, вохровец уже был перед остановившимся "искусствоведом". "Спасена!" - обрадовалась она и поехала между колеями по железному мосту, который уже сотрясался от идущего сзади поезда.
    Уставшие за день на руле руки дрожали, губы тоже. Ощущая на ресницах слёзы, туманившие глаза, она шептала:
    - Лёшенька, милый, прости!..
    Наверное, она почувствовала, что сзади её догоняет темнота Вечности. Руль в руках вильнул вправо (там только что промчался, пышущий теплом ада локомотив), и следующий вагон ударил её своими ступеньками по затылку. Больше она ничего не помнила. В голове взорвался яркий огненный шар, мотоцикл, отброшенный вместе с нею влево, полетел на край моста, который уже вздрагивал и дёргался в гигантской тряске.


    Остановленный вохровцем мотоциклист-гебист, показывая удостоверение старшего лейтенанта КГБ Федорчука, приказывал:
    - Звони на тот берег, чтобы задержал мотоциклистку! Это диверсантка, понял?! Но - без стрельбы по ней, а только по мотоциклу. Взять надо живой!
    Потом, когда вохровец вернулся, гебист, пропустив поезд, проехал по мосту до Комсомольского острова под ним, увидел, что впереди никого нет до самого конца, и вернулся назад тоже. Вохровец ему доложил: "С той стороны часовой сказал, что её сбил поезд, и она полетела вместе с мотоциклом в Днепр".
    Федорчук помолчал, затем, включив свою "Ласточку", передал: "Первый", "Первый", я - "Второй", её сбил поезд, и она, видимо, упала в Днепр вместе с мотоциклом. Так доложил вохровец с той стороны". "Второй, понял вас. Возвращайтесь немедленно назад, мы уходим!.."
    Они ещё не знали, что погибла Татьяна Владимировна Куликова, жена Алексея Русанова, их "поднадзорного". Гебист Федорчук видел номер мотоцикла "диверсантки", но почему-то не запомнил, несмотря на его символическую простоту: "ДН 19-72" - ведь шёл 1972-й год. Для Татьяны он оказался последним годом её жизни.


    Алексей, встревоженный странным звонком жены, метнулся в кухню, снял с полки поварскую книгу, но в разделе о грибах не нашёл ничего, объясняющего взволнованность Татьяны "искусствоведами". На 222-й странице были вставлены лишь наброски какого-то рассказа. Пожал плечами: "Нашла место для хранения рукописи!.. А впрочем, ей ведь приходится проводить большую часть своего времени здесь, возле плиты, а не за письменным столом. Ладно, сейчас приедет, разберёмся, что к чему..." Однако из головы не выходила фраза о том, что происходит что-то опасное. Чтобы отвлечься от недоброго предчувствия, Алексей взялся за приготовление ужина. Наконец, выйдя из кухни, спросил Юлечку:
    - Спать не хочешь? Может, тебя покормить?..
    - Не-а, я с вами вместе, - бодро ответила дочь, расчёсывая кукле "Кате" льняные волосы старой расчёской Алексея.
    - Ну, хорошо, я тогда пойду в свою комнату, послушаю радио. - У него был теперь батарейный приёмник рижского завода "ВЭФ", который, несмотря на глушение, "брал" почти все радиоголоса "из-за бугра", и Алексей, ещё раз посмотрев на часы, было 9 вечера, включил приёмник, оставленный им вчера на волне "Голоса Америки". Но глушение было столь сильным, что он выключил приёмник и вышел на балкон, с которого видна была на всё ещё светлом небе голубоватая Луна. Она висела над дугообразными фермами железнодорожного моста, протянувшегося с левого берега Днепра на правый через Комсомольский остров. Его длина была чуть больше двух километров. А до Луны - Алексей и не помнил, сколько их сотен тысяч? Он только думал: "Вот там, на ней, и тоже 23-го июля, но 3 года назад, якобы шагал, как сообщали американцы, их астронавт Нил Армстронг, превысивший славу Юрия Гагарина". Алексей усмехнулся: "А потом показали всему миру цветные кинокадры, отснятые Армстронгом якобы на Луне, где нет атмосферы и, стало быть, ни ветра, ни цвета, но показывающие колышущийся цветной флаг США". Алексей горько вздохнул, вспомнив, где находится теперь Юрий Гагарин, и вдруг почувствовал такую острую тоску, будто услыхал улетающую к звёздам какую-то родную душу.
    Почему-то хотелось плакать. Он вернулся в комнату, прошёл в другую, к дочери и, увидев её, подбежал к дивану, опустился на колени и тоскливо прошептал:
    - Юлечка, птенчик мой, зайчик милый! Что-то мамы всё нет, давай я тебя покормлю.
    - Давай, - согласилась девочка. - А ты чего такой?..
    - Какой?
    - Не знаю... Тебя кто-то обидел, да?
    - Нет, Юлечка, это я так... Нашло что-то.
    - А ты прогони...
    - Хорошо, милая, прогоню...
    Он ушёл в кухню, сварил дочери яйцо в ронделике, согрел молока и перелил в чашку. Покормил дочь на кухне. Подумал с сомнением: "Из чего же скафандр на Армстронге, что выдерживает атомные лучи Солнца, смертельную жару, лютый холод? Неужели американские технологи уже придумали, как уберечься от этого?" Однако мысль эта, из-за привычки доверять учёным, тут же погасла. Да и не представлялось, что правительство США способно на такую ложь и позор, который всё же откроется благодаря возмущению компетентных граждан США. А когда же у нас откроется враньё о Гагарине? Кто это сделает, кроме того врача?.. Ведь до сих пор и о подлости Ленина ни слова не сказано!.. Как же нам жить в таком государстве?.."
    Татьяны всё не было. Дочь, чувствовалось, уже не ест, а засыпает, и он увёл её прополоскать рот. Потом раздел, укладывая спать, поцеловал и рассказал сказочку про непослушного козлёночка. Дочь уснула.
    А жены всё не было. "Да что же могло случиться?!." - впервые серьёзно, по-настоящему, встревожился Алексей. Пошёл опять в кухню, открыл там окно и стал смотреть во двор, где стояли гаражи и виднелся маленький и его гаражик, который он сам пристроил к большому, принадлежащему соседу по квартире.
    Жены не было видно и в гараже - дверь была закрыта. Стало быть, Таня ещё не приехала. Он посмотрел на часы: "Ого!.." И в душу вошёл страх, парализовавший его почти так же, как во время ночной посадки на аэродром Мончегорска, когда не отключилась рулевая машинка. Движки он тогда выключил, но никак не мог нащупать кнопку аккумулятора в темноте. Поняв, что разобьётся, он оцепенел. Но кнопка всё же "нашлась". А теперь явилась мысль, что Таня "пропала". Как "пропала", где, почему это вдруг "пропала", то есть, умерла, что ли? - он ещё не осознавал, а только почему-то твердил: "Это всё, больше я её не увижу..." И хотя тут же мозг восстал против этого: "Да ты, что, дурак?! С чего бы это? Ты чего раскис, словно ребёнок! Всё будет хорошо... Мало ли, что бывает в дороге? Лопнула шина, тянет вручную... Не бросать же?!." - тем не менее, он уже знал, знал, ведь Таня была уже в городе, звонила; и это было самым непонятным и страшным: он точно знал, с Таней что-то случилось, и её уже нет на этом свете. Ощущая, как по лицу катятся слёзы, он с ужасом думал: "А что же я скажу утром Юлечке? Как?.." Некстати вспомнил: "А на этот раз будет мальчик, сын, Алёшенька! Я это чувствую..."
    "Надо позвонить в милицию: может, дорожное происшествие? Сшибла кого-то или... её сбил какой-нибудь грузовик. Но, тогда нужно звонить и в "Скорую", а может, и в больницы. Нет, бить во все колокола - пока ещё рано, подожду... А вот соседям мамы нужно сообщить утром - у них есть телефон - чтобы передали просьбу приехать за внучкой. Завтра тут закрутится страшный день, и мне будет не до Юлечки..."
    К утру Алексей понял: "Да, Тани в живых нет, и мы с Юленькой будем несчастные уже навсегда. Господи, я даже представить себе не могу этой жизни! Это же... это же..." - Он снова тихо заплакал, зная, что с этой ночи он бесконечно одинок, лишился в жизни всего: любви, понимания, ласки, тепла, счастья. Таня была всем для него - как воздух, как сама жизнь, Солнце. Недаром же он так её и называл - Солнышко. А оно взяло и закатилось. Темно. Умирают за окном догорающие звёзды. Неизвестно, будет ли жив и Юрий Гагарин? А как объяснить всё Юлечке? От одного этого можно свихнуться! А ещё похороны... И как перенесёт эту смерть мама? Оказывается, Таня рассказала ей свою семейную историю. О, Господи, да за что же мне это всё? Как жить дальше?"
    Утром он позвонил в Новомосковск соседям родителей. В "Скорую". В милицию. В больницы. Нигде никто ничего не знал: "К нам не поступала..." Пора было будить дочь...


    Кое-что выяснилось только спустя 3 дня, когда дочь Алексея была уже в Новомосковске. Главный редактор Татьяны подсказал ему:
    - А вы позвоните ещё в так называемую "дорожную милицию" - может, они что-нибудь прояснят. Возможно, ваша жена, возвращаясь из Кривого Рога, заехала здесь на вокзал и звонила вам из привокзального автомата, а потом что-то там случилось. Тогда об этом знает дорожная милиция. Ведь от вокзала, если выскочить на мотоцикле на Набережную, тоже езды не более 10-ти минут. Да и мотоцикл - не иголка! Должен же где-то найтись?..
    Алексей позвонил в "дорожную" прямо из кабинета редактора и... с первых же слов почувствовал, там что-то известно о Тане, но не хотят разговаривать: "А кто вы такой? Муж? К сожалению, у нас пока ещё нет полных сведений о её исчезновении, ведётся расследование..."
    - Ну, так кто же больше меня может вам сообщить о ней примет, других сведений!.. - возмутился Алексей.
    Стоявший рядом начальник Тани всё слышал и, выхватив у Алексея трубку, жёстко вмешался в разговор:
    - А теперь выслушайте меня! Я - главный редактор "Днепровской правды", член бюро обкома партии! С кем я разговариваю? Представьтесь, пожалуйста. Так, ясно. Прошу передать трубочку вашему начальнику!..
    Редактор договорился, наконец, до чего-то реального, сказал:
    - Хорошо, товарищ Ярошенко, раз это не телефонный разговор, я прибуду сейчас с мужем коммунистки Куликовой к вам - она является сотрудницей нашей редакции - и будем выяснять вместе обстоятельства её исчезновения! Сейчас выезжаем. У меня всё! - Редактор положил трубку: - Едемте, Алексей Иванович! Что-то они там... не то хитрят, не то скрывают...
    В кабинете начальника дорожной милиции выяснили следующее... Ночью к дежурному по линейному отделению позвонил "вохровец", охраняющий Мерефа-Херсонский мост железной дороги с его восточной стороны и заявил, что ему сообщил по телефону из своей будки другой охранник, с западной стороны, и взволнованным голосом выкрикнул, что на мост прорвалась на мотоцикле диверсантка и что её нужно задержать, но... без поражения. Однако задержать диверсантку не удалось, так как её задел шедший сзади неё железнодорожный товарный состав, и она с мотоциклом упала в Днепр на участке, где проходит фарватер реки, отмеченный бакенами для судов. Охранник, прибежавший на место катастрофы, когда поезд прошёл, успел лишь рассмотреть, что мотоцикл несколько секунд ещё висел с женщиной без каски над пропастью, а потом сорвался с моста. Мотоцикл был искорёжен и, видимо, зацепился там за что-то, она была в нём, как в изогнутых тисках. Высота - метров 20. Вода сразу сомкнулась, и всё. Начало смеркаться, на воде ничего больше не показалось. А на мосту охранник Шурыгин нашёл только окровавленную каску диверсантки.
    - Да почему же "диверсантка"?! - возмутился редактор.
    - Так сообщил Шурыгину охранник с правого берега, что за Комсомольским островом.
    - А почему тот решил, что "диверсантка"?
    - Мы потом вызывали и того, его фамилия Локоть. Оказывается, за мотоциклисткой, влетевшей неожиданно на мост и успевшей проехать мимо Локотя, несмотря на его крики: "Стой, стрелять буду!", гнался другой мотоциклист, который остановился, услыхав сзади шум поезда. И назвав себя старшим лейтенантом КГБ, стал кричать охраннику: "Звони, мол, на тот берег, чтобы задержал диверсантку! Живой!"
    - Так, ясно. А с этим офицером вы разговаривали? Почему он назвал женщину диверсанткой? - спросил редактор.
    - Вот тут, товарищ Воронин, и начинается вся закавыка... - замялся Ярошенко, посмотрев на Алексея. - Мы его не нашли, а потому и не выяснили ещё всего.
    - Можете говорить при товарище Русанове - он капитан запаса, бывший лётчик. Законный муж журналистки Куликовой. Почему не нашли?..
    - Тут целая история... А вдруг Локоть что-то напутал? Может быть, это и не Куликова была.
    Алексей, загораясь надеждой, вмешался:
    - Вы говорили, что второй охранник нашёл шлем мотоциклистки. Он у вас?
    - Да, пока у нас. А что?
    - Покажите мне его. У моей жены на шлеме была на лбу детская переводная картинка в виде чёрно-белой ласточки на голубом фоне.
    - Точно! - вырвалось у начальника милиции. - В затылочной части шлем разбит, а "ласточка" есть, сохранилась.
    У Алексея ослабли ноги, а на глаза навернулись слёзы. Рассказ о том, как офицер госбезопасности показывал потом Локотю удостоверение - не то на имя Федоренко, не то Федченко, который сказал кому-то по телефону ближнего действия: "Её сбил поезд, и она, видимо, упала в Днепр вместе с мотоциклом. Так доложил вохровец с той стороны". А ему ответили: "Возвращайтесь немедленно назад, мы уходим!.." - Алексей слушал, уже не вникая, с безразличием. Пришёл в себя, когда редактор взял его под руку и сказал:
    - Пойдёмте в машину, Алексей Иванович! Я понимаю ваше состояние... но с госбезопасностью у нас разговора, видимо, не получится, если там не захотели ничего объяснять милиции. "Нет у них такого, и всё!" Ну, а коли не хотят, то и нам соваться не следует. Во всяком случае, я не советую... Танечки уже нет, зачем вам нервы трепать? Займёмся завтра организацией поиска тела водолазами. А сейчас, выпейте лучше водочки дома, поспите...
    В общем, уговаривал Алексея, словно отец родной, уводя от греха подальше. Видимо, что-то понял... А сам Алексей всё понял лишь дома, когда, очнувшись после стакана водки от навалившегося горя и переживаний, решил ещё раз внимательно посмотреть раздел в книге про "грибы".
    Вот и страница "222", какие-то листки, исписанные почерком жены. На первом был заголовок: "Сволочь" и "Патриот" (рассказ). И он сообразил, что не рассказ это, а зашифровка подлинных событий. Всё это мог осмыслить и понять только он, и, стало быть, Таня написала об этом специально для него, "на всякий случай", словно чувствовала, чем может закончиться эта опасная игра.
    Водолазы местной "Спасательной станции" с острова Комсомольский не были оснащены мощной техникой и ничего не нашли. Видимо, за 5 дней, прошедших с 23 июля, мотоцикл и зажатое в него тело Тани отнесло сильным течением, а потом "замулило", да и вода из-за течения всё время была мутной, поиски закончились безрезультатно. Молчала милиция. Молчал "Серый Дом", который сообразил всё и не хотел выдавать свою причастность. Воронин в своей газете также не сделал сообщения о трагическом исчезновении сотрудницы, и жители города ничего не подозревали и молчали тоже. Никакого резонанса нигде. Один Алексей связал все концы, читая листочки жены, будто последний привет с того света:
    "Это пока ещё не рассказ, а фантастический замысел. Некая американка поссорилась с начальником окружного ФБР и позвонила ему по телефону..." Далее на листочках шли предполагаемые разговоры по телефону "Сволочи" - так назвал окружной начальник ФБР анонимную свою абонентку, а она прозвала его "Патриотом". Это вытекало из текста, и Алексей решил, что, видимо, Таня разговаривала так с Кашеровым, а он, каким-то образом, вычислил её и устроил засаду, а затем и погоню.
    "Господи, какая глупая, нелепая гибель! - стонал Алексей, чувствуя, как намокает под его лицом подушка. - Танечка, Солнышко, как же ты забыла о нас с Юлечкой! Прости, что упрекаю, я ведь не знаю истинных мотивов и обстоятельств. И даже не имею права - из-за судьбы Юлечки, разумеется - отомстить этому идиоту за тебя".
    На другой день на дороге купались в пыли воробьи. Синело, как всегда, небо над головой. Умом Алексей понимал: где-то, даже в далёкой Австралии, живут люди тоже. Там есть странные животные кенгуру. А в Канаде - "великие озёра". Жизнь и там продолжается, как и вчера, и позавчера. А вот Танечка в неё уже не вернётся - слишком далеко улетела. И он никогда больше (разве что во сне) не увидит её лучистых глаз, улыбки. Существование без неё стало другим: не с кем поговорить обо всём, как с нею. Некому его понять так, как умела понимать она. Биологически жизнь и дальше будет, конечно, продолжаться и у него, как у кенгуру, как у всех. Но уже без счастья.
    Было обидно: алкоголик Брежнев живёт в Кремле и пьёт, правят страною другие подлецы, как Кашеров, а у Тани отнято всё.
    Над Днепром пищали чайки. Куда-то спешили люди - они почему-то всегда торопятся, будто впереди у них одни радости. А он бредёт уже, словно бы в никуда. Никуда ему не нужно, и не хочется. Юлечка всё ещё в Новомосковске. Плывут по небу белые облака, и мало кто задумывается, зачем он живёт. Побежала за удирающей кошкой собака. Зачем? Не знает. Как не знает и Алексей: что надо делать? Жить? "Ну, вот живу... но, зачем?"

    3

    И ещё раз Алексей убедился в правоте страшной поговорки: пришла беда, отворяй ворота. Очередное горе не замедлило с появлением: 26-го февраля следующего года на голову Алексея обрушился новый страшный удар судьбы - умерла мать. Смерть наступила неожиданно, хотя готовилась к своему прыжку давно: варикозное расширение вен перешло в тромбофлебит, а оторвавшийся в вене правой ноги тромб нанёс ночью последний укол в сердце. Отец позвонил от соседей перед утром, Юлечка ещё спала и ничего не слыхала (хорошо, что забрал её из Новомосковска в прошлое воскресенье: мать прихворнула, и Алексей забрал дочку на время к себе). Если бы она осталась в Новомосковске, ужас этой смерти мог бы добить девочку - ребёнок до сих пор не верит, что мать не вернётся, а тут вдруг умирает любимая бабушка.
    Перед тем, как выехать в Новомосковск, Алексей зашёл на работу, чтобы предупредить начальство, что несколько дней будет отсутствовать. Однако в отделе никого не было, он появился первым и вынужден был ждать. Но вот дверь приоткрылась, и молодая сотрудница из соседнего отдела Светлана Барашкова спросила: "А Валя, что, ещё не пришла?" Алексей смотрел на Барашкову непонимающим взглядом, хотя знал, что Валя Супруненко работает у них художницей и обычно находится в полуподвальном помещении внизу, в мастерской.
    Барашкова, похлопав длинными чёрными ресницами, что бросалось в глаза при её светлой кудрявой голове, пояснила:
    - В мастерской её нет... - И что-то вдруг сообразив, встревожилась: - Алексей Иванович, что с вами? Ой, простите, пожалуйста: я даже не поздоровалась, кажется!
    - Здравствуйте, - ответил Алексей милой девушке, которую видел уже более года, но не обращал на неё внимания. "Новенькая. Устроилась после университета в соседний отдел на работу. Ну и что? Мало ли тут сотрудниц..." А вот она, оказывается, знает даже его имя и отчество. - У меня умерла этой ночью мама, в Новомосковске, - объяснил он своё состояние. - Хочу предупредить начальство, что еду на похороны и меня не будет несколько дней.
    - Господи! - всплеснула руками тонюсенькая девчонка, похожая на светлый одуванчик. - 7 месяцев не прошло, как пропала ваша жена, а теперь ещё и мама... Горе-то какое! Простите, пожалуйста...
    - Да за что же?.
    - Что сую нос... А вы можете ехать, - заторопилась она, - я передам начальству. А как же ваша Юлечка? Она же там... при виде покойницы... перепугается.
    Его растрогала чужая забота. Почему-то, не удивляясь осведомлённости девушки обо всём, ответил ей, словно давно знакомой:
    - К счастью, Юлечка сейчас здесь, у меня, и ничего не знает. Я её у соседей оставил на эти дни. Предупредил, чтобы ей не сообщали.
    - Да ведь всё равно рано или поздно узнает.
    - За это время постараюсь как-то её подготовить.
    - Это правильно. А как вам придётся теперь самому?.. Дедушке за ней трудно будет ухаживать, а вы на работе целыми днями...
    - Ну, днём-то она будет в садике. А вечером я уже дома. Но вообще-то трудно, конечно. Нельзя ни заболеть, ни в командировку...
    - В командировки, я думаю, вас не станут посылать. А вот, если заболеете, это будет ужасно! Впрочем, можете тогда позвонить мне: помогу, чем смогу. Сходить за лекарством, постирать Юлечке её трусики, маечки там, носочки.
    - Что вы!.. Спасибо, разумеется, за участие, доброту, но уж как-нибудь постараюсь справиться сам. Вы же не родственница, чтобы заботиться о нас.
    - Эх, мужчины!.. Не ведаете вы, что такое стирка да глажка!
    - А вы откуда знаете? - удивился он.
    - А как же! У меня мама и папа - они в Днепродзержинске живут - часто болеют. Если бы не я, не представляю, как они справлялись бы? У мамы - диабет, у папы - больное сердце...
    - Так вы... что же? Каждый день мотаетесь туда-сюда?..
    - Нет, я живу здесь, в общежитии, рядом с работой. Потому и прихожу всегда первой. А на субботу и воскресенье уезжаю домой. Помогать...
    - Ну вот, а ещё собирались и мне!.. - Алексей печально улыбнулся. - Добрая вы душа! У самой забот невпроворот, а готовы...
    - Надеюсь, вы не станете часто болеть, как мои родители? - Она ему улыбнулась тоже - светло, доверчиво. Так улыбаются хорошо знакомым или близким людям.
    И он спросил:
    - А сколько же вашей маме лет?
    - 46.
    - А вам?
    - 24.
    Он с грустью заметил:
    - Я вам гожусь почти в отцы. А замуж не собираетесь?
    - Пока не за кого.
    - Это почему же? Такая милая девочка, красивая, и до сих пор вас никто не нашёл?
    - Меня-то находят, - покраснела девчонка от смущения. - Да мне такие женихи не нужны.
    - Какие "такие"?
    - А не самостоятельные. Сейчас нет мужчин - есть "мальчики", боящиеся ответственности. При первой же трудности бросают и жену, и детей. Да и разговоры у них: вы бы только послушали! Лучше жить одной, чем с таким взрослым мальчиком.
    - Ух, ты-ы! - удивился он. - Вот это филосо-фия!.. А как же быть тогда с естественными человеческими желаниями? Вы же, полагаю, не в монахини готовите себя?
    Думал, смутится, опять покраснеет, но нет, не смутилась:
    - Для этого, Алексей Иванович, не требуется выходить замуж - сейчас другие времена!
    Смутился сам, поняв, как отстал от жизни в своём счастье с Таней - современная молодёжь, вернее, её женская половина, резко поумнела, а мужская часть становилась всё более инфантильной. Даже посетовал: "Писателю никак не пристало отставать от действительности!" Поднимаясь с места, попрощался:
    - Ну, я, пожалуй, пойду. Рад знакомству с вами, Светочка! Спасибо за сочувствие...
    - Всего вам доброго, Алексей Иванович! До свидания...


    Похоронив мать и вернувшись домой, Алексей несколько дней так и не смог сказать 7-летней дочери (осенью в школу пойдёт) о смерти её бабушки. Вот и в этот вечер, уже мартовский, предпраздничный, покормив девочку и уложив спать, он вышел на балкон покурить и, увидев вдали дугообразные фермы железнодорожного моста (над ним, как и тогда, висела безжизненная Луна, по которой, будто бы, ходил недавно Армстронг), подумал: "А Танечка падала с этого моста с разбитой головой". И вздрогнул от ужаса. По небу плыли прозрачными тенями облака, уходя в неведомые края. Туда же катил воды и Днепр. Везде продолжалась у всех какая-то своя жизнь. А у него личной жизни уже не было. Как в песне: "Опустела без тебя Земля..." Его всё чаще хватала за душу чёрными зубами тоска. Иногда ни с того, ни с сего хотелось плакать, хотя и не было слёз - надломилось что-то внутри. Да ещё начали вплетаться в сознание невесёлые слова отца, сказанные им в разное время. "Злоба всегда приходит из центра, сынок: народ, мол, виноват - не выполняет... Праведные же мысли нас посещают, когда жизнь уже идёт под уклон. А что толку? Власть придавила всех так, что стали чахнуть. Не мёд ведь пьём, потому и человеческий образ теряем. А ворьё, нависшее над нами, как паутина, живёт из распределителей. Им теперь токо люкс подавай, пора жить, дескать, всерьёз!"
    Алексей почему-то вспомнил Лодочкина: тоже из распределителя живёт. Появилась холка на шее, "партийная сноровка". Совершенно бесполезный на земле человек. И не задавит никто, не убьют... И как быстро такие находят друг друга, будто обнюхивают по-собачьи, у кого что под хвостом? "А, свой брат, уполномоченный!.."
    Как-то отец выдал такое: "Туманные темы про коммунизм до нашего сознания не доходят. Как его можно обещать другим - внукам, допустим - если сегодня забыты те, кто его строит и давится в очередях за колбасой".
    От этих многочисленных мыслей, которые, как говорил отец, у него "копятся всегда по ночам", он в последнее время, случалось, сбивался. Споткнётся вдруг, как на незнакомой дороге, и замолчит. Потом оправдывается: "Склероз, сынок. Хотел сказать что-то воспитательное, а не получилось. Ты уж не суди!.. Мы - какие есть: старики. Не побрезгуйте. Потомки разберутся..."
    Короче, понял Алексей: "В наследство нам достанутся только беспокойство и совесть отцов. Нагородили своим детям Вавилонов, а дальше, мол, разбирайтесь. Да и разговор с самим собою, зажатый Временем и Страхом, тоже не лекарство: пустые салазки с ледяной горы - одно кувырканье..."
    Возвращаясь с балкона в своё одиночество, Алексей вздохнул: "На балконе - живой ветер, звёздные миры над тобой, а тут - тюрьма со всех сторон. Опять с самим собою, что ли?.."
    Нет, в тишине стало слышно, как злая и завистливая соседка, не любившая Таню, кричала на мужа, словно колола шилом:
    - Шизофреник! Козявка! Ничтожество! У тебя даже пенис всегда на "пол-шестого" показывает!
    В ответ уколол и сосед:
    - Напомаженная жопа!
    Алексей простонал: "Рабы! Которые вечно ссорятся".
    И тут зазвонил телефон. Сняв трубку, Алексей негромко, печально произнёс:
    - Слушаю вас.
    - Добрый вечер, Алексей Иванович, это Барашкова. Ну, как вы там?.. Извините, пожалуйста, что беспокою. На работе подходить к вам мне было неудобно. А знать хочется...
    - Что знать? - не понял он.
    - Ну... как чувствуете себя, как Юлечка? На работе ваше лицо показалось мне таким несчастным... И глаза - тоже.
    - Плохо мне, Зайчик вы мой добрый! Спасибо, что беспокоитесь. А Юлечке - я всё ещё не сказал. Не могу...
    - Я это понимаю. Звоню вам из общежития, со столика дежурной. Поэтому всего не могу выразить, как я сочувствую вашему горю. Но вы знайте...
    - Спасибо, милая! Жаль, что вы поздновато позвонили. Если бы пораньше, я пригласил бы вас к нам с Юлечкой на ужин. Посидели бы, поговорили... Если вам, конечно... - Алексей замолчал, подбирая слова, не зная, как безобиднее высказать, чтобы она не подумала о нём...
    Она и не подумала, поняла:
    - Дежурная отошла, чтобы не мешать. Она меня вообще-то уважает. А о вас я ничего плохого не думаю, так что не переживайте.
    - Вот и хорошо, спасибо вам! Мне, действительно, так тошно, что и не передать... И водка у меня есть, но я боюсь один пить, хотя и не склонен к алкоголизму. Из-за Юлечки. Я должен быть всегда трезвым и заботливым, чтобы она...
    - А хотите, я приеду к вам сейчас? Тут ведь всего 2 остановки троллейбусом.
    - Хорошо, - обрадовано согласился он. - Я потом провожу вас до самого общежития! А теперь слушайте, где я живу...
    - Я знаю. Второй подъезд, четвёртый этаж...
    - Да. Откуда же вы это знаете?!. - удивился он по-прежнему радостно и неожиданно для себя почувствовал, что его мучает уже не только одиночество, злее которого нет ничего в жизни, но и мужское желание, горячей волной напрягшееся в его чреслах, и что эта проблема в его положении тоже беда, а не радость.
    - Сейчас я приеду и всё расскажу. Ладно?
    - Ладно. Жду.
    - До свидания. - Она положила трубку.
    Почему-то Алексей испугался: "Зачем согласился, дурак? Она же мне в дочери годится!.." Однако мрачное настроение вскоре исчезло: "Сейчас придёт живая душа. Да ещё хорошенькая собой..."
    "Интересно, а ей-то, зачем я с Юлечкой? Не замуж ведь хочет выскочить, для этого есть мужчины помоложе и без ребёнка. Ну, да ладно, придёт, всё выяснится - меня не проведёшь, стреляный воробей! - решил он. - А может, и в самом деле: от доброты? Бывают же и такие: "жертвенницы". Впрочем, это, видимо, лишь в литературе, в жизни я таких не встречал. Даже мама, при всей её доброте - не доходила до..."
    Раздался звонок, Алексей вздрогнул, понял, что это Барашкова, и пошёл открывать, подумав: "Если "намарафеченная", как для танцев или похода в театр, значит, приход её не случаен, а спланирован заранее". Почувствовав лёгкую неприязнь, он открыл дверь.
    - Добрый вечер! Вот и я...
    - Добрый, проходите.
    Она была обыкновенной, как на работе. Разве что губы свежеподкрашены. А в остальном, и одежда, и причёска, и туфли, всё было будничным. Только зеленовато-серые глаза блестели от возбуждения. Ну, это было понятно. Он сразу подобрел к ней и с облегчением в душе помог снять пальто, меховую шапочку, провёл в гостиную, где был накрыт стол, и усадил напротив себя.
    - С прибытием вас!.. - налил он ей в рюмку пару глотков водки. А себе - в большую, до краёв.
    - Ладно, - подняла она свою рюмку, - и за всё хорошее! Чокаться можно или ещё нет?
    - Можно, 9 дней не исполнилось... - Он чокнулся и легко, двумя глотками, выпив, поставил рюмку на стол. - Угощайтесь, пожалуйста. Чем богат...
    - Спасибо. - Она съела ломтик сыра. Разрумянившись, призналась: - Я давно вас знаю. И по книжке вашей, и по вашим разговорам внизу, в мастерской, где вы иногда выпивали с вашим художником-оформителем и Вячеславом Полюгой. А мы с Валей - за перегородкой сидели, у неё. Ну, и всё слышали.
    - И мат тоже? - смутился он.
    - Так ведь это же не вы, художник. Да и то редко. А вас... было очень интересно слушать! Вообще, все ваши разговоры там... Вот с тех пор я и выделила вас из тех, кого знаю. У нас даже в университете не было таких интересных разговоров. А когда я увидела вашу жену, я поняла её. Вы с нею были самой... ну, как бы это... редкой парой, что ли.
    - Странно, почему же я вас не замечал? - удивился он, обнаружив вдруг, что у гостьи большое сходство с Таней. Обе кудрявые, светловолосые, но... с тёмными от природы бровями и ресницами. И лица интеллигентные. Только у жены фигура была роскошнее. А эта слишком уж "тростиночка", и "попка" поменьше. Странным было и то, почему её не заметили молодые, почему никто не увёл в жены.
    - Уж это точно! - согласилась она. - Не замечали. Пока сама не набилась вам в друзья.
    - А зачем вам это? - спросил он напрямую, удивлённо пожав плечами.
    - А я и сама не знаю. Честное слово!.. - Она мило улыбнулась - без какого-либо кокетства. Математик по образованию, она, кажется, вообще лишена была кокетства. Ему это в ней понравилось: "Чистая душа, без хитростей!" Однако всё же поинтересовался:
    - А что вас всё-таки привлекает - не в ровеснике же, а во взрослом человеке?
    Она опять улыбнулась:
    - А я, по-вашему, не взрослая? Не знаю, что именно, но я... люблю вас слушать. Женщины, говорят, любят ушами.
    - Ну, не всякие же разговоры!..
    - Не всякие, - твёрдо согласилась она. - Важна тематика. А можно, я посмотрю ваши книги? - Она кивнула в сторону книжных полок.
    Ответить он не успел: в комнату вошла проснувшаяся дочь и, увидев на стуле гостью, радостно бросилась к ней:
    - Мама, мамочка! Где ты так долго была? - И обвив ручонками шею Барашковой, расплакалась: - Я так скучала по тебе, плакала! А бабушка и папа говорили мне, что ты уже не вернёшься...
    Алексей остолбенел. Растерялась и гостья, ответно целовавшая девочку:
    - Ты ошиблась, деточка, я не мама. Это у тебя глазки спросонья...
    Юлька вопросительно обернулась к отцу. Он подтвердил:
    - Ты ошиблась, Юленька, это не мама.
    - А почему пахнет так же? - и расплакалась горько-прегорько, снова обнимая за шею гостью, чем-то похожую на мать.
    Та расплакалась тоже, прижимая к себе ребёнка, шепча:
    - Успокойся, мой Зайчик, я тоже буду тебя любить, не плачь!
    - Правда? - обрадовалась Юлька и снова повернулась к отцу. Алексей обнадёжил:
    - Да, Юленька, тётя Света будет приходить к тебе, когда только захочешь. Правда, тётя Света?
    - Конечно, правда, Зайчик, обязательно приду! - радостно согласилась Барашкова, охваченная чувством, не думая, какую ответственность берёт на себя. А Юлька уже столбила за собою права:
    - Я тоже буду любить тебя.
    Так обернулось для Алексея это неожиданное знакомство. Ни он, ни пришедшая в гости Барашкова, не могли и предположить, в какой сложный узел затянутся их отношения - ведь, кроме них, был парень, который добивался у родителей руки их дочери, сами родители с их представлениями о жизни, сослуживцы, наконец, ибо грязная молва распространяется быстро. Ни Алексей, ни Светлана сейчас не были влюблены друг в друга, их повязала своею любовью лишь Юлька, увидевшая в доброй и чуткой Светлане женщину, напомнившую ей родную мать.

    4

    В августе Алексей получил приглашение в Запорожье на встречу однополчан бывшего, ныне уже не существовавшего, 373-го бомбардировочного авиаполка, расформированного в 1963-м году. Организационный Комитет, состоявший из списавшихся между собою ветеранов-фронтовиков, разыскал всех, оповестил, а 18 августа, в День военно-воздушного флота СССР, нужно было прибыть всем приглашённым в город Запорожье, в кафе "Наташа" к 12 часам дня. Деньги (по 25 рублей с человека) были уже собраны, всё закуплено, Оргкомитет обещал встречу с оркестром и торжественный обед. Кафе, сказал Попенко, недалеко от речного порта, стоит лишь подняться на крутой берег и пройти к площади.
    Обо всём этом Алексей узнал от Попенко за несколько дней до встречи, выслал по нужному адресу деньги и 18 августа утром выехал по Днепру на "Ракете", чтобы успеть к торжественной встрече вовремя. Вечером 17-го он договорился со Светланой, что она останется с Юлькой, а к своим родителям в Днепродзержинск не поедет.
    Уезжал он одетым в модный тёмно-синий костюм с двумя разрезами сзади на пиджаке, элегантно обтягивающим его мощную, но всё ещё поджарую фигуру. Светлана, смотревшая на него с восхищением, удивлённо произнесла:
    - А ведь вы выглядите молодым! И галстук у вас молодёжный, и рубашка... По виду вы лет на 10 старше меня, не больше. А седина на висках даже идёт вам.
    - Вы это, к чему? - не понял он.
    - Да к тому, что, какой же вы мне отец?!.
    Он смутился:
    - Ну, я же всю жизнь спортом... Правильный образ жизни, регулярные тренировки... Йогами вот уже четвёртый год... Да и все Русановы вообще молодо выглядели. Генетика!..
    - А ваш товарищ, тот, что вчера заходил и уже уехал... - заметила она, - выглядит опустившимся пожилым человеком. Почему?
    - Попенко? Он много пьёт. Покалечился при аварии...
    - Разве это оправдывает его?
    - А я не оправдываю, лишь констатирую.
    - Извините меня, пожалуйста...
    - За что? - снова не понял он.
    - Сую нос не в своё дело.
    Он улыбнулся:
    - Ну - счастливо вам тут! Вернусь послезавтра, наверное, к вечеру. Ждите. - Он поцеловал Юльку.
    - А тётю? - потребовала дочь.
    - Хорошо, поцелую и тётю. - Алексей чмокнул Светлану в щёчку, но она обняла его за шею и поцеловала в губы.
    Так и плыл всю дорогу со странным ощущением: не то радости, не то непонятной вины перед "девчонкой". Не проходило и неодолимое желание, которое она, кажется, почувствовала в нём тоже. "Да разве же я виноват в этом? - пытался оправдать себя, вспомнив разговор с "Чапаевым" о безбрачии у монахов. - Год уже прожил без жены!"
    После высадки из "Ракеты" на пристань Алексей поднялся на высокий крутой берег Днепра и спросил прохожих, как добраться до кафе "Наташа".
    - А вот так прямо, прямо идите, а там увидите, - показала ему женщина рукой. - Никуда ехать не нужно.
    Он обрадовался и зашагал, неся в руке вздутый портфель - прихватил на всякий случай бутылку водки, килограмм колбасы, 2 бутылки пива, сыр, хлеб.
    Где находится кафе, Алексей понял ещё издали, увидав большую толпу людей, стоявших с цветами, женщинами, с духовым оркестром, который громко играл военные марши. Многие были в военных мундирах, при всех орденах и медалях. Но седые все, толстые - настоящий "пенсион"! Широкие, как двери, спины, могучие зады и под стать им жёны - "авиационные", откормленные. А когда стал всматриваться, подойдя (на него никто не обратил внимания - зевак возле кафе было много и без него; как на вокзале - военный оркестр, ордена, медали, цветы), то обнаружил на лицах поразительное постарение. У всех были резкие морщины, мешки под глазами. Наверное, поэтому то и дело возникал, то здесь, то там, один и тот же вопрос: "Ты кто?" "Корниенко. А ты?" "Господи, "Мой", неужели же это ты?!. Лысый, как тыква! А я - Бунаков. Узнал?" И тут же хохот, поцелуи, слёзы.
    Алексей вспомнил, лысого теперь Корниенко прозвали "Моем" из-за его жены: чуть что, "моего не видали?", "а почему не видать "моего", он что, на аэродроме, что ли, остался?" Без конца - "мой", "моего", "я с "моим", и никогда по имени. Кличка "Мой" приклеилась к нему, как сосновая смола, не отмыть и не отскоблить.
    В середине одной из групп столпилось бывшее начальство - Лосев, Селивёрстов, маленький, но почти не постаревший штурман полка Демченко, и начальник штаба Далакишвили с инженером второй эскадрильи тихим алкоголиком Рублевским. Из "не постаревших" были только организатор этой встречи штурман звена Иван Фёдорович Мищеряк, переучившийся после армии на инженера-электронщика и, очевидно, соблюдавший нормальный образ жизни; да непьющий татарин, штурман звена Мирзин. У остальных образ жизни, похоже, не был нормальным: это чувствовалось по запаху - над толпою клубилось дыхание "Зелёного Змия". И возвышался великан "Вовочка" Попенко. Оттуда неслось забыто-радостное:
    - Ах... ах...ах... Ха! Ха! Ха!..
    Кто-то посетовал:
    - Эх, нету Василия Иваныча! Поддержал бы "Вовочку" своим "мотоциклом"...
    - А где Тур? Тоже не приехал, что ли? - спросил кто-то. - Была бы вся знаменитая троица "хохотунов-уникумов".
    - Туру, наверное, не с руки было ехать: его ведь с позором уволили!
    - Так не исключили же, только из армии выгнали. А Волкова тогда и из партии, и из армии... Но, говорят, не пропал!
    - Да вон же, Волков-то! - удивился кто-то, узнав исключённого из партии замкомэска в высоком, мало постаревшем, сухопаром мужчине, стоявшем с молодой, лет 32-х, красивой женщиной под руку.
    И тут раздался новый изумлённый возглас:
    - Господи, да это же... "Дед", Петров! А говорили, умер, спился. А он - вот он!.. Совсем в землю врос, как старый гриб!
    Действительно, маленький, цыгановато-смуглый, похожий на толстого жука, но теперь полуседой-получёрный, со знакомым вихром на затылке, шёл "Дед". Во рту привычно белел окурок между двух жёлтых оставшихся зубов. Прежними были и заплывшие опухшими веками угольки-глаза` - радостно-удивлённо блестели:
    - Ну, что, братва, живые?!. Ну, и я живой! Здравствуйте, кто не забыл!..
    И началось!.. "Деда" окружили со всех сторон, протискиваясь к нему, возбуждённо окликали: "Сергеич! Привет!.." Толпа стала похожей на водоворот, и Алексей радовался: на него не обращали пока внимания, не узнавали, а он постепенно узнал всех - где, кто, с кем стоит, откуда приехал. "Хорошо, что не тискают, не расспрашивают. Пришлось бы про Таню... Почему не в партии? Ну, и так далее. А Волков-то смотрится молодцом! Не спился, хотя и в ресторане... А может, уже и не в ресторане? Но где же Генка Ракитин? Почему не приехал?"
    - Товарищи! - прокричал в судовой мегафон организатор встречи, житель Запорожья, Мищеряк. - Прошу всех в кафе, которое перед вами. На торжественный обед! Все разговоры - там...
    Команда поступила, надо идти. Вместе с толпой двинулся и Алексей, но возле двери был остановлен постаревшим Сашей Красниковым, членом запорожского Оргкомитета:
    - А вы, молодой человек, с кем? Сегодня кафе работает только для встречи однополчан, бывших военных...
    - Саша, я - Русанов, Алексей...
    - Что-о?.. Лёшка, неужто ты?! Ну, конечно же, ты! И не постарел почти, а я принял тебя за местного... Проходите, проходите, товарищи!.. Ладно, Лёша, договорим после, иди. Знаешь, у меня есть твоя книжка про северных лётчиков! Читал... Спасибо, ты - молодцом! - улыбался бывший штурман третьей эскадрильи.
    И тут подъехала "Волга", из которой вышли Тур с раскормленной до ожирения Любашей, и откормленный Николай Лодочкин с худой и какой-то измождённой женой. Номер на "Волге" стоял "ДН 00-73", днепропетровский, да и шофёр был обкомовский. Алексей поспешил внутрь кафе. Место ему досталось почти рядом с входом, так как впереди все места были уже заняты, а на небольшой эстраде находился стол с бывшим начальством и членами Оргкомитета - туда прошагал и Красников, оставивший возле входной двери какого-то паренька с красной повязкой.
    Наконец, Мищеряк, взяв в руку микрофон, объявил:
    - Товарищи! Слово для приветствия собравшихся предоставляется Евгению Ивановичу Лосеву, бывшему нашему командиру 373-го полка! Поприветствуем его, друзья... - Когда аплодисменты утихли, Мищеряк добавил: - В настоящее время Евгений Иванович работает заместителем капитана по политической части на теплоходе "Молдавия" Одесского морского пароходства. 2 дня назад он вернулся в Одессу из Египта. - Мищеряк обратился к Лосеву: - Прошу, Евгений Иванович, вам слово... - Мищеряк передал микрофон.
    Лосев поднялся - маленький, сухой, в белом морском кителе, которого 10 минут назад на нём не было - видимо, оставил заранее в кафе. Кашлянув в кулачок, он начал:
    - Рад вас видеть всех, ребята, и приветствовать! - Переждав аплодисменты, продолжил: - Мужская дружба это, наверное, самое ценное, что есть в природе мужчин. Ну, а так как в прошлом все мы ещё и военные люди, то и наши женщины... были воспитаны тоже в духе дружбы и товарищества. Я видел утром, как тепло они обнимались возле гостиницы, когда встретились после приезда и ночёвки. Но у нас с вами не было бы этой радости сегодня, если бы наши однополчане-запорожцы не отыскали всех, списались и обеспечили нас номерами в гостинице, торжественным обедом в этом кафе, ну, и тёплой встречей с оркестром. Огромное им спасибо от всех нас!
    Раздались дружные аплодисменты с выкриками: "Спа-си-бо, спасибо, мо-ло-дцы!" И Лосев закончил свою краткую речь, светло улыбаясь всем:
    - Ну и, чтобы не топить дело в долгих речах и словах, не откладывать в долгий ящик, вношу от имени многих наших товарищей предложение: избрать для следующей встречи... годика этак через 3... новый город для нашего съезда, и новый оргкомитет в нём для организации и проведения такой встречи!
    Зал вновь взорвался аплодисментами и возгласами: "У-ра-а!", "Пра-ви-льна-а!"
    Лосев объявил:
    - Этим мы займёмся в 16 часов на острове Хортица, где наши хозяева уже устроили рыбалку и обещают угостить нас на воздухе ухой. А сейчас я передаю микрофон вашему фронтовому командиру полка, полковнику Селивёрстову. Прошу!..
    Селивёрстов, взяв микрофон, взволнованно произнёс:
    - Приветствую вас, фронтовые друзья лётчики, техники, штурманы и радисты! А в особенности Верочку Маслову, которая приехала сюда, несмотря на то, что наш однополчанин, капитан Маслов, безвременно умер 3 года назад. Поприветствуем её, нашу бывшую фронтовичку-радистку! Ну, и поздравляю вас всех с Днём военно-воздушного флота! Здоровья вам!..
    После взрыва аплодисментов Селивёрстов закруглился:
    - Об остальном поговорим за обедом. Я, как вы знаете, не мастер произносить речи с трибуны. - Он передал микрофон Мищеряку, и тот объявил:
    - А теперь слово предоставляется секретарю Днепропетровского обкома партии по идеологическим вопросам, нашему бывшему однополчанину Павлу Терентьевичу Туру!
    Алексей был поражён. Рядом со столом "президиума" поднялся Тур (оказывается, за столиком пониже президиумского были заранее приготовлены места, ему с Любашей, и Лодочкину с женой) и легко и привычно поднялся на эстрадный помост.
    Наблюдая за каждым его движением, выражением лица, Алексей с изумлением думал: "Этому говорить - хлебом не корми, только дай микрофон! Но, какой же наглец! Зачем было записываться в выступающие, зная, с каким позором покидал этот полк?.."
    А перед микрофоном уже торчал знакомым памятником с бесстыжими глазами Тур и шлёпал своим "вареником":
    - Дорогие товарищи! Разрешите поприветствовать вас на украинской земле от имени Днепропетровского обкома партии, в котором я работаю одним из его секретарей, после того, как положил много труда на благо народа, искупая свою вину, а проще сказать, ошибку, допущенную мною в вашем полку, о которой вы, наверное, теперь забыли, но никогда не забывал я сам. К счастью, наша самая справедливая в мире партия умеет не только строго наказывать, но и прощать. Здесь присутствует бывший лётчик этого полка... капитан Русанов... который... несмотря на допущенные им идеологические ошибки, был напечатан нашим днепропетровским издательством и стал писателем. Его книга "Северные лётчики" имела такой успех у читателей, что тираж книги был нами повторён. Здесь присутствует также и бывший лётчик-испытатель, днепропетровец Владимир Попенко, которого вы тоже все знаете и который не даст соврать об успехе Алексея Русанова. - Тур, посмотрев на Попенко, сидевшего напротив четы Лодочкиных во втором ряду столов, сдвинутых в 2 линии и образующих с эстрадой букву "П", спросил "Вовочку": - Так я говорю, Попенко, или нет?
    Попенко с рабьей готовностью откликнулся:
    - Так точно, товарищ секретарь обкома!
    И Алексей понял: "Нет, Тур не дурак. Он поумнел, всё учёл и рассчитал... И то, что все помнили о его изгнании из полка, но... "партия умеет и прощать". И то, что "Вовочка" мог выкрикнуть при своей импульсивности: "Лей-вода!" Или ещё что-нибудь в этом роде. Ну, а меня он решил нейтрализовать похвалой, боясь, что я могу его срезать культурно. Но, зачем всё-таки было ему лезть с этой речью вообще? Неужто лишь для похвальбы: "Вот, посмотрите, кем я стал, и чем остались все вы! Даже ваши командиры. В сравнении с секретарём обкома - это всё равно нули..." Или же за всем этим кроется ещё какой-то расчёт? А ведь я, из-за Юлечки, и не стал бы с ним, говнюком, связываться, хотя мог бы снести его несколькими фразами: "Товарищи однополчане, Павел Терентьевич не только секретарь обкома, но ещё и кандидат исторических наук! У него тоже вышла книга, написанная для него моим знакомым учёным в счёт получения квартиры. Так что он у нас - типичный представитель совести и чести". И всё, и репутации конец. Но конец и детству моей дочери. Значит, я тоже раб, загнанный в петлю. У меня теперь выход один: не высовываться, и лишь писать о своём времени правду".
    А Тур продолжал наслаждаться триумфом (не захотел упустить такого редкостного подарка судьбы, как съезд однополчан, которые его когда-то унизили):
    - Как учёный, историк, я должен сказать несколько слов вам, дорогие однополчане, ещё и о том, что здесь, в Запорожье, а по-старому "Александровске", создавал Комитет партии большевиков и сидел в тюрьме этого города, из которой бежал, большевик Иван Васильевич Бабушкин. Не зная иностранных языков, он добрался аж до Лондона, где встретился в третьем году с Владимиром Ильичём Лениным как его друг и соратник.
    А ещё эта земля является родиной украинского казачества...
    "И всё же мы все не только рабы, но и недотёпы! - пришёл Алексей к твёрдому убеждению. - Ну, я и "Вовочка", безропотно слушаем и позволяем Туру чувствовать себя хозяином положения потому, что оба из Днепропетровска, подвластны ему - он нас "достанет". Мищеряка тоже: соседи, созвонится с Запорожским обкомом. Но Лосев-то?.. Кто ему мешает одёрнуть нахала? "Павел Терентьевич, ребята праздника ждут, сократи свою популярную лекцию!" Нет, не одёрнул, хотя ему это и с руки: бывший наш командир".
    Наконец, понял ситуацию и "Вареник", прошлёпал:
    - А теперь, наверное, нам и выпить пора, хлопци? Давайте, за встречу... И ещё за то, чтобы арабский мир устоял против израильской агрессии, а греческие полковники, устроившие государственный переворот в Греции, выпустили на свободу арестованного ими Манолиса Глезоса, национального героя сопротивления и лауреата Ленинской премии!
    "Всё-таки и он дурак!" - ещё раз подумал Алексей, видя, как все поморщились даже в президиуме. Вероятно, понял, что осрамился, и сам Тур - уходил на своё место под жиденькие аплодисменты, с обиженно отвалившейся нижней губой, ни на кого не глядя.
    Отцы-командиры не захотели сидеть отдельно, на возвышении, опустили свой стол вниз, и буква "П" из столов стала явной. Вместе с пробками шампанского выстреливались и тосты, зал наполнился смехом и гулом, стуком ножей, ложек и вилок, а через полчаса и пьяными, которые быстро раскраснелись, а потом стали и косноязычными. Алексей, обычно следовавший правилу трёх рюмок, чтобы не напиваться, всё подмечал и мрачнел: "Неужели мы, и в самом деле, вымирающая нация? Неужели никакого просвета, никаких перспектив?.." А тут ещё к нему подошёл "Вовочка" - все его сразу увидели: громадина! - и объявил:
    - Товарищи! Хлопци! Я предлагаю, шобы Лёша Русанов для нас всех спел! У него ж голос, - громко "гэкал" он, сверкая от волнения воловьими глазами, - як у Шаляпина! И дуже гарно спивае! Книжек своих он нам не привёз - мабуть, вже их у него и нет, а може, не здогадався зафатить - так нехай хуч заспивае! Га?
    "Находчивости" рослого "ребёнка" зааплодировали, и Алексей вынужден был подняться на эстраду, взять микрофон. Прислушиваясь к тому, как зал постепенно затихает и, видя, как все глаза уставились на него, Алексей неожиданно почувствовал такой душевный подъём, какого не ожидал от себя.
    - Гори, гори, моя звезда, - запел он густым чистым баритоном, изумляясь этой чистоте и мощи, хотя ничего удивительного в этом не было. Курил он, не как отец, умеренно, а "очистительное" дыхание по-йоговски и "альтернативное" использовали даже профессионалы для чистоты голоса и развития объёма лёгких. К тому же и романс был грустным, совпадавшим с его настроением. Голос Алексея наполнил зал глубокой печалью по безвозвратно ушедшей молодости, любви, всему доброму и светлому, что было и уже не вернётся, как Таня. Наверное, поэтому, когда он кончил петь, все словно оцепенели и, забыв про аплодисменты, охваченные нахлынувшими воспоминаниями, молчали, опустив головы. И только услыхав, как неожиданно всхлипнул чувствительный "Вовочка", взорвались бурной овацией.
    - Браво, Русанов!
    - Спасибо, Алёша-а! - кричали женщины.
    - А мы и не знали, что ты так поёшь!..
    - Спой ещё что-нибудь, Русанов!..
    - Спой, спой! - понеслось дружно и требовательно.
    Он решил спеть неаполитанскую песенку "Марекъяре", которая ему так сильно нравилась, что он выучил её с пластинки, как попугай, когда ещё жива была жена и упрашивала его: "Это же пойдёт под твой голос, ну, просто потрясно!" И он выучил и спел ей, не понимая смысла слов, лишь ощущая глубину печали и этой песни. И она вылилась у него теперь в зал необыкновенно легко и свободно, голос был сильный, душа переполнена, и это передалось всем. В зале произошёл настоящий обвал, словно упал потолок. Однополчане были ошеломлены и голосом, и мастерством исполнения, задушевностью обеих песен. Однако Алексей был счастлив и несчастен одновременно: к нему дружно полезли с расспросами, протянутыми рюмками, обступили потными морщинистыми лицами. Всё это надо было перетерпеть, вынести, ждать до самого прихода двух автобусов, чтобы ехать на Хортицу. Но и на острове назойливость однополчан продолжалась: "А когда ты стал писать? Что пишешь теперь? О чём? Где можно достать книжку? Обещай, что вышлешь с автографом..."
    Отлепились, только когда запахло ухой, и всех позвали на лужайку, застелённую парусиновыми палатками, на которые подавали уху в деревянных тарелках с деревянными расписными ложками. Разумеется, опять появились бутылки, стаканы и началось "естественное" общение "на природе":
    - Я ему, бля, ещё утром сказал, что каким он был, сука, таким и остался!..
    - А "Пан", бля, не приехал. Знаешь, почему? Пожалел денег. Петров говорит, что он - тоже в Воронеже. Домище себе там построил: коттедж, как у помещика!..
    Где-то, рядом с Алексеем, всхлипывал "Вовочка", у которого недавно умерла мать, и он почувствовал себя совершенно одиноким. Оказывается, когда он всхлипнул от романса, его оскорбила сидевшая напротив жена Лодочкина. И теперь "Вовочка" кому-то жаловался на неё:
    - Понимаешь, когда я расстроился от Лёшкиной песни, она, змея, прошипела мне: "Как не стыдно? А ещё мужчиной себя считаешь!" Вот, сука, а? Я ж её е... 5 лет подряд! А она мне такое, бля! Жизни не знает, дура!
    - Да о ком ты?
    - Жена Лодочкина. Оскорбила меня за то, шо перестал с ней спать!
    - А, ерунда. Тур вон покрасоваться захотел, а к нему даже не подошёл никто чокнуться. Твоего Лёшку слушали да ахали! Я тоже не знал, что он...
    - Лёшка - мировой хлопец! У него жена недавно пропала. Говорят, убили...
    - За что, кто?..
    - Не рассказывает.
    За спиной Алексея кто-то курил и изумлялся:
    - Понимаешь, приехали вчера в гостиницу, а я не мог узнать никого! Не лица, а морды алкашей!
    - А на себя ты не смотрел?
    - Так себя же я вижу каждый день, когда броюсь. А Демченко вот мало изменился. Он - с 20-го года, как и Кузнецов. Токо эти на людей и похожи. А мы, бля - не годимся уже ни в жопу, как говорится, ни в Красную Армию!
    - Ладно, пей, чтоб жизнь веселее казалась!..


    В гостиницу автобусы привезли гостей в состоянии рыб, оглушённых воздухом, а то и динамитом - чуть шевелили плавниками на кроватях, да тяжко раздували жабры. На этажи их тащили под руки жёны. А мужи - лишь хватали ртом с белыми губами, роняли на грудь лысые головы, не в силах разлепить закисшие глаза, упрятанные в слоновых морщинах.
    У Русанова номера не было, его забрали к себе в комнату Селивёрстов с Лосевым. Хвалили:
    - Молодец! Совсем не пьёшь, что ли?..
    - Не пьёт только сова, - отшутился Алексей.
    Лосев вспомнил:
    - Я это когда-то уже слыхал, от Петрова, кажется. Там, в этом его "изречении", была ещё какая-то "мудрость" про телеграфные столбы, у которых чашечки вниз.
    Селивёрстов спросил Лосева:
    - А как тебе удалось на эту "Молдавию" приземлиться? Ведь на такие места, я слыхал, можно устроиться по большому блату! Одесса - порт приписки, это же всё равно, что вместе с Богом кушать!
    - А я вот без блата за этот стол сел. Знаю английский, французский. Для загранплаваний - это козыри! Да и "личное дело" у меня не рядовое! - Лосев повернул голову к Алексею: - Ну, а ты, писатель, смотри, не зазнайся теперь! Для писателя - это гибель...
    Алексей улыбнулся:
    - А для не писателей - разве нет? Вон как сегодня Тур облажался! Даже не попрощался ни с кем: упорхнул ещё из кафе.
    Оба командира дружно рассмеялись. Потом, закуривая, Селивёрстов поинтересовался:
    - А как у тебя теперь отношения с "этими"?.. Ну, сам знаешь, о ком я... Тур намекал разве не на это?..
    Алексей, посмотрев на покрывшегося морщинами Селивёрстова, на постаревшего Лосева, вспомнил, что и Евгений Иванович спасал его когда-то от "смершника", ответил, не таясь:
    - Разумеется, на это, а на что же ещё? Только он не сказал правды о своих отношениях со мной: как хотел меня утопить, а потом уволил из книжного издательства.
    Лосев зло заметил:
    - Сволочью был, сволочью и остался. А что у тебя с КГБ?..
    - Много лет уже, как нахожусь под негласным надзором.
    Селивёрстов шевельнул седыми лохматыми бровями:
    - Откуда знаешь?
    - Среди гэбэшников тоже есть хорошие люди. Предупредили...
    Лосев неожиданно стал хвалить Мищеряка и бывшего штурмана лётчика Деточкина:
    - Вот, молодцы, ребята! Замышевский - кончил академию и до сих пор служит. В секретном "морском" институте. Ведущий инженер КБ, подполковник уже, в отличие от своего спившегося земляка-лётчика. А Мищеряк - здесь, тоже в конструкторском бюро, на радиозаводе. Никаких трений ни с кем, никаких проблем! А как тут подготовил всё для нашей встречи! Настоящий организатор! Теперь встретимся через 3 года.
    Алексей с грустью спросил:
    - А будет ли новая встреча интереснее этой?
    - Что ты имеешь в виду? - не понял Лосев.
    - У меня душа обрывается весь день от этой встречи.
    - Это почему же? В тебя все влюбились, по-моему...
    - Дело не во мне, а в наших однополчанах, - вздохнул Алексей. - Почти все - спившиеся или спивающиеся люди. Одно лишь "бля" и слышно везде! Да и внешне никого не узнать. Меня это просто потрясло!
    Лосев вздохнул тоже:
    - Согласен, полка - нет, есть, действительно, спившиеся, опустившиеся люди. Но ведь всё равно сердце забилось оттого, что все они мне - как родные! Говорить, правда, не умеют красно`, но все растроганы, готовы заплакать! Разве это ничего не стоит?..
    Алексей пожал плечами:
    - Связаны памятью о совместно прожитой молодости, когда все были красивыми "соколами", летали "бля", были сильными и мужественными.
    - А тебе не кажется, что это цинизм рассуждать так?
    - Нет, не кажется.
    - Почему? - уставился Лосев своими зрачками-"точечками" из морщинистых век.
    - Цинизмом было - выступление Тура. Но все промолчали. Почему? Потому, что боялись. Мы же рабы!
    Брови Селивёрстова, как у филина, шевельнулись вновь:
    - Так ведь и до приезда Тура, ещё в гостинице, нечего было сказать всем. Алексей прав: токо "бля" осталось у всех от развития личности. Потому - что пили и в молодости каждый день. Я на этом и погорел: сняли. Значит, и сейчас вопрос надо ставить по-другому: из-за чего пили? И тогда, и теперь. Из-за рабства. Алексей опять прав.
    Лосев усмехнулся:
    - Не поэтому. А потому, что деньги были. И тогда, и сейчас. Пенсии у нас - не каждый служащий столько зарабатывает!
    Алексей не согласился:
    - Пили всегда и те, у кого денег не было. Или были, но мало. И теперь пьют. Всякую отраву. Спивается вся страна. А если у нас ещё и наркотики появятся, как в Америке, то русскому народу с его психологией: "всё равно, ка`к пропадать, если хорошей жизни нет!" вообще погибель будет полная и необратимая.
    Селивёрстов поддержал снова:
    - Правильно, Алексей, я тоже так думаю.
    - Вот за это я и попал под негласный надзор!
    - За что, за "это"? - не понял Лосев.
    - За то, чтобы не объяснял людям в своих книгах, почему спивается народ, что порождает рабскую психологию.
    Лосев возразил:
    - Ну, это уж ты слишком!.. Не все же спиваются? Не спился писатель Русанов. Не спились, знаю, архитектор Ракитин, инженеры Мищеряк, Замышевский, комиссар "Молдавии" Лосев, полковник в отставке Селивёрстов, штурман полка Борис Демченко. Наверное, и другие найдутся... А ты обобщаешь...
    Алексей понял, комиссар "Молдавии" лукавит, ядовито сыграл в поддавки:
    - Да, я, наверное, не прав. Тем более что и Тур не спился, и Волков, и Лодочкин, и "Пан" в Воронеже. А умерли от водки только лётчики Васька Петров, Андрей Гусак, Сашка Пащенко, Юрка Иванов, инженер полка Рожинцев, его зам Сапожников, штурманы Петров, Скорняков, "Пончик", замкомэска Маслов, командиры звеньев Деточкин, Птицын, Панин. Спивается с круга Попенко, Сергей Сергеич, 90% всех прибывших сюда - их жёны сегодня пупки себе надорвали, поднимая их на этажи. А сколько вымирает народа на химзаводах, табачных фабриках, в Челябинско-Хиросимской области? В других районах нашего земного рая.
    Лосев обиделся:
    - Что ты хочешь этим сказать?
    - А разве вы не поняли? Почему спивались великие поэты Александр Блок, Сергей Есенин, Александр Твардовский?
    - Ну, Есенин был двуполым, если хочешь знать. Это его мучило, вот он и пил. Глинка и художник Брюллов, а с ними и поэт Тарас Шевченко много пили из-за сифилиса.
    - Зинаида Гиппиус тоже была гермафродиткой, но из-за этого не спивалась. А Брюллов и Шевченко вылечились. Глинка же - не болел вовсе.
    - У-у, да ты, я вижу, настоящий филолог! - неискренне похвалил Лосев. Селивёрстов это почувствовал, произнёс:
    - Я ничего этого не знаю, и никогда не слыхал. Но мне кажется, Алексей говорил о том, почему спивается народ, а не Блок там или кто-то ещё из интеллигенции. Интеллигенция - тут Евгений Иваныч, пожалуй, и прав - спивалась обычно либо "от жиру", либо из-за политических преследований. А вот народ...
    Лосев сделал вид, что утомлён:
    - Ладно, братцы, хватит об этом, а? Что-то я устал сегодня. Да и такие вопросы лучше на трезвую голову обсуждать. Как вы считаете?..
    Алексей переглянулся с Селивёрстовым (тот ему подмигнул) и делано-радостно согласился:
    - Да, я тоже устал, пойду спать к Попенко. Спасибо за компанию, отдыхайте, всех вам благ и спокойной ночи!
    Лосев из вежливости стал удерживать:
    - Сиди, время ещё детское!..
    Но Алексей вышел и направился не к "Вовочке", а просто на воздух: хотелось отойти от всего и успокоиться. Спускаясь вниз по маршам, тоскливо думал: "Ну, и денёк выдался! Никогда ещё не праздновал так: похороны военно-воздушных сил, а не "всё выше и выше"!
    Переполненный тяжёлыми впечатлениями, он очутился внизу в ярко освещённом вестибюле и сначала услыхал голос администраторши за стеклом: "Нет, такой в наших номерах не числится, вы, вероятно, прибыли не в ту гостиницу!", а затем другой женский голос, забытый, но до боли что-то напомнивший: "Этого не может быть, я не могла перепутать... Да вот же и он! Алёша, это... вы?.."
    - Я, - отозвался он, глядя на спешившую к нему худющую женщину с лицом, похожим от косметики на маску. Только тёмные большие глаза лучились живым, обрадованным светом. Всё ещё не узнавая её, он спросил: - А вы, кто будете? Все, приехавшие на встречу, так изменились...
    - Алёшенька, милый! Да это же я, я, Оля Капустина!
    Не успел он опомниться, как его бывшая любовь уже обнимала его, торопливо целуя густо накрашенными губами в шею, щёки, глаза, приговаривая:
    - Боже мой, просто не верится, что это ты! Что я, наконец, встретила тебя, вижу наяву, а не во сне! Ты даже лучше стал: мужественнее, красивее... И лермонтовские усы тебе идут. А почему не рад?..
    Он спохватился:
    - Ты что?! Как это не рад? Просто неожиданно!
    - Да-да, конечно, - согласилась она, чувствуя всё же непонятную ей прохладу: не было радостного пожара, как у неё, который опалил её, но не зажёг его душу. Она это обострённо чувствовала, но не могла понять. И вдруг поняла, но по-своему: - Я сильно постарела?
    - Вроде бы нет, - солгал он неуверенно, - по-прежнему тоненькая, как девочка. Все полковые дамы раздались вширь, а ты...
    - "Психопатки", как я, полными не бывают! - почему-то заторопилась она. - Зато на таких виднее морщины. А у меня их!.. От грима.
    - Какого грима?
    - Пойдём на улицу, а? Тут много света, могут заметить и подойти твои однополчане.
    - Я тоже хочу на воздух: у нас там, - кивнул он наверх, - накурено так, что нечем дышать. - Взяв её под локоть, он повёл к выходу, продолжая: - А день был напряжённым, устали все...
    Уже на улице, в темноте, спросил, подводя к большой скамье в скверике, из которого тянуло свежими запахами душистого "табачка":
    - Оля, а твоего мужа наш оргкомитет тоже разыскал, что ли?
    - Моего мужа здесь нет. Никто его не разыскивал. Наверное, сама судьба решила свести меня с тобой ещё раз.
    - Не понял...
    - Садись, расскажу тебе всё по порядку. Тут целая история, о которой ты, наверное, ничего и не знаешь.
    - Ладно, - сел Алексей возле неё, - рассказывай...
    - В Кировабаде, куда мужа перевели тогда служить, гастролировал Краснодарский драмтеатр. На одном из его спектаклей я познакомилась с актрисой Рощиной, стали дружить. Так вот она во мне - как когда-то и ты - разгадала актёрский талант и показала меня своему режиссёру. Старику этому - интеллигентный такой, чувствительный - я понравилась тоже, и он, переговорив со своим директором по телефону, принял меня в театр. А тут и мужа демобилизовали как раз по сокращению. Переехали мы жить в Краснодар. Я разыгралась в театре, режиссёр стал давать ведущие роли. Потом мне присвоили "заслуженную" РСФСР. Появились завистницы. Актёрская среда в провинции, чтобы ты знал, это мещанское болото, это не то, что в Москве, где звёзды кино, культура повыше. Ну, да Бог с ними... Главное не в них, а в том, что всё равно я не стала счастливой. Вечно, как собака на цепи: хотелось любви, тосковала первые годы по тебе, а рядом - то свои актёры, то "лица кавказского происхождения", и все тебя хотят, а настоящей-то любви уже не было. Были иногда просто мелкие измены мужу - вынужденные, от голода по любви. От всей этой пошлости я только сохла, стала раздражительной, а муж мне - ни слова! Терпел всё, молча страдал. Если бы упрекал, я, наверное, ушла бы от него. Но... подрастали мои девочки - старшая теперь замужем, сделала меня бабушкой, а младшая учится в институте.
    - В театральном?
    - Что ты!.. Упаси Бог, чтобы я послала её на такую дорогу! Актриса - это же самая унизительная профессия. Повторяю, это - не Москва, откуда нам показывают судьбы известных актёров и актрис. Провинция - это склоки, сплетни, зависимость и завистничество! Искренности в нашей среде нет.
    - Грустно, - согласился Алексей.
    - Алёшенька, поцелуй меня, пожалуйста! - попросила она, неожиданно всхлипнув.
    Он нежно, осторожно поцеловал её в заплаканные глаза, и она всё поняла.
    - Ты забыл свою любовь ко мне, - с болью выдохнула она и, промокая слёзы надушенным платком, тоскливо, дрожа губами, проговорила: - Я чувствовала, что так будет... Жизнь прошла, былого не вернуть... А всё-таки надеялась: а вдруг?.. Но "вдруг" - бывает только боль воспоминаний. Прости!..
    Он молчал, не зная, что сказать, ощущая лишь трагизм положения и глубину правоты её слов. Да, теперь он не любил её. И не мог полюбить снова, потому что всё ещё любил Таню. Наверное, любил и девочку, похожую на неё, оставленную в квартире с маленькой Юлькой, принявшей её сразу и бесповоротно, как беспомощные кутята принимают за погибшую мать взрослую собаку, которая их по-матерински лизнула. Что делать, такова жизнь. В ней больше жестокости, чем ласковых мгновений. Но у Алексея жестокая трагедия была уже позади и наступил просвет, из которого на него смотрела своими добрыми глазами Светлана. "А если влюблёнными!? В жизни бывает всякое: любила же юная немка старика-поэта Гёте! Нет, я конечно, не Гёте, но ведь и не такой ещё старик! Да и вода, в которую Ольга хочет войти дважды, уже утекла. И сам я не лежачий камень: у меня была новая любовь, а это крепкие заплаты на всё прошлое. И вообще, чтобы тебя полюбили, необходимо совершать поступки - как Юлька. Светлану она выбрала, не раздумывая, получится из этого что-нибудь или нет. Психопатическую Ольгу она никогда не примет душой, потому, что эта всегда будет думать только о себе, чтобы я любил только её, а чужой ребёнок ею будет забыт. К тому же у неё - свои дети. У меня с ними возникнет конфликт из-за их отца, и это всё поглотит Ольгу без остатка. Так не лучше ли попробовать пробудить любовь у Светланы? И вообще, жить надо не одним умом, но и чувствами: в них всегда искренность. Так ведь и на самом деле: он сидит рядом с несчастной Ольгой, а мысли его заняты Светланой. Почему? А Бог знает, почему. "Потому!.." - как говорит Юлька. Ольгу он лишь жалеет, но не более того. Разве можно за это винить? Почему Ольга не может полюбить любящего её мужа?.."
    - Я понимаю, - вздохнула она, отплакавшись, - ты не виноват. Никто и ни в чём не виноват. Такова жизнь... Это ничего, что я - как на похоронах. "Отпеваю" свою любовь.
    - Не надо так, Оля! Прошлое - наверное, потому и прошлое, что умерло. Ушло... Расскажи лучше, как ты узнала, что здесь, в Запорожье, съехался наш полк?
    - Простая случайность, - откликнулась она на его вопрос, как на эхо. И вдруг в её голосе снова блеснула надежда: - А может, всё-таки - судьба?.. Зачем она свела нас опять? Ещё утром я не могла выбраться из-за репетиции. А после обеда вас увезли на Хортицу. Вечером у меня был спектакль. Только что мне врала администратор гостиницы. Но всё же мы столкнулись с тобой, встретились! Значит, зачем-то?..
    "Сейчас она похожа на цепляющуюся Галку", - подумал Алексей и возразил:
    - Администратор тебе не лгала. Но расскажи всё-таки: как ты узнала?..
    - Понимаешь, 5 дней назад на нашем спектакле в театре присутствовал Иван Фёдорович Мищеряк, понял из афишки, что не обознался, и в антракте зашёл ко мне за кулисы. Разговорились. Он сказал мне, что 18-го августа у вас полковая встреча. Я поинтересовалась, известно ли, кто приедет? Ответил, известно. Я спросила про тебя. Он всё понял, улыбнулся, сказал, что да. Я попросила у него твой адрес: вдруг не приедешь! У него с собою не было, сообщил по телефону мне в гостиничный номер на другой день. Я решила, если ты не приедешь, приеду в Днепропетровск сама. Ты женат, конечно?
    - Да, женат, - солгал он, чтобы отсечь приезд.
    - Я так и поняла: ты любишь свою жену.
    - Да, - уверенно ответил он. - И дочку тоже. Я очень поздно женился.
    - А как её звать?
    - Светлана, - сообразил он, как надо ответить, на тот случай, если Ольга всё же приедет и увидит Светлану. И тут же решил: "А что, если предложить Светлане вторую комнату в моей квартире? Чтобы могла видеться с Юлечкой. И не платить больше за жильё в общежитии. Вдруг согласится? Ну, а нет, так скажу Ольге, что жена уехала в командировку. Главное, сейчас не дать Ольге повода или надежды на продолжение связи - она ведь этого хочет. А я - нет". У него действительно все помыслы теперь были направлены на закрепление отношений со Светланой. С этой минуты она не выходила уже из его головы ("А может, засела и в сердце?"). Ничего твёрдо не знал.
    - Ну, что же, - вздохнула Ольга, - приглашаю тогда тебя к нам в театр, завтра. Посмотришь, как я играю на сцене.
    - Это ведь вечером?
    - Да, вечером. А что?
    - А можно, я приду к вам на утреннюю репетицию? Во сколько она у вас? К вечеру мне обязательно нужно быть в Днепропетровске.
    - Ладно, приходи тогда к 11-ти.
    - А что вы будете репетировать?
    - "Укрощение строптивой".
    - Ты, конечно, "строптивая"? А твой муж сейчас где?
    - Муж в Краснодаре. А я - "строптивая". - Ольга вздохнула, достала платок, чуть не со слезами произнесла: - Давай, я сотру губную помаду с твоего лица. Думала, будем целоваться всю ночь, хотела стереть помаду с губ, а надо, вышло, с тебя...
    - Олечка, ну, я же...
    - Хорошо, хорошо! Молчу. Вытираю... Ты её... очень любишь?
    - Очень, - тихо ответил он, закрывая глаза и от усталости, и оттого, что не сказал ей правды о гибели жены. Да и от боли устал тоже: Ольгу ему было искренне жалко.
    Она это как-то почувствовала, прошептала:
    - Спасибо.


    На другой день, сидя уже на "Ракете", Алексей думал об Ольге. На репетиции она была хороша: настоящая, большая актриса - умная, тонко всё передающая. Старик режиссёр почти не поправлял её. А потом она поехала с Алексеем на речной вокзал, и он там её рассмотрел при дневном свете. Морщин на лице, особенно возле глаз, у неё было много, и она вновь пожаловалась на специфику своей профессии:
    - Грим разрушает нам кожу. Старит, сушит. А не гримироваться нельзя: зритель перестанет ходить!
    У неё были ещё 2 главные и старящие её морщины в уголках губ: шли от них вниз. Так называемые "складки горечи жизни". Они появились, вероятно, не от горькой, решил он, а от не сложившейся жизни - муж ведь любит её.
    Алексей одобрительно сказал:
    - Актриса ты - настоящая, с талантом, который просто выбивается на фоне твоих партнёров! - Видя, что повеселела от его искренности, напомнил: - А знаешь, я разглядел твой талант, когда мы виделись с тобой в последний раз: ты изображала мне какого-то тбилисского хама.
    - У меня тогда, Алёшенька, сердце разрывалось от горя, что больше не увижу тебя! Впрочем, как и сейчас. Расстанемся, чувствую, уже навсегда. А это всё равно, как уход в мир иной: дверь за тобою закроется, гудок, и ты растворишься, исчезнешь, будто умер! - Она так разрыдалась от охватившего её горя, что отошла подальше от причала, людей и, дёргаясь там от сдерживаемых слёз, напугала его своим несчастным видом. А тогда и сам расстроился, как перед смертью. Вот так и расстались...
    Ольга осталась на причале, в стороне от всех, как когда-то Машенька на бугре. Только эта пришла во всём чёрном. И действительно угадала: пароходный вскрик больно ударил по чувствам. "У-у-у-у, прощай!" И пристань, и женщина в чёрном стали отдаляться, растворяться, пока не превратились через 3 минуты в прошлое.


    Дома, заметив его подавленное состояние, Светлана принялась собираться в своё общежитие. Потом подошла к нему - он сидел на стуле с опущенной головой и думал: "Вот, и эта уходит... А если я умру сейчас?"
    Осторожно погладив его сзади по голове, она чуть слышно произнесла:
    - Прощайте, Алексей Иванович!
    - Вот заладила! Да почему прощайте?! Завтра увидимся на работе. И послезавтра. И после-послезавтра!..
    - Не увидимся. Мне какая-то чёрная женщина вчера снилась. А это, говорят, не к добру... Кричала мне, что если я вас не заберу, то заберёт она! Зачем же мне ваша смерть? Я лучше уволюсь. Уеду к родителям...
    Он улыбнулся:
    - Так забери и меня с собой.
    - А как же это я вас заберу, если вы... - Она замолчала, глядя на него распахнутыми глазами, чего-то не понимая, но, вроде бы, уже и что-то угадывая.
    - Чего, если я?..
    - Если вы не любите меня, - решилась девушка на откровенность, жарко краснея.
    Алексей ошпарено обрадовался:
    - Ах ты, глупенькая! Просто я не успел ещё сказать тебе этого.
    - Чего "этого"? - зарделась она ещё больше, чему-то радуясь тоже - заулыбалась, наконец, ожила, будто возвращённый к жизни цветочек.
    Он поднялся, подошёл и, обнимая её за плечи, ласково произнёс:
    - Я люблю тебя, Зайчик! Оставайся, не надо никуда уходить. Я без тебя пропаду...
    - Правда? - прижалась она к нему, запрокинув голову, ожидая ответа.
    - А зачем мне лгать? Люблю. - Он нежно поцеловал её в ответно-мягкие, податливые губы и почувствовал, как она целует его тоже, обвивая шею руками, шепча:
    - Спасибо. Я люблю вас тоже... Я не хотела, но так получилось.
    - Это тебе спасибо, что "получилось"! - Он осторожно отстранился от неё, а она испугалась:
    - Чего-то не так? Почему вы больше не целуете меня - не хотите?
    - Да нет же, нет, хочу! Только вот... ну, как тебе об этом... Слишком уж хочу! Я же второй год уже как монах живу! - Алексей опять вспомнил свои разговоры с "Чапаевым" о монашестве и признался: - А это нелегко для меня, Зайка! Вот я и отстранился, чтобы ты не подумала обо мне, будто я только этого и добиваюсь.
    Она удивилась:
    - А что же в этом плохого? Если я останусь у вас, то, значит, произойдёт и это... Разве не так?
    - Да я-то - не против, - продолжал он улыбаться. - Но боялся оскорбить тебя. Ведь ты со мной - всё ещё на "вы"...
    - Ну и что? Я люблю вас, вы - меня. Всё так и должно быть, как вы хотите...
    - А ты... хочешь?
    - Да. Только нам придётся скрывать наши отношения.
    - А зачем скрывать? - удивился он. - Я женюсь на тебе, а не просто так!..
    - Там видно будет... - серьёзно заметила она. - А пока я знаю: мои родители ни за что не согласятся! Начнут мне трепать нервы, и вам это неприятно. Да и мы должны привыкнуть друг к другу. Знаете, сколько сейчас разводов происходит через год после свадеб?!.
    - Не знаю, - признался он.
    - 80%! Такова статистика.
    - Так мы - что, не будем с тобой и свадьбы делать?..
    - А для чего? Или - кого?
    - Для нас самих, для друзей, чтобы уважали наш брак.
    - Ладно, потом сыграем. Чтобы уважали. С этим я согласна. А для родственников - которым только бы выпить, да налопаться, чтобы животы трещали - не обязательно. Я насмотрелась на такие свадьбы! От одной мысли тошнит!..
    Он тихо рассмеялся:
    - Я вчера на пьянство насмотрелся тоже, хотя и не свадьба.
    - А что, разве не интересно было?
    - К сожалению. Сначала, вроде бы, речи, поздравления. Спели хором: "Однажды вечером, вечером, вечером, когда пилотам, скажем прямо, делать нечего". Потом женщины завели "Катюшу", которая выходила на берег на крутой. Потом "Подмосковные вечера". А "гордые соколы" или "парни бравые" уже перепились к этому времени и стали выяснять забытые "отношения". На другой день похмелились, сфотографировались, обменялись адресами - и снова "в стельку"! Вернее, в лёжку...
    - Ты поэтому вернулся такой несчастный?
    - Наверное. Много чего намешалось в душе и в голове! А тут ещё ты начала собираться, чтобы уйти... Мне уже и жить не хотелось. Если бы не Юлечка, да старый отец, подался бы я куда-нибудь на войну...
    Она снова прижалась к нему, принялась его целовать, жалеть, гладить... Алексею стало так хорошо снова, будто его выпустили из тюрьмы. Одиночество - это ведь тоже тюрьма, только, может быть, чуть полегче: телевизор можно включить или уйти ночью на улицы и ходить, ходить, ходить... Так уже было, когда дочь гостила у родителей. А теперь рядом с ним снова была родная душа, любовь, покой. Ему так хотелось покоя - устал от всего.
    И вдруг вспомнил: "А ведь ей надо рассказать про мои отношения с КГБ, прежде чем связывать её судьбу со своей..."
    Видимо, его лицо изменилось, Светлана с тревогой спросила:
    - Что с вами, Алексей Иванович?..
    - Я забыл тебе сказать, милая, что я... уже много лет... А почему ты опять со мной на "вы", и по имени-отчеству?..
    - Не знаю. Должно быть, не привыкла... Так о чём вы мне... прости, о чём хотел ты сказать?
    - А, да-да. Это очень важно, и я хочу, чтобы ты знала об этом... Я должен быть честным перед тобой... не имею права не предупредить... - Он замолчал, подбирая слова и погладив её по голове.
    - О чём? - На него смотрели любящие, по-детски распахнутые глаза. Он нежно поцеловал её и договорил:
    - О том, что я уже много лет нахожусь под негласным надзором КГБ. И что, в случае чего, меня могут посадить в "психушку". Как генерала Григоренко. Слыхала о таком?..
    - А за что?!. - в глазах девушки был испуг.
    - Да ты, сразу-то, не пугайся, Зайчик, эта история давно тянется. Если бы я не был писателем, то КГБ, может, и не занимался бы мной. Но я как человек пишущий и много знающий о пороках нашей государственной системы, этим и опасен для них.
    - Для кого?..
    - Ну, для Брежнева, его партии.
    - Ой, Алёшенька, зачем вам это?!. - взмолилась она, чуть не плача.
    - Теперь и я понял, что бесполезно; плетью обуха не перешибёшь; лучше писать молча, никому не показывая и открыто не выступая. Нет, не против народа, я как раз - за народ! А против этих новых помещиков, которые убили мою жену.
    - Как убили?!.
    - Об этом я тебе как-нибудь потом... Она допустила ошибку, желая за меня отомстить. Ей казалось, что я - самый лучший, честный, умный. А они меня - под надзор! Да ещё и...
    - Я тоже считаю вас самым умным. Я все книги ваши на полках пересмотрела... Столько интересного! Я ведь математик по образованию, а у вас тут... то есть, у тебя - и по философии, и по истории. Даже словарь для правильного произношения слов! И я поняла, что говорю по-русски... во многих случаях... неправильно. Ты - я давно это заметила - говоришь не так, как все. Ты - как дикторы на телевидении! Но теперь я, конечно, исправлюсь, если ты мне поможешь.
    Он улыбнулся:
    - Конечно же, помогу!
    - И тебя - за твои знания, за честность?..
    - За мысли, Зайчик, а не за поступки - улавливаешь разницу?
    - А чего тут непонятного? Бенкендорф преследовал Пушкина за то же самое.
    - За свободомыслие, - серьёзно уточнил Алексей. - Так это называется теперь. А при Пушкине называли помягче: "за вольнодумство". Ну, выпил там с гусарами лишнего, сболтнул что-нибудь, не подумав. Молодёжь, зелёные ещё... Это Пушкин-то зелёный, декабристы!.. Впрочем, и за "вольнодумство" на каторгу, в Сибирь загоняли. Но это всё-таки - не психушка.
    - А за какие мысли... вас?..
    - Тебе это важно?
    - Да. Я хочу знать, за что такая жестокость, если даже пошли на убийство женщины!
    - Они не хотели её убивать, это произошло, видимо, случайно. А тебе вообще ничего не грозит, не бойся.
    - Я не за себя боюсь, за тебя.
    - И за меня пока не следует переживать. Из-за Юлечки, из-за тебя я не пойду на обострение. Ты её покормила?..
    - А как же иначе! Покормила, уложила спать, сказочку рассказала.
    - Спасибо, милая! Вот из-за вас я принял решение: жить впредь осмотрительно. Чтобы не испортить судьбы ни вам, ни моим рукописям. Мне ещё много предстоит написать!.. Не хотите печатать? Пожалуйста, господа жандармы! Я больше и пытаться не буду. Но уж писать "в сундук" - вы мне запретить не сможете! Я вам не "Человек N217", которого гестаповец бил в лоб ежедневно палкой!
    - Алёша, расскажи мне главные свои мысли! Чтобы я знала и понимала всё тоже.
    - Ладно. Садись тогда поудобнее... Вот бы ещё бросить курить! Тогда мне, вообще, удалось бы прожить с тобой хорошо и долго. Ну да, возможно, пойду и на это... - Он улыбнулся ей, сказал: - А теперь слушай...
    Разве можно было подменять частную собственность коллективной? Я имею в виду колхозы, в которые Сталин насильно загнал миллионы крестьян. Ведь в природе человека - да и всех животных - заложены тысячелетние, охраняющие их от вымирания, полезные инстинкты: моя еда, моя самка, мой детёныш, моя трава, которую можно есть; моя земля, на которой можно жить, как на безвредной, и сеять, кормиться; не селись там, где нет корма или живут хищные звери; не свивай гнездо в горном ущелье, где гибнет всё живое от каких-то лучей из-под земли; не рой там землю; не перегораживай плотиной речку, несущую к берегу моря ил, как в Египте. То есть, не нарушай устойчивые системы, созданные природой за миллионы лет - там всё отлажено, всё взаимосвязано и ничего менять нельзя. Как и в психологии человека, где тоже всё отлажено правильно и разумно, с точки зрения его приспособленности к выживанию.
    И вдруг крестьянина, который привык ухаживать за своей землёй, своей коровой, лошадью, загоняют в колхоз, где всё стало ничьим, общим. Что после этого произошло? Причём, везде, по всей стране! Сразу снизилась урожайность, снизились надои молока, приплод животных, количество мяса и так далее. Верно?
    - Да, - согласилась она. - Пропала заинтересованность в труде.
    - Правильно! - воскликнул он. - Нарушили инстинкт делать всё хорошо, чтобы не голодать зимой. А когда снизились урожаи, а Сталин продолжал продавать зерно и скот за границу, то колхозное крестьянство стало голодать. В 33-м году на Украине умерло от голода больше людей, чем на крупной войне.
    Сейчас в Египте, например, который продавал ил всему миру как самое лучшее удобрение, этого ила уже нет: река перекрыта плотиной. А сколько рек мы перекрыли у себя?!. Наделали каналов, где нельзя было делать! Сколько Сталин выслал в Сибирь так называемых кулаков!.. А ведь это были самые опытные умелые работники. Без них колхозы начали нищать. Зато партийные паразиты, не пахавшие и не сеявшие, а лишь пожинающие плоды чужого труда, стали плодиться с каждой 5-леткой всё больше и больше, садясь на шею трудовому народу. Пошёл начальственный разврат, и... всенародное обнищание.
    - Сейчас, после разоблачения культа Сталина, это общеизвестно.
    - А разве можно было написать об этом своевременно? Когда Сталин ещё только начинал весь этот идиотизм. Или сейчас про брежневскую камарилью, можно?
    - Я хочу понять, к чему ты клонишь?
    - К тому, что нельзя подменять личную, природную, заинтересованность каждого отдельного человека в конкурентной борьбе и победе за своё личное счастье, знаешь, чем?..
    - Ну...
    - Так называемым социалистическим соревнованием. В котором даже победителей зачастую определяют нечестно! Председатель колхоза спит с дояркой, а потом выдвигает её на Героя Социалистического Труда. А "трудилась"-то она под ним, а не возле коров. Да и "премии" колхозные - патефон там или отрез на платье - это же не полное вознаграждение за труд и урожай, а лишь малая часть. Львиную же долю всегда присваивало себе райкомовское партийное начальство.
    - Согласна, - кивнула она.
    - Так вот, самый главный и самый мощный двигатель человеческого прогресса - это конкуренция при системе частной собственности. При которой богатыми людьми становятся лучшие и умные труженики, а не ворьё.
    - Согласна.
    - Тогда подведём итог и сделаем выводы.
    Первое. Отмена природного стремления людей к частной собственности и к конкуренции - как бой оленей-быков перед самками, чтобы выявить самых лучших для размножения - привела государство к потере конкурентоспособности нашего сельского хозяйства на мировом рынке. И мы стали не продавать зерно, как было при Столыпине, а закупать его из года в год заграницей и зависеть от поставок из чужих стран не только пшеницы, но и мяса, масла, молока.
    Второе. Кто должен нести за это ответственность? КПСС. Кто отважится у нас сказать об этом народу? Никто. Нет свободы слова.
    Третье. Можно ли считать такое положение нормальным? Нет. Стало быть, государственный режим не устраивает наш народ, а устраивает одну правящую паразитическую верхушку?
    - Получается так, - согласилась она, опуская кудрявую голову. - По-твоему, нужна новая революция?
    - Революции - тоже противоестественные деяния. Да и меня, за одно лишь высказывание о новой революции, могут...
    - А что же тогда делать?
    - Добиваться отмены цензуры. Это самое главное и первое, что необходимо делать общественности. Затем напечатать доводы в пользу раздачи земли крестьянам и отмены колхозов. Дальше сама жизнь выдвинет на очередь самые важные проблемы. Наверное, потребуется создание социальной защиты граждан законами, как это сделано в Швеции, на основе идей социализма.
    - Господи, как вроде бы просто всё!
    - Э, нет! - возразил он. - Логично, а не просто! Разве просто разогнать негодяев, печатать тех, кто умнее и талантливее, а не тех, кто умеет лизать задницы партии? Люди должны конкурировать во всём: в уме, красоте, обаянии. Какая красавица позволит решать за неё, кого ей любить и за кого выходить замуж? Никакая. Это противоестественно, и настолько для всех очевидно, что даже КПСС вынуждена с этим считаться. А вот лишить свой народ конкурентной способности - это, пожалуйста.
    - Всё?..
    - Нет, ещё не всё. Государство, посягнувшее на собственность своих граждан и на их права, а затем пытающееся навязывать то же самое и своим соседям, как Советский Союз Чехословакии, Венгрии, восточным немцам, полякам - это уже рабовладельческая империя типа Римской!
    - Ну и что?..
    - Отставание в конкурентной способности приводит к экономическому истощению государства, и оно обязательно рухнет без всякой революции. А если это империя, то она распадётся, как прогнившая тыква. Вот что нас ждёт лет через 20-30.
    - Это хорошо?
    - И да, что рухнет. И нет, потому что жить станет ещё хуже. Оборвутся все экономические связи, начнётся период лютого хищничества, беспринципности, падения нравов. А возрождение... даже и предугадать трудно, когда произойдёт. До этого надо дожить, а мне это вряд ли удастся.
    Она тихо всхлипнула:
    - Какая грустная перспектива!.. - Вскочила, бросилась обнимать и почему-то торопливо целовать, словно могла лишиться его уже сейчас, приговаривая: - Я люблю тебя... люблю... люблю!
    Всю ночь они были счастливы. Немного поспали, вновь просыпались. Даже возник коротенький разговор на прежнюю тему, когда он курил. Потому что она спросила:
    - А тебе хочется дожить до крушения нашей империи?
    - С одной стороны, да. Государство, которое не поощряет личные способности граждан, а подавляет их, это гангренозное общество, мне в нём нечем дышать. Даже Лосев, умница, а хочет быть в стороне от опасных разговоров: ему хочется не видеть, хотя есть глаза, не слышать, хотя есть уши. Но это же противоестественно. В жизни всё построено на конкуренции, потому она и продолжается. Но, всё равно, это жестокая вещь: всегда - кто кого, кто лучше сделает, тот и жить будет лучше. Но жить-то хочется всем хорошо, и зависть толкает побеждённых к преступлениям, к уголовному кодексу. А у нас сейчас - даже уголовный кодекс двойной.
    - Как это?..
    Он рассказал ей о статьях со значками "прим". О необходимости создания совершенно иной государственной системы, основанной на комбинации: рыночная экономика плюс социалистическая защита прав трудовых граждан, закреплённая законами от посягательств на них богатых капиталистов.
    Она его спросила, тихо целуя:
    - Тебе хорошо со мной?
    - Да, ты прекрасная женщина и чистый, хороший человечек! А поскольку, - он шутливо рассмеялся, - счастье отдельной личности, нации, государства должно быть основано на... личной собственности и личных способностях, то я хочу сделать тебя "своей"! Поняла?
    - А как ты будешь меня называть?
    - А как тебе нравится? Зайчиком?..
    - Да. И не думай больше ни о чём: всё у нас будет с тобой хорошо. Юленьку я ведь тоже люблю, а главное - любит меня и она. Вчера сама мне в этом призналась.
    Уснули они, как сурки - тихие, улыбаясь во сне. Впереди предстояла целая жизнь, они верили, что будут в ней всегда.

    Эпилог

    Прошло почти 4 года. 7-го июля Ивану Григорьевичу Русанову, а это через сутки, должно исполниться 70 - юбилей. Он по-прежнему жил один, но была у него "приходящая" помощница, старуха, жившая в соседнем дворе - помогала за небольшую плату с постирушками, общей приборкой в доме раз в неделю, глажкой белья, ну и подштопать что, если порвалось. Остальные дела - по огороду, саду, на кухне - он выполнял сам. Завёл себе нового пса - старый скончался, однако и этого звал "Джеком". У него все псы всегда были "Джеками", а коты "Диками". Но кот был ещё жив и с новым псом хотя и дружил, да не как с прежним - прослеживалось недоверие.
    Впрочем, недоверием была пропитана и жизнь в государстве. На этой политической почве только что насильно выдворили из России писателя Солженицына, у которого родились уже два сына от второй жены. Не доверял Брежнев и президенту Чехословакии Людвигу Свободе, несмотря на то, что компартией этого государства руководил ставленник "Ильича" Густав Гусак. У них там, у чехов и словаков, продолжала "бродить", как закваска в пиве, сохранившаяся ненависть к Советскому Союзу. И хотя "вольнодумство" чехов и словаков было подавлено и официально возрождена будто бы прежняя "дружба между народами", на самом деле никакой дружбы не было. Ненависть к режиму Брежнева тлела и в "Комитете по защите прав человека", организованном академиком Сахаровым - этот продолжал защищать всех бунтовщиков против рабства, где бы они ни появлялись, в самой ли Москве или среди сосланных в Среднюю Азию крымских татар. Бесстрашный и неугомонный, человек этот приводил Ивана Григорьевича в восхищение своим мужеством. А вот родным сыном был недоволен из-за ерунды: ну чего не женится, чудак? Живут вместе, бюджет общий, убеждения тоже, но официально до сих пор не зарегистрированы. Сколько же надо ещё проверять чувства? Да они видны даже для постороннего взгляда - всё хорошо. Что с того, что старше на много? Любви, как сказал классик, все возрасты покорны. Пора бы уже и общего ребёнка завести, если хотят прочности своего союза. А самое главное, считал Иван Григорьевич, лучшей женщины, чем Светлана, сыну не найти: и чистоплотная, и готовит вкусно, и тексты ему редактирует и перепечатывает. А какая умница! В таком возрасте столько знаний, метких суждений, да и культурной выдержки, умения с достоинством держать себя с любым.
    Спрашивать сына о причинах Иван Григорьевич не решался: был суеверен. Вдруг сглазит девочку. Ладно, дело в конце концов не в печати на документе. Вон, какой счастливый, шутит, что 70 - не возраст...
    - Ладно тебе, отец, ну, чего расстроился? В другой раз приедем все.
    - Эх, Алёшка, как ты не понимаешь! Кто за черту "70" перешёл, тот уже в "опасной зоне". Другого раза может и не быть. Так что лучше, налей сначала, а тогда уже и шути. - Иван Григорьевич заулыбался своей хорошей "русановской", как говорила когда-то его жена, улыбкой.
    - Отец, так ты же ещё за черту - не перешёл! Только завтра имеешь право считать себя и стариком, и в опасной зоне.
    - Завтра, так завтра. Давай!.. - протянул он рюмку, чтобы чокнуться. Потом чокнулся с внучкой, которой налил в рюмку сиропа из вишнёвого варенья, и, вкусно выпив, предложил:
    - Завтра встанем пораньше, когда ещё вода сонно чмокает сазанами. Возьмём с собой удочки, водочку, закуску - прикормку рыбам я уже высыпал - и сядем на мой помост. Тишина вокруг - как в раю! Туманчик от воды отрывается... Ни ветерка, ни шорохов. Только петухи сзади, во дворах, горло дерут. Вот тут и мы своё... промочим! Ух, как это хорошо! А потом тихонько, без разговоров, закусим. Забросим удочки, вода от поплавков - кругами, кругами... И начнёт она золотиться... Это заря ей щёки покрасит. А потом, братцы кролики, настанет время первой поклёвки. Правда, появятся и комары. Но мы, на всякий случай, натрём шеи "репудином", чтобы не трогали нас. Особенно Юлечку! Тебя - как? Поднимать рано, вместе с нами, или будешь спать?
    - Поднимать, дедушка! А как же без меня? Я страшно как люблю ловить рыбку! И чтобы Джек сидел рядом. Ты его завтра с ошейника отпусти! И мама-Света велела дать ему и Дику по кусочку вкусной колбаски. От неё.
    - Будет исполнено, милая! Всё сделаю, как приказываешь! - улыбался Иван Григорьевич от счастья.
    Алексей подначил:
    - А если клёва не будет?
    - Тогда - мы ещё по рюмочке! И станем слушать кукушек. Под кукушечек, знаешь, как хорошо да сладко вспоминается жизнь?!. М-м! Как и под рюмочку.
    - А если в жизни, отец, сладкого мало было? Меня - с 13-ти лет! - как начали пороть объездчики... за колоски на колхозном поле... так и продолжалось это издевательство потом всю жизнь. Такое уж у нас государство: всегда с кнутом в державных руках.
    - Да, это верно, сынок. Тогда вспоминай, кого в жизни обидел сам. Каждый мужчина должен это сделать хоть раз. Вспомнить своих женщин...
    Алексей вспомнил Машеньку и вышел покурить в сад - деревню напоминает...


    Утром рано, как и планировал Иван Григорьевич, они сидели на помосте: он, Алексей, Юлечка с детской удочкой, отпущенный с ошейника Джек, и даже лентяй Дик, у которого был, правда, интерес, кроме колбаски: пескарей Иван Григорьевич отдавал ему прямо с крючка, если попадались. И была уже "принята" рюмочка. И сонно чмокала вода в речке. И были на ней золотистые круги от зари. И зудели комары, не решаясь садиться к ним на шеи. Всё было. Даже кто-то шуршал рядом в камыше - должно быть, ондатра или лягушка. Но это уже сверх плана...
    Зато клёва почему-то не было, несмотря на вчерашнюю прикормку, сделанную Иваном Григорьевичем, который обиженно подумал только что: "Неужели Алёшка накаркал?.." Будто почуяв его обиду, проснулись на другом берегу кукушки в лесу. И словно выполняя его заказ, оттуда, по очереди, понеслось: "Ку-ку, ку-ку, ку-ку!.."
    Алексей, следя за своим поплавком, подумал: "Ты спросила меня, зачем свела нас судьба снова? Что я мог тебе на это сказать?.. А зачем ты... родила второго ребёнка? Ведь я мог бы... уже готов был тогда... жениться на тебе. Значит, затем свела, чтобы и ты поняла, как непросто всё. У меня была девочка Маша. Машенька. Влюбилась вроде бы в Генку, а вышла замуж почему-то за Гришку, которого не любила. А встретились, поняла, что любит меня. Но виноватым остался в этом квадрате я. Почему? Разве это было справедливо? У нас не Италия, где мягкий климат и мягкие люди. Когда-то я думал, что нам ковали душу гигантские просторы, где много свободы и ветра. А на самом деле, эти просторы поглощали наши рабские крики, чтобы никто не мог нас, взывающих, услышать в свободной Европе. Это в маленьком государстве всё слышно и видно. А у нас - кричи, не кричи, бесполезно. Никто не поможет, если даже задушат насмерть. Убили же вот мою Танечку ни за что, и никому до этого нет дела. Исчез человек - ни могилы, ни гроба, и пожаловаться некому: "А какие у вас основания что-то требовать? Кто вы такой?!."
    "Ку-ку, ку-ку, ку-ку!" - снова донеслось из леса. Алексей вздохнул: "Словно не из леса, а из советской энциклопедии: "Мы были... мы жили... не забывайте нас!" А что, по сути дела, смогут вспомнить о нас потомки? Если мы, действительно, для них, как эхо от кукушек, не оставили даже следа. 3 поколения прожило под негласным надзором. Какой уж тут исторический след..."
    Иван Григорьевич, будто подслушал сына. Закурил, завёл тихий, неторопливый разговор:
    - Вот, сынок, уже нет в живых ни твоих дедушек, ни бабушек. Нет матери. Не станет скоро и меня. Да и тебе уже за 40... 3 поколения, считай, почти что уже прошагало по дороге истории нашего государства. А чего достигли?... И дураков в нашем роду вроде бы не было.
    - Так всё го`ре-то в России - от ума, писал Грибоедов.
    - Но ведь и подлецы - не все дураки! Один - сверг силой избранное народом правительство и сломал судьбы твоим дедушкам и бабушкам. 200 миллионов людей улеглось в гробы, так и не повидав счастья жизни - никто тогда хорошо не жил, все только мучились!
    Другой идиот загонял нас миллионами в тюрьмы - для бесплатной работы. Потом - война с Германией. Это уже судьба моего поколения. Молодость твоей матери - прошла в ожидании меня: то с Беломоро-Балтийского канала, откуда я не мог послать ей ни копейки на твоё воспитание, то с Великой Отечественной войны, где мне искалечили здоровье. Тебя в это время - пороли плетьми за сумочку колосков. А колхозники? Разве они были похожими на свободных людей? В ватниках, как арестанты, в сапогах из кирзы и женщины, и мужчины, и молодёжь. Разве им, беспаспортным, платили за труд? Из моего поколения - миллионов 100 уже в гробах. Ушли они - не из жизни! С бессрочной каторги.
    Твоё поколение, третье, существует, правда, последнее время уже без голодовок. Но и без человеческих прав по-прежнему. Да и чего ты достиг тоже? Писатель, которого не печатают, так ведь?
    - Ты хочешь сказать, папа, что моё поколение - никчемные приспособленцы? Среди которых нет даже решительных одиночек, способных на сопротивление властям?
    - Погоди-погоди!.. - пытался остановить Иван Григорьевич обидевшегося непонятно на что сына. Но Алексей уже закусил удила:
    - Да если бы не Юлечка на моих руках, я бы тоже, как и её мать, не пожалел бы себя! Но я - не имею права жертвовать судьбой малолетней дочери! На кого она останется?
    - Вот, дурак-то! - вырвалось у Ивана Григорьевича. - Да разве же я к этому призываю тебя? Разве не понимаю...
    - А к чему же? - сбавил тон Алексей.
    - Чтобы ты свои рукописи - не держал больше здесь! - Иван Григорьевич кивнул назад, на дом. - Увези куда-нибудь подальше, где их не будут искать. Да и если уж взялся, пиши так, чтобы и через 200 лет помнили все, какая у нас была житуха в 20-м веке! Как Радищев про своё время. Как это у него?.. "Я оглянулся окрест себя, и страданиями народными моя душа уязвлена стала!" Во, какие слова находил человек! Такому нельзя не поверить. А новых "решительных одиночек" - не требуется, хватит с нас! Опять революции, что ли? Новые отставания от Европы на 100 лет?
    - А для чего же тогда писать?! Кто устроит для Юльки все необходимые перемены?! - опять обиделся Алексей. - Пусть ещё одно обманутое поколение растёт рабами?
    Джек на него гавкнул, кот от его неожиданного лая шарахнулся и убежал, а Иван Григорьевич успокаивающим тоном произнёс:
    - Не пугай ребёнка. Да и не надо бы... при ней такие вещи...
    - А ты, дедушка - первый начал! - заступилась девочка за отца. - Говорил, что нельзя разговаривать на рыбалке, рыба уйдёт, а сам...
    Иван Григорьевич "завёлся" тоже, но незлобиво, любя:
    - Ладно, сегодня пусть и рыба уходит подальше от обмана!
    - Какого обмана, дедушка? - не поняла Юлька, для которой главным было, не какая рыбка поймается, маленькая или большая, а чтобы она чаще клевала и ловилась. Ей нравился азарт ловли - тут она вся была в мать, которую теперь уже плохо помнила. На рыбалке она старалась поддерживать тишину, запрещая Джеку лаять даже от радости, а коту шипеть на Джека, если тот пытался его обнюхивать, хотя уже изучил кошачьи повадки вдоль и поперёк.
    - Обман, который у нас на крючке, - серьёзно произнёс Иван Григорьевич, глядя не на Юльку, а на сына. - Рыба думает, что мы ей жирных червячков приготовили. Как вчера - вкусную рисовую кашу. Так это мы - как Сталин: лишь для приманки. А в червяках-то у нас - подлинная суть: "Всё - для рыбы!", "Всё - для человека!" - Он тихо рассмеялся своей шутке, решил, что удачная. Но сын спросил его без улыбки:
    - Скажи, отец, а перемены к лучшему возможны без крови?
    Иван Григорьевич ощетинился:
    - Жизнь людей должна развиваться естественным путём, как и вся остальная природа, которая сама всё балансирует. Мы с тобой говорили об этом. А искусственные взрывы - я имею в виду насилие, революции - лишь нарушают естественное равновесие и отбрасывают назад и нас, а заодно губят и природу.
    Алексей возразил:
    - В природе - волки тоже каждый день кого-то режут, проявляют насилие. Весь мир - кого-то жуёт каждый день!
    Иван Григорьевич поднял палец:
    - Не нарушая... установленного природой... баланса! То есть, съедая только больное или же лишнее. Стоит волкам неумеренно размножиться, корма для них перестаёт хватать, и численность волков снижается до нормы. Естественным путём. А вот американцы - ядерную бомбу рванули над японцами! Чтобы не размножались, как комары или китайцы.
    Алексей, проверяя самого себя, подловил:
    - А почему же, в твоей природе, позволительно размножаться комарам? Зачем ей их столько?
    Иван Григорьевич рассмеялся:
    - Сразу видно, что ты - не рыбак. Комары откладывают свои личинки в речки, болота, а сами погибают. Личинки же, очутившись в воде, становятся кормом для миллионов рыбёшек, и только определенная часть личинок - природно-нормативная, отработанная тысячелетиями - превращается весной в комаров, всплывая на поверхность. Баланс, таким образом, не нарушается.
    - Значит, никого за подлость не надо трогать, а ждать, пока сама природа сократит число подлецов, так, что ли? - спросил Алексей.
    - Возможно, - пожал плечами Иван Григорьевич. - Во всяком случае, это дешевле обходится, чем Ленины и Сталины, вот что надо понять. И если уж природа не может более регулировать прирост населения людей, то людям нужно заняться этим регулированием медицинским путём, а не революциями и ядерными взрывами! Но я боюсь, что у нас найдётся какой-нибудь новый вождь-идиот, который затянет петлю на шее и у Юлечкиного поколения, вот что страшно. Сколько мы отравляющих веществ накопили! Вместо новых станков. Сколько плутония!..
    - Самое удивительное, папа, что и кремлёвцы рождаются и живут с психологией рабов: боятся системы, которую породили Ленин и Сталин. Ведь и Хрущёва эта система прихлопнула, как комара, напившегося чужой крови. Понимает и Брежнев: один неверный шаг, и мышеловка захлопнется и для него. Все боятся. Вот государство, ё-моё!..
    Иван Григорьевич повернулся к внучке:
    - Юлечка, ты гляди, чтобы никому, что ты тут от нас слышала...
    - Не надо, дедушка, не маленькая! - перебила Юлька. - Мама Света давно всё объяснила.
    Иван Григорьевич пришёл в восхищение:
    - Во, система!..
    И тут Юлька спросила:
    - Дедушка, а что такое Советский Союз?
    Вместо отца ей быстро ответил Алексей:
    - Это, Юлечка, круглосуточно врущее радио в каждой квартире!
    Отец возмутился:
    - Ты что, ошалел?!.
    Алексей угрюмо уставился на воду, на лист дерева на воде, который медленно плыл, как и отражённые в ней облака, куда-то в бесконечность. Молчал Иван Григорьевич. Смотрела на поплавок Юлечка и молчала. Нигде и ничто не шевелилось (затих ветерок) и не булькало, и ни чмокало, не слышно стало даже комариного зуда. Казалось, вымерло везде всё и остановилось. Но неслышно вращалась и мчалась куда-то планета Земля, и вот из-за горизонта, брызнув ослепительным светом, покрасив небо и воду золотисто-зеркальными отблесками, появилось яркое солнце. А из дальнего перелеска, как судьбоносная неожиданность, опять понеслось:
    - Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!..
    Иван Григорьевич, затаив дыхание, суеверно принялся шевелить старческими губами: сколько накукует?..
    Алексей подумал: "А ведь судьба, - сказал чемпион мира по шахматам Алёхин, - всегда играет белыми". Значит, она делает ходы первой, а мы должны думать, как ей ответить?.. Вот и думай, Алёша, думай! Народ давно отучен думать. Может, придумаешь такой роман, чтобы все очнулись, прочитав его?.."
    - Ку-ку... ку-ку... ку-ку!.. - донеслось эхо откуда-то рядом, с этой стороны речного рукава. Замирая где-то, отскакивая к горизонту, эхо, казалось, вот-вот умрёт, и Алексей взмолился: "Господи, ты спасал меня от смерти, значит, я для чего-то был нужен. Так помоги же и мне спасти хоть кого-то моими книгами, написать их от искреннего сердца и прозорливого ума".
    Шевельнулся вздохнувший ветерок, затрепетали на деревьях листья, защебетали невидимые птицы, чему-то улыбалась Юлечка - может, мечтала о земном рае? - и Алексей принял решение: "Надо бросить курить... Такой воздух, а я!.."
    Едва он так подумал, Иван Григорьевич поймал на третью удочку с "живцом" молодую и сильную щуку. Она извивалась, когда он её тащил, била хвостом по воде, пытаясь сорваться с крючка, а завороженный этой сценой Алексей, почему-то вспомнил, как отбивался, словно щука, от Галки, которая не хотела отпускать его на свободу. Вздохнул: "А ведь щука-то - Галка, а не я. И Антонина под Свердловском тоже была хищницей. У обеих и "философия" хищников: всегда думали только о себе".
    Остро запахло "Примой" - это закурил на радостях отец. Обрадовано известил:
    - Ну - теперь дело пойдёт!.. Пришли хищники, значит, начнётся жор. Переоснащай все крючки на "живцов", которых я наловил! - кивнул он на верховодок в ведре.
    Юлечка тоже поймала на свою детскую удочку маленькую краснопёрку. Возле неё стояла литровая стеклянная банка, наполненная до половины речной водою, и девочка, обрадованная не меньше деда, сняла красивую рыбёшку с крючка и опустила её в банку, как в прозрачный аквариум, где та, расправив красные плавнички, стала выписывать круги.
    Наблюдая за счастьем дочери, Алексей вспомнил, как однажды, перед праздником "Октябрьской революции", пришёл за Юлькой в детский сад после работы и застал там сценку, потрясшую его до глубины души. Юлька стояла на табуретке перед воспитательницей и громко, будто обученный попугай, произносила текст, не имеющий для её возраста никакого смысла: "Дорогие наши мамы и папы! Поздравляем вас с великим праздником Октября и хотим поблагодарить партию за наше счастливое детство!"
    Обомлев от "воспитательского идиотизма", он молча забрал дочь, попрощался с воспитателями и ушёл с Юлькой, не решившись заявить им протест. А теперь, глядя на краснопёрку в банке, похожую в своих красных перьях на маленьких "октябрят" в алых бантиках, помещённых в детские сады, он думал: "Дети, воспитываемые в таком духе с бессмысленного возраста, не могут вырасти людьми с психологией свободолюбия, а только запрограммированными рабами, не имеющими собственной точки зрения на жизнь. Аквариум - иллюзия свободы..."
    В этот миг, словно по какой-то команде, из леса судьбою-считалочкой понеслось:
    - Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!..
    - Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!.. - вторило кукушкам эхо.
    Иван Григорьевич поймал ещё одну щуку, большую. Поместив её в плен на рыбацкий "кукан" в воде, вытер руки и, торопливо налив в рюмки, восторженно произнёс:
    - Ну, пока нет поклёвки, давай "под кукушечек"!.. Ветчина - в промасленной бумаге.
    К банке с краснопёркой подошёл вернувшийся из кустов старый многоопытный Дик и с интересом стал наблюдать за рыбкой, примериваясь, как можно её достать, чтобы закусить "под кукушечек" тоже. А пока, как бы, устанавливал за нею свой, "негласный надзор".
    Жизнь всё равно продолжалась везде с радостью. "Наверное, поэтому люди и дорожат ею", - подумал Алексей отвлечённо. И вдруг с пронзительностью глубокого чувства ощутил: "Господи, какая удача, что рядом со мною оказался этот "Светлячок", мой светлый лучик! Это же и есть Счастье, о котором люди мечтают, не зная, из чего оно складывается. А я теперь знаю: счастье - это любимая женщина, ставшая ещё и единомышленницей".
    Конец романа
    25 апреля 2001 года
    Днепропетровск.
    Главы "От Автора"
    написаны в июле 2002 года
    во время редактирования этой
    четвёртой части.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Обновлено: 31/07/2019. 331k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.