Сотников Борис Иванович
Одержимый (киносценарий)

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Размещен: 10/06/2011, изменен: 10/06/2011. 129k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
  • 8. Сценарии, готовые к экранизации
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
    []
    До титров

    По коридору штаба идёт высокий молодой авиационный техник. В его взгляде, походке, настроении чувствуется торжественная приподнятость. Ведь он только что окончил военное техническое училище! Всё на нём новенькое, с иголочки. Он прибыл по назначению в боевой полк, здесь его ждёт интересное будущее, осуществление заветной мечты...
    Техник чуть не проходит мимо двери, обитой чёрным дерматином. Останавливается, коротко стучит по табличке: "Командир полка". Услыхав из-за двери "Да!", одёргивает на себе китель, поправляет фуражку, входит в кабинет.
    - Товарищ подполковник! Техник-лейтенант Зубков по окончании училища прибыл для дальнейшего прохождения службы! - чётко рапортует лейтенант. Заканчивает рапорт, отдёргивает руку от козырька новой, но уже помятой "для шика, бывалости" фуражки, подтягивается ещё больше и остаётся в таком положении недвижим.
    - Вольно! - широко улыбается пожилой, горбоносый подполковник, выходя из-за стола. - Рад, очень рад! - подаёт он Зубкову руку. - Гаврилов!
    Гаврилов отступает на шаг, осматривает Зубкова и, любуясь им, говорит:
    - Хорош, хорош! Молодец, что прибыл! Техники сейчас нам во как нужны! - показывает он ребром ладони у горла.
    Зубков достаёт из кармана какой-то сложенный вчетверо лист. Протягивает его Гаврилову.
    - Что это? - становится серьёзным подполковник. Удивлённо и пристально смотрит на Зубкова - "Не шутит ли?..", берёт протянутый ему лист.
    - Рапорт, товарищ подполковник! - глотнув, отвечает Зубков. Лицо бесстрастное, продолжает стоять на месте.
    - Мм... - разворачивает Гаврилов бумагу, - вижу! А может, вы так... на словах? Проще, однако? - бросает он читать, обращаясь снова к Зубкову.
    - Летать хочу, товарищ подполковник! - радостно загораются глаза у Зубкова. - Мечтаю об этом уже 5 лат, да вот... В училище, правда, сказали, что, как стану офицером...
    - Почему раньше, сразу не просились? - мрачнеет Гаврилов. Вся радость встречи у него улетучивается.
    - Просился, товарищ подполковник. Не пустили.
    - Почему? С дисциплиной что-нибудь? - настораживается Гаврилов.
    Зубков пожимает плечами:
    - С дисциплиной нормально. И тем не менее, отказывали 8 раз...

    О Д Е Р Ж И М Ы Й

    Учебный класс. За партами склонились курсанты. Возле доски с указкой в руке стоит майор, преподаватель. Поднимает указку к схеме зажигания, что висит на доске, говорит:
    - Особое внимание, товарищи курсанты, обратите на путь тока от пусковой катушки - вот она, под номером один... Начертили? - отрывает он взгляд от схемы и переводит его на курсантов.
    Все подняли головы, смотрят на майора. Только Зубков на первой парте склонился над своей тетрадью. К нему направляется преподаватель.
    В тетради Зубкова вместо схемы зажигания на чистом листе выведено крупным почерком:
    "Командиру роты.
    РАПОРТ

    Прошу Вашего ходатайства перед вышестоящим командованием о моём переводе в училище лётчиков. Мотивы:".
    После двоеточия ничего ещё не написано. Зубков, отрешённый от происходящих событий в классе, о чём-то напряжённо думает.
    - Так какие же мотивы, курсант Зубков? - раздаётся рокочущий бас преподавателя.
    Зубков от неожиданности, вздрагивает, поднимает к майору голову, вскакивает. "А чёрт его знает, какие мотивы!.." - написано на его лице. Брякает невпопад:
    - Есть у нас дед на селе, Пахомыч. Научил любить голубей...
    В классе раздаётся дружный хохот. Зубков, поняв, что "спорол" что-то несуразное, смущённо умолкает. Майор, тыча указкой в рапорт, говорит:
    - Полагаю, об этом нужно было раньше думать. А не за полгода до выпуска.
    - Ошибка произошла в военкомате, товарищ майор. Просился в лётное, а привезли - в техническое...
    - Ну что же - доложите вечером командиру роты, что вы на моей лекции занимались не тем, чем положено! А теперь вернёмся к пусковой катушке, товарищи курсанты... - направился преподаватель снова к доске.
    ---
    Спортивный зал. Освещён яркими лампами у потолка, за окнами темень. В гимнастических трико курсанты занимаются на брусьях, турнике, прыгают через "коня". В глубине зала - ринг для бокса.
    На ринге в дружеской встрече боксирует Зубков и Юрий Градов. Судит встречу пожилой тренер, "старик", как называют его питомцы. Вот он останавливает встречу, говорит что-то Градову, даёт сигнал продолжать бой.
    В спортзал входит капитан Смирнов. К нему подходит дневальный по залу, рапортует:
    - Товарищ капитан! Спортсмены третьей и второй роты занимаются согласно расписанию спортивных секций. Дневальный курсант Ломов! - отрывает руку от пилотки маленький щуплый Ломов.
    - Вольно! - направляется капитан вглубь зала.
    От ринга с полотенцами через плечо, потные идут Зубков и Градов. Направляются к своему обмундированию на лавочке.
    - Придирается "старик"! - обиженно говорит Градов. - Левой плохо работаю, видите ли... ленюсь на тренировках.
    - По-моему, зря ты на него обижаешься. Прав он: ленишься. - Зубков замечает капитана Смирнова, прекращает разговор, быстро достаёт что-то из кармана брюк. Бросает брюки снова на лавочку, с листком в руке догоняет командира роты.
    - Товарищ капитан! Разрешите обратиться?
    - Обращайтесь, - останавливается Смирнов.
    - На занятиях по моторам я получил от майора Седых замечание.
    - За что?
    - Вот... - протягивает Зубков листок с рапортом.
    Смирнов пробегает глазами, видимо, уже до чёртиков знакомые строчки и, сдерживая готовую прорваться ярость, недобро произносит:
    - Вы что, Зубков, похоронить меня решили под вашей бумажной горой? Шестой рапорт подаёте!
    - Никак нет, товарищ капитан! - улыбается Зубков, не поняв тона начальника. - Хочу набрать по этой горе высоту, чтобы последний рапорт подать лично всевышнему. - И всё ещё полагая, что с ним шутят, прибавляет: - В райских ВВС, с архангелами буду летать, - переводит взгляд Зубков на гимнаста, раскачивающегося в махах на кольцах.
    - В аду будете. Техником! - отрезает командир роты. - Чертям примус готовить! - Увидев, как вытянулось лицо у Зубкова, превозмогая себя, улыбается, смягчившись, добавляет: - Я серьёзно вас спрашиваю. Начальство недовольно вами. Средств уже сколько на вас затрачено, скоро выпуск, а вы... Приказано разъяснить вам, чтобы... В конце концов, переучитесь на лётчика, когда станете офицером! Проще будет... Сколько вам ещё повторять?!
    - Тем, что я пишу рапорты, товарищ капитан, я устава не нарушаю. - Зубков, уставившись в пол, загорелый, мускулистый, тихо и упрямо проговаривает: - Так что писать я всё равно буду...
    - Но зачем? Какой в этом смысл? - гневно вырывается у командира роты.
    - Когда наберётся десяток, я из них, товарищ капитан, подшивку устрою. И со всеми резолюциями начальнику училища покажу!
    - Думаете, добьётесь?
    - Думаю, товарищ капитан!
    - Не успеете, скоро выпуск. Единственное, что я могу для вас - это послать на стажировку в лётное училище, а не в боевой полк, - взглядывает Смирнов на боксёра, колотящего "грушу".
    - Я летать хочу, а не смотреть, как другие учатся! - в каком-то исступлении шепчет Зубков.
    - Тра-та-та... тра-та-та! - мотается от ударов "груша".
    - Ну, несколько полётов, я думаю, инструкторы с вами там сделают, - устало махнув рукой, командир роты уходит от Зубкова прочь. Оборачивается, коротко бросает: - Только рождённый ползать, летать не может! Вбили себе в голову... - Зашагал.
    - Философия всех ползающих... - проговаривает Зубков сквозь зубы вслед капитану.
    Удары по "груше" прекращаются. Становится тихо, очень тихо.
    Капитан, казалось, не слышал и делает ещё несколько шагов. Вдруг останавливается, не оборачиваясь, стоил, что-то думает и уходит дальше. Не вернулся. Стоящие неподалёку курсанты облегчённо вздыхают. Снова замолотил по "груше" боксёр.
    ---
    В воздухе проносится самолёт. Зло, резко входит в крутой левый вираж и так же резко, не закончив, выходит из него.
    Стоянка легкомоторных самолётов на старте, на заправочной полосе. Возле одного из "Як-18"-х толпятся в комбинезонах курсанты. Возле них, тоже в комбинезоне, с отвёрткой в руке стоит Зубков. Все наблюдают за самолётом, вышедшим из виража.
    - Значит, на стажировку к нам? - спрашивает Зубкова коренастый, белобрысый курсант. - Надолго?
    - На два месяца.
    Самолёт снова рывком входит в разворот.
    - Вот изверг! - не выдерживает старшина группы курсантов, худой длинный Овчинников.
    - Именно, - убеждённо поддерживает его рябоватый Козлов.
    - Не приведи господи. Завозит он нас... - мрачно говорит смуглый Ракитин.
    - А что это такое? - интересуется Зубков.
    - Смерть это наша, вот что! - отзывается Овчинников, продолжающий смотреть за самолётом своего инструктора. Говорит, не оборачиваясь: - Думаешь, научи`ться летать - это просто? Норма - 80 вывозных полётов. Не научишься, отчислят, как неспособного.
    - Попробуй у него научиться, как же! - поддерживает товарища Ракитин. - Ручку в полёте из рук не выпускает. Он уже пять выпусков сделал. Половину ребят в каждом выпуске отчислил. Понятно? Сам всё в полёте делает, ошибок своих у него не почувствуешь. Вот и учись, как хочешь...
    - Он что, ругается, когда самостоятельность проявляете? - спрашивает Зубков.
    - Ха, Шляпкин ругается! Да это же мастер художественного слова. Импровизатор! Человек, который не повторяется!
    - Да что ты ему рассказываешь... - перебивает Козлов. - Вон Санька на посадку уже с ним идёт. Его спроси! - поворачивается Козлов к Зубкову. - Свеженькое выдаст, что тот наговорил ему за полёт. Запоминай, брат! Такого инструктора нигде не встретишь. Представитель "старой школы", последний из могикан, так сказать.
    ---
    К стоянке приближается высоченный худой детина. Рыжий, в оспинках, с припухлыми, будто сонными, веками. Это инструктор Шляпкин. Рядом с ним идёт, понурив голову, маленький потный курсант Боков. На лице у него написана полная отрешённость от всего, страдание. Он устало расстёгивает шлемофон на ходу и смотрит на землю, словно там потерял пятак. А Шляпкин, мягко разводя руками, говорит ему что-то, должно быть, утешительное.
    Курсанты выстраиваются в шеренгу, ждут.
    Инструктор, не доходя до курсантов, останавливает Бокова и, глядя куда-то себе на носки сапог, продолжает:
    - Ничего, обойдётся, научишься летать и ты не хуже других. Не всё потеряно - нужно верить! Вот отдохнёшь немного, слетаю с тобой ещё...
    Боков искоса бросает взгляд на ожидающих в строю курсантов: "Потерпите, мол, братцы! Я тут не при чём, сами видите..."
    Шляпкин перехватывает взгляд своего питомца, умолкает, топчется на месте и, не глядя курсантам в глаза, бросает: - Вольно! Отдыхайте пока... - Направляется в сторону и от курсантов, и от инструкторов. Останавливается, закуривает там, печальный и одинокий.
    - Врёте вы всё! - тихо говорит Зубков, глядя на маячившего в стороне инструктора.
    - Подожди, сам увидишь... А пока пойди представься ему. Может, и возьмёт тебя полетать, вот тогда и поговорим...
    ---
    Курсантская казарма. Вечер. Возле аккордеониста Козлова собралась вся группа Шляпкина. Зубков с ними тоже. Сидят у окна на табуретках, поют:
    Над горами высокими,
    Над долами широкими
    Летит "По-2", расчалками гремя.
    Моторчик надрывается,
    Инструктор наш ругается,
    Эх, жизнь авиационная моя!

    Последние слова Овчинников выводит особенно старательно, немного с грустью немного с протестом.
    Зубков спрашивает его:
    - Как думаешь, возьмёт меня инструктор с собой полетать?
    Овчинников передёргивает плечами, продолжает пение:
    Убрал "газы", спланировал
    И на пять метров выровнял,
    И резко сунул ручку от себя!
    И вывернул лохматую,
    Скотину бородатую,
    Резвого, высокого козла.

    - Шляпкин сам выбирал нас себе, - заговаривает Овчинников, выключаясь из песни. - По каким признакам, одному ему известно. Присматривался, как удав к кроликам. Остальных разобрали другие инструкторы, не выбирая, по списку. И уже летают у них! А мы его "увертюры" слушаем!
    - По мне - пусть бы ругался с подъёма до отбоя, только бы летать! - мрачно отзывается Зубков.
    - Летать? - останавливает Боков рукой аккордеониста. - Я теперь знаю, как надо летать, - продолжает он заговорщицки. - Хотите, расскажу вам секрет... как и почему выпустили меня самостоятельно?! - блестит он глазами. Все склоняются к нему.
    - Да не тяни ты, Санька! - откладывает Козлов аккордеон на подоконник.
    - Ну так слушайте! Помните тот день... как началось всё?..
    ---
    Кабина "Як-18". В передней сидит инструктор Шляпкин, в задней готовится к полёту курсант Боков.
    - Скоро ты там? - нетерпеливо ёрзает на сиденье Шляпкин. - Как бегемот в посудной лавке!
    - А? - откликается Боков.
    - Не акай, а запускай, тебе говорят! - напирает на "о" Шляпкин, будто говорит в нём вся верхняя Волга сразу. - Или за акушером позвать: не разродишься никак! От винта! - резко кричит он технику на полосе и начинает вращать ручку пускового магнето сам. Мотор чихает, хлопает, винт начинает вращаться. Лёгкая машина задрожала.
    - Выруливай, мозги печёные! Выруливай! - приходит вдруг инструктор в неистовство.
    Боков вздрагивает, втягивает голову в плечи, робко говорит:
    - Товарищ инструктор, - щёлкает в наушниках Шляпкина, - вы же подготовиться мне не даёте... Куда мы всегда торопимся?
    Шляпкин в своей кабине резко сунул сектор газа вперёд, мотор взревел, и самолёт бешено порулил по лётному полю. В наушниках Бокова окает:
    - Готовиться вам не даю, куда тороплюсь?! Ах ты, маркиз шелудивый! Он будет блох там искать, чесаться, а я его - жди?! Не рули без него?! Да знаешь ли ты, что кроме тебя у меня ещё пять таких шелудивых? - останавливает Шляпкин самолёт на линии старта, против стартёра с флажками в руках. - Они тоже летать хотят, ваше сиятельство! Взлетай! Взлетай, говорю! Вон он, стартёр. Час уже, как флажок свой держит, нас с тобой ждёт! Хоть и казённый он, а пожалей ты его!
    Боков двигает у себя в кабине сектор газа вперёд и, придерживая ручку управления "на себя", начинает взлетать.
    - Направление! - сразу же взвивается Шляпкин. - Ты что, косой? Врачей на комиссии обманул? Смотри, ориентир куда у тебя пошёл! Суй правый сапог свой вперёд, не жалей: старшина новые даст!
    Инструктор не выдерживает, хватается в кабине за ручку, двигает педалями и взлетает сам. Самолёт отрывается и идёт на высоте одного метра над землёй. Мелькают кусты.
    - Выдерживай! Разве это метр от земли? - гудит Шляпкин. - Ты где меры измерения проходил? - окает он. - До нашей эры, в Египте? ... Хватит выдерживать, переводи в набор! Крен. Крен убери! Что у тебя там, на левом ухе, боцманская серьга, что ли, висит? Так она 5 граммов всего, не тянет! Вариометр, смотри, скрутился: уменьшай набор! А "шарик"?! В лонжерон шарик стучит, а тебе и горя мало! Ведьма на помеле лучше летает, а нам самолёт люди доверили, понимать надо. Начинай разворот. ... Та-ак! Теперь ориентирчик на горизонте намечай: что у тебя там - Ярославль, Кострома? - прямую выдерживай. Да что тебя всё вправо тянет?! Шофёром, что ли, на базе работал?..
    - Я же смотрю за курсом... в норме всё, - оправдывается Боков.
    - Что?! Ку-рс?! Я тебе дам - курс! Научись сначала по кустикам, а потом уже - ку-рс! Птаха бесхвостая... Два пера появилось - курс уже ему подавай!
    ---
    На старте, задрав головы, наблюдают за самолётом Шляпкина, идущим по "коробочке", курсанты из его группы и Зубков. Овчинников, поднося ко лбу ладонь, всматриваясь, произносит:
    - Третий разворот делают. Ну, сейчас начнётся главная увертюра: бедный Санька!
    - Почему? - спрашивает Зубков.
    - Первым сегодня полетел. Шляпкин ещё в силе, не выдохся... И опять Саньку повёз.
    ---
    Кабина Шляпкина. Шляпкин неистовствует:
    - Ну куда, куда ты планируешь?! Разве же это "прямая"?! Это же аппендицит. Аппендицит твоих предков, кривой и тёмный, как мозги обезьяны! - Шляпкин рывком хватает ручку управления, мгновенно выправляет из крена машину, продолжает: Не курсанты - хирурги с большой дороги! Без ножа режут... Кишкомотатели! 100 раз ведь объяснял: перегрелись мозги - брось ручку! Самолёт - он сам, сам полетит, не мешай только ему, он сам на своё место станет. Бо-ков, объяснял?
    - О-о-о! - бросает в своей кабине Боков ручку управления. Трясёт перед лицом пальцами. Снимает ноги с педалей, закрывает в изнеможении глаза, отстёгивает на шее ларингофоны. - Ну тебя к чёрту, рыжий демон! Летай сам, каналья, кот в печной трубе, чёрт в самоваре!
    - Храпоидол, заснул, что ли? - окает у Бокова в наушниках.
    - Ори, ори, может, пупок развяжется, - мстительно говорит Боков, зная, что инструктор не может его услышать.
    Мы видим Шляпкина в кабине. Целеустремлённо глядя вперёд, не замечая ничего, он сам двигает педалями, ручкой и успокаивается: самолёт идёт ровно, хорошо. Шляпкин, улыбаясь, нежно говорит:
    - Ну вот, Боков, можешь, значит, когда захочешь? Смотри, как у тебя машина пошла: совсем другой компот! А ты говорил, что не научишься... Та-к, молодец... давай разворотик теперь... следи за заходом по "Тэ"...
    Боков у себя в кабине с ужасом смотрит, как шевелится ручка управления, педали...
    - Рехнулся! - шепчет он. - Долетался, бедолага... Как же мы с ним сядем-то теперь?!.
    - Молодец, Саня, молодец! - несётся Бокову в наушниках. Хваля ученика, Шляпкин похваливает сам себя. - Правильно: выводи потихоньку. Так ещё не каждый инструктор летает... Не эскимо возим, оперяемся!..
    ---
    Со старта продолжают наблюдать за самолётом Зубков и курсанты. Ракитин, глядя, как хорошо приземлилась машина, в восторге воскликнул:
    - Ай да молодец, Саня! Вот это притёр!..
    ---
    Кабина Шляпкина. На пробеге он бубнит:
    - Молодец, Боков! Ещё два таких полётика, и отдаю тебя на проверку. Пора уже вылетать самому...
    ---
    Казарма курсантов. Боков продолжает свой рассказ товарищам:
    - Вот тогда и отдал он меня на проверку командиру звена. Ну, тот думал, конечно, что я подготовлен, за ручку не держался... Первый полёт у меня коряво вышел, неважно. Во втором я кое-что учёл, прочувствовал свои ошибки, а в третьем - слетал прилично.
    - Да-а, здорово, в общем, получается! - грустно констатирует Ракитин. - Значит, во время проверок учиться придётся.
    - Вот я и говорю, - горячо говорит опять Боков. - Другого выхода-то - нет! Отпускайте после третьего разворота ручку, и делу конец. Всех отдаст на проверку! Мне теперь до третьего разворота любая ругань его нипочём...
    - Ну что же, Саня! - заключает повеселевший Овчинников. - Спасибо за совет. Попробуем твою систему... Ну как? - обращается он к товарищам. - Споём, что ли, на радостях?
    Козлов берёт с подоконника аккордеон, играет последний куплет незаконченной шуточной песенки. Все поют её уже иначе, бодро, с насмешкой:
    За это благородное
    Косматое животное
    Я бегал за машиною три дня.
    Язык на спину вывалишь, ногами еле двигаешь.
    Эх, жизнь авиационная моя!

    ---
    Раннее утро. У "Як-18" возится с ключами в руках Зубков и механик. Видны другие самолёты. Там точно такая же картина: курсантов ещё нет, технический состав готовит матчасть к полётам.
    Из автобуса выходят приехавшие на полёты инструкторы. Среди них хмурый, угрюмый Шляпкин. Направляется к своему самолёту. Зубков встречает его, докладывает:
    - Товарищ старший лейтенант, машина к полёту готова!
    - Здравствуй, Зубков! - подаёт инструктор стажёру руку. - Курсанты ещё не приехали?
    - Нет ещё...
    - Ну пойдём... покурим тогда, - направляется Шляпкин в курилку под навесом.
    Усаживаются оба на скамейку, закуривают, молчат. Вид у Шляпкина расстроенный, жалкий.
    - Что так невеселы, товарищ старший лейтенант? - нарушает молчание Зубков. - Ведь вся группа у нас вылетела самостоятельно...
    - Плохи мои дела, Зубков! - мрачно отвечает Шляпкин, затягиваясь папиросой и привычно напирая на "о". - Инструктором работать я не могу! - швыряет он окурок.
    - Как это не можете? - удивляется Зубков.
    - Вот так!.. - хлопает Шляпкин рукой по планшету. Достаёт из него рапорт. - Вот... рапорт! - суёт он Зубкову бумагу. - Прошусь, чтобы освободили...
    Зубков с улыбкой взглядывает на инструктора. Уж больно нелеп вид у него, непохоже как-то на правду.
    Шляпкин неуклюже косится на Зубкова. Тот, пряча улыбку, утыкается в рапорт.
    - Сам-то я летать могу, конечно, - бубнит Шляпкин, глядя в землю. - А вот научить - нет у меня этого таланта! Психом каким-то стал... Ручку в полёте не выпускаю из рук. А курсант, он - что, ошибок своих из-за этого не чувствует. Не улыбайся, чего смеёшься! Мухи за жизнь свою не обидел, а в полёте на меня такое находит, что и вспомнить потом совестно. Другим инструкторам цветы после выпуска подносят... Да перестанешь ты улыбаться? Узнал я, как вылетали они у меня... В общем - в строевую часть надо переводиться! - рубит Шляпкин ладонью по воздуху.
    - А у меня к вам просьба... - начинает Зубков, посерьёзнев.
    - Ну, что там у тебя... выкладывай, - взмётываются рыжие брови Шляпкина.
    ---
    В чистом высоком небе летит чуть видный с земли самолёт.
    Теперь - земля внизу: речка, луга, лесок...
    Кабина "Як-18". В передней - Шляпкин, во второй - Зубков. Лицо у него блаженно счастливое: инструктор разрешил взять в руки управление.
    - Давай, давай, пробуй! - подбадривает его Шляпкин. - На естественный горизонт смотри, делай всё, как рассказывал тебе на земле. ... Молодец, хорошо! Вот таких бы мне курсантов! С первого раза получается... Ну, а теперь давай я! Покажу тебе, как лётчики должны летать... - беоёт Шляпкин управление в руки. - Смотри!
    Самолёт делает разгон вниз и резко идёт на "мёртвую петлю". После петли - бочка влево, вправо, переворот через крыло.
    Зубков улыбается, в восторге жмурит глаза.
    А вот опять с земли видна только тёмная точка в небе. Снова пошла на петлю...
    ---
    У посадочных знаков приземляется самолёт и начинает пробег.
    Вот он рулит от нас, во весь экран виден рокочущий мотор.
    Винт начинает вращаться медленнее, гул стихает: лётчик выключил зажигание.
    Крышка кабины откидывается, из самолёта вылезают Шляпкин и Зубков. Отстёгивают парашюты, спрыгивают с крыла на землю.
    - Ну как - понравилось? - отходя от самолёта, улыбается Шляпкин. Закуривает.
    - Ещё бы! - достаёт папиросу и Зубков. - Вовек вам этого не забуду.
    - Да, плохо это, брат, когда человек занимается не своим делом! - вздыхает Шляпкин. - Я-то уйду... а вот ты... Способности у тебя. Слёту берёшь!
    - Просился я, товарищ старший лейтенант! Не пускают...
    - Н-да!.. Скоро уже выпуск, говоришь?
    ---
    На автомашинах, с песнями возвращаются со стажировки курсанты.
    Машины въезжают во двор училища. Из окна своего кабинета на них с улыбкой смотрит командир батальона майор Кудрявцев.
    Дверь в кабинет открывается, на пороге, с папками подмышкой, появляется капитан Смирнов:
    - Разрешите, товарищ майор? - останавливается Смирнов, прикладывая руку к фуражке.
    - А, входите, входите! - оборачивается комбат от окна в приподнятом настроении. Идёт Смирнову навстречу, подаёт руку.
    - Вот, товарищ майор! - кладёт капитан принесенные папки на стол. - Выпускные аттестации принёс вам на подпись...
    - Давайте, - с удовольствием начинает раскрывать майор папки с личными делами. - Задерживать не будем! - весело продолжает он. Принимается читать одну из аттестаций. Лицо его мрачнеет, хмурится.
    Майор кладёт личное дело на стол, бегло листает несколько других. Наконец, чем-то недовольный, не выдерживает, раздражённо спрашивает:
    - Вы это что же, товарищ капитан, а?.. Офицеров готовите или кого? - изумлённо смотрит он на Смирнова. - У этого - то, у того - другое! Зачем это? Откуда вы это взяли? Неужто помните всё... такие мелочи?
    - Всего, конечно, не помню, товарищ майор. Записная книжка помогает.
    - Ну-ка, дайте... Покажите, что там у вас? - протягивает руку майор. Берёт записную книжку, читает. - Да это же гнидник, а не записная книжка! - вскидывает он брови. - Гавриков - опоздание в строй, - читает майор вслух. - Лаптев - пререкался с дневальным: два наряда вне очереди.
    Капитан Смирнов молчит, смотрит в пол.
    - Вот что, капитан, - возвращает комбат записную книжку, - не это главное в людях. Человек и офицером-то ещё не был, а уж на него коситься в части начнут. Нехорошо! Вы знаете силу предвзятого мнения? Да и люди-то у нас - молодёжь! Себя вспомните в их годы. Снисходительнее надо быть!
    Майор поднимает одну из папок с личным делом, бросает её на стол:
    - С чем люди от нас поедут?..
    Капитан Смирнов молча берёт со стола личные дела и выходит.
    ---
    Кабинет командира роты. Вечер. Окно раскрыто. За столом у окна сидит капитан Смирнов с ручкой в руке. Перед ним - горка папок с личными делами. Смирнов берёт одну из папок. На ней отпечатано на машинке: "Личное дело авиационного техника л-та Зубкова Геннадия Алексеевича".
    Пальцы Смирнова барабанят дробь по корочке папки. Затем берут чистый лист бумаги, аккуратно выводят:
    "Выпускная аттестация"

    За окном во дворе слышится команда:
    - На вечернюю поверку - становись! Равняйсь! Смирно! По порядку номеров - ра-ссчитайсь!
    Доносятся голоса:
    - Первый... второй... третий!
    Пальцы выводят на бумаге дальше:
    "Морально устойчив. Идеологически выдержан. Родине - предан..."
    Смирнов, уставившись перед собой водянистым взглядом, о чём-то мучительно думает, напрягается. Рука его, бросив ручку, тянется к записной книжке, лежащей тут же, на столе. Но, словно что-то вспомнив, отдёргивается, снова берёт ручку. Смирнов переводит взгляд на кучу папок с аттестациями.
    - Отставить, - доносится из-за окна. - Ещё раз по порядку номеров - ра-ссчитайсь!
    - Первый... второй... третий... четвёртый!..
    Смирнов резко поднимается, подходит к окну и захлопывает его. Возвращается, садится, продолжает писать. На лист бумаги ложатся слова: "но внутренне недисциплинирован, требует..."
    ---
    Кабинет подполковника Гаврилова. Гаврилов сидит в той же позе, как мы с ним расстались, смотрит на Зубкова:
    - М-да... Ну что же, товарищ... э, - взглядывает Гаврилов на лежащий перед ним рапорт, - Зубков! Я не могу сразу этого решить.
    - Я потому так... с хода, - пытается объяснить свой поступок Зубков, - товарищ подполковник, чтобы и вас не обманывать и себе историю не затягивать.
    - Понимаю... - тускло говорит Гаврилов. - Только так дела не делаются. Поработаете, узнаем вас, тогда уж и рекомендовать будем. Посмотрим...
    Чувствуя, что надо сказать что-то ещё, Гаврилов поднимается, сухо заканчивает:
    - А сейчас пойдите представьтесь инженеру полка. Желаю успеха! - наклоняет он голову, возвращая Зубкову рапорт.
    - Слушаюсь! - козыряет Зубков. - А рапорт, - кладёт он снова бумажку на стол, - пусть всё-таки останется у вас. - Круто поворачивается, чётким шагом выходит из кабинета.
    Когда дверь за Зубковым закрывается, Гаврилов бормочет:
    - Ишь, гусь! Учился три года и снова, видите ли, школу ему подавай! А когда же работать? Лодырь, однако. Факт!
    Гаврилов зло проходится по кабинету, возвращается к столу, подписывает плановую таблицу полётов на столе, видит телефон.
    - Алло! Начальника строевого отдела! - снимает Гаврилов трубку. - Сергеев? Здравствуй, Гаврилов! Тут у меня только что офицер был, - Гаврилов опять скашивает глаза на рапорт, - Зубков... Из вновь прибывших техников. По-моему - работать не хочет. Присмотрись... Личное дело придёт - изучи. И если что - при первой же возможности откомандировывай в другую часть! Аттестуй положительно, а то ещё назад вернут, понял? У нас работать надо, всё! - вешает Гаврилов трубку. Распахивает окно. Жарко. Азербайджан!
    ---
    Аэродром. Стоянка винтомоторных самолётов. Подле каждого истребителя возятся с ключами в руках техники, готовят машины к полётам. Среди них виднеются лётчики в кожаных куртках, помогают.
    Вот и самолёт Зубкова с трёхлопастным винтом. Капоты на моторе сняты, Зубков, перепачканный в масле, подтягивает "хомутики" на маслопроводе. Замечает прошедшего по стоянке техника с приборным ящичком в руке, окликает его:
    - Сизов! Ну-ка иди сюда!.. - Голос Зубкова ничего доброго не предвещает. Вытерев руки тряпкой, Зубков поджидает возвращающегося Сизова.
    - Что у тебя? - спрашивает Сизов, подходя.
    - Что?! Разве это работа? Опять ты вчера плохо кислородный редуктор исправил: травит!
    - Да ведь сам знаешь: некогда было! - оправдывается Сизов. - У лётчика мог вылет сорваться... По-быстрому исправлял...
    - Ну и пусть бы срывался: жизнь лётчика дороже...
    - Да что ты мне мораль читаешь! Сам знаю. На один вылет гарантия была полная, а сегодня ты и сам мог бы исправить, не маленький! Что мне - разорваться на всех? Шрубенко болен, Эбралидзе в отпуске... один остался!
    - Кислородчик - ты? Ты - специалист? - наступает Зубков. - Ты и исправлять должен! И не на один вылет!
    - Говорю тебе, вылет бы сорвался! А я выговор получай, так, да?
    - Меня это не касается. Провожая лётчика в полёт, я хочу быть спокоен за него. Понял ты это? Всякая авария в воздухе зарождается ещё на земле. Не вправе я делать того, чему хорошо не обучался. Помочь - могу, это, пожалуйста, но только чтобы ты сам всё видел. Давай, пошли в кабину.
    - Вечно ты у нас ко всем придираешься, - бурчит Сизов, раскрывая свой ящичек. - Хоть разорвись на всех...
    ---
    За столиком под навесом лётчики играют в домино, двое сражаются в шахматы, курят техники, мотористы. К ним подходит Зубков с Сизовым.
    - Почти весь перекур из-за тебя пропустили, - ворчит Сизов, доставая портсигар.
    - Встать! - ляпает с размаха костяшкой по столу один из доминошников. - Лысым кончаю!
    Шум, гомон, хохот - все смотрят на проигравших. Один из них, полный, коренастый лётчик лет 35-ти нагибается и начинает пролазить под столом. Игроки дружно барабанят по столу ладонями, а кончивший игру "лысым" хватает провинившегося под столом за уши и вопит:
    - Козёл-то - толстый! Не пролезет никак... Тащите!
    К ушам несчастного протягиваются ещё руки, тащат, "помогают".
    - Братцы, "радио" мне не повредите! - взывает тот. - Как же я тогда команды "На обед" буду слушать? - вылезает он из-под стола под общий хохот. Все садятся за домино снова.
    Зубков присаживается рядом с шахматистами, закуривает.
    - А где же твой моторист? - Спрашивает Зубкова Сизов.
    - Остался под плоскостью. Профессора "Храповицкого" изучает, - выпускает Зубков струйку дыма. - Раздел - выпрямление ушной раковины...
    Рядом с Зубковым вскакивает распалённый шахматист:
    - Пётр Иваныч! Это как же понимать, а? Моего чёрного слона бери... а-а... ты чем ходишь?
    - Это почему же я должен его брать? - невозмутимо спрашивает пожилой Пётр Иванович, поднимая на противника "невинные" голубые глаза.
    - Ты же на него целых 5 минут смотрел! Смотрел? Бери!..
    - Да не смотрел я на него...
    - Ибрагим! - обращается за помощью противник Петра Ивановича к молодому лётчику-азербайджанцу, наблюдавшему за игрой. - Скажи ты: смотрел он?
    - Борис Васильич! - в изумлении разводит руками Ибрагим. - Это что - новое правило, да? Посмотрел - ходи, да? Он же ругами не трогал.
    - Тьфу ты! - опоминается Борис Васильевич, досадно сплюнув. Молча и виновато садится.
    - Смотри, Самед идёт! - весело подталкивает его локтем Ибрагим. - Сейчас разыграю его! - вскакивает Ибрагим навстречу другу, весело блестя глазами. Начинает с хода: - Садись, Самед. Я тут рассказываю как раз, как мы с тобой в бомбардировочной школе учились и как ты отвечал инструктору полёт по кругу. Как ты прикидывался, что всё знаешь правильно, только говорить не умеешь!
    - Не было этого, Ибрагим, - спокойно замечает Самед Алиев, садясь на лавку и закуривая.
    - Ребята знают, что было, чего не было, - продолжает Ибрагим, не обращая внимания на реплику Самеда. - Он у нас всегда такой! Живёт по принципу: "Лётчик на зачёте, что собака: всё знает, всё понимает, только выразить не может".
    Раздаётся смех.
    - Ибрагим! Где это ты такой принцип нашёл? Что-то не слыхали такого, - смеётся молодой белокурый лётчик.
    - Хотите слушать - не мешайте. Есть такой принцип: Самед подтвердит. Так вот, инструктор спрашивает:
    - Курсант Самед Алиев - здесь?
    - Я, курсант Алиев, - отвечает наш Самед.
    - Расскажите полёт по кругу.
    - Палёт па кругу? Очин харашо, паджалста.
    Изображая Самеда, Ибрагим становится по стойке "смирно", закатывает под лоб глаза, затем, копируя друга, начинает бурно жестикулировать:
    - Паднимаемся приставной лестниц кабин - смотрим: трапка, шурум-бурум - нэт, садимся. Пристогвиим привязной ремни, пидалим, асматриваимса. Левым пультум смотрим, перёд смотрим: прибори. Многа прибори, хароши прибори. Правым пультум смотрим, дакладвыим: "Таварищ инструктрум, курсант Алиев к палёту гатовы. Разрищите запускм?" "Хорошо, запускайте..."
    Лётчики смеются.
    - Запускаим. Левым сектрм даём - правым матором смотрим. Правым сектрм даём - левым матором смотрим.
    Хохот.
    - Тумплатур туда, сюда - ничего: красный черта есть. Разрищите вирульват? Очин харашо. Таварищ инструктрум - приехали ВЕПЕПЕ. Взлитаим. Ариентир туда, сюда - ничего: самалёт очин пряма идёт. Атрываимса, набираим высата. Скораст плус-минус сколка хочищ, высата - тожи.
    К курилке с хохочущими лётчиками и техниками подходит дежурный по стоянке с повязкой на руке:
    - Кончай баланду! - весело кричит он. - Все машины на консервацию!..
    - В чём дело, Линьков? - спрашивает дежурного в наступившей тишине пожилой техник.
    - На новую технику переходим, на реактивную! - отвечает дежурный радостно. - Инженера первой эскадрильи с техниками звеньев - в шта-аб! - кричит он.
    - Ура-аа! - вскакивают все. Бросают кверху фуражки.
    - Ладно, Ибрагим, - хлопает Зубков лётчика по плечу. - В другой раз про Самеда доскажешь, - смеётся он.
    ---
    Кабинет инженера полка заполнен прибывшими техниками звеньев. К ним обращается пожилой седовласый майор:
    - Товарищи! Вам доверяется почётное дело. Поедете на завод получать новую технику. Куда - будет указано в предписании. На приёмку возьмёте с собой и молодых техников. Пусть привыкают. Старшим на время командировки назначаю инженера первой эскадрильи капитана Соловьёва. Лётчики прибудут позже, после переучивания в лётном центре. Вопросы есть?
    ---
    Раннее утро. Моросит дождь. Вокзал. К перрону подходит поезд. Останавливается, шипит. Из 7-го вагона с чемоданчиками в руках выходят знакомые нам техники. Среди них - Зубков. Из 8-го вагона появляются другие, постарше: начальство.
    - Куда теперь? - спрашивает товарищей молодой заспанный техник.
    - В камеру хранения, куда же ещё! - отвечает Зубков за всех. - Сдадим чемоданы, а тогда уж и будем всё выяснять.
    ---
    Небольшая столовая. У буфетной стойки Зубков и его товарищи пьют из кружек пиво. В помещение входит майор с красной повязкой на рукаве. Замечает небритых офицеров, направляется к ним.
    - Комендантский патруль! Прошу предъявить документы, товарищи офицеры...
    Офицеры достают удостоверения личности, сдают их майору.
    - Почему не бриты? - перестаёт майор смотреть документы. - Пройдите к коменданту!..
    ---
    Майор идёт по тротуару впереди, за ним - провинившиеся молодые техники. Зубков замечает слева по улице вывеску магазина "Промтовары". Отстаёт от товарищей, сворачивает назад, в магазин.
    Один из техников, заметивший бегство Зубкова, удивлённый, толкает локтем товарища. Тот пожимает плечами.
    ---
    В магазин врывается Зубков:
    - Две безопасных бритвы и - лезвий! Пожалуйста, поскорее, - просит Зубков.
    Продавщица изумлённо смотрит на него.
    ---
    Техники всё идут. Впереди майор. Зубков бегом догоняет их, пристраивается, тихо спрашивает:
    - Не оглядывался?
    - Нет. А что? Ты куда бегал? - тоже шёпотом спрашивает у Зубкова маленький щуплый Ломов. - Я уж думал, ты дал тягу...
    - Смотри! - показывает Зубков две, уже свинченные, бритвы.
    - Да как же без мыла-то?! - ползут вверх брови у Ломова.
    - А вот как! - задирает Зубков кверху лицо, подставляя его под дождь. - Бери! - протягивает он вторую бритву. - Только около горла поосторожней, чтобы без порезов, понял? Ребята, прикройте с боков... - начинает он бриться на ощупь.
    - Ну как? - толкает Зубков Ломова локтем.
    - Около уха оставил...
    - А, чёрт! Усы больно!..
    ---
    На двери табличка: "Военный комендант".
    В кабинете у окна стоит подполковник, смотрит на моросящий за окном дождь. Дверь за его спиной открывается, в комендатуру входит дежурный майор с задержанными техниками.
    - Разрешите, товарищ подполковник?
    - Входите, - оборачивается от окна комендант.
    - Вот... привёл офицеров. Не бриты, ходят в таком виде по городу. В командировку прибыли, распивают пиво...
    - Ы-ым! - крякает статный пожилой подполковник. - Вот эти, что ли, румяные? - взглядывает он на техников. - Да они, как после бани с крапивой!
    Майор оглядывается на техников, смотрит на них, растерянно бормочет:
    - Не понимаю... Ничего не понимаю, товарищ подполковник, - поворачивается он в смущении к коменданту. Брови его изумлённо ползут вверх. - Только что... сейчас... были не бриты. Не может быть...
    Майор снова оборачивается к техникам и вдруг наливается гневом:
    - Вы что - смеяться надо мной? - делает он шаг к офицерам. - Мальчишки! ... Да что с ними разговаривать! - оборачивается он к коменданту. - Старшего группы надо вызывать... Это же чёрт знает, что!..
    - Товарищи офицеры, в чём дело? - подходит комендант к техникам. - Чья работа?
    - Моя... - после долгой паузы произносит Зубков, опуская голову.
    - Та-ак! Детство, значит, игрушечки... Ну что же, придётся сообщить о вас в часть.
    ---
    Строй офицеров в шеренгу по два. Перед строем что-то говорит командир эскадрильи майор Стрельцов. Мы не слышим, видим его только со спины. Он жестикулирует.
    К строю подходит офицер штаба, тихо обращается к Стрельцову на ухо:
    - Товарищ майор, Зубкова - в штаб!
    - Зачем? - тоже тихо, не оборачиваясь к подошедшему, спрашивает майор.
    - В соседний полк переводят. Оформляться...
    Стрельцов согласно кивает головой, обращается громко к строю:
    - Техник-лейтенант Зубков!
    - Я! - откликается где-то из второй шеренги Зубков.
    - Выйдите из строя!
    Зубков выходит.
    - Вас вызывают немедленно в штаб. В строевой отдел. Можете идти...
    - Слушаюсь! - уходит Зубков.
    ---
    Вокзальный ресторан. В окно видны пути, перрон, поезда`.
    За столиком сидит Зубков, поникший, печальный. Ждёт, когда подойдёт официантка. Под столом, у его ног - чемодан.
    - Что будем заказывать? - подходит официантка, красивая цыгановатая Вера.
    У Веры осиная талия, тугая, вызывающая грудь. Особенно красивы у Веры глаза - миндалевидные, но широкие, восточного типа. В её стройной фигуре, развитых бёдрах, пышном здоровье что-то зовущее, порочное.
    Вера знает, что красива, и смело кокетничает с Зубковым, он ей нравится.
    - Ой, а невесёлый какой, прямо бука! - записывает она заказ. - Девушка разлюбила, наверно? - смеётся Вера. - Да нет, таких не бросают!..
    - Уезжаю... - медленно, убито произносит Зубков. - Не нужен.
    - Жаль! - играет Вера глазами. - Девушки тосковать будут... - Уходит.
    ---
    Перрон. Вдоль перрона вагоны на первом пути. Появляется с чемоданом Зубков. Идёт, садится в вагон.
    Вот он уже у окна, смотрит на провожающих. Замечает за стёклами ресторана Веру, машет ей. Она отвечает ему, грустная, посерьёзневшая. Поезд даёт гудок, трогается...
    ---
    Мимо Зубкова по коридору купейного вагона проходит молоденькая проводница. Замечает у парня хмурое лицо, папиросу во рту.
    - Ну и пассажир у нас, - задевает она Зубкова. - Серьёзный, курит без конца. Лётчик, а такой хмурый. Лётчики у нас - самый весёлый народ, когда ездят... - пристраивает она к розетке пылесос.
    - Я - техник! - грубо и резко отрезает Зубков. Отворачивается.
    ---
    Личное дело во весь экран. Его листают пальцы. А вот и строчка:
    "... но внутренне недисциплинирован".
    Пальцы на странице задерживаются, рука тянется к карандашу на столе, и под строчкой появляется жирная красная черта.
    ---
    Стоянка реактивных истребителей "Миг-15". Осень, небо низкое, в косматых тучах. Моросит дождь. У самолётов работают в тёплых комбинезонах техники, механики, мотористы. Вот и Зубков. Вытирает руки тряпкой, отходит от своего самолёта в сторонку, закуривает. Лицо серьёзное, невесёлое.
    Неподалёку от Зубкова останавливаются двое: лётчик, пожилой подполковник, и пожилой майор с техническими погонами, инженер.
    Подполковник замечает Зубкова, кивает в его сторону, спрашивает майора:
    - Как новичок?
    - Да так себе... Ни плохого не скажешь, ни хорошего. За полгода два рапорта написал... В лётную школу просится.
    - Ясно! - протяжно говорит подполковник. Некоторое время молчит. - Ну что же... отправляйте его туда, откуда прибыл. Пусть с ним Гаврилов возится.
    - Слушаюсь, товарищ подполковник!
    ---
    Кабинет Гаврилова. С чемоданом в руке входит Зубков. Ставит чемодан на пол, докладывает:
    - Товарищ подполковник! Техник авиационный, техник-лейтенант Зубков прибыл для дальнейшего прохождения службы! - Встречается с Гавриловым глазами, мрачно смотрит на него.
    - А, старый знакомый! - пытаясь скрыть смущение, улыбается Гаврилов, выходя из-за стола. - Здравствуй, здравствуй! - пожимает он руку Зубкову. - К нам, значит, опять? ... Н-да-а! - почёсывает он мизинцем затылок. - Ну что же - оформляйся! Порядки наши знаешь - давай к начстрою!
    ---
    Зима, слякоть. Идут с работы техники (виднеется аэродром, "Миг-15"-ые). Вечереет. Вот крупным планом несколько уже знакомых нам лиц - товарищи Зубкова по училищу. Догоняют Зубкова, идущего чуть впереди.
    - Ты где, Гена, устроился? На частной? - трогает Зубкова за плечо маленький Ломов. - Чего не заходишь? Заходи! Мы всё там же, в общежитии. Юрка у нас вот только женился, - смеётся он, толкая улыбающегося Градова в бок. - Бокс забросил... А ты?
    - Тоже, - равнодушно отвечает Зубков, даже не взглянув на товарища.
    - Заходи, - продолжает Ломов, не зная, что ещё сказать. - Остальные все на месте...
    - Ладно... Зайду как-нибудь, - буркает Зубков, уходя вперёд. Сворачивает с дороги в сторону, на тропинку.
    - Не зайдёт... откололся парень! - огорчённо говорит Башлыков, глядя товарищу вслед.
    - Всё полётами бредит. Чудак! - вздыхает женатый Юрка.
    - Ну пошли, чего встали, - торопит всех тонкий, как девушка, Басов. - На репетицию опоздаем, а ещё умыться надо, переодеться, поужинать.
    ---
    Темно. Виднеется полковой клуб, освещённая афиша. Доносится музыка, топот пляски со сцены.
    Из темноты появляется в шинели Зубков. Подходит к клубу, поднимает голову вверх и смотрит, как кружатся в свете фонаря на столбе пушинки летящего снега. Посмотрев, подходит к двери в клуб и приоткрывает её.
    Видна сцена. Там шумно репетируют коллективную пляску, упоённо играет баянист. В пляске участвуют и девушки, офицеры, солдаты. Вот баянист обрывает музыку и пока руководитель что-то объясняет плясунам, Башлыков, улыбаясь, обнимает за талию девушку, наклоняется к ней и, счастливый, что-то шепчет ей на ухо.
    Зубков медленно, с каким-то внутренним усилием закрывает дверь (ведь там радость у всех, счастье...), несколько секунд, словно решаясь на что-то, стоит, не двигаясь.
    Глухо доносится баян, летит снег. Зубков вбирает голову в плечи и, круто повернувшись, шагает в темноту. Слышно, как чавкает там под его сапогами грязь.
    ---
    Знакомый уже нам привокзальный ресторан. Из окна виден освещённый перрон, косо летящий снег, какой-то поезд. Все столики в зале заняты. За одним из них сидит подвыпивший Зубков. Доносятся паровозные гудки, в глубине зала, на помосте играет азербайджанскую музыку квартет музыкантов. Зубков напряжённо слушает тоскливую мелодию, о чём-то горько думает.
    Подходит официантка, знакомая нам Вера.
    - Ну что, Гена, будем рассчитываться? Моя смена закончилась, ухожу...
    Зубков достаёт деньги, кладёт их на стол, продолжает молча пить пиво.
    - Уходыш, дэвушка? - поднимается из-за столика сосед Зубкова, азербайджанец лет 40-ка. Направляется вслед за Верой. - Падажды, праважу! - хватает он её за руку. Сам пьян, в глазах - похоть.
    Вера резко отстраняется, вырывает руку, ни слова не говоря, уходит в буфетную. Азербайджанец возвращается на место, говорит Зубкову: - Ух, ягодка! - Подносит щепоть к губам, чмокает.
    - Музыка! - кричит он уже со стула. - Высолое что-ныбудь!
    Зубков молча, не мигая, смотрит на него.
    Появляется Вера, в пальто, одетая в дорогу. Мужчина снова вскакивает, привязывается к ней, что-то жестикулирует, слащаво улыбается.
    Зубков поднимается с места, подходит к ним и, как ребёнка, отрывает азербайджанца от пола, молча относит его на стул, говорит: - Сиди! А то у меня настроение испортится... - Секунду ждёт, потирая кулаком под подбородком и, видя, что возражений нет, уходит к Вере.
    - Пойдёмте... проведу вас, - неуклюже и грубовато говорит он ей, предлагая свои услуги.
    - Да ничего, я тут недалеко... рядом с вокзалом, - смущённо оправдывается Вера.
    Из-за столика вновь поднимается азербайджанец:
    - Ныхарашо, дэвушка, - выкрикивает он. - Прыглашал адын, зачем другым ыдош? Да?
    Зубков оборачивается, делает движение, чтобы вернуться. Пьяный мгновенно садится, напуская на себя безразличие. Но Вера уже тянет Геннадия за рукав:
    - Не надо, Гена! Пойдёмте...
    ---
    По дороге идут Зубков и Вера. Снег посыпал гуще и тут же, на земле, тает. Лужи, темень.
    - Господи, как надоели, как надоели проклятые!
    - Устали? - сочувственно спрашивает Зубков.
    - Разве не устанешь? Целый день меж столиков...
    - Да, трудно, - соглашается Зубков. - Ничего, скоро весна, веселее будет.
    - Веселе-е... - безразлично выдыхает Вера.
    - А как же, обязательно. Через месяц 8-е марта, подарят вам огромный букет цветов, - он взглядывает на неё, останавливается. - Вам надо дарить белые, - убеждённо почему-то решает он. - Знаете, чистые такие, нежные, с капельками росы...
    - Это почему же? - вскидывает она голову.
    Он тоже останавливается, помолчав, пожимает плечами, улыбается:
    - Не знаю...
    Пошли опять.
    - Один дарил уж... - горько говорит Вера.
    - А почему ваш парень не ходит встречать вас? - снова останавливает её Зубков. - Ведь поздно, темно...
    - А вы свою девушку... встречаете?
    - У меня нет девушки, - просто говорит Зубков.
    - У меня тоже... нет, - опускает Вера голову. Вдруг её словно прорывает: - Был, правда. Студент, на лето приезжал. Вроде вас вот, тоже - чистенький! Цветочки дарил, жениться обещал... Ну и поверила...
    - Не женился? - наивно спрашивает Зубков.
    - Ребёночка сделал, - всхлипывает Вера. Тут же в себе это подавляет, продолжает уже с издёвкой: - Зачем же ему жениться? Цветочки отцвели, дарить нечего стало, уехал. Живи, как знаешь!.. Все вы одинаковые, - договаривает она с каким-то надрывом.
    - Ну, я пойду... - останавливается Зубков смущённый. - Извините, пожалуйста, тут уже недалеко... - кивает он на показавшиеся строения вдалеке.
    Ветер трепет полы шинели. Рядом, на высокой железнодорожной насыпи проносится поезд со снопом искр из трубы. Протяжно, тоскливо прогудел, исчез в темноте. Вот уж и стука не слышно.
    - Ой, обиделся? - неожиданно теплеет голос у Веры. Она подходит к нему вплотную, берёт рукой за борт шинели и, заглядывая ему в глаза, продолжает: - Конечно, обиделся. - Вся она стала сразу проще, сердечней, от озлобленности не осталось и следа. - Ты прости меня, не сердись... - наклоняет она голову. - Давно было, а забыть не могу, на других обиду свою переношу, - поднимает она глаза, полные слёз. - Глупая я... не надо бы тебе всего этого...
    Зубков осторожно подносит к её лицу ладони, гладит, прижимает её голову к мокрой шинели. Не зная, что сказать, переполненный жалостью к ней, сглатывает.
    - Не надо, Гена, - тихо шепчет Вера и осторожно, чтобы не обидеть ещё раз, высвобождается. - Не надо... - в какой-то мольбе качает она головой.
    Дальше идут молча. Потом Зубков, стараясь поделикатнее, спрашивает её:
    - Как же вы живёте? С кем ребёнок... с мамой?
    - Мама умерла, мне ещё и 18-ти не было, отца я не помню. А ребёнок... мёртвым он родился. Так вот и живу! Ой, - поскользнулась Вера. Зубков поддержал её за локоть.
    - Вот и мой дом! - останавливается Вера. - Пришли... Спасибо вам!
    - До свидания, - грустно и тепло говорит ей Зубков.
    Вера взглядывает на его заляпанные грязные сапоги, мокрую шинель, лицо, говорит: - Мокрый вы, Гена. Совсем-совсем мокрый... Зайдите, обсохнете у печки немного... - Сказала и - испугалась: а вдруг не так поймёт? Глаза испуганные, тревожные.
    Зубков улыбается ей, делает шаг к крыльцу.
    ---
    Весна. В буйной зелени виднеются горы, деревья в цвету.
    Гарнизон. Волейбольная площадка. Прохаживаются нарядные женщины, дети: воскресенье. На площадке в трусах и майках играют в волейбол солдаты и офицеры, их лица постарше.
    Рядом, в толпе ожидающих конца партии, стоит Зубков.
    К площадке идёт высокий тощий лётчик с крабом на фуражке. Обращается к первому попавшемуся солдату:
    - Где тут у вас дежурный по части? Прибыл вот... а воскресенье, не отыщешь никого, - опускает он чемодан.
    Услыхав знакомый голос, Зубков оборачивается и ахает: перед ним старший лейтенант Шляпкин.
    - Товарищ старший лейтенант, вы? - бросается он к Шляпкину.
    - А, стажёр, - узнаёт его лётчик. - Тоже здесь? Здравствуй!
    - Здесь, а вы как? - протягивает Зубков руку.
    - Да вот... только добился. Перевели, наконец. Всё не пускали. Жена с ребёнком ещё там, на старой квартире.
    - А я так и не добился ничего... - опускает Зубков голову.
    - Что же так? Плохо добивался, значит... А где у вас штаб? Мне бы дежурного...
    - Пойдёмте, всё покажу. Поговорим...
    ---
    Зубков у себя в комнате, сидит за столом. Перед ним лист бумаги, он пишет:
    "Командиру эскадрильи.
    Рапорт"

    Зубков быстро-быстро водит пером по бумаге, заканчивает, сворачивает лист трубочкой, встаёт, надевает фуражку, уходит.
    ---
    Вечер. Квартира Веры. На столе магнитофон, несутся громкие английские фокстроты. Рядом бутылки, закуски. Сидят и танцуют гражданские парни, девушки, кто-то настраивает гитару, веселье полным ходом.
    На кухню вбегает Вера, хлопочет с винегретом, поливая его маслом, выглядывает в окно. Там, через дворик, идёт Зубков с букетом белых цветов: у Веры день рождения.
    - Ой, наконец-то! - шепчет Вера, радостно вспыхнув. Бежит встречать.
    - Здравствуй! - появляется в дверях Зубков. Дарит цветы: - Поздравляю тебя, Верочка! - Целует. - Желаю тебе всего самого доброго, хорошего!
    - Спасибо! - лучится Вера. - На службе задержали?
    - В наряд был назначен, еле отпросился. Я же не эти!.. - кивает он на виднеющихся гостей. - Свободные от всего...
    - А чем они тебе не нравится? - обижается Вера. - Люди, как люди. Магнитофон притащили, с днём рождения поздравили...
    - Нужна ты им! Для них только бы квартира без посторонних...
    - Да ладно, пошли, - тянет Вера его за рукав. - Какие ни есть, а друзья всё же! - пытается она разрядить обстановку.
    - Дру-зья-я... - усмехается Зубков. - Извини, - улыбается он, - не хотел испортить тебе настроение.
    Зубков входит к гостям.
    - Ура-а! - раздаётся хор голосов. - Гена пришёл. Штрафную!
    Вера наливает водки Зубкову и себе. Чокается с ним, ждёт, пока он выпьет, выпивает тоже. Обращаясь к парню с гитарой, просит:
    - А ну-ка, Миша, сыграй мне мою.
    Кто-то выключает магнитофон, смолкают голоса и сразу тишина становится напряжённой. Стоя, Вера поёт:
    .. .. ..
    .. .. ..
    (песня на усмотрение режиссёра)
    На Веру грустными глазами смотрит Зубков. Наливает себе водки ещё, залпом выпивает. Песня перевернула ему душу. В песне он понял, увидел Веру такой, какой до этого не знал. Хлопают гости, опять завыл магнитофон, все пустились в пляс.
    Вера подсаживается к Геннадию и насмешливо заглядывает ему в глаза.
    - Вера, - трудно выговаривает Зубков, подавляя волнение, - давай поженимся!
    - Ты это серьёзно? - вздрагивает Вера. Глаза большие, нахмурилась: - А жалеть после не будешь? - шепчет она. - Ведь я старше тебя на 5 лет! - Придвигается к нему вплотную, заглядывает в зрачки. Вдруг поверила, испугалась, нервно рассмеялась: - Ой, люблю же я тебя, Геночка! - Быстро целует его в щёку, выскакивает на середину комнаты: - Миша, цыганочку!
    За столом один из гостей удивлённо переглядывается со своей подружкой.
    - Верка с ним живёт! - шёпотом поясняет та.
    Рыдает в цыганочке гитара. Вера пляшет, заламывает руки. Всю боль души вкладывает она в это, весь свой протест против глупой неустроенности личной жизни, протест против того, что она старше, что Геннадия, да и её, не устраивают такие друзья, такие встречи с любимым, вся эта суета и бестолковщина, а ведь и ей хочется счастья, чистого, неподдельного.
    Стучат каблучки, играет гитара, хлопают в ладоши и подпевают гости: - Рай-рай... тара-а-ра-рай... та-а-ра-а-рай!
    Обессиленная, Вера заканчивает в бешеном темпе и убегает на кухню. За ней уходит Зубков.
    - Вера, ты мне не ответила...
    - Гена, ну какая я тебе жена, сам подумай! - чуть не плачет Вера. - Живи так, чем тебе плохо?
    - Да ведь люблю я тебя... по-человечески жить хочется! - ковыряет Зубков машинально в винегрете вилкой.
    - Брось это, Гена, не трави душу! - убегает от него красавица Вера в слезах.
    ---
    Ночь. Зубков лежит на кровати, спит. Не спит Вера. Лежит с ним рядом, рассматривает его лицо.
    ---
    Аэродром. Стоянка реактивных истребителей. Возле одного из них стоит командир эскадрильи майор Стрельцов, беседует с новым лётчиком Шляпкиным:
    - Вот так, товарищ старший лейтенант. Вы назначены командиром второго звена. Знакомьтесь, принимайте...
    К ним подходит Зубков:
    - Товарищ майор, разрешите обратиться!
    - Да.
    - Я опять к вам... с рапортом... - подаёт Зубков бумагу.
    - Прямо не знаю, Зубков, что мне с вами делать!..
    - А почему бы не отпустить? - спрашивает майор Шляпкин. - Четвёртый год парень просится...
    - Вы что, знакомы? - живо интересуется майор. - Служили, что ли, вместе?
    - Приходилось, - отвечает Шляпкин. - Талант у парня пропадает. Летал я с ним...
    - Ну?! Так это другое дело! ... Что же, Зубков, - поворачивается Стрельцов к Зубкову. - Хорошо. Поговорю с командиром насчёт вас...
    - А вы, товарищ майор, с замполитом ещё поговорите, думаю, поддержит, - советует Шляпкин. - Представлялся я ему недавно. Душевный, толковый мужик!
    - Э, нет! - усмехается Стрельцов. - Замполит у нас, как и вы, без году неделя. Ничего ещё не решает. Тут только с командиром надо...
    ---
    На квартире Зубкова гости. Сидят за столом, уставленном бутылками, закусками. За окном - вечер, а здесь светло, уютно. Гости, видимо, здесь уже давно, подвыпили, устали. Размягчённые, слушают грустную песню Зубкова. Аккомпанирует он себе сам, на гитаре. У него мягкий, приятный баритон.
    Эту весть мы узнали не сразу,
    Нам не свыкнуться с болью разлук,
    Самолёт не вернулся на базу,
    А на нём наш товарищ и друг.

    Когда не возвращается с заданья друг,
    Сердца друзей сжимаются в железный круг.

    Курит молча Юрий Градов, облокотившись о стол, смотрит на Зубкова жена Юрия. Ломов и Басов, сосредоточенные, о чём-то напряжённо думают. Башлыков тихо шепчется со своей девушкой, с той, что танцевала с ним на самодеятельности.
    Мы за ужином долго молчали,
    Лишь прожектор метался во тьме,
    И вино сиротливо стояло
    У тарелки его на столе.

    - Что загрустили? - обрывает Зубков песню. - Наливай, Петя! - обращается он к Басову. - Споём весёлую, - Зубков поёт на мотив утёсовской "Маркизы":
    Алло, курсант, какие вести?
    Давно я в школе не бывал,
    15 суток я уже в отъезде,
    Ну как идут у нас дела?

    Всё хорошо, прекрасный мой комэска,
    За исключеньем пустяка!

    - Кончай, Гена, - наливает в рюмки Басов. - Выпьем за твою удачу! 5 лет ждал, - поднял он рюмку, - и вот, наконец, дождался.
    Все стали чокатьтся с Зубковым, поздравлять его, желать удачи.
    - Я и сам не ожидал... - словно оправдывается смущённый и счастливый Зубков. Улыбается: - Вдруг вызывают в штаб, говорят: "Гаврилов разрешил! Можете оформляться..." В общем, через недельку, братцы, уеду от вас, наверно...
    - Ничего, Гена, вернёшься, - смеётся Юрий. - Я к тебе тогда техником попрошусь. Опять боксом займёмся, - выпивает.
    - Гена, - обращается к Зубкову жена Юрия, - а почему ты Веру не пригласил?
    - Стесняется она... к нам в гарнизон идти, - сникает Зубков. - Приглашал я...
    - Ох, чё-рт! Вот это засиделись: час ночи скоро, - протягивает Башлыков, глядя на часы. - Надо закругляться...
    - Да, верно, Гена! - соглашается с Башлыковым Ломов. - Лётно-тактические учения скоро, завтра ответственные полёты...
    - Я ведь тоже завтра ещё работаю, - пожимает плечами Зубков. - Вместе с вами до света вставать...
    ---
    На столе звенит будильник. Зубков вскакивает с кровати, включает свет и тупо смотрит на бутылки на столе, окурки, еду. Что-то вспоминает, быстро одевается. За окном чуть брезжит рассвет.
    ---
    Аэродром, стоянка самолётов. Со стоянки один за другим выруливают на истребителях знакомые нам лётчики. Рёв турбин, пыль. Вот и Зубков отскакивает в сторону от своей машины: лётчик дал газ, самолёт стронулся с места, обдавая всех пылью, порулил.
    Зубков говорит что-то своему механику, бежит по стоянке к Градову. У того тоже порулила машина.
    - Ну что, не пришли? - тревожно спрашивает Зубков Юрия.
    - Проспали, - мрачно отвечает Градов. - Вон... лётчики их нервничают, смотри... - кивает он в сторону. Там, на стоянке, стоят три лётчика, курят. Возле них три расчехлённых самолёта, но выпустить их механики без техников не могут, не имеют права.
    ---
    Командный пункт. С микрофоном в руке стоит Гаврилов.
    - 203-му взлёт разрешаю. Взлёт, - кричит он.
    С бетонированной полосы чёртом срывается самолёт и со страшным рёвом уходит на взлёт. А на полосу вырулил уже другой. Лётчик Алиев в кабине запрашивает:
    - Я 207-й, разрешите взлёт!
    - Взлёт! - командует у себя на вышке Гаврилов.
    Снова рёв, и самолёт начинает разбег по полосе.
    К Гаврилову подходит дежурный по полётам, докладывает:
    - Товарищ подполковник! Три техника не явились на полёты, три вылета срывается.
    - Безобразие! - оборачивается к нему Гаврилов. - Выясните причины и доложите мне! Этого только не хватало...
    - Слушаюсь! - выходит дежурный лётчик.
    ---
    Кабинет Гаврилова. В кабинете за столом Гаврилов, напротив него, на стульях - начальник штаба майор Сеоев, зам по лётной подготовке майор Грязнов, и на диване - новый замполит майор Кремов.
    - Вот так, товарищи! - говорит Гаврилов, поднимаясь. - Три техника мною наказаны, а поездку Зубкова в лётное училище я отменяю! Нашёл время пиры устраивать... Как видите, случаи нарушений дисциплины в полку участились. Обращаю на это ваше внимание.
    - Я думаю, надо бы нам партийное собрание по этому поводу провести, - откликается на диване Кремов. Выпрямляется, смотрит Гаврилову в лицо: - Просматривал я дела у парторга - давно уже не собирались коммунисты...
    - Я не против собраний, но... когда это нужно, - спокойно выдерживает взгляд Гаврилов. - Сейчас же - надо работать, а не совещаниями заниматься. - И вдруг, неожиданно и неизвестно почему, взвивается: - Может, нарушителей дисциплины и дальше будем уговаривать? Достаточно моего приказа, - уже спокойнее продолжает он. - Горячее время подходит, учения, работы невпроворот, а мы - заседать! Виновные наказаны, и-и... хватит уговоров!
    - Собрание всё-таки провести нужно, - поднимается Кремов с дивана. Как бы останавливая Гаврилова, выбрасывает руку ладонью вперёд, говорит с нажимом, уверенно: - И с комсомольцами тоже! И именно потому, что приближаются учения. Для выполнения поставленных задач мало одних голых приказов... Людей нужно нацеливать!
    Гаврилов нетерпеливо ждёт. Садится, барабанит по столу пальцами. А когда Кремов заканчивает, вновь поднимается, закругляет всё самым неожиданным образом:
    - Вопросы будут, товарищи? - обводит он всех взглядом. - Нет? Тогда у меня всё! Свободны! - начинает он прибирать бумажки на столе. - Майора Кремова прошу остаться.
    Грязнов и Сеоев переглядываются, поднимаются с мест и молча выходят.
    - Садитесь! - предлагает Гаврилов Кремову, закуривая. Садится сам, проводит рукой по волосам, усмехается: - Ну, начнём с того, что я был неправ. Ладно, допустим. Не такой уж я твердолобый. Так что же? Нужно было при всех это доказывать? Мне это не нравится.
    - Что ещё? - спрашивает Кремов с дивана, тоже закуривая.
    - А то, что замполит должен помогать своему командиру, а не подрывать его авторитет.
    - Перед кем? - удивляется Кремов. - Да на то мы ваши помощники, чтобы высказывать своё мнение вслух. А вы? В какое положение вы нас ставите? Вопросов нет - свободны! Что это? Не считаться с нами - значит, ни с кем и ни с чем не считаться.
    - Ну, с вами я буду считаться, - просто говорит Гаврилов и сбивает с толку Кремова своей искренностью. - Полагаю, сработаемся. Я что, слепой, не вижу? - переходит он на "ты". - Вижу, всё вижу. С огоньком... За себя постоять можешь и за дело. Ты думал, я с тобой ссориться буду, мешать? Ошибаешься. Но и ты не мешай мне, - переходит Гаврилов к главному. Кремов настораживается. - Хочешь что-либо мне сказать - при всех не перебивай. Посоветуемся отдельно. Устраивает тебя это?
    - Нет! - твёрдо произносит Кремов.
    - Почему? - удивляется Гаврилов.
    - Есть ведь люди, которые не могут за себя постоять. Дельные, толковые. С ними, значит, не нужно считаться? Так, что ли?
    - Ты за всех не расписывайся! Конкретно говори: кого имеешь в виду?
    - Да хотя бы начальника штаба нашего...
    ---
    В комнате у себя стоит у окна Зубков. С болью шепчет:
    - За что, за что так? Что делать? Лучше бы избил он меня, чем такое! Ведь работал же, не покладая рук работал! Из-за чего? Случайность, нелепость!
    Зубков закуривает, подходит к вешалке, одевается.
    ---
    Дверь. Табличка: "Партбюро". К двери подходит Зубков, открывает её.
    - Разрешите, товарищ майор?
    - А, товарищ Зубков! Здравствуйте, - поднимается из-за стола парторг, тучный розовощёкий мужчина. - Входите, входите. На ловца, как говорится, и зверь... Так, что ли? Сам вызывать вас хотел, - невесело усмехается майор.
    - Зачем, товарищ майор? - удивляется Зубков.
    - Зачем? - Парторг закуривает, машет в воздухе спичкой. - Давайте, Зубков, будем прямо, без обиняков, а? - подходит он к Зубкову. - Сигналы нехорошие поступают... Занимался тут вами, - кивает он на стол. - Скажите, вы попиваете? - спрашивает майор, твёрдо глядя Зубкову прямо в зрачки.
    Не умея врать, Зубков от неожиданности смущается, отвечает:
    - Да не то чтобы... но в общем - пью, - опускает он глаза.
    - Та-к! - протягивает майор. - Ну что же, так даже лучше. Я был о вас худшего мнения. - Затягиваясь дымком, парторг молчит. Затем: - Вот что, Зубков. Вдаваться в подробности вашей связи и делать какие-либо выводы пока не будем. Вы не мальчик, сами понимаете, кто вы и где находитесь. Кончайте эту вашу вокзальную историю. Вы понимаете меня? - многозначительно заканчивает майор.
    - Понимаю, товарищ майор, - глухо выдавливает из себя Зубков. - Разрешите идти?
    - Пожалуйста. Да, а зачем приходили-то? - останавливает майор Зубкова уже на пороге.
    - Уже неважно, сам разберусь...
    --
    Гаврилов и Кремов продолжают спор.
    - Ты вот что, давай начистоту. Не нравлюсь, что ли? - в упор спрашивает Гаврилов.
    - Нравишься, - переходит на "ты" и Кремов. - Опытный, энергии много, решительности, но людей как-то давишь. Парторга в своём духе воспитал. Ходит, приказывает без конца. Братцы, да вы что, с луны, что ли? Или о душевности, подходе к человеку только в книжках читаете?
    - Ну, не обессудь - какой есть! Деликатным манерам не обучен. Рос у отца в тайге, академии, - смотрит Гаврилов на академический ромбик Кремова, - на войне проходил.
    Кремов взглядывает на свой значок тоже, спокойно переводит взгляд на орденские планки на левой стороне груди и ничего не говорит.
    - Извини... не о тебе речь, - смущается Гаврилов. - Когда собрание-то проводить думаешь? - переходит он на деловой тон.
    - Так как же с Сеоевым? - уклоняется Кремов.
    - Опять ты не в своё дело!.. - морщится Гаврилов.
    - А оно у нас одно, общее! Что же я, по-твоему, бумажками заниматься должен? А люди? Нет, Роман Петрович, уж я буду во всё вмешиваться.
    - Всё-таки поссориться хочешь?
    - Нет. Хочу помочь. Новый я здесь человек, а многое мне уже не нравится. Поверьте, свежему глазу, как говорится, виднее. Если и дальше так будет продолжаться - к добру это не приведёт. Не может один человек со всем справиться, за всем уследить. Нельзя не доверять людям.
    - Ну, на первый раз хватит, однако! - раздражённо прерывает Гаврилов, прекращая спор. Надевает фуражку. - В другой раз договорим, Борис Александрович. Сам приду к тебе, коли почувствую, что не прав. А пока - подумаю... Советую и тебе! - направляется он к выходу.
    ---
    Вечереет. Виднеется дом Веры. Зубков идёт по дороге, курит, разговаривает сам с собой:
    - Поговорили! Помог, называется! А почему - водка? Почему? Только и понял, что водка. Да, может, я к тебе единственный раз и пошёл-то... И больше не приду никогда, а ты - водка, связь!
    Из дому выходит Вера, замечает Зубкова, но не останавливается, продолжает идти дальше.
    - Вера! - окликает её Зубков, догоняя. - Постой.
    - Что тебе? - останавливается она. Глядя вниз, поджидает его.
    - Мне с тобой серьёзно поговорить надо! Парторг сегодня со мной беседовал. Нехорошо получается всё. Пожениться нам надо, понимаешь!
    Вера поднимает голову, меняется в лице, молчит.
    - В самом деле, Верочка, разве это жизнь? Любим ведь друг друга, чего ещё надо?
    - А как там у вас, в гарнизоне, на меня смотреть станут? Ты подумал об этом? Тот же парторг твой. Скажут: ну и выбрал себе жёнушку.
    - Вера, Верочка, брось ты... ерунда какая, - обнимает он её. Начинает горячо целовать.
    - Подожди, Ге-на! - жалобно, чуть не плача, отстраняется она от него. Выдыхает: - Не ерунда это. Не будет крепких отношений, если жена старше... - Голос у неё срывается. - Обдумала я уже всё. Да и учиться тебе надо, в лётную же школу едешь. Зачем тебе обуза?
    - Не поеду, отменили уже, - горько говорит Зубков. - А хотя бы и поехал? С собой бы тебя взял.
    - Завербовалась я. На Восток поеду, - торопится она, словно боится, что он не дослушает её и у неё не хватит мужества продолжать. - Давно собиралась сказать, да вот всё... - Передохнув, говорит: - Уезжать мне скоро...
    - Как уезжать?
    - Начну новую жизнь. Где не знает никто. А здесь!.. - Махнув рукой, опускает голову. - Нельзя больше так. С тобой только и поняла.
    - Что ты плетёшь, Вера?
    Вера будто не слышит, голос её крепнет, появляется усмешечка:
    - А что? Работа, говорят, интересная, специальность получу. Жить буду, как все люди живут. А парни - и там найдутся. Выйду замуж.
    - Ну зачем ты это всё? Глупо ведь...
    - А что глупо-то? Думаешь, любила я тебя? - дрогнув голосом, договаривает сквозь спазму: - Так всё... от скуки. Видишь, даже не переживаю, что мечту твою обидели... - Головы не поднимает, чертит что-то носком на песке.
    - Врёшь! - выкрикивает Зубков, замахиваясь рукой для пощёчины. Не ударил, не смог. Увидел её вскинувшееся к нему лицо, слёзы на ресницах, испуганный взгляд, медленно опускает руку. Круто разворачивается, не прощаясь, уходит прочь. Слышит:
    - Спасибо, Гена! За всё спасибо...
    Голос всхлипывающий, почти на шёпоте. Зубков на мгновение приостанавливается - дёрнулись под тужуркой лопатки - хочет вернуться, но передумывает. Идёт дальше. Шепчет:
    - Ну ладно, разберёмся ещё...
    ---
    Перед штабом полка выстроены все офицеры: лётчики, техники, штабники. Начальник штаба майор Сеоев зачитывает перед строем приказ:
    - Приказом Командующего присваиваются очередные воинские звания следующим офицерам:
    Звание капитан - командиру звена старшему лейтенанту Шляпкину.
    Звание майор - командиру эскадрильи капитану Добрикову.
    Звание старший техник-лейтенант - технику авиационному технику-лейтенанту Ломову.
    В строю радостным блеском вспыхивают глаза молодого техника, товарища Зубкова по училищу. Они стоят рядом. Зубков пожимает ему руку, поздравляет, улыбается.
    ... старший техник-лейтенант - технику авиационному технику-лейтенанту Басову.
    - Наш, опять наш! - радостно шепчет Ломов. - Сейчас зачтут тебя, - толкает он локтем Зубкова.
    ... технику-лейтенанту Башлыкову.
    ... технику-лейтенанту Градову.
    Начальник штаба умолкает, сворачивает приказ трубочкой, подаёт команду: - Во-льно!
    Зубков низко опускает голову, молчит. Ему звание не присвоили.
    - Р-разойдись!..
    К именинникам бросаются с поздравлениями друзья. Зубков, никем не замеченный, отходит в сторону, видит майора Стрельцова.
    - Товарищ майор, разрешите обратиться? - подходит он к командиру эскадрильи.
    - Слушаю вас...
    - В этом году я не был ещё в отпуске. Разрешите мне поехать теперь?
    Стрельцов, немного подумав, отвечает:
    - Не возражаю, поезжайте. Пожалуй, это правильно...
    ---
    Ночь. Комната Веры. Кто-то стучит в дверь. Вера вскакивает с кровати, набрасывает на себя халатик, идёт открывать. Спрашивает:
    - Кто там?
    - Я, Вера, открой, - слышится голос Зубкова. Вера секунду колеблется, затем открывает.
    Входит Зубков, с чемоданом, с каким-то кульком. Заметив недоумённый взгляд Веры, поясняет:
    - В очередной отпуск... К отцу поеду. - Ставит чемодан на пол, проходит к столу, кладёт кулёк и, не снимая фуражки, садится. Хмурый, задумался.
    - Ген, а, Ген, - несмело обращается к нему Вера, подходя сзади и кутаясь спросонья в халатик. - Всё спросить тебя собираюсь: что всегда невесёлый такой? Вот и сейчас, к отцу ведь едешь! - Голос у Веры дрогнул, не договорила. Подходит совсем близко, тихо сняла с него фуражку, стала гладить жёсткие тёмные его волосы.
    - Ничего, пройдёт... Ты ложись, ложись. Я посижу... Поезд скоро, - смотрит он на неё ласково.
    Вера, не стесняясь его, снимает халатик и быстро юркает в постель. Когда раздевалась, Зубков замечает, что у неё красивые длинные ноги. А когда она уснула, он подходит к кровати, приседает на корточки и долго рассматривает её лицо. И словно впервые обнаружив в Вере что-то новое и прекрасное, нежно целует её в щёку.
    Не раскрывая глаз, она улыбается, проговаривает сонно и счастливо:
    - Спасибо, Геночка! Не сплю ещё я... - И тут же засыпает. Должно быть, ей снится что-то очень хорошее, на лице её блуждает спокойная улыбка.
    Зубков осторожно начинает пятиться к выходу. Берёт чемодан, выходит. Стукает дверь.
    Вера вздрагивает, приподнимается и непонимающе смотрит на комнату. Свет горит, на столе лежит какой-то свёрток.
    ---
    Ночной пустынный перрон. Подле фонаря на перроне стоит Зубков, закуривает. У ног его чемодан.
    Где-то далеко даёт гудок паровоз. Слышен его приближающийся шум. На семафоре зажигается зелёный огонь.
    ---
    Вера снова набрасывает на себя халатик. Подходит к столу, разворачивает свёрток. На столе появляются красивые чёрные туфли-лодочки. В первую минуту Вера улыбается, всплескивает в восторге руками, а в следующую - садится на стул, роняет голову и плачет навзрыд.
    Вдруг она резко поднимает голову, вытирает слёзы и смотрит на часы: 20 минут второго. На что-то решившись, Вера лихорадочно начинает одеваться: хватает босоножки, плащ. Выскакивает на улицу.
    ---
    К перрону, шипя и отдуваясь, подходит поезд. Ни одного пассажира не выходит из вагонов.
    Зубков бросает окурок, не торопясь идёт к своему вагону. Показывает кондуктору билет - тот смотрит его. Поднося к лицу фонарь, пропускает в вагон.
    - Ту-у-у! Ту-ту! - даёт гудок паровоз.
    ---
    Бежит по ступенькам вверх Вера. Спешит, волосы растрёпаны, развеваются полы плаща. Вот и перрон. Вера врывается на него и... останавливается. Ушёл поезд, виден только красный фонарь на последнем вагоне.
    Появляется на перроне дворник с метлой и в белом фартуке. Начинает заметать. Вера, прислонившись к фонарю, плачет. Её замечает дворник, удивлённо на неё смотрит, делает в её сторону несколько шагов, но... раздумывает и возвращается назад. Опять шаркает по перрону его метла.
    - Видно, не судьба... - горько шепчет Вера, подняв кверху заплаканное лицо. Опустив голову, сгорбившись, тихо и медленно возвращается назад. Уходит.
    ---
    Вечер. В горнице обнимается Зубков с отцом, старым учителем. Целуются.
    - Приехал, значит? - выпускает счастливый отец сына. - Ну проходи, проходи... Ты знаешь, на твоё имя сюда телеграмма пришла. Читал я её. Ничего в толк взять не могу!
    - Какая телеграмма? - удивляется Зубков. - Я не давал, не хотел тревожить...
    - Да не ты, а тебе телеграмма, - смеётся отец, шаря в столе. - Вот она... - протягивает он отыскавшийся бланк. - Вера какая-то, - хитро улыбается он. - Невеста, что ли?
    - Да нет... - рассеянно отвечает Зубков, читая телеграмму.
    "Рассчиталась выехала Хабаровский край прости за всё так надо Вера".
    Изменившийся в лице Зубков садится на стул, снимает фуражку.
    - Поссорились, что ли? - участливо спрашивает отец сына.
    - Хуже, папа... расстались...
    - Вот... не знал, что ты приедешь, и угощать тебя нечем, - суетится отец, не представляя, как утешить, отвлечь сына. Собирает небогатую еду на стол. - Да и то, как мать умерла... что сам я могу! Не обессудь, по-холостяцки...
    - Ты не беспокойся, батя, что ты! - поднимается Зубков. - Я всё привёз... открывай-ка чемодан, - улыбается он. Замечает на гардеробе сверху старенький пропылившийся планёр, подходит, смотрит на него. Видимо, вспомнил детство.
    - О, и "московскую" даже привёз, - смеётся отец, ставя на стол водку.
    В комнату входит сосед - старик Пахомыч.
    - Лексей Петрович, - обращается он к учителю. - По такому случаю, - кивает он на Генку, - и по махонькой бы не грех, а? - Хитро ухмыляется, идёт Генке навстречу: - Ну, здравствуй, стало быть! - обнимает он парня. Целует. - То-то я гляжу, шум какой-то у соседей. Дай, думаю, зайду...
    Пока рассаживаются, повеселевший и совсем уже дряхлый Пахомыч не умолкает:
    - А у нас тоже авиация энта недавно открылась. Отца вон спроси. Да. На поле, за Петровкой. Там и летают, сказывают. Сам-то не видел - ноги не те ныне стали. А что открылась, так это уж до точности. - Пахомыч критически осматривает ладную фигуру Генки. - Ты, отец баит, 3 года ремеслу этому обучался, а у нас - едино лето, и - готов! Вот, брат, какие ноне у нас дела пошли! - придвигает к себе Пахомыч стакан с водкой, налитый Алексеем Петровичем. Не ожидая никого, выпивает, заедает огурцом, жуёт губами.
    - Только не рокочут они у нас... - заговаривает Пахомыч опять, сосредоточенно глядя, как отец Генки наливает по второй. - Тот, что впереди, тот, верно, рокочет.
    - Кто, дедушка? - спрашивает Генка.
    - Ну, должно, такие самолёты ныне, - не обращая внимания, продолжает Пахомыч, хмелея. - Вон - внук Петьки Коростелёва, Гришутка: сопля! А тоже обучился. Так и ходит теперь в энтом, как его, шельмафоне. Круглодневно не снимает, как я свой картуз.
    - Папа! - поддевает Генка огурец вилкой. - А ты с начальником планёрного клуба не знаком?
    - Анатолием Сергеичем? Как же - знаком, - улыбается Алексей Петрович. - Мой ученик. Вечернюю школу у нас кончал.
    - Я здесь целый месяц пробуду... Учлётом бы к ним, а, пап?
    - Сделаем, сын, сделаем! - понимающе смотрит отец.
    ---
    Зелёное поле. Виднеются планёры, самолёт "По-2" - буксировщик. Возле планёров - молодёжь, два инструктора в форме. Около них в армейском обмундировании Зубков.
    - Ну, Гена, готовься, сейчас опять твоя очередь, - обращается к Зубкову пожилой инструктор в комбинезоне.
    ---
    Синее небо. В нём - тёмная точка, другая - чуть впереди: буксировщик.
    Теперь видим планёр крупным планом. А вот в просторной кабине сидят рядом Зубков и инструктор. Инструктор говорит:
    - Незавидная сложилась у тебя судьба. Да и здесь за месяц всего не успеешь... А жаль! Способности у тебя хорошие, только и быть лётчиком. - Помолчав, продолжает: - Впрочем, поговорю с начальством... Дополнительно хочу с тобой полетать. Ну и самостоятельно - отлетаешь двойную программу.
    Приближается посадка, лётчики-планеристы умолкают.
    Планёр садится на ровное зелёное поле, быстро останавливается. Видно, как из него выходят две маленькие фигурки. Идут по полю, приближаются.
    - Пьянствовать начну. По-настоящему, - говорит Зубков. - Выгонят, а тогда - в ГВФ. Всё равно, где летать... А больше я так не могу.
    - Ты это брось! - останавливает его инструктор. - Молод ещё, жизни не знаешь. Последнее это дело - марать себя. В ГВФ с таким "грузом" тоже не больно возьмут. Старик, что ли? Расхныкался. Всё ещё впереди. Так что давай-ка, дружище, без фокусов. Хочешь, я письмо замполиту твоему напишу? - предлагает он неожиданно. - Как коммунист коммунисту. Думаю, поймёт.
    - Не надо, Андрей Константиныч. Я сам как-нибудь, без протеже. Спасибо вам за всё, - отказывается от помощи Зубков.
    - Ну смотри, как знаешь. А парторга-то, по-моему, ты не понял. Да и вообще... Говорить надо, а не рапорты писать. Рапорт - он что? Бумажка. Души человека за ней не видно, понимаешь? Или к замполиту. Он поговорит, где надо, поддержит. Талант у тебя есть, вот ведь что главное. И без фокусов, смотри мне! - грозит инструктор пальцем. - Напиши, как пойдут у тебя дела.
    ---
    Коридор купейного вагона. Зубков стоит у окна, курит, смотрит, как мелькают за окном перелески.
    - Говорит Москва! - раздаётся голос диктора в динамике. - Слушайте последние известия.
    - Из Рустави нам сообщают, - сменяет диктора женский голос, - пущен в ход новый металлургический комбинат-гигант. На базе комбината вырос благоустроенный город. Сейчас строители прокладывают дорогу, которая соединит город со столицей республики Тбилиси. В ближайшее время по дороге пойдут автобусы, троллейбусы. Сообщение станет регулярным.
    - Кубань. Звеньевой полеводческой бригады Дорохов, - включается в передачу мужской голос, - добился небывало выдающегося успеха...
    Зубков перестаёт слушать, идёт по коридору прочь.
    - Все что-то делают, у всех получается, только у меня какой-то заколдованный круг, - входит он в своё купе. Удивляется: в купе появился новый пассажир - девушка. Сидит в белой кофточке у окна, читает какую-то книгу. На верхних полках лежат бородач и пожилая женщина, его жена.
    Зубков садится напротив девушки, смотрит на неё. Она равнодушно скользит по нему взглядом, утыкается в книжку опять. У неё изящный, с лёгкой горбинкой нос и неяркие, но красиво очерченные губы. Она чему-то улыбается, и он видит меж передних зубов щёлочку.
    Он продолжает глупо смотреть на девушку и не может отвести от неё глаз, словно увидел перед собой что-то необыкновенное, и необыкновенное это удивило его и приковало к себе. Такого чистого, такого строго благородного лица он ещё не видал. Лоб гладкий, открытый, и такая лебединая, прекрасная шея. Даже золотистые волосы, густые и стриженные под мальчишку - чего раньше он не любил - в этот раз ему нравились. Вся она кажется хрупкой, тонкой, и удивительно, что длинные ноги её и бёдра производят впечатление сильных и полных.
    Длинными узкими пальцами девушка переворачивает страницу, откидывается к стене спиной. Безотчётно Зубков думает: "Ну, подними же голову, - слышим мы его голос за кадром. - Ну, оторвись ты от своей книги, взгляни..." "А ты - высокая!"
    Глаза его теплеют.
    Девушка, будто услышав его, медленно захлопывает книгу и поднимает на него глаза. Сначала они у неё какие-то отсутствующие, чем-то затуманенные, должно быть она всё ещё во власти книги. Но вот она словно поняла что-то, просветлела, вздрогнув ресницами, и посмотрела на него в упор, прямо в зрачки, новым осмысленным взглядом. Глаза стали синими-синими. Тут же она смущается, бледные щёки порозовели, ресницы пугливо взметнулись, и девушка отворачивается, смотрит в окно. А через минуту глаза опять встречаются, горячие, взволнованные и как-то по-новому удивлённые и блестящие. Замирают, останавливаются.
    Теперь это повторяется. Они следят друг за другом сначала украдкой, а потом всё смелее, и кажется, что они не могут насмотреться. Забыв обо всём, тонут друг у друга в глазах. И всё это молча, без слов, со сладким замиранием сердец и некоторой неловкостью.
    Крякает, глядя на них с верхней полки бородатый.
    Они опомнились. Но что-то уже произошло, какой-то молчаливый сговор. Они почувствовали себя союзниками.
    ---
    Уже вечер. В коридоре вагона стоит Зубков и Лена, разговаривают.
    - Так вы же папку моего знаете, наверное, - смеётся Лена, всплеснув руками. - Вот удача! И как это я сразу не догадалась спросить, куда вы едете?
    - А какая фамилия-то вашего папки? - беспричинно радуется Зубков. - Может, и знаю. Значит, вы тоже к нам едете? Надолго?
    - На каникулы. Я в ленинградской консерватории учусь, второй курс закончила.
    Зубков недоумённо взглядывает на неё.
    - Вас удивляет, почему я села в поезд в Остапово? - понимает она его. - Я к тётке заезжала. А фамилия моя - Гаврилова. Говорит вам это о чём-нибудь?
    - Так это же наш командир полка, - изумляется Зубков.
    - Ну и как вам папка - нравится? По-моему, он - настоящий! Правда?
    - Вы на него не похожи. Былинка против могучего дуба.
    В коридор выходит из купе покурить бородатый мужчина. Взглянув на Лену с Зубковым, бросает окурок в пепельницу, возвращается в купе.
    - Наши-то, молодёжь, - зевает он, - не наговорятся никак. Да и то, девка хоть куда: королевна! - почёсывает он грудь.
    - Так ведь и парень, - отзывается женщина, зевая и крестя рот, - чисто орёл! Глаза так и светятся, в душу проникают. Где только родятся такие... беда от них нашей сестре!
    - Ну будет, спать пора, - обрывает её бородатый. Опять сладко и широко зевает, лезет в майке на полку.
    ---
    - Гена, вы читали рассказ Вересаева "Паутина"?
    - Нет. "Исанку" читал, а "Паутину" - что-то не помню...
    - Обязательно прочитайте. Вам понравится. Ой, это такой рассказ, такой... - закрывает Лена глаза, покачивая головой. - Прелесть. Настоящий! - открывает она глаза. В полумраке они кажутся тёмными, большими, блестят. Возбуждённая, она продолжает: - Он учит жить, не замечать неприятные мелочи. И потом - это красиво о красивом. А музыку вы любите? Вот первый концерт для фортепиано с оркестром, к примеру, Чайковского, вам нравится? Ах, ну какая же это музыка. Настоящая.
    - Я аппассионату Бетховена очень люблю, - улыбается Зубков.
    - Гена, у вас девушка есть? - неожиданно спрашивает Лена. - Наверно, она замечательная.
    - Да нет... - теряется Зубков. Краснеет, добавляет: - То есть, была, теперь нет. А почему вы так подумали?
    - Знаете, вы какой-то... настоящий... - Теперь смущается она. - Немногословный вы. Папа говорит, что немногословные люди пустыми бывают редко. А вот я - тарахтушка, да?
    - По-моему, вы - искренняя, - улыбается Зубков.
    - А почему была? - спрашивает Лена, вскинув глаза.
    - Уехала. Не поверила... - тихо и грустно отвечает Зубков.
    - Вы не сердитесь на меня... за мои вопросы? - спрашивает она, не поднимая головы и не глядя на него. Становится неловко.
    - Нет. Пойдёмте спать, - выручает её Зубков.
    ---
    Тёмное купе. Мелькают за окном огни, столбы. Спит Лена, бородач с женой. Только Зубков лежит на своей полке с открытыми глазами, о чём-то думает.
    - Тра-та-та... тра-та-та, - стучат колёса. - У-уу! - глухо доносится откуда-то спереди поезда. Всё дальше мчится поезд, высекая в ночи искры из трубы.
    ---
    Знакомая станция. Подходит поезд. Из вагона выходят Зубков и Лена. Зубкова встречают друзья. Увидели его, загалдели:
    - Братва, да он женился, подлец, - смеётся Басов.
    - Привет, Гена, - торопится маленький Ломов.
    - Ну, поздравляю, - опережает всех Башлыков, пожимая Зубкову руку, искоса рассматривая Лену. - Тихарь несчастный.
    - Да не тихарь, а технарь, - отшучивается Генка. - Клянусь ключом на "32" - дочку командира привёз, не женился!
    - Знаем мы эти фокусы. Дёшево не откупишься, - вмешивается Басов. - Братва, волоки его в ресторан, чего на них смотреть, - подхватывает он под руку Лену. Глядя, как подхватили и Зубкова, Лена заговорщицки улыбается. Молчит.
    ---
    Ресторан. За свободный столик усаживаются Зубков, Лена, техники.
    К севшей компании направляется от буфетной стойки официантка с карандашом и блокнотом в руках.
    - Девушка, красавица, - весело начинает Басов. - Сообрази-ка на каждого, - обводит он округлым жестом товарищей, - православной по 150...
    - Ой, Геночка, - кладёт Лена руку на плечо Зубкова. - Это водка, да? Я не буду...
    - Ну и в честь торжественного случая, - продолжает заказывать Басов, - прикажи: пусть зарежут селёдку. А жене молодой, - поворачивает он голову к Лене.
    Лену трогает за плечо подошедший пьяный:
    - Г-гра-ажданочка! Один маненький в-апросик! - многозначительно поднимает он вверх указательный палец. - Интересует меня, - икает мужчина, поворачиваясь с носков на пятки, - па ка-акому случаю...
    Тотчас поднимается с места Башлыков, берёт пьяного за плечи, ведёт от стола прочь.
    - Так, братцы, - продолжает Басов. - Что же пьют эти... как их... которые не летают? - улыбается он, глядя на Лену.
    - Женщины, что ли? - на полном серьёзе отзывается "догадливый" Ломов.
    - Вот именно! - подхватывает Басов. - Молодец, орёл!
    - Ка-р-р, - поняв шутку, шутит и Ломов. Все смеются. Лена смеётся тоже, парни ей нравятся.
    ---
    - Приехала? - изумляется Гаврилов, увидев дочь на пороге. - Что же не известила-то? - идёт к ней навстречу.
    - А где мама? - высвобождается Лена из объятий.
    - Придёт сейчас, в магазин пошла. Ну, рассказывай. Садись. Как жила, как доехала?
    - Доехала хорошо, - садится Лена. Откидывает голову: - Техник один твой со мной ехал...
    - Значит, уже и знакомые есть, - шутит Гаврилов.
    ---
    Аэродром. Летают и садятся самолёты. Обыкновенный лётный день. Около бетонированной полосы стоит Зубков и смотрит за посадками. Присаживается, чтобы лучше видеть профиль посадки. К нему подходит сзади в лётной куртке, в шлемофоне капитан Шляпкин.
    - Ты чего здесь? - спрашивает Шляпкин Зубкова. - Ведь ваше звено не летает сегодня.
    - Лётчики говорят: 100 посадок посмотрел - одна твоя! - улыбается Зубков.
    - Всё летать хочешь?
    - Хочу, товарищ капитан. Есть у меня новая идея... Вот изучаю сейчас теорию полёта, аэронавигацию, инструкцию по технике пилотирования. И - опять рапорт. Последний. Буду просить, чтобы экзамен мне устроили. Если не сдам всю теорию на пятёрки, значит, ничего не доказал, и проситься больше не буду. Думаю, не откажут при таких условиях, а? Я уж половину инструкции наизусть выучил. Сначала переписал её... 30 тетрадей ушло, а теперь учу.
    Шляпкин ошеломлённо смотрит на Зубкова.
    - Необыкновенный ты человек, Гена! Сходил бы к замполиту всё же.
    - Ну их всех к чёрту! Знаю одного, ходил, хватит!
    ---
    Кустарник, деревья. Под раскидистой акацией стоит и курит Зубков. Кого-то ждёт. Вдруг, видимо, заметил, затаптывает окурок, приготавливается к встрече.
    Среди кустов показывается девичья фигурка. Это идёт на свидание Лена. Вот она увидела Зубкова, бежит к нему. Подбежав, повисает на шее. Целуются.
    - Давно ждёшь? - спрашивает она, сияя от счастья.
    - Да нет...
    - Гена, скажи честно - не вспоминаешь её? - становится тревожным у Лены лицо.
    - Я люблю тебя, - просто говорит он и улыбается.
    - Ты мечту свою больше всего любишь, - улыбается и она. - Но к ней я не ревную, нет, - теперь она смеётся. - Человек не должен жить без мечты, он тогда неинтересен. И я верю в тебя: ты будешь лётчиком, обязательно будешь. Я понимаю тебя, всегда буду понимать.
    Она обнимает его и, прислонившись к груди, тихо продолжает:
    - А знаешь, ещё за что я люблю тебя? За доброту, красоту. А ты меня за что любишь? - поднимает она к нему голову.
    - Я как-то не думал об этом. Люблю, и всё. Может, за то, что веришь в меня. - Зубков вздыхает: - Кроме тебя и Шляпкина никто не верит. Ты такая нужна мне... вот, наверно, за что, - улыбается он ей.
    - Ой, Генка! Я недавно такую книгу прочла. Я тебе обязательно принесу её. "Земля и небо". Это из истории авиации, тебе понравится.
    - Я вот всё думаю...
    - О чём, Ге-на? - перебивает она его счастливым тихим голосом, говоря ему в грудь и слушая, как бьётся у него сердце.
    - Кончится лето, и ты опять уедешь к себе в Ленинград. А я буду ждать тебя здесь и год, и два... А ты повзрослеешь и поймёшь, что до этого всё было не то, ошибкой, что по-настоящему ты любишь другого. Понимаешь? Я уже терял девушку, и другой раз терять страшно.
    - Ой, Генка, глупенький! Я же не такая.
    - А какая? Откуда ты знаешь - какая ты?
    - Сибирская, - опять смеётся она счастливо и тихо. Неожиданно предлагает: - Хочешь - поженимся? Нет-нет, это не жертва, - торопится она, - учиться я не брошу. Но я хочу, чтобы ты был спокоен и мог добиваться осуществления своей мечты, не думая ни о чём плохом. Я понимаю тебя и - люблю. Я это знаю. Ну, что тебе ещё? - охватывает она его руками за шею. - У, вредный! Вот и буду рассказывать всем, что это ты выходил замуж, тебе сделали предложение. - Целует.
    ---
    Через кустарник с ружьём в руках идёт Гаврилов. Останавливается, смотрит вокруг. Лицо у Гаврилова довольное, счастливое: выбрался-таки на охоту. Идёт опять.
    Вдруг Гаврилов замечает что-то, останавливается. Мы видим, как растеряно, вытянулось его лицо. Там, впереди, возле акации, он видит, как целуется с Зубковым его дочь. Обвила парня за шею руками, тянется к нему на цыпочках.
    Первое движение Гаврилова - шагнуть к ним, что-то сказать, сделать, запретить! Но он только бестолково топчется на месте, не зная, на что решиться, что совершить. Вдруг круто разворачивается и быстрыми шагами идёт назад.
    ---
    Квартира Гаврилова. Гаврилов влетает в комнату взъерошенный, злой. Перед ним - жена, уравновешенная, милая женщина.
    - Подлец! - бросает Гаврилов с порога, шумно сбрасывая с себя охотничьи доспехи. - Взрослый мужчина, и к кому привязался - к девочке! Мало ему баб...
    И уже обращаясь к жене:
    - Ну и выбрала себе дружка наша дочка... порадовала.
    - Я знаю. Она мне сказала...
    - Да ты понимаешь, что говоришь? - набрасывается на жену Гаврилов. - Мать называется!
    - Подожди, Рома, не пори горячку. Я и сама собиралась поговорить с тобой.
    - Так почему же молчала до сих пор?
    - Не хотелось прежде срока. Может, у девочки увлечение?
    - От увлечений, бывает, рождаются дети!
    - Я верю нашей дочке.
    - Ну, знаешь!
    - Что же её, по-твоему, под замком держать? Девушке 20-й год.
    - Татьяна, - гремит Гаврилов.
    - Что - Татьяна? Медведь в сапогах, - всхлипывает Татьяна Григорьевна.
    Дверь открывается, входит Лена.
    - Мама, что у вас тут происходит?
    - Она ещё спрашивает, что происходит, - взвивается Гаврилов. - Как вам, однако, это нравится, а? А ты спросила меня - кто этот твой Зубков? Поставила в известность?
    - Да. Мама знает, - теряется Лена, смутившись.
    - И что с того, что мама знает. А ты подумала, насколько он старше тебя, что он...
    - Я люблю его, папа, - тихо, но твёрдо произносит дочь.
    - Не верю. За что? Слишком быстро.
    - А ты маму полюбил за что?
    - Мм... Как это, за что? Слышишь, что она говорит? Так можно полюбить и вора.
    - Ро-ма! Как не стыдно? - опоминается Татьяна Григорьевна.
    - Папа, не смей при мне так о нём говорить, - откидывает дочь голову. Глаза сразу сухие, горят, губы вздрагивают от обиды.
    - Что?
    - Он - хороший. Да. Честный, прямой, - плачет Лена. Убегает в другую комнату.
    ---
    Кабинет Гаврилова. Входит Зубков.
    - Товарищ подполковник, разрешите обратиться!
    - Да... - неприязненно смотрит Гаврилов в ожидании.
    - Опять с рапортом к вам, - подходит Зубков. Молча кладёт на стол рапорт, ждёт.
    Гаврилов берёт рапорт, тягуче и долго смотрит на Зубкова, затем только начинает читать.
    - Так... значит, просишь экзамен устроить? А всё знаешь, уверен?
    - Так точно, товарищ подполковник!
    - Ладно. Экзамена делать не будем, надоел ты и так хуже горькой редьки. Техников у нас сейчас хватает. Поезжай! Ни минуты не задержу. Вот так... Зови сюда начстроя, и пусть оформляет. Немедленно! Так и скажи. Ну, доволен? Ступай.
    Зубков опрометью выбегает из кабинета.
    У Гаврилова звонит на столе телефон. Гаврилов берёт трубку:
    - Слушаю. Ты, Таня? - веселеет Гаврилов. - Что? Хорошо, не задержусь. Нет, нет. У меня такое сегодня настроение - не задержусь, будь уверена. Ты в город? Московской там купи. Зачем? А вот этого я тебе не скажу: настроение просто хорошее. Да. Ладно, сделаю, - вешает Гаврилов трубку.
    В кабинет входит Зубков и с ним капитан, начстрой. Зубкова не узнать, на нём лица нет.
    - В чём дело, Зубков? Что с вами? - встревожившись, спрашивает Гаврилов.
    - Не можем мы его послать, товарищ командир, - беспомощно разводит руками капитан. - В лётное училище можно направлять молодёжь не старше 25-ти. А ему - 25 уже...
    - Н-да-а, - угасает у Гаврилова настроение. - Да ты и в самом деле какой-то невезучий, - смотрит он на Зубкова. - Что же мне делать с тобой?
    Лицо у Зубкова окаменело, он ничего не видит и не слышит. Взгляд его затуманивается. Ни слова не говоря, он выходит из кабинета.
    ---
    Комната Зубкова. Ночь, но на столе горит свет. Зубков лежит на кровати, болен. На тумбочке какие-то порошки, пузырьки с лекарствами, микстуры. Тут же лежит и книга. "Земля и небо" написано на корочке.
    Доносятся гудки паровозов со станции. Они болью отдаются где-то в душе. Зубков долго смотрит на потолок, прислушивается к гудению. Потом берёт в руки книгу, начинает читать.
    ---
    Вот уже читает сидя, свесил ноги с кровати. Задумывается, откладывает книгу в сторону, чем-то ошеломлён. Шепчет:
    - Вот это человечище! Без обучения, сам, сам слетал!
    Зубков встаёт, проходится по комнате, бормочет:
    - А что, если и мне... самому?
    Теперь его голос звучит за кадром:
    "Нет, у Тентенникова была деревянная этажерка, не самолёт. На реактивном истребителе это равно самоубийству!"
    Зубков наклоняется к окну, смотрит в темноту, прислушивается, как кричит где-то на мечети мулла - истошно, заунывно. Проводит рукой по волосам:
    "А всё-таки? Главное - справиться на взлёте, подольше переднее колесо не поднимать, чтобы не упустить направление. Полёт уже проще... принцип тот же, что и на планёре. Вот только скорость! А посадка?!"
    ---
    Зубков в постели. Спит. Ему снится сон:
    "Зубков сидит в кабине самолёта, идёт на взлёт. На лице ужас, смятение. Самолёт отрывается от земли, переворачивается через крыло и - удар о землю. Взрыв, столб пламени, бегут люди".
    Потный, Зубков открывает глаза: просыпается. Нет, цел, всё на месте. Вытирает рукой лицо, поворачивается на бок, снова засыпает.
    ---
    Аэродром. Со стоянки самолётов выруливают лётчики.
    Зубков стоит в стороне, смотрит. Лицо усталое, бледное.
    Зубкова замечает стоящий неподалёку механик, подходит, спрашивает: - Товарищ техник, что с вами, заболели опять?
    - Нет. Так... не выспался.
    ---
    Горы вдалеке. Синее-синее небо. И много солнца. Поблескивая в его лучах оперением, летят голуби. На них смотрит Зубков. Сидит на баллоне со сжатым воздухом, прикрывает ладонью глаза. Голубей сменяет строй серебристых самолётов в высоте.
    ---
    Командный пункт. С микрофоном в руке стоит Гаврилов, смотрит за севшим на бетонку самолётом. Говорит дежурному офицеру:
    - Последний сел... Отбой полётам!
    Дежурный с красной повязкой на рукаве протягивает в окно руку с ракетницей, стреляет. В небо взвивается красная ракета.
    ---
    Стоянка самолётов. Из кабины самолёта Зубкова вылезает улыбающийся лётчик. Замечает подъехавший с лётчиками аэродромный автобус, быстро говорит смотрящему на него Зубкову:
    - Всё в порядке, Гена. Замечаний нет. - Торопливо хватает парашют, бежит к автобусу. Садится. Автобус отъезжает.
    Зубков с тоской смотрит на спину лётчика, уплывающий с ним парашют, отъехавший автобус, говорит механику:
    - Подтяни хомутики на креплении аккумулятора.
    - Слушаюсь! - козыряет белобрысый сержант в пилотке. Лезет к хвосту самолёта.
    ---
    От самолётов один за другим отходят к бортовой автомашине техники.
    По стоянке медленно идёт высокий худой техник с красной повязкой на рукаве: "Дежурный по стоянке". Подмышкой у него флажки, свёрнутые трубочкой - белый и красный. Дежурный жуёт бутерброд, поторапливает техников:
    - Давай-давай! На обед. Машина ждёт, после обеда доделаете. - Удаляется.
    ---
    Стоянка самолётов. Пустынно, одни самолёты в ряд. Оседает пыль. В самом конце стоянки виднеется высокая фигура жующего дежурного.
    ---
    Самолёт Зубкова. Под хвостом виднеются ноги сержанта в кирзовых сапогах. Из-за фюзеляжа появляется Зубков с брезентовым чехлом в руках. Складывает чехол в виде подушки, сгибается над кабиной, кладёт "подушку" в выемку сиденья лётчика. Осматривается вокруг, садится в кабину. Включает различные кнопки, тумблёры, вытирает тыльной стороной ладони со лба пот.
    Из-под самолёта вылезает механик, подходит к кабине, взглядывает на Зубкова, спрашивает вновь:
    - Что с вами, техник? Заболели, что ли? Лица на вас нет...
    Зубков вздрагивает, ничего не понимая - откуда де взялся? - смотрит на механика:
    - Нет, не заболел. А ты разве не уходил ещё на обед?
    - Я же по вашему приказанию хомутики на креплении аккумулятора подтягивал. - Тихо, чуть слышно, добавляет: - Можно было и после обеда... не к спеху... - С тоской смотрит в сторону пылящих вдалеке солдат.
    - А, да-да! Двигатель опробовать вот хочу, - находится Зубков. - Командир жалуется - оборотов не додаёт. Надо проверить.
    - Идёмте на обед, после проверим!
    - Ты иди-иди: сам проверю.
    - Ничего... подожду, - улыбается сержант. Лицо потное, загорелое, сверкнул сахарными зубами.
    - Как хочешь, - отвечает Зубков, стараясь придать своему голосу равнодушный тон. Вдруг с ужасом замечает, что под колёсами стоят тормозные колодки. - Я сейчас запущу, а ты, - напрягает он дрогнувший голос, - колодки потом убери: проверю и тормоза заодно. - Включает аккумулятор.
    Турбина начинает набирать обороты, подрагивает самолёт. Зубков разводит в кабине руки в стороны. Механик кивает, убирает из-под колёс красные колодки. Несёт их в сторону.
    ---
    Кабина самолёта. Зубков откидывается на спинку кресла и в какой-то отчаянной решимости громко шепчет себе:
    - Ну! Сейчас... или никогда! - Даёт газ, выводит обороты и... отпускает с тормозов пальцы.
    Самолёт трогается с места, начинает двигаться вперёд.
    - Обороты! Обороты убери! На тормоза жми, - кричит механик, бросая колодки и устремляясь вслед за Зубковым. - Тоже мне техник. Самолёт не может остановить.
    - В чём дело? Что там у вас? - появляется дежурный техник с флажками. Бежит за сержантом.
    - Техник растерялся, - обернувшись, кричит тот на ходу. - Тормоза проверить хотел, ну и покатился. Видите, остановиться не может.
    - Вот ба-л-да! - ругается дежурный.
    - Э-э, смотри! - кричит техник. - С ума сошёл... Он же на взлётную чешет!
    Оба, и механик, и техник останавливаются, дико переглядываются и снова бегут вперёд, глядя, как подёргиваясь, неестественно, не так, как у лётчиков, рыскает на рулении самолёт с Зубковым.
    - Беги, сержант, на КП, включай сирену. Тревога! А я - к телефону, - рванулся дежурный в сторону. Сержант бежит к полосатой будке КП.
    ---
    Взлётная полоса. На бетонку выскакивает самолёт и, пытаясь встать в линию взлёта, скрипя тормозами, начинает юзить. Наконец, приседая от резкого торможения на нос, замирает. Захлопывается крышка кабины.
    Лицо Зубкова в кабине. В капельках пота, без шлемофона, суровое, решительное. Вот он, как перед нырянием в воду, набирает в грудь воздуха, не мигая смотрит вперёд, разарретирует правой рукой на приборной доске авиагоризонт, гидрополукомпас и, удерживая самолёт на тормозах, даёт газ.
    Полные обороты. Ревёт турбина, дрожит самолёт.
    Зубков разжимает на ручке управления пальцы, и самолёт срывается вперёд, как бешеный зверь. Рванулась навстречу серая бетонка, и глаза Зубкова делаются широкими и напряжёнными: действительность превзошла ожидания! С жуткими глазами Зубков начинает тянуть ручку управления "на себя" и всё смотрит вперёд.
    ---
    Здание лётной столовой. Выходят пообедавшие лётчики. Закуривают, перебрасываются шуточками, смеются. В окнах видны обедающие. Что-то там рассказывают, жестикулируют, едят, улыбаются.
    С аэродрома доносится грохот взлетающего самолёта. Лётчики, вышедшие на улицу, поворачиваются в сторону аэродрома.
    Видна взлётная полоса вдалеке. Там, как-то необычно, на трёх точках идёт на взлёт самолёт. В конце бетонки дико подпрыгивает, отрывается от земли с левым креном, неумело его исправляет и уходит в крутой набор, не убирая шасси. Взлёт явно аварийный, неумелый.
    Лётчики в недоумении переглядываются. В тот же миг на аэродроме раздаётся зловещий вой сирены.
    ---
    Выскакивают из столовой лётчики. Пристёгивают на бегу шлемофоны, устремляются к стоящим грузовикам, автобусу.
    Бегут из соседней столовой солдаты, техники. Обгоняя их, мчатся машины. Впрыгивает в свой "газик" командир полка Гаврилов, торопит солдата-шофёра.
    Всё это, поднимая страшную пыль, устремляется на аэродром. Воет сирена. Слышатся выкрики бегущих: "Тревога! Тревога".
    ---
    Кабина самолёта. Вверх-вниз прыгают стрелки скорости, вариометра, высоты. Мотается из стороны в сторону "шарик" координированного разворота. Лицо Зубкова ошеломлено, он шепчет в какой-то безысходной тоске:
    - Эх, не надо было, не надо!.. Что делать дальше, что? Всё перезабыл! Спокойно... спокойно... Сосредоточиться... сбавить обороты... не терять из виду аэродром... Но как сесть, как садиться?
    ---
    С аэродрома взлетает истребитель.
    КП. Стоит с офицерами Гаврилов. Включает на столике рацию, берёт в руки микрофон. Тут же стоит и сержант, поднявший тревогу.
    - Товарищ командир! - обращается к Гаврилову командир эскадрильи Зубкова Стрельцов. - Четвёртый заход делает... не может зайти по полосе. Подсказывайте ему по радио, может как-то сядет?..
    - Без шлемофона он... - как эхо откликается сержант.
    - Тогда надо передать взлетевшему, чтобы пристроился к нему. Пусть знаками покажет, чтобы прыгал... чёрт с ним, с самолётом! - снова советует Стрельцов.
    - Без парашюта он... на чехлах сидит, - стонет сержант.
    - Так на кой тогда леший мне этот "матюгальник"? - резко швыряет Гаврилов микрофон на стол. Расстроенный, спускается с КП вниз. Закуривает.
    ---
    Над аэродромом, чуть в стороне от полосы, со свистом проносится самолёт Зубкова. Зубков видит, что заход не получился опять, даёт газ, уходит на новый заход.
    С земли возле КП все следят за ним. Лица тревожны, напряжены. Курят, молчат. Каждому ясно, ЧТО` должно скоро произойти.
    - На девятый заход пошёл, - не выдерживает кто-то. - Скоро горючее кончится!..
    ---
    К столовой лётчиков спокойно подходит Лена. Замечает вытянувших шеи в сторону аэродрома официанток в передниках, стоящих у входа, спрашивает:
    - Девушки, папа ещё не ушёл? Почему вы молчите? Что случилось? - сходит с её лица приветливое выражение.
    - На аэродроме все, - неохотно отвечает одна из девушек. - Разве не слыхала сирену? Тревога...
    - Вот не везёт, - огорчается Лена. - Хотела у него денег взять. В магазине такие чудесные кофточки продают... А что случилось, девочки? - доходит до неё вдруг смысл сказанного и тревожное выражение на лицах официанток.
    - Говорят, техник какой-то на самолёте взлетел... сесть не может, - отвечает всё та же девушка, глядя на пронёсшийся в стороне истребитель.
    Лена смотрит в ту же сторону, неожиданно ойкает, схватившись правой рукой за сердце, бледнеет, как мел: - Зубков? - спрашивает она сорвавшимся тихим голосом. - Что же будет теперь?
    Ей не отвечают, отвернулись от неё. А у Лены медленно подкашиваются ноги, без звука она валится, теряя сознание.
    - Ой, девочки, - оборачивается одна из официанток. - Что с ней? - кидается она к лежащей на боку Лене.
    ---
    Кабина самолёта. Зубков, мокрый, сразу осунувшийся и почерневший, со спекшимися губами судорожно глотает клейкую слюну. За кадром звучит его голос:
    - Ничего... Надо пораньше начинать разворот. Только бы попасть в створ полосы - буду садиться. К чёрту страх, я не должен бояться - иначе смерть. На планировании - закрылки... Что ещё? Обороты 8,500... выпустить ша-сси-и...
    Видим самолёт снизу, шасси у него выпущено.
    Опять Зубков, опять голос за кадром:
    - Я всё помню, всё помню... Пора!.. После разворота не забыть выпустить шасси...
    Зубков смотрит на землю, вниз, вводит машину в левый крен и следит за бетонированной полосой.
    ---
    Аэродром. Затаив дыхание, все смотрят, как Зубков заходит с разворота на посадку. На этот раз самолёт выходит из разворота точно в направлении посадочной полосы. Вот он снижается прямо на нас, на полосу впереди нас. Подворачивает, борется со сносом.
    - И-и!.. Мать родная, шасси убрал, - вскрикивает кто-то из лётчиков. - Да ведь бетонка - это наждак, взорвётся!
    - С ума сошёл... - горько шепчет Гаврилов. - Решил садиться на фюзеляж - ну и садись, только на грунт... Куда же ты прёшь-то?!.
    ---
    Кабина самолёта. Приборная доска. На ней вспыхивают две красные лампочки. Под ними надпись: "Шасси убрано". Зубков замечает, как вспыхнули лампочки, в ужасе шепчет:
    - Что же я наделал? Зачем нужно было трогать? Ведь я же после взлёта не убирал шасси... "Выпустил" называется!
    Зубков торопливо нащупывает в кабине рукоятку "выпуска и уборки шасси" и переводит её вниз, на "выпуск". Лампочки тухнут. Нервно взглядывая то на лампочки (не загорелись ли зелёные?), то на полосу впереди (не уклонился ли?), Зубков продолжает планировать на посадку.
    ---
    Аэродром. Все смотрят за выравнивающим на посадку самолётом. В этот момент под самолётом медленно показываются выходящие колёса шасси.
    - Выходят, выходят! - вскрикивает несколько обрадованных голосов.
    Самолёт проносится на высоте одного метра над посадочными знаками, пролетает нормативные флажки приземления на "отлично", "хорошо", "посредственно", "плохо" и всё ещё летит, не снижается. Наконец, снижение, снижение, вот уже самолёт чуть не касается полувышедшими шасси бетона, но... неожиданно "взмывает" и снова несётся над полосой. В это время полностью выходят шасси, но - пройдена уже половина полосы.
    ---
    - Не хватит теперь полосы! - мрачно говорит Гаврилов, следя за самолётом. - Скапотирует!
    Самолёт опять начинает снижаться и тотчас же взмывать.
    - Не дёргай... не дёргай ручку, - шепчет Гаврилов сквозь стиснутые зубы.- Задержи!
    Но самолёт взмывает ещё раз и забирается на высоту до трёх метров. Оттуда, уже не имея достаточной скорости и подъёмной силы, сыплется вниз по-вороньи.
    Гаврилов не выдерживает и, резко зажмурив глаза, опускает голову. Ждёт страшного...
    Самолёт резко, грубо приземляется и... несколько метров катится целым и невредимым.
    - Сел! Сел! - раздаются дружные голоса. Гаврилов поднимает голову, открывает глаза и тут же слышит чей-то разочарованный голос: - Эх, чё-ёрт!..
    Самолёт, сломав переднюю стойку шасси, клюёт носом в бетонку и, высекая из неё искры, ползёт. От резкого затормаживания из-под основных колёс начинает валить чёрный дым, а потом - вырывается пламя.
    - Пожарку... пожарку к нему, - кричит Гаврилов. Но пожарная машина и санитарная мчатся уже к месту приземления и без того.
    Самолёт на полосе вдруг виляет, дёргается влево - лопнуло левое колесо - и слетает с бетона на грунт. Проползя там немного, не загораясь, останавливается. Только всё ещё идёт из-под колёс дым: горит резина, гидравлическая смесь.
    - Уф-ф! - выдыхает Гаврилов. - Уцелел, сукин кот! Ну, и молодец! - вскакивает в подъехавший "газик", кричит шофёру: - Гони!
    ---
    Задрав в небо хвост, стоит сломанный самолёт. Кабина уже открыта, в ней с закрытыми глазами сидит измученный Зубков. Жарко, тяжело дышит.
    Вокруг самолёта тишина. Раздвигая толпу, появляется Гаврилов. Смотрит на сломанную переднюю стойку шасси, на Зубкова, гневно говорит: - Ме-р-р-завец! - Поворачивается, уходит прочь. Слышно, как зло хлопает дверца "газика".
    А вот и "газик", мчится от нас, пофыркивая.
    ---
    Зубкова вытаскивают из кабины под руки. Поддерживая его, ведут к санитарной машине. Сам он идти не может, от усталости у него заваливается голова.
    - Что - ранен, пострадал? - спрашивает врач в белом халате.
    - Нет! Устал... Перенапрягся парень, - поясняет кто-то.
    - За такие дела снять бы штаны, да... Весь полк переполошил. Самолёт на месяц вывел из строя. А если б убился? Затаскали бы из-за него, - бубнит пожилой техник.
    - А ведь слетал, а? Не разбился, - суетится другой, обращаясь к дружкам Зубкова, молча смотрящим на происходящее. Лица Басова, Ломова, Градова выражают тревогу за друга: что-то теперь будет?.. - Да ведь это единственный случай в мире, считай! - продолжает изумляться техник.
    - Ну, заахала кума, - обрывает его третий. - Пошли, ребята. Самолёт на ремонт надо тащить. Вон уж трактор... ползёт.
    - Вот это парень! - тихо говорит один из лётчиков лет 35-ти товарищу. - Это же какое желание должно быть, воля!
    - А так незаметный был, как все... Задал ребус...
    ---
    Табличка на двери: "Диспетчерская". У аппарата "ОТ" сидит диспетчер, сержант. В руках у него ползёт, свивается лента. По ленте надпись: "Командующему Во... - лента скручена, надписи не видно. Читаем дальше: - "рмии. Сообщаю о чрезвычайном происшествии в..." - опять лента скручена. - "рдейском истребительном полку..."
    ---
    Другая диспетчерская. У аппарата младший лейтенант. Лента. Надпись: "Командиру ...стой авиационной дивизии. На место происшествия высылаю военного дознавателя. Техника-лейтенанта Зубкова взять под следствие с содержанием на гауптвахте под стражей. Дальнейшие распоряжения будут изложены мною в приказе. Командующий".
    ---
    Ночь. Квартира Гаврилова. Звонит телефон. Гаврилов подходит, снимает трубку: - Слушаю. Кто? Дежурный по части? Что тебе? ... Хорошо, хорошо, высылайте, - вешает он трубку. Поясняет жене: - Кремов из отпуска возвратился. Сидит на вокзале, машину ждёт, - начинает одеваться Гаврилов.
    - Куда ты? Неудобно, Рома, - останавливает его жена. - Человек с дороги, только приехал, устал.
    - Ничего. Что же поделаешь? Следователь работу уже заканчивает. Надо же как-то парня от трибунала спасать! Как там ни говори, а виноват я перед ним.
    ---
    - Роман Петрович? - удивляется Кремов, открывая дверь. - Случилось что? - пропускает он Гаврилова, заметив у него хмурый вид. - Извини, пожалуйста, - кивает он на беспорядок в квартире, чемоданы, разбросанную одежду, - только приехали...
    - Знаю. Извини и ты меня, Борис Александрович, что обеспокоил. А только не до того мне сейчас! - Гаврилов проходит к столу, подвигает стул, не ожидая приглашения, садится.
    Садится и Кремов.
    - Слушаю, Роман Петрович!
    ---
    Гаврилов и Кремов сидят за столом. Перед ними стаканы с чаем, варенье. Подходит жена Кремова и забирает у них пепельницу с горкой окурков. Оба продолжают курить.
    - Вот так всё и произошло, - заканчивает рассказ Гаврилов. Гасит окурок о пустую пепельницу. - Что теперь делать? Трибунал парня ждёт...
    - Да, невесёлая история, - поднимается Кремов из-за стола. Подходит к окну, взъерошивает волосы на голове. - Скверная!
    - Куда уж хуже, - вздохнув, подтверждает Гаврилов. - Есть ещё это у нас, когда "запятая" в деле... е-сть! Вот и получилось всё. Ну, да не в этом теперь вопрос. Как мне спасать-то его? Закон - есть закон! А он сейчас не на нашей стороне.
    - Закон, говоришь? - подходит Кремов. - Галя, дети уснули? - спрашивает он прошедшую через комнату жену. Смотрит на приоткрытую в другую комнату дверь, продолжает: - Карают не законы, люди, их создавшие. Да и причём, собственно, тут закон? - прислушивается Кремов, как жена гремит тарелками на кухне. - Не навыдумывали их ещё на все случаи жизни.
    - Ну, на этот случай, Борис Александрович, закон, к сожалению, есть.
    - Знаю. Но случай - необычный? Слетать на реактивном истребителе! Кому? Технику! Человеку, никогда не обучавшемуся летать на самолётах! Такое мог сделать только наш человек, именно наш, советский парень, одержимый идеей и верящий, что неодолимых преград нет.
    - Да, но путь-то какой он избрал?
    - Что ж! Ошибся, не той дорогой пошёл. Но ведь судят у нас преступников, а он, насколько мне известно, офицер честный. И почему не разбился? Что это - слепой случай, удача? Отчасти, наверно. Но не это, думается, явилось решающим.
    - Да ведь мог он, прежде чем самолёт ломать, ко мне придти? Поговорить, посоветоваться? По-человечески, без казёнщины, без рапортов, мог? Вроде кабинетом от людей не отгораживаюсь...
    - Вот именно! Другой с мелкой обидой всем покоя не даст. Во все колокола бить начнёт и надоест своими маленькими неприятностями. А иной - наоборот. Терпит и молчит, действуя "по правде", как положено, даже не думая, не помышляя о том, что кроме рапортов ведь на тебя можно было и пожаловаться.
    - Ну, это ты, брат, того... перехватил, однако.
    - Нет, не перехватил. Это же лучшая порода людей, если хочешь знать: одержимые! Да такие - горы свернут, если в нужное русло направить. И равнодушие - больнее всего ранит именно их. Жаль, когда обижают таких... терпеливых.
    - Что же мне теперь делать? - разводит в обиде Гаврилов руками.
    - К командующему поезжай. Объясни всё, отстаивай. Ведь не нарочно, не назло же он самолёт сломал. Напутал парень, так что его - казнить за это? Думаю, поймёт нас командующий: плохого человека не станем защищать.
    - А следователь?
    - Пусть занимается. Это его дело.
    ---
    На небольшом здании скромная табличка: "Гостиница".
    Вечереет. Мимо здания проходят офицеры, идущие с работы, женщины из магазина с покупками в сумках. По всему чувствуется: трудовой день в гарнизоне окончен.
    К гостинице подходит Лена. Останавливается, смотрит на табличку, оглядывается по сторонам, на что-то решается, входит в подъезд.
    ---
    В гостиничном номере за столиком у окна сидит капитан Семёнов. Глядя в маленькое зеркальце, добривается, взглядывает на ручные часы: должно быть, куда-то торопится.
    Раздаётся стук в дверь.
    - Войдите! - откликается Семёнов, не оборачиваясь и вытирая бритву газетой.
    Входит Лена. Она смущена, но преодолевает в себе это, проходит к Семёнову ближе, говорит неуверенно:
    - Вы капитан Семёнов?
    - Да, - поворачивается следователь. Видит перед собой миловидную девушку, встаёт, надевает китель, висевший до этого на спинке стула. - Слушаю вас, - пробует улыбаться молодой капитан, стараясь произвести приятное впечатление. Он красуется перед Леной, он очень доволен и собой, и вечером, что за окном, и жизнью, и порученным ему важным делом. Вот он каков, вот сколько ему доверено, несмотря на его 28 лет!..
    - Здравствуйте, - произносит Лена, всё ещё смущаясь.
    - Добрый вечер. Прошу... - галантно указывает капитан на стул. Стоит, ждёт даму.
    - Ничего, я так, - смело вдруг начинает говорить Лена. - Вы занимаетесь следствием по делу Зубкова?
    - Да. Преступление техника-лейтенанта Зубкова расследую я, - гордо заявляет Семёнов.
    - Преступление? Да вы мечту у человека отнимаете, - возмущается Лена.
    - А вы, собственно, кто будете? Почему вас это интересует? - Спохватывается следователь.
    - Заступитесь за него, он не виноват, - просит Лена, не отвечая на вопрос.
    - Вы любите его, - догадывается Семёнов.
    - Я говорю так не только потому, что люблю его.
    - Хотел бы я, чтобы за меня так горячо заступались, - с некоторой грустью говорит Семёнов.
    - Он писал рапорты, просился, - продолжает умолять Лена. - А ему всё отказывали. Потом сказали, что не подходит по возрасту. Чем ещё он мог доказать свою правоту?
    - Как вас звать? - смягчается Семёнов.
    - Лена Гаврилова. Я дочь командира полка... который отказывал Зубкову.
    - А вы понимаете, что выступаете против отца? - удивлённо смотрит на Лену Семёнов.
    ---
    Гауптвахта. В коридоре стоит часовой. Вдоль стены расположены камеры. По коридору идёт с начальником караула майор Кремов. Часовой приветствует их "по ефрейторски", пропускает к камере Зубкова.
    - Здесь, товарищ майор. Входите, - говорит лейтенант, начальник караула.
    ---
    Камера Зубкова. Заросший бородкой, сидит на табуретке Зубков. Дверь открывается, появляется Кремов.
    - А, товарищ майор! - поднимается Зубков. - Здравия желаю! Пришли навестить? Или, может, как следователь - вопросы задавать будете? - исчезает с его лица улыбка.
    - Сколько вам лет, Зубков? - устало спрашивает Кремов.
    - А... ну, значит, как следователь, - протягивает Зубков. - Тот тоже с этого начинал. Ещё спросил, сколько лет я состоял в комсомоле.
    - Садитесь, Зубков, - спокойно говорит замполит. - И не торопитесь вставать в позу. А лет вам не более 27-и, конечно. Я это к тому спросил, что, думаю, рано вам ещё плохо думать о людях. Тем более - вам они ещё ничего ужасного не сделали.
    - Я - подследственный, товарищ майор. А скоро стану подсудимым и буду называть всех - гражданин начальник.
    - Полагаю, до этого не дойдёт, - говорит майор, присаживаясь на кровать. Зубков стоит.
    - Я не девочка, товарищ майор. Мне этих утешений не надо. К тому же я не дурак, всё понимаю и знаю, как ко мне относились и за кого принимали. Меньше всего кого-то интересовала моя судьба. А теперь все забегали. Свои рубашки и мундиры спасают. Которые к телу ближе. Кому нужен какой-то там техник. Следователь прямо сказал - состав преступления налицо, меня ждёт от трёх до пяти. Вот так, товарищ майор. Рождённый ползать - добром летать не может.
    - Не надо, Зубков, - тихо, глубоко искренне останавливает Зубкова майор. - Не надо так, - повторяет он. - Летать можно и добром, конечно. Но и вы поймите: не можем же мы знать, что у кого на душе. Ну, что вам стоило придти хотя бы ко мне? Придти, рассказать всё. Того, что произошло, могло бы не случиться.
    - Что же мне - рубашку на себе у вас в кабинете надо было порвать? Вот, дескать, летать как хочу. Скажите мне по совести: ну, пришёл бы я к вам, с отказом на рапорте. Кого бы вы поддержали? Меня или начальство?
    - Не знаю. Многое бы зависело от вас. Я должен был видеть серьёзность вашего стремления. Рубашку можно было бы сэкономить.
    - Так. Значит, и тут я один во всём виноват? К вам не пришёл?!
    - Виноват.
    - А зачем вы пришли, товарищ майор? Выкладывайте, чего уж... Не бойтесь, оправдываться на суде я не стану, жаловаться - тоже ни на кого не собираюсь. Начальство может спать спокойно.
    - А начальство и не боится этого. У вас неверное представление о нём, - спокойно возражает замполит, закуривая. Угощает Зубкова. - Такого начальства, которое боится ответственности, с каждым годом всё меньше. Да и молоды вы ещё судить так.
    - Ум не определяется возрастом, товарищ майор. Лермонтов в 27 лет уже умер, а сделал больше, чем некоторые, дожившие до 80-ти.
    - Ну и что же? Не каждый старик дурак, и не каждый молодой - Лермонтов. Больше того. Революция - это всегда молодость. Но не всякая молодость - революционна.
    - Так почему же Гаврилов мне тыкает. Потому что каждый майор - умнее и лучше капитана, капитан - умнее лейтенанта, лейтенант - умнее солдата? А так ли это всегда? Тем не менее, это возвели в неписаный закон. Директор - умнее рабочего. И потому старший по чину всегда поучает, как жить на свете. Похлопывает вас по плечу.
    - Вы строго судите других. А себя? Поучает тот, у кого больше жизненный опыт. И это правильно. Да и Гаврилов. В 10 раз он больше вас сделал добра для людей. Воевал, столько лет честно работал. На полковника недавно аттестовали его. А теперь что? И он всё-таки заступается за вас, понимаете - заступается!
    - Не понимаю. Почему сразу не заступался?
    - Эх, Зубков. Неплохой вы человек, только запутались крепко. А пришёл я, чтобы увидеть, в каком вы состоянии. И очень рад, что не увидел фальшивого, слезливого раскаяния человека, испугавшегося последствий. Вот видите, из вас, со временем, может получиться неплохое начальство, - шутит Кремов, улыбаясь. - А недоверие ваше, ожесточение - пройдут. Нельзя не верить в людей, жить будет тяжело. Вам-то - верим. Командующего будем просить за вас... поручаться.
    - Не надо! Лес рубят - щепки летят!
    - Человек - не щепка, Зубков, запомните это. Хватит, в 37-м нарубили...
    ---
    Кабинет Командующего Воздушной Армией. За массивным письменным столом сидит генерал в роговых очках, что-то читает - какие-то бумаги. Перед ним настольная лампа с зелёным стеклянным абажуром. Вечер, в окно видны огни города внизу. На огромных окнах тяжёлые портьеры.
    - Разрешите, товарищ командующий? - входит в кабинет с папкой в руках адъютант, майор с седеющей шевелюрой.
    Командующий, не отрываясь от бумаг на столе, кивает, заканчивает что-то читать, отодвигает от себя настольную лампу и лишь тогда спрашивает:
    - Слушаю вас, Аркадий Петрович, - вскидывает он голову.
    - Товарищ генерал! Подполковник Гаврилов и техник, совершивший аварию, находятся в приёмной. Приглашать?
    ---
    Приёмная командующего. На диване, в разных углах сидят Гаврилов и Зубков. Молчат, о чём-то думают.
    ---
    - Нет, пусть подождут, - выходит генерал из-за стола, снимая очки. Проходит к окну, смотрит на огни города. Спрашивает, не оборачиваясь:
    - Не устали, Аркадий Петрович?
    - Устал, товарищ генерал, - признаётся майор. - Хотите диктовать приказ?
    - И я устал, - потирает командующий отёчные веки пальцами. - Опять засиделись... А приказ надо написать всё-таки сегодня. Нельзя с этим тянуть. Найдутся горячие головы, которые героя в этом Зубкове ещё увидят, перестанут дорожить самолётами. Понимаете меня? - поворачивает он голову к адъютанту, усаживающемуся за маленький столик с пишущей машинкой. Майор согласно кивает.
    - Да-а! - снова смотрит генерал в окно. - Аркадий Петрович, у вас внуки есть?
    - Нет, Александр Сергеич, ещё нет, - улыбается адъютант.
    - А у меня уже есть, - задумчиво говорит генерал. - Один в шестой ходит, а внучка - первоклашка. Так знаете, вчера металлолом ходила со старшим собирать. Ну, дело это у них в школе поставлено здорово. Серёжка, внук, говорит, уже 29 тонн насобирали. Вы представляете себе, что это значит. Ходят малыши по свалкам, канавам. По кусочкам, по килограммам собирают этот металлолом. И ведь с охотой идут, не по принуждению. Первоклашку-то мою, Катеньку, никто ведь не просил. А ходит, тоже ходит. Как вы думаете, о чём это говорит? О том, что даже дети растут сознательными. Понимают: стране нужен металл. Сколько новостроек у нас! Металл, металл решает всё. А здоровый, взрослый и умный человек превращает самолёт в груду металлолома. Вот привести бы его в катенькин класс и сказать детям: вот этот дядя весь ваш труд испортил.
    - Писать приказ на отдание под суд военного трибунала? - тихо спрашивает адъютант, вкладывая в машинку чистый лист бумаги.
    - Нет, - возвращается командующий на своё место. - Это был бы двойной ущерб: потерять самолёт да ещё в придачу к нему обученного офицера. На ошибках учатся... А как вы думаете, Аркадий Петрович, зачем Гаврилов сюда приехал? Ведь я не вызывал его. И Зубкова с собой привёз.
    - Не знаю, товарищ генерал.
    - А я знаю, - хитро улыбается генерал. - Знаю Гаврилова. Давно. Воевали вместе. - Генерал немного молчит. - Заступаться за своего техника прикатил, вот зачем!
    ---
    Приёмная командующего. Гаврилов на диване курит, Зубков сидит, охватив голову руками, смотрит в поло.
    ---
    - Ну ничего - пусть заступается. А только накажу обоих так, что не поздоровится. Ишь, порядочки завёл. Не слушает никого, не считается ни с кем, не советуется. Вот и довёл полк. Пишите!
    - Частям и соединениям!
    Майор стучит на машинке.
    - В результате халатности, зазнайства и отсутствия контроля...
    Опять стучит машинка.
    - Их ко мне потом позовёшь, - говорит генерал уже другим, неофициальным тоном, - по одному. Я им дам чертей! А теперь - пишите дальше.
    ---
    В приёмную из кабинета командующего выходит адъютант, громко говорит:
    - Гвардии подполковника Гаврилова - к командующему!
    Гаврилов резко встаёт, одёргивает на себе китель, уходит вслед за адъютантом.
    ---
    Купе вагона. За окном мелькают деревья, столбы. Напротив друг друга сидят на лавках Гаврилов и Зубков. Отвернулись, не смотрят. Гаврилов курит, следит за мелькающими столбами. Оба молчат. На погонах у Гаврилова одна большая звезда: едет от командующего майором, видны следы от прежних двух звёзд.
    На погонах Зубкова - по одной маленькой звёздочке: стал младшим лейтенантом.
    За кадром звучит голос Гаврилова:
    "Ещё дуется, подлец, молчит. Ну дуйся, дуйся. Я тоже говорить с тобой, щенком сопливым, не желаю. А летать ты у меня будешь. Что же я, по-твоему, свинья, бюрократ? Но дочку за тебя не отдам - это уж точно, даже и не рассчитывай..."
    Теперь за кадром звучит голос Зубкова:
    "Переживает старик. Ещё бы! Такой позор на старости лет. А что я могу сказать ему, что? Подходить даже совестно. И ведь неплохой мужик оказался. Но дочь я всё равно у тебя уведу, можешь не сомневаться. Переведусь в другой полк и... только ты её и видел! Не обессудь..."
    ---
    Кабинет командующего. Командующий у вешалки, надевает фуражку. За кадром мы слышим его голос:
    "Может, жёстко я с ним? Честный офицер, прямой. Воевали вместе. Обиделся, наверно. Конечно, обиделся".
    - Да, жа-ль! - говорит генерал вслух.
    - Что? - не понимает адъютант, запирающий ящички стола.
    - Жаль, говорю. А ничего не поделаешь: чтобы другим неповадно было. Это я так... про себя, - поясняет командующий.
    Где-то над крышей со свистом проносится реактивный истребитель. Задребезжали в окнах стёкла.
    - Летают! - улыбается генерал. - Работают люди. Ну, а коль работают - всё ещё наладится. Пошли...

    Конец
    1963г.
    г.Днепропетровск
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Обновлено: 10/06/2011. 129k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.