- Виктор, я не люблю тебя больше. Давно не люблю... Всё вот зачем-то оттягивала... Дальше я так не могу! - Она стояла к нему спиной, заломила руки, и Воронину показалось, всхлипнула.
Молчание было гнетущим, Воронин нелепо спросил:
- Почему? - Прошёл через комнату к выключателю - в темноте разговаривать было легче.
Она не удивилась его вопросу, хотя понимала, что это ничего не меняет, и спрашивать было излишне.
- Почему? - повторила она в раздумье. - Это, возможно, обидит тебя, сделает больно, но я скажу... Нет-нет! Не то, чтобы в тебе было что-то плохое... не поэтому! - Она помедлила, будто подыскивая слова, а он удивился её хладнокровию: "Как ровно она, уверенно..." Стало не по себе.
- Ты неплохой человек, но... какой-то бесчувственный. И я даже знаю: ты любишь... Да, да - любишь! - торопилась она, словно боялась, что он прервёт её. - Но за все 3 года, что мы вместе, ты ни разу не приласкал меня. И словно у тебя какие-то неуклюжие глыбы, а не слова. Может, всё это подходит у вас там, на полётах, а не с женой... Никто этого не вынесет!
Она выговорилась, упала лицом вниз на диван - слышал, как звякнули пружины - и уже оттуда, сквозь прорывающиеся рыдания выкрикнула шёпотом, именно выкрикнула:
- Я другого... другого люблю! Понимаешь?
Он молчал. Ему было жаль и её, и себя, но он продолжал неподвижно сидеть на стуле.
Это было 4 года назад. Жена ушла, оказалось, к сослуживцу. Белозеров был весёлый, общительный, играл на аккордеоне, был хорошим спортсменом. Воронин сознавал: с ним ему не сравниться. Пожалуй, Белозеров и внешне был лучше, а может, и нет. В Воронине было больше медвежьего. Впрочем, женщинам он нравился тоже.
Скандал Воронин не поднял. Узнал обо всём поздно - бороться за своё счастье уже не имело смысла, помешать им - не хотел, разошлись тихо. Но оставаться в одном полку - это понимали все - им было нельзя. Белозеров уехал куда-то на Север, Воронина перевели на Апшерон. Детей, к счастью, не было, всё постепенно забылось.
На жизнь Воронин смотрел не мудрствуя, как все простые и сильные люди. Был мальчишкой - учился. Так надо. Направили служить в авиацию - пошёл, хотя никогда не мечтал быть лётчиком. Решил просто: кто-то же должен и летать. Значит, так надо. Летал. Сколько лет летал! И только год назад удивился: оказывается, "так надо" - это было в нём не просто, за этим скрывалась убеждённость.
Не подозревая того, Воронин страстно любил своё дело - любил летать. Обнаружилось это неожиданно. Однажды ночью он барражировал в воздухе. Только взлетел и едва успел сменить дежурившего товарища, как сообщили по радио: нарушена воздушная граница. Цель шла на большой высоте, со стороны моря. На сигнал: "Я - свой" - ответа не последовало: враг! Воронин устремился ему навстречу.
Наводили с земли хорошо, чётко, но перехват не получился: цель развернулась и ушла на свою сторону. Воронин гнался до самой границы, уже выхлопное пламя видел на двигателях, но не успел. Не включая ни бортовых, ни кабинных огней, враг пересек морской рубеж, и Воронина вернули по радио.
Снижаясь, он посмотрел на зарево городских огней внизу, на отдельные светлячки нефтяных вышек на земле и в море и, довольный, почти счастливый, подумал: "Пусть спят. Мы - не спим". И вот тогда, всем своим существом ощутил вдруг и то, для чего он, и для чего это "так надо", и что бесконечно любит свою профессию, товарищей, полёты. Всё стало конкретным, близким, понятным.
Уже входя со стороны моря в луч прожектора на посадке, подумал: "А она говорила - бревно..."
Воронин полюбил ещё раз. В санчасти работала медсестра Валя. Заметила и она его. При встречах оба краснели и неловко отворачивались. Воронин понимал: пора вносить ясность и жить, как все люди живут, но нужно же было такому случиться...
В полк, по замене, прибыл Белозеров. Только жизнь может преподносить такие сюрпризы. И хотя на жизнь Воронин давно смотрел просто, на этот раз она выбила его из колеи.
В полку никто ничего не знал. И Воронин, и Белозеров, как по уговору, не вспоминали о своих прежних отношениях. Но легче от этого им не было, особенно Воронину.
Объяснение с Валей всё откладывалось, отодвигалось на какой-то неопределенный срок. Почему? Он и сам не мог на это ответить. По-прежнему ходили вместе в кино, но разговаривали мало - Воронин больше отмалчивался. Чувствуя что-то, Валя заглядывала ему в глаза, чего-то ждала, но он всё молчал и молчал, как и тогда, когда они ещё не были знакомы и стеснялись друг друга.
Воронину всё чаще мерещился размеренный, холодный голос жены: "Черствый ты!.. Никто не уживётся с тобой". А вдруг это верно? Жизнь стала казаться сложной, запутанной.
Приезжали артисты. Один из них читал рассказ Горького "Старик". "... Я люблю все цветы и все краски земли, и человек, - произносил артист трагически прекрасным голосом, - лучшее её творение, во все дни мои был для меня чудеснейшею из загадок, и любоваться им не устал я!" Слов этих Воронин не помнил уже, но тогда на концерте, они вызвали у него самую неожиданную реакцию. Он посмотрел сбоку на Валю и резко, беспощадно подумал: "А если и эта такая... как та? Если все?..." Артист продолжал читать. Читал он вдохновенно, ему долго аплодировали.
"Человек!" - зло думал Воронин, возвращаясь с концерта. Вспомнилась жена. Она была на концерте тоже, в четвёртом ряду, справа. Воронин шёл и чувствовал, как утрачивается простота жизни, ясность её восприятия. Молчала рядом Валя. А у него особенно остро выплыла в памяти сцена объяснения с женой, будто произошло всё только вчера.
Дома Воронин не находил себе места, много курил.
Медленно темнело. Сидеть стало нудно, Воронин не выдержал, вышел на крыльцо, постоял и направился к морю. И оттого, что так тяжело было на душе, скверной показалась и вся жизнь, и люди, и сам.
"Не приласкал... А почему?" - думал он. Ответа не находил. Что-то было всегда в жене настораживающее, будто предупреждало: "Не надо!" Объяснить себе этого он не умел.
Хрустел под ногами прибрежный гравий. Шёл Воронин медленно, загребая ногами. На берегу остановился. Ссорились чайки.
Ухал и мерно бился о большущие камни прибой. Южное, а вот неуютное Каспийское море. И берег - какой-то плоский, унылый, одни только камни виднеются. Голый. Оттого и вскрикивают пролетающие чайки тоскливо.
- Пи... пи-и! - разносятся тонкие и резкие голоса. Пахнет водорослями, свежим и влажным ветром. Одиноко, просторно...
Луна, казалось, вышла прямо из моря. Полная, яркая. Осветила волны, пустынный берег, мокрые и скользкие камни. Теперь было видно, что море колышется. Воронин подошёл к самой воде и долго и бессмысленно смотрел на тёмные, глубоко прогибающиеся волны, на камни, прибой. Обдавало водой сапоги. Он всё стоял. За спиной, километрах в двух, горели огни авиационного гарнизона. Было слышно, как с аэродрома взлетал самолёт. Вот он уже над морем, набирая высоту и тонко посвистывая, прочертил темноту бортовыми огнями, всё более удаляясь и замирая, превратился на небе в звезду, исчез.
Воронин сел на большой камень и, глядя на море и прислушиваясь к нему, закурил. Вскрикнула над головой тенью промелькнувшая чайка. И опять только усталый прибой дышит, набегая на камни: "Ху-у-уф!" Пауза. И снова "Ху-у-уф!" Долетают до самого лица мелкие брызги. Волна, шипя и извиваясь пеной, убегает назад, стекает с камней, расщелин и вот уже готова наброситься на берег снова. А там, вдалеке, вода похожа на гладкую маслянистую нефть, до самого горизонта рябит и поблескивает в лунной дорожке. Ни души вокруг. Всё было под стать настроению.
Папироса потухла, а Воронин всё думал. Очнулся, бросил в набежавшую волну окурок, поднялся и медленно побрёл вдоль берега. Тускло отсвечивало море, стало ветрено.
Вдалеке кто-то стоял - виднелись чёткие силуэты. Воронин не замечал ничего. Опомнился, когда услыхал голоса.
- Вот видишь, как здесь красиво! А ты не верил...
Воронин остановился, поднял голову. Впереди, подле самой воды, стояли они. Целовались. Он узнал их сразу. Инстинктивно сделал полшага назад, ожесточённо подумал: "Опять на моей дороге!.."
- Завтра Вовку сюда приведу, - задумчиво сказала она, глядя на волны. Волосы её развевались, в голосе чувствовалось успокоение, счастье.
- Да, приведи. Пусть мальчишка море посмотрит. У бабушки - что, пруд один видел, а здесь - во! Простор! - Он снова наклонился к её лицу. Но не поцеловал, а долго, неотрывно смотрел ей в глаза. Должно быть, увидел в них отразившиеся звёзды.
"Так, значит, у них уже сын..." - подумал Воронин, глядя на её стройную фигуру. Круто повернулся в сторону гарнизона. Тяжело смотреть на чужое счастье, когда нет своего.
Стоял конец августа, падали звёзды.
В сентябре начались лётно-тактические учения. Когда подошли упражнения на перехват ночной цели, Воронин попал на дежурство вместе с Белозеровым. Перед рассветом была дана готовность N1.
Ждать в кабине пришлось недолго. Зелёная ракета, ещё одна - и на взлёт, оставляя за реактивным соплом длинное красноватое пламя, пошли истребители.
Цель приближалась со стороны Красноводска, перехват должен произойти над морем. Рассекая воздух, четвёрка истребителей шла в набор почти вертикально. Лёжа на спинке сиденья, не мигая, Воронин смотрел на авиагоризонт. Темно. Слой облаков, ещё один слой, и вот в его разрывах уже видна на ущербе луна. Стало светлее. А там, внизу, под двумя ярусами облаков, осталась береговая черта, огни города, люди, земля. Фосфоресцируют голубоватым светом метки приборов. Стремительно растёт высота: выше, выше, к звёздам.
За хвостом остаётся белый, едва приметный в темноте след. С каждой секундой всё более утрачивается ощущение земли. Но вот она напоминает о себе: "Доворот влево... на 5!" - раздаётся в наушниках. Мешает на лице кислородная маска. Воронин поправляет её и доворачивает самолёт на 5 градусов влево. Высота - заданная: переход на горизонтальный полёт. Теперь стремительно растёт скорость: вперёд, вперёд, больше! Начинают подрагивать плоскости. Но вот впереди, чуть левее по курсу, появляются огоньки. "Цель!" Сейчас начнётся атака.
- Цель вижу! Приготовились!.. - Это скомандовал своему напарнику Белозеров. Вот он... рядом.
Воронин тоже передал напарнику: "Приготовиться!.."
Расстояние до цели определить трудно, бортовые огни "противника", кажется, не приближаются, стоят на месте, но Воронин знает, через несколько секунд произойдёт встреча. За это время нужно успеть обрамить цель ромбиками прицела, вовремя дать "холостую" очередь из пушек, убрать газ и, избежав столкновения, резко уйти вниз, под "противника".
Чуть слева и впереди ввёл свою пару в разворот и начал "слежение" Белозеров.
Приближался рассвет. Луна была уже бледной, исчезали звёзды. Всё это Воронин отметил почти механически, поправил на лице кислородную маску и начал прицеливаться. Глаза - точные, впился в яркую сетку прицела. Быстро приближается силуэт бомбардировщика - всё отчетливее, яснее, растёт... Сжимаются ромбики. Готово! Короткая "очередь", долой газ, отворот вниз.
Падает в тёмную бездну тело. Воронин чувствует, как привычно подтянуло к груди внутренности и чуть приподнимается от сиденья зад. Машина падает, падает... Пора!
Воронин приготовился к выводу и слегка потянул на себя ручку. Но что это? Самолёт пошёл вверх, кренов не слушается. Справа - напарник, близко...
"Что за чертовщина!" - Воронин с силой отклоняет ручку управления влево и тут же догадывается: заело бустер - приспособление для снятия нагрузки с управления элеронами. На элероны давит струя встречного воздуха. Чтобы преодолеть её, к ручке придётся прилагать значительные усилия, вот и всё. Слушаться рулей самолёт будет, но замедленно, с покачиваниями. Воронин знал: серьёзной опасности это не представляет.
Всё произошло в какую-то долю секунды. Отворачивая от своего напарника влево, Воронин неожиданно увидел бортовые огни, совсем рядом: кто-то разворачивался на него вправо. Хотел от него отвернуть, но вспомнил про элероны и решил уйти от столкновения вверх. Раздался резкий толчок, рывок влево, и машина, переворачиваясь и крутясь, вошла в беспорядочный штопор. Слева, на обломленной плоскости, появилось пламя. Каждую секунду могли взорваться баки.
Воронин нащупал скобу аварийного срыва крышки кабины и резко потянул на себя. В лицо ему ударили вихри тугого, холодного воздуха. Самолёт штопорил. Тогда выключил стопкраном турбину, сжался в комок и нажал на правом поручне сиденья скобу стреляющего механизма. Раздался выстрел, в глазах потемнело, и Воронин почувствовал себя в воздухе.
Когда началось падение, он отстегнул ремни и оттолкнулся от сиденья ногами. Еще 3 секунды - и парашют раскрыт. Внизу было море.
Только теперь Воронин понял трагизм своего положения. Глядя на огненный хвост падающего самолёта, он вспомнил, что забыл передать по радио о том, что катапультировался, и примерное место выброски.
- Ничего... напарник передаст! - успокоил он себя и принялся надувать резиновый жилет для плавания.
Удар о воду произошёл неожиданно, казалось, что до неё ещё далеко. Воронин захлебнулся. Когда его выбросило снова наверх, он отстегнул парашют и отплыл в сторону. Первое, что он увидел, была синевато-бледноватая луна - на самом горизонте. Она как-то странно качнулась и замерла снова. А в следующее мгновение исчезла совсем: он полетел в тёмную глубокую яму. Вот это волны!..
Он не знал, с кем столкнулся в воздухе. Одолевали мрачные мысли: "Найдут ли?.."
Иногда он грёб, но продвигался ли вперёд - не знал. Может, крутился на месте. Хотелось пить.
Казалось, прошла целая вечность, и в то же время словно всё замерло, часы будто стояли на месте, хотя уже и рассвело.
Взошло солнце, и вода вспыхнула ярким, режущим глаза блеском. Ни одного облачка в небе, и всюду волны, волны - до самого горизонта.
Воронин облизнул солёные губы, осмотрелся. Ни одного самолёта не видно. Но его внимание привлёк какой-то предмет на волнах. То поднимется, то исчезнет... Как ни всматривался, разобрать, что там такое, не мог. Медленно поплыл навстречу.
Минут через 5 понял: на воде человек - виднелась голова. Обрадовался, стал грести быстро: "Теперь веселее! Вдвоем..."
- Эй! - громко закричал Воронин. - Эй, кто там? - повторил ещё раз. И только тогда догадался: "Да ведь это... тот, с кем я, должно быть, столкнулся! Значит, тоже прыгать пришлось?.."
Человек услыхал, откликнулся:
- Скорее... тону!
Подстёгнутый отчаянным призывом, Воронин поплыл быстрее. Уже оставалось совсем близко, когда увидел лицо и оторопел.
- Ты-ы!..
В воде, выбиваясь из последних сил, совершенно голый, плавал Белозеров. Жилета на нём не было.
- А где жилет? - спросил Воронин.
- Чем-то разорвало... когда... прыгал! - задыхался Белозеров. Держаться на поверхности и говорить ему было трудно. - В воздухе обнаружил... - хрипел он. - Стал надувать - шипит. Думал - и до рассвета не дотяну! - Белозеров подплыл к Воронину, обхватил его за плечи:
- Уф... рассвело! Теперь найдут... - выдохнул он, слабея от счастья и отдыха. Хотел сказать что-то ещё, но захлебнулся - оба стали погружаться в воду: двоих на воде жилет не держал.
- Ты что! С ума, что ли?.. - закричал Воронин, пытаясь вырваться из страшных объятий. Однако Белозеров вцепился ещё сильнее, и, казалось, уже не мог разжать рук. Отфыркиваясь, он снова заработал ногами и смотрел на Воронина расширенными глазами.
Чувствуя, что тонет, Воронин ударил Белозерова по голове и освободился от него, отплыв в сторону.
Белозерова стошнило. Борясь из последних сил, он неотрывно смотрел на Воронина и только шевелил губами. Наконец выговорил:
- Надуй... попробуй сильнее надуть! Не могу больше...
- Полностью надул - больше не надуешь.
Так, молча, они кружили ещё несколько минут. Белозеров не подплывал больше.
"Вот и встретились! - размышлял Воронин, следя за Белозеровым. - Тут уж каждый сам, не жена выбирать будет".
Думать старался зло, но тут же признался себе, что только ярит себя, на самом же деле никакого зла не чувствует. Скорее наоборот, что-то мучило даже.
"Ишь ты! Не просится, не умоляет. Герой какой! - посмотрел он на Белозерова. Ответил себе сам: - А если бы и просился - что я могу для него сделать? Просто понимает..." Но в глубине души чувствовал, что конец Белозерова всё-таки мужественный, без слюней. Это подкупало, хотя и сам на его месте поступил бы так же. Разве можно унижаться перед врагом? "Врагом?" - Чем-то слово это его испугало. Он беспокойно завертелся.
Белозеров видел - Воронин не поможет ему. Да и чем? Вспомнил, тот даже плавать умел плохо. Нет, с таким и при желании вдвоём не удержаться. Его охватила тоска. Болели руки, ноги - все мышцы. Долго ему не продержаться, скоро уже конец. Опять стало тошнить, он захлебнулся и скрылся под водой.
Воронин не думал, что всё будет так до дикости просто и неожиданно. Он с ужасом смотрел на то место, где только что плавал и жил человек. Он не хотел его смерти. Понял, что всё время обманывал себя, не верил, будто человек вот так, прямо на глазах, может потонуть. Потонуть, когда рядом... в трёх метрах, другой...
- А-а-а-а! - закричал он, закрывая лицо руками.
Вскрикнула и шарахнулась в воздухе чайка.
И вдруг над водой раздался другой крик, более жуткий и хватающий за душу:
- Спаси-те-е... спа-си-те-е!..
На гребне волны появилось искажённое мукой лицо Белозерова - он ловил ртом воздух. Воронин бросился к нему!
- Стой! Держись!.. - закричал он. - Не обманешь?! Сниму жилет... будем по очереди! Не обманешь?!.
На Воронина смотрели расширенные, полные страдания глаза. Они не лгали. Говорить Белозеров уже не мог.
Воронин отстегнул с кнопок жилет, стал раздеваться. "Хорошо, что сразу снял сапоги... - обрадовался он. - Теперь бы их не снять..." Бормотал: - Держись... Потерпи немного!..
Когда поменялись, Воронин с ужасом понял, что долго так не продержится и кому-то из них всё же придётся тонуть. Кому? От него это теперь не зависело.
- Виктор! - окликнул его Белозеров. - Придерживайся... ты придерживайся за жилет... работай только ногами. Будет легче...
Воронин подплыл и осторожно взялся за лямки жилета. Он не сомневался теперь в Белозерове, но всё равно было ясно, долго так продолжаться не может.
Белозеров лежал на жилете, не пристегиваясь, поперёк, с закрытыми глазами. Тяжело дышал. Тянулись тоскливые, полные смятения минуты. Затем он сменил Воронина:
- Привыкни сначала. А то израсходуешься, тогда... - Он не договорил и сполз с жилета.
В следующий раз Воронин освоился и продержался на воде больше часа. Сил у него было ещё много, но кончились они у Белозерова. Отдых почти не помогал ему - начались острые боли в мышцах, он еле двигался. Всё зависело теперь от того, на сколько хватит Воронина...
2 раза стошнило и его. Но надо было плавать, потом меняться, затем лежать - без чувств, без движений, потом снова плавать. Они походили на заведённые маятники. Какой-то из них остановится. Весь вопрос в том, кто раньше?.. Тогда другой, возможно, уцелеет.
"А почему, собственно, должен тонуть я? - подумал вдруг Воронин, ложась в очередной раз на жилет. - Я и так сделал для него всё, что мог. А вот он, между прочим, соврал мне. Сказал, что слышал перед тем, как катапультировать, будто какой-то бомбардировщик начал передавать по радио координаты аварии. А до сих пор - ни одного вертолёта! Почему же не ищут?.."
Воронин посмотрел на Белозерова с ненавистью, резко оттолкнул его от жилета и, загребая ладонями воду, как вёслами, быстро отплыл от него далеко вперёд, не оглядываясь - страшно было. Хотелось пить, рябила от яркого солнца вода.
Когда перед глазами поплыли багровые круги, не выдержал и оглянулся - вдруг молча гонится и схватит за ноги? Однако Белозерова нигде не было, сколько ни смотрел. Неужто утонул и даже не закричал, не сказал ничего? Не могло такого быть - не верилось.
Воронин сплавал и назад, кружил на своём жилете, озирался - везде только волны, головы Белозерова не было и час, и вот даже больше. Неужто его уже нет на этом свете? Ни солнышка не увидит, ни Зинаиды, никого. И хотя Воронин должен был ненавидеть Белозерова из-за этой Зинаиды, никакого ожесточения к нему больше не испытывал, напротив - заплакал. Нет, не оттого, что стало жаль своего врага по-человечески - жалости не было, была, пожалуй, радость, что спасся - а плакал и страдал оттого, что было что-то унижено в нём самом, испорчено теперь на всю жизнь. Не будет уже прежней ясности и уверенности в своей правоте, останется только вечная и острая жалость к себе, вот как сейчас. На что ему это? За что?.. Так хорошо всё было: люди сочувствовали, оправдывали, на Зину смотрели с осуждением - в этом была какая-то сладость, хоть и с горечью пополам. И вдруг эти выкрики: "Не обманешь?!", "Не обманешь?!". И глаза, должно быть, при этом были испуганные, собачьи. Всегда знал про себя, что не подведёт, не обманет и не предаст - от других ждал того же. А теперь как? Жить-то как теперь, кто скажет? И что же выходит, если тебя прижмёт? А обижался на Зину...
Гул вертолёта раздался над головой, как гром.
Потом, зависнув над волнами, Воронина втянули вместе с трапом в салон, как обессилевшую большую рыбу. Дали пить. А затем началось самое страшное - спросили, не видал ли он, как спускался на парашюте Белозеров? Где? Он помотал опущенной головой:
- Это же ночью было... - И закрыл от страха глаза.
Больше его об этом не спрашивали: действительно ведь, ночью дело было. Другие вертолёты продолжили свой бессмысленный поиск, а вертолёт с Ворониным срочно пошёл на посадку.
В гарнизоне его положили в санчасть. Не успел обдумать, как вести себя дальше, что говорить, появилась Валя - единственная родная душа, бросившаяся сразу обнимать и целовать. Думал, все будут подозревать, сторониться, а тут вон как - сплошное сочувствие, слёзы и радость. Это и спасло Воронина от ненужного признания.
Труп Белозерова так и не нашли - почему-то не всплыл. А может, и всплыл, да не увидели. А там солнце, хищные рыбы... кто его знает, как оно там...
Зинаида со своим сыном уехала куда-то к родным, Воронин сразу после её отъезда женился на Вале. Жизнь продолжалась вроде бы, как и прежде. Только уже через полгода Воронин точно знал, почему ушла от него первая жена и что не будет с ним счастья и Вале - таким родился. Видать, в деда Авдея. Тот тоже развёлся с женой и жил один что-то лет 40. Бабушка Лиза, его бывшая жена, говорила про него: "Даже кошку за всю жись не погладил! А так - чесный был, хоч и суров, наговаривать лишку не стану. Дак у их, у Ворониных-то, однако, все в землю смотрели, чего тут..."
Сын родился у Виктора Воронина похожим на мать - вылитая Валя. На радостях Воронин выпил и, несмотря на ветер, холодный апрель на дворе, пошёл к морю и там, глядя на расходившиеся в шторме волны и сносимых бурей чаек, пьяно просил Белозерова, чтобы тот не мстил ему за судьбу. А кончил и вовсе не по-воронински:
- Господи! Сделай, чтобы Андрейка и характером пошёл в мать! Прости меня, господи!..
Ветер срывал слова и относил их к берегу. Пищали чайки, косо проносимые над горбами волн. И, словно живое, роптало вечное море.
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis0902/parus.jpg)