Растрепанные волосы. Распахнутый халат. Мятая сорочка. Обвисшая грудь. Она бежит. Догоняет. Хватает. Я увертываюсь от острого ножа, зажатого в ее дрожащей руке. Смеюсь - в уверенности, что это веселая, хоть и необычная игра.
Мою маму положили в лечебницу для душевнобольных. Меня распределили в провинциальную школу-интернат. Мы расстались.
* * *
Хороший день. Свежее утро. Легкий морозец щиплет нос и щеки. Перебираемся перебежками. Главный корпус - столовая - спальня.
В столовой праздничный обед. Новогодний. Густой борщ, мясо, каша и чай с пирогом. Мне досталась зачерствелая краюха. Посыпала ее сахаром, получилось вкуснее.
- Так, все, встали! - голос воспитателя. Громкий, зычный. Он приехал в нашу школу недавно. По распределению. С ним молодая жена и ребенок. Живут на территории интерната, в каптерке; ждут, когда освободится комната в поселковом общежитии. (Перед его приездом чулан очистили от старого хлама, вымыли пол хлоркой и внесли кровать.)
Наверное, в салфетку серединку пирога он завернул для семьи. Потом улучит минутку и сбежит от нас. Обнимет жену, поцелует дочку. Уже несколько дней они не выходят из своей комнатушки. Девочка температурит. Жена кашляет. (Простыли?) Мы все видим. Слышим. Следим за ними. Облепим с улицы обледеневшее стекло, растопим дыханием дырочку - и смотрим. Разглядываем их. Она у него красавица! Но злая. Заметит нас, погрозит кулаком и занавесит окно одеялом. Ненадолго. Тяжело жить в коморке без белого света.
Думаю, он плохо учился в институте. Иначе не попал бы в нашу глухомань. Вокруг территории интерната, за высоким каменным забором - гектары невозделанных полей. Красиво. Весной они зацветают большими красными маками.
Небольшой рабочий поселок - один маленький магазин, торгующий мылом, хлебом, водкой, и пять приземистых домов-пятиэтажек - начинается там, за полями, за проселочной дорогой, за тихой рекой. В поселке живут вольнопоселенцы. И зэки. Они присланы с "большой земли" на стройку консервного завода. И те, и другие спешат. Очередная пятилетка завершается. Не успеют. Учителя и воспитатели школы только про недостроенный завод и говорят. Им что с того, успеют или не успеют? Просто говорить больше не о чем.
Где-то далеко остались большие красивые магазины. Телевизор. И метро. Хорошо помню широкие улицы. Шумных людей. Аппараты с теплой газированной водой. И кажется мне, что тот мир был прекрасным.
- Встала. Быстро! Встала и пошла! Нечего тут нюни распускать.
Он толкнул меня сапогом. Не больно. Приехал недавно, а освоился быстро; старшие товарищи подсказали, как правильно обращаться с нами, интернатовскими: "Перед тобой - стадо баранов. Тупых и наглых. Ты их - плеткой, не стесняйся".
Наверное, они правы. Если бы Петр Валерьевич не поддел меня под ребро, я еще долго валялась бы, уткнувшись носом в снег. Одноклассники раскатали каток. Все проехали, смеясь. Я споткнулась, обняла липкий сугроб и расплакалась, вспомнив теплый дом.
Вскочила. Побежала за остальными. Спешим. Сегодня много дел. Через час - баня. А вечером - карнавал. За лучший костюм - подарок. Мы его видели, большого рыжего зайца. Он мне снился. Мягкий, плюшевый, с морковкой в лапках. К картонной короне нужно успеть приклеить серьги-висюльки. Я - принцесса.
В предбаннике холодно. Быстро раздеваемся. Сбрасываем с себя грязные вещи. Платья, чулки, майки, трусы. Дежурная по классу сложит все в мешок и унесет в прачечную, которая находится по соседству, через стенку. Свои трусы я пометила. Вышила на них букву "а". Если повезет, то через неделю, после очередной "помывки" я их найду. (Наши учителя между собой баню называют "помывкой". Почему?)
Десять резиновых шлангов, из которых течет горячая вода. Набираем воду в тазики. Из тазиков моемся. Брызгаемся. Смеемся. Тепло. Не спешим. Но он торопит. Ругается за дверью.
Зашли в одну дверь, вышли через другую. Все правильно. В предбаннике грязно и холодно. В раздевалке - уютно и тепло. На лавках лежат чистые вещи. Платья, майки, трусы, чулки (меняем раз в неделю). Стоим голые. Ждем. Петр Валерьевич разглядывает нас, отечески улыбаясь. Напротив меня задержался. Из вороха белья выбрал неизношенные трусы и новую майку. Почувствовала, что краснею. Обхватила рукой плоскую грудь.
Девчонки обратной дорогой подтрунивают надо мной: "Он тебя захотел", - смешно дуют в уши. Наслушались от старших глупых разговоров.
Говорят, учителя по ночам приходят к большим девочкам. Их спальни в другом крыле корпуса. К тому (заднему) крылу ведет не наша лестница, а на первом этаже, между нами и ими, сидит ночной дежурный воспитатель. Так что не проверить, правду ли говорят; не подсмотреть, не подслушать. Через него не прошмыгнуть.
Приходится верить на слово, а девчонки любят приукрашивать. Они говорят, что Филипп - завуч - обязательно женится на нашей Тане, как только та получит аттестат. Посмотрим. Скоро выпуск. Если так, она поселится в его квартире. Родит ребеночка. Станет счастливой. Она очень красивая. И добрая. И милая. Господи, сделай, пожалуйста, чтобы Филипп женился на нашей Тане.
Моя корона великолепна! Ни у кого такой нет! Ни у Светы, ни у Даши, ни у Лельки. Они, как и я, тоже принцессы.
На тряпичные бигуди накрутила волосы. Пока шла (от банно-постирочного комплекса к спальному корпусу для девочек пять минут тихого ходу), они подсохли. Мне повезло, у меня волосы непышные, сушатся легко, накручиваются быстро, а Лелька, сидящая напротив (наши кровати рядом), до вечера будет мучиться. Она еврейка, в младших классах ее всегда стригли под Чапаева.
- Давай, помогу. - Просушиваем наволочкой ее непослушные завитки, прядь за прядью.
- Спасибо.
Мы опаздывали. Я и Лелька. (Черт меня дернул предложить ей помощь.) В актовом зале включили свет. Зажглась люстра. И елка. Из окон спальни видно, как подтягивается народ. Девчонки-старшеклассницы идут не спеша, парами. Наши бегут галопом, гурьбой. Спотыкаются. (Скользко.) Налетают друг на друга. Путаются в карнавальных костюмах.
Из-под матраса достала черный карандаш и тушь.
- Откуда у тебя? - округлила глаза моя подружка.
- Нашла, - соврала я.
Мамина тушь, ее карандаш. Я успела их взять с собой, когда меня увозили из квартиры. Прятала сокровища несколько лет. Вот теперь пригодились.
В парадную дверь не вошла, не протиснулась. Загородив проход, толпились воспитатели, нянечки, учителя. Локти в нос. Гляжу поверх. Вижу своих. Водят широкий шумный хоровод вокруг пышной елки.
Подобрав подол длинного платья, обежала здание. Пожарная лестница. Черный ход. Не свалиться бы с обледеневших ступенек. Дверь раскрылась нараспашку. Меня ждали?
В проеме Петр Валерьевич. Не хмурый. Улыбаясь, спрашивает: "Где была, красавица?" За ним сцена и тяжелый бархатный занавес, за которым - праздник... Свечи-гирлянды. Большие валенки, маленькие туфельки.
Сломались самодельные шпильки, треснули, выскочили из волос; накренилась набок картонная корона. Замерзли руки, покрылись цыпками - запихнула их в карманы пальто, грею. Стою смирно. Обежать воспитателя не решаюсь. В главном здании интерната, учебном корпусе, есть карцер. Я его видела. И Лелька видела. Если спуститься с первого этажа в подвал, уткнешься в железную дверь, на которой висит огромный замок. Не ржавый, хорошо смазанный маслом - замок часто открывают, дверью пользуются.
До какого-то времени я думала, что "карцер" - это комната, обычная маленькая комнатушка под лестницей, как чулан, или каптерка, в которой хранится старый хлам. И Лелька так думала.
Однажды мы с ней тихо играли под лестницей: наряжали глиняную куколку в нежно-зеленую одежду, юбочку и кофточку, белыми швейными нитками подвязывали "молочные" листочки (в саду распустились яблоньки). Железную дверь открыли завуч и дворник, крепко выругались и зачем-то спешно ушли наверх; по ступенькам над нашими головами гулко протопали тяжелые шаги. В приоткрывшийся дверной проем заглянули не из любопытства, а по привычке подглядывать. Уткнулись в темноту. Наткнулись на старые швабры. И - мальчика. Он подпирал спиной большой жестяной бидон, в котором летом привозили молоко; он словно боялся, что пустой бидон упадет и выкатится. Мальчик был не из нашего класса, но из нашей школы, мы видели его раньше. Подошли ближе, потрогали руки, лицо. И пожалели о том, что сбежали и не ушли со всеми в актовый зал смотреть надоевший фильм.
Петр Валерьевич согнулся, терпко дыхнул мне в лицо. Резко пахнуло чесноком. Вчера на ужин давали куриные котлеты из протухшего фарша.
Он поправил мою прическу. Весело спрыгнул со сцены. Подошел к Деду Морозу. Обнял жену.
Мне вручили розового зайца. Приз за лучший карнавальный костюм. Ночью плюшевая игрушка согревала меня теплыми боками. Знобило.
Они разбудили меня криком. Шумом. Сквозняком. (Распахнулась дверь в спальню; раскрылось окно над головой, хлопнула фрамуга.)
- Прасковья, вставай! Посмотришь на червяка, пока он не уполз. Огромного такого!..
Хохот. Девчонки увлекли меня в туалет. Пять толчков. Один рукомойник. Гельминт - длинный и плоский, живой, шевелился у чьих-то рваных башмаков. Чьих? Варькиных? Она выпростала красного гельминта?!
Не успела понять. Навалились телами. Били кулаками. Не скрывая своих искаженных лиц, они жаждали справедливости и возмездия. Розовый заяц третейским судьей сидел на рукомойнике (водрузили заранее). Зимние каникулы начались.
В девять утра пришел Петр Валерьевич. Накричал за неубранные постели (не успели застелить койки). Разозлился из-за разбросанных вещей (нашел в коридоре зайца).
* * *
Шаг за шагом. Приручая. Приучая. Я не хотела в ПТУ.
Использовала. Воспользовалась. Его возможностями и связями. Поступила в престижный столичный вуз. Семнадцать лет.
* * *
Негнущаяся спина. Помидоры перед глазами. Крупные. Спелые. Ящики в руках. Испарина на лбу. Окрик. Обед. Железные миски. Горячие макароны. Теплые опарыши. Мы не брезгливые, мы голодные.
Жаркий полдень. Солнце в глаза. Стройотряд. Советская страна.
К подруге приехал парень. Нашел ее. Обнял. Прижал. Унес. Позавидовала. Я одна. Утерла слезу. Выпила ее компот.
После обеда опять ненавистные ящики. И надзиратели-преподаватели. Смотрят похотливо на наши упругие зады, задранные кверху. Они давно без жен.
Норма за себя и за нее. Подошла машина. Загрузили ящики с помидорами. Закончился рабочий день. Солнце на западе. Девушки запели. Громко, звонко. Спешим в деревню. На водопой. На нары.
Нас разместили в бывшем лагере для заключенных. Барак на сто сорок человек. Весело. Радостно. В деревне дискотека. Наряжаемся. Красимся. Причесываемся. Нам совсем не интересны деревенские парни, простые и неказистые, но своих, вежливых и умных - раз, два и обчелся. На всех не хватает. Идем гурьбой. Моя подруга и ее любимый рядом. Спокойно.
Танцы до утра. Не выдержу. Собираюсь в обратный путь. Черной ночью. Глухим полем. Одна. Топаю. Спешу. Кто-то догоняет. Толкает сзади. Падаю. Не вижу лица, слышу сбивчивое дыхание. В шею. Их несколько. Сколько? Отбиваюсь. Кричу. Умолкаю. Затихаю... Ковыляю полем. Сама. Волочится рваная юбка. Единственная. Жалко. Жалко до слез. Рыдаю. Приползаю. Падаю на голый матрац. (Забыли завести чистые простыни.) Засыпаю. Снятся помидоры. Огромные. Мясистые. Красные. Вульгарные.
Просыпаюсь. Солнце. Яркое, радостное. Кто открыл окно?
Собираемся в поле. Не позавтракав. Завтрак завезут позже. Часам к десяти притащится к рядам томатов старая телега. На ней - ржавые бочки. В них - теплый сладкий чай и холодная каша. Хорошо.
Густые грядки мельтешат перед глазами. Ящики в ногах. Они мешают пробираться вперед. Путаюсь. Кто-то кричит: "К Вале Вася приехал". Вася - парень моей подруги. Хороший. Славный. Любящий. Приехал издалека. Нашел. Счастливая. Она бежит к нему навстречу. Протягивает руки. Обнимает за шею.
И мне кажется, что все это я уже видела. Где-то. Когда-то. В кино? Позавидовала? Нет. Пожалела себя. Придется работать и за нее.
Обед. Жалкий. Жаркий полдень. Привезли макароны. Каждый день одно и то же. Кормят гнильем.
Поели. Набили брюхо. Растянулись на отбракованных ящиках. Пришли преподаватели. Стали заигрывать. Несчастные. Их жены далеко, а они мучаются. Но нагло не пристают. Боятся. В нашем отряде дети горкомовских работников. Престижный вуз.
После обеда опять бесконечное поле. Рухнула носом в скисший помидор, решив, что никто и не заметит. Устала.
- Ты что это разлеглась тут?! - окрик. Увидели. Надзиратели.
Идем мимо разрушенной церкви, зияющей выбитой дверью. Проходим вдоль кладбища. Громче звучат девичьи голоса. Испугались? Глупые. Спать на нарах не брезгуют. Смешные. Второкурсницы.
Собираемся на дискотеку. Я не пойду. Внутренний голос не велит. Прислушалась. Я остаюсь. Одна в бараке. Девчонки там, на сельской дискотеке, будут плясать до утра. Моя подруга и ее парень тоже собираются. Ему нельзя находиться в лагере. Ее могут отчислить из института. Завтра рано утром он, никем не замеченный, уедет, чтобы никогда не вернуться. (Отчего-то знаю.) А сегодня они еще счастливые. Но мне нет дела до них. Мне бы выспаться.
Очнулась. Беззвездная ночь. На краю постели валяется рваная юбка. Вою. Сколько их было? Не помню. Не хочу помнить. Не хочу знать. Забвение. Тревожный сон.
Утро. Утро нового дня. Теплое. Мягкое. Спокойное. Мы собираемся на работу. В поле. Что происходит? Со мной? Здесь? Сегодня? Одно и то же. Одно и то же... Я предчувствую, что случится. Произойдет. Состоится. В новом суетном дне.
Поле. Грядки. Помидоры. Приехал Вася. Парень подруги. Она побежала. Он развел руки. Обнялись. Я заорала. Громко. Страшно. Истерично. Понеслась в обратную сторону. От них. Услышала: "Позавидовала. Чужому счастью позавидовала".
Упала в густую траву. Зарыдала. Припекло солнце. Полдень.
Что-то не так. Что? Ушла в тень. Зашла в полуразрушенную церковь. Ни окон, ни дверей. Серые стены расписаны белым мелом. Читаю: "Возвращайся, Прасковья". Чужое послание. Чье-то. Мне?
* * *
Проснулась не в настроении. Босиком прошлепала на кухню. Включила электрический чайник. Тонко нарезала сыр. Нехотя проглотила скучный бутерброд.
Спешит. Уйти. Выйти из квартиры. Ускользнуть.
Что за жизнь у нее? Она - нежная и мягкая. Кто сделал ее беспокойной?
Ее муж встретил девушку. Он живет в их общем доме. В ее большой квартире. Пока не ушел. Жалеет.
Невозможно вместе. Нельзя порознь. Она бродит по просыпающемуся зябкому городу. Прислоняется к каменным стенам старых домов. Воет. Ей никогда не было так больно, как теперь.
В какой-то другой жизни на пыльном полу осталась лежать маленькая девочка Прасковья. Сглотнув комок подступившей тошноты, забросила грязные трусы за толстые ножки старого фортепьяно (потом их обнаружит уборщица, вытащит шваброй; станет ругаться, шуметь, искать виновницу; не найдет).
Нельзя так любить мужчин. Нельзя. Нужно отпустить его, как она отпустила морозный день карнавала. Теперь он, холодный и далекий, маленькой сосулькой звенит на порывистом ветру.
Море летних цветов. Пышные клумбы пестрого юга. Старшие девочки готовятся к выпускному балу. Воровато срезают розы, ромашки, георгины. Подкалывают их к одинаковым гипюровым платьям. Платья остались после прошлого выпуска. Их привозят раз в три года, следующие девочки-выпускницы наденут эти же. Ушьют, постирают. Прикроют несмываемые пятна пестрыми брошками, комсомольскими значками, цветами.
Она была дежурной по классу. Подбежав к банному комплексу, зашла в предбанник. Стала торопливо запихивать грязные вещи в холщовый мешок. Очень хотелось успеть к началу праздника - выступлению учителей, последнему звонку для выпускников. На школьную линейку соберут все классы; приведут младших, придут старшеклассники. Сероглазый Миша учится в девятом "б", и у него нет девушки...
Странный звук, доносившийся из помывочной, отвлек от размышлений.
Струя горячей воды. Из-за пара она не сразу заметила лезвия, лежавшие возле гипюрового платья. Постучавшись в окно прачечной, испуганно крикнула в приоткрытую форточку: "Тане плохо!" Она не знала, был ли там кто-нибудь.
Сказали, что она умерла, отравившись лесными ягодами. Опрокинув навзничь тот день, она затоптала его в мягкую податливую почву (прошел скорый летний дождь - теплый ливень с громом и молнией). Правильно.
Она умеет. Она знает, как забывать. Стройотряд. Второй курс. Униженная Прасковья. Где она? В душных краях...
Ей нельзя умирать.
Купила билет на утренний рейс. Вернулась неожиданно. Ее встретила чисто убранная квартира, намытые полы и окна. Она приняла заспанную девушку за новую домработницу. Протянула ей пальто и сумку.
Они ушли спешно, вдвоем. Потом он вернулся.
Нужно отпустить его. Выпустить флакон из рук.
Рассыпались таблетки. Покатились желтыми кругляшками по дороге. Ударились о свежевыкрашенный бордюр мостовой. Встало солнце. Проснулись люди. Заспешили мимо.
Он вошел в комнату. (С тех пор, как у него появилась девушка, они спали в разных постелях, комнатах: он перебрался в гостиную, на диван, а она осталась в супружеской кровати, в спальне.) Тихо произнес: