Сычёв Сергей Федзерович
Любовь на паперти

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сычёв Сергей Федзерович (serzh.sichyov@mail.ru)
  • Размещен: 21/12/2009, изменен: 21/12/2009. 141k. Статистика.
  • Статья: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта повесть влючена в сборник моей прозы.Повествует о людях, нашедших любовь, в пожилом возрасте, и о её безвозвратной потере.

    •    ЛЮБОВЬ НА ПАПЕРТИ
      
      
      
      
      
       Анна Никитична привыкла к размеренному распорядку дня. Утром храм, затем обед, и снова храм. И так она к этому распорядку привязалась, что и жизни себе не представляла без утренней молитвы, без службы, без перезвона монастырских колокольчиков, знакомых, что каждый день встречала там. А тут? Ну, надо же! Всё кувырком пошло. А началось с того, что в комнате, в её квартире, поселился отвратительный мужик, так она считала. Мало того, что безбожник, но ещё и пьёт, и матерится, как будто, тут не женщина живёт. А главное, не слушает её! На замечания, по поводу сожительства, не реагирует, полы не моет, какого-то там чижика завёл, и всё навыворот, назло ей норовит. И уважения к даме - никакого. Её к себе не приглашает и на контакт - соседский - не идёт. Сначала он представился артистом, культурно разговаривал и даже брился каждый день, пока им пенсию не принесли. Потом такой запой начался, что всех святых изматерил, её недобрым словом вспомнил, детей каких-то называл. Вот и сегодня, она, как человек, с утра поднявшись рано, захотела в туалет, рысцой направилась к нему. И что же там? Закрывшись в нём, она хотела, было, присесть на унитаз, но, тут же, заорала дико:
       - Ну, вашу мать! Петрович, ты нагадил? Вот куда теперь? Ой, мамочки, быстрей, быстрей!
       И выбежав оттуда, в комнате своей нашла ведро. Стараясь примоститься, ерзала на нём, как на седле. При этом всё кричала:
       - Господи, как неудобно-то на нём сидеть. Ну, я посмотрю, я прослежу, куда ты побежишь, волчара позорный! Я тебе своё ведро не дам!
       Истошный крик, наконец, поднял соседа. Он среагировал мгновенно, из-за двери раздался ответ:
       - Чего орёшь с утра, как оглашенная? Как Галилео на костре.
       Многострадальную Анну возмущало, как можно не убрать за собой? И Галилео был, наверняка, такой же! Недаром на костре его сожгли.
       - Ты унитаз забил? Иди и чисти! Нечего в постели валяться, когда в доме сантехника нарушена! - Анна Никитична, справив нужду, двери открыла пошире. И, подбоченясь, ждала неприятеля во всеоружии, готовясь к войне.
       Враг появился. В майке помятой, в трусах по колено. С мордой опухшей, руки трясутся; ноги, как спички, живот, что арбуз. И этот вояка, пошёл в наступленье, как заорал:
       - Я тебе не асенизатор! Не забывай, с кем говоришь! - он гордо приосанился, нахмурил грозно брови. - Я, между прочим, сын Павлика Морозова! Меня в деревне даже собаки боятся! - и, выпятив губу, он смачно сплюнул... Себе на трусы.
       - А зачем же ты, Павлик, в туалете нагадил?
       - Кто? Я нагадил? Я нагадил? - сын Павлика негодовал. - Да! Это я нагадил! И что же? - добавил он мирно.
       - Интересуюсь просто. Ведро тебе не дам! - принципиально и категорично заявила Анна.
       Уничтожающим взглядом, после которого не остаётся ничего живого на сто вёрст в округе, сосед взглянул на Анну! Той, хоть бы что! Затем промолвил величаво:
       - Оно без надобности мне. Я эту жидкость буду пить! Ещё Господь сказал: " Пей из источника своего!"
       - Так что же ты раньше молчал? Я бы тебе налила по-соседски! - Анна засуетилась, стала искать подходящую посудину, но столь широкий жест не вдохновил соседа, он постарался скрыться в комнате своей. Дурная баба, что с неё возьмёшь?

    - Встанут ни свет, ни заря и гавкают, как собачонки, - уже на своей половине, бубнил себе под нос Фёдор. - А всех делов-то, туалет забит! Вот невидаль какая! Подумаешь!

       Да не царское это дело, клозеты вычищать.
       Вот так, с мирной перебранки, в любви и согласии и начался очередной суетный день. Он обещал быть солнечным и добрым, неся в квартиру стариков свет, любовь, немного пищи, гостей незваных, ну и пенсию, возможно. Подошло время, и Анна стала собираться в храм, надеясь на удачное утро. Ну, а Петрович пташку покормить решил. Смёл крошки хлеба со стола, и к птице подойдя, запел, как соловей, так мягко, нежно. Можно сказать, на глазах у природы рождался другой человек с открытой душой и добрым сердцем.
       - Чего молчишь, пичуга? Есть хочешь? На, пожуй, - аккуратно насыпая крошки в клетку, жалостливо бормотал. - Вот надо ж, Божья тварь! Жрёшь, совсем как лошадь! На тебя никаких закромов Родины не хватит.
       - Ты бы лучше о себе позаботился, - услышала его Анна. - Самому жрать нечего, а он животное завёл. Вот вместе ноги и протянете.
       - Не слушай бабу глупую, клюй зёрнышки, и мы с тобой споём! Ты петь-то хоть умеешь? Подтянешь мне? - он отряхнул руки и огляделся, не зная, чем заняться дальше.
       В недолгих сборах на работу справедливый гнев улёгся, нельзя же грех в душе носить, тем более что Бог ведь может не простить, а ей нужна его забота. Ведь кто, кроме него, может принять участие в её нелёгкой судьбе? И Анна с благостью направилась к соседу. Тихонько постучала в дверь, промолвила:
       - Не пей ты эту гадость! Я дам тебе ведро, - но на её заботу никто не отозвался, никто не откликнулся на зов её души. - Я ведь тебе добра желаю. Встали бы вместе, сколько б нам дали! Устала я тебя кормить, - тишина за дверью стала раздражать. - Да если бы не я, ты бы в ящике давно лежал!
       Его молчание переходило все границы. Такую невоспитанность могли стерпеть святые, а ей пороки не чужды. В сердцах она могла наговорить такое!.. Вот и сейчас, стараясь досадить соседу, она заголосила, пробуя сопрано:
       - Вот ведь, люди добрые, что на белом свете творится! Несчастная женщина, ветеран труда, инвалид по здоровью, губя свои силы, на исходе лет обузу взяла на себя! - она передохнула, облизнула губы и с новой силой завыла, призывая соседа к благоразумию. - Здоровый мужик, на плечи мне сел! Да хоть бы родственник, какой, а то сосед коммунальный! Я, почему, кормить тебя должна?
       Дверь тут же открылась. И вместо благодарных слов, которые дождём посыпаться должны, её же упрекнули! Что, мол, она всю пенсию его в расход пустила. Что он, как брат, с ней делится последним. И пьянку эту задумала она! А он, как патриот, как прихожанин истый, всё отдал до рубля и кильку в банке ей оставил! Чтоб не голодная стояла на ветру, сознанье чтоб не потеряла. И что ведро своё пускай себе засунет в... А под конец вообще оскорбил:
       - Нет, прав был древний Паллад, когда говорил: "Всякая женщина - зло, но дважды бывает хорошей. На ложе любви или на смертном одре". - Петрович хотел было уйти, но Анна Никитична так взбеленилась! Что-то задело её - то ли древний Паллад, то ли современный философ за дверью, но ей захотелось ответить.
       - Ой, я сейчас описаюсь! Ты ещё ложе любви помнишь? Да с кем это ты там лежал? К тебе женщины уже лет двадцать не ходят! Ты уже не помнишь, как это делается, с какой стороны подходить!
       - Помню! - возразил Петрович. - Я помню чудное мгновенье...
       - Вот, вот! Одно мгновение в памяти и осталось, а остальное всё растерял, - сделала заключение Анна.
       - Молчи, несчастная! Что можешь знать ты обо мне? У меня этих женщин было, что песчинок в море! Да когда я выступал на сцене театра, ко мне в гримёрку толпами ломились! У меня половина России в любовницах ходила! Быть может, даже дети сироты остались. Безотцовщина, так сказать! По свету шастает, по углам мыкается, - Петрович начал горделиво-патетически, а закончил со слезами на глазах от жалости к сиротам брошенным. - Кровиночки мои, за что вам наказание такое?
       - Вот ты им и напиши, своим сиротам, пусть материально поддержат папашу.
       - Негоже мне унижаться! Есть законная дочь! Так сказать, веточка от древа жизни, - пояснил Петрович. - Письма мне пишет. Обещает приехать.
       Все эти напоминания о дочке Анна Никитична слышала не раз. И считала, что врёт сосед безбожно! Нет у него никого. Ему бы вцепится в неё и держаться, пока она ещё благосклонна к нему. А то ведь и другой найдётся.
       - Покажи. Покажи письмо! - ехидно прищурив глазки, попросила она.
       - Недостойна ты читать такие письма, - на корню присёк её наглую выходку Петрович.
       - Да никто тебе не пишет! Никто тебя не любит! Кому ты нужен? Только я дура за тобой и ухаживаю. И за что мне такое наказание?
       Вот эта бабская базарность так раздражала иногда. В другой час убил бы просто! Что стоило смолчать? Нет, надо ковырнуть, поддеть живое! Разбередить рану. А как кровь покажется, тогда и пожалеть. Нет, рядом с бабой жить - это всё равно, что на погосте пребывать. Того и гляди, что доведёт туда. А обратно ведь возврату нету.
       - Ненавижу! Ненавижу тебя! Давно ненавижу, принципиально! Я ненавидел тебя, когда ты была ещё в утробе, когда ещё не родилась! В тебе кричит злоба за собственную жизнь. Что ты ребёночка не родила, кровиночку свою не воспитала. Всё шастала по мужикам и удовольствия справляла. - Петрович распалился, не надо, было, ей и начинать, но пусть теперь подумает над этим. - Ты даже не сознаёшь, где обретает душа твоя!
       Ведь ты стоишь у храма! И знать должна слова Христа: "Если вы будете любить любящих вас, какая вам за это награда?"
       Анна Никитична сникла, взор её потух. Прав он был, сосед её проклятый. Не успела она личной жизнью заняться. И мужиков-то было у неё - всего штук десять, может двадцать, какая разница теперь. Она не стала больше спорить, зачем усугублять? А робко так спросила:
       - Это ты что ли меня любишь? Да я от тебя, кроме матерков, и не слышу ничего. То иди к маме такой-то, то ещё куда иди...
       - Это я для связки слов, доходчиво чтоб было, - уже мягким голосом, и как бы извиняясь, пролепетал сосед. - Возможно, я не прав, но ты уж извини. Худого я тебе не сделал, ругаться нам за унитаз не должно, ведь всё равно дерьмо! Пройдёт, зачем врагами быть из-за фекалий? - И ненадолго задумавшись, закончил. - А если во мне и нет любви, так не моя вина. Во мне угасло всё давно, кроме веры святой. Душа, увы, не выстрадает счастья, но может выстрадать себя.
       Возражать Анна не стала, но не преминула заметить, причём, спокойно так и равнодушно:
       - И вера твоя не правдоподобна. В храм ты не ходишь, милостыню не раздаёшь. И мысли у тебя паскудные! Поганые!
       - А кому раздавать?- спросил её Фёдор. - Ты же мне мою милостыню и принесёшь. Если не пропьёшь по дороге.
       - Так ты не мне подавай, нас там много стоит. Выбери, кого жальче, и подай. Но не об этом я, - она участливо, проникновенным голосом, стараясь подобрать слова, заговорила о том главном, что зрело в ней не первый день. - Ты артист! А это звучит гордо! Прикинешься слепеньким, палочку возьмёшь, а я как вроде поводырь. Знаешь, как заживём? А то ведь что? Намедни один дедок, причём благообразный, затащил в подворотню меня, забрал всё подаяние и изнасиловал, подлец! А были бы вдвоём, ему уж тут никак!
       - Секс тебе в радость! А я-то думаю, с чего ты макияж наводишь? В милицию не обращалась по поводу разврата?
       - Сейчас вот, побежала! - Анна гордо выпятила грудь, верней, скелет подобрала. - Я не гулящая, какая! Что люди скажут обо мне? Я честно подаяние прошу, мне лишнего не надо. Так, на хлебушек да на морковку, да вот тебе на опохмелку. А ещё чёрный день впереди.
       - Впереди я вижу гроб и в белых тапочках тебя, обложенной кусками хлеба.
       - Ах, так! Ну и подыхай голодный. Я с тобой делиться больше не буду, - и она повернулась, чтобы уйти.
       - Да от кусков твоих свинью стошнит! Тебе и хоронить придётся, а это для тебя в пять раз дороже встанет, - такой убедительный довод должен был произвести впечатление, но не произвёл.
       Никитична, как отрезала:
       - Но это только раз - не постоянно!
       - Да пойми ты, глупая баба, - остановил её Петрович, - меня там узнать могут.
       - Во-первых, ваши в церковь не ходят. А во-вторых, ты, что ли, виноват за пенсию свою? - малиновый перезвон, доносившийся с улицы, не дал ей договорить.- Вот уже и колокола звонят. Опять на службу опоздала.
       Трёхэтажный дом, где они проживали, стоял на взгорье, из окна был виден и монастырь, и цепочка людей, шедших на утреннюю службу. Видно было, как коллеги Анны Никитичны, уже выстроились вдоль дороги и дружно крестились, прося милостыню. Кто-то сидел, вытянув култышки ног, кто-то прыгал на костылях, демонстрируя свою беспомощность, а кто-то просто стоял и желал всем проходящим доброго здоровья и всех благ. Анна взглянула из окна на эту братию и заторопилась.
       - Ладно, сиди дома, сегодня без тебя управлюсь!
       - Вот! Можешь ведь! - Петрович вытянул вверх руку и указательным пальцем потыкал в потолок. - Можешь здраво рассуждать! А всё дурочкой прикидываешься.
       - Надоел ты мне.
       - Ладно, ладно. Смотри, веди себя прилично. Дедкам повод не давай. И платочек, платочек повяжи, чтоб распутством не так отдавало.
       Анна Никитична стояла уже на пороге, и второпях чуть было не забыла сделать последнее наставление.
       - Я сама прекрасно знаю, что мне одевать и что мне делать, - и приказным тоном добавила, - унитаз вычисти, как можно без туалету. И никуда не уходи, я поесть что-нибудь принесу, - и она быстро-быстро засеменила к товарищам, подругам по работе святой.
       - А куда мне идти? Сортир буду чистить, - прокричал ей вслед Петрович, а про себя пробормотал, - вот баба чёртова! Пристала тоже. Какой из меня слепенький? Убогонький?
       После её ухода он, хоть и нехотя, но всё же, приступил к чистке канализации. Там и делов-то было ровно на десять минут. Но уж работать, так работать, заодно он и пол вымыл у себя в комнате, хотел и окнами заняться, но там возни много, пусть так стоят - есть не просят. А есть он, кстати, хотел. Как назло холодильник никто не заполнил продуктами, никто не позаботился о герое-пионере. Вот так живёшь, думаешь, что ты из себя что-то представляешь, а на поверку оказывается, что ты простое статистическое лицо, каких много по России болтается неприкаянных. Фёдор ещё немного походил,
       порассуждал о себе, об участи таких, как он, обездоленных, униженных. Но какой смысл думать, мозги сушить? Мир не изменить. И чтобы убить время до прихода Анны, она ведь обещала в магазин зайти за продуктами, решил помузицировать. Достал из футляра баян, на котором играл ещё в далёком детстве, учась в музыкальной школе, и заиграл. Да так жалостливо заиграл, да запел, что даже мебель заскрипела, и двери стали открываться. Это незаметно для него вошла Анна и присела на краешек кровати. А он всё играл и пел, как бы не замечая единственного благодарного прослезившегося слушателя. Закончив, он сдвинул меха баяна, спросил:
       - Это ты?
       - Я, Феденька. Ты дома, да?
       - Нет, я ушёл. А куда, не скажу. Так как тайна сия мне не известна.
       - Развратник ты, Федя. Наизнанку меня выворачиваешь. Ты вот играешь, будто душу мою на виселицу несёшь, - она всхлипнула, вытерла слёзы и закончила, - а она плачет, душа-то моя, слёзками обливается, прощения просит.
       - Разве ж душу можно повесить?- усомнился Фёдор.
       - Можно, Феденька, можно. Да ещё и гвоздиками всю утыкать, чтоб маялась подольше, - пояснила Анна, скорее себе, чем ему. - Но не будем об этом. Ты посмотри, чего я принесла! Мы с тобой сегодня гулять буде-ем, - загадочно и мечтательно протянула она. - Хочешь гулять? - она стала доставать купленные продукты и складывать их на стол.
       - Грешно в нищете пировать. Но на то мы и грешники! - он смотрел на это изобилие продуктов и думал, что всё-таки неплохая баба попалась, хозяйственная. - А где злодейка с белой наклейкой?
       - А твою блондинку я отдельно завернула. А чё нам? Посидим, может, в этом вся и радость? Я, Феденька, у тебя стол накрою, ладно? - и не дождавшись ответа, в знак его согласия, чмокнула небритую щеку.
       - Странное ты существо! Ну, какая разница, где накрыть? Главное - суть!
       Фёдор принимал всё, как должное, не обращая внимания на её сентиментальность. Бабы, они все такие, лишь бы целоваться, не сознавая, что в мире не спокойно, что нет стабильности в стране, что нужно думать о больных, голодных детях, что на лекарства надо бы им дать. Нет, им подавай любовь и чувства, ну дуры, одним словом, что с них взять? - "Бабы дуры, бабы дуры. Бабы бешеный народ! Как увидят помидоры, так и лезут в огород!" - прокрутилось в уме.
       - Я и колбаски купила. Когда мы её последний раз ели? Не помнишь? И я не помню. Иди, стаканы сполосни.
       То ли почуяв запах амбара, то ли её разбудили, но в клетке запрыгала птица. Взглядом нахальным на Анну взглянув, ей подмигнув, прокричала:
       - Карр-р! Карр-р!
       - Ты посмотри, обрадовалась как! Сейчас решётку всю сломает. Вот ведь, даже пташка, божья тварь, опохмелиться просит!
       - Зря ты из неё алкашку сделал, - укорила его Анна. - Садись и наливай.
       Фёдор не заставил себя долго ждать, он по-хозяйски налил себе в стакан, соседке рюмку предложил. И только, было, тост хотел сказать, как снова раздалось:
       - Карр-р! Карр-р!
       - Да налью, налью тебе, подлюге! Только не кричи! Не забывай, что пьянство есть великий грех! - С досадой, что его перебили, в пробку от бутылки плеснув немного водки, он дал её вороне, та с благодарностью кивнула и тут же выпила за здравие себя.
       - Как ты о своей подруге заботишься, диву даюсь, - приревновала Никитична.
       - Одна она у меня осталась, на старости лет мне внучку заменила, - он снова поднял стакан. - Ну, о чём пить будем?
       - Давай за любовь, это так романтично!
       - В твоём-то возрасте? - Петрович удивлённо поднял брови. Ну, о любви, так о любви. За какую? За первую иль по порядку?
       - Которую мы ждём! - они выпили, Анна стала закусывать, а Фёдор уже наливал по
       второй.- Ты поешь, поешь. Я угощаю.
       - Я ем, - он взял кусок колбаски, понюхал. - Мяса нету в ней, - и без всякой связи ляпнул, - а вот любовь - есть Бог! Ещё древнее знание говорит: никто не сможет увидеть себя ни в воде, ни в зеркале без света. А свет наш - вера!
       - Ну, да! Ну, да! Я вот прям себя и не увижу! - усомнилась Анна. - Я хоть и верую не очень, а вот любить всегда готова.
       - Слушай сюда. Однажды Будда сидел перед стеной. И к нему пришло озарение, он увидел, что скрывается за ней!
       Если Фёдора тянуло на философские мысли, то Анна была более прозаична. Она ёрзала на стуле, передвигала на столе посуду, ей явно чего-то не доставало. Она ещё сама не могла уловить, что её так взволновало? Что заставило сердечко учащённо биться? Это витало где-то в воздухе - непознанное, необъяснимое. Проявлялось в запахе, кружило голову, дурманило мозги и сладко туманило взгляд.
       - Чудно! Вот ты образованный, я нет. А за столом сидим, как равные. Выпиваем вот. И я тебя понимаю.
       - Это хорошо.
       - Говори тост, я жду! - Никитична неторопливо подняла рюмку и прониклась вниманием.
       Фёдор торжественно встал и столь же торжественно вымолвил:
       - Чтоб жить нам с тобой долго! - он помолчал немного и добавил. - Но мучительно!
       - Молодец! Хорошо сказал. Но почему мучительно?
       - Потому как в муках, искупаются грехи наши тяжкие.
       Они выпили, поели и Фёдор продолжил:
       - Так вот, сидит он перед этой стеной...
       - Кто сидит? - переспросила Анна. Она пропустила начало, потому что всё ещё старалась поймать то неясное, и волнующее, что будоражило её. Оно было где-то рядом, вот-вот и она коснётся его рукой, и уже не отпустит.
       - Да Будда, твою мать! Ни хрена не видать, а он сидит! Упрямый был мужик. И вдруг увидел, представляешь?
       - Чё увидел-то?
       - А я знаю? Озарило его!
       - Вот теперь понятно. Больной был. И что дальше?
       - Всё.
       Анна долго сидела, задумавшись, старясь понять, о чём это он? Чё разглядывал этот мужик, на стене? Обычно на стенах и на заборах пишут одно. И чё над этим думать? Всё ясно.
       - Ты вот, всё о религии. Но ведь это така тайна, така тайна! Ты мне другое скажи, я тебе нравлюсь? - она пытливо прищурилась и загадочно заулыбалась. - Как женщина? И почему ты за мной не ухаживаешь?
       - Постоянно наливаю. - Фёдор сделал вид, что не понял намёка.
       На голодный желудок, водка действовала безотказно. Оба они уже захмелели, но Анна, по-видимому, совсем раскисла, потому, что она вдруг поднялась со стула и пересела на кровать. Зачем-то приподняла юбку и томно позвала:
       - Иди ко мне.
       - Куда?
       - На кровать. Сегодня я буду принадлежать только тебе!
       - Зачем? Мне не надо.
       - Почему? Ты такой эротичный, - она повертела в воздухе рукой, как бы подбирая подходящие слова. - Такой притягательный, обаятельный, находящийся в рассвете сексуальной зрелости мужчина, и я, нежная и хрупкая Джульетта! Иди же, глупенький, ко мне.
       - Но я не готов. Надо было предупредить как-то. Заранее известить. - Фёдор выдержал паузу. - Тут вот водка есть, может, лучше ты ко мне?
       - Нет, нет. Оставь на потом. - Анна лежала уже вся разморённая, истомившаяся желанием. - Обними меня, поцелуй. Я вся твоя.
       - Мне столько не надо, не унесу.
       - Импотент несчастный! - её как кипятком ошпарили. Она вскочила с кровати, подхватила свой платочек и, размахивая им, закружилась по комнате, отбивая топотуху:
       Полюбила горбуна,
       А он не может ни хрена!
       Охала, охала - чуть к утру
       Не сдохла я!
      
       А Фёдор налил себе в стакан, опрокинул его в рот и вразумил танцовщицу:
       - Ты, Никитична, пойми. Любовь - святое чувство! А ты мне её вот так, запросто предлагаешь. Ну, вот скажи, когда ты девчонкой сопливой бегала, о чём ты мечтала? Чтоб вот так меня в кровать укладывать? Или с протянутой рукой стоять? - он закурил, помолчал. - Да все мы так. Не той дорогою идём. Не той!
       - Я же ради нас с тобой, - Никитична сникла, задор пропал. - Я как лучше хотела, а ты... Не хочешь меня, так и скажи! - она опять присела к столу. - Налей! Конечно, я баба пропащая, тебе со мной стыдно. Ты вон какой! Тебе девственную надо.
       - Не говори ерунду! - перебил её Фёдор. - Ты прекрасная женщина! - налил ей в рюмку водки, она взяла её.
       - Ага! Ещё скажи, что у меня красивые волосы, лоб, нос, уши, - и с досадой выпив, хотела что-то добавить, но передумала. Подперла седую голову рукой и стала разглядывать Петровича в упор. - Ещё чего доброго есть во мне? Ты продолжай, мне интересно!
       - Нельзя разбрасываться честью.
       - Это у меня-то честь? - то ли спросила, то ли ответила она. - Да на мне штампа негде ставить! Я сызмальства в людях хожу! - и пояснила. - Как Алексей Максимович, я книжку такую читала.
       - Извини, я не об этом.
       - А я о том! Не нравится? Да, вот я такая! Артисткой быть не сподобилась, но упрекать себя мне не в чем.
       - И правильно. Что мы, не люди что ли? И грешны в меру, и праведны в чём-то. А ты не шуми, не нервничай, - Петрович был рассудителен и спокоен, чем и раздражал Анну.
       - А чего ты меня оскорбляешь?
       - Да я слова плохого тебе не сказал.
       - Но подумал.
       Ничего такого у Фёдора и в мыслях не было. Ему было просто приятно вкушать водочку, придавливая её колбаской, и наслаждаться жизнью во всей её красе. Когда можно расслабиться, уйти от асенизаторских проблем и улететь в чарующие грёзы. Поэтому он иронично продекламировал:
       - В уме, подавленном тоской,
       Теснится тяжких дум забота.
       А Никитична всё пыталась что-то вдолбить ему:
       - Ты не смотри, что я такая. Я ведь искренне к тебе тянусь.
       - Верю! Но плох тот сокол, которого ворона сбила!
       И зачем он это сказал? Только масла в огонь добавил.
       - Это я-то ворона? Я ворона?
       - Нет, ты голубь мира! - отрицательно замотал головой Фёдор. - Который всю Красную площадь обосрал.
       - Какой только гадостью ты меня не называешь! Я теперь ещё и засранка. Спасибо, уважил.
       - Я хотел бы дарить тебе розы, но дарю белену, - он театрально склонил голову, затем взял в руки баян, и грустная песня заполнила уголки маленькой комнаты, унося две одинокие души в безумное бездонное пространство. И где-то, в далёком эфире, они соединятся вместе, образуя энергетическое целое.
      
       * * *
      
       Утро следующего дня выдалось солнечным, благостным. Перистые облака только украшали голубое небо. И среди этой красоты плыли золотые купола храма, если смотреть на них от ворот монастыря. Сам монастырь находился в низине, на берегу озера. На его территории было несколько церквей, множество других строений. Где-то жили монахи, в одном из зданий было управление, в другом находилась трапезная, епархиальное училище, воскресная школа. И всё это окружала высокая кирпичная стена.
       Прежде чем войти вовнутрь, прихожане, перекрестившись, проходили надвратную церковь, у которой и собирались просящие подаяние. В разные дни их было или больше, или же, наоборот, меньше. Но были и постоянные, с резервированными доходными местами. Они приходили сюда, как на работу. Отстоят своё и по домам.
       Вот и сегодня всё было как всегда, но на законно занятое место вклинился незнакомый попрошайка. Да такой наглый! Изрисовал себя шрамами, на грудь табличку прибил, что он инвалид Чеченской войны, и руку тянет прямо в карман прихожанам, а те раскошеливаются, как же, жалко! Такая картина не устраивала местных обитателей, и один из них, одетый в измызганный серый пиджак и белые шаровары, говорил другому, бородатому здоровенному мужику, опиравшемуся на костыли:
       - Вот года три тому назад разве такие сборы были? На жизнь хватало! А теперь? Тьфу! - он плюнул в сторону новенького. - А всё из-за таких, как этот. Ишь, пристроился! Эй, ты кто?
       - Я-то? - новенький оценивающе поглядел на говорившего. - Жертва Сталинских репрессий, устраивает?
       - Он ещё и хамит! А ну, вали отсюда! - серый пиджак толкнул наглеца в грудь, тот даже не шелохнулся.
       - Сам вали, - наоборот, набычился и принял агрессивный воинственный вид новенький.
       - Это наша территория. Ищи другое место, - нахмурился старожил.
       - А мне и здесь хорошо, - не замедлил с ответом тот и продолжал спокойно тянуть свою мерзкую, пакостную ручонку к столпившимся гражданам.
       - Значит, будет плохо! - вмешался собеседник. - Я тебя сейчас по голове огрею, вот этим костылём, - он демонстративно поднял вверх свой вспомогательный инструмент и угрожающе потряс им. - До жопы треснешь сам!
       Такой оборот дела не устраивал молодого побирушку, он поспешил на мировую.
       - Да что вы, братцы, сразу так? Все мы инвалиды, я ваш кусок не отбираю.
       - Отбираешь! У тебя вон руки-ноги целы, иди, трудись на благо! А я вот на одной ноге сюда припрыгал! И у меня от этого в башке сотрясение. Мне на лекарство надо! - и он, вытянув вперёд руку, попросил у проходивших мимо. - Инвалиду войны на пропитание не пожалейте, Христа ради!
       - Задёргался, кузнечик. И с кем ты воевал, скажи на милость? Разве что на зоне, с петухами, - презрительно процедил сквозь зубы молодой.
       - Нет, вы слышали! Он меня ещё и оскорбляет! - обратился к окружающим ветеран неизвестной войны. - Бабы, а вы чего молчите? Ведь это и ваш кусок пирога!
       - А нам-то что? - ответила ему одна из них. - Там Анна стоит, придёт и разберётся,- и на чистейшем русском, стараясь придать ему южный акцент, продолжала клянчить. - Я бижинка. Тадьжикистан. Семью потеряла, да, детей схоронила, да, жить негде... Христосе Воскресе! Храни вас Аллах, да!
       - Дай вам Бог здоровья! - вторила другая ей.
       Ещё одна, с огромным синяком под глазом, била себя в грудь, кричала:
       - За правду изнасилована я! Борюсь за расы чистоту! Нет - СПИДу! Героину - бой! - потом, неожиданно запела:
      
       Подайте, Христа ради,
       Я Богом вас прошу.
       От голода я пухну,
       Я прямо вам скажу.
       Я нищим уродился,
       И нищим я умру.
       Подайте, Христа ради,
       Я Богом вас прошу.
       А дома детки малые
       Есть просят у меня.
       Голодная, раздетая
       Сидит моя семья.
       Так пожалейте, милые,
       Где счастье мне искать?
       Не проходите мимо вы,
       Не грех и нищим дать.
      
       - Бог подаст! Синявки нынче не в цене, - бросила ей проходившая мимо Анна Никитична. Она сегодня немножко задержалась и поэтому была приятно удивлена, обнаружив среди коллег молодую поросль российского бизнеса. - Привет, убогие! У нас пополнение?
       - Опаздываешь, опаздываешь. Не по-Христиански это, - ответил ей тот, что в сером пиджаке. - И место твоё занято уже.
       - Кем? Ой, сынок, голубчик, тебя как сюда занесло? - она сделала вид, что только сейчас заметила вновь прибывшего. - Уступил бы место старушке, - жалостливо попросила она и накинула скромный платочек.
       - Стояли бы на кладбище, я б место уступил, а здесь не похоронное бюро, - в тон ей ответил молодой человек.
       - Сынок, ты не понял. Тут мне подают.
       - Старушка, милая, я первый пришёл.
       - Ах, ты, падла лысая! Курва беспросветная! Тебя чё, мазурик, вовремя не кастрировали? - Анна Никитична явно пошла не скандал.
       А рядом раздавалось:
       - Во имя Отца и Сына и Святого духа...
       - Инвалиду войны, потерявшему здоровье на защите отечества...
       - Шваль подзаборная! Я тебе сейчас покажу! - Анна схватила камень, валявшийся рядом, и широко замахнулась с твёрдым намерением продолбить, разбить вдребезги глупую невежественную башку.
       - Ты что, бабка, сдурела? - не на шутку испугался тот и в смятении попятился задом.
       - Костыль возьми, им не убьёшь! - посоветовал ей ветеран и протянул свою деревяшку.
       - Чужое воровать? Я тебе, сука, сейчас создам уют! - отбросив камень, она взяла костыль. - Я этому мальчонке щас глаз на жопу натяну! - и, растопырив пятерню, шевеля пальцами, угрожающе, как настоящая зека, пошла на абордаж.
       - Уберите эту сумасшедшую! - закричал парень.
       - Беги, беги. Убьёт! - кричали ему.
       - Сволочи! Да провалитесь вы пропадом! - махнув на прощание рукой и сплюнув через губу, он быстрым шагом направился прочь от скандального места.
       - Ну, надо же, каков наглец! - приходя в себя, негодовала Анна.
       Народ её поддержал:
       - Хорошо, хоть титьку не просил, а то бы вскармливать пришлось, - усмехаясь, посочувствовал ей тот, что в пиджаке.
       - Правильно ты его, Никитична, правильно. Другим неповадно будет, - одобрил бородатый, забирая у неё свой боевой костыль. - Тут только дай слабинку, на шею тут же сядут.
       Анна быстро оправилась от стресса, поправив платочек, прикинувшись девушкой скромной, но голосом блудницы грешной им зашептала:
       - Хватит обсуждать, перед людьми неудобно. Работать давайте, работать.
       И дружный хор нестройных голосов вновь зазвучал пред храмом:
       - Погорельцам, на хлебушек...
       - Инвалиду войны и труда...
       - Во имя Отца и Сына, и Святого духа...
       - Спаси и сохрани вас Господь! - вторила им Анна со скорбящим лицом. Оно изменилось только от неожиданности, когда ей в руку положили зелёную бумажку. Она вздрогнула, зажала её в кулаке и оглянулась, видел ли кто ещё?
       - Тебе, никак, американский рубль дали? - спросил её ветеран. - Покажи.
       - Да вот она, тварь заграничная, - Анна разжала кулак и показала смятую бумажку.
       - Блин! Почему тебе подают, а мне ни хрена!
       - У тебя рожа здоровьем пышет! Румянец-то, хоть грязью замажь.
       - И так сойдёт! - и он с новой силой начал. - Инвалиду войны, потерявшему здоровье...
       - Детям, сиротам...
       Кому сколько подали, они между собой не говорили, чтоб не возникла зависть у других. Но после службы, желающие отметить день насущный, скидывались и шли в магазин. Кто-то отправлялся в церковь поставить свечку об отпущении грехов, а кто-то, как Анна, спешил домой, кормить семью. Сегодня она шла не одна. Рядом с ней, на костылях, ковылял мужичок, ветеран войны. За ним семенила женщина. Так себе, ничего примечательного. Разве что, чересчур много пудры и помады на лице. Очевидно, она решила быть невероятно привлекательной и своими чарами женской коварности сводить мужчин с ума - всех подряд. Разберётся потом, когда они все будут в куче. Подойдя к квартире, Анна оглядела своих спутников с ног до головы и, найдя, что выглядят они вполне достойно, открыла дверь, пригласила войти.
       - Петрович! Петрович! Ты дома? - обратилась она неизвестно к кому, так как встретила их полнейшая тишина.
       - Не ори, не сдохнешь! - раздалось ей в ответ. - Ой-ёй-ёй!
       - Что с тобой?
       Анна заглянула в комнату Фёдора, просунув голову в проём двери. Тот лежал на кровати и тяжко вздыхал:
       - Всё, Никитична, смерть моя пришла. Вон в углу стоит, улыбается сволочь. А вина в том твоя. Ты чем меня вчера напоила? Спина кружится, аж ноги не держат. Встаю и падаю, лежу и не могу подняться.
       - Не знаю. Я нормально себя чувствую. Это ты без меня чего-то съел, - Анна не знала, как это воспринять? То ли он придуривается и выпить просит, то ли ему, в самом деле, плохо? - Как же теперь быть-то?
       - А никак. К похоронам готовься. Всё почисти, помой, костюмчик приготовь, чтоб было мне, в чём на том свете появиться. Тело не обмывай, оно проспиртовано, стерилизовано. Комнату тебе завещаю.
       - Может, ты подождёшь помирать-то, а то гости к нам?
       Она вошла в комнату, после вчерашнего возлияния всё так и осталось стоять на столе. Фёдор, как всегда, самое приятное оставлял соседке. Она у него иногда прибирала. Вот он и ждал её со службы.
       - Какие гости? Я никого не приглашал. Если на поминки, то рано ещё. Душа-то теплится во мне! А кто там?
       - А вот, знакомьтесь! - она жестом пригласила своих спутников пройти в комнату. - Мученица Клавка!
       - Похожа, - выдавил из себя Фёдор.
       - Это я для тебя бабу привела, - пояснила Анна. - Она желанием горит, ей тоже хочется, как и тебе.
       - Чего хочется? - Фёдор заподозрил неладное и на всякий случай натянул на себя одеяло. - Я плохо чувствую себя.
       - Чего, чего? Будто не понимаешь! Выпить хочется! А этот мужичонка - для меня. Хоть и не ахти какой, но вроде способный. - Анна вывела его на середину комнаты и обошла кругом. - Ты способный?
       - Как скажешь, уважаемая, - он низко поклонился и торжественно представился, - Евлампий!
       - Граф Монте-Кристо! - с приходом гостей Петрович почувствовал себя лучше, приподнялся, сел, спросил у Анны. - У нас сегодня ликбез по сексу, или как?
       - Ты не дури, давай вставай и принимай гостей, мы тут по случаю зашли.
       - Вы извините нас, - опять поклонился Евлампий.
       - А почему, собственно, Евлампий? - поинтересовался Фёдор.
       - Так из деревни мы. Родители так нарекли.
       - А чего ж ты оттуда уехал?
       - А чего там делать? - простодушно заулыбался Евлампий. - Дом-то ить, пропили, жить негде стало. Вот и поехали счастье искать.
       - Ну, это другое дело, причина уважительная, - посочувствовал Фёдор. - А позвольте узнать, ногу в каких боях потерял?
       - Скажешь тоже, потерял! - вмешалась Анна.- Да он её запросто к седлу привязал.
       - К какому седлу? - возмутился Фёдор. - Он что, кавалерист какой?
       - Вот темнота! И с кем я живу? - всплеснула руками Анна. - Да к жопе он её прилепил!
       - Хит-р-о-о! - протянул Фёдор.- И лучше подают теперь?
       - Всякое бывает, - Евлампий погладил чёрную смолистую бороду и благодатно добавил, - жаловаться - грех. Хоть скудно, но живём.
       А скудость их заключалась в двух полных сумках, набитых разными продуктами и несколькими бутылками "горючей" жидкости, которые болтались у него на шее, перевязанные веревкой.
       - Познакомились? Вот и ладненько. Евлампий, ковыляй за мной, людям поговорить надобно.
       Анна хотела увести своего ухажёра, чтобы дать Фёдору возможность обаять подругу, привлечь её внимание к своей царственной персоне. А уж они-то с Евлампием старые знакомые, им церемониться не надо. Пока они сервируют стол, здесь должен наладиться контакт, надёжный и долговечный.
       - Анна, ты чего удумала? Больной я, - разгадал её хитроумный замысел Петрович.
       - Об этом ни звука. Беседуй с Клавдией и помни, что, прежде всего, ты коммунист!
       - Да, я коммунист! - он гордо вздёрнул вверх руку, но затем неуверенно добавил. - Но коммунист на распутье! И вообще, по какому случаю этот сабантуй?
       - Нас Америка угощает! - гордо бросила Анна. - Их народ мне баксы прислал с наилучшими пожеланиями.
       - Впервые такое! - утвердительно закивал головой Евлампий. - Сколько стою, но чтоб доллар? Не бывало!
       - Пошли, - Никитична подтолкнула его к двери, - продукты киснут.
       Анна, прихватив грязные тарелки и подтолкнув своего ухажёра к двери, заспешила на кухню. Было слышно, как там загремела посуда, затем нежное щебетание влюблённой парочки, стыдливый смех и непонятная тишина.
       Клавдия сидела тихо, скромно перебирая в руках цветастый платочек, натурально сочетавшийся с ярко накрашенными губами. Сначала она озиралась по сторонам, подробно рассматривая комнату, потом её взгляд упёрся в пыльный ящик, стоявший прямо на полу:
       - А телевизор включить можно?
       - Можно, - нехотя ответил Фёдор. - Только он не работает.
       - Жалко, там новости сейчас идут, - она с сожалением покачала головой, давая понять, как её интересуют последние события, происходящие на планете, мужчины это любят. - А курить можно?
       - Можно.
       - Спасибо! Я не курю, - её попытки завязать разговор натыкались на вежливое согласие делать что угодно, только не трогать его. Наконец, она обратила внимание на мирно дремавшую пташку. - Ой, птичка! Это попугай? Он разговаривает?
       - Иногда. С похмелья. Как заорёт, сволочуга!
       - А разве попугаи выпивают?
       - Когда нальёшь, все пьют. А эта дикая ворона уже пришла ко мне алкоголичкой. Они там, на помойке, без разбора хлещут всё подряд.
       - То-то, я смотрю, окрас не тот. Но от попугая... разве что вблизи... если только присмотреться... Наверно, спать мешает? - ей показалось, что она нашла тему, которую можно развивать дальше.
       - Чем?
       - Поёт не вовремя! - заулыбалась Клава. - Они ведь как? Всё о любви! - она мечтательно закатила глазки, ожидая, что сейчас она услышит, что-то приятное в свой адрес.
       - Она вообще не поёт!
       - Да? А почему? Обычно все птички поют.
       - Это саблезубая ворона, редкий экземпляр!
       - Я мало разбираюсь в птицах, извините, - разговор мог затухнуть, не начавшись, поэтому Клавдия спросила напрямик, - о чём бы нам поговорить?
       - О видах на урожай.
       - Я думаю, созреет. Хотя, я плохо в сельском хозяйстве. А почему вы не женаты?
       - Молод ещё
       - Но ведь были? - с тонким намёком и толстым подтекстом спросила она. Её кокетство не воспринималось, и приходилось идти напролом.
       Фёдор задумался:
       - Был. Я даже был сексуальным рецидивистом! Но потом я дал обет безбрачия. Убил жену, детей. Теперь созерцаю мир и учусь его благости.
       - Какие страсти! Вы пламенный мужчина! С вами просто опасно жить! За что вы её так, она вам изменяла?
       - Да, с каждой собакой! - сказал равнодушно Фёдор, как будто его это и не касалось.
       Его жестокость, можно сказать, потрясла Клавдию. Теперь она смотрела на него иначе. Как могло сочетаться в таком приятном мужчине, где-то даже культурном, - бесчеловечное отношение к женщине, зверское убийство детей - и обаятельная привлекательность?
       - И не жалко было святомучеников, ангелочков своих? - она даже достала из лифчика сопливый платочек и поднесла его к глазам. - Как же Бог? Его заповеди? Не убий! Вы веруете?
       - Да что вы? - отчаянно замахал руками Фёдор. - Как я могу верить? Во мне сидят все дьявольские пороки - свинство, жадность, пьянство, разврат!
       - Хорошо, хоть сознаёте это, - теперь уже участливо, совсем как мать Тереза, она попыталась просветить его, повернуть сознание и мысли в нужном направлении. То есть, сосредоточить на необходимости перемен в личной жизни. - Вам нужна женщина, способная разделить ваше одиночество и вселить надежду на светлое будущее.
       - Милая моя! - с прискорбием продолжал Федя. - Все мои чаяния и надежды давно лежат под гробовой доской. И, знаете, когда я бываю на кладбище, то резко ощущаю, что положение моё не так уж плохо.
       - Не буду спорить, вам видней, - её внимание привлёк маленький портрет, висевший на стене. Но так как она была подслеповата, то ясно разглядеть, кто на нём изображён, ей не удалось, но с убеждением, что она права, похвалила. - На этом портрете вы неотразимы!
       - Это Есенин! - поправил её Фёдор.
       - Да? - искренне удивилась Клава. - Но как похож! Просто одно лицо! Вы, случайно, не поэт?
       Фёдор посмотрел на неё, не зная, что ответить, и, главное, как? Конечно, он был поэт! Просто об этом ещё никто не знал, потому что стихов у него не было. Не успел ещё написать, но за этим дело не встанет, наука не хитрая, рифмуй себе слова, и всё! А от безделья он их столько может напридумать, потомкам век не разобраться! Если только опусы его найдут читателя, хотя бы одного. Решив, что стихами будет доходчивее, продекламировал:
       - Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
       Синь очей, утративший во мгле.
       Эту жизнь прожил я, словно, кстати,
       Заодно с другими на земле.
       И уже от себя добавил:
       - Вот так, милая. Всех нас ожидает одна участь. Придёт время, и уродина-старость заглянет в дверь. И вот ты уже не можешь встать с постели, дойти до туалета и с достоинством нагадить!
       - А я о чём? - подхватила Клава. - Нужна женщина, она поможет дойти!
       Они ещё поговорили о том, как современные строители и архитекторы невнимательно относятся к нуждам пенсионеров и строят туалеты далеко от кровати. И что виновных в этом, как всегда, нету! Обвинили государство в непрочном построении семьи, что негде размножаться молодым! Они ведь не собаки, бегать по кустам, как когда-то бегали они.
       - Вот и я, однажды просыпаюсь, а рядом жена! Откуда взялась? Вчера был, вроде, холостой. Ещё и дочь вдобавок появилась! - закончил мысль Фёдор.
       - И где они теперь? - Клава поняла, лёд тронулся, беседа завязалась. Теперь нужно не потерять ниточку, что протянулась между ними. Продолжать её тянуть, постепенно укорачивая, пока два сердца не столкнутся и не забьются в унисон.
       - Жена, не знаю. А дочь... вот пишет! - боясь, что ему не поверят, Фёдор встал с кровати. - У меня и письмо есть!
       - Верю, верю, - поспешила успокоить его Клавдия.
       - Нет, я покажу! - он торопливо выдвинул из-под кровати затёртый чемодан и стал доставать из него какие-то бесчисленные бумаги, различные квитанции, счета и ещё бог весть что. - Анна мне не верит. Думает, если ей не пишут, то и мне не пишут. А мне пишут! Помнят! Куда я его задевал? - наконец, нашёл среди этого вороха мусора старый клочок замусоленной бумажки. - Вот оно, слушай! - нацепив на нос очки, торжественно, от всей души прочитал: "Здравствуйте!" - посмотрел на Клавдию, каков произведённый эффект. - Вот видишь, "здравствуйте"! Уважительно! - и так же торжественно продолжил: " Пишу письмо в противогазе. На сапоге погибшего товарища..." - тут он запнулся, понял, что читает не то. Скомкав бумажку, извинился. - Старое письмо. Но это не важно. Главное, что пишет! Не забывает, - он немного растерялся, от того, что так оконфузился, но гордость-то осталась. - Да! У меня есть дочь! Она меня помнит, любит... Уважает.
       - А чего так волноваться?
       Клава не поняла, что человек глубоко одинок и ищет спасение в придуманной любви ребёнка. Жить-то чем-то надо! Надо теплить в себе надежду, что прошлое вернётся в образе дочери, когда-то расставшейся с ним. И наступит другая жизнь, когда родственная душа проявит заботу о старческой немощи, примет участие в его нелёгкой судьбе и, в конце концов, хоть похоронят по-человечески.
       - Думают, что я никому не нужен. А я нужен! Она у меня одна! И я у неё один.
       - Кто тебя обижает? Ты мне скажи, - Клава поняла всё по-своему и была готова встать на защиту одинокого пенсионера.
       - Я азиат! Меня трудно обидеть!
       - Китаец, что ли?
       - Зачем китаец? Я сибиряк! - и он громко пропел:
       А течёт речечка да по песочечку.
       Моет золото молодой жиган.
       Молодой жиган - судьба сломана,
       А за поясом - воровской наган.
      
       Пока происходила эта душещипательная беседа, Анна с Евлампием на кухне раскладывали по тарелочкам знатный закусон. Обилие продуктов предполагало, что застолье будет длительным, и возникало опасение, хватит ли водки? Ведь по закону подлости, её всегда мало! Причём, в самую неподходящую минуту она заканчивалась, и отправлялся гонец, бывало, что и с концом. Сбегали, подлецы, с надеждой ни с кем больше не делиться. Вот такой суровый закон пьянства, когда душа просит, то не до морали!
       - А ты неплохо живёшь, Никитична! - осматривая кухню, заявил Евлампий.
       - Это как посмотреть. Если сравнить с тобой, то да, - Анна нарезала дольками лимон, посыпала его сахаром и сверху украсила маслиной. Получилось красиво. Ей вообще нравилось, как подают в ресторане, она там была один раз, когда ей было... Неважно сколько. Ой, какие там все галантные, культурные, ручки целуют, к матери не посылают. Благодать!
       - Что правда, то правда. Не сложилась у меня судьба. На старости лет ни угла, ни души родственной, - и, как бы в подтверждение своих слов, тук-тук костылями об пол.
       Она бы и сейчас сходила в ресторан, да кто пригласит? Этот что ли? Вон, прыгает, как козявка вокруг неё, а толку?
       - А ведь какой мужик был! Всем соседям на зависть. Не пил, не курил, хозяйство содержал. А вот надо же, попутал бес! - сокрушался Евлампий.
       - Ну, расплакался, - на другую тарелку она нарезала селёдочку, посыпала её кружочками лука - в бассейне желудка такая рыбка будет плавать вкусно.
       - Я не к тому, Анна. Ты вот меня в любовники позвала, а ты меня в квартиранты возьми, пожалей, приласкай, - а сам костылями тук-тук, тук-тук.
       - Тебя, в любовники? - она кинула на него взгляд. - Ты с ума сошёл. Посмотри на себя в зеркало.
       - Не обижай. Я много чего могу, - он допрыгал до середины кухни и остановился. - Ты на меня во весь рост погляди! А хочешь, так и испытай, - он расстегнул ремень и стал снимать с себя штаны.
       - Ты чего? Ты чего заскакал? - насторожилась Анна.
       - Я, конечно, со всем уважением, - он снял с себя штаны и аккуратно отбросил их в сторону.
       - Тебе чё из-под меня надо? - она попятилась к окну, чуть не запнувшись о табурет, стоявший на пути. - А ну, одень штаны обратно!
       - Так ить, я иначе не умею, - попытался оправдать своё поведение Евлампий.
       - Учись! Одевай их обратно, не то сейчас Фёдора кликну.
       - Затекло у меня всё. Нельзя природу насиловать, - голосом, молящим о снисхождении, попросил он.
       - Отойди, я тебе не природа! - она была готова взобраться на подоконник и взывать о помощи к прохожим.
       - Да войди ты в моё положение, не могу я больше терпеть, - слезливо продолжал клянчить приставучий калека.
       - А я тебе чё? Кобыла крайняя?
       - Да причём здесь ты? - в сердцах бросил Евлампий. - Мне ногу надо отвязать.
       - Ногу? - Анна захохотала что было мочи. - А я думала, что другое. Так бы сразу и сказал, - смех распирал её, она заливалась изо всех сил. Даже присела на корточки, чтоб было легче дышать. - Отвязывай, я отвернусь, - не в силах справиться с душившим её смехом, она поползла прочь и угодила как раз между ног Евлампия, который в это время успел освободить свою раненую култышку.
       - Ты уж меня извини, - обращаясь к заднице, торчавшей между его ног, попросил он. - Давно в любовниках не ходил.
       Анна проползла дальше и поднялась. Успокоившись, вдруг о чём-то вспомнив, скомандовала:
       - Иди, посмотри, чё у них там? А то, кабы чего не вышло.
       - Пускай! Дело житейское, зачем мешать? Она на него, как собака, набросилась. Видела, как глазищи таращила?
       - Нет. Не обратила внимания.
       - Да что ты! - со знанием дела говорил мастер. - Я сразу понял, не он её, так она его!
       Анна заволновалась:
       - Он ведь больной, ему сейчас никак нельзя.
       - А я слыхал, наоборот, помогает выздоровлению.
       - Между прочим, я вас сюда пригласила для компании, а не для разврату, - Анна отчего-то занервничала, стала выполнять бессмысленные движения. Открыла зачем-то кран, потом закрыла. Поправила селёдку, потом понюхала её, затем взяла пустую тарелку, грохнула её об пол. - Вот, бляха, винегрет! Я им покажу, развлечения! Хорошо, не напились ещё, а то чего было бы! - она заметалась по кухне. - Ни на минуту нельзя оставить одних! Свидетелем будешь! - схватив нож, бросилась вон из кухни.
       Клавдия и Фёдор продолжали знакомство молча. Он опять лежал на кровати и глубокомысленно созерцал грязный потолок, пытаясь понять, что там такое мог увидеть Будда? Что ему открылось? Умный, видать, был мужик. А она скромно сидела в сторонке и безуспешно пыталась представить его в образе страстного сатира, но выходило плохо - перед ней, как и прежде, лежал российский старый Аполлон. И это молчание уже слишком затянулось. Выручил звон посуды. Это прозвучало, как мелодия для флейты. Нежный звук вернул Фёдора к действительности:
       - Ты слышала?
       - Посуда разбилась.
       - Мужика она себе привела! Они там всю посуду перебьют. Любовь какая-то сумасшедшая.
       - Она такая и должна быть! - нет, сатир не выходил. Хотя, если напрячь мозги, поднатужиться, то что-то проскальзывало, отдалённо напоминавшее средневековые картины мифических образов. - Может, им так нравиться!
       - Да, но посуда моя. Сходи, посмотри, в чём дело?
       - А если некстати?
       - Хватай бутылку водки и быстро сюда!
       И только она поднялась с благим намерением выполнить просьбу, как с ножом в руках в комнату ворвалась Анна. Глаза её сияли гневом, губы тряслись в порыве необузданных страстей.
       - Вы чего тут, понимаешь... - но, увидев подкованных морально пьяниц, остепенилась, - я вот, зашла...
       - Вы... за что мою посуду бьёте? - не сдержался Фёдор? - Я понимаю, Будда был великий человек, а вы...
       - А кто бьёт? Никто не бьёт. Случайно одна тарелочка упала, когда колбаску нарезала, - уже, совсем спокойно, пояснила Анна и для убедительности показала ему ножик.
       - Нет, вы специально уединились! - возмутился оскорблённый Фёдор и указательным пальчиком потряс в воздухе. - И неизвестно, чем там занимаетесь!
       - Известно чем, приди да посмотри.
       - Я не соглядатай!
       - И не ори на меня! Я привела тебе женщину! И, между прочим, лучшую из тех, кто был. Цени! Клавка, он тебе нравится?
       - Очень! - стыдливо повела глазками та. - Необыкновенный, интеллигентный мужчина!
       - Не надо! Вот этого не надо. Я лесть не воспринимаю, - замахал руками Фёдор.
       - А чего тогда расцвёл? - ехидно протянула Анна.
       - Стыдно! Стыдно слышать мне такие речи, - он выдержал паузу и многозначительно спросил:
       Что это? Слышал ли моими я ушами?
       Не смех, а явно злость, какими чудесами,
       Через какое колдовство
       Нелепость обо мне все в голос повторяют!
       И для иных, как, словно, торжество,
       Другие будто сострадают...
       О! Если б кто в людей проник,
       Что хуже в них? Душа или язык?
       - Браво! Браво! - захлопала в ладоши Анна.
       - Не надо оваций! - он потупил взор и тихо произнёс. - Видели бы вы меня на сцене, Клава! О, какие это были времена!
       Клава тут же оживилась.
       - Вы артист? Живой? Ну, надо же! Шекспир, Мольер! Театр, - восхищённо и мечтательно произнесла она.
       - Дед Мазай и зайцы! - добавила Анна.
       А Фёдор уже вновь загорелся, в нём проснулся забытый талант. Как свет пронзает тьму, так бурной страстью он сразил сердца нечаянных поклонниц:
       Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!
       Что ты? Смерть? Иль исцеление калекам?
       Проведите, проведите меня к нему,
       Я хочу видеть этого человека!
       - Я покорена!
       Клава была готова тут же расцеловать его руки, ноги, разорвать на нём рубашку. Но помешал Евлампий, Он на кухне уже успел хватануть рюмочку водки, а другую, наполненную до краёв, бережно ступая, чтобы не пролить, нёс Фёдору.
       - Федя, брат! Я тебе выпить принёс. А ну-ка, девки, накрывай стол! А то у мужиков все помидоры повяли. Пока вас расшевелишь, сдохнуть можно! - он передал водку Фёдору и по-хозяйски оглядел шкаф. - Аннушка, где у вас стаканы?
       - Уже и Аннушка? - усмехнулась она.- А ты-то кто тогда? Евлампушка ли, чё ли? Или просто, Пушка, Пушик?
       - Эх, Федя, люблю я её. Душевный она человек! - Пушик присел на кровать к Фёдору и доверительно продолжил. - Другая этот доллар засунула бы куда подальше, а она нет! Гостей пригласила. Хлеба горбушку и ту пополам! Вот такой она человек!
       - А Федя? - вмешалась в разговор Клавдия. - Это вообще что-то потрясающее! Если б ты слышал, какие он мне стихи читал! Я теперь спать не буду!
       - С кем не будешь? - поинтересовался Евлампий.
       - Я образно выражаюсь, а ты, не хами, - и она демонстративно отвернулась. Тем самым выражая своё презрение к необразованности коллеги.
       Пока протекала их интересная беседа, Анна успела накрыть стол. По чьим-то понятиям он был скромным, но для них он выглядел весьма презентабельным. Ну, как же! Селёдочка, украшенная оливками, маринованные огурчики, копчёная колбаска, нарезанная тонкими кружочками, лимон посыпанный сахаром, горбуша в собственном соку и ароматный копчёный бекон с розоватыми прослойками мяса. И даже фрукты, купленные по настоянию Анны, ей так хотелось быть до конца щедрой и удивить Фёдора праздничным столом. С удовольствием оглядев ломившийся от изобилия стол, Анна пригласила гостей рассаживаться согласно этикету. Она рядом с Фёдором, как и положено хозяевам, а гости - напротив. Когда все чинно расселись, не толкая друг друга локтями, она, словно английская королева, гордо встала и выдохнула из себя:
       - Прошу! Как говориться, чем богаты!
       - Кудесница! - поддержал её Евлампий. - От всей компании, поклон тебе. Праздник неожиданный, но желанный. От всей души хочу тебя поцеловать! - и он потянулся к ней с намерением выразить порыв души и облобызать гостеприимную хозяйку.
       - Не хватало, чтоб ты меня соплями вымазал, - отмахнулась та.
       Но Евлампия это не смутило. Он по-хозяйски разлил по рюмкам водку, нацепил на вилку колбасу, и уже считая хозяина своим закадычным другом, предложил:
       - Федя, говори тост.
       Конечно, Фёдор знал много различных тостов по-всякому поводу, но вот как обмыть американский рубль, придумать не мог. Поэтому предложил просто:
       - За мир во всём мире!
       - Пусть всегда будет солнце! - добавила Анна, вспомнив своё пионерское детство.
       - И дети! Дети тоже пусть будут, - не удержалась Клавдия, ей тоже хотелось выглядеть добропорядочной и благочестивой. Они сейчас все сидят такие правильные, слова хорошие говорят, словно и нет другой жизни, где кругом одни матерки.
       А Евлампий... Тот совсем прослезился, зашмыгал носом и добавил:
       - Детки - обязательно. Я деток люблю. Пусть они будут.
       - Ну, пусть будут, кто против? Не плачь, - успокоила его Анна и поторопила, - давайте, давайте начинать. Сколько ж можно тянуть?
       Они дружно выпили, аппетитно похрустели огурчиками, вспомнили утренний инцидент у храма, отметили боевой характер Анны, подшучивая над ней, и только Фёдор сидел молчаливо, и уныло ковырял вилкой в банке с горбушей. Это заметила Клавдия. Она вообще непрерывно смотрела на него восхищённым взглядом. Впервые в жизни перед ней сидел живой артист. Да ещё какой! Стихи ей читает! И что бы как-то переменить тему разговора, предложила:
       - А теперь я предлагаю выпить за мужчин! Таких, как Фёдор Петрович, мужественных, внимательных и красивых! И даже не полковников, а прямо генералов!
       Все замерли в напряжении. Это был такой комплимент, что явно выдавал её симпатию к Фёдору. Евлампий ждал, как к этому отнесётся Анна, он чувствовал, что она не совсем уж равнодушна к соседу. И Фёдор, отложив вилку, застыл в молчаливой позе. Ему не нравилось такое откровенное признание, да и сама она была не в его вкусе. А Анна съехидничала:
       - Федя, она к тебе не равнодушна. Если так пойдёт, то и свадьба не за горами.
       - Анна, согласись, в нашем коллективе таких мужчин не встретишь, - парировала Клава.- Ты беречь его должна.
       - Я его приглашала к нам на работу - отказывается.
       - Напрасно! - сокрушённо покачала головой Клава. - А в качестве кого?
       - Он слепенький, а я поводырь.
       - Прекрасно! - захлопала в ладоши Клава. - Соглашайся, Фёдор Петрович.
       Фёдор поморщился, замотал седой башкой.
       - Спасибо за профориентацию, но на такую должность я не годен. Всё дело завалю.
       В разговор вмешался Евлампий, он быстро сообразил, что такая перспектива сулит немалую прибыль.
       - Детки мимо пойдут, жалеть будут. А если ещё и руки поотрывать... Ого-го! - в восхищении задёргался он и даже разлил по рюмкам водку. - Давайте, за слепых, немых и прочих!
       Они выпили ещё по одной, поговорили о том, о сём. Стало скучно. Фёдор встал из-за стола, прошёлся по комнате, сел на кровать, потом лёг, закрыл глаза. Анна забеспокоилась.
       - Федя, ты чего?
       - Нехорошо мне как-то. Сердце щемит, случится что-то.
       - Это с похмелья, бывает.
       - Это сначала плохо, а потом... всё хуже и хуже, - пошутил Евлампий.
       - А хотите, я вам анекдот расскажу? - решила приободрить больного Клавдия. Она загадочно заулыбалась, стараясь внести интригу. - Был у меня мужчина... один. Как я его любила! - она томно вздохнула. - Кажется, умерла бы за него! Высокий, красивый - всё при нём! И что же вы думаете? Пригласил он меня как-то к себе в гости, в гостиницу. Сидим мы с ним, выпиваем, он меня уже и раздел совсем, я в одних трусиках осталась. И тут в дверь стучат, требуют, чтоб я номер покинула. А он кричит, что здесь нет никого, и на меня гад шубу набросил, и на балкон вытолкнул... - тут она выдержала паузу, многозначительно на всех посмотрела и выдохнула. - А балкона нет! И я, блин, как бабочка, с четвёртого этажа...
       - И не убилась? - засомневался Евлампий.
       - Зима была. В сугроб воткнулась. Видать дворники предусмотрели, накидали кучу.
       - Врёшь ты всё! Должна была убиться! Хотя бы ногу сломать, - категорично продолжал сомневаться Евлампий.
       - А вот такая я удачливая, - с вызовом ответила Клавдия.
       - Ну, прыгни, прыгни сейчас, я посмотрю. Хоть что-нибудь, да сломаешь! - не унимался тот.
       - И прыгну!
       - Куда тебе, парашютистка хренова! Ты по лестнице идёшь, спотыкаешься, а тут лететь надо!
       - Случится что-то, чует моё сердце - случится, - Фёдор открыл глаза, приподнялся, сел. - Вот такие вот дела, забодай тебя комар!
       - Да что у нас может случиться? - успокоила его Анна. - Я сейчас дам Евлампию денег, он в магазин сходит, ещё возьмёт. Праздник ведь у нас, веселиться надо! Давай споём.
       - С вашего позволения, я ещё стаканчик хряпну, - Евлампий распорядился по-своему: налил себе в стакан и только хотел, было, выпить, как его остановили.
       - Ты чё, один, что ли, пить будешь? - возмущённо крикнула Анна.
       - Как можно? Я всем предложил, - Евлампий отставил стакан в сторону и налил в пустые рюмки. Хотел ещё что-то сказать, но тут помешала ворона. Она вдруг проснулась и дико заорала:
       - Кар-р-р! Кар-р-р!
       - Птичку не обижайте, налейте пташке, - приказал Фёдор.
       Клавдия, стараясь угодить хозяину, тут же защебетала:
       - Это уж как полагается. А чем она закусывает?
       - Эта тварь вообще не закусывает! - Анна взяла бутылку и налила в пробку водки. - Нажрётся, сволочь, и спать. Как и твой любимый Петрович.
       - Оскорбляя её, ты оскорбляешь меня! - сурово одёрнул её Фёдор. - Или ты скандала захотела?
       - Молчу, молчу.
       - А спойте нам, Фёдор Петрович, - попросила Клавдия. - Я вижу, у вас и гармошка есть.
       В другой раз Фёдор не заставил бы себя ждать, он всегда пел с удовольствием. Но вот сегодня не лежала душа к песне, чувствовал он, грядёт что-то тревожное, случится что-то. Напиться бы, да и уснуть, а там будь что будет!
       - Анна, снаряжай гонца!
       А она, словно ждала приказа. Тут же последовала команда курьеру.
       - Хромоножка, собирайся!
       Евлампию бы обрадоваться, что дармовщина не закончилась, а набирает новый оборот, а он вдруг заскромничал, и что удивительно, стал отказываться от водки.
       - Не пойду я. Хватит, Анна. Посидели, выпили и будет. Ещё служба вечерняя впереди. Да и домой пора.
       - Куда-а? - Анна просто обомлела. С каких это пор у него появился дом? Насколько она знала, жил он в каком-то приюте для бездомных. Где хоть помыться можно, а то бы провонял весь насквозь. Его тогда не только в дом, но и близко к себе подпускать нельзя. Были среди них такие, но она с ними старалась не общаться. Вот с благородными - пожалуйста. Клавка, она хоть и пропащая, но чистая. И квартира своя есть. Вот что она на Фёдора запала? Ей бы Евлампия подобрать и жить вместе.
       - Ждут меня, обещал. Извините, что ухожу без драки. Спасибо вам за хлеб-соль. Доброго вам здоровья, - и он хотел было подняться, чтобы уйти, но Анна своими ручищами придавила его к стулу.
       - Не темни, козёл плешивый! Я тебя, как рентген, насквозь вижу. А ну, выкладывай, чего опять удумал?
       - Я попрошу без оскорблений. У меня дела. Не всё ведь у храма стоять, - с чувством высокого достоинства Евлампий опять попробовал подняться. Но Анна, как кошка вцепилась в него.
       Фёдор, созерцающий этот "пейзаж", не выдержал и попросил уважительно:
       - А ты в магазин-то сбегай, сбегай! Сделай милость, уважь. Анна, выдай ему ипотечный кредит.
       - Да я чего? Схожу, коли надо, - на вежливую просьбу так же вежливо не преминул ответить Евлампий.
       Прошло минут пять. Анна, выходившая на кухню за кредитом, вернулась расстроенная и, чуть не плача, заявила:
       - Деньги пропали.
       - Как это? - Фёдор сразу не осознал всю серьёзность момента. Так сказать, не оценил создавшуюся ситуацию. - Куда пропали?
       - Не знаю. Кошелёк в сумке лежал, теперь нету.
       - Может ты его в магазине оставила? - забеспокоилась Клава. - Я, например, часто оставляю. Задумаюсь о чём-нибудь, бац и оставила!
       - Ага, оставлю я, жди! Я его на груди ношу, - Анна для убедительности запустила руку в лифчик и обшарила саму себя. - Нету!
       - Что груди нету, это не новость, - Фёдор мучительно что-то соображал. - Ты вспоминай, вспоминай, куда могла его засунуть?
       - Я хорошо помню, когда мы пришли, я его в сумку переложила. А теперь он исчез.
       - Сейчас проведём следственный эксперимент, - Фёдор поднялся и подошёл к Анне.- Мы с Клавдией из комнаты не выходили, так?
       Евлампий отчего-то задёргался, заёрзал на стуле. А потом вдруг выпалил:
       - Да чего вы шум напрасно подняли? У меня он.
       - Ах, ты, козёл вонючий! - Анна царапнула его лысину так, что на ней остались кровавые полосы - впечатление такое, что с него только что сняли скальп.
       От неприятных ощущений он взвизгнул и торопливо забормотал:
       - Я же для блага всех старался. Вдруг кто украдёт из сумки, чего не бывает? Вот он, на, возьми, - пошарив у себя по карманам, достал пухлый кошелёк и протянул его Фёдору. Затем повертел головой, стараясь заглянуть в глаза собутыльникам. - Вы чё, мужики? Вы чё на меня уставились? Говорю, сохранить хотел. Ну, пошёл я? За водкой сходить, или сами? Смотрите, а то я могу.
       - Фёдор Петрович, его же бить надо! - скромно предложила Клавдия.
       Но Евлампий был не согласен с этим и в растерянности обратился к Петровичу:
       - Уйми ты их. Они ведь ненормальные, гляди, как царапнула, - и он, как фонарик, выставил свою лысину на всеобщее обозрение.
       - Трагичная история, - Фёдор погладил лысину, сдул с неё пыль. - Тебе, брат, на нары пора. - Бейте его, бабоньки, мне не жалко.
       Команда была выполнена с большим удовольствием. Анна, как кошка, вскочила на Евлампия и стала колотить его своими худыми ручонками. Но и этого ей показалось мало, и она вцепилась зубами в шею. От боли Евлампий заорал, как оглашенный:
       - А-а-а! Убила! Загрызла, сволочь!
       - Я тебе сейчас ещё что-нибудь откушу. Клавка, помогай!
       А Клавка суетилась, бегая вокруг, не зная, с какой стороны подступиться. Евлампий кружился по комнате, как необъезженный скакун.
       - Посторонись, посторонись, я его костылём шарахну!
       - Не могу, он меня не пускает! - Анна тщетно пыталась вырваться из рук Евлампия. Он, стараясь оторвать её от себя, схватил её руками и держал, не подпуская опасной близости когтей.
       А Клавке, наконец, удалось пнуть его прямо в пах. Он тут же присел, выкатив глаза и хватая ртом воздух. А она от удовольствия прямого попадания запрыгала от радости:
       - Попала! Попала!
       - Ты же ему между ног попала. Вишь, как блажит сердешный, - пожалел его Фёдор.
       Отдышавшись, Евлампий взмолился:
       - Ну, всё, бабоньки! Пошутили и хватит. Петрович, успокой их. Богом прошу!
       Петрович согласился:
       - Всё, всё. Сейчас ещё одна процедура, и конец. Мы тебя подвесим за...
       Договорить он не успел, в дверях появилась молодая женщина. Как она сюда попала, неизвестно. Очевидно, дверь была не заперта. Или они в суете не услышали звонок. Но факт остаётся фактом - она стояла и с удивлением смотрела на происходящее:
       - У вас убийство? Извините, что помешала.
       Хоровод смертников остановился и призадумался. Фёдор ошарашено уставился на неожиданное явление:
       - Ирина? - только и смог вымолвить он, и от бессилия, ноги тряслись, опустился на стул.
       Этому приходу несказанно был рад Евлампий:
       - Благодетельница! Я тебе свечки в церкви... Паразиты! Я вам это припомню, - подхватив свои костыли, он с поспешностью старался покинуть не столь гостеприимную квартиру. - Тьфу, на вас! Тьфу, тьфу, тьфу! - поплевав на прощание, он исчез.
       А женщины ждали объяснений. Они в ожидании смотрели на Фёдора, ведь он узнал незнакомку и даже имя сказал.
       - Моя дочь, знакомьтесь. Оказывается, у нас сегодня ещё и родительский день.
       - Не зря ты чувствовал, - недоумённо развела руками Анна. Она никак не ожидала, что у Фёдора и впрямь есть дочь. - Не зря.
       - Не ожидал, не ожидал, - растерянно забормотал Фёдор. - Ты откуда?
       - С поезда.
       - А остановилась где? Ах, да! - махнув рукой, спросил ещё. - Но столько лет?..
       - Феденька, я в магазин схожу, ладно? - Анна решила принять гостью по всем правилам. - Куплю что-нибудь.
       - Я с тобой, - категорично заявила подруга. - Людям пока поговорить надо.
       Быстро приведя себя в порядок, они ушли. Ирина всё так же стояла у дверей, не решаясь пройти дальше.
       - Ну, здравствуй, папа.
       В ответ Фёдор закрыл лицо руками и глубоко задышал. Ему так захотелось заплакать, что он с трудом сдерживал нахлынувшие чувства. Не зря, не зря Господь с утра его тревожил. Видно, пришло время покаяния, расплачиваться надо. А за что? Не чувствовал он себя великим грешником, но и праведной жизни мало было. Вспомнила про него дочь, только вот к чему? Укорять приехала? Бесполезно. Поздно спохватилась, жизнь прожита, и исправлять её ему не по силам. Да и что общего между ними после стольких лет разлуки? Чужая она ему стала, только в памяти и теплилось, что где-то есть отпрыски его крови. Но память сегодня есть, а завтра её нет, как, впрочем, и его самого. Сколько ему ещё отпущено небом, никто не скажет, может, вот сегодня и приберёт его красавица с косой. Недаром сердце стучит так часто и разум мутит. Но встретить дочь, должно! Принять радушно, угостить, а там видно будет.
       - Проходи, чего в дверях стоять.
       Вскоре вернулась и Анна. Они посидели, поговорили ни о чём, и Ирина ушла. Не осталась в квартире, в гостиницу пошла. И Фёдор, крепко выпив, лёг на кровать и забылся крепким сном. С надеждой, что утро вечера мудренее.
      
       * * *
      
       Так он и проспал до следующего утра. Так думала Анна, входя в комнату, чтобы разбудить его и подготовиться к встрече дочери. Но Фёдор уже был на ногах и стоял у окна, глядя через мутное стекло на зарождавшийся день.
       - Федя, ты встал?
       - Я и не ложился, - он повернулся к ней, показывая припухшие веки и красные, от бессонной ночи, глаза.
       - А чего так?
       - Почему она ушла? - получить вразумительный ответ он даже и не надеялся. Спросил, скорее, по привычке у самого себя.
       - Кто ушла? Ирина что ли?
       - Почему она ушла? - с горечью твердил Фёдор. - Почему ночевать не осталась? Чем в гостинице лучше? Я ей всё-таки отец! Столько лет не виделись! Может, я её обидел чем?
       - Да чем ты мог её обидеть? - успокоила его Анна. - А ушла, потому что не со мной ей же спать!
       - Не знаю, - Фёдор в волнении заходил по комнате. - Сказал не то. Посмотрел не так.
       Врал я тебе, не писала она мне писем. Было одно, давно очень.
       Анна, стараясь пристроиться к его шагу, засеменила рядом. То в один угол, то в другой шли они плечом к плечу, обсуждая ситуацию.
       - Главное, приехала! Не забыла! - на их пути постоянно попадался стул. Фёдор шёл прямо, а Анне то и дело приходилось делать зигзаг, чтобы обойти его, поэтому мысли её тоже прыгали, перескакивая логику. - Ко мне вот и приехать некому. А уж как бы я была рада!..
       - А ты чего не на работе? - вспомнив о главном, остановился и спросил Фёдор.
       - Есть ещё деньги! - Анна перекрестилась. - Слава Богу, не всё пропили! Пусть сегодня будет выходной. Не так часто в этой квартире родственники появляются.
       - Какая она тебе родственница? - возмутился он.
       - Твоя родня - моя родня! - убеждённо ответила Анна. - И угощаю нынче тоже я! Что она любит?
       Фёдор задумался, вопрос был непростой:
       - А я знаю? Меня, наверное, раз приехала.
       Действительно, ради чего ещё тащиться в другой город? Только любовь к родному отцу и могла сподвигнуть на такой подвиг.
       - Ну, это само собой! В детстве, что она любила?:
       - Мороженое.
       - Прекрасно! Берём коробку, хватит?
       - Неспроста она приехала, - он поплевал на ладони, пригладил топорщившиеся волосы. - Умысел должен быть. И ты, как женщина, должна разгадать его. Две курицы лучше понимают друг друга, чем один петух.
       - Что ты переживаешь? Соскучилась девочка. Погостит, посмотрит, как ты живёшь, - она провела рукой по комнате, - посмотрит и уедет.
       Фёдор тоже осмотрел комнату: старая кровать, обшарпанный стол, два стула, платяной шкаф девятнадцатого века (втихаря увезённый из театра) - всё, что необходимо для нормального существования, есть.
       - Лучше бы она этого не видела. Я бы в её глазах остался молодым и красивым. Детские воспоминания яркие, они на всю жизнь.
       Он вспомнил, как после окончания восьмого класса, первый раз напился в усмерть. Гуляли всю ночь, и проснулся он в сырой траве, на берегу реки. Куда все подевались? Почему его бросили? Вот так он и пьёт с тех пор - до конца, до беспамятства.
       - Дочка когда обещалась придти?
       - Утром. Может, прямо сейчас и заявится.
       - Ой, я в магазин быстро сбегаю, - заторопилась Анна. - Мороженое-то какое? Эскимо? Брюле? Я его сто лет не едала, не разбираюсь.
       - Нет, нет! Не уходи! - схватил её за руку Фёдор. - Боюсь я её.
       - Здрасьте вам! - вырвалась от него Анна. - Ну, ты вообще! Родную дочь он боится.
       - Отвык я от неё, - взмолился Фёдор. - Ты уж от меня не отходи, пока она здесь. А я и слепеньким могу.
       - Ладно, ладно, - согласилась она. - Пока я хожу, душ прими. Воняет от тебя шибко.
       Фёдор подозрительно обнюхал себя, повёл носом в сторону Анны, бросился к постели, задрав одеяло, обнюхал простынь:
       - Не чую!
       - Пахнет! - со знанием дела заявила Анна. - И не ромашками на зелёном лугу! У тебя чистое бельё есть?
       А Фёдор всё нюхал и нюхал.
       - Есть! Не таким же я в гроб лягу! - и когда он успел пропахнуть? Вот стерва! Врёт ему про запах, а зачем? Чтоб он перед дочерью нарядным выглядел? Ну, тогда ладно, пусть врёт. Он и так помыться хотел.
       - Вот и одевай.
       - А помирать в чём? - уже, скорее для приличия, возразил он.
       - Я тебе своё дам. Помирай на здоровье, - засмеялась Анна.
       - Может, мне его сразу одеть? - глупый смех его раздражал. Наверное, со времён Евы женщины умом не блистали. Вот и Адам, на хрен он на яблоко позарился? Жил бы себе спокойно в раю, а Господь ему - все блага. Благодать!..
       Анна, стараясь загладить ошибку, предложила:
       - Птицу ко мне перенесём. А то начнёт материться с похмелья.
       - Да она и слов матерных не знает! Чего ты несёшь такое? - Фёдору не нравилось, что и в этом она была права.
       - А кто ж по утрам меня матом кроет?
       - Не тебя! Друг к ней прилетает, его и кроет, за опоздание, - оправдал пернатую Фёдор. - Воробей, правда... и трезвенник к тому же. Не пара они, но вот встречаются.
       - Надо же! Даже эти твари любовь имеют! - покачала головой Анна. - А всё одно - ворона!
       - Не оскорбляй! Несчастная она, пьянством жизнь свою загубила, на волю выпустить нельзя - сдохнет! - он достал из шкафа полотенце. - Я мыться пошёл, а ты тут сама смотри.
       Фёдор ушёл. Постояв минуту-другую в молчании, Анна принялась за дело. Заправила кровать, прибрала на столе, вымела мусор, из шкафа достала чистую рубашку и брюки и аккуратно повесила на спинку стула. Помоется, оденет всё чистое. Затем подошла к клетке с птицей, чтобы вынести её к себе. Та осторожно нахохлилась, ожидая подлянки. Бывало уже такое, глаз ей пытались выткнуть. Но на этот раз обошлось. С ней даже ласково заговорили.
       - У птицы и то друг есть. Прилетает, чирикают вместе... Чего клюв раззявила? Вся в хозяина. И детишек у тебя не будет! Ты пьяница! И рожать тебе нельзя - урод получится. Так что, сиди и не каркай! А вот наша доченька придёт и не узнает ни комнату, ни отца.
       Всё прибрано, всё чисто.
       Ирина вошла тихо, не слышно. Дверь, очевидно, здесь не привыкли запирать на ночь. Звонок не работал, а люди здесь не чужие, чего стесняться? И услышала только конец диалога, вернее, монолога, потому что птица молчала. Ей нечем было возразить. Всё, что говорила эта женщина, всё было правдой.
       - Ребёнки, они должны любить родителей, заботиться о них. Господи! Почему же ты не дал мне такого счастья - детей иметь. Видно, сильно прогневила я тебя... А был бы ребёночек, как знать... Но не моя вина, Господи, что из мужиков, все сволочи мне достались, - она почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. - Ой, Ириночка, а я и не слышала, как ты вошла. Извини, не встретили. А мы тут готовимся, тебя ждём.
       - Ничего, ничего. А где...
       - Папа? Он там... душ принимает, - Анна растерялась и не знала, как себя вести, о чём говорить. Как долго здесь Ирина? И слышала ли она её исповедь? - И так каждое утро. Да, зарядка, потом душ. Мы, знаете, дружно живём. Сначала он, потом я. Он артист, ему надо перед людьми хорошо выглядеть. Правда, он сейчас не выступает - на пенсии.
       - Кто артист? - приятно улыбнулась Ирина.
       - Федя! Тебе мама разве не говорила? А как он стихи читает!.. А поёт!.. Я просто плачу.
       - Это он в тюрьме, в художественной самодеятельности научился.
       - В какой тюрьме? Ты его с другим папой не путаешь? - такое заявление окончательно выбило Анну из колеи. - Федя артист! Он не мог в тюрьме.
       - Два года, за пьяный дебош, - убедительно говорила Ирина. - Не понимаю, почему он вам не сказал. Вы ему кто?
       - Соседка.
       - Вот видите? С чего ему быть откровенным?
       - Оно, конечно! Но он мне, как родной, - потупила свой взор Анна. Для неё такие новости были определённым ударом по психике. Вера в людей пошатнулась, зачем он ей врал? Как последнюю дуру развёл. Она-то всем говорила, что он Народный артист, что звание ему сам президент дал. И что он его в Кремле получал, и выпивал со всем кабинетом министров на банкете по такому случаю.
       - Да вы не расстраивайтесь! Я тоже о нём ничего не знаю. Мы с мамой давным-давно переехали в другой город, связь прекратилась. - Ирина прошла в комнату и села. - Расскажите, как вы тут? Как отец? - с душевным теплом, с добротой в сердце, спросила она. - Вы у него в любовницах?
       - Да Господь с вами! - отмахнулась Анна. - Мы и видимся-то редко. Я на работе...
       - Вы ещё и работаете? А где, если не секрет? - участливо продолжала допытывать её Ирина.
       - Да так! На общественных началах, с людьми, - ну не могла же она, в самом деле, признаться, что работа её заключается в выпрашивании спонсорской помощи. - Веду пропаганду этих... ну, как их? Ценностей!
       - Духовных.
       - Ну, да! Духовных. Мы там все духовные.
       - Экскурсовод, значит! - догадалась Ирина.
       - Конечно! - подхватила Анна. Теперь ей не пришлось ломать голову, кто она такая и кем работает. Всё решилось само собой.- Ведь сейчас как? Люди стали стремиться к духовному. Да что вы! Такие экскурсии каждый день! Ну, а мы, естественно, пропагандируем... Кто, как может, - развела руками она.
       - Устаёте? - эта женщина, на взгляд Ирины, была немножко странной, но люди от культуры все такие.
       - А с чего там уставать? Но оно, конечно, всяко бывает. Зимой трудно, особенно в мороз, - дальше объяснять не хотелось, и она попробовала сменить тему разговора. - А вы надолго к нам?
       - Как получится. Значит вы не замужем?
       - Не сложилось, - горестно покачала головой Анна. - Убогая я. Меня мужики почему-то постоянно меняют. Я всяко старалась, как только их не ублажала, а вот ведь, не позарился никто. Чаю хотите?
       - Нет, спасибо.
       Не понять было Ирине всю глубину одинокой старости. Когда тянешься к любому собеседнику, лишь бы тебя выслушали, посочувствовали, приняли участие, заполнили пустоту вокруг тебя. Вот и Анна, торопилась насладиться случайным слушателем.
       - А вот Федя любит. Он всегда после бани чай, или пиво там, какое. Вы для него такая радость! - И зашептала таинственно, - он даже боится вас. Вы уж к нему как-нибудь повнимательней. Он, как ребёнок, обидчивый ужасно! Шутить любит всяко. Недавно меня в туалете запер, представляете? Пока на бутылку не дала, не открыл. - Анна радостно захохотала. - А то ещё чего удумает, ой шутник!
       Вот такую сцену и застал Фёдор. Такого раннего прихода дочери он не ожидал, и одеться, как полагается, не успел. Поэтому был в семейных трусах, свисавших до колен, да полотенце, наброшенное на шею. Немного смутившись, извинился:
       - Отвернитесь! - увидев на спинке стула приготовленные вещи, быстро оделся. - Всем "здравствуйте"!
       - Как ты быстро помылся, я и в магазин не успела.
       - А чего мне мыть? Скелет прополоскал и готово, - он присел к столу. - Ушло то время, когда в баню, да с веником!
       - Ну, вы тут ладком, да с миром! - не забыв про птичку, и крепко обняв её, Анна заторопилась. - Я быстро. Федя, смотри у меня! - уже в дверях, пригрозила она ему пальчиком.
       После её ухода наступила неловкая пауза.
       - По-моему, она влюблена в тебя, - нарушила молчание Ирина.
       - А за что не любить меня? Вот и ты, наверное, от безумной любви приехала, - Фёдор всё никак не мог простить ей вчерашний уход. Он и в коридоре мог лечь, если уж она его так стесняется.
       - Хвалила она тебя очень! - подняв с пола свою сумку, Ирина стала выкладывать на стол продукты. - Я по пути в магазин зашла, хочешь, борщ сварю?
       - Хочу, но у меня кастрюли нет.
       - Понятно, - спокойно отреагировала она. - Питаешься ты из ведра, и не ложкой, а по-китайски - палочками.
       - И те потерял куда-то! - досадливо махнул рукой Фёдор. - Ты вот что, продукты собери, я не нищий.
       - Хорошо, - она стала складывать продукты обратно в сумку. - Схожу к монастырю, нищим раздам.
       - Кому-у-у? - грозно и возмущённо протянул Фёдор. - Ты это... извини, я забыл совсем. У меня как раз деньги кончились. Я сам съем. Сегодня же и съем!
       - Как скажешь, - с усмешкой произнесла Ирина и выложила всё обратно на стол.- Значит, так и живёшь один?
       - Это как посмотреть, - неопределённо пожал плечами Фёдор. - Я как у Христа за пазухой. Как сыр в масле.
       - И не надоело?
       - Ну, да что обо мне? Ты-то как? Как спалось? Кошмары не мучили?
       - Если не считать пьянку в соседнем номере кошмаром, то всё было замечательно.
       Ирина что-то не договаривала. Фёдор это чувствовал. Но что? Родная дочь, могла бы и честно всё выложить отцу. Конечно, не виделись они долго, но тем не менее.
       Он-то открыт, его можно как книжку читать.
       - А здесь места не хватило?
       Стараясь не обидеть отца, Ирина доверительно заговорила:
       - Не хотела тебе признаваться, но я ужасно боюсь клопов. Они чувствуют во мне дурную кровь и загрызают насмерть!
       - Вот оно что! - Он поднялся, прошёлся по комнате и, глядя прямо в глаза дочери, спросил, - а ты не из Красного Креста? Гуманитарную помощь оказываешь, от эпидемии спасаешь? Говори честно, что за нужда привела тебя?
       - У меня нужда? - не отводя взгляда, переспросила она. - Ты ничего не путаешь?
       Её вопрос и открытый взгляд привёл Фёдора в замешательство.
       - Чего мне путать?
       - Да я вообще не знала, жив ли ты. Кто мне телеграмму давал?
       - Какую телеграмму?
       - Вот! - порывшись у себя в сумочке, Ирина достала аккуратно сложенную бумажку и, развернув её, прочитала: " Состояние крайнее. Лежу без памяти. Могу окочуриться. Приезжай! Папа."
       Такого откровения Фёдор не ожидал. Не помнил он, когда успел телеграмму дать. И почты не помнил. Неужели был настолько пьян? Может, он ещё и президенту телеграфировал о бедственном положении пенсионеров в их регионе? Он как-то говорил об этом с Анной.
       - Дела-а! И когда ты её получила?
       - Три дня назад. Бросила всё и помчалась, - она протянула ему телеграмму. - А ты жив, здоров. Вот и вся моя нужда, - всё так же спокойно закончила Ирина. - А ты и не думал умирать.
       - Думал! Ещё как думал! - ничего не мог понять Фёдор. - Может, и умирал, кто его знает? Надо у Анны спросить.
       - Зачем было меня вызывать? - уже с досадой спросила она. - Пьяная прихоть? Я бросаю всё - семью, детей... Для чего?
       - Извини... Извини, - упав перед ней на колени, сокрушался Фёдор. - Чёрт попутал! - виновато сморщился и опустил голову. - Уедешь, да?
       - У меня работа.
       - Плюнь на неё! - тихо, с надеждой, что удастся её уговорить, зашептал он. - Поживи маленько, а? Может, не увидимся больше. А на похороны можешь не приезжать! Меня тут закопают, есть кому.
       - Маленько - это сколько?
       - Маленько? - задумался он. - Это пока не надоест.
       - Хорошо, я задержусь ненадолго, только не понимаю, зачем?
       Фёдора это вполне устраивало. Сколько ему Богом отпущено - неизвестно. А тут дочь родная в кои-то веки приехала. Да он ради неё на всё готов. Лишь бы она чуть-чуть погостила, дала ему возможность вновь побыть отцом, почувствовать в себе родительские корни, которые подгрызла жизнь. А ведь когда-то он был заботливым отцом - и купал её, и гулять водил, сказки рассказывал, песни ей пел.
       - Вот и славненько! Вот и славненько! - искренне обрадовался он. - Ты не думай, я пить не буду.
       - Ты алкоголик?
       - Нет! - отрицательно замотал головой Фёдор. - То есть, да! Когда деньги есть. А их у меня нету.
       - Похоже, ты этому рад? - Ирина всё так же сидела на стуле и пытливо изучала отца. Она помнила его молодыми здоровым, а сейчас перед ней был несчастный старик. Какой-то неубранный, неухоженный. Его бы в парикмахерскую сводить, одеть прилично, но сам виноват, выбор был - или семья, или вольные хлеба. А теперь вот заискивает, по родне скучает. - И часто у тебя денег не бывает?
       - Ну, иногда! - и он отвёл взгляд в сторону. - Ты лучше скажи, как мама? "Привет" ей от меня, - ему вспомнилось, как ехали они на регистрацию брака в ЗАГС в солнечный день, в переполненном троллейбусе. Счастливые были времена. Им хватало маленького счастья - быть вместе. И не важно, что нет свадебного эскорта, нет квартиры, главное, есть они! И ощущение нескончаемой любви. - Скажи, что у меня всё нормально, всё в порядке. Замуж она не вышла?
       - Замужем, - утвердительно ответила Ирина. - Живут в деревне.
       - На родные просторы, значит, потянуло? - ещё не отделавшись от воспоминаний, с затуманенным взглядом спросил Фёдор. - Оно, конечно, сельское хозяйство без них совсем рухнет. Надои надо поднимать, опять же и мяса недостаток!
       - Они скотину не держат - вегетарианцы!
       - Даже так? Ну, травы им хватит до конца жизни. Можно питаться, не уезжая с кладбища, в смысле с пастбища! - поправился он. - А у тебя кто? Что за семья?
       - Две девочки.
       - Вну-у-чки, значит, - ласково и нежно пропел он. - Эх, повидать бы их! - он запустил руку в реденькие волосёнки на голове. - Ах ты, Боже мой! Боже мой! И всё мимо меня. А муж? С мужем что? Жив, здоров?
       - Живой. С детьми сидит, - вспомнив про своё, расстроилась Ирина. - У них на работе сокращение прошло, он лишним оказался.
       - Понятно. Пьёт много, - сделал свой вывод Фёдор.
       - Не больше других!
       - Ну, и ладно! Ладно, - согласился он, - я другое хочу сказать, спасибо тебе, что приехала. Не забыла старика. Своих забот полно, а ты вот приехала!.. Взяла и приехала.
       - Папа, я поговорить с тобой хочу, - уже с серьёзным видом остановила она покатившуюся волну сентиментов.
       - А как же? Конечно! Давай, говори! Всё как на духу. Как брат брату! - договорить он не успел. Хлопнула дверь, и в комнату вошла Анна. - Вот и мы вернулись. Как дела?
       Анна вошла радостная, запыхавшаяся от быстрой ходьбы. Хозяйственная сумка в руках ломилась от продуктов. Ну, а главный сюрприз, коробка с эскимо, был зажат под мышкой.
       - Быстро я?
       - Бегом бежала? Запыхалась так.
       - Я тебе чё? Кергуду какая? Нашёл физкультурницу, - и, увидев на столе колбасу, консервы и прочее, расстроилась. Выходит, зря она старалась, спешила. В магазине даже с продавцом поругаться успела из-за несвежих овощей.
       - А вы как вперёд меня? - она не могла взять в толк, почему же не встретила никого по дороге? - Вместе бы всё купили.
       Ирина деликатно поспешила её успокоить.
       - Съедим. Нас теперь много, аппетит у всех хороший, так что, пригодится.
       - Я и мороженое, и кофе...
       - Замечательно! Будем пить кофе с мороженым, - Ирина помогла Анне освободиться от коробки с мороженым. - Надо бы её в холодильник пока поставить.
       - Да, да. Я сейчас чайник, для кофе... Бутерброды сделаю, - всё ещё в недоумении, как так получилось, Анна повернулась, чтобы уйти, но остановилась от вопроса заданного ей.
       - Подожди с бутербродом. Ты не помнишь, я телеграмму давал?
       - Помню.
       - Что помнишь?
       - Всё помню! Всю картинку! Телеграмму ты не давал! - без единой капельки сомнений заявила Анна. - Я её отправила! Ты на меня так не смотри. Не смотри. Я не Джоконда! Сам сказал, что помирать будешь. Просил пригласить родственников, дал адрес.
       Фёдор этого не помнил. Помирал он много раз. Как напьётся, так и креститься начинает, молитвы какие-то на ум приходят, прощение у Бога просит, без всякой надежды на помощь свыше. Но таков ритуал! Надо ж на кого-то уповать! Своего здоровья уже нет, чтобы водку литрами хлестать, а небо, возможно, и подкинет немного сил для продолжения застолья.
       - Ладно, иди! Делом займись.
       - Пошла! - и она, прихватив мороженое, ушла распаковывать и укладывать купленное.
       - Хозяйственная, - качнула головой в её сторону Ирина. - Она тебе нравится?
       - Нравится, не нравится - какая разница? Соседи мы! Живём тут.
       - Я так, к слову. Если она тебе нравится, вы могли бы пожениться, - Ирина, пожав плечами, встала и подошла к отцу. Остановившись сзади него, пригладила торчавшие волосы. - Подумай, вдвоём легче.
       - Пожениться, скажешь тоже! Убитые насмерть, не подпрыгивают, - Фёдору и в голову не приходили такие глупые мысли.- И какая тебе в этом корысть?
       - Вместе жить будете.
       - Мы и так вместе живём. Даже надоели друг другу.
       - Я не о том, - помявшись, не зная, как продолжить дальше, Ирина доверительным тоном, всё так же гладя его по голове, запинаясь на каждом слове, закончила мысль, - официальный брак открывает другие возможности. Например, ты переезжаешь к ней, или она к тебе, и одну комнату можно продать.
       - Ах, вот оно что! - Фёдор начал догадываться о скрытом смысле сказанного и, повернув голову, посмотрел ей в глаза. - И для чего?
       Ирина выдержала взгляд. Села на прежнее место. И стараясь доходчиво объяснить отцу, что и как, заговорила тихо, убедительно:
       - Папа, пока я росла, ты ведь не помогал нам. Мама тянула, как могла. На двух работах допоздна. Я с шестого класса мыла лестничные пролёты в подъездах, чтобы иметь возможность прилично одеться. И вот теперь ты напомнил о своём существовании. И при желании ты можешь, хоть теперь, помочь нам.
       - Чем? Ты видишь, я беден. У меня ничего нет, - Фёдор широко развёл руки, демонстрируя своё достояние.
       - У тебя есть внучки - две девочки. Ты ведь любишь их?
       - Как я могу любить то, чего ни разу не видел? Может, они кривые и горбатые? - но подумав, поправился. - Люблю, конечно, но только от сознания, что они у меня есть.
       - Значит, они тебе не безразличны? - всё продолжала развивать свою мысль Ирина.
       - Конечно! Нет, нет, подожди! О чём ты? Если я правильно понял, ты хочешь, чтоб я продал комнату, а деньги отдал тебе? Но зачем тебе такая сумма? Деньги - это разврат!
       - Нас четверо, и в одной комнате нам тесно. Хотелось поменять, с доплатой.
       - Умно-о-о! Ничего не скажешь! - Фёдор в волнении встал и нервно заходил из угла в угол. - Значит, отца на улицу, а сами в двухкомнатную? Доченька, у тебя на лицо явные признаки шовинизма!
       - Допустим, не на улицу, зачем утрировать? - до Ирины тоже дошло, не к тому человеку обратилась она. - Нет, так нет! Я не настаиваю.
       - Спасибо! Низкий вам поклон, - и упав на колени, Фёдор склонился ниц. Постояв на четвереньках, и не дождавшись ответа, вскочил. - И это родная дочь! И как только язык повернулся?
       - Извини, не подумала.
       - Вот, вот! Всё о себе, лишь бы кусок урвать побольше. А вы научитесь другим сострадать!
       - Ты научился?
       Такой вопрос привёл Фёдора в замешательство. Спеси сразу поубавилось, но совсем не ушла. Не смог он свою гордыню смирить. И кидал слова, не задумываясь о их значении.
       - На улицу! Кого? Меня! Я думал, приехала дочь! Кровинка моя! Да что ты вообще себе вообразила? Приезжаешь, и я кидаюсь тебе в ноги - прости, доченька, прости окаянного! Забирай мою квартиру и живи счастливо?
       - Пойду я.
       И вот тут в момент всё куда-то делось. И ноги подкосились, и мысли пропали. Обессилено упав на стул, он только и мог прошептать:
       - Обиделась.
       - Нет, я тебя понимаю, - она встала и с жалостью посмотрела на отца. - Я ещё зайду.
       - Что ты можешь понять? - обречённо говорил Фёдор. - Ты понимаешь ровно столько, сколько в состоянии понять, остальное тебе недоступно. Или ты считаешь, что можешь прочувствовать моё жалкое существование? Или, может, у тебя на плечах сидит моя искорёженная жизнь, и ты ощущаешь, как она, стегая тебя плетью, гонит в могилу? А ты, истекая кровью, всё сопротивляешься и всё пытаешься что-то вякнуть в ответ, - он замолчал, понуро опустил голову и уставился взглядом в пол.
       Уже стоя в дверях, Ирина ещё раз повторила:
       - Я обязательно зайду. Что-нибудь купить тебе?
       - Счастливую судьбу и детей хороших.
       - Я постараюсь, если очереди не будет.
       После ухода дочери Фёдор ещё некоторое время сидел в глубокой задумчивости. Мысли теснились, но ничего определённого из себя не представляли, так - набор разрозненных выводов. И не вытряхнуть их из себя, и логически не выстроить. Всё, на что он был сейчас способен, это выдавить несколько строк забытого стиха. Они полностью подтверждали его настроение:
       - Силы из мышц украдены,
       Но не ищу я себе перекладины.
       Совестно браться за труд Господень!
       Это и услышала Анна, она принесла чайник, чтобы радушно угостить кофе такую приятную гостью. А её-то и не оказалось. Сидел только Фёдор со странными мыслями о перекладине.
       - Какая ещё перекладина? Ты чего удумал? Ирина где? Кофе готов.
       - А ей вот пива захотелось! В трактир пошла.
       - Поругались, - укоризненно сказала Анна. - Не можешь ты без куражу. Даже дочь не пожалел.
       - Отнюдь! - неожиданно для себя у него вдруг сделала проблеск одна мыслишка. - Даже совсем наоборот, она мне жениться предложила.
       Ох, кто бы знал, как у Анны ёкнуло сердечко от слов таких жестоких. Наверняка, дочь предложила ему вновь сойтись с прежней женой. И все её чаяния, и виды на Фёдора, как претендента в женихи, можно смело забыть.
       - Женись, дело хорошее, - и уже без всякой надежды добавила, - а невеста - кто?
       - Да так, знакомая одна, - он хитро улыбнулся, в глазах заиграли бесовские искры. - Вот, к примеру, я тебе нравлюсь?
       Анна оценивающе окинула его взглядом и безразличным тоном назвала его реальную стоимость:
       - Да так, средней паршивости мужик. А чего это ты спрашиваешь?
       - Ну, вот вы бы, Анна Никитична, пошли за меня замуж?
       - Я? - Анна почувствовала себя в холодной проруби, этак ведь и простыть можно. Вся напружинившись от обдавшего её холода, выстрелила. - Ни за что! - такой категоричности она и сама от себя не ожидала. Оторвать бы ей язык, уж лучше быть немой, но не одной.
       - Вот! Я ей так и сказал.
       - Что? Вот так взял и сказал?
       - Ну, да! Говорю, зачем я ей? Она меня терпеть не может! Ей Пантелеймон нравится.
       - Хам!
       - Кто? Пантелеймон? Ну, не скажи, не совсем. - Фёдор вспомнил, что тот добровольно вернул деньги. - Есть ещё надежда.
       От перенесённого стресса Анна обессилено опустилась на краешек стула. Сложив на груди руки, обратилась прямиком к небу:
       - Господи! Прости за богохульство, но доколе мне терпеть измывательства этого изверга? - не получив ответа, стала укорять Фёдора. - Ты мне все нервы вымотал. Кровь мою выпил. И вообще, почему ты за меня решаешь, выходить мне замуж или нет?
       - Выходи! - посоветовал Фёдор. - Ты ещё молода, красива.
       - Это предложение? Согласная я, - и Анна, как молодая девственница, скромно потупила взгляд.
       - Чьё предложение?
       - Твоё.
       - Да? Надо же!
       - Феденька, а чё мне предлагать? - Анна, подхватив стул, пересела поближе и стала гладить его руку. - Я за тобой, вот вся, как есть, - и уже мечтательно, - на любую каторгу, на любые рудники!
       - Я не запросто так женюсь, с корыстью! - вот так, запросто прервал её восторженность Фёдор.
       - А мне плевать! Я хоть и мерзавка, но ты об этом знаешь!
       Анна так и сияла вся от счастья. Она такими влюблёнными глазами смотрела на Фёдора, что даже старые обои на стенах просветлели.
       - Твою комнату придётся продать.
       - И правильно! Зачем нам две? - не придав значения сказанному и не задумываясь, она заторопилась. - Так я пошла?
       - Куда?
       - К тебе переезжать, пока не передумал. А то на мужиков надежды нет! Сегодня - одно, а завтра - другое.
       - Так сразу? - Фёдор и не ожидал, что уже сегодня ему придётся делить своё ложе на двоих. - К чему такая спешка?
       - А чего время тянуть? У нас его и так не много. Ты ещё поцеловать меня должен, - деловито распоряжалась Анна.
       - Это обязательно?
       - Все так делают. Но если не хочешь, я не возражаю, - и она вдруг, ни с того ни с сего достала платочек, повязала его на голову и уголки приложила к глазам. - Я так скромнее.
       Фёдора тронула её мнимая застенчивость. Прилив радости преобразил соседку. Она теперь выглядела вполне привлекательной для определённого возраста мужчин. И он оценивал её уже совсем другими глазами. Почему он раньше не замечал обаятельные ямочки на щеках, добрый открытый взгляд? А какая хозяйственная? Ведь ради чужого ребёнка в магазин помчалась, угощение принесла! Расчувствовавшись, он подошёл к ней, и осторожно приобнял её хрупкие старческие плечи.
       - А плакать чего?
       - Я поверить не могу. Для меня это как сон. Уж и не думала, не гадала, что могу замуж выйти. Хоть к концу жизни невестой побывать.
       - Почему к концу? Мы с тобой до ста лет жить будем! - и он прижал её к себе, погладил. - Ты сейчас, как звёздная ночь, - необъятная и загадочная. Лунное видение какое-то.
       - Да? Я, наверное, радоваться должна? И я уже радуюсь! - она уткнулась ему в грудь, и плечи её затряслись ещё сильнее. - Почти радуюсь. Я знала, что так случится, не знала - когда. Теперь вся моя жизнь в твоих руках... - слёзы душили её, и она не могла говорить дальше.
       - Ну, будет, будет! Я хоть и не подарок ко дню рождения...
       - Подарок! Подарок!
       Не отпуская её от себя, Фёдор стал тихо напевать грустную мелодию танго и медленно повёл Анну по комнате в танце. И она, подчиняясь его воле, шла в такт его движениям. И в сердце её нашли чуткий отклик простые слова песни:
       "Утомлённое солнце, нежно с морем прощалось.
       В этот час ты призналась, что нет любви!"
       - Я буду любить тебя до гроба, и умрём мы в один день! - Анна, наконец, успокоилась и теперь смотрела прямо в глаза Фёдору.
       - Здрасьте вам! Не успели жениться, а она уже умирать собралась. Подожди, хоть до свадьбы, а уж потом я тебя закопаю. И поминки справлю.
       - Закопай, Феденька, закопай, только не грусти. У тебя такое печальное лицо.
       - Это от радости, - он отстранил её, подошёл к окну. - Дождь на улице - это к добру.
       - И радость наша будет бесконечна! Мы теперь в церкву вместе пойдём! - Анна уже видела, как ведёт слепенького старичка за руку, а он в тёмных очках, с палочкой, оборванный и несчастный.
       - Пойдём! Не знаю, для чего, но, видимо, я должен сыграть эту роль! - и, обращаясь неведомо к кому, ткнул пальцем вверх. - Они хотят, чтоб я встал на колени! Я встану! И, Господи, дай мне сил подняться!
       - Я попрошу батюшку, он нас обвенчает, по знакомству, - Анна встала рядом с ним и прижалась к плечу. - Батюшка-то молодой, хороший.
       - Ты знаешь, что важно к старости?
       - Нет.
       - С чем мы смерть встретим, - он тяжело вздохнул. - Она ведь, матушка, спросит: "Ну, с чем припёрся, старик?" Что я ей отвечу? Ни семьи, ни детей. Одни иллюзии. Ни спасённых, ни исцелённых... В Бога не веровал! Чёрту не кланялся. Грехов - на три поколения вперёд хватит.
       - Все мы дети греха.
       - Или племянники внучатые, - и, уже совсем не к месту, попросил, - ты, вот что, сбегай в гостиницу, верни Ирину. Мы разговор не закончили.
       - Поняла. На свадьбу не пригласил. Так ты же не знал, что женишься. Так я мигом! - Анна засуетилась, забегала.
       - Ты как-то вежливо скажи ей, что, мол, так и так, погоди, не уезжай!
       - Вот уж она обрадуется!
       - Не знаю, не знаю, - и тут до Фёдора дошло, он же фамилии не знает. Она ведь теперь замужем, значит, и фамилию сменила. У администратора не спросишь, в какой номер она заселилась? Да и Анна в этом наряде не внушала большого доверия. Ещё примут за воровку. - Ты хоть оденься прилично, не на паперть собираешься!
       - А разве я плохо одета? - Анна оглядела себя, но изъянов одежды не нашла. - Другой у меня нет.
       - Купи! Скромность не всегда украшает.
       Но идти никому никуда не пришлось. По той простой причине, что Ирина пришла сама. Да, она вошла тихо и незаметно.
       - Я с тобой не согласна! Скромность - это дар Божий! Вспомни: "Не возгордись!"
       - Ты? А мы тут...
       - Я на минуту, хочу извиниться.
       - Да, что ты, что ты! О чём ты говоришь? - теперь уже засуетился Фёдор. - Ты проходи, садись! - взяв её за руки, и пятясь задом, он как бы тащил её к стулу. - Должен тебе сказать...
       Подчиняясь насилию, Ирина села. И договорить отцу не дала, потому что у неё был свой, хорошо продуманный монолог. И высказать его нужно было сразу, иначе она собьётся и наговорит не то, что надо. И они могут окончательно поссориться, а она не за этим приехала.
       - Я была не права. Действительно, куда тебе на старости лет? Я тут прогулялась по городу. Кругом бомжи, нищие. Стыдно стало, - и отрицательно помотав головой, с болью добавила, - ты не должен походить на них.
       - Ты понимаешь, - Фёдор взял стул и сел рядом. - Мы вот тут посоветовались...
       - Ты просто обалдеешь! - не выдержала Анна.
       - Да погоди ты! - оборвал её на полуслове Фёдор и опять обратился к Ирине. - Ты совсем кстати! Я вот даже Анну послал за тобой, боялся, больше не увижу. - Дело такое...
       - Нет, дай я скажу! - от нетерпения поделиться сногсшибательной новостью у Анны аж мочевой пузырь надулся, и она перебирала ногами, как цирковая лошадь. - Ну, дай сказать!
       - Говори.
       - Ирочка, только не падай! - играя глазками, перебирая ножками, она приблизилась к Фёдору. - Волнуюсь шибко! Короче, Феденька сделал мне предложение.
       - Поздравляю! Давно пора.
       - И мы официально приглашаем тебя на торжественное бракосочетание!
       - Какое ещё, торжественное? - выпучил глаза Фёдор. Похоже, таким заявлением она удивила не только Ирину, но и его тоже.
       - А как? Я ещё никогда не сочеталась. Ни торжественно, никак.
       - Бутылку возьмём и сочетаемся. Чего наворачивать?
       Но Анну поддержала Ирина.
       - Правильно, правильно, Анна, не знаю, как по отчеству.
       - Никитична, - поспешила представиться она.
       - Анна Никитична, я рада за вас. Но папа мне ничего не говорил, - она укоризненно посмотрела на отца. - С утра я слышала другое.
       - С утра! - неподдельно возмутился Фёдор. - С утра это был сюрприз. Хотел удивить, огорошить!
       - И удивил! - Анна опять забегала по комнате. Ей хотелось что-то делать, куда-то приложить себя. В этой комнатушке места не хватало, нужен был простор, чтобы выплеснуться, выразить свои эмоции. - Ещё как удивил! Я прямо как стояла, так и шлёпнулась! Хочу, говорит, замуж. А я чё? Против, что ли? Я завсегда согласная. Вот и тебя приглашаем, уж не откажи!
       Спасибо, мне очень приятно, но... - Ирина замялась, не зная, как более деликатно отказаться от лестного предложения. Ведь дома остались дети, муж. И на работе ждать не будут. Время такое, что и её могут запросто уволить, желающих на её место полно. И тогда уже полный крах семейному счастью. Двое безработных - это уже много.
       - Никаких но! Дело решённое!
       Ну, в самом деле, не мог же Фёдор допустить отсутствие дочери в столь торжественный момент. Он уже отвык мыслить таким категориями, что где-то существует работа, ответственность перед семьёй. Для него пенсионерами являлись все! Без исключения.
       - Всё так неожиданно. У меня работа.
       - Подождёт! - не понять ему было, что в век капитализма работу ищут, и она не ждёт. - Мы тебе не сказали главное.
       - Если ты о комнате, не надо! Я не хочу чувствовать себя виноватой.
       - А причём здесь ты? - не поняла Анна. - Это мы так решили.
       - Ты знаешь, сколько нам той жизни осталось? - проникновенно, стараясь говорить убедительно, Фёдор придвинулся поближе. - Нет? И я не знаю! Потому, мысль наша не случайна. Нас только двое, зачем нам столько комнат?
       - Папа!
       - Не перебивай отца! Это подарок внучкам. Больше с нас взять нечего, а так, хоть какая-то память останется.
       - Спасибо, конечно! - то ли радоваться, то ли огорчаться. Что делать, Ирина не знала. Это ведь он ради комнаты жениться надумал. А если не сойдутся? Куда он потом?
       - И не возражай! Слушай отца, он плохого не пожелает, - сделала своё заключение Анна.
       - Прими, так сказать, от чистого сердца, во искупление грехов! - и так как дело было уже решённым, возражения не принимались. Фёдор поднялся и приказал. - Анна, сходи в магазин, отпразднуем сей факт! Босиком на тот свет отправлюсь, но память о себе оставлю.
       Он и не подозревал, как недалёк от истины.
       - Да, есть, есть. Стаканы только принесу, - по такому случаю, почему не выпить? Анна всецело была "за"!
       - Папа, мне нужно ехать.
       - Ну, если надо, кто "против"? Но учти, оформление документов на комнату будет за тобой. Мне не досуг этим заниматься. Как будет время, приезжай, буду рад.
       Анна быстро подсуетилась, и в одно мгновение на столе была и водка, и закуска. Фёдор чинно всем налил, поднял стакан.
       - За Русь святую! За благость в сердцах наших!
       - Горько! - закричала Ирина. - Горько!
       - Да ладно тебе, - испугался Фёдор. Выручила ворона. Она или проснулась, или выжидала подходящего момента. Встав на трясущиеся с похмелья лапы, она оглушительно закаркала, справедливо требуя свою дозу. - Аннушка, будь любезна, уважь члена семьи, плесни ей на впалую грудь.
       - А как же! Этой твари в первую очередь, - и она, поднявшись, подошла к клетке. Наглым презрительным взглядом нахальная пташка посмотрела на неё, мигнула одним глазом, мол, поворачивайся быстрей, и опять во всю ненасытную глотку заорала, заблажила матом. Такие слова и человеку произносить стыдно, а тут - птичка, блатную феню выучила. Словно срок отсидела на зоне строгого режима. И как её только сородичи терпят? Да ещё воробей глупый прилетает. - Заткнись, пожалуйста! Лопай свою водку и молчи, - наполнив её посудину, Анна вернулась к столу. Где всё так же, поднявши стакан, ждал Фёдор.
       Дождавшись, пока она сядет, Фёдор встал и обратился к Ирине:
       - Не думал, что доживу до такого дня. Приехала, и как-то разом, всю жизнь мою перевернула. Напомнила, что какой никакой, но я отец! Я искренне хочу помочь тебе. А нам с Анной немного надо. Я вот с ней даже на работу завтра пойду.
       - Пойдём, Феденька, пойдём. Тебе все там будут рады.
       - А сейчас выпьем и споём! Душа, примешь? Нет? Ну, тогда отойди, а то оболью! - выпив, закусывать не стал, поморщился и густым баритоном затянул:
       - У церкви стояла карета,
       Там пышная свадьба была.
       Все гости нарядно одеты,
       Невеста всех краше была.
       - Пойду я. Поезд скоро, - водку она не пила принципиально! Хватило детских воспоминаний о пьяном отце. Поэтому, слегка пригубив и не желая принимать участие в застолье, заспешила. - Ещё надо билет купить.
       - Осталась бы! Как-никак, последний раз видимся.
       - Ну, почему последний? Я ещё приеду, с мужем, с детьми.
       На старую закваску, водка легла хорошо. А без закуски полный стакан возымел своё действие. В голове у Фёдора всё прояснилось, мысли стали светлыми, ясными, как это и бывает у настоящих мужчин.
       - Не по-людски это!
       - Она же приедет! Обещает, значит, приедет, - чувствуя, что может случиться неладное, вмешалась Анна.
       - Ладно, дай я тебя обниму на прощание, - встав из-за стола и подойдя к Ирине, он крепко прижал её к себе. - Передавай от меня всем "привет" и наилучшие пожелания.
       - Передам! - чмокнув его в щёчку, она отстранилась. - И вам - счастья, любви, согласия. Если что не так, прошу извинить.
       - Всё так! Но могло быть и лучше. - Фёдор виновато заулыбался. - Запомни меня трезвым, добрым и любящим. А теперь уходи, я не заплачу, не дождёшься, - и он отвернулся, чтобы не выдать набухшие веки и готовую вот-вот упасть слезу.
       - До свидания!
       Попрощавшись, Ирина ушла. Уверенная в том, что она обязательно вернётся. Привезёт ему внучек, познакомит с мужем, и у них наладятся родственные отношения. Следом за ней вышла и Анна. Теперь она тоже была не чужая, и проводить дорогую гостью считала своей обязанностью. Оставшись один, Фёдор огляделся, подошёл к вороне. Та бездыханно лежала, раскрыв клюв и безобразно раскинув по клетке когтистые лапы. Всё шло одно к одному: и дочь уехала, и ворона сдохла - его единственный настоящий друг. Теперь уже слёз можно было не сдерживать, и они побежали, тонкой струйкой, по небритым щекам.
       - Ты чего померла? - глотая душившие слёзы, заговорил он. - От радости за моё светлое будущее, да? А может, ты просто спилась? До белой горячки наклюкалась? Вся в меня, всю жизнь в клетке пьёшь. И сдохла в пьяном угаре, не познав всю прелесть свободы. Эх, ты! Чижик-пыжик!
       Отойдя от клетки, он нашёл какой-то шнур, сделав из него петлю, привязал к дверной ручке:
       - Я вам покажу, слепенький, убогонький! Меня, на колени! Нет уж, дудки! Даже родная дочь бросила, и когда? В светлый праздник таинства обряда. Ну и ладно. Так тебе и надо, Феденька! Заполучи скандал! - он присел на колени, примерил на шею петлю. - Как специально для меня изготовлено. Ну, что ж, с Богом, люди добрые, - и только, было, он намерился исполнить предначертанное свыше, как безумный крик вороны остановил его. - Вот тварь! И дохлая выпить просит! - он сбросил петлю и встал. - Паскуда, помереть спокойно не даст. Довела меня своим пьянством, - и он налил ей, себе. - Пей и не каркай! На всю Русь ославила! Кудахтаешь, когда в голову взбредёт. Курица паршивая!
       Они выпили, крякнули, птичка опять на бок, а Фёдор сел за стол и глубоко задумался. Так и застала его Анна, не болтающимся на верёвке, а в благородном порыве русской интеллигенции к глубокому осмыслению действительности.
       - Всё, проводила, всплакнула слегка, - она присела рядом, погладила его. - Ты-то как? Переживаешь?
       - Нет! На кой мы ей нужны? Вдвоём нам крест нести, - и в ответ на ласку тоже погладил её руку. - Выпьем, что ли?
       - А, давай! Мы с тобой ещё так заживём!.. - они выпили, ворона участие не принимала, решила пропустить тост, лежала в блаженстве, слегка подрыгивая ножкой. - Я теперь не представляю, как я до сих пор жила без тебя? - воздев руки к небу, она встала, прошлась по кругу, и, пускаясь в перепляс, пропела:
       - Ох, я! Ох, я! Привлекательная!
       Я такого завлеку,
       С револьвертой на боку!
       Глядя на её игривость, весёлое настроение, оживился и Фёдор.
       - Ладно! Свадьба, так свадьба! Я готов к визиту прокажённых!
       Взяв в руки гармонь и заиграв плясовую, он присоединился к Анне. И они, уже вдвоём, стали весело притопывать ногами в такт музыки. Сопровождая грохот, который сами подняли, взвизгами, криками, оханьями! Соседи могли подумать, что они сошли с ума или умерли, а нечистая сила устроила шабаш по этому поводу. Дурной славой пользовалась квартира. Всё какие-то подозрительные личности, от которых несло на весь подъезд, того и гляди - ограбят! Потоки воды из неисправной канализации. Участковый, часто посещавший пенсионеров с жалобами от жильцов. В общем, опять в квартире творится неладное. И чем это кончится, одному Богу известно! Лишь бы пожара не было! А то ведь многим и не спастись будет.
       - Всей твоей братией загуляем! - кричал Фёдор.
       - Ещё как загуляем! - вторила ему Анна. - Весь монастырь на уши поставим! Монахов совратим!
       Фёдору это не понравилось. Он свернул баян, отставил его в сторону.
       - Обитель святую не тронь! Бо... Зашибу!
       - Да что ты! Что ты? Шучу я, - безумная пляска кончилась, и она, подойдя к столу, налила ещё по маленькой. - Испугался? Предлагаю, за нас!
       - От тебя всего можно ожидать, - но тост поддержал, они выпили. - Погода нынче замечательная, на благие дела тянет. Давай птичку на волю выпустим?
       - Она же пьяная.
       - А их в вытрезвитель не берут. - Фёдор подошёл к клетке, открыл её. - Потому что поймать не могут. А она на свежем воздухе очухается, протрезвеет и пусть подумает, как ей жить дальше, - бережно взяв её в руки, он подошёл к окну.
       - Не делай этого! Она алкоголик, её лечить надо, - ей почему-то стало жалко птичку. Кто материться будет по утрам? К тому ж, прямой свидетель сватовства.
       - Ничего, пусть разделит судьбу народа, - открыв створку окна, Фёдор поцеловал любимицу в клюв и отпустил. - Лети, красавица! Поменьше каркай, авось и пронесёт. Лети на Фонтанку, там подают.
       Пьяная ворона сразу завалилась на крыло, но сработал инстинкт. Сообразив, что может расшибиться, она, с трудом выправив полёт, приземлилась на ближайшей помойке. Долго сидела, не соображая, как она здесь очутилась? И где находится Фонтанка? И почему там подают? Но прилетел знакомый воробей, прочирикал, что просит её руки, она немедленно согласилась. Они поклевали свежих отходов и отправились в свадебный головокружительный полёт на Фонтанку. Уж если чижику там наливают, то им, молодожёнам, точно уж плеснут!
      
      
       * * *
      
       Четыреста лет, с не большим, стоял монастырь. И все четыреста лет служил прибежищем всем тем, кто потерялся в этой жизни. Он был и кормильцем, и успокоителем души. Несколько столетий у его стен толпились люди в надежде, что Господь не оставит их и поможет. Кого золотым дождём осыплет, а кого к себе приберёт. А кому-то и исцеление ниспошлёт. И купцы, и дворяне - все съезжались по праздникам сюда. Раздавали милостыню, молились сами, и Господь помогал! Не всем, но легенды ходили! Что даже самодержец всея Руси, великий царь, потребовал и забрал чудотворную икону Божьей матери в Москву. Это в советские времена кощунствовали над святыней, превратив монастырь в хлебобулочный комбинат. А центральный храм отдали под склад. Но, наконец, всё стало на свои места. И как в прежние времена, кормил монастырь нищую братию. Милостыню раздавал каждый идущий. Ведь грехов-то накопилось - ужас! Без веры жили! Имя Господа нашего, Иисуса Христа, всуе употребляли. Вот и расцвело пьянство, разврат, казнокрадство. Ни семью не чтят, ни государство! А теперь все в церковь кинулись, прощение просят. В будние дни воруют, плачут, но воруют! А по воскресеньям откупаются, свечку поставят, нищим подадут. И всем хорошо, все довольны! И стоят просящие подаяния, и песня звучит под гармошку:
       Подайте, Христа ради,
       Я Богом вас прошу.
       От голода я пухну,
       Я прямо вам скажу.
       Я нищим уродился,
       И нищим я умру.
       Подайте, Христа ради!
       Не то я украду.
       И сяду за решётку я,
       Где песен мне не петь,
       И где лиха судьба моя,
       Познает жизни плеть!
       А дома - детки малые
       Есть просят у меня.
       Голодная, раздетая
       Сидит моя семья.
       Так пожалейте, милые,
       Где счастья мне искать?
       Не проходите мимо вы,
       Не грех и нищим дать.
       И непрерывной цепочкой тянулся народ - кто-то кинет мелочёвку, кто-то брезгливо мимо пройдёт. А публика была всё та же. И по-прежнему мужичонка в сером пиджаке всё сетовал Евлампию:
       - Сволочи! Жадный народ пошёл, жадный. Вот, лет десять тому назад...
       - В обычные дни - оно завсегда так. - Евлампий почесал свою бороду, которую недавно ему чуть не вырвали, и сделал вывод. - Праздник нужен, праздник!
       Бабёнка, стоявшая рядом, добавила:
       - Я больше скажу. Перестал народ нам верить!
       - А ты депутат, что ли? - засмеялся тот, что в пиджаке. - Это им доверие народа нужно. На выборах, правда.
       - Да ну вас, на хрен! Развели тут митинг! Отойдите от меня! А то я мигом милицию вызову! - возмущённо постучал костылём Евлампий. - Работать мешаете, - и громогласно обратился к народу, - россияне, Христосе Воскресе!
       - Погорельцам на пропитание...
       - Инвалиду детства... - слабо раздавалось рядом.
       Клавдия стояла немного в стороне, она ждала Анну, чтобы узнать, как там Фёдор, как дочь? И каково же было её удивление, когда та появилась, разнаряженная в пух и прах! И первый вопрос возник сам по себе:
       - Ты, никак, специальность решила сменить, но тут ведь не панель!
       - Девки, вы не поверите! Замуж выхожу!
       Анна сияла вся небесным светом. На свадьбу она уже успела пригласить всех соседей - с пяти утра по квартирам бегала. И участкового милиционера. А также передала "привет" всему отделению, пожелала не болеть. Каждому встречному рассказывала, какой у неё замечательный будет муж. Вскоре вся округа знала о её предстоящем замужестве. Продавцы в магазине мило улыбались, глядя на невесту, и даже завидовали! Надо же, в таком возрасте - и замуж! Вот, остались же настоящие мужчины!
       - Ну, ядрёна корень! Забодай тебя комар! - восхитился певец и растянул меха своей гармошки. - Каждый день у неё прибамбасы!
       В такой атмосфере Мендельсон звучал не очень, прихожане стали оглядываться, кто же из этих так сошёл с ума? Эти побирушки совсем благочестие потеряли.
       - За Фёдора? - упавшим голосом спросила Клава.
       - За него! Да ты не расстраивайся, я тебе другого найду! - отойдя от подруги, Анна скомандовала остальным. - А ну, убогие, раздвиньтесь! Сейчас жених сюда придёт!
       - Он, как и ты, придурковатый? - спросил, ну тот, что в пиджаке.
       - Да ты ему в подмётки не годишься! - презрительно оглядела его Анна. - Он артист!
       - Свадьба когда? - уже с вызовом обратилась к ней Клавдия.
       - Да прямо сегодня и загуляем!
       - А на что жить будете? На подаяние народа? - опять язвительно подметил, ну тот, который в пиджаке.
       - Прошу всех в гости к нам! - готовая обнять их, как ближайших родственников, Анна радушно раскинула руки. - Мой поклон вам земной, прошу не отказать!
       В это время на горизонте появился ещё один новобранец. Ещё один кандидат в сообщество нищей братии. В тёмных очках, в руках палочка, которой он тыкал перед собой, брёл этот убогий, несчастный инвалид и приговаривал:
       - Подайте слепенькому... подайте слепенькому... ибо лишён я радости зрячего!
       Разверзните тьму очей моих добротою вашей!
       И люди верили, что помогают человеку, действительно, оказавшемуся по воле судеб в крайнем положении. Одет был слепенький прилично, даже какой-то орден красовался на груди. И когда он добрался, наконец, до Анны, то карманы его пиджака разбухли от смятых десяток, где-то проглядывались даже и сотенные купюры.
       - Ещё одного чёрт принёс! - матернулся кто-то.
       - Это муж мой - Феденька! - скромно потупив счастливый взгляд, Анна взяла его под руку. - Если узнаю, что его обидели... - и она на какую-то долю секунды подняла свой взор. - Мне продолжать?
       - Да у тебя, никак, ум наизнанку! - то ли ропот раздался, то ли сочувствие кто-то проявил. - Ты зрячего не могла найти? - гласом вопиющего в пустыне оказался гармонист.
       - Что ты в этом понимаешь? - не хотелось Анне в такой день открывать дебаты по поводу её мужа, поэтому она коротко пояснила. - Ты не смотри, что он такой! Он через стену видеть может!
       - Да ну? - усомнился удивлённый гармонист.
       - Да! Вот иногда сидит перед стеной и видит!
       - А чего он там сидит-то?
       - Надо, значит! Тебя не спросил, - разозлилась Анна. Неудачно получился пример с Буддой. Она сама смутно помнила, чего он там сидел. Так, всплыло что-то в памяти, она и ввернула, к слову.
       Слепенький, молчавший до сих пор, неожиданно ошеломил всех своей выходкой. Тыкая перед собой палочкой, он обошёл всех, перекрестил и даже благословение выдал:
       - Молюсь за вас, православные! Да пусть милость Божия снизойдёт на вас! Да пусть простит Всевышний грехи ваши тяжкие! Кайтесь, грешные! Ибо все мы предстанем на суд Господа Бога нашего Иисуса Христа! Да не оскудеет рука дающего вам. И через подаяние это пусть благость прольётся на ваши сердца!
       - Во даёт! - пронеслось по рядам.
       - Подождите, они ещё и детей заведут. - Евлампий недобро встретил Фёдора. Сейчас он стоял, опираясь на костыли, и смотрел на виртуозную работу бывшего артиста. Его карманы, набитые деньгами, вызывали зависть. Он сразу понял, кто этот слепенький. Сообразил, что семейный подряд серьёзно подорвёт его бизнес. - А как с детками встанут, то и нам места не хватит.
       - Да, благославенна страна наша, коль уроды семью заводят, - согласился с ним мужик, стоявший рядом.
       Эти слова долетели до Фёдора. Он подошёл к Евлампию, который тут же поднял костыль, готовясь защищаться. Но он не понадобился.
       - Прости ты их, Господи, за слова нечестивые. Богохульственные. Ибо не ведают они, что языком своим дьяволу служат! Души их мраком покрыты, глаза пеленой застланы, - со странной грустью в голосе только и сказал Фёдор. Ещё раз поглядел на Евлампия. - Не понять тебе жизни суть! - и отвернувшись, опять затыкал палочкой в сторону Анны.
       - Пророк сраный! - прозвучало в ответ.
       - Ну, чего налетели? Чего? - не удержалась Клавдия. - Ихнее это дело! - и заорала во всю мощь. - Кто в гости идёт ко мне! На подарок собирать будем!
       - Да ради такого дела всю выручку даю! - расщедрился гармонист.
       Его подхватили и другие, отовсюду раздавалось:
       - И мою забирай!
       - И мою!
       - Хрен с вами! Женитесь! Жируйте!
       - Не каждый день красавиц замуж отдаём!
       Возле Клавдии образовалась даже очередь. Объятые всеобщим порывом доброты все протягивали ей деньги и тут же советовались, какой подарок выбрать? Что купить?
       И только двое, один на костылях, другой - его сосед, переглянувшись, покинули молча толпу.
       - Все, все к нам! - возбуждённо твердила Анна.
       Глядя на происходящее, Фёдор перекрестился:
       - Простите меня, люди добрые. Если жил не так, если пил не так.
       - Ты, чего, Феденька?
       - И ты прости! - он нежно обнял Анну, поцеловал в губы. - Но, видно, так Богу угодно. Прозрел я. Вижу, что за стеной, - и совсем тихо добавил, - ухожу я.
       - Куда? А я?
       - Понимаешь, не могу я так! День за днём, день за днём, день за днём! - он снял пиджак, - Это тебе, здесь много. И не вини меня ни в чём, погуляйте сегодня на славу! Они давно уже забыли, что такое праздник! А я сыграл свою роль. Финала не будет.
       - Холодно сегодня как, - она вдруг осознала, до неё дошло, что он уйдёт, а с ним - её душа. Только-только озарившаяся светом человеческого счастья. Холодное безразличие ко всему нахлынуло сразу. - Сейчас пойдёшь?
       - Уже ушёл! - он ещё раз крепко обнял её, поцеловал, и, отбросив палку в сторону, не оборачиваясь, зашагал навстречу в никуда.
       - Господи! Да за что же ты?..- заплакала Анна. И слёзы её горькие, покатились по следам Фёдора. Догоняли его и, опережая, прокладывали путь дальше.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сычёв Сергей Федзерович (serzh.sichyov@mail.ru)
  • Обновлено: 21/12/2009. 141k. Статистика.
  • Статья: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.