Сычёв Сергей Федзерович
Сказка

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сычёв Сергей Федзерович (serzh.sichyov@mail.ru)
  • Размещен: 23/01/2013, изменен: 23/01/2013. 115k. Статистика.
  • Статья: Детская
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:

      
      
      
      
      
      
      
       ...Птица Сирин мне радостно скалится -
       Веселит, зазывает из гнёзд,
       А напротив - тоскует-печалится,
       Травит душу чудной Алконост.
      
       В.Высоцкий
      
      
       Необычное знакомство
      
       Старый дядька Кикимор решил вспомнить о былом. Он собрал в лесу зверушек, белок, зайцев и лягушек, словом, всех, кто любит лес, не чурается чудес. Пригласил на ужин он, чтоб поведать им о том, кто такой есть Бурегром! Сел за стол и начал так:
       "Где-то далеко, а может быть и близко, где-то высоко, а может быть и низко, край суровый лежит. Там, где небо с землёю роднится, ветер в поле ребёнком резвится, плачут тучи дождём проливным, по болотам кикиморы скачут, добрый леший над сказками плачет, должен мальчик на свет появиться, чтобы горькое счастье найти. Так сказали две птицы, две сестры, что в сказаниях, легендах славянских живут".
       Птица Сирин - посланник из рая, воплощение несчастной души. Чудным пением печаль нагоняет, неземной красотой опьяняет и мечту о любви в человеке будит.
       Алконост же, сестрица её, когда в пении глас испущает, тогда и самое себя не ощущает, а кто вблизи тогда будет, всё на свете позабудет.
       Богу солнца, почтенному Хорсу, спели птицы о мальчике том. Над густыми лесами летая, над бездонною топью кружа, в сиротливом убранстве узнали судьбу Вятской земли и народа его. Тосклив, безнадёжен простор. Ведь за тысячу вёрст нет души ни одной. Но жила среди чащи дремучей, одинокая ведьма - не стара - молода! Не добра и не зла. В лохмотья одета, с горбом на спине, её часто встречали верхом на метле. Прилетала она тёмной ночью к погосту, средь могилок ходила и жалела усопших. К властелину подземного мира обращалась она:
       - Ты пошли мне сыночка, родную кровинку, а не хочешь сыночка, так дочку пошли. Я её как былинку, лесную травинку, росою умою, под солнцем взращу. И будет мне радость, утеха, опора. Уж сколько годков на болоте одна. Кикиморы сёстрами будут ребёнку, братиком леший его назовёт.
       И так она горько рыдала при этом, что сжалились тёмные силы над ней. Гром громыхнул, ночь расступилась, молния небо прорезала вдоль. Всё озарилось сиянием небесным, замерло в страхе перед дождём. Деревья склонились, листвою укрылись, птицы умолкли, звери притихли, нечисть лесная в болота ушла. Ожила природа, разгулялась стихия, капельки слёз воедино слились. Мальчик родился, сын грома и неба, создание таинственных сил. Шрам на лице, отпечаток от молний, клюв вместо носа, железная грудь, а где сердце - слеза. Сорвёт кто цветочек, сломает ли ветку, иль птенчик покинет гнездо, он пожалеет, травку погладит, птенчика к маме в гнездо отнесёт.
       Так вырос средь леса потомок стихии, мальчик по прозвищу Буря и Гром. Любили все его в лесу. Со всеми он дружил. Знал и звериный, и птичий язык и только на нём говорить умел. Ведьма научила его на метле летать. Сначала не получалось, конечно. Только сядет Бурегром на метлу, как она сразу в трубу норовит проскочить. Ну, совершенно не слушается его! Вылетит он из трубы чертёнком грязным, в саже весь, а метла дальше лететь не хочет, об землю его шмяк и лежит, как ни в чём не бывало. Он, с досады, из неё все прутья повыдёргивает, заставляет её опять в небо подняться, а как? Веточек-то уже нет, от метлы одна палка осталась! Тогда сядет он верхом на палку и поскачет к лешему в прятки играть. Забавно они играли, чудаковато. Бурегрому в наследство от природы дар достался - умел он раскатистым громом греметь, как будто вот-вот буря начнётся. Как только леший пойдёт его искать, сразу гром гремит, молнии сверкают! От страха бедный леший в чащу лезет, берлогу медвежью ищет, чтоб от непогоды укрыться, а Бурегром следом за ним, да над самым ухом гремит, да так, что лесовичок вместо берлоги к филину в дупло угодит. А оно маленькое, голова помещается, а ноги наружу торчат. Бурегрому только это и надо, он веточку в руки возьмёт, и давай щекотать лешего за пятки. Тот от смеха весь живот надорвёт, болтает ножками, а сделать ничего не может. А тут ещё филин возмущённый вокруг дерева кружит, ухает да ахает - по какому праву к нему в дупло нечисть всякая лезет? Самому места мало!
       Подрос Бурегром, возмужал, и как-то, собирая ягоду, зашёл в места, где ещё не бывал раньше. Тут и топи болотные глубже, и лес такой густой, что и неба не видно. Как вдруг услышал он тихую мелодию. Она звучала так явственно, нежно, как будто кто-то пел её совсем рядом. Оглядевшись по сторонам, в уверенности, что поёт женщина, Бурегром удивился, никого не было. А завораживающий голос становился всё тише и тише, удаляясь всё дальше и дальше. Безошибочно угадывая направление, он шёл за музыкой, пока не наступила тишина. Песня не прервалась, нет, звук как будто рассыпался мелким звоном и растаял в кроне деревьев. Подняв свой взор к небу, Бурегром увидел, что перед ним находится красивая птица. Её белые крылья были украшены голубыми и красными полосами и выглядели, как карамельки. Заострённый, нежно-фиолетовый клюв напоминал клинок. А глаза яркие, зелёные, цвета молодой листвы, были мудрые и благословенные. Она смотрела в упор на маленького растерявшегося мальца, пока у него из глаз не покатились слёзы. И именно в этот момент Бурегром увидел, что глаза у птицы человеческие! Они сверкали на женском лице, всё чётче проступающем сквозь контуры перьев. На ветвях дерева сидела не то птица, не то женщина, ниспосланная небом. Это была доселе им неведомая птица Сирин, посланница властелина подземного мира. Неземная печаль выступала у нее на лице. Голосом, от которого хотелось плакать и дальше, она допела свою песню:
       В любви страданья ты найдёшь
       И не предашь, и не умрёшь,
       Но путь загадочный пройдёшь,
       От чёрной тьмы народ спасёшь.
       Познаешь денег ложь, богатства бред,
       Важнее жизни платы нет.
       Когда на плаху брызнет кровь
       И с губ слетит "Прощай любовь",
       Тогда слеза в груди твоей
       Пробудет жалость у людей.
       Себя забудь, не верь в слова,
       Когда скатится голова,
       Народ взволнуется, как море,
       Пророчество свершится вскоре.
       От этой грустной мелодии слезинка в груди у Бурегрома набухла и вот-вот была готова лопнуть от нахлынувших чувств. А они были такими, что жалость ко всему живому переполняла сознание, не давая вникнуть в смысл песни. И решил он спросить у царственной пророчицы, о ком это она поёт? Чей образ рисует словами? Чью судьбу выпевает лихую?
       Стараясь быть вежливым, спросил:
       - От чего так печальна, краса неземная? От чего твои песни грустны? Кому насылаешь страданья удел? Неужели нет радости, счастье исчезло, впереди только сумрак и битвы предел?
       - Ты жаждешь взглянуть? - недобро оскалилась птица. - Я тайну открою. А хочешь, со мной полетим? В далёкое царство, с названием - Ирий, куда устремляются все! Ты телом почувствуешь неба простор. Там вечный покой, блаженство души. Сокровище знаний всемирных хранится.
       Её голос был пропитан такой завораживающей негой, таким чарующим ароматом неизвестности, что хотелось немедленно присоединиться к ней, взлететь под самые небеса, а может быть, и дальше и познать, почувствовать блаженство загадочного царства. В глазах у Бурегрома потемнело, тело перестало слушаться, а маленькая слезинка в груди, постепенно стала превращаться в кусочек льда. Всего одно мгновение отделяло его от царства мёртвых, когда раздался хрустальный звон капелек, рассыпавшихся по траве. Встрепенулась посланница неба и клёкотом горным прорезала высь:
       - Тебе печаль моя открылась, считай, в гостях ты побывал. Но впредь ты знай, на смерть взглянуть нельзя, она, как солнце, ослепляет.
       - Что это было? - очнулся от внезапного забытья Бурегром.
       Не ответила женщина-птица. Склонила на грудь свою кудрявую голову, бросила прощальный взгляд на юношу, и, взмахнув расписным крылом, исчезла так же внезапно, как и появилась. Только макушки столетних дубов продолжали качаться, махая ей вслед пышной листвой. Словно и не видели они ниспосланного чуда, не слышали божественного пения.
       Тяжело стало на душе у сына ведьмы страшной. Не ведал он о людях ничего. Кто они такие? Где живут? Кроме леших, да кикимор, что с детства его окружали, не было у него друзей. Надо бы у матушки спросить, она эти болота вдоль и поперёк исходила, метлой своей избороздила, должна всё знать. Где тут люди завелись, чем занимаются они? Что за любовь у них такая, за которую и голову отдать не жалко? Хотел он, было, домой возвращаться, но только сделал шаг, как хрустальные капельки ожили, зазвенели у него под ногами, заискрились, заиграли в солнечных лучах и покатились вдаль к реке. Со всех сторон раздавалось: "Динь, динь! Динь, динь!"
       Волшебный перезвон был так увлекателен, что Бурегром и сам запел. Забыв себя, прыгал вслед за убегающим звуком, который капельками росы сливался в единую песнь, что встревожила красивую певунью. Вскоре лес наполнился ещё более чудной мелодией. Она возникла из пустоты, из прозрачного воздуха, казалось, что поёт сама природа-мать - вода, цветы, трава и лес. Постепенно этот звук перенёсся в сердце Бурегрома. Теперь он уже звучал где-то внутри. Нежный звук скрипки беспощадно сжимал и разрывал на части маленькую слезинку. Она не могла вместить в себя безмерную и безответную любовь к какому-то живому существу. Никогда прежде он ещё не испытывал такого сильного чувства. Оно овладело им полностью, отняло разум и подчинило себе волю.
       Выбежав на просторную поляну, по краям которой росли густые заросли цветущей сирени, юноша остановился. Рядом журчала река, слышно было, как мелким бисером, капельки падают в воду, но мелодия исчезла.
       - Что за наваждение? - подумал он. - Неужели мне послышалось?
       Но чудеса продолжались. Среди цветов сирени неожиданно показалась девичья голова, осенённая короной и ореолом. Девица была так красива, так маняще притягательна, что Бурегром, позабыв себя, бросился к ней с желанием обнять и поцеловать очаровательное видение. Но когда он приблизился поближе, то увидел, что руки прекрасной феи сотканы из разноцветных перьев, а ближе к ногам веером распускается длинный павлиний хвост. Такое диво остановило желание юноши. Он замер от вновь зазвучавшего голоса. Приосенив себя крылом, девица сладкозвучно пропела:
       Сестра загадку загадала, а я разгадку подскажу.
       Не бойся тьмы, в ней свет сокрыт,
       Когда ночное покрывало укроет голову твою,
       Любовь свою свечой зажгу и путь дорогу укажу.
       Живою сделаю слезу, она прожжёт стальную грудь,
       Поток любви прольёт на горе, и счастья суть
       Поймёшь тогда, когда спасётся голова.
       Не отвергай добро, краса внутри сокрыта.
       Любовь немилость победит, уродство станет изваяньем.
       Бог солнца Хорс талант дарит, лишь тем, кто сам познал страданья.
       - Кто ты? - спросил Бурегром?
       - Алконост! Я родная сестра птицы Сирин. Только служим мы разным Богам. Ты две песни прослушал, два пути перед тобой, какой из них ты изберёшь, такой дорогой и пройдёшь.
       Нежно воркуя, дева-птица, раздвинув ветки сирени, опустилась на землю. Подойдя к Бурегрому, прильнула своими устами к лицу юноши, и в то же мгновение необычайное счастье охватило его. За спиной как будто выросли крылья, захотелось подняться вверх и парить под небесами, быть такой же царственной особой, как эти две сестры. И, превратившись в сокола, стать им братом родным.
       Алконост, угадывая его желание, возразила:
       - Твой путь земной. А мне домой пора, на берега реки Евфраний. Прощай, мы встретимся ещё! - взмахнув своими ослепительными крыльями, она стала подниматься высоко в небо, пока не растаяла в солнечном сиянии.
       Долго ещё Бурегром не мог придти в себя, всё стоял и смотрел в небо, бывают ли на свете чудеса такие? А уж кому как не ему, сыну ведьмы болотной, знать, что и птицы говорят между собой, и леший с кикиморами не только в сказках водятся, но и друзьями хорошими бывают. Озадаченный увиденным и предсказанием загадочным, отправился к себе домой у матушки спросить, где есть река по имени Евфрат? И правда ли, что там диковинные птицы проживают?
      
      
      
       Загадочный зверь
      
       Оглянулся он по сторонам, местность вокруг незнакомая, чужая. Сюда забрёл случайно, куда теперь идти не знает. Слышит: не то рычит, не то мурчит кто-то. Да так грозно, что все птицы вокруг притихли, и небо нахмурилось. А тут ещё и пугать стал. Спрятался в густом ельнике, из-под ветвей страх на прохожих напускает. Выставил два огонька кроваво-синего отлива, и они блуждают сами по себе. Блеснут, погаснут, вновь блеснут. То тут, то там возникнут.
       - Что за чертовщина такая? - подумал Бурегром. - Всех в лесу знаю, но такого зверя не видел. Глаза есть, а тела нет. Наверное, из заморского царства зверь прибыл и в прятки играть надумал.
       - А ну-ка, выходи! - крикнул он тому, кто в ельнике таился.
       Но в ответ кто-то как заревёт дурным голосом, как будто ему прищемили что-то.
       - Мя-а-а-у-у! Мя-а-а-у-у! - воет, да так противно, будто из него душу вытаскивают. То жалобно, то грозно верещит. Потом давай о дерево когти точить. Скребёт яростно и рычит натужно, напугать хочет.
       - Ах ты, нечисть непутёвая!- разгневался Бурегром. Не было ещё такого, чтоб на него кто-то когти точил. Уж он то знает, как усмирить забияку. Сейчас возьмёт его за уши и оттаскает, как следует. - По-хорошему говорю, выходи! - последний раз крикнул Бурегром.
       Но тот не слушает, только пуще прежнего кричит. Огни уже пламенем пышут, вот-вот лес вспыхнет! Тогда схватил Бурегром коряжину здоровущую да запустил её в трущобу непролазную. И попал прямо в то место, где огоньки светились. И удивительно, сразу тишина наступила, прекратился рёв, Затрещали ветки, и выходит, из зарослей диких, зверь невиданный. Росту огромного, с телёнка или слона хорошего будет. Шерсть на нём клочьями висит, весь ободранный, худющий! Хвост сзади трубой стоит, одни глаза и горят - страшный, аж жуть!
       - Мя-у-у! - говорит. - Ты кто такой есть, что не боишься меня? Вроде, ни рыба, ни мясо, ни птица ни зверь? На человека не похож, клюв большой, перья на голове. Зачем мне охотиться мешаешь? Я этих птичек с утра караулю, есть хочу. А ты мне всю обедню испортил. Придётся тебя на завтрак употребить. Хоть и не люблю я здоровых таких, костями давлюсь, но делать нечего, сам понимаешь, голод не тётка! Тебя как зовут-то, милый мой? А то отобедаешь гадостью какой, потом живот болеть станет.
       - Бурегром я!
       - Это как понимать? - опешил зверюга. - Буря или гром? Ну, неважно! Сейчас тишина будет. Раздевайся, к смерти своей готовься. Я из тебя бутерброд делать буду.
       - А ты на чужой каравай рот не разевай! - не испугался Бурегром.
       Оглядел противника с ног до головы и говорит:
       - Всякой нечистью леса мои полны, но такого облезлого нахала, первый раз вижу. Скажи мне имя своё. Знать хочу, кого уму-разуму учить приходится?
       - Разве я похож на нечисть? Обижаешь. Кот Баюн меня зовут. Сказки сказываю на ночь, песенки пою. А когда голодный, кушаю, что в лапы попадёт. Сегодня очередь твоя. Псяк-рев! Мяв-мяв! Иди сюда! - Выпустил он когти и бросился на Бурегрома, что бы съесть его.
       Но не тут-то было! Увернулся Бурегром. Он хоть и маленький, но проворный. Недаром в лесу вырос. Прыг на дерево, и с ветки на ветку, с ветки на ветку. Шишками еловыми отбивается, сучьями прикрывается, а кот за ним, не отстаёт. Он на ветку, кот на другую. Он под дерево, а кот уж там! Сидит, облизывается, лапами усы подкручивает. Ну, никак не убежать от него. Устали оба, запыхались, дышат тяжело, смотрят друг на друга, гадают, как бы противника обхитрить? Но Бурегром смышленей оказался. Прыгнул в речку и скрылся под водой. А коты ведь плавать не умеют, это они на земле шустрые, а вода для них, что клетка - не погуляешь сам по себе, мышку не поймаешь. Сел на берегу и стал ждать, когда утопленник появится. А тот и не думал всплывать, доплыл до камышей и притаился там. Но и кот не желал свой обед потерять. У него ведь глаз не простой, волшебный - даже в темноте видит. Заметил, куда бутерброд уплыл. Подошёл к камышам и ласково так говорит:
       - Знаю, знаю, где колбаса моя прячется. Хочешь, сказку расскажу? Славная история, замечу я. А ты послушай, да на ус намотай.
       Устроился он поудобнее на берегу, хвост откинул, гриву вскинул, глаз прикрыл и начал так:
       - Жил да был учёный кот. Он под деревом сидел и на цепь свою глядел. И за что его, кота, приковали навсегда? Он плохого не желал! Пил и ел, что Бог послал. Когти, острые свои, не показывал врагам. Сказки сказывал и спал. Но две птицы прилетели и судьбу ему напели, грозным быть, людей губить! Страшным зверем жить в лесу, заплетать свой хвост в косу, по-китайски говорить, и поляну сторожить. И с тех пор он диким стал, облысел и похудал. Цепь порвал, в ломбард отнёс и себя жалел до слёз. Сколько ж можно, нам котам, псами бегать по полям? Слово "мяу" позабыть, вздыбить шерсть, людей давить? Силой тёмною служить, ужас сеять, зло творить? Нам бы кошечку, котят, молочка - и спать в кровать.
       И так ему себя жалко стало, что он даже заплакал. Лежит, рыдает, горькими слезами обливается. Брюхо на солнышко выставил, спинкой по травке катается, мурлычит нежно про судьбу свою лихую. Лапой за ушами блох скребёт, хвостом слезы вытирает, изо рта слюну пускает. Убаюкать он хотел врага, да вот память уж не та! Сказки старый, перепутал и в башке своей напутал, где избушка, где Кощей? Ну, не помнит, хоть убей!
       Сыну ведьмы надоело плавать в тине и без дела. Наловил он рыбы кучу и скидал её на кручу. Говорит коту с улыбкой:
       - Ты бы, котик, рыбку съел, помурчал и подобрел.
       Отвечает ему кот:
       - Не положено врагу: добывать коту еду! - когти выпустил наружу, потянулся, улыбнулся. - Так и быть, я рыбу съем, отпущу тебя, иди! Но запомни, не ходи поперёк моей дороги, а не то протянешь ноги. Где пройду я, нет пути! Призрак только впереди.
       Но Бурегром и так уже понял, что обрёл себе нового друга. Вышел на берег, сел рядом и ласково погладил его.
       - А пойдём к нам жить! - предложил он. - Я тебя буду кормить, сказки твои слушать, а ты будешь наш дом охранять!
       - Друг ты мой сердечный! - вытирая слезу и таская рыбу в рот, отвечает ему кот. - Я бы с радостью пошёл, но волшебным предсказаньем суждено мне страшным быть. Жить в лесу, людей губить, ждать того, кто обагрит алой кровью в час заката птицу Сирин. Кто в последний смертный час не предаст и не отдаст - волю, нежность и любовь - горю, пожирающему кровь. Кто на плахе возродится, кто любовью озарится, победив врагов своих. Так пропели птицы мне, и противиться судьбе, я не в силах, не по мне - быть героем в стороне, где меня не уважают и в друзья не приглашают.
       - Я теперь твой друг навеки! И коты, и человеки - будут вместе навсегда!
       Бурегром пожал огромную пушистую лапу кота, обнял его за шею и тихонько попросил:
       - Покажи домой дорогу, мне пора, ты извини.
       Кот, насытившись рыбой, подобрел. Он был рад обрести друга. Одному в лесной глуши тоскливо, и поэтому он предложил:
       - Прыгай мне на спину, вцепись в загривок и держись!
       Не успел Бурегром и глазом моргнуть, как оказался перед домом.
       Распрощавшись и пожав другу лапу, они расстались, договорившись встретиться на следующий день.
      
       Лесной совет
      
      
       А в избушке, что на краю болота стояла, в это время суета уже царит. Ворон с лешим на дубу пляшут танец ди-бул-ду! Знак тревоги кажут всем, покидают насовсем их края необжитые мать и сын, что были им по крови родными. И кричат на всю округу, сокрушаются друг другу и до самых дальних мест объявляют манифест:
       - Молодая ведьма-мать полномочья хочет снять. По вопросу по сему думу думать надо ту! Как сиротам дальше жить, дело тёмное творить? Прибыть необходимо в сей минут, в кратчайший срок, на заветный уголок.
       Вся нечисть болотная - поганки, лягушки, пиявки, мокрушки, услышав такую новость, поспешила явиться ко двору лесной хозяйки. Подойдя к дому, Бурегром глазам своим не поверил. Стены развалюхи ходили ходуном. Шевелились под натиском улиток, комаров и прочей мошкары. Эта гадость плотно облепила брёвна, прислушиваясь к тому, что происходило внутри самой избушки, не обращая внимания на то, что крыша иногда срывалась с места, вставала на дыбы и, грохоча, опускалась обратно.
       А там творилось вообще невообразимое! Одноглазое Лихо, прибывшее раньше других, возмущённо металось по комнате, ураганом проносилось мимо замерших болотных тварей, вихрем возникая то в одном углу, то в другом. Приподнимало стол и летало с ним под самым потолком, угрожая уронить его на нерадивых служащих. Затем с грохотом прокатывалось по буфету, сворачивалось клубком и, как шар, высоко подпрыгивая, хватало посуду и швыряло её то в лешего, то в кикимору! Те метались по избе, стараясь увернуться от удара и выскочить на улицу. Под их ногами, не найдя спокойного места, с громким кваканьем прыгали лягушки:
       - Ква, ква, ква! Но, но, но! Уважайте дам! - в такой суете их запросто могли раздавить.
       А Лихо не унималось! Свистело, шумело.
       - Ах, вы твари неразумные! Не доглядели! Не уследили! Как такое могло случиться, что мальчик один, в топь заветную попал? Все знают, только туда прилетают эти пророчицы-птицы! Вот и дождались, накаркали они!
       - Ну, это вы уж слишком! - возмутился ворон. - Не умеют они каркать! Не доросли до такого вокала!
       - Хватит, хватит! - остановила их ведьма. Она и сама не знала что делать, хваталась, то за метлу, то за ступу свою. Садилась в неё, и, подперев подбородок рукой, горько сокрушалась. - Не к добру всё это, не к добру. Но предсказанья надо исполнять, придётся к людям уходить. Вы уж тут теперь одни, без меня живите. Зло творите, но с добром, и меня любите! - уже совсем жалостливо попросила она.
       Леший смахнул слезу бородой, за нос кикимору дёрнул:
       - Это она! Она виновата! В чулане закрыла меня, сказала, вернётся с любовью. Я думал, что ягод она принесёт, вернулась - с поганкой в подоле.
       Лапкой зелёною топнув, зубик оскалив гнилой, болотная знать возразила:
       - Сладкий грибок, с мышиным хвостом, на праздник отличная пища! Зря вы меня укоряете, милый, я же как лучше, со всею душой, а вы, я замечу, ну просто тупой обрубок, из дерева сделан!
       Когда в эту пляшущую избушку вошёл Бурегром, все мигом притихли, и широко раскрыв глаза, уставились на мальчика, ещё ничего не ведавшего об экстренном совете. А ведь именно он виновник такой свистопляски. Зачем пошёл в запретный лес? Теперь расхлёбывать придётся всем! А им, ох как не хотелось, расставаться с другом. Он ведь в лесу был главным придумщиком игр. Однажды сплёл ежей и змей, и сказал, что это изгородь живая, кто перепрыгнет, тот герой, и будет главным в играх. Кикимора хорошо помнит, как потом неделю из себя ёжиков выколупывала. А теперь? Кто лешего в дупло загонит? Кто с ней песенку споёт? А уж Лихо знает лихо! Знает, люди - не зверьё, и друг друга убивают, и калечат, и ломают, и детей своих бросают, чтоб им было хорошо.
       Громко свистнув, глаз прищурив, Лихо глянуло в окно. Растянулось, потянулось, дверь закрыло на крючок, к ней прилипло, грудь рвануло и сказало:
       - Не пущу!
       - Разве мы куда-нибудь уходим? - спросил у него Бурегром.
       И тогда ведьма-мать, как в лодке, качаясь на ступе, сыну промолвила горько:
       - Птицы, чьим пеньем ты так восхищён, посланницы Ирия-царства. Должен ты волю властителя судеб исполнить и всё совершить, что напророчили девы.
       - Какая печаль? Совершим! Я ведь согласен, не против!
       - К людям придётся идти, - мама ему отвечает. - А жить среди них - страшней, чем в лесу: всякое может случиться.
       - Люди? Не знаю таких! Где они водятся, дети бывают у них?
       Бурегром никогда не видел людей, ведь он всю жизнь прожил в лесу и кроме зверей и птиц никого не встречал.
       - Дети есть у них, но, вам признаюсь я, - уродцы! Носики - курносики, ушки, как лягушки, копытцев нет и без хвоста, и даже шерстью не покрыты! - выступая на середину комнаты, со знанием дела пояснила кикимора. - Таких в болото даже стыдно пригласить.
       - Но у меня ведь тоже шерсти нет, однако, ты со мной играешь? - оглядывая и ощупывая себя, возразил ей Бурегром.
       - Так у тебя вон, клюв, какой! Как топором им рубишь! Вот если б мне такой кто дал, то я была б неотразима! - по кикиморской привычке она, красуясь перед всеми, запрыгнула на стол и кокетливо подрыгала лапкой. - Хотя и так я хороша! Не правда ли, лягушки?
       - Царица! Королева! - восхищённые её красотой, моргая, квакали зелёные подружки.
       - А ты, что скажешь, леший? - поинтересовалась она у единственного лесного кавалера.
       - А что сказать? Тебе дай клюв, так задолбаешь в доску!
       - С ним надо что-то делать! - ведьма-мать подошла к сыну, погладила его по голове, где вместо волос росли пушистые тонкие перья, потеребила нежно клюв и добавила: - Люди не примут такого тебя, облик придётся сменить.
       - Убрать такую красоту? Вы что, с ума сошли? - возмутилась кикимора.
       - Я знаю, как приплюснуть нос! - донёсся из угла голос лешего. - Надо с разбега, об стенку!
       Кикиморка аж подпрыгнула на месте.
       - Ты что? Мозги стряхнёшь! Лучше в костёр его сунуть! Он обгорит и будет похож на пятачок поросёнка. Уж я то разбираюсь в красоте, не первый год в болоте!
       - А люди умеют любить? - вспомнив, что ему пропели птицы, спросил Бурегром.
       - Уж лучше б не любили! - мама как-то горестно покачала головой. - Такое чувство выдаётся свыше. Небес оно подвластно чарам. Из-за него на смерть идут, теряют голову и жизнь свою отдать готовы за другого. Иди, нарви чертополоха, два корня древесила принеси, я снадобье сварю для заговора и сделаю тебя похожим на людей.
       Она легонько подтолкнула сына в спину, сама ж взялась за чан с водой. Поставив его на огонь, приказала ворону принести ласточкино гнездо, мышей отправила за маковым зерном, а Лихо попросила добыть три детских волоска. Когда всё было исполнено, и вода в котле закипела, добавила в неё пучок травы, висевший на стене, несколько сушёных мухоморов и птичье молоко. Колдуя над своим зельем, приговаривала:
       Ты засохни любовь, ты уйди в жилы кровь.
       Сокол белый взлети, сына мне сохрани
       От напасти людской, от любви неземной.
       Гром небесный греми, облик сыну верни,
       Языком человечьим его надели.
       Буря вспыхни в слезе, что в груди у него,
       Чтобы смелым он был и врагов не щадил.
       После заклинания велела Бурегрому выпить чудодейственного зелья. И на глазах у всех его лицо тут же преобразилось. На месте нежных перьев сначала появилась розовато-белая кожа, а голова покрылась огненной пышной шевелюрой. Клюв уменьшился в размерах и превратился в курносый отросток. Теперь он не был похож на какого-то лесного жителя и вполне мог проживать среди людей. Но в его глазах появилось нечто такое, что было непонятно, ни лешему, ни кикиморе. Они светились по-иному, в голубоватых зрачках отражался другой мир, неизвестный и загадочный. Наверное, это и было то, что отличало их от людей.
       Кикиморка почему-то сразу влюбилась в него, быстро сбегала на болото и принесла целую пригоршню пиявок, засунула их в карман Бурегрому и скромно сказала:
       - Ешь, мне не жалко! Может, угостишь кого-нибудь. В дороге пригодится.
       - Вот темнота! Вот что значит нечисть! Нашла лесное угощение. Да ты сама подумай, засунет он кому пиявку в рот и скажет что конфета, ему тогда конфеты эти всю жизнь жевать беззубым ртом придётся. Не слушай женщин, делай всё наоборот. На-ка, лучше ягодок возьми.
       Леший достал из-под лавки полную корзину красных ягод и услужливо протянул её Бурегрому:
       - Такая польза, я тебе скажу, от них одни витамины!
       - Ха-ха! Витамины! - Кикимора закатилась от смеха. - Ой, уморил! Вот клоун лесной! Да в волчьей-то ягоде, где витамины? Он же отравит не только друзей, он и мамашу отравит! - Дрыгая ножками, она каталась по полу, задыхаясь от безудержного смеха. - Ещё осиное гнездо ему в мешок засунь! Вот радость будет людям!
       Лихо, созерцая неприглядную картину прощания, подлетело к кикиморе и, взяв её за шкирку, хорошенько встряхнуло. Поставив на ноги, назидательно заметило:
       - Не время подарки дарить. Удачи лучше пожелайте!
       Леший и кикимора сразу утихомирились, успокоились и подошли к Бурегрому.
       - Не забывай! - хором сказали они. - Если что, позови, мы придём.
       - Присядем на дорогу по-людски! - предложила ведьма-мать и подвинула сыну метлу. Сама же в ступу забралась.
       Бурегром взобрался на метлу, прощальным взором окинул избушку и дружески помахал всем рукой.
       - Я в гости жду вас всех!
       После минуты молчания дверь избушки распахнулась, ступа приподнялась и медленно направилась к выходу. Мама-капитан опытной рукой выруливала её на старт. На кончике метлы, ухватившись за прутья, сидел Бурегром, готовый к любым испытаниям. Оказавшись на улице, деревянный корабль резко взмыл вверх и скрылся из глаз провожающих, оставляя после себя пыльный шлейф воздуха.
       Долго ещё не расходилось собрание лесных жителей, добрым словом вспоминая друга и его мать. Но у них начиналась новая жизнь, и об этом будет сказка впереди.
      
      
      
       Доля горбатая и кривая Судьба
      
      
       Болтается ступа в облаках, машет ведьма помелом, тяжёлые тучи разгоняет. А Бурегрому сквозь мглистую пелену ничего не видно, куда они летят, что внизу творится? Уцепившись за прутики, он едва успевал отворачиваться от встречных птиц, которые так и норовили попасть ему в глаз или в ухо. Отмахивался он от них, отмахивался да и свалился с метлы. Летит, кувыркается, кричит, в ушах ветер свистит, а его не слышит никто! А внизу-то, Горе горькое по свету шляется, мглою чёрною кроет глаза. По болотам бредёт, спотыкается и ругает людей сгоряча. Две старухи за ней увязались. То горбатая Доля хромает, да кривая Судьба по пригоркам бежит. И где пройдут они, плач рекой льётся, слёзы волной разливаются.
       Упал Бурегром прямо на пути у двух старушек. Отряхнулся, оглянулся, а кругом, стрелы свищут, копья гнутся, звон мечей и кровь людей. И огонь сжигает хаты, кто и так-то не богато жил в ладу с природой всей. То удельные князья себе земли добывают, вольный люд в полон берут, непокорных больно бьют. А Судьба-то знай резвиться и поёт, и веселится, в радость ей, что у людей есть несчастье для детей. То в присядку скачет баба, то платочком в хоровод гонит плачущий народ. Никогда он не видел такого безумства. Вот, оказывается, о чём Лихо-то пело. Человек человека перестал понимать. Убивают и калечат друг друга звери по имени люди. Вот она какая, жестокость людская!
       Шаг шагнул, а уж к нему, коромыслом изгибаясь, волоча свой толстый зад, бежит бабушка кривая, по прозванию Судьба. Смотрит жадными глазами, руки ходят ходуном, где б вцепиться, зацепиться, задушить росток живой. Но прикинулась больной. Вся в слезах, в соплях, икает, слова вымолвить не может:
       - Мальчик, мальчик, помоги! Заблудились мы в болоте, пропадаем, нет пути! Две несчастные бабули, мы едва не утонули, сжалься, милый, нас спаси!
       И так она жалостливо просила, что слезинка в груди у Бурегрома сжалась, при виде несчастной старушки, взволнованно забилась, и чуть было не пролилась на землю от сострадания. Вытер он сопли Судьбе неказистой, а рядом уж Доля хромая сидит.
       - Ой, как устала! Ножки не ходят, мальчик, меня подвези! - и лезет горбатая на плечи ребёнку, за волосы тянет и нежно целует в макушку его. - Какой ты хороший, какой ты пригожий, какой ты красивый! Ну, прямо как мы!
       Вздохнула Судьба, с земли поднялась!
       - Ну, что ты несёшь-то, горбатая баба? На шею залезла, так смирно сиди. Я поведу, вы следом идите. Но только смотрите, не сбейтесь с пути.
       Опершись на суковатую палку, она охнула, старчески крякнула, и двинулись они по направлению к ближайшей деревне.
       Горе горькое впереди бредёт, за нею Судьба колесит. С Тяжёлою Долей на плечах за ними бредёт Бурегром, уставший и измученный, ноги едва передвигает. Вот уже и дома впереди показались, дымок над крышами вьётся, птички щебечут, речка журчит. Но не слышно веселья людского, не заливается детским смехом улица деревенская. Исподлобья смотрят жители, на непрошеных гостей. Знают, не к добру пожаловали убогие старушки. А горе горькое злится, на неприветливость такую, так и снуёт по домам, разрешения ни у кого не спрашивает. В горницу войдёт, хозяйкой себя чувствует, на улицу всё выкидывает, по горнице вещи разбрасывает, на взрослых покрикивает, зубы острые показывает. Собаки от неё прячутся, кошки шерсть дыбом поднимают, шипят, на деревья лезут. А Судьба средь толпы мечется, заклеймить старается всех, кто под руку ей попадается. Бегут от неё люди, прячутся, а Доля тяжкая на пути встанет, и не даёт пройти никому, то одному на плечи запрыгнет, изогнёт, изломает, то другому подножку подставит.
       Как увидел Бурегром, что старухи вытворяют, как безумные гуляют, встал средь улицы широкой, грудь железную расправил, да Судьбу за шкирку хвать!
       - Что ж ты, бабушка, балуешь? Ты за что людей клеймишь? Злую Долю насылаешь, и болезнями стращаешь? И от счастья заговор на беду читаешь?
       - Отпусти! - кричит бабуля, - а не то, как разойдусь, истерзаю, искусаю и в несчастье превращусь! И запомнишь ты тогда, как кусается Беда!
       - А мне Горе - не беда! У меня друзей толпа! Кликну их, осилим Горе, так что, бабушка, иди, душу мне не береди. Заведи себе гуся, вот тебе и песня вся!
       Вокруг него толпа сразу собралась, смотрят на диковинного мальчика, который не побоялся старух страшных, да ещё и смеётся над ними. Изображает, как кривая да горбатая по селенью шастают. Говорит, что гнать их надо в шею.
       - Разве нет здесь смелых воинов и охотников достойных? Что медведя в схватке валят и врага смеясь встречают? Вы не бойтесь их напасти! Стоит вам объединиться, кучей всею навалиться на проказниц старых, мигом пыл слетит у них, покалеченных, больных!
       - Ах ты, мерзкий мальчуган! - вскрикнула старушка. - Ты скажи спасибо нам, что живой остался сам!
       Вырвавшись из цепких рук Бурегрома, она с живостью молодой косули бросилась за помощью к Горю горькому, чтоб та свою власть проявила. Бежит по дороге, спотыкается, ножкой кривою кювет бороздит, длиной юбкой пыль поднимает, сама причитает, кричит:
       - Ой, убивают! Ой, грабят, спасите! Ой, Горюшко, где ты? На помощь иди!
       А народ ей вслед хохочет, испытать Судьбу он хочет.
       Услышало вопли дикие Горе горькое, охнуло, крякнуло, поднатужилось, да как волком завыло! Пуще прежнего злобой исходит. Не понравилось ей, что кто-то супротив её воли встал. Давай изгороди ломать, посевы топтать, бежит на помощь Судьбе капризной, да Доли тяжкой. А как увидела, что это Бурегром народ смущает, к бунту призывает, то навалилась всем своим телом на мальчугана и придавила его так, что он и вздохнуть не может. Лежит, тихий да смирный. Вокруг него Судьба бегает, злорадствует, суетится, верёвку крепкую Горю протягивает:
       - Вяжи его, милая! Крепко вяжи, чтобы знал он, почувствовал, на кого руку поднял, голос возвысил!
       Связали Бурегрома по рукам и ногам и в яму глубокую бросили. А что дальше с ним делать не знают. Подумали, посовещались между собой и решили: надо князя сюда звать с его дружиной боевой. Пусть он здесь порядок наведёт, накажет непослушных жителей села. А Бурегрома, как зачинщика и смутьяна, на костре сожжёт! Вот и пустилась Доля горбатая в путь-дорогу, к князю Суздальскому, с доносом, а Горе да Судьба в деревне остались, порядок наводить.
       А ведьма летела, не зная удела, что приготовили ей. Летела сквозь тучи, свистела могучим, чтоб расступились они. И не заметила, что метла странным образом сделалась лёгкой. Из забытья её вывел раскатистый гром, тучи почему-то сгустились, готовые разразиться грозой. Оглянувшись назад и обнаружив пропажу сына, она, как юла, закружилась, завыла над проклятым местом. Своих сестёр она признала. Знала, Доля и Судьба если сядут на кого-то, доведут до поворота, перекрёстка двух дорог. Путь укажут до могилы и помогут злые силы вниз спуститься, прахом стать. Не отдаст она сынка в руки Хорса, никогда! Сделав крутой вираж, она зашла на посадку и остановила свою ступу рядом с селением отяков. Быстро превратив свою ступу в коня вороного, на волю пустила его.
       Между тем, прибежала Доля к князю, в ноги падает ему и шипит змеёй на ухо, дерзновенные слова, мол, завелись лихие люди, бунт творят и говорят, что де князь у нас ущербный, мысль свою имеет там, где у нас хранится срам. Имя доброе твоё и порочат и срамят! И грозятся, и хотят извести твой княжий род, как не нужный корнеплод!
       - Кто такие? - кричит князь. - Уничтожу! Сотру в грязь!
       - Есть народец небольшой, что хлебает щи с лапшой. Лапти в косы заплетает, кроме "чё" - "не знат ни чё", но бывает, обгоняет зайца в поле, если чё!
       Призадумался тут князь, как поймать такую мразь? Наказать за дерзновенность, вольнодумство, мысли скверность!
       А змея шипит опять:
       - Веру новую твою во Христа не признают! У них идолы стоят. Их они гурьбой молят, омывают, костры жгут и взывают к небесам, чтоб одумался ты сам! Убирал войска свои, не стоял на их пути. Говорят: "Отяки мы! И своим отцам верны! Нет на свете силы той, чтоб сломить хребёт тугой"! А мальчишка вторит им, говорит, что молодым - стыд и срам, войскам твоим уступать победы пыл!
       - Это кто ещё посмел воле моей перечить? - вскрикнул разгневанный князь. - Кровью залью непослушных! С землёй сравняю жилища смутьянов, навек уничтожу род-племя отяцкое!
       И приказал он дружине своей в поход выдвигаться. Идут они полчищем несметным, всё на пути своём уничтожают - деревни сжигают, взрослых убивают, а детей малых в плен берут, чтобы рабов из них вырастить.
       На Оке-реке туман стелется, под крутой горой люди прячутся. Ругают Бурегрома на чём свет стоит. Мол, зачем он воспротивиться посмел? Может, обошлось бы всё и так! Потерпели бы немного, пострадали и вновь зажили, как прежде, тихо и спокойно. А глава рода, старый Порей, успокаивает их:
       - Князь тоже человек, не обидит невиновных! Поклонимся ему, мальчишку отдадим, и будет нам прощенье от него.
       А была у него дочь красавица, телом статная, лицом, что зорька утренняя. На кого она не посмотрит, глазом не приласкает, все по ней сохнуть начинают. И звали её Купавушка. А уж умница такая, что и отец к её советам иногда прислушивался. Не понравилось ей решенье старших, возразила она:
       - Негоже храброго защитника и воина на растерзание врагам отдавать!
       - Не нашего он роду-племени, значит, и спасать его мы не должны! - рассердился на неё отец, потому что правду говорила дочь. Стыдно ему стало, что соплеменников своих к покорности призывал. Но так хотел народ. И он вынужден был поддерживать мнение большинства.
       - Тогда сама спасу его или рядом с ним пойду на казнь! - со слезами на глазах проговорила Купава.
       - Да ты никак влюбилась, доченька, в него?
       - Фу, глупости какие! Надо больно мне!
       - А что? Мальчишка ничего, хорошенький такой!
       - А вот и не влюбилась! Просто сострадательная я! - а сама зарделась вся, словно вишенка, красная стала. Схватила верёвку и выбежала вон из избы. Смотрит, у порога конь стоит не привязанный, как будто её дожидается, вскочила она на него и прямо к яме направила, где сидел Бурегром.
       А он уж, бедный, и надежду потерял, что когда-нибудь выберется отсюда. Сидит, мамку вспоминает, лешего да кикиморку. Тайным способом их на помощь зовёт. В грудь свою железную постучит и к земле её приложит, чтобы на другом краю, в лесах Вятских, слышно было, как колоколом гудит, тревогой беспокойной бьётся слезинка маленькая. Дойдёт этот гул до лешего, он и примчится сюда, поможет ему, волю-вольную вернуть. Неожиданно над головой его верёвка повисла и голос зазвучал:
       - Эй, где ты там? Цепляйся за верёвку скорей. Я её к коню привязала, он тебя и вытащит отсюда.
       Не понял Бурегром, что за конь такой, который его вытаскивать должен, но уцепился за верёвку крепко. Купава прутиком жеребца вороного стегнула, тот аж на дыбы от неожиданности встал. Копытами бьёт, из ноздрей пламя пышет. С места как рванул вперёд, Бурегром за ним, как пуля, вылетел из ямы. Подлетел вверх, кувыркнулся и оказался верхом на коне. Но как управлять им не знает. В бока его ногами тычет, гриву рвёт, кричит, чтоб тот остановился, но где там, он пуще прежнего по полю мчит. А навстречу ему князь с дружиной своей. Из луков стрелы пускают по всаднику одинокому, но они от него как от камня отскакивают. Грудь железная крепка, никак не пробить её стрелам вражеским. Ворвался Бурегром в самую гущу дружины, конь ногами ратников топчет, хвостом ряды на землю валит, огнём в страх неописуемый их приводит. Не выдержала дружина натиска такого и в бегство обратилась. Только гордый князь один в поле остался. Решил сразиться с воином храбрым. Боевым кличем на поединок зовёт:
       - Если ты не трус, какой, выходи на равный бой!
       Только Бурегром и сам не понял, что они тут с конём натворили? Почему все в испуге бегут? Думает, как ему самому с этого зверя на землю спуститься? Уж очень неудобно на нём сидеть. Если бы не грива густая, за которую он уцепился, давно бы свалился с него. Попросил он коня:
       - Миленький, хорошенький, ты верни меня обратно. А я тебя в друзья к себе возьму.
       Ласка да любовь всегда побеждают. Успокоился конь, обратно повернул. Не с кем стало князю сражаться, и отправился он дружину свою отыскивать.
       А Горе горькое, с подругами непутёвыми, видят, что не в их пользу дело оборачивается, решили по-своему отомстить племени непокорному и мальчишке противному. Посовещались они между собой и порешили так: Судьба кривая в мальчишке растворится, во все его клеточки проникнет, кровью его станет и всю-то жизнь ему испортит; Доля тяжкая на плечи ему сядет, а Горе горькое плащом своим его накроет, тогда посмотрим, кто кого возьмёт. Сказано, сделано!
       Вмиг превратился Бурегром в старика морщинистого. Клюв орлиный на лице. Космы длинные до пояса вьются, взгляд пронзительный, грозный, как пламень горит. В деревне люди радуются, победу празднуют! Ждут своего героя-победителя, чтобы честь ему воздать. Но стоило всаднику к околице приблизиться, народ в сторону стал шарахаться. От одного взгляда в ужас приходить. Камни кидают в чудище страшное, гонят его прочь. Одна только Купава не испугалась зверя дикого, подошла к Бурегрому и поклонилась низко:
       - Не знаю, кто ты есть такой, старче, но прими благодарность мою за спасение наше! И не суди народ мой строго, за то, что испугались тебя, почести должные не воздали. Не побрезгуй в избу мою войти, водицы колодезной испить, хлеб да соль отяцкую отведать.
       Конь перед ней на колени встал, всадника своего на землю опустил. Скатился герой по холке вниз и молвит скромно:
       - Да какой же я герой? Сам чуть не свалился с этого зверюги! - нежно погладив коня, обратил внимание на его хвост. - Была б метла, тогда другое дело. Я бы всех метлой сразил! Видела бы ты меня в лесу!
       Улыбнулась Купава.
       - Дедушка, вы, наверное, колдун, тыщу лет живёте. Вам сейчас лет сто и, по-вашему, вы мальчик. А для нас вы дряхлый дед. Вы уж извините!
       Оглядел её Бурегром с ног до головы, никто с ним до этого так дерзко не разговаривал. Хотел он, было, нагрубить ей, но какая-то волнительная дрожь охватила всё его существо. Ему почему-то захотелось понравиться этой красивой незнакомке - странная кикиморка стояла перед ним. Чистая, ухоженная. Глаза ласковые, синие, так и сияют добром. Совсем не похожа на нечисть.
       - Ты кто? Из какого болота? - спросил он, озадаченный и удивлённый.
       - С какого болота - не знаю, а проживаю с отцом, который Купавой меня называет, а вас как зовут?
       - А я Бурегром!
       Так, беседуя между собой, они направились к дому Купавы, а между тем, тучи над их головой сгущались. Князь не оставил своих злых умыслов завоевать отяцкое племя. И собрал ещё большее войско.
      
      
       Как слезинка в пламя превратилась
      
      
       Кто из нас не боролся со стихиями жизни? Кто не скатывался в мрачные глубины безнадёжности? Только беспокойное Лихо знает, как трудно выплыть из тёмной пучины судьбы, из жуткого круговорота бед! Вот и Бурегром, ещё не знал, что Доля тяжкая уже висит над ним, Судьба кривая в клеточки проникла. В толк не возьмёт никак, за что в него камни кидают? Ведь он добра желал и только! Люди от него стороной держаться, при встрече прочь бегут. Даже Купава не приняла его дружбы, стала относиться к нему с опаской. Нет-нет, да и кинет опасливый взгляд на старика странного. На его вопрос почему, отвечает:
       - Страшный очень ты, вот люди и боятся. Думают, с нечистой силой дружишь.
       - Нечистая - это кто? - спрашивает её Бурегром.
       - Ну, это духи разные с болота. С рогами, с копытами. Я их жуть как боюсь! - отвечает Купава. - Они могут тебя в лес завести, скрутить, связать и на растерзание зверям оставить. Или сами тобой пообедают.
       - Так уж и пообедают? - не поверил ей Бурегром, он-то знал, что это не так. - А ты сама хоть раз видала их?
       - Ой, что ты! Что ты! Я от страха сразу и умру. Они людям не показываются, кинуться на тебя, и поминай как звали! - со знанием дела пояснила Купава. - Да ты и сам лучше меня это знаешь, они только с колдунами и водятся. И хитро так смотрит на Бурегрома.
       Не стал он разубеждать её ни в чём, зачем? Всё равно не поверит. Ушёл от людей в леса глухие и затосковал, закручинился по своей прежней жизни. А старушки и здесь его в покое не оставили. Судьба в нём горем плачет, а Доля плечи давит. Как хорошо было там, с кикиморой и лешим, без злобы людской, без зависти чёрной. Никто никого не хотел покорить, сделать рабом или убить. Обидно ему было, что так плохо думают о его лесных жителях, ведь они совсем не такие, как рисуют их люди, гораздо лучше! Ушёл бы он к себе домой, да вот дороги не знает. А помочь ему некому. Мама-ведьма и рада бы сына спасти, но только нельзя ей, ходит она кругами по лесу и только вздыхает бессильно. Должен он сам судьбу победить! Так велено небом и Хорсом могущим. Если она против сестёр своих встанет, то кара небесная станет расплатой и Бурегрому, и ей. Вот и мечется мама между сёстрами и сыном, а сделать ничего не может.
       А сын сидит в печали, и кажется ему, что никогда уж не вернётся он домой, не обнимет лешего, кикиморку не поцелует, песню не споёт. Взглянет на небо, там тучки плывут, тяжёлые, набухшие ливнем сплошным. Может в краях, где проживал он, прольются дождём они в землю сухую и влагой накормят поля и леса. Крикнет он им:
       - Тучки родные, возьмите с собою!
       Тучи в ответ:
       - Нам не поднять тебя! Станешь водою, тогда позови.
       Не мог он стать водою, не научился ещё превращаться в кого-то. Но он вспомнил, что билось в груди у него. И от желания вернуться в отчаянии прокричал:
       - А сердце моё, слеза небольшая, её отнесите домой.
       Тучки опустились ниже, как бы приглядываясь к его капельке, неожиданно, между ними появились голубые и красные полосы, как на карамельке, и теперь они уже напоминали знакомый силуэт птицы Сирин. Раздался гром, и в его раскатах прозвучали слова:
       В любви страданья ты найдёшь!
       И не предашь, и не умрёшь!
       Но путь загадочный пройдёшь,
       От чёрной тьмы народ спасёшь!
       -Ты без слезинки погибнешь! Если разучишься плакать, не сможешь другим сострадать! - сказали на прощание тучи и, покачивая пышными бёдрами, поплыли дальше, обильно смачивая землю.
       И вспомнилась Бурегрому Купава. Её золотистые кудрявые волосы. Алые губки, притягивающий взгляд. Как она была благодарна ему за то, что он невольно победителем стал, а вот теперь взгляды косые кидает. Захотелось вновь её увидеть, поговорить с ней. Но как только он представил себе летящие в него камни, возвращаться расхотелось. Он не пойдёт больше к людям. Не променяет свою свободу, которую он так любил, на жизнь среди глупых боязливых людей. Свобода - это его неотъемлемая часть, состояние души, и надо оградить её от всех притязаний. Как бы ни было трудно, он найдёт дорогу домой.
       От размышлений его оторвал хруст веток, кто-то пробирался к нему сквозь густую трущобу. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой лешего, сидящего верхом на коте. Откинувшись на его пушистый хвост, развалившись как в кресле, он чувствовал себя вполне вальяжно. Лениво отгоняя веткой комаров, он созерцал пейзаж. А рядом, с широко выпученными глазами, задыхаясь от усталости, прыгала кикимора. Ободранные и грязные, они появились, как видение, но на их лицах светилась лукавая счастливая улыбка.
       - Вот он! Вот он! Нашли! - завизжала от радости кикиморка. - Я же говорила, что на мужчин мой нюх отменный! Ни разу не подвёл, нечистую такую.
       А леший вёл себя сдержанно. Спрыгнув на землю, деловито подметил:
       - Вот криволапая! Сама за мною увязалась, всю дорогу ныла, идти мешала только! То есть ей подавай, то пить воды болотной! - бурчал леший, переминаясь с ноги на ногу. - Ты это, чего звал-то? От дел отрываешь, понимаешь. У меня ведь ответственность теперь большая, я главный по корягам стал. Считаю, сколько, где, кому продать, почём.
       - Он без тебя с ума сошёл! - говорила кикиморка, ласково прижимаясь к Бурегрому. - Всем зверям предлагает место жительства за плату! Дупло за яйца продаёт, с норы орехами берёт, с медведя, за берлогу, мёда просит.
       - Леший, ты чего? Ведь лес-то всем принадлежит, а ты решил, он твой? - спросил его Бурегром. - Ты ещё с меня потребуй плату.
       - Ну, ты-то свой! Хотя, конечно, можно и с тебя! - Оценивающе примерился леший, но осознав, что ляпнул глупость, тут же попробовал оправдаться. - Это бес меня попутал, я в карты проиграл ему. Да, что там я! Ты лучше сам скажи, случилось что? Нас Лихо выгнало из дома, сказало ты в беде. Пришлось кота вот запрягать.
       - Друг, скажи ты им, что я не лошадь! - обращаясь к Бурегрому, жалобно мяукнул кот. - Они ведь, дикари, не понимают, что я домашний лев. Меня использовать нельзя, как тягловую силу.
       - Такого кабана, грех не запрячь в упряжку! - досадливо, отмахнулся от него леший. - Он ростом в три сосны, и где таких разводят?
       - Ой! Я вижу что-то! - поднимая суковатую палку, проговорила Кикимора. И ступая на цыпочки, осторожно подкралась к Бурегрому, да как треснет его по спине!
       У него от неожиданности аж из глаз искры посыпались, не видит ничего, упал и лежит.
       - За что ты его так? - недоумённо спросил леший и, на всякий случай, отошёл от неё подальше. - Всегда знал, что ты не предсказуема в поступках.
       А кикимора вокруг Бурегрома с палкой бегает, хлещет по нему и приговаривает:
       - А ну пошла отсюда, дрянь! Я вот тебе дам! Я тебе покажу, как на чужих плечах кататься! - это она Долю злую узрела, что притаилась на спине Бурегрома, бьёт по ней и гонит прочь.
       Не выдержала Доля ударов хлёстких, подхватила в руки ноги, подола заткнув за пояс, с криком бросилась бежать. Судьба, что в мальчишке сидела, выглянула наружу, видит, что теперь он не один, и ей не справиться с такой оравой, решила не испытывать себя. Бочком, бочком на травку выползла и змейкой, скрытно удалилась.
       Очнувшись от удара, Бурегром не понял, где он есть. Перед глазами плавал кот, за ним кикимора с дубиной, и леший за пеньком сидит, с поднятыми руками. Придя в себя, подумал:
       - И солнца, вроде нет, и на тебе, вдруг солнечный удар!
       - Ну, да! Удар! - выбираясь из-за пенька, возмутился леший. - Такое солнце надо за решётку, оно ещё кого-нибудь прибъёт!
       Боясь, как бы чего не вышло, Кикиморка тут же поспешила успокоить Бурегрома.
       - Это радость тебя захлестнула, такое бывает от счастья! - и, не давая ему опомниться, затараторила. - Давай! Давай рассказывай, что получилось у тебя? Я вся сгораю любопытством! - дрыгая лапкой от нетерпения, засуетилась она.
       Друзья поведали друг другу о всех последних новостях, что, с кем и где произошло? Бурегром рассказал о своей победе над войском и о странном отношении к себе со стороны людей. Что он вдруг, почему-то, постарел, и люди колдуном его назвали.
       - Немножко есть! - почёсывая затылок и, как бы сомневаясь в своих словах, проговорила кикимора. - Но главное твой нос! Вся красота к тебе вернулась! К тому же в этом польза есть! Ведь через триста лет тебе стареть не надо будет. И замуж не возьмёт никто чужой такого! А я тебя, ну всякого, люблю!
       - Вот ей бы всё любовь! Одна сопливость на уме! Её продать нельзя и не купить, зачем она нужна? - вступил в разговор леший. - Не слушай женщин, они к добру не приведут, ты должен быть мужчиной! - он гордо выпятил грудь и постучал по ней еловой шишкой. - Мужчина - это дуб!
       Дубы согласно заскрипели. Раздвинули свои кроны, и солнышко после дождя обогрело поляну. Кот блаженно замурлыкал и тут же растянулся греть свои бока. Стало светло и радостно! Обида отошла прочь, и через некоторое время Бурегром с друзьями двинулись вслед за тучами, по направлению к себе домой.
       Неожиданно их окутал густой дым - глаза стали слезиться, и нечем дышать. Первое, что пришло им в голову, после грозы в лесу возник пожар, и нужно, как можно быстрее, бежать на открытое пространство. Но, ничего не видя перед собой, они только натыкались друг на друга. Дым рассеялся так же быстро, как и возник. Оказывается, он шёл из ноздрей коня, которого под уздцы держала Купава. Она привела его к Бурегрому, чтобы он сразился с князем. Собрав большое войско, он опять напал на их село. Все, кто мог держать в руках оружие, погибли. А первым в схватке пал её отец. И она теперь осталась сиротой.
       Её маленькие пальчики сжались в кулачки, а худенькие плечики нервно подёргивались, она была готова вот-вот расплакаться. Но, очевидно, присутствие посторонних сдерживало её. Да и неизвестно, от чего плакать? То ли от страха перед жестокостью князя, то ли от встречи с этой нечистью лесной? Ещё бы! Рядом с ней стояла огромная зелёная жаба. Её скрюченные пальцы, уцепившись в толстую палку, угрожающе постукивали по ней коготками. Вся она была окутана пиявками и вымазана болотной жижей. Выпучив глаза и высунув язык, она жадно сглатывала слюни, предвкушая, с каким удовольствием будет пережёвывать эту маленькую девочку. Но ещё больше пугало бородатое чудовище. Купава сразу и не отличила его от пня, пока то, со страшным скрипом, не дало о себе знать. Поднявшись во весь рост, оно как бы выдернуло себя из земли, сверкая красными, как угли глазами, от удивления стало переплетать на себе свои ноги - то бантиком завяжет их на шее, то подпояшется, как кушаком. А когда Купава увидела огромного роста кота, похожего на корову, то просто упала в обморок. Очнувшись, увидела перед собой страшную физиономию. Низко склонившись, чудище представилось:
       - Старинный друг, собрат, племянник Бурегрома!
       - Купава! - оторопев от того, что это чучело ещё и разговаривает, промолвила она.
       - А я его сестра! - протянула ей руку кикимора. - Мы тут проездом, ненадолго, а вы к кому, ко мне или к нему?
       - Я к колдуну пришла.
       - Ну, милая, мы тут колдуем все! Тебе чего наколдовать? Любимого приворожить или соперницу в болоте утопить? Так это запросто! Два мухомора, три пиявки, шесть капель мышьяка! - кикимора поочерёдно согнула на руке три пальца и задумалась. - Ой, что-то я забыла. Леший, ты не помнишь, сколько капель я тебе давала, чтоб ты меня любил? Шесть капель или семь? - не получив ответа, махнула на него рукой. - Приворожила, нечисть всякую, на голову свою, а отворот не помню! Теперь сама страдаю от любви!
       - Ну, что вы! Он совсем не нечисть! У-очень даже с-с-симпатичная с-с-страшилка! - заикаясь от страха, вступилась за лешего Купава.
       - Да ты не бойся их! - успокоил её Бурегром. - Это друзья мои - кикимора и леший! Они вреда не причинят тому, кто к нам с добром. А ты, я вижу, неспроста с конём сюда пришла?
       И тут уже Купава расплакалась. Её личико раскраснелось, и слёзы побежали ручьём, как будто родничок проснулся в ней. Даже кикимора, жалея её, стала слизывать их своим язычком. Купава рассказала, что случилось с её родными и близкими, и попросила Бурегрома о помощи. Теребя свою косу, говорила:
       - Одна надежда на тебя! Один ты не боишься злого князя! - и в это время её взор привлекла диковинная птица, парящая в небе. Вся она переливалась красками на фоне яркого солнца.
       - Но вы же выгнали меня, камнями закидали! - потупив свой взор, отвечал юноша. - Да и не справлюсь я один, там войско целое, куда мне одному?
       И тут случилось невероятное! Чудо-птица, словно подбитая, стремглав устремилась к земле. И только у самых верхушек деревьев она вновь расправила крылья, ослепляя красою своею тех, кто взор на неё обратил. Бурегром узнал её, это была Алконост! Сверкая своими разноцветными перьями, глядя ему в глаза, она опускалась всё ниже и ниже, пока не задела крылом его сердце, маленькую слезинку. В груди стало так горячо, что не выдержало даже железо, оно расплавилось, и там где было сердце, вспыхнул огонёк пламени. Он вынул его из груди и удивлённо посмотрел на раздуваемый ветром язычок.
       - Что это? - перебрасывая с руки на руку яркий клубок, недоумевал он. - Какой жаркий и горячий! - Затем поднял его вверх, и захотелось ему, чтоб он горел для всех. Возникло желание, во что бы то ни стало помочь Купаве и её родным. То же самое испытали кикимора и леший. Она даже возразила Бурегрому.
       - Тут ты не прав! Мы женщины, эмансипанки, должны друг другу помогать! Я лично в бой пойду, посмотрим, кто кого? - кикимора, обняв Купаву, гладила её по голове. - Ты не смотри на мою впалую грудь, зато спина у меня колесом! Веди на недругов меня, я жажду мести! - она с яростью вырвала пучок травы и тут же его съела! - Лешак, воды мне дай скорей, теперь я героическая баба!
       Леший подал ей торбу с водой и обратился к Бурегрому.
       - А я давно уже забыл предназначение своё, дороги путать, запугивать кого. Мы князя, может быть, какою хитростью возьмём? К примеру, заведём его в болото!
       Бурегром, видя в своих друзьях решительность к действию, решил помочь Купаве. Сам того не ведая, он полюбил её, да и как можно не любить такое нежное создание? И как бы ни была дорога ему свобода, он с удовольствием променял бы её на то, чтобы быть с нею рядом всегда! Но его нынешний образ старика исключал такую возможность. И желание, хоть что-то сделать для своей любимой, двигало его помыслами. Вскочив на коня и усадив Купаву впереди себя, он велел лешему вести их навстречу лютым ворогам.
       А хитрая Доля и Судьба коварная уже у князя в шатре сидят и с двух сторон ему галдят, не зная, что ведьма-мать, за ними мышкой проскользнула и, спрятавшись, в углу сидит.
       - Князюшка, свет солнышко наше, идёт тебе навстречу Бурегром с нечистой силою своей, - сокрушается Судьба.
       - И среди них Купава, дочь вождя, неписаной красы девица! - вторит Доля ей. - Она и впрямь царица! Ты в плен её возьми, отменная добыча! Она с достоинством украсит терем твой. И будет чем похвастать после битвы.
       Судьба и план придумала уже, в другое ухо шепчет князю.
       - Задумают они с тобой сразиться, в лесу одну её оставят. Вот тут ты не зевай! Как только Бурегром узнает о потере, то сам с повинной явится к тебе, так ты его без битвы победишь.
       Услышал ведьма-мать о планах хитрых, и когда Купава осталась одна, укрыла её туманом лесным. Чтоб не нашли её князевы слуги. Сама же на ратное поле решила взглянуть, где сын её храбро сражался.
       Верхом на коне он в самую гущу ворвался, а конь-то был ступой когда-то, летит над землёю, не скачет. Сбивает и конных, и пеших, отважно. В руках Бурегрома метла, он ею, как мусор, сгребает упавших. Леший корнями вяжет их всех, в кучки кладёт и учёт им ведёт.
       - Этим - медведя накормим! Этих - волкам отдадим, те, кто потолще, пойдут на соленья, худых продадим за зерно.
       Кикимора по полю скачет лягушкой. Догонит кого, пиявку воткнёт и лупает глазками, хорошо ли тому? Кому-то болотную жижу подпустит в штаны, кого-то облепит мошкою противной, кого-то пугнёт, состроив гримасу кривую.
       Хоть и храбро сражались лесные жители, но не одолеть им было войско несметное. И приказал тогда Бурегром всем в лес отходить. Скрылись они незаметно в облаке туманном, где ждала их Купава, и стали совещаться между собой, что дальше им делать? Продолжать ли сражение или укрыться до поры до времени?
       - Домой хочу! Домой хочу! - закричала кикимора. Ножками затопала и только хотела всласть покапризничать, как на язык ей муха села. Она подумала, что бутерброд, взяла и проглотила. И вместо слов жужжать вдруг начала. - Ззы-зы, жу-жу. Ззы-зы, жу-жу.
       - Не понял! - леший говорит.
       - Ззы-зы, жу-жу! Ззы-зы, жу-жу, жу-жу, жу-жу! - сердится кикимора, оттого, что её не понимают.
       - Жужжи, а кто же не даёт? - рассердился на неё и леший. - Вот, лишь бы пожужжать над ухом! Тебя спросили, как домой пройти, а ты своё - жж-жу, жжу-жу! Давай оставим её здесь! - предложил он Бурегрому. - Пользы от неё нет, а своим жужжанием она с ума сведёт нас всех.
       От возмущения рот у кикиморы открылся и муха, наконец, вырвалась на свободу.
       - Это я нечаянно животное проглотила! - смущённо улыбнулась она. - Летают тут всякие, думать мешают.
       - Вот видишь, как ты мясо любишь! - заметил леший ей. - А надо травку есть, тогда здоровым будешь! Ну, что? Пошли? Покуда не догнали нас враги.
       Купава рассудила по иному, она сказала так:
       - Мы по-людски должны почтить погибших, всем дань воздать, похоронить, а уж потом я с населением своим готова двигаться за вами. На том и порешили, всем почести воздав, забрав с собой отяков, гурьбою двинулись в поход, к краям неведомым, глухим. Сбылось пророчество навеянное птицей, народ он спас, а дальше что?
      
       Родные края
      
       Бредут они лесом осенним, а вокруг красота! Природа Вятская принарядилась, одела праздничный кафтан из лоскутков листвы осенней. И тут и там - пожар горит. Взойдут ли на увал, ковром расстелится наряд. В ложбину спустятся, плывут средь буйства красок. Впереди леший бежит, листву ногой пинает и осыпает ею себя. За ним кикимора с пенька на пенёк перескакивает, ругает лешего, на чём свет стоит:
       - Где ты ходишь? Где ты ходишь! Я что тебе, кузнечик, какой? Скакай тут, прыгай по корягам разным, порхай, как мотылёк. Весь маникюр и педикюр попортила с тобой. И кто теперь меня полюбит? А ну, сворачивай в болото, пора немного отдохнуть!
       Надоело лешему слушать причитания кикиморы, послушал он её и свернул к ближайшей топи. Видит, впереди лужайка зеленеет, красивая такая, так и манит к себе. Качается, вздыхает, пускает пузыри. Ждёт не дождётся, кто на неё приляжет отдохнуть. Кикиморе-то ничего, она в родной стихии, сразу плюх, давай купаться.
       А Купава с Бурегромом верхом на коне следом едут, песню поют:
       Трум-ба, дум-ба, дум-ба-да!
       Нам и горе не беда!
       Князю фигу мы покажем
       и на хлеб её намажем!
       Съешь ты фигу, съешь ты кукишь,
       И от нас ещё получишь!
       Не успели они допеть свою песню, как их конь по самое брюхо в болоте увяз. Ни вперёд, ни назад шагу сделать не может. Хвост поднял и, голову задрав, беспомощно зовёт на помощь. Хрипит, что мочи есть:
       - Я, кажется, тону. Спасите! Помогите!
       Первым откликнулся леший:
       - Кикимора, змеюка подлая, куда нас завела? Утопли все, опять я сирота! Бездомный, бедный леший!
       - Что ты кричишь? - раздался голос кикиморы. Вся облепленная пиявками, довольная и улыбающаяся, она невозмутимо покачивалась на пышной трясине. - Подумаешь, немножко утонули. На то оно болото! Тут плавать надо, не ходить. Зато блаженства сколько!
       - Отец родной наш пропадает, а вместе с ним и мать! - голосил леший. - Без Бурегрома дальше не пойду! Нет жизни мне без папы!
       - Ещё никто не утонул! - почёсывая затылок, откликнулся Бурегром. - Я здесь, живой! Давайте думать, как коня мы будем доставать?
       - Зачем он нужен нам? - подплыв поближе, наивно спросила кикимора. - Пусть здесь живёт! Со временем он станет бегемотом, не всё же быть ему конём! - Заглядывая в его большой глаз, и отражаясь в нем как в зеркале, полюбопытствовала. - Ты хочешь быть свиньёй красивой? На зависть всем и даже мне?
       Глаз потускнел, и отражение в нём исчезло.
       - Я ступой был уже! - печально конь ей отвечал. - Я мог летать! Парить под небесами! Теперь, увы, мне суждено с лягушками конец свой провести.
       - Ну, нет! В беде друзей мы не бросаем! - успокоил его Бурегром. - Кикимора, хватай его за хвост и пробуй вытянуть на сушу.
       Схватила кикимора коня за хвост, тянет-потянет, а тот ни с места. Уж она и под него, через плечо хвост перебросит, на шею намотает, вспотела вся, упрела до костей. Рукой махнула, говорит:
       - Он много ел, вся тяжесть сзади получилась! Надо за уши тянуть, там голова, она пустая, и значит, выйдет без труда. Сейчас лягушек запрягу, они и выдернут его.
       Надёргав из гривы коня волосков, она привязала их к его ушам. Собрав вокруг себя две тысячи лягушек, приказала им взять по волоску и, запрыгнув на кочки, под её команду разом прыгнуть вверх.
       - А уши мне не оторвёте? - засомневался тут же конь. - Мне б лучше удила.
       - Молчи, пегас хвостатый! Греби копытами на - раз, два, три! - деловито командовала кикимора.
       Когда всё было готово, и лягушки, выпучив глаза, ждали команды, она махнула им рукой и крикнула:
       - Тащи-и-и!
       От натуги громко квакнув, те прыгнули, что было сил. Уши у коня вытянулись, голова дёрнулась, но осталась на месте. А у одного лягушонка, от напряжения, даже оторвалась лапка и беспомощно повисла на тонкой кожице. Он был ещё совсем маленький, но очень хотел помочь взрослым. Кикимора заботливо перевязала его и велела сидеть в стороне, и не мешать процессу спасения глупого животного.
       - Да кто же за уши коней таскать придумал? - вмешался в дело леший. - Их завсегда за хвост берут! А лучше всего, вытаскивать по половинке - сначала уши, потом хвост!
       - А остальное как? - скосив на него другой глаз, спросил конь.
       - А остальное, всё прирастёт потом! - успокоил его леший. - Тут главное спасти начало и конец, чтобы куда лепить чего осталось!
       - Но если уши прилепить к хвосту, получится метла? - уж как-то совсем обречённо промолвил конь. - И я уже никогда не смогу стать самим собой.
       - Я знаю, что нам сделать нужно! - Бурегром велел лешему нагнуть вершину молодой берёзки вниз и привязать к ней хвост коня. А веточки другой берёзы вплести в его гриву. И когда всё было готово, деревья распрямились, и конь завис высоко над их головами.
       - Красиво висит! - умилилась кикимора. - А кто ж его теперь достанет-то оттуда?
       - Оттуда прыгнуть можно! - задрав голову вверх, проговорил леший. И неуверенно добавил, - Но лучше бы тонул.
       - Так он же там привязан, как он прыгнет? - не унималась кикимора.
       - А жить захочет, так и прыгнет! - подвёл итог леший. - А нам пора идти.
       - Людей на помощь надо звать! - обращаясь к Бурегрому, сказала Купава. - Без них не справиться. Да и утонуть они могут. Я побегу к своим. Скажу, что впереди болото, трясина вязкая, опасно тут.
       И она уже была готова бежать, сломя голову, спасать сородичей своих. Оглянулась по сторонам, кругом лес да болото. В какую сторону идти, не знает.
       - Нет, пусть леший сходит! - остановил её Бурегром. - Ты заблудиться можешь.
       - А это я мигом! - согласился леший. - Мне куда сбегать, так одно удовольствие! Это тебе не лошадей по деревьям развешивать, много ума не надо! - и хитро так смотрит на Бурегрома. Мол, твоя идея берёзу к коню привязать.
       - Только смотри, аккуратнее, не напугай кого! - понимая, что промашка с конём вышла, шмыгнул своим клювом Бурегром.
       - Понятно дело! Человека встречу, скажу - пройди, пожалуйста, со мной!
       - Найди Аксинью-тётку, она устроит всё! - посоветовала ему Купава.
       Выслушав наставления, понимая, какую ответственность возложили на него, леший скрылся в зарослях густого леса. Шёл быстро, и когда солнце стало клониться к закату, вышел прямо на стоянку отяцкого племени, которое двигалось вслед за ними. Спрятался в кустах и стал ждать, когда кто-нибудь подойдёт поближе, чтобы спросить про тётку Аксинью. Видит, идёт кто-то. В юбку наряжена, платок на голове. Может, это и есть тётка Аксинья? В сумерках не разобрать! Решил спросить вежливо. Как только она вошла в лес, неожиданно встал перед ней во весь рост, лохматый, взъерошенный, глаза горят, спрашивает:
       - Тебя как зовут?
       - Тьфу тя, леший! - испугалась та и аж присела от страха.
       - И я леший! - улыбнулся он и широко раскинул руки.
       - Да ты чо, вопше опеть? Черепню чо ль обнесло? - испуганно забормотала женщина, озираясь по сторонам, ища, кого позвать на помощь. - Давай буди, ли чё ли крыльча убери!
       - Чего? - не понял леший.
       - Дык пакшами-от не маши. А то могут хлобыснешь невзначай.
       Задумался леший. С кем это она говорит? Оглянулся, нет никого.
       - Будет-ко мне вытвораживать иди себе, и я пойду, - осторожно попросила женщина.
       Не зная, как продолжить дальше разговор, леший почесал волосатую грудь, за ухом поскрёб.
       - Купаву знаешь? Конь у неё на дерево залез, помочь бы надо ей.
       - Иде она? - удивлённо воскликнула женщина. - Давай, буди, веди!
       - Будю, ведю, пошли!
       Увидев тётку Аксинью, Купава обрадовалась, бросилась к ней на шею, целует, приговаривает:
       - Ой, тётушка, у нас такое тут творится! Сначала конь утоп, потом на дерево залез, потом ему лягушки уши оторвали.
       - Знакомы будем! Меня кикиморка зовут! - подскочив поближе к незнакомой женщине, протянула свою руку кикимора.
       - Ты пакшами-от не маши! Хлабыснешь тут кого! - сделал ей замечание леший. Новые слова не давали ему покоя, и он хотел выглядеть в глазах кикиморы умным и образованным.
       - Чё за красавича така? - оглядывая с ног до головы грязнущую нечисть, удивилась тётка Аксинья.
       - Заметно, да? - отцепляя от себя пиявок, закрутилась перед ней кикимора, поворачиваясь то одним боком, то другим. - Правда, я не прибрана слегка! Но это только по утру, а так меня все знают, как модель! Вон, вишь, и маникюр, и педикюр нарисовала! - и она показательно вытянула вперёд костлявые пальцы.
       - Пора бы мне на землю опуститься. Уж очень неудобно тут висеть, - откуда-то сверху раздался голос коня.
       Тётка Аксинья задрала голову высоко вверх и от удивления широко раскрыла рот.
       - Батюшки мои! Глянь-ко! Неужто мне манится? Никогда не видела, чтобы кони по деревьям ползали. Он сам-то знат, чё делаёт? - указывая пальцем в небо, спросила она.
       И тут Бурегром вспомнил, как мать когда-то учила его заклинаниям. Надо загадать желание и произнести волшебные слова " Чербурдень-ко, чирбур-дах, тюрих-мюрих...", а вот дальше он позабыл. И только он успел произнёсти эти слова, как конь камнем рухнул вниз и превратился в ступу.
       Купава, взвизгнув, в сторону метнулась.
       - Ой-ёй! Вот это да! Был конь, а стала куча дров.
       - Так это ж мамина коляска! - удивился такому чудному превращению Бурегром. - А я на ней летать могу! - и тут же забрался в ступу. - А ну, залётная, пошла! - и он лихо стегнул её прутом.
       - Но-но, не по-го-няй! - проскрипели в ответ доски. - Хозяйку жди. Придёт, тогда и полетим.
       А дальше стало твориться вообще невообразимое. Тётка Аксинья, неожиданно для всех, схватила кикимору за нос и сказала:
       - Что же ты, модель, не прибрана с утра? Обутки захалезила, не смыла. Не хорошо перед людьми в таком обличье представать!
       Кикиморка выдернула свой нос из рук тётушки и запрыгала от неё большими скачками куда подальше, приговаривая:
       - Ну, надо же! Как что, так сразу за нос! Вот если бы тебя так ухватить!
       А Аксинья не унималась, подошла к лешему и отвесила ему хорошую затрещину!
       - А ты, лешак, чего пугать меня надумал? Давно в чулане не сидел?
       - Ты, тётя, чё? Я ведь ни чё! - обомлев от такого нахальства, оправдывался леший. - Мене сказали, я пошёл.
       - Ну, ладно, ладно! Будет с вас! - тётка Аксинья, как-то уж совсем по-старчески, подошла к Бурегрому, взяла его за руку и усадила рядом с собой. - Садись, сынок! Я думала, хоть ты меня признаешь! Мне облик человеческий пришлось принять, чтоб постоянно быть с тобой и охранять тебя от злых напастей. Теперь я просто тёткой стала, живу среди людей.
       Бурегром почувствовал тепло материнской руки, его маленький огонёк, что воспылал в груди, заколебался от прикосновений родного существа.
       - Мама! Ты нашлась?
       - А я и не терялась! - ответила ему мама. - Ты должен был мужчиной стать, и я была бы лишней. Теперь ты сам решенья будешь принимать, как скажешь, так и будет!
       Вот тут-то и признали все свою хозяйку леса.
       - А ты красивой стала! - обнимая её, проговорил Бурегром. - А я наоборот, ужасный старикашка! - в отчаянии, он запустил руки в свои длинные лохмы и опустил голову. - Меня никто никогда не полюбит! - его голос задрожал, и в нём послышались нотки горечи. - Ну, зачем мне встретились эти райские птицы?
       Если бы могла сказать ему ведьма-мать, что час ещё не пробил, не все пророчества сбылись! Но ей приходилось молчать, ведь Хорс всесильный может погубить досрочно её сына.
       Купава ничего не знала о предсказаниях, она не ведала о том, что это и её коснётся. Сейчас ей было жалко Бурегрома, и чтобы сделать ему приятное, она венки сплела из разноцветных листьев. Один себе одела, другой дала ему.
       - Пускай листва засохла, но корни дерева-то живы! Весной другой наряд дадут! Ты для меня всегда хороший друг!
       Огонёк в груди у Бурегрома опять вдруг встрепенулся, ожил и стал разгораться в пламя. Маленькая слезинка тщетно пыталась загасить его своими усилиями, ничего не получалось! Сердце Бурегрома охватила нежность, она разливалась широким потоком, захватывая всё его существо. Купава казалась ему сказочной феей, вдруг возникшей в чащи леса.
       - Я буду верным тебе другом! И если что, зови! - и, обращаясь к лешему, продолжил. - Нукрат-суы, река большая, исток серебряной воды, веди всех к ней! И там жилища пусть себе построят и мирную налаживают жизнь. А я вернусь к себе в избушку, к вам в гости буду прилетать!
       Он ловко ступу ухватил, вскочил в неё и был таков!
       Никто не посмел ослушаться приказа Бурегрома, ведь он теперь стал главным, повзрослел. Купава и Аксинья к людям возвратились, дошли до полноводной речки, что ныне Вяткою зовут, и там остались жить. Кикимора и леший к себе вернулись в лес. И всё пошло по-прежнему, но не совсем, они все как-то изменились, очеловечились немножко. И приключений новых ждут!
      
      
       В угрюмом царстве леса
      
      
       Лихо, поджидая возвращения своих лесных собратьев, вело себя как-то неуверенно, странно. Не шумело, не гремело, забившись в уголок, сидело тихо, тихо. Как мышка в норке у себя. Оно совсем уж было пригорюнилось, моргает своим единственным глазом, осматривает углы, щурится, пусто кругом, тоскливо. Нет весёлой кикиморки, леший не рассказывает сказки, ведьма-мать не варит зелье. Оно даже хотело бросить всё и уйти, куда укажет глаз. А он указывал на дверь, которая вдруг сама по себе широко и гостеприимно распахнулась, скрипя петлями, и низко поклонилась. На пороге стоял Бурегором. Лихо подпрыгнуло, радостно взвизгнуло и с криком "Пришёл!" повисло на шее у юного друга, целует и уши, и нос.
       - Ну, наконец-то! Сколько же можно испытывать нервы мои? Я тут страдаю, тьфу, тьфу, тьфу! - сплёвывая грязь, что налипла на щеках у Бурегрома, не унималось Лихо. - Где ты вымазался так? - продолжая целовать и облизывать хозяина, бормотало оно. - Не знаю, что и думать! А им тут хоть потоп! Где этот бездельник, по прозвищу леший? Я уши ему надеру! Давай, рассказывай, где был? Чего видал?
       С трудом оторвав от себя радостное Лихо и усадив его на лавку, чтобы оно немного успокоилось, Бурегром поведал, что приключилось с ним. Как он с метлы упал, как двух старушек встретил, как старым дедом стал. Затем, оглядывая избушку, обратил внимание, что со стен гроздьями свешивается паутина с запутывавшимися в ней мухами. Раньше ему было всё равно, он считал, что так и должно быть, это что-то вроде украшения! Но вот у людей в дому всё чисто! И он предложил:
       - Может, нам порядок навести?
       - Давай! - тут же согласился одноглазый хулиган. - Сначала надо выбрать руководство, это будем мы с тобой!
       - А убирать, кто будет? - не понял его Бурегром.
       - Ректорат! - с гордым видом невозмутимо пояснило Лихо. Надув щёки, оно громко свистнуло, да так, что вывалились стёкла из окон. - Ой, извини, от радости бывает!
       И в ту же минуту, через порог скакнули зайцы, на окнах появились белки. Своими пушистыми хвостами они в один момент смели всю паутину в кучу. Убрали пыль, царившую повсюду, и в горницу луч солнца заглянул. Скользнул по Бурегрому и зеркалом в его слезинке засверкал. Купава вспомнилась ему. Её открытое лицо, добром наполненное сердце, лучистые глаза. Их синий свет рекою льётся и в глубину свою манит. На новом месте ей живётся как? И вспоминает ли о нём? Вот если бы ему опять из старика в мальчишку превратиться, но как? Пойти в заветную лесную глушь, найти посланниц Бога Хорса? У них спросить, что дальше суждено?
       - Скажи мне, Лихо дорогое, как часто чудных птиц встречаешь ты? - обратился он к сияющему и довольному другу.
       - Опять покинуть меня хочешь? - нахмурило единственную бровь, одноглазое Лихо. - Нечего слушать этих болтушек, они ещё не то напоют! Зачем тебе тайны волшебные знать?
       - А я их только что видала! Сидят себе, поют и плачут обе, как ребёнки! - сунула в окно свой нос кикимора. Она всё это время находилась рядом, не решаясь зайти.
       - А что ты под окном стоишь, как не родная? - спросил у неё Бурегром.
       - Да вы вот тут цалуетесь! А я несчастная, одна, страдаю на болоте! Пришла совет спросить. Ты, может, как колдун, мне жениха какого наколдуешь?
       - С чего это вдруг тебе такие мысли в голову залезли? - выпучило на неё единственный глаз удивлённое Лихо.
       - А вот и не вдруг! Я молода, прекрасна и стройна! Таку красавичу, в музей бы надо сдать! А у меня в лесу жизнь пропадает! Так и умру, в расцвете лет! - с безнадёжной тоской тянула Кикиморка. Трясла перед ними своими ручонками, показывая, как она несчастна. Она - то прижимала их к груди, то вскидывала вверх, то безнадёжно опускала вниз. А для большей убедительности даже глаз слюной намазала, потому что, как ни старалась, слезу из себя выдавить не могла.
       - Я не умею колдовать! - растерянно развёл руками Бурегром.
       - Учись! - пройдя к столу, назидательно заметила кикимора. - Иди к мамаше и спроси у нее, что надо скушать мне, чтобы меня народ любил?
       Усевшись на широкую лавку и закинув ногу на ногу, предложила:
       - Может, мы чею запарим? Наверно, будет дож! Ишь, крыльча как ломат! - сладко потянулась она.
       - Крыльча-то в башке у тебя! - заходя в дверь, заметил ей леший. - Наслушалась, как люди говорят, и думает, культурной стала.
       - Мушшина, не шумитё не в лесу! - не поворачивая головы, ответила ему кикимора.
       - Ну, всё как прежде! - подметило умилённое Лихо. - Нечисть бранится, как маслом по сердцу!
       - Я чего пришёл? - почесал затылок леший.
       - Так ить подпёрто, не заперто, пришибленно - не сколочено! Ты себя-то помнишь, как зовут? - уставила на него пытливый взгляд кикимора. - Приколдыбал, не знаш зачем, и лёпаш глупость всякую про черепню.
       От такого натиска леший совсем растерялся, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
       - Купава в чаще заблудилась, я и пришёл спросить, её куда - поглубже в лес или домой дорогу показать?
       - Конечно, в лес! Избыток красоты влияет пагубно на населенье! Есть я, зачем нам женщины ещё? - то ли спросила, то ли посоветовала кикимора. - Мы созданы для тёмных дел свершений! Сгубить кого иль порчу навести!
       - Губить с добром бы надо, - не согласился с ней леший.
       При имени Купава Бурегром весь засиял, зарозовели щёки. Он разом встрепенулся и к лешему шагнул.
       - Хоть волосок один спадёт с её плеча, я вас с кикиморой в лягушек превращу!
       Кикиморе стоило только представить себя с выпученными глазами и ловящей мух, как она тут же засобиралась в дорогу.
       - Что же мы расселись тут? Вот леший, чёрствый пень! Там девочка одна в лесу! Голодная, холодная, сиротка! - подхватив подола своей широкой юбки, она кинулась к двери, но споткнулась и упала.
       А Бурегром посмотрел на себя в зеркало, увидел свои седые длинные лохмы, падающие с плеч, сгорбленную спину и страшный нос. Подумал: "Ну как он покажется в таком виде Купаве? Надо сначала к птицам идти, пусть они скажут, что делать ему?" А пока он только издалека посмотрит, как будет рада видеть всех красавица-девица.
       - Подождите! - остановил он лешего и кикимору. - Хорошо бы подарить ей что-нибудь, пусть знает нашу доброту.
       Нечисть не заставила себя долго ждать. Ей не надо повторять дважды хорошее предложение. Они быстро сбегали в какие-то непролазные дебри, поскребли по своим сусекам, закуткам и принесли заветные дары. Вскоре вся кавалькада торжественным маршем направилась в чащу леса, где находилась Купава. Даже Лихо по такому случаю принарядилось. Одело на себя старинный цилиндр, фрак напялило не по размеру, а сбоку саблю прицепило. Теперь оно выглядело, как настоящий генерал, и, сверкая выпученным глазом, выступало впереди всех. Следом за ним, на вытянутых руках, нёс лукошко с грибами и ягодами леший. А кикимора, стараясь отличиться, пригласила на встречу хор лягушек и по дороге репетировала с ними хвалебную оду. По лесу эхом раздавалось:
       - Как-вая квы ква-сивая! Как-вая пучег-вазая!
       Тебв-я бва-лотной тиною, уква-сим как ква-ртину мы.
       Неожиданно на их пути оказался большой камень. Никогда прежде его здесь не было.
       - Откуда он тут взялся? - удивился Бурегром. - С неба, что ли, упал?
       - Камнепад недавно был, вот его и занесло к нам ветром, - подумав, предположило Лихо.
       - Как интересно, горы нет, а камнепад есть! - Не поверила любопытная кикимора. - Я его обследую сейчас. Может, ето подлость нам? - Она залезла на камень и стала тщательно осматривать его. - Ой, да тут ещё и надпись есть. Я в науках не сильна, может, кто прочтёт?
       - А ну-ка, покажи! - Бурегром подошёл поближе и прочитал по слогам: " Ту-да не хо-ди! И го-ло-ва с плеч, и ру-ки но-ги ото-рвут!" - Что за бред такой? - удивился он.
       - Нормальный бред! - возразило ему Лихо и, как-то смущённо, скосило свой взгляд в сторону. - Не запрещают, а по-хорошему предупреждают тебя: разумней надо быть!
       - Подожди, подожди! - о чём-то догадался Бурегром. - Уж не ты ли этот камень и подбросило сюда?
       - А даже если я? - гордо ответило Лихо. - То ведь на благо всем! Тебя спасаю от напастей! Нам птиц не надо, однозначно! Наслушаешься их, опять беда придёт!
       - Ерунда! - махнул рукой Бурегром. - Руки-ноги оторвут, будем кувыркаться! - А ну-ка, запевай! - приказал он лягушкам.
       И вновь по лесу раздалось:
       Наш ква-таман, лесной ква-лдун
       Теб-вя спва-сёт и унесёт в пву-чину вод,
       Бва-лотных топь, где станешь ты
       Принцессой квы! И будем мы теб-ве верны,
       Красотки милые, квы, квы!
      
       Но Купава не могла слышать эту бодрящую песню. Заблудившись, она уходила всё дальше и дальше. Сначала ей послышалась красивая мелодия, которая то исчезала, то появлялась вновь. Следуя за чарующими звуками, капельками бежавшими по траве, она оказалась на заветной поляне, где когда-то бывал Бурегром. И увидела странную картину. Среди листвы большого дерева сидели две огромные птицы и пели тоскливую песнь. Из их глаз сочились крупные слёзы и бесшумно падали на землю. И где упадёт такая слеза, там тут же вырастает цветок, да такой красоты, что и сказать невозможно. И не было ни одного цветка, похожего на другой. Вся поляна под деревом была усыпана необычными сказочными красками. Очарованная пением, Купава остановилась и стала пристально вглядываться в волшебных кудесниц.
       Густых кудрей откинув волны,
       Закинув голову назад,
       Бросает Сирин, счастья полный,
       Блаженств нездешних полный взгляд,
       И, затаив в груди дыханье,
       Перистый стан лучам открыв,
       Вдыхает всё благоуханье,
       Весны неведомой прилив...
       И нега мощного усилья
       Слезой туманит блеск очей...
       Вот-вот сейчас распустит крылья
       И улетит в снопах лучей!
      
       Другая - вся печалью мощной -
       Истощена, изнурена...
       Тоской вседневной и всенощной
       Вся грудь высокая полна...
       Напев звучит глубоким стоном,
       В груди рыданье залегло,
       И над её ветвистым троном
       Нависло чёрное крыло...
       Вдали багровые зарницы,
       Небес померкла бирюза...
       И с окровавленной ресницы
       Катится тяжкая слеза...*
      
       Ей показалось, что сквозь перья она видит человеческие черты. В кроне раскидистого дуба сидели две юные девы и, соревнуясь между собой, выпевали грустную мелодию. О ком они пели? Кому предназначались странные слова? Оставалось только догадываться.
      
       Волной любви облачена, душа страданием полна.
       Она несёт свою тоску в страну надежд и к берегу,
       Где разобьётся об утёс непонимания и слёз.
       Когда преградой на пути встаёт костёр нежнейших грёз,
       Суровой будь, гони мечты, они погибели полны.
       Не стоит жизнь слезы твоей, себя спаси, любовь убей!
       Когда любимый на костре сгорит, распятый на кресте,
       Ты прочь беги, огни любви на пепелище схорони.
       Не затушить слезой огня, он создан был не для тебя.
      
       Изумлённая, находясь под воздействием волшебных чар, Купава не могла пошевелиться. Ноги налились свинцом и не могли ходить, язык потерял дар речи. Она превратилась в каменное изваяние и стояла так до тех пор, пока посланницы Хорса не кончили петь. А когда последняя слеза прожгла покров земли, они исчезли, растворились в небе, как будто не было их никогда. Видение сном казалось. И только яркие цветы, кивая своими бутонами, остались живыми свидетелями сказочного чуда. Собрав букет из этих нежных слёз, она оглянулась по сторонам, выбирая путь, по которому можно выйти отсюда. Впереди виднелась река, Купава решила, что она выведет её к дому, и направилась к ней. А по дороге всё думала, про кого это пели ей птицы? Уж не её ль мечты в той песне отразились? Ей часто снился Бурегром, отважный победитель князя. То юношей прекрасным виделся он ей, то стариком седым, с горбатым носом. И сердце тянется к нему, и разум говорит, что тайна здесь сокрыта.
       Не дойдя двух шагов до воды, она вновь услышала песню. Лихая мелодия заполнила всё пространство реки. Посередине стремнины, по синим волнам, мчалась лодка разбойников жутких. Одноглазое чудо во фраке, с саблей в руке, грозно махало ей по сторонам. Двое на вёслах, покрытые шерстью, угрюмо гребли. От сабли спасаясь, как по команде, мячиком прыгала их голова. То в плечи войдёт по самые уши, то наверх скакнёт узнать, куда плыть? При этом поют, вдохновляя себя:
       - Эх, раз! Ещё раз! Ты открой свой, Лихо, глаз!
       Наши головы не пусты, чтоб рубить их, как капусту!
       А хор лягушек, расположившихся на корме, дружно подпевал им:
       - Ква-ква, ква-ква, плывём кву-да?
       Без гва-ловы нам нет пути,
       Без гва-ловы ни пить, ни есть,
       Без гва-ловы мозгов ни счесть!
       А главный разбойник, седой и горбатый, стоял у паруса и молча вглядывался в даль, ища очередную жертву жуткого разбоя.
       Когда лодка пристала к берегу, Купава, с удивлением узнала Бурегрома и его спутников. Кинулась ему на шею, расцеловала жарко, чем в замешательство ввела старика. Затем поведала ему, зачем пришла в лесную глушь.
       - Народ волнуется, как море. Костры горят на всём просторе огромной северной земли. Булгары дань велят нести. И новгородцы сеют страх, до мест заветных добрались. Что делать нам? Ты атаман, решай судьбу народа!
       Нахмурился Бурегром. Посмотрел на своих боевых товарищей - не велика сила, но зато дружба крепка! И обратился он к ним:
       _______________
       *Стихотворение А. Блока.
       - Все слышали? Опять отякам смерть грозит! Поможем одолеть булгар? И новгородцев угостим на славу!
       - Конечно! - печально поддержала его кикимора, - Да мы их юбками сметём! Там тысячи идут, а нас здесь только три инвалидных калеки. - Прихрамывая, она побрела назад к лодке. - Говорила, замуж надо мне! Сейчас ещё б защитник был! - грустно добавила она.
       - Вот, одолеем супостата, тогда и жениха найдём тебе! - крикнул ей вдогонку Бурегром.
       Кикиморка смущённо засмеялась и кончиком платка прикрыла нос.
       - Охальник ты! Чего стоим? Так и на битву можно опоздать! - она с живостью стала налаживать парус. - Давай, бери девчонку, и пошли.
       Бурегром, нежно взяв на руки Купаву, бережно понёс её к ладье.
       - Голодная, небось, что лёгкая такая? В тебе совсем нет веса.
       Не ответила Купава, только прижалась крепче к Бурегрому, склонила голову на бок, и стало ей хорошо, и спокойно. Верила она, всё будет хорошо, потому и задремала сразу.
      
      
       Коварный план. Мешок, костёр
      
       Плывёт себе лодочка, качается на волнах, разбойнички тихо сидят, чтоб сон не потревожить красавицы девицы. Кикимора, с мечтой о женихе богатом, уж видит в будущем себя мамашей множества кикиморят. А леший думает, что надо б ей в любви признаться, а то, действительно, леса забудет и уйдёт, как ведьма-мать, жить к людям. А кто ж тогда природу будет охранять? Болота сторожить, зверей и птиц оберегать?
       Так и доплыли они до отяцкого городища, где сизый дым над избами курится, где русский дух по всей земле струится.
       Там на краю села избушка старая стоит. В ней ведьма-мать в печали у окна сидит, тоскует, ждёт сыночка. Волшебная метла у печки, пригорюнившись, лежит. А ей бы в дымоход! Да над простором Вятским порезвиться! Встать на дыбы, спикировать в болото! А так, иссохли прутья без полёта, и черенок скривился весь, потрескался без неба.
       И кот Баюн домашним стал совсем, привык ласкаться да мурлыкать. Не ест людей, завёл себе гармошку, под солнцем греется и, знай себе, поёт про чудеса, про лешего, про Бурегрома. Меха растянет и зальётся песнею тоскливой, что душу наизнанку воротит. Настолько обленился, что перестал и есть ходить. Лежит, мышам мурлыкает про чудеса лесные, про птиц неведомых, зверей. А те ему, как в ресторане, салфеткой слюни вытирают и сладких рябчиков несут. Он аппетитно облизнётся, глаз прищурит, спину изогнёт и томно песенку споёт:
      
       Ходит кошка по забору,
       Ищет кошка ухажёру!
       Ей бы - кошечки любови
       И немножко сладкой доли.
       Кто б сметанки ей дал,
       Полюбил, приласкал?
       А на Вятке-реке проживал добрый кот!
       Он мышей не губил, кошек страстно любил.
       В темноте, в тишине, на чердак их водил.
      
       А Горе да Беда у околицы прячутся, зубы острые точат. Не смирились они с пораженьем своим, новые проказы придумывают. Чем бы таким напакостить людям? Говорит Беда подруге:
       - Надо хитрость применить, изловчиться и накрыть эту банду - покрывалом всех несчастий! Голод, холод и война изведут их навсегда! Заманить сынка в ловушку, растерзать его на части, чтобы голову свою не сберёг он, на беду всего племени и роду, распроклятого народу! Им, отякам, никогда не увидеть берега, вольной славою добытых и костьми дружин покрытых.
       Горе ей сказало так:
       - Мы поможем новгородцам Бурегрома полонить, обезглавить и убить предводителя отяков. И тогда они спокойно дань возьмут и обретут земли новые вдали от усобиц и резни! Ты прикинешься Купавой и попросишь колдуна показать свои края, и вот тут-то, не зевай, одевай свои наряды, глаз сурьми, ланиты три. Ослепи его любовью, и когда сойдёт с ума, оглуши сковородой, сунь в мешок и наутёк, к новгородцам поспеши.
       Но волшебный кот недаром притаился за амбаром. Услыхал он про напасти и мяукнул со всей страстью.
       - Пасть порву за Бурегрома, растерзаю на куски ваши глупые мозги! Вы ступайте прочь отсюда! И не трогайте мне друга! Ишь, надумали чего? Но не выйдет ничего! Расскажу я без утайки ваши замыслы друзьям, и они помогут нам.
       Но напомнила Беда:
       - Заколдован навсегда богу Хорсу кот служить. Что закон ниспослан с неба! И ослушаться его - власти нет ни у кого!
       Присмирел вояка-кот, и прикрыл он лапой рот. Но сказал на всякий случай:
       - А у нас закон, что дышло, повернул - и вышло так: сильный прав, а ты дурак!
       Глаз скосил и простодушно у старушки он спросил:
       - Где бы Горе ни бывало, людям соли не давало, пуд съедят, а всё ж глядят: где там счастье впереди? Значит, нету в тебе силы, довести их до могилы?
       Скорчив рожу от злобы бессильной посинела старушка, кричит:
       - Некрасивая я уродилась, мне уродство досталось, так что ж! Пусть же знают людишки никчемные: нету счастья без Горя и слёз! Пусть горбатую Долю полюбят и кривую Судьбу в путь возьмут! Щедро я поделюсь, что имею, что самой испытать привелось!
       Подобрав соплю с подола и расставшись у забора с озадаченным котом, в лес ушла, ну а он, поспешил обратно в дом.
       Ведьма-мать и рада сыну, только знает, что опять всех придётся провожать. Саранчой ползут булгары, пожирая на пути всё, что создано людьми. Новгородские лихие - парни бравые - плывут, подвергая всё насилью, бьют отяков, сёла жгут. Веру новую несут. Среди этих диких мест православный ставят крест. Бог другой у них, не Хорс, говорят - Иисус Христос! И, согласно предсказанью, должен сын врагов прогнать, мир спасти, героем стать. Чуди, мари и отяки не хотят кровавой драки. В поле воин он один, победит, и будет сын вновь весёлым, молодым. И для этого она вновь колдует у котла:
      
       Шерсти клок и два яйца, глаз змеиный, клюв орлиный,
       три пера, огонь, вода, и напиток мой тогда
       обретёт у неба силу - вверх подняться! Обрести
       крылья змея и найти ключ любви, что жизнь спасёт
       и навеки унесёт злую Долю и Судьбу, что привязана к нему.
      
       Когда вся компания во главе с Бурегромом ввалилась в избушку, в ней сразу стало тесно. Даже метла, уступая своё место, старчески охнув, забралась в дымоход.
       - Ну, и где тут супостаты? Не вижу! - заявила кикимора, оглядывая горницу и заглядывая под лавку. - Зря панику подняли! Вот, мамаша, сынок ваш на пне гнилом клялся, что замуж меня отдаёт! А где жених? А где жених, я спрашиваю вас? Мне счастье обещали кучу, а тут - опять котёл с водой! Опять же колдовство! Колдуйте счас же жениха!
       Вздохнула ведьма-мать:
       - Гроза нависла над селеньем! С юга к нам спешит орда! Тут и там - кругом беда! Новгородцы и булгары - все грозят нам грозной карой! Я сына в змея превращаю! Пернатый змей возглавит вас. Он первым выйдет на сраженье, и силы тёмной пораженье - суждено! Нам будет плохо всем, коль вы его не сбережёте! А он - не защитит наш Вятский край! Испей, сынок, отвар, не бойся! Таким ты будешь не всегда, как только кончится война, исчезнут чары, и тогда вновь в молодца ты превратишься!
       Но Бурегрому уж нечего было бояться. Быть стариком горбатым или змеем, не всё ль равно? В глазах Купавы он лесной колдун, и только! Припав к ковшу, отвар испил до дна и тут же в змея превратился. Длиннющий хвост аж за порог избы свалился. Набор красивых перьев вдоль спины, и два крыла, где были плечи. Очей печальных жар огнём горит в избе, дыханье участилось. Прощаясь, молвит Бурегром:
       - Не поминайте лихом!
       - А я-то здесь причём? - кося единственным глазом, возмутилось Лихо. - Мы все с тобой пойдём! Уж если смерть принять... тебе придётся, мы рядом постоим.
       Тут Кот-Баюн свой поднял хвост. И вздыбив шерсть, нахмурил глаз:
       - Да я за друга жизнь отдам! Знаю этих басурман! После них сто лет подряд разоренными стоят города и городища, в них одно лишь пепелище! Где пройдут, там всё пожгут неприятельские тыщи!
       Леший выступил вперёд и скривил еловый рот:
       - Это Горе и Беда нам напасть такую шлют, видел их я у ворот, там же был наш храбрый кот! Уж не ты ли их привёл? - обратился он к коту. - Подлость вижу за версту! Твой кошачий дикий нрав нарушает наш устав.
       Ведьма-мать, боясь раздора, пояснила без укора:
       - Кот-Баюн здесь ни при чём! Заколдован Бурегром богом Хорсом, и ему испытания одному шлёт небесный повелитель. Сын сразиться должен сам! Ну а вам - помогать ему во всём, предстоит тяжёлым днём.
       Змей пернатый в путь собрался, обнял матушку, друзей. Подошёл к Купаве близко, поклонился низко-низко.
       - Быть хотел тебе я другом, может, даже женихом! Но к чему младой девице старый змей с большим хвостом? - и взмахнув крылом печально, вышел вон, чтоб смерть принять, как велела ведьма-мать!
       Но Купава, как горлица, вслед порхнула! И светлицу озарил свет любви, что в ней светился полыхающим огнём. И к груди его, припав, ворковала впопыхах:
       - Хоть и змей ты, Бурегром, но не сыщется милей друг для сердца моего. Буду ждать тебя, иди! И с победой приходи. Волю выполни небес, сохрани наш добрый лес.
       Как стрела взметнулся ввысь, змей пернатый, в тот же миг затянула небо туча, день померк, гроза пришла. Гром гремит на всю округу, озаряя небосклон, вспышкой яркой. Это он блеском молний знак даёт, что окончился полёт. Сын земли свой родной принимает смертный бой.
       В поле вышел Бурегром, перед ним орда стоит. Хан на лошади сидит. А за ним стеною тёмной расползлась, как саранча, войска туча - без конца! Видит хан, что перед ним не простой отяцкий сын! Змей пернатый крылом машет, жаждет битвы! Когти пляшут, рвут траву. Рот весь пламенем объят, и глаза огнём горят. Бьёт хвостом зверюга, страшный, призывает к
       рукопашной! Выйти в поле, с ним сразиться! В битве честной спор решить, кто тут должен дань платить?
       Хан, конечно же, не трус! Но зачем ему укус неизвестной подлой твари? Рану вылечишь едва ли! От таких зубов-когтей нет лекарства у людей! Лучше миром всё решить, дружбу змею предложить! Улыбнулся хан лукаво, молвит змею величаво:
       - Что ты, змеюшко, не весел? Бьёшь хвостом и крылья свесил? Всяким гадам рады мы! Дружим с ними и верны слово крепкое держать, и добычу не стяжать! На, возьми меха и злато! Заживёшь тогда богато, позабудешь грязь, леса. Воспаришь под небеса, улетишь в края другие, там откроются тебе все утехи на земле. Нет печали - горя нет! Только ты да белый свет!
       Отвечает ему змей:
       - Мне мой край всего милей! Мне кикимора родней! Леший - брат мне по крови, так что, лучше уходи, не топчи моей земли!
       Хан недобро усмехнулся, руку поднял, и орда сорвалась и, как стрела, полетела на врага!
       В блеске молний тень мелькнула!
       - Будет где погулять сегодня мне! - крикнул змей его орде.
       Закрутился смерчем быстрым, столб поднялся до небес. Вихрем бросился на кучу, разметая на пути войско хана! А они - не знают страха и с осёдланных коней сыплют стрелы прямо в тело сына ведьмы и земли. И пробили грудь стальную, змей упал, и ветер стих. Не хватило больше силы вверх подняться, бурей быть. И слезинка из груди вниз скатилась, покатилась по дороге, по траве, к материнскому порогу, к дорогой своей избе.
       Налетели тут булгары, змея в цепи заковали и диковинного зверя сжечь решили на костре. Дров сложили поленницу и распяли на кресте - не то птицу, не то змея, может, просто чародея в металлической броне. На помосте крест стоит, под крестом огонь горит. Хан согнал толпу народа и у входа в свой шатёр стражу верную поставил - опасается злодей, оживёт проклятый змей!
       А слезинка в дом вкатилась, засверкала, заискрилась, знать давая о беде: сын сгорает на костре! Так и прыгает, и бьётся, в руки ведьмы не даётся. Вот она на стол вскочила и затихла, приуныла. Сердце матери забилось - в капле маленькой воды часть души она признала. Сына милого в крови увидала и сознанье потеряла. Кот-Баюн рычит, как зверь, Лихо быстрое - за дверь и бегом на поле брани! Саблей острою своей, как снопы кладёт людей! Кот за ним! И когтями, как граблями чешет недругов ряды. Смотрит хан, понять не может:
       - Неужели здесь коты, вырастают до версты? Это что ещё за чудо? Одноглазое ничто скачет, будто бы пальто! Возникает ниоткуда, пропадает никуда. Уничтожило всё войско! Ой, беда пришла, беда!
       Хан кричит:
       - Коня! Коня! - и вскочив в седло, как птица, быстро скрылся за границей, рубежей земли своей.
       Тут избушка прибежала, громко брёвнами гремя, в поле, где была война. Вслед за ней Купава рвётся, пробираясь сквозь толпу. И слёзами умывает руки, ноги и тропу. Растолкала всех и видит, перед ней, на кресте - распятый змей. Кровь сочится из него. Крылья стрелами пробиты, и прибиты - к деревянному кресту. Вниз свисают, до земли, перья красные, они не поднимут больше в небо тело, что болтается на них. Кровью залита земля, спит убитая змея. И закрыты на лице голубые очи, что являлись без конца в снах девичьих, ночью. На устах у Бурегрома ясная улыбка, и слова застыли в них: "Где же ты, любовь моя? Сизая голубка? Знать, судьбою суждено мне с людьми не жить и в бою с врагами голову сложить".
       - Нет! - кричит Купава. - Смерть ещё не здесь! Есть слеза живая, и надежда есть! Кулачок разжала, бьётся в нём вода - голубая капелька, хрупкая мечта.
       Достаёт слезинку и на грудь кладёт змея молодого, чтоб проснулся тот. И в уста целует крепко, горячо. Шепчет заклинанья над его плечом. Просит бога Хорса сжалиться над ним. Что она согласна тоже птицей стать, чтобы с Бурегромом в небесах летать.
      
       Дай мне, Боже, крылья, подари мне смерть.
       Стану я зарёю, буду песни петь,
       Утром над рекою светом разольюсь,
       Вечером любовью в людях растоплюсь.
       Я детей уложу на ночлег в кровать.
       Буду доброй феей во снах к ним прилетать.
       Стану я надеждой, превращусь в мечту,
       Отведу от них я Горе и Беду.
      
       И разверглось небо, гром вдруг прогремел, молния сверкнула, освещая крест, вздрогнули пугливо и поля, и лес. Птицы две спустились к смертному одру, гласом созывая всех своих подруг. Красками сияя, перьями звеня, закружилась стая, хоровод водя. И кропят водою животворный крест, девы царства Ирий, посланницы небес. Мёртвой, леденящей - Сирин мажет грудь. Алконост - живую, на слезинку, льёт.
       Тело содрогнулось, поднялось с креста,.. Змея не узнали в облике юнца. Благость неземная на лице его, кудри вороные, гордое чело. Взор спокоен, ясен, светом напоён, снова человеком стал наш Бурегром. Подошёл к Купаве, за руку берёт, приглашает в стаю, в птичий хоровод. Алконост и Сирин дали ей воды, закружили голову, унесли мечты. Стала дева птицей, стала им сестрой. К юноше прильнула и, прикрыв глаза, тихо:
       - Да! - сказала, падала слеза.
       Криком оглашая голубую высь, Бурегром с Купавой в небо поднялись. Проплыли над полем, покачав крылом, лешему, кикиморе, шлют они поклон.
       Лихо вдруг подпрыгнуло, и раздался глас:
       - У меня открылся под повязкой глаз! Я его протёрло, и возник вопрос, есть взгляд один, зачем другой? Не уж-то мир не прост?
       Простой вопрос - немой ответ. Но свет лишь видит тот, кто глаз откроет и найдёт, в себе тот мир другой! Где есть добро и есть друзья, что без него нам жить нельзя. Что в детстве сказкой был рождён. Любовью, светом, напоён, он как костёр горит для нас и в трудный час, мы у костра, вновь вспоминаем чудеса.
       Смолк тут дядька Кикимор, с лавки встал, пошёл во двор. Потому что в час заката, в небе молнии сверкают и ему напоминают череду тех славных дней. Как ожил пернатый змей. Верит он, что Бурегром, вновь вернётся в этот дом. В край родной, к лесам, болотам, оглашая криком лес, открывая мир чудес. В дверь войдёт и скажет: "Где? Притаились тут в избе все друзья мои? Где Лихо, где Кикимора, где Кот - этот старый обормот? Дайте вас расцеловать, будем вместе мы опять, лес и реки охранять!"
       Но молчит небес пустыня, звёзды яркие горят, ничего не говорят.
       Ведьма-мать одна сидит, молча, на реку глядит. Там, за тёмными лесами, в царстве Ирий сын живёт. И она к нему в полёт посылает Птицу-жар! Напоминает, что есть родина и дом, и что должен Бурегром вновь вернуться, улыбнуться и леса свои опять под охрану принимать!
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сычёв Сергей Федзерович (serzh.sichyov@mail.ru)
  • Обновлено: 23/01/2013. 115k. Статистика.
  • Статья: Детская
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.