Алекс Тарн
Дядя Веня
Сцены из поселенческой жизни в четырех действиях
|
Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А
С е р е б р я к о в А л е к с а н д р В л а д и м и р о в и ч, отставной диссидент.
Л е н о ч к а, его жена, 27 лет.
С о н я, его дочь от первого брака.
В о й н и ц к а я М а р и я Б о р и с о в н а, мать его первой жены.
В о й н и ц к и й В е н и а м и н М и х а й л о в и ч, ее сын.
М а р и н а, ее подруга.
А с т р о в М и х а и л Л ь в о в и ч, врач.
Т е л е г и н, студент.
|
Д Е Й С Т В И Е П Е Р В О Е
Терраса загородного дома. Виден обрыв; внизу - дорога и забор из колючей проволоки. На террасе, под пальмой, стол, сервированный для чая. Скамьи, стулья; на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня.
М а р и н а (сырая, малоподвижная старушка, сидит около стола, вяжет носок) и А с т р о в (ходит возле).
М а р и н а (наливает стакан). Выпей чаю, Миша.
А с т р о в (нехотя принимает стакан). Сколько можно чаем надуваться?
М а р и н а. Прямо уж не знаю, чем тебя и угостить. Может чего покрепче?
А с т р о в. Нет. Рановато для водки. Да и духота проклятая. У-у-у, пекло... Ноябрь, прости Господи... Когда уже наконец дожди пойдут? (Пауза.) Тетя Марина, сколько прошло, как мы знакомы?
М а р и н а (раздумывая). Сколько? Дай Бог памяти... Я когда сюда в первый раз приехала? Когда?.. Ну чего ты головой крутишь? Тогда Верочка, Сонечкина мать, еще жива была, да будет земля ей пухом. Тогда мы с тобой и познакомились. Это ж значит что? сколько лет прошло? Десять? Одиннадцать? Ну вот.
А с т р о в. Сильно я изменился с тех пор?
М а р и н а. Да уж конечно, изменился. Что ж, только нам, старикам, стареть? Тогда ты совсем молоденький был, только-только врачом работать начал, красивый такой, застенчивый... (Вздыхает.) А теперь-то ты, конечно не тот. Задубел. Брюшко вон наклевывается. Седина. Да и пьете вы с Веней многовато. Чему ж удивляться?
А с т р о в. Да... За что я вас, теть-Мариночка, люблю - никогда не упустите случая сказать человеку приятное... У меня подруга такая же была лет пять тому назад. Хваткая особа, надо сказать; насилу ушел.
М а р и н а. Ну и дурак. В кои веки нашлась женщина - из тебя, шалопая, человека сделать; так нет ведь, вывернулся. Как собака на сене, ей-Богу, - ни себе ни людям!
А с т р о в. Почему ж "ни себе"? Себе-то я нужен, теть-Мариночка... Только вот - что есть, то есть - старею. Не тот уже, сам чувствую. А почему? Жизнь сумасшедшая. Дежурства эти бесконечные, приемы в поликлиниках... мотаешься, как цветок в проруби, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... А тут еще и эфиопов на меня навесили. Сначала радовался - экзотика... где еще увидишь туберкулез, спид и сифилис вместе у одной восемнадцатилетней особы? А потом устал. С одной стороны, жалко их, бедных, - сил нет. А с другой - сил нет на жалость. Голова кругом идет. Где я, думаю, кто я? Миклухо-Маклай долбанный или врач больничной кассы в развитом промышленном государстве начала 21-го века? Домой приезжаешь, как выжатый лимон; тут бы только стакан хлопнуть да в койку... ан нет - звонят: дите бамбой подавилось! Приезжаешь, выковыриваешь бамбу... только закончил - бип-бип, доктор, приезжайте, у папы инсульт... К полуночи заканчиваешь с папой, только прилег... куда там! - вставай, проклятьем заклейменный! Арабоны подстрелили кого-то на шоссе... Вскакиваешь, несешься, прилетаешь... а там сосед твой, приятель, булькает кровью из артерии, а рядом с ним - жена его, на которую ты еще вчера планы строил - уже и не булькает, кончено. Точка. Смерть. Сядешь в кювет, смотришь на руки свои окровавленные и думаешь: наяву это все или нет? Со мною или с кем-то другим? Может, это кино такое страшное по голливудскому каналу, и не кровь это вовсе, а томатный сок? Не поверишь, один раз даже лизнул, не удержался. (Пауза.) А ты говоришь - седина... задубел... Как же тут не состариться?
М а р и н а. Бог тебе в помощь, Мишенька... Но жениться все равно надо. Одному-то труднее.
Входит В о й н и ц к и й.
В о й н и ц к и й (зевает и потягивается, держась за спину). Чушь!.. (Опять зевает и садится на скамейку, осторожно сгибая и разгибая ноги.) Чушь мохнатая!.. Одному - легче. Как вы все мне надоели! Особенно - радикулит...
М а р и н а. А ты пойди еще вздремни. Недоспал, что ли?
В о й н и ц к и й (после паузы, сопровождаемой неясным бурчанием). Чушь!
А с т р о в. Ты бы, Веня, в самом деле... Сколько можно дрыхнуть? Сон, он ведь как наркотик - привыкаешь. Эдак ты, чего доброго, от передозы помрешь.
В о й н и ц к и й (декламирует). "Отрадно спать, отрадней камнем быть!"... Чушь! Все враки! Все кувырком! Вот вы скажите, тетя Марина, - плохо мы жили? Чего-то нам не хватало? Ложились, как и положено, вечером, просыпались, как и положено, утром. Сначала ели завтрак, а потом уже, заметьте, обедали. Отчего же теперь все сикось-накось запедрючилось? Как это наш знаменитый герр диссидент ухитрился все с ног на голову перевернуть? Почему это мы завтракаем в... (Смотрит на руку, где должны быть часы; часов нет.) в... Мишка, который час?
А с т р о в. Полтретьего.
В о й н и ц к и й. Полтретьего! Рехнуться можно! (Оглядывается.) Ну... и где он, наш вечный именинник? Прогуливаться изволят? А как же мы, несчастные? На кого покинул? Осиротеем ведь без его премудрых откровений...
А с т р о в. Удивляюсь я на вас, Вениамин Михалыч... Было время - ты в нем души не чаял. Даже дни считал - когда, наконец, Саша приедет? Мне, дураку, все уши прожужжал...
В о й н и ц к и й. А что ты развесил, туда я и жужжал. И поделом - нефиг нам, дуракам, уши развешивать. Уши надо близко к щекам держать, чтоб лапшу ветром сдувало... (Берет гитару, поет.) "Возьмемся за уши, друзья, возьмемся за уши, друзья..."
М а р и н а. Ты, Веня, чего - на работу сегодня не ходил?
В о й н и ц к и й. Болею я, тетя Марина. Душой болею. Мне вон Мишка бюллетень выписал. (Поет.) "Я сижу на бюлетне, будто муха на плетне... "
М а р и н а. Смотри, выгонят тебя, не приведи Господь. (Вздыхает.) А и впрямь все кувырком... Всю ночь разговоры, разговоры, все эти чаи-кофеи, хождения эти - с кухни на кухню, с кухни на кухню, туда-сюда. Глаз не сомкнуть. Этой ночью только под утро и заснула. Да разве ж тут поспишь? В полпятого, как нарочно, на полную громкость - "аллах-акбар", "аллах-акбар" - друзья наши закадычные, прости Господи...
А с т р о в. Рамадан у них сейчас, теть-Мариночка.
М а р и н а. Да по мне - хоть что: хоть рамадан, хоть драбадан - спать-то надо когда-нибудь? А потом весь день - не поймешь: когда на стол накрывать? Когда убирать? Только скатерть свернешь - застилай сызнова... Балаган...
А с т р о в. Ну и долго это еще продлится? Как они, гости ваши, по Германии своей не соскучились?
В о й н и ц к и й (мрачно). А кто его знает. На хрена он вообще сюда приперся?
М а р и н а. Веня! Как ты разговариваешь!.. (После паузы.) Ну вот что сейчас с завтраком делать? Только разложилась - гулять ушли. Что ж теперь - собирать?
В о й н и ц к и й. Да вон они идут, тетя Марина. Легки на помине.
Входит С о н я, за ней идут Л е н о ч к а и С е р е б р я к о в с Т е л е г и н ы м.
С е р е б р я к о в. Только ступая по этой древней земле, Илюша, приобщаешься того неизбывного духа, который был завещан нам нашими великими предками. Это просто удивительно, какой заряд энергии я тут получаю! Буквально на годы вперед. Скажу без преувеличения, здесь каждый камень... (Останавливается и разводит руками, ища нужное слово.)
В о й н и ц к и й. ...Ленина знает.
С е р е б р я к о в (озадаченно). Какого Ленина, Веня? При чем тут Ленин? Или ты опять паясничаешь?
В о й н и ц к и й. Здесь каждый камень Ленина знает! Слезайте уже с трибуны, герр активист. Или с броневика... уж не знаю, на что вы там в настоящий момент взгромоздились.
Т е л е г и н. Опа! Дискуссия возобновляется! Раунд сто девяносто восьмой. В красном углу ринга - практический сионист-поселенец Вениамин Михайлович Войницкий; в левом - борец-теоретик, ныне германско-подданный Але...
С о н я (прерывает его). Илья, заткнись, а? Папа, выпьешь чаю?
С е р е б р я к о в. Спасибо, Сонечка. Я, пожалуй, буду пить чай в комнате. У меня на сегодня намечена уйма работы. Лена, можно тебя на минутку?
С е р е б р я к о в с Л е н о ч к о й уходят. Соня идет за ними.
М а р и н а (кряхтя, встает и начинает ставить на поднос чашку, тарелку и пр.). Ну вот, пожалуйста. В комнате... Отчего нельзя со всеми, за столом?
Уходит, унося поднос.
А с т р о в. И в самом деле, Веня, нехорошо. Ну что ты на него накидываешься? Он ведь гость все-таки.
В о й н и ц к и й. Да бесит меня он, понимаешь ты или нет? Фальшь эта непролазная... "древняя земля"... "великие предки"... фу ты ну ты... Что ж наш сионист-то великий сбежал с этой "древней земли"? И не куда-нибудь, заметь - в Германию, где, как он выражается, "каждый камень" кровью нашей полит? И не просто сбежал, а еще и живет там на немецкие подачки? Как ему там кусок хлеба в горло лезет? Это ведь не просто кусок хлеба. Они ведь этим куском свои грехи старые выкупают - мол, я тебе, еврею, хлеб, а ты мне, немцу, - индульгенцию. Сожрал? Ну все, теперь мы квиты... Тьфу, пакость!
Т е л е г и н. Вениамин Михайлович, вас послушать, так в Германию теперь и шагу не ступи. Глупость какая-то... Я там был - страна красивая. И дешево, не то что у лягушатников. А кроме того, знаете ли вы, сколько туда в последние годы нашего брата понабежало? Что ж они все - предатели?
В о й н и ц к и й. Знаю, Илюша, знаю. Да только одно дело - светоч нравственности, герр Серебряков, и совсем другое - такие несмышленые телята, как ты. Телята хотя бы про "неизбывный дух" не распространяются. Они этот "неизбывный дух" на дух не переносят. Жрут себе белые сосиски с пивом и в ус не дуют.
Т е л е г и н. А хоть бы и так. Ну, кайфую я от ихнего пива... что ж тут преступного? Вы вон чуть не каждый день водку глушите... это что - лучше?
А с т р о в. Да погоди ты, Илюша... Не обижайся - видишь, барин не в духе. Веня, хватит, а? Илье-то за что досталось?
В о й н и ц к и й (кивает). И вправду, не за что... Ты уж меня прости, братишка, это я так, в запале...
А с т р о в. Ты лучше скажи, на каком необитаемом острове твой отставной диссидент такую кралю отхватил? Насколько она его младше? Втрое? Вчетверо?
В о й н и ц к и й (мрачно). Вдвое... И при чем тут необитаемый остров?
А с т р о в. Да при том, что только на необитаемом острове такая баба может клюнуть на такого престарелого шибздика. Ты только глянь на нее. Одна походка чего стоит... Как она ногу тянет! Огонь-баба. А бедра...
Т е л е г и н. А сиськи...
В о й н и ц к и й. А морды ваши пошлые... Слушать тошно.
А с т р о в. Ладно, Илюха, бьем отбой. Щадя нежные чувства общественности, о прочем умолчим. Однако вопрос остается открытым: что она в нем нашла?
В о й н и ц к и й. Э-э, Миша, сразу видно, что ты терапевт, а не психолог. Знал бы ты, какой успех у женщин был у нашего гусара во все времена его многотрудной деятельности! Да что говорить... видел бы ты мою сестренку в ее девятнадцать лет, когда она на него, стервеца, запала. Умница, красавица... светла, как вешнее утро... Чем он ее купил? Хотя тогда, двадцать лет назад, был у него эдакий романтический ореол мученика, диссидента, мыслителя... прямо венец терновый... или лавровый?.. а может - хреновый?.. а может, и то, и другое, и третье вместе... А уж венки он носить умел!
А с т р о в. Кстати, кто их тогда познакомил? Уж не ты ли?
В о й н и ц к и й. Я, я, я - чудило грешное. Эй, Илья! Тебе сколько лет?
Т е л е г и н. Двадцать пять.
В о й н и ц к и й. Уже не первой свежести... Все равно, слушай: не дай тебе Бог впасть в грех поклонения лжепророку. Потому что за это не только тебе придется по гроб жизни расплачиваться, но и всем близким твоим: сестрам, братьям, родителям, детям - всем, до пятого колена! Как я в него верил тогда! Да и как было не поверить, на том-то фоне!
Входит М а р и я Б о р и с о в н а с книгой, садится и читает.
В о й н и ц к и й. Ты, Миша, наверное, уже забыл, каково оно было в тогдашнем спертом брежневском террариуме, где можно было только ползать, где воздуху свежего - ни глотка, одна усталая ложь, протухшая от многолетнего употребления. Рот разинешь - вдох сделать, а тебе туда - хоп! - кусок дерьма заместо кислорода... знай свое место! Ужас... Причем даже ужас какой-то скучный, серятина, пошлость...
А с т р о в. Знаешь, по-моему, ты слегка перегибаешь. Что-то ты сегодня склонен к преувеличениям. Разве не было в той эпохе своей прелести? Вспомни, сколько, к примеру, было у нас свободного времени. Свободы точно не было; но свободного времени - тоннами. Что тогда на работе делали? Кто-нибудь вообще тогда работал? Делай что хочешь: хошь - читай, хошь - козла забивай, хошь - свежую медсестру в каптерке окучивай... Еще и платили за это - немного, спору нет, зато регулярно... А дни здоровья... дни здоровья помнишь? Пьянки эти грандиозные? Эх, золотые были денечки... А поездки в колхоз? Ляжешь, бывало, на борозде, спиной к земле-матушке, дыхнешь в небо свежим перегаром; солнышко светит, птички поют, трактор урчит... красота! Стакан в лоб вбил, и никаких тебе забот - ни арабов, ни евреев, ни эфиопов... Не то что сейчас - сплошные гонки по вертикали - кто скорее в рай попадет.
М а р и я Б о р и с о в н а (смеется). Чем вы мне нравитесь, Миша, так это вашим оптимизмом. Ах, если бы Веня умел так радоваться жизни, как это делаете вы! Ну что ты рукой на меня машешь? Измучил уже всех хандрой своей бесконечной...
Т е л е г и н (садится на качели и начинает настраивать гитару). Вот-вот! Плюньте вы на все это, Вениамин Михайлович. Не стоит того. Как говорил мой сержант, каждой собаке - свое "бонзо". (Поет.) "О, позабудь былые увлеченья, не верь, не верь обману красоты... "
Где-то в доме звонит телефон. Никто на террасе не двигается с места.
М а р и я Б о р и с о в н а. Ну!.. Кто-нибудь возьмет трубку?
Звонки прекращаются; на террасу с трубкой в руке выходит Л е н о ч к а. Она подходит к А с т р о в у вплотную, почти касаясь его грудью.
Л е н о ч к а (жеманно). Миша, это вас. Женский голос...
А с т р о в (с досадой). Ну вот! Разыскали все-таки. Уже и мобильник отключил - так нет, вычислили... (Берет трубку.) Алло! Да. Да. Да. Что? Еще раз, я вас плохо слышу... Да. Кашель есть? При чем тут каша? Я не спрашиваю, ест ли он кашу, с этим обратитесь к диетологу; я спрашиваю, есть ли у него кашель? Да. Да. Хорошо, я буду минут через двадцать. Не за что. (Нажимает кнопку, заканчивая разговор.) Ну не может быть выходного у человека! Где тут мой кейс? (Оглядывается.)
Л е н о ч к а. Он в салоне, Миша. (Берет Астрова под руку.) Пойдемте, я вам покажу.
М а р и я Б о р и с о в н а. Возвращайтесь обедать, Миша.
А с т р о в. Да уж не знаю... Боюсь, поздно уже будет. Посмотрим. Всем привет.
Л е н о ч к а и А с т р о в уходят. Навстречу им входит С о н я. Она подходит к Т е л е г и ну и садится рядом с ним на качели. Они разговаривают вполголоса, отдельно от остальных.
С о н я. Сыграй-ка мне что-нибудь, зайчик.
Т е л е г и н (ударяя по струнам). I want you!
С о н я (смеется). Не сейчас, золотко.
Т е л е г и н (обиженно). А когда? Мы с тобой как неродные, право слово. Уже неделю не трахались в нормальных условиях. Сколько можно по кустам лазать?
С о н я. Что я могу сделать? В доме всего три спальни.
Т е л е г и н. Не "всего три", а целых три. Почему твой козел-папаша со своей профурсеткой должен занимать именно нашу девичью светелку?
С о н я. "Нашу"!
Т е л е г и н. Именно, нашу! Мы с тобой хаверим уже третий год. Что, они хотят, чтоб мы в подворотне жарились?
С о н я. Тише!.. А что ты предлагаешь?
Т е л е г и н. Неужели непонятно? Дядю Веню к старухам, козла с профурсеткой - на его место, а мы с тобой - по прежней программе. Бэнг-бэнг-бэнг...
С о н я. Слушай, имей совесть. Он мне отец все-таки. Я его восемь лет не видела. И никакой он не козел. Просто несчастный человек.
Т е л е г и н. Ага, несчастный... Во-первых, ему до тебя как до лампочки. Он сюда не ради тебя приехал. Кстати, в самом деле, а зачем он сюда прикатил? Геморрой лечить? Веню доводить? Может, он тебе открылся, дочурке дорогой? Молчишь? Вот видишь - ты тоже не знаешь...
С о н я. Знаешь что, если кто тут козел, так это ты. (Передразнивает.) "Наша девичья светелка"! Сними квартиру и будем жить как люди. (Передразнивает.) "Бэнг-бэнг-бэнг..." Слушать противно.
Т е л е г и н. Ты меня ниже пояса-то не бей. Сама ведь знаешь - мне еще год нужен. Вот добью этот гадский университет - и сразу поженимся. Думаешь, мне эта бодяга не надоела? Все эти родственнички твои, с пальмы упавшие?
С о н я (смеется). Не с пальмы, а с дуба. Они такие всегда были, даже когда пальм в окрестности не наблюдалось.
Т е л е г и н (мрачно). Угу.
С о н я (толкает его плечом). Пойдем пройдемся, что ли...
Т е л е г и н (продолжает с наигранным безразличием перебирать струны). Пройтись... Только чтобы опять эти за нами не увязались, как утром...
С о н я. А ты дольше сиди, раздумывай... (Тихонько.) Бэнг-бэнг-бэнг...
Т е л е г и н (поет). "А не пойтиться ли пройтиться - туда, где мельница вертится, там, где фонтанчик шпинделяет и лепестричество блестит... "
С о н я и Т е л е г и н уходят.
В о й н и ц к и й. Хоть у этих все в порядке.
М а р и я Б о р и с о в н а (отрываясь от книги). У кого?
В о й н и ц к и й. Я говорю, слава Богу, что хоть у Сони все в порядке.
М а р и я Б о р и с о в н а. Ты имеешь в виду ее дружбу с Илюшей?
В о й н и ц к и й. Если тебе угодно называть это дружбой.
М а р и я Б о р и с о в н а. А как тебе угодно это называть?
В о й н и ц к и й. Да, в самом деле, как? Я - не знаю. Меня вообще эта местная манера... э-э-э... смущает. Вдруг обнаруживаешь, что вчерашние дети живут у тебя под боком как муж с женой, спят в одной постели, и все это происходит как-то незаметно, тихой сапой, как само собой разумеющееся. Черт его знает... Есть в этом что-то приземленное; бытовуха какая-то. Хотя, с другой стороны, если вспомнить пуританские порядки нашей молодости... - что в них было хорошего? Все эти безысходные обжимания на садовых скамейках, акробатический секс на батареях парового отопления, вечные поиски свободной хаты...
М а р и я Б о р и с о в н а. Не знаю, Веня. Так здесь принято, вот и все. Что ты можешь с этим поделать? В чужой монастырь со своим уставом...
В о й н и ц к и й. Да. Именно так. Чужой он, монастырь. Чужой. Прежний был мерзкий, а этот - чужой. Что лучше?
М а р и я Б о р и с о в н а. Веня, послушай меня, дорогой, я давно тебе собиралась сказать. Ты меня очень беспокоишь в последнее время.
В о й н и ц к и й. Ах, мама, избавь меня, пожалуйста...
М а р и я Б о р и с о в н а. Нет, ты мне скажи - что с тобою происходит? Взвинченный, раздраженный, третируешь Александра... Что случилось?
В о й н и ц к и й. Что случилось... Мне и самому хотелось бы знать. Посмотри на меня, мама. Мне сорок семь лет. И кто я? Чего достиг в этой жизни? Ни семьи, ни детей, ни работы. Впрочем, извините, работа имеется. Я доблестно проверяю сумки на входе в универмаг! Конечно, у меня есть все основания быть довольным жизнью...
М а р и я Б о р и с о в н а. Но Веня, кто ж тебе мешает все это изменить? Ты ведь закончил институт, у тебя специальность.
В о й н и ц к и й. Институт! Специальность! Курам на смех! Разве ты не слышала, как тут Мишка давеча распространялся насчет "свободного времени", пьянок в колхозе и медсестры в каптерке? Разве только он тогда так жил и работал? Все так жили, и я в том числе. Да и потом, если ты помнишь, я из КБ своего ушел еще в 81-ом. Тогда было модно работать оператором газовой котельной, читать самиздат и стоять в оппозиции тоталитарному режиму. В этом, дорогая мамочка, и выражается моя нынешняя сугубая специализация. Ну? И что прикажешь с этим делать здесь, в Земле Обетованной? Кочегары здесь ни к чему; да если бы и были к чему - какой тут статус у кочегара? В России восьмидесятых, бывало, как услышат, что ты в котельной работаешь... О! Сразу такое уважение! Мужики кивают эдак со значением, девочки смотрят восторженно... ну как же - престиж! Кочегар! Аристократ духа!
А насчет оппозиции режиму - где-где, а в Израиле этим никого не удивишь. Тут каждый находится в оппозиции, даже члены кабинета министров. Пять миллионов оппозиционеров, включая младенцев! Во страна! Самиздат? Кончился самиздат; да и читать как-то стало нечего - такое чувство, что все это уже было... скучно, мать. Вот ты, что ты все время читаешь?
М а р и я Б о р и с о в н а. Чехова, Венечка. Сейчас - Чехова. Его иногда откроешь, особенно пьесы... - сто лет назад, а будто про нас написано. Но есть и много другого...
В о й н и ц к и й. Ну разве что Чехова... В общем, куда ни кинь - все клин; некуда мне приложить свой богатый профессиональный опыт. Вот и шмонаю сумки по восемь часов в день. Чему ж тут радоваться?
М а р и я Б о р и с о в н а. Нет уж, Веня. Как хочешь, но я не могу этого принять. Если бы я тебя не знала, не помнила, каким ты был в советские годы, каких-нибудь пятнадцать лет назад... Всегда масса друзей, споры на кухне ночами напролет, напряженная духовная жизнь, какое-то высокое внутренней горение. Казалось - дай вам еще чуть-чуть свободы, еще чуть-чуть силы - вы горы свернете, мир переделаете. Неужели все это исчезло без следа? Не верю. Ты не представляешь, какие надежды я возлагала на приезд Александра. Я была просто убеждена: стоит ему приехать - и все пойдет по-другому; вы снова соберетесь своей прежней компанией и придумаете что-нибудь по-настоящему значительное, как тогда...
В о й н и ц к и й (с усмешкой). Компанией... как тогда... Они же все как я - кочегары да сторожа. Бригада операторов газовой котельной. Кому мы тут на хрен сдались? Так что ничего "значительного, как тогда" нам, увы, не изобрести... (Пауза.) Да и знаешь, в последнее время я все больше и больше сомневаюсь - а было ли что-то значительное? Даже там, в России, пятнадцать лет назад? Не было ли все это фальшивкой, хламом, пустопорожней суетой вокруг дивана? Ты вот удивляешься - чего это я на Сашку так взъелся? (Машет рукой.) Да может, он-то меня и лишил моей последней надежды... Пока жил давними иллюзиями - еще куда ни шло; а как ряшку его трехгрошовую узрел после восьмилетней разлуки... тьфу, пакость!
Выходит Л е н о ч к а в бикини, с одеялом через плечо.
Л е н о ч к а. К вам можно? Хочу вечернее солнышко поймать. (Расстилает одеяло на скамейке и ложится.) Надо же - конец ноября! (Смеется.) В Мюнхене - дождь со снегом, а я с таким загаром! Видели бы они, дураки...
М а р и н а выглядывает из дома.
М а р и н а. Машенька, а что мы к обеду будем сооружать? Я там курицу размораживаю.
М а р и я Б о р и с о в н а. Можно и курицу. Хотя знаешь, подожди... (Встает.) Давай посмотрим, может, чего другое придумаем, а то все курица и курица...
Уходит вместе с М а р и н о й.
Л е н о ч к а. Хорошо бы и в самом деле чего другое. С этой еврейской диетой я тут скоро кудахтать начну. (Кудахчет.) А, Вениамин Михайлович? Странно, как это вы в Израиловке с такой любовью к курям еще яйца нести не научились?
В о й н и ц к и й. Действительно. Мы тут все больше высиживаем. Я вот уже десять лет как на яйцах сижу.
Л е н о ч к а (игриво смеется). Ну и что, что-нибудь высидели?
В о й н и ц к и й. Навряд ли. (Встает). Ладно. Пойду. Надо бы лимон окучить.
Л е н о ч к а. Ну куда же вы? Вы что, меня боитесь?
В о й н и ц к и й. С чего это мне вас бояться?
Л е н о ч к а. Ну вот и хорошо. Вот вам крем от загара - намажьте мне спинку, пожалуйста. По-родственному.
В о й н и ц к и й (неловко). Ну разве что по-родственному.
Садится рядом с Л е н о ч к о й, начинает размазывать крем по ее спине.
Л е н о ч к а. Да, да, хорошо... Плечи, плечи помните... Ну что вы как неродной, Вениамин Михайлович, вы душу вкладывайте, душу.
В о й н и ц к и й (продолжая размазывать). Больше вам ничего вкладывать не надо?
Л е н о ч к а (смеется). А вы проказник! Нет, ничего другого вкладывать не надо. Пока. Подождите, мешает (Расстегивает бюстгальтер.) Мажьте, мажьте. Попку не забывайте.
В о й н и ц к и й. Попку. Не забываю. Ну, может, хватит?
Л е н о ч к а. Ну ладно, спинку хватит. (Переворачивается на спину.) А теперь - животик и грудку...
В о й н и ц к и й (вскакивает). Черт-те что... Знаете... Грудка, попка... Мрак какой-то.
Уходит.
Л е н о ч к а (озадаченно). Что такое? Ну что такое? (Вздыхает и застегивает бюстгальтер.) Дикие люди. Край непуганных идиотов. Дыра поганая. Никакой цивилизации. У-у-у... скучища проклятая!
Переворачивается на живот и лежит на скамейке, болтая ногами в воздухе.
З а н а в е с
Д Е Й С Т В И Е В Т О Р О Е
Гостиная в том же доме. Ночь. Время от времени проезжает патрульная машина, и тогда в окне видны отблески ее желтой мигалки. С е р е б р я к о в (сидит в кресле перед открытым окном и дремлет) и Л е н о ч к а (сидит подле него и смотрит телевизор).
С е р е б р я к о в (очнувшись). Кто здесь? Соня, ты?
Л е н о ч к а. Да я это, я. Спи уже, надоел.
С е р е б р я к о в. Боль нестерпимая. Дай мне болеутоляющего.
Л е н о ч к а. При чем тут болеутоляющее? Поставь свечку - все пройдет.
С е р е б р я к о в. Сколько раз тебе говорить - свечи при ревматизме не помогают.
Л е н о ч к а (в тон). Сколько раз тебе говорить - у тебя никакой не ревматизм, а самый что ни на есть геморрой. Так что ставь свечку и перестань ныть, как малое дитя. Без тебя тошно.
С е р е б р я к о в. Какая ты жестокая, Елена! Могла бы хоть притвориться в память прошлых лет, пожалеть... Разве я мало для тебя сделал?
Л е н о ч к а. А чего это ты для меня такого сделал? Интересно... давайте послушаем... Ну? Не слышу? Молчишь... то-то же, знай свое место! (Пауза.) Думаешь, если ты тогда меня с улицы подобрал, то это тебе сейчас какие-то права дает? А? Я тебе, между прочим, за эти годы тоже кое-чего понадавала. Хотя и запросы у тебя не бог весть какие - даже для твоего преклонного возраста. Все равно на круг пару раз в месяц выходило? Выходило... значит, если подсчитать по средней таксе - скажем, сто баксов за раз... это сколько будет? Ну? Подсчитай, ты же из нас двоих интеллигент.
С е р е б р я к о в. Леночка, я тебя умоляю. Не надо сейчас. Мне больно. Дай мне какую-нибудь таблетку.
Л е н о ч к а. Давай-ка я лучше окно закрою. Комары жрут. Где это видано - комары в ноябре... ну и дыра эта твоя проклятая Израиловка!
С е р е б р я к о в. Не закрывай, душно! Мне дышать нечем...
Л е н о ч к а. Как же, нечем... жить захочешь - найдешь чем! А и задохнешься - невелика потеря. (Закрывает окно.)
С е р е б р я к о в. Позови Соню. Хоть об этом я могу тебя попросить?
Л е н о ч к а. Погоди. Сейчас досмотрю и позову.
Входит С о н я.
С о н я. Папа, как ты себя чувствуешь? Приехал Астров. Давай он тебя посмотрит.
С е р е б р я к о в. Не хочу. Что он там понимает, ваш Астров? Не может отличить ревматизм от геморроя. Дай мне болеутоляющего и открой окно.
С о н я. Послушай, это неудобно в конце концов. Человек приехал среди ночи. Ты же знаешь, он делает это только из дружбы. Медицинской страховки у тебя нет, обратиться больше не к кому. А ты вместо того, чтобы спасибо сказать... Нехорошо.
С е р е б р я к о в. Все равно не хочу. Открой окно.
Л е н о ч к а. Не открывай - комары летят.
С о н я (открывая окно). А вы, мадам, шли бы в свою комнату. Я тут с отцом посижу. И лучше бы вы мне не тыкали, сколько раз говорить. Мы с вами в одном борделе не служили.
Л е н о ч к а. Ишь ты! Не служили! Какие мы благородные! Сашка, уйми своего ублюдка, а то я ей морду намылю.
С е р е б р я к о в (стонет). Соня! Лена! Перестаньте, ради всего святого... (Пауза.) За что мне такое наказание? Чем я это заслужил? Сижу тут, в дыре какой-то, и даже стакан чаю никто не подаст больному человеку... Все чужие, враждебные, всех я раздражаю, всем мешаю. И это я, я, столько давший этому миру, я, защищавший права людей на свободу в тяжелейших условиях тоталитарного общества! Отчего же люди платят мне такой черной неблагодарностью? Неужели такова судьба любого пророка, положившего жизнь на алтарь человечества?
Мне пожимал руку сам Президент Соединенных Штатов, я выступал в ООН, Премьер-министр Израиля встречал меня в аэропорту! Я должен быть там, где вершатся судьбы этой планеты; мои идеи, моя духовная поддержка нужны людям... Что я делаю здесь, в этой пустыне, среди чужих, враждебных существ?
С о н я. Папа, ну что ты говоришь? Ну кто тут тебе чужой... кроме разве что некоторых? Все тебя уважают, жалеют; вот и Астров приехал...
С е р е б р я к о в. Уважают... жалеют... как же! Стоит мне заговорить, так все нос воротят, как будто я что-то невообразимое несу. Даже бабку твою, эту старую маразматичку, слушают, даже эту старуху рыхлую, подружку ее... а меня - нет, не слушают! Смешно сказать - меня! Да ко мне стояли в очередь брать интервью, понимаешь ли ты это? На приемах в Вашингтоне, в Париже, в Ватикане сотни сильных мира сего смолкали, когда я начинал говорить! Слышишь? Я! Начинал! Говорить! И вот, после всего... здесь, в этой халупе, кучка каких-то жалких ничтожностей осмеливается... Уму непостижимо!
С о н я. Папа, уж если на то пошло - эти жалкие ничтожности тебя сюда на аркане не тащили. Сам приехал. Если уж так тут невыносимо - отчего бы тебе не вернуться в свою Германию?
С е р е б р я к о в. Вот! Родная дочь из дому гонит! Думал ли я, что получу такое на старости лет?
Л е н о ч к а. Ха! Думаешь, он сюда из Мюнхена за твоим уважением прикатил? Жрать стало нечего - и все дела. Надоело фрицам кормить твоего папашку...
С е р е б р я к о в. Лена!
С о н я. А ты-то чего вместе с ним приехала? Вот и возвращалась бы к фрицам на панель - там небось сытнее.
С е р е б р я к о в. Соня!
Л е н о ч к а. Насчет того, что сытнее - не знаю, но вот что чище, чем в вашем жидовском клоповнике - это уж точно... (Встает.) Ну что вылупились? Недодавили вас... тьфу!
Уходит.
С о н я. И как ты в это дерьмо вляпался... после мамы...
С е р е б р я к о в. Ты не права, Сонечка. Она хорошая, просто немного раздражена. У всех тут нервы натянуты до невозможности. Не суди ее слишком строго.
Снаружи поднимается ветер; порывы его залетают в открытое окно. Входит В о й н и ц к и й с фонарем.
В о й н и ц к и й. Ну все, хамсин сломался. Сейчас гроза будет. Закрывайте окна. И трисы, трисы не забудьте. (Серебрякову.) А ты все страдаешь? Причем как всегда - за весь род людской? Ты у нас прямо Иисус Христос.
С е р е б р я к о в. Веня, оставь, пожалуйста, этот тон. Впрочем, бессмысленно просить сострадания у тебя, когда я не получаю его даже от собственной дочери.
В о й н и ц к и й. Трудновато сострадать тебе, Александр Владимирович. Смотри, у тебя даже приступ геморроя превращается в крестные муки во имя неблагодарного человечества. Только, знаешь, на этой земле искупление за чужой счет никогда не приветствовалось. Тут каждый за свою задницу болеет самостоятельно и совершенно независимо от добровольных спасителей, даже таких авторитетных, как Иисус Христос и Александр Серебряков. Так что мой тебе совет - возьми-ка ты свечку и засунь ее вместе с твоей неизбывной заботой о человечестве прямо в задний проход. Увидишь, как полегчает.
С е р е б р я к о в. Ты пьян? Ну конечно, ты пьян. Отвратительно!
В о й н и ц к и й. Подумаешь... пьян... Ну, пьян. Ну и что? Что это меняет в относительном расположении свечи, задницы и заботы о человечестве? Кстати, Александр, как ты думаешь: что рассосется быстрее - свеча или забота? Хочешь пари?
С е р е б р я к о в. Я хочу одного - чтобы ты оставил меня в покое... Я ухожу. Сонечка, помоги мне, девочка. (Встает, опираясь на сонино плечо, и ковыляет к выходу. У двери останавливается и вздымает вверх свободную руку.) Когда-нибудь ты вспомнишь о своем поведении, и тебе станет стыдно! Но будет поздно! Поздно!
Уходит с С о н е й.
В о й н и ц к и й (делает книксен им вслед). Мне уже стыдно, герр учитель... Я прямо сгораю от стыда. (Поет.) "Я весь горю, не пойму отчего; сердце, ну как же мне быть..." (Подходит к буфету.)
Входят А с т р о в и Т е л е г и н. В руках у Т е л е г и н а гитара. Они наблюдают, как В о й н и ц к и й, все еще не замечая их, наливает себе стопку и выпивает.
А с т р о в. Ты выпил? Без меня? Обидно, Моцарт!
В о й н и ц к и й (вздрагивает от неожиданности). Вот черт, напугал... (Астров и Телегин смеются, довольные.) Га-га-га... нашли, чему радоваться.
С улицы доносится сильный удар грома. В о й н и ц к и й опять вздрагивает; это вызывает новый приступ смеха.
А с т р о в. Так тебе и надо. Будешь знать, как пить в одиночку! Налей-ка и нам с Илюхой по такому случаю.
В о й н и ц к и й. Естественно. (Наливает.) А геморрои ты на сегодня уже вылечил? Или наш гигант мысли снова отказался тебя принять?
А с т р о в (разводит руками). Увы, в доступе к августейшей заднице мне было отказано... Не то чтобы я сильно расстроился. Вот если бы, скажем, речь шла о его соседке по комнате... тогда - другое дело.
Т е л е г и н. Да, там определенно есть что лечить.
|