Взявшись хлопотать об издании "Повестей Йоханана Эйхорна", я поначалу не намеревался присовокупить к оным даже краткого жизнеописания автора - человека относительно молодого и оттого не слишком подходящего в герои биографического очерка. Но расспросы любопытствующих читателей, сопровождаемые настояниями суровых редакторов, побудили меня изменить свое решение. В немалой степени способствовали этому и другие обстоятельства - чисто бытовые на первый взгляд, но, видимо, символичные по сути.
Какое-то время Йоханан был моим соседом по поселению и в некотором смысле находился на жизненном распутье. Возможно, это промежуточное его состояние и послужило косвенной причиной написания Повестей. Но недавно он женился на красавице-йеменитке и переехал в Галилею, в один из тамошних молодых городов. Выйдет ли теперь из-под его пера хотя бы одна русская строчка? Не думаю: он и прежде-то испытывал явную неуверенность в литературном русском, и мне пришлось немало поработать, вычищая из рукописи совсем уж неприемлемые жаргонные словечки и непонятные российскому уху кальки с ивритских выражений.
Глядя на это, Йоханан смущенно посмеивался, совершенно не выказывая обычных авторских амбиций: уже тогда он не слишком ожидал, что у этого странного филологического эпизода будет какое-либо продолжение. Что уж говорить об этом сейчас, когда автор "Повестей" естественным образом погружен в журчащий ручей гортанного южного иврита... Если он в будущем и решит написать что-нибудь, то уж никак не на языке своего детства. В общем, так или иначе, но русским писателем Йоханану Эйхорну не бывать никогда.
А коли так, то впору и в самом деле подводить итоги, как если бы речь шла о покойнике - понятно, в сугубо лингвистическом или даже культурно-историческом смысле. Всюду, где поднимается новый росток, непременно умирает старое зерно; радуясь силе и красоте зеленого стебля, не должны ли мы хоть на минутку взгрустнуть о бывшем семени, о его пустой сморщенной шкурке, догнивающей в темноте животворного земного чрева?
Итак, краткая справка об авторе. Йоханан родился в Москве накануне известной олимпиады; мать баюкала его у телевизора в точности тогда, когда вся страна дружно махала вслед бутафорскому мишке, улетающему в вечернее небо, - махала, еще не подозревая, что прощается она вовсе не с мишкой, а сама с собой. Отец мальчика, Петр Ионович Белкин, числился в диссидентах сионистского толка, и семья вот уже несколько лет сидела в отказе. Так что и имя младенцу было дано соответствующее, с прицелом на Землю Обетованную.
С фамилией оказалось немного сложнее, но и эту проблему отец в итоге решил. Пройдя паспортный контроль в Шереметьево еще в качестве чересчур российского Петра Белкина, из ворот аэропорта Бен-Гурион он вышел уже вполне законченным сионистом Шимоном Эйхорном.
Йоханану в ту пору едва исполнилось восемь. В классе он был единственным "русским", поэтому дети и учителя взирали на него с бережным сочувствием и помогали по мере сил. Уже через несколько месяцев парень сносно болтал на иврите, а год спустя так и вовсе предпочитал язык школьных друзей языку родителей. Последние, кстати, подобной легкостью адаптации похвастаться не могли. Да и живая реальность Страны категорически не соответствовала пылким сионистским представлениям. Все здесь оказалось мельче, провинциальнее, пошлее светлого воображаемого образца, взращенного во глубине московских душ подобно жемчужине, рожденной в слизи глубоководного моллюска.
Ах, до благородного ли жемчуга тут, на крикливом восточном базаре, где смуглая толстопузая жизнь то и дело бесцеремонно хватает мечтателя за рукав, и чего-то требует, и куда-то тянет, и, главное, врет не краснея? Ни тебе культуры, ни тебе архитектуры... Помыкавшись лет десять, отец окончательно разочаровался и стал всерьез посматривать за океан, куда уже настойчиво звали его старые друзья и соратники, столь же разочарованные, но непобежденные. Кстати нашлось и лекторское место по истории советского диссидентства в одном из захолустных колледжей Новой Англии. Правда, потребовалось снова сменить имя - с Шимона на Саймона, что Белкин-Эйхорн и проделал с уже привычной легкостью.
Зато с Йохананом нашла коса на камень. Парень упорно не желал менять ни имени, ни страны. Отъезд родителей совпал для него с уходом в армию; по-моему, посадив папу с мамой на самолет, Йоханан испытал немалое облегчение - как, собственно, и вся остальная Страна, частью коей он уже был и душой, и телом, и культурой, и архитектурой. Затем были три года в танкистах, дембель, восьмимесячные скитания с рюкзаком по Латинской Америке, университет, работа с высокими технологиями - что-то в области компьютерной связи.
Все это так типично, так скучно - аж скулы сводит!.. пишу и зеваю... ну на кой черт она сдалась вам, эта преамбула, дорогие читатели и редакторы? А? Может, не надо? Утешает одно: больше сообщить мне решительно нечего. С момента отъезда Йоханана из нашего поселения мы с ним не встречались и даже не перезванивались. Вряд ли встретимся мы и в дальнейшем: мир тесен только для тех, кто вращается в сходных кругах. Хотя как знать - возможно, когда-нибудь ему наскучат высокотехнологичные железки, и я еще раз увижу имя Йоханана Эйхорна - теперь уже на обложке ивритской книги...
Ну а пока - пока приношу на читательский суд эти повести в чем-то покойного (хотя в чем-то и живого) Ивана Петровича Белкина (известного в своем мире как Йоханан Эйхорн). Надеюсь, что достопочтенная публика сполна оценит их искренность и добродушие.
А.Т.
1. "Ицик"
Опытность давала ему перед нами многие преимущества...
А.С.Пушкин
В тот год нас послали в Долину, в сонное царство удушающей влажной жары, где змеи скандалят со скорпионами из-за редкого клочка тени, и эта экзотическая свара почти полностью исчерпывает скудный арсенал местного экшена.
Военные сборы - далеко не самая худшая вещь: возможность переключиться, вернуть себя в форму, повидать старых друзей. Тем не менее я не знаю никого, кто не жаловался бы на необходимость как минимум раз в год влезать в постылые армейские ботинки. Повестка всегда приходит не вовремя - такой уж у нее сволочной характер. Иной раз кажется, что эта подлая бумаженция специально выжидает в канцелярских недрах, пристально наблюдая за твоей беззащитной шеей посредством космических спутников, беспилотных летательных аппаратов, городских видеокамер и многочисленных тайных агентов. А иначе как объяснить тот факт, что удар наносится в самый неподходящий для тебя момент - например, в разгар медового месяца, важного рабочего проекта, давно спланированной и уже оплаченной поездки в отпуск? Ну почему, почему не тремя неделями раньше или позже?!
Как правило, наша танковая рота несет свою ежегодную тренировочную повинность зимой, в непролазной хляби Голанского плато. Но в этот раз неизвестно почему нас призвали в конце июня и не на привычные продуваемые свежим ветерком Голаны, а в мертвое пекло ярденской Долины, в самую что ни на есть "тиззи наби", что на красочном двоюродном языке буквально означает "задница пророка". Впрочем, нет - даже такое грубоватое определение слишком польстило бы этому глухому углу.
Покосившийся забор, полдюжины сторожевых вышек, несколько складских бараков и жилые вагончики... Почему нас, заслуженных танкистов, послали именно сюда, в место, которое последний раз видело танки чуть ли не двадцать два века тому назад, да и то лишь в облике боевых слонов селевкидского царя Антиоха Четвертого Эпифана, да сотрется имя мерзавца? Черт его знает... Подобные нелепости могут произойти только от избытка инициативы, но откуда взяться такому диковинному зверю в армии? А вот ведь - нашелся какой-то умник... эх, все беды от них, от умников.
Так или иначе, нашему взводу не оставалось ничего иного, кроме как смириться с печальной перспективой провести в Долине предстоящие три недели с хвостиком за вычетом нескольких дней отпуска. Мы установили очередность дежурств и запретили себе думать о чем бы то ни было, полностью вручив свою судьбу милосердному времени, которое, как известно, разруливает любые ситуации.
Увы, время не торопилось, разомлев от зноя до полной неподвижности. И, честно говоря, я его понимал. Уже через несколько дней мы впали в тупое оцепенение - такое, что пальцем не пошевельнуть. Приоткрыв запекшиеся рты, мы молча взирали на мертвый слоистый воздух, в котором, казалось, видна была каждая усталая молекула в отдельности. Представьте себе эти слои: молекула на молекуле и потный жар между ними. Да-да, милостивые государи, такой вот гадостью приходилось дышать в этой чертовой преисподней. Наносекунда здесь равнялась как минимум году. Как минимум.
Первым в отпуск выпало идти Коби Атиасу, и никто не удивился, когда он вернулся с пакетом дурман-травы. Коби - бедовый парень, оторва и хулиган, кисло-сладкий плод трудного детства, лихого отрочества и наркотической юности в бандитском районе южного Тель-Авива. Как правило, мы не даем ему воли, но на сей раз каждый рад был любой возможности подтолкнуть уснувшее время. Оно и в самом деле приподняло голову после нескольких затяжек, а потом и вовсе пустилось в тяжеловатый, но веселый перепляс - хотя по-прежнему топталось преимущественно на одном месте.
Так мы стали покуривать. Должен заметить, что постыдная эта чума совершенно не характерна для нашего, в общем, примерного подразделения, большую часть которого составляют интеллигентные очкарики. Никогда - ни до, ни после - не позволяли мы себе подобного разложения, да еще и в столь массовой форме. Но что еще оставалось делать, скажите на милость? Тихо сходить с ума?
Кроме нас, сменных людей, к базе были приписаны и постоянные служащие. Почти все они снимали жилье в близлежащих поселках и нам на глаза попадались крайне редко - приедут на два-три часа, покрутят носом, и - скорее назад, туда, где время пока еще подчиняется не адской беспредельной неподвижности, а законным планетарным циклам суетливо разбегающихся галактик. Я сказал "почти все", потому что существовало и исключение в виде старшины базы, которого звали Ливио. Ничего себе имечко, правда? Отчего бы не сменить столь витиеватое погоняло на что-нибудь более конвенциональное, типа Хаима? Уверен, что ему не раз приходилось слышать этот вопрос.
- Видишь ли, Йохи, - задумчиво отвечал старшина, - человек должен нести ответственность за свои поступки. А имя - тоже поступок. Правда, не мой, а моих родителей. Но я готов отвечать и за них.
О да. Чем-чем, а чувством ответственности Ливио обладал экстраординарным - это становилось ясно уже с первого взгляда на его ярко начищенные ботинки и аккуратную униформу. На вид ему было лет тридцать пять, а может, и больше - знаете, тщательная подтянутость внешнего вида часто скрывает признаки возраста. Думаю, что мы, небритые, расхлюстанные и красноглазые от травки двадцатишестилетние парни, казались рядом с Ливио стариками.
На моей памяти старшина никогда не покидал базу. Как и на памяти красномордого водовоза, который, по его же словам, с незапамятных времен разъезжал здесь со своей цистерной. А водовозам следует верить - они обычно в курсе всего.
- Ливио? - говорил водовоз, протягивая руку за сигаретой. - Ливио - ку-ку, спроси кого хочешь. Помешанный. Он ведь тут круглый год живет в своем вагончике. Даже в отпуск не ходит, дни копит. У него, слышь, столько этих дней накопилось, сколько копить нельзя. Закон не разрешает. Так его, слышь, приказом выгоняли. И что ты думаешь? Не пошел, на базе остался. Мне, говорит, идти некуда. Снимайте, говорит, дни, только меня не троньте.
Он мрачнел лицом и заключал с досадой:
- Во как... Кому, слышь, дней на жисть не хватает, а кому они вовсе без надобности. Хорошо это?
Зато нам Ливио нравился - не слишком надоедал с хозяйственными работами и закрывал глаза на травку. А потом и вовсе завоевал наше сердце, заказав пиццу и пиво на всю компанию. Понятия не имею, сколько ему пришлось заплатить за доставку. Впрочем, деньги у Ливио водились - неудивительно, если учесть, что ему не приходилось тратиться ни на семью, ни на жилье, ни на отпуск, ни на одежду, ни на еду - то есть на все то, на что обычно тратит свой заработок нормальный человек. Более чем скромные потребности старшины с лихвой удовлетворяла армия.
Все, кроме одной - страсти к путешествиям. Уверен, что вы удивитесь, услышав это: может ли считаться заядлым путешественником человек, добровольно и безвылазно транжирящий свои годы в заднице пророка... или даже лжепророка? Что ж, я и сам поначалу был немало озадачен этим противоречием. Но затем мне пришло в голову вполне правдоподобное объяснение: короткие поверхностные поездки не значили бы для Ливио ничего.
Я уже упоминал его гипертрофированное чувство ответственности - понятно, что так же Ливио подходил и к своему увлечению. Случалось ли вам встречать людей, согласных лишь на королеву красоты и оттого проживших всю жизнь в одиночестве? Вот и нашего старшину могло устроить лишь внимательное, подробное, неторопливое путешествие - возможно, кругосветное, возможно, многолетнее, не омраченное недостатком времени и средств. Не для того ли он копил дни и откладывал деньги?
Пока же его путешествия были сугубо виртуальными: полки в вагончике ломились от путеводителей, атласов, книг по истории и географии. Мобильный интернет тогда еще стоил немало, но Ливио платил не колеблясь. Этот странный человек объездил весь мир вдоль и поперек, не высовывая носа из своего Богом забытого уголка!
На этой почве мы с ним и сблизились. Я и сам по характеру непоседа, хотя и не в столь крайней - до полной неподвижности - степени, до которой дошел Ливио. Работа моя сопряжена с частыми командировками; куда меня только не заносило... скажу, совершенно не хвастаясь, что повидал множество городов и стран - очень поверхностно, мельком, из окон отелей, поездов и автомобилей, но повидал. В этом смысле мы со старшиной идеально дополняли друг друга. Я не знал и тысячной доли того, что Ливио мог рассказать, например, о Техасе. Зато я исколесил этот Техас вдоль и поперек, дышал его воздухом, смотрел на его звезды, трясся на стыках его шоссейных дорог. Поверьте, нам было о чем почесать языком!
Мы стали неразлучны и оставались бы таковыми до конца сборов, когда бы не одна крайне неприятная история. Дней за пять до нашего отъезда Ливио зашел за мной в общий жилой барак. Он втянул носом сладковатый запах идущего по кругу джойнта и неодобрительно покачал головой:
- Прямо в бараке! Ну вы, парни, совсем оборзели. А ну как командир базы нагрянет?
Ответом ему был дружный и беспричинный смех.
- А мы ему тоже дадим, чтоб не обижался, - насилу выдавил из себя Коби Атиас.
Все, понятное дело, так и попадали под койки. После нескольких джойнтов даже самая идиотская шутка кажется верхом остроумия. Ливио снова покачал головой и поковылял в мой угол. Он был хром на одну ногу - по-видимому, в результате ранения.
- Эй, Ливио, - сказал ему в спину еще один хохмач, - чего это ты весь из себя такой аккуратненький, а ходишь так несимметричненько?
Последовал новый взрыв хохота. Ливио только улыбнулся и сел на койку рядом со мной. Он достаточно уважал себя, чтобы не обижаться на укурившихся дураков. Зато мне стало неприятно - возможно, еще и потому, что сам я не курил, а чистил винтовку - через полчаса начиналось мое дежурство.
- А ну заглохли, отморозки! - прикрикнул я на товарищей, и они действительно притихли, все еще похрюкивая и давясь от едва сдерживаемого, рвущегося наружу глупого веселья.
- Ничего, Йохи, - успокоил меня Ливио, глядя, как я напоследок протираю фланелькой выщербленный приклад М-16. - Что ж я - не понимаю? Трудно мужикам...
Я кивнул и с облегчением отложил винтовку.
- Ну вот, хватит. Надеюсь, что больше чистить эту дрянь не придется. Разве что перед тем как сдавать...
- А магазин? - вдруг спросил старшина. - Магазин ты не чистишь? Зря, Йохи. Магазин должен быть гладеньким, чтоб не клинило. Знавал я одного сержанта, так он говорил, что магазин должен вылетать из винтовки так же легко, как душа из застреленного солдата.
Он снова улыбнулся - на этот раз какой-то смутной, незнакомой улыбкой. Я пожал плечами, но вместо меня ответил Коби Атиас. Мы даже не заметили, как он подошел.
- Точно! - возопил Коби, обнимая Ливио за плечи. - Легко, как душа! А иначе - как в "ицика" играть?! Ливио, старик, сознавайся: ты ведь по молодости играл в "ицика"? А? Ну, не молчи, братан, не стесняйся, здесь все свои...
Все, посмеиваясь, ждали ответа старшины, но тот молчал со странным выражением на лице. Наконец он стряхнул кобину руку и встал.
- Пойдем, Йохи. Если не ошибаюсь, тебе сейчас на дежурство.
Я тоже поднялся, попутно шутливо толкнув Коби, чтобы отвлечь его внимание от скользкой темы. Не почувствовать нарастающего в бараке напряжения могли только эти обкурившиеся придурки, мои армейские друзья. Так что Атиас и не думал отставать. На лице его раздувалась широкая бессмысленная ухмылка.
- Не хо-о-очешь? - протянул он. - Даже поговорить не хочешь? Совсем старый стал? А мы вот сыграем...
Коби обернулся к ребятам.
- Сыграем?
- Сыграем! - нестройно поддержали его несколько голосов.
Атиас удовлетворенно кивнул и двинулся к своей койке с явным намерением достать из-под матраца заныканную там винтовку.
- А ну стоять! - вдруг проревел Ливио прямо у меня над ухом. - Стоять! Ни с места!
Все оцепенели, включая Коби Атиаса и меня. Никто и представить себе не мог, что безобидный добрый старшина способен на столь злобный командирский окрик. И тут, пока мы - кто лежа, кто сидя, кто стоя - замерли в этом безмолвном стоп-кадре, самое время объяснить тем, кто не знает, что это такое - игра в "ицика".
Она основана на специфической технической особенности штурмовой винтовки М-16, которая позволяет менять магазин, не взводя оружия, - для экономии времени. После того как использован последний патрон, затвор остается в заднем положении, так что достаточно выщелкнуть опустевший магазин, вставить полный и слегка шлепнуть ладонью по кнопке возврата. Кнопка эта высвобождает затвор, и он возвращается на место, прихватив по дороге патрон из свежего магазина. И все, стреляй себе дальше.
А теперь представьте, что одновременно с высвобождением затвора нажимается еще и кнопка выброса только что вставленного полного магазина - так, что тот выпадает сам. Теперь у вас в руках не просто М-16 без магазина, а черная винтовка, загадочная, как брюнетка-вамп. Потому что если затвор скользнул мимо магазина долей секунды позже, чем тот выпал, то винтовка действительно пуста. Но если он успел подхватить верхний патрон, то патрон этот стоит теперь непосредственно в стволе, на сто процентов готовый к выстрелу. Как же узнать правду? Например, так: навести винтовку на заранее оговоренную цель и спустить курок. Вот вам и весь "ицик".
При этом заранее оговоренной целью может быть все что угодно - от облака и потолка до руки, ноги и головы - собственных или партнера по игре. Кем был загадочный Ицик, давший имя этой смертельной рулетке? Ее изобретателем, искавшим, чем бы поразвлечься в адреналиновом отравлении Ливанской войны? Или ее первой жертвой - лузером, разбрызгавшим свои недалекие мозги на полотне походного тента, на бетонном перекрытии Бофорской крепости? Теперь уже и не скажешь. К середине девяностых годов военная прокуратура драконовскими методами вытравила из армии эту заразу. Могу поклясться, что в нашей роте даже слова такого никогда не произносили - кому хочется загреметь в тюрягу? Но и повальным курением травы мы тоже до этих сборов не отличались...
Коби выпрямился и повернулся к Ливио. Лицо его еще морщилось в дурацкой ухмылке, но глаза смотрели зло.
- Кончай шуметь, старшина, - произнес он, подчеркивая каждое слово. - Чего ты так раскричался? Очко играет? За пенсию боишься? Вали-ка отсюда, без сенильных разберемся. И хвост не задирай, мы тебе не салаги-первогодки.
- О"кей... - Ливио глубоко вздохнул и достал мобильный телефон. - Не хочешь по-хорошему, придется иначе. Алло! Оперативная?..
Недоверчиво улыбаясь, мы наблюдали за тем, как он представился, доложил о рецидиве игры в "ицика", назвал имя старшего сержанта запаса Коби Атиаса и попросил вызвать военную полицию. Все были уверены, что на самом деле Ливио никуда не звонит, а всего лишь блефует, неудачно шутит. Никто и представить себе не мог, что человек вот так, запросто публично крысячит, то есть доносит на товарища - и не просто доносит, но еще и в военную полицию, которая, как известно, вся состоит из злобных маньяков, врагов рода человеческого. Этого никак не могло произойти в реале, на полном серьезе - даже в шуточном исполнении угроза подобного предательства выглядела чрезмерной, непозволительной бестактностью. Мне стало неловко за старшину.
- Ладно, проехали, - смущенно сказал Коби. - Весь кайф сломал. Экий ты, оказывается... - он поискал нужное слово и, не найдя, опустился на койку.
Хромая больше обычного, Ливио пошел к выходу. У двери он обернулся.
- Советую спрятать... что вы там смолите. Чтоб не усугублять.
- Может, и в самом деле спрячем? - неуверенно произнес кто-то после того, как Ливио вышел. - Вдруг он не шутит?
- Ну ты даешь! - фыркнул Коби. - Он, конечно, старый сундук, но не настолько же...
Полиция приехала примерно минут через сорок - поразительная оперативность, учитывая нашу удаленность от цивилизации с ее тюрьмами, зинзанами и наручниками. Я в это время стоял на караульной вышке и сверху видел, как выводили Коби Атиаса, скованного цепочками по рукам и ногам подобно серийному убийце по дороге на электрический стул. Чтобы не подводить остальных, он взял на себя и пакет с травой. Забегая вперед, скажу, что впаяли ему три года - правда, два из них условно.
- Бай, Йохи! - крикнул Коби, встретившись со мной взглядом. - Передавай привет своему приятелю, крысу поганому!
Возразить на это было нечего. Ливио действительно повел себя как последняя крыса. Оставшиеся до отъезда дни мы его просто игнорировали. Он, в свою очередь, не лез с объяснениями да и вообще не демонстрировал никаких признаков раскаяния. Хотя, думаю, ему не хватало наших прежних виртуальных путешествий. Как, впрочем, и мне.
В ночь накануне отъезда я в последний раз дежурил на вышке. С каким удовольствием я написал бы здесь "жара спала", но эта потная сволочь бодрствовала тогда буквально круглые сутки. Другие, более везучие холмики и долины беспардонно перехватывали почти весь прохладный воздух, стекавший с отрогов близкого самарийского плато, так что до моей раскаленной щеки доходили лишь считанные крохи. Влажный желоб долины исходил испарениями; крупные звезды лениво колыхались у горизонта, как раскормленные карпы в пруду. Пустыня вокруг шелестела тихим неровным шелестом, составленным из тысяч пугливых шагов, охотничьих посвистов, рычащих угроз, предсмертных полузадушенных писков. Терпкая смесь из множества запахов щекотала ноздри, дразнила - хотелось разъять ее на атомы и внюхаться в каждый по отдельности - тщательно, подробно, неторопливо, подобно тому как поганый крыс Ливио внюхивается в дальние города и страны, в которых никогда не был.
Я думал о старшине больше, чем следовало бы, и потому не удивился, когда услышал характерный звук, с каким он обычно подтягивал свою поврежденную ногу на перекладины стремянки. В конце концов, мы задолжали друг другу: он мне - объяснение, я ему - согласие выслушать.
- Привет, Йоханан...
Он еще никогда до этого не называл меня полным именем. Видимо, чувствовал неловкость или хотел подчеркнуть значимость момента. Так или иначе, я не ответил. Ливио хмыкнул и стал устраиваться на рифленом металлическом полу. Когда он потянулся подложить под себя лежавший там же бронежилет, я остановил его:
- Оставь в покое штатную амуницию. Это не новость, что ты печешься о своей заднице больше всего на свете. Почему б тебе тогда не сесть на собственный крысиный хвост?
Ливио снова хмыкнул. Мы помолчали, привыкая друг к другу в этой новой для нас ситуации.
- Мне наплевать... - начал он, но голос его сорвался.
Я терпеливо ждал, пока старшина справится с волнением. Да и отчего бы не подождать - времени до конца дежурства было еще предостаточно. Ливио откашлялся.
- Мне наплевать на мнение твоих друзей, - произнес он наконец с несколько преувеличенной твердостью. - Честно говоря, мне наплевать и на твое мнение тоже. Человек должен нести ответственность за свои поступки. Но мы с тобой побывали вместе слишком во многих дорогих мне местах, и я не хочу... Не хочу, возвращаясь туда, каждый раз вспоминать о том неправильном впечатлении, с которым ты можешь уехать... Это было бы...
- Неправильном? - усмехнулся я.
Ливио сморщился.
- Пожалуйста, не перебивай. Просто выслушай до конца, это не займет много времени... - он вздохнул, собираясь с мыслями, и продолжил.
|