Аннотация: Смертельная болезнь ребенка - это как песочные часы, которые не можешь остановить, только смотришь на приближающийся конец времени, потому что не представляешь себе жизни после того, как упадет вниз последняя песчинка.
Автор картины Изя Шлосберг. Сайт художника: http://www.artfact.net
Публикуется с разрешения автора.
"Ты родилась в черных сатиновых нарукавниках, и поэтому вместо погремушки мама сразу же дала тебе счеты." Меир так меня дразнит, говорит, что мне надо было родиться раньше на сотню лет и выходить замуж за его прадеда. Есть в этом что-то: от фотографии величественного седого старика-патриарха в семейном альбоме действительно трудно оторваться - могла бы и влюбиться. Еще до Первой Мировой он начинал простым приказчиком в тех самых знаменитых нарукавниках и со счетами, а ко Второй был уже богатым человеком, собственное дело имел. Я на Меира обиделась в первый раз, а потом вспомнила, что в детстве вместо кукол у меня были только плюшевые мишка да слоник, с которыми засыпала. Любимой игрой было не кукол баюкать, а строить колоннами и рядами игрушечных солдатиков, позаимствованных у старших братьев. По солдатикам таблицу умножения и выучила. Можете себе представить, какой популярностью я стала пользоваться у соседских мальчишек, когда мои братья подросли, и их старые игрушки перешли в мое безраздельное владение. Я так поднаторела в натуральном (и не только) обмене, что дорога по финансовой части мне с детства легла. Вот и ворочаю миллионами, не своими, конечно, корпоративными, в пределах доверенного мне годового бюджета одного небольшого отдела.
Как типичный жаворонок, я прихожу на работу рано, и потому среди окружающих меня сов прослыла трудоголиком. Про себя я думаю, что этой болезнью совсем не страдаю, но извлекаю массу преимуществ из сложившегося положения: доезжаю до работы минут за двадцать безо всяких пробок, выбираю любое место на переполненной обычно стоянке, могу уйти в удобное для меня время, чем и пользуюсь безо всякого зазрения совести. Встречаю утром внимательным взглядом своих хлопающих глазами заспанных подчиненных и, тем самым, не произнося ни слова, вызываю у них дополнительный стимул к работе, которого, впрочем, хватает ненадолго. А пока не начались бесконечные телефонные звонки, готовлю себе неспешно чашечку кофе, отвечаю на мейлы, просмотриваю последние новости.
Сегодня тоже паркуюсь прямо перед дверьми нашего офиса, киваю усатому охраннику, развалившемуся на неудобном стуле. Чувствую на себе его взгляд, пока жду лифта. Захожу в кабину и поднимаюсь на один этаж. Можно бы и по лестнице, но надо толкать плечом тяжелые противопожарные двери, от которых при слишком резких движениях остаются синяки. На этаже у стеклянной витрины еще один пост, который занимает хрупкая миниатюрная девица в идеально отглаженной белой блузке и черной юбке. Иногда мне кажется, что девушка из охранной фирмы - самая элегантная из наших женщин, хотя тщательно одетых религиозных дамочек в шляпках трудно перещеголять. Я, конечно, не могу прийти на работу в пляжной майке, но иногда не отказываю себе в удовольствии напялить первое попавшееся из шкафа, особенно если не предвидится никаких совещаний. Первым делом подключаю к сети лэптоп, потом несу йогурт в холодильник и завариваю кофе в обществе парочки таких же, как я, ранних пташек мужского пола, с преувеличенной галантностью уступающих мне право доступа к банке с общественным кофе. Интересно, стали бы они так любезничать, если бы у меня не было отдельного кабинета в нашем сплошь открытом взгляду, звуку и запаху пространстве - финансы, как известно, не терпят досужего ока.
Почта поутру переполнена нечитанными сообщениями и пестрит красным. Пробегаю глазами по всему списку, и больше половины стираю, не читая. Отмечаю мысленно мейлы, требующие срочного ответа, но начинаю всегда с чего-нибудь нейтрального, например, с кошек. Открываю фотографии или смешные ролики с кошками, в изобилии присылаемые друзьями. Исключительно для того, чтобы с места в карьер не перейти в раздраженное состояние от тупости тех, кто считает себя царем природы и ее окрестностей. Может и глупо, но после них как-то легче воспринимать серьезные вещи. Среди прочего натыкаюсь на странный такой мейл: "На день рождения подарите мне жизнь!"
Ни много, ни мало... Скорее всего, очередная попытка найти редкую группу крови. Я со своим цыплячьим телосложением вообще никогда кровь не сдаю. На фигуру грех жаловаться, а пышных форм Бог не дал. Не дал, да и ладно, не в них счастье. Открываю мейл, потому что удалить его не читая как-то совесть не позволяет, стереть всегда успею.
...Девочка Дана лет пяти обнимает огромного пуделя на лужайке, копна черных волос сливается с густой шерстью, оба внимательно смотрят в объектив, оба старательно высунули языки, оба знают, что от них требуется, и весело позируют перед камерой. И еще один снимок всего через полгода: потухший и затравленный взгляд из-под надвинутой на лоб цветной косынки, шевелюры нет и в помине, последняя надежда на пересадку костного мозга. На шестой день рождения подарите мне жизнь...
Переношу в личное, рука не поднимается отправить в корзину.
Над столом у меня, как это принято в приличных офисах, дежурный набор из семейного альбома: тридцать шесть, тридцать три, шесть и три - это мы. Меир не так давно снова стал намекать, что неплохо бы разбавить женское общество, а я не могу отделаться от страха, которого натерпелась три года назад при вторых родах. Бездонного животного страха... подарите мне жизнь... когда она на волоске, эта жизнь, и твоя, и не твоя. Свою первую дочку я тоже назвала Даной. А вторую - Мааян, то есть источник. Откуда, из какого источника черпать силы, когда никаких сил уже нет, когда готов отдать все, чтобы только услышали крик о помощи?
Открываю нижний ящик стола, где лежит пачка сигарет. Да не курю я, просто иногда хватаю сигарету, когда нахлынет. Беру недопитый кофе, поднимаюсь на крышу, единственное место в здании, где разрешается подымить, и присоединяюсь к еще одной парочке таких же, как я, ранних пташек. Мне радушно предлагают огонька и освобождают место у крошечного круглого столика на высокой ноге.
- Ронит.
- Дафна.
- Далит.
Далит - это я. До встречи с Меиром я не любила свое имя, уж лучше классическое Далия, чем неуклюжий реверанс, который мои старомодные родители сделали в сторону своих прогрессивных друзей. Нас свели за одним столом на какой-то свадьбе, где немилосердно гремела музыка, и он не расслышал мое имя в общем шуме. С первой же минуты для нас двоих я - Дали. Может показаться странным, но тем самым Меир открыл мне какую-то неизвестную частичку самой себя.
- ...Вот я и говорю, что в Израиле шансов почти нет, а за границей - сумасшедшие деньги нужны...
- Время. Времени тоже нет, а деньги можно собрать. Если каждый в фирме пожертвует хоть день отпуска, то на любую пересадку хватит.
- А где она работает?
- Да ты ее знаешь - Илана с четвертого этажа.
- Секретарша?
- Ну да.
Я поняла, что мои собеседницы обсуждают утренний мейл, выведший меня из равновесия. Я представила, что это моей Дане срочно нужен костный мозг, и схватилась обоими руками за столик.
- Эй, Далит, ты в порядке? Что с тобой?
- Нормально, все-все... давно не курила.
- И не кури, если не куришь. Это мы тут, дуры старые, смолим весь день.
Ронит подняла с пола упавшую сигарету и бросила ее в стаканчик с остатками кофе.
- У меня тоже Дана, месяц назад шесть исполнилось, - я толкнула плечом тяжелую пожарную дверь на лестницу и, потирая плечо, скатилась вниз до своего первого этажа.
Некоторые из моих подчиненных уже успели пожаловать на службу, и начинают трудовой день с неизменного кофе и обмена новостями. Пока я пробираюсь мимо них в свой офис вместо того, чтобы надменно наблюдать из-за стекла, со мной здороваются и провожают удивленными взглядами. Работать мне удается с трудом: на стене в рамочке фотография Даны в черной каскетке верхом на пони, а перед глазами стоит другая Дана в надвинутой на глаза цветной косынке, прикрывающей остатки загубленных химией волос.
Йогурт не лезет в горло. Подарите мне жизнь...
После обеда мне приходит категорическое приглашение на очередную сверхважную презентацию для финансистов. Необходимо прибыть в штаб-квартиру нашей корпорации, находящуюся рядом с больницей Бейлинсон. Вспоминаю, что там в рассылке было что-то про анализ крови, что можно в Бейлинсоне сдать кровь на совместимость. Лезу в Интернет поискать информацию для доноров костного могза. Как будто для меня специально и писано про побочные явления и иммунные реакции. Не я ли из-за этих самых реакций три года назад чуть Богу душу не отдала, когда Мааян рожала? Спасибо, на всю жизнь запомнила!
Как бы то ни было, а за двадцать минут по дороге домой надо постараться закрыть по-плотнее дверь кабинета и оставить позади все служебные проблемы. Как выражается Меир, время трансформируется непредсказуемым образом в континуум-пространстве с несчетным множеством бесноватых израильских водителей. И за это время необходимо превратиться из финансого цербера и строгой начальницы в домашнюю мамочку, забрать из сада Мааян и заехать на частную продленку за Даной.
По утрам детьми занимается Меир, ну а после работы они уже на мне. Улица перед детским садом, как всегда, забита машинами, оставленными прямо посреди дороги, перекрывающими не только подъезды к садику, но и проезд вообще. Поскольку моя натура на такое не способна, то паркуюсь поодаль и стараюсь не обращать внимание на идиоток, подвергающих опасности собственных детей. Когда что-нибудь случается, они же шумно апеллируют к общественности, обвиняя во всех тяжких весь мир, но только не себя. Дорога от калитки до машины уходит на то, чтобы убедить Мааян сесть в детское кресло, из которого крупная, вся в Меира, Дана в этом году уже выросла. Она, как взрослая, заполняет заднее сиденье безо всякого кресла, а Мааян отчаянно завидует старшей сестре, воспринимает детское автомобильное кресло, как покушение на собственную свободу, и противится до последнего.
Теперь звонок на продленку, чтобы через пару-тройку минут Дана ждала внизу у подъезда. Опаздываю слегка из-за пробок и светофоров, а еще, как выражается Меир, подводят начальные и граничные условия: дураки и дороги. Дана с рюкзачком в руках, уставившись в тротуар, покорно ждет перед дверью. Волосы забраны цветастой банданой. Поднимает на меня полный тоски взгляд, и я прекрасно знаю, чем он вызван: сегодня в самой прогрессивной в округе и развивающей детское творчество группе продленного дня проходил урок кулинарии, который Дана ненавидит. Молча открывает правую заднюю дверь и забирается на сиденье. Я жду, пока она соизволит пристегнуть ремень. Пристегивает, наконец, даже без напоминания.
Дома нас встречают две кошки: Белка и Клякса. Мой математик-муж, любитель логических парадоксов и прочей схоластики, назвал абсолютно белую кошку Кляксой, а совершенно черную - Белкой. Забавный такой портрет в интерьере представляет собой наша семья: на зеленой лужайке сидит, скрестив ноги, здоровенный блондин под метр девяносто и держит на каждом колене по девице, на одном - пухленьную черноволосую Дану, а на другом - тоненькую блондинку Мааян. Рядом с ним пристроилась на одеяле хрупкая брюнетка-жена в окружении черной и белой кошек средней упитанности и мордатости. Нас можно ставить на шахматную доску и использовать в качестве фигур: белый король и черная королева, черная ладья и белая пешечка, два резвых разноцветных коня.
Клякса с Белкой - мое спасение; заскучавшие звери, задрав черный и белый хвосты, наперегонки бегут навстречу, и все дневные беды и обиды враз замурлыкиваются. Девицы обнимают, тискают и кормят кошек, а я кормлю полдником девиц и попутно интересуюсь, собирается ли мой благоверный покинуть сегодня свой старт-ап в приличествующее семейному человеку время. Говорит, что собирается, но, как всегда, бурчит что-то про принцип неопределенности.
Из всех новостных передач я смотрю шестичасовую на втором канале. Стараюсь не пропускать ее с того дня, как после очередных выборов ведущий ее Одед пригласил известного политического фрондера Томи, только что подписавшего соглашение со своими заклятыми друзьями.
- Ну что, еще несколько миллионов, и купили тебя, господин Лапид? - со змеиной улыбкой спросил Одед.
Не припомню, когда я в последний раз так смеялась. Купил, купил меня Одед. С тех пор смотрю его передачи, которые гораздо живее всех остальных, выходящих в эфир в прайм-тайм. А может, это еще потому, что Одед своими внешностью и ехидством чем-то отдаленно напоминает мне Меира. Достаю из морозилки равиоли, чтобы слегка оттаяли, мою овощи для салата и включаю телевизор. Слушаю вполуха новости, прогноз погоды (жарко - жарче - совсем жарко), вырубаю звук, пока идет реклама. Увлекшись салатом, я пропускаю продолжение, а когда поднимаю глаза от доски, то вижу на экране Илану и Дану.
- ... спасибо, ничего, - отвечает Дана на вопрос Одеда.
- Дана, как давно ты находишься в больнице?
- Четыре месяца.
- И все это время ты не была дома?
- Была... только сюда опять надо.
- Дана, скажи, а тебя навещают твои друзья?
- Навещают.
- А они знают о твоей болезни?
- Знают.
- Они поддерживают тебя?
- Да...
- Я знаю, что ты ходила в детский сад, но сейчас ты не можешь туда ходить?
- Нет.
- Ты веришь, что лечение окончится, и ты снова пойдешь в садик?
- Да.
- Дана, мы все тебе желаем выздоровления и надеемся, что ты сможешь вернуться домой.
- Спасибо.
Картинка меняется, исчезает больничная палата, и на экране вновь появляется студия.
- Здравствуйте, Илана!
- Здравствуйте, Одед.
- Я так понимаю, что четыре месяца химиотерапии ни к чему не привели, и состояние Даны ухудшается.
- К сожалению...
- Проблема в лекарствах, которые Дана не может получить?
- Да нет, врачи использовали все возможные средства.
- Но надежда все-таки остается?
- Остается пересадка костного мозга, но...
- Так в чем же дело?
- Нет подходящего донора.
- А за рубежом? Или все упирается в деньги?
- Не в том дело, у нас есть подходящая страховка. Просто пришел ответ из Голландии, из международного центра, что в базе данных не нашлось подходящего донора. Состояние Даны ухудшается, а шансы, что за короткий срок появится новый донор, крайне малы.
- Вы хотите обратиться к нашим телезрителям?
- Да! Я прошу всех, кто может... сдать кровь на совместимость... (на экране появляется номер контактного телефона) всего лишь сдать кровь...
Снова идут кадры из больничной палаты.
- ... единственное, что может спасти Дану - это пересадка костного мозга!
- Илана! Мы от всего сердца желаем Дане выздоровления и надеемся, что наши зрители откликнутся на призыв о помощи.
- Спасибо, Одед.
- А сейчас перенесемся в недалекое прошлое, ровно год назад мы рассказывали...
- Мама, а что такое "костный мозг"?
Моя Дана спрашивает. Не из телевизора - из комнаты. Стоит посередине салона, обнимает тетрадку, ручка во рту, естественно.
- Костный мозг - это такое вещество, которое находится в костях.
- А им думают?
- Нет, им не думают, - с трудом удерживаюсь от смеха сквозь навернувшиеся слезы.
- А что им делают?
- Ничего им не делают, костный мозг вырабатывает клетки крови.
- А я, когда сдавала анализ, не видела в крови никаких клеток.
- Они очень маленькие, так просто не увидишь.
- А как?
- Микроскоп нужен.
- А что это такое?
- Прибор такой, как очки, только в него можно увидеть совсем маленькие предметы.
- Меньше точки?
У-упс! Кажется, я недооцениваю присутствие в доме мужа-математика. Ничего себе вопросик для первоклассницы, или это так, случайность?
- Про точку тебе папа объяснит, а сейчас принеси-ка сюда фотоаппарат.
Мою руки и включаю камеру.
- Видишь, вот эта штука, которая выезжает, называется объектив. Ты можешь менять его положение, и тогда все предметы становятся ближе и крупнее. А микроскоп, это как фотоаппарат, только увеличивает он гораздо сильнее.
- Мама, а эта девочка умрет?
- Надеюсь, что врачи ее вылечат.
Наша скользкая во всех отношениях беседа прерывается громким мяуканьем Белки с Кляксой и оглушительным лаем соседской собаки, с которой кошки опять что-то не поделили. Дана, к моему облегчению, тотчас же отправляется выяснять, в чем дело. Возвращаюсь к салату, поглядывая на двор за разборками.
Звонит муж и жалобным тоном говорит, что придет, вот только не знает когда.
Спросите, обижаюсь ли я на него? Я отвечу, что нет. С легким сердцем отвечу. Потому что сама стою всего на ступеньку ниже той должности, на которой "нет" сказать уже нельзя. Мой начальник, например, не может позволить себе такой роскоши, а я могу. Потому что еще себе принадлежу, могу взять отпуск и посидеть с детьми, могу отключить телефон на выходные и не отвечать на мейлы, могу поболеть в свое удовольствие, родить еще раз могу, если захочу. Поднимись я на перекладинку выше, и любой ответ, кроме бодрого "yes sir!", будет неверным. Я с некоторым холодком на коже ощущаю, что неотвратимо приближается тот момент, когда мне придется окончательно выбирать между семьей и работой: налево пойдешь - семью потеряешь, направо пойдешь - карьере конец. Про себя я тихонько думаю, что хватит нам в коллективе одного добра-молодца Меира. Ставка больше, чем жизнь, повседневная и семейная, конечно. Он у нас, как ведущий работник и мозг перспективной старт-ап компании, имеет в своем активе четыре процента акций. "Из каждых ста миллионов четыре - мои", - это он так шутит, когда дочери заявляют, что не помнят, как выглядит папа. Пришлось подрядить Меира отвозить их по утрам, чтобы совсем отца не забыли. Пусть хоть про точки спросонья объясняет.
Раньше я работала в небольшой частной и, можно сказать, домашней компании, где сотрудники были как бы членами одной семьи. Даже старенькая мама хозяина работала полдня на упаковке, правда, возил ее личный шофер. Такое место работы казалось мне идеальным до одного странного случая. Тем, кто сидит сверхурочные, полагается вечером бесплатный сэндвич - булка с тунцом, ветчиной или сыром, украшенная листиком салата. Так вот, вызывает меня мой начальник одним прекрасным вечером (доброго вам времени суток) и просит принести ему отчет от нашего финансово-кадрового отдела: в какое время наши постоянные булкополучатели домой уходят. Выдала распечатку, конечно, хозяин - барин, но и отметила про себя: не пора ли тебе, Дали, кончать этот голубой период в розовых очках.
Утром вспоминаю, что сегодня меня ждет посещение важного мероприятия в штаб-квартире, и трачу лишние четверть часа на размышления. Стою у шкафа и раздумываю, в чем бы не стыдно показаться в приличном обществе, то есть на глаза моих потенциальных начальников-начальниц. Естественно, за каждую минуту перед зеркалом плачу вдвое на дорогах. Застреваю почти на час в пробках и вхожу в кабинет под недоуменными взглядами своих подчиненных. Отмечаю с удовлетворением, что скромный мой наряд производит впечатление.
Презентация обставлена, как небольшой национальный праздник: дорогой буфет с деликатесами, воздушные шарики и шмузинг в неформальной обстановке. Две голенастые секретарши у столика на входе раздают бирки с именами и одаривают красочными глянцевыми буклетами. Спиной чувствую, что утренние страдания по поводу одежды были не так уж и напрасны. Обольщаться не стоит, поскольку большинство участников были в моем нынешнем возрасте, когда я едва ли ходила в детский сад. Устраиваюсь за столиком сбоку в обществе трех довольно молчаливых дам, с аппетитом поедающих суши и с интересом разглядывающих бирки с именами и должностями на каждом, кто проходит мимо. Шмузинг как-то не клеится, и с началом лекции мои соседки испытывают видимое облегчение. Тема обещающая: "Новый корпоративный язык: в каком направлении мы двигаемся".
После невнятных слов об отцах-основателях нашей компании и краткой истории ее знаменитого лого мрачное лицо вице-президента, проводящего мероприятие, наконец, проясняется. Чувствуется, что он седлает своего любимого конька: переходит к корпоративным ценностям. На сегодня дежурное меню составлено из шести блюд:
- мы прокладываем путь
- мы стремимся к совершенству
- мы открыты ветру перемен
- мы привержены нашим клиентам
- наш идеал - в простоте и доступности
- мы - одна компания
Постепенно я окончательно теряю нить и перестаю понимать, какого черта я здесь делаю. Зачем я отменила свои встречи "со своими клиентами, которым должна быть всемерно доступна". Эти самые доступность и простота вызывают у меня мысли об уличных девках. Однако же, публично хихикать здесь не рекомендуется, тем более, что лектор помпезно подбирается к разъяснению своей миссии в этом мире: преобразовать означенные ценности в простой и ясный графический язык, призванный отобразить "Качество, Доступность, Простоту, Единый Подход", а также "Наше послание миру":
- мы делаем его лучше
- мы делаем его доступным
- мы делаем это вместе
- мы стоим за свершениями
МЫ ПРОИЗВОДИМ САМЫЙ ЛУЧШИЙ ПРОДУКТ, ДОСТУПНЫЙ МИРУ, ПОЭТОМУ ЖИВИТЕ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ!
Если вы на секунду подумали, что мы достигли оргазма, и можно сбегать в туалет и подмыться, то вы очень сильно заблуждаетесь. Мы добрались всего лишь до десятого слайда из полусотни, за которым следует квинтессенция того, зачем мы все собрались:
МЫ ПОМЕСТИЛИ ЛОГО НАШЕЙ КОМПАНИИ В СЕРЫЙ КВАДРАТ, ЧТОБЫ ПРИДАТЬ ЕМУ БЛАГОРОДНУЮ ЗАЩИЩЕННОСТЬ!
Далее следует демонстрация простоты и неподражаемой элегантности нашего обновленного лого, в котором и заключено послание миру: серый квадрат на белом фоне.
Есть и другие варианты: белый квадрат на салатовом поле, белый квадратик на фоне голубого неба с развешанными тут и там облаками. Внезапно елей в голосе вице-президента сменяется металлическими нотками, и он переходит к примерам того, как не надо использовать серый квадрат. Я не слишком улавливаю разницу, и все эти примеры кажутся мне совершенно одинаковыми. Но неправильных гораздо больше, чем политкорректных, и нам строго-настрого указывается, что преступные нарушения будут строжайше выявляться и караться.
Два часа, Господи! За что ты наказал меня двумя часами этой изощренной пытки? Я больше не могу, Господи, я хочу на воздух! На жаркий и влажный израильский воздух, прочь из этого холодного и душного кондиционированного помещения. На лицах моих соседок по столу ничего не отражается. Я очень надеюсь, что на моем лице тоже ничего не отражается, поскольку ежели отразится, то это будет выражение глубокого отвращения и скуки, которые мне обязательно припомнят, и о дальнейшей карьере можно будет забыть навсегда.
Но не напрасно говорят, что если молитва идет от самого сердца, то она будет услышана. Не проходит и пяти минут, как в зал пробирается одна из секретарш, сидевших на регистрации. Довольно смешно наблюдать, как такая длинноногая дылда идет через зал, неуклюже подгибая колени и стараясь сделаться невидимой. Она как бы незаметно подходит к лектору и разыгрывает целую пантомиму, призванную изобразить дело чрезвычайной важности, после чего называет мою фамилию. Делаю знак рукой и получаю записку от босса, что боссу его босса... его босса... на самом верху, короче, срочно понадобилась какая-то цифирь, которой владею я одна. На законном основании имею право покинуть помещение под откровенно завистливые взгляды соседок по столу. Включаю телефон и передаю по цепочке огроменной важности секрет фирмы.
Свободна, Господи! Слава, тебе, Господи, даровавшему мне свободу!
Я чувствую, что мне надо немного пройтись перед тем, как выезжать на дорогу. В голове у меня сумбур и полный кавардак - я никак не могу понять, как такое количество взрослых, даже пожилых людей может... Не могу найти другого слова, кроме BULLSHIT, чтобы выразить свое отношение к такому времяпрепровождению. Минут через пять я ловлю себя на том, что зачем-то держу в руке выданную мне брошюрку с пресловутым серым квадратом на обложке. Поскольку бросить ее на землю и втоптать в пыль воспитание не позволяет, то ищу поблизости урну. Переворачиваю тетрадку лицом вниз, глаза б не смотрели, и вижу на задней обложке список имен ее гордых создателей.
Директор по дизайну, директор студии, ассистент по связи с общественностью, по той же связи директор, и, наконец, по ней же, по связи, вице-президент. Йоси, Майя, Рахель, Зива, Ариель... На месте общественности, я бы подала в суд на групповое изнасилование, но мне нельзя - я лицо заинтересованное и вдобавок давшее подписку о неразглашенни. Миллионы уже вбуханы и еще десятки миллионов на очереди, только чтобы поместить старое лого фирмы в серый квадрат. "Живите своей жизнью!"
Малевич отдыхает, нет, скорее переворачивается в гробу.
А вот и урна. Я криво переминаю этот глянец пополам и с наслаждением пихаю его в мешанину стаканчиков из-под кофе, заполненных окурками, - на территории больницы курить запрещается. Что привело меня сюда, к воротам больницы Бейлинсон? Случай? Одед? Илана и Дана? Желание помочь? Но я никогда даже кровь не сдаю. Тогда совесть? Просто очистить свою совесть, потому что мои дети (тьфу-тьфу) здоровы, а другая Дана умирает, и вероятность совместимости так невероятно мала. Или из-за того, что моя Дана, как и все дети в ее возрасте, инстинктивно ищет защиты от смерти: "Мама, а эта девочка умрет?" А может, это действует мантра из ламинированного буклета, который я только что воткнула в урну?
"Мы делаем мир лучше!"
Я привычно отдаю сумку на проверку и прохожу через скобу металлодетектора. Поднимаюсь по ступеням и иду по длинному коридору, увешанному копиями известных картин. На стекле справочной висит написанная от руки бумажка с адресом лаборатории, куда надо обращаться. Судя по степени раздраженности персонала, до меня здесь перебывала масса народу. Моя первая реакция на грубость - повернуться и уйти, но меня трогает за плечо какая-то девочка и говорит:
- Пойдем, провожу, это не здесь.
- А ты кто? - спрашиваю.
- Никто. Я, как бы, из школы, где учится Данин брат. Просто люди, как бы, звонят и жалуются, что приезжают издалека, а им тут, как бы, хамят... Вот мы и организовали, как бы, дежурство.
Иду вслед за девочкой в сторону выхода из здания. Меня уже давно не удивляет это "как бы" - повальное поветрие, заразившее подростков. Направляемся в сторону корпуса детской больницы "Шнайдер". Пересекаем пространство, помпезно обозначенное, как "сад скульптур". На газоне в некотором отдалении друг от друга разбросаны инсталляции современных скульпторов. Взгляд скользит по ним довольно равнодушно, и глазу зацепиться не за что.
- А ты куда едешь? - спрашивает меня та же девочка, когда я выхожу из лаборатории прижимая ватку к сгибу локтя.
- Домой.
- Я, как бы, поняла, что домой. А в какую сторону?
- Рядом с Нетанией, а тебе куда?
- Тоже, как бы, рядом, в мошав.
- Тогда, как бы, пошли, как бы, подвезу. Тебя как зовут?
- Рони.
- А меня - Далит, - слышу в ответ слегка приглушенное "кхе" и понимаю, что мое имя у современной молодежи не канает.
- Ну, и где ж твоя тачка? - удивленно спрашивает Рони, когда вместо находящейся рядом стоянки я направляюсь к противоположному входу в больничный кампус.
- Там, чуть дальше, всего квартал пройти.
- Так что же ты, как бы, сразу не сказала? Я бы другой тремп нашла!
- Да это рядом, как бы.
- Да-а рядом... идти-то сколько...
Тут до меня доходит, что я опаздываю забрать девиц, а звонить Меиру уже слишком поздно - обида расцветет вовсю, и придется ее всячески заглаживать. Однако провидение что-то сегодня очень расщедрилось. Не успела я подумать про звонок мужу, как его фото появилось на дисплее телефона.
- Ты где? - спрашивает он.
- В Петах Тикве еще, сейчас выезжаю.
- Можешь не торопиться, я девочек забрал и уже дома.
- Тебя уволили, наконец?
- Хуже, - смеется, - юзерам программу спихнули, теперь думаем, что дальше делать будем.
- У тебя сколько отпуска-то?
- На ближайшие полгода хватит.
- Ладно, приеду, поговорим.
Мы сидим в саду далеко заполночь, и я не хочу, чтобы заканчивался этот удивительный день. В полусумраке свечей мы приканчиваем бутылку вина и не можем наговориться: о капризах давно спящих девчонок, о смешных кошачьих повадках, о действующей на нервы дури моей корпорации, о полном сумасшествии в его старт-апе. Меир признается, что они ведут переговоры с очень серьезным клиентом с толстым кошельком. Осталось только дождаться момента, когда эту сделку одобрит FTC - Федеральная Комиссия по Торговле, поскольку клиент из-за океана.
- О какой сумме речь? - спрашиваю осторожно, почти шепотом.
- Пока не знаю точно, но может быть очень много.
- Как много?
- Девятка, по порядку величины.
- А как долго ждать? - даже как финансист, я не могу представить такой суммы, и мне трудно поверить, что в нашем распоряжении окажутся пресловутые четыре процента.
- Еще несколько месяцев.
Меня захлестывает счастье, что Меир находится со мной, и мы можем общаться, как нормальные люди. Практически все время с самого начала моей беременности Мааян он был на работе. Не столь уж и важно, где находилось его тело физически - сперва его мысли витали в алгоритмах и формулах, потом он занимался поиском ошибок и багов, а в последние недели общее состояние их коллектива достигло такого накала, что никакие предохранители, казалось, не выдержат. Осознание того, что Меир, в конце концов, принадлежит только мне одной, а не своему старт-апу, вызывает в моем теле ощущение сладкой дрожи.
Я так хочу его. Боже, как я хочу его!
Я забираюсь к нему на колени и обхватываю руками, зарываюсь носом в шею и начинаю тихонько покусывать. Я чувствую его ответную реакцию и хочу его внутри сейчас, немедленно, чтобы был его запах, чтобы он смешался с моим запахом. Сейчас я тебе покажу сатиновые нарукавники! Я тащу его в ванную, сбрасываю одежду и, подложив полотенце, сажусь прямо на умывальный столик. Я раздвигаю ноги, выгибаю спину и прикрываю глаза. Меир смотрит на меня недоуменно, потом охватывает лапищами мои ягодицы и входит в меня. Мне больше ничего не нужно, только чувствовать, как он ворочается внутри, как в меня проникает его запах, его пот, его жидкость... Потом мы долго стоим под душем и намыливаем друг друга, смываем пену и намыливаем еще и еще, пока не подходит к концу горячая вода. Меир снова готов, и мы перемещаемся в спальню. Я толкаю его на кровать и седлаю, как наездница, охватываю ногами, медленно впускаю все глубже...
На следующее утро я иду к врачу и первый раз в жизни без зазрения совести вру про тошноту, головокружение и головную боль, выпрашивая отпуск по болезни дня на три. Получила, конечно - в отсутствие косметики и после бурной ночи видок у меня тот еще.
Я прожила два лучших дня в своей жизни, находясь в каком-то феерическом облаке счастья. Все обычно вспоминают медовый месяц, путешествия и постельные молодежные подвиги, когда по неделе из койки ни ногой - вот чушь-то. Про медовый месяц - особенная глупость: жили-жили вместе лет пять, а потом решили оформить отношения, как бы, официально. Что тут началось! Родители с ума посходили, будто деньгам лучшего применения нет, как на ветер их выкидывать. Слышали бы вы, какие песни запел мой папа, директор маленького филиала большого национального банка:
- Я не желаю, чтобы на меня показывали пальцами и говорили, что этому скупердяю жалко денег для единственной дочери.
- Я не единственная, у тебя еще двое детей имеется.
- Сыновья, и давно, слава Богу, выросли, а дочь у меня - единственная! И я не хочу...
- Лучше я на эти деньги куплю дом и буду в нем жить, если уж на то пошло.
- Ты родилась в черных сатиновых нарукавниках, и поэтому вместо погремушки мама сразу же дала тебе счеты, - съязвил Меир.
- Ах ты!.. - я запустила в него подвернувшейся под руку горстью орехов.
- Далит, папа для всех старается... - дипломатично вмешалась мама, всю жизнь вкалывавшая дома гораздо больше, чем отец в банке.
- Это были папины счеты, если уж на то пошло, - перебила я.
- ...и не надо его обижать, - продолжила мама, как ни в чем не бывало.
- Жених у меня небогатый, математик, зачем же так деньгами бросаться, - выпустила я стрелу в другую сторону.
- Зато с богатым потенциалом. И, если уж на то пошло, - кривляясь, передразнил меня Меир, - зачем же фисташками бросаться, они тоже денег стоят.
Он успел перехватить блюдо с орехами раньше меня.
* * *
Повседневная жизнь, затянувшая петлю в последние годы, вдруг совершенно неожиданно ослабила хватку. Постоянное, никогда не проходящее напряжение Меира (ставка больше, чем жизнь), мои тяжелые роды, потом поиски и смена работы, необходимость приспособиться к неповоротливой корпоративной махине, логика которой часто вывернута наизнанку. И все это в маленькой жаркой стране со своими неразрешимыми проблемами, постоянно находящейся в фокусе всего мира.
По утрам Меир, как обычно, отправлял девиц в школу и детский сад. Я же в это время позволяла себе понежиться в постели (не шумите, мама нездорова). Потом мы не торопясь завтракали и отправлялись на море, обедали в прибрежном ресторанчике без всяких изысков, и возвращались в постель, но так, чтобы не опоздать забрать домой детей. Мы никак не могли наговориться и оторваться друг от друга.
На третье утро моей "болезни" раздался звонок из Шнайдера.
- Мы хотим пригласить вас сделать еще один анализ крови.
- А в чем дело?
- Первичная проверка показала соответствие.
- Для чего?
- Для пересадки костного мозга, но необходимо убедиться в полном соответствии тканей.
Господи, я совсем забыла, что сдавала кровь, просто выбросила это из головы.
- Вы слушаете? Сейчас я пришлю вам разрешение на бесплатную стоянку и точные координаты, где нас найти. Как вам удобнее: факс или мейл?
- Мейл, я продиктую...
- Не надо, у нас есть, вы же заполнили анкету.
- А-а, ну да...
- Когда вам удобно, можно сегодня?
- Э-э... да, пожалуй.
- В одиннадцать подойдет? Пробки уже рассосутся.
- Хорошо, договорились, - улыбаюсь про себя.
Я тоже сразу же подумала о пробках по дороге в Петах Тикву.
- До свиданья, доброго вам дня.
В таком виде меня и застает Меир: в постели и с лэптопом на коленях.
- Не рановато ли? Или уже позвонил кто? Два дня не трогали, а сегодня им уже вынь да положь?
- Нет, сказалась больной до конца недели.
Меир пристраивается рядом, и я выдаю ему историю про Дану и Илану, с которой мы работаем в одном здании, и как я свалила с презентации и отправилась сдавать кровь, и что только что звонили из больницы.
- Гм, - Меир кладет руку мне на колено, - ты думаешь, что можешь стать донором костного мозга после всего того, что пережила?
- Не уверена, но, в любом случае, я хочу... - я умолкаю на полуслове, потому что сама не знаю, чего я хочу
- Хочешь, чтобы я поехал с тобой?
- Вот этого - точно хочу. И еще, кто-то недопустимым образом задерживает завтрак для больной женщины!
- Французская диета! Сначала кусочек секса, а потом все остальное! - Меир ныряет головой под одеяло.
- Опоздаем же! - на этом мои слабые возражения заканчиваются.
По дороге мы молчим. Меир, хоть и математик, но еще сын двух врачей, и ему не надо ничего объяснять. Большое преимущество иметь такого мужа: и сам все понимает, и нам есть к кому обратиться за советом.
Показав приглашение, мы заруливаем на VIP стоянку и поднимаемся на лифте в гематологию. Начальник отделения не заставляет себя ждать ни минуты. Бросив все дела, он спешит принять нас, выказывая всяческое почтение и даже слегка суетясь. Его взгляд непроизвольно оценивает мою субтильную фигуру: хорош донор, нечего сказать.
- Прочтите внимательно, - он протягивает каждому из нас листки бумаги, на которых изложена процедура поиска донора костного мозга.
Памятка предназначена для пациентов, а не для доноров, и подробно объясняет долгий и бюрократический процесс. Начинается он с того, что координатор вводит данные о тканевой совместимости во всемирную базу данных с целью найти подходящего кандидата среди пятнадцати миллионов. Первичное сканирование дает общую картину потенциальных доноров. В первую очередь координатор запрашивает данные в Израиле, и лишь потом, если ничего не обнаружено, то в центре, находящемся в Голландии...
Делю в уме все население земного шарика на пятнадцать миллионов и получаю примерно пятьсот, то есть по одному донору на каждых пятьсот представителей человечества. Пытаюсь поделить количество жителей Израиля на пятьсот и получаю смехотворно мал
- А сколько доноров у нас в стране? - машинально спрашиваю профессора.
- Почти шестьсот тысяч.
Еще одно нехитрое деление, и получаю двенадцать. То есть, один из двенадцати.
- Шестьсот тысяч из пятнадцати миллионов у нас?
- Представьте, да.
Представьте... Мы мельком переглядываемся с Меиром. Со слова "представьте" начинается большинство его головоломных логических задачек, доступных исключительно касте посвященных. Последнее простейшее арифметическое действие, и я понимаю, что израильтяне, составляющие ничтожную тысячную долю поголовья планеты, дают восемь процентов людей, готовых пожертвовать костный мозг.
"Если найдено первичное соответствие тканей", говорит инструкция, "то происходит дополнительное обращение с целью провести детальную проверку его подтверждения".
- Что такое соответствие тканей?
- У нас в организме есть несколько генетических маркеров, находящихся в лейкоцитах и называемых антигенами. "Соответствие тканей" - это тест на выявление этих самых антигенов.
- И они совпали?
- Далит, мне не хотелось бы вдаваться в подробности. На основе маркеров делают выводы о признании родства, а это скользкая тема. Дочитайте, пожалуйста, до конца, права реципиента закон защищает не меньше, чем ваши.
На следующем этапе инструкция требует связаться с донором, получить от него дополнительную пробу крови и окончательно установить соответствие. Донор также должен подтвердить, что он готов пожертвовать костный мозг и согласен сделать это в ближайшее время. Факт сдачи данной пробы еще не несет в себе никакого формального обязательства. Лечащему врачу сообщается о наличии подходящего донора только после окончательного установления соответствия. Консилиум врачей принимает решение о принципиальной возможности пересадки костного мозга, после чего координатор связывается с донором, которому сообщается, что он подходит для пересадки. Ему подробно разъясняется процедура, а также испрашивается его формальное согласие, после чего следует физическое обследование и проверки на гепатит, ВИЧ и прочие заразные болезни.
Чем дальше я читаю, тем больше во мне растет недоумение. Особый упор делается на полную анонимность как пациентов, так и доноров, которые на всех стадиях, кроме последней, общаются не с врачами в отделении, а исключительно со специальными координаторами. Понятно, конечно, что после письма, разошедшегося в Интернете, и обращения по телевидению, никакой анонимности пациента не существует, но мне совсем не улыбается раскрывать свою личность. Я вообще еще ничего не решила. Сидящий рядом со мной Меир начинает слегка сопеть и пофыркивать, как рассерженный кот, - явный признак того, что ему тоже не нравится эта история. На последней странице написано, что должно пройти не меньше года перед тем, как закон позволяет прямой контакт между донором и пациентом.
- Ну и зачем мы тратили время, чтобы все это внимательно читать? - язвительно спрашивает Меир, делая упор на слове "внимательно".
Он аккуратно перегибает свой экземпляр два раза и засовывает его в задний карман джинсов.
- Если вы обратили внимание, то там в начале написано, что всемирная база данных насчитывает пятнадцать миллионов доноров костного мозга. Мы уже ни на что не надеялись, это единственное совпадение. Нам не из кого выбирать.
- Мне не хотелось бы получать наркоз.
- Для пересадки не обязательно везти вас в операционную, давать наркоз и брать у вас непосредственно костный мозг. Можно выделить стволовые клетки из вашей крови. Процедура длится в среднем часов пять. И, если вы решитесь, то вы должны пройти курс филграстима, который усиливает деятельность костного мозга.
- Это что, химиотерапия?
- Нет, конечно, но, сами понимаете, возможны побочные явления или неадекватная реакция организма на лекарство. Полной гарантии никто не может дать.
- И какова вероятность такой реакции? - вставляет Меир.
- Один тысяч на двадцать...
Меир хмыкает, в законы Мэрфи и Паркинсона он верит больше, чем в теорию вероятности.
- Вы не должны сегодня ничего решать, - мягко говорит профессор, - только еще немного крови, если не возражаете.
- Послушайте, уважаемый, - начинает Меир с не самого презрительного обращения, - то, что вы нам дали прочитать не имеет никакой связи с действительностью, - он выразительно хлопает себя по заднему карману со сложенной памяткой.
Я с трудом сдерживаю смех, потому что жест у него вышел довольно непристойный.
- Какая, к черту, может быть дискретность и соблюдение конфиденциальности, если вы пригласили нас непосредственно в отделение еще до того, как получили окончательное подтверждение о совместимости тканей, не говоря уже о решении консилиума врачей на пересадку и согласия донора. Если следовать правилам, то вам, на данном этапе, вообще запрещено контактировать с потенциальным донором.
- Но позвольте, - наш собеседник слегка опешил, - госпожа Далит сама пришла к нам в отделение несколько дней назад, чтобы сдать кровь. Она могла обратиться в центральную лабораторую, адрес которой указан в справочной, и где можно совершенно анонимно сделать аналогичную проверку. В полном соответствии с процедурой.
- Но это так неожиданно, я еще ничего не решила.
- Да и мы ничего не решили, мы с вами даже не начали толком разговаривать... - профессор пожал плечами. - Если вы настаиваете, то я передам результаты анализа координатору, и вас пригласят в другой раз, а до того у вас будет время подумать.
- Не надо, раз мы уже пришли. Но мне не хотелось бы...
- Я понимаю. Мне тоже не хотелось бы делать преждевременных выводов и создавать напрасные надежды. В любом случае, на данном этапе вы не даете никаких обязательств.
Я смотрю на Меира и пожимаю плечами.
- На условиях анонимности и без обязательств, - говорит он.
- Естественно, - подтверждает наш собеседник.
Он вызывет ассистентку, чтобы скрупулезно запротоколировать беседу. К компьютеру, на котором она печатает, подключено два экрана, один из которых повернут в нашу сторону, и мы можем видеть каждое слово. Очень скоро выражение лица профессора начинает меняться с улыбчиво-благодушного на задумчивое, а в конце и вовсе на хмурое. Все присутствующие в комнате, после заданных вопросов и записанных ответов, понимают, что риск велик, и донора из меня может не выйти и безо всяких повторных анализов. В комнате повисает довольно тягостная и напряженная тишина.
- Вы на все сто уверены, что не беременны? - переспрашивает профессор, при том что я уже ответила отрицательно при заполнении этой длиннющей анкеты.
- Ну, если только дня два или три, - мы с Меиром смотрим друг на друга и улыбаемся.
Профессор сначала качает головой сверху вниз, потом из стороны в сторону и снова вверх-вниз. Он глубоко вздыхает и, видимо, что-то решив, подается вперед.
![Песочные часы [Изя Шлосберг]](/img/t/tarnoruder_a/text_0080/sand-time.jpg)